Тэмуджин. Книга 3 Алексей Гатапов
        Тэмуджин #3
        Третья книга романа «Тэмуджин» продолжает историю юного Чингисхана. В ней описывается война между ононскими и керуленскими родами, разгоревшаяся вскоре после событий, показанных в первых книгах. Безвыходное положение, в котором оказались рода монголов, неспособность нойонов обеспечить мир и благополучие побуждают Тэмуджина активно вмешаться в политическую жизнь племени, что обусловило его восхождение в иерархию монгольских вождей. В ходе меркитского похода Тэмуджин обретает власть над отцовским войском.
        Алексей Гатапов
        Тэмуджин. Книга 3
        С мирными людьми будь как ласковый бычок,
        В войнах с врагами будь как голодный беркут.
        «Билик» (изречения Чингисхана)
        Часть первая
        I
        В следующую зиму после женитьбы Тэмуджина в монгольской степи по-настоящему разгорелась война между ононскими и керуленскими родами. Вражда их, впервые вспыхнувшая после летнего нашествия онгутов, татар и чжурчженей, и всю осень тлевшая в глухой грызне, в коротких набегах - с пока еще мелкими стычками, убийствами пастухов при стадах и угоном скота - вдруг заполыхала буйным степным пожаром, разразилась многотысячными походами друг на друга, кровопролитными битвами тумэнов под родовыми знаменами.
        По куреням гремели боевые барабаны, шаманы собирались толпами и призывали на помощь богов и духов. Воины резали лошадей и баранов, уменьшая и без того поредевшие стада и табуны - приносили жертвы небожителям. Тайчиутский Таргудай Хирэлтэг и некоторые крупные нойоны принесли жертвы людьми. Исступленно молились все, прося небожителей ниспослать удачу, словно поднимали они оружие не на своих кровных соплеменников, а на каких-нибудь чужеземных врагов - на тех же татар или чжурчженей.

* * *
        А до этого, еще летом, когда ононские борджигины, вернувшись из низовий (где во главе с Таргудаем прятались от нашествия чужеземцев), только начинали свои нападки на керуленских монголов, те в большинстве своем не очень охотно вступали в грызню с ними. До последнего времени они все еще надеялись на мирный исход и пытались уклониться от прямых столкновений. В начале молочного месяца хонгираты и олхонуты без спора уступили сородичам Таргудая некоторые свои северные пастбища, другие не ответили на угон скота. Затаившись, они выжидали, что будет дальше. Одни лишь джадараны в конце того же месяца решились выступить против тайчиутов, позарившихся на их владения по верховью Шууса, и дали отпор, сойдясь с ними в настоящем большом сражении. Тогда-то и призывал Таргудай к себе на помощь есугеевских тысячников, а те по наущению Мэнлига обманули его и укочевали на земли джадаран.
        После этого на некоторое время наступило затишье - всем было недосуг, рода возились со своими стадами и табунами, не успевали справляться с хозяйством. Курени перекочевывали сначала на осенние, а после и на зимние пастбища, а пора в тот год выдалась нелегкая. Зима пришла ранняя, и почти всюду выпал большой снег, люди спасали свой скот от бескормицы, часто перекочевывали с места на место, разыскивая пригодные для пастьбы урочища. Курени то распадались на мелкие части и разбредались по разным сторонам, то, попав на хорошие места, сходились с айлами других родов; стада их перемешивались, они долго разбирались, где чей скот, делились и расходились в поисках другого места…
        В эту же пору в монгольской степи развелось особенно много волков. Огромными стаями по полусотне и более голов, ведомые чудовищных размеров, как рассказывали видевшие, с кобылу ростом - вожаками, они рыскали всюду и нападали на скот. Безудержно резвясь и утоляя звериный свой голод, они рвали коров и лошадей, оставляя после кровавых пиров недоеденные туши. Звериные объедки подбирали рабы и харачу, с корзинами и мешками бредя по степи, тащили в свои юрты, чтобы накормить голодных детей.
        После первых потерь от волчьих нападок курени стали выставлять воинские отряды в караулы - целыми сотнями. Днями и ночами те находились при стадах, оцепив их со всех сторон, свистящими стрелами встречая звериные полчища.
        Пора выдалась хлопотная, казалось бы, всем сейчас не до войны, но все понимали, что вражда между южными и северными родами, раз уже омытая кровью, так просто не закончится, исподволь готовились к новым событиям.
        - Войны не миновать, - уверенно говорили старики, - волков много развелось, а это самая верная примета.
        Керуленские рода, раньше нечасто объединявшиеся между собой и предпочитавшие в мирное время жить каждый своей головой, теперь, волей-неволей, стали прощупывать между собой связи. Зачастили между родами гонцы и посольства. Больше всего они стремились сблизиться с отважными джадаранами, которые раз уже дали отпор борджигинам и всем показали свою силу.
        Вожди южных родов частенько стали приезжать в джадаранский курень - встречались там, договаривались на случай войны, подсчитывали общие силы. Решимости им придавало и то, что на джадаранских землях стояло сильное войско Есугея, да к ним же прибивались еще генигесы - те самые, которых во время летнего отступления на Ононе Таргудай бросил на «съедение» онгутам, а те, не имея иного выхода, перешли на сторону пришельцев.
        Народ - и с той, и с другой стороны - почувствовав, что прежние беззаботные времена миновали и теперь в любой день может нагрянуть буря большой войны, притих в тревожном выжидании. И по Онону, и по Керулену курени замерли в тоскливой тишине и даже важные осенние тайлганы проходили без былого шума и веселья, без пиров и гуляний, лишь богам приносили обильные жертвы, собираясь на западных и восточных окраинах, и тут же расходились по айлам, и вновь застывала все та же гнетущая, выжидающая тишина. В этот год почти не было свадеб (обычно они приходились на осеннюю молочную пору), да и те немногие семьи, которые решались исполнить прежде заключенный сговор, проводили все быстро, наспех - лишь бы свершить обряды.
        Мужчины точили оружие и ладили доспехи. Юноши под присмотром десятников и сотников почти ежедневно выходили на учения, толпами носились вокруг окрестных холмов с копьями наперевес, поднимая за собой густые снежные вихри. В ожидании битв и сражений они спешили научиться главным премудростям войны: наступать, отступать, заманивать, окружать…
        У окраинных юрт подолгу стояли старики и подростки, смотрели, как по заснеженным склонам муравьиными полчищами рассыпаются всадники в конном строю. Подростки возбужденно кричали, спорили:
        - Этот край отстает!
        - А как же не отстанет, когда у этих круг больше выходит.
        - Это те должны были придержать коней.
        - Пока будешь придерживать, враги успеют перестроиться…
        Старики все больше молчали, хмурили лица, потихоньку переговаривались:
        - Сейчас-то как будто бодрые, посмотрим, каковы будут, когда придет враг, не подвели бы в нужное время…
        - Не наложили бы в штаны.
        - Вони много будет…
        II
        Тэмуджин всю осень прожил в беспокойном, нетерпеливом ожидании того времени, когда с помощью кереитского хана он сможет вернуть отцовский улус. Пошел уже третий год после смерти отца.
        Временами неотвязным роем осаждали его тревожные мысли о разных угрозах, нависших над ним, готовых вот-вот разрушить заветную мечту. То ему казалось, что время идет слишком долго и подданные отца, прижившись в других улусах, забудут о нем и предадутся другим нойонам, то он думал, что Таргудай переманит к себе отцовских тысячников, договорится с ними и уведет войско, то он боялся, что Мэнлиг и Кокэчу за его спиной замышляют какие-то новые каверзы…
        Мучительно считал он зимние и летние месяцы впереди, после которых ему исполнится тринадцать лет и он, наконец, обретет право поднять отцовское знамя. Каждый раз в пору тяжелых раздумий он с трудом перебарывал в себе негодные, нерешительные мысли, силой поднимал свой дух, заставляя себя верить в лучший конец.
        Безделие и внутренняя борьба с самим собой изматывали его, но он крепился, стараясь не поддаваться тоске и тревоге. Занимал время то охотой на зверя, то воинскими делами с братьями и нукерами, то, на короткое время забывая обо всем на свете, предавался горячим ласкам с молодой женой. Внимательно следил он за жизнью в степи, посылая за новостями в борджигинские курени своих нукеров Боорчи и Джэлмэ, и пытался понять, к какому исходу клонятся там события.
        Утром и вечером Тэмуджин усердно молился богам и духам предков. С восходом солнца он брызгал молоком западным богам, надрывным от волнения голосом выкрикивал их имена, с закатом он так же старательно угощал восточных, преподнося им арзу и хорзу. Для этого он каждый раз просил матерей не жалеть молока и покрепче выгонять вино. Чаще же всего он обращался к богине Эхэ Саган и к его праправнуку Чингису Шэрэтэ Богдо, к которым прошлой зимой, будучи в тайчиутском плену, он летал во сне.
        «Ведь вы сами наказали мне установить в племени порядок! - запальчиво говорил им Тэмуджин в пору отчаяния. - Как же я это исполню, если не смогу вернуть отцовский улус? Поддержите же меня, дайте мне силы и возможность…».
        Из предков он обращался к духам отца Есугея, прадеда хана Хабула и дальнего предка в одиннадцатом колене - Дува Соохора, большого белого дархана[1 - Дархан (монг.) - кузнец, либо ювелир и, как правило, маг. Дарханы исполняли жреческие функции наравне с шаманами. Как и шаманы, делились на «черных» (кузнецы, мастера по железу) и «белых» (ювелиры, мастера по золоту, серебру и цветным металлам. Соответственно, являлись черными и белыми магами.], того самого, который мог видеть на три кочевки вперед и сжег души девяти татарских черных шаманов. Его Тэмуджин просил помогать угадывать происки врагов и помешать им, если те попытаются уничтожить его.
        В себе он смутно чувствовал растущие дарханские силы. Порой он бывал уверен, что ни один на свете шаман не сможет повлиять на него своим колдовством, а сам он сумеет любого человека, даже самого Таргудая, заставить пойти по нужному для него пути. Однако, помня наказ старых шаманов племени, он берег свои силы, остерегался тратить их на истоке.
        Джэлмэ как-то съездил к своему отцу, кузнецу Джарчиудаю, и привез с собой дарханское снаряжение - малую наковальню с мехами и молотом. Для него на дальнем краю поляны, под горой, построили небольшую землянку для кузни. И теперь в ночь каждого полнолуния оттуда подолгу доносились звон железа и крики его взываний. Тэмуджин иногда ходил к нему, слушал его молитвы, а один раз даже взялся за молот и пробовал бить по раскаленному пруту на наковальне, ловя в себе какие-то невнятные, волнующие душу отзвуки.
        Поначалу все в семье, да и Тэмуджин тоже, без особого почтения смотрели на дарханские корни Джэлмэ, считая, что не очень-то он искушен в тайных искусствах своих предков. Но однажды мать Оэлун обратила внимание Тэмуджина на то, что черный жеребец Джэлмэ, всю ночь простояв у коновязи, к утру вдруг становится мокрым от пота - даже пеной покрываются шея и круп, словно он в непрерывной скачке покрыл далекое расстояние, а сам Джэлмэ в такие дни спит до полудня, тогда как с вечера ложился вместе со всеми, с темнотой.
        - Не иначе, - украдкой от других говорила ему мать, - этот Джэлмэ ночью во сне отправляется на своем коне куда-то по своим делам и возвращается к утру. Оттого и спит он долго.
        Такие необычные случаи были замечены за ним несколько раз, и в семье Есугея без лишних разговоров признали его большим дарханом. Мать Оэлун даже попросила его погадать о будущем на бараньей лопатке. Вышло поначалу не все гладко, однако, в конце концов, лопатка показала благополучный исход, и она осталась довольна.
        Тэмуджин еще в конце лета, почти сразу после того, как вернулся из поездки к кереитскому хану, перебрался со своим айлом с Бурхан Халдуна в горную долину верхнего Керулена. С одной стороны, здесь было безопаснее от ононской степи, где безумствовали в разбойных набегах монгольские рода. С другой - он дотошно, до самых мелочей обдумав свои отношения с Таргудаем, решил, что в такое время надо быть подальше от тайчиутского нойона. Рано или поздно тот должен был узнать о его женитьбе на дочери керуленского нойона, нынешнего врага борджигинов. Да и отцовский тумэн находился у джадаранов, значит, теперь считалось, что он, Тэмуджин, тоже стоит против тайчиутов.
        «У Таргудая теперь все причины, чтобы вновь начать охоту на меня, - окончательно решил он. - И на этот раз он не будет возиться долго, постарается скорее покончить со мной. Значит, мне нечего тут дожидаться».
        Давнее обещание Мэнлига оградить его от Таргудая теперь казалось ненадежным. После разговора с ним и с Кокэчу на своей свадьбе Тэмуджин стал по-другому относиться к ним. Из добрых друзей и нукеров, готовых честно стараться для него, те в его глазах превратились в таких спутников, которые только и смотрят, чем от него поживиться. Таким нельзя было доверять до конца.
        Однако Тэмуджин знал, что они и дальше будут помогать ему - из своих же алчных устремлений - лишь бы он сам был покладист с ними. И после долгих раздумий над трудными и неясными их отношениями он пришел к твердому решению, что на первых порах цель у них одна - вернуть ему отцовский улус. Но после этого они неизбежно должны будут перейти в противостояние: те захотят забрать над ним власть и распоряжаться его улусом по своей прихоти, тогда как он хочет править своим владением, не спрашивая у них советов. И теперь, имея за своей спиной могучую силу кереитского хана, уже не боясь Мэнлига и Кокэчу, Тэмуджин решил по-прежнему использовать их с целью возвращения отцовского улуса. О дальнейшем, успокаивая себя, он думал: «Когда откроется, что мне помогает сам кереитский хан, они осознают никчемность своих потуг и сами отстанут от меня».
        Новым местом для своего стойбища Тэмуджин выбрал укромную теснину Бурги-Эрги - там, где прошлым летом простились со сватами - матерью и братьями Бортэ, провожая их со свадьбы. Он еще тогда приметил и запомнил это место. Именно отсюда он ехал, проводив сватов, когда его вдруг осенила спасительная догадка обратиться за помощью к кереитскому хану. Он придавал этому большое значение: значит, место это для него благоприятное, здешние духи благосклонны к нему и будут охранять его от опасностей. Затерянное глубоко в горах, во много раз отдаленнее от борджигинской степи, чем прежнее их место в верховье Онона, это урочище было вполне надежным: большинство ононских монголов о нем и знать не могло, а до керуленских была прямая дорога вниз по реке.
        Придя сюда, он первым делом вместе с Джэлмэ возжег огонь и обратился к духам-хозяевам местности с просьбой взять его под свою защиту. Безлунной ночью зарезав черного барана, они принесли им жертву мясом и кровью, а солнечным утром матери Оэлун и Сочигэл принесли жертву белым духам - молоком и маслом.
        Поставив все четыре юрты на чистом месте под горой, перед ровной травянистой поляной, семья Есугея зажила новой жизнью. В большой юрте теперь жили Тэмуджин с Бортэ, Оэлун с дочерью перебрались в малую юрту, к Сочигэл, а остальные братья вместе с нукерами поселились в бывшей кожевенной юрте. В молочной юрте держали запасы еды и сундуки с домашним скарбом. Там же, у теплого очага, среди котлов и туесов ночевала единственная их рабыня Хоахчин.
        III
        С женитьбой Тэмуджина и приходом нукеров в айле Есугея стало намного веселее. С появлением новых людей братья и матери словно встряхнулись от какой-то занудной дремы, окутавшей было их за последние годы, отбросили прижившуюся между ними застарелую тоску.
        Больше всех оживились младшие братья. Тут и там по окрестностям стойбища теперь гремели звонкие их голоса. Между юртами часто раздавался беспечно-веселый молодой смех. Даже споры и ругань, то и дело вспыхивавшие между делом, стали звучать по-новому - веселее, беззлобнее. Однако сильнее всего воодушевляла всех летняя поездка Тэмуджина к кереитскому хану и обещание того помочь им вернуть отцовский улус. Теперь им порукой была не та смутная, ничем не подкрепленная надежда на справедливость, которую они лелеяли прежде, а твердое слово сильнейшего в степи властителя, имеющего несметное войско, могущего одним разом наголову разгромить нынешних тайчиутов вместе со всеми борджигинами. И отныне семья Есугея ждала лишь совершеннолетия Тэмуджина, когда по закону ему будут возвращены подданные и табуны, - и тогда заживут они, как прежде, в большом многолюдном курене, весело и счастливо.
        Шум в их стойбище не стихал и вечерами. Часто младшие братья вместе с нукерами до ночи засиживались у огня в своей юрте. До других юрт доносился звонкий, заливистый смех и гомон, радуя матерей, оживляя их истосковавшиеся сердца. Они и Тэмулун зачастую отправляли к братьям, чтобы посмеялась вместе с ними, чтобы не зачерствело ее детское сердце. Тэмугэ и Хачиун, бывало, прогоняли ее, не желая допускать ее в мужской круг, она возвращалась к матерям заплаканная, те приходили защищать ее, заставляли братьев признать за сестрой право быть вместе с ними…
        Иногда Джэлмэ, хорошо знающий старину, рассказывал древние сказания, которых он держал в своей голове бесчисленное множество. И матери время от времени звали его в свою юрту, чтобы послушать былины, и тогда вся семья перебиралась в жилище матерей. За накрытым столом вдоволь угощались пенками, перетертыми ягодами со сливками, вареной сметаной, а старшим наливали крепкий айрак.
        Чутко сторожа тишину, под треск костра слушали они удивительные сказания о жизни своих дальних предков, о их жестоких войнах с многоголовыми чудовищами-мангадхаями, некогда заполнившими ононские и керуленские степи, о походах древних воинов на дальний запад, за пять соленых морей и семь великих рек. Туда, на край земли, вслед за солнцем уходили тумэны молодых багатуров, а возвращались лишь немногие - поседевшие, истощенные в дальних походах старцы, решившие умереть на родной земле, где зарыты их тоонто[2 - Тоонто (монг.) - послед новорожденного, который торжественно, с особыми обрядами зарывался в землю.].
        Много удивительного узнавали они о великих волшебствах древних шаманов и дарханов, умевших во время битв призывать на помощь духов - черных всадников из мира предков. Те же тысячами и тумэнами появлялись вдруг ниоткуда перед вражескими войсками, неслись на них жуткими безмолвными тенями, ввергая их в смертельный ужас, заставляя их бежать без оглядки с поля битвы…
        Осень выдалась теплая, солнечная. Здесь, вдали от степей, в глуши и безлюдье непуганые стада нагулявших жира косуль, изюбров и лосей паслись прямо за ближними зарослями. Черными косяками бродили кабаны. Радуясь этому, братья и нукеры успевали добыть побольше зверей, вялили и сушили мясо на зиму.
        Однако, главным для братьев и нукеров, по установлению Тэмуджина, по-прежнему было воинское дело. Пользуясь временем в затишье, они ладили свое мужское снаряжение, готовились к будущим событиям. Из конских хвостов и грив плели тонкие арканы, из лосиных крепких костей вытачивали наконечники для стрел, сушили прутья для древок. Оказалось, что Джэлмэ умеет делать хорошие роговые луки, да еще выковывать из толстых стальных прутьев, которые в прошлые годы во множестве навозили уйгурские купцы, длинные лезвия для ножей. В отцовских сундуках оставалось десятка три таких прутьев длиной в локоть и Тэмуджин дал Джэлмэ на пробу несколько железных палок. Увидев первые два ножа, сделанные им, Тэмуджин освободил его от других дел. Кузню-землянку его расширили, укрыли дерном и оставили его готовить оружие для всех.
        Боорчи, выросший в табунах своего отца и знающий, как увеличивать у коней силу и выносливость, и здесь взялся за лошадей. Вместе с братьями Тэмуджина он теперь ежедневно проезжал по горным тропам ездовых жеребцов и меринов. В первые же дни они вдоль и поперек объездили все окрестные пади и хребты, заодно осмотрели все горные проходы вокруг. Позже стали пускаться вниз по реке, прокладывая путь до южного края тайги, до керуленской степи.
        Почти два месяца, до выпадения больших снегов, меняя лошадей, носились они по дебрям. Рыся по горным увалам и взбираясь по крутым склонам, над отвесными обрывами, где далеко внизу среди камней плескалась пенная вода, приучали коней к тяжелым переходам в горах, учили брать каменистые взгорья и спуски, прыгать через валуны и поваленные деревья.
        Взятые из табуна Мэнлига молодые мерины, непривычные к горным кручам, поначалу задыхались, покрывались потом и пеной, но уже через месяц почти все они без устали одолевали расстояние дня пути по горным перевалам. Боорчи после долгого испытания из девяти молодых меринов отобрал семерых, двух остальных он посоветовал Тэмуджину вернуть Мэнлигу и поменять на лучших.
        - И эти кони будто неплохие, рысистые, - сказал он, - но для горных дорог ноги у них слабоваты.
        Очень доволен был Тэмуджин, что оба нукера у него оказались способными в важных делах - один умелец по оружию, другой - знаток лошадей. «Каждый такой нукер десятерых стоит! - в безмерной радости потирал он руки, думая об этом. - Луки и ножи дорого стоят, а хорошо обученная лошадь может и от верной смерти спасти. Надо, чтобы они всему обучили моих братьев».
        Не меньше он радовался, глядя как воспрянули братья, находясь в новом окружении. По сравнению с прошлыми годами, когда они страдали от тоски, не видя никого вокруг, лица их просветлели и глаза вновь засветились озорными веселыми огнями, как когда-то давно, при жизни в большом курене.
        За последний год братья заметно выросли, изменились в обличье и повадках. Хасар сильно вытянулся. Ростом почти не отставая от Тэмуджина, он возмужал и раздался в плечах. Он и лицом изменился: огрубели черты, поперек левой брови навсегда пролег шрам от острого камня, который задел он, падая с коня. Прежде весело-шальные его глаза со временем посуровели и теперь поблескивали на людей холодноватыми волчьими огнями. Умом прежний - думающий одно и то же: что бы у кого-нибудь отобрать, захватить, кого бы побить, он был бы бедой для младших братьев, если бы не строгий и скорый на расправу старший брат.
        Бэлгутэй тоже окреп телом, подрос и теперь все больше походил на своего покойного брата Бэктэра: те же прямо пролегшие над глазами брови, плоское кругловатое лицо, так же он сутулился, сидя за очагом, исподлобья глядя на окружающих. Но нутром он ничем не напоминал беспокойного брата, был мягок, податлив душой, охотно приходил на помощь ко всем, кто звал и не звал его. За простоту и щедрость любили его младшие братья и матери - все, кроме Хасара.
        Тот недолюбливал сводного брата и, припоминая ему старое, часто насмехался над ним, задевал его: то шапку с него собьет, то коня под ним стегнет длинным своим кнутом, заставляя того шарахнуться в сторону, едва не сбросив седока. Иногда он доводил мягкого Бэлгутэя до того, что тот огрызался и был готов к отпору. Но Хасар тут же пресекал его, не давая ему излить возмущение, напоминал о прошлом:
        - Ты не очень-то тут трепыхайся. Что, забыл, как вы с Бэктэром задирали носы перед нами? Смотри, а то я тебя и один могу отравить вслед за братцем.
        Тот, опешив, уходил прочь, придавленный тяжким обвинением, обреченный и дальше нести на себе вину своего давно ушедшего брата.
        Тэмуджин, обычно занятый своими заботами, в мыслях чаще всего находясь вдали от домашних хлопот, поначалу не замечал своеволия Хасара, того, что он притесняет Бэлгутэя. Да и Хасар при нем старался не показывать своих хищных замашек. Но однажды осенним вечером Тэмуджину вдруг разом открылось то, что творилось между братьями.
        Он только что поговорил с Боорчи, вернувшимся из аруладского куреня, где гостил у своего отца, и сидел у очага в одиночестве, обдумывая привезенные нукером племенные новости. В это время и пришел к нему Тэмугэ. Войдя, он робко покашлял у двери, зная, что нельзя мешать брату, когда тот обдумывает дела.
        - Что тебе, младший брат? - спросила Бортэ, разминавшая на женской половине тарбаганью шкурку.
        Тэмуджин только тут заметил вошедшего. Недовольно покосившись, спросил:
        - Ну, что случилось?
        - Хасар опять побил Бэлгутэя, - возмущенным голосом протянул Тэмугэ. - Нос ему до крови разбил.
        Тэмуджин некоторое время молчал, с неохотой отрываясь от своих мыслей, вникая в услышанное.
        - Опять? - удивленно переспросил он. - Он что - и раньше его бил?
        - И в прошлом месяце бил и еще раньше… да он все время его задирает, спокойно пройти не дает.
        Тэмуджин был неприятно удивлен тем, что под носом у него заваривается новая смута, а он не знает об этом. Он и прежде замечал, что братья не очень ладят между собой, но не подозревал, что дело зашло так далеко.
        «А ведь это нешуточная зреет вражда, - подумал он, хмуро глядя перед собой. - Надо пресечь, пока не поздно…».
        Он тут же приказал вызвать Хасара.
        Тот пришел, видно, уже догадываясь, в чем дело, встал у двери, нахохлившись, будто готовясь к отпору.
        - Садись, - Тэмуджин указал ему место перед собой.
        Тот прошел, сел, непримиримо сдвинув брови, зло уставясь на закопченный камень очага.
        - Ты почему обижаешь Бэлгутэя? - стараясь быть спокойным, спросил Тэмуджин. - Тебе что, силы девать некуда или дел больше нет?
        Тот возмущенно расширил глаза, закрутил ими по юрте, будто искал что-то.
        - А ты забыл, как он со своим Бэктэром шел против нас? - выпалил он. - Да если бы мы тогда не отправили старшего к предкам, этот и сейчас вместе с братцем строил бы нам козни…
        - Подожди ты… пойми, - сдерживая вдруг возникшее желание накричать на него, стал убеждать Тэмуджин, - Бэктэр был одно, а этот брат совсем другое. Теперь он тебе не опасен, а потом может стать и верным другом.
        - Не нуждаюсь я в его дружбе, - стоял тот на своем, - нукеров я себе потом и не таких найду.
        - Ведь он после Бэктэра как сирота, - пытался еще увещевать его Тэмуджин, приводя последний довод. - Отцовская кровь в нем, для нас всех он - как память об отце.
        - Х-ха!.. - зло усмехнулся Хасар, подняв лицо к дымоходу, - хороша же память об отце… тогда он был готов растоптать нас… Не дам я ему спокойной жизни, пока он сполна не получит за прошлое.
        - И так же бить будешь? - вкрадчиво спросил Тэмуджин, уже видя, что бессмысленно убеждать брата.
        - Буду бить! - тот упрямо дернул головой. - Чтобы помнил, как он со своим Бэктэром шел против нас, детей Оэлун-эхэ…
        - Ладно, хватит! - оборвал его Тэмуджин. - Глупая у тебя голова. Думай там себе, что хочешь, но запомни одно: если только я услышу, что ты снова притесняешь Бэлгутэя, тут же получишь от меня десять прутьев по голой спине. Прикажу Джэлмэ и Боорчи взять тебя за оба крыла, растянуть на земле и всыпать так, чтобы на всю жизнь запомнил, как брата обижать. Ты понял?
        Хасар побурел лицом, уперся взглядом в землю.
        - Понял меня или нет? - раздельно, не обещающим добра голосом переспросил Тэмуджин.
        - Понял, - все так же пряча взгляд, выдавил Хасар.
        Тэмуджин пристально смотрел на него и видел, что тот не желает понимать его: сидел набычившись, уперев злобный взгляд в землю, всем видом показывал свое несогласие с ним.
        Набираясь спокойствия, он внушительно сказал:
        - Запомни, есть две породы людей, которые я не могу терпеть, - это слишком подлые и слишком глупые. От них все беды и несчастья, из-за них страдают другие, и будь моя воля, я бы всех таких уничтожил, очистил от них землю. Бэктэр был таким, и потому я решил его убить. Таков же и Таргудай, наш враг, а ты знаешь, сколько беды он в нашем племени натворил?.. Глупые и подлые - мои враги на этой земле, и я предупреждаю тебя: ты не должен быть таким, ты должен изо всех сил стараться быть умным и честным, а для этого напрягать свои мозги. Иди и хорошенько подумай об этом.
        Хасар рывком поднялся и пошел к выходу. Тэмуджин смотрел ему вслед, пока тот, согнувшись под пологом, не вышел из юрты.
        Проводив его, Тэмуджин задумался о Бэлгутэе.
        «Слишком уж смирен сводный брат, повадками больше не на парня, а на девушку похож, - раздраженно подумал он и тут же был озадачен запоздалыми вопросами: - Что же это такое, какой будет толк от такого человека в будущем, если сейчас он так безропотно сносит обиды? И в кого он пошел такой? Он и при Бэктэре был несмелый, а теперь и вовсе притих».
        Он увидел мелькнувшую за дверью Тэмулун, окликнул ее. Та, уже четырехлетняя, выросшая среди братьев не по-девичьи бодрой и порывистой, с готовностью сунула улыбчивое лицо в юрту. Тэмуджин невольно улыбнулся в ответ, мягко сказал:
        - Сбегай, позови ко мне Бэлгутэя.
        Та с достоинством поклонилась, как учили ее матери, и побежала на южную сторону стойбища, откуда доносились голоса парней.
        Бэлгутэй, как обычно, пришел скоро, не заставляя ждать. Подойдя к двери, он сначала робко заглянул в юрту и лишь затем переступил порог. Тэмуджин внимательно следил за ним. Тот смутился от его прямого взора, снял войлочную шапку и сжал в руках, опуская взгляд к земляному полу.
        - Садись, - Тэмуджин указал ему на место, где недавно сидел Хасар.
        Бэлгутэй вежливо кивнул, прошел, словно крадясь, и осторожно присел, пригнув голову, выжидательно глядя перед собой.
        Тэмуджин следил за ним, будто давно не видел, примечая все его движения, и думал: «От одного отца дети, а этот ни на Хасара, ни на Бэктэра нутром не похож… Как же такое может быть?»
        - Помнишь, - наконец, спросил Тэмуджин, - однажды я, когда вернулся из тайчиутского плена, перед всеми сказал, что ты по старшинству будешь следующим моим братом после Хасара?
        - Помню, - сказал Бэлгутэй и смолк, смущенно глядя на него.
        - В нашем айле ты старший после Хасара человек, - сказал Тэмуджин, внушительно глядя на него, - а как ты себя ведешь?
        - А как? - Бэлгутэй недоуменно посмотрел на него. - Я ведь не совершил никакого проступка.
        - То, что не совершил проступка, может быть похвально для какого-нибудь харачу, овечьего пастуха, но не для нойонского сына. Ты старше двух остальных братьев, а как ты с ними обращаешься?
        Тот молчал и все еще недоуменно смотрел на него.
        - Ты должен повелевать ими, направлять их, а вместо этого ты точишь для них наконечники стрел. И какой ты пример им показываешь, если позволяешь кому-то обижать себя?
        - Но ведь Хасар старше меня, - наконец, начиная понимать, сказал Бэлгутэй, - я не могу выступать против него.
        Тэмуджин некоторое время молчал, размышляя над его словами. Все было верно: обычай таков, что младший почитает старшего, да и сам он только что сказал, что старший должен повелевать младшими. Но он настоял на своем:
        - Хасар поступает с тобой несправедливо. Так или нет?
        Бэлгутэй молчал.
        - Рядом со мной не бойся ничего и говори мне прямо, так, как ты сам думаешь. Ведь в вашем споре он неправ?
        Помявшись, он согласился:
        - Да.
        - Так вот, запомни: кто бы ни был перед тобой, если он не прав, ты должен отстоять свою правоту. Если Хасар будет несправедливо притеснять тебя или кого-нибудь другого, ты должен прийти ко мне и указать на это. Запомнил?
        - Да, - потупившись, ответил Бэлгутэй и, помедлив, удивленно переспросил: - Но как же мне идти против старшего? Ведь по обычаю каждый в роду и племени должен повиноваться старшему, а Хасар старший мой брат…
        Тэмуджин и сам видел, что приказывая Бэлгутэю не подчиняться дурному своеволию Хасара, пошел против обычая. Разговаривая с Бэлгутэем, он все время остро думал над этим и теперь решительно заключил:
        - Это негодный обычай, и он должен быть отменен.
        Бэлгутэй испуганно покосился на онгонов и потупил взгляд. Тэмуджин, не глядя на него, говорил:
        - Завтра же утром я объявлю всем братьям, что в нашем айле я отменяю его! Каждый должен думать своей головой. Что, если этот старший окажется сумасшедшим или глупцом, который сам не понимает, что творит?! К чему может привести такое послушание? Да разве не может человек ошибаться?! Если ты видишь глупость или несправедливость, ты должен обратиться к более старшему, чтобы найти истину и исправить положение. Ты понял, как нужно поступать?
        - Понял, - повторил Бэлгутэй, все еще раздумывая, неуверенно кося взглядом по сторонам.
        - Теперь слушай меня дальше, - вновь приперев его взглядом, продолжал Тэмуджин. - Ты слишком мягок и уступчив, а это не годится для нойонского сына. Мягкость и уступчивость впору женщине, а не мужчине, да еще нойону. От такого человека для нашей семьи нет никакой пользы. Поэтому ты должен крепить свое нутро, чтобы дух стал твердым. Ты должен быть готов побить или убить всякого, кто позарится на твое право или имущество. Для этого я и буду тебя учить, как учат щенков, знаешь? Щенков травят на драку, чтобы стали злыми, так и я тебя буду учить. С завтрашнего дня ты каждый день будешь бороться с Хасаром. Ничего, что он на год старше тебя, если будешь стараться, может быть, когда-нибудь и повалишь его, но не это главное. Главное в том, что ты привыкнешь бороться с тем, кто сильнее тебя и тогда избавишься от боязни. А если не будешь бояться Хасара, не будешь бояться никого на свете. Ну, как думаешь, хорошо будет или плохо - никого не бояться?
        - Да, - согласился Бэлгутэй, - это будет хорошо.
        - Тогда иди и готовься.
        С того дня Бэлгутэй ежедневно боролся с Хасаром на виду у всех. Каждый вечер после всех дел братья и нукеры собирались за юртами, и в круг выходили два брата.
        Бэлгутэй был слаб и медлителен против Хасара, но старался. Падал и вставал, вытирая слезы на щеках, превозмогая боль и боязнь, и снова шел на сильного брата.
        Тэмуджин еще раз поговорил с Хасаром и велел ему пожестче натаскивать Бэлгутэя в борьбе.
        - Но не вздумай калечить или мучить без надобности, - строго предупредил он. - Не ломай ему дух. Среди нас, сыновей Есугея-багатура, не должно быть слабых - от таких нам нет никакой пользы. Понимаешь ты, о чем я говорю?
        - Понимаю, брат, - наконец уразумел тот его мысль и дал слово: - Буду учить Бэлгутэя как младшего брата.
        IV
        Вскоре еще одну выходку строптивого Хасара пришлось разбирать Тэмуджину. В один из поздних осенних дней он отправил братьев с нукерами на разведку прохода за соседний хребет, за рекой, на западной стороне от стойбища.
        Выехали они вместе перед полуднем, а к вечеру возвратились врозь. Первыми прибыли Хасар с Бэлгутэем и Хачиуном, позже - Борчи и Джэлмэ.
        Тэмуджин, встречая братьев у коновязи, по хмурым лицам их почувствовал неладное и прямо спросил у Хасара:
        - Что случилось? Где Боорчи и Джэлмэ?
        - Не знаю, где они там бродят, - огрызнулся тот, слезая с коня. - А только мы больше с ними ездить не будем.
        Тэмуджин вплотную подошел к нему.
        - Говори, что случилось?
        - Да ничего не случилось! - вскинулся Хасар, возмущенно расширив глаза. - Этому Боорчи захотелось, чтобы я каждый шаг по его слову делал. Стали мы там проезжать по краю пропасти, а мой конь взноровился. Не хотел идти, а потом прошел. Мы уже перебрались на ту сторону, а он мне говорит, мол, проведи-ка своего коня еще раз, пусть привыкнет. Ну, я ему и сказал, что он не имеет права мне указывать, как мне учить своего коня…
        - Что дальше?
        - Ничего, - пожал плечами Хасар. - Когда мы съездили за хребет, на обратном пути я со своими вырвался вперед и поехал по короткой дороге.
        - Так все было? - спросил Тэмуджин у Бэлгутэя и Хачиуна.
        - Так и было, - подтвердил Хачиун и заговорил торопясь, скороговоркой. - Да разве может какой-то харачу указывать нам, детям Есугея? Они ведь нукеры, а не нойоны…
        - Замолчи! - одернул его Тэмуджин и спросил у Бэлгутэя: - Ты тоже так думаешь?
        Тот поерзал, переминаясь на ногах, и подтвердил:
        - Ведь мы нойоны, а они - харачу.
        Тэмуджин молчал. Глухое раздражение, желание тут же раздать братьям подзатыльники, наказать всех троих, боролись в нем с холодным рассудком, с осознанием того, что грубость и сила здесь не помогут. Надо было убедить их в выгоде, если между ними и нукерами будет мир.
        - А чем вы лучше их, харачу? - сдерживая нетерпение, спросил Тэмуджин. - Вот Джэлмэ умеет ковать оружие, да и знает больше вас всех - раз в сто. Вы же с разинутыми ртами слушаете его, когда он начинает свои рассказы. А Боорчи… да если бы он не помог мне тогда, когда у нас угнали коней, вы все сейчас пешком ходили бы. А сами вы кто есть из себя? Что вы сделали такого, что можете сказать, что лучше их? Ведь от вас пока что ни для кого никакой пользы. С вами возятся, вас учат, а вы еще артачитесь…
        Братья глядели в землю, побурев лицами. Хасар тяжело сопел, у него пошевеливались ноздри, вздувались желваки на скулах.
        - А почему они у нас живут и помогают нам? - спрашивал Тэмуджин. - Для кого и для чего стараются, вы думали об этом? Они что, наши рабы, по наследству к нам перешли? Отвечай мне, Хасар!
        - Нет, не рабы, - выдавил тот и отвернулся.
        - Тогда почему они пришли к нам, какая им выгода? Ведь у нас нет ни подданных, ни войска, ни стад и табунов, ведь мы сами второй год скрываемся от людей!
        Братья молчали.
        - Не знаете?.. Тогда я вам скажу. Они пришли потому, что они лучшие люди во всей степи - умнейшие из умнейших, честнейшие из честнейших. Когда все другие как бараны поплелись за этими никчемными нойонами во главе с Таргудаем, они не пошли за ними. Они увидели, что у них нет правды. Они пошли за мной, потому что надеются, что я смогу устроить лучшую жизнь, создать новый улус - на правде и справедливости, где не грабят беззащитных, где каждый получает по своим заслугам. Они на меня надеются! А вы что делаете? Ведь вы своим глупым гонором всех оттолкнете и больше никто к нам не будет приходить. Если хотите восстановить отцовский улус, думайте головами, иначе с одним лишь именем, что дети Есугея, и останетесь. Поняли вы?
        - Поняли, - тут же промолвили Хачиун и Бэлгутэй, оглядываясь на Хасара.
        Тот молчал, упрямо хмуря брови. Тэмуджин требовательно смотрел на него.
        - Понял я, - проворчал тот, пряча взгляд в сторону.
        Скоро показались нукеры. С невозмутимыми лицами те приблизились и слезли с лошадей. У Боорчи на губах играла легкая, все понимающая улыбка. Джэлмэ, как всегда, был бесстрастен.
        - Пойдемте все, поговорим, - позвал Тэмуджин и первым пошел в большую юрту.
        Бортэ хлопотала на женской стороне и, по лицам их поняв, что разговор будет мужской, быстро собралась и ушла в молочную юрту. Все расселись по своим местам: братья по правую руку от Тэмуджина, нукеры - со стороны двери. Женская сторона оставалась пустой.
        - Надо окончательно установить порядок между нами, - сказал Тэмуджин. - Вы, мои нукеры, простите вину моего младшего брата, по глупости он стал артачиться перед вами. Он уже дал зарок, и я тому буду порукой. А вы, мои младшие братья, навсегда запомните: если вы мои братья по крови, то нукеры - мои братья по оружию. И если вы меня почитаете, то должны так же почитать моих нукеров. Кто из вас, моих кровных братьев и моих нукеров, будет старше? По крови старше вы, мои братья, потому и сидите ближе ко мне, но годами, силой и умом нукеры старше вас. Если на наше стойбище нападут враги, кто из вас знает лучше, как защитить наше знамя и очаг, нашу семью? Нукеры. И потому до тех пор, пока вы не станете взрослыми, мои нукеры будут старше вас и вы должны исполнять их приказы. А в будущем, когда мы вернем отцовский улус, и вы сами повзрослеете, у вас будут свои нукеры, тогда и будете ими распоряжаться. Согласны со мной?
        - Согласны, - хором выдохнули братья, и впервые Тэмуджин увидел на их лицах что-то похожее на удовлетворение.
        - Хасар, - тут же приказал Тэмуджин, - доставай архи и чаши, выпьем за новый закон, который я устанавливаю между вами: в нашем айле в мужских и воинских делах старшими после меня будут мои нукеры и вы должны их слушаться.
        Тот с бесстрастным лицом направился к полкам на женской стороне.
        V
        Бортэ быстро прижилась в новой семье, понравилась матерям и прочно заняла место рядом с ними. В первый же день после свадьбы, когда Тэмуджин с братьями уехал к кереитскому хану, она с поклоном отобрала у Сочигэл подойник и с того дня матери не подходили к коровам. За что бы ни брались Оэлун и Сочигэл - масло ли сбивать, шкуры ли разминать - к ним тут же подбегала Бортэ со светлой улыбкой на лице и ласково освобождала их от работы. Вместе с Хоахчин она справлялась со всем небольшим их хозяйством, а если не успевала - звала на помощь Хачиуна и Тэмугэ.
        - Теперь вам нужно отдыхать, - говорила она свекровкам. - Сейчас моя очередь потрудиться.
        Те с великой радостью отходили от хлопотных дел, переводя дух, отпускали хвалу невестке, а сами брались за шитье, до которого раньше не доходили руки, осматривали зимние одежды сыновей, перебирали накопившиеся звериные шкуры.
        Оэлун с удивлением заметила, что хотя невестку в их доме никто не принуждал, та сама старается соблюдать все запреты, положенные по обычаю молодой снохе: никогда не повернется спиной к онгонам, к очагу, к свекровкам, не прикоснется к мужскому снаряжению, не переступит в юрте на мужскую половину. Даже в пылу работы, в спешке, она, искусно изворачиваясь, безошибочно занимала нужное положение. И Оэлун с радостью убеждалась в том, что невестка имеет хорошую выучку от своих родителей, как и сама она когда-то, получила настоящее воспитание. И оттого Оэлун исполнилась еще большей привязанностью к невестке, радуясь, что сыну досталась такая жена.
        «Тяжелая доля с самой юности ему выпала, - с жалостью думала она о сыне, - нойон, а живет вдали от людей, скрывается, словно вор или разбойник, так хоть пусть жена такая будет, что не каждому счастливцу достанется. С такой он и в молодости, и в старости будет счастлив».
        Сочигэл тоже была довольна: до сих пор в доме она считалась младшей женщиной, а теперь и ей стали оказывать знаки почтения; и за очагом, когда собиралось все семейство, теперь она сидела не ниже всех, как раньше. Горделивому ее нраву это было по нутру и она благоволила невестке. Она и сама при молодой женщине в доме как-то встряхнулась, оживилась, с каких-то пор стала доставать из сундуков свои шелковые халаты и украшения, снова белила и румянила лицо, забавляла всех своими острыми шутками и смешными рассказами.
        Высоко оценил свою жену и Тэмуджин. Он навсегда запомнил и часто с внутренним восторгом вспоминал, как его молодая жена восприняла то, что он прямо со своей свадьбы, тут же, после проводов сватов, поехал к хану Тогорилу. Тогда, после разговора с матерью, он объявил Бортэ о своем решении ехать в дальний путь. Не только упрека или досады, но даже и тени удивления не увидел на ее лице Тэмуджин. Бортэ восприняла его поступок как должное. Бесстрастно выслушав его, она лишь помолчала несколько мгновений, свыкаясь с неизбежным, кивнула головой и стала готовить ему в путь нужные вещи. Спокойным и разумным своим поведением она как будто говорила всем окружающим: «Муж мой, воин и нойон, знает, что ему делать, а остальные должны повиноваться его решению».
        Тэмуджин в ту самую пору, занятый тревожными мыслями, не обратил на все это особенного внимания, но позже, вспоминая, он со всей полнотой оценил достойное поведение своей жены. Он убедился, что боги послали ему женщину очень высокого ума, способную быть супругой большого вождя. Глядя на нее, и обе матери, как показалось Тэмуджину, стали вести себя с ним более почтительно, не противились, как раньше, его желаниям.
        «Сама она дочь нойона, - найдя время на досуге, задумывался он о жене, - и видно, что привычна к разным поворотам. Да и, наверно, родители подсказали ей, как нужно вести себя при муже, в новой семье».
        Беседуя с ней, он всегда чувствовал, что жена легко улавливает его мысли, понимает его думы. И оставаясь с ней наедине, Тэмуджин все чаще стал открывать ей свои потаенные замыслы.
        Около месяца после их свадьбы между ними произошел разговор. Был поздний вечер, они были в юрте одни. Тэмуджин, сидя у очага, долго думал, прежде чем начать.
        Бортэ сидела рядом, подшивала к его зимним унтам новую подошву. Ловко переменяя в руках костяное шило и иглу, она стежку за стежкой быстро натягивала крепкую нить из сухожилий.
        - Бортэ, - сказал Тэмуджин, - давай, поговорим.
        Она остановила работу, внимательно посмотрела на него и отложила шитье. Запасаясь терпением, молча ждала. Тэмуджин, прищурив глаза на огонь, все еще молчал, не зная, как начать.
        - Говори, - сказала она и ласково взяла его за руку, - все, что будет тобой сказано, я пойму и приму.
        - Я должен стать ханом, - сказал он. - Я должен объединить все рода нашего племени, чтобы больше не было войны, чтобы люди не убивали друг друга… Для этого я должен больше думать о благе племени и поменьше заботиться о своих нуждах. Я часто буду отлучаться от дома, ездить по делам других родов, а тебе придется запастись терпением и трудиться дома за себя и за меня.
        Бортэ долго молчала. Тэмуджин ждал ответа, боясь, что она так же, как матери Оэлун и Сочигэл, испугается его слов и станет отговаривать, говоря, что дело это трудное и опасное, что он еще не получил даже отцовского улуса, а думать о большем сейчас неразумно, что время покажет, как жить. Но у Бортэ было другое лицо. Со светлыми, восторженными глазами она смотрела сначала на огонь, потом перевела взгляд на него и тепло сказала:
        - Я когда-то в детстве слышала слова моего прадеда, что у больших людей большие помыслы, у малых - малые, мышь ходит до соседнего холма, а конь достигнет и крайнего моря. У тебя, это видно, ум большой, значит, будешь большим человеком. С тобой и сейчас взрослые и знатные разговаривают, как с равным. И к кереитскому хану, наверно, ты тогда, после нашей свадьбы, не просто так ездил. Такие люди как ты, должно быть, и становятся ханами. Делай свое дело, а я буду стараться в женских делах. И еду повкуснее сготовить да накормить тебя не заставлю ждать, и согреть тебя с холода своим горячим телом буду готова всегда, и приодеться тебе перед народом достойно будет во что. Делай свое дело, а я уже сейчас вижу, что ты станешь ханом, если богам будет угодно. - Подумав, она с улыбкой добавила: - Уж если ты сумел забрать меня у моего отца, своего ты и здесь добьешься…
        Радостным жаром обдало тогда Тэмуджина. Быстро потянувшись, он схватил Бортэ в охапку, посадил к себе на колени и крепко, изо всех сил обнял. Ему, которого и родные домочадцы не всегда понимали, не всегда соглашались с ним, радостно было видеть в своей жене единомышленницу, которая с полуслова уловит его думы и без оглядки пойдет за ним по любому пути.
        VI
        В конце осени, когда в тайге опадали с деревьев листья, Тэмуджин вместе с Боорчи и Джэлмэ ездил к Мэнлигу. Ни с ним, ни с Кокэчу он не виделся со дня своей свадьбы. Расставшись с ними в довольно неопределенных отношениях - ни друзьями, как прежде, и ни врагами, чему как будто не было большого повода, - после долгих раздумий он твердо решил возобновить прежние отношения.
        «Нужно во что бы то ни стало сохранить их в числе моих сторонников, - рассчитывал он, - и тогда Мэнлиг по-прежнему будет присматривать за отцовским войском, чтобы оно не разбежалось прежде времени, а Кокэчу будет заступаться за меня среди шаманов и перед духами. А в будущем, когда придет время возвращать отцовский улус и хан Тогорил обратится к борджигинским нойонам, эти будут действовать снизу и склонять народ под мое знамя…».
        На дружбе с ними настаивала и мать Оэлун, повторяя, что не будет счастья тому, кто враждует с шаманами.
        Тэмуджин задолго приготовился к этой поездке, мысленно обдумывая предстоящую встречу с отцовским нукером. Не зная, как тот теперь относится к нему, он решил для начала разведать, что у того на уме, да еще между делом выяснить, не узнал ли как-нибудь Мэнлиг о его поездке к хану Тогорилу. В любом случае он намерился вновь заручиться расположением влиятельного воина, возродить былую дружбу.
        В то же время Тэмуджин хотел дать отцовскому нукеру ясный намек на то, что он не прежний подросток, что время идет вперед и вместе с ним он растет и взрослеет, а когда-нибудь достигнет могущества - и потому не нужно смотреть на него как на малого ребенка. Для этого он взял с собой не братьев, что было бы прилично, когда он едет к близкому его семье человеку, а нукеров. Их он взял для того, чтобы показать Мэнлигу, что он не одинок, что у него есть друзья и что он прибыл к нему как нойон, а не как простой человек.
        За несколько дней до поездки Тэмуджин попросил матерей сшить хорошую соболью шапку из тех шкурок, которые позапрошлым летом они с Бэктэром получили в подарок от хамниганов. Шапку он повез Мэнлигу тоже с умыслом: с одной стороны, чтобы задобрить, а с другой - показать тому, что перед ним не беспомощный нищий, ищущий подаяния, а хозяин своей жизни, способный отдаривать за услуги, что и в будущем он собирается щедро платить за добро, а не жить на готовом и быть кому-то обязанным.
        И повод для поездки к нему был найден весомый: нужно было обменять двух меринов и забрать у него несколько дойных коров - из тех, что остались у того еще от владений отца Есугея. Теперь, когда айл их пополнился новыми людьми, они без труда могли управиться со своим небольшим поголовьем. И поэтому приезд его не должен был сильно удивить Мэнлига.

* * *
        Мэнлиг встретил их холодновато. Он вышел из юрты на топот коней, равнодушно оглядел их. Выждав, негромко ответил на приветствие и знаком пригласил в юрту.
        «Он знал, что мы приедем, - тая беспокойство под добродушной улыбкой, Тэмуджин сошел с жеребца, - наверно, Кокэчу каким-нибудь своим способом узнал и предупредил его… Но знают ли они о моей поездке к Тогорилу?..».
        Тэмуджин сел на хойморе вместе с хозяином, рядом с ним по правую руку сели Боорчи и Джэлмэ. Жена Мэнлига, сухая, молчаливая женщина, подала в чашах молока. Побрызгав очагу и онгонам, отпробовали и поставили на стол.
        - Мэнлиг-аха, - Тэмуджин взял из рук Боорчи замшевый мешок, вынул оттуда высокую, пышно вышитую соболью шапку, - в знак нашей дружбы я привез тебе небольшой подарок…
        Он одел шапку на голову Мэнлигу, успев заметить, как у того потеплели глаза, довольно сощурились, утопая в мелких морщинках. Тот, было видно, принял его подарок как знак подношения младшего старшему и согласия быть послушным, и сразу размяк духом.
        - Я всегда знал, что ты умный парень, - сказал Мэнлиг, обеими руками сняв с головы ценную шапку и любуясь пышным мехом. - Ты хорошо знаешь, с кем нужно дружить. А ум и друзья в наше время - большая сила.
        - Вы многое сделали для нашей семьи в самую трудную пору, и это мы никогда не забудем, - сказал Тэмуджин и повторил: - Ничто, сделанное вами для нас, никогда не забудется.
        Мэнлиг на миг прижмурил глаза, ища затаенный смысл в его словах, и тут же безмятежно посмотрел на него.
        Тэмуджин был рад, что отношения между ними вновь налаживаются, и старался задобрить его окончательно.
        - Верно вы сказали, Мэнлиг-аха, - говорил он, - в наше время без друзей ничего не достигнешь и ваша дружба для меня очень дорога. Ведь главное нам с вами добрые отношения сохранить и в будущем всегда быть заодно. Тогда нас никто не одолеет.
        - Ты становишься взрослым, а ум у тебя в крови, от предков! - похвалил его Мэнлиг, с улыбкой глядя на него. - Вот за что я тебя люблю - за ум! Верно ты мыслишь: кругом у нас враги, все грызутся, как собаки, как же нам с тобой не помогать друг другу, ведь у нас с тобой рядом никого и нет. Я, ты, да твой друг и мой сын Кокэчу, и еще наше войско - вот и вся наша сила…
        Тэмуджин понял, что Мэнлиг ничего не знает о его поездке к Тогорилу и успокоенно перевел дух.
        За угощением они долго беседовали о положении в степи, о том, что происходит в племени. Мэнлиг скоро убрал с лица добродушную улыбку и теперь покровительственно поглядывал на него, подчеркивая свое старшинство. Он внушительно говорил о том, чего они вместе должны добиваться.
        - Единства в племени теперь не будет, северные и южные рода окончательно разошлись, и это нам на руку, - склонившись вперед, он пристально смотрел на него. - Борджигины отныне будут стараться бить керуленских как можно сильнее, те будут огрызаться как обреченные волки, которых охотники прижали к горной скале. Вражда между ними с каждым разом будет только углубляться: пролитой крови будет все больше, а за ней пойдет взаимная месть, и все они будут воевать до тех пор, пока не ослабнут окончательно. А потом придут к такому крайнему положению, что дальше и знать не будут, что им всем делать, и вот тут мы с тобой выступим со своим войском и объединим весь народ под твоим именем. И ты, как когда-то твой прадед, поднимешь знамя племени.
        «Вон чем он хочет воспользоваться! - изумленно подумал Тэмуджин. - Войной между родами… И одним разом хочет все племя захватить, и северных, и южных, с тайчиутами и джадаранами, со всеми без остатка… И этого он хочет добиться, использовав мое знамя… Ну, нет, мне лишь нужно вернуть отцовский улус и большего я сейчас не хочу… И радоваться тому, что рода проливают между собой кровь, не могу. Ханом, как предсказывали мне шаманы, стану, если меня другие изберут, но навязываться насильно, да еще дождавшись, когда все обессилят, - это не по мне!».
        Однако, избегая споров, он умолчал об этом, сказав лишь:
        - Будь моя воля, я бы прямо сейчас прекратил грызню в племени. Нельзя ли как-нибудь положить этому конец?
        Мэнлиг усмехнулся, развел руками:
        - А как мы можем это сделать? Ведь это сами люди хотят воевать! Никто их не заставляет!
        - Как же так? - Тэмуджин был опешен. - А Таргудай и другие нойоны? Ведь это они гонят людей на войну.
        - Эти только ведут толпу, как волчью стаю ведут вожаки. Если бы люди сами не хотели, никто не смог бы их заставить. Ведь нельзя людей заставить есть траву - потому что они не хотят ее есть. А убивать друг друга люди хотят, чтобы отнять добро у других, чтобы жилось им сытно и тепло. А высокие и красивые слова - лишь для того, чтобы оправдать себя и повести за собой других, и слова всегда найдутся… И до тех пор они будут резать друг друга, пока не устанут лить кровь, пока не увидят, что на этом пути им всем скоро наступит конец: некому станет продолжить род, некому будет пасти скот и охотиться. Да и на самих, обессиленных войной, могут напасть другие и забрать в рабство… И вот когда поймут это, они захотят вернуться к мирной жизни, возжаждут покоя и с радостью пойдут за тем, кто призовет их к миру, заставит всех убрать оружие. Так всегда было, так всегда и будет, пока люди живут на свете.
        Тэмуджин задумался. Слов против доводов старого воина что-то не находилось.
        - А нельзя ли хотя бы войско отца удержать в стороне от войны? - спросил он. - Им-то ведь не за что воевать.
        - Прямо отказаться от войны нельзя, - сказал Мэнлиг. - Ведь семьи наших воинов держат свой скот на джадаранских пастбищах по уговору, что будут с оружием стоять за них. Если они откажутся, то керуленские монголы прогонят их и тогда останется им идти с повинной головой обратно к Таргудаю, и попадут они на ту же войну, только с другой стороны, да в самое пекло. А самое главное, Таргудай их тут же разбросает по разным местам, и потом уже не соберешь их.
        - А если им на время укочевать в другие земли? - допытывался Тэмуджин. - Например, в кереитские степи…
        Тут он едва не поперхнулся словами, смолкнув, и опасливо покосился на Мэнлига: не выдал ли свою тайну, упомянув о кереитской стороне? Однако тот оставался беспечен. На несколько мгновений задумавшись над его предложением, он тут же отверг его:
        - Нет. Тогда уже мы с тобой не будем иметь никакого влияния в племени. Нам скажут: вы жили в стороне, так и живите, не лезьте в наши дела. Поэтому нам сейчас надо быть в самой гуще, чтобы потом наше с тобой слово было весомо.
        - Ведь погибнут люди, - неуверенно спорил с ним Тэмуджин.
        - Ну, без потерь не обойтись, - нахмурился Мэнлиг, - но наши тысячники не такие глупцы, чтобы в чужой войне совать свои головы под удар. Они сберегут людей.
        Немного успокоившись, Тэмуджин перевел разговор на другое, стал расспрашивать о положении у южных монголов. Мэнлиг подробно объяснял ему:
        - Если раньше борджигинские рода были едины и все теснились вокруг киятов да тайчиутов, то керуленские всегда жили порознь, никогда не смотрели друг на друга как на близких соплеменников. Только теперь, когда борджигины стали нападать на них, они начинают объединяться. Самые сильные среди них джадараны, вот вокруг них все и сбиваются. А у самих джадаран все держится на одном Хара Хадане. Братья его - люди мелкие, глупые, далеко им до старшего. У других керуленских родов тоже нет такого, как Хара Хадан, который мог бы собрать всех вокруг себя. У одних, как твой тесть Дэй Сэсэн, сил мало, у других, как баяуты или джелаиры, есть силы, но нет ума и духа. Так что нам с нашим войском только Хара Хадана и нужно держаться…
        Обратно Тэмуджин ехал, гоня вместе с нукерами свое небольшое стадо, и обдумывал разговор с Мэнлигом. Он был доволен тем, что отношения между ними вновь наладились. «Когда придет хан Тогорил, тогда посмотрю, как Мэнлиг поведет себя, а пока он будет со мной», - думал он.
        Но больше всего его поразили слова о том, что никто людей не заставляет воевать, что они сами хотят убивать друг друга.
        «Ведь нельзя заставить людей есть траву… - тяжелой правдой звучали слова отцовского нукера. - А истреблять друг друга люди хотят сами, они хотят забрать все добро у других, чтобы самим жилось хорошо…».
        Мысль эта занозой сидела в голове и не отступала.
        «Выходит, все люди виноваты в нынешних своих бедах, - думал он, - а не одни такие, как Таргудай. Они с радостью идут за тем, кто ведет их с оружием на других, грабить и убивать… Тогда чем же люди отличаются от животных, от волков и медведей? А как же ум у людей? К чему тогда все слова о справедливости, мужестве и отваге, которые люди произносят все время, если они думают лишь о себе и о том, как нажиться, хотя бы и за счет смерти других?».
        Не придя ни к чему, он, поколебавшись, подозвал нукеров. Те отстали от коров и коней, которых гнали, подъехали к нему.
        - Вы помните, что говорил Мэнлиг о людях? - спросил он. - О том, что они сами хотят войны.
        - Помним, - ответил Джэлмэ.
        - Что вы думаете об этом, прав он или нет?
        - Правильно он говорит, - сказал Боорчи, - каждый хочет что-нибудь отобрать у другого, вот и воюют люди.
        - Ну, разве все только из-за этого воюют? - подавляя в себе недовольство, притворно улыбнулся Тэмуджин. - Есть ведь и такие, которые защищают свои улусы, мстят за кровь предков и сородичей.
        - Есть, - пожал плечами тот, - только сегодня они защищаются, теряют сородичей, страдают и плачут, а завтра сами нападут и будут так же убивать, заставят страдать других, а отговорка, верно говорит Мэнлиг, всегда найдется. Все говорят, мол, делаем благородное дело, мстим за кровь предков, когда главное для всех - награбить чужое. А нойоны хотят усилиться, власть свою расширить, побольше подданных под себя собрать. Вот и воюют.
        - А что ты думаешь, Джэлмэ? - спросил Тэмуджин.
        - Человек тот же зверь, - подтвердил тот его мысли, - он ничем не отличается от медведя или волка, кроме того только, что он двуногий и в руках у него оружие. Если ему будет угрожать опасность, то он будет убегать и прятаться, если ему безопасно, то сам нападет и готов будет съесть, чтобы утолить свой голод.
        Тэмуджин, внутренне загорячившись, хотел заспорить, разоблачить, но, как и тогда, при Мэнлиге, не нашел весомых доводов и промолчал.
        VII
        Новые столкновения между ононскими и керуленскими монголами начались в пору зимней облавной охоты, когда родовые отряды были в сборе, а оружие и снаряжение у воинов, по древнему обычаю тщательно приготовляемое к строевому смотру перед охотой, находилось в лучшем виде.
        В этот год все монгольские рода, каждый из которых в летнее нашествие чужеземцев потерял немалые части своих стад, старались сберечь оставшееся поголовье, почти не резали скот, обходясь кто рыбой, а кто птицей и тарбаганами, с первым же снегом бросились добывать звериное мясо.
        Издавна сложилось так, что ононские борджигины охотились в своих северных горных дебрях, где не было недостатка в богатых зверем долинах, а керуленские рода ходили по верховьям своей реки, в южных отрогах Хэнтэйских гор, да еще им оставались сухие степи по обе стороны Керулена, где паслись несчитанные стада дзеренов. Из года в год в эту пору отряды южных и северных монголов передвигались по своим путям, и до сих пор ни те, ни другие не меняли направления движения своих войск.
        На этот же раз борджигины, в течение первого зимнего месяца обойдя свои горные пади, вдруг стремительно двинулись на юг, в сторону Керулена. Редкие очевидцы, проезжавшие на их пути и издали видевшие борджигинские колонны, думали, что они захотели пополнить свою охотничью добычу стадами дзеренов, пасшихся здесь. Однако в окрестностях горы Бэрх те с ходу захватили в снежной степи несколько олхонутских и хонгиратских лошадиных табунов, перебили немногочисленную охрану. В другом месте они забрали один из куреней джелаиров, и всем стало ясно, что борджигины пришли не охотиться, а продолжить свои нападки на южных соплеменников. Снова запахло человеческой кровью.
        Перед этим в зимней ставке Таргудая на южном берегу Онона - в том самом месте, что и в прошлую зиму, когда в плену у него находился Тэмуджин, - собрался совет борджигинских нойонов.
        Совет шел в айле Таргудая. Хозяин заранее приготовился к важному событию, обставил все пышно и торжественно: своими руками зарезал черного жеребца, возжег огонь на внешнем очаге и принес жертву восточным военным хаганам.
        Из большой юрты по такому случаю были убраны домашние пожитки, войлочный пол сверху был устлан яркими сартаульскими коврами. Вдоль стен восседали созванные со всей долины родовые нойоны - тайчиуты, кияты, бесуды, арулады, баруласы, буданы, сониды, сулдусы, оронары, хабтурхасы, другие… Между тайчиутами теснились ближние нукеры Таргудая - те, что были при нем во время летнего отступления в низовье.
        Сам хозяин, одетый в синий шелковый халат, в белую, как снег, войлочную шапку, на которой были вышиты знаки его родовой тамги, важно возвышался на хойморе. Вновь уверенный в своей власти, в том, что нойоны и нукеры послушны ему, он с суровым видом посматривал вокруг.
        Выждав, когда расселись последние запоздавшие, найдя свои места по старшинству и родовитости, он еще раз оглядел лица нойонов и неспешно заговорил.
        Гости, съехавшиеся второпях по грозному его зову, еще не зная, о чем будет разговор, поначалу напряженно внимали его словам, стараясь понять, к чему он ведет. Скоро, по ходу витиеватой его речи уловив смысл, они начали радостно кивать, тряся бородами, пышными лисьими и выдровыми шапками.
        Таргудай, тая в сдержанном, степенном голосе свое торжество, возглашал:
        - Настало время нам, наконец, рассчитаться с этими негодными родами. Это они виноваты во всех наших бедах, из-за них мы все пострадали и лишились табунов. Они сложили оружие в то время, когда враги угоняли наш скот. Они спасали свои никчемные жизни, когда мы, теряя свое добро, отступали в низовья и там, подобно раненым волкам, огрызались от пришельцев. Теперь пришло время отмщения - мы разгромим их, заберем у них табуны и подданных. Я, ваш старший нойон, даю вам это право… Нукеры мои и младшие братья! - в этом месте он радостно возвысил голос, оглядывая всех и поднимая толстый указательный палец. - Вы помните, я вам еще там, на Аге, обещал: если вы будете верны мне, я вам найду хорошую добычу. Сейчас я вам эту добычу даю. Все, что увидите и сможете взять по обоим берегам Керулена, - ваше! Заберите все себе и владейте!..
        - Хурай! - исступленно взревели нойоны и нукеры. - Верно указывает нам Таргудай-нойон!
        - Давно пора наказать этих предателей!
        - Пусть возмещают наши потери!
        - Так будет справедливо!
        - А если они заартачатся, тогда мы их всех уничтожим! - гремел рев охрипшего на охоте Бури Бухэ, покрывая голоса остальных. - Чтобы не было в нашем племени больше предателей!
        - Всех до одного истребим! - вразнобой заливались злые голоса. - Вместе с детьми вырежем!
        - Саблями порубим, копьями поколем! - орал Бури Бухэ.
        - А подданных себе заберем.
        - Наконец-то и у нас наладится жизнь!
        Найдя, наконец, выход накопившейся в них великой злобе - на порушенную в последние годы жизнь в племени, на то, что исчезли прежние покой и благополучие, - борджигинские нойоны и нукеры ликовали в предчувствии мести и богатой добычи. Несказанно обрадовались они возможности наконец-то восполнить свои потери в стадах и обрести новых подданных.
        Когда шум в юрте немного поутих, неожиданно заговорил пожилой оронарский нойон. Хмуро поглядывая на остальных, он задумчиво сказал:
        - Перед таким важным делом надо бы хорошенько подумать, чтобы не вышло ошибки. Все-таки не чужие нам керуленские монголы. Если между нами начнется война, потом нелегко будет ее остановить… будет литься кровь, а к чему все это нас приведет, еще неизвестно…
        - О чем ты говоришь? - недоуменно оглянулся на него хабтурхасский нойон. - Что тебе непонятно?
        - Сначала надо разобраться и выяснить, они ли на самом деле виноваты в наших бедах, - сказал оронар.
        Тут же раздраженно вскричали тайчиуты и ближние к ним нойоны:
        - А кто тогда виноват, если не они?..
        - Ты что тут запутываешь дело?
        - Ум свой хочешь показать?
        - Все уже ясно!
        Таргудай, в мстительной усмешке скривив губы, выжидающе потупил взгляд. Оронарский нойон, видно, хотел сказать в ответ всем что-то весомое, он вскинул голову и решительно оглядел других нойонов, но тут заметил изменившееся лицо Таргудая, злобно прищуренные глаза. Он подумал о чем-то про себя и быстро сник. Смущенно пожав плечами, примирительно сказал:
        - Что мне перед вами показывать. Говорю лишь, как бы ошибки не было… Ведь даже если и отгоним у них скот, сами они просто так не дадутся нам в руки. Джадараны и джелаиры сильны, вокруг них соберутся другие. Могут уйти в другие земли, и тогда обнажатся наши южные границы. Нам же будет хуже. Кто будет нас с той стороны охранять?
        Но нойоны, уже почуяв запах добычи, не желали отказываться от нее. Они решительно отмахнулись от доводов оронара:
        - Пусть уходят!
        - И без них сможем защититься.
        - Где были эти твои керуленские, когда летом пришли онгуты и чжурчжени? - кричал на него бугунодский нойон. - Разве защищали они наши границы?
        - От них давно нет никакой пользы! - в общем гомоне смешивался радостный голос Даритая.
        Когда покончили с этим, заговорил другой, сулдусский нойон. Глядя перед собой и раздумчиво пожимая плечами, он сказал:
        - И вправду, что будет с теми пастбищами? Мы погромим керуленских, а они, скорее всего, укочуют оттуда…
        - Верно, что будет с теми землями? - загомонили другие, переглядываясь между собой. - Как бы потом чужие туда не прикочевали.
        Вгляды устремились на Таргудая. Наступила тишина, нойоны, не смея шуметь, когда говорит он, почтительно смолкли. Таргудай, хриплым кашлем прочистив горло, стал разъяснять им:
        - Сначала мы заберем у керуленских табуны и подданных, самих разгромим и прогоним. А с пастбищами мы с вами уж найдем, как поступить. Об этом не нужно беспокоиться. На Керулене вас немалая добыча ждет, умножится ваш скот, да и рода наши борджигинские разрослись, у вас самих подрастают дети и племянники, скоро их надо будет наделять владениями. Нам всем станет тесно на Ононе. А травы на Керулене хорошие, тучные, вы сами это знаете. Наступила пора нам новые земли осваивать, владения наши расширять.
        - Верно! - еще громче вскричали нойоны; в очаге, словно от ветра, всколыхнулся огонь. - Верную дорогу указывает нам Таргудай-нойон!
        Они воодушевленно трясли бородами и шапками, переглядывались, соглашаясь между собой:
        - Мудрый ум у нашего Таргудая!
        - Что может быть лучше для племени, чем расширять свои владения?
        - Разве мы сами догадались до такого блага для наших родов?
        - Кто бы нам указал, если не Таргудай-нойон?
        Алтан вскочил на ноги, красный от возбуждения, блеснул глазами по рядам, крикнул тонким голосом:
        - После победы над южными родами мы поднимем Таргудая-нойона на ханский трон!
        - Правильно! - первыми дружно поддержали его тайчиутские нойоны, одобрительно оглядываясь на него.
        К ним тут же присоединились другие, вновь загомонили на разные лады хриплые голоса:
        - Ведь мы и так собирались выбрать его нашим ханом, да все недосуг было!
        - Только он достоин!
        - Кто, как не он, ведет нас к лучшей жизни?.. Кто нас всех вел этим летом, когда напали чужеземцы, и мы не знали, что делать?..
        - Кто не дал нам разбрестись и потеряться в этой степи?..
        - Кто тогда умное слово сказал?..
        - Только он!
        - Мы все за него!..
        Нойоны еще долго кричали, состязаясь в славословии, каждый старался показать свою преданность тайчиутскому нойону.
        Таргудай, увидев, что давняя мечта его о ханском достоинстве вдруг снова стала близка и доступна, взволнованно перевел дух. Он мысленно произнес молитву западным богам, прося благословения, и из-под опущенных век одобрительно посмотрел на Алтана, первым выкрикнувшего слово о ханстве.
        Киятские нойоны на этом совете впервые за долгое время были удостоены приличествующей им чести. Они были посажены намного выше того места, где в последние годы сидели на советах борджигинских нойонов. Раньше они теснились поближе к двери, рядом с самыми захудалыми, теперь же восседали вместе с тайчиутами - у хоймора, по правую руку от Таргудая.
        Понимая, что это неспроста, что Таргудай снимает с них опалу, Даритай, Бури Бухэ и Алтан с братьями с самого начала были необычайно возбуждены, глаза их, как в прежние, лучшие годы, блестели горделиво и молодо. Выпрямив спины, они с достоинством поглядывали вокруг и преданно смотрели на Таргудая, громче всех кричали ему славословия.
        Таргудай, наконец, обратил на них свой взор и поднял правую руку, требуя тишины. Снова смолкли голоса, стало тихо. С умиротворенной властностью поглядывая вокруг, Таргудай заговорил:
        - Среди нас сидят наши братья-кияты…
        При этих словах все обернули взоры на опальных до этого дня нойонов, неведомо по какому случаю посаженных рядом с самими тайчиутами. Те, услышав имя своего рода, невольно, словно под порывом холодного ветра, пригнули головы.
        - Было время, - Таргудай грустно покачал головой, - кияты имели большие заслуги в нашем племени. Они были сильны и могущественны, много войска и подданных имели, но, - он поднял указательный палец вверх, назидательно и строго посмотрел сначала на них, а потом оглядел других, - надо прямо сказать, они немного зазнались. Перестали слушать других, косо посматривали на нас, на тайчиутов, вот боги и отвернулись от киятов. Подданные стали уходить от них, вот и ко мне перешли несколько тысяч их воинов… Но сейчас, когда жизнь уравняла их со всеми, они образумились и все это трудное время были с нами. И теперь они сидят, как прежде, рядом с братьями-тайчиутами. За это я хочу воздать им по заслугам: на первое время я возвращаю им по триста воинов с семьями и со скотом… Пока по триста! - он повысил голос, заметив недоуменный, вопросительный взгляд Бури Бухэ. - Как мы покончим с керуленскими, так сразу в ваши улусы и отправлю этих людей… А там будет видно, как дальше себя покажете. Из всех киятов Алтан имеет передо мной больше заслуг, чем остальные, поэтому ему я отдаю пятьсот его прежних воинов и
ставлю во главе всех киятов. Отныне все кияты должны слушать Алтана, а он будет за всех отвечать передо мной! Это мой первый закон для вас, киятов!.. Я всегда воздаю всем по заслугам!
        И уже не удерживая на своем лице умудренного и степенного выражения, Таргудай запальчиво кричал:
        - Тот, кто ведет себя хорошо, получит у меня почет и хорошую жизнь, а кто артачится и мнит о себе неподобающее, того я лишу последнего!
        Мелкие зависимые нойоны - те, что сидели поближе к двери, - при этих словах съежились, испуганно забегали глазами.
        Алтан преданно смотрел на Таргудая и, не жалея спины, кланялся ему. Торопливо поспевал за ним Даритай, часто нагибая голову и держа перед собою правую руку, будто молился онгонам. Бури Бухэ, хмуро и сконфуженно улыбаясь, тоже пригнул голову. Старательно кланялись Джучи и Гирмау.
        Другие нойоны, сидевшие поближе к тайчиутам и киятам, удивленные неслыханным прежде случаем такой щедрости от Таргудая, глядя на осчастливленных киятов, значительно переглядывались между собой, перемигивались. Некоторые, на всякий случай - а вдруг по-прежнему возвысятся эти кияты? - уже заигрывали с ними, улыбались:
        - Теперь жизнь у вас наладится, сейчас еще нахватаете добычи.
        - Будем вместе держаться.
        - Приезжайте к нам в курень, жеребцов наших посмотрите, может быть, какими-то и обменяемся…
        Кияты кивали, раскланивались со всеми.
        Вечером, на пиру, снова все без умолку восторгались умом и доблестью Таргудая-нойона - ни о чем другом разговоров почему-то не находилось. До поздней ночи звучали, сменяясь, велеречивые голоса и восторженные крики - каждый старался опередить другого в вознесении хвалы тайчиутскому нойону. Тот слушал всех внимательно, одобрительно улыбался широкими, толстыми губами, кивал, прищуривал навыкате глаза, будто запоминая слова каждого говорившего.
        VIII
        Тусклое зимнее утро с синеватыми сумерками медленно поднималось над степью. Морозный воздух туго застыл над заснеженными холмами. Обдуваемый ветрами снег толстым настом покрывал низины и овраги, а с наветренной стороны бугры, обнажившись, серели никлой ветошью прошлогодней травы.
        Алтан и Бури Бухэ вели тысячу киятского войска. Другие братья остались при куренях, выделив для похода по две сотни всадников.
        Длинной вереницей, сотня за сотней, тянулось войско, оставляя за собой петляющий по склонам серый след. Далеко впереди и по сторонам то показываясь, то исчезая за увалами, маячили дозоры.
        Шли уже третий день, ночуя у костров. Где-то слева и справа шли войска других родов. За эти дни, пока пересекали пространство между ононскими и керуленскими долинами, они не увидели ни одного стойбища.
        Алтан и Бури Бухэ, оба в черных медвежьих дохах, ехали рядышком, стремя в стремя, на полусотню шагов вырвавшись вперед от головной колонны. Как будто не было между ними долгих лет вражды и неприязни, теперь они общались друг с другом вполне дружелюбно. По-тихому, мирно беседовали под скрип шагов своих лошадей, то и дело обмениваясь приязненными взглядами. Говорили о нынешнем положении своего рода, о будущем киятов.
        - Если и дальше так пойдет, - хитро подмигивал Алтан, продолжая начатый разговор, - можно будет вытянуть у Таргудая и остальных наших воинов.
        - Всех воинов, говоришь, можно вернуть? - изумленно-обрадованно переспрашивал Бури Бухэ, поворачиваясь к нему всем туловищем, заглядывая в лицо. - Ты и вправду так думаешь?
        - Ну, не сразу, может быть, - поправлялся Алтан и тут же продолжал, увещевая: - Главное, вам надо быть поближе к нему и поприветливее в разговорах, тогда он быстро оттает и перестанет подозревать, что вы затаили какую-то месть или там еще что-то против него держите… Вот вы тогда все отдалились от него, обозлились, потому и попали в опалу. Из-за этого и Хутугта раньше времени ушел, и Ехэ Цэрэн погиб - вот ведь к чему ведет ваша необдуманность… Думаете, мне не было обидно, когда он увел моих воинов? Но я, сжав зубы, терпел, старался изменить его отношение к нашему роду, вот и добился своего. Ведь это я убедил его, что кияты не враги ему, что с нами ему лучше жить в мире, вот он и изменился. А вы не поняли, чего я добиваюсь, обозлились на меня, и больше всех ведь ты вместе с Ехэ Цэрэном…
        - Да разве я на тебя злился? - недоуменно оглядывался на него Бури Бухэ, выпучивая глаза, и тут же решительно отмахивался: - Это я на Таргудая обозлился, а на тебя я так, немного погорячился тогда…
        - Ладно, забудем об этом! - великодушно прощал ему Алтан. - Не будем вспоминать плохое, теперь-то у нас, слава западным богам, все повернулось в лучшую сторону, вот и сейчас, думаю, нас немалая добыча ждет. Главное, нам в этом походе не проморгать, ведь здесь можно такие куски отхватить, что мы все разом на ноги встанем… Вот тогда и заживем все вместе, одним куренем, как прежде жили. А я потом еще буду вести переговоры с Таргудаем, чтобы он вернул нам всех людей, и тогда снова поднимется имя киятского рода.
        - Очень верно ты говоришь, брат! - возбужденно взмахивал толстым кнутовищем в руке Бури Бухэ. - Незачем вспоминать плохое, надо дружно жить…
        - Вот-вот, только теперь вы слушайтесь меня, а уж я знаю, как разговаривать с этим Таргудаем.
        - Да, брат, ты у нас умен, - убежденно соглашался с ним Бури Бухэ, - теперь мы все будем тебя слушать, пусть попробует кто-нибудь ослушаться… а то ведь мы тогда все на Хутугту смотрели, а из него, сам знаешь, вождь был и вовсе никакой.
        Сзади доносился глухой, тяжелый хруст снега под копытами тысячи лошадей. В рядах передней колонны темнели лица воинов с заиндевевшими бородами и усами. Впереди синело широкое, ровное пространство, светилось под выглядывающим красным солнцем тусклыми, негреющими огнями.
        Высоко в небе войско преследовала многочисленная стая ворон. Разметаясь от головы колонны до самого хвоста, птицы длинным неотступным роем тянулись по ее пути, исторгая громкие, ликующие крики: они знали, что впереди их ждет обильное пиршество.
        Молодые воины, балуясь, на спор стреляли в птиц, иногда прошивая их тонкими стрелами. Вороны испуганно шарахались, отлетали по сторонам, какое-то время держась в отдалении, но короткая птичья память скоро теряла чувство опасности, они вновь слетались, продолжая свою радостную предпраздничную суету. Самые смелые с разлета спускались пониже над рядами всадников, пролетая вдоль строя, оглядывали их, быстро поворачивая черными крысиными головами - выбирали себе куски пожирнее.
        - Это она на тебя посмотрела! - смеялся парень в лисьем малахае, указывая плеткой на толстого, в барсучьей шапке, ровесника, ехавшего рядом. - Еще и головой кивнула, мол, вот хорошее мясо, жира много на нем, ха-ха-ха!..
        Тот, негодующе выпучив простодушные глаза на толстощеком лице, рванул из колчана стрелу и, быстро обернувшись в седле, выстрелил вслед улетающей птице. Стрела пролетела мимо, едва задев на взмахе черное крыло.
        - Не попал, - смеялся над ним парень, - ну, теперь эта птица будет сидеть на тебе и клевать твое мясо…
        Промахнувшийся плевался в сторону и, задрав голову, долго и пристально смотрел в небо, выискивал среди бесчисленной стаи своего нового кровного врага. Толпа хохотала. Слышались шутливые голоса:
        - Должно быть, душа твоя уже покинула тело, скоро умрешь.
        - Дыши, дыши, насыщайся напоследок…
        - А лучше поезжай к шаману Худалчи, он в задней сотне едет, пусть попробует вернуть тебе душу.
        Парень озабоченно покрутил головой и нерешительно посмотрел на десятника, тот, улыбаясь в усы, снисходительно кивнул головой. На месте повернув коня так, что тот присел на задние ноги, парень вырвался из строя и стремительно порысил назад, мимо удивленно оглядывающихся на него воинов. От его ряда еще долго разносился веселый смех.
        Алтан, глядя вперед, вдруг прервал разговор и остро сузил глаза. Бури Бухэ проследил за его взором. С дальней сопки по чистому белому склону быстро сползала маленькая черная точка.
        - Это от нашего дозора, - взволнованно проговорил Алтан. - Ну, вот, может быть, и на нашу тропу что-то послали боги…
        - Они что-то увидели, - догадался Бури Бухэ. - Не иначе, какой-то курень или войско. Из-за пустого по такому снегу не стали бы мучить коней, да и я им наказывал, чтобы возвращались к нам, только если увидят что-нибудь стоящее. Надо предупредить другие войска…
        Он повернулся в седле, чтобы подозвать ближнего сотника, но Алтан остановил его.
        - Подожди, подожди, - он поспешно тронул его за плечо, - не спеши, а вдруг там какая-нибудь добыча, тогда зачем нам звать других? Сначала посмотрим. Если там и вправду войско, тогда и сообщим.
        - Правильно! - обрадовался Бури Бухэ и крепко хлопнул его по плечу. - Ты и вправду мудрый человек. Если добыча, то заберем все себе и отправим в свои курени, кони и коровы нам самим пригодятся, ха-ха-ха…
        Алтан промолчал, лишь поморщившись от боли в плече.
        Не дожидаясь дозорного, они отпустили поводья и порысили ему навстречу. Сзади тут же сорвалась и поспешила за ними вереница сотенных колон. В строю разом стихли веселые голоса. Примороженный, подбитый ветрами снег глухо зашуршал под топотом тысяч копыт.
        Бури Бухэ, проскакав с сотню шагов, оглянулся назад. Он высоко поднял обе руки и махнул ими в разные стороны, безмолвно приказывая войску разворачиваться крыльями. Сотенные колонны, шедшие след в след, послушно распались по низине налево и направо, подобно волчьей облаве. Задние сотни на полном скаку догоняли передних, выравнились с ними в ряд, и скоро все десять сотен рысили, растянувшись далеко в обе стороны.
        Наконец, дозорный, молодой парень лет пятнадцати, приблизился к ним. Бурое от мороза лицо его было возбуждено, узкие лисьи глаза светились радостью. В десяти шагах от нойонов он спрыгнул с каурого мерина в снег, коротко поклонился и, преданно глядя им в лица, сообщил:
        - Впереди, вон за тем дальним холмом, - он указал плеткой на возвышавшуюся среди других горбатую сопку, - пасется табун лошадей.
        Алтан торжествующе взглянул на Бури Бухэ и тут же повернулся к дозорному:
        - Большой табун?
        - Большой, - подтвердит тот, - голов с тысячу или больше будет.
        - Охрана есть?
        - Всего около полусотни всадников.
        - Это то, что нам надо! - обрадованно воскликнул Алтан.
        Бури Бухэ весело расхохотался, подняв к небу темно-бурое от мороза лицо, оглашая окрестности утробным, грохочущим голосом. Повеселившись вдоволь, он обратился к Алтану:
        - Ну, что делать будем, брат?
        - Всего лишь полусотня охраны! - тот тоже не таил радости на лице и с застывшей улыбкой напряженно думал. - Главное теперь - ни одного из них не упустить, чтобы никто о нас не узнал, понимаешь? Вдруг это сами джадараны, а нам ведь ни к чему кровные враги.
        - Понимаю, брат, - Бури Бухэ сделал озабоченное лицо, призадумался. - Потом ведь не оберешься всяких сплетней, мол, опять эти кияты… поэтому надо всех их на месте убить. Ну, это нам недолго…
        Солнце приподнималось над юго-восточными холмами. Сзади, вытянувшись далеко направо и налево, стояли сотни. Над мордами разномастных лошадей поднимался белый пар, туманом висел над рядами. Воины, застыв в седлах, выжидающе смотрели на своих нойонов.
        - Сделаем вот что, - решившись, сказал Алтан, - сначала две сотни отправим в обход, по обеим сторонам, чтобы закрыли им дорогу назад, если они начнут убегать. А потом нападем, но сначала не будем высовываться все, выставим полусотню, будто нас мало. Тогда они, увидев наших, должны собраться в одну кучу, чтобы прикрыть свой табун, так или не так?..
        - Так, - согласно кивнул Бури Бухэ.
        - А если так, тут уж мы выйдем со всеми остальными и перестреляем их прямо на месте.
        - Вот это ты умно придумал! - воскликнул Бури Бухэ, восхищенно глядя на него. - Тебе бы дайчин-нойоном[3 - Дайчин-нойон (монг.) - главный воевода, военный министр.] у чжурчженского хана быть, вместо этого, как его, Вангин-Чинсана, который три года назад приезжал к дяде Тодоену и подбивал нас снова напасть на татар. Помнишь?
        Алтан польщенно улыбнулся и, гордо расправив плечи, промолвил:
        - Что мне Вангин-Чинсан, у меня свой ум есть; еще посмотрим, кто кем будет, - и, оглянувшись на войско, призывно махнул рукой, подзывая сотников.

* * *
        Около полудня киятское войско стояло за гребнями холмов, окруживших низину, где паслись керуленские кони. Бури Бухэ вывел из строя полусотню своих воинов и выехал с ними на вершину холма.
        Перед ними открылась неширокая - перестрела в два - низина, пестревшая густыми конскими косяками. Лохматые, покрытые густым инеем, разномастные кони безмятежно паслись, выбивая копытами отвердевший снег.
        На склонах вокруг табуна небольшими кучками - по трое-четверо - темнели всадники. Ближние стояли в каких-нибудь сотнях шагов. Они первыми заметили появившийся вдруг перед ними отряд всадников. Разом встрепенувшись в седлах, они повернули коней к ним и тревожно озирались, натягивая поводья. Один из них вынул из колчана йори и выпустил в небо. Пронзительный свист вспугнул табун, ближние лошади шарахнулись в стороны. Кони по всей низине, подняв косматые морды, беспокойно оглядывались, тут и там заржали жеребцы. Всадники, окружавшие табун, со всех сторон стремглав поспешили к ближним.
        Бури Бухэ засунул в переметную суму свою выдровую шапку и одел кожаный шлем. Разгорающимися, как у медведя перед дракой, глазами смотрел он на кучку всадников перед собой.
        «Из-за этих предателей, вонючих лисиц, порушилась вся наша жизнь! - сжимая зубы, распалялся он злобой. - Все у нас было бы хорошо, если б не эти выродки… Ну, сейчас вы у меня получите за все!..».
        Вдруг его остановила какая-то мысль; застыв лицом, он задумался. Он повернул коня, вернулся за гребень и подъехал к Алтану.
        - Сделаем все по-честному, - сказал он. - Сразимся с ними равным числом. Я выйду против них со своей полусотней…
        - Да ты что?! - вскрикнул Алтан, испуганно, как на сумасшедшего, глядя на него. - Поиграть вздумал? А если упустишь?
        - Ну, так что ж, - развел тот руками, - зато на небе не скажут, что борджигины с ними нечестно поступили.
        - Тьфу!.. - Алтан ненавидяще оглядел его и, хлестнув своего коня, поскакал к войску.
        Стремительно пронесся он мимо рядов к своим сотням, вынул из колчана йори и с предельной оттяжки пустил далеко в сторону низины.
        - Хурай!! - тонко вскрикнул он, указывая рукой вперед. - Всех убейте, чтобы никто не ушел!
        Сотни густыми рядами сорвались с мест, переваливая гребень, с хриплым воем понеслись в низину. На скаку вынимая из колчанов стрелы, воины пускали их со всех сторон в сбившуюся кучку жиденького отряда, ощетиненного копьями. Густыми струями прошелестев в воздухе, стрелы прошили тех, не дав опомниться. Как осенью резким, тугим порывом ветра разом сносит засохшие листья с деревьев, так снесло с седел и этих. На близком расстоянии стрелы легко пробивали кожаные доспехи, по самые оперения вонзались в тела жертв.
        Подъехав вплотную, столпившись, кияты разглядывали поверженных врагов, топтались вокруг, добивали раненых. Молодой, лет четырнадцати, воин из улуса Бури Бухэ спрыгнул с чалого мерина, с копьем в руках подошел к раненому юноше лет двенадцати, лежавшему с краю со стрелой в животе. Стрела, пробив кожаный куяк, видно, не задела ни печени, ни почек. Юноша живо приподнялся в снегу, облокотясь на правую руку, и левой осторожно дотрагивался к древку стрелы, стараясь вынуть. Лицо его болезненно кривилось. Подошедший воин приподнял копье, намереваясь ударить, и тут встретился взглядом с глазами юноши. Затравленный, помутившийся от боли взгляд у того был похож на взгляд попавшего в петлю молодого зверя при виде подходившего к нему охотника. Копье в руках воина невольно опустилось, несколько мгновений они молча смотрели друг на друга…
        Десятник, воин лет двадцати пяти, стоявший неподалеку, увидев замешкавшего юношу, схватился за плетку, подошел вплотную и грозно прикрикнул:
        - Бей!!
        Молодой воин медленно, будто тяжкую ношу, поднял копье и, прищурив глаза, стараясь не смотреть в глаза раненому, с силой ударил ему в грудь. Каменное острие копья пробило куяк и на две ладони вонзилось в тело юноши, тот мгновенно напряг все свое тело, оскалившись от боли, посинев лицом, и тут же расслабленно рухнул на спину, выпрямляясь, в последний раз с белым паром выдохнув горячий воздух из груди. В короткое время все было кончено.
        Нукеры Алтана и Бури Бухэ с ликующими криками ловили вспугнутых, разбежавшихся из-под убитых всадников лошадей, носились по склонам, набрасывали на них арканы. Другие снимали с убитых доспехи и оружие. Среди них то и дело вспыхивали споры и ругань. Иные с силой вырывали друг у друга саадаки, мечи и ножи, доказывали, кому на этот раз достанется добыча. Тут и там было слышно:
        - В осеннем набеге тебе хорошие лошади достались, ты и тут больше всех хочешь взять?
        - В следующий раз получишь, не трясись.
        - И так мало добычи, уймите свою жадность.
        Вытряхивали из переметных сумов вещи, рассматривали на свету, передавали по рукам. Позже разбирали туши убитых при стрельбе лошадей, делили их по сотням и тут же резали. Зажигали костры, везя из темневшего в полутора перестрелах маленького леса сухие сосновые сучья, набивали снегом походные котлы. В предвкушении жирной еды воины счастливо пересмеивались, отпускали попастись своих коней, давая им короткий отдых.
        Алтан и Бури Бухэ, довольные исходом дела и богатой добычей, со склона сопки осматривали согнанный в плотную кучу табун. Прикидывали на глаз поголовье, высматривали себе лучших рысаков и иноходцев. Нукеры от костров подносили им поджаренные на прутьях куски лошадиной печени, наливали из туесов арзу.
        Ближе к вечеру небо посмурнело, затянулось снежной пеленой. Подул слабый южный ветерок и стало заметно теплее.
        Перед заходом еле видимого на западе солнца, насытив воинов даровым мясом, киятские нойоны отправляли добычу домой. Подвыпившие Алтан и Бури Бухэ, уже сев на коней, давали наказы отбывающим с табуном нукерам.
        - Головами своими ответите, если что-то уйдет на сторону, - обещающе говорил им Бури Бухэ, с пьяной злобой скрипя зубами и грозя огромным черным кулаком. - Знаете эту мою руку?
        - Передайте нойонам, - говорил Алтан, натягивая поводья, удерживая рвущегося от хмельного запаха жеребца, - что добычу будем делить потом, когда мы с Бухэ вернемся из похода, а до тех пор пусть ничего не трогают. И сами получше присматривайте, не спите там… Ну, поезжайте!
        Полусотня всадников разогнутым луком охватила плотно скученный табун, с криками тронула с места, переваливая через гребень в обратную сторону. Спускаясь по склону, табун быстро разогнался на крупную рысь, поднимая снежную пыль, и понесся на север, держась протоптанного киятским войском, отчетливо видимого до самого горизонта следа.
        Проводив своих домой, остальные сотни, сытые и довольные, уселись на коней и одна за другой тронулись дальше на юг.
        На склоне холма у опустевшей низины оставались обобранные, замерзающие трупы керуленских воинов. Над ними уже кружились многосотенные стаи ворон, исходя торжествующими криками, черными мухами облепляя их, возились, дерясь за лучшие места.
        IX
        В укромной низине по правому берегу Онона, в одном перестреле ниже того места, где в него впадает Барх, расположился небольшой, бедноватый видом курень - зимнее пристанище кият-борджигинских нойонов Бури Бухэ и Даритая. Они стали кочевать вместе с тех пор, как умер Хутугта и погиб Ехэ Цэрэн, и вот уже вторую зиму располагались в этом урочище.
        Неподалеку стоял курень их сородичей - Алтана и его братьев Джучи и Гирмау, живших ниже по Онону. В четверти перехода дальше от них, за Хурхом, был главный тайчиутский курень, откуда Таргудай посылал нойонам борджигинских родов грозные наказы и куда те время от времени съезжались на советы.
        За время, прошедшее после смерти Есугея и Тодоена, улусы киятов сильно поистрепались, сократились размерами. Чуть ли не в десяток раз уменьшилось у них количество войска и скота - многие подданные за эти годы перебежали к тайчиутам, немалые потери понесли они в столкновениях с меркитами, с онгутами и татарами, многое было разворовано… И если Алтан и его родные братья, все эти годы держась рядом с Таргудаем, все еще сохраняли видимость какого-то благополучия, то Даритай и Бури Бухэ по достатку и силам уже приближались к самым захудалым нойонам. Их, привыкших за прежние годы к богатству и изобилию, теперь тяжело давили скудость и бесчестье, насмешливые взгляды со стороны тех, кто раньше при встрече издали кланялся им, а в ответ они удостаивали их разве что мимолетным кивком.
        Улус погибшего Ехэ Цэрэна, как бездетного, по обычаю должен был перейти к братьям, но его почти полностью забрал Таргудай. Лишь для вида оставив малую часть табунов и людей киятам, остальное он угнал к себе и держал под присмотром своих нукеров.
        Бури Бухэ возмутился было такому беззаконию и на совете борджигинских нойонов, на котором шел дележ, поднял шум, указывая на нарушение обычая. Однако у Таргудая был свой весомый довод: поскольку почти весь скот Ехэ Цэрэна ворованный, он считается добычей племени, а не родовым владением киятов, и потому после смерти хозяина должен быть поделен между всеми ближними родами. А куда скот, туда и подданный народ - чем же люди будут кормиться?
        - А если Бури Бухэ хочет с нами поспорить, - пригрозил он, - то пусть забирает свою долю и уходит с борджигинской земли, а тайчиуты больше не будут его признавать за соплеменника.
        И Бури Бухэ, недавно побитый меркитами, не зная куда больше деваться, смирился перед всесильным нойоном.
        У покойного Хутугты остались сыновья - Сача Беки и Тайчу, но их улус тоже взял Таргудай. Сказал, что берет его на сохранение до наступления совершеннолетия наследников, мол, не доверяет их дядьям - они все растащат или потеряют. Однако всем было ясно, что это лишь отговорка, что потом он найдет причину, чтобы добрую половину оставить у себя. Семью же Хутугты он приказал отдать на содержание Бури Бухэ - словно камень на шею повесил в наказание за строптивость. У Даритая тоже, еще с давних пор, были на воспитании сыновья его старших братьев Мунгету и Негуна - Унгур и Хучар.
        Жили они маленьким куренем, с небольшим числом подданных - в сто с лишним айлов, незаметные среди других борджигинских владений. Остальные немногие их люди кочевали вместе со скотом по разным урочищам, выискивая пригодные для пастьбы места.
        Лучшие пастбища доставались тайчиутам и ближним к ним родам. Кияты же, давно привыкнув к зависимому положению, наравне с самыми захудалыми, либо довольствовались тем, что оставляли для них тайчиуты, либо сами, рыская по степи тут и там, добирали годные для выпаса клочки по окраинам, брошенные другими родами. Подержав скот на одном месте дней десять-пятнадцать, гнали его дальше в поисках другого пастбища.
        От былого изобилия и веселья, как во времена Есугея и Тодоена, когда едва не каждый месяц у них проходили празднества и родовые тайлганы, в нынешнем курене киятов не осталось и намека. Сами нойоны, Даритай и Бури Бухэ, сбившись со своими семьями в один небольшой айл, жили в трех-четырех юртах. Войлок на их жилищах, когда-то белый и пушистый, теперь посерел, очерствел - менять его ежегодно, как раньше, не хватало шерсти, обедневшие их подданные уже не поставляли столько добра, что раньше.
        Не только покладистый Даритай, но и Бури Бухэ, раньше грозный в злобе перед подданными, теперь опасался лишний раз трогать своих людей, чтобы и последние не разбежались по другим улусам. И без того время от времени их воины и нукеры - из тех, что не были наследственными подданными, а пришли к ним на службу позже, своей волей - отпрашивались и откреплялись от них, найдя себе место в других улусах. Не имея возможности удерживать, нойоны отпускали их на все четыре стороны.
        Так они невесело, без былой чести и влияния, жили все последнее время. И лишь последняя великая милость со стороны Таргудая, и обещание возвратить им часть воинов со скотом и семьями дали Даритаю и Бури Бухэ воспрянуть духом, обрести надежду на благополучное будущее.

* * *
        Низкое солнце, перейдя небесный перевал, повернуло в сторону западных гор. От далеких приземистых склонов, на которых темнела гряда соснового леса, по заснеженной степи тонкой нитью отчетливо протянулся конский след. Четверо киятских юношей - Унгур, Сача-Беки, Хучар и Тайчу - возвращались с охоты на зайцев.
        Выехали они из куреня ранним утром, еще в предрассветных сумерках, и до полудня проносились по опушке тайги, прочесывая кусты и овраги. Они до устали загоняли своих коней по глубокому снегу, однако охота в который уже раз оказалась неудачной. Лишь по три-четыре убитых зверька висело у каждого на седельных ремешках, да только у Хучара, в последнее время отличавшегося меткой стрельбой, было шесть убитых зверьков.
        Старшие, Сача Беки и Унгур, ехали рядышком, младшие братья следовали в шагах трех позади. Неподалеку от них, с понуро опущенными мордами, виноватыми глазами кося на хозяев, перебегали с места на место три охотничьи собаки.
        От самого леса, когда Тайчу подстрелил последнего зайца и они повернули домой, никто не проронил ни слова. Весь этот месяц их преследовала неудача и братья тяжело переживали ее.
        Хучар, хмуро сдвинув брови и крепко прикусив нижнюю губу, рукоятью плетки соскабливал с передней луки намерзшие капли заячьей крови. Тайчу, задумчиво наблюдавший за ним, сгорбившись в седле, вдруг резко выпрямился и убежденно воскликнул:
        - Неспроста это все: не может такого быть, чтобы просто так с начала новой луны не было ни одной хорошей добычи.
        - Думаешь, кто-то наслал на нас порчу? - угадал его мысли Хучар. - А ведь я тоже об этом подумал.
        - А как иначе такое может случиться? - разгорячился тот. - Десятый раз выходим на охоту, а добычи приличной все нет.
        Старшие впереди молчали и было не понять, слушают они их или нет.
        - Кто это мог нам сделать? - привлекая их внимание, громко спросил Хучар. - Давайте, подумаем хорошенько, каких родов парни могли пожелать нам такого невезения?
        - А кто сейчас нам желает хорошего? - зло усмехнулся Сача Беки. - Сейчас все только и думают, как отомстить нам за старое.
        Братья промолчали: так оно и было; теперь их сверстники, даже из самых захудалых родов, ни во что не ставили их и при каждом случае старались показать это. Те, кто раньше искали с ними дружбы и заискивали, сейчас, при встречах, не упускали возможности оскорбить, осмеять прилюдно. Отвечать им тем же было трудно и опасно: у них осталось совсем мало нукеров, чтобы можно было, как раньше, сразиться с обидчиками на прутьях, да и эти, оставшиеся, уже неохотно повиновались им, не желали из-за них враждовать с соплеменниками и наживать себе врагов.
        - Жалко, что сейчас нет с нами Кокэчу, - сказал Тайчу, - уж он-то быстро нашел бы того, кто против нас колдует.
        - Да, - согласился с ним Хучар, - и на самого такую порчу нагнал бы, что у того руки и ноги отнялись.
        - Будет с нами Кокэчу теперь водиться! - снова усмехнулся Сача Беки. - Он теперь, наверно, наш курень за три холма объезжает.
        - Почему же он будет сторониться нас? - простодушно пожал плечами Тайчу. - В детстве ведь в одном курене жили, играли вместе. Просто надо обратиться к нему, попросить помочь…
        Сача Беки громко сплюнул, посмотрел на Унгура.
        - Слышишь этих полудурочных?.. Ты бы объяснил им, прибавил хоть немного ума в их глупые головы, а то я опять не выдержу, возьмусь за плетку.
        Унгур неопределенно хмыкнул под нос и шевельнул ногами в стременах, подгоняя коня. Задние обиженно смолкли.
        - Ничего, - помолчав, примирительно сказал Унгур, - подождите, вот весной придут возвращенные Таргудаем триста подданных в каждый киятский улус и курень наш пополнится. Да и дядья Бури Бухэ с Алтаном из похода без добычи не вернутся, тогда у нас дела пойдут на лад.
        - Нам только сколотить отряд в полусотню всадников, как раньше, - Сача Беки мстительно сузил глаза, - тогда мы покажем всем этим сонидам да аруладам, как они должны вести себя при нас.
        - Эх, Тэмуджина с нами нет, - снова простодушно вздохнул Тайчу, - он бы знал, что да как нам сделать…
        Сача Беки вспыхнул зелеными огнями в глазах, обернулся к нему.
        - Что сделал бы сейчас твой Тэмуджин, когда у нас нукеров всего с десяток осталось, да и те от рук отбились? Ты мне больше не говори про него… если бы не он со своим гонором в позапрошлом году, не было бы такой беды в нашем роду.
        - Что сейчас об этом говорить, - вздохнул Унгур. - А вот что нам Таргудай скажет, об этом надо думать…
        После того, как Таргудай забрал улусы покойных Ехэ Цэрэна и Хутугты, киятские нойоны не на шутку забеспокоились о том, из каких владений им наделять подрастающих Сача Беки и Унгура, которым следующей осенью исполнялось по тринадцать лет. Неопределенным посулам Таргудая вернуть им что-то по их совершеннолетию кияты не очень-то верили. А наделять молодых из улусов Даритая и Бури Бухэ означало и вовсе пустить их по ветру - те и без того еле держались в это смутное время, а за Сача Беки и Унгуром подрастали Хучар и Тайчу, пора которых подходила через год за ними. На Алтана и его братьев тоже не надеялись: те давно отдалились от них, да и у самих подрастали дети.
        В начале осени Даритай (Бури Бухэ наотрез отказался), рискуя лишний раз разозлить Таргудая, ездил к нему с просьбой пожалеть неимущих племянников и дать что-нибудь для наделения Сача-Беки и Унгура.
        - Хоть по двадцать-тридцать айлов бы им, - чуть не плача кланялся он всесильному тайчиуту. - Многого им не нужно, лишь бы честь была, а потом они сами добудут себе владения…
        Таргудай неопределенно обещал подумать, с тех пор прошло уже несколько месяцев, а ответа от всесильного нойона все не было. Кияты терпеливо ждали, но понемногу угасала их надежда.
        И тут вдруг Таргудай в присутствии всех родовых нойонов громогласно объявил, что возвращает киятам ушедших в позапрошлом году к нему воинов. Бури Бухэ и Даритай были донельзя обрадованы такой крупной прибылью в своих улусах: каждому по триста семей вместе со скотом - это не малые куски! Они не скрывали свою великую радость, ходили гордые, расправив плечи, но о наделении племянников владениями от себя что-то помалкивали. Бури Бухэ в одном из разговоров, состоявшемся среди киятских нойонов перед самым походом, даже обмолвился в том духе, что наделять молодых кият должен сам Таргудай, раз он забрал улусы покойных киятских нойонов. Слова его дошли до племянников и теперь они, уже не рассчитывая на родных дядей, главной своей надеждой видели обещание Таргудая и время от времени заводили между собой разговоры об этом. Об этом сейчас и заговорил опять Унгур, но остальные его не поддержали, понуро молчали: видно, уже и на тайчиутского нойона потухала их надежда.
        Впереди высился гребень длинного холма, за которым был спуск к Онону. Унгур поднял взгляд и увидел на вершине холма двоих всадников. Он остановил коня, всадников заметили и другие братья.
        - По нашему следу идут, - удивленно сказал Хучар. - Кто же это?
        Солнце теперь било прямо в лицо, и яркие лучи, отражаясь от снега, слепили глаза. Тайчу заслонился длинным рукавом, прищурился, напряженно всматриваясь.
        - Это наши Сордо и Буршалай, - сказал он, - это их кони, саврасый и чалый.
        - Этим что от нас надо? - недовольно пробурчал Сача Беки. - Вчера ведь они отказались ехать с нами, мол, дома есть дела, так чего теперь заявились…
        - Наверно, решили присоединиться под конец, - предположил Унгур, - чтобы заячьим мясом разжиться.
        - Сейчас я им покажу мясо, - обещающе сказал Сача Беки. - Давно не пробовали моего кнута, совсем перестали чтить…
        Всадники на гребне, увидев их, пустили коней рысью. Было видно, что торопились, понукали коней, то и дело поддавая поводьями.
        - Нет, они не за мясом едут, - уверенно сказал Унгур, всмотревшись, и высказал общую догадку: - Что-то случилось…
        Не сговариваясь, они хлестнули коней и поскакали навстречу.
        Сблизились около занесенного снегом оврага.
        - Что случилось?! - тонко крикнул Тайчу, выскакивая вперед.
        - Даритай-нойон послал нас за вами, - сказал Сордо, останавливая своего чалого. - Он велит вам поскорее возвращаться в курень.
        - А что произошло? - раздраженно спросил Сача Беки. - Можете вы прямо сказать или нет?
        Те недоуменно пожимали плечами. Зло сплюнув в сторону, Сача Беки хлестнул жеребца и первым поскакал вперед. За ним пустились братья и, уже пропустив их, следом порысили нукеры.
        Растянувшись длинной вереницей, спустились к Онону и рысью перешли по заснеженному льду. Выйдя на утоптанную дорогу, идущую от проруби, устремились к маленькому, тесно сбитому у прибрежных тальников куреню.
        Даритай-нойон быстро вышел из юрты на скрип конских шагов, недовольно оглядел их.
        - Вы где опять носитесь?.. - сердито накинулся было на них, однако, взглянув на солнце, быстро остыл и махнул рукой: - Скорее переодевайтесь в лучшие одежды и седлайте свежих коней.
        На изумленные взгляды племянников гордо объявил:
        - Поедем в тайчиутский курень, Таргудай нойон требует вас к себе, хочет посмотреть, что вы за парни. Ну, шевелитесь, чего встали! Тут ваша жизнь решается, а вы бродите неведомо где.
        Братья взволнованно посмотрели друг на друга, и, молча сойдя с лошадей, быстро разошлись по юртам. Сача Беки и Тайчу пошли в юрту Бури Бухэ, Унгур и Хучар - в юрту Даритая.
        В айле и вокруг него вновь стало тихо, лишь из молочной юрты невнятно доносились голоса женщин - жены Даритая и Бури-Бухэ, сложившись скудными запасами хурунги, перегоняли вино.
        Через малое время, одетые в поношенные волчьи шубы и лисьи шапки, перепоясанные старыми ремнями на бронзовых бляхах, с которых свисали тусклые серебрянные ножи и огнива, они во главе со своим дядей во весь опор неслись по наезженной снежной дороге. Скакали молча, лишь утоптанный снег звонко скрипел под копытами, эхом разносясь по спящим оврагам. Рысистые кони неслись как на скачках, высоко поднимая передние ноги; из заиндевевших лошадиных ноздрей струями бил густой пар, из-под копыт далеко назад летели снежные комья.
        Быстро достигли куреня детей Хутулы и, не заезжая, отвернув лица в сторону, пронеслись мимо. Даритай, на этот раз непривычно суровый с виду, досадливо оглядывался на удаляющееся к западу солнце, понукал буланого жеребца. Небо на востоке начинало темнеть.
        Уже в сумерках вдали завиднелся тайчиутский курень. Даритай, всю дорогу думавший о чем-то своем, заговорил, старательно внушая племянникам:
        - Перед Таргудаем будьте почтительны, сами знаете, он большой нойон и вам в деды годится… Однако, бояться его не надо, он нам родственник, и потому держитесь по-свойски, называйте его дедом…
        - Хороший у нас дед, - пробурчал под нос Сача Беки, - улус нашего отца забрал и неизвестно, отдаст нам хоть половину или нет.
        - Дяди Ехэ Цэрэна улус тоже забрал, - поддержал его Хучар. - Нашему роду почти ничего не досталось.
        Даритай резко натянул поводья, обернулся, испуганно выпучив глаза, будто уже отсюда их мог услышать Таргудай, напустился на них:
        - Молчите! Не вам судить! У вас еще нет ума, чтобы понимать. Перед Таргудаем только молчите и кланяйтесь, а то вы все дело испортите… То, что надо, я ему сам скажу. Поняли вы или нет?
        - Поняли, - пробурчал Сача Беки.
        - Так будет лучше, - пристально оглядывая их, переводил дух Даритай. - Ну, подъезжаем, сядьте прямо, не горбитесь, да построже смотрите вокруг, вы нойонские дети, а не какие-нибудь харачу.
        Въехали в курень. Братья, давно не бывавшие в больших куренях, подавленные шумом и многолюдством тайчиутской ставки, косили глазами по сторонам. Всюду сновали конные и пешие, носились подростки, малые дети.
        Из одного из айлов вдруг выскочила большая серая собака, перегородив им дорогу, с лаем бросилась на них. Сача Беки вынул из-за голенища длинный кнут и, свесившись с седла, с размаху попал по оскаленной морде. Собака, к изумлению братьев, не испугалась, а распалилась еще больше, стала нападать с удвоенной злобой. На лай из ближних айлов сбежались другие собаки, и братья, вынув свои кнуты, уже с трудом отбивались от взявшей их в кольцо своры пастушьих волкодавов. Кони их, оскалив большие желтые зубы, норовили подняться на дыбы, били передними копытами.
        Даритай, забившись среди племянников, беспомощно оглядывался по сторонам. Вокруг стали собираться прохожие, все больше молодые харачу. Найдя забаву, они не спешили на помошь, со злорадными улыбками ждали исхода драки. Некоторые подзуживали своих собак, выкрикивали:
        - Ар, ар! Хватай за ляжку!
        - Вот так! Еще!
        - Смотрите, наш серый сейчас запрыгнет на круп!
        Большой серый пес позади жеребца Сача Беки, пригнувшись с оскаленной мордой, готовился прыгнуть, но тот вовремя заметил и точным ударом достал его по морде, заставив отскочить.
        - Что же вы стоите? - отчаянно-жалобным голосом крикнул Даритай. - Уберите своих собак!
        В ответ толпа лишь рассмеялась.
        Наконец, из ближнего айла вышел на шум какой-то древний старик, подслеповато моргая, разглядел в чем дело и крикнул сердито:
        - Отгоните псов, что смотрите!
        Тайчиутские юноши, насмешливо улыбаясь, криками отозвали своих собак. Те, все еще исторгая голодный звериный рык, отошли в сторону.
        Киятские братья вместе с дядей Даритаем, облегченно переводя дух, убирали кнуты, поправляли на себе шапки и пояса. Смущенно косясь по сторонам, двинулись дальше.
        От толпы до них доносились голоса:
        - Что это за люди?
        - Из какого рода?
        - Да киятские щенки это… - пренебрежительно отвечали им другие, - вон Даритай, покойного Есугея младший брат.
        - Опять на поклон к нашему нойону?
        - А что им больше делать, за счет доброты наших до сих пор и живы…
        - И вправду, на ощипанных гусят похожи.
        - Шубы-то пооблиняли.
        - Если встретишь в степи, то и не догадаешься, что нойоны.
        - Да, если бы сейчас не в курене они нам встретились, мы бы у них и коней и оружие отобрали бы.
        - Ха-ха-ха!..
        Молча глотая обиду, до боли стискивая зубы, киятские юноши с красными лицами проезжали по тайчиутскому куреню.

* * *
        Таргудай-нойон с того дня, как проводил войско борджигинов в поход, ежедневно брызгал духам предков за удачный исход и себя при этом не забывал. И сейчас он был навеселе, перед ним на столе возвышался округлый медный кувшин, стояло корыто с кусками холодного конского мяса.
        - Э-э, да вы, оказывается, совсем уже большие парни! - с благодушной улыбкой встретил он гостей, восседая на хойморе. - Ну, снимайте дэгэлы, проходите к огню да рассаживайтесь по порядку. Даритай, ты усаживай их, а я посмотрю, кто из них старший, кто младший…
        Братья скромно присели пониже от Даритая, потупили взгляды. Даритай суетливо поворачивался на месте, ловя взгляд нойона, называл племянников:
        - Это сын Мунгету, Унгур… эти двое дети Хутугты - Сача Беки и Тайчу, а тот - Негуна-тайджи сын, Хучар.
        Таргудай внимательно выслушал его, покивал:
        - Знаю, знаю, я уже у Алтана расспросил о ваших молодых. Этому сыну Хутугты, - указывал он на Сача Беки, - сколько лет?
        - Двенадцать.
        - А этот - Негуна сын?
        - Мунгету, - мягко поправлял его Даритай. - Зовут Унгур, по отцу он старший среди наших племянников.
        - Ему сколько?
        - Тоже двенадцать… а те двое младше на год.
        - Ну, значит, тоже вырастут… Эй! - Таргудай обернулся в сторону шелкового полога на женской половине. - Что я вам днем говорил? Готово угощение для моих племянников?
        Оттуда испуганно выскочила молодая служанка, поклонилась гостям и задом попятилась к двери. Почти сразу, будто ждали приказа, в юрту одна за другой вошли несколько женщин, неся дымящиеся с мороза котелки и корытца. Низко кланяясь, будто знатным нойонам, поставили их на столы перед гостями.
        - Ешьте! - приказал Таргудай. - Ну!.. Чтобы каждый обглодал мне здесь по три лосиных ребра, без этого не отпущу.
        Таргудай громко расхохотался, тряся щеками, показывая большие желтые зубы.
        - Вино пить я не буду их заставлять, они еще не достигли возраста, - говорил он, глядя на Даритая, - а то еще будут по куреням говорить, будто я молодых парней спаиваю. А я люблю порядок - до тринадцати лет молодым нельзя пить крепкое… Ну, а мы с тобой, мой племянник, выпьем. Наливай. А вы побыстрее ешьте, не стесняйтесь, сейчас говорить будем.
        Братья, видя, что не так уж страшен Таргудай, как о нем рассказывают, осмелели. Переглядываясь, они протягивали руки к столу, выбирали куски пожирнее. Не доставая ножей, зубами рвали мягкое разваренное мясо, утоляя утренний голод.
        Выждав время, разглядывая молодых, Таргудай приступил к главному.
        - Так вот! - торжественно, как на совете нойонов, начал он. - Как бы много дел и забот у меня ни было, я о вас, молодых, никогда не забываю. Все время думаю, как лучше вам жизнь наладить, чтобы и сыты были и довольны, чтобы знали, что над вами есть защита вашего дяди Таргудая. Вот вам скоро исполнится по тринадцать лет, а я уже подумал, как вас всех устроить, какие улусы вам дать…
        Братья, перестав есть, краснея от волнения, потупились.
        - Вот сыну Хутугты к осени я выделю пятьдесят воинов с семьями и скотом. Пусть владеет, пусть учится править улусом и быть нойоном… Да! Это только часть того, что оставалось у его отца, но сейчас ему и этого хватит, пока молод и учится жизни. А когда научится, наберется разума, тогда я и прибавлю ему владение. И место ему всегда найдется рядом с моими пастбищами. Поставит свой курень и будет жить как нойон, раз есть отцовское знамя. Будет сидеть на наших советах и наравне со всеми голос свой подавать. С ним же будет и младший брат. А вот сын Мунгету получит семьдесят воинов от улуса Ехэ Цэрэна и пусть он ставит свой курень рядом с моим младшим братом, Худун-Орчаном. Вот как я забочусь о молодых! В тринадцать лет иметь собственные улусы - об этом каждый мечтает, но не каждому удается. И вы за это должны верно служить своему племени, каждый из вас должен доказать нам, старшим, что он хороший человек, что ему можно верить. А того, кто докажет свою верность, я возвышу еще больше. Вот тебе, сыну Хутугты, и твоему младшему брату, если будете слушаться меня, я потом отдам все владение вашего отца, да
еще и прибавлю. И тебе, сыну Мунгету, и тебе, сыну Негуна, потом добавлю. Вот! Мне для верных людей ничего не жалко. Только докажите мне… Но!.. - Таргудай высоко полнял толстый коричневый палец, строго посмотрел на них. - Если я однажды замечу, что вы не желаете меня слушаться, артачитесь и мните о себе неподобающее, то ничего от меня не получите! Больше того, если будете связываться с этим вашим негодным братом Тэмуджином, который этим летом сбежал от меня и сейчас скрывается где-то в горах, тогда пощады от меня не ждите! Все у вас отберу, прогоню и скитайтесь тогда вместе с ним по тайге! Поняли вы меня?!
        - Поняли, - хором промолвили братья, покраснев до шеи и пряча глаза.
        - А теперь скажите мне прямо, - снова загремел Таргудай, пожирая их взглядом, как волк перед годовалыми жеребятами, - скажите мне: был он у вас за это время, приезжал к вам, просил помощи или еще чего-нибудь?
        - Да не было его у нас, дядя Таргудай… - заюлил было Даритай, но тот грозно посмотрел на него, заставив замолчать.
        - Я не тебя, а этих молодых спрашиваю… а вы отвечайте честно, глядя мне в глаза, пытался ваш брат связаться с вами или нет?
        - Нет, не было его у нас, - те замотали головами, затравленно глядя на него, - мы с позапрошлой осени, как откочевали, никого из них не видели.
        Таргудай недоверчиво смотрел на них.
        - Но ведь вы дружили раньше, неужели все это время он не давал вам знать о себе?
        - Мы еще тогда порвали с ним, - сказал Сача Беки, - когда его мать отказалась выходить замуж за дядю Даритая.
        Таргудай, казалось, все еще не верил.
        - И на свадьбу не приглашал? - вкрадчиво спросил он.
        - На какую свадьбу? - удивление на лицах братьев и у самого Даритая было неподдельным. - Мы ничего об этом не знаем.
        - Верно говорите? - сурово допытывался Таргудай. - Можете мне поклясться?
        - Верно говорим, дед Таргудай, - сказал Унгур, преданно глядя ему в глаза. - Можем дать клятву.
        - Верно, - подтвердили Сача Беки и младшие.
        - Ладно, - напоследок ощупав их тяжелым взглядом, решительно махнул рукой Таргудай, - поверю вам… Женился он, еще летом женился. И знаете на ком?.. На дочери хонгиратского нойона! С нашими врагами породнился. Этим и показал нам, всем борджигинам, что он плюет на нас и ни во что не ставит. Так или нет?
        - Так, - эхом отозвались братья, все еще недоуменно переглядываясь между собой.
        - Отныне навсегда запомните: Тэмуджин, ваш брат, плохой человек. Если такому дать волю, он принесет в племя большую смуту. Ведь он убил своего брата, Бэктэра, об этом-то ведь вы знаете? И если он решился на такой грех в молодые годы, вы понимаете, каким чудовищем он станет, когда вырастет? Никого из вас не пожалеет, если будет случай, не задумается, убьет и вас, как Бэктэра. Потому и держитесь от него подальше. Поняли вы меня?
        - Поняли, дед Таргудай, - хором заверили братья, - мы все поняли.
        - Вот, - окончательно успокоился Таргудай, облегченно перевел дух и теперь снова добродушно посматривал на них, - а владения вам двоим, старшим, выдам будущей осенью, до начала нового снега. На облавную охоту пойдете со своими воинами. Обещаю вам это твердо, при вашем же старшем сородиче Даритае.
        - Кланяйтесь! - шепнул Даритай, и племянники, вскочив со своих мест, многократно сгибались в поклонах до самой земли, прижимая правую руку к груди.

* * *
        Возвращались поздней ночью. Полная луна далеко освещала окрестности. Громко хрустел снег под неторопливой рысцой лошадей.
        Подвыпивший Даритай был несказанно доволен исполненным делом.
        - Ну, мои племянники, - радостно восклицал он, - благодарите меня и помните, что это я постарался для вас. Ни Бури Бухэ, ни дети Хутулы, а один я! Теперь вам нечего тревожиться о будущем, будете нойонами не хуже других. Это я сделал вас нойонами! Когда я состарюсь, а вы войдете в силу, смотрите, не забывайте меня, старика, преклоняйте уши к моим словам, как ваши отцы прислушивались к речам своего дяди Тодоена. Помните?.. Смотрите, не забывайте, кто сегодня открыл вам дорогу! Не Бури и не Алтан, они только языками болтать горазды, а я дело делаю…
        - Будем, будем помнить об этом, дядя Даритай! - за всех обещал Хучар. - Будем за это отдавать вам долю с добычи.
        - Вот-вот, - ловил тот на слове, - не забудьте.
        Унгур, ехавший по левую руку от дяди, вдруг спросил:
        - А почему Таргудай решил, чтобы я, когда получу свой улус, жил не со своими братьями, а рядом с его братом, Худун-Орчаном?
        - Да, дядя Даритай! - встрепенулись другие. - Что это за прихоть, разве мы, кияты, не должны жить все вместе, одним куренем?
        - Э-э, племянники мои, - укоризненно протянул Даритай, - разве вы еще не поняли, что сейчас не старое время? Теперь мы не сами решаем, где нам жить и что делать. Благодарите западных богов хоть за то, что доли свои будете иметь, а то остались бы без владений, с одним названием, что правнуки Хабула. Теперь Таргудай за нас решает, кому где кочевать, кому сколько иметь. Да если подумать, и его можно понять: боится, что повзрослев, станете сильны и будете замышлять против него худое. Потому и делит вас, ставит у себя на виду.
        - А почему он владения разные дает? - спросил Тайчу. - Моему брату Сача Беки лишь пятьдесят айлов, а Унгуру целых семьдесят.
        - И тут он разделяет вас, - объяснял им Даритай. - Кость бросает, чтобы Сача Беки завидовал Унгуру, а когда так, то не будет между вами доверия, а это ему на руку. А если вы спросили бы его самого об этом, он нашел бы что сказать: мол, Унгур старше по роду, потому что его дед был старшим братом вашего деда. Что делать, уж таков дядя Таргудай, да и другие нойоны такие же, каждый стремится держать другого за горло, вы уж привыкайте, сами нойонами становитесь…
        Братья долго молчали, осознавая услышанное.
        Уже приближаясь к куреню детей Хутулы, Хучар спросил:
        - А чего тогда он перед нами так расщедрился? Ведь если он на самом деле не желает нам добра, то вообще ничего не давал бы.
        - Эх, молодые, неразумные вы, - усмехнулся Даритай. - Ничего не дать вам, значит сделать вас врагами. Вырастете и начнете точить зубы на него, еще чего доброго, к его врагам переметнетесь, да и другие ведь видят все, будут говорить: оставил вас без владений, перестанут ему верить, а так он и лицо приличного человека сохранит, и вас на привязи удержит. А к тому же сейчас он немалую добычу с юга ждет, уступленное вам он в десять и двадцать раз покроет.
        X
        На северной стороне долины среднего Керулена по небольшой речке Сурхай расположился маленький - всего около ста восемьдесяти айлов - курень. Это был улус, в недавние годы отделившийся от большого рода джелаиров. Люди в нем, в основном, состояли из родовых ответвлений дзад и тухараун, но были с ними и некоторые другие джелаирские айлы. Несколько лет улус кочевал отдельно от своих сородичей. Среди керуленских монголов за улусом закрепилось название малых джелаиров.
        Издавна по этим окраинам зимовали мелкие рода керуленских монголов, которым не доставались тучные пастбища, раскинувшиеся южнее, поближе к большой реке. Травы здесь были не очень хороши, засуха иссушала их, зато зимой на ровной местности ветрами сдувало почти весь снег, и скот мог найти себе корм, чтобы выжить до новой травы.
        В конце осени многие из прежних соседей малых джелаиров, опасаясь нападения борджигинов, откочевали на юг, поближе к куреням джадаранов. Малые джелаиры и еще несколько таких же мелких родов остались на месте, не желая кланяться крупным владельцам.
        - Борджигины, скорее всего, не нападут, - решили на общем совете их нойоны и старейшины, - летом они получили от джадаранов хороший отпор и теперь побоятся сунуться. А к нашим попадешь под крыло, так потом и дети не будут знать, как от них отвязаться.
        В курене шла неспешная, обычная для этой поры жизнь. Коровы почти не давали молока, лишь с немногих, поздно отелившихся, выцеживали на донышки подойников. Охота на дзеренов завершилась, воины небольшого их отряда, облавившие зверя вместе с джадаранами и хонгиратами, уже возвратились в курень. И теперь до весны была одна забота: сохранить в целости табуны и стада.
        Пастбища были тут же, за окрестными холмами. Днями и ночами со скотом находилось по полусотне молодых воинов - охраняли, в основном, от волков, наведывавшихся в эту степь с хэнтэйской тайги.

* * *
        Короткий зимний день незаметно подкрадывался к концу. Бледное пятно солнца еле угадывалось над западным склоном за серой пеленой снежной тучи. К вечеру заметно потеплело. Легкий, порывистый ветерок смешивал желтые и сизые клубы дыма из юрт, гнал их на северную сторону, в степь.
        На северной стороне куреня собиралась толпа молодых всадников с луками и копьями - ночной караул выходил на охрану табуна лошадей. Подъезжали от юрт последние припоздавшие. Гомон голосов, смешки и окрики раздавались в толпе и тут же уносились ветром в степь.
        Табун находился за тремя холмами на северо-западе от куреня, сейчас там был дневной караул.
        Двое пеших стариков в поношенных бараньих шубах, с длинными посохами в руках, стояли перед всадниками, давали наказы.
        - Ночью поближе к куреню подгоните, станьте с подветренной стороны, - говорил высокий, сутулый старик, - звери дым учуют и не подойдут.
        - Эй, Мухали, а ну, подъедь сюда, - другой, приземистый, в рысьей шапке, указывал палкой на безусого юношу, пристально оглядывая сивую лошадь под ним, - кобылу свою отпусти в табун, не видишь, жеребая.
        Юноша спрыгнул со своей лошади и удивленно оглядел ее.
        - Как приедем, заседлаю другого коня, - обещал он.
        - Ну, поезжайте, - махнули старики длинными рукавами.
        - Чу! - звякнув удилами, первым порысил старший караула, воин лет восемнадцати на кауром жеребце, и остальные, понукая коней, нестройной толпой поскакали за ним в сторону северо-западного увала.
        Отряд быстро удалялся от юрт, по пологому склону поднимаясь к вершине.
        Старики постояли, опершись на тонкие березовые посохи, поговорили о приметах на близкую весну и стали расходиться. Тот, что был в рысьей шапке, направился мимо крайних юрт на западную сторону, другой, сутулый, пошел вглубь куреня.
        Не дошел он и до второй юрты, как первый старик, задержавшись, громко окликнул его:
        - Эй, где ты там!? Иди-ка сюда, скорее!
        Тот вернулся, изумленно глядя на него.
        - Ну, что еще?
        - Посмотри-ка! - старик палкой показывал в сторону бугра.
        Только что отправленный ими отряд во весь опор несся назад, к куреню, поднимая за собой клубы снежной пыли.
        Старики быстро сошлись вместе.
        - Что они там увидели? - встревожено спросил сутулый старик, расширенными глазами глядя на скачущих. - От кого это так бегут?
        - Видно, разбойники, - с упавшим голосом догадался другой. - Просто так не бежали бы…
        - Значит, много их там… как бы не борджигины были, - высказал общую тревогу сутулый, - тогда совсем плохо.
        - Как бы наш табун не заметили.
        - Что теперь табун, парней наших там не перебили бы.
        Скачущие от бугра, растянувшись по заснеженному склону, уже приближались к юртам, когда за ними, на дальней вершине, появились другие всадники. Завиднелись они сначала на середине длинного склона, потом показались далеко правее, рядом с каменистым гребнем сопки, и затем вдруг разом - длинной темной полосой по вершинам холмов - заполнили всю северо-западную сторону.
        Широкой волной, будто на облавной охоте, вываливаясь из-за гребня, многосотенное войско чужаков хлынуло вниз по склонам, ломая свежие сугробы, табунами сминая гладкий снежный покров на холмах. Быстро расширяясь в рядах, войско разогнутым луком охватывало курень.
        Старики растерянно переглянулись.
        - Так и есть. Это борджигины.
        - Говорил я вам осенью, что уходить надо отсюда.
        - Поздно об этом вспоминать. Пропали мы…
        Отряд юношей куреня, на полном скаку приблизившись к юртам, в полусотне шагов от них развернулся назад и встал, ощетинившись копьями - маленький, беззащитный перед стремительно приближавшимся тысячным войском врагов. Издали было видно, как вражеские воины угрожающе потрясали оружием, палицами и копьями, от них уже слышался тяжелый, многоголосый рев. В их передних рядах уже вынимали из колчанов стрелы, прикладывали к лукам.
        Сутулый старик первым сорвался с места и по-молодому резво побежал к своему отряду, размахивая палкой.
        - Стойте!.. - сипло закричал он, тяжело дыша, превозмогая одышку. - Уберите оружие!.. Не шевелитесь!
        За ним, спотыкаясь, бежал другой.
        - Уходите в курень… - кричал он воинам, - в курень!
        - По юртам!
        Юноши, не слыша их, замерли, как вкопанные. С посеревшими лицами, побросав на снег рукавицы, сжимая в заледеневших руках копья и луки со стрелами на тетивах, они обреченно смотрели на приближающихся врагов.
        Старики подбежали к ним вплотную, разъяренно замахали палками, с силой нанося удары по спинам и плечам; несколько ударов пришлись по головам всадников, с них слетели на землю лисьи и волчьи шапки. Наконец, уразумев то, что от них требуют старики, юноши один за другим повернули коней и стремглав поскакали в курень, рассеиваясь, скрываясь за юртами.
        Прогнав их, старики побросали свои палки и побежали навстречу вражескому войску. Тяжело волоча полы своих шуб, с трудом переставляя ослабевшие ноги в высоком снегу, они отчаянно махали обеими руками, знаками прося чужих воинов остановиться. Те стремительно приближались. Старики сняли с себя шапки, побросали в снег и упали на колени, воздевая руки к небу.
        Тонко просвистела стрела йори, взлетая в небо. Стихла на вышине и с новой силой, с приближающимся острым свистом сверля воздух, спустилась, воткнувшись в землю вблизи от стариков.
        Вскоре ослаб топот копыт, понемногу стих рев сотен людей и скоро все смолкло. Слышалось тяжелое дыхание и фырканье запалившихся в скачке лошадей. Донеслись отдельные голоса:
        - Что?.. Почему остановились?
        - Какие еще старики?..
        - Где они?…
        - Не видишь, вон, у камней…
        - Грех было топтать людей…
        К упавшим в снег старикам подъехала толпа всадников. В окружении десятка нукеров выступали два нойона: один толстый, широкий в плечах, другой - небольшой, оба в черных медвежьих дохах. Нукеры позади держали их знамена.
        - Ну, будете вставать или так и будете до рассвета стоять на коленях?! - крикнул толстый нойон, зло раздувая ноздри и дыша густым паром. По тяжелому неровному голосу было видно, что он выпивший. - Или уже напустили в штаны на старости лет?
        Он расхохотался утробным, грохочущим смехом. Весело рассмеялись нукеры.
        Старики, с трудом переводя дух, поднялись на ноги. От куреня к ним спешили другие старики - кучками и поодиночке, кланяясь чужим нойонам, вставали толпой - скоро набралось их десятка полтора.
        Борджигинские нойоны, водя мутными, нетрезвыми взглядами, осматривали толпу стариков, почтительно склонивших седые головы. Толстый, растягивая слова, кричал под насмешливые улыбки нукеров:
        - Ну что, решили сдаться? Правильно решили… вы умные старики, как я посмотрю. А то там, за холмами… это ваш табун был?
        - Наш… наш, - сипло промолвили старики.
        - Так там ваши молодые вздумали было бодаться с нами, а мы их всех разом к предкам направили… сейчас их вороны расклевывают.
        Лица у стариков разом потемнели, горестно и потерянно притухли глаза. Один из них, схватившись за грудь, хватал ртом воздух, мучительно оскаливая беззубые десны. Другой с силой бросил в снег лисью шапку, сел в сугроб, тяжело и безразлично уставившись перед собой.
        Сутулый старик, еще более сгорбившись, глухо сказал:
        - Не трогайте больше людей, нужды нет воевать…
        - Все забирайте, но людей оставьте… - мрачно глядя в снег, сказал второй. - Не виноваты мы перед вами…
        Лицо толстого нойона при этих словах вдруг рассвирепело. Он хрипло крикнул:
        - Что-о?! Не виноваты? А кто этим летом онгутов к нам пустил? Разве не вы им дорогу открыли?
        - Не мы приводили их на нашу землю, - приглушенно промолвил сутулый старик, - всем известно, что враги пришли по следу тех, кто прошлой зимой ходил в набег на онгутов.
        - Что-о?! - еще больше разъярился нойон. - Ты что это, на нас намекаешь, вы еще на нас вину будете сваливать? А ну, сейчас мы весь ваш курень пеплом развеем!..
        Он осоловело расширил глаза и медленно поднял правую руку, оглядываясь, готовясь махнуть своему войску.
        - Нет-нет! - испуганным хором воскликнули старики, взмолились дрожащими голосами: - Мы не спорим с вами, только пожалейте людей… там ведь дети малые…
        Нойоны медлили, уставившись на стариков, будто раздумывая. Толстый все так же высоко держал руку, готовый махнуть и пустить войско на курень.
        - Ладно, - милостиво провозгласил молчавший все это время второй нойон и оглянулся на первого. - Пусть живут, нам нужны подданные.
        Толстый, наконец, опустил руку. Старики тяжело дышали, рукавами вытирая со лбов горячий пот.
        - Ладно, пожалеем вас, отпустим вашу вину перед нами, - вновь заговорил толстый и резко повысил голос: - Но отныне вы всем своим куренем, со всем скотом, барахлом и потрохами переходите в улусы кият-борджигинов! Будете нашими подданными. Поняли вы или нет?!
        Старики, переминаясь на ногах, косо переглядывались между собой.
        - Что молчите? - снова повысил голос толстый. - Вы еще раздумывать будете?.. А ну!..
        - Об этом надо говорить с нашим нойоном, - сказал сутулый старик. - Мы сами не можем решать такое дело.
        - А где он, ваш нойон?
        - В курене должен быть, - пожал плечами сутулый. - Никуда сегодня не выезжал, как будто.
        - А ну, ведите нас к нему, а мы посмотрим, как он гостей встречает.
        Старики подобрали свои шапки и, не одевая, волоча их по высокому снегу, поплелись в курень. За ними, едва не подталкивая их мордами лошадей, следовали борджигинские нойоны вместе с нукерами.
        - Ночевать будем в вашем курене! - грохотал над ушами громкий голос толстого нойона. - Посмотрим, как у вас встречают гостей. Пусть ваши люди хорошенько кормят наших воинов, пусть хорошенько поят и ублажают, тогда и они, может быть, смилостивятся над вами.
        - Ну, а если наши парни кого-то побьют или отправят к предкам, - насмешливо говорил другой, - тогда не жалуйтесь, значит, не очень-то радушно встречали гостей, сами будут виноваты.
        Вслед за нойонами в курень, широкими крыльями охватывая его с разных сторон, хлынул весь борджигинский отряд. Среди вымерших от страха айлов враз стало шумно и тесно. Всадники толпами заполняли все пространство между юртами, спешивались, привязывая коней к коновязям и арбам. Всюду разжигали костры, разваливая, разгребая старательно сложенные кучи аргала у юрт, располагались на отдых.
        Айлы встречали их смиренно, покорно - так, как побежденные встречают победителей. Выйдя из юрт от старых до малых с непокрытыми головами, кланялись, тащили котлы и устанавливали их на внешних очагах. Тут же резали овец, выносили архи и другое угощение.
        - Еще давайте! - требовали подвыпившие киятские воины. - Вы что, двумя овцами хотите отделаться? Видите, сколько нас, режьте еще, а то возьмем вон ту вашу кобылу, что у коновязи, да сами зарежем.
        - Вина несите! - всюду разносились пьяные крики. - Варите сметану!.. Нет сметаны? Варите кровь! Побольше крови!
        Женщины испуганно носились из юрты в юрту, ставили котлы для архи, изо всех сил стараясь угодить страшным гостям. Мужчины под требовательными взорами чужих воинов брались за ножи, ловили своих овец, телков, а кое-кто, поддаваясь страху, брал за гриву последнюю кобылу, которую берег, лелеял до последнего дня, надеясь на приплод. По всем айлам ручьями лилась кровь, воины толпились вокруг, шумели, выкрикивая пьяные шутки, хохоча, подставляли чаши и походные бурдюки, гулко глотали горячее красное питье, от которого теплело внутри и горячило дух…
        Скоро жителям куреня стало известно, что захватили их киятские нойоны, Алтан и Бури Бухэ. По давним и недавним войнам о киятах сложилась слава как о первых людях племени, отважных, с волчьим нутром, и теперь все лишь молили западных богов о том, чтобы ниспослали в их головы жалость к людям и усмирили жажду крови.
        А еще стало известно, что собственный их нойон бросил всех и, захватив с собой лишь жену и детей, с несколькими нукерами ускакал в юго-восточную сторону. Следы вели к длинному оврагу, протянувшемуся по низинам за соседнюю сопку, и там терялись за увалами. Посланная вслед погоня вернулась ни с чем: на хороших и свежих конях те ускакали далеко.
        Когда по куреню распространилось известие о том, что кияты перебили юношей, стоявших в карауле при табуне, джелаирский курень взбудоражился не на шутку. Мужчины, видно, задумав что-то, отвердели лицами и незаметно перемигивались между собой, подавая друг другу какие-то знаки. Наверно, они воспользовались бы обстановкой: подпоили непрошенных гостей, дождались ночи и потом напали на них, однако все дело им испортили женщины. Не вынеся горя, во многих местах они беспорядочно схватились за оружие и бросились на киятских воинов, поранив многих, но скоро были схвачены и разоружены.
        Из одного айла, рядом с нойонским, несколько пожилых женщин с копьями и ножами в руках, с дикими криками бросились на только что сошедших с коней Алтана и Бури Бухэ. Впереди всех бежала дородная, высокая старуха с искаженным от остервенения лицом, сжимая в крепких руках длинное копье. Ударами древка она умело снесла с ног не ожидавших ничего двух молодых воинов и устремилась к Бури Бухэ. Того спасла лишь его борцовская сноровка. Не успев взять ни щита, притороченного к седлу, ни сабли на поясе, он в самый последний миг перехватил бьющий в мощном ударе конец древка и отвел острие от своего живота. Он вырвал копье из рук нападавшей, саму схватил за пояс, поднял в воздух и бросил в снег. Других женщин перехватили опомнившиеся нукеры, разоружили и стали избивать кнутами. Те заревели со озлобленными лицами, разразилась проклятьями:
        - Пусть будут прокляты ваши матери, родившие таких извергов! Пусть ваших детей так же убьют, вороны их склюют… черви сожрут…
        Прибежали испуганные джелаирские старейшины, бросились к киятским нойонам с распростертыми руками:
        - Простите глупых баб, это матери тех, что были в карауле…
        - Это материнская кровь вскипает в них, они не виноваты…
        Бури Бухэ хмуро усмехнулся, махнул рукой.
        - Ладно, мы с бабами не воюем, только уймите их, пусть замолкнут, а то голова разболелась от их криков.
        Один из старейшин быстро подошел к орущим женщинам, крикнул во все горло:
        - А ну, тихо! Быстро по юртам, а то прикажу вас раздеть догола и отстегаю своими руками.
        Те понемногу притихли и, взвывая в отчаянии, исступленно мотая головами, побрели в свои айлы.
        Однако еще долго по всему куреню не умолкали плачь и вой обезумевших от горя женщин. Иные, отчаявшись, выводили из юрт малых детей, бросали их в снег перед киятскими воинами, исходили криками:
        - И этих убейте!
        - Убейте всех!
        - Выпейте нашу кровь, чудовища, утолите свою жажду!
        - Но ничего, с того света сочтемся, мы еще оттуда будем приходить к вам!
        Куренные старейшины ходили по айлам и утихомиривали сородичей, запрещая им сопротивляться врагам.
        - Думайте головой, - убеждали они самых непримиримых, - сейчас нам самое главное детей сохранить, чтобы было кому род продолжить, а от вашего гонору толку нет, уже поздно. Всем надо смириться и выждать лучшего времени.
        Поздним вечером, когда в курене все утихомирилось, в юрте бежавшего нойона Алтан и Бури Бухэ вновь собрали джелаирских старейшин.
        Алтан занял место хозяина на хойморе. Со стороны было хорошо видно, как он сейчас упивался вдруг попавшей ему в руки безграничной властью над жизнью людей. Важно подбоченившись, напыщенно поджав губы, он жестоким, безжалостным взором посматривал на съежившихся перед ним старейшин. Нечаянно выпавшая ему роль большого властителя, вершителя судьбы целого рода, сломленного и склоненного перед ним, воля уничтожить его с корнем или помиловать, вдруг заиграли на его лице новыми, хищными чертами. Опьяненный теперь не столько вином, сколько горячим чувством власти, он наслаждался ею: его движения стали полновесны и значительны, взгляд его стал острым и пронзительным, и даже голос вдруг отяжелел, сурово и грозно раздавался в многолюдной юрте…
        Бури Бухэ, пристроившись по правую его руку, с волчьей жадностью посматривал на стол. Перед ними дымилась только что принесенная жирная баранина, прислуживали им молодые и как на подбор красивые женщины. Они проворно и бесшумно расставляли кувшины с вином, наливали в медные чаши арзу, ласково и открыто посматривали на нойонов.
        Алтан, не замечая мелькавшей рядом и восторженно смотревшей на него юной красавицы, острым взором вел по понурым лицам стариков и медленно выговаривал свои условия:
        - Если хотите, чтобы остались живы ваши дети и внуки, если не хотите, чтобы ваших дочерей сейчас же разобрали наши воины, вы должны дать нам клятву, что отныне становитесь нашими подданными и будете верно служить нам и нашим потомкам. Не дадите клятвы, тогда завтрашним утром ваших мужчин мы поднесем восточным богам, а женщин и дочерей угоним к себе.
        - Ваш нойон убежал, бросил вас, - гудящим голосом вторил ему Бури Бухэ, махая руками и широко раскрывая глаза. - А кому вы больше нужны?.. Думаете, джадараны или ваши родичи, джелаиры, будут вас искать? Им бы теперь свои головы сберечь: два тумэна борджигинских войск сейчас идут в их сторону. Даже если мы перебьем тут всех, вас некому будет и вспомнить… И радуйтесь, что мы еще разговариваем с вами.
        Этой же ночью двадцать три старейшины куреня, тяжело вздыхая, прощаясь с былой волей, ради которой они несколько лет назад отделились от своих сородичей, принесли за всех клятву верности киятскому роду. Исполняя обряд, они вышли из юрты, разожгли в наружном очаге огонь и, по обычаю саблей разрубив черную собаку, распили чашу ее крови. Им было велено завтра же кочевать на Онон, чтобы пополнить улусы киятских нойонов.

* * *
        А ночью в курене случился еще один переполох. Перед самым утром с десяток джелаирских юношей пытались бежать вслед за своим нойоном.
        Большинство борджигинских воинов, разомлев от обильного угощения, спали у костров. Беглецы пробрались к крайним айлам на юго-восточной стороне, захватили дремавших у коновязей лошадей и умчались в степь. Не ожидавшие подобной дерзости, киятские дозорные на окраине куреня упустили их, погоня замешкалась.
        Бежавшие устремились к оврагу, по которому ускакал их нойон. Однако тут их ждала неудача. Сноровистые в своем деле киятские сотники не оставили без внимания тот овраг. Еще перед вечером, когда расставляли на ночь дозоры, они там поставили сильный караул в три десятка воинов - на случай, если в курене начнется какая-нибудь свара и кто-то вздумает бежать. И угадали.
        Караульные в овраге услышали шум со стороны куреня, заметили скачущих и вышли навстречу. Растянувшись крыльями, они перегородили им дорогу.
        Бегущие, увидев перед собой сильный заслон, растерялись, придержали коней. Как назло, из-за туч высунулась луна и осветила окрестности. Сзади, из куреня, уже вышла погоня - оттуда скакало не меньше полусотни всадников.
        Отчаявшись, беглецы хлынули на восток, но под склоном холма попали в сугробы, кони их завязли в снегу. С обеих сторон их настигли толпы всадников с арканами и при лунном свете скоро переловили одного за другим. Лишь двоим удалось было оторваться от погони, кони их выбрались из сугробов и поскакали. Они были уже недалеко от ближайшего увала, но киятские воины пустили вслед им несколько стрел и без труда попали в них. Одному стрела попала в спину, убив наповал, под другим ранило коня, и его поймали живым.
        Все беглецы оказались юношами по тринадцать-четырнадцать лет. Утром их привели на суд к Бури Бухэ и Алтану.
        Нойоны, выспавшись в теплой юрте, на звериных шкурах в обнимку с молодыми женщинами, уже опохмелились и вышли на мороз бодрые, довольные. Им уже сообщили о случившемся ночью.
        Выйдя к коновязи, они с любопытством оглядели выстроенных перед ними в ряд одиннадцать юношей. Те стояли без поясов и шапок, руки их были стянуты назад волосяными веревками. У некоторых были порваны рукава и воротники овчинных дэгэлов, на лицах синели ссадины и кровоподтеки - видно было, что не обошлось без потасовки. Понуро опустив головы, они отрешенно смотрели в снег.
        У айла собралась толпа жителей куреня - в основном, женщины и старики. С застывшим отчаянием на лицах, они безмолвно выжидали решения нойонов. У женщин болезненно кривились лица, многие украдкой смахивали слезы со щек, зажимая ладонями рты, чтобы не зареветь.
        Вокруг густым роем маячили молодые конные борджигины. Среди них выделялись безусые юноши, впервые вышедшие в поход. Они с затаенным любопытством смотрели на происходящее, ожидая расправу над вражескими юношами - своими сверстниками. Те, что постарше, равнодушно разглядывали пленных, изредка улыбались и пересмеивались между собой. Некоторые уже поигрывали оружием, нарочито показывая, что готовы по первому слову нойонов пустить их в ход - натягивали тетивы на луках, пробуя упругость, прикладывали к ним стрелы, размахивали саблями, разминаясь, поблескивая на солнце отточенными клинками.
        Алтан медленно прошел вдоль короткого строя джелаирских юношей, зло кривя губы, холодным взором оглядел их.
        - Что, не хотите жить с кият-борджигинами? - спросил он и с недобрым смешком оглянулся на Бури Бухэ. - Смотри-ка на них, не хотят они с нами жить. И что нам теперь делать с ними?
        - Перебить всех! - решительно махнул рукой Бури Бухэ. - Чтобы другие знали, как убегать от нас.
        В толпе услышали его слова, оттуда с ревом и воем выбежали сначала двое, а за ними и другие - всего полтора десятка женщин, с согнутыми спинами бросились в ноги к нойонам, пали на колени, хватаясь за гутулы.
        - Пощадите их, пожалейте!.. - закричали, рыдая, протягивая к ним руки. - Глупые они, ума еще нет…
        - А ну, тихо! - разъяренно крикнул на них Алтан, и те мгновенно смолкли, руками сжимая трясущиеся губы. - Голова заболела от вашего крика. Глупые, говорите? Да, видно, что глупые они у вас, но такие нам не нужны. По глупости они немало хлопот могут нам принести и потому пусть лучше сейчас уходят к предкам. Теперь только там их место.
        - Убить всех, чтоб неповадно было! - решительно подтвердил Бури Бухэ, непримиримым взором поводя по сторонам, и обернулся к своим борджигинским юношам: - Эй, где вы там бродите, подъезжайте поближе. Уберите луки и возьмите копья.
        Толпа обреченно смолкла, стало тихо. Слышно было, как под порывом ветра глухо хлопнул край войлока на ближней юрте, да где-то далеко, за юртами взвыла собака и тут же смолкла.
        Борджигинские юноши, разобравшись в ряд, держа наготове короткие копья для метания, с холодными, сосредоточенными лицами выбирали себе жертвы. Некоторые из них широко взмахивали руками, прицеливаясь, готовясь бросать. Перед ними, замерев, едва дыша, стояли уже готовые к смерти джелаирские юноши.
        - Этому я печень пробью - говорил один борджигинский юноша с правого края, обращаясь другому, - поспорим?
        - В печень кто не сможет? - отвечал тот. - Поспорим лучше, что я своему в правую почку попаду.
        - Если попадешь, получишь от меня три стрелы, нет - отдашь мне свои три. Ладно?
        - Ладно.
        - Приготовились? - Алтан оглянулся на них, поднял левую руку. - Все разом…
        В наступившей тишине вновь завыли, зарыдали джелаирские женщины, ожидая непоправимого.
        - А ну, подожди-ка, - остановил его вдруг Бури Бухэ.
        Его рассеянный, равнодушный взгляд вдруг привлек один из связанных юношей. Тот стоял вторым с правого края. Будто не видя перед собой борджигинских воинов, уже заносивших свои копья, он пристальным взором смотрел на Бури Бухэ, смерив его с головы до ног. Так человек мимоходом, заметив что-то любопытное, бросает на него последний взгляд, чтобы запомнить и пройти дальше. Беспечный перед самой смертью вид его резко отличался от других, с посеревшими лицами и потухшими глазами уткнувшихся вниз.
        Бури Бухэ качнулся, тронувшись с места, и, изумленно уставившись на парня, медленно подошел к нему. Спросил:
        - Ты что так смотришь на меня?
        Тот, не отводя взгляда, пожал плечами:
        - Смотрю, пока видят глаза.
        - Ты что, совсем не боишься смерти? - спросил Бури Бухэ.
        Все так же спокойно парень ответил:
        - А чего же ее бояться? Что смерть?.. Кто не умрет?.. Все в свое время умрут, и вы все умрете, ведь я верно говорю?.. А смотрю я на вас потому, что давно еще слышал, будто вы непревзойденный борец.
        Бури Бухэ недоуменно покрутил головой, раздумывая над услышанным. Спокойный и рассудительный голос обреченного юноши удивил его, пробудил в нем что-то, похожее на уважение.
        - Давно я не встречал таких людей, - сказал он и снова удивленно взглянул на него. - Неужели совсем не боишься смерти?
        - Совсем не боюсь.
        - Да ты, я вижу, истинный мужчина! - воскликнул Бури Бухэ, оглядывая его со всех сторон, будто узрел хорошего коня.
        Вдруг раздобрившись - видно, от чаши крепкой арзы, принятой на похмельную голову, - он уже забыл о недавнем решении казнить юношей и теперь, не жалея похвалы, высказывал свое одобрение:
        - Правильно делаешь! Что смерть? Для мужчины самое главное - ничего не бояться! А может, ты еще и борешься, а?
        - Да, я борюсь.
        - Ну-ка, ну-ка, - Бури Бухэ еще больше потеплел взглядом, будто встретил своего, - а я давно ищу хорошего борца.
        - А не хотите ли со мной побороться? - вдруг горделиво подбоченившись и глядя искоса, спросил юноша.
        Бури Бухэ опешенно уставился на него. Потом он оглянулся на Алтана, со стороны внимавшего их разговору, и расхохотался.
        - Вот этот парень мне нравится! По-нашему держит себя, по-борцовски! А как тебя зовут?
        - Мухали.
        - Выходит, ты хочешь со мной побороться?
        - А почему бы напоследок не побаловаться? Могу и побороться.
        - А если я тебе хребет сломаю?
        - Каждый борец, выходя в круг, должен быть готов к этому.
        - Значит, хочешь умереть с честью, в борьбе?
        - Да.
        - Истинный мужчина! - Бури Бухэ крепко хлопнул его по плечу и снова оглянулся на Алтана. - Видел, какой молодец? - Он обернулся к юноше, лукаво подмигнул. - Ну что, выйдем в круг?
        - Я готов, - ответил тот.
        Бури Бухэ крикнул своим нукерам:
        - А ну, развяжите его! - он широко улыбнулся и долгим, испытующим взглядом посмотрел ему в глаза.
        Один из воинов передал свое копье другому, подошел и рывком сдернул крепкий узел на руках юноши, размотал веревку. Тот потер затекшие руки, снял с себя овчинный дэгэл, бросил на снег. Оказавшись в ягнячьей рубахе, он резво покрутил налево и направо своим крепким, широкоплечим и тонким в поясе туловищем. Смуглое, юношески гладкое лицо его теперь было строго сосредоточенно - тонкие черные брови сдвинулись вместе, и на чистом лбу поперек переносицы пролегла маленькая морщина.
        - Только у меня будет одна просьба, - сказал он, глядя на улыбающегося Бури Бухэ, - вы должны принять ее, ведь нехорошо отказывать тому, кто уходит из этого мира.
        - Просьба? - с любопытством переспросил Бури Бухэ и тут же согласился: - Ну, что же, говори.
        - Каков ни будет конец в нашем поединке, меня отправьте к предкам, а друзей моих отпустите. Это я подговорил их на побег. Я во всем виноват.
        Бури Бухэ долго смотрел на него, трудновато вникая в услышанное, и, наконец, поняв, призадумался. Вдруг он решительно махнул рукой:
        - Я раздумал! Не буду бороться.
        Алтан удивленно посмотрел на него.
        - Не хочу ломать хребет такому парню… - Бури Бухэ обернулся к своим нукерам, посмотрел на стоявшего с краю рослого, как трехгодовалый лось, парня. - А ну-ка, выйди сюда, поборись с ним вместо меня, а я посмотрю.
        Он отошел в сторонку, уступая место, с любопытством поглядывая на того и другого.
        Нукер усмехнулся под нос, пренебрежительно смерил глазами джелаирского юношу, который был и ростом поменьше и телом потоньше его. Он рывком снял с себя туго подпоясанный ремень с оружием, передал другому нукеру и сбросил с плеч полушубок. Давя тяжелым взглядом, вразвалку приблизился к юноше, видно, собираясь с ходу расправиться с ним. Властно протянул к нему правую руку, собираясь ухватить его за ворот, но тот вдруг неуловимо резким движением перехватил его обеими руками, а сам присел, тут же подсекая его переднюю ногу на утоптанном снегу и одновременно поворачиваясь туловищем, увлекая его через себя. Тот взмахнул в воздухе подсеченной ногой, скользнул другой и, крутнувшись в воздухе, навзничь рухнул в снег. Мухали остался на ногах, с легкостью барса отскочил в сторону и выпрямился.
        Бури Бухэ, глядя на него, удивленно покрутил головой, потом повернулся и подошел к взиравшему на них со стороны Алтану, сказал:
        - Этот парень мне нравится, я возьму его к себе.
        Алтан недовольно нахмурился, покосился по сторонам.
        - Так ты весь народ распустишь. Если мы будем так просто менять свои решения, завтра и другие побегут, куда это годится?
        - Этот парень мне нужен, - стоял на своем Бури Бухэ, и, глядя на раздосадованного Алтана, примиряюще улыбнулся: - Я ведь давно ищу себе хорошего борца, а в следующий раз и я тебе уступлю в добыче.
        - Ладно, - отступился тот, все так же хмурясь, - только потом не забудь эти слова. Ну, а с остальными как, сейчас же перебьешь их?
        - Оставлю в живых, - нахмурился тот. - Он просит меня, а я не хочу отказывать в первой же просьбе нукера.
        - Оставишь?.. И что ты с ними будешь делать?
        - В нукеры возьму. Мне нужны нукеры.
        - Смотри, парни эти, видно, беспокойные, потом хлопот с ними не оберешься. Таких лучше сразу переправить на тот свет, чтобы потом не пожалеть.
        - А мне не нужны смирные собаки, - проворчал Бури Бухэ, - собаки должны быть злые, помнишь, как говорил наш дед Хабул. А уж я-то сумею взять их в руки, я быстро приучу к порядку.
        - Посмотрим, - проворчал Алтан, отходя от него.
        Он обернулся к толпе, посуровев лицом, выставил вперед грудь и зычным голосом огласил:
        - Мы, кият-борджигинские нойоны, пожалели ваших детей, и вы запомните нашу доброту. Вы теперь повиновением должны искупить их вину. Ваши мужчины пойдут с нами. Если они покажут себя хорошо и будут воевать за нас, то и из добычи что-нибудь получат, а если так же, как эти, будут пытаться убегать или еще что-то… на этот раз пощады не просите. А все остальные сегодня же, всем куренем, должны откочевать на Онон и пристать к куреням киятских нойонов. Всем понятно или нет?..
        Бури Бухэ, уже не глядя на Алтана, подошел к Мухали. Хлопнул его по плечу, дружески улыбаясь и подмигивая, подбадривал:
        - Ничего, не горюй, будешь жить у меня как самый лучший нукер. Будешь на праздниках бороться. Я сам буду учить тебя, таким хитростям научу, которые никто кроме меня не знает… - и, глядя на его все еще холодное лицо, удивленно спросил: - Ну, а ты что, недоволен, что ли? Почему хмуришь лицо?
        Тот, переминаясь на ногах, неуверенно ответил:
        - А как же мои друзья?
        - О них не беспокойся! - решительно отрезал Бури Бухэ. - Будете вместе. Я их всех в нукеры возьму, мне нужны смелые парни. Ну, как, согласен ты?
        - Согласен, - вздохнул Мухали и, впервые за все это время коротко улыбнувшись, словно не веря происходящему, долгим взглядом оглянулся вокруг, посмотрел на встающее на восходе красноватое солнце.
        XI
        Известие о новом нашествии борджигинов ветром разлетелось по всей керуленской степи. Курени южных монголов, разом лишившись покоя и сна, затаились в ожидании неминуемых бед: войн, смертей, грабежа…
        Позже стало известно и о других набегах борджигинов на керуленские рода - на востоке долины, за хребтами Ондрийн. Нойоны тамошних борджигинских улусов - части оронаров, дурбэнов, примыкавших к ним некоторых айлов бугунодов и других, - которые из-за снегов еще в начале зимы откочевали в верховья Улзы и жили там обособленно, получили приказ от Таргудая и направились в поход против южных самостоятельно, своими силами.
        Идя отрядами по три-пять сотен всадников, они нападали на небольшие курени и стойбища в низовьях Керулена, отбивая табуны, убивая людей. Мелкие керуленские рода в страхе бежали от них на запад, к джелаирам, и дальше - к джадаранам.
        Те же, кто были посильнее - части хонгиратов и олхонутов, с ними же некоторые баяуты и другие, так же из-за снегов ушедшие на восток, оставались на местах. Объединив силы, они упорно отражали борджигинские нападки. Было несколько ожесточенных сражений с потерями с обеих сторон.
        В ставке джадаранского Хара Хадана вновь собрались вожди южных монголов и все, как один, решили, что настало крайнее время: если не дать отпора зарвавшимся борджигинам сейчас, они распояшутся окончательно и после остановить их будет невозможно.
        В несколько дней они подняли под знамена отборное войско в три с лишним тумэна и двинулись на врагов. Всей силой обрушились на беспечно стоявшие в степи - западнее горы Бэрх - охотясь на стада дзеренов борджигинские войска, с ходу смели их и погнали на север.
        Распалившись в отчаянии, понимая, что обратного пути им уже нет, что только победа даст им жизнь, керуленские монголы дрались как взбесившиеся звери и гнали ононских как самых заклятых врагов. Не жалея стрел они осыпали ими бегущие толпы, кололи копьями и рубили всех, кого могли достать отточенные клинки кривых сабель и прямых мечей. Те же, ошеломленные столь сокрушительным отпором, огрызались, сбивались небольшими кучками и бросались на преследующих, но закрепиться на месте и дать сражение, как ни пытались, не могли.
        До Онона не дошла немалая часть борджигинских воинов. Как подсчитали после, около двух с половиной тысяч мужчин остались лежать в снежной степи от горы Бэрх до верховьев Шууса. Столько же было раненых.
        Выпроводив со своей земли незваных гостей, керуленские монголы откатились широким крылом назад и встали в степи. Ждали, расставив на вершинах высоких сопок дозоры, разминались в конном строю, наспех обучая молодых действиям в наступлении и обороне.
        Борджигины не заставили долго ждать с ответом. На шестой день вышло в южную степь до тридцати пяти тысяч всадников, а к керуленским подошли еще подкрепления. На левой стороне верховьев Шууса, неподалеку от горы Хутаг, два монгольских войска, не выжидая, не обмениваясь словами, приступили к битве.
        Три дня с рассвета до сумерек шли кровавые сечи, темными грозовыми тучами взлетали и свистели стрелы, тысяча за тысячей бросались друг на друга северные и южные ветви одного племени. Древний клич монголов - «Хурай!» - протяжно и жутко доносился с той и с другой стороны.
        В ночь после третьего, самого кровавого, дня отряды некоторых борджигинских родов - сонидов, аруладов и других - самовольно снялись и ушли из своего стана. Тогда и хлынуло назад все войско борджигинов. Южные преследовали их до Хурха и, не решившись углубляться в ононские долины, чтобы не завязнуть в их заснеженных дебрях, возвратились к себе на Керулен…
        Южные монголы одолели северных, отвели от себя страшную угрозу, но радости от победы у них не было. Слишком велики были потери, возвращавшиеся войска сотнями везли погибших и раненых. В каждом роду готовились к похоронам, прощались с уходящими к предкам. Ранен был стрелой в грудь их общий вождь - джадаранский Хара Хадан, погибли некоторые другие нойоны.
        Победив в войне тех, кого в последнее время стали бояться больше, чем татар и чжурчженей, от которых всю осень и начало зимы с дрожью в сердце ждали нападения, убийств и грабежей, теперь все чувствовали лишь блеклое, необлегчающее успокоение и слабую надежду на то, что боги на небе смилостивятся и на этом беды их закончатся…
        Нойоны пирами поднимали дух и себе и народу. В куренях всюду горели костры, на них по нескольку дней кипели котлы с даровым мясом, разливались большие туесы и бурдюки крепкой арзы. Народ в пьяном угаре славил подвиги воинов и тут же оплакивал ушедших.
        По обычаю брызгая богам за победу, пели юролы отважным джадаранам, первыми поднявшим знамя против грозных борджигинов. Старейшины южных родов ездили в главную их ставку и говорили слова благодарности Хара Хадану за спасение народа, просили и в будущем высоко держать свое знамя, объединять керуленские рода. Тот, еще слабый после ранения, принимал гостей лежа на высокой китайской кровати, поднимал чаши вместе с именитыми родовичами.
        А на севере, по границе их владений цепями протянулись дозоры и караулы. С высоких сопок воины оглядывали снежную степь со стороны Онона, ночами, лежа на снегу, слушали стылую землю: не идут ли снова злые борджигины.
        XII
        Борджигинские рода, неожиданно получив от керуленских монголов сокрушительный удар, были жестоко потрясены этим. Тяжелым ошеломляющим горем были придавлены и нойоны, и харачу.
        Возвратились в свои курени наголову разбитые их войска, и люди, едва опомнившись от первого страха, отогревшись у своих очагов, окончательно осознавали, в какую бездну несчастья они попали.
        Нойоны, совсем еще недавно гордые, напыщенные, бесновавшиеся в безудержной пьяной похвальбе, ликуя в ожидании близкой победы и богатой добычи, теперь сникли, разбрелись по своим засыпанным снежными сугробами юртам, притихли, словно медведи в берлогах. Народ, оставшись со своей бедой, мрачно переживал скорбь по погибшим сородичам.
        К людскому горю добавлялось ожидание новых ударов со стороны керуленских родов. Почти все были уверены, что южные монголы, одержав над ними победу, просто так их не оставят. От каждого куреня далеко на юг отправлялись дозоры. С верхушек сопок они осматривали степь, ночами чутко слушали мерзлую землю. А в самих куренях все были готовы по первому знаку срываться и бежать вниз по Онону.
        В первые дни после поражения рода были заняты похоронами погибших. Потери были неслыханные: одних погибших насчитали больше шести тысяч воинов - такого урона не было еще со времен татарских войн. Столько же было раненых, многие из них, едва добравшись до родных очагов, доживали последние дни.
        Погибли или получили ранения многие нойоны, среди них были и киятские - оба брата Алтана, вышедшие по приказу Таргудая во второй поход. Гирмау погиб в битве, а Джучи привезли еще живого, но через несколько дней и он умер от глубокой раны копьем в спину.
        От каждого куреня люди на бычьих санях и вьючных лошадях ездили в южную степь за погибшими сородичами. На местах сражений и по пути, где отступали борджигинские отряды, они собирали замерзшие тела братьев, отцов, сыновей. Ездили, превозмогая страх напороться на керуленских монголов - те тоже должны были забирать своих погибших, и встреча переполненных отчаянием людей в открытой степи могла закончиться новыми схватками и убийствами. Велик был страх у людей, однако иного выбора не было, надо было как-нибудь переправлять погибших к предкам, чтобы души их не бродили по земле неприкаянными, не маялись и не тревожили соплеменников.
        Прибыв на место, подолгу искали своих, бродя по обширным склонам и низинам. За многие дни в открытой степи тела воинов были заметены снегом, изуродованы птицами и зверями, лица их были исклеваны, изгрызаны до костей.
        Находили своих иногда лишь по приметам, по старым шрамам и родинкам и, привезя, рыли на древних могильниках, где лежали кости их предков, мерзлую землю, хоронили. Нойоны и те, кто побогаче, забивали и клали в ямы вместе с умершими заседланных боевых коней в богато украшенных сбруях, разное оружие и снаряжение, арзу и хорзу в больших бурдюках, обставляли покойных горшками с жирным мясом и другой едой. Бедные отправляли своих в другой мир без коней, положив с ними лишь кое-какое оружие и потом, через шаманов, обращались к духам предков с мольбой наделить их всем нужным на том свете.

* * *
        Из куреня рода аруладов, зимовавшего в низовье реки Арангата, тоже ездили за погибшими, но привезли не всех. Двое стариков не увидели среди покойников своих сыновей и подступили к пожилому сотнику, водившему подводы на юг.
        - Где наши дети? - спрашивал сгорбленный годами пятидесятилетний Халан, бывший нукер старого вождя. - Почему не привез?
        - Я всех привез, кого нашли, - отмахнулся тот. - Кто их знает, может, убежали, где-то еще бродят живые.
        - Ты не болтай того, чего сам не знаешь! - оскорбленно вспылил Халан, старчески сипло напрягая голос. - Если нет в живых, значит, погиб, а убежать в сторону, бросив сородичей, мой сын не мог.
        - Да вы хорошо ли смотрели там? - допытывался другой старик, одноглазый Гулгэн, лошадиный лекарь. - Или вскачь пронеслись туда и обратно, лишь бы перед народом оправдаться?
        - Если не верите мне, езжайте сами! - отрезал сотник. - Я перед вами не в ответе, я перед нойоном ответ держу.
        В ночь собрались Халан и Гулгэн, оседлали коней, взяли по заводному коню с вьючными седлами и тронулись в путь. Путь держали на верховье Шууса - где-то там, сказали им, видели их сыновей в последний раз.
        Небо было беззвездно, еще с вечера его обложило тучами, но старики были бывалые, чутьем угадывали дорогу. Торопясь, размашистой рысью покрывали они длинное расстояние от оврага до оврага, шагом переходили занесенные сугробами глубокие, каменистые места, выбирались на ровное и снова пускали коней вскачь.
        На рассвете они перешли по льду реку Хуйтэн, а в полдень достигли верховья Шууса. Заснеженная степь за рекой встречала их ледяным, пронизывающим ветерком. Небо было сплошь затянуто плотными серыми валами стылых облаков. Лютый холод, сковав долину, простирался от края до края.
        За излучиной, на месте, указанном им сородичами, бывшими в походе, в широкой ровной низине между тремя холмами, редкими кочками под снегом еще лежали трупы, а большинство погибших были подобраны и увезены - сплошь и рядом виднелись вырытые в сугробах ямы.
        - Сколько их еще тут осталось! - схватился за голову Гулгэн. - А говорили, что всех привезли.
        - Своих взяли и поскорее бежать, - махнул рукой Халан. - А другие им не нужны.
        Старики наскоро стреножили коней и принялись за дело. Подходили к засыпанному снегом бугорку, разрывали кнутовищами, переворачивали мертвого заледеневшего воина, оглядывали, рукавицами счищая снег с белого, будто высеченного из камня лица. Не узнавая, укладывали обратно, засыпали снегом и шли к другому бугорку. В четвертом или пятом покойнике они узнали пожилого воина из рода оронар, потом нашли одного бесуда и двоих мангутов.
        - Вот как теперь бросают своих, - печально качал головой Халан, устало присев возле присыпанного мертвого мангута, оглядываясь вокруг. - Мы в наше время так не делали…
        - Что ты, как можно было бросить своих, старались каждого подобрать, увезти и похоронить, - согласно закивал Гулгэн. - Подлый пошел народ, бросить сородичей и самим убежать теперь и за грех не считается.
        Они осмотрели место от реки шагов на восемьдесят и перебрали около пятнадцати мертвецов, когда далеко на юге, в конце низины, шагах в четырехстах от них, показались двое всадников - как и они, с заводными конями. Старики нагнулись было над очередным бугорком и тут Гулгэн толкнул Халана в плечо.
        - Смотри-ка!
        Всадники, выехав из-за увала, тоже заметили их, придержали коней и застыли неподвижно; видно было, что опасаются их.
        - Не иначе, керуленские, - догадался Гулгэн, - видно, тоже пришли искать своих.
        - А кому здесь больше быть, - проворчал Халан, прищурив глаза, пристально всматриваясь в них. - С южной стороны больше некому и делать тут нечего, кроме как убитых искать.
        - Что будем делать?
        - А что нам больше делать, мы своих ищем, они пусть ищут своих… Ну, давай разгребать, чего ты на них уставился.
        Они снова взялись за дело, мельком поглядывая на нежданных людей. Те, помедлив и поговорив о чем-то между собой, слезли с лошадей, стреножили и начали разгребать бугорки на своей стороне.
        - Такие же старики, как и мы, видишь, как спины сгорблены, - говорил Гулгэн, искоса поглядывая на них. - Детей так же вот потеряли, вот и мыкаются.
        - Ты еще пожалей их, - зло усмехнулся Халан. - Кто бы нас пожалел… Ну, пошли дальше, чего ты опять встал?!
        Он подошел к бугорку рядом с одиноким ивовым деревцем. Копнул два раза кнутовищем, смахнул снег и тут увидел знакомый край наплечника из двойной бычьей кожи, когда-то по краю изгрызанный мышами, вздрогнул. Переведя дух, он сбросил рукавицы и голыми руками стал разгребать слежавшийся снег, очистил, всматриваясь в лицо.
        - Сын… Ну, вот где ты оказался… - Халан опустил руки, словно враз обессилел.
        Он посидел молча. Лицо его стало строго, брови тяжело нависли над глазами, дрогнувшим голосом он сказал:
        - Ну, сын мой, где твоя рана, лицом ты встречал врага или спину ему показывал?
        Покойник лежал на боку, слегка согнув ноги под снегом, сложив перед собой руки, словно он мирно спал под овчинным одеялом. Халан взял рукавицы, начал счищать от смерзшегося твердого снега каменные от мороза доспехи и тут разглядел темное пятно на левой груди. Кожаный хуяг был продырявлен - он был пробит копьем - и кровь широким кругом очернила старую бычью кожу.
        - Ну, вот, - зазвенел высоким голосом старик, - я знал, что мой сын не покажет спины врагу. Погиб лицом к лицу с врагом, по мужскому обычаю… Теперь все увидят, как он погиб, никто плохого не скажет… А сотника я за руку приведу и покажу… при людях спрошу у него, как он это оставил своего воина…
        Старик Халан стоял на коленях перед мертвым сыном и говорил, говорил без умолку, будто забывшись в бреду, а Гулгэн смотрел на него, стоя в трех шагах, сочувственно качал головой.
        - Ну, давай пока прикроем его снегом, - сказал, наконец, Гулгэн, - надо ведь и моего сына найти.
        - Давай, давай… прикроем, - оторвался от забытья Халан, - и вправду, до темноты надо успеть все осмотреть… Полежи, сынок, мы тут рядом будем.
        Присыпав труп снегом, они пошли дальше по низине. Копали молча, быстро переходя от одного к другому. Трупы валялись в самых разных позах: одни лежали ничком, уткнувшись лицами в землю, другие смотрели в небо - глаза были выклеваны птицами, у многих изгрызаны носы и щеки. У кого-то руки и ноги были согнуты и беспорядочно разбросаны, видно, были ранены и их добивали, перед смертью они отчаянно отбивались от своих убийц.
        Сын Гулгэна все не находился. Они терпеливо рыли, изредка узнавая погибших воинов из других родов.
        Время от времени старики оглядывались в сторону керуленских. Те так же, как они, переходили от одного бугорка к другому, копали. Расстояние между ними понемногу сокращалось. Гулгэн отошел от закопанного трупа, устало присел на кочку и, задумчиво глядя через поле, промолвил:
        - Сойдемся с ними, и придется ведь поговорить. Хоть и война, а поздороваться обычай велит.
        - Там видно будет, - проворчал Халан, присаживаясь рядом. - Смотри, как бы за разговором с ножами не набросились. Люди озверели за эту зиму…
        - Раньше в племени со всеми как с братьями встречались, в каждом роду не дядья, так сваты, - Гулгэн тяжело вздохнул. - А теперь вот как зверей увидели, того и гляди, нападут.
        На середине поля мертвых было поменьше и они стали быстро сближаться с керуленскими. Между ними оставалось уже шагов сорок.
        Керуленские поздоровались первыми. Один из них, седобородый, видом чуть постарше их, лет пятидесяти пяти, вышел вперед и сказал простуженным голосом:
        - Хорошо ли живете, братья-борджигины?
        - Наверно, жили бы неплохо, если не война между нами… - неприязненно ответил Халан.
        - Сыновей не теряли бы, - мирно добавил Гулгэн, стараясь сгладить неприветливое обращение сородича.
        - Так и не начинали бы войны, - усмехнулся другой керуленский, помоложе, лет сорока пяти, - тогда и не было бы такой беды.
        - Одно небо знает, что у нас впереди, - вздохнул Гулгэн. - Думаешь, ровное место, а окажешься в болоте.
        Халан лишь сплюнул в снег, промолчав.
        - Ладно, что уж теперь говорить, - примирительно сказал старший. Он поправил на голове старую тарбаганью шапку и перевел разговор: - Скоро стемнеет, а осмотреть все сейчас не успеем.
        - Да, видно, не успеем, - Гулгэн выжидающе посмотрел на него; Халан с равнодушным видом помалкивал.
        - Как ночевать будем, вместе или врозь?
        - Можно и вместе, - сказал Гулгэн, посмотрев на Халана, - дров поблизости мало, на два костра может не хватить, а один хороший костер и четверых согреет.
        - Вместе, так вместе, - согласился тот.
        Сложившись, стали готовиться к ночевке. У темневшего на замерзшем берегу десятка старых скученных ветрами ив наломали сухих сучьев, с подветренной стороны, в затишье, разожгли огонь. Быстро наступали сумерки.
        Гулгэн, доставая еду из переметной сумы, на короткое время задумался, а потом решительно вынул тяжеловатый туесок с хорзой. Халан и двое керуленских вытряхивали на один потник съестное из своих сум. Керуленские, увидев в руках Гулгэна туес, переглянулись и вынули свой туес с арзой.
        Гулгэн первым открыл посудину, встал перед огнем с южной стороны и, налив на донышко деревянной чашки, обратил лицо к небу.
        - Пятьдесят пять западных и сорок четыре восточных, - громко и надрывно крикнул он в темнеющую муть облаков, - все мы, и северные и южные монголы, дети одного племени, ваши потомки, ходим под вашим присмотром. Но не можем мы ужиться между собой, нет мира между нами. Грыземся из-за куска, как звери, воюем и теряем сородичей, а благополучия в жизни никто из нас не видит. Запутались мы, бродим как в темном лесу и выхода не находим. Вразумите же наши головы, укажите нам путь, научите нас, никчемных и глупых людишек, найти мир между собой, а большего просить мы и не смеем.
        Он брызнул на запад, потом на восток, обронил несколько капель на огонь.
        - Лучших слов нельзя и придумать, - кивнул головой старший керуленский. - Кроме мира ничего нам не нужно.
        - К таким словам и добавить нечего, - согласился второй.
        Гулгэн налил всем по полной. Высоко поднимая чаши, приветствуя друг друга, выпили. Молча закусывали, разогревая над огнем куски вареного мяса.
        По второй чаше налили керуленские. Стали знакомиться.
        - Мы из рода баяут, - сказал старший старик, - меня зовут Зэрэн, его имя Гунан, а вы из какого рода?
        - Мы арулады, меня зовут Гулгэн, а это Халан.
        - Ну, поднимем чаши за наше знакомство.
        Выпили.
        Едва успели закусить, как с восточной, наветренной стороны послышались конские шаги.
        - Кто-то едет, - первым сказал Халан, всматриваясь в темноту, - один, будто бы…
        Подождали, опасливо оглядываясь вокруг. Скоро в свете костра показался белый конь, и на нем всадник небольшого роста - видом шуплый, молодой, в волчьей дохе. Подъехав, он сдвинул со лба лохматую выдровую шапку, и на лицо оказался совсем еще юным, лет двенадцати, парнем. Старики у костра изумленно смотрели на него. Тот, помедлив, разглядывая их, с достоинством произнес:
        - Хорошо ли живете, соплеменники?
        Старики насмешливо переглянулись, керуленский Гунан ответил:
        - Живем хорошо, видишь, есть что выпить и поесть. А ты не заблудился? Одному ездить в этой степи опасно. Ну, слезай с коня и садись к огню, потом расскажешь нам, из какого ты рода и какие у вас новости. А пока возьми вот и выпей, разом согреешься, - он налил в свою чашу вина.
        Юноша слез с коня и, не стреножа, лишь привязав поводья к стремени, отпустил его пастись. Присев к жаркому костру, он принял чашу обеими руками, брызнув небу и огню, выпил, не морщась, и принял из рук одного из стариков разогретый над огнем кусок мяса.
        Старики выпили еще по одной. Закусывая, они теряли первую напряженность между собой, заговаривали то о том, то о другом, о проходящей зиме, о видах на весну.
        Скоро, как обговорили новости, разговор о войне продолжился.
        - Почему же это у нас так получается? - глядя поверх пламени куда-то вдаль, в темноту, и недоуменно пожимая плечами, спрашивал керуленский старик Зэрэн. - Все как будто бы хотят жить хорошо, без горя и потерь, никто не хочет погибать и терять сородичей, а получается всегда одно и то же, мы снова все попадаем в одну и ту же яму. Кто виноват в этом?
        Старик Халан поднял голову, враждебно посмотрел на него. Придавленный горем от потери сына, а теперь и распаленный выпитым, он быстро растерял остатки приличия в разговоре.
        - Кто виноват, говоришь? - вспыльчиво заговорил он, подаваясь всем туловищем вперед. - А куда это ты клонишь, на кого хочешь свалить вину? Кто первым начал вражду между нами? Когда на нас напали онгуты с чжурчженями и татарами, кто пошел на мир с ними и бросил нас им на съеденье, разве не вы?
        - А кто привел этих онгутов на нашу землю? - запальчиво вступился в спор Гунан. - Разве не вы пошли в набег на них и привели их на хвосте?
        - Не в том дело, кто куда ходил! - вступился за своего Гулгэн. - В набеги и вы немало ходите, и вы могли привести кого-нибудь за собой. Главное в том, что вы предали нас, когда на нашу землю пришли враги…
        - Это кто кого предал?! - взвился Зэрэн, дрожа губами, возмущенно глядя на них обоих. - Разве вы предупреждали нас, что идете в набег на онгутов? А ведь вы знали, что при неудаче первыми под их ударом окажемся мы, керуленские, потому что граничим с ними через сухую степь. Вы рассчитывали прикрыться нами, а сами хотели отсидеться у себя, на Ононе. Думали, что до вас они не дойдут, ограбят нас, керуленских, и уйдут обратно. Но вы просчитались. Онгуты позвали чжурчженей с татарами и достали вас, а вы убежали вниз по Онону, и еще хотели, чтобы мы тут одни воевали. Но мы не хотели гибнуть из-за вас, да еще по вашему расчету…
        Зэрэн замолчал, сжав губы, не находя больше слов, но продолжая с величайшим возмущением оглядывать их. Его речь тут же подхватил Гунан.
        - А сейчас что? - доказывал он, как на суде, оглядываясь по сторонам. - Вы решили заодно и вину свою на нас свалить, да еще и ограбить нас, обогатиться за наш счет. Потому и напали. Одной стрелой решили двух гусей убить, да не вышло. Гуси обернулись волками. Разве не так, что молчите?
        Халан с Гулгэном, растерянные от напора обвинений, обрушенных на них, переглядывались, не находя слов для ответа, и тут вдруг в разговор вступился юноша. До этого он пытливо поглядывал на стариков, внимательно слушая их, а те в пылу спора забыли о нем.
        - Зря вы ругаетесь между собой, - негромко сказал он. - Никто из вас не виноват в том, что происходит в племени.
        Старики с обеих сторон, примолкнув, изумленно уставились на него. Тот, устало сгорбившись, отрешенным взглядом смотрел в огонь. Гунан, недоверчиво хмурясь, спросил:
        - Кто ты будешь и откуда тебе знать, кто виноват, а кто не виноват? По годам тебе будто рано об этом знать…
        - Я из рода хонхотан, зовут меня Кокэчу, сын Мэнлига. Может быть, слышали про таких людей?
        - Так ты шаман? - изумленно посмотрел на него Гулгэн и переглянулся с Халаном.
        Затем склонился к керуленским и объяснил им:
        - Этот юноша самый сильный из наших молодых шаманов. К его словам многие нойоны прислушиваются.
        - Так и мы наслышаны о нем! - воскликнул Зэрэн, переглядываясь с Гунаном. - С каких-то пор и у нас стали поговаривать, мол, появился среди борджигинов молодой шаман из хонхотанов, знает много и чудеса показывает… Вот где пришлось встретиться с ним!
        - Да, - подтвердил тот, - говорят, есть такой мальчик, именем Кокэчу, который про каждого может в точности сказать, что он делал вчера или три месяца назад, утром или на закате солнца. Бывает, говорят, люди сами забудут, а он напоминает им…
        - Ну, - Зэрэн почтительно посмотрел на Кокэчу, - скажи же нам, что у нас происходит и кто виноват в нашем споре.
        - Вот смотрю я на вас и удивляюсь, - насмешливо говорил Кокэчу, - старые люди, жизни прожили, а все, как дети, чужие слова повторяете, будто своего ума нет.
        Старики растерянно переглядывались.
        - Чьи же слова это мы повторяем? - разводя руками, спросил Хубай.
        - Нойонов.
        Те недоуменно молчали.
        - Да, вы лишь на разные лады повторяете то, что говорят ваши нойоны. - Кокэчу презрительно оглядывал их, словно неразумных детишек. - Виноваты во всем вожди, а вы, харачу, здесь ни при чем, и нечего вам между собой спорить. Разве вы решали, начинать эту войну или нет? Войны затевают нойоны, и пусть кто-то попробует не пойти, раньше других без головы останется… Разве не так? И в онгутском набеге и в этой войне больше всех виноваты тайчиутские нойоны со своим Таргудаем - они зачинщики. Да и не в них дело - не эти, так другие, не сегодня, так завтра нашлись бы те, кто любит разводить смуты. Был бы верх у керуленских нойонов, и те были бы не лучше - все они друг друга стоят. Беда в том, что среди нойонов нет настоящего вождя, который смог бы взять всех в свои руки и прекратить своеволие.
        - Вот это правда! - восторженно воскликнул Зэрэн, взмахнув рукой. - Самую истину сказал этот парень, а мы тут спорим!
        Наперебой загомонили остальные:
        - Давно уж мы говорим: нет в племени хорошего нойона.
        - С той поры, как погиб Амбагай-хан, не было настоящего вожака.
        - Да уж, это у нас давняя беда.
        - Очень верно ты сказал, Кокэчу, - Халан ласково и почтительно смотрел на молодого шамана: - Видно, что боги рано вложили в твою голову мудрость, однако, скажи ты нам, раз уж начал, что же нам делать при такой напасти, что может спасти племя от нынешней разрухи?
        - Когда в степи бушует буран, - наставительно сказал Кокэчу, - остается одно - ждать. И вам надо переждать это время, когда кончится темная пора. Всему наступает конец, будет конец и этой смуте.
        Старики, облегченно вздыхая, многозначительно переглядывались:
        - Верные слова: всему будет конец.
        - Очень мудро сказано.
        - Значит, будем ждать…
        - Но я вам открою тайну, - продолжал Кокэчу, испытующе вглядываясь в их лица, - боги уже готовят для нашего племени настоящего нойона. Он уже среди нас, он молод, но время его скоро придет.
        Старики встрепенулись, разом подобравшись на своих местах, словно гуси на воде, готовые взлететь.
        - Когда же он выступит, как мы его узнаем? - с затаенным благоговением спросил Гулгэн. - А может быть, ты лучше открыто скажешь нам, кто он, из какого рода. Ведь мы, старики, умеем держать свои языки, ты уж поверь нам, ведь так?
        Он оглянулся на других, требуя поддержки, и те решительно закивали.
        - Уж на нас, стариков, можешь положиться, - подтвердил Зэрэн. - Скажи нам.
        - Скажу, - без упрашиваний согласился Кокэчу, - раз просят старейшины, отказывать мне неприлично, да скоро и само все станет известно. Но вы, если и скажете кому-то, говорите тем, у кого есть ум в голове, кто в народе вес имеет.
        - Мы тебя поняли, - заверили те, склоняясь к нему поближе, - ну, скажи же нам: кто это будет?
        - Это старший сын покойного Есугея-нойона, имя его Тэмуджин, - сказал Кокэчу.
        - Это тот, который брата убил и в плену у Таргудая был? - ахнул Гулгэн, единственным своим глазом недоуменно кося на него.
        - Да.
        Старики, раскрыв рты, молча взирали на молодого шамана. Халан хмуро убрал взгляд, отодвинувшись и подбросив несколько сучьев в огонь, с сомнением сказал:
        - Да ведь если у него уже сейчас такие замашки, то вырастет он и вовсе разбойником. От такого покоя никому не будет.
        Его поддержал Гулгэн:
        - Это как в сказке говорится: «Если таков жеребенком, каким подрастет лончаком?». Какой же это будет нойон для наших внуков?.. Про него такое рассказывали, что волосы дыбом встают. Говорят, этим летом он был на празднестве, среди народа, был с кангой на шее и вдруг исчез, как оборотень, растворился в воздухе. Три дня искали, весь курень обыскали, до последнего мешка в юртах осмотрели, всю степь вокруг прочесали, каждый куст осмотрели и - ни одного следа! Это очень опасный будет человек, и от такого лучше держаться подальше…
        Кокэчу насмешливо посмотрел на него.
        - Вам все ягнят беззубых подавай, чтобы ублажал вас, уговаривал. А какой человек, вы думаете, справится со всем этим беспорядком, что творится сейчас? Вы думаете, обычный человек сможет прибрать к рукам эту взбесившуюся свору пьяных разбойников, что правят сейчас вами? Вы ведь люди пожилые, повидали жизнь и должны понимать, что как лучшие кони бывают среди иноходцев, так и лучшие люди бывают среди тех, кто не похож на других…
        Старики смущенно потупились и, не перебивая, слушали его. Кокэчу убеждающе переводил взгляд с одного на другого.
        - Да, он убил брата, потому что тот нарушал покой и порядок в семье. Вот ваши нойоны, что ни год нарушают ваш покой, по их вине вы теряете сыновей, а наказать их некому. Они озверели от своей жадности и от того, что некому их придержать, они все больше жаждут крови. И остановит их только такой человек, который сам не остановится перед казнью таких, как Таргудай. Вспомните прежних ханов, Хабула или Амбагая, ведь вы любите вспоминать то время - тогда был порядок, и не лилась кровь между родами. А вы ведь знаете, сколько задир и забияк в племени они усмирили, скольких из них отправили к предкам, чтобы установить единый закон в племени. И народу стало легче, они отдохнули от войн между родами. И сейчас нашему племени нужен такой же нойон, иначе народу придет гибель. Боги с неба видят, перед какой пропастью мы стоим, потому и посылают нам сильного вождя. Если мы уразумеем волю богов и изберем Тэмуджина, то спасемся, если нет - эти беспутники раздерут все племя на части, а там нас татары или чжурчжени угонят в рабство.
        - А ведь это очень разумные слова! - восторженно воскликнул Зэрэн, внимательно слушавший Кокэчу, оглядываясь на стариков. - Очень верно он говорит: нам нужен сильный нойон, который усмирит этих недоумков. А раз это верно, значит, верно и то, что вождем должен быть такой, как этот сын Есугея.
        - Видно, и вправду нет другого пути, - прижатые доводами шамана, уже соглашались другие. - Пусть будет он.
        - Ладно, теперь мы хоть знаем, кто это будет.
        - А то, что прошлым летом он исчез бесследно, будучи в плену у Таргудая, - добавил Кокэчу, - то это сами боги ему помогли. Ведь каждому ясно, что невозможно исчезнуть из такого многолюдного куреня, если не помощь небожителей. Значит, он им нужен - для дела. А тем, кто умеет думать, это должен быть знак того, что этот человек избран богами, чтобы править народом.
        - Воистину так! - уверенно воскликнул Зэрэн. - Иначе и быть не может.
        Старики задумчиво качали головами.

* * *
        Всю минувшую осень Кокэчу был занят учебой у старых шаманов; отрешившись от всего другого, он настойчиво заострял свой ум, углублялся в знания древних тайн. Все это время он почти не следил за тем, что происходило в степи среди людей. Изредка приезжая к отцу, узнавал новости, а тот поскорее отправлял его обратно, отваживая от грозных событий в племени.
        За последнее время ему многое открылось в шаманских искусствах. Во сне он все чаще стал летать к звездам, все лучше узнавая небесные пути. Еще чаще уходил он в нижний мир, провожая души умерших, встречался там со своими дальними предками-шаманами и те учили его, открывая новые знания.
        Еще в начале осени Кокэчу прошел свое второе посвящение и получил шаманские трости, на которых он мог летать по небу. Видения его в последнее время стали ясными и четкими, почти как наяву. Тогда он и увидел в крепко выгнанном хорзо, что Тэмуджин скоро станет властителем и у него будет большой улус. Сначала, не имея твердой уверенности в своих новых способностях, он не совсем поверил своему открытию и выжидал, глядя, на чем другом он мог бы проверить свое умение. Вскоре ему представился подходящий случай. К этому времени борджигины пошли в поход на керуленских монголов и он, посмотрев опять же в хорзо, увидел, что те дважды будут разгромлены южными - скоро это полностью подтвердилось. Тогда-то Кокэчу и уверился окончательно в своей новой способности видеть будущее. Соблюдая совет старых шаманов: никому не говорить, не показывать в первое время свои умения, он не сказал об увиденном даже своему отцу. Но в то, что Тэмуджина вскорости ожидает властвование в собственном улусе, он поверил твердо. И он хорошо помнил о слабом месте Тэмуджина - из-за острого чувства справедливости тот всегда испытывал
чувство долга перед тем, кто оказал ему какую-нибудь услугу. И Кокэчу по-прежнему рассчитывал взять его на этот крючок, чтобы влиять на него.
        В последние полмесяца Кокэчу был в поездках по ононской долине, ночуя в степи один, у костра. В одну из этих ночей он снова увидел Тэмуджина во сне - будто тот уже стал во главе своего улуса: сын Есугея на белом жеребце, с отцовским знаменем в правой руке выступал перед народом; всадники в доспехах и при оружии, выстроенные в ровные колонны, кричали ему: «Тэмуджин-нойон!..»
        И Кокэчу понял, что мечта Тэмуджина вернуть отцовский улус свершится совсем скоро и тут же почувствовал: что-то другое, кроме их, с отцом Мэнлигом, помощи, движет того по пути к цели. Это встревожило Кокэчу.
        А еще задолго до этого, в самом начале зимы, у него с отцом состоялся разговор о Тэмуджине: о том, когда им начинать выдвигать его перед народом, и они не сошлись во мнениях. Отец стал остерегать его от поспешных действий, говоря, что положение в племени сейчас шаткое и пока нужно сидеть тихо, не высовывая голову.
        - Надо еще выждать, - говорил Мэнлиг, - пусть люди еще помучаются в этой войне, зато потом они будут послушны.
        Но Кокэчу уже тогда явственно осознавал, что восхождение Тэмуджина стремительно близится - будто все шло само собой, независимо от их помощи и вмешательства. И теперь, увидев свой второй сон, он крепко задумался о том, как бы не упустить время. Будущее свое он связывал только с Тэмуджином - среди молодых нойонов он не видел никого иного, кто годился бы в ханы. И он решил больше не ждать и начинать возглашать народу о будущем хане Тэмуджине - народ разнесет его пророчества, слухи дойдут до ушей самого Тэмуджина, и тогда он будет благодарен ему и почувствует обязанность перед ним.
        Он возвращался с Онона на верховье Керулена, к отцу, чтобы поговорить с ним еще раз о Тэмуджине, когда встретил в степи стариков. Послушав их разговоры, он уже без сомнений решил открыто сказать им о будущем хане. Знал он, что отец не одобрит его за это и опять будет говорить, что, мол, рано и опасно, но Кокэчу был уверен в своей правоте.
        «Стареет отец, - снисходительно подумывал Кокэчу о нем, - ум замедляется, становится пугливым, но я-то знаю свой путь… я теперь знаю все».
        XIII
        В борджигинских куренях прошли похороны, отшумели поминки по ушедшим. Понемногу отдалялись, тускнели в памяти кровавые дни.
        Рода приходили в себя после удара, однако перенесенное горе ожесточило народ. Люди всюду озлобились, растеряли былое почтение к нойонам, а некоторые из самых дотошных начали доискиваться причины обрушившейся на них напасти. В разговорах среди людей то и дело слышалось:
        - Что довело нас до такой жизни?
        - Кто виноват в этом?
        - Куда нас ведут эти нойоны?..
        Поначалу люди тихо роптали у своих очагов, либо собираясь между юртами, подальше от нойонов. Однако общее горе, накопившись, вскоре всколыхнуло их, окончательно сорвало с них покров смирения перед старшими. Все больше смелея, люди уже открыто приставали с вопросами к нойонам и старейшинам.
        В баруласском курене харачу, придя к юрте своего нойона, вызвали его на разговор. Нойон, властный тридцатилетний мужчина с седеющими по вискам волосами, вышел, настороженно оглядываясь, прошел сквозь толпу вперед. Его тут же окружили тесным кольцом. В лицах простых воинов кипела еле сдерживаемая злоба. Многие открыто сжимали в руках увесистые кнуты, другие держались за рукояти заткнутых за поясами ножей.
        - Ответьте нам, зачем вы повели нас на керуленские рода? - посыпались нетерпеливые вопросы. - Кто из вас придумал эту глупость?
        - Вы говорили нам: все обогатитесь, пригоните лошадей и коров, заживете новой жизнью. Где эта новая жизнь?
        - Было плохо, стало еще хуже. Куда вы нас завели?
        Нойон, опешенный невиданным напором харачу, опасливо глядя на искривленные яростью лица, неуверенно оправдывался.
        - Не я один решил идти в этот поход, - скрывая в голосе дрожь, стараясь удержать на лице строгое выражение, отвечал он. - Это было решено всеми нойонами на совете у тайчиутского Таргудая.
        - Что нам ваши советы? - в лицо ему, шепелявя и брызгая слюной, натужно кричал седой беззубый старик. - Чего путного вы там можете придумать? Вы нам детей да внуков верните!
        - Да! - стоя рядом, вторил ему другой, с ввалившимся ртом, с похожим от худобы на череп лицом. - В прошлую зиму вы на своих советах так же решили идти на онгутов. В том походе погиб мой старший сын. Зря погиб! К чему привел тот ваш поход? Онгуты пришли мстить нам, да еще других привели… В битве с ними за Агацой погиб второй мой сын. А в этих битвах с керуленскими погибли три моих внука… половина моих потомков за ваши прихоти погибла!.. И у многих так же погибли внуки. Ты уводил их в походы и ты перед нами в ответе! Говори нам прямо, за что гибнут наши дети?..
        Нойон, бледнея, не зная как ответить, лишь кусал губы.
        - Вы виноваты во всем! - неслось на него отовсюду. - Все сейчас были бы живы, если бы не вы…
        - Из-за вас вся жизнь в племени порушилась!
        - Нет ни порядка, ни покоя народу!
        - Почему все это происходит?..
        - Вот бросим вас, будем кочевать одни, тогда посмотрим, как вы без нас будете жить.
        - Как предки наши, из народа вождей выберем!
        Дальше угроз и проклятий на этот раз дело не пошло, однако негодование среди народа продолжало клокотать, ища выхода. Во многих борджигинских куренях были такие же вспышки гнева харачу: люди требовали ответа от нойонов. В некоторых местах семьи харачу, сговорившись, стали уходить из куреней и селиться отдельными стойбищами, грозя оружием всем, кто попытается их вернуть.
        Глухой ропот народа, зародившись где-то в глубине, у очагов, поначалу незаметный, теперь вдруг разразился громом, повсюду перешел в открытое выступление, подойдя к опасной черте. Казалось, появись в эти дни какой-нибудь отчаянный молодец, которому нечего терять, бросил бы клич бить нойонов и грабить их имущество, начался бы пожар войны среди самих борджигинов. Не хватало лишь искры…
        Нойоны были растеряны и напуганы. Не зная, как ответить своим подданным, они оправдывались, как могли. Влияние их в родах сильно пошатнулось, чувство зависимости перед ними в народе стремительно улетучивалось. Все это грозило одним превратиться в беспомощных изгоев, а другим разбрестись в беспорядке, окончательно ослабнуть в одиночестве и безвластии.
        События принудили родовых вождей к действию. Баруласский нойон первым начал собирать соседних вождей на совет, посылая гонцов во все окрестные курени. Те разом откликнулись, зовя за собой других, съехались к нему и, посоветовавшись вместе, решили ехать к Таргудаю и поставить вопрос острием: что делать и как отвечать народу? Ведь это была его затея идти походом на керуленских монголов.
        Ранним утром восемнадцатого дня месяца ехэ улаан[4 - Ехэ улаан - последний зимний месяц у монголов, соответствовал февралю григорианского календаря.] нойоны родов барулас, арулад, оронар, сонид, будан, урууд, мангуд, атархин, ноерхин, хабтурхас и других, собравшись вместе, прибыли к Таргудаю. Тот, все это время находившийся в пьяном запое, только что опохмелился и чувствовал себя все еще тяжело.
        Хмурым, отупевшим взглядом обвел он прибывших гостей, дыша на них застарелым перегаром.
        - Ну, что опять вам нужно от меня? - неприязненно спросил он. - Ничего у меня нет, и не просите…
        - Мы пришли по другому делу, - начал баруласский нойон, подталкиваемый косыми взглядами остальных. - Люди обвиняют нас в том, что мы затеяли войну с керуленскими родами.
        - Люди обвиняют вас? - зло прохрипел Таргудай, изумленно уставившись на них. - В ваших родах что, люди перед вами в ответе, или вы перед ними? Ха-ха-ха, ну и нойоны пошли среди борджигинов…
        - Таргудай нойон, - раздраженно вступился вождь оронаров, - тут уж не до смеха, народ повсюду не доволен, и не только у нас. Спрашивают, кто это придумал идти войной на своих соплеменников. А что мы им должны ответить? Мы пока молчим, кто это придумал, а там кто знает, как дело пойдет, может, придется сказать им…
        - Вы что, на меня все хотите свалить? - раненым медведем взъярился Таргудай, выпученными глазами оглядывая их. - Я вас что, под плетьми туда гнал? Мы все так решили и никто из вас не был против. И народ ваш разве был против похода на керуленских? Все поднялись с охотой, никто не отказался, тысячами повалили и шли с радостью, жаждали добычей поживиться. А вот когда не получилось, зароптали, начали виновных искать. А я вам скажу: нечего роптать! Не получилось сегодня, получится завтра, эти керуленские еще дождутся от нас, тогда уж мы отомстим им за кровь сородичей и заберем у них все…
        - Вы все правильно говорите, Таргудай-нойон, - примирительным тоном заговорил нойон буданов, - однако, народу надо дать какой-то ответ, объяснить им, почему у нас все так неладно вышло.
        - Об этом надо подумать, - тут же согласился Таргудай, решительно махнув рукой, - и мы дадим ответ. Ничего не бывает просто так, без причины, и ответ они получат… Я уже разговаривал об этом с нашим шаманом, с Магу, он хороший шаман, вы его знаете. Он вместе с другими еще до начала походов смотрел в ключевую воду и предрекал мне хороший исход. После всего, что случилось, я строго спросил у них, почему вышло все не так, как они предсказали. Они мне ответили, что причиной нашего поражения было колдовство со стороны южных монголов. Те вошли в сговор с восточными духами и даже, может быть, связались с большими черными богами - вот на какое преступление пошли эти керуленские! Я верю этому, и вы должны верить, потому что без этого южные не смогли бы показать нам такую прыть.
        - Вон оно что! - изумленно переглядывались между собой родовые нойоны. - А ведь, верно, иначе и не могло быть…
        - Ясно, что без черных богов тут не обошлось, - уверенно говорил уже буданский нойон. - Чтобы эти керуленские сами могли объединиться и так резво выйти против нас, такому нельзя поверить.
        - Вот, вы сами согласны с этим, - обрадованно сказал Таргудай и уже предлагал, доверительно оглядывая нойонов: - Давайте, позовем шамана и спросим еще раз, что он нам скажет.
        Нойоны, воодушевленные новостью, согласно закивали.
        - Надо все до конца выяснить.
        - Без этого нельзя нам возвращаться в свои курени.
        - Для начала выпьем и поднесем богам, - громогласно провозгласил Таргудай и оглянулся к пологу на женской стороне.
        Оттуда уже шла с толстым медным кувшином и чашками на подносе дородная его жена, приветливо посматривая на гостей.
        - Зажевать нам принеси, - хрипел Таргудай, с усилием принимая из ее рук тяжелую посудину.
        Дождавшись, когда жена принесла нарезанные на широкой круглой доске вареные лошадиные почки и легкие, Таргудай велел ей:
        - Пошли кого-нибудь к шаману Магу, пусть придет сюда поскорее.
        Когда шаман пришел, нойоны были уже навеселе.
        Таргудай жестом пригласил его к очагу, усадил рядом с собой, и нойоны снова наполнили чаши. Подняли все вместе, побрызгали на дымоход и выпили.
        - Ну, Магу, без тебя нам не обойтись, - обратился к нему Таргудай, - посмотри еще раз и скажи нам, с какими духами эти керуленские связались, какие из восточных чертей помогали им. Все нам расскажи, ничего не утаивай.
        Шаман уселся поудобнее перед огнем очага, вынул из сумы свое шаманское снаряжение - бубен, рогатую косулью шапку с длинной, закрывающей лицо бахромой, чашу из человеческого черепа, оправленное в черное железо… Попросил у хозяев нового вина и налил в чашу почти вровень с краями, затем одел шапку с бахромой и рогами, взялся за бубен.
        В наступившей тишине мелкой дробью рассыпался звук бубна. Шаман, постукивая по сухой, натянутой шкуре своими легкими, подрагивающими, как березовые листья под ветром, пальцами, молчал, раскачиваясь из стороны в сторону. Мерно раскачивалась и черная бахрома на шапке, скрывая лицо его до самого подбородка…
        Вдруг он резко и громко заговорил на своем шаманском языке. Древняя, малопонятная нойонам речь его трескуче разнеслась по юрте. Нойоны хмурили лица, вслушиваясь, пытаясь вникнуть в отдельные уловленные ими слова.
        Шаман долго говорил со своими духами. По тону его разговора можно было понять, что он о чем-то их спрашивает. Время от времени он замолкал, вслушиваясь, склоняясь ухом к своему бубну.
        Наконец, шаман выпрямился, снял с головы шапку с рогами и бахромой. Лицо его было темно, со лба и висков мутными каплями стекал пот. Он вытер тыльной стороной ладони лоб, усталым, охрипшим голосом сказал:
        - В ночь после второго дня битвы джадаранские шаманы призвали на помощь тринадцать восточных богов Асарангина[5 - Тринадцать богов Асарангина (монг. Асарангийн арбан гурбан тэнгэри) - отдельная группа небожителей среди 44 восточных небожителей, отличающаяся особой жестокостью и кровожадностью. Словом «Асарангин», возможно, называлось определенное место в восточном небе, созвездие. Вообще звездное небо у монголов-шаманистов строго разделено и разные его места распределены между небожителями. Например, богиня Манзан Гурмэ, мать 55 западных богов, живет на «Небесном шве» (Млечный путь), а собрания западных богов проходят на Мушэд (созвездии Плеяд) и т. д.], принесли им жертвы девятью молодыми мужчинами и девятью черными жеребцами. Те прислали им в помощь тридцать тысяч обманных духов, которые, смешавшись с их войсками, умножили их число. Оттого и показалось нашим, будто врагов перед ними на холмах несметное число, поэтому наши воины испугались и побежали. А тем оставалось лишь гнать и убивать… Вот тут я в архи вижу, - склонясь над столом, он с острым прищуром смотрел в свою чашу из черепа, - ночью
горят костры… тринадцать их… рядом прыгают шаманы с бубнами, смотрят в восточную сторону… а вот и приносят жертву.
        - Вот видите! - Таргудай торжествующе оглядывал лица нойонов. - Что я говорил. Вот в чем причина нашей неудачи.
        - Да ведь это неслыханное вероломство! - возмущенно воскликнул молчавший до этого вождь мангудов. - Призывать в спор между своими родами этих жадных до людской крови восточных небожителей…
        - Это страшное преступление! - расширив глаза, вторил ему сонидский нойон. - Восточные боги, раз попробовав борджигинской крови, просто так от нас не отвяжутся… Ждите еще смертей!
        Разом загомонили все нойоны:
        - Теперь будут требовать от нас новой крови, вкус они уже почувствовали.
        - Болезнь будет или новая война…
        - И отвязаться от них трудно.
        - Пока не поздно, надо умилостивить их, принести жертвы.
        Снова лица нойонов обратились к шаману:
        - Помолитесь восточным богам, узнайте, что им от нас требуется. Мы готовы на любые жертвы. Втрое больше керуленских принесем…
        Нойоны разъехались от Таргудая по своим куреням пьяные и удовлетворенные: хоть какой-то нашелся ответ на вопросы людей, а главное, не они, нойоны, виноваты в бедах племени - это коварные керуленские рода совершили преступление и навлекли на борджигинов такую напасть.
        XIV
        На следующий день в борджигинских куренях уже шли собрания воинов.
        В курене баруласов в главном айле с утра собрался народ. Нойон их, теперь уже уверенный в себе, с властным, непроницаемым взором стоял у верблюжьей арбы. Рядом с ним стояли известные своими волшебствами борджигинские шаманы.
        Нойон поговорил с шаманами о чем-то и бодро взобрался на арбу. Люди устремили на него беспокойные, выжидательные взоры. Тот сузил глаза от поддувающего со степи ветра, покашлял в кулак, поправляя голос, затем громко и решительно обратился к толпе, перекрывая людской гомон:
        - Вы спрашивали, кто виноват в наших бедах, почему погибло столько народа и как могло такое случиться, что нас победили эти никчемные керуленские рода. Ведь ни они, ни их предки не были так отважны и сильны как мы, борджигины. Мы, борджигины, всегда вели их на войны, наши предки всегда были ханами и большими вождями в племени. Как же так получилось, что эти ничтожные людишки одержали над нами верх? Мы обратились с этим к шаманам, они разузнали все, а сейчас и вам расскажут, как на самом деле все было.
        На арбу вслед за ним вышли трое шаманов в оргоях[6 - Оргой - шаманская верхняя одежда, обычно увешанная фигурками тотемных зверей.] и майхабши[7 - Майхабши - шаманская корона с рогами.], встали спина к спине, повернувшись в разные стороны. Некоторое время они молчали, пронзительно всматриваясь в лица людей. Казалось, что они кого-то ищут в толпе. Народ притих, многие опустили глаза, боясь встретиться с ними взглядами.
        Наконец, один из них, пожилой, в оргое из волчьей шкуры, каким-то жутковатым, не по-человечески звенящим голосом заговорил:
        - Вы все были во втором походе и многие из вас видели, как в ночь после второго дня битвы на холме, где стояли керуленские вожди, загорелось тринадцать больших костров и возле них плясали люди. Это были их шаманы, они обращались к тринадцати кровавым богам восточного неба и просили у них помощи против вас. Восточные боги им помогли, иначе они не смогли бы одолеть вас, борджигинов, исконных багатуров племени… Кто из вас помнит тринадцать больших костров на холме, где стояли керуленские вожди, отзовитесь!
        Шаманы, сузив глаза, остро оглядывали толпу. Взгляд старшего шамана остановился на лице одного юноши, стоявшего недалеко от арбы.
        - Я видел! - крикнул тот.
        - Я тоже видел! - отозвался поблизости другой.
        - И я видел! - в другом конце толпы.
        - И я!..
        Тут и там раздавались утверждающие возгласы, все больше становилось видевших, толпа загомонила, зашумела, тут и там начались споры.
        - Что ты мог видеть? - спрашивал немолодой воин юношу, крикнувшего первым. - Ведь там везде горели костры!
        Тот стоял на своем.
        - Я видел, как возле костров плясали шаманы!
        - А может, это от холода люди плясали.
        - Нет, это были шаманы.
        - Как ты мог так далеко разглядеть их?
        - У меня глаза острые.
        - Тьфу! - досадливо сплюнул тот в землю и отошел от него.
        Гомон и споры все больше разгорались в толпе. Отовсюду слышалось:
        - Да вы думаете своими головами, что говорите? Как это можно увидеть в такой дали, да еще ночью?
        - Если вы слепые, то мы - нет!
        - Вы от страха ничего не видели…
        - Наверно, уже бежали по всю прыть, раз ничего не видели.
        - Что-о?.. Ты как разговариваешь со старшими?
        - А ну, иди-ка сюда.
        - А что, и подойду!
        Завязалась драка, собачьим клубком покатились по земле схватившиеся. Замелькали разбитые в кровь лица, окропили снег алые пятна. Драчунов еле разняли, растащили в разные стороны.
        Споры продолжались.
        - И вправду: кто не видел, значит, те первыми и бежали.
        - Трусливые косули!
        - Бабы!
        - К ответу их!
        - Судить!..
        - Это было на том холме, где днем виднелись их знамена.
        - Ясно, что это была их ставка, значит, и шаманы там были.
        - Да что с вами разговаривать…
        Многие стояли молча, сбитые с толку, изумленно глядя вокруг, другие, задумавшись, напряженно вспоминали, с трудом воскрешая перемешанные в памяти события.
        Шаманы вместе с нойоном все так же стояли на арбе. Они тихо переговаривались между собой, поглядывая на толпу. Потом нойон властно поднял руку, требуя тишины, провозгласил:
        - Мы должны собраться вместе в один день и умилостивить восточных небожителей. Такую волю небес нам передали шаманы, так мы и решили на собрании нойонов. Это дело немалое, нужен большой молебен, каждый род принесет жертву три раза по тринадцать черных жеребцов и по тридцать девять черных баранов. Только таким числом жертвы мы перетянем милость богов на свою сторону… Боги требовали еще и людей от каждого рода - многих!.. Но у нас и так слишком много народу погибло, и шаманы сумели упросить их смилостивиться. Вместо людей на этот раз отдадим скотом…
        Стало тихо. Только что перекипавшая от возбуждения толпа враз остыла, лица людей приуныли. Раздались упавшие голоса:
        - Опять резать коней…
        - У меня и так осталось только на развод.
        - Да я в эту зиму детей только зверининой кормлю. Уже смотреть не могут на черное мясо, а я заставляю…
        Нойон, выждав, торжествующе продолжал:
        - Но я, ваш нойон, знаю, как вам трудно было в последнее время. У всех были большие потери, все дошли до края… Поэтому я и решил от себя внести за всех вас эту общую жертву богам.
        По толпе прокатился облегченный вздох, на потемневших лицах завиднелись тусклые улыбки.
        - Ну, хоть в одном есть толк от нашего нойона, - слышалось в задних рядах, - когда подопрет нужда, он не жадничает…
        - Ему хорошо жертвовать, - ворчали другие, - когда он с первого похода почти сто голов кобылиц пригнал, те ему еще наплодят жеребцов.
        - Теперь расходитесь и готовьтесь к жертвенному празднеству, - громко провозгласил нойон, с веселой усмешкой оглядывая толпу, - готовьте свои желудки для архи и мяса. Всем достанется!
        Толпа послушно стала разбредаться. Некоторые, уходя, хмурили недовольные лица, другие недоуменно крутили головами, все еще раздумывая над решением нойонов, но большинство уже весело перемигивались, удовлетворенные предстоящими пирами.

* * *
        Несколько дней в куренях борджигинов шли кровавые жертвоприношения. Вечерами, с наступлением темноты, народ собирался огромными толпами и выходил на восточную сторону.
        По кругу возжигали тринадцать больших костров. Молодые мужчины с длинными ножами в руках выходили вперед и возле каждого костра забивали по одному черному жеребцу и по три барана. Сноровисто орудуя ножами, они искусно отделяли головы животных вместе с горлом и легкими, сердцем, почками и печенью и держали все это высоко на руках, поднимая к темному небу, пока шаманы обращались с молитвами к небожителям. Те просили богов сдержать свой извечный гнев, смилостивиться и принять жертву.
        Потом сжигали лошадиные и бараньи головы с внутренностями на кострах - в честь тех же тринадцати восточных богов, тут же обильно угощали их кровью, с молитвами кропя в звездное небо большими и малыми чашами.
        Оставшиеся туши разделывали, варили в котлах и раздавали народу. Харачу вместе с голодными детьми темными толпами набрасывались на даровую еду, враз опустошали чугунные котлы в человеческий рост. Котлы снова наполнялись водой, вновь бросали туда груды мяса и подбрасывали топлива в огонь.
        Поодаль толпились рабы, ожидая подаяния. Им бросали объеденные кости - прямо на снег, те тут же подбирали их, не давая остынуть, догрызали. Отдельно варили им требуху, они хватали недоваренное прямо из котла, рвали друг у друга из рук и мгновенно отправляли в свои изнывающие желудки.
        Тут же, у костров, черпаками разливали архи. Народ теснился вокруг виночерпиев, смеясь и толкаясь, подставляли чаши. Набив животы, развеселившись, все брались за руки и допоздна плясали у костров.
        На следующую ночь все повторялось снова и также на третью ночь, а дальше и без жертвоприношений продолжались пиры и гуляния. Народ в пьяном забытьи отходил от горя по погибшим сородичам, слышались давно позабытые в народе хохот и веселые голоса.
        XV
        В конце зимы Джэлмэ приехал в гости к родителям в тайчиутскую ставку. С начала зимы он уже трижды бывал у них, узнавал о новостях в степи. Прошлый его приезд почти совпал со вторым неудачным походом борджигинов: он приехал через два дня после того, как разбитые наголову войска вернулись в курени. В тайчиутском курене тогда шли похороны, и Джэлмэ, наскоро разузнав у отца о подробностях, поспешил в обратный путь. Теперь он приехал узнать, не случилось ли чего-нибудь еще, да посмотреть, как народ отходит от тяжелого потрясения.
        Добрался он до куреня под вечер, на второй день после выезда из стойбища Тэмуджина в Бурги-Эрги. Было все еще морозно и в открытой степи с воем дул порывистый восточный ветер.
        В сумерках приблизившись к крайним юртам, Джэлмэ с южной стороны обогнул их и подъехал к восточной окраине. Родительская юрта стояла особняком, рядом с земляной кузницей, в шагах шестидесяти от внешнего круга.
        Подъезжая, он оглядел родительский айл. На юрте с дымохода наполовину было сдвинуто войлочное покрывало, на складках его ярко подрагивал красноватый свет изнутри, от очажного огня. Порывом ветра донесло до ноздрей Джэлмэ теплый запах дыма и вареной арсы.
        Он спешился у коновязи. Сзади к нему подошла старая черная собака, пастуший волкодав, с которым он играл еще в детстве. Виляя ободранным хвостом, она обнюхала его и проводила до двери юрты.
        Приподняв плотно заткнутый полог, Джэлмэ низко нагнулся и быстро вошел в родительское жилище.
        Свои все были дома, сидели вокруг очага. Над ярким огнем от березовых дров темнел чугунный котел с подкипающей арсой. Мать, прищурившись от очажного жара, помешивала длинным черпаком. Она мельком взглянула на вошедшего сына, в глазах ее на миг блеснула теплая материнская радость, и вновь перевела взгляд на огонь. Убирая котел с очага, сказала:
        - В самое время к горячей еде подъехал, значит, удачливым будешь. Наверно, намерзся в степи?
        Отец всю жизнь, как помнил Джэлмэ, проживший с неподвижным, суровым, будто окаменевшим лицом, в эти тревожные дни и вовсе не раздвигал бровей, носил глубокую складку над темной переносицей. Он и сейчас сидел нахмуренный, в одиночку перемалывая свои мысли. Исподлобья покосился на вошедшего сына, смерил с головы до ног и снова отвел взгляд на огонь. Зато радостно улыбнулись младшие: брат Субэдэй (моложе Джэлмэ на два года), сестры Хубулэй и Туя. Отвернувшись от костра, пряча от родителей лица, они с загоревшимися глазами смотрели на него.
        Джэлмэ поздоровался со всеми, стряхнул с одежды пристывший снег и только тогда ответил матери:
        - Замерз не сильно, только ветер всю дорогу бил в лицо.
        Он сбросил у двери покрытую инеем длиннополую волчью шубу, подошел к онгонам, низко поклонился. Субэдэй уступил ему место рядом с отцом.
        - Ну, ничего, сейчас поешь горячего и разом отогреешься, - низким, ласковым голосом говорила мать, начиная разливать арсу. - Под таким ветром не то что замерзнуть, окоченеть можно.
        - В этой шубе я даже не чувствую холода, - беспечно улыбнулся в ответ Джэлмэ. - Я и ночевал в дороге без костра. Зарылся в сугроб и проспал там, как медведь.
        - Что это ты говоришь! - в голосе матери прозвучало недовольство. - Как можно в такую пору ночевать без огня? Для чего я вам каждый раз повторяю: в зимнее время всегда нужно иметь при себе огниво и сухой трут.
        - Ладно, - прервал ее отец Джарчиудай, беря из ее рук чашу с арсой. - Как там поживает Тэмуджин?
        - Живет хорошо, - убирая с лица улыбку, переходя на почтительный тон, ответил Джэлмэ. - Правда, в последнее время волки да росомахи все беспокоят, недавно одну корову задрали. Приходится с ними воевать, а в остальном все хорошо.
        - Люди не появлялись в тех краях?
        - Нет, - Джэлмэ взял из рук матери чашу, - еще месяц назад южные рода охотились ниже по Керулену, а в наших дебри заходить им незачем.
        Помолчали.
        - А что здесь нового? - выждав, спросил Джэлмэ. - Как люди живут, все горюют?
        - Ну, сейчас-то потише стало, - проворчал Джарчиудай. - Получили от керуленских то, на что напрашивались, да и притихли.
        - Нойоны приезжают к Таргудаю?
        - Дней семь назад собирались они тут вместе с шаманами, разбирались, как и почему их разгромили керуленские. Таргудай, чтобы оправдаться перед народом, придумал, будто керуленские натравили на них тринадцать богов Асарангина. Упросил шаманов, чтобы они подтвердили это. Народ, деваться некуда, поверил им. Молебны были, приносили жертвы тем богам, а потом пировали несколько дней. Теперь все утихомирились, с похмелья отсыпаются.
        - А что, не так было? - спросил Джэлмэ. - Керуленские не призывали тех восточных богов?
        - Ничего такого не было, - резко двинул головой Джарчиудай, продолжая все так же смотреть в огонь, будто он что-то там видел. - Это все выдумки Таргудая. Я сам смотрел и в огонь, и в воду: сейчас на небе тоже идет война между западными и восточными, богам не до земных людей. Нойоны с шаманами наговорили на восточных богов, чтобы утихомирить народ, принесли им жертвы и думают, что те не будут сильно гневаться на них. Но они ошибаются, за эту ложь им еще будет расплата.
        Поев, Джарчиудай собрался в кузницу.
        - Возожгу огонь кузнечным богам, поднесу им на ночь архи, - сказал он, выходя с маленькой котомкой в руках, - ты тоже приходи, поклонись им.
        Дождавшись, когда за отцом закрылся полог, Джэлмэ перешел на мужскую сторону, прилег на спину, бросив подушку к стене. К нему тут же подступили сестренки. Они любили его за то, что, в отличие от Субэдэя, он всегда был ласков с ними и защищал от озорных соседских мальчишек. И теперь они весело загомонили, придвигаясь к нему с обеих сторон, ласково затеребили его, хватая за руки и плечи.
        Субэдэй, сдвигая брови и становясь при этом поразительно похожим на сурового отца, прикрикнул на них:
        - Вы что извизжались, как голодные щенята, дадите брату спокойно отдохнуть или нет?
        Те враз притихли, пристроились рядом с Джэлмэ, у изголовья, и, вынув из своих волос костяные гребенки, принялись переплетать ему косу. Мать, удалившись на женскую половину, убирала посуду.
        Субэдэй присел рядом с Джэлмэ и тихо спросил:
        - Ну, что, брат, когда?
        С тех пор, как отец отдал Джэлмэ Тэмуджину, Субэдэй тоже возгорелся желанием оторваться от родительского очага и жить, как он говорил, на воле, подальше от этой дымной кузницы. Сочувствуя ему и считая, что младшему брату тоже нужно искать свой путь там, где вершатся большие дела, Джэлмэ еще осенью обещал ему: «Придет время, нам нужны будут верные люди, тогда я и заберу тебя». С тех пор в редкие его приезды Субэдэй неизменно приступал к нему с одним и тем же вопросом: «Когда заберешь меня отсюда, к Тэмуджину?»
        Джэлмэ, усталый с дороги, не хотел сейчас браться за это дело и сказал неопределенно:
        - Я поговорю с отцом.
        Но Субэдэй был неотступен. Он потребовал:
        - Тогда поговори сегодня.
        - Ладно, - скрывая в себе лень, согласился Джэлмэ. - Я поговорю с отцом, а ты вот что сделаешь… подай-ка мою переметную суму.
        Субэдэй с готовностью метнулся к двери.
        Джэлмэ вынул из сумы мягкий замшевый сверток, развернул, и в руках у него оказалась пышная, искрящаяся при свете огня росомашья шкура.
        - Когда я уеду, ты как бы невзначай зайдешь к табунщику Сорхону, знаешь его?
        - Знаю, кто же его не знает… подожди, а он жив? Вернулся с похода? Я его что-то не видел в последние дни.
        - Жив, я его в прошлый приезд видел, он с табуном у Хурха стоял.
        - Ладно.
        - Зайдешь к нему, поднесешь эту шкуру и скажешь, что это поклон и подарок ему от Тэмуджина. Скажи, что он жив и здоров, и помнит его добрую помощь прошлым летом.
        - А что за помошь?
        - Этого тебе лучше сейчас не знать.
        - Ладно, я сделаю. А если спросит, кто передал?
        - Можешь сказать, что я. Ему можно говорить.
        - Хорошо.
        Субэдэй бережно свернул шкуру и положил в суму у своего изголовья.
        Мать возожгла светильник на своей стороне и, сидя у стены, сучила нитки из лосиных сухожилий. Она изредка поглядывала на детей, то и дело хмуро улыбалась про себя. Между делом спросила:
        - Джэлмэ, ты надолго приехал?
        - Дня два побуду, - ответил он. - Помогу вам, если что надо.
        - Хорошо бы вам с Субэдэем на бычьих санях съездить в лес, - сказала она, - березовых дров привезти. Один аргал не дает такого света и тепла. Да еще бы хоть небольшого кабана на мясо добыть, отцу все времени нет.
        - Хорошо, - согласился Джэлмэ.
        Отдохнув, он пошел в кузню. Спустившись по пологим земляным ступенькам, вошел в низкую дверь и оказался в тесных земляных стенах, покрытых закопченным потолком из толстых жердей. Все здесь было неизменно, как он помнил с самого детства: очаг в середине, слева - меха, справа - наковальня. По углам - кучи железных обломков, дырявые котлы, поломанные мечи, доспехи… В нос ударил знакомый горький запах копоти, железа и дыма.
        Джарчиудай, брызнув своим кузнечным богам и угостившись сам, посиживал у огня. Как всегда от выпивки лицо его подобрело, разгладились брови у переносицы. С довольной улыбкой он оглянулся на вошедшего сына:
        - Садись сюда, к огню, да поговорим с тобой.
        Джэлмэ низко поклонился возвышавшимся на северной стене онгонам Борон-Хара Тэнгэри[8 - Борон-Хара тэнгэри - один из 44 высших восточных небожителей, покровитель «черного» (по железу) кузнечного дела.] и Хожир-Хара Дархана[9 - Хожир-Хара дархан - первый из земных людей, научившийся ковать железо у Борон-Хара тэнгэри. Дух его покровительствует черным кузнецам, работающим по железу и враждует с белыми кузнецами - ювелирами по серебру, золоту, меди и бронзе.], сел рядом с отцом. Не дожидаясь, когда тот заведет разговор, он обратился к отцу:
        - Отец, я хотел поговорить о нашем Субэдэе.
        - А что? - спросил отец.
        - Он тоже хочет искать свою дорогу в жизни.
        У Джарчиудая потемнело лицо.
        - Вон ты о чем… - протянул он, вновь посуровев лицом. - А кто будет смотреть за огнем в нашей кузне, если и он уйдет на сторону? Или хотите, чтобы погас наш дарханский огонь? Я вижу, вы оба захотели легкой жизни, лишь бы вам подальше от кузни быть. Не хотите понять, что кузнецы, хоть и нелегкое у них дело, главные люди в племени…
        Обычно немногословный, обходящийся в разговорах со своими двумя-тремя словами - «да», «нет», «не знаю»… - сейчас, выпив архи, он давал волю словам, стараясь доказать сыну свою правоту.
        - Не будет нас, - внушительно глядя ему в лицо, доказывал он, - не будет ни оружия, ни доспехов, ни удил, ни стремян - ничего! А без всего этого не будет жизни, ни скота, ни добычи, а племя завоюют другие народы… А тебя я отпустил на сторону не просто так, поболтаться по свету, а для нужного нам дела. Ведь кузнецы живут не сами по себе, а в курене, при нойонах. Чем лучше нойон, чем больше и крепче улус, тем лучше кузнецу - и дел больше и почета. Нынешние борджигинские улусы захирели, потому что путных нойонов нет. А мне надо найти для вас достойное место, чтобы мои дети и внуки не знали нужды. Прошлой зимой я увидел Тэмуджина и понял: вот кто будет настоящим нойоном, если выживет. Выжил! Ушел из плена с кангой на шее, да так, что следов не оставил. Я тогда понял, что он очень умен и отважен, что пройдет время и ему быть большим нойоном. Посмотрел я на олове[10 - Гадание на олове - в широкий сосуд с водой вливают расплавленное олово и по рисунку застывшего металла делают предсказания.] на его будущее, и вышло, что он будет вождем в нашем племени, большим властителем, и большие дела будет
вершить. Значит, и кузнецам будет чем заняться в его улусе! Вот при ком вам хорошо будет жить, а не при этих пьяных безумцах, что сейчас правят борджигинскими родами. Я тебя отдал этому Тэмуджину для того, чтобы ты был с ним с самого начала, помогал ему возродить улус, тогда и вам с Субэдэем найдется хорошее место у него. Вот почему я тебя оторвал от дела, а ты вместо того, чтобы готовить место для нашей семьи, еще и Субэдэя в сторону тащишь. А кто тогда продолжит дело предков? Или мне ваших сестер кузнечному делу научить? Нет уж, Субэдэй останется при мне. И оба забудьте об этом.
        Джэлмэ знал, что отцовское слово сильнее железа, которое тот всю свою жизнь ломал, плавил и ковал, и потому он даже не стал пробовать упросить и разубедить его. Пожалев в душе младшего брата, он сказал лишь:
        - Я понял. Скажу Субэдэю.
        - Вот и хорошо, что понял, - проворчал отец, берясь за чашу и маленький медный кувшин. - Субэдэю быть только кузнецом. Он продолжит дело предков.
        XVI
        На следующее утро Джэлмэ заседлал коня, решив проехаться по куреню и повидаться со старыми друзьями.
        Ночью ветер стих, а с рассветом небо затягивалось снежными облаками. Над восточной горой сквозь мутную пелену едва угадывалось только что взошедшее солнце. Редкие падали снежинки. Теплело.
        Все самые близкие друзья Джэлмэ жили поблизости, на восточном краю, который относился к улусу Агучи-нойона. Он решил сначала встретиться с Нохоем, тот жил ближе других.
        Проезжая между айлами, Джэлмэ внимательно вглядывался по сторонам, примечая, как изменился курень за короткое время. Раньше здесь бывало шумно, в айлах всюду ходили люди, хлопотали по хозяйству, толпами проезжали верховые, а теперь вокруг было пусто, будто какая-то болезнь загнала людей по юртам. Лишь дважды показались какие-то женщины, быстро пробежав из юрты в юрту, да за дальними айлами проехал одинокий всадник на кауром мерине.
        Через три айла он остановил коня возле жилой юрты, звонко щелкнул языком. Это был знак среди его друзей, по которому они узнавали друг друга.
        Из-под полога показалось лицо младшего брата Нохоя, десятилетнего Сухэ. Прежде веселый, улыбчивый, на этот раз он безрадостно посмотрел на него, сухо поздоровался и сказал:
        - Брат сейчас выйдет, - и скрылся.
        Нохой вышел, нахлобучивая на голову потертый лисий малахай, застегивая на старом волчьем полушубке ремень. Низкорослый и плотный, он был широк в плечах. Первым из сверстников начал носить взрослый роговой лук, стрелял метко и этим был известен среди юношей окрестных куреней.
        Лицо у Нохоя было сумрачно. Он коротким кивком поздоровался с ним, двинул рукой, приглашая пройти в малую юрту. Джэлмэ привязал коня и, низко нагибаясь, зашел вслед за ним. В пустом жилище было холодно, по стылому очагу было видно, что здесь давно не зажигали огня.
        Нохой длинной палкой сдвинул войлок на дымоходе, сложил в очаге небольшую кучу аргала, высек огонь. Скоро разгорелось пламя.
        - Садись, - сказал Нохой, подкладывая аргал в огонь. - Теперь мы все перебрались в большую юрту, дни были холодные, а топлива осталось мало… Ты этой ночью приехал?
        - Вчера под вечер.
        - По делу или погостить? - в голосе его угадывался насмешливый упрек: мол, мы все тут страдаем в войне, а ты спрятался за своим званием дархана[11 - Дарханы, кузнецы считались вольными людьми и не несли воинских и других повинностей, как остальные соплеменники.], скрылся неведомо куда и разъезжаешь по гостям.
        - Хочу повидать старых друзей, - сказал Джэлмэ, - поговорить.
        - По друзьям соскучился? - усмехнулся Нохой. - Ты не вовремя приехал, у нас сейчас всем не до разговоров.
        - Почему?
        - Да ты что, не видишь, что творится? - вдруг вспыхнул тот. - У Мэглэна отец погиб, у Тогона брата привезли раненого, а недавно он умер, у Борогола отец тоже раненый лежит, не встает, у меня двоюродный брат не вернулся с похода, до сих пор не можем найти… У всех горе, какие сейчас разговоры.
        Джэлмэ долго молчал, раздумывая, как быть. Он давно собирался поговорить с друзьями и открыться им, сказать, что служит сыну покойного Есугея-нойона, да призвать их к тому, чтобы готовились вставать под его знамя. Однако, приезжая к родителям изредка и ненадолго, он старался поменьше показываться людям на глаза, чтобы не привлечь внимания нукеров Таргудая. Заметят, заподозрят неладное - куда это он все время отлучается? - и начнут следить. Вынужденный скрываться, он до сих пор каждый раз откладывал свою задумку. Теперь же он почувствовал, что пора действовать, чтобы потом не оказалось поздно.
        - Мне надо поговорить со всеми вами, - решившись, сказал он. - У меня есть что вам сказать.
        - О чем хочешь говорить?
        - О жизни нашей. Сейчас самое время поговорить об этом.
        Нохой внимательно посмотрел на него.
        - Ладно, - он встал от очага, - я пошлю младшего брата. Что, всех наших позвать?
        - Да.
        Было их тринадцать ближайших друзей. Отцы их были воинами одной сотни, и дети выросли в соседних айлах. Сбившись в свою мальчишескую стаю с малых лет, когда еще играли детскими луками из ивовых прутьев, так до последних пор и держались вместе. В играх с остальными парнями куреня они выделялись особняком, в спорах и драках с другими стояли друг за друга. Зная это, даже многие парни постарше старались не задевать их. Соседи, да и другие в курене, заметив их крепкую дружбу, с каких-то пор в шутку закрепили за ними название - «волчий выводок», и они не обижались, а наоборот, гордились этим.
        Лишь когда отец увез Джэлмэ из куреня и отдал Тэмуджину, он оторвался от своих друзей. Тогда, в один из дней прошлого лета, отец объявил свое решение вдруг, под вечер, и запретил всем говорить, кому бы то ни было о том, куда они поедут, где он будет жить. Той же ночью они выехали из куреня, и Джэлмэ не успел даже попрощаться с друзьями. За полгода разлуки ему как-то не пришлось даже мимолетно встретиться ни с кем из них. И теперь, ожидая их, он взволнованно напрягал мысли, тщательно подбирал слова и доводы, готовясь к важному разговору.
        Друзья собрались быстро; сначала пришли четверо ближних, позже подошли остальные. Нохой, поджидавший всех у своего айла, зашел с последними. Джэлмэ здоровался со всеми стоя, тая в душе радость встречи, внимательно приглядывался к ним, примечая, как друзья изменились за минувшее время.
        Расселись кругом возле очага, Нохой принес из кучи у двери несколько толстых сосновых сучьев, подбросил в очаг. Огонь, оживляясь, разгорелся с треском, рассеивая полусумрак юрты.
        Все молчали, сидя в кругу, выжидающе поглядывали на Джэлмэ. С внезапным его исчезновением из куреня среди друзей витала некоторая смутная недоговоренность о нем, неизвестность. С одной стороны, их задело то, что он исчез без предупреждения и не подал даже весточки о себе, с другой - все знали, что у дарханов, как и у шаманов, свой путь в жизни и нельзя даже расспрашивать о том, куда они ушли и что делают. И теперь, в предвкушении того, что сейчас развеется эта тайна и они все узнают, друзья ждали его слов.
        - Давно мы с вами не собирались вместе, - трудно подбирая слова, начал Джэлмэ, оглядывая темные лица друзей. - Многих из вас я не видел с тех пор, как уехал, но сейчас не буду спрашивать, как вы живете - война идет, гибнут сородичи, всем сейчас плохо. Расскажу вам о себе. Летом отец увез меня из куреня и отдал Тэмуджину, сыну покойного Есугея-нойона, и я теперь живу у него нукером.
        Из уст друзей вырвались изумленные возгласы.
        - А мы думали, ты где-то у шаманов, учишься искусствам.
        - А этот Тэмуджин, это ведь тот парень, который у нас тут с кангой на шее ходил?
        - В айле Таргудая вместе с рабами жил и на бычьей повозке воду возил.
        - А почему тебя ему отдали?
        - Разве не нашлось получше нойона?
        - Он ведь до сих пор, говорят, скрывается где-то в тайге, и никакого улуса у него нет.
        - Да и будет ли еще нойоном, неизвестно… - ошарашенно расшумелись все, недоуменно переглядываясь.
        - Подождите вы! - прикрикнул Нохой, нетерпеливо оглядывая всех. - Дайте ему договорить, знаете ведь, Джэлмэ зря ничего не будет делать.
        Выждав тишины, Джэлмэ продолжал.
        - Вы знаете, когда смотришь на табун лошадей, точно не скажешь, какой из жеребят станет лучшим скакуном. Бывает, что тот, на какого вначале и не подумаешь, со временем становится лучшим. Так и среди людей. Но этот Тэмуджин уже сейчас выделяется среди нойонских детей. Думаете, каждый сможет выжить, когда сородичи бросили одних в степи, да еще под зиму?.. Это о чем говорит? Об уме и отваге. А помните, как он исчез из нашего куреня там, в низовье Онона? Как его все искали, ведь наши тогда всю окрестную степь взад и вперед обыскали, каждый угол осмотрели и ни одного следа не нашли. И ведь думали, что пропадет - один, пеший, без оружия. А он выжил и теперь живет не хуже других, и даже женился.
        - Женился? - донельзя удивленные, переспрашивали парни. - А кто же его женил? Отец ведь погиб.
        - Он сам женился.
        - На ком?
        - На дочери хонгиратского нойона.
        - О-оо…
        - И тот отдал ему свою дочь?
        - Отдал, сам ее привез, да еще обещал дать защиту от врагов, - приврал Джэлмэ. - И теперь южные монголы, если что, встанут за Тэмуджина.
        - Да, это и на самом деле непростой парень.
        - Беглый, почти что разбойник, а как сумел он все себе устроить?
        Изумленные неожиданной новостью парни наперебой обсуждали ее, недоуменно пожимая плечами.
        - Было бы на ком, когда от людей по лесам скрываешься, хоть на первой попавшейся, а тут у нойона дочь отхватил.
        - Надо большой дух иметь, чтобы проделать такое…
        - И войско отца сохранилось, - говорил Джэлмэ, убеждающе оглядывая всех. - А теперь подумайте, разве не стоят за него боги, если все так складывается у него? Что стоило Таргудаю еще позапрошлой осенью раздробить тумэн Есугея, рассеять по улусам? А он до сих пор в целости, ждет своего нойона, значит, боги не дали Таргудаю сделать это! И знамя отцовское при нем…
        - И знамя? - удивленно переглядывались парни. - А разве дядья не отобрали его у него?
        - Они потому и бросили его, что он не отдал им знамя, - доказывал Джэлмэ. - Обычный парень не сумел бы отстоять его перед взрослыми дядьями, но он не простой человек.
        - А что за человек он сам, этот Тэмуджин? - спросил Тогон, сын десятника. - Ведь разное говорят про него: то он брата убил, то с сородичами рассорился, прячется где-то, а сейчас ты говоришь - женился, знамя имеет, отцовское войско в сохранности, а на самом деле мы толком ничего не знаем о нем…
        - Да, - поддержали его другие, - ты нам расскажи про него: что это за человек и чего он хочет?
        - Хорошо, слушайте. Сначала скажу, почему он убил брата. Тэмуджин человек умный и честный, а на первое место во всем ставит порядок. В нем есть одна черта: он терпеть не может глупых и подлых людей, такие для него хуже, чем восточные черти. Он говорит, что все беды на земле от них. А Бэктэр таким и был: артачился перед братом, силой своей выставлялся. А главное, в то время, когда им всем нужно было держаться вместе и выживать, тот сеял в семье вражду и рознь, вот и отправил Тэмуджин его к отцу. За убийство брата Таргудай с нойонами обвинили его, а на самом деле он правильно поступил, с вредными людьми так и надо поступать. Верно я говорю?
        Парни неуверенно переглядывались.
        - Ну…
        - Может, и верно.
        Джэлмэ, воодушевляясь любопытством друзей, продолжал:
        - А чего он хочет - он хочет мира, чтобы не было войны между родами, а еще, чтобы главными нойонами были умные люди, а не такие, как этот Таргудай. Да и почти всех нынешних нойонов он считает такими же пустоголовыми да подлыми, как тот его брат Бэктэр. Он так и говорит: они приведут племя к гибели…
        - Верно! - встрепенулся Борогол, худощавый телом, высокий парень. Поворачивая темной, жилистой шеей, он оглядывал других. - Правильно говорит Тэмуджин: эти нойоны доведут нас до смерти. Если так и дальше пойдет, от монгольского племени и захудалого рода не останется, мужчины погибнут в войнах между собой, а женщин да детей либо татары, либо чжурчжени захватят.
        - Подожди ты, об этом и так все по углам шепчутся, - отмахнулся от него Мэглэн, плотный, как молодой кабан, юноша с пробивающимся над верхними губами тонким пухом усов.
        Наклоняясь всем туловищем к Джэлмэ, он допытывался:
        - А он-то что сделает? Ведь у него пока что нет улуса. Против нойонов он что беззубый ягненок.
        - Улус у него будет, - сказал Джэлмэ. - Как следующей осенью наступит ему тринадцать лет, весь отцовский улус перейдет под его знамя.
        - Откуда ты знаешь? - недоверчиво спросил Нохой.
        - Знаю, - нахмурился Джэлмэ. - Если говорю, значит, знаю.
        - А ты все-таки скажи, почему так уверен? - зашумели другие. - Или что, не доверяешь нам?
        - Не в этом дело, - Джэлмэ, подумав, решился. - Вам-то я скажу, но дело это тайное и вы, смотрите, никому не проговоритесь.
        - Да никому мы не скажем, - нетерпеливо отмахнулись парни. - Доверься нам, как раньше, и открой все.
        - Тэмуджин ездил к кереитскому хану и договорился с ним, - сказал Джэлмэ. - Тот анда покойного Есугея-нойона, обещал заставить борджигинских нойонов полностью отдать ему отцовское наследство.
        - Вон оно что! - протянул Нохой и многозначительно переглянулся с остальными.
        - Только вам я сказал то, что никому нельзя было говорить, - повторил Джэлмэ. - И вы молчите, а то раньше времени дойдет до ушей Таргудая и тогда… Но Тэмуджин будет хозяином своего улуса, а там у него порядки будут другие, не то, что у этих нойонов.
        - А какие другие? - насмешливо покосился парень в рваной овчинной шапке, сидевший ближе всех к двери. - Порядок везде один: нойон приказывает, подданные из шкуры лезут, чтобы не прогневать его.
        - Нет уж! - Джэлмэ качнул головой, внушительно глядя на него. - Тэмуджин, еще раз повторяю, парень умный - очень умный, и он не такой человек, как другие нойоны. У него есть и другая черта: он высоко ставит своих людей. Вот, смотрите, был такой случай: как-то осенью вышел у нас спор с его младшим братом, Хасаром. Парень он горячий и не любит никого слушать. Тэмуджин, когда узнал об этом, собрал нас всех, вместе с братьями, и объявил новый закон: всем его младшим братьям слушаться нас, нукеров, как старших. И с того дня те все делают по нашему слову. Вы где-нибудь такое видели? Как другие нойоны поступают, если нукер покажет непочтение к его родственникам? У них ведь вся родня словно святая, белая кость, на нукеров как на своих собак смотрят. А по Тэмуджину уже сейчас видно, как высоко ценит он людей, и он никому не будет давать нас в обиду.
        - Видно, что хороший будет нойон, - заговорили многие, переглядываясь между собой, - это ведь большая редкость, чтобы нойон так ценил нукеров.
        - Обычно для нойона родной брат, хоть и глупец, но в семь раз выше какого-то нукера.
        - Вот кому можно было бы послужить!
        - Для того я и позвал вас, - Джэлмэ испытующе оглядел всех, - чтобы рассказать вам про него, да сказать, чтобы вы готовились идти к нему в нукеры. Вместе будем служить ему.
        - Подожди, - хмуро отозвался Буру, все это время отмалчивавшийся, сидя особняком, ближе к правой стене. - Как это так вдруг мы все соберемся и перейдем к нему? Да вы что, из ума все выжили?
        - А что? - удивленно обернулись к нему несколько парней.
        - А как же род, сородичи? - тот возмущенно смотрел на них. - Как можно бросить своих и идти к кому-то чужому?! А что предки на небе скажут, об этом вы подумали?
        - Верно он говорит, - поколебавшись, поддержали его двое парней, - был бы этот Тэмуджин еще обыкновенный нойон, как другие, так ведь он и от своего рода откололся. Что это за человек?
        - Пусть и будет у него свой улус, - продолжал свое Буру, - но он теперь как будто и не относится к киятам, раз откололся, значит и к нам, борджигинам, не относится, а войско его сейчас и вовсе в другом месте, с керуленскими родами обретается, а сам он к тому же еще с чужим ханом дружбу водит. Нет, здесь что-то не то.
        Его поддерживали те же двое:
        - И что это за улус такой у него будет?
        - Кем мы станем, если перейдем в такой улус?
        Джэлмэ усмехнулся, глядя на них:
        - Для Тэмуджина нет разницы, какого рода человек, лишь бы душа была не червивая. А честного человека, да если на плечах у него голова, а не болотная кочка, он ценит выше иного нойона…
        - Да ведь не в этом дело, - раздраженно заспорил с ним косоглазый Халбай, один из тех, кто не верил в Тэмуджина. - Может, он и умный, и нукеров ценит, но выходит, что он не почитает своих сородичей, а род для человека - главное. Что будет, если все начнут бегать от своих к другим, бросят своих онгонов? К чему это приведет?
        Ему возражали другие.
        - А что, лучше войны между собой вести по прихоти этих пьяных нойонов? - спросил Борогол, стоявший за Тэмуджина. - По мне так лучше положиться на такого нойона, чем служить нашим глупцам.
        - Если всем перейти к Тэмуджину, то и войн между родами не будет, - сказал Джэлмэ. - Все монголы вместе будут.
        - А уйти к Тэмуджину еще не значит порвать со своим родом, - вставил Тогон. - Вот Джэлмэ ведь приезжает поклониться своим онгонам, встречается с родными.
        - Так у него род дарханский, - возражал Буру, - ему все равно где жить, а мы не можем оставить свой очаг.
        - Кланяться предкам можно везде, - сказал Джэлмэ, - небо всюду одно, и они оттуда все видят.
        - Это тебе можно, - махнул рукой Буру, - тебе хорошо говорить, а нам без родного очага никак нельзя.
        Спор, вдруг разгоревшись между друзьями, долго не утихал. Трое были за то, чтобы идти к Тэмуджину, четверо отстаивали свой долг быть рядом со своим родом. Остальные, поначалу с восторгом внимавшие Джэлмэ, теперь, подостыв, не знали, на чью сторону встать, молча слушали тех и других.
        - Какие бы ни были нойоны, пусть хоть глупые, плохие, но они свои, - доказывал Буру, - они властвуют над нами по закону, от предков своих они получили это право, а мы от своих предков получили долг быть под их знаменами.
        - Сколько народу погибло под этими знаменами! - зло прервал его Борогол. - А ты, видно, так и будешь держаться за них, тебе, как новорожденному теленку, главное, от стада не оторваться?
        - Что-о? - тот злобно уставился на него. - Ты придержи свой пестрый язык, а то я его с мясом вырву.
        - А ну, давай, посмотрим, кто кому что вырвет…
        - Давай, попробуем!
        Их едва утихомирили.
        - Эй, вы, остыньте-ка оба, а то что-то шумно стало.
        - Еще друзьями называетесь.
        - Между нами не может быть драки, забыли?
        Нохой оглядел всех, привстав на месте, поднял правую руку. Стало тихо.
        - Прекратим этот разговор, а то так мы все рассоримся. Пусть каждый подумает про себя, как дальше быть, а жизнь покажет. Может и без нас все решится. Да и так подумать, не нам это решать, кто прав, а кто неправ. Нам главное, крепко держать в руках оружие и насмерть стоять против врагов. Так или нет?
        - Пусть будет так, - согласились двое или трое, - посмотрим, что дальше будет.
        - Ну, вы как хотите, - решительно высказался Борогол, - как получит свой улус Тэмуджин, я пойду с Джэлмэ служить ему.
        - И я тоже, - сказал Тогон.
        - И я с вами…
        - И я… - под конец к ним присоединились еще двое.
        - А мы не изменим онгонам своих предков, - гордо сказал Буру, - будем до конца оставаться со своим родом.
        - Выходит, распадается наша стая, - кивнул головой Нохой и пристально посмотрел на Джэлмэ, - слаба оказалась наша дружба, если так легко решили разойтись в разные стороны.
        Все подавленно молчали.
        - Ну, если так, то говорить больше не о чем, - Буру встал. - Видно, пути наши расходятся.
        За ним встали еще трое.
        - Да что это вы, будто сразу врагами стали, - попытался остановить их Нохой, - еще не видно, как жизнь дальше пойдет…
        - Зато видно, что вы за люди, - враждебно сказал Халбай, - за легкую жизнь готовы своему роду изменить, а такие нам не друзья.
        - Смотрите, не ошибитесь со своим Тэмуджином, - уже держась за полог, оглянулся Буру. - Еще неизвестно, в какую пропасть вы суетесь. Будете шататься с ним по степи, как безродные разбойники.
        XVII
        Через три дня Джэлмэ уехал из куреня. Ранним утром, едва на востоке забрезжило, он попрощался с родными, сел на коня и тихим шагом выехал из айла. Направился он на юго-запад - по своему же, обдутому ветром, полузасыпанному в снегу следу.
        Дорога пролегала по открытой степи, между невысокими холмами. Отдохнувший на попасе конь, почуяв обратный путь, шел ходким, порывистым шагом.
        Перевалив за холм, Джэлмэ придержал коня, помедлил, вглядываясь в предутреннее темнеющее небо. На востоке все еще синело, а начинающие блекнуть звезды с севера затягивало мутной и плотной пеленой. Подумав, он резко повернул коня на северо-запад. В степи снова собирался буран, и он решил проехать вверх по Онону, чтобы поскорее добраться до тайги и дальше продвигаться по лесному затишью. К тому же до леса по прибрежным тальникам или по льду, под высокими берегами, было где укрыться от поднимающейся вьюги. «Получше будет, чем по открытому месту…», - подумал он и тут же, в подтверждение своим мыслям, ощутил на лице первый крепкий порыв ветра.
        Джэлмэ придерживал нетерпеливо порывающегося вперед коня, приберегая его силы, - путь впереди лежал неблизкий, по бездорожью. Понемногу рассветало, а ветер крепчал, поднимая снежную пыль. Скоро впереди, в снежной сумеречной дымке обозначились извилистые кромки прибрежнего тальника.
        Вглядываясь вперед и по сторонам, он привычным взором обводил гребни легших вокруг холмов и оврагов, а про себя вспоминал встречу с друзьями и тяжело переживал случившийся раскол между ними. Ругал себя за то, что не смог перетянуть всех на свою сторону. Понимал, что виноват в этом сам, что не хватило умения убеждать.
        «Такую возможность потерял, испортил все! - сокрушался он про себя. - А Тэмуджин уж сумел бы, он быстро вправил бы всем мозги, доказал бы, какой идет вред от этих нойонов, указал, что нужно делать… А вот я не умею, мыслями путаюсь, не могу ухватить главного и выложить ясно, чтобы люди могли понять… - и в который раз он задавал себе вопрос: - Что же я сказал не так? Какое слово не смог найти, чтобы доказать, что уход к Тэмуджину - лучший для всех выход? Почему одни могут говорить ясно и понятно, а я - нет? Видно, и этому мне надо учиться, впереди - большие дела, надо будет и с людьми говорить, вести их за собой…».
        Он проехал излучину, густо обросшую тальником, и тут в сотне с лишним шагов перед собой увидел двух оседланных лошадей. Те стояли задом к нему, и за ними, сквозь густой снежный вихрь, поднятый ветром, он скорее угадал, чем увидел человека. Присмотрелся, прищурившись от ветра. Человек стоял, склонившись над чем-то темным, лежащим в снегу.
        Джэлмэ придержал коня, переводя его на шаг и, не отрывая взгляда от увиденного, медленно приблизился. Подъехав шагов на сорок, он разглядел, что лежит на снегу тоже человек, и резко натянул поводья.
        «Мертвый! - промелькнуло в голове, и он бессознательно схватился за лук в хоромго. - Этот убил его, что ли?..»
        Одна из лошадей, стоявших в поводу, услышала сзади шаги, всхрапнула, дернула головой и человек, выпрямив спину, оглянулся. Это был молодой парень, видом равный ему годами или чуть постарше, в лисьей шапке и добротной медвежьей дохе. Лицо его было незнакомо.
        - Ты что тут делаешь?! - перекрикивая шум ветра, спросил Джэлмэ.
        Насторожившись, он не убирал руки с оружия.
        - Нойон с коня упал, да заснул! - донесся в ответ его крик. - Помоги мне посадить его в седло.
        Он явно был обрадован появлению человека, не ожидая помощи в безлюдной степи. Джэлмэ приблизился.
        - Заснул и не просыпается, - возбужденно говорил тот, пристально оглядывая его. - И ничего не чует, хоть ножом его коли…
        - Он что, пьяный?
        - Да разве трезвый будет падать с седла! - нетерпеливо крикнул тот, все тем же выжидающим взором глядя на него.
        Джэлмэ слез с коня и подошел, придерживая сдуваемый ветром хоромго. Взглянув в лицо спящему, он сразу узнал киятского Бури Бухэ, неизменного победителя на всех борцовских состязаниях. Тот лежал на боку, неловко придавив собой правую руку и уткнувшись щекой в жесткую, покрытую инеем прошлогоднюю траву. Не чувствуя ветра, заметавшего ему в лицо сухую, снежную пыль, он спал глубоким сном, словно лежал в своей юрте, на теплой постели.
        Они взялись с обеих сторон, ухватившись за огромные, будто каменные, плечи, с трудом усадили и повернули спиной к ветру.
        - Тяжелый, - запыхавшись, изумленно сказал Джэлмэ. - Как трехгодовалый бык.
        Парень поднял с земли упавший с пьяного выдровый малахай, с силой натянул ему на голову.
        - У него и сила бычья, - сказал он, - а пьяный так прямо в голодного медведя превращается, бросается на всех, кто окажется рядом и, смотри, не попадайся под руку. Я уж не раз летал от его руки.
        Бури Бухэ, будто услышал их разговор, вдруг разжал покрытые инеем веки. Он издал злобный, какой-то звериный рык, вырвался у них из рук и снова повалился в снег - на этот раз на спину - и захрапел.
        - Нет, один я его не довезу, - парень взглянул на него. - А ты в какую сторону едешь, видно, на охоту?
        - Да, в сторону тайги, - неопределенно ответил Джэлмэ.
        - Поможешь довезти его до куреня?
        - Можно и завернуть, мне это по пути.
        - Так ты знаешь, кто мы?
        - Кто же не знает Бури Бухэ, а вот тебя я впервые вижу.
        - Меня зовут Мухали, я его нукер.
        Джэлмэ посмотрел на беспробудно спящего нойона.
        - Слушай, такого нам далеко не увезти. Взвалим на коня, а он будет падать.
        - А мы арканом привяжем к седлу.
        - Люди увидят, на пути ведь другой киятский курень, Алтан-нойона. Будут потом рассказывать, как нойона связанного везли, а он узнает - и тебе не поздоровится.
        - Что же тогда делать?
        - Давай лучше тут, в тальниках, разведем огонь, а он у костра проспится. Придет в себя, а дальше уж сам поедет.
        - Верно, - обрадовался тот, - как это я не догадался, стою тут и думаю: холод, ветер, еще немного - и замерзнуть может…
        - Ну, берись, потащим.
        Схватили пьяного за обе руки, напряглись. Скользя по снегу, волоком еле протащили с десяток шагов. До густого кустарника, где не было ветра, оставалось шагов сто с лишним.
        - А ну, давай-ка привяжем его арканом к коню? - предложил Джэлмэ. - А то сами еще долго будем возиться.
        - Давай! - обрадовался Мухали и внимательно огляделся. - Давай побыстрее, пока никто не видит. Увидят - беда.
        Он быстро накинул петлю к подмышкам Бури Бухэ, другой конец привязал к седлу одной из лошадей, потянул за повод. Конь тронул с заметным усилием, чувствуя тяжесть и напрягаясь, семенящим шагом потащил пьяного. Бури Бухэ мычал в беспамятстве, без сил сопротивляться, мотал головой, снова уронив шапку. Джэлмэ подхватил со снега пышный малахай, наклоняясь на ходу над ним, натягивая ему на голову.
        Наконец конь, запыхавшись, дотащил ношу до места. Джэлмэ завел его с подветренной стороны. Привязали коней, наломали сухого хвороста и развели огонь.
        - А ты из тайчиутского куреня едешь? - спросил Мухали, когда они, наломав большую кучу, уселись у костра.
        - Из тайчиутского, - коротко ответил Джэлмэ, а сам обдумывал: «Бури Бухэ - близкий сородич Тэмуджина, неплохо будет раздобыть новости в киятских улусах… пожалуй, стоит мне задержаться с ними».
        - А зовут тебя как?
        - Джэлмэ.
        - У меня еще нет знакомых среди тайчиутов, ты будешь первый, - по-простому улыбаясь и разглядывая его оружие, говорил тот.
        - Как это нет знакомых? - удивился Джэлмэ. - Разве ты сам не из киятского куреня?
        - Я джелаир, а у киятов недавно, - сказал Мухали. - Бури Бухэ и Алтан в начале войны захватили нас.
        - Вон как, - удивленно протянул Джэлмэ. - А что же вы обратно не уйдете? Ваши ведь победили…
        - Ушли бы, но куда сейчас по такому снегу, сюда-то еле дотащились. Да и клятву дали наши старейшины киятским нойонам, а теперь и не знаем, что делать. Боятся наши нарушить слово, ведь боги не одобрят этого. Видно, пока не уляжется вся смута, будем здесь, а там как-нибудь договоримся по-хорошему.
        Джэлмэ с любопытством присматривался к керуленскому юноше. Тот, было видно, желал обзавестись знакомыми среди борджигинов и был разговорчив. Джэлмэ впервые узнал о том, что теперь среди борджигинов живут джелаиры и подумал, что это могло стать нужной новостью для Тэмуджина. Он решил поговорить с ним, разузнать обо всем подробно.
        - А как же вы попали в плен к киятам? - спросил он. - Ведь другие ваши рода отбились, да еще такой урон нанесли борджигинам.
        Мухали подозрительно посмотрел на него.
        - Чего же тут рассказывать… об этом, должно быть, здесь все знают, как это ты ничего не слышал?
        - Да ты же меня не знаешь… Я не живу в своем курене, - терпеливо объяснял ему Джэлмэ, - живу далеко отсюда и держусь подальше от этой войны. А ты расскажи мне обо всем, ведь честному человеку скрывать нечего.
        - Я ничего не скрываю и ничего не боюсь. Только давай уговоримся: я тебе расскажу обо всем, а потом ты мне расскажешь, где сейчас есть такое место, что можно отсидеться в стороне от войны?
        - Что, ищешь тихое место? - спросил он.
        - Надоело все это, - признался тот и, вдруг ожесточившись лицом, махнул рукой, - мне-то самому почти что все равно, я найду себе дорогу, а вот стариков и матерей жалко, устали они от такой жизни. Вот и захотелось мне узнать, где в наших землях есть такое место. Вдруг пригодится, ведь сейчас такое время, не знаешь, что тебя ждет завтра.
        - Ладно, расскажу, - с улыбкой согласился Джэлмэ. - А сейчас ты рассказывай.
        - На нас напали в самом начале, - темнея лицом, медленно подбирая слова, начал тот, - еще до первой битвы. Захватили табун, перебили караул, окружили курень и заставили наших стариков дать клятву подданства.
        - И вы пришли сюда?
        - Прикочевали. А куда же нам было деваться, никто ведь не хочет разгрома, пришлось послушаться. Вот и живем теперь среди ваших.
        - А кияты, выходит, разбогатели на этой войне? - допытывался Джэлмэ. - Много добычи набрали?
        - Да не очень-то они разбогатели, - махнул рукой тот, - а больше того потеряли.
        - Как?
        - У них погибли двое нойонов, братьев Алтана, да и других немало погибло, человек сорок они похоронили.
        - Вон оно как.
        - Да еще Таргудай вытребовал у них часть добычи - половину того табуна, что они захватили у нас, мол на общие нужды, да еще на эти молебны немало ушло, слышал, наверно?.. (Джэлмэ согласно кивнул). Такие у них дела. А теперь расскажи ты, - Мухали с хитрой улыбкой посмотрел на него, - где есть такое место, где мирным людям можно переждать эту смуту.
        Джэлмэ, пока тот рассказывал, присматривался к нему. Увидев, что перед ним не пустой болтун, а умный, рассудительный парень, немало пострадавший от этой войны, решился.
        - Сначала дай клятву Ясал Сагаан Тэнгэри[12 - Ясал Сагаан Тэнгэри - один из 55 западных небожителей, бог грома и молнии.], - посуровев лицом, потребовал он, - что никому не скажешь о том, что я тебе расскажу.
        - Пусть в летнюю грозу меня сразит молния, - без раздумий сказал тот. - Ясал Сагаан тэнгэри услышал мои слова.
        - Хорошо. Есть такой человек, - начал Джэлмэ, примечая, как тот, сузив глаза на огонь, приготовился слушать его. - Зовут его Тэмуджин, сын Есугея, двоюродного брата твоего нойона. Ему сейчас двенадцать лет, а осенью он готовится принять отцовский улус. Войско его отца сейчас среди керуленских монголов…
        - Да я слышал о нем, - Мухали удивленно посмотрел на него, - один наш парень служит нукером у Даритая, и он слышал разговоры среди молодых - Сача Беки, Унгура и других, мол, этот Тэмуджин отщепенец и выродок, что никто из них не хочет иметь с ним дела, потому что тот пошел против своего рода.
        - Это все борджигинские нойоны так говорят про него, - досадливо отмахнулся Джэлмэ и стал доказывать, набираясь терпения: - Но ведь надо разобраться: а правду ли они говорят? А сами они что за люди? Что они творят? Ведь ты сам все видишь! Это они развязали войну в собственном племени. Сначала они навлекли на нас вражду с онгутами, а когда те пришли вместе с татарами и чжурчженями, не смогли устоять против них, убежали в низовья, а потом нашли виноватых, решили сорвать зло на вас, южных монголах. А Тэмуджин против этой войны! Он во всем этом обвиняет борджигинских нойонов, считает их ничтожными людишками, по наследству получившими власть и творящими по своей глупости невесть что, а те разве будут согласны с ним? Вот и поносят его, стараются очернить. Но скоро он возьмет в руки свой улус, обратится к соплеменникам и остановит эту войну.
        - Вон оно как, - задумчиво протянул Мухали и тут же спросил: - А ты не с ним ли живешь?
        - Да, я его нукер.
        - А много вас таких у него?
        - Пока мало, но скоро ты о нас услышишь.
        - Возьмите меня к себе! - Мухали на мгновение покосился на спящего Бури Бухэ и вновь поднял на него загоревшийся взгляд. - Я и других парней к вам приведу. Да что там других, если этот Тэмуджин будет стоящим нойоном, весь наш род перейдет под его знамя!
        Джэлмэ, обрадованный неожиданной удаче, быстро обдумывал. «Куда же я их приведу? Где им там жить? - лихорадочно размышлял он. - Но на будущее целый курень - это немалая сила…».
        - Нет, сейчас не время, - сказал он, с дружеской улыбкой глядя ему в лицо, - немного подождите. Пока можешь сказать об этом самым надежным друзьям. Осенью Тэмуджин примет свой улус, тогда уж не медлите ни дня, будет вам защита и от Бури Бухэ, и от других.
        - Это было бы очень хорошо! - донельзя обрадованный, Мухали потирал руки и тут, вдруг засомневавшись, спросил:
        - А если твой Тэмуджин не сможет взять свой улус, ведь мало ли что может быть…
        Джэлмэ насмешливо улыбнулся.
        - Он возьмет.
        - А вдруг не выйдет, убьют его самого или войско будет разгромлено?
        - Не убьют, и войско будет в целости.
        - Откуда ты знаешь?
        - Я дархан и вижу все изнутри: ему небесный хаган помогает, защищает его и ведет во всех делах.
        - А какой это хаган, западный или восточный?
        - Западный - Чингис Шэрэтэ Богдо, третий сын Хана Хюрмаса тэнгэри.
        - О-о, если западные, то это надежные покровители… А Тэмуджин ваш кто, не шаман ли, что ему помогает создатель законов?[13 - Чингис Шэрээтэ Богдо, согласно мифологии, создал законы и обычаи для земных людей и вообще обладал законодательной властью над людьми.]
        - Предки его были большие дарханы.
        - Ну, - окончательно решился Мухали, - тогда уж я с головой буду за него. Если ему помогает Чингис Шэрээтэ хаган, то, видно, он сам справедливый человек. И люди пойдут за него, всем надоело это беззаконие.
        - Только говори это пока самым надежным, - повторил Джэлмэ, - если нойоны узнают об этом раньше времени, они нападут на нас.
        - На нас можете положиться, - заверил его Мухали, - мы, джелаиры, умеем хранить тайны.
        - Вооружайтесь получше и без устали учитесь владеть оружием, - наставлял его Джэлмэ. - Нам нужны отборные люди, чтобы один воин двоих или троих врагов стоил.
        - Ясно, - согласно кивал Мухали, - в этом не сомневайтесь, теперь мы каждый день будем упражняться в воинских искусствах.
        Лежавший на боку, лицом к костру, Бури Бухэ заворочался, издав глухое мычание, и громко выпустил воздух.
        - Скоро он проснется, - сказал Мухали, - а ты лучше поезжай, а то он пристанет, начнет расспрашивать, кто да зачем…
        - Хорошо, - Джэлмэ встал и пошел к своему коню.
        Мухали шел следом.
        - А ты потихоньку поговори со своими, - подтягивая подпругу, сказал Джэлмэ. - Ведь хуже нет, чем жить с глупыми нойонами.
        - Поговорю, нам уже надоело с ними, знают только пить да жрать, а с похмелья о делах и о людях не думают.
        - Ну, прощай, теперь мы с тобой будем друзьями, - сказал Джэлмэ, - выходит, впереди у нас один путь.
        - Да, у нас один путь, - растроганно повторил за ним Мухали и улыбнулся, - давно я не встречал настоящих людей.
        Посмотрев друг другу в глаза, они тепло обнялись. Джэлмэ вскочил на коня и с места взял размашистой рысью. Выйдя из-под тальников, попав под струю снежного вихря, словно подхваченный стремительный течением, он понесся на запад вдоль высокого обрывистого берега. Мухали долго стоял неподвижно, глядя ему вслед, пока тот не скрылся в густых снежных клубах.
        XVIII
        Зима уже подходила к концу, а в Бурги Эрги снега по-настоящему так и не выпало. В самом начале зимы припорошило, как обычно, неплохо, но после того целый месяц тучи обходили их урочище стороной. От стойбища было видно, как по дальним горам выше и ниже по Керулену шли густые снега, но распадок с поляной между двумя хребтами, где затаилось их стойбище, по какой-то неведомой причине оставался нетронутым. После, в середине зимы, дважды присыпало понемногу, однако до сих пор на их полянах снег так и держался - по щиколотку лошадям и коровам, и те без труда находили себе корм.
        Тэмуджин и все домочадцы не переставали изумляться такому небывалому случаю. Ведь обычно в горах снега выпадает вдвое больше, чем в степи, да и там он скоро сдувается ветром. В эту же зиму все было наоборот: в степи почти всюду снега выпало по колено и больших ветров там не было, пастбища не очистило от гибельного покрова, поэтому многим куреням и стойбищам пришлось кочевать, люди не знали, куда идти от бескормицы, как спасать скот.
        Джэлмэ и Боорчи, приезжая из редких поездок к своим сородичам, рассказывали о том, что творится в степи, как страдают соплеменники от большого снега. Тэмуджин с матерями, узнавая от них об этом и сравнивая с тем, что было в их урочище - и радовались, и опасались, что в любой день может наступить конец хрупкому их благополучию.
        Не находя другого объяснения такому невиданному положению и понимая, что это неспроста, они стали подозревать, что это шаманы постарались за них перед небесами или сами небожители, видя их трудное положение, помогли им, оставив место для спасения. Матери, уверившись в этом, угощая по утрам огонь очага и бросая кусочки от приготовленной пищи небожителям, отдельно стали поминать Долоон Хухэ Тэнгэри[14 - Долоон Хухэ Тэнгэри - (монг. «семеро синих богов»), в древнемонгольской мифологии являются хозяевами небесных вод, распоряжаются выпадом дождей и снегов.] и благодарить их за покровительство.
        С беспокойством оглядывая каждое утро небо над горами и все продолжая ожидать признаков снегопада, но так и не дождавшись их за первую половину зимы, когда обычно выпадала большая часть снега, к месяцу ехэ улаан в семье Есугея все облегченно вздохнули, поняв одно - пронесло.
        - Теперь если и выпадет сколько-нибудь под весну, - говорили они на общем совете, - страшного уже нет, на малое время можно и выйти из леса.
        - Чего там думать! - беспечно махал рукой Хасар. - Ничего опасного там нет, люди поубивали друг друга, да утихомирились.
        - Не первый и не последний раз, - вторил ему возмужавший Бэлгутэй.
        Все соглашались на одном, подбадривая друг друга:
        - Можно где-нибудь и переждать до лета…
        - Для малого поголовья корм в степи найдется.
        Другое, что беспокоило их все это время - были звериные нападки. Начиная с первого снега стали заглядывать к ним на поляну волки и рыси. Показываясь на дальних опушках, они подолгу стояли, жадно поглядывая на коров и лошадей. Братья и нукеры прогоняли их свистящими стрелами, те наведывались снова, однако напасть открыто все-таки не решались. Начало зимы прошло в нудном, выжидающем противостоянии со зверями и каждую ночь им приходилось выходить в караулы. Зажигали по два или три костра, загоняли между ними коров и коней, и сами по двое сторожили их до утра.
        В середине зимы появилась первая потеря. Ясным солнечным днем неведомо откуда взявшаяся росомаха (раньше этого зверя здесь не видели) улучила время, когда у стада никого не оказалось, и задрала двухгодовалого телка. Хасар сел на коня, по малому снегу догнал в лесу медлительного в беге зверя, и расстрелял его, пополнив свой охотничий счет.
        А в конце зимы, через день после приезда Джэлмэ от родителей, на них напали волки. В ту ночь в карауле были Боорчи и Бэлгутэй. Перед этим звери будто понемногу переставали их донимать, и несколько дней не показывались им на глаза. Братья и нукеры решили, что те отстали совсем, и в последние ночи держали лишь один костер вместо обычных двух или трех - берегли дрова, потому что сухие сучья в ближнем лесу они уже выбрали, и теперь приходилось таскать их издалека.
        Караульные заранее поделили ночь, уговорившись, что сначала караулит Бэлгутэй, а Боорчи спит у костра. Бэлгутэй отсидел какое-то время, и около полуночи, пригревшись у жаркого огня, задремал.
        Кони с двумя коровами и телком стояли между костром и юртами. Ближе к костру, греясь, теснились коровы, подальше, застыв в темноте, дремали кони. Синеватая кобыла Бортэ еще осенью понесла от жеребца Тэмуджина и теперь, став беспокойной, норовила держаться подальше от остальных. Часто она отходила далеко от костра, и парням приходилось ходить за ней, подгонять поближе.
        В какое-то время, когда костер стал потухать, из леса бесшумно, ползком на брюхе, подкрались волки и напали на отошедшую в сторону кобылу Бортэ. Матерый волк сразу вцепился ей в шею и разорвал глотку, не дав издать ни звука, и за ним полтора десятка зверей, набросившись гурьбой, оттащили обливающуюся тушу в сторону, и пока жеребцы, уловив запах крови, очнулись и заржали, кобыла уже наполовину была съедена.
        Бэлгутэй и Боорчи, услышав ржание, вскочили на ноги. Потухающий костер почти не давал света и Боорчи, во тьме ночи больше угадывая, чем видя, послал несколько стрел в копошащуюся кучу теней в полутораста шагах от костра. Там раздались пронзительные визги, и огромная стая крупных волков устремилась в лес.
        Бэлгутэй лихорадочно подбрасывал дрова в костер и раздувал. Боорчи, склонившись вперед, вглядывался во тьму. Выждав, когда огонь разгорелся, они подошли к объеденной туше.
        Из ближней кожевенной юрты на шум вышли Хасар и Джэлмэ, чуть позже подошел Тэмуджин.
        - Что случилось? - Тэмуджин, узнавая кобылу, резко повернулся к Боорчи: - Да вы что, спали здесь, что ли?
        Не успел нукер ответить, подскочил Бэлгутэй, встав между ними.
        - Брат, это я виноват, заснул… убей меня за это.
        - Тьфу! - сплюнув, Тэмуджин резко повернулся и пошел в свою юрту, бросив на ходу: - Уберите все, чтобы ничего не осталось.
        В большой юрте уже горел светильник, Бортэ, подбросив в очаг, раздувала огонь. Она встревоженно взглянула на него.
        - Что случилось?
        - Волки задрали твою кобылу.
        Бортэ застыла взглядом и, усевшись на войлочную подстилку, долго молчала.
        Она сильно любила свою лошадь. Иногда, заскучав по родному дому, она подходила к своей кобыле и долго гладила ее по гриве, что-то шептала ей. Та, будто понимая ее, стояла неподвижно, терлась мягкими черными губами о ее плечо. Так и стояли они некоторое время, а Бортэ, отведя дух, возвращалась с просветленным лицом, будто побывала в родных местах, повидала своих.
        Когда кобыла понесла, Бортэ без меры радовалась за нее, словно это была не лошадь, а родная сестра. Часто ходила проведывать ее, оглаживала ей увеличившийся живот. С нетерпением она ждала, когда та принесет жеребенка. Тэмуджин, глядя на нее, на то, как она охаживает свою кобылу, хмурился недовольно, чувствуя в себе что-то, похожее на ревность…
        И теперь Тэмуджин не знал, как помочь горю жены.
        - Что, жалко ее? - спросил он, присев рядом, стараясь утешить. - Она ведь пришла с тобой из родительского дома, единственная живая память. Но ты уж не горюй из-за нее слишком сильно, потом я пригоню тебе точно такую же кобылу, или, если хочешь, как-нибудь съездим к твоим родителям, и ты попросишь из их стада…
        - Не в этом дело, - Бортэ с беспокойством взглянула на него. - Жалко очень, но меня другое встревожило.
        - Что же это? - удивленно спросил Тэмуджин.
        - Мне кажется, что это плохая примета.
        - Да что ты еще выдумала, какая еще примета? - Тэмуджина неприятно удивили ее слова.
        Почувствовав в них что-то зловещее, на миг ощутив какую-то тревогу, он попытался понять, в чем дело, но не мог. И, с усилием прогоняя негожие мысли, он недовольно нахмурился.
        - Выдумываешь всякое, будто у нас других забот не хватает… Ну, что от этого может быть?
        Бортэ, зная непримиримый нрав мужа, тут же убрала с лица тягостное выражение, улыбнулась:
        - Ну, не ругайся, и не слушай меня, мало ли что болтает глупая женщина. Давай ложиться, до света еще не скоро.
        Тэмуджин вздохнул, все еще хмуря лицо, с недовольством глядя на жену.
        Они легли, вновь укрывшись теплым козьим одеялом. Тэмуджин долго не мог заснуть, чувствовал, что и Бортэ не спит. Слышно было, как из малой юрты вышли обе матери, изумленно охали, ходили вокруг, расспрашивали о чем-то, и вскоре все стихло.
        На другой день Тэмуджин собирался поговорить наедине с Джэлмэ, расспросить его о том, что может означать вчерашний случай, нет ли в нем какой-нибудь приметы, но так и не решился. Неловко было говорить нукеру о тревожных предчувствиях жены - хороший мужчина не должен обращать внимание на женские тревоги. Да и нойону это не к лицу, такому не будет веры у подданных.
        Обдумав про себя, он решил промолчать. «Как-нибудь пронесет, - решил он. - Лишь бы дождаться осени, а там получу отцовский улус и жизнь пойдет по новому руслу».

* * *
        Тэмуджин с того времени, как узнал о вновь разгоревшейся войне между ононскими и керуленскими родами, об огромных потерях с обеих сторон, жил, охваченный чувством чего-то ужасного и непоправимого. Остро чувствуя, что ход жизни в племени идет не в ту сторону, осознавая, что чем дальше зайдет эта непримиримая вражда, тем труднее будет людям выбраться из нее, он с болью в душе считал дни, мысленно прося богов утихомирить рода, остановить бойню. Как будто дело касалось его собственной семьи, он мучился тем, что творилось в племени, и тем, что сам он не может вмешаться и выправить дело в лучшую сторону. Больше всего злила его беспомощность, невозможность ничего изменить в сложившемся положении.
        Проклиная в душе родовых нойонов, а больше всех - Таргудая, зная его вздорный нрав, безумные порывы и затеи, он с горечью понимал, что с такими вождями племя ждет неминуемая гибель. Мысленно вступая с ним в непримиримый спор, обвиняя их во всех бедах, он с отчаянием спрашивал: «Есть ли предел вашей глупости и жадности? Куда вы ведете племя, в какое непроходимое болото?! Неужели вы до того тупы, что не видите всего вреда, что наносите соплеменникам?..».
        Задумавшись обо всем этом, доходя в своих мыслях до отчаяния, он темнел лицом и тягостно вздыхал про себя. Домочадцы, замечая то, что творится с ним, и зная, что в такую пору его лучше не трогать, молчали. Лишь мать Оэлун открыто жалела и утешала его. Видя, как каждый раз после приезда из степи нукеров с новыми безрадостными вестями, Тэмуджин становится зол и раздражителен, она ласково внушала ему:
        - Всего, что на свете происходит, душой не пережалеешь. Ты уж не думай слишком много об этом, а то сердце надорвешь… И в кого же ты такой пошел, ведь даже отец не был таким…
        Тэмуджин лишь чертыхался, безнадежно махал рукой и уходил, одев волчью доху и лисью шапку. Уходил в лес, разжигал огонь и долго посиживал у костра, наедине с собой, перебирая свои мысли.
        «Как же остановить войну между людьми? - одно и то же спрашивал он неведомо у кого. - Неужели нельзя жить без этого? Вот получу улус, тогда я первым призову всех к миру. Можно ведь всем собраться и договориться. И всем ведь ясно: войны ни к чему хорошему не приведут. Можно каждый год собираться всем и договариваться: кому какие пастбища, какую долю, у кого какие потери, кому что возместить… Даже и с другими племенами - и с татарами, и с меркитами можно договориться: наверно уж, им тоже ни к чему зря проливать кровь. Был же у отца мир с кереитами… У всех достаточно ума, чтобы это понять… А тех, кому неймется, таких как Таргудай, можно и сообща приструнить. Вот и вся мудрость, что же тут непонятного? Тогда и чжурчжени, и тангуты не осмелятся задирать… А уйгуры без боязни будут приводить свои караваны, завалят нас хорошими вещами… Ведь всем будет только хорошо! Почему это нельзя устроить? Какая может быть помеха этому?..».
        Так, волнуя себя своими же мыслями, и затаив их глубоко в душе, он терпеливо ждал следующей осени.
        XIX
        В новолуние месяца бага улаан[15 - Бага улаан, - у древних монголов первый весенний месяц, соответствует марту Григорианского календаря.], в пору, когда отошли большие холода, у южных монголов случилось несчастье - умер джадаранский вождь Хара Хадан. Утром он вставал с постели и вдруг почувствовал резкую боль в груди - изнутри открылась рана.
        Лучшие в курене лекари пользовали его заговорами и толчеными травами, шаманы призывали на помощь богов и духов, приносили им жертвы вином и кровью, одного за другим зарезав нескольких жеребцов, - все было напрасно. Промучившись неполный день, к вечеру нойон испустил дух.
        Весть о смерти Хара Хадана громом ударила в керуленской степи, всполошила южных монголов. Только что, собравшись под его знаменем, они будто почувствовали свою силу, поверили, что смогут выстоять против страшных борджигинов, и тут погиб их главный вождь.
        По куреням шли растерянные разговоры.
        - На кого нам теперь положиться? - спрашивали воины, собираясь толпами. - Кто нас поведет?
        Сами же и отвечали:
        - Некому вести, один лишь Хара Хадан был в почете, его боялись, другого никто не будет слушать.
        - Это борджигинские нойоны дружны, - невесело говорили харачу. - А наши не привыкли слушать друг друга.
        - Хоть ради спасения на время договорились бы.
        - А вы разве не знаете их? Им лучше умереть, чем уступить другому.
        - Теперь ждите, - вещали самые догадливые, - как только растает снег и оправятся лошади, борджигины снова пойдут на нас.
        - Как прознают, что Хара Хадана нет, так и поднимут головы, даром что зимой мы с такими потерями остановили их.
        - Бояться им теперь некого.
        - После той крови, что пролилась между нами, тайчиуты не успокоятся, пока не отомстят нам.
        - Единственное, что еще может нас спасти, - предполагали умудренные жизнью старики, - если знамя Хара-Хадана поднимет кто-нибудь из его братьев, тогда, может быть, к джадаранам снова примкнут остальные.
        Понимали это и нойоны. Собравшись на совет в хонгиратском улусе, они договорились между собой:
        - Надо подождать, кого джадараны выберут на место старшего, а потом идти к тому с разговором.
        На похороны Хара Хадана в главный джадаранский курень съехались нойоны от всех керуленских родов. В окружении нукеров, в доспехах и при оружии толпились они вокруг костров - джелаиры, хонгираты, олхонуты, баяуты, баруласы… Были тут и генигесы, в летнюю войну перешедшие на сторону онгутов и после их ухода приставшие к керуленским монголам.
        Здесь же отдельным кругом держались тысячники и сотники Есугея. Лишившись покровителя, уделившего им место на своей земле, они терялись в догадках, что им теперь делать, могут ли они и дальше находиться в керуленской степи или искать им другие земли, готовиться к уходу.
        С нетерпением все ждали, что скажут им джадаранские нойоны, но те что-то помалкивали о том, кто заступит на место их покойного брата.
        Тут и там возле костров появлялся Мэнлиг. Он внимательно вслушивался в разговоры, при случае вставляя нужные слова, от одних переходил к другим, прощупывал настроения среди нойонов. Потомок древних шаманов, он имел свой вес в народе и умело, незаметно пользовался своим влиянием.
        XX
        Хара Хадан бессменно правил в роду джадаран больше двадцати лет. Владея самым крупным не только в своем роду, но и на всем Керулене улусом, в котором одного войска насчитывалось около девяти тысяч, он слыл самым могущественным на юге нойоном. Многочисленные братья его - родные, двоюродные и троюродные - имевшие свои улусы, беспрекословно подчинялись ему, считаясь с его умом, умением улаживать споры между ними, поддержать слабых и умерить пыл у зарвавшихся, разделить пастбища и добычу. И остальные соплеменники давно привыкли видеть род джадаранов под его властной рукой - так, что и представить было трудно, чтобы вождем у них стал кто-нибудь другой.
        В пору борджигинских нападок Хара Хадан сумел собрать вокруг себя все большие и малые керуленские рода. Люди поверили в его могущество и сплотились вокруг. А в последнее время, после победы над борджигинами, все южные монголы стали понимать, что только в крепком и надежном союзе между собой они выстоят против северных. И Хара Хадан уже подумывал объединить их всех под своей властью и объявить себя ханом. Остальные нойоны, вынужденные подчиниться ему под угрозой новых нашествий, не посмели бы отказать ему в этом, да и другого способа защититься от борджигинов никто придумать не смог бы. И уже поговаривали в куренях влиятельные старейшины, предрекали нойонам:
        - Только сбившись в одну стаю, вы сможете выстоять против потомков Алан-гуа. А собрать вас вместе может только ханство, когда вы поклянетесь подчиниться кому-то из своих. Без этого вам не выжить, борджигины не сегодня, так завтра разграбят вас до последнего жеребенка и выгонят с родовых земель.
        Из девяти братьев Хара Хадана явно выделялись двое - двоюродный Хя и троюродный Бату-Мунхэ. Они владели более крупными, чем у других братьев, улусами, с собственными войсками по нескольку тысяч воинов. Остальные имели небольшие владения и примыкали к куреням сильнейших.
        Хя и Бату-Мунхэ кочевали в дальних окраинах джадаранских владений и питали к старшему брату скрытую неприязнь, замешанную на зависти к его богатству, считая, что стада и табуны в их роду распределены несправедливо, и лишь военная сила Хара Хадана удерживала их от открытого неповиновения ему.
        XXI
        На следующий день после похорон с раннего утра между братьями покойного состоялся совет. Закрывшись в отдельной юрте, они впервые без Хара Хадана приступили к обсуждению родовых дел. Другие нойоны южных родов оставались в курене и ждали их решения.
        Двое сильнейших, Хя и Бату Мунхэ, усевшись рядышком на хойморе, сразу повели разговор в нужное им русло. Хя-нойон, низкорослый и толстый мужчина с седеющей бородой на темном лице, сказал первое слово. Скорбно разводя руками, грустными глазами оглядывая лица братьев, он говорил:
        - Мы все много лет подчинялись нашему старшему брату, Хара-Хадану, без промедления исполняли все его повеления. Мы до конца исполнили свой долг перед ним и обижаться на нас он не может. Сейчас он ушел к предкам, а нам жить здесь дальше, и мы должны теперь подумать о том, как нам быть с оставшимся от него улусом.
        Умиротворенную речь его решительно подхватил Бату Мунхэ. Густым, гудящим голосом наполняя юрту, он убедительно доказывал:
        - Надо прямо сказать: стада и табуны от нашего брата остались немалые, а у нас всех сейчас трудная пора, у каждого в этот год были потери. Время стоит тревожное, ждать нас никто не будет и потому надо нам побыстрее управиться со всеми хлопотами - поделить все это владение между нами справедливо, каждому по праву и достоинству. Нечего медлить - других хлопот скоро будет у всех по горло…
        В этом месте его речи нойоны взволнованно переглянулись между собой. Почти все были готовы согласиться, у многих на лицах был явственно виден один вопрос: «Кому сколько достанется?». Раздавались беспокойные голоса:
        - Брат мне обещал сто голов лошадей за мою летнюю потерю.
        - Мой табун уже второй год ходит в его улусе: я позапрошлой осенью с ним в набег ходил…
        - У меня почти все угнали онгуты, я почти что нищий! - тонко кричал малорослый, как подросток, нойон с мышиными глазами, стараясь перекрыть голоса.
        - Я всю жизнь носился по его указу, - вторил другой, - все для него старался, самому ничего не досталось!..
        Нойоны загомонили, разом утратив приличную степенность на лицах, каждый спешил выставить свое требование.
        Тут вдруг подал голос младший брат Хара-Хадана, Ухэр-нойон:
        - А как же наследники нашего брата? Ведь старший его сын, Джамуха, уже достиг тринадцати лет.
        Ухэр давно не участвовал в делах рода, еще в ранней молодости, в предыдущей татарской войне он потерял правую руку и после этого, женившись, жил вместе со старшим братом и присматривал за его хозяйством.
        - Выделим и им табуны, - раздраженно отмахнулся от него Хя-нойон. - И тебе достанется, об этом не беспокойся. Сейчас нам надо договориться, как побыстрее управиться с дележом владений. Нельзя затягивать, а то не успеем оглянуться, как снова нападут борджигины, угонят все стада.
        Однако, привыкший рядом со старшим братом без боязни смотреть на остальных, Ухэр не собирался уступать.
        - Не нужно торопиться с этим делом, так можно и ошибиться, - рассудительно промолвил он и оглядел насупленные лица братьев. - Джамуха ведь уже взрослый, по обычаю он должен принять знамя и наследовать отцовский улус.
        - Да ты что, совсем спятил? - набросился на него Бату Мунхэ. - Щенку ли владеть таким улусом?
        Его поддержали другие и скоро все дружно загомонили:
        - Время сейчас неровное, смутное, как сможет молодой парень удержать такое владение?
        Недоуменно пожимали плечами:
        - Да и знамя в пору войны держать ему еще рано, как ему справиться с таким войском?
        - Не удержит воинов, распустит…
        - Те почувствуют волю, начнут разбегаться, как мы их потом собирать будем?
        - Да еще и к тайчиутам перебегут, усилят наших врагов.
        - Нет, никак нельзя доверить все молодому парню.
        - Выделим ему долю, пусть подрастет, а там видно будет.
        - Улус Хара-Хадана собран нашими силами, - перекрывая другие голоса, тяжело кричал Бату-Мунхэ. - Кто в татарскую войну, если не мы, бегали за добычей? Кто пригонял брату стада и табуны?
        Было решено весь улус брата - подданных, войско, скот и лошадиные табуны - поделить между собой, а семье покойного в будущем, дождавшись мирной поры, выделить приличную долю. Осиротевшую семью Хара Хадана решено было отдать на попечение его младшего брата Ухэр-нойона.
        Когда после долгих обсуждений совет, наконец, закончился и усталые братья вышли из юрты, солнце уже перевалило за полдень. У внешнего очага их поджидала толпа керуленских нойонов. Перед ними вышел Хя-нойон и, громким кашлем поправив голос, объявил:
        - Мы решили улус нашего брата поделить между собой.
        Ожидавшие недовольно переглянулись.
        - Ну, выбрали время делиться…
        - И войско, что ли, поделите?
        - Если делим улус, значит, поделим и войско.
        - А кого из вас мы должны считать старшим, вместо Хара Хадана? - задал им главный вопрос Дэй Сэсэн. - Кто возглавит ваш род?
        На это ответить джадаранские нойоны оказались не готовы. Хя-нойон оглянулся на Бату Мунхэ. Тот, с каменным лицом глядя перед собой, молчал. Хя с досадливым прищуром огляделся вокруг, стараясь не встречаться глазами с нойонами, сказал:
        - Между собой мы уж как-нибудь договоримся. Это наше дело.
        - Значит, среди вас некому взять джадаранское знамя и повести всех против борджигинов? - раздраженно спросил один из нойонов.
        - Нечего сказать, - раздавались недовольные голоса, - хороши оказались братья у Хара-Хадана.
        - О главном не подумали.
        - Додумались только табуны разделить.
        - От жадности забыли, какая опасность над всеми нависла.
        - А с кем из вас мы должны разговаривать, - раздраженно спрашивал джелаирский нойон, - когда начнется новая война с борджигинами?
        - А войско вам зачем в такую пору дробить, растаскивать по углам? - вторил ему пожилой олхонут.
        - Кажется, есть у Хара-Хадана взрослый сын, лучше бы его посадили на отцовское место, и то больше толку было бы.
        Нойоны, распалившись в негодовании, кидали горячие упреки. Джадаранские братья, набычившись, угрюмо смотрели себе под ноги.
        От братьев вышел вперед Бату-Мунхэ, обвел суженными глазами толпу перед собой, зло выкрикнул:
        - В своем роду мы сами будем решать, что нам делать! Ни у кого не будем спрашивать. Кто вы такие, чтобы нам указывать?
        - Да ведь это совсем уж глупые люди! - изумленно оглядывались между собой нойоны. - Гибель над всеми нависла, а они будто ничего не видят!
        - Кроме своих животов ни о чем не думают.
        - Из такого большого выводка хоть один с приличными мозгами нашелся бы.
        - А чего тогда к нам пристали? - запальчиво огрызались джадараны. - Если сами умные, чего вы без нас не можете обойтись? Езжайте и сами решайте свои дела.
        Спор грозил перейти в ругань, после которой невозможно было бы о чем-нибудь договориться. Видя это, перед всеми вышел хонгиратский Дэй Сэсэн, поднял руку, требуя тишины.
        - Не время сейчас нам спорить и ругаться, - промолвил он, оглядывая тех и других. - А джадаранским братьям надо продолжить свой совет и выбрать между собой старшего. Без этого в такое время нельзя: если снова придется подниматься в поход, мы не сможем быстро со всеми вами договориться. У вас должен быть старший, отвечающий за всех вас. Вы сейчас решите между собой, а мы еще подождем.
        - Да! - отрезали другие. - Без этого мы не разъедемся.
        Братья хмуро переглянулись между собой, потоптались на месте и вернулись в юрту.
        Рассевшись по местам, нойоны молча переглядывались между собой. Всем было ясно, из кого им выбирать. Хя и Бату-Мунхэ сидели, отодвинувшись друг от друга, отчужденно нахмурясь. Было видно, как оба напряженно подобрались на своих местах и выжидали мнения остальных.
        Молчание затягивалось, никто не решался выступить первым: исход был неизвестен, и слишком рискованно было высказаться за кого-то одного, чтобы обидеть другого и нажить себе врага.
        Тогда слово снова взял Ухэр. Проникновенно глядя в застывшие лица братьев, он заговорил:
        - Правы нойоны, нельзя нам в такое время жить без старшего. Сейчас все смотрят на нас и ждут, как у нас сложится дело, - ведь на нас, джадаранах, сейчас все и держится. Если рассеемся мы, то рухнет все: борджигины переловят и раздерут нас, как волки стадо овец. Поэтому как бы трудно ни было, нам надо выбирать между нами старшего. Я думаю так: чтобы не было никому обидно, выбрать старшим нойоном нашего рода сына Хара Хадана, Джамуху. Правда, он молод, но с нового года уже достиг тринадцати лет и закон здесь не будет нарушен. Если выберем его, то и основное наше войско в целости сохраним, значит, будет у нас сила против борджигинов, да и другие рода будут по-прежнему смотреть на нас, как на сильнейших. А если мы рассеем войско брата, поделим его на куски, то и силу свою потеряем и уважения среди других лишимся. А поддержать нашего племянника, думаю, никому зазорно не будет. Годы наши уже не те, еще десяток лет - и сил не будет, пора нам молодых поднимать, чтобы в старости было на кого положиться…
        - Нет! - рявкнул Бату-Мунхэ, не давая ему договорить. - Ты что, всех тут глупцами считаешь? Мы что, не видим, куда ты тянешь? Думаешь посадить на хоймор малолетнего и самому вертеть улусом и войском?
        - Верно! - тут же встрепенулись, загомонили другие. - Мы-то далеко будем, а он тут будет сидеть и нашептывать молодому в уши.
        - Еще и на нас натравит…
        - Долго ли молодого запутать?
        - У самого ничего нет, так он хочет сразу всем завладеть.
        - Нет!..
        Распаленные решимостью, нойоны гурьбой вышли из юрты, объявили всем:
        - Не будет у нас ни старшего, ни младшего, так мы решили!
        На лицах джадаранов была такая решимость, что остальные нойоны не стали больше ни на чем настаивать.
        - Видно, здесь нам больше делать нечего, - первым сказал джелаирский нойон. - Поехали отсюда!..
        Круто повернувшись, он быстро зашагал к коновязи. Рывком развязав узел повода, вспрыгнул в седло и, крикнув своим нукерам, стремительной рысью поскакал из айла. Остальные, поглядев ему вслед, молча стали разбирать своих лошадей.
        XXII
        Проводив гостей, ближняя родня Хара-Хадана собралась в его большой юрте справить поминки по нему. За юртами айла слуги резали кобыл и овец. В соседних юртах котлами варились мясо и кровь, а в главной юрте ручьями журчали из кувшинов по бронзовым чашам арза и хорзо.
        Первые чаши выпили за покойного брата, за его благополучный путь к предкам и достойную жизнь среди них. Затем пили за предков, ушедших ранее, за дальних предков. Выпили за остающихся на земле, потом пили за коней своих, за лучших жеребцов, пили друг за друга, пили просто так…
        Вскоре джадаранские братья, опьянев и, видно, распаленные недавним спором с другими керуленскими вождями, воинственно кричали о доблестях своего рода.
        - Мы самые сильные на всем Керулене! - качаясь, расплескивая вино из поднятой чаши, кричал Бату Мунхэ. - Мы, джадараны, хозяева всей долины!
        - Это мы первыми поднялись против борджигинов! - не отставал от него Хя-нойон. - Если не мы, то всем пришел бы конец…
        - Да! - встревали за ними остальные. - Видели, как всполошились все эти джелаиры да хонгираты? Все испугались борджигинской мести и к нам прибежали.
        - А мы никого не боимся! - тонким голосом кричал малорослый нойон с мышиными глазами, сидевший ближе к двери. - Мы главный род во всем племени! Это мы разгромили борджигинов, а если надо будет, то еще погромим!
        - Правильно! - подхватывали другие - Во всем племени никто нас не одолеет, ни тайчиуты, ни другие борджигины…
        - Пусть только сунутся к нам!
        Жены нойонов, племянники-подростки и несколько почтенных стариков - старых нукеров Хара Хадана и его отца Бури Бульчиру - присутствовавшие на пиру, сидели молча, неприязненно поглядывая на них, слушая грозные их выкрики. О самом Хара-Хадане в пьяном пылу никто больше и не вспоминал.
        Скоро старики встали и, не прощаясь, вышли из юрты. Их не удерживали, лишь двое-трое проводили их презрительными взглядами.
        Выйдя, старики облегченно вздыхали, наполняя легкие свежим воздухом, и тут же с отвращением отплевывались, переговариваясь, перед тем, как разойтись:
        - От этих добра народу не будет.
        - Хара Хадану и в подметки не годятся.
        - Надо ждать беды…
        - Слышите, вот и волки на холмах завыли… все к одному идет.
        От дальнего северного холма отчетливо доносился протяжный волчий вой. Немного погодя и в курене, тут и там, завыли собаки, узнавая своих родственников и дружно подхватывая древнюю, полузабытую ими звериную песню.
        XXIII
        Керуленские нойоны, растянутой толпой выехав из джадаранского куреня, порысили по утоптанной дороге между буграми, в сторону реки.
        Солнце давно уже перевалило на западную сторону и теперь быстро клонилось к закату. Навстречу упругими порывами поддувал ветерок, вздымал гривы и хвосты лошадям. С севера над дальними сопками наплывали темные облака - там, было видно, посыпал снег.
        Нойоны приближались к проходу между зарослями прибрежного тальника. Здесь, за кустами, они два дня назад собирались вместе, съезжаясь на похороны Хара Хадана, здесь же по своим следам они и должны были разойтись в разные стороны, по своим улусам. Ехали молча, каждый думал свою невеселую думу.
        Вырвавшийся на несколько шагов вперед Дэй Сэсэн вдруг резко натянул поводья, остановил рыжего, с белым пятном на лбу, жеребца.
        - Стойте, нойоны, мы не должны так просто разъехаться.
        Другие, натыкаясь друг на друга, столпились и удивленно посмотрели на него.
        - Что ты предлагаешь делать? - спросил пожилой олхонутский нойон.
        - Хорошенько напиться с горя, - сзади со злым смешком отозвался мангутский Хорчи-багатур, - что нам еще делать.
        - Надо думать! - сурово оборвал его Дэй Сэсэн. - Сейчас нам нужно не разбегаться по своим норам, как суслики при виде коршунов, а сесть в одном месте и хорошенько подумать, что мы можем сделать для своего спасения.
        - Что теперь сделаешь, - глубоко вздохнул олхонут, - теперь надо ждать новой травы, когда борджигины подкормят своих коней. До той поры еще можно пожить спокойно.
        - Ждать, когда Таргудай за бороду вытащит меня из юрты и отрубит голову? Нет! - резко двинул головой в новой лисьей шапке Дэй Сэсэн и заговорил, увещевая нойонов:
        - Так не годится. Время до новой травы у нас есть, это хорошо, но даже звери, попав в западню, думают, как из нее выбраться, и мы должны найти выход…
        Большинство нойонов, чертыхаясь, пожимая плечами, как будто были согласны с ним. У вождя небольшого рода тархуд недалеко оказалось стойбище табунщиков и, недолго раздумывая, все порысили вслед за ним. Вдогонку ускакавшим вперед джелаирам были посланы нукеры. Хотели послать и за есугеевскими тысячниками и генигесами, которые, выехав из джадаранского куреня вместе с Мэнлигом, сразу отделились от всех и повернули на северо-запад, в сторону своих куреней, но от этого всех отговорил Дэй Сэсэн.
        - Сначала без них посоветуемся, - сказал он. - Пока неизвестно, по пути нам с ними или нет. А позвать их мы всегда успеем.
        В стойбище из десятка юрт тархудский нойон выбрал ту, что почище видом и спешился у нее. По хозяйски уверенно подойдя к ней, нойон отодвинул в сторону вышедшего навстречу юношу, вошел внутрь и едва ли не выгнал из юрты растерянных мужчин и женщин вместе с детьми. Дождавшись, когда юрта опустела, пригласил в нее нойонов.
        Вскоре прибыли двое джелаирских нойонов и совет начался.
        Первым заставили говорить самого Дэй Сэсэна.
        - Что ты сам думаешь? - спросили его. - Говори, раз затеял между нами этот совет!
        Тот, сгорбившись перед огнем очага, будто придавленный непосильной тяжестью, долго молчал. Потом с искривленным от многодневных раздумий лицом сказал:
        - Я не знаю, что нам надо делать, никакого выхода пока не вижу, но знаю твердо одно, что сейчас нам никак нельзя расходиться. Потом нам собраться будет трудно, сами знаете, что никто нас вместе не соберет, а хуже всего оставаться поодиночке и ждать конца. Судьба нас связала одним узлом, и поэтому мы вместе должны придумать выход, чтобы спастись… Думайте, нойоны, а потом пусть каждый скажет свое слово и мы вместе выберем лучший для нас выход.
        Дэй Сэсэн замолчал, и в юрте повисла тишина. Откуда-то появился туес арзы, по рукам пошли наполненные чаши.
        - Уходить, - сказал чжоуреидский нойон, выпив и отодвигая поданный ему холодный кусок конского мяса. - Больше нам ничего не остается.
        - Куда? - хором раздалось несколько голосов.
        - Степь широкая, - неопределенно махнул рукой тот и тяжело вздохнул, - к кому-то можно попроситься в соседи… можно и к татарам.
        Но уходить с обжитой земли, на которой выросли они сами и их дети, желающих было мало.
        - Нет! - зашумели многие. - Керулен мы не бросим!
        - Не будем жить у чужого племени бесправными проходимцами!
        - Попросишься, а потом погонят воевать за свои споры…
        - Тогда нам остается воевать с борджигинами, - напомнил им чжоуреид. - Джадараны теперь будут отдельно от нас, они думают, что стали непобедимы.
        Снова примолкли нойоны; вновь тоскливо зависла тишина.
        Тут поднял руку нойон маленького пришлого рода хурхут. Об этом роде было известно, что предки их три поколения назад вышли с исконной своей родины на западной стороне внутреннего моря, рассорившись со своими соплеменниками, с тех пор и бродили они по ононским и керуленским степям. Говорили про них, что они коварны и хитры, любят сутяжничать и нечисты на руку. Видно, так и было, потому что нигде они надолго не приживались, откочевывали от одних к другим, неизменно оставляя за собой смуты и раздоры.
        Лет семь назад они прикочевали к олхонутам и попросились жить по восточным их окраинам. Те уступили им свои урочища лишь для того, чтобы заслониться ими со стороны татарской границы. Во время похода против борджигинов олхонуты заставили и их воевать на своей стороне, и тем пока некуда было деваться, кроме как держаться с керуленскими.
        И теперь нойон этого рода просил слова. Сидевшие в юрте недоверчиво оглянулись на чужака. Тот прищурил в хитрой улыбке глаза, окидывая взглядом сразу всех, пошевелил тонкими губами и осторожно начал:
        - Я думаю, что можно остаться на Керулене и не воевать с борджигинами…
        В юрте стало тихо. В очаге тонко шипел сыроватый аргал. Нойоны, застыв на своих местах, терпеливо ждали его слов. Тот, окончательно приковав к себе внимание вождей, убрал с лица хитроватую улыбку, отвердел взглядом.
        - Ведь главные враги борджигинов не мы, а джадараны, - убеждающе глядя в лица сидевших рядом нойонов, снова заговорил он. - Это они первыми поднялись против тайчиутов, а потом и нас потащили за собой. Куда же нам было деваться? Наша вина небольшая, и мы можем договориться с борджигинами, перейти на их сторону. А этих глупых джадаранов отдадим им в жертву, чтобы те утолили свой гнев и успокоились… Борджигины пойдут на мир с нами, потому что они уже поняли, что со всеми сразу воевать им не под силу.
        Многие нойоны, недоверчиво смотревшие на него, понемногу посветлели лицами, значительно переглядываясь между собой.
        - А ведь верно он говорит, - удивленно закивали они на него.
        - Недаром говорят, что он когда-то обманул самого татарского Мэгуджина Соелту и забрал у него лучших верблюдов…
        - Видно, это на самом деле правда…
        Нойоны, увидев выход, враз загомонили, наполняя юрту радостными голосами. Однако нашлись и такие, что усомнились в верности слов хурхута. Дэй Сэсэн, слушая его, недоверчиво потупил взгляд. Выждав, когда смолкнет веселье, он поднял руку.
        - Тут надо хорошенько подумать, - предостерегающе сказал он, оглядывая нойонов. - Как бы нам здесь не промахнуться. Таргудай - человек коварный. Первое время он может сделать вид, что согласился с нами, а потом, когда расправится с джадаранами, тогда обернется против нас.
        - Да, - согласились с ним несколько нойонов, - так, скорее всего, он и поступит.
        - Нет никакой поруки, что он будет с нами жить мирно после всего, что было этой зимой.
        Но оказалось, что и об этом подумал хитрый хурхут.
        - Он будет жить с вами мирно, - уверенно сказал он, - да еще будет дружить так, как не со всеми своими борджигинами дружит.
        Нойоны недоуменно переглянулись, некоторые раздраженно заворчали:
        - Ты так говоришь, будто мысли его подслушал…
        - Говори прямо!
        Хурхут терпеливо объяснял им:
        - Вы ведь знаете, что в прошлые годы Таргудай пытался стать ханом, но не все борджигины захотели жить под ханской властью. А после этого, вы также об этом знаете, в племени стало не до ханства: Таргудай натворил такое, взворошив онгутское гнездо, что многие от него отвернулись, и сам он еле спасся от тех онгутов. Теперь Таргудай снова в силе и о ханстве, конечно, не забыл. Он готовится, да не знает, с какого края взяться за дело. Если вы сейчас отправите к нему послов и передадите ему, что предлагаете ему стать ханом всего племени, не только над борджигинами, но и над вами, керуленскими, да крепко пообещаете его поддержать в нужную пору, то для него это будет самый лучший подарок за всю его жизнь. Отныне он будет считать вас самыми лучшими друзьями. А от джадаранов этих откочуйте подальше, а можете и помочь Таргудаю расправиться с ними, тогда и добычей какой-нибудь поживитесь…
        Нойоны, внимательно слушавшие его, взревели от бурной радости.
        - Вот это ум у человека! - они со всех сторон хлопали его по плечам.
        - Нам бы не Таргудая, а тебя своим ханом поставить, да нельзя, - смеялись они, - ты не нашего племени.
        Тот, улыбаясь, говорил им:
        - А Таргудай, став ханом, не будет вам слишком докучать, ему хватит и тех, кто поближе, а вы лишь бы на словах соглашались с ним. А пройдет два-три года, он от своего пьянства и сам забудет кто у него подданные, а кто нет.
        - Ха-ха-ха-ха!!! - едва не валились со смеху нойоны. - Очень верно ты говоришь!
        Хутхут, поднимая указательный палец, говорил им:
        - Только потом не забудьте про эту мою подсказку вам, не прогоните со своей земли.
        - Да мы тебя сами никуда не отпустим, - кричали ему в ответ. - Твоя голова нам и потом пригодится.
        - Лучшими пастбищами поделимся, - уверяли его, - теперь ты можешь на нас рассчитывать…
        Хитрый хурхут улыбался, счастливо оглядываясь вокруг.
        XXIV
        Джамуха сидел в малой юрте один. Низко свесив голову, опустив плечи, он исподлобья смотрел в очаг. Огонь еле теплился, тягучие синие язычки, тускло светясь, напоследок перемигивались над углями.
        Становилось холодно. Рядом с очагом стояла полная корзина аргала, стоило протянуть руку и подбросить в огонь, чтобы вновь раздулось жаркое пламя, но Джамуха не шевелился. Застывшими глазами смотрел он на гаснущие угольки, не замечая, как с него сползал овчинный дэгэл, холодом одевало плечи в тонкой замшевой рубахе…
        Девять дней назад, когда умер отец, Джамуху охватила какая-то непонятная душевная болезнь. Будто деревянными обручами обхватило ему нутро, отбило разум и несколько дней ходил он как в смутном, полузабытом сне.
        Болезнь позже отступила, но за эти дни она вывернула и скрутила ему душу - прежде легкую, открытую - заставила ужаться, словно сырую баранью шкуру в летний зной, и теперь смотрел он вокруг боязливым, затравленным взглядом.

* * *
        В тот день он ранним утром уехал вместе со сверстниками в степь поохотиться на дзеренов и вернулся в курень лишь перед вечером. В сумерках подъезжая к своему айлу, он увидел, как возле их юрт густой толпой собирается народ. Люди шли со всех сторон, стояли кучками, тихо переговаривались между собой.
        Среди невнятного гомона он скорее чутьем, чем слухом, уловил:
        - Хара Хадан умер!
        Еще не осознавая до конца услышанного, он ворвался в свой айл на недавно объезженном жеребце, расталкивая народ. Двое или трое перед ним упали, сбитые с ног, едва не попав под копыта.
        Спрыгнув с седла, он вбежал в большую юрту и увидел бездыханого отца, с застывшим лицом лежащего на своей кровати. Вокруг в безмолвии сидели домочадцы. И в этот миг Джамуху вдруг пронзила резкая, нестерпимая боль в голове. Он упал, теряя память, и бился головой об землю; изо рта его, как потом рассказывали ему, обильным потоком шла пена.
        Когда его привели в чувство, боль в голове понемногу утихла, однако болезнь перешла в другое место - сильно заныло в груди; казалось ему, будто там порвалась какая-то жила. В глазах словно померк свет, все стало серо и тускло, исчезли все цвета и мир покрылся мертвой тоской. До этого веселый, словоохотливый, теперь он ни на кого не смотрел, ни с кем не разговаривал, на слова домашних отвечал глухим молчанием.
        Сгорбившись, он бродил по айлу, будто искал себе места и не находил. Не ел, пока не усаживали за стол, а сев вместе со всеми, еле проглатывал кусок и с отвращением отодвигал еду; не ложился, пока не звали, а когда ложился, то долго лежал с открытыми глазами, бесчувственно глядя в темноту, и лишь под утро забывался прерывистым, беспокойным сном.
        На второй день отца хоронили. Сородичи обряжали его в далекий путь, прощались с ним в большой юрте, но Джамуха и тогда не пришел в себя. Неузнающими глазами смотрел он на неживого родителя, когда тот, одетый во все праздничное, сидел на хойморе за накрытым столом.
        На похоронах, когда в сопровождении сотен сородичей и гостей отца везли в землю предков, когда его опускали в огромную, застывшую от мороза яму, Джамуха стоял вместе со всеми рядом и словно во сне - безразлично, будто чужой - смотрел на происходящее. Даже мать, подавленная горем, зная, что теперь для их семьи настали нелегкие времена, после возвращения с земли предков набросилась на него с горячими упреками.
        - Что же ты так опустился, сынок?! - с отчаянием, сквозь слезы выговаривала она ему. - Отец покинул нас, да еще ты будешь висеть на нашей шее, что же тогда будет? Да и ведь люди смотрят, а ты не маленький, должен вести себя прилично…
        На Джамуху не воздействовали ее слова, он продолжал молчать, уставившись перед собой остывшим взглядом. Мать тогда не на шутку встревожилась, пошла к дяде Ухэру, просила его поговорить с ним, но тот, нагруженный хлопотами, отмахнулся, мол, не до вас. Обеспокоенные домочадцы позвали шамана. Тот посмотрел Джамухе в глаза, подержал руку на темени и успокоил всех, сказав, что болезнь временная и скоро пройдет. Джамуху оставили в покое, и теперь он целыми днями просиживал в малой юрте.
        Ему приносили еду, уносили почти нетронутой, мать заходила проведать, поддерживала огонь, стелила ему на ночь постель.
        После похорон он медленно стал отходить от болезненного удара, понемногу обретая способность понимать происходящее. И чем больше приходил в себя, тем яснее он осознавал всю глубину несчастья, которое его постигло, тем тяжелее становилось у него на душе.
        Весь последний год Джамуха жил так, что ему позавидовал бы любой из сыновей больших нойонов. Он ездил на лучших иноходцах и рысаках, ему готовили луки и стрелы лучшие умельцы, дарили разное оружие приезжавшие к отцу нойоны. На облавах дзеренов, на которые он теперь часто выезжал с толпой своих сверстников, его неизменно избирали тобши.
        Отец после того, как прошлым летом ему неожиданно пришлось участвовать в женитьбе Тэмуджина, вдруг по-иному стал смотреть и на своего сына. Раньше он не баловал его вниманием, следя лишь за тем, чтобы он старался в делах, приличных для его возраста - владеть оружием, объезжать лошадей, охотиться на зверя, и считал, что этого ему достаточно. Теперь же он часто стал призывать его к себе для беседы. Подолгу уединяясь с ним, говорил ему о делах рода и племени, рассказывал ему разное о том, что было между родами и племенами прежде и что стало позже, расспрашивал о его мыслях, испытывая ум и смекалку. А в самое последнее время, после ранения, отец стал допускать Джамуху на свои советы с другими керуленскими нойонами. Сидя рядом с отцом, он слушал, что говорят старшие, видел, как решаются важные дела. Отец исподволь начал натаскивать его к жизни нойона, как старый вожак учит молодого волка, и словно чуя близость своей кончины, старался обучить его всему, наверстывал упущенное в прежние годы.
        Все это наполняло сладким чувством гордости самолюбивое сердце Джамухи, он уже начинал смотреть на себя как на будущего большого вождя, которому подчиняются и другие вожди. Отцу же теперь подчинялись все керуленские нойоны, и однажды тот в разговоре с ним дал намек, что готовится стать ханом, и это вознесло Джамуху в своих мыслях до самых небес. «Потом и я буду ханом?» - удивленно спрашивал он себя и тут же радостно и уверенно утверждал: - «Да, я буду ханом!». Теперь он часто, закрыв глаза, с несказанным блаженством представлял себе, как гордо и грозно восседает на высоком троне, а ему кланяются нойоны больших и малых родов, приносят в дар лучших жеребцов, юных пленниц, оружие…
        Следуя примеру анды Тэмуджина, Джамуха попросил отца, чтобы он просватал за него невесту - и здесь он не встретил отказа. Осенью они вместе ездили к джелаирам и просватали красивую девушку из семьи тамошних нойонов.
        В начале зимы Джамуху вместе со сверстниками принимали в воины, и когда, по обычаю их рода, юноши облавили в степи дзеренов, он на спор попал в правую почку бегущему самцу и этим заслужил звание мэргэна.
        Правда, отец зимой не взял его на войну с борджигинами и запретил ему ходить в походы, пока не женится и у него не родится первый сын, однако звание мэргэна и без этого высоко возносило его имя. Оно навсегда причисляло его к прославленным людям рода, и отныне его слово на любом совете должно было иметь вес, и это еще больше радовало Джамуху.
        Все шло хорошо, и в последнее время он уже стал подумывать: «Отец стареет, улус у него немалый, потом ведь все достанется мне, а пока, после женитьбы, можно будет попросить его выделить мне владение, чтобы зажить отдельным куренем, как другие нойоны. Вот тогда-то и начнется у меня настоящая жизнь!..»
        Все рухнуло в один день, и теперь, приходя в себя после страшного горя, он осознавал, что счастье его кончилось, даже и не начавшись.
        Сначала было неясно, как поступят дядья с отцовским улусом, со знаменем, и Джамуха изнывал в ожидании их решения: дадут ли ему какую-то часть владения?
        Дядя Ухэр, самый близкий из всех, поначалу молчал, был хмур и раздражителен. Он подолгу думал о чем-то своем, часто уходил на советы и встречался с кем-то, и Джамуха не решался его расспрашивать. Другие дядья, раньше приветливые и веселые в общении с ним, теперь смотрели на него отчужденно и при встрече отводили глаза, показывая, что не собираются баловать его, как раньше. Они часто удалялись в одну из юрт дяди Ухэра и совещались в тайне от других.
        По соседним айлам ходили чужие нойоны с толпами своих нукеров. Они то и дело наведывались в айл дяди Ухэра, вели какие-то разговоры, чего-то допытывались, требовали.
        Джамуха пытался по обрывкам разговоров понять, что сейчас происходит, что решают взрослые, и не мог. Голова его быстро уставала от перенесенного горя, и он отмахивался от всего, думая: «Пусть будет так, как решат боги, лишь бы все побыстрее закончилось, а там все само устроится…».
        Временами, особенно ночью, к нему приходил вяжущий душу страх чего-то неведомого и он сам не мог понять, чего он боится. Иногда ему мерещился приход страшных убийц-тайчиутов во главе со своим Таргудаем, то ему думалось, что дядья собираются отобрать у них все до последнего и бросить одних в степи, как бросили когда-то кияты семью анды Тэмуджина…
        На третий день после похорон, когда разъехались почти все нойоны и закончились поминки по отцу, к нему, наконец, пришел дядя Ухэр. Джамуха взглянул на него и сразу понял, что наступило худшее.
        Все так же хмурясь, тот присел рядом у очага, сказал:
        - Дело наше плохо. Дядья твои решили улус поделить между собой. Я один был против и не смог ничего сделать.
        - А что же нам останется? - осевшим голосом спросил Джамуха.
        - Будете жить со мной, - Ухэр, не отрываясь, смотрел в очаг. - Они обещают решить все потом. Наверно, без ничего не оставят, что-нибудь дадут… Но ты не падай духом, привыкай к новой жизни. Тебе еще хорошо, у тебя есть такой сородич, как я. Бывает, что и такого рядом не окажется. Вон, анда твой, с кем остался, что перенес после смерти отца? Вот и подумай… А владение себе потом соберешь, голова у тебя не глупая. Главное, у тебя есть знамя и это я доказал перед старейшинами, что ты должен наследовать хотя бы это. Дядьям пришлось согласиться, - Ухэр горько усмехнулся, - тебе ведь уже тринадцать, да и они ведь старшего между собой так и не выбрали. Потому и оставили знамя, чтобы никому из них оно не досталось, чтобы никто не возвысился над остальными. Так что твое счастье, что не дружны оказались дядья.
        - А как же войско, табуны, наши подданные? - беспомощно смотрел на него Джамуха. - Их ведь так много в нашем улусе. Разве у нас ничего не останется? Как же мы будем жить?
        - Будете жить, как все живут, - раздраженно сказал дядя. - Домашнее стадо и ездовых меринов никто не забирает… куска мяса не лишают, седло из-под тебя не вырывают. А я сделал все, что мог… У других хуже бывает, - повторил он, - радуйся, что хоть знамя оставили…
        Наутро больше половины куреня откочевало по разным сторонам. Через день ушла половина от оставшихся. Через два дня ушла еще какая-то часть… Остались айлы небольшого улуса дяди Ухэра в сотню с лишним юрт, и при Джамухе - восемь айлов старинных отцовских нукеров…

* * *
        Джамуха, наконец, опомнился от своих дум, заметил, что оказался в полной темноте. Лишь несколько маленьких угольков светились под пеплом. Он ощупью нашел корзину с аргалом, взял сухой кусок, разломил на мелкие части и, сложив над самым большим угольком, стал раздувать. Вскоре вспыхнул огонь. Джамуха еще подбросил и подождал, когда пламя раздулось в очаге, освещая все вокруг красноватым неровным светом, играя на решетчатых стенах юрты.
        «Что же мне делать? - еще раз устало подумал он. - Неужели осталось жить нукером у слабосильного дяди? Неужели это и есть моя доля?».
        Мысли, словно голодные волки на облаве, смыкались цепью вокруг него, не давая выхода. «У других хуже бывает, с кем остался твой анда… - мысленно повторил он слова дяди и вспомнил о Тэмуджине. - У анды тоже осталось одно лишь знамя, а он тогда, позапрошлой осенью, кажется, и не горевал об этом. Уверенный в себе ходил, ничего не боялся, - вспоминал он, ощущая в себе легкую зависть к нему. - Да и этим летом, когда он забирал свою невесту у хонгиратского нойона, держался так, словно и не терял отцовского улуса и даже со взрослыми нойонами держался будто на равных. Вот кто знает, как нужно жить… Но почему он так уверенно держится? На что надеется? Ведь если он ни на что не полагался бы, то и гордости такой не было бы, ведь он умный парень, знает, что дает силу нойону. Вот у кого бы мне поучиться, с кем поговорить…».
        Мысли об анде облегчили тоску на сердце. «Я не один такой… - по-другому стал думать он, - можно и так прожить…».
        Обдумав, Джамуха загорелся мыслью связаться с андой, известить его о случившемся и заодно пригласить к себе, может быть, и пожить одним стойбищем. «Если сам не знаешь, как жить, тянись к тем, кто знает», - вспомнил он поговорку, услышанную им когда-то, и решился окончательно.
        Наутро он, позвав к себе ровесника-нукера, одного из немногих, кто остался с ним в курене, и подробно высказал ему свой приказ:
        - В одном дне пути отсюда вверх по Керулену найдешь стойбище хонхотанских шаманов, Мэнлига и Кокэчу, у них спросишь дорогу к айлу моего анды Тэмуджина. Анде моему передашь слова: друг мой и названный брат, вот и я оказался в таком же положении, что и ты в позапрошлом году. Умер мой отец, который был вместо твоего отца, когда ты забирал свою невесту у хонгиратов, а дядья мои, как и твои, растащили весь наш улус по кускам. Остался я один с младшими братьями, и судьба моя теперь такая же, как у тебя. Приезжай, брат мой, если хочешь, ко мне со своим айлом, будем жить вместе, будем вместе думать о том, как наладить нашу жизнь…
        Джамуха дал нукеру лучшего своего рысака из оставшихся ездовых коней и, не сказав ничего дяде Ухэру, отправил посла в дорогу.

* * *
        В это же утро далеко на востоке, от куреня хонгиратов на север, в сторону Онона отправилась полусотня всадников. Это были керуленские нойоны. Без щитов и доспехов, вместо шлемов одев лисьи и выдровые шапки, они вели за собой вьючных лошадей, нагруженных подарками грозному тайчиутскому нойону. Отъехав на расстояние одного перестрела, они остановились, взяли в руки свои луки и вынули из колчанов по стреле. Разом натянув, пустили стрелы в сторону оставшегося позади куреня - в знак того, что вернутся за своими стрелами.
        Вслед им от крайних юрт куреня смотрела толпа провожавших. Среди неподвижно застывших людей выделялись старики и шаманы, они брызгали вслед отъезжающим вином и молоком, громкими криками просили у богов помощи в поездке их нойонов к грозным борджигинам.
        XXV
        Незаметно отходили холодные месяцы; исподволь приближалась весна. Снег местами еще держался, а по южным склонам гор и сопок уже оголилась прошлогодняя трава. Отощавший скот требовал корма. К концу зимы борджигинские курени стали делиться на части и мелкими кочевьями, по десять-пятнадцать айлов, устремились от рек к горным склонам в поисках лучших пастбищ.
        В один из таких дней к Таргудаю, сделав трехдневный переход по степи, прискакал его лазутчик из джадаранского куреня, прикормленный им еще в давние годы, и сообщил ему о смерти Хара Хадана. Рассказал он и о том, что джадараны разделили войско и улус покойного.
        - Керуленский народ сейчас как табун без вожака, - рассказывал он. - Мечутся в страхе, не знают, что делать, какого конца им ждать.
        Таргудай, вне себя от радости, вновь созвал борджигинских нойонов на совет и, как величайшее благо, объявил им эту новость. Словно в праздник, он был одет в новые шелковые одежды.
        - Я вам говорил, говорил вам!.. - захлебываясь словами, не сдерживая дикой радости на лице, доказывал он. - Что не нужно унывать, что надо выждать время… И это я вам всем подсказал принести жертвы восточным богам. Помните вы или нет?.. Вот боги и смилостивились, усмирили свой гнев и теперь нам помогают, а не им… Был среди керуленских единственный настоящий вождь, и того забрали хозяева восточного неба - тут и гадать нечего, это тринадцать богов Асарангина пошли к нам навстречу и убрали его с нашей дороги. Остальные нойоны у южных - никчемные бараны, их можно с кнутами в плен забирать. Джадараны теперь раздробились, ослабли, а остальных там и собрать будет некому. Они теперь сами распадутся, надо только подождать до летней травы, а потом и ударить по ним всеми силами…
        Однако нойоны, наученные недавним уроком, не были настроены столь решительно. Баруласский нойон высказался прямо:
        - Может быть, и нет у них больше такого вождя, как Хара Хадан, да только они уже раз попробовали нашей крови и теперь не такие бараны, как раньше.
        Его тут же поддержали другие.
        - Правильно, - зашумели они, - даже смирная собака, раз отведав звериной крови, может стать охотницей.
        - Нельзя их недооценивать.
        - Так только себя обманывать…
        - А мы уже обманулись этой зимой.
        - Прошлой зимой с онгутами тоже ведь так же ошиблись.
        - И хватит, пора уж нам стать поумнее.
        Как ни уговаривал их Таргудай, те стояли на своем: не будем воевать. Так и разъехались они, показав Таргудаю - мягко, но решительно, что не собираются идти за ним в новое злоключение.
        Однако на другой же день после этого прибыли к Таргудаю керуленские нойоны - с поклонами и богатыми подарками. Приунывший было Таргудай, увидев вдруг у своей коновязи разнаряженных южных нойонов с мирными, подобострастными лицами, без шлемов и доспехов, в лисьих шапках и легких бараньих шубах, подшитых шелками, поначалу был изумлен до крайности, не понимая, как и для чего они тут оказались. После, внимательно выслушав хонгиратского Дэй Сэсэна, сказавшего слово от всех о готовности признать его ханом всего племени, он едва не потерял разум, не веря своим ушам и свалившемуся на него счастью.
        «Уж не сплю ли я? Не спьяну мерещится мне все это? - испуганно спрашивал он себя и незаметно, поглаживая бороду, щипал себя за ухо. - Нет, трезвый я, и голова вроде бы не кружится…».
        Он тут же послал за всеми борджигинскими нойонами гонцов со строгим наказом немедленно явиться на новый совет в его ставку. Те приехали не на шутку раздраженные, ругаясь сквозь зубы (что еще придумал этот несносный пьяница?), готовые, наконец, прямо осадить его и отвадить от новых выдумок. Однако, увидев в тайчиутской ставке керуленских нойонов, этих злейших врагов, с которыми еще недавно насмерть бились в южных степях, они были сбиты с толку и окончательно растеряны.
        В большой юрте тайчиутского вождя едва разместились все - южные и северные нойоны. Керуленские, как почетные гости, были усажены по правую руку от хоймора, свои, борджигинские, теснились по левой стороне. Не зная еще в чем дело, борджигины кидали нетерпеливые взгляды на тайчиутов, те загадочно отмалчивались, поджимая суженные рты под вислыми усами.
        Таргудай еще заранее договорился с керуленскими, чтобы они свою просьбу принять их в подданство и готовность признать его ханом торжественно повторили на совете, в присутствии всех борджигинских нойонов.
        Когда все собрались и совет начался, вожди южных родов встали со своих мест, разом низко поклонились сидевшему на хойморе Таргудаю и хонгиратский Дэй Сэсэн сказал свою речь:
        - Мы, двадцать семь керуленских родов, низко кланяемся и просим старшего борджигинского вождя Таргудая принять нас в свое подданство. Мы считаем его самым достойным из всех монгольских нойонов и готовы признать его своим ханом. На своем совете мы решили отделиться от джадаранов и соединиться с нашими братьями борджигинами, чтобы, как и раньше, в будущем всегда быть с ними вместе. На джадаранов мы теперь насмотрелись и окончательно поняли, что они недостойны быть вождями. Если они заартачатся и не признают нового хана монголов - Таргудая-нойона, то все мы, южные монголы, готовы будем вместе с борджигинами выступить против них и призвать их к порядку. А сегодня мы в честь нашей покорности Таргудаю-нойону преподносим наши дары…
        Дэй Сэсэн первым подошел к хоймору и положил перед ним на пестрый черно-желтый ковер по три собольих, лисьих и выдровых шкурки - всего числом девять. Он с поклоном, как от хана, попятился назад и за ним по очереди стали подходить старшие от других родов - со своими шкурками.
        Когда поднес свой подарок последний, перед Таргудаем выросла высокая, по пояс, копна из отборных шкурок. Черные, огненно-рыжие, буро-коричневые меха, перемешиваясь, искрились тысячами огней, отсвечивая от пламени очага.
        Таргудай полюбовался дорогими подарками и, с плохо скрываемым блаженством на лице кивнув, отвел взгляд. Несколько молодых нукеров взяли в охапки керуленские подарки, унесли их к онгонам у задней стены и сложили у старого знамени, завалив снизу толстое, черное от грязи и жира березовое древко.
        Таргудай, словно его уже сейчас подняли на трон, сидел важно приосанившись, исполненный гордого величия. С высоко поднятой головой он торжествующим взглядом окинул притихших борджигинских нойонов и провозгласил:
        - Что должно было быть в нашем племени, то и сбывается. Племя не должно жить без единого вождя. Прежде, когда у нас были свои ханы, был единый для всех порядок, никто не смел ослушаться и делать, что ему вздумалось. Я принимаю под свою руку всех вас, двадцать семь керуленских родов. Однако, эти ваши джадараны, которые не пришли вместе с вами поклониться мне, должны быть строго наказаны. В ханстве не должно быть таких, которые рушат порядок и единство. Тех, кто идет против нас и против единства, следует рассеять, чтобы они больше не могли собираться вместе и строить нам козни. Поэтому джадаранов мы должны взять силой и разделить по другим улусам. Стада и табуны их должны быть разделены между всеми нами честно и справедливо. Нойонов их - от старых до малых - казнить, чтобы в будущем не было от них смуты. Дело это я назначаю на начало лета. Все мы, собравшись вместе - и ононские, и керуленские - пойдем на этих врагов, отберем у них подданных и скот, пополним свои улусы. Каждому, кто пойдет на них, достанется своя доля, а улус у них немалый, сами знаете, всем нам будет чем поживиться.
        Радостным гомоном отозвались на его речь и борджигинские и керуленские нойоны.
        - Никто не будет против такого решения? - громко спрашивал Таргудай, взглядывая направо и налево. - Или есть такие?
        - Откуда среди нас таким глупцам быть? - шутили в ответ те и другие. - Мы все согласны.
        - Ну, тогда мы решили это дело, - покрывая бурно разгоревшийся шум голосов, постановил Таргудай. - Мы все решили восстановить порядок в племени, наказать виновных и установить закон. И мы сделаем это. Но перед этим в начале лета мы все соберемся на курултай, исполним все обряды по обычаю и, наконец, будет у нас свое ханство! Ведь все вы хотите иметь своего хана?!
        - Хотим! - взревели нойоны, окончательно утверждая новое решение.
        - Пусть будет у нас ханство!
        - Хура-ай!!!
        Таргудай, уже не стараясь скрывать переполнявшую его великую радость, в взволнованной улыбке обнажал свои крупные желтые зубы. Подождав, оглядываясь направо и налево, он крепко хлопнул в ладоши.
        - Пировать! - громогласно объявил он, весело оглядывая и борджигинских и керуленских нойонов. - Будем пить, пока все не свалимся за столами.
        - Пировать! Пировать! - вторили ему борджигины и обращались к керуленским уже по-свойски, подмигивая и улыбаясь: - Сейчас вы узнаете щедрость нашего нойона! Когда он в духе, сотню голов для пира не пожалеет, всех угостит!
        Уже заносили поспешно в юрту низкие китайские столы, расставляли их широким кругом перед сидящими, уставляли их переполненными чашами с разваренным мясом и кровью, из открытых винных туесов запахло крепкой арзой и хорзой.
        Через малое время юрта шумела и гремела на разные лады. Ононские и керуленские нойоны пересаживались друг к другу, находя и узнавая своих старых знакомых по татарским войнам и походам, радостно смотрели друг на друга, обнимались и говорили слова примирения.
        - Наконец-то рода монголов объединятся, - с умудренным видом качали они головами, - уже хватит нам жить по разным углам.
        - Так и до греха недалеко, между собой взялись воевать, куда это годится?
        И уже никто в пылу горячих речей не помнил того, как всего полмесяца назад они с обнаженными клинками неслись друг на друга, стремясь пустить друг другу кровь, снести голову, разрубить на части, в жажде уничтожить противника вместе со всем его родом и завладеть его добром.
        XXVI
        В самом конце зимы, в последних днях месяца ехэ улаан[16 - Ехэ улаан - последний зимний месяц, соответствует февралю.], в Бурги Эрги, наконец, выпал большой снег. Боги, видно, дав возможность семье Есугея переждать в тайге самое опасное время, когда в степи шла война между родами, в конце концов решили восполнить и то, что должно было быть в горах, дать и сюда нужное количество вод, чтобы и тайга получила нужную ей влагу и не высохла летом. За несколько дней навалило сугробов по колено и Тэмуджин, спасая свое маленькое поголовье, решил на короткое время перекочевать в степь.
        Выйдя из гор по заснеженному льду Керулена, он резко повернул на юго-запад и отошел от реки на четверть дня пути - туда, где кончались курени и айлы керуленских монголов и начиналась пустынная степь, тянувшаяся на запад до владений кереитов. Здесь он расположил свое стойбище на открытом со всех сторон, продуваемом месте, с чистым от снежных сугробов пастбищем.
        Жить в открытой степи было опаснее, чем в горах, но хорошо было то, что место это находилось в стороне от войны между монгольскими родами. И еще успокаивало матерей, пугавшихся от каждого шороха, то, что сейчас, в конце зимы, даже простые разбойники переставали рыскать по степи - в бескормицу все берегли своих коней от лишней гоньбы, да и настоящей добычи им в эту пору не было: обессилевший от плохого корма скот далеко не угонишь. Полагаясь на это, семья Тэмуджина жила в укромной ложбине между тремя сопками, поставив две жилые юрты.
        Братья и нукеры пасли небольшое стадо по низинам, не выгоняя на высокие склоны, стараясь не быть на виду от дальних просторов. Они старательно откармливали своих ездовых коней, каждый день выискивая для них лучшие места с хорошей ветошью.
        Из соплеменников о их новом месте знали лишь Мэнлиг и Кокэчу. С известием к ним Тэмуджин отправлял Хасара и Бэлгутэя, когда они были еще в пути, проезжая с кочевкой поблизости от их стойбища по Керулену.
        Они прожили в степи около месяца, когда за два дня до полнолуния месяца бага улаан[17 - Бага улаан - первый весенний месяц в лунном календаре древних монголов, соответствовал марту Григорианского календаря.] к ним приехал человек от анды Джамухи. Тэмуджин внимательно выслушал переданные ему слова и крепко задумался.
        Смерть Хара Хадана могла разрушить все его надежды на будущее. Неясным становилось положение отцовского тумэна: отныне джадаранские нойоны в любой день могли потребовать освободить те пастбища, на которых сейчас отцовские воины держали свой скот. Да и на будущее, когда сам он встанет во главе улуса, Тэмуджин рассчитывал на поддержку Хара Хадана.
        «Когда между родами идут раздоры, - часто подумывал он до этого, - и неясно, как повернется жизнь завтра, лучше всего иметь в своем племени сильного друга. К хану Тогорилу по каждой мелочи бегать не будешь…».
        И найдя такого друга в лице Хара Хадана, Тэмуджин внутренне радовался, что все так удачно сложилось: теперь союзником ему будет вождь сильного рода, противник его врагов - тайчиутов - и к тому же отец его анды. Анда же Джамуха со временем должен быть сесть на место своего отца и тогда они могли бы держаться вместе, всю жизнь помогая друг другу. Джамуха, встав во главе своего рода и имея влияние на керуленских монголов, мог поддержать его в то время, когда он, по предсказанию шаманов, взошел бы на ханский трон. Лучшего исхода на будущее нельзя было придумать, а теперь, когда Хара Хадана умер, на все это нечего было рассчитывать. Джамуху теперь ждала незавидная судьба.
        Чем больше думал Тэмуджин об этом, тем тревожнее становилось у него на душе. Из прошлого разговора с Мэнлигом выходило, что в нынешнем противостоянии южных монголов против борджигинов все держалось на одном Хара Хадане, и другого такого нойона, способного собрать вокруг себя остальные рода и повести их, у керуленских больше нет. Получалось, что теперь, после ухода такого вождя, у южных монголов начнется разброд и они не смогут выстоять против своих врагов.
        «Перед борджигинами теперь нет никаких препятствий, - напряженно соображая, приходил к выводу Тэмуджин, - они разгромят керуленских, а там доберутся и до отцовского войска. Таргудай заставит старейшин вынести решение о его разделе, тумэн разобьют на мелкие части и разведут по разным улусам, так, что потом не соберешь их… Тогда и для меня не будет никакой защиты».
        Надо было что-то делать - и делать быстро, чтобы спасти главную силу южных монголов - улус Хара Хадана. Единственным верным способом было сделать так, чтобы улус вернули Джамухе - лишь в этом случае можно было надеяться на защиту от Таргудая. От этого зависело все будущее - и Джамухи, и Тэмуджина.
        «Можно придраться к тому, что дядья незаконно забрали у Джамухи отцовское наследство, - размышлял Тэмуджин, - а кто сможет заставить их вернуть улус? Нойоны, старейшины и шаманы! Надо к ним обращаться, а сделать это могут лишь Мэнлиг и Кокэчу, им надо без промедления взяться за это…».
        Не глядя на позднее время, Тэмуджин взял с собой Боорчи и в сумерках выехал в стойбище Мэнлига.
        В полночь они были на месте. Кокэчу, как всегда, дома не оказалось. Разбуженный ото сна Мэнлиг был хмур и неприветлив. Молча слушая его доводы, он кутался в овчинный дэгэл, наброшенный на плечи, кривил рот, через силу удерживаясь от того, чтобы открыто не зевать при гостях.
        - Если сейчас не спасти улус Хара Хадана, всем керуленским придет гибель, - горячо доказывал ему Тэмуджин, - сами же джадараны раздробят его войско, а потом, при надобности выйти дружно против борджигинов, у них не хватит ни ума, ни духа, вы это сами мне говорили, они будут прятаться по своим окраинам. Надо всем керуленским нойонам и старейшинам навалиться на джадаранов, припереть их в угол и заставить отдать улус Джамухе. Тогда они сообща устоят против борджигинов.
        - Да знаю я все это, - досадливо, как от назойливого мальчишки, отмахнулся от него Мэнлиг, - я ведь сам там был, своими глазами все видел. И пытались от них добиться этого нойоны, да ничего не вышло… Это дело прошедшее, а сейчас там уже что-то другое надвигается, что-то там не по нашему замыслу идет…
        На вопросительный взгляд Тэмуджина он, помявшись, неохотно пояснил:
        - Мы там что-то важное просмотрели, упустили: семь дней назад я был на Хурхе и попросил тамошних шаманов посмотреть для меня на керуленских. Они смотрели в ключевую воду и сказали, что те замыслили какое-то дело, которое приведет к повороту в войне с борджигинами, как будто вражда между южными монголами и борджигинами скоро прекратится, а как все это будет, они, как ни пытались, не смогли разузнать… Но я не верю им, они что-то путают, не может такого быть, чтобы южные с северными так быстро примирились… Ну, да ладно, вот приедет Кокэчу и я велю ему посмотреть, а ты об этом не беспокойся, эти керуленские от нас никуда не денутся… А про джадаранских нойонов я все знаю, они не хотят отдавать улус Джамухе, уперлись рогами, мол, не ваше это дело. И ничего им не скажешь, это их владение.
        - Но ведь они поступили не по закону, - стоял на своем Тэмуджин, - Джамухе уже тринадцать лет.
        - Да, не по закону, - вздыхал Мэнлиг и, набираясь терпения, объяснял ему: - да только судить их некому: у нас нет хана, а старейшин в такую пору никто не будет слушать…
        - А как же вы, шаманы? Ведь вы можете указать им, пригрозить…
        - Ты что, забыл, что мы борджигинские, а не керуленские шаманы? - Мэнлиг уже раздраженно смотрел на него. - Как я пойду звать своих борджигинских помогать объединяться керуленским, когда те воюют с нашими родами? Ни один борджигинский шаман не пойдет на это, да и Кокэчу я заранее отправил подальше от этой смуты, и тебя прошу не впутывать его.
        - А вы разве не можете тайно поговорить с керуленскими шаманами? - настаивал Тэмуджин. - Может быть, вы им только подскажете, а те поговорят с джадаранами, чтобы вернули улус Джамухе, пусть хорошенько припугнут их.
        - Нет, - наотрез отказался Мэнлиг, - я и так с головой влез в эту свару, привел к керуленским войско твоего отца, за это борджигинские нойоны давно уж обвиняют меня, как изменника, не хочу больше в это вмешиваться.
        Тэмуджин помолчал, собираясь с мыслями, и предпринял еще одну попытку уговорить его.
        - Мэнлиг-аха, - просящим тоном сказал он, пуская в ход свой последний довод, - дело ведь такое важное, что если мы Джамуху посадим во главе джадаранского улуса, в будущем мы будем иметь такую силу среди южных монголов, что они будут во всем послушны нам…
        - Знаю, - перебил его Мэнлиг, - знаю, что мы сейчас теряем, но о будущем ты не беспокойся. Будущее это моя забота, обойдемся и без джадаранского улуса. Главное, сейчас суметь выждать, поэтому ты сиди тихо и не высовывайся из норы. Мы выйдем на свет, когда все ослабнут в этой войне, тогда и решим, что делать.
        - Но ведь Тагудай сейчас перебьет всех и наше войско заберет.
        - Не бойся, - пренебрежительно махнул Мэнлиг. - Да, теперь он снова нападет на южных, но сразу перебить всех керуленских у борджигинов не выйдет. Эти тоже не овцы, те прижмут их, этим некуда будет деваться, придется им всем взяться за оружие и вот тогда снова начнется резня, да не малая. Насмерть будут грызться, до конца будут истреблять друг друга. А о нашем войске ты не беспокойся. Это мое дело. Положись на меня и жди.
        Говорить больше было не о чем. Надежда, которую он теплил в душе, вскачь поспешая к Мэнлигу, рухнула, и Тэмуджин, жестоко разочарованный, через силу удерживал в себе обиду. «Жалеете себя, все со сторонки, исподтишка норовите… - зло обжигали его запоздалые мысли, - что вам племя, смерть людей, вам своя выгода дороже…».
        Успокаиваясь, свыкаясь с тем, что от шаманов не будет помощи, он силой заставил себя больше не думать об этом. Уже не глядя на Мэнлига, он думал о своем.
        «Что же делать? - борясь с усталью, отчаянно шевелились в голове мысли. - К кому обратиться?»
        Оставался единственный человек на свете, помощь которого он берег для себя как последнюю стрелу в колчане - хан Тогорил. Еще раз подумав, Тэмуджин решился. Он распрощался с Мэнлигом и, решительно отказавшись на уговоры ночевать, выехал в свое стойбище.
        XXVII
        Вернувшись домой, Тэмуджин с Боорчи остаток ночи продремали в тепле у очага. Домочадцы наспех собирали им еду и вещи в дорогу. Бортэ готовила обоим одежду, зашивала порванное, наносила новые заплатки. Сочигэл ушла в молочную юрту и там вместе с Хоахчин варила в большом котле мясо.
        Мать Оэлун долго молилась онгонам, прося их заступиться за своих потомков перед богами, упросить их, чтобы те присмотрели за ними в дальней дороге. Потом она вместе с Джэлмэ и Хасаром выходила на восточную сторону стойбища - втроем они брызгали арзу небожителям.
        Едва рассвело, Тэмуджин и Боорчи встряхнулись ото сна, старательно поели, напоследок набивая свои желудки жирным изюбриным мясом, запили горячим супом и с восходом солнца выехали с заводными конями в западную сторону, в кереитскую степь. Вслед им, столпившись у коновязи, смотрели домочадцы. Бортэ и Оэлун, высоко поднимая чаши, кропили в западное небо молоком и архи.
        Тэмуджин спешил. «Только бы не случилось чего-нибудь еще, не опередил бы Таргудай, а Тогорил не откажет мне в помощи, - крепя в себе надежду, рысил он, понукая жеребца поводьями, не давая ему замедляться. - Главное, суметь мне верно все ему объяснить».
        Они часто меняли лошадей, пересаживаясь на ходу с одного на другого, и в течение двух дней, пока не добрались до кереитских владений, не останавливались даже на ночь. Придержав коней, переведя их на шаг, они спали на ходу, сидя в седлах. Подремав короткое время, ослабив тяжесть сна, они снова разгоняли коней на крупную рысь и продолжали путь.
        К западу уже потеплело, приближалась весна. Снег здесь уже повсюду растаял, на вершинах и южных склонах холмов земля полностью оголилась и скот мог отъедаться от зимней бескормицы.
        - Вот где хорошие пастбища, - говорил Боорчи, поводя плеткой в сторону дальних увалов, - пригнать бы нашим скот сюда и жить привольно, но нет, вместо этого они будут драться из-за клочка земли, пускать друг другу кровь неизвестно за что… Тэмуджин, почему наши не селятся здесь, ведь тут никого нет? - спрашивал он, стараясь разговорить его и отвлечь от тяжелых дум.
        Тэмуджин, будто не слышал, упорно молчал, и тогда Боорчи сам же себе и отвечал:
        - Боятся удаляться от своих, думают, вдруг нападут чужие, а помощи ждать неоткуда. Вот и жмутся друг к другу в одной и той же долине, дерутся между собой, но расставаться не хотят, а тут такие пастбища пропадают. Глупы ведь люди…
        К концу второго дня в стороне от своего пути, под склоном дальней сопки, они увидели кереитский курень. Тэмуджин смело повернул к нему и, встретившись со старшим вождем, назвал себя и попросил дать провожатого в дорогу. Тот без расспросов дал ему двоих молодых воинов и еще дал в дорогу по свежему заводному коню. Обрадованный такой удачей, Тэмуджин с возросшей надеждой пустился дальше.
        В середине третьего дня они были в главной ставке Тогорила. Уже у входа в курень Тэмуджина ждала еще одна добрая примета: их встречал тот самый начальник охраны, который здесь же встречал его прошлым летом. Узнав Тэмуджина, он с приветливым лицом, как хорошему знакомому, поклонился и без задержки пропустил их вовнутрь.
        «Хорошее начало, - отметил про себя Тэмуджин, проезжая по куреню, - меня как будто уже во всем ханстве знают и встречают как своего. Не иначе, сам хан так распорядился…».
        В огромном кереитском курене было так же шумно и многолюдно, как и в прошлый их приезд. Как и тогда, было видно много людей благородного вида, разодетых в пышные шелка и бархат. Степенные, с достойными лицами, эти люди безмятежно ходили между юртами, кучками стояли на открытых местах, неторопливо беседовали. Тут и там слышался беспечный мальчишеский смех.
        Проезжая мимо одной большой юрты из белого войлока, Тэмуджин услышал переливчатые звуки нескольких хуров, и вперемешку с ними раздавался тонкий, словно от серебряных шаманских подвесок, приятный звон. Звуки то чередовались, то сливались в одну общую струю и шли так стройно и согласно, что Тэмуджин, на мгновенье забыв о своих тяжелых думах, прислушался к завораживающим переливам, ощущая в себе какие-то неведомые, легкие и светлые чувства. Звуки так и струились безудержно и вольно, как струится звон ледяного горного ручья сквозь пение лесных птиц. Хотелось остановиться и послушать еще, но Тэмуджин не натянул поводьев, с сожалением отдаляясь от юрты, продолжал путь.
        Не поворачивая головы, одними глазами незаметно кося по сторонам, он осматривал главный курень кереитов, примечая во всем признаки благополучия. Не было здесь и намека на войну, на страх и опасность; степенно текла мирная жизнь, давно позабытая в монгольских куренях.
        Тогорила уже предупредили о нем, и он сам вышел встречать гостя. Быстро выйдя из юрты, он встревоженным взглядом окинул Тэмуджина и, увидев его почтительную улыбку, успокоенно кивнул, приветствуя.
        Тэмуджин, чувствуя радушный прием, сошел с коня и, кланяясь, облегченно вздохнул про себя.
        - Ну, как у тебя в семье, все благополучно? - спрашивал Тогорил, подходя и беря его за руки. - А я уже подумал было, что беда случилась.
        - В семье все хорошо, западные боги присматривают за нами, - промолвил Тэмуджин. - Но неспокойно в племени…
        - Ну, главное, что в семье хорошо, - Тогорил сдвинул его лисью шапку назад и по-отцовски поцеловал в голову. - Об остальном поговорим. Ну, пойдем в дом.
        Боорчи и двоих их спутников ханские слуги увели куда-то в сторону. Тэмуджин вместе с Тогорилом прошел в большую юрту.
        - Вижу, вижу отцовского сына, - усаживаясь, улыбался Тогорил и указывал ему рукой, чтобы садился, - и Есугей был такой же непоседливый… Знаю, что у вас идет война между своими. Однако, ведь ты их не остановишь, значит, всему свое время. Ну, рассказывай, что тебя привело на этот раз, что у тебя нового?
        Волнуясь и сдерживая себя, Тэмуджин рассказал.
        - Если джадаранский улус не будет в одних руках, он скоро рассеется и тогда всем керуленским монголам придет конец, - говорил он, - борджигины их перебьют, а там и войско моего отца захватят… Это одно, а другое то, что в будущем я рассчитывал на анду Джамуху, что он будет держать всех керуленских в своих руках и будет моим союзником, а теперь, если он останется без улуса, сила джадаранов разойдется по чужим владениям и надеяться мне там будет не на кого…
        Тогорил, внимательно выслушав, движением руки остановил его.
        - Я тебя понял, - сказал он. - Ты прав, надо вернуть улус Джамухе. Раз он твой анда, значит, он и мне не чужой человек.
        - Благодарю вас! - порывисто сказал Тэмуджин и прижал руку к сердцу. - Я верил, что вы мне поможете и надеялся только на вас.
        Он разом почувствовал огромное облегчение, словно тяжелая канга свалилась с плеч - как когда-то после тайчиутского плена. Освободившись от сомнений и тревог последних дней, он тут же почувствовал, как сильно устал. Бессильно опустив плечи, он теперь прислушивался к тому, как у него ноет шея и трудно ей удерживать голову. Вмиг отяжелели веки, его неодолимо клонило ко сну.
        Тогорил, присмотревшись к нему, увидел, что с ним творится и, понимающе улыбнувшись, махнул рукой:
        - Я тут сам подумаю обо всем, а ты иди отдыхать.
        Тэмуджин неловко улыбнулся, стыдясь своей слабости, но, не в силах больше владеть собой, с трудом поднялся и, через силу поклонившись, на нетвердых ногах направился к выходу.
        Его привели в гостевую юрту, где уже отдыхал Боорчи. Двух других воинов не было. Боорчи спал, лежа ничком на мягком войлоке и не проснулся, когда вошел Тэмуджин. Мельком взглянув на него, Тэмуджин свалился у стены и тут же, словно конским арканом, затянуло его в глубокий, вяжущий сон.
        XXVIII
        Проводив Тэмуджина, Тогорил долго сидел неподвижно, глядя в огонь очага, кутаясь в наброшенный на плечи ягнячий халат. Думал о сыне покойного анды, не веря только что увиденной им остроте ума и дальновидности юноши.
        «Безошибочно чует, словно он уже матерый зверь, когда нужно не ждать, а броситься и вмешаться в дело, - изумленно восхищался он, ощущая в себе теплые, почти отцовские чувства к нему. - И в прошлый раз удивил меня: прошел такие испытания, и голод, и одиночество, и плен, но выжил, да еще и невесту смог забрать… и брата убил в такие-то годы! - значит, уже понимает, что нужно делать, чтобы в будущем не иметь лишнего соперника… а это нелегко, очень нелегко убить брата…».
        Тогорил невольно вспомнил о том, чего не любил вспоминать, - как он сам в одну ночь расправился с двумя своими младшими братьями, удавив их волосяным арканом, когда понял, что те не повинуются ему. Было это давно. После смерти их отца, Хурчахус-Буюруг-хана, в улусе начались смуты, дядья стали натравливать против него младших братьев, и пришлось ему двоих самых ретивых отправить к предкам. Однако другой брат, Эрхэ Хара, которого он считал своим сторонником, вдруг испугался чего-то и убежал к найманам. Снюхался с ними и договорился, чтобы те посадили его на отцовский трон, - видно, пообещал им немалые куски от ханства.
        Найманы пришли пятидесятитысячным войском, захватили все западные земли, а самого Тогорила разбили в главном сражении. С остатками войска Тогорил отступил на восток, оставив земли своего владения. То были дни, когда он уже не надеялся вернуть отцовский трон. Встав вблизи от верховий Керулена, он решил сделать последнюю попытку собрать силы и обратился за помощью к монгольским нойонам.
        На клич его отозвался один лишь молодой Есугей. Пятнадцать тысяч отборных воинов, обученных в татарской войне, привел он с собой. У самого Тогорила оставалась лишь половина тумэна - остальные погибли или разбежались. С этими объединенными силами в двадцать тысяч воинов они и ударили по не ожидавшим такого поворота найманам.
        У найманов, по расчетам Тогорила, оставалось около сорока с лишним тысяч всадников, но они уже не ожидали от поверженных кереитов большого сопротивления, раздробили свое войско по всему его ханству и занимались грабежом, уводя скот и людей. В это-то время и ударили по ним Тогорил и Есугей. Настигая их отряды в степи, и истребляя один за другим, они погнали врагов на запад. Когда найманы опомнились, было уже поздно.
        Гнали их Тогорил и Есугей до самого Алтая. Вновь собрал Тогорил свои войска и прошлись они по найманской земле так, что те надолго запомнили, каково связываться с кереитским ханством. Десятки тысяч рабов, верблюдов, лошадей и коров пригнали они из-за Алтая. Щедро поделился Тогорил военной добычей с Есугеем и в пылу дружеских чувств даже побратался с ним.
        С тех пор и шла дружба между ними. С той поры и пугал Тогорил своих врагов союзом с воинственными монголами.
        После найманской войны на его границах наступило долгожданное затишье. Ближние и дальние властители - чжурчжени, тангуты, уйгуры, хара-хитады - увидели, что он далеко не беззащитен и теперь старались лишний раз не задирать его.
        Пользуясь мирным временем, Тогорил навел порядок в расшатанном после смерти отца ханстве. Одного за другим он разгромил и прогнал враждебные рода, вождями в своем войске поставил верных ему нойонов. Дядья, видя его усиление, утихомирились, а из братьев оставались самые младшие, Чжаха-Гамбу и Селенгийн Ялга, которые во времена смуты были еще малы и теперь были во всем послушны ему.
        Весть о смерти анды Есугея по-настоящему огорчила его. Знал он, что такого надежного друга, который может прийти на помощь в трудную пору, не скоро встретишь. И не встречал он таких людей после.
        Думал он, кого можно подобрать из монгольских нойонов в союзники вместо Есугея, да так и не выбрал. Все крупные нойоны, такие как Таргудай или Хара Хадан, были уже в годах, а с ними он не хотел связываться. Друзья, равные годами, более требовательны, к старости станут медлительны, чаще будут просить помощи для своих нужд, да еще втянут в свои войны с татарами или с чжурчженями, а сами пригодятся ему когда-нибудь или нет, еще неизвестно. Друг должен быть сильный, но молодой, считал он, чтобы имел почтение и больше помогал, чем просил. Среди молодых монгольских нойонов, сколько ни узнавал он, достойных не находилось.
        После к нему пришло известие, что на монголов напали онгуты вместе с чжурчженями и татарами. Когда он узнал причину этой войны - неудачный зимний набег борджигинов на онгутов, тогда он и возблагодарил бога Иисуса за то, что удержал его от союза с теми нойонами и окончательно махнул рукой на них. Изредка доходили до него слухи о смутах и грызне между монгольскими родами, но он уже был безразличен к ним.
        Оставшись без такого ловкого союзника, как Есугей, Тогорил чувствовал себя неуютно. За годы дружбы с ним он привык чувствовать за спиной его поддержку, и это давало ему уверенность в сношениях с крупными и сильными ханствами, стоявшими на юге и западе.
        Вступать же в союзы с такими, как тангуты или хара-хитады, он не торопился - властители их горды и чванливы, много возни и хлопот с ними, того и гляди, втянут в войну с теми же чжурчженями или сартами, и знать не будешь, как отделаться от их дружбы. Ему нужны были такие, как монголы, - простые, неприхотливые, не имеющие больших связей с широким миром, не искушенные в кознях и хитростях между большими владетелями.
        Кроме монголов, поблизости были меркиты и татары, но с ними Тогорил был в давней вражде - еще прадеды их имели кровные счеты. Дед Тогорила, великий Маркус, был предан татарами чжурчженскому Алтан-хану и гвоздями прибит к деревянному ослу, а сам он еще ребенком успел побывать и в татарском, и в меркитском плену, поэтому с ними он мог разговаривать лишь на языке стрел и мечей.
        Когда в конце прошлого лета к нему пришли сыновья анды Есугея, которых он считал уже пропавшими, да еще с дорогой собольей шубой в подарок, Тогорил, присмотревшись к старшему - Тэмуджину, по-настоящему обрадовался. Он тут же смекнул, что со временем этот парень встанет вместо своего отца и будет ему таким же союзником. Оценив его дерзкие замыслы и убедившись в его уме и твердости, он окончательно решил помочь ему. Понравился Тэмуджин и своей почтительностью - будучи сам в нищете, подарил свою единственную соболью доху - только такой годился ему в союзники.
        На этот же раз, когда речь пошла о сыне погибшего вождя большого и сильного джадаранского рода, Тогорил оценил положение и вовсе обрадовался - нашелся еще один молодой нойон среди монголов, годный ему в подручные.
        «Видно, что Тэмуджин не будет связываться с ничтожными людьми, - думал он. - Если это его анда, значит, тоже стоящий парень. И эти двое молодых в будущем возьмут в свои руки все монгольское племя и будут помогать мне. Это даже хорошо, что их двое - легче будет ими управлять. Значит, надо помочь и тому и другому, потом они оба будут мне благодарны и обязаны… Года мои уже немолодые, - заглядывал он дальше, - сын мой Нилха-Сангум будет дружить с ними и тогда устоит мое ханство, которое я отстоял с таким трудом и заплатил за него такую дорогую цену…».
        Обдумав все, Тогорил встал и подошел к задней стене, где среди родовых онгонов висел большой серебряный крест. Он трижды перекрестил себя и поклонился ему, прошептав:
        - О, великий Иисус, помогай нам, грешным…
        XXIX
        Вечером Тэмуджина позвали к хану.
        Когда он, выспавшийся и посвежевший, пришел в большую ханскую юрту, там стоял накрытый для пира стол. Сидели вокруг него близкие хана - супруга, пожилая дородная женщина с белым, будто запыленным чем-то лицом; сын, парень на год или два старше Тэмуджина, и двое уже немолодых мужчин, округлыми чертами лица отдаленно напоминающие самого Тогорила.
        «Младшие братья хана, - догадался Тэмуджин, тут же отмечая про себя богатство одежды и убранства ханской родни. - Все словно на праздник вырядились…».
        На всех были разноцветные бархатные и шелковые халаты и гутулы, мужчины были подпоясаны ремнями из толстой гладкой кожи, на которых висели ножи в разукрашенных ножнах, огнива и кресала - все в золоте и серебре. Ханская супруга была увешана крупными и мелкими коралловыми бусами, с синей бархатной шапки свисали тяжелые золотые подвески. Все на них было так красиво и ловко подогнано, ухожено, к месту заправлена была каждая складка на одежде, что Тэмуджин с невольным восхищением подумал: «Так же и боги на небе, должно быть, одеваются…».
        Повернув головы, они с любопытством рассматривали его.
        «Надо было взять с собой праздничную одежду», - кланяясь всем, Тэмуджин с досадой оглядел свои поношенные, засаленные на коленях замшевые штаны.
        - Ну, проходи сюда, - позвал его с хоймора Тогорил, - садись рядом со мной.
        Чувствуя смущение, борясь с непрошенной слабостью в душе, он прошел с мужской стороны, сел на свободное место.
        - Посмотрите, как он похож на своего отца, Есугея-багатура, - с улыбкой сказал Тогорил, обращаясь к жене и братьям, - можно сказать, что вторая почка, помните его?
        - Да, помню, те же глаза, что у отца, и огонь в них, - сказала супруга хана, с теплой, ласковой улыбкой глядя на Тэмуджина.
        Тогорил стал знакомить его со своей семьей.
        - Это мои младшие братья, - говорил он, указывая на них, - это Джаха-Гамбу, за ним Селенгийн Ялга, а тот сын мой Нилха-Сангум, ну, а это супруга моя Булган-хатун.
        Тэмуджин кланялся всем в отдельности, те в ответ тоже склоняли головы.
        - Ну, а теперь давайте вкусим из того, что посылает нам бог, - возгласил Тогорил и широко перекрестился.
        За ним молча перекрестились остальные. Тэмуджин сидел, скрывая изумление впервые увиденным обычаем кереитов осенять себя знаком своего онгона. И еще он успел подумать: «А почему он лишь про одного бога сказал? Им что, только кто-то один из всех небожителей помогает?..».
        - Ешь! - приказал ему Тогорил, указывая на широкий блестящий стол, тесно уставленный блюдами с жирной и сладкой едой, и добродушно приговаривал, рассеивая его смущение: - Еда прибавляет силы и ум, поэтому перед разговором всегда нужно хорошенько насытиться. А на нас ты не смотри, не мы ведь только что покрыли трехдневный путь по зимней степи. Вот мясо, а вот рыба, бери все и набивай живот…
        Тэмуджин мельком оглядел богатый стол, взглядом выбрал горячую и сочную баранину, которую он давно не пробовал. В дороге они с Боорчи прямо в седлах грызли замерзшую изюбрятину, заедая снегом, а теперь желудок его при виде сытной еды болезненно заныл, требуя пищи. Он почтительно склонил голову и неторопливо вынул с пояса малый нож. Отрезая небольшими кусочками, стал есть.
        Скоро голод в нем проснулся окончательно, ему нестерпимо захотелось схватить одно из ребер, лоснившихся жирным мясом, и отхватить зубами сразу большой кусок, но он продолжал медленно и подолгу жевать, с достоинством выпрямив спину, не глядя на других. Отведав баранины, он понемногу попробовал из других блюд и убрал нож.
        - Что же ты так мало съел? - удивленно оглянулся на него Тогорил. - Так не годится сыну моего анды за моим столом. А ну, не стесняйся, ешь, сколько влезет!
        Братья хана понимающе улыбнулись, переглянувшись между собой.
        - Нойонскому сыну в гостях не годится набрасываться на еду, - одобрительно сказал Джаха-Гамбу. - Верно?
        - Да, в гостях самое главное не уронить достоинства, - улыбнулся Селенгийн-Ялга, подмигнув Тэмуджину.
        Нилха-Сангум улыбался, насмешливо глядя на него.
        «Они поняли так, что я перед ними свою гордость показываю», - досадливо подумал Тэмуджин и, чувствуя, что краснеет, нахмурился.
        - За нашим столом тебе не нужно стесняться, - внушительно сказал Тогорил, - ты мне нужен сытый, а потом мы с тобой поговорим.
        Тэмуджин послушно склонил голову и, ругая себя за оплошку, снова вынул нож. И, не сдерживаясь, не глядя ни на кого, как будто он здесь был один, стал наедаться вдоволь, по-настоящему.
        Хозяева ели неторопливо, они лениво переговаривались о новостях в кереитских куренях, о погоде, гадали, какова будет весна, расспрашивали Тэмуджина о дороге, о снегах на Керулене, о том, как перезимовал скот. Он отвечал, продолжая есть, и незаметно приглядывался к ним.
        Домочадцы хана как будто относились к нему добродушно и понимающе, один лишь сын его, Нилха-Сангум, показался чересчур гордым. Он сидел дальше всех от него, за своими дядьями. Оттуда молча и надменно посматривал на Тэмуджина, будто своим взглядом хотел показать, насколько он, ханский сын, выше его, беглого нойонского сына из дикого племени. Несколько раз Тэмуджин замечал, как тот с неприкрытым презрением разглядывал его скромное одеяние из шкуры, его иссеченные красными рубцами от мороза руки.
        «Этот со мной дружить не будет, - подумал Тэмуджин и удивился про себя. - Вот какими делает людей легкая жизнь! Вырос на готовом, в тепле и безопасности, а сам думает, что и вправду он лучше других…».
        Служанка налила из парившего на очаге котла суп. Тогорил осторожно отпивал из белой костяной чаши, держа его на трех пальцах. Наконец, он поставил чашу на край стола. Тэмуджин заметил, как изменилось его лицо, став безулыбчивым, строгим.
        - Теперь поговорим о деле, - сказал хан.
        Тэмуджин отставил свою чашу, приготовился слушать.
        - Ты верно все обдумал, - хан вертел в руке тонкую костяную палочку, которой он, видно, чистил зубы, и задумчиво смотрел в огонь, - если джадаранский улус сохранится за Джамухой, тебе потом будет легче управиться с южными монголами.
        Тэмуджин дрогнул, взглянул на него, желая возразить, но Тогорил властно двинул рукой, останавливая его.
        - Знаю, знаю, ты хотел выручить своего анду, как и полагается истинному мужчине, но я говорю о другом…Ты решил все верно, за это я тебя хвалю, и мы должны сделать все быстро, пока братья Хара Хадана еще не зашли слишком далеко и пока Таргудай не возобновил войну… Я решил так: в эти же дни я с четырьмя своими восточными тумэнами наведаюсь на Керулен и заставлю джадаранских нойонов вернуть все Джамухе, посажу его на отцовский трон. Оттуда я направлю своих послов к тайчиутскому Таргудаю и повелю ему больше не нападать на керуленских монголов. А тем укажу, чтобы в своем благополучии и безопасности были благодарны одному только Джамухе. Это должно возвысить вес твоего анды, его станут уважать. И вот тогда в вашем племени все станет по своим местам, все успокоятся, а там и твое время подойдет. Ну, что спокойно ли теперь твое сердце?
        Горячее чувство радости волной окатило Тэмуджина и он, не зная как держать себя перед ханом и его родней, счастливо улыбался, прерывисто дыша и с благодарностью глядя на Тогорила.
        - Ну, что, рад? - повторил вопрос тот, усмешливо косясь на него.
        - Очень рад, - признался Тэмуджин.
        Разом стало светло на душе. «Наконец-то все становится ясно, - думал он, чувствуя, как бьется в груди его сердце, - теперь и Таргудай прижмет хвост, и Джамуха будет в силе, и мой улус никуда не денется…».
        - Одно дело мы решили, - сказал Тогорил, - теперь остается другое. Я хочу, чтобы сейчас ты побратался с моим сыном, так же, как когда-то мы побратались с твоим отцом. Времена быстро меняются, мы не знаем, что будет не то, что через год - через полмесяца. В жизни бывает так, что сейчас ты стоишь на вершине горы, а завтра окажешься в глубокой яме и не будешь знать, как из нее выбраться. Поэтому вождь должен иметь таких друзей, на которых он может положиться в трудную пору.
        Тэмуджин, сразу осознавая правоту хана, с готовностью посмотрел на Нихла-Сангума. Тот, видно, не ожидая такого поворота, с изумленным лицом оглянувшись на отца, недовольно передернул плечами. Презрительно покосился на Тэмуджина и опустил голову, упрямо нахохлившись.
        Тогорил-хан потемнел лицом, гневно сдвинув брови. За столом стало тихо.
        - Мой сын вырос в неге и благополучии, - с заметным усилием сохраняя спокойствие в голосе, сказал Тогорил. - Ни разу в жизни не испытал он страха смерти, не был в плену, не скитался в нужде по степи и лесам, не зная, где найти спасение, к кому приклонить голову. В малые годы, когда наше племя потрясали смуты и войны, он жил в племени своей матери, у сородичей хара-хитадского хана. Там он привык к роскоши и легкой жизни, да и вернувшись ко мне, ни в чем не знал отказа, вот и вырос легкомысленным, строптивым. Но это до поры. Жизнь его заставит поумнеть…
        Тэмуджин, за бесстрастным лицом тая свое удивление, наблюдал за ними. Он впервые видел, чтобы сын показывал норов своему отцу. «Может быть, у ханских сыновей особые права? - гадал он. - У нас за непослушание отцу по закону могут лишить большого пальца на правой руке…».
        Тогорил властно двинул рукой, утвердившись в каком-то решении, и объявил:
        - Поскольку Тэмуджин является сыном моего анды, которому я обязан ханством, и поскольку анда мой покинул этот мир, я объявляю его сына своим сыном. Отныне я буду считать вас обоих своими сыновьями и потому вы сейчас же должны свершить обряд и побрататься. Ну, Нилха-Сангум, - он требовательно посмотрел на него, повышая голос, - подойди к Тэмуджину…
        Тот, покраснев лицом, медленно поднялся на ноги и, не глядя ни на кого, встал рядом. Тэмуджин поднялся к нему навстречу, ища его взгляда.
        - Мать, подай им чашу с молоком, - приказал Тогорил.
        Та поднялась с изменившимся лицом, сдерживая недовольство, подошла к подставкам на восточной стене. Звякнула в ее руках посуда.
        Братья хана под нахмуренными бровями прятали взгляды. Они, казалось Тэмуджину, тоже были не согласны с внезапным решением хана, не хотели брать в свой круг постороннего.
        Тэмуджин чувствовал, как в ханской юрте растет напряжение, будто перед грозой. Казалось, вот-вот сейчас кто-то не выдержит, разразится руганью и в ханской семье начнется буря брани, зазвучат споры и проклятия. Но было тихо.
        «Кому нужно такое братство? - подумал Тэмуджин. - Разве будет добро от такого начала?».
        Ему хотелось сказать хану, что, может быть, не нужно торопиться с этим, но у него не находилось подходящих слов. К нему подошла с наполненной чашей в руках Булган-хатун, и он, вздохнув, вынул свой нож.
        Держа большой палец левой руки над чашей, он сделал надрез рядом с двумя старыми шрамами, обронил несколько капель и убрал руку. Нилха-Сангум, помедлив, сделал то же. Булган-хатун помешала в чаше серебряной ложкой и первому подала своему сыну. Тот будто через силу сделал глоток и отдал обратно. Тэмуджин выпил все.
        - Ну, вот и свершилось, - сказал Тогорил, - теперь вы, хотите или нет, братья, поклявшиеся на крови, и отныне должны помогать друг другу. Сегодня мы помогаем Тэмуджину, а когда-нибудь, может быть, и Нилха-Сангум окажется в нужде и Тэмуджин придет к нему на помощь. Тогда-то сын мой Нилха-Сангум и возблагодарит богов за то, что послали ему в друзья такого человека. Выпьем же за вашу дружбу!
        Тогорил сам разлил по чашам вино. Тэмуджин, поднимая свою чашу, увидел, как впервые Нилха-Сангум без вражды посмотрел на него, и во взгляде его промелькнула короткая, извиняющаяся улыбка.
        «Кажется, дошло и до него, что дружить лучше, чем враждовать, - успокоенно подумал Тэмуджин, - хан, может быть, и прав, принуждая нас…».
        После того, как все выпили, хан громко хлопнул в ладоши. Из-за шелкового полога на женской половине вышла служанка, мягко поклонилась.
        - Пусть придут хурчины и певцы! - приказал хан.
        Скоро пришли разодетые в шелка молодые юноши и девушки. Низко поклонившись, они рассаживались у двери.
        Тэмуджин вполуха слушал кереитские песни и игру на хуре, а про себя размышлял, в уме разбирая случившееся и рассчитывая, что принесет оно ему в будущем.
        «Нилха-Сангум, видно, глуповат, - думал он, - раз при госте показывает свой норов перед отцом, кичлив и избалован, точно дурная девушка… Какую славу принесет мне братание с таким человеком?.. Однако он ханский сын, среди монголов это даст мне вес, теперь никто из нойонов не посмотрит косо…».
        А еще он был неприятно удивлен тем, что увидел в ханской семье: она была не дружна и власть Тогорила среди родных не была беспрекословной. Ему приходилось принуждать и увещевать даже родного сына, да и жена его нехотя исполняла его повеление.
        «Как же, будучи правителем ханства, которое знают в самых отдаленных землях, можно так распустить своих домочадцев? - пораженно думал он. - Значит, Тогорил недостаточно силен духом, если его не сполна почитают родные?».
        Вспомнились слова, сказанные, как говорили, однажды самим Хабул-ханом своим сыновьям: «Тот, у кого нет порядка в своем доме, не может править улусом».
        Неприятно изумило Тэмуджина это его открытие, он даже не хотел ему верить, но другого объяснения происшедшему не было и выходило одно: хан на самом деле не такой уж и сильный человек, если его недостаточно почитают в собственном доме. «А ведь он еще не стар, - думал Тэмуджин, - что же будет вытворять этот Нилха-Сангум, когда отец совсем одряхлеет?».
        Устав от неприятных мыслей, заслонивших ему главное - радость от достигнутого, большого и настоящего дела, свершенного им, он мысленно махнул на все рукой и пустился в размышление о том, как он вместе с ханским войском прибудет к своему анде, как тот будет рад его помощи, как потом испугается Таргудай, как узнают о нем дядья-кияты, как изумятся Мэнлиг и Кокэчу… «Потом я навещу отцовских тысячников, - тут же решал он, - посмотрю, что это за люди…».
        XXX
        Тогорил протянул с выступлением в поход целых девять дней. Каждую ночь он вместе с шаманами выходил смотреть в небо, выгадывая благоприятное время. Хорошего знака звезды долго не давали.
        Тэмуджин, набравшись терпения, ждал, все это время проводя с Нилха-Сангумом и его двоюродными братьями. Утрами они выезжали в степь - то, взяв с собой охотников с беркутами, с высокой сопки смотрели, как те ловят лис, то с толпой кереитских юношей облавили дзеренов, которых было много в этой степи. Тэмуджин присматривался к новым знакомым, запоминал их повадки.
        Боорчи, пользуясь выдавшимся временем, старательно ухаживал за их лошадьми, при каждом удобном случае выводя их в степь попастись. Умный, с полуслова понимающий его, к тому же еще быстрый и сноровистый, здесь он был незаменим для Тэмуджина: в нужное время и кони стояли подседланные, и сам он всегда был рядом, готовый подать или принять поводья, подержать стремя, принести и унести вещи.
        «Настоящий нукер, знает, как мне здесь это нужно, - каждый раз думал Тэмуджин, глядя на него, - с таким не стыдно быть в гостях и у хана… А с нашими, Хучаром или Сача Беки, я бы тут измучился…».
        Думая об этом, он вновь возвращался к своему давнему вопросу: почему харачу, черная кость, бывает умным, а нойон, потомок ханов - глупым? Ведь нойон рожден, чтобы думать, понимать и делать все к лучшему, а с харачу большого ума и не требуется. Услужливость и расторопность Боорчи явно шла от его ума и понимания, что сейчас никак нельзя упасть лицом в грязь перед ханом, чтобы он видел, что монголы знают порядок и закон, - и это высоко оценил Тэмуджин.
        За все время Тэмуджин лишь однажды встретился с Тогорилом. На четвертое утро их пребывания в кереитском курене тот вдруг вызвал его. Обрадованный Тэмуджин: - «Наконец-то, начинается дело!» - пришел к нему, но его ожидало другое. Хан, сидя на хойморе, показал ему на ворох шелковой и бархатной одежды, лежавший на мужской стороне.
        - Снимай с себя все и одевай это, - велел он.
        Тэмуджин, не ожидая такого, помедлил.
        «Будет ли это прилично? - быстро перебирал он в уме. - Не уроню ли своего достоинства перед тем же Нилха-Сангумом? Еще будет потом говорить, что меня кереиты одевали…».
        Тогорил, заметив на его лице сомнение, рассердился.
        - Что ты еще думаешь?! - вспылил он. - Я ведь принял от тебя соболью доху, а та дороже всего этого китайского лохмотья. Одевай!
        Тэмуджин быстро снял свою замшевую одежду и стал одевать новое. Штаны из мягкой стриженой овечьей шкуры, шерстью внутрь, сверху были покрыты тонким черным бархатом. На ноги ему были сшиты сапоги из выделанной бычьей замши, снаружи покрытой таким же черным бархатом. На нижнюю рубаху из тонкого белого шелка он одел темно-красную бархатную рубаху чжурчженского покроя, а легкая короткая шуба из овчины была покрыта темно-синим шелком с круглыми китайскими узорами. На голову одел пышную выдровую шапку. Одежда была как раз по нему, и Тогорил, посмотрев на него, цокнул языком:
        - Вот теперь ты истинный нойон! Теперь тебя сразу признают твои тысячники, а ты собирался предстать перед ними, одетый хуже их нукеров. Они бы и усомнились: может ли их нойон быть таким оборванцем?
        И весело расхохотался - так, как смеются над малыми детьми. Хоть и не по душе пришлась ему шутка Тогорила, он признал в ней правоту, подумав:
        «Такая пышная одежда всем будет напоминать, под чьим я покровительством, и мне легче будет разговаривать и с отцовскими тысячниками и с нашими нойонами».
        Преодолевая в себе гордость, он признательно улыбнулся в ответ.

* * *
        В один из дней Нилха-Сангум предложил Тэмуджину выйти на состязание с кем-нибудь из кереитских юношей - в борьбе или скачках, на выбор. Предложение было дано внезапно. Они возвращались с охоты на лис, и сначала Нилха-Сангум будто бы с воодушевлением рассказывал ему что-то о ловчих беркутах. И вдруг, ни с того ни с сего, предложил ему участвовать в состязании.
        Тэмуджин, не имея времени на раздумье, успел только подумать, что отказаться будет неприлично и уже хотел согласиться, как почувствовал легкий толчок в левый бок. Молчаливый при чужих Боорчи незаметно предостерегал его. Тэмуджин подумал про себя еще раз и убедился в правоте нукера: у Нилха-Сангума в этом не могло быть иной цели, кроме как выставить против него сильнейшего и унизить, чтобы в будущем прилюдно напоминать ему это и выставлять на смех. Если смотреть по его повадкам, то иначе незачем было ему предлагать гостю бороться.
        Тэмуджин покосился на его застывшее в ожидании лицо и удивился коварству ханского наследника: нарочно выбрал время среди другого разговора, чтобы застать врасплох, рассчитал, что с ходу не увидит подвоха и не догадается о его истинном замысле.
        - Не могу, брат Нилха-Сангум, - с вежливой улыбкой ответил Тэмуджин.
        - Неужели боишься? - весело спросил тот, пытаясь отрезать ему путь к отступлению. - Вот уж не подумал бы, что мой новый анда боится выйти на поединок.
        Было видно, он чувствовал себя хозяином положения.
        - Я могу состязаться только с равным себе, - сказал Тэмуджин.
        - А кто здесь тебе не равен? - изумленно спросил тот. - Ты что, кереитских парней считаешь ниже себя?
        - Всех, кроме тебя, - сказал Тэмуджин. - Ведь мы с тобой побратались, а твой отец назвал меня своим сыном. Теперь ты мой брат, и потому я выше всех ваших парней.
        Нилха-Сангум осекся на полуслове, с лица его медленно сходила улыбка, он задумчиво посмотрел вдаль.
        - Ну что, поборемся, брат? - спросил Тэмуджин, затаив насмешливую улыбку. - Ведь с тобой-то я могу бороться.
        - Мне, ханскому сыну, самому бороться неприлично, - сказал Нилха-Сангум и торопливо добавил:
        - Да и меня другие дела ждут…
        Больше они не выезжали в степь.
        Тэмуджин долго раздумывал об этом случае, с удивлением разбираясь в повадках нового анды. «Один он здесь такой? - гадал он про себя, - Или в этом племени все такие и у них не считается зазорным подобное коварство? У нас это подлость и позор, а у них, может быть, это доблесть, ум?.. Придется привыкать к такому анде…».
        XXXI
        Наконец, хан объявил время выступления - на третий день новой луны. Узнав об этом, Тэмуджин облегченно перевел дух и тут же мысленно стал готовиться к встрече с соплеменниками, разом отсекая в душе все остальное. Он представил себе, как явится перед ними вместе с кереитским ханом, как те будут поражены, как во всех монгольских куренях пойдут разговоры о нем.
        «Однако, непростая это будет встреча, - думал он, дотошно вникая в тонкости дела, и тут вдруг впервые ясно почувствовал на себе всю тяжесть ответственности за все то, что он затеял. Смутная, неясная тревога вновь разливалась у него в груди. - А ведь не все здесь выглядит гладко: меня могут и обвинить, что я привел чужое войско на землю своего племени… Неизвестно еще, как поведут себя Мэнлиг и Кокэчу, а вдруг они чего-то испугаются и пойдут против меня, натравят на меня народ?.. Да и другие могут все не так понять. Может быть, придется объяснять им все, убеждать их в своей правоте - и к этому надо быть готовым. Главное, суметь показать всем, что я хочу прекратить кровопролитие в племени и тогда люди должны согласиться со мной…».
        Объятый сомнениями, он сидел в юрте в последний вечер вместе с Боорчи, когда к ним зашел сам Тогорил с двумя слугами и сделал им обоим ханские подарки: Тэмуджину подарил боевые доспехи - новый, только что изготовленный железный бэгтэр[18 - Бэгтэр - древнемонгольская кольчуга с мелкими пластинами на груди и спине, с рукавами до локтей и подолом выше колен. Из-за гибкости был удобен для всадников. Через Золотую Орду был распространен на Руси под названием бехтерец.] и шлем с белой волосяной кистью на макушке. Боорчи хан вручил овчинную шубу, а в придачу обоим - по щиту и чжурчженской сабле: Тэмуджину с серебряной отделкой и с рукоятью из белой кости, Боорчи - простую. Тут же заставил Тэмуджина примерить доспехи - они оказались чуть великоваты, на вырост, но сидели на нем хорошо. Тэмуджин больше всего обрадовался доспехам: он все собирался заказать их Джарчиудаю, отцу Джэлмэ, чтобы к осени, к получению отцовского улуса иметь их, а тут разом решилось все.
        - Своих доспехов ведь еще нет? - сказал хан и довольно похлопал его по плечу. - Теперь я твой отец, буду заботиться о тебе. Ну, готовьтесь…
        Хан ушел, а Тэмуджин, мешая в себе разные чувства, то радуясь ханскому подарку и удаче всего дела, то борясь со своими сомнениями о предстоящем выступлении с кереитским войском на монгольскую землю, вместе с Боорчи стал готовиться в путь, увязывал вместе с ним вещи в переметные сумы, оглядывал оружие.
        XXXII
        Ранним утром в огромной пойме на южном берегу Тулы собиралось кереитское войско. Нескончаемыми черными волнами прибывали толпы всадников, копились, стекаясь отовсюду, заполняли полые места низины. Часто перестраивались, давая места вновь прибывшим, теснились к склонам дальних холмов.
        Тэмуджин, поднятый еще затемно и прибывший сюда вместе с ханской свитой, впервые увидел такое большое скопление всадников. До этого ему лишь несколько раз доводилось видеть отцовский тумэн в полном сборе, когда тот собирался перед их куренем на тайлган обрезания лошадиных грив. Видел он еще неполное войско борджигинов - в прошлом году, при выезде на облавную охоту, когда был в плену у Таргудая; потом он видел отряд онгутов, настигший кочевье тайчиутов на северном берегу Онона…
        Однако ни одно из тех войск и отдаленно не могло сравниться с тумэнами кереитского хана. У Тэмуджина захватило дух, когда он вместе с ханом выехал на вершину высокой сопки. Широкая, в семь или восемь перестрелов, низина была черна от выстроившихся колонн кереитских сотен и тысяч, и это была только часть ханского войска! Тэмуджин со смутным ликующим волнением в груди, не отрываясь, оглядывал колыхающиеся - словно нетронутая трава под степным ветром - волны всадников. С тайной гордостью в душе он подумал: «И все это огромное войско собралось в поход по моему желанию, это я призвал на помощь хана и ради меня он собрал такие силы… - и снова тревожно сжалось в груди. - Великое дело я начал, и на мне будет вина, если что-то пойдет не так!».
        Утро было безоблачное, и солнце вот-вот должно было выглянуть из-за дальней сопки, лучи ее ярко осветили кроваво-синюю высь. Снег в эти дни почти весь сошел, и всюду серела сухая прошлогодняя трава. То и дело к ней жадно тянулись еще не вошедшие в тело, не утолившие весенний голод лошади.
        Тэмуджин был одет в новые доспехи со шлемом и, как велел ему хан, держался рядом с ним, по его правую руку. При нем же был неотлучный Боорчи. По левую руку хана гордо восседали в тяжелых посеребренных седлах Джаха-Гамбу, Илга-Селенгийн и Нилха-Сангум, тоже выступавшие в поход. Вокруг них толпились другие важные видом нойоны.
        Позади хана, в нескольких шагах, два рослых нукера держали знамена. Одно было обыкновенное ханское знамя - большое бронзовое копье с тремя конскими хвостами, другое - из ярко-желтой ткани, на котором было вышито что-то черное. Тэмуджин улучил время, когда порыв ветра на короткое время расправил ткань на знамени и разглядел на нем рисунок человека с высоко поднятой рукой, в которой он держал все тот же кереитский онгон - сложенные поперек палочки.
        Неподалеку, под склоном бугра, ровным рядом выстроилась сотня охраны и с ними два десятка ханских гонцов, разодетых в красные и синие тулупы. Перед ними длинным рядом были расставлены огромные бычьи барабаны, у каждого из них стояли по двое здоровых воинов с увесистыми, как палицы, чисто оструганными березовыми дубинками в руках.
        Когда показался край солнца и красные лучи брызнули по степи, Тогорил сошел с коня и все последовали ему. Тэмуджин сошел на землю и, передав коня Боорчи, оправил на себе доспехи и оружие. Чувствуя приятную тяжесть, повисшую на плечах, и представляя, как он выглядит со стороны в высоком шлеме с пышной кистью, он с усмешкой подумал: «Это не то, что кангу на шее таскать…».
        Тогорил взял поднесенную ему большую серебряную чашу, зачерпнул из березового туеса молоко и брызнул на восток. Затем медленным шагом сделал круг, побрызгав по восьми сторонам, громко выговаривая молитвы разным богам.
        Затем ему подвели большого черного барана. Хан, сбросив короткую легкую шубу и оставшись в красной шелковой рубахе, засучил рукава. Выйдя перед толпой, он вынул нож, быстро зарезал барана и передал двоим нукерам. Те быстро разделали тушу. Тогорилу поднесли чашу горячей крови, и он принес жертву своему знамени, обливая все три его хвоста. Другому знамени, из желтого шелка, Тогорил не принес никакой жертвы, но, повернувшись к нему, осенил себя знаком своего онгона и поклонился ему.
        Тэмуджин был удивлен столь малой жертве богам перед таким крупным походом. Монголы перед такими делами приносили и лошадьми и даже людьми - сейчас они принесли бы тремя или даже девятью мужчинами и черными жеребцами.
        «…или он поход этот считает мелким набегом, не достойным больших приношений, или кроется здесь что-то другое… - гадал, глядя на него, Тэмуджин, - может быть, недавно у них уже были большие молебны и приношения…».
        Тут вдруг вышел из толпы незаметный прежде человек в длинной одежде из черной ткани, в круглой шапке, покрытой такою же тканью. На шапке спереди желтыми нитями был вышит все тот же кереитский онгон.
        Некоторое время назад Тэмуджин, оглядывая ханскую свиту, мельком видел этого человека в странной одежде позади всех, рядом со слугами, и не обратил на него внимания, посчитав его каким-нибудь лекарем или гадальщиком, идущим в поход вместе с ханом. Но теперь, когда он выходил из толпы, стоявшие в передних рядах нойоны расступились, давая ему дорогу, и почтительно склонили перед ним головы, снимая боевые шлемы. Изумленный Тэмуджин, видя, как все вокруг снимают шапки (и даже сам Тогорил-хан!), тоже снял свой новый железный шлем и, не отрываясь, следил за странным человеком.
        Тот, выйдя вперед и встав рядом с шелковым знаменем, взял висевший у него на груди большой, в полторы ладони шириной кереитский онгон, вылитый из золота, поднял его высоко и громко заговорил на каком-то непонятном языке. Говорил он нараспев, ровно и складно, и Тэмуджин понял, что он молится. Все вокруг, видимо, уже привычные к такому молебну, слушали, почтительно склонив головы. Тэмуджин видел, как тот, выговаривая свои непонятные слова, тот и дело возводил свой взгляд к небу, и гадал: «К какому тэнгэри из пятидясяти пяти западных или сорока четырех восточных он обращается? Или, может быть, к какому-нибудь хагану? Тогорил-хан как будто говорил о каком-то одном Боге…».
        Вскоре из толпы вышли двое юношей лет по тринадцати, один держал большую медную чашу, наполненную водой, другой на почтительно вытянутых руках - белую волосяную кисть. Черный человек, не прекращая молитвы, взял кисть и, макая в чашу с водой, стал окроплять шелковое знамя, брызгая сначала сверху вниз, а потом слева направо. Трижды окропив, он отдал кисть юноше и, проговорив еще несколько слов, стал осенять онгоном знамя, а затем - хана Тогорила. За ним все стали осенять себя знаком кереитского онгона, и на этом молебен закончился. Толпа зашевелилась, и все стали надевать свои шапки. Черный человек незаметно ушел в толпу, и больше его Тэмуджин не увидел.
        Тэмуджин опомнился от забвения, навеянного на него невиданным раньше молебном, рассеянно подумал: «Ладно, потом расспрошу об этом самого Тогорила».
        Толпа торопливо посадилась на коней; застоявшиеся лошади под всадниками нетерпеливо переминались, вырывая поводья. Зависшая было тишина разом нарушилась, звякнули удила, зачастил глуховатый топот копыт на сухой, щебнистой земле, раздался сдержанный гомон голосов.
        Хан начал совет перед походом. Он, сидя в седле, повернулся к толпе нойонов, и те полукругом окружили его. Первым хан отдал приказ Джаха-Гамбу.
        - Ты будешь левой рукой и поведешь свой тумэн под южными склонами Хэнтэя. Когда достигнем Керулена, перейдешь на левый берег и двинешься вниз по реке.
        Тот склонил голову, прижав правую руку к груди. Тогорил посмотрел на Илга-Селенгийна и ему приказал:
        - А ты будешь правым крылом, пойдешь по южной стороне.
        Тот так же поклонился.
        - Ну, а в середине буду я сам с двумя тумэнами. Когда подойдем к кочевьям джадаранов на среднем Керулене, я дам знак, и мы всем войском повернемся на север. Джаха-Гамбу, ты развернешь свой тумэн и станешь на месте. Илга-Селенгийн, ты обойдешь мои тумэны и встанешь на восточной стороне…
        Тэмуджин впервые видел, как направляются войска в поход. Он внимательно следил за всем, слушал указания хана и старался все запомнить.
        Потом Тогорил называл по именам нойонов, которые должны были идти с его братьями. Те покорно кланялись и отходили каждый в свою сторону - одни к Джаха-Гамбу, другие к Илга-Селенгийну.
        - Беречь силы коням, - наставительно выговаривал хан, - не нужно без нужды скакать, доведите это до всех. Двигаться будем днем, ночами кони пусть отдыхают и кормятся. Если на пути увидите большие стада дзеренов, оставляйте нужное количество людей для облавы, а сами двигайтесь дальше. Не нужно задерживаться на малом и упускать большое, а мясо добывать только на прокорм войска. Тумэны левой и правой руки не должны отдаляться от середины больше чем на один харан. Боковые дозоры тумэнов должны видеть дозорных соседних тумэнов. Ну, кто хочет что-то сказать или спросить, говорите сейчас.
        Все молчали.
        - Совет окончен, двигайте войска!
        Все поклонились и, тут же повернув лошадей, порысили по низине в разные стороны - одни за Джаха-Гамбу, другие за Илга-Селенгийном. Сзади оглушительно забили боевые барабаны.
        XXXIII
        Прибытие в долину Керулена хана Тогорила с четырьмя тумэнами войска оказалось полной неожиданностью для здешних родов. Слухи об этом с быстротой ветра разнеслись по куреням.
        Немногие очевидцы, издали видевшие идущие с запада кереитские колонны, передавали по-разному. От одних слышали, что идет не меньше пятидесяти тысяч всадников; другие говорили о шестидесяти тысячах, а третьи и о семидесятитысячном войске, черными волнами покрывающем керуленскую степь.
        Вести, обрастая все новыми подробностями, летели с гонцами все дальше на восток, от одних к другим. До дальних куреней доходили слухи уже о ста тысячах кереитского войска.
        Вновь безудержный страх и растерянность охватили рода южных монголов. В куренях вновь примолкла жизнь, женщины и дети хоронились по юртам, дрожали втихомолку у очагов, а воины зорко осматривали дальние сопки на западе и без зова сходились на собрания.
        Всюду слышалось одно и то же:
        - Все верховье захватили, скоро и до нас дойдут.
        - Сто тысяч кереитов - это вам не борджигины, не татары с онгутами…
        - Людей, говорят, толпами угоняют в плен, а из Китая уже идут купцы, чтобы скупать их.
        - Да что там плен, говорят, они сами человеческим мясом питаются - как война, так на человечину переходят.
        - Недаром кереиты[19 - Кереиты - вороны. Монг. «хэрээ» - ворон; «ит» - суффикс множественного числа.], у них это в крови должно быть.
        - Надо спасаться, пока не поздно!
        - Бежать, хоть к борджигинам, хоть к татарам!..
        Народ и без того изведенный, издерганный страхом за последний год смуты и войны, на этот раз доходил до отчаяния. Оставалось какому-нибудь нойону, хоть самому захудалому, только крикнуть, как все бросились бы срывать войлок с юрт и запрягать быков и верблюдов.
        Однако вскоре после первых слухов ко всем основным керуленским нойонам стали прибывать гонцы от самого Тогорил-хана с его словами: «Иду к вам с миром! Не нужно поднимать против меня оружие, не нужно и бежать от нас, если хотите быть моими друзьями…».
        Керуленские нойоны, еще не понимая до конца смысла услышанных слов, но уразумев, что опасности пока нет, притихли в ожидании.
        XXXIV
        Два с половиной тумэна Тогорил расставил по южной стороне долины, основными силами охватив курени крупнейших родов - джадаранов, джелаиров и некоторых других. Несколько тысяч воинов отправил он на восточную сторону - присмотреть за мелкими низовыми родами. Джаха-Гамбу с тумэном он оставил на западной стороне, у верховий реки, угрожая керуленским сбоку и сзади.
        Тэмуджин неотлучно был рядом с ханом. Наблюдая за ним, он изумлялся тому, как хорошо Тогорил-хан знает расположение урочищ на Керулене и то, где какие рода стоят, какие у них силы.
        «Видно, неспроста он задержал с походом и все эти дни не терял времени даром, - обдумывал он, - разузнавал все о нынешних кочевьях монголов. А ведь это очень разумно: заранее все разведать - что и как расположено сейчас у противника. Есть чему поучиться у такого человека…».
        Сам же Тогорил с отрядом в полторы тысячи всадников, взяв с собой Тэмуджина, направился к месту бывшей ставки Хара Хадана, где теперь стоял маленький курень брата покойного - Ухэр-нойона, вместе с которым ютился теперь Джамуха с матерью и младшими братьями.
        Этого дня Тэмуджин ждал с нетерпением: наконец, он окажет своему анде поистине ханскую услугу! Вернуть ему в целости разграбленный улус - это будет достойная плата за то, что минувшим летом отец анды помог ему забрать невесту у хонгиратского Дэй Сэсэна. Тэмуджин был уверен, что сам Хара Хадан сейчас смотрит с неба и воочию убеждается в том, что не зря тогда поверил неимущему, почти что нищему сыну Есугея и поддержал его. Теперь этот нищий отплачивает тысячекратной ценой - спасением его улуса и семьи, спасением того, на что он положил всю свою жизнь ради детей и потомства. Тэмуджин думал обо всем этом и ощущал, как на сердце у него разливается приятное чувство удовлетворения и восторга от свершаемого им сейчас по-настоящему большого, значительного дела.
        В ясный солнечный полдень они подъехали к урочищу, где вдали у горизонта чернели немногочисленные юрты куреня. Снег здесь почти всюду растаял. Вокруг куреня, далеко разбредаясь по склонам, кормились табуны отощавших лошадей, перемешанные со стадами коров и овец.
        Став на гребне холма, хан отправил вперед гонцов с предупреждением, что в гости к Джамухе, сыну Хара Хадана, подъезжают его анда Тэмуджин вместе с кереитским ханом Тогорилом. Подождав немного и расположив тут же под холмом сопровождавший их отряд, сами с охранной сотней неторопливо двинулись следом. Навстречу поддувал легкий весенний ветерок.
        Тэмуджин в предвкушении радостной встречи с андой сдерживал нетерпение и удерживал на лице холодную суровость. Помнил, что соплеменники будут смотреть на него, приведшего на свою землю кереитского хана, - потом они многие годы будут рассказывать всем, какой у него был при этом вид.
        Через малое время перепуганное семейство покойного Хара Хадана и младшего его брата Ухэр-нойона встречало у своих коновязей одного из самых могущественных властителей во всей степи. За чертой айла толпились жители куреня. Там, перед всполошенной разношерстной толпой, стояли нукеры с кнутами в руках, оттуда то и дело доносился тонкий свист плетей: утихомиривали шумных, сдерживали любопытных, отгоняли подальше грязных и оборванных.
        Джамуха и Ухэр не ожидали подобных гостей, наверно, в своих даже самых невероятных снах. Красные от волнения, они лихорадочно суетились перед ними в многократных поклонах. Услужливо принимали поводья, помогали сойти с седел и привязывали коней к коновязям. Тут же в ряд выстроились младшие братья Джамухи и сыновья Ухэра. Подталкиваемые сзади матерями, они раз за разом низко кланялись.
        Сам Джамуха, как увидел Тэмуджина, то и дело кидал на него изумленно-благодарные, приветственные взгляды, радостно кивал ему. Тот держался по правую руку Тогорила. Джамуха, было видно, еле удерживался от того, чтобы броситься к нему с объятиями и, принужденный соблюдать приличия, стоял рядом со своим дядей и вежливо кланялся кереитскому хану.
        Хозяева расступились перед высокими гостями и, с поклонами разводя руками, приглашали их в большую юрту.
        - В этой юрте жил наш старший брат Хара Хадан, - говорил Ухэр Тогорилу, почтительно ведя его за руку к двери, - и для нас великая честь, что вы приехали в такую даль почтить его память. Брат наш, глядя с неба, наверно, сейчас преисполнен счастья и гордости.
        Джамуха вслед за ними вел Тэмуджина. Наконец, оказавшись с ним рядом, он порывисто обнял его за плечи и они коротко перекинулись словами. Джамуха взглянул ему близко в лицо, не удерживая слезу в глазах, дыша жаром, зашептал:
        - Ты меня спас, ты… единственный мой настоящий друг. Но как ты это смог сделать? Ты что, сам ездил и привел сюда хана?
        - Ну, да, - широко улыбался в ответ Тэмуджин, блестя на солнце ровным рядом зубов. - Как пришел ко мне от тебя гонец, так я и поехал к хану…
        - Ну, ты умница, ну и храбрец… воистину ты никогда не растеряешься. Ты истинный мой брат. Но как ты смог его уговорить… - Джамуха, не находя слов, взволнованно переводил дух. - И что дальше будет?
        - Сейчас все узнаешь… - Тэмуджин загадочно улыбался, дружески хитро косясь на него.
        Гостей усадили на почетные места. Тогорила Ухэр подвел к хоймору, Тэмуджин сел по правую руку хана. Мать Джамухи - младшая сестра покойного Ехэ-Цэрэна, - и жена Ухэра, с дрожащими улыбками на лицах, с поклонами подавали айрак. Гости, побрызгав очагу и онгонам, выпили первые чаши.
        Ухэр, сев ниже Тэмуджина и дождавшись, когда гости утолили жажду, заговорил с проникновенной благодарностью и волнением в голосе:
        - Мы безмерно рады тому, что наше маленькое стойбище посетил такой большой человек, хан величайшего народа в степи. Положение наше такое, что, можно сказать, стоим на краю пропасти. Умер наш старший брат, на котором держалось все благополучие и порядок в роду. И уже скоро полгода, как в нашем племени не утихают войны между собой, нам не дают покоя эти неотвязные борджигины… Но теперь-то все изменится, борджигины узнают, что вы приезжали проведать нас и тогда они оставят нас в покое, потому что все знают, как могуществен кереитский хан, и не поздоровится тому, кто заденет его друзей. Уж теперь-то у Таргудая поубавится гонор…
        Тогорил выступил с ответной речью и обрадовал хозяев еще больше.
        - Мы приехали не просто чтобы показаться перед вами, - сказал он, - ведь если солнце только покажется из-за туч и снова скроется обратно, тепла от него не будет. Мы приехали, чтобы помочь вам возродить законный порядок в племени. За нашей спиной стоят четыре тумэна моих войск и этого, думаю, достаточно, чтобы убедить ваших нойонов успокоиться и зажить мирной жизнью. И в вашем роду нужно исправить многие ошибки. Сыну Хара Хадана, - он оценивающе посмотрел на Джамуху, - уже исполнилось тринадцать лет, вон он какой багатур вырос, а дядья его, как мне доложили, разграбили, растащили его улус. Так не годится и это мы исправим…
        Ухэр, уразумев, что хан и впрямь пришел со своим войском не ради одних разговоров, был вне себя от радости. Не смевший и мечтать о такой помощи от кого бы то ни было, сообразив, что и впредь властитель западной степи не откажет им в покровительстве, он вскочил как ужаленный и, стоя перед очагом, прикладывая обе руки к груди, закланялся, заверяя:
        - Отныне мы все будем молиться вашим предкам… Я сам буду приносить жертвы духу вашего деда, великого хана Маркуса. Ведь мы не знали, кому и пожаловаться на такое беззаконие…
        - Сейчас же пошлите гонцов ко всем керуленским нойонам и созовите их на совет, - взяв поводья разговора в свои руки, уже властно распоряжался Тогорил, - позовите всех, кто был на прошлом вашем совете, и я скажу им свое слово.
        Через малое время из куреня бешеной рысью выезжали гонцы. Нещадно нахлестывая лошадей, они мчались во весь опор вверх и вниз по реке.
        Тогорил-хан отказался от предложенного Ухэром пира и заявил, что хочет отдохнуть с дороги.
        - Завтра будет большой разговор с вашими нойонами, - сказал он, - если столкуемся с ними, можно будет и выпить и повеселиться.
        Ухэр с готовностью обернулся к женщинам, двинул черной бровью. Жена его и мать Джамухи бросились на мужскую половину стелить постель для хана, засуетились с подушками и одеялами в руках.
        Джамуха, улучив время, потянул Тэмуджина к выходу. Он привел его в малую юрту. Здесь уже накрывали маленький столик и над ним хлопотали молодые служанки. Джамуха взмахом руки прогнал их, за руку провел Тэмуджина к хоймору, усадил за стол и сел рядом. Оказавшись наедине, он дал волю своим чувствам.
        - Ты мой единственный друг и спаситель! - крепко, изо всех сил обнимая его за плечи, роняя слезы на бархатную его рубаху, признавался он. - Ты мне роднее, чем все эти мои дядья… Если бы не ты, я бы пропал! Я не смог бы так жить, униженный сородичами, даже если мне потом и дали бы что-нибудь из отцовского владения. Отобрали все, а мне потом принимать от них подаяние? Нет! Лучше умереть, чем так унижаться. Ты понимаешь меня, анда?
        - Да, тяжело это, - соглашался Тэмуджин, вынимая нож для еды. - Понимаю тебя.
        - А как же ты догадался привести сюда хана? - не давал ему покоя Джамуха, снова обнимал за плечи и от избытка радости с силой тряс его. - Как ты сумел это проделать? Расскажи мне все!
        - Подожди, анда, - Тэмуджин с трудом высвобождался из его рук, - я голоден, как конь после дневного перехода, с утра ничего не ел. Дай мне хоть что-то съесть, а то ведь там, в большой юрте, хан много не ел, и мне было неудобно набрасываться на еду…
        - Да ешь, ешь ты, хоть лопни, - смеялся Джамуха, указывая рукой на стол, на корыта с жирным мясом, чаши с горячей арсой и вареной сметаной, - подожди, где архи?.. Сейчас принесу!
        Он тут же убежал, оставив его одного, и Тэмуджин, наконец, спокойно взял в руки баранье ребро.
        Не успел он обглодать тоненькое ребрышко, как Джамуха снова ворвался в юрту, ведя за собой дядю и мать. Те, уложив хана отдыхать, оставили его и теперь, видно, желали поговорить с молодым киятским нойоном, сумевшим привести к ним на помощь такую силу. Не скрывая радостного изумления на лицах, оглядывая его с головы до ног, они присаживались рядом с ним.
        - Вот мой анда! - Джамуха торжествующе оглядывался на своих и со стуком ставил на стол тяжелый медный кувшин. - Это я ему сообщил о нашей беде, а он привел к нам кереитского хана!.. Знакомьтесь, это Ухэр-абга, младший брат отца, а мать мою, Хуриган-эжи, наверно, знаешь, ведь она не раз ездила к вам в курень, чтобы поклониться родовым онгонам.
        - Да, я вас много раз видел, - подтвердил Тэмуджин, вглядываясь в круглое испещренное темными пятнышками лицо, смутно напоминающее черты покойного Ехэ-Цэрэна. - В последний раз вы были в нашем курене три года назад, на тайлгане обрезания лошадиных грив.
        - Да, тогда я ездила на несколько дней в гости к брату, - на мгновение лицо ее передернулось грустью, - и видела его в последний раз. Хорошо было тогда у вас, праздник, веселье…
        - Анда ведь тоже был у нас, - снова заговорил Джамуха, перебивая ее и ревниво забирая себе поводья беседы, - помните, прошлым летом мы с отцом ездили сватами за его невестой, к хонгиратам. Но дело тогда было спешное, некогда было нам и посидеть вместе, поговорить.
        - Я в те дни был в отъезде, - говорил Ухэр, с возбужденной улыбкой вглядываясь в лицо Тэмуджину, - но слышал о парне, который был у нас проездом и мимоходом забрал с собой нашего старшего брата. Я тогда был сильно удивлен: что это за парень, который смог нашего брата с собой увести, да еще к этим хонгиратам, к которым мы никогда не ездили. Так вот он каков, сын Есугея! И после того я многое слышал о тебе, парень… хорошие слухи идут, все говорят, мол, годами молод, но нутром давно уже взрослый мужчина. И люди гадают: если таков жеребенком, то каким подрастет лончаком? А вот теперь я и сам убеждаюсь: если сейчас смог привести в нашу степь самого кереитского хана, то в будущем, когда вырастешь, сам будешь ханом…
        Слова пожилого нойона приятным теплом прошлись по душе.
        - Дайте же мне на своего племянника посмотреть, - с улыбкой говорила Хуриган, мать Джамухи, с ласковым изумлением взглядывая на Тэмуджина, - мой двоюродный брат Есугей рано ушел из этого мира, зато сына оставил как две капли похожего на себя… Что же ты даже тарелку перед гостем не поставил! - укорила она своего сына и стала накладывать в чашу вареную сметану. - Голодный с дороги, он ведь даже и не поел за разговором.
        Джамуха, услыхав за стеной голоса, вдруг вскочил, метнулся к двери, выглянул и позвал кого-то. Вошли двое подростков лет десяти-одиннадцати. Глядя на Тэмуджина, они почтительно поклонились.
        - Вот мои младшие братья, Тайчар и Тэхэ, хочу их показать тебе. А вам я скажу, - повелительно говорил он братьям, - это мой анда, мой самый близкий друг, я за него без раздумий пойду на смерть и вам велю то же. Зимой и летом, в снег и дождь вы должны быть готовы прийти к нему по первому зову и выполнить все, что он вам прикажет. Поняли?
        - Поняли, - с радостными улыбками взирая на Тэмуджина, отвечали те.
        - Ну, выпьем за нашу великую дружбу, - Джамуха, схватив кувшин с архи, расплескивая на стол, разливал по чашам. - Пусть наша дружба будет вечной и нерушимой!
        Джамуха, видно, был пьян и без вина - расчувствовался от великого счастья, нежданно выпавшего на него. Порывистый смех и несдержанные слова его выдавали в нем безумную радость, бурлящую, словно река в весеннее половодье и не находящую выхода. Родные понимающе смотрели на него, давая ему выплеснуть избыток чувств. Мать Хуриган и дядя Ухэр не забывали о госте, старательно угощали, подкладывали ему мягкие и жирные куски, занимали веселыми разговорами. Тэмуджин, видя их приветливые и радостные взгляды, чувствовал себя легко, как среди своих, улыбался всем в ответ.
        Спать Тэмуджина и Джамуху уложили вместе, на одной постели. Хуриган-эжи укрыла их одним одеялом - в знак того, что они как родные братья.
        XXXV
        На второй день перед полуднем все нойоны южных родов съехались в курень Ухэра. Ни один не посмел ослушаться могущественного хана, даже тысячники Есугея прибыли все до одного вместе с Мэнлигом.
        На зените солнца, в объявленное Ухэром время, нойоны, собравшись вместе где-то за куренем, толпой завалили в бывшую ставку джадаранов. Разномастные бегунцы под ними, вскачь покрывшие далекие расстояния со всех концов долины, пошатывались от усталости.
        Нойоны пристально оглядывали курень, примечая, как быстро захирела бывшая ставка джадаранского властителя. Еще недавно большой и многолюдный, курень теперь выглядел жалко: всего около сотни с лишним тесно прижавшихся друг к другу юрт стояло на прежнем месте. Однако присутствие здесь кереитского хана придавало этому месту неизмеримо важное значение по сравнению даже с тем временем, когда был жив Хара Хадан, и заставляло нойонов придавленно вжимать головы в плечи. Пораженные столь замысловатым поворотом в запутанной их жизни, они теперь опасливо гадали, что ждет их впереди.
        Большая юрта Хара Хадана была расширена на несколько стен и, когда прибывших нойонов пригласили вовнутрь, в ней свободно разместилось больше полусотни человек. Скромно притихнув, не смея нарушить тишину, они сидели плечом к плечу, выжидающе глядя на хоймор.
        Хан Тогорил на этот раз посадил рядом с собой Джамуху и без долгого вступления начал совет. Сурово оглядывая джадаранских нойонов, рассевшихся вдоль восточной стены, он начал свою речь:
        - Первое слово свое я обращаю к братьям покойного Хара Хадана. Я указываю им, что они допустили ошибку, разделив владение своего брата. Я говорю им: улус вашего брата должен быть сохранен - для вашего же блага и спасения, а без этого вы будете похожи на щенят, потерявших свое логово, а после и совсем пропадете. У Хара Хадана остался наследник, ваш племянник, и вы должны вернуть ему все до последнего, что взяли, и сами должны подчиниться ему, как до этого подчинялись его отцу. А чтобы у вас не осталось сомнений в том, что сын Хара Хадана может стать вашим нойоном, я, хан племени кереит, перед всеми вами объявляю его своим младшим братом.
        Он придвинул к себе налитую дополна чашу молока на столе, вынул нож и надрезал свой большой палец на левой руке. Кровь с ханской руки струйкой пролилась в молоко, вслед за ним то же сделал Джамуха, и они на глазах у нойонов распили чашу - сначала Тогорил, затем Джамуха.
        Керуленские нойоны, пораженные невиданным до сих пор снисхождением могущественного хана и молниеносным возвышением молодого юноши, еще недавно на их глазах ограбленного и брошенного в беспомощном положении, сидели в безмолвии, отовсюду устремив взгляды на хоймор, где сейчас исполнялся обряд кровного братания.
        - Ну, вот, вы все видели, - обматывая услужливо поданным Ухэром шерстяным лоскутом окровавленный палец, провозгласил Тогорил, - Джамуха теперь стал моим младшим братом и никто из его сородичей, как бы ни был знатен в своем племени, не может сказать, что ему зазорно быть в подчинении у младшего брата кереитского хана. Надеюсь, всем вам, джадаранским нойонам, достаточно моего имени, чтобы повиноваться вашему новому вождю. Если кому-то недостаточно и этого, пусть сразу выскажется мне в лицо, а то придется мне потом возвращаться в такую даль, тогда уж я не прощу ослушания.
        Желающих противиться хану среди них что-то не нашлось. Хя-нойон и Бату-Мунхэ, предводители в дележе улуса Хара Хадана, молчали, послушно склонив головы, виновато застыв взглядами.
        Остальные керуленские нойоны, уразумев, куда клонится чаша весов и как ложится новый расклад сил в степи, закивали, многозначительно переглядываясь между собой. Склоняясь друг к другу, они перешептывались, наскоро совещаясь между собой. От них тут же выступил Дэй Сэсэн.
        - Очень хорошо, что порядок в джадаранском улусе, наконец, восстановлен, - осторожно выбирая слова, ищуще заглядывая в лицо хану, заговорил он. - Мы все этому только рады. Однако нас тревожит другое: с севера нам до сих пор угрожают борджигины, а тайчиутский Таргудай в ответ на наше мирное предложение поставил условие, что, если мы хотим жить спокойно и счастливо растить потомство, мы должны выдать ему весь улус джадаранов, чтобы он разобрал его на мелкие куски и поделил между своими родами…
        При этих словах неподвижно застывшие было джадаранские нойоны, вздрогнув, с изумленными и напуганными лицами заозирались вокруг. Они до сих пор и не подозревали, что остальные рода приговорили их на жертву борджигинам, что уже близка была их гибель.
        Дэй Сэсэн бросил на них мимолетный взгляд и продолжал объяснять хану:
        - Так он хочет рассчитаться с нами за свое поражение. Как же нам быть? Ведь если мы не сделаем этого, весной он снова нападет на нас.
        Наступила тишина. Джамуха судорожно сглотнул, затравленно глядя на Дэй Сэсэна, который, высказавшись, степенно усаживался на свое место. Потом он склонился к Тэмуджину, зашептал, дрожа голосом:
        - Вон оно до чего дошло, а я ведь так и предчувствовал беду, чуял, что смерть идет к нам. Еще немного и уже не исправить бы ничего. Если бы не ты, мой анда, мы бы все погибли…
        Тэмуджин, про себя соглашаясь с ним, мысленно возблагодарил богов за то, что они вовремя толкнули его на поездку к хану. «Месяц, другой, и в племени безраздельно хозяйничали бы тайчиуты, - думал он. - И неизвестно, на какое безумство потянуло бы Таргудая потом…».
        Он видел, что и отцовских тысячников всполошила эта новость. Видно было, что и они впервые узнавали о сговоре керуленских нойонов с Таргудаем. Они удивленно переглядывались между собой, остро прищурив глаза, толкали друг друга локтями - осознавали, какая угроза невидимо проплыла над ними. И Мэнлиг сидел с густо побагровевшим лицом; сурово сдвинув брови, он перемалывал в себе какие-то тяжелые мысли.
        Керуленские нойоны, дружно повернув головы, ждали ханского слова. Тогорил сурово сдвинул брови.
        - Ваш Таргудай слишком много возомнил о себе, - властным голосом заговорил он. - Он взял на себя столько, сколько не в силах унести. Почему он не показывал такую прыть, когда был жив мой анда, кият-борджигинский Есугей-нойон?.. Боялся! А почему он сейчас так распоясался и сеет в своем племени вражду, да еще пытается встать над всеми вами? Потому что он не видит перед собой таких, кто мог бы его осадить и указать ему место. Но ему не годится быть ханом, потому что он глупый и испорченный человек, в голове у него давно завелись черви неуемной жадности и беззакония. Неведомо в какую бездну он вас всех потащит, если вы поднимите его на ханский войлок. Он и так много беды натворил, разве вы не видите? Разве этого не видят и борджигинские нойоны?.. Вы могли бы объединиться с борджигинами и вместе выступить против Таргудая, чтобы утихомирить его, но вы не можете пойти на это, потому что сами все запутались и не видите пути перед собой. Среди вас нет настоящего вождя, потому вы и пытаетесь прислониться к каждому, кто покажется вам бугорком на ровном месте… Но я со стороны вижу, что среди ваших юношей
есть такие, которые со временем могут стать большими вождями и повести вас всех в нужную сторону. Время придет, и они вырастут, войдут в силу, и вам придется подчиниться им, и тогда, наконец, вы заживете спокойно… - В этом месте многие нойоны покосились в сторону Тэмуджина и Джамухи, сидевших по правую руку хана, как самые почетные нойоны. - Но пока вам нужна моя помощь. Что ж, я вам помогу. Я отправлю к тайчиутскому Таргудаю своих послов и потребую, чтобы он и думать позабыл о ваших керуленских владениях и жил себе с миром, пока живется, на своем месте. Я пригрожу ему, что иначе мы все вместе возьмемся за него и разделим его тайчиутский улус на части, разберем между собой так же, как он хотел разобрать улус джадаранов. Так я ему пригрожу, и он, думаю, поймет меня, если только не выжил из ума раньше времени…
        По рядам прошел сдержанный смех - эхом откликаясь на шутку хана. Тут же от хоймора до двери прошелестел облегченный вздох, перерастая в радостный гул.
        - Как вы думаете, ведь вы его лучше меня знаете, - хмуро улыбнувшись, спросил их Тогорил, - он еще не совсем выжил из ума? Поймет он меня на словах или мне придется ему по-другому объяснить?
        Нойоны переглядывались, думая, как ответить.
        - Какие-то остатки ума в голове у него, кажется, еще есть, - засмеялся олхонутский нойон, подобострастно глядя на хана, - не все еще он растерял…
        - То, что касается своей шкуры, он поймет, - поддержали его другие.
        - Как за общие дела возьмется, так наделает глупостей, а как свою голову спасти, тут уж он догадается.
        - Ха-ха-ха…
        - Ну, - смягчая суровое лицо, Тогорил заговорил мирным голосом, - раз я, хан народа кереитов, побратался с одним из вас, я должен угостить вас всех, как подобает.
        Ухэр дал знак своим и тут же в юрту стали заносить столы и расставлять вдоль рядов сидящих у стен нойонов. На столах появились большие серебряные кувшины, приодетые служанки проворно расставляли чаши. Длинными вереницами заходили в юрту женщины с тяжелыми китайскими горшками и корытами, в которых дымилась горячая еда. Запахи разваренного мяса с диким луком, кровяной колбасы и жареной рыбы смешивались с острыми приправами незнакомых китайских яств. Женщины наполняли чаши перед гостями.
        - Ну, поднимем же чаши, - Тогорил снова требовательно посмотрел на нойонов, - выпьем за знамя нового вождя рода джадаран, Джамухи-нойона, пусть оно ведет его к величию и процветанию, как вело его деда Бури-Бульчиру и отца Хара Хадана.
        Почти все, кроме джадаранских братьев, с готовностью подняли свои чаши, наперебой высказывая пожелания и славословия молодому нойону, выпили. Дядья Джамухи были жестоко подавлены требованием хана; безмерная досада и обида играла на их лицах. Помедлив, лишь под тяжелым взглядом хана они взяли свои чаши и, через силу, едва не давясь, выпили. Тогорил терпеливо дождался, когда выпьют они, и лишь потом выпил свою чашу до дна.
        Тэмуджин смотрел сначала на джадаранских нойонов, потом перевел взгляд на Джамуху и был поражен тому, как вдруг изменился его анда: горделиво выпрямившись, расправив плечи и твердо сжав губы, он грозно и требовательно, подобно большому властителю, смотрел на своих дядей. Лицо его было каменно сурово.
        «Молодец, анда! - с радостью за него подумал Тэмуджин. - Именно так нужно смотреть на этих людей. Пусть твои дядья видят, что перед ними не малый ребенок, которого можно просто так отодвинуть в сторону… Ну, ничего, мы им всем, и твоим, и моим дядьям, еще не то покажем…».
        Крепчайшее китайское вино, привезенное ханом, скоро ударило в головы нойонам, с лиц их сошло напряженное выражение, они развеселились. По юрте понемногу пошел шум разговоров, нойоны переговаривались между собой, поглядывая на кереитского хана, обсуждали сказанное им.
        Тэмуджину с его места хорошо был виден почти весь круг сидящих в юрте. Наискосок от него, ниже джадаранских братьев, - сидели Мэнлиг вместе с тысячниками отцовского войска. Некоторых из них, Сагана и других, Тэмуджин узнавал по лицам - раньше они изредка бывали в их курене и отец подолгу совещался с ними, уединившись в большой юрте. Мать Оэлун угощала их только что выгнанным горячим вином, и те радостно благодарили ее.
        Тэмуджин с самого начала незаметно присматривал за Мэнлигом. Тот, как ни старался удержать на своем лице невозмутимое равнодушие, на самом деле был вконец ошеломлен и растерян. Слушая речь Тогорила, он часто украдкой взглядывал на Тэмуджина. Было видно, что мыслями он обращен больше к нему, чем к кереитскому хану. Тэмуджин видел, как он под поношенным овчинным дэгэлом то и дело досадливо передергивал плечами, и тяжелая тень ложилась ему на лицо, когда он в задумчивости опускал взгляд в землю, - видно, он сильно жалел о своей ошибке: о том, как несколько дней назад отказался помогать ему вернуть Джамухе отцовский улус.
        «Не ожидал, не думал, что я на такое способен, - насмешливо думал Тэмуджин, из-под смеженных век поглядывая на него. - Ну, ничего, теперь вам с Кокэчу будет над чем подумать…».
        Часто посматривали на него и отцовские тысячники. Тэмуджин еще в самом начале совета поймал на себе изумленный, щупающий взгляд Сагана, но сделал вид, что не замечает, решив до времени не смотреть в их сторону. Однако больше всего он сейчас думал о них, говоря мысленно: «Скоро мы с вами встретимся и поговорим, посмотрю, как вы ко мне относитесь…».
        Тесть Дэй Сэсэн сидел по левую руку от него, за тремя керуленскими нойонами. Чтобы посмотреть на него, Тэмуджину надо было поворачивать голову и наклоняться вперед, но он не делал этого, чтобы не ронять своего достоинства и степенно смотрел прямо перед собой.
        После, когда началась выпивка и в юрте стало шумно, Дэй Сэсэн вдруг незаметно поменялся местами с сидевшим рядом с Тэмуджином джелаирским нойоном и оказался рядом.
        - Как вы живете, зять мой, - взволнованно зашептал он ему в ухо, - а я уж беспокоился о вас… Ну что, обошли вас напасти этой зимой?.. Как моя дочь?
        - Живем мы хорошо, - почтительно склонил голову Тэмуджин. - Дочь ваша здорова и весела.
        - Тайчиуты вас не трогали? - допытывался тот. - До вас не дошла эта свара между родами?
        - Нет. Зимовали мы спокойно.
        - Слава западным богам. А мы всю зиму не знали покоя, то стада и табуны охраняли от зверья да разбойников, то в походы ходили и бились насмерть со своими же соплеменниками. Потом то сородичей хоронили, то носились на советы да собрания, спорили да разбирались между собой… Хлопотная была зима, да ты и сам все знаешь. Некогда было и съездить к вам, проведать, а я все время беспокоился…
        - У нас все хорошо, - повторил Тэмуджин.
        Дэй Сэсэн помялся, будто о чем-то раздумывая, и спросил:
        - А правду говорят, что это ты привел сюда хана?
        - Да, - вслушавшись в его голос, стараясь понять, как он относится к этому, ответил Тэмуджин. - Я привел хана, чтобы положить конец войне, пока наши рода окончательно не перебили друг друга. А что, вы считаете, не надо было его приводить сюда?
        - Нет, нет, что ты! - испуганно отмахнулся тот и зашептал ему в ухо:
        - Очень хорошо, великое благо то, что ты сделал. С этим Таргудаем разве была бы в племени спокойная жизнь?.. А я спросил об этом, чтобы все точно узнать. Теперь я всем буду говорить, что это ты спас наше племя от гибели. А то ведь люди глупы, будут шептаться по куреням и говорить неподобное.
        - Хорошо, - потеплел голосом Тэмуджин, - прошу вас, убеждайте всех, кто еще раздумывает, что союз с кереитским ханом для всех нас великое благо. С ним нам не страшны ни Таргудай, ни чжурчжени вместе с татарами и онгутами… И еще: для всех керуленских нойонов будет лучше, если вождем у джадаран будет Джамуха. Рассудите сами: он молод, не спесив, не жаден, с ним обо всем можно договориться… нужно, чтобы все рода поддержали его, если дядья начнут строить козни против него. Только тогда наступит у нас мир, ведь верно я говорю?
        - Очень верно ты говоришь, зять ты мой дорогой! - заверял его Дэй Сэсэн. - Я со всеми поговорю, и, если что, мы быстро приструним этих джадаранских глупцов. Можешь быть спокоен: твоего анду будут слушаться не меньше, чем его отца, и он будет полновластно править в своем роду. Вот мое слово.
        - Я благодарен вам, тесть мой, и надеюсь на вас, - Тэмуджин тепло посмотрел на него, - а в будущем мы с андой Джамухой всегда будем готовы помогать вам.
        Донельзя обрадованный разговором Дэй Сэсэн обнял его за плечи как родного и, наклонившись к нему, трижды поцеловал его в голову. Целуя, украдкой косился по сторонам, ловя взгляды других нойонов, показывая всем, как он близок к любимцу кереитского хана.
        Пир набирал все больший размах, голоса усиливались, сливались в общий гомон. Тогорил выпил вместе с нойонами несколько чаш крепкого вина и, видя, что те послушны и рады ему, размяк духом, развеселился и теперь по-простому беседовал с крупными кереитскими владетелями. Те придвинулись к нему поближе и слушали его, согласно кивали головами. Дэй Сэсэн тоже переместился к ним.
        Тэмуджин, улучив время, наконец, прямо посмотрел на Мэнлига. Тот с потерянным видом хмуро поглядывал по сторонам и, приклоняя голову к сидевшему рядом одному из тысячников, негромко переговаривался с ним.
        Скоро взгляды их встретились. Тэмуджин кивнул ему, приветствуя, и показал глазами на дверь, приглашая выйти и поговорить.
        «Надо сейчас же поговорить с ним о войске, - решил он, - пока хан здесь и нойоны не оправились от неожиданного поворота. Сейчас он будет мягок и послушен мне».
        Тот, было видно, тоже желал встретиться с ним наедине - с готовностью поднялся и, выйдя из рядов сидящих, направился к выходу.
        Идя следом за ним и раздумывая, как приступить к разговору, Тэмуджин чутьем осознавал, что сейчас не годится показывать перед ним свое торжество и силу. «Главное, не оттолкнуть его, не обидеть и держаться почтительно. Надо показать, что я по-прежнему придаю ему большое значение…».
        Они отошли к коновязям. День стоял теплый, ясный; лишь легкий ветерок поддувал с востока, приятно холодил лицо. На чистом синем небе солнце безмятежно уплывало к западу.
        Мэнлиг встал у столба, щурясь от ясных лучей, повернулся к нему и, выжидающе глядя, молчал. На лице его было видно смирение и покорное признание своей ошибки; сейчас он поразительно отличался от того, каким он был всего несколько дней назад, когда отказывался помогать ему.
        - Мэнлиг-аха[20 - Аха - брат (монг.)], - Тэмуджин миролюбиво улыбнулся, глядя в лицо пожилому отцовскому нукеру, - когда не стало других путей, мне ничего не осталось, кроме как обратиться к анде своего отца. Ты должен похвалить меня за то, что я нашел способ приструнить этих зарвавшихся джадаранских нойонов. Теперь они будут слушаться Джамуху, и нам легче будет разговаривать с южными монголами. Ведь так?
        - Так, брат Тэмуджин, все так, - Мэнлиг разом сдался, признавая его правоту, - ты оказался умен и силен духом настолько, что я и не ожидал от тебя такого. Не только я, ни один нойон или шаман не ожидали от тебя такого сильного шага… Ты всех сразил, про тебя сейчас все и шепчутся…
        Тэмуджин счастлив был слышать такое от него. «Уж он-то знает, что говорит, - приятным теплом отдалось у него в груди. - И это хорошо, впредь все будут знать, с кем имеют дело, кто я есть перед ними…».
        И, тщательно подбирая слова, он просительно сказал:
        - Сейчас подошла пора поговорить о войске, о тысячниках. Каков сейчас у них дух, готовы они встать под мое знамя? В этом деле я больше всего надеюсь на тебя, Мэнлиг. Хан Тогорил может пригрозить им, заставить их подчиниться мне и сделает это, но я хочу все сделать по-хорошему, чтобы сами они поняли все и согласились… А повлиять на них, убедить можешь только ты, потому что они знают твой ум и верят тебе. Ведь они без раздумий пойдут за тобой. Если ты им скажешь, что служишь мне и их призовешь к этому, тогда и они с радостью пойдут ко мне. Понимаешь, брат Мэнлиг?
        Обрадованный признанием его значения и влияния в войске, Мэнлиг с готовностью отвечал:
        - Понимаю, брат Тэмуджин, все понимаю и в который раз убеждаюсь в твоем уме. Пожалуй, ты самый умный из всех молодых людей, кого я встречал. Теперь-то уж я пойду за тобой до конца. Верь моему слову.
        Тэмуджин понял, что старый отцовский нукер сейчас дает ему клятву верности. «Надо как можно ближе быть к нему, - подумал Тэмуджин, - он мне нужен». Он обнял его и сказал:
        - Вместе мы сделаем большие дела.
        - Да, мы сделаем большие дела! - кивнул головой Мэнлиг и, вдруг замявшись, сказал смущенно: - Ты только прости меня, если я в прошлом иногда допускал недостойные нукера поступки. Я ведь своим глупым умом еще не уразумел, что ты уже давно вырос, что знаешь и понимаешь все не хуже, а лучше меня. Но теперь-то я не выйду из твоей воли и буду служить, как служил твоему отцу. Клянусь!
        - Вы с Кокэчу многое сделали для нашей семьи, и это никогда не забудется, - в голос ему отвечал Тэмуджин. - Я верю вам… ну, а теперь вернемся в юрту, негоже надолго отлучаться с ханского пира.
        - Пойдем, пойдем, - согласно кивнул Мэнлиг, дружелюбно глядя на него и быстро пошел рядом с ним.
        В юрте уже было шумно от гомона множества голосов. Нойоны, разделившись на многие кучки, наклоняясь друг к другу, громко переговаривались, смеялись, спорили. Хоймор, где сидели Тогорил, Джамуха и Ухэр, окружили наиболее значительные керуленские нойоны и, поднимая чаши вместе с ханом, вели радостную, воодушевленную беседу.
        Тогорил увидел вошедшего в юрту Тэмуджина и подозвал его.
        - Тэмуджин, сынок, куда же ты пропал? - он обратился к нему с раскрасневшимся, благодушным лицом. - Иди сюда, садись рядом со мной.
        Сидевший рядом с ханом Джамуха отодвинулся, уступая место, и Тэмуджин сел, теснясь, прижимаясь плечом к хану.
        - Вот сын Есугея, моего анды, - сказал Тогорил, внушительно оглядывая лица нойонов. - Отец его, сами знаете, человек был и умный и отважный. А сын его вдвойне опередил отца. Вы, конечно, слышали о его делах: после смерти отца удержал при себе его знамя, не дал никому отобрать. Когда сородичи бросили его одного, он сохранил отцовскую семью, сводного брата казнил за непослушание, потом был захвачен Таргудаем, вашим врагом, и ушел из плена, женился на просватанной отцом невесте, а теперь он заставил меня, хана, бросить все свои дела и прийти сюда, на помощь к вам против вашего врага Таргудая. Разве простой человек сможет проделать все это в такие годы? Ведь не каждому взрослому по плечу такое. Острый ум имеет этот парень и дух у него железный, запомните мои слова, вы еще узнаете, когда он возмужает и войдет в силу… И он мне как родной сын…
        Тэмуджин со смущением и благодарностью вслушивался в слова хана, украдкой взглядывался в лица нойонов, отмечая про себя, как многозначительно переглядывались между собой, качали головами керуленские вожди.
        XXXVI
        На другое утро Тэмуджин попросил Джамуху, чтобы в отдельной юрте накрыли стол. Тот выделил юрту, в которой угощал его в первый день. Дождавшись, когда все будет готово, Тэмуджин послал Боорчи за Мэнлигом и отцовскими тысячниками.
        - Скажи, что зовет наследник их нойона, Есугея-багатура, - сказал он, - что хочет поговорить с ними.
        Мэнлиг пришел почти сразу; войдя в юрту, он приветливо поздоровался, приложив руку к груди, и с готовностью спросил:
        - Что, будем говорить с тысячниками?
        - Да, поправим им головы после вчерашнего, да поговорим, - ответил Тэмуджин и взволнованно спросил: - Как думаешь, Мэнлиг-аха, захотят они вставать под старое знамя, не начнут юлить да уклоняться?
        - Никуда не денутся! - решительно махнул тот. - Только будь с ними потверже…
        Тысячники тоже пришли без задержки - видно, что им самим не терпелось послушать сына своего властителя. Тэмуджин встречал их, сидя на хойморе, за накрытым столом. По его правую руку сидел Мэнлиг, слева он посадил Боорчи.
        Один за другим, пригибаясь под низкой дверью, вошли десять вождей отцовского войска. Столпившись у двери, снимая шапки, они щурились, оглядываясь в полусумраке. До глубокой ночи пропировали они в большой юрте, там же, у столов, и спали, а теперь лица их были темны, придавлены тяжестью похмелья.
        - Присаживайтесь к столу, - Тэмуджин, как приветливый хозяин, радушно улыбался, оглядывая их смурные лица. - Хан вас напоил, а я буду опохмелять…
        Он взял пузатый медный кувшин, сдвинул вместе тринадцать медных чашек и, тоненькой струйкой, неторопливо наполнил их. Тысячники, присев, молча следили за ним, облизывая сухие губы, поглядывали на полные чашки.
        - Настало время нам познакомиться и поговорить, - сказал Тэмуджин, - а обсуждать дела лучше на ясные головы. Ведь так?
        Те скромно улыбнулись, взглядывая на него, косясь на стол, заставленный кувшинами и блюдами, полными едой для похмельных - тонко нарезанной сырой печенью, присыпанной солью, ягодами брусники, мороженной рыбой… Глядя на их страдающие лица, Тэмуджин не стал тянуть времени.
        - Ну, выпьем, - он взял свою чашу, дождался, когда разобрали чаши остальные, - раньше вы, бывало, пили с моим отцом, теперь попробуйте вкус вина вместе со мной.
        Их не пришлось уговаривать, все дружно осушили чаши. Тэмуджин снова наполнил им чаши.
        - Теперь выпьем за знамя Есугея-нойона, под которым вы когда-то собрались в один улус, под которым вы ходили по дальним землям, брали добычу и защищались от врагов, за знамя, которое давало вам силу и независимость, славу среди народов и почтение соплеменников. Выпьем за то, чтобы под этим же знаменем восстановился старый улус Есугея-нойона, чтобы по-прежнему наши семьи, жены и малые дети, сестры и матери и почтенные старцы пребывали в благополучии и безопасности. Чтобы народ без боязни ожидал завтрашнего дня и с благодарностью приносил жертвы богам и духам предков, чтобы он веселился и праздновал, в тепле и сытости растил детей…
        Едва он умолк, слова его подхватил Мэнлиг.
        - Очень верные слова! - громко сказал он, тряхнув пышной лисьей шапкой на голове и внушительно оглядывая нойонов. - Иного пути у нас нет, кроме как восстановить старый улус и собрать всех бывших подданных. Сын нашего нойона уже показал нам свое нутро, мы сами все увидели: он сделал то, чего не смог ни один из северных или южных нойонов - положил конец этому безумству в племени. Кто бы смог остановить Таргудая, этого взбесившегося пса, кто бы смог удержать от развала джадаранский улус, который все последние годы держал наши южные границы?
        - Да, это верно, - соглашались с ним все.
        - Хуже нет, чем не знать, что будет завтра.
        - Пора уж приходить к какому-то концу.
        Выпили по второй.
        Тэмуджин был рад. Все оказались согласны в главном: пора приходить к порядку, налаживать жизнь по закону. Никто не отказался восстановить старый улус, жить под старым знаменем. Довольный тем, что нет нужды лишний раз объяснять то, что ясно и так, он думал: «Видно, что люди они не глупые, да и отец не мог подобрать себе подручных из глупцов, а нелегкая жизнь еще сильнее заставляет думать…».
        Он с улыбкой оглядел освеженные вином лица тысячников, посмотрел на Мэнлига. Тот, радуясь с ним вместе, заговорщически подмигнул ему. Тэмуджин, сдержанно кашлянув в руку, поправил голос.
        - Ну, теперь я вам скажу свое главное слово.
        Все притихли, убрали с лиц улыбки, обращая на него взоры.
        - За эти годы мы своими глазами увидели, к чему приводит то, что нет порядка в племени. Мы все увидели, что хуже нет жизни чем та, когда родами правят глупые и подлые люди. Власть, видно, часто попадает к таким, у кого гонор и жадность выше их ума, кто не умеет продумать, к чему могут привести их дурные порывы. Вы помните, как мои дядья из-за своей жадности и гонора бросили нас одних в степи и к чему привело такое их поведение? Их перестали уважать, они лишились достоинства и скоро оказались в руках этого безумца Таргудая. Сам Таргудай затеял набег на онгутов, но не подумал, чем это может обернуться - те пришли с ответным набегом, да еще привели с собой татар и чжурчженей. Этой зимой он ничего лучшего не придумал, как воевать с южными монголами и тысячи соплеменников погибли, а нойоны до вчерашнего дня не знали, что делать и как дальше жить. Я вам хочу сказать, что вся беда - от подлых и глупых людей. От них страдают ни в чем не повинные соплеменники. Поэтому в своем улусе я без разговоров буду удалять от власти глупых и подлых, и буду возвышать умных и честных. Это я говорю вам заранее и
открыто, чтобы вы все знали, что я за человек и чего вам от меня ждать. Кто не согласен со мной, тот пусть сразу признается в этом и уходит с места тысячника, сотника и десятника, пусть живет своим айлом, я никого не буду притеснять. Это будет единственное, что я потребую от моих подданных, когда я подниму отцовское знамя. Но если вы, тысячники моего отца, люди умные и способные понимать, что для улуса хорошо и что плохо, - а я, глядя по тому, как вы держались после смерти моего отца, думаю, что вы все люди умные и честные, - вам тревожиться нечего, пусть тревожатся подлые, глупые и трусливые.
        Нойоны с напряженными лицами крутили головами, искоса переглядываясь между собой. Видно было, как старательно они обдумывали, чем может обернуться такое начало их новой жизни под властью молодого нойона.
        XXXVII
        Таргудай Хирэлтэг спешил, готовясь к своему курултаю. Давняя, вожделенная мечта стать ханом теперь как будто сбывалась и тем сильнее его гнало нетерпение все побыстрее уладить и сесть на трон.
        Вскоре после отъезда керуленских нойонов его вдруг встревожила мысль, что те могут передумать, перекинуться на другую сторону или опять случится что-нибудь непредвиденное, что помешает его восхождению на трон. Тревога эта, прочно засев у него в голове, не отпускала, заставляла его торопиться с делами. И, боясь разрушения так благополучно сложившихся обстоятельств, назначенное на лето торжество Таргудай передвинул на ближнее время, на середину месяца кукушки[21 - Месяц кукушки - соответствует маю по Григорианскому календарю.].
        «Правда, немного рановато будет, еще не наступит изобилие, - раздумывал он, - и скот не наберет жира, да и молока еще немного… Но ничего, главное, побыстрее привязать к себе этих керуленских собак и тогда они никуда от меня не денутся».
        Он решил при восхождении на ханство потребовать с них клятву на крови тем же тринадцати богам Асарангина, в заговоре с которыми обвиняли керуленских борджигины. До подробностей обдумав все, он решил заставить их принести восточным богам жертвоприношения людьми - многими юношами и девушками, брызгая кровью, поднося сердце и печень, чтобы крепче была их преданность, чтобы потом они боялись нарушить свою клятву.
        Дел по подготовке к принятию ханства было много. Со всех борджигинских куреней были созваны в ставку лучшие умельцы по дереву, чтобы готовить новую ханскую юрту - огромную, двенадцатистенную. Несколько дней тайчиутские мужчины толпами ездили по ближним лесам и набирали отборные прутья для решеток, возили тоненькие жердочки для крыши. Умельцы отбирали из них все лучшее, точили их, вырезали и подравнивали один к одному. Во многих юртах куреня трудились женщины, разномастным конским волосом расшивали узоры на белом, как сметана, войлоке, готовили покрытие для нового ханского жилища.
        По табунам и стадам ездили нукеры Таргудая, отбирали овец и кобылиц для пиршественного мяса, отгоняли их на лучшие пастбища - нагуливать жир. У рано ожеребившихся кобылиц, у отелившихся коров отнимали детенышей, забирая у них едва появившееся молоко - на архи. Готовились к пирам и другие борджигинские нойоны и зажиточные соплеменники, они тоже отбирали приличный скот из своих стад, чтобы внести свою долю в общий котел.
        К Таргудаю вновь зачастили в гости борджигинские нойоны. Теперь они наперебой спешили показать ему свою преданность. Таргудай, про себя презирая их за переменчивое нутро, зло посмеивался над ними:
        «Испугались, засуетились, когда увидели, что другие и без них поднимают меня на ханство, а раньше-то все раздумывали да прикидывали, боялись за свои шкуры… Ну, ничего, многим из вас я потом еще припомню…».
        Однако, как ни хотелось ему открыто посмеяться над ними, потешить жаждущее торжества свое сердце, он, спрятав обиду глубоко, в самый низ злопамятной своей души, на лицо себе неизменно надевал радушную улыбку и приглашал всех гостей в юрту, угощал и занимал их разговорами.
        В эту-то пору и прибыли к нему послы кереитского хана.
        Было уже позднее утро и солнце поднялось на половину локтя, когда Таргудай, только что выпив полную чашу арзы, поправив голову после вчерашнего разговора с гостями, оронарскими нойонами, собирался посмотреть отару овец, выделенных для будущих пиров, пасущихся недалеко от куреня.
        Сев на своего старого вороного жеребца, он успел только выехать из айла, как увидел приближающихся с южной стороны двоих всадников, в которых узнал своих табунщиков. Те двое пасли его лошадей на расстоянии полудня пути, и Таргудай встревожился, увидев их в курене.
        «Уж не табун ли потеряли?.. Или волкам на съеденье отдали?» - жаром обдали его злобные мысли, и он сжал в руке плетку, жаждая при первых же их словах беспощадно избить негодников.
        Табунщики, подъехав, спрыгнули с лошадей и поклонились.
        - Таргудай-нойон, - обратился к нему старший из них, мужчина лет сорока, поблескивая радостными глазами, - к вам едут послы от кереитского хана. Сегодня утром они подъехали к нашему стойбищу и назвались нам. Мы тут же сели на коней и поскакали вперед, чтобы предупредить вас. Они, надо думать, идут по нашему следу и скоро будут здесь.
        Таргудай был опешен и с трудом вникал в услышанное.
        «Кереитский хан?.. Что ему нужно от меня? - его охватила тревога, однако, подумав, он успокоился: - Ладно, видно, что не с войной идет, если шлет послов. Да тут для меня и честь немалая, если не к кому-то другому, а ко мне захотел обратиться кереитский хан, значит, меня считает за старшего среди монгольских нойонов…».
        Обрадованный, он вернулся в свою юрту и вызвал жену.
        - Послы кереитского хана едут ко мне, - сообщил он ей не без гордости, - быстрее готовь стол, надо их принять достойно…
        Та, опаленная радостным испугом, рванулась в молочную юрту, грозным окриком на ходу подзывая рабынь.
        Таргудай, подумав еще, послал за своими тайчиутскими братьями и ближайшими нойонами. «Пусть увидят, - ощущая на сердце сладостное чувство, думал он, - какую честь мне оказывает кереитский хан. Тогда-то уж до них дойдет, наконец, кто я перед ними и кто они передо мной».
        Первыми прибывших к нему двоих молодых племянников он послал встречать ханское посольство.
        «Хан просто так не пошлет своих послов, - додумывал он между делом, - может быть, он хочет пригласить меня в какой-нибудь поход на меркитов или татар… А почему бы мне и не пойти с ним? Вместе с борджигинскими да керуленскими родами у меня немалое войско может набраться… Это все к тому идет, чтобы мне стать монгольским ханом. Не иначе, сами небожители ведут к этому…».
        Вспомнив, что он все еще сидит в будничной одежде, Таргудай сорвался с хоймора, срывая с себя поношенный ягнячий халат, открыл большой сундук, охапкой вывалил из него бархатные штаны и рубахи. Выбирая те, что почище и поновее, он темными от застарелой грязи руками мял мягкую ткань, рассматривал на свету.
        Переодевшись, он засунул за шелковый пояс тяжелую серебряную мадагу и, одев новую соболью шапку, вгляделся в медное зеркало. На него смотрело начинающее стареть, уже изъеденное морщинами, но все еще полнокровное лицо матерого самца. «Ничего, меня еще надолго хватит, - подумал он удовлетворенно. - Есть во мне еще силы…».
        Послы прибыли к полудню. В айле Таргудая к этому времени, съехавшись, толпились ближние тайчиутские, киятские, сонидские и другие нойоны, всего их набралось полтора десятка вождей. Предупрежденные о ханском посольстве, все были приодеты в лучшие одежды. Пышные лисьи и выдровые шапки на них блестели новым мехом, посеребренные ножи и огнива висели на шелковых поясах, поблескивали на солнце тусклыми лучами. Лица у всех были взволнованы, все понимали важность того, что сейчас должно было свершиться на их глазах: посол самого кереитского хана будет говорить с тайчиутским вождем!
        Как только от выставленных на южной стороне дозорных прискакал вестник, Таргудай вышел из своей юрты и с силой махнул рукой нойонам. Те гурьбой вышли из айла, выстроились в два ряда по обе стороны внешних коновязей.
        Скоро между юртами показалась небольшая толпа всадников, предводимая двумя молодыми тайчиутскими нойонами. Кереитский посол ехал в середине десятка своих воинов, одетых в одинаковые полушубки, покрытые синей китайской тканью, в одинаковых волчьих шапках.
        Таргудай вглядывался в лицо посла - помоложе его годами, с черной подстриженной бородой нойона, пытаясь припомнить, не видел ли он его раньше, и не узнавал. Тот, горделиво подбоченившись в седле, отчужденно посматривал по сторонам, пренебрежительно оглядывая неказистые, серые юрты монгольского куреня.
        Когда толпа приблизилась на десяток шагов, Таргудай вышел вперед и, всем видом стараясь сохранить достоинство, поклонился ему. Посол лишь сухо кивнул ему в ответ и, равнодушно оглядев собравшихся нойонов, с легкостью спустился с седла на землю. Вид его был холодноват и не располагал к выражению взаимных приветствий.
        - Хорошо ли живете, борджигины? - сухо сказал он и, не замечая с поклоном подошедшего принять его коня тайчиутского нойона, отдал поводья своему нукеру. - Ну, где мы с вами можем поговорить? Долго я у вас задерживаться не могу, я должен сегодня же возвратиться назад.
        Таргудай с растерянным лицом повел рукой, приглашая его в свою юрту.
        Нойон с победным видом уверенно прошел за ним и, не дожидаясь приглашения, уселся на хойморе. Таргудай, не зная, как ему быть, молча присел ниже. За ними заходили другие нойоны, недоуменно переглядываясь, стояли у двери.
        - Ну, что, так и будут они стоять? - недовольно спросил посол у Таргудая, головой указывая на них. - Пусть рассаживаются, нам надо поговорить.
        Таргудай махнул им, и те расселись, где попало, не глядя на старшинство и родство.
        Посол, едва дождавшись, начал разговор.
        - Я приехал к вам от Тогорила, хана племени кереитов, - сказал он, требовательно поглядывая на борджигинских нойонов, - с его повелением вам и вашему старшему нойону, Таргудаю Хирэлтэгу. Отныне вы должны забыть о керуленских владениях вместе со всем их народом. Керуленские рода подчинились хану Тогорилу и теперь нападение на них или любое другое ущемление будет равносильно нападению на кереитское ханство. Хан Тогорил с четырьмя тумэнами своего войска сейчас находится на Керулене и столько же тумэнов стоит в готовности на Туле, и все керуленские нойоны присоединились к нему. Теперь я должен спросить вас: понятно вам повеление хана на словах или нет? Говорите мне сразу. Ответ ваш я должен передать хану. От себя же я скажу вам, что лучше подчиниться без раздумий, чтобы потом не пожалеть об отрубленных своих головах, а тебе, Таргудай, лучше не хорохориться, а смириться, не то, - посол повернулся к нему, взял левой рукой его за бороду и крепко встряхнул, - ты со своими непомерными домогательствами на то, на что не имеешь права, плохо закончишь свою никчемную жизнь. Понятно тебе?
        У Таргудая от неожиданности и страха задрожали веки, он с ужасом смотрел на посла и не мог вымолвить ни слова, лишь беззвучно открывался и закрывался обросший поседевшей бородой его рот.
        - Что, глотку от страха передавило? - нойон насмешливо смерил его глазами, отвернулся от него и обратился к нойонам: - Хан Тогорил объявляет для вас закон: отныне у южных монголов ни одной головы теленка или ягненка не отбирать, ни жеребенка, ни верблюжонка не угонять. Не то сметем мы вас с вашей земли, как ветер сметает пепел со старого кострища…
        Нойоны, немо уставившись на него, не смели и шевельнуться. Никто не встал, чтобы защитить Таргудая или хотя бы возразить ханскому послу.
        - Вижу, - промолвил тот, оглядывая притихших тайчиутов, - вижу, что вы все хорошо понимаете. Так и передам хану. А если этот выживший из ума пень будет вас призывать к новому безумству, не слушайте его, живите смирно, пока вас никто не трогает, и тогда все у вас будет хорошо… Вы еще подумайте тут между собой, да крепко запомните мои слова и передайте другим вашим нойонам. Таков мой вам совет.
        Посол по-молодому быстро, рывком встал с места и прямо, едва не перешагнув через очаг, пошел к выходу. Нойоны, замерев, остались на месте; от стыда и унижения они не смели смотреть друг на друга.
        XXXVIII
        Восемь дней непрерывно пил Таргудай, закрывшись в своей юрте - крепчайшей хорзой заливал огонь жестокого оскорбления, нанесенного ему кереитским ханом. По давней привычке, как всегда в свои черные дни, он пил в одиночку.
        В такую пору быть рядом с ним стало опасно: многие неудачи последних лет вконец расшатали ему нутро и от безумного гнева он часто стал хвататься за нож или что-нибудь тяжелое. Месяц назад он убил свою молодую рабыню, прислуживавшую ему в юрте, ту самую, которую он частенько затаскивал в постель, - нравилась она ему своей девичьей красотой. Он ударил ее по голове тяжелым медным кувшином за то, что та не расслышала его и вместо арзы принесла архи.
        И теперь новая служанка все время, пока он пил, стояла снаружи юрты, несмотря на снег и ветер, и на то, что морозы иными ночами бывали не слабее, чем зимой. Стояла, трясясь от холода, и преклоняла ухо к двери, чутко вслушиваясь, боясь пропустить его зов. Когда он звал, она со страхом прошмыгивала под пологом в юрту, подносила, что он требовал, и тут же выскакивала наружу, облегченно переводя дух, и продолжала сторожить тишину, дрожа больше от страха перед хозяином, чем от ночного холода. А тому так было даже лучше: лишние люди рядом теперь его раздражали, вызывали беспричинную злобу, желание ударить, убить.
        Таргудай пил, наливая себе полные чаши, не закусывая, и в жгучей злобе изо всех сил скрипел зубами. Время от времени он исступленно задавал себе один и тот же вопрос: «Что за несчастный я человек, за что боги ополчились на меня, почему они ставят столько препон на моем пути?».
        Утром на девятый день, улучив время, пока он был еще в состоянии что-то понимать, к нему пришел шаман Магу. От лазутчиков что-то перестали поступать вести, и Таргудай попросил его через своих друзей, шаманов южных родов, выяснить, что вдруг заставило кереитского хана помогать керуленским монголам, прочен ли их союз и, главное, на чем держится их дружба.
        Таргудай только что опохмелился и тяжело вздыхал, широкой грудью навалившись на край стола.
        - Ну, узнал что-нибудь? - нетерпеливо спросил он, едва тот присел к очагу. - Говори скорее, все во мне болит…
        - Кереитского хана к южным монголам привел старший сын покойного Есугея, тот самый, что прошлой зимой был у тебя в плену и ходил здесь с кангой на шее. Ты знаешь, что Есугей был андой кереитского хана, а этот парень, оказывается, побратался с сыном покойного Хара Хадана. Когда после смерти Хара Хадана братья его разделили улус и не оставили ничего его сыну, сын Есугея поехал к кереитскому хану. Он зимовал в верховье Керулена, а под конец со своим айлом откочевал в степь, южнее Хэнтэя. По его зову хан пришел со своими тумэнами на Керулен, тут и поклонились ему керуленские нойоны. Вот так и случилось это дело - сын Есугея заварил всю эту смуту. Но тебе трогать этого парня сейчас нельзя - небеса не велят. Я уже смотрел на бараньей лопатке, тебе нельзя встревать во все это дело ни в этом, ни в следующем году, не то навлечешь на себя худшее, можешь и жизни лишиться. Боги тебе велят жить тихо и ждать своего времени. Это я говорю тебе прямо, чтобы ты потом не обвинил меня и не говорил, что я тебя не предупреждал. Вот мое слово.
        Шаман ушел, а Таргудай еще долго оставался неподвижен. Его трясло, словно в ознобе. Сжав кулаки, до боли вонзив твердые ногти в ладони, он с оскаленным от злобы лицом смотрел на огонь.
        - …волчий выродок… щенок приблудной суки… - задыхаясь, бессвязно стонал он время от времени, - как же это я тебя упустил! Почему не придавил как мышонка, когда ты был у меня в руках?.. Аа-х, как я ошибся, к чему привела моя глупость!.. Ну, подожди, уж тебя-то я сумею уничтожить. Уж на что норовист был твой отец и того я сумел переправить к предкам, а ты-то от меня и подавно не уйдешь!..».
        Долго думал Таргудай, до изнеможения напрягал свой замутненный многодневным пьянством разум. Трижды прогорели в очаге подброшенные куски аргала, когда, наконец, тяжело продираясь сквозь тесные, корявые дебри мыслей, пришел, наконец, к нужному решению.
        «Самому трогать Тэмуджина нельзя, это ясно, - с трудом установил он главную мысль, - значит, нужно расправиться чужими руками. С отцом его помогли мне татары, а на этот раз они не годятся. Есугею они отомстили за прошлую войну, а сына его они не знают, слишком мелок для них, да пока еще не успел им насолить… А кто еще может иметь счеты с семьей Есугея?.. А вот кто - меркиты!..».
        Таргудай облегченно вздохнул, найдя путь для своих поисков, и налил себе полную чашу. Большими, гулкими глотками выпил до дна.
        Крепкое вино и с трудом найденное решение будто облегчили ему душу. Решение было верное: меркиты, когда-то оскорбленные Есугеем, когда тот отобрал Оэлун у их Чиледу-багатура, родного брата их вождя Тохто-беки, так и не отомстили Есугею. Сейчас, если им сообщить, что дети Есугея от Оэлун выросли, а старший женился на молодой красавице, не откажутся от возможности возместить свою старую потерю и получить равноценную добычу.
        «Молодая жена старшего сына Есугея - самое что ни на есть то, чего только могут желать меркиты за потерянную ими когда-то Оэлун… - окончательно утвердился в своем решении Таргудай. - Это для них будет самое подходящее возмещение, лучше и придумать невозможно… Ну, а детей Есугея они и сами догадаются прикончить, чтобы уничтожить ненавистное им семя, да и чтобы в будущем не было мести с их стороны».
        Однако не менее важным для Таргудая в этом деле, при дальнейшем размышлении, оказалось другое. Здесь скрывалась еще и немалая выгода: меркиты будут признательны ему за то, что он открыл им такое важное дело, и станут ему союзниками. А союзники ему нужны против новых врагов кереитов, и именно меркиты годились ему в друзья в этом деле: с давних пор они жесточайшие враги этого племени и сам Тогорил в детстве был у них в плену и, как он слышал, толок просо в каменной ступе. С кереитами враждовали и татары, и у них тоже в свое время посидел в плену бывалый Тогорил, и теперь Таргудай обдумывал все это и уже догадывался, как построить свое сопротивление кереитскому хану - с помощью его же врагов - меркитов и татар.
        Теперь главным делом было связаться с меркитами и установить с ними дружбу.
        Окончательно все решив и просчитав, он вызвал к себе Унэгэна. Тот зашел, обреченно вздыхая, готовясь к любому нежданному повороту.
        - Ну, не хмурься, не хмурься мне здесь! - зло крикнул Таргудай, поддаваясь внезапно нахлынувшему гневу. - Как добычу делить, брать то, что я для вас нашел, вы все готовы, а как наступит черный день, так носы воротите. Какая может быть удача, если вокруг меня одни недоумки, вроде тебя?.. Наступит время, удача повернется лицом и тогда опять завиляете хвостами, заюлите, знаю я вас, собак. Теперь слушай меня и запоминай… А ну, не щурь глаза передо мной! Чтобы я видел все твои черные мысли в этой никчемной голове. Вот так!.. Выберешь себе лучших нукеров, сколько тебе надо, и отныне будешь делать одно: следить за семьей Есугея. Чтобы я знал каждый ее шаг. Сейчас она находится в степи южнее Керулена, найди ее и не спускай глаз. Пусть нукеры иногда проезжают мимо, заходят кумыса выпить, ну, ты сам знаешь, как все сделать. Но, чтобы я всегда знал, куда укочевали, с кем встречались, с чем живут… чтобы я знал все!.. Возьмешь в моем табуне десять кобылиц, сам выберешь, это тебе мой подарок за верную службу. Ну, иди!
        XXXIX
        Тогорил-хан гостил в джадаранском курене дней десять, до середины месяца хагдан[22 - Хагдан - второй весенний месяц в лунном календаре древних монголов, соответствовал апрелю Григорианского календаря.]. Войска свои он отправил обратно на Тулу, оставив при себе лишь тысячу всадников. Уехали с войсками братья его Джаха-Гамбу, Илга-Селенгийн, сын Нилха-Сангум, остались при нем лишь двое ближних нойонов - Убчиртай-багатур и Хуй-Тумэр. При них и в присутствии керуленских нойонов состоялся курултай джадаранского рода, на котором свершился обряд восшествия Джамухи на место главного вождя.
        К этому времени улус Хара Хадана был восстановлен полностью. Уже на другой день после встречи Тогорила с керуленскими нойонами к Джамухе начали возвращаться айлы подданных. Толпы воинов с семьями и со скотом прибывали на прежние места, восстанавливали старые курени по разным урочищам улуса.
        В главном курене с утра до ночи скрипели, подъезжая, арбы с поклажей, слышался разноголосый гомон, ревели на окрестных холмах коровы и овцы, гонимые на старые пастбища, земля гудела от топота лошадиных табунов. Все вокруг чернело и бурлило от людского скопления, суматохи кочевки.
        Прибывшие мужчины, от стариков до малых ребятишек, оставив женщин с арбами на окраинах, подходили к айлу Джамухи, где на коновязи было поднято черное знамя Хара Хадана, низко кланялись ему, окропляли его вином и молоком. Джамуха иногда выходил из большой юрты, где он сидел с ханом и другими нойонами, и тогда прибывшие толпами падали перед ним на колени, били головами об землю.
        - Боги услышали наши молитвы, - говорили старики, - мы готовы были и последнее отдать в жертву, лишь бы они вернули нас к тебе. Мы всегда были в улусе твоего отца, и внуки наши должны жить под твоим знаменем.
        Джамуха с величественным снисхождением на лице кивал им, и те, склонив головы, не разгибая спин, отходили.
        Подданные ставили свои юрты на прежних местах, где они стояли еще месяц назад, возжигали огонь на старых очагах. Несколько дней в курене Джамухи не умолкал шум. Едва обжившись, подданные спешно принимались готовиться к курултаю, к пирам и играм, перегоняли архи, отбирали и откармливали скот на убой. Войска джадаранских улусов готовились к строевому смотру и принесению клятвы знамени нового вождя. Борцы разминали свои тела, стрельцы готовили луки и стрелы, богатые айлы готовили лучших бегунцов к скачкам. Заново собранный курень Хара Хадана перекипал в предпраздничной суете.
        Особое значение всему придавало присутствие кереитского хана, а больше всего радовал людей конец войне между родами. Долгожданный мир, наступивший в их степи, ублаготворял душу каждого, давая, наконец, вздохнуть свободно, беззаботно подумать о завтрашнем дне.
        - Слава западным богам, заживем по-старому, спокойно, - переводя дух, говорили люди. - Наконец-то, как будто, все стихло.
        - Разобрались, кто старший, кто младший, кому где сидеть.
        - Конец смутам.
        - А вы знаете, кого надо за это благодарить? - знающие не упускали случая показать свою осведомленность. - Двенадцатилетнего парня, сироту, которого в позапрошлом году, перед самой зимой, сородичи бросили на съедение волкам и разбойникам.
        - А кто это? - изумленно расспрашивали люди. - Что это за парень такой?
        - Сын борджигинского Есугея. Это он привел сюда кереитского хана, отцовского анду, чтобы тот приструнил наших нойонов.
        - А этому парню что за дело до наших смут?
        - Он анда нашего Джамухи.
        - Вон оно что… Видно, хороший будет нойон.
        - А что, этот парень шаман или дархан, что он такой умный? - спрашивали любопытные. - А как его зовут?
        - Неведомо, шаман или дархан, но ясно, что он и в эти свои годы умом и душой будет повыше наших нойонов - такое благо народу принес. Зовут его Тэмуджин.
        - Ну, слава ему и его роду. Если у наших нойонов у самих ума нет, то пусть хоть друзья умные будут.
        - Тэмуджин, говорите? Надо запомнить. Еще одна такая смута и, может быть, придется к нему бежать.
        - Истинное слово…
        XL
        С рассвета на южной стороне куреня на ровных, пологих склонах холмов были выстроены джадаранские войска. Девять тысяч всадников Хара Хадана и одиннадцать тысяч - братьев покойного неподвижно темнели потысячно в ряд.
        Солнце только что оторвалось от гребня восточного холма, когда от куреня к выстроенным тумэнам двинулась пестрая толпа всадников. Впереди выделялись хан со своей свитой. Кереитские нойоны и ханские нукеры в ярких желтых и красных накидках поверх доспехов, покрывающих крупы их коней, в позолоченных сартаульских шлемах, на отборных, лоснящихся вычищенной, блестящей на солнце шерстью конях, резко выделялись в общей толпе. Рядом с ними керуленские нойоны выглядели серо, тускло. На них и лосиные дэгэлы, обшитые синим шелком, и кожаные шлемы с железными пластинами были попроще, а кони, хоть и в посеребренной сбруе, выглядели диковато, не были так ровно подстрижены и почищены, как у кереитских меринов. С густыми гривами до колен, с облезлыми пятнами линялой весенней шерсти на боках, полуобъезженные монгольские жеребцы по-волчьи скалили зубы, храпели, злобно косясь на ухоженных кереитских коней.
        В толпе среди нойонов ехали шаманы и многие старейшины от лучших семейств джадаранского улуса. Позади плелся простой народ, харачу - где-то сбившись кучками, а где и разбредаясь овечьим стадом, - все еще тянулся из-за крайних юрт куреня.
        Джамуха и Тэмуджин ехали по правую руку Тогорила. Тэмуджин, уступив анде место рядом с ханом, искоса посматривал на него, сдерживая улыбку, тихо радуясь за него. Думал он и о себе, ощущая приятное чувство гордости и удовлетворения:
        «В этом ведь и моя заслуга, никто иной как я призвал хана на помощь… - и, глядя на выстроенные впереди, на склонах холмов, темные колонны джадаранских войск, на огромную движущуюся толпу вокруг, и все еще не до конца веря себе, он как-то по-новому взглянул на себя. - Вот и я как будто бы стал участвовать в жизни племени, прилагать руку к ее ходу. Ведь на самом деле я один заварил все это дело (да неужели это все я один сотворил?!.. Ну, а кто же больше?), по моей воле сейчас курултай этого крупнейшего на юге рода избирает своим вождем Джамуху… Разве каких-то два года назад, при жизни отца, для меня такое было мыслимо?.. Тогда казалось, что только большие люди, взрослые, умудренные жизнью нойоны, могут давать ход таким большим событиям, решать судьбы родов и всего племени. А сейчас и я сделал свой ход, и немалый… Вот как свершаются большие дела…».
        Чувство своего могущества, значительности и способности к большим делам приятно согревало ему сердце, и он долго еще носил в себе ощущение силы, причастности к избранным, поворачивающим жизнь в племени, зачинающим великие события в степи.
        Джамуха, несмотря на теплое утро одетый в пышную лисью шубу (Тэмуджин, глядя на него, догадался, к чему это: чтобы издали для своих воинов казаться крепким, дородным, чтобы не бросалась в глаза его мальчишеская худоба) и высокую соболью шапку, молчал, восседая на высоком белом жеребце, с нерешительной задумчивостью смотрел на приближающиеся колонны родового войска. Следом за ним ехал его ближний нукер, тот самый юноша, который приезжал в стойбище Тэмуджина с вестью от Джамухи, и держал его знамя - старое длинное копье с пышно расчесанным черным хвостом.
        Тэмуджин заметил, как анда как-то понемногу сгорбился в седле, его будто охватила какая-то слабость, неуверенность перед подступающей тяжестью власти в своем роду. Ответственность за жизнь многотысячного отцовского улуса и улусов дядей сейчас должна была всей громадой навалиться на его неокрепшие плечи. Завтра же дядья начнут приступать к нему со своими спорами, притязаниями, одних нужно урезонить, других поддержать, а еще скоро начнется перекочевка на весенние пастбища, дележ урочищ с соседними родами, внутри рода - тут и споры, обиды, советы со старейшинами, с шаманами, обращение к богам за помощью…
        Глядя на анду, Тэмуджин думал: «Или будешь сброшен и раздавлен этой тяжестью, или оседлаешь, приручишь и будешь править, как умелый всадник правит норовистым конем». Он представил себя на месте анды, как он принял бы старшинство над улусами беспокойных и задиристых киятских нойонов, и словно на себе почувствовал тяжелое ярмо, подумал: «Нелегка ноша, но и мне суждено носить ее, как когда-то носил тяжелую кангу на шее…».
        На ровном месте в низине, в половине перестрела перед колоннами всадников была сложена большая куча сосновых сучьев для жертвенного огня. Толпа нойонов приблизилась к ней и остановилась. Нойоны спешивались, передавали коней нукерам.
        К Тогорилу протолкнулся хонгиратский Дэй Сэсэн, обратился с почтительной улыбкой на обветренном лице:
        - Что ж, пусть джадараны начинают свои обряды, а мы посмотрим со стороны. Тут у нас приготовлено удобное место…
        - Да, пусть начинают, не будем им мешать, - милостиво согласился хан.
        Они прошли к толпе керуленских нойонов, устраивавшихся на небольшом бугорке в шагах сорока от кострища. Молодые нукеры проворно расстилали ковры на пожухлой весенней траве, расставляли в ряд подушки для сидений.
        Тогорила усадили в середине, рядом расселась ханская свита, с ними же был и Тэмуджин со своим неотлучным Боорчи. Справа и слева от них разместились самые знатные из керуленских нойонов. По сторонам толкались, рассаживаясь, остальные. Харачу теснились позади, широким полукругом разместившись на склоне холма.
        День начинался теплый, весеннее солнце пригревало землю. Небо было чисто и свежо, словно легким синим шелком завесило всю степь с востока до запада. Прозрачный воздух, нагреваясь под теплыми лучами, ласкал грубые, привыкшие к стужам и ветрам лица воинов, навеивал на всех праздничное чувство. Казалось, сами боги по торжественному случаю дарили такую благодать, и люди после долгой зимней стужи наслаждались негой и теплом.
        У незажженного костра толпились джадаранские нойоны и старейшины, готовились к обрядам. Братья Хара Хадана, за эти дни свыкшиеся с мыслью о неизбежной отдаче под власть племянника, уже не хмурили лица. Смирившись, теперь они осознавали, что при новом раскладе сил свершается неизбежное, да и то, что им стало известно - как все остальные керуленские рода предались Таргудаю и вместе с борджигинами собирались отобрать у них улусы, - сильно напугало их, заставило перемениться и благодарить небо за то, что пронесло опасность стороной. «Пусть будет Джамуха вместо Хара Хадана, - обсуждая новое положение, говорили они между собой, - теперь лишь бы свои улусы не потерять…». И сейчас лица их были строго сосредоточены, вместе с шаманами и старейшинами они споро и деловито подготовлялись к действу. Доставали из переметных сумов бурдюки с жертвенным архи и молоком, туесы с маслом, сметаной, расставляли все вокруг кострища.
        Двое шаманов в оргоях[23 - Оргой - шаманская верхняя одежда, типа кафтана, на котором нашивались различные металлические подвески в виде фигурок тотемных зверей.] - один в белом, другой в черном - и рогатых майхабши[24 - Майхабши - шаманская корона.] с двух сторон разожгли костер. Огонь быстро охватил смолистые сучья и скоро затрещал, вздымаясь черноватым дымом к небу. Шаманы взяли в руки по небольшому туесу и чашке - белый шаман с молоком, черный - с архи - и медленно пошли друг за другом вокруг костра, наливая в чашки и брызгая в небо. Потом черный шаман обратился к восточной стороне неба, белый - к западной, и оба, перебивая друг друга, выкрикивали имена разных богов и их сыновей, прося обратить свои взоры на землю и благословить их обряд, дать силы и удачу молодому нойону. Они угостили из своих чаш огонь, призывая хозяина огня, Сахяадая-нойона, и супругу его, Сахала-хатун, чтобы и они стали свидетелями и благословили их. Вслед за ними взяли свои туесы нойоны и стали бросать в костер куски масла и жира. Огонь трещал, уже высоко вздымался черный дым, косым столбом тянулся к самому небу.
        Двое молодых мужчин привели откуда-то черного, как уголь, пятилетнего жеребца. Остановившись в некотором отдалении, они держали его за недоуздок.
        Джадаранские нойоны и старейшины встали широким кругом на северной стороне от пылающего костра. Двое старейшин взяли за руки Джамуху, вывели в круг и отвели на северную сторону, поставив во главе круга. Джамуха в правой руке держал отцовское знамя и стоял, крепко уперев древко в землю.
        Старейшины, оглянувшись, дали знак мужчинам, державшим жеребца. Те с готовностью повели испуганно храпевшего коня в круг и под указку старейшин поставили его напротив Джамухи, в шагах десяти от него.
        Дядья Джамухи перехватили жеребца, окружили, крепко ухватившись за гриву и хвост, не давая ему вырваться. Джамуха стоял, крепко сжимая древко знамени, твердо расставив ноги и гордо подняв голову, глядя на них.
        Из круга нойонов вперед выступил старший из его дядей, Хя-нойон, и сказал слово от всех братьев:
        - Джамуха, наш племянник, мы ставим тебя на место твоего отца, над всеми нами, и признаем старшим вождем нашего рода. Решай за нас, повелевай нами, суди и наказывай нас. Куда ты пойдешь со своим знаменем, туда и мы пойдем, что нам прикажешь, то мы и исполним. Да будет так, и клянемся мы на том под этим синим небом, по обычаю предков горячей кровью…
        Он вынул свою саблю с узким кривым лезвием из ножен и, примерившись, с размаху, неуловимо быстрым ударом срубил голову коню. Ровно срезанная конская голова плашмя упала на сухую землю, и тут же из открытой шеи густыми струями брызнула темная кровь, долетая почти до самых ног неподвижно стоявшего Джамухи. Обезглавленный жеребец с подкошенными ногами рухнул на землю, свалился на бок, дернулся напоследок и замер неподвижно.
        Хя-нойон, опустив окровавленную саблю к земле (другие нойоны тоже вынули свои сабли, прикоснулись ими к туше мертвого жеребца и также опустили к земле), сказал:
        - Клянемся перед этим поверженным жеребцом, и пусть его кровь будет залогом нашей верности! Пусть так же отрубят нам головы, и так же вытечет из нас кровь, если мы нарушим эту клятву!
        - Клянемся… - повторяли за ним нойоны.
        Каждый, стоя перед обезглавленной тушей животного, истекающей кровью, глядя в лицо Джамухе, давал слово быть верным ему.
        Ухэр-нойон, по возрасту стоявший ниже всех, с большой бронзовой чашей в руке склонился к ровно срубленной шее мертвой туши, подставил ее под слабеющую струю крови, наполнил и поднес старшему - Хя-нойону. Тот подошел к костру, отлил несколько капель в огонь, вернулся в круг, макая безымянным пальцем, побрызгал в небо, отпил глоток и передал другому. Чаша пошла по кругу. Последним чашу взял Ухэр и выпил остатки до дна.
        Старейшины принесли широкую, мягко выделанную лосиную шкуру и расстелили ее перед Джамухой. Взяли его за руки и завели на шкуру. Нойоны, окружив его со всех сторон, нагнулись и, взявшись за края шкуры, подняли его высоко над головой. Джамуха, стоя на растянутой шкуре, обвел взором стоящие в отдалении колонны джадаранского войска, резко поднял над головой свое знамя. От тысячных колонн, чуть помедлив, разнесся протяжный клич:
        - Хура-ай!!!
        Чуть помедлив:
        - Хура-ай!!!
        И еще:
        - Хура-ай!!!
        Нойоны с поднятым на шкуре Джамухой двинулись по ходу солнца вокруг костра, пронесли его трижды и опустили на том же месте. Джамуха сошел со шкуры и шкуру тут же убрали. Нойоны встали перед ним в один ряд, сняли с голов шапки и, прижимая их к груди, низко поклонились ему, как старшему.
        Другие нойоны, издали наблюдавшие за обрядом, вставали со своих мест и шли поздравить нового вождя рода. Первым подошел хан Тогорил. Обнял Джамуху и, нагнувшись - тот едва достигал его плеча, - поцеловал в лоб.
        - Ну, мой младший брат, теперь ты хозяин в своем роду. Повелевай и указывай всем их места, держи подданных в сытости и строгости, крепко держи знамя своего отца.
        Еще раз обнял его и передал подошедшему за ним Дэй Сэсэну.
        - Мы с твоим отцом жили дружно, - доверительно говорил тот, приветливо улыбаясь и заглядывая ему в лицо, - потому что соседи, вместе решали наши пограничные дела, выручали друг друга в трудные годы.
        - И мы будем жить дружно, - в ответ улыбался Джамуха, - ведь надо выручать друг друга, как же без этого жить?
        Подходили другие керуленские нойоны, старые и молодые, радостно кивали и кланялись как равному, произносили слова заверения в дружбе.
        Потом все сели на коней и двинулись вдоль рядов застывшего на холмах войска. Джамуха со знаменем в руке рысил впереди своих дядей. За ними, словно наблюдая, все ли идет так, как надо, ехали хан со своей свитой и керуленские нойоны.
        И каждая тысяча теперь отдельно кричала новому нойону:
        - Хурай!.. Хурай!.. Хурай!..
        Часть вторая
        I
        После многодневного празднества в джадаранском курене и отъезда кереитского хана Тэмуджин вместе с Боорчи вернулся в свое стойбище в южной степи. Во время пиров Джамуха не раз предлагал ему перебраться к нему и кочевать вместе, но Тэмуджин, недолго подумав, отказался - решил, что сейчас, когда он готовится принять отцовский улус, неприлично жить в чужом курене.
        Однако и оставаться слишком долго маленькому его стойбищу в безлюдной степи, вдали от куреней, было опасно, а свободных земель среди керуленских владений не было. Хотя и понимал Тэмуджин, что теперь, когда о нем знают все керуленские монголы, его никто не прогонит, если он на короткое время пристанет в соседи к какому-нибудь роду, он не хотел вклиниваться в чужие земли и становиться кому-то обузой. И потому для спокойного пребывания в ожидании осени, когда ему будет возвращен отцовский улус, оставалось лишь обжитое место в Бурги-Эрги. К тому же и мать Оэлун говорила, что летовать ей больше нравится в прохладной горной долине, чем в знойной степи, а матери Сочигэл хорошо подошла вода из родника, найденного ими в лесу, неподалеку от стойбища - с питьем той воды почти прекратились приступы изжоги, мучившие ее в последние годы. Та все повторяла, что еще одно лето возле этого родника - и полностью излечится ее желудок. Взвесив все, Тэмуджин окончательно решил кочевать на старое место в Бурги-Эрги, и вскоре, как только в степи зазеленела новая трава, а в горах растаял снег, он двинулся кочевьем в
обратный путь.
        С внутренним волнением Тэмуджин дожидался осени. Хан Тогорил перед отъездом обещал прибыть на Онон и так же, как весной Джамуху, при всем народе возвести его на отцовское место. Должно было состояться большое празднество - с играми и пирами, как и у всех достойных нойонов в таких случаях, - а как приготовиться ко всему этому, Тэмуджин и не знал.
        «Откуда взять столько мяса и вина? - снова и снова ломал он голову. - Какие юрты поставить для гостей, кого из киятов и других борджигинов пригласить, отзовутся ли они на мое приглашение?..»
        Все эти думы волновали Тэмуджина не меньше, чем то, как прежде он бился в мыслях над тем, как вернуть отцовский улус.
        Вечерами, сидя с матерями в их юрте, они обсуждали предстоящие хлопоты. Сочигэл, казалось, волновалась не меньше их. Глядя на него и на мать Оэлун, она возмущенным голосом говорила:
        - Кобыл и овец можно и у Джамухи взять. И не просить взаймы, а потребовать. Ты помог ему вернуть отцовский улус, из брошенного всеми отщепенца сделал старшим родовым вождем и младшим братом кереитского хана, а это не каких-нибудь три-четыре кобылы да полусотня овец.
        - Да уж, - в задумчивости качая головой, соглашалась мать Оэлун, - ради такого дела можно было и к анде обратиться, ведь ты один помог ему, когда другие сидели и смотрели на это…
        - А как же иначе! - пожимала плечами Сочигэл. - Я что-то не пойму тебя, Тэмуджин. Ты смел и отважен там, где другой будет дрожать от страха, а робеешь там, где любой проходимец не сробеет.
        Но Тэмуджин молчал, с непроницаемым лицом глядя в очаг, не торопился соглашаться. В душе он не хотел обращаться за помощью к анде - за это короткое время между ними уже успела пробежать какая-то тень.
        Как-то через полмесяца после возвращения на Бурги-Эрги Тэмуджин задумал поехать в гости к Джамухе. Ему хотелось посмотреть, как анда обживается в новом положении, как он правит своим улусом.
        Он хотел взять с собой и матерей, чтобы познакомить с семьей анды, но мать Оэлун, подумав, решительно отказалась от поездки. Сказала, что лучше дождаться будущего года, когда у них будет свой улус - и тогда они поедут к ним как равные, хозяева своего владения, а не как бедные гости к чужому котлу. Тэмуджин тогда начал было возражать ей, доказывая, что Джамуха свой человек и никакие счеты с ним не к месту, но мать, верная своим привычкам, раз сказав слово, не отступалась. Огорченный, Тэмуджин поехал один, и тут с удивлением обнаружил, что права была мать.
        Джамуха встретил его приветливо, как своего, но как-то второпях, мимоходом, и скоро, оставив его на попечение младшего брата Тайчара, уехал в курень джелаиров, сказав, что есть с ними какой-то важный разговор.
        - Вернусь к вечеру, - сказал он, садясь на коня, и в сопровождении десятка нукеров порысил вдоль прибрежных кустов на восток.
        Тэмуджин провел остаток дня в нудных разговорах с матерью Джамухи. Та все жаловалась на жизнь, рассказывала, как трудно приходится ее сыну, как досаждают его другие нойоны. Тайчар же сидел малословный и хмурый, видно было, как он тяготился порученным ему делом - занимать гостя.
        Джамуха так и не вернулся в тот день. Поздно вечером приехал его нукер и доложил матери, что в джелаирском курене идет пир по случаю тайлгана и Джамуха остался там на ночь.
        Вернулся Джамуха на следующий день около полудня, сильно пьяный, лез к Тэмуджину обниматься, кричал что-то несвязное о могуществе рода джадаран и скоро лег спать.
        Разочарованный, со смутным, горчащим чувством униженности Тэмуджин поехал домой. Вернувшись в стойбище, он никому не сказал о случившемся. Поев вареной изюбрятины, он ушел в ближний лес и весь вечер просидел за кустами, на хвойной земле, обдумывая свои отношения с андой, пытаясь понять его поведение.
        Как ни просился вывод о том, что Джамуха оказался человеком неблагодарным и ненадежным - едва возвысившись, он тут же забыл о том, кто ему помог вернуть отцовский улус, его потянуло к общению с другими властительными нойонами (а друг-анда стал не нужен и его запросто можно оставить) - ему все еще не хотелось думать о нем плохо.
        «Видно, от нежданно полученной власти и могущества кровь ударила в голову, - решил он. - Это и понятно, он ведь и так весь какой-то раздерганный, да и молод еще, со временем это пройдет, а парень он неплохой».
        Однако, когда речь зашла о том, где ему добыть все необходимое для предстоящего торжества, Тэмуджин решил не обращаться к анде. «Надо пока присмотреться к нему, - неопределенно подумал он. - Он, конечно, не откажет мне, но как бы не пришлось потом пожалеть о своей просьбе…»
        После долгих раздумий, мысленно перебрав всех, к кому может обратиться за помощью, тщательно взвесив все доводы, он остановил свой выбор на дяде Даритае.
        «Теперь, - наконец вывел он главную мысль, - когда меня поддерживает кереитский хан, а Таргудай неизбежно ослабнет, и от него отшатнутся многие борджигины, дядья-кияты должны будут искать сближения со мной. Хотят или нет, у них будет одна дорога - ко мне. А в этом деле, когда я получаю отцовский улус, по обычаю они самые близкие из соплеменников и не могут не присутствовать на обрядах. Но мне надо будет самому обратиться к ним и пригласить - ведь они старшие в роду, я младший. А там, может быть, и заживем все вместе, как прежде, в одном улусе… Возможно, - воодушевившись, додумывал он дальше, - с этого и начнется новое объединение борджигинов, а затем и всех монголов и я буду ханом, как и предсказано шаманами, как объявил мне западный хаган Чингис Шэрээтэ Богдо…»
        Такие мысли часто стали посещать Тэмуджина в эту пору, когда приближалось его восхождение на отцовское место. При этом он часто, никому не сказавшись, брал туес свежей архи, шел к подножию горы и брызгал в небо. Домочадцы, глядя на него, молчали, гадая про себя, по какому важному делу обращается он к небожителям.
        В середине лета Джамуха играл свою свадьбу и пригласил его вместе с матерями. Те остались дома, а Тэмуджин поехал вместе с Хасаром.
        Невесту, просватанную у джелаирских нойонов еще отцом Хара Хаданом, родители отдали молодому нойону с радостью, стремясь породниться с новым властителем могущественных джадаранов, да еще «младшим братом» кереитского хана. Свадьба прошла пышно, съехались все нойоны, которые весной присутствовали при возведении Джамухи на место главы рода.
        Тэмуджина, как близкого родственника матери жениха, усадили на почетное место, рядом с Джамухой. Место покойного Хара-Хадана занял еще недавно мятежный Хя-нойон, а дядю Ухэра, который был рядом с Джамухой в самую тяжелую пору, посадили куда-то пониже, и это сильно покоробило Тэмуджина. После всех обрядов, улучив время, когда они были с Джамухой наедине, Тэмуджин указал на это:
        - Ведь этот Хя еще три месяца назад ограбил твой улус, а Ухэр единственный остался тебе верен, его и надо было посадить вместо отца, хотя бы в благодарность.
        - Да как же ты не поймешь? - вспыхнул Джамуха. - Хя главный среди моих дядей, куда он, туда и остальные потянутся. Его я посадил, чтобы приблизить, чтобы не держал зло. А Ухэр, он и так рядом, да он и не обидчив, не беспокойся за него.
        «Как же быстро изменился анда! - пораженный, думал Тэмуджин, возвращаясь домой. - Он ведь был совсем другим, честным и прямым. Три года назад в нашем курене он один дружил со мной, когда все другие отвернулись от меня. Что же изменилось? То, что он теперь стал властителем, главой рода? Говорят, власть меняет человека, но неужели так быстро? И я так же изменюсь?.. Ну, нет…»
        Незаметно проходило лето и подкрадывалась осень. Уже начинали желтеть березы на высоких склонах хребтов, а по утрам обильно падали холодные росы.
        II
        Тэмуджин проснулся от крика. Кричали снаружи.
        - Просыпайтесь! Вставайте все! - где-то у молочной юрты истошно вопила Хоахчин. - Будите мать Оэлун!..
        Рядом встрепенулась Бортэ, горячей со сна рукой схватила его за плечо.
        - Что там такое, Тэмуджин, слышишь?
        Рывком натянув штаны и рубаху, Тэмуджин вышел из юрты. В предрассветных сумерках едва не столкнулся с Хасаром.
        - Какие-то люди едут сюда! - тот широко открытыми глазами смотрел на него. В руках он держал лук и саадак со стрелами. - Много их. Послушай землю.
        У Тэмуджина враз похолодело в груди, сжалось под сердцем. Он огляделся по сторонам и быстро прошел к коновязи.
        Прилег, щекой приминая жесткую траву, прижался ухом к земле. Земля ровно и тяжело гудела. По непрерывному, тугому звуку казалось, что где-то идет большой табун.
        «Кажется, не меньше сотни, а может, и намного больше, - ошеломленно соображал он. - Но еще не близко… Идут со стороны восточного ущелья. А там одна дорога - с верховьев Онона. Значит, тайчиуты. Ну, вот, наконец, взялся за меня Таргудай…»
        В груди заныло, сердце схватилось тяжелым комом, и разом почувствовался липкий, вяжущий душу страх. Тело стало невесомым, как перед прыжком на дикого жеребца. Пронеслись в памяти тяжелая канга на шее и злое, мстительное лицо тайчиутского нойона…
        Тэмуджин поднялся на ноги. Перед ним уже стояли братья и нукеры с оружием в руках. Из малой юрты, запахивая халаты и подвязывая пояса, спешили матери.
        - Это тайчиуты, - ломая в себе страх, тщательно скрывая волнение в голосе, сказал Тэмуджин, - они идут за мной. Но уходить надо нам всем, иначе возьмут вас, чтобы торговаться со мной. Седлайте коней, берите еду, одежду, самое нужное, а остальное бросим.
        - И куда же нам теперь? - осевшим голосом проговорила Сочигэл. - Разве убежишь от них…
        - Не бойтесь вы! - вдруг обозлясь на нее, прикрикнул Тэмуджин и разом оправился от первого испуга.
        Он твердо придавил заполошенный взгляд Сочигэл, затем внушительно оглядел всех.
        - Главное - не бойтесь. Скроемся в лесу. Эти места тайчиуты знают плохо, кони их непривычны к горным тропам, скоро обессилят, а мы знаем тут каждый угол, найдем, как их провести. А потом они сами уйдут…
        По лицам братьев видно было, как те ободрились от его слов. Хасар с шумом выпустил из груди воздух, блеснул озорными глазами, толкнул Бэлгутэя.
        - Не трясись, а то в штаны наложишь.
        Тот отмахнулся от него:
        - Сам-то не наложил?.
        - Что-о?
        - Ну, быстрее за дело, - Тэмуджин нарочито беспечно урезонивал их, - надо успеть скрыться.
        Молча все разбежались по юртам. Тэмуджин пошел в большую юрту, снял со стены на хойморе отцовское знамя, шагнул к правой стене… Мать Оэлун торопливо снимала с дощатой подставки обмазанные жиром онгоны, одного за другим укладывала их в кожаную суму. Бортэ, склонившись над раскрытым сундуком, кучей вываливала из нее зимнюю одежду.
        Тэмуджин сорвал со стены хоромго, саадак со стрелами, застегнул на поясе бронзовую бляху и вышел. Прошел к коновязи и встал, уперев древко знамени в землю. Сдерживая нетерпение, выжидал, когда все будут готовы. То и дело бросая взгляды в сторону восточного ущелья, он теперь бился над одной лишь мыслью: куда скрыться от врагов, как замести следы?
        Небо на востоке начинало сереть. Над ущельем в просветах облаков гасли звезды. Снизу по реке поддувал прохладный ветерок, шевелил по берегам темные ветви ив и, поднимаясь по верхушкам молодых сосен, с шумом уходил на склоны гор.
        «Ветер, это хорошо, - мимолетно подумал Тэмуджин, подбадривая себя, - будет больше шума…»
        Бэлгутэй выбрасывал из кожевенной юрты седла и потники. От реки вверх по пологому бугорку с четырьмя лошадьми в поводу бежал Хачиун. На ходу бросив двух материнских кобыл, торопясь и отчего-то прихрамывая, он подвел ему черного жеребца. Другой рукой он держал своего солового.
        Тэмуджин прислонил знамя к коновязи, перехватил у него повод, набросил на коня потник и седло, рывком подтянул подпругу. К седлу приторочил знамя. В голове без остановки стучали мысли: теперь он думал о том, как уберечь Бортэ.
        «Сразу оторваться от них не сможем, - напрягаясь, быстро размышлял он, - они будут идти по следам, их много, кого-то могут догнать, схватить… Надо сделать так, чтобы Бортэ с нами не было, отправить ее в другую сторону, а самим увести врагов за собой. И одну ее нельзя оставлять…»
        Решившись, он подозвал Хоахчин, та суетилась у молочной юрты с туесами с едой. Старая рабыня тут же бросила все и с готовностью приковыляла к нему на кривых ногах, встала с согнутой спиной, преданно глядя на него.
        - Что, Тэмуджин?
        Тэмуджин старательно объяснил ей:
        - Ты должна увести Бортэ подальше от этого места. Мы верхами налегке пойдем вниз по долине, тайчиуты погонятся за нами, а вы на арбе уйдете в сторону - вверх по притоку Тунгэли, что впадает в реку повыше отсюда. Отсюда пойдете по воде, по берегу здесь мелко, потом выйдете на левую сторону, место там каменистое и следов ваших не будет видно. Укроетесь в зарослях под горой, мы вас потом разыщем.
        Та понятливо закивала.
        - Все сделаю, как ты сказал, уж ты положись на меня.
        В крытую, с кожаным верхом, арбу запрягли рябую корову - ту, что посильнее; вторую вместе с телками бросили, при себе оставив лишь коней (овцы и другие коровы на лето были отданы обратно Мэнлигу). Наспех сложили мешки с теплой одеждой, одеяла и приготовленные на случай бегства туесы с едой.
        Тэмуджин помог Бортэ взобраться на высокую телегу. Та, выглядывая из-за полога, с затаенной тревогой смотрела на него.
        - Ну, езжайте быстрее! - Тэмуджин с нетерпением хлопнул корову по крепкому, округлому крупу.
        Стоя на берегу с оседланными конями, дождались, когда арба вошла в воду и, повернув против течения, медленно скрылась за первыми прибрежными кустами. Тонкий скрип ее смешался с шумом реки и тогда все сели на коней. Младшие братья, горяча коней, заставляя их мелко перебирать ногами, притаптывали следы от колес на берегу. Сочигэл последней неловко взобралась на свою пегую кобылу, подведя ее к высокому серому камню, наполовину вросшему в землю.
        Тэмуджин напоследок оглядел всех. Мать Оэлун держала четырехлетнюю Тэмулун перед собой. Братья и нукеры держали стрелы на тетивах. Быстро светало; небо на востоке побелело и на поляне отчетливо виднелись ветвистые кромки леса.
        - Вы, - Тэмуджин плеткой указал на Хасара, Бэлгутэя и нукеров, - пойдете сзади, будете смотреть за тайчиутами и прикрывать нас. А вы, - он посмотрел на матерей и младших братьев, - не отставайте от меня. Поехали!
        Он с места тронулся размашистой рысью и по наезженной тропе поскакал в густой сосняк. Дорога шла вниз по берегу реки. Черный хвост прикрепленного к седлу знамени мягко колыхался в такт конскому бегу. Вслед за ним вереницей порысили матери и младшие братья.
        Нукеры и Хасар с Бэлгутэем, приотстав, часто оглядываясь в сторону ущелья, шагом двинулись к опушке. Въехав в лес, они приостановили лошадей, вслушиваясь в звуки позади. Скоро они отстали совсем, потеряв из виду передних.
        Тэмуджин спешил увести матерей и младших подальше от поляны. Впереди, за двумя небольшими горными отрогами, была укромная падь, скрытая густым сосновым молодняком и незаметная с тропы. Там он и задумал спрятать на первое время матерей с младшими, чтобы потом вместе с нукерами и братьями увести врагов в дебри и запутать им следы.
        В лесу было все еще сумеречно. Тропа шла над берегом, между серыми замшелыми валунами, поднимаясь и спускаясь по склонам бугров. В нескольких шагах бурлила пенная вода, волнуясь и крутясь под обрывистым яром, гремя посередине на каменистых перекатах.
        Отдохнувшие за ночь кони легко и привычно перемахивали через знакомые им препятствия и Тэмуджин, успокаиваясь после первого волнения, уверенно думал:
        «Не догонят по таким взгорьям, кони у них, наверно, еще по дороге сюда запотели, а здесь на первом же перевале выдохнутся. Намучаются в горах и уйдут ни с чем… А я тем временем перекочую к Джамухе, пережду, а потом уж Тогорил-хан поможет мне стать во главе улуса, вот тогда я и поговорю с Таргудаем на равных…»
        И тут случилась заминка. Не отъехали они и четырехсот шагов от поляны, как Сочигэл вдруг остановила свою лошадь, спустилась на землю. Оэлун, ехавшая перед ней, натянула поводья, встревоженно оглянулась и подъехала к ней вплотную.
        - Что случилось?
        Сочигэл за руку притянула ее к себе, что-то шепнула на ухо и передала ей поводья своей кобылы. Изумленно смотревшему на них Тэмуджину Сочигэл, убирая взгляд в сторону, сказала:
        - Я пойду догонять Бортэ и Хоахчин, - и, не дожидаясь ответа, пошла в сторону ближних кустов.
        Тэмуджин, возмущенный столь безрассудным поведением младшей матери в такую опасную пору, хотел остановить ее, но мать Оэлун строго взглянула на него, движением бровей потребовала не вмешиваться.
        Замявшись, Тэмуджин не решился противиться матери. Он отвернулся и тронул коня вперед.
        «Что-то нехорошо начинается дело, - подумал он, чувствуя какую-то новую тревогу на сердце, - как бы она не подвела нас… Поймают, заставят говорить, она и укажет им, куда скрылись Бортэ с Хоахчин».
        Проехав шагов пятьдесят, Тэмуджин не выдержал и повернул коня назад, твердо решив вернуть Сочигэл, но его снова остановила мать Оэлун. Перегородив дорогу, она тихо, но внушительно сказала:
        - Она не может ехать верхом.
        - Почему? - не смог понять Тэмуджин, все больше изумляясь, раздражаясь оттого, что в деле с самого начала возникают непредвиденные помехи.
        - У нее кровит.
        Тэмуджин осекся на полуслове, раздумывая, но тут же запальчиво спросил:
        - Разве из-за этого можно рисковать головой? А вдруг ее поймают тайчиуты, станут допрашивать… Она и не выдержит.
        Он хотел настоять на своем, но мать решительно пресекла его, не дав договорить:
        - Нет! Не надо ее останавливать. Она не маленькая, сумеет скрыться в кустах. Если и поймают, она найдет, что им сказать, наведет на ложный путь.
        У Тэмуджина вертелись на языке и другие слова, порожденные вдруг вспыхнувшим недоверием к младшей матери, подозрением к ней: «А не вздумает ли она сейчас мстить за Бэктэра?» Слова так и норовили сорваться с языка, но, не решившись их произнести, он лишь спросил:
        - А ты сама ей веришь?
        - Верю, - твердо сказала Оэлун, - она нас не предаст, тайчиутам не нужна, да и Бэлгутэй с нами. Нет, ей надо верить.
        Не разделяя ее доверчивости, чувствуя какую-то неясную тревогу на душе и держа мысль, что произошла ошибка, Тэмуджин тронул коня вперед. Собравшись с духом, он с трудом заставлял себя забыть о подозрениях.
        «Уже ничего не поделаешь, не догонишь ее, теперь лишь бы этих спрятать, избавиться от обузы, - подумал он, отсекая в мыслях лишнее. - А там я покажу тайчиутам, что они не у себя дома, еще узнают, в какую западню попали. Наши кони объезжены на этих кручах, привычны, а ихние в году по разу в горах, еще намучаются…»
        Справа все шумела река, с неумолчным плеском перекатывались по камням волны, не давая вслушиваться в звуки позади, и Тэмуджин спешил поскорее добраться до места. С ходу перемахивая через поваленные деревья, через которые нарочно была проведена их тропа, он увлекал за собой остальных.
        Лошади под матерью Оэлун и младшими, за минувший год хорошо проезженные на этой дороге старшими братьями и нукерами, без понуканий перескакивали через высокие, почти с человеческий рост, валежины, а те лишь хватались за гривы, удерживаясь в седлах, и молча следовали за Тэмуджином, не смея отставать. Лишь один раз Тэмугэ всхлипнул и заныл жалобно, когда стали проезжать опасное место у отрога горы, близко подступившей к реке. Слева была стена отвесной скалы, справа - в одном шаге - обрыв, под которым глубоко внизу среди камней плескалась пенная вода. Увидев перед собой страшное место, Тэмугэ резко натянул поводья. Но мать Оэлун, ехавшая впереди, недобро оглянулась на него, изменившимся голосом пригрозила:
        - А ну, не смей плакать! А то возьму и сама сброшу тебя в эту пропасть. Езжай вперед и не издавай звуков!
        Она съехала с тропы, пропуская его перед собой. Тэмугэ, крепко держась за гриву, прижмурив глаза, молча проехал узкое место. И дальше всю дорогу ехал так же молча, мучительно сопя под нос, но отважно преодолевая на своем кауром все подъемы и спуски.
        Солнце, все еще прячась за невидимым гребнем, осветило склон соседней горы, обросшей сплошной тайгой, когда они добрались до места. Тэмуджин, узнавая узкий проход, скрытый со стороны тропы в густых, непролазных зарослях молодого сосняка, остановил жеребца.
        - Здесь идет оленья тропа из пади к водопою, - сказал он, оглянувшись к матери. - Пройдете вверх по ней до горы, упретесь в широкую скалу и там будете нас ждать. Знайте: если будет подъезжать кто-то из наших, то подаст знак кукушкой, если нет, значит, это чужие. Тогда вы проедете под скалой на правую сторону, там будет тропа по краю пропасти, шагов через пятьдесят выйдете на ровное место и укроетесь за кустами. Ваши кони по той тропе пройдут легко, они уже по десять раз там проходили, а тайчиутские побоятся. Но если вдруг осмелятся, то пусть Хачиун из-за кустов пустит в них две-три стрелы - пыл у них поубавится. Другой дороги на ту сторону нет, и вы будете в безопасности… Хачиун! - он снял притороченное к седлу знамя и передал ему, - держи его и береги. Да смотри, не забудь: знамя нельзя класть на землю, прислоняй к дереву или к скале, острием вверх.
        Тот со строгим лицом принял знамя, торжественно, будто давая клятву, обещал:
        - Хорошо, брат, я буду его беречь.
        - Ну, поезжайте, а я за вами замету следы.
        - Ну, что ж, мы во всем полагаемся на тебя, - вдруг задрожавшим голосом сказала Оэлун. - Будьте там осторожны, без вас мы пропадем…
        - Знаю! - нетерпеливо нахмурился Тэмуджин. - Сейчас не время для лишних слов. Поезжайте быстрее.
        Мать Оэлун перехватила перед собой Тэмулун и первой тронула коня. За ней один за другим, прощально оглядываясь на Тэмуджина, двинулись Хачиун и Тэмугэ, ведя за собой кобылу Сочигэл. Скоро густые заросли поглотили их. Некоторое время еще доносился от них невнятный шум, а после все стихло.
        Тэмуджин спустился с коня. Взял в руки длинную осиновую ветку, срезанную им по дороге, и быстро замел следы от копыт на звериной тропе. Сверху присыпал сухими листьями и иголками. Напоследок оглядев место, он сел на коня и тронул его дальше по тропе.
        Доехав до места, где тропа спустилась к пологому берегу и пошла рядом с кромкой воды, он пустил коня в воду, заводя след в реку. Тут же выехав обратно, он раза три проехал до оленьей тропы и назад, и лишь затем порысил по тропе в сторону стойбища.
        Он проехал от звериной тропы шагов триста, когда впереди послышался топот копыт. Остановив коня за развесистым кустом можжевельника, стал ждать. Вскоре из низины сквозь заросли показался сначала Хасар и за ним Бэлгутэй. Тэмуджин тронул коня навстречу им.
        Завидев его, Хасар дернул поводьями, припустил быстрее. Бэлгутэй приотстал от него. Тэмуджин, издали приглядевшись к сводному брату, заметил, как подавленно опущены у того плечи - он как пьяный, еле держался в седле. С понурым лицом приблизившись, Бэлгутэй едва не плакал, и Тэмуджин досадливо нахмурился.
        «Еще и с врагами не сошлись, а он уже скис. Ну, что это за человек?.. - раздраженно подумал он. - В кого он такой уродился?..»
        - Брат! - Хасар резво подрысил к нему, придвинулся вплотную и тихо сказал: - Брат, беда!..
        - Что случилось? - порывисто спросил Тэмуджин, чувствуя, как жаром обдало всего его. - Говори быстрее!
        - Мать Сочигэл попалась им в руки…
        - Как?! - быстро соображая, к чему это может привести, он впился в Хасара глазами. - Она что, не пряталась? А вы где были?
        Хасар опасливо отодвинулся от него и, пожав плечами, заговорил:
        - Мы далеко стояли, да и никто не ждал, что она там появится, ведь мы думали, что она с вами… Когда вы уехали, мы пробрались на другую сторону, к склону горы, оттуда вся поляна как на ладони, и смотрели из-за кустов, когда там появились тайчиуты. Много их было: на поляну сразу большая толпа высыпала и за ними еще выходили из леса. Зарыскали по всему стойбищу, стали в юрты заглядывать. Потом рассыпались по поляне, начали следы высматривать. А после смотрим, несколько всадников у дальней опушки закричали, бросились в кусты и за руку вывели мать Сочигэл. Мы так и обомлели да ничего не могли поделать…
        Тэмуджин посмотрел на Бэлгутэя, поняв, наконец, отчего тот скис. Тот, все так же страдальчески искривив лицо, глядел в сторону.
        - Что потом?
        - Боорчи и Джэлмэ отправили нас вслед за вами, а сами, сказали, задержат их на узком месте, где скала первого отрога подступает к реке.
        - Едем туда!
        Он хлестнул жеребца и первым поскакал к отрогу. Тревожные мысли, обгоняя друг друга, проносились в голове.
        «Не указала бы, где спрятались Бортэ с Хоахчин! - покрываясь обжигающим страхом, думал он на скаку и мучительно гадал: - Как это так легко заметили ее в кустах? Видно, она и не скрывалась от них, нарочно показалась на глаза. А когда заметили, выходит, даже не попыталась убежать - раз ее не преследовали, а просто взяли за руку и вывели на поляну… Не вышла к ним открыто, потому что знала, что за поляной следят наши, но попалась она нарочно. Если бы не хотела попасться, обошла бы поляну стороной, хотя бы за рекой или по горному склону, а раз так - она изменила нам и предалась тайчиутам. Но тогда для чего она это сделала? Неужели единственно для того, чтобы отомстить мне за Бэктэра? Но почему? Ведь ее Бэлгутэй с нами!.. А не тронулась ли она головой? И так слаба умом, а в последнее время и вовсе опустилась, разговоры все глупые вела, бывало, смеялась без причины… А теперь как увидела возможность отомстить, так и поддалась соблазну… Или, может быть, решила, что нас все равно поймают и надумала выйти и сдаться им, чтобы потом выпросить пощаду себе и Бэлгутэю? - И, не обманывая себя, Тэмуджин твердо
решил: - Тогда уж она укажет им место, где скрываются Бортэ с Хоахчин. Рано или поздно, укажет, даже если и не хотела, ее заставят… ужалят горячим угольком, она и выложит им все… Теперь Бортэ у них в руках…»
        С тяжелыми думами он приблизился к отрогу, где был узкий проход между скалой и обрывом.
        Вглядываясь сквозь заросли, он перевел коня на шаг. Скоро вышел на прямую дорогу и увидел Джэлмэ с Боорчи. Те стояли с луками в руках, приложив стрелы к тетивам. Прикрываясь двумя толстыми стволами сосен в кустарнике, они выглядывали в сторону скалы. Кони их стояли в стороне, за молодыми сосенками.
        Заслышав конские шаги, они разом обернулись. Когда Тэмуджин приблизился, они, пригнувшись, прикрываясь кустами, подошли к нему.
        - Тэмуджин, здесь что-то не то, - быстро доложил Боорчи. - Это не тайчиуты, а какие-то другие люди…
        - Это даже не монголы, - перебивая его, сказал Джэлмэ. - Боорчи не верит мне, но я слухом чувствую, что язык у них другой, говорят они иначе, чем мы, слова растягивают, шепелявят…
        - Не монголы?!.. - Тэмуджин, опешив, пристально смотрел на нукеров, переводя взгляд с одного на другого. - А тогда кто же это?
        - Может, и не монголы, - сказал Боорчи, - но одно ясно, что это не Таргудай. Для чего бы ему присылать сюда столько людей, чтобы разгромить одно маленькое стойбище, да поймать одного тебя? Мы насчитали не меньше трехсот всадников.
        От неожиданной новости Тэмуджин, оторопев, долго не мог собраться с мыслями. Он надолго задумался.
        «Если это не наши монголы, то кто? - напрягая мысли, озадаченно спрашивал он себя. - Кому кроме наших тут ездить?»
        Ответа не находилось.
        - А что с матерью Сочигэл? - наконец, спросил Тэмуджин. - Вы видели, что с ней?
        - Ее повели к большой юрте, там стояли их нойоны, - сказал Боорчи. - Подвели к ним, те о чем-то ее расспрашивали, и она что-то говорила им. Но потом нам пришлось отъехать: они обшарили всю поляну и вышли на нашу тропу. Мы поскакали сюда напрямик, чтобы не пропустить их первыми через проход. Проскочили и держим их тут. Они сунулись за нами, но мы пустили над ними по одной стреле, они и встали. Убивать их мы не стали, ведь у них мать Сочигэл…
        - Но и слишком долго стоять нам здесь нельзя, - добавил Джэлмэ, - они могут перебраться через отрог выше по хребту или объехать снизу, через реку.
        Тэмуджина не отпускало изумленное чувство. «Кто же это может быть? - тревожно стучало у него в голове. - Кому, кроме тайчиутов, мы стали нужны? Ни с кем больше мы не вступали во вражду. Да еще таким числом пришли, ясно, что неспроста. Или вовсе не на нас шли эти люди, а набрели случайно?.. Мало ли кто может проходить по тайге? Надо поговорить с ними, выяснить все…»
        Решившись, Тэмуджин через заросли подобрался к краю скалы, выглянул. В шагах сорока перед ним, за обрывом, пошевеливались ветви кустов, оттуда сквозь шум близкой воды доносились невнятные голоса.
        - Эй! - крикнул Тэмуджин. - Кто вы такие и что вам от нас нужно?
        Голоса за кустами смолкли.
        - Может быть, вы не нас, а других людей ищете? Тогда нам с вами незачем враждовать! - Тэмуджин смотрел на поблекшую зелень ветвей, освещенную солнцем, и долго ждал ответа.
        Наконец, раздался голос с чужим, непривычным для уха говором. Ответ будто плетью хлестнул по ушам:
        - Нам нужна Оэлун и ее дети!
        По глухому, сипловатому голосу Тэмуджин понял, что говорил мужчина пожилой, в годах.
        - А зачем они вам? Кто вы такие?
        - Мы меркиты, пришли получить старый долг. Ваш Есугей, который, наконец-то, убрался из этого мира, четырнадцать лет назад похитил у нас невестку, которую наш брат Чиледу высватал у олхонутов и вез домой через ваши кочевья. Теперь мы пришли забрать ее вместе с детьми.
        Тэмуджин, ошеломленный услышанным, долго молчал, раздумывая. Потом вкрадчиво спросил:
        - А зачем она вам теперь, да еще с детьми? Что вы с ними будете делать?
        - Мы восстановим справедливость. Оэлун мы заберем, потому что она принадлежит нам. В жены она уже не годится, но коров доить да за овцами смотреть еще может. Детей мы умертвим, чтобы и духу на земле не осталось от этого Есугея.
        Тэмуджин, взволнованный новой угрозой, обдумывал слова меркита.
        - А кто это с нами разговаривает? - донесся тот же голос. - Уж не сын ли Есугея, которого зовут Тэмуджин?
        «Даже имя знают! - удивленно подумал он. - Видно, не обошлось без предателей среди борджигинов, да и сюда кто-то ведь указал им дорогу. Ясно, что это тайчиуты, больше некому, наверно, самого Таргудая происки - выследил, но открыто нападать не стал, побоялся хана Тогорила… Однако, недостойно скрывать свое имя, надо сказать им правду».
        - Да, я Тэмуджин, сын Есугея, - крикнул он. - Но истина не на вашей стороне. Вы не правы, если хотите убить неповинных людей…
        - Не тебе, щенок, говорить об этом, - зло прервал его меркит, - твой отец отобрал у нас невестку, он был виноват перед нами, но ушел к предкам, а за него вы, его дети, ответите своими головами.
        - Мы не виноваты перед вами, - стал говорить Тэмуджин первое, что пришло в голову, - боги дают людям то, что они заслуживают, они и дали нашему отцу Есугею нашу мать Оэлун. А у вас боги ее отобрали, потому что вы были недостойны ее, вы ведь не пришли за ней сразу, побоялись сразиться за нее с нашим отцом. Вы пришли только сейчас, когда узнали, что он умер, а его дети остались без сородичей. А на самом деле вы лишь захотели пограбить беззащитных людей. Значит, все было справедливо, такие люди, как вы, недостойны нашей матери.
        С той стороны послышался возмущенный ропот - меркитские воины внимательно слушали его.
        - Подожди, - со злой усмешкой ответил тот же голос, - скоро мы тебя поймаем и посмотрим, как ты тогда заговоришь. Мы перебьем вас всех прямо здесь, а жену твою, что из рода хонгират, поймаем и увезем с собой, она заменит нам Оэлун.
        У Тэмуджина при словах меркита о Бортэ жаром опалило нутро, сильнее застучало сердце. Захотелось пригрозить ему, что если тронет ее, то он не выйдет живым из этого леса, но Тэмуджин, пересилив себя, смолчал, чтобы не насмешить врагов пустыми угрозами. Помедлив, обдумывая, он сказал наугад:
        - Их вы не найдете, они уже далеко.
        Меркит тоже помолчал, затем ответил:
        - Если не догоним сейчас, придем в следующий раз, а вот вас мы скоро поймаем и повесим на этих соснах. Выбирайте себе деревья, кто где хочет висеть, ха-ха-ха…
        «Они до сих пор не знают, где Бортэ! - обжигаясь радостью, понял Тэмуджин. - Ее еще можно спасти!»
        Он повернулся к нукерам.
        - Слышали? Они еще не знают, где она.
        - Надо опередить их, - быстро сказал Джэлмэ. - Можно выйти на Тунгэли в обход.
        - Какой стороной? - спросил Боорчи.
        - Через реку.
        - Они, наверно, уже перешли реку и идут на нас по той стороне. Слышал, как этот меркит хвалился, что скоро поймает нас? Значит, они послали людей в обход.
        - А мы не по берегу, а за горой пойдем, там они дороги не знают.
        - Едем, только быстрее, - сказал Тэмуджин. - Уйдем тихо, по левой стороне, по кустам, чтобы они не видели, а на тропу выйдем ниже. Какое-то время они будут думать, что мы еще здесь.
        Они отошли за заросли и сели на коней; первыми пустили Хасара с Бэлгутэем. Выждав малое время, потихоньку двинулись друг за другом.
        Тэмуджин ехал впереди. Отъехав шагов за сорок, оглянулись напоследок - место у скалы пустовало. Еще через десять шагов его скрыли заросли.
        На тропу вышли в полутораста шагах ниже и пустили коней полной рысью. Тэмуджин одного за другим обогнал братьев, вырвался вперед. Поторапливая коня, он думал о том, как скорее пройти дорогу впереди, в тесных зарослях за горой.
        «Только бы успеть, лишь бы не схватили их раньше…» - одна и та же мысль стучалась в голове. Надежда, поначалу слабая, все больше укреплялась, тянула вперед: «Если Сочигэл не выдала им Бортэ сразу, может, и вовсе не скажет, пожалеет хоть ее, ведь теперь-то она увидела, что это не тайчиуты…»
        За ним, стараясь не отстать, спешили Хасар и Бэлгутэй; Тэмуджин слышал за спиной их дыхание и мягкий топот копыт. Боорчи и Джэлмэ ехали приотстав шагов на полсотни - прикрывали их сзади. Вслушиваясь в звуки позади, они на короткое время приостанавливались на возвышенностях, оглядывали пройденную дорогу, высматривая преследователей. Тех все еще не было видно.
        Тэмуджин не глядя пересек оленью тропу и достиг места на берегу, где он недавно заводил коня в воду, отводя след. С ходу пустил коня в реку, направляя наперерез течению. В пяти шагах от берега глубина оказалась коню по пузо, и течение с силой толкало его вниз. Холодная, прозрачная вода, пенясь, струилась у шеи и крупа; дрожащий хвост, всплывая, вытягивался на переливающейся поверхности. Тэмуджин не убирал ног из стремян. Он ощущал, как вода заливает ему гутулы, проникает внутрь косульих штанов, но он не обращал внимания на ледяной холод, лишь торопил коня.
        Конь шел с отпущенными поводьями, осторожно нащупывая ровное место на дне, напористо сопротивляясь течению. Перейдя глубокое место на середине, по самое седло, он стал приближаться к берегу. Еще издали выбрав место между кустами, он пошел прямо на него и скоро стремительно выскочил на травянистый бугор.
        Не оглядываясь, Тэмуджин поскакал по еле заметной тропе, проложенной братьями и нукерами еще прошлой осенью. «Быстрее, быстрее, быстрее!» - стиснув зубы, мысленно кричал он неведомо кому, ногами и поводьями понукая коня.
        Вверх по пади и дальше, в обход горы, дорога пошла по березовому лесу, заросшему густым кустарником. Мелкие заросли на мшистой земле, вязкие и гибкие, путали ноги коню, затрудняли дорогу, и Тэмуджину пришлось перевести коня на шаг. Жеребец спотыкался, с трудом продираясь по корявым, сплетенным ветвям, но Тэмуджин не давал ему замедляться, все гнал его торопливым, ходким шагом. Трижды тонкие березовые ветки хлестали его по лицу, больно задевая глаза, он лишь вытирал заслезившийся глаз и вновь понукал коня.
        Наконец, за горой кустарник остался позади, деревья пошли реже и Тэмуджин погнал коня во весь опор. То и дело он бросал тревожный взгляд на верхушку горы, под которой с другой стороны находилось их стойбище и чуть выше по реке должны были быть сейчас Бортэ с Хоахчин.
        Скоро верхушка горы отошла назад, крутой и каменистый склон на гребне стал резко спускаться вниз, приближаясь к подножью. Тэмуджин скакал, не сбавляя конского бега. Приближался проход к реке и лес здесь снова пошел гуще, кусты и мелкие поросли осины замельтешили между деревьями.
        Высоко на дереве несколько раз каркнула ворона - предвестница беды. Тэмуджин зло оглянулся на нее и едва сдержался, чтобы не схватиться за лук.
        Он придержал коня и посмотрел назад. Джэлмэ и Боорчи скакали галопом, стараясь догнать его, братьев не было видно.
        - Где меркиты? - дождавшись их, спросил Тэмуджин.
        - Отстали, - махнул рукой Боорчи, - от реки они пошли коровьим шагом, мы и бросили их.
        - А Хасар с Бэлгутэем?
        - Сзади едут, скоро догонят.
        - Ладно, теперь не отставайте! - Тэмуджин вновь тронул коня рысью.
        Показались прибрежные кусты, и за ними белой полосой блеснула поверхность воды. Сдерживая нетерпенье, Тэмуджин подъехал к знакомому спуску, встал у берега. Впереди, за рекой, громоздился такой же высокий, казавшийся непроходимым лес, но там, за деревьями, в шагах полутораста, протекала маленькая речка Тунгели, чуть ниже впадавшая в эту реку, и где-то там должны были сейчас скрываться Бортэ с Хоахчин.
        - Ну, пошли, - сказал Тэмуджин и тронул коня в воду.
        Река здесь была мельче и уже, чем внизу. Они перебрались на другой берег, тронули в глубь леса. Быстро пересекли его, вышли на Тунгэли, перешли ее вброд и остановились.
        Вокруг стояла обычная таежная тишина, смешанная с шумом ветерка в ветвях. Лениво пошевеливались верхушки деревьев. По берегу тут и там густыми черными гроздьями пестрели ветви черемухи, а дальше, к склону горы, тянулись заросли молодой сосны.
        Тэмуджин, тепля в себе надежду, сложил ладони у рта и крикнул сойкой, как он иногда кричал, когда они вместе с Бортэ ездили по лесу и он смешил ее. Она должна была узнать его голос. Подождал, дожидаясь ответного крика.
        Крикнул еще. Тайга молчала.
        - Должно быть, они не дошли до этого места, - сказал Джэлмэ, разглядывая местность вокруг, - что-то следов от арбы не видно.
        - Видно, что не дошли, - быстро соглашался с ним Боорчи, - да и корове арбу так далеко трудно утянуть. Наверно, выбилась из сил, они и остановились где-нибудь в чаще.
        - Надо спуститься ниже, - сказал Тэмуджин, чувствуя в груди все возрастающую тревогу, и первым тронул коня мимо прибрежных кустов.
        Боорчи и Джэлмэ, разойдясь по лесу, ехали в шагах двадцати друг от друга.
        Тэмуджин проехал шагов пятьдесят - и вдруг далеко впереди, за приземистыми черемуховыми зарослями увидел знакомый верх крытой повозки. Хлестнув коня, перемахивая через камни и кусты, он подскакал к зарослям. Арба была распряжена, коровы не было, на земле валялось брошенное березовое ярмо. Ломая кусты, Тэмуджин подъехал вплотную к арбе, заглянул внутрь - там было пусто.
        Тяжелая, вяжущая тоска с ноющей болью где-то в животе охватила его. Он с трудом осознавал, что его любимая жена в руках у меркитов. Внутренне он еще отказывался верить явному, сознание его слабо и жалко цеплялось за мысль, что они с Хоахчин, может быть, спаслись: убежали в кусты или скрылись в горах.
        «Бросили арбу, когда корова обессилела, и ушли…» - вновь затлела было надежда, но тут же потухла, когда он увидел на земле, под колесом арбы, костяной шарик на тоненьком кожаном шнурке, который Бортэ носила на шее под одеждой и никогда с ним не расставалась.
        Тэмуджин поднял его из травы, сжал в ладони. Выходило одно: когда меркиты их настигли, она незаметно сняла его с себя и бросила на землю - оставила для него, зная, что он придет на это место.
        Он стоял неподвижно, потерянно застыв, мучительно чувствуя, как тяжело засосало у него под сердцем и невыносимая боль, все расширяясь, наполняла все его нутро…
        Сзади вскачь подъехали нукеры.
        - Выходит, взяли их, - мрачно промолвил Боорчи.
        - Если ушли отсюда, значит, взяли, - сказал Джэлмэ. - Следов тут, видишь, сколько… И корову увели.
        Вокруг арбы все было вытоптано конскими копытами, и широкая полоса примятой травы между деревьями уходила в сторону стойбища.
        «И правда, - горько усмехнулся про себя Тэмуджин, - раз ушли отсюда, значит, взяли их, а я еще надеялся…»
        Подъехали отставшие братья. Увидев распряженную арбу, темное от горя лицо брата, они поняли все и теперь хмуро, настороженно посматривали на него.
        - Подъедем к поляне, - сказал Тэмуджин и, набираясь решимости, добавил: - Мы можем еще спасти ее. Поехали!
        Он запрыгнул на коня, хлестнул его и рысью поскакал по примятой траве между деревьями. Боорчи и Джэлмэ испуганно переглянулись и, не говоря ни слова, поскакали за ним. Хасар и Бэлгутэй устремились следом.
        - Тэмуджин, подожди! - разнеслись приглушенные их крики.
        Тот, не отвечая, рвал поводьями конские губы, все убыстряя его, выбивая из него бешеную рысь, а сам не знал, как он будет спасать Бортэ. В мыслях все спуталось, хотелось увидеть ее хоть издали. «Там, на месте, будет видно…» - со злым упорством думал он.
        Поляна приближалась, оставалось обогнуть излучину реки под горой, а там была прямая дорога по лесу - шагов в четыреста.
        - Стой!.. Стой, Тэмуджин! Ты куда? - сзади доносились испуганные голоса нукеров и братьев, но он не останавливался.
        Изо всех сил нахлестывая коня, Джэлмэ подскакал к нему слева и, вытягиваясь в седле, достал за повод, останавливая его жеребца.
        - Отпусти! - грозно крикнул Тэмуджин, не владея собой, и схватился за плеть.
        Тот не отпускал, и Тэмуджин дважды хлестнул его по голове; с того слетела войлочная шапка. Зажмурившись, отворачивая лицо с рассеченной бровью, из которой закапала кровь, Джэлмэ перевел коней на шаг. Боорчи подскакал с другой стороны, перегородил дорогу своим конем и крикнул Тэмуджину в лицо:
        - Послушай, Тэмуджин! Отхлестать нас успеешь, но сначала послушай!
        - Что?.. Чего послушай?! - отчаянно крикнул Тэмуджин и, уже осознавая их правоту, спрыгнул с седла на землю, обессиленно сел в траву. - Что же мне теперь делать?
        - Надо тебе остыть, - внушительно сказал Джэлмэ, слезая с коня, прикрывая ранку на лице. - А потом думать, как ее вернуть.
        - Главное, тебе сейчас не попасть к ним в руки, - склоняясь над ним, убеждал его Боорчи. - Если сам будешь свободен, всегда сможешь вернуть жену, а если попадешься к ним, все рухнет: и ее не спасешь, и себя погубишь.
        - Их тут триста человек, - говорил Джэлмэ (Хасар сорвал с земли листок подорожника и прикладывал ему на рану), - с ними мы сейчас ничего не сможем сделать. Но ведь потом можно будет ее и выкупить… Джамуха-анда должен помочь, а можно попросить хана Тогорила поговорить с меркитами, они и отдадут, побоятся ханского гнева. Видно, они еще не знают, что ты дружишь с ханом, а то не сунулись бы.
        - Ясно, что не знают, - поддержал его Боорчи. - Наверно, не последние глупцы, чтобы кереитского хана задевать.
        Как ни был Тэмуджин охвачен нетерпением сейчас же сделать что-нибудь, чтобы спасти Бортэ, он понял, что нукеры правы: если он сейчас потеряет голову и сунется к ним - тогда все пропало, он будет убит, а Бортэ навсегда останется в их руках.
        - Попасться ведь легко, - увещевающе повторял ему Боорчи, - но потом ничего уже не исправишь.
        - Ладно, я все понял, - вздохнул Тэмуджин, окончательно смиряясь с неизбежным. - Но я хочу посмотреть на нее. Поедем к поляне.
        - К поляне лучше не приближаться, - сказал Джэлмэ, - лучше посмотреть с горы, оттуда все видно.
        Тэмуджин помедлил, раздумывая, и согласился:
        - Хорошо. Поехали.
        Сели на коней и тронули в сторону от реки. Впереди ехали Боорчи и Джэлмэ. Дорога вскоре пошла вверх по склону, все круче поднимаясь над лесом. Кони поначалу споро взбирались в гору, затем стали приуставать, но шли, привычно пробираясь между кустами и толстыми, пожелтевшими на солнце сосновыми стволами.
        Ехали долго и часто останавливались, выбирая путь полегче, давая коням передохнуть. То и дело поворачивали в сторону, объезжая скалы и кручи. Кони начинали потеть и дышали часто, рывками забираясь по каменистым порогам.

* * *
        Наконец, вышли на небольшое ровное место, примыкавшее к краю высокой отвесной скалы. Внизу темнели верхушки деревьев, и прямо под ними открывался вид на поляну, где белели их юрты.
        Тэмуджин спрыгнул с коня, бросил поводья Хасару. Подошел к краю скалы и взглянул вниз. Поляна была темна от толп людей; всюду горели костры, над ними чернели походные котлы. Меркиты отдыхали, сидя и лежа вокруг костров. По всей опушке в тени деревьев стояли привязанные кони.
        - Коров наших забили! - ахнул сзади Хасар. - И другую, пеструю, тоже нашли, и телят, вон, смотрите, все четыре шкуры на жердине висят.
        Тэмуджин, не слыша его, искал взглядом Бортэ и не находил. Сочигэл тоже не было видно. Он увидел, как из молочной юрты вышла Хоахчин, неся большой глиняный горшок, и тут догадался, что Бортэ и Сочигэл находятся в юртах.
        Он перевел взгляд на большую юрту и изо всех сил, до боли в костях сжал рукоятку мадаги. «Что они там с ними делают?!» - догадка ошпарила его с головы до ног.
        Там, у входа, сидели двое, по виду, нойоны - на шлемах у них колыхались стоячие волосяные кисти - еще не старые, лет по тридцати или больше. У малой юрты тоже сидели несколько воинов в добротных доспехах и шлемах - видно было, что не простые воины, сотники или десятники.
        К тем, что сидели у большой юрты, от котла подошел воин, неся на берестяном подносе высокую дымящуюся горку мяса, и поставил перед ними. Тэмуджин теперь смотрел только туда, чувствуя, что Бортэ в этой юрте и что она там не одна.
        Скоро полог юрты приподнялся и из нее вышел пожилой, лет сорока, нойон. Довольно улыбаясь, он одевал на голову шлем с кистью на макушке, и говорил что-то двоим, сидящим на земле. Те весело расхохотались, и один из них, что сидел слева, быстро поднялся и вошел в юрту. Тэмуджин все понял - случилось то, чего он боялся больше всего: меркитские нойоны утоляли мужской голод с его женой.
        Задыхаясь от разгоревшейся боли в груди, не в силах больше смотреть, он тяжело опустился на землю, упал ничком в траву и закрыл лицо руками. В голову роем лезли горячие мысли, нестерпимо жалили; он представлял себе, как сейчас меркитский нойон подходит к Бортэ - голой, беззащитной, оглядывает ее жадным взором, хватает, ломает руки, наваливается, давит… Из груди его вырвался тяжелый стон. Протяжно вздохнув, он дважды с силой ударил головой о щебнистую горную землю и в кровь разбил себе лоб…
        Рядом в голос зарыдал Бэлгутэй (он тоже догадался, что сейчас делают меркиты с его матерью). Плача, он по-детски вздрагивал плечами и тер кулаками мокрые глаза.
        Хасар и нукеры, не в силах ничем им помочь, сочувственно смотрели на них, молча пережидали, когда они справится с болью от увиденного.
        Тэмуджин не помнил, сколько времени он пролежал так, трясясь всем телом, будто от озноба. Казалось, что время тянется бесконечно, тяжелая изнуряющая боль во всем теле придавила его к земле. Он мучительно переживал свое бессилие и все представлял себе, что сейчас происходит там, в юрте, на их супружеском ложе…
        Наконец он почувствовал чью-то руку на плече, оторвался от забытья, тяжело приподнялся и сел. Равнодушно поведя глазами, он заметил, что солнце давно отошло от зенита и склонилось на западную сторону.
        - Они уходят, - сказал Боорчи, - собираются.
        Тэмуджин встрепенулся, разом приходя в себя, рывком вскочил на ноги и взглянул вниз. Меркиты поднимались от костров, разбредались по поляне, направляясь к своим лошадям.
        У большой юрты сначала было пусто, потом шевельнулся полог, и из нее вышла Хоахчин с наполненной кожаной сумой в руках, а за ней Бортэ, и следом один за другим вышли все три нойона.
        Бортэ была в ягнячьем халате и простой телячьей шапке, в которых обычно доила коров. Тэмуджин, стиснув зубы, с болью в глазах смотрел на нее. Она как-то странно поникла, сгорбилась, неузнаваемо изменившись всем своим видом. Словно изломанный кустик, она застыла на одном месте с низко опущенной головой.
        Откуда-то привели Сочигэл и поставили рядом с ней. Та встала, отчужденно отвернувшись от Бортэ, глядя в сторону.
        По поляне резво забегали несколько человек с властными повадками - те же десятники и сотники, недавно сидевшие у малой юрты, - выкрикивая что-то на ходу, указывая плетками. Воины, разделившись на несколько толп, подошли к юртам, стали развязывать на них веревки.
        - Юрты наши забирают! - вскрикнул Хасар; он заскрипел зубами, зло забормотал под нос: - Ну, погодите, я вам потом когда-нибудь это припомню.
        Меркиты срывали войлок, оголяя решетчатые стены, быстро складывали и увязывали веревками.
        Пожилой нойон, взнуздывавший своего коня, когда разобрали войлок с большой юрты, оглянулся, будто вспомнив о чем-то, вернулся в нее, сорвал со стены хоймора подставку для онгонов, вынес к внешнему очагу и бросил в огонь. Пропитанная жиром старая березовая доска вспыхнула в пламени, черный дым облаком взметнулся вверх. Нойон, обратив лицо к небу, воздев руки и потрясая ими, что-то выкрикивал, будто насылал проклятия.
        - Этот, видно, черный шаман или дархан, - сказал Джэлмэ. - Он сейчас нанес оскорбление духам ваших предков, а значит, всему нашему племени. Но мы потом поймаем его, он ответит за это.
        С невероятной быстротой в десятки рук воины разобрали все четыре юрты, по частям навьючивая на заводных лошадей. Они торопливо разбирали сундуки и ковры, снимали с очагов котлы, собирали подушки, куски войлока. Четверо у молочной юрты увязывали выделанные за два последних года ворохи лосиных, изюбриных и косульих шкур - последнее их богатство. Какой-то мелкий, с согнутой спиной, похожий на старуху человек суетливо собирал в суму чашки и ковши…
        Через короткое время на местах юрт чернели одни лишь круги примятой травы и кострища от очагов.
        - Ничего не оставили, - продолжал бормотать сквозь зубы Хасар, - и отцовские сундуки забрали, доспехи, оружие, стрелы… Ладно, придет время, я им все посчитаю.
        Тэмуджин, не слыша его, напоследок жадно смотрел на жену.
        К нойонам подвели крупных, богато убранных жеребцов, и те посадились на коней. К Бортэ один из воинов подвел саврасую кобылу со стареньким седлом, сунул в руки поводья. Она медлила, перед тем как сесть, украдкой взглядывала по сторонам. Один из нойонов громко прикрикнул на нее, Бортэ испуганно засуетилась, торопливо села в седло. Тут же она освободила стремя и за ней с трудом взобралась Хоахчин. Сочигэл посадили с одним из нукеров.
        Тэмуджин все смотрел на Бортэ, будто от острой боли искривив лицо, щуря глаза от закатного солнца, бьющего в глаза. Внутри у него все клокотало от безысходности расставания с ней. «Я тебя вызволю, только ты жди меня, слышишь?.. - с внутренней дрожью произносил он про себя. - Жди!». И тут же он молил духов-хозяев Бурги-Эрги донести его слова до ее слуха.
        Вдруг он заметил, как вздрогнула Бортэ; сидя в седле, она беспокойно оглянулась вокруг, будто ища кого-то, долгим взглядом провела по опушке поляны. «Услышала мои слова!» - уверенно решил Тэмуджин и возблагодарил духов, обещая принести им за это обильные жертвы. Он тут же мысленно дал клятву добиться помощи от хана Тогорила и анды Джамухи, чтобы разгромить все меркитское племя. «Уж вы сполна получите от меня за все это, - сжимая скулы, мстительно произносил он про себя свое обещание, - я вам отомщу так, что предки ваши ужаснутся на небе…»
        - Тэмуджин! - вдруг донесся протяжный, звенящий голос Бортэ. От напряжения склоняясь над передней лукой, она изо всех сил крикнула: - Я буду тебя ждать! Помни, до смерти буду ждать!..
        Один из молодых нойонов молча тронул к ней коня, потрясая кнутом, и с размаха хлестнул ее по спине. Бортэ мгновенно вобрала голову в плечи, прикрываясь руками, ожидая новых ударов. Тэмуджин, будто на себе почувствовал режущий, горячий удар плети, до боли напрягся всем телом.
        Меркит снова взмахнул плетью, собираясь ударить еще, но отчего-то раздумал, опустил плетку и сказал что-то злое, насмешливо улыбаясь. Ближние к ним воины весело рассмеялись. Бортэ, зажав лицо ладонями, сидела, сгорбившись в седле, и лишь плечи ее сотрясались от страха.
        Тэмуджин налившимися кровью глазами неотрывно смотрел на нее. Покрасневшие глаза его, будто у рыси, попавшей в западню, горели бешеным огнем. От бессилия что-нибудь сделать он лишь скрипел зубами, до дрожи в руках сжимая кулаки, до костей впиваясь ногтями в ладони.
        Около трех сотен меркитского войска уже сидели в седлах, готовые в путь. Старший нойон подозвал одного из нукеров и долго говорил ему что-то. Тот отъехал на середину поляны и зычным голосом, поворачивая чалого мерина по кругу, перебивая шум ветра, прокричал:
        - Эй, вы, дети Есугея и Оэлун! Мы знаем, что вы слышите нас. Сейчас мы забираем от вас старый долг. Но это не все, мы еще вернемся за вами. Запомните: мы не оставим вас, пока не уничтожим все ваше поганое семя. Знайте, что нас много, как деревьев в тайге, а вас мало, как чахлых кустов в степи. Где бы вы ни спрятались, от нас не скроетесь, рано или поздно мы вас настигнем и перебьем, как тарбаганов. Ждите нас, мы придем за вами!.. Мы придем!
        Старший нойон махнул рукой, и войско, выравниваясь в походную колонну, двинулось с поляны в сторону восточного ущелья. Нойоны в окружении десятка нукеров, рядом с ними - Бортэ с Хоахчин и Сочигэл за спиной одного из всадников, пристроились впереди колонны. Они первыми исчезли из вида смотревших с горы. Тэмуджин в последний раз взглянул на сгорбившуюся в седле Бортэ и тут же ее скрыли темные ветви сосны, росшей на опушке.
        Тэмуджин сразу рванулся к своему жеребцу, рывком отвязал повод от желтого ствола сосны. «Что-нибудь придумаю, пока они в дороге, - лихорадочно соображал он, - узких мест в горах много…»
        Он уже вдевал поводья на шею жеребца, когда его снова остановили нукеры.
        - Тебе не нужно идти за ними, - сказал Боорчи, мягко берясь за его поводья, - лучше не теряй времени и поезжай к хану.
        Тэмуджин снова схватился было за плетку, но, словно очнувшись от бредового забытья, остановился. Долго смотрел на него, с трудом вникая в его слова.
        - Еще неизвестно, - добавил Джэлмэ, - вправду они уходят или хотят устроить ловушку. На поляну тебе пока не нужно спускаться, а за ними мы проследим.
        С неимоверным усилием преломляя в себе желание сейчас же идти вслед за Бортэ, Тэмуджин взял себя в руки, заставил себя все обдумать. И, смиряясь, он мысленно согласился с ними: «Они правы, Бортэ мне сейчас никак не спасти, а просто напасть на них или издали убить этих нойонов из лука… только хуже ей сделаю. Остается одно: не теряя времени, звать на помощь хана…»
        - Хорошо, - сказал он охрипшим, будто от болезни, голосом, - езжайте за ними и проследите. А я сейчас же отправляюсь к хану… Да о матери Оэлун не забудьте.
        Нукеры молча кивнули головами, преданно глядя на него.
        Тэмуджин махнул рукой Хасару и Бэлгутэю, и, не дожидаясь того, когда скроются из вида последние ряды меркитов, сел на коня и стал спускаться с горы.
        III
        Следующие несколько дней Тэмуджин прожил словно в дурном сне, охваченный жгучим отчаянием, в мешанине горьких, удушающих чувств - боли от потери любимой Бортэ, оскорбленного достоинства и тяжелого внутреннего страха перед меркитами… То и дело жгучая злоба и обида охватывали его, заставляя до боли сжимать зубы: судьба, казалось, поступила с ним слишком жестоко и несправедливо.
        Судьба словно посмеялась над ним, подразнила и бросила. Только что он начал вставать на ноги - с таким трудом решилось дело о возвращении отцовского улуса, он собирался уже вступить в свои права, и вот, словно сухую травинку под порывом ветра, сорвало его и понесло в пучине новой беды. Еще вчера он блаженствовал в душе, уверенный в прочности земли под ногами, не видя никакой опасности для себя и своей семьи, наслаждаясь покоем в ожидании счастья, которое должно было наступить вот-вот… В одно мгновение все для него перевернулось с ног на голову и его снова бросило в перекипающий котел борьбы за жизнь, за честь, за безопасность семьи, за любимую женщину, за будущее потомство…
        Одно лишь жгучее желание поскорее вернуть жену и отомстить обидчикам теперь толкало его вперед - так же, как острый голод толкает волка в погоню за добычей, - ничего вокруг для него не существовало в это время. Звериный неосознанный ум двигал им, а после он почти не помнил, как вместе с братьями спустился с горы, как выехал на дорогу вниз по реке, как у оленьей тропы приказал Хасару и Бэлгутэю найти мать Оэлун с младшими братьями, помочь им устроиться в лесу и потом догонять его, а сам, не задерживаясь, поскакал дальше.
        Где-то в керуленской степи его по следам догнали братья и через два дня непрерывной скачки, когда солнце склонилось на западную сторону, они были в ставке Тогорил-хана. Пропустили их в курень без задержки. Оказавшись в ханском айле и попросив внешнего стражника доложить о себе, Тэмуджин только тут будто пришел в себя, в первый раз осмысленно огляделся вокруг.
        Тогорил вышел, встревоженно окинул его взглядом и махнул рукой.
        - Заходи!
        Тэмуджин быстро вошел, сел у очага.
        - Ну, говори, что случилось.
        Тэмуджин коротко рассказал обо всем и просящим голосом закончил:
        - У меня отобрали все, что я имел, я остался без ничего. Прошу вас, отец Тогорил, помогите мне вернуть жену…
        Тогорил молчал, тяжело сдвинув брови. Тэмуджин смотрел на него и чувствовал, как у самого сжимается в груди сердце. Холодный страх опахнул его, словно он вдруг оказался на краю скалы и ухватиться ему было не за что. Потерянно подумал: «Видно, не вовремя я приехал со своей бедой».
        Хан досадливо скосил на него взгляд и, помедлив, стал говорить:
        - Меркиты - сильное и многочисленное племя, справиться с ними не так-то легко. Не подумав, начнешь с ними свару, нападешь с ходу, без подготовки, а потом и не будешь знать, как отвязаться, всю жизнь придется воевать с ними… Лучше уж сожми зубы и повремени, можно ведь выждать и ударить потом, в удобное время. Да и не убили ведь они никого из твоих, только жену забрали, а ведь твой отец в свое время взял у них твою мать Оэлун. Жену себе ты и другую найдешь. Прямо сейчас можешь выбрать из моих племянниц, и защиту от меркитов я тебе дам…
        Тэмуджин покраснел лицом, с нетерпением хлопнул ладонями об колени и просяще вскрикнул:
        - Без Бортэ мне не будет никакой жизни, душа моя приросла к ней. Я днем и ночью думаю только о ней, о том, что они с ней делают!.. От этого у меня мутится в голове, в жилах вскипает кровь. Хан-отец, вы ведь мне вместо родного отца, прошу вас, окажите же помощь…
        Тогорил раздраженно двинул головой, повысил голос:
        - Ты пойми, что это не простое дело, это не табун лошадей отогнать. Если уж нападать на них, то надо будет затевать большой поход, двинуть большие силы, а это значит пролить много крови. Если уж начнем, то должны будем так ударить по ним, чтобы они не смогли в ответ подняться на нас. Не то затянется между нами такая война, что и не рады будем потом.
        - Тогда надо разгромить их полностью.
        - Ты понимаешь, что говоришь? Это сколько же крови прольется из-за одной только женщины?
        Тэмуджин, недолго помолчав, думая над словами хана, решительно двинул головой:
        - Пусть!.. Пусть прольется большая кровь. Если надо, то и уничтожим все это племя. Всех, до одного!
        Тогорил пораженно смотрел на него.
        - Ты хорошо понимаешь, что это будет? Из-за единственной женщины?..
        - Понимаю. Но не только из-за женщины. Я считаю, что плохих людей нужно уничтожать, сразу и до последнего, чтобы потом не было от них горя другим. Такие люди не нужны на земле, потому что всем от них - одно несчастье! Я ненавижу таких. Только и смотрят, кого бы найти послабже, чтобы ограбить, отобрать, захватить… Пусть лучше сейчас умрет тысяча плохих людей, чем потом от их рук пострадают десять тысяч невинных. Я так считаю.
        Тогорил еще раз окинул его изумленным взором и замолчал, пригнув голову. Долго сидел с хмурым лицом, уставившись в очаг, задумавшись.
        Наконец, он оторвался от своих мыслей, сказал:
        - У меня тут тоже заварилась смута. Сородичи, братья отца, вздумали поднимать головы против моей власти… Но, так уж и быть, я тебе помогу (у Тэмуджина невольно вырвался облегченный вздох). Да и, если говорить прямо, ты прав - да так, что не каждый мудрец отважится на такую правду. К тому же я и сам давненько уж подумывал отомстить этим меркитам… Ты знаешь, что я в детстве был у них в плену? Да, до сих пор помню, как я у них целыми днями толок просо в каменной ступе - руки отнимались. Потом хотел отомстить им, да все откладывал, не до того было, а теперь, может быть, и в самом деле настала пора, раз ты пришел ко мне с этим делом… Но, - Тогорил поднял указательный палец, сурово посмотрел на него, - если уж нам браться за это, то надо так их разгромить, чтобы потом они и думать не смели тягаться с нами, чтобы и потомки их помнили о нашем гневе. Для этого надо выйти на них с большим войском, чтобы не возиться долго, а разгромить всех одним ударом. Однако сейчас я не могу выводить из ханства большую часть своих тумэнов, надо мне и здесь оставить кого-то, чтобы присматривали за порядком. Но ведь у
нас с тобой есть еще брат Джамуха, он тоже должен помогать нам. Сделаем так: я выйду отсюда с двумя тумэнами, Джамуха тоже пусть выйдет со своими двумя тумэнами, ты сам попроси его. Неизвестно, когда он будет готов к походу, поэтому место и время встречи пусть назначает он, а ты потом дай мне знать, я сразу же и выступлю. А пока я улажу тут кое-какие свои дела. Ты же, не теряя времени, отправляйся обратно.
        С великим облегчением и надеждой в душе Тэмуджин пустился в обратный путь. С дороги, проезжая керуленскую степь, он отправил братьев с сообщением к Джамухе, а сам, торопясь домой, повернул в горы.
        IV
        Пасмурным, дождливым вечером он добрался до своей поляны. Еще на подходе к ней, проезжая мимо оленьей тропы, где скрывались мать Оэлун с младшими, он увидел их обратный след.
        Подъехав к опушке, на месте большой и кожевенной юрт сквозь пелену дождя он увидел два чума, покрытых корой и травой. Над ними поднимался сизый дым. «Нукеры постарались, - почти равнодушно подумал он, проезжая к коновязи. - Ладно, хоть есть где от дождя укрыться…»
        Радости от возвращения к родному очагу не было - не было здесь Бортэ, той единственной, которая могла согреть ему сердце. Все вокруг, казалось, было одето холодом и пустотой, будто он приехал в безлюдное место.
        С огромной усталостью, медленно, словно старик, он слез с коня. На стук копыт из обоих чумов вышли домочадцы: мать Оэлун, младшие братья и нукеры. Тэмуджин мельком оглядел их, сухо поздоровался и прошел мимо них в большой чум. За ним вошли остальные.
        В новом жилище было пусто, словно в каком-то охотничьем пристанище, и одни лишь прокопченные камни очага напоминали о прежней их жизни. Тэмуджин вздохнул, молча покосившись глазами вокруг, прошел на хоймор.
        Мать налила ему суп из единственного оставшегося у них старого медного котелка, взятого ею в побег.
        «Молочной еды теперь не будет», - безразлично, как о чем-то постороннем, подумал Тэмуджин, вспомнив о зарезанных меркитами коровах и телятах.
        Принимая из рук матери чашу, хотел спросить, что у них осталось после меркитского грабежа, но промолчал, мысленно махнув на все рукой.
        Утолив голод, он отдал чашу матери и, отвечая на ее вопросительный взгляд, коротко рассказал о своей поездке и обещании хана, рассеянно выслушал ее о том, как они прожили эти дни. Оказалось, что Боорчи и Джэлмэ (те сидели у входа, скромно потупив взгляды), вернулись еще два дня назад и помогли матери Оэлун устроить жилье. Они же сходили на охоту и добыли на еду жирную косулю.
        Лишь рассказ нукеров о том, какой дорогой ушли меркиты и до какого места они их проводили Тэмуджин выслушал внимательно.
        - С того места, где Минж[25 - Минж (Менза), - река в Монголии и России, вытекает из Хэнтэйских гор, пересекает российскую границу и впадает в р. Чикой (Сухэ).] выходит из гор в открытую долину, мы повернули назад, - сказал Боорчи, - отсюда будет три дня пути.
        - Видели Бортэ? - спросил Тэмуджин.
        - Да, - коротко сказал Боорчи.
        - Она всю дорогу ехала на одной лошади с Хоахчин, - добавил Джэлмэ.
        - Меркиты трогали ее?
        Отводя взгляды в стороны, нукеры кивнули головами. Краснея от стыда перед ними и матерью, Тэмуджин насильно выдавил из себя:
        - Сколько раз?
        - Пока мы шли за ними, они трижды ночевали в горах, - хмурясь, тяжело подбирая слова, говорил Боорчи. - Ставили походные майханы, заводили туда Бортэ и мать Сочигэл, и сами заходили к ним…
        Прижившаяся в груди боль, - еще с того мгновения, когда он увидел с горы, как меркитские нойоны уединялись в юрте с ее Бортэ, - все это время нывшая где-то под сердцем, снова разгорелась, овладела им. Тэмуджин невольно взглянул на женскую сторону, где раньше была постель Бортэ. Вновь будто наяву представилось ему, как они здесь давили ее, срывали с нее одежды, ему стало трудно дышать. Будто задохнувшись от дыма, он вскочил на ноги, выбежал наружу.
        Дождь все накрапывал. Тэмуджин пошел к реке, сел на мокрый прибрежный камень. Долго смотрел, как поверхность реки рябит под дождевыми каплями. Из головы не уходили мысли о Бортэ.
        Сзади раздались шаги по травянистой тропе; по мягкой поступи Тэмуджин узнал мать.
        - Иди спать, сынок, тебе надо набираться сил, - она подошла, положила руку ему на голову.
        Отвращение вновь охватило его, когда он подумал, что надо возвращаться в большой чум.
        - Спать буду в малом чуме, - хрипло сказал он.
        - Хорошо, - сразу согласилась мать.
        Тэмуджин с трудом поднялся на ноги. Шесть дней и ночей в седле, почти без сна, сказывались только теперь, когда он добрался до стойбища. Почти враз обессилев, он как пьяный дошел до чернеющего входа в чум, разглядел принесенную кем-то кучу травы у правой стены, рухнул на нее ничком и тут же провалился в омут глубокого, беспамятного сна.
        Позже мать принесла свой старый ягнячий халат, бережно укрыла его. Присев рядом и удерживая в себе прорывающийся из груди плач, она беззвучно всхлипывала, сквозь слезы глядя на него, сонного. Боясь разбудить, почти не касаясь, проводила ладонью по его волосам, стянутым сзади в тугую косу, жалостливо смотрела ему в нахмуренное даже во сне лицо.
        V
        Тэмуджин проснулся на другой день после полудня. Разбудил его стук копыт. Вскочив с травяной подстилки, он быстро выглянул наружу.
        У коновязи спешивались Хасар и Бэлгутэй. Хачиун и Тэмугэ принимали у них поводья. Небо было чисто, солнце подбиралось к зениту, набирая жару, подсушивало влажную после дождя землю.
        Из большого чума вышла мать. Прикрываясь от солнца ладонью, она пристально оглядывала прибывших сыновей.
        Тэмуджин дождался, когда братья поздороваются с матерью, и тут же окликнул их. Усадив их перед собой, приказал:
        - Рассказывайте.
        Бэлгутэй переглянулся с Хасаром, тот кивнул. Бэлгутэй встал и отступил к двери. Расправил плечи и, подняв голову повыше, как настоящий посол, торжественным голосом возгласил:
        - Джамуха-нойон передал свое слово:
        Как я услышал про горе твое, про несчастье,
        Как я проведал о том, как тебя ущербили,
        Печень моя заболела, душа заскорбела,
        Гневом кипящим исполнилось сердце и жаждет отмщенья.
        Только узнал я про горе анды, то немедля
        Начал готовиться к лютой отместке за брата:
        Издали видное знамя свое окропил,
        В густо рокочущий свой барабан я ударил,
        И вороного коня-жеребца оседлал.
        Жесткий походный дэгэл опоясал,
        Поднял стальное копье высоко.
        Стрелы свои зарубные наладил,
        Панцирь, ремнями прошитый, на мне, боевой.
        И вот уж,
        К битве и к смерти, анда, готов за тебя,
        Названый брат твой, на крови поклявшийся в дружбе.
        У Тэмуджина разом потеплело в груди, он восторженно и удивленно перебирал в уме слова, искусно сложенные андой.
        «Зря я на него обиделся из-за пустого, - с благодарным чувством думал он, - прекрасный парень и хороший друг, только, может быть, немного ветреный… - И улыбнулся про себя, вспоминая давнее прошлое. - Изучил ли ты волчий язык, брат Джамуха, как похвалялся, это мы посмотрим, но человечьим языком, видно, овладел неплохо…»
        Тэмуджин очнулся от мимолетных раздумий, посмотрел на братьев. Бэлгутэй уже сел на место.
        - Ну, а теперь расскажите все по порядку.
        Хасар, исполненный гордости от важного дела, порученного ему, сурово сдвинул брови, начал неспешно:
        - Джамуха встретил нас по-хорошему, как послов, и весь вечер просидел с нами. Когда мы рассказали ему обо всем, он аж покраснел от злобы на меркит. Поклялся, что будет мстить им за тебя, пока с пяти пальцев не потеряет ногти[26 - Это выражение известно из «Сокровенного сказания монголов» - Амбагай-хан, попав в плен к чжурчженям из-за предательства татар, передавал своим монголам: «Мстите… до тех пор, что с пяти пальцев ногти потеряете…» Видимо, здесь речь идет о стрельбе из лука и видно, что при этом часто страдали ногти той руки (обычно правой), которой натягивали тетиву. Монгольский лук, самый совершенный из всех известных в истории человечества, по свидетельствам разных очевидцев, выпускал стрелы до 700 метров (ср: лучший в Европе английский лук - до 400 метров). И стреляли, видимо, не только натягивая за наконечник стрелы на тетиве, большим и согнутым указательным пальцем, как вообще было принято у монголов (это требует больших усилий и рука могла быстро уставать), но и натягивая саму тетиву тремя или четырьмя пальцами (что намного легче и как принято стрелять из современных спортивных
луков). При такой стрельбе, учитывая, что тетива монгольского лука была в несколько раз туже современного спортивного (дистанция стрельбы из последних достигает лишь до 100 метров), действительно можно было отодрать ногти с пяти пальцев.]. Обещал сразу же выйти в поход, как только соберет свое войско. Правда, потом он сказал, что возьмет только один тумэн, а дядей своих не будет звать…
        - Почему? - удивленно спросил Тэмуджин.
        Хасар недоуменно пожал плечами.
        - Видно, тоже не очень-то ладит с ними или, может быть, добычей не хочет делиться. А тебе он советует поднять свой отцовский тумэн, вот и будет у вас вместе два тумэна. О месте и времени встречи он долго советовался со своим дядей Ухэром, а тот еще узнавал у шаманов, и потом они назвали урочище Ботогон-Бооржи, что на истоке Онона. Это в горах, выше той поляны, где мы в позапрошлом году летовали.
        - Почему так далеко? - расспрашивал Тэмуджин. - Разве нельзя где-нибудь поближе соединиться. Что он сказал?
        - Это его дядя Ухэр так решил, - Хасар пожал плечами. - Нам он сказал, что не нужно стоять в степи с таким большим войском. Мол, увидят те же тайчиуты и донесут меркитам. Лучше, говорит, собраться в тайге, а идти туда скрытно, ночами. Сами они пойдут прямым путем с юго-востока, а мы вместе с ханом - с юга и так, мол, еще и дорогу сократим.
        Тэмуджин понял, что дядя у Джамухи бывалый в таких делах и был рад этому. «Мы с андой еще не приучены водить войска, - думал он, - а это не с соседскими парнями на прутьях биться. Очень хорошо, что в походе будет кому подать анде разумный совет. А я возьму с собой Мэнлига».
        - А когда он будет на месте? - спросил он.
        - Обещал на пятый день новой луны.
        - Больше он ничего не передавал?
        - Ничего, только на прощанье, поднимая последнюю чашу, он передал тебе эти красивые слова. Он словно свадебный юроол пропел и просил передать слово в слово.
        Тэмуджин улыбнулся, вновь ощутив приятное тепло в груди, сказал:
        - Ладно, позовите ко мне нукеров и отдыхайте.
        Те пришли сразу. Тэмуджин сидел задумчивый и обрадованный вестью, принесенной братьями; в ушах его все еще звенели торжественные слова анды. Он движением головы пригласил нукеров присесть, взглянул на Джэлмэ:
        - Ты поедешь к Мэнлигу и расскажешь ему обо всем. Вместе вы направитесь к отцовскому войску и передадите тысячникам мой приказ: «Идем в поход на меркитов. С запада на помощь к нам идет хан Тогорил, с востока идет Джамуха. Поднимайте войско и приведите его к Керулену, к тому броду, что ниже устья речки Тана. Там мы соединимся с войском хана и пойдем на встречу с Джамухой».
        Тот с готовностью кивнул, всем своим видом заверяя, что сделает все быстро и точно. Тэмуджин посмотрел на Боорчи.
        - Ты поедешь к хану Тогорилу и скажешь, что я буду ждать его на Керулене, в первый день новой луны. Буду стоять напротив брода на северном берегу, там, где стоит одинокая кривая сосна, туда его и приведешь.
        Тот так же молча кивнул.
        - Ну, берите с собой еду, все, что нужно, и поезжайте.
        Отправив нукеров, он долго сидел один. Ответ Джамухи воодушевил его - было ясно, что тот с охотой взялся помогать ему. Тэмуджин был уверен, что отцовские тысячники выполнят приказ. Осталось лишь дождаться того дня, когда хан и анда соберутся и выйдут в поход. Мимолетно вспомнился Кокэчу, но он отчужденно подумал о нем: «Пусть пока побудет в сторонке, его это заставит немного призадуматься обо мне - поймет, что я могу обойтись и без него».

* * *
        И только теперь он вспомнил о том, что надо поговорить с матерью - о Сочигэл, да еще расспросить о ее прежних отношениях с меркитским нойоном и убрать эту недоговоренность между ними.
        Борясь с нежеланием, зная, что разговор будет трудный, он пошел в большой чум.
        О поведении Сочигэл, о том, что она, скорее всего, выдала врагам Бортэ и Хоахчин, Тэмуджин подумывал время от времени, когда ехал от кереитского хана, но до того как решить все неотложные дела, он держал эти мысли в стороне.
        Мать сидела у очага, зашивала порванную кем-то из братьев рубаху. Тэмулун сидела рядом; с ее лица до сих пор не сходил затаенный испуг, и она все время держалась рядом с матерью. С болезненной тоской взглянув на вошедшего Тэмуджина, она быстро встала, отошла на женскую половину и стала у стены, не зная, сесть ей или стоять в присутствии старшего брата.
        Тэмуджин прошел на хоймор, сел, мельком взглянув на мать. На ней, было видно, тяжело сказались постигшие семью напасти. Она сгорбилась, будто разом постарела на много лет, и сидела, как подраненная стрелой птица. Страдальчески прищуренные глаза, словно от какой-то внутренней боли, выдавали ее надорванное состояние. Лишившись почти всего хозяйства и оставшись без троих взрослых женщин рядом, теперь она была вконец растеряна и, казалось, не знала, как дальше ей быть. Лишь женская привычка все время что-то делать заставляла ее работать, не оставаться без движения. Тэмуджину стало жалко мать, ему не хотелось втягивать ее в тяжелый разговор, но он через силу заставил себя сказать:
        - Нам надо поговорить.
        - О чем? - застыв бесстрастным лицом, она лишь напряженным голосом выдала свое волнение.
        - Сначала поговорим о Сочигэл. Ведь она предала нас. Что мне сделать с ней, когда увижу ее?
        Мать долго молчала.
        - Мы не знаем точно, предала она или нет, и потому не можем так говорить.
        - Какое нужно еще доказательство, чтобы нам увериться в этом? - зная нрав матери, Тэмуджин набирался терпения. - Она сама далась им в руки, пришла прямо на поляну, показалась им на глаза… Она все сделала, чтобы попасть к ним. Ведь если бы она не хотела этого, то обошла бы то место стороной, лес ведь большой и она не совсем сумасшедшая…
        В глазах матери пропала недавняя отрешенность, она выпрямила спину и, видно, вникая в дело, решила отстоять свое.
        - Ошибиться может каждый, а людям надо верить, - опустив шитье и грустно глядя в огонь очага, она стала говорить. - Даже если все указывает на то, что она изменила нам, должна быть возможность ей оправдаться, потому что на свете все может быть. Даже если и решила она предаться им, думая, что это тайчиуты, какой от этого теперь прок? Того, что случилось, не вернешь, а скоро ты будешь в такой силе, что тебе уже не будет дела до того, что она сделала. А ведь она мать нашего Бэлгутэя, как же он переживет такое, если ты ее обвинишь и предашь наказанию? Так что пусть она живет, она и так несчастна, а хороший нойон должен уметь отпускать даже самую тяжкую вину.
        Тэмуджин долго молчал, думая над ее словами.
        «Ладно, - решил он, не придя ни к чему, - найдем ее, и все само станет на место. Но за Бортэ я никогда не прощу ее, подлую предательницу. Теперь-то уж видно, что она такое же животное, как и ее Бэктэр…»
        - Есть еще другой разговор, - сказал он.
        - Говори, - вздохнула мать.
        - Я никогда не расспрашивал тебя о твоем прежнем замужестве у меркитского Чиледу-багатура…
        Он заметил, как разом вспыхнуло лицо матери, словно у юной девушки. Подавляя в себе нерешительность, он твердо закончил:
        - Но теперь пришло время поговорить об этом.
        - А зачем тебе это знать? - голос матери звучал неуверенно.
        - Я должен знать все, - Тэмуджин требовательно посмотрел на нее.
        Она убрала в сторону шитье, оглянулась на дочь.
        - Тэмулун, иди, собери еще корзину аргала.
        Та быстро вышла.
        - Ну, спрашивай.
        - Когда отец отбил тебя у Чиледу-багатура, не обещал ли тот потом вернуться за тобой?
        - Нет, он ничего не обещал.
        - И после он ведь не пытался возвратить тебя?
        - Нет.
        - Его среди напавших не было, и от него они нам ничего не передавали, значит, его уже нет в живых.
        - Выходит, так, - вздохнула мать.
        - А раз так, эти люди пришли просто поживиться на нас. Ведь наш отец не убил Чиледу, дал ему уйти, и потому для кровной мести у них повода нет, однако они пытались нас убить - значит, они посягнули незаконно.
        - Наверно, так.
        - Сам Чиледу в свое время не появлялся, значит, он скоро забыл тебя и не стремился воссоединиться с тобой. Так?
        - Да.
        - Выходит, эти люди, когда узнали, что отец наш Есугей-багатур погиб и мы ослабли, а еще разузнав от кого-то, что у меня есть молодая жена, пришли просто ограбить нас, а то, что наш отец отобрал тебя у них, был только повод. Да еще они собирались нас убить, а тебя забрать с собой, чтобы ты пасла их овец. Это слышали Хасар и Бэлгутэй, они говорили тебе об этом?
        - Да, я все знаю.
        - Значит, тебе не будет плохо, если я хорошенько отомщу им за все?
        Оэлун, наконец, подняла голову и прямо посмотрела на него.
        - Сын мой, - с волнением подбирая слова, она старалась держать строгий тон, - ты уже взрослый мужчина и знаешь законы. Ты решаешь большие дела вместе с кереитским ханом и другими нойонами. И я не должна указывать тебе да советовать, как поступать в этом деле. Я знаю, как ты любишь свою Бортэ, вижу, как тоскуешь по ней. Вижу твою волю спасти ее и радуюсь, что у меня такой сын. Мой прежний муж Чиледу не был таким, он спасся сам, а обо мне забыл. А ты вернешь свою жену, я это чую сердцем. Но запомни одно: потом, когда она снова будет с тобой, никогда не попрекай ее тем, что она делила постель с меркитами. Может выйти так, что у нее будет ребенок от них, ты должен быть готов и к этому. Если ты ее любишь по-настоящему, никогда не делай ей больно ни словом, ни делом - в этом и есть главная сила мужской любви. А если слаба твоя любовь или не можешь понять этого, лучше ищи другую, на свете много девушек, а Бортэ не смей обижать. Вот тебе мое слово.
        Тэмуджин долго молчал, опешенный новым потрясением: у Бортэ может быть ребенок от меркита! Он вскочил и быстро вышел из юрты. Не видя ничего перед собой, он стремительно зашагал вперед.
        - Тэмуджин, постой! Куда ты? - раздался сзади запоздалый крик матери, который лишь подстегнул его, он побежал прочь от стойбища.
        Пробежав шагов семьдесят по зарослям, он повернул в гору. Бежал вверх по крутому склону, все быстрее, выбиваясь из сил, стремясь убежать от захлестывающих его, перекрывающих чувств, бьющих из груди, не дающих дышать… Дважды поскользнувшись на крутом склоне, больно ударился коленями об острые камни, порвал штанину и в кровь содрал кожу на коленной чашке. Не замечая боли, с корнями рвал кусты, взбираясь наверх.
        Из последних сил он выбрался на ровный выступ скалы, с которой в последний раз видел Бортэ. Тяжело дыша, смотрел на поляну внизу, вспоминая тот день, когда меркиты увозили ее. Сосущая боль снова всей силой сжала ему сердце, как тогда, при виде того, как меркитские нойоны по очереди заходили в юрту, где была Бортэ. Задыхаясь, хватая ртом воздух, он сорвал с головы войлочную шапку, с силой бросил на землю, снял ременной пояс, повесил на шею и, пав на колени, протянул руки к небу.
        - Вечное синее небо, отец наш, скажи мне! - изо всех сил напрягая голос, крикнул он. - Почему боги все время шлют на меня беды? Чем я их прогневил? Где же твоя справедливость?!
        Небо молчало, холодным взором глядя на него. Тэмуджин в отчаянии упал лицом в траву и, обняв сухую землю, обессилев от напряжения, лежал, ожидая, что вот-вот грянет гром и Ясал Саган Тэнгэри пронзит его молнией в наказание за дерзкие слова.
        Но было все тихо. Великая тишина, сгустившись - не было слышно ни птиц, ни шума деревьев, - крепко держала тайну жизни, и нельзя было догадаться, слышит его небо или слова его прозвучали впустую, как крик пролетающей в сумраке лесной птицы.
        VI
        Хан Тогорил задержался с выступлением в поход. Еще до приезда к нему Тэмуджина из его западных владений от верных людей пришла весть о том, что, возможно, зреет опасность со стороны его дяди Гурхана. Он - младший брат отца - кочевал своим улусом по восточным предгорьям Алтая и редко встречался с Тогорилом. И недавно у себя на пиру, как сообщали ему, среди разговора, будто обмолвился, что он еще посмотрит, поддерживать ему дальше Тогорила или поднять на трон кого-то другого, мол, есть еще достойные среди потомства хана Маркуса - отца Гурхана и деда Тогорила. Слова его не были пустыми, если иметь в виду, что сам он человек далеко не пустой, при надобности осторожный, и если он что-то говорит, то не следует пропускать его слова без внимания. К тому же, в отличие от других нойонов ханства - младших братьев Тогорила и других сородичей - дядя никогда не показывал по отношению к нему, правителю, особенного почтения, держался всегда независимо, и этим давал повод думать, что он и вовсе не считается с его ханской властью. Тогорил и в самом деле находился в непростом положении, когда к нему обратился
со своей бедой Тэмуджин, хотя и не показал виду. Нельзя было показывать слабость перед будущим монгольским вождем, надо было сохранить его уважение - как раз его-то потом и можно будет использовать против таких, как дядя Гурхан, если те вздумают подняться открыто.
        Нынешнее несчастье Тэмуджина было ему хоть и не ко времени, но, как он осмыслил чуть после - очень даже на руку: подворачивался случай одновременно разгромить давних своих врагов меркитов, ослабить их, и вместе с тем помочь Тэмуджину и еще больше обязать его, окончательно привязать к себе. Да и, кроме всего прочего, решил Тогорил, добыча с похода никогда не бывает лишней: подкормятся воины и нукеры, умножится и его владение. А добычу брать он умел…
        Обнадежив Тэмуджина и отпустив его, Тогорил стал спешно принимать все меры к тому, чтобы обезопаситься со стороны Гурхана. Своего войска он имел всего полтора тумэна, но в случае смуты на его сторону могли встать семеро племянников - владельцев улусов с общим войском в два с небольшим тумэна. Эти были сыновья Тай Тумэра и Буха Тумэра - тех братьев Тогорила, которых он в свое время казнил за непослушание. Повзрослев и получив в наследство знамена и улусы своих отцов, они теперь были послушны Тогорилу, боялись его. Однако, в случае мятежа со стороны Гурхана, которому они приходились внучатыми племянниками, могли встать на его сторону. Да еще Гурхан мог привлечь с севера некоторых кыргызских вождей - около полтумэна. Всего он мог собрать больше четырех тумэнов, но у Тогорила войска было больше: вместе с отрядами Джаха-гамбу, Илга-Селенгийна и Нилха-Сангума у него было около пяти с половиной тумэнов. Его преимущество было еще и в том, что он свои войска, расположенные в середине ханства, мог собрать в несколько дней, а те, другие, по указу Тогорила жили разрозненно, по разным сторонам южных и
западных границ, и без ведома хана не могли сношаться между собой, а верные люди хана присматривали за этим. По всему, преимущество было на стороне Тогорила, однако дядя Гурхан, живя по границе с давними их врагами найманами, мог обратиться к ним за помощью, как это в прошлый раз сделал мятежный брат Тогорила - Эрхэ Хара, а те всегда рады поводу вторгнуться в их пределы, чтобы поживиться под шумок…
        В таком непростом положении Тогорил, обдумывая все это, сидя у очага просторной юрты, все больше приходил к выводу, что ему нужно помочь как можно быстрее подняться и усилиться двум молодым монгольским вождям - Тэмуджину и Джамухе. Все последнее время он радовался, что весной помог подняться Джамухе, привязав его к себе, и на этот раз твердо решил идти с Тэмуджином против меркитов. А ослабить это племя на северных своих границах было для него давним желанием, вражда же с ними была личная, испытанная на собственной шкуре, и до сих пор к нему приходило на память, как он толок их проклятое просо в каменной ступе, как тосковал по родным степям на берегах Тулы.
        Посыльный от Тэмуджина прибыл к нему еще в конце месяца. После этого, дня четыре потратив на то, чтобы уладить свои дела - отправив два тумэна войска под началом Илга Селенгийна к границам улуса дяди Гурхана, оставив вместо себя у трона Нилха Сангума под попечительством двоих старых нойонов и, взяв с собой Джаха Гамбу (этого брата он в смутное время предпочитал держать рядом с собой), - на третий день новой луны с двумя тумэнами войска двинулся на восток.
        VII
        Тэмуджин по дням рассчитал время прибытия хана. За день до того, когда тот со своим войском должен был достигнуть Керулена, он вместе с Хасаром и Бэлгутэем, взяв отцовское знамя, спустился вниз по реке.
        Выехали из стойбища до рассвета и всю дорогу шли быстрой рысью. Заводными шли кони Хачиуна и Бортэ, несли в переметных сумах походные вещи, да доспехи Тэмуджина, еще весной полученные в подарок от Тогорил-хана.
        Прибыли на место к вечеру, после заката. Уже в сумерках они поклонились одинокому старому дереву на северном берегу и стали на ночь.
        Тэмуджин лег сразу, бросив у костра потник и положив под голову седло, чтобы набраться сил, но уснуть не смог. Долго ворочался с боку на бок, с тоской слушал комариный звон, неумолчно витавший в воздухе, давил в себе волнение перед предстоящим делом. Тревожно сжималось сердце при мыслях о Бортэ. «Только бы не случилось с ней чего-нибудь, - думал он, - была бы жива и здорова, большего ничего и не нужно… Но если ее замучают… - он судорожно вдыхал горячий воздух, задыхаясь от внезапно подступающего бешенства и вскакивал на ноги, ходил вокруг, страдая от острого зуда где-то в груди, - тогда я уничтожу всех, кого настигну, кровью залью всю их землю!»
        Несколько раз он уходил от жара костра к реке и подолгу сидел у бесшумно плывущей во тьме воды, охлаждая лицо свежим ветерком, поддувающим с низовья.

* * *
        На другой день перед полуднем подошло отцовское войско. Первым услышал его приближение Хасар. Сидя у затухающего огня, он рассказывал Бэлгутэю о каком-то случае на охоте, когда он гонялся за раненым зверем, и вдруг замолчал. Тут же, припав к земле, он прислушался.
        - Кажется, идут, - взволнованно сказал он, глядя на Тэмуджина, и указал на северо-восток, - оттуда.
        Братья разом вскочили на ноги, отошли от костра. Через некоторое время на далеком увале, в перестрелах шести от них, показался большой отряд - шла головная колонна. Еще через малое время из-за длинного гребня одна за другой вывалились другие колонны. Растягиваясь по склону, они быстро спускались в низину.
        - …семь, восемь, девять, десять, - загибая пальцы на левой руке, насчитал Хасар и торжествующе доложил Тэмуджину: - Все десять тысяч!
        Братья, словно зачарованные, смотрели на приближающиеся ровными колоннами тысячи - к ним возвращалось отцовское войско. Тэмуджин обнял обоих братьев за плечи, облегченно вымолвил:
        - Ну, вот и кончилось ваше одиночество, теперь у нас будут и курени, и подданные, и табуны…
        - Да, брат, - обрадованно подхватил Хасар и высказал свою затаенную мечту: - теперь-то я подберу себе нукеров и будет у меня свой отряд.
        - Будет, будет у тебя отряд… - согласился Тэмуджин и тут же поторопил братьев: - Ну, давайте встречать наших подданных.
        - А как мы будем их встречать? - растерянно спросил Хасар. - Что нужно делать?
        - Сядем на коней, вы держитесь за мной. Головы повыше держите, помните, как учил нас отец?
        Быстро поймали пасшихся под седлами коней, сели и выехали вперед. Тэмуджин, затаив волнение, рывком отвязал притороченное к седлу древко знамени, взял его в правую руку.
        Приблизившись на полтора перестрела, колонны остановились. Колыхаясь на ровном месте, будто на ветру, они долго выравнивали ряды и, наконец, застыли.
        От каждой колонны оторвались по десятку всадников и порысили к ним. В половине перестрела они остановились, встали, выравниваясь в один длинный ряд, и от каждого десятка шагом выехали по одному всаднику. Рядом с ними, держась чуть левее, ехали Мэнлиг и Джэлмэ.
        Узнавая лица тысячников, Тэмуджин тронул коня вперед. Братья неотступно держались позади.
        Шагов через полсотни Тэмуджин остановил жеребца и стал, поджидая всадников. Те, подъехав, за десять шагов остановили коней, спешились и, сняв островерхие железные шлемы, низко поклонились ему.
        Тэмуджин склонил знамя вперед. Нойоны с торжественными лицами оглядывали давно не виденную ими святыню войска, суровые их лица благоговейно смягчились. Первым подошел Саган, опустился на одно колено и приложился лбом к конскому хвосту. За ним по очереди подходили остальные, кланялись и отходили, вставая в ряд.
        Тэмуджин вспоминал, как когда-то отец, при встрече с тысячниками, задавал им вопросы. Волнуясь, перебирая в руках поводья, он спросил так же:
        - Ну, что, войско готово к делу?
        - Готово… - почти хором ответили те.
        - Как кони?
        - Кони в теле и хорошо проезжены…
        - Оружие, стрелы, еда…
        - Всего достаточно, стрел по шестидесяти на каждого и сушеного мяса хватит на полмесяца.
        Тэмуджин по ответам чувствовал, что тысячники свое дело знают и с волнующей радостью, все еще не веря себе, осознавал, что теперь у него в руках надежная и могучая сила.
        - Что ж, покажем войску знамя, - выдерживая на лице непроницаемое выражение, промолвил Тэмуджин.
        Тысячники с готовностью сели на коней. Тэмуджин первым порысил вперед. Тысячники, расступившись, пропуская его и братьев вперед, последовали сзади.
        Сотники, стоявшие одним длинным рядом, при его приближении быстро сошли с лошадей. Тэмуджин остановился перед ними в тридцати шагах, и те низко поклонились ему. Тэмуджин высоко поднял знамя в правой руке и, чувствуя его тяжесть, держал на отлете.
        - Хурай! - единым ревом вскричали сотники.
        То были старейшие, отборные воины улуса, множество раз вступавшие в битвы под этим знаменем. Теперь они, вновь увидев его перед собой, исходили в исступленном крике, радостно уставившись на него, широко раскрывая темные рты под вислыми, черными и белеющими усами.
        Тэмуджин пристально всматривался в их лица, испещренные следами суровой жизни, многих сражений и поединков. У некоторых не было передних зубов, были рассечены и разбиты губы, носы переломаны, придавлены, искривлены, глубокие шрамы изрезали щеки и лбы. У иных лица были изуродованы так, что походили на звериные морды, и лишь глаза, горящие молодым и радостным огнем при виде своего знамени, были по-человечески осмысленны и торжественны.
        Тэмуджин поехал вперед, прямо на них, и те, торопливо вскакивая на коней, расступались в стороны, давая ему дорогу. Проезжая мимо них, он слышал, как радостно переговаривались они между собой.
        - Наконец-то будем при знамени.
        - Уж пора нам зажить как приличным людям.
        - Мы ведь не какие-нибудь разбойники… без знамени, без улуса.
        - Надоело скитаться по чужим землям…
        Тэмуджин слушал и радостно узнавал мысли сотников.
        Он направлялся к тысячным колоннам, ведя за собой вождей, и осознание того, что войско наконец в его руках, что оно послушно ему так же, как послушен ему обученный боевой конь под ним, его лук и стрелы, копье и сабля в его руках, захватывало ему дух. Сейчас он словно забыл о своем горе, не думал ни о Бортэ, ни о меркитах, лишь осознание себя повелителем, властителем многих тысяч воинов, переполняло ему грудь. Сладкое чувство величия и могущества, замешанное на гордости, радости достижения того, чего он ждал многие годы, охватило его, когда он стремительно подрысил к тысяче Сагана, стоявшей первой слева.
        Ехавший в толпе тысячников Саган с силой взмахнул рукой, как только Тэмуджин поравнялся с его отрядом, и тысяча глоток оглушительно взревела:
        - Хура-ай!!!..
        Потрясенный устрашающей мощью голосов, Тэмуджин подрысил ко второй тысяче и здесь он прочувствовал не меньший восторг.
        - Хура-ай!!!.. - мощно ревела вторая тысяча.
        От тысячи к тысяче проезжал он, и его словно окатывало блаженным теплом от многоголосого рева, выражающего преданность и верность, обещание защиты ему и отпора его врагам. Он сейчас словно ощущал долгожданное тепло жаркого очага после долгого пребывания в морозной степи. И мощные тысячные крики воинов звучали как самая прекрасная на свете песня, которую он слушал бы снова и снова. Начинаясь тяжелым рыком от первых рядов, громыхнув со всей силой в середине, подобно небесному грому, многоголосый крик смолкал где-то далеко, протяжным эхом отдаваясь у самых задних рядов. В сердце Тэмуджина волнами перекатывались восторг и радость, и в этот миг он не мог владеть собой - он ощущал, как глаза его щиплет горячо и остро, чувствовал, что вот-вот из них брызнут слезы. «Наконец, я достиг своего!.. Добился, несмотря ни на что! - обжигали душу ликующие мысли и тут же он, не осознавая, кому, мысленно грозил: - Ну, теперь-то вы узнаете меня, теперь я вам покажу, кто есть такой Тэмуджин, сын Есугея!».
        Рыся вдоль первых рядов, он испытующим взглядом проводил по лицам воинов и успевал заметить, как те были рады и возбуждены при виде знамени. С радостью и облегчением убеждался он в том, что для воинов, даже для сотников, знамя - заветное благо и все они хотят быть под ним. Он отчетливо понимал теперь, что из всего войска если кто-то и мог желать жить без твердой руки нойона над собой, то это были одни только тысячники. Для всех остальных знамя и нойон были залогом законности их пребывания на этой земле, а может быть, и защитой от притеснений этих же тысячников. Это окончательно укрепило уверенность Тэмуджина в том, что он сам и есть истинный хозяин войска, захочет - сменит тысячников, удалит их от власти. И ни Мэнлиг, ни Кокэчу на самом деле ему здесь не помощники и не помеха.
        Проехав под умолкающий рев мимо последней тысячи, Тэмуджин удалился от передних рядов и встал напротив середины строя. Следовавшие за ним тысячники выстроились прямо перед ним. За ними в десятке шагов вытянулись в один ряд сотники. Справа от Тэмуджина сидели в седлах Хасар и Бэлгутэй, слева - Мэнлиг и Джэлмэ. Тэмуджин передал знамя Хасару.
        - Войско присягнуло старому знамени, - громко и твердо произнося каждое слово, сказал Тэмуджин, оглядывая лица вождей, - и вы поклонились знамени, значит, тоже дали клятву верности. Тэнгэри и хаганы, духи неба и земли, и мои, и ваши предки видели это. Наш закон - присягнувший знамени должен оставаться верным ему. Вот почему в этом и в будущих походах, в мирное и военное время вы будете исполнять мои приказы, как прежде исполняли приказы моего отца. Отныне никто не смеет нарушить приказа, под страхом гнева богов, духов и предков.
        Тэмуджин выждал, внимательно оглядывая лица тысячников. Те стояли, сдержанно потупив взгляды, согласно склонив головы в высоких железных шлемах.
        - Пусть сотники располагают войско под этими холмами, - сказал Тэмуджин, - а мы с вами обсудим дело.
        Тысячники, оглядываясь назад и наскоро отдавая распоряжения своим сотникам, по одному стали подъезжать к Тэмуджину. Выждав, Тэмуджин повернул коня и первым порысил к своему кострищу.
        Усевшись, он приказал братьям собрать аргал для огня. Мэнлиг и Джэлмэ сели рядом. Тэмуджин дождался, когда рассядутся тысячники и, жестоко и холодно блеснув глазами по ним, сказал:
        - Идем на меркитские курени не просто в набег, а с кровавой местью. Будем истреблять их как бешеных собак. Это дурное племя надо проучить так, чтобы внуки и правнуки их помнили о том, каково с нами связываться. Побольше пролейте крови. Отберем у них все табуны, весь скот, а жен и детей заберем в рабство. Пусть наши воины вернутся с добычей…
        Тысячники кивали головами, внимательно вглядываясь в него, узнавая черты его отца, вспоминая такие же грозные его повеления в прошлые войны. Потуплено смотрел в траву Мэнлиг, задумчиво сморщив лоб, обдумывал что-то свое.
        Саган, помедлив, хитро покрутил головой, оглядываясь на других, и вкрадчиво обратился к Тэмуджину:
        - За такое большое дело надо брызнуть богам и хоть как-нибудь отпраздновать это. Правда, Есугей-нойон не любил, когда мы затевали выпивки в походе, но сейчас ведь дело не простое, целое войско присягнуло своему нойону…
        - Верно, - тут же подхватил Асалху, предводитель восьмой тысячи, - вон, когда Джамуху возводили на отцовское место, три дня шли пиры, так же и мы, хоть и у походного костра, а должны отметить свой праздник.
        Витиеватую их речь поддержали другие тысячники.
        - Надо, надо отметить, - со знающим видом закивали они, убедительно переглядываясь между собой.
        - Без этого нельзя никак, это старый обычай.
        - Не исполнив весь обряд, нельзя считать дело сделанным.
        - Не что-нибудь, не облавная добыча, а присяга войска…
        Тэмуджин, не ожидавший такого поворота, растерялся.
        - У меня сейчас нет угощения для вас, - он смущенно развел руками. - Да и не до этого было мне в эти дни, сами понимаете…
        - У нас найдется все, что нужно, - успокоил его Саган и оглядел нойонов. - В прошлый раз, в джадаранском курене Тэмуджин-нойон опохмелил нас, теперь и мы должны угостить своего нойона…
        Тэмуджин, не зная как быть, кивнул. Саган тут же по-молодому резво сорвался с места, поспешил к своему коню.
        - Подожди, у нас тоже что-нибудь найдется, - вскочили за ним несколько других тысячников.
        VIII
        Тогорил-хан подошел к назначенному месту лишь на четвертый день. Тэмуджин весь почернел лицом и осунулся, до синевы искусав себе губы, ожидая, когда за рекой на юго-западных холмах покажется ханское войско. Невыносимо медленно текло время и Тэмуджин весь истомился, мучительно переживая, что дело его стоит на месте.
        В первые два дня он кое-как еще сдерживал волнение, относя опоздание хана на случайную задержку, однако после, охваченный нешуточной тревогой, он даже не старался сохранить приличный вид перед своими тысячниками. То и дело он вскакивал от костра, садился на коня и рысью поднимался на сопку. Подолгу стоял там рядом с дозорными, упорно вглядываясь в дальние увалы на юго-западе. Забывшись от отчаяния, грыз ременную плеть от кнута, который с утра до вечера висел у него на руке, будто хотел оборвать его. Воины, стоявшие рядом, глядя на него, кривили лица от жалости и сочувствия.
        Тысячники тоже были обеспокоены, они тревожно переглядывались между собой. Втихомолку строили догадки о том, что могло случиться у хана. Мэнлиг, слушая их, хмуро отмалчивался.
        Возвращаясь от бугра к костру, Тэмуджин не смотрел на них, упирался отчаянным взглядом в дымящийся огонь, кусал губы.
        «Видно, и вправду поднялась смута в ханском улусе, - раздумывал он, - как он и говорил, тогда уж он не придет».
        И вновь, крепясь, он успокаивал себя, приводил ненадежные доводы: «Нет, тогда он предупредил бы меня и Боорчи прискакал бы, чтобы сообщить».
        Однако, в душе он понимал, что не до этого могло быть хану, да и с Боорчи могло случиться всякое.
        На третий день к вечеру тысячники уже с плохо скрываемым недовольством заговорили о сложившемся положении. Они только что поели вареной гусятины и сидели у костра. Тэмуджин собирался снова подняться на сопку, когда начался разговор.
        - Мы стоим слишком долго, и о нас могут узнать меркиты, - первым заговорил суровый видом Асалху.
        Его тут же поддержал вождь третьей тысячи, одноглазый Хадан. Чертыхаясь, будто возмущенный кем-то, он говорил:
        - Если они нашли маленький айл в горной тайге, что говорить о целом войске посреди степи - мы тут как муравьи на ладони…
        - Ясно, что кто-то следит, сообщает им, - вторил другой.
        Заговорили и остальные, ворчливо указывая на опасность положения.
        - Да и Джамуха может уйти с Ботоган-Боорджи, не дождавшись.
        - Ему там тоже долго стоять нельзя: впереди меркиты, сзади тайчиуты. Ясно, что тайчиуты будут за меркитов.
        - Уйдет Джамуха, потом будем и его искать, - зло шептал один из тысячников другому. - Пока найдем друг друга, упустим время: меркиты узнают и тогда считай, что дело пропало: с ходу их не возьмешь.
        - Спрячутся в своих дебрях, отсидятся, - кивал тот в ответ, - нам ведь не поймать их в тайге. А потом придут мстить, ударят в спину.
        - Нехорошо начинается дело, нечего сказать.
        Но тут, наконец, сказал слово Мэнлиг.
        - Положение и вправду непростое, но и не такое бывает на войне. Не будем, как бабы, проклинать судьбу, подождем еще…
        Тысячники примолкли. Тэмуджин и за эту осторожную поддержку был благодарен Мэнлигу. Он понимал тревогу тысячников и тем больше чувствовал на себе вину перед ними. Получалось, что он созвал свое войско на дело и тут же поставил его в опасное положение. И это в то время, когда войско только что признало его своим нойоном. Отчаяние все больше охватывало его.
        «Что это за хан, который не может сдержать свое слово, подводит своих друзей? - думал он и в это время почти ненавидел своего названного отца. - Разве не мог он хоть одного человека отправить с вестью, если что-то случилось? Видно, не такой уж он и хороший человек, как я думал… И куда этот Боорчи пропал?..»
        Много разных чувств пережил Тэмуджин, вглядываясь в пустое марево раскаленной степи за рекой.
        Но все и разом простил Тэмуджин названному отцу, обожженный радостью, когда Хасар, с самого утра стоявший вместе с дозором на высоком холме, встав на круп своего жеребца и неотрывно вглядываясь в юго-западную степь, замахал обеими руками, протяжно закричал:
        - Идет! Идет войско хана!
        Не глядя на угрюмых тысячников, все еще сидевших вокруг костра, с недоверием оглянувшись в сторону кричавшего Хасара, Тэмуджин вскочил на ноги. Он подбежал к своему жеребцу, стоявшему тут же, в десяти шагах, вскочил на него и поскакал к вершине холма.
        Взобравшись, он резко остановил коня, встал на седло, на обе луки и, прикрываясь ладонью от поднимающегося солнца, всмотрелся в степь за рекой. По склону самой дальней сопки мимо суховатой каменистой верхушки медленно сползало темное пятно - передовая колонна ханского войска.

* * *
        Протянулось еще немало времени - припасенная тысячниками для встречи хана жирная овца давно была зарезана и разделана, в походном котле уже закипало варево, - когда хан со своим передовым отрядом подошел к реке. Вдалеке следом на ним приближались по склонам с десяток тысячных колонн, выдвигались из-за дальнего увала следующие.
        Тэмуджин еще издали заметил в голове передней колонны знакомое желтое знамя. Заостряя взор, он старался угадать в толпе всадников самого Тогорила.
        Строй всадников по пятеро в ряду, наконец, обогнул прибрежный бугор, ненадолго скрывшись за его верхушкой, и спустился к воде ниже того места, где расположился Тэмуджин со своими тысячниками.
        Хан Тогорил, наконец, показался из-за передних рядов. Пробравшись сквозь строй, ломая ряды (он ехал на той стороне колонны), в окружении нескольких всадников, среди которых показался и Боорчи, хан перешел на ближнюю сторону. Вместе со свитой он подъехал к берегу шагов на тридцать повыше своего отряда и первым тронул коня в воду.
        Тэмуджин, сидя на жеребце и на несколько шагов выдвинувшись впереди своих, почтительно ждал хана на берегу. Тысячники его, тоже все на конях, заправив на себе доспехи и оружие, в готовности толпились позади. Они приободрились, увидев огромное ханское войско, покрывшее все юго-западное пространство. Позабыв о недавних тревогах, они возбужденно переговаривались между собой:
        - С такими силами мы этих меркитов одной облавой возьмем, пусть даже по лесам попрячутся.
        Тэмуджин, уже не слушая их, волнуясь про себя, поджидал хана. Рыжий жеребец под ханом споро шел наперерез течению, вода доходила до стремян, но хан, не убирая ног в добротных кожаных сапогах, важно восседал в седле. Сзади его, не отставая, пышным полукругом окружала свита - словно плыла против текучей речной воды.
        Когда ханская свита перешла середину реки, Тэмуджин соскочил с коня, передал поводья Джэлмэ. Хан, еще издали глядя, приветливо улыбался ему и, оглядывая его войско, стоявшее колоннами на холмах, довольно покачивал головой в высоком шлеме. Тэмуджин, узнавая ехавшего рядом с ханом Джаха-Гамбу и других нойонов, вежливо улыбался им всем.
        Ханская свита, наконец, достигнув берега, с плеском и брызгами вынеслась из воды, и Тэмуджин по сырому затравевшему песку подошел к хану. Снимая с головы белую войлочную шапку, он с поклоном принял у него поводья и смиренно проговорил:
        - Душа моя озарилась светом, когда я издали увидел ваше войско, а теперь я радуюсь еще раз, когда я вижу вас самого.
        - Ну, сын мой, дай я тебя поцелую, - Тогорил-хан слез с коня и, обнимая его, прижался носом к его макушке. - Ну, веди меня к своему огню, чую запах мяса, а я уж проголодался как волк.
        IX
        На третий день перед полуднем войска Тэмуджина и Тогорила добрались до верховья Онона. Тэмуджин с верхушки сопки увидел далекую, окаймленную тальником излучину реки и облегченно перевел дух. Оглядывая уходящую вниз долину, он узнавал знакомые с детства места - низины, излучины реки, очертания далеких северных гор…
        Весь минувший путь войска прошли на рысях, не останавливаясь. Нойоны поспешали на встречу с Джамухой. Тысячи шли походными колоннами, врассыпную обходя холмы и сопки. Впереди шел тумэн Тэмуджина, показывая путь кереитским колоннам.
        Вел тумэн Мэнлиг, взяв верховенство над тысячниками, а Тэмуджин ехал вместе с ханом. Пристроившись по его правую руку, он молча рысил, мысленно торопя время, то и дело бросая нетерпеливые взгляды вперед, на дальние сопки. Ему до зуда в руках хотелось поскорее оказаться там, вдали, где в синеватой дымке темнели вершины Хэнтэя. Хан, видя его состояние, не докучал разговорами, все больше помалкивал. Он лишь изредка перебрасывался словами с Джаха-Гамбу и другими нойонами, а сам пристально оглядывал степь, острым взором поводя по дальним гребням хребтов, будто старался покрепче запомнить ононскую долину. Братья и нукеры Тэмуджина держались позади, заняв место в ханской свите.
        После полудня подошли к бывшим землям киятских улусов и прошли по их юго-западным окраинам. Тэмуджин поглядывал по сторонам. Показались знакомые с детства урочища. Перевалив невысокий холм, он увидел место, где когда-то, возвращаясь с гусиной охоты, они попали под ливень с молниями и Кокэчу обратился с молитвой к богам, усмирил их гнев, и гроза прошла мимо. Показались тальники, где он впервые встретился с Джамухой, когда тот дрался с Тайчу и Хучаром из-за овечьих бабок. Много мест было связано с далеким, безмятежным детством, но Тэмуджин теперь равнодушно поглядывал на все, не чувствуя тепла на сердце. Одно лишь предстоящее дело занимало его.
        Войска, тысяча за тысячей, чернея плотными колоннами, с тяжелым, гулким топотом проходили западнее излучины реки, где раньше стоял большой летний курень киятов. Немного погодя вышли к горам на виду Бурхан-Халдуна.
        Тэмуджин с братьями оторвался от ханской свиты и, выехав на высокий холм, издали увидел место на опушке, где когда-то они с Джамухой срубили березу, а после там призывно выла волчица, и они зимовали у той опушки, когда их бросили сородичи. Братья слезли с лошадей и трижды поклонились в сторону священной горы.
        Рыся мимо кереитских колонн, они догнали ханскую свиту, и тут стало известно, что передовые дозорные обнаружили следы проходившего здесь войска. Прискакавший от головной колонны один из сотников Сагана радостно доложил:
        - Джадаранское войско, идя с востока вверх по реке, прошло здесь дня три назад. Обратных следов нет. Должно быть, сейчас оно поджидает нас впереди…
        Тэмуджин украдкой подавил в себе облегченный вздох. После нескольких дней томительного ожидания хана он не был уверен ни в чем, чего не увидит своими глазами. И до сих пор всю дорогу беспокоился о Джамухе: прибыл ли он на место, не ушел ли, не дождавшись…
        Окончательно освободившись от всех сомнений, он теперь успокоено думал: «Слава западным богам, теперь уж все готово к делу…»
        Неподалеку от Бурхан-Халдуна пошла знакомая дорога мимо опушки, и дальше по тайге, по проложенной ими когда-то тропе - до поляны, где они летовали в позапрошлом году, где Тэмуджин с Хасаром казнили Бэктэра. Всюду на знакомых местах Тэмуджин с братьями, приотстав от ханской свиты и сойдя с коней, кланялись и молились духам-хозяевам урочищ, просили благословения в походе.
        Хасар, загоревшись воспоминаниями о былой их жизни в этих местах, поначалу то и дело заговаривал то об одном, то о другом, но Тэмуджин был сух и молчалив, и тот скоро примолк.
        Даже молясь богам и духам, Тэмуджин всей душой был далеко впереди - там, в неведомой меркитской степи, где его ждала Бортэ. Чем ближе становилась встреча с ней, мыслями он все больше тянулся к ней. Ни о чем ином он не мог думать теперь - лишь о близком воссоединении с ней и жестокой мести меркитам, за все: за надругательства над женой, за боль, за разорение, за пережитый страх, за то, что гнали их по тайге как диких зверей, за оскорбление матери Оэлун… С нетерпением ждал он того, когда они, наконец, доберутся до Ботоган Борчжи, встретятся с Джамухой и ринутся оттуда в сторону меркитских степей. Молчал и Бэлгутэй, держась все время рядом и тая в душе какие-то свои мысли.
        Наконец, они добрались до своей старой поляны, где когда-то стояло их стойбище. Проехали мимо знакомой огромной сосны с выступающими из земли корнями у шумящей реки - и поляна открылась перед ними. Нежилой, заброшенный вид ее дохнул на Тэмуджина холодом и отчуждением. Он с трудом узнавал места, где когда-то стояли их юрты - все здесь поросло травой, полынью. Там, где некогда были их очаги, теперь среди густых зарослей едва заметно чернели отсыревшие кострища.
        Братья слезли с лошадей, поклонились месту, где некогда согревал их домашний огонь. Тэмуджин произнес короткую молитву духам местности, оглядывая измененную временем одичалую поляну. Всюду валялись кучки сухого косульего аргала, траву на буграх и ложбинах вдоль и поперек просекали узкие тропки. «Теперь звери здесь хозяйничают, - отчужденно подумал Тэмуджин. - Быстро все меняется…»
        Не задерживаясь, он сел на коня, тронул вперед. За ним поспешили братья. Бэлгутэй украдкой косился в сторону соседней поляны, где был убит Бэктэр. По краю поляны, примыкавшей к реке, нескончаемым потоком шли войска.
        К вечеру добрались до земель хамниган. Не доходя до горной речки, за которой было их владение, дорога резко пошла вправо, через реку в узкую падь. Тэмуджин решил отправить Хасара и Бэлгутэя к хамниганам - предупредить, что мимо них проходит большое войско, чтобы они не встревожились зря. Была еще задумка, которую он лелеял по дороге сюда: просить их показать дорогу до меркитских земель - хамниганы лучше всех знают северные таежные пути.
        Перед тем, как отправить братьев, Тэмуджин подъехал к хану и, переживая в душе смущение, попросил:
        - Эти хамниганы хорошие люди и мои друзья. Не раз они меня выручали, а когда я в первый раз поехал к вам через горы, один из них был со мной, показывал дорогу. А сейчас нехорошо будет мне, проходя мимо них с целым войском, не передать хоть малого подарка, а у меня ничего нет. У своих воинов просить лишнего мне неприлично. Не найдется ли у вас что-нибудь пригодное?
        - Это разумно, - одобрил его хан и призадумался. - А что они больше всего ценят, наверно, оружие?
        Тэмуджин недоуменно пожал плечами, все еще чувствуя смущение от своей просьбы, и предположил:
        - Я раньше слышал, что хамниганы больше всего ценят железные ножи. Однажды я подарил им два ножа, так они отдарили целой охапкой отборных соболей.
        Хан оглянулся на Джаха-Гамбу, тот высказался:
        - Нож это хорошо, но лук для охотника, пожалуй, будет лучше, - он обернулся к нукерам и приказал: - подайте один из моих запасных луков с саадаком.
        Те сняли с вьючной лошади лук в коричневом замшевом хоромго, украшенном длинной бахромой, и полный колчан стрел. Хан снял со своего пояса нож в медной оправе и передал Хасару.
        Тэмуджин был рад и благодарен своим покровителям.
        - Поднесешь старейшине, - нарочито строго сказал он Хасару и, помедлив, добавил: - Скажи, что мы идем на меркитов, и спроси, не может ли он дать проводников, знающих северные горные дебри.
        Братья, взяв двух запасных коней для хамниганов, двинулись по узкой звериной тропе. Тогорил, трогая вперед, похвалил Тэмуджина:
        - Это ты хорошо придумал, проводники нам не будут лишними, а хамниганы лучше всех знают горные проходы.
        Дальше они ехали вместе. Дорога понемногу оторвалась от реки и повернула в падь. Войско продвигалось, разбившись по разным тропам, растекаясь по удобным проходам. В тысячах Тэмуджина нашлись охотники, знающие эти места, они и вели колонны по тайге. Но Тэмуджин знал, что свои знают лишь ближнюю тайгу и только хамниганы способны показать дорогу в дальних северных краях.
        Хамниганы оказались на редкость быстры на подьем и проворны в тайге. Не успел Тэмуджин вместе с ханской свитой обогнуть отрог ближней горы, как два молодых хамнигана вместе с Хасаром и Бэлгутэем вышли на тропу перед ними. Выйдя из своего стойбища, одним им известным путем они обогнали их, как рассказывал потом Хасар, через какое-то узкое каменное ущелье, похожее на сквозную пещеру.
        Удивленный и обрадованный Тэмуджин оглядывал их, узнавая в старшем Улуна - молчаливого охотника с бесстрастным лицом, когда-то без слов согласившегося перестрелять его дядей по первой его просьбе. Тэмуджин молча подъехал, слез с коня и обнял его.
        - Уже который раз ты мне помогаешь в трудную пору, - растроганно сказал он, - когда-нибудь я тебя отблагодарю по-настоящему.
        Улун, освободившись из объятий Тэмуджина, скромно поклонился хану, и тот узнал его:
        - Помню, помню тебя, четверо вас было, двое братьев и один нукер в пестрой хамниганской одежде.
        Тэмуджин после первых приветствий, соблюдая обычай, расспрашивал:
        - Как твой отец и ваша семья, все живы, здоровы?
        - Все живы и все хорошо у нас, - говорил тот, - отец сильно обрадовался, когда узнал, что ты вернул отцовское войско, стал нойоном, и благодарил за подарки…
        Расспросив об охоте и изобилии в лесу, Тэмуджин перешел к делу:
        - А далеко отсюда до Ботоган Боорчжи?
        - Уже рядом, - отвечал тот, - вот за этой горой, что перед нами, там есть большое открытое урочище. Когда вы позапрошлым летом жили на нижней поляне, то немного до него не доходили, добирались лишь до нижней речки…
        Не успели они договорить, как впереди послышался шум. Сквозь чащу, мимо колонны, ломая кусты рысили двое всадников.
        - Дайте дорогу! - кричал передний. - Где нойоны?
        Это были двое воинов из передовой тысячи. Подскакав, один из них, уже пожилой мужчина, возмущенно стал рассказывать:
        - Добрались мы до первой поляны Ботоган-Борджи, а люди Джамухи, увидев нас, вдруг всполошились и, ни с того, ни с сего начали стрелять. Пока мы крикнули им, что свои, пока до них дошло это, они нескольких наших парней поранили.
        Тэмуджин с ханом молча хлестнули коней. Вперед, обгоняя их, помчались нукеры хана, грозными окриками очищая тропу.
        Обогнули край горы и скоро выскочили на поляну. Воины - и киятские, и джадаранские - уже убрали оружие и стояли густыми толпами. В отдалении, шагах в шестидесяти, стоял Джамуха в окружении своих нукеров, молодых - четырнадцати-пятнадцатилетних парней, молча поджидал их. Он встретил их с красным от возбуждения лицом и сразу набросился на Тэмуджина:
        - Ты что, анда, пиры устраивал, вместо того, чтобы поскорее идти вперед? Забыл, что я вас тут третий день жду?
        - Мы спешили, как могли, чего же ты так разозлился, - чувствуя неловкость под ханским взором, ответил ему Тэмуджин и спросил: - А почему твои люди сразу стали стрелять, не разобравшись?
        Джамуха возбудился еще больше.
        - Да как ты можешь так говорить?! - широко раскрывая глаза, зло выкрикнул он. - Да мы тут все уже думали, что раз столько времени вас нет, тайчиуты все прознали и разгромили вас, а теперь и на нас идут. Откуда нам знать, может, меркиты к ним на помощь пришли или они с татарами снюхались, привели их…
        Тэмуджин и Тогорил недоуменно переглянулись.
        - А что нам больше думать было? - все больше распалялся Джамуха. - Мы ведь тут третий день стоим одни, в лесу. Почему вы не пришли вовремя, что вам стоило собраться, как договорились, и прийти? Как можно в таком деле нарушать уговор?
        - Имеет право попрекать нас Джамуха-нойон, - вступился Тогорил-хан, подъезжая к нему вплотную. - А виноват во всем один я. У меня случилась задержка в улусе, и я пришел на встречу с Тэмуджином с опозданием в четыре дня. Ты уж прости меня, старика, как старшего брата. И давайте, на этом закончим пререкания и подумаем о том, как дальше будем продвигаться.
        Джамуха при словах хана удивленно раскрыл рот и тут же потупился, смиряясь, смущенно пробормотал:
        - А я думал, что это анда Тэмуджин в честь возвращения своего войска занялся пирами да празднованиями, и задержал вас. Ну, да ничего особенного не случилось, просто я тут забеспокоился, а так… ведь в каждом улусе бывают неотложные дела…
        Они тут же коротко обсудили положение и, глядя на вечер, решили ночевать. Хан сказал окончательное слово:
        - Здесь и поляна большая, войску лучше отдохнуть перед длинным переходом по горным дорогам.
        Стали устраиваться, ханские нукеры засуетились вокруг, расставляя походные палатки, в кустах затрещали сухие сучья, тут и там загорелись костры. Двое воинов уже несли из леса подстреленную косулю.
        Тэмуджин, улучив время, отошел к своим, у опушки нашел Сагана и Мэнлига, стоявших с тремя сотниками, спросил:
        - Как раненые, сильно их задело?
        Саган досадливо вздохнул, нехотя промолвил:
        - Двое убиты, троих ранило в живот, да еще нескольких оцарапало, одному плечо, другому руку…
        Тэмуджин потемнел лицом.
        - Как же так получилось?.. - отчаяние от глупой гибели людей остро кольнуло его. С трудом сдерживая себя, он раздраженно оглядывал нахмуренные лица сотников: - Вы ведь бывалые люди, чего же не подумали об этом?
        Один из них сокрушенно развел руками.
        - Мы никак не думали, что они выкинут такое. Ведь эти джадараны знали, что мы должны подойти.
        «И Джамуха, видно, не далек умом, - мучаясь досадой, подумал Тэмуджин. - Испугался тайчиутов, а сам и дозоры не расставил. Как можно допускать такие оплошности? Виноват он, только как ему укажешь, он ведь пришел помогать мне».
        Удрученный таким началом, он с изумлением раздумывал над тем, как просто, ни с того, ни с сего может случиться такая глупая и жестокая ошибка. «Это и моя ошибка, - с поздним раскаянием думал он, - раз вышел в поход с войском, надо самому подумать обо всем, не надеяться на других…»
        - Хорошенько запомните об этом случае, чтобы такое никогда больше не повторялось… - наконец, сказал он. - Отныне думайте и за других, а не только за себя. Правду, выходит, говорят: на глупцов понадеешься - сам в глупцах окажешься. Погибших похороните повыше, на горе, как благородных соплеменников: они шли спасать мою честь, значит, погибли за своего нойона. Сделайте из камней обо и попросите их души охранять эту меркитскую дорогу. Пусть вечно их души несут тут дозор и предупреждают нас об опасности. А мы отныне, проезжая здесь, должны будем приносить им жертвы вином и мясом. Пусть все воины запомнят это место.
        Мэнлиг с Саганом многозначительно переглянулись. Сотники поклонились, прижимая руки к груди.
        Отходя от них и направляясь в сторону ханского костра, Тэмуджин раздосадованно подумывал: «Только что взял войско в свои руки, едва тронулся в поход, а уже кровь и смерть… и это, видно, только начало…»
        Джамуха, уже забыв о случившемся, весело поблескивал зубами перед костром, рассказывая хану о своей жизни.
        - А ко мне уже из дальних родов нойоны приезжают. Вот летом я хочу устроить у себя игры, со всех концов приглашу мэргэнов и багатуров - это будут состязания на всю степь! Я и вас приглашу.
        Увидев подходившего Тэмуджина, он обрадованно вскинулся:
        - Анда, не успели со встречи и словом перекинуться, а ты куда-то пропал. Нехорошо это, не по-братски. А ну, садись со мной рядом, выпьем по одной. Эй, нукеры!..
        - Где же твой дядя Ухэр? - без улыбки спросил его Тэмуджин, сев с ним рядом. - Он что, не вышел в поход?
        - Где же ему быть в походе? - рассмеялся Джамуха. - Он ведь однорукий, такому лучше дома сидеть, за хозяйством присматривать.
        Тэмуджин промолчал, подумав: «Лучше однорукому быть в походе, чем безголовому». В душе он не мог простить ему двух своих воинов, погибших так нелепо, по глупости. Хан, неторопливо жуя косулье мясо, молча присматривался к ним, задумчиво переводя взгляд с одного на другого.
        X
        На следующее утро войска трех улусов перешли с верховья Онона на маленькую речку Минж, берущую начало за горой, на западной стороне, и стремительным потоком рвущуюся на север, к полноводной Сухэ[27 - Сухэ - река Чикой на территории Забайкальского края и Республики Бурятия (Россия), впадает в Селенгу.].
        Шли по тайге, разделив войско на несколько частей, разными тропами проходя между отрогами. Отряды направлял Улун, выбирая им дорогу по падям и ущельям. Еще перед выходом он из лучших охотников выбрал проводников, те и вели колонны по его указаниям.
        Леса, далекие от многолюдных степей, кишели зверем и птицами. Воины на ходу постреливали густо сидящих на ветвях сосен и бродящих по траве глухарей и тетеревов, приторачивали их к седлам, запасаясь впрок.
        Многие били и косуль, показавшихся за зарослями или на проплешинах лесистых склонов. Тэмуджин видел, как один из воинов застрелил косулю и, подобрав ее с земли на седло, вернулся в строй и свежевал на ходу, удерживая ее на передней луке. Соседний всадник помогал ему, он вырывал из распоротого живота косули мотки синих кишков и отбрасывал в сторону, подальше от тропы. Со всех сторон тянулись к ним с чашами в руках другие всадники, черпали темную звериную кровь, пили…
        На подходе к Сухэ ночевали в таежных распадках, а на другой день, незадолго перед полуднем, вышли на речную долину.
        - Это еще не меркитская река, - говорил Улун нойонам, собравшимся на высоком пригорке, откуда открывался вид на долину. - Тут живут мелкие племена, то ли они данники меркитов, то ли своей головой живут. Перевалим еще хребет, там и увидим меркитские курени.
        Пожилые воины, оглядывая узкую степь между лесистыми горами, задумчиво переговаривались между собой:
        - Такие же места, что верховья Онона или Керулена…
        - А травы тут нетронутые…
        - Можно было и сюда прикочевать, да одно нехорошо: меркиты близко…
        - Неспокойно вблизи таких соседей.
        - Так и живем мы, толкаемся в одном месте, боясь приблизиться к чужим, а тут такие корма без пользы пропадают.
        До полудня вплавь перешли реку и вновь поднялись к горам. Вновь пошли таежные пади, звериные тропы в ущельях между скалами и отрогами…
        Перед вечером войска вышли в долину реки Хилга[28 - Хилга - река Хилок, на территории Забайкальского края и Республики Бурятия (Россия), впадает в Селенгу.]. С опушки открылся вид на широкое русло, окаймленное густым ивняком, уходящее вниз, на запад.
        Спускаясь к реке, перестрелах в трех ниже по течению увидели две большие лодки - по трое или четверо человек в каждой. Обе лодки в некотором отдалении друг от друга медленно плыли к заводи на дальнем берегу - ловили рыбу неводом. По двое гребцов вели лодки, остальные тянули концы. На другом берегу у тальника стояли их привязанные кони.
        Скоро люди на лодках заметили войско, спускающееся с горы. Застыли на месте, всматриваясь. Встревоженно крикнув другу другу что-то невнятное, они бросили невод и быстро погребли к берегу. Попрыгали один за другим на берег, оставив лодки в воде, и разобрали лошадей. Через малое время они скрылись за увалами ближних сопок.
        Войска быстро растекались по низине, устремляясь к берегу. Густо облепляя длинные песчаные отмели, поили лошадей.
        Несколько дозорных от передового отряда поскакали вверх по склону сопки. Они и усмотрели ниже по течению, за излучиной, небольшой курень. Мэнлиг с ходу бросил на нее одну из тысяч.
        Тогорил-хан с Тэмуджином и Джамухой стояли на бугре, смотрели, как сотня за сотней, разъезжаясь, окружили курень и, не встречая сопротивления, вошли в нее с трех сторон…
        Скоро оттуда выехали несколько всадников, ведя с собой пожилого мужчину на буланом коне, в добротных одеждах из белой кожи. Разгоняя коней во весь опор, они подскакали к бугру.
        - Это здешний нойон, - доложил приведший его сотник.
        - Говори нам, какие тут курени, где ставка Тохто-беки, - внушительно сказал ему Тогорил-хан. - Будешь говорить без хитростей, не тронем твой курень. Будешь юлить и хитрить - развеем все пеплом, а хозяина своего все равно не спасешь.
        Тот с явным облегчением вздохнул и сразу стал говорить.
        - Тохто-Беки со своими ближними родами живет в другой степи, - зачастил он, прижимая руки к груди, показывая готовность помогать. - Это за хребтом, отсюда будет один переход. А здесь, по Хилге живут мирные люди: мы скот пасем да охотимся, никого не задираем, никому не мешаем…
        - А сколько у вас здесь куреней? - спросил Джамуха.
        - Куреней семь и вокруг еще мелкие стойбища, - с готовностью отвечал нойон. - Да курени-то, одно название, айлов по триста-четыреста, сами можете все осмотреть. Мы все зависим от Тохто-Беки.
        - Ты знаешь, что он ходил на нас с набегом? - спросил Тэмуджин.
        - Знаю, - не стал отпираться тот. - Наши люди видели, как он тут проходил с небольшим отрядом, но нам он не сообщал, куда едет, и с собой не звал. Мы сначала думали, что на охоту, а потом слышали иное…
        Посовещавшись, решили не задерживаться и идти на главные меркитские курени. Тогорил предупредил нойона:
        - Передай всем своим, чтобы сидели тихо, если хотят жить с нами мирно. Нам нужен лишь Тохто-Беки со своим сородичами.
        Тот молча склонил голову.
        Взяв с него слово, из куреня взяли с собой нескольких проводников и заложников из родни нойона и двинулись дальше. Едва отъехали, Тогорил отозвал в сторону Тэмуджина и Джамуху, сказал:
        - Эти курени нельзя оставлять без присмотра, в таком деле всякое может быть, а дело у нас важное.
        - А что, в спину могут ударить? - спросил Тэмуджин.
        - Мы не знаем, что у них на уме, может, страх перед Тохто-Беки перевесит цену родной крови.
        - А что же тогда делать? - спросил Джамуха.
        - В лесу оставим несколько тысяч воинов, чтобы прикрыли нам тыл. Посмотрим, сдержат они обещание или нет.
        «Правильно делает хан, - одобрительно подумал Тэмуджин, глядя на Тогорила, - старик он предусмотрительный, знает, как уберечься…»
        Поздним вечером подошли к опушке тайги у подножия гор и заночевали, укрывшись в сосновом лесу. Едва рассвело, оставили по тысяче от каждого войска и двинулись дальше, в горы.
        Тогорил перед уходом строго напутствовал остававшихся тысячников:
        - Если эти курени поднимутся, заслоните им дорогу и сообщите нам. Если сможете, то и разбейте их, да истребите всех, а скот вместе с женщинами и детьми соберите в одном месте.
        - А если не тронутся? - спросил Мэхэ, тысячник Тэмуджина.
        - Тогда последите за ними дня два, а потом оставьте где-нибудь дозорных и идите за нами.
        До вечера снова шли по горам. Долго поднимались по склонам, заросшим густыми дебрями, огибали отроги, выбирая пути по распадкам. Уставали кони. Кое-где приходилось прорубать дорогу топорами, сокращая путь в зарослях.
        Наконец, растекаясь по ущельям, прошли главный перевал и скоро теснины стали отходить назад. Впереди за деревьями завиднелся красноватый свет закатного неба. Сзади над горами быстро сгущалась темень.
        Нойоны спустились по дну распадка, обогнули косогор и вышли на опушку. Перед ними в надвигающихся сумерках до дальних гор простиралась холмистая ковыльная степь. Поблизости не было видно больших куреней, лишь несколько маленьких стойбищ темнело в низинах. Людей и скота возле них не было видно. Но под дальними сопками отчетливо синела, растекаясь по всей долине, ровная полоса дыма, выдавая присутствие больших куреней.
        Тэмуджин, увидев перед собой меркитскую степь, вновь охватился волнением. В нем разгорался, усиливаясь, какой-то томящий, нетерпеливый зуд. Дрожа всем телом, он ищущим взглядом осматривал темнеющие холмы и низины. Где-то здесь, в этой дальней и чужой стороне была сейчас его Бортэ. Не убирая дрожащей руки с костяной рукояти мадаги, он с мстительным чувством думал: «Тогда вы напали на нас… ну, а теперь на себе почувствуйте горе и страх».
        Он слез с коня, подошел к заводному - каурому мерину Хачиуна - отвязал и спустил на землю увесистую переметную суму. Вынул из нее кольчугу и шлем - подарок Тогорила, быстро надел на себя. Одел сверху пояс с оружием, двинул плечами, ощущая приятную, холодящую тяжесть железа, и снова сел на коня.
        Из леса все выходили толпы всадников. Далеко слева и справа, из соседних распадков, показывались другие отряды. Беззвучными тенями выносясь из-за кустов и деревьев, чернея, они сливались с темными зарослями, копились, выстраивались перед опушкой в сотенные колонны.
        Нукеры подвели к нойонам одного из взятых на Хилге проводников. Тот указал вдаль, на северо-запад, где краснел над сопками ровный ряд облаков, и сказал:
        - Там, за теми сопками, есть небольшая речка, называется Тугнэ, на его берегу сейчас и стоит главная ставка Тохто-Беки.
        Тогорил, решительно забирая власть в свои руки, собрал короткий совет. Подозвали всех тысячников. Сидя на конях, тесным кольцом столпились вокруг хана.
        - Дождемся темноты, чтобы нас не было видно издали, да и коням дадим отдых, - говорил хан. - До выхода луны покроем какое-то расстояние. На главную ставку бросим тысяч пять. У них не было времени стянуть туда свои войска, и этих сил там хватит. Остальных направим по другим сторонам: на запад и на восток, чтобы с ходу разгромили главные курени и не дали им собраться вместе. Один свой тумэн я направляю на западный берег Селенги, чтобы погромил тамошние курени и обезопасил нас с той стороны. Это войско поведет мой брат Джаха-Гамбу.
        Тэмуджин, полагаясь на хана и тысячников, был согласен на все, лишь бы побыстрее напасть на главную ставку. Он раздраженно посмотрел на Джамуху, который начал было рассуждать, куда какие силы направить.
        - Я пойду с главными силами на ставку Тохто Беки, - сказал он и первым отъехал в сторону своих тысяч.
        - Подожди, мы поедем с тобой, - Тогорил тронул коня, взмахом руки увлекая за собой Джамуху.
        Тэмуджин подозвал Мэнлига.
        - Выведи вперед первые три тысячи, с ними мы пойдем на главную ставку. Остальные пойдут на другие курени.
        Тот с готовностью кивнул и отъехал, подзывая тысячников.
        Наконец, сгустилась темь и первые отряды тронулись вперед. Три тысячи Тэмуджина вместе с тысячами Тогорила и Джамухи выдвинулись на ближние бугры. Сразу же, развернувшись крыльями, они широкой полосой порысили вглубь степи. Глухо загудела твердая, прихваченная засухой земля.
        Нойоны, наскоро отдав последние распоряжения другим отрядам, направив их по разным сторонам, тронулись вслед за передовыми отрядами. Хан оставил у опушки и запасное войско из нескольких своих кереитских тысяч - прикрывать тыл.
        Тэмуджин поначалу скакал рядом с ханом и андой, но скоро не утерпел и вырвался вперед, отрываясь от них. Не оглядываясь назад, он понукал жеребца, крепко поддавая поводьями, догоняя смутно виднеющиеся в темноте толпы всадников. Не отставали, держась рядом с ним, братья и нукеры. Дважды хан окликал Тэмуджина, призывая к осторожности, но тот, уже не владея собой, хлестнул коня и во весь опор поскакал к передним рядам.
        Он догнал Мэнлига с Саганом, рысивших впереди отряда в окружении десятка всадников. Трое или четверо воинов, оглянувшись, узнали Тэмуджина и вежливо посторонились, уступая ему место.
        Оказавшись впереди войска, наступающего на вражеский курень, Тэмуджин теперь ощущал незнакомое прежде тревожное чувство. В груди его, будто набитое чем-то тяжелым, туго колотилось сердце. Впереди было большое сражение - дикая, остервенелая драка на копьях и саблях, кровь, убийства. Это было не то, что бывало с ним раньше - стычки на прутьях с ровесниками ближних родов, - сейчас там, за холмами, ждали их воины чужого племени, которые встретят их острыми свистящими стрелами, сомкнутым строем, и много смертей, должно быть, ждало их впереди.
        Подавляя в себе вязкие, сковывающие чувства, Тэмуджин готовился к неизбежному. Обостряя слух, он пристально всматривался в темноту под едва сереющей полосой потухшего заката над дальними сопками. Где-то там должна была решиться его судьба. Все вокруг, казалось, было наполнено предвестием какого-то страшного конца, и сама степь в ожидании многих людских смертей как-то странно притихла, лишь земля тяжело гудела от топота тысяч копыт.
        На мгновение пришла мысль отогнать Хасара и Бэлгутэя назад, к задним рядам, но он тут же отказался от нее - услышат воины, подумают, мол, братьев своих бережет, а нас, простых людей, не жалко отдавать в жертву за свое добро. «Нойон должен быть готов и себя, и своих родичей отдать в жертву за дело, тогда и воины пойдут за ним без оглядки» - мимолетно вспомнились слова деда Тодоена, когда тот однажды, сидя у них в юрте, поучал своих племянников, его дядей.
        Скакали они долго и уже далеко углубились в долину, когда сзади из-за туч медленно выползла полная луна. Земля вокруг озарилась бледновато-желтым светом. Всплыв из темноты, смутно завиднелись дальние склоны сопок. Тэмуджин изо всех сил напрягал зрение, пытаясь увидеть вдали меркитскую ставку. Впереди, насколько хватало взгляда, однообразно серела безжизненная степь.
        И вдруг, выскакав на увал ровного, невысокого холма, Тэмуджин в двух перестрелах перед собой, в низине увидел очертания большого куреня. Внешний его круг широким ободом раскинулся в разные стороны. Под лунным светом отчетливо виднелись серые скопища юрт.
        Вокруг разом послышались голоса:
        - Курень!
        - Ставка Тохто-Беки…
        Не сбавляя хода, воины на скаку готовились к сражению. Передние доставали из хоромго луки, задние вынимали из ножен сабли и мечи, брали копья наперевес. Сотники и десятники безмолвно, не нарушая тишину, махали саблями, выравнивая ряды, выправляя крылья отрядов.
        Тэмуджин взволнованно перевел дух, поднял взгляд в сторону западного неба и мысленно обратился к единственному знакомому хагану, которого еще с тайчиутского плена считал своим покровителем: «Чингис Шэрээтэ Богдо, если моя Бортэ в этом курене, то сбереги ее для меня… и помоги мне в первой битве…»
        Курень стремительно приближался. Впереди послышался лай собак и тут же позади и по сторонам Тэмуджина оглушительно раздался многотысячный боевой клич, перемешиваясь с протяжным, похожим на волчий, воем. Будто чудовищный зверь вдруг проснулся и огласил окрестности своим ревом. Мимо Тэмуджина, обгоняя, поскакали многие воины с копьями и саблями. «Найти Бортэ…» - вновь урывком мелькнула где-то и пропала мысль.
        - Пойдем на середину куреня, веди туда воинов! - крикнул Тэмуджин Мэнлигу и отпустил поводья, пуская коня во весь мах.
        - Подожди, пусть воины первыми пройдут! - крикнул тот в ответ и замахал рукой, оглядываясь назад.
        «Бортэ… - одно и то же стучало в голове у Тэмуджина. - Она должна быть где-то здесь, в главной ставке…»
        Курень приближался все быстрее, было видно, как передние ряды всадников уже подскакивали к крайним юртам, но навстречу к ним почему-то не выходили меркитские воины. Завизжали и скоро смолкли лаявшие у юрт собаки. Из куреня не было слышно ни звука.
        Тэмуджин ворвался во внешний круг и с изумлением увидел, что между юртами никого нет, кроме ворвавшихся перед ним всадников. Он проскакал вперед, слыша за собой топот многих коней.
        Рысью проносясь мимо айлов, в лунном свете он видел лишь брошенные вещи - котлы, сундуки, одеяла…
        - Никого нет! - крикнул какой-то воин на соловом коне, выезжая из одного из айлов. - Бежали все!
        Тэмуджин добрался до середины куреня, ворвался в главный айл. На ходу спрыгнул с седла, рванул полог большой юрты. В очаге еще краснели угли.
        - Бортэ! - крикнул он, заглянув и, чувствуя, что там никого нет, в отчаянии изо всей силы рванул полог из оленьей шкуры, наполовину отодрав его от двери. В груди от волнения бешено колотилось сердце.
        Между юртами рыскали спешившиеся воины, у многих в руках горели просмоленные палки. Разожгли на внешнем очаге огонь. Кучкой стояли Мэнлиг, Саган и несколько сотников, придерживая в поводу разгоряченно переступающих лошадей. Мэнлиг передал повод своего коня одному из сотников и подошел к Тэмуджину.
        - Ушли, - сказал он, - их кто-то предупредил. Видно, нас увидели, когда мы еще шли сюда. Может быть, это были те, которые вчера на лодках неводили рыбу…
        - Они не ушли далеко, - нетерпеливо перебил его Тэмуджин. - Надо их догнать.
        - Скоро мы узнаем, куда они ушли, - Мэнлиг был спокоен, казалось, его совсем не огорчила эта неудача, и это покоробило Тэмуджина. - Сотники уже разослали вокруг дозорных, а сейчас воины осматривают юрты, здесь мог остаться кто-то из больных или раненых.
        - Пусть воины ищут мою жену, - Тэмуджин обратился к сотникам, - имя ее Бортэ, пусть все кричат ее имя.
        - Слышали? - Саган поторопил сотников. - Идите и передайте воинам.
        Те поспешно отошли.
        Вскоре из-за западной юрты двое воинов привели какого-то дряхлого старика. Тот, было видно, с трудом держался на ногах, но его крепко держали за рукава добротного халата и скорым шагом вели вперед.
        - Говори нам быстро и прямо, - обратился к нему Саган. - Куда ушли люди и почему ваши воины не вышли нас встречать. Скажешь неправду, отрежем тебе язык и выколем оба глаза.
        Тот равнодушно оглядел его, заговорил дрожащим от старости голосом.
        - Зря ты стараешься запугать меня, ты еще молод и глуп. Бояться мне уже нечего, скрывать тоже нечего. А оттого, что узнаете, нашим хуже уже не будет, да и сами они виноваты, говорил я им, не будите гнев богов, а они не послушались… А я перед смертью врать не стану.
        - Тогда говори! - сказал Саган.
        - С юга прискакали какие-то люди и предупредили нойонов, что идет большое войско. Собраться для отпора времени не было и нойоны отправили по куреням посыльных с приказом: всем воинам уходить в леса, бросать семьи и имущество, сохранить лишь оружие и коней.
        - Неглупые у вас нойоны, - зло усмехнулся Мэнлиг.
        - Догадались войско сохранить, - поддакнул ему стоявший рядом сотник.
        - Куда ушел сам Тохто-Беки? - спросил Тэмуджин. - Была ли с ним молодая женщина, приведенная им с набега?
        - Та женщина была отдана Чилгиру, младшему брату Чиледу, у которого кто-то из ваших монголов отобрал невесту.
        - Где она сейчас?
        - Наверно, с народом, - надтреснутый голос старика звучал глухо, будто из-под земли. - Нойоны первыми побросали семьи и убежали в леса.
        - Куда ушел народ?
        - Должно быть, вниз по Селенге, тут ведь одна дорога, когда нападают с юга, да вы и без меня их настигнете… А меня отпустите, дайте спокойно отправиться к предкам, недолго мне осталось.
        Бросив старика, все поскакали из куреня на северную сторону.
        За куренем густыми толпами стояли всадники. Поднявшаяся было луна ушла за тучи, и вновь становилось темно. Подъехали двое других тысячников и за ними несколько сотников. Стали совещаться.
        - Луна ушла, за тридцать-сорок шагов ничего не видно, - с недовольством в голосе сказал один из тысячников. - Видно, здешние духи своим помогают.
        - Да, - поддержал его другой, - опасно носиться по степи в темноте, не видя ничего перед собой. Так и в засаду можно попасть. Облавят и обстреляют так, что многих не досчитаемся.
        - И что нам делать? - спросил Тэмуджин, чувствуя, как внутри у него просыпается злое, нетерпеливое раздражение.
        - Было бы лучше дождаться рассвета.
        - Они всегда такие осторожные? - спросил Тэмуджин у Мэнлига и, обращаясь к обоим тысячникам, запальчиво сказал: - Дожидаться утра - значит дать этим беглецам уйти в леса и соединиться со своими. Тогда они будут недоступны нам, я не найду свою жену, для чего пришел сюда и привел вас. Надо сейчас же догнать этот меркитский народ, пока он не ушел далеко, и тогда мы сможем торговаться с их нойонами…
        Сзади послышались конские шаги, к ним подъезжала толпа всадников.
        - Еле мы вас догнали, - послышался голос Тогорила, - слышно, как ты уговариваешь своих нукеров идти вперед. Что же это у тебя за воины, что не хотят наступать на врага? Ведь даже приличные собаки не отказываются от того, чтобы бросаться на зверя. Боятся они, что ли?
        Тысячники пристыженно молчали. Помедлив, слово взял Мэнлиг:
        - В такой темноте остается одно: пустить несколько сотен всадников растянутой цепью. Люди из этого куреня где-то близко, они не успели уйти далеко, и скоро мы их обнаружим. Остальные тысячи пусть идут следом тремя-четырьмя колоннами - вразброс. Если цепь напорется на какое-нибудь меркитское войско, если те где-то стерегут нас, они будут готовы ударить всей силой.
        - Верно, - одобрительно сказал Тогорил. - Этот нукер у тебя хорош: молчит, когда надо молчать, а когда нужно, дает разумный совет. Ну, не будем терять время, высылайте свои сотни вперед…
        Тэмуджин дождался, когда сотни под негромкие команды десятников растянулись по сторонам и двинулись вперед, и поскакал позади цепи. Джамуха и Тогорил разъехались по своим отрядам.
        И вновь они скакали по темной степи, разгоняя коней на быструю рысь. Саган направил к Тэмуджину сотню всадников - для охраны, а сам отъехал к правому крылу.
        Сотня, медленно приблизившись откуда-то справа, с гулом сотрясая сухую землю, плотной толпой скакала позади. Сотник, неожиданно возникнув рядом, доложил ему и, с поклоном приотстав на два шага, порысил рядом с Бэлгутэем. Мэнлиг отдалился куда-то влево и его не было видно.
        Жеребец Тэмуджина, разбегаясь, легко нагонял цепь всадников, и тогда его охватывало нетерпеливое раздражение. Казалось, слишком медленно двигалась цепь.
        - Быстрее! - не выдержав, кричал он ближним к нему воинам, те хлестали коней, выбивая из них всю резвость.
        То и дело он посылал воинов из приставленной сотни направо и налево - убыстрять движение крыльев.
        С левого крыла прискакали двое, сообщили, что уперлись в берег реки и идут по тальникам. Десятники тут же направили цепь правее, отводя ее в сторону.
        Проскакали еще несколько сот шагов и тут, наконец, снова выглянула луна. Впереди осветилось ровное пространство с пологими холмами.
        Тэмуджин взволнованно всматривался вдаль. Хасар, скакавший в нескольких шагах, первым крикнул:
        - Вон идет какая-то толпа! Много их, а впереди возы…
        - Где?! - Тэмуджина будто обожгло ударом кнута и он, глядя по направлению его руки, в перестрелах шести или семи, в бледном полумраке увидел длинную темную полосу.
        С первого взгляда он принял ее за молодой лес, выросший посреди степи, но, присмотревшись, заметил, что полоса движется - это была растянувшаяся огромная толпа всадников, возов, пеших людей. Они быстро удалялись в сторону ближайших гор.
        В цепи уже раздавались возбужденные крики:
        - Меркитское кочевье!
        - К горам стремятся!
        - Вон они куда побежали, а говорили, будто вниз по Селенге…
        - Сговорились.
        - Теперь-то уж не уйдут, догоним!
        Тэмуджин хлестнул жеребца, прорвался сквозь цепь и стал быстро отрываться от нее. Жеребец, поняв, что от него нужно, разогнался до предельной резвости и бешеной рысью устремился вперед. Тэмуджин оторвался от других уже шагов на пятнадцать и продолжал удаляться.
        Не оглядываясь, будто забыв обо всем, он мчался, видя лишь меркитскую толпу перед собой. Неотрывно оглядывая ее смутные очертания, он уже нутром чувствовал, что Бортэ находится среди этих людей и думал: «Знает ли она, что это я пришел за ней, что не нужно бежать?..»
        Расстояние до бегущих быстро сокращалось. Оставалось перестрела три или четыре, когда Тэмуджин увидел, как толпа, заметив за собой погоню, в страхе стала рассыпаться по степи. Передние возы заметно убыстрили ход, задние устремились за ними. Многие пешие, среди которых были дети и подростки, побежали наискосок, к черневшим вдали оврагам.
        Вдруг от толпы, приотставая от нее, отделилась часть всадников. «Около сотни, не больше, - быстро окидывая их взглядом, определил Тэмуджин, - видно, это охрана». Остановившись, меркитские всадники выстраивались в один длинный ряд, заслоняя бегущих.
        Тэмуджин, не придерживая коня, оглянулся на свою сотню. Та неслась в шагах тридцати от него. Сотник отчаянно махал воинам, что-то кричал сквозь гул бьющих по твердой земле копыт. Справа и слева к сотне спешили всадники из цепи, вливаясь в нее, сбиваясь в плотную кучу.
        Боорчи и Джэлмэ, боясь за Тэмуджина, зная, что его не остановить, кричали ближним воинам, призывая их выступить вперед. С десяток всадников на лучших конях, нахлестывая изо всех сил, догнали Тэмуджина и, охватив его со всех сторон, понеслись вместе с ним на меркитский отряд.
        Расстояние до жидкого вражеского строя стремительно сокращалось. Среди тех лишь несколько всадников решительно махали саблями, кричали что-то повелительное остальным, большинство же стояло, неподвижно застыв под лунным светом.
        Вдруг несколько меркитских всадников из середины строя сорвались с места и ускакали вслед за удаляющимися повозками. За ними тут же устремились многие другие, и вот, уже половина меркитской сотни бежала, лихорадочно нахлестывая лошадей. Оставшиеся сбивались в отдельные кучки, но от них один за другим продолжали еще срываться всадники. Встретила подскакавших борджигинов не больше трех или четырех десятков самых стойких меркитских воинов.
        Передние ряды борджигинов разъяренными сворами набросились на маленькие кучки меркитских воинов и почти разом, в несколько мгновений изрубили их в куски. Тэмуджин, которого уже обогнали многие, подскакал, когда окровавленные, разрубленные на части тела врагов уже валялись тут и там в лужах крови. Над ними с громким чавканьем и темными брызгами из-под копыт проскакивали задние ряды. В воздухе плыл густой, теплый и парной, кровяной запах.
        Впереди было слышно, как истошно кричали люди, в диком ужасе визжали женщины и дети. Под взошедшей уже высоко луной отчетливо виднелись стоявшие на возах люди, подняв руки, показывая, что безоружны, некоторые из них выпрыгивали на землю и разбегались во все стороны.
        К возам подскакивали бежавшие из строя, уцелевшие меркитские воины. Они поворачивались лицом к нападавшим и с отчаянием обреченных поднимали оружие на глазах у ревущих своих жен и детей. На них толпами бросались борджигины, метали копья, наступая по двое и по трое на одного, рубили мечами.
        В нескольких местах взбесившиеся от отчаяния женщины хватали оружие у погибших и бросались на ряды нападавших, но тут же падали, разрубленные мечами и саблями, обливаясь струями крови.
        Тэмуджин, не глядя на дерущихся, в окружении братьев и нукеров скакал мимо возов, во все глаза оглядывая сидящих в них женщин.
        - Бортэ! - изо всех сил напрягая голос, кричал он.
        - Бортэ! - кричали за ним братья и нукеры.
        Тэмуджин оглядел первую кучу возов и погнал коня к дальним - те все еще продолжали уходить. Не переставая звать, он обгонял их, приближаясь к передним. И тут, глядя во все глаза и уже не веря себе, увидел, как из одного из передних возков выскочила темная тень и, мгновенно обретая знакомый родной облик, побежала к нему. Не помня себя, взволнованно хватая ртом горячий воздух, Тэмуджин подскакал к ней навстречу, спрыгнул с коня и, раскинув руки, схватил ее в свои объятья…
        Он обнимал ее изо всех сил, с дрожью вдыхая единственный для него дорогой запах, всем телом ощущая прильнувшее к нему ее тело, прижимался щекой к ее щеке. Будто тронутый безумием, забыв обо всем, он в это время не видел и не слышал ничего вокруг: ни криков воинов, ни визга и рева женщин и детей…
        Они долго стояли так, обнявшись изо всех сил и неподвижно застыв среди мелькающих вблизи от них под лунным светом серых теней.
        Наконец, Тэмуджин, изможденный, будто после долгой изнурительной работы, мягко освободился от ее объятий, с просветленным взглядом оглянулся вокруг.
        Боорчи и Джэлмэ стояли в пяти шагах, держали коней. Они поклонились Бортэ, прижав руки к груди. Хасара и Бэлгутэя не было видно.
        Неподалеку в беспорядке темнели меркитские возы, растянувшись между холмами, запряженные в них быки тяжело дышали. Вокруг них, съежившись, беспомощно оглядываясь, стояли какие-то женщины, старики, неумолчным плачем исходили дети. Сопротивление меркитов было сломлено, тут и там кучками и поодиночке валялось множество мертвецов, вопили во тьме редкие раненые. Воины Тэмуджина, рассыпавшись, рысью носились по окрестностям, ловили бежавших, пытавшихся скрыться в оврагах и камнях, под кнутами пригоняли их к возам.
        - Где братья? - спросил Тэмуджин.
        - Бэлгутэй ищет свою мать, и Хасар с ним, - сказал Боорчи.
        - Матери Сочигэл здесь нет, - вдруг сказала Бортэ.
        - Где же она? - оглянувшись на нее, спросил Тэмуджин.
        - Она в соседнем курене, Тохто-Беки отдал ее одному сотнику.
        - Ладно, наверно, найдется, - недолго подумав, равнодушно сказал Тэмуджин и приказал подъехавшему сотнику: - Пусть передадут хану Тогорилу и Джамухе-нойону, что я нашел свою жену и предлагаю до утра прекратить преследование.
        Сотник махнул двум ближним воинам, и те, тут же повернув коней, поскакали куда-то вправо, по южному склону холма.
        XI
        Вернувшись, они заняли опустевший меркитский курень. Захваченный народ был согнан поближе к крайним юртам и оставлен ночевать под караулом. Тысячи воинов, заняв окрестные холмы и, разжигая на них костры, располагались на ночь.
        По всему куреню горели огни, было светло, как днем. Воины трех улусов теснились между юртами, словно собравшись на какой-нибудь племенной праздник. Борджигины, джадараны и кереиты, заняв разные части куреня, с шумом хозяйничали в них, обживали пустые юрты, располагались у внешних очагов.
        Бегом проносились пленные меркитские женщины, подростки, несли в бурдюках воду, таскали в охапках и подолах аргал. Многие воины, не дожидаясь их, ломали на дрова брошенные среди юрт арбы, резали овец из пригнанной откуда-то отары, наспех варили в котлах мясо и спешили наполнить свои голодные желудки.
        К полуночи было выпито все крепкое, что было найдено в юртах. Кое-где начали раздаваться веселые, победные песни. Но общая усталость взяла свое и скоро, расставив караулы, большая часть войска погрузилась в сон.
        Нойоны заняли три главных айла в середине куреня. Хан Тогорил со своими кереитами расположился в айле Тохто-Беки; Джамуха с нукерами - в айле Хаатая-Дармалы; Тэмуджин с Бортэ поселились в юрте Дайр-Усуна. Эти три меркитских нойона, как выяснилось, и возглавляли набег на стойбище Тэмуджина.
        Вскоре после Бортэ нашлась и старая Хоахчин, которую меркиты держали вместе с рабами. В поисках Сочигэл в соседний курень ускакали Бэлгутэй и Хасар - оттуда прибыли вестники и доложили, что большинство жителей куреня не успели уйти; с братьями Тэмуджин отправил десятку всадников.
        Наскоро устроив Бортэ с Хоахчин и поставив у них охрану, Тэмуджин напоследок крепко обнял жену и поспешил на совет к хану Тогорилу. Как ни хотелось ему побыть вместе с женой после долгой разлуки, было неудобно перед ханом и андой, да и поговорка «Хороший мужчина любит коня, а плохой - жену», часто звучавшая в народе, не давала ему задерживаться.
        Хан вместе с Джамухой, Мэнлигом и несколькими тысячниками ждали его в большой юрте. Из нее хан приказал вынести все лишнее, и в ней теперь стало просторно, можно было собираться на советы.
        - Главное дело мы сделали! - восседая на хойморе, с улыбкой встретил его Тогорил. - Вернули твою жену. Ну, что, доволен ты нынешним днем?
        Джамуха и Мэнлиг, сидя по обе его стороны, многозначительно перемигивались, с ног до головы оглядывая Тэмуджина.
        - Камень свалился с моей души, - искренне признался он, без улыбки, с горящими глазами глядя на хана. - Если бы не вы и не Джамуха-анда, то не знаю, что я сейчас делал бы, наверно, умер от горя…
        - Вот, видите, как хорошо иметь надежных друзей, - наставительно промолвил хан и взглянул на пожилого нукера, сидевшего у входа, - ну, где у вас там мясо?
        Тот с готовностью вскочил с места и вышел из юрты. Скоро он принес широкий котел с дымящимся варевом. Хан засучил рукава, взглядом выбирая себе кусок пожирнее, промолвил:
        - Надо утолить голод, да подумать, что будем делать дальше. Ешьте мясо и выкладывайте свои мысли.
        - Надо первым делом найти меркитских вождей, - сказал Тэмуджин, присев рядом с Джамухой и без охоты берясь за баранье ребро. - Надо поскорее поймать их, тогда и остальные меркиты присмиреют.
        - Надо согнать меркитский народ вместе с табунами в одно место, - вставил Джамуха.
        Хан оставил без внимания его слова и посмотрел на Тэмуджина:
        - Правильно говоришь, змею надо сразу хватать за голову. Нужно послать за ними погоню, об этом-то и надо подумать нашим тысячникам.
        Те, сидя у очага ниже всех, скромно помалкивали, отрезая ножами мясо. Мэнлиг, подумав, переглянулся с Саганом и высказался:
        - Утром, как станут видны следы, нужно послать за ними сильный отряд. Наверно, Тохто-Беки все-таки успел собрать какую-то часть войска и сейчас имеет под рукой несколько тысяч.
        Тогорил внимательно посмотрел на него, будто запоминая.
        - Верно думаешь, - одобрил он и распорядился, глядя на остальных: - Поскорее узнайте, сколько с ним сейчас воинов, успели присоединиться к нему войска других куреней или нет. Да пошлите гонцов ко всем нашим отрядам, пусть доложат, как у них идут дела. Главное, узнать, сколько меркитов ушло в леса, соединились ли их войска, смогут ли завтра дать нам сражение. Это мы должны знать к утру. Понятно вам?
        - Да, - с готовностью отвечали тысячники.
        - Тогда идите, - махнул им Тогорил.
        Те встали и с поклонами вышли из юрты. Ушел с ними и Мэнлиг.
        - Ну, сын мой и ты, младший мой брат, - Тогорил переводил усталый, благодушный взгляд с одного на другого, - вот и исполнили мы с вами первое наше общее дело. Если и дальше боги будут милостивы к нам, тогда мы вместе свершим еще много больших дел. Главное, быть нам всегда заодно, и тогда никакие враги не страшны. Запомнили?
        Тэмуджин взглянул на Джамуху, тот горячо и радостно смотрел на него. Почти в один голос они произнесли:
        - Да!
        - Ну, тогда не будем терять времени, нам надо до утра отоспаться да набрать побольше сил. Идите.
        Они поклонились и вышли наружу. Вокруг ханской юрты горели костры, возле них сидело не меньше полусотни воинов охраны. Всюду разносилась ставшая уже привычной для слуха кереитская речь.
        - Устал я, - вздохнул Джамуха, - да и тебе надо к молодой жене. Будет еще время, мы с тобой повеселимся…
        - Да, анда, сейчас надо отдохнуть, - согласился Тэмуджин и, чувствуя, что надо сказать анде что-то хорошее, промолвил с теплотой в голосе: - Я должен тебе сказать, что очень рад, что у меня есть такой анда… Ты без раздумий вышел со своим войском на помощь мне. Сейчас ведь не каждый нойон пойдет за другого на такое большое дело… Ты очень хороший человек.
        - Э-э, что ты говоришь! - с беспечной улыбкой махнул рукой Джамуха, блестя при свете ближнего костра ровным рядом зубов. - Ведь анды должны помогать друг другу. Что ты такое говоришь!
        Тэмуджин улыбнулся, чувствуя на сердце светлую радость от всего: оттого, что жена, наконец, возвращена, и оттого, что у него такие верные друзья - хан и анда.
        Они крепко обнялись и разошлись в разные стороны. Тэмуджин пошел на западную сторону. В айле, занятом им, стояли воины приданной ему сотни. Здесь слышался свой, монгольский говор. Проходя мимо, он услышал, как пожилые воины гадали о возможной завтрашней битве с меркитами. В другом месте молодые спорили о том, какие были концы у месяца в первый лунный день и предсказывали по ним, какая будет добыча.
        Тэмуджин, проходя к большой юрте, рассеянно слушал разговоры воинов и впервые за много дней чувствовал блаженное умиротворение на душе. Одна лишь мысль, что сейчас он увидит свою Бортэ и они будут вместе всю ночь, а потом не расстанутся уже никогда, будто обливала его с головы до ног радостным, освежающим дождем, ласкала ему дух.
        Бортэ с Хоахчин не спали, поджидая его. На камнях очага и на подставках по стенам горели медные светильники, освещая широкую нойонскую юрту, устеленную белыми оленьими шкурами. Юрта была богатая, и видно было, что хозяева ушли спешно, бросив почти все - лишь онгонов не было на хойморе, да оружия на западной стене, а во всем остальном сохранился жилой вид.
        Бортэ, сгорбившись, с задумчивым лицом сидела на деревянной кровати у восточной стены. Увидев Тэмуджина, она невольно вздрогнула и тут же сорвалась к очагу. Склонившись, торопливо стала подбрасывать куски аргала в огонь.
        - Мы думали, вы будете пировать у хана и ты задержишься. Что будешь есть, суп, вареную сметану или, может быть, сырую печень? - она суетилась над столом, перебирая посуду. - Эти воины, что стоят с нами, зарезали овцу, принесли нам мясо и почки с печенью.
        - Я сыт, - сказал Тэмуджин, усаживаясь на хойморе, - поел у хана. Айраг попью, если есть.
        - Есть, есть айраг, здесь все есть.
        Бортэ взяла с полки чистую чашу, захватила подвешенный на стене бурдюк. Торопясь, присев, начала наливать и пролила на стол.
        - Ах, что же я делаю! Грех, грех!
        Морщась от досады и все так же спеша, она рукавом стерла со стола пролитое. На потемневшем лице ее попеременно играли виноватая улыбка и раздраженное огорчение за оплошку.
        Тэмуджин, глядя на нее и внутренне изумляясь, спрашивал себя: «С чего она так взволновалась?»
        Наконец, он принял из ее рук чашу. Ему было неприятно видеть, как прежде спокойная и выдержанная Бортэ так сильно взволновалась, как будто была в чем-то перед ним виновата.
        Приглядываясь к ней при свете лампад, он впервые после их встречи заметил, как сильно жена изменилась за время разлуки. Она похудела, лицо ее заострилось, и в улыбке ее, прежде открытой и веселой, появилось что-то новое - настороженное, неискреннее. И вся она была словно чужая, во всех ее движениях чувствовалось, будто она побаивается чего-то. Изумленный, он продолжал смотреть на нее, застыв с чашей в руке.
        Неловкое молчание, повисшее было в юрте, прервала Хоахчин.
        - Я уж пойду, - вдруг засобиралась она, с усталой натугой привставая со сложенного мотка войлока у двери, - постелю снаружи. Если что нужно, позовите…
        - Иди, иди, - Бортэ вскочила, взяла с кровати на женской стороне мягкое козье одеяло, подала ей, - вот тебе укрыться.
        Хоахчин приняла одеяло, скорбно оглядела их обоих, помялась, будто хотела что-то сказать. Так и не обмолвившись ни словом, вышла. Бортэ задержалась у двери, будто не зная, что ей дальше делать, и присела к очагу.
        - Давай поговорим, - сказал Тэмуджин и поставил чашу на стол.
        С лица ее тут же исчезла слабая, вымученная улыбка, сменилась какой-то тягостной тоской. Она опустила взгляд, уставившись в угол стола.
        Тэмуджин чувствовал какую-то новую преграду, возникшую между ними, и не мог понять, что произошло: он так рвался к ней все эти дни, жаждал поскорее увидеть ее, а сейчас, когда, наконец, они снова вместе, словно стали чужие, и не о чем стало им говорить.
        «Что же это с ней произошло? - изумлялся он. - Или она уже не ждала меня, не хотела, чтобы я возвращал ее из плена?..»
        Тут же пропало еще недавно бившееся в груди нетерпение остаться с ней наедине, поговорить, приласкать, рассказать о том, как он рвался спасти ее. На душе крепло, застывая, чувство отчуждения и обиды.
        «А может, она привыкла к меркитскому нойону? Может, ей с ним понравилось больше, чем со мной? - закравшись в голову, жалили ядовитые мысли. - Здесь большой курень, людей много, веселье, а что у меня там - глушь, тайга да горы. А меркит, может, и жениться хотел на ней, ласкал ее… Да нет, - тут же маленькой искоркой на ветру промелькнуло сомнение, - она ведь сама бросилась ко мне с повозки, обнимала меня. Или это с испуга было, от неожиданности?..»
        Запутавшись в мыслях, он сидел растерянный, не зная, что думать. Бортэ, замерев рядом, ждала от него слов.
        - Ты не рада, что я пришел за тобой, - сказал Тэмуджин.
        Сказал и увидел, как словно от удара вздрогнула Бортэ. Она изумленно взглянула на него и сложила руки на груди, глаза ее увлажнились.
        - Что ты, Тэмуджин, ты мой единственный, любимый, как ты мог такое подумать… ведь я каждый день с утра до вечера заклинала богов помочь тебе спасти меня…
        Она схватила его левую руку, с силой притянула к себе, к своему лицу, прижалась щекой. Тэмуджин мягко освободил руку.
        - Тогда почему так встречаешь меня?
        - Как? - она покраснела и смущенно убрала взгляд в сторону.
        - Ты невесела, будто не рада мне. Я ведь вижу, здесь что-то не так.
        Бортэ сникла, потупившись.
        - Говори, что случилось! - наступал на нее Тэмуджин - Почему в глазах у тебя такая тоска, ведь мы снова вместе?
        Она молчала, глядя вниз.
        - Говори мне все, - не зная, как воздействовать на нее, устало сказал Тэмуджин.
        - Я нечиста перед тобой, - наконец, она выдавила из себя и закрыла лицо ладонями.
        - Ты про то, что ложилась в постель с меркитами? Это я и сам понимаю, не маленький. Ты здесь не виновата и потому не можешь быть нечистой передо мной.
        - Я не о том. Я понесла от меркита.
        - Как?! Так быстро? Откуда ты знаешь?
        - Чувствую. Знаков еще нет, но я чувствую.
        - А может, это от меня? - у него шевельнулась слабая надежда.
        - Нет, - тяжело вздохнула Бортэ и покачала головой. - Я бы знала…
        Тэмуджин сидел опешенный. То, о чем предупреждала мать Оэлун, случилось. Все последние дни, спеша выручить ее из плена, он крепко надеялся, что она не успеет зачать от меркита.
        «Не вышло, значит, судьба моя такая, - подавленно думал он, - теперь первый мой ребенок будет от моих смертельных врагов…»
        Он долго молчал, свыкаясь с неизбежным. Шло время, в очаге догорал огонь, а он, не говоря ни слова, все смотрел в очаг.
        Бортэ, взглянув на него, вздохнула. Она отвердела взглядом, будто выбрав давно обдуманное решение, сказала:
        - Ты можешь убить меня, и я на тебя не обижусь. Если так нужно, сделай это прямо сейчас. Наверно, будущему нойону и хану нехорошо иметь жену с таким ребенком. Я ведь все понимаю - что люди будут говорить?.. Наверно, потом похоронишь меня, как надо, отправишь к предкам…
        Тэмуджин изумленно посмотрел на нее, с трудом вникая в ее слова. Жестокое ее решение как ножом полоснуло по сердцу.
        - Что ты говоришь! - он быстро придвинулся к ней и схватил ее. - Я не отпущу тебя никуда! Мы будем вместе…
        Он тут же ощутил, как в его объятьях разом обмякло напряженное, будто каменное, тело Бортэ. Она опустила голову к его плечу и затряслась от рыданий, давая волю своим чувствам.
        Она плакала долго и горько, прижавшись к нему - наконец-то, полностью доверяясь ему со своим горем и от этого становясь для Тэмуджина прежней, своей и родной. Не любивший женских слез, он на этот раз терпеливо ждал, обняв ее.
        Наконец, от оторвался от нее, нарочито недовольно сказал:
        - Ну, хватит, хорошая женщина не должна так распускать себя.
        Бортэ тут же взяла себя в руки, примолкла и вытерла слезы.
        - Расскажи мне все, - Тэмуджин, с трудом выбирая слова, стал расспрашивать. - Как ты тут жила, что они с тобой делали, били тебя, мучили?
        - Что же тут рассказывать, - Бортэ насухо протерла глаза, высморкалась в подол. - Все было, ведь ты понимаешь. А того, что было, не изменишь. Тебе от этого не станет легче, а будет лишь хуже, так зачем тебе знать?
        Бортэ просяще посмотрела на него, но Тэмуджин и не думал уступать.
        - Я должен знать, ведь я твой муж. Ты должна рассказать мне все, до конца.
        Она помолчала, понуро опустив голову.
        - Что ж, расскажу, раз так нужно… - она вздохнула и, отдаваясь тяжелому воспоминанию, снова всхлипнула, глотая слезы, начала: - На меня с самого начала, когда схватили, набросились эти три нойона… как псы на суку… Всю дорогу сюда они каждую ночь терзали меня. А здесь, когда приехали, Тохто-Беки по очереди отдавал меня своим сородичам, и те забирали меня ночевать в свои юрты… Они будто всем родом мстили мне за что-то, старались сделать больнее. А делали со мной все, что хотели… об этом мне и вспоминать тошно. Дней семь назад меня отдали Чилгиру, младшему брату покойного Чиледу. Тот сразу сказал мне, что когда насытится мной, отдаст какому-нибудь нукеру, а там перейду в дойщицы коров и овец… Днями заставляли выделывать шкуры или собирать аргал…
        Она рассказывала, а Тэмуджин слушал, до крови кусая губы, едва сдерживаясь, чтобы не застонать от вновь разгоревшейся боли в груди. Все, о чем подозревал он и представлял себе долгими днями и ночами, оказалось правдой.
        - Выходит, они все это время мучили тебя, издевались над тобой, - затаив глубоко в себе жгучую злобу, утвердительно сказал он, будто требуя от нее подтверждения. - Так?
        Бортэ кивнула и неловко улыбнулась сквозь слезы. Тэмуджин снова обнял ее и крепко сжал в руках.
        - Если не ты, меня скоро здесь совсем добили бы… - Бортэ всхлипнула, поддаваясь слезам, и вновь заплакала в голос. - А больше всех старались их жены, ведь их мужья спали со мной, так они и возненавидели меня. Каждый день, когда мужей не было рядом, они бросались на меня всей сворой, таскали за волосы, били, чем попало, и прутьями, и черпаками. Не отходили, пока не упаду, пока не затопчут до бесчувствия. Если бы ты не пришел так скоро, от меня тут ничего не осталось бы…
        - А ну, покажи мне… - он быстро потянулся и расстегнул ей халат, едва не порвав пуговицу.
        Она оголила плечи и на них при свете лампад завиднелись синевато-красные полосы, уходящие вниз, по спине и груди. Тэмуджин стянул с нее халат - по всему ее телу расползались темные, большие и малые, пятна. От худобы у нее по бокам выпирали ребра. От жалости к жене и злобы на меркитов у Тэмуджина участилось дыхание, по-волчьи замерцали темные глаза.
        - Ну, подожди… - переводя дыхание и едва не задыхаясь, проговорил он, - они ответят за это… Завтра ты сама будешь судить этих женщин, а я их мужчинами займусь.
        - Нет уж, - решительно отказалась Бортэ, запахивая халат. - Я их и видеть не хочу.
        - Ладно. А мужчины тебя тоже били?
        Бортэ вздохнула и слабо кивнула, отворачивая взгляд. Помедлив, сказала:
        - Им не нравилось, как я на них смотрю… Хотя я и старалась не смотреть. Видно, не могла скрыть отвращения…
        Тэмуджин заскрипел зубами.
        - Они за все ответят… А за что они тебя били? Ты ведь им не враг… Что говорили при этом?
        - Мол, вы, монголы, гордые слишком и спесивые. Твою гордость, говорили, мы выбьем… А еще, правду говорил этот Чилгир или нет, он хвастался, что на следующий год они пойдут на монголов с большой войной. Мол, теперь пришло время меркитов, а время монголов прошло, и мы, мол, заберем всех в рабы… Ну, да не о чем мне больше рассказывать.
        - Ты мне все рассказала?
        - Да. Чего же про каждый случай говорить… Мне уж и так тошно обо всем вспоминать.
        - Ладно, - Тэмуджин посмотрел в дымоход, - ложись спать.
        - А ты что же, так и не отдохнешь?
        - Скоро рассветет, а дел много.
        Бортэ внимательно посмотрела на него.
        - Ты сильно будешь мстить им за меня?
        - Это мужское дело, - нахмурившись, боясь, что она начнет отговаривать, сказал он. - Ложись спать.
        Бортэ лишь вздохнула и промолчала.

* * *
        Тэмуджин вышел из юрты. На небе все еще светились звезды, на востоке едва начинало синеть. В густых предутренних сумерках темнели очертания юрт.
        От костра на внешнем очаге поднялись двое воинов.
        - Позовите ко мне Сагана и Мэнлига, - сказал им Тэмуджин.
        Рядом с юртой на расстеленных потниках спали Боорчи и Джэлмэ. Свет костра по росистой траве доходил до них, слабо освещая сонные лица. За ними, в тени, лежали еще двое, и Тэмуджин, приглядевшись, узнал в них Хасара и Бэлгутэя.
        «Вернулись ночью, а в юрту зайти не посмели, - догадался Тэмуджин. - А мать Сочигэл, видно, не нашлась… этого и надо было ожидать».
        Он обошел нукеров и ногами растолкал братьев.
        - Вставайте!
        Нукеры услышали его голос и резво встали на ноги. По-собачьи встряхиваясь ото сна, они туго натягивали ремни на поясах. Братья, проснувшись, сонно позевывали, сидя на траве, терли глаза.
        Из ближней юрты вышли Мэнлиг и Саган, быстро приблизились. На лицах их сквозило смущение: нукеры не должны вставать позже своего нойона.
        - Дайте мне две сотни воинов, - сказал им Тэмуджин, - а с остальными беритесь за дела. Меня не ждите, спрашивайте все у хана.
        - А вы куда же? - Мэнлиг подозрительно посмотрел на него.
        - Идите! - приказал Тэмуджин. - У меня здесь свое дело.
        Те быстро отошли, и скоро за юртами загремели их зычные окрики. Сразу нарушилась ночная тишина, зазвучали голоса многих людей, раздавались повелительные крики сотников и десятников.
        Нукеры и братья ушли седлать коней. Скоро из-за юрт показались двое сотников, скорым шагом они подошли к Тэмуджину, приложили руки к груди, всем видом показывая готовность действовать.
        - Вы со своими сотнями будете при мне, - сказал им Тэмуджин. - Поднимайте воинов и ведите их туда, где стоят пленные.
        Подошли с конями братья и нукеры, заседлали. Джэлмэ подвел ему жеребца. Сев на коня, он дождался, когда сядут остальные и, глубоко вздохнув, дрожащим от волнения голосом сказал:
        - Ну, а теперь мы воздадим этим меркитам за все. Поехали.
        Он рысью выехал из айла на северную сторону.
        За крайними юртами, в двух сотнях шагов от куреня растянулся огромный табор пленных. За ночь пригнали меркитов и от других захваченных куреней, и теперь их было почти вдвое больше вчерашнего.
        Вокруг потухших и все еще дымящихся костров вповалку спали меркиты. В нескольких местах, собравшись кучками, сидели старики. Подавленно сгорбив спины, они мерно покачивались, словно кустики под ветром. Поодаль, по огромному кругу горели костры воинов караула.
        Сумерки быстро рассеивались, за восточными холмами небо уже заливалось кровавым красным цветом. Тихо поддувал прохладный ветерок, и на склонах лениво пошевеливались остатки вытоптанной ковыльной травы.
        Меркитские старики заметили их и стали будить остальных. Те поднимали головы, расстерянно оглядывались, приходя в себя после короткого ночного забытья, вставали на ноги.
        Из куреня одна за другой выехали две тэмуджиновские сотни, от дальних костров, огибая круг пленных, спешили сотники караула. Один из них, стремительно рысивший мимо толпы по восточному краю, сбил с ног зазевавшегося мальчика лет восьми. Тот упал, едва не попав под копыта, закувыркался по траве. Сотник на скаку вытянул его длинной плетью, крикнул меркитским женщинам:
        - Уберите детей, вы что, спать время нашли?!
        Тэмуджин оглядывал просыпающийся меркитский табор. В широком, плотно сбитом кругу большинство были женщины и дети, среди них редкими кучками стояли старики, немногим больше было подростков лет до десяти-двенадцати.
        В середине кучились большие, добротные арбы с крытыми кибитками, рядом с ними толпились женщины, выделявшиеся добротной одеждой и нарядными уборами. «Это семьи нойонов, - подумал Тэмуджин, пристально вглядываясь в них. - Эти самые женщины мучили мою Бортэ…»
        К нему рысью подскакали трое сотников караула, спрыгнули перед ним с коней и поклонились. Подъехали двое сотников из куреня. Тэмуджин оторвал взгляд от меркитской толпы, оглядел их.
        - Вы со своими сотнями будете при мне, - сказал он.
        Те склонили головы.
        - Сколько здесь пленных? - спросил Тэмуджин.
        - Около полутора тысяч, - тут же ответил один из сотников.
        - Разделите их на части, - приказал Тэмуджин. - Пусть встанут отдельно - семьи нойонов, старики и старухи, женщины с малыми детьми, подростки мальчики, подростки девочки.
        Сотники, отъехав, на ходу коротко посовещались и ускакали по своим отрядам. Скоро сотенные колонны рассыпались, и всадники, охватывая пленных с разных сторон, начали вклиниваться в толпу. Меркиты возбужденно загомонили, кое-где заплакали малые дети. Женщины, испуганно оглядываясь на всадников, прижимали детей к себе.
        Один из сотников выехал к нойонским арбам и, сложив ладони у рта, прокричал:
        - Тихо!.. Слушайте и исполняйте без промедления: семьи нойонов остаются в середине, старики и старухи переходят на западную сторону, женщины с детьми на восточную, юноши на север, девушки на юг. Быстро!
        Притихшая было толпа вновь зароптала, местами и взревела; первыми заплакали девушки, в страхе прильнув к своим матерям, за ними подхватили малые дети, и скоро огромный круг разразился истошным криком и визгом.
        - А ну, тихо-о!..
        - Замолчите!! - голоса воинов потонули в диком крике пленных.
        Воины, разъяренные от непроходимого шума, схватились за кнуты. Замелькали в воздухе тонкие витые ремни. От этого крики лишь усиливались; тысячные голоса, сливаясь в один сплошной вой, разнеслись по окрестностям. Из-за крайних юрт куреня выходили многие воины и удивленно взирали на происходящее.
        Один из всадников охраны догадался: он подскакал к ближней кучке, вырвал у одной из женщин трехгодовалого ребенка, схватив за ворот рубахи, вынул из-за пояса нож и поднес острие к голому животу малыша.
        - Тихо! Замолчите! Или перережем ваших детей!
        К нему присоединились сразу с десяток воинов: вырывая из толпы детей, поднимая их над головой, подносили к ним ножи.
        - Ти-и-хо!!!
        Толпа в середине разом притихла; женщины немо дрожали, прижав руки к губам. Ужас заплескался на их лицах, и вокруг быстро установилась тишина. Немногих тех, кто продолжал голосить, воины успокаивали кнутами, грозя саблями и копьями.
        - Ну, быстро исполняйте, что велено! - крикнул сотник.
        Толпа медленно начала приходить в движение. Киятские воины поторапливали, щелкая кнутами, наезжая лошадьми, подталкивая самых медлительных остриями длинных копий, заставляли их шевелиться быстрее.
        Тэмуджин оставался на месте и терпеливо ждал. Наконец, меркитская толпа разделилась на несколько частей, замерла неподвижно, и он тронул коня вперед.
        Подъехав к арбам, он всмотрелся в меркитских женщин. Дородные, с властными чертами лиц, они смотрели на него со смешанным страхом и ненавистью. Видно было, что они пренебрежительно смотрели на его возраст, считая каким-то мальчишкой.
        «А как вы смотрели на мою Бортэ, когда били ее?.. - подумал он. - Наверно, злобой горели, живьем готовы были съесть… Ну, подождите, посмотрю я сейчас на ваши лица…»
        - Я муж той, которую вы и ваши мужья мучили и истязали, - сказал он, все так же пристально глядя на них.
        Женщины опустили взгляды, прикусив губы. Непримиримо и хмуро смотрели они себе под ноги.
        - Кто хоть раз поднял руку на мою жену, выйдите вперед, - сказал Тэмуджин.
        Толпа молчала.
        - Не зря говорят, злобный народ, - усмехнулся один из сотников, стоявший рядом. - Еще и упорствуют, не хотят признаваться.
        Женщины продолжали молчать.
        Тэмуджин подъехал к толстой женщине лет тридцати, дерзко посмотревшей на него исподлобья.
        - Ты чья женщина? - спросил он.
        Та лишь сверкнула глазами, промолчала.
        Тэмуджин, потянувшись, выхватил из-за пояса сотника топор, и, привставая на стременах, со всего размаха зарубил ее, ударив в голову. Остро отточенное лезвие топора как тоненькую мышиную кожицу пробило войлочную шапку на голове женщины, углубившись в кость черепа, и шапка осталась на лезвии. Кровь хлынула из разрубленного черепа, женщина рухнула на землю, растянув руки в стороны…
        Тэмуджин снял прицепившуюся к лезвию топора шапку, бросил на убитую и подъехал к следующей, помоложе, приподнял окровавленный топор.
        - А ты чья?
        Та задрожала, с трясущимися губами глядя на него, невнятно пробормотала:
        - Я… Худуна… я сейчас выйду, разрешите мне выйти…
        Женщины, испуганно озираясь, обходя истекающую кровью убитую, стали выходить. Набралось их человек тринадцать.
        Тэмуджин объехал их и встал перед ними. Лица у всех были искажены от страха, глаза молили о пощаде.
        - Сейчас вы все пойдете к моей жене и будете просить прощения, - сказал Тэмуджин. - Кого она не простит, тех прикажу привязать за волосы к хвостам диких жеребцов и пустить по степи. Идите!
        Тэмуджин приказал направить с ними десятку воинов.
        - Чтобы не заблудились, - холодно улыбаясь, пояснил он.
        Он проводил взглядом толпу женщин, направлявшихся, спотыкаясь, к куреню и вновь повернулся к толпе пленных. К нему приближался дородный старик в белой замшевой рубахе. Встав перед ним, и глядя без страха, возмущенно промолвил:
        - Я скажу вам, нехорошо воину и нойону поступать так. Молодому воину подобает показывать себя в поединках с мужчинами, а не рубить безоружных женщин.
        - Что? - недобро усмехнулся Тэмуджин, чувствуя, как внутри у него вновь разгорается безудержный гнев. - А ты как смеешь мне указывать, что подобает, а что не подобает? Не твои ли это сыновья напали на нас, а теперь скрываются? Так получи же то, что они заслужили…
        Страшным ударом топора он раскроил череп старику, вбив узкое стальное лезвие ему до самых скул. Тот постоял несколько мгновений с разваленной головой, моргнул глазами и подкошенным деревом свалился набок. Из раскроенного черепа на травянистую землю ручьем хлынула кровь.
        - Ну, кто из вас еще хочет поучить меня?! - крикнул он в сторону толпы стариков.
        Те молчали. Тэмуджин направил коня к ним. Приблизившись, он встал перед ними, все так же угрожающе держа топор.
        - Ну, что молчите? - оглядывая понуро опущенные седые головы, спросил он. - А как вы думали, я буду с вами поступать? Увещевать, уговаривать вас? Вы считаете, что достойное дело - тремстам мужчинам напасть на маленькое стойбище из четырех юрт и ограбить беззащитных людей? А где они, те ваши мужчины? Почему не покажутся перед нами?.. А может быть, среди этих ваших парней найдется такой, что вышел бы со мной на поединок?
        Он подъехал к толпе подростков. Окровавленное лезвие топора в его опущенной руке терлось об замшевое голенище гутула, измазав желтоватую, чисто выделанную кожу красными пятнами.
        Оглядев толпу, он выделил нескольких парней своего возраста. Один был здоровый, ростом выше него. Волосы у парня были заплетены в косичку. Пригнув голову, он по-бычьи хмуро смотрел на него.
        - А ну, выйди сюда! - крикнул ему Тэмуджин.
        Тот, не сдвинувшись, стоял, все так же глядя.
        - Выведите его сюда, - приказал Тэмуджин сотнику.
        Сотник махнул двоим воинам и те, ворвавшись в толпу, схватили парня за рукава и выволокли. Тот сопротивлялся, упираясь ногами в землю, будто его вели на бойню. Его поставили перед Тэмуджином.
        - Ну что, будешь со мной биться? - спросил Тэмуджин и приказал воинам: - Дайте ему саблю и щит!
        Он спрыгнул с коня, бросил поводья Бэлгутэю. Отдал окровавленный топор сотнику, снял с себя шлем и кольчугу, отдал их подскочившему Хасару. Взяв в левую руку подаренный ханом легкий круглый щит из березовых прутьев под сыромятной кожей, он вынул из ножен тонкую саблю и подошел к парню-меркиту.
        В этот миг им двигала все та же неутоленная жажда мести, острое желание наказать меркитов за Бортэ, да еще ответить на упрек убитого им старика, показать всем, что и на поединок с ними он выйдет без боязни.
        Он был уверен в своих силах и сноровке. Все эти годы он неустанно учился владению оружием сначала с Бэктэром, а потом и с нукерами, и потому привычно и легко он ощущал себя перед поединком.
        «Посмотрим, - презрительно думал он - есть ли среди вас такие, что лучше меня владеют саблей».
        - Ну что, готов? - спросил он, насмешливо оглядывая своего противника.
        Тот стоял, безвольно опустив плечи, еле удерживая в руках саблю и щит. Он был заметно выше и плотнее Тэмуджина, но было видно, что страх и неуверенность овладели им, сковали его всего.
        - Что молчишь, или уже в штаны напустил?! - грозно и насмешливо спросил Тэмуджин. - Испугался?.. Выбирай: будешь биться со мной или я тебя просто так зарублю, как этих двоих. Ну!
        Парень шевельнулся, затравленно оглянувшись назад, будто искал помощи у своих, прошептал что-то про себя и поднял щит, прикрываясь. Отступив на два шага, он расставил ноги, пригибаясь, приготовившись к сече.
        - Племя твое виновно передо мной, - холодно глядя на него, сказал Тэмуджин, - а сейчас небо рассудит нас с тобой. Поэтому бейся со мной хорошо, заслужи перед небом прощение.
        Тот молча оглядывал его, выжидая. Начиная поединок, для затравки Тэмуджин дважды ударил его по щиту, порезав на нем сыромятную бычью кожу. Тот оказался привычным к сабельному сражению; стоя к нему боком, он умело отвел его удары, держа саблю наготове, выжидая время для удара. Тэмуджин ударил еще, призывая его к бою, и тот вдруг яростно пошел вперед, один за другим нанося удары по его щиту. Оскалив зубы, с ненавидяще загоревшимися глазами, став похожим на ощетиненного в драке молодого пса, он отчаянно ввязался в бой.
        Тэмуджин, прикрываясь от него и отступая, пристально следил за тем, как он двигается, и скоро приметил: когда тот бил, делая выпад вперед, то слишком далеко отводил щит в сторону и у него спереди открывались ноги.
        Тэмуджин дождался, когда у того вышел первый запал, и в свою очередь пошел вперед, все так же нанося удары по щиту, рубя по натянутой коже. Он решил обмануть его, делая вид, что старается разломать ему щит, чтобы он остался без защиты. Тот пошел на его уловку и принял игру - кто кому быстрее разобьет щит.
        Отдышавшись, меркит снова пошел вперед. Тэмуджин этого и ждал: отступая и незаметно следя за его ногами, он выждал, когда из-за щита они открылись, и в тот миг, когда тот наносил третий или четвертый удар, отвел его и тут же нанес короткий режущий удар по выставленному вперед левому бедру чуть выше колена. Из разрезанной косульей штанины хлынула кровь, парень, исказив лицо от острой боли, на миг опустил оружие и щит, и в это время Тэмуджин сверху нанес ему косой удар по шее, разрубив его до ключицы. Парень упал сначала на колени и, обливаясь кровью, рухнул перед ним вниз лицом.
        Тэмуджин, уже не глядя на него, обернулся к толпе подростков, победно и зло оглядел их.
        - Ну, кто еще хочет сразиться со мной? - изменившийся голос его звучал холодным медным звоном и чувствовалось, что он готов биться с ними еще и еще, до тех пор, пока не перебьет всех.
        Толпа молчала. Пытливо оглядев опущенные головы подростков, Тэмуджин полой рубахи насухо вытер лезвие сабли, убрал его в ножны, быстро одел поднесенные Хасаром доспехи и сел на коня.
        Разбирая поводья, он чувствовал на себе почтительные взгляды своих сотников и воинов, столпившихся, чтобы посмотреть на его поединок.
        «Пусть и они видят, - удовлетворенно подумал он, - что я не только приказы отдавать умею…»

* * *
        В это время у Тогорила шел совет. Джамуха, Мэнлиг и полтора десятка тысячников из трех улусов, находившиеся со своими отрядами поблизости, собрались у хана.
        Несколько тысячников по очереди доложили о положении. К утру стало известно, что приказ Тохто-Беки уходить в леса вовремя дошел лишь до ближних куреней и поэтому лишь немногие отряды присоединились к нему. Остальные, едва успели сесть на коней, были настигнуты, смяты сокрушительным ударом и разбиты. Многие отдаленные курени не успели даже узнать о нападении и были взяты врасплох. При куренях оказалось немало рабов, многие из которых - монголы и кереиты - были угнаны меркитами в набегах и войнах прежних лет. Были среди них люди и из иных племен: татары, найманы, ойраты, были даже из дальних онгутов. Всего таких набралось до четырехсот человек. Обрадованные внезапному избавлению от рабства, все они запросились в кереитские и монгольские войска.
        Пришли вести и с западного берега Селенги, от Джаха-Гамбу - там дела шли так же неплохо: захвачены все ближние к реке курени, многие меркиты разбежались по лесам.
        Большой удачей был захват в плен Хаатая-Дармалы, одного из трех нойонов, напавших на стойбище Тэмуджина. Оказалось, что в это время он с небольшим числом нукеров объезжал свои табуны на востоке и случайно оказался на пути одного из джадаранских тысяч. Увидев, что это не простой меркит, воины его догнали, заарканили и живьем привезли в главный курень. Связанный, он сидел под стражей в тени одной из своих юрт, занятой нукерами Джамухи.
        О Тохто-Беки докладывал Мэнлиг.
        - С рассветом наши воины нашли следы большого отряда, бежавшего отсюда, из главного куреня, - с неторопливым достоинством, с видом бывалого вождя, рассказывал он. - А еще захватили меркитский дозор, оставленный ими в степи, допросили пленных, а те подтвердили, что Тохто-Беки и Дайр-Усун ушли с этим войском. Следы ведут на северо-запад, к Селенге. Пленные говорят, что отряд их насчитывает всего полторы тысячи всадников. Но по пути к ним могут присоединиться войска ближних куреней, которые успели уйти. Поэтому мы послали за ними десять тысяч - из киятских и джадаранских войск…
        - Сколько всего воинов может быть у Тохто? - спросил Тогорил.
        - Пленные говорят, что если присоединились другие, то тысяч шесть или семь, - Мэнлиг переглянулся с киятскими тысячниками. - Мы посчитали, что так и выходит: остальные курени нами разгромлены, а в ближних - юрт примерно на столько же человек.
        - Вы послали в погоню один тумэн, - прищурившись на холодный пепел очага, вслух обдумывал хан. - Этого мало. Пошлите вдобавок еще несколько тысяч. Неизвестно, какие ловушки они могут приготовить в своих лесах. Постарайтесь догнать и перебить всех, а этих двоих, Тохто с Дайр-Усуном неплохо бы поймать живьем, мой сын Тэмуджин хочет с ними поговорить. А что в других местах?
        - В четырех куренях меркиты попытались оказать нам сопротивление, - рассказывал Мэнлиг, - собирались толпами и бросались на наших, но были разбиты. Все они убиты.
        - Много их было?
        - Всего тысяч до трех.
        - У наших большие потери?
        - Потери, в основном, в тумэнах Тэмуджина и Джамухи. У них погибло сотни по две воинов, а в вашем почти нет.
        - Теперь собирайте у каждого куреня пленных, - распоряжался Тогорил, - мужчин отдельно, стариков, женщин и детей отдельно, а мы потом подъедем, посмотрим. И смотрите, чтобы они скот не припрятали, сгоняйте все их стада в удобные места и охраняйте… Есть что еще сказать? - спросил он, оглядывая тысячников.
        - Нет, - переглянувшись, ответили те.
        - Тогда совет окончен, завтрашним утром снова соберемся здесь, а сейчас поезжайте и исполняйте, - приказал Тогорил.
        Дождавшись, когда все вышли, Тогорил посмотрел на Джамуху.
        - Ну, что наш Тэмуджин?
        - Говорят, с пленными расправляется, допрашивает, нескольких уже топором зарубил.
        - Сам?
        - Да, говорят, кто перед ним заартачится, того и рубит без лишних слов…
        - Понимаю его, изболелся и ожесточился у него дух. Ну, пусть отведет сердце, не будем ему мешать. А ты сейчас поезжай к нему, побудь с ним. В тяжкую пору, когда скорбит сердце, анда должен быть рядом. Потому поддержи его, да присматривай, чтобы он не перекипел душой, так ведь и взбеситься можно. А я буду следить за всем, направлять войска. Ну, иди.
        - Хорошо, мой старший брат, - Джамуха с готовностью встал, низко поклонился и вышел из юрты.
        Прищурившись, привыкая к яркому свету поднимающегося солнца, у внешнего очага он увидел шестерых кереитских тысячников. Увидев его, они резво поднялись и поспешили в ханскую юрту.

* * *
        Тэмуджин приказал выйти вперед тем семьям, мужчины из которых ходили в набег вместе с Тохто-Беки и напали на его стойбище. Поначалу пленные стояли неподвижно, выжидая.
        - Выходите, не то прикажу убивать вас по очереди до тех пор, пока не выйдут все, - сдерживая раздражение, сказал Тэмуджин.
        Первой зашумела толпа женщин, загомонила, перекрикиваясь между собой, и скоро стало видно, что пленные разделились на две части. Семьи нойонских нукеров, ходивших в набег, подверглись нападкам со стороны остальных.
        - Выходите, не то сами укажем на вас! - кричали им со всех сторон.
        - Или всем нам погибнуть из-за вас?
        - Имейте сердце!..
        Скоро потянулись вперед некоторые пленные. С обреченными, потупленными лицами выходили женщины, держа на руках и ведя за собой малых детей. К ним присоединялись многие из других толп - стариков, подростков, девушек.
        Набиралась большая толпа, теснясь, все наполняясь, и к концу вышло около трети всех пленных. Киятские воины сбивали их в кучу, окружая со всех сторон, оттесняя от остальной толпы.
        Тэмуджин отступил шагов на десять, оглядел вышедших.
        - Ну что, все вышли? А теперь слушайте. От каждой семьи отпускаю по одному подростку. Пусть они идут в лес, ищут своих отцов, братьев и передадут им: если они не придут ко мне с повинными головами, то семьи их, вместе с детьми и женами, я прикажу перебить - всех, до последнего. Пусть выбирают между собой и своим потомством. А теперь пусть каждый вышедший подросток указывает воинам, из какой он семьи. Все остальные пусть остаются на месте.
        Тэмуджин повернул коня и, отъезжая, увидел возвращающихся от куреня женщин. Они шли быстро, плотной гурьбой, спотыкаясь, испуганно озираясь по сторонам. Десять воинов, оцепив их, гнали, словно стадо коров.
        Приблизившись, женщины встали, тяжело дыша от непривычной им быстрой ходьбы. Потные, с растрепанными волосами, с заплаканными лицами, это были совсем не те гордые и властные хатун, которые стояли перед ним недавно.
        Десятник, сопровождавший их, подъехал к Тэмуджину и, доверительно улыбаясь, сказал:
        - Ваша супруга разом простила их всех, как только они пали перед ней на колени, и просила вас не убивать их, оставить в живых.
        - Ладно, пусть пока идут на свое место, - распорядился Тэмуджин.
        Женщин угнали, и в это время от куреня показался Джамуха с несколькими своими нукерами. За ними рысила полусотенная толпа всадников. Тэмуджин подождал его. Уже растеряв первый гнев и порыв мести, он почти спокойно спросил:
        - Ну, анда, что там происходит?
        Джамуха коротко рассказал об утреннем совете у хана.
        - Нашлись следы твоих врагов, Тохто Беки и Дайр-Усуна, - радостно говорил он, придерживая нетерпеливо рвущегося коня и щуря глаза от лучей восходящего солнца. - Уже послали за ними больше тумэна воинов. А хан наказал этих нойонов поймать живыми и привести к тебе.
        - Хорошо бы, - задумчиво сказал Тэмуджин, потупив взгляд, и тут же оторвался от своих мыслей. - Вот, анда, пленные меркитские семьи. Личных своих врагов я пока отделил, а остальных можно разделить между тремя нашими улусами. Хорошо бы позвать сюда хана. Без него нельзя начинать дележ.
        Джамуха помолчал и, многозначительно взглянув на него, двинул головой, приглашая отъехать в сторону, и первым тронул коня. Удивленный Тэмуджин последовал за ним. Они остановились в шагах двадцати.
        - Ну, что? - спросил Тэмужин, выжидательно глядя на него.
        - Слушай, - Джамуха склонился вперед и пристально, будто испытующе посмотрел на него. - Я, может быть, ошибаюсь, но сейчас скажу тебе такое, что у тебя волосы дыбом поднимутся. Однако, что бы ты ни услышал, это останется между нами. Хорошо? Никому ни слова!
        - Что это ты такое хочешь мне сказать? - недоверчиво глядя на него, спросил Тэмуджин и почему-то подумал о Бортэ. - Ладно, не скажу никому, но говори уж поскорее, что ты узнал!
        - Сейчас наш друг Тогорил-хан, закончив совет с тысячниками трех наших улусов, где он отдал все распоряжения и приказы, кому что делать, собрал другой совет - уже только с шестерыми своими тысячниками. А меня он после первого совета отправил к тебе, да едва не выгнал из юрты. Видно, ему не терпится поговорить со своими о чем-то наедине. Для чего нужно созывать своих отдельно и о чем можно с ними разговаривать в нынешнем положении? Что ты об этом думаешь, анда?
        Тэмуджин облегченно перевел дух, радуясь, что речь не о Бортэ, и с трудом понимал анду. «Видно, что Джамуха подозревает хана в чем-то, - медленно соображал он, пытаясь вникнуть в его мысли. - Но в чем можно его подозревать? В предательстве, в сношении с меркитами? Это будет смешно…»
        - Джамуха-анда, ты слишком уж подозрителен, - укоризненно сказал Тэмуджин. - Хан и тебе, и мне оказал бесценную помощь - такую, что никто другой в нашем племени не окажет, а ты вместо благодарности всякие напраслины возводишь на него. Это ведь нехорошо…
        - Ладно, ладно, анда, - Джамуха сразу отступил, поспешив согласиться с ним, и смущенно пожал плечами. - Пусть будет по твоему, но я сказал тебе лишь то, что было в моих мыслях, а мы ведь анды, у нас одна душа, одна голова должна быть, потому я и выложил перед тобой свои мысли. Но ты ни слова… слышишь?
        - Слышу, не тревожься.
        - Ну, тогда, давай, позовем хана, - сказал Джамуха, все еще раздумывая о чем-то про себя. - Он уж, наверно, закончил совет со своими.
        И тут же перевел разговор:
        - А ты знаешь, что в айле, который занял я, сейчас сидит меркитский нойон Хаатай-Дармала, который тоже ходил в набег на твое стойбище и участвовал в похищении Боортэ?
        Тэмуджин встрепенулся от неожиданной новости.
        - Что же ты молчал! - воскликнул он. - С этого надо было начинать, а ты про хана… Поехали, посмотрим на него.
        Тэмуджин тронул коня в сторону куреня, но тут его догнал Бэлгутэй.
        - Брат, подожди…
        - Что у тебя? - догадываясь, о чем он будет говорить, спросил Тэмуджин.
        - Моей матери не оказалось в том курене, который мне указали.
        - И что?
        - Надо бы расспросить у пленных.
        - У тебя язык есть?
        - Есть.
        - Оружие при тебе?
        - Да.
        - Я вам показал, как надо с ними разговаривать?
        - Да.
        - Ну, так что же ты ко мне пришел? Расспрашивай у них все сам. До каких пор за моей спиной будешь прятаться?
        - Я понял, брат!
        - Вот и делай свое дело, а меня ждут другие дела.

* * *
        Меркитский нойон сидел в тени задней юрты, без шапки и ремня, со стянутыми назад руками. Опустив голову и плечи, будто от непосильной тяжести, он задумчиво уставился в землю.
        Тэмуджин въехал в круг айла, посмотрел на него и сразу узнал. Явственно вспомнилось, как в тот самый день он вместе с братьями и нукерами, взобравшись на горную скалу, смотрел на занятое меркитами стойбище и видел, как этот нойон вышел из большой юрты и, блаженно улыбаясь, щурясь на солнце, что-то говорил, а двое других смотрели на него и весело хохотали…
        К Тэмуджину сзади подъехал Джэлмэ. Всмотревшись в пленного, он сказал:
        - А это ведь тот, который бросил в костер подставку для онгонов и насылал проклятия вашему роду.
        Тэмуджин вплотную подъехал к связанному, тяжелым, ненавидящим взглядом заставил его подняться на ноги. Тот был высок, матер, как старый медведь, но от былого грозного вида не осталось и следа, и теперь он, усмиренный, будто выхолощенный, стоял перед ним, покорно опустив голову.
        Тэмуджин, с трудом сдерживая в себе желание ударить, убить его и растоптать конем, хриплым от волнения голосом спросил:
        - Ну, что, хорошо вы тогда сходили в набег? Приятно было пограбить, довольны были добычей?
        Тот вдруг поднял голову и прямо посмотрел на него.
        - А кто не ходит в набег? Какое это преступление? Вот и вы пришли на нас. Сила на этот раз оказалась на вашей стороне, вот и вся разница…
        Глухой, сипловатый голос меркитского нойона показался Тэмуджину знакомым и он вспомнил разговор у горного отрога.
        - А не ты ли это из-за деревьев разговаривал со мной, у пропасти? Когда вы гнались за нами по лесу.
        Тот настороженно прищурился, помолчал, поводя глазами в сторону, будто раздумывая, признаваться или нет, и сказал:
        - Да, это был я.
        - Ну, что ты теперь скажешь? По-прежнему хочешь уничтожить нашу семью? Нашу мать заставить доить коров, а нас повесить на деревьях…
        - Хотел бы, - неожиданно честно признался тот. - Хотел бы, да не могу. И вы сейчас хотите меня убить, и убьете, потому, что можете.
        - Что ты этим хочешь сказать? - смутно подозревая в его словах какой-то затаенный смысл, спросил Тэмуджин. - И зачем вам было нас убивать?
        - Таков закон, - просто сказал тот. - Вот твой отец отобрал у нашего брата невесту. Он напал вместе с другими киятами, а наш брат ехал один, ехал мирно, никого не трогал. Пользуясь беззащитностью нашего брата, ваш отец отобрал нашу невестку, твою мать. Такое преступление должно было быть отмщено, без этого душа нашего брата не нашла бы успокоения, и мы это сделали, как велит обычай. А теперь ты пришел на нас, и будешь нас грабить и убивать. Мы сделали с вами то, что сделал с нами твой отец и всего-то. Но ты пришел отомстить и продолжить нашу вражду… Думаешь, наши потом тебе не отомстят? И этому не будет конца, пока живут люди на земле.
        Тэмуджин прежде уже слышал что-то подобное и чувствовал в словах меркита какую-то правду, но внутренне он наотрез отказывался признавать то, что его месть за жену равнозначна их меркитскому грабежу.
        Обдумав, скоро он нашел, как разоблачить меркита.
        - Все ты напутал, как старый лис путает следы, и врешь мне тут, - грозно сказал он. - Мой отец отобрал мою мать у вас и сделал ее своей женой. И никогда он не ронял ее чести, а вы что сделали с моей женой? Разве это можно сравнить?.. А еще, как ты оскорблял наших предков там, в нашем стойбище? Что ты им кричал? Вот за свои слова и ответишь у нас, на Бурхан-Халдуне. Я тебя зарубил бы сейчас же, на месте, но ты должен ответить перед нашими предками. Заберите его! - Тэмуджин оглянулся на воинов из сотни. - Уберите его с моих глаз.
        После разговора с пленным нойоном у Тэмуджина как-то пропало былое желание мстить меркитам. Он вдруг почувствовал какое-то безразличие ко всему происходящему и огромную усталость - видно было, что сказываются и прошедшая бессонная ночь, и тревожные метания последних дней. Он попросил Джамуху передать хану, что ему нужно побыть с женой и, поручив все дела с пленными нукерам и сотникам, направился в свою юрту. Проходя по айлу, махнул вскочившим от костра воинам охраны и молча прошел в жилище.
        Бортэ все еще спала на кровати. Хоахчин сидела у ее изголовья, зашивала порванный рукав своего рыбьего халата. Она поспешно отложила шитье и встала, вопросительно посмотрев на него.
        - Я буду спать, - сказал Тэмуджин. - Прикрой дымоход и всем, кто придет, говори, чтобы не будили.
        - Хорошо, хорошо, Тэмуджин, отдыхай, - Хоахчин, пристально взглядывая на него, будто искала на его лице признаки какого-то просветления, собрала свои вещи.
        Он задвинул полог, прилег рядом с Бортэ, укрывшись тонким шерстяным одеялом, обнял ее. Она не проснулась, лишь сладко застонала во сне, прижавшись к нему всем телом. Он лишь на несколько мгновений ощутил блаженство близости жены, мягкое тепло ее тела, и как в омут провалился в глубокий сон.
        Проснулся он вечером, в сумерках, поел приготовленный Хоахчином и Бортэ суп из баранины. Разморенный сытной едой, снова прилег, тут же заснул и проспал до следующего утра.
        XII
        На другое утро вновь собрался совет у Тогорил-хана. Мэнлиг и несколько тысячников только что прибыли от войск. Запотевших, шатающихся от усталости коней их водили по кругу воины охраны, а сами они без задержки прошли в юрту.
        Им дали напиться. Красивая девушка с перепуганным лицом налила в чаши пенный айраг, подала тысячникам. Тогорил-хан, Тэмуджин и Джамуха терпеливо ждали.
        Мэнлиг положил опорожненную чашу на столик вверх дном, облегченно передохнул и стал рассказывать:
        - Тохто Беки со своим войском сначала стоял поблизости, под этими горами, что отсюда виднеются на северо-западе. А как увидел, что мы вышли на его след и наше войско двинулось в погоню, побежал на север. Убежал далеко, но мы, взяв с собой проводников из захваченного караула, настигли его - уже после полудня, в местности Тарбагатай. Место там гористое, есть чем войску прикрыться, и там он собирался дать нам сражение. А всего войска у него оказалось четыре с лишним тысячи. Остальные меркитские отряды, видно, не захотели присоединиться к нему - знают, что мы будем гнаться за ним, и спрятались по другим местам… Так вот, подошли мы сначала с десятью тысячами, смотрим, а он перекрыл теснину между двумя горами, выстроил свое войско и ждет нас. Мы для вида построили перед ними весь тумэн, что первым подошел по их следу, а остальные три тысячи, что направили следом, по вашему совету, - тут Мэнлиг сделал легкий поклон в сторону хана, - бросили в обход, через горы… Стояли мы так, перестреливаясь, недолго, за сколько может закипеть средний котел воды. Скоро наши воины появились на скалах, и начали их
обстреливать сверху. А меркиты, как увидели их, так и побежали в беспорядке - вниз по Селенге. Мы преследовали их до темноты, можно сказать, сидели у них на хвосте и как могли обстреливали их - и немало сократили их число. Так дошли мы до реки Уды, что впадает в Селенгу справа, и на переправе под горой постреляли их множество. Сами не стали переходить - уже темнело, а дальше там начинается сплошная тайга. Они как переправились, ушли в тайгу и больше не показывались. Пленные говорят, что там через горы есть дорога на Баргуджин-токум, туда они и направились, больше некуда.
        - Сколько меркитских воинов вы уничтожили?
        - Тысячи полторы, их немногим больше половины осталось.
        - А может Тохто вернуться и напасть на нас?
        - Ну уж, нет! - Мэнлиг снова переглянулся с тысячниками. - Войско его бежало от нас как стадо оленей от волков. Теперь они не годны к сражениям.
        - Да, - уверенно поддержали его другие тысячники, - теперь они не скоро придут в себя.
        - Хорошо, - Тогорил-хан, удовлетворенно глядя на них, отдавал распоряжения. - Но вы на всякий случай поставьте с той стороны надежный заслон. Ну, а теперь можно заняться и добычей. Надо весь народ меркитский со всеми их табунами и стадами согнать в удобные места и пересчитать. Надо собрать у них все оружие, железные и медные вещи, вплоть до ножей и шила, пригодные арбы, шкуры, войлок - все собрать и разложить по кучам, чтобы было видно, что есть и сколько… Из людей мы отберем пригодных в рабы и поделим между собой… Сделать все надо быстро, в три-четыре дня, и поскорее уходить отсюда. Не годится надолго оставлять свои улусы, ведь и на нас могут напасть враги. Верно я говорю? - он с улыбкой посмотрел на Тэмуджина и Джамуху.
        XIII
        Из двухсот с лишним пленных подростков, отпущенных Тэмуджином за своими отцами и братьями, на второй день под вечер вернулось всего лишь двадцать восемь. Все триста воинов, бывшие в набеге на стойбище Тэмуджина, по допросам пленных, были из личного войска Тохто Беки. С ним они, видно, и отступили под напором монгольского тумэна в Баргуджин-Токум.
        Подростки не догнали своих, не смогли передать, что им было сказано, и большинство их, побоявшись вновь предстать перед Тэмуджином, осталось в лесу.
        Боорчи доложил Тэмуджину о вернувшихся меркитских подростках, когда он вместе с Джамухой сидел у хана. Они обсуждали завершение похода и предстоящее движение в обратный путь.
        Тогорил намеревался идти к себе на Тулу прямым путем, вверх по Селенге, и предлагал обоим андам идти вместе с ним - дойти по ровной дороге до Тулы, и оттуда повернуть на Керулен.
        - С такой добычей вам трудно будет идти напрямик, через горы, - говорил он, - а тут вы потеряете лишних несколько дней, зато - по ровной степи.
        «Наверно, это ему на руку, - догадался Тэмуджин. - Хочет, чтобы его подданные увидели два наших тумэна, да с такой добычей - чтобы по всему ханству пошел слух: у Тогорила опять в друзьях монгольские вожди, как прежде, при Есугее, и вместе в походы ходят…»
        Он первый согласился, не глядя на задумчивое лицо Джамухи.
        - Да, можно и так пойти, - сказал он. - Хоть и ждут дома наши матери, томятся от тревоги, а несколько дней можно потратить.
        - А напрямик вы нукеров пошлите, - советовал хан. - Они и доложат вашим, что все хорошо и скоро прибудете с добычей.
        Джамуха с трудом согласился, кивнув головой, не проронив ни слова. По лицу его, затененному грустью, и едва заметному вздоху Тэмуджин догадался: сильно тоскует по молодой жене анда, хотя и не показывает вида.
        В это время и вошел в юрту Боорчи и, поклонившись хану, доложил Тэмуджину о прибывших меркитских подростках. Тэмуджин тут же собрался. Хан и анда тоже изъявили желание посмотреть на пленных.
        Вместе выехали на северную сторону. Толпа пленных так и стояла на месте. Все эти дни им отдавали требуху, да худшие части туш животных, что резали себе на корм воины в курене. Пленные варили их в котлах, тем прокармливали детей и поддерживали свои животы.
        Они приблизились к толпе. Сотник караула плетью показал на стоявших в куче подростков. Те, обреченно опустив головы, прижимались друг к другу.
        Тэмуджин движением руки приказал подвести их поближе. Подростки подошли гурьбой и, все так же опустив головы, с виноватым видом смотрели в землю.
        - Ну, где ваши отцы? - спросил Тэмуджин.
        Коренастый парень лет двенадцати, видом постарше других, сказал за всех:
        - Своих мы не нашли, а встретили одного старика, он сказал, что наши ушли далеко.
        - А зачем тогда вы вернулись?
        - Мы пришли умереть за них.
        Тэмуджин пытливо оглядел подростков. Многие, подняв головы, прямо смотрели на него.
        - Зачем вам за них умирать?
        - Чтобы вы простили наши семьи.
        Тэмуджин долго молчал. Хан испытующе посматривал на него сбоку.
        - Хорошо, - наконец, сказал Тэмуджин. - Я прощаю ваши семьи и самих вас отпускаю, потому что уважаю храбрых и честных людей. Вина ваших отцов и братьев перед моим родом немалая, но вы сумели искупить ее. Вы не побоялись прийти на смерть ради своих, потому и заслужили прощение. Вам вернут скот, - ровно столько, сколько у вас было отобрано, и никто вас больше не тронет.
        Подростки, с великим облегчением на лицах, словно они избавились от тяжелой ноши, устало опускали плечи, невидящими глазами глядя на него. Старший первым опомнился от великой радости, склонился в низком поклоне, за ним и другие, прижав руки к груди, поклонились Тэмуджину.
        - Остальных, - уже не глядя на них, приказывал сотникам Тэмуджин, - гоните в общую толпу! Пусть во веки веков они будут в рабстве в моем улусе, - изживать вину своих предков.
        Сотник махнул воинам, те оцепили круг и погнали пленных. На месте остались немногие - только что освобожденные из плена семьи. Пав на колени от взрослых до малых, они молча уткнулись головами в землю.
        - Правильно ты сделал, - сказал хан, задумчиво глядя на кланявшихся меркитов, качая головой, - очень мудро и справедливо ты поступил, сын мой. Каждый должен получить по своим заслугам.
        - Я бы тоже так сделал, - сказал Джамуха.
        XIV
        На другое утро они поехали вверх по речке Тугнэ - там, в нескольких местах вдоль ее берега, была собрана добыча с меркитского похода. Согнанные со всех куреней, стояли толпы пленных меркитов, стада и табуны из разных краев долины. Еще вечером хан распорядился, чтобы тысячники находились там и ждали их.
        Выехали рано. Впереди рысили хан с Тэмуджином и Джамухой, в десятке шагов за ними кучками следовали их свиты. Приотстав шагов на двести, вытянувшись сотенными колоннами далеко по сторонам, двигались отряды войск охраны - по нескольку сот всадников от каждого улуса. Впереди и по бокам, на гребнях сопок редкой цепью маячили дозорные.
        Утро, как и во все эти дни, начиналось ясное, безоблачное; воздух все еще хранил остатки ночной прохлады. Солнце, оторвавшись от горизонта, красноватым кругом висело над склоном сопки, ласково пригревало первыми лучами. В степи просыпались кузнечики - то и дело крупные, пестрокоричневые насекомые с тяжелым треском взлетали из-под копыт, удалялись шагов на тридцать и, замолкая, падали в траву. Поднималась мошка, густыми роями витая вокруг, облепляя лошадей, заставляя их непрерывно взмахивать хвостами.
        Ехали молча. Хан отчего-то был не в духе, будто у него случилось что-то неприятное. Утром, при встрече, он окинул Тэмуджина и Джамуху безулыбчивым взглядом, сухо обронил:
        - Что ж, поехали, - воссел в седло и первым тронул коня.
        При выезде из куреня он за что-то зло отругал своего сотника и больше за всю дорогу не проронил ни слова. Тэмуджин с Джамухой недоуменно переглядывались между собой, пожимая плечами, но спросить хана, что у него случилось, почему он не в духе, не решались. Боясь его потревожить, они помалкивали всю дорогу, гадая каждый про себя, что могло так омрачить хана.
        «Уж не оттого ли сердится, - подумывал про себя Тэмуджин, - что разочаровался в нашем походе, что из-за меня задерживается в этом глухом краю, а у него, может быть, в ханстве неотложные дела дожидаются?»
        Выбравшись на увал, в пяти или шести перестрелах, под склоном высокой сопки они увидели огромное скопление людей. Будто на великий праздник, на тайлган или наадан[29 - Наадан (монг.) - игры, обычно, монгольское троеборье: стрельба из лука, конные скачки, борьба.], собрались тут люди, только не видно было многочисленных костров и котлов над ними, и народ стоял неподвижно, в безмолвии, без игр и веселий.
        Под дальними увалами, облепив склоны холмов сплошными пестрыми крапинками, паслись согнанные стада и табуны.
        Вокруг меркитской толпы по широкому кругу, вольно рассыпавшись по склонам, темнели боевые сотни монголов и кереитов.
        На ближней стороне, прямо на их пути, сойдя с лошадей, толпилась кучка людей. Тэмуджин вгляделся и по их виду догадался, что это тысячники. На шлемах у них пышно развевались разномастные кисти, среди них яркими шелковыми накидками выделялись кереитские вожди.
        Скоро те заметили приближавшихся хана и нойонов, вскочили на лошадей, быстро разобрались по улусам и выстроились. Тэмуджин, продолжая вглядываться в них, заметил, что его киятских тысячников здесь было всего трое, с ними был и Мэнлиг, четверо были джадаранские, а все остальные, десять или одиннадцать - кереитские.
        Тогорил подскакал к своим тысячникам, отрывистым голосом спросил:
        - Ну, что тут у вас?
        За всех ответил один из вождей, мужчина средних лет, с хмельной полуулыбкой на лице, по развязному и смелому виду более других приближенный к хану. «Видно, тоже родственник», - подумал Тэмуджин и внимательно оглядел его, запоминая.
        - Здесь мы собрали людей и скот от пяти ближних куреней, - негромко доложил тот и, глядя на хмурое лицо хана, незаметно убрал с лица улыбку, трезвея видом.
        Склонив голову в высоком шлеме и доверительно глядя лишь на хана, будто не замечая Тэмуджина и Джамуху, он говорил:
        - Людей, годных в рабы, мы отобрали, остальных, стариков да старух с малыми детьми отогнали в сторону. Толку от них никакого, если прикажете, наши воины сейчас же их перестреляют.
        - Сколько отобранных в плен?
        - Здесь три с половиной тысячи, в других местах примерно по стольку же, есть больше, есть меньше.
        - Хорошо, - хан посмотрел на Тэмуджина и Джамуху. - Сначала давайте разделим табуны и стада, а людей посмотрим потом.
        Анды согласно кивнули:
        - Хорошо, хан-отец.
        - Как вы решите, старший брат.
        Тронули коней рысью, широким кругом объезжая меркитскую толпу. За ними растянутой гурьбой двинулись тысячники.
        Хан все еще хранил на лице угрюмое, недовольное выражение. Анды, глядя на него, все так же скромно помалкивали.
        В низине и по широким склонам двух сопок стоял огромный разномастный табун. Вокруг косматых, устрашающего вида жеребцов косяками ходили рыжие, карие, белые, соловые, буланые, чалые, сивые, саврасые кобылы с жеребятами. Отъевшиеся за лето, с лоснящейся шерстью на гладких боках и спинах, лошади были в лучшем теле и притягивали взгляды своим изобилием.
        Тэмуджин, давно не видевший такое большое скопище лошадей, с приятным чувством на душе разглядывал лучших иноходцев, резвых жеребят и лончаков. На его глазах один стройный, с тонкими ногами сивый лончак вдруг, испугавшись севшей ему на челку большой стрекозы, встряхнул головой и понесся стремительной иноходью мимо других лошадей. Высоко подняв голову и далеко выбрасывая ноги, он пробежал как на скачке шагов семьдесят и встал, как вкопанный, и ветерок теребил его жиденький, пушистый хвост. Забыв о недавнем испуге, он стоял, подставив морду ветру и солнцу, радуясь своей молодой и вольной жизни, не зная, и не желая знать того, что творится сейчас среди людей, что какие-то неведомые люди пришли сейчас делить их табун, чтобы угнать куда-то далеко, в чужие степи… Тэмуджин долго, любуясь, разглядывал его.
        Далеко вокруг, по длинным гребням холмов тянулись цепи всадников. Двое сотников, стоявшие на ближней стороне, один за другим сорвались из цепи, подскакали навстречу и поклонились с седла.
        Хан остановил коня, суженными глазами глядя на жирных меркитских лошадей, спросил:
        - Сколько здесь голов?
        - Тысяч двенадцать, - ответил один из сотников.
        Хан непроницаемым взором оглядел весь табун, от края до края, и подозвал своих тысячников.
        - Вот эту часть, - он решительным взмахом руки отсек половину табуна и указал в сторону, - отделите и сейчас же отправьте на Тулу.
        Тэмуджин и Джамуха, потупившись, мельком переглянулись между собой. Они были смущены тем, что хан даже не посоветовался с ними при дележе добычи.
        Отдав распоряжения тысячникам, Тогорил обернулся к обоим андам и, внушительно глядя, сказал:
        - Так делят добычу в походе: доли должны быть равны числу выставленных воинов, вот я и взял свою половину… Учитесь, пока молоды.
        Ханские воины вереницей поскакали сквозь табун, устремляясь к дальнему концу. Скоро они отсекли половину и погнали ее в сторону.
        Тэмуджин и Джамуха подъехали к своим тысячникам, приказали им разделить оставшуюся половину на равные части, развести по сторонам и держать на месте, приставив охрану. Сами отправились с ханом дальше, вверх по реке.
        Такие же скопища людей и табунов были собраны еще в четырех местах. Делили сначала табуны лошадей и стада коров. Каждый раз хан движением руки разделял захваченные меркитские стада и табуны. От двух последних табунов он прихватил заметно больше половины. Долю его тут же гнали на запад, к Хилге, чтобы, переправив через реку, гнать вверх по Селенге, на Тулу, в ханские владения. Оставшееся поровну делили Джамуха и Тэмуджин.
        Около полудня, управившись с коровами и лошадьми (овец уже почти не оставалось - их без счета резали себе на корм воины), на обратном пути делили пленных. После дележа стад и табунов хан будто немного оттаял, он уже не был так угрюм, как с утра - видно, смиренный вид двух молодых нойонов раздобрил его.
        Когда они, поделив последнее стадо коров, приближались к толпе пленных, хан начал с ними разговор:
        - В плен лучше брать женщин и малых детей. Даже мальчишки старше лет пяти-шести не годятся - они затаят месть. Подрастут и начнут потихоньку вредить в табунах и стадах. А потом начнут убегать, они ведь будут знать все в наших улусах и будут потом приводить своих в набеги. Поэтому запомните: таких не нужно брать в плен. Возьмем лишь женщин и малых детей, без мужчин.
        - А с этими что сделаем, перебьем? - спросил Джамуха.
        - Нет, - хан укоризненно посмотрел на него. - Ведь многие меркитские воины спаслись от нас, поэтому сейчас лишнее кровопролитие ни к чему. Не нужно злить их больше меры, а то они взбесятся и будут мстить нам и потомкам нашим до седьмого колена. Мы уже достаточно наказали их за Тэмуджина, и он отомстил им за свое. Мы воздали этому племени, и хватит на этом. Они тоже поняли, что мы пришли неспроста, что не нужно было им задевать Тэмуджина, и урок наш запомнят. Мужчин со стариками и подростками мы отпустим. Без лошадей и оружия они безвредны. Пусть Тохто-беки и другие оценят наше великодушие и после учтут это. Вы, молодые, должны понять, что в степи во всем должна быть мера - а не то все взбесятся и начнут истреблять друг друга не хуже чем восточные духи, приносящие людям моровые болезни…
        Анды молча соглашались с ним.
        До вечера делили пленных - так же, как скот, хан указывал, какую часть отогнать себе, только лишь малых детей оставляли с матерями. Остальных анды, не глядя, оставляли делить своим тысячникам.
        Пленные уже не роптали, не шумели, как в первый день. Было видно, что они уже смирились со своей участью. Да и два дня голода и неизвестности того, что с ними сделают, возымели воздействие - они смиренно исполняли все, что им велели. Казалось даже, они были рады, что остаются в живых…
        Перед закатом солнца разделили последнюю толпу. Тэмуджин долго наблюдал с холма, как его часть пленных, отойдя на указанное им место в низине, располагалась на ночь. Сотни молодых и пожилых женщин, девушек, детей, копошились, укладываясь, разводя небольшие костерки.
        «Все эти люди теперь принадлежат мне, они - мои рабы», - не веря себе и пристально разглядывая их, думал Тэмуджин, и невольно вспомнил, как сам когда-то был рабом Таргудая.
        Отъезжая вместе с ханом и Джамухой в главную ставку, он приказал сотникам охраны:
        - Накормите их, дайте им сколько-нибудь овец.
        На обратной дороге хан был уже весел и разговорчив. Они ехали в темноте, все так же отдалившись от своих свит. Хан добродушно беседовал с обоими андами, с улыбкой рассказывал им:
        - Лет семь мне было, когда я попал к меркитам в плен. Где-то в этих местах было, даже сейчас помню эти горы и сопки. Каждый день с утра до вечера толок просо в каменной ступке… Ждал, когда придет отец и заберет из плена. И он пришел, напал на них и забрал меня… Вот Тэмуджин знает, что такое плен, а ты, Джамуха, счастливо жил, тебе не довелось узнать, что это такое…
        Анды скромно улыбались, молча слушая его.
        Добравшись до куреня, проехали до середины и, как-то суховато распрощавшись между собой, разъехались по своим юртам.

* * *
        Ночью - Тэмуджин с Бортэ уже собирались ложиться - пришли Мэнлиг и Джамуха вместе с одним джадаранским тысячником. Перебарывая сон, Тэмуджин сел на хоймор, пригласил их сесть. По суровым лицам гостей он видел, что те пришли с непростым разговором.
        Бортэ, скромно опустив глаза, быстро налила гостям по чаше айрага, поставила на стол большой глиняный горшок с пенным напитком, рядом положила небольшой деревянный ковшик и ушла за полог.
        Разговор начал Джамуха.
        - Анда, - названный брат возбужденно смотрел на него, - в прошлый раз ты не послушал меня, а вот теперь выслушай нас и крепко подумай. Оказывается, Тогорил-хан обманывает нас.
        - Как это - обманывает? - Тэмуджин с великим удивлением оглядел их лица. - О чем ты говоришь?
        - Да так уж и есть, - пряча в хищном взгляде озлобленную улыбку, отвечал Джамуха. - Ты вот наконец нашел свою жену, теперь одну ее и видишь, об одном и думаешь, как отомстить меркитам… - он заметил гневно нахмурившиеся брови Тэмуджина и тут же поправился: - Ну, да это и понятно, и я на твоем месте такой же был бы. Но я все это время внимательно смотрел вокруг, примечал, что происходит…
        - Говори прямо, в чем дело? - раздраженно перебил его Тэмуджин. - Как это хан нас обманывает?
        - Подожди, анда, ты сначала выслушай, что я говорю, - Джамуха тоже начал выходить из себя, недовольно чертыхнулся. - Что ты такой нетерпеливый?.. Я и говорю тебе все по порядку…
        - Ну, слушаю, говори.
        - Так и слушай… Сначала я заметил, в каком порядке здесь наши войска разделились. Помнишь, сразу, как мы вступили в эту долину, Тогорил-хан отправил один свой тумэн на западный берег Селенги? После этого на первом совете нам сказали, что там все идет хорошо, мы и успокоились, и все как будто забыли про ту сторону, и до сих пор не знаем, что там делается. Думаем, раз тревожных вестей оттуда нет, то и слава богам, нам бы и со здешними делами управиться. А сколько там куреней, людей, скота, какая там добыча, об этом ведь на советах не говорится. Из наших с тобой людей там никого нет, и мы ничего не знаем. И хан нам не говорит ничего. Ты понимаешь, что тут происходит?
        Тэмуджин, нахмурившись, молчал. Действительно, хан послал туда только свое войско - со своим братом Джаха-Гамбу, и с тех пор толком и не рассказал о том, что там делается.
        «Нарочно он так сделал или просто, само собой получилось?» - неуверенно раздумывал он.
        - А на этой стороне что происходит? - войдя в раж, возмущенно расширив глаза, доказывал ему Джамуха. - Как здесь наши войска распределены? Из трех тумэнов - ханского, твоего и моего, только наши с тобой и воюют. В погоню за Тохто-беки вниз по Селенге в первый день пошли десять тысяч - пять твоих и пять моих. Потом хан сказал: пошлите вслед еще несколько, мол, надежнее будет. А кого мы отправим? Ведь не можем мы отправить ханских, и ему самому не скажешь, мол, отправь своих ты. Мы опять же отправили твоих и моих - по полторы тысячи. И из двадцати наших с тобой тысяч в течение полутора суток тринадцать были заняты погоней за Тохто. Остальные носились по окраинам, гонялись за другими меркитскими отрядами. А чем в это время занимались десять ханских тысяч? А вот чем… - Джамуха оглянулся на одного из своих тысячников. - Говори!
        Пожилой, лет тридцати с лишним, воин с длинными, тронутыми сединой усами, стал рассказывать:
        - Как раз в ту ночь, когда десять наших тысяч ушли в погоню за Тохто-беки, я со своим войском стоял на речке Сулхара, на юго-востоке отсюда. Расставил дозоры вдоль реки, в тальниках, и жду, не пройдут ли ночью какие-нибудь меркитские отряды, из тех, что сбежали от нас и прячутся по оврагам. Утром я собрал сотников и расспросил, что они заметили. Один из них мне доложил, что мимо одного из его дозоров ханские люди прогнали табун лошадей - с востока на запад. Десятник их остановил, расспросил, что они делают, а те ответили, что гонят ханскую добычу. Я сначала удивился этому: неужели так скоро начали делить добычу? И зачем гнать табун ночью? Хотел я об этом доложить, но утром мне приказали без задержки идти на помощь тем войскам, что пошли в погоню за Тохто, а после и забылось все. Да и дело это ведь не наше - наше дело воевать, а добычу делят нойоны. Только сейчас, когда Джамуха-нойон собрал нас и спросил, видели мы что-нибудь подозрительное, тогда я и вспомнил про тот случай…
        - Ты теперь понимаешь, что происходит? - Джамуха в великом негодовании смотрел на Тэмуджина. - После этого как мы можем знать, сколько табунов угнали ханские нукеры без нашего ведома, пока наши люди воевали и несли потери!.. Вот сегодня мы делили меркитские табуны и думали, что это и есть вся добыча, а на самом деле, может, это была только половина того, что захвачено у меркитов. Это что же такое, анда, как не воровство у своих друзей?.. А я вот и с твоим нукером поговорил, - Джамуха кивнул в сторону Мэнлига. - Он полностью согласен со мной, да и сам кое-что заметил.
        Тэмуджин посмотрел на Мэнлига.
        - У меня тоже есть, что сказать, - подтвердил тот. - Я ведь еще по старым временам знаю хана Тогорила. Я был с твоим отцом, Есугеем-нойоном, когда они вместе ходили в поход на найманов. Еще тогда хан пытался хитрить и скрывать от нас добычу. Я вспомнил про то и на этот раз решил потихоньку, через своих людей проследить за ним. И вот что наши заметили: за три дня, по сегодняшний вечер, с западного берега Селенги к хану двенадцать раз приезжали гонцы, а сам он четырежды посылал туда своих людей. Значит, там были какие-то важные дела, а раз он нам не говорит ничего, скрывает, то дело там в добыче и больше ни в чем. А сегодня, на дележе скота, я посмотрел на эти табуны и про себя удивился тому, как мало было там лошадей - ведь всего и сорока тысяч не набралось. А для такого племени, как меркиты - это совсем мало. Потом, когда мы приехали оттуда, я собрал из нашего войска тех, кто имеет шаманские корни. Набрал семерых и велел им смотреть в ключевую воду - сколько раз ханские люди угоняли коней в эти дни? Всех их я посадил отдельно, чтобы они не могли переговариваться и спрашивать друг у друга. И
все они сказали мне почти одно и то же: больше двадцати табунов по пятьсот или семьсот голов угнано отсюда ханскими людьми - прямо на Тулу, в кереитские владения. И начались такие угоны в первую же ночь. Вот и выходит, правильно говорит Джамуха-нойон, что в то время, когда мы гонялись за меркитами, воевали, они тут из общей нашей добычи воровали…
        Тэмуджин был опешен.
        - Надо сейчас же идти к хану и спросить с него! - Джамуха, казалось, был взбешен и готов на все. - Надо потребовать ответа, как это у него поднялась рука воровать у своих друзей!
        - Подожди, анда, - Тэмуджин долго не мог собраться с мыслями. - Дай мне подумать, ведь в любом деле можно ошибиться…
        - Да какая здесь может быть ошибка? - вновь взвился было Джамуха, но Тэмуджин суровым взглядом остановил его, повторил:
        - Не торопись, анда, надо еще подумать. Вон, выпей пока айрак, а с этим надо еще решить.
        - И чего тут решать?! - все больше распалялся, стоя на своем, Джамуха. - Тут и так все ясно!..
        - Мне пока еще ничего не ясно! - оборвал его Тэмуджин, окончательно рассердившись. - Зачем ты пришел ко мне, если тебе все ясно? Иди тогда один и скажи ему все, что хочешь! А я, не подумав, никуда не пойду.
        Джамуха заметно остыл, притушив взгляд, и досадливо вздохнул:
        - Ну, думай, если хочешь, хоть до утра, а только думами здесь ничего не изменишь, - он взялся за ковш и стал наливать себе айрак. - Как обманули сейчас, так и будут обманывать потом, если так оставить это дело.
        Мельком взглянув на молчаливо внимавшего их разговору Мэнлига, Тэмуджин отвернул взор в сторону, задумался.
        Поведение хана ошеломило его; внутренне изумленный и разочарованный, он сейчас изо всех сил сдерживал себя, чтобы не дать волю чувствам, не потерять голову, подобно Джамухе.
        «Хан обобрал нас, значит, он не считает нас равными в этом деле, это ясно, - раздумывал он. - Но то, что он сделал это скрытно - не забрал то, что считает своим, прямо и открыто - показывает, что изнутри он человек, все-таки, подлый, бесчестный, хотя и не показывает этого… Но что это даст нам, если мы сейчас пойдем и предъявим ему требование поделить все честно? Разве он признается и попросит у нас прощения? Ясно, что нет. Скорее, он отмахнется от обвинений и потребует доказательств. А табуны уже ушли, по следам мы с Джамухой не пойдем: это будет уже слишком большая вражда. Слова тысячника он отметет сразу, скажет, спьяну померещилось ему или нарочно выдумали это вместе с Джамухой. А потом он обвинит нас в неблагодарности и уйдет. И все, больше он нам не защита, не помощник. Идти к нему сейчас с обвинениями - это будет великая глупость…»
        Обдумав все, Тэмуджин оглядел Джамуху и Мэнлига.
        - Нельзя идти к хану с таким разговором, - решительно сказал он и, опережая Джамуху, собиравшегося вновь заспорить с ним, продолжил: - Лучше будем считать, что хан взял свое. Ведь он помог мне вернуть жену и отомстить меркитам. А весной он помог тебе вернуть отцовский улус, заставил твоих дядей слушаться тебя. Разве такая его помощь не стоит этих меркитских табунов? Да и, если подумать и взвесить все, он еще мало взял, его помощь нам с тобой стоит больше всей этой добычи!
        Джамуха, слушая его, напряженно думал, кусая губы, собрав острые черные брови на переносице. Мэнлиг, внимательно глядя на Тэмуджина, думал о чем-то своем.
        Внушительно глядя на анду, Тэмуджин говорил:
        - А ведь надо еще и о будущем думать. Кто тебе поможет, если дядья твои снова поднимут смуту и станут тебе угрожать? А они обязательно начнут, как только ты рассоришься с ханом. А знаешь, как обрадуются этому тайчиуты со своим Таргудаем?.. Следом и керуленские нойоны отшатнутся от тебя, обратно переметнутся к нему, а там все начнется сначала. С таким трудом мы с тобой добились своего и неужели тут же все порушим из-за каких-то табунов? Нам ведь и так немало досталось, подумай над этим.
        Джамуха, потупив взгляд, все еще молчал.
        - Нам сейчас самое лучшее ничего не замечать и удовольствоваться хоть той долей, что получили, - заключил Тэмуджин.
        Мэнлиг, напряженно думавший о чем-то своем, опустив взгляд в землю, первым согласился с ним. Кивнув головой, он одобрительно сказал:
        - Верно говорит Тэмуджин-нойон. Я сказал лишь то, что знаю, а дело нойона - решать. - Помолчав, он добавил: - Да и другого выбора нет, потому что в будущем нам понадобится помошь против врагов. Нельзя из-за пустого потерять такого союзника. А нашим я скажу, чтобы молчали, как мертвые.
        - Нам всем нужно помалкивать об этом, - Тэмуджин убеждающе смотрел на Джамуху. - А то еще люди узнают, разволнуются. Понимаешь?
        Тот с трудом подавил вздох, утвердительно кивнул головой.
        - Да, анда. Придется сделать вид, что ничего не случилось. Это нужно нам с тобой больше, чем ему.
        Тэмуджин достал с полки на левой стене домбо с архи и четыре чаши. Разлил по полной и подал каждому, по ходу солнца.
        - Пусть это будет нашей тайной, и пообещаем друг другу никому ничего не говорить. - Тэмуджин требовательно взглянул в лицо джадаранскому тысячнику, скромно молчавшему при разговоре нойонов. - Мир в нашем племени сейчас держится благодаря только помощи Тогорил-хана, а если не будет он нам помогать - снова начнутся войны и грабежи, вновь порушится жизнь, а тогда нам уже никто не поможет. Это должно быть ясно каждому, кто носит на плечах голову.
        - Да, - твердо отозвался тысячник и обещающе кивнул.
        Все выпили.
        - Ну, а теперь давайте расходиться, - сказал Тэмуджин, - Завтра, наверно, тоже без дел не будем сидеть.
        XV
        На другое утро Тэмуджин проснулся, как всегда, со светом, однако на этот раз он не почувствовал обычного желания вставать, чтобы вновь приняться за дела. Долго лежал на спине, не шевелясь. Рядом с ним ровно и тепло дышала во сне Бортэ, положив руку ему на плечо.
        Вспомнился вчерашний разговор с Джамухой и Мэнлигом. Он с горечью усмехнулся про себя: «Не таким оказался хан-отец, как я ожидал… Хотя сделал для меня он немало, а человек оказался не такой…»
        Тэмуджин, после того как ушли поздние гости, лег в постель и долго не мог заснуть. Все думал о Тогорил-хане и не мог разобраться в своих новых чувствах к нему. Снова и снова он перечислял все заслуги хана перед ним:
        «Весь последний год Тогорил был для меня единственной надеждой. И сполна оправдал себя. Весной ведь по моей просьбе привел огромное войско и остановил войну в нашем племени. Возвел анду на отцовское место, а теперь помог и мне. Кто кроме него так помог бы? Он сделал для меня не меньше, чем мой отец сделал для него. Даже отцовское войско вернулось ко мне благодаря его имени, а не с помощью Мэнлига и Кокэчу… - смешавшись, перебирал он свои мысли. - И тут же такое подлое воровство. Как это все можно понять?..»
        По всему выходило, что Тогорил, раз он решился на такое бесчестье - человек неуемно жадный к богатствам, такой, что не может жить без того, чтобы прихватить, что плохо лежит. И на них с андой он смотрит лишь как на подручных, молодых да глупых, но нужных, а не как на близких друзей. И вся помощь его была рассчитана на то, чтобы поживиться на них.
        «Кому же тогда на этом свете верить? - тяжело вздыхая, мысленно спрашивал себя Тэмуджин. - Остался верным другом один Джамуха, хотя и он умом еще не устоялся: сегодня он такой, а завтра совсем другой…»
        На душе вновь было смутно и тяжело, чувствовалось какое-то вялое равнодушие ко всему, что происходило вокруг. Решив не вставать, пока не выспится окончательно, он закрыл глаза и скоро снова заснул.
        Через некоторое время его разбудила Бортэ. Она стояла, склонившись над ним, трясла за плечо.
        - Пришел Боорчи, говорит, что по важному делу.
        Тэмуджин оделся, сел на хоймор и велел впустить нукера. Тот вошел, присел к очагу. Бортэ подала ему айрак. Отпив, он поставил чашу на стол и, покосившись на Бортэ, помолчав несколько мгновений, сообщил:
        - Бэлгутэй приказал перебить семьи тех, кто напал на наше стойбище.
        Тэмуджин, взявшийся было за свою чашу, поставил ее обратно. Бортэ на женской стороне замерла, побелев лицом, прижимая руки к груди.
        - Всех? - спросил Тэмуджин.
        - Всех, вместе с детьми и стариками.
        - А те семьи, которые я простил?
        - Тех - нет, те сразу укочевали куда-то. Сразу, как ты освободил их, наши и отпустили, вернули им все - и юрты с арбами, и скот.
        - Ладно, хоть так… А как это случилось, почему он так сделал?
        - Все эти дни он искал свою мать Сочигэл, очень хотел найти ее, страдал сильно. Но как он ни допытывался у меркитов, те ничего не могли ему сказать. Узналось только, что она ушла с каким-то сотником. Будто сама ушла, по своей воле. Вместе они сели верхами и ускакали, пока шла суматоха… И Бэлгутэй, видно, отчаялся. Нынешним утром он обвинил во всем семьи тех трехсот меркитов, приказал караульным сотням выгнать их в степь и перестрелять. Те и исполнили - ведь не могли они не выполнить приказ младшего брата своего нойона… А Бэлгутэй, видно, и на тебя обижается, думает: захотел бы, то мог помочь ему найти мать.
        - А что Хасар делает?
        - Он все эти дни собирал отцовское оружие и имущество, увезенное меркитами. Допрашивал пленных и заставил их нести все, что было захвачено: выделанные матерями шкуры, войлок, юрты… Юрты со шкурами он почти сполна собрал, а вот из оружия и половины не нашлось, какую-то часть он нашел в юртах нойонов и нукеров, а то, что не нашел, восполнил другим.
        - Наверно, распускал руки на пленных?
        - О-о, да он тут грозой всех меркитов стал, - улыбнулся Боорчи. - Многим досталось от его руки. Очень уж зол он был на них…
        - Ладно, позови ко мне Бэлгутэя.
        Когда Боорчи ушел, Тэмуджин позвал Бортэ.
        - Я хотел расспросить тебя о Сочигэл, да все времени не было. Скажи, что ты думаешь, она виновата в том, что вас с Хоахчин нашли меркиты?
        Та присела на свое место, подобрав взгляд, сказала:
        - Я не хотела говорить тебе, чтобы не огорчать лишний раз, но раз вышло все так, видно уж, нужно рассказать. Мы с Сочигэл-эхэ как-то остались одни, здесь, у западной юрты, она и призналась мне во всем, что это она указала меркитам, куда скрылись мы с Хоахчин.
        «Значит, так и есть, как я думал!» - Тэмуджин, получив ответ на мучивший его вопрос, почувствовал что-то вроде облегчения, будто тяжесть упала с плеч.
        Он быстро спросил:
        - Она сказала, зачем это сделала?
        - Сказала. Она так и сказала мне: я нарочно выдала тебя, чтобы наказать Тэмуджина, да и всех вас. Почему, говорит, у вас должно быть счастье, когда у меня его никогда не было. Оэлун, говорит, заняла мое место, Тэмуджин занял место моего Бэктэра, и что, мол, думаете, вы так и будете наслаждаться, а мне смотреть на вас и завидовать? Я, говорит, нарочно сломала ваше счастье, а сама нашла здесь место и проживу, мол, не впервой мне в чужом племени жить… Она сошлась тут с одним пожилым сотником, и тот с ней будто бы неплохо обращался. Я спросила у нее, а как же Бэлгутэй, ведь он останется один, а она в ответ лишь усмехнулась: он не пропадет, мол, он как теленок, сосет у любого, кто даст. А Тэмуджин, говорит, не тронет его, у него мягкое сердце. Так и уехала с тем сотником в его курень.
        - Что еще она говорила?
        - Да все одно и то же: я не должна из-за вас лишаться счастья, мне дела нет до вас всех…
        Тэмуджин, сузив глаза, думал над последними ее словами: «Значит, она потому решилась отомстить мне, что у меня «мягкое сердце»? А было бы оно у меня черствое, тогда и мстить она побоялась бы? Тогда что же есть человек, как не худший из животных? Значит, среди людей добрым быть - себе дороже, можно и голову потерять из-за своей доброты?».
        Бортэ, взглянув на него, испугалась изменившегося его лица, не предвещавшего ничего доброго. Она встревоженно спросила:
        - Не хочешь ли ты наказать за нее Бэлгутэя?
        Тэмуджин с трудом оторвался от своих мыслей, нахмурил брови, раздумывая. Шевельнул рукой:
        - Бэлгутэй за свою мать не ответчик, он ни в чем не виноват.
        Она облегченно вздохнула.
        - Тогда и не говори ему ничего про мать. Зачем ему это знать.
        - Не буду.
        Бэлгутэй вошел в юрту весь красный от возбуждения, выпучив глаза, он лихорадочно поворачивал головой, будто искал чего-то. Увидев Бортэ, он торопливо поклонился и встал, озираясь, заметно подрагивая всем телом.
        - Садись, младший брат, - сказал Тэмуджин, - посиди с нами, поговорим.
        Он посмотрел на Бортэ, глазами указал ей на бурдюк с вином, висевший на восточной стене. Она поняла, принесла к столу три медные чашки, налила по полной, поставила рядом корытца с пенками, овечьим сыром, творогом, туесок со сметаной.
        Бэлгутэй присел, глядя в стол и напряженно помалкивая, видно, ожидая от брата выволочку за совершенное.
        - Мой младший брат, - Тэмуджин мягко посмотрел на него, - говорят, юноша должен совершить какое-нибудь большое и трудное дело, чтобы стать взрослым. Пусть будет считаться, что сегодня ты совершил это. С этого дня ты стал истинным мужчиной. Давай, выпьем за это.
        Бэлгутэй, видно, после свершенного им начал было сомневаться в том, верно ли он поступил, но услышав от брата одобрение, воспрял духом. Он успокоено, с просветлевшим лицом поднял чашу и, дождавшись, когда выпьет брат, разом осушил ее.
        - Ешь! - приказал ему Тэмуджин. - А то опьянеешь с голоду.
        Тот послушно взял ложку, черпнул творог и сметану, зажевал, думая о чем-то.
        - Ты принял участие в нашей мести, ты сделал большое дело, - говорил Тэмуджин, пристально глядя на него, - но я слышал, что ты сильно горюешь о своей матери, Сочигэл-эхэ. Так или нет?
        - Так, брат, - раскрасневшись от выпитого, Бэлгутэй отложил ложку и возбужденно заговорил, доверчиво открывая ему то, что было на сердце: - Ведь мать, хоть и глупая, и пьяная, а она была у меня единственная… Отец ушел, Бэктэр ушел. Как же мне быть одному?.. Я не говорю, что я совсем один… - тут же поправился было он, но Тэмуджин остановил его:
        - Я тебя понял. Но раз ты теперь уже большой, должен понять другое… Теперь нам известно, что Сочигэл-эхэ ушла по своей воле. Ты слышал про это?
        Бэлгутэй кивнул.
        - Она сама не захотела идти к нам, ведь это ясно. Она здесь сошлась с человеком, значит, она выбрала для себя место на земле.
        Тот молчал, опешенно моргая, с трудом мирясь с этим известием.
        - А ты будешь с нами, я ведь теперь твой родной брат, забыл?
        - Нет, брат, - Бэлгутэй смотрел себе в ноги. - Как можно забыть такое?
        - Ну, тогда подними голову выше! Сегодня ты стал мужчиной, отомстил этому племени за всех нас, так будь мужчиной и впредь. Теперь тебе не годится оглядываться назад, тянуться к материнским ласкам - ты только что сам отрезал себе дорогу назад, в детство… А у нее, значит, такова судьба, она выбрала другую дорогу. Ну! - Тэмуджин строго посмотрел на него. - Выпьем с тобой еще раз, и отныне иди по жизни с поднятой головой. Я, старший твой брат, приказываю тебе это.
        Тэмуджин сам наполнил две чаши. Бэлгутэй, незаметно вздохнув, поднял голову и расправил плечи. С отяжелевшим взглядом, с пролегшей между бровями горестной морщиной, он первым поднял свою чашу. Бортэ, тая жалость в глазах, придвигала к нему чашку с пенками.
        XVI
        После полудня у хана вновь собрался совет. К Тэмуджину пришел посыльный нукер и передал ханское приглашение.
        Тэмуджин пошел сразу и по дороге заглянул к Джамухе. Вдвоем они направились к ханской юрте.
        - Будь там повеселее, - говорил Тэмуджин, испытующе глядя на него, - сделаем вид, что мы всем довольны.
        - Да я уж и забыл обо всем, - тот беспечно махнул рукой и улыбнулся. - И в самом деле, мы должны быть довольны и этим, ведь хан нам помог так, что мы всю жизнь должны его благодарить, так пусть хоть добыча будет ему в благодарность.
        Тэмуджин изумленно посмотрел на него.
        - А ведь ты еще вчера, как будто, хотел идти к нему, чтобы разругаться в пух и прах…
        - Это вчера было, - рассмеялся тот. - Да и ты вовремя разумное слово сказал, вот я и образумился.
        Тэмуджин смотрел на него и не мог понять, шутит он или вправду говорит.
        К хану они вошли с веселыми лицами, поклонились, взирая на него благодарными глазами. Тот, сидевший поначалу с каменным лицом и со строго сдвинутыми бровями, вглядевшись в них, тут же смягчился, обрадованно протянул руку, приглашая садиться.
        - Вот и свершили мы с вами все, что должны были в этом походе, - начал он, взирая на них довольным взглядом. - Осталось нам обсудить последнее. Мы с вами уже договорились, что отсюда пойдем вместе, вверх по Селенге. Так вот, сначала пусть пойдут мои, они лучше знают дорогу отсюда на Тулу. Вперед пройдут мои табуны с пленными, затем войско, а следом пойдете вы. Ну, что, договорились?
        - Хорошо, - кивнул головой Тэмуджин, а сам невольно подумал: «Хочет сначала замести следы от угнанных табунов, а потом уже пустить нас…»
        - Как уж вы скажете, так и мы сделаем, - с улыбкой развел руками Джамуха. - Ведь мы еще не привычны к таким походам, откуда же нам знать, как лучше все исполнить. Мы сейчас только учимся у вас всему…
        Тэмуджин недовольно взглянул на него.
        - Ты, Джамуха, не прибедняйся больше того, что надо, - нахмурился хан. - Анда твой Тэмуджин никогда не смеется зря, вот у него и учись…
        - Простите, старший брат, - тот виновато сложил руки на груди. - Это у меня от избытка радости…
        - Радость тоже надо уметь сдерживать, - строго заметил хан и, взглянув на Тэмуджина, сказал: - Так вот, больше нам задерживаться в этой степи незачем, завтра поутру и тронемся в путь. Согласны?
        - Да.
        - Да.
        - Ну, тогда, выпьем по чаше архи и вы готовьтесь в путь. А мне надо отдохнуть перед дорогой, года мои уже не те…
        Он взял стоявший на столе, приготовленный, видно, для этого случая маленький серебряный кувшин, налил в три такие же серебряные чашки. Подняв чаши вместе с ханом, они молча выпили.

* * *
        Остаток дня прошел в хлопотах, войска готовились к отходу. Тэмуджин созвал семерых своих тысячников - тех, что были в ближних местах, и огласил им решение отходить вниз по Селенге, через кереитское ханство.
        Лица тысячников были недовольны, держали они себя замкнуто - видно было, что они уже знают о кереитском воровстве. Угадав их настроение, Тэмуджин постарался рассеять их разочарование, внушить им, что главная их добыча - в другом.
        - Мы сделали большое дело, - говорил он, внушительно оглядывая их. - Ведь в последнее время меркиты усилились, а наше племя ослабло. Они уже сделали набег на мое стойбище и на этом не остановились бы, это была только проба, разведка. Мне стало известно, что на следующий год они собирались на нас с большой войной. А мы пресекли их, разгромили и обезопасили наши северные границы… А самое главное, мы крепче сдружились с кереитами… - в этом месте у многих тысячников выступили на лицах насмешливые улыбки. Увидев это, Тэмуджин нахмурился и ожесточенно повысил голос: - Да, мы вместе с ними сходили в военный поход, и это сблизило нас. А то, что им досталась больше добычи, на это и смотреть не нужно - кто бы с нами пошел в этот поход, если не кереиты? Наши борджигины, что ли, или другие монголы?.. Да, мы теперь сблизились с кереитским ханством и это большое дело! Кто после этого посмеет нас тронуть? Нам теперь не страшны Таргудай со своими тайчиутами, и кто бы ни был другой. Вот какую помощь нам оказали кереиты - теперь наши семьи будут жить спокойно в своих куренях, не будут бояться никаких войн и
нападок, будет мир в степи. Это надо понимать!.. А кереиты за это должны были взять что-то, и взяли. Но ведь и нам досталась немалая добыча, где вы найдете столько табунов и людей? Там тысячи молодых девушек, наши воины женятся на них, те родят нам новых воинов…
        Слова Тэмуджина, наконец, растопили холод на лицах тысячников, понемногу они оттаяли и дальше совет пошел веселее. Долго обсуждали порядок движения в предстоящем пути, распределяли силы: каким сотням гнать скот, каким - пленных, кому идти походной колонной. Двум тысячам назначили идти по обеим сторонам, а одной - сзади, приотстав от основной колонны, на случай внезапных нападок врагов. Под конец, когда, приняв все решения и распив по чаше арзы, расходились по своим отрядам, тысячники уже смеялись:
        - Отходить - не наступать, теперь осталось самое легкое.
        - Только до дома добраться, а там и добычу будем делить.
        - Верно сказал наш нойон, лучше дружить с кереитами, чем ссориться из-за каких-то табунов.
        - Да и что говорить: от союза с кереитами нам больше прибыло, чем от какой-то добычи…
        Тэмуджин, слушая, как они переговаривались у коновязи, разъезжаясь, успокоено подумал: «Ладно, хоть дошло до них… а будь здесь дядья мои Бури Бухэ да Алтан, что было бы?..»

* * *
        Ночью Тэмуджина разбудили. У двери стоял Боорчи.
        - Драка в курене, - сообщил он, - наши, киятские, разодрались с кереитами.
        - Где? - Тэмуджин, не на шутку встревоженный, быстро нацепил ремень с оружием.
        - На южной стороне, там наши соседствуют с кереитами, видно, выпили, ну и заспорили о добыче. Джэлмэ с несколькими нашими воинами разнимает их, но там такое заварилось, люди разгорячились, видно, что без нойонского слова не утихомирятся.
        - Поехали! - Тэмуджин вышел из юрты и сел на своего запасного коня (черный жеребец был отпущен на попас). - Где Мэнлиг, Саган, другие тысячники, спят они, что ли?
        - Они с вечера уехали в соседний курень, там они празднуют победу.
        - Зовите сотника, пусть поднимает воинов и ведет туда.
        Хлестнув коня, он поскакал между юртами. Всюду на внешних очагах горели костры, всюду воины, встревоженно вскочив, прислушивались к шуму на южной стороне; многие уже шли туда. Оттуда доносились крики.
        Скоро при свете огней между юртами показалась большая толпа. Тэмуджин подъехал к одному из ярко горевших костров, оглядел толпу. Люди были возбуждены, многие были пьяны; собираясь кучками, они готовились идти на кереитов, располагавшихся за несколькими айлами.
        К нему тут же подошел Джэлмэ.
        - Что тут случилось? - спросил Тэмуджин.
        - Была драка, несколько наших юношей ранены, у кереитов тоже потери. Мы кое-как разняли их, драчуны разошлись, но готовятся сойтись вновь, собираются толпами. Как бы до побоища не дошло…
        Не дослушав, Тэмуджин тронул коня в гущу толпы, крикнул:
        - Воины! Я Тэмуджин, ваш нойон, слушайте меня!
        Гомонящая толпа смолкла; узнавая его при сумеречном свете костров, люди оборачивались, замирая.
        - Приказываю всем разойтись!
        Молчание толпы прорвали крики:
        - Эти кереиты нашу добычу разворовали!
        - Мы воевали, а они меркитские табуны угоняли!
        - Что это за друзья!
        - Хотим их проучить!
        Тэмуджин слушал их и, видя, что ему удалось остановить толпу, притянуть их внимание, властным голосом спросил:
        - Кто вам дал право вмешиваться в это дело? Разбойники вы или воины моего знамени? Я сам знаю, как решить все. А ну, где ваши сотники и десятники, пусть выйдут сюда! Быстро!
        На свет костра один за другим вышли с десяток воинов.
        - Кто из вас сотники, выйдите!
        Вышли двое.
        - Что за смуту вы допустили в войске? Какие вы после этого нойоны? - накинулся на них Тэмуджин. - Отвечайте мне!
        - Мы хотели за вас отомстить этим меркитам, - сказал один из них, высокий, с темнеющим шрамом на левой щеке.
        Другой тихим, доверительным голосом признался:
        - Мы хотели по-своему наказать их, думали, вам самим неудобно из-за табунов ругаться с ханом, а тут будто воины сами подрались, где не бывает, а вы будете не при чем.
        - Эх, вы… - Тэмуджин, не зная как отнестись к наивному порыву воинов, проговорил: - Вы из-за пустого чуть не подняли ссору между двумя улусами. Сейчас же уведите воинов, и чтобы больше здесь не было шума, за это будете отвечать вы оба. Идите!
        Те вместе с десятниками пошли в толпу, разбредаясь в гуще людей. Толпа постояла и начала расходиться. Скоро у костров стало пусто.
        XVII
        Перед утром, когда еще не начинало светать, Тэмуджина вновь разбудили. На этот раз пришли люди от хана.
        Догадываясь, что хан узнал о ночной драке и разговор будет об этом, Тэмуджин быстро оделся и отправился к нему. Идя во тьме между юртами и оправляясь от сонного забытья, он напрягал мысли, заостряя их на одном: «Была пьяная драка, я утихомирил своих, а больше ничего не знаю… Хан не будет домогаться о причинах, это ему не нужно…»
        Однако, хан повел себя совсем по-другому. Встретив его с озабоченным лицом, он усадил его перед собой и расчувствованно сказал:
        - Тэмуджин, как я услышал про ночную драку в курене, из-за добычи, я строго расследовал это дело и нашел виновных. Оказывается, некоторые мои тысячники своевольничали, пока мы находились в этой степи, они без разрешения угнали несколько табунов. Я разобрался со всем этим и сам накажу их. И я верну вам с Джамухой тех лошадей. Я уже посчитал ваш убыток и верну все сполна: по тысяче голов добавлю в ваши доли. Ну, как, согласен?
        - Согласен, - пожал плечами Тэмуджин, соображая про себя, осмысливая новый поворот в их отношениях. - Да я и не обращал внимания на те сплетни…
        Тогорил внимательно посмотрел на него, промолвил:
        - Вот и хорошо, что не слушаешь сплетен… ты очень умный парень. Вот за это я тебя и люблю. Не каждый плюнет на сплетни ради дружбы…
        - А Джамухе что сказать? - спросил Тэмуджин.
        - Я сам поговорю с ним.
        - Ну, тогда я пойду.
        - Иди. Отдохни перед дорогой.
        Выходя, Тэмуджин спиной чувствовал долгий, испытующий взгляд Тогорила.
        Шел в темноте, глядя на звезды, думал о том, как ложны оказались его прежние представления о своей будущей жизни. Надеялся на дружбу с ханом, а оказалось, что настоящей дружбы нет, а есть что-то другое, в чем ему только предстоит разобраться. Думал, что возглавит войско и будут честные войны, а тут оказалось, что свой же союзник ворует из-под носа и воины дерутся из-за добычи. Даже младший брат Бэлгутэй, прежде ласковый и послушный, сотворил такое, что пришлось немало потревожиться за него и он с трудом решил, как отнестись к этому… Одно сейчас ему было ясно: теперь, когда под его властью не одна только собственная семья, а крупное владение и войско, когда он входит в отношения с целыми улусами и племенами, ему все время надо держать ум в напряжении, и быть готовым к тому, что в любую ночь его безмятежный сон может прерваться и он должен будет решать новые дела. Чувствовал он себя так, как будто шел по зыбкой болотной тропе, где каждый шаг может обернуться предательской ошибкой и привести к гибельному концу.
        Примечания
        АБАЙ ГЭСЭР - земное имя второго сына главы западных небожителей Хана Хюрмаса Тэнгэри, один из популярных среди древних монголов бог войны. Небесное имя - Бухэ Бэлгэтэ.
        АБАРГА-ШУБУН - огромная птица из монгольских сказок (царь-птица).
        АБГА - брат отца; здесь: обычное обращение к дяде по отцу.
        АЙЛ - у монголов группа юрт (от 1 -2 до 4 -5 и более), принадлежащая одной или нескольким близкородственным семьям.
        АЛАН-ГОА - легендарная праматерь, от которой произошли все рода из фратрии борджигинов. Чингисхан был потомком Алан-гоа в одиннадцатом поколении.
        АНЗА - штраф, возмещение за убийство, увечье и другие преступления сородичам потерпевшего.
        АРАНГА - деревянный помост, на котором сжигают умерших шаманов.
        АРГАЛ - сухой лошадиный или коровий кал, используемый кочевниками для топлива.
        АРЗА - молочная водка двойной перегонки. Крепость ок. 40 %.
        АРХИ - молочное вино первой перегонки. Крепость - ок. 15 %.
        «АСАРАНГИЙН АРБАН ГУРБАН ТЭНГЭРИ» (монг.) (Тринадцать богов Асарангина) - особая группа небожителей среди 44 восточных небожителей, отличающаяся особой жестокостью и кровожадностью. Словом «Асарангин», возможно, называлось определенное место в восточном небе, созвездие. Вообще звездное небо у монголов-шаманистов строго разделено и разные его места распределены между небожителями. Например, богиня Манзан Гурмэ, мать 55 западных богов, живет на «Небесном шве» (Млечный путь), а собрания западных богов проходят на Мушэд (созвездии Плеяд) и т. д.
        АТАЙ УЛАН ТЭНГЭРИ - старший среди 44 восточных небожителей.
        АХА - брат, обращение к старшему мужчине, старший сын.
        БАГАТУР - древняя форма монгольского слова «батор», через Золотую Орду это слово перешло в русский язык как «богатырь».
        БАГА УЛААН - весенний месяц древнемонгольского лунного календаря, соответствовал марту григорианского календаря.
        «БЕЛЫЙ МЕСЯЦ» - новый год у древних монголов-шаманистов, начинался поздней осенью, совпадая с выпадением первого снега.
        БОГОЛЫ - зависимое, несвободное население, рабы.
        БОЗО - кисломолочная масса, остающаяся после кипячения айрака при перегонке молочной водки.
        БОРДЖИГИНЫ - группа близких родов в племени монголов (фратрия), к которой относились кияты. Борджигины происходили от легендарной праматери Алан-гоа.
        БОРОН-ХАРА ТЭНГЭРИ - один из 44 высших восточных небожителей, покровитель «черного» (по железу) кузнечного дела.
        БУХЭ БЭЛГЭТЭ - в монгольской мифологии небесное имя Гэсэра, второго сына главы западных богов Хана Хюрмаса тэнгэри.
        ГАЛШИ - у монголов выборная должность руководителя облавной охоты.
        ГОДОЛИ - стрела с тупым наконечником, обычно, с увесистым набалдашником. Использовалась при охоте на мелкого пушного зверя: белку, соболя и др. - чтобы не попортить шкурку.
        ГУРО (монг. косуля) - последний осенний месяц в лунном календаре древних монголов, примерно соответствует ноябрю григорианского календаря.
        ГУТУЛЫ - монгольские остроносые сапоги из толстой кожи.
        ГЭСЭР - героический эпос у древних монголов о втором сыне Хана Хюрмаса Тэнгэри, главы западных небожителей, в древние времена по решению богов переродившемся на земле для спасения людей от чудовищ-мангадхаев, насланных злыми восточными небожителями. Эпос Гэсэр по представлениям монголов обладал магической силой и считалось особенно полезным слушать его перед началом войн с чужими племенами и зимними облавными охотами. Объем эпоса достигал 30 тысяч стихотворных строк и разделялся на 9 частей (ветвей), каждую из которых можно было спеть за одну ночь от захода солнца до восхода. Полностью прослушивали эпос за девять ночей.
        ДАЙЧИН-НОЙОН - военачальник, в монгольских государствах - военный министр.
        ДАРХАНЫ - монгольские кузнецы, как правило, владеют магией, экстрасенсорными и др. способностями, исполняют жреческие функции наравне с шаманами.
        ДОМБО - деревянный кувшин для вина.
        ДЭГЭЛ - длинная зимняя верхняя одежда у монголов из овечьей, козьей, волчьей и других шкур мехом вовнутрь.
        ЕХЭ УЛААН - у древних монголов последний зимний месяц, соответствовал февралю григорианского календаря.
        ЗААРИН - шаман высшей, девятой степени посвящения.
        ЙОРИ - стрела с отверстиями на наконечнике, издающими при полете пронзительный свист. Использовалась при подаче сигналов, для запугивания зверей при облавной охоте и т. д.
        КАНГА - деревянный груз на шее у пленника, из двух параллельно скрепленных жердей с изгибами на середине, охватывавшими шею. Скреплялись жерди на концах, достаточно длинных, чтобы пленный не мог достать до них руками.
        КИНДИГИРЫ - эвенкийское племя.
        КИЯТЫ - монгольский род, относившийся к фратрии борджигин, из которого произошел Тэмуджин (будущий Чингисхан).
        МАДАГА - длинный, около полуметра, боевой и охотничий нож.
        МАЙХАБШИ - шаманская железная корона с рогами.
        МАЙХАН (монг.) - походная палатка.
        МИНЖ (Менза) - река в Монголии и России, вытекает из Хэнтэйских гор, пересекает российскую границу и впадает в р. Чикой (Сухэ).
        Монгольский шаманский пантеон - небожители, управляющие всем мирозданием, разделяются на два враждебных лагеря, между которыми идет непрерывная война: западных 55 белых тэнгэринов, творящих добро, помогающих людям, и восточных 44 черных тэнгэрина, творящие зло, вредящие людям. В подчинении у них 90 западных и 80 восточных второстепенных богов, которые называются - хаганы и являются детьми тэнгэринов. У каждого бога, и высшего, и второстепенного, есть свои функции: одни заведуют ветрами, другие - морозами, третьи покровительствуют охотникам и воинам, четвертые - кузнецам и шаманам… У тэнгэринов есть родители: у западных - отец Эсэгэ-Малаан, бабушка Манзан-Гурмэ; у восточных - бабушка Маяс-Хара. Прародительницей всех богов является Эхэ-Сагаан, мать бабушек западных и восточных небожителей - Манзан-Гурмэ и Маяс-хара. Родители, бабушки и прабабушка западных и восточных богов уже отошли от управления мирозданием, препоручив все дела своим многочисленным потомкам и сами по старости находятся на заслуженном отдыхе. Лишь изредка, в особых случаях они могут вмешаться в дела, чтобы решить возникшие
проблемы между западными и восточными богами. Подобная сложная система пантеона и многочисленность богов говорит о том, что монгольский шаманизм имеет очень древнее происхождение, а то, что самые старшие из небожителей относятся к женскому роду, говорит о том, что пантеон начал складываться еще в эпоху матриархата, которая у центральноазиатских кочевников завершилась еще за 1 тыс. до н. э.
        МУ-ШУБУН (букв. «дурная птица») - удод. По монгольским поверьям эта птица является оборотнем и превращается в девушку или женщину. При том, что все части ее тела принимают женский облик, клюв остается птичьим. Обычно эта женщина-оборотень ходит по лесам и при встрече с людьми прикрывает рот рукой, чтобы скрыть свой клюв, а сблизившись, неожиданно нападает и наносит смертельный удар в голову.
        МУШЭД - созвездие Плеяды. На Плеядах, по шаманским поверьям, проходят собрания небожителей.
        МЭРГЭН - меткий стрелок, снайпер. Прославленным стрелкам к собственному имени добавлялось это слово, напр., герой бурятского эпоса Аламжи-мэргэн.
        НААДАН (монг.) - игры, обычно, монгольское троеборье: стрельба из лука, конные скачки, борьба.
        НЕБЕСНЫЙ ШОВ - Млечный путь.
        НОЙОН - в древности вождь рода или племени; в имперский период и в позднейших монгольских ханствах - князь; в настоящее время, например, у бурят - начальник, высокий чин.
        НУКЕРЫ (букв. друг, дружинник) - воины личной гвардии нойона, хана. Из нукеров комплектовался командный состав: сотники, тысячники и т. д.
        ОБО - у монголов-шаманистов место поклонения духам-хозяевам местности.
        ОДОРА - толстая стрела на крупного зверя.
        ОНГОНЫ - изображения предков в виде деревянных и кожаных кукол. В онгонах находятся души предков.
        ОРГОЙ - шаманская верхняя одежда.
        ОТЧИГИН (древнемонг.) - младший сын в семье, младший брат. Совр. «отхон».
        ПЕШИЕ ШАМАНЫ (монг. «ябаган боо») - у монголов-шаманистов жрецы двух первых ступеней посвящения. Находятся в услужении у старших шаманов. Им не положено иметь коней, поэтому их называют пешими шаманами.
        ПЕСТРЫЙ ЗВЕРЬ - так монголы называли тигра, судя по данным эпоса, в древности обитавшего на территории Центральной Азии и Байкальского региона.
        СААДАК - колчан.
        САЙТЫ, САЙДЫ (монг. «лучшие») - представители привилегированого сословия, то же, что у европейцев дворяне.
        САРТАУЛЫ, САРТЫ - у монголов общее название среднеазиатских земледельческих народов.
        САХЯАДАЙ-НОЙОН И ЕГО СУПРУГА САХАЛА-ХАТАН - западные хаганы, хозяева огня, их поминают монголы-шаманисты, когда угощают домашний очаг или вообще огонь.
        СЕМЬ СТАРЦЕВ - Большая Медведица.
        СУНИ - «молочный» месяц у древних монголов, соответствовал августу по григорианскому календарю.
        СУХЭ - река Чикой на территории Забайкальского края и Республики Бурятия (Россия), впадает в Селенгу.
        СЭГ! - часто встречающийся возглас в шаманских призываниях. По-видимому, древнее устаревшее слово, значение которого утрачено.
        СЭГЭН СЭБДЭГ ТЭНГЭРИ - в языческой мифологии монголов единственый нейтральный небожитель между враждебными западными и восточными богами.
        СЭСЭН - мудрец; звание, которое прибавлялось к именам знатных монголов, которые прославились своим умом.
        ТАЙЛГАН - языческий праздник с жертвоприношениями богам и духам-покровителям.
        ТАМГА (монг.) - печать В русском языке производная от слова «тамга» - «таможня» утвердилось со времен Золотой Орды.
        ТОБШИ - главный руководитель на монгольской облавной охоте.
        ТООЛЭЙ - специальное блюдо из вареной головы животного, которое выставляется только почетным гостям.
        ТООНТО (монг.) - послед новорожденного, который торжественно, с особыми обрядами зарывался в землю. Каждый монгол знает, где зарыто его тоонто, и это место для него священно, имеет мистическое, сакральное значение.
        ТУМЭН - у монголов целое число, обозначающее десять тысяч; другое значение - десятитысячное войсковое соединение.
        ТЭМУДЖИН - детское имя Чингисхана.
        УБОЛЖИН - летний месяц лунного календаря, соответствует июлю григорианского календаря.
        УБЭГЭН - старейшина, патриарх.
        УЛАРИ - первый осенний месяц в лунном календаре древних монголов, примерно соответствует сентябрю.
        УЛИГЕРШИНЫ - сказители (улигер - сказание), исполнявшие различные эпические произведения нараспев под собственый аккопанимент на хуре - смычковом музыкальном инструменте.
        УЛУС - в древности у монголов личное владение нойона, включающее подданный народ, войско, рабов, скот. Под знаменем нойона это владение представляло собой некое подобие прото-государства. С образованием империи Чингисхана улус стал единым владением верховного хана - Ехэ Монгол Улус.
        УРГА - длинный шест для набрасывания аркана.
        ХАГАНЫ (ныне ханы, хаты - во множественном числе) - изначально второстепеные боги, сыновья высших небожителей - тэнгэри. Так же, как и высшие боги, хаганы подразделяются на западных (90 персон) и восточных (80 персон). Помогают своим родителям, тэнгэри, в управлении всем мирозданием. Каждый хаган имеет свои определенные функции, как, например, Чингис Шэрээтэ Богдо является законодателем для земных народов. Начиная с V в. монгольские, а затем и тюркские правители стали принимать титул хаган. Первыми стали называть себя хаганами правители жужаней в политических целях: чтобы не уступать в своем звании китайским императорам, которые традиционно называли себя сынами неба - тяньцзи. В середине VI в. изгнанные из степей Центральной Азии новыми властителями - тюрками, жужане ушли далеко на запад, на придунайские равнины и стали известны под именем авар, сразу же приняв активное участие в политической жизни Европы. На новом месте первый их правитель Баян (в переводе с монгольского - богатый) продолжил старую традицию и принял титул хагана, создав известный в истории Аварский каганат.
        ХАГДАН-САРА - весенний месяц лунного календаря, соответствует апрелю.
        ХАМНИГАНСКИЙ - эвенкийский.
        ХАН ХЮРМАС ТЭНГЭРИ - главный над 55 белыми западными богами.
        ХАРАН (монг. «хараан») - обозримое до горизонта расстояние.
        ХАРАЧУ - черная кость, основное население древней и средневековой Монголии, не относящееся к правящим кругам.
        ХИЛГА - река Хилок, на территории Забайкальского края и Республики Бурятия (Россия), впадает в Селенгу.
        ХОЖА - летний месяц в лунном календаре древних монголов, примерно соответствует июню григорианского календаря.
        ХОЖИР-ХАРА ДАРХАН - первый из земных людей, научившийся ковать железо у Борон-Хара тэнгэри. Дух его покровительствует черным кузнецам, работающим по железу и враждует с белыми кузнецами - ювелирами по серебру, золоту, меди и бронзе.
        ХОЙМОР - место на северной стороне очага напротив входа. Считается местом хозяина, старшего в семье мужчины.
        ХООРЦАХ - легкие стрелы для дальнего боя.
        ХОРЗО - молочная водка тройного перегона, спирт.
        ХОРОМГО - футляр для лука.
        ХУРАЙ - боевой клич монголов. Во времена Золотой Орды был перенят русскими дружинниками и ныне существует как «ура».
        ХУСА - зимний месяц древнемонгольского лунного календаря, соответствовал январю григорианского календаря.
        ХУЯГ - монгольский кожаный доспех с наружными железными пластинами. После образования Золотой орды хуяги стали популярны у русских дружинников - «куяки».
        ЧАЛЬЧИГИРЫ - одно из эвенкийских племен.
        ЧЕРНЫЙ ЗВЕРЬ - так монголы-шаманисты называли медведей, т. к. на названия крупных зверей у них существовали табу и они заменялись эвфемизмами.
        ЧИНГИС ШЭРЭЭТЭ БОГДО, ВТОРОСТЕПЕННЫЙ БОГ - хаган, третий сын Хана Хюрмаса тэнгэри, предводителя западных небожителей. Функцией Чингиса Шэрээтэ является издание законов и обычаев для земных народов. Тэмуджин, став ханом, взял себе его имя, чтобы обрести небесное право на издание своих законов - «Великий Ясак».
        ЧУ! (монг.) - междометие, восклицание, которым всадник понукает коня.
        ШЭЛГЭ - река Шилка (Россия, Забайкальский край).
        ЭМЧИ - лекарь (монг.).
        ЭРЛИГ-ХАН - владелец нижнего мира, царства мертвых.
        «ЭРЫН ГУРБАН НААДАН» - монгольское троеборье: борьба, стрельба из лука, конные скачки.
        ЭХЭ - мать (монг.). Дети одной семьи своими матерями считали всех жен своего отца.
        ЮРОЛ (монг. «юроол») - торжественные благопожелания.
        ЯСАЛ САГААН ТЭНГЭРИ - один из 55 западных небожителей, бог грома и молнии.
        notes
        Примечания
        1
        Дархан (монг.) - кузнец, либо ювелир и, как правило, маг. Дарханы исполняли жреческие функции наравне с шаманами. Как и шаманы, делились на «черных» (кузнецы, мастера по железу) и «белых» (ювелиры, мастера по золоту, серебру и цветным металлам. Соответственно, являлись черными и белыми магами.
        2
        Тоонто (монг.) - послед новорожденного, который торжественно, с особыми обрядами зарывался в землю.
        3
        Дайчин-нойон (монг.) - главный воевода, военный министр.
        4
        Ехэ улаан - последний зимний месяц у монголов, соответствовал февралю григорианского календаря.
        5
        Тринадцать богов Асарангина (монг. Асарангийн арбан гурбан тэнгэри) - отдельная группа небожителей среди 44 восточных небожителей, отличающаяся особой жестокостью и кровожадностью. Словом «Асарангин», возможно, называлось определенное место в восточном небе, созвездие. Вообще звездное небо у монголов-шаманистов строго разделено и разные его места распределены между небожителями. Например, богиня Манзан Гурмэ, мать 55 западных богов, живет на «Небесном шве» (Млечный путь), а собрания западных богов проходят на Мушэд (созвездии Плеяд) и т. д.
        6
        Оргой - шаманская верхняя одежда, обычно увешанная фигурками тотемных зверей.
        7
        Майхабши - шаманская корона с рогами.
        8
        Борон-Хара тэнгэри - один из 44 высших восточных небожителей, покровитель «черного» (по железу) кузнечного дела.
        9
        Хожир-Хара дархан - первый из земных людей, научившийся ковать железо у Борон-Хара тэнгэри. Дух его покровительствует черным кузнецам, работающим по железу и враждует с белыми кузнецами - ювелирами по серебру, золоту, меди и бронзе.
        10
        Гадание на олове - в широкий сосуд с водой вливают расплавленное олово и по рисунку застывшего металла делают предсказания.
        11
        Дарханы, кузнецы считались вольными людьми и не несли воинских и других повинностей, как остальные соплеменники.
        12
        Ясал Сагаан Тэнгэри - один из 55 западных небожителей, бог грома и молнии.
        13
        Чингис Шэрээтэ Богдо, согласно мифологии, создал законы и обычаи для земных людей и вообще обладал законодательной властью над людьми.
        14
        Долоон Хухэ Тэнгэри - (монг. «семеро синих богов»), в древнемонгольской мифологии являются хозяевами небесных вод, распоряжаются выпадом дождей и снегов.
        15
        Бага улаан, - у древних монголов первый весенний месяц, соответствует марту Григорианского календаря.
        16
        Ехэ улаан - последний зимний месяц, соответствует февралю.
        17
        Бага улаан - первый весенний месяц в лунном календаре древних монголов, соответствовал марту Григорианского календаря.
        18
        Бэгтэр - древнемонгольская кольчуга с мелкими пластинами на груди и спине, с рукавами до локтей и подолом выше колен. Из-за гибкости был удобен для всадников. Через Золотую Орду был распространен на Руси под названием бехтерец.
        19
        Кереиты - вороны. Монг. «хэрээ» - ворон; «ит» - суффикс множественного числа.
        20
        Аха - брат (монг.)
        21
        Месяц кукушки - соответствует маю по Григорианскому календарю.
        22
        Хагдан - второй весенний месяц в лунном календаре древних монголов, соответствовал апрелю Григорианского календаря.
        23
        Оргой - шаманская верхняя одежда, типа кафтана, на котором нашивались различные металлические подвески в виде фигурок тотемных зверей.
        24
        Майхабши - шаманская корона.
        25
        Минж (Менза), - река в Монголии и России, вытекает из Хэнтэйских гор, пересекает российскую границу и впадает в р. Чикой (Сухэ).
        26
        Это выражение известно из «Сокровенного сказания монголов» - Амбагай-хан, попав в плен к чжурчженям из-за предательства татар, передавал своим монголам: «Мстите… до тех пор, что с пяти пальцев ногти потеряете…» Видимо, здесь речь идет о стрельбе из лука и видно, что при этом часто страдали ногти той руки (обычно правой), которой натягивали тетиву. Монгольский лук, самый совершенный из всех известных в истории человечества, по свидетельствам разных очевидцев, выпускал стрелы до 700 метров (ср: лучший в Европе английский лук - до 400 метров). И стреляли, видимо, не только натягивая за наконечник стрелы на тетиве, большим и согнутым указательным пальцем, как вообще было принято у монголов (это требует больших усилий и рука могла быстро уставать), но и натягивая саму тетиву тремя или четырьмя пальцами (что намного легче и как принято стрелять из современных спортивных луков). При такой стрельбе, учитывая, что тетива монгольского лука была в несколько раз туже современного спортивного (дистанция стрельбы из последних достигает лишь до 100 метров), действительно можно было отодрать ногти с пяти
пальцев.
        27
        Сухэ - река Чикой на территории Забайкальского края и Республики Бурятия (Россия), впадает в Селенгу.
        28
        Хилга - река Хилок, на территории Забайкальского края и Республики Бурятия (Россия), впадает в Селенгу.
        29
        Наадан (монг.) - игры, обычно, монгольское троеборье: стрельба из лука, конные скачки, борьба.