Тэмуджин. Книга 2 Алексей Гатапов
        Тэмуджин #2
        Роман бурятского писателя Алексея Гатапова описывает отроческие годы Чингисхана - великого полководца и государственного строителя Монголии XII -XIII вв. В первой и второй книгах романа отражается важный период становления молодого героя - от 9 до 11 лет. Это годы нужды и лишений, голода и смертельных опасностей, когда в условиях жестокой вражды между родами монголов выковывался характер великого воина и властителя.
        Алексей Гатапов
        Тэмуджин. Книга 2
        Часть первая
        I
        Пережив зиму у подножия Бурхан-Халдуна, семья Есугея на лето перебралась вверх по Онону в узкую межгорную котловину. Местность тут была укромная, отдаленная от степных просторов за горными отрогами и падями - в стороне от глаз соплеменников, вновь прикочевавших с выходом новой травы на летние пастбища.
        Еще весной, охотясь на косуль и кабаргу, Тэмуджин увидел эти места в горных верховьях и рассказал о них матери Оэлун. Та одобрила и, когда приблизилось время прибытия соплеменников, они уже знали, куда уходить им со своим небольшим хозяйством.
        Расставив на обширной поляне у порожистого, с шумными перекатами на камнях Онона две юрты - на этот раз большую и молочную - они зажили теперь почти как хамниганы: ни степной, ни лесной, а какой-то полуохотничьей жизнью. Травы на горных склонах были сытные и две их коровы после весенней бескормицы быстро вошли в тело, прибавив в молоке. Вместо баранины у них теперь в изобилии было мясо косули и кабарги, которые большими стадами паслись на лесных увалах, да Тэмугэ с Хачиуном, заметно подросшие, приноровились заостренными палками колоть рыбу среди прибрежных камней.
        Почти каждый день два младших брата приносили крупных сигов и хариусов, а иногда и тайменей. Жарили их на внешнем очаге, щедро угощая старших братьев и матерей. Поначалу они чистили рыбу прямо у очага, но скоро развели такую вонь, что Оэлун и Сочигэл прогнали их подальше от юрт. Запретили они чистить рыбу и у реки и те, незаслуженно обиженные, и тем донельзя оскорбленные, нашли прибежище в ближнем лесу. Построили они там хамниганское жилье из корья и жердей, и теперь матерям по надобности приходилось подолгу выкликать их оттуда.
        После того, как немного поднялась трава, Тэмуджин с Бэктэром съездили к Мэнлигу, жившему теперь отдельным айлом в верховье Эга и пригнали от него девять молодых меринов, сохраненных им от старых их табунов. Оставались у Мэнлига еще коровы и овцы, но расчетливая Оэлун решила оставить их про запас.
        Сразу же после приезда оттуда Тэмуджин установил среди братьев новый порядок: ежедневно учиться мужским искусствам - бороться, бросать копье и аркан, стрелять на скаку. И теперь каждый день, и в жару и в дождь, они носились на своих конях по дальнему краю поляны или возились в траве, приминая ее на земле до войлочной тверди.
        Тэмуджин неустанно вбивал в головы младшим свои сокровенные мысли, на одном заостряя их умы:
        - Нас, сыновей Есугея, все еще считают малолетними детьми. И пусть так считают, а на самом деле каждый из нас будет стоить двоих взрослых. Сейчас у нас нет своего улуса, но если мы будем сильными воинами, тогда и другие воины к нам придут, и мы заставим нойонов признать нас за равных, потому что мы сохранили отцовское знамя. А придет время, мы и улус свой потребуем вернуть.
        С Бэктэром они учились рубить саблей по конскому волосу и до изнеможения бились на прутьях, щедро одаривая друг друга синяками и ссадинами. Все лето они обучали новых лошадей разным хитростям: уклоняться от стрел, по слову ложиться и вставать, прыгать через овраги и поваленные деревья…
        Оэлун и Сочигэл, видя, как увлеклись их сыновья после зимней скуки, не мешали им, не отрывали от игр. Сами они, пока стояло лето, успевали шить и перешивать одежду старшим, быстро выраставшим из своих рубах и штанов, латали их старую одежду, нашивая новые заплатки, чтобы передать младшим.
        В один из первых дней месяца хожа[1 - Хожа - летний месяц в лунном календаре древних монголов, примерно соответствует июню григорианского календаря.] к ним вдруг пришла Хоахчин. Перед вечерними сумерками Сочигэл, подоив двух коров и подпустив к ним телят, шла с полным подойником молока. Отмахиваясь от наседавшей мошки коровьим хвостом, она уже подходила к юрте, когда две их собаки разом взлаяли в нижнюю сторону реки и тут же смолкли, приветливо завиляв хвостами. Сочигэл остановилась, повернувшись в ту сторону. Помедлила, всматриваясь, и обрадованно вскрикнула:
        - Хоахчин!
        На крик ее из юрты выбежала Оэлун. Подошли сыновья, стреножившие на ночь новых лошадей, пригнанных от Мэнлига. Вдоль каменистого берега реки, и вправду, приближалась к ним старая их рабыня Хоахчин. Она устало прибрела поближе и упала на колени в траву, заплакала в голос:
        - Оэлун-эхэ, возьмите меня к себе, не прогоняйте! Не могу я на старости лет жить у чужих людей. Возьмите меня обратно или пусть Тэмуджин с Бэктэром прибьют и зароют меня в землю!..
        Оэлун с руганью подскочила к ней, за руку подняла с земли.
        - Что это она болтает, выжившая из ума старуха! - и тут же, смягчая голос, заговорила: - Останешься с нами, мы теперь живем в достатке, и еды и места хватит. А ну, перестань плакать, пойдем в юрту…
        После того, как ее накормили мягким кабарожьим мясом и напоили горячим молоком, она, сидя за очагом пониже Сочигэл, при свете трех светильников, рассказывала:
        - Жила я все это время в ставке Таргудая. Нас, как мы пришли к ним, в тот же день разделили и почти всех отправили по разным краям, по коровьим стадам и овечьим отарам. А меня, как узнали, что я ближняя ваша рабыня, оставили при себе, чтобы была у них на виду, - Хоахчин задорно улыбнулась беззубым ртом, - видно, побоялись, что одряхлевшая старуха у них табуны угонит или еще какой-нибудь вред учинит…
        Младшие весело рассмеялись над ней.
        - А ну, тихо, чего расхохотались! Смешно вам? - прикрикнула на них Сочигэл и, наконец, задала вопрос, волновавший всех. - А как же ты нас нашла? Откуда ты узнала, что мы здесь?
        - От Кокэчу я разузнала все о вас, - говорила та. - Он рассказал мне, как вас найти, что, мол, по правому берегу Онона вверх, в горы надо идти. Ведь я трижды просила его, еще с зимы начала к нему приставать, а он все не хотел говорить, мол, по следу могу навести людей Таргудая. И верно ведь, я-то, глупая старуха, сама не подумала об этом. Еще раз я обратилась к нему, как только сошел снег, но он сказал, что рано. И вот, пять дней назад я снова подошла к нему, а он мне говорит: «Испорти что-нибудь в хозяйстве Таргудая, да так, чтобы тебя наказали, а ночью пойдешь к омуту на Ононе, там будет стоять долбленая лодка с веслом. Уплывешь на ней, а люди утром пойдут по следу и подумают, что от обиды утопилась…» Поразилась я уму этого мальчика, а сама пошла выбирать, чего бы у них такого сделать, чтобы разозлить хозяйку. Днем я будто по ошибке налила в хурунгу, настоянную для перегонки, нового молока и жена Таргудая Эмэгэн-хатун, злобная женщина, отхлестала меня плетью так, что до сих пор у меня болит спина. Ночью я дождалась, когда все заснули, встала потихоньку и пришла на берег. Всмотрелась при свете
звезд, а там под обрывом и вправду качается на воде маленькая лодка. Села я на нее и к утру доплыла до устья Эга. Там в прибрежных кустах спрятала лодку, как мне наказывал Кокэчу, а дальше пошла пешком. На другой день к вечеру, сказал он мне, найдешь своих хозяев. Так и получилось, как мне предсказал шаман: уже солнце зашло, я обессилела от долгой ходьбы, думаю, пора где-то остановиться на ночь, и тут смотрю, стоят две ваши юрты, одна большая, другая молочная - я сразу их узнала. Ну, думаю, слава Сэгэн Сэбдэг тэнгэри[2 - Сэгэн Сэбдэг тэнгэри - в языческой мифологии монголов единственый нейтральный небожитель между враждебными западными и восточными богами.], помог мне, ведь я ему все время молилась, пока шла. Думаю, если не прогонят меня мои нойоны, еще поживу сколько-нибудь без забот и печали…
        - А Кокэчу часто бывает в ставке Таргудая? - внимательно выслушав ее, спросил Тэмуджин.
        - Да, он часто наезжает, но не все время он там, - толково отвечала ему Хоахчин. - Коней он часто меняет, особенно с начала лета, то на белом жеребце он, то на рыжем один раз приехал, а в последний раз видела его на саврасом… И они у него все время в половине тела, не толстеют с новой травы, видно, что большие переходы делает по степи. А куда ездит шаман, то ведь людям доподлинно никогда не узнать…
        - А что в народе про нас говорят? - после некоторого раздумья спросила Оэлун.
        Хоахчин, помедлив, глядя себе в ноги, вздохнула:
        - Разное болтают люди… Оказывается, тайчиутские харачу совсем не знают ни вас, Оэлун-эхэ, какой вы добрый человек, ни Есугея-нойона, каким честным был он нойоном. Про него в одном разговоре я даже услышала, будто он был страшно злой и горделивый человек, будто он бахвалился своей силой, не уважал старших… А про вас, Оэлун-эхэ, тайчиуты говорят между собой, будто вы любите смуты и ссоры, что на племенном тайлгане прошлой осенью оскорбили уважаемых старух, побили каких-то женщин, а когда Таргудай приехал к вам в гости, вы в бешенстве бросились на него с мутовкой для кумыса, прогнали его из своего айла, мол, были сильно пьяны… Да ведь каждому понятно, кто все это распускает, - она замахала обеими руками, увидев, как на переносице у Оэлун жестко сошлись черные брови, - а харачу понабрались нойонских слухов и болтают, чего сами не знают. Люди ведь глупы и у них нет большего наслаждения, кроме как очернить другого, а каков человек на самом деле, разве глупцам до этого?..
        Спать в тот вечер легли поздно, звезды уже переходили за полночь. Хоахчин хотели уложить на женской половине у двери, в ногах у Оэлун и Сочигэл, но та наотрез отказалась спать вместе с хозяевами.
        - Где это видано, чтобы рабыня вместе с господами спала? - возмущенно говорила она. - Буду спать в молочной юрте, как раньше. Там мне и на душе спокойнее и запах родной.
        Оэлун сама сходила туда и постелила ей толстый войлок в два слоя, дала овчинное одеяло и оставила медный светильник.
        II
        Тэмуджин, после того, как они остались одни и перекочевали в урочище у Бурхан-Халдуна, упорно и неотступно обдумывал свое положение. Часто понурыми зимними днями он, заседлав коня, по глубокому снегу уезжал в лес, будто ставить новые петли, а сам, уединившись в каком-нибудь укромном распадке, разжигал костер и просиживал там долгие вечера, пропадая иногда до глубокой ночи, чем вводил в беспокойство мать Оэлун.
        Там, в одиночестве у костра, где никто не мешал ему, он снова и снова принимался за свои мысли, оглядываясь в прошлое, пытаясь разобраться в нынешнем и опасливо, с холодным страхом в груди, заглядывая в будущее. Больше всего он задумывался о том, что делать ему в своем новом положении: возобновить ли связи со старыми нукерами и с Джамухой, или искать новых друзей в ближних и дальних родах - у салчжиутов, хатагинов или бугунодов - набрать разбойничий отряд из своих сверстников, чтобы делать набеги на другие племена и пригонять табуны лошадей, и этим начать укреплять свое имя и славу. Но, старательно перебрав все видимые пути перед собой, понемногу отбрасывая все негодное, Тэмуджин остановился на одном, придя к тому, что пока он не повзрослел и не вошел в полную силу, не нужно высовываться из своего логова. Враги его - тайчиуты во главе с Таргудаем - сильны и коварны, если они заметят его возмужание, им ничего не стоит тайно уничтожить его, чтобы в будущем не мешал им хозяйничать в племени. И оставалось теперь ему одно - выжидать.
        Окончательно выбрав для себя путь, Тэмуджин главным своим делом поставил поменьше показываться людям на глаза, не напоминать лишний раз о себе и делать все, чтобы соплеменники думали, что дети Есугея теперь едва находят пищу на свое кормление и ни для кого не опасны.
        Когда же он сказал об этом своим братьям, пытаясь объяснить им такую надобность, то неожиданно встретил с их стороны глухое противостояние. Бэктэр и Хасар насупились недовольно, хмуро сдвинули брови.
        - Что, теперь будем сидеть тут как сурки в яме? - спросил Бэктэр. - Те ведь и то по ясным дням выходят наружу.
        - Мы что, хамниганы какие-нибудь, чтобы в одиночку жить? - возмущенно воскликнул Хасар.
        - Если я прикажу, то ты и хамниганом станешь, - с трудом сдерживая просыпающееся в нем себя бешенство, оборвал его Тэмуджин и обратился к Бэктэру: - Ты помнишь, что сказал нам Таргудай в свой последний приезд? Если нет, то напомню: вы сдохнете от голода или приползете ко мне… А что, ты думаешь, он сделает, когда узнает, что не сбылось его предсказание, оглашенное прилюдно?
        Бэктэр хмуро молчал, отведя взгляд в сторону.
        - Я тоже не знаю этого, - Тэмуджин раздраженно смотрел на него. - Но я знаю другое: только новорожденный теленок станет показываться на глаза зверю, не ведая, что у него на уме. Но уже в годовалом возрасте он не будет этого делать. А вам с Хасаром по сколько лет?..
        Братья с неохотой признавали его правоту.
        Еще раз они показали перед ним свое недовольство, когда Тэмуджин объявил о своем решении на лето перекочевать в горную долину: очень уж не хотелось им отдаляться от прибывающих на летники куреней соплеменников. Они рассчитывали разъезжать по игрищам и встречаться со старыми знакомыми. Чтобы угомонить их, Тэмуджину пришлось несколько раз вытянуть Хасара по спине плетью, а Бэктэру напомнить о клятве, данной ими друг другу осенью, перед кочевкой на Бурхан-Халдун. Порядок между братьями, казалось, был восстановлен.
        На новом месте, осматривая горные дебри вокруг своего стойбища, на недалеком расстоянии Тэмуджин обнаружил узкую падь, скрытую между двумя отрогами. Внутри нее после какого-то давнего пожара заросло все таким густым молодняком, что не только конному, но и пешему там трудно было передвигаться, не исколов себе лицо сосновыми иглами. Со всех сторон падь была закрыта почти отвесными каменистыми склонами, и попасть в нее можно было только через узкую горловину между двумя скалами. Можно было свалить два дерева на входе, чтобы наглухо закрыться там от преследователей. Падь эту Тэмуджин выбрал убежищем для своей семьи на случай прихода недругов. Братья тщательно осмотрели ее изнутри, наметили деревья, которые можно было срубить, чтобы завалить проход, расчистили от зарослей места, откуда удобнее было держать проход под прицелом.
        Жизнь в горной долине вдали от соплеменников для братьев, с детства привыкших к общению со сверстниками, была бы скучной, если бы не ежедневные изнуряющие учения с оружием, за которыми Тэмуджин следил особенно строго. К этому прибавилось то, что с появлением молодых коней от Мэнлига на них стали делать дальние пробеги по степи, чтобы они были привычны к быстрым и длинным переходам. В остальное время Хасар с Бэлгутэем, пристрастившиеся к охоте на косуль, пропадали в тайге, а Хачиун и Тэмугэ кололи рыбу.
        Изредка лунными ночами Тэмуджин и Бэктэр на своих старых конях выезжали к куреням, вновь прибывшим на летние пастбища, осматривали новые места родовых стойбищ. На месте своего прошлогоднего куреня они увидели небольшое стойбище в несколько десятков юрт, зато курень сонидов, раньше скромный по размерам, теперь, объединившись с каким-то другим родом, расширился вдвое. Не было известно, куда на лето ушли их дядья, по каким долинам они теперь пасут свои табуны.
        Польза от учений, к которым понуждал Тэмуджин своих братьев, безустанно повторяя, что без этого им не подняться, вскоре подтвердилась.
        В середине лета проезжали молодых лошадей Тэмуджин, Бэктэр и Хасар. Ехали они осторожно, малой рысью, держась поближе к лесам. Тихонько высовывали головы из-за гребней и внимательно озирали окрестности.
        Перед вечером у небольшой речки Хоолой из прибрежных кустов наперерез им выехали трое всадников. Двое из них были молодые мужчины, лет по семнадцати-восемнадцати, а третий был пожилой, лет за тридцать. У всех были луки и полные колчаны стрел, длинные мадаги на поясных ремнях. Изношенная одежда с грубыми заплатками, хорошо выезженные сухощавые кони, оружие, и то, как они выехали к ним - так же, как они, настороженно, тщательно оглядываясь по сторонам - все говорило о том, что, скорее всего, это разбойники. Так на самом деле и оказалось.
        - О, какие хорошие кони! - подъезжая, один из молодых окинул жадным взглядом их лошадей, и уже потом оглядел самих. - И оружие какое!.. Не рано вам такие луки носить, а? Видно, что не бедных родителей отпрыски.
        - Чьи вы? - старший, косоглазый седой мужчина с изуродованным глубокими шрамами лицом, безулыбчиво оглядел их.
        - Мы из рода кият-борджигин, - за всех ответил Тэмуджин.
        - Кияты? - переспросил третий и растянул в холодной улыбке тонкие губы. - Это хорошо… очень хорошо, что кияты. Ваш Алтан-нойон разорил моего отца, забрал всех наших дойных кобылиц, сказав, что за старые долги. А теперь вас, киятов, самих ощипали как гусей, и я с вами сейчас рассчитаюсь за прошлое. А ну, слезайте с лошадей и снимайте свои ремни с оружием.
        Тэмуджин быстро окинул разбойников глазами из-под суженных век. Те, не ожидая отпора от подростков, лениво развалились в седлах.
        «Нельзя отдавать коней! - молнией промелькнуло у него в голове и он почувствовал, как вдруг чудовищными, нестерпимыми ударами забилось в груди сердце. - И медлить нельзя. Как отбиться от них?.. Стрелами?.. Нет, арканами…»
        - Арканы!.. - сдавленно выкрикнул Тэмуджин и в этот же миг сорвал со своего седла притороченный моток тонкой волосяной веревки.
        Не размахиваясь, коротким движением он метнул в старшего, набросил ему на шею и тут же туго натянул петлю. Мгновением позже взметнулись арканы Бэктэра и Хасара. Разбойники, не успев опомниться, втроем беспомощно хватались за натянутые на их шеях крепкие тонкие веревки, безумно вытаращив глаза и хватая ртами воздух.
        Тэмуджин первым изо всех сил дернул за веревку, потащил на себя, стягивая своего с седла, за ним последовали братья. Три бездыханных тела грузно свалились рядышком на землю, кони их испуганно шарахнулись в разные стороны.
        Спустившись на землю, братья освободили свои арканы. На шеях у тех отчетливо проступили тонкие, красно-синие полосы. Не задерживаясь, братья вскочили на коней и, сматывая арканы на ходу, порысили на северо-запад.
        - Оживут они или нет? - странно изменившимся хриплым голосом спросил Хасар, когда они отъехали на треть перестрела, и оглянулся на чернеющие в низине неподвижные тела и коней, растерянно переминающихся возле них.
        - Радуйся, что не ты сейчас лежишь на земле, - сказал ему Бэктэр и обратился к Тэмуджину: - Надо было коней захватить и оружие, ведь теперь это наша добыча.
        - Днем здесь могут встретиться люди, - сказал Тэмуджин, тут же поймав себя на том, что только сейчас он придумал эту отговорку. - Да и неизвестно, чьи на самом деле эти кони, может, только вчера у сонидов или хабтурхасов угнаны.
        - Возьмем, хорошие ведь кони, - настаивал Бэктэр, жадно глядя на разбойничьих лошадей. - Кто нас тут увидит…
        Тэмуджин некоторое время колебался, борясь с соблазном: кони в самом деле были отборные. Но чутье подсказало, что жадность подведет, мелькнула мысль: «И через несколько лет кто-нибудь может узнать лошадей…»
        - Не сейчас, так потом попадемся, - отрезал он и первым порысил в сторону леса. - Поехали!
        Дома они никому не обмолвились о случившемся. Лишь Бэлгутэю под вечер рассказал обо всем Хасар, отведя его в лес и взяв с него клятву не говорить никому. Тэмуджин после этого случая почувствовал, как сразу повысилось уважение к нему со стороны братьев. Даже самые строптивые, Бэктэр и Хасар, теперь без разговоров соглашались с его мнением. Глядя на них и младшие, Тэмугэ и Хачиун, наперегонки бежали исполнять его приказания.
        III
        После смерти старших киятских нойонов Есугея и Тодоена прошел почти год, а Таргудай-Хирэлтэг так и не смог собрать курултай племени и воссесть на ханский трон. То, что поначалу само шло к нему в руки и мнилось уже неминуемым, вдруг, казалось бы, ни с того, ни с сего, наткнулось на какие-то невидимые заторы, в которых Таргудай не мог разобраться и исправить дело в нужную сторону.
        Неведомо по воле каких небожителей, восточных или западных, многие монгольские рода, прежде как будто склонявшиеся на его сторону, после отдалились от него. Нойоны их перестали ездить в его ставку, не явились и на зимнюю облавную охоту. Это было открытым непризнанием его старшинства в племени. Возмущенный таким их поведением, Таргудай сначала попытался пригрозить им, с гонцами посылая к ним свое гневное слово, но те дали понять, что не потерпят притеснений и при случае будут защищаться. Было ясно, что они сговорились за его спиной и вместе строят против него козни.
        Таргудай долго не мог уяснить себе причину того, почему нойоны так резко изменили свое отношение к нему. И лишь по прошествии времени - частью из доходивших до него разговоров в племени, частью своими домыслами - он стал понимать, что это произошло во многом из-за того случая с семьей Есугея, значения которого он за суматохой многих дел сразу и не разглядел.
        Таргудай поначалу махнул рукой на отказ Оэлун и Тэмуджина присоединиться к нему. Посчитал, что улус Есугея и так не уйдет от него и рано или поздно будет в его руках. Да и последние остатки их подданных - те айлы, которые Оэлун подняла против него в тот несчастливый день, когда он приехал к ней свататься - одумались и назавтра же после того пришли к нему с поклоном и данью. Оэлун со своими детьми, оставшись без харачу и рабов, без скота, потерялись из виду. Таргудай послал было на их поиски своих нукеров, но, не обнаружив их нигде, бросил и это, решив, что сами подохнут от голода или какие-нибудь разбойники угонят их в рабство.
        И только лишь потом, по истечении многих месяцев после того, до него стали доходить разговоры: мол, рода потому отшатнулись от Таргудая, что узнали о том, как осиротевшая семья Есугея с оружием поднялась против него и прогнала его вместе с нукерами. Будто люди рассудили так, что, с одной стороны, Таргудай не так уж и страшен, если позволил им так обращаться с собой, и, с другой стороны, если семья Есугея такова сейчас, когда дети малы и подданные отошли от нее, то какова она будет потом, когда сыновья его вырастут и по-настоящему поднимут свое знамя. Не придется ли пожалеть, что когда-то связались с этим Таргудаем. И потому, мол, люди снова притихли и выжидают.
        «Бродячие суки со сворой щенков, пусть только появятся поблизости, - сжимал кулаки и задыхался от запоздалой злобы Таргудай. - А появиться, рано или поздно, должны, где-нибудь да вынырнут и тогда пусть не просят у меня прощения…»
        Но, пройдя время, после многих раздумий, он понемногу успокоился: «Теперь-то они и на ноги не поднимутся, если еще этой зимой не передохли от голода… Зима была голодная, морозная, если и живы сейчас, то гонору у них поубавилось, где-нибудь грызут коренья с диким луком и проклинают тот день, когда не послушались меня».
        По-настоящему Таргудай теперь жалел о другом: слишком рано он начал показывать свое старшинство перед другими нойонами племени - тем и отпугнул их от себя. А вспугнутый и рассеянный по степи табун, каждому известно, вновь собирать нелегко, надо выждать время, чтобы он успокоился. И Таргудай, скрепя сердце отложив ханские выборы на более позднее время, стал устраивать пиры, приглашая на них нужных нойонов и заново налаживая с ними отношения.
        Частенько теперь в ставке тайчиутов можно было видеть, как с утра мужчины режут кобыл и овец, а затем до ночи не смолкал шум пьяного веселья. Понемногу Таргудай стал привыкать к застольям - с песнями и плясками, с красивыми рабынями, борьбой и скачками среди молодых воинов. Теперь у него больше дней проходило за пиршественным столом и похмельным отдыхом после них, чем в обычных делах по хозяйству. Он обленился, обрюзг, пожирнел телом. Но гонора, как и прежде, не терял, держал себя с достоинством большого нойона.

* * *
        Таргудай проснулся поздно - солнечный луч от дымохода добрался уже до середины решетки стены - и голова у него на этот раз опять была тяжелая. Накануне он до поздней ночи просидел с нойонами дальнего рода салчжиутов. Угощал их, заодно прощупывая их мысли, заводил разговоры о делах в племени. Таргудай не напирал на них, не настаивал, чтобы поскорее присоединялись к тайчиутам, но главное было сделано - сошлись на том, что нужно помогать друг другу и держаться вместе. Многочисленный род салчжиутов отныне будет в дружбе, не будет за его спиной связываться с другими. Это было уже немало. Обещали они и на облавную охоту прийти с большим отрядом.
        Уехали салчжиутские нойоны тогда же, ночью - молодые, здоровые, им что день, что ночь, нет разницы - сказавшись, что утром у них молебен на родовом обо. И теперь Таргудай, не зная, с кем ему поправить голову, тяжело перебирал в уме, кого бы позвать, чтобы не потерять зря времени и поговорить с пользой. Тут он вспомнил, что давно не разговаривал со своим ближним нукером, который был у него старшим над лазутчиками в подвластных куренях и теми, кто объезжал его владения, наблюдая за порядком.
        - Эй, кто там есть! - негромко, чтобы не усилить боль в затылке, позвал он.
        Из-за полога в женской половине, замешкавшись, бесшумно вышла его молодая рабыня, запахивая полы халата из желтого шелка. Таргудай помедлил, оглядывая ее стройное, молодое тело, угадывавшееся под тонкой тканью, хрипло спросил:
        - Где хатун?
        - Она рядом, в молочной юрте, - нежным голосом проговорила рабыня, преданно и внимательно глядя ему в глаза, готовая выполнить любое приказание.
        Таргудай еще раз оглядел ее и, с трудом подавляя в себе пробуждающееся желание, разочарованно проговорил:
        - Ладно, пошли кого-нибудь за Унэгэном.
        Та с низким поклоном попятилась к двери, все еще глядя на него, блестя раскосыми косульими глазами.
        - Стой!
        Та стала, все так же согнувшись, потупила взгляд. Таргудай некоторое время молча смотрел на нее, облизывая толстые, синие от архи губы. Затем он приподнялся на кровати, опираясь на локоть, бросил короткий взгляд на дверь и двинул рукой:
        - Иди сюда.
        Она подняла на него испуганные глаза и поняла все. Замерла, не двигаясь с места, не сводя с него затравленных глаз.
        - Иди, говорю…
        - Хатун зайдет, - плачущим голосом заговорила та, - она меня убьет… в прошлый раз сказала, что живьем собакам скормит, если еще приближусь к вам…
        - Иди, не бойся, не будет ничего…
        - Я боюсь, она убьет меня, - громко заплакала рабыня.
        - Иди, иди!.. Не то я прямо сейчас прикажу тебя бросить собакам. Ну!..
        Та приблизилась, дрожа всем телом, со страхом глядя на него. Таргудай крепко схватил ее за руку повыше локтя, рывком притянул к себе и сорвал с нее халат. Жадно оглядывая ее голое тело, смуглые молодые груди, стройные бедра с мягкими волосками у чресла, он уложил ее рядом с собой к стене, с утробным вздохом навалился на нее и грузно придавил под собой, сжимая в медвежьих ладонях ее тонкие плечи и груди, заставляя громко стонать от боли и тяжести…
        - Молчи!..
        Когда все кончилось, Таргудай, тяжело дыша, откинулся, толкнул ее.
        - Уходи!..
        Та испуганно вскочила, торопливо натягивая халат, повязывая пояс. Тщательно вытерла слезы на раскрасневшихся щеках и вышла из юрты.
        Напрягая спину и шею, стараясь не качнуть головой, Таргудай встал с кровати. Одел на голое тело прохладный атласный халат и прошел к столу. Тяжело присел, чувствуя, как кровь прилила к голове; облокотившись о край стола, стал ждать. Наконец, вернулась рабыня, и Таргудай приказал ей налить чашу холодной арзы.
        Выпив, он замер на месте, ожидая, когда вино ударит в голову, развеет тяжесть и боль. Становилось легче, понемногу спадало напряжение в теле, но вино показалось слишком слабым. В груди все еще было тесно.
        - Эй, где ты там! - он снова окликнул рабыню. - Налей мне еще и накрой стол. Пусть разогреют вчерашнего мяса.
        Давнего своего нукера Унэгэна, худощавого мужчину с хитрыми, пронзительными глазами, Таргудай встретил уже навеселе.
        - Что же ты так долго? - он недовольно оглядел его, когда тот, наконец, показался в дверях. - Тебя ведь зовет нойон, а не какой-нибудь сосед - коровий пастух, а раз так, ты должен бросать все свои никчемные дела и бежать ко мне со всех ног.
        Голос Таргудая был не так зол, видно было, что он говорит лишь для острастки, но нукер по своей шкуре знал, что с ним нельзя шутить: может рассвирепеть из-за пустого и тогда жди беды, дело может закончиться плохо. Но на этот раз Таргудай был настроен мирно и быстро остыл.
        - Стареешь, что ли? - проворчал он, гася злой огонь в глазах. - Садись.
        - Да я у реки был, - облегченно переводя дух, оправдывался немолодой уже нукер и, присаживаясь, с опаской оглядывал накрытый стол, где посередине возвышался толстый медный домбо, от которого несло резким винным запахом: не иначе арза. - Я коня ловить ходил и оттуда меня позвали к вам. Пока есть время, хочу съездить в табуны, трехлеток для объездки отобрать.
        - Кони твои подождут! - махнул рукой, как отрубил Таргудай. - Мне надо поговорить с тобой. Хочу у тебя узнать, как идет жизнь в племени, как люди живут. О чем говорят между собой.
        Таргудай наполнил из домбо большую, от старости позеленевшую по краям бронзовую чашку.
        - На, сначала выпей, а потом расскажешь мне…
        Тот нерешительно замялся, пряча руки в потемневших, засаленных рукавах замшевого халата. Таргудай, заметив нежелание гостя пить, раздраженно повысил голос:
        - Ну-ну, ты мне не придумывай отговорки. Я, твой нойон, должен еще уговаривать тебя, как чжурчженского хана?.. Пей!
        Унэгэн, решившись, выпил крепкую арзу до дна.
        - Ну, говори… рассказывай, что у тебя там нового, - Таргудай налил в свою чашу арзу, гулко отпил до половины и наставил на него свой тяжелый, пьянеющий взгляд, приготовившись слушать.
        Тот беспокойно забегал глазами и, теребя узкую короткую бороду, некоторое время молчал, думая, с чего начать.
        - Первое - это то, - начал он, - что хабтурхасский Улзэту вместе с киятскими Ехэ Цэрэном и Бури Бухэ, оказывается, еще зимой, во время больших буранов, ходили в набег на восточных меркитов. Угнали у них табун лошадей и сразу же обменяли его у онгутов на китайские товары. Онгуты, оказывается, сами приезжали к ним за теми лошадьми - с двенадцатью навьюченными верблюдами, и верблюдов тех оставили - значит, заранее обо всем была у них договоренность.
        - Большой табун?
        - Голов двести.
        - Хм… Это Ехэ Цэрэна происки, не иначе. Улзэту и Бури Бухэ угнать табун и смогут, но чтобы потом так умело с рук сбыть и обменять, ума у них никогда не хватит… А этот щенок когда научился так воровать, да еще так ловко прятать следы, а?.. Ты запомни про этот случай, этот Ехэ Цэрэн нам может понадобиться.
        - Запомню.
        - Ладно, дальше.
        - К бугунодам в начале лета приезжали чальчигиры[3 - Чальчигиры - одно из эвенкийских племен.] с северных гор и просили железные котлы и ножи в обмен на шкуры черных соболей и морских нерп.
        - Договорились?
        - Да, продали десять котлов по двадцать шкур за каждую и семьдесят железных ножей за пять шкур.
        - Ладно, что еще?
        - Три дня назад на земле сонидов, у реки Хоолой, убили троих мужчин. Одного проезжие пастухи застали еще живым, и тот будто бы рассказал, что на них напали подростки кият-борджигинов.
        - Какие еще подростки кият-борджигинов? - оживился Таргудай, приподнимая отяжелевшие веки. - Сколько их было?
        - Трое их будто было, - Унэгэн с недоуменным взглядом на лице пожимал плечами. - Лет по десяти-двенадцати, но хорошо обученные; разом бросили арканы, да так, что эти и опомниться не успели, как их за шеи стянули с коней.
        - А эти из какого рода?
        - Урянхаи. Люди говорят, что они сами частенько занимались разбоем, а в последнее время совсем исчезли из куреня. Видно, сами они и пристали к тем подросткам. Что-то не верится, чтобы десятилетние щенки сами напали на взрослых мужчин. Да и ничего они не тронули, ни коней, ни оружие, все так и осталось при убитых.
        - Хорошо обученные подростки, говоришь, - Таргудай, сдвинув брови, задумался. - Опять эти кияты… Да, они всегда хорошо обучали своих детей, но так, чтобы десятилетние дети взрослых воинов отправили к праотцам, такого я еще не помню.
        - Да, такое нечасто можно услышать, - согласно качнул головой Унэгэн.
        - А чьи, ты думаешь, это могли быть дети? - Таргудай поднял на него косоватый взгляд. - Ну, я же тебя знаю, ты хитрец старый и у тебя всегда есть какие-нибудь догадки. Скажи-ка мне…
        Унэгэн молча пожал плечами, опустив глаза.
        - Ты не пожимай плечами, а говори, что думаешь, - снова повысил голос Таргудай. - Я вижу, что есть у тебя что-то.
        Тот повертел головой, будто ища место, куда спрятаться.
        - Я думаю…
        - Говори!
        - Я думаю, это не киятские были дети, - проговорил Унэгэн, вытирая вспотевший лоб. - Где сейчас живут кияты? Хутугта и Даритай с подданными на Шуусе, далековато от сонидов, чтобы подростки их там разъезжали. Ехэ Цэрэн и Бури Бухэ, те еще дальше, на Ингоде или Аге, ну а сыновья Хутулы всегда у вас на виду, да и дети их еще маловаты. А те подростки явно наврали, чтобы отвести от себя след.
        - Ты так думаешь? - Таргудай успокоенно откинулся на подушки.
        - Да, так я думаю, - Унэгэн, незаметно переводя дух, радуясь, что не придется браться за разнюхивание этого непростого дела, говорил уже равнодушным голосом: - Ведь человек, если хочет убить или украсть, никогда не назовет своего истинного имени.
        - Да, ты прав, - окончательно успокоился Таргудай, облегченно вздыхая. - А то я тут было уже подумал несуразное… Ладно, думаешь ты иногда головой неплохо. Ну, ладно, ты иди, а мне еще отдохнуть надо.
        Унэгэн с готовностью встал с места и, кланяясь, попятился к двери.
        Выйдя на воздух, он подставил лицо прохладному восточному ветру, успокаиваясь после опасного разговора. Он утаил от хозяина то, что сам ездил на место рассматривать следы и неподалеку в траве нашел стрелу, видно, оброненную в суматохе, на которой была вырезана тамга покойного Есугея-багатура - натянутый лук с трезубцем вместо стрелы.
        Долго думал Унэгэн, пока ехал домой, говорить об этом Таргудаю или нет. Под конец он решил промолчать: если снова начнутся поиски семьи Есугея, то он, как старший над нукерами, будет на самом видном месте, а это опасно. «Если дети Есугея уже сейчас такие звери, то какими чудовищами они вырастут в свои зрелые годы? - думал он. - Я уже не молодой, чтобы из-за этого глупца Таргудая навлекать на себя их месть».
        IV
        Хасар с Бэлгутэем, больше всех среди братьев полюбившие бродить по таежным зарослям, считались теперь в семье самыми удачливыми в охоте на косуль. С начала лета они непрерывно поставляли для Оэлун и Сочигэл лучшее мясо из леса. Исходив сначала все ближние пади, они теперь с каждым разом уходили все дальше от стойбища. Не встречая поблизости ни людей, ни следов их, они уже чувствовали себя хозяевами в окрестных горах.
        Привыкнув к новой жизни среди тенистых зарослей, ежедневно преодолевая далекие расстояния по лесным дебрям, по подъемам и спускам, по неровным звериным тропам, они даже походку обрели новую и ходили теперь, слегка наклонившись вперед, мягкими, по-рысьи крадущимися шагами.
        Первой это заметила Сочигэл. Когда, собравшись все вместе, они разделывали перед юртой очередную их добычу, она, деревянным ковшиком наполняя косульи кишки густой бурой кровью, рассказывала остальным:
        - Вчера я иду от реки с кувшином воды и вижу, будто от опушки идут к нам два хамнигана. Они спустились в ложбину, а я стала и жду, гадаю, что это еще за люди тут появились. Немного погодя вышли они на бугор, уже поближе, я смотрю, а это наши Хасар с Бэлгутэем идут… пригнулись, как рыси на охоте, и вышагивают, будто следы разнюхивают… Ну, думаю, так мы здесь все скоро превратимся в хамниганов.
        В середине лета Хасар с Бэлгутэем на двух старых конях отправились осматривать дальние места вверх по Онону. Выехали они с рассветом, а к полудню были на узкой горной речке, впадающей в Онон с правой стороны.
        Шум воды заглушал звуки вокруг. Хасар шел впереди, ведя коня в поводу и глядя под ноги, выбирая дорогу среди прибрежных камней. Увидев перед собой устье другой речки, он остановился и, оглядев ее пенистые воды, спускающиеся из ближнего распадка, обернулся к Бэлгутэю.
        - Передохнем, заодно подкрепимся рыбой. Тут, наверно, есть хариусы.
        - Я тоже проголодался, - устало отозвался Бэлгутэй. - Никак не привыкну ходить по камням…
        Разнуздали коней, напоили их в прибрежной отмели и привязали к кустам.
        Наспех заострив ножами сосновые палки, они скоро накололи среди прибрежных камней по крупной рыбине. Не снимая чешуи, нанизали их на те же палки от пасти до хвоста.
        С трудом раздули огонь. Сыроватые ветки, которые они наломали от палой сосны, лежавшей неподалеку от реки, долго не хотели разгораться. Поддавшись, наконец, пламени, они яростно шипели и трещали, разбрасывая вокруг искры, заполнив синим дымом весь берег.
        - Надо было березовых сучьев найти, - отползая от костра и отдуваясь, щуря глаза от едкого клуба, опахнувшего лицо, говорил Бэлгутэй.
        - Долго искать пришлось бы, - Хасар, взяв свой рожон, поднял его над огнем. - И так обойдемся, не дома…
        Рыба жарилась долго. Хасар в шутку отпихивал рожон Бэлгутэя, занимая все место над огнем. Тот, переползая на другое место, заходил с другой стороны.
        У Хасара рыба поспела раньше и он, с хрустом откусывая от обугленной туши горячий кусок, посмеивался, глядя на Бэлгутэя. Тот с добродушной улыбкой дожаривал свою рыбу, глядя, как с треском стекают на огонь желтые капли рыбьего жира, терпеливо глотал слюни.
        Ели молча и жадно.
        Насытившись первым, Хасар отбросил в сторону обглоданную рыбью хребтину и тут увидел, как в кустах на той стороне речки шевельнулась ветка и, немного погодя, на берег вышли трое таких же, как и они, подростков. Бэлгутэй проследил за его настороженным взглядом, обернулся.
        - Люди, - удивленно сказал он и замолчал, проглотив в волнении слюну.
        - Это хамниганы, - догадался Хасар, увидев искусно вышитые разноцветными лоскутками голенища их гутулов.
        Трое подростков, лет восьми-девяти, некоторое время молча смотрели на них, потом один, державший в правой руке железный трезубец на длинном тонком древке, левой призывно махнул им.
        Хасар, помедлив, встал с места и спустился к берегу. За ним поспешил Бэлгутэй. Теперь их с хамниганами разделяло русло неглубокой речки в десяток шагов шириной.
        «Зря мы так близко подошли, - запоздало подумал Хасар. - Если захочет, то может метнуть трезубцем. Надо было зарядить луки и спросить, что надо…»
        - Вы кто? - неверно выговаривая монгольские слова, спросил хамниган с трезубцем, видно, старший из них. - Из какого племени?
        - Мы кият-борджигины, - сказал Хасар. - А вы кто?
        - Мы лимагиры, - ответил тот и повел рукой, указывая на берег речки. - По эту сторону наша земля.
        - Сколько у вас людей? - помедлив, спросил Хасар.
        - Не скажу! - сжимая древко трезубца и ожесточив лицо, выкрикнул хамниган. - Какой ты хитрый…
        - Ладно, - примиряюще сказал Хасар, вспомнив строгий наказ Тэмуджина ни с кем не вступать в ссоры. - Мы пойдем назад.
        Не оглядываясь, они поднялись на свой берег, взяли за поводья своих лошадей и пошли вниз по берегу. Перед тем, как повернуть за излучину, Хасар оглянулся. На том месте, где только что стояли подростки-хамниганы, уже никого не было.
        - Видно, они были недалеко и увидели дым, - пыхтел сзади Бэлгутэй. - Что было бы, если бы мы сразу перешли реку?..
        Хасар, не отвечая ему, гадал про себя о том, как отнесется к их встрече с хамниганами брат Тэмуджин.
        «Никогда нельзя узнать, что у него сейчас на уме, - размышлял он, глядя под ноги, обходя острые камни. - То он требует ни с кем не ссориться, то велит бросать арканы и душить людей насмерть… Ну, здесь-то я сделал все так, как он велел, ни слова лишнего не сказал, ссоры не начинал. Придраться ему будет не к чему…»
        Выйдя из горной теснины, они сели на коней и по ровному месту тронули рысью. Хасар вырывался вперед, оставляя Бэлгутэя далеко позади, и сердито махал ему рукой, призывая поспешать.
        Задолго до вечера они были в стойбище.
        Тэмуджина застали за юртой. Сидя под стеной в тени и положив перед собой седло, он зашивал порвавшийся стременной ремень. Хасар сбивчиво рассказал ему о встрече с незнакомцами. Когда подошел Бэктэр, Тэмуджин потребовал рассказать еще раз. Скрывая недовольство и недоумение - для какой нужды дважды пересказывать одно и то же дело? - Хасар повторил свой рассказ.
        - Нам надо поехать к ним, - подумав, сказал Тэмуджин и посмотрел на Бэктэра. - Посмотреть, что это за люди стоят за нами.
        - Нельзя не поехать, - согласился тот. - Если после такого разговора сами не поедем к ним, они потом нас и за людей считать не будут.
        Тэмуджин тщательно обдумал предстоящую встречу с хамниганами. Он сразу предупредил Бэктэра и Хасара о том, что встреча с ними будет мирной. Попутно он похвалил Хасара:
        - Ты сделал хорошо, что не стал меряться с ними силами. Нам нужны друзья, а не враги. Ты очень разумно поступил.
        Редко слышавший похвалы от старшего брата и поначалу несогласный с его мирными намерениями, и даже собиравшийся возразить ему, Хасар быстро остыл, задумавшись над его доводом. Он долго морщил свой темный лоб, оставшись один за юртой, беспокойно дергал ремень своего кнута, оглядываясь вокруг…
        На следующее утро вверх по Онону выехали Тэмуджин и Бэктэр. По важному случаю они были одеты в новые замшевые штаны и рубахи, на головах были высокие войлочные шапки. В переметную суму среди других подарков Оэлун положила кусок синей китайской ткани.
        - Вручишь это старшей женщине стойбища, - напутствовала она Тэмуджина. - Подарок приличный для любого возраста.
        Добравшись в полдень до горной речки, они, не останавливаясь, проехали мимо вчерашнего кострища Хасара и Бэлгутэя, черневшего недогоревшими углями на прибрежном песке, вброд перешли реку и, сойдя с коней, осторожно двинулись вглубь зарослей.
        - И следов их не видно, - озадаченно говорил Бэктэр, оглядывая вставший перед ними густой кустарник, - ни на берегу, ни в лесу… Верно говорят, что в лесу легче выследить старую самку рыси, чем старуху хамниганской кости.
        - Потому я и говорю вам с Хасаром, что с ними нужно дружить, а не враждовать, - Тэмуджин внимательно осмотрел подпруги на коне и решил: - Пойдем по берегу Онона. Люди всегда держатся поближе к воде.
        Оглядывая незнакомые горы, возвышающиеся по сторонам, запоминая приметные скалы и деревья, они прошли время, за которое можно было вскипятить средний котел воды, когда впереди раздался собачий лай. Два крупных черных кобеля стояли на краю небольшой поляны, точно так же, как и у них выходящей к реке и, задрав головы, словно на зверя, озлобленно лаяли.
        Вскоре на берегу появились знакомые по рассказу Хасара подростки, негромко окликнули собак, и те послушно умолкли, отойдя в сторону. Тэмуджин, переглянувшись с Бэктэром, подошел к подросткам вплотную и поздоровался с поклоном, прижав руку к груди, как со взрослыми.
        V
        Оэлун, живя тихой безмятежной жизнью их маленького айла, отдыхала от людского шума, мутного водоворота бесконечных женских сплетен, дрязгов, тревожных слухов, вражды между родами, чем извечно полнится жизнь в больших куренях. Крохотное их хозяйство из двух коров с годовалыми телками и семнадцати коней, за которыми смотрели сыновья, почти не отнимало времени, давая Оэлун волю и на отдых и на спокойные размышления.
        Место их летнего стойбища у тенистого горного леса с легким, прохладным воздухом даже в середине лета, когда в степи все вокруг изнывает от жары, подходило ей как нигде больше. Она сравнивала духоту знойной степи, когда сопки вдали растаивают в белом мареве, а горячий воздух застревает в глотке, отдаваясь саднящей болью в висках, с здешними благословенными местами и благодарила богов за данную им с детьми передышку в этом уголке. К тому же здесь ни чертей, ни приведений или какой-то другой нечисти, как заметили они с Сочигэл, не было - верной приметой этому было то, что подрастающая Тэмулун не боялась оставаться одна в темноте и не плакала во сне, - тогда как в куренях между людьми потусторонние духи так и кишели, часто пугая даже взрослых людей.
        «Жили бы люди в лесу, как хамниганы, и не мучили себя, - думала иногда Оэлун. - Много ли нужно человеку?.. Но нет, вожди жаждут власти над улусами и табунами, бьются за славу, за почести, влияние среди людей… и ведут за собою народы. Оттого и все смуты в жизни…»
        Оэлун блаженствовала в покое, но иное, как замечала она, держала в себе невестка Сочигэл. С детства привыкшая к многолюдству и весельям, она и в борджигинских куренях никогда не упускала того, чтобы поболтать и повеселиться с другими женщинами. На празднествах она любила разодеться в свои китайские одежды и, уложив на голове волосы диковинной пышной шапкой, невиданной до нее среди здешних людей, выйти с накрашенными бровями и ресницами перед взоры мужчин, так, что те, увидев ее, уже с трудом отводили глаза.
        Будучи второй, нелюбимой женой, она с мужем ложе делила нечасто и, так и не насытившись ласками, с плохо скрытой жаждой поглядывала на других мужчин. Оэлун нередко замечала ее голодные, затуманенные глаза, когда рядом находились молодые нойоны, и жалела ее. Она и Есугея просила почаще наведываться к младшей жене, но тот был к ней холоден.
        И теперь, когда они остались одни, Оэлун все чаще видела в глазах невестки знакомый огонь женского голода, когда ей не хватает мужчины. Та, сдерживая себя при сыновьях, без них становилась раздражительной, часто срывала злобу на Хоахчин, покрикивая на нее из-за пустяков. Тяжко мучила ее жизнь вдали от многолюдных куреней. А однажды она высказалась перед Оэлун прямо:
        - Если бы не прихоть твоего сына, мы сейчас не жили бы в лесу как дикие звери.
        Оэлун не нашла слов для ответа, но поняла, что на невестку у нее нет твердой надежды, что в какое-то время она может подвести. Отнеся это к малому уму ее, Оэлун, все же, по-прежнему жалела ее, обиженную на судьбу, и надеялась, что как-нибудь они вместе протянут это тяжелое время, пока дети не встали на свою тропу - а там будет видно.
        Думая о будущем детей, Оэлун теперь часто задумывалась и о том, что происходит в племени сейчас, после того, как распался киятский род. Снова и снова она расспрашивала Хоахчин о том, что видела и слышала та, живя у тайчиутов, старательно выуживала из ее старческой памяти все нужное для себя. Особенно дотошно она выпытывала про киятских нойонов, братьев Есугея. И по словам Хоахчин выходило, что братья-кияты, сильные и влиятельные при Есугее и Тодоене, теперь же вконец опустились и обесценились в своих достоинствах. За все это время их почти не было видно в главной ставке тайчиутов, а на больших пирах, которые были после зимней облавной охоты, они сидели ниже даже сонидов и генигесов, средних нойонов племени. Даже дети Хутулы, поначалу гонористые и беспокойные, в последнее время поутихли, и среди тайчиутских харачу теперь шли слухи, будто им прямо указали, чтобы они не слишком часто беспокоили Таргудая своими хождениями к нему.
        Обдумывая все услышанное от своей служанки, Оэлун с гордостью приходила к мысли, что теперь сын ее Тэмуджин даже по сравнению со своими дядьями выглядит более достойно - несмотря на малые годы, не поддался посулам Таргудая, не поклонился ему и единственный из всех киятов сохранил честь своего рода…
        Раньше не вникавшая в дела племени, относя их к мужским заботам, Оэлун теперь невольно раздумывала о тех путях, которые могли встать перед ее детьми. Узнав от Хоахчин о том, что Таргудай теперь часто и много пьет, она была рада этому: подобный человек не может быть таким уж опасным для них. Не может такой человек быть и вожаком в племени. И, преодолевая робость в душе, пугаясь собственных мыслей, она про себя мечтала: старший ее сын Тэмуджин, идя по пути своего отца, может быть, и окажется тем самым, кто поднимет общее знамя племени - ведь было такое предсказание шаманов! И тут же, страшась неизвестно чего - вездесущих ли восточных духов, проникающих в людские мысли, или высших небожителей, не любящих гордости и зазнайства - обращала красное от возбуждения лицо через черный дымоход юрты к далекому небу: «Великие вожди-небожители, простите глупую женщину, я не зарюсь на невозможное, пусть будет так, как вы сочтете нужным…»
        Обращалась она и к онгонам, духам предков, особенно к тому, который был великим шаманом и имел единственный глаз посередине лба, умоляла почаще оглядываться на детей Есугея и оборонять от опасностей.
        И снова осторожно возвращалась она к мысли о тайном шаманском предсказании, о котором мало кто знал даже в своем роду. Приглядываясь к старшему сыну, она с радостью и тревогой отмечала, что умом своим тот далеко ушел от своих сверстников, обычных подростков. Даже рано повзрослевшему шаману Кокэчу, казалось ей, не уступает ее сын в разуме и она находила подтверждения этому, перебирая в памяти последние события: «Взять даже то, как он решил кочевать на Бурхан-Халдун, скрываясь от Таргудая, а потом и сюда, в горные верховья привел нас - до этого не каждый взрослый мудрец додумается… И то, что в такие-то годы надумал подружиться с хамниганами и для этого не пожалел вещей на подарки из того немногого, что у него осталось… Никто не умеет выживать в лесу зимой, как хамниганы и тот, кто дружен с ними, тот никогда не погибнет в тайге от голода. Прошлую зиму прожили на старых запасах, а будущую никто не знает, как нам придется проживать. А Тэмуджин уже подумал об этом… Да и будет к кому бежать в его положении, если из степи придут недруги, ведь только хамниганы в тайге умеют скрываться от людей бесследно.
Обо всем продумал мой сын, разве не говорит это об особенном его уме?..»
        Думала Оэлун и передумывала, прогоняя в голове одни и те же мысли о детях своих и будущем их, а по утрам брызгала молоком на восток, умоляя солнце и луну, вечное синее небо и девяносто девять небесных властителей ниспослать ее сыновьям безопасный путь.
        VI
        Тэмуджин и Бэктэр возвратились от хамниганов вечером того же дня.
        Тэмуджину до этого мало приходилось видеть людей этого лесного народа - лишь изредка, когда их вожди приезжали в гости к отцу Есугею. Да и то, как всегда по приезду чужих послов, детей загоняли в малую юрту и они сидели там, не видя гостей. Но Тэмуджин не раз от отца и других старших сородичей слышал о странностях этих людей, а особенно их обычаев, и вот сегодня пришлось ему увидеть их своими глазами. Говорили раньше, что хамниганы всем встречным мужчинам без различия к возрасту и положению - что седовласому старцу, что семилетнему мальчику, нойону или простому охотнику - отдают равную дань уважения. И он смотрел на такое, как и все монголы, с насмешкой, как на никчемные чудачества чуждого народа, а теперь, испытав это на себе, стал по-другому относиться к ним.
        Встретили их хамниганы с таким почетом, словно они с Бэктэром были большие нойоны, прибывшие к ним на важные переговоры, а не подростки из чуждого племени, разъезжающие по их звероловным угодьям.
        Их провели в самый большой в стойбище чум, усадили на хойморе, а сами хозяева - старик и пятеро его сыновей - сели ниже на мужской стороне и завели с ними вежливый разговор, приличествующий знатным взрослым людям.
        Пока шли взаимные расспросы о прошедшей зимовке и охоте на зверя, внуки хозяина добыли в лесу молодую косулю и старик по-хамниганскому обычаю поднес им свежую кровь - высший знак уважения у хамниган. Следом угощали их лучшей хамниганской едой: сырыми мозгами, сырыми же печенью и сердцем, а потом жареным в жиру мясом.
        Старик и его сыновья перед ними держались с неизменной сдержанной почтительностью: ни одной улыбки или небрежного взгляда Тэмуджин ни разу не заметил на их лицах. Зато он увидел неподдельную радость в их глазах, когда он выложил перед ними свои подарки: два новых больших ножа в деревянных ножнах, десять железных наконечников к стрелам и шелковую ткань для жены старика. Отдарили их хамниганы не менее щедро: дали четыре костяных гарпуна на крупную рыбу, десять соболиных шкурок и с ног до головы одели их в зимнюю хамниганскую одежду из лосиных шкур.
        Отсидев в гостях приличное время, задолго до захода солнца Тэмуджин и Бэктэр засобирались домой. Один из сыновей старика провожал их до устья речки, показывая тем, что русло ее - граница между их владениями.
        По пути домой Тэмуджин тщательно перебирал в мыслях всю их встречу с новыми соседями. Неотвязно крутилось в голове одно и то же: «Почему хамниганы встречали нас с такой пышностью? Ведь они не должны были знать о том, из какого мы рода: ни о том, что потомки Алан-гуа, ни о том, что правнуки хана Хабула или сыновья большого нойона и багатура Есугея».
        Ничего такого, что говорило бы о них самих, Тэмуджин с Бэктэром на себе не имели.
        «И вообще, они не должны были думать, что мы нойонские дети, - упорно вдумывался он, осторожно спускаясь козьей тропой в низину. - Дети высоких родов не бродят одни по тайге. Тогда почему они это сделали? Хоть и всем, говорят, они оказывают честь, но не всех, наверно, так торжественно встречают…»
        Перебрав все возможное, Тэмуджин нашел единственное объяснение всему - хамниганы эти были не кто иные, как сильные шаманы. Подумав, он еще больше утвердился в этой мысли: одежда, которую хамниганы подарили, оказалась как раз впору им, будто для них и была сшита, когда те до этого видели только Хасара и Бэлгутэя, которые намного меньше их телом и ростом. А еще, несмотря на то, что они нагрянули без предупреждения, все подарки для них у хамниганов были приготовлены заранее - старик при них снял с жердины чума кожаную суму, в которой оказалось десять соболиных шкур и четыре гарпуна.
        «Похоже на то, что старик знал о нас еще до встречи Хасара и Бэлгутэя с его внуками, - приходил он к окончательному решению. - И о том, что мы с Бэктэром придем к нему, он знал заранее, и потому он приказал своим женщинам шить одежду на нас, а не на младших… А раз так, то он знает и то, кто мы такие на самом деле…»
        Придя к этому, он еще больше обрадовался мирному исходу их встречи, облегченно вздохнув: во врагах такие люди втрое хуже обычных людей, а в друзьях они и того лучше.
        Когда до стойбища оставалось совсем немного, Бэктэр, чуть приотстав от него, спросил:
        - Как будем делить подарки?
        - А что тут делить, - беспечно сказал Тэмуджин. - Гарпуны поделят младшие, ведь они охотятся на рыбу, соболей отдадим матерям, а одежду нам подарили.
        - Соболей матерям хочешь отдать? - внимательно разглядывая в руках рукоятку плетки, переспросил Бэктэр.
        - А кому же больше?
        - Давай по-другому сделаем, - Бэктэр, натужно улыбаясь, заговорщицки подмигнул ему. - Про соболей никому не скажем, спрячем где-нибудь здесь, а завтра поедем в степь и обменяем на что-нибудь.
        - Обменяем? - Тэмуджин остановил коня.
        - На что хочешь можно обменять, ведь они высоко ценятся, - глядя ему прямо в глаза и глотая слюни от волнения, убеждал его Бэктэр. - А так они будут зря лежать в сундуке, пропадут без толку…
        «Глуп и коварен, - вспомнились Тэмуджину слова Кокэчу. - Такой человек опасен больше всего…»
        - Нет, мы отдадим их матерям, - сказал Тэмуджин и тронул коня вперед. - Больше такое мне не говори.
        Бэктэр тут же изменился в лице, досадливо оскалив ровные белые зубы, резко натянул поводья и отстал от него, ненавидяще глядя ему вслед.
        VII
        Прошло восемь месяцев с той поры, когда кият-борджигинские нойоны разъехались из своего общего куреня на Ононе, но до сих пор они ни разу не собирались вместе. Только однажды, во время зимней облавной охоты, Хутугта и Даритай виделись с детьми Хутулы, да и то поговорить им оказалось не о чем: все вместе попали под пяту к Таргудаю, так чего же тут обсуждать, понятно все и без разговоров. Лишь как-то глубокой ночью, когда нойоны племени пировали после удачной облавы и все были пьяны, они сошлись вместе на соседней поляне и наскоро разложили отдельный костер. Побрызгали общим предкам, выпили по чаше архи и поскорее разошлись, чтобы не привлекать внимания наушников подозрительного Таргудая.
        Бури Бухэ и Ехэ Цэрэн - те, отдалившись от всех где-то на севере, то ли на Шэлгэ, то ли на Ингоде, не подавали о себе вестей.
        Хутугта и Даритай зиму провели на реке Улзе, куда указал им Таргудай, попали под сильные снегопады и к весне потеряли часть скота. Потери были и в людях: многие их пастухи, ранее получавшие у них кров и пищу, теперь же, видя, как они ослабли, без боязни уходили к тайчиутам и даже к менее знатным оронарам и бесудам, кочевавшим к востоку от них.
        Проведя короткую весну на озере Цагаан, Хутугта и Даритай на лето откочевали на реку Балж, подальше от Таргудая.
        Болезнь Хутугты, донимавшая его еще с прошлого лета, к весне резко усилилась, а к началу нового лета он, иссохший и ослабевший, окончательно уверился в том, что недолго спустя предстоит ему отправиться вслед за Тодоеном и Есугеем. Он сразу отрешился от земных дел, за которые до этого еще цеплялся, надеясь выжить, и теперь единственной его заботой была скорая встреча с предками и ответ перед ними за то, что случилось в последнее время в их роду. Как бы там ни было, выходило, что сейчас именно он, старший из оставшихся на земле киятов, был в ответе за все: за разлад среди братьев, за то, что не сохранили общий курень и за то, что бросили семью Есугея… Изо дня в день перебирая в мыслях свои будущие ответы там, на небесном суде, Хутугта все больше вдавался в суть происходившего в племени за последний год, делая безрадостные для себя выводы. С тяжелыми предчувствиями он думал и о неизбежной встрече с Есугеем, его расспросах о своих домочадцах.
        Тщательно взвесив свою причастность к этому делу, он решил во что бы то ни стало разыскать Оэлун с ее семьей, навестить их и хоть чем-нибудь помочь, чтобы потом было что сказать Есугею. Умоляя небо отложить его смерть хотя бы на лишних два-три месяца, он дотошно обдумывал, куда могли запропаститься его племянники со своими матерями. Слухов о них, кроме того, который был еще осенью - о том, что Оэлун подняла нукеров мужа с оружием и прогнала Таргудая - никаких не было. Можно было думать, что они не пережили голодной зимы и перемерли где-нибудь в безлюдье или, еще вернее, что Таргудай их потихоньку перебил, мстя за свой позор, если бы не шаманы. Трех разных ведунов приглашал к себе Хутугта за короткое время, прося их разведать о своих племянниках. Двое из них смотрели в воду, третий - на огонь и все как один подтвердили, что живы они и здоровы, и даже благоденствуют без всякой нужды. Но, как ни просил их Хутугта указать место, где они обитают, те разводили руками. Единственное, что шаманы могли ему сказать: они не на севере, как раньше подозревал Хутугта, и не слишком далеко от кочевий
соплеменников. То, что невозможно выяснить точное их место, они объясняли тем, что, скорее всего, семье Есугея помогают духи предков или другие шаманы, а может быть, и сами боги, закрывая к ним доступ. Если это шаманы, сказали они, то, должно быть, очень сильные в своих искусствах, раз навели столько тумана вокруг них, и тягаться что с ними, что с предками, не говоря уже о богах, подобно безумству, и потому, мол, они не берутся за поиски. Шаманы эти были старые, много раз испытанные прежними своими предсказаниями и не верить им было нельзя. И это еще больше встревожило раздумчивого Хутугту. Выходило, что брошенные в одиночестве перед голодной зимой сыновья Есугея не только не пропали, но еще и живут безбедно. Таким потомкам своего рода не помочь - большая провинность.
        «То, что мы бросили их одних, это уже тяжелая вина, - продумывал бессонными ночами Хутугта. - Хотя здесь и есть чем оправдаться: Оэлун сама нарушила обычаи, отказавшись от Даритая. Но если не помочь выжившим теперь, не поддержать встающих на ноги, то это уже не простится…»
        Тщательно обдумав все, он решил созвать братьев на совет, чтобы заручиться их мнением. Он послал нукера в главную ставку тайчиутов, тот пропьянствовал в айлах воинов Таргудая - своих друзей по татарским войнам - дня три и выведал, что летний курень Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна сейчас находится на северо-востоке, в среднем течении реки Аги. Посоветовавшись, они с Даритаем отправили к ним своих послов с подарками и приглашением на совет.
        Бури Бухэ и Ехэ Цэрэн приехали вечером последнего дня месяца удода[4 - Месяц удода (монг. уболжин), соответствовал июлю по григорианскому календарю.], крепко подвыпившие. Сойдя с лошадей, они полезли обниматься с хозяевами, дыша застоявшейся вонью архи, всплакнули с пьяной радости от встречи.
        - Сача Беки, Унгур! - слюнявили они лбы племянникам. - Какие большие стали! На войну вам пора выходить, а?..
        Те деланно улыбались, стараясь не дышать, незаметно отворачивали лица.
        Хутугта приказал поставить для гостей отдельную юрту и накрыть столы, будто оказывая им почет, а на самом деле избегая лишнего общения с ними. Он приставил к гостям Даритая, а сам, отговариваясь болезнью, удалился в свою юрту.
        На другой день, дав братьям хорошенько выспаться, Хутугта позвал их в свою юрту на совет. Опухшие с похмелья Бури Бухэ и Ехэ Цэрэн, выпив по огромной чаше крепкого айрака, пришли в себя и спросили:
        - Зачем ты нас позвал, брат Хутугта?
        Тот сказал прямо, без обиняков:
        - Скоро я оставляю вас и ухожу к предкам.
        Бури Бухэ и Ехэ Цэрэн окончательно протрезвели после его слов. Внимательно оглядев его, они убедились, что он не шутит, и хмуро переглянулись между собой. Даритай сидел в сторонке, потупив взор, не вмешиваясь в разговор.
        - Пока я еще в силе, надо поговорить о наших делах…
        - Какие у нас теперь дела, - проворчал Бури Бухэ. - Говорил я вам осенью не поддаваться Таргудаю, вы меня не послушались. А теперь Таргудай даже детей Хутулы, которые первыми побежали к нему кланяться, ни во что, говорят, не ставит. Что о нас говорить?.. Но мы с Ехэ Цэрэном окончательно договорились, что никогда не будем в слугах у этого тарбагана, а вы, если хотите…
        - Подожди ты, - поморщившись то ли от приступившей боли в груди, то ли от раздражения, остановил его Хутугта. - Не об этом сейчас надо говорить… Я позвал вас, чтобы решить внутренние дела нашего рода.
        - А чего тут решать? - мрачно усмехнулся Ехэ Цэрэн. - Все и так давно решено.
        - Не все у нас решено! - нетерпеливо двинул рукой Хутугта. - Мы оставили без призора семью Есугея, своих ближайших племянников, и они сейчас скитаются неизвестно где. Это нехорошо. Надо их найти и взять к себе.
        - Они сами виноваты! - зло выпалил Ехэ Цэрэн, уткнув взгляд в свои гутулы. - Если бы эта Оэлун тогда не заартачилась, все было бы по-другому.
        - Когда мы взойдем на небо, - тяжело посмотрел на него Хутугта, - там спросят с нас с тобой, а не с Оэлун. А если они погибнут, как тогда будешь отвечать?.. Что потом люди будут говорить про нас, киятов? Не только нас с вами, а наших правнуков будут попрекать за это. Потомки будут поминать недобрыми словами…
        - А где они бродят? - снова недовольно сказал Бури Бухэ. - Может быть, их давно волки съели.
        - Их никто не съел, доподлинно известно, что они живы и находятся недалеко.
        - Откуда это известно? - недоверчиво скосил глаза Ехэ Цэрэн.
        - Шаманы смотрели на воду и огонь.
        Братья хмуро молчали.
        - Рано или поздно нам придется отвечать, - сказал Хутугта. - Сейчас самое время этим заняться, потом может оказаться поздно.
        - Ну, тогда давайте думать, что будем делать, - со вздохом, с явной неохотой уступая ему, сказал Бури Бухэ. - Мы, правда, собирались съездить к онгутам по одному большому делу, но придется отложить поездку, раз такое дело. Так, Ехэ Цэрэн?
        - Мы что, будем теперь рыскать по степи и высматривать этих негодников? - недовольно проворчал тот. - Ну, найдем их, голодных и оборванных, а что дальше будем делать? Улус их ведь все равно теперь не вернешь.
        - Возьмем их к себе и будем жить вместе. Я выделю им кое-что из своего скота, дам и людей. Они будут рады после тяжелой зимовки.
        - А как же быть со знаменем? - подал голос Даритай.
        - Об этом и думать забудь! - пресек его Хутугта. - Все из-за этого началось, не надо было нам тогда зариться на знамя… Ведь и дядя Тодоен говорил нам: знамя должно остаться в семье Есугея. Мы не послушались, вот теперь мне одному и придется отдуваться за всех. Тэмуджин, видно, в отца пошел - упорный. Скоро он вырастет и вдруг заявит о своих правах? Вы что, воевать с ним будете?
        Нойоны молчали. Хутугта испытующе оглядел их и промолвил:
        - Пусть живет со своим знаменем, не трогайте его. И не копите грехи на свои головы, отвечать когда-то всем придется. Поняли вы меня?..
        Братья потупили взоры.
        - Молчите, значит, поняли, - Хутугта еще раз обвел их долгим, пристальным взглядом, убеждаясь, что противоборства от них не будет. - Я вот что еще подумал: всем нам браться за их поиски незачем, лишнее внимание можем привлечь. Вы, Бури Бухэ и Ехэ Цэрэн, как жили, так и живите у себя на Аге. А мы с Даритаем потихоньку осмотрим степь, людей послушаем, и рано или поздно, найдем их. Но когда найдем, я наделю их скотом, людьми и отправлю на жительство к вам. Вы от Таргудая далеко живете, у него не спрашиваясь, вам и сподручнее взять племянников на себя.
        - Конечно, возьмем! - польщенный похвалой брата, загордился Бури Бухэ. - Мы ни у кого не будем спрашивать, как нам поступать с родными племянниками, ведь так, Ехэ Цэрэн?..
        Тот безрадостно покачал головой, подавляя тяжелый вздох, но говорить ничего не стал.
        - Ну, о главном мы договорились, - Хутугта, скупо улыбнувшись, взялся за кувшин с архи. - Теперь можно выпить. И я с вами немного выпью.
        Когда солнце поднялось и в юрте стало душновато, Хутугта приказал слугам приподнять на стенах войлок. Свежий ветерок, хлынув сквозь решетки, освежил воздух и нойоны, облегченно вздыхая, развалились на мягких подушках. Женщины внесли чаши с горячей бараниной и вареной кровью.
        - А где печень? - спросил Бури Бухэ. - Еще не сварили? Мне дайте сырую печень и сердце. Я в последнее время ничего вареного есть не могу.
        - Много пьешь, значит, - укоризненно покачал головой Хутугта.
        - Это да, - не стал отпираться Бури Бухэ. - А что при нынешней жизни больше делать, если не пить? Раньше ведь как хорошо было, когда мы были все вместе… весело, дружно… а теперь что?.. Тоска давит. И только вином можно такую тоску залить.
        - Ты и раньше никогда не отказывался от архи, - улыбнулся Даритай.
        - А ты-то сам какой был?
        - Я не больше других пил.
        - А я больше, да? - обиженно качал головой Бури Бухэ. - Если кто плохой среди нас, так это Бури Бухэ…
        - А на самом деле знаете, кто в последнее время больше всех нас пил? - усмехнулся Ехэ Цэрэн. - Алтан, сын Хутулы. Как поедет опять на поклон к лучшему своему дяде Таргудаю, так обратно неизменно пьяный возвращался. Хорошо его там угощали, видно…
        - А почему здесь сейчас нет детей Хутулы? - встрепенулся Бури Бухэ. - Я бы с ними поговорил, спросил бы, как хорошо им жить под рукой Таргудая. Брат Хутугта, почему ты их не позвал на совет? Они ведь тоже, хоть и паршивые, да наши, кияты… пусть и они помогают искать племянников.
        - Я нарочно не стал им ничего сообщать, - пощипывая ус, хмуро сказал Хутугта. - Они не любили Есугея и здесь от них толку не будет. Да и не в этом дело, а в том, что ненадежны они, могут рассказать Таргудаю о том, что мы ищем племянников…
        - А-а… - понимающим взглядом посмотрел на него Бури Бухэ. - Они, ты верно говоришь, ненадежные люди. За выгоду они и друг друга продадут, не то что нас. Уж такие это люди…
        Братья печально качали головами.
        Когда Бури Бухэ и Ехэ Цэрэн после двухдневного пьянства с Даритаем, наконец, убыли восвояси, Хутугта вызвал к себе трех своих верных нукеров.
        - Надо во что бы то ни стало разыскать детей моего брата Есугея, - дорожа временем, без околичностей выложил им Хутугта. - В степи или в тайге, в воздухе или в воде, но где-то на этой земле они есть, и вы должны разузнать, где они сейчас живут.
        - В последнее время о них не было слышно, - недоуменно пожимали плечами нукеры, под опущенными глазами скрывая недовольство новой прихотью своего нойона.
        - Узнаете, где они обитают, получите по три лучших рысака, - сдерживая кашель, поднял руку Хутугта. - Сами выберете из любого моего табуна.
        Нукеры, мельком переглянувшись между собой, заметно воодушевились и преданно уставились на него.
        - Начинать надо с бывших нукеров Есугея, - ставил им задачу Хутугта. - Тех, которые до последнего времени оставались с Оэлун. Таргудай, как говорили мне, их по ближним тайчиутским куреням расселил. Вам надо объехать их и по-тихому, осторожно опросить. Тому, кто что-то узнает о детях Есугея, обещайте от меня коня с седлом.
        - А если они станут спрашивать, зачем нам понадобились дети Есугея-нойона? - деловито спросил нукер, тот, который недавно по его велению гостил в ставке Таргудая, разведывая о Бури Бухэ и Ехэ Цэрэне. - Тогда что им сказать?
        - Скажите им прямо, что мы, братья Есугея, хотим помочь своим племянникам, и еще скажите, чтобы языки свои на коротких поводах держали, а то, если дойдет до ушей Таргудая, им самим не поздоровится. Поняли?
        - Да, - решительно тряхнули темными головами нукеры. - Когда нам выезжать?
        - Сегодня же отправляйтесь и не возвращайтесь назад, пока не найдете их следы. О детях своих и женах не беспокойтесь, я сам буду присматривать за ними.
        VIII
        Прохладное горное лето, незаметно перевалив за половину, быстро потекло на спад. И теперь, едва солнце после недолгого дневного перехода над межгорной падью скрывалось за вершиной хребта, на поляне у шумной каменистой речки, где уютно прижилось маленькое стойбище семьи Есугея, быстро темнело. Последние лучи закатного солнца, ненадолго задержавшись на склонах соседней горы, затухали на ее вершине, затем наступали короткие сумерки. Из тайги, плотно обступившей поляну, уже подкрадывалась глухая тьма. Тревожно ухали филины, чуя близкий конец летнему теплу. Ночами заметно холодало, а перед утром по распадкам бродили густые туманы, обильно поливая траву ледяной росой. Близилась осень…
        С середины молочного месяца Оэлун и Сочигэл начали вялить рыбу и сушить звериное мясо на зиму. Хачиуна и Тэмугэ, из-за холода перебравшихся из своего лесного балагана в юрту, теперь заставляли подолгу толочь в ступах засушенные до деревянной тверди куски. Полученную сухую, кисловатую труху плотно набивали в большие туесы и рядами укладывали их в молочной юрте у восточной стены.
        Четверо старших братьев, вместе взявшись за звериную охоту, за несколько дней добыли одного пятигодовалого изюбря и шестерых косуль, нагулявших хорошего жира. Разделывая туши там же, на месте, они частями перетаскивали мясо в стойбище. Запасли мясо и этим немного успокоили матерей, встревоженных предстоящей зимой.
        Оэлун отваривала кровь в кишках и кости с мясом, заставляла младших побольше есть. Почти каждый вечер она подзывала младших к себе и ощупывала жирок на их животах. Недовольно выговаривала Тэмугэ за то, что мало прибавлял в теле:
        - Хачиун и Бэлгутэй вон как потолстели, а ты по-прежнему худой, потому что не стараешься в еде, носишься по лесу голодный. Как же ты на этот раз будешь зимовать? С таким животом к весне помрешь как теленок в бескормицу.
        - А я зимой буду пить суп из сушеного мяса и не помру, - изворачивался тот и вопросительно смотрел на мать, пытаясь по ее лицу угадать, верно ли придумал.
        - Ну, тогда работай побольше, чтобы до весны хватило тебе супа, - вздыхала Оэлун, придирчиво оглядывая его и качая головой.
        - В голод первыми умирают самые худые, - поддакивала ей Хоахчин. - Поэтому сейчас надо насыщаться получше.
        Обеспокоенный их предупреждением, Тэмугэ несколько дней старательно толок мясо, старался и в еде, туго набивая живот, а однажды, когда мать в очередной раз ощупывала у него жирок, он спросил:
        - А что мы будем делать, если зимой вдруг у нас кончится вся еда?
        Оэлун, безулыбчиво глядя на него, молчала.
        - Скажи, что будем делать? - не отступал Тэмугэ, теребя ее за руку.
        - До этого мы должны добыть новую еду.
        - А если ничего не найдем?
        - Тогда вы съедите меня…
        - Тебя? - удивленно спросил Тэмугэ. - А разве тебя можно съесть?
        - Надо будет съесть, чтобы не умереть…
        - А если кончится и твое мясо?
        - Тогда съедите ее, - Оэлун указала на Сочигэл, сидевшую тут же у очага.
        Сочигэл густо покраснела, нахмурившись, встала и вышла из юрты.
        - Если и ее съедим?
        - Тогда съедите ее, - она указала на Тэмулун.
        Та, еще не понимая до конца слов матери, но почуяв что-то опасное для себя, настороженно смотрела на мать, готовая зареветь.
        - А если и ее?
        - Тогда братья съедят тебя.
        - А почему меня, а не его? - Тэмугэ указал на Хачиуна.
        - Потому, что от него больше толку, чем от тебя. Он больше умеет и знает, чем ты.
        Тэмугэ, часто засопев, опустил голову, из глаз его по обеим щекам полились обильные слезы.
        - Не плачь! - строго сказала Оэлун. - Мужчина должен знать закон. А чтобы не случилось этого, ты должен хорошо работать.
        Вечерами в молочной юрте Хоахчин выделывала косульи и изюбриные шкуры, накопившиеся за лето. Хасар и Бэлгутэй, чертыхаясь от досады, поочередно давили тяжелую лиственничную ручку кожемялки.
        - Мы же добывали этих зверей, нам же и досталось разминать шкуры, - громко возмущался Хасар, стараясь, чтобы услышала мать, варившая ужин на внешнем очаге. - А братья как будто здесь ни при чем.
        - Есть-то все ели, - согласно пыхтел Бэлгутэй, налегая всем телом. - А работать одним нам приходится.

* * *
        Тэмуджин после недавнего разговора с Бэктэром почувствовал с его стороны резкое отчуждение. Точно так же, как год назад после их драки при отцовском табуне, тот замкнулся в себе, перестал с ним разговаривать и между братьями снова начала настаиваться молчаливая, неопределенная вражда.
        Вражда эта между ними окончательно закрепилась после того, как через три дня после их возвращения от хамниганов прямо на глазах у них разодрались их жеребцы. На этот раз они вдвоем возвращались с урочищ у Бурхан-Халдуна, где они осматривали травы и место будущей зимовки.
        Пустив коней попастись, они отдыхали в маленькой излучине Онона под зарослями тальника. Подкрепившись взятой из дома едой, полеживали на седельных потниках. Выехав из стойбища ранним утром, они почти всю дорогу провели в молчании, обменявшись лишь короткими словами, когда брызгали архи хозяину Бурхан-Халдуна и осматривали пастбище. И теперь Тэмуджин раздумывал о том, как, пока они были одни, начать разговор и наладить пошатнувшиеся отношения между ними.
        - Бэктэр, - мирным голосом начал он. - Давай поговорим с тобой.
        - О чем нам еще говорить? - с непримиримой усмешкой покосился тот. - О том, какой ты умный и хороший, а я глупый и плохой?.. Или о том, что ты у нас нойон, а я во всем должен слушать тебя и помалкивать?..
        - Подожди, - остановил его Тэмуджин и сел, глядя на него, готовя слова помягче, и в это время сзади раздалось тонкое, злое лошадиное ржание.
        Черный жеребец Тэмуджина, яростно оскалив зубы и поворачиваясь задом, лягал каурого Бэктэра. Тот, огрызаясь, убегал от него.
        Тэмуджин и Бэктэр, вынимая кнуты из-за голенищ, бросились разнимать. Тэмуджин наперерез подбежал к своему жеребцу и поймал за поводья, но тут же их перехватил Бэктэр и начал хлестать коня по бокам и крупу, разражаясь страшными ругательствами. Жеребец косил выпученными глазами, от злобы и страха рвался на дыбы, но Бэктэр висел на нем как привязанный.
        - Стой, Бэктэр, хватит, - Тэмуджин, подождав немного, схватил его за руку, когда тот замахнулся в очередной раз. - Вырвется, не поймаем…
        - Пусть он исчезнет, пока я его не убил! - выпучивая глаза и дрожа от злобы губами, прокричал тот ему в лицо. - Такой же, как и ты!.. Ненавижу!..
        Тэмуджин отпустил его руку. Бэктэр, крупнее и тяжелее его, стоял перед ним, в злобе своей готовый броситься в драку, и у Тэмуджина вдруг пронеслось в голове: «Такого надо убивать сразу… ножом в сердце!..» Дрогнула рука, коснувшись ножен, и он, поймав себя на том, что впервые почувствовал в себе готовность убить брата, смутился, настороженным взглядом следя за ним, раздумывал, как быть. Тот, видно, догадался о его мыслях, поспешно отступил на два шага, опасливо глядя на него.
        - Иди, лови своего коня, - сказал Тэмуджин и пошел за своим жеребцом, поджидавшим его в отдалении.
        Домой они ехали порознь.
        С того дня они без крайней нужды не разговаривали друг с другом, хотя внешне их вражда оставалась почти незаметной. Тэмуджин по праву старшинства отдавал приказания, распределяя работы между братьями, а тот, тая в бесстрастных глазах злую усмешку, молча исполнял.
        IX
        В середине месяца суни[5 - Суни - «молочный» месяц у древних монголов, соответствовал августу по григорианскому календарю.] Унэгэн с двумя молодыми нукерами объезжал курени и айлы по правому берегу Хурха. В последнее время Таргудай стал особенно подозрителен к людям и с каждым разом требовал от него все больше сведений и подробностей о том, что делается в куренях, наказывая не упускать ничего важного. Унэгэну иногда нечего было и докладывать - нечасто в унылых буднях соплеменников, заполненных ежедневной нудной работой вперемешку с мелкими сварами между родами и айлами, находилось что-то годное для ушей нойона. Да и люди в последнее время стали скрытны. Опасаясь Таргудая, нетерпимого ко всему, что не по его нутру, при появлении его нукеров они замолкали, хмурили лица и норовили отойти в сторону. Приходилось выдумывать разные уловки, чтобы выудить что-нибудь путное из мутного людского омута.
        Унэгэн тяготился своей службой у Таргудая и уже давно подумывал о том, как бы потихоньку отойти в сторону, отговорившись нездоровьем или старостью. Но для этого сначала надо было задобрить хозяина, чтобы уйти по-хорошему, да и на будущее заручиться его расположением.
        И на этот раз у него не было заготовлено для нойона сколько-нибудь стоящей вести. Чтобы хоть что-то ему сообщить, он отобрал из всего услышанного по куреням два не очень-то важных, но и не совсем уж пустых дела: оронарские нойоны съездили к кереитам с торговлей и пригнали оттуда с сотню лошадей с найманскими тамгами, скорее всего, ворованных, да бэлгуноды опять захватили часть пастбищ у хатагинов, оставленных ими на осень, и те будто даже собирались с оружием идти на обидчиков, да потом утихомирились. Унэгэн чувствовал, что этого будет мало для прожорливого на людские тайны Таргудая и не хватит ему надолго, и с беспокойным чувством возвращался в главную ставку.
        Оставалось еще заехать в стойбище бывших подданных Есугея, пасших по речке Баяну табуны дойных кобылиц. В помощь к ним Таргудаем были приставлены пастухи из породных его рабов, которые должны были присматривать за матерыми киятскими нукерами и в случае какой-либо смуты от них немедленно доносить в главную ставку. На них и теплилась у Унэгэна искорка надежды: хоть ничем и не выказывали враждебности новые подданные, он знал, что те всегда готовы к какому-нибудь подвоху.
        Солнце подбиралось к закату, когда они подъехали к десятку серых, много раз латаных юрт. Выбрав жилище более приличное на вид, они зашли выпить кумыса, поговорили с хозяином, суровым, неулыбчивым мужчиной о погоде и травах на пастбище, и, не задерживаясь, выехали из стойбища.
        Отъехав вверх по речке два перестрела, в начинающихся сумерках они остановились у прибрежных тальников. Коней привязали в чаще, а сами присели у кромки кустарника, вглядываясь в темнеющую степь. Не разжигая огня, поели из переметных сум.
        Уже совсем стемнело, когда со стороны стойбища послышался тихий, вкрадчивый топот копыт. В сотне шагов к ним по берегу ехал одинокий всадник. Он то и дело останавливался, будто высматривал в кустах затерявшихся овец. Вглядевшись в него, Унэгэн подал одинокий голос кряквы. Тот направил коня к ним, за несколько шагов спешился и почтительно поклонился.
        - Ну, что у тебя? - спросил его Унэгэн. - Есть что-нибудь?
        - У меня есть для вас новости, Унэгэн-нойон, - подобострастной скороговоркой придушенно-тихо заговорил тот. - Хорошие новости…
        - Говори.
        - Четыре дня назад приезжали гонцы от киятского Хутугты-нойона и гостили у есугеевых нукеров целый вечер. Прислуживала им молодая рабыня из наших, она и выведала из разговоров, что киятские нойоны ищут своих племянников, детей Есугея. Даже коня с седлом обещают тому, кто укажет место, где они скрываются…
        Наутро Унэгэн был в юрте у Таргудая. Рассказав ему об оронарах, пригнавших найманских лошадей и о бэлгунодах, захвативших чужие пастбища, он выжидательно посматривал на него. Тот недовольно хмыкнул, зло опустив веки и сжимая губы, видно, готовясь попрекнуть его, обвинить в безделии. Тогда Унэгэн выложил последнее - о поисках киятских нойонов.
        Таргудай заметно встревожился, выслушав его, и долго молчал, хмуря свои широкие брови.
        - Зачем-то они им понадобились… - наконец, тяжелым голосом он нарушил молчание и длинным коричневым ногтем почесал свой седеющий висок, задумчиво глядя в очаг. - А зачем?.. Что они замышляют делать, найдя их?
        - Чего им теперь замышлять, - пожал плечами Унэгэн. - Может ведь быть, что просто жалко их стало. Все-таки, одна кость…
        - Жалко?.. - недоверчиво усмехнулся Таргудай. - А раньше им почему не было жалко?
        - Тогда они о себе думали.
        Таргудай помолчал.
        - Значит, эти кияты уверены, что племянники их живы?
        - Не думаю, что сейчас они в чем-то могут быть уверены, - пренебрежительно сказал Унэгэн, пробуя успокоить его. - Наверно, просто хотят совесть очистить, ради приличия стараются.
        Но тот был уже не на шутку встревожен. Недовольно молчал, раздумывая. Бегая глазами, настороженно оглядывался по сторонам. По-медвежьи шевелил толстыми ноздрями, будто пытался нюхать воздух.
        - А ты помнишь про тех трех убитых разбойников, - вдруг встрепенулся Таргудай. - на которых напали киятские подростки? А это не дети Есугея были, а?.. Ведь по возрасту они как раз подходят…
        Унэгэн сделал удивленное лицо, соображая про себя.
        - Что мы с тобой об этом говорили?
        - Будто ничего особенного…
        - А что ты сейчас скажешь?
        - Все может быть… возможно, вы верно говорите…
        - А ну, разведай мне по куреням, а еще лучше, по дальним табунным айлам, не встречались ли такие подростки еще где-нибудь.
        Отпустив Унэгэна, Таргудай в одиночку обдумывал услышанное. Новость расшевелила в нем старую, казалось бы, уже перегоревшую тревогу, которая раньше много досаждала ему, точила сердце всякий раз, когда был жив Есугей.
        «Сам ушел на небеса, а теперь щенки его не дают покоя…» - озлобленно подумал он и привычно ощутил жажду выпить архи, погасить беспокойство на душе.
        Подумав, он велел вызвать к нему Алтана и накрыть в малой юрте стол.
        Когда он, не спеша одевшись и свершив возлияние онгонам, пришел в малую юрту, Алтан уже сидел там, поджидая его. Окончательно прирученный, лишенный остатков молодого норова, которые то и дело прорывались в нем в первые месяцы после присоединения к нему, теперь он подобострастно улыбался, с поклоном приветствуя его. Таргудай тоже приветливо покивал ему, проходя на хоймор. Усевшись, он еще раз улыбнулся, одобрительно оглядев его, как старший младшего.
        - Ну, как выспался, мой племянник? - стал расспрашивать, напустив на себя беззаботный вид. - Жена еще ничего, горячит кровь? А то я тебе могу подарить молодых рабынь, ты говори, если что, не стесняйся.
        - Да нет, дядя Таргудай, в этом нет нужды, - счастливо улыбался Алтан. - Пока хватает своих.
        - Ну-ну, сам знаешь… - Таргудай прищурился, еще раз оглядел его. - А я вот что хотел у тебя спросить: вы давно ищете своих племянников, детей Есугея?
        На лице Алтана застыла улыбка, глаза расширились, непонимающе глядя на него, и Таргудай сразу понял, что он не замешан в поисках братьев.
        - Детей Есугея? - переспросил Алтан и еще раз улыбнулся, растерянно заморгав. - А кто их ищет?.. Я никого не ищу и братья мои тоже…
        - Ладно-ладно, я пошутил, - остановил его Таргудай. - Я знаю, что ты и твои родные братья не ищете, а вот ваши двоюродные и троюродные, те ищут.
        - Кого? - еще раз переспросил Алтан. - Детей Есугея? Да они еще живы, что ли?.. И кому они нужны, если и живы?
        - Братьям твоим зачем-то понадобились. Они о чем-то сговорились между собой и ищут их по всей степи, а вот вам, детям Хутулы-хана, ничего не сказали, значит, не доверяют. Что это за тайна у них, что даже вас, своих сородичей, не известили они, а? Что же они, чужими вас уже считают?
        Таргудай, склонившись вперед, глядел прямо в лицо Алтану, дыша на него застарелым перегаром, умело подзуживал:
        - Что это за сородичи такие, что даже вас, ханских детей, за равных не принимают? И что за дело такое важное, что никого об этом не извещают? Не лучше ли разведать самим, чтобы заранее знать, если они снова какую-нибудь смуту готовят?
        Таргудай резко повернулся к столу, схватил домбо и налил в две серебряные чаши арзу, выплескивая через край, кивком указал ему. Алтан послушно взял чашу, все еще морща смуглый лоб, переваривая в себе новость.
        Выпив, Таргудай уже строго внушал ему:
        - Ты должен войти к ним в доверие и все разузнать… Скажи, что случайно услышал разговор среди бывших подданных Есугея и приехал чтобы помочь… припугни, если что… Если сделаешь все как надо, то я тебе верну всех твоих людей, что осенью пришли ко мне, понял? Верну всех до одного!
        - Вернете подданных? - недоверчиво переспросил Алтан. - А моим братьям?..
        - Они пусть пока подождут. Верну и им, когда заслужат и докажут, что так же преданны мне, как и ты. А ты уже немало сделал для меня… помнишь сватовство Есугея?
        Алтан густо покраснел, опустив глаза. Таргудай похлопал его по плечу.
        - Ты заслужил свое. Только на этот раз сделай все правильно, без ошибки…
        - Я все сделаю, дядя Таргудай! - твердо сказал Алтан, преданно поднимая на него глаза. - Сделаю все как надо, и не промахнусь…
        - Вот-вот, съезди и поговори с ними по-свойски. На меня пожалуйся, мол, не дает воли, поругай хорошенько, да слов не жалей, чтобы поверили, а затем и впрягись вместе с ними в поиски племянников.
        Проводив его, когда за пологом скрылось льстиво улыбающееся, безмерно радостное лицо Алтана, Таргудай, подумав, усомнился в правильности того, что в запале щедрости пообещал своему племяннику: «Видно, что-то я поторопился с возвращением ему людей… ну, да ладно, пусть пока делает дело, а там будет видно…»

* * *
        Алтан, выбирая, к кому из братьев-киятов направиться ему со своим делом, остановился на Даритае. Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна он отверг сразу: с этими быками с толком не поговоришь, глупые и бодливые, только и смотрят, как бы поддеть человека своими рогами. И припугнуть их нечем: живут сами по себе; если раньше хоть побаивались Тодоена и Есугея, теперь уже никакой узды не знают. Некоторое время он выбирал между Хутугтой и Даритаем и, наконец, остановился на последнем: Хутугта слишком недоверчив, скрытен и, скорее всего, он первый и задумал так, чтобы не говорить ничего им, детям Хутулы.
        Подумав и взвесив все еще раз, Алтан решил, что самому ему не нужно впутываться в поиски племянников: ведь потом, когда Таргудай, узнав о детях Есугея, начнет свои поиски, само собой откроется то, что донес ему он, Алтан, и тогда жди мести от братьев-киятов, особенно от Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна - они только и ждут повода, чтобы расправиться с ним.
        Приехав к Даритаю глубокой ночью и сидя в его юрте за наспех накрытым столом, он с ходу набросился на него, беря его врасплох:
        - Как же так, брат Даритай, ты ведь неглупый человек, неужели ты не подумал о том, что ты делаешь? Ты же сам себя в пропасть толкнул!
        - Как? - спросонья не уразумев, о чем он, испуганно всматривался в него сквозь щелочки глаз Даритай. - Куда это я себя толкнул?
        - Ты почему хоть мне не сообщил о том, что вы ищете детей Есугея?
        Тот, побледнев, не находя слов в ответ, жалобно моргал глазами.
        - Ты хоть думаешь вот этой своей головой, в чем ты через день будешь нуждаться? Хутугта твой болен, завтра-послезавтра уйдет от нас, а ты тогда куда пойдешь? К этим глупцам Бури Бухэ и Ехэ Цэрэну? Да ты с ними дня одного спокойно не проживешь, каждый день у них на уме какие-нибудь смуты, то воровство, то драка. Тебе придется идти к Таргудаю, а кому другому ты будешь нужен, подумай-ка. Но примет ли он тебя в свой курень, если ты за его спиной с темными делами связываешься? И мы, если ты от нас, кровных сородичей все время что-то скрываешь, как можем мы перед ним за тебя поручиться? Ты понимаешь это или нет?..
        Алтан еще долго упрекал, увещевал Даритая и, наконец, тот окончательно сломился.
        - Ладно, брат Алтан, ты не обижайся, - вздохнул он тяжело. - Отныне я буду тебе сообщать обо всем.
        - Вот это другое дело, - сразу изменил повадку Алтан. - Это слова разумного человека… Знаешь, что я привез тебе в подарок, а?
        - Что?
        - Китайский архи!.. Скажи, чтобы принесли мою переметную суму.
        В доверху набитой суме, и в самом деле, оказались немалые подарки: три разноцветных куска шелковой ткани для жены Даритая, хамниганские зимние гутулы для него самого, бронзовая чаша, украшенная кораллами и нож, остро отточенный, из зеленого камня, какие были теперь большой редкостью в здешних степях.
        «К чему вдруг так расщедрился брат Алтан? - удивленно рассматривал Даритай выложенные перед ним дорогие изделия. - Что это такое важное у него случилось?»
        До утра они пили привезенное Алтаном в белом глиняном кувшине прозрачное вино, крепкое как хорзо, а перед рассветом Алтан засобирался домой.
        - Я не буду показываться брату Хутугте, - охрипшим, заплетающимся голосом говорил на прощание Алтан. - Он болен, а я пьян… о чем же мы с ним будем разговаривать, правильно?.. А ты, если он потом спросит, зачем я к тебе заезжал, скажи, что я просто заглянул по дороге, повидаться, и все. Степные просторы широки, а у человека много дорог, мало ли, кто как может ездить… И дай-ка мне в дорогу какого-нибудь человека. Пусть проводит меня до дома, а то это китайское вино такое, что по солнцу где-нибудь может оглушить, не хуже чем окованной палицей по лбу… или по темени…
        Даритай, сидя на месте, в ответ пьяно кивал головой, из последних сил взирая на него левым глазом и уже сонно прикрыв правый.
        X
        Хмурым дождливым утром Бэктэр заседлал коня и, не сказав никому ни слова, поехал вниз по Онону. За последнее время делал он так уже третий раз: не спрашиваясь у Тэмуджина, отлучался от стойбища и подолгу пропадал в безвестности.
        «Пусть над другими показывает свое старшинство, - решил он после их ссоры. - А я не маленький, чтобы только по его слову передвигаться по земле».
        После второй его поездки Тэмуджин подошел к нему и, хмуря брови, сказал:
        - Смотри, чтобы люди не увидели тебя.
        Бэктэр в ответ сплюнул в сторону и усмехнулся:
        - Я что, глупее тебя, чтобы этого не понимать? Указывай младшим, а меня не трогай.
        Тот не стал продолжать разговор и молча прошел дальше.
        На этот раз Бэктэр взял с собой еду: налил в туесок арсы и положил в суму два вареных изюбриных ребра. В двух прошлых поездках он добирался лишь до опушки тайги и там, взобравшись на возвышенность, до заката солнца смотрел в степь. Теперь же он решился выбраться вглубь степи и съездить до места прошлогоднего их куреня, где сейчас стояли айлы генигесов. Неподалеку оттуда, вдоль излучины реки тянулась длинная полоса густого тальника. По нему он рассчитывал добраться поближе к юртам и из-за кустов посмотреть на людей.
        «Наверно и девушки у них есть, - теплил он в груди сокровенную надежду. - Может и в тальники какая-нибудь пойдет…»
        Внутренне, про себя, Бэктэр немного побаивался, выходя на эту опасную вылазку. Если в пути ему встретятся подростки сонидов, с кем они враждовали прошлым летом или какие-нибудь разбойники, как в прошлый раз у Хоолоя, то уйти от них будет трудно. Но ему давно хотелось сделать что-нибудь такое, что вышло бы не хуже, чем у Тэмуджина, когда он первым бросился в схватку со взрослыми разбойниками. Ему самому не пришло бы в голову меряться с ними силой, он это знал и про себя часто на это злился. Знал он, что хотя телом он сильнее Тэмуджина, и в борьбе без труда одолеет его, но духом и решительностью уступает ему. А то, что в спорах всегда побеждал Тэмуджин, принижая его вес среди братьев, раздражало Бэктэра еще больше. И на этот раз, выезжая в степь, он тайно надеялся, что ему удастся сделать что-нибудь такое, что достойно взрослого мужчины: угнать коней или коров, на худой конец, и овец, и показать всем, кто на самом деле приносит настоящую добычу.
        Глядя, как низкие серые тучи, плывя над тайгой, свисающими клочьями цепляются за верхушки сосен и пихт, моросят белесым туманом, он успокаивал себя: «В такую сырость мало кому захочется разъезжать по степи, а уж в лес-то никто не сунется…»
        Бэктэр выехал на опушку и, не останавливаясь, порысил на восток. Раньше с братьями, выезжая из этой пади в степь, они сначала направлялись к маленькому леску в полутора перестрелах справа, оттуда оглядывали холмы на южной стороне и лишь тогда выходили в открытую степь. Придумал эту хитрость Тэмуджин, а Бэктэр усмехался над ним:
        - Если в степи оглядывать каждый угол, то и до места никогда не доедешь…
        Проехав по низине мимо нескольких длинных увалов, он выехал на гребень и тут, взглянув направо, в одном перестреле от себя увидел троих всадников. Те, неспешной рысью спускаясь по склону холма, заметили его и сразу повернули к нему. С остановившимся сердцем Бэктэр натянул поводья. Бежать было бессмысленно: до леса уже далеко, а убегающему пускают стрелу в спину.
        С пересохшим горлом, с трудом проглатывая загустевшие, вязкие слюни, он смотрел, как те направляются к нему наискосок, забирая правее, отрезая путь к лесу. В ста алданах они перевели коней на шаг, пристально вглядываясь в него и негромко переговариваясь между собой. Вольно откинувшись в седле, теперь уже уверенные, что он не уйдет от них, они приближались к нему…
        Вдруг передний всадник Бэктэру показался знакомым. Всмотревшись, он с радостью узнал его: это был один из нукеров дяди Хутугты. Потом он разглядел и других. Облегченно переведя дух, Бэктэр выпрямился в седле.
        - Э-э, да ведь это сам Бэктэр, второй сын Есугея-нойона! - с обрадованной улыбкой, будто встречая близкого родственника, протянул старший нукер, пожилой воин Хэсэгчи-мэргэн, про которого говорили, что он из своего рогового лука убил больше ста татар в войнах с ними. - А мы думаем, куда это они исчезли…
        - Хорошо ли живете, нукеры дяди Хутугты, - сказал Бэктэр, разглядывая давно не виданные лица знакомых мужчин.
        - Мы-то хорошо, что с нами сделается, - с любопытством оглядывая его вместе с конем, сказал мужчина помоложе. - А вы как, все живы и здоровы?
        - Все здоровы, никто не болеет, - вымолвил Бэктэр, раздумывая теперь уже о том, что говорить и как потом отвязаться от них.
        - А мы вас ищем, - напрямик сказал ему старший нукер. - Дядя ваш Хутугта-нойон послал нас на поиски.
        - А зачем? - Бэктэр недоверчиво посмотрел на него.
        - Ваши дядья хотят забрать вас к себе. Теперь вам не нужно будет прятаться от людей.
        - А как же Таргудай?
        - Таргудай вас не тронет, вы поедете на север, на реку Агу, где сейчас живут Бури Бухэ и Ехэ Цэрэн. Они отделились от племени и живут сами по себе, к ним вас и решили отправить. И Таргудай не посмеет у родных дядей отбирать племянников, закон не позволит ему.
        Оглушенный радостью, Бэктэр несколько мгновений молчал, широко раскрыв глаза, невидяще оглядываясь вокруг. Потом повеселел, беспечно улыбаясь, разговорился с ними. Жадно расспрашивал их о новостях в роду, о дядьях, рассказывал о себе, выложив им все о том, где они зимовали и где находятся сейчас.
        Вскоре он попрощался с ними и поспешил в стойбище. Круто развернув коня, он, не оглядываясь, стремительной рысью удалялся от них к лесу.
        Когда он, нетерпеливо нахлестывая коня, скрылся в зарослях предгорной тайги, нукеры Хутугты-нойона подождали еще немного и двинулись по его следу.
        - Посмотрим, вправду ли они там живут, - сказал Хэсэгчи. - А то эти дети Есугея, видно, уже сейчас будут не хуже самых хитрых лисиц на свете…
        - Правильно говоришь, - согласились другие. - Сначала проверим, а тогда уж и доложим нойону.

* * *
        В это время Тэмуджин сидел на хойморе и разговаривал с матерью Оэлун. Та только что пришла из молочной юрты, где отпаивала горячим молоком заболевшую от простуды и второй день не встающую с постели Хоахчин. Улучив время, когда Сочигэл занялась перегонкой архи из накопленного за несколько дней хурунги, Оэлун пришла в большую юрту и, выпроводив младших, завела с ним разговор.
        - С Бэктэром вы опять не ладите? - спросила она, тая в голосе тревогу.
        - Разве можно с этим глупым бычком как-нибудь поладить? - воскликнул в сердцах Тэмуджин. - Он же наполовину сумасшедший!
        - Тише, братья услышат, - Оэлун с жалостью посмотрела на него. - Ты должен быть терпеливым, ведь вам не вечно жить вместе… Тебе нужно найти, как с ним поладить, договориться, как взрослые люди…
        - Как с восточным духом нельзя ни о чем договориться, так и с этим, - подавляя в себе вдруг вспыхнувшее раздражение, Тэмуджин перевел взгляд на потухающий в очаге огонь, стал подлаживать сухие березовые сучья.
        Оэлун помешала в парившем котле деревянным ковшиком, налила в чашку жидковатой арсы.
        - На, выпей горячего… Ты ведь наш нойон, ты должен суметь, - мягко и убеждающе говорила она, взглядывая на него сквозь сизый дым разгорающегося огня. - Впереди долгая зима. Если вы не поладите, трудно нам будет… Так ему и скажи. Год назад вы поклялись в дружбе, а нарушившего клятву накажут боги. Напомни ему и это.
        - Я уж напоминал ему, - горько усмехнулся Тэмуджин.
        - Любого человека можно убедить, - будто не слыша его, наговаривала свое Оэлун. - Только надо суметь подобрать нужные слова, чтобы они дошли до его разума. Ведь не совсем уж он глуп. Ему ведь тоже надо выживать и вставать на ноги, а кто же ему поможет, если не брат…
        Тэмуджин допил чашку арсы и вышел, собираясь съездить за конями и коровами, ушедшими на соседнюю поляну, подогнать их поближе к стойбищу. Он сел на молодого мерина, стоявшего у коновязи без седла, выехал за юрты и тут, в низине под бугром, увидел дерущихся Хасара и Бэлгутэя. Взяв в руки толстые прутья, они ожесточенно осыпали друг друга крепкими ударами. Оскаленные в злобе их лица не обещали ничего доброго.
        - Эй, остановитесь! - окликнул их Тэмуджин. - Что-то вы слишком уж распалились…
        Те неохотно стали, тяжело дыша, не отводя друг от друга злых взглядов.
        - Что у вас случилось? - Тэмуджин спустился с коня и посмотрел на Хасара. - Это ты тут опять смуту разводишь?
        - Пусть он тут не воняет, будто после тебя Бэктэр будет старший, а не я.
        Тэмуджин, не ожидавший такого спора между братьями, с трудом осмысливая услышанное, пристально оглядел их.
        - Что это вы тут еще придумали, - он долго не мог найти слов, чтобы рассудить их. - Для меня вы с Бэктэром равны.
        - Для тебя пусть равны, а между нами я старший, - не уступал Хасар. - Старшими считаются дети от старшей матери, и только потом идет младший род.
        - Бэктэр старше по возрасту, - примирительно сказал Тэмуджин. - Его тоже надо уважать.
        - Я старший после тебя, а не он, - упрямо дернул головой тот. - Вот вырасту и, если он не будет это признавать, я ему еще покажу…
        - Ладно, хватит! - оборвал его Тэмуджин и, вдруг наполняясь гневом, разразился руганью: - Тебе надо еще дожить до той поры, когда вырастешь. Если вы уже сейчас делитесь да считаетесь, вырасти вам, может, и не придется, враги вас как тетеревов на свадьбе переловят. Ума у вас обоих как у тарбаганов, а носы-то задирать уже хорошо научились. Вы вдвоем хорошенько запомните: если я еще раз услышу от вас такие разговоры, оба от меня этими же прутьями по голым спинам получите. А сейчас закройте свои рты и шагайте за коровами!
        Тэмуджин посмотрел как они, по-бычьи угнув головы, не расставаясь со своими прутьями, побрели в сторону леса. Помедлив, он решил, что нельзя оставлять их одних, пока не остыли. Он снова запрыгнул на мерина и шагом тронул за ними. «Еще покалечат друг друга, щенята неразумные - досадливо думал он. - Теперь мне еще их сторожить осталось…»
        Проезжая по подножию горы и глядя на Бэлгутэя, Тэмуджин с горьковатым чувством удивления размышлял про себя: «А он, оказывается, в мыслях за своего брата держится, раз из-за него в драку бросился. Если между нами с Бэктэром что-то начнется, он встанет за него… Что ж, одна мать их родила, так и должно быть, не будет же он идти против единоутробного брата. Ну, ничего, Хасар его возьмет на себя…»
        Бэлгутэй шел, упрямо пригнув голову, как молодой бычок перед тем, как боднуть врага и Тэмуджин впервые удивленно подумал про него: «А ведь вышел на поединок против Хасара, не побоялся, видно, тоже не слабый будет человек…»
        Коней и коров они нашли на дальнем краю соседней поляны. Обученные пастушьи собаки, чутко насторожив уши, посиживали в траве у опушки. Хасар и Бэлгутэй за гривы поймали своих коней, сели на них без узд. Неторопливым шагом погнали стадо назад, к стойбищу. С неба стало накрапывать редкими каплями. Темноватые тучи, закрыв пространство между горами, все наплывали с северной стороны.
        Когда они, оставив стадо на виду, вернулись в стойбище, в долине снова заморосил мелкий, затяжной дождь. Тэмуджин стреножил мерина и, сняв с него узду, зашел в юрту.
        На женской половине хлопотала Сочигэл, переливала только что снятый с котла еще горячий архи в медный кувшин. По юрте разносился острый винный запах.
        Мать Оэлун, усадив рядом с собой у очага двухгодовалую Тэмулун, кормила ее вареной рыбой. Она тщательно извлекала из мягких кусочков хариуса мелкие, едва видимые косточки и подавала ей. Та запихивала их в свой маленький пухлый рот и, вкусно причмокивая, жевала.
        Тэмуджин присел рядом, подмигнул ей.
        - Вкусно?
        Не избалованная вниманием старшего брата, Тэмулун радостно заулыбалась.
        - Вкусно, - она вывалила изо рта часть на ладошку, подала ему. - На!
        Тэмуджин взял наполовину изжеванный, замусоленный детской слюной кусок, положил себе в рот, зажмурился.
        - О-оо, как вкусно! - в нарочитом восторге он долго качал головой. - Какая щедрая у меня сестра! Как вкусно она меня угостила!
        Та громко смеялась, глядя на него с счастливым лицом, показывая ровный ряд отросших передних зубов.
        - Ну, если уже угощать начала, значит, насытилась, - Оэлун положила чашку с рыбой на столик, вытерла ей рот. - Иди, поиграй.
        Та встала на нетвердые ноги, спотыкаясь, подошла к Сочигэл, по-детски шепелявя, обратилась к ней:
        - Сочигэл-эхэ, налей мне архи.
        - Чего тебе налить? - весело захохотала та, заставив улыбнуться Тэмуджина и Оэлун. - Тебе еще рановато пробовать крепкую пищу, а то пьяницей будешь, когда вырастешь. Иди, лучше я тебе молока с пенкой налью.
        Снаружи послышался торопливый стук копыт по сырой земле и смолк у коновязи. У всех с лиц исчезли улыбки. Посуровев взглядами, они молча ждали.
        В застывшей тишине приподнялся полог и в дверях показался Бэктэр. Он молча прошел к очагу, сел на мужской стороне. Быстро оглядев встревоженные лица матерей, он посмотрел на Тэмуджина.
        - Я встретил нукеров дяди Хутугты.
        - Что? - удивленно протянула Сочигэл, отставляя в сторону котелок с молоком, она переглянулась с Оэлун. - Где ты их встретил?
        - За опушкой, - Бэктэр мельком взглянул на нее и снова уставился на Тэмуджина. - Они, оказывается, по всей степи разыскивают нас.
        Тэмуджин молчал, сжав зубы и остро прищурив на него глаза. Бэктэр, не дождавшись от него слов, возбужденно продолжал:
        - Они сказали, что дядья решили отправить нас на Агу. Там живут Бури Бухэ и Ехэ Цэрэн. Они хотят взять нас к себе. Вот что там делается, а мы тут сидим и с какими-то хамниганами дружбу заводим.
        Тэмуджин, отведя взгляд от Бэктэра, тяжело вздохнул и хмуро уставился куда-то вдаль. Сочигэл налила Бэктэру арсы, положила перед ним вареной рыбы. Тот с жадностью принялся за еду.
        В юрту заглянули Хасар и Бэлгутэй, но, увидев строгий взгляд матери Оэлун, исчезли. В дверь было видно, как гуще посыпал дождь.
        - Тут не надо долго думать, - с набитым ртом, тяжело ворочая языком, говорил Бэктэр. - Надо сегодня же сниматься отсюда и ехать к дядьям.
        - А ты откуда знаешь, что эти нукеры не служат теперь Таргудаю и не по его велению разыскивают нас? - Тэмуджин неприязненно покосился на него. - Какие духи, восточные или западные тебе сказали, что это не так?
        Бэктэр поперхнулся глотком арсы, закашлялся; обе матери с неприкрытым испугом смотрели на Тэмуджина. Опешивший Бэктэр изумленно взглянул на него и тут же опустил глаза.
        - Говорил я тебе не показываться людям, - Тэмуджин презрительно смотрел на него. - Теперь нам осталось только гадать, чьи на самом деле эти нукеры…
        Надолго зависла тишина.
        Тэмуджин на самом деле про себя сразу же решил, что это не Таргудая происки: тот не доверил бы такое дело чужим людям - только своих, коренных он направил бы на их поиски. А раз все три нукера были люди Хутугты, значит, он сам и ищет их. Но Тэмуджина больше всего удручало то, что была раскрыта их тайна - место, где они, живя под боком у племени, сами были невидимы для людей. Ту тайну, что спасала их весь последний год, теперь сдуло как ветром и было неизвестно, что вздумается Таргудаю, когда и до него дойдет известие о них.
        Тэмуджин посмотрел на притихшего, хмуро набычившегося Бэктэра, сказал:
        - Вы с Хасаром поедете на опушку, будете сторожить дорогу из степи.
        Тот поднял на него виноватый взгляд, послушно качнул головой.
        - Кто бы ни показался, Хутугта или Таргудай, вы должны опередить их и сообщить сюда, - Тэмуджин, помедлив, добавил: - Ты, Бэктэр, старше, поэтому не обращай внимания на выходки Хасара. Сам знаешь, он у нас строптив без меры. А я ему скажу, чтобы слушался тебя.
        Бэктэр, видя, что брат больше не указывает на его оплошку, по которой теперь над всей семьей нависла опасность, стал покладист.
        - Да ладно, что нам с ним делить, - он беспечно махнул рукой. - Как-нибудь мы с ним поладим.
        - Побольше возьмите еды, - вступилась в разговор Сочигэл. - И оденьтесь потеплее, ночью будет холодно.
        - Да, ночами здесь уже настоящая осень, - поддержала ее Оэлун. - Оденьте зимние рубахи и штаны.
        Отправив Бэктэра с Хасаром в дозор, Тэмуджин крепко призадумался. Неподвижно сгорбившись на хойморе, он не отвечал на вопросы матерей, на назойливые приставания сестренки, и те, забрав с собой Тэмулун, ушли в молочную юрту. По слову Оэлун, Бэлгутэй сходил в лес и привел Хачиуна с Тэмугэ из их травяного балагана.
        Оставшись один, Тэмуджин, придавив нежданную тревогу на сердце, безответно изнывал над одним и тем же вопросом: зачем они вдруг понадобились дядьям.
        «Улуса нет, для них мы лишняя обуза, - перебирал он в уме. - Или Даритай снова захотел забрать к себе знамя?.. Тогда почему не его, а Хутугты нукеры ищут нас?.. А может быть, нойоны решили передать знамя Унгуру, а нас для приличия хотят пристегнуть к Бури Бухэ и Ехэ Цэрэну? Если это так, то они придут сюда вместе с нукерами, чтобы силой отобрать знамя и угнать нас на Агу, подальше от глаз соплеменников. Сделать это постараются без шума, значит, нукеров будет не слишком много, едва ли больше десятка…»
        Обдумав все и взвесив, Тэмуджин позвал Бэлгутэя.
        - Сейчас поедешь в стойбище хамниганов и обратишься к старейшине. Поклонишься от меня, спросишь о его здоровье и благополучии в его доме. Потом передашь ему мои слова, запоминай: «Мои сородичи идут ко мне в гости, но я не знаю, хотят они со мной говорить или собираются меня пленить. Их будет немного, и если они позарятся на мой очаг, можно легко перебить их стрелами из-за лесных зарослей. Я хочу спросить вас: не могли ли бы вы прислать в помощь ко мне пятерых ваших сыновей, которые знают тайгу как свою переметную суму, а зверей умеют бить и в кромешной темноте. И если такое случится, не поможете ли вы мне потом выбраться из этих гор на юго-западную сторону, в кереитскую степь? В таком случае я мог бы вам оставить в подарок четыре добротные юрты, двух молочных коров с годовалыми телятами, два больших чугунных котла и много других вещей».
        Бэлгутэй внимательно слушал, глядя ему в рот, запоминая.
        - Запомнил? - спросил Тэмуджин, закончив.
        - Запомнил, - подтвердил Бэлгутэй.
        - Ни слова не забудешь?
        - Нет.
        - Ну, поезжай поскорее. Вечером будь здесь с ответом.
        Тот встал и, перед тем как выйти, поклонился ему как нойону, прижав правую руку к груди. Тэмуджин ответно склонил голову. «Хороший парень и рад принести пользу, - с теплом на сердце думал он, глядя на опустившийся за ним полог. - Только Бэктэр мутит ему голову…»
        День прошел в тоскливом ожидании. Оэлун варила изюбриные кости и, глядя, как томится Тэмуджин, налила ему чашку подогретого архи, но ни к питью, ни к еде он не притронулся.
        Перед сумерками вернулся Бэлгутэй. Едва заслышался топот копыт с западной стороны, Тэмуджин вышел к нему навстречу. Лицо у Бэлгутэя сияло.
        - Ну, что? - Тэмуджин взял его коня за поводья.
        - Я привел их, брат, - торжествующим голосом негромко сказал Бэлгутэй и спустился с коня. - Всех пятерых.
        - Уже? - тая радость и облегчение на сердце, расспрашивал его Тэмуджин. - А как же они поспели за тобой, ведь у них нет лошадей.
        - Они знают прямую дорогу. Я ехал берегом реки, а они через горы, встретились мы у белой скалы. Да они по тайге идут как косули, и даже быстрее чем верхом.
        - И где же они сейчас? - Тэмуджин недоуменно оглядел поляну.
        - Они остались в лесу. Старший их мне сказал: мы пока не будем показываться, а то, может, ваши гости уже приехали. Ты, говорит, сначала узнай, а потом и нам скажи. Хитрый человек оказался.
        - Умный человек, это хорошо, - окончательно успокоившись, Тэмуджин посмотрел в дальний край поляны. - Я сам пойду их встречать.
        Хамниганы ждали его за первыми же кустами. Приветливо поздоровавшись с ними, поговорив о погоде в последние дни и об охоте на зверя, он повел их к стойбищу.
        До темноты они выбрали удобные места в ближайших зарослях, где должны были спрятаться хамниганы. Договорились, что если от него будет знак - резкий взмах правой рукой - те без промедления расстреляют всех его гостей.
        Ночевать в юрте хамниганы отказались, сказав, что не любят запаха овечьей шерсти и пожелали спать в лесу. Тогда Тэмуджин отвел их в балаган Хачиуна и Тэмугэ и те, увидев сухое и обжитое место, обрадованно закивали головами:
        - Оказывается, у вас есть и лесное жилье.
        - Лучшего нам и не надо.
        Отказались они и от одеял и шуб, предложенных Тэмуджином.
        - Хамнигану не нужно тепло, - сказал ему старший. - От тепла появляются вши.
        XI
        На другой день небо над долиной разъяснилось. С рассвета по обеим хребтам в сторону верховья кочевали поредевшие остатки туч. Солнце, отчужденное и холодноватое после долгого ненастья, скупо сияло сквозь рваные бреши в них. Деревья шумно раскачивались под прохладными порывами ветра. На реке вдоль берегов играли волнистые темные ряби, и ветер заглушал шум воды на перекатах.
        Бэлгутэй с одним из хамниганов отправился на охоту: матерям понадобилось свежее мясо - надо было кормить многочисленных гостей.
        Тэмуджин до полудня не выходил из большой юрты. Сидя на хойморе, он тщательно готовил слова, которые хотел высказать своим старшим сородичам при встрече. Получив помощь от хамниганов, он снял с души тревогу и теперь почти спокойно ждал приезда дядей. Он был уверен, что они зашевелились вновь из-за его знамени, других догадок, как он ни искал, не находилось.
        «Наверно, Унгуру решили его отдать, раз не Даритай, а сам Хутугта взялся за хлопоты, - в груди у него снова зашевелилось горячее чувство обиды. - Унгура хотят поднять в роду из молодых парней, а нас, детей Есугея, решили засунуть в нукеры к Бури Бухэ. На большее ума не хватило, а сами, наверно, довольны и думают, что мудрое решение приняли… А может, есть еще и другое: мстят отцу, унижают его после смерти, задвигая детей, помня, как боялись его живого и слушались. Ну, хорошо, скоро вы узнаете, чем вам эта подлость обернется…»
        Обдумав все и взвесив, Тэмуджин про себя окончательно решил: если дядья после его отказа на требование отдать знамя попытаются взять его силой, он убьет их с помощью хамниганов, а потом уйдет к хану Тогорилу. Послужит ему, сколько придется, а потом попросит его помочь вернуть от тайчиутов улус отца. «Он не может не помочь, когда у меня на руках отцовское знамя, - убедительно внушал он себе, стараясь набраться уверенности в этом. - Отец говорил, что он не забывает добро…»
        Размышляя так, Тэмуджин ни жалости к своим дядьям, ни угрызений на сердце у себя не чувствовал. Были только обида и раздражение на их нежелание оставить его в покое. «Бросили перед самой зимой как чужих, думали, что мы тут сдохнем, - злорадно думал он. - А сейчас хотите последнее отобрать? Пеняйте теперь на свои глупые головы. Еще дед Тодоен велел вам оставить знамя при мне - вы не послушались. И перед предками теперь вы сами будете виноваты. С вас, а не с меня они спросят за все…»
        Вестей от Хасара и Бэктэра все не было. Через приоткрытый полог Тэмуджин видел, как один из хамниганов, принеся на плече убитую косулю, свалил ее на траву и, вынув из-за пояса широкий каменный нож с рукоятью из оленьего рога, с невероятной быстротой начал разделывать тушу, ловко снимая шкуру и отделяя голенные кости. Бэлгутэй, наполнявший водой большой котел на внешнем очаге, изумленно наблюдал за ним. Вспомнив о гостях, Тэмуджин одел войлочную шапку, туго подпоясался ремнем на бронзовой бляхе и вышел наружу.
        Хамниганы сидели в лесу перед балаганом, разведя маленький огонек на старом кострище. С ними же в кругу сидели Хачиун и Тэмугэ. По сдержанным улыбкам на лицах хамниганов и разгоряченным лицам младших братьев Тэмуджин понял, что между ними сейчас был оживленный разговор. Увидев Тэмуджина, Хачиун и Тэмугэ проворно встали, уступая ему место у огня.
        - Идите к юртам, там сейчас будут нужны дрова, - приказал он им, усаживаясь на примятую траву, и те, не задерживаясь, скрылись в кустах.
        - Смышленые парни, - одобрительно отозвался о них старший хамниган. - Рассказывали нам о повадках уток и гусей.
        - Наболтали, наверно, что бывает и чего не бывает на свете, - усмехнулся Тэмуджин и, подождав немного, обратился к ним: - Я думаю о том, что не слишком ли мы вас тут задерживаем, от ваших дел отрываем. Дядья мои что-то не появляются, и я не знаю, сколько они еще будут тянуться.
        - Добрые соседи должны помогать друг другу, - ответил старший; остальные молчали, согласно опустив взгляды в землю. Тэмуджин вспомнил, что и в прошлую встречу в их хамниганском стойбище говорил все время их отец, а сыновья, так же как сейчас, почтительно молчали.
        С дружелюбной улыбкой глядя на Тэмуджина и тщательно подбирая монгольские слова, тот говорил:
        - Мы думаем, что твои сородичи плохие люди, если ты не живешь с ними в степи, а скрываешься в тайге. Ты человек с твердым сердцем и широкой душой, мы помним, как много подарков ты нам сделал, без жалости расставался с ценными вещами. Поэтому наш отец приказал нам сделать все так, как тебе будет нужно. Если надо, мы убьем твоих сородичей и покажем тебе дорогу на юго-западную сторону; и пусть другие твои сородичи не найдут тебя…
        - Если я не подниму правой руки, то стрелять не нужно, - напомнил Тэмуджин, оглядывая бесстрастные лица хамниган.
        - Пусть твое сердце будет спокойно, - обещал старший. - Мы сделаем все по твоему желанию.
        Из-за кустов бесшумно вышел Хачиун.
        - Вас зовут есть жареную печень и сердце.
        Старший хамниган взглянул на Тэмуджина:
        - Лучше будет, если мы туда не пойдем, ваши гости могут появиться нежданно.
        - Хорошо, - Тэмуджин встал, приветливо улыбаясь гостям, - я прикажу принести все сюда.
        XII
        Прошло больше трех суток со дня встречи Бэктэра с нукерами Хутугты, когда, наконец, показались дядья.
        Поздней ночью прискакал от дозора Хасар. Домашние разом оторвались от чуткого сна, затеплили светильники.
        - Дядя Даритай едет, а с ним какой-то старик и нукеры, - жадно пихая в рот холодное мясо из котла, рассказывал Хасар. - Остановились на опушке, видно, что на ночь стали, но Бэктэр остался еще постеречь их, мало ли что еще взбредет им в голову, а я поехал вас предупредить.
        - Нукеров сколько? - спрашивал Тэмуджин, подпоясывая на рубаху ремень и с трудом переваривая в себе новую весть: «Почему один лишь Даритай, когда сначала были нукеры Хутугты, и что еще за старик с ними?»
        - Семеро нукеров, - едва ворочал набитым ртом Хасар. - Шестеро дяди Хутугты и один Даритая.
        - А ты не перепутал людей? - раздраженный новыми загадками, сердито спрашивал его Тэмуджин. - Может быть, ты в сумерках плохо разглядел?
        - Я не ослеп еще, - проглотив еду, запальчиво ответил тот и взял из рук матери Оэлун чашку с хурунгой. - Солнце только что за гору зашло, когда они показались, светло еще было. Они стали у трех кустов возле заводи, где в прошлый раз у Бэлгутэя сорвалась рыба, а мы смотрели от поваленной сосны у леса…
        - Бэктэр на ночь остался? - перебил его Тэмуджин.
        - Сказал, что до ночи покараулит, пока они не лягут, а потом приедет, сонных-то чего сторожить, верно ведь?
        - Верно, - Тэмуджин перевел взгляд на мать. - Значит, дядя Даритай едет.
        - Слава западным богам, не Таргудай оказался, - сказала Оэлун, убирая посуду. - С ближними дядьями уж как-нибудь поладишь.
        «Лучше ли они Таргудая на самом деле?» - подумал Тэмуджин, но промолчал.
        Перед утром приехал Бэктэр. С возбужденным лицом он сидел у очага перед Тэмуджином, навязывал разговор.
        - Кончилось наше одиночество, - он пытливо заглядывал ему в лицо. - Поедем жить к дядьям. В айлах Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна найдутся и для нас нукеры. Наберем отряд и будем понемногу собирать табуны, а там и свои подданные появятся, знамя-то мы сохранили. Ты как думаешь?
        - Еще не видно, что у них на уме, - хмуро отговаривался Тэмуджин.
        - Позовут они нас, увидишь, - снисходительно улыбался ему Бэктэр. - Нукеры ведь мне сказали…
        - Что за старик с ними едет, ты не рассмотрел? - спросил у него Тэмуджин.
        - Смотрел я, смотрел на этого старика и никак не мог припомнить такого, - недоуменно пожал тот плечами. - Больной он, видно, его еще укутывали на ночь медвежьей дохой и с двух сторон костры разжигали.
        - Может быть, это какой-нибудь шаман из другого рода, - предположила Сочигэл. - Какое-то виденье ему о нас, может, было?.. В позапрошлом году, я слышала, у генигесов дети потерялись в тайге. А нашел их шаман: видел во сне место, где они сидят, мол, у какой-то скалы. Так генигесы его самого повезли в тайгу, чтобы показал, и тот нашел тех детей, живыми застали.
        - Может быть и так, - обеспокоенно сдвигая брови, соглашалась Оэлун. - Причина какая-то, наверно, есть; просто так больного человека в дорогу не взяли бы.
        - Если шаман, то он не наш, - с мужской половины подал полусонный голос Хасар. - У нас такого не было.
        - Ну, ложитесь все, - решительно сказала Оэлун, вставая. - Завтра для нас будет хлопотный день.
        Хачиун и Тэмугэ, лежавшие рядом с Хасаром, уползли поближе к двери, уступая место старшим.
        Едва рассвело, Оэлун и Сочигэл развели на внешнем очаге огонь и снова принялись готовить еду - кормить хамниганов и дать им запас на весь день. Они спешили успеть управиться и торопили Хачиуна и Тэмугэ, помогавших им с дровами и водой.
        Тэмуджин примечал про себя, как с утра всех домочадцев вдруг охватило какое-то почти неприкрытое радостное возбуждение. В голосах, во взглядах матерей и братьев так и сквозило взволнованное ожидание. То и дело, идя по стойбищу, они с нетерпением взглядывали в нижний край поляны. Предстоящая встреча с сородичами обещала им конец одиночеству и страху перед голодной зимой. Подумав, Тэмуджин позвал в юрту старших из братьев и с давно не слышанной ими холодностью в голосе предупредил:
        - Если Даритай полезет обнимать и целовать вас, будто любимых племянников, смотрите, не поддавайтесь, стойте как немые, поняли?
        - Поняли, - с недоумением глядя на него протянул Бэлгутэй.
        - Хоть что-то мы должны говорить им? - недовольно спросил Хасар. - Или будем молчать как суслики?
        - Спросят, сколько тебе лет, ответишь и сразу закроешь рот, а разговаривать с ними буду я один! - с трудом сдерживая распирающее его раздражение, повысил голос Тэмуджин. - Все поняли или нет?
        - Все поняли, все, - тая в губах беспечную усмешку, шутливо ответил Бэктэр. - Будем молчать как мертвые суслики.
        Тэмуджин видел, что тот уже уверен, что теперь все решено и внутренне приготовился кочевать к Бури Бухэ и Ехэ Цэрэну, и потому сейчас так весел и уступчив.
        «А когда я прогоню дядей или отправлю их к предкам, - думал он, глядя на него, - тогда он перестанет улыбаться и неизвестно, как себя опять поведет…»
        Тэмуджин встал, показывая, что разговор окончен. Встали и братья, гурьбой потянувшись из юрты.
        Солнце ласково грело, поднимаясь над посвежевшей долиной, чистое синело небо, лес мирно покоился под золотистыми лучами. Тэмуджин, стоя у коновязи, долго смотрел вниз по реке, туда, где деревья вплотную подходили к берегу. Мимо покосившейся над водой березы уходила вниз тропа, протоптанная ими еще с весны. На ней скоро должны были показаться дядья. Он посмотрел, как Хасар, приведя от стада серого пса и посадив его на тропе, указывал ему в дальний конец, теряющийся в зарослях, и ушел обратно в юрту. Он вдруг почувствовал в себе какую-то гнетущую усталость, разом навалившуюся на него будто после тяжелой изнурительной работы и, удивляясь себе, лег на медвежью шкуру у стены. Лежал, глядя сквозь смеженные ресницы на косую струю желтых лучей от двери, и незаметно уснул.
        XIII
        Проснулся Тэмуджин, как ему показалось, почти сразу же. Где-то недалеко заливисто залаяла собака, тут же ей отозвалась другая, с западной стороны. Донеслись отрывистые голоса матерей, и Тэмуджин окончательно пришел в себя. Вскочив на ноги, на ходу одевая шапку и поправляя на поясе нож, он вышел из юрты.
        У коновязи стояли обе матери, застыв взволнованными лицами, смотрели в нижний край поляны. Хасар и Бэктэр отгоняли разъяренных собак. Подальше от них, только что выйдя из зарослей, стояло с десяток всадников на разномастных лошадях; они внимательно оглядывали их стойбище.
        Тэмуджин посмотрел направо, в ближние от юрт заросли молодых сосен, где должны были скрываться хамниганы, но не нашел ничего приметного и снова перевел взгляд на приезжих всадников. Те, дождавшись, когда смолкли собаки, неспешно тронулись вперед. В одном из передних Тэмуджин без труда узнал дядю Даритая, рядом с ним, тяжело качаясь в седле, будто пьяный, ехал незнакомый старик. Слева его под руку придерживал молодой нукер.
        Оглядев еще раз приезжих, Тэмуджин понял, что сейчас опасности от них нет: глядя по виду старика, они сами нуждались в помощи.
        «Зачем они привезли сюда больного старца? - рассеяно пронеслась в голове мысль; он стоял, не зная, что делать, глядя на него. - Для чего он им здесь нужен?»
        - Да ведь это же брат Хутугта! - вдруг тихо воскликнула Сочигэл, всплеснув руками. - О боги, что это с ним случилось?
        - И вправду… - упавшим голосом отозвалась мать Оэлун. - Как он изменился…
        Тэмуджин удивленно оглянулся на матерей, еще раз перевел взгляд на гостей, вглядываясь, но признать дядю Хутугту в этом глубоком старце с высохшим и бледным как у скелета лицом он не смог.
        - Это твой дядя Хутугта, - тихо подтвердила мать Оэлун. - Надо поприветствовать его.
        Тэмуджин растерянно вышел вперед.
        - Э-э, брат Тэмуджин, - невесело покачал головой, подъезжая, Даритай. - Видишь, какие мы приехали к тебе?
        - Что случилось, дядя Даритай? - разом отбрасывая чувство враждебности к дядьям, которое он бережно лелеял в себе все эти дни, Тэмуджин быстро пошел к ним навстречу.
        - Дядя твой заболел и так захотел увидеть тебя, что пустился в такую дорогу, - говорил тот, и в голосе его будто сквозила укоризна. - Никаких уговоров не послушался и вот что из этого вышло…
        Чудовищно изменившийся, теперь с трудом узнаваемый дядя Хутугта внимательно смотрел на него измученным, угасающим взглядом. Через силу улыбнувшись ему, он с сиплым хрипом почти прошептал:
        - Вот мы и увиделись с тобой, племянник мой Тэмуджин…
        - Вам надо лечь в постель, дядя Хутугта, - Тэмуджин взял его коня за поводья и, почтительно оглядываясь на него, повел к коновязи.
        Даритай, велев нукерам спешиваться в сторонке, подъехал к коновязи, слез с коня и помог Тэмуджину ввести Хутугту в юрту. Тот почти висел у них на руках, бессильно передвигая онемевшие ноги по земле.
        Матери разложили несколько медвежьих шкур у стены, положили подушки. Улегшись, Хутугта облегченно расслабился, тяжело вздохнув, закрыл глаза.
        - Пусть поспит, - сказал Даритай, вытирая рукавом пот со лба, вороватыми своими глазами окидывая юрту. - А мы поговорим в другом месте.
        - Нет… - Хутугта шевельнул рукой, открыл глаза и повел ими по сторонам. - Поговорим вместе… Вы, невестки, оставьте нас, а вы сядьте…
        Матери, поклонившись, вышли. Тэмуджин и Даритай присели у него в ногах. Тот снова прикрыл глаза, помолчал, собираясь с силами. Брат и племянник терпеливо ждали. Тэмуджин, потянувшись, согнал с потного лба его назойливую муху.
        - Вот, - Хутугта открыл глаза и посмотрел на них прояснившимся взглядом. Все так же тяжело дыша, заговорил: - Вот и моя пора подходит. А давно ли мы провожали Тодоена? Так же вот сидели рядом с ним, выпивали, говорили… Теперь вот и я готов в дорогу… Когда человек здоров, он не думает о том пути, что его ждет в конце и становится все ближе с каждым его вздохом. Нет, он думает, что вечно будет топтать эту землю, а ведь короток на самом деле путь человечий… Но глупцы не думают об этом, да и все люди на самом деле глупы… очень глупы люди, оказывается, на самом деле… Я все об этом думаю сейчас, но вы все потом поймете, придет час и вы все поумнеете, прояснится ваш разум, да поздно уже будет…
        Тэмуджин и Даритай хмуро молчали, слушая его. Тэмуджину вдруг показалось, что Хутугта бредит, но тот отвердел взглядом и, отдышавшись, перевел разговор:
        - А ты, племянник мой, должен переехать к Бури Бухэ, так мы решили.
        Тэмуджин тут же внутренне сжался, отодвигая в сторону только что испытанную им жалость к дяде, готовясь к отпору. Увидев его похолодевшее лицо, Хутугта, вновь напрягая силы, заговорил:
        - Знамя останется при тебе, об этом не беспокойся. Ошиблись мы тогда, прошлой осенью, сильно ошиблись, но ты не проклинай нас теперь… Мы ведь и сами немало пострадали. Что уж об этом вспоминать, надо нам дальше жить и род наш кият-борджигинов дальше продолжать. А за ту нашу ошибку я даю тебе двести пятьдесят голов лошадей, сто пятьдесят дойных коров, десять больших тягловых волов и одного объезженного пятилетнего верблюда. К ним добавлю рабов и еще передам тебе десять своих нукеров, из самых отборных - еще деды их служили нашему предку Хабул-хану и тебе они будут верны. И отныне ты со своим знаменем будешь равным нойоном среди нас, кият-борджигинов.
        Хутугта, умолкнув, выжидательно смотрел на него. Тэмуджин молчал, опустив взгляд в землю.
        «Самое главное, перестали требовать знамя, - облегченно подумал он сразу. - Одно это хорошо…»
        Но обещание такого щедрого подарка от Хутугты, сначала обдав жаром радостного восторга, потом вдруг насторожило его. Опасаясь сделать ошибку, не глядя на требовательные взгляды своих старших сородичей, Тэмуджин стал лихорадочно обдумывать. На первый взгляд выходило так, что стоит ему сейчас согласиться - и все будет хорошо, о лучшем и мечтать грешно: он со своим знаменем удостоится чести, невиданной для своего возраста, ведь нойоны готовы принять его в свой круг, не дожидаясь того, когда ему исполнится тринадцать лет, когда юношей принимают в воины и они становятся взрослыми соплеменниками. Это на три головы поднимет его среди сверстников, притянет к нему многих других подростков и юношей. И семье станет несравненно легче: отодвинется нужда, исчезнут опасности, стерегущие их сейчас на каждом шагу, не нужно будет считать еду, бороться с голодом, работать, будут у них слуги, пастухи, дойщицы коров и кобыл, отдохнут, наконец, матери, не будут так жалко выглядеть младшие - без друзей, без игр со сверстниками…
        «Все это будет…» - напряженно думал он, чувствуя нетерпение дядей и досадуя, что нет времени подумать спокойно, и вдруг как кто-то подсказал ему в ухо, пришло на ум главное: - Принять эту подачку значит согласиться на лишение отцовского улуса. Отныне будет считаться, что я уже получил владение взамен отцовскому наследству. И требовать его улуса уже не смогу. Род киятов может когда-нибудь потребовать его у тайчиутов, но сам я - уже нет. И еще будет считаться, что это дядья спасли нас от голода и гибели, что они бросили нам, погибающим, жирный кусок, а мы подобрали и этим спаслись. Через многие годы Унгур и Сача Беки будут мне напоминать: мол, когда-то наши отцы тебе помогли, поставили на ноги. И ничего им в ответ нельзя будет возразить: так все и будет выглядеть. И нынешнее возвышение в будущем обернется еще худшим унижением…»
        - Нет, - наконец сказал Тэмуджин, посмотрев на Хутугту. - Кланяюсь вам от души, но дар ваш принять не могу.
        - Но почему?! - донельзя изумленный, вскинулся Даритай, до этого все время молча смотревший на него сбоку. - Почему ты не можешь принять от нас такой богатый дар?
        - Отец запретил, - Тэмуджин твердо посмотрел ему в глаза.
        - Когда? - опешил тот, непонимающе оглядываясь на Хутугту.
        - Сейчас, - сказал Тэмуджин.
        Против такого нельзя было что-либо возразить. Но Даритай, повертевшись на месте, вдруг отчаянно бросился на коленях к онгонам и, найдя взглядом онгоны Бартана и Хабула, взмолился им в голос:
        - Дед мой Хабул, отец мой Бартан, вразумите этого безумца и отца его Есугея. Мы отдали Тэмуджину ваше знамя, а теперь зовем его к себе, хотим, чтобы вернулся в наш круг, но ему и этого мало… Сейчас, когда род наш на краю гибели, время ли нам считаться обидами, не пора ли забыть плохое и взяться за руки?.. Ведь и Алан-гуа, великая наша праматерь, учила нас этому… Рушит наше единство упрямством своим этот ваш потомок, вразумите же его…
        Даритай все говорил и говорил, подняв правую руку перед собой, давился словами, мешая свое безмерное возмущение с робкой почтительностью перед предками. Тэмуджин, потупив взгляд, слушал его, изумляясь про себя: «Какие справедливые слова, откуда он взял их?.. Наверно, дед Тодоен этими словами ругал его, когда был жив, а он запомнил… Но ведь надо еще и уметь так все повернуть на свою сторону!..»
        - Оставь, не тревожь предков, - остановил его Хутугта, болезненно тряся головой, беспокойно кося от подушки пожелтевшим глазом. - Мы сами тут виноваты… иди, сядь.
        Даритай, все еще оглядываясь на онгонов, сел на прежнее место, и с горечью на лице взглядывая на Тэмуджина, осуждающе качал головой.
        - Может быть, передумаешь? - Хутугта со слабой надеждой смотрел на Тэмуджина. - Ты не торопись, подумай хорошенько, посоветуйся со своими…
        «Через матерей хочет нажать», - подумал Тэмуджин и твердо сказал:
        - Решаю здесь все я. И я уже сказал свое слово.
        Дядья долго молчали. Молчал и Тэмуджин.
        - Ну, что ж, - наконец, выдохнул Хутугта. - Оказывается, ты стал совсем взрослым, не по годам вырос и умом и сердцем… я и не думал… Хочешь жить независимо, живи, как тебе лучше. Ну, а если вам станет трудно, обращайся к дядьям без раздумий, они должны помогать своим сородичам. А я уж буду там, где твой отец. Скажу ему, что ты сам так решил. Что ему от тебя передать?
        - Передайте, что живем хорошо.
        - Это все?
        - Да.
        - Что ж, мы поедем.
        - Пусть ваша дорога будет удачной.
        - Ну, помогите мне добраться до коня.
        - Брат Хутугта, - возмущенно остановил его Даритай. - Тебе отдохнуть надо, дорога ведь нелегкая…
        - В дороге отдохнем, - решительно дернул головой тот. - Заодно я и со степью попрощаюсь. Берите меня!
        Тэмуджин и Даритай взяли его за руки.
        Выйдя из юрты, Даритай махнул нукерам и те, с готовностью подскочив и почтительно приняв у них Хутугту, помогли ему сесть в седло.
        - Ну, прощай, Тэмуджин-нойон, - Хутугта, тяжело сгорбившись, с трудом переводя дух, напоследок посмотрел на него и, кивнув на прощание, тронул коня.
        - Прощайте, - Тэмуджин сдержанно поклонился в ответ и смотрел, как нукеры, охватывая Хутугту с обеих сторон, двинулись гурьбой к нижнему краю поляны.
        Даритай, приотстав, придерживая заплясавшего под ним жеребца и подняв правую руку, на которой висела маленькая витая плетка, хотел, видно, что-то сказать на прощание, но не найдя слов, молча хлестнул коня и поскакал за остальными.
        Выравниваясь друг за другом, они вышли на тропу и скрылись за кустами. Скоро стих в шуме ветра топот копыт и - будто не было никогда их на этой поляне, все также, как прежде, пусто и одиноко шевелились под ветром ветви кустов и деревьев.
        Тэмуджин повернулся назад, собираясь идти в юрту, и тут встретился в упор с вопросительными взглядами своих домочадцев.
        XIV
        Даритай неторопливо ехал позади нукеров, равнодушно и устало поглядывая им в спину. Те, поочередно сменяя друг друга, поддерживали с обеих сторон обессилевшего Хутугту и вели в поводу его коня. Тому, было видно, становилось все хуже - от разговора ли с племянником, от долгой ли езды - вцепившись в гриву коня, казалось, он из последних сил держался в седле.
        Дорога шла по межгорной теснине вдоль шумного на каменистых перекатах Онона. Узенькая тропинка над берегом, впервые протоптанная, видно, детьми Есугея в этих нехоженых прежде местах, была неудобна для езды гурьбой и нукерам все время приходилось протискиваться сквозь густо сросшиеся ветви деревьев.
        «Нашел ведь себе место… - несвязно думал Даритай о Тэмуджине, то и дело прикрываясь рукой от ветвей, жестко хлеставших его из-за спин проезжавших впереди нукеров. - Никто просто так не полезет в эти дебри и не подумает, что тут кто-то может жить…»
        Даритай после того ночного разговора с Алтаном жил подавленный чувством неловкости - перед собой ли, перед духами ли предков - за сговор с ним и Таргудаем, этим давним противником киятских нойонов. Оправдания, что деваться было некуда, что после смерти Хутугты, которая придет не сегодня-завтра, ему останется одна дорога к Таргудаю - а к нему надо идти с какими-то заслугами - не очень-то утешали его: предательство братьев есть предательство, не что иное.
        До сих пор в своей жизни он не ведал таких угрызений, как сейчас - до этого не было за ним такой явной вины перед своими сородичами. Даже прошлым летом, когда он нарочно упустил людей Таргудая вместе с угнанным табуном, он не долго терзался над этим: да, он испугался Таргудая и допустил оплошку, но это все-таки не было прямой изменой. И прошлой осенью, когда они оставили семью Есугея, было тому оправдание, и немалое: Оэлун сама отказалась выходить за него замуж, нарушила обычай. Да и не один он это сделал, а вместе с другими братьями - по общему решению. Теперь же все обстояло намного хуже: он вступил в прямой сговор с заведомым недругом Таргудаем против своих ближних братьев и кровного племянника. И сверху, наверно, это хорошо видно - и Есугей видит, и отец Бартан и все другие, и они потом жестоко спросят с него. После разговора с Алтаном он несколько дней обдумывал это дело и пришел к тому, что единственным выходом здесь может быть выделение детям Есугея достаточного скота и людей в помощь, как предлагал Хутугта, и скорейшая отправка их к Бури Бухэ и Ехэ Цэрэну, подальше от Таргудая. И тогда
ему можно будет сказать, что он согласился подавать те вести Таргудаю, которые требовал от него Алтан, заранее зная, что от этого не будет никому вреда, потому что племянники скоро будут далеко от него, достать он их не сможет и потребовать их тоже не сможет: Бури Бухэ все равно не отдаст, а войска из-за этой малости Таргудай на него не направит - что же соплеменники тогда про него скажут? Таргудаю это невыгодно, от него и так уже немало родов отшатнулось - слишком круто он начал забирать власть - как бы еще против не пошли. Поэтому Таргудай хотя бы для вида пока будет смирен… И когда нукеры, наконец, разыскали семью Есугея, Даритай рьяно взялся помогать Хутугте, желая побыстрее проводить семью Есугея на север. Он был уверен, что это единственный выход и для Тэмуджина, и он поначалу даже отговаривал Хутугту ехать к нему - хотел самолично сделать доброе для племянника, надеялся этим покрыть вину перед Есугеем. И он был ошеломлен, когда Тэмуджин вдруг отказался от такого блага - понять такое его поведение Даритаю было невозможно. И он тогда с искренним сердцем бросился за помошью к онгонам предков,
прося их вразумить этого гордеца, чтобы он не портил своего же блага, которое предоставляют ему родные дядья. Ну и притянуть к себе взоры предков хотелось, ведь надо было, чтобы они отметили его порыв помогать племянникам… Все испортил опять же сам Тэмуджин. Он и в прошлом году не захотел отдавать знамя и ввергнул себя и своих в такую пропасть, что неведомо, как они перезимовали, и сейчас опять начал чудить…
        «И чего они со своим отцом на этот раз хотят? - ведь не понять никакому трезвому рассудку. Отец его, покойный брат мой Есугей, был такой же человек, непонятный и норовистый, но тот хоть имел владение, улус, войско, а этот с чего хорохорится?.. - возмущался про себя Даритай, выезжая вслед за другими, наконец, из леса на открытое место. - Да по мне-то, если уж вправду сказать, живите вы одни в этом лесу хоть сто лет. Только ведь Алтану я должен буду сообщить обо всем. Он доложит Таргудаю, а у того что будет на уме, кто знает? И мне потом за все перед Есугеем отвечать?..»
        Горестно вздыхая, Даритай понуро сидел в седле, отпустив поводья и не замечая, как проголодавшийся конь его успевает рвать на ходу верхушки пахучей горной травы.

* * *
        Ночевать остановились на вчерашнем месте, у опушки. Солнце, подойдя к краю хребта, выплескивало в степь остатки своих остывающих лучей. Нукеры заботливо уложили Хутугту на мягкую доху, сделали ему высокое изголовье, сложив под ним свои седла. Пока подсыхали кони, они натаскали из леса толстых березовых сучьев и развели два костра - один для нойонов, другой для себя.
        Даритай сидел рядом с Хутугтой, полуотвернувшись от него в сторону реки. Утолив жажду двумя чашками крепкого архи, он медленно жевал отваренное в дорогу гусиное мясо, равнодушно смотрел на то, как нукеры поят в реке коней и, стреножив их волосяными путами, отпускают пастись.
        Перед тем, как выпить, он для приличия налил и Хутугте, думая, что откажется, но тот молча осушил полную чашу. И теперь, по подбородок укрывшись широкой полой медвежьей дохи, он из-под полузакрытых век задумчиво смотрел в степь. Оба молчали, бредя каждый по своим мыслям.
        Солнце, незаметно коснувшись торчащих щетиной престарелых сосен на верхушке хребта, быстро скользнуло за нее и теперь лучи его догорали на дальних холмах, красноватым огнем играли на облаках над восточным горизонтом, за чертой которого, пока еще невидимые, подкрадывались вечерние сумерки.
        - О чем думаешь, брат Хутугта? - спросил Даритай, насмешливо покосившись на него через плечо. - Получается, выгнал нас наш племянник, и даже ночевать не предложил… Что люди про нас скажут, если узнают, а?..
        - Что люди? - раздраженно отозвался Хутугта и скривился от отвращения. - Глупые животные, на самом деле, эти люди… И смотреть на них нечего…
        - Так уж и животные?
        - Такие же бараны, только двуногие. Жалею я, что слишком поздно это понял.
        - Что за слова ты исторгаешь из уст своих?.. - донельзя удивленный, Даритай пересел, повернувшись к нему лицом. - Почему же это они для тебя вдруг стали глупые, брат Хутугта?
        - Ты не поймешь, - тот пренебрежительно посмотрел на него и отвернул взгляд.
        - Почему?
        - Потому что ты один из этих баранов. И говорить тебе сейчас об этом, что кричать в пустую тарбаганью нору.
        - Почему же это я не пойму? - обиделся Даритай. - Ты что, меня таким уж безголовым считаешь? А сам ты не из этих же людей вышел? Или умереть еще не успел, а уже богом сделался?
        - Из людей я, такой же, как и все вы… - Хутугта сначала неохотно выдавливал из себя слова, не желая разговаривать, но вдруг, разгорячившись потаенными своими мыслями, довлевшими над ним все эти дни, и выпитым на пустой желудок вином, заговорил откровенно: - Я все думаю в последнее время: вот мы все носимся по земле с оружием в руках, рвем друг у друга куски, чуть ли не из глоток вырываем, воюем, ненавидим друг друга, мучаем себя и других, а зачем? Каждый из нас ведь недолгий гость на этой земле. А раз так, чего нам здесь делить?.. Глупые существа, эти люди, вот что я понял, и живут они неправильно…
        Даритай озадаченно повертел головой, будто принюхиваясь к какому-то незнакомому запаху.
        - А кто тогда правильно живет… волк, что ли? Как дед Хабул говорил?
        - Волк и тот лучше человека. Он выходит на охоту только когда голоден. А мы и сытые все высматриваем, что бы себе отхватить, да побольше, да пожирнее.
        - А что делать, не мы начали так жить. А кровную месть куда денешь? Убили татары хана Амбагая, мы же должны были отомстить? Убили Есугея и опять мы когда-то кровь им пролить должны.
        - Мы отомстим, а потом они будут мстить нам и опять пойдет все по новому кругу… Почему-то никак не поймут люди, что враги наши, убивая нас, тоже мстят за кого-то своего, тоже считают, что справедливо, а кто между нами первым начал лить кровь, этого уже никто не помнит.
        - Э-ээ, да ты, как дядя Тодоен перед уходом, тоже чудить стал, - усмехнулся Даритай и налил из бурдюка новую чашу. - На, лучше выпей вина и не забивай голову негодными мыслями. Я вот все о другом думаю: как мне быть после тебя, куда приткнуться мне теперь на этой земле? Мне бы услышать об этом от тебя, что ты мне скажешь?
        - Если я скажу то, что думаю, ты опять меня не поймешь… - Хутугта снова выпил и вернул опорожненную чашу.
        - Ну, пусть не пойму, ты скажи просто так, а я послушаю.
        Хутугта молчал, глядя мимо него куда-то вдаль.
        - Ну, говори, что же ты молчишь? - допытывался Даритай. - Или не знаешь? Тогда скажи прямо, что не знаешь…
        - Если ты и вправду хочешь знать, что я думаю, то мое мнение такое: вам с Бури Бухэ и Ехэ Цэрэном надо снова объединиться вместе и главным нойоном над собой поставить Тэмуджина, и слушать его, как наши отцы слушали хана Хабула.
        - Что-о? - Даритай выронил из рук полную чашку архи, облившись, зашипел, еле сдерживая ругань, стал вытирать штаны и рубаху. - Этого щенка, который только недавно перестал сосать молоко из материнской груди, поставить над собой и слушать его? Да ты ведь и вправду с ума понемногу уже сходишь, кажется мне…
        - Вот видишь, я говорил, что не поймешь.
        - Нет, ты скажи, скажи мне, - загорячился Даритай, забыв об архи, держа в руке пустую чашу. - Почему это вдруг Тэмуджина, а не кого-нибудь другого? Чем он стал лучше нас, взрослых людей, братьев его отца?
        - А ты видел, как он живет? - снова рассердился Хутугта. - Он не только выжил, когда мы оставили его у голодной смерти в зубах, в степи, где разбойники стаями рыщут как волки, когда Таргудай кружил над ним как стервятник над отбившимся от стада ягненком, так он теперь еще лучше всех нас живет - независимо ни от кого, без страха перед кем-то. А какое место он себе нашел? Это же надо уметь так устроиться: ему и без войска безопаснее, чем всем нам, он невидим для врагов, горы и тайга его охраняют, да и у племени почти под боком. Потому он и отказался от наших подарков и жить с нами не захотел… Почему, думаешь, не захотел он, одно молодое упрямство? Нет!..
        Хутугта оглянулся в сторону нукеров и понизил голос:
        - Он не захотел быть перед нами обязанным, понимаешь ты? Он ведь и так выжил, значит, и дальше без нас проживет, так он рассчитал в своей голове… А ведь ему еще только десять лет, и такой уже ум имеет… Ты заметил, какой порядок у него в айле? Другие братья при нем даже в юрту не посмели зайти, он один за всех решает. И оказался он в конце концов лучше нас: мы-то до сих пор общего языка не можем найти… Как посмотрел я на него, так и показалось мне, что брат Есугей не умер в прошлом году, а переродился в сына. А если этот сын таков жеребенком, каким подрастет лончаком, как ты думаешь?
        Даритай подавленно смотрел на огонь.
        - Это же второй Есугей будет.
        - Я думаю, он еще перерастет своего отца. Ты помнишь, что сказали шаманы, когда он родился?
        - Помню я, все помню, да ведь шаманское слово, что вода в реке, на месте не стоит, да и мутно в глубине, не видно, что там на самом деле кроется.
        - Но ты же видишь, что непростой парень растет.
        - Да, грех не признать, - согласился Даритай. - По крайней мере, кажется, никто из его сверстников ему не ровня.
        - Что сверстники, - проворчал Хутугта, - мы, дядья его, может быть, не ровня ему. Так что вам потом еще придется подумать, к кому приткнуть свои беспутные головы.
        - А что делать, раз он не хочет идти с нами, - Даритай раздраженно дернул головой. - Ведь мы все-таки дядья его, мы не можем упрашивать да кланяться ему…
        - Время покажет вам, что делать.
        - Вот пусть сначала покажет, а пока что рано еще гадать об этом, - Даритай, чертыхаясь про себя, снова стал разливать архи. - Давай выпьем еще по одной, да тебе пора отдыхать, завтра дорога неблизкая.
        - Да, скажи нукерам, - неохотно перевел разговор Хутугта, - чтобы сучьев для огня на всю ночь натаскали.
        - Скажу, не беспокойся… - Даритай дождался, когда выпьет Хутугта, принял чашу. - Я вот что подумал еще, может быть, сделаем тебе носилки, пока от леса не отъехали, и тебе завтра легче будет.
        - Да, пожалуй, так лучше будет, - с благодарностью посмотрел на него Хутугта. - Что-то сильно уж устал я за эту дорогу.
        - С таким племянником будешь уставать, - невесело отозвался тот.
        Даритай после разговора с Хутугтой, пока они добирались до своего куреня, несколько раз мысленно возвращался к нему и раздумывал о Тэмуджине. В одно время даже подумал было: «Может, и вправду, собраться нам снова, под старость и Тэмуджин пригодится, надо же кому-то и молодых вести вперед…» Но потом вспомнил о Таргудае, о неугомонных Бури Бухэ и Ехэ Цэрэне и окончательно передумал: слишком уж хлопотное дело, подальше от всего этого надо быть. И даже на Хутугту про себя рассердился: наводит зря смуту там, где не надо, нет чтобы уйти к предкам спокойно, без выдумок… И когда подъезжали они к своему куреню, Даритай был уже уверен: завтра же в ночь он поедет к Алтану, сообщит ему все о семье Есугея.
        XV
        Отказ Тэмуджина на приглашение сородичей семья восприняла с глухим непримиримым разочарованием. Между ним и родными враз выросла холодная стена отчужденности, и росла она с каждым днем. Младшие братья ходили, обиженно надувшись, будто им сначала что-то пообещали, а потом, поглумившись вдоволь, отказали. Бэктэр, в бешеной злобе искривив лицо, уходил за юрту, молча сек плетью пожухлую, изъеденную телятами траву, с трудом сдерживая прорывающийся из груди звериный рев, кусал себе губы. Матери строгим молчанием показывали свое несогласие с ним.
        Проводив хамниганов, Тэмуджин позвал всех своих в юрту, собираясь объяснить им свое решение, но Бэктэр, не желая с ним больше разговаривать, ушел куда-то за стойбище и увел за собой Бэлгутэя. Оставшиеся, хмуро опустив глаза и поджав губы, безмолвно застыли вокруг очага. Тэмуджин пытливо оглядел лица домочадцев и остановил взор на Хасаре.
        - Вы думаете, эти наши дядья из жалости к нам пришли? Осенью они бросили нас одних на голодную смерть, а сейчас увидели, что мы еще живы и вдруг полюбили как кровных сородичей? У вас, если вы на самом деле так думаете, в головах пусто как в старых заброшенных дуплах. Должно быть, ветер воет у вас в ушах… Вы видели, какой сейчас стал дядя Хутугта? Он уже собрался к предкам и теперь, видно, испугался встречи с нашим отцом и дедом Тодоеном, потому и забеспокоился о нас. Когда-нибудь вам будет понятно это или нет?..
        Братья хмуро молчали. Тэмуджин по их виду не мог понять, уразумели они что-то из его слов или нет, но было ясно, что расставаться с мыслью о возвращении к соплеменникам братьям тяжело. Не дождавшись от них ответа и тяготясь их молчанием, Тэмуджин жестко сказал:
        - Начнете вы, наконец, что-то понимать или нет, я не знаю. Но я ваш нойон и пока я жив, вы будете делать, как я скажу. Поняли?
        - Поняли, - пробурчал Хасар.
        - Поняли, - виновато повторил Хачиун.
        Тэмугэ испуганно моргал покрасневшими глазами, готовый зареветь.
        - Идите! - Тэмуджин, все более раздражаясь про себя, проводил их негодующим взглядом и повернулся к Сочигэл: - А вы, Сочигэл-эхэ, могли бы Бэктэру и разумное слово сказать, когда он не слушает старшего брата, да еще и Бэлгутэя учит этому.
        - Какое это еще разумное слово? - вспыхнула та. - Тебя слушать да помалкивать, что ли? Слава небесам, мой Бэктэр не такой…
        - Глуп ваш Бэктэр! - не сдержавшись, запальчиво бросил Тэмуджин.
        - Глуп?.. Да я ведь знаю, почему ты не согласился ехать к дядьям: не хочешь свое старшинство терять, ведь так? Там ты кто будешь? Племянник Бури Бухэ и больше никто. А здесь ты нойон, с хамниганами знаешься, дядья приезжают, упрашивают как равного… Вот почему ты не хочешь ехать. Только почему мои Бэктэр и Бэлгутэй должны страдать от твоих прихотей?..
        - Что ты выдумываешь! - рассердилась на нее Оэлун. - Не говори глупостей, еще дети услышат.
        - Пусть слышат, пусть знают, каков их старший брат! - упрямо держалась за свое Сочигэл. - Если моих детей ему не жалко, почему я должна молчать?
        Тэмуджин, не ожидавший от нее такой прыти, сначала ошеломленно молчал. Опомнившись, он холодно посмотрел ей в глаза и сказал:
        - Я, Сочигэл-эхэ, никого не гоню, но и силой никого не держу у себя. После смерти отца я никогда не просил вас, чтобы вы оставались с нами. Вы можете ехать со своими сыновьями к моим дядьям или возвращаться в свое родное племя. Из юрт вы можете взять кожевенную, из лошадей выделю вам шесть голов: тех, на которых вы ездите и еще по одному мерину, сундуки свои с вещами заберете. Если желаете, то можете отправляться прямо сейчас.
        Сочигэл застыла лицом, опустив глаза. Вопросительно покосилась на Оэлун, та промолчала, тяжело вздохнув, будто давая ей понять: ты сама напросилась на это и я здесь ничего не решаю.
        Тэмуджин встал с хоймора и добавил:
        - Вы подумайте, как вам будет лучше, и примите свое решение.
        Он вышел из юрты. Сзади сразу донесся осуждающий голос матери Оэлун. Тэмуджин, не слушая, пошел от юрт в сторону дальнего края поляны…
        С этого дня в семье Есугея наметился окончательный раскол. Внешне жизнь домочадцев продолжалась по-старому, так же, как раньше, вместе они ели и спали, вместе вели хозяйство. Но на охоту братья стали теперь ходить отдельно: Бэктэр с Бэлгутэем, Тэмуджин с Хасаром. Они почти перестали разговаривать между собой, лишь Хачиун и Тэмугэ по старой памяти еще обращались к Бэлгутэю и тот отвечал им, если рядом не оказывалось Бэктэра.
        Матери, после того, как Тэмуджин предложил Сочигэл отделиться, поговорили между собой наедине и решили до первой возможности оставаться вместе.
        Сочигэл, подумав, поняла, что с Тэмуджином ей теперь надо держаться осторожно: отколовшись от семьи покойного мужа, ей со своими детьми деваться будет некуда. Ехать к своим соплеменникам онгутам ей было уже невозможно: там ее с детьми из дикого племени, да еще вконец обнищавшую, ждали лишь бесчестье и позор до самой смерти. А сыновей ее и нойонами там не стали бы считать: не обучены приличному обращению, не умеют раскланиваться с равными себе, да и многого другого не знают, что приличествует людям благородной кости… А здесь, у отцовского знамени, какое-никакое, а имя - сыновья Есугея, правнуки Хабула. Да и с улусом отца не было еще окончательно решено - этот Тэмуджин, хоть и несносный парень, но так поставил себя в племени, что по закону потом можно будет потребовать улус обратно. При удачном исходе и ее детям должны были достаться свои доли. Других надежд в жизни у нее не было, и поэтому она решила пока выжидать. И даже пыталась теперь в отсутствие своих сыновей заискивать перед Тэмуджином: наливала ему горячую арсу, нарочито заговаривала при нем с матерью Оэлун, советуясь о том, не пора ли
перегонять архи или сбивать новое масло. Лишь на Хоахчин, проболевшую все эти дни простудой и только теперь начинавшую втягиваться по хозяйству, она кричала часто и безудержно, срывая затаенную глубоко в душе своей злость.
        XVI
        На десятый день после приезда дядей Бэктэр снова отправился в степь. Как и в прошлый раз, он хотел пробраться к стойбищу на месте их прошлогоднего куреня. Сначала он хотел взять с собой и Бэлгутэя, и уже сказал ему об этом, несказанно обрадовав его: до этого братья нечасто брали его в степь. Но потом, подумав, оставил его дома, наказав следить за братьями и слушать, что они говорят.
        После отказа Тэмуджина жить с дядьями Бэктэр окончательно решил стать независимым от него. На другой день после того он хотел поехать по следу дядей и сказал об этом матери, но та его отговорила: дядьям нужен один лишь Тэмуджин, а не другие братья. И дала понять, что уйдя от знамени, он лишит себя права на отцовское наследство, и потому ему надо быть в айле, подождать, пока все не прояснится, а там, если ничего не выйдет, место ближнего нукера найдется у любого из дядей. Скрепя сердце он остался в стойбище, но дал себе слово: отныне он не слуга Тэмуджину. «Пусть только поднимет на меня голос, - злорадно думал он. - Я его так отделаю на глазах у младших, что он до смерти забудет, как на меня орать…»
        Приближаясь по редкому молодому ельнику к опушке, когда уже завиднелся впереди за деревьями знакомый просвет, он не услышал, а скорее почувствовал, что сзади за ним кто-то едет. Резко обернувшись в седле, в тридцати шагах от себя он увидел двоих всадников, следовавших за ним из тайги. Лица их были незнакомы.
        - Видно, о чем-то очень сильно задумался сын Есугея-нойона, - улыбнулся передний, пожилой уже мужчина. - Если от самого дома не замечает за собой людей.
        Всадники неспешно подъехали к нему. Второй, рослый молодой воин, поравнялся с Бэктэром и, дружески улыбаясь ему в лицо, потянулся к нему, легко вынул из его ножен на поясе мадагу и засунул себе за голенище гутула.
        - Так будет лучше, - примирительно сказал пожилой. - Дети Есугея ребята непростые, за ними нужен глаз да глаз.
        - Кто вы… чьи вы люди? - оставшись без оружия и чувствуя свою беспомощность перед незнакомцами, взволнованно спросил Бэктэр. - Что вам нужно от меня?
        - Нас к тебе отправил твой дядя Таргудай-нойон, - скрыв на лице улыбку и внушительно посмотрев на него, сказал пожилой. - Он хочет встретиться с тобой для важного разговора.
        - Ко мне? - изумленно переспросил Бэктэр. - А почему это вдруг ко мне?.. Есть ведь Тэмуджин, с ним они разговаривали прошлой осенью, а не со мной. А я тут ни при чем…
        - С ним они не смогли договориться, - нукер все так же внушительно смотрел на него. - И Таргудай-нойон сейчас думает что, может быть, среди детей Есугея найдется более разумный человек. Понимаешь?
        Бэктэр опешенно смотрел на него, с трудом начиная осознавать, что дело для него принимает другой поворот…
        - Тебе оказана высокая честь, - подбодрил его тот. - Не годится задерживаться, когда приглашает такой большой нойон.
        - Тогда верните мою мадагу, - воодушевляясь, отходя от первого испуга, сказал Бэктэр.
        Пожилой нукер, внимательно посмотрев ему в лицо, кивнул молодому. Тот нехотя вынул нож из голенища и, осмотрев искусно вырезанную из кости рукоять, ловко сидевшую в его ладони, завистливо щелкнул языком и подал Бэктэру.
        Бэктэр вдохнул полную грудь воздуха, разбирая поводья, по-новому, с достоинством оглядел нукеров и первым тронул коня вперед.
        XVII
        Алтан внимательно выслушал Даритая и за щедро накрытым столом выпытывал у него все подробности. Тот, чертыхаясь про себя и почти с ненавистью глядя на него, выкладывал.
        - А верно ли делаем мы, брат Алтан? - спросил Даритай под конец. - Это же наши с тобой племянники…
        - Ты о себе подумай лучше, - беспечно улыбнулся тот, хлопая его по плечу. - Таргудай за это тебя примет к себе, а то где ты зимовать будешь?
        - А как же племянники? - наливались слезами глаза Даритая. Громко скрипнув зубами, он в пьяном раскаянии смотрел на дымящийся в очаге огонь. - Ведь мы с тобой сейчас предаем свой род.
        - А им и так пропадать одним… волкам или разбойникам не сейчас, так через год на клыки попадут.
        Под утро Алтан уложил его, вконец опьяневшего, на своей кровати, а сам, не глядя на раннее время, поехал к Таргудаю.
        Радостный и возбужденный подрысил он к главному айлу тайчиутов. Придержав коня, предупредительно покашливая в кулак, он шагом въехал в круг больших белых юрт. У огня во внешнем очаге посиживал молодой воин ночной стражи с коротким копьем в руках. Помаргивая сонными глазами, он встал от огня, всматриваясь в Алтана и, узнав его, нерешительно сказал:
        - Нойон поздно лег… годится ли так рано будить его…
        - Скажи, что по важному делу, - уверенно сказал Алтан, привязывая коня. - У нас с ним неотложное дело.
        Воин бережно прислонил копье к стене у двери и тихо вошел в юрту. Алтан прислушался, оттуда долго не было никаких звуков.
        - А-а!.. - наконец донесся тяжелый утробный стон Таргудая. - Какой Алтан?.. С каким делом?.. А-а, подожди, пусть зайдет, да сначала зажги мне светильник…
        Изнутри послышалась приглушенная возня, тяжелые вздохи - хозяин опять был с глубокого похмелья. Воин вышел, осторожно неся в правой руке небольшую каменную плошку, наполненную жиром, зажег щепкой от костра и понес было обратно, но Алтан на ходу перехватил его у него и вошел в юрту, внося в нее слабый еще, подслеповато трепещущий свет.
        Таргудай в атласном халате, отсвечивающем в сумраке тусклыми огоньками, уже сидел за столом на хойморе.
        - А-а, Алтан, - подал он хриплый голос. - Поставь светильник сюда и достань с полки вон тот медный кувшин. Там рядом чашки должны быть… Вот, тащи все сюда и наливай по полной…
        Алтан принес к столу тяжелую посудину, налил до краев и скромно присел рядом.
        - Ну…
        Таргудай несколькими гулкими глотками осушил свою чашу и, осоловело уставившись в одну точку, отдышался. Алтан отпил из своей до половины - архи было крепкое.
        - Ф-фу… подожди немного… посидим, - тяжело отдуваясь, отрывисто хрипел Таргудай. - Налей-ка мне еще.
        Алтан, опасливо поглядывая на него, налил ему и дополнил свою чашу. Выпили по второй.
        - Ф-фу, зажглось, кажется… Ну, в такую рань просто так ты ко мне не придешь, я знаю тебя, - оживляясь и уже осмысленным взглядом уставившись на него, заговорил Таргудай. - Говори, с чем пришел.
        Алтан, сдерживая волнение, торжественно произнес:
        - Нашлась семья Есугея!
        Таргудай отвердел своим одутловатым, коричневым от архи лицом.
        - Нашлась, все-таки, наконец, - он тяжело уставился на Алтана. - Ну, говори, где они стоят сейчас?
        - В горах, вверх по Онону, где раньше киндигиры[6 - Киндигиры - эвенкийское племя.] жили.
        - Вон куда они спрятались, - протянул Таргудай, задумчиво отстраняя от него взгляд. - А я-то, сколько ни думал, ни гадал, а про верховье Онона ведь ни разу не вспомнил. Не иначе, колдунья эта Оэлун, это она заколдовала то место, чтобы мы не смогли догадаться… И далеко они там забрались?
        - За четвертым отрогом есть большая поляна, там они поставили две юрты и живут себе, негодники…
        - М-мм… - Таргудай, подумав, подозрительно покосился на него. - А ты сам видел их или слухами меня кормишь? Как ты их нашел?
        Алтан, помявшись, признался:
        - Туда ездили Хутугта и Даритай, разговаривали с ними. А я сам не ездил, не доверяют мне братья из-за моей преданности к вам. Но мне все рассказал Даритай, это я его склонил на вашу сторону, немалого труда мне это стоило. А нашли их нукеры Хутугты, случайно встретили в степи Бэктэра, сына Есугея от второй жены.
        - От второй жены? - сощурился Таргудай, припоминая. - Подожди, это от той онгутки, из-за которой чуть война не случилась?
        - Да, от нее.
        - Помню, как же не помнить… Ведь тогда из-за этого Есугея у нас чуть было еще одними врагами больше не стало, - Таргудай расширил глаза, вспоминая. - Бартан посватался с онгутами, а этот Есугей, беспутный человек, после смерти отца нашел себе другую жену, эту Оэлун. Его потом старейшины принудили жениться на онгутке, а то нам тогда еще на одну войну пришлось бы выходить.
        - Да, - подтвердил Алтан. - Я тогда был еще подростком, но разговоры об этом хорошо помню.
        - Ты тоже помнишь, да? - весело переспросил Таргудай. - Ведь это такой беспутный был человек, что в любой день мог на племя беду накликать!
        - Очень верно вы говорите, брат Таргудай, чудовище он был, а не человек.
        - Да… Так ты говоришь, Бэктэром зовут этого парня?
        - Да.
        - Сколько ему лет?
        - С новым годом одиннадцать исполнится. Он в один год с Тэмуджином родился.
        - Сверстники, значит, - усмехнулся Таргудай, пристально глядя на огонек светильника. - А ведь говорят, что сверстники в одном айле не к добру, а? Как ты думаешь? Ха-ха-ха… Ну, ладно, наливай еще.
        - Брат Таргудай, - нерешительно произнес Алтан, послушно берясь за кувшин. - Я сделал все, как вы мне сказали…
        - Да, ты хорошо все сделал.
        - А вы еще мне сказали, что вернете моих людей, тех, которые прошлой осенью ушли к вам…
        - А-аа, во-он оно что, - недобро протянул Таргудай, остро всматриваясь в него, будто уличая в чем-то постыдном. - А я думал, что ты затем меня разбудил так рано, что хотел обрадовать меня. А ты, оказывается, вон еще чего добиваешься. Ну, ладно, хорошо, теперь-то уж я буду знать, что ты за человек.
        Алтан некоторое время оторопело смотрел на него, потом недоуменно и обиженно заговорил:
        - Но ведь вы сами мне это пообещали, я поначалу и не просил вас ни о чем. Вы так щедро решили тогда меня наградить и сказали мне об этом, что я даже удивился про себя, а сейчас и понять вас не могу…
        - Нет, ты подожди, - улыбнулся Таргудай, мягко прижмурившись, забегав глазами. - Ты какой торопливый стал, а? Вот вы молодые все такие прыткие, не поймете толком ничего и несетесь напролом. Я же не отказываюсь прямо, я просто хотел тебе указать, что не годится так сразу об этом. Мы потом с тобой вместе все обдумаем и решим, как нам быть.
        - А что еще тут решать? - недоуменно пожал плечами Алтан.
        - Как это что? Ты думаешь, так легко все на свете делается, что ли? Привыкли вы там со своим Есугеем все с плеча рубить, не осмотревшись толком… Ну, получишь ты сейчас своих воинов, а у них же какой-никакой скот, айлы свои есть. И куда я вас всех вместе сейчас дену? Где я вам найду осенние пастбища, где зимние? А так они пока что пристроены по моим табунам и отарам, живут спокойно. Расшевели их сейчас, это же какой разброд начнется, ведь все перепутается так, что не разберешь, где твои, а где мои. Вот распределим зимние пастбища, тогда и видно будет. А пока ты иди, потом я тебя позову. Иди!
        Проводив Алтана, он дождался, когда стихнет за ним топот копыт и крикнул стражника. Тот сразу же показался в дверях, приподняв полог.
        - Позови ко мне Унэгэна!
        Таргудай после прошлого разговора с Алтаном не раз пожалел о том, что дал ему обещание вернуть его людей. Воины нужны были ему самому. Он знал, что большинство родовых вождей слушались и не прекословили ему благодаря только огромному его войску. И немалая часть его была как раз из тех, которые год назад переметнулись к нему от киятов вместе с улусом Есугея.
        «Надо было просто похвалить и обнадежить в чем-нибудь другом, - запоздало ругал он себя. - А так отпустишь одних, захотят уйти и другие, а там начнется переполох по всему улусу…»
        И после, передумав, Таргудай твердо решил людей Алтану не возвращать. «Ничего дурного не случится, - думал он, окончательно убеждая себя в этом, - поначалу подуется, поогрызается, да затем и забудет. А потом можно будет приблизить его к себе, приласкать, другим в пример поставить, вот он и успокоится».
        Унэгэн пришел пешком - вот уже второй десяток лет на всех стоянках он свою юрту ставил рядом с айлом Таргудая, чем раньше гордился, а в последние годы стал сильно тяготиться. Он бесшумно приоткрыл полог и, только когда переступил порог, предупредительно кашлянул в руку. Углубившийся в свои мысли Таргудай вздрогнул, оглянувшись на него, проворчал:
        - Входишь к нойону как вор за добычей. Унэгэн ты и есть унэгэн[7 - Унэгэн (монг.) - лиса.]. Не мог хоть за порогом голос подать?
        Зная привередливый нрав его, особенно с похмелья, Унэгэн молча поклонился и терпеливо ждал приглашения сесть.
        - Садись, - сердито глянув на него еще раз, Таргудай спросил: - Выпьешь?
        - Нет, нет, Таргудай-нойон, - поспешил тот отказаться, приподнимая обе руки, будто прикрываясь от него, попытавшись отшутиться: - Часто пьющего человека звери в лесу, говорят, за три перевала чуют.
        - А ты что, на охоту собрался? - Таргудай подозрительно оглядел его.
        - Нет, какая сейчас охота, - Унэгэн пожал плечами. - К слову сказал…
        - Вы смотрите у меня, зверей раньше времени не распугайте, - на всякий случай повысил голос Таргудай. - А то если на этой облаве не будет добычи, я вас на охоту в Баргуджин-токум погоню.
        - Нет, нет, Таргудай-нойон, никто сейчас на зверей не зарится…
        - Смотри, хорошенько следи за этим.
        - Слежу.
        - А что не пьешь, это даже хорошо. Поохотиться тебе придется на этот раз на людей.
        Таргудай выпил давно наполненную чашу архи, поднял на него взгляд.
        - Ты что на меня уставился? Думаешь, Таргудай-нойон уже и людей начал поедать? Нет, я пока еще не обеднел скотским мясом, чтобы человечиной питаться. А люди вот какие - это отпрыски моего друга и брата Есугея.
        Унэгэн, еще больше расширив глаза, смотрел на него, не мигая.
        - Нашлись они, нашлись, в верховьях Онона за четвертой горой обретаются, - говорил Таргудай, вытирая широкой темной ладонью мокрые от архи губы. - Вот и тебе работа нашлась, хватит по куреням разъезжать да живот айраком набивать. Возьмешь с собой самых надежных нукеров, из тех, которые умеют выслеживать зверя. Надо подобраться к ним поближе и поставить дозор - смотреть, слушать, чем живут, о чем говорят, особенно старшие сыновья и матери. Я хочу знать, чем они дышат, какую смуту они мне готовят, ты понимаешь меня?
        - Понимаю, как не понять, - медленно протянул Унэгэн. - А как долго мы будем за ними следить?
        - Пока я не решу, как с ними быть. Поедешь прямо сейчас. Сразу много людей с собой не бери. Возьми одного или двоих, потом будешь менять их. Через день сам возвращайся ко мне, расскажешь о том, что ты там разглядел…
        Унэгэн уехал сразу же, взяв с собой двоих молодых охотников, а вернулся вечером следующего дня. Таргудай на этот раз был трезвый и усталый после долгого разговора с тысячниками, приезжавшими к нему на совет. Он хотел поставить три или четыре тысячных куреня в сухой степи в сторону низовий Керулена - там в последнее время часто стали появляться татарские разъезды и видно было, что они высматривают себе места для будущих осенних и зимних пастбищ. Земли те уже много лет оставались ничейными и считались межой двух их племен.
        В последние годы из всех монголов тайчиуты со своими подвластными родами находились ближе всех к татарам и заботу о границе волей-неволей Таргудаю приходилось брать на себя. Да и показать себя ему надо было перед другими вождями, особенно перед теми, кто еще не определился с ханством в племени - показать, что он не боится татар и готов своими силами отогнать их обратно за Буир-нур. Сейчас кроме него никто другой из нойонов племени не мог этого сделать и надо было это показать перед всеми на деле. Потому он и хотел выставить перед татарами хороший заслон, да такой, что увидев, те поумерили бы свой пыл.
        Но сегодня неожиданно в этом деле помеху ему сделали свои же тысячники.
        Собрав их у себя, Таргудай огласил им свое решение и хотел обсудить с ними, кому из них выдвигаться к пограничной меже, а те вдруг заныли, заворчали, мол, нет смысла защищать никому не нужные земли и морить скот и людей в безводной степи. Тысячники его были из тех же родовых вождей и прижимать их Таргудай сейчас не хотел. Оказавшись в таком положении, он на всякий случай обратился к бывшим тысячникам Есугея, которые как обычно сидели отдельной кучей поближе к порогу и, к удивлению его, ни один из них не отказался, не стал отпираться ни тем, что кони не набрали жира, ни тем, что пастбища там скудны. Саган, который будто был среди них за старшего, сказал:
        - Хорошая собака не скулит, когда хозяин приказывает ему бежать на зверя, мы готовы хоть сегодня идти на те земли и поселиться там, куда укажет нойон.
        Есугеевы тысячники не были людьми из знатных родов, покойный хозяин их отобрал из простых десятников и сотников, отличившихся в прошлых войнах, и потому они не были привередливы. И только сейчас Таргудай увидел это их разительное отличие от своих старых вождей и почувствовал обиду: вон какое войско создал его соперник, которого он считал выскочкой и ненавидел всей душой. Люди покойного Есугея, как бы там ни было, оказались надежными - подобно охотничьим беркутам они были приучены без промедления выполнять приказы - не в пример его личным подданным.
        Невесело раздумывая над всем этим, Таргудай сидел за вечерней едой, когда к нему прибыл Унэгэн. В открытой двери юрты виднелись длинные тени под лучами закатного солнца.
        - Ну, что? - оживился он, как только увидел Унэгэна в проеме двери и указал ему на место перед собой.
        - Нашли мы их, - усаживаясь, устало выдохнул тот. - Ну и волками же становятся эти ребята, дети Есугея…
        - Рассказывай по порядку.
        - Вчера мы к сумеркам добрались до их стойбища. Подошли к поляне, смотрим из кустов, а там две юрты стоят, две коровы с телятами пасутся и полтора десятка коней. Живут, видно, ни в чем нужды не знают. Мы обошли их со стороны леса и встали в молодых соснах, пока близко подходить не стали: там у них собаки, видно, что с волками смешанные, если учуят, можно все дело испортить. Завтра я хочу взять с собой туда одну молодую суку, чтобы увела их подальше в сторону… Но одно, что вам должно быть нужно, мы узнали точно…
        - Что? Говори скорее…
        - Там есть сын Есугея от другой жены, зовут его Бэктэр…
        - Знаю.
        - Так вот, он сильно враждует со своим братом Тэмуджином - из-за старшинства в семье.
        - А ну, - Таргудай весь подобрался на месте, как старый, сноровистый медведь, учуявший добычу, - давай, рассказывай, что там у них…
        - У них там в лесу, в стороне от поляны, травяной чум стоит. С темнотой туда подошли этот самый Бэктэр и с ним младший его брат по матери, зовут Бэлгутэй. Раздули они в золе огонь и сидят, разговаривают между собой. Мы были далековато, побереглись близко подходить, но кое-что из их разговора расслышали. Этот Бэктэр говорит своему младшему что, мол, мы с тобой настоящие наследники Есугея, а не эти щенята от Оэлун и мы, мол, еще добьемся своего… Младший молчит, слушает, но старший, видно, зол на Тэмуджина, стрелу на него держит. Ну, как рассвело, я оставил своих и поехал, чтобы вам доложить.
        Таргудай долго молчал, осознав, что в этой вражде между братьями и есть для него возможность взять семью Есугея в надежную узду. Неспешно обдумав все, не обращая внимания на то, как нетерпеливо ерзает голодный с дороги Унэгэн, он, наконец, вынес решение:
        - Как только увидите, что этот Бэктэр отлучился от стойбища, на охоту или в другое какое место, поймайте его и доставьте ко мне.
        Унэгэн, скрывая облегченный выдох, почтительно склонил голову и прижал правую руку к груди.
        XVIII
        В это время далеко на северо-востоке, там, где река Хэрээ, перед тем как влиться в Онон, распадается на два рукава, небольшой курень рода хатагинов в полусотню юрт неторопливо управлялся со своими вечерними работами. В прозрачном воздухе устойчиво держалось дневное тепло; в разных концах куреня звонко раздавались голоса и звуки. Под лучами закатного солнца, уже близкого к пологому краю хребта, далеко по степи растянулись возвращающиеся с пастбищ коровы. На окраину куреня, лениво потягиваясь, выходили женщины с берестяными подойниками, встречая коров; кричали подросткам, купавшимся в реке:
        - Идите телят постерегите!
        - Чтобы ни одна не прорвалась, а то попробуете у нас плетей!
        - Быстрее шевелитесь, коровы близко!
        Те выскакивали из воды, спешили натянуть на мокрые, иссиня-черные от загара тела свои до блеска засаленные штаны и рубахи, рысью бежали на помощь к телячьим пастухам, гнавшим вдали свое стадо - прочь от места дойки.
        У крайней юрты грелись под последними лучами четверо стариков. Сидя на траве полукругом, поглядывая в степь, вели мирный, неспешный разговор.
        - Говорят, коровы меньше стали давать молока, - говорил худой, поджарый старик в тонком рыбьем халате, - не иначе, опять духи выдаивают их на пастбище.
        - Надо приносить жертвы, - отзывался ему другой. - В прошлый раз так же сметаны не было от молока, а как собрались и отдали долг, так сразу и пошла.
        - Надо сказать старикам, не нужно затягивать с этим делом.
        - Послезавтра новая луна, тогда и можно собраться…
        - Ну, здесь-то опасного ничего пока нет, - озабоченно заговорил одноглазый старик в высокой войлочной шапке, по очереди оглядывая собеседников. - А вот у холмов за Агацой, где сейчас стоит бугунодский курень, говорят, другие духи появились: на черных конях, в доспехах и с оружием, видно, погибшие в прошедших войнах. И вот они в сумерках собираются толпами и нападают на проезжих. Два раза их видели издали, а раз ночью подростки еле ускакали от них.
        - Это хуже, - вздыхали старики. - Голодно им стало, вот и нападают.
        - Надо узнать, чьи это духи; если нашего племени, то надо обратиться к предкам, пусть забирают их к себе на небо.
        - Говорят, не наши, язык будто чужой у них, шаманы уже подслушали…
        - Тогда натравить на них наших духов.
        - Наших тоже немало погибло в последних войнах.
        - Да и от чжурчженских войн немало еще осталось.
        - Собрать всех и выставить против них, пусть прогонят с нашей земли.
        - Можно и хамниган попросить, чтобы своих выставили в помощь.
        - Хамниганские духи сильные…
        - Гнать их отсюда подальше.
        - Так будет верно…
        Солнце, коснувшись края горы, начало опускаться. Одноглазый старик встал.
        - Ну, еще один день прошел без потери, слава западным богам… - он с благодушной улыбкой окинул своим единственным глазом степь и вдруг заострил взгляд на чем-то далеком. Улыбка быстро сошла с его лица. - А ну, посмотрите-ка туда, это что, табун какой-то движется сюда?
        Старики всмотрелись по направлению его приподнятой палки. Далеко на востоке по ровной прибрежной пойме Онона вдоль берега шел на них большой, пестроватый мастью табун. Гонимый редкой цепью из десятка всадников, он шел спорой рысью и быстро приближался.
        - Что это такое? - встревоженно повставали на ноги старики. - Прямо по нетронутой траве наступают.
        - Телятам на осень берегли…
        - Ворованных гонят, не иначе, видишь, как спешат…
        - Как бы не наши кони были…
        - Наших в другую сторону погнали бы.
        - А ну! - старик в рыбьем халате обернулся назад, крикнул проходившему у соседней юрты молодому мужчине. - Вы что там, спите все, что ли? Не видите, что вокруг делается. Посмотри туда и поскорее позови сюда мужчин…
        Тот посмотрел в степь и тут же встрепенувшись, подбежал к пологу ближней юрты… На другой стороне куреня раздался запоздалый собачий лай и оттуда серая лохматая свора устремилась навстречу непрошенным гостям. Издали было видно, как те придержали коней и двое из них, обскакав табун стороной, умело перевели его на шаг, прижимая к высокому берегу.
        У крайних юрт стали собираться мужчины. За ними, высыпая из глубин куреня, быстро набиралась толпа женщин и детей. Все напряженно смотрели на восток. Доившие коров женщины, примолкнув, испуганно оглядываясь, быстро доцеживали молоко и спешили поближе к людям.
        Старики распорядились заседлать им коней. Наскоро собравшись, сопровождаемые десятком вооруженных мужчин, они рысью выехали навстречу медленно приближавшемуся табуну.
        Там уже заливались в хрипе и лае куренные собаки, подковой обхватив скучившихся всадников, не давая им хода. Те отбивались от них ургами и плетями. Одноглазый старик, рысивший впереди своих, дал знак молодым и те, выскакав вперед, отогнали собак.
        Приблизившись к ним, старики из куреня с удивлением переглянулись между собой: те почти все были такого же преклонного возраста, как и они, лишь двое среди них были подростки лет десяти.
        Семеро пришлых стариков отделились от табуна, подъехали к куренным. Впереди выступал полнотелый еще, не потерявший воинской ухватки старик, крепкой рукой придерживал зло похрапывавшего белолобого жеребца. Сдержанно поздоровались.
        - Мы подумали, что это молодые озорничают, топчут наши пастбища, - укоризненно заговорили куренные. - А тут, оказывается, люди все почтенные; что заставило вас на старости лет с табунами по степи носиться?
        - Война! - ответил передний старик. - Мы подданные кият-борджигинского нойона Бури Бухэ. С начала лета мы стояли с табуном выше Аги, а вчера вечером от нашего нойона прискакали гонцы с вестью, что с запада на нас напали меркиты большим числом воинов. Всех, кто может биться с оружием, забрали на войну, даже женщин взяли, а нас, стариков направили спасать лошадей. За нами идут кочевья с коровами и овцами, а по той стороне Онона должны были идти подданные Ехэ Цэрэна, но успели они сняться или нет, нам неизвестно. Да и вам оставаться здесь опасно… - старик устало снял шапку, вытер пот со лба. - Уходите тоже.
        - Что же это получается? - переглянулись куренные старики. - Надо уходить?
        - Одно ясно, что не ждать, - высказался старик в рыбьем халате. - Пока есть время, надо сниматься.
        - Вы двое скачите в главный курень, - уже распоряжался одноглазый старик, обращаясь к молодым мужчинам. - Передайте нойону все, что слышали, да скажите, что мы со скотом идем в сторону зимних пастбищ, поближе к тайчиутам. Остальные поднимайте народ, пусть снимают юрты и запрягают арбы.
        Те молча тронули к куреню.
        - Кого-нибудь пошлите на этот берег! - кричали старики им вдогонку. - Пусть сообщат в табун с кобылицами, а те пусть овечьим пастухам передадут.
        Поговорив еще немного, подданные Бури Бухэ распрощались со стариками куреня, снова двинули свой табун, охватывая его полукругом и разгоняясь крупной, размашистой рысью. Одноглазый старик посмотрел им вслед, одобрительно усмехнулся:
        - За шестьдесят каждому, а не потеряли еще сноровки.
        - Враги придут, не захочешь да помолодеешь.
        - Смотрите еще, как бы нас на войну не погнали…
        - Быстрее уходить отсюда подальше.
        - Верное слово вовремя сказано.
        Понукая коней поводьями, они торопливым шагом возвращались к куреню. Перед ними разоренными осиными гнездами поднимались айлы, в лихорадочной суматохе собирались, глядя на ночь, в кочевку.
        XIX
        Бури Бухэ и Ехэ Цэрэн, уставшие от многодневного пьянства, как-то опохмелились вместе и решили, что пора, наконец, бросить пить и по-настоящему взяться за дела. Стали обдумывать, что им такое нужное, полезное по хозяйству можно было бы сделать. Перебрав одно, другое, они брезгливо отмахнулись от ежедневной скуки в табунах и решили, что лучше пойти на кого-нибудь в набег: тут можно было и добычу найти, и нукеров своих одарить за службу, да и самим встряхнуться, взбодрить застоявшуюся кровь.
        После недолгого спора, на кого им идти - на меркитов или татар - они договорились идти на меркитов, на тех, которые с началом лета появились на западных берегах Ингоды. Незадолго до этого люди Бури Бухэ были там проездом и видели, что у них пасутся хорошие кобылицы с лончаками.
        - Это не их земля, - расширив глаза и брызгая слюной, доказывал он Ехэ Цэрэну. - Они тут никогда не жили.
        - Да, пока они там не закрепились, надо их отпугнуть, - с непримиримым видом вздрагивая головой, тот соглашался с ним. - А то придут со всеми куренями и тогда уже никакими силами не прогонишь.
        - А потом еще, глядишь, и на наши земли позарятся, - ворчал Бури Бухэ, зло кося на него красными от архи глазами.
        Переждав дневную жару за выпивкой, в ночь они подняли по полусотне своих нукеров и без лишних разговоров двинулись на северо-запад.
        Через день в серых утренних сумерках они вышли к Ингоде. Вброд перешли реку. Над водой поднимался жидковатый туман. Ниже по течению виднелись два десятка небольших серых юрт, чуть ближе, в низине тут и там неподвижно дремали лошадиные косяки - всего до полутораста голов.
        Протрезвевший за дорогу Ехэ Цэрэн заметно подрастерял свой боевой дух, каким он запасся за пиршественным столом. Он обычно воровал скот не так, как сейчас - почти открыто и из-под носа у хозяев, да еще соседей - а ловко уводил их у дальних племен перед снегопадами или большими дождями, потом долго плутал с ними по степи, заметая следы. Здесь же было все по-другому и была слишком большая опасность быть узнанными. Он предложил было бросить это рискованное дело и возвращаться домой, но Бури Бухэ зло отмахнулся от него:
        - Ты все время встаешь на полпути! А что мы теперь скажем нукерам, что испугались, что ли? Нет уж, ты, если хочешь, уходи, а я не сверну с начатого пути.
        Подошли поближе. Два десятка воинов Ехэ Цэрэна, сноровистые в угоне табунов, тихим шагом тронули меркитские косяки к броду, остальные встали сзади, прикрывая от стойбища.
        Вскоре там залаяли собаки. Стойбище проснулось, раздались крики…
        Табун с шумом и плеском переходил реку по броду, когда три десятка меркитов спросонья бросились за ними в погоню. Их остановили стрелами. Ехэ Цэрэн, перейдя реку, с высокого берега видел, как меркиты уносили нескольких своих убитых и раненых, как одна лошадь, сильно мотая головой, хромала в сторону с прочно засевшей в коленной чашке стрелой, а другая, испугавшись чего-то, бешеными скачками понеслась в степь, и длинные поводья волочились у нее под ногами…
        Домой и нойоны и нукеры добирались без радости на легко доставшуюся добычу, с хмурыми лицами гнали они чужих коней по сопкам и перелескам к родным урочищам. Все хорошо понимали: раз меркиты увидели их и пролилась кровь, надо ждать от них мести. Единственная надежда была у Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна на то, что эти меркиты не относились к основным ветвям своего племени, а были захудалым отростком, изгнанным из родовых земель: лишь тогда они не пойдут на них войной, и другие рода вряд ли их поддержат.
        На всякий случай Ехэ Цэрэн, когда они приблизились к своим кочевьям, на высоком перевале, откуда виднелось большое открытое пространство позади, оставил дозор из троих воинов. При появлении погони они должны были разжечь большой огонь - ночью яркий, а днем дымный.
        На другом перевале в четверти дня пути оставили еще один дозор. Эти, увидев огонь от первого дозора, должны были во весь опор скакать в курень к нойонам и сообщить о приближении врага.
        В течение пяти дней после их возвращения все было спокойно. Ехэ Цэрэн ежедневно посылал людей на смену дозоров, расспрашивал прибывших оттуда. Бури Бухэ, уже успокоившись, беспечно посмеивался над ним:
        - Говорят, напуганная лисица своего хвоста боится, так и ты скоро уже от своей тени будешь шарахаться.
        Беда пришла на шестой день. После полудня от ближнего дозора прискакал воин. Дыша так, будто пешком пробежал все расстояние, он хрипло доложил вышедшему из юрты Ехэ Цэрэну:
        - На перевале горит огонь!
        - Вы не перепутали там ни с чем другим? - испуганно-озлобленно округлил глаза тот. - Может вы перепились так, что утренний туман вам дымом показался?
        - Там черный дым с копотью от смолы до самого неба тянется, - запальчиво возразил воин. - Хоть и перепились бы, да не с чем было перепутать.
        - Ладно, ладно, - сразу успокоился Ехэ Цэрэн. - Иди пока отдохни.
        Бури Бухэ, узнав об этом, сначала махнул было рукой: наверно, идут какие-нибудь две-три сотни, недолго их прогнать обратно за Ингоду, но Ехэ Цэрэн настоял на всякий случай снять курени и отправить вместе со всем скотом к братьям Даритаю и Хутугте, чтобы самим потом налегке встретить врага. Чертыхаясь, плюясь во все стороны и ругаясь, Бури Бухэ уступил - приказали они людям разбирать свои юрты и готовиться к кочевке. И, как чуял Ехэ Цэрэн своим вороватым нутром, привычным скрываться от погони, так и вышло. К вечеру подошли остальные дозорные и сообщили, что идет на них не меньше пяти тысяч меркитов. У Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна враз потемнели лица; они пересчитали своих, годных к войне, даже женщин и крепких стариков причислили к войску - не набралось и трех с половиной тысячи.
        К ночи отправили табуны и курени вверх по Онону. Гонцов за помощью к другим родам посылать не стали. На трезвые головы им теперь было ясно: сами во всем виноваты - напали на соседей и нажили себе врагов - самим придется и отвечать. После короткого совета со своими сотниками решили сделать так: разделившись на две части, укрыться в ближних от места ушедшего куреня лесах - с южной и северной стороны - и, не показываясь передовым разведчикам меркитов, дождаться подхода их главных сил. Когда враги увидят, что борджигинский курень укочевал, и пойдут за ним по следу, они должны ударить из лесных укрытий им в спину.
        Ночь прошла в чуткой и нудной дремоте. Люди, прислонившись к стволам деревьев, не снимая с себя доспехов и не выпуская из рук поводьев оседланных коней, до утра промучились под роем лесных комаров.
        Едва засветлело, по окраинным зарослям прискакали дозорные и сообщили: разъезды меркитов показались на западной опушке. Бури Бухэ, стоявший на самой кромке леса и из-за зарослей можжевельника смотревший на извилистое русло Аги и опустевший берег, где еще вчера мирно стоял их небольшой курень, скрипнул зубами, почти безразлично подумал: «Погибнуть так без испуга, с открытой душой, а кто прав, кто виноват, будут разбирать не здесь, а на небе…»
        До восхода солнца рысили по обеим берегам Аги чужие разъезды, рассматривая следы. Один из них, в три десятка всадников, метавшийся по пойме правого берега, вдруг решительно направился по следу ушедшего куреня. Бури Бухэ, увидев это, отправил за ним в обход за сопками свою охранную полусотню.
        Главные силы меркитов показались после восхода солнца. Походной колонной по десять всадников в ряду они уверенной рысью прошлись до места их куреня и, не останавливаясь, не сбавляя хода, устремились вниз по реке. Было видно, что знают свое превосходство и, может быть, еще раньше разведав эти места и силы здешних куреней, уверены, что отсюда все бежали без оглядки и теперь стремятся только догнать и перехватить их на пути.
        Бури Бухэ поправил на голове железный шлем с торчащим вверх пучком из конской гривы, пробормотал короткую молитву Абаю Гэсэру[8 - Абай Гэсэр - земное имя второго сына главы западных небожителей Хана Хюрмаса Тэнгэри, один из популярных среди древних монголов богов войны. Небесное имя - Бухэ Бэлгэтэ.] и махнул рукой, подавая знак своим. Бесшумно вышли на опушку растянутые ряды всадников. Бури Бухэ резко выскакал вперед и, хлестнув застоявшегося жеребца, на полном скаку пошел вдогонку за удаляющейся колонной меркитов. За ним глухо загудела земля. Чуть запаздывая, из соседнего леса завиднелись ряды воинов Ехэ Цэрэна. Бури Бухэ, сердито оглядываясь на них, с силой замахал рукой, призывая двигаться быстрее.
        Сотни, быстро отрываясь от опушки и переходя кто на полную рысь, а кто в галоп, двумя большими крыльями понеслись вслед за пока еще не подозревавшими подвоха меркитами. Расстояние до них в два перестрела стремительно сокращалось. Проскакали незамеченными почти до перестрела. Но вот кто-то из задних в меркитской колонне заметил их, издал испуганный визгливый выкрик, тут же всполошились, заревели на разные голоса другие, ломая ряды и рассыпаясь в нестройную толпу.
        Отчаянно радуясь, что выиграли самое лучшее время перед сражением и застали меркитов врасплох, и глядя, как те беспомощно шарахаются на своих конях, рассыпаясь в стороны, зная, что они уже не успеют перестроиться, Бури Бухэ заорал во всю глотку:
        - Хура-а-ай!
        - Хура-а-ай!!! - громовым эхом пронеслось над волнами наступающих.
        Бури Бухэ выхватил из хоромго свой оленьего рога лук, приладил к тетиве стрелу и выпустил с предельной оттяжки, целясь в толстого воина с железной палицей в руке, размахивавшего ею, оглядываясь на других, пытаясь выстроить вокруг себя ряды. Хорошо обученный конь под ним мгновенно уловил звук стрелы и шарахнулся в сторону. Стрела Бури Бухэ пролетела мимо его широкого живота в одном локте и прошила бок молодому воину, выглянувшему из-за его спины, и тот колодой рухнул с коня на землю.
        Один за другим и сразу по несколько человек стали падать меркиты под стрелами борджигинов. Они начали было отстреливаться, но тут уже сблизились, схлестнулись передние ряды с копьями и саблями, началась сеча.
        Бури Бухэ сошелся с толстым воином, в которого не попал стрелой, отвел могучий удар его палицы щитом - щит его, плетенный из березовых прутьев, покрытый тройным слоем бычьей кожи и укрепленный железными пластинами, хрустнул на руке - и тут же он тяжелым своим чжурчженским мечом достал его, откинувшегося назад в седле, в левый бок. Оттуда через разрубленный хуяг[9 - Хуяг - монгольский кожаный доспех с наружными железными пластинами. После образования Золотой орды хуяги стали популярны у русских дружинников - «куяки».] брызнула кровь, а Бури Бухэ, уже не глядя на него, раненного, отпихивая конем его в сторону, рванул дальше, в гущу меркитской толпы, увлекая за собой своих воинов…
        Крыло Ехэ Цэрэна широкой волной ударило по другой толпе меркитов из середины колонны, повернувшихся назад и пытавшихся выровняться перед наступавшими борджигинами. Осыпая на скаку их стрелами, не давая опомниться, вгрызлись в них с мечами и саблями.
        Удар борджигинов получился внезапный и сильный, они сразу нанесли большой урон меркитам. Но меркитские нойоны, бывшие в это время впереди колонны, скоро поняли, что силы у нападающих намного меньше, чем у их войска и воодушевились для битвы. Пока задние отбивали удар, они сумели перестроить передних и повернуть их широким клином к противнику.
        Когда под напором борджигинов задние ряды, теряя своих и отступая, дошли до успевших перестроиться передних и слились с ними, то борджигины вдруг разом почувствовали появившуюся у противника твердость и слаженность. Те, встав плотной устойчивой стеной, ощетинившись копьями и мечами, уже решительно огрызались и окончательно выравнивали свои ряды.
        Ехэ Цэрэн, когда его крыло ударило по врагу и началась сеча, держался позади своих воинов и, выскакав на бугор, хорошо видел то, что делалось у меркитов. Он сразу понял, что они готовятся к ответному удару, выстраиваясь клином, и могут легко рассечь их разбросанные крылья на две части. Недолго думая он пустил один за другим три свистящих стрелы-йори назад, что у борджигинов означал отход.
        С облегченными вздохами поворачивая коней, лавиной хлынули назад борджигины, замахали плетями, щедро поддавая по крупам и животам своих лошадей. Отстреливаясь на скаку, теперь каждый из них отчаянным взором смотрел на медленно приближающийся впереди лес. Бури Бухэ скакал в самых задних рядах и, кляня в душе малодушного Ехэ Цэрэна, по его мнению, испортившего все сражение, не переставая кричал своим воинам:
        - Стреляйте, чаще стреляйте, держите их на расстоянии!
        Стрелы летели с обеих сторон, все сгущаясь, валили с коней и тех и других…
        Наконец, заметно поредевшие в рядах борджигины достигли первых деревьев, попрыгали с лошадей и, укрывшись за стволами и зарослями, прицельнее стали отпускать свои стрелы. Меркиты, теряя своих, повернули назад. Отъехав дальше перестрела, они съезжались толпами, зло переговариваясь между собой, оглядываясь на враждебный им, в густых кустарниках по опушке, лес. А вокруг широкой полосой от поймы реки до самого леса все было усеяно трупами только что убитых людей. Среди них, приходя в себя, начинали шевелиться редкие раненые. Устало похаживали меркитские воины, неуклюже передвигаясь по земле, неестественно толстые в своих плотных хуягах, подбирали своих и мимоходом кололи копьями раненых борджигинов, рубили их саблями.
        Бури Бухэ, как только отошли меркиты, поспешил к крылу Ехэ Цэрэна. «Ну, я тебе сейчас покажу… - распаляя себя в злобе и готовясь хорошенько оттрепать его, он на коне продирался сквозь густые сосновые ветви. - Все дело испортил… если бы не трусость этой лисицы, сейчас мы разогнали бы этих меркитов…»
        Выбравшись из чащи, он увидел рысивших среди деревьев навстречу к нему двоих сотников Ехэ Цэрэна.
        - Где ваш нойон? - зло спросил Бури Бухэ, сжимая кулаки и негодующе оглядывая их. - Куда он спрятался?
        - Цэрэн-нойон покинул нас и отправился к предкам, - негромко сказали они, опуская глаза. - Когда мы все скакали назад, стрела попала ему между шлемом и спинным щитом.
        Бури Бухэ оторопело смотрел на них, раскрыв рот, не испуская звуков. Затем он спустился с коня, устало присел на старую замшелую колоду рядом и долго молчал, обиженно глядя перед собой.
        - Ну и хитрец! - наконец вырвалось у него. - Всегда умел свалить все дело на других и отойти в сторонку. И на этот раз сбежал к предкам. Теперь всю вину на меня одного, наверно, будет валить…
        Нукеры, не зная как ответить, молча переглядывались.
        XX
        Бэктэр, ведомый нукерами Таргудая, приблизившись к его ставке, снова был охвачен чувством холодного, назойливого страха перед всесильным нойоном. То воодушевление, которое пришло к нему поначалу, когда нукеры ему сказали, что Таргудай хочет с ним говорить - будто бы потому, что не смог в прошлом году договориться с Тэмуджином - позже развеялось, сменившись подозрениями, что его обманывают. Одно за другим полезло ему в голову:
        «А что, если Таргудай решил извести нас всех?.. Если он был врагом нашему отцу, то теперь должен стремиться отомстить нам, его сыновьям… Ведь прошлой осенью мы прогнали его с таким позором, что он не может не думать, чтобы рассчитаться с нами…»
        Долго и нудно мучился он, гадая над страшным исходом. Дрожал мелкой внутренней дрожью, затравленно оглядывая степь, ища возможность для спасения. Но ни людей, ни куреней или стойбищ вокруг, чтобы можно было убежать к ним и попросить защиты, как нарочно, не было видно - нукеры Таргудая хорошо знали степь и вели его по безлюдным местам.
        Позже, как-то оглянувшись на беспечные, снисходительно-насмешливые лица нукеров, рысивших с ним рядом, и не находя в них ничего враждебного, Бэктэр вдруг успокоился. Нашелся другой довод: «Если это им было надо, они убили бы еще в лесу, не выводя в степь - ведь на открытом месте всегда могут встретиться люди, узнать и их и меня…»
        И уже через короткое время его повлекли обнадеживающие мысли: «А может быть, наоборот, Таргудай хочет меня приблизить к себе и возвысить - назло Тэмуджину и Оэлун?.. А почему нет? Мол, вы не захотели жить вместе со мной, а вот этот из вас умнее оказался и заслужил хорошую жизнь…»
        Бэктэра взволновало такое открытие, заманило мечтой возвыситься наконец над детьми Оэлун и показать им себя по-настоящему, отомстить им за прежние унижения. Он представил себя гонцом Таргудая, разъезжающим по степи с важными поручениями. Нашлись и этому веские доводы: ведь гонцами часто делают подростков - они не так тяжелы для лошадей, как взрослые, и быстрее добираются до места.
        «…А потом, - повели его дальше радужные мечты, - повзрослев, и ближним нукером можно стать, а там и жениться и владение обрести, коней, коров, рабов… пусть и без знамени…»
        Он представил себе встречу с Тэмуджином и его братьями - он, Бэктэр, в шелковых ярких одеждах, в кругу других ближних нукеров Таргудая, а те все так же в своих залатанных шкурах, одинокие, отчужденные от племени, жалкие - и злорадно усмехнулся.
        Когда впереди завиднелся огромный курень тайчиутской ставки, широко раскинувшейся по склонам холмов, у Бэктэра снова беспокойно застучало сердце. Руки его одеревенели, и будто сами стали натягивать поводья, замедляя ход коня. Старший нукер, ехавший справа, заметил это и усмехнулся:
        - Э-э, не годится сыну Есугея показывать страх. И смерти навстречу полагается идти со смехом, разве у вас, у киятов, не учат этому детей родители…
        «Все… смерть, все-таки… - осел внутренне Бэктэр и опустил голову. - Сто раз мог попытаться убежать, а сейчас поздно…»
        - Ты что, парень? - удивился старший нукер, увидев на глазах его слезы, с улыбкой дотронулся до его плеча. - Это я так, к слову сказал. Никто не будет тебя убивать, слышишь?
        Второй нукер, посмотрев на него, громко расхохотался:
        - Ты, парень, глуповат, оказывается, на самом деле. Если бы надо было убить, мы пристрелили бы тебя там же в лесу и похоронили так, что никто не нашел бы, понял?.. Ты смотри, еще нойону не скажи, будто мы тебя по дороге пугали… А то узнают люди, засмеют тебя. На всю жизнь посмешищем станешь, понял ты?
        - Ты, и правда, не подумай, что напугать хотели, - забеспокоился старший. - А то ведь неправильно поймешь и будет беда. Ты не подумал так?
        - Нет, не подумал, - сказал Бэктэр и окончательно успокоился: «Боятся перед Таргудаем меня обидеть, значит, и вправду он для разговора вызывает…»
        Бэктэр снова воспрянул духом. Снова полегчало в груди и ярче засветило склонившееся к закату солнце… Отбросив страхи и подозрения, он теперь с любопытством рассматривал приближающуюся огромную ставку тайчиутов и думал: «Вот это настоящий курень… вот где истинная жизнь…»
        Все ближе становились многочисленные, плотно составленные юрты внешнего круга, они серели круглыми боками, и вид давно не виданного им большого куреня волновал Бэктэра.
        Въехали в круг. Бэктэр жадно косил глазами по сторонам, разглядывая снующих между юртами незнакомых людей, лошадей у коновязей, высматривал своих сверстников и красивых девушек. Люди не сильно обращали на них внимание, было видно, что приезжие здесь бывали частенько. Лишь дважды какие-то суровые лицами мужчины сдержанно поздоровались с нукерами Таргудая.
        Не доезжая до середины куреня, старший нукер отпустил второго. Тот, прежде чем отделиться от них и скрыться за юртами, миролюбиво улыбнулся Бэктэру и кивнул на прощание головой. «На будущее старается, - с усмешкой подумал Бэктэр, - на всякий случай, если Таргудай меня возвысит, чтобы я не отомстил».
        Наконец подъехали к главному айлу. Бэктэр смотрел во все глаза. В широком кругу айла стояло шесть юрт. Нукер смело проехал к коновязям. Из открытой двери большой юрты доносились голоса; в одной из них, раздававшемся громче всех, гулко покрывая другие, Бэктэр узнал голос Таргудая. Они спешились и привязали коней. Из юрты вышла молодая женщина, оглядела их, задержав пристальный взгляд на Бэктэре.
        - Доложи, - сказал ей нукер, оправляя на себе одежду, подтягивая ремень.
        В юрте стихли голоса и вскоре оттуда стали выходить незнакомые мужчины. С озабоченными и недовольными лицами, они сдержанно здоровались с нукером и гурьбой, продолжая негромко о чем-то спорить между собой, удалялись из айла.
        Они ждали. Нукер, заложив руки за спину, задумавшись, застыл с нахмуренным лицом. Бэктэр, борясь с нахлынувшей робостью, глотал в пересохшем горле загустевшие слюни. Наконец вышла та же женщина и сказала им:
        - Проходите, нойон вас ждет.
        Она, потупив взгляд, прошла мимо них и скрылась в дверях малой юрты.
        Таргудай встретил Бэктэра с распростертыми объятиями.
        - О-о, Бэктэр, племянник мой, наконец-то приехал, - он тяжеловато встал с хоймора и обошел очаг, выходя перед ним, взяв его за плечи и с радостной улыбкой всматриваясь ему в лицо. - Какой ты большой вырос… ну, проходи, проходи сюда, садись.
        Он усадил его по правую руку, вернулся на хоймор.
        - Ты, Унэгэн, пока иди, отдохни, - усаживаясь, говорил Таргудай нукеру. - У нас с племянником важный разговор будет, ты не мешай нам.
        Тот, поклонившись, вышел.
        - Ты, наверно, с дороги голодный, - по-свойски благодушно говорил Таргудай, сквозь смеженные веки поглядывая на него, - и я тоже голодный сижу… сейчас нам с тобой все принесут и мы с тобой хорошенько поедим.
        Снова зашла та же женщина, и Таргудай сказал ей:
        - Налей нам по чаше крепкого айрака и потом скажи там, чтобы сварили бараньи ребра с лопаткой, и почки и печень… А пока поставьте на стол китайскую сладкую пищу, несите все, какие есть, я буду угощать племянника.
        Служанка вышла, а Таргудай, расширив от возбуждения глаза, стал рассказывать Бэктэру:
        - Месяц назад у нас тут были китайские купцы, навезли всяких плодов, ягод и каких-то вареных сладостей, я сам их поначалу ел каждый день, такие все вкусные, о-о-о, - он сдвинул брови и в нарочитом восторге покачал головой. - Вот я так прямо ем и ем их горстями, не могу остановиться, как шаман после девятидневного голода, ха-ха-ха, хорошо, что я еще все не съел, там еще осталось, и ты сейчас попробуешь, не скажешь потом, что дядя плохо угощает, вот увидишь…
        Бэктэр, окончательно успокоившись и еле сдерживая жажду, выпил чашку пенистого айрака и сразу почувствовал, как приятно защипало у него в животе.
        Снова приподнялся полог и три молоденькие служанки внесли широкие бронзовые блюда с высоко насыпанными горками сушеных китайских плодов. Увидев их, Бэктэр сглотнул обильно выступившие слюни. Давным-давно, почти целый год, не видел он эти большие сморщенные ягоды, сладкие как мед, внутри которых были твердые косточки, которые они раньше разбивали камнями, чтобы достать оттуда вкусные орехи.
        - Ешь, ешь, - благодушно потчевал Таргудай. - Чего ты их разглядываешь…
        Бэктэр брал одну за другой и ел, громко чавкая, острыми зубами обкусывая мякоть и извлекая драгоценные косточки, кладя их себе за пазуху.
        Таргудай, все так же смежив веки, наблюдал за ним. Тот, понемногу освоившись и весь отдавшись еде, уже мало оглядывался на него, торопливо разжевывал плоды, беря их из разных блюд.
        - Не спеши слишком, успеешь, - сказал наконец Таргудай. - Все твое будет, а что не съешь здесь, возьмешь с собой в дорогу.
        Бэктэр, виновато улыбнувшись и обрадованно блестя глазами, стал есть медленнее.
        - Расскажи-ка мне о том, как вы жили все это время, - Таргудай твердым синевато-черным ногтем соскоблил на столе застарелую каплю бараньего жира. - Ведь я, хоть и не любит меня твой брат Тэмуджин, уж неизвестно за что, а все же беспокоился за вас. Отец ваш был большой нойон и знатный соплеменник, и мы с вами не чужие. Я все время беспокоился о том, как вы зимуете, хватает ли все у вас… Расскажи мне все без утайки, чего уж, может, и я помогу вам чем-нибудь…
        Бэктэр стал рассказывать, внутренне напрягаясь, тщательно отделяя что, как ему казалось, надо сказать, а что скрыть:
        - Прозимовали мы у Бурхан-Халдуна…
        - Что-о? - удивленно протянул Таргудай, покосившись на него. - Подожди, вы жили прямо у Бурхан-Халдуна, под горой, так, что ли?
        - Да, а что, дядя Таргудай?
        - Нет, ничего, - он отвел от него глаза, сморгнул несколько раз, о чем-то раздумывая. - Ну, и как, тяжело вам было этой зимой?
        - Да, тяжеловато было, - признался Бэктэр. - Ели мы одно сушеное мясо да рыбу, молочной пищи было мало, даже хурунги вволю не попьешь, сами пасли скот и дрова собирали и охотились, все сами… людей нет, одни волки на опушке воют да звериные следы на снегу. И поговорить не с кем…
        Таргудай сочувственно качал головой, незаметно присматриваясь к нему, слушал. Подождав немного, спросил:
        - А сейчас как вы живете?
        - Да и сейчас ненамного лучше, - жаловался Бэктэр. - Только что не холодно пока, да молока побольше… Дядья Хутугта и Даритай недавно приезжали к нам, приглашали жить вместе, а Тэмуджин отказался…
        - Почему? - быстро спросил Таргудай.
        - Да его не поймешь в последнее время, - пожал плечами Бэктэр и усмехнулся: - Сначала все за знамя свое держался, а теперь и неизвестно за что… видно, старшинство свое не хочет терять.
        - Вот-вот, - Таргудай покачал головой, внушительно глядя на него. - Это-то и плохо, что гордость брата твоего так обуяла… Такой человек много горя может принести своим ближним. А ведь если хорошенько подумать, то почему вы, братья и матери, должны страдать из-за него одного, а?.. В голоде, холоде, в безлюдье вы живете уже скоро целый год. А вдруг разбойники нападут, убьют или в плен возьмут, продадут чужим племенам? А может быть, брат ваш немного головой тронулся из-за своего знамени, а? Ты такого не замечал за ним?
        Бэктэру эти слова пришлись неожиданной радостной вестью. Он неуверенно улыбнулся, посмотрел на него.
        - Не знаю… Пока что не могу точно сказать…
        - Вот-вот, поэтому ты пока не торопись, послушай, - Таргудай склонился к нему. - Ведь люди, бывает, сходят с ума не сразу, а понемногу, незаметно. Ты сначала даже и не поймешь этого, смотришь, будто бы он все делает как все, и говорит, будто с каким-то смыслом, а на самом деле он давно уж сумасшедший. И немало таких случаев уже было… Ты вот подумай, этот Тэмуджин почему так упирает на своем, почему от людей отделяется, словно прячется от кого-то? Я, например, разве вам враг? Вот мы с тобой сидим вместе, беседуем, а разве враги так поступают? Враги воюют, а не беседуют. А этот Тэмуджин от кого весь год так прятался и вас заодно замучил так, что вы уже от людской жизни отвыкли? Это говорит о том, что на самом деле с головой у него давно не все ладно. И он для вас на самом деле опасен: в любой день может сорваться и хоть что со всеми вами сотворить, убить или покалечить, ты понимаешь?
        - Понима-аю, - пораженный его открытием, протянул Бэктэр, неотрывно глядя на него и спросил: - А как же теперь нам быть?
        - А вот здесь нам надо подумать, - Таргудай почесал висок и взглянул на него. - Ты уже взрослый парень и должен понимать, что если это действительно так, как мы с тобой думаем, если он на самом деле сумасшедший, то мы не можем допустить, чтобы родовое знамя в будущем было у него.
        - А как тогда должно быть?
        - Знамя должен будет принять кто-то другой.
        - А… кто? - робко спросил Бэктэр.
        - Ты, - Таргудай в упор смотрел на него.
        - Я… знамя?!.. - от неожиданности Бэктэр, будто оглушенный ударом в затылок, осоловело моргал на него глазами.
        - А почему нет? - улыбнулся Таргудай, одобрительно оглядывая его с ног до головы. - Ты, я вижу, парень разумный и старших умеешь слушать. Нам в племени именно такие нойоны нужны…
        - Но, дядя Таргудай, - замялся Бэктэр, вдруг покраснев лицом. - Вы, может быть, еще не знаете, я ведь рожден от второй жены отца Есугея…
        - Знаю! - пресек его сомнения Таргудай и сжал кулак, громко скрипнув зубами. - Но я в нашем племени, ты должен это знать, не последний человек. Если я созову родовых нойонов и старейшин и громогласно объявлю об этом, против моего мнения ни один не пойдет: сумасшедший не может быть нойоном. И ты, если я скажу, станешь настоящим наследником отцовского улуса. Ты понял?
        - Понял, - задохнувшись от неожиданно упавшего на него великого счастья, горлом выдавил Бэктэр.
        - Но ты мне еще должен показать свой разум, - внушал ему Таргудай. - А то как же я смогу поручиться за тебя, понимаешь ты или нет?
        - Понимаю, дядя Таргудай, - Бэктэр все еще не мог отдышаться и часто кивал головой. - Я все сделаю, как вы скажете… только скажите, что делать.
        За стеной послышался шорох шагов, приподнялся полог, и женщина внесла перед собой котелок с дымящимся паром мясом, поставила на доску у очага и стала накладывать на берестяное корытце. Вслед зашла другая женщина, осторожно неся горящий светильник, озарив густеющий сумрак красноватым огнем, поставила на стол.
        - Ешь мясо, - приказал Таргудай Бэктэру. - Ешь хорошенько, чтобы не сказать потом, что дядя Таргудай тебя пригласил, а потом голодом весь вечер проморил.
        Бэктэр через силу улыбнулся и взял из корытца жирное ребро.
        - А что, бывают такие люди, - проворчал Таргудай, строго глядя на него и отдирая крупными, желтоватыми зубами от кости мягкое мясо молодой овцы, потом вдруг повернулся к женщинам, копошившимся у полок с посудой, раздраженно прикрикнул: - Ну, вы идите, идите, не мелькайте перед глазами.
        Те испуганно сорвались и торопливо вышли из юрты. Проводив их недовольным взглядом, Таргудай продолжал:
        - Делаешь, делаешь людям добро, стараешься для них, а потом и доброго слова в ответ не получишь. И таких неблагодарных людей большинство, каким я помогал за всю свою жизнь. А вот ты какой человек на самом деле, я еще не знаю. Потому ты мне должен показать себя, на что ты способен, ты понял?
        - Понял, понял, дядя Таргудай… Я за все вам отблагодарю…
        - Вот… и тогда, может быть, мы с тобой в будущем вместе будем делать большие дела, понимаешь ты?
        - Понимаю.
        - Хорошо, что понимаешь, - снова подобрел Таргудай, заговорил ласково: - Ты ешь, ешь побольше, наедайся впрок…
        Насытившись, Таргудай, ковыряя в зубах заостренной палочкой, неторопливо указывал Бэктэру, чутко внимавшему каждому его слову:
        - Ты теперь должен внимательно посматривать за Тэмуджином, да и за другими его братьями вместе с самой Оэлун, не затевают ли они чего-то дурного. Если нам удастся поймать их на чем-нибудь скользком, например, на воровстве в своем племени или на связях с нашими врагами, тогда сразу можно будет отобрать у них знамя, и ты будешь хозяином в своем айле, понимаешь?
        - Понимаю, дядя Таргудай, - решительно кивнул Бэктэр.
        - Вы воровали скот этой зимой?
        - Н-нет.
        - Ну, как же, - недоверчиво улыбнулся Таргудай. - Такие большие парни и сидели без дела?.. Правда, не воровали? Может, телка годовалого или овец где-то угнали, а?
        - Нет, дядя Таргудай.
        - Ну, ладно, - неохотно отступился тот. - Но ты отныне смотри, посматривай за ними… Ты ешь, ешь мясо…
        Бэктэр послушно взялся за новое ребро, но тут же, вспомнив, положил обратно.
        - Дядя Таргудай, а ведь есть за ним уже одно такое дело…
        - Ну, какое же дело? - прищурился тот.
        - Тэмуджин сдружился с хамниганами.
        - С какими хамниганами? - встрепенулся Таргудай, остро глядя на него.
        - Кажется, с чальчигирами или налягирами, которые живут выше нас.
        - Давно он с ними связался?
        - С середины лета… много подарков им отвез, а когда к нему недавно приезжали дядья, он позвал их и тайно расставил в кустах вокруг стойбища, чтобы те, если что, перестреляли наших дядей вместе с нукерами… и еще попросил их вывести его через горы на кереитские степи к хану Тогорилу.
        - Во-он, оно что! - пораженно протянул Таргудай. - Да этот щенок давным-давно уже взрослый волк… Перестрелять своих дядей и уйти к кереитскому хану… В такие годы додуматься до этого…
        Таргудай надолго умолк и сидел, застыв острым взглядом, не глядя на Бэктэра, и тот, улучив время, снова принялся за сладкие плоды.
        - Слушай меня, Бэктэр, - наконец оторвался от своих мыслей Таргудай и пытливо посмотрел на него. - Нам с тобой, пока не поздно, надо убирать этого Тэмуджина… Он стал слишком опасен для вас. Если вчера он собирался убить своих кровных родственников, то завтра он возьмется за вас.
        - А как, дядя Таргудай? - Бэктэр преданно посмотрел на него.
        - Вот что мы с тобой сделаем…
        В это время с восточной стороны донесся дробный топот скачущего коня и Таргудай прислушался. Кто-то на полном скаку приближался к айлу. Немного погодя топот послышался уже у юрт и, перейдя на рысь, замедляясь, смолк у коновязи. Послышались голоса… Вышедшие из малой юрты женщины расспрашивали приезжего мужчину, тот отвечал им:
        - От бугунодского… скажите, нельзя промедлить… дело неотложное…
        Женщина зашла в юрту. За ней, за пологом, промелькнули сгустившиеся сумерки.
        - Приехал человек от бугунодского нойона Хубиту, говорит, что неотложное дело.
        - Зови, - коротко приказал Таргудай.
        Женщина вышла, и почти сразу торопливо вошел высокий мужчина в белой войлочной шапке. Коротко поклонившись, он резко выпрямился и быстро заговорил:
        - Меня к вам послал бугунодский нойон Хубиту-мэргэн. На Аге меркиты большими силами напали на улусы киятских Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна. Те пока что отбиваются сами, но курени их со скотом уже откочевали вверх по Онону, другие тамошние рода снялись с мест и уходят на зимние пастбища… Война началась, Таргудай-нойон… наши нойоны просят подкрепления…
        Гонец еще раз так же коротко поклонился, прижимая руку к груди, и снова выпрямился.
        Таргудай, злясь, что нарушили ему покой, и копя в себе раздражение, было видно, собирался в ответ разразиться руганью, но тут вспомнил о Бэктэре. Он отчужденно посмотрел на него, раздумывая, и сказал:
        - Мне сейчас некогда, ты иди в правую юрту, переночуешь там, а завтра утром возвращайся домой и жди. Делай все, как я тебе сказал, потом мои люди дадут тебе знак, и ты снова приедешь ко мне. Иди!
        Бэктэр, опешив от услышанного, вышел из юрты, забыв забрать с собой подаренные ему сладости. Засыпая в пустой соседней юрте, и поздней ночью сквозь сон, он глухо улавливал суматошные звуки, голоса многих людей и шум в айле. Люди приезжали и уезжали, из большой юрты доносились злые крики самого Таргудая, и стихло все окончательно только к утру.
        Утром его покормили холодным мясом и он, встав из-за стола, сказал женщине, вносившей вчера в большую юрту блюда:
        - Дядя Таргудай разрешил мне взять с собой вчерашние сладости и плоды. Положите их мне в мешок.
        Та насмешливо посмотрела на него, но пошла в большую юрту. Бэктэр вышел к своему коню, когда та вынесла старенький кожаный мешок и небрежно, мимоходом подала ему. Бэктэр надежно прикрепил мешок к торокам, сел на коня и выехал из айла.
        Домой он добирался неторопливо, часто переводил коня на шаг и лениво покачивался в седле, уже другим, надменным и властным взглядом озирая окрестные холмы и низины. О начавшейся войне с меркитами, о дядьях, воюющих с врагами, почему-то не думалось. Только раз он мельком, как о чем-то далеком и ненужном, вспомнил об этом и равнодушно улыбнулся про себя:
        «Хорошо, что мы не поехали к Бури Бухэ и Ехэ Цэрэну на эту Агу. А то сейчас там опасно…»
        Все думы его были заполнены разговором с Таргудаем и его обещанием. Снова и снова проносились в голове слова тайчиутского нойона:
        «Ты!.. Ты будешь хозяином в своем айле!..»
        Уверенный и воодушевленный теперь ехал он: отныне вся его жизнь пойдет в гору и будет идти по таким вершинам, которые доступны только настоящим, высокородным нойонам. Наконец-то наступило для него время правды и справедливости. Не Тэмуджин, этот сын пленницы, а он, Бэктэр, сын Есугея от законной жены, взятой по сватовству, со всеми древними обрядами, должен завладеть отцовским знаменем. И порукой этому слово самого могущественного среди монгольских нойонов, тайчиутского Таргудая, которого уважают и слушают почти все другие вожди племени. Что может быть надежнее и прочнее этого?..
        «Наконец-то со мной заговорили как со взрослым, как с первым человеком в своем айле, - думал он. - А главное, о чем? О знамени! О самом важном, что может быть у нойона. Сказали прямо, без обиняков, что я достоин его, а не этот непомерно зазнавшийся выскочка Тэмуджин…»
        И он уже представлял себе, как вызовут их обоих, вместе с матерями и братьями, на собрание нойонов племени и перед всем народом громогласно объявят, что отныне знамя должно быть у него, у Бэктэра, а Тэмуджина низложат и отправят нукером к какому-нибудь захудалому нойону, к тому же Даритаю. Сладостно замирало у него сердце, мстительно сжимались зубы, когда он представлял детей Оэлун опозоренными, отвергнутыми народом, понуро опустившими головы под справедливым судом племенных нойонов.
        XXI
        Бежавшие вверх по Онону подданные Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна всполошили многие стойбища и курени окрестных родов, увлекли их за собой, подняв немалую тревогу во всем племени. В один день окраинные северо-восточные кочевья вместе со всеми стадами и табунами хлынули внутрь племенных владений, под защиту больших куреней. Поначалу не знавшие истинного положения люди были до крайности перепуганы, думая, что началась большая война, подобная татарским или чжурчженским нашествиям прошлых лет. В разговорах назывались неведомо откуда взявшиеся числа о пятнадцати тысячах, о двух и трех меркитских тумэнах[10 - Тумэн - у монголов целое число, обозначающее десять тысяч; другое значение - десятитысячное войсковое соединение.].
        Хотя первый испуг прошел быстро и люди скоро опомнились, беды было нанесено немало: бежавшими без оглядки низовыми куренями, их стадами и табунами были потоптаны многие пастбища, приберегаемые родами на осень и зиму, у них самих от долгой скачки потеряли в молоке дойные коровы, не выдержав дороги, были брошены телята и овцы. В роду оронаров куда-то бесследно исчез косяк лошадей, и обвиняли в этом проходивших той ночью мимо них подданных Ехэ Цэрэна: мол, нойон конокрад и люди у него такие же.
        Таргудай поначалу тоже был не на шутку встревожен нападением многочисленного и злобного племени северных соседей и в первую же ночь известил всех подвластных ему нойонов о начале войны, потребовав выставить все свои войска. Но когда вскоре выяснилось, что меркиты, напав на улусы киятских Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна, не продвинулись дальше, на другие рода, он резко пошел на попятную и запретил нойонам посылать помощь этим двум киятам, отколовшимся от племени и не желающим, как он говорил нойонам, считаться с другими соплеменниками. Через Алтана было передано и Даритаю, чтобы они с Хутугтой не вмешивались в те дела.
        Но война на Аге, едва вспыхнув, тут же затухла. Меркиты, не ожидавшие такого сильного отпора от улусов Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна, и в первом же сражении потеряв около полутысячи воинов, поубавили свой пыл и жажду войны. Не надеясь выкурить их небольшое войско, засевшее в ближних лесах и опасаясь новых подвохов, через день после сражения они ограбили убитых монгольских воинов, поснимав с них доспехи и оружие, переловили разбредающихся во множестве по окрестностям оседланных лошадей, оставшихся без хозяев, и двинулись назад, на Ингоду.
        Борджигины не преследовали отступающего врага - не меньшие потери оказались и у них - и принялись хоронить погибших сородичей, таская на могилы их камни с ближайших горных скал.
        Бури Бухэ сразу, как ушли меркиты, пошел искать среди убитых Ехэ Цэрэна. Нашел он его с трудом, далеко от того места, которое показывали ему нукеры, видевшие, как он падал с коня со стрелой на спине. Ехэ Цэрэн был обезглавлен - видимо, меркиты через раненых монголов узнали, что он один из главных здешних нойонов и голову его забрали с собой - и с него были сняты доспехи. Разъяренный Бури Бухэ сорвался было двинуть войско в погоню за врагами, но его урезонили сотники:
        - Врагов чуть ли не вдвое больше и второй раз врасплох нам не дадутся.
        - От такой погони мы всех людей погубим и без войска останемся.
        - Воины и так злы, что зря погублено столько соплеменников…
        Бури Бухэ, почувствовав на себе вину за все случившееся, а теперь еще и покинутый Ехэ Цэрэном, быстро остыл. Он и сам хорошо понимал, что без поддержки племени с такими врагами, как меркиты, не справиться.
        Хороня Ехэ Цэрэна, он снял с себя доспехи и сам одел их на истекшее кровью, безголовое тело, крепкими узлами скрепил кожаные завязки. Затем, не найдя его боевого каурого жеребца, недолго думая, забил своего саврасого заводного и, кладя тело брата в могилу, там, где должна была быть его голова, положил круглый белый камень, кровью нарисовав на нем рот, нос, глаза, и одев на него свой пропитавшийся многолетним потом кожаный шлем.
        - Головой ты и так плохо думал в последнее время, - говорил ему на прощание, стоя над неглубокой ямой, где уже лежал рядом с покойным его боевой конь, - сойдет и камень. Ведь ты сам испортил всю битву, если бы не ты, то сейчас не они, а мы рубили бы их головы на винные чаши и примиряли на себе их доспехи. Ну, да ладно, я дал тебе все, что смог: любимого коня, он тебя нигде не подведет, любимые доспехи, лучший свой шлем, оружие. Что еще нужно воину на том свете? Если что другое понадобится, выпросишь у предков. Только об одном тебя прошу: не лги там и не вали всю вину на меня одного, будь ты честен хоть на том свете…
        Оставив большое свежее кладбище на том самом месте над берегом Аги, где с начала лета стоял их курень, Бури Бухэ повел остатки войска - своего и Ехэ Цэрэна - к единственному пристанищу, на которое он мог еще рассчитывать, к куреню Даритая и Хутугты на реке Балж, куда заранее были отправлены все подданные со скотом и имуществом.
        Добравшись на второй день хмурым ветреным вечером до их куреня, Бури Бухэ узнал, что только что похоронен Хутугта. Подвыпивший Даритай в одиночку поминал брата у себя в юрте, сидя на хойморе перед светильником.
        - Нет теперь среди нас брата Хутугты, - со слезой он приветствовал Бури Бухэ, когда тот вошел в его юрту. - Здесь я остался один.
        - Нет и Ехэ Цэрэна, - устало проворчал в ответ Бури Бухэ, усаживаясь с ним рядом на войлок. - Налей арзы покрепче, хоть помянем их по-человечески…
        Через короткое время Бури Бухэ, опьянев не меньше Даритая, и для убедительности широко разводя руками, рассказывал ему о происшедшем на Аге:
        - Это все Ехэ Цэрэн виноват, он потащил меня на Ингоду, на этих меркитов… ты ведь хорошо знаешь его, ему по ночам не спится, если чего-нибудь не украдет. Ну, поехал я с ним, а как не поедешь, еще будет потом говорить, что в беде одного бросил… А меркитов пришло по нашему следу - самое меньшее десять тысяч… Да, десять тысяч… В одно утро заполнили они всю долину Аги, рыщут туда-сюда, ищут нас. А мы напали на них сзади двумя крыльями и бились мы, бились с ними, и почти было одолели, еще немного и они побежали бы, а тут Ехэ Цэрэн взял и повернул войска назад. Пришлось нам отступить, ну и вот, сам погиб и дело все испортил…
        О том, что меркиты обезглавили Ехэ Цэрэна, Бури Бухэ умолчал, решив, что сейчас не время об этом говорить.
        - Конь его каурый в суматохе потерялся, - с жалостью в голосе продолжал он, снова берясь за наполненную до краев чашу арзы, - наверно, меркиты с собой угнали. Ну, я своего заводного дал ему в дорогу, ты знаешь моего беломордого саврасого, ведь главное ему теперь перед предками с честью предстать, а табуны себе он и на том свете наворует, не будет долго страдать, я знаю…
        - Да, верно говоришь, - согласно покачал головой Даритай. - Ехэ Цэрэн в этом деле нигде не растеряется. Глядишь, освоится среди предков, пройдет каких-нибудь несколько лет и он окажется среди самых богатых…
        - Правда, человека с такими замашками могут и в нижний мир отправить, в ханство Эрлика…
        - А он и там не оплошает. Эрлик-хан часто воюет, а ведь где война, там таким людям как Ехэ Цэрэн, одно сплошное счастье: прибыль так и летит в руки.
        - Ну, тогда за него и горевать нечего, - Бури Бухэ поднял свою чашу и вдруг всхлипнул, улыбнувшись сквозь пьяные слезы. - Выпьем за обоих братьев, пусть на том свете они получше обживаются, а потом и нас встретят…
        - Да, выпьем… - вздохнул Даритай, задумавшись о чем-то своем. - Что-то все меньше остается киятов на этой земле… А знаешь, что мне говорил Хутугта в последние дни?
        - Ну, и что же? - выпив, Бури Бухэ выбрал из остывшей кучи в корытце баранье ребро, впился зубами в жирное мясо.
        - Он сказал мне, что мы должны выбрать главным нойоном между собой Тэмуджина.
        Бури Бухэ с трудом, давясь, проглотил кусок неразжеванного мяса, положил ребро обратно и зло уставился на него.
        - А когда этот Тэмуджин научился сопли вытирать? Он что, этот Хутугта, перед смертью совсем из ума выжил?
        - Вот и я так же подумал, - обрадованно закивал Даритай. - В последнее время я что-то совсем перестал понимать брата Хутугту.
        - Что-то уж слишком поглупели наши братья под конец, - зло пробурчал Бури Бухэ, снова берясь за мясо. - И Ехэ Цэрэн перед смертью натворил такого, что теперь я уж и не знаю, как все это расхлебывать.
        - Одни мы остались.
        - Надо нам теперь друг за друга держаться, слышишь?
        - Да, а то мы поодиночке пропадем…
        - Мы с тобой теперь одни остались над молодыми киятами, - важно озираясь, будто его могли видеть другие, заговорил Бури Бухэ. - Был Тодоен, были Есугей, Хутугта… ушли они все и вот теперь мы с тобой тут, на земле, остались самые старшие. Детей Хутулы можно не считать, они предались тайчиутам.
        - За нашими спинами молодые кияты, - гордо вторил ему Даритай. - И мы должны повести их вперед, уму-разуму научить.
        - Правильно!.. Вот за это давай мы с тобой и выпьем!
        - Да, выпьем за это…
        XXII
        Месяц улари[11 - Первый осенний месяц в лунном календаре древних монголов, примерно соответствует сентябрю.] в верховья Онона явился неприветливо, с самого начала показав свою скупость на солнечное тепло. Небо часто заволакивалось серой сумрачной завесой, грозило приметами скорых холодов.
        На шестой день новой луны над хребтами рядом со стойбищем вновь собрались тучи, и вместо обычного дождя с них высыпал снег, на несколько дней убелив вершинные склоны. После этого в один день пожелтели березы, исчезли комары и мелкие мухи, и как всегда первыми из птиц бросили эти места неверные ласточки. Тайга притихла в ожидании суровой поры. По утрам выпадал иней на пожухлой траве и облинявших деревьях, днем под редкими тепловатыми лучами солнца сохранялась сырость, прело в лесу и в терпком прозрачном воздухе далеко разносились от стойбища редкие голоса и коровье мычание, да шумнее казался однообразный плеск воды на близких перекатах Онона.
        Тэмуджин жил все это время в глубоком раздумье, тяжело борясь с обложившими его неразрешимыми вопросами. После того, как их стойбище посетили дядья со своими нукерами, стало ясно, что отныне с их укрытия в этой горной долине разом спала пелена тайны, что скоро всем станет известно место их нахождения: дойдет и до Таргудая и до степных разбойников, падких на легкую добычу. Давило на сердце Тэмуджина и то глухое непонимание к нему со стороны домочадцев, которое проявилось сразу же после его отказа принять помощь от своих дядей. Даже мать Оэлун, как было видно, хотя и жалела его, сочувствовала его положению, душой же своей женской не принимала его поступка, и то укоризненным взглядом, то холодным тоном голоса пеняла на него за излишнюю гордость. Среди всего этого темного клубка, вставшего перед Тэмуджином, и который он не знал как расплести, острее и ближе всех вставал вопрос о Бэктэре и Сочигэл. О них он и думал все последние дни.
        В прошлый раз в перепалке с Сочигэл он в горячке спора неосознанно высказал то, о чем он позже стал все больше задумываться и принимал теперь как один из лучших выходов из сложившегося положения: отделить Сочигэл с ее сыновьями от семьи и отправить к какому-нибудь из дядей, к Бури Бухэ с Ехэ Цэрэном или к Даритаю. Такой исход разом отдалил бы от него непримиримого и с каждым днем все более разнузданного Бэктэра, и в будущем тот не смог бы требовать от него слишком большой доли от отцовского наследства. Здесь же от Бэктэра не было никакого прока, а в последнее время он будто помутился рассудком: только и делал, что наводил на жизнь в их стойбище смуту и углублял раскол среди братьев. Окончательно приняв решение разделиться с ними, Тэмуджин, воспользовавшись отлучкой Бэктэра, решил снова переговорить с Сочигэл. Сначала он посоветовался с матерью. Та, выслушав его, равнодушно вздохнула:
        - Делай уж как знаешь… Видно, другого выхода нет, раз вы не можете вместе ужиться.
        Тэмуджин не сдержал обиды:
        - В эту тяжелую для меня пору ты могла бы поддержать добрым словом.
        В ответе матери тоже послышалась обида:
        - Ты, принимая решение, мог бы спросить и наше мнение, своих матерей и братьев единокровных. Обрекая себя на трудности, ты обрекаешь и нас, почему же ты об этом не думаешь? Твоя младшая сестра, да и братья твои растут без людей вокруг, без игр со сверстниками. От долгого одиночества дети могут и одичать…
        Тэмуджин заметил на ее стороне какую-то часть правды, но свои доводы по-прежнему казались ему важнее.
        - Вы все без раздумья готовы были броситься за дядьями, как только они поманили, - набираясь терпения, будто оправдываясь, заговорил он. - Если бы я тогда спросил вашего совета, другого от вас не услышал бы. А ведь сейчас, когда у нас на руках отцовское знамя, мы не можем идти на поводу у других, мы должны показывать всем свою независимость. Потом, когда я вырасту, люди вновь вернутся к нашему знамени, мы вернем свой улус, и тогда мои братья и младшая сестра с лихвой получат то, чего сейчас лишились. Ты, моя мать, должна понимать: волк должен оставаться волком всегда, если он хочет стать вожаком, а стоит ему стать теленком хоть на один день, хоть на один миг, ему потом не поверят другие волки. Вот для чего я все это делаю, и вы должны ради этого послушаться меня.
        - Хорошо бы, если так, - примирительно сказала Оэлун. - Но в будущем ты хотя бы для вида советуйся с братьями. Ведь они будут тебе опорой во всем: дерево не сможет расти, отделившись от своих корней.
        Она сходила и позвала из молочной юрты Сочигэл. Та вошла вслед за ней, села у очага, выжидательно поглядывая на них. Тэмуджин выдержал некоторое время и сказал:
        - Сочигэл-эхэ, вы с Бэктэром не хотите жить здесь, хотите жить в курене у наших дядей, ведь так?
        - Ну, так… - протянула она, все так же выжидательно глядя на него.
        - Я не хочу вас принуждать жить вместе с нами и хочу сказать вам, что сейчас не поздно выполнить ваше желание.
        - И как это сделать? - она недоверчиво смотрела на него.
        - То, что я отказался от приглашения дядей, касается только меня, - Тэмуджин, пытаясь убедить ее, старался говорить спокойно и веско. - А звали ведь они всех, и вас тоже. Я даже могу своим словом попросить их принять вас к себе. Вы возьмете с собой одну юрту и тех животных, которых я вам назвал в прошлый раз.
        Сочигэл вопросительно посмотрела на Оэлун. Та молчала с каменным лицом.
        - А зачем тебе нас отделять? - вкрадчиво спросила Сочигэл. - В чем здесь твоя выгода?
        - Я хочу сделать как лучше для всех, - сказал Тэмуджин. - Бэктэр не хочет мирно жить со мной. И вам такая жизнь в тягость, так что же мы будем друг другу как заноза в глазу, лучше отделиться и жить - каждый по своему разуму… А наше родство по отцу Есугею никуда от нас не денется, при встречах мы будем чествовать друг друга и поминать наших предков. И ведь многие из нойонов так живут. Ну, а наследство отца, как вернется оно к нам, мы всегда сумеем разделить, как велит обычай. Вы ведь не можете сказать, что я когда-нибудь поступал несправедливо к вам.
        Сочигэл, было видно, успокоилась и внутренне была согласна с его предложением.
        - Вы только объясните Бэктэру, что так будет лучше для всех нас, - добавил Тэмуджин. - Вдали от меня ему даже легче будет показать себя как сына Есугея-багатура и найти себе приличное место.
        Последний довод, видно, окончательно убедил Сочигэл и она твердо сказала:
        - Я поговорю с Бэктэром. Пусть будет так.
        Позже, перед вечером, Тэмуджин поговорил с Бэлгутэем. Тот вместе с Хачиуном ходил по дальнему краю поляны: они собирали в широкий, плетеный из ивовых прутьев короб коровий и лошадиный аргал на топливо.
        Когда Тэмуджин увидел их от стойбища, они стояли рядом и о чем-то увлеченно разговаривали. Бэлгутэй широко разводил руками, что-то показывая Хачиуну. Прислушавшись, Тэмуджин понял, что он рассказывает о том, как надо стрелять в летящего в небе гуся, на какое расстояние перед ним надо прицелиться, чтобы стрела попала ему в туловище. Хачиун не соглашался и спорил с ним. Глядя со стороны на их дружную беседу, Тэмуджин подумал: «У Бэлгутэя нет настоящей вражды к нам, только Бэктэр все натравливает его против нас…»
        Тэмуджин подошел к ним. Те, заметив его, почтительно смолкли.
        - Хачиун, сходи подгони поближе коров, скоро будет пора доить, - сказал Тэмуджин и дождался, когда тот удалится. - А с тобой, Бэлгутэй, мы немного поговорим.
        Тот робко пригнул голову, искоса взглянув на него.
        - Присядем здесь, - Тэмуджин первым сел на траву и указал ему место перед собой.
        Бэлгутэй послушно присел.
        - Я буду говорить тебе о твоем брате, Бэктэре, - сказал Тэмуджин и заметил, как напряглось у него лицо. - Я буду говорить, ты выслушай меня, а потом ты подумаешь про себя и решишь, правильно я говорю или нет. Ты согласен?
        Бэлгутэй кивнул, опустив глаза.
        - Твой брат Бэктэр держит на меня обиду за то, что не он, а я оказался старшим наследником. Но я перед ним не виноват, я старший в нашем айле по закону, а закон над нами установил сам Чингис Шэрээтэ Богдо Хан и отец наш Есугей-багатур признал меня старшим над всеми вами. Ничего здесь изменить нельзя и все, кто не признает закон, тот идет против Чингиса Хана и всех других западных небожителей. Если Бэктэр не согласен с волей богов, он наживает себе великий грех, а тот, кто будет поддерживать его в этом, разделит с ним этот грех. Боги могут возмутиться на таких людей, могут наслать возмездие, и поэтому, когда ты вырастешь, ты должен усмирять нрав своему необузданному брату, отговаривать его от безрассудных поступков. Понимаешь?
        Тот, все так же потупившись, согласно кивнул.
        - У Бэктэра нрав воина и мужчины, это хорошо, но человеку, чтобы ему не ошибиться, не вызвать гнева богов, надо иметь разум, а этого у него мало. И раз мы не можем с ним ужиться вместе, мы должны разойтись и жить врозь. Я сейчас поговорил с твоей матерью, мы с ней договорились, что вы втроем поедете к дядьям Бури Бухэ и Ехэ Цэрэну и будете жить с ними. Когда приедет Бэктэр, вы соберете свои вещи и поедете. Бэктэр должен быть доволен…
        Тэмуджин умолк, заметив, как у Бэлгутэя дрогнули и опустились уголки губ и в глазах стали накапливаться слезы. Тот моргнул и слезы у него потекли по щекам. Тэмуджин склонился к нему, заглядывая ему в лицо и уже догадываясь, в чем дело, спросил:
        - Ты чего, Бэлгутэй?
        - Не хочу уезжать, - тяжело выдавил тот из себя, вытирая грязными ладонями лицо. - Не хочу жить без вас…
        - Бэлгутэй, - Тэмуджин ласково положил руку ему на плечо. - Ты взрослый мужчина и не должен плакать.
        - И мы отныне больше не братья? - Бэлгутэй заплакал в голос. - Чужими будем друг другу?
        - Что ты говоришь, брат мой Бэлгутэй! - Тэмуджин неожиданно сам растрогался чувствами младшего брата. - Наше родство никто у нас не отнимет. Мы все дети отца Есугея и жить будем в одном роду, только в разных местах… захочешь, будешь к нам приезжать в гости, будем вместе охотиться. Понял?
        Тот, умолкая, кивнул.
        - Ну, иди, - Тэмуджин старался придать своему голосу мягкость. - Поговори на прощание с братьями и готовь свои вещи, не забудь ничего, а завтра я тебе подарю хорошие стрелы.
        Бэлгутэй тяжело вздохнул, поднимаясь, и неохотно пошел в сторону юрт.
        «Хороший был бы сородич и брат, если бы не Бэктэр, - с сожалением думал Тэмуджин, глядя ему в спину. - Как бы совсем его не испортил, ведь и хорошая собака в волчьей стае, говорят, дичает и забывает своих…»

* * *
        С вечерними сумерками в большой юрте зажгли огонь, семья Есугея собралась вокруг очага. Тэмуджин возвышался на хойморе. Удерживая мирную улыбку в уголках губ, он искоса поглядывал на младших братьев. Мать Оэлун поставила на огонь малый котел с арсой.
        После того, как Тэмуджин с матерями окончательно договорился о разделении семьи, сразу же куда-то исчезла та немая отчужденность между двумя ее ветвями, которая то тайно, то явно витала в их айле все последнее время. Братья и матери теперь добродушно посматривали друг на друга. Вместе со всеми сидела и Хоахчин; придя из молочной юрты, она приютилась с нижней стороны.
        Тэмулун, не выдержав голода, потянулась рукой к горячему котлу, Сочигэл проворно перехватила ее, усадила к себе на колени и шутливо выговаривала ей:
        - Потерпи, девочка, или ты хочешь руку себе обжечь и опять не давать нам спать этой ночью, да?
        - Девочке нельзя показывать жадность к еде, - улыбнулась беззубым ртом Хоахчин. - А то замуж не возьмут…
        - Нет уж, нашу-то Тэмулун возьмут, - шутливо-возмущенным голосом отвечала Сочигэл, двумя пальцами вытирая ей сопли под маленьким носом. - Из семидесяти разных племен приедут женихи и наперебой будут просить ее у нас, вот увидите… А мы еще посмотрим, какие будут там парни, ведь правда, Тэмулун?
        - Правда, - подтвердила та, без улыбки глядя на братьев, - еще посмотрим, какие там будут парни…
        Братья громко захохотали; Хасар и Бэлгутэй взглянули друг другу в смеющиеся лица, Тэмугэ и Хачиун повалились на войлок, держась за животы.
        - Не смейтесь над девочкой, - сдерживая улыбку, строго прикрикнула на них Оэлун. - А то стеснительной вырастет.
        - Правильно, мы не будем стеснительными, - Сочигэл все ласкала ее, поглаживала ей головку, трепала за косичку. - Единственной дочери Есугея-нойона, да стеснительной быть?! Не-ет, мы с тобой лучше будем властными и сердитыми, а ну, сдвинь брови вот так, ну-ка, все тебя испугаются…
        Та сморщила лицо, смешно надув щеки, и снова развеселила всех.
        Оэлун, угостив огонь и брызнув в сторону онгонов, начала разливать арсу, и в это время за юртой послышался конский топот - это была знакомая поступь лошади Бэктэра. На короткое время все замолкли.
        - Бэктэр приехал, - сказала Сочигэл и взглянула на Оэлун. - Ну, что, мать Оэлун, окропим наш прощальный вечер?
        - Достань там, в деревянном домбо, - сказала та, продолжая разливать по чашам арсу.
        Сочигэл, ссадив Тэмулун с колен, легко встала с места, принесла с верхней полки увесистый домбо и со стуком поставила на стол. Вернувшись, принесла на стол пять бронзовых чашек, оглядела сидящих и принесла еще две, сказав:
        - Бэлгутэй с Хасаром уже не маленькие, пусть тоже поднимут с нами по чаше.
        Те радостно улыбнулись, весело переглянувшись между собой.
        Снаружи послышался звяк уздечки: Бэктэр отпустил коня. Сдвинулся полог, приподнялся, и из густеющей темноты в юрту вошел Бэктэр. Левой рукой под мышкой он держал седло, в правой до земли свисали узда и потник.
        Мельком оглядев всех, он молча прошел на мужскую сторону и сложил вещи у стены. Выпрямившись, повернулся и пристально посмотрел на Тэмуджина, смерив его взглядом. Тот, будто не замечая его, осторожно пил горячую арсу.
        Бэктэр прошел к очагу, легонько толкнул ногой Бэлгутэя - тот испуганно отодвинулся в сторону - и сел в круг. Со сдержанным удивлением он посмотрел на домбо и чаши на столе, но промолчал. Сочигэл, с гордостью взиравшая на своего старшего, разлила по чашам архи и сказала:
        - Бэктэр, сын мой, не хмурься, разгладь брови и послушай нас.
        По лицу того пробежала тень любопытства, он косо взглянул на Тэмуджина и Оэлун, и выжидательно посмотрел на мать.
        - Мы тут договорились разъехаться. Завтра мы втроем соберем вещи и поедем к Бури Бухэ и Ехэ Цэрэну… будем жить у них. Ну, хватит хмуриться, теперь вы долго не увидитесь и надо расставаться по-хорошему.
        Бэктэр удивленно оглядел всех и, приопустив голову, забегал глазами, обдумывая услышанное. Потом он резко поднял взгляд, непримиримо посмотрел на Тэмуджина и громко сказал:
        - Мы никуда не поедем!
        Все пораженно посмотрели на него. Даже мать Сочигэл и младшие братья, было видно, не ожидали от него такого ответа. Тэмуджин первым отвел от него равнодушный взгляд и, глядя на огонь, продолжал пить арсу. Чувствуя на себе вопросительные взгляды, и волнуясь от этого, Бэктэр начал:
        - А что мы там втроем будем делать? Ехать так всем, не ехать, так никому…
        Тут не выдержала Сочигэл, возмущенно спросила:
        - Да разве ты сам не хотел этого? Ведь брат Тэмуджин правильно все рассудил и решил разделиться с нами, и я считаю, что верно это, мы все с этим согласились…
        - Брат Тэмуджин это придумал? - Бэктэр хищно расширил ноздри, взглянув на него. - Ты какой хитрый человек, оказывается, а? Думаешь, тебе удастся перехитрить меня? Э, нет, погоди немного. Я не такой глупый, чтобы можно было меня так легко отпихнуть от себя. Ты понял?
        - Что ты болтаешь? - наконец, не выдержал Тэмуджин. - Какая тут хитрость? Ты не хочешь повиноваться мне, считаешь себя не ниже, так живи отдельно, своей головой… Какую хитрость ты тут увидел? Ну, говори!
        - Ты хочешь меня от наследства отдалить, это и безумный сможет понять…
        - Отцовский улус, если мы его вернем, поделят нам старейшины племени. Вот мое слово: я обращусь к совету старейшин с просьбой поделить все между нами по справедливости. Сам я не буду вмешиваться, возьму то, что дадут и останусь доволен. - Тэмуджин, склонившись вперед, убеждающе посматривал то на Бэктэра, то на Сочигэл. Некоторое время стояла тишина.
        - Мы никуда не поедем! - твердо повторил Бэктэр.
        Снова застыла тишина. Младшие братья недоуменно переглядывались между собой.
        - Но почему, Бэктэр? - миролюбивым голосом спросила Оэлун. - Что тебя в этом тревожит?
        - Ничего не тревожит, - бросил тот ей. - Не хочу никуда ехать…
        Сочигэл с озадаченным видом смотрела на него.
        - Что-то я совсем перестала тебя понимать, сын, - проговорила она и стала сливать архи обратно в домбо. - Ладно, завтра мы с тобой отдельно поговорим… Ну, пейте быстрее арсу и ложитесь спать. Нечего тянуть время.
        Братья, обжигаясь, торопливо опорожнили свои чаши и разлеглись по местам.

* * *
        На рассвете Сочигэл пошла доить коров и позвала с собой Бэктэра. Оэлун с Тэмуджином ждали их, они хотели, наконец, решить дело с разделом семьи. Младших Оэлун с утра отправила в лес собрать ягоды на лакомство для Тэмулун - она любила их со сметаной - а Хасар с Бэлгутэем, перемигнувшись, сами ушли куда-то в заросли. Хоахчин возилась в молочной юрте, чистила и перемывала деревянную и берестяную посуду.
        Времени прошло уже столько, что вдвоем можно было выдоить десять коров, а не две, но Сочигэл с Бэктэром все не было. Тэмуджин, чтобы занять время, взялся было починить на седле стершийся ремень от стремени, но вскоре оставил и сел на хойморе. Мать Оэлун неподвижно сидела на месте, по левую руку от него.
        Наконец, за юртой послышался шорох шагов. Кто-то прошел к молочной юрте. «Сочигэл молоко пронесла, - подумал Тэмуджин. - А Бэктэра с ней нет…» Он переглянулся с матерью. На лице у той застыло напряженное ожидание.
        В дымоход с тяжелым звоном залетела большая мохнатая пчела и, покружив в светлом кругу, ощупью спустилась ниже, приблизилась к Тэмуджину, задержавшись в воздухе на расстоянии руки от его лица. Тэмуджин, не мигая и не шевелясь, смотрел на нее. Пчела отчаянно звенела, дрожа разведенными крыльями, покачивалась в воздухе. Тэмуджин видел пушистую голову и морду огромной пчелы и, глаза ее, две безжизненные черные точки, казалось, смотрели на него в упор. Наконец, пчела медленно отдалилась, кругами поднялась наверх, в светлый голубой круг, и исчезла из виду. Тэмуджин почувствовал какое-то освежающее облегчение на душе. Оэлун тревожно покачала головой, горестно вздохнув, но говорить ничего не стала.
        Сочигэл все не было.
        - Пойду приведу ее, - решительно сказала Оэлун и встала. - Что-то неспроста она так долго задерживается…
        Мать вышла, недоговорив какую-то мысль, а Тэмуджин задумался, углубившись в себя: происходило что-то непонятное в их айле… Бэктэр, до этого больше всех злившийся на то, что не удалось переселиться к дядьям, вдруг сам наотрез отказался от этого. Хотя это еще можно было отнести к тому, что он боится, уйдя из семьи, лишиться отцовского наследства, не верит в его честность. Но сейчас, после того, как они с матерью Сочигэл, уединившись, о чем-то так долго проговорили, та повела себя тоже странно: зная, что они ждут ее в большой юрте, она стала задерживаться, тянуть время, будто уклоняясь от разговора с ними. Тэмуджин чувствовал в этом какой-то подвох и с нетерпением ждал развязки.
        Мать Оэлун вернулась одна. Сев на место, она удивленно заговорила:
        - Ничего я не пойму, теперь и она уперлась на том, что им никуда не нужно ехать отсюда. И разговаривать теперь ни о чем не желает… А ведь только вчера она была полностью согласна с нами и еще радовалась…
        Она не договорила, опасливо оглянувшись на дверь. Снаружи послышался шорох шагов, затем приподнялся полог и в юрту вошел Хасар. Взглянув на брата и мать, он отвернул лицо, прошел на мужскую сторону и сел, хмуро потупившись.
        - Что случилось? - встревоженно спросила Оэлун.
        Тот промолчал.
        - Бэктэр? - спросил Тэмуджин.
        Тот хмуро кивнул.
        - А ну, пойдем, - Тэмуджин быстро встал и пошел к выходу. - Иди за мной.
        - Смотрите, не раздеритесь там! - запоздало крикнула им вслед мать Оэлун.
        Тэмуджин быстрым шагом направился к реке. За ним угрюмо поплелся Хасар. Дойдя до берега, Тэмуджин замедлил шаги, поджидая Хасара, и спросил:
        - Что у вас случилось?
        Они пошли вниз по берегу.
        - Мы с Бэлгутэем стояли возле балагана, тут подошел к нам Бэктэр и говорит Бэлгутэю, мол, пойдем-ка поговорим, а ты, говорит мне, иди к своему братцу и больше не лезь к нам… Я ему говорю, кто ты такой, чтобы мне лезть к тебе и с чего, говорю, ты такой важный стал. Вот скажу, говорю, брату, как ты разговариваешь, он тебе покажет. А он ударил меня по шее, еще толкнул в грудь и говорит: я вам обоим скоро покажу, как со мной надо разговаривать, вы оба моими рабами будете… Я и пошел, чтобы тебе рассказать.
        - Рабами?.. Так и сказал? - Тэмуджин, донельзя удивленный, недоверчиво смотрел на него.
        - Так и сказал, - Хасар утвердительно кивнул головой.
        Тэмуджин, пораженный, повернулся и медленно пошел по берегу. Тревога, неясно обозначившаяся еще вчерашним вечером с приездом Бэктэра и его новым, непонятным поведением и блуждавшая все время где-то рядом с ним, раздражая, но пока не задевая сильно, теперь разом вошла в него, заполнив ему сердце и грудь, не давая больше покоя.
        «Что бы это могло означать? - тяжелые мысли давили в груди. - Ведь неспроста он так резко изменился… Что-то случилось, чего я не знаю, да такое, что придало ему такую смелость… Встретил он кого-то?.. Что-то ему сообщили?.. Что же с ним случилось?..»
        Они прошли мимо большой сосны на обрывистом берегу, переступив через выступающие на поверхности земли толстые сухие корни, приблизились к поставленной здесь ловушке на рыбу - у самой воды торчал вбитый в песок толстый колышек, от него уходила в воду тоненькая волосяная веревка. Поставили эту ловушку давно, еще в начале лета и нарочно у самой тропы, чтобы по пути забирать улов. Тэмуджин прошел мимо, не глянув в ее сторону. Хасар подошел к высокому берегу, посмотрел в неглубокую прозрачную воду.
        - Рыба попалась, - обернулся он к брату. - Кажется, таймень.
        Тэмуджин, не слыша его, медленно уходил по тропе. Хасар спрыгнул к воде, потянул за веревку и осторожно вытащил кривовато сплетенную им самим ивовую ловушку. Внутри, поблескивая боками на солнце, трепыхался небольшой, в полтора локтя, таймень. Вытащив его через узкую горловину, Хасар столкнул ловушку обратно в воду; та снова затонула, натянув волосяную веревку.
        - Эй, а ну дай сюда рыбу! - раздался сверху знакомый голос.
        Хасар поднял голову, над обрывом возвышался Бэктэр. Он злыми жадными глазами смотрел на его рыбу. Хасар удивленно посмотрел на него и оглянулся на Тэмуджина. Тот, отойдя шагов на сорок, тоже оглянулся на окрик. Осмелев, Хасар выскочил на обрыв и направился к Тэмуджину. Бэктэр двумя легкими прыжками настиг его, потянулся и вырвал из его левой руки скользкого от воды тайменя.
        - Отдай рыбу! - крикнул Хасар.
        Он бросился на Бэктэра, но тот, взяв рыбу в левую руку и спрятав ее за спиной, правой дважды сильно ударил его по щеке. Опешив, Хасар отступил, оглянулся на Тэмуджина, поджидая его. Тот неспешно подошел к ним.
        - Что, Бэктэр, тебе рыбы захотелось?
        - Да, захотелось! - выкрикнул тот, злобно глядя на него. - Захотелось, и я взял то, что мне надо. И отныне всегда буду брать, понятно вам?
        - Теперь нам все понятно, - Тэмуджин долгим пытливым взглядом смотрел на него.
        - Вот и хорошо, что понятно, - напряженно глядя на него, усмехнулся Бэктэр. - Ты всегда считался умным, вижу, что не зря…
        - Отдай нашу рыбу! - крикнул Хасар, оглядываясь на Тэмуджина, и готовясь снова броситься на Бэктэра.
        - Оставь его, Хасар, - спокойно сказал Тэмуджин. - Пусть он заберет рыбу.
        Хасар с неукротимым видом оглянулся на него, но, встретив каменно твердый взгляд брата, он в глазах его увидел незнакомый прежде холодный и жестокий блеск. Он поперхнулся словами, опустив руки.
        Бэктэр, победно усмехнулся, оглядывая их:
        - Ну, вот так, а то оба получили бы тут у меня…
        Он гордо поднял голову, повернулся и пошел вверх по реке. Тэмуджин и Хасар молча смотрели ему в спину. Тот уходил в сторону второй поляны.
        - Сходи домой, принеси наши луки и по одной стреле, - сказал Тэмуджин, все так же глядя на удаляющегося Бэктэра.
        Хасар медленно повернул к нему застывший взгляд.
        - Убить! - догадался он, восторженно и преданно глядя на него.
        Тэмуджин нахмурился, почему-то вдруг раздражаясь на Хасара, и быстро сказал:
        - Если спросят, зачем луки, скажешь, что появился зверь. Иди!
        Хасар без слов побежал к юртам.
        Тэмуджин неотрывно смотрел вслед уходящему Бэктэру; тот, горделиво покачивая плечами, с какой-то незнакомой прежде, надменной поступью вышагивал по поляне и вскоре скрылся в зарослях опушки.
        Сзади почти сразу послышался шорох бегущих шагов. Хасар с луками и стрелами в руках бежал, пригнувшись, воровато оглядываясь назад.
        - В юрте никого нет, - запыхавшись, торопливо говорил он, перебирая луки и стрелы. - Меня никто не видел…
        - Будем стрелять насмерть, - хрипло сказал Тэмуджин, не узнавая своего голоса. - Иди за мной.
        След в след они двинулись ко второй поляне.
        Бэктэр с Бэлгутэем сидели под бугром, неподалеку за ними паслись кони с коровами, лениво пофыркивая, щипали уцелевшую местами траву. Тэмуджин с Хасаром, укрывшись за зарослями и держа стрелы на тетивах, смотрели на братьев. Бэлгутэй сидел к ним спиной, из-за него выглядывала серая войлочная шапка Бэктэра. Склонившись, он раздувал огонь: сизый дымок, появившись, сначала колыхнулся под легким дуновением в сторону, потом выпрямился и медленно поднялся вверх.
        - Огонь разводят, - сказал Хасар. - Хотят нашу рыбу съесть.
        Тэмуджин торопился сделать все побыстрее и думал, как бы не ошибиться, сделать все наверняка. Идти обоим прямо было нельзя: дальней стрельбе мешал Бэлгутэй; а увидев их издали, Бэктэр мог перескочить за коров и лошадей, а там и скрыться в зарослях близкой опушки. Подумав, Тэмуджин приказал Хасару:
        - Иди в обход и отрежь его от леса, а я выйду отсюда.
        Тот, поняв его с полуслова, пошел по кустам и скоро скрылся в зарослях.
        Тэмуджин ждал, когда он покажется на дальнем краю поляны. Мимолетно пронеслась мысль: «Еще можно остановить все…» Но Тэмуджин раздраженно дернул головой и повторил про себя слова деда Тодоена: «Голову руби не задумываясь тому, кто будет мешать, будь это единоутробный брат…» И еще: «Ни ум, ни отвага не спасут тебя, если ты пожалеешь врага… Из-за этого погиб Амбагай-хан…» Эти слова покойного старейшины давали ему право на все. И жалости к Бэктэру он не чувствовал; правда была на его стороне: восставшему против своего нойона наказание - смерть. Тэмуджин хотел лишь, чтобы все свершилось побыстрее.
        Наконец, на дальнем краю показался Хасар. Смело выйдя из-за кустов и держа лук наготове, он двинулся к середине поляны. Тэмуджин вышел из своего укрытия…
        Бэктэр заметил Тэмуджина, когда он прошел уже половину расстояния и приблизился шагов на шестьдесят. Увидев его с луком и стрелой, он вскочил на ноги, всматриваясь, и все понял. Подобравшись весь, приготовившись к бегству, он оглянулся назад и тут увидел Хасара. Тот, так же держа наготове лук со стрелой и торопясь, почти бегом приближался к нему. Расстояние между ними стремительно сокращалось и Бэктэр, осознав, что это конец, разом обмяк, сгорбленно опустил плечи. Он тяжело повернулся в сторону Тэмуджина, поднял на него сломленный, обреченный взгляд. Тэмуджин подошел к нему шагов на десять и, бесстрастно глядя в глаза, натянул тетиву.
        - Бэлгутэя не трогайте, - глухо, через силу выдавливая слова, сказал Бэктэр. Он заметно побледнел лицом. - Он вам будет нужен…
        Тэмуджин заметил, что Хасар держит стрелу на Бэлгутэя, оставшегося сидеть у тлеющего, так и не разгоревшегося костра, затравленным зверьком глядя на него.
        - Бэлгутэй будет тебе служить, - просительно сказал Бэктэр, видимо, стараясь убедить Тэмуджина и осторожно подаваясь к нему навстречу. Потом он оглянулся на младшего брата, сказал: - Бэлгутэй, я приказываю тебе честно служить старшему брату Тэмуджину… А я ухожу к отцу. Ты понял меня?..
        - Да-а, - тихо протянул тот, дрожа всем телом и испуганно глядя на него.
        Тэмуджин поймал вопросительный взгляд Хасара, согласно качнул головой. Тот перевел стрелу на Бэктэра. Тэмуджин отпустил свою стрелу и та, с глухим всхлипом, глубоко вонзилась в грудь Бэктэра под косульей рубахой. Тот дрогнул всем телом, остановившимся взглядом уставившись на него, Тэмуджин шагнул в сторону и взгляд Бэктэра, застывая, стал уходить куда-то мимо…
        Когда он, наконец, упал, тяжело рухнув набок, Тэмуджин на спине его против своей стрелы увидел стрелу Хасара.
        Бэктэр лежал, неловко вытянувшись на боку, уткнувшись головой в кочку и будто задумчиво рассматривая неровно оборванную траву перед собой. Из удивленно раскрытого рта его вытекла красная струйка, потекла вниз по щеке, капая на землю, окропляя сухие бледные стебли…
        Часть вторая
        I
        Степь, ровная, белая от недавно выпавшего первого снега, широко раскинулась по обеим берегам по-осеннему темного, тяжело уносящего леденистые свои воды на северо-восток Онона. На севере и западе далекими преградами вставали черные горы, на юг и восток степь чистым безлесным простором уходила в сторону Керулена, теряясь из вида за неприметными под снегом пологими сопками.
        На низком правом берегу Онона, заметно расширившегося после слияния его справа с Хурхом и Баяном, и слева многими речушками и ручейками, раскинулся большой курень тайчиутов - зимняя ставка Таргудая Хирэлтэга. Дни стояли пока еще теплые, безветренные, и обширный курень в тысячу с лишним юрт бурлил в своем многолюдстве, в гомоне голосов, собачьего лая и конского ржания. Взрослые суетились в повседневных заботах, покрикивали на детей и рабов, спеша управиться с осенними работами до начала больших буранов, когда небо потемнеет, снега закрутит и в кромешном вихре нельзя будет высунуться из теплых юрт.
        Тэмуджин, обеими руками придерживая березовую кангу[12 - Канга - деревянный груз на шее у пленника, из двух параллельно скрепленных жердей с изгибами на середине, охватывавшими шею. Скреплялись жерди на концах, достаточно длинных, чтобы пленный не мог достать до них руками.] на шее, устало брел за старой бычьей арбой. Давно немазаные деревянные колеса телеги скрипели глухо и отрывисто, казалось, будто кто-то неумелой рукой водит смычком по натянутым струнам хура. Этот скрип тяжело отдавался в ушах у Тэмуджина, нагонял тоску в его изболевшуюся, придавленную невидимым страхом и тревогой душу, но уйти от него было невозможно: он теперь не волен был выбирать себе дорогу…
        Дорога шла от куреня к недалекому берегу и навстречу то и дело попадались женщины с наполненными бурдюками в руках. Приблизившись, одни испуганно отводили глаза, спешили уступить дорогу, другие с любопытством оглядывали его, и Тэмуджин, пройдя мимо, спиной чувствовал их долгие пристальные взгляды.
        Для большинства жителей тайчиутского куреня он был полусумасшедший братоубийца, человек, совершивший ужаснейший из грехов, достойный наказания и даже смерти. Об этом, как знал Тэмуджин от других рабов, хорошо постарался Таргудай: приближенные его не уставали твердить людям о нем, как о злобном выродке, подверженном волчьему бешенству. Но люди, как оказалось, не все верили их словам - видно, неплохо знали своего нойона: уже несколько раз незнакомые люди украдкой совали Тэмуджину куски вареного мяса и горсти хурута, поддерживали его голодную жизнь.
        Арба тяжело спустилась к темной воде, заледеневшей по берегу и, тонко скрипнув напоследок, остановилась. Из-за головы быка вышел тощий невзрачный подросток его лет и стал торопливо сбрасывать с арбы бурдюки, которые они должны были наполнить водой и увезти в айл Хурэл-нойона, племянника Таргудая. Подросток спешил, опасливо оглядывался в сторону куреня - было видно, что дорожит доверенной работой и боится промедлить, вызвать гнев хозяев.
        Тэмуджин устало присел у заледеневшего берега на корточки, глядя на ровную гладь холодной, неутомимо и неспешно уплывающей воды и отчетливо ощущал в себе, как от вида текущей реки успокаивается тревожная его душа.
        - Надо побыстрее набирать воду и доставить в айл! - тонко вскрикнул подросток, требовательно взглянув на него.
        Этот маленький раб был приставлен к нему с первого дня, когда Тэмуджина привезли сюда. С тех пор и присматривал за ним, ни на шаг не отходя от него. Они вместе таскали воду и аргал, по очереди давили тяжелую кожемялку, вместе ели и спали - все делили пополам, но тот считал себя выше его по положению, как старый, знающий дело раб над новым, незнающим. Наедине с Тэмуджином он держался важно, смешно поджимал губы и говорил неизменно поучительным тоном, тщетно пытаясь придать твердость своему писклявому голосу. Когда рядом появлялись нукеры Таргудая или другие вольные люди, на лице у него сразу зажигалась угодливая, деланно-радостная улыбка, и он сгибал спину в вежливом поклоне. Когда те удалялись, он снова оборачивался к Тэмуджину со своим важным, многозначительным взглядом и назидательно говорил: «Хороший раб не должен стоять, хороший раб должен двигаться…»
        - Что ты уселся! - взвился он, заметив, что Тэмуджин не собирается браться за бурдюки. - Надо набирать воду!
        - Вот и набирай, раз надо… - помедлив, равнодушно сказал Тэмуджин, все так же глядя вдаль, за реку.
        - Я скажу нукерам, что ты не хочешь работать! - закричал тот, округлив глаза и далеко брызнув слюной сквозь щербатые зубы. - Тебя накажут кнутами!.. Сейчас же я пойду и скажу…
        - Скажи хоть самому Таргудаю, - сказал Тэмуджин. - Я никого не боюсь… Но если меня накажут, то я накажу тебя.
        - А как ты меня накажешь, - тот в злорадной усмешке скривил тонкие губы, - когда ты уже не нойон… прикажешь меня высечь?.. А кому ты прикажешь?
        - Я накажу тебя сам, - Тэмуджин, оглянувшись, пристально посмотрел ему в лицо.
        - Как? - в глазах у того мелькнула тревога.
        - Ночью я тебя задушу.
        Маленький раб вздрогнул, будто получил удар кнутом, застыл на месте. Руки его, охватившие ворох бурдюков, бессильно опустились, уронив ношу на землю. Тэмуджин со скрытым весельем посматривал на то, как с лица его медленно сползает улыбка, и оно наливается трясучим судорожным страхом. В маленьких глазах его плескался смертельный ужас, будто его уже схватили за горло.
        - Или в следующий раз, когда нас опять пошлют за водой, я утоплю тебя здесь и скажу людям, что ты взбесился и бросился в воду сам.
        Тот обмяк, низко опустил плечи и, молча взяв из кучи бурдюк, пошел к воде. Присев на корточки и сгорбившись, глядя потухшими глазами, он набирал воду у обледеневшего неглубокого берега. Не замечая холода, он опускал тонкие черные руки в воду, придавливая горлышко бурдюка. Тэмуджину вдруг стало жалко его: так же неразумный щенок, набросившись зря на человека и получив прутом по носу, отходит, обиженно скуля, не понимая, за что его наказали.
        - Сядь, отдохни, - сказал Тэмуджин. - Немного посидим и потом вместе наполним бурдюки.
        Тот послушно отошел от воды, опустился, недвижно уставившись в землю. Теперь на его лице просматривались лишь испуганная покорность и готовность исполнить любую волю другого, кто сильнее его. Тэмуджин удивленно рассматривал его некоторое время, потом сказал:
        - Встань и возьмись за дело.
        Тот с готовностью схватил бурдюк и бросился к воде.
        - Сядь, - досадливо сказал Тэмуджин и с отвращением повернулся в сторону.
        Раб послушно сел, шмыгнув носом, виновато глядя в землю.

* * *
        Прошло больше месяца с того дня, как Тэмуджин попал в плен к Таргудаю, когда тот был еще на осеннем стойбище.
        На второй день после того, как похоронили Бэктэра, к ним нагрянули тайчиутские воины. Хасар, первым увидев их на нижней опушке, схватился за лук и стал отстреливаться. Искусно втыкая стрелы прямо под ноги нукерам Таргудая, он отогнал их в заросли. Те в ответ не стреляли, а только крикнули из-за кустов, что им нужен один лишь Тэмуджин - на суд старейшин за убийство брата Бэктэра.
        Тэмуджин воспользовался замешательством врагов: схватил в охапку свое оружие, сорвал со стены отцовское знамя и скрылся в кустах. Он перебрался в горное ущелье, приготовленное ими для укрытия от врагов, и просидел там девять дней, обсасывая по утрам росу с трав и листочков, откапывая водянистые горьковатые корни, от которых не было сытости, но голод заглушался болью в животе. Узкую горловину ущелья между двумя скалами он держал под прицелом, и нукеры Таргудая, не решаясь войти туда, сторожили его снаружи.
        Он вышел из своей западни на девятый день, когда от голода у него начала кружиться голова и ему стало тяжело подниматься на ноги. Перед этим он надежно спрятал свое знамя, положив его в узкую расщелину скалы и прикрыв снаружи мхом. А вынес он с собой оттуда одну истину, которую раньше ни от кого не слышал: у воина в юрте рядом с оружием всегда наготове должен висеть мешок с запасом еды на несколько дней.
        Нукеры Таргудая встретили его без злобы, без насмешек, а наоборот, с каким-то удивленным уважением к его мужскому норову и непокорности. Старший из них, пожилой воин по имени Унэгэн, даже согласился полдня подождать, пока мать Оэлун отпоит сына горячим супом и оденет в дорогу.
        Первое, о чем догадался Тэмуджин, сидя в ущелье и обдумывая свое положение, было то, что раз Таргудай не велел своим нукерам трогать их семью и требует его одного, значит, тайчиутский нойон не решается уничтожить их явно. «Если бы он не боялся, то эти его нукеры перебили бы нас тут всех и ушли… - думал он, - а раз не делают этого, значит, Таргудай боится предков на небе и богов… пока лишь хочет поймать и пленить, чтобы держать у себя на виду».
        Поняв это, Тэмуджин тут же почувствовал освежающее облегчение на душе, его оставил гнетущий страх - смерть оказалась не так близко, как он подумал вначале, а раз так, то всегда есть возможность ее обойти, обмануть.
        Решив одно, он взялся в уме за второе, что не давало ему покоя: как Таргудай узнал об убийстве Бэктэра? Он подолгу раздумывал над этим, сидя в колючих зарослях своего убежища, снова и снова возвращался к этому, вспоминал, как изменилось поведение покойного брата после его последней поездки неизвестно куда. И Тэмуджин, наконец, додумался до той неизбежной истины, без которой нельзя было все происшедшее объяснить: между Таргудаем и Бэктэром что-то было. А быть мог только разговор с глазу на глаз, в котором они о чем-то договорились и Бэктэр заручился его поддержкой против него. Без этого Бэктэр не осмелел бы вдруг так резко и явно, не такое было у него нутро. И Тэмуджин с ужасом начал понимать, что в последнее время их стойбище было под присмотром людей Таргудая.
        «Неужели Бэктэр сам поехал к Таргудаю, - мучительно гадал он, с трудом превозмогая усталость от тяжелых дум, - или кто-то из нукеров Хутугты и Даритая служит тайчиутам и передал им о том, где мы находимся, а Таргудай потом сам вышел на Бэктэра?..» - И чувствуя, как слабеют мысли, как от бессилья мутится голова, Тэмуджин решил: «Сейчас об этом уже невозможно узнать, но потом, когда я сам взойду на небо и встречусь с Бэктэром, обязательно спрошу у него об этом…»
        Перед отъездом, улучив время, он шепнул матери, чтобы она сразу же обратились за помощью к хамниганам, чтобы с их помощью уйти с этой поляны и скрыться в горах от соплеменников.
        Другое, что его в последнее время беспокоило - было поведение шамана Кокэчу. Тот перестал показываться с той самой поры, когда приезжал к ним еще в начале прошлой зимы, в первый день после их кочевки на Бурхан-Халдун. Тэмуджин с того времени не раз вспоминал его, желая спросить совета, и про себя удивлялся, куда он так надолго запропастился. Позже у него появилось подозрение, что тот стал тяготиться дружбой с ним. Подозрение это особенно укрепилось в нем в те дни, когда он сидел в ущелье, запертый нукерами Таргудая, и тогда же он запретил себе больше о нем думать.
        Когда Тэмуджина привезли в тайчиутский курень, Таргудай-Хирэлтэг встретил его сурово. Созвал в свою юрту ближних борджигинских нойонов, старейшин из соседних родов и при них обрушился на Тэмуджина с обвинениями. Из киятов среди нойонов сидели Алтан с братьями - застыв лицами, они будто спали с открытыми глазами - и за все время не издали ни звука.
        - Ты разрушаешь очаг, оставленный тебе отцом Есугеем-багатуром! - кричал Таргудай на стоявшего у двери Тэмуджина. - Ты как дурной телок, который бодает стены юрты! Тебя как бешеную собаку надо держать на привязи, не отпуская, до смерти, а то ты погубишь весь свой род, а потом и за племя возьмешься!..
        Тэмуджин слушал его и с облегчением освобождался от последних своих сомнений: теперь его жизни прямо ничто не угрожает, убить его Таргудай просто так уже не сможет - раз огласил все дело перед старейшинами и нойонами племени. Было ясно видно, что тайчиутский нойон хочет взять его под стражу и держать при себе, а сейчас старается доказать народу законность его пленения. Это было не опасно, и Тэмуджин про себя уже улыбался своей судьбе, благодарил своих духов-заянов.
        - Сейчас же признай свою вину и поклонись старейшинам и нам, своим дядьям! - кричал ему Таргудай. - Здесь сидят и двоюродные братья твоего отца… Ну!
        Тэмуджин не двинулся с места, презрительно покосившись на сыновей Хутулы.
        - Вы сами видите, старейшины, - Таргудай, изгибаясь вперед, оглядывая лица сидящих у стен, доказывал его вину. - Еще и человеком не стал, а уже никого не признает здесь за старших. И отец его был такой же заносчивый, а этот каков будет, когда вырастет - даже страшно подумать. Потому я и предлагаю держать его здесь, под моим присмотром, чтобы он и других своих братьев не перебил…
        Старейшины и нойоны испытующе смотрели на Тэмуджина.
        - Пусть и он что-нибудь скажет, - наконец, промолвил один из старейшин и спросил у него: - Почему ты убил своего брата?
        У Таргудая опасливо дрогнули брови, когда он метнул свой напряженный взгляд на Тэмуджина.
        - Ну, что скажешь? Ну, говори, говори!..
        Тэмуджин выступил вперед, сдержанно поклонился направо и налево. Он был спокоен: еще по дороге сюда у него были приготовлены все слова и теперь он лишь старался держать себя достойно, как имеющий свое знамя и потому равный со всеми.
        - Я убил брата Бэктэра за то, что он нарушил закон, - сказал он. - Я остался старшим в своем айле после смерти отца, я держу его знамя, а ослушавшийся старшего что в айле, что в роду или племени подлежит наказанию. По закону я решаю его судьбу, и я решил отправить его к отцу, чтобы отец сам судил его и дал ему наказание. Я не мог поступить иначе, хоть и было мне жалко его временами: имеющий знамя должен пресекать своеволие в своем владении, а то что же это будет, если младшие будут восставать против старших?.. Другого выбора у меня не было.
        Сказав свое слово, Тэмуджин еще раз поклонился всем и отступил.
        - Так ведь получается, парень прав, - недоуменно развел руками задававший вопрос старейшина. - За что же мы должны его наказывать?
        Другие старейшины лишь покачали седыми головами, будто соглашаясь с ним, но голоса свои не подавали, выжидая. Нойоны, угнув головы, не глядя друг на друга, промолчали тоже. Как истуканы замерли дети Хутулы - Тэмуджин пристально смотрел на них, ждал, когда они посмотрят на него.
        - Да что же вы это говорите нам, уважаемый Тороголжин-убэгэн? - Таргудай, снова забирая дело в свои руки и уже не уступая его никому, бесцеремонно обратился к старейшине. - Что же это будет, если у нас в каждом айле будут убивать друг друга?.. Да если мы это дело так оставим, через год и без войны половины воинов в племени не досчитаемся. Имея на плечах седую голову, надо ведь и думать, к чему вы тянете народ…
        «Он тоже приготовил свои слова, - думал Тэмуджин, внимательно и тревожно вслушиваясь в них. И глядя по лицам нойонов и старейшин, он понял, что Таргудай их заставит склониться на свою сторону: те явно побаивались его. - Будь здесь дед Тодоен, он бы показал этому Таргудаю… Но таких здесь нет…»
        Суд признал его виновным. Под едва прикрытые окрики Таргудая все сошлись на том, что он опасен для своих братьев, и присудили его к ношению канги, чтобы не смог убежать, и к тяжелой работе вместе с рабами, чтобы не зазнавался.
        - До тех пор, пока не одумается и не повинится перед нами, - сказал Таргудай свое последнее слово.
        Нойоны и старейшины скоро разъехались, а через короткое время двое пожилых нукеров повели Тэмуджина в кузню. Их провожала толпа тайчиутских мальчишек, сбежавшихся посмотреть «на взбесившегося сына покойного Есугея-багатура». Идя следом, они смотрели на Тэмуджина будто на пойманного зверя, со счастливыми улыбками на лицах следили за каждым его движением, пересказывали друг другу то, что слышали о нем от взрослых. Тэмуджин шел и делал вид, будто не видит их.
        Черный от копоти, въевшейся в жирную потную кожу лица и рук, похожий на старого взъерошенного медведя кузнец подобрал из пыльного хлама в углу своей землянки кангу и надел ему на шею - тяжелую с непривычки - скрепил железные обручи на концах, сильно ударяя молотом по штырям; удары его больно отдавались в плечах Тэмуджина. И тут же повели его обратно.
        Таргудай поджидал его, стоя у своей коновязи, заложив руки за спину. Нукеры молча подвели Тэмуджина к нему.
        Толпа подростков, с шумом сопровождавшая их до кузницы и обратно, завидев нойона, не решилась приближаться к нему, осталась где-то за юртами. «Боятся даже на глаза ему показаться, значит, злым нойоном слывет…» - мимолетно подумал Тэмуджин, подходя к коновязи.
        Таргудай оценивающе осмотрел кангу на нем, обходя его вокруг, потрогал железные крепления и, не скрывая довольства на лице, сказал:
        - Теперь я буду учить тебя жизни, как учат норовистого трехлетка, и ты у меня скоро поумнеешь… станешь как хорошо объезженный молодой мерин под деревянным седлом.
        Тэмуджин молчал.
        - Что же ты молчишь, сказать нечего?.. Ладно, мы с тобой еще поговорим, у нас будет время, - пообещал ему Таргудай и окликнул показавшегося за юртой подростка, босого и грязного, в старой залатанной одежде: - Эй, подойди-ка сюда!..
        Тот подбежал с испуганной вопрошающей улыбкой на нечистом лице, издали сгибая в поклоне спину, закланялся ниже.
        - Ты что сейчас делаешь? - Таргудай благодушно смотрел на него.
        - С-собираю аргал на зиму, с-с утра с-сложил две большие кучи… - заикаясь, бегая глазами, скороговоркой отвечал тот. - С-сейчас немного занес в молочную юрту и дальше пойду с-собирать…
        - Стараешься? - лениво спрашивал Таргудай, почесывая тугой живот под синим щелковым халатом.
        - С-тараюсь, стараюсь, - уже дрожал от страха тот, не ведая к чему клонит хозяин, - очень с-стараюсь…
        - Отныне он будет работать вместе с тобой, - Таргудай указал на Тэмуджина. - За твое старание даю тебе помощника. Понял?
        - П-понял, понял, понял, - пуще закланялся тот, задыхаясь от волнения. - Буду с-стараться, буду…
        - Смотри, глаз с него не спускай, - предупредил Таргудай, построжав голосом. - Кормиться будете вместе, ночевать тоже… Ну, веди его, покажи ему все…
        С тех пор Тэмуджин не расставался с этим запуганным подростком, которого все звали нелепым именем Сулэ[13 - Сулэ - хвост (монг.).]. Тот в первое время присматривался к нему с настороженным выжиданием, следя за каждым его движением и, увидя, что новый раб спокоен и молчалив, принял это за слабость и быстро осмелел. Вскоре он взял повелительный тон в разговоре, а в последнее время все чаще стал покрикивать на него.
        Поначалу Тэмуджин не пререкался с ним. Не обращая на него внимания, он исподволь осматривался вокруг, стараясь быть незаметным для людей. И только вчерашним вечером, когда его неразлучный спутник у молочной юрты при людях накричал на него, вызвав смех у прохожих нукеров: «Раб в третьем колене покрикивает на родовитого нойона», Тэмуджин, наконец, решил утихомирить его.
        II
        Дни протекали медленно один за другим, пропитанные ядом жгучей тоски по родным, по верному коню, по вольной жизни в своем айле. Тэмуджин изнывал от вынужденного пребывания в чужом курене, где жили хоть и одного с ним племени люди, но чуждые, незнакомые и безучастные к его судьбе. Идя между юрт, он то и дело ловил на себе их косые взгляды, а то и жгучие, как удары плетки, оклики:
        - Киятский выродок!..
        - Бешеная собака!..
        - В отца уродился, тот, говорят, был гордецом, а этот еще дальше пошел, из спеси родного брата зарезал…
        - Не, зарезал, а застрелил…
        - Какая разница?.. Есугей всегда против наших нойонов был, а этот, видно, еще и безумством страдает.
        - Беда народу, если такой нойон будет…
        - Киятам такой нойон как раз впору будет, пусть мучаются…
        - Зря привезли его сюда, пусть лучше поголовье своих сородичей хоть немного поубавил бы.
        - На облавной охоте нам больше добычи доставалось бы…
        - Очень верно говорите…
        Тэмуджин удивлялся глупости здешних людей и тому, как легко и быстро удалось Таргудаю возбудить в народе злобу против него.
        «И почему они так сильно озлоблены на моего отца? - изумленно размышлял он. - Разве он им плохое когда-нибудь сделал? Нет, я бы знал, если что-то было… И между нашими предками никогда не было большой вражды, наоборот, всегда вместе выходили против врагов. Тогда отчего же на пустом месте возникла такая злоба? Неужели только от слухов, пущенных Таргудаем? - не находя ответа, он все дальше путался во встающих перед ним вопросах. - Разве можно одними словами внушить народу такую злобу, заставить одних пойти против других?.. Таргудай не шаман, но видно, что умеет натравливать людей друг на друга. Значит ли это, что Таргудай может внушать людям нужные себе мысли?.. Умных людей пустыми словами убедить нельзя, значит, народ у него глупый? Или неглупые отдельно люди вместе становятся глупыми? Жаль, нет рядом Кокэчу. Он кое-что должен знать об этом…»
        Мысли темные, тягучие клубами раздувались в голове и тяжело рассеивались без ответа. Тэмуджин ходил по куреню одинокий, бесприютный, одичало оглядывая прохожих людей, не видя конца этой изнурительной, тоскливой жизни…
        Курень тайчиутов с первых же дней показался ему местом скучным и неприютным. Обширная снежная степь расстелилась вокруг привольно и свежо, радуя глаз дальними просторами, широкая гладь реки завораживала своей холодной мерцающей силой… Вся земля вокруг манила жизнью и радостью, а внутри куреня отовсюду давило на него духом тяжелым и безотрадным.
        Лица мужчин и женщин, стариков и старух и даже малых детей были отмечены знаком какой-то мутной, обреченной тоски. Хмурые подростки зло смеялись над ним, проходя мимо, когда он шел вместе с Сулэ, нагруженный корзиной с аргалом, хмурые женщины хлопотали возле своих юрт, раздраженно кричали на своих невеселых детей.
        «Проклятый курень, скопище черствых людей, не знающих ни радости, ни тепла, - с отвращением оглядывался вокруг Тэмуджин. - Наверно, духи грешников в нижнем мире веселее живут».
        Лишь однажды Тэмуджин встретил в этом курене знакомого человека из бывшего улуса своего отца. Это был табунщик Сорхон Шара, тот самый, в табуне которого позапрошлым летом юноши объезжали коней.
        На седьмой или восьмой день жизни в тайчиутском курене Тэмуджин, уже обжившись в новом своем положении, вез на арбе воду из реки, когда ему повстречался человек верхом на коне. Подняв на него взгляд, Тэмуджин сразу узнал Сорхона Шара. Тот вполголоса поздоровался с ним и, оглянувшись по сторонам, вынул из-за пазухи небольшой, плотно набитый кожаный мешок. Свесившись с седла, сунул мешок ему в руки, сказав при этом:
        - Клади по щепотке в рот и держи под языком, и тогда не будешь чувствовать голода и не умрешь.
        И тут же проехал мимо.
        Дней через семь он снова подъехал к нему - у реки, где Тэмуджин наполнял водой бурдюки и дал сырую овечью печень. Тэмуджин к тому времени уже обдумал, как быть с этим единственным знакомым человеком во враждебном курене, который сочувствует ему - нельзя было истратить такое благо для себя впустую, надо было оставить его напоследок. Он поблагодарил его и сказал:
        - Брат Сорхон, вы больше ко мне не подходите и не приносите мне еду. Это опасно: рано или поздно о вашей помощи мне узнают люди и донесут Таргудаю. А он подозрителен, еще подумает, что мы замышляем что-то против него… Будет лучше, если никто в курене не будет знать о нашем знакомстве. С голода я и так не умру… Но потом, когда мне будет нужно, я, может быть, обращусь к вам, и уж тогда, брат Сорхон, не откажите мне в помощи…
        - Хорошо, - обрадованно сказал тот и удивленно посмотрел на него. - Ты прав, парень, так будет лучше.
        Позже домашние рабы Таргудая говорили Тэмуджину о том, как Сорхон Шара оказался в главном курене тайчиутов: слава о нем как об умельце объезжать и готовить к скачкам иноходцев шла по всему племени, и поэтому Таргудай не отправил его в табуны, как других, а взял поближе к себе. Жил он на южной окраине куреня и занимался скаковыми лошадьми, а жена его, известная тем, что знала какой-то заговор, по которому с удоя молока не меньше половины превращалось в сметану, пахтала масло для нойонских семей.
        Через несколько дней, когда в курене снова повстречался ему Сорхон, Тэмуджин равнодушно отвернулся от него и прошел мимо, не поздоровавшись…
        Домашние рабы Таргудая жили в стороне от его айла, позади жилищ нукеров в низкой пятистенной юрте, покрытой старыми облезлыми шкурами вместо войлока. По утрам еще до света их будил высокий одноглазый старик, бывший нукер, теперь присматриваюший за внутренними работами. Дрожа от холода - аргал берегли на зимние морозы и рабам не давали жечь его ночью - люди вылезали из-под рваных одеял, залатанных шуб. Женщины отправлялись разводить огонь и варить утреннюю еду нойонам. Мужчины шли за стариком, который распределял для каждого работу на день. Тэмуджин с Сулэ, если для них не было другого дела, таскали из степи аргал и возили воду. Днем рабы ели, что подадут люди и что сами добудут, и только вечером после работы хозяева отдавали им свои объедки, накопившиеся за день, которые они разогревали в своей юрте.
        Таргудай в первые дни показывал вид, что забыл про Тэмуджина; сталкиваясь с ним в айле, среди юрт, он будто не замечал его среди других рабов, равнодушно и неприступно проводил взглядом мимо него. Тэмуджин при виде его и других нойонов расправлял усталые плечи и придавал лицу бесстрастное независимое выражение, показывая им свою непокорность.
        Другие рабы Таргудая поначалу, зная высокое происхождение Тэмуджина, чуждались и сторонились его, но потом, увидев, что он без брезгливости садится рядом с ними и ест из одного котла, беря еду после того, как возьмут старшие, изменили свои повадки, стали дружелюбны. Сочувствуя ему, они в первое время старались дать ему кусок получше, делились одеялами и шкурами на ночь.
        В первый день, когда он поселился в юрте у рабов, те, садясь к своему очагу, не занимали место на хойморе, ожидая, что по родовитости там сядет нойонский сын. Но Тэмуджин сел по возрасту - рядом с Сулэ, ниже всех, и в немом молчании взрослых рабов, в их бесстрастных лицах почувствовал благодарность и удивление: как же это потомок ханов уважил их, низких людей.
        Исподволь приглядываясь к ним, Тэмуджин с удивлением отмечал про себя, что рабы, несмотря на то, что все были людьми из разных, даже враждебных племен - от баргутов с севера до западных найманов и восточных татар - крепко сдружились между собой и поддерживали друг друга не хуже, чем если бы они были братья и сестры, и делились последними кусками. И снова, как в прошлом году, глядя на своих харачу, до последнего остававшихся у знамени отца Есугея после ухода всех сородичей, он сейчас утверждался в мысли, что и рабы ничем не хуже свободных людей и даже нойонов, а многие даже и лучше.
        Он окончательно убедился в этом после одного случая в первые же дни пребывания среди них. В юрте, где они жили, двое молодых - смешливая тринадцатилетняя Хун и такой же веселый семнадцатилетний Хэрэмчи - полюбив друг друга, собирались жениться и уже просили Таргудая отправить их вдвоем в степь на отару - жить вместе и пасти хозяйских овец. Таргудай в то время оказался в добром духе и обещал подумать.
        Жених и невеста изо всех сил старались в работе и задабривали одноглазого старика, который сообщал хозяину о его рабах. Другие рабы, особенно пожилые, радовались, глядя на их бедное счастье, дарили им кто шкурку тарбагана, кто залатанную рубаху. Но тут вдруг случилась беда: как-то вечером Хэрэмчи пошел колоть с огнем рыбу, чтобы добыть своим еду на ночь, и с лодки уронил в воду железную острогу. Теперь пощады от Таргудая ждать было нечего: за волосяную веревку у него был закон бить кнутами, а за железную вещь мог и убить.
        В ту же ночь пятеро взрослых рабов, пошептавшись между собой, отпросились у одноглазого старика, будто бы наколоть рыбы. Тот поворчал недовольно, но отпустил с уговором, чтобы утром все были на ногах. Рабы до глубокой ночи, раздевшись догола, ныряли в ледяную воду - место было глубокое, в омуте. По очереди греясь у костра, набросив на себя старые шкуры, они заходили в воду снова и снова и к утру все-таки достали ту острогу и никто из тайчиутов не узнал о пропаже.
        «Тот, кто может рисковать жизнью для товарища, не должен быть рабом, - подумал Тэмуджин, когда они, вернувшись с реки, без шума и разговоров ложились досыпать. - Даже не каждый нойон имеет в душе такое благородство, чтобы пойти на смерть ради другого…»
        Скучая по родным, Тэмуджин однако, не ощущал в себе сильной тревоги за них. В последнее время у него будто стало усиливаться внутреннее зрение, которое появилось еще позапрошлым летом, когда он на утиной охоте угадал, какие птицы уйдут целыми из облавы. Он стал примечать за собой, что ощущает вещи уже на больших расстояниях и, ночами думая о своих, он отчетливо чувствовал, что у них все хорошо.
        «Все-таки им помогли хамниганы, раз у меня ни на сердце, ни на печени нет боли за них, - уверенно думал он. - Бэктэр отправлен к отцу, а Бэлгутэй один не поднимет смуту, да и Сочигэл поняла, чем грозит непослушание старшим…»
        Бэктэра они похоронили вместе с конем, со всем оружием и в лучшей одежде, хотя сначала Тэмуджин хотел отправить его пешим и сберечь у себя конское поголовье. Он был уверен, что Бэктэр у отца не останется без коня, но опухшая от слез Сочигэл настояла на своем: сын Есугея должен явиться к предкам на своем коне. Пришлось уступить убитой горем женщине, а сейчас Тэмуджин даже радовался этому - долгов теперь у него перед братом нет.
        III
        Приближались зимние холода и ночами крепчали морозы. К Таргудаю почти каждый день приезжали нойоны с ближних и дальних родов. Многие из них за прошедший месяц были по второму и третьему разу; они подолгу разговаривали с хозяином в большой юрте, о чем-то договаривались.
        В молочной юрте женщины с утра до вечера перегоняли свежий архи, варили мясо, высокими кучками накладывали в новые блюда и торопливо семенили в большую юрту, разнося вокруг дразнящие запахи. Рабы с палками в руках отгоняли рычащих, готовых броситься на запах собак. Те, не боясь их, сворой бросались к ним в ноги, норовя вцепиться клыками. Из малой юрты выскакивали нукеры охраны и, размотав свои длинные кнуты, нещадно хлестали озверевших псов, те с воем разбегались за юрты и вновь собирались кучами, светя злобными, жадными на кровь глазами.
        Тэмуджин, подвозя к юртам аргал и воду, сквозь полог слышал громкий смех гостей, обрывки разговоров, и скоро понял, что все они идут вокруг предстоящей звериной облавы. Было видно, что Таргудай этим особенно озабочен.
        Поздним вечером, после отъезда очередных гостей Таргудая, рабы сидели в своей юрте. В обжитом своем убежище, в стороне от хозяйских глаз, они вольно разлеглись кто у очага, кто подальше, у стен, и лениво переговаривались в ожидании еды. В старом, залатанном по бокам железном котле разогревались остатки с нойонского стола.
        Прислуживавшая днем в большой юрте молодая служанка Хулгана, помешивая оструганной палочкой варево, говорила:
        - Хозяин наш на нынешней облаве хочет быть тобши[14 - Тобши - главный руководитель на монгольской облавной охоте.]…
        - Он и на прошлой охоте был тобши, а толку не было, добычи большой что-то не оказалось, - усмехнулся Тэгшэ, давний тайчиутский пленник из северного племени хори. - Я сам тогда был там, таскал звериные туши. Согнали нас туда около пятисот человек из разных куреней, думали, что будет добыча, а работы почти никакой не оказалось, крупных зверей было немного, в основном косули да кабарга…
        - Сердится страшно, с пеной у рта обвиняет те рода, что в прошлом году не прислали людей, - напуганно расширяя глаза, продолжала Хулгана. - Мол, пренебрегли племенной охотой, потому и боги не дали добычи…
        - Он найдет, кого обвинить, - снова усмехнулся Тэгшэ и обернулся к меркиту Халзану, нашивавшему, сидя у правой стены, заплатку на порванные гутулы. - Помнишь, на весеннем тайлгане он хотел обвинить шамана за то, что не явился дух западного хагана, мол, плохо призывал…
        - Да шамана того непросто оказалось обвинить, - охотно отозвался тот, перекусив короткую нить сухожилия. - Он ответил, что в дело вмешался восточный хаган и требует душу самого Таргудая в обмен на то, что западный хаган явится к людям. Таргудай тогда сразу остыл, даже лицо у него побледнело…
        Веселый смешок прокатился по юрте и смолк.
        - Видно, на этот раз он не на шутку обеспокоился за свою охоту, - подал голос пожилой найман Мэрдэг, сидевший на хойморе. - Это он за прошлый год хочет взять свое… Обычно не к добру бывает, когда нойон так сильно загорается из-за добычи, народу будет хлопотно…
        - Да ему не сама добыча нужна, - рассмеялся Халзан, оглядывая лица других. - Вы дальше смотрите: все это к тому, что он ханом хочет стать. В прошлом году он был тобши и на этот раз не хочет никого вперед себя пускать…
        - А ему и ханская кошма - добыча.
        - Ну, если так посмотреть, то ему все добыча…
        Все помолчали, будто выжидая, кто еще скажет.
        - Нукеры говорили, что на этот раз он хочет, чтобы ближние рода выставили побольше людей, если дальние опять не послушаются, - снова заговорил Тэгшэ. - Будто бы требует, чтобы было не меньше десяти тысяч всадников…
        - Ну, если у него будет удача, то и нам что-нибудь перепадет, - беспечно улыбнулся семнадцатилетний Хэрэмчи, сидевший со своей суженой у восточной стены и шептавшийся с ней о чем-то. - Может быть, и мы хоть по одному разу набьем животы зверининой…
        - Ладно, не гадайте, что будет завтра, глотайте то, что есть сегодня…
        - Сегодняшняя требуха вкуснее завтрашнего жира…
        - И вправду, наше дело - лишь этот день прожить, раз не владеем своей судьбой…
        - Садитесь, будем делить сегодняшнюю добычу.
        Рабы и рабыни торопливо рассаживались вокруг очага, каждый на свое место.
        Тэмуджин с Сулэ присели с нижнего края и, дождавшись старших, взяли по полуобъеденному ребру конины.
        «Все они знают и понимают не хуже других, - думал Тэмуджин, глядя на рабов, обдумывая их разговор. - А люди привыкли смотреть на них как на малоумных, годящихся лишь для черной работы».
        В курене с каждым днем все больше чувствовалось приближение больших, значительных событий. Как всегда к этому времени люди, особенно молодые, примеряли на себе новые одежды. Харачу, те, кто победнее, нашивали на старые дэгэлы новые заплаты, обшивали свежей замшей полы и рукава, накладывали подошвы на гутулы. В морозном воздухе вместе с дымом от очагов то у одного, то у другого айла разносился кислый запах свежего вина - люди готовились угощать богов перед охотой и к праздничным пирам после охоты.
        Молодые готовили коней: после охоты должны были быть состязания между родами. Каждое утро вдали за куренем большими толпами собирались конные и делали длинные пробеги по глубокому снегу. Белый вихрь вздымался и долго кружился вслед за стремительно несущимися рысаками и иноходцами, оттуда, приглушенные расстоянием, доносились звонкие крики, разъяренное ржание.
        На другой стороне, на высоком берегу, где снег был сдут ветрами, и издали белое отчетливо перемежалось с желтизной обнажившейся пожухлой травы, молодые мужчины пробовали новые луки и стрелы. То одна за другой, то вразнобой пронзительно и тонко свистели йори. Всадники оттуда то и дело толпами или в одиночку рысили в курень, к юртам стрелочников и лучников, чтобы подправить снаряжение, красовались по-новому украшенными саадаками и хоромго.
        IV
        В середине месяца гуро[15 - Гуро - (монг. косуля) последний осенний месяц в лунном календаре древних монголов, примерно соответствует ноябрю григорианского календаря.], когда луна проглядывалась ровно наполовину, после захода солнца улигершины[16 - Улигершины - сказители (улигер - сказание), исполнявшие различные эпические произведения нараспев под собственный аккомпанимент на хуре - смычковом музыкальном инструменте.] начали первые песни о Гэсэре[17 - Гэсэр - героический эпос у древних монголов о втором сыне Хана Хюрмаса Тэнгэри, главы западных небожителей, в древние времена по решению богов переродившемся на земле для спасения людей от чудовищ-мангадхаев, насланных злыми восточными небожителями. Эпос «Гэсэр» по представлениям монголов обладал магической силой, и считалось особенно полезным слушать его перед началом войн с чужими племенами и зимними облавными охотами. Объем Гэсэра достигал 30 тысяч стихотворных строк и разделялся на 9 частей (ветвей), каждую из которых можно было спеть за одну ночь от захода солнца до восхода. Полностью прослушивали эпос за девять ночей.].
        В юртах нойонов и богатых харачу собрался народ. Таргудай пригласил к себе лучшего улигершина племени - оронарского Тушэмэла. Тот собирался на этот раз петь в своем роду, но Таргудай заранее пригласил его к себе и за щедрыми угощениями уговорил остаться, обещав самую высокую награду для улигершинов - белого пятилетнего иноходца под новым седлом.
        С этого дня, как только начинало смеркаться, в курене тайчиутов разом затихала жизнь, и между юртами становилось безлюдно. Лишь изредка, запыхавшись, пробегали запоздавшие, да слуги то и дело носили из юрты в юрту дымящиеся паром блюда. Все соплеменники, до самых бедных харачу, забивались в юрты к тем, у кого на хойморах восседали самые почетные в эту пору гости - улигершины. И даже рабы, подкравшись снаружи, ушами прилипали к стенам, жадно ловя обрывки древних песен.
        Тэмуджин решил, что его, правнука хана Хабула, и в канге никто не смеет отлучать от слушания Гэсэра вместе с вождями. «Если буду вместе с харачу, то этим я сам признаю свое отлучение от ханского рода, - подумал он. - Нет уж, я должен быть с нойонами и буду с ними… Пусть Таргудай даже выгонит меня из своей юрты, но зайдя туда вместе со всеми, я всем покажу, что я нойон, как и они».
        И когда в юрту Таргудая гурьбой стали заходить ближние тайчиутские нойоны и нукеры со своими женами и детьми, он, набравшись смелости, последовал за ними. В полусумраке, пока гости топтались перед очагом и рассаживались у стен, он нашел себе место у двери, за спинами нукеров.
        Все, наконец, расселись; огонь очага вновь осветил всю юрту до блестящих решетчатых стен. На хойморе, рядом с хозяином, по правую его руку сидел еще не старый мужчина в простом, из ягнячьей шкуры, халате, с длинной, до живота, бородой, едва тронутой бледной сединой. В руках он наготове держал длинный хур с искусно вырезанной на верхнем конце безрогой изюбриной мордой, тихо трогал волосяные струны, пробуя звук.
        По левую руку Таргудая сидела его жена - дородная женщина с большой черной родинкой на носу, расставляла перед собой на столике чашки для архи. Ей помогала младшая дочь, некрасивая девочка лет двенадцати, одинаково похожая и на отца и на мать.
        Таргудай, приосанившись, с благодушным видом оглядывал гостей; у западной стены двумя рядами расселись старейшины и нойоны с сыновьями; ниже, ближе к двери, беспорядочной кучей теснились нукеры. Женскую сторону заняли разнаряженные как в праздник жены старейшин и нойонов с дочерьми и внучками.
        Неторопливо проводя хозяйским взором по лицам нукеров, Таргудай вдруг столкнулся взглядом с Тэмуджином. От неожиданности глаза его осоловели, наливаясь тяжелым негодованием, он какое-то время смотрел на него, раздумывая, как быть.
        Тэмуджин, не опуская глаз и подавляя волнение в груди, ждал, когда он его выгонит, приготовившись с достоинством встать и выйти из юрты. Таргудай дернул головой, разом отворачивая от него раздраженный взгляд, повернулся к улигершину и обратился к нему нарочито беспечным голосом:
        - Ну, уважаемый Тушэмэл-сэсэн, не время ли вам промочить горло перед важным делом, - он, не оглядываясь, протянул руку к жене, которая тут же бережно поставила ему на ладонь большую серебряную чашу с архи. - Если архи наш слишком крепкий, можете выпить половину, если слабоватый, выпейте до дна, ну, а если совсем никуда не годится, тогда скажите прямо, мы достанем арзу.
        «Не решился из-за меня поднимать шум, - облегченно подумал Тэмуджин. - Да и нет у него никакого права выгонять, раз он сам привез меня сюда и держит… Я тоже нойон со своим знаменем, не ниже его…»
        Тушэмэл обеими руками принял чашу и, протянув вперед, к очагу, отлил несколько капель на огонь. Затем он, безымянным пальцем макая в архи, побрызгал на восемь сторон света, начиная с востока, потом прямо вверх, на дымоход, и под внимательные взоры гостей выпил половину чаши. По юрте прошел одобрительный гул: архи оказалось хорошее. Он со стуком поставил тяжелую чашу на стол, через край выплеснув несколько капель и, взяв в правую руку хур, приложил смычок к струнам…
        Полились тягучие, как темные струи пчелиного меда, густые, как дым сухой ая-ганги, звуки хура. Улигершин, прикрыв глаза и наморщив лоб, молчал, будто припоминал слова для пения. Наконец он с новыми громкими звуками хура разомкнул крепко сжатые уста, показав крупные белые зубы, и юрту огласил нечеловечески низкий, утробный голос, подобный реву старого самца-изюбра во время осеннего гона:
        Перед вечно сияющим синим небом,
        Перед взорами правящих миром богов
        О тринадцати войнах Гэсэра-хана
        Воспоем и расскажем правдивым словом.
        Сидящие в юрте хором пропели в ответ:
        Ай-дуу-зээн! Ай-дуу-зээн!..
        Улигершин, довольный дружным припевом, склоняя голову в сторону старейшин, продолжал:
        Из широких своих боевых колчанов
        Достанем на свет по двадцать йори.
        О тринадцати багатурах Гэсэра-хана
        Воспоем и расскажем правдивым словом.
        Снова отозвался дружный хор:
        Ай-дуу-зээн! Ай-дуу-зээн!..
        И снова низкий утробный рев улигершина:
        Из широких своих боевых колчанов
        Достанем на свет по десять йори.
        О тринадцати недругах Гэсэра-хана
        Воспоем и расскажем правдивым словом.
        И снова с готовностью подхватывал хор:
        Ай-дуу-зээн! Ай-дуу-зээн!..
        Завершив вступление, улигершин снова принял из рук Таргудая наполненную доверху чашу, так же отпил половину и приступил к первой песне.
        Тэмуджин поначалу внимательно вслушивался в слова улигера о начале времен, о рождении западных и восточных богов, запоминал их имена, а потом, разморенный теплом нойонской юрты, прислонившись кангой к решетке стены, вдруг, склонив голову, заснул.
        Приснилось ему, будто он оказался на девятом небе, где жила праматерь всех богов Эхэ Сагаан…
        На вершине ровного белоснежного облака стояла большая юрта. У двери с ярко расшитым пологом сидела старуха с распущенными по плечам, седыми до синевы, волосами. Тэмуджин стоял у подножия облачной горы и смотрел на нее. Вдруг старуха повернулась к нему и, строго глядя, поманила рукой. Тэмуджин с опасливой робостью подошел к ней, ступая по мягкому белому мху, низко поклонился.
        - На восьмом небе живет моя старшая дочь Манзан Гурмэ, - заговорила та, все так же строго глядя на него. - Она только что родила своего старшего сына Эсэгэ Малаана, от которого пойдут пятьдесят пять белых западных богов, старшим из которых будет Хан Хюрмас Тэнгэри. Эти пятьдесят пять моих добрых потомков до скончания веков будут воевать с сорока четырьмя моими злыми потомками, которые пойдут от моей младшей дочери Маяс Хара Тоодэй. Злые мои потомки будут насылать несчастья на земные народы, добрые мои потомки будут их защищать. У Хана Хюрмаса Тэнгэри третьим сыном будет Чингис Шэрээтэ Богдо Хан, он придумает для земных людей законы и будет ими править… Однажды, после девятидневного пира в отцовском доме, он заснет на сто лет, а в это время люди на земле без присмотра распоясаются, забудут его законы и пойдут по земле беспорядки. Старшие там станут неразумны, младшие будут непослушны, пойдут они друг на друга с мечами и копьями, и нельзя будет разобрать, кто из них прав, а кто неправ - тогда-то ты призовешь дух моего потомка Чингиса, который войдет в тебя, и ты с его знаменем восстановишь на
земле порядок, накажешь неправых и возвысишь правых…
        Тэмуджин слушал древнюю старуху и не удивлялся ее словам, как будто он давно знал о том, что она говорит.
        - Понял? - наконец, закончив, строго вопросила она.
        - Да! - громко ответил Тэмуджин и услышал, как громовым эхом разошелся вокруг его голос.
        - Иди!..
        Тэмуджин отступил от старухи и тут же проснулся. Он покосился по сторонам, проверяя, не заметил ли кто его слабость. Все сидели по-прежнему, на своих местах, улигершин пел уже о борьбе западных и восточных богов на празднике встречи своих матерей.
        Из внуков богини Манзан Гурмэ
        Встал старший сын Эсэгэ Малаана
        Хан Хюрмас, молодой владыка
        Западных белых небес бескрайних.
        Из внуков богини Маяс Хара
        Встал старший сын Асарангина Хара -
        Черный властитель восточного неба
        Злой, жестокий вождь Боо Хара…
        Подобно быкам перед дракой тяжелой
        Взглядами страшными друг друга пронзая,
        Мощные шеи пригнув, готовые
        К схватке сошлись два небожителя…
        Тэмуджин, не слушая песню, вспоминал только что увиденный им сон и, охваченный внезапно вспыхнувшим радостным чувством, думал: «Уж этот сон мне не просто так приснился - не когда-нибудь, а в середине луны, не где-нибудь, а прямо на пении Гэсэра - видно уж точно мне быть ханом! Вернее приметы и придумать нельзя! Правду говорили шаманы…»
        V
        Утром, солнце едва поднялось на локоть, Тэмуджин с Сулэ на двух воловьих арбах поехали за аргалом. Большая горбатая куча в человеческий рост, сложенная еще весной, стояла в пяти перестрелах к юго-западу от куреня, за изгибом Онона. Они шли по низине, огибая крутые склоны холмов. Дорога получалась извилистой, долгой, зато берегли силы волам.
        Подъехав к одинокому, заваленному сугробом бугорку, они развернули свои телеги, оставляя в глубоком снегу круги от колес, поставили с двух сторон и сразу приступили к делу. Тэмуджин начал отгребать гутулами снег, добираясь до крупных мерзлых кусков коровьего помета. Сулэ, возясь за кучей и громко сопя, успевал напевать себе под нос какую-то тоскливую протяжную песню. Низко наискось пролетели две вороны, хищно поворачивая головы, присматриваясь к тому, что они выкапывали. Холод пощипывал щеки.
        - Кто-то едет по нашему следу, - сказал Сулэ, не переставая работать и исподлобья поглядывая в сторону куреня.
        Тэмуджин поднял голову, всмотрелся. Из-за недалекого изгиба берега, заросшего густыми прутьями тальника, выезжал всадник на белом жеребце. Следом за ним в поводу шел старый пегий мерин. Тэмуджин без труда узнал во всаднике шамана Кокэчу. На этот раз тот был в бараньей дохе.
        Приблизившись, Кокэчу одними глазами улыбнулся Тэмуджину, спустился на землю и передал поводья подбежавшему Сулэ.
        - Что-то я замерз, а огниво оставил в гостях, - сказал он, улыбаясь, зябко передергивая плечами, и обратился к Сулэ: - Ты съезди на этом пегом в айл Агучи-нойона и привези мое огниво. За это я тебя накормлю, у меня в переметной суме есть лошадиная печень - вчерашняя…
        Сулэ закланялся без ума от счастья.
        - Привезу, привезу, стрелой домчусь и тут же обратно…
        - Э, нет, ты коня моего не загони по снегу, - строго сказал ему Кокэчу. - Я его берегу, видишь, какой он старый, поезжай тихо.
        - Хорошо, хорошо, - Сулэ торопливо привязывал белого жеребца к своей арбе. - Я тихой рысью съезжу.
        - Вот-вот, тихой рысью будет в самый раз…
        Дождавшись, когда раб, запрыгнув на пегого и осторожно подбадривая его пятками рваных гутул, отъехал, Кокэчу обернулся к Тэмуджину.
        - Поговорим?
        Тэмуджин стоял, прислонившись спиной к арбе и глядя в степь, молчал.
        Кокэчу подошел, потрогал железный обруч его канги и, так же прислонившись к арбе, негромко заговорил:
        - Ты прошел большое испытание. Мне было велено ни во что не вмешиваться, ты все должен был решить сам и решил правильно: Бэктэр должен был уйти к предкам. И то, что ты с хамниганами сдружился, тоже правильно. Старшие шаманы тебя за это очень хвалят. Твои сейчас в верховье Керулена, хамниганы им помогли туда перекочевать.
        - Ты был у моих? - вырвалось у Тэмуджина.
        - Вчера ночью я приехал от них, твоя мать передала тебе это, - Кокэчу достал из-за пазухи сшитые из овчины новые рукавицы.
        Тэмуджин вырвал их из рук Кокэчу и прижал к своему лицу. Запах материнских рук остро ударил в нос. Блеснув глазами, Тэмуджин благодарно посмотрел на старого друга и резко отвернулся, чуть не задев его кангой по лицу. Кокэчу опасливо отодвинулся от него и продолжал:
        - Мой отец на зиму тоже откочевал на Керулен и сейчас стоит в четверти дня ниже твоих по реке. Девятерых меринов, которых вы в начале лета забрали у отца, братья твои пригнали обратно: в горах снежно и корма мало.
        У Тэмуджина разом пропала обида на Кокэчу, и ему стало неловко за свою холодность при встрече.
        - Огниво нарочно в гостях оставил? - спросил он, улыбнувшись.
        - Приходится хитрить, - уже без улыбки ответил Кокэчу и заговорил другим, холодноватым голосом. - Пока этот твой друг не приехал, нам надо обо всем поговорить. Я не должен был встречаться с тобой, это твоя мать меня уговорила. Ты все должен пройти сам, без чужой помощи, так решили боги и мы должны исполнять их волю. Сейчас никто не знает, как и чем закончится твой плен у тайчиутов, но ты должен выпутаться из него сам. Таргудай человек неустойчивый в мыслях, сегодня он думает одно, а завтра обратное, поэтому будь осторожен с ним и старайся пореже попадать ему на глаза. Сейчас он окончательно придавил вас, киятов, а ты перед ним как куст на дороге… Ты знаешь, что твой дядя Ехэ Цэрэн погиб?
        - Не-ет, - удивленно протянул Тэмуджин. - А что с ним случилось?
        - Полтора месяца назад они с Бури Бухэ сделали набег на меркитов, те в ответ напали на их курень, была большая битва. Наши отбились, меркитов прогнали, но много воинов погибло и Ехэ Цэрэн с ними…
        Тэмуджин, пораженный, долго молчал, осознавая услышанное.
        - Ты очень верное решение принял, когда отказался ехать к дядьям, - говорил Кокэчу, пристально глядя ему в лицо. - Там вас ждала опасность…
        Тэмуджин с неприятным удивлением подумал: «И об этом знает, не иначе у нукеров выпытал… ну и лисица…», а сам спросил, переводя разговор на другое:
        - А где теперь Бури Бухэ?
        - Он с остатками двух улусов прикочевал к Даритаю и после смерти Хутугты они живут вместе.
        Помолчали.
        На той стороне реки над занесенной сугробом лошадиной падалью кружили две вороны, видно, те самые, что пролетели недавно над ними. Найдя добычу, они громко каркали, дрались из-за места. Одна отгоняла другую, не подпуская, желая самой овладеть всей тушей, та униженно пыталась пристроиться рядом…
        - Что же будет с улусами Хутугты и Ехэ Цэрэна? - с равнодушным видом глядя на воронью драку, спросил Тэмуджин.
        - От меня свои мысли можешь не скрывать, - сказал Кокэчу. - Спроси лучше прямо: отцовский улус у меня отобрали под предлогом того, что я не достиг взрослого возраста, что же теперь сделают с улусами других нойонов? Так или нет?
        - Да, - нахмурившись, признался Тэмуджин. - Так.
        - Таргудай уже дважды собирал нойонов племени по этому делу. Решили, что раз у Ехэ Цэрэна нет сыновей, да и табуны его наполовину ворованные, его владение надо разделить между нойонами. Подданных Ехэ Цэрэна, наделив скотом из его же стад, Таргудай забрал к себе.
        - А улус Хутугты?
        - И улус Хутугты Таргудай взял себе - будто на сохранение. Наследников его Сача Беки и Тайчу, когда они достигнут тринадцати лет, он обещал наделить приличными владениями. Но ясно, что не отдаст и половины. А содержание семьи Хутугты со всеми домашними слугами-рабами возложили на Бури Бухэ.
        - Киятам что-то досталось из табунов Ехэ Цэрэна?
        - Детям Хутулы кое-что перепало, а Даритая с Бури Бухэ Таргудай держит словно приблудившихся чужаков, в голодном теле. В основном все досталось ближним тайчиутским нойонам, другие получили по нескольку десятков голов, третьи проглотили слюни и промолчали: свое бы не потерять.
        - А дядя Даритай чем не понравился Таргудаю?
        - А чем он может ему нравиться?
        - Ведь он угодлив, послушен; Таргудаю такие должны нравиться…
        - Уж слишком просты твои мысли, Тэмуджин-нойон, - недовольно сказал Кокэчу. - Как же ты не понимаешь: Таргудай человек подозрительный, за каждым кустом видит зверя, а потому он думает, что родной брат Есугея-нойона должен таить против него зло и поэтому не приближает его к себе, как детей Хутулы. Да и те не в большой чести у него: кланяются ему, стараются угодить, а тот смотрит на них как на волчат, которые так и норовят убежать в горы.
        - Почему?
        - Потому что кияты, а они всегда были у него занозой в глазу. А еще потому, что отец их Хутула был ханом, и Таргудаю часто приходилось кланяться ему. Теперь наступила его власть и ему приятно топтать сыновей Хутулы, чтобы люди видели его силу: ханских детей в узде держит… Понял?
        - Понял.
        - И ты, наконец, возьми себе в ум, что Таргудай никогда не будет по-настоящему хорошо относиться к киятам, вы ему чужие и враги. Потому он будет давить вас до конца. Твои дядья плохо понимают это, но ты должен хорошо это запомнить.
        - А с улусом моего отца что стало? - Тэмуджин торопился расспросить Кокэчу обо всем. - В этом курене я почти никого из наших не видел.
        - Воины твоего отца не захотели рассеиваться по тайчиутским улусам и попросили Таргудая выделить им отдельные пастбища. Таргудай не решился им отказать и курени их тысяч сейчас стоят на востоке отсюда, по татарской границе. Ну, а те, кто не был в войске, в основном живут при старых табунах и отарах.
        - Табуны наши до сих пор не разделили?
        - Нет.
        - Почему?
        - Почему, спрашиваешь?.. - косо посмотрел на него Кокэчу. - Об этом сейчас все гадают. Вот недавно Таргудай без раздумий раздал табуны и подданных Ехэ Цэрэна своим нойонам, а владения твоего отца он до сих пор не решается трогать. Видно, очень он боится духа Есугея-нойона: да и встретиться им на том свете придется. И это меня радует: раз боится трогать улус, он не посмеет тронуть и тебя.
        Тэмуджин промолчал.
        - Но ты будь осторожен, - строго повторил Кокэчу. - Дух у Таргудая неустойчив и часто двоится: он думает одно, а делает другое, особенно когда пьян.
        - Ладно.
        Из-за кустов излучины показался всадник - к ним рысил Сулэ.
        - Ты часто бываешь здесь? - быстро спросил Тэмуджин.
        - Бываю, но больше я к тебе не подойду.
        - Приглядывай за моими.
        - О своих не тревожься. Теперь там неподалеку мой отец, он будет присматривать за ними.
        Сулэ, приблизившись, за десяток шагов слез с коня и с согнутой спиной торопливо подошел к Кокэчу. Низко кланяясь и с робкой улыбкой глядя на него исподлобья, вынул из-за пазухи огниво с кремнем и подал обеими руками.
        - А огонь мне кто разожжет? - шутливо развел руками Кокэчу. - Еда моя, так пусть хоть работа будет твоя.
        - А-а, сейчас, сейчас, - засуетился Сулэ, но тут же осекся: - Вот только аргал не наш, если дым увидят, то нам достанется…
        - Ничего вам не будет, - успокоил его Кокэчу. - Скажите, что я попросил. Ведь не скажет же ваш Таргудай-нойон, что он для шамана помет от своих коров пожалел. Ведь его засмеют на всю ононскую степь и тобши больше не изберут, верно? - он с улыбкой обернулся к Тэмуджину.
        - Ну, тогда бояться нечего, - Сулэ еще раз опасливо оглянулся в сторону куреня и, отойдя за кучу, стал очищать место от снега.
        Через короткое время они втроем сидели у небольшого костра. Над огнем свисали три оструганных прута с большими кровавыми кусками лошадиной печени. Сулэ жадно пихал в рот едва обожженные, полусырые куски, торопливо жевал. Лицо его было густо измазано в крови и саже. Тэмуджин, борясь с голодом, ждал, высоко над огнем поднимая свой прут с тремя кусками, и взялся за еду только когда перестали стекать с них капли крови.
        - Я много есть не буду, - сказал Кокэчу. Он сжал в руке комок снега и положил себе в рот. - Вчера я поел жирного мяса и теперь дня два могу не есть. А с работой вы можете не спешить: еще девять дней весь курень будет спать с утра до вечера. Наедитесь и можете тоже до вечера поспать у огня.
        - Я тоже заметил это, - давясь едой, подтвердил Сулэ. - В курене никого не видно, даже собаки не лают.
        Перед отъездом Кокэчу вздремнул, сидя у костра - на полуслове оборвав разговор, опустив голову на грудь - малое время, пока Сулэ съедал его долю конской печени.
        Уезжая, он еще раз повторил:
        - До вечера отдыхайте, не возвращайтесь в курень. Ничего вам за это не будет, там сейчас не до вас.
        «Можно подумать, что уговаривает, - усмехнулся про себя Тэмуджин. - Что ему до нашего отдыха, когда сам вольный как птица…»
        Проводив его, Тэмуджин сложил под себя куски коровьего аргала, подбросил в костер и лег спиной к огню.
        Засыпая, сказал:
        - Наполняй свою телегу и смотри за огнем, после меня поспишь ты.
        Тот кивнул головой, все так же жадно доедая обугленный кусок на почерневшем от огня пруте.
        Тэмуджин не сказал Кокэчу о своем сне, увиденном им в юрте Таргудая. Он знал: чтобы сон сбылся, нельзя рассказывать о нем никому, но в тайне нужно крепко держать его в своей памяти и почаще вспоминать про него.
        С другой стороны, Тэмуджин почувствовал в поведении Кокэчу какое-то превосходство над собой, будто тот ведет его на поводке по одному ему известному пути и это его стало настораживать. Хоть и говорил ему Кокэчу, что за ним наблюдают старшие шаманы, что под их надзором идет подготовка его к ханскому трону, Тэмуджин в разговоре с ним почувствовал свою зависимость от него. Ему казалось, что тот понемногу начинает брать над ним власть, и это раздражало его. Внимая внутреннему своему чутью, он для себя решил, что Кокэчу для него не преданный друг, как Джамуха-анда, а лишь спутник в пути, хотя и нужный и могущественный.
        VI
        Тэмуджин с Сулэ возвратились в курень незадолго до заката. Красноватая мутная пелена облаков скрывала солнце над дальней горой. Между юртами остро пахло дымом, смешанным с запахом вареного мяса, люди вновь готовились к ночному сидению.
        Заворачивая в айл Таргудая, Сулэ, ведший свою арбу впереди, краем задней оси задел восточную стену молочной юрты. Тэмуджин шел со своим возом в шагах тридцати и видел, как с глухим хрустом дрогнула стена.
        Из двери молочной юрты, пригнувшись, выскочила жена Таргудая в праздничном, крытом синим шелком халате. Поворачивая по сторонам толстой шеей, разъяренным взглядом она нашла Сулэ, затрясшегося от страха, пошла на него раненой медведицей. Хотела, видно, заорать во весь голос: она уже открыла рот и пошире раскрыла глаза, но в последнее мгновение осеклась, опасливо оглянувшись на большую юрту, сжала свои пухлые кулаки и хрипло зашипела:
        - Ты что, паршивый козленок, с закрытыми глазами ходишь, что ли? Или мне велеть выколоть тебе один глаз, чтобы другим хорошенько смотрел?.. Где вы так долго пропадали? Скоро гости будут, воды нет, быстро опорожняйте один воз и съездите к проруби!
        Сулэ с невероятной быстротой закланялся, пятясь назад, спеша исчезнуть из-под ее взора. Жена Таргудая не смотрела на Тэмуджина, как будто не замечала его, но словами обращалась к обоим, когда крикнула еще раз:
        - Быстро мне привезите воды!
        Пока они сбросили с воза аргал и съездили к реке, солнце село. Тэмуджин торопился, чтобы успеть вместе с нукерами зайти в большую юрту, чтобы не заняли его место. Они занесли бурдюки с водой в молочную юрту, распрягли арбы и отпустили волов, примотав волосяные поводья к рогам. Сулэ, прижимая за пазухой остатки лошадиной печени, зашагал к своей юрте, а Тэмуджин остался в айле.
        На этот раз он почти без робости вошел в большую юрту вместе с нукерами. «Я отмечен богиней Эхэ Саган, что мне теперь этот Таргудай…», - заставил он себя подумать, перешагивая порог.
        Сев на свое место и дождавшись, когда все рассядутся, он взглянул на хоймор. Там все было как вчера: важный и напыщенный Таргудай в середине, по правую руку улигершин, по левую - жена. Недавно еще исполненная злобой и бешенством, грозившая выколоть глаз Сулэ, теперь она с радушной улыбкой посматривала на гостей.
        Таргудай громко прокашлялся, поправляя голос, и с умудренным, задумчивым лицом оглядел гостей.
        - Нойоны и верные нукеры мои, - помедлив, заговорил он, - вот и подошла пора нам идти на зверя. На нынешнюю облаву к нам съедутся люди со многих родов, и дальних и ближних, и я вот, не покладая рук, без сна, без отдыха готовлюсь к ней, думаю, как лучше все сделать. Нехорошо будет, если пригласив со всех сторон столько народа, сами не сделаем всего, чтобы ублажить богов и духов. В прошлом году большой добычи у нас не было, живущие на небе тогда не допустили к нам больших звериных стад. А позже нам стало известно, что многие в племени перед охотой не принесли настоящих жертв восточным богам, отделались баранами и козами, и те разозлились на нас. На этот раз я хочу искупить вину наших соплеменников, хочу принести восточным небожителям достойную жертву… Я решил принести жертву тремя черными баранами, тремя черными жеребцами и тремя молодыми мужчинами.
        Старейшины и нойоны, притихнув, внимательно слушавшие его, сразу загомонили, как только он закончил:
        - Это очень правильное решение!
        - Давно мы не приносили восточным богам жертв людьми.
        - Таргудай-сэсэн как всегда думает за нас.
        - Ему и долю из добычи повысим…
        Тэмуджин, услышав о жертве людьми, напрягся всем телом, сердце в груди застучало: «Не меня ли задумал отправить к восточным богам? - Но, поразмыслив, вспомнив о своем вчерашнем сне и словах Кокэчу о том, что Таргудай не решается трогать даже улус его отца Есугея, он успокоился: - Нет, на это он не пойдет, знает, что тогда предки его самого в темницу Эрлиг-хана отправят…»
        Таргудай так же, как вчера, наливал и подносил чашу улигершину, тот отпивал, долго и витиевато говорил славословия щедрым хозяевам, очагу и онгонам.
        Тэмуджин не слушал их, успокаивая себя от внезапной тревоги, он думал о своем: «Таргудаю, должно быть, только сегодня взбрела в голову мысль о таком приношении богам. Если бы он задумал это вчера, то тогда и сказал бы об этом: вчерашним вечером или, самое позднее, нынешним утром. А Кокэчу все-таки, видно, как-то узнал об этом - не иначе, он следит за его мыслями - и там, у костра, он не зря дважды повторил, чтобы мы не ехали в курень и до вечера отсыпались в степи, чтобы в эту опасную пору лишний раз не попадаться на глаза Таргудаю…»
        Начав думать о друге, Тэмуджин вдруг снова ощутил в себе знакомое раздражение: «Умен, проницателен Кокэчу, только есть в нем один нехороший червь - все поучает да намеками бросается, а что он в них прячет, не сразу догадаешься, и даже наедине не поговорит на равных. И все время кажется, что он хочет понемногу приручить меня, взять надо мной власть… Вот и сейчас ведь не прямо предупредил о задумке Таргудая, нет, он намекнул потаенно, будто западню приготовил, чтобы слова его потом как палицей по темени ударили, огнем прожгли. А ведь мы могли не послушаться его и сразу вернуться в курень… Хотя, Кокэчу, наверно, не думал, что Таргудай тронет меня, однако ведь он сам говорил, что Таргудай человек неустойчивый, порывистый и может выкинуть всякое… Ни на кого нельзя положиться, даже Кокэчу сначала одно говорит, а потом обратное, и нельзя понять, думает или нет, когда говорит, или он нарочно запутывает…»
        Тэмуджин все больше раздражался, думая о молодом шамане и, хотя понимал, что тот ему сильно помогает и для него он сейчас единственный человек, на кого можно надеяться, он почему-то все отчетливее ощущал в себе холодноватое чувство к нему, похожее на обиду и разочарование.
        Улигершин уже начал свою песню. По юрте порывисто и громко разносился свежий, отдохнувший за день его голос:
        Хан Хюрмас вождь белых богов
        Хан суровый, мудрец просветленный…
        Все, что имеет вес, он вывесил,
        Все, что имеет число, он вычислил,
        Силач первородный на всех небесах -
        От нижнего неба до дальних звезд
        Ни один, кто с ногами, не догонит его,
        Ни один, кто с руками, не повалит его;
        Стрелок, не знающий цели такой
        В трех мирах, что он не попал бы стрелой.
        На полном скаку в любую из сторон
        С полуоборота в седле он стреляет вдогон.
        Конь его помчится - не видно ног,
        Черный ветер его догнать не смог.
        Говорят мудрецы, что конь по седоку,
        Говорят старики, что стрела по стрелку.
        Вот Хан Хюрмас собирается в путь,
        В гости к срединному хану - брату своему,
        К тому, кто на среднем небе живет
        Меж черных и белых богов, не знаясь ни с кем,
        Имя того - Сэгээн Сэбдэг…
        Сидевший впереди нукер покачнулся вправо, задремав, в это время Таргудай опять увидел Тэмуджина, раздраженно нахмурился и отвел глаза. Сидевший справа мужчина, на которого повалился заснувший нукер, толкнул его локтем, тот встряхнулся, выпрямившись.
        «Нет, Таргудай не может убить меня, - снова уверенно подумал Тэмуджин. - Тогда он по-другому посмотрел бы, уже не злился бы и не отводил глаза…»
        И снова лезли в уши слова улигершина:
        Под семидесятидневным непрерывным дождем
        Ни разу еще не промокшие,
        В семидесяти разных тяжелых битвах
        Ни разу еще не пробитые
        Железные сине-черные доспехи
        На широкой своей спине закрепил.
        В восьмидесяти битвах не сломавшийся,
        О твердые кости не затупившийся,
        Целое надвое разрубающий,
        Булатный свой заговоренный меч
        На левый бок он повесил.
        Лук боевой, свой охотничий,
        Желтый свой лук из оленьих рогов,
        С остовом из столетней березы
        На правый бок он повесил…
        «А кого он отдаст восточным богам? - подумал Тэмуджин. - Богам преподносят обычно пленных или рабов, если только боги сами не потребуют кого-то из рода или айла… Он вспомнил рассказы о том, как отец Хабул-хана Тумбинай-сэсэн однажды заболел и был при смерти, а шаманы сказали, что восточные боги согласны взять за него кого-нибудь из его братьев. Тогда младший из всех Эрхэтэ-багатур вызвался идти в жертву, его отдали, а Тумбинай выздоровел и прожил еще долго…»
        Улигершин пел свое:
        Сэгэн Сэбдэг порядок во всем любя,
        Сажает гостя по правую руку от себя,
        Садится гость на почетное место,
        Сразу за пиршественным столом стало тесно…
        …Мог бы тот пир завершиться бедой:
        Хан Хюрмас чуть язык не проглотил с едой,
        Пальцы себе он едва не отъел…
        Но смазали пальцы волшебной мазью,
        И покусанные пальцы зажили сразу…
        …Два властелина, наконец, наевшись,
        Крепкой арзы вдоволь напившись,
        Начинают беседу, друг против друга усевшись.
        Каждый из них помногу знает,
        Каждый из них свой ум имеет,
        Каждый говорит в свою очередь,
        Послушав другого степенно и вежливо.
        Так вот они то о старинном вспомнят,
        То о новом они друг другу расскажут,
        То, что прежде прежнего было, выясняют,
        То, что позже позднего стало, объясняют…
        Тэмуджин незаметно заснул.
        Снова ему приснились белые облака. Сначала они туманом курились вокруг него, медленно проплывали мимо, потом белоснежным мхом стали ложиться ему под ноги и он зашагал по ним, взбираясь все выше и выше. Снова показалась большая белая юрта и та же седая старуха у двери. На этот раз рядом со старухой сидел молодой воин в высоком шлеме с волосяной кисточкой на острой макушке. Выпрямив спину, он смотрел куда-то в сторону и, казалось, был чем-то недоволен. Старуха поманила рукой Тэмуджина. Он подошел, низко поклонился.
        - Это мой праправнук Чингис Шэрээтэ Богдо, - сказала старуха, указывая на воина. - Вам нужно познакомиться и поговорить.
        - Кто ты? - обернувшись, воин строго посмотрел на него. - Что ты здесь делаешь, у юрты моей прапрабабушки?
        - Я из рода кият-борджигин, племени монгол, правнук Хабула, сын Есугея, - подавляя робость, сказал Тэмуджин. - Я заблудился на небе.
        - Есугея знаю, - потеплело у того лицо. - Он нукер моего среднего брата Бухэ Бэлгэтэ[18 - Бухэ Бэлгэтэ - небесное имя Гэсэра.]. Его отравили татары… повинны в том и ваши соплеменники, но мы тебе поможем отомстить за него.
        Тэмуджин снова поклонился.
        - Это у вас сейчас воспевают моего брата? - спросил Чингис Шэрээтэ и посмотрел вниз, прислушиваясь.
        Издалека, будто из-под земли, доносился голос улигершина:
        У багатура-борца вся мощь в спине и плечах,
        У мэргэна-стрельца вся ловкость в пальце большом
        и правом зрачке,
        У сэсэна вся мудрость в животе и головном мозгу,
        У хана, нойона вся власть в уме и душе…
        - Да, - подтвердил Тэмуджин. - Наше племя готовится к облавной охоте.
        - Неправду поет ваш улигершин о моем отце, - сказал Чингис Ширээтэ и сердито нахмурился.
        Голос улигершина приближался, становясь все громче:
        Хан Хюрмас Атаю Улану[19 - Атай Улан - старший среди 44 восточных небожителей.]сказал:
        На десятый день по рождении луны
        Будем ждать вас, нетерпенья полны.
        Дав свое слово восточному богу,
        Сам он на запад, в свой улус поскакал.
        Но дорогой улетучились хмель и пыл
        И он о приглашении своем совсем позабыл,
        Но не забыл о словах его Атай Улан…
        - Мой отец не забыл о своем приглашении, - строго сказал Чингис Шэрээтэ. - Он тогда задержался на четвертом небе и решал споры между своими хаганами[20 - Хаганы (ныне ханы, хаты - во множественном числе) - второстепеные боги, сыновья высших небожителей - тэнгэри. Так же, как высшие боги, хаганы подразделяются на западных (90 персон) и восточных (80 персон). Помогают своим родителям, тэнгэри, в управлении всем мирозданием. Каждый хаган имеет свои определенные функции, как, например, Чингис Шэрээтэ Богдо является законодателем для земных народов. Среди кочевых племен первыми приняли титул хаганов правители жужанского каганата в политических целях: чтобы не уступать в своем звании китайским императорам, которые традиционно называли себя сынами неба - тяньцзи. В середине VI в. изгнанные из степей Центральной Азии новыми властителями - тюрками, жужане ушли далеко на запад, на придунайские равнины и стали известны как авары, сразу же приняв активное участие в политической жизни Европы. На новом месте первый их правитель Баян (в переводе с монгольского - богатый) продолжил старую традицию и тоже
принял титул хагана, создав известный в истории Аварский каганат.]. Если бы Атай Улан немного подождал, между ними не было бы спора. Ты должен запомнить это и потом, когда станешь ханом на земле, запретить улигершинам петь неправду о моем отце…
        Тэмуджин поклонился…
        Когда он проснулся, в юрте было уже тихо. Он поднял голову, посмотрел на хоймор. Таргудай и улигершин, высоко держа чаши с вином, брызгали восьми сторонам неба, макая в архи безымянными пальцами. Держали чаши и старейшины. «Я только что оттуда, - подумал Тэмуджин, отходя от сонливости, изумленно глядя на них. - А они сейчас туда брызгают…такие важные… Самим-то им приходилось бывать там, наверху, или нет?..»
        VII
        На третье утро Таргудай вдруг решил не затягивать с приношением жертв восточным богам. К концу ночи, как только улигершин закончил песню и склонил голову перед старейшинами, он снова взял слово:
        - Думается мне, что наступила пора задобрить живущих на восточном небе. Нечего ждать да обещать, так богов и разозлить можно. Прямо сейчас, пока не взошло солнце, поедем и принесем наши жертвы. Кто со мной не согласен?
        Уставшие от долгого сидения, разморенные в тепле старейшины и нойоны нехотя, преодолевая лень, соглашались:
        - Что ж, пожалуй, пора…
        - Рано или поздно, а нужно сделать…
        - Тогда уж надо поспешать, скоро рассветет.
        - Поехали все! - заключил Таргудай и, властно оглядывая всех, распоряжался: - Одевайте шубы и седлайте коней… Вы, нукеры, скачите по куреню и созовите лучших людей на восточную сторону. Пусть все возьмут с собой побольше архи…
        Встряхиваясь от дремы, те гурьбой потянулись к выходу, затолпились у двери.
        Через короткое время в айле Таргудая стал собираться народ. Отовсюду в темноте подъезжали всадники в теплых шубах и лисьих малахаях, из ближних айлов вели в поводу подседланных коней. Столпившись, бодрясь на морозе, негромко перекликались.
        На внешнем очаге рабы наскоро развели огонь. Охапки сухих тальниковых прутьев, быстро разгораясь, далеко, до дальних юрт осветили место вокруг.
        Тэмуджин, выйдя из юрты среди первых, не стал уходить из айла. Он отошел в сторону, к задней кожевенной юрте, где стояли харачу, и встал, наблюдая за всеми.
        У всадников к седлам были приторочены плотно набитые переметные сумы; вышли провожать их жены и дети. Толпа тихо гомонила, ожидая выхода Таргудая.
        Крепко, уже по-зимнему обжигал мороз. Собравшиеся, зябко сгорбившись, терпеливо кучились между юртами, потирали уши и щеки. Слабые, не выдержав холода, открыто тянулись к огню. Над ними посмеивались другие:
        - Кровь остыла, видно, не греет…
        - Женщин, наверно, уже перестали давить…
        - С такими в дороге опасно…
        - Почему?
        - Вся дорога кострами обозначится, врагам по следу легко будет найти. Да и долго будешь тянуться, там, где можно было проехать за трое суток, на все пять задержишься…
        Несколько молодых мужчин привели откуда-то трех черных жеребцов в нарядных недоуздках, украшенных серебряными пластинками на новой толстой коже, и привязали к коновязи. Жеребцы, чуя неладное, беспокойно храпели, косились на людей, дико посверкивали от огня большими синими глазами. Харачу, стоявшие рядом с Тэмуджином, внимательно рассматривали жеребцов, обросших гривами до колен, покрытых по мохнатым спинам ночным инеем, тихо перешептывались:
        - Не самых лучших коней подобрал Таргудай на жертву…
        - Этот крайний, видите, уже староват.
        - А у того короста на правой передней ноге.
        - Видно, думает богов обмануть…
        - Надеется, что в темноте они не разберут, а там и скроются в небесных табунах.
        - Да, там табуны, говорят, несметные.
        - Ведь кони там не умирают, а люди отсюда их все пополняют и пополняют. Вот и размножаются…
        - Да и плохих коней туда не отдают, ведь…
        - Попадем мы туда, и нам достанется на них поездить.
        - Молите богов, чтобы хоть пастухами взяли.
        - Где коней много, там и дел хватит.
        - Не пропадем, и сыты и одеты будем…
        По толпе порывом ветра прошел шум и разом стих, все оглянулись в сторону от костра. С западной стороны через толпу народа провели трех молодых рабов Таргудая, отобранных в жертву богам. Вели их три всадника на волосяных веревках, петлями надетых им на шеи.
        Тэмуджин сбоку всмотрелся в жертвенных рабов и в одном узнал молодого Хэрэмчи, который собирался жениться и просил Таргудая отправить его вместе с невестой на отару. Двое других были незнакомы, и Тэмуджин понял, что те привезены из других мест. Вслед за ними, провожая их, безмолвно двигались домашние рабы Таргудая и других нойонов куреня. Среди них Тэмуджин увидел и невесту Хэрэмчи - тринадцатилетнюю Хун. Лицо у той было искривлено безумным отчаянием, ошалелые глаза бегали по сторонам, как у молодой самки, у которой самец попал в охотничью западню, и она искала какого-то спасения для него. Она то и дело порывалась догнать своего жениха, но ее крепко держали под руки другие рабы, что-то шептали ей на ухо, увещевая.
        Жертвенных рабов провели к коновязи, хотели привязать рядом с жеребцами, но те вдруг рванулись в сторону, едва не оторвав от столба волосяные поводья, обезумело косясь на подведенных к ним рабов.
        Люди вокруг загомонили:
        - Смерть увидели, не надо было их так близко подводить.
        - Души из этих, наверно, уже вышли, а кони ведь чуют…
        - То же, что восточных духов к ним подвести. Что же вы, не думаете головами…
        - Глупы же люди…
        - Ну, отведите их поскорее, а то жеребцы поводья порвут, ускачут!
        - А Таргудай потом вас самих на куски порвет.
        Жертвенных рабов, наконец, отвели подальше, к молочной юрте, и нукеры держали их на арканах.
        Вскоре из большой юрты вышли два тайчиутских родовых шамана, за ними с трудом протиснулся Таргудай в черной медвежьей дохе. Тут же к ним подвели оседланных коней, слуги угодливо подержали стремя. Таргудай с трудом взобрался на своего каурого, долго усаживался, оправляя под собой подол дохи, и оглянулся вокруг:
        - Ну, все готовы?.. Задние, не отставайте! - и тронул с места, шагом выезжая из айла.
        Вслед за ним и двумя шаманами, плотно охватывая их, устремились старейшины и нойоны, за ними широкой толпой на разномастных лошадях тронули нукеры и харачу. Позади всадников повели было трех жертвенных рабов и за ними жеребцов, но когда вывели их за айл, жеребцы заупрямились, не желая идти вперед. Их стали подгонять сзади, подкалывая копьями, те упирались, угрожающе подбрасывая задами и оскаливая зубы. Началась суматоха.
        - Боятся вслед за рабами идти, - наконец, догадался кто-то в толпе. - Надо поменять их местами!
        Вперед пропустили жеребцов, рабы пошли следом. Жеребцы теперь рванули вперед так споро, что стали нагонять ведущих их всадников, врезаясь в толпу нукеров. Рабов пришлось придержать.
        Тэмуджин вместе с толпой провожавших вышел из айла и смотрел вслед за всадниками. Жертвенные рабы теперь шли далеко, отстав от жеребцов, и Хэрэмчи, шедший среди них справа, чуть отдалившись от двоих других, не доходя до крайней юрты айла Агучи-нойона, оглянулся. Он шел, глядя назад, и невеста его в толпе рабов вдруг взвизгнула, рванулась к нему. На нее тут же напали другие, повисли на плечах, зажали рот и потащили назад. Та вырывалась, изгибаясь и корчась, кто-то пихал ей в рот грязную рукавицу. Хэрэмчи замедлил шаги, но ведший его нукер нетерпеливо дернул за веревку и он отвернулся, пошел быстрее, сгорбившись, как старик, не оглядываясь больше.
        Толпа понемногу стала расходиться. У догорающего костра оставались лишь самые разговорчивые: они взахлеб говорили, перебивая друг друга, ожесточенно спорили, обсуждая увиденное.
        Рабы пошли к своей юрте, увлекая за собой обезумевшую, казалось, от горя невесту Хэрэмчи. Та шла, качаясь на заплетающихся ногах, словно была сильно пьяна и Тэмуджин, глядя на нее, решил пока не идти в свою юрту. «Будет плакать и выть, как тогда Сочигэл-эхэ, - подумал он. - Пережду лучше здесь». Он остался у костра и стоял, не чувствуя ни холодной стужи сзади, ни жара огня спереди, не слушая слов беседовавших рядом с ним взрослых мужчин.
        Из большой юрты выглянула жена Таргудая, мельком оглядела людей, стоявших у костра, заметила Тэмуджина и, поводя взглядом вокруг, будто не к нему обращалась, отрывисто сказала:
        - Воды надо! - и скрылась за пологом.
        Помедлив, Тэмуджин пошел за своим быком.

* * *
        Тэмуджин с Сулэ вернулись из степи после полудня. Они снова ездили на арбах за аргалом, перевозили кучи с южных холмов.
        В курене было тихо и безлюдно. Нойоны, приехав с жертвоприношений с восходом солнца, спали по своим юртам. Рабам с утра не задавали работы - видно, в суматохе про них забыли - и они все были дома.
        Заткнув за собой полог, Тэмуджин с Сулэ в полусумраке прошли к маленькому огоньку в очаге, протянули к нему руки. В юрте гнетущая висела тишина. Тэмуджин огляделся вокруг. Мужчины сидели у правой стены, с отрешенными бесстрастными лицами, они заостряли ножами какие-то длинные палки. Присмотревшись, Тэмуджин увидел, что это стволы молодых лиственниц, их очищали от коры.
        На его вопросительный взгляд пожилой найман Мэрдэг поднял седую голову, пояснил:
        - Нам тоже велели готовить оружие, принесли эти стволы и сказали, чтобы мы делали себе деревянные копья.
        У двери к правой стене были прислонены два неочищенных ствола - для него и Сулэ.
        - Если крупных зверей окажется много, - говорил Мэрдэг, - нас поставят в цепь вместе с загонщиками. Отогреетесь и тоже беритесь за ножи, вечером придут проверять.
        - Что это за оружие, - пренебрежительно усмехнулся меркитский Халзан, скобля тупым источившимся лезвием сырую кору. - Разве только кабаргу да косулю пугать.
        - Не говори так, - возразил хоринский Тэгшэ. - Лет десять назад, когда тебя здесь еще не было, один такой же раб, как мы, из куреня генигесов, таким вот копьем заколол трех медведей и от одного крупного вепря отбился. Тот с проколотым брюхом убежал в тайгу, его потом догнали воины на конях и добили… Зверей тогда попало в облавный круг небывало много, старики и те удивлялись. Кабаны и медведи, лоси с изюбрами так и лезли напролом на людей, вырывались из круга. Били их, били и стрелами и копьями, а они все лезут и лезут на острие, как будто взбесились от страха. И вырывались многие; на моих глазах вепрь, с трехлетнего быка ростом, а клыки вот такие - засучив рукав, он показал половину локтя - двоих загонщиков взбросил в воздух, словно малых щенят, с распоротыми брюхами и убежал. Это была настоящая битва между людьми и зверями, а не облавная охота, и людей тогда погибло немало… А того раба старейшины генигесов тут же освободили за храбрость, за то, что твердо стоял на своем месте и не упускал зверей живыми. И прямо оттуда, с той же облавы, его отправили в родное племя: мол, не иначе, богами
отмечен такой человек, а таких в плену держать грех… Дали ему коня с седлом, оружие, новую доху с лисьей шапкой, еды в дорогу и проводили с честью…
        - На длинной стене китайские воины стоят, говорят, с такими же деревянными копьями, - сказал Мэрдэг. - А ты говоришь, что не оружие.
        - Вот начнется большая война, - Тэгшэ, будто обрадовавшись, что завязался разговор, громко заговорил, улыбаясь. - Нас тоже посадят на коней и поставят в строй вместе со всеми. Никуда не денутся, если придут опять те же татары или чжурчжени целыми полчищами. Кто покажет себя в битвах и добудет себе коня с седлом, лук со стрелами и доспехи, тем дадут волю: женись на какой-нибудь пленнице, ставь свою юрту в курене или где укажет нойон, скота, коней и коров можно пригнать, сколько сможешь, и живи как любой из харачу. И все благодаря такому вот деревянному копью, - он поднял над головой полуочищенное от коры древко. - Я в этом курене многих назвать могу из тех, которые вышли из рабов…
        Тут вдруг всхлипнула овдовевшая невеста Хун, сидевшая на женской стороне, привалившись к стене, завыла по-собачьи тонко.
        - А ну, замолчи! - прикрикнула на нее служанка Хулгана, придвигаясь к ней, обняла за плечи: - Нас всех могли отправить к восточным богам, если бы только захотел Таргудай. И так всем тоскливо, а ты еще воешь… Уже не маленькая, хватит плакать…
        - Я уйду за ним… - громко зарыдала та, припав к ее плечу. - Не смогу жить на земле без него…
        - Замолчи, - твердила та, прижимая ее к себе. - К нему не попадешь, боги накажут и сделают тебя птицей му-шубун[21 - Му-шубун (букв. «дурная птица») - в монгольской мифологии злой дух, имеющий вид девушки с клювом вместо рта. Обычно му-шубун обитает в лесах, при встрече с людьми прикрывает рот рукой, чтобы скрыть свой клюв, а потом неожиданно напасть и нанести смертельный удар в голову.] или привидением, будешь вечно бродить тут и людей пугать, а выхода никуда не найдешь… Лучше терпи, дождись своей смерти, а там и встретишься с ним, поклонишься богам, а они тебя направят к нему…
        - Я состарюсь тогда, - не унималась та. - Он там на другой женится.
        - Тогда сестрой ему станешь, - успокаивала Хулгана. - Тоже хорошо…
        - Ты радуйся за него, - вступились в их разговор мужчины. - Твой Хэрэмчи ведь не просто так в тот мир ушел, а жертвой небожителям, он, может быть, теперь у какого-нибудь тэнгэри или хагана в слугах будет жить.
        - Или табунщиком у самого Атая Улана.
        - Ведь у Атая Улана табуны, говорят, поистине несметные…
        - Ты радоваться должна…
        - И не плачь больше, а то разозлишь восточных богов, они еще твоего жениха не примут к себе, к Эрлиг-хану в нижний мир отправят.
        Хун замолчала, насухо вытерев слезы, и подавленно смотрела на огонь, и не было по ней видно, поверила она им или нет.
        VIII
        На четвертую ночь трое старейшин не пришли слушать улигершина, передав с женами, что приболели, на пятую не пришло еще четверо стариков, а на шестую в юрте Таргудая сидели одни молодые вожди и нукеры. В юрте стало просторно, гости уместились вдоль стен, освободив середину. Таргудай недовольно хмурил брови, тяжело зевал, но упорно отсиживал все ночи, удалив жену с дочерью, и все чаще стал наливать архи себе и улигершину.
        Тэмуджин сидел на прежнем месте, у двери. Прикрывавший его спереди нукер переместился влево, и теперь он перед взором Таргудая был открыт. Но тот все время смотрел мимо него, искусно обходя его взглядом. Чаще он сидел, задумчиво уткнувшись взглядом в очаг, время от времени закрывая в дреме глаза. Просыпаясь, привычно тянулся одной рукой к кувшину, другой - к серебряной чаше.
        Улигершин, подуставший за все эти ночи, сберегая силы до утра, охрипшим голосом монотонно тянул свои перепевы о разных подвигах Гэсэра, о его убийствах многочисленных чудовищ-мангадхаев, насланных на землю восточными небожителями. Нукеры напрягали каменно застывшие лица и прямо держали спины, стараясь не заснуть.
        И лишь на девятую, последнюю ночь, вновь собрались все. Старейшины занимали свои прежние места, оттесняя нойонов, те отодвигались, прижимая нукеров к двери. Тэмуджина спереди снова закрыли спины нукеров.
        Улигершин уже приложил смычок к струнам, но Таргудай вдруг жестом остановил его.
        - Пока я не забыл, нужно решить еще одно небольшое дело, - сказал он, обращаясь к старейшинам. - Ведь тут с нами сидит сын кият-борджигинского Есугея, отбывает у меня наказание, вы знаете…
        Тэмуджин мгновенно напрягся всем телом, впившись в него взглядом и чувствуя, как гулко у него в груди забилось сердце. Время враз замедлилось, давя на него томлением, ожиданием непоправимого. Таргудай, не глядя на него, благодушно посматривал на нойонов и старейшин… Время тянулось нестерпимо… И Таргудай, раздумчиво прижмурясь на кого-то перед собой, наконец, продолжал:
        - Так вот, на облавную охоту он, как потомок Алан-Гуа, наверно, должен выйти со всеми на равных, как вы думаете? Не будем же мы его в канге да с рабами вместе держать, когда идет такое важное дело в племени.
        Старейшины оживленно зашевелились, закивали, оглядываясь в сторону двери, ища глазами Тэмуджина.
        - Правильно! - загомонили они, тряся бородами, переглядываясь. - Надо, надо свою кость возвысить…
        - Предки с неба будут смотреть за нашей охотой… нехорошо будет.
        - Какой-никакой, а отпрыск Хабул-хана…
        - Хоть плохой, но свой.
        - Мудро решил Таргудай-нойон…
        - Гневлив не в меру Таргудай, но справедлив…
        Усомнились лишь некоторые нойоны.
        - Тогда не за зверями, а за ним смотреть надо будет, - недовольно подал голос Хурэл-нойон, младший из двоюродных братьев Таргудая. - Как бы он не убежал от нас в суматохе. Парень-то, по нему видно, неспокойный…
        - Знаю, знаю, есть такая опасность, - добродушно заговорил Таргудай, разводя руками. - Но я не хочу, чтобы наш соплеменник на племенной охоте был в канге, пешком и среди рабов! Раз он рожден воином, пусть будет среди воинов. Хоть и велика его вина перед племенем, но я хочу добра и справедливости, и вас всех призываю быть великодушными. Пусть в жизни его не будет такого черного пятна… Что ж, если он побежит, то бог всегда рассудит, на чьей стороне правда.
        - Пусть он выйдет перед нами и пообещает не бегать, - раздался сиплый тонкий голос из толпы старейшин. - Ему ведь добро делаем, должен понимать, уже не маленький…
        - Сын Есугея, встань и выйди сюда! - возвысил голос Таргудай. - И скажи честно перед старейшинами: обещаешь ты не бежать от нас, если на время охоты снимем с тебя кангу и посадим на коня?
        Тэмуджин встал и, выбирая место между сидящими нукерами, шагнул вперед. «Разве можно по снегу далеко убежать? - недоуменно подумал было он, но уже радостное возбуждение освещало у него все в груди, сметало посторонние мысли. - Все же признают за равного… Хоть поохочусь вволю, на коне поезжу…»
        - Обещаешь или нет? - допытывался Таргудай.
        - Обещаю, - сказал Тэмуджин. - Только прошу дать коня и оружие поприличнее, чтобы люди других родов не сказали, что правнуку Хабула у тайчиутов не нашлось хорошей лошади и лука со стрелами.
        - Видите, он еще торгуется с нами! - весело усмехнулся Таргудай, оглядывая гостей. - Ведь говорил я вам всем, что это за человек, почему я его держу в канге? Этим киятам дашь кусок, а они у тебя всю тушу потребуют… С ними построже надо!
        По юрте прокатился короткий смешок и стих у двери.
        - Иди, сядь на место! - Таргудай проводил его негодующим взглядом. - Я все стараюсь сделать как лучше, даже наказывая, жалею его, а он вот как мне на добро отвечает: коня хорошего еще ему дай. Но я добрый человек и буду делать добро, что бы там ни было!
        Улигершин, дождавшись тишины, начал запев, по юрте вновь разнесся гортанный тяжелый его голос, а Таргудай еще долго крутил головой, возмущенно глядя в сторону двери.
        «А к чему он это придумал, зачем ему нужно?..» - где-то в глубине сознания между радостными чувствами запоздало мелькнула одинокая искра тревоги и тут же скрылась под нахлынувшим нетерпеливым чувством ожидания свободы.
        IX
        Утром Тэмуджина расковали. Тот же черный, взъерошенный кузнец, что осенью надевал на него кангу, бесстрастным взглядом рассмотрел железное крепление и двумя короткими ударами выбил обруч на колодках, освободив ему шею. Тэмуджин покачнулся, почувствовав внезапную легкость в теле и, оступившись назад, натолкнулся спиной на сопровождавшего его нукера.
        Кузнец пристально оглядывал его. Посмотрел в глаза и удивленно двинул головой.
        - Чему удивляетесь, Джарчиудай-дархан? - улыбаясь, спросил его нукер. - Что нового в нем увидели?
        - Человек, даже взрослый, потаскав кангу, становится ниже ростом, обрастает горбом, а этот, наоборот, вырос и даже в плечах расширился… И в глазах не потух огонь, все так же бьет лучом… видно, крепкий дух в груди имеет. - Кузнец скупо улыбнулся Тэмуджину, словно подбадривая, пощупал ему руку повыше локтя. - Сила есть, значит, выживешь.
        Тэмуджин промолчал, одними глазами улыбнулся ему в ответ и шутливо подмигнул. Тот расхохотался, уперев руки в бока:
        - Ну, такого вы просто так не задавите…
        - Ладно, мы пойдем, - заторопился нукер. - Там сейчас, может быть, сам Таргудай нас поджидает…
        В айле другой нукер подвел к нему староватого, но с виду все еще ладного вороного мерина под седлом. Тэмуджин, скрывая радость за строгим взглядом, принял поводья, осмотрел коня. Потом закинул поводья на шею и, запрыгнув в седло, он крепко дернул за удила и бешеной рысью выскакал из айла. Нукеры всполошились, повскакали на своих коней и погнались следом.
        - Эй, куда ты?!
        - Остановись!..
        Проскакав за полусотню шагов, Тэмуджин со смехом натянул поводья и повернул назад. Нукеры испуганно смотрели на него:
        - Ты брось баловаться, а то скажем Таргудаю-нойону, он тебя быстро ссадит с коня!
        - Пешком пойдешь на охоту…
        Тэмуджин лишь насмешливо оглядел их и проехал мимо.
        В айле у кожевенной юрты их ждал Унэгэн. Под правой мышкой он держал овчинный дэгэл и лисью шапку, с левой руки его свисал широкий поясной ремень с медной бляхой. Рядом с ним стоял другой нукер, он держал оружие: копье, хоромго с луком, колчан со стрелами и мадагу в ножнах. Тэмуджин, разглядев снаряжение, остался доволен: все было добротное, хоть и не новое.
        - Парень-то озорной, - озабоченно говорил один из нукеров, догонявших его. - Видно уж, будет нам хлопот из-за него.
        - Не будет, - успокоил его Унэгэн. - Если бы тебя целый месяц продержали пешим, ты вон за те северные горы ускакал бы. А он просто пошутил. Это умный парень, зря бегать не будет… Вот, возьми одежду, - сказал он Тэмуджину, - хороший дэгэл, теплый.
        - Потом вернуть надо будет? - спросил Тэмуджин.
        - Это как скажет дядя твой, Таргудай-нойон.
        Тэмуджин слез с коня и переоделся, шапку свою из телячьей шкуры и волосяной пояс засунул за пазуху.
        - Возьми оружие…
        Тэмуджин нацепил на ремень сначала хоромго, потом колчан и мадагу, взял в руки копье с остро отточенным каменным острием.
        - Переметную суму надо бы, волосяной аркан и ремень на путы, - сказал Тэмуджин, еще раз оглядев коня.
        Унэгэн укоризненно посмотрел на нукеров.
        - Найдите.
        Тэмуджин отнес оружие в свою юрту. Двое рабов, найманский Мэрдэг и хоринский Тэгшэ с утра работали в юрте: сидя на мужской стороне, они давили на кожемялке лосиные шкуры. Принесенные из кожевенной юрты отвердевшие старые шкуры пыльной кучей лежали рядом. Еще вечером Тэмуджин слышал, как ругалась жена Таргудая: «Скоро новая охота, а старые шкуры до сих пор еще не выделаны…» И рабы торопились исправить оплошку.
        Увидев Тэмуджина без канги, в добротной дохе и лисьей шапке, да еще с оружием в руках, рабы от изумления изменились в лицах. Опомнившись, они с испуганно-почтительными лицами поднялись на ноги и закланялись ему.
        - Не нужно мне кланяться, - остановил их Тэмуджин. - Ведь еще вчера вечером мы ели из одного котла…
        Те, выпрямившись, не зная, как теперь вести себя, беспокойно взирали на него. Было видно, что при нем не хотели садиться. Под смущенные взгляды рабов он прошел на мужскую сторону, повесил оружие на стене и, на ходу нетерпеливо махнув им рукой, вышел наружу.
        Воссев снова в седло, в сопровождении двух нукеров Тэмуджин поехал за курень - проездить коня. Выехав на простор, опробовал его рысью и шагом. Конь оказался норовистым, порывистым в движениях, видно было, что не один год он пробыл в табуне и плохо слушался поводьев. Пришлось погонять его, давая привыкнуть к седлу и поводу. Нукеры стояли в стороне и издали наблюдали за ним.
        Наконец, поучив коня хорошенько, когда тот стал поворачивать и останавливаться по малейшему движению его руки, он повернул к куреню.
        Стреножив коня у крайних юрт, рядом с пасущимися ездовыми меринами Таргудая, Тэмуджин пошел в свою юрту. Нукеры, разговорившись с какими-то встречными всадниками, приотстали. Тэмуджин неспешно шел по куреню с седлом под мышкой, расправив плечи и чувствовал, как покинула его застарелая усталость, стало легко на шее и в ногах; ему казалось, он может, не уставая, прошагать так день и ночь.
        Прохожие, заметив его, изумленно останавливали на нем взгляды, будто увидели что-то невообразимое, женщины испуганно сторонились, прятали глаза и старались побыстрее проскочить мимо него. «Боятся, как бы не зарезал, - усмехнулся про себя Тэмуджин. - Сегодня им будет о чем поговорить. Будут гадать: к чему бы это, к войне или к бескормице будущей весной…»
        X
        В предрассветных сумерках огромная толпа всадников на восточной стороне куреня, разобравшись по сотням и десяткам, вереницами двинулась к Онону. По тонкому льду долго переходили реку. Лед звонко трещал, ломкий стук эхом разносился выше и ниже по реке. Зло всхрапывали кони, пугаясь страшных звуков под копытами.
        Выждав, когда, опасливо обходя темные полыньи, малыми кучками перебрались последние, нойоны повели войско на север. Вытягиваясь длинной извилистой колонной, оно двинулось к смутно виднеющимся увалам дальних сопок.
        Тэмуджин ехал в задних рядах одной из сотен загонщиков, ощетиненных длинными копьями, с незнакомыми харачу из улуса Хурил-нойона. Он был удивлен тем, что Таргудай поставил его не со своими харачу, а засунул его к другому улусу, но спрашивать об этом не стал. «Мне разницы нет, - равнодушно думал он, приглядываясь к ехавшим с ним рядом воинам. - И те, и эти мне не родные».
        Ехали быстрым шагом. Привыкая к морозу, били себя по бокам и голеням на коротких стременах, терли щеки и носы рукавицами.
        Медленно редели сумерки. Несмотря на холод, всадники были возбуждены как на празднестве; в рядах без умолку шли разговоры, воины гадали о ждущей их на этот раз добыче, высматривали приметы. Спереди и сзади Тэмуджин слышал неумолчные, хриплые от мороза голоса:
        - Середина луны всегда удачна для охоты…
        - А мы ведь только к концу ее тронулись.
        - Не это самое главное, а то, какие края были у нее в начале месяца…
        - Верно, если края смотрели вверх, то хорошо, вниз, так не очень…
        - Вы лучше зайцев хорошенько смотрите…
        - В прошлом году первой добычей была белка, потому и удачи не было…
        - Не надо было в нее стрелять.
        - Так и не стреляли, у Хурэл-нойона с руки сорвался охотничий ястреб и сорвал ту белку с сосны. Старая оказалась, худая…
        - Лучшая примета - зайцы.
        - Молодые, зайцев смотрите!.. Зайцев!..
        Из-за восточных сопок медленно выглянуло холодное красное солнце. Вся колонна, начиная с передних рядов, остановилась без приказа. Всадники повернули коней на восток, спешились и, благоговейно глядя на огненный круг над скалистым острием заснеженной сопки, трижды поклонились ему. Тэмуджин, садясь в седло, еле почувствовал на щеке ее робкое негреющее тепло.
        Передние взяли легкой рысью - громче зашуршал суховатый снег под копытами - за ними потянулись остальные. Позади за морозным туманом скрылся тайчиутский курень с дымным теплом в юртах, а далеко впереди еле видимыми пятнами темнели дебри заснеженной тайги.
        Густым паром исходили лошадиные морды, обросшие сосульками, иней покрывал пушистые шеи и крупы коней. Понемногу инеем покрывались и сами всадники, морозным снежным пухом одевались медвежьи дохи, лисьи и волчьи малахаи. Оставив тепло и негу жилых юрт, люди шли в тайгу попробовать звериной жизни своих далеких предков, не знавших ни пастьбы скота, ни войлочных жилищ, на лютом морозе неутомимо гонявшихся по тайге за зверем и ночевавших у охотничьих костров там, где заставал их вечерний сумрак…
        Перейдя долину небольшой заледеневшей речки и поднявшись на гребень холма, передние в следующей низине увидели огромное скопление всадников - здесь было заранее оговоренное Таргудаем и другими нойонами место встречи родовых отрядов. На склонах здешних сопок, на полпути к таежным предгорным отрогам, было решено поднести жертвы духам-хозяевам земли.
        Передние уже спустились вниз, когда Тэмуджин сверху увидел, как разбредаясь по всей низине, смешиваясь между собой, громко приветствовали друг друга соплеменники. На середине широким кругом сходились нойоны, там густо сгрудились над всадниками родовые знамена; от легкого ветерка развевались разномастные хвосты под стальными остриями копий. На дальней стороне круга среди чужих незнакомых бунчуков Тэмуджин увидел знамена киятов: Даритая - с сивым хвостом и Бури Бухэ - с гнедым. Отдельно от них, прижимаясь к тайчиутским, несмело торчали вороные бунчуки детей Хутулы-хана.
        Спустившись в низину, проезжая со своей сотней в отведенное ей место, Тэмуджин узнал Сагана, одного из тысячников отца, которого он раньше часто видел, когда они приезжали в их курень во время праздников. Тот теперь сидел на пегом жеребце в голове отдельного отряда, стоявшего стройной колонной по шестеро всадников.
        «Наши, отцовские, - радостно подумал он, косо посматривая в суровые лица воинов. - Они знали отца, ходили под его знаменем и, придет время, вернутся ко мне…»
        Крайний в переднем ряду отцовского войска, молодой воин с хищным лицом, заметил любопытный взгляд Тэмуджина, зло усмехнулся и сплюнул под ноги его коню. Плевок замерз на лету и льдинкой отскочил от переднего копыта его мерина. Тэмуджин не обиделся, поняв, что тот плюет не на него - видно было, что не узнает - а на тайчиутов; он с улыбкой оглянулся на отцовского воина, но тот уже не смотрел на него, непримиримо отвернув хмурое лицо в сторону.
        Долго стояли в строю, выдерживая холод. Из заднего ряда Тэмуджин видел, как впереди над толпой поднялся белый дым - там, в кругу нойонов, развели костер. Скоро оттуда стали доноситься удары бубнов, а затем и резкие вскрики - шаманы призывали таежных духов. Всадники, примолкнув, смотрели вперед.
        Наконец, Тэмуджин увидел, как в клубах бледного дыма взлетела вверх большая чаша, блеснула на солнце тусклой медью и упала вниз. Тут же от передних рядов донеслось глухим ропотом, волной дойдя до задних:
        - Вниз указала…
        - Вверх дном упала.
        Всадники уныло и растерянно переглядывались. Заговорили тихо, под нос:
        - Опять отвернулась удача…
        - Нойоны виноваты, не в доброе время мы вышли…
        - Не того тобши выбрали…
        - И в прошлый раз также было…
        - Ладно, не болтайте много, еще услышат нойоны!
        - Не всем будет плохо, кому-то и добыча попадется.
        - Надо всегда думать так: и оленю порадуюсь и зайцем не побрезгую…
        - Верное слово вовремя сказано…
        Нойоны, не задерживаясь больше на несчастливом месте, двинули войска дальше. Сразу нарушилась томительная тишина, раздались злые выкрики сотников и десятников, тонко заржали где-то впереди кони; началась суматоха, обычная, когда большие толпы людей внезапно срываются с места и двигаются в путь.
        Сотня загонщиков, где был Тэмуджин, сначала стояла на месте, ожидая приказа, уступая дорогу другому тайчиутскому отряду, тронувшемуся за знаменем Таргудая, потом двинулась вслед за ним, выравниваясь, мимо все еще стоявших на месте сотен из других родов.
        XI
        На племенную облаву на этот раз, как и в прошлую зиму, вышли люди в основном из ближних борджигинских родов, которые были близки тайчиутам и по крови и по местам кочевий. Из дальних родов двумя полутысячными отрядами пришли лишь салчжиуты, нойоны которых еще летом обещали Таргудаю быть с ними на охоте, да хатагины, которые перед этим поссорились с джадаранами, с кем они обычно в последние годы ходили на облаву.
        Сами тайчиуты смогли оторвать от стад и табунов всего около трех тысяч воинов, остальные охраняли скот на дальних южных пастбищах, куда пришлось отогнать часть поголовья из-за большого снега на Ононе. Столько же выставили вместе сониды, генигесы, арулады, хонхотаны, хабтурхасы, кияты и другие.
        Нойоны на словах относили причину такого малолюдства на нынешней облаве в счет больших снегопадов, будто бы из-за них много воинов пришлось оставить при стадах и табунах, что отчасти так и было, но про себя каждый понимал, что с падением крупного и влиятельного рода киятов, которые раньше именами Тодоена и Есугея при желании могли собрать, пожалуй, все монгольские рода, прошло время многочисленных облав, когда прибывало и в два и в три раза больше народа, чем сейчас. А единство племени и сила его в мирное время подтверждались только на облавных охотах: если много народа собралось, значит, сегодня племя в силе, а если мало и рода охотятся отдельно друг от друга, то племя разрозненно и потому слабосильно. Соседи, чтобы узнать, насколько сильно это племя, всегда старались выведать, как нынешней зимой их рода охотились, вместе или врозь и во многом от этого решалось, нападать на них сейчас или нет.
        Но, как бы там ни было, нынешняя охота у борджигинов шла привычным, с древних времен сложившимся порядком. В предутренних сумерках нойоны выстраивали загонщиков перед горной долиной и оба крыла облавы, раскинувшись в стороны, бесшумными вереницами шли вверх, проникая все дальше в дебри. К полудню, охватив огромный круг в тайге, крылья сходились в назначенном месте и начинали медленно сужать ряды, понемногу выходя обратно из тайги. Звериные стада, оказавшиеся внутри круга, выгонялись на опушку, на открытое место, и их били стрелами и копьями. Нетронутыми отпускали обратно в лес лишь молодых самок и детенышей до двух-трех лет. До темноты охота заканчивалась.
        Убитых зверей разделывали тут же на снегу. В большие бурдюки сливали кровь, отдельными кучами сваливали туши, требуху, шкуры, чистили снегом кишки, замораживали. Делили добычу между родами, чтобы потом на вьючных лошадях развезти по куреням.
        Шел четвертый день охоты, но добычи настоящей почему-то все не было. Облава продвигалась с запада на восток по долинам горных рек, начиная с верховьев Амгаланты, ежедневно захватывая по одной долине и, по уговору, должна была завершиться на Агаце. Были уже прочесаны верховья Амгаланта, Балжа, Хумула, и в каждой из них было взято всего лишь по триста-четыреста голов разного зверья - в основном мелковесные косули и кабарга.
        Нойоны у вечерних костров хмуро чесали лбы:
        - Куда ушли лосиные и изюбриные стада?
        - И медведей, кабанов почему мало?
        - Уже второй год так.
        Больше всех из нойонов тревожился Таргудай - на тобши возлагают и удачу и неудачу - впереди у него маячили дурные последствия от такой охоты. Но он, не желая показывать уныние перед людьми, хорохорился:
        - Ничего, впереди еще много долин. Должно быть, зверь весь туда укочевал. Тогда уж не уйдет добыча от нас. А ну, разливайте архи по чашам… ведь говорили наши предки: и оленю буду рад, и зайцем не побрезгую. Верно ведь?..

* * *
        Тэмуджин только теперь стал понимать, почему ему дали старого коня. Подвижный поначалу в степи, здесь же, в таежных буреломах, он стал быстро уставать. Выдыхаясь, он плохо шел в гору, не мог скакать через палые деревья, часто оступался на каменистых склонах.
        «Сделали все так, чтобы я не смог ускакать от них, - думал Тэмуджин, сидя в седле и настораживаясь каждый раз, когда конь оступался, чтобы не упасть вместе с ним. - Хорошо же придумал дядя Таргудай…»
        Сберегая силы коню, он не торопил его, выбирал места поровнее, объезжал валежины и густые заросли.
        Когда по цепи передали, что круг сомкнулся, десятник - один из ближних нукеров Хурил-нойона - остановил воинов. Они долго стояли на месте. Справа от них вверх, в гору, поднимались скалы, слева спускался склон в долину, которую охватил круг облавы. В шагах двадцати с обеих сторон от себя Тэмуджин видел соседних загонщиков, а дальше не было видно никого - лес в этом месте был густой.
        Тэмуджин слез с коня, давая ему отдохнуть. Он неподвижно стоял по колени в снегу, ловя звуки снизу, всматриваясь между заснеженными ветвями. Небо было пасмурно, густые серые тучи низко нависали над долиной и солнца, которое должно было быть где-то на середине, не было видно. Слабый ветерок шелестел в верхушках, изредка срывая с ветвей клочья рыхлого снега.
        Конь, отдышавшись, благодарно тронул его мордой по плечу, мотнул головой, будто показывая, что он отдохнул и готов нести его дальше, но Тэмуджин все еще не садился, выдерживая время.
        Сзади послышался шорох снега - из-за кустов по его следу подъехал десятник. Он вплотную приблизился к Тэмуджину, огляделся по сторонам и, рассматривая что-то впереди, негромко сказал:
        - Спустимся ниже, там не хватает людей, - и развернув коня в глубоком снегу, он тронул его обратно.
        Тэмуджин взобрался в седло и оглянулся назад, думая предупредить соседнего загонщика, что он уходит, но тот уже смотрел в его сторону. Тэмуджин махнул ему рукой и двинулся вдогонку за десятником.
        Тот ехал не оглядываясь. Тэмуджин смотрел ему в широкую сутулую спину в медвежьей дохе, думал: «Видно, за что-то попал в немилость своему нойону, раз его поставили вместе с загонщиками. Другие-то все, наверно, внизу перед опушкой стоят, готовятся встречать зверя…»
        Они проехали мимо троих воинов в цепи и дальше на расстоянии полусотни шагов никого не встретили. Тэмуджин по следам на снегу видел, что недавно здесь были люди, но почему-то они покинули цепь и ушли вниз. «По-новому расставляют людей, а зачем? Ведь зверей пока еще не видно…» - подумал он, но расспрашивать не стал.
        Десятник остановил коня у высокой толстой лиственницы, оглянулся на него и посмотрел вниз по склону.
        - Посмотри, - он протянул руку вперед. - Видишь вон ту сухую сосну?
        В полутораста шагах от них виднелось накренившееся над пологим склоном, заросшим кустарником, мертвое дерево. Разведя толстые кривые сучья по сторонам оно, было видно, еле удерживалось засохшими корнями.
        - Да, - сказал Тэмуджин.
        - Когда подадут приказ двигаться, ты отсюда пойдешь вперед, - десятник внушительно смотрел на него, - пройдешь под тем деревом и выйдешь прямо вон на тот черный камень, видишь?
        - Вижу, - сказал Тэмуджин, досадливо подумав про себя: «К чему эти поучения, он что думает, я не увижу, куда цепь двинется?», а сам спросил: - Где же другие загонщики, почему их не видно?
        - Цепь растянулась, но скоро круг сузится, тогда увидишь и других… - почему-то отводя от него глаза, сказал тот и, отъезжая, напомнил напоследок: - Смотри, не сверни в сторону… Если откроешь в цепи брешь и пропустишь зверей, будешь виноват, а Таргудай накажет и на посмешище перед всеми выставит.
        - Не сверну, - хмуро сказал Тэмуджин и отвернулся, глядя на покосившееся впереди дерево.
        «С чего бы это цепь так растянулась? - подумал он. - Ведь людей сзади оставалось еще немало… Отстали, что ли? Так можно и зверя упустить. Если сейчас ринется на меня стадо лосей или кабанов, как я один их остановлю?.. И вину на меня свалят…»
        Он вынул из хоромго лук и приложил к тетиве йори с тонкими свистками. Затем перебрал в колчане стрелы и все йори положил сверху.
        Ни слева, ни справа не показывались люди. Тэмуджин краем глаза заметил, что рядом с накренившейся сосной шевельнулось что-то темное и скрылось за кустами. «Зверь, черный, будто кабан или медведь… - понял он и еще раз оглянулся вокруг. - Когда же загонщики подоспеют?»
        Вдруг справа, от верховьев долины, стали доноситься далекие, еле уловимые звуки. Это были людские крики. Прислушавшись, Тэмуджин разобрал звуки ехора - песни облавной охоты. Резким, отрывистым хором выкрикивая слова-заклинания этой охотничьей песни, загонщики отпугивали кабанов и медведей, которые норовили броситься на них и вырваться из круга.
        «Уже пошли верхние! - заволновался Тэмуджин. - А загонщиков все еще нет…»
        Звуки ехора стремительно приближались - ее подхватывали все ближе и ближе по цепи. И скоро совсем близко, в ста шагах от него, с пронзительным свистом взмыла вверх йори - знак сотника начинать движение и тут же с обеих сторон от Тэмуджина подхватили песню загонщики их сотни. Надо было начинать идти вперед. Он оглянулся еще раз - рядом никого - и тронул коня, держа лук со стрелой наготове.
        Конь его споткнулся о валежину под снегом, Тэмуджин крепче взял поводья и поддал ему в бока гутулами, внезапно обозлившись на него: «На таком одре только овец пасти рядом с куренем, а не на охоту ездить».
        Ехор гремел уже по всему лесу. По голосам соседних загонщиков Тэмуджин понял, что те прошли вперед и, боясь отстать от цепи, тронул коня побыстрее.
        Приближалось засохшее дерево. Конь его слегка свернул вправо, стремясь обойти стороной колоду, но Тэмуджин удержал его, заставив перепрыгнуть препятствие, держа путь прямо под дерево. Глядя направо, откуда должны были идти гонимые с верховьев звери, Тэмуджин поравнялся с деревом, подъезжая под его низко нависшие сучья.
        Сначала он услышал глухой скрип - будто из-под земли - и, резко оглянувшись, увидел падающий на него толстый коричневый ствол с изломанными сучьями. Он успел только поддать гутулами в бока коню, и тут же его снесло с седла могучим ударом в плечо, перед глазами все завертелось, и в следующий миг он с головой окунулся в снег, придавленный чем-то тяжелым в спину.
        Эхом разнесся тяжелый глухой стук и треск сухих сучьев. Где-то совсем рядом неистово ржал его конь… Тэмуджин не мог вытащить правую руку из-под себя, чтобы оттолкнуться от земли, в снегу было трудно дышать. Конь ржал каким-то неузнаваемым, почти человеческим голосом, не переставая. Где-то далеко сквозь ржание Тэмуджин услышал людские голоса.
        - Эй, сюда, парня деревом придавило!
        И вдруг совсем рядом прижатым к земле ухом он уловил торопливо удаляющийся скрип шагов пешего человека.
        Его вытащили двое соседних по цепи загонщиков. Тэмуджин слышал, как они подбежали с правой стороны и, не видя их, пошевелил свободной рукой.
        - Живой! - воскликнули они в один голос.
        Обойдя дерево, они завозились в снегу.
        - Сначала коня уберем, мешает, - говорил один другому. - Руби этот сук…
        Тэмуджин слышал звонкий стук железного лезвия по сухому дереву.
        - Еще этот мешает, руби…
        - Э-э, конь-то пропал, видишь, хребтину ему переломило, не может подняться… Заколем его, потом придут за ним, заберут.
        Тэмуджин слышал, как с плеском и шипением пролилась на снег горячая кровь… где-то рядом в предсмертных судорогах бился конь.
        Наконец добрались до него. Сзади что-то стукнуло легонько, и от спины его разом отошла куда-то придавившая его к земле тяжесть. Тэмуджин поднялся на ноги, стер с лица прилипший снег и увидел перед собой двоих воинов из своей десятки - молодого и старого, с которыми он всю дорогу ехал в одном ряду. В десяти шагах непривязанные стояли их кони.
        - У тебя все цело? - расспрашивал старик, оглядывая его с головы до ног. - Ничего не болит?
        - Ты будто знал, куда падать, - говорил молодой, осматривая место. - Немного в сторону туда или сюда и пришлось бы тебя тут вместе с конем оставлять. Видишь, ствол совсем рядом лег. А эти два толстых сука тебя обложили как ребенка в зыбке.
        Тэмуджин, приходя в себя, оглядывал упавшее дерево. Всюду желтыми клыками торчали острия обломанных сучьев. Рядом лежала бездыханная туша коня с кровавой раной в груди и облитый красным снег.
        - А ну-ка, посмотрите сюда! - молодой воин пошел к корневищу упавшего дерева. - Это что такое?
        От черневшего круга вырванной с корнем земли по глубокому снегу тянулся след, теряясь за ближайшими кустами.
        - Это не конский след, - говорил молодой, склонившись перед собой, разглядывая. - Тут только что прошел пеший человек.
        - Ты здесь кого-нибудь видел? - спросил старик, темнея лицом, и по-новому оглядывая упавшее дерево.
        - Нет, - облизав засохшие губы, сказал Тэмуджин. - Но когда лежал здесь, слышал человеческие шаги…
        - Смотрите, а это что за припас тут лежит, - молодой, нагнувшись, вытащил из снега толстую жердину длиной в полтора алдана, с обеих сторон ровно обрубленную топором. - Что им здесь делали?
        Старик внимательно осмотрел землю под корневищем дерева.
        - Земля не свежая, - сказал он, изумленно глядя на молодого. - Это дерево упало не сейчас, а видно, еще до снега. Тогда же его подняли обратно и подперли этой жердиной. Оставалось только дернуть ее за веревку, как…
        - Давно готовили дело… - сказал тот и посмотрел на Тэмуджина. - Видно, ты стал занозой в глазах у наших нойонов.
        Тэмуджин, удрученный, молча смотрел на то место, где он только что лежал, придавленный суком, рядом со смолистым мерзлым стволом шириной в охват.
        - Послушай меня и хорошенько запомни, - сказал ему старик, раздумчиво глядя на него. - Если хочешь остаться живым, не болтай никому о том, что здесь случилось. Мы сейчас поедем в цепь, а ты снимай со своего коня седло и иди по старому следу обратно. Поклонись Таргудаю и скажи что, мол, коня придавило деревом, хребет ему сломало, а ты вылез, осмотрел коня и прирезал. Делай вид, будто ты не понял, что на самом деле было. И отныне старайся нигде одному не оставаться. Да хорошенько посматривай вокруг, как же ты не увидел такую подпорку под деревом?
        - Да ее не сразу заметишь за кустами, - вступился за Тэмуджина молодой. - Не ошкурена, да еще снегом присыпана…
        - Ладно, поехали, - заторопился старый. - А то наши вон уже где, скоро зверь сверху пойдет…
        Они сели на коней и двинулись друг за другом наискосок по склону, ведя новый след в глубоком снегу, негромко переговариваясь между собой. Тэмуджин проводил их тоскливым взглядом; он смотрел им в спины, пока они не скрылись в зарослях молодых сосенок.
        Оставшись один, чувствуя, как у него сжимается в груди, он оглядывался по сторонам: тот, кто свалил на него дерево, чьи удаляющиеся шаги он слышал, мог не уйти далеко, а спрятаться где-нибудь в кустах и следить за ним. Тэмуджин быстро нагнулся и достал из под ветвей свой лук, выпавший из рук при ударе и, вынув из колчана новую стрелу, приладил к тетиве. Подошел к неподвижной туше коня; не выпуская из рук оружия, торопливо отстегнул подпругу и, обойдя с другой стороны, вытянул его по снегу из-под туши. Снял узду, освобождая из все еще тепловатого рта мертвого коня железные удила и, взяв все в охапку, быстро пошел обратно по своему следу…
        Идя по лесу, Тэмуджин часто останавливался и, встав за деревом, прислушивался вокруг. Внизу, в долине, не смолкая гремел ехор - там продолжалась облава. Было смутно на душе, облегчение оттого, что опасность прошла мимо, смешивалась с тревогой от предстоящей встречи с Таргудаем. Беспокоило, как тот поведет себя, увидев его, не взбесится ли от злости и что придумает дальше. Осознавая, что надо быть готовым ко всему, Тэмуджин изо всех сил укреплял свой дух решительными мыслями. «Ничего вы не смогли со мной сделать, - бодрил он себя. - Ничего и не сможете, потому что за мной смотрят сами небожители…»
        И лишь единственный раз, когда он проходил совсем близко от цепи загонщиков, к нему пришла ослабляющая мысль пойти к нукерам своих дядей Даритая и Бури Бухэ, которых он утром видел позади тайчиутских сотен - те сейчас должны были быть где-то ниже по цепи - и переждать у них какое-то время. Подумав, он через силу отогнал ее. Даритай может посмеяться над ним: летом, когда звали, не захотел идти, а теперь прибежал, как хвост прищемило. Но главное, Таргудай поймет, что он разгадал его попытку убить, и тогда со зла или спьяну может пойти в открытую.
        «Надо во что бы то ни стало пойти к нему прямо и показать, что я ничего не понял, - решил он окончательно и с трудом заставил себя, не сворачивая, шагать к опушке. - Нужно притушить его желание убрать меня хотя бы на время… Только бы дождаться до весны, когда сойдет снег…»
        XII
        Оэлун сидела в юрте одна и зашивала рваную дыру на овчинном полушубке Хасара, когда у нее вдруг остро кольнуло в груди. Она схватилась левой рукой там, где сердце, удивленно и испуганно застыв взглядом, осторожно отдышалась. Посидела, отставив полушубок в сторону, вслушиваясь в себя: знакомое чувство тяжелой, вяжущей душу тревоги отчетливо легло внутри нее и через несколько мгновений, когда мысли, пометавшись в поисках причины ее беспокойства, остановились, она уже была уверена: что-то случилось с Тэмуджином.
        Лихорадочно перебирая в голове все, что могло с ним быть - гнев Таргудая, драка на ножах со злыми тайчиутскими юношами, падение с дикого коня - она проворно вскочила с места, превозмогая охватившую руки и ноги мелкую дрожь, одела шапку и пояс, из подойника на бегу зачерпнула в чистую чашу утреннее молоко и, подставляя снизу ладонь, чтобы не пролить, выскочила из юрты.
        Не глядя на удивленно обернувшихся к ней Хачиуна и Бэлгутэя, которые, нарезав из-под снега травы для двух телок, слаживали ее у молочной юрты, она быстро подошла к коновязи и обратила отчаянный взор на солнце, выглядывавшее из-за синеватых туч. Сухо блестя измученными внутренней болью глазами, глядя на тусклый желтый круг, она протянула одну руку назад, хриплым голосом крикнула:
        - Травы мне подайте!
        Хачиун с Бэлгутэем наперегонки подбежали с пучками ковыли, сунули ей в шершавую темную ладонь. Торопливо макая сухими ломкими кисточками в молоко, проливая через край, она брызнула в небо широким взмахом и пронзительно закричала:
        - Хозяин небесного огня, хозяева западного и восточного неба, вы видите, что творится на земле, посмотрите на моего старшего сына Тэмуджина, отпрыска кият-борджигинского Есугея, защитите его от опасности… возьми любого другого вместо него, но этого, хозяина нашего очага и знамени, оставьте!..
        Оэлун обернулась к Хачиуну и Бэлгутэю с отчужденным, холодным взглядом, строго крикнула им:
        - На колени!
        Те послушно пали в снег, опустили головы.
        - Этих двоих поднесу вам, живущим на небе, только спасите моего старшего сына! - громко взывала она, продолжая кропить молоком.
        Из молочной юрты выскочили все остальные домочадцы и встали, испуганно слушая молитву Оэлун-эхэ небесам…
        XIII
        Тэмуджин, наконец, вышел к опушке. Он осмотрел крайние заросли, выбрал кусты погуще и, встав за ними, бросил свою ношу - седло с убитого коня - в снег. Отдышался, оглядывая открытое пространство перед собой.
        Облавный круг здесь заметно сузился, воины в цепи стояли уже в десяти шагах друг от друга. Ближний край его был в шагах полуторастах от него. Звери еще не вышли из тайги. Оттуда, не смолкая, доносился ёхор, и по звуку его было слышно, как приближаются к выходу загонщики.
        Тэмуджин перевел взгляд на большую толпу всадников, черневшую на дальнем от леса краю - это было основание облавных крыльев. Там стояли нойоны и нукеры, ждали, когда появятся перед ними звери. Вглядевшись, он выделил грузного, в черной дохе и лисьей шапке всадника на кауром жеребце - это был сам Таргудай. Он неподвижно смотрел в сторону горной долины, не оглядываясь на других нойонов, которые, переглядываясь между собой, размахивая руками, толпились позади него.
        Тэмуджин постоял на месте, раздумывая. Вздохнув, он поднял из снега седло и, решительно выйдя из леса, зашагал в сторону нойонов. Краем глаза он заметил, как в цепи с ближнего края всадник на соловом коне оглянулся, увидел его и сказал что-то другому. Тот, затем и другие всадники, обернулись и удивленно смотрели на него.
        Тэмуджин шел, в душе набираясь твердости и убеждая себя в том, что он решил верно, надумав идти прямо к Таргудаю - сейчас, а не позже, когда тому уже доложат о неудаче с его убийством и тот успеет обдумать все и принять новое решение.
        «Сейчас он еще ничего не знает, - напряженно обдумывал он, шагая по хрусткому снегу. - Он думает, что я уже мертв: ведь тот, кто свалил на меня дерево, наверно, был кто-то из загонщиков или даже сам десятник, и еще не успел доложить о том, что с убийством ничего не вышло. И сейчас Таргудай, вдруг увидев меня живым, должен растеряться и сразу не сможет ничего решить… Будет показывать вид, что испугался за меня, - гадал он о предстоящей встрече. - Наверно, будет ругать десятника, что плохо смотрел за мной, или наоборот, меня будет ругать за то, что неосторожно езжу по лесу, за то, что коня погубил, но тогда я при всех скажу, что это десятник показал мне дорогу под мертвое дерево…»
        Тэмуджин шел и видел, как воины, заметившие его, передавали о нем другим. Те оглядывались, смотрели на него и передавали дальше, и скоро их перекличка дошла до самого Таргудая. Крайний в цепи всадник что-то крикнул нойонам, указывая плеткой в его сторону, те разом повернули взгляды и Таргудай, увидев его, долго смотрел на него. Тэмуджин, не спуская глаз, следил за ним. Расстояние между ними было еще немалое, до полутора перестрелов, еще и лиц нельзя было по-настоящему различить, но Тэмуджин уже чувствовал, как тот давит на него тяжелым взглядом своих красных бычьих глаз.
        Через некоторое время Таргудай повернул голову в другую сторону и, было видно, что-то сказал нукерам - один из троих всадников, что стояли за его спиной, потянувшись, взял за поводья заводного коня, стоявшего рядом, и рысью поскакал навстречу Тэмуджину. «Глупо он поступил, - сразу подумал Тэмуджин. - Сначала дождался бы и спросил, где мой конь, а потом уже своего давал. А так он показал, что уже знает, что с моим конем… Значит, растерялся и не обдумал, как нужно себя вести. Это хорошо…»
        Тэмуджин узнал в приближающемся всаднике Унэгэна, того, который снаряжал его на охоту и выдавал ему оружие. Приблизившись, тот пристально всматривался в него, оглядывая с ног до головы, и было видно, что сильно удивлен.
        «Он тоже все знает, - подумал Тэмуджин. - Не то по-другому смотрел бы… что он, не видел людей, которые потеряли лошадь?… Другой стал бы смеяться надо мной, а этот нет, он все знает…»
        - Что с конем? - спросил Унэгэн, все еще удивленно оглядывая его.
        - Деревом придавило, - сказал Тэмуджин и подал ему седло с уздой.
        Он крепко взял под уздцы норовистого буланого коня, закинув поводья ему на шею, крепко схватился за гриву и взобрался в остывшее на морозе седло. Повернул и первым поскакал в сторону толпы нойонов.
        Таргудай встретил его с настороженным и, как показалось Тэмуджину, растерянным взглядом.
        - Сын Есугея на облавной охоте потерял коня, - напряженно усмехнулся он. - Что случилось?
        - Сухое дерево упало прямо на меня, - невозмутимо глядя ему в глаза, произнес Тэмуджин. - Коня придавило, а я жив остался…
        - Коня насмерть придавило, а ты жив остался? - удивленно переспросил Таргудай.
        - Ему суком переломило хребет, он не мог встать на ноги, и я его зарезал, - сказал Тэмуджин, запоздало вспомнив, что забыл свою мадагу помазать кровью и тут же решая: «Скажу, что снегом вытер».
        Таргудай молчал, глядя на него. Нойоны и нукеры, примолкнув, выжидательно посматривали на них обоих. В толпе позади других нойонов Тэмуджин заметил потупленные лица детей Хутулы, еще дальше - испуганное лицо Даритая, злобно нахохлившееся, темное от мороза - Бури Бухэ.
        - Зарезал, говоришь? - спросил Таргудай. - А чем ты его зарезал?
        - Мадагой…
        Таргудай, помедлив, подозрительно глядя на его мадагу, сказал:
        - А ну, покажи его.
        Тэмуджин вынул лезвие из ножен.
        - А почему он у тебя чистый?
        - Я его протер снегом.
        Таргудай снова помолчал, давя на него тяжелым бычьим взглядом. Тэмуджин сидел в седле, удерживая нетерпеливо переступавшего ногами коня и смиренно потупив глаза.
        - А десятник тебя видел?
        - Нет. Я не стал докучать ему с этим делом… облава уже спускалась вниз и наши двинулись вперед, ему уже не до меня было. А я снял седло с коня и пошел к вам.
        - Дух у парня есть, - наконец облегченно усмехнулся Таргудай и затем расхохотался. - Его только что чуть насмерть не задавило, а он снегом чистит свой нож от лошадиной крови. Да, это истинный монгол, что вы думаете?
        Он обернулся к другим нойонам и те, соглашаясь с ним, замотали лисьими, выдровыми и росомашьими шапками, загомонили:
        - Есть, есть мужской дух у парня…
        - Хоть плохой, а свой…
        - На войне такой пригодится…
        - Ладно, - Таргудай прервал смех, похолодев лицом, и обернулся к Унэгэну. - Возьми с собой нескольких рабов и поезжай по его следу. Рабы пусть вытаскивают коня и режут себе на корм, а ты найди десятника и хорошенько поговори с ним, спроси с него: почему он не смотрел за моим племянником, почему допустил такое, а потом мне скажешь… Понял?
        - Понял, - тот повернул коня в сторону толпившихся неподалеку пеших людей.
        - А ты, - Таргудай снова повернулся к Тэмуджину. - Сегодня побудешь здесь, а завтра снова пойдешь с загонщиками. Ты еще молод, чтобы стоять с нами и ждать готовой добычи, должен еще побегать на благо племени.
        Тэмуджин поклонился ему и отъехал в сторону киятских нойонов.
        Даритай при его приближении беспокойно забегал глазами, суетливо толкнул коня гутулами, трогая в сторону детей Хутулы. Бури Бухэ сидел на своем знакомом Тэмуджину вороном жеребце, хмуро опустив покрасневшие веки, и не поднял взгляда, когда он подъехал и встал рядом с ним.
        - Хорошо ли живете, дядя Бухэ, - негромко сказал ему Тэмуджин.
        - Неплохо, - пробурчал тот под нос и тронул коня на шаг вперед, показывая, что не желает больше разговаривать.
        «Не хотите со мной связываться, - уязвленно подумал Тэмуджин. - От страха перед Таргудаем потеряли стыд… Ладно, сейчас и мне не до этого… - он силой заставил себя думать о другом: - Завтра мне снова идти с загонщиками, а там… Падающих деревьев, наверно, на этот раз уже не будет, но все же буду держаться на виду у загонщиков, а при людях они меня не тронут».
        Переведя дух, отдышавшись от пережитого волнения, он застыл в седле, радуясь выпавшему на короткое время покою и давая отдых своему усталому телу.
        С бесстрастным, равнодушным видом глядя вперед, на поднимающуюся в горы тайгу, он со стороны чувствовал на себе любопытные взгляды родовых нойонов, и решал: «Ночью буду за одним костром с Таргудаем, сейчас при нем, пожалуй, будет безопаснее, чем даже с родными дядьями - при них и резать будут, а они промолчат…»
        XIV
        Оэлун сразу осознала то, какое облегчение для всей семьи принес Тэмуджин, предав казни сводного брата. Она и до этого, видя, как безумствует в неуемной злобе Бэктэр и то, какой раскол он вносит в семью в эту трудную пору, и с ужасом гадая, к чему со временем все это может привести, не раз ловила себя на мысли о том, что прибрал бы уж к себе этого сына отец его Есугей.
        Хоть и ругала она беспощадно Тэмуджина и Хасара в тот день после убийства, не умолкая до самого заката и бросая в них самые жестокие обвинения, делала она это лишь для Сочигэл и Бэлгутэя, жалея их, а сама чувствовала на сердце лишь облегчение: теперь ее семье уже не грозит распад.
        Сочигэл, узнав о случившемся от Бэлгутэя, с плачем прибежавшего к ней тогда с той злополучной поляны, целый день безутешно провыла, валяясь на истоптанном травянистом полу в молочной юрте. Все остальные в большой юрте снаряжали Бэктэра в дорогу и слышали ее - порой им казалось, что волчица поселилась у них во втором доме, так сходен был ее тоскливый плач с воем дикого зверя.
        Ночью Сочигэл, придя в большую юрту и сидя рядом с Бэктэром, готовым в путь к отцу и в черном бархатном халате восседающем за накрытым столом, она одна выпила средний туес арзы. И сквозь неумолчный плач говорила Бэктэру:
        - Прежде я тебе говорила не показывать своего нутра перед отцом Есугеем, предупреждала, что казнит, не пожалеет. А оказалось, что опасаться надо не его, а сына… Я не заметила этого зверя, не уберегла тебя… Теперь, когда придешь к отцу, служи ему верно, другого пристанища у тебя нет… А я твоему отцу скажу, что и он виноват в том, что случилось, пусть он себя винит…
        Оэлун, сидя на своем месте и молча слушая ее, думала про себя: «Глупая женщина, она и в тот мир хочет перебросить этот спор…»
        Сочигэл с той поры сникла, замкнулась в себе и почти ни с кем не разговаривала - даже со своим младшим сыном Бэлгутэем. Она пристрастилась к вину: как только накапливалось немного хурунги, не дожидаясь Хоахчин, она сама принималась ставить котел. Выгнав сколько-нибудь архи, пила его тут же, горячим, быстро пьянела и болтала обо всем подряд, заговаривалась, бессвязно бормоча себе под нос. В остальное время целыми днями в молчании просиживала у очага без дела, все думала о чем-то своем, тупо глядя на безмолвную пляску огня в костре. Раньше нарядная и прихотливая к себе, теперь она ходила в одном и том же старом замаранном халате, несмотря на то, что в сундуках у нее до сих пор еще хранились нетронутые шелковые и бархатные наряды, густо пересыпанные засохшими цветками пахучих горных трав.
        И после того, как нукеры Таргудая увезли Тэмуджина, Оэлун продолжала убеждаться в непростых достоинствах своего старшего сына. Сначала она была удивлена тем, с какой готовностью по первому ее слову прибыли хамниганские друзья Тэмуджина и по-свойски заботливо, не мешкая, помогли им уйти из опасного места. По дремучим дебрям и горным скалам они как на руках перевели их со всем немалым скарбом в верховья Керулена, недосягаемые для тайчиутов, и помогли им здесь устроиться. И сами потом целых десять дней простояли неподалеку от них, выше по реке, пока они не освоились на новом месте, и лишь потом, попрощавшись и наказав им при нужде обращаться к ним, ушли на свои зимние угодья.
        - Это вашего старшего брата заслуга в том, что мы смогли уйти из опасного места, - не уставая, внушала Оэлун остальным сыновьям. - Если бы не его дружба с хамниганами, нам сейчас оставалось бы сидеть в той теснине и в страхе дожидаться нападения разбойников или самого Таргудая…
        Через полтора месяца после их прибытия на новое место их разыскал Кокэчу и сообщил, что на Аге улусы Бури Бухэ и Ехэ Цэрэна подверглись нападению меркитов, а Ехэ Цэрэн погиб в битве с ними. Это еще больше убедило Оэлун в проницательности и недетском уме Тэмуджина. Она с ужасом представляла себе, что было бы с ними, послушайся тогда он своих дядей и окажись все они в тех улусах.
        «Как же это он смог усмотреть такое!» - не переставала про себя поражаться она. - Ведь простой человек никак не мог почувствовать что-то плохое в том, чтобы пойти жить к сородичам. Ни Бэктэр, ни мы с Сочигэл ведь своими взрослыми сердцами не почувствовали никакой опасности… А он что-то увидел, угадал своим чутьем, видно, сердце у него большое, больше чем у обычных людей…»
        Обдумывая все это, она приходила к выводу, что у Тэмуджина просыпается внутреннее око, неприсущее простому человеку - не иначе, дар от его предков, великих древних дарханов. С горьким раскаянием вспоминала теперь Оэлун про то, как они все озлобились на него, как травили ему душу своими глупыми упреками после того, как он отказался идти к дядьям.
        - Все мы пошли на поводу своих коротких умишек, - выговаривала она домочадцам, старательно обходя при этом имя Бэктэра. - Один наш Тэмуджин оказался мудрым и прозорливым. Что было бы, если он тогда не отказал бы дядьям и мы пошли за ними? Ведь мы все погибли бы или облизывали сейчас чужие чаши и кланялись за милость… Благодаря только вашему брату мы сейчас живы и независимы. Раз уж выходит так, что все мы с вами своими никчемными головами не способны даже понимать того, что вокруг происходит, мы должны молча повиноваться нашему старшему брату. Когда он снова прибудет к нам, то отныне ни слова, ни звука поперек ему, смотрите у меня все! Всем только повиноваться, а не то я прокляну вас своим материнским словом…
        В тот же свой приезд Кокэчу помолился духам предков Тэмуджина и сделал трудный и долгий обряд для защиты его от нападок чужих духов. Со страхом смотрели они, как у большого костра, разожженного перед их коновязью, бесновался Кокэчу в своем шаманском исступлении, грохоча своим бубном и на каком-то почти непонятном древнем языке призывая их борджигинских предков. Три больших туеса арзы - чашу за чашей - вылил он в огонь и девяносто девять раскаленных камней облизал. Выбирал железными щипцами из огня бело-красные пышущие жаром комки и с треском и шипением проводил по ним длинным своим шершавым языком. Своей шаманской плетью он ожесточенно хлестал воткнутые в снег толстые сосновые сучья, грозя бросить их в огонь, - отгонял злых духов от Тэмуджина…
        После, оставшись с ним наедине в большой юрте, Оэлун усадила его на хоймор и, сев рядом, взмолилась к нему:
        - Ты уж, Кокэчу, скажи мне, матери, открыто: будет жив наш Тэмуджин или нет? Что боги тебе говорят об этом?
        Но тот не дал прямого ответа, сказав лишь:
        - Каждое утро кропите солнцу и небу молоком и молите о его спасении. Большего сказать не могу… - помолчав, он перевел разговор: - Скоро поближе к вам подкочует мой отец и вам будет легче пережить зиму.
        Оэлун про себя обиделась на него - разве нельзя было сказать про сына яснее? - но с тех пор не забывала после утренней дойки обильно брызгать на восток белой пищей, неизменно прося одно и то же:
        - Хозяева неба и земли, храните моего сына…

* * *
        Перед большими снегами ниже от них по Керулену появился Мэнлиг со своим айлом.
        Когда в половине харана у подножья южной горы вдруг появилось стойбище из восьми небольших юрт, Оэлун сразу догадалась, что это он: никто, кроме него, не мог прийти в эту заброшенную теснину, еще более отдаленную от обычных кочевьев племени, чем даже верховье Онона.
        «Это Кокэчу его уговорил, и это хороший знак, - размышляла про себя Оэлун. - Исчезнув в прошлом году в самое трудное время, он сейчас не появился бы, если дела наши были слишком уж плохи. Все это время он, конечно, разведывал о Тэмуджине в тайчиутской ставке, выжидал, что с ним теперь будет, не собирается ли его казнить Таргудай. И выждав, уверившись, что Тэмуджин выживет, пришел сам. Теперь он рассчитывает на будущее, на то время, когда сыновья Есугея встанут на ноги, чтобы не пришлось ему моргать перед ними глазами».
        Восемь сероватых юрт теперь виднелись вдали от их стойбища, на пологом снежном склоне, и Оэлун и ее домочадцам становилось тепло на душе, когда по утрам они видели белый, парный в морозном воздухе дым, тонко поднимающийся от них к небу. Видно было у того стойбища косяк лошадей в полторы сотни голов, десятка три коров с телятами и небольшое стадо овец. Маленькими, еле видимыми точками шевелились среди крошечных юрт люди, напоминая им, что не одни они в этом мире, что есть и другие подобные им существа.
        - Теперь нам не так страшны и звери и разбойники, - говорила Хоахчин. - Не каждый волк или человек нападет на нас, когда на виду другие люди.
        Хасар с братьями поначалу порывались было съездить и проведать новых соседей, но Оэлун запретила им показывать свое нетерпение перед приезжими.
        Вскоре Мэнлиг приехал к ним с тремя навьюченными лошадьми и привез в больших, тяжелых мешках арсу и хурут.
        XV
        Поздней осенью прошлого года Мэнлиг, после того как, пометавшись в отчаянии, не зная, как сдержать свое слово, данное умирающему Есугею спасти его улус, получил от своего старшего сына Кокэчу совет не вмешиваться в эту свару, и оставшееся без призора владение Есугея вместе с его войском беспрепятственно перешло к тайчиутам, он тихо отошел в сторону, уведя за собой пятерых молодых нукеров из охранной сотни покойного нойона вместе с их семьями.
        Покочевав в поисках укромного места по разным урочищам южнее Хурха, так и не найдя ничего подходящего, перед самой зимой он ушел со своими людьми на средний Керулен, на земли крупного и независимого рода джадаран. Поклонившись главному нойону рода Хара Хадану, Мэнлиг поднес ему в подарок десять собольих шкурок и попросился кочевать рядом с ним. Тот расспросил его и, узнав, что он отец молодого шамана Кокэчу, слухи о способностях которого шли уже и по Керулену, не отказал ему, спросив лишь одно:
        - Время сейчас неспокойное, неизвестно, что будет с нами завтра. Если начнется грызня между родами и у нас будет нужда, ты сможешь привлечь на нашу сторону хоть какую-то часть бывших воинов Есугея?
        - Если хорошенько постараться, можно и все его войско целиком переманить, - не задумываясь, ответил ему Мэнлиг. - Исконного их вождя Есугея-нойона нет, а Таргудай им не хозяин.
        «Так или нет на самом деле, еще неизвестно, - думал он при этом. - Но выбора нет, пока надо сказать так, чтобы ублажить этого нойона…»
        После таких его слов Хара Хадан дал ему право кочевать рядом с его родом на равных со всеми, не требуя ничего взамен. И Мэнлиг, заняв небольшое урочище по реке Сариг на северной окраине джадаранских владений, зажил здесь тихо и незаметно.
        Жил он в своем стойбище замкнуто, почти не знаясь ни с кем, не пытаясь сблизиться ни с нойонами джадаранов, ни с их харачу. Нукеры, пришедшие с ним, были воины отборные, им же самим обученные, и свое небольшое владение с табуном лошадей и дойными коровами от случайных разбойников они могли отстоять, а с окрестными куренями и айлами они не враждовали.
        Отойдя от борджигинов, Мэнлиг теперь издали следил за тем, что у них делается, узнавая все новости от Кокэчу. После того, как сын своим не по-детски мудрым советом помог ему избавиться от участия в спорах между киятами и тайчиутами, Мэнлиг окончательно отбросил свое отцовское пренебрежение к нему, как к малолетнему своему отпрыску, и теперь смотрел на него как на равного, чутко прислушиваясь к его словам, вдумываясь в привезенные им новости.
        Часто они вдвоем обсуждали то, что происходило в племени, и случалось так, что, разбирая какое-нибудь событие, Мэнлиг поначалу сердито отвергал мнение сына как нелепое заблуждение молодого ума, но позже вынужден бывал изменить свой взгляд и согласиться с ним. Так и о нынешнем положении поначалу у них вышло несогласие: сам Мэнлиг считал, что распад киятов и усиление тайчиутов под знаменем Таргудая уже надолго определило расстановку сил в степи. Ему казалось, что тайчиуты после долгого противостояния с киятами, наконец, взяли верх и теперь окончательно утвердились во власти, а кияты безнадежно опустились в низы, откуда им теперь не выбраться. Кокэчу с ним не соглашался, говоря, что Таргудай едет на хромом коне и тот не выдержит долгой скачки. Прошло три месяца, и Мэнлиг снова убедился в правоте сына: все так и вышло, как тот говорил - выборы на ханство, ожидаемые всеми, почему-то не случились, многие крупные рода отшатнулись от тайчиутов и положение осталось прежним: ни единого хана в племени, ни согласия между родами, все та же глухая вражда, борьба за пастбища, а угон табунов и разбой в степи
будто еще участились.
        Когда на нынешнюю племенную облаву, как сообщил ему Кокэчу, не собралось и половины ожидаемого народа, Мэнлиг окончательно понял, что тайчиуты не способны быть вожаками.
        - Кто же теперь поднимет знамя? - спросил Мэнлиг у сына. - Что ты об этом думаешь?
        - Знамя поднимут снова кияты, - ответил тот.
        - Эти? - изумился отец. - И кто же из них?
        - Тэмуджин.
        Тогда Мэнлиг надолго задумался. И вправду, многое говорило в пользу малолетнего сына Есугея, выдавало в нем нутро истинного вождя. Сначала он отказался отдавать Даритаю отцовское знамя, запретил своей матери выходить за него замуж, не побоявшись остаться один против всех своих сородичей - одно только это прямо указывало на то, что человек он будет необычный. Позже по всему племени пронесся слух, что дети и жены Есугея прогнали посватавшегося к Оэлун Таргудая, а оставшись одни, перекочевали на заповедное урочище у Бурхан Халдуна, где до этого не то что ставить стойбище и жить, а просто трогать что-либо люди не решались. Затем они спрятались в хамниганском лесу, и не только избежали ссоры с ними, хотя хамниганы очень не любят, когда монголы слишком далеко забираются в их дебри, считая себя исконными хозяевами тайги, да еще заручились от них поддержкой…
        А когда в начале лета Тэмуджин и двое его братьев приехали в стойбище Мэнлига за отцовскими меринами, смело проделав трехдневный путь по открытой степи, они не выглядели загнанными зверями, какими он ожидал увидеть их и какими обычно смотрятся люди, вынужденные скрываться. Наоборот, было видно, что они прочно стоят на земле и не собираются гнуться перед кем бы то ни было. Тэмуджин ни словом не намекнул на то, что он, Мэнлиг, не сдержал своего слова, данного его отцу защищать их, наоборот, он был весел и приветлив с ним. Поговорив о том, о сем, порасспрашивав о новостях в степи, он поблагодарил его за меринов и уехал. А под конец лета этот Тэмуджин убил своего брата. И на суде старейшин, устроенном Таргудаем, отказался признать вину и до конца отстаивал свое право казнить подвластных.
        Поразмыслив обо всем этом, Мэнлиг еще раз признал правоту сына: Тэмуджин тот человек, который сможет стать вождем всего племени - ханом.
        - Но ему надо еще и выжить, - высказал он свое сомнение сыну. - Он теперь в руках у Таргудая, а тот, хоть и не мудрец и трезвым бывает только через день, не совсем уж слеп, чтобы не видеть, какой волчонок перед ним растет…
        - Нам надо сделать все так, чтобы Тэмуджин выжил, - ответил ему Кокэчу. - Это надо и всему племени, чтобы оно окончательно не распалось, не развеялось пылью среди татар и меркитов. Надо потихоньку объяснять это людям, тем, кто поумнее и в нужное время могут повести народ… А нам, людям рода хонхотан, только с Тэмуджином и по пути, потому что он единственный, кто сможет взять в повиновение остальных нойонов…
        - Ты мыслишь мудро, - окончательно согласился Мэнлиг с сыном и спросил: - Только как мы сможем его вызволить из рук Таргудая?
        - Об этом сейчас и думают наши старшие шаманы, - сказал Кокэчу. - Говорю это только тебе, как отцу. Пока мы ограждаем его от прямых опасностей и ждем, когда придет благоприятное время.
        - А что говорят боги?
        - Боги не согласны между собой, наверху об этом идет большой спор. Восточные боги за то, чтобы наслать на монголов еще большие беды, усилить грызню между ними, чтобы они ослабели вконец и попали в рабство к другим племенам. А западные хотят сохранить Тэмуджина, чтобы он потом взошел на трон и поднял свое племя. Чем это закончится, говорят, знает сейчас лишь одна Эхэ Саган, прабабушка западных и восточных богов, но она на наши призывания не отвечает, слишком высоко до девятого неба, а на нижних небесах от войны и спора шум такой, что нельзя докричаться…
        - Но мы должны что-то делать, чтобы помочь сыну Есугея? - нетерпеливо спросил Мэглиг.
        - Нет, Тэмуджин должен пройти все сам, - сказал Кокэчу. - Если начнем его спасать, то этим мы выступим против восточных богов, разозлим их, а это опасно и для нас и для Тэмуджина. Западные боги должны сами решить спор с ними и дать нам знак, тогда уж и люди должны будут пошевелиться, особенно вы, воины Есугея. Хорошо бы намекнуть всем вашим, чтобы они пока не слишком связывались с тайчиутскими нойонами и ждали знака от нас, шаманов.
        - Это я сделаю, - обещал Мэнлиг сыну.

* * *
        Первым Мэнлиг решил проведать тысячника Сагана. Выбрав время, он выехал к нему в начале осени, как только начала желтеть трава. Кокэчу рассказал ему, как того разыскать. Саган со своим куренем - той самой тысячей Есугея, вождем которого он был все последние годы - кочевал теперь по восточным границам племени, куда направил его Таргудай, ограждая племя от татар, не давая давним врагам приближаться к приононским низинам.
        Мэнлиг добрался до куреня Сагана на южной стороне реки Улзэ в три с половиной дня. Выехав на вершину холма и в широкой низине увидев плотно поставленные юрты куреня, Мэнлиг отметил про себя, что по ширине он не изменился с тех пор, когда был жив Есугей и они вместе приезжали к Сагану. «Значит, воины еще не разбежались, - успокоенно подумал он. - Вместе переживают смутное время, это хорошо… Хорошо бы если и другие тысячи были так же в целости».
        Саган встретил его неприветливо. Тревога и недовольство открыто выступили у него на хмуром лице, когда он увидел вошедшего в его юрту Мэнлига. Движением бровей выпроводив жену и двоих сыновей-подростков, он скупым жестом пригласил Мэнлига к очагу и сказал прямо, без обиняков:
        - Год назад ты пришел к нам и бросил безумный клич воевать против всех за осиротевшее знамя нойона, я отказался идти в ту пропасть. Что у тебя на этот раз?
        Мэнлиг не удивился такой встрече, помня его поведение после смерти Есугея, и произнес заготовленные заранее слова:
        - Ты, Саган-нойон, не забыл, что я потомок древних шаманов-зааринов?.. Время от времени во мне просыпаются мои способности и я общаюсь с духами ушедших от нас. Недавно я говорил с Есугеем, так вот, он велел передать тебе, чтобы ты не распускал свою тысячу и удерживал от этого других тысячников. Он сказал, пусть до поры служат Таргудаю, но войско мое пусть сохранят, а то несдобровать им, если я приду к ним и спрошу за все… Вот что он передает вам, а вы ведь хорошо знаете своего нойона: если он действительно спустится оттуда, вы сильно пожалеете… Или ты не так думаешь? Тогда скажи мне, а я передам ему наверх.
        Саган заметно оробел после его слов. Он разгладил нахмуренные брови, провел рукой по седым, туго стянутым назад волосам, и с видимым смирением спросил:
        - А для чего это нужно?
        - Об этом он мне ничего не сказал. Я только выполняю его волю - передаю тебе его слова.
        Мэнлиг недоверчиво оглядел его.
        - А ты сам не догадываешься?
        - Почему же, догадываюсь… У Есугея остались наследники, скоро они вырастут и войдут в силу, встанут на ноги. И они уже сейчас показывают свое нойонское нутро. Старший его сын Тэмуджин не отдал отцовское знамя дядьям, прогнал в прошлом году самого Таргудая, наверно, ты слышал… И ты подумай: если он таков жеребенком, то каким подрастет лончаком[22 - Лончак - перегодовалое животное (Толковый словарь В. Даля).]?
        - Да, когда вырастет он, видно, не хуже своего отца будет…
        - Вот-вот… Я, ты это знаешь, в прошлом году, глядя на тебя, отошел от всех этих дел и думал пожить себе в сторонке, не вмешиваясь ни во что, а вот пришел ко мне во сне Есугей-нойон и приказал передать тебе это. Что мне делать, если велит мой нойон? Я заседлал коня да поехал исполнять - куда я денусь?.. Мы с тобой, да и многие другие, в свое время поднялись на ноги рядом с его знаменем, а оно теперь находится у наследника, поэтому мы не должны стоять в стороне, не то Есугей достанет нас, не успеем моргнуть глазами как в его лапах окажемся, ты ведь хорошо помнишь его… Да и предки наши осудят нас, а то и сами боги отвернутся. Потому я и от своего имени скажу тебе: давай будем делать то, что велит нам наш нойон.
        - Хорошо, мы сохраним войско, а потом что?
        - Надо ждать знака от Есугея.
        - А будет ли этот знак?
        - А Есугей когда-нибудь говорил впустую?
        Саган опустил глаза, было видно, раздумывал.
        - Хорошо, я выполню его приказ.
        - И другим накажи, пусть живут, как жили, но пусть они делают все, чтобы воины не расходились, - наказывал ему Мэнлиг, а потом широко улыбнулся, скрепляя старую дружбу: - Ну что, главное мы с тобой решили, теперь скажи своим, чтобы принесли мою переметную суму…
        До поздней ночи они вдвоем просидели за мясом и вином. Мэнлиг выпытывал у того обо всем, что происходило у них и узнал, что войско Есугея сохранилось в целости, до последнего человека: даже те немногие, которые с распадом киятских улусов стали разбегаться, пришли обратно и дали слово оставаться со всеми до конца. Подчиняются они Таргудаю только в том, где им кочевать и какие границы охранять, а внутренние дела решают своим советом, не слушая тайчиутских нойонов, и те, зная безрассудных храбрецов Есугея, не решаются встревать. Но долго такое протянуться не может - это тысячники понимают - рано или поздно не нойоны, так старейшины решат развести их по родам племени. Думая, куда им приткнуться, чтобы оставаться вместе, в начале этой зимы тысячники попросились под руку к Даритаю - как к наследнику Есугея - тайно ездили к нему с поклоном, но тот перепугался и отмахнулся от них, как от восточных чертей, требуя больше не приближаться к нему.
        Домой Мэнлиг ехал довольный: он, и никто другой, остановил распад улуса Есугея, направил воинов под их исконное знамя - это будет начало нового улуса, владения его наследника. И Кокэчу со своими шаманами оберегают его. Придет время, сядет Тэмуджин на ханский войлок и оценит их труды: не дядья-кияты помогали ему в трудную пору - те уже хорошо показали себя, чего они стоят - а они, отец с сыном, Мэнлиг и Кокэчу, люди рода хонхотан, уж это-то Тэмуджин должен понимать…
        Ехал Мэнлиг по безлюдной степи и напряженно обдумывал: «Он уже сейчас видит, что на своих-то сородичей ему нельзя опереться: предадут, обманут, сбегут, а тут рядом мы, хонхотаны, люди твердые и надежные… Мы ведь тоже родня им, хоть и дальняя - вместе с ними от самого Хайду исходим… А Тэмуджин молод, нутро хоть и отцовское, прямое, но еще не отвердело… если привяжется душой к нам и возвысит нас с Кокэчу… то уж не приходит ли время хонхотанов в нашем племени? Правили тайчиуты, правили кияты, а мы, хонхотаны, чем хуже их?.. И жеребцы в табуне ведь сменяют друг друга, уходят ослабевшие, приходят им на смену другие… А мой Кокэчу рядом с Тэмуджином… пожалуй, и умнее и проницательнее будет… если умело возьмет его в свои руки… то шаману и на трон не нужно садиться… а люди кругом будут видеть: пришло время хонхотанов… а я старейший среди них… ведь само все идет в руки…»
        XVI
        Оэлун встретила его буднично и просто. Сидя на женской стороне очага в ягнячьем халате и простой войлочной шапке, она пригласила вошедшего Мэнлига сесть, указав на место у очага, ниже хоймора. Домочадцы, предупрежденные ею заранее, покинули большую юрту: Оэлун хотела поговорить с гостем с глазу на глаз.
        Мэнлиг низко поклонился онгонам, пав на колени, коснулся лбом земли. Выпрямившись, он нашел взглядом новый кожаный онгон - Есугея - поклонился ему вторично и только тогда присел на указанное место.
        Скромно притупив взгляд, он спросил:
        - Хорошо ли живете, Оэлун-хатун?
        - Живем мы хорошо, - приветливо отвечала та, расставляя на стол блюда с белой пищей. - Ваш Кокэчу проведывает нас, помогает… Да и другие люди нас не забывают. Жаловаться грех. Как вы?
        - После ухода Есугея-нойона так и скитаемся по чужим владениям, - печально промолвил Мэнлиг. - Не знаем, где в следующий год зимовать будем… Ждем когда снова поднимется знамя Есугея-нойона…
        Оэлун невольно вскинула на него взгляд, испытующе глядя ему в лицо. Тот, будто не замечая, неторопливо продолжал:
        - В племени разброд, Таргудай поднял на свои плечи непосильную ношу… и стоит теперь, шатается, не знает, как шагнуть вперед. Другие нойоны стоят вокруг и молча смотрят, ни один не лучше его, никто не способен ни помочь ему, ни сам повести племя… могут только в рот по-собачьи смотреть и головами согласно кивать. А народ как стадо при плохих пастухах, не видит, куда нужно идти… Я сейчас сам думаю и другим нашим при встрече говорю: надо дождаться, когда повзрослеет сын Есугея, уж он поведет племя вперед…
        - Что ты такое говоришь? - испуганно вздрогнула Оэлун. - Уж не пьян ли ты?.. Если твои речи дойдут до ушей Таргудая, ты понимаешь, чем твои слова могут обернуться?..
        - Не беспокойтесь, Оэлун-хатун, я ведь не всякому говорю, а пока только воинам и нукерам Есугея. И говорить им это надо, чтобы войско Есугея знало, кто их истинный вождь и было готово заступиться за Тэмуджина, если вдруг Таргудай задумает нехорошее. А положение Таргудая сейчас шаткое и он побоится, если весь тумэн как один встанет перед ним и потребует не трогать сына Есугея… - Мэнлиг почесал висок, раздумывая, и высказал остальное: - А на братьев-киятов вам нечего надеяться, уж вы простите меня за то, что осуждаю их, лучше уж я прямо вас предупрежу: они и звука издать не посмеют, если завтра Таргудай начнет склонять нойонов расправиться с Тэмуджином. Сейчас надежда только на войско, на силу его, потому я и призываю воинов послужить своему старому нойону, хотя он и на небе сейчас. Возмужает Тэмуджин, поднимет отцовское знамя, тогда мы все принесем ему клятву…
        Оэлун долго молчала, тревожно глядя перед собой, раздумывая.
        - Может быть, и верно ты говоришь… - наконец, неуверенно произнесла она.
        - Вы поймите своим материнским умом, - убеждал ее Мэнлиг, - если будет кому заступиться за Тэмуджина, то Таргудай не посмеет своевольничать… Только так можно оградить вашего сына от опасности.
        Оэлун, окончательно убеждаясь в правоте его слов, благодарно взглянула на него.
        - Видно, сами небожители послали тебя к нам. Я всегда буду напоминать Тэмуджину о том, кто поддержал его в трудную пору.
        - Э, не в этом дело, - беспечно махнул рукой Мэнлиг. - Самое главное нам уберечь его для народа, пока он еще мал и в года свои не вошел… И вам, наверно, трудно одной с детьми… ну, теперь я буду рядом, буду понемногу помогать, привозить, что нужно…
        - Снега здесь большие, - сказала Оэлун, улыбнувшись, ловя его на слове, - лошадям трудно добывать корм. Так, может быть, меринов наших пока возьмете в свой табун, а на ездовых наших коней и коров места до весны здесь хватит…
        - Давайте своих меринов, - с готовностью отвечал Мэнлиг. - Пусть прямо сейчас ваш Хасар с кем-нибудь из братьев помогут мне угнать их. Заодно и с моими парнями повидаются. В детстве-то вместе играли.
        - Вот и хорошо, пусть съездят, - обрадовалась Оэлун. - А я по старой памяти налью тебе чашу арзы.
        Оэлун налила ему крепчайшего вина, которое, выгнав еще в конце лета, она берегла для самых важных случаев. Затем, проводив мужчин, погнавших маленький их табун по глубокому снегу, задумалась в одиночестве.
        «Видно, и вправду сами боги надоумили этого Мэнлига, - подумала она и тут же горестно упрекнула себя: - а я, глупая женщина, сразу не поняла его, набросилась, как голосистая сука на того, кто несет ей кость, короток все же наш женский ум, всегда мы поздно начинаем понимать мужчин…»
        XVII
        Облавная охота, к которой так старательно готовился Таргудай и на которую он возлагал большие надежды, желая сесть на ханский трон, не принесла ему ожидаемой пользы. Добычи большой - во многие тысячи туш медведей, кабанов, лосей, изюбрей, косуль, кабарги… - какую он жаждал и ожидал всем нутром своим, чтобы показать себя перед племенем вождем счастливым, несущим изобилие, не оказалось, как и в прошлом году, и нойоны родов разъехались от него недовольные. И Таргудай долгое время после того пребывал в душевном упадке. Ему не давало покоя предчувствие худшего: рода, увидев его неудачливость в охоте, что было при нынешнем его шатком положении в племени плохим знаком, могли окончательно разочароваться и откачнуться от него.
        Желая исправить положение и покрыть свою охотничью неудачу другой прибылью, Таргудай задумал набрать из родов племени большой отряд и отправить в набег на южные степи, на земли онгутов - за конскими табунами. Там, у далекого и богатого племени, по его мнению, можно было поживиться добычей и наверняка остаться безнаказанными: если дождаться подходящего времени и угнать коней во время снегопада, можно было затеряться в степи без следа, а там пусть онгуты думают хоть на кого: татар, кереитов или найманов.
        Этим набегом Таргудай хотел встряхнуть пришедших в уныние людей и новыми табунами заткнуть глотки недовольным - тем, которые шептались по своим куреням, как он знал от своих лазутчиков, что он, Таргудай, неудачлив и потому не способен вести племя.
        Послав своих гонцов по ближним и дальним родам, он известил соплеменников о своем решении и призвал молодых мужчин в поход.
        В назначенный день - в последний день месяца хуса[23 - Хуса - зимний месяц древнемонгольского лунного календаря, соответствовал январю григорианского календаря.] - у главного куреня тайчиутов собралось около пяти тысяч всадников почти от всех ближних и дальних борджигинских родов: сонидов, генигесов, оронаров, сулдусов, бааринов, буданов, аруладов, бугунодов, бэлгунодов, салджиутов, хатагинов и других… От киятов в поход отправились Бури Бухэ и Алтан. Бури Бухэ вел двести воинов - своих и Даритая, у Алтана также в отряде кроме своих были воины его братьев Джочи и Гирмау.
        На рассвете первого дня нового месяца Таргудай, возбужденный крепким вином и решительным своим порывом, не созывая шаманов, не узнавая у них, каков будет исход дела - еще нагадают ему, предрекут заранее неудачу! - сам побрызгал западному покровителю воинов Бухэ Бэлгэтэ большим туесом крепчайшей хорзы, затем своими руками зарезал черного барана в честь тринадцати кровавых ханов восточного неба и отправил войско в путь.
        До начала следующей луны от ушедших в набег не было никаких вестей. Отцы и братья тех воинов уже по нескольку раз, скрываясь от Таргудая и ближних его нойонов, ходили к шаманам узнавать о своих. Те, не желая ссориться с нойонами, отвечали уклончиво, не спешили открывать правду, да и по тем их неопределенным ответам было видно, что дела идут не слишком хорошо.
        Сам Таргудай при людях хорохорился:
        - Ну, что ж, задерживаются, дело непростое… Вы что, думаете, просто так подъехали и отогнали, что ли?.. Нет, так легко не бывает, ведь сами все знаете… Ну, ничего, скоро уже мы будем делить онгутские табуны…
        Наконец, пасмурным ветреным полднем в главный курень прибыли тайчиутские отряды - отряды других родов разбрелись по своим куреням еще по дороге - пустые, да еще и сильно потрепанные онгутскими пограничными тысячами. Около сотни воинов в том походе погибло, вдвое больше было ранено. Так бесславно закончилась еще одна затея Таргудая.
        С этого времени разом отшатнулись от тайчиутов почти все монгольские рода. Почти у всех оказались погибшие и раненые в этом походе. Рода хоронили и поминали своих воинов, проклиная беспутного Таргудая, ведущего племя неизвестно в какую пропасть, нойоны давали друг другу слово больше не слушать его, не откликаться на его зов.
        Тот засел в своем курене, закрывшись, как зимний медведь, почти не показывая носа наружу. Ближние к его айлу люди рассказывали другим, мол, Таргудай запил беспробудно, да к тому же еще и взбесился от злости: в доме своем бросается на всех то с кнутом, то с ножом - со всем, что попадется под руку, и даже самые близкие сородичи боятся теперь попадаться ему на глаза.
        XVIII
        Прошли самые сильные морозы. Задули с южных степей мягкие ветра, несли они с собой пока еще неясные, пресные, но знакомые запахи приближающейся весны. На южных склонах сопок по вершинам островками оголилась земля. Туда, к сохранившим терпкий, сытный вкус горным травам спешили отощавшие за зиму овцы.
        Чуть ниже, по подтаявшему тонкому снегу между проталинами с трудом переступали ослабевшие за зиму коровы, выискивали съедобные клочья, и лишь лошадиные табуны продолжали пастись по низинному снежному покрову, огрубевшими копытами из последних сил пробивая твердую леденистую кору, добираясь до усохшей весенней ветоши.
        Пастухи и табунщики с беспокойством смотрели на костистые, заострившиеся хребтины на холках, на страшно выступившие ребра на линяющих боках животных и ежедневно брызгали остатками молока и вина в сторону западного неба, прося побыстрее растопить снега и дать корма вконец оголодавшим стадам и табунам. Но боги, видно, были заняты другими заботами, некогда им было обернуть взгляды на землю - снег все так же держался, а в середине месяца бага улаан[24 - Бага улаан - весенний месяц древнемонгольского лунного календаря, соответствовал марту григорианского календаря.] выпал еще, и стали появляться тут и там на голодных пастбищах трупы животных. Начали падать сначала коровы, затем и лошади. Они лежали, не в силах подняться на ноги, клонили тяжелые головы к земле, тоскливо поводя мутными глазами, а над ними уже кружили, радостно каркая, всегда готовые к поживе степные вороны.
        В главном курене тайчиутов нойоны созвали народ, пригласили лучших шаманов племени и принесли жертву девятью черными жеребцами восточным богам, посвятив западным богам такое же число белых жеребцов. Главного нойона Таргудая во все дни молебна ни разу не видели сородичи: безобразно пьяный, голый и опухший, он валялся в своей юрте на провонявших псиной и нестерпимым винным перегаром медвежьих шкурах. Изрыгая из почерневшего рта бессмысленные ругательства, споря с кем-то невидимым перед собой, он вяло грозил кулаками, бормотал непослушным языком и время от времени требовал от служанки-рабыни чашу арзы. Выпив, он ненадолго впадал в тяжелое забытье, просыпался со злобным страхом в глазах, озирался по юрте и снова требовал арзу.
        В это время неподалеку от его айла бесперерывно толпился народ. Черные шаманы с заходом солнца зажигали костры, обильно мазали свои лица сажей и кровью, прыгали с бубнами в руках на перевернутых черных котлах, с пеной у рта выкрикивали в сторону далеких восточных звезд жуткие свои призывания. Всю ночь разносились над куренем истошные их крики, эхом уходили в темную степь, возносились к звездному небу. К утру они замертво валились с ног, их поднимали и на руках относили в юрты, а с первыми лучами принимались за молитвы белые шаманы, брызгали молоком и маслом огню, солнцу и синему небу…
        В течение девяти суток днем и ночью молились шаманы и, наконец, вымолили пощаду у богов. Уже к концу месяца задули с дальнего юга настоящие весенние ветры, долина Онона резко наполнилась теплом, припекло солнце, и в несколько дней растаял в степи снег, стек ручейками в овраги, впитался в стылую землю. По степным урочищам, по холмам и низинам обнажилась сухая прошлогодняя трава, и выживший скот из последних сил жадно бросился поедать ее.
        Как-то предзакатным вечером на Ононе, напротив куреня, гулко лопнул лед, ломаясь посередине русла сразу на несколько перестрелов в длину. И заскрежетало, загромыхало, разнесло по окрестностям треск перемалывающихся глыбин. Освободившаяся, потемневшая от мороза вода, вдруг проснувшись, зашевелилась, напряглась и могучими силами потащила горы льда на себе вниз по течению, все дальше и дальше, а сверху несло еще и еще, напирало, толкало льдины друг на друга… Всю ночь доносился до юрт шум уходящей зимы.
        XIX
        Тэмуджин с Сулэ в сумерках вернулись от ближних тальников у реки, привезли оттуда нарезанные ими днем прутья для корзин. Они завели возы за кожевенную юрту и решили оставить в них поклажу до утра. Тэмуджин снял со своего быка тяжелое ярмо, намотал волосяной повод на рога и отпустил пастись.
        Он уже двинулся было в сторону своей юрты, когда его окликнула рабыня Хулгана, служанка Таргудая:
        - Тэмуджин, иди, тебя зовет нойон!
        Тэмуджин вздохнул, привычно обуздывая нахлынувшую в груди тревогу, поправил на плечах кангу и устало приблизился к ней.
        - Он еще засветло спрашивал тебя, - тихо сказала служанка на его вопросительный взгляд.
        - Зачем?
        - Не знаю, ведь его теперь не понять…
        - Сильно пьяный он? - спросил Тэмуджин, стоя у полога и внутренне готовясь к тяжелому разговору.
        - Тише!.. Услышит, разозлится, - испуганно шепнула та, дрожа всем телом. - Днем он поспал, а сейчас еще выпил…
        Таргудай в коричневом ягнячьем халате на голое тело, сгорбившись, сидел за столом. На столе одиноко возвышался деревянный домбо, прикрытый сверху бронзовой чашкой. При свете огня было видно, как он обрюзг и опух, но глаза его сквозь многодневную желтизну и муть смотрели на Тэмуджина осмысленно трезво. Он долго и недобро смотрел на него, словно Тэмуджин чем-то провинился перед ним, и потом осевшим, изменившимся от пьянства голосом выдавил:
        - Садись…
        Тэмуджин присел по правую сторону и бесстрастно смотрел на горящие перед ним в очаге куски аргала. Натруженная за день спина его болела под тяжелой кангой, но он, взяв себя в руки, держался с достоинством, прямо и гордо расправив плечи. Таргудай все так же молча смотрел на него.
        - Рад, что жив остался? - наконец спросил он.
        Тэмуджин от неожиданности не сразу понял, о чем он, и вопросительно взглянул на него. Тот, уставившись красными глазами, ждал ответа.
        Уразумев, что он говорит об упавшем дереве на облавной охоте, Тэмуджин сделал вид непонимающего.
        - А когда это я должен был умереть? - недоуменно спросил он.
        - Не притворяйся, - усмехнулся Таргудай, невесело глядя на него. - Нас никто не слышит и давай мы с тобой поговорим открыто… Ты тогда сразу понял, что дерево упало не само, это было видно по твоему лицу… Да, я хотел отправить тебя к твоему отцу, потому что здесь, на земле, тебе делать нечего. Но боги, видно, пока что не хотят пускать тебя наверх, а раз так, то мы подождем…
        Тэмуджин молчал, опустив глаза в землю, обдумывая его слова.
        - Деваться тебе от меня некуда, - назойливо лез в ухо осиплый голос Таргудая. - Род ваш распался, собирать его некому… Если бы ты был поумнее, то смирился бы, и глядишь, сделал бы я тебя нукером при себе, а потом ты и владение получил бы, раз отцовское знамя сохранилось, но нет, видно, ты не будешь мне послушен, отцовского гонора в тебе много, это тебя и погубит…
        - Что, из-за этого я погибну? - вырвалось у Тэмуджина напрямик и он сам испугался своего вопроса, проклиная себя за неосмотрительность: как Таргудай сейчас на пьяную голову ответит, так он может и сделать.
        Тот, неприязненно поглядел на него, покачал головой:
        - Вот-вот, вот эта отцовская самоуверенность да неуважение к старшим тебя погубят. Глуп ты; так же глуп был твой отец, оттого и не прожил долго на земле.
        Тэмуджин почувствовал какую-то скрытую мысль в его словах.
        - Чем же он был глуп и отчего он долго не прожил? - настороженно спросил он.
        Тот чертыхнулся.
        - А какой умный человек в одиночку ездит по чужим владениям в такое время, когда там могут появиться враждебные нам татары? - обозленно выкрикнул он. - Уверенности было слишком много и молодого гонора в избытке. Все на себя одного надеялся, вот и поплатился за это… Так же и ты, жил бы себе при моей ставке, послужил мне немного, время от времени выполнял мои поручения, но нет, глупость твоя не дает тебе хорошей жизни, оттого и зачахнешь ты в плену у меня. Подняться тебе я не дам!.. Убивать, может быть, пока не буду, моему роду не нужны лишние разговоры, но и без этого я тебя придавлю. Сейчас в тебе еще сидит гонор, а пройдут годы, пусть пять или десять лет, и время возьмет свое, канга да работа тебя согнут. Это сейчас люди еще помнят твоего отца, за его именем пока прячешься, но ведь и его забудут люди, сам увидишь… Ты еще не знаешь людей, но ничего, потом ты увидишь какие это овцы - люди… Тьфу! - он отвернулся от очага и презрительно сплюнул.
        Потянувшись, Таргудай налил полную чашу арзы, не брызгая очагу и онгонам жадно опорожнил, вытер губы рукавом и продолжал:
        - А вот если ты все же образумишься и на следующем же собрании старейшин поклонишься мне, признаешь свою вину да поклянешься перед людьми не затевать ничего против меня ни сейчас, ни в будущем, тогда вот тебе мое слово: все забуду, прощу и тут же отпущу тебя на все стороны, еще коней дам и в придачу осыплю подарками.
        «Все же боится он меня, - подумал Тэмуджин. - Подарки обещает, лишь бы я связал себя словом не мстить… А то, что убивать пока не собирается, это хорошо, надо подыграть ему в эту сторону…»
        - Не знаю, - он напустил на себя смиренный вид, - чем это я перед вами так провинился, дядя Таргудай…
        - Как это чем? - вскинулся тот, обрадованно блеснув глазами, видя, что он близок к тому, чтобы образумиться. - Да ведь ты не признаешь ни меня, никого больше в племени за старшего!
        - Когда же это было такое? - недоумено пожал плечами Тэмуджин. - Старших я всегда уважаю…
        - Уважаешь? - недоверчиво покосился Таргудай. - Ну, тогда, может быть, я еще подумаю о тебе… И с отцом твоим еще как-нибудь договоримся… - он задумался на мгновение и тут же встряхнулся, взглянул на него: - Надо, надо старших уважать, а мы вас научим, как жить, так будет правильно. А ты еще подумай про себя - летом снова соберется суд старейшин, мы послушаем тебя, если повинишься и пообещаешь вести себя хорошо, тогда и тебе будет хорошо. Понял?
        - Понял, - согласно кивнул Тэмуджин.
        - Ну, вот и ладно, - уже одобрительно смотрел на него Таргудай. - Вижу, из тебя еще выйдет человек. Ну, иди к себе пока, да скажи там в молочной юрте, что я разрешил тебе взять арсы и мяса, неси своим, ешьте… Видишь, какой я добрый, когда ко мне с добром обращаются!
        Тэмуджин встал, поклонился и пошел к двери. Перед тем как выйти, он оглянулся: Таргудай, уже не глядя на него, тяжело поднимал обеими руками домбо и осторожно наливал себе в чашу арзу.
        Тэмуджин набрал в молочной юрте целый мешок еды - звериного мяса пожирнее и арсы большими кусками - и в темноте нагибаясь под тяжестью ноши, пошел к своей юрте. Чувствовал он огромное облегчение на душе, будто сбросил с себя кангу вдвое тяжелее той, которую таскал на себе. Таргудай спьяну проговорился, что не хочет убивать его, да еще удалось ему притвориться перед ним, будто он смирился со своим положением и готов признать его правоту. Значит, до лета Таргудай не будет его трогать, будет ждать нового суда старейшин, а ему, Тэмуджину, нужно дождаться лишь до тепла, когда можно будет бежать, а там уж он сумеет уйти на недосягаемое место.
        «Можно уехать к джелаирам или хонгиратам, а то и к кереитам, - давно уже размышлял он, бессонными ночами обдумывая свой будущий побег, - а то и уйти вглубь тайги, а там хамниганы помогут. Везде можно укрыться, только не быть здесь и не ждать ежедневно, когда Таргудай от помутнения головы вздумает расправиться со мной… А после такой неудачной облавы и несчастливого набега на онгутов Таргудая мало кто будет слушать… такие дальние рода как джадараны меня ему не выдадут…»

* * *
        Тэмуджин вошел в юрту и сидевшие вокруг очага рабы разом обернулись к нему. Недавно придя с работ, они грели застывшие на морозе руки и ноги, поближе прижимаясь к огню. Котел не ставили на очаг, тот, пустой еще со вчерашнего вечера, стоял у восточной стены.
        Все заулыбались, глядя на него, заметив веселый смешок на его лице и, радостно загораясь глазами, присматривались к тяжелому мешку, который он затаскивал вслед за собой через порог.
        - Что это у тебя? - удивленно протянула Хун, в последнее время оправившаяся от своего горя.
        - Еды на вечер вам принес, - Тэмуджин подтащил мешок к свету, раскрыл и из него высунулся мясистый кусок хребтины с ребрами.
        - Это что, изюбриное мясо?
        - А там что белеет, арса?
        - Откуда ты взял такое богатство? - загомонили все разом, вскочив со своих мест и обступая со всех сторон, заглядывая в мешок.
        - Да мы ведь три дня будем пировать с такой едой! - счастливо потрясал кулаками меркитский Халзан.
        - Ну что, сейчас будем варить, Тэмуджин?
        - Не любоваться же я тащил на себе эту тяжесть, - Тэмуджин, улыбаясь, присел к очагу, протянул руки к огню. - Давайте быстрее варить, а то от голода я готов и на сырое наброситься.
        - Все сейчас мы не съедим, животы не вместят, - сказал хоринский Тэгшэ, оглядывая возбужденные лица вокруг. - Может быть, часть оставим на потом?
        - Что ты говоришь? Сварим все сейчас, - решительно настаивал пожилой найман Мэрдэг. - Сырое мясо хранить надо будет снаружи, на морозе, а днем еще увидит кто-нибудь, утащит наше добро.
        - Да это все сразу ни в какой котел не влезет, - озабоченно говорила Хулгана. - Ну ничего, частями сварим, ночь впереди длинная.
        - Зато наедимся вкусного вволю, - радостно вторила ей Хун. - А оставшееся потом будем разогревать.
        - Ну и добычлив ты оказался сегодня, Тэмуджин, - говорил пожилой Тэгшэ, усаживаясь на свое место у хоймора. - Расскажи нам, как такое богатство тебе досталось? Кому-то подвез топливо, наверно, или еще что-нибудь?..
        - Нам-то уж такого изобилия никто не даст, - улыбнулся Халзан, дружелюбно косясь на него. - А нойон и в плену останется нойоном, ведь кости и кровь не меняются, и ему мало не дашь… Так ведь, Тэмуджин?
        Мужчины расселись вокруг, глядя на Тэмуджина, приготовившись слушать. Хулгана и Хун достали толстые засаленные доски, принялись нарезать мясо. Проворно кромсая большими кусками, они выжидающе бросали взгляды на него.
        Тэмуджин, сдержанно улыбаясь, обвел глазами всех, стал рассказывать:
        - Захожу сейчас в молочную юрту, смотрю, а там никого нет. Вижу, мясо на досках лежит, наверно, приготовили, чтобы варить. Ну, думаю, Таргудай опять кого-то в гости позвал, хотят готовить угощение. А потом я вдруг подумал: они будут есть все это, а мы опять их объедки грызть? Ну, нет, думаю, мы тоже люди и хоть один раз человеческой пищи попробуем… нашел я там этот мешок, до половины арсы напихал, сверху все это мясо положил и скорее бежать оттуда… Вынес, тащу по куреню, а сам думаю: хоть бы не встретился никто, не увидели бы…
        Рассказывая, он заметил, как испуганно застыли лица у слушавших его рабов. Женщины перестали резать мясо. Мужчины растерянно переглядывались между собой. Тэмуджин, не выдержав, прыснул, расхохотался, валясь от смеха на спину.
        - Слава западным богам, он пошутил, оказывается, - успокоенно переводили дыхание рабы. - А то украдешь у Таргудая, а он за кусок мяса тебя живьем своим собакам скормит. Лучше побыть голодным, чем взять у него…
        - Хха-хха-ха-ха-ха!.. - Тэмуджин бессильно трясся от хохота и не мог остановиться; он пытался привстать, сесть на свое место, но новые толчки смеха валили его обратно на землю.
        Тэмуджин чувствовал, что пора прекратить этот уже становящийся глупым свой смех, но ничего не мог поделать с собой, и почти без сопротивления отдавался весь облегчающему душу бездумному хохоту.
        Наконец, ему будто полегчало, отступило бурное веселье. Он сел, вытирая с обеих щек обильно выступившие слезы, но, оглядев лица рабов, уставившихся на него, он снова зашелся в нестерпимом хохоте и повалился обратно на спину… Рабы недоуменно переглядывались между собой.
        - Что это с ним случилось? - опасливо глядя на катающегося по земле Тэмуджина, спросил меркитский Халзан. - Что-то он не так смеется…
        - Нет ничего страшного, - сказал Мэрдэг. - Просто его прорвало после долгого молчания… Ведь он с самой облавной охоты, кажется, ни разу не улыбнулся и в день больше двух слов не сказал. Вот и идет сейчас из него все, что накопилось. Выльется все и он перестанет… только потом спать может долго…
        Тэмуджин, услышав его слова, заставил себя замолчать, через силу добрался до своего места у стены и, не дожидаясь еды, заснул крепким сном.
        XX
        С южных степей не переставая дули легкие и теплые ветры. Солнце, добравшись до зенита, припекало пока еще слабоватым, мягким теплом, но с каждым днем оно набирало все больше сил.
        С холмов и низин сошел последний снег и теперь лишь в горной тайге, на склонах темных падей люди, заезжая туда за жердями и прутьями, все еще видели посиневшие, усохшие остатки сугробов.
        Скот быстро оправлялся от весенней бескормицы; коровы и лошади окрепли на ногах. Вылиняв, они наверстывали потерянное, жадно рвали остатки прошлогодней ветоши вместе с пробивающейся сквозь влажную, напитанную талой водой, землю мягким пушком свежей зелени. Вприпрыжку поспевали за ними настырные козы и овцы.
        В середине месяца хагдан[25 - Весенний месяц лунного календаря, соответствует апрелю.] в небе показались журавлиные клинья. В облачной вышине с усталыми кликами первые из них пролетели долину Онона, держа путь на север, волнистыми тонкими нитями скрываясь в голубоватом мареве неба. За ними летели другие и вскоре появились те, что покружив над холмами и сопками, находили свои родные болота и озера, садились, выискивая те самые кочки и камыши, в которых они когда-то вылупились из яиц и, может быть, не один десяток высидели сами. За журавлями потянулись гуси и лебеди, цапли, другие мелкие птицы… Несметными тучами заполняли небо суетливые утки.
        Рода племени монгол один за другим перебирались на весенние пастбища. Среди ближних к тайчиутам родов первыми двинулись бесуды и генигесы, за ними пошли сами тайчиуты, потянулись сулдусы, хабтурхасы, арулады, кияты… Все шло как обычно, из года в год: табуны и стада, гонимые пастухами, вступали на новые пастбища, за ними вереницами тащились бычьи, верблюжьи арбы, огромными толпами шли верховые, и на пустынных еще вчера урочищах появлялись тысячные курени, оглашались окрестности шумом и голосами, лаем собак, мычанием дойных коров, к травянистым берегам рек и озер протаптывались новые тропы…
        В этом внешне обычном движении было одно новое, пока еще незаметное постороннему глазу - рода на этот раз шли на свои весенние пастбища без прежнего согласия и уговора между собой. Не было обычной договоренности между ними ни о том, когда всем трогаться с зимних стоянок, ни о том, какие земли занимать весной, а какие оставить на лето, ни о том, кому на этот раз уступить лишние урочища соплеменникам, чтобы все могли одинаково напитать свой скот и приготовиться к следующей зиме…
        Таргудай, перестав пить архи и на время протрезвев, до начала новой луны ждал, когда приедут к нему родовые нойоны, чтобы обсудить предстоящую кочевку. Не дождавшись никого кроме киятов да некоторых самых захудалых, кому и жить без прикрытия крупных родов было невозможно, он понял, что основные рода племени окончательно отвернулись от него - и не только дальние, но и многие ближние, которые много лет были вместе с ним. Понимал он и то, что причиной тому были неудача на облавной охоте, а больше того - неудачный набег на южные земли.
        Такое беспорядочное кочевание всегда таило для племени опасность разлада изнутри. Переставшие договариваться друг с другом рода порознь шли на свои старые пастбища и жили там спокойно, без столкновений лишь первое время. Как только - из-за больших снегопадов или наводнений - оставались без пастбищ одни рода, они вынуждены были занимать свободные земли у соседей - и тут начинались споры, обиды и драки…
        Самым же опасным, что могло случиться в такую пору, было нападение со стороны других племен: находившиеся во вражде между собой рода не могли сразу прийти к примирению, объединить свои войска против пришельцев. Иные нойоны даже, бывало, радовались, когда вражеский удар приходился по соседям, а сами старались увернуться от столкновения, откочевывая в сторону, вместо того, чтобы прийти на помощь. Попытавшиеся защититься своими малыми силами курени терпели поражения, теряли людей и табуны…
        Именно в такую пору на монголов большой силой, отрядом численностью около тумэна всадников, напали онгуты вместе со своими мелкими подвластными племенами - в ответ за недавний их злополучный набег на них. Надежды Таргудая и других нойонов остаться неузнанными не оправдались: то ли остались в каменистых гобийских степях следы монгольских коней, когда они, потерпев поражение в набеге, стремглав бежали домой, на Онон, то ли онгутские шаманы разглядели их в своих видениях, но напали онгуты, как было видно по всему, уверенные в том, кто их обидчики: ударили без долгих выяснений и разведки, и удар их был сокрушителен.
        Позже Таргудаю и другим нойонам стало известно, что онгуты привели за собой еще и чжурчженей, чьи северные границы они охраняли, а те натравили на монголов татар, давних монгольских врагов. Ударили все они тремя отдельными клиньями: с юго-запада, с юга и с востока.
        Первыми онгутами были разгромлены только что пришедшие на новые пастбища на верховье Шууса джелаиры. Жившие южнее их по Керулену джадараны, откуда-то проведав об идущем на них онгутском войске и не желая участвовать в чужом споре, отошли в сторону, в верховья реки, к горам, открыв врагам дорогу на Онон. Жившие на среднем Керулене олхонуты и баруласы были сметены двумя тумэнами чжурчженей как кучки пепла под холодным порывистым ветром, бежали в беспорядке на север, неся на другие рода страх и ужас войны…
        И лишь бывший на востоке тумэн Есугея, расставленный Таргудаем по границе с татарами, достойно встретил врага. Дальние дозоры, тайными цепями протянутые почти вплотную к владениям татар, сигнальными кострами предупредили свои кочевья о выступлении врага. Быстро связавшись между собой, тысячники Есугея сначала отправили свои курени со скотом на северную сторону Онона, придав им в прикрытие сильный отряд, а потом трое суток сдерживали наступавших татар, мелкими, но частыми стычками тревожа их, не давая им проникнуть вглубь монгольских земель. Однако и они, не получив за все это время от Таргудая ни подкреплений, ни указаний о дальнейших действиях, и прослышав о том, что южные рода открыли свои границы и без памяти бегут от онгутов и чжурчженей, не выдержали. Вожди тысяч во главе с Саганом решили не стоять насмерть неизвестно за что, когда другие бегут, и увели войска вслед за своими куренями на север, в сторону Аги и Шэлгэ…
        Таргудай поначалу, как услышал о том, что на юге появились онгуты, с резвостью взялся собирать вокруг себя войска, решив, что теперь-то, в пору опасности, родовые нойоны будут посговорчивее с ним. Он послал ко всем большим родам племени гонцов с повелением получше вооружить всех воинов и выставить отряды на сбор к нему. Но озлобленные на него нойоны через тех же гонцов обвинили его во всех бедах и обрушили на него потоки ругани и проклятий.
        «Ты один виноват во всем, что сейчас творится в Ононской степи! - передавали ему оронарские, генигесские, салчжиутские, хатагинские и другие нойоны. - Ты своей неуемной жаждой власти разрушил нашу жизнь, опрокинул племя в огонь войны и теперь еще смеешь указывать, что нам делать. Предупреждаем тебя: уймись и не пытайся больше повелевать нами, а не то мы соберемся силами, схватим тебя и кровь твою поднесем в жертву восточным богам, чтобы спасти соплеменников от твоих безумных выдумок. Сказав это слово, мы отрезаем путь к повиновению тебе и следующий наш разговор поведем на языке стрел и мечей…»
        Ошеломленный таким их ответом, поняв, наконец, что пути с ними у него окончательно разошлись, Таргудай решил спасаться вместе с теми, кто был рядом. Были же с ним лишь свои, тайчиутские нойоны, с ними кияты, да несколько малых улусов из дулатов, сулдусов и баяудов, отделившихся от своих родов и приставших к тайчиутам еще в прошлые годы.
        Слухи, тем временем, к Таргудаю шли самые разные, и судя по ним, дело становилось все хуже: враги, наступая с трех сторон, проникали вглубь владений племени и рвались к Онону - должно быть, выискивали его главную ставку. Таргудай тогда велел своим нойонам сниматься и переходить Онон, гнать с собой табуны и стада, с тем, чтобы по северному берегу его идти на Шэлгэ, а там затеряться в лесистых степях и ждать, когда враги, набравшись добычи, уйдут сами. В другие курени тайчиутов, где были войска и табуны, были посланы гонцы с приказом уходить самим.

* * *
        Прошло всего пять дней после того, как тайчиутский курень прикочевал на весеннюю стоянку в среднем течении Барха, а теперь, под вечер шестого дня, в синих сумерках по приказу Таргудая люди снова разбирали юрты. Перед этим Таргудай созвал ближних тайчиутских нойонов вместе с киятами (в трудную пору и эти оказались нужны) и совещался с ними, отогнав от юрты лишних людей. Скоро они вышли и разошлись, криками созывая своих нукеров, взбудораживая, глядя на ночь, весь курень.
        Тэмуджин с Сулэ помогали выносить вещи из большой юрты, снимали со стен и укладывали войлок, потом слаживали стенные решетки и жерди потолка, запрягали быков. Жена Таргудая, распаленная как всегда в суматохе сборов до тряски в щеках, округлив воловьи глаза, взбесившейся коровой металась между людьми, таскавшими тяжелые сундуки, подозрительно следя за всеми. Она уже дважды в этот вечер трясла Сулэ за волосы: то не туда положил в арбе овчинные одеяла, то уронил на землю молочную посуду… Случайно наткнувшись на взгляд Тэмуджина она, как ни была озлоблена, отводила глаза: видно было, все еще боялась трогать нойонскую кость. Тэмуджин неспешно шевелился вместе со всеми, таская скарб, и незаметно посматривал то на Таргудая, потерянно бродившего вокруг, то на взбурлившиеся, как потревоженные ульи, ближние айлы.
        Таргудай широкими шагами ходил между своими юртами, сжимая в одной руке толстую плеть, крепко тер кулаком темный бычий свой лоб. К его айлу несколько раз подъезжали на конях пастухи и табунщики. Придержав запалившихся коней поодаль, они свешивались с седел в поклонах, спрашивали у него о чем-то по хозяйству. Таргудай озлобленно выкатывал глаза, разражался руганью:
        - Вы что, сами не знаете?.. До сих пор не сделали?.. Смотрите, утром я вам головы поотсеку вот этой своей рукой, если окажется, что хоть одна овца осталась на этой стороне!.. - он потрясал перед ними пухлым кулаком. - Быстро!..
        Те испуганно уносились прочь…
        Стемнело…
        Айлы, наконец, уложившись в арбы и вьючные седла, оставили только что обжитое место в приютной береговой пойме и двинулись вниз по Барху - тем же путем, что пришли сюда несколько дней назад. Уходили быстро - нойоны торопили народ, нукеры их рысили между арбами, плетями подгоняли нерасторопных. В потемках возы разных айлов путались, смешивались, шли беспорядочной гурьбой. Сталкиваясь, стукались и трещали арбы, зло взмыкивали от боли быки. Где-то впереди шли табуны и стада, далеко позади уходящих прикрывало войско.
        Арба Тэмуджина вскоре приотстала от остальных возов айла Таргудая, между ними вклинилось несколько возов каких-то харачу, вспугнутых плетями налетевших сзади нукеров и рванувшихся вперед. Тэмуджин равнодушно смотрел на то, как в темноте отдалялась от него крайняя из нойонских арб, где сидел Сулэ, не пытаясь держаться за ней. Скоро та совсем скрылась в смутных, беспорядочно шевелящихся во тьме очертаниях кочевья.
        Оказавшись среди чужих, незнакомых харачу, Тэмуджин вслушивался в их негромкие, настороженные разговоры. Сзади и с обоих боков его, неясно видимые в темноте, переговаривались мужчины.
        - На Аге нас ведь тоже никто не ждет, - говорил сиплый старческий голос слева. - И неизвестно как там еще будет…
        - Там, должно быть, сейчас и без нас все занято, - утробным, будто из пещеры, голосом вторил ему другой сзади. - Многие рода раньше нас убежали.
        - Ну, наш-то, Таргудай, наверно, найдет и для нас место, - лез со стороны в разговор третий, - не оставит же он нас без пастбищ…
        - Ты что, слепой или глухой? - рассердился на него мужчина с утробным голосом. - Не видишь, что вокруг делается? Нашего Таргудая другие нойоны теперь и за собаку не считают: довел племя до гибели. Как бы на нас теперь свои не напали…
        - Ты потише говори! - испуганно просипел первый. - Нукеры услышат!
        - Пусть слышат! - вдруг распалился тот. - Что мне они, за правду язык отрежут?
        - Если язык отрежут, то это еще ничего, а то отведут в темноте в сторонку и останешься там лежать… мало людей пропадало так?.. Молчи лучше.
        Голоса примолкли. Тэмуджину было слышно, как харачу тяжело вздыхали про себя - вздохи их во тьме сливались со вздохами запыхавшихся быков, тащивших тяжелые арбы. Было безветренно и в ночном воздухе слышно было далеко вокруг. Топот сотен бычьих копыт глухо отдавался от просохшей земли и перемежался со скрипом деревянных колес. Где-то далеко к югу от арб время от времени на рысях проносились какие-то всадники. Тэмуджин подтянул к себе из-под хозяйского скарба кучу мягких одеял и, прислонившись к ним спиной, положив край тяжелой канги на стенку арбы, задремал.
        Проснулся он вскоре от начавшегося дождя - мелкие теплые капли накрапывали на щеки и руки. От прогретой за день земли шел сыроватый пресный запах.
        Харачу возобновили свои разговоры.
        - На Аге при людях, смотрите, в гусей не стреляйте, - говорил все тот же старик с сиплым голосом.
        - Почему это? - удивлялся другой.
        - Хонгираты могут увидеть, а гуси их предки.
        - Хонгираты и в мирное время если увидят, что кто-то на гусей охотится, то без разговоров за оружие хватаются, - сзади послышался незнакомый трескучий голос. - А теперь-то все так озлоблены, что не хуже бешеных собак будут, и без того друг на друга бросаться начнут…
        - Надо молодых предупредить об этом, а то ведь не знают и из-за этого еще между своими война начнется…
        Утром в предрассветных сумерках подошли к Онону. Небо было заполнено низкими серыми тучами, капал все тот же мелкий дождь. От реки несло холодом.
        По броду с низкими песчаными берегами с шумом переходил на ту сторону скот. Когда Тэмуджин с вершины увала увидел переправу, то конские табуны, первыми перейдя реку, уже уходили по высокому дальнему берегу на восток. Переходили реку коровы с телками, за ними вплавь пошли бараны и овцы.
        Ниже по течению на высоких арбах перевозили ягнят. Тэмуджин увидел, как на середине реки из арбы выпрыгнул черноголовый полугодовалый ягненок и поплыл назад. С этого берега с руганью двинулись к нему навстречу двое подростков на конях, разматывая плети над головой. Ягненок испуганно повернул обратно, озираясь по сторонам - как гусь, приподнятый на воде густой пеной отросшей шерсти. Его сильно относило течением, но он греб, как собака, вытягивая шею и достиг, наконец, того берега - намного ниже брода, у высокого темного обрыва. С трудом выйдя из реки, он встряхнулся, сбрасывая приставшую воду, и с тонким блеянием, спотыкаясь на нетвердых ногах, побежал к овечьему стаду, сгрудившемуся, оглядываясь на новом месте, под склоном холма.
        Вслед за скотом густой толпой стали переходить реку конные тайчиуты. Медленно бродя сквозь сильное течение, они высматривали самое мелкое место, чтобы провести арбы с домашним скарбом. Выбрали полосу наискосок под русло. Пустили первые две арбы - вода оказалась вровень с осями колес…
        - Ну, заходите! Быстро! - подъехав к броду, закричал старший над нукерами Унэгэн, указывая плетью на крайние из скопившихся возов. - По трое пускайте, чего уставились друг на друга, как бараны!..
        Быки нехотя потянули арбы к воде - один за другим. Тэмуджин сзади смотрел, как возы, войдя в воду, медленно удалялись от берега. Быки скрывались за высоко наваленным и увязанным скарбом, и сзади возы стали похожи на какие-то несуразные утлые лодки, сами плывущие поперек течения и удивительным казалось то, как они держались на воде, не уносились течением и не переворачивались от тяжести.
        Тэмуджин, проводив взглядом первые возы, осмотрел огромное скопление их на этом берегу и увидел арбы Таргудая, скучившиеся впереди. Тронув свою арбу, он с трудом пробился к ним, протискиваясь между чужими телегами. Харачу, узнавая арбу нойона, давали ему дорогу, теснясь, отводили свои возы в сторону.
        Жена Таргудая, ехавшая верхом на саврасой кобыле, со стороны заметила его отставшую арбу и зло покосилась на него.
        «Будь на моем месте Сулэ, досталось бы от нее побоев, - усмехнулся про себя Тэмуджин и двинул свою арбу вслед за другими в воду. - Тут же при людях с плетью набросилась бы…»
        Переправившись, арбы без остановки пошли вслед за овечьими стадами на восток. Кони и коровы ушли далеко вперед. Возы катились плотной порывистой гурьбой, то и дело обгоняя друг друга на ровной зелени. Полусотня суровых нукеров не отставала от них, кнутами подгоняла возчиков - рабов и харачу. В страхе рвались от них и быки и люди. Тут и там раздавались хлесткие удары витых ремней, не смолкали злые окрики и ругань. Тяжелый торопливый топот с глухим деревянным скрипом и треском разносились по округе и наводили на людей страх и тоску.
        К полудню людям, наконец, стало понятно, почему вдруг так заторопились нойоны. Идя по высокому северному берегу и затем поднявшись на склон вставшей на их пути продолговатой сопки, тайчиуты далеко на южной стороне увидели какое-то небольшое кочевье, спешно продвигавшееся между холмами к Онону. По всем приметам было видно: род этот не просто укочевывал, а бежал от настигающего врага.
        Рысью гоня перед собой скот, всадники там изо всех сил спешили к виднеющемуся ниже по течению другому броду, чтобы перейти на этот берег. Около сотни бычьих возов беспорядочной кучей шло в отдалении, а за ними, отстав всего на два перестрела, шло небольшое войско - меньше полутысячи всадников. Войско было разделено на сотни, они шли друг за другом растянувшись вширь, прикрывая кочевье от невидимого отсюда противника, который скоро должен был наступить им на хвост.
        Тайчиутские возчики, увидев вблизи от себя бегущих от явной опасности соплеменников, уже без принуждения погнали своих быков. Испуганно озираясь вдаль южных холмов, где вот-вот должны были показаться войска чужеземцев, они с силой хлестали по широким спинам животных и те тяжелой рысью рванули по неровному склону вперед. Загромыхали на каменистых колдобинах деревянные колеса. Конные старики и женщины с детьми в спешке порысили вслед за стадами куреня.
        Тэмуджин дважды ударил своего быка ивовым прутом, прибавив шагу и, обернувшись назад, смотрел на войско Таргудая, прикрывавшее их сзади. С высоты склона было видно, как ведомый самим Таргудаем трехтысячный отряд переходил по их следу брод. Передние шли уже по этому берегу, а задние все еще тянулись на той стороне и только подбирались к реке. Там еще не видели появившееся за рекой и холмами чужое кочевье. Тэмуджин заметил, как на середине реки молодые воины затеяли игру, пытаясь стащить друг друга с коней в воду. Один за другим искупались несколько воинов. Передние выходили на берег со своими сотнями, а задние, войдя в воду и глядя на них, тоже принимались за ту же игру…
        Унэгэн отправил к Таргудаю молодого нукера с вестью и тот сорвался вниз во весь опор.
        На возах вдруг разом загомонили тайчиуты, вскочили во весь рост, показывая руками на юг.
        - Вон и они показались, от кого бегут эти люди…
        - Где, где?..
        - Да вон, под черной тучей.
        - Ах, вон их сколько…
        - Как же их много!
        - Подожди, еще не все вышли…
        Тэмуджин, напрягая зрение, всмотрелся туда и увидел, как в далекой, почти у самого горизонта, низине из-за склона холма медленно выползала длинная, издали похожая на непомерно разжиревшую змею, лавина. Черная издали толпа всадников все выходила, вытекала из-за склона, удлиняясь и расширяясь, полой водой заполняя пространство на широкой низине и неизвестно было, сколько их еще там, за холмами.
        - Это онгуты!.. Так или нет? - позади взволнованно заговорил один толстый харачу, обращаясь к другому, старому, и Тэмуджин, оглянувшись, узнал его утробный голос, слышаный им ночью. - Разворошили осиное гнездо на свою голову…
        - Это еще ничего, если онгуты, а то как бы чжурчжени не были, - сиплым голосом отозвался старик, подслеповато моргая и старательно протирая глаза тыльной стороной указательного пальца…
        - Какая теперь разница, - сварливо проворчал толстый. - Чжурчжени старые враги, онгуты новые, а сейчас и те и эти одинаковые недруги…
        - Чжурчжени в семь раз хуже любого другого народа, - с горестным видом отвечал старик.
        - Чем же это они отличаются? - недоверчиво подали голос со стороны.
        - Тем, что в войнах с нами они всегда стараются убить побольше женщин и детей… Нарочно ищут кочевья и курени, а найдя их, прямо в зыбке рубят младенцев и под одеялами колят беременных.
        - А для чего это они делают? - заволновались вокруг люди. - Почему детей убивают? Едят их они, что ли?..
        - Это ведь грешно!
        - Ведь и звериных самок с детенышами отпускают на волю.
        Старик печально сипел:
        - Это они поголовье наших племен сокращают. Раньше они раз в три года как на охоту выходили в степь, чтобы истреблять нас, монголов, пока мы под знаменем киятского Хабула не разгромили их у Длинной стены. После этого чжурчжени присмирели, сами перестали из-за стены высовываться, но начали исподтишка натравлять на нас татарское племя, а теперь вот опять что-то осмелели, открыто вышли…
        - Вон какие это чудовища… - со страхом промолвила женщина впереди и трижды с силой ударила своего быка прутом, заставив его рвануться вперед. - Так чего же вы тащитесь, словно быки ваши охромели, быстрее уходить надо…
        Ее не слушали.
        Нукеры Таргудая, до этого остервенело погонявшие возчиков, вдруг бросили свое дело и, сгрудившись кучками, шагом ехали в сторонке, разглядывая далекое войско чужеземцев. Толстый нукер на саврасом жеребце озлобленно говорил:
        - Еще в детстве я слышал, что хуже восточных чертей только чжурчжени, а только теперь я узнал смысл тех слов.
        - Смотрите, вон их сколько вышло! - вдруг испуганно крикнул Сулэ, ехавший перед Тэмуджином, вытягивая руку на юг.
        Из-за дальнего холма, наконец, перестали выходить толпы чужеземцев, и в низине огромным темным пятном скопилось их войско. По виду оно было намного больше, чем то, что сопровождало тайчиутское кочевье. Быстро двинувшись вперед, оно на ходу растягивалось широким охватом - сразу став втрое шире вставшего на их пути маленького войска беглецов, а в глубину вдесятеро покрывая их.
        - Кажется, раза в два больше нашего войска будет, - упавшим голосом сказал молодой мужчина с ближнего к Тэмуджину воза. - Таргудай почти весь свой тумэн рассеял по табунам, а сам с тремя тысячами остался, думал, что не настигнут…
        - Наш Таргудай свои табуны жалеет больше чем людей, - будто злорадствуя, с отчаянной злобой громко заговорил харачу с утробным голосом. - И теперь нам из-за его глупости тут погибнуть осталось…
        - Нойоны как хотят, так и вертят народом, - заговорили другие.
        - Тянут нас в пропасть…
        - Они тянут, а мы как бараны, не хотим да тащимся за ними…
        - Сами-то они ускачут на хороших конях, а мы тут останемся…
        Сзади к ним между возами быстро прокрался немолодой нукер на гнедом коне. Он с размаху вытянул одного, второго и третьего плетью, заставив их скривиться от боли.
        - Запомните вы, если еще один звук изойдет от вас, - недобро оглядывая всех, тихим голосом пообещал он. - Вот это копье кому-нибудь между двух лопаток всажу. Видите или нет?
        Нукер потряс перед лицом одного железным острием и отъехал, злобно оглядываясь по сторонам. Те провожали его мстительными взглядами, отпускали сквозь зубы проклятья.
        Люди отвернулись от побитых харачу, будто не видели, и неотрывно смотрели на юг. Там уже близилась кровавая бойня. Словно на звериной облаве южные пришельцы - из-за дальнего расстояния ни по знаменам, ни по одеждам их нельзя было различить, онгуты это или чжурчжени - все шире растягивали свои крылья, будто своей многочисленностью стараясь напугать вставшее перед ними небольшое войско.
        Наконец, приблизившись на верный перестрел, они выпустили перед собой темную тучу, покрыв ею редкие ряды защищавшихся. У тех кони шарахнулись в разные стороны, уклоняясь от стрел, но появились уже первые потери, упало с коней по нескольку всадников в сотнях. И сотни те тут же поспешно рассыпались по сторонам, раздробляясь в широкий беспорядочный рой…
        Выстрелили и они в ответ - издалека казалось, что жидко, вразброс по широкому строю врага, но неожиданно много всадников они выбили из седел своими стрелами - до трех десятков воинов упало у тех с коней. Тут же выстрелили еще - и еще почти столько же повалилось у тех на землю. После этого пришельцы поспешно отодвинулись назад, выходя из пределов стрельбы. Встав вдалеке, они застыли на месте, видно, обдумывая, как взять это маленькое, но непокорное войско.
        Маленькое войско, собрав своих павших и уложив в их же седла, медленно двинулось назад, вслед за своим кочевьем, не теряя своего растянутого в стороны, редким роем рассыпавшегося строя. Крадучись, медленно двинулись за ними и пришельцы, сохраняя расстояние чуть больше перестрела.
        Шедший впереди беглецов их скот - перемешавшиеся в одно большое стадо лошади и коровы с козами, болтавшимися между ними - гонимый пастухами, уже добирался до нижнего брода. Тайчиуты с горы видели, как первыми вскачь заходили в реку рысистые кони, высоко поднимая на мелководье брызги и пену. Далеко отставали от них коровы и козы, они растягивались по прибрежной пойме в длинный ряд и бежали с заметной усталостью.
        - Что-то овец совсем не видно у них в стаде, - зорко вглядываясь туда, говорил один из молодых возчиков.
        - Когда приходит враг и надо бежать, овцы становятся обузой, - сказал старик с сиплым голосом. - Бросили по дороге или прямо на пастбище оставили.
        - Кому-то достанется целое богатство, - улыбнулся молодой. - Мне бы досталась так целая отара, я бы укочевал куда-нибудь в сторонку, часть обменял на лошадей и коров, и жил бы себе, не зная ни нойонов, ни нукеров…
        Ему не отвечали; все поторапливали своих быков, напряженно глядя на юг. Там возы беглецов, отстав от своего стада, медленно тащились в четырех перестрелах от берега. Усталые быки их выбивались из сил, их нещадно понукали кнутами и палками…
        Таргудай, наконец, прискакал с тремя тайчиутскими нойонами от своего войска на высокий склон и, встав рядом с Унэгэном, широко открытыми глазами уставился на крошечные из-за дальности чужие войска. Нойоны опоздали к стычке и увидели только конец ее, когда войско пришельцев отступало с потерями. Таргудай, досадливо хлопая кнутом по голенищу гутула, переспрашивал Унэгэна о происшедшем. Тот, удерживая беспокойного коня поводьями, рассказывал, вытянув правую руку вперед.
        - Те, по повадкам, онгуты, а не чжурчжени, - почтительно говорил он, после того, как рассказал о стычке, - облаву крыльями пытались делать. Чжурчжени так не делают, они стараются ударить прямо в середину и разбить по частям. А эти, бегущие, по числу людей видно, генигесы, с верховьев Шууса идут…
        - Сам вижу, где онгуты, а где генигесы, - зло прохрипел Таргудай, не отрывая взгляда от дальней низины, где стояли пришельцы, - принесли чертей на хвосте… эти генигесы всегда с собой какую-нибудь пакость приносят…
        - Ну что, дядя Таргудай, - с беспечной улыбкой на лице заговорил племянник его Моричи-нойон, поправляя на голове железный шлем с торчащей вверх кистью из белых конских волос, - перейдем реку и поможем нашим соплеменникам?
        Тот округлил на него глаза, дернул головой.
        - Ты что лезешь вперед старших? - воровато оглядевшись по сторонам, тихо сказал ему. - Ты мне тут все войско хочешь положить? А дальше мы с чем пойдем, ты подумал дурной головой?
        - Но ведь это соплеменники наши… - возразил было тот.
        - А кто потом твоих детей от татар и чжурчженей охранять будет?.. - вконец разозлился Таргудай - Соплеменники, что ли?
        Тот расстерянно пожимал плечами.
        - Если своего ума нет, слушай меня и помалкивай!.. - он злобно оглядел других нойонов. - Что-то слишком много умных стало! Может еще кто-нибудь поучит меня?
        Те молчали.
        - Нет уж, мы как шли, так и пойдем дальше. Ты, Унэгэн, со своими нукерами гони обозы побыстрее вперед. Бейте нерасторопных, колите их копьями! Мы должны опередить этих генигесов, пока они не переправились, и оставить их у себя в хвосте… Когда за тобой гонится голодный волк, оставь за собой кусок мяса и он остановится, знаете?.. Вы, - обратился он к нойонам, - скачите к войску и передайте всем: сзади больше стеречь некого, враги на юге, всем идти рысью вперед!
        Нойоны ускакали.
        Оставшись один, Таргудай еще некоторое время смотрел на южную низину, где войско чужеземцев медленно, как стая волков обложив раненого зверя, преследовало войско отступавших, и потом тронул коня вперед размашистой рысью, обгоняя возы. Злобным взглядом он окидывал рвущееся вперед кочевье.
        - Гоните, гоните их! - крикнул он нукерам, и без того озверевшим с кнутами. - Вскачь пускайте быков!
        Передние быки, угнув головы, ворочая красными глазами, пошли тяжелой рысью под уклон. Арбы тряслись, отчаянно скрипели и трещали, казалось, они не выдержат такой езды, еще немного и развалятся на ходу.
        Тэмуджин, нахлестывая своего быка, увидел, как вдруг с переднего воза, на котором ехал Сулэ, выпал плохо закрепленный чугунный котел. Тяжело виляя, он покатился в сторону и, перевернувшись, лег невдалеке от него верх дном. Сулэ, увидев свою оплошку, с тоскливым ужасом в глазах смотрел, как удаляется от него хозяйская драгоценность, беспомощно оглядывался по сторонам.
        Обеими руками придержав на шее кангу, Тэмуджин на ходу выпрыгнул со своего воза, подобрал упавший котел и, отскочив в сторону, едва не попав под ноги бегущего сзади быка, снизу вверх забросил тяжелый котел в свой быстро уносящийся мимо воз и, бегом догнав его, на ходу запрыгнул сзади, ухватившись за высокую решетку арбы. Он с трудом залез на сваленный в кучу скарб, ногами придавив густо измазанный сажей котел между вышитыми синим и красным шелком овчинными одеялами, затем переполз на свое место впереди и, усевшись, переводя дыхание, с досадой и отвращением рассматривал свои измазанные сажей ладони. Поднял взгляд на Сулэ, но тот, уже не глядя на него, погонял своего быка.
        Возы спустились по восточному склону в низину и пошли по низкому берегу, не сбавляя хода. Подуставшие быки то и дело сбивались на шаг, но, понукаемые руганью и крепкими ударами прутов, снова переходили на рысь. Войско тайчиутов, подтянувшись и сбившись плотнее, быстро переваливало через сопку, передние сотни на быстрой рыси проходили мимо возов, обгоняя.
        После спуска на низкий берег не стало видно на южной стороне ни кочевья генигесов, ни двух ощетинившихся друг против друга войск. Время от времени со склона только что пройденной сопки спускались во весь опор дозорные, оставленные там, и сообщали нойонам о том, что делается за рекой. Тэмуджин, проезжая мимо, слышал, как гонец на запыхавшемся соловом коне доносил Таргудаю:
        - Возы их в двух перестрелах от брода, быки еле тянут, видно, реки не перейдут, застрянут…
        - Знаю, говори где войска стоят! - обрезал его Таргудай.
        - Войско генигесов в одном перестреле от возов, загородило дорогу и стоит, а онгуты за ними тоже в перестреле стоят, выжидают… видно, ждут, когда эти войдут в воду, тогда легче всего перестрелять их с берега…
        - Без тебя знаю, что легче, - снова оборвал его Таргудай. - Ты лучше хорошенько запоминай то, что я тебе сейчас прикажу: отсюда поедешь обратно на сопку, и когда возы генигесов подойдут к броду на один перестрел, дашь мне знак… поставишь своего солового головой на север, чтобы отсюда было видно, понял?
        - Понял.
        - Скачи, да передай всем, чтобы хорошенько всю степь оглядывали, - строго наказывал он, - не покажется ли другое какое-нибудь войско. Смотрите мне, не проморгайте, а то потом я вам глаза повыкалываю!
        Отправив дозорного, Таргудай в сопровождении ближних тайчиутских нойонов повернул на восток и на ходу совещался с ними. Скучившись тесной толпой вокруг него, сутулясь в своих седлах, те глухо говорили между собой:
        - Онгуты, наверно, уже увидели нас…
        - Если мы их увидели, то и они не слепые.
        - Если наше трехтысячное войско они на горе увидели, - доказывал всем Хурэл-нойон, сдерживая разгоряченного иноходца, - то они должны подумать: а нет ли у нас и в низине столько же или еще больше, и потому будут осторожны.
        - Это нам на руку…
        - Они и на генигесов не торопятся, потому что засады боятся, думают, что это наша приманка…
        Выслушав всех, Таргудай заключил:
        - Пусть они между собой думают да гадают, что им в головы взбредет, а мы за это время оторвемся от них.
        Передние возы прошли после спуска около перестрела и достигли широкого песчаного брода. Скот генигесов, почти полностью переправившись через реку, уходил на восток; гонимые несколькими стариками и подростками, выбирались на берег последние коровы и козы. Табуны тайчиутов к этому времени далеко оторвались от возов и теперь заходили за дальние увалы, скрываясь из глаз.
        Возы айла Таргудая шли среди первых.
        Тэмуджин, подъезжая к броду, где двое генигесских подростков на конях без седел последними выходили из воды, выгоняя отставших коз и телков, в одном из них узнал старого знакомого, с кем они боролись на играх в генигесском курене позапрошлым летом. Тот, оглядывая проезжающие мимо возы, тоже увидел Тэмуджина, удивленно раскрыл рот, оглядывая на нем кангу.
        - Здравствуй, брат Тэмуджин, а что это за канга на тебе? - простодушно спросил он. - И разве ты теперь в тайчиутском улусе?
        - Да, пока я с тайчиутами, - напустив на себя бесстрастный вид, ответил Тэмуджин и искоса оглядел запотевшего его вороного коня. - Дядя Таргудай к себе позвал, вот и живу в гостях…
        - За что же это тебя? - расспрашивал тот, указывая на кангу.
        - Да ни за что, коня одного из табуна угнал… скоро снимут.
        - Строго у вас, оказывается… а мы вот всю ночь бежали от онгутов, - устало сказал тот и тут же повеселел: - ну, теперь-то мы вместе, у вас войско большое, объединятся наши и покажут этим онгутам!..
        Другие пастухи генигесов, коротко переговорив с тайчиутскими харачу и обрадованно переглядываясь между собой, поспешили к своему стаду. Моложавый старик, старший над ними, окриком позвал знакомого Тэмуджина и тот, поворачивая коня, улыбнулся на прощание:
        - Ну, еще увидимся с тобой, теперь-то мы вместе.
        «Они надеются на тайчиутов! - с тяжелым чувством думал Тэмуджин, провожая взглядом повеселевших генигесских пастухов. - Радуются, что в тяжелую пору встретились соплеменники, а Таргудай не о них думает, он хочет их на съедение врагам оставить…»
        С бессильной злобой он оглядывался на трусливо бегущих от врага соплеменников, сжимал кулаки и поднимал глаза в пасмурное небо: «Почему я не на коне с оружием в руках? Я бы в два дня пробрался к отцовскому войску и обратился к Сагану с призывом объединить рода под моим знаменем!..» Небо молчало…
        Возы, вразнобой скрипя потертым деревом, с тяжелым стуком бычьих копыт прошли мимо брода и теперь шли над обрывистым яром. Сзади до слуха Тэмуджина вдруг донеслось:
        - Послы от генигесов!
        Он встал на ноги, оглядываясь назад, и на том берегу увидел троих всадников, быстрой рысью подъезжающих к броду. Это были нойоны генигесов. Все они были в высоких войлочных шапках и шелковых халатах. Они с разбега ворвались в реку. Вода сразу стала по животы лошадям, но те, не поднимая ног в синих бархатных гутулах, замачивая их в холодной воде, смотрели вперед, на ожидающих их на этом берегу тайчиутских нойонов.
        - В халаты вырядились, - переговаривались на возах тайчиутские харачу. - Думают, так им лучше будет говорить с нашим Таргудаем…
        Тэмуджин многое отдал бы, чтобы узнать, о чем они будут говорить, но место на берегу у брода, где встречались нойоны двух родов, все больше отдалялось от него. Сожалея, он еще раз посмотрел на выезжающих из реки генигесов и отвернулся; на него с удивлением посматривали тайчиутские возчики.

* * *
        Таргудай выбрал себе место повыше на берегу, чтобы приближавшимся к нему генигесским нойонам пришлось смотреть на него снизу вверх, и с мстительной улыбкой на лице поджидал их. За спиной его плотными толпами проходило войско, а к нему один за другим присоединялись тайчиутские нойоны, чтобы вместе с ним встретить генигесов и послушать их разговор.
        Таргудай все это время со жгучей обидой вспоминал слова, высказанные ему родовыми нойонами: «Уймись и не пытайся больше повелевать нами… кровь твою поднесем в жертву восточным богам…» И вот, не прошло и пяти дней, как один из них - генигесский Ухин-багатур - с двумя своими сородичами шел к нему на поклон. И Таргудай с нетерпением ждал его, он жаждал увидеть унижение одного из сговорившихся против него владельцев, которые дерзнули потягаться с ним - самым могущественным из нынешних монгольских нойонов.
        Всплескивая мутную воду, кони вынесли на мокрый берег троих хмурых всадников. Они с подавленными лицами подъехали и встали перед семью тайчиутскими нойонами.
        Таргудай с хищной злобой смотрел на Ухина, немолодого, годами равного с ним, воина, за убийство многих татар на войне получившего звание багатура и теперь с виноватым видом стоявшего перед ним. Тот, не поднимая на него взгляда, слез с коня. Ему последовали два других нойона помоложе и втроем они сдержанно, будто через силу сгибая спины, поклонились тайчиутам.
        - Ну, что хотят сказать нам наши братья генигесы? - не скрывая язвительного торжества в голосе, спросил Таргудай.
        - Враг пришел, братья тайчиуты… - по дрожащему голосу было видно, как трудно говорить Ухину-багатуру. - Помогите…
        - Пять дней назад я получил от тебя отказ объединяться со мной против врагов, а сейчас я еду своей дорогой, о вас и думать перестал, и вдруг вижу: ты несешься ко мне со всех ног, будто родного брата увидел… и что слышу? Опять помогите… как-то непонятно ведешь себя, брат Ухин… ты хоть думаешь круглой своей головой, когда что-то делаешь или говоришь?
        - Таргудай-нойон, - снова глухим неровным голосом заговорил Ухин. - Не время сейчас считаться. Враг занес оружие… Нас мало… Отобьемся сначала от врага, и тогда поговорим между собой, решим наши дела…
        - Вон как он теперь заговорил! - Таргудай, оглядываясь на своих нойонов, возмущенно оскалил крупные желтые зубы. - Как будто и не просит у нас, а требует… Не время считаться… - он протяжным, гнусавым голосом передразнил Ухина, вызвав смех в толпе тайчиутов. - Пять дней дня назад было время, а сейчас не время?.. Когда же ты так сильно переменился? Не сегодняшним ли утром, когда почувствовал на своей шее онгутский аркан?.. Глупый, никчемный человек, ни ума, ни силы не имеешь, а умеешь только нос свой задирать не хуже чжурчженского хана! Чем ты думал, когда давал мне свой ответ на мой призыв? Думал, пронесет мимо смерти, обойдешься без меня? Нет, небо все знает, оно и подвело тебя к истине… Вот теперь и думай хорошенько, как ты должен был раньше поступить!..
        - Не время считаться, Таргудай-нойон! - с отчаянием выкрикнул Ухин-багатур. - Дорог каждый миг, вот-вот снова нападут онгуты… сначала нас перебьют, а потом за вас примутся… Ты что думаешь, на нас они остановятся?
        - Ты о себе думай, а не о нас, - насмешливо посмотрел на него Таргудай. - О себе мы сами позаботимся…
        - Время идет, - устало сказал Ухин. - Что будем делать, брат Таргудай, пререкаться тут до рассвета или, наконец, встанем вместе против врага, как полагается добрым соплеменникам?
        - Помогать мы тебе не будем! - отрезал Таргудай. - Ты сам отсек нашу помощь тогда, когда пять дней назад давал мне свой ответ. И знай, что ты сам будешь виноват в гибели своего народа. Вот тебе мой ответ.
        Ухин разом прекратил разговор и по-молодому легко запрыгнул в седло. Сели на коней и его нойоны.
        - Значит, не поможете нам?
        - Езжайте назад и погибайте на этих холмах…
        Генигесы долгими взглядами провели по застывшим лицам тайчиутских нойонов и повернули коней. С шумом врезавшись в воду, двинулись по броду обратно. Таргудай проводил их взглядом, чертыхнулся про себя, отгоняя какие-то непрошенные мысли и резко повернул коня от берега, проронив сквозь зубы:
        - Поехали, нечего на них смотреть!
        За ним послушной гурьбой потянулись другие.
        Не доезжая до того берега Ухин-нойон остановил коня, повернулся в седле и долго смотрел на удаляющихся на восток тайчиутских нойонов. И, вдруг встряхнувшись, он с силой хлестнул коня, заставив его рвануться в воде, поднимая волны вокруг. В несколько прыжков добравшись до берега, он рысью поскакал по суше, увлекая за собой двух других нойонов, навстречу вдруг задувшему с юга порывистому ветру.

* * *
        Тайчиуты не отошли от брода, где они встречали генигесских нойонов, и десяти перестрелов, как за их спинами на этом берегу вдруг выросло огромное войско онгутов. Видом теперь это войско казалось даже крупнее того, что было у онгутов вначале, когда оно появилось вслед за генигесами на южном горизонте. Всмотревшись получше, тайчиутские нойоны над разворачивающимися широким крылом вражескими рядами узнали и сивые генигесские знамена. И они сразу поняли все.
        Генигесский Ухин-багатур, не получив от тайчиутов помощи, не долго думал, как ему теперь поступить. От брода он, миновав свой еле ковыляющий к реке обоз и вставшее в ожидании смерти свое малочисленное войско, прямо направился к бурлящему в многолюдстве и предвкушении добычи онгутскому войску.
        Он низко поклонился разодетым в пышные китайские доспехи онгутским нойонам и сообщил им, что удаляющееся сейчас по северному берегу Онона кочевье принадлежит не кому другому, как тайчиутскому Таргудаю, главному виновнику перед онгутами - который этой зимой направил войско в набег на них. Он сообщил им, что войско тайчиутов сейчас не превышает и трех тысяч всадников, что другого войска у тайчиутов поблизости нет, и что в кочевье у них идут огромные обозы, набитые разным добром, а еще стада и табуны. И что они, генигесы, натерпелись от этого Таргудая разных глупостей досыта и теперь хотят войти в союз с онгутами и биться с ними в одном ряду против ненавистных тайчиутов. Единственное, о чем просит их он, Ухин-багатур - не трогать маленькое и небогатое кочевье генигесов, которые перед онгутами ни в чем не виноваты и никогда враждовать с ними не думали.
        Онгутские нойоны сразу поняли, что им выгоднее превратить этот небольшой род в своих союзников, чтобы слухи об этом разнеслись по степи, - тем укрепится их положение и ослабится положение самих монголов - и, не теряя времени, обрушиться на тайчиутов. Они приказали Ухину остановить свое кочевье на этом берегу, а самому со своим войском встать в середину онгутских рядов и преследовать тайчиутов.
        XXI
        Тэмуджин после той стычки тайчиутов с онгутами долго не мог отделаться от чувства отвращения к Таргудаю и ко всем ближним его нойонам. Колющий стыд заставлял его передергиваться при мысли о них. Тайчиутские нойоны тогда первыми бросились бежать, оставив свои войска и обозы. Тэмуджин навсегда запомнил оскаленное от страха, страдальчески искривленное лицо Таргудая, подавленные лица других нойонов, когда они, изо всех сил нахлестывая своих коней, удирали прочь от врага.
        «И эти жалкие ничтожные людишки правят племенем? - не раз пораженно думал он позже, вспоминая их убитый вид. - Как же это возможно?.. Они судят людей, требуют от них повиновения, а сами в ту пору, когда народ нуждается в их силе и отваге, от страха теряют свои лица и бегут, словно суслики от коршунов… Во всех родах есть сильные люди, которые, не дрогнув, сплотились бы и пошли на смерть за достойными нойонами, но их никто не ведет, они вынуждены жить под властью этих пугливых лисиц, считая своим долгом выполнять их прихоти… А где же настоящие нойоны?.. Что же это делается в племени, когда некому вести народ?.. Куда мы придем?..»
        Мимолетные и смутные мысли его словно уходили в темноту, и неоткуда было ему получить ответа. Люди вокруг были охвачены смятением и страхом, как звери в западне, они метались, ища выхода и спасения.
        Тогда, во время нападения онгутов, следом за нойонами, не видя, кто может взять дело в руки и выстроить сотни против врагов, побежало все войско. Расстроенными толпами проносились воины мимо возов, оставляя их врагу…
        Харачу и рабы на возах, оставшись одни на ровной местности, останавливали усталых быков и растерянно смотрели на то, как удаляются на востоке невредимые и, как казалось до этого, отборные тысячи Таргудая, а с запада приближается еще более многочисленное, страшное войско онгутов.
        Вскоре стремительной рысью подскакали передовые вражеские сотни. Многие возчики, увидев, что чужеземцы вынимают из колчанов стрелы и прилаживают к тетивам, повскакали на своих арбах и закричали:
        - Мы не тайчиуты!
        - Мы рабы, рабы тайчиутов!
        Тогда онгутские нойоны приказали им отвести возы в сторону и стать под ближней сопкой. Возчики круто завернули быков, погнали, отъезжая подальше и стали под охраной двух десятков онгутских всадников. В страхе они безмолвно смотрели, как с гулом проносятся по берегу онгутские тысячи, преследуя тайчиутов, а тех уже не было видно за холмами.
        Скрылись за холмами и передовые отряды онгутов, а задние все еще виднелись, когда оттуда, с низины стали доноситься звуки битвы. Задние ряды онгутов, встав на гребнях холмов, уже не продвигались дальше. Из-за увалов до слуха возчиков еле слышно донесся монгольский клич: «Хурай!»
        - Наши остановились, бьются с ними! - тихо перешептывались харачу, опасливо оглядываясь на онгутских всадников.
        - Видно, эти догнали их, прижали к излучине, потому они и стали драться…
        - Онгудов вдвое больше, - хрипел все тот же толстый харачу, недавно получивший кнутом от нукера, - видите, задние даже не вступаются в битву, стоят на вершине и смотрят…
        - Ох, сколько народу погибнет…
        - Двое моих сыновей там…
        - Ясал Сагаан тэнгэри, присмотри за нашими…
        Но прошло не так уж много времени и онгутские отряды, стоявшие на виду у возчиков, вдруг повернули коней и во весь опор помчались назад. За ними из-за верхушки холма появлялись другие толпы онгутских всадников и наперегонки пускались за ними. Из-за увалов, окрепнув, все громче и мощнее доносилось: «Ху-ра-аай!..»
        Онгуты теперь хлынули обратно, на запад мимо тайчиутских возов, не обращая на них внимания, забыв о них. Сорвалась и ускакала приставленная к ним стража. Изумленные возчики вскоре увидели своих. Те, мстительно размахивая обнаженными клинками, ощетиненные копьями, исторгали злобные крики и на усталых конях догоняли врагов…

* * *
        Оказалось, что в это время с востока навстречу кочевью тайчиутов шло семитысячное войско Есугея.
        Устроив свои курени восточнее реки Агацы, тысячник Саган предложил другим вождям пройтись со своими войсками по северному берегу Онона, чтобы помочь запоздавшим родам отступить, прикрыть их, если будет нужда, и этим поднять славу своего тумэна в народе. В нынешнем неопределенном положении им было на руку, чтобы в народе о них стали говорить: «В то время, когда каждый думал о себе и в беспамятстве бежал от врага, тысячники Есугея помогали другим спасаться».
        Это могло им пригодиться в будущем на тот случай, если тайчиутские нойоны вздумают разделить их войско и рассеять их по своим владениям. Тогда они могли бы обратиться к нойонам и старейшинам других родов с просьбой сохранить их тумэн и указать на свои заслуги перед племенем.
        - Нам выгодно подчиняться не одному Таргудаю, а всему племени, - внушал Саган тысячникам. - Тогда мы будем жить без нойонской руки над головой.
        Договорившись, они разделили тумэн на три части, одну часть оставили при куренях и двумя частями двинулись по северному берегу Онона. И первыми, кого они встретили, оказались тайчиуты, гонимые онгутами, вот-вот готовые быть растерзанными.
        Сначала встретились им пастухи, гнавшие табуны и стада. Узнав от них о том, что творится за ближайшими увалами, Саган и другие тысячники пустили все войско вперед, волнами, на ходу разворачивая тысячи крыльями по сторонам.
        Увидев их перед собой и распознав их, тайчиутские нойоны остановили своих распалившихся в бешеном галопе коней и замахали знаменами скакавшим за ними толпам, давая им знак поворачивать. Те вмиг повернули лошадей назад, став передовым отрядом, и всей лавой исступленно бросились навстречу наступавшим онгутам. Те же, увидев, как за ними из-за увала, откуда ни возьмись, стремительно вываливаются новые несметные силы, на полном скаку повернули коней, и изо всех сил нахлестывая их, поскакали назад.
        Но онгутам не стали наносить большого урона: отогнали их до первого брода и остановились. И даже когда они переправлялись через реку - и по броду, и вплавь, тысячными толпами - когда была возможность без промаха расстреливать их на воде, ни тайчиуты, ни воины Есугея не стали этого делать. Это была уступка врагам в расчете на их ответную уступку. Таргудай, виноватый перед онгутами больше других нойонов, искал смягчения их злобы. А еще на южной стороне оставались его табуны и стада, не успевшие переправиться, с ними были и войска и люди, и он боялся за них. Он рассчитывал, что теперь онгуты - после того, как он отпустил их из западни - если встретят кочевье, принадлежащее тайчиутам, не должны будут разорять до конца, помня о его сегодняшнем великодушии. Тысячникам Есугея тоже не хотелось слишком обострять отношений с онгутами, когда им самим было неизвестно, как завтра сложится их судьба: не придется ли искать новых союзников и покровителей, может быть, у этих же самых онгутов.
        XXII
        После того, как Таргудай первым побежал от врагов, бросив войска и кочевье, былое почтение к нему со стороны подвластных резко упало.
        Сразу, как отогнали онгутов, Таргудай уговорил тысячников Есугея остаться там на несколько дней и прикрыть их отход, обещав их позже отблагодарить, а сам повел свое кочевье дальше на восток.
        И теперь подданные по всему кочевью обсуждали недостойное поведение нойонов, все больше ругая самого Таргудая. Гудели по окраинам возмущенные голоса:
        - Чего они распоряжаются нами, если защитить не могут?
        - Только о своей шкуре думают!
        - Какие важные и надутые были, а на самом деле зайцами оказались.
        - Так нечего помыкать нами…
        - Мы сами можем о себе подумать…
        - Нечего их больше слушать!..
        - Вот уйдем от них, пусть сами спасаются, когда некому будет их прикрывать…
        Но дальше разговоров дело не шло - хоть и ненадежны были нойоны, но знамена их, освященные в былые времена, кое-как еще сплачивали народ, и в такое смутное время с ними было все-таки лучше, чем бродить без вожаков.
        Нукеры не пытались пресекать возмущенные разговоры харачу, как раньше. Они сами теперь едва скрывали ярость на своих лицах, когда нойоны по старой привычке покрикивали на них, отдавая распоряжения.
        На четвертую ночь после непрерывного движения - останавливались только на короткое время, чтобы сварить еду и покормить животных - у крутой излучины Онона кочевье встало на отдых. С обеих сторон к реке подступали лесистые горы. Облепив по узкой низине берег реки, люди распрягали возы, возжигали костры и устанавливали котлы над ними.
        Тэмуджин вместе с другими рабами натаскал к нойонскому костру дрова и не ушел вместе со всеми, а остался за ближней повозкой, присев под высоким колесом. Он видел, как Таргудай, красный от стыда, оправдывался перед своими ближними нукерами:
        - Да, я бежал, года мои уже не те, чтобы саблей махать. Но ведь потом я заставил этих есугеевых тысячников прикрывать нас. Это сделал я, а не вы, и в этом моя заслуга!.. А вас кто послушался бы?.. И после этого вы скажете, что от меня нет пользы? Нет уж! Пока что моим именем держится улус, моим именем укрыты ваши семьи. Не будет меня - и войско разбежится, и вы как потерявшиеся бараны будете бродить по степи. Куда вы пойдете в такое время, под какое знамя встанете?.. Молчите?.. Вы уж лучше прижмите свои языки и другим не давайте распускаться, а то вас всех ветром по степи развеет. Пусть только пройдет эта смута, а потом уж я смогу свой улус вытащить из ямы. Моя голова для такого дела будет попригоднее ваших, запомните это… Придет хорошее время, тогда и вспомните мои слова…
        Нукеры хмуро переглядывались между собой.
        - Только со мной вы выйдете на прямую дорогу, - уговаривал их Таргудай, с выдавленной улыбкой оглядывая их. - Я знаю, как обвести других, пусть только эти пришельцы уберутся с Онона, а там мы возьмемся за тех, кто переметнулся к врагам. Я всех подниму на этих изменников, обдерем с них шкуры, а вас, как самых верных соплеменников, я наделю их же стадами и табунами, вы еще разбогатеете, немалыми владениями обзаведетесь… Я всегда надеялся на вас как на самых верных воинов еще с татарских войн…
        «Надо бежать сейчас!» - вдруг решил Тэмуджин и почувствовал, как сильно забилось в груди сердце.
        Обрадованный и взволнованный этой внезапной мыслью, предчувствием близкой свободы, он легко встал на ноги и крадучись двинулся в сторону костра рабов. Напрягая ум, боясь ошибиться, он убеждал себя: «Пора пришла. Таргудаю сейчас будет не до меня, ему бы самому удержаться на своем месте… Да и обвинение его теперь ничего не стоит, когда сам он целый род генигесов на смерть оставил…»
        Наутро кочевье тайчиутов двинулось дальше. Тэмуджин сидел на своем возу и внимательно осматривался по сторонам, думал: «Сейчас главное выбрать удобное место, поближе к большому лесу, где можно будет переждать время… а бежать нужно ночью, во время стоянки, чтобы можно было увести коня…»
        Он долго обдумывал, как снять с шеи кангу, но без топора или пилы обойтись было нельзя, и он решил бежать с кангой: «Лишь бы вырваться на волю, а там недолго раздолбить крепление на острых камнях».
        До вечера ничего годного для побега не придумалось. К утру Тэмуджин пришел к мысли, что легче бежать из куреня, чем с кочевья - сейчас кони у всех под седлом, кругом горят костры и стоят караулы. Скрепя сердце, он заставил себя отложить дело до того времени, когда они станут надолго.
        Еще четыре дня продвигалось кочевье на восток. Горы остались позади и впереди снова простилались низины между пологими сопками и холмами.
        В одном месте Онон резко повернул на север. Все длиннее и длиннее становился обратный путь к своим, и его предстояло ему одолеть в одиночку. Тэмуджин с нетерпением ждал, когда тайчиуты, наконец, хотя бы на несколько дней станут куренем, и с тоской считал остающиеся позади сопки и увалы.
        После полудня впереди показалась небольшая речка, впадавшая в Онон с запада.
        - Это Ага, - сказали знающие люди.
        Тэмуджин оглядывал неширокое - втрое уже Онона - русло речки, извилисто и медленно протекающей по низине, и равнодушно думал: «Это сюда звали меня дядья прошлым летом… место открытое… где-то тут их разгромили меркиты…»
        Недолго постояв на месте, кочевье двинулось вверх по Аге, перешло в неглубоком месте на другую сторону и двинулось дальше на север. Шли до заката солнца и подошли к другой речке, по ширине похожей на Агу, так же впадавшей в Онон с западной стороны. Пожилые люди, по давним кочевкам знавшие эти места, называли ее Хангил. Чуть выше устья перешли ее, а на том берегу заночевали у костров.
        XXIII
        Наутро нойоны, посовещавшись, решили поставить здесь свои юрты. Таргудай собрал ближних нойонов у своего костра и тихо говорил им:
        - Народ устал, озлобился, еще немного и перестанет нас слушаться. Надо дать им немного отдыха, накормить, напоить, а там он опять присмиреет, станет послушен, как стадо баранов… Угощайте воинов мясом и вином, не жалейте припасов…
        И прежде, чем солнце поднялось на полтора локтя, на месте впадения Хангила в Онон раскинулся новый тайчиутский курень.
        Немного погодя Таргудай, желая поднять дух у народа, объявил празднование середины луны.
        - Пусть все несут арзы и хорзы! - говорил Таргудай нукерам, отправляя их готовить празднество. - Сегодня нам есть отчего повеселиться: заслонились от врага, вовремя пришла помощь, значит, боги смотрят за нами и мы должны отблагодарить их свежей кровью и мясом…
        Поскакали всадники между юртами и громкими криками возвещали народу новое повеление нойона:
        - На южной стороне куреня на берегу реки праздновать новолуние!
        - Всем праздновать новолуние!..
        - Доставайте свои припасы!
        - Несите побольше арзы и хорзы!
        После полудня у густо заросшего ивами и тальником берега Онона стали собираться люди. Они кругами расходились по широкому лугу, толпами кучились у больших котлов, разжигали огни. Отходя от страхов последних дней, они нарочито громко переговаривались, шутили наперебой, натужно посмеиваясь. Тут и там начинали резать овец и валухов, пригнанных от пасущихся неподалеку стад: нойоны расщедрились в честь праздника.
        «Лучшего времени для побега нельзя придумать, - взволнованно подумал Тэмуджин, разжигая огонь под нойонским котлом и оглядываясь по сторонам. - Теперь нельзя откладывать, ночью все будут пьяны, а завтра будут болеть с похмелья…»
        Гуляние, несмотря на старание Таргудая и на то, что нойоны щедро поделились с народом и архи и мясом, получилось невеселое - безрадостно праздновали наступающее полнолуние тайчиуты. С самого начала пира, когда ближе к вечеру все взрослые сородичи расселись вокруг котлов и Таргудай с другими нойонами подняли первые чаши, пьянство пошло безудержным потоком. И мужчины и женщины осушали полные чаши и снова наливали до краев, как будто все стремились утолить многодневную жажду, а рядом не было воды. Архи после появления молока у коров и кобылиц было в каждом айле и на этот раз никто не жалел припасов. Беспорядочный гомон голосов, перекрываемый тут и там нетрезвыми криками, гулом расходился по берегу. Лица у людей были все больше злые - наложилось отчаяние последних дней, обида на нойонов.
        В короткое время в разных местах разгорелись и притухли несколько драк между харачу и нукерами. Унэгэн собрал нескольких ближних нукеров и те, вооружившись тяжелыми кнутами, кучками сидели около нойонов. Они дружно вскакивали, когда где-нибудь вблизи вспыхивала свара, пускали в ход кнуты и успокаивали пьяных. Сам Унэгэн зорко осматривал толпу, приглядываясь к самым беспокойным, подходил к ближним людям из воинов, переговаривал с ними, увещевал.
        Тэмуджин время от времени ходил в молочную юрту Таргудая, брал из сваленной кучи бурдюки с хорзой, говоря сидевшим за перегонкой архи женщинам, что его послал сам Таргудай, и носил к пирующим. Пока ходил, он приметил на южной стороне куреня серую юрту Сорхона, а самого его нашел среди пирующих - в кругу табунщиков. «Он мне не понадобится, - решил Тэмуджин сразу. - Подходить к нему опасно, а сейчас главное, чтобы никто не заподозрил меня…»
        После заката солнца, поднося к одному кругу нукеров увесистый бурдюк с хорзой, он вдруг заметил на себе пристальный взгляд Унэгэна. Прищурившись, тот задумчиво оглядывал его, когда он подавал бурдюк одному из нукеров. Тэмуджин беспечно улыбнулся на пьяную улыбку нукера, принимавшего у него бурдюк, медлительно отошел в сторону. Уйдя в тальники, будто за хворостом, из-за зарослей он видел, как Унэгэн подозвал к себе Сулэ и что-то тихо говорил ему. Тот, склонив перед ним голову, часто кивал.
        «Догадался!.. - испуганно подумал Тэмуджин. Быстро пронеслись в голове досадливые мысли: - Перестарался я… а он, может быть, не первый раз заметил, как я таскаю хорзу и раздаю нукерам… Как бы Таргудаю не сказал… если свяжут или приставят стражу, не уйти мне отсюда!..»
        Но Унэгэн остался сидеть на месте, а Сулэ, отойдя от него, встал, озираясь по сторонам. Было видно, он высматривал в толпе его. Немного успокоившись, Тэмуджин стал ломать в зарослях сухие сучья. «Бежать, как только стемнеет! - стучали в голове мысли. - Унэгэн уже что-то заметил, завтра он расскажет Таргудаю… и тогда все!»
        Скоро на берег, оглядываясь во все стороны, вышел Сулэ. Увидев Тэмуджина, он успокоенно притупил взгляд и стал помогать ему, выбирая прутья потоньше.
        Тэмуджин взял в охапку свой ворох и понес к костру нойонов. Сулэ схватил несколько своих прутьев и побежал за ним.
        - Несите побольше дров, - сказал им старик, погонявший рабынь у котлов. - Стемнеет скоро…
        Тэмуджин вышел на берег и пошел в сторону дальних зарослей.
        - Ты куда? - Сулэ неотступно ходил за ним.
        - Разве ты не слышал, что сказал старик? - Тэмуджин старался говорить спокойно. - Надо побольше дров приготовить. Вблизи мы уже все выбрали. Пока не стемнело, надо успеть наломать. Если не успеем, то тебе первому попадет…
        Сулэ, простуженный за дорогу, сопел носом, молча шел за ним. Близились сумерки.
        «Надо наломать тут несколько куч, - подумал Тэмуджин. - Чтобы потом было зачем уходить от костров…»
        До темноты ломали сучья, складывали среди кустов. Утащив один ворох к кострам, Тэмуджин нарочно прошел неподалеку перед Унэгэном. Сулэ шагал за ним по пятам. Они помогли другим рабам налить из бурдюков новой воды в котлы нойонов и нукеров. Получили по бараньему ребру из остатков старого варева. Тут же, присев рядышком, съели.
        - Еще несите дров и воды! - окликнул их старик. - Быстрее шевелитесь!
        Отойдя в темноту, Тэмуджин оглянулся назад. Люди, все больше пьянея, уже не видели ничего вокруг, бессвязно гомонили на разные голоса. Унэгэн все еще беспокойно оглядывался по сторонам.
        «Пора! - решил он. - Пока не поздно…»
        Он вышел через тальники на берег, пошел в сторону сложенных сучьев, прошел мимо, все дальше удаляясь от костров.
        - Ты куда? - окликнул его Сулэ. Тот не отставал от него. - Вон наши кучи…
        Решившись, Тэмуджин обернулся к Сулэ.
        - Послушай меня, я тебе что-то скажу, - он встал перед ним, крепко взял за руку. - Только ты хорошенько слушай меня.
        - Что? - тот испуганно дернул руку, пытаясь освободиться. - Что ты хочешь делать? Отпусти руку!..
        - Слушай!.. Сейчас я ухожу, понял?.. А ты не бойся, только дождись, когда я скроюсь подальше, и только потом начинай кричать. Скажи им, что я побежал в ту сторону от берега, в сторону леса…
        - Нет! - Сулэ дрожал мелкой дрожью, расширив в темноте глаза, и тянулся от него прочь, стараясь вырвать руку. - Нет, ты не можешь уйти…
        - Послушай, Сулэ, скоро я стану во главе своего улуса, и тогда я увезу тебя отсюда. Ты станешь вольным человеком. Я тебя возвышу…
        - Нет…
        - Почему, Сулэ? Ведь тебе за это ничего не будет… Ты скажешь, что мы вместе собирали дрова, и вдруг я побежал, а ты не догнал меня…
        - Нет, ты раб, Таргудай наш нойон… - захлебываясь бормотал тот, - ты не можешь бежать… я сейчас закричу…
        Тэмуджин быстро схватил его за горло и придавил ему глотку. Тот засипел, слабея, ногтями вцепившись ему в обе руки. Тэмуджин схватился за свою кангу и, повернувшись всем туловищем, с силой ударил ему в голову. Сулэ, как бестелесный, мягко упал на землю, растянулся, опрокинувшись на спину. Тэмуджин нагнулся над ним, потрогал за плечо. Тот не шевелился.
        Оглядев тени зарослей поблизости, Тэмуджин послушал пьяные голоса у костров. Все было по-прежнему. Он пригнулся и быстрой тенью скользнул к воде, снял гутулы, сложив их голенищами вместе, закусил зубами. Вошел в воду, борясь с холодом, шагнул сразу в глубину и поплыл.
        Непрогретая еще с весны ледяная вода резко обожгла все его тело, проникнув под одежду. Тэмуджин плыл, с силой гребя под собой. «Только бы ноги не свело… - испуганно подумал он вдруг и мысленно обратился к хозяину воды: - Вынеси, помоги выбраться на берег…» Он высоко поднимал голову, прерывисто дыша, и толкал вверх тяжелую кангу.
        Он доплыл почти до середины, когда сзади раздался тонкий отчаянный крик Сулэ.
        - Упустил!!!
        Тот с истошным ревом бежал в сторону костров. Тэмуджин, уже не чувствуя холода, загреб сильнее и тут, прямо перед ним, из-за верхушки сопки выглянул край луны. Огромный огненный круг выбирался стремительно, освещая землю от края до края, и скоро весь противоположный берег стал виден как днем. Там не было ни кустика и до темневшего вдали леса виднелось все до мелких бугорков. Тэмуджин резко повернул назад.
        Ниже по течению на подмытом берегу росли две развесистые ивы, ветвями они уходили в воду. Тэмуджин поплыл к ним. Люди уже шли от костров. Голоса их раздавались в тальниках. Гребя изо всех сил, Тэмуджин заплыл под ветви, схватился за них, прикрыв голову, и замер.
        Голоса приблизились; люди стали в шагах сорока выше по течению.
        - Тут он меня ударил, - глухо доносился плаксивый голос Сулэ. - Подговаривал меня молчать, но я ему не поддался…
        - Ладно, - это был голос Унэгэна. - Далеко он не ушел, найдется, вот и луна вышла… Поищите в тальниках.
        - Да не бродите кучей! - раздался другой голос, властный, видно, это был кто-то из нойонов. - Разберитесь цепью и осмотрите каждый куст от края до края.
        - Вы двое, пройдите по берегу, - это был опять голос Унэгэна. - Ты иди в ту сторону, а ты здесь посмотри…
        Холодная вода стиснула все тело. Тэмуджин напрягал мышцы, не пуская холод внутрь себя. Замерев, он вслушивался в неясные звуки наверху. Толпа ушла с берега в тальники, но двое, он знал, искали его где-то рядом. От костров продолжали доноситься пьяные крики и хохот.
        Где-то рядом раздались шаги. Кто-то тихо приблизился к дереву, спрыгнул к воде и стал прямо над ним. Над головой шевельнулись ветви… «Ну, все, попался…» - уже безразлично подумал Тэмуджин, не оборачиваясь, тоскливо глядя на лунный след на ровной глади воды.
        - Тэмуджин, - тихо прошелестел знакомый голос, - это я, Сорхон…
        Тэмуджин вздрогнул, с трудом осознавая свою удачу, не веря в спасение.
        - Сиди там, не шевелись, они скоро вернутся сюда.
        Ветви опустились над ним, Сорхон выбрался наверх и отошел в сторону. «Боги, видно, смотрят за мной… - с огромным облегчением вздохнул Тэмуджин. - Кто-то молится за меня, мать или Кокэчу…»
        Снова послышались голоса на берегу. До Тэмуджина доносились обрывки разговоров:
        - Будто все осмотрели… нигде нет…
        - Темно в зарослях… чуть глаза себе не выколол.
        - Поверху смотрели или нет? - голос Унэгэна. - Он мог на дерево залезть.
        - Нет, не смотрели.
        - Человека искали, а не птицу…
        - Да теперь он уже далеко…
        По зарослям прошел ветерок, приглушил голоса.
        - Еще раз пройдем, - снова донесся голос Унэгэна. - Теперь на деревьях получше смотрите, не сидит ли наверху… А вы двое еще побудьте здесь, он может сюда выскочить… Пошли!..
        Снова стихло. Ветерок, поднимаясь с низовьев, задул по реке, поверхность воды зарябила, заиграла огнем на лунном свету. Тэмуджин изо всех сил напрягал руки и ноги, чувствовал, как немеют икры и ступни.
        Подошел Сорхон. Не спускаясь к воде, он тихо сказал:
        - Сейчас они снова вернутся сюда, а потом уйдут. Когда все разойдутся, ты сразу уходи отсюда и беги побыстрее, постарайся до утра отойти подальше… Если тебя поймают, смотри, не говори, что я тебя видел. Слышишь?..
        - Слышу.
        - Ну, пусть боги присмотрят за тобой, - Сорхон быстро отошел от берега.
        Снова появились люди. На этот раз они стояли ближе.
        - Ну что, нашли? - громко спросил Сорхон.
        - Нет здесь его… - почти рядом, в десятке шагов ответил голос.
        - Парень не дурак, знал, что его в этих тальниках будут искать…
        - Значит, в другую сторону убежал… - это был голос Сорхона.
        - Ночью его нам не найти, лучше завтра следы посмотреть…
        - Верно говорите, далеко он пеший не уйдет, догоним по следам.
        - Ладно, с восходом солнца всем на конях быть здесь… - раздался сердитый голос Унэгэна. - А сейчас расходитесь, если и завтра не поймаем парня, тогда от Таргудая добра не ждите.
        - Догоним…
        - След никуда не спрячешь.
        - Какой бы ловкий ни был, а все же не птица, по земле ходит…
        Переговариваясь, люди пошли от берега.
        Подождав немного, Тэмуджин тихо вылез из воды. На воздухе стало еще холоднее. Ветерок ледяными иглами пронизывал мокрую одежду. Дрожа всем телом, Тэмуджин зашел в заросли тальника. От костров все еще доносились голоса. Стиснув зубы и согнувшись, Тэмуджин быстро напрягал и отпускал мышцы. Скоро кровь пошла по телу, стало теплее.
        «След никуда спрячешь… не птица, по земле ходит…» - неотвязно роились в голове слова нукеров. - Не уйти мне завтра от них… На этом берегу рассмотрят следы и на том найдут… Коня украсть нельзя, теперь все предупреждены… Сорхон…»
        Теперь он был уверен: только Сорхон поможет ему выбраться отсюда. Он прошел по тальникам вперед, выглянул из-за зарослей. На лугу все так же горели костры.

* * *
        На лугу стало тихо только во второй половине ночи, ближе к утру. Луна перевалила на западную сторону неба и теперь было светло как днем. Дымились потухшие кострища, вокруг безжизненными тушами валялись пьяные. Тэмуджин ждал, когда небо закроет темная дождевая туча, медленно плывшая с востока.
        Наконец луна скрылась за краем толстого покрова. Стало темнее. Тэмуджин, подождав еще, вышел из тальников и быстрым шагом пошел к куреню. Приблизившись, он разглядел небольшую юрту Сорхона и отчетливо услышал от нее звук мутовки - жена его пахтала масло.
        Оглядываясь на соседние юрты, дрожа от холода всем телом, он подошел к двери, тихонько отодвинул полог и посмотрел внутрь. В очаге горел маленький огонек, на женской половине перед бочонком сидела жена Сорхона, а сам он спал рядом с двумя сыновьями на мужской стороне.
        Тэмуджин быстро вошел в юрту. Жена Сорхона подняла на него испуганный взгляд; узнав, в страхе расширила глаза. Бросилась к спящему мужу, молча растолкала его. Тот открыл глаза, увидел Тэмуджина и вскочил как ошпаренный.
        - Ты зачем пришел сюда? - он ненавидяще оглядывал его. - Ты что, хочешь за собой потянуть и меня с детьми?
        - Сорхон Шара, ты не ругай меня, а лучше послушай, что я тебе скажу, - Тэмуджин старался подавить волнение и казаться спокойным. - Если я уйду сейчас, то завтра не смогу уйти от погони. Мне надо спрятаться здесь и дождаться, когда перестанут искать… А помочь мне можешь ты один.
        - А куда я тебя спрячу? - голос у того дрогнул, он нерешительно смотрел на него. - В юрте увидят, люди ходят каждый день…
        - Надо хорошенько подумать…
        Наступила тишина.
        - Отец, - от стены подал голос старший сын Сорхона, парень младше Тэмуджина года на два, - можно спрятать в воз с шерстью, который стоит за нашей юртой, его сегодня пригнали люди Таргудая-нойона…
        Другой сын тоже не спал, приподняв лохматую голову, он молча разглядывал Тэмуджина.
        - Вы что не спите? - набросился было на них Сорхон, и тут же осекся: - В воз с шерстью, говоришь?
        - Я слышал, что сейчас бить войлок нельзя, дни плохие, значит, несколько дней этот воз никто трогать не будет…
        - Правильно он говорит, - подала голос жена Сорхона, - и воз не наш, если поймают, Тэмуджин может сказать, что не знает тех людей, кто его туда спрятал: мало ли какие люди вздумали спасти отпрыска хана Хабула?..
        - Верно, - Сорхон, смущенный своим внезапным испугом, старался не смотреть на Тэмуджина. Он обернулся к сыновьям: - Побыстрее вставайте, осталось мало времени… Сначала надо снять кангу…
        Он подошел к Тэмуджину и осмотрел железный обруч, скреплявший толстые жердины. Взял со стены мадагу.
        - Наклонись сюда, - он приставил кангу на камень очага и стал отщеплять у обруча конец жердины.
        Сухая береза легко поддавалась острому лезвию. Скоро обруч зашатался и сполз. Сорхон с силой раздвинул жердины и Тэмуджин высвободился из-под них.
        - Сожгите это в очаге, - сказал Сорхон сыновьям, отбросив жердины в сторону. Теперь он был тверд и решителен; он повернулся к Тэмуджину. - А ты хорошенько поешь, может быть, мы не скоро сможем подойти к этой арбе.
        Жена Сорхона проворно разложила на столе еду.
        Пока он ел, утоляя голод и набивая желудок впрок, сыновья Сорхона пошли к возу и вываливали из него шерсть. Сорхон подвел Тэмуджина к арбе и заставил его лечь на дно. Над ним поперек арбы он положил старые обломанные прутья от решеток юрт, так, что внизу арбы образовалось пустое место - чтобы не давило, и сверху его стали забрасывать охапками шерсти. Стало темно; Сорхон с сыновьями еще долго возились рядом, подавая снизу вверх остатки ворохов, собирая на земле клочки и увязывая поклажу над ним.
        Наконец они ушли и стало тихо. Тэмуджин лежал ничком на голых досках арбы и чувствовал, как усталость обволакивает его натруженное за весь день тело. Он был благодарен Сорхону за то, что тот придумал подложить сверху прутья. «…Задавило бы шерстью и пошевелиться не смог…» - подумал он и почти сразу же уснул.
        Проснулся он от духоты - во сне сильно надышал в своем узком логове. Снаружи уже припекал дневной жар и под шерстяной копной тяжело пахло овечьим потом. Снизу через щель между досками в палец шириной проникал дневной свет. Приникнув глазом, Тэмуджин разглядел в траве под собой тень от колеса - солнце уже переходило зенит. Тэмуджин приложился губами к щели и жадно задышал свежим воздухом.
        Поблизости было тихо, лишь изредка от ближних юрт доносились голоса женщин, суетившихся по хозяйству. Где-то за соседними юртами громко заплакал ребенок и вскоре затих.
        «Нукеры сейчас где-то ищут меня, - вспомнил он и мысленно поблагодарил богов за то, что укрыли его здесь. - Сейчас бежал бы от них пеший или уже был пойман - следы не везде можно скрыть…»
        Теперь, когда он уже перешел черту своего побега, ему стало отчетливо ясно, что бежал он необдуманно и глупо. «Лучше всего можно было уйти в обычную ночь из юрты рабов, - перебирал он в мыслях. - Можно было заранее попросить Сорхона поймать какого-нибудь неприметного коня… или дождаться встречи с Кокэчу, ведь помог он Хоахчин бежать в позапрошлом году…»
        Много чего можно было придумать не спеша, заранее, но он горел лишь одним своим желанием и потому не подготовился к побегу. А как сделал первый шаг, так сразу все пошло против него, оказалось даже, что некуда девать следы - об этом он и не подумал раньше. Он думал, что все покроет ночь, а о том, что потом наступит день, не было ни одной мысли, и за это теперь ругал себя Тэмуджин зло и жестоко. «Никогда ничего не нужно начинать, не обдумав дело до конца… - твердо решал он для себя. - Отныне это должен быть мой первый закон».
        Глубокой ночью пришел к арбе старший сын Сорхона, принес молока и кусок вареной баранины. Мясо он через силу просунул к нему по стенке арбы, а молоко Тэмуджин выпил через стержень камыша, просунутый через щель.
        - Искали до самой темноты, - тихо говорил ему сын Сорхона, пока он сосал молоко. - Нашли следы, идущие в реку, смотрели на другом берегу и не нашли. Ездили по обоим берегам вверх до Аги и там искали следы. Таргудай, говорят, зол так, что не разговаривает, а только кричит на всех вокруг. Тебя обещает казнить, как только поймает… Завтра все будут осматривать ближние леса. Нашему отцу тоже велели ехать на поиски.
        День прошел в тоскливом изнурительном ожидании. Время будто останавливалось и подолгу стояло на месте. Тэмуджин неотрывно смотрел на круглую тень от колеса, считал травинки вокруг него и упорно ждал, когда подойдет сын Сорхона, хотя знал, что до поздней ночи его не будет.
        Тело его без движения онемело и уже зудилось в костях; временами нестерпимо хотелось встать и отбросить ворохи шерсти над собой - дальше пусть будет так, как укажет небо. После полудня понемногу начал мучить и голод…
        Наконец, пройдя словно вечность, солнце село где-то за куренем, потом медленно протянулись сумерки и так же тихо стемнело. С трудом дождавшись, когда в щели под ним стало совсем черно, Тэмуджин помочился в нее, выпуская из себя все, что с трудом сдерживал весь длинный день. Опорожнившись, он почувствовал немного облегчения и стал терпеливо ждать Сорхона, крепко держа надежду, что этой ночью можно будет бежать.
        Курень давно притих в сонном безмолвии, время перешло за полночь, а того все не было. Лишь перед утром пришел сын Сорхона - так же с молоком в туеске и бараньим ребром - и сказал, что бежать сейчас нельзя: вокруг куреня расставлены дозоры и Таргудай теперь подозревает, что он все еще находится в курене и что кто-то его прячет.
        Он напоил его молоком, просунул сверху мясо и ушел, а Тэмуджин теперь чувствовал, как у него в груди тоскливо сжимается сердце: раз Таргудай заподозрил это, значит, с утра пойдут искать его по юртам. Это было уже слишком опасно: первыми на подозрении теперь должны быть дядья-кияты, а потом и Сорхон - потому что он единственный из подданных отца Есугея в этом курене. Арба стоит рядом с его юртой и нукеры Таргудая скорее осмотрят ее, чем пройдут мимо.
        «Надо, чтобы не осматривали арбу, - подумал Тэмуджин и невольно ухватился за эту мысль: - Надо, чтобы нукеры поленились рыться в шерсти, не захотели… чтобы арба не подпускала их… Духи-предки мои, помогите мне, - уже молился-колдовал он, посылал горячие мысли во все стороны, - взгляните с неба на землю, сделайте так, чтобы нукеры Таргудая… два или три человека, и сколько их будет… не захотели рыться в этой арбе. Как войдут они в айл, пусть покроют им головы бледный туман и черный дым… Пусть они отходят от арбы, обходят ее, боятся ее, как боятся змеиного гнезда… все, что есть вокруг, пусть отвлечет, отведет, помешает подойти к арбе… Бурхан-Халдун, издали посмотри на меня и пусть исчезнет между нами расстояние, пусть будет так, как будто ты стоишь за рекой и смотришь за мной… прогони врагов моих прочь от меня… - и, осмелев, войдя в раж, Тэмуджин обратился прямо к небесной старухе Эхэ Саган, прабабушке западных и восточных небожителей, и хагану Чингису, что снились ему этой зимой: - Спасите меня от рук Таргудая, не оставьте меня, ведь я должен исполнить ваше повеление…»
        Только перед утром Тэмуджин забылся в тревожном сне. Снилось ему, будто какие-то огромные тени бродят вокруг, ищут его, как слепые разводят руками и не находят.
        Проснулся он от голосов перед юртой Сорхона. Несколько человек наперебой говорили о чем-то, будто спорили, потом голоса стихли - они зашли в юрту.
        Тэмуджин сжался всем телом, быстро вбирая ум в свою волю и, будто озлобясь на кого-то, стал с силой направлять свои мысли в сторону юрты Сорхона, где сейчас были нукеры Таргудая: «Вы не подойдете к арбе… вы не найдете меня здесь… уходите прочь… прочь!..»
        Скоро те вышли, обошли юрту и голоса их раздались яснее.
        - Это твоя арба? - голос был будто знакомый, одного их ближних нукеров Таргудая.
        - Откуда у меня возьмется столько шерсти, - напряженно усмехнулся Сорхон. - Это арба Таргудая.
        - Почему она стоит здесь?
        - Наши женщины будут бить войлок…
        - А ты не развязывал веревки?..
        - Зачем?
        - Может быть, ты в ней кого-то прячешь?
        - Вы что, смеетесь? В такую жару под этой шерстью человека только испечь можно… Кто же тут усидит?..
        - А может быть, посмотрим?
        - Смотрите, только если раздерете такую хорошую шерсть, перед Таргудаем сами будете отвечать… Взамен ему свою шерсть отдадите.
        «Прочь!.. - отчаянно шептал про себя Тэмуджин, изо всех сил посылая к ним тугие, твердые комки своих мыслей. - Уходите прочь… никого вы здесь не найдете… никого здесь нет!»
        Долго длилось молчание.
        - Ладно, - протянул нукер, - в такую жару и в самом деле никто не усидит в овечьей шерсти… Блохи съедят… Поехали.
        Ночью Сорхон с сыном вырыли его из арбы. Луна скрывалась за тучами. Убрав прутья, они втроем торопливо забросали шерсть обратно, перевязали веревки.
        - Иди к реке, - сказал ему Сорхон, - мы подойдем позже.
        У тальников Тэмуджин дождался их. Сорхон нес в руках ловушку для рыбы из ивовых прутьев. «Для отвода глаз, - понял Тэмуджин. - И меня одного отправил вперед из опаски, что кто-нибудь увидит…»
        Сорхон оставил сына с ловушкой на берегу, а его повел в сторону. Прошли с полусотню шагов и зашли в заросли. Под развесистой ивой стояла лошадь.
        - Кобыла, - сказал Сорхон, - другой подходящей лошади не нашлось, но и эта неплохая, можно ехать.
        Тэмуджин обрадованно подошел к ней, взял под уздцы. Лошадь поначалу норовисто отдернула голову, потом, привыкая к нему, застыла на месте.
        Через войлочный потник на спине были перекинуты связанные вместе бурдюк и увесистый мешок. Сорхон нагнулся и взял из травы лук, сунул ему в руки две стрелы, нож в берестяных ножнах.
        - Айрак и мясо в мешках… - сказал Сорхон. - Чуть было ты не развеял мой род пеплом по степи. Когда станешь нойоном, может быть, вспомнишь об этом и чем-нибудь поможешь моим детям…
        - Никогда не забуду, брат Сорхон, как ты мне помог, - расчувствовавшись, тепло сказал ему Тэмуджин. - Помогу и тебе чем смогу.
        - Ну, езжай поскорее… - сказал Сорхон и, подержав ему ногу, помогая взобраться, давал последние наставления: - Езжай по северной стороне и держись подальше от Онона. Агу переходи где-нибудь повыше. Лучше ехать ночами, а днем пережидать где-нибудь в лесу. Ну, прощай!
        - Прощай, брат Сорхон…
        Тэмуджин выехал из зарослей и тихим шагом двинул в сторону от куреня. Луна все еще скрывалась за тучами. Кобыла под ним, чувствовалось, была резвая, можно было ускакать от встречных людей. Лук за спиной, две стрелы и нож за волосяным поясом - хоть какое-то оружие - придавали ему бодрости.
        Он обогнул курень с востока, выехал на северную сторону и по пологому месту почти бесшумно перешел Хангил. Остановив лошадь на том берегу, он долго и пристально смотрел на смутно темнеющий в степи курень тайчиутов.
        Он резко повернул лошадь и порысил на запад, вслед за смутно белеющим лунным пятном в просвете темной грозовой тучи. Торопя лошадь, радостно чувствуя легкость во всем теле без канги, он привычно озирал небо над собой, пытаясь сквозь редкие бреши разглядеть знакомые звезды, означить свой путь.
        Часть третья
        I
        Нашествие трех могущественных племен в долины исконных монгольских рек - Керулена и Онона - разом перевернуло всю устоявшуюся за многие годы после татарских войн жизнь здешних родов. Если до этого монгольские рода жили в добром или плохом мире, сохраняли какие-то приличия между соплеменниками, то отныне они окончательно раскололись на два враждебных стана - воевавших и не воевавших против чужеземцев. Вскоре, когда накопились счеты и обиды из-за пастбищ, угнанный скот, потравы, пошла беспорядочная вражда и между самими борджигинскими родами. В несколько летних месяцев жизнь монголов перевернулась с ног на голову и жили они теперь в смятении, не зная, откуда ждать новых ударов, к кому прислониться, кому верить.
        Еще в самом начале войны, когда чужеземцы вступили на монгольскую землю, они всем встречным людям объявляли, что ищут только тех, кто напал на онгутов прошлой зимой, и не будут трогать невиновных перед ними. И многие рода, которые не участвовали в зимнем набеге - джелаиры, хонгираты, олхонуты, джадараны и другие - оправившись после первого удара, остались на своих местах, признав силу пришельцев и поднеся им подарки скотом и дорогими мехами. Быстро сговорившись между собой, они решили, что не нужно участвовать в этой сваре, затеянной Таргудаем: пусть он сам расхлебывает свое варево и своей головой отвечает перед теми, кого он задел.
        Тем же, которые в последние годы примыкали к тайчиутам и участвовали в зимнем набеге, - в основном это были ближние борджигинские рода - хоть они и были озлоблены на Таргудая за все невзгоды, деваться было некуда и они бежали вслед за ним, а некоторые и раньше его, в низовья Онона - на Боржу, Агу и дальше на Шэлгэ. И там они все, в тесноте и столкновениях между собой - в основном из-за пастбищ для своих стад и табунов - пережидали смутное время.
        Общая опасность, все же, заставила их объединить свои силы. Где-то выше Аги по обеим сторонам Онона был поставлен крупный заслон врагу из трех с половиной тумэнов. Сначала там встали тысячи бывшего войска Есугея - после того, как они выручили тайчиутов и прогнали онгутов с генигесами, они простояли в том месте несколько суток и потом отошли по реке на северо-восток. Через несколько дней тайчиуты, наконец, собрали свои войска, рассеянные по степи с табунами и добавили к ним свой тумэн. После этого начали выделять свои отряды и другие рода. Кроме этого заслона еще столько же воинов было при куренях и табунах; шли слухи, будто новое нападение готовят на них восточные татары.
        Первый летний месяц прошел в нерешительном ожидании с обеих сторон между пришельцами и борджигинами. Пришельцы, насчитывавшие вместе около пяти тумэнов, расставили свои силы широким кругом между реками Баян и Шуус. Отсюда они крупными силами делали набеги вокруг по степи, набрав огромную добычу из награбленного и собранного из того, что бросили в спешке бежавшие в низовья Онона борджигинские рода. Захваченные табуны пришельцы не трогали, пасли их рядом со станами своих отрядов, а для пропитания облавили дзэрэнов, густыми косяками пасшихся в сухих степях к югу от Шууса и Баяна.
        Идти всеми силами в наступление на укрепившиеся на Аге тумэны монголов пришельцы не решались: силы там скопились немалые и по всему было видно, что они будут огрызаться не хуже волков, загнанных в теснину.
        А в начале второго летнего месяца вдруг спешно снялись и ушли с Онона и Керулена чжурчжени - до этого к ним приходили гонцы с юга - видно, появилась нужда в других местах их обширных владений. С дальних холмов монголы видели, как они, уходя, гнали перед собой многотысячные табуны отборных коней и коров. Скакавшие за табунами всадники изгоняли из бегущих косяков обессилевших жеребят и лончаков, телят, безжалостно отрывая от них маток, порывающихся к ним, плетями угоняя их дальше. К оставшимся в степи одиноким детенышам из-за оврагов и увалов спешили конные и пешие монголы, уводили к своим куреням и айлам.
        После чжурчженей так же спешно ушли татары и онгуты - одни на восток, другие на юго-запад - и каждый гнал перед собой свою долю добычи.
        И тут-то, когда ушли чужеземцы, наконец, началась настоящая вражда между родами племени монголов. Те улусы, которые вместе с тайчиутами укрывались в низовьях Онона, хлынули оттуда обратно и с ходу стали захватывать чужие земли, оставленные другими родами на осень и зиму. Отступавшие вместе с тайчиутами рода вдруг уверились в том, что теперь они вправе наказывать тех, которые остались на месте. Начались захваты стад и табунов, избиения и убийства людей в степи.
        На озере Цагаан в верховьях Шууса в середине молочного месяца произошла первая крупная стычка между тайчиутами и джадаранами, прославившаяся после как Цагаанская битва. Один из мелких борджигинских нойонов со своими людьми попытался занять урочище по левому берегу реки, но встретил решительный отпор от стоявшего там куреня. Тут же, наспех собравшись, сошлись в степи по полтысяче всадников с обеих сторон. Сражение было не такое большое по числу воинов, но бились монголы между собой жестоко и беспощадно, во много раз злее, чем недавно с чужеземцами. Разошлись с немалыми потерями с обеих сторон, проклиная друг друга, обвиняя во всех грехах и давая клятвы отныне мстить своим обидчикам до полного искоренения.
        Старейшины пытались образумить молодых нойонов, пытались принудить их к общим переговорам, но те уже никого не слушали. Нойоны укрепляли свои курени, прощупывали связи между собой и заключали договора - одни против других, давали друг другу обещания, но уже никто никому до конца не верил.
        Положение Таргудая теперь снова укрепилось и даже, казалось, стало прочнее, чем в прежнее мирное время: больше не к кому было прислониться борджигинским родам в это смутное время, когда стало опасно жить самим по себе. Не было времени выбирать между собой другого вождя, а у Таргудая было какое-никакое, а устоявшееся, привычное для слуха имя. И теперь в тайчиутскую ставку снова стали приезжать не только ближние, но и такие дальние, норовистые и гордые раньше бугунодские и бэлгунодские нойоны, да и другие, которые раньше неохотно признавали Таргудая за вожака в племени.
        Единственными, кто остались в стороне от внутренней войны, оказались бывшие тысячи Есугея. Когда ушли из монгольских степей чужеземцы и борджигинские рода стали возвращаться с низовьев Онона, те не пошли вместе со всеми и остались в долине Аги. Таргудай не сразу заметил это, а узнав, поначалу не стал лишний раз звать их: теперь тайчиуты снова были в силе и чести, и пока можно было обойтись без них. Но после стычки с джадаранами, когда стало ясно, что без крупных столкновений не обойтись, он послал к ним своих гонцов с призывом громить керуленских изменников, привечавших у себя чужеземцев. Ответ есугеевых тысячников был неожиданный: «Мы помогли тебе в трудное время, без зова пришли на помощь, а на этот раз мы не пойдем, не хотим воевать с соплеменниками».
        Таргудай, выслушав такой их ответ, плюнул, сказав:
        - Ладно, без них обойдемся, пусть пока сидят там, лишь бы вреда от них не было… Но потом мы возьмемся за них, уж чересчур зазнались без крепкой руки над собой…
        За полтора летних месяца жизнь в степи неузнаваемо изменилась. Многочисленные мелкие айлы, раньше разбросанные по всем урочищам, теперь исчезли - они сбивались в большие курени и старались примкнуть к сильным родам. Поредевшие стада и табуны, раньше бродившие на пастбищах под присмотром одного-двух пастухов, теперь охранялись целыми отрядами, готовыми к кровавым дракам с любыми, кто позарится на их добро, а по бродам рек и высоким сопкам стояли частые дозоры.
        Ездить по степи, как еще совсем недавно в одиночку или по двое-трое стало опасно, и теперь люди передвигались не меньше чем по десять-пятнадцать всадников - в боевых шлемах и доспехах, в полном снаряжении, со щитами в руках. Встретившись в степи с незнакомыми путниками, всадники останавливались на большом расстоянии и подолгу перекрикивались, расспрашивая, кто из какого рода и из какого айла. И лишь найдя общих знакомых, друзей или сватов, осмеливались подъехать друг к другу.
        Если встречались враги, со звериной злобой они гонялись друг за другом по склонам холмов, стараясь убить стрелой, копьем или мечом. Повсюду можно было увидеть брошенные трупы людей, чаще всего мужчин, убитых при таких встречах в пути. Кровная месть и грабеж со все большим размахом охватывали долины двух главных монгольских рек - Онона и Керулена.
        II
        Тэмуджин нашел своих у Бурхан-Халдуна - на двадцать четвертый день после своего побега.
        Он ехал ночами, держась подальше от реки, по опушкам и подножиям гор, как посоветовал ему Сорхон. Приберегая силы своей лошади, он двигался неспешно, где шагом, где малой рысью. Часто, выбрав укромное место, он подолгу стоял, вслушиваясь в ночные звуки, под лунным светом оглядывая незнакомые окрестности.
        На девятое утро он съел всю еду в переметных сумах и отныне питался тем, что добывал двумя стрелами и острой палкой, вырезанной ножом из тонкого березового ствола. Боясь выходить далеко в степь, где виднелись камышистые озера, над которыми густыми косяками кружились птицы, он лишь дважды подстрелил уток, случайно приблизившихся к лесу. В другие дни он по низинам подкрадывался к Онону и высматривал крупные рыбины под камнями, а взяв добычу, отъезжал к лесу и долго добывал огонь, перетирая сухие палки.
        Еще в начале своего пути, возле Аги, сделав огромный круг под горами, он объехал войско своего отца - заслон, оставленный против пришельцев - Таргудай не мог не оставить с ними своих людей. Издалека, с подножья горных отрогов, в низинах между сопками он видел множество походных шатров и еле видимые точки людей и лошадей рядом с ними. И объехав их, оставив далеко позади, он еще долго осматривал редкие кусты и деревья в степи, прежде чем приблизиться, опасаясь напороться на заставы и дозоры.
        В ясную лунную полночь он с холодком на сердце подъехал к той низине вблизи брода, где произошла битва с онгутами, думая там увидеть множество убитых воинов. И хотя там было уже все чисто - видно, после того раза онгуты возвращались сюда и подобрали своих - место это Тэмуджин пересекал с опаской: духи погибших онгутов могли остаться, чтобы мстить проезжим монголам.
        Вернувшись в родные места, он сразу направился к священной горе Бурхан-Халдуну, чтобы поклониться и поблагодарить ее за спасение, а подъехав к ней в ясный солнечный полдень, увидел там свои юрты. Он узнал их, как только показался из-за увала знакомый лысый склон Бурхан-Халдуна - юрты виднелись у ее подножия на тех же местах, где они стояли в позапрошлую зиму.
        Девять ездовых коней, две пестрые коровы с двугодовалыми телками паслись неподалеку по нетронутой траве. Двое псов - те же проворные, дальнозоркие сторожа - первыми заметили его и, узнавая хозяина, взлаяли негромко, приветливо.
        Выбежавшие из большой юрты братья и за ними обе матери с Хоахчин и сестренкой Тумулун - они в это время сидели за полуденной едой - едва узнали его. Только шагов с трехсот братья стремглав один за другим бросились к нему навстречу, ссадили с коня и навалились со всех сторон, обнимая. Узнавая родные запахи, Тэмуджин едва сдерживал подступивший к горлу комок и целовал головы младшим братьям.
        - Как ты вырос! - удивленно восхищался Хачиун, беря у него из рук поводья лошади. - Ты совсем как взрослый стал…
        - А шея стала совсем как у дяди Бури Бухэ, - вторил Бэлгутэй, осторожно притрагиваясь к нему. - Твердая, как камень.
        Тэмуджин, идя с ними к юрте, где у дверей степенно поджидали его женщины, так же удивлялся странно изменившимся и выросшим не меньше чем на полголовы братьям.
        - Ты сильно вырос, сын мой, - мать обняла его, поцеловала в лоб и, морщась, вглядывалась ему в лицо. Тэмуджин заметил, как она стиснула зубы, чтобы не показать своих женских чувств. Дрогнувшим голосом она сказала: - Ну, заходи в свой дом и поклонись предкам.
        Переступая порог, привыкая глазами к сумраку, Тэмуджин с радостью на сердце увидел на задней стене рядом с онгонами отцовское знамя. Не глядя по сторонам, он прошел на хоймор и сначала долго кланялся онгонам - каждому отдельно. Потом шагнул вперед, взял в руки запыленный, жесткий бунчук знамени и поцеловал его. Сзади мать подавала ему чашу с вином, Тэмуджин угостил каждого онгона, пролил тремя струями на бунчук, выпил сам и только тогда, вернув чашу матери, сел на хоймор. За ним опустились на свои места братья и матери.
        Тэмуджин оглядел юрту: оружие на стенах, седла и сбруя на мужской стороне, сундуки - все было по-прежнему; посмотрел на очаг - каждый камень стоял на прежнем месте. Братья, смиренно опустив взгляды, выжидающе смотрели перед собой и Тэмуджин, глядя на них, с радостью чувствовал от них недетское к себе почтение и родственное тепло.
        - Кокэчу предупредил нас, - говорила мать Оэлун, разливая по чашам дымящуюся арсу. - Сказал, что ты сначала сюда придешь. А хамниганы и на этот раз помогли нам перебраться через горы.
        - А когда он это вам сказал? - удивляясь про себя, спросил Тэмуджин.
        - Дней пятнадцать назад, в день полнолуния, - отвечала мать. - Он провожал нас с Керулена и брызгал в дорогу.
        «Выходит, что он видел, как я бежал, - еще больше изумляясь, подумал Тэмуджин, и почему-то эта весть не понравилась ему. Наоборот, ему стало неприятно: - Как будто он знает каждый мой шаг и подглядывает за мной…»
        - А где сейчас хамниганы? - спросил он.
        - На прежнем месте стоят, - говорил посуровевший видом и голосом Хасар. Он, приосанившись, сидел по его правую руку. - Они сказали, чтобы мы к ним обращались каждый раз, когда будет нужда.
        Мать накладывала в корытце перед Тэмуджином куски вареной гусятины.
        - Вот, Хачиун с Бэлгутэем сегодня на заре охотились и настреляли на несколько дней, - говорила она. - Прошлое лето мы на зверином мясе прожили, а теперь вот на птицу перешли.
        Тэмуджин вспомнил о том, как мать угощала гусиным мясом отца, когда тот приезжал домой от своих табунов.
        - Онгутов здесь не было? - берясь за мясо, спросил Тэмуджин и невольно покосился на молчаливую Сочигэл.
        - Ни там, на Керулене, ни здесь, на Ононе, слава западным богам, мы их ни разу еще не видели, - сказала Оэлун, с благодарностью оглядывалась на онгонов. - А если и появятся они, то Сочигэл-эхэ заступится за нас, прогонит их…
        - Чего им тут у тайги искать, - беспечно усмехнулся Хасар. - Ведь они добычу берут большими стадами, сотнями голов, а на таких, как мы, и не смотрят.
        Тэмуджин внимательно посмотрел на Сочигэл. Та подняла на него взгляд.
        - Что, Тэмуджин-аха, ты удивлен словами матери? - спросила она. - Ты думал, что после смерти Бэктэра я стала вам врагом?
        Тэмуджин молчал, выжидая. Отрезал мелкими кусками от гусиного крыла и клал себе в рот, медленно пережевывая.
        - Нет уж, ты не отводи глаза, - Сочигэл требовательно смотрела на него, - давай уж мы с тобой сразу до конца обо всем договорим.
        Тэмуджин отложил нож, молча посмотрел на нее.
        - После того, как ты убил Бэктэра и тебя забрали нукеры Таргудая, прошло много времени, и у меня было о чем подумать. Поначалу я всех вас возненавидела, а потом, после долгих дум я поняла: без единства нам не выжить, не подняться вам, сыновьям Есугея, не вернуть отцовского улуса. Мне у своих сородичей онгутов делать нечего, меня там никто не ждет. Когда я услышала, что пришли мои соплеменники, я даже радости никакой в себе не почувствовала, хотя я уверена, что мои родные братья в этом войске пришельцев и, может быть, они сейчас разыскивают меня. Не греет мое сердце кровь родная, я вся стала вашей… хорошая или плохая, а уж давно ваша. Одна моя надежда - поднять этого моего сына, Бэлгутэя. Теперь я знаю, что ты, Тэмуджин, вернешь улус отца. Ты не погиб в плену у такого страшного человека, как Таргудай, а теперь смог и уйти от него. Тебя за человека считают такие хитрые и умные люди, как шаман Кокэчу и отец его Мэнлиг, значит, ты и вправду поднимешься. Но об одном тебя попрошу: не оставь моего Бэлгутэя. Пусть он будет защищен тобой от врагов и нужды, тогда и мое сердце успокоится. Я не требую
клятвы, только скажи мне, матери, что ты как брата своего будешь всегда защищать моего сына…
        Сочигэл горящими глазами смотрела на него, а Тэмуджин, чувствуя, как сваливается с него тяжелая ноша вины за Бэктэра и великое облегчение охватывает всю его душу, сказал:
        - Налейте мне молока в отцовскую синюю чашу.
        Оэлун с готовностью достала с полки чашу, налила ковшиком из подойника и поставила перед ним. Тэмуджин взял нож, которым он только что резал гусятину, полоснул по большому пальцу своей левой руки рядом со старым шрамом - от клятвы с Джамухой. Кровь струей полилась из раны, густо окропила молоко в чаше. Придавив рану, Тэмуджин подал ножик Бэлгутэю.
        - Капни от своей руки.
        Тот, еще не до конца понимая, торопливо надрезал и выцедил несколько капель. Тэмуджин поднял чашу и сказал:
        - Сейчас мы с Бэлгутэем выпьем кровь друг у друга и станем не сводными, а родными братьями. И мать Сочигэл будет мне тоже родной матерью.
        Отпив половину, он отдал чашу Бэлгутэю. Тот гулкими глотками допил до дна.
        - Теперь мы с тобой стали родными, - сказал Тэмуджин, с улыбкой глядя на него. - Отныне ты будешь сидеть рядом с Хасаром, а Хачиун и Тэмугэ будут слушаться тебя так же, как Хасара и меня. Садись на свое место.
        Бэлгутэй, покраснев от смущения, пересел на уступленное место Хачиуна.
        - Такими и будут ваши места до конца наших дней, - провозгласил Тэмуджин и посмотрел на мать.
        Та без слов достала домбо с архи, расставила чаши. Тэмуджин перехватил у нее тяжелую посудину, налил для мужчин по глотку.
        - Выпьем за наш новый закон, и чтобы потом никто не посмел нарушать его.
        Выпили разом. Тэмугэ закашлялся, сморщив лицо, на глаза его выступили слезы. Сочигэл стукнула его по спине, сунула в руки чашу с айраком. Тэмуджин налил снова - для матерей и старших братьев. Выпили.
        - Теперь я спокойна, - сказала Сочигэл, вытерев слезу под краем глаза. - Теперь я за всех вас жизнь свою отдам, не раздумывая, пусть первой же молнией разразит меня Ясал Сагаан Тэнгэри, если я лгу… Эх, если бы боги дали мне разума немного раньше…
        - Ну, не будем вспоминать плохое, - остановила ее донельзя довольная случившимся Оэлун. - Бэктэр теперь с отцом, а нам дальше налаживать жизнь…
        - Да, Оэлун-эхэ, - согласилась та. - Давай-ка налей мне еще, чтобы в голове зашумело и мне сегодня больше ничего не надо…
        Та налила ей полную чашу. Сочигэл жадно выхватила у нее из рук, осушила в три глотка.
        «Многое изменилось в семье, пока меня не было дома, - подумал Тэмуджин. - Но все это, видно, к лучшему…»
        Он вдруг почувствовал огромную усталость во всем теле и с виноватой улыбкой оглядел матерей и братьев:
        - Давайте-ка я теперь посплю хорошенько, а то все эти дни я спал одним глазом, да на голой земле…
        - Ложись, ложись на свое место, - тут же подхватила мать, вставая.
        Она постелила ему новый войлок и выгоняла братьев из юрты:
        - Потом поговорите с братом, а теперь не мешайте ему отдыхать…
        Тэмуджин, едва сомкнув глаза, провалился в сон. Обе матери сидели рядышком у очага, взявшись за руки и глядя на спящего, неузнаваемо повзрослевшего Тэмуджина.
        III
        Тэмуджин заново привыкал к своему дому. Наслаждаясь свободой после плена и вниманием родных, отъедаясь от застарелого голода, два дня он предавался отдыху, не делая почти ничего, валяясь на шкурах и бродя по окрестностям стойбища.
        Осмотрел своего жеребца. Тот не забыл его и сразу потянулся к нему, взволнованно храпя и вздрагивая.
        - Кто-нибудь на него садился после меня? - спросил он у Хасара.
        - Да он не дается никому, - махнул рукой тот. - Раньше при тебе я садился на него, а сейчас и прикоснуться к себе не дает. Так и проходил неоседланный весь год. А мы на своих конях ездили.
        Пересмотрел оружие. Саадаки, хоромго и два его лука, разогнутые, без тетив, были спрятаны в отцовский сундук; копье и три мадаги, по-прежнему остро отточенные, висели на стене. Братья бережно хранили его оружие.
        - Много стрел потерялось?
        Братья потупили взоры.
        - Зимой часто охотились в тайге, - хмуро отвечал Хасар. - Стрел двадцать в сугробах затерялось.
        Тэмуджин внимательно приглядывался к своим домочадцам. За долгое время разлуки многое в семье изменилось. Сильно изменились братья, почти не слышно было среди них прежнего беззаботного смеха, задиристых насмешек друг над другом. Разговоры у них стали немногословны, слова по-взрослому обдуманны и Тэмуджин, вслушиваясь в них, немало удивлялся своим братьям. «Видно, смерть Бэктэра и мой плен непросто им дались, - понял он. - Ума даже у Хасара заметно прибавилось…»
        Хасар, без него верховодивший братьями, уступил ему место вожака и теперь покрикивал на тех, кто недостаточно быстро исполнял его приказания. Хачиун и Бэлгутэй держались вместе, и, было видно, хранили скрытое недовольство засильем Хасара. Пятилетний Тэмугэ, неведомо у кого научившийся метать ножи, скрывал это от других братьев и показал свое искусство Тэмуджину. Он увел брата в лес и, хвастаясь перед ним, с десяти шагов четкими, сильными взмахами втыкал свой маленький нож в старый замшелый пень.
        - Только им не говори, - сказал он брату, головой показывая в сторону юрт. - Я хочу сначала хорошенько научиться, а потом покажу всем.
        - Братья обижают тебя? - спросил его Тэмуджин.
        - Нет, теперь меня никто не трогает, - улыбнулся тот, - еще осенью мать запретила всем нам ругаться между собой и сказала, что проклянет того, кто даже звук издаст против родного брата.
        Сестрица Тумулун, подросшая и окрепнувшая на ногах, уже помогала матерям, таскала к очагу аргал и была на побегушках у старших. Неулыбчивым лицом и острыми раскосыми глазами она становилась похожа на отца, а одинокое детство, видно, приучило ее к долгому молчанию. Сидя на женской стороне, она подолгу внимательно следила за каждым движением Тэмуджина, не говоря ни слова, но на просьбы подать что-нибудь откликалась мгновенно, бегом подносила чашку с айраком или ножик со стола.

* * *
        Еще по дороге домой, сразу, как он освободился от плена, Тэмуджина стали одолевать мысли о предстоящей жизни. С тревогой думал он о том, что теперь будет в ононской степи, когда ее захватили чужеземцы. Неизвестно было, что теперь собираются делать другие монгольские рода, когда борджигины убежали в низовья - думает ли кто-нибудь о том, чтобы выгнать врагов из владений племени?
        «Что теперь станет с отцовским улусом? - бился он над главным вопросом. - Войско пока в целости, а как же табуны и стада?..»
        После того, как множество скота было захвачено чужеземцами, требовать отцовские табуны от Таргудая становилось труднее, хотя вся вина и оставалась на нем: по закону кто взял, тот и должен отдавать.
        Мысли эти не оставляли его и по возвращении домой. Когда мать рассказала ему о своем зимнем разговоре с Мэнлигом, о том, что тот надеется восстановить отцовский улус и даже говорит об этом с людьми, Тэмуджин впервые за два года после смерти отца воодушевился по-настоящему. И на третий день после приезда, взяв с собой Бэлгутэя - показывать дорогу - поехал через горы в верховье Керулена.
        Мать, провожая их в путь, предупреждала, что Кокэчу в эти дни собирался в поездку по кочевьям джадаранов. Так и вышло: когда они приехали в стойбище Мэнлига, с отцом были лишь младшие братья Кокэчу.
        Мэнлиг встретил его с обрадованной улыбкой на лице, приказал сыновьям зарезать овцу. Усадив его в своей юрте, он угощал крепкой хурунгой с молочными пенками и, одобрительно оглядывая его, говорил:
        - Плен не сломил тебя, в твоих глазах горит отцовский огонь и это меня радует. Канга укрепила тебе шею, это тоже видно со стороны, а сильного человека люди всегда боятся и уважают… Значит, тайчиутский плен принес тебе благо. Как ты думаешь?
        Тэмуджин, заранее обдумывавший свой разговор с Мэнлигом, говорил осторожно.
        - Говорят, ни один день, прожитый человеком, не проходит без пользы…
        - Это слова взрослого человека, - снова улыбнулся Мэнлиг. - Шаманы предсказывали, что если тебя Таргудай не сломит в первые два года, то не сломит уже никогда. Ты вырвался из его когтей и можешь больше не бояться его…
        - Как же я могу не бояться его, брат Мэнлиг? - не сдержал удивления Тэмуджин. - Ведь он не успокоится, пока не поймает меня…
        - Ему скоро дадут понять, что тебя нельзя трогать, - сказал Мэнлиг и загадочно, без улыбки посмотрел на него.
        - Кто? - спросил Тэмуджин.
        - Есть люди, - коротко ответил тот. - И больше не думай об этом… Если ты хочешь поднять свое знамя, то врагов у тебя и без Таргудая будет немало, поэтому нам с тобой надо будет хорошенько подумать, как тебе обойти их всех…
        «Кто эти враги?» - встрепенувшись, хотел спросить Тэмуджин, но тут же сдержался - решил сначала хорошенько выслушать его.
        - Когда в табуне подрастает молодой жеребец, то это не нравится другим жеребцам, и они стараются его затоптать. Ты понимаешь, о чем я говорю?
        Тэмуджин кивнул.
        - Поэтому тебе нужны будут верные и знающие люди. Без них улус тебе не собрать, не защититься от врагов. И надо тебе сразу понять, что дядья-кияты тебе не помощники. Они трусливы и коварны, в любое время готовы предать. Тебе нужны другие люди, - Мэнлиг испытующе посмотрел на него.
        - Знаю, дядья мои ненадежны, - согласился Тэмуджин и спросил: - А у вас есть на примете другие люди?
        - Я понемногу прощупываю бывших воинов твоего отца и отбираю лучших… есть люди, которые нам сгодятся.
        Обрадованный поддержкой бывалого нукера, Тэмуджин старался показывать свое уважение к его возрасту, слушал вежливо и подолгу молчал, не перебивая. Но когда, наконец, жена Мэнлига внесла горячее мясо и расставила чаши и блюда, Тэмуджин, как и подобает нойону в юрте нукера, почти не притронулся к мясу. Мэнлиг, поняв смысл его поведения, не показал обиды и продолжал вести приличный разговор.
        Улучив время, Тэмуджин спросил его о том, что делается в степи, как люди смотрят на пришельцев.
        - Ждут, когда они уберутся, - просто сказал Мэнлиг, - как ждут, когда уйдет вода после наводнения. Они пришли за своими обидчиками, чтобы отомстить, но достать их не смогли, вот и грабят других, чтобы не уйти без добычи. Но долго они здесь не пробудут, потому что им нельзя надолго оставлять и свои курени: у них есть свои враги и те не дремлют…
        Под конец, тщательно выбирая слова, стесняясь, Тэмуджин сказал:
        - Я не знаю, какие табуны тайчиуты смогли спасти от пришельцев, а какие утеряли. Как же мне быть, если отцовские табуны попали в руки врагов?
        Мэнлиг, снисходительно улыбаясь, объяснял ему:
        - Не об этом ты должен сейчас думать. Для тебя самое главное то, что сохранилось войско, и тысячники твоего отца согласны встать за тебя - это главное, а не что-то другое. С таким войском ты со временем и не такое владение добудешь… А нынешняя смута с онгутами, то, что пришли чужеземцы и хорошенько встряхнули наше племя, так это нам даже на руку…
        - Как это нам может быть на руку? - удивился Тэмуджин.
        - А так, что если бы не это нашествие, все продолжалось бы по-старому, так и тянулось бы все еще сто лет: тайчиуты со своим Таргудаем верховодили среди борджигинов, вокруг них тянулись другие и никакой другой жизни люди не хотели бы знать. А сейчас народ начинает понимать, что Таргудай даже в плохие вожди не годится, что он ведет всех в пропасть. Когда уйдут чужеземцы, рода останутся как собаки без хозяев, будут драться и рвать куски из пастей друг у друга. Кровью обольются все и вот тогда поймут они, что нельзя жить без единого вожака. А тут подрастешь ты, правнук хана Хабула, и покажешь всем отцовское нутро… Других вождей в племени не видно, и не скоро такой покажется. А мы тебе поможем. Войско твое мы сохранили…
        Уезжал от него Тэмуджин домой в тот же день внутренне просветленный: вот он, путь к отцовскому улусу! Правда, смущало его то, что Мэнлиг в разговоре то и дело держался с ним свысока, говорил наставительно и поучающе, но Тэмуджин махнул на это рукой: «По старой привычке за маленького принимает, это пройдет… Да и с Кокэчу, с сыном его мы ведь ровесники, в детстве вместе играли, вот и смотрит как на подростка, поучает… А пройдет время и все само уладится».
        IV
        Тэмуджин с Бэлгутэем отдалились от стойбища Мэнлига едва на полтора перестрела, когда из соседней юрты вышел Кокэчу. Он оглянулся на краснеющий круг закатного солнца и, стоя у стены, прищурившись, долго смотрел на удаляющихся вдоль ивовых зарослей по крутому берегу Керулена двоих всадников.
        Дождавшись, когда они скрылись за изгибом, Кокэчу вышел из тени юрты и подошел к отцу, все еще стоявшему у коновязи.
        - Умный будет человек, - задумчиво сказал Мэнлиг и испытующе посмотрел на него. - Такого непросто будет держать в узде.
        - Удержу, - с уверенной улыбкой сказал Кокэчу. - Я его хорошо знаю.
        - Тогда надо начинать его приручать уже сейчас, пока он не окреп духом, а то заматереет, наберется отцовских повадок… и будет поздно.
        - Из наших рук он не вырвется, отец, - пообещал Кокэчу. - Нам надо только его обязать, чтобы улус свой он из наших рук получил, а не со стороны. И тогда он с головой будет наш… у него есть одна слабая черта: он испытывает благодарность к тому, кто ему помог.
        Они вместе пошли в юрту. Отец налил в две чаши архи, взял свою и выпил до дна. Беря из корыта остывающее ребро и откусывая, он заговорил:
        - Нужно сделать так, чтобы Таргудай отныне как огня боялся трогать Тэмуджина, чтобы он и думать про него опасался. Надо послать к нему пеших шаманов[26 - Пешие шаманы - у древних монголов жрецы двух низших ступеней посвящения, бывшие в услужении у старших шаманов. Им не положено было иметь коней и поэтому они в быту назывались пешими шаманами.] с разговором, чтобы хорошенько его припугнули, или сделать на него обряд и наслать какой-нибудь сон.
        Кокэчу пригубил свою чашу и поставил на стол. Долго сидел в раздумье, шевеля тонкими бровями.
        - Наших людей он не станет слушать, - сказал он. - У него есть свои шаманы, а те ему другое нашепчут… Я нашлю на него сон, а уж своего видения он испугается.
        - Это нужно сделать побыстрее, - говорил Мэнлиг, - пока он спьяну опять не натворил чего-нибудь.
        - Сделаю сегодня ночью, - кивнул Кокэчу.
        - Почему ночью? - нахмурился Мэнлиг. - Опять будешь черных богов призывать?
        - Без них нельзя обойтись, - пожал тот плечами. - Ведь Таргудая надо хорошенько напугать.
        - Тогда отойди подальше от стойбища.
        - Мне будет нужна одна черная овца.
        - Возьми из стада…
        В сумерках Кокэчу, взяв с собой троих младших братьев и свое шаманское снаряжение, ушел в сторону леса. Гнали они с собой черную двухлетнюю овцу. Двое братьев тащили большой чугунный котел, снятый с внешнего очага, густо облепленный сажей. Обвязав ее волосяной веревкой, они прикрепили его к длинной палке и несли на плечах. Третий брат нес большую суму с архи и угощениями для богов.
        Стали у опушки. Темнело быстро. Они натаскали из леса березовых сучьев, разожгли огонь. Кокэчу достал из сумы туес с архи, наливая в черную железную чашу, угостил огонь и, бормоча под нос молитвы, щедро побрызгал на восемь сторон. Налив до краев, он выпил сам, потом по очереди налил братьям.
        Не теряя времени, он убрал посуду в траву и приступил к делу. Двоим старшим он приказал зарезать овцу, а сам с помощью младшего брата стал готовить себя к обряду. Тот осторожно снял с днища котла сажу, в маленькой чаше размешал ее с рыбьим жиром до густого черного масла и тщательно смазал ему всю левую сторону лица. Другую сторону намазали лошадиной кровью, которую они дома выцедили из жилы черного жеребца и принесли в туеске. Брат старательно обводил ему глаза и рот, проводя черту по лбу и носу.
        Наконец он закончил и Кокэчу, вдруг став похож на чудовищную птицу Абарга-шубун из страшной сказки, начал одевать свою шаманскую одежду. Надел на голову круглую войлочную шапку, сверху насадил железную корону с оленьими рогами. Одел халат из шкуры с пришитыми спереди и сзади звериными онгонами из черного железа, и взялся за бубен.
        Братья быстро свежевали овцу, а Кокэчу, стоя рядом, забил в бубен, обратив лицо в сторону восточного неба, стал призывать старшего сына главы всех черных небожителей:
        Сэг, сэг, сэг!..[27 - Сэг - иногда встречающийся возглас в шаманских призываниях. По-видимому, древнее устаревшее слово, значение которого утрачено.]
        Хан Эрлиг, нойон восточных сыновей,
        Вам посылаем кровавую дань…
        Жене вашей Эхэ-Нур-Хатун
        В черный чугунный котел,
        В тот, что размером, как мы видели,
        Будет вширь с бескрайнее озеро,
        В глубину будет триста алданов,
        Посылаем малую дань…
        Самому вам на праздник -
        На безлунную черную ночь…
        Арзу с десяти перегонок,
        Хорзу с двадцати перегонок…
        В этом месте младший брат открыл два новых туеса и полными чашами стал брызгать сначала арзу, а потом хорзу в восточное небо. За ним другой брат стал брызгать кровью зарезанной овцы.
        Овцу братья разделали, не отделяя голову и копыта от шкуры. Когда все было готово, Кокэчу умолк, отложил бубен, и они понесли овечью шкуру с головой и копытами к лесу. Нашли молодую развесистую березу и на длинных палках набросили шкуру на верхние ветви - головой в восточное небо, растянув копытами в стороны.
        Из ключа принесли воды и, налив в наполненный мясом котел, поставили на огонь.
        Пока варилось мясо, Кокэчу приказал двоим старшим братьям нарвать травы и сделать чучело человека, а сам снова взялся за бубен и продолжал молиться. Теперь он просил Эрлиг-хана помочь ему заставить тайчиутского Таргудая отказаться от преследования Тэмуджина и его семьи.
        Младший брат, помешивавший в котле оструганной палкой, обернулся и негромко сказал:
        - Мясо готово.
        Кокэчу сам выбрал лучшие куски из котла - левую лопатку, верхние позвонки и ребра - и с молитвами стал бросать их в огонь. Горячие угли шипели с паром и дымом. Братья ломали и подбрасывали сухие сучья.
        Покончив с жертвами, братья уселись с восточной стороны от огня и принялись за пиршество. Ели долго и старательно, утоляя голод.
        Насытившись и выпив чашку супа, Кокэчу посмотрел на небо - семеро старцев поднялись к вершине. Он налил вина в чашу и при свете огня долго разглядывал что-то в нем.
        - Таргудай спит, - сказал он наконец. - Несите чучело сюда.
        Братья принесли на свет огня пузатое травяное чучело.
        - Положите сюда, - Кокэчу указал недалеко от костра.
        Положили.
        - А теперь отойдите подальше, - сказал Кокэчу, махнув рукой.
        Те скрылись в темноте. Кокэчу, сидя на земле, взял из травы бубен и, закрыв глаза, раскачиваясь из стороны в сторону, стал тихо стучать по нему колотушкой. Он стучал сначала медленно, потом понемногу убыстряя, все чаще и чаще, а затем глухие звуки бубна пошли сплошным гулом, далеко разносясь по ночной степи и вдруг резко оборвались. Стало тихо. Кокэчу отбросил бубен в сторону и одним прыжком вскочил на ноги. На черном от сажи и крови лице, отражая огонь костра, хищно поблескивали широко открытые глаза. Замерев, он постоял, потом закружился на месте, издавая жуткие крики филина и, растянув руки в стороны, пригибаясь, стремительно пошел вперед. Пометавшись по сторонам, он приблизился к чучелу, крадучись, трижды обошел его по кругу и склонился над ним, напряженно вглядываясь в него.
        Братья, стоявшие в шагах пятидесяти от костра, будто слышали какой-то разговор между Кокэчу и чучелом. Недолго спустя Кокэчу взял из кострища горящую головню и воткнул в чучело в том месте, где был пухлый живот, потом опалил ему обе руки. Сказав что-то чучелу еще, будто грозя ему, Кокэчу встал, отбросил в сторону дымящуюся головню, сорвал с головы корону, отошел на несколько шагов и обессиленно упал в траву. Братья подбежали к нему, склонились - тот, похрапывая, спал глубоким сном.
        Тут же взял все дело в руки второй брат.
        - Принеси архи, быстро! - сказал он одному, обернулся к другому: - А ты порви и разбросай чучело!
        В два прыжка младший поднес туес, налил ему на ладонь. Тот, торопясь, стал отмывать лицо у спящего Кокэчу от сажи и крови. Другой быстро рвал опаленное огнем, дымящееся чучело, разбрасывал вокруг.
        - Собирайте вещи! - старший подбежал к огню, стал тушить его супом из котла, черпая чашкой и приговаривая молитву, прося у хозяина огня прощения.
        Оставшееся мясо свалили в мешок, накрепко обвязали котел. Собрали шаманское снаряжение и стали будить Кокэчу.
        - Брат, просыпайся! - тряс его за плечи старший.
        Что?.. наконец, сонно промычал Кокэчу. Что случилось?
        - Ты сказал, что надо сразу бежать с этого места…
        - А, бежим… - Кокэчу пришел в себя. Все собрали?
        - Все.
        - Лицо мне вымыли? - он провел по щеке ладонью.
        - Все чисто.
        - Уходим на запад.
        Захватив вещи, они почти бегом устремились вдоль опушки. На востоке уже синело небо, оттуда же, обгоняя друг друга, наплывали грозовые тучи. Глухо зарокотал гром.
        Отбежав на расстояние перестрела, Кокэчу снова одел корону и, взяв новый туес с арзой, брызгал уже западным богам, прося защиты от черных шаманов и восточных духов. Братья со страхом смотрели на восток, где на месте недавнего их костра уже шел дождь. Там начинали бить молнии. Устрашающе загремел гром.
        Кокэчу бил в бубен, выкрикивая имена западных белых хаганов. И дождь, едва дойдя до них, остановился; а там, на кострище и вокруг него в нескольких десятках шагов, раз за разом били в землю белые кривые небесные стрелы. Не смолкая громыхал гром.

* * *
        Таргудай проснулся в ужасе от страшного сна и сразу почувствовал жгучую боль на обеих локтях рук и на животе. Сев на постели и широко раскрывая глаза в кромешной темноте, он слепо оглядывался вокруг, вытягивая вперед руки.
        - Кто тут? - с сжавшимся сердцем испуганно вскрикнул он. - Кто тут есть?..
        - Ты чего? - испуганно всполошилась рядом жена. - Эй, кто там снаружи, дайте огня!
        В дверь просунул горящую головню воин охраны. Застегивая на себе халат, жена Таргудая приподнялась. Оглядевшись по юрте и не увидев никого, она изумленно уставилась на мужа. Тот с диким страхом смотрел то на нее, то оглядывал свои руки и живот, осторожно ощупывал их.
        - Разожги светильники! - крикнула жена воину. - Дай побольше света…
        - У меня болят руки и живот… - дрожащим голосом проговорил Таргудай. - Меня только что обожгли горящей головней… во сне… Какой-то восточный дух с видом птицы Абарги-шубуна подлетел ко мне, а потом…
        Таргудай, опомнившись, поперхнулся словами, озлобленно оглянулся на воина. Тот поспешил к выходу.
        Жена присмотрелась к нему и удивленно округлила глаза.
        - Да у тебя обе руки волдырями покрылись! - воскликнула она. - А ну, придвинься сюда. - Она по-молодому проворно вскочила на ноги и взяла с очажного камня светильник. - И живот весь покраснел… Что же это с тобой случилось?
        Таргудай проглотил комок в горле и, подрагивающим, сиплым, словно от простуды, голосом рассказал:
        - Приснилось мне, будто я сижу в юрте, вот здесь, на хойморе. Будто ем сырое медвежье мясо, а запиваю кровью. Тут залетает в дверь огромный, ростом почти с человека, филин. Облетел он вокруг меня три раза и сел передо мной. Он смотрит на меня, а я молчу, не показываю вида, что испугался… И филин вдруг заговорил человеческим голосом, тихо так, с угрозой: ты почему преследуешь киятского Тэмуджина, сына Есугея?.. Он, мол, не сам ушел из твоего плена, ему предки помогли и так просто тебе не отдадут. У него, говорит… ханское будущее, прадед его Хабул-хан велит тебе оставить его, а не то… тут он схватил головню из очага и начал прижигать мне руки и живот. Жжет меня, а сам поближе подбирается, хочет клювом ударить. Я хочу отодвинуться, а тело мое будто одеревенело, не могу пошевелиться, как мышонок перед пастью змеи… - Таргудай судорожно вздохнул. - От боли я проснулся, а руки и на самом деле болят…
        - Надо позвать шамана, - решительно заговорила жена. - Этого нельзя так оставить, надо разузнать: это на самом деле боги или другие люди порчу тебе насылают…
        Заражаясь от жены решительностью, Таргудай приободрился.
        - Налей-ка мне вина, - вставая, он потянулся к одежде. - Прямо сейчас позову шамана Магу и попрошу посмотреть.
        Черный шаман Магу пришел сразу, видно было, что он не спал в эту ночь. Таргудай рассказал ему о своем сне и показал обожженные руки и живот, умолчав лишь про Тэмуджина и помощь ему от предков.
        Шаман выслушал и тут же попросил налить архи в его железную чашу. Долго смотрел на поверхность, наклоняясь вперед, к огню. Приклонял к чаше то одно ухо, то другое, будто прислушиваясь. Наконец, он уверенно сказал:
        - Это земные люди, шаманы, - и недовольно проворчал: - Надо было сразу меня позвать… а то протянули время и теперь их нигде не видно…
        Он одел шаманскую корону с черной бахромой, закрывающей лицо до подбородка, халат со звенящими по спине и груди онгонами, взял из рук Таргудая туес с архи и чашу, вышел побрызгать восточному небу. Вернувшись, побрызгал огню и сразу взялся за бубен.
        Приплясывая, тряся бахромой на лице и онгонами, он загремел бубном.
        Сэг, сэг, сэг!..
        Тринадцать восточных духов,
        Слуги кузнечных богов,
        Придите на помощь к хану…
        Птицами обернитесь,
        В черных ворон превратитесь.
        По сопкам, горным вершинам,
        По дебрям, степям и болотам
        Пройдите всевидящим оком,
        У рек, у озер разыщите,
        Найдите, убейте, прожгите…
        Черною тучей покройте,
        Туманом дорогу закройте,
        Тьмою глаза ослепите…
        Молнией темя прошейте…
        Сэг, Сэг, Сэг…
        Таргудай, сидя на хойморе, слушал, терпеливо дожидаясь конца. Жена его, уйдя в тень на женской стороне, со страхом взглядывала на беснующегося шамана. Тот еще долго призывал духов и, наконец, присел у очага с восточной стороны. Он снова попросил налить в большую чашу архи. Жена Таргудая, метнувшись, боясь пролить, осторожно подала ему. Тот, побрызгав, отводя бахрому в сторону, отпил немного и, наклоняясь к свету огня, стал снова всматриваться в чашу.
        - Ушли, - сказал он. - Вижу кострище, откуда они наслали тебе сон, но сами они сразу ушли оттуда на запад, под защиту белых богов. Это очень сильные шаманы и лучше с ними не тягаться…
        - Кто они? - хрипло спросил Таргудай. - И где это место?
        - Не знаю, - снимая корону, устало покачал тот головой. - Я просил духов туманом закрыть им дорогу, а эти шаманы этим же туманом от меня самого закрылись. Это очень сильные шаманы и опасные люди… Думаю, если хотели бы тебя убить, то и убили бы. По всему видно, они просто хотят оградить тебя от чего-то. И тебе лучше пока с ними не враждовать…
        - Ладно, я тебя понял, - торопливо сказал Таргудай. - Иди, я тебе пришлю подарок за эту помощь.
        Проводив его, Таргудай потребовал арзы и велел будить рабов, чтобы зарезали барана и варили мясо. Жена с застарелой досадой взглянула на него:
        - Что, опять начнешь пить?
        - Молчи, глупая баба, - выпив, он вытер рукавом мокрые губы. - Ты не поймешь, какое у меня горе.
        - Какое еще горе? - с ворчливым недовольством спросила та. - Что еще за беда идет на нас?
        Тот сверкнул глазами, видно, хотел прикрикнуть на нее, но отчего-то передумав, устало проворчал:
        - Никакая беда пока не идет… но какие-то шаманы опять начинают помогать киятам.
        - Каким еще киятам? - та недоуменно округлила глаза. - В чем они им помогают? Да разве ты не ощипал их как гусей? Где их Есугей, где Тодоен, Хутугта и Ехэ Цэрэн где?.. Да этот шаман твой не выжил ли из ума… или он нарочно нагоняет страху, чтобы побольше даров с тебя содрать?
        Таргудай подавленно поглядел на нее и махнул рукой.
        - Не поймешь ты всего… женским мозгам это не под силу. Лучше иди и делай, что я тебе сказал…
        Она со злобой взглянула на него и вышла из юрты.
        V
        Боги продолжали испытывать Тэмуджина. Они словно натаскивали его в трудностях земной жизни, в борьбе с жестокостью и коварством людей, как охотники натаскивают собак в дебрях тайги на волков и медведей. Они то поднимали его на вершину удачи, давая ему выбраться из пучины опасностей и ловушек, то вновь опускали в пропасть смуты и безвестности. И на этот раз оказалось, что за радостью возвращения из плена и удачного, обнадеживающего разговора с Мэнлигом его вновь поджидали дни тревог и потрясений.
        Через три дня после приезда от Мэнлига Тэмуджин поехал на охоту в верховья Онона, в сторону их прошлогоднего летнего стойбища. Поехал на один день, чтобы к ночи вернуться, и никого из братьев с собою брать не стал - хотелось поразмыслить в тишине и в одиночестве насладиться свободой после плена, к которой он до сих пор еще окончательно не привык.
        Выехав с рассветом на кобыле, которую дал ему Сорхон, он не спеша продвигался вверх по реке, по знакомой таежной дороге. Те же деревья и кусты на старых местах, по берегу и в стороне, еще не изменившиеся за год, напоминали ему обо всем, что было с ними прошлогодним летом.
        Солнце, появляясь из-за верхушек то слева, то сзади, светило мягко и ласково, без знойного летнего жара. От горной реки все еще веяло весенним холодком. Тайга купалась в своей тени, в прохладе и лишь изредка сумрак ее прошивали желтоватые яркие лучи.
        До места прошлогоднего их стойбища оставалось около половины пути, когда дорогу ему пересекли около десятка косуль. Они шли вереницей, поглядывали по сторонам и не видели его в тени зарослей. Наискосок пройдя неглубокий овраг, заросший кустами, они вышли на маленькую поляну и стали пастись. Сквозь ветви Тэмуджин видел, как в полутораста шагах от него те стояли вразброд, лениво пощипывая траву.
        Тэмуджин решил стрелять: отказаться от них сейчас значило оскорбить лесных духов, так гостеприимно встречавших его на старой тропе, посылая навстречу ему богатую добычу. Обычно, отказавшись от таких даров по недомыслию и гордой уверенности в своей удачливости, потом подолгу приходилось искать по дебрям новую добычу, тратить время и силы. Не сходя с лошади, он выбрал из колчана старую отцовскую стрелу, приложил к тетиве…
        Шипящий звук прошил воздух и стрела глубоко вонзилась молодому самцу в шею. «Между третьим и четвертым позвонками», - уверенно подумал Тэмуджин, глядя как животное заваливалось набок, а все остальные воробьиной стаей сорвались с поляны и почти бесшумно исчезали за зарослями.
        Жалея, что не пришлось проехать дальше, до прошлогодней их поляны, Тэмуджин освежевал убитую косулю, уложил мясо в сумы и, забрав шкуру, повернул назад.
        Еще издали увидев свое стойбище, он почувствовал неладное. Продвигаясь шагом, он всмотрелся: из девяти ездовых лошадей, которые еще утром паслись неподалеку от юрт, не было видно ни одной. Стояли только две их коровы с телками. Уже догадываясь о том, что случилось, и боясь за своих, он погнал кобылу во весь опор.
        Вырвавшись на гребень бугра, он увидел Бэлгутэя и Хачиуна, шедших со стороны леса к юртам и вид братьев немного успокоил его. Те тоже увидели его, крикнули что-то в сторону юрт. На их зов вышли остальные. Понуро столпившись, они стояли у коновязи, поджидая его.
        - Разбойники угнали наших коней, - сказала мать Оэлун, когда он подъехал к ним. Она еще не оправилась от недавнего испуга, голос ее взволнованно дрожал. - Хорошо, что еще самих не тронули…
        - Как это случилось? - спросил Тэмуджин и гневно посмотрел на Хасара.
        Тот, виновато нахмурившись, смотрел в землю. За него вступилась мать.
        - Хасар тут ни при чем. Вскоре, как ты уехал, они появились с юго-восточной стороны, из-за тех холмов. Мы все тут стояли, а они увидели, что в айле нет взрослых мужчин, и захватили коней. Я Хасару запретила ввязываться, а другим велела придержать собак, чтобы не бросились на них; уж лучше пусть забирают скот, чем нападут на стойбище… Слава западным богам, ускакали…
        Хасар все глядел в землю. Другие братья подавленно хмурили лица.
        - Сколько было человек? - спросил Тэмуджин.
        - Пятеро, - сказал Хасар.
        В груди тревожно стучало сердце. Братья выжидающе глядели на него.
        - Надо идти в погоню, - решил Тэмуджин.
        - В какую еще погоню? - испуганно взмахнула руками мать Оэлун. Она была не похожа на себя от волнения. - Никуда вы не пойдете! Их пятеро взрослых мужчин, куда вам против них…
        - Надо идти, - сказал Тэмуджин.
        Мать отчаянно посмотрела на него.
        - Ты что, хочешь, чтобы они вернулись и перебили тут вас всех?! - тонко вскрикнула она. - Ты этого хочешь?
        - А как мы будем жить без лошадей? - с трудом сдерживая раздражение, сказал Тэмуджин. - Как мы будем дальше кочевать?
        - Уж лучше вам живыми остаться, чем погибнуть из-за нескольких животных… У Мэнлига осталась половина ваших лошадей, можете ездить на них.
        Тэмуджин не ответил ей. Он повернулся к Хасару.
        - В какую сторону они ушли? - спросил он. - На кого были похожи?
        Тот не успел сказать.
        - Ты никуда не поедешь, я тебе сказала! - негодующе вскрикнула мать. Было видно, что она настроилась решительно и не собиралась уступать.
        Тэмуджин не смотрел на нее.
        - Это не онгуты были? - расспрашивал он братьев, а сам, было видно, уже еле сдерживался, чтобы не вспылить.
        - Онгутов я за три перестрела узнала бы, - отозвалась стоявшая в сторонке Сочигэл. - Это были здешние люди… - Помолчав, она добавила: - И вправду, брат Тэмуджин, лучше с такими не связываться. По лицам их было видно, что люди отчаянные, готовые на все. Наверно, это какие-нибудь харачу, в нынешней смуте отбились от своих родов, одичали как брошенные собаки, и теперь грабят всех, кого в силах ограбить. Такие ведь и убить не поленятся, чтобы скрыть следы, я до сих пор удивляюсь, что они нас самих оставили живыми.
        Тэмуджин внимательно выслушал ее и отрицательно качнул головой.
        - Нет, я поеду в погоню.
        - Поедем вместе, брат, - Хасар с готовностью посмотрел на Тэмуджина.
        - Я поеду один, - сказал Тэмуджин. - Эта кобыла двоих не понесет.
        - Ты никуда не поедешь!! - истошным голосом выкрикнула мать, задрожав губами. - Я не пущу тебя никуда…
        Тэмуджин оглянулся на нее и вдруг разъяренно крикнул ей в лицо:
        - Я поеду! Не стой у меня на дороге…
        Мать Оэлун осеклась на полуслове, беспомощно опустив плечи, отвернулась и пошла в юрту. Тэмуджин, помедлив, пошел вслед за ней.
        - Я должен поехать, - сказал он, встав у порога и заговорил, будто упрашивая ее: - А вдруг это наши соплеменники, сулдусы или оронары… Ведь они потом всю жизнь будут над нами смеяться и рассказывать всем, как на наших же глазах увели коней, а мы, дети Есугея, проглотили слюни и остались ни с чем…
        Мать потерянно молчала.
        - Мать… ты меня не держи…
        - Ну, поезжай, раз уж ты так решил, - с тяжелым вздохом, наконец, сдалась та и обернулась к нему со слезами на глазах. - Только больно мне на сердце… только что вывернулся из одной напасти и снова с головой ныряешь в другую… нельзя так жить, а если убьют…
        - Нельзя жить посмешищем перед людьми, - Тэмуджин махнул рукой от досады и просящим взглядом посмотрел на нее. - Когда отец давал мне свое последнее наставление, он ведь сказал мне: самое худшее, что может случиться с мужчиной, это потерять свое лицо.
        Оэлун долго молчала, будто вслушиваясь в слова своего мужа и узнавая их.
        - Ну, тогда поезжай, раз это сказал отец, - она взяла себя в руки и уже без колебания, решительно добавила: - Оденься потеплее и возьми в дорогу еду…
        С облегченным сердцем Тэмуджин отвязался от матери.
        Выехав из стойбища под прощальное молчание домочадцев, он тут же отсек от себя мысли о них, погрузился в новую волну раздумий: «Как же мне теперь быть? Догоню их, а что потом?..» Тревога и сомнения вновь заскреблись в груди, пугая неведомым, опасным, с угрозой поджидающим его там, впереди…
        Полоса примятой травы - след угнанных коней - отчетливо виднелась далеко впереди, по низинам уходила на северо-восток, к Онону. Было видно, что грабители не думали прятаться: отобрали у беспомощного айла последнее и о погоне не беспокоились - одно лишь это было хорошо, можно было напасть на них внезапно.
        Солнце наполовину склонилось к закату, редкие облака, поддуваемые легким ветерком, медленно шли с востока. Подросший ковыль колыхался навстречу мягкими волнами. Где-то там, далеко за сопками, в полудне пути от него пятеро взрослых мужчин гнали его коней, и ему предстояло отобрать у них свое имущество обратно.
        Перед закатом Тэмуджин был у Онона. Здесь, у самой воды, на мокром илистом берегу следы полутора десятков коней были словно откованы из железа и казались свежими, будто грабители проехали только что. Тэмуджин, нагнувшись с седла, рассматривал их и среди других первыми заметил четкие оттиски небольших удлиненных копыт своего жеребца, которые он ни с какими другими перепутать не мог. Виднелись следы щербатого переднего копыта мерина Тэмугэ, округлого, широковатого - кобылы матери Оэлун…
        Он перебрался через реку по глубокому броду; кобыле вода была под седло, выше стремян. На той стороне те же следы, облепив берег, уходили по траве на восток, отдалившись от реки на полусотню шагов. Солнце садилось.
        Продержавшись на следу до тех пор, когда примятую траву стало трудно различать во тьме, Тэмуджин остановил кобылу. Расседлав ее, он стреножил волосяной веревкой и отпустил пастись. Не разжигая огня, поел из сумы, оторвав крылышко от жареного гуся. Обглодал мягкие косточки и, раздробляя их твердыми зубами, старательно прожевывал, высасывая соки. Хотелось есть еще, но он с усилием заставил себя отказаться: еще отец говорил, что сытость в пути ослабляет мужчину. Он выпил три глотка айрака из бурдюка и убрал еду.
        В предутренних сумерках он снова был в седле… Река в этом месте поворачивала на юго-восток; следы держались поблизости от берега. Было видно, что грабители шли неизменно малой рысью, будто приберегая силы у лошадей - значит, путь у них был не близок - и Тэмуджин не погонял свою кобылу. «Сначала узнаю, где они живут и кто такие, а там будет видно, как вернуть у них свое», - решил он.
        День прошел в небыстрой скачке по безлюдной степи.
        Перед закатом солнца Тэмуджин перешел небольшую речку, пониже впадавшую в Онон. А вскоре после заката следы грабителей, обогнув южные отроги высокой горы Тордэг, с детства знакомой ему по частым кочевкам мимо нее, резко оторвались от реки и повернули на северо-восток.

* * *
        К концу третьего дня в густеющих сумерках Тэмуджин увидел впереди одинокую юрту. Она стояла в укромной низине между тремя сопками, будто спрятавшись от чужих глаз. Неподалеку кучились полтора десятка лошадей с жеребятами - это были дойные кобылы. Следы грабителей, выскочив на гребень, резко повернули влево и снова скрылись за увалом, огибая стойбище - видно, они не хотели показываться на глаза людям.
        Тэмуджин оставил следы и направился прямо к юрте. «Переночую здесь, - решил он, - и заодно узнаю, какой род в этих местах кочует». Он перевел свою подуставшую лошадь на шаг и, внимательно оглядывая чужое стойбище, приближался к нему.
        Рядом с кобыльим косяком возвышался огромный косматый жеребец темной масти. Чуть в стороне стояли три ездовых мерина. Жеребец, почуяв новую кобылу, высоко поднял голову, нюхая воздух, и беспокойно всматривался в их сторону. «Как бы не набросился, - опасливо подумал Тэмуджин, досадуя, что едет на кобыле. - Придется еще отбиваться…»
        У стойбища взлаяли собаки, три рослых черных пса. Выскочив из-под набитой чем-то арбы у коновязи, они захлебывались рыком, по-волчьи высоко задирая толстые морды.
        Мелькнул полог юрты, на миг блеснул огонь с очага, и у двери показался человек, видом молодой парень. Громким окриком он унял собак - те с глухим рычанием отошли в сторону - и неподвижно стоял, поджидая его.
        Тэмуджин подъехал неторопливым шагом.
        - Хорошо ли живете? - стараясь казаться приветливым, спросил он.
        - Неплохо, - протянул тот, настороженно вглядываясь в него. - Удачен ли ваш путь?
        - С помощью западных небожителей, - Тэмуджин, показывая хозяину свое миролюбие, выдерживал приличный тон. - Благополучен ли ваш скот?
        - Слава Уураг Сагаан Тэнгэри, беды пока обходят нас, - хозяин взял его кобылу за недоуздок. - Зайдите в юрту, отдохните с дороги.
        Тэмуджин снял с ременного пояса хоромго и колчан, тяжелую мадагу, повесил на крюк рядом с дверью и шагнул впереди хозяина в пустую юрту. Тот, указывая рукой вперед, провел его к очагу и усадил с правой стороны.
        Пока хозяин хлопотал у огня, Тэмуджин незаметно оглядывал юрту. Жилище было пастушье, по стенам висели толстые мотки веревок, узды и сбруи, под ними валялись набитые чем-то мешки, намордники для жеребят.
        На огне в небольшом железном котле закипала вода. Хозяин бросил в котел два толстых отрезка сушеного мяса, снял со стены кожаный бурдюк и налил в деревянную чашу айраг. Тэмуджин принял чашу обеими руками, произнес благопожелание об изобилии в его доме, брызнул несколько капель в очаг и в сторону онгонов, неторопливо отпил.
        Хозяин украдкой следил за ним и по виду был немало встревожен. Помешивая в котле почерневшим от старости деревянным черпаком, он рассказывал гостю о травах в этом году, о прошедшей зимовке, о снегах, что выпали в их урочищах, о том, как, несмотря на частые облавы, размножились волчьи стаи, но ни слова не сказал о нашествии чужеземцев, будто ничего не слышал об этом.
        «Боится об этом заговаривать, - понял его Тэмуджин. - Опасается нарваться на лазутчика…»
        Возрастом тот был постарше его: тринадцать или даже четырнадцать лет, высок, широк в плечах. Видно было, что умен: говорил неторопливо, обдумывая каждое слово, да и морщина, пролегшая сверху вниз над переносицей, говорила об этом - не вдоль лба, как у глупцов.
        Тэмуджина стала осиливать усталость, веки его отяжелели, хотелось прилечь тут же и заснуть, но вежливость требовала дождаться угощения.
        - Я расседлаю вашего коня и отпущу пастись, - хозяин подбросил в огонь несколько кусков аргала и поднялся. - А вы присмотрите за мясом, оно почти готово.
        Тэмуджин молча кивнул. Как только за ним опустился полог, он тут же закрыл глаза и провалился в сон. Спать сидя ему стало привычно за время тайчиутского плена, когда отдыхать приходилось урывками.
        Он не знал, долго ли не было хозяина, но лишь шевельнулся полог и тот вошел в юрту - Тэмуджин мгновенно проснулся; он успел немного поспать и отогнать сонливость. Открыв глаза, он неподвижно смотрел на огонь. Хозяин бросил на него подозрительный взгляд, будто пытаясь угадать, не ел ли он из котла без него. Тэмуджин насмешливо и понимающе улыбнулся.
        Хозяин взял с полки березовое корытце, выловил куски мяса из котла, отрезал от них маленькие кусочки, угостил огонь, отпробовал сам и поставил корытце перед ним. Тэмуджин вынул короткий нож и принялся за еду. Тот украдкой поглядывал на него.
        «Слишком уж недоверчив, - досадливо думал про него Тэмуджин. - Сжался весь, наверно, думает, что я вор, за его кобылами охочусь… такого не сразу разговоришь…»
        - Какие рода кочуют в ваших местах? - отрезая мясо и стараясь казаться равнодушным, спросил Тэмуджин.
        - Здешние рода все откочевали вниз по Онону, - помедлив, ответил тот. - Остались одни мелкие айлы по окраинам…
        - А ваш род?
        - Наш род аруладов тоже укочевал вместе с другими, но айл наш остался на месте.
        - Почему?
        - Всем там места не хватит, - уклончиво ответил тот. - Да и где лучше будет в наше время - одни небожители знают…
        Тэмуджин покивал с понимающим видом. «Решили держаться подальше от смуты», - подумал он. Подождав немного, спросил:
        - А много таких, что остались?
        - Кто знает… - нахмурившись, сказал тот. - Сейчас все стараются не показываться людям. Сидят по глухим урочищам и пережидают время.
        Утолив голод, не съев и четверти того, что было перед ним, Тэмуджин отодвинул корыто с мясом, убрал нож.
        - Почему вы так мало съели? - удивленно спросил хозяин; видно было, что он на самом деле удивлен, а не для вежливости спрашивает. - Разве вы так быстро насытились?
        - Сытый волк теряет сноровку, сытый медведь теряет отвагу, - улыбнулся Тэмуджин, вспомнив старую поговорку, которую часто повторял дед Тодоен, и добавил: - Завтра я должен выехать на рассвете.
        Боорчи наполнил чашу горячим супом и подал ему.
        Помолчали. Тэмуджин продумывал про себя: «Если его прямо спросить: видел ли он сегодня людей, гнавших лошадей, он ответит, что не видел, значит, надо спросить по-другому… Видно, что недоверчив, его пугает скрытность, значит, надо открыться перед ним, чтобы не боялся… Если открыто назову себя, мне никакого вреда не будет, а он может в ответ пойти навстречу…»
        Решившись, сказал:
        - Меня зовут Тэмуджин. Я сын Есугея-багатура, внук Бартана-нойона, правнук Хабул-хана.
        Хозяин поднял голову от своего корытца, внимательно посмотрел на него. Было видно, что он слышал о них. Встретившись взглядом, он тут же отвел глаза и сидел, перестав есть, думая. Тэмуджин мягко сказал:
        - Сегодня мимо вашего стойбища пятеро человек прогнали восьмерых коней. Вы их видели?
        По тому, как хозяин опустил веки и молчал, раздумывая, Тэмуджин понял, что тот все видел. Но говорить, видно, не хотел. Тэмуджин внутренне напрягся и, твердо глядя на него, мысленно приказал: «Говори!». Тот беспокойно забегал глазами, нерешительно посмотрел на него. Тэмуджин понимающе улыбнулся ему, словно подбадривая перед трудным делом.
        - Видел, - наконец, неохотно признался тот. - Они проехали на рассвете.
        «Значит, я отстал на день пути… - Тэмуджин отвел от него взгляд. Оказалось, что грабители продвигались быстрее, чем он думал и за три дня отдалились от него еще на полдня. Отгоняя невеселые мысли, вновь зароившиеся в голове, он заключил: - Ничего, след куда-нибудь да приведет, главное, не потерять его, а там что-нибудь придумаю…»
        Он посмотрел на хозяина - тот угрюмо хмурил брови, глядя на огонь, весь потемнев лицом. «Жалеет что признался», - понял Тэмуджин и доверительно заговорил с ним, стараясь умиротворить его:
        - Они угнали всех моих коней. Я в это время ездил в лес поохотиться, а то бы они не ушли так далеко… Вы не знаете, кто дальше от этих мест живет?
        Тот вновь насторожился и, все так же хмуря брови, раздумывал.
        - Отсюда на север, через горы кочуют меркиты, - сказал он. - Не иначе, это были они… Народ разбойный, ведь давно говорят: у меркита конь ворованный, а лук заговоренный…
        «Врет, - решил Тэмуджин. - Меркиты таким малым числом не полезут в наши владения. Еще и напугать хочет, чтобы я обратно повернул».
        - Кто бы это ни был, я верну своих коней, - спокойно сказал он, глядя на огонь.
        Тот усмехнулся:
        - Одному на плохой кобыле не то что с таким делом, а в гости к ним соваться опасно.
        Тэмуджин вдруг разозлился.
        - Пусть меня первая же молния сразит, если отступлюсь, - теряя спокойствие, с упрямой запальчивостью сказал он. - Умру, но не позволю у меня живого отобрать принадлежащее мне по праву.
        Хозяин замолчал, видно, обдумывая его слова; он долго поправлял куски аргала в очаге. Затем он снова начал - негромко, тщательно подбирая слова:
        - В наше время воровство дело обычное. Часто бывает так, что у кого-то украдут коней, а тот и не ищет их, а собирает друзей, едет на чужие пастбища и восстанавливает свое поголовье, да еще и приумножает.
        «Вот как появляются разбойники: когда нет настоящего порядка, то и люди начинают безумствовать, - возмущенно подумал Тэмуджин. Слушая его, он чувствовал, как его все больше охватывает нетерпеливое, злое раздражение. - С такими вот мыслями люди рыскают по степи, высматривают, у кого бы угнать скот».
        - Так не должно быть! - с жаром заговорил он в ответ, глядя хозяину в глаза, стараясь убедить в его неправоте: - В степи должен быть порядок, твердые законы, которые должны охранять владения людей!
        - Ха-ха-ха!.. - вдруг рассмеялся хозяин и насмешливо оглядел его. - Вы как будто не в степи живете. Законы у каждого свои и носят их в колчанах и ножнах.
        - А почему так? - зло перебил его Тэмуджин. - Потому так идет жизнь, что нойоны в племенах никчемные. Знают только пьянствовать, да зверя по тайге гонять. Пиры им и развлечения, да какой бы кусок себе пожирнее урвать, вот чем они озабочены, а чтобы о народе подумать, на это им не достает ни ума, ни духа.
        Хозяин убрал улыбку с лица, хмыкнул, озадаченно глядя перед собой и недоверчиво сказал:
        - А как же восстановишь порядок? Кого сейчас судят за преступления? Богатый откупится, ловкий отвертится. Какой-нибудь бессловесный харачу попадется с ворованной овцой, отстегают его плетьми, заставят отработать или переведут в рабы, вот и весь закон.
        Тэмуджин нетерпеливо двинул головой. Чувствуя, как у него внутри собирается все накопленное за долгое время, он заговорил:
        - Закон должен быть как наставленный самострел. Задел ты за нить - стрела сорвется и полетит в тебя. Таким и закон должен быть - прямым: украл один раз - отрубить вору палец, украл второй раз - отсечь руку, в третий раз - голову. Никакой разницы не должно быть в том, кто этот вор: нойон или сын нойона, богатый или бедный. Только тогда восстановится в степи порядок.
        - Вора надо еще и ухватить за хвост, - усмехнулся хозяин, - особенно если он из нойонов.
        - В степи днем и ночью должны стоять караулы и дозоры, как во время войны, - сказал Тэмуджин.
        - А откуда столько людей вы возьмете? - все так же усмехался хозяин. - Нукеры ведь только главную ставку охраняют…
        - Сотни от улусов должны попеременно выходить на службу, - Тэмуджину будто кто-то подсказывал нужные мысли, на ходу складывались у него в голове ответы. - В один месяц выходят одни сотни, в другой месяц - другие.
        - А как же собрать их? - хозяин оказался умен, он быстро схватывал его мысли и тут же старался поймать его на другом. - В мирное время все при стадах живут. Не при своих, так при чужих кусок на зиму зарабатывают. На войну за добычей идут или свой род защитить. А так просто кто захочет по степи носиться?
        - За службу должна быть твердая оплата, - и опять откуда-то взятые мысли зароились в голове у него. - Воин на службе не должен думать ни о чем другом, кроме службы.
        - Где же это вы видели, чтобы им еще и платили? - снова усмехнулся хозяин. - И кто на них расщедрится? Нойоны своим нукерам и то, бывает, задерживают плату, чаще всего норовят с облавной охоты или с военной добычи отдать. А тут тысячи лишних глоток…
        И снова у Тэмуджина был готов ответ:
        - Для этого со всех подданных, имеющих скот, собирать налог - десятую долю в год - платить должны и богатые и бедные, от поголовья скота, и нойоны и харачу без различия крови. Это будет немного, если посчитать, сколько у людей теряется от грабителей и волчьих стай. Ведь айлы нередко и половины своих стад не досчитываются. А караулы будут охранять скот и от зверя и от человека. Если у тебя грабители угонят коней, ты не погонишься за ними один, как я сейчас, надеясь лишь на свою тень и не зная, вернешься ли обратно живым. Ты поскачешь к ближайшему дозору, тебе выделят воинов, и ты с ними пойдешь в погоню. Налегке, на хороших конях да при оружии вы легко настигнете воров и отобьете скот. Если не отобьете, не справитесь - ты освобождаешься от налога, а твою потерю возмещает та сотня, чей дозор не справился с разбойниками. Это заставит всех относиться к чужому добру как к своему.
        Хозяин долго молчал, беспокойно глядя на огонь и забыв о еде. Тэмуджин отпивал из чаши подостывший суп и про себя изумлялся тому, как складно он выложил свои мысли. В последнее время он все больше задумывался о жизни в племени, о Таргудае и других родовых нойонах, о том, что делают они верного и неверного, но никогда у него не было таких ясных мыслей обо всем этом, а сегодня в случайном разговоре в голове у него будто молнией осветилось и стало все в стройный порядок.
        - Но как народ склонить к порядку? - будто задетый за живое, вновь заговорил хозяин. - Люди привыкли жить по-старому, срослись с дедовскими устоями.
        - У них и спрашивать не нужно, - сказал Тэмуджин. - Разве пастух пускает овец туда, куда им захотелось? Оставь их без присмотра, они разбредутся и их съедят звери. За стадо думает и отвечает пастух. И люди подобны стаду. Их нужно силой вести в лучшую сторону, пробуждать в них разум словом и плетью, а если надо, то копьем и саблей.
        - А с чего начать? - загоревшись, расспрашивал его тот. - С какого края взяться? Или с плетью ходить по куреням и учить всех подряд?
        - Начинать нужно с войска! Чем сейчас заняты нукеры? Овец воруют да архи по айлам вымогают. Пьянство на службе надо запретить законом. Вне службы разрешить пить не чаще одного раза в десять дней. Нарушителей наказывать плетью, а на айлы их налагать повинности… - Тэмуджин выпрямился и, сурово глядя куда-то мимо хозяина, говорил, будто он уже сейчас издавал свои законы: - Порядок в сотнях должен быть стальной! Сотники и десятники отвечают за него своими шкурами. При нарушениях первыми наказывать их, но и им дать больше власти, право самим наказывать, вплоть до смерти. Без страха перед ними в войске не будет порядка. А будет порядок в войске - порядок будет и в народе.
        И снова хозяин озадаченно смотрел на огонь, уже не скрывая изумления в своих глазах, обдумывая его слова. Тэмуджин, внешне храня уверенную бесстрастность, теперь сам был удивлен тем, как сильно его слова поразили соплеменника. Он лег у стены на потнике, а хозяин все еще сидел у очага при слабом огне, продолжал раздумывать.

* * *
        Тэмуджин проснулся, когда сумерки уже растворились в утреннем свете. В дымоход просматривалось бледное голубоватое небо. Хозяина в юрте не было.
        «Проспал!! Упустил время…» - Раздосадованный, он вскочил на ноги, быстро вышел из юрты и тут же встал в изумлении. У коновязи стояли два молодых подседланных коня с притороченными дорожными сумами. На ближнем черном пятилетке были его седло, узда с недоуздком.
        За юртой послышался шорох шагов. С невысокого бугорка, где над кучей камней торчал маленький кустик, спускался хозяин. Хоромго с луком, колчан и мадага висели у него на широком боевом ремне.
        - Я помолился духам предков, испросил благословения в путь, - хозяин подошел к каурой лошади, подтянул подпругу. - Пусть ваша кобыла отдохнет в нашем табуне, а свежие кони будут надежнее.
        - Бросаешь табун? - спросил Тэмуджин.
        Он только сейчас начал понимать происходящее: этот парень поверил его вчерашним словам и решил идти с ним, чтобы помогать ему добиваться правильной жизни в степи. «Все бросил ради того, чтобы идти за мной», - пораженно подумал он, разом осознавая всю тяжесть ответственности того, что он сотворил: поманил человека, заставил в себя поверить, а сможет ли оправдать его веру?
        - Скоро приедут братья, присмотрят за табуном, а меня ждет дорога, - убежденно сказал тот, взнуздывая лошадей. - Я слышал, что вы сохранили отцовское знамя и поэтому пойду с вами до конца… если примете, до смерти буду вашим нукером.
        - Путь будет нелегок, - Тэмуджин все еще недоверчиво смотрел на него.
        - Путь одолеет идущий, - улыбнулся тот. - Я долго думал этой ночью. И для меня теперь нет вернее той дороги, которую вы мне показали.
        Тэмуджин глубоко вздохнул. Скрывая тревожное волнение, вскипавшее у него в груди, он подтянул на поясе ремень, прицепил к нему хоромго, колчан, поправил тяжелую мадагу. Повернувшись, он хотел взять поводья и привычным прыжком взбросить свое жилистое тело в седло, но хозяин, придерживая коня под узцы, правой рукой держал ему стремя. Тэмуджин степенно воссел на коня и, глядя далеко вперед, на край дальнего увала, разобрал поводья.
        С места тронули рысью. Хозяин прикрикнул на увязавшихся было собак, указав им на все еще дремавших в стороне кобылиц, на скаку пристроился к Тэмуджину по правую руку. Некоторое время он ехал, приотстав от него на три шага. Тэмуджин молча указал плетью на место рядом с собой. Тот догнал его. Звякнуло стремя о стремя.
        - Как тебя зовут? - спросил Тэмуджин.
        - Боорчи, сын сулдусского харачу Нагу-Баяна.
        - Ты мой первый нукер, - сказал Тэмуджин. - Будем с тобой друзьями.
        Боорчи в ответ склонил голову.
        Не сбавляя бега лошадей, они выехали на ближний холм и перевалили за склон. Боорчи не оглянулся на оставленное в низине свое стойбище.
        VI
        На девятый день месяца уболжин[28 - Уболжин - летний месяц лунного календаря, соответствует июлю.] Мэнлиг получил весть от своего старого друга, одного из бывших десятников охранной сотни Есугея-нойона. Тот теперь жил в керуленской степи во владениях джелаиров - у сородичей своей жены. С молодым гонцом - тоже бывшим нукером Есугея и тоже проживавшим теперь в зятьях у джелаиров - друг сообщал ему о внезапном уходе пришельцев из монгольской степи.
        Через десять дней тот же человек сообщил ему о том, что с низовьев Онона возвращаются борджигинские рода во главе с тайчиутами, прибавляя, что идут они озлобленные, захватывают земли у других родов, грабят скот и убивают людей. Еще он сообщал, что тысячи Есугея не вернулись вместе со всеми и остались в низовьях Онона.
        После этого почти полмесяца из степи не было вестей, а на седьмой день новой луны к Мэнлигу прибыли гонцы от главного нойона рода джадаран. Они передавали ему слова нойона Хара Хадана: тот напоминал Мэнлигу о его обещании склонить на его сторону войско Есугея, которое он давал позапрошлой осенью, когда просился жить в его владениях и спрашивал, готов ли он исполнить обещанное.
        Мэнлиг посоветовался с Кокэчу. Вдвоем они решили: лучше привести войско Есугея к джадаранам и тогда они будут рядом, под рукой, чем эти тысячи будут кочевать в дальних краях без присмотра.
        Отправив гонцов с обещанием сделать все возможное, Мэнлиг заседлал своего лучшего коня, взял с собой двоих нукеров с заводными лошадьми и тронулся в путь. Ехали быстро и настороже, стороной объезжая большие долины с обильными травами, где наверняка теперь стояли курени развоевавшихся борджигинских родов. С верховья Керулена через горы перебрались в верховье Хурха, оттуда перешли на Барх, ниже Эга переправились через Онон и по северной стороне двинулись в низовья. Издали они видели большие курени с плотно составленными юртами, как на войне. Скота у всех было мало, не видно было, как раньше, в каждом урочище многосотенных стад коней и коров. Не видно было в степи и людей, разъезжавших вольно, без страха. Трижды их замечали какие-то разъезды по пятнадцать-двадцать всадников, пускались за ними в погоню, но они отстреливались и отрывались от них на своих отборных лошадях.
        На двенадцатый день пути после полудня они были на Аге. По запаху дыма, шедшего по долине реки, они нашли между сопок один из передовых куреней, зашли к тысячнику, расспросили дорогу и к вечеру того же дня были в курене Сагана.
        На этот раз тот встретил Мэнлига пышно и торжественно. Позвал шестерых своих сотников, оказавшихся в это время в курене и, усадив Мэнлига рядом с собой на хойморе, потчевал как близкого человека. Сам он держался важно, словно независимый нойон и, подвыпив, много рассуждал о жизни в степи.
        - Времена изменились, - говорил он, искоса поглядывая на Мэнлига. - Порядок нарушился, а рода монголов теперь бьются между собой. А раз так, мы сами будем выбирать себе дорогу. Мы больше не будем слушать никаких нойонов. Ведь куда они нас зовут? Со своими воевать!.. Таргудай недавно позвал нас на войну с джадаранами, мы открыто отказались… Он ничего не сказал нам в ответ, значит, опасается трогать. И отныне мы будем жить своей головой. Хватит нами помыкать, мы не его нукеры!..
        Сотники его одобрительно кивали головами, соглашаясь с ним.
        «Почувствовали волю, пока смута, - думал Мэнлиг, незаметно приглядываясь к ним. Он мелкими глотками прихлебывал горячий суп. - Надо их отрезвить…»
        - Как здесь травы? - спросил он. - Я видел, что повсюду вытоптано. Ведь куреней тут с начала лета не один десяток кочевало. Как зимовать будете?
        - Ты видел то, что у реки, - беспечно махнул рукой Саган. - А по краям немало осталось нетронутого, нам хватит… А ты что, приехал нас бескормицей пугать? Я ведь знаю, что ты не просто так в такую даль приехал. Ну, говори, что у тебя есть, а мы послушаем.
        - Потом поговорим, - сказал Мэнлиг, твердо посмотрев ему в глаза. - Дело у меня к тебе непростое.
        - Ладно, потом так потом, - согласился тот. - Мы никуда не торопимся. Отдыхайте с дороги, пейте, ешьте…
        Наутро, оставшись с хозяином наедине, Мэнлиг приступил к главному разговору. Склонившись к нему у очага, он тихим, доверительным голосом начал:
        - Я приехал к тебе с плохой вестью, Саган-аха. Сын мой Кокэчу часто бывает в тайчиутском курене, у него там свои люди и через них он узнает, что там делается. Недавно он услышал, что нойоны и старейшины борджигинов собираются поделить ваш тумэн на мелкие части и развести по ближним улусам. Я вчера не хотел говорить при твоих людях, потому и промолчал, а сейчас нам с тобой надо решить, как теперь быть.
        - Вон как они решили, - Саган, уже опохмелившийся, весь подобрался на месте и хищно прищуренными глазами уставился на него. - Это происки Таргудая, мне теперь все ясно. После того, как мы отказались ему помогать в войне со своими, он затаил на нас зло.
        - Может быть и Таргудая, - соглашался Мэнлиг. - Но если совет старейшин это решит, то вам нельзя будет отказаться, ведь войско Есугея по закону принадлежит не вам, а борджигинским нойонам…
        - Что нам теперь делать, уходить?
        - Дальше по Шэлгэ идти вам опасно, там татары слишком близко, узнают, что это войско Есугея и тогда вам не сдобровать. - Помедлив, глядя на озадаченного Сагана, он сказал: - Я думаю, что лучше всего будет вам идти к джадаранам.
        - И воевать против борджигинов? - тот недоуменно посмотрел на него. - Только что оторвались от одной смуты, а теперь туда же, только с другой стороны?
        - Ты подумай хорошенько, - Мэнлиг положил руку ему на плечо. - Джадараны не имеют никаких прав на войско Есугея и вам с теми нойонами будет полегче, чем с тайчиутскими, это одно. А другое - то, что ты хорошо знаешь: борджигинские нойоны вместе с самим Таргудаем на самом деле люди все мелкие и трусливые. Когда они узнают, что вы перешли к джадаранам, а с ними теперь и джелаиры, и хонгираты, и олхонуты и другие, они побоятся завязывать со всеми войну.
        Саган долго молчал, будто забыв про гостя, хмуря седые брови, обдумывал.
        - Видно, ты говоришь верно, - наконец, очнулся он от забытья. - Только вот кто нас с этими джадаранами сведет? Я сам их не знаю, проситься к ним, значит, себя поставить в зависимость…
        - Я поговорю с ними, - решительно сказал Мэнлиг. - Я знаю их, они с радостью примут вас к себе.
        - Ну, это другое дело, - повеселел Саган. - Теперь неплохо и выпить за новое дело.
        Он разлил архи и, беря свою чашу, сказал:
        - А ведь я, Мэнлиг-аха, тоже не совсем уж глупый человек, я нутром своим понимал, что тайчиуты не оставят нас в покое, особенно после нашего отказа идти на войну. Только я не думал, что так быстро обернутся на нас.
        - Ну, это понятно, - выпив, Мэнлиг взял холодное баранье ребро. - Борджигины на наследство Есугея как на свое владение смотрят, только теперь-то вы для них далеко будете. И здесь сомнений у вас быть не должно, и ты это скажи своим тысячникам: у вас полное ваше право так поступать, ведь вы улус своего нойона спасаете, сохраняете для его прямого наследника. Если вас старейшины будут обвинять или кто-то еще будет вопросы задавать, так и говорите: «Мы верны своему нойону, а другие нам не указ».
        - Да, теперь-то они нам, пожалуй, и в самом деле не указ.
        Уезжая в тот же день, Мэнлиг договаривался с Саганом:
        - Скоро к вам прибудет гонец от джадаранского Хара Хадана, скажет, на какие-урочища вам кочевать, а вы приготовьтесь, решите, как и какой дорогой идти.
        - Мы сначала пойдем так, как будто идем к тайчиутам, мол, образумились и подчинились призыву Таргудая. Пройдем ононские степи, а там в одну ночь оторвемся от борджигинских владений…
        - Ну, пусть помогают вам западные боги, а мы за вас помолимся.
        Обратно Мэнлиг ехал не менее спешно, торопясь сообщить джадаранскому Хара Хадану, что ему удалось склонить на его сторону отборное войско Есугея. Прибыв на Керулен, он сначала заехал в его курень, рассказал ему обо всем в самых лучших красках, чем несказанно обрадовал его, и лишь затем отправился в свое стойбище в верховье реки.

* * *
        В начале первого осеннего месяца тумэн Есугея вернулся с низовий Онона. Стремительно пройдя мимо ощетиненных караулами и дозорами родовых куреней, тумэн вышел к верховью Шууса. Всем встречным, что попадались на их пути, воины Есугея говорили, что идут на помощь к тайчиутам в их войне с джадаранами и потому продвигаются к южным границам борджигинских земель.
        Постояв на Шуусе двое суток, поджидая отставших, на седьмой день луны все десять тысячных отрядов со скотом и семьями в ночь снялись с Шууса и в три дня достигли Керулена, заняв заранее освобожденные для них земли по реке Цариг, между владениями джадаранов и джелаиров. Таргудай, с похмелья поздновато узнавший о прибытии есугеева тумэна с низовий, и радостно ожидавший норовистых тысячников к себе с поклоном, остался ни с чем.
        С этого времени силы противостоявших между собой ононских и керуленских родов племени монголов уравнялись. Отборный тумэн Есугея был внушительной силой, открыто противостоять которой никто не решался. И борджигины, до этого безнаказанно обиравшие другие рода, обвиняя их в том, что они мирно уживались с пришельцами, теперь приутихли, уняли свой ретивый гонор.
        Мэнлиг, тихо живя в своем стойбище там же, в верховье Керулена, довольно улыбался про себя: «Нет, еще не закатилось солнце великих шаманов рода хонхотан, сила наша такая, что мы еще будем править родами в монгольской степи…» Позже он был в стойбище у Тэмуджина и наедине рассказывал ему о том, как удалось сохранить войско, уломать тысячников:
        - Они совсем одичали после смерти твоего отца, почуяли волю без нойона и никого не хотели слушать… Немало сил мне пришлось приложить, чтобы пристроить их к джадаранам. А то они хотели уходить дальше, на Шэлгэ, а там ищи их… Но я их убедил, что лучше всего им быть здесь и дожидаться, когда повзрослеешь и войдешь в силу ты, наследник Есугея.
        - Я никогда не забуду ваших заслуг перед моим отцом, - с теплотой в голосе говорил ему Тэмуджин. - Сейчас только вашими силами держится наш улус, а придет время, и я возмещу все ваши труды.
        - Мне ничего не надо, - скромно отговаривался Мэнлиг. - Я верно служил твоему отцу и сейчас считаю, что продолжаю ему служить, хоть он и на небе теперь. Как могу, охраняю его улус для тебя, его наследника… Если потом, став властителем улуса, будешь иногда преклонять свои уши к тому, что я буду тебе подсказывать - ведь многое поначалу тебе будет непонятно, а другие нойоны как свора голодных собак, готовая загрызть слабого - я и за это буду рад до небес. Буду считать, что продолжаю служить своему небесному нойону Есугею…
        Тэмуджин беспечно кивал головой, благодарно глядя на него и с радостью осознавая, что, наконец, отцовское войско отошло от коварных тайчиутов и пристроено в безопасном месте. За это он был готов обнять Мэнлига как родного брата.
        VII
        Тэмуджин поначалу все еще не мог до конца поверить в то, что его слова, сказанные им в горячке и случайно выдавшие смутно вынашиваемые им мысли, могли завлечь постороннего человека так, что тот бросил все свое имущество и пошел вслед за ним. Все то, что неосознанно накапливалось в нем все последние годы - его пока еще неясное чувство неправедности, несправедливости той жизни, которая сейчас шла в улусах борджигинов, ведомых нынешними нойонами, его ближними и дальними родичами - неведомо как выплеснулось из него в разговоре, и парень этот загорелся, прикипел к нему всей душой. Видно было, что бесповоротно поверил в него, в то, что он сможет устроить лучшую жизнь. Это и тревожило Тэмуджина; то и дело вставали перед ним, то отдаляясь, то охватывая его вплотную, одни и те же вопросы: «Смогу ли я на самом деле? Или поведу за собой людей, а там заблужусь, запутаюсь?..» Он отгонял эти негожие мысли как назойливых слепней, упорно утверждал в себе другое: «Смогу!»
        Тэмуджин незаметно присматривался к новому другу. И радостно и изумленно узнавал в нем истинного мужчину и воина - такого, каким он и представлял себе хорошего нукера. Ловкий и сноровистый, с самого начала их пути тот всеми своими повадками выказывал решимость и готовность встретить опасность, вступить в борьбу. И со стороны было видно, что парень по-настоящему смелый, бывалый в таких переделках. Глядя на него и Тэмуджин, наконец, обрел ту уверенность, которой ему не хватало, когда он в одиночку пустился в эту погоню.
        И когда на четвертый день к вечеру они, наконец, увидели вдали под горой стойбище из нескольких юрт и Тэмуджин, разглядев рядом с ним своих лошадей, предложил другу подождать, пока он отгонит их, тот решительно возразил:
        - Я поеду вместе с тобой.
        Тэмуджин внимательно посмотрел на него. Черные, чуть раскосые глаза того смотрели честно и искренне.
        - Но ведь это мои кони, - сказал Тэмуджин, все еще удивляясь ему. - Зачем тебе из-за них подвергаться опасности?
        - Я ведь теперь твой нукер, - просто ответил тот. - Нукер первым встречает опасность, а не прячется за спиной своего нойона.
        И Тэмуджин окончательно убедился в том, что нашел настоящего помощника. Он с радостью тронул коня вперед, уже не думая об опасности, которая стерегла их впереди.
        Стойбище было маленькое, небогатое, из четырех старых небольших юрт. Вокруг паслись несколько коров, маленькое стадо овец с козами, у коновязи стояли усталые ездовые мерины. Тэмуджин, разглядев все, понял что права была Сочигэл, первой догадавшаяся, что грабители были не настоящие разбойники, а какие-то харачу, занимавшиеся грабежом слабых. «Наверно, самих ограбили пришельцы, - подумал Тэмуджин, - вот они и восполняют свое поголовье».
        В сумерках они напали на табун из-за ближнего холма. Черный жеребец Тэмуджина, стоявший в середине, сразу узнал хозяина и, поняв все, погнал остальных, больно кусая их в крупы и холки, издавая злое, повелительное ржание.
        От стойбища почти сразу раздались пронзительные крики, залаяли собаки. Огромный черный пес стал догонять их. Оскалив волчью пасть, он мчался в сторону Тэмуджина, готовясь ухватить коня за ляжку. Тэмуджин вынул лук и с полуоборота пустил стрелу, пес кувыркнулся через голову с коротко торчавшим древком в груди, остался лежать темным пятном на склоне холма. Боорчи прошил стрелой другую собаку, та с визгом покатилась по траве. Скакавший за ними от стойбища всадник с длинной ургой в руках натянул поводья, стал поджидать других. Тэмуджин, догадавшись, приостановил своего коня и крикнул им:
        - Эти лошади принадлежат родственникам Таргудая-нойона, если не хотите, чтобы он пришел и развеял вас пеплом по ветру, то не лезьте!
        Выдумка его неожиданно отрезвила тех, они остановили своих коней и остались, неподвижно застыв в темнеющей степи.
        Они гнали коней быстрой рысью всю ночь. Утром остановились, в укромной низине поспали по очереди до полудня и продолжали путь. Тэмуджин был счастлив, что так легко отбил своих лошадей, а еще больше он радовался обретению нового друга, который сам настойчиво лез к нему в нукеры, да и годен он был на многое.
        Всю дорогу они проговорили между собой. Тэмуджин, поняв, что новый его нукер - из тех людей, которому можно доверять, не таясь рассказывал ему о своей жизни, о своей мечте вернуть отцовский улус и завести справедливые законы в своих владениях. Тот рассказывал о своем, откровенно говорил о том, как он с детства мечтал стать большим и уважаемым человеком в племени.
        - Отец мой, Нагу Баян, простой харачу, - рассказывал он. - Всю жизнь искал твердую опору в жизни, но так и не нашел ее. Всю жизнь он уворачивался от ударов судьбы, выгадывал, хитрил, этим и накопил свой табун. Он умный и добрый человек, многим помогал в голодные зимы, но никакого почтения от людей так и не нажил. Ведь у нас уважают багатуров и мэргэнов, вождей, нойонов, а он кто?.. Я с самого детства не хотел идти по его пути - вечно стараться в работе, проливать пот и все время быть среди последних в племени. Но неуважение к отцу по роду передавалось и ко мне. В детских играх меня не выбирали ни десятником, ни сотником, потому что мой отец никогда не был ни тем и ни этим. Я всегда с завистью смотрел на тех, кого в играх выбирали в нойоны, хотя бы в десятники, смотрел, как они судили нас, детей простых харачу и рабов, били нас прутьями и заставляли бегать по их приказам. Позже, когда я подрос и меня стали брать в «нукеры», я начал понимать, как можно выбиться в достойные люди. Ведь нойоны, да и простые соплеменники уважают сильных и храбрых воинов, багатуров и мэргэнов, пусть даже и черной
кости - потому что это они приносят удачу в битвах, они заражают всех духом победы. Их реже и меньше наказывают, им больше достается из военной и охотничьей добычи. И я тайно от всех стал учиться владеть оружием, укреплять свое тело. Как только я оставался наедине - на пастьбе скота, в пути по степи, днем или ночью - я вновь принимался за свое: метал длинную палку вместо копья, махал толстыми прутьями вместо сабель, таскал на себе сначала годовалых ягнят, а потом и взрослых овец. Стрелял из лука в летящих птиц и бегущих сусликов. Спать себе на ночь я стелил не войлок, а мотки волосяных веревок и ложился на них голым телом. По ночам мне стали сниться битвы и сражения и там я видел себя храбрым воином, багатуром. Отец заметил, к чему я стремлюсь и одобрил меня. Он дал мне хороший лук со стрелами, мадагу, а когда мне исполнилось десять лет, он подарил мне лучшего скакуна из своего табуна - того, которого ты видел с кобылицами - недавно он повредил ногу об камень и я пустил его отдыхать. Он был необъезженный, бросался на людей и никого не подпускал к себе. Месяц я провозился с ним, пока не приучил к
седлу, зато у меня теперь был конь, какого не у всякого нойона можно было увидеть. И сразу по-другому стали на меня смотреть мои сверстники, и даже парни постарше. В двенадцать лет в трех играх[29 - «Гурбан наадан» - монгольское троеборье: борьба, стрельба из лука, конные скачки.] я был среди первых юношей. В тринадцать вместе с другими я был принят в воины и впервые участвовал в облавной охоте. Вот тогда-то я и показал себя по-настоящему. Еще до начала облавы, когда в утренних сумерках мы приближались к тайге, я первым у опушки заметил зайца и попал в него стрелой. Ведь на любой охоте если первая добыча - заяц, то это верный знак того, что хозяева леса встречают приветливо. А добыча на той охоте и в самом деле оказалась богатой, даже самые неудачливые нагрузились мясом. После этой облавы все сородичи принимали меня как взрослого воина. А больше всех доволен был мой отец. Он велел мне готовиться в нукеры к молодому нойону, и я тогда был счастлив. Считал дни до его свадьбы этой осенью, после которой он должен был набирать свой отряд. Но когда я услышал твои слова о праведных и неправедных законах в
племени, все мои прежние мечты поблекли, как листья срубленной ветви. Я понял, что той достойной жизни там, куда я рвался еще вчера, на самом деле нет. Это обман. Те нойоны, поближе к которым я так стремился, не могут устроить настоящую жизнь. Они, вы верно говорите, пьянствуют и развлекаются тогда, когда нужно думать и делать. Из-за них и страдает племя, не зная покоя от напастей и потрясений… это и видно по нынешним временам. Поэтому я решил идти вместе с вами.
        Тэмуджин долго думал над его словами, а потом, сидя вечером у костра, спросил у него прямо:
        - А почему ты мне поверил?.. Как я один устрою правильную жизнь?
        - Вы знаете, что нужно делать, - уверенно сказал Боорчи, - это главное. Все мечтают о хорошей жизни, а сами мечутся как во тьме, не видят пути. Вы знаете выход и у вас есть знамя, а помощники найдутся. Ведь многие люди видят, что нынешние вожди никуда не годятся, мечтают о других нойонах, а не знают где их найти…
        - А если я не все знаю?
        - Если человек знает начало ручья, конец ее он найдет, - улыбнулся тот.
        «Умный человек, - думал, засыпая, Тэмуджин. - С такими, должно быть, хорошо в больших делах… однако нелегко сохранить в них уважение к себе, потому что они видят не только лицо, но и нутро человека…»
        Еще раз пришлось Тэмуджину убедиться в верности своего нукера, когда они приближались к его стойбищу. Тэмуджин подумал, что неплохо бы отдарить своего нового друга. Осторожно подбирая слова, он сказал:
        - Боорчи, друг, ведь без тебя я не смог бы вернуть этих коней, поэтому я хочу сделать тебе подарок. Сколько голов из них ты хотел бы взять?
        - Ни одной не возьму, - не раздумывая ответил тот.
        - Почему? - спросил Тэмуджин.
        - У тебя сейчас у самого мало лошадей, они тебе нужнее, - сказал Боорчи. - И какая была бы польза от моей помощи, если я за нее взял плату? Ты ведь сказал, что мы будем друзьями, а разве истинные друзья так поступают? Нет, брат Тэмуджин, я не возьму ничего, и ты гони своих лошадей со спокойным сердцем…
        У Тэмуджина отлегло от сердца, на душе у него стало легко и радостно.
        В стойбище их ждали отец и двое младших братьев Боорчи - подростки лет восьми-девяти. Отец, крупный и уже пожилой мужчина со сдержанным, проницательным взглядом, выжидательно посматривал на них, пока они, подъехав, спешивались и привязывали коней.
        - Хорошо ли живете? - спросил Тэмуджин, преодолевая вдруг возникшую неловкость перед пожилым человеком: получалось, что он увел его сына.
        - Слава западным богам, - отозвался тот, скрывая изумление в бесстрастных глазах. - Пройдите в юрту, утолите жажду белой пищей.
        Он оглянулся на сыновей, те провели Тэмуджина в юрту, усадили перед очагом. Пока он пил из огромной березовой чаши айрак, за юртой шел приглушенный разговор. Время от времени от них доносились обрывки отдельных слов - Тэмуджин в них не вслушивался - и снова шло ровное невнятное бормотание.
        Наконец Боорчи с отцом вошли в юрту, старик Нагу Баян почтительно посмотрел на Тэмуджина и велел сыновьям:
        - Зарежьте молодую овцу и поставьте котел.
        Те гурьбой вышли из юрты.
        Нагу Баян сел на хоймор, осторожно подлил в его чашу, приговаривая:
        - Айрак у нас всегда холодный, хорошо освежает с дороги, выпьешь чашу и усталость как водой смывает…
        Помедлив, он сказал:
        - Я рад, что мой сын встретился с таким человеком, как вы.
        - Почему же вы рады? - осторожно спросил Тэмуджин.
        - Моя жизнь прошла в борьбе с такими трудностями, - отвечал тот, - большей части которых при лучших нойонах в нашем племени могло и не быть. Теперь я своим детям желаю лишь одного: чтобы они жили при хороших нойонах. Я благословил своего старшего сына и отдаю его вам. Если будет хорош, то возвысьте по уму и делам, если нет, то и коней пасти он пригодится вам.
        - Ваш сын человек большого ума и отваги, таких людей и среди нойонов мало, - сказал Тэмуджин. - Я думаю, что он будет большим человеком.
        - Я рад вашим словам, - склонил голову Нагу Баян, приложив руку к сердцу. - Пусть он послужит вам, а в будущем, может быть, мы всей семьей попросимся в ваш улус.
        Возвращался домой Тэмуджин окрыленный. Гоня стремительной рысью своих лошадей по старому следу, он подробно обдумывал происшедшее и один раз даже подумал: «Не приходит ли время мне собирать отцовский улус? Не знак ли это с неба?..» Не решив еще уверенно, он убедился в одном: «Знак это или нет, но все же неспроста я встретил таких людей - они и еще многие в улусах племени ищут такого нойона, который смог бы устроить хорошую жизнь».
        VIII
        У ближней от Бурхан-Халдуна излучины, там, где Онон круто поворачивал на юг, Тэмуджин вплавь переправил лошадей на западный берег. Солнце стояло в зените. Плывя вместе с конем, придерживая сухую одежду на луке седла, он смотрел, как далеко в безоблачном небе кружат беркуты. Уверенно раскинув крылья, они лениво и безмятежно отдавались потоку вольного ветра и в то же время зорко и внимательно осматривали свои владения.
        «У них нет никаких невзгод, как у нас, - с легкой завистью подумал Тэмуджин. - Не нужно им искать утерянного, что найдут, тем накормят своих детенышей, вот и вся их забота…»
        Струи воды холодили тело. Выбравшись на берег, стоя на сырой мягкой траве, он оделся, вскочил в седло и погнал коней дальше, вновь разгоняясь на крупную рысь.
        С первого бугра, с которого под знакомой лысой горой показалось родное стойбище, Тэмуджин, прищурив глаза, обостряя зрение, разглядел у коновязи двух коней темной масти. «Наверно, Кокэчу с кем-нибудь из братьев или сам Мэнлиг, - догадался он. - Видно, мать позвала их, чтобы искать меня. Это хорошо, пусть они увидят, что я и сам кое-что могу делать…»
        Дорога долго шла по низине, скрываясь за сопкой. Когда он с лошадьми снова выехал на бугор, уже недалеко от стойбища, там разом взлаяли обе собаки. Из юрты гурьбой выбежали все домашние; гости оставались внутри. Братья тут же сорвались и побежали к нему навстречу, крича как бешеные и размахивая руками, обе матери и Хоахчин стояли у двери.
        Первым подбежал Хасар. Тяжело дыша и блестя в хищной улыбке белыми зубами, счастливыми глазами оглядывая своего каурого, он расспрашивал:
        - Как ты смог вернуть их, брат? А мать все боялась, думала, что ты погибнешь.
        Подбежавшие следом братья восхищенно смотрели на него, обступая со всех сторон.
        - А мы заждались тебя - говорил Бэлгутэй, радостно заглядывая ему в глаза.
        - Будто целый месяц прошел, как ты уехал, - вторил ему Хачиун. - А мать ночами не спала, все звездам молилась…
        Назойливо лез Хасар, опасливо оглядываясь на матерей:
        - Скажи, брат, ты убил кого-нибудь из них?
        - Никого я не убил, - недовольно отмахнулся Тэмуджин, спустившись с жеребца. - Тебе лишь бы людей убивать… потом обо всем расскажу…
        Младший Тэмугэ, принимая поводья, беспокойно оглядывал его:
        - А они тебя не ранили, брат?
        - Нет, боги смотрели за мной, - Тэмуджин ласково потрепал его по голове.
        - Видно, не зря мать Оэлун все время брызгала небу молоком, - сказал Бэлгутэй.
        - А кто это к нам приехал? - Тэмуджин всмотрелся в двух вороных жеребцов у коновязи. На ближнем к седлу была приторочена большая переметная сума. - Это ведь не Мэнлига кони.
        - Сегодня перед полуднем приехал какой-то дархан, - приглушая голос, стал рассказывать Хасар, быстро шагая рядом с ним, - с сыном, тот видом будет немного постарше тебя. Говорит, что у них к тебе дело и что они с тобой знакомы. Откуда сами - не говорят, а мы не расспрашивали. Мать сказала им, что ты в отъезде, а он в ответ: «Я вчерашней ночью видел в огне, что Тэмуджин-нойон сегодня будет дома…» А мать обрадовалась его словам и угощала их птичьим мясом.
        Приблизились к юртам. Мать быстро подошла к нему, блеснув сухими измученными глазами, поцеловала в лоб, на миг прижала к себе и шепнула:
        - Там к тебе приехали люди.
        Тэмуджин вошел в юрту. У очага сидел знакомый кузнец Джарчиудай из тайчиутского куреня - тот самый, который дважды заковывал его в кангу и лишь однажды расковывал, когда готовились к облавной охоте. Рядом с ним сидел парень, старше его на год или два, - этого Тэмуджин не раз видел в тайчиутском курене. «Если Таргудай прислал дарханов, а не нукеров, значит, с мирным разговором, - с облегчением вздохнул про себя Тэмуджин. - Может быть, Мэнлиг уже успел его припугнуть… Как-то быстро он нашел наше стойбище, недаром что дархан…»
        Гости при виде Тэмуджина встали, поклонились, приложив руки к груди.
        - Здравствуй, Джарчиудай-дархан, - выдерживая бесстрастное выражение на лице, сказал Тэмуджин и прошел на хоймор.
        Садясь на войлок, он продумывал: «Если дархан увидел меня на большом расстоянии, на ближнем может и мысли прочитать. Надо быть настороже».
        - Как здоровье у Таргудая-нойона?.. - задал он обычный вопрос, когда приезжают люди из другого рода. - По-прежнему он бодр и весел?
        - Не знаю, как его здоровье, оно меня не сильно заботит, - усевшись, грубовато проговорил Джарчиудай. - Ты уж меня прости за такие слова, а я всегда говорю открыто, что думаю. И сейчас буду говорить прямо: вот мой сын Джэлмэ, я привез его тебе в подарок. В хорошие дни пусть седлает тебе коней, в плохие пусть с мечом прикрывает твою спину. Своим дарханским словом ручаюсь, что он будет верным нукером.
        «Еще один нукер появился! - удивленно и радостно стукнуло в груди у Тэмуджина, взволнованно заметались новые мысли: - Неужели все началось?.. Само собой стронулось дело…»
        Крепко сжав зубы, сохраняя на лице холод, чтобы не выдать своих чувств, он выдержал приличное время и сказал:
        - Хорошему нукеру всегда буду рад, только я удивляюсь: почему ты отдаешь сына мне, а не кому-нибудь из других нойонов? Ведь тебе известно в каком я положении… И отцовского улуса у меня пока нет.
        Джарчиудай посмотрел на сына и сказал:
        - Джэлмэ, выйди, поговори с парнями, а нам с нойоном надо здесь поговорить.
        Тот проворно встал и, поклонившись Тэмуджину, вышел. Джарчиудай снова обернулся к нему.
        - Хорошего коня видно жеребенком, хорошего мужчину ребенком. А ты вон уже какой юноша… Чтобы честно тебе ответить, мне пришлось сказать о тебе похвальные слова, но ты не прими их за пустую лесть, а лучше подумай о них на досуге. По тебе видно, что ты можешь стать большим человеком. Я же хочу, чтобы мои сыновья жизнь свою провели с настоящим нойоном, а не с теми ничтожными людишками, что вьются сейчас вокруг Таргудая. Когда-то по наследству все они получили отцовские знамена и теперь кичатся своими знатными предками, а сами не знают пути перед собой, чтобы вести за собой народы. Сам я всю жизнь скитался по разным куреням, разных видел нойонов и людей хорошо знаю. Как я увидел тебя в первый раз, то подумал: хороший мальчик, лицо открытое и в глазах огонь, зря погубит такого жеребенка Таргудай. Потом я слышу от людей: совсем не как раб ведет себя сын Есугея, высоко несет голову даже в канге. И тогда я второй раз сильно пожалел тебя: канга все равно придавит, она не таких детей, а взрослых багатуров давила. А когда зимой я тебя расковывал для облавной охоты, увидел и понял, что не сломать им тебя,
как-нибудь да сбежишь от них - это я в глазах твоих веселых увидел. Когда ты сбежал, даже не оставив следа, я понял: вот истинный нойон, вот кому послужить бы моим детям… И вот сейчас я привез к тебе своего старшего сына, а дома остался второй, тот пока маловат для мужских дел. Подрастет, тогда уж и его привезу. Ну, а когда понадобятся тебе кузнецы ковать оружие для твоих воинов, созову к тебе хоть двадцать, хоть тридцать лучших дарханов со всех концов степи и сам к тебе приду… А улус отцовский ты получишь, я это видел и в огне и в воде… Да ты это и сам хорошо знаешь, потому не будем об этом говорить, а то твои предки на меня разозлятся, скажут еще, почему этот чужой дархан заглядывает в наши дела… - иссеченное морщинами суровое лицо Джарчиудая в первый раз за весь разговор осветилось скуповатой улыбкой. - Ведь у вас самих в древности род был дарханский.
        - Мои предки вам будут только благодарны, - в ответ улыбнулся Тэмуджин. - А если наши с вами предки на небе объединятся, то и мы на земле будем сильны.
        - Истинные слова, - согласился Джарчиудай. - Придет время, я буду просить своих предков, чтобы присоединялись к твоим.
        Тэмуджин благодарно склонил голову и спросил его:
        - А что же вы скажете тайчиутам, когда они спросят, куда вы дели своего старшего сына? Ведь потом и до Таргудая может дойти, где он находится.
        - Скажу, что отправил учиться ремеслу к другим дарханам, - с беспечной усмешкой на темных губах отвечал Джарчиудай. - А где потом он оказался, то лишь его голова знает. Дарханы не харачу, мы не спрашиваем у нойонов, куда нам идти и где жить.
        - А где же курень тайчиутов сейчас? - Тэмуджина под конец разговора стало разбирать любопытство. - Там же, на Хангиле или в другое место ушли?
        - Да ведь ты, оказывается, ничего еще не знаешь, - удивился Джарчиудай. - Уже восемь дней как мы вернулись оттуда и сейчас стоим на нижнем Хурхе.
        - А как же пришельцы?.. Значит, ушли, - догадался Тэмуджин. - И что же сейчас там происходит?
        - Борджигины беснуются, - махнув рукой, нахмурил брови Джарчиудай. - Осмелели, загорелись воинским духом, когда враги ушли. Волками бросаются на тех, кто не отступил вместе с ними, скот отбирают. Таргудай почти каждый день вызывает в свою ставку мужчин из мелких айлов, что скрывались по окраинам, суды собирает вместе с ближними нойонами и многих он уже одел в кангу. Поначалу бросились искать генигесов вместе с их Ухин-нойоном, а те, как оказалось, ушли к джадаранам. Таргудай позавчера отправил к джадаранским нойонам своих послов с требованием отдать ему генигесов, а не то, мол, пойдем на вас с войной.
        - Что же, теперь между собой начинают воевать? - Тэмуджин задумался. - Что же это за жизнь будет в племени?
        - А с такими нойонами другого и быть не могло, - сказал Джарчиудай. - Вновь к старым временам вернемся. Как до Хабул-хана рода воевали между собой, истребляли друг друга, так и теперь будет. Нужен новый вожак, подобный Хабулу, чтобы обуздать этих глупых собак и снова собрать их в единую стаю.
        - И кто же будет этот вожак? - уже догадываясь, но сделав невинное лицо, осторожно спросил Тэмуджин.
        - Думаю, что это будешь ты, - сказал Джарчиудай. - Потому я и привел к тебе своего сына, а не к кому-то другому. Я хочу, чтобы мои сыновья делали настоящее дело, а не бегали по прихотям дурных людей.
        - Ты мог дождаться, когда я верну улус отца, и уже потом привести ко мне своих сыновей, - не отступался от него Тэмуджин, допытываясь истины.
        - А как же ты вернешь свой улус, если все будут сидеть по домам и дожидаться готового? - усмехнулся тот. - И на кого ты потом будешь полагаться в таком улусе? У тебя должны быть верные помощники, а кто-то должен быть с тобой и в начале дела…
        «Лучше всех напьется тот, кто будет у начала источника, - вспомнил Тэмуджин поговорку. - И верно, что каждый стремится к лучшему».
        Тэмуджин велел своим братьям поставить новую юрту для гостей - малую, в которой раньше жили Сочигэл с сыновьями. Ее поставили в левую сторону от большой юрты, как и стояла она раньше в курене. Джарчиудай переночевал в ней с сыном и назавтра уехал. Джэлмэ остался у них в стойбище. Чтобы ему одному не было скучно - да и в большой юрте всем уже было тесно - Хасар с Бэлгутэем перешли жить в малую юрту вместе с новым нукером.
        IX
        Тэмуджин в первый же день коротко поговорил с Джэлмэ, усадив его рядом с собой в малой юрте. Тот оказался немногословен, на вопросы отвечал двумя-тремя словами и замолкал, потупив взгляд. «Пусть пока привыкает, - решил Тэмуджин. - Даже иных скакунов поначалу не поймешь, хорош он или плох…»
        После полудня Хасар и Бэлгутэй повели гостя на охоту. Оставшись с матерью наедине в большой юрте, Тэмуджин начал заветный разговор. Они сидели у очага.
        - Это не первый нукер, который пришел ко мне, - сказал он. - Когда я шел по следам грабителей, я встретил парня из рода арулад…
        Он рассказал ей про Боорчу.
        - Разве это не знак с неба, когда ко мне сразу пришли два человека, да еще и без зова? - спросил он. - Что ты думаешь об этом? Не пора ли мне начинать собирать отцовский улус?
        Мать долго молчала, обдумывая его слова. Наконец, сказала:
        - Видно, это не для моего женского ума дело. Я рада, что к тебе начали приходить нукеры, одно это уже хороший знак. Но всякий раз, как я вмешивалась в твои дела, я оказывалась неправа… Вмешалась в первый раз, когда ты не хотел отдавать отцовское знамя дяде Даритаю, я тогда пошла к деду Тодоену спросить совета, а он мне сказал, что прав ты, а не я. Помнишь, когда я вернулась от него, я сказала тебе: «Ты уже стал взрослым и теперь решай все сам»? Но и после этого я не раз вмешивалась в то, что решал ты. Все боялась, что из-за молодых своих лет можешь ошибиться и погубить себя. И снова ты оказывался прав, а не я: и прошлогодним летом, когда ты отказался идти к своим дядьям на Агу, и недавно, когда угнали наших коней, а я не хотела отпускать тебя в погоню. Отныне я воздержусь советовать тебе в мужских делах. Знак это тебе начинать собирать улус или нет, не знаю. Можно было бы думать, что это знак, если не знать, что восточные духи любят насылать ложные приметы, а потом коварно обмануть… Уж думай сам, сынок, а я уже боюсь, что насоветую, а потом окажется, что все не так…
        Мать, вздохнув, встала и вышла из юрты, оставив его одного. Разговор с ней лишь перепутал мысли, навеял сомнения в его надежды.
        До вечера он в одиночку бродил по окрестным холмам, не находя себе места. Подавленный, он несколько раз подходил к подножию Бурхан-Халдуна, подолгу смотрел на его лысую вершину, но тот хранил немое молчание, не подавал знаков. Мать несколько раз выходила к коновязи, жалеющим взглядом смотрела за ним и, бессильная чем-то помочь, уходила обратно в юрту.
        «Что-то надо делать! - одно и то же билось в голове, изнуряя его тупой, ноющей тревогой. - Ко мне пришли нукеры, ждут от меня дела, я не могу сидеть просто так… время идет, нельзя медлить… с чего-то надо начинать, а с чего? Снова ехать к Мэнлигу и спрашивать у него совета - значит, показать свою слабость. Он и так обещал немало. Надо иметь свое решение и уж потом, если нужно будет, обращаться к нему…»
        Внутренний голос не давал ему покоя, неотступно шел по пятам, толкал на что-то важное, но что это за дело - на что он должен был сейчас решиться - Тэмуджин не мог уловить.
        В сумерках он с тяжелой головой пошел в юрту. Равнодушно посмотрел на только что отваренное для него мясо в котле и лег спать. Мать Оэлун бесшумно подошла к нему с мягким козьим одеялом в руках, заботливо укрыла и увела Тумулун в молочную юрту. Уже сквозь сон Тэмуджин услышал стук копыт и негромкие голоса возвратившихся с охоты братьев с новым нукером и равнодушно, как о постороннем подумал: «Познакомились, теперь братьям будет веселее…»
        Ночью ему приснился сон: невеста его Бортэ, дочь хонгиратского Дэй Сэсэна, приехала в их стойбище на светло-сивой кобыле и, привязав лошадь к коновязи, зашла в молочную юрту. Он зашел вслед за ней, а там вся юрта уже была убрана яркими сартаульскими коврами, в очаге горел огонь, а Бортэ сидела на женской стороне на месте хозяйки. Она с ласковой улыбкой взглянула на него и стала переливать длинным ковшом перекипающее в котле пенистое молоко. Он сел рядом с ней, хотел дотронуться до нее, но постеснявшись, не решился.
        Он проснулся перед утром и сразу же вспомнил про сон. Обдумав со свежими силами, Тэмуджин теперь твердо осознавал: надо ехать за невестой. «Какой может быть улус у неженатого человека? - усмехался он уже над собой, досадуя на свою вчерашнюю недогадливость. - Женюсь, тогда и люди по-другому будут смотреть на меня…» Ему тут же все стало ясно, все встало на свои места.
        За утренней едой, когда все собрались у очага (новый нукер Джэлмэ, как гость, сидел рядом с Тэмуджином), он объявил:
        - Сегодня я поеду за невестой.
        За очагом стало тихо. Тэмугэ, потянувшийся было к котлу с мясом, убрал руку. Кроме Джэлмэ, скромно смотревшего перед собой, все удивленно взглянули на Тэмуджина.
        - А разве сейчас такое время, чтобы жениться? - вырвалось у Сочигэл, которая в последнее время снова стала разговорчивой и, как прежде, слова свои отпускала не выбирая. - Ведь что сейчас творится в степи… Не подумают ли хонгираты, что сын Есугея за это время умом повредился?
        Братья вопросительно посмотрели на мать Оэлун. Та долго молчала, трудно шевеля бровями, собираясь с мыслями.
        - И вправду, - недовольно сказала она, - кажется, сейчас всем не до этого… Хорошо ли ты подумал, сын мой? Не лучше ли нам подождать с этим делом?
        Тэмуджин вмиг побурел лицом, досадливо покосился на Джэлмэ и скрипнул зубами, будто от острой боли. Матери, поняв свою оплошность, виновато переглянулись между собой.
        - Братья, выйдите из юрты, я хочу поговорить с матерями, - не поднимая глаз, охрипшим голосом проговорил Тэмуджин.
        Те сорвались со своих мест, торопливо вышли наружу. Дождавшись, Тэмуджин гневно посмотрел на матерей.
        - Вы что, решили меня в первый же день перед нукером опозорить? - тихо сказал он. - И что мне дальше ждать от вас, если вы с самого начала так ведете себя перед чужими людьми?
        Матери пристыженно молчали.
        - Прости нас, глупых, - мать Оэлун положила руку ему на плечо. - Не надо было нам при нукере говорить, но ведь дело непростое…
        - Больше я ни слова не скажу при чужих… - зарекалась Сочигэл.
        - Но ведь дело это нешуточное, - продолжала свое мать Оэлун. - Сейчас нам никак нельзя поступать необдуманно. Мы должны быть осторожны во всех делах с людьми… Ты подумай, ведь мы сватались к хонгиратам в то время, когда у нас был жив отец и был улус. А сейчас мы кто перед ними? Захочет ли теперь Дэй Сэсэн отдавать нам свою дочь? Обо всем этом ведь надо хорошенько подумать.
        Сочигэл согласно качала головой.
        - Когда мы к ним сватались, никакого разговора об улусе не было, - сдерживая злобу, глухо заговорил Тэмуджин. - Был разговор только о его дочери и обо всем мы с ними договорились, все обряды исполнили, а теперь они должны отдать мне мою невесту.
        Мать беспомощно всплеснула руками.
        - Послушайся нас, Тэмуджин… - вступилась Сочигэл. - Мы-то ведь получше знаем такие дела. Лучше будет поехать за ней потом, когда ты вернешь себе отцовский улус, тогда уж они не откажут…
        - Они не будут ждать, если я исчезну на многие годы.
        - Страшного в том нет, мы тебе другую найдем, - утешала его мать Оэлун. - Для такого парня, как ты, невесты отовсюду найдутся.
        - Нет уж, я не хочу, чтобы люди показывали на меня пальцами и говорили, что мне хонгираты отказали в невесте…
        Но обе матери словно сговорились, они твердо стояли на своем.
        - Это будет глупо… - упрямо повторяла Сочигэл. - Там такая сейчас суматоха, людям не до этого. Дэй Сэсэн как услышит, так взбесится от злости, еще прогонит, опозорит нас на обе долины.
        - Надо тебе на этот раз послушаться нас, - мать Оэлун жалостливо, как на маленького, смотрела на него: - Хонгираты будут смеяться над тобой, скажут, растерял весь улус и еще лезет в женихи. А потом и другие узнают, все будут смеяться.
        Матери говорили наперебой, гладили ему руки, уговаривая. Ласковые слова их вязко оседали в ушах, будто связывали по рукам и ногам. Какое-то время Тэмуджин будто поддался их уговорам, осознавая правду в их словах, он готов был согласиться с ними. Но тут же, испугавшись своей слабости, встрепенулся, словно ужаленный.
        - Нет! - громко выкрикнул он, резко поднимая голову и взглянув на мать. - Еще только вчера ты мне говорила, что не будешь вмешиваться в мои дела, прошла всего одна ночь и ты все забыла?
        - Но, сынок, послушайся…
        - Я знаю, что делаю, и вы мне не мешайте!
        - Но ведь это никакому разуму не уразуметь… - снова начала было Сочигэл.
        - Нет, я вам говорю! - властно повторил Тэмуджин и, блеснув волчьим огнем в глазах, как у отца Есугея, остро посмотрел на матерей. - Больше не говорите мне ничего! Я так решил и вам лучше не стоять на моем пути… А не то мы снова, как в прошлом году, поссоримся…
        Матери долго молчали.
        - Ну, что ж, - вздохнула мать. - Будем думать, что Тэмуджин хорошо подумал обо всем и знает, что делает. Ему решать, а нам слушаться.
        Тэмуджин тяжело вздохнул.
        - Я так решил, - глухо повторил он.
        Помедлив, он вышел из юрты, холодно оглядел дружно присевших кучкой у молочной юрты братьев вместе с нукером Джэлмэ.
        - Заходите, - коротко сказал он им и вернулся на хоймор.
        - Со мной поедет Бэлгутэй, - сдерживая подрагивающий от волнения голос, распоряжался он, когда все расселись. - Хасар с Тэмугэ останутся охранять стойбище. Хачиун поедет к хамниганам и пригласит их в гости на мою свадьбу. А ты, Джэлмэ, поедешь по моему вчерашнему следу вниз по Онону, найдешь стойбище Боорчи, сына аруладского Нагу Баяна и тоже скажешь ему, что я приглашаю его на свою свадьбу.
        Тот внимательно выслушал его и молча кивнул.
        Тэмуджин встал из-за стола, показывая, что разговор окончен, и братья как подстегнутые вскочили на ноги, засуетились в приготовлениях. Сочигэл с Хоахчин пошли в молочную юрту готовить еду в дорогу отъезжающим, Хасар с младшими отправились ловить коней для Тэмуджина и Бэлгутэя.
        До полудня все готовились к поездке. Первым уехал Джэлмэ, взяв еды на дорогу и получив последние наставления от Тэмуджина. Проводив его, Тэмуджин отправился к Бурхан-Халдуну. У подножья горы он пал на колени, унимая тревогу в груди, заговорил вполголоса:
        - Сколько раз ты прятал нас за своей спиной, укрой же еще раз… оставляю под твою защиту свой дом… дождем и ветром, громом и молнией отгоняй врагов подальше от моих домашних, не подпускай никого к моему стойбищу…
        Мать Оэлун из лучшего, что еще оставалось в сундуках, собрала подарки сватам: Дэй Сэсэну лисью шапку Есугея и его же атласный китайский халат, а сватье два куска синего шелка.
        - Подарки небогатые, - вздохнула она, уложив все в переметную суму. - В лучшие годы мы не так могли их одарить… И неизвестно, как они вас примут, мы ведь по-настоящему и не знаем этих людей, что за души у них.
        - Ну, опять ты за свое, - досадливо сказал Тэмуджин. Он и сам тревожился о том, как его примут сваты и пока всеми силами отгонял тяжелые мысли о предстоящей встрече с ними.
        - Не буду, - мать, опомнившись, с силой прикусила себе язык и нижнюю губу, скривив лицо от боли.
        - Он обещал нашему отцу, - нарочито твердо, будто убеждая себя, говорил Тэмуджин. - Значит, должен отдать мне свою дочь… Отступающий от своего слова, что глотающий собственный плевок - презренная лисица, а не благородный волк, с таким человеком никто и разговаривать не будет…
        - Ну, что ж, попытай своего счастья, сын мой, - грустно улыбнулась мать. - Только, если он тебе откажет, ты уж не страдай сильно, ведь ты теперь хорошо знаешь, какие бывают люди… мы можем и в других родах найти не хуже невестку.
        - Нет уж, - упрямо двинул головой Тэмуджин. - Женой мне будет дочь Дэй Сэсэна.
        Наскоро попрощавшись со своими, Тэмуджин с Бэлгутэем выехали из стойбища, торопясь, пока солнце не сошло с зенита. Домашние, окружив немую коновязь, стояли плотной кучей, а мать Оэлун, выступив вперед и сорвав пучок ковыля, часто кропила им вслед молоком, шевеля губами в горячей молитве.
        X
        Тэмуджин с тех пор, как после смерти отца вместе с Мэнлигом уехал из куреня хонгиратов, редко вспоминал о своей невесте. Сначала горе об ушедшем отце затмило память о ней, потом лавиной пошли другие заботы и тревоги: борьба за знамя, вражда с двоюродными и троюродными братьями в курене, затем с Бэктэром, приезд дядей и разлад с домочадцами, плен… Все эти напасти, навалившись одна за другой, закрутили, завертели его так, что в душе у него не оставалось покоя для воспоминаний о ней.
        Лишь изредка, когда он оставался наедине, в пути или на охоте в лесу, в памяти его будто далеким отсветом в ночи возникало неясное видение его невесты и тут же угасало, так и не затронув сердца, не дав тепла его огрубевшей душе.
        В те немногие дни в курене хонгиратов, когда он жил в отведенной ему юрте, Бортэ часто заходила к нему со своими подругами, и они подолгу сидели вместе, ведя беседы. Борясь со смущением - от непривычки тесно общаться с девушками - он рассказывал им старинные сказки и легенды своего рода, загадывал загадки. Те переглядывались, качали головами, показывая на лицах свое восхищение или удивление. Днями он охотился с братьями Бортэ и другими юношами на дзэрэнов, вечерами за куренем зажигали костры и кружились в ехоре - вот и все, что запомнилось ему от короткой его жизни в хонгитарском курене.
        Даже увидев этой ночью свою невесту во сне так ясно, как живую, и решив ехать за ней, за спором с матерями он не сразу почувствовал на сердце тягу к молодой женщине, а смотрел на свою затею как на нужное, необходимое для него дело. И лишь выехав вместе с Бэлгутэем в дорогу, продвигаясь в лесной тишине по звериным тропам, он пустился в воспоминания о ней, о жизни в их курене, и тут от предстоящей встречи с невестой почувствовал почти неведомое ему прежде мужское волнение.
        «Скоро я увижу ее, буду трогать… обнимать, - впервые как о чем-то близком, доступном подумал он. - Какая же теперь она стала? Вошла в тело, округлилась за это время? Груди, наверно, стали уже большие…»
        Он думал о ней как о женщине и что-то светлое, огромное и радостное открывалось в его душе, и он упивался этим новым, неведомым чувством, думая и думая о ней, забываясь от всего окружающего, вспоминая и представляя ее светлое, чистое лицо, глаза, руки, улыбку… Он несколько раз не услышал, как к нему обращался Бэлгутэй с какими-то словами и тот, увидев, что брату не до него, отстал и ехал на почтительном расстоянии.
        Перейдя через горы в верховье Керулена, через два дня Тэмуджин и Бэлгутэй были в стойбище Мэнлига. Тот только что вернулся с низовьев Онона.
        Мэнлиг на этот раз встретил Тэмуджина с какой-то настороженностью, будто почуял, что он привез ему новое беспокойство. Усадив гостей перед очагом в своей юрте, он выжидательно помалкивал, бросая на него короткие пытливые взгляды. Тэмуджин рассказал ему о том, как грабители угнали у них коней, как он встретил парня из рода арулад и тот вызвался пойти к нему в нукеры и как по возвращении домой застал кузнеца Джарчиудая, который тоже привез своего сына ему в нукеры.
        - Не знак ли это с неба, чтобы я начинал собирать отцовский улус? - сказал он. - Ведь сколько времени никто к нам не приходил кроме вас и вашего Кокэчу, а тут пришли сразу двое нукеров.
        Тот снова долго молчал, хмуря темный, тронутый морщинами лоб. В холодных глазах его проглядывалось какое-то незнакомое раньше Тэмуджину отчуждение. Было видно, Мэнлиг остался недоволен такой новостью или вообще не рад был его приезду. Наконец, он выдавил:
        - Неосмотрительно брать в нукеры людей, не зная, кто они такие на самом деле… Надо еще посмотреть на них…
        - Но ведь я сам с ними разговаривал, - возразил было Тэмуджин, - и узнал, какого духа эти люди…
        - Ты должен советоваться с нами…
        - Я сам выбираю себе нукеров, - поняв, к чему тот клонит и возмущаясь про себя, сказал Тэмуджин. - И никто другой не может подбирать их для меня.
        - Это право нойона, - примиряюще снижая голос, сказал Мэнлиг. - Просто я боюсь, что рядом с тобой могут оказаться негодные люди, от которых толку будет только то, что живут рядом и кормятся с твоей руки. По молодости поверишь им, подружишься, а они окружат, будут лишь мельтешить перед глазами, а как дойдет до дела, так подведут… Ведь часто бывает, что свяжешься с кем-то, а потом и не знаешь как отделаться…
        - Об этом пусть твоя голова не беспокоится, - сухо сказал Тэмуджин.
        - Ладно, - кивнул тот, притупив взгляд. - Хорошо.
        - Я хотел узнать твое мнение, не пора ли мне возвращать отцовский улус.
        Мэнлиг снова недовольно нахмурился, будто услышал что-то неладное. Помявшись в раздумье, он высказался решительно:
        - Улус забирать сейчас не время.
        - Почему? - спросил Тэмуджин.
        Тот долго молчал. Тэмуджин ждал, требовательно глядя на него.
        - Понимаешь ли… Я только что с большим трудом договорился с джадаранским нойоном Хара Хаданом, чтобы он укрыл войско твоего отца в своих владениях, - тяжело подбирая слова, стал говорить Мэнлиг. - Потом я сам съездил на Агу и уговорил тысячников перейти на Керулен, под защиту большого рода, пока их не перехватил Таргудай. Если мы будет дергать войско то туда, то сюда, это никуда не годится, так мы лишь людей разозлим… Да и не пойдут они сейчас к тебе, потому что мал ты еще, а пора в племени сегодня не мирная. Если войско сейчас встанет под твое знамя, Таргудай первым набросится всеми силами и еще других натравит. Что тогда будешь делать? Людей только погубишь…
        - Подожди, брат Мэнлиг, - Тэмуджин остановил его, - как это тысячники не пойдут, когда их зовет наследник Есугея со знаменем в руках? Разве они могут не идти?
        - По закону, может, они и должны идти, но кто их заставит, если закусят удила? Сейчас время такое, что каждый старается выжить в этой суматохе… А тебе еще не исполнилось тринадцати лет, ты еще не взрослый нойон, а это им оправданием может послужить.
        - И что же мне делать? - Тэмуджин внимательно смотрел на него.
        Мэнлиг равнодушно развел руками.
        - Ждать, когда все утихомирится.
        Тэмуджин долго молчал. Новость о том, что тысячники могут отказаться идти на его зов сильно ударила его по нойонской чести. Чувство бессилия и тревоги о своем улусе теперь смешивались в нем с вспыхнувшим вдруг подозрением к Мэнлигу: Тэмуджину показалось, что тот о чем-то недоговаривал ему или врал про тысячников, которые сейчас держали войско отца.
        - Губить людей я и сам не захочу, - сказал он наконец. - Если нужно, то и подожду, но то, что тысячники могут не послушаться меня, я такого не ожидал услышать.
        Мэнлиг пожал плечами.
        - Но потом ведь ты поможешь мне вернуть улус? - настойчиво спросил Тэмуджин.
        - Потом - да… только пусть пройдет время и утихомирится вся эта смута в степи.
        «Ладно, видно, сейчас не время говорить с ним об этом, - Тэмуджин с усилием заставил себя думать о другом, отметив лишь: - Он что-то скрывает от меня».
        - У меня есть другое дело к тебе, - сказал Тэмуджин, испытующе глядя на него.
        - Какое? - Мэнлиг снова настороженно посмотрел на него.
        - Я еду за своей невестой и прошу тебя поехать со мной.
        - За своей невестой? - изумленно протянул тот и пристально всмотрелся в него. - Да ведь это уже совсем никуда не годится.
        - Почему?! - чувствуя, как в нем поднимается то же раздражение, что при разговоре с матерями, сказал Тэмуджин.
        Тот, округлив глаза, пошарил ими по сторонам, подыскивая слова и уже возмущенно заговорил:
        - Ты ведь уже взрослый парень, должен все понимать… Дэй Сэсэн отдавал свою дочь в невестки твоему отцу, а теперь твоего отца с нами нет…
        - Нет, он мне отдавал свою дочь! - резко перебил его Тэмуджин. - Я жил у него в зятьях. Ты сам забирал меня оттуда. И ты не можешь не помочь мне забрать ее… Мой отец перед смертью просил тебя присмотреть за нами, а ты…
        Услышав намек на его предательство, Мэнлиг, подумав, неохотно сдался.
        - Ну, что ж, ладно, - с тяжелой досадой в голосе сказал он, и через силу улыбнулся, - в одном разговоре дважды отказать, наверно, не смогу. Придется мне поехать с тобой, но заранее тебе скажу: я думаю, что Дэй Сэсэн не отдаст нам свою дочь и вернемся мы с пустыми руками.
        - Не отдаст - силой отберем, - с ответной улыбкой заминая нехороший разговор, сказал Тэмуджин. - Пригрозим, что придем к нему всем войском… И еще, я хочу пригласить с собой джадаранского Джамуху.
        - Какого еще Джамуху? - удивленно спросил Мэнлиг.
        - Старшего сына нойона Хара Хадана.
        - А зачем он нам?
        - Он мой анда, а я не могу проехать мимо него, когда у меня такое непростое дело.
        Мэнлиг помолчал, обдумывая.
        - Ну, что ж, брат Тэмуджин, - наконец по-настоящему широко улыбнулся он. - У тебя, оказывается, везде свои люди, и ты все неплохо продумал. Пожалуй, это будет даже лучше: когда Дэй Сэсэн увидит рядом с нами будущего нойона такого большого и сильного рода, он, может быть, еще подумает…
        В тот же день они выехали вниз по Керулену. Мэнлиг взял с собой одного из сыновей - младшего брата Кокэчу, а сам шаман был в отъезде по своим делам.
        XI
        На другой день перед закатом они добрались до джадаранских владений. Знойная, душная жара, с самого утра зависшая над безветренной степью, начинала спадать. В небе кружили поздно вышедшие на охоту коршуны.
        За четверть харана до куреня их остановил дозор. Трое мужчин выехали из-за прибрежного тальника, но там, за развесистыми ивами, показалось Тэмуджину, еще оставались люди. Всадники перегородили им дорогу и, настороженно щурясь от закатного солнца, разглядывали их.
        - Издалека ли держите путь? - поздоровавшись, спросил старший, пожилой мужчина лет сорока.
        - Из-за дальнего запада, из семьдесят пятого белого ханства, - шуткой ответил Мэнлиг и назвал себя: - Я хонхотанский Мэнлиг, а со мной сыновья киятского Есугея-нойона, старший Тэмуджин сыну вашего нойона приходится андой.
        Тот недоверчиво посмотрел на него.
        - А как зовут сына нашего нойона? - спросил у Тэмуджина.
        - Джамуха, - ответил он.
        - А какого он года?
        - Года собаки.
        - Верно, - раздумчиво сказал пожилой воин и, повернувшись лицом в сторону кустов, подал голос: - Кто-нибудь знает этих людей?
        - Нет…
        - Не знаем таких, - донеслось оттуда.
        - Назваться можно и западным ханом, - все еще подозрительно оглядывая их, сказал старший и вынес решение: - Двое наших проводят вас до куреня. Езжайте впереди. Поскачете в сторону - получите по стреле в спину. Уж извините за такое гостеприимство, время сейчас такое. Тайчиуты ваши так и рыскают по степи, все высматривают, что бы у нас украсть. А вдруг вы сами тайчиуты, лазутчики Таргудая? Может быть такое? - спрашивал он, пристально глядя на Мэнлига. - Ну, езжайте вперед.
        Под охраной двоих воинов с луками наготове к сумеркам они добрались до куреня.
        С гребня высокой сопки увидели в низине огромное число тесно поставленных юрт - они стояли ровными кругами - один внутри другого. Тэмуджин, хотя и раньше знал, что джадаранов относят к числу самых больших родов, был сильно удивлен их многолюдством.
        - Сколько здесь юрт? - спросил он у Мэнлига, спускаясь по крутому склону.
        - Полторы тысячи, видно, будет, - сказал тот, окидывая взглядом круг. - Их тут заметно прибавилось с прошлого раза и юрты переставили заново. Хорошо укрепились, по-настоящему приготовились к войне. У них вместе с подвластными улусами кроме этого не меньше десяти таких же куреней и на этом и на другом берегу. Да еще скоро к ним прибудет тумэн твоего отца. Таргудаю теперь они будут не под силу.
        - Видно, немалой силой владеют джадараны, - сказал Тэмуджин, глядя на Мэнлига.
        - Очень сильный род.
        Тэмуджин оглянулся на следовавших в двадцати шагах всадников и, понизив голос, спросил:
        - А что же они не воевали с пришельцами, а пропустили их на Онон?
        - Э-э, об этом долго можно говорить… - протянул Мэнлиг, - но пока одно скажу: джадаранам хорошо, когда ослабятся борджигины, борджигинам хорошо, когда ослабятся джадараны, а чжурчженям и татарам хорошо, когда ослабимся все мы как стада после зимней бескормицы.
        Тэмуджин, подумав, добавил:
        - А внутри борджигинов тайчиутам хорошо, когда кияты слабы.
        - Вот-вот…
        - А почему не договорятся люди? - опять расспрашивал его Тэмуджин. - Договорились бы и не мешали друг другу…
        - Э-э, люди как волки, - махнул рукой Мэнлиг, - они никогда не договорятся между собой.
        Они подъехали к проходу между юртами на западной стороне. Пятеро пеших воинов с копьями только что разожгли огонь и рассаживались вокруг него. Молодая женщина с подойником разливала им в чаши айрак.
        Один из воинов узнал Мэнлига и приветливо улыбнулся ему:
        - Что-то давно не видно вас в нашем курене, - и обернулся к женщине: - налей гостям выпить с дороги… - и тут же повернулся к сопровождавшим их воинам, шутливо сказал: - Как же вы так гостей встречаете, под стражей ведете, это ведь отец большого шамана…
        - Десятник приказал, а мы ведь не знаем, кто они такие…
        Выпив холодноватый айрак, все вместе тронулись в курень.
        - Вы уж простите за такую встречу, - говорили молодые воины. - Нам приказывают, мы исполняем.
        - Все верно, - великодушно отвечал им Мэнлиг. - Никто не виноват, что время сейчас такое. А когда-нибудь встретимся, может быть, поможем чем-нибудь друг другу…
        Расставшись с ними, проехали вглубь куреня. Чувствовалось, люди здесь жили напряженно, не было слышно ни мальчишеских криков, ни женских голосов, и курень будто замер в ожидании беды. Навстречу попадалось много конных с оружием. «В дозор идут», - догадался Тэмуджин. По двое-трое они пробирались в сторону внешнего круга, равнодушно оглядев их, проезжали мимо.
        Тэмуджин незаметно посматривал по сторонам: не покажется ли Джамуха.
        Показались главные айлы. У больших белых юрт стояли нукеры с копьями, у коновязей - толпы оседланных коней.
        Проехали к айлу в середине. К коновязи подъезжать не стали - там уже стояло пятеро лошадей. Спешились в сторонке, оставили при конях Бэлгутэя и сына Мэнлига, сами прошли к большой юрте.
        - У нойона гости? - спросил Мэнлиг у нукера.
        - Да, - тот сухо кивнул, равнодушно оглядев их.
        Они отошли подальше от двери и долго стояли в ожидании. Из разных юрт айла то и дело выходили люди, коротко, как с чужими, здоровались и проходили мимо. «Курень не наш, не борджигинский, - мимолетно подумал Тэмуджин. - Близких знакомых нет, чтобы зайти… А где же тут Джамуха?.. Ладно, пока не буду спрашивать, нехорошо сразу к нему, мимо старших идти…»
        Из малой юрты вышла какая-то женщина, разожгла огонь во внешнем очаге и они присели к огню. Смеркалось.
        Наконец, из большой юрты вышли трое мужчин, подошли к коновязи и стали разбирать лошадей. Подошел нукер и спросил у Мэнлига.
        - Как о вас доложить нойону?
        - Хонхотанский Мэнлиг и сын киятского Есугея-нойона.
        Тот ушел в юрту и скоро оттуда вышел рослый юноша.
        - Анда, что же ты тут сидишь? - бросился он к ним, разглядывая их при свете огня, улыбаясь широкой открытой улыбкой.
        «Джамуха! - успел узнать его Тэмуджин, вставая и радостно обнимая названного брата. - Изменился, вырос…»
        - Пройдемте в юрту.
        Зашли в большую юрту. На хойморе сидел хозяин, вождь Хара Хадан, невысокий, но плотный мужчина с густой черной бородой на широкой груди. Он испытующе оглядел Тэмуджина, посмотрел в глаза и только потом снисходительно улыбнулся:
        - Похож, похож на отца, - он степенно протягивал руку вперед, приглашая садиться к очагу и так же неторопливо говорил: - Анда моего сына по обычаю и мне будет как сын… что же, садитесь.
        Джамуха вышел из юрты.
        Мэнлиг и Тэмуджин сели у очага. Хара Хадан с загадочной полуулыбкой посматривал на Тэмуджина, переглядываясь с Мэнлигом. Тэмуджину становилось неловко, как маленькому под взглядами взрослых. Кашлянув в кулак, он поднял глаза на хозяина и посмотрел на него улыбчивым, открытым взглядом.
        - Ну, прямо другая почка Есугея-нойона, - рассмеялся Хара Хадан и сказал добродушно: - Я рад, что к нам приехал сын такого нойона, я всегда уважал Есугея и считал его своим другом еще с татарской войны. И сейчас, не глядя на то, что у нас война с борджигинами, я повторю: анда моего сына мне будет как сын.
        Вошел Джамуха и за ним две женщины занесли большие медные кувшины.
        - Парней ваших я устроил, сейчас их накормят, - сказал он и Мэнлиг с Тэмуджином благодарно склонили головы.
        Женщины проворно наполнили чаши айраком и с поклоном подали сначала гостям, затем хозяевам. Тэмуджин пил из большой медной чаши, с улыбкой переглядываясь с Джамухой. Заметив их перегляды, Хара Хадан заговорил:
        - Вижу, не терпится вам уйти, поговорить между собой… Поговорить успеете, а сейчас пусть анда моего сына поведает, какая нужда привела вас в наш курень. Мы с Мэнлигом виделись четыре дня назад, значит, если я еще не разучился что-то понимать, нужда появилась у Тэмуджина. Говори, парень, прямо, а мы подумаем и сделаем все, что будет можно.
        Обрадовавшись, отмечая про себя ум старого вождя, Тэмуджин по-простому рассказал ему о своем сватовстве.
        - Хочу, чтобы со мной поехал мой анда, - сказал он и замолчал.
        - Я поеду с ним, отец! - встрепенулся Джамуха, загоревшись глазами, но Хара Хадан движением руки остановил его.
        Он жестко посмотрел на Мэнлига.
        - Ты разве не сказал молодому парню, что сейчас не время для таких поездок?
        Тот пожал плечами, спрятав улыбку в вислых усах.
        - Он мой нойон, я лишь нукер…
        Хара Хадан понимающе усмехнулся, покачал головой и снова взглянул на Тэмуджина. Скорбно вздохнув, он заговорил, тщательно выбирая слова:
        - Раз уж некому было объяснить тебе, я, как старший и как отец твоего анды, объясню. Я не знаю хорошо Дэй Сэсэна, близко с ним не знаком, хотя и живем рядом. Еще отцы наши не ладили между собой, да и у нас с ним не раз были споры из-за пастбищ по границе. Но я знаю, что человек он расчетливый, дела свои любит вести по порядку. И время сейчас у него для свадебных дел, как и у меня, не подходящее: ваш Таргудай готовит войну против нас, керуленских родов, и сейчас тут всем не до этого. И лучше вам поворачивать отсюда обратно домой. Придут времена получше, тогда и о свадьбе можно будет подумать.
        Тэмуджин внимательно выслушал его и напряженно молчал, обдумывая.
        - Обратно я не поверну, - сказал он. - Даже если он на этот раз не отдаст мне свою дочь, он привезет мне ее потом, или я его накажу, как наказывают людей за обман по закону наших предков. Но вам, уважаемый отец моего анды, сейчас выгодно не отговаривать меня от поездки, а самому поехать со мной как сват.
        Хара Хадан с великим изумлением во взгляде, словно перед ним годовалый жеребенок вдруг заговорил человеческим голосом, посмотрел на него.
        - Выгодно?.. Ну, ну…в чем же мне выгода от этого?
        - Если на вас обоих идет один враг, а вы живете в ссоре, вам лучше побыстрее помириться между собой и сблизиться. Сватовство для такого дела самый подходящий случай. Я анда вашего сына, сам пришел к вам и попросил вас пойти со мной к нему. Вы меня не искали, все случилось само собой и ваша честь здесь ничем не будет задета. А Дэй Сэсэн примет нас, потому что он одинок против Таргудая, да и во много раз слабее, чем вы: к вашим многотысячным войскам ведь прислонятся и джелаиры и олхонуты, и тумэн моего отца будет с вами. Поэтому Дэй Сэсэн с радостью согласится отдать нам свою дочь, как только он увидит вас. А еще я думаю, что сейчас он будет согласен полностью подчиниться вам - со всей своей головою - лишь бы не подвергнуться грабежу со стороны борджигинов… Я, может быть, думаю не так, как вы, может быть, вы и не нуждаетесь в дружбе Дэй Сэсэна, но в войне с такими коварными людьми, как тайчиуты, лучше и его иметь в друзьях, чтобы враг не переманил его на свою сторону. Ведь всем хорошо известно, как Таргудай умеет переманивать к себе нойонов. Как я слышал, всю жизнь он только этим и занимается и
сейчас он не преминет это сделать, как только почувствует силу вашего войска.
        Тэмуджин закончил. Хара Хадан и Мэнлиг, переглянувшись, долго смотрели друг на друга.
        - Да это сам Хабул-хан в облике своего правнука! - расхохотался Хара Хадан. - Открыто скажу: в одно мгновение разобрал все, что я тут днями и ночами не мог решить своей старой головой. Ну, тут больше думать нечего, видно, придется мне ехать с вами!
        Мэнлиг, не скрывая своего изумления, смотрел на Тэмуджина и о чем-то напряженно раздумывал про себя.
        Утром в предрассветных сумерках все вместе тронулись в путь. Хара Хадан взял с собой охранную сотню и вьючную лошадь с подарками Дэй Сэсэну от себя.
        - Как отец твоего анды, я сяду вместо твоего отца, - сказал он Тэмуджину, выезжая из своего айла. - Так будет прилично.
        Тэмуджин поклонился, не скрывая радости на лице: все складывалось как нельзя лучше.
        Всю дорогу они ехали вместе с Джамухой, вслед за Хара Хаданом и Мэнлигом. Сзади ехали Бэлгутэй с сыном Мэнлига, а в нескольких десятках шагов за ними шла сотня воинов. Далеко впереди маячили трое всадников на рысистых лошадях.
        - Как же вы зимовали в эти годы? - расспрашивал его Джамуха. - Я слышал, что ты убил Бэктэра и попал в плен к Таргудаю. Это правда?
        - Правда, брат Джамуха, я потом тебе все расскажу, - отвечал Тэмуджин, а сам уже обдумывал предстоящую встречу с Дэй Сэсэном.
        XII
        В конце позапрошлого лета Дэй Сэсэн, так и не дождавшись возвращения внезапно убывшего от них Тэмуджина, пребывал в великом изумлении, перебирая различные догадки о том, что произошло у киятов, пока через неполный месяц не пришла весть о гибели Есугея.
        Сначала он был оскорблен тем, что ему не сказали об этом прямо, а скрыли, как от чужого, что не известили его и позже. Но потом, когда он узнал, что семья Есугея оказалась брошенной своими ближайшими сородичами и, то ли влачила где-то жалкую жизнь, то ли совсем пропала, он несказанно обрадовался тому, что он так благополучно отвязался от нежелательного зятя.
        Вести между Ононом и Керуленом в последние годы ходили от случая к случаю, поэтому Дэй Сэсэн долгое время больше ничего не знал о семье Есугея. Он уже объявил своим сородичам, что помолвка его дочери с сыном Есугея расторгается и что он будет ждать других сватов.
        Как-то в конце этой зимы от проезжавшего по их земле генигеса он услышал, что будто сын Есугея убил своего сводного брата и теперь находится в плену у тайчиутского Таргудая. Тогда он мысленно поблагодарил богов за то, что отвели от него такого разбойника. «Еще неизвестно, как такой человек относился бы к нашей Бортэ», - подумал он и успокоил свою совесть от последних сомнений.
        Во время нашествия пришельцев Дэй Сэсэн заплатил им требуемую дань, потеряв около трети своего поголовья, затем он тихо откочевал в сторону от больших владений и отсиживался в одном из урочищ ниже по Керулену, стараясь не попадаться на глаза ни врагам, ни соплеменникам. И считал, что еще легко отделался от беды: в годы бескормиц бывают и не такие потери, а тут хоть люди остались целы.
        Когда же пришельцы ушли и на их место встали борджигины, Дэй Сэсэн по-настоящему заметался в поисках спасения. Он хорошо знал жадность и жестокость Таргудая еще по прошлой татарской войне: мимо возможности пограбить чужое тот не проходил ни днем, ни ночью, ни трезвый, ни пьяный, ни в проливной дождь, ни во время бури. Хорошо помнил он, как в конце войны тот со своей тайчиутской тысячей рыскал по буирнурской степи и без разбору громил попадавшиеся на пути курени и айлы, забирая у татар последний скот, пленя людей. И во время дележа общей добычи тот больше всех ругался с другими нойонами, стараясь захватить самые жирные куски.
        Узнав, что взявший власть среди борджигинов Таргудай обвиняет во всех нынешних невзгодах керуленские рода, Дэй Сэсэн понял, что тот будет грабить стада и табуны в первую очередь у слабых и малочисленных родов - вроде них, хонгиратов. «Джадараны и джелаиры сильны, - думал он, мысленно оглядывая соседние рода. - В обиду они не очень-то дадутся, а такие как мы да олхонуты больше всех пострадают».
        Чтобы не остаться одному перед опасностью, он отправил своего посла к джелаирам с намеком о том, не пора ли объединиться двум их родам перед борджигинами, но ясного ответа от них не получил. Видно, джелаиры сами боялись выступать открыто и выжидали, что будет дальше. «Если беда подойдет к ним, они побегут к джадаранам, - думал Дэй Сэсэн, но сам идти к этим, вспоминая прежние раздоры, не хотел. И все-таки, не видя другого пути в случае наступления борджигинов, он признавался себе: - А пойти на поклон к гордому джадарану придется, больше не к кому».
        Как раз в это время к нему и прибыли сваты. Сначала от дозора, выставленного в двух харанах выше по Керулену, прискакал гонец.
        - Нойон джадаранов с сотней воинов едет по левому берегу, - доложил он. - По виду гости мирные.
        Едва в айле убрались и подготовились к встрече гостей, те прибыли. Оставив сотню за куренем, гости въехали в айл вшестером. Встречавший их у коновязи Дэй Сэсэн на несколько мгновений будто онемел, увидев рядом с джадаранским нойоном своего пропавшего зятя Тэмуджина. Тот, как ни в чем не бывало, приветливо улыбался ему. Кланяясь гостям и не зная, узнавать или пока не узнавать ему зятя, он принял поводья у Хара Хадана. Домочадцы его принимали остальных.
        - Хорошо ли живете? - громко спрашивали гости.
        - Слава западным богам, - скромно отвечали хозяева.
        - Время сейчас такое, что и не ожидали гостей, - намекая на общую грозу, говорил Дэй Сэсэн Хара Хадану и вел его за руку в юрту.
        «Тэмуджина не зря ведь привез!.. - тут же, теряясь в догадках, лихорадочно перебирал он мысли. - Неужели со старым делом?..»
        - Что ж, жизнь течет как река, не глядя ни на какую бурю, - добродушно отвечал тот, идя за ним.
        - Да, это так, - Дэй Сэсэн согласно качал головой, а сам напрягался, стараясь уловить скрытый смысл в его словах.
        Гости зашли в большую юрту, расселись за столами. Хара Хадан сел рядом с хозяином на хойморе, по правую его руку сел Тэмуджин, и только потом сели Мэнлиг и другие.
        Подали чаши с холодным айраком. Дэй Сэсэн выжидательно молчал, посматривая, как гости, брызгая богам и очагу, отпивали из чаш.
        - Ну, - Хара Хадан со стуком поставил тяжелую бронзовую чашу на стол, твердо взглянул на хозяина, - время сейчас не такое, чтобы выжидать да затягивать, и потому будем говорить прямо. Я приехал к тебе вместе с твоим зятем за невестой. Мой старший сын и твой зять - анды, значит, я буду ему вместо отца. Ты наверно слышал о том, какие тяжелые потери у него были в эти годы и знаешь, почему он не смог приехать раньше. В эту зиму он был в плену у нашего врага, и сумел убежать, знамя отца он сохранил, в айле своем среди братьев навел порядок… разве не о таких женихах мы все мечтаем для своих дочерей?.. Скоро он сам поднимет отцовское знамя, а тумэн Есугея уже сейчас идет с низовьев Онона к нам, на Керулен, чтобы вместе с нами встать против тайчиутов. Видишь, какой это человек растет и разве нам с тобой не нужны такие друзья? Ведь и сейчас, когда нам угрожает Таргудай, и потом - а в степи никогда не будет недостатка во врагах - мы все должны думать о том, как нам объединяться со всеми достойными людьми и умножать наши силы, разве не так?.. Что ты думаешь об этом, Дэй Сэсэн?
        И Дэй Сэсэн мгновенно изменил свое отношение к зятю, с умиленной улыбкой взглянул на Тэмуджина. Несказанно обрадованный тем, как легко и неожиданно закончилась давнишняя вражда с сильным и норовистым соседом и тем, что нашлось к кому прислониться в эту грозную пору, он тут же забыл о своем прежнем решении о судьбе дочери.
        - Истинные слова говорите вы, мудрый Хара Хадан. Именно так мы все и должны поступать в это трудное время: сближаться и объединяться… Зятя своего я ждал все это время, боялся за него как за родного сына и вот, наконец-то, дождался. Я прямо сейчас готов отдать дочь жениху, лишь бы они были счастливы…
        - Ну, тогда не теряя времени, приступим к делу.
        - Приступим…
        Тэмуджин облегченно вздохнул, будто сбросил с себя тяжелую ношу, отходя от волнений предыдущих дней. Он счастливо улыбался про себя, тая радость в душе, и изо всех сил удерживал на лице приличествующий жениху бесстрастный взгляд.
        Гости ночевали в поставленной для них в степи за куренем большой юрте. Вокруг у костров расположилась охранная сотня Хара Хадана.
        Утром у хозяев начались обряды проводов невесты. Еще до восхода солнца Тэмуджин, проснувшись у западной стены в юрте, слышал, как из куреня, наверно, из айла Дэй Сэсэна, доносился грохот многих бубнов - хонгиратские шаманы призывали своих предков и богов, просили благословения для невесты. Потом, как поднялось солнце, из куреня послышались уже звуки веселья - песни, гомон множества голосов и крики - и, все усиливаясь, не смолкали весь длинный день.
        Гости провели день в юрте, в ожидании и отдыхе. Еду им в изобилии приносили из куреня, а воинам Хара Хадана пригнали с десяток овец, те сами резали их и варили в хозяйских котлах.
        Тэмуджин вспомнил, как в позапрошлом году провожали замуж его тетку, младшую сестру Ехэ Цэрэна (а мать анды Джамухи была старшей сестрой того же Ехэ Цэрэна). Невестка с толпой своих сверстниц тогда обходила все родственные айлы в курене, плакала и пела прощальные песни. В каждом айле хозяева резали овец и выставляли угощения.
        «Сейчас и моя Бортэ обходит своих сородичей перед разлукой, - думал Тэмуджин, почувствовав внезапную жалость к своей невесте. - Наверно, тоже плачет и горюет…»

* * *
        Рано утром, выждав, когда рассеялись сумерки, они поехали в курень.
        Небо было безоблачно, слабый западный ветерок колыхал беловатые верхушки ковыля. Хара Хадан, выйдя из юрты и оглядывая небо, пошутил:
        - Оказывается, удачлив наш Тэмуджин, ведь говорят, каков был день женитьбы, такова будет и жизнь с женой.
        - И ветер сегодня с запада, хорошая примета, - согласился Мэнлиг.
        Джамуха, седлая отцовского коня, улыбнулся Тэмуджину:
        - Сейчас мы посмотрим, рано ли встает твоя невеста…
        Тэмуджин, отчего-то смутившись, молча пожимал плечами. Он проверил вьюки на заводных конях и принял у Бэлгутэя поводья жеребца.
        - А кто из нас будет бороться? - спросил Джамуха, вдевая ногу в стремя и садясь в седло.
        - Бэлгутэй, - Тэмуджин, оглянувшись, требовательно взглянул на брата, - ты будешь бороться.
        Тот кивнул и с готовностью посмотрел на него.
        - Правильно, - одобрил Хара Хадан, - борец должен быть из своего рода, а то скажут, что у жениха своих борцов нет, чужих нанимает.
        Приблизившись к куреню на половину расстояния, все спешились. Небо на востоке начинало краснеть. Тэмуджин быстро отцепил от вьючного коня мешок, вынул туесы с архи и мелко накрошенным мясом, взятые из дома. Наливая в чашку понемногу, он стал брызгать на восточную сторону неба - черным небожителям, громко называя имена тэнгэринов, начиная с Атая Улана. Бэлгутэй следом за ним бросал кусочки мяса.
        Дойдя до сорок четвертого, последнего, Тэмуджин, не останавливаясь, перешел к их сыновьям - хаганам. Он, не сбиваясь, называл знакомые с детства их имена, мысленно кланялся им. Угостив последнего, восьмидесятого, он с облегчением взглянул на верхушки гор - успел до восхода солнца.
        Дождавшись, когда красный круг солнца, наконец, вылез из-за сопки, Тэмуджин из нового туеса стал кропить на западное небо - пятидесяти пяти белым тэнгэринам и девяноста их сыновьям. Наливая третьему сыну Хана Хюрмаса - Чингису Шэрээтэ Богдо, он наполнил чашу до краев. Мэнлиг и Хара Хадан, внимательно следившие за ним, удивленно переглянулись между собой.
        Закончив, все пригубили архи и, не мешкая, тронули к куреню. Воины охраны у западного прохода издали наблюдали за ними. Пропуская, они низко поклонились им, как сватам.
        Рысью пронеслись к середине. В айле их не встречали. Бэлгутэй, подъезжая вслед за взрослыми к коновязи, удивленно протянул:
        - Спят после вчерашнего, что ли?
        - Обычай такой, - объяснил ему Джамуха. - Мы должны сами войти к ним.
        Хара Хадан, ведя за собой Тэмуджина, первым вошел в юрту. За ними, неся в руках припасенные мешки с подарками и угощением, шли остальные.
        Дэй Сэсэн с супругой Цотан сидели за очагом.
        - Хорошо ли живете? - громко вопросил Хара Хадан.
        - Слава небожителям, - отвечал Дэй Сэсэн.
        - Мы ищем своего теленка, - сказал Хара Хадан, - говорят, что мог к вам забрести, вы не видели?
        - Надо посмотреть, может быть и в нашем стаде обитается, - кивнул Дэй Сэсэн и встал, жестом приглашая садиться.
        Жена Дэй Сэсэна приняла от гостей мешки с угощением и стала выкладывать из них вареное мясо на тарелки. Тэмуджин взял новый туес с архи, налил в медную чашу и угостил - как и его отец два года назад - онгонов и затем очаг. Налил до краев и, подавая Дэй Сэсэну, напомнил:
        - В позапрошлом году, когда мы приезжали с отцом, ваши старейшины сказали, что архи у нас неплохое, попробуйте сейчас, не ослабло ли оно, не выдохлось ли?
        Дэй Сэсэн, с одобрением глядя на него, взял чашу, безымянным пальцем побрызгал на дымоход, и медленно выпил до дна.
        - Вино, кажется, стало еще крепче, - заявил он.
        Тэмуджин, улыбаясь, налил в ту же чашу жене его Цотан. Та, все это время испытующе смотревшая на него, улыбнулась в ответ на его улыбку, приняла чашу и так же выпила до дна.
        - Крепкое архи, а пьется как молоко, - довольно сказала она и, приняв от него туес, стала наливать по чашам.
        Тэмуджин взял из рук Бэлгутэя мешок с подарками. Достал сначала лисью шапку и, поклонившись, одел на голову Дэй Сэсэну, следом накинул ему на плечи халат. С поклоном же подал жене его сложенные куски тяжелого шелка.
        - Оказывается, жених наш богат, - удивленно переглядывались они, довольно рассматривая обнову. - Не от каждого получишь такие подарки.
        «Кажется, не шутят, - Тэмуджин пристально следил за их лицами. - Наверно, они думали, что мы совсем обнищали…»
        Не торопясь, по обычаю распили большой туес архи и съели немалую кучу холодного мяса, привезенного женихом из дома. Сваты угощали хозяев и сами не смели съесть и выпить меньше их. Лишь Тэмуджин, как жених, почти не притронулся к еде и питью.
        Когда все было кончено, Дэй Сэсэн сыто отрыгнул, с раздобревшей улыбкой оглядывая гостей, поглаживал живот.
        - Ну, что ж, хорошо угостил нас жених. Пора нам и народ угостить.
        - Пора, - согласился Хара Хадан. - Время идет.
        Выходя из юрты, Тэмуджин заметил, как идущий перед ним Джамуха, выпрямляясь из-под полога, нетрезво покачнулся в сторону. Он заглянул ему в лицо.
        - Ты что, анда, уже опьянел?
        Тот виновато улыбнулся.
        - Это я за Бэлгутэя пил, ему ведь бороться.
        Тэмуджин заметил, как Дэй Сэсэн, услышав их разговор, повернул голову, раздумывая о чем-то.
        Разобрали коней и сели в седла. Хозяева повели их на северную сторону куреня.
        За крайними юртами в низине стояла огромная толпа. В середине посиживали старики. Отдав коней хонгиратским юношам, вслед за Дэй Сэсэном и Цотан они прошли вперед. Люди, увидев их, расступались, давая дорогу, с любопытством разглядывали со всех сторон. Тэмуджин замечал, что смотрят больше всех на него; от ближней толпы молодых парней он уловил тонким слухом:
        - Это тот парень, что стрелял в позапрошлом году…
        - Разве его не убили?
        - Отца убили, а не его.
        - А разве это он?
        - Ты что, не узнаешь с похмелья?..
        «Помнят меня еще…» - улыбнулся про себя Тэмуджин.
        Проходя дальше, издали он заметил: в кругу, ниже горящего костра на расстеленных шкурах высились огромные кучи вареного мяса. Рядами стояли большие туесы и деревянные кувшины.
        - Ну и наварили они, - шепнул ему в ухо Джамуха, дыша вином. - В одной куче не меньше пяти лошадей будет…
        Их провели на северную сторону костра. Дэй Сэсэн и Хара Хадан сели рядышком, по обе стороны сели ближние сваты и после них долго рассаживался народ. Садились тремя кругами: во внутреннем кругу сели старики, в двух внешних - народ. Тэмуджин, сидя рядом с Хара Хаданом, видел, как в нескольких местах вспыхнули короткие драки за места - сородичи невесты спорили, кто выше по чести в роду.
        Наконец, когда все утихомирились, Дэй Сэсэн взял большую лошадиную голову, отваренную целиком и с поклоном подал Хара Хадану. Тот с поклоном принял, положил перед собой. Старший сын Дэй Сэсэна Алчи, с которым Тэмуджин сдружился еще два года назад, вдруг откуда-то появившись, с улыбкой поднес ему лошадиную лопатку, обложенную передними ребрами и позвонками. Бэлгутэю поднесли верхнюю кость передней ноги, Джамухе - другую часть, Мэнлигу досталась грудинка, сыну его - берцовая кость задней ноги.
        Хара Хадан отрезал ножом треугольный кусочек кожи, оставленный на лбу лошадиного черепа, и бросил назад через голову - и пиршество началось. Трое стариков выбрали из разных куч куски мяса, побросали на восемь сторон и после этого с десяток юношей стали разносить в плетеных корзинах мясо по рядам. Они проходили мимо сидящих и каждому совали в руки куски, длинные лошадиные ребра с жирным мясом, позвонки и другие кости.
        Тэмуджин, голодный с утра, видя, что вокруг все заняты дележом мяса и на него уже не смотрят, вынул нож и отрезал кусок от своей доли, стал есть. «Скорее бы все кончилось, - мимолетно подумал он, хотя знал, что впереди еще много дел, - скорее бы увидеть Бортэ… какая же она стала?..»
        Люди дружно поедали мясо; молодые по-волчьи рвали зубами, с силой отдирая от костей, а те, кто постарше, отрезали ножами - набивали рты и жевали, довольно оглядываясь друг на друга. Над рядами стоял неясный гул, тут и там раздавались смешки и выкрики. Юноши непрерывно таскали мясо, опорожняя корзины. Кучи у костра понемногу уменьшались.
        Через некоторое время из рядов полетели в разные стороны обглоданные кости. Дэй Сэсэн, увидев, распорядился:
        - Люди насытились, пора подавать вино.
        Юноши понесли по рядам кувшины и туесы.
        Долго распивали вино. Остатки мяса на шкурах уносили за круг, часть раздавали толпе ребятишек, карауливших свою долю у крайних юрт, часть уносили в курень. Тэмуджин, борясь со скукой и усталостью, толкал локтем Джамуху - тот кивал головой, засыпая. Из рядов уже слышались веселые возгласы, счастливый смех.
        - Ну, мясом накормили, вином напоили, а теперь покажите борьбу! - вставая, крикнул белобородый старик из внутреннего круга.
        - Борьбу!! - заревели в рядах.
        - Покажите борьбу!
        - Посмотрим, какая сторона сильнее…
        - Кто от наших выйдет?
        - У них-то борцов нет.
        - Наверно, где-нибудь прячут… хитрые.
        - Пусть сам жених выйдет…
        Тэмуджин оглянулся на Бэлгутэя, тот быстро встал с места, стал снимать с себя одежду. Сын Мэнлига помогал ему. Раздевшись до пояса, Бэлгутэй вышел в круг, поклонился на две стороны. Подвыпившие хонгираты насмешливо оглядывали его.
        - Получше борца не нашлось у них, что ли?
        - Они насмехаются над нами…
        Против Бэлгутэя вышел младший брат Бортэ, девятилетний Хи. Тэмуджин боялся, что выставят парней постарше - он знал, что у них есть сильные борцы. Увидев Хи, он сразу успокоился и вспомнил, как утром Дэй Сэсэн прислушивался к их разговору. «Узнал, кто будет от нас и велел назначить равного, - решил он. - Значит, он честно поступил».
        Хи, такой же плотный, как и Бэлгутэй, разделся по пояс, с улыбкой похлопал себя по бедрам, поворачиваясь в разные стороны. Хонгираты криками подбадривали его. Резко повернувшись, он убрал с лица улыбку и пошел на Бэлгутэя.
        Сошлись на середине. Толпа выжидающе притихла. Низко пригнувшись, борцы медленно закружились, глядя друг другу в глаза, зорко следя за каждым движением соперника. Бэлгутэй, подражая тому, как раньше боролся дядя Бури Бухэ, опустил одно плечо вниз - чтобы удобнее было бросаться в ноги. Глядя на него можно было подумать, что он и собирается это сделать - он неотрывно смотрел на правую ногу противника. Но сделал он совсем другое: ринувшись вперед и в сторону, дернул его за правую руку на себя и вмиг оказался у него за спиной, крепко схватил за туловище. Толпа взревела: это было их поражение. Бэлгутэй легко приподнял Хи в воздух, подержал и осторожно поставил на ноги. Снова взревела толпа, на этот раз одобрительно. Бэлгутэй, широко улыбаясь, примирительно обнял противника, тот смущенно улыбнулся в ответ и они разошлись.
        «Хасар, будь он на его месте, так не оставил бы, - подумал Тэмуджин, не зная, хвалить Бэлгутэя или ругать, - бросил бы как ягненка об землю…»
        Он снова с благодарностью подумал о Дэй Сэсэне: «Равного выставил, не стал пользоваться тем, что у нас нет настоящего борца, а то люди потом семьдесят лет пересказывали бы о нашем поражении на моей свадьбе».
        Сразу после борьбы хозяева со сватами поехали в айл Дэй Сэсэна. С ними поехала часть стариков. Народ остался допивать вино.
        В айле во внешнем очаге горел огонь. На высоких закопченных камнях стоял большой чугунный котел с наполненной водой. На северной стороне очага сидело трое древних стариков. Двое молодых мужчин притащили годовалого барана. Тэмуджин знал, что это для него: он должен был зарезать и угостить духов предков невесты, чтобы они отпустили ее без препятствий. Вместо духов были сидевшие у очага старики.
        Тэмуджин, стоя на южной стороне очага, принял из рук одного из мужчин трепыхавшегося барашка и держал его на весу, пока Дэй Сэсэн молился духам предков, брызгая архи в небо и в очаг. Дождавшись, когда тот закончил, он понес барашка по кругу. По ходу солнца трижды обошел очаг и стариков, и уложил животное на землю. Толпа сородичей невесты уселась вокруг.
        Тэмуджин вынул нож, быстро надрезал кожу на животе и сунул руку вовнутрь. Он боялся, что баран умрет не сразу: уж слишком сильно он дергался. «Наверно, живучий…» - думал он, ища рукой большую жилу.
        Он резко дернул, и горячая кровь струей ударила в ладонь, полилась внутри. Барашек резко ослаб, перестав сучить ногами, и почти сразу испустил дух.
        - Тяжелая рука у жениха, - одобрительно заговорили вокруг. - Сразу замер барашек…
        Облегченно вздохнув, Тэмуджин стал сдирать с него шкуру…

* * *
        Мэнлиг все эти дни внимательно следил за Тэмуджином. Глядя на него, он дотошно перебирал в памяти все его слова, сказанные в разговорах с ним самим, с Хара Хаданом, Дэй Сэсэном, и все больше убеждался в том, что по уму он растет не по своим годам, что в будущем он далеко опередит и своего отца Есугея, и Таргудая и всех других.
        Все это время Мэнлиг большей частью помалкивал, уступив старшинство Хара Хадану, вместе с другими принимая угощение от хозяев, поднимая вместе со всеми чаши с вином, а сам упорно размышлял про себя:
        «…Придет время и такой парень без труда все племя возьмет в руки… А нам с Кокэчу придется быть втрое хитрее, чтобы удержаться рядом с ним. А то можно и голову потерять… Чтобы он для нас был безопасен, надо сделать все так, чтобы он всю жизнь испытывал к нам благодарность - это чувство у него есть и его надо разжечь - Кокэчу сумеет это сделать. Надо ему показать и крепко внушить то, с какими тяжелыми трудами, с какими рисками нам удалось сохранить и вернуть ему отцовский улус… Надо еще подумать, как сделать побольше трудностей в этом деле. А отчего могут возникнуть трудности? Оттого, что тысячники не захотят пойти под его руку. Почуяв волю, они захотят жить своей головой. Надо поговорить с ними так, чтобы они сторонились Тэмуджина и стремились быть подальше от него, а может быть, и попытались уйти в чужие степи. А там уж я найду, как взяться за них, вернуть хозяину, а потом можно будет и обвинить тысячников в измене, прогнать их и поставить на их места своих людей. Войском буду править я. А кто управляет войском, тот управляет нойоном… - Мэнлиг выпивал вместе со всеми и хмелел, но в уме крепко
держал нить своих мыслей: - Если он со временем встанет хотя бы над одними борджигинами, это уже будет ханство. А хану, особенно такому молодому, нужен дайчин-нойон[30 - Дайчин-нойон - военачальник.], вот я им и буду… А пока нужно постараться удерживать войско как можно дольше, чтобы оно не так легко вернулось к нему в руки, и только из моих рук. Тогда Тэмуджин будет послушен мне. Я буду его держать в узде, а Кокэчу будет нашептывать ему во сне мои решения… Вот так!»

* * *
        Тэмуджин разделал барана на мелкие части и сварил в котле. Отваренное мясо разложил по берестяным корытцам. Отрезал по куску от каждой части - головы, лопаток, грудины, ребер - с молитвами положил в огонь, так же отрезал еще, отнес в большую юрту и там положил в огонь очага, вернулся, снова отрезал и угостил онгонов в юрте. Толпа молча наблюдала за ним, ревниво следя - не допустит ли какой-нибудь оплошки.
        Вернувшись, Тэмуджин взял корытце, в которое была посажена голова барашка, и с поклоном поднес старику, сидевшему в середине. Левую лопатку поднес старику справа, грудину отдал старику слева.
        - Ну, жених отдал дань нашим предкам, - объявил Дэй Сэсэн и весело обратился к сородичам: - Разбирайте мясо, чего вы ждете, думаете, каждому он будет подавать?
        Цотан поднесла Тэмуджину воды в кувшине и полила ему на руки.
        Отпробовав мяса вместе со всеми, хозяева и сваты пошли в юрту. Расселись. Тэмуджин заметил, что на этот раз Дэй Сэсэн и Хара Хадан сели подальше друг от друга, оставив между собой место, и понял: сейчас введут невесту. Тревожно и радостно застучало в груди. Замерев, он услышал, как снаружи усилился гомон толпы, зашуршали шаги многих людей за дверью.
        Приподнялся полог; первой вошла разодетая в шелка старуха, повернувшись, она пропустила закутанную в широкий халат девушку. Та вошла, выпрямилась, и Тэмуджин узнал Бортэ. Она сильно изменилась за два прошедших года, стала выше ростом и полнее телом, но глаза оставались все те же - пронзительные, полные тепла и ласки. За ней заходили другие девушки.
        Бортэ, раскрасневшись от волнения, невидящими глазами быстро обвела всех и поклонилась сватам. Мать подошла к ней, взяла за руку и провела на хоймор, усадила на место между отцом и сватом.
        Тэмуджин неотрывно смотрел на нее; та, застыв взглядом и сжавшись, сидела неподвижно, но потом, почувствовав его взгляд, повернула голову, встретилась с ним глазами - робко и вопросительно. «Ты ли это? - будто спрашивала она. - Тот ли веселый и добрый парень, что был раньше?..» Ласковым огнем опалило нутро Тэмуджина и он, не сдерживая взволнованной улыбки на лице, все смотрел на нее, пока она не отвела глаз, напоследок блеснув ими в ответной улыбке.
        - Ну, вот наша дочь, - подавляя грусть, улыбнулся Дэй Сэсэн. - За нее мы стыдиться не будем, всему, что нужно замужней женщине, она обучена, спать много не привыкла, сидеть сложа руки не будет. Лишь бы муж относился хорошо, тогда и в семье будет счастье.
        - Тэмуджин парень разумный, - ответно улыбнулся Хара Хадан, - у дочери вашей лицо, что заря, и в глазах огонь, разве можно к такой женщине относиться плохо?
        - Ну, тогда выпьем за благополучие в новой семье, - Дэй Сэсэн стал наполнять чаши. - И будем наряжать жениха…
        Когда все выпили, мать невесты Цотан достала откуда-то сверток, развернула широкую замшевую рубаху и штаны, подошла к Тэмуджину. Он встал с места, снял с себя пояс, халат, гутулы, затем рубаху, штаны и, раздевшись догола, поднял руки, давая натянуть на себя новую рубаху.
        Цотан помогала ему одеться. Когда Тэмуджин надел гутулы и пояс, она достала из-за пазухи большой орлиный клюв на тонком ремешке, одела ему на шею.
        - Пусть этот клюв оберегает тебя от сглаза и опасностей. Я его заговорила древним материнским словом.
        Подошли двое девушек. У одной в руках была наполовину заплетенная коса из конского волоса, другая держала три увесистые бронзовые бляхи. Цотан, встав сзади Тэмуджина, стала расплетать ему косу. Расчесала костяным гребнем и старательно заплела ее вместе с конским волосом и бляхами.
        «Скорее бы выехать, - устало подумал Тэмуджин, чувствуя, как оттягивают голову сзади тяжелые бляхи и незаметно покосился на Бортэ; та все еще сидела, стыдливо опустив глаза. - Должно быть, уже скоро…»
        Снова все выпили - на этот раз за одевание жениха - и после невеста с матерью и подругами ушли готовиться в путь.
        - Сам я не смогу вас проводить, - говорил подвыпивший Дэй Сэсэн, захмелевшими глазами глядя на Тэмуджина и Хара Хадана. - Сами знаете, сейчас не время бросать свой улус. Поедет мать, проводит до самого айла. Да это и лучше, обе матери поговорят по-хорошему, договорятся обо всем, а мне и разговаривать будет не с кем, Есугей-нойон ведь ушел от нас. А ты уж, дорогой сват, прикрой их от опасностей.
        - Об этом пусть твое сердце не болит, - успокоил его Хара Хадан. - Мэнлиг проводит до самого дома, я ему и воинов дам. В верховье Керулена дорога безопасна, а оттуда пройдут через горы. Это не то, что прямо по степи… А ты, - он вдруг перевел разговор на будничные заботы, - через два дня приезжай ко мне, будут все южные нойоны, нам ведь есть о чем поговорить.
        - Буду, - в ответ радостно улыбнулся Дэй Сэсэн. - Если и тумэн Есугея с нами, то тайчиуты побоятся нас задирать.
        Услышав о войске отца, Тэмуджин внутренне встрепенулся, взволнованно подумал: «Может быть, попросить у них помощи в возвращении отцовского улуса?..» Раздумывая, он оглянулся и встретил настороженный, предостерегающий взгляд Мэнлига; тот отрицательно покачал головой, безмолвно говоря ему: «Не надо сейчас об этом». Тэмуджин подумал и согласился с ним: «Верно, я ведь приехал за невестой, глупо будет еще и об улусе заводить разговор…»
        Вернулась Цотан, на этот раз она была одета в простой халат из тонкой телячьей замши.
        - Ну, дорога наша неблизкая, - Хара Хадан встал. - Пора выезжать.
        Гурьбой стали все выходить из юрты.
        В айле толпился народ. Отовсюду доносился нетрезвый гомон голосов. За юртами толпа подростков держала оседланных коней - для тех, кто ехал на свадьбу в айл жениха и тех, кто провожал их до границы родовых земель.
        Сватам подвели их коней. Дэй Сэсэн взял за поводья своего саврасого жеребца, на котором Тэмуджин видел его еще при первой встрече два года назад.
        Тэмуджин сел на своего жеребца. Радуясь долгожданному концу всех обрядов, он разбирал поводья и оглядывался вокруг. Бортэ с подругами нигде не было видно. Вдруг он заметил, как встревоженно переглянулись Дэй Сэсэн и Цотан.
        - Куда она делась? - тихо спросил Дэй Сэсэн, сердито поводя глазами по сторонам. - Должна была уже на коне сидеть.
        - Я ее вывела сюда, перед тем как зайти в юрту, - растерянно отвечала Цотан. - Неужели умыкнули?..
        Скоро неладное заметили и другие: невестки не было на месте, значит, ее захватили и спрятали сестры и подруги - обычай позволял такое. Если захватывали невесту, то держали ее в одной из юрт у родственников и девушки с мутовками и палками в руках оборонялись от всех, кто пытался ее вывести. Отбивать невесту должны были ее братья и молодые родственники, которые отправлялись в свадебную поездку.
        Девушки, которые решились не отпускать невесту, обычно бились за нее не на шутку, бывало, в драках доходило до увечий и убийств. Если девушки оказывались сильнее и парни не отбивали невесту, поездка откладывалась на следующий день, и назавтра все повторялось сначала: девушки вновь держали оборону. Если не отбивали невесту в течение трех дней, то свадьба расстраивалась: это означало, что духи предков не отпускали невесту, не позволяли ей покидать свой дом.
        Тэмуджин с нетерпением оглянулся на Хара Хадана и Мэнлига, те молча посматривали на хозяев. Дэй Сэсэн подозвал старшего сына, что-то сказал ему на ухо. Тот махнул кому-то рукой и пошел из айла. Несколько парней из толпы пошли следом за ним. Остальные выжидающе помалкивали, многозначительно переглядывались между собой.
        Вскоре прибежал мальчишка лет восьми - видно, из близких родственников - и доложил Дэй Сэсэну: с десяток двоюродных и троюродных сестер захватили невесту и силой удерживают в соседнем айле.
        - Парни сейчас пытались договориться с ними, - почтительно глядя в глаза Дэй Сэсэну, говорил он, - но те не желают уступать, мол, не хотим отдавать сестру в дальний род.
        Из соседнего айла донеслись громкие голоса, а затем и пронзительные крики - схватка там разгорелась. Народ из айла Дэй Сэсэна густой толпой хлынул на шум.
        Сваты, родители невесты и несколько стариков и старух оставались на месте. Между ними будто пронесся холодный ветерок, они не смотрели друг на друга. Уставившись в землю, все ждали исхода: если девушки вдруг окажутся стойкими и не уступят парням, то больше они не сваты - и разойдутся врагами.
        «Девушкам обороняться легче и взять их непросто, - напряженно думал Тэмуджин, обеими руками схватившись за луку седла, - в узкую и низкую дверь юрты пробиться под ударами мутовок не каждому под силу. Неужели так и уеду один, без невесты?.. Ведь все шло так хорошо».
        Шум в соседнем айле все усиливался; громко и визгливо орали из юрты девушки, парни бились молча.
        Шло время. Крики то умолкали на некоторое время, то вновь разносились с новой силой.
        - Будто одолевают их, - вдруг шепнул ему в ухо Джамуха.
        Тэмуджин прислушался: крики девушек становились все отчаяннее, был слышен уже один сплошной визг. Скоро их голоса раздались снаружи - их выгоняли из юрты - переходя в истошный плач и рыдания, стали стремительно уноситься в разные стороны - видно, их гнали из айла, нещадно одаривая плетьми.
        Тэмуджин облегченно вздохнул. Успокоенно переглянулись сваты и родители невесты. Дэй Сэсэн смущенно усмехнулся:
        - Обычай вспомнили… эта молодежь еще и не такое придумает…
        - Обычай есть обычай, ведь нельзя запретить, - развел руками Хара Хадан. - Да это и к лучшему, все, что полагается, мы исполнили.
        Привели Бортэ. За обе руки ее крепко держали братья Алчи и Хи. У обоих лица вспухли от ударов в драке; у Алчи была рассечена бровь, из раны шла кровь, стекая через все лицо на подбородок, обливала новую замшевую рубаху. Следом гурьбой шли другие братья - двоюродные - все были взъерошены после драки и тяжело дышали, почти у всех лица были в крови и синяках.
        Тэмуджин, не глядя на других, смотрел на Бортэ. Она шла, потупив взгляд, но, приблизившись, подняла на него взор и смущенно улыбнулась, будто говорила: «Что же поделать, так сильно любят меня мои сестры».
        Ей подвели высокую кобылу синеватой масти под новым серебряным седлом, в новой сбруе. Она легко вскочила в седло и с готовностью расправила поводья.
        Цотан останавливала кровь на лице сына, поплевывая на рану и замазывая ее пеплом из кострища. Другие братья наскоро умывались, подставляя пригоршни под кувшины с холодной водой - им наливали женщины айла - оправляли на себе помятую одежду и садились в седла.
        Наконец и Алчи вспрыгнул на своего коня и толпа всадников гурьбой тронулась из айла.
        XIII
        Оэлун с нудной, томящей душу тревогой ждала возвращения Тэмуджина и Бэлгутэя. Ночами, услышав случайный шум со стороны леса или фырканье оставшихся лошадей, вздрагивала в постели, отрывала голову от туго набитой подушки: «Не едут ли?..» Днем, проходя между двух юрт и суетясь вокруг внешнего очага, она невольно взглядывала на южную сторону, где в одном перестреле от стойбища из леса выходила проторенная ими тропа с верховьев Керулена. Беспокойно гадала она об исходе дела: как встретят ее сына хонгираты - договорятся о чем-нибудь по хорошему или прогонят с позором и унижениями. Однако, как не думала и не гадала, а такого, что Тэмуджин приедет домой вместе с невестой, она не могла себе и представить. Легче представлялось, как они с Бэлгутэем возвращаются одинокие и подавленные, с жестокой обидой на душе, которая еще долго будет жечь и отравлять им память напоминанием о пережитом унижении.
        Как-то, раздумавшись у очага, она спросила у Сочигэл:
        - Что ты думаешь, отдаст нам Дэй Сэсэн свою дочь?
        Та разочарованно махнула рукой.
        - Ты так и не научилась разбираться в людях. Сильные тянутся к сильным, слабые остаются со слабыми… Да ты сама разве отдала бы свою Тумулун таким захудалым, как мы сейчас? Вот и подумай.
        - Да, ты права, - Оэлун соглашалась с ней.
        Про себя она еще надеялась, что Тэмуджин по дороге обдумает свое положение и образумится, повернет назад. И лишь где-то глубоко в душе у нее, как маленький огонек под остывшим пеплом, скрывалось сомнение: «А вдруг получится?.. Мало ли что бывает на свете… разве не было у нас таких случаев?»
        На шестой день приехали Джэлмэ с Боорчи. С собой они пригнали молодую жирную кобылу буланой масти - резать на свадьбу; а еще Боорчи привез на вьючном коне шесть больших туесов арзы - подарок от своих родителей. Хачиун, ездивший к хамниганам, вернулся сразу и сказал, что те обещали быть в срок. Оэлун и Сочигэл, воодушевленные таким началом, взялись за приготовления.
        - Не будет невесты - отпразднуем приход новых нукеров, - договорились они. - Это тоже немалое дело…
        - Да и Тэмуджину веселее будет, - говорила Сочигэл. - Не будет долго горевать. А нам и без этих хонгиратов живется неплохо.
        - Нужно быть готовыми ко всему, - высказала свою затаенную мысль Оэлун. - Если вдруг приедут сваты, у нас все должно быть готово к встрече.
        Сочигэл лишь пожала плечами и, скрывая досадливую насмешку в тонких губах, молча покосилась на нее.
        По настоянию Оэлун они поставили еще одну юрту - для гостей - бывшую кожевенную; вымыли решетки и жердочки во всех юртах, постелили новый войлок. Большую юрту убрали яркими сартаульскими коврами, которые с ухода отца Есугея ни разу еще не доставали из сундуков. Впервые за долгое время айл их запестрел праздничными украшениями.
        В предчувствии праздника братья (с приездом двух нукеров, Джэлмэ и Боорчи, они все были переполнены радостным возбуждением и не отходили от них) сняли с себя изношенные штаны и рубахи из звериной шкуры, оделись в бархатные одежды и гутулы, перепоясались новыми ремнями на бронзовых бляхах и, как в былые годы на празднествах, защеголяли в ярких цветах.
        Глядя на сыновей, приоделись и матери, достали из сундуков шелковые халаты, высокие шапки. Сочигэл нагрела воду в котле, с помощью Хоахчин тщательно вымыла голову и лицо. Уединившись на женской стороне перед широким медным зеркалом, она долго накрашивала брови и ресницы, румянила лицо китайскими маслами.
        XIV
        Свадебный поезд в полтора десятка человек - шестеро со стороны жениха и девять со стороны невесты - с заводными конями ехали скорой рысью, останавливаясь лишь на ночь и один раз днем, чтобы отдохнуть и утолить голод. Невесту сопровождали мать Цотан, братья Алчи и Хи, остальные были двоюродные братья и сестры.
        Тэмуджин всю дорогу был как во сне; рядом с ним, локоть в локоть, ехала Бортэ. С самого начала, когда выезжали из хонгиратского куреня, их пристроили рядышком и Тэмуджина от близости ее как дурманом окутало волнующее и вязкое, вбирающее всего его, ломающее волю сладкое чувство, которому он с наслаждением отдавался весь, без остатка. Он видел рядом с собой одну лишь ее, забыв обо всех остальных. Краем сознания он понимал, что ведет себя на людях неприлично: хороший мужчина привязывается к своему коню, а не к жене, но ничего не мог поделать с собой. С дрожащим в груди сердцем он неотрывно косился на ее смуглые руки, крепко схватившие поводья, переводил взгляд на ее лицо, такое же нежное и красивое сбоку, как и спереди.
        В первый день пути, проезжая неровное место, кони их качнулись, столкнувшись боками, и нога Тэмуджина тесно прижалась к ноге Бортэ - его с головы до ног охватило огненным жаром, сперло в груди дыхание. С этого места он всю дорогу с нетерпеливым ожиданием, подавляя в себе волнение и страх, искал случая так же прикоснуться, прижаться к ней.
        Он смутно помнил, как у джадаранского куреня они расставались с Хара Хаданом, как он рассеянно благодарил его за помощь, как они останавливались на отдых, как он ел и спал - словно он опьянел от своего счастья. Одна лишь Бортэ была в его глазах и он не заметил, как рядом с ней прошел весь длинный путь от хонгиратского куреня до его стойбища на Бурхан-Халдуне.
        В стойбище Мэнлига к ним присоединился Кокэчу и еще один его брат, а сам Мэнлиг у себя дома принарядился, одев коричневый шелковый халат и высокую расшитую шапку из белого войлока. Теперь он ехал вместо отца, заняв место Хара Хадана.
        В середине четвертого дня, когда солнце начинало сходить с зенита, они, наконец-то, вышли из горной тайги к Бурхан-Халдуну. Тэмуджин только здесь очнулся от своего многодневного забытья и с беспокойством взглянул вперед. В стойбище его стояло уже четыре юрты и чуть в стороне, ближе к лесу, виднелся одинокий хамниганский чум. «Приготовились, - облегченно выдохнул он, оглядывая стойбище. - Значит, все гости уже прибыли…»
        Выехав из леса, свадебный поезд остановился.
        В стойбище взлаяли собаки и через малое время оттуда навстречу гостям стремительной рысью выскакали двое. Тэмуджин всмотрелся и рядом с Хасаром узнал своего нукера Боорчи. У Хасара жеребец отчего-то зауросил, задирая вверх оскаленную морду, подаваясь в сторону, он хлестнул его два раза и тот распластался в бешеном галопе.
        В десятке шагов они осадили разгоряченных коней, соскочили с седел. Кланяясь гостям с приветливыми улыбками, они громко здоровались:
        - Хорош ли ваш путь?
        - С чем хорошим прибыли к нам?
        «Мать научила», - подумал Тэмуджин, довольно глядя на бойко и весело державшегося Хасара.
        - От людей услышали, что у вас горы мяса и озера архи, решили заехать и угоститься, - шутил Алчи, с широкой улыбкой оглядываясь на своих.
        - Верно вам сказали, есть и горы и озера, - отвечали те. - Правильно сделали, что приехали.
        Хасар и Боорчи снимали со своих седел набитые сумы, им помогали Бэлгутэй и сыновья Мэнлига.
        Стали угощать гостей, начиная с Алчи и Цотан; по рукам разносили чаши и мясо. Те церемонно принимали угощение, пили и ели, а сами пристально оглядывали стойбище жениха. Тэмуджин незаметно следил за их лицами, примечая цепкие взгляды Цотан и Алчи, но так и не разглядел в них разочарования, которое он с боязнью ждал от них. В бесстрастных глазах хонгиратов нельзя было рассмотреть ничего ясного, и Тэмуджин решил: «Видно, заранее договорились не показывать своих чувств, или сам Дэй Сэсэн запретил им выдавать себя…»
        Из толпы сватов скоро выступил младший брат невесты - Хи. Выпив свою чашу, он вдруг запрыгнул на своего каурого жеребца и один поскакал в сторону стойбища. Все притихли, глядя ему вслед. Он должен был прорваться в стойбище, перескочить на коне через большой огонь во внешнем очаге и войти в юрту.
        Когда до юрт оставалось около сотни шагов, от столпившихся у внешнего очага людей (Тэмуджин всмотрелся в них и узнал сыновей хамниганского вождя) вышел Джэлмэ. Пригнувшись, как перед борьбой, он быстро шел навстречу к скачущему Хи.
        Хи хлестнул два раза своего жеребца, убыстряя его, и стал забирать влево, стремясь обойти Джэлмэ, но тот побежал наперерез и длинным прыжком достал его коня под уздцы, схватился обеими руками и повис на поводьях. Жеребец пригнул голову под его тяжестью, с десяток шагов проволок по земле и остановился прямо перед очагом. Тэмуджин видел, как хамниганы с поклонами свели Хи с коня и проводили его в юрту. Джэлмэ вел норовистого, возбужденно переплясывавшего жеребца к коновязи.
        - У жениха нукеры хорошие, - разводили руками гости. - Мы проверили…
        - Значит, и нашу Бортэ защитят, если что…
        Свадебный поезд постоял на месте, угощаясь вином и мясом и, выждав приличное время, двинулся к стойбищу. Навстречу им выходили матери Оэлун и Сочигэл в богатых убранствах, увешанные коралловыми бусами и серебряными подвесками, кланялись гостям.
        Мать Оэлун ссаживала с седла грузную Цотан, за приветливой улыбкой испытующе всматриваясь в ее глаза, расспрашивала:
        - Как вы доехали? Не слишком ли трудна была дорога?
        - С помощью небожителей, - та просто и по-доброму улыбнулась в ответ. - За таким женихом мы и не такую дорогу одолели бы.
        - Ну, проходите к нашему огню, - скрывая облегченный вздох и тая бесконечную радость в глазах, она степенно провожала сватью внутрь стойбища.
        Хасар принимал поводья у Алчи, Мэнлиг за руку, как свата вел его к внешнему очагу. Тот, важно оглядываясь по сторонам, шел за ним.
        У внешнего очага долго брызгали богам и благодарили их за удачный путь. Со стороны жениха брызгал Кокэчу, со стороны невесты нашелся парень, знающий шаманские призывания. Они по очереди обращались ко многим богам, защищающим от невзгод и опасностей; гости и хозяева стояли вокруг, держали в руках мясо и чаши с вином.
        - Сэг!
        - Сэг! - наконец закончили они молитву.
        Все побрызгали из своих чаш и выпили.
        Стали заводить гостей в юрту. Для невесты и ее сестер на женской половине был занавешан полог. Оэлун проводила их туда, усадила за накрытым столиком.
        Мэнлиг и Алчи вместо отцов жениха и невесты сели на хойморе. Мать невесты Цотан села рядом с сыном. Тэмуджин сидел по левую руку Мэнлига, ниже села мать Оэлун.
        Когда гости расселись, первым встал со своего места и начал говорить Мэнлиг. Скромный в курене хонгиратов, помалкивавший за спиной Хара Хадана, теперь он взял верховенство и держался как главный на свадьбе.
        - Большое дело мы сейчас свершаем, - подвыпив и воодушевившись, он многозначительно смотрел на сватов. - Дальние рода сближаем, разных людей объединяем, и это нашим потомкам будет на пользу… они будут помогать друг другу и лишний раз не поднимут оружие на своих… Новый айл создаем, новому потомству дорогу открываем… кто, если не мы, все это делал бы?.. Одно дерево леса не составит, один волк без стаи пропадет, потому мы и помогаем друг другу… Мы и дальше будем помогать Тэмуджину, и семью его не бросим… мы поставим его на ноги…
        Он долго говорил о том, какое благо сейчас совершается и чем хорошим оно в будущем обернется. Тэмуджин вслушивался в его слова и впервые заметил, что Мэнлиг не умеет говорить речи перед народом: говорил он бессвязно и часто повторялся. «Но мысль одну держит крепко, - подумал он, - старается перед сватами показать свое значение, будто его стараниями все это делается…»
        - У Тэмуджина сейчас не лучшие времена, - сурово глядя вокруг, качал тот головой. - Но он еще поднимет отцовское знамя и соберет свой улус! Мы, люди рода хонхотан, поможем ему в этом и многих других приведем под его знамя… Войско Есугея-нойона мы сохранили, не дали тайчиутам его растащить, хотя Таргудай-нойон с самого начала пытался это сделать… Мы знаем, что и дальше он будет стараться нам помешать… Он все сделает для того, чтобы помешать нашему Тэмуджину взять свой улус… Но мы ему не дадим!.. Мы соберем улус Есугея-нойона, поднимем его знамя и посадим на войлок его сына. Люди думают, что он молод и одинок… Да, он молод, многого не знает, но рядом всегда будем стоять мы, люди рода хонхотан, а вы все знаете, что мы люди не простые, многое, что не во власти других, доступно нам, людям рода хонхотан…
        «Не лишнее ли он говорит?» - беспокойно подумал Тэмуджин и взглянул на сидевшего ниже Кокэчу.
        Тот твердо посмотрел на него и утвердительно качнул головой, словно хотел сказать: «Да, он говорит правильно».
        «А зачем все это? - Тэмуджина неприятно задело то, что перед сватами его открыто показывали слабым и неспособным, объявляли, что рядом с ним всегда должны стоять какие-то могучие хонхотаны и помогать ему, как будто без них он не управится со своим улусом. Потупившись, он оскорбленно перебирал в себе мысли: - Однако, они слишком много о себе возомнили… И Кокэчу туда же… Сговорились они, что ли, нарочно перед людьми все это показывают?.. Ну, я еще поговорю с ними…»
        Ответное слово говорил Алчи. Он много хвалил Тэмуджина, рассказывал о том, как два года назад он показал себя перед их родом, выбив своими стрелами больше всех мишеней, говорил, что хонгираты желают, чтобы он поскорее вернул отцовский улус и поднял свое знамя.
        - Мы, хонгираты, при нужде поможем своими силами, - закончил он, твердо посмотрев на Тэмуджина. - И на будущее надеемся всегда помогать друг другу».
        «Наверно, отец научил, - думал Тэмуджин, рассеянно слушая его. - А если от себя говорит, то необдуманно: неизвестно еще, как Дэй Сэсэн поступит…»
        Гулянье шло до позднего вечера; хозяева насыщали сватов. Те пели хозяевам приветственные песни, в ответ пели хозяева.
        Тэмуджин снова затосковал по невесте, часто и подолгу он останавливал свой взгляд на пологе, за которым сидела его Бортэ, куда то и дело заходила раскрасневшаяся Сочигэл и меняла им блюда.
        Расходились в темноте, под звездами; опьяневшие - и сваты и хозяева - старались держаться друг перед другом прилично, по-трезвому. Вежливо раскланивались и желали хороших снов. Невеста ушла со своими ночевать в гостевую юрту. На южной стороне за стойбищем молодые разжигали огонь.
        Тэмуджин отозвал в сторону Кокэчу.
        «Надо поговорить обо всем сейчас же, - решил он. - А то опять ускользнет, как налим в камнях, и снова его месяцами не увидишь».
        Они стояли на западной стороне. На опушке, раскачиваясь, шумели под вечерним ветерком верхушки сосен. Тэмуджин под далеким светом костра смотрел на лицо своего друга, и вдруг ему показалось, что перед ним стоит совсем другой человек - лицо его неузнаваемо изменилось. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение и всмотрелся, узнавая шамана, но все-таки это было другое лицо - чуждое, неприветливое. Почти ничего не осталось в нем от старого, дружеского, теперь непроницаемо и холодно смотрело оно мимо него, куда-то во тьму.
        «Угадал, о чем будет разговор, потому и сделал такой неприступный вид», - подумал Тэмуджин и остро почувствовал в себе нежелание начинать с ним разговор - не хотелось снова просить и унижаться. Ему вдруг нестерпимо захотелось идти спать, забыться от всего: от дорожной усталости и напряжения последних дней.
        Взяв себя в руки, он собрался с мыслями.
        - Кокэчу, я рад, что ты приехал на мою свадьбу и помолился от всех нас живущим на небе. Рад я, что отец твой сидит на месте моего отца, а названный отец ведь тоже родной человек и отныне мы с тобой можем считаться братьями. Обоим вам я благодарен за помощь в моей женитьбе, этого я никогда не забуду. Но ты сам знаешь, как много всего мне еще надо сделать… Войско моего отца теперь будет на Керулене вместе с куренями джадаранов, и это тоже сделано стараниями твоего отца, за что я ему так же благодарен. Но когда я спросил у него о том, что не пора ли нам начинать думать о возвращении мне войска, он сказал, что не время за это браться и что тысячники сейчас не пойдут ко мне… - Тэмуджин замолчал, почувствовав, что слишком уж подобострастным становится его голос и, подавляя досаду, не зная, как взять нужный тон, продолжал: - Меня беспокоит своеволие этих тысячников: а что, если они заартачатся и потом, когда мне исполнится законных тринадцать лет? Как тогда мне быть? И до каких пор мне ждать их покорности - что ты думаешь об этом, скажи мне, брат Кокэчу.
        Он взволновано перевел дыхание и замолчал, ожидая ответа.
        - Ты сейчас должен понять одно, брат Тэмуджин, - веско сказал Кокэчу. - Чтобы научиться властвовать, сначала надо научиться покорности.
        - Какой еще покорности? - опешил Тэмуджин. - Кому?..
        - А кто тебе сейчас помогает? - невозмутимо говорил Кокэчу, все так же глядя мимо него. - Мы, шаманы, помогаем тебе и ты должен слушаться нас.
        - Нойон не должен никого слушаться! - запальчиво сказал Тэмуджин. - Мой отец никого не слушал, да и у нас самих род дарханский…
        - Тише, тише, - Кокэчу, казалось, был испуган его голосом, он быстро оглянулся по сторонам, - не о том ведь речь, нойон властен перед народом, но он должен поступать по велениям богов, а послы между богами и земными людьми - шаманы.
        - И что я должен делать?
        - Ты должен показать нам, что готов выполнять повеления богов.
        - Я и готов к этому… - Тэмуджин вдруг подумал: «А может быть, сказать ему, что этой зимой я сам во сне летал на восьмое небо и встречался с Эхэ Сагаан и его праправнуком Чингис Шэрээтэ? - Помедлив, он передумал: - Нет, пусть лучше не знает, а то потом что-нибудь скажет мне про это, а я не буду знать, правду он говорит или лжет…»
        - Нет, Тэмуджин, - улыбнулся Кокэчу, - ты нам должен это показать, и тебе нужно принести особую клятву, а то как мы можем быть в тебе уверены? Без этого мы не можем взяться за такое большое дело.
        - А как же большие шаманы? - спросил Тэмуджин. - Те, которые вызывали меня к себе позапрошлым летом и говорили со мной? Они тоже так считают или ты сам все это придумал?
        - Большие шаманы стареют, - в голосе Кокэчу послышалась пренебрежительная усмешка, - недалеко то время, когда и они отправятся в мир предков, а земные дела вершить нам.
        - Значит, не они это решили, что я должен давать вам клятву?
        - Не они.
        - Тогда почему я тебе должен верить?
        - Потому что все это время тебе помогали мы с отцом и никто кроме нас… и мы дальше будем тебе помогать, мы все для тебя сделаем, если только ты сам будешь считаться с нашими мыслями… И еще потому, что кроме нас тебе не на кого положиться, улус твоего отца вернуть тебе можем только мы - люди рода хонхотан. Все остальные рода отвернулись от вас. И тысячники ваши могут от тебя отвернуться, а взять их в узду сможем только мы…
        До Тэмуджина только сейчас дошло окончательно: Мэнлиг сыном стараются взять его в свою волю, а потом, когда он возьмет отцовский улус, они будут править им, как всадники правят конем. И Кокэчу впервые сказал ему об этом открыто: если будешь послушен нам, получишь отцовский улус, если нет, то и улуса не будет.
        Стало небывало тяжело и тоскливо на душе, мысли его запутались. Устав думать, он не видел перед собой пути, будто оказался в непроходимых дебрях. Надо было заканчивать разговор.
        - Я тебя понял, брат Кокэчу, - сказал он. - Я должен подумать. А сейчас давай отдыхать, завтра много дел.
        Они разошлись; Кокэчу ушел в малую юрту, Тэмуджин - в свою, большую. Ложась в темноте на свое место у правой стены, он слышал, как у костра шумела подвыпившая молодежь. «Братьям праздник, - засыпая, успел подумать он, - знали бы они, что сейчас делается на самом деле…»

* * *
        Едва забелело на востоке, Оэлун и Сочигэл с сыновьями были на ногах. Скоро поднялись гости и снова все собрались в большой юрте. Снова по кругу пошли чаши с архи - поправляли головы, тяжеловатые после вчерашнего. В этот день предстояли главные свадебные обряды: заплетание кос невесте, поклонение ее онгонам, очагу, жениху, свекру, затем испытание невесты…
        Мэнлиг с Оэлун, с одной стороны, и Цотан - с другой, обсуждали, как провести испытание невесты: все девять испытаний, положенные обычаем, пройти ей или обойтись каким-нибудь одним. Остальные, примолкнув, слушали их.
        - Полное, полное испытание надо провести, - требовал Мэнлиг, заметно опьянев с хорошей чаши арзы. - Жениху нашему, кажется, в позапрошлом году вы полное испытание проводили. А теперь и нам нужно невесту проверить.
        Цотан уговаривала обойтись одним испытанием - любым на выбор - ссылаясь на усталость невесты с дороги.
        - Да и времени много потеряем, - говорила она, - ведь испытание невесты не один день может протянуться: и шкуру выделать, и одежду сшить, и войлок скатать… Пусть лучше свекровь сама потом ее проверит, а я ручаюсь за свою дочь.
        Оэлун быстро уступила ей.
        - И без того видно, что хорошая девушка, - сказала она. - Что же мы, сами посватались и будем ее мучить у себя. Мы верим вам.
        Тэмуджин отрешенно посматривал вокруг, на охватившую всех праздничную суету. Вместе со всеми он сидел за столом, поднимал и пригублял чаши с архи, вставал и делал, что положено жениху, а в душе беспокойно метался между двумя разными желаниями: то ему не терпелось поговорить с Мэнлигом и Кокэчу о вчерашнем, разобраться с их нечистыми уловками, то хотелось поскорее покончить со свадебными хлопотами, остаться наедине с Бортэ и не видеть больше никого.
        Мать Оэлун заметила его беспокойный вид, улучив время, она подошла сзади и шепнула на ухо:
        - Возьми себя в руки, сынок, уж немного осталось.
        Тэмуджин взял свою чашу с архи и выпил до дна.
        Бесконечно долго тянулось время. Тэмуджин вспомнил, как он лежал в возу под шерстью, спрятанный Сорхоном в тайчиутском курене, охваченный такой же безысходной тоской, как сейчас, и удивился: «Одно дело - побег из плена, не знаешь, когда поймают и убьют, другое - свадьба, то, о чем так долго мечтал и вот, наконец, достиг, а одинаково тоскливо и нудно. Почему так?..»
        Бортэ стояла в середине юрты перед очагом, мать Оэлун с правой руки и Сочигэл с левой заплетали ей тоненькие косички - с правой стороны девять (девяносто западных небесных хаганов) и с левой восемь (восемьдесят восточных хаганов). Потом невесту вывели из юрты. Мэнлиг толкнул локтем Тэмуджина:
        - Ты тоже иди.
        Он очнулся от своих мыслей, поспешно вышел следом.
        Перед юртой уже была посажена молодая березка, маленькие листья ее дрожали под слабым ветерком. Под ней стоял туес с архи и куски мяса в широком корыте, на котором возвышалась отваренная лошадиная голова. Рядом горел небольшой огонь, возле него сидел Боорчи в высокой белой шапке, в новых замшевых одеяниях. «Он будет благословлять, - догадался Тэмуджин и порадовался про себя: - Хорошо, что не Кокэчу, не буду лишний раз ему обязан…»
        Тэмуджина подвели к невесте. Они взялись за руки и медленно пошли вокруг юрты. С другой стороны невесту вела мать Оэлун. Спереди и сзади шли молодые парни и держали над ними широкую лосиную шкуру. Сделав круг, все подошли к березке.
        Боорчи встал с потника. Тэмуджин и Бортэ подошли к нему, склонили головы. Громко и протяжно тот стал говорить слова благословения. Тэмуджин рассеянно слушал его.
        - …долгая жизнь, долгое счастье… полное одеяло детей, полная степь лошадей… мяса полный котел… масла полная кадка… архи полный бурдюк… стрел полный колчан… скакун, привязанный к коновязи…
        Снова пошли вокруг юрты и снова подошли к березе. Боорчи повторил благословение. Пошли по третьему кругу, и снова Боорчи выговаривал те же слова, словно заклинание.
        Благословение закончилось, и Оэлун увела невестку в юрту. Тэмуджин остался угощать огонь вином и мясом…

* * *
        Вечером, перед сумерками, наконец, начался последний обряд свадьбы - испытание невесты. Она должна была наскоро перегнать архи и угостить родственников жениха. Остальные, рассевшись вдоль стен, молча следили за ней. У многих на лицах блуждала выжидательная улыбка: даже хорошо обученной девушке не так просто - в чужих посудах, под ждущими, требовательными взглядами чужих людей - сделать все так, как надо. Часто случалось, что от волнения у невесты все шло наперекос: котлы перекипали, кувшины падали, ковши и другая посуда оказывались разбросаны по всей юрте, а сами невесты измазывались в саже так, что становились похожи на восточных чертей. И тогда - смех, позор…
        Бортэ умело поставила винный котел на очаге: из бочонка налила хурунгу, к отверстию в крышке прикрепила деревянную трубу и, примерившись по ее длине, поставила другой котел с холодной водой и в ней медный кувшин - для слива архи. Сильным ударом кресала выбила искру, раздула в очаге огонь.
        Трудность была в том, чтобы все время поддерживать небольшой огонь в очаге, чтобы он горел ровно и не перегревал хурунгу в котле, и тут же успевать почаще менять воду в другом котле - вычерпывать нагретую и наливать холодную - тоже умело: второпях не сдвинуть кувшин, не уронить трубу и не разлить архи… Но главная хитрость - не передержать, чтобы архи получилось крепкое, и не снять слишком рано, чтобы не вышло слишком мало.
        Тэмуджин сидел на своем месте рядом с Мэнлигом. Он смотрел на Бортэ, почти не глядя на то, что она делает, и думал, не веря себе: «Этой ночью мы будем вместе… одни… завтра все гости разъедутся… а мы всегда будем вместе… - и светлая теплая радость разливалась у него в душе, размягчала отвердевшее сердце, будила желание нового, неведомого счастья, но тут же появлялись откуда-то черные, тревожные думы: - А как же быть с Кокэчу и Мэнлигом? Как уладить с ними? Взялись за меня, видно, не просто так, а с большими задумками, хотят связать по рукам и ногам, чтобы не трепыхался, но мне надо их перебороть, отодвинуть с пути… А как?..» - Он с тоской взглянул на дымоход, куда, легко взлетая от очага, уносился сизый дым; небо темнело. - Когда же все это закончится и наконец-то наступит время счастья, без помех и трудностей?.. Иду будто по горной местности, карабкаюсь наверх, тянусь из последних сил, перевалю хребет, а впереди новые пади и вершины…»

* * *
        И наконец Тэмуджин с Бортэ проводили всех и остались в юрте вдвоем. Они стояли у двери, за стеной все еще раздавались голоса только что вышедших гостей. Горели все светильники.
        У Тэмуджина будто сковало руки и ноги, онемел язык; переполненный счастьем, но еще не веря тому, что достиг его, он несмело смотрел на Бортэ, не зная, как к ней подступиться. Та подняла на него взгляд, по-простому улыбнулась:
        - Вот мы и вместе… я сильно устала… давай немного отдохнем, посидим вдвоем.
        Тэмуджин с радостью обошел очаг, сел на хоймор и протянул к ней руки.
        - Садись со мной рядом.
        Та покачала головой:
        - Мое место на женской стороне.
        Она сидя принялась убирать посуду со стола, у Тэмуджина не сходила с лица счастливая улыбка, он неотрывно смотрел на нее. «Она теперь моя, - несвязно блуждали где-то в уме мысли. - Отныне она всегда будет моей и мы всю жизнь будем вместе…»
        - Не смотри на меня так, - не глядя на него, смущенно улыбнулась Бортэ. - Будто ты живьем хочешь меня съесть…
        Она смела объедки куском шкуры в берестяное корыто с костями, встала.
        - Пойду накормлю собак, наверно, они меня не укусят?
        - Я схожу с тобой, - с готовностью сказал Тэмуджин.
        - Нет, я пойду одна, - улыбнулась Бортэ. - Плохая хозяйка водит за собой мужа.
        «Она еще и умна, видно, - подумал Тэмуджин, глядя на закрывшийся за ней полог. - Тогда и мне надо при ней держаться не хуже, а то подумает еще…»
        Но он тут же забыл об этом, как только она вернулась в юрту, и снова на лице его застыла простоватая, появившаяся откуда-то из глубокого детства, счастливая улыбка. Она села рядом, он неотрывно смотрел на нее; она, пересиливая смущение, повернулась к нему, взглянула ему в лицо. Они долго смотрели друг другу в глаза, не таясь, далеко проникая внутрь, открывая друг другу души и мысли свои… Тэмуджин словно в колодец заглядывал в черную глубину ее зрачков, видел в них мягкую и нежную теплоту, и с каждым мгновением наполнялся желанием сблизиться с ней, проникнуть в нее и оказаться в бездонной ее глубине, которая была теперь так близко…
        К утру они спали голые, крепко обнявшись и прижавшись друг к другу, будто и во сне не хотели расставаться. Жадно и жарко дышали друг другу в лицо, готовые, проснувшись, снова слиться в горячих ласках.

* * *
        Утром провожали сватов - родичей невесты. Договорились, что хозяева проводят их до истока Керулена в полудне пути от Бурхан-Халдуна, где они расстанутся, а дальше их поведут Мэнлиг с сыновьями. Провожать поехали мать Оэлун с Бэлгутэем, Тэмуджин с Бортэ и один из нукеров - Боорчи. Остальные продолжали праздновать в стойбище.
        Тэмуджин ехал рядом с Бортэ, вслед за Оэлун и Цотан. Передовыми шли Мэнлиг и Кокэчу; отдалившись от всех, они негромко разговаривали о чем-то между собой. Тэмуджин еще вчерашним утром, столкнувшись с Мэнлигом перед входом в юрту, заметил на его лице загадочную улыбку и понял, что Кокэчу уже передал ему их ночной разговор. И теперь он догадывался, о чем они шептались и ждал, что перед разлукой Мэнлиг подойдет к нему со своим разговором.
        «Тоже будет учить, что я должен слушаться их, - неприязненно думал он и ругал себя: - Поздно я разглядел их нутро, поверил, что они все делают от чистого сердца… а Мэнлига еще тогда можно было понять, если вглядеться в него внимательно…»
        Когда они перешли через верховье реки Эг и пошли по его правому берегу, Мэнлиг подъехал к нему.
        - Брат Тэмуджин, перед разлукой хорошо бы нам поговорить наедине.
        Тэмуджин отделился от Бортэ, они порысили вперед. Отъехав на полсотни шагов, перевели коней на шаг. По обе стороны высились заросшие лесом горы, недалеко шумела речка. Тэмуджин молчал, выжидая.
        - Брат Тэмуджин, ты должен понять все правильно, - начал Мэнлиг, - то, что сказал тебе Кокэчу, это верно.
        - Что верно? - переспросил Тэмуджин, чувствуя вновь откуда-то набирающееся в нем раздражение. - То, что я должен слушаться вас?
        - Пора нам поговорить открыто, - жестко сказал Мэнлиг. - У взрослых людей все делается по уговору… Мы хотим вернуть тебе отцовский улус, но хотим, чтобы ты слушался нас, советовался с нами во всех делах… А то зачем же мы будем тратить свои силы и время, если нам от этого не будет никакого проку?.. Ты уже взрослый парень и должен все понимать. Если мы договоримся, будет хорошо нам всем. Ты будешь править улусом, мы будем тебе помогать, ну и, свои дела делать… мы тебе не будем мешать, а ты в наши дела не будешь вступаться, ведь мы люди шаманского корня, у нас свои хлопоты в племени… А мы тебе будем нужны, потому что врагов у тебя будет много, они будут строить вокруг тебя козни, они таких ловушек и сетей наставят, что без нас ты не сможешь ничего поделать с ними. Мысли и души людей в наших руках, куда мы укажем, туда и народ устремится. Потому ты и должен нас слушаться. А когда мы будем втроем, мы не только тайчиутов со всеми борджигинами, но и этих джадаранов вместе с хонгиратами захватим под себя. А потом мы тебя сделаем ханом всего племени… Ну, что ты думаешь?
        «Только попадись к вам в руки, свяжете так, что не лучше канги Таргудая будет, - сразу подумал Тэмуджин. - Но как отказать вам? Вы тогда и вредить мне начнете…»
        - Надо подумать, - уклончиво сказал он.
        - Правильно! - радостно воскликнул Мэнлиг и облегченно вздохнул. - Хорошенько подумай, время у нас есть. Поживи пока с молодой женой и подумай. Я вижу, что ты умный парень, и знал, что примешь верное решение. А втроем мы, знаешь, что сможем в этом племени сделать? Э-э, ты подумай, подумай…
        Они разъехались по своим местам.
        Тэмуджин разочарованно и подавленно думал: «Вот, наконец, и всплыло их истинное нутро. Помогут, зато потом будут держать как на привязи… видно, что тоже хотят властвовать в племени… своего улуса нет, хотят на моем поживиться. Разве я буду тогда настоящим нойоном, как мой отец?.. Как же быть?.. Подчиниться им? Ну, нет, должен быть другой выход…»
        Перед полуднем они были у истока Керулена - маленькой здесь, шумной речки в горной долине между двумя хребтами. Остановились у подмытого быстрым течением крутого берега, сошли с лошадей. В ущелье вниз по реке дул ветер, с шумом раскачивал ветви прибрежных ив и берез.
        Прощались недолго; сватам до темноты надо было успеть пройти узкую теснину и выйти в нижнюю долину. Цотан под конец вынула из переметной сумы подарок для Оэлун - широкую соболью доху. Черным огнем вспыхнул на солнце блестящий мех, когда ветер встряхнул его в руках сватьи. Оэлун, хмуря довольное лицо, со строгим достоинством приняла подарок, в ответ она преподнесла две золотые и четыре серебряные подвески на большом куске синего китайского бархата. «Последнее отдает», - подумал Тэмуджин, благодарно взглянув на мать. Брызнули архи на восемь сторон неба. Выпили все по чаше и стали прощаться.
        К Тэмуджину первым подошел Алчи, они обнялись.
        - В будущем мы будем заодно, - шепнул ему тот, заглядывая в глаза. - Ты только верни себе отцовский улус.
        Цотан обняла Тэмуджина, поцеловала в лоб, а Бортэ она нарочито строго наказывала:
        - Будь хорошей женой, роди побольше детей.
        - Хорошо, - улыбнулась та.
        Подходили прощаться остальные, и скоро сваты сели на коней.
        - Живите в радости! - говорили они, отъезжая.
        - Пусть дорога ваша будет ровной, - отвечали им.
        Шагом удалялись сваты вниз по речке.
        Тэмуджин мельком посмотрел на Бортэ. Прищурив сухие глаза, она задумчиво и твердо смотрела вслед своим родным. Те быстро проехали открытое место в полсотни шагов и один за другим скрывались в зарослях молодой ивы. Оэлун взглянула на невестку, отмечая крепость ее духа, и одобрительно улыбнулась.
        Обратную дорогу Бортэ ехала с матерью Оэлун, они о чем-то беседовали между собой.
        Тэмуджин, уединившись, снова принялся за свои думы. Снова не было на душе у него покоя. Как и в плену у Таргудая, как и еще раньше, когда они враждовали с Бэктэром, как и недавно, когда он шел по следам грабителей, угнавших у них лошадей, в груди у него томилась душная тревога, без выхода бились черные беспокойные мысли. Не было видно просвета вокруг, повсюду окружали неизвестность, вражда, и впереди его ждало что-то темное, неясное, оттого и страшное.
        Раньше, когда он полагался на Кокэчу и Мэнлига, считая их истинными друзьями, он будто шел наверх, к вершине, шел трудно, карабкаясь по камням, но шел вперед и, казалось, понемногу добирался до своей цели. Теперь же, когда они открылись перед ним, показали истинное свое нутро, он будто по скользкой грязи в дождливую погоду скатился обратно вниз, в яму, и не знал, как ему быть, куда идти дальше.
        Когда, добравшись до Эга, они поили коней в речке, к нему подошли веселившиеся позади Бэлгутэй и Боорчу. Увидев его потемневшее от безысходных дум, сурово застывшее лицо, они удивленно переглянулись и отстали. Заметила его тоску и мать Оэлун.
        - Тэмуджин, что с тобой? Ты не заболел? - она приблизилась к нему вплотную, встревоженно оглядывая его.
        - Нет, мать, - он встряхнулся, отгоняя невеселые мысли, улыбнулся. - Просто я задумался.
        - Задуматься сейчас впору Бортэ, а не тебе, - тихо шепнула она, укоризненно покосившись. - А она вон как хорошо держится. Теперь тебе надо быть повеселее с молодой женой… А ну, - она обернулась к остальным, - давайте, брызнем на этой речке хозяевам урочища, да и самим нам пора подкрепиться.
        Они привязали коней, сняли переметные сумы и сели кругом на солнечном месте. Тэмуджин выпил вместе со всеми и поел. Глядя на Бортэ, он сначала попытался показаться радостным и беспечным, улыбнулся раз, другой, но дальше ничего не мог поделать с собой: внутри у него все было напряжено. Мысли его рыскали в поисках выхода; глаза сами собой сужались, уставившись в одну точку, каменело лицо. Он не видел, как остальные, заметив его невеселое настроение, тоже притихли и недоуменно переглядывались между собой. Отвернувшись от всех в другую сторону, он медленно перебирал свои мысли:
        «Дядья непригодны… тесть Дэй Сэсэн слабоват… джадаранский Хара Хадан мог бы помочь, но сейчас с ним нельзя об этом и говорить: он озабочен другим… отца и деда Тодоена нет, они бы подсказали… - Тут его мысли будто зацепились за твердое: - А что-то ведь отец мне говорил…»
        Тэмуджин напряг память, вспоминая, и вдруг его словно шилом кольнуло, он вспомнил его слова: «Если я уйду к предкам, за помощью ты пойдешь к чужаку Тогорилу, а не к соплеменнику Таргудаю…»
        - Вот! - громко произнес он, облегченно выдохнув и пристально глядя вперед.
        Все сидевшие рядом опасливо посмотрели на него.
        - Что с тобой? - испуганно спросила Оэлун. - О чем ты?
        - Ничего… сидите… - Тэмуджин встал и пошел в сторону, удаляясь от них вдоль берега.
        «…Тогорил мне кое-что должен, - почти слово в слово вспоминались ему слова отца, - а он из тех людей, которые помнят добро… Ни на кого из наших нельзя положиться так, как можно положиться на Тогорила… Но человек он расчетливый и не любит слабых. Надо показать ему свою силу и что-то ему дать…»
        Он резко повернулся и быстро пошел к стоящим у деревьев лошадям, бросив на ходу:
        - Поехали…
        Те, молча пожимая плечами и пристально глядя на него, засобирались.
        «Только Тогорил мне поможет, - уже решительно думал он, понукая коня по узкой тропе. - Теперь уже можно к нему ехать, я выжил, женился, у меня есть свое знамя, а войско целиком стоит у дружественных джадаранов… Стоит ему своих послов отправить к нашим нойонам и пригрозить им, они от страха все мои табуны соберут и вернут мне. И никакой Мэнлиг не нужен…»
        Рысью прискакав в стойбище, далеко опередив остальных, которые еще не вышли из леса, он застал всех оставшихся за внешним очагом. Сочигэл с Тумулун и братья сидели у огня вместе с гостями - с Джэлмэ и пятью хамниганами. Хоахчин несла что-то в мешке из молочной юрты.
        Тэмуджин наскоро привязал коня, не обращая внимания на удивленные взгляды сидевших.
        - А где же остальные? - спросила Сочигэл.
        - Сейчас приедут, - коротко ответил он и, найдя взглядом старшего из хамниганов, кивком головы отозвал его в сторону.
        Вдвоем они отошли к хамниганскому чуму, встали боком друг к другу.
        - Вы уже трижды оказывали нам помошь, - сказал Тэмуджин, дружелюбно глядя ему в лицо. - Помогите и на этот раз.
        - И десять и сто раз мы с радостью поможем своему другу, - без раздумий ответил тот, решительно глядя на него. - Что нужно сделать?
        - Проведите меня через горы на кереитские степи.
        Тот подумал и удивленно посмотрел на него:
        - Ведь вам легче будет объехать вокруг, по открытой степи. А горная дорога трудна для лошадей.
        - Я хочу, чтобы никто не узнал об этой моей поездке, - сказал Тэмуджин. - В степи южнее Керулена меня могут увидеть люди, догадаются, разнесут.
        - Мы вас проведем, - твердо обещал тот. - Когда вы хотите отправиться в путь?
        - Прямо сейчас, приготовимся и поедем.
        - А сколько вас человек?
        - Со мной будут двое братьев.
        - Тогда я поеду с вами, а остальных своих братьев отправлю домой.
        - Хорошо.
        Подъехали отставшие мать Оэлун с Бортэ, Бэлгутэем и Боорчи. Тэмуджин решительно подошел к матери. Та пристально смотрела на него, и было видно, что она не на шутку встревожена его поведением.
        Разговор, опередив его, начала мать.
        - Что-то с тобой случилось, сын мой, - протяжно сказала она. Сойдя со своей кобылы, она передала поводья подскочившему Хачиуну. - Пойдем в юрту, нам нужно поговорить.
        Тэмуджин пошел первым. Закусив губу, набираясь терпения, он вновь приготовился к спору с ней.
        Оэлун вошла вслед за ним и прошла на женскую сторону. Тэмуджин сел на хоймор и дожидался, когда сядет мать. Та, не снимая верхнего халата, присела рядом и посмотрела на него жалостным, испытующим взглядом.
        - Сын мой, ты, видно, сильно устал, у тебя перегрелась голова, - сказала она. - Все последнее время ты не знал покоя и перетрудился. Надо тебе хорошенько отдохнуть, поспать, а потом постоишь под западным ветром, подышишь, и голова твоя прояснится.
        Тэмуджин невесело усмехнулся; он понял: мать заподозрила его в неладном.
        - Мать, я не тронулся умом, - сказал он. - Просто мне сейчас же нужно отправляться в путь.
        - В какой еще путь тебе надо отправляться?! - громко воскликнула она, уже не сдерживая раздражения. - Еще и гости не разъехались, с женой как следует не побыл…
        - Гости все свои люди, а с Бортэ мне и самому не хочется расставаться… да так, что сердце в груди болит, - терпеливо сказал он и погладил правую руку матери. - Но сейчас я не могу терять время дома, дело у меня важное и оно не будет ждать… Я должен сейчас же ехать к хану Тогорилу… И я не тронулся умом, - твердо повторил он и улыбнулся. - До этого мне еще далеко.
        Мать Оэлун, помедлив, еще раз внимательно посмотрела ему в глаза, убеждаясь в своей ошибке, и облегченно выдохнула.
        - Слава западным богам… - она неловко улыбнулась, - а я подумала… Но почему так сразу нужно тебе ехать?
        Он почти слово в слово рассказал ей о своем разговоре с Кокэчу и Мэнлигом.
        Та, внимательно выслушав его, надолго замолчала, ошеломленно глядя в остывший очаг. Между бровями ее пролегла глубокая складка, уголки губ тяжело опустились, и Тэмуджин впервые отметил про себя, что мать стареет.
        - Что ж, я и не знала, - наконец, промолвила она. - Думала, остались еще честные люди на земле, а оказывается, не так… Поезжай, раз так надо, удерживать не буду, я уже поняла, что ты лучше нас всех знаешь, что нужно делать, но одно спрошу, сынок, нельзя ли тебе подождать хоть день, с женой побыть? Жалко мне ее, только что навсегда оторвалась от своих и тут ты ее покинешь.
        - Нельзя, мать, нельзя, - Тэмуджин был рад, что на этот раз обошлось без долгих разговоров. - Мне надо успеть все сделать, пока Мэнлиг и Кокэчу думают, что я дома, с женой. А то потом они опомнятся, Кокэчу начнет узнавать через своих духов о том, что я делаю, а когда узнает, он постарается мне помешать. Я должен успеть все сделать в это короткое время. А ты хорошенько помолись моим предкам, чтобы укрыли меня от них, и каждое утро брызгай западному хагану Чингису Шэрээтэ Богдо.
        - А почему ему? - удивленно глядя на него, спросила Оэлун.
        - Однажды он мне приснился, - коротко объяснил он и приступил к главному: - Отец сказал мне о Тогориле так: чтобы его о чем-то просить, сначала надо показать ему, что ты не никчемный человек, что твердо стоишь на ногах, и еще нужно что-то дать ему в подарок.
        - У нас, пожалуй, ничего не осталось, - растерянно сказала мать, оглянувшись по юрте. - Ведь не будешь дарить ему оружие, это не нукер, а хан.
        - У нас есть соболья доха, - напомнил Тэмуджин.
        Мать обрадованно посмотрела на него.
        - Верно, - сказала она. - Как это я забыла про нее. Эта вещь, пожалуй, и для хана подойдет.
        Через малое время Хасар и Бэлгутэй сидели на конях, с притороченными переметными сумами, при луках и колчанах, ждали Тэмуджина. Тот вышел из большой юрты в сопровождении Бортэ; та первой подошла к коновязи, отвязала повод его жеребца и подала ему. Хачиун подал заводного коня старшему хамнигану. Из молочной юрты выходили матери Оэлун и Сочигэл с туесами и чашами в руках, готовые брызгать им вслед.
        Тэмуджин кивнул на прощание всем и первым тронул коня в сторону леса.
        Мать Оэлун подошла к Бортэ и сунула ей в руку чашу с молоком. Та нагнулась к земле, сорвала пучок белого ковыля и, макая им в молоко, трижды брызнула вслед удалявшимся всадникам.
        XV
        Через четыре дня по берегу небольшой реки они вышли из горных теснин на юго-западную сторону. Вышли на эту реку еще глубоко в горах, и Тэмуджин узнал от хамнигана, что это и есть та самая Тула, в среднем течении которой, как знали все на Ононе, находилась обычно летняя ставка кереитского хана. Обрадовавшись, Тэмуджин решил держаться нее, чтобы не сбиться с пути в незнакомой степи.
        Ночи в горах были холодные; Бэлгутэй на третий день пути простудился и теперь сипел голосом. Хасар посмеивался над ним:
        - Ты там перед кереитским ханом голос свой не подавай, лучше уж помалкивай. А то он подумает: оказывается, много архи пьют эти сыновья Есугея, мне такие друзья не нужны…
        Бэлгутэй виновато посматривал на Тэмуджина, но тот, не обращая внимания на их разговор, думал о своем.
        Впервые выехав на другую сторону Хэнтэйских гор, братья с любопытством оглядывали новую местность. С гребней сопок далеко виднелась холмистая степь, бескрайним простором уходя на запад, вслед за солнцем. По пути они часто поднимались на вершины сопок, намечали дорогу перед собой и, огибая стороной поначалу редкие встречные стойбища, скорой рысью продвигались вперед.
        На второй день стали появляться большие курени, и Тэмуджин, чтобы потом их не приняли за лазутчиков, решил заехать в один из них и спросить дорогу. Пропустив мимо два куреня, они приблизились к третьему на извилистом берегу Толы.
        У восточного прохода встретила их стража из пяти воинов в шлемах и доспехах. Поздоровавшись, Тэмуджин сказал им:
        - Мы едем от ононских монголов к хану Тогорилу.
        Их без промедления провели в середину куреня, из большой юрты вышел пожилой нойон в широких бархатных одеждах, оглядел их и коротко расспросил:
        - От какого рода едете к нашему хану?
        - От борджигинов, - уклончиво сказал Тэмуджин.
        - От какого нойона?
        «Они все знают», - подумал он и признался:
        - Я сын покойного Есугея-нойона, мой отец был анда вашему хану.
        Нойон недолго подумал, кивнул и сказал:
        - Я дам вам провожатых до следующего куреня, дальше вас проводят другие.
        Обрадованные таким приемом, теперь они продолжали путь в сопровождении двух всадников. Те держались с ними почтительно.
        «Хороший порядок в кереитском ханстве, - удовлетворенно думал Тэмуджин, поглядывая на молчаливых воинов, рысивших с ним рядом. - Все делается быстро и без задержки… О порядке в улусе часто говорил и мой отец…»
        Ехали еще два дня, переходя от куреня к куреню, сменяя провожатых. На третий день перед полуднем они, наконец, подъехали к темному бору на среднем течении Тулы, рядом с которым под южным склоном высокой сопки раскинулся огромный белый курень - ставка кереитского хана. На входе с южной стороны стояло десять воинов со щитами и копьями.
        Их остановили и провожатые доложили старшему караула:
        - Послы от ононских монголов.
        - Сыновья киятского Есугея-нойона, - добавил Тэмуджин.
        Строгий видом молодой десятник ткнул в грудь одному из воинов, тот молча отвязал от коновязи серого мерина, поскакал в курень. Десятник повернулся к ним и плеткой показал на пустую коновязь в стороне, видно, предназначенную для гостей:
        - Там привяжите коней.
        Тэмуджин первым спешился, знаком приказал своим следовать за ним; они отвели коней и привязали.
        Ждали долго. Припекало полуденное солнце. Тэмуджин беспокойно думал: «Наверно, уже давно доложили; что-то уж слишком долго тянет. Отец говорил, что он честный человек. Неужели ошибся в нем?.. Хотя, хан, может быть, занят и своими делами… наверно, много дел у него…»
        Хасар, стоявший с ним рядом, с усталым вздохом присел было на корточки, но Тэмуджин посмотрел на него таким взглядом, что тот вскочил как ужаленный и стал, нахмурившись. Бэлгутэй стоял неподвижно, тихо сопел под нос, исподлобья глядя вокруг красноватыми от простуды глазами. С висков его обильно стекал пот, и время от времени он вытирал его тыльной стороной ладони. Хамниган не отходил от коней; со спокойным, бесстрастным лицом, будто он стоял сейчас не перед ставкой кереитского хана, а у своего чума в горной тайге, поглаживал морду своему каурому мерину.
        Наконец, из глубины куреня послышался рысистый топот и Тэмуджин, взглянув, узнал воина из караула.
        - Хан вас ждет, - сказал тот, осадив коня и почтительно глядя на Тэмуджина.
        Быстро разобрали коней и порысили вслед за воином.
        Тэмуджин почти не смотрел по сторонам. Весь отдавшись ожиданию встречи с ханом, он перебирал в памяти все слова, которые должен был сказать.
        «И все же он анда моего отца, - напоследок подумал он, набираясь решимости. - Не чужой человек, и я могу его просить, да и отец мой однажды ему крепко помог…»
        Они приблизились к середине куреня, где стоял ханский айл. В кругу было шесть больших юрт из белого войлока и в середине - огромная, не меньше, чем в четырнадцать больших стен - юрта с высокой, покрытой блестящей красной краской деревянной дверью.
        В айле их встречали. Чистые, опрятные слуги, разодетые в одежды из пестрых тканей, кланяясь, приняли коней и тут же куда-то их увели. Другие провели их к высокой красной двери, открыли и, низко кланяясь, пропустили вперед.
        Тэмуджин вошел первым. Изнутри юрта показалась ему еще выше и просторнее, чем снаружи, и сплошь была устелена праздничными коврами.
        На хойморе, на возвышении, сидел хозяин - крупный, дородный мужчина лет сорока в белом атласном халате, с седеющей бородой и волосами, туго стянутыми назад. Властными, проницательными глазами он молча оглядывал их, переводя взгляд с одного на другого.
        Тэмуджин прижал правую руку к сердцу и низко поклонился. Выпрямившись, с вежливой улыбкой глядя на Тогорила, он сказал:
        - Я Тэмуджин, старший сын кият-борджигинского Есугея, вашего анды, приехал с братьями поклониться вам по случаю своей женитьбы, чтобы известить вас об этом и преподнести небольшой подарок.
        Он взял из рук Хасара суму из бычьей кожи, вынул из нее соболью доху и, уложив его на обе руки, подошел к хану с мужской стороны. Он снова низко поклонился, преподнося подарок. Тот, пристально и удивленно глядя на него, встал со своего места, улыбнулся и принял доху. Развернул ее, разглядывая на свету черный искрящийся мех, потряс, будто взвешивая на руках, и набросил себе на плечи.
        - Да, это будет моя лучшая доха! И как ровно она сшита! - оживленно восклицал он, поворачиваясь, оглядывая развевающиеся полы. - Давно уже мне не шили такой одежды…
        Налюбовавшись отборным шитьем, он снял доху и отдал подскочившей сбоку служанке. И теперь смотрел на Тэмуджина другими глазами.
        - Благодарю тебя, сын мой, за то, что не забыл старого анду своего отца и приехал ко мне в такую даль. Ну, что же, садитесь к моему очагу и расскажите о себе, как живете вы, трудно ли вам после смерти отца.
        «Правду сказал отец, что ему надо что-нибудь дать, - подумал Тэмуджин, глядя на обрадованного хана. - Теперь-то уж разговор будет».
        Присев с правой руки и дождавшись, когда сядут другие, Тэмуджин сказал:
        - Большие беды обошли нас, боги помогли нам выжить, но если рассказывать обо всем, то долгий получится разговор.
        - Хорошо, - понял его Тогорил. - Я посмотрел на сыновей моего анды и пока этого довольно, чтобы сердце мое насладилось радостью. Сейчас вы отдохнете с дороги, утолите голод, а потом мы с тобой поговорим наедине. А этот твой брат, - он посмотрел на Бэлгутэя, - который сын моего анды?
        - Третий, - сказал Тэмуджин.
        - Я вижу, он приболел в дороге. У меня есть хороший лекарь, китаец, он быстро его вылечит. Ну, идите…
        Их провели в соседний айл. Ободренные первым разговором с ханом, они вошли в пустую юрту, так же устеленную яркими коврами. Тэмуджин сел на хоймор; рядом с ним присел хамниган, имя которого было Улун. Непривычное для слуха имя часто ускользало из памяти, и Тэмуджину, все время занятому своими мыслями, приходилось с усилием припоминать его.
        Хасар и Бэлгутэй восторженно разглядывали чистое, ярко украшенное кереитское жилище. Они вольно разлеглись на мужской стороне.
        - Вот жилище настоящего хана, - Хасар с хищной улыбкой оглядывался по сторонам. - Нам бы в такой юрте пожить…
        - Это было бы хорошо, - сопя носом, вторил ему Бэлгутэй. - А что за звери на этом ковре нарисованы? Это, видно, волк, а это кто?
        - Чудовище из какой-нибудь сказки, птица или восточный дух, - говорил Хасар, тоже удивляясь невиданной им раньше красоте, облокотившись и разглядывая рисунок перед собой. - Хорошо же умеют рисовать кереиты.
        Тэмуджину было не до восторгов. Его ждал важный разговор с ханом. Добившись хорошего расположения Тогорила, теперь он должен был добиться его согласия повлиять на борджигинских нойонов, припугнуть их. Он чувствовал: чем лучше он выскажет свою просьбу, тем больше будет надежды на помощь. Решалась судьба.
        - Вставайте вы, - раздраженно глядя на братьев, сказал он, - скоро нам принесут еду, а вы валяетесь как малые дети.
        Они встали, все еще улыбаясь, сели перед очагом и тут же за дверью раздались шаги. Кто-то снаружи приподнял легкий полог из пестрой ткани, и в юрту быстро вошли одна за другой шестеро служанок. Они внесли дымящийся медный котелок, наполненный бараньим мясом, большое медное корыто с жирными кусками жареной рыбы, другое корыто с вареной сметаной и третье с какой-то невиданной едой, белой как снег, наваленной высокой горкой. На двух подносах большими кучами высились большие и малые плоды китайских деревьев, крупные ягоды и орехи. В двух медных кувшинах было что-то горячее.
        Расставив блюда на длинном пестро раскрашенном столике, служанки молча поклонились и, пятясь задом, удалились.
        - Вот истинная еда! - Хасар, завороженно смотревший за нарядными служанками, повернулся, хищно оглядел стол, дрожа ноздрями. - Такую еду мы раньше и в праздники не видели.
        - Да, - во всем соглашался с ним Бэлгутэй, улыбаясь во весь рот. - Вот приедем домой и будем рассказывать, что мы ели у кереитского хана.
        - Вы тут потише разговаривайте, - урезонил их Тэмуджин. - А то вы там будете рассказывать, что тут ели, а здесь про вас будут рассказывать, что вы чуть с ума не сошли, увидев их еду.
        Бэлгутэй прикрыл рукавом рот, удерживая смех и виновато посматривая на старшего брата. Хасар, пристыженный, замолчал и больше не заговаривал. Нарочито нахмурившись, теперь он старался выдерживать суровый вид взрослого мужчины.
        После еды Тэмуджина позвал хан Тогорил.
        - Ну, рассказывай, чего не хотел говорить при других, - сказал он, проницательно глядя на него.
        Было видно, что он обо всем догадывается, и Тэмуджин отбросил все обходные слова, которые он заранее приготовил.
        - Я приехал просить у вас помощи, - прямо сказал он.
        Тогорил молчал, все так же глядя на него, ожидая дальнейших слов.
        - После смерти отца дядья мои хотели отобрать у меня его знамя, но я не отдал, - стал рассказывать Тэмуджин. - Потом они сами попали под власть Таргудая, а мы скрылись в лесу. Потом мне стал мешать мой сводный брат, пришлось его отправить к отцу. А Таргудай нас выследил и захватил меня, обвинил в убийстве брата и всю зиму держал в плену. В начале этого лета я убежал от него, а сейчас женился на девушке из хонгиратского рода, которую мне высватал отец. Все это время я думал о том, чтобы вернуть отцовский улус. До этого нам помогали люди одного шаманского рода, отец с сыном. Они обещали мне помочь вернуть войско отца, но недавно поставили условие: когда я стану нойоном, я должен буду во всем слушаться их и делать, что они мне укажут. Я понял, что они хотят сесть мне на шею, и решил просить помощи у вас. Больше мне просить не у кого, дядья мои люди ничтожные, а отец перед смертью мне сказал, чтобы я шел к вам, если не будет выхода. Войско моего отца сейчас находится у джадаранов, нойон этого рода Хара Хадан недавно помог мне жениться, его старший сын Джамуха - мой анда. Хара Хадан тоже, если дело
повернется в мою сторону, может поговорить с тысячниками моего отца, чтобы они шли ко мне. А Таргудай сейчас будто собирается воевать с джадаранами, но сам он после нашествия онгутов с татарами и чжурчженями стал труслив и всего боится. Если вы ему пригрозите, он испугается и без долгих разговоров вернет мне отцовский улус.
        Высказавшись, Тэмуджин замолк, ожидая ответа. Долго стояла тишина. Тогорил думал. Наконец, он спросил:
        - Сколько тебе лет?
        - Этой осенью исполнится двенадцать.
        - Сейчас тебе рановато возвращать улус. Должно исполниться полных тринадцать лет, чтобы твои соплеменники потом не сказали, что ты незаконно получил улус. И тогда я сам приду к вашим нойонам и заставлю их отдать тебе все до последнего: и подданных, и табуны, и войско отца твоего Есугея, моего анды. Я так решил и вот мое слово, - он вынул из-за ворота халата висевший на шее серебряный онгон - две сложенные палочки - и поцеловал его.
        Тэмуджин, с трудом веря тому, как легко решилось его дело, облегченно переводил дух. И даже то самое важное, о чем говорил отец - клятва на кереитском онгоне - свершилась на его глазах. Теперь Тогорил не мог не выполнить своего обещания.
        - Пока живи, как живешь, - лениво говорил тот, будто разговор шел о каком-то мелком наследстве, а не о целом улусе. - С шаманами своими не спорь, если помогают, хорошо, пусть стараются, а ты теперь знаешь, что не от них получишь свой улус. Главное, ищи себе верных друзей, и побольше - они тебе будут нужны, когда возьмешь в руки владение. Верные люди всегда нужды.
        - Если я сяду на место отца, я всегда буду готов помогать вам, - Тэмуджин запоздало высказывал обещание, которое приготовил заранее. - Против всех ваших врагов по первому зову выступлю, как когда-то мой отец.
        - Ну-ну, - усмехнулся Тогорил. - Сначала давай одно дело сделаем, а потом и о других поговорим. Если у тебя есть еще какая-нибудь нужда, то говори сразу.
        - В остальном у меня все хорошо… - смиренно глядя на него, сказал Тэмуджин. - Я и так благодарен вам…
        - Ну, тогда поедем завтра со мной на охоту, и там мы еще поговорим?
        - Н-нет, наверно, - Тэмуджин с усилием заставил себя отказаться от ханского приглашения. - Шаманы могут меня выследить, и потому я тороплюсь вернуться домой поскорее, чтобы они не узнали, что я ездил к вам.
        Тогорил подумал и одобрительно кивнул.
        - Правильно делаешь… Ни к чему, чтобы люди узнали об этом. Ну, а когда поедешь?
        - Если можно, то прямо сейчас.
        - А как же больной брат?
        - Дома вылечится.
        - Ну, я вижу, ты силен и умом и духом, как и отец твой. Побереги себя, не ввязывайся в свары и будь уверен в одном: я тебе верну отцовский улус, как обещал…
        Тэмуджин вышел от него обожженный нестерпимой и жгучей радостью, какой он еще не испытывал никогда раньше; ему хотелось бегать и прыгать, кувыркаться в траве и кричать во весь голос, и неимоверной силой он держал себя в руках, чтобы не уронить свое лицо в ханском курене. Это была первая его большая победа в долгой борьбе, и впервые после смерти отца он чувствовал настоящее облегчение и радостную уверенность в будущем.
        Примечания
        АБАЙ ГЭСЭР - земное имя второго сына главы западных небожителей Хана Хюрмаса Тэнгэри, одного из популярных среди древних монголов бога войны. Небесное имя - Бухэ Бэлгэтэ.
        АБАРГА-ШУБУН - огромная птица из монгольских сказок (царь-птица).
        АБГА - брат отца; здесь: обычное обращение к дяде по отцу.
        АЙЛ - у монголов группа юрт (от 1 -2 до 4 -5 и более), принадлежащая одной или нескольким близкородственным семьям.
        АЛАН-ГОА - легендарная праматерь, от которой произошли все рода из фратрии борджигинов. Чингисхан был потомком Алан-гоа в одиннадцатом поколении.
        АНЗА - штраф, возмещение за убийство, увечье и другие преступления сородичам потерпевшего.
        АРАНГА - деревянный помост, на котором сжигают умерших шаманов.
        АРГАЛ - сухой лошадиный или коровий кал, используемый кочевниками для топлива.
        АРЗА - молочная водка двойной перегонки. Крепость ок. 40 %.
        АРХИ - молочное вино первой перегонки. Крепость - ок. 15 %.
        «АСАРАНГИЙН АРБАН ГУРБАН ТЭНГЭРИ» (МОНГ.) - (Тринадцать богов Асарангина), особая группа небожителей среди 44 восточных небожителей, отличающаяся особой жестокостью и кровожадностью. Словом «Асарангин», возможно, называлось определенное место в восточном небе, созвездие. Вообще звездное небо у монголов-шаманистов строго разделено, и разные его места распределены между небожителями. Например, богиня Манзан Гурмэ, мать 55 западных богов, живет на «Небесном шве» (Млечный путь), а собрания западных богов проходят на Мушэд (созвездии Плеяд) и т. д.
        АТАЙ УЛААН ТЭНГЭРИ - старший среди 44 восточных небожителей.
        АХА - брат, обращение к старшему мужчине, старший сын.
        БАГАТУР - древняя форма монгольского слова «батор», через Золотую Орду это слово перешло в русский язык как «богатырь».
        БАГА УЛААН - весенний месяц древнемонгольского лунного календаря, соответствовал марту григорианского календаря.
        «БЕЛЫЙ МЕСЯЦ» - новый год у древних монголов-шаманистов, начинался поздней осенью, совпадая с выпадением первого снега.
        БОГОЛЫ - зависимое, несвободное население, рабы.
        БОЗО - кисломолочная масса, остающаяся после кипячения айрака при перегонке молочной водки.
        БОРДЖИГИНЫ - группа близких родов в племени монголов (фратрия), к которой относились кияты. Борджигины происходили от легендарной праматери Алан-гоа.
        БОРОН-ХАРА ТЭНГЭРИ - один из 44 высших восточных небожителей, покровитель «черного» (по железу) кузнечного дела.
        БУХЭ БЭЛГЭТЭ - в монгольской мифологии небесное имя Гэсэра, второго сына главы западных богов Хана Хюрмаса Тэнгэри.
        ГАЛШИ - у монголов выборная должность руководителя облавной охоты.
        ГОДОЛИ - стрела с тупым наконечником, обычно, с увесистым набалдашником. Использовалась при охоте на мелкого пушного зверя: белку, соболя и др., - чтобы не попортить шкурку.
        ГУРО - (монг. косуля), последний осенний месяц в лунном календаре древних монголов, примерно соответствует ноябрю григорианского календаря.
        ГУТУЛЫ - монгольские остроносые сапоги из толстой кожи.
        ГЭСЭР - героический эпос у древних монголов о втором сыне Хана Хюрмаса Тэнгэри, главы западных небожителей, в древние времена по решению богов переродившемся на земле для спасения людей от чудовищ-мангадхаев, насланных злыми восточными небожителями. Эпос Гэсэр по представлениям монголов обладал магической силой, и считалось особенно полезным слушать его перед началом войн с чужими племенами и зимними облавными охотами. Объем эпоса достигал 30 тысяч стихотворных строк и разделялся на 9 частей (ветвей), каждую из которых можно было спеть за одну ночь от захода солнца до восхода. Полностью прослушивали эпос за девять ночей.
        ДАЙЧИН-НОЙОН - военачальник, в монгольских государствах - военный министр.
        ДАРХАНЫ - монгольские кузнецы, как правило, владеют магией, экстрасенсорными и др. способностями, исполняют жреческие функции наравне с шаманами.
        ДОМБО - деревянный кувшин для вина.
        ДЭГЭЛ - длинная зимняя верхняя одежда у монголов из овечьей, козьей, волчьей и других шкур мехом вовнутрь.
        ЕХЭ УЛААН - у древних монголов последний зимний месяц, соответствовал февралю григорианского календаря.
        ЗААРИН - шаман высшей, девятой степени посвящения.
        ЙОРИ - стрела с отверстиями на наконечнике, издающими при полете пронзительный свист. Использовалась при подаче сигналов, для запугивания зверей при облавной охоте и т. д.
        КАНГА - деревянный груз на шее у пленника, из двух параллельно скрепленных жердей с изгибами на середине, охватывавшими шею. Скреплялись жерди на концах, достаточно длинных, чтобы пленный не мог достать до них руками.
        КИНДИГИРЫ - эвенкийское племя.
        КИЯТЫ - монгольский род, относившийся к фратрии борджигин, из которого произошел Тэмуджин (будущий Чингисхан).
        МАДАГА - длинный, около полуметра, боевой и охотничий нож.
        МАЙХАБШИ - шаманская железная корона с рогами.
        МАЙХАН (МОНГ.) - походная палатка.
        МИНЖ (МЕНЗА) - река в Монголии и России, вытекает из Хэнтэйских гор, пересекает российскую границу и впадает в р. Чикой (Сухэ).
        МОНГОЛЬСКИЙ ШАМАНСКИЙ ПАНТЕОН - Небожители, управляющие всем мирозданием, разделяются на два враждебных лагеря, между которыми идет непрерывная война: западных 55 белых тэнгэринов, творящих добро, помогающих людям, и восточных 44 черных тэнгэрина, творящие зло, вредящие людям. В подчинении у них 90 западных и 80 восточных второстепенных богов, которые называются - хаганы и являются детьми тэнгэринов. У каждого бога, и высшего, и второстепенного, есть свои функции: одни заведуют ветрами, другие морозами, третьи покровительствуют охотникам и воинам, четвертые - кузнецам и шаманам… У тэнгэринов есть родители: у западных - отец Эсэгэ-Малаан, бабушка - Манзан-Гурмэ; у восточных бабушка - Маяс-Хара. Прародительницей всех богов является Эхэ-Сагаан, мать бабушек западных и восточных небожителей - Манзан-Гурмэ и Маяс-Хара. Родители, бабушки и прабабушка западных и восточных богов уже отошли от управления мирозданием, препоручив все дела своим многочисленным потомкам, и сами по старости находятся на заслуженном отдыхе. Лишь изредка, в особых случаях они могут вмешаться в дела, чтобы решить возникшие
проблемы между западными и восточными богами. Подобная сложная система пантеона и многочисленность богов говорит о том, что монгольский шаманизм имеет очень древнее происхождение, а то, что самые старшие из небожителей относятся к женскому роду говорит о том, что пантеон начал складываться еще в эпоху матриархата, которая у монголов завершилась еще за 3 тысячелетия до нашей эры.
        МУ-ШУБУН (БУКВ. «ДУРНАЯ ПТИЦА») - удод. По монгольским поверьям эта птица является оборотнем и превращается в девушку или женщину. При том, что все части ее тела принимают женский облик, клюв остается птичьим. Обычно эта женщина-оборотень ходит по лесам и при встрече с людьми прикрывает рот рукой, чтобы скрыть свой клюв, а сблизившись, неожиданно нападает и наносит смертельный удар в голову.
        МУШЭД - созвездие Плеяды. На Плеядах, по шаманским поверьям, проходят собрания небожителей.
        МЭРГЭН - меткий стрелок, снайпер. Прославленным стрелкам к собственному имени добавлялось это слово, напр. герой бурятского эпоса Аламжи-мэргэн.
        НААДАН (МОНГ.) - игры, обычно, монгольское троеборье: стрельба из лука, конные скачки, борьба.
        НЕБЕСНЫЙ ШОВ - Млечный путь.
        НОЙОН - в древности вождь рода или племени; в имперский период и в позднейших монгольских ханствах - князь; в настоящее время, например, у бурят - начальник, высокий чин.
        НУКЕРЫ - (букв. друг, дружинник), воины личной гвардии нойона, хана. Из нукеров комплектовался командный состав: сотники, тысячники и т. д.
        ОБО - у монголов-шаманистов место поклонения духам-хозяевам местности.
        ОДОРА - толстая стрела на крупного зверя.
        ОНГОНЫ - изображения предков в виде деревянных и кожаных кукол. В онгонах находятся души предков.
        ОРГОЙ - шаманская верхняя одежда.
        ОТЧИГИН (ДРЕВНЕМОНГ.) - младший сын в семье, младший брат. Совр. «отхон».
        ПЕШИЕ ШАМАНЫ (МОНГ.: ЯБАГАН БОО) - у монголов-шаманистов жрецы двух первых ступеней посвящения. Находятся в услужении у старших шаманов. Им не положено иметь коней, поэтому их называют пешими шаманами.
        ПЕСТРЫЙ ЗВЕРЬ - так монголы называли тигра, судя по данным эпоса, в древности обитавшего на территории Центральной Азии и Байкальского региона.
        СААДАК - колчан.
        САЙТЫ, САЙДЫ (МОНГ. «ЛУЧШИЕ») - представители привилегированного сословия, то же, что у европейцев дворяне.
        САРТАУЛЫ, САРТЫ - у монголов общее название среднеазиатских земледельческих народов.
        САХЯАДАЙ-НОЙОН И ЕГО СУПРУГА САХАЛА-ХАТАН - западные хаганы, хозяева огня, их поминают монголы-шаманисты, когда угощают домашний очаг или вообще огонь.
        СЕМЬ СТАРЦЕВ - Большая Медведица.
        СУНИ - «молочный» месяц у древних монголов, соответствовал августу по григорианскому календарю.
        СУХЭ - река Чикой на территории Забайкальского края и Республики Бурятия (Россия), впадает в Селенгу.
        СЭГ! - часто встречающийся возглас в шаманских призываниях. По-видимому, древнее устаревшее слово, значение которого утрачено.
        СЭГЭН СЭБДЭГ ТЭНГЭРИ - в языческой мифологии монголов единственный нейтральный небожитель между враждебными западными и восточными богами.
        СЭСЭН - мудрец; звание, которое прибавлялось к именам знатных монголов, которые прославились своим умом.
        ТАЙЛГАН - языческий праздник с жертвоприношениями богам и духам-покровителям.
        ТАМГА - печать (монг.). В русском языке производная от слова «тамга» - «таможня» утвердилась со времен Золотой Орды.
        ТОБШИ - главный руководитель на монгольской облавной охоте.
        ТООЛЭЙ - специальное блюдо из вареной головы животного, которое выставляется только почетным гостям.
        ТООНТО (МОНГ.) - послед новорожденного, который торжественно, с особыми обрядами зарывался в землю. Каждый монгол знает, где зарыто его тоонто и это место для него священно, имеет мистическое, сакральное значение.
        ТУМЭН - у монголов целое число, обозначающее десять тысяч; другое значение - десятитысячное войсковое соединение.
        ТЭМУДЖИН - детское имя Чингисхана.
        УБОЛЖИН - летний месяц лунного календаря, соответствует июлю григорианского календаря.
        УБЭГЭН - старейшина, патриарх.
        УЛАРИ - первый осенний месяц в лунном календаре древних монголов, примерно соответствует сентябрю.
        УЛИГЕРШИНЫ - сказители (улигер - сказание), исполнявшие различные эпические произведения нараспев под собственный аккопанимент на хуре - смычковом музыкальном инструменте.
        УЛУС - в древности у монголов личное владение нойона, включающее подданный народ, войско, рабов, скот. Под знаменем нойона это владение представляло собой некое подобие прото-государства. С образованием империи Чингисхана улус стал единым владением верховного хана - Ехэ Монгол Улус.
        УРГА - длинный шест для набрасывания аркана.
        ХАГАНЫ (НЫНЕ ХАНЫ, ХАТЫ - ВО МНОЖЕСТВЕННОМ ЧИСЛЕ) - изначально второстепеные боги, сыновья высших небожителей - тэнгэри. Так же, как и высшие боги, хаганы подразделяются на западных (90 персон) и восточных (80 персон). Помогают своим родителям, тэнгэри в управлении всем мирозданием. Каждый хаган имеет свои определенные функции, как, например, Чингис Шэрээтэ Богдо является законодателем для земных народов. Начиная с V в. монгольские, а затем и тюркские правители стали принимать титул хаган. Первыми стали называть себя хаганами правители жужаней в политических целях: чтобы не уступать в своем звании китайским императорам, которые традиционно называли себя сынами неба - тяньцзи. В середине VI в. изгнанные из степей Центральной Азии новыми властителями - тюрками, жужане ушли далеко на запад, на придунайские равнины и стали известны под именем авар, сразу же приняв активное участие в политической жизни Европы. На новом месте первый их правитель Баян (в переводе с монгольского - богатый) продолжил старую традицию и принял титул хагана, создав известный в истории Аварский каганат.
        ХАГДАН-САРА - весенний месяц лунного календаря, соответствует апрелю.
        ХАМНИГАНСКИЙ - эвенкийский.
        ХАН ХЮРМАС ТЭНГЭРИ - главный над 55 белыми западными богами.
        ХАРАН (МОНГ. ХАРААН) - обозримое до горизонта расстояние.
        ХАРАЧУ - черная кость, основное население древней и средневековой Монголии, не относящееся к правящим кругам.
        ХИЛГА - река Хилок на территории Забайкальского края и Республики Бурятия (Россия), впадает в Селенгу.
        ХОЖА - летний месяц в лунном календаре древних монголов, примерно соответствует июню григорианского календаря.
        ХОЖИР-ХАРА ДАРХАН - первый из земных людей, научившийся ковать железо у Борон-Хара тэнгэри. Дух его покровительствует черным кузнецам, работающим по железу, и враждует с белыми кузнецами - ювелирами по серебру, золоту, меди и бронзе.
        ХОЙМОР - место на северной стороне очага напротив входа. Считается местом хозяина, старшего в семье мужчины.
        ХООРЦАХ - легкие стрелы для дальнего боя.
        ХОРЗО - молочная водка тройного перегона, спирт.
        ХОРОМГО - футляр для лука.
        ХУРАЙ - боевой клич монголов. Во времена Золотой Орды был перенят русскими дружинниками и ныне существует как «ура».
        ХУСА - зимний месяц древнемонгольского лунного календаря, соответствовал январю григорианского календаря.
        ХУЯГ - монгольский кожаный доспех с наружными железными пластинами. После образования Золотой орды хуяги стали популярны у русских дружинников - «куяки».
        ЧАЛЬЧИГИРЫ - одно из эвенкийских племен.
        ЧЕРНЫЙ ЗВЕРЬ - так монголы-шаманисты называли медведей, т. к. на названия крупных зверей у них существовали табу и они заменялись эвфемизмами.
        ЧИНГИС ШЭРЭЭТЭ БОГДО, ВТОРОСТЕПЕННЫЙ БОГ - хаган, третий сын Хана Хюрмаса Тэнгэри, предводителя западных небожителей. Функцией Чингиса Шэрээтэ является издание законов и обычаев для земных народов. Тэмуджин, став ханом, взял себе его имя, чтобы обрести небесное право на издание своих законов - «Великий Ясак».
        ЧУ! (МОНГ.) - междометие, восклицание, которым всадник понукает коня.
        ШЭЛГЭ - река Шилка (Россия, Забайкальский край).
        ЭМЧИ - лекарь (монг.).
        ЭРЛИГ-ХАН - владелец нижнего мира, царства мертвых.
        «ЭРЫН ГУРБАН НААДАН» - монгольское троеборье: борьба, стрельба из лука, конные скачки.
        ЭХЭ (МОНГ.) - мать. Дети одной семьи своими матерями считали всех жен своего отца.
        ЮРОЛ (МОНГ. ЮРООЛ) - торжественные благопожелания.
        ЯСАЛ САГААН ТЭНГЭРИ - один из 55 западных небожителей, бог грома и молнии.
        notes
        Примечания
        1
        Хожа - летний месяц в лунном календаре древних монголов, примерно соответствует июню григорианского календаря.
        2
        Сэгэн Сэбдэг тэнгэри - в языческой мифологии монголов единственый нейтральный небожитель между враждебными западными и восточными богами.
        3
        Чальчигиры - одно из эвенкийских племен.
        4
        Месяц удода (монг. уболжин), соответствовал июлю по григорианскому календарю.
        5
        Суни - «молочный» месяц у древних монголов, соответствовал августу по григорианскому календарю.
        6
        Киндигиры - эвенкийское племя.
        7
        Унэгэн (монг.) - лиса.
        8
        Абай Гэсэр - земное имя второго сына главы западных небожителей Хана Хюрмаса Тэнгэри, один из популярных среди древних монголов богов войны. Небесное имя - Бухэ Бэлгэтэ.
        9
        Хуяг - монгольский кожаный доспех с наружными железными пластинами. После образования Золотой орды хуяги стали популярны у русских дружинников - «куяки».
        10
        Тумэн - у монголов целое число, обозначающее десять тысяч; другое значение - десятитысячное войсковое соединение.
        11
        Первый осенний месяц в лунном календаре древних монголов, примерно соответствует сентябрю.
        12
        Канга - деревянный груз на шее у пленника, из двух параллельно скрепленных жердей с изгибами на середине, охватывавшими шею. Скреплялись жерди на концах, достаточно длинных, чтобы пленный не мог достать до них руками.
        13
        Сулэ - хвост (монг.).
        14
        Тобши - главный руководитель на монгольской облавной охоте.
        15
        Гуро - (монг. косуля) последний осенний месяц в лунном календаре древних монголов, примерно соответствует ноябрю григорианского календаря.
        16
        Улигершины - сказители (улигер - сказание), исполнявшие различные эпические произведения нараспев под собственный аккомпанимент на хуре - смычковом музыкальном инструменте.
        17
        Гэсэр - героический эпос у древних монголов о втором сыне Хана Хюрмаса Тэнгэри, главы западных небожителей, в древние времена по решению богов переродившемся на земле для спасения людей от чудовищ-мангадхаев, насланных злыми восточными небожителями. Эпос «Гэсэр» по представлениям монголов обладал магической силой, и считалось особенно полезным слушать его перед началом войн с чужими племенами и зимними облавными охотами. Объем Гэсэра достигал 30 тысяч стихотворных строк и разделялся на 9 частей (ветвей), каждую из которых можно было спеть за одну ночь от захода солнца до восхода. Полностью прослушивали эпос за девять ночей.
        18
        Бухэ Бэлгэтэ - небесное имя Гэсэра.
        19
        Атай Улан - старший среди 44 восточных небожителей.
        20
        Хаганы (ныне ханы, хаты - во множественном числе) - второстепеные боги, сыновья высших небожителей - тэнгэри. Так же, как высшие боги, хаганы подразделяются на западных (90 персон) и восточных (80 персон). Помогают своим родителям, тэнгэри, в управлении всем мирозданием. Каждый хаган имеет свои определенные функции, как, например, Чингис Шэрээтэ Богдо является законодателем для земных народов. Среди кочевых племен первыми приняли титул хаганов правители жужанского каганата в политических целях: чтобы не уступать в своем звании китайским императорам, которые традиционно называли себя сынами неба - тяньцзи. В середине VI в. изгнанные из степей Центральной Азии новыми властителями - тюрками, жужане ушли далеко на запад, на придунайские равнины и стали известны как авары, сразу же приняв активное участие в политической жизни Европы. На новом месте первый их правитель Баян (в переводе с монгольского - богатый) продолжил старую традицию и тоже принял титул хагана, создав известный в истории Аварский каганат.
        21
        Му-шубун (букв. «дурная птица») - в монгольской мифологии злой дух, имеющий вид девушки с клювом вместо рта. Обычно му-шубун обитает в лесах, при встрече с людьми прикрывает рот рукой, чтобы скрыть свой клюв, а потом неожиданно напасть и нанести смертельный удар в голову.
        22
        Лончак - перегодовалое животное (Толковый словарь В. Даля).
        23
        Хуса - зимний месяц древнемонгольского лунного календаря, соответствовал январю григорианского календаря.
        24
        Бага улаан - весенний месяц древнемонгольского лунного календаря, соответствовал марту григорианского календаря.
        25
        Весенний месяц лунного календаря, соответствует апрелю.
        26
        Пешие шаманы - у древних монголов жрецы двух низших ступеней посвящения, бывшие в услужении у старших шаманов. Им не положено было иметь коней и поэтому они в быту назывались пешими шаманами.
        27
        Сэг - иногда встречающийся возглас в шаманских призываниях. По-видимому, древнее устаревшее слово, значение которого утрачено.
        28
        Уболжин - летний месяц лунного календаря, соответствует июлю.
        29
        «Гурбан наадан» - монгольское троеборье: борьба, стрельба из лука, конные скачки.
        30
        Дайчин-нойон - военачальник.