Бёртон Джесси, Миниатюрист- библиотека РусЛит

Миниатюрист Джесси Бёртон
        Автор переносит нас в Амстердам XVII века, в дом очень состоятельного купца Йохана Брандта. Сюда приезжает Нелла Оортман, которую сосватали за Брандта. Она почти незнакома с будущим мужем, но готова стать ему хорошей женой.
        Она чувствует, что Йохан - не такой, как все. Он умный, образованный, независимый, и это ее притягивает.
        Нелла молода, полна надежд и очень плохо знает жизнь. Но судьба позаботится о том, чтобы она недолго пребывала в счастливом неведении. Ей предстоит узнать, как жестоки люди к тем, кто от них отличается, и осознать, что нет ничего страшнее, чем знание того, что будет.
        Джесси Бёртон
        Миниатюрист
        Аббревиатура ОИК означает «Ост-Индская компания», основанная в 1602 году. Ее торговые суда бороздили океан между Африкой, Европой, Азией и Индонезийским архипелагом.
        В 1669 году ОИК насчитывала 50 000 служащих, 60 акционеров и 17 регентов. К 1671 году акции ОИК на Амстердамской бирже ценных бумаг достигали 570 % номинальной стоимости.
        Благодаря процветающему земледелию и финансовой мощи республики стала расхожей фраза, что голландские бедняки едят гораздо лучше британских, итальянских, французских и испанских. А уж богачи лучше их всех, вместе взятых.
        Расхищайте серебро, расхищайте золото!
        Нет конца запасам всякой драгоценной утвари.
        Книга пророка Наума, 2:9
        И когда выходил Он из храма, говорит Ему один из учеников Его:
        «Учитель! Посмотри, какие камни и какие здания!»
        Иисус сказал ему в ответ: «Видишь сии великие здания? Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне».
        Марк, 13:1 -2
        Jessie Burton
        THE MINIATURIST
        2013 by Jessie Burton

        Вторник, 4 марта 1687
        Погребальная церемония обещает быть очень скромной, так как у умершей не было друзей. Но это Амстердам, где слова водой проникают в уши, оседают илом, и в южном приделе Старой церкви не протолкнуться. И мертвые тут как тут: вот каменные плиты под ногами скорбящих, а под плитами штабеля тел, костей, праха. В этой гробовой тьме плоть распадается, и от конечностей чудесным образом остаются только большие и малые берцовые кости. Там же лежат женские челюсти, тазовый пояс купца, полые ребра знатного сановника. Есть и детские тельца, иные не больше буханки хлеба. Скорбящие отводят взгляды от этого сгустка человеческого горя, от этих воробышков. Завидев крошечное надгробие, спешат его обойти.
        Берт, уличный шпаненок, пришедший потолкаться среди толстосумов, а то и подобрать монетку, оброненную в печали, уединился в нишу для молитвы. О ужас, он не одинок. В Амстердаме любой наблюдатель, даже незрячий, находится под наблюдением. Его охватывает короткая паника - кто еще тут прячется: дружинник, вездесущая рука власти? Пальцы шарят по деревянным сиденьям, рот разинут от страха. Вдруг кто-то похлопывает его по плечу, будто заговорщик. Пожалуй, женская ладонь: изящная, прохладная на ощупь. Он дрожит, но не сбегает.
        Церковный купол уходит ввысь. Великолепный расписной потолок - единственное, что реформаторы не смогли уничтожить, - задран над их головами, точно нос гигантского корабля. На старинном дереве запечатлен Христос с мечом и лилией, Дева Мария на лунном серпе, ангел-хранитель золотых дел мастеров, разрезающее волны судно. Потолок - зеркальное отражение города, его профессиональных занятий. Внизу же, на гранитных плитах, когда-то были высечены для потомков геральдические вензеля, но в результате победила водная гладь: исшарканные за долгие века могильные плиты лоснятся, скрывая под собой перемешанные останки, навсегда погребенные на дне морском.
        Берт слышит, как женщина откидывает разделяющее их сиденье с «престолом милосердия», вырезанным из дерева столетия назад. Пальцы подростка ощупывают фигурку: мужчина, какающий монетами, с лицом, искаженным гримасой боли.
        - Что-то случилось? - шепотом спрашивает она, но Берт в ответ смущенно молчит. Необычное поведение женщины, ее акцент, резная фигурка под сиденьем - все это заставило его напрячься. Деньги и стыд - от такой городской диеты порой случается несварение желудка.
        Скорбящие сбились в круг - тут и члены разных гильдий с женами, и клерки ОИК, и капитаны торговых судов, и пекари, и кондитеры, и мужчина в широкополой шляпе. Появляются люди, несущие на плечах гроб с такой легкостью, словно это футляр от лютни, они явно поднаторели, обслуживая покойников. По выражениям их лиц можно догадаться, что кое-кто от этих похорон не в восторге. Скорей бы конец. Обычно эта церемония, как и траурная процессия, четко регламентирована: всем распоряжается бургомистр, а обычный люд выполняет команды, нынче же никто не позаботился о порядке. Попахивает анархией, и если правда то, о чем поговаривают, такой покойницы еще не видели стены Старой церкви, как, впрочем, и Новой церкви, и Западной, и Восточной. Все решили деньги, а значит, эта неординарная смерть должна быть обставлена подобающим образом.
        Удивительно, что подобные похороны совершаются здесь, в самом сердце города. Амстердаму брошен небывалый вызов. Сама по себе рискованная процедура выглядит уверенно, продуманно и благопристойно. Щедрому пожертвованию - тупое повиновение, и все же что-то такое тихо закипает под внешним декором.
        Круг размыкается, пропуская гроб. В центре, рядом с прямоугольной ямой в полу, замерла в ожидании молодая женщина. Вид у нее измученный, она то поднимает голову навстречу приближающимся носильщикам, то снова опускает взгляд в зияющий провал. Ее распирает изнутри, взор блуждает, она закусывает нижнюю губу. Она к этому не готова, нет, не готова сказать прости-прощай.
        Две женщины, стоящие в непосредственной близости от ниши для молитвы, перешептываются, прикрыв рты ладонями. Внимание рассеяно, топчутся на месте, никакого уважения к церемонии. Они вытягивают шеи, высматривая молодку, которая подходит к отверстой могиле. На ее лице - потрясение и скорбь, она замерла у самого края и бросает, словно в бездну, букетик цветов. И тут в углу захлопал крыльями заблудший скворец, сполз по беленой стене и запрыгал по полу, легкий, как мякинная оболочка, - и многие головы, отвлекшись от действа, повернулись в его сторону. Но молодка, не шевельнувшись, провожает взглядом улетающие цветы с трепещущими лепестками, в то время как священник дочитывает молитву.
        Служанка, отделившись от толпы, опускается на колени и осеняет себя крестным знамением, буквально тычет в себя четырьмя перстами. И, как ни старается сдержаться, начинает громко рыдать. Молодка не делает ничего, чтобы остановить спектакль, и эта распущенность, это фундаментальное неуважение к дисциплине и порядку, во имя которых, собственно, здесь все и собрались, вызывают неодобрительный и не вполне неуместный ропот. Две женщины возле ниши обмениваются репликами.
        - Если они на публике такое себе позволяют, дома, должно быть, ведут себя совсем как дикие звери, - говорит шепотом одна.
        - Ты права, Ариана, - откликается подруга. - Но я бы все отдала, чтобы побыть мухой на стене этого дома. Бзз-бзз.
        Они подавляют смешки. Берта знобит. Заскрипел «престол милосердия», женщина вцепилась в сиденье. Он инстинктивно потянулся к ее руке. Нащупав кончики ее пальцев, он не в силах скрыть своего изумления. Откуда у знатной дамы такие мозоли?
        Вскоре все заканчивается. Круг распадается, участники траурной церемонии не спеша расходятся по петляющим улочкам - к своим семьям, к домашним заботам. Многие мужчины вернутся за рабочие конторки и прилавки, ибо только тяжкий труд способен удерживать Амстердам на плаву. Именно он добыл им славу, а лень утащит их обратно в море. Молча оставив Берта, женщина спускается в общую залу. Мальчишка слышит, как она подходит к свежей могильной плите со словами:
        - Все проходит.
        Она вздыхает. Зашуршали юбки, когда она что-то достала из кармана, и снова зашуршали, когда она присела, чтобы положить это на плиту. Потом она встает в полный рост и несколько мгновений не двигается, бормоча себе под нос. Берт слышит, как она целенаправленно устремляется к боковому выходу, эхо разносит ее шаги, а потом все смолкает.
        Он еще чего-то ждет, ощущая внезапную утрату. В церкви стало как будто теплее, он задирает нос, принюхивается. Опасностью не пахнет, вокруг разливается покой. Мертвые спят, их души в безмолвии уплывают на чудо-корабле. Мальчишка выбирается из ниши и делает несколько шагов к могильной плите. Едва дотронувшись до нее, он сразу отдергивает руку. Камень ледяной, не то что другие плиты. Он все-таки проводит пальцами по выгравированным буквам, которые ни о чем ему не говорят. Ложбинки забиты гранитной пылью, сработано наспех.
        Он счастливо выдыхает, наткнувшись на оставленный предмет. На его ладони - миниатюрный домик, в котором он ощупью находит девять обставленных комнат, двух женщин, мужчину и ребенка, кровати и корзинки, а также пучок крохотных морковок. От его радостных возгласов встревоженный скворец принимается летать-хлопотать над церковными скамьями в поисках местечка понадежнее.
        Мальчишка прячет сокровище в карман. На кой ей, покойнице, игрушечный домик?
        Вечером под Новым мостом он рассказывает таким же сорванцам про женщину с мозолистыми пальцами и странным чувством юмора, оставившую игрушечный домик на свежей могильной плите. Его так называемые друзья-приятели, лежащие на берегу канала, по которому проплывают кишки животных, человеческие нечистоты и сломанные спинки стульев, награждают его подзатыльниками.
        - Берт, вот дурило, - говорит кто-то. - Ты ж слепой.
        Насмешки сыплются со всех сторон, но он уверен, что они это не со зла.
        - Я ее ощупал. Она была холодная, как луна.
        - Ангел, что ли? - простодушно удивляется один из младших.
        - Не рано ли ты, Берт, стал напиваться, - зубоскалит другой. - Тебе только восемь стукнуло.
        Они хохочут, а он, закусив губу, лезет в карман за вещдоком. А домика-то и нет. Испарился, растаял. Сердце у него уходит в пятки. Он продолжает настаивать, чувствуя, как подступают слезы, что не иначе как обронил домик по дороге. Но, похоже, он и сам в это не верит. Ночью мысли о пропаже не дают ему уснуть. «Может, я вовсе не держал его в руках? - спрашивает он себя. - И за руку ее не трогал?»
        К утру Берт окончательно определился. Пришел к суровому выводу, позволяющему смириться с утратой: не было никакой женщины с лунной кожей. Незрячие глаза его обманули. То был желанный призрак, примстившийся одинокому сироте.
        1
        Середина октября, 1686
        Не прельщайся лакомыми яствами его: Это - обманчивая пища.
        Книга притчей Соломоновых, 23:3
        Я буду давать тебе по десяти сиклей серебра на год, потребное одеяние и пропитание.
        Книга судей, 17:10
        Посторонняя
        - Йохан Брандт?
        Имя, отраженное от мраморной плитки, улетает, постепенно затихая вдали, пока Нелла Оортман стоит на пороге дома перед просторной мрачной прихожей в ожидании своего новоявленного супруга. Никто ее не встречает, а ведь к ее приезду готовы, что было подтверждено письмом. Хотя запах дорогой почтовой бумаги ее мать проверила собственным носом, а листки отличались особой плотностью, это не оправдывает подобного приема. Она распишет это матери в подробностях, но сначала хорошо бы добраться до своей комнаты, до письменного стола.
        Она стоит в промозглой пустоте, а за ее спиной еще теплое октябрьское солнце, и она обращает к нему лицо: вобрать в себя это тепло, пока можно. Эта часть улицы Херенграхт называется Золотой Подковой, но сегодня широкий канал выглядит буднично. Вознесшиеся над мутновато-бурой полосой дома впечатляют. Царственно прекрасные, гордость города, они восхищаются собственной симметрией, глядя в зеркало вод. Над крышами колдует Природа, стараясь не отставать: шафранно-абрикосовые облака демонстрируют цвета империи. Нелла разглядывает дома через их отражения. Золотая Подкова доступна не каждому - только местным жителям и обслуживающим их рабочим и реставраторам. Большинству же вход сюда заказан. Такие запертые золотые шкатулки с драгоценностями.
        Люди на баржах перекидываются шуточками, и их смех, взобравшись по кирпичной кладке, достигает Неллиных ушей. Тщедушный мальчишка врезался в торговку рыбой, и та провожает глазами крупную полудохлую селедку, вылетевшую из корзины и плюхнувшуюся на подол ее широкой юбки. Лишь после этого воздух и Неллины барабанные перепонки разрывает крик крестьянской бабы:
        - Идиот! Идиот!
        Сцапав проворной пятерней грязную рыбину, слепой мальчишка торжествующе поднимает ее над головой и с хохотом, обнажившим редкие зубы, припускает вдоль канала. В одной худенькой ручке законная добыча, другая скользит по стене, помогая сориентироваться в петляющем пространстве.
        Нелла мысленно его подбадривает. Люди на баржах, на миг привлеченные криком, уже отводят взгляды. Торговка снова вскидывает корзину на бедро и пружинистой походкой продолжает путь с таким видом, будто потеря одной рыбки ничего не значит. На самом деле это не так, кто знает, как пойдут дела? По ее поджатым губам видно, что она раздосадована.
        Снова оборотившись к прихожей, Нелла ставит свой чемоданчик и клетку с птицей на пороге и пристальнее всматривается в полумрак.
        - Йохан? - восклицает она в легкой панике уже громче. Это такая игра? Староват он для таких игр. И вновь ее вопрос улетает по черно-белым мраморным плитам в пустоту. «Господи Иисусе, - думает она. - Сколько еще мне тут стоять?» Ее длиннохвостый попугай по кличке Пибо с тихим покрикиванием нервно трется перышками о прутья клетки. Снова тишина, он закрывает клюв, прислушивается. Никто не выходит. Даже притихший канал, кажется, задержал дыхание.
        Наверняка за ней следят, она кожей чувствует направленные на нее взгляды. Она всматривается в темные углы, не решаясь прикрыть за собой дверь, к тому же так приятно ощущать затылком убывающее тепло солнца, слышать гомон внешней жизни по контрасту с сумеречным безмолвием внутри. Она вздыхает. Черт-те что. Ну же, Нелла Элизабет. Входи. Она делает шажок и тотчас убирает ногу назад. Не доверяет она этим плиткам, один неверный шаг может обернуться бедой до конца дней. Ее любимая игра: придумывать ничем не обоснованные несусветные страшилки. Пока она ждет хоть какого-то движения в глубине холла, в голове роятся мысли о муже. Заключит ли он ее в объятья, поцелует ли или просто пожмет руку, как очередному дельцу? Нелла Оортман. Петронелла. Новоявленная супруга Йохана Брандта. Купца, одного из акционеров Ост-Индской компании, богатого человека.
        Она всерьез раздосадована таким приемом. Наклонившись, она снимает туфельки - изящные, кожаные, самые лучшие, хотя уже забылось, по какому случаю они были приобретены. Становится босыми ногами на чужую по ощущению территорию. Ложный шаг пока не сделан, еще нет. Ей понадобятся паттены[1 - Башмаки на деревянной подошве с железным ободом. Надевались поверх обычной обуви для ходьбы по грязи. (Здесь и далее прим. переводчика.)], потому что свои остались дома, а мрамор кажется ледяным даже через чулки.
        Она осторожно стучит туфелькой по полу, как бы в подтверждение, что готова войти в дом, и в надежде, что хоть кого-нибудь разбудит… или, наоборот, прогонит. Теперь назад возврата нет, жребий брошен - она в Амстердаме, законная жена и в силу этого гражданка. Ее обувка покоится на мужниной территории. Она выпрямляется во весь рост, кровь отливает от головы. Тянется долгая минута, туфельки стоят, уравновешивая друг дружку, а она чувствует себя полной дурой. Это шараханье от уверенности в себе к паническим настроениям для нее обычное дело. Мать говорит про нее «мечтательница», «витает в облаках».
        На улице две бабы разразились бесстыжим смехом. Нелла обернулась, надеясь разглядеть хохотушек в наступающих сумерках, но не увидела. Завязки на ее чепце во время путешествия из Ассенделфта подразболтались, и сейчас сквознячок выбивает из-под него прядки волос. Если заталкивать их обратно, она еще больше разнервничается, пусть уж щекочут лицо. Мать любила напоминать ей про достоинство, но достоинство сопряжено с неудобством.
        - У нас будет зверинец?
        Голос невидимки. «Я так и знала», - говорит себе Нелла. Из полумрака выплывает женщина с вытянутой рукой - не то протестующей, не то приветствующей гостью, сразу и не скажешь. Высокая, стройная, вся в черном, если не считать накрахмаленного и идеально отутюженного белого чепца, из-под которого не выбилась ни единая прядка. Интересно, давно ли она за ней следит? Пибо подал голос, завидев незнакомку.
        - Это Пибо, - поясняет Нелла. - Мой попугай.
        - Я вижу, - отзывается женщина. - И слышу. Надеюсь, больше вы никого не прихватили?
        - Дома у меня собачка…
        - Все попортит своими когтями - дерево, кожу, шелк, бархат. - Она говорит о материалах, словно речь идет о живых существах, способных на ответные чувства. - Комнатные собачки манерны и легкомысленны, как и их хозяева, французы и испанцы.
        - Они похожи на крыс, - раздается в темноте новый голос.
        Женщина досадливо жмурится. Хотя она старше Неллы, кожа у нее гладкая. Движения не лишены изящества, и если она и смущена, то не намерена это скрывать. Бросив одобрительный взгляд на хорошенькие туфельки у порога, она смотрит на клетку, поджав губы. От страха Пибо весь взъерошился. Левая рука женщины по-прежнему впереди, и Нелла решается положить пальчики на открытую ладонь и тем самым отвлечь внимание от птицы. Женщина удивленно вздрагивает, словно забыв о собственной протянутой руке. Кажется, они сейчас закружатся в танце.
        - Какая нежная кожа, - говорит женщина. - А кости для семнадцатилетней девушки крепкие.
        - Я Нелла. - Она опускает глаза на клетку. - Мне уже восемнадцать.
        - Я знаю, кто ты.
        - Вообще-то я Петронелла, но дома меня все зовут просто…
        - Я не глухая.
        Нелла осмеливается снова поднять взгляд. Глаза у женщины серые, спокойные, губы на вид мягкие, но в углах рта жесткая складка.
        - Вы домоправительница? - спрашивает гостья.
        В темноте раздается сдавленный смех. Женщина вздергивает подбородок и устремляет взор в жемчужные сумерки.
        - Йохан здесь? - спрашивает Нелла. - Я его жена.
        Женщина хранит молчание.
        - Мы подписали брачный контракт два месяца назад, в Ассенделфте, - гнет свою линию Нелла. Кажется, ей не остается ничего другого, кроме как гнуть свое.
        - Брата нет дома.
        Еще один смешок в темноте.
        - Брата? - переспрашивает Нелла.
        Женщина встречается с ней взглядом.
        - Йохан мой брат. Я - Марин Брандт. - Взгляд решительный, и в голосе наигранная твердость. - Его нет. Мы полагали, что он будет дома, но не получилось.
        - А где он?
        Марин, подняв взор к небу, закрывается растопыренной ладонью от закатных лучей, и во тьме прихожей, на лестнице, обнаруживаются две фигуры.
        - Отто, - произносит Марин, опуская руку.
        Вид приближающегося мужчины заставляет Неллу сглотнуть и врасти в пол холодными ступнями.
        Отто темнокожий, то есть весь коричневый: шея над воротником, запястья, высокие скулы, подбородок - всё-всё. Нелла в жизни своей не видела ничего подобного. Невозможно представить, что такой человек мог хихикать в темноте.
        Марин следит за ее реакцией. А вот глазищи Отто никак не реагируют на изумление, которое она не в состоянии скрыть. Она прикусывает губу и в ответ на его поклон делает книксен, опустив глаза долу. Потом снова поднимает и видит, что кожа его сияет, словно отполированный орех, а вьющаяся, как у барашка, шевелюра чернее ночи и похожа на облако из мягкой шерсти - так и хочется ее потрогать, не то что прилизанные жирные волосы других мужчин.
        - Я… - Она недоговаривает.
        Пибо начинает петь.
        Отто протягивает руку, на его широкой ладони лежат паттены.
        - Это вам, - говорит он.
        У него амстердамский акцент, слова перекатываются, теплые и текучие. Забирая паттены, она коснулась его кожи. Нелла обувается, это выглядит неуклюже. Башмаки ей велики, но она не отваживается об этом сказать - ничего, позже, когда окажется наверху, подтянет ремешки… если окажется, если ей в конце концов позволят миновать прихожую.
        - А это Корнелия, - говорит Марин, не спуская глаз с невестки. - Она о тебе позаботится.
        Корнелия делает шаг вперед. Она чуть старше Неллы, ей лет двадцать - двадцать один, и выше. Нелла улыбается, чувствуя, что вся горит от этого беспардонного любопытства в синих зрачках. Чтобы как-то унять дрожь в пальцах, она сжимает кулаки. Служанка не спускает с нее глаз, осматривая с головы до ног. Вдруг на губах появляется ухмылочка, не сказать чтобы очень дружелюбная. Нелла пытается что-то из себя выжать, какое-нибудь формальное спасибо. Она отчасти благодарна, отчасти смущена, и тут встревает Марин:
        - Я провожу тебя наверх. Покажу твою комнату.
        Нелла кивает, а в глазах Корнелии вспыхивает веселый огонек. На радостные выкрики из клетки Марин незамедлительно реагирует взмахом кисти, означающим, что птицу следует унести на кухню.
        - Пожалуйста, - обращается к ней Нелла. - Там стоит чад. И вообще, он любит свет.
        Марин и Отто молча на нее посмотрели, а Корнелия взяла клетку и пошла восвояси, размахивая ею, как ведром.
        - Это мой попугай.
        Она перехватывает взгляд служанки, брошенный в сторону хозяйки. Корнелия уходит на кухню, сопровождая озабоченное воркование Пибо насмешливым чмоканьем губами.

* * *
        На фоне великолепия увиденного Нелла вдруг осознает собственную ничтожность. Марин с неудовольствием разглядывает предметы рукоделия.
        - Корнелия перестаралась. Будем надеяться, что Йохан на первом браке остановится.
        Нелла на мгновение отвлеклась, подумав о попугае. Представила его растрескавшийся клюв и тарелку с зелеными перышками, украшенными куриными ножками, и ей пришлось потереть глаза, чтобы избавиться от наваждения и получше все разглядеть.
        Вот думочки с ее инициалами, и новехонькое покрывало, и выстиранные бархатные шторы, не пропускающие октябрьские туманы над каналом. Марин с гордостью задирает подбородок.
        - Моя комната. - Она делает паузу. - Была. - Она подходит к окну и, положив руку на раму, разглядывает первые звезды. - Мы отдали ее тебе, потому что отсюда открывается хороший вид.
        Молчание.
        - Зачем же, - говорит Нелла. - Оставайтесь здесь.
        Марин как будто не слышит.
        - В Ассенделфте, городке твоих предков, тепло и сухо?
        - Бывает и влажно. - Нелла нагибается, чтобы закрепить ремешки слишком свободных паттенов. - Дамбы не всегда работают. Он не такой уж большой…
        - Мы не можем похвастаться своей родословной, - перебивает ее Марин, - но много ли она стоит в сравнении с теплым, сухим, основательным домом?
        - Верно, - соглашается невестка.
        - Afkomst seyt niet. Родословная не стоит ломаного гроша, - Марин хлопает по подушке, как бы подчеркивая последнее слово. - Пастор Пелликорн сказал это в последней воскресной проповеди, и я потом записала его слова на форзаце нашей семейной Библии. От родословной нет никакого проку. Никакого. - Она встряхивает головой, словно освобождаясь от этой мысли. - Твоя мать написала нам, - продолжает Марин. - Настаивала, что хочет оплатить дорогу. Мы не могли на это пойти и прислали за тобой среднего класса баржу. Ты не обиделась?
        - Нет. Нет.
        - Вот и хорошо. В этом доме баржа среднего класса означает свежевыкрашенная, с каютой, обитой бенгальским шелком. Баржей первого класса пользуется Йохан.
        Они стоят молча. Интересно, где сейчас эта первоклассная баржа вместе с ее мужем, даже не удосужившимся ее встретить, хотя о дне приезда было известно заранее?
        - У вас всего двое слуг? - спрашивает она.
        - Этого достаточно, - отвечает Марин. - Более чем. Мы купцы, а не бездельники. Больше нам ни к чему. Библия учит не кичиться своим богатством. Жить тихо и скромно, без показухи.
        - Ну да. Разумеется.
        В комнате сгущаются сумерки, и Марин зажигает свечи, дешевые, сальные, а Нелла рассчитывала на душистые восковые.
        - Я вижу, Корнелия расстаралась, вышивая твое имя, - говорит Марин.
        Да уж. Пальцы служанки ясно продемонстрировали, кто теперь в доме хозяйка, вот только кому за это расплачиваться?
        - Я тут повсюду, - Нелла широким жестом обводит кропотливо расшитое покрывало. Прозвучало как похвальба, и Марин поджимает губки.
        - Твоя мать написала, что тебе не терпится начать жизнь замужней женщины в Амстердаме. Это правда?
        - Да.
        Воистину так. Не терпится. Она ведь могла сказать «нет», не хочу выходить за Йохана Брандта. И мать со временем бы ее простила. Но городок, в котором она родилась, такой маленький, всего одна площадь, и круг общения такой ограниченный. И когда Йохан Маттеус Брандт из Амстердама предложил ей руку и сердце, она согласилась. Разве у нее был выбор? Отец умер, а мать сидит на протертых стульях, оставшихся в наследство, и переживает. С ее стороны ответить «нет» было бы неблагодарностью и глупостью.
        Марин нарушает молчание.
        - Ты ведь еще совсем молоденькая, - говорит она. - Хотя зачем откладывать, правда? Если церковь одобряет?
        Интересно, сколько ей лет и где ее муж. Может, она прячет его в подвале? Нелла сдерживает смех. В комнате нет ни одной думочки, занавески или простынки без вензеля «Б», увитого плющом, сидящего в гнезде или вырастающего на клумбе. Если не деньги, то что тогда в ее новом доме главное? Он хочет на тебе жениться, сказала ей мать, избегая встречаться с ней глазами. Ты должна ответить ему такой же любовью. Скажет тоже! Любовь, растоптанный цветок в канаве. Обещанное блаженство, в которое подмешаны искупительные капли тревоги. Ничего этого у нее с Йоханом Брандтом пока нет, зато сомнений предостаточно. Но любовь, считает она, еще придет.
        В Ассенделфте, в четырех часах езды отсюда, девочкой она бродила по зеленым или выгоревшим полям, гонялась за рыбками в петляющем Амере, который разбегался на мелкие речушки, а те уже терялись в зарослях папоротника и болотцах. Вместе с братом и сестрой лепила снеговиков, когда морозец выбеливал землю, и пекла сладчайший сливовый пирог, когда лето омывало сады золотым дождем. До пятнадцати лет она обходилась без корсета.
        Про ее папашу говорили, что он лучший друг пивоварен. У Неллы эта расхожая фраза, намек на то, что ее отец - забулдыга со скудеющим на глазах кошельком, вызывала отвращение. Но он это доказал своей смертью. Господин Оортман умер, когда ей было пятнадцать, завещав вдове кучу долгов, несоразмерную с кучкой детишек, и с тех пор доказательством того, что у них «все есть», были разве что заверения матери. Но очень скоро ей надоело притворяться перед тремя голодными ртами.
        И вот, пока младшие сестренка и братишка играли в каннибалов на озере неподалеку от дома, мать загнала ее в дом, где она должна была учиться правильно ходить. «Но мне же некуда пойти», - возразила Нелла. Мать заиграла желваками, и у дочери впервые возникло желание бежать из этого пасторального гнездышка, покрывшегося пылью, после того как слуг одного за другим рассчитали. В общем, она стала осваивать новую походку. Для молоденькой девушки она двигалась слишком импульсивно, с угрозой растянуться и что-нибудь себе сломать. Ее так и подмывало сказать, что она всегда была проворной, как кошка, и кости у нее крепкие. Она рвалась на свободу.
        Пока Карел и Арабелла разыгрывали кораблекрушения, Неллу заставляли упражняться на лютне. Равнодушно-послушная, три года она бегала ловкими пальчиками по струнам, играя на нервах у матери, готовая в любой момент взбунтоваться. И вот однажды теплым июльским вечером пришло письмо с амстердамским штемпелем. Почерк четкий, беглый, уверенный. Мать не позволила ей прочесть само письмо, однако неделю спустя выяснилось, что ей предстоит играть на лютне для некоего Йохана Брандта, который приезжает в их захолустье из Амстердама. Госпожа Оортман просияла, и Нелла сделала открытие, что не знает свою мать.
        Пока солнце опускалось над равниной, незнакомец сидел на низком стуле в их обветшалом доме и слушал ее игру. Перебирая струны с ловкостью, о какой при жизни отца она и не мечтала, Нелла позволила себе взглянуть на гостя. Господин Брандт на принца не тянул. Нет, он был широкоплечий и с виду крепкий, но кожа грубовата и слишком загорелая. Небритый, волосы уже серебрятся, и, подумала она, возможно, не только на голове. Во время прослушивания он выглядел недовольным, но когда она закончила, оказалось, что ему понравилось. «Я люблю лютню, - сказал он так, словно речь идет о живом существе. - Прекрасный инструмент. У меня на стене висят две лютни, к которым годами никто не притрагивается».
        Отец не одобрил бы ее переезда в город. Амстердам стоит на воде, и, как все фермеры, богатые и бедные, пьющие и непьющие, ее отец испытывал перед ним страх. Он опасался, что вода может унести жизнь человека, его стада, его урожай, а потом выбросить на чужой берег… или вообще не выбросить. Свой страх он топил в вине. Он так и не стал Ноем, так и не построил ковчег. То, на что был не способен он, сделала она, его дочь, а мать охотно ее к этому подтолкнула.
        «Что Йохан во мне разглядел? - недоумевает Нелла. - Что привело его к мысли: да, на этой девушке я женюсь? Уж, наверно, не игра на лютне?»
        Немного сбитая с толку нахлынувшими воспоминаниями, однако движимая чувством долга, Нелла проводит пальчиком по вышивке. Все эти бесчисленные инициалы «Б», разом поглотившие ее девичью фамилию, хвастаются своими раздувшимися животами. Сколько же здесь шерстяной пряжи! Она расплывается в улыбке, разглядывая подушечку.
        - Как это красиво, - говорит Нелла. - Сколько же вы потратили сил!
        - Ничего я не тратила, - следует ответ. - Это не моя работа… Сама я безрукая.
        - Не могу поверить!
        - Это правда.
        Они стоят лицом друг к дружке, частицы этого рукодельного мира.
        - Я унесла свои картины, - говорит Марин. - Подумала, что эти больше придутся тебе по вкусу.
        Она показывает на стену. На одной картине написана маслом связка охотничьих трофеев, мертвые птицы свисают с крюка, каждое перышко и коготок тщательно выписаны. На соседней - гора устриц на узорчатой фарфоровой тарелке, оттененной опрокинутым бокалом вина и вазочкой с перезрелыми фруктами. Устрицы, так откровенно раскрывшиеся, повергают ее в некоторое смущение. Окровавленные клювы и остекленевшие глаза заставляют Неллу содрогнуться, так и видишь, как эту дичь начинают потрошить.
        Она оборачивается к новоявленной золовке.
        - Они принадлежат Йохану, - поясняет Марин.
        - Спасибо. - Нелла смотрит на картины, а сама думает, решится ли она перед сном обернуть их лицом к стене.
        - Ты устала после долгой дороги. Советую тебе поужинать здесь.
        - Да. Пожалуй, устала. Буду очень благодарна. У вас есть что-нибудь сладкое, какой-нибудь марципан?
        - Марципанов у нас нет. Мы стараемся избегать сахара. От него одни болезни.
        Нелла думает о матери, лепившей для детей марципаны в виде русалок, и кораблей, и ожерелий из засахаренных бриллиантов, эти миндальные сдобы, таявшие во рту. Брат и сестренка кажутся ей уже далекими, от нее отделенными. Она не видит себя в домашней картинке, она больше не принадлежит матери. Теперь ее фамилия Брандт, и в один прекрасный день, вероятно, уже она будет лепить марципаны различной формы для своих детей, тянущих к сластям свои липкие ручонки. Она делает глубокий вдох, и Марин вопросительно поднимает брови.
        - Да, конечно, - соглашается Нелла.
        - Я скажу Корнелии, чтобы она тебе принесла herenbrood[2 - Белый хлеб тонкого помола «для богатых» (голл.).] и гауду. И стакан рейнского.
        - Благодарю.
        Марин вдруг вытягивает нос, принюхиваясь.
        - Что за запах?
        Нелла невольно прикрывает ключицы.
        - От меня, наверно.
        - От тебя?
        - Мать купила мне духи. Аромат лилий. Этот запах?
        Марин кивает.
        - Точно. Лилии. - Она прокашливается. - Знаешь, что говорят про лилии?
        - Не знаю.
        - Быстро распускаются, быстро вянут.
        С этими словами Марин закрывает за собой дверь.
        На пороге
        В три часа пополуночи лай собак возвещает о приезде ее супруга.
        Йохан Брандт. Она мысленно репетирует: «Добрый день. Йохан и Петронелла Брандт рады вас видеть, мы…»
        Ее мысли обрывает взрыв лая.
        Нелла Элизабет, смелее. Она не решается сойти вниз, но и уснуть уже не может. Лежит, полная нехороших предчувствий, не зная, что делать. В конце концов она встает, сует ноги в паттены и крадучись идет по коридору. Марин ее опередила. Из-за балюстрады Нелла слышит голоса Йохана и его сестры. Собаки с запахами моря в шерсти поскребывают когтями мраморную плитку и упругими хвостами охаживают мебель. Вытягивая шею над погруженной во мрак балюстрадой, она всматривается в супруга - незнакомое дорожное платье, толстые пальцы, больше присталые мяснику. Голос звучный, суховатый.
        - Здравствуй, Марин.
        - Брат. Рада тебя видеть. Я молилась о твоем благополучном возвращении.
        Он молчит. Выйдя из темноты, они оглядывают друг друга.
        - У тебя усталый вид, - говорит она. - Дела в Лондоне задержали?
        - Ну да. Осень у них…
        - …отвратительная. Позволь.
        Она снимает с него верхнюю одежду.
        - Йохан, ты исхудал. Вот что значит надолго отлучаться из дома.
        Он направляется в кабинет, пропустив ее слова мимо ушей.
        - Резеки, Дхана, - зовет он собак, и те, как старые друзья, трусят за ним. Нелла переваривает странные клички. Резеки. Дхана. У нее дома собак называют Хантерами и Снежками - клички простенькие, зато в точку, полное соответствие содержания и внешнего вида.
        - Брат, - произносит Марин ему вслед. - Она здесь.
        Он останавливается и стоит так, не оборачиваясь. Нелла замечает, как оседают его плечи и никнет голова.
        - Вот как.
        - Было бы лучше, если б ты был здесь, когда она приехала.
        - Не сомневаюсь, что ты справилась.
        Между бледным лицом Марин и широкой спиной ее брата повисает пауза.
        - Не забудь, - говорит она.
        Во время очередной паузы он лохматит шевелюру.
        - Да уж не забуду.
        Кажется, Марин собирается еще что-то сказать, но вместо этого обнимает себя за плечи и потирает руки.
        - Как же холодно, брат.
        - Так ложись в постель.
        Дверь в кабинет затворяется, а Марин все стоит с плащом в руках. Затем она накидывает его себе на плечи, делает несколько шагов и останавливается, чтобы зарыться лицом в складки грубой ткани. Нелла переступает с ноги на ногу, пол под ней скрипит. Перебросив плащ через руку, Марин вглядывается в темноту. Нелла задерживает дыхание, молясь о том, чтобы лестница снова не заскрипела. Слава богу, Марин направляется к платяному шкафу, и Нелла тихо ретируется в спальню… ждать.
        Несколько минут спустя, после того как закрылась дверь в спальню Марин, Нелла бочком, по стеночке, выходит на лестницу. В прихожей она останавливается перед платяным шкафом, ожидая увидеть плащ там. Но нет, он, скомканный, валяется на полу. Нелла присаживается и подбирает его. От плаща пахнет сыростью, усталостью и оставшимися позади городами. Она вешает его на крючок и деликатно стучит в дверь, за которой исчез ее супруг.
        - Побойся бога, - доносится голос. - Утром поговорим.
        - Это я.
        - Кто «я»?
        - Я. Петронелла. Нелла.
        Через минуту дверь открывается. Лицо Йохана в темноте неразличимо. В Ассенделфте, на свадьбе, он не казался ей таким огромным.
        - Esposa mia[3 - Моя супруга (исп.).], - его первые слова.
        Она не поняла, и ей не перевели. Он отходит к свету, и открывается его лицо, загорелое, обветренное. При свечах радужка, серая, как у сестры, почти прозрачна. Он кажется смущенным. Запах мускуса, резкий, обескураживающий. Его слипшиеся жирные волосы не мешало бы вымыть.
        - Я приехала.
        - Да. Почему ты не спишь?
        - Я пришла поздороваться.
        Он целует ей руку. Его губы мягче, чем она ожидала, но сам поцелуй больше похож на клевок.
        - Поговорим утром, Петронелла. Я рад, что ты добралась благополучно. Очень рад.
        Звучит не слишком убедительно, но она относит это на счет усталости с дороги. До сих пор они виделись всего два раза, и это было живое общение, так что все впереди. Он отступает в полосу желтоватого света и закрывает дверь. Только сейчас Нелла осознает, как заледенели ее босые ступни. Она возвращается в свою комнату, бывшую комнату Марин, садится у окна и смотрит, как над каналом вдоль Херенграахт поднимается туман. Луна похожа на стершуюся монету.
        Тихо выдохнув, она перемещается в уголок спальни. Уже не первый час она ведет борьбу за сохранение достоинства, это было последнее слово, которое прокричала вослед отплывающей барже ее мать. Пока не очень-то получается. «Опасайся девиц, - говорила ей мать, - особенно городских. От них одна грязь, и не только с улицы». Если Корнелия выдерет из хвоста Пибо хоть одно перышко, думает Нелла, она за это заплатит. Сама мысль вызывает у нее легкую тошноту.
        Ее супруг - один из богатейших людей в Амстердаме, влиятельный человек, повелитель морей и морских богатств. «Такой хорошенькой грех пропадать ни за грош, - сказала мать, сообщив о том, что Брандты предлагают взять ее под свое покровительство. - Жизнь незамужней женщины слишком тяжела». - «Чем же это? - удивилась дочь. - По-моему, тяжелее живется замужним». Мать поглядела на нее как на сумасшедшую. Нелла, свидетельница того, как материнская обходительность сменилась паникой от известия о посмертных долгах супруга, не могла взять в толк, отчего мамаша так жаждет подобных кандалов для нее. Может, разница в том, что Брандт - богатый пастух, а Оортман был овцой.
        Нелла обводит взглядом серебряный кувшин, полированную мебель красного дерева, турецкий ковер, роскошные картины, от которых кружится голова. Великолепные часы с маятником тихо отсчитывают секунды. Циферблат украшен солнцами и лунами, а стрелки филигранью. Ничего подобного ей видеть не приходилось. Она подбирает разбросанные по полу вышитые думочки и складывает их на шелковое пурпурное покрывало.
        Мысленно возвращается в родной Ассенделфт с брошеной лютней, давно растаявшими снеговиками, с материнскими сливовыми пирогами, которых ей уже никогда не отведать. Правильно сделала, что уехала, одному Господу Богу известна ее тайна: она мечтала уехать. Но от этого разочарование, которое ее сейчас накрыло, меньше не становится. На смену завышенным ожиданиям пришло ощущение униженности. Зачем она здесь, если ее супруг не пожелал встретить ее подобающим образом? Она вспоминает лицо Отто и паттены в протянутой руке, его розоватую ладонь по контрасту с коричневым телом, его грудной голос. Вспоминает почти неприкрытое презрение в глазах Корнелии. Она забирается в кровать и зарывается в подушки. «Достоинство, Петронелла Элизабет, - говорит она вслух. - Ты теперь замужняя женщина и должна сохранять достоинство».
        Дом, несмотря на ранний час, уже бодрствует. Она слышит, как открывается и закрывается входная дверь, а чуть позже, этажом выше, скрип другой двери. Перешептываются два голоса, шаги в коридоре, и снова дом погружается в напряженную тишину. Она вслушивается - тишина обманчива. Что-то там происходит, но она боится выйти из комнаты в свою первую ночь. Вдруг под кроватью притаились волки и они вопьются зубами в лодыжки? Доносятся выкрики торговки рыбой. «Идиот! Идиот!» - проносится у нее в голове.
        Резкость этих выкриков и несчастный мальчишка, шарящий в грязном подоле. Нелла жаждет более понятных признаков окружающей жизни. Радующей глаз баржи на канале, беспричинного мужского смеха, яркого солнца. Все это послужило бы доказательством того, что она не забыта, что у нее есть свое место в этом мире под названием Золотая Подкова.
        Новый алфавит
        Утро в разгаре, когда Корнелия приходит в спальню, чтобы одеть Неллу.
        - Ночью господин вернулся из Лондона, - обращается она к сладкой ножке, торчащей из простыней. - Вы будете вместе завтракать.
        Голова Петронеллы высовывается из-под одеяла - лицо пухленькое, как у херувима.
        - Я долго спала? - спрашивает она.
        - Да уж, - отвечает служанка.
        Две молодые женщины разглядывают друг друга: одна - невинная, немного раскрасневшаяся после хлопот на кухне, и другая - плохо соображающая со сна, чем-то похожая на младенца.
        - Кажется, я проспала целую вечность, словно околдованная, - говорит Нелла. Служанка молчит. - Мой муж так неожиданно вернулся из Лондона… это не сон?
        Корнелия смеется.
        - Тот еще сон.
        - Что вы этим хотите сказать?
        - Ничего. Вставайте, я должна вас одеть.
        Слышно, как соседские девки высыпали разом на солнышко и, позвякивая ведрами с водой, отдраивают мокрыми швабрами крылечки.
        - Вы, наверно, рады, что он уже дома, - говорит Нелла. Корнелия отвечает усмешкой. - Вчера вы допоздна не ложились.
        - С чего это вы взяли?
        - Я слышала, как ночью хлопала входная дверь.
        - Это невозможно, - говорит служанка. - Отто запер ее, перед тем как вы легли.
        Она надевает хозяйке через голову нижнюю юбку и накрепко завязывает ленточки. Йохан купил молодой жене новые платья, и сейчас Корнелия облачает ее в голубое с серебристыми блестками. Радость Неллы быстро улетучивается - рукава ей длинны, узкая грудная клетка утопает в корсете.
        - Марин послала им ваши размеры, - Корнелия все туже и туже затягивает корсет, то удивляясь, то ужасаясь немереной длине лент. - А она их взяла у вашей матери. Ну и куда я дену лишний материал?
        - Белошвейка, видать, что-то перепутала, - говорит Нелла.
        Служанка, знай, пыхтит. Дескать, других дел у меня нет.

* * *
        Нелла направляется в столовую. Она вся переливается в лучах солнца, и Йохан не без удивления отвешивает ей поклон. Опередившая ее Марин потягивает лимонную воду, стоя лицом к огромной географической карте на стене позади брата. Она пристально разглядывает перешейки и острова в бескрайнем океане. Интересно, думает Нелла, в какой момент в процессе переписки между Ассенделфтом и Амстердамом параметры ее тела были переданы либо приняты настолько превратно, что невеста превратилась в пародию на себя. Она тоже поворачивается к карте, стараясь не думать про нелепо болтающиеся рукава. Вот Новая Голландия, вот пальмы, расставленные по нижнему краю карты, а вокруг бирюзовая гладь и туземцы цвета эбонитового дерева, завлекающие смотрящего.
        Сегодня Йохан кажется более спокойным, здоровая пятерня обхватила маленькую по сравнению с ней кружку пива. Если вчера в его взгляде было что-то рыбье, то сейчас это кремень.
        - Спасибо за новые платья, - только и отваживается сказать Нелла.
        - Видимо, это одно из них, - говорит он. - Мне это немного иначе представлялось. Оно тебе великовато, нет? Марин, что скажешь?
        - Боюсь, что так, господин, - отвечает Нелла, глядя на Марин. Та, ни слова не говоря, садится за стол и аккуратным квадратом расправляет на коленях белую салфетку, которая смотрится этакой кафельной плиткой на ее безукоризненной черной юбке.
        Уголки губ у Йохана ползут вверх.
        - Не страшно, - говорит он. - Корнелия ушьет.
        Какое-то время они сидят молча.
        - Поешь, - обращается Йохан к жене. - А ты бы, Марин, выпила эля.
        Та отвечает, что ей от него плохо.
        - Ты просто не доверяешь себе, - говорит он. - Заранее боишься того, что может случиться.
        - Мне нездоровится, - следует признание.
        Он встречает его смехом, на который она реагирует кислой гримасой.
        - Папист, - огрызается она.
        За завтраком он не извиняется за то, что накануне не встретил молодую жену. Разговаривает с сестрой, пока Нелла засучивает рукава, чтобы не испачкать их в еде. Цены на шерсть, неутешительный улов сельди, беспечность миланских портовых грузчиков, поставка грузов в Венецию и Батавию. Марин жадно глотает эти лакомые куски, позабыв о своем недомогании. Чтобы загладить инцидент с элем, Йохан вкратце сообщает сестре, как продаются табак и кофе, шелк и серебро, корица и соль. Она требует точных цифр, но он не знает на память.
        Он говорит о том, что сёгунат ввел новые ограничения на транспортировку золота и серебра с острова Десима и какими потерями это может обернуться в будущем. Нелла быстро пьянеет от потока информации, а вот у Марин с головой все в порядке. Она жаждет подробностей. Что нового слышно о соглашении с султаном Бантама по поводу перца? Чем это может грозить ОИК? Он хочет подразнить сестру и сообщает ей о якобы уплывшем из его рук контракте на шерсть с торговцем мужским платьем из Ломбардии - теперь выручка перекочует в чужой кошелек.
        - И кто же этот счастливчик? - живо интересуется Марин.
        - Уже не помню.
        - Кто? Кто? - не отстает она.
        - Английский купец из Ост-Индской компании.
        - Опять Генри Такер?
        - Нет. Томас Филд.
        Марин бьет кулаком по столу.
        - Филд. Англичанин, - возмущается она. Разрумянившийся Йохан молчит. - Брат, чем ты думаешь? А? За последние два года мы ни разу…
        - Марин, англичане покупают наше харлемское полотно.
        - Они такие скупые!
        - Да уж. - Похоже, он испытывает удовольствие при мысли об этих лондонских разбойниках с якобы математическим складом ума. Он даже не пытается заставить сестру замолчать, и Нелла недоумевает, почему ему так нравится над ней подтрунивать.
        - Ну все, довольно, - говорит он наконец с блеском в глазах. И в задумчивости наполняет графин элем. - Я собираюсь переговорить с Гансом Меермансом о сахаре. - Взгляд его устремлен на янтарную поверхность, поднимающуюся на глазах.
        Марин кривится.
        - Нет. Нам это не надо.
        - Я больше не могу игнорировать его предложение, Марин.
        - Милый, он такой хлыщ и к тому же сумасшедший… побережем наши души. Мы, добропорядочные амстердамцы, должны…
        - Избавь меня от своего благочестия. Оно меня и так уже далеко завело. Тебя тоже. - Следует пауза, такая вязкая, что Нелла ощущает ее на вкус. - Сахар полезен для кошелька, сестра, - говорит он, - а проблемы кошелька известны тебе лучше, чем кому бы то ни было.
        Марин косится на Неллу.
        - Разве у нас плохо обстоят дела, брат? - говорит она. Йохан хмыкает. - Нам не нужен Ганс Меерманс с его суринамским импортом. Мало нам мороки с азиатским товаром, чтобы лезть еще и на Карибы?
        Йохан вздыхает. Похоже, эти аргументы он слышит не впервой и ему надоело толочь воду в ступе. Однако Нелле непонятна его снисходительность к сестре, высказывающей столь радикальные взгляды. Почему она против сахара? И зачем вообще лезет не в свое дело? Это его бизнес, а теперь, когда Нелла стала его женой, их общий.
        - Марин. Дела в ОИК обстоят, мягко говоря, неважно. Коррупция ван Рийбека в Гёде Хупе, все эти гнусные маленькие императоры на наших дальних аванпостах, взятки, черные рынки… пришло время посмотреть на запад, а это сахар. Если не проявим благоразумие…
        - Что скажет Отто, если ты начнешь закупать сахар? - перебивает его Марин.
        - Что скажет Лийк, если я этого не сделаю? - возражает он. Марин фыркает. - Суринам для него не более чем географическое название, - он явно желает увести разговор от Лийк.
        Марин недовольно хмыкает.
        - Это только тебе так кажется.
        Йохан глядит на нее с раздражением.
        - Бизнес Ганса Меерманса может обеспечить наше будущее, - говорит он. - И только из-за того, что ты… - не договорив, Йохан берет себя в руки. - Я за неделю добьюсь большего, чем Ганс за десять лет, - тихо говорит он. - Это мой шанс, Марин. Ты должна дать мне этот шанс.
        Она задумчиво смотрит на него.
        - И чем же тебе придется пожертвовать, брат, ради этой сделки? - Голос ее уже спокоен.
        - Чужие жертвы тебя не интересуют, Марин. А с меня хватит жертв.
        Она лишь фыркает в ответ, но он пригвождает ее взглядом к стулу, и она, поджав губы и вперив горящий взор в географическую карту на стене, не издает больше ни звука.
        Сёгуны, серебро, сахар, султаны. То, что Йохан посвящает сестру в свои торговые дела, кажется Нелле каким-то озорством, даже беспечностью. Порой он идет на уступки, но при этом всегда напоминает, что она может лишиться подарков. В любом случае он переступает опасную черту. Какой другой женщине известна рабочая кухня Ост-Индской компании? Если Нелла понимает все правильно, цена секретов - тысячи гульденов. Для Йохана это забава. Для Марин все серьезно: ей оказывается честь, пускай эпизодически, и в любой момент ее могут этого лишить.
        Торговые дебаты дают Нелле возможность поизучать супруга сквозь полуприкрытые веки. Рядом с этим загорелым мужчиной они с Марин просто светятся. Нелла представляет, как он стоит в пиратской шляпе на палубе шхуны, рассекающей исчерна-синие волны в дальних морях.
        Она пытается вообразить, какой он без одежды, как выглядит штуковина у него в штанах, которую он для нее готовит. Мать предупреждала ее, чего следует ждать молодой жене - пронзительной боли, остается только лелеять надежду, что боль продлится не слишком долго. В Ассенделфте хватало баранов и овец, чтобы иметь об этом элементарное представление, но она желает любить мужа без смущения, без мрачных предчувствий. Испугавшись, что по ее лицу они прочтут ее тайные мысли, Нелла опускает глаза в тарелку. Ночью, когда он к ней придет, у нее будет время попереживать.
        Завтрак подошел к концу, Корнелия убирает крошки белого хлеба и остатки гауды, Йохан встает. Три женщины смотрят на него вопросительно, а он выходит из комнаты, лишь махнув рукой. Марин и Корнелия, кажется, понимают смысл этого жеста. Марин со вздохом берет принесенную ранее книгу. Это «Дурак дураком», пьеса Хуфта.
        - Как часто Йохан уезжает? - спрашивает Нелла, но Марин не отрывается от чтения. Нелла повторяет вопрос. Марин откладывает книгу и тут же недовольно восклицает, видя, что загнулась страница.
        - Мой брат уезжает. Возвращается. Снова уезжает, - говорит она. - Сама увидишь.
        Какое-то время Нелла молча наблюдает за тем, как служанка убирает со стола.
        - Корнелия, как там Пибо? - спрашивает она.
        - Хорошо, мадам. Все хорошо. - Служанка избегает встречаться с ней взглядом. Сегодня она не в таком веселом расположении духа, ни смешков, ни подтруниваний. Она кажется усталой и чем-то озабоченной.
        - Но ему нужен свежий воздух, а в кухне испарения. Пусть полетает в моей комнате.
        - Он может схватить что-то ценное, - говорит Марин.
        - He схватит.
        - Или вылетит в окно.
        - Окно я закрою, - обещает Нелла.
        Сметая крошки в грязную тарелку, Корнелия бросает лукавый взор на молодую хозяйку, Марин же захлопывает книгу и выходит вон. Служанка, проводив ее взглядом, устремляется за ней, но в дверях, словно вспомнив о чем-то, оборачивается. Одной рукой она показывает на Неллино платье, а пальцами другой изображает работу ножниц. Нелле остается только гадать, означает ли это подтверждение или угрозу. Пока она раздумывает, Корнелия уходит следом за госпожой. Нелла, откинувшись на спинку стула, смотрит невидящими глазами на географическую карту на стене. Через приоткрытую дверь доносится разговор брата и сестры перед его кабинетом.
        - Я хочу поговорить с тобой о попугае.
        - А что такого? - спрашивает Йохан.
        - Я его на дух не переношу.
        - Не говори глупости. Это всего лишь птица. Ее птица.
        Слышно, как открывается входная дверь.
        - Ты куда? - женский голос.
        - О господи, Марин, у тебя что, своих дел нет?
        Нелла слышит цоканье деревянных паттенов по мраморному полу.
        - У тебя теперь есть жена, Йохан.
        - А еще у меня есть дело. И не одно.
        - В воскресенье? Какие могут быть дела в воскресенье?
        - По-твоему, благополучие этого дома обеспечивается по мановению волшебной палочки?
        Молчание.
        - Ты не пойдешь, - говорит она. - Я не позволю.
        - Ты не позволишь? Уж не потому ли, что я тебе ничего не привез? Только платья для жены, в которых она по твоей милости выглядит дурой. - Его голос звучит тихо, зато каждое слово как короткий удар.
        Мужские шаги затихают на пороге, хлопает входная дверь, поднимая в доме воздушную волну. Хотя Нелла сквозняка не почувствовала, все свечи в столовой разом гаснут, и она остается в полутьме. А вот и Пибо позвал ее из кухни, она поднимается и осторожно нащупывает дорогу.
        Нелла сошла вниз и остановилась на пороге кухни.
        За боковым столиком Отто неспешно протирает к обеду серебряные приборы. Она застыла - как бы не показать свое восхищение этими ловкими, проворными пальцами. Хоть он и невысокого роста, плечи у него широкие, и стул кажется маловатым для него. Пока он протирает нож, она стоит как дурочка, не произнося ни слова.
        Отто показывает на крюк, на котором Корнелия повесила клетку с попугаем.
        - Шумный он у вас, - говорит Отто.
        - Простите. Я бы забрала его к себе, но…
        - Ничего, мне нравится.
        - Правда? Это хорошо.
        - Откуда он у вас?
        - Дядя принес. Не знаю откуда.
        - Значит, не в Ассенделфте вылупился?
        Она качает головой. Он что - шутит? Разве такое зеленое пернатое чудо могло родиться в Ассенделфте? Она растеряна. Ему известно название ее городка.
        - Вы что, собираетесь весь день простоять на пороге?
        Нелла, покраснев, подходит к клетке и сквозь прутья поглаживает попугая. Пибо, ответив на это тихим ик-ик, начинает перебирать перышки, словно что-то ищет. Отто берет вилку и мягкой тряпицей проходится по каждому зубцу. Нелла зажмурилась и вцепилась в железные прутья так, что побелели пальцы. Сияют квадратные кафельные плитки, доходящие до потолка с рисунком, создающим оптическую иллюзию. Такое ощущение, будто стеклянный купол пытается унестись в небесную высь, прорвав оштукатуренную поверхность.
        - Это господин Брандт распорядился, - объясняет Отто, перехватив ее взгляд.
        - Здорово придумано.
        Отто смеется, а у нее внутренности тают и переворачиваются. Таких голосовых модуляций, нежных и одновременно возбуждающих, ей слышать еще не приходилось.
        - Мне не нравится, - говорит он.
        - Что?
        Он тычет прибором вверх.
        - Почему? - Она сопровождает глазами движение вилки, так как не решается смотреть ему в лицо.
        - Это трюкачество от влажности когда-нибудь отвалится вместе со штукатуркой.
        - А Марин говорит, что в доме сухо. И еще что родословная не стоит ломаного гроша.
        Он улыбается. Зубы у него белые, как кафель.
        - Тут я с ней, пожалуй, соглашусь, - говорит он.
        - Насчет родословной?
        - Ну, - следует пауза. - Скорее я о сухости.
        Перед Неллой огромный трехстворчатый буфет, за стеклом тарелочки и прочая посуда из фарфора. Она впервые видит такую коллекцию. Дома они обходились делфтским фарфором по минимуму.
        - В этих тарелках отражен мир хозяина, - говорит Отто. Она пытается понять, чего в его голосе больше, гордости или зависти, но ей это не удается. - Делфт, Дэдзима, Китай. Посуда со всех концов света.
        Она встречается с его улыбкой и опускает глаза в пол.
        - А Йохан… мой муж… часто путешествует? - спрашивает она.
        Отто хмурится, глядя на лезвие ножа, которое ему предстоит отполировать.
        - Приходится.
        - Но зачем? Разве он недостаточно богат, чтобы послать вместо себя кого-то другого?
        Отто пожимает плечами.
        - Богатство надо поддерживать, иначе все утечет сквозь пальцы. - Почистив ложку, он складывает тряпицу аккуратным квадратиком. - Пока наши акции идут вверх. - Его палец делает спиральное движение к подобию стеклянного купола у них над головами, и Нелла еще раз поднимает глаза к обманчивой бездне.
        - А что произойдет, когда они достигнут самого верха?
        - Известно что, мадам. Все покатится вниз.
        Мадам. В его устах звучит красиво. Безукоризненно одетый слуга в ее доме называет ее «мадам» - она на седьмом небе, сердце переполняет благодарность, а он, похоже, ничего не замечает.
        - Вы путешествуете вместе с ним? - спрашивает она.
        Он кладет нож.
        - Нет.
        - Отчего же?
        Отто поднимает столовую ложку, молча разглядывает в ее серебряной выпуклости свои искаженные черты, затем переводит взгляд на Неллу.
        - Я не плаваю, - последнее слово он произносит с ноткой презрения, как будто оно включает в себя не только водное пространство и надувшиеся паруса, но и кое-что другое. А еще тут слышится намек, что это не единственное, чем стоит заниматься. - А господин любит море, - добавляет он.
        - Я бы тоже полюбила. - Нелла представляет, как они с Карелом дрейфуют в корыте среди камышей, а стоящая на берегу Арабелла умоляет взять на борт и ее тоже. Вечно она путается под ногами, поэтому они частенько не брали ее в свою компанию.
        Отто смеется. Придирчиво изучает рукоятку ложки, не грязная ли. Настоящий педант. А она более пристально разглядывает его одежду. Все такое добротное, швы ровненькие, аккуратненько проглаженные, ни торчащей ниточки, ни пятнышка. Под ситцевой рубашкой руки двигаются с естественной грацией. Сколько ему лет? Года двадцать три. Ботинки сияют, словно генеральские. Вот бы оказаться в брачной постели с ним вместо Йохана! Эту мысль, тайно прокравшуюся в голову, она не успела остановить. Она вцепилась в прутья клетки. Интересно, а под одеждой он такой же? Наверняка другой. Собственно, во всем, что открыто ее взору, он не такой, как Йохан… молодость, цвет кожи… и есть в нем еще какое-то отличие, которое она пока не может сформулировать.
        - Нет ничего более несхожего, чем суша и море, - говорит Отто. И, поглядев на нее, вздыхает.
        Нелла вытаскивает пальцы из клетки и усаживается возле очага.
        - Откуда вы все это знаете? - спрашивает она.
        Он отворачивается, она ждет.
        - А на что мне глаза и уши?
        Она вздрагивает. Не такого ответа она ожидала.
        - Да, конечно, я…
        - Простите, я не хотел…
        - Отто! - На пороге стоит Марин. Отто вскакивает и рефлекторно проводит пальцами по сияющим столовым приборам. Они разложены на столе, как хорошо надраенное оружие.
        - Он работает, - обращается она к Нелле. - У него много дел.
        Отто не пытается ей перечить, но взгляд, которым он ее окоротил, не прошел для Неллы незамеченным.
        - Оставь приборы, Отто, - продолжает Марин. - Наверху надо кое-что переставить. - Она разговаривает с ним, как с двенадцатилетним подростком. С этими словами она разворачивается и уходит, а они прислушиваются к удаляющимся шагам.
        - Петронелла, вы бы стали ворошить ногой улей? - спрашивает он вполголоса, глядя на нее своими большими карими глазами. - Вас бы покусали пчелы.
        - Я не…
        - Держите клетку запертой, - добавляет он с улыбкой. Это не приказ, а совет, решает про себя Нелла. Кажется, у нее здесь появился союзник. Он готов поделиться с ней оружием. Отто выходит следом за хозяйкой, и к ее удаляющимся шагам добавляются мужские.
        Навстречу неведомому
        Нелле хватает трех дней, чтобы понять: Марин не собирается с ней разговаривать, разве что отдать распоряжение или процитировать в назидание что-нибудь из семейной Библии. Каждое утро она собирает домашних, чтобы прочесть отрывок из Священного Писания. Делает она это почти скороговоркой, словно ее смущает собственный голос, разносящийся эхом над черно-белыми мраморными плитками, а руки вцепляются в аналой, как в края парома. Нелла удивлена, что это взяла на себя Марин. Дома, по трезвости, это делал отец, а теперь уже поднаторевший тринадцатилетний Карел читает сестре и матери священные тексты.
        Сначала Марин выбрала «Притчи», потом адские муки из «Книги Иова», а сегодня, на пятый день Неллиного пребывания в доме, прозрачную игристую воду «Евангелия от Луки».
        Нелла поднимает глаза и присматривается к членам своей новой семьи, пока Марин читает. Корнелия, зажмурившись, словно силой заталкивает в себя благую весть, голова ее занята тем, что приготовить к следующей трапезе. Порой кажется, что она спит стоя - очень может быть с учетом бесконечных хозяйственных дел. Если она не варит осетра, то полирует мебель из дуба и палисандра, подметает, перетряхивает простыни или протирает оконные стекла. Всем известно, что труд делает человека добродетельным, а значит, порядочные голландцы ограждены от мира праздной и неряшливой роскоши. Вот только на этом молоденьком личике с недовольно выпяченной нижней губой добродетельность как-то не просматривается.
        Отто, до сих пор смотревший в пол и с задумчивым видом внимавший речам, призывающим к набожности, скромности, прилежанию и милосердию, вдруг перехватил взгляд Неллы и поспешно отвел глаза. Общение душ - единственное доступное им общение, оба это знают, поэтому даже такой контакт украдкой можно считать почти греховным. Йохан, лишь однажды, на второй день, составивший им компанию, просидел весь ритуал с сомкнутыми руками и взором, опущенным долу.
        Нелла отважилась на парочку ознакомительных осмотров первого и второго этажей. Задние комнаты, недоступные для гостей, оказались попроще, все великолепие досталось комнатам, выходящим окнами на улицу. Особенно впечатляющими они кажутся в отсутствие людей, способных только протирать бархатную обивку да оставлять следы на полированном деревянном полу. Она оценила кремового цвета мраморные колонны обочь пустых каминов и столь непривычные для глаза картины… сколько картин! Корабли и заморские ландшафты, охотничьи трофеи и увядающие цветы, череп, похожий на бурый клубень, а рядом виола с порванными струнами, распластанные зайцы, золотые блюда и покрытые финифтью чаши из морских раковин. От всего этого у нее начинаются галлюцинации - тут и намеки вперемешку с моралью, тут и красота с отголоском смерти.
        Стены покрыты позолотой и кожей, еще сохранившей едва уловимые и все равно пугающие запахи свинофермы, воскрешающие в ее памяти хлев в Ассенделфте. Она воротит нос, не желая, чтобы ей так скоро напоминали о том, с чем она поспешила расстаться. Фрески на потолке притягивают ее внимание, но задерживаться опасно, невозможно. Кто застигнет ее на месте преступления, кто схватит за руку и оттащит от этой сказки? Вот еще одна из ее фантазий: если она слишком надолго задержится в какой-то из комнат, ее отправят домой на барже среднего класса. Что она хозяйка такого богатства - не более чем глупая шутка. Этот дом ей не ближе, чем дворец английского короля. Кабинет Йохана в конце коридора и спальня Марин остаются необследованными, глядя на дверные ручки, она пытается представить, чтo там, за дверями, - голое пространство или еще большее великолепие.
        Заглянув в кладовку, Нелла видит на стене те самые две лютни, принадлежащие Йохану, которые Корнелия полировала на кухне. Она потянулась к инструменту и аж вздрогнула, это Марин, незаметно подошедшая сзади, властно положила руку ей на плечо.
        - Она не предназначена для игры. Это произведение искусства, и бренчанием его можно только испортить.
        Отметив про себя провисшие струны, но ничего не сказав, Нелла разворачивается и уходит наверх. В спальне одолевающая ее скука перерастает в ярость. Нелла сидит на огромной кровати и колотит кулаком по подушке, воображая, что это лицо недоброжелательницы. Как она, не умеющая играть, смеет ей что-то говорить? Свято верит, что место лютни на стене!
        Снова спустившись вниз, успокоившаяся, но более несчастная, чем накануне, она садится перед закрытым окном. Мимо проходит Корнелия с половой тряпкой и ведром воды.
        - Они там сто лет висят, - бросает она на ходу. А Нелла вспоминает печальное лицо Йохана, слушавшего ее игру на закате в Ассенделфте.
        В тот же день Йохан объявляет, что они идут на обед в гильдию серебряных дел мастеров. У Неллы забилось сердце, оно прямо-таки стучится в грудную клетку. Кажется, начинается ее путешествие. Ее маленький плот вытолкнут в бурное море амстердамской светской жизни! А он, бывалый мореход, станет у руля.
        - Марин, ты с нами? - спрашивает Йохан, и Нелла не в силах скрыть разочарования. Она ловит на себе взгляд служанки, но, к счастью, Марин ничего не заметила. Она кажется необычно возбужденной. Прежде чем ответить, она оценивающе смотрит на серебристое платье невестки, благодаря Корнелии теперь оно сидит гораздо лучше.
        - Кто там будет? - спрашивает она.
        - Что ты, сестра, всегда ждешь каких-то комбинаций? Всё как обычно.
        - Ясно, - она отводит взгляд. - Я, пожалуй, останусь дома.
        Йохан и Нелла впервые наедине. За эти дни она успела понять, что муж, как и его личное пространство, недоступны ее глазу. С баржи Йохан разглядывает проплывающие мимо особняки. Благодаря водной глади и сноровке гребца кажется, что дома плывут, а они стоят на месте.
        Нелла сдержала слово и начала помогать Корнелии мариновать на зиму огурцы.
        - Отто, а вы нам не пособите? - закинула она удочку. Он поставил на пол кожаный сапог хозяина, положил суконку и присоединился к женщинам за кухонным столом. Нелла предпочла бы остаться с ними, то, что ей предстоит, ее пугает.
        Она тонет в молчании, в горле застревают непроизносимые слова. Внутренний голос звучит так громко, что Йохан наверняка его слышит. Ах, если бы она могла поговорить с ним о биржевых трендах и акциях и алчных англичанах, но она о его мире ничего не знает. Он принимается рассеянно чистить ногти, грязные полумесяцы падают на пол. Он перехватывает ее взгляд.
        - Кардамон забивается под ногти, - поясняет он. - Так же как соль.
        Нелла вдыхает запахи баржи, напоминающие о краях, в которых он побывал, ароматы мускатного ореха и коричного дерева, забившиеся в его поры. Зато мускус, который ее нос уловил в кабинете в самый первый вечер, куда-то пропал. Она присматривается к загорелому лицу супруга, к его длинным космам, выбеленным и сделавшимся жесткими от солнца и ветра. Неуместное желание волной пробегает по телу. Ей уже не терпится узнать, как у них все получится в постели. За эти три дня он к ней ни разу не прикоснулся. Она оставляла дверь спальни незапертой, ключ просто торчал в замке. Может, нынче ночью, после гуляния. Когда они вернутся, разгоряченные вином.
        Она сдавливает ладони, словно надеясь таким образом выдавить панику. Пытается себе вообразить залу, где собираются серебряных дел мастера: рассеянный свет, тарелки, похожие на гигантские монеты, едоки, отражающиеся в каждой зеркальной поверхности.
        - Ты любишь серебро? - вдруг спрашивает Йохан, и в голове у нее раздается звон.
        - Да, очень, - признается она. Только не лепетать.
        Йохан, оторвавшись от ногтей, взглядывает на нее. Она не опускает глаз. Они изучают друг друга, как господин и раб на невольничьем рынке.
        - Что ты знаешь о гильдии?
        - Очень мало. Я из Ассенделфта, а значит, как считает Марин, ничего не знаю.
        Йохан мысленно оценивает этот почти неприкрытый крик о помощи, который проваливается в него и застревает где-то в кишках. Он ничего не отвечает на ее крик, и она чувствует себя уязвленной отсутствием всякого участия.
        - У этой гильдии много денег, - говорит он. - Одна из самых богатых. В тяжелые времена она берет своих членов под защиту, обеспечивает учениками и средствами для ведения торговли, но при этом навязывает нормы выработки и контролирует рынок.
        - Зачем мы туда едем?
        - Чтобы они могли выжать из меня денег в обмен на тарелку еды. - Он вздыхает. - Они ждут от меня более активного попечительства. Я - тот пролом в стене, который ведет в волшебный сад.
        - А я там зачем? - спрашивает она.
        - Редкая возможность для жен показать себя. - Он улыбается. - Обычно вас туда не допускают. Женщины - verboten[4 - Запрещено (нем.).].
        - Понятно, - говорит она, хотя ничего ей не понятно. Она даже не поняла смысла последнего слова. За недолгий срок своего пребывания в этом доме она успела заметить, что Йохан частенько употребляет иностранные слова. Остается только гадать почему. Есть в нем что-то загадочное. И говорит он с ней так, как никто и никогда не разговаривал.
        - Почему Марин с нами не поехала?
        Он вздыхает.
        - Иди сюда.
        Она послушно, не без волнения придвигается к нему. Он приподнимает пальцами ее подбородок, удлиняя шею. Потом берет лицо в ладони, касаясь юных щек. Его пальцы толсты и грубы, но ей нравится его прикосновение. Она мечтала об этом с момента приезда.
        - В мире нет ничего прекраснее серебра. - Йохан убирает ладони с ее лица. - Я закажу ожерелье для этой шеи.
        - Благодарю.
        Из-за бурлящих в голове мыслей ее собственный голос кажется ей каким-то далеким. Она потирает горло, словно возвращая его к жизни, возвращая на место.
        - Теперь ты замужняя женщина, - говорит он.
        - Да.
        - Тебе не мешало бы приодеться. - Он улыбается, не осознавая грубоватости сказанного. Нелла ощущает, как где-то в животе у нее затвердевает уже знакомый камешек страха и слова застревают в горле. А с лица Йохана не сходит улыбка. После паузы он говорит: - Марин ходит исключительно в черном, только никто не видит, что у нее под платьем.
        - В каком смысле?
        - Подкладка, - он показывает зубы. - Мех и бархат. Все платья. И кто все это оплачивает? Моя сестра, цитирующая Иезекииля: «И положу конец надменности сильных», - тайно ходит в мехах!
        Он радостно хохочет и притоптывает ногой, словно ставя точку в этом вопросе. И скалит зубы. «Что это с ним?» - думает она, но вслух ничего не говорит, не зная, как ей реагировать на эти сплетни, на его профессиональный опыт, на его житейскую мудрость.
        Выражение его лица снова меняется. Он глядит на нее благожелательно, но бесстрастно, как добрый дядюшка.
        - Я не сделаю тебе больно, Петронелла.
        Голос его звучит иначе, и прямота, с какой он это произнес, заставляет ее покраснеть. Она смотрит в окно на бесконечную череду проплывающих мимо фасадов. Потом скрещивает ноги и представляет, как он в нее входит… ждать ли ей разрывов? Опасаться ли боли? Что бы там ни случилось, избежать этого нельзя, придется себя пересилить.
        - Я серьезно, - продолжает он, подавшись к ней и обдав ее запахами соли и кардамона, а также своей необычной мужской силы. - Более чем серьезно. Петронелла, ты меня слушаешь?
        - Да. Я слушаю, Йохан. Вы не сделаете мне больно.
        - То-то. Ты можешь не бояться меня.
        Но он уже подался назад, снова уставившись в окно. На канал окончательно опустилась ночь, и Нелла разглядывает через стекло пляшущие огоньки лодок и ощущает абсолютное одиночество.
        Лийк
        Нелла и рада бы получить удовольствие от банкета в гильдии, но то и дело звучащие крики мужчин и какофония грохающих об стол серебряных кружек к этому не располагают. Они с Йоханом, плечом к плечу, прогуливаются вдоль стены, обшитой красным деревом, под шепоток и хихиканье окружающих. Мимо проплывают редкие женщины в черном, с кружевным жабо на груди, открывающим в лучшем случае узкую полоску живой плоти. Вот какая-то женщина стрельнула взглядом в сторону Неллы, глаза ее, поблескивающие в отсвете горящих свечей, расширились, а затем сузились при виде новенькой. «Улыбайся и не обращай внимания», - шепчет ей на ухо супруг, одаривая встречных женщин холодными улыбочками. Нелле кажется, что ее съели бы живьем, если бы не все эти цыплята, индейки, мясные пироги и засахаренные фрукты, коими уставлены столы.
        Они усаживаются за длинный стол на козлах, покрытый великолепной белой камчатной скатертью. Большие серебряные блюда, кувшины, тарелочки.
        - В еде я открываю себя, - говорит Йохан, вооружившись вилочкой для разделки крабов. Он вдруг сделался словоохотливым, словно в компании друзей-приятелей, и болтает со своей юной женушкой так, будто они лет двадцать вместе бороздили моря-океаны. - Зернышки тмина, украшающие свежий сыр, напоминают мне, что я неравнодушен к радостям земным. - Йохан разболтался и уже не может остановиться, она то и дело теряет нить. Если бы он был лисой, а Нелла охотником, она вернулась бы домой с пустыми руками. - А взять делфтское масло… такое рафинированное, такое жирное, не похожее ни на какое другое… это же огромное наслаждение. Я продаю сахар, у меня же патенты. Я тебе так скажу, Нелла: майоран и сливовое пиво доставляют мне больше радости, чем успешная сделка.
        Он взглядывает на жену, отделенную от него столом.
        - Надо будет сказать Корнелии, чтобы она тебе сделала.
        - Моя мать тоже делает. - От его болтовни и общего гомона у нее кружится голова.
        - Летом, на легкий завтрак, инжир со сметанкой, - продолжает он. - Все, что осталось от детства… вкусовые ощущения. Ты наверняка тоже помнишь.
        - Конечно.
        - Для тебя это недавнее прошлое.
        Она готова с ним поспорить, ее детство давно кануло в прошлое, но прервать Йохана - все равно что пытаться рукой остановить половодье.
        - Память через вкусовые ощущения, - развивает он свою мысль. - Пища - это язык. Пастернак, турнепс, лук-порей, цикорный салат… мне становится не по себе, когда другие этого не слышат. А рыба! Камбала, угорь, лиманда и треска - моя любимая четверка, хотя не откажусь ни от каких морских или речных даров в нашем отечестве.
        Улыбка до ушей. Хоть бы он уже перестал скалиться, разглагольствовать и постоянно озираться!
        - Что вы едите в море? - спрашивает она.
        Он кладет вилку.
        - Человечину.
        Она прыскает, и ее смех, не будучи поддержан, повисает между ними этаким вопросительным знаком. Пожав плечами, он вонзает вилку в очередного краба.
        - Когда заканчивается еда, каннибализм становится единственным путем к спасению. - Он одаривает ее улыбкой, и она не находит ничего лучшего, чем опустить глаза в тарелку.
        - Шутка, - успокаивает он ее. - Шутка.
        Снова спазм в животе. Не ровен час она потеряет сознание - от шумного застолья, от неопределенности их разговора, от всей новизны, которая на нее обрушилась.
        - У меня есть любимая таверна, - говорит он. - На Восточном острове, возле товарных складов. Горячая картошка тает во рту. Неподражаемые крабы. Не то что этот. - Он потыкал вилкой в мякоть. - Мой тайный рай.
        - Но вы же мне про него рассказали.
        Он поигрывает вилкой в воздухе.
        - Да, - соглашается он. - Рассказал.
        Приятно удивленный ее наблюдательностью, он смотрит на нее с возросшим интересом, но тут же переключается на волокнистую бренную плоть на тарелке. Клешни цвета чернил, вызывающе красный, а кое-где розоватый панцирь. Оторвав клешню, Йохан выковыривает из нее вилкой все до последнего волоконца - подобно Отто, он сверхпедантичен - и успевает поприветствовать какого-то цеховика.
        Покончив с крабом, Йохан оставляет ее одну, а сам уединяется в уголке с небольшой группой. Вероятно, чтобы обсудить финансы, поставки грузов и комиссионные, за которыми они гоняются, точно за трюфелями, по всей Европе. Группа на удивление быстро распадается, так что рядом с ним остаются единицы. Кто-то заговорил о королевских семьях в Англии и Франции, о том, что они обставляют свои дворцы с небывалым рвением, приобретая самые дорогие вещи. Богатые люди, подхватывает другой. «А мы еще богаче», - произносит Йохан с плотоядной ухмылочкой, и остальные с готовностью разражаются дружным смехом. Нелла присматривается к тем, кто остался с ее мужем. Ей не вполне понятно их поведение, но что-то в нем ей не нравится. Стоит им только отвернуться от Йохана, как оживление на их лицах куда-то улетучивается, и кажется, его общество радует их совсем не так сильно, как они секунду назад старались это показать. Она ощущает странную опустошенность, зато выкристаллизовывается некий опыт, приобретенный в новой для нее среде. Ее собственные улыбки такие же вымученные, застывшие, в них присутствует что угодно, только
не радость.
        Она сидит, не притрагиваясь к третьей перемене, чаше с гребешками в гороховом и сливовом соусе, просто не в силах себя заставить, и тут замечает, что к ней направляется женщина, которую она уже видела раньше. Прямая спина, светлые волосы закручены в этакий замысловатый кок, украшенный черной бархатной тесьмой, в ушах болтаются жемчужные сережки. Женщина придирчиво разглядывает Неллу, и та благодарит бога и Корнелию за маленькое чудо: после переделок платье сидит на ней отменно.
        Остановившись рядом, женщина делает глубокий книксен.
        - По слухам, вы еще совсем молоды.
        Нелла одной рукой сжимает чашу. А женщина, распрямившись, бегло озирается.
        - Все гадали, какая вы. - Она понижает голос и наклоняется ближе. - Я вижу, в отношении жены Йохан Брандт придерживается таких же высоких стандартов, - говорит она с улыбкой. Нелле остается надеяться только на то, что ее душевное смятение никак не отражается внешне. Не сказать чтобы в тоне незнакомки звучала недоброжелательность, но слишком уж всё в лоб, это делает Неллу еще более уязвимой, и ей это не нравится.
        - Лийк ван Кампен, - представляется незнакомка. - Жена Ганса Меерманса с Принсенграхт. - Она делает паузу в расчете на то, что имена произведут должный эффект. Не дождавшись, ибо взгляд Неллы ничего не выражает, она продолжает: - Мы практически соседи и братья по крови.
        Для рафинированной особы речь у нее какая-то искусственная. Слова не спонтанные, а будто заученные и отрепетированные перед зеркалом. А посему и ее дружеский тон сбивает Неллу с толку. Она не знает, что ответить. Уставилась на жемчужные сережки, создавшие над головой надменной Лийк подобие полунимба, размером с молочные зубки, они туманно посверкивают при свечах и, того гляди, оторвутся, слишком уж ненадежно закреплены в отличие от узла волос.
        На вид Лийк чуть старше Марин, но у обеих кожа не отмечена печатью изнурительной жизни. На волевом, пусть и невзрачном, лице не видно ни родинок, ни загара, а на крыльях носа и слегка впалых щеках - ни одного лопнувшего кровеносного сосудика. Нет синяков под глазами, никаких признаков физических усилий или выношенных детей. Ее можно было бы даже назвать эфемерной, неземной, если бы не эти стреляющие темные глазки, мгновенно оценившие Неллу с головы до пят - ее серебристое платье, узкую талию, дрожащее запястье.
        Нелла силится извлечь свое тело, зажатое между столом и лавкой, но это не так-то просто, к тому же мешает просторная юбка. Лийк наблюдает ее борьбу и терпеливо ждет, не допуская сомнений в необходимости ответного книксена. Кое-как выбравшись из узкой щели, Нелла приседает так низко, что ее лицо чуть не утыкается в иссиня-черную парчовую юбку, кажется, готовую ее удушить.
        - Поднимитесь, детка, - говорит Лийк.
        Поздно, думает Нелла. Лийк оглаживает свой кок, и тут Нелле открывается то, что должно было открыться: все пальцы до единого украшены кольцами - рубинами, аметистами и переливающимися изумрудами, призванными отвлечь на себя внимание от некрасивого лица. Такое количество драгоценных камней напоказ… как-то не по-голландски. Нелла пытается представить себе такую россыпь на пальцах Марин, но не хватает воображения.
        - Меня зовут Петронелла Оортман, - говорит она. - Петронелла Брандт. Нелла.
        - Откуда вы приехали?
        - Из Ассенделфта.
        - Скучаете по дому?
        Лийк улыбается, и Нелла замечает, что зубы у нее не идеально чистые. Этой женщине, явно ее испытывающей, надо ответить достойно.
        - Нисколько, мадам ван Кампен. Я уехала оттуда три дня назад, а кажется, прошла целая вечность.
        Лийк смеется, трогая подбородок кончиками пальцев, посверкивают камешки.
        - И правильно. Амстердам - центр мироздания. А как вас нашла Марин?
        - Что вы…
        Ее вопрос обрывается новым взрывом смеха. У Лийк он похож на выдох, такое выпущенное из себя облачко пренебрежения. Разговора не получается, Лийк просто посылает дротики и смотрит, как они вонзаются в жертву. В ее голосе постоянно слышится этакая забава, однако за показной уверенностью чувствуется что-то еще, что Нелла пока не может облечь в слова. Она с улыбкой смотрит в глаза сопернице, обнажив свои белоснежные юные зубы, от которых должно отскакивать ее внутреннее смятение.
        Вокруг них нарастает какофония лязгающих приборов, летают запахи вареных цыплят и тушеных фруктов, то и дело долетает запашок очередной винной отрыжки, но Нелле благодаря магнетизму новой знакомой все это кажется таким далеким.
        - Невеста Йохана Брандта, - Лийк мягко и вместе с тем настойчиво заставляет Неллу присесть с ней рядом на скамью. - Вот кому счастье привалило, сказали все. Никак не мог собраться, всё дела, дела. Марин должна быть довольна. А Йохан… он говорит о детях страшные вещи. Никогда не поймешь, чего от них ожидать. Мать красавица, а у нее на свет появляется уродина, воспитание дают хорошее, а вырастает оболтус, родители умные, а отпрыск дурак-дураком. - Лийк испытующе на нее глядит. - Но тут, конечно, важна наследственность, - продолжает она. - И Йохан это понимает. Вот что делает великой нашу республику.
        Нелла ощущает прикосновение пальцев, упругих, гладких и на удивление сухих. Лийк берет серебряный кувшин и подливает ей вина. То, что Лийк называет Йохана по имени, кажется Нелле непочтительным. С минуту они сидят молча, наблюдая за процессом всеобщего поглощения еды и хмельных напитков, за тем, как проливается вино на белые камчатные скатерти, как поблескивают серебряные блюда в отблесках горящих свечей.
        - Золотая Подкова, - говорит Лийк. - Для уроженки Ассенделфта это, наверно, такая же немыслимая даль, как Батавия. - Она убирает за ухо воображаемый волосок, и вновь посверкивают драгоценные каменья. - Моя дочь Ариана очень счастлива в браке. - Она словно возражает Нелле. - Их любовный союз так похож на мой. Скоро у них будет ребенок. - Лийк самодовольно поглаживает свой кокон, будто плодовитость дочери и зятя - ее личная заслуга. Созвездие колец на пальцах сияет, точно радуга, создавая гипнотический эффект. - Конечно, это такая редкость, - произносит она заговорщическим тоном. - Такая же, каким будет и ваш брак. - Она на секунду умолкает. - Ганс меня балует, - признается она. - Йохан тоже будет вас баловать.
        - Да.
        Лийк театральным жестом подносит изящный пальчик к изгибу губ.
        - Ганс хороший, - говорит она. Утверждение повисает в воздухе, неожиданность и словно бы вызов, с которым это прозвучало, исключают какой бы то ни было ответ. Нелла раздавлена. Для Амстердама это обычная беседа? Может, подобная откровенность считается здесь светской болтовней?
        - Вы уже познакомились с негром? - спрашивает Лийк. - Это что-то особенное.
        Почувствовав волнение в животе, Нелла делает глоток вина.
        - Вы говорите об Отто?
        Лийк кивает и легким жестом отмахивается от имени.
        - Рабом в прямом значении этого слова его не назовешь. И Йохан был бы против, правда, одному богу известно, что об этом думает Марин. - Она наклоняется ближе. - У еще одних моих знакомых тоже такой есть. А у нашего казначея сразу три, в том числе и девушка, играющая на виоле! Видите, сейчас можно купить все на свете. Хочется понять, как негру наша жизнь. Не мне одной интересно. Привезти его в дом - в этом весь Йохан.
        Она снова подносит палец к губам, и Нелла чувствует, что от закипавшей в ней холодной ярости осталась одна усталость. Скорей бы домой. Лийк с улыбкой изучает ее, словно колоду карт.
        - А Марин Брандт, - говорит она напоследок, - как поживает мисс Марин Брандт?
        - Лийк, - раздается голос, и та вскидывает глаза. Нелла спешит подняться, но стоящий перед ними мужчина жестом показывает, что она может сидеть. - Пожалуйста, - он решает заверить ее и на словах, что все эти телодвижения для женщины в платье из тяжелой тафты совершенно необязательны. Он моложе Йохана, и лицо не огрубевшее от ветров и солнца, а гладкое и ухоженное, как у призовой лошади. Нижняя челюсть такая большая, думает Нелла, что с нее можно, как с тарелки, есть гребешки. А на его широченном плече она вполне могла бы свернуться клубочком. Мужчина держит в руке широкополую шляпу с такой просторной тульей, какой наверняка нет ни у кого в этом зале. Если он не будет ограничивать себя в еде, то рискует раздобреть. С учетом внушительных порций, которые здесь подают, перспектива весьма вероятная.
        - Ганс, - представляет его Лийк, и на лице ее написано такое счастье, что на миг Нелле захотелось поменяться с ней местами, чтобы так же, как она, выделять слова, запросто обсуждать свою личную жизнь и делиться сплетнями. На мгновение эти двое - стоящий мужчина и сидящая рядом с ним женщина - кажутся ей идеальной парой. Не то что ее родители, да и муж куда-то сбежал. Но тут она замечает, с какой нетерпеливостью Лийк раз за разом переплетает на коленях свои проворные пальчики, вглядываясь в выражение лица супруга. «Чего она ждет? - спрашивает себя Нелла. - Что ей нужно от Ганса Меерманса?» Меж тем тот наклоняется над столом, чтобы взять до блеска начищенную ложку. На Неллу вдруг повеяло мокрой псиной и древесным дымком, перебившими аромат фруктовой помады для волос его жены.
        - Вы серебряных дел мастер? - спрашивает Меерманс новую знакомую. Лийк усмехается, оценив шутку. Сегодня все вокруг только и делают, что скалят зубы. Нелла озадаченно молчит. - Есть ожерелье на продажу? - Меерманс проявляет настойчивость и, пожалуй, даже грубоватость, поощряемый очередным смешком жены, явно одобряющей его чувство юмора.
        - Нет, - наконец отвечает Нелла, а он смеется и возвращает ложку на прежнее место. Ее удивил этот здоровый, искренний смех. Совместная картинка распалась. Нелла, глянув в пустой бокал, махнула им в угол комнаты, где еще недавно сидел ее супруг. - Мой муж Йохан Брандт, - говорит она, возвращая бокал.
        - Да, - кивает он. - Я знаю. Мне надо поговорить с вашим мужем.
        - Но… - Лийк насторожилась. - Надеюсь, не сегодня?
        А Меерманс уже вертит головой, проверяя, нет ли Йохана поблизости.
        - Лийк, мы должны обсудить с ним условия, - бормочет он в ответ, при этом сжимая поля шляпы, так же как она, Нелла, сжимала чашу с гребешками.
        Лийк сжимает кулачки.
        - Время ушло, Ганс, - говорит она. - Его сестра наверняка не увидит в этом смысла, а так как она привыкла вмешиваться в его…
        - Сестра тут ни при чем, - обрывает он ее. И вздыхает, а Лийк, фыркнув, наливает себе новый бокал вина.
        Нелла поднимается.
        - Я должна найти мужа.
        - Он сам придет, когда освободится, - говорит Лийк с оттенком строгости, так что даже непонятно, с кем Нелла имеет дело - с ней или с ее мужем. Меерманс откашливается и рассеянным движением проводит пятерней по мощным скулам. Нелла озирается. К своему облегчению, она видит Йохана в шляпе, он идет прямиком к ним. Хороший знак. Почувствовать облегчение при виде человека - это верный признак того, что ты на верном пути к храму любви. Значит, шансы полюбить мужа быстро возрастают.
        Йохан берет ее за руку.
        - Ну вот, - говорит он ей и выжидающе смотрит на Меерманса.
        Лийк грациозно встает, чтобы тут же присесть в глубоком реверансе. Йохану это кажется забавным, и он в ответ отвешивает поклон.
        - Лийк, - произносит он по-свойски и не сказать чтобы прохладным тоном, однако его улыбка кажется натужной.
        - Господин, - отвечает она и смотрит на мужа. Меерманс, явно нервничая, утыкается взглядом в скатерть. Валяющиеся ножи и вилки сродни оружию, брошенному на поле боя.
        - Приходите к нам поужинать, - говорит Ганс. - Заодно обсудим… у меня появились новые картины…
        - А может, вы к нам? - спрашивает Йохан. Повисает пауза. - Вам нечего бояться, - добавляет он. Нелла уловила в его голосе шутку, но ни тот ни другой мужчина даже не улыбнулись.
        У Лийк затрепетали ноздри.
        - Ганс не боится, - бросает она. Нелла смотрит на Меерманса, ему явно не по себе, и на лице написано раздражение.
        - Приходите посмотреть на сюрприз. - Хотя голос Йохана звучит почти угодливо, у Неллы закрадывается сомнение, что он действительно будет рад гостям. - Я приготовил жене сюрприз, - продолжает он, глядя на Неллу, которая тщится скрыть свое любопытство. - Посмотрите сюрприз, а заодно поговорим о твоих, Ганс, сахарных брильянтах. О твоем, Лийк, суринамском сокровище. Что скажете?
        Меерманс кивает и с облегчением отводит глаза, а Лийк, продолжая сидеть, наблюдает за тем, как ее муж, как будто немного съежившийся, решительно нахлобучивает шляпу, как бы отсекая тем самым все мысли.
        - Он не боится, - повторяет Лийк. - Ни он, ни я. - Она с улыбкой протягивает руку новой знакомой. Пальцы у нее сделались влажными, как лапки у лягушки, а кольца на ощупь холодные. А когда сверху ложится еще и ладонь, драгоценные камни впиваются в Неллину руку.
        - Скоро мы увидимся, - говорит Лийк. - В этом я не сомневаюсь.
        Кабинет
        На обратном пути Йохан лежит на затянутой шелком скамье, как тюлень на песке, он съел столько, что не в силах пошевелиться. После ухода Меерманса они пробыли в гильдии еще час, и все это время он места себе не находил. Взгляд рассеянный, весь в своих мыслях, а жены будто и нет. Сейчас он впал в забытье, а Нелле так хочется задать ему разные вопросы. Почему все беспрестанно улыбались, хотя производили впечатление довольно несчастных? В животе, под кружевной нижней юбкой, у нее урчит от голода. Следовало, конечно, поесть, но она почему-то была уверена, что стоит ей положить в рот хоть одну виноградинку, как все эти горы мяса и фруктов разом рухнут.
        Из пищевода вдруг пополз вверх пузырек воздуха, но она успевает более или менее незаметно выпустить его через нос. Йохан, похоже, ничего не услышал. Он лежит на спине. Прикрытые веки и прижатый к груди подбородок выдают его возраст. Ему тридцать девять, но выдубленная солнцем кожа делает его старше. Она думает о его уходах в себя, о солнечных минутах, сменяющихся мрачной рассеянностью, о непринужденной болтливости, за которой следует понурость. Интересно, хочется ли ему выглядеть не таким старым? Рано или поздно он проснется, введет ее в дом… и тогда все случится? Она станет полноценной женой? О каком сюрпризе он толковал?
        Она закрывает глаза и кладет руку на плоский живот. Все-таки интересно, седые волосы у него только на голове или по всему телу?
        Она думает о Лийк ван Кампен, о ее беглом взгляде и подрагивающих пальчиках, о ее жемчужинах, посверкивающих в пламени свечей, о напомаженных волосах с цветочным запахом и бокале с вином в ее руках. Нет, она и ее муж не производили впечатление старых друзей Йохана. Это не дружба, а что-то другое. Лийк выставляла напоказ свой брак как воплощение семейного счастья. Это такая редкость, сказала она. Такая же, каким будет и ваш брак.
        В сгущающихся сумерках ее ноготки похожи на бледно-розовые морские ракушки. Она думает о том, что в ее родном городке, где всего одна площадь, люди по крайней мере ее выслушивали, и она ощущала себя живым человеком. А здесь она марионетка, пустой сосуд, который кто-то заполняет своими речами. И замуж она вышла не просто за мужчину, а за его мир, куда входят серебряных дел мастера, ее золовка и большой дом, где она чувствует себя потерянной. Вроде бы здесь ей столько всего предлагают, а такое ощущение, будто у нее что-то отняли.
        Переступив порог, она поворачивается к мужу и набирает в легкие воздуху, чтобы начать разговор, но Йохан уже общается с собакой. Их у него две, и эта серая сучка явно его любимица, гончая, вроде той, которую ее отец брал с собой на охоту. Кажется, это Резеки, а впрочем, она их не различает. Йохан проводит жесткой ладонью по голове, и сучка скалит зубы от удовольствия.
        - Тебя покормили, золотце мое? - в его голосе слышатся нежность и любовь.
        В ответ гончая колотит своим упругим хвостом по мраморным плиткам, и Йохан разражается довольным смехом.
        - Я пойду спать, - говорит Нелла. Этот смех еще больше ее раздосадовал.
        - Иди, иди. Ты наверняка устала.
        - Нет, я не устала, Йохан.
        Он разгибается, не отрывая глаз от своей любимицы.
        - Мне надо записать свои разговоры с партнерами.
        Он направляется в кабинет, и серая сучка следом.
        - Она составит вам компанию? - спрашивает Нелла. А сама думает: три дня прошло, неужели и четвертый?
        - Это моя помощница, - объясняет он. - Если я пытаюсь решить какую-то проблему напрямую, ничего не получается. Но стоит обратиться к ней, как ответ приходит сам собой.
        - Полезная собака.
        Йохан улыбается. Морщинистое лицо, как у персонажа из сказки.
        - Точно.
        А ведь он и правда старый. Ей не хочется его отпускать.
        - Почему Отто живет с вами? - спрашивает она. Голос холодный, пронзительный. Простой вопрос прозвучал как вызов. Она чувствует, как кровь прилила к щекам.
        - А что такое? Тебя это беспокоит?
        - Да нет. Я… он мне нравится.
        Йохан встречается с ней взглядом.
        - Это первый слуга в моем доме, - поясняет он. - Первый и последний. - Он снова направляется в кабинет.
        - Это Резеки или Дхана? - спрашивает Нелла. «Не уходи! - Ее охватывает паника. - Если ты сейчас уйдешь, я сделаюсь невидимкой, прямо здесь, в прихожей, и меня уже никто не отыщет». Она показывает на собаку, послушно усевшуюся рядом с хозяином. Йохан удивленно поднимает брови. Он ласково треплет животное по холке.
        - Ты обратила на них внимание. Это Резеки. У Дханы на животе пятно.
        - У них необычные имена.
        - Только не для Суматры, где они родились.
        Если Йохан старый, то она чувствует себя молодой и глупой.
        - А что означает ее кличка? - вопрос посылается ему в затылок. Она делает за ним шаг, второй, третий. Почувствовав это, он останавливается, перед ней его широченная, разрастающаяся по мере ее приближения спина и опущенные плечи.
        - Ее кличка означает «фортуна».
        - Йохан.
        Он медленно закрывает дверь у нее перед носом, и Нелла остается стоять в прихожей. Ни одна свеча не горит, и лунный свет не проникает в высокие окна, так что ее окружает почти кромешная тьма. Она вглядывается во мрак, ощущая лицом сквознячок, и по спине пробегают мурашки. Ей кажется, что где-то открылась другая дверь и там кто-то застыл в ожидании. Она стискивает пальцы… вот сейчас растает плоть, и обнажатся косточки, а потом они испарятся.
        - Кто здесь? - спрашивает она.
        Нет ответа.
        Из глубины кухни вдруг долетают слабые звуки: бормоток, лязг кастрюли, скрип моющейся тарелки, звон шумовки. Страх чужого присутствия слегка отступает, далекие голоса действуют успокаивающе. Это, видимо, Корнелия и Марин. А где Отто? В этом доме она теряет ощущение пропорций и, словно желая придать себе уверенности, дотрагивается до деревянной двери кабинета. Что-то скользнуло по краю ее платья. От неожиданности она дважды ударяет кулачком в дверь.
        - Впустите меня!
        - Марин, уходи.
        - Это Нелла. Пожалуйста.
        Молчание. Его сдержанность ей непонятна. Разве она не молода, по библейским понятиям? Пока она ждет и молится, чтобы призрак к ней не приближался, на память приходят слова матери: «Есть женщины, Нелла, которых мужья не оставляют в покое. Рожают одного за другим, пока не превратятся в бесформенный мешок, о самой родилке и не говорю». Мать произносила эти слова, держась за корсет, словно успокаивая собственное тело, затянутое тесемками, спрятанное от посторонних глаз, наконец отдыхающее от трудов праведных.
        - Йохан!
        Сколько женщин умерли родами. Все Неллины тетки. В их церкви что ни день, то похороны, а гробики не больше футляра для скрипки. В Ассенделфте это обычное дело: сегодня ты девушка, завтра домохозяйка, а послезавтра покойница. Вот и ее мать похоронила двух детишек, а пока растила ее и Арабеллу с Карелом, трижды чуть не отдала богу душу.
        - Я вас не боюсь, - говорит она громко, снова испытав приступ паники. - Не боюсь.
        Дверь открывается. Он смотрит на нее, обдумывая решение.
        - А чего меня бояться, - говорит он. Мягкий свет в кабинете словно манит войти. У Неллы на глаза наворачиваются слезы.
        Она поражена тем, насколько эта комната уютнее всех остальных в доме. Здесь возникает ощущение твердой цели, пространство осознает собственную важность. Комната служит продолжением мыслей хозяина, и Нелле кажется, что за три дня она еще ни разу не была с Йоханом так близка.
        Она переступает порог, отбрасывая все страхи. Подобное поведение ей не свойственно, отсюда и некоторое беспокойство. Она старается сосредоточиться на обстановке.
        Остро пахнет бумагой. А вот и Резеки - задрала морду, уставилась своими черными глазищами. Комната небольшая. Крепящаяся к стене деревянная столешница завалена бумагами. При том количестве сделок, которые Йохан заключает, этот стол, вероятно, всегда имеет такой вид. Низкий потолок от свечной копоти весь в черных отметинах.
        Полки вдоль двух стен заставлены коробками с отчетами. Две другие стены завешаны географическими картами - их здесь столько, что Марин могла бы позавидовать. Нелла разглядывает очертания Виргинии и обеих Америк, Тихий океан, Молуккские острова и Японию. Каждая карта испещрена тонкими линиями, которые расходятся во всех направлениях, пересекаются, покрывают ромбиками страны и моря. Это карты продуманных действий, а не причудливых фантазий.
        Щеки у Йохана в красных пятнах. Нелла опускает взгляд. Пол заставлен коробками, завален бумажными листками с текстами на латыни, итальянском, голландском и французском, так что виньетки на турецком ковре почти неразличимы. Среди ворсинок всюду видны красные крошки от восковых печатей. Единственной уступкой естественному освещению является высокое окно, однако ночь не способна высветить золотую чернильницу и увеличительные стекла для чтения географических карт. Они лишь угадываются в отблесках свечи. Под окном - огромный сундук темного дерева с висячим замком.
        Пошел дождь. Они оба слышат этот знакомый, тихий и ритмичный, перебор по стеклу.
        Подняв глаза, она убеждается, что он держит себя в руках и холодно ее разглядывает - верх разумности и самоограничения. Казалось бы, в его облике должно быть что-то волчье - мощные лапищи, не говоря уже об осознании собственной значимости в этом огромном доме. Но ничего подобного. Скорее он похож сейчас на зоркого сыча. Ей даже приятно, что он на нее так смотрит, не то что въедливый взор Марин, от которого ее бросает в жар и охватывает чесотка.
        - Я в вашем распоряжении. - Пальцами без колец она ласково проводит по его руке, ощутимой сквозь ткань рубашки, в подражание грациозным движениям Лийк ван Кампен. Он не реагирует, а она не спешит убрать руку. Это выглядит так, будто ребенок тянет взрослого за рукав. Он застыл, может, ничего и не заметил.
        - Да? - Он отворачивается к столешнице.
        Ее рука - рука женщины, рука жены - скользит вниз к его бедру. Так она еще никогда не трогала мужчину. Сквозь толстую шерстяную ткань брючины ощущается мускулистая твердость и удаленность этого бедра.
        - В вас есть что-то загадочное.
        Ей не следовало этого говорить. Он встает с табурета, и ее рука безвольно падает вниз. Рядом с этой громадиной чувство обездоленности передается от кончиков отвергнутых пальцев всему телу.
        - Что? - насторожился он. - Что тебе про меня рассказали?
        Смысл вопроса ей непонятен. На его лице написан испуг, а ей остается только поднести пальцы ко рту, словно она хочет стереть с губ последние слова вместе с памятью о прикосновении.
        - Ничего, - говорит она. - Я… я просто хотела…
        - Иди ко мне. - К удивлению Неллы, его ладони грубовато, навязчиво и неумело начинают гладить ее по волосам, притом что в его серых влажных глазах ей чудится бешенство.
        - Я прошу прощения, - говорит она, хотя и не понимает, за что ей следует извиняться.
        Нагнувшись и заграбастав ее узкие руки пятернями мясника, он целует ее в губы. Сам порыв и пугающий запах вина и крабов заставили бы ее отшатнуться, но, сделав над собой усилие, она выдерживает это бесстрастное объятье. Она даже размыкает губы, но лишь для того, чтобы ослабить давление на них. Он цепко держит ее, и тут она решается, пока еще остался порох в пороховнице, взять его правой рукой за передок. Интересно, что ее там ждет? Если это и есть то самое, что приходится делать каждой женщине, то частая практика только поспособствует удовольствию.
        А вот и оно… загадочная выпуклость… что-то вроде овоща, то ли свеклы, то ли маленькой морковки. Мать ей обещала толстый сук, а тут скорее свернувшийся червяк…
        Под ее пальцами словно разжалась скрытая пружина, и в тот же миг Йохан разжимает объятья, отпускает ее, а сам отшатывается к краю столешницы.
        - Нелла! Боже милостивый.
        - Мой госпо…
        - Уходи, - приказывает он. - Прочь.
        На ватных ногах под короткое предостерегающее рявканье Резеки она идет к выходу, и Йохан запирает за ней дверь на ключ. Несмотря на толстую дубовую дверь и вернувшийся страх от пребывания в темной прихожей, она уверена: то, что она сейчас слышит, - это мужской плач.
        Она прокрадывается в свою комнату наверху и разворачивает эти ужасные картины лицом к стене. Все до единой.
        Сюрприз
        Поздним утром на следующий день в дверной проем просунулась голова Корнелии.
        - Хорошо бы вам спуститься вниз, - говорит она.
        Служанка то ли возбуждена, то ли взволнована - полусонная Нелла пока не в силах разобраться. Корнелия таращится на изнанку холстов.
        - А почему они перевернуты?
        - Это не я.
        Корнелия ждет продолжения.
        - Это не я, - повторяет Нелла.
        - А кто же?
        - Я их не выбирала, Корнелия. И не просила их тут развешивать.
        После секундного колебания Корнелия подходит к ближайшей картине и возвращает ее в нормальное положение. Гниющий гранат, покрытый гусеницами. Корнелию передергивает.
        - К этой жизни можно привыкнуть, Нелла. Надо только захотеть.
        - Ненавижу эти картины. Почему я должна на них смотреть?
        Корнелия разглядывает сюжеты: ваза с прорастающими цветами, распластавшаяся устрица на темно-синем фоне. Нелла за ней наблюдает, пытаясь угадать, нет ли здесь ее союзников. Откинувшись на изголовье, она тупо смотрит на деревянную изнанку картин, повернутых к стене.
        - Я думаю, это Марин вам их подкинула, - говорит Корнелия с улыбкой.
        Полунамек, интимная улыбочка - крошки с барского стола. К удивлению Неллы, Корнелия подходит и садится рядом на постели. Она с гримасой скидывает паттены и вытягивает свои маленькие задубевшие подошвы.
        - Можете не верить, но чертовски устают ноги. Как у покойницы.
        Она начинает их растирать. Нелла глядит на ее заштопанные, свалявшиеся хлопковые чулки с аккуратными стежками крест-накрест. Корнелия разболталась и, забыв о своем статусе, явно не собирается вставать с кровати - слишком уж велико удовольствие от растирания ног. Раскованность, с какой служанка этим занимается у нее перед носом, заставляет ее вспомнить о ночном унижении. Вчера все словно сговорились сделать из нее отверженную - серебряных дел мастера, участники застолья, Лийк и Ганс Меермансы, ее супруг, его гончая, кажется, сами эти стены. Вспомнив приглушенные всхлипы Йохана за дверью и «морковку» в штанах, она зажимает рот ладонью… морковка, тихо сидящая в земле и не желающая, чтобы ее выдернули из уютного гнездышка. Она запрокидывает голову, а по телу пробегают мурашки. Открыв глаза, она встречается с подозрительным взглядом. Корнелия надевает паттены и идет к дверям.
        - Пять посыльных доставили подарок для вас, - говорит служанка. - Он стоит в прихожей. В жизни не видела ничего подобного.
        Снизу долетает мальчишеский смех Йохана, и Нелла содрогается при мысли, что рано или поздно встречи с ним не избежать, но Корнелия заразила ее своим настроением, и природное любопытство в конце концов берет верх. Она накидывает домашний халат, в ужасе разглядывая картину, на которой изображены охотничьи трофеи - птицы с окровавленными перьями и свисающими клювами, похожими на ящериц. «Сегодня, - думает она, - я перенесу клетку с Пибо в свою спальню». Она вспоминает пугающий мрак перед кабинетом и холодный сквознячок, пробежавший по подолу платья. Нет, движение ног тут ни при чем. Уж свои-то ноги она знает, и они куда изящнее, чем у Корнелии.
        Замолчи, Нелла Элизабет, приказывает она себе. Замолчи.
        Она вышла из комнаты, как раз когда Марин обнаружила сюрприз для новобрачной.
        - Йохан, - доносится до Неллы ее голос. - Это что еще за вздор?
        Нелла тихо подходит к перилам. То, что она видит посреди прихожей, заставляет ее прикрыть рот, чтобы не вскрикнуть. Огромный открытый шкап стоит явно не на своем месте в отличие от стульев, аккуратно расставленных вдоль стен. Йохан стоит сбоку, положив руку на деревянную панель. Кажется, он в хорошем настроении, улыбка до ушей. Выглядит он посвежевшим и даже красивым, каким она его никогда не видела. Ему приходится запрокинуть голову, чтобы окинуть взором этого мощного фигуристого колосса под два с половиной метра.
        Марин боязливо приближается, словно опасаясь, что шкап может на нее упасть или вдруг двинется ей навстречу. Резеки попятилась от загадочного существа, издавая утробное рычание.
        - Это шутка? - спрашивает Марин. - Во сколько она тебе обошлась?
        - Хоть раз в жизни, сестра, давай не будем о деньгах, - говорит Йохан. - Ты сама попросила меня подыскать…
        - Я сказала «что-нибудь забавное», а не…
        Он поднимает руку, и Марин замолкает. Она смотрит, как Нелла спускается по лестнице.
        - Это тебе, - говорит Йохан. - Подарок.
        Не в силах встретиться глазами с мужем, Нелла смотрит на Марин, безупречную в своем длинном черном платье. Она успевает подумать, что под этим платьем у нее меха, но Йохан, погладив боковину шкапа, возвращает ее к реальности:
        - Свадебный подарок. Из дуба и вяза, а фанера с инкрустациями из черепахового панциря и оловянного сплава.
        Нелла все-таки переводит на него взгляд и в ответ получает сдержанную улыбку.
        - Вяз - штука прочная, - поясняет он и, посмотрев на сестру, добавляет: - Не зря его используют для гробов.
        А вот у Марин губы плотно поджаты.
        - Теперь ты у нас столяр? - спрашивает она риторически.
        - Что скажешь, Нелла?
        - Зачем, Йохан? - спрашивает Марин. - На что ей этот монстр?
        - Для образования, - следует ответ. Он протягивает руку к собаке, но та отпрядывает от хозяина. - Что с ней? - недоумевает он. - Тихо, девочка. Успокойся.
        - Ей не нравится эта штуковина, - поясняет Корнелия, спустившаяся вслед за Неллой. В руках у нее швабра.
        Марин поднимает глаза на брата.
        - А что она будет делать с этим образованием?
        - Оно очень ей пригодится.
        - Что это? - спрашивает Нелла. - Я не понимаю.
        Все с удивлением к ней оборачиваются.
        - Не понимаете? - Корнелия подходит ближе. Резеки все еще рычит, делая круги вокруг шкапа. - Это же модель нашего дома в миниатюре. Здесь будет попроще прибраться. - Она встает на цыпочки и заглядывает внутрь.
        - Во сколько он тебе обошелся? - спрашивает Марин.
        - Сама конструкция - две тысячи.
        Марин резко разворачивается.
        - Две тысячи гульденов? Две тысячи? На эти деньги, если ими правильно распорядиться, можно спокойно прожить несколько лет.
        - Марин, ты в один год проживаешь больше двух тысяч, так что не смеши меня.
        - После твоих слов о выручке, перекочевавшей в чужой кошелек…
        - Есть сделка с Меермансом, что еще нужно? Так что угомонись. Раз в жизни - угомонись.
        Марин с неудовольствием отходит, как и Корнелия. Из кухни появляется Отто и, подойдя к новинке, с любопытством ее разглядывает. Собака не перестает рычать.
        - Ну что такое, моя девочка? - Йохан склоняется над гончей. - Чем ты недовольна? Ты час назад поела.
        Резеки жалобно тявкает, отползая на брюхе от деревянной громадины. Нелла же, напротив, подходит ближе. Перед ней пустой дом из девяти комнат - такой высокий, что ее макушка достает только до среднего этажа. Странное зрелище: как будто разрезали человека и выставили напоказ внутренние органы. Стены обшиты тисненной золотом кожей или деревянными панелями, как и в настоящем доме. Потолки покрашены так, что это создает иллюзию глубины, такой обман зрения. Разглядывая их, она вспоминает разговор с Отто на кухне. Как он сказал, показывая вверх на фантастический купол: «Это трюкачество от влажности когда-нибудь обвалится вместе со штукатуркой».
        Она трогает каркас - обшивка из панциря черепахи вызывает в памяти осень в Ассенделфте: застывшие на лету оранжево-коричневые краски, брат Карел, крутящий ее вокруг себя в саду под деревьями. Какая искусная работа! Прожилки из оловянного сплава опутывают внешние стенки и даже ножки шкапа. От дерева и черепахового панциря веет необычной силой… а может, она заключена в пустых комнатах, застывших в ожидании. В обнадеживающем прикосновении природных материалов ощущается магия талисмана.
        Она ловит на себе взгляд супруга, и тут ей в голову закрадывается удручающая мыслишка, и сердце сразу падает. Какой мужчина станет дарить жене дом с пустыми комнатами - при всем великолепии отделки? Да, конечно, дерево и металл особенные, сами по себе они хороши, но она вспоминает Лийк, ее кольца и жемчужные сережки и задается вопросом, действительно ли этот кукольный дом - а как его еще назвать? - подходящий подарок для молодой женщины? Ей ведь уже не двенадцать лет, чтобы развлекаться такими игрушками. В Ассенделфте богатым девочкам дарили кукольные домики. Если бы ее отец не пропил все деньги, возможно, она тоже получила бы такой практичный подарок, помогающий научиться обращению с кладовкой и постельным бельем, с домашней утварью и слугами. Но ведь теперь у нее, восемнадцатилетней, есть собственный дом, настоящий, не так ли? И у нее нет нужды в макете, пусть даже инкрустированном черепаховым панцирем.
        Она улыбается.
        - Надо же, пол точно как в прихожей, - говорит она с легким равнодушием, показывая на большие квадраты у себя под ногами, а затем тыча пальчиком в миниатюрные квадратики.
        - Итальянский мрамор, - подтверждает Йохан. - Черный и белый.
        - Мне не нравится, - ворчит Марин. - И Резеки тоже.
        - У сучки плохой вкус, - огрызается Йохан.
        Покраснев как рак, Марин убегает наверх. Слуги провожают ее взглядами, лица их ничего не выражают, но мимо внимания Неллы не прошли их округлившиеся глаза, и закушенная нижняя губа Корнелии, и сжатая в кулак левая рука Отто. Она гордится своей наблюдательностью, хотя пока не способна правильно истолковать эти знаки. Хамский выпад Йохана повис в воздухе, и Нелла опускает глаза в пол. Ее супруг взъерошивает шевелюру и вздыхает.
        - Мода такая, - говорит он. - Такая мода. Я об этом узнал в гильдии плотников. В городе все заказывают такие домики. Я и подумал: «Хороший сюрприз».
        - Муж мой… Йохан… и что мне с ним теперь делать?
        Он смотрит на нее пустым взглядом.
        - Не знаю. Наверняка что-нибудь придумаешь.
        Наверху хлопнула дверь. Йохан вздыхает. Он открывает входную дверь, и слабые дневные лучи высвечивают мраморную плитку, а через мгновение дверь за ним закрывается. Нелла, развернувшись, видит устремленные на нее взгляды. Отто и Корнелия спускаются по лестнице и уходят в кухню, в эту святая святых, где вместо слов нож режет овощи, тряпка полирует предметы, а швабра драит пол. Оставшись одна, она снова поворачивается к странному сооружению. «Не прошло и четырех дней, как он уже переселил меня в кукольный домик», - мрачно подытоживает она. В дальнем углу поскуливает Резеки, неуверенно поглядывая на эту громадину. Дерево, черепаховый панцирь да оловянный сплав - было бы из-за чего переживать!
        - Не бойся, - говорит она гончей. - Это всего лишь игрушка. - Еще раз окинув взглядом все девять голых комнат, она проводит трепетной рукой по гладкой поверхности, холодной, как полированный камень. Почувствовав озноб, она спешит уйти. Снизу, из кухни, долетают голоса. Интересно, о чем они там толкуют? Говорит в основном Корнелия, резко и настойчиво, а Отто лишь вставляет тихие возражения. Но все это непринужденно, в привычном ключе, и Нелле остается только гадать, как давно они знают друг друга. Ей хочется подойти поближе и послушать, но поведение собаки так действует ей на нервы, что вместо этого она прокрадывается наверх, отчаянно надеясь хоть чем-то себя занять.

* * *
        Марин в салоне читает книжку с таким лицом, словно чего-то ждет. При виде Неллы она прикрывает глаза.
        - Мы можем разжечь камин? - спрашивает вошедшая. Есть в Марин что-то такое, что постоянно толкает к ней Неллу, несмотря на то что это рискованно.
        Марин открывает глаза и устремляет взгляд в окно.
        - Нет. - Потом со вздохом соглашается: - Хорошо.
        - Как насчет триктрака? - спрашивает Нелла.
        Предложение сыграть в старинную игру, где тактика и стратегия вступают в борьбу со случайностью, заставляет Марин отвернуться от окна.
        - У тебя есть доска?
        - Я привезла из дома. В сундуке.
        Марин поднимает обе руки, как бы сдаваясь, и следующие два часа они стучат по дереву костяшками из слоновой кости возле уютного камелька, разожженного молчаливым Отто.
        - А чем именно занимается Йохан во время своих путешествий? - спрашивает Нелла.
        Марин взвешивает на ладони костяшку, изучая позицию на доске.
        - Покупает. Продает. И снова покупает.
        - Это, наверно, сложно.
        - Вовсе нет. Находишь рынок, устанавливаешь цены и шаг за шагом строишь бизнес.
        - Марин?
        Та поднимает глаза. Нелла впервые назвала ее по имени. До сих пор она его избегала, так же как Марин избегала называть ее Неллой. Не такие между ними короткие отношения. Обеим становится не по себе, но на этот раз деваться некуда, слишком уж важен вопрос, который она собирается задать.
        - Да? - Марин вскидывает руку, готовая обороняться, и, не найдя способа защиты, с досадой опускает. - Ты задаешь слишком много вопросов, Петронелла.
        - Просто…
        Марин встает.
        - Закончим игру. У меня глаза устали.
        - Что, всегда так и будет? - По голосу Неллы можно понять, как она несчастна.
        Вопрос повис в воздухе, словно гнилой фрукт, к которому страшно притронуться, и Марин, готовая покраснеть, застывает с озабоченным видом. Кажется, что физическая боль распространилась в атмосфере.
        - Ты о чем?
        Нелла подыскивает слова, но ничего не получается.
        - Где Йохан работает? - задает она совсем другой вопрос и видит, как у Марин, продолжающей глядеть в окно, напряглась спина.
        - На Старой Хоогстраат, - в конце концов выдавливает та.
        - И чем он там занимается, Марин?
        Вздох.
        - Почем я знаю, Петронелла.
        - Конечно, знаете. Нисколько не сомневаюсь.
        - Превращает грязь в золото, а воду в гульдены. Какого ответа ты от меня ждешь? Набирает команду и отправляет торговое судно в плавание. Вот все, что я знаю. Передай-ка жаровню, а то у меня ступни как ледышки.
        Нелла пододвигает к ней одну из жаровен, на которую Марин водружает одну ногу. Она берет со стола гроссбух и погружается в свои записи. Нелла наблюдает за ней. Вот кто скрупулезно ведет счета, для нее цифры подобны музыкальным нотам, а из столбцов, отражающих расходы на хозяйство, кажется, льется неслышная музыка.
        Нелла недоумевает, почему Марин настойчиво твердит, что ничего не знает, когда речь заходит о деятельности Йохана в Ост-Индской компании. Она вспоминает свой первый завтрак в этом доме, когда Марин демонстрировала осведомленность в отношении грузов и набора матросов.
        - Я хочу посмотреть, где он работает, - говорит Нелла. - Загляну к нему в гости.
        Не отрываясь от цифр, Марин вставляет перо в книжный переплет.
        - Не стоит, - произносит она после паузы.
        - Почему?
        Марин свободной рукой разглаживает складки на юбке.
        - Он очень занят.
        Нелла заглядывает в гроссбух через плечо сидящей. Жирная клякса упала на тетрадь, и уже не прочесть, во что ей обошлись за месяц лучшие марципаны.
        - У него сколько разных дел, сама подумай, - продолжает Марин. - Мать наверняка предупреждала, что тебя ждет. Ты вышла замуж не за местного нотариуса.
        Нелла на секунду задумывается. Мать не рисовала никаких таких картин.
        - Но ведь Йохан…
        - Петронелла, - резко обрывают ее. - Он занятой человек. Тебе надо было выйти замуж - теперь терпи.
        - А вам почему не надо? Вы ж не замужем.
        Марин играет желваками, а Нелла тихо ликует.
        - У меня и так есть все, чего можно себе пожелать.
        Нелла подходит к огню, сгоревшие полешки, не выдержав жара, с шипеньем разваливаются. Марин закрывает гроссбух и, подойдя к окну, кладет руку на стекло.
        - Скорее всего, его там нет.
        - Кого? - спрашивает Нелла.
        Марин качает головой.
        - Йохана. Он где-нибудь в другом месте. И вообще, жены не должны беспокоить своих мужей.
        Она подносит руку к лицу, прежде чем выйти из комнаты. Нелла с досады пинает ножку стула. Ее так и подмывает перевернуть доску с черными и белыми костяшками, чтобы они попадали к ее ногам, как деньги неведомой страны.
        Селедка
        Ранний вечер того же дня. Кукольный дом все еще стоит в передней, а Нелла, Йохан и Марин сидят в полутемной столовой за скудной трапезой - подчеркнутый жест смирения со стороны хозяйки. Корнелия ставит на камчатную скатерть тарелки с засохшим хлебом и худосочной рыбкой, бормоча при этом: «Чем меньше, тем лучше». Гримаса согласия на лице Йохана. Марин, чувствующая себя неловко от жизни в роскоши, не прочь продемонстрировать тягу к лишениям. Больше того, она всячески настаивает на этом ритуале.
        Служанка уходит, а Йохан накалывает на вилку одну рыбку.
        - В последние дни ты много трудишься, Йохан, - говорит Марин, откидываясь на спинку стула. - Собрался в очередное плавание?
        В тишине слышно, как он работает челюстями. Он поднимает на нее глаза, держа за щекой непроглоченную рыбу.
        - Пока не знаю.
        - А когда доставят из Суринама партию сахара? - спрашивает она.
        Йохан меряет сестру тяжелым взглядом.
        - Тебя это не касается.
        Марин кладет руки на колени и сопит, разглядывая атлас над его головой.
        - Брат, я вот о чем думаю, - говорит она. - Почему бы тебе не привести его сюда и не подписать договор?
        Он удивленно на нее смотрит.
        - Кого привести?
        - Ганса Меерманса. Тебе достанется его сахар.
        - Но ведь…
        - Число кондитерских все время растет. И дешевых гостиниц, где останавливаются сладкоежки. Мне-то, конечно, этого не надо.
        Йохан не в силах скрыть удивления, но Марин делает вид, что ничего не замечает.
        - Его сахар доставят только через месяц, - говорит он.
        - Наверняка быстрее, - возражает она. Он хмыкает в ответ, таращась на нее с возрастающим изумлением, но ее этим не проймешь. Она лишь еще больше откровенничает: - Сегодня Корнелия покупала на причале рыбу. Йохан молча ждет продолжения, и Марин произносит: - Скоро троих утопят.
        - Вот как. - Ее брат хмурится, опустив глаза в тарелку с селедкой. Наверняка сейчас он предпочел бы сочного краба, думает Нелла.
        - Повесят им камень на шею, - продолжает Марин, - засунут в мешок и бросят в воду.
        Йохан демонстративно роняет приборы. Нож сверкает в отблесках свечей, не зря Отто так долго его полировал.
        - Вот как? - Глаза его горят. - Ну-ка, Марин, расскажи нам, за что суд собирается их утопить.
        Она не выдерживает его взгляда.
        - Один торговал рыбой на пристани, - говорит она. - Что там натворили другие, я не помню.
        Повисает молчание. К сухой корке никто не притронулся. Душа и кошелек, думает про себя Нелла. Они помешаны на двух вещах. А о смерти говорят как о чем-то будничном. Ей доводилось видеть опухшие перевернутые туши коров и овец, погибших от чумы, отравленное растение, но раздувшийся в воде труп - никогда. Уставившись в тарелку, она проглатывает комок страха.
        Йохан принес судовой журнал и сейчас по-детски прикрывается им как щитом, чтобы сестра не видела его лица, вдыхая запахи просоленных, потрепанных ветром страниц. В них вписаны истории закупленной провизии и пройденных милей, реестры, акции, наказания. Нелла же думает об этих страницах как о кладезе приключений, всегда запертых на замок и потому ей недоступных. Йохан со вздохом кладет фолиант на стол, и взгляд Неллы делается еще пристальнее.
        - Почему сейчас, Марин? Почему ты вдруг вспомнила о сахаре?
        Но та молчит.
        Нелле бросается в глаза, как быстро ее супруга окутывают покрова печали, все равно что кафтан, в который он снова кутается. В нем как будто что-то надломилось. Этот разговор, уже не первый, просочился сквозь кожу и теперь вгрызается в его кости. Странно, что Марин вдруг отказывается обсуждать с ним тему сахара - «сладкое помешательство», как она его называет.
        - Пусть тогда сюда приходят, - говорит Йохан.
        - Мог бы и сам к ним сходить, - возражает Марин, опустив глаза долу.
        - Очень я ему нужен.
        Сестра молчит.
        - Марин, - Йохан уже откровенно срывается, - почему ты суешь нос в мои дела? Чего тебе не хватает?
        Она берет вилку.
        - Не хватает? - Глаза у нее сверкают.
        Йохан, глядя на нее, выдерживает паузу.
        - Занялась бы тем, чем занимаются богатые женщины, - говорит он.
        Марин фыркает, а брат продолжает:
        - Возглавляют разные комитеты, жируют, ходят по магазинам, купаются в деньгах, притворяясь, что не умеют плавать… а ты вместо всего этого ешь как мышка, не позволяешь себе ничего лишнего, словно монахиня, не входишь ни в какие комитеты, не занимаешься благотворительностью, не ходишь в гости к друзьям, потому что у тебя их нет. И только даешь советы, что мне делать. Почему?
        Она сжимает вилку, точно маленький трезубец, ноздри трепещут, челюсти сжаты.
        - Ответь на это сам, Йохан, - выдавливает она из себя.
        Молчание.
        - Эти чертовы ужины из одной селедки! - Его слова падают на середину стола и какое-то время там лежат без ответа.
        - Душа страдает от полного желудка, - изрекает Марин. - Она страдает, Йохан…
        - По-моему, никому из сидящих за этим столом полный желудок не грозит.
        Его слова, сказанные жестко, словно зависают в воздухе. Нелла с тоской смотрит на свою селедку в масле. А взгляд Марин снова устремлен на настенный атлас, где изображена Новая Голландия. Она нарочно роняет вилку на оловянную тарелку, как будто в расчете на то, что громкий лязг заткнет рот ее брату. Последующие слова обращены к далекой стране, к чужому континенту, к морям и звездам.
        - Почему ты не можешь оставить это в покое, Йохан? - спрашивает она.
        - А ты почему не можешь?
        Они сверлят друг друга взглядами, забыв про Неллу. Атмосфера в комнате превращается в корку, которую хочется взять в руки.
        Скудная трапеза подходит к концу, и Йохан, обычно после ужина уединяющийся в кабинете, объявляет, что идет спать. Нелла смотрит на четырехдневную сухую корку. У нее от голода сосет под ложечкой.
        Нелла пытается уснуть, но ее беспокоит долетающий шепот. Она садится на кровати и напрягает слух. Затем встает, медленно приоткрывает дверь. В коридоре ледяной холод. Из прихожей явственно доносятся два голоса, словно провеивающие слова, будучи бессильны удержать их от заполнения великого безмолвия, в которое погружен дом. Настойчивые голоса смолкают, вновь оживают, опять смолкают, и характер разговора ей непонятен. Так продолжается несколько минут, после чего раздаются легкие шаги, и закрывается дверь - сначала одна, затем другая.
        Она шире распахивает дверь и выходит в коридор. Прижимается лбом к балюстраде, но все, что она видит внизу, - это кукольный дом и слабые лучи лунного света, освещающие его сквозь высокие окна. Никакого перешептывания, только странное царапание, от которого у нее мурашки пробегают по телу. Кажется, все спят. А те, кому принадлежали голоса, удалились сквозь стены. Только шкап основательно стоит посреди прихожей в перекрестье бегающих теней. А вот и Резеки, распластанная на мраморном полу, - не то лужа воды, не то закатившаяся огромная шахматная фигура, совершенно здесь неуместная.
        Лилия и гвоздика
        Наутро Марин вместе с Корнелией отправляются на Вийезельштраат искать доставивших шкап грузчиков, чтобы те унесли его с глаз долой.
        - Не нужна мне эта штуковина в передней, - сказала она за завтраком, подбирая слова и протягивая руку за булочкой.
        Нелла с облегчением вздыхает. Его перенесут в гостиную и поставят в угол, и она сможет о нем забыть и сосредоточиться на главной задаче: как себя вести жене купца. «Образование, скажет тоже. Мне восемнадцать лет, и я приехала сюда ради удовольствия, а не для того, чтобы брать уроки». Откровенная неприязнь, с какой Марин отнеслась к подарку, кажется удивительной. Похоже, она приняла это как вызов себе, но не ее дело оскорбляться по поводу чужого подарка или выражать неудовольствие его высокой ценой.
        - Где ты его раздобыл? - спрашивает Марин брата за завтраком. Нелла же старательно избегает подобных вопросов, не желая показаться излишне любопытной. Йохан пожимает плечами.
        - Человек на верфи сказал, что один плотник разорился и остались нераспроданные предметы.
        - Человек на верфи? - эхом откликается Марин. Йохан кивает. Он снова выглядит усталым, словно осознав, что его дар привел к обратному результату. Нелла не без досады обнаруживает в себе чувство жалости с примесью вины. За тринадцать лет совместной жизни отец не подарил ей даже пустячной вещицы, не говоря уже о произведении искусства стоимостью в две тысячи гульденов.
        Первой после завтрака уходит по делам Марин, а вслед за ней и Йохан, который хочет проверить, пришел ли товар с Молуккских островов. Сестра вроде бы одобряет его планы, да и собака радостно лает, предвкушая, как утащит у чаек часть их добычи. Отто, не пожелавший составить Йохану компанию, возится в квадратном садике за домом, подрезая живую изгородь и обрабатывая землю до зимних холодов.
        Вот подходящий момент, думает Нелла. Забрать из кухни Пибо, и пусть немного полетает. Но грех не воспользоваться представившимся ей шансом. А Пибо подождет.

* * *
        Едва Нелла переступает порог комнатки Марин, как в нос ударяют запахи. Превалирует сандаловое дерево, но тут тебе и мускатный орех, и гвоздика, и острый красный перец. Этими запахами пропитались стены, пол, потолочные балки. Кажется невероятным, что такая комнатушка больше напоминает склад пряностей.
        Хотя размерами комнатка напоминает келью монашки, ее содержимого хватило бы на целый монастырь. Стоя на пороге, Нелла выпучила глаза. С потолка свисает сброшенная кожа огромной змеи, на ощупь напоминающая бумагу. Ее пальцы натыкаются на перья экзотических птиц самых разных форм и расцветок. Она невольно ищет взглядом зеленое перышко и, не найдя, с облегчением вздыхает. К стене булавкой прикреплена бабочка размером больше человеческой ладони, а ее небесно-голубые крылышки в черных завитках.
        Нелла продвигается дальше. Здесь должно быть тесно неугомонной Марин, и остается только удивляться, как легко она променяла свою старую комнату на эту. На стене большая карта Африки с множеством белых пятен. В середке западного побережья красным кружком обведена точка под названием Порто-Ново. Рядом аккуратной рукой Марин написаны вопросы. О погоде? О еде? О боге? На карте Ост-Индии кружками и стрелочками отмечены редкие экземпляры флоры и фауны. Молуккские острова 1676, Батавия 1679, Ява 1682 - такие путешествия сама Марин никогда бы не совершила.
        Простые деревянные полки уставлены пожелтевшими черепами живых существ, о которых Нелла слыхом не слыхивала - длинные челюсти, острые зубы. Панцири жуков, сияющие, как кофейные зерна, то переливаются всеми цветами радуги, то отливают красным по черному в дрожащем пламени свечей. Перевернутый панцирь черепахи после ее прикосновения начинает тихо покачиваться. Высохшие растения и ягоды, стручки и семена - источники пьянящих ароматов. Это не комната амстердамки, хоть она и демонстрирует амстердамскую жажду приобретений. В этой комнатке заключена целая империя.
        На столе лежит раскрытая записная книжка с детальным описанием всей коллекции. Почерк Марин дал бы фору ее речи, острие пера чувствует себя на бумаге уверенно. Нелла, вторгшаяся без приглашения, напряжена - ей очень хочется остаться, узнать больше, но она боится угодить в ловушку, ею же самой расставленную. Есть острый азарт военного вторжения, как в игре «Завоеватель», в которую она с Карелом и Беллой когда-то играла в Ассенделфте.
        А еще на полке стоит странная лампа с птичьими крыльями и женской грудью. Нелла протягивает руку, чтобы ее потрогать. Прохладный толстый металл. Рядом с лампой стопка книг, и от корешков веет запахом сырой глины и свиной кожи. Нелла берет верхнюю, жажда раскрыть загадку этой женщины сильнее страха, что кто-то может подняться по лестнице. Марин ей не нравится, в этом нет никаких сомнений, но тем сильнее притягивает ее к себе.
        Книга представляет собой судовой журнал, озаглавленный «Незадачливое путешествие на корабле «Батавия». Нелла открывает ее наугад. Гравюра на дереве изображает береговую линию и большой корабль среди волн вдали. На переднем плане стоят лицом к лицу двое. У одного руки и ноги разрисованы черными линиями, в носу кольцо, в руке копье. Второй выглядит как благообразный голландец. Лица обоих бесстрастны, каждый погружен в замкнутый мир собственного жизненного опыта. И узкий просвет между ними кажется шире, чем море у них за спиной.
        Нелла закрывает книгу и проводит пальцами по корешкам неровно сложенной стопки. Сколько же здесь книг! Хорошо бы прочесть все названия, да нельзя особенно задерживаться. Надо думать, это увлечение обходится Марин недешево. Видимо, очень любит трогать кончиками пальцев плотные книжные страницы.
        Под «Незадачливым путешествием» обнаруживается Хайнсиус, изгнанный, как всем известно, из страны за убийство. Держать его книгу дома - уже само по себе маленькое преступление. Под впечатлением от увиденного Нелла просматривает еще две книжки сверху. «Детские болезни» и «Памятное описание путешествия к мысу Горн». Она листает страницы, заполненные рассказами об опасном плавании, с великолепными гравюрами: торчащий из моря остов затонувшего корабля, невероятные рассветы, жадные волны. Корешок мягкий, книжку часто брали в руки. Нелла собирается вернуть ее на место, и тут из открытой книги выпадает исписанный листок. Она поднимает его с пола. «Люблю тебя. Люблю тебя. Сзади, спереди: люблю тебя».
        Верхнее нёбо охватывает холодок. Это другой почерк.
        «Ты солнечный свет, согревающий меня через окно. Одного прикосновения мне хватит на тысячу лет. Моя дорогая…»
        Нелла в ужасе вскрикивает, живот сжимается от страха. Кто-то сзади вцепился ей в руку так, что от боли у нее перехватило дыхание. Она поворачивается. Над ней нависла Марин. Побелевшее лицо, поджатые губы. Боль спускается вниз, и записка летит на пол из разжавшихся пальцев. Марин оттаскивает ее в сторону и становится между ней и стеллажами.
        - Ты рылась в моих книгах?
        - Нет…
        - Да. Ты их читала?
        - Ну что вы…
        Вдруг ее ущипнули, причем так сильно, что у Неллы рот округлился от неожиданности и задрожала рука. Хорошо хоть падение записки осталось незамеченным.
        - Марин… - говорит она шепотом. - Мне больно.
        Ей не сразу удается выдернуть руку.
        - Я расскажу Йохану, - говорит она.
        - Он недолюбливает предателей.
        - Вы сделали мне больно.
        - Убирайся. Если еще раз увижу тебя здесь, ты у меня дорого заплатишь.
        Нелла бредет прочь от географических карт и птичьей лампы, от всех этих перышек и черепушек, по дороге натыкаясь на свисающую с потолка змеиную кожу. Даже интересно, чем она сможет заплатить, когда у нее ничего нет.
        Дверь захлопнулась, и сразу исчезли все запахи. Но вот она укрылась на своем острове, в своей кровати, ярко освещенная октябрьским солнцем, и зашептала в подушку: «Одного прикосновения мне хватит на тысячу лет. Моя дорогая. Сзади, спереди: люблю тебя».
        Все это нацарапано впопыхах, и почерк другой, у Марин он текучий, не то что живая речь. Нелла вспомнила полученное ими в Ассенделфте письмо - оно было написано рукой Марин, в том нет никаких сомнений. «Она меня задушит. И повесит на балке, как очередное перышко». Нелла рисует в своем воображении, как качается на балке, башмаки сваливаются с ног, холодное тело согревают разве что теплые лучи, проникающие через окна. «Моя дорогая».
        Марин начинает трансформироваться в фантазиях Неллы. Она сбрасывает свои унылые черные одежды и превращается в птицу-феникс, пропитавшуюся запахами мускатного ореха, гвоздики и корицы - но не лилии, никаких цветочных ароматов. Она - олицетворение города, дочь сильных мира сего, топограф, летописец флоры и фауны. Она притягивает к себе. Нелла зажмуривается в надежде прогнать видение, но ее преследует запах сандалового дерева, а воображение рисует соболиные шкурки, спрятанные у Марин под ханжескими черными юбками, и пожелтевший череп, который та держит в руках вместо букета. Кто она? Любовная записка, непредсказуемая, невероятная, со всем этим никак не вяжется.
        «Люблю тебя. Сзади, спереди: люблю тебя».
        Нелла накрывает голову подушкой, чтобы как-то защититься от этих слов. Пульсирует травмированная рука, и боль, кажется, только усилилась, но, слава богу, она наконец проваливается в глубокий, неодолимый полуденный сон.
        Синяки
        Спустя пару часов раздается стук в дверь, и, не дождавшись ответа, входит Корнелия.
        - Что у вас с рукой? - спрашивает она.
        Нелла не шевельнулась.
        - Да ладно. Не вы первая.
        Нелла смотрит на нее как в тумане.
        - Как ты догадалась?
        Корнелия смеется.
        - Я прожила в этом доме, можно сказать, всю жизнь. Она как краб: цапнула - и снова спряталась в своем панцире. Я уж давно не обращаю внимания и вам советую.
        Нелла заколебалась. Корнелия, похоже, проявляет искреннее участие, и Неллу вдруг охватывает желание, чтобы ее по-матерински пожалели. Она показывает руку.
        - Хороший будет синячок, - присвистнув, говорит Корнелия.
        - А ты зачем…
        - Вставайте. Мы идем в церковь.
        - Нет.
        - Так решила Марин.
        - Я не пойду с этим крабом.
        - Придется. - Корнелия вздыхает и, к удивлению Неллы, поглаживает ее по больной руке. - Проще пойти.
        Нелла сознательно отстает на шаг от Марин, которая так громко топает по булыжной мостовой, словно та чем-то не угодила персонально ей. Позади осталась Херенграахт, и Вийзельстраат, и мост, и торфяной рынок, а отсюда уже рукой подать до Старой церкви. Денек лучше не придумаешь, терракотовые крыши горят, как киноварь, и неприятные запахи с канала растворяются в прохладном воздухе. Мимо погромыхивают экипажи, и по каналам снуют суденышки с людьми, товарами и даже овцами. Нелла думает о синяке и о таинственной записке, ей ужасно хочется поскорее разгадать загадку, выяснить, кто этот человек, чье письмо Марин так старательно прячет от посторонних глаз, из-за которого ее пальцы готовы щипать каждого от страха и ярости.
        - А где Йохан? - громко спрашивает она у Корнелии.
        - На работе, - отвечает та, не поворачивая головы.
        У Неллы в голове все перемешалось: султаны, сахар, серебро, слова Отто о том, что богатство надо поддерживать, иначе все утечет сквозь пальцы. Она понимает, что не надо задавать лишних вопросов, на которые следует один ответ: «Нет». Но любопытство сильнее доводов разума.
        Их провожают взглядами люди с суденышек, откровенно разглядывают прохожие. Ни один их шаг по Дамстраат, мимо вытянутых вверх домов на Вармейстраат и витрин магазинов, торгующих итальянской майоликой, лионским шелком, испанской тафтой, нюрнбергским фарфором и гарлемским полотном, не проходит незамеченным. В глазах мужчин и женщин - оторопь, ревность, презрение и откровенный страх. Мужчина с лицом, изрытым оспинами, сидящий перед церковью на низкой скамеечке, бросает реплику по поводу темнокожего Отто:
        - Я не могу нигде устроиться, а ты даешь работу этому скоту?
        Марин напряглась, но не остановилась, зато Корнелия подходит к сидящему и заносит кулак перед его изъеденной болезнью физиономией:
        - Это Амстердам, рябая рожа. Побеждает лучший.
        Глядя на ее кулачок, мужчина разражается смехом.
        - Это Амстердам, сучка. Лучший - это тот, кто дружит с нужными людьми.
        - Корнелия, придержи язык, - говорит Марин. - Господи Исусе, неужели мы все оскотинились?
        - За десять лет, что Отто живет здесь, ничего не изменилось, - ворчит служанка. - Что за народ!
        Отто ничего не говорит, но Нелла видит, как сжимается его кулак, взгляд устремлен вперед и глаза делают вид, что ничего не видят, а уши - что ничего не слышат.
        В основном все таращатся на Отто, но, слава богу, остальные помалкивают. Марин отличается большим ростом и со своей длинной шеей и высоко поднятой головой похожа на ростру корабля, оставляющего в фарватере волны повернутых в ее сторону голов. Идеальная голландка, безупречная, красивая, целеустремленная, единственное, чего не хватает, думает Нелла, так это кольца на пальце. Они с Корнелией с трудом за ней поспевают, а вот Отто с его длинными ногами держится рядом.
        - Йохану следовало пойти с нами, - говорит ему Марин. - Со стороны это выглядит…
        - Скоро придет партия сахара с Суринама, мадам. Ему надо подготовиться.
        Марин, машинально обходя грязную лужу, ничего на это не отвечает.
        - Сахар, - после паузы, словно взвесив это слово, произносит она с ненавистью. Марин протестующее подняла руку, и Нелла про себя отмечает, сколь изящны ее пальцы. - Довольно. Я не хочу говорить на улице на эту тему.
        Отто притормаживает и дальше идет бок о бок с Корнелией.
        Нелла никогда раньше не была в Старой церкви. В сравнении с их церквушкой в Ассенделфте она кажется кафедральным собором. Летящие белые колонны разделяют арочные своды нефа, а старый деревянный потолок покрывают немногие католические росписи, которые решено было сохранить: яркие фигуры святых покровителей, торговые суда, образ Иисуса Христа. Сквозь оконные витражи, изображающие библейские сцены, пробиваются солнечные лучи, и видавший виды пол весь в разливах красного и золотого, сине-фиолетового и зеленого. Так и хочется окунуться, но имена усопших вовремя напоминают Нелле, что это не вода, а каменные плиты. Под ними покоятся высохшие кости мужчин и женщин, чьи души, верит она, обретаются где-то в вышине над фронтонами и крышами великого Амстердама.
        В церкви суета - живые заявляют о своих притязаниях. Нелла удивлена допустимым шумом, все сплетничают и обмениваются любезностями, бегают малыши и собаки без поводка. Одна даже справляет нужду у колонны, беспечно задрав ногу. Отовсюду проникает свет, как будто Господь на один час сосредоточил все свое внимание на этом устремленном ввысь пространстве и бьющихся в нем сердцах. Собачий лай и детский лепет карабкаются по беленым стенам и лишь отчасти поглощаются деревянными перекрытиями.
        А эти четверо проходят вперед, и Нелле так и хочется оглянуться.
        …Позже она будет спрашивать себя о причине - может, в этом гуле, нарастающем волнами, в этой толкотне и сумятице она увидела нечто такое, чего и не было?
        Ее, всю их четверку, разглядывала женщина, одна занимавшая скамью у бокового входа. Солнце, пробивавшееся сквозь единственное окошко в простой раме, золотило светлые волосы на макушке. Нелла физически ощущала этот взгляд: ее измеряли, ее оценивали. Глаза у женщины были необычного оттенка, почти оранжевые. Несмотря на их теплоту, Нелла вдруг почувствовала озноб. Она поглубже запахнулась в жакет, пожалев, что нет шарфа. А вот Корнелия, похоже, не заметила, как похолодало.
        Позже Нелла объяснит это сыростью старой церковной кладки. Возможно, и так, но ведь глаза-то были настоящие…
        - Смотри вперед, - властный голос Марин заставляет ее отвернуться, и бодрящий холодок мало-помалу отпускает.
        По кальвинистской традиции, кафедра установлена в центре нефа, где прихожане в выходных платьях, сбившись в стайки, тихо переговариваются.
        - Облепили, как мухи кусок мяса, - бурчит Корнелия, пока они с достоинством продвигаются к кафедре. - Божье слово везде слышно. Нет, как малые дети, пролезли поближе к пастору Пелликорну.
        - Чем больше они демонстрируют свою набожность, тем меньше я им верю, - говорит Отто.
        - Нельзя ли потише, - одергивает их Марин. - Или вы забыли, где находитесь?
        Корнелия закусывает губу, и Марин смягчается:
        - Какая же ты, Корнелия, болтушка. - В ее голосе звучат одобрительные нотки, а в уголках рта прячется улыбка.
        Нелла замечает хорошо одетую пару. Женщина, прикрыв рот рукой, судя по всему, комментирует появление Марин. Проходя мимо сквозь облако цветочных ароматов, она вдруг осознает, что это Лийк ван Кампен и ее муж.
        - Он опять не пришел, - вздыхает Лийк. - Когда придет Судный день, он еще об этом пожалеет.
        - Лийк, не надо так громко, - урезонивает ее Меерманс.
        - Стяжательство - не главный его грех, - яростно шепчет Лийк. - Еще привели с собой этого дикаря… - Ее глаза устремлены на Отто.
        Марин украдкой вонзает ногти себе в руку, а затем достает из ридикюля на поясе маленький псалтырь и начинает перекладывать его с одной ладони на другую, словно взвешивая. Лийк и другие женщины делают ей книксен, а она делает вид, что не замечает Меерманса.
        - Я их видела, - признается Нелла, когда они отходят за пределы основной толпы прихожан.
        Марин поворачивает к ней удивленное лицо.
        - Когда?
        - На вечере серебряных дел мастеров.
        - И что же ты им говорила?
        - Ничего.
        - Они тебя о чем-то спрашивали?
        - Ни о чем. Она рассказывала о своем муже…
        - Лийк ван Кампен, - встревает Корнелия, - это оса в женском платье. Мы ее не замечаем.
        - Насколько возможно, - поясняет Марин. - Но иногда приходится.
        Вспомнив разговор о сахаре и непонятной перемене в настроении хозяйки дома, Нелла озирается и обнаруживает Ганса Меерманса в противоположном крыле, он уже стоит один в своей широкополой шляпе. Встретившись с ней взглядом, он тут же отворачивается. Лийк подходит к мужу, и они занимают самые выгодные места.
        Отто, весь подобравшись, пару раз стрельнул глазами в сторону этой пары. Потом посмотрел на луч света, пробивающийся через окно, и опустил глаза. К тому моменту, когда они находят четыре свободных места, его пальцы уже сложены в набожном жесте. Кажется, он приготовился к общей молитве, но что-то в его взгляде говорит Нелле, что он был бы не прочь, если бы она поскорее закончилась.
        На кафедру поднимается пастор. На вид за пятьдесят, высокий, гладко выбритый, седые волосы коротко острижены. Широкий воротничок сияет белизной. Он взирает на паству как на прислугу, обратившуюся во внимание.
        - Это пастор Пелликорн, - произносит Корнелия со значением. - Сидите тихо и слушайте внимательно.
        Пастор начинает без предисловий.
        - Непотребство! - Его громкий голос летит поверх собак, детишек, шаркающих ног и кричащих снаружи чаек. - В нашем городе много запертых дверей, куда не проникают наши взгляды, но не думайте, что вы можете укрыть свои грехи от Господа.
        Его конусообразные пальцы вцепляются в края кафедры. Нелла поглядывает на Лийк, не сводящую глаз с пастора.
        - Он вас выведет на чистую воду, - продолжает Пелликорн. - Его ангелы заглянут в замочную скважину вашего сердца, и вы ответите перед Ним за свои деяния. Наш город был построен на болоте, наша земля уже знает, что такое гнев Господень. Мы победили, мы сделали воду нашей союзницей. Но вы рано расслабились. Тогда нам помогли наше благоразумие и добрососедство.
        - Воистину, - раздается мужской голос из толпы. Слышится плач младенца.
        - Если мы не натянем вожжи своего стыда, нас смоет в море. Ходите прямыми путями. Загляните в свое сердце, чтобы понять, в чем вы согрешили перед соседом или в чем он согрешил перед вами.
        Пастор замолкает для пущего эффекта. А Нелла представляет себе, как каждый из присутствующих выдвигает ящичек из грудной клетки и, полюбовавшись на пульсирующее кровавое месиво, на греховное сердце, свое и чужое, с грохотом задвигает ящичек обратно - и продолжает жить как жил.
        - Давайте же не допустим, чтобы Его гнев снова обрушился на нас, - говорит Пелликорн.
        Среди прихожан раздаются согласные возгласы.
        - А все алчность. Язва, которую надо вырезать безжалостно. Алчность - это дерево, а деньги - его глубокие корни.
        - Без них у тебя не было бы такого красивого воротничка, - говорит Корнелия себе под нос. Нелла, с трудом сдержавшись, чтобы не рассмеяться, косится на Меерманса. А тот, в свою очередь, поглядывает на них, пока жена не сводит глаз с пастора. Марин сжимает в руке псалтырь. Отто разжал пальцы и уже не молится.
        - Не будем себя обманывать, что мы обуздали морскую стихию, - продолжает пастор. - Да, Мамона не обделила нас своей щедростью, но однажды мы в ней утонем. И где вы будете в тот роковой день? По горло в сладостях и жирных мясных пирогах? Укутанные шелками и увешанные драгоценностями?
        Корнелия тихо вздыхает:
        - Если бы…
        - Остерегайтесь, - предупреждает Пелликорн. - Вы купаетесь в роскоши. Деньги дают вам крылья. Но они же - ярмо, которое больно натрет вам шею.
        Марин крепко зажмурилась. Кажется, она сейчас заплачет. Нелла не хотела бы увидеть ее слезы. Но вот глаза открылись, и на лице изобразился ужас. Не иначе как на нее подействовали слова пастора. Сжимая псалтырь побелевшими пальцами, она оборачивается на Меерманса, который по-прежнему на них глазеет. У Неллы пересохло в горле, но она боится кашлянуть. А меж тем Пелликорн вышел на пик кульминации - как и напряжение среди паствы.
        - Прелюбодеи. Стяжатели. Содомиты. Воры. Остерегайтесь их сами и скажите соседу, если на горизонте появится туча. Да не войдет зло в ваш дом, ибо выдворить его будет непросто. Земля под нами разверзнется и гнев Божий прольется на наши головы!
        - Да, - откликается все тот же мужчина в толпе. - Воистину!
        - Как можно отвадить зло? - спрашивает Пелликорн и сам же отвечает: - Любовью. Любите своих детей, ибо они семена, из которых расцветет наш город. Любите своих жен, а жены, будьте послушными. Содержите в чистоте свои дома, и ваши души тоже будут чисты.
        Вздохи облегчения, возгласы согласия. У Неллы закружилась голова от этой мешанины. Любовь, ярмо, прелюбодеи, крылья. Будьте послушными. Да не войдет зло в ваш дом. Лучи света ложатся на могильные плиты. Моя дорогая. Марин ослабила хватку, вид усталый, голова опущена. Снова заголосил младенец, и мать, так и не сумев его успокоить, уходит вместе с ним через боковой придел.
        Сквозь распахнутую дверь Нелла вслед за Марин с завистью успевает разглядеть площадь и канал с играющими на воде золотистыми бликами. В этом новом для нее насыщенном мире, в этой холодной городской церкви час проповеди кажется ей годом. Когда входная дверь сама захлопывается, Нелла понимает, как сильно озябла. Она высматривает поверх голов русоволосую женщину, но та исчезла. Кажется, что на пустой скамье никого и не было. Может, ее образ был всего лишь игрой света и только? Но позже, еще до всех радостей и печалей, Нелла будет еще не раз возвращаться к этой минуте и припоминать свое ощущение холода, и золотистую копну волос, и удивительную далекую улыбку.
        «Список Смита»
        Нелла потирает место, за которое ее ущипнули, а по комнате с радостными выкриками носится Пибо. Вернувшись домой, она зашла на кухню и унесла клетку с попугаем.
        - Марин оторвет тебе голову, - громко сказала она при этом, а тот в ответ посверкивал своими черными зрачками. Корнелия, варившая осетра, пока Отто затачивал ножи, похоже, пришла от ее реплики в восторг. Никто даже не попытался ее остановить, что, конечно, обнадеживало.
        Возвращаясь из церкви, Нелла вспомнила про развешенные перья и подумала, что не такая уж это и шутка: почему бы Марин не добавить перышек Пибо в свою коллекцию? Законы этого дома писаны на воде. Или выплывешь, или пойдешь на дно.
        Синяк на руке ноет до головокружения. Такое темно-фиолетовое пятно, похожее на выплеснутое вино. Неужели Йохан ничего не видит? В памяти всплывает лицо рябого, кричавшего им вслед. «Лучше бы Марин дала отпор ему - или той же Лийк, - вместо того чтобы впиваться в мою кожу». Что с ней происходит? Нелла вздыхает. Ночью она плохо спала. Опять в коридорах что-то происходило, но страх удержал ее в постели. Она ложится на спину, вдыхая сильный запах лилий. Вся комната пропитана этим ароматом. Поднявшись к себе после ужина, она увидела перевернутый флакон духов и растекшуюся лужу.
        Хуже того, сюда перенесли миниатюрный дом, и все его девять комнат или, лучше сказать, пустых глазниц уставились на нее. Могли бы поставить в гостиной, так нет же, втащили с улицы через окно наверняка на глазах у толпы зевак, которые сроду не видели ничего подобного! Она даже не знает, из-за чего больше расстраиваться. Видимо, все-таки из-за этого огромного, гигантского шкапа, заполняющего собой столько пространства и словно чего-то от нее ждущего.
        Интересно, что сказал бы Йохан, если бы узнал о любовной записочке? То-то у Марин побелели костяшки пальцев, сжимавших псалтырь, когда пастор возвестил об ангелах, способных заглянуть в замочную скважину человеческого сердца. Ей пришлось бы держать ответ перед братом. У Неллы заколотилось сердце, стоило только представить, что будет, если она сообщит Йохану о своей находке. Один миг как тысяча часов[5 - Эти слова отсылают к Новому Завету: «Одно то не должно быть сокрыто от вас, возлюбленные, что у Господа один день как тысяча лет и тысяча лет как один день». (Второе послание Петра, 3:8.)]. Марин демонстративно читает Библию, тем самым подчеркивая их никчемность… а потом поднимается к себе, чтобы снова и снова перечитывать любовную весточку из тайного мира! Впрочем, Неллу волнует не столько лицемерие Марин, сколько желание найти автора записки.
        А собственно, что сделает Йохан? Он может узнать почерк и наказать сестру, поставить ее на место. А что, если это Марин накатала записку? Вот было бы забавно: женщина пишет любовные послания сама себе! «Я никогда так не сделаю, - думает Нелла. - Не стану писать себе любовные письма». Она ворочается в постели, а Пибо свободно летает по комнате. Ей придется объяснить, как она оказалась в спальне Марин. Всегда можно изобразить невинность, мол, заблудилась в незнакомом доме - и ведь это гораздо ближе к истине, чем она готова признать.
        После обеда в гильдии мастеров серебряных дел Йохан почти не разговаривал ни с сестрой, ни с супругой. Иногда он вполголоса дает какие-то указания Отто, в основном же просто отсутствует - по его словам, в Ост-Индской компании или на бирже. А может, в своей любимой таверне на острове, где подают воздушное картофельное пюре? Какие глупости говорил он ей тогда за обедом в гильдии, как при этом улыбался! Интересно, что теперь, когда он уходит из дома, Марин, прикусив губу, молча провожает его взглядом. А он, хоть и отпускает шуточки, будто она тайно ходит в мехах, не делает ничего, чтобы обуздать ее прихоти. Просто обзывает сучкой и спокойно наблюдает за тем, как она выбегает из комнаты. Если жена расскажет ему про любовную записку, возможно, он просто посмеется.
        Нелла ощущает себя никому не нужным судном, потерпевшим кораблекрушение, ее представления о браке разбились о реальность. Она, конечно, рада тому, что уехала из своей провинции, но не такого мужа рисовало ее воображение. Волна безразличия со стороны Йохана - к ней, к той, кого он должен любить больше всех, - накрыла ее с головой. Марин по крайней мере ее замечает, иначе не щипала бы. А иной раз ей кажется, что брошен тяжелый якорь и массивная железная цепь прошла через ее тело.
        Нелла решает написать матери о том, что ее планы в отношении дочери не сработали. Она находит в выдвижном ящике бумагу, вооружается пером - и в растерянности застывает. Необходимые слова обесценились, настоящий алхимии не происходит: все ее признания и упреки, будучи сформулированы, выглядят бледно. Как рассказать о прикосновении, которого хватит на тысячу лет, или о холодности мужа, или о женщине, которая больно щиплет тебя и коллекционирует ракушки, или о слугах, чей мир тебе недоступен, а смех звучит как чужой язык? Слова не выстраиваются в ряд, который был бы созвучен ее внутренним ощущениям. Она пишет имена и рисует Марин с головой чуда-юда, потом сминает лист и швыряет в угол, но комок не долетает до горящего камина.
        Стук в дверь заставляет ее вздрогнуть. Она подзывает Пибо и, когда он садится на ее узкое запястье, прикрывает его лапки ладонью.
        - Кто там?
        На пороге Марин, прижимающая к груди какую-то книжку. Она смотрит на попугая, но не говорит ни слова о нарушении установленного ею правила, чем приводит Неллу в еще большее замешательство.
        - Вот, - говорит она, протягивая книгу. При этом опускает глаза в пол. Если она таким образом извиняется за свой щипок, то этот номер не пройдет. Нелла даже не пошевелилась, и Марин вынуждена войти в свою старую спальню.
        - Я думала, его поставят в гостиной, - говорит Нелла, показывая пальцем на шкап. - Чтобы все видели.
        - Но он же твой, - возражают ей. - Ты не хочешь, чтобы он стоял в твоей комнате?
        - Он слишком велик для нее.
        Марин окидывает взглядом бесценный дар, поблескивающий черепаховыми панцирями, и надувает губки.
        - Вот… тебе это может пригодиться, - бурчит она после паузы.
        - Что это? - От нехорошего предчувствия у Неллы сводит желудок. Прощальный подарок? На смену шкапу? Ее, не справившуюся со своими супружескими обязанностями, отсылают домой?
        - «Список Смита», - поясняет Марин. - Перечень всех ремесленников и городских предпринимателей.
        - Зачем он мне?
        Марин делает жест в сторону шкапа.
        - Обставить дом. Разве не хочешь?
        Нелла всерьез озадачена.
        - Вот. - Марин вытаскивает из книжки пачку бумажек. - Пустые векселя с подписью и печатью брата. Каждый продавец обязан представить такой вексель в ОИК. Покупателю надо только вписать сумму и поставить подпись.
        Она держит перед собой эти бумажки, как будто поддразнивает собачку.
        - Две тысячи гульденов максимум, - объясняет Марин. - Большой бриллиант обойдется тебе в пятьсот. - Она сжимает пальцы в кулачок, так что становится видно кольцо с бриллиантом. - Видишь? Примерно такого размера.
        - Зачем они мне? - Нелла вдруг вспомнила Лийк с ее кольцами и ободком в жемчугах.
        Марин, помедлив, отвечает:
        - Дело твое. Но мой тебе совет. Если предлагают размером меньше этого за шестьсот - не бери.
        Нелла встает с кровати и берет векселя, оставляя золовку посередине комнаты с неуклюже вытянутой рукой, в которой зажата книга.
        - А что скажет Йохан?
        По лицу Марин пробегает гримаса досады.
        - Не заморачивайся. Мой брат не из тех, кто сидит без дела.
        Она аккуратно кладет на покрывало «Список Смита» и выходит из комнаты.
        Нелла демонстративно кладет одну из расшитых свадебных подушек в лужицу из лилейного масла и наблюдает, как та впитывает в себя ароматную жидкость. И лишь затем переключает внимание на список.
        Последний являет собой перечень профессий в алфавитном порядке. Аптекари, астрономы, производители свечей, производители шоколада, либреттисты, кузнецы, портные, учителя, ткачи, кормилицы и прочие, заплатившие Маркусу Смиту за право быть включенными в эту книгу. Все объявления написаны самими заявителями в свободной форме.
        Она переводит взгляд на кукольный дом, и в ней поднимается протест. Он такой голый внутри - ну кому до него есть дело? Кто займется этим величественным памятником ее беспомощности и отвергнутой женственности? Тут понадобятся занавески и балдахины, простынки и думочки, нужен мастер по металлу с ловкими пальцами, способными выплавлять миниатюрные подсвечники и тарелочки, сковородки и столовые приборы. А кто будет мастерить столики, стулья, взрослые и детские кроватки, рамочки, ширмы, шкатулки? Изготовлять фарфоровую и фаянсовую посуду, рисовать картинки на стены? И уж точно никаких ракушек и птичьих перьев! Было бы здорово расписать богатые шелковые ширмы попугайчиками… а еще понадобятся гобелены, обои и изящные покрывала размером с детский носовой платок.
        Она закрывает книгу. К чему все это? Жена богатого купца будет заказывать предметы для настоящего дома: стулья, на которых можно сидеть, подушки, на которых можно лежать, тарелки для нормальной еды. Она и «дом», поблескивающий боками под октябрьским солнцем, разглядывают друг друга. В комнате очень тихо, зато за окном жизнь бьет ключом: перекрикиваются лодочники, громко расхваливает товар булочник, дети, раскручивающие на палке обруч, заливаются смехом всякий раз, когда тот с грохотом шлепается на землю.
        Нелла открывает книгу и отмечает имена и адрес торговца скобяным товаром и швеи, супружеской пары, живущей на Халстейг. Может, все-таки заказать несколько вилочек - просто посмотреть, на что это похоже… и еще коврик - проверить, насколько искусны эти мастера. Просматривая список, она задерживается взглядом на букве «М». Под словом «Миниатюрист» написано:
        Маленькие штучки-дрючки,
        Хороши порознь и в кучке.
        Миниатюрист
        Улица Калверстраат, на табличке знак солнца.
        Ниже следуют подробности профессионального обучения (под руководством известного часовщика Яна ван Монфоорта) и родословной (Берген). Раз не из Амстердама и даже не из республики, значит, не член городской гильдии. Хотя какая может быть гильдия миниатюристов? И где находится этот Берген? Надо поискать на мужниной карте. Это единственное упоминание такой профессии и единственная запись со стишком, который Нелле понравился. А еще нет бахвальства, нет расхваливания своих талантов, как в других объявлениях.
        Она устраивается поудобнее на огромной перине из гусиного пуха. «Напишу-ка я письмо и сама отнесу его по указанному адресу». Аккуратным почерком она выводит на листке бумаги свои пожелания:
        Уважаемый господин,
        увидела ваше объявление в «Списке Смита» и хочу воспользоваться вашими услугами.
        У меня кукольный дом выше человеческого роста с девятью комнатами. Вот неполный перечень необходимого, в денежных средствах не стеснена.
        Собачка во французском стиле
        Лютня со струнами
        Свадебная чашка с конфетти
        Коробочка с марципанами
        Доска для игры в триктрак, с костяшками.
        Она подписывается: «С благодарностью, Петронелла Брандт, улица Херенграхт, на доме табличка со знаком дельфина». Ее новая фамилия кажется такой усеченной, такой отрывистой в сравнении с той, которую она носила восемнадцать лет. Есть в ней что-то неуместное - все равно что ходить в неудобном платье, пусть даже сшитом по твоим меркам. Вздохнув, она вычеркивает имя и фамилию и вместо этого пишет: «Нелла Оортман».
        Она смущена тем, что обнаружила свою нерешительность, проблему раздвоенного сознания. Миниатюрист посмеется: вот, вышла замуж и все никак не может разобраться, как ее зовут.
        Она выглядывает в окно, ощущая, как к горлу подкатывает прилив возбуждения. На баржах обсуждают первые признаки зимнего похолодания, уже знакомая ей торговка рыбой привычно чертыхается. Нелла вспоминает слепого мальчишку, утащившего у нее селедку и державшего ее, точно серебряную стрелу, - с вызовом в ответ на ярость торговки. Сейчас ему на улице, должно быть, зябко. Она сует письмецо в карман, где уже лежит вексель на триста гульденов.
        На первом этаже затопали, загомонили во весь голос, не опасаясь быть услышанными. Нелла спускается вниз в надежде что-нибудь стянуть со стола в кухне: булочку, кусок мяса. Но там сидят Корнелия и Отто. Служанка поднимает глаза на нее, остановившуюся у подножия лестницы, в руке у нее недочищенная морковка со свисающей оранжевой стружкой. Рядом Отто натачивает большой нож и штырьки для протыкания орехов. Корнелия ловко начиняет сладостями грецкие орехи, а для этого ей нужны острые инструменты.
        Сейчас она грубоватыми толчками шпигует гуся морковкой, и птице остается только порадоваться, что она уже ничего не чувствует. На огне побулькивает варево из лукового сока, масла, кервеля, петрушки и винного уксуса. Со стороны эти двое смотрятся как супружеская пара в сельском доме, готовящая очередной обед. Эта атмосфера деятельной семейной близости отзывается в Нелле болезненным эхом.
        - Чего вам? - спрашивает Корнелия. Теперь и Отто поднимает на нее глаза.
        - Ты не знаешь, где Марин? - спрашивает Нелла, чтобы как-то завязать разговор.
        Корнелия, глянув на Отто, пожимает плечами.
        - Ей нездоровится, - поясняет он.
        Корнелия бросает морковную стружку в огонь и берет в руки швабру.
        - Она снова легла.
        - Вы вчера поздно пошли спать? - полуутвердительно говорит Нелла, поглаживая письмецо в кармане юбки.
        Они оба с удивлением на нее смотрят.
        - С чего вы взяли? - спрашивает Корнелия.
        - Я слышала голоса.
        Корнелия уставилась на грязную воду в ведре, которая от удара о ее бедро покачивается туда-сюда, точно гигантская монета.
        - Я так устаю, что мне не до голосов, - отмахивается она.
        Из темноты выходит Дхана и тыкается мордой в Неллину руку, что служанка расценивает как неожиданное проявление нежности.
        - Вообще-то, чужих она не жалует.
        Нелла уже готова подняться по ступенькам, но ее останавливает оклик.
        - Держите! - В протянутой руке Корнелии лежит горячая булочка с куском масла. У Неллы забурчало в желудке. Предложения мира принимают в этом доме весьма неожиданные формы…
        - Вы куда-то собираетесь? - спрашивает Отто.
        - Хочу прогуляться, - говорит Нелла.
        Корнелия с Отто переглядываются.
        - Прогуляться? - переспрашивает служанка.
        - До Калверстраат.
        От удивления Корнелия втыкает швабру в ведро, так что вода плещет через край.
        - А вы знаете, где это? - вкрадчиво спрашивает Отто.
        Нелла чувствует, как по ее руке потекла струйка масла, что лишь усиливает ее раздражение.
        - Как-нибудь найду, - отвечает она. - Я неплохо ориентируюсь.
        Отто и Корнелия снова переглядываются.
        - Я пойду с вами, - говорит служанка. - Подышу воздухом.
        - Это совсем необязательно, Корнелия.
        - Вам понадобится теплая накидка, - встревает Отто. - На улице здорово похолодало.
        Корнелия уводит Неллу из кухни.
        Мирные беседы
        Похолодало не так уж сильно, но редкие прохожие на опустевших набережных закрывают лица шерстяными шарфами.
        - Господи Исусе. Ну и зима нас ждет. Надо запастись мясом, по крайней мере до марта.
        Корнелия берет Неллу под руку, и, прижимаясь друг к дружке, они спешат по улице в сторону центра.
        - А почему Отто не пошел с нами? - спрашивает Нелла. И, не дождавшись ответа, с нажимом: - Я же видела, ему не хотелось.
        - А вам бы хотелось? Вы же видели эту Лийк ван Кампен. Дома оно привычней. - Корнелия бросает на нее испытующий взгляд. - Многие в городе отдали бы правую руку, чтобы оказаться на вашем месте. Да-да. Иметь мужа, который вас уважает, берет с собой на званые ужины, покупает шелковые платья. У нас это не было принято.
        - А любовь?
        Корнелия со смехом отмахнулась от слова, как от плохого запаха.
        - Так не бывает, чтобы все было хорошо, Петронелла.
        - Я знаю. Не надо меня учить.
        Какое-то время они идут молча. Нелла ругает себя за несдержанность. Из Корнелии надо вытягивать подробности с мягким простодушием, подчеркивая ее превосходство.
        - Корнелия, то, что про него говорят… это правда?
        Служанка глядит на нее с подозрением, и атмосфера двух подружек, вырвавшихся из дома, сразу улетучивается.
        - О ком? Что говорят?
        - Об Отто. Что Йохан его купил.
        - Отто был на невольничьем корабле, отплывавшем из Порто-Ново на Суринам. Если бы вы понимали, что это значит, то не говорили бы лишку.
        Они идут молча.
        - Господин Брандт забрал его с судна и привез сюда.
        - А его родители?
        Корнелия смотрит перед собой.
        - К тому времени они уже умерли. Когда Отто сюда приехал, ему было четырнадцать, а мне десять, и я тоже была в доме новенькая.
        Нелла пытается представить себе их детьми, а Марин двадцатилетней, встречающей их на пороге. Отто наверняка был жутко напуганным.
        - А сейчас он настоящий джентльмен. Только это не всегда идет ему на пользу.
        - Что ты хочешь этим сказать?
        Корнелия пропускает вопрос мимо ушей.
        - Он целый месяц не разговаривал. Только слушал и слушал, как мы говорим по-голландски. А я все разглядывала его кожу, черную, как кофейные зерна… как полированное дерево. Вы тоже разглядываете, - добавляет она немного смущенно.
        - Я - нет. - Эта откровенная ложь повисает между ними, пока Корнелия от нее не отмахивается, очень уж хочется завершить свою мысль.
        - А в копну его курчавых черных волос дамы, которые к нам тогда еще приходили, сажали своих певчих птиц, как в гнездо. Теперь понимаете, почему Марин вашего Пибо терпеть не может? - В ее голосе слышится даже некоторая жесткость.
        Снова повисает молчание. Набережная на удивление тиха. Коричневатая вода у берега покрылась коркой льда. Воображение Неллы рисует черного подростка, на голове у него сидит певчая птица, а женские пальцы перебирают его вьющиеся волосы.
        - А почему дамы больше не приходят?
        Корнелия ее не слышит. Она вдруг останавливается в сильном волнении перед кондитерской, на вывеске нарисованы две сахарные головы и написано имя хозяина - Арно Мааквреде.
        - Пойдемте. - Она хватает Неллу за руку и тащит внутрь.
        В лицо Нелле ударяет горячая сладкая волна. В глубине маячит тучный человек средних лет, красный и потный от жара из печи. Заметив посетительниц, он закатывает глаза.
        - О, да ты не одна!
        Появляется хозяйка одних лет с Корнелией, в аккуратной шапочке и при этом вся обсыпанная мукой и сахарной пудрой. При виде хорошей знакомой ее усталое лицо оживляется.
        - Кого я вижу! Где ты пропадала?
        Женщина передвигается в облаке корицы и мускатного ореха. Нелла ждет, когда ее представят. Пригласив посетительниц за угловой столик, самое прохладное место, женщина вывешивает табличку «Закрыто».
        - Ради всего святого, что ты делаешь? - спрашивает ее мужчина.
        - Ах, Арно. Всего пять минут. Пожалуйста. - Парочка обменивается взглядами, после чего он принимается сердито громыхать кастрюлями на печи, а она поворачивается к гостям. - Сегодня у нас медовые соты, а потом еще марципаны. Так что ему сейчас не до вас.
        - Значит, потом будет свободней, - говорит Корнелия несколько озабоченно.
        Хозяйка в ответ кивает:
        - Ну да. Но раз уж вы здесь, надо поговорить.
        Нелла озирается вокруг: блестят начищенный деревянный пол и надраенный прилавок, выставленные в витрине кондитерские изделия манят, как вожделенные подарки, завернутые в подарочную бумагу разных расцветок - от алого и темно-синего до травянисто-зеленого и нежно-белого. Видя округлившиеся глаза Неллы, женщина улыбается. Корнелия посылает ей вопросительный взгляд, и та, ответив легким кивком, приглашает гостью все осмотреть.
        Нелла послушно обходит кондитерскую, рассматривая вблизи вафли и сдобы, коричные и шоколадные сиропы, апельсинные и лимонные пирожные, фруктовые завитушки с пряностями. Она прислушивается к беседе двух женщин, но те намеренно понизили голоса.
        - …его жена…
        - Вот уж неожиданно, да?
        Следует пауза.
        - Ты, главное, сохраняй бдительность, - шепчет хозяйка. - В доках…
        - …для того и затевали, чтобы не думать о бдительности…
        Арно теперь грохочет железными подносами, откуда он извлекает непослушные медовые соты. За Неллой следят две пары глаз. В глазах хозяйки вроде бы сквозит сочувствие.
        - Попробуйте, - радушно обращается она к гостье и подает ей с прилавка что-то рифленое в упаковке. Нелла разворачивает бумажку и видит поджаренный пончик, посыпанный сахарной пудрой и корицей.
        - Благодарю. - Она подходит к Арно, якобы заинтересовавшись тем, как он поддает жару в печи, а на самом деле страстно желая услышать продолжение женского разговора.
        - …да все та же история, - голос Корнелии у нее за спиной.
        - А он все это терпит?
        - …а теперь еще эта партия сахара, ну? Она же от него не отстанет.
        - А что ты можешь, Нелия? Делай свое дело и тихо молись, опустив голову и заткнув уши, как они нас учат.
        Нелия. Кто она, эта женщина, способная превратить боевую девку в слабое, беспомощное создание?
        - Я и так стараюсь ничего не слышать.
        - Могу себе представить.
        - Ханна, если бы я могла…
        - Читай молитвы, моя дорогая. И без мужчин как-нибудь справимся. Так ты говоришь, разворошили улей?
        Нелла оборачивается и видит, как Ханна передает Корнелии какой-то пакет.
        - Мне надо идти, - спохватывается служанка. - Марин нездоровится.
        - А что с ней?
        Корнелия хмурится.
        - Да жалуется, что пропал аппетит… - Женщины обмениваются многозначительными взглядами. - А еще госпоже Нелле кое-что нужно на Калверстраат.
        Ханна пожимает руку служанке.
        - Пни ногой дверь, - говорит она, - а моя пятиминутка закончилась. Я должна помогать Арно.
        Когда они выходят на улицу, Нелла спрашивает:
        - Кто эта Ханна? И почему надо непременно пнуть дверь?
        Но Корнелия ушла в себя и даже помрачнела, как будто разговор с Ханной выпустил злого зверя, который сидел в ней на привязи.
        - А какой дом на Калверстраат? - напоследок спросила хозяйка.
        - Знак солнца.
        - Всего хорошего, мадам.
        Калверстраат оказалась длинной деловой улицей, заполненной лавками, вдали от канала. Здесь торгуют не телятиной или говядиной, а конским навозом, так что в воздухе стоит характерный запах, и здесь же граверные мастерские, галантерея, аптеки, красильни. Нелла замечает, что Корнелия сделалась совсем мрачной.
        - Что с тобой? - спрашивает она.
        - Ничего.
        Нужную табличку они находят довольно быстро. Выгравированное на камне маленькое солнце вставлено в кирпичную кладку и ярко золотится в тусклом октябрьском свете, как небесное тело, спустившееся на землю. Позолоченные каменные лучи постреливают во все стороны из сияющей орбиты. Табличка расположена высоко, а Нелле так хочется ее потрогать. Вокруг солнца выгравирован девиз: «Для человека все - игрушка».
        - Он же всегда ребенок, - соглашается Корнелия. - Что-то я давно не слышала этой поговорки. - Она озирается, словно чего-то ищет. Нелла постучала в маленькую и какую-то незаметную дверь в предвкушении, что сейчас увидит миниатюриста собственной персоной.
        Ни ответа ни привета. Корнелия начинает притоптывать от холода.
        - Мадам, никого ж нет дома.
        - Подожди. - Нелла снова стучит. На улицу выходят четыре окна. Кажется, в одном из них мелькнул силуэт, но она в этом не уверена.
        - Эй, кто-нибудь! - Снова не дождавшись ответа, она просовывает под дверь свое письмо вместе с векселем.
        И понимает, что осталась одна. Оглянувшись, она успевает заметить мелькнувший подол платья. И как тогда, в Старой церкви, ее охватывает озноб, ощущение разливающегося света. Мир стал ярче, прохладнее, покойнее.
        - Корнелия? - Ее охватывает беспокойство, и вдруг она узнает в толпе ту самую русоволосую женщину, что сидела в церкви. Точно! Может, она шла за ними по пятам… - Корнелия? - Нелла доходит до улочки, по которой убежала служанка, и останавливается, не зная, то ли догонять ее, то ли последовать за женщиной с волосами, в которые, кажется, вплетены золотые нити. Поколебавшись, устремляется в темный переулок и вскоре обнаруживает Корнелию, дрожащую, с искаженным лицом, перед широкой дверью. И вдруг, ни с того ни с сего, служанка ударяет по ней кулаком.
        - Что ты тут делаешь? - испуганно спрашивает Нелла.
        - Я прихожу сюда, чтобы напомнить себе, какая я везучая, - отвечает Корнелия.
        И убегает в сторону Калверстраат, а Нелла, почувствовав, как по телу пробежал холодок, хватается за дверь, чтобы совладать с собой. Над архитравом табличка, изображающая голубка, окруженного детьми в черном и красном - цвета Амстердама. А ниже грустные стихи с такой же грустной рифмой:
        В этой жизни нам достались одни ошметки.
        Подайте сколько можете бедной сиротке.
        Ночью, лежа в постели, Нелла думает об Отто с невольничьего судна, о Корнелии из сиротского приюта, о Лийк, этой осе в женском платье. Вспоминает обнаруженную любовную записку, и болезненный щипок, за этим последовавший, и грубоватую любезность, с какой Марин вручила ей «Список Смита». А еще в полутьме воображение рисует пучок золотистых волос и особенные глаза блондинки в церкви, которая, видит бог, промелькнула в толпе на Калверстраат. Уже засыпая, она видит, как Йохан за столом покручивает серебряное блюдо, обратив взор к потолку с ложной перспективой, к несуществующим небесам. Ее ночные кошмары обрывает короткий пронзительный визг, чем-то напоминающий собачий.
        С колотящимся сердцем она стоит на пороге. В лунном свете мерцают на стенах зайцы и протухшие гранаты, наследие хозяйки дома. Перешептывания, шаги, хлопанье дверей. Дом словно ожил. Но вот снова воцаряется бархатистая тишина, Нелла возвращается в кровать и, не в силах уснуть, разглядывает «дом» в углу и ждет, ждет чего-то.
        Посягательства
        Прошла неделя. Корнелия в подсобке шинкует здоровые кочаны капусты.
        - Проголодалась? - спрашивает она Неллу, стоящую под лестницей в компании с Дханой. В последние дни они почти не разговаривали. Признание служанки, что она из сиротского приюта, поразило обеих немотой. Возможно, Корнелия решила, что сболтнула лишнее, но сказанного не воротишь, а Неллу одолевают вопросы: в каком возрасте ее забрали в приют, что случилось с ее отцом и матерью, была ли там с ней Ханна, и можно ли считать это везеньем, если, вместо того чтобы выйти замуж, она с утра до вечера горбатится в чужом доме, убирает, шинкует, печет пироги?
        - Как собака, - простодушно признается Нелла. Ох уж эта селедка, эти гиблые попытки самосовершенствования! На прошлой неделе Марин в своем рвении устроила им три аскетичных ужина - селедка с черствым хлебом. А еще Нелла слышала, как ее золовку несколько раз рвало в тазик и Корнелия что-то говорила шепотом и давала ей освежающий мятный чай, дабы наладить работу желудка.
        Видимо, это у нее на нервной почве в связи с предстоящей сахарной сделкой, на которой она так настаивала. Сегодня к ним должны прийти Лийк ван Кампен и Ганс Меерманс, и Нелла с любопытством наблюдает за поведением золовки. А слуги сбились с ног, только и делают, что протирают, драят, моют, выбивают пыль из занавесок, взбивают подушки, можно подумать, что дом вконец запущен и требует радикальных перемен, нового облика, недостижимой гармонии. Столовые приборы уже сияют, фаянс и китайский фарфор поблескивают боками, жемчуга в инкрустациях переливаются, а сальные свечи убраны с глаз долой. Ужин обещает быть на славу: зимний ассортимент, щедро сдобренный восточными лакомствами, которые Йохан привез из дальних стран.
        Выздоровевшая Марин в пышном черном платье, волосы перехвачены белой кружевной лентой, благоухающая духами, прохаживается по гостиной с суровым видом, теребя псалтырь своими длинными пальцами. Стоя на пороге кухни, Нелла хорошо слышит ее твердую широкую поступь, размеренную, как движения маятника. Йохана пока нет, и Нелла остро ощущает его отсутствие, как и Марин, беспокойно вышагивающая по натертому полу. Он периодически исчезает из дома, сославшись на дела, но почему-то мысли Неллы вращаются вокруг таверны, где подают воздушное картофельное пюре, и что же это за дела, требующие столь частых отлучек? Он так до сих пор и не удостоил своим вниманием супружеское ложе, хотя она оставляет дверь в спальню открытой, и если она лежит без сна, то компанию ей составляет только кукольный дом в углу. Вглядываясь в пустые комнатки, она задается вопросом, дошла ли ее записка до миниатюриста.
        - Вот. - Корнелия протягивает ей тарелку. - Съешьте пончик. Только что поджарила.
        Нелла поливает его горячим маслом с сахаром и корицей из глиняного кувшина. Пончик превосходный, с хрустящей корочкой и нежной начинкой. Настоящее лакомство. К черту Марин с ее селедкой. Ей хочется остаться здесь навсегда.
        - А что вам передала Ханна в кондитерской? - спрашивает она служанку.
        Корнелия не спешит с ответом, рука на миг зависла над капустным кочаном, прежде чем опуститься на ядреный зеленый вилок. Она испытующе смотрит на Неллу, но та выдерживает взгляд синих глаз с радужкой в черном обрамлении.
        - То, что вы едите, - тихо говорит Корнелия.
        - Да? И что же это?
        Несколько секунд они молча глядят друг на дружку, но вот на губах Корнелии появляется улыбка, точно треснул панцирь, и из-под него повеяло теплом, готовым растопить лед. Даже от вилка капусты, кажется, исходит зеленое сияние в отблесках открытой печи.
        - Сахарная пудра Арно, лучше не бывает. Только никому не говорите.
        Неллу всю распирает. Жизнь Корнелии не ограничена стенами дома, она знает город как свои пять пальцев, и быть посвященной в ее секреты, заслужить ее доверие, иметь свои тайны от Марин - ах, такой радости она не испытывала со дня приезда!
        - Корнелия, почему ты назвала Лийк осой?
        Вдруг что-то кардинально меняется в атмосфере. Пончик растаял у нее во рту, оставив на зубах липкий осадок. Корнелия перебирает края тарелки. В глаза бросаются вызывающая краснота ее кожи и белизна пальцев от бесконечного мытья рук с мылом. В кухню входят Резеки и Дхана в поисках еды.
        - Так. - Корнелия вытирает потный лоб. - К капусте нужен соус.
        Она встает. Для Неллы это сигнал, что пора подниматься к себе и ждать возвращения мужа.

* * *
        Лийк и Ганс появляются уже в сумерках, а Йохана все нет. Вымытые слугой окна мигают в темноте, ловя отражение двух десятков горящих свечей в прихожей, чей медовый аромат смешивается с острыми запахами уксуса и щелока. Канделябры с их изогнутыми серебряными линиями похожи на боевые щиты из света, одновременно заманивающие гостей и держащие их на расстоянии.
        Если Лийк и оценила усилия по благоустройству дома, то от комментариев она, во всяком случае, воздержалась. Она вплывает в прихожую, демонстрируя безукоризненную осанку. Женщины молча делают друг другу книксен, и тишину заполняет шуршание широких юбок до пола. Марин протягивает руку Гансу Меермансу, а Нелла и Лийк пристально наблюдают за тем, как их пальцы соединяются и как его золотое кольцо выигрышно смотрится на фоне ее бледной кожи. Кажется, что время остановилось. Лийк даже задержала дыхание. Только огни мерцают.
        - Господин, - произносит хозяйка первое слово.
        - Здравствуйте, Марин.
        - Прошу вас, проходите. - Развернувшись, она ведет их в гостиную.
        - Ваш негр дома? - интересуется Лийк, но Марин делает вид, что не слышала вопроса.
        На них столько всего надето, что у женщин уходит несколько минут, чтобы рассесться у камелька.
        - Сядьте рядом со мной, - приглашает Лийк, и Нелла подчиняется, чувствуя себя нелепо в широченном платье цвета шафрана. - Вы похожи на золотую монету!
        Это дурацкое сравнение, брошенное в воздух наподобие описанного предмета, падает на пол с таким же звоном. Нелла вспыхивает.
        - А где Йохан? - спрашивает Меерманс.
        - Он скоро будет, - отвечает Марин. - Задержался на работе.
        Лийк переглядывается с мужем. Меерманс встает и подходит к двум окнам с видом на канал.
        - Мы так устали, - говорит Лийк заговорщицким тоном.
        - Да? Отчего же, мадам ван Кампен?
        - Ах, Марин, называйте меня Лийк. Мы ведь знакомы уже десять лет. Ха-ха!
        Этот короткий смешок заставляет Неллу вздрогнуть.
        - Лийк, - послушно соглашается Марин.
        - Да всякие торжества. Одних свадеб столько. Вы знали, что Корнелис де Бур женился на Аннетье Диркманс?
        - Кто? - переспрашивает Марин. Нелла бросает взгляд на Меерманса. Тот прочно застыл у окна, демонстрируя им свою спину.
        Лийк выпячивает нижнюю губу.
        - Все одно и то же, - говорит она то ли игриво, то ли с подколкой, непонятно кого имея в виду. - Я люблю свадьбы, - продолжает она. - А вы нет?
        В глазах сквозит живой интерес, но Нелла и Марин отмалчиваются.
        - Свадьба - это же… - Она намеренно недоговаривает, проверяя реакцию аудитории. За ее светской болтовней что-то кроется, но на вкус не определишь. Если стряпня Корнелии богата оттенками, то здесь доминирует что-то одно. Лийк разглядывает руки Марин, неподвижно лежащие на коленях, словно высеченные на каменной гробнице.
        Они сидят молча, лишь потрескивает огонь да изредка поскрипывают добротные кожаные сапоги Меерманса, в нетерпении переминающегося с ноги на ногу. Он успел переместиться к камину.
        - Где же Йохан? - не выдерживает Лийк. - Он сказал, что нас ждет сюрприз.
        - Какой сюрприз? - насторожилась Марин.
        - Наверно, мой «дом», - спешит успокоить ее Нелла.
        - Он купил вам дом? - У Лийк загораются глаза. - Где же? Охотничий домик? Мы тоже собираемся купить неподалеку…
        - Марин, - неожиданно подает голос Меерманс. - Ну что, скоро он там?
        Женщины вздрагивают. Нелле слышатся в этом отголоски невыясненных отношений, невысказанных слов, и у нее сводит желудок.
        - Я бы не возражала против стакана рейнского, - говорит Лийк, прежде чем Марин успевает ответить Гансу. Она встает, подходит вплотную к сидящей Нелле и накрывает ладонью ее руку, лежащую на коленях, а та смотрит на это, не веря своим глазам. - Расскажите мне про ваш дом, Нелла. Я должна знать.
        Из кухни повеяло запахами стряпни: каплуном в соусе из мускатного ореха и розмарина, голубем с петрушкой и имбирем. Нелла встает и отступает на шаг.
        - Я принесу рейнского.
        - Не надо, я схожу, - останавливает ее Марин. - А вы тут поговорите.
        Не дожидаясь возражений, она выходит из гостиной, призывая к себе Отто.

* * *
        Лийк глядит ей вслед, откинувшись на спинку стула.
        - Бедняжка, - восклицает она и повторяет: - Бедняжка.
        - Нет, - останавливает жену Меерманс.
        - Ну-ну. - Лийк с озабоченным лицом и полуулыбкой поворачивается к Нелле. - Наши мужья, Петронелла, когда-то были хорошими друзьями. Однажды в Северном море их захватил небывалый шторм…
        - Простите?
        - Им было по двадцать два года, и они вместе плавали на судах Ост-Индской компании. Йохан наверняка вам про это рассказывал?
        - Да… конечно.
        - А потом они пересекли экватор и как-то проскочили карибскую штилевую полосу из-за сильного северо-восточного ветра, гнавшего корабль вперед.
        - Лийк…
        - Йохан был такой горячий! Городские стены не могли удержать его на одном месте. - Следует короткая пауза. - И сейчас не могут.
        Меерманс снова отходит к окну, провожаемый ястребиным взором супруги.
        - После мыса Доброй Надежды, - продолжает Лийк, - наши мужья отправились в Бенгалию и Батавию. Йохан рассказывал вам про Батавию?
        - Нет…
        - Он продал свои акции и учетверил то, с чем туда приехал. Можно сказать, денежки сами перетекли в его карманы, и домой он вернулся с собственной командой.
        - Я не…
        Лийк прикладывает палец к губам, в этом есть что-то агрессивное, и Нелла вспоминает, что уже видела этот жест в гильдии серебряных дел мастеров.
        - Кто-то же, сказал он, должен пополнять городскую казну. Я хочу видеть песчаные пляжи и морских гадов. Я хочу слышать, как трепещут паруса, поймавшие попутный ветер!
        Этот голос гипнотизирует Неллу. Она жаждет информации, пусть даже к неудовольствию Ганса. Сейчас, будь на то воля рассказчицы, она узнает о своем муже много интересного.
        - Одним словом, после этих путешествий у них уже был свой капитал.
        - И капитал Марин, - вставил Меерманс.
        - Фу, какие глупости.
        - Да нет, Лийк. После смерти родителей половина принадлежала ей…
        - У Марин как не было денег в пятнадцать лет, так и сейчас нет, - оборвала его жена.
        Меерманс тяжелой поступью выходит из комнаты, через несколько секунд она обрывается в передней. Наверно, думает Нелла, сел на стул, чтобы побыть в тишине и отдохнуть - вот только от чего, не совсем понятно. Лийк едва ли не единственная из ее новых знакомых, кто любит вспоминать прошлое. Все прочие амстердамцы устремлены в будущее, чего-то все время строят на этих болотах, грозящих в один прекрасный день их поглотить.
        В гостиной повисла тишина. После ухода мужа Лийк, кажется, занервничала. Передернув плечами, она снимает с юбки воображаемую пылинку.
        - Мужчины… им бы только путешествовать! - Она подается вперед, растягивая губы в улыбке. - Она кормит вас на ужин селедкой?
        - Ну почему же…
        - В этом и состоит ее бунт: только селедка на ужин и самые простые черные платья. Пока весь мир гуляет, Марин постится. Она не желает тратить деньги. Тратить легко, зарабатывать трудно. Ей нравится сама идея. Она нездорова, - вдруг выпаливает Лийк, словно испугавшись, что не успеет сообщить эту важную информацию. Лицо стало серьезным. - По-моему, она глубоко несчастна.
        Нелла вспомнила дорогие книги в комнате Марин, полки с чучелами животных, лампу с птичьими крыльями и женской грудью, когда-то плывшую по морям-океанам. И впервые подумала, не принесла ли та любовная записка ее золовке больше огорчений, чем радости.
        - Но почему она глубоко несчастна? - задается вопросом Лийк после паузы. - Какой дом он для нее построил! Многие бы удавились за такой дом - хотя, видит бог, я не завистлива.
        Нелла поеживается. Смотрит она на Лийк, но думает о Меермансе, о загадочном выражении его гладкого лица, когда он взял протянутую руку Марин.
        Юноша из Бермондси
        Ужин, несмотря на острый голод Неллы и кулинарные таланты Корнелии, превращается в настоящее испытание. Все сидят за столом, накрытым белой с пушком камчатной скатертью, но говорит одна Лийк - о великолепных проповедях и набожности пастора Пелликорна, о мелких воришках, которым отрубают руки в тюрьме «Расфуйс», сама видела, когда они выходили на свободу. Когда до нее наконец доходит, о каком «доме» говорила Нелла, она забрасывает Йохана вопросами и, сгорая от любопытства, спрашивает, нельзя ли ей после ужина «глянуть хоть одним глазком». А Марин все больше замыкается в себе, украдкой посматривая на захмелевшего брата.
        Йохан, небритый, с серебрящейся щетиной на загорелом лице и остекленевшими глазами, пока еще держится. Уставившись в тарелку, он тычет вилкой в кусочки голубиного мяса в имбирном соусе. Лийк ведет себя с ним неподобающим образом, и ее муж пережевывает спаржу с плохо скрытым бешенством.
        Но вот гости одолели сливовый пирог с жирным кремом, трапеза подошла к концу, и то, ради чего они сюда пришли, - деньги, сахар, бизнес - становится неизбежным.
        Марин откашливается, но Йохан ее опережает.
        - Спасибо, что пришли, - говорит он. Лийк не сводит с него глаз. Он расправляет широкие плечи, и Нелла в очередной раз убеждается в его физической мощи, в тяжести его рук. - Что ж, давайте поговорим о наших насущных делах. Не о прошлых и не о будущих.
        - Йохан, - тихо выговаривает ему сестра. Не потому ли, что, кроме прошлого, у нее больше ничего нет?
        - С нами Бог, - убежденно говорит Лийк. - И он напоминает нам о том, что неумеренность - это грех.
        Йохан встречается с ней ничего не выражающим взглядом, прежде чем обратиться к ее мужу:
        - Ганс, у меня есть корабли и связи на материке, а у тебя есть сахар.
        - Да, - смущенно соглашается Ганс.
        Нелла изучает Марин, которая на удивление спокойно воспринимает эту горючую смесь из набожности и коммерции. Но тут раздается стук в дверь, заставляющий ее подскочить на стуле.
        Меж тем стук не смолкает, и все переглядываются.
        - Как будто к нам рвется дьявол, - говорит Лийк, и Марин поджимает губы.
        - Я открою, - говорит Нелла, чтобы только улизнуть из комнаты хоть на несколько минут. Она встает под молчаливыми взглядами. Йохан жену не останавливает, ее поведение кажется ему забавным. Как все-таки здесь жарко, слишком много горящих свечей и слишком мало свежего воздуха. - А вы, Марин, развлекайте гостей.
        Она выходит, не дожидаясь возражений. Руки сами тянутся к парадной двери. Она отодвигает засовы, поворачивает ключ в замке, открывает дверь.
        На пороге, широко расставив ноги, стоит молодой человек немногим старше ее. Она даже задохнулась. Высоченный красавец с непослушной копной темных волос, бледное, словно высеченное скульптором необыкновенное лицо. Он улыбается ей. Одет он модно, но невпопад, манжеты великолепного кожаного пальто почти прикрывают кисти длинных рук. Новенькие сапоги из коричневого шевро плотно облегают икры. Из распахнутого воротника рубашки выглядывает треугольничек кожи в веснушках, и они как бы довершают портрет человеческого несовершенства. Нелла держится за косяк, и ей хочется верить, что в своем выигрышном платье она производит на него не меньшее впечатление, чем он на нее, о чем молодой человек и сам отлично знает.
        - Доставка для Неллы Оортман.
        Откуда ни возьмись появляется Резеки, и стоит незнакомцу присесть, чтобы ее погладить, как она начинает на него лаять. Нелла вздрагивает, у молодого человека необычный акцент: бесцветный, невыразительный. По-голландски он говорит хорошо, но язык для него явно неродной. Нелла опускает взгляд на его руки: в них ничего нет.
        - Вообще-то для доставки пользуются черным ходом. Или кухней за углом.
        Молодой человек снова одаривает ее улыбкой.
        - Ну конечно. Как я мог забыть! - Он смеется, а Нелла откровенно пялится на, пожалуй, даже отталкивающую красоту. Хочется потрогать это лицо, чтобы потом его оттолкнуть. Почувствовав, что кто-то стоит у нее за спиной, она оборачивается. Йохан, подсвеченный сзади целой россыпью свечей, становится между ней и молодым человеком.
        - Что вам здесь нужно? - Он ногой отпихивает собаку обратно в дом. Уже никаких признаков опьянения, голос тихий, сдавленный. Он перешел почти на шепот, к чему бы это?
        Молодой человек с безразличным видом сунул руки в карманы, но видно, как он напрягся и свел ноги вместе.
        - Доставка товара, - отвечает он.
        - Для кого товар?
        - Для Неллы Оортман, - парень тщательно выговаривает ее имя, выдерживая тяжелый взгляд. Йохан складывает руки на груди.
        - Расскажите что-нибудь более правдоподобное.
        Молодой человек извлекает из кармана объемистый пакет. Из-за плеча мужа Нелла сумела разглядеть рисунок чернилами: знак солнца.
        - Для меня? - удивленно спрашивает она.
        Парень переминается с ноги на ногу, потом взъерошивает шевелюру. Нелла протягивает руку, но тот стоит в замешательстве, поглядывая на Йохана.
        - Вы откуда? - спрашивает она. - С Калверстраат?
        Муж кладет руку ей на плечо, настолько тяжелую, что, кажется, под этим гнетом она сейчас осядет на землю.
        - Петронелла, не разговаривай с ним.
        Как странно. Так к ней обращается только Марин. Ей это не нравится. Это звучит как попрек и попытка контроля.
        А у молодого человека ее слова вызывают смех.
        - Вообще-то я из Лондона. Район Бермондси. - Отвесив поклон, он прикладывается к ее руке. От его губ, сухих и мягких, у нее пробегает дрожь по телу. Бермондси. Такое чувство, словно ее поцеловал святой в кожаном пальто. А рядом дышит Йохан. Нелла забирает посылку и прижимает ее к себе.
        - Джек Филипс, - представляется молодой человек. - Иногда я работаю на ОИК, иногда на себя. В качестве посыльного. Но когда-то я был актером в Лондоне.
        Резеки рявкает в темное небо, и к ним возвращается эхо, отразившись от домов напротив. Джек Филипс отступает на шаг, но не уходит.
        - Кто вам заплатил? - спрашивает его Йохан.
        - Никто. - Джек помолчал. - Мне платят за доставку, вопросов я не задаю. - Он отступает еще на шаг.
        - Кто? - в голосе мужа Нелле слышатся нотки паники.
        - Да вы не беспокойтесь. - Отвесив Нелле поклон, Джек спускается с крыльца и уходит неторопливой походкой, а эти двое молча глядят ему вслед.
        Они возвращаются в дом. На лестнице, ведущей в кухню, их поджидает Отто.
        - Кто это был, господин?
        - Никто, - следует ответ. Отто согласно кивает.
        - Супруг мой, - говорит Нелла. - Если вы будете обсуждать тему сахара, я могу вас покинуть?
        Йохан повернулся к ней, и она невольно съежилась перед его внушительным ростом и широченными плечами, перед этой седой шевелюрой, тронутой солнцем, и мощными челюстями, перед ручищами, которые одним движением могут повергнуть ее на пол. Но он лишь улыбнулся.
        - Разумеется. Я бы и сам убежал, если б это было возможно.
        Она благодарит его, а он разворачивается и уходит в столовую, откуда доносится смех Лийк.

* * *
        Оказавшись в своей комнате, куда почти не доносятся голоса снизу, Нелла залезает с ногами на широкую кровать и внимательно разглядывает посылку. Выглядит вполне безобидно: большая коробка, лоснящаяся оберточная бумага, бечевка. На лицевой стороне написано ее имя, а на оборотной черными чернилами нарисовано огромное солнце, а вокруг него заглавными буквами начертан девиз: «Всякая женщина - хозяйка своей судьбы». Интересно, что по этому поводу сказал бы Господь. Она тут же прогоняет богохульную мысль и, развернув бумагу, высыпает содержимое из коробки. Там оказываются коробочки поменьше. Она осторожно открывает одну.
        У нее перехватывает дыхание. В коробочке лежит французский белый пудель величиной с мотылька, с изогнутым хвостиком. В открытой пасти можно разглядеть розовый язычок из воска и крошечные зубки. Идеальная собачка для француженки. С косточкой в придачу. Нелла подносит ее к носу понюхать. Это выкрашенный желтым зубец чеснока. Вылитая косточка, только запах выдает.
        Она раскрывает вторую коробочку - на ладони у нее лежит миниатюрная доска для игры в триктрак. Треугольнички на доске при ближайшем рассмотрении оказываются не просто раскрашенными, а еще и инкрустированными деревом. Есть и набор крошечных фишек, черных и красных. Нелла принюхивается: они пахнут семенами кориандра, разрезанными пополам и покрашенными.
        Третья коробочка - под марципан, то, что она заказывала. На крышке вырезаны инициалы Н и О, украшенные цветами и виноградной лозой. Нелла осторожно приподнимает крышку… внутри, на смазанных маслом бесшумных пружинках, лежит марципанчик размером с кофейное зернышко. Нелла чувствует, что у нее заныли вкусовые сосочки языка в предвкушении подслащенного миндаля. Ковырнув это чудо пальцем, она пробует его кончиком языка… марципан настоящий, с ароматом розовой воды.
        Она в жизни не видела ничего подобного. Мастерство, тщательность проработки, изящество всех деталей. Содержимое четвертой коробочки исторгает у нее восторженный возглас. Лютня не больше указательного пальца. Она начинает робко перебирать струны и убеждается в их стройном звучании. Она тихо наигрывает одним пальцем мелодию, которую этим летом играла в родном доме для Йохана.
        В следующей коробочке обнаруживается оловянная брачная чаша диаметром меньше мизинца с изображением держащихся за руки мужчины и женщины. Она держит ее перед собой. Все новобрачные в Голландии пьют из таких чаш - чего нельзя сказать о них с Йоханом. Она представляет себе, как они пригубили бы рейнское вино, стоя в старом отцовском саду, а соседи осыпали бы их головы рисом и лепестками роз. Теперь эта маленькая чаша - единственное свидетельство исторического мгновения, которого не было в реальной жизни.
        Перед ней на расшитом покрывале разложены дары, и она ощущает себя милостивой великаншей, взирающей на свою собственность, которую при желании могла бы прихлопнуть одной ладонью. От возбуждения она хватается за очередную упаковку, забыв о том, что все ее пожелания уже выполнены. Разорвав бумагу, она видит два кресла - на спинках вырезаны львы размером с божьих коровок, сиденья обтянуты зеленым бархатом и обиты медными гвоздиками, а на подлокотниках возлежат морские чудища в затейливых листьях аканта. Такие же кресла, только в натуральную величину, стоят внизу, в гостиной. Совсем недавно на них сидела она вместе с Лийк и Марин.
        Озадаченная, Нелла разрывает еще одну упаковку с чем-то «объемистым». Это колыбелька из дерева на оловянных колесиках, с замысловатыми цветочными инкрустациями, с бахромой, кружавчиками и пологом. Настоящее чудо, от которого перехватывает дыхание, но отчего-то ей делается не по себе. Она кладет колыбельку на ладонь, и та начинает тихо раскачиваться.
        Вероятно, это ошибка, вещь предназначена для кого-то другого. Зачем ей колыбель, в насмешку, что ли? Положив ее на постель, Нелла ворошит бумажные обертки в поисках возможного объяснения, которое успокоило бы разгулявшееся сердце… и натыкается на пару миниатюрных гончих с шелковистой серой шерстью и серебристыми мордочками величиной с горошину. И вдруг сердце куда-то ухнуло. Это же не просто собаки, это Резеки и Дхана!
        Она выпускает их из рук, словно ее укусили, и вскакивает, по-настоящему напуганная, успев бросить взгляд на свой «дом» в темном углу. И снова смотрит на брошенных собачек. Собственно, с чего она взяла, будто это «те самые гончие», что сейчас свернулись на коврике в кабинете Йохана? Но ведь как похожи! Бока, цвет шерсти, обтекаемые уши, точно пара крошечных жемчужин.
        Ну всё, Петронелла, хватит. Довольно глупостей. Произошла ошибка. Перепутали заказы. Разве Йохан не говорил, что сейчас это модно? Где-то еще стоят такие же кукольные дома, дожидаясь, когда владелицы их декорируют, вдохнут в них жизнь. В Амстердаме гончие - не такая уж редкость. У Дханы на брюхе есть черное пятнышко, а ну-ка… Нелла подносит собачек к свету. На ощупь они слегка напоминают губку или шкурку мышонка. Или мочку уха. Нелла сглотнула, чувствуя спазм в желудке. На животе одной из гончих отчетливо видно черное пятнышко в том же месте, что и у Дханы.
        Нелла в испуге озирается, как если бы в комнате находился еще кто-то и наблюдал за ней.
        Она снова кладет Резеки и Дхану, руки у нее слегка дрожат. Она пытается проанализировать ситуацию. Может, Йохан тоже написал миниатюристу и заказал разные вещицы для «дома»? Но с какой стати? У него есть свой дом, а этот, поменьше, как сказала золовка, принадлежит Нелле - такое отвлечение внимания, уменьшенная копия того, в котором хозяйка она, Марин. Очень ему нужно следить за тем, как течет ее бессмысленная жизнь! А если это дело рук Корнелии, знающей, где именно на Калверстраат она была в тот день? Но у Корнелии нет ни денег на такие игрушки, ни времени на подобные затеи. Нелла вспоминает, как Марин пришла со «Списком Смита», где значился и адрес миниатюриста. Если это золовка придумала такую игру, право же, она далеко зашла.
        Забавы, хитрости. В чем тут смысл? Кто сунул нос в ее жизнь и решил разбередить ее, лишить покоя? «Всякая женщина - хозяйка своей судьбы». Вот уж нет, кто только не пытается ею манипулировать: Марин, Йохан, даже этот странный посыльный. Похоже, от нее ничего не зависит, даже с ее заказом все вышло наперекосяк.
        Она лежит в постели, испытывая тревогу, любопытство и страх. А может, это кто-то посторонний? Один из тех, кто был на ужине в гильдии серебряных дел мастеров, в кондитерской или в Старой церкви? Йохана в городе хорошо знают. Она вспоминает косые взгляды женщин и недовольные лица мужчин. «Но откуда им знать, как выглядят наши стулья? Все-таки это Марин. Ей сразу не понравился мой «дом», о чем она и заявила».
        Но прежде чем в чем-то ее обвинять, Нелла решает еще раз сходить на Калверстраат. А нет ли в посылке какой-нибудь записки? Пошарив среди оберточной бумаги, она таки находит листок, на котором беглым почерком написана короткая фраза:
        «Смотрите, вот же я!»
        Первое желание - скомкать листок в кулаке, а вместе с ним и свою растерянность. Но она удерживает себя: нельзя уничтожать улику. Вдруг раздается стук в дверь, заставляющий ее подскочить и быстро сунуть листок под подушку.
        - Сейчас! - отзывается она, но дверь уже распахнулась, на пороге стоит улыбающаяся Лийк.
        - Всех интересует, куда вы пропали.
        Но еще до того, как Нелла успевает ей ответить, Лийк замечает кукольный дом в углу.
        - О боже! Невероятно!
        Нелла пытается незаметно запихнуть все безделицы обратно в коробку, но номер не проходит.
        - Это ведь собака Йохана? - восклицает Лийк.
        - Нет…
        - Ах, какая чудесная колыбелька!
        И вот уже Нелла, такая уязвимая, выбитая из колеи, сама передает гостье безделицы. Сидя на краю старой кровати золовки, она наблюдает за тем, как Лийк расставляет фигурки по разным комнатам в кукольном доме. У нее самой не хватило бы пороху, но гостья делает это с видимым удовольствием, попутно разглядывая каждую искусно выполненную деталь. Она с любовью проводит пальцами по обоям, деревянной обшивке, мраморной плитке.
        - Да, он того стоит, - бормочет она себе под нос в восхищении от этого творения человеческих рук. - Где он это раздобыл?
        Нелла не знает, что сказать, но тут снизу долетает голос Марин, и Лийк поспешно сжимает ей руку со словами:
        - Контракт подписан. Мой муж сделает вас богатыми.
        Смущенная, обессиленная, Нелла откидывается на подушки. Вскоре с улицы через раскрытое окно до нее долетают голоса. Это Лийк и Ганс.
        - Он весь обшит черепаховым панцирем. С добавлением оловянного сплава. А пустые комнаты она заполнит крошечными безделушками.
        - Лийк, нам…
        - Он, конечно, безбожник, но в щедрости ему не откажешь. Но в таком случае…
        - Лийк, уймись.
        - Кто это к ним приходил? Ты его видел?
        - Лийк, прошу тебя. Здесь не самое подходящее место для…
        - Что хочу, то и говорю. С учетом всего, что ты… что мы для него делаем…
        Пауза.
        - Ганс, давай тоже закажем наш дом в миниатюре. Получше, чем у них.
        Нелла закрывает глаза и представляет, как она уплывает сквозь сомкнутые ресницы… но откуда и куда - ей и самой непонятно.
        Покинутая
        Сон был тревожный, ей снились то Резеки и Дхана ростом с мышей, то чернильные солнца, сжимающиеся и расширяющиеся. Шум ее не разбудил, лишь разок она услышала, как хлопнула парадная дверь, но ни перешептываний, ни иных странных звуков не последовало. Проснувшись утром, она видит отброшенное одеяло и горящий камин. Это значит, что здесь уже успела побывать Корнелия. Она берет со столика флакон с остатками духов и смазывает себя всюду: кисти рук, горло, за ушами. Уверенная в происках золовки, решившей высмеять ее цацки, она решает помучить ее резким ароматом лилий.
        Нелла одевается, предпочтя блузу с жилетом зауженному корсажу и ленточкам, в которые ее непременно обрядила бы служанка. Она подходит к своему «дому». Все игрушки стоят так, как их вчера расставила Лийк: гончие, стулья, брачная чаша, коробочка с марципаном. В дневном свете все безделушки, как и сам кукольный дом, уже не кажутся такими зловещими, и это придает ей сил встретить новый день.
        Йохана нигде не видно. Дверь в кабинет распахнута, и можно разглядеть все карты и разбросанные по полу бумаги. При том, что дом так же безупречен, как во время приема гостей, краски приглушены, и висит атмосфера усталости. В гостиной она обнаруживает Марин. Золовка против обыкновения не одета. На ней домашний халат поверх простой блузы и юбки. Увидев Неллу, она запахивается в халат поплотнее. С утра ее светло-каштановые волосы распущены и падают до плеч. Для Неллы это настоящее потрясение. Перед ней как будто другая женщина. Отто наливает ей кофе, и горьковатый запах обостряет все чувства Неллы.
        - А где Йохан? - спрашивает она. Отто поднимает голову и отвечает ей робкой улыбкой.
        - На работе, где ж еще, - говорит Марин, вздыхая. - Укрепляет нашу связь с Суринамом.
        - А где находится Берген? - неожиданно спрашивает Нелла.
        Марин смотрит на нее с удивлением.
        - Почему ты спрашиваешь?
        - Просто так.
        В этом свете кожа Марин кажется зеленоватой.
        - В Норвегии. У меня нет карты с этой страной, Петронелла, так что можешь не искать ее в моей спальне.
        У Неллы горят щеки. «Сунуться в чужую комнату - неслыханная дерзость! Догадалась ли Марин, найдя на полу любовную записку, что я ее прочитала?»
        Нелла молчит, и золовка меняет тон на более снисходительный.
        - А чем это тебя так заинтересовал Берген? - В ней проснулось неподдельное любопытство, однако Нелла, не удовлетворив его, берет со стола булочку и выходит. Так в этом доме поступают все: отвечают лишь на те вопросы, которые их устраивают. Чувствуя спиной провожающий ее холодный взгляд, Нелла впервые понимает всю выигрышность молчания.
        В холле Корнелия трет шваброй черно-белый мрамор, сосредоточенно опустив голову. Сквозь оконца пробивается жиденький октябрьский свет, и уже горят простые сальные свечи, припрятанные на один день. Но стоит только Нелле загреметь дверным засовом и впустить струю свежего воздуха, как служанка разгибает спину, швабра замирает в ее руках.
        - Куда это вы собрались в такую рань?
        Нелла, решившая наведаться к миниатюристу, а после нанести неожиданный визит мужу в его конторе на Хоогстраат, пытается повторить свой трюк и отмолчаться, но с Корнелией эта штука не проходит. Марин находит удовольствие в молчании, а еще для нее это возможность перевести дух, потому она и не настаивала на ответе. У нее есть с кем отвести душу, с той же служанкой, которая готова аккуратно складывать все, чем с ней поделились, точно яйца в коробочку.
        - Мадам? - Она требует ответа, не спуская глаз.
        Нелла чувствует глухое раздражение. Неужели теперь каждый ее шаг под контролем? Вчера Корнелия была ее подружкой, а сейчас выступает соглядатаем. Хоть она и старше на четыре года, но служанка должна знать свое место. А она, Нелла, хозяйка дома.
        - Дела, - отвечает она коротко.
        Корнелия разражается смехом, а у Неллы внутри все закипает. Она чувствует себя как на сковородке или как в тюрьме.
        - Какие у вас могут быть дела, мадам, - насмешничает служанка. Нелла, не оборачиваясь, выходит на свежий воздух, подальше от тяжелого запаха сальных свечей, от глаз своего цербера. Но, к ее изумлению, служанка, все еще вооруженная шваброй, хватает ее за руку. Под ее усталыми синими глазами залегли тени. - Вам не следует гулять одной.
        Нелла вырывает руку.
        - Я могу идти куда мне заблагорассудится.

* * *
        Ее встречает бодрящий день, а Корнелия закрывает дверь за ее спиной. Она набирает полные легкие холодного воздуха и закашливается от запаха канализации. «Представляю, как будет вонять от этого канала летом!» Она шагает по Золотой Подкове, радуясь, что наконец оставила дом и его обитателей.
        Хорошо идти одной, тем более одинокая женщина на улицах Амстердама не такая уж редкость, чтобы на тебя все пялились. На Калверстраат Нелла быстро находит вывеску со знаком солнца и девизом под ним. Стучит в массивную дверь. Улица еще не ожила. Лавочки только открываются, и все предпочитают сидеть в тепле. Как же ей не хватает солнца! А впереди нескончаемая зима. Изо рта валит пар.
        - Эй! Есть кто-нибудь? - Ну отзовитесь же. Ей позарез нужно увидеть миниатюриста, хотя, если бы ее сейчас спросили «зачем?», она не сумела бы толком объяснить. - Это Нелла Оортман. Мне надо с вами поговорить.
        Волна раздражения, поднявшаяся сегодня утром, снова ее захлестывает: «Я вам плачу хорошие деньги не за то, чтобы вы от меня прятались! Что за дурь… Похоже, обычные отношения между торговцем и покупателем - это не наш случай». Еще раз постучав, она прикладывает ухо к толстенной двери, тщетно пытаясь расслышать шаги. Затем отступает назад и задирает голову в надежде увидеть тень в окне. Ничего такого. Хоть бы горящая свеча! А все же у дома вид обитаемый. Или она выдает желаемое за действительное? Должно же быть какое-то объяснение.
        - Там никого нет, - раздается голос за спиной.
        Нелла оборачивается.
        - Что?
        Она сглатывает. Лицо как губка, в розоватых оспинах, разве такое забудешь? Это он обозвал Отто животным, а Корнелия на него накричала. Она снова смотрит на дверь.
        - Эй, - обращается она к деревянной панели. - Мы можем поговорить? Пожалуйста. Мне надо кое о чем вас спросить…
        - Я ж вам говорю, там никого нет.
        Нелла молчит, продолжая держаться за дверь. Кажется, мужчина ее не узнал. Она старается не показывать ему своей неприязни.
        - Мне нужен миниатюрист, - признается она.
        - Кто?
        - Тут живет человек из «Списка Смита».
        - Ваш список явно устарел. Сюда никто не заходит. Я работаю напротив, в лавке, где продается шерсть. Вот уже две недели. Здесь свой круг - все знают своих соседей, перемывают им косточки…
        - А тому, кто живет здесь?
        - Ни разу не видел, чтобы кто-то сюда входил или выходил отсюда. Иногда какой-то парень, англичанин, забирает посылки, оставленные на пороге.
        Нелла снова отступает на пару шагов и задирает голову. В одном окне что-то мелькнуло… нет, это всего лишь отражение женщины в доме напротив, выбивающей коврик.
        - Наверняка скоро появится бургомистр и прикажет взломать дверь. Нечего стоять пустым домам.
        Нелла хватается за косяк.
        - Не надо о бургомистре, - в ее просьбе звучит мольба. От таких слов - бургомистр, суд - ее бросает в дрожь. Это как если бы тайны ее личной жизни вдруг вздумали выставить на общее обозрение. Ей тут же захотелось спрятать их получше, хоть иногда и подмывает с кем-то поделиться. Вдруг вспомнились слова Марин, как по приказу суда людей топят за преступления, которые она не пожелала обсуждать. Суд и бургомистр олицетворяют собой контроль и власть, их можно сравнить с пастором Пелликорном.
        - Вы не понаблюдаете за этим домом? - попросила она. - Я вернусь и заплачу вам один гульден.
        Он кивает, почувствовав в голосе волнение.
        - Зачем это вам нужно?
        Нелла смотрит ему в глаза.
        - Не знаю. Нужно, и всё.
        Она покидает Калверстраат в смущении и гневе, уверенная в том, что в доме под знаком солнца кто-то живет. Что-то почувствовав затылком, она оборачивается - никого. Она ждет не дождется встречи с мужем. Йохан излучает понимание и здравый смысл - может, поэтому его чело нередко омрачает печать грусти. Она приближается к верфи. Запахло морем, вдали показались мачты больших кораблей. Ей хочется увидеть мужа за работой, чтобы наконец понять, чем он занимается. Она расскажет ему про миниатюриста и что-то обязательно услышит в ответ. Может, он потребует ареста чудо-мастера за то, что тот за ней шпионил? Почему бы и нет! Разве Йохан не захочет узнать, кто изготовил миниатюрные копии его любимых собак и прислал их в его дом?
        Она проходит под главной аркой, ведущей к зданию Ост-Индской компании. А рядом расположен арсенал, откуда доносится бренчание сортируемых щитов и кирас. Это самое сердце города, если не всей республики. Нелла останавливается, прислушивается. Когда-то отец говорил, что в Амстердаме сосредоточено больше половины военного бюджета страны. Никакому другому городу такое богатство и не снилось. В словах провинциала звучали сомнения, легкая тоска и благоговейный трепет.
        Она идет по периметру двора, испытывая головокружение от узора кирпичной кладки. Двое мужчин, завидев ее, отвешивают низкие поклоны. Нелла отвечает книксеном. Они смотрят на нее с любопытством. Женщины сюда редко заглядывают, преимущественно ночью, когда волосы у них пахнут ванильным мускусом.
        - Мне нужен Йохан Брандт, - говорит она.
        Один из мужчин ухмыляется.
        - Пройдете еще одну арку и в конце двора, слева, увидите дверь.
        - Благодарю.
        Она чувствует спиной, что они глядят ей вслед. Остановившись перед нужной дверью, она стучит и входит, не дождавшись ответа.
        В комнатке, склонившись над столом, сидит клерк, а за его спиной на полках аккуратными стопками сложены манускрипты. Горят свечи - естественного света маловато. Перо скрипит по бумаге, точно когти зверя по коре. Чувствуется солоноватый морской запах, которым пропитались скудная мебель и сами стены, отсюда такая сырость. Из-за приоткрытой двери доносится грубоватый голос:
        - Лукас Эрвин, ты меня слушаешь?
        Человек, которого назвали Лукасом, переводит взгляд на нее. Его лоб усыпан красными угрями.
        - Да, господин, - откликается он.
        - Я жена Йохана Брандта, - говорит Нелла.
        - Правда, что ли? - В глазах клерка промелькнула нескрываемая тревога.
        - Да. Он здесь?
        Лукас мнется.
        - Да кто его знает. - Он отводит взгляд и как будто колеблется. - Пойдемте, - говорит он, приняв решение.
        Нелла поднимается следом за ним по лестнице на третий этаж, и по длинному коридору они идут к большой дубовой двери. Но тут их перехватывает другой клерк.
        - Элберт, - обращается к нему Лукас.
        - Чего тебе здесь надо?
        Нелла переводит взгляд с одного на другого. Они явно родные братья, удивительно похожи, разве что Лукас субтильнее и темнее, а Элберт ростом повыше, зато рот, нос и настороженные голубые глаза выдают их несомненное родство.
        - Это жена Йохана, - сообщает брату Лукас.
        Элберт смотрит на нее с прищуром, отчего Нелле становится не по себе. Братья явно напряжены, и это напряжение передается ей.
        - Я пришла к мужу, - говорит она.
        - Понятно. - Элберт косится на брата. - К сожалению, его нет. Он ушел час назад.
        - Ушел? - удивляется Лукас.
        - Да. А сейчас, с вашего позволения…
        - Куда? Куда он ушел? - спрашивает Нелла.
        - На склады.
        - На склады? - тупо повторяет Лукас. Он словно выплевывает слова, и Нелла чувствует прилив неприязни. От его рубашки попахивает чем-то таким, что едва не заставило ее отшатнуться в ту ночь, когда она стояла босиком под дверью Йохана. А еще вспомнилась Марин нынешним утром, распущенные волосы и растекающееся кофейное пятно на скатерти. И ей кажется, что в ней самой тоже что-то опрокинулось.
        - Я туда войду, - говорит она, показывая на дверь в конце коридора.
        - Нет, - качает головой Элберт. - Это личный кабинет. Женщинам туда нельзя.
        - Да пусть посмотрит, где он работает, - говорит Лукас, стряхивая что-то с лацкана.
        - Лукас! - выговаривает ему брат. - Я сказал «нельзя».
        - Я его жена. Я требую, чтобы меня пропустили.
        - Простите, но я не могу.
        Элберт кладет руку ей на плечо, но она ныряет под нее и бежит дальше по коридору, слыша топот за спиной.
        - Да ладно! - кричит брату Лукас. - Пусть посмотрит, какое тебе дело.
        Ага, поймает он ее, как же! Она уже рванула на себя дверь и вошла внутрь.
        - Не смотрите! - успевает выкрикнуть Элберт.
        Имя мужа застревает у нее в горле - первый слог успел сорваться шепотом с губ, а второй так и остался во рту, рассыпался, точно прах. Ее муж, Йохан, лежит на кушетке совершенно голый, а над его промежностью склонилась голова в темных кудрях, которая, кажется, приросла к лежащему телу. Приглядевшись, Нелла понимает, что голова двигается вверх-вниз на… на причинном месте ее мужа… и в скудном октябрьском свете кожа выглядит сероватой.
        Йохан чуть привстал… голова тоже приподнялась… это Джек Филипс, бледный, застывший, с комически разинутым ртом над… над этим… но через секунду он вскакивает на ноги и стоит так, голый, привлекая к себе общее внимание, а по его веснушчатому горлу стекает струйка пота.
        У Йохана округлились глаза, он даже забыл прикрыть срамное место. Он задвигался, словно под водой, преодолевая сопротивление среды, ему как будто не хватает воздуха. Его… штуковина… торчит, как мачта, такая мясистая и влажно-блестящая. Он чем-то напоминает куртизанку, раскинувшуюся в своем будуаре… загорелый, с волосатой грудью.
        - О боже, - голос Элберта дрожит, как у мальчишки. - Ах, мадам…
        - Петронелла, - наконец выдавливает из себя Йохан. - Ты не должна быть здесь…
        - Господин, - встревает Лукас. - Мы пытались ее остановить…
        Но вот чары рассеиваются, Йохан потянулся к рубашке, вот только пальцы и колени его не слушаются. У Неллы самой подогнулись колени, и она, осев на пол, видит, как ее муж встал, а его… его… не в силах на это смотреть, она поднимает взгляд к широкой груди с вьющимися завитками. Стоит и Джек, уверенными движениями разглаживая свою шевелюру. Он кривится или ухмыляется? Поди пойми. Рука Неллы взлетает вверх, точно легкая скорлупка, и закрывает глаза. Последнее, что она успевает разглядеть, это здоровенный смуглый пенис, качнувшийся в сторону бедра.
        Тишина оглушает, вырывается из сердца и охватывает все тело, а на языке горечь потери и унижения. Она шевелит губами, но не уверена, что с них слетают какие-то слова. Ей хочется прижать его к себе, и оттолкнуть, и выцарапать ему глаза.
        Она ударяет кулаком по дощатому полу.
        - Дура, дура, дура! - кричит Нелла. Ноги налились свинцом. Вся кожа горит и пульсирует. Желудок тянет вниз так, словно в него провалился жернов. Грузное тело отказывается подчиняться. Прикосновение мужских рук - это братья, Элберт и Лукас. Она видит только мысок начищенного сапога.
        - Петронелла, - раздается знакомый женский голос.
        Это за ней пришла Корнелия. Нелла позволяет себя поднять и уволочь по бесконечному коридору. Они как будто спасаются от настигающей их волны.
        Йохан кричит ей вслед. Она слышит свое имя, но не может ответить - просто не знает как.
        Мужские руки отпрянули, улетели - и вот уже она спускается по ступенькам, а Корнелия помогает ей переставлять ноги: «Ну что же вы, мадам, шагайте, а то мы так никогда не дойдем до дому». Она проходит мимо тех же мужчин во дворе, которые провожают их взглядами, чувствуя нутром человеческую драму и подступающие слезы.
        Корнелия ведет ее, потом тащит, прикрывая склоненную на ее плечо голову, чтобы никто не видел несчастное лицо госпожи. Вдруг Неллу накрыла новая волна душевных мук, из самой утробы уже готов вырваться горький стон, но служанка вовремя затыкает ей рот - вокруг столько праздных зевак, еще не дай бог обратят на них внимание.
        А вот и дом. Дверной молоток в виде золотого дельфинчика, и где-то там, за дверью, стоят Марин и Отто. Стараясь не думать о них, Нелла позволяет служанке увести себя наверх. Она залезает в кровать, натягивает на себя одеяло, зарывается в нору - но не может расслабиться. И тогда из ее утробы наконец вырывается яростный вой, разрывающий тишину.
        Продравшись сквозь складки расшитых вручную брачных простыней, Корнелия гладит ее лоб, держит в объятиях, а затем ее заставляют что-то выпить, но это уже Марин. Постепенно вой стихает - сначала вовне, потом внутри. Нелла откидывается на подушки, а над ней склоняются сразу трое, точно волхвы над яслями, на лицах-лунах написана озабоченность, но бдительные взгляды не позволяют ей расслабиться. Они за ней следят, а она не может ответить им тем же, и язык у нее не ворочается. В конце концов эти круглые лица растворяются в темноте, и она в одиночестве проваливается в мрачную пучину, мысленно прихватив обнаженного супруга.
        2
        Ноябрь, 1686
        Течет ли из одного отверстия источника сладкая и горькая вода?
        Послание Иакова, 3:11
        Доброе имя лучше дорогой масти.
        Еккл, 7:1
        Наизнанку
        Нелла просыпается от неотразимого сладкого аромата. У нее в ногах в глубокой задумчивости сидит Марин с тарелкой вафель на коленях, которую она держит обеими руками. Нелла, не шевелясь, подглядывает за ней сквозь полуприкрытые веки. В ней появилась какая-то мягкость: серые глаза опущены, губы скорбно поджаты. Вот уже неделю она приходит к невестке и сидит так, а та каждый раз делает вид, будто спит.
        Кукольный дом стоит над ними, как часовой, и при дневном освещении кажется еще выше. Марин косится на него с подозрительностью - на пустые комнаты, напоминающие соты без меда, необставленные, необжитые, никчемные. Поставив тарелку на пол, она подходит к дому и кладет несколько пальцев в гостиную, они занимают от силы четвертую часть пространства. Затем вынимает колыбельку и начинает ее раскачивать на ладони.
        - Что вы принесли? - спрашивает Нелла.
        Марин, вздрогнув, распрямляет спину и, поставив колыбельку на место, поднимает тарелку с пола.
        - Вафли с корицей и имбирем.
        - Я не голодная.
        - Голодная, я знаю.
        Марин взбивает ей подушки. В камине весело потрескивает огонь. А за окном зима уже в разгаре, и Нелла, вдыхая, ощущает стылый воздух.
        - Не вы ли говорили, что душа страдает от полного желудка? - напоминает ей Нелла.
        - Поешь, - говорит Марин. - Пожалуйста.
        Нелла протягивает руку к делфтской тарелке, разрисованной ненавязчивыми цветами и хитросплетениями листьев. Золотистые хрустящие вафли само совершенство; только Корнелия знает, в каких пропорциях надо смешивать корицу с розовой водой. Она ест в тишине под наблюдением золовки, снова усевшейся у нее в ногах. Вафли из пшеничной муки на масле, поджаренные на сковородке, тают во рту. Корица с имбирем согревают нёбо и язык, а розовая вода их успокаивает. Пибо ревниво вскрикивает в клетке, догадываясь о ее тайном наслаждении.
        Нелла вот уже неделю как отказывается выходить из спальни. Она забирает глубокие тарелки с солянкой и ломтиками гауды, оставленные служанкой под дверью, но при этом хранит молчание, отказываясь обсуждать то, что увидела в кабинете своего супруга.
        - Я еду домой, - неожиданно объявляет она. - Я все решила.
        Марин внимательно на нее смотрит.
        - Твой дом здесь.
        - Мама, разумеется, не обрадуется. - Ей вдруг становится безумно жалко себя. Она показывает вилкой на кукольный дом. - Уж лучше бы я жила там.
        - Откуда эти безделушки? - спрашивает Марин. - Собачки, колыбель, коробочка с марципаном?
        - Это я у вас должна спросить.
        - У меня?
        - Не вы ли дали мне «Список Смита»?
        Марин передернуло от воспоминания.
        - Я хотела…
        - Моя жизнь здесь закончена, - перебивает ее Нелла. - Собственно, она и не начиналась. Я возвращаюсь в Ассенделфт, и вы меня не остановите.
        Марин вздыхает.
        - Зачем тебе возвращаться?
        Нелла отставляет тарелку с вафлями.
        - Вы с Йоханом меня обманули, - с вызовом говорит Нелла. - Корнелия наверняка вам все рассказала. Она тоже это видела, как и я.
        - Рассказала. Я благодарна ей за то, что она пошла за тобой.
        Обе молчат, чувствуя, как между ними витают непрошеные призраки Йохана и Джека. Марин разглядывает вышивку на покрывале: броские инициалы «Б» среди листвы и птиц. Следует глубокий вздох.
        - Мне очень жаль, что так вышло.
        Эту неожиданную уязвимость и извиняющийся тон не так просто пропустить мимо ушей.
        - Вы сделали из меня дурочку, - сокрушается Нелла. - Вы все надо мной потешались. Я никому не позволю делать из себя дурочку.
        Марин поднимает удивленные глаза.
        - Никто над тобой не потешался, - говорит она. - И ты совсем не дурочка.
        - Разве я не показалась вам недалекой?
        Марин в душе восхищается рукоделием, которое еще недавно восхищало юную невесту.
        - Первое впечатление быстро рассеялось.
        - Джек Филипс, этот англичанин, и мой муж… я же все видела. Йохан попадет в ад.
        Марин встает и подходит к окну.
        - Думаешь? - спрашивает она, и Нелла поеживается от презрения, звучащего в голосе золовки. Та кладет пятерню на оконное стекло, и ноябрьский холод должен пробирать ее до костей.
        - С его стороны это любовь? - спрашивает Нелла.
        - Если считать любовь верхом глупости, - следует ответ. - По мне - так и есть.
        - Марин, вы знали, что Йохан меня никогда не полюбит? Скажите… знали?
        Марин поворачивается, и их взгляды встречаются.
        - Я надеялась, что полюбит. А как же иначе? Ты ведь ему нравишься. По-настоящему.
        - Непростительный обман. Вы знали, какой это будет для меня удар. Я все ждала, ночь за ночью…
        Марин опирается на оконную раму.
        - Я не считала это обманом. Скорее выходом. Для всех.
        - Для меня-то какой выход? Вы мне не позволяете ничего делать и ждете, чтo я напишу маме.
        Марин вздыхает, прижав к щеке холодную ладонь. Ее плечи трогательно вздрагивают.
        - Петронелла, это была идея твоей матери.
        Не смея обернуться, она смотрит в окно. Нелла впечаталась затылком в подушки из гусиных перьев, почувствовав легкий треск. На глаза навернулись слезы, которые невозможно остановить, они текут по щекам, вроде бы несовместимые с ледяным гневом.
        - Неправда, - говорит Нелла. - Она бы так не поступила.
        - Она сделала это для твоего же блага.
        - Блага?
        Марин наконец оборачивается.
        - Нелла, у твоей семьи не осталось ничего, кроме фамилии. Твой отец оставил вас у разбитого корыта, и в лучшем случае ты стала бы женой фермера.
        - В этом нет ничего плохого.
        - Послушала бы я, что ты скажешь лет через десять, когда смоет дамбу, твои руки огрубеют и тебя будет осаждать дюжина голодных ребятишек. А здесь тебе не придется думать о деньгах. Ты хотела благополучия, хотела быть женой купца. И ты ненавидела Ассенделфт.
        - Благополучия? Тогда почему Йохан заключил сделку с человеком, которого вы терпеть не можете?
        Марин отмахивается от ее наивного вопроса.
        - Петронелла, твоя мать желала тебе добра, - в ее голосе звучит чуть ли не мольба.
        - Значит, теперь ко мне не притронется ни одна живая душа? По-вашему, это как?
        Марин раскидывает руки, как птица крылья, перед тем как взлететь. У Неллы внутри все сжимается.
        - Что мы можем? - восклицает она. - Мы женщины! - Такого огня в ее глазах Нелла еще не видела. - Да, кое-кто из нас работает, гнет спину с утра до вечера, но не получает за это и половину того, что зарабатывают мужчины. Мы не можем быть домовладельцами, не можем подавать в суд. Единственное, что нам позволено, - это рожать детей, которые становятся собственностью наших мужей.
        - Но у вас нет…
        - А сколько женщин умирает родами! Над этим ты не задумывалась?
        - Марин…
        - Твоя мать хотела тебя защитить. Она написала мне сразу после визита Йохана. Он ей понравился, и в письме содержался ясный намек на то, что она… все понимает. Она писала, что ты девушка с воображением, сильная и самостоятельная и что в большом городе ты найдешь свое место. Так прямо и написала: «Нелла там найдет свое место. А в Ассенделфте негде развернуться». И я ей с радостью поверила.
        Нелла садится на кровати.
        - Даже если в Ассенделфте негде развернуться, не ей за меня решать, смогла бы я стать приличной женщиной или нет!
        Резкий смех Марин царапнул Неллу по коже.
        - Приличная женщина! - Это было похоже на крик экзотической птицы. - Это кто ж такая?
        - Она выходит замуж, чтобы…
        - А я кто ж тогда, по-твоему? Я, стало быть, неприличная?! Вот это новость!
        Несчастная Нелла молча смотрит на осколки делфтской тарелки с кусочками вафель. Марин нервно потирает лоб.
        - Извини, что сорвалась. Петронелла, ты пошевели мозгами-то. Ты сделала выгодную партию, по крайней мере твое будущее обеспечено.
        - Уж не потому ли вы выступали за этот брак, что его будущее находилось под угрозой? Ну вот я здесь - и что изменилось? Только меня поставили в унизительное положение. Вы не меня, вы себя и его хотели обезопасить. А что, если один из этих клерков расскажет все бургомистру?
        В глазах Марин промелькнула тревога.
        - Каких клерков?
        - В его конторе. Два брата. Они знают. Они все видели.
        Марин побледнела. Она похлопывает себя по завязкам чепчика, словно желая удостовериться, на месте ли голова.
        - Знаешь ли ты, Петронелла, что это такое - постоянно жить в страхе, что твою сокровенную тайну вот-вот разоблачат?
        - Это вы о Йохане или о себе?
        Марин с раздувающимися ноздрями так и сверлит ее взглядом.
        - Вы же сами говорили, что я юная провинциальная дурочка и ничего не знаю.
        Марин фыркает.
        - В твоем возрасте я уже понимала, как устроен мир.
        - Что до меня, то я рада, что не похожа на вас, - признается Нелла. - Я каждый день благодарю за это Бога.
        - Ты так уверена, что Бог тебя слышит, и потому утверждаешь, что мой брат попадет в ад…
        - А вы так не считаете? Вы же ловите каждое слово пастора Пелликорна и постоянно набрасываетесь на брата. Это вы из страха надоумили его жениться на мне! Вам главное - себя обезопасить! - Голос Неллы уже звенит. - Сами-то вы не замужем, а значит, не под защитой. А он живет своей жизнью. Я знаю, что он взял у вас деньги, и теперь вы ревнуете его к тому, чем он занимается. Вот почему у вас в комнате все эти географические карты и диковинные ракушки. Лицемерка!
        Марин, ничего не говоря, подходит к кукольному дому.
        - Это все, что у тебя есть, Петронелла. Пустой дом. - Она хлопает ладонью по боковой панели. - Я думала, ты сильная…
        - Я сильная. И не трогайте мой дом.
        Марин пристально смотрит на нее.
        - Если ты сильная, тогда почему сбегаешь?
        Нелла молчит. Марин убирает руку с панели и направляется к ней. Она физически ощущает жар, исходящий от разгневанной золовки, смешанный запах чистого белья и пота, отдающего мускусом, что выводит Неллу из равновесия.
        - Сказать тебе, Петронелла, как они поступают с содомитами? Топят их в воде. Надевают им на шею камень и наблюдают за тем, как они идут на дно.
        Нелла с изумлением видит в глазах Марин слезы, прилив гнева откатывает назад, а лицо делается скорбным.
        - Но даже если они потом вытащат его труп и разрежут на части, они все равно не найдут то, что ищут, - произносит она тихим голосом, в котором слышится искренность и опустошенность.
        - В каком смысле? - не понимает Нелла.
        Марин прикладывает ладонь к груди, глаза на мокром месте.
        - Потому что это скрыто в его душе, Петронелла, а из души не вытащишь.
        Пибо выпущен из клетки
        Часом позже, прихватив клетку с попугаем, Нелла спускается вниз. На последней ступеньке, прежде чем шагнуть на черно-белый мраморный пол, она садится и ставит клетку рядом. Пибо восседает на своей жердочке. Никого из домочадцев или челяди не видно. Сквозь верхние окна пробиваются слабые лучи, окрашивающие стену в бледно-желтые тона.
        Она затыкает себе рот, чтобы не расплакаться. Пускай Марин плачет, как бы пугающе это ни выглядело, кашу-то заварила она. Нелла дергает ручку дверцы, и та с тихим лязгом распахивается, заставив птицу от неожиданности подпрыгнуть. Пибо с любопытством вертит головкой и поглядывает на хозяйку своими глазками-бусинками.
        Несколько секунд он благоразумно не расстается с жердочкой, но потом, решившись, вылетает из клетки и, громко хлопая крыльями, устремляется все выше и выше, а затем ныряет вниз, осваивая безбрежное пространство. При этом его какашки так и сыплются на пол. Вот и хорошо, думает про себя Нелла. Пускай загадит их дурацкий мрамор.
        Она откидывается назад, подставляя лицо холодному солнцу и следя за тем, как попугай по спирали взвивается под потолок. Он носится от стены к стене, шелестящий комок мелких косточек и чудесного оперенья, обдавая ее воздушной волной, пока не находит себе какое-то невидимое пристанище.
        Нелле явно не хватило недели, чтобы до конца осознать то, чему она стала свидетельницей, и ее одолевают образы, роящиеся в голове, точно стая назойливых бабочек. Казалось бы, простая картинка: ее муж и рассыльный Джек Филипс, английский красавец, но картинка дробится, усложняясь, представая в новых ракурсах. Она ощущает тяжесть заговора, снова видит Джека на пороге дома с посылкой от миниатюриста… Чем они занимались до ее появления? Склонялись над разложенными на кровати атласами, словно боги над картой Земли?
        Хотя она не чувствует себя даже на восемнадцать, сейчас ей на плечи давит груз восьмидесяти лет прожитой жизни. Она барахтается в море фактов и предположений, не зная, как их оценить и с какого боку к ним подступиться, но эта беспомощность странным образом ее окрыляет. Ее поступки не имеют значения, ибо останутся без последствий, и тем не менее где-то маячит угроза утонуть. Один неосторожный шаг, и вся ее жизнь сделается серой в сравнении с кратким мигом чужой страсти.
        Как же Йохан с сестрой должны были летом потешаться над ее провинциальной наивностью, когда придумывали план заманивания ее в большой город! Ею и матерью, двумя простушками, так легко манипулировать: достаточно произнести вслух слово «родословная» - и даже не надо открывать кошелек.
        «Какой же я была дурочкой! Нафантазировать, что я смогу стать своей в Амстердаме, что я ничем не хуже Йохана и Марин Брандт. И где же мои хваленая сила и ум? Чего я тут добилась?» Она кладет руку на живот. От одной этой мысли что-то сжалось внутри. Она никогда, невзирая на все пугалки матери, не сомневалась в том, что однажды родит ребенка.
        Она тихо массирует живот, рисуя в воображении изгибы маленького тельца, комочек пульсирующей плоти. Жизнь в этом доме не просто абсурдна, она превращена в забаву, в сплошной обман. Даже их детские игры с Карелом на озере были не в пример более настоящими. И кто она теперь? И что ей делать?
        - Проголодались? - вдруг прозвучал голос совсем рядом.
        Нелла аж подскочила. Из-под лестницы выходит Корнелия, заметно бледная, с непривычно поджатыми губами. Нелла даже не спрашивает, что та делала под лестницей. В этом доме человек не бывает совсем один, всегда кто-нибудь подсматривает либо подслушивает. Разве она сама не прислушивается - к чужим шагам, к хлопающим дверям, к торопливому шепоту?
        - Как собака, - отвечает она.
        Знакомый голос и собственный ответ действуют на нее успокаивающе, и она остается на плаву.
        - Вы что, совсем выпустили его из клетки? - в голосе Корнелии, показывающей пальцем на промелькнувшие зеленые перышки, нет возмущения. Пибо вошел в пике, прежде чем снова скрыться с глаз.
        Нелла поднимает голову к балкам, откуда доносятся поскребывание и пощелкивание.
        - Пусть летает где хочет. Во всяком случае, сегодня я его в клетку не посажу. Он ждал этого со дня приезда.
        Корнелия встречает невольное признание грустным смешком. Она подходит и, неожиданно присев, кладет обе руки на колени молодой хозяйке.
        - Нелла, я здесь с двенадцати лет, и вот что я вам скажу: все поправимо.
        - Если бы замужем за ним была ты, то так бы не говорила, - возражает Нелла, видя совсем рядом маленькое личико и поблескивающие синие глазки.
        - Может быть. Но я все видела и слышала. И теперь это точно так же касается меня, как и вас.
        - Да, и как нам с этим жить?
        Она резко встает, и руки служанки бессильно падают. Нелла меряет шагами мраморный пол, пока Корнелия сидит на ступеньке, изучая с обеих сторон свои красные натруженные руки. И тут Нелла ловит на себе взгляд блестящих черных глаз из-под лестницы.
        - Кто это там прячется? - вскрикивает она.
        Пришел черед Корнелии вскочить на ноги. Между тем ответа не последовало. Нелла оглядывается в поисках чего-нибудь увесистого, а из-под лестницы, цокая лапами и тихо поскуливая, выходит Резеки, обнюхивая пол. А потом ложится и переворачивается на спину, демонстрируя брюхо.
        - Проголодалась. - Корнелия садится на корточки рядом с гончей и гладит ее по голове.
        - А где Йохан? - спрашивает Нелла.
        Но служанка ее как будто не слышит.
        - Пойдем есть, - говорит она собаке.
        Нелла сидит в подсобке у огня и с благодарностью прикладывается к персональной фляге с горячим вином, а колдующая у печки Корнелия то и дело поглядывает в сторону молодой хозяйки. Заглянув в печку, она убеждается, что пироги с начинкой из курицы и телятины почти готовы, а Нелла втягивает носом запахи мяса и каштанов, мускатного ореха и разных специй, и эти запахи возвращают ее к реальности.
        Нелла задумывается. Она, конечно, может вернуться в Ассенделфт, хотя это была всего лишь пустая угроза. Материнский дом где-то далеко-далеко, словно за океаном, это другой мир, и она не уверена, что ей хочется туда плыть. «Но даже если они потом вытащат его труп и разрежут на части, они все равно не найдут то, что ищут». А что ищет она - вот вопрос. Если она вернется, еще не факт, что она там это найдет.
        - Ты пошла за мной в контору Йохана, - говорит Нелла.
        Корнелия поднимает глаза.
        - И правильно сделала. Нечего вам там околачиваться.
        - Уж ломать, так ломать.
        Корнелия хранит молчание.
        - Я здесь чужая. - Нелла обращается ко всей кухонной утвари, словно проверяя значимость сказанного.
        Корнелия встречает это неодобрительным смехом.
        - Неправда. Это ваш дом.
        - Ты так считаешь? Как можно называть домом место, где царят тайны, обман и выяснение отношений?
        Корнелия смотрит ей в глаза.
        - Одна тайна. - Она сразу напряглась. - Только одна. Или у вас свои тайны?
        Нелла мгновенно почувствовала себя виноватой. «А какие у меня тайны?» Она вдруг подумала об Отто, чье имя застряло в ее дневнике рядом с именем мужа.
        - Нет, - отвечает она, смело встречая взгляд Корнелии. - Зато я постоянно наталкиваюсь на чужие. - Она делает глоток теплого вина.
        Корнелия садится напротив.
        - Еще пять минут, и пироги будут готовы. Я добавила спаржу. Эксперимент. - Она подается вперед. - Это наш дом, Нелла. Мой и ваш. И я сделаю все, чтобы так оно и оставалось.
        Нелла молча ерзает на стуле.
        - Ну что вы оставили в Ассенделфте?
        - Достоинство. Доброе имя.
        - Мне казалось, ваш отец сильно его подпортил. Вы хотите, чтобы теперь то же самое сделал ваш муж? - Она ждет какого-то отклика, но Нелла молчит. - Джек Филипс, - тихо говорит служанка. От этого имени, произнесенного вслух, атмосфера словно сгущается, и Нелла сразу напрягается, застыв в ожидании. - Он не вчера появился, - продолжает Корнелия, - и продержался дольше других.
        Огонь лижет поленья, и они трещат, разбрасывая снопы искр.
        - Отто мог бы тебе о нем порассказать, если тебе интересно, но ты особенно не рассчитывай. Отто у нас молчун.
        Нелла кладет фляжку на старый замасленный разделочный стол. Как ей снова заговорить с Йоханом? Неделя, в течение которой она его избегала, показалась ей вечностью. Ее так и подмывает что-нибудь сломать или отшвырнуть, раздавить жука, а еще лучше оттаскать мужа за волосы. Кажется, она ни перед чем не остановится.
        - Почему Отто много про него знает?
        Корнелия пожимает плечами.
        - Хозяин вырастил его как сына. Он все видит, все понимает. Между прочим, говорит по-французски и по-итальянски. Хозяин научил его всему, что знает сам, но из-за своего цвета кожи Отто не может применить это в деле. Марин говорит, что это жестоко.
        Корнелия открывает печку, и вместе с жаром оттуда выходит противень с пирогами, которые она сбрызгивает кислым соком незрелого винограда и смазывает маслом.
        Нелла разламывает один. Мясной дух счастливо уживается с ароматом спаржи. Но уж больно горячий.
        - Выходит, Марин с Йоханом и моя мать заранее обрекли меня на несчастье, - вздыхает она. - Они знали, чем это для меня обернется.
        - Какие такие несчастья? - вскидывается Корнелия. - Что у вас было в Ассенделфте? Марин отдала вам свою комнату, дает деньги, покупает марципаны. Все оставили вас в покое.
        - Мне не нужен покой.
        Корнелия опустошает флягу и доливает еще вина.
        - Вы уверены? А по-моему, так покой - это самое главное.
        Нелла устраивается поудобнее и подставляет ноги ближе к огню. С каким отчаянием золовка тогда сказала: «Это скрыто в его душе, а из души не вытащишь». Она мысленно видит, как Йохан идет ко дну. Вспоминает его слова на барже, когда они возвращались с ужина в гильдии: «Я не сделаю тебе больно, Петронелла». Раньше ей казалось, что доброта - это объятие, улыбка, неожиданное доброе дело. Ей как-то не приходило в голову, что доброта может выражаться в бездействии, сдержанности, отчужденности. Ее пробирает озноб, она откусывает большой кусок пирога, и от его тепла образ Йохана отступает, растворяется в холодной черной стихии.
        - Знаете, - снова произносит служанка, - когда Марин увидела ваш здоровенный шкап, я подумала: «Ой, что сейчас будет!» - Она ухмыльнулась, и Нелла вдруг поняла, что в этих домашних передрягах Корнелия чувствует себя в своей стихии. И ей уже не хочется назад - к никчемной матери, к кровати на шестерых детей, к непредсказуемому будущему. Она хочет сама быть себе хозяйкой, а посему знать обо всем, что происходит в доме.
        - Скажи, Марин кого-нибудь любила?
        Пальцы служанки стиснули фляжку.
        - Любила? - повторяет она как эхо. Потом опускает глаза на огонь. - Если вы ее об этом спросите, то услышите, что любовь - это призрак, за которым все гоняются, но никто покуда не поймал.
        Нелла задумалась над тем, как ей возразить, но Корнелия подавляет ее своим напором:
        - Нелла, я знаю, что говорю, уж поверьте. Любовь! Да все девушки в городе расшиблись бы в лепешку, лишь бы стать женой Йохана Брандта.
        - Я спросила тебя про Марин…
        - Мужчина, который не хватает сразу то, что ему принадлежит по праву, который не бьет своих слуг и покупает жене подарки на зависть всем жителям Золотой Подковы…
        Нелла глядит в огонь. Пляшущие язычки пламени сходят на нет.
        - Но ведь он наверняка, как и я, считает наш брак ловушкой?
        Корнелия поднимает брови.
        - В этом городе есть ловушки пострашнее, Нелла. Жизнь так устроена. - Она тоже глядит в огонь, втягивая нижнюю губу. - Не возвращайтесь в Ассенделфт, - говорит она, избегая встречаться взглядом с Неллой, а у той становится немного легче на душе. - В спальне наверху у вас стоит шкап за две тысячи гульденов. И, как я недавно еще раз убедилась, практически пустой.
        Нелла размышляет об обитателях этого дома. Пока она держит язык за зубами, их безопасность в ее руках. Но сколько же вопросов остается без ответа…
        Корнелия смотрит на молодую хозяйку, словно читая ее мысли.
        - По мне, так ваша жизнь только началась.
        Семь кукол
        Вечером, поднимаясь к себе, Нелла слышит малоприятные звуки: ее золовку выворачивает наизнанку. Тут же и к ее горлу подступает тошнота. Может, ей пойти к Марин, приобнять, предложить чай с шалфеем? Ничего этого она не делает. У себя под дверью она обнаруживает стоящий букетик из мелких ярко-красных и голубеньких цветов. В него вставлена записка, и Нелла сразу узнает почерк, фраза начинается с большой заглавной буквы, а строчные буковки наклонились вперед и словно бегут к точке. Первая записка, которую написал ей муж.
        «Нелла, вот тебе пятнистый горец для восстановления сил и голубой барвинок для обретения друзей».
        Для обретения друзей? Поздно. Слишком далеко все зашло, чтобы начинать с нуля. А вот для восстановления сил - пожалуй. Еще бы попросил прощения. А что, нормальное пожелание. Уехав в Ассенделфт, она оставит за собой зияющую дыру, о чем будут горячо сплетничать женщины вроде Лийк и говорить мужчины вроде пастора Пелликорна. Она осложнит жизнь Корнелии и Отто, вот уж ни к чему.
        В своей комнате она обводит взглядом серебряный кувшин, картины, которые уже не разворачивает лицом к стене, пустой шкап. «Всю жизнь быть замужем за человеком, избегающим супружеского ложа? Тебя будут брать с собой на разные сборища, на вечеринки в гильдии, возможно, он даже станет твоим другом, но никаких детей, к тебе даже пальцем не притронутся. Неужели один мой вид его отталкивает? Когда мы плыли на барже, моя открытая шея ждала его поцелуя, а дождалась только ожерелья».
        Любовь. В Ассенделфте она над этим не задумывалась, пока у нее не начались месячные. Это кровотечение исполнено смысла, утверждает Библия, и она пыталась соединить его с идеей любви. Но почему-то детям взрослые не очень-то радовались, и сам родительский брак у нее в сознании связывался с умиранием. На изможденном материнском лице лежала печать раздражения, смешанного с тоской по несбыточному. И пусть брак стал для Неллы спасательным кругом, меньше всего она желала повторить судьбу матери.
        Но сейчас она думает о любви иначе. Отто, Джек - юные мужские тела подразнили ее на расстоянии и пробудили в ней желание. Ей хочется их потрогать, узнать, что скрыто под одеждой и даже глубже, под наготой, увидеть нечто, ускользающее от глаз, - чужую душу. Но пока, сама для всех чужая, она переживает, что, возможно, никто и никогда не посмотрит на нее так, как ее муж смотрел на Джека.
        Она трет ладони, словно желая стереть следы унижения. Любит ли она Йохана, как положено жене, трудно сказать, тем более он сам, видит бог, поставил для этого преграды, но разве она могла представить себе, что всю жизнь не будут любить ее! Как прокаженную, неприкасаемую. В полутьме она нюхает чудесный букетик, и ее знобит. Все ее обманывали. Она снова залезает в постель и переворачивается на бок. Он не вчера появился, сказала о Джеке служанка. Интересно, «не вчера», с учетом аппетитов ее мужа, это как долго - несколько месяцев, год, два? Неудивительно, что он так странно себя повел, увидев Джека у своего порога. Никак испугался, что тот обнародует их отношения.
        Хотела бы она знать, где сейчас Йохан, в этот холодный-прехолодный вечер. Она кожей чувствует его безразличие. «Ты не должна быть здесь», - вырвалось у него, когда она переступила порог его конторы. Не должна, и всё тут». Обретение друзей - пустые слова.
        Стук в дверь обрывает поток жалости к себе. Это Корнелия.
        - Вот, - говорит она. - Оставили на крыльце для вас.
        Очередная посылка с чернильным знаком солнца.
        - Ее принес Джек?
        - В парадную дверь постучали, но когда я открыла, там уже никого не было.
        Нелла, волнуясь, осторожно распаковывает коробку под пристальным взглядом Корнелии. То, что она обнаруживает, застает ее врасплох.
        В ряд лежат семь куколок, настолько реалистичных, что Нелла кажется себе великаншей, нависшей над живыми лилипутами.
        - Пресвятая Богородица! - ахает служанка.
        Нелла берет куколку в руки. Перед ней Йохан: на широкие плечи наброшено пальто темно-синей расцветки, одна рука сжата в кулак, другая протянута для рукопожатия. Волосы длиннее обычного, до плеч. Из-за теней под глазами он кажется более уязвимым. К поясу привязан набитый кошелек, болтающийся чуть не до щиколоток. Поскольку он худее, чем в жизни, тяжелый кошель перекашивает его набок. Кажется, сейчас он откроет рот и заговорит.
        - Ангелы небесные, - говорит она едва слышно.
        - А это вы, - произносит рядом Корнелия.
        - Ты о чем?
        - Да вот же!
        И точно: рядом с Йоханом крохотулечка в милом сером платье, волосы, как и в жизни, выбились из-под чепца. Смотрит прямо в глаза озадаченному оригиналу. А в крохотной ручке - распахнутая птичья клетка! У Неллы все внутри переворачивается.
        Следующей в коробке лежит Корнелия с точно схваченными по-птичьи пронзительными синими глазами, оценивающими, с оттенком сомнения, рука поднята к лицу, и, если приглядеться, видно, что палец прижат к губам. Рядом с ней лежит Отто с волосами из крашеной шерсти ягненка - на вид он живее, чем хозяин, но такой же худенький. Нелла притрагивается к его ручке и под затрапезной одеждой нащупывает настоящую мускулатуру. Она в смущении отдергивает пальцы, а Корнелия выхватывает у нее куколку из рук.
        - Отто, - обращается она к недомерку. Тот молчит.
        А вот Марин. Ниже Йохана, но повыше Отто, серые глаза устремлены в неведомую даль. Характерные детали - вытянутое лицо, губы едва сдерживают готовую вырваться сентенцию. Одета подчеркнуто строго: черный бархат, широкий кружевной воротник, крестик. Нелла, как завороженная, проводит пальцем по узкому запястью, изящной руке, высокому лбу, напряженной шее. Под лифом она обнаруживает тонкую меховую подкладку. Палец скользит вниз к черной юбке из лучшей шерсти, какую только можно найти. Схвачена самая суть: молчальница Марин, от которой так и ждешь какого-то выпада.
        Еще одна мужская куколка. Ростом с Йохана, шляпа с широкими полями, шпага на боку, в мундире народного ополченца святого Георга. Крупное лицо обращено к Марин. Вполне узнаваемый Ганс Меерманс, пусть и не такой тучный.
        Нелла переводит взгляд на последнюю, седьмую фигурку, и сердце у нее ухает.
        Это Джек Филипс в кожаной куртке и белоснежной сорочке с просторными манжетами, в облегающих ногу кожаных сапогах. Волосы растрепаны, губы вишневого цвета. Он словно замер в ожидании, что его введут в дом, где он займет подобающее место. Уж не он ли затеял эту игру, чтобы над всеми ними посмеяться? Не он ли поведал миниатюристу всю правду о Йохане? У Неллы создается впечатление, что эти человечки к чему-то приготовились - уж не к тому ли, чтобы заселить кукольный дом?..
        Корнелия, перекрестившись, прерывает ее мысли:
        - Что все это значит? Что вы натворили?
        Нелла пытается смотреть спокойно на шеренгу персонажей, завернутых в бумагу. Куколки сделаны с любовью, тщанием, хорошей наблюдательностью. В них нет никакого злого умысла - в чем тут выгода для Джека? Этот дом стоит на слишком крепких опорах, чтобы какой-то английский юноша мог легко его разрушить. Но потрясение так велико, что мысли путаются.
        - Я ничего… это не я… - начинает она лепетать, но Корнелия ее обрывает.
        - Черная магия, - говорит служанка. - Вы только гляньте.
        - Неправда! - Нелла встает на защиту человечков, сделанных так красиво и неспешно, с таким вниманием к деталям.
        - Откуда они? - хочет знать Корнелия, вид у нее довольно агрессивный.
        - Миниатюрист, - коротко отвечает Нелла, предпочитая не упоминать Джека. Корнелия хмурится. Нелла подводит ее к шкапу и показывает пару гончих, колыбельку, брачную чашу, коробку с марципаном и два кресла, неотличимых от тех, что стоят в гостиной.
        - Вы все это заказали?
        - Да, - привирает Нелла.
        - Понятно.
        Это правда, пусть только наполовину, интуиция подсказывает ей, что лучше обойтись без лишнего шума. Она давно мечтала, пусть уже с ней, а не с кем-то еще случится что-нибудь замечательное. Таким ей представлялся брак, но быстро пришло понимание, что она была марионеточной невестой, и вот теперь вся надежда на миниатюриста. Этот шкап - мужнин подарок, и она распорядится им по своему усмотрению. Главное, чтобы мастера по приказу Йохана не арестовали, поэтому последнему лучше вообще ничего не знать. А ответы на вопросы ей предстоит искать самой - то ли у Джека, то ли у кого-то другого.
        Она подходит к шкапу, и, как всегда, он поражает ее своей огромностью, безукоризненностью черепаховой эмали, рисунком из оловянного сплава на боковинах, словно что-то говорящим на своем языке. Под бдительным присмотром служанки она рассовывает куколок по комнатам: Корнелию - в кухню, Марин - в спальню, Йохана вместе с собаками - в кабинет, Отто - на самый верх, где у него своя комнатка. Себя она помещает в кухню вместе с Корнелией. Ничего лучше пока не придумала.
        Корнелия наблюдает за тем, как она в раздумье взвешивает на ладонях Джека Филипса и Меерманса.
        - Им здесь не место, - говорит служанка.
        - Почему?
        Корнелия глядит на молодую хозяйку как на сумасшедшую.
        - Потому. - Она забирает их у Неллы и сажает на карниз, где они в нелепых позах обречены ждать, когда же их пустят в дом.
        - Корнелия… - Нелла глядит на двух изгоев. - Ты умеешь хранить тайны?
        Служанка тоже уставилась на Меерманса и Джека.
        - А что, не похоже? - говорит она внушительно.
        - Тогда не рассказывай моему мужу о том, что я затеяла. Я буду ему женой и никуда не уеду, если ты ничего ему не скажешь.
        Они смотрят друг на дружку. За окном сгущается зимняя ночь, небо похоже на глубокую темно-синюю реку, в которой рассыпаны звезды. Корнелия мнется.
        - Зря вы так, мадам. Есть в этих куклах что-то нехорошее…
        - Как и в самом доме, Корнелия.
        Служанка успела сказать, прежде чем прикусила язык:
        - Нам следует быть осмотрительными…
        - Мы и будем.
        Корнелия с сомнением глядит на молодую хозяйку.
        - Не нравится мне это.
        - Ну мастерит он всякую мелочь. В сущности, он никто. Норвежский ремесленник.
        Служанка от волнения перекрестилась.
        - Про нас-то он откуда знает?
        - Там живет одна женщина, - говорит Нелла. - А потом я ее видела в церкви.
        - O господи, - пугается Корнелия. - Это его ищейка!
        Нелла ощущает себя предательницей. Миниатюрист, кто бы он ни был, пытается донести до нее что-то сугубо личное. И это послание может оказаться неприятным для посторонних ушей. Она не решается сказать Корнелии про записку, полученную в тот вечер, когда у них были Лийк с Гансом. Кто из этой истории выйдет победителем? Она, Нелла, или миниатюрист?
        «Он каким-то образом меня видит, - решает она. - Запертую шкатулочку в большой запертой шкатулке. - Нелла сдерживает подступающую тошноту. Ее охватывает ужас - может, она вообще фикция, плод чужого воображения?
        Корнелия уже на пороге останавливается.
        - А где Лийк ван Кампен?
        - Вероятно, дома, на Принсеграхт, - отвечает Нелла.
        - Да я не об этом. Если ее муж здесь, то где она сама?
        На этот вопрос у Неллы нет ответа. Она вспоминает, с каким восхищением Лийк оглядывала ее «дом», с каким удовольствием расставляла в нем миниатюрную мебель. Все это, наверно, неспроста. Между тем Корнелия уходит, а Нелла все не может оторваться от мира, разрастающегося на ее глазах. Люди из ее нового окружения уменьшились до размеров кукольного дома, их можно вертеть в руках, но они по-прежнему загадочны и неуловимы, и их намерения сокрыты во тьме. Огромный шкап не дает ответов, и скрытую силу, которой, Нелла уверена, обладают маленькие человечки, она тщетно пытается разгадать. В полусне ей мерещится, что они, неподвластные, разрастаются до пугающих размеров.
        На воде писано
        Во время очередной бессонницы Нелла вдруг улавливает приятный запах из коридора. Лаванда. Она тихонько приоткрывает дверь. Ароматы вместе с плеском воды долетают издалека, а воздух увлажнен клубами пара. Марин, прячущая свои секреты, словно тайное оружие, Марин, которая носит платья на собольем меху и при этом ест старую селедку, решила принять ночную ванну. Подобная процедура и днем-то роскошь, что же могло сподвигнуть ее на такое в столь поздний час?
        Нелла на цыпочках крадется по коридору и, присев на корточки, припадает к замочной скважине.
        Обнаженная Марин стоит к ней спиной. Бледная кожа, длинные конечности. Нелла в легком шоке. Груди золовки оказались вовсе не такими маленькими, как ей казалось. Очевидно, она расплющивает их с помощью немилосердных корсетов. Круглые и увесистые, они свисают над краем медной ванны, пока Марин проверяет температуру воды. Такая грудь пристала бы женщине покрупнее. Нелле даже как-то не по себе.
        При ближайшем рассмотрении золовка оказывается далеко не такой стройной: ляжки и ягодицы довольно мясистые. Длинные юбки скрывают все недостатки. Ее одежда - что-то вроде вывески, демонстрирующей миру идеальную Марин. И совсем другое дело - Марин голая.
        Она медленно садится в ванну, как будто у нее все болит, запрокидывает голову, зажмуривается и уходит под воду. Там она остается довольно долго и даже, кажется, стучит ногой по стенке. Потом выныривает, чтобы глотнуть воздуха, выплевывая струйку изо рта. По воде плавают сухие лепестки лаванды, освежая все вокруг тонким ароматом. Марин начинает растирать кожу, пока та не становится цвета вареного краба - любимой еды Йохана.
        Мокрый локон, уязвимый в своей беззащитности, по-девичьи прилип к шее. За спиной купающейся Нелла углядела на полке великолепную сахарную голову, поблескивающую кристаллами, как бриллиант при свете свечи. Она не верит своим глазам. Не иначе как от Меерманса. Нелла не помнит случая, когда бы золовка публично ела марципан, фруктовый пирог, безе, сладкую вафлю или сдобную булочку. Интересно, кто ей это преподнес - Лийк или он сам? А рядом сладко притягивает взгляд вазочка с засахаренными орехами. Непонятно, служанка ли ее туда поставила или хозяйка тайно умыкнула ее из кухни.
        «Как же это, Марин, на тебя похоже: упрекать меня за пристрастие к марципанам и при этом прятать у себя сахарную голову!» Сахар и селедка - два подручных средства, которые с восхитительной беспардонностью выражают ее внутренние противоречия.
        Меж тем Марин размыкает веки и вперяет взгляд в пустоту.
        - Что ты наделала? - спрашивает она громко. У Неллы перехватывает дыхание. - Что ты наделала?
        Ответа нет.
        Через какое-то время она не без труда вылезает из ванны и медленно вытирает ноги и руки. Для человека, который, как она утверждает, отказывает себе в сладком, она неплохо смотрится. Марин облачается в длинную льняную сорочку и, присев на край кровати, застывает. Она разглядывает географические карты на стене так, словно хочет их продырявить, а затем скользит взглядом по корешкам книг, похоже, в поисках чего-то. Вот она протягивает руку к полке, и у Неллы замирает сердце. А Марин открывает книгу и, вытащив любовную записку, рвет ее пополам, а затем еще и еще, пока от той ничего не остается, кроме белого конфетти, падающего в ванну. Марин плачет, закрыв лицо руками.
        Нелла возвращается к себе, пристыженная. Подглядывать, да еще так долго! Пока она гадает, за что же Марин так казнится, впереди мелькает какая-то тень - чья-то пятка бесследно исчезает.
        Вечер на Калверстраат
        В гостиной Марин склонилась над большим листом бумаги.
        - Что это? - спрашивает ее Нелла.
        - Карта Венеции работы де Барбари. - Голос Марин звучит неожиданно низко и как будто сыровато. Подняв взгляд на невестку, она видит пятилепестковые цветы барвинка, спускающиеся к ее ушам, и хочет сказать что-то по этому поводу, но в итоге воздерживается.
        Нелла по-своему смакует неуверенность золовки. Теперь, когда ей известна тайна этого дома - то, что Йохан не такой, как другие мужчины, она считает себя ровней. Ее молчание только растет в цене, а явление хозяйки дома сквозь замочную скважину в обнаженном виде, по-настоящему уязвимой, лишь добавляет уверенности. Она разглядывает Марин и, хотя видит только длинные пышные юбки, черный треугольник корсажа и белый полунимб оголовья, ей доподлинно известно, что под всем этим скрывается.
        - Йохан едет в Венецию, - говорит Марин. - На переговоры о меермансовском сахаре.
        - Вот как. - Нелла разочарована и обрадована одновременно, ведь ей впервые сообщают хоть какие-то подробности о делах мужа.
        - Пора продавать его в Амстердаме, - продолжает золовка. - Потребность в сахаре огромна. Сколько у нас кондитерских и пекарен, нуждающихся в по-настоящему хорошем товаре.
        Нелла вспоминает про ее сверкающую голову сахара и вазочку с засахаренными грецкими орехами, похожими на миниатюрные мозги.
        - Мне казалось, вы против того, чтобы амстердамцы ели много сахара.
        - Разумеется. Моя душа, Петронелла, восстает против этого.
        - Я вас понимаю.
        Трудно сказать, осознает ли Марин лицемерность своей позиции.
        - Сахар, которым у нас торгуют, отдает дерьмом, прошу прощения за мой голландский. - Чего только в него не добавляют… муку, мел. - И после паузы: - По крайней мере у Меерманса хороший товар.
        Йохан в одиночестве садится на баржу, которая должна доставить его в док, где он уже пересядет на торговое судно. Неллу охватывает озноб, когда он в прощальном жесте поднимает руку, и она зеркально повторяет это движение: не машет, просто, несколько оторопев, держит ладонь перед собой. Со дня известного происшествия в конторе они и парой слов друг с другом не обмолвились. Когда хочется сказать так много, молчание порой оказывается наилучшим способом этого избежать.
        - Я ненадолго, - говорит он. - К Рождеству вернусь.
        Резеки недовольно лает.
        - Почему бы тебе не взять ее с собой? - предлагает Марин, чей голос, когда она обращается к брату, становится таким ледяным, что у Неллы внутри все сжимается.
        - Она будет мне мешать, - отвечает Йохан. - Вы уж о ней позаботьтесь.
        Хочется верить, что речь идет о собаке.
        - Да, мой супруг, - говорит Нелла.
        Их взгляды наконец встречаются, и он тоже обращает внимание на воткнутые в шляпку цветы барвинка, словно обрамляющие уши. Он задумчиво разглядывает розовато-лиловые лепестки, а потом его губы растягиваются в улыбке, и Нелла отчетливо понимает: ей не хочется, чтобы он уезжал. Она разглядывает его загорелую кожу, сероватые морщинки вокруг глаз, серебристую щетину… «У Марин могут быть свои причины его ненавидеть, но я буду по нему скучать, как бы глупо это ни казалось».
        Три женщины - Нелла, Корнелия и Марин - провожают взглядом фигуру, удаляющуюся вдоль Золотой Подковы.
        - А почему Отто с ним не едет? - спрашивает Нелла.
        - Он нам самим нужен. - Погрузневшая в последнее время Марин кажется неповоротливой, а ее движения так неуклюжи, словно у нее заморожены суставы. Корнелия отводит взгляд. - Кто притащит дрова для растопки и торф? Скоро совсем похолодает.
        Уже направляясь в дом, Нелла оборачивается и узнает фигуру на противоположной стороне канала. У нее схватывает живот. Джек! Он стоит, руки в карманах, шевелюра по обыкновению всклокочена, и провожает взглядом исчезающую за поворотом баржу с Йоханом.

* * *
        Тем же вечером, сидя в кухне, Нелла и Корнелия слышат, как хозяйка с Отто разговаривают наверху. Собственно, он в основном молчит, а вот у Марин модуляции голоса все время меняются. Интересно, знает ли он, что именно его хозяйка надеется получить взамен на сахар, и отстаивает ли он интересы отсутствующего хозяина, ратующего за открытый рынок на континенте. У Неллы сложилось впечатление, что Отто много чего знает, если верить Корнелии, Йохан обучил его всему, что знал сам. Видимо, читать и писать? А Лийк, помнится, говорила, что в городе есть чернокожие вроде Отто, обученные играть на музыкальных инструментах, хотя, конечно, это не то что служить камердинером. Интересно, о чем он думает, встречая себе подобных? И что он считает своей родиной?
        Корнелия с досадой швыряет горошинки перца в миску с водой.
        - Наверно, ей приснился очередной сон, который он не может разгадать, - говорит Нелла.
        Служанка тихо смеется, оставляя комментарии при себе. Но разговор быстро заканчивается, хлопает дверь, и вот уже приближаются шаги: Отто спешит в тепло спасительной кухни. Он ошеломлен, лицо вытянуто, глаза вытаращены, нижняя челюсть отвисла. Весь в своих мыслях, он смотрит на Неллу в упор, но не видит ее, словно разглядел за ее спиной нечто пугающее, невообразимое. Он спешит прямиком в винный погреб.
        - Отто, - окликает его Корнелия, не в силах скрыть панические нотки в голосе.
        - Надо рассортировать вино, - бросает он на ходу. - Я должен рассортировать вино.
        Нелла глядит ему вслед. Вообще, слуга всюду сопровождает хозяина, освещает дорогу фонарем, наливает ему вина. Отто не похож на обычного слугу. Он работает по дому или в саду и практически никуда не выходит.
        Дождавшись, когда все улягутся спать, Нелла выскальзывает из комнаты и надевает пальто в прихожей. Ее ждет холод, возможно, даже пронизывающий холод. И опасная территория - амстердамские каналы, да еще и после комендантского часа.
        - Мадам?
        Она в испуге оборачивается на голос, раздавшийся посреди огромного холла. Зажигается свеча, и она видит Отто, сидящего на стуле.
        - Что вы тут делаете? - спрашивает она.
        - Решил проверить, все ли в порядке с вашей птицей, - следует ответ. - Вы не посадили ее обратно в клетку.
        - С Пибо все в порядке. Он привык летать по дому.
        Нелла умолкает. Впервые, если не считать ее второго дня после приезда, они оказались наедине. Она съеживается при мысли, что его имя вписано в дневник Марин. Ее странное поведение в его присутствии наверняка не проходит незамеченным.
        - Не стоит выходить в столь поздний час, - говорит он. - Уже пробило десять.
        - Как-нибудь не пропаду, - отвечает она. И тут же задумывается: а вдруг?
        - Лучше не выходить, тем более одной. Темно. И холод собачий.
        - В Ассенделфте еще темнее. Здесь, по крайней мере, на мостах горят фонари. Так что я не боюсь.
        Он криво усмехается.
        - Зато я за вас боюсь.
        Он опускает глаза после столь откровенного признания.
        - Можете пойти со мной, если хотите.
        Его взгляд скользит вверх по лестнице, по перилам. Кажется, он задумался.
        - Хочу, - говорит он, и она слышит, как у нее в грудной клетке застучало сердце.
        Отто на секунду скрывается в чулане и выходит с великолепным парчовым пальто Йохана. Нелла наблюдает за тем, как он просовывает свои ручищи сначала в один рукав, потом в другой.
        Они выходят на крыльцо, Отто хлопает дверью.
        - Тише вы, - выговаривает ему Нелла. У нее есть все основания полагать, что в этом доме, где круглые сутки что-то происходит, она не единственная не спит по ночам.
        - Зачем вы идете на Калверстраат в такой поздний час? - спрашивает Отто, прижимая воротник пальто.
        Нелла медлит с ответом.
        - Мне надо кое с кем поговорить.
        - В десять вечера?
        - Марин дала мне «Список Смита». Там есть человек, с которым мне надо переговорить. Это связано с подарком моего мужа. Я пытаюсь привести шкап в надлежащий вид.
        Отто молчит, кутаясь в пальто, которое ему немного мало - кисти рук вылезают из обшлагов, - но оно ему идет.
        - Я рад, что вы оправились… после того дня, - неожиданно говорит он.
        - Оправилась, да. - Она думает о том, чего могла лишиться, но не отдала.
        - Вы уж его простите. Он не хотел вас…
        - Да, - перебивает она. - Корнелия со мной уже об этом говорила. И Марин тоже.
        Обсуждать эту тему с ним - нет уж, увольте. Есть куда более интересные предметы, чем конфуз Йохана. Надо смотреть вперед. Молчание Отто она расценивает как признак понимания.
        Туман сгущается, а с ним наваливается темнота, как он и обещал. Почти не светятся окна, горят лишь отдельные фонари. Они движутся почти наугад, рискуя свалиться в канал. Как хорошо, что он вызвался ее проводить.
        - Вы хотя бы иногда вспоминаете Порто-Ново? - спрашивает Нелла, еще не забыв риторические вопросы на географической карте в спальне у золовки. «Погода? Еда? Бог?» Вот чем заняты мысли голландцев. А чем заняты его мысли? Ей хочется поговорить с ним о тайной сахарной голове и о сахарных плантациях на Суринаме, но дальше Порто-Ново ее смелость пока не простирается.
        Отто вскидывает подбородок, почти как Марин.
        - Я его толком-то и не помню, - говорит он. Но можно ли верить ему на слово? Он всматривается в темноту и вдруг признается: - В такие ночи даже не верится, что когда-то в моей жизни были песчаный пляж, жара и пальмы.
        Она мысленно прокручивает последнее слово, произнесенное звучно, с раскатом. Ей трудно себе представить пальму. Кажется, это дерево с раскинутыми руками, такими открытыми, просящими, умоляющими. Не столько даже тропическое, сколько терзающее глаз.
        Чувствуя себя неуютно, они молча идут мимо грозных, затаившихся домов с редко освещенными окнами. Нелла вспоминает свое первое утро - она спускается по лестнице и слышит, как Марин пересказывает Отто свой сон про селедки и сокрушается, что она не Иосиф. Нелла воскрешает в памяти сюжет из Ветхого Завета, как Иосиф толковал сны и как в нем нуждались фараон и жена Потифара. Они выделяли его среди прочих, но при этом испытывали к нему неприязнь. Так он стал жертвой своего дара.
        - А вам такое снится? - спрашивает она.
        Он спотыкается и не отвечает.
        - Я вот своих снов не запоминаю, - говорит она, пытаясь как-то сгладить ситуацию.
        - Это хорошо. Значит, крепко спите.
        Если вдуматься, то все наоборот. Сон ее неглубок, поэтому по ночам она слышит шаги и любой шепот. Разве что ей это снится, а кажется, что все происходит наяву.
        - А вы хорошо спите? - спрашивает она.
        - Что?
        - В этом доме вам хорошо спится?
        - Еще бы. Я слишком устаю за день.
        Похоже, здесь все страшно устают.
        Дойдя до Калверстраат, она просит его поискать глазами вывеску со знаком солнца. Возбуждение растет, мысли завертелись вокруг миниатюриста. Отто задирает голову, высматривая все вывески вдоль длинной улицы. Туман сгустился, и за влажной пеленой различимы скользящие мимо тени.
        А ухо улавливает звук шаркающих шагов… и шорох одежд… как будто затаившиеся духи только и ждут ложного движения с ее стороны. Она сжимает руку Отто, и у того деревенеют пальцы, но она не ослабляет хватку, и рукав Йоханового пальто нежно трется о ее запястье.
        Так, рука в руке, испытывая волнение от этой близости, она идет рядом с ним сквозь густой туман, ступая почти наугад.
        - Вон! - вскрикивает Отто.
        Впереди, пробиваясь сквозь туман, фонарь над входом бросает тусклое пятно на мостовую. Они идут на этот свет, как завороженные: зрачки сузились, тела движутся сами, словно намагниченные. И вот уже они могут разглядеть оштукатуренный диск на доме миниатюриста, сияющее солнце на кирпичной кладке. Беглая вязь вокруг диска («Для человека все - игрушка») излучает особое сияние. Но этого мало, еще светятся четыре окна, до самой крыши, заливая Калверстраат своим теплом. Вот только на Неллу почему-то веет холодом, как это было в каком-то другом месте, а в каком - уже и не вспомнить.
        Они озираются - вокруг ни души.
        - Ловкач, - шепотом говорит Отто, и его голос выдает тайный страх. - Свечи и зеркала. Кому нужно столько света в такой поздний час?
        Она подходит к парадной двери, чувствуя, как холод пробирает ее до костей, уже неотличимых от узкой дверной колотушки. Сквозь щели пробиваются красные сполохи, образуя своего рода нимб.
        - Там что, пожар? - пугается Отто. Кажется, что его лицо из расплавленного золота. С таким же успехом они могли стоять под полуденным солнцем.
        - Вам тепло? - спрашивает она.
        - Да. А вам?
        Вместо ответа она прикладывает ухо к двери. На ощупь - как толстая корка льда. И ничего не слыхать. По крайней мере ни треска объятой пламенем мебели, ни грохота обрушивающегося потолка.
        - Свечи и зеркала, - как эхо повторяет Отто. - Ведьмовщина. Нам лучше уйти. Если нас здесь увидят… если меня увидят…
        Как же он взволнован! Казалось бы, раз ему тепло, он должен хотеть остаться, чтобы понять происхождение этого света. Ее же холод пробирает до костей, и для нее окунуться в непроглядный туман - всего равно что шагнуть навстречу собственной смерти.
        - Эй! - через дверь окликает она хозяина. - Вы там, я знаю.
        Но Отто уже тащит ее прочь, и, объятая ночью, она, как ни странно, начинает быстро согреваться. И вот они снова стоят в начале Калверстраат.
        - Какая темень, - удивляется она. - Ни одного огонька. «Для человека все - игрушка», - повторяет она вслух девиз на доме миниатюриста.
        - Нам не пригрезилось? - спрашивает ее Отто. - Во всем этом чувствовалась какая-то… святость.
        - Да, - соглашается она. - И нам это не пригрезилось.
        Он осеняет себя крестным знамением. Она трогает свои щеки, - жаль, что не он! - они снова теплые.
        На Херенграхт Неллу вновь охватывает ощущение, что за ними следят. Она озирается. Ну конечно! Перед окном в гостиной стоит Марин и высматривает их, ждет их возвращения.
        Николин день
        Корнелия рассказывает, что в районе Кайзерграхт всплыл труп. Мужчина без рук, без ног. По распоряжению властей его унесли, как какую-то тушку. И расследовать ничего не станут.
        - По-тихому убили, по-тихому и закопают, - заключает она, многозначительно глядя на молодую хозяйку. Та отводит глаза, а Марин приказывает служанке прикусить язык и не болтать на подобные темы. Замерзает вода, разговоры вертятся вокруг приземленных тем: сломанной мебели, ночных горшков, околевших котят, превратившихся в жалкую замороженную кучку. «Ах, если бы я только могла их отогреть и забрать в дом», - думает Нелла. В ее фантазиях они оживают, и ледяной плен перестает быть пугающей реальностью.
        За две недели, что Йохан в Венеции, резко похолодало. Двери и подоконники в сосульках, и даже паутинки в саду превратились в узор из ледяных иголок. Все засыпают дрожа и встают окоченевшие.
        Пожалуй, она бы хотела снова увидеть Джека, хотя бы для того, чтобы убедиться в его существовании и несомненности случившегося. Джек превратился в ее мыслях в миф, символ ее страданий. И по-прежнему никаких вестей от миниатюриста. Нелла жаждет весны, цветения, запахов вскопанной земли и новорожденных жеребят в конюшне, острого мускусного духа, которым веет от овечьей шерсти. Мороз убил все проявления живой природы. За стенами дома не осталось ничего, кроме потоков вод, скованных льдом.
        Лихие уличные пацаны уже раскатывают по льду, не боясь провалиться, радостно улюлюкают, окликают друг друга: «Питер, Даниэль, Антуан, Берт!» Нелла приглядывается к Берту - это же тот слепой мальчишка, что украл серебристую селедку в день ее приезда! Он отощал, однако веселится не меньше остальных. Удивительно, но катается он по этой белоснежной и безбрежной скатерти так же бойко и уверенно. Не иначе как скользкая твердь всех уравняла.
        Он ей напомнил о брате Кареле, и она отправляется за подарками для своей семьи, благо у нее теперь есть деньги. Выбирает тщательно, самое лучшее, что должно свидетельствовать о статусе амстердамской знатной дамы. Карелу - хлыст для верховой езды, матери - вазу в форме тюльпана, Арабелле - книжку с литографиями насекомых. Сестренка, вероятно, предпочла бы ленты для волос, но это все мишура. Отправляя посылки в Ассенделфт, она спрашивает себя, не составить ли им компанию. Но, провожая взглядом почтовый экипаж, выбранный по причине замерзших каналов, она не испытывает никакого желания вернуться домой. Что-то держит ее в этом городе, хоть она и сама не знает, что именно. Просто есть ощущение, что без нее здесь может произойти нечто важное.
        Нелла с Корнелией избегают говорить о кукольном доме, a Марин их ни о чем не спрашивает. Служанка, постоянно предупреждающая молодую хозяйку о подстерегающих ее опасностях, очень надеется избежать беды. А Нелла, боящаяся упустить тонкую ниточку, которая способна однажды привести ее к миниатюристу, счастлива просто ждать, что будет. Куколки застыли в своих комнатах, кто сидя на стуле, кто стоя у камина, с Резеки и Дханой у их ног. Нелла собирается написать мастеру и снова посетить Калверстраат, ей нужны кроватки, фаянсовая посуда и кастрюльки, столы, горшочки, вазы… А также картины, орнаменты, тарелочки с едой.
        Она составляет списки необходимого, это уже превратилось в потребность. Кукольный дом, кажется, живет своей жизнью, и она должна его подпитывать, следить за тем, как он разрастается. А в часы, когда ее одолевают мрачные мысли, вспоминается ночь на Калверстраат, куда они пришли с Отто, и она начинает гадать, чем для нее может обернуться очередное обращение к услугам миниатюриста. Снова на пороге появится Джек? И что окажется в новой посылке? Она испытывает острое желание, смешанное со страхом. Надо полагать, очередные поделки внесут радость в ее жизнь, но почти наверняка и осложнения.
        Однажды, придя к себе, она видит, что куколок переставили. Резеки теперь в прихожей вместе с Джеком, а Дхана с Йоханом в кабинете. Отто вообще исчез, а Марин, Корнелия и крошка Нелла переместились в гостиную. Меерманс лежит ничком на полированном полу. На ее расспросы, кто побывал в ее комнате, все отвечают отрицательно. Она пытается понять, кому понадобилась эта перетасовка, все трое, кажется, хотят держаться подальше от ее шкапа и миниатюриста - вообще от всего, что с ним связано.
        Она обыскивает комнату в поисках Отто, но тщетно. Его украли, это ясно, вот только зачем? По спине пробегает озноб. Возможно, это Лийк. Приходила ночью, чтобы унести фигурку человека, о котором постоянно думает? Что за дурацкая мысль! Она могла прийти в голову разве что прежней Нелле, витавшей в облаках, предававшейся необузданным фантазиям. Наверняка фигурка у кого-то в доме. Неплохо бы проверить, но идти в комнату Марин совсем не хочется. Она еще помнит синяк на руке и свой страх, когда ее застигли на месте преступления. С тех пор они пришли к взаимному пониманию, пожалуй, даже доверию.
        Накануне дня святого Николая, борясь с бессонницей, Нелла вспоминает слова из любовной записки, которую Марин порвала на клочки, и даже слышит, как Джек произносит их, рассекая воздух, точно скиф морскую рябь, со своим английским акцентом. Это все равно что стоять на пригреве. Одного прикосновения мне хватит на тысячу лет. Похоже, Марин сразу догадалась, от кого были подношения. Нелла проваливается в тревожное забытье, в котором Джек бродит по закоулкам ее сознания с водруженным на голову черепом из коллекции ее золовки. Она просыпается как от толчка. Сон был такой отчетливый, что кажется, Джек сидит в углу.
        - Кто здесь? - испуганно спрашивает она, но вопрос остается без ответа. Она видит лишь силуэт гигантского кукольного дома под потолок со зловещими комнатами. Где-то привычно хлопают двери, и кто-то всхлипывает - поди догадайся. Она встает и отдергивает штору, ожидая увидеть Лийк или светловолосую женщину с необычными глазами, что сидела в церкви. Канал объят тьмой, а над водой стелется туман - словно пар идет изо рта. У Неллы скоро замерзают ноги, и она снова ныряет под одеяло, а рукой шарит под подушкой, проверяя, нет ли там случайно Отто. Как ни странно, нет.

* * *
        Наступил день святого Николая, но улицы на удивление безлюдны.
        - Что случилось? - спрашивает Нелла за завтраком. Марин молча меряет ее взглядом.
        - Опять этот чертов магистрат лишил нас праздника, - откликается Корнелия, неся внушительную чашу компота в посиневших пальцах.
        - А ты бы, Корнелия, прикусила язык, - подает голос Марин. Она ведет себя так, словно у стен есть уши, думает Нелла, посылая служанке улыбку. Но Корнелии не до смеха: десять лет строгой набожности, исповедуемой хозяйкой дома, дают о себе знать. - Всякие куколки и тому подобное официально запрещены. - От этих слов Корнелия роняет на пол ложку, а в ее взгляде, обращенном к молодой хозяйке, читаются недовольство и легкая паника.
        Нелла опускает беспомощный взгляд в тарелку с селедкой и сыром гауда. В щелях гуляет леденящий ветер.
        - Запасы торфа и дров тают на глазах, а нам хоть бы что, все камины растопили, - недовольно бурчит Марин.
        - Мы стараемся экономить, мадам, - оправдывается Корнелия.
        Нелла оглядывает сотрапезников, надевших на себя сто одежек, да еще кутающихся в харлемские шали.
        - Пряничные фигурки тоже нельзя, - на всякий случай уточняет Марин. - Я тебя предупредила.
        И то правда, имбирные человечки и куколки, продававшиеся на Вийзельдам, оказались под запретом.
        - Папистское идолопоклонство не может заменить сосредоточенной молитвы, - заключает Марин.
        - Это чьи слова? Ваши или бургомистра? - полушепотом отваживается полюбопытствовать Нелла. Она смотрит на золовку, дорисовывая сахарные крошки в уголках идеальных губ. Почему Марин так лебезит перед сильными мира сего, обладающими властью утопить ее брата, остается для Неллы загадкой. И почему она так держится за бездушную собственность? Страх божий или страх перед соседями? Возможно, и то и другое.
        Нелла следом за Корнелией уходит в кухню, к теплу открытой печи, где та с лязгом ставит чашу с компотом и вооружается скалкой. Здесь же Отто полирует целый батальон весенних сапог Йохана.
        - Ничто не остановит амстердамцев, больших любителей пожрать, - говорит он. - Готов поклясться всеми сковородками Корнелии, что за закрытыми дверями женщины сейчас вовсю лопают пряничных человечков, а их супруги с удовольствием грызут миниатюрных женушек.
        - Твоя правда, только нечего клясться чужими сковородками, - говорит Корнелия, снисходительно хмыкая.
        Несмотря на желание побыть в непринужденной обстановке, Неллу от слов Отто бросило в краску. Эти разговоры о поедании сладких жен и мужей… Скорее всего, Отто ни на что не намекал, но ей трудно представить Йохана пробующим ее на зуб. Нелла рисует в своем воображении веселые торжества в других домах, декорированных бумажными гирляндами и еловыми ветками, с пышками только из печи и кубками, наполненными вином с корицей. Весь город с вызывающей бесшабашностью славит покровителя детей и моряков. Санта-Клаус принадлежит им, и ни магистрат, ни церковники не смогут ничего с этим поделать.
        В ней зреет протест. Стоя в сумрачной прихожей, обставленной дорого, но мрачновато, она не желает принимать правила игры. Марин, хранительница тайных запасов сахара, отказывает им в такой маленькой радости, как пряничный человечек. Что за абсурд! За час они втроем задрапировали золотистыми оборками панели из красного дерева в холле и деревенские пейзажи в гостиной, и теперь, со всеми этими ленточками и кружавчиками и горящим огнем в камине, комната напоминает пещеру Аладдина, а мрачные тени последних двух недель на время отступили.
        - Ох и влетит же нам за это, - вздыхает Корнелия.
        - Она даже не заметит, - успокаивает ее Отто.
        - Не заметит?
        Вместо ответа он откусывает ногу пряничному лорду.
        - Что это? - В гостиную неожиданно вошла Марин, и ее аж передернуло от такой мишуры.
        - Пряник, - невпопад говорит Отто.
        Марин уставилась на съедобного человечка у него во рту.
        - Я про ленты.
        - Посидите с нами? - спрашивает Нелла.
        Какое-то мгновение Марин, кажется, колеблется.
        - Оставите повсюду крошки, а потом набегут мыши, - с этими словами она поворачивается и уходит.
        - Ну и что? - бурчит Корнелия. - Убираться-то мне.
        Вечером у них под окнами появляются уличные музыканты, и Нелла с Корнелией, высунувшись наружу, начинают им подпевать, но Марин требует, чтобы они закрыли ставни и задернули шторы. «Мы не цыгане». Отчего она не в духе? Нелла ведь пообещала ей, что не уедет в Ассенделфт и что о тайне Йохана никто не узнает, тогда почему она с таким упорством пытается расстроить их маленький праздник? Нелла вспоминает слова Отто про улей, который не стоит ворошить. Но ей ли, девочке из деревни, бояться пчел и ос?
        Лиса нервничает
        В канун Рождества исчез Пибо.
        - Говорила тебе - закрывай окна. - Марин переводит взгляд с распахнутой дверцы золотой клетки на единственное настежь распахнутое окно в холле. - Твоя легкомысленность могла стоить ему жизни. - Она подходит к окну и, дотянувшись до рамы, с треском ее захлопывает.
        Нелла наблюдает за ней, закипая от ярости.
        - Вы, кроме себя, никого не любите, иначе никогда бы мне такого не сказали!
        Испугавшись своих слов, Нелла осекается. А Марин хмурится, трогая висок, но от ответного выпада воздерживается. Теперь она трет загривок, как если бы потянула мышцу. «Хоть бы ты себя стерла в порошок», - думает про себя Нелла, - или уж ляпни что-нибудь, чтобы я выплеснула на тебя все свое бешенство».
        Ее охватывает ужас при одной мысли, что Пибо раздавили колеса экипажа или разорвали бродячие собаки. Она пытается не думать об этом, но получается не очень. Йохан до сих пор не вернулся, и они с Корнелией провели не один прекрасный вечер, наблюдая из окна за музыкантами и бражниками с их свистелками и колокольчиками, так контрастирующими с мертвой тишиной в доме. А Марин, похоже, решила оставить их в покое, предпочитая уединяться в своей комнате или неподвижно сидеть перед горящим камином в гостиной, глядя на огонь. Эти две недели были самыми счастливыми для Неллы, которая забыла про все, включая Пибо, думая лишь о развлечениях. Мгновения настоящей легкости, бездумности и свободы дыхания. Даже то, что произошло в конторе Йохана, находится под контролем, убрано в дальний угол, и сделать это в его отсутствие оказалось проще. Перечитывая послание миниатюриста, она думает: «Да, всякая женщина - хозяйка своей судьбы».
        У Неллы ноет сердце, оттого что не может вспомнить, закрыла ли она злосчастное окно. Почти три недели назад она выпустила попугая полетать в холле и с тех пор его не видела. Сама виновата. Как можно так бездумно, так жестоко отнестись к своему любимцу? Или это Корнелия в хлопотах по хозяйству оставила окно открытым? Проще все списать на естественные причины, чем поверить в то, что кто-то преднамеренно распахнул окно и выпустил птицу.
        - Это Отто недоглядел, - словно прочитав ее мысли, говорит Корнелия, глядя на открытую клетку.
        - А где он?
        - Вышел, - отвечает Марин вместо служанки.
        - Он ведь не любит выходить из дома.
        Марин встречается с ней глазами.
        - Петронелла, мне жаль, что так случилось, но птица - не лучший вариант домашнего питомца.
        - Не вам судить! - огрызается Нелла, чувствуя, как наворачиваются горячие слезы. Всем наплевать на то, что Пибо пропал! Кажется, одному Отто нравились его выкрики и клекот. Не иначе как Марин выкинула его на милость снежной зимы и голодных чаек. Какая яркая мишень для жадных клювов пернатых убийц! Это была бы месть в ее духе - за то, что Нелла осмелилась вынести клетку из кухни. Она сразу же непонятно почему невзлюбила Пибо, безобидное существо с необыкновенным опереньем. Чужую собственность.
        Неужели Нелла никогда больше его не увидит? Но балки пусты, не слышно ни голоса, ни хлопающих крыльев. Пибо был последней ниточкой, связывавшей ее с родным домом, и вот он улетел от нее поверх крыш, не ориентирующийся в пространстве, быстро замерзающий. Эта стужа была для него смертельна. Убежав к себе, Нелла зажимает рот, чтобы не разрыдаться.
        - Прости, - давится она в ладонь. - Прости меня.
        «Я вытяну из нее всю правду!» С досады она пнула шкап и тут же пожалела об этом: чуть не выбила большой палец. Вынув из игрушечной комнаты куколку своей золовки, она зажимает ее в кулаке. На нее смотрят ничего не выражающие глаза. Нелла распахивает окно. Леденящий воздух врывается в дом, и у нее перехватывает дыхание. Она грозит кулаком небу, имея в виду золовку, которую отправила к облакам вслед за ее жертвой, прежде чем Марин грохнется на лед и ее унесет течением в открытое море.
        - Где он? - вопрошает она канал и сама поражается этому выплеску ярости. Прохожие остановились и задрали головы. Тут она замечает удаляющуюся светлую голову среди серовато-коричневых и красных капоров, широкополых черных шляп и харлемских теплых шалей, в которые женщины прячут подбородки и которые они намотали вокруг шей, точно шерстяные нитки на шпульки. Неллу зазнобило - то ли от стылого воздуха, то ли от выглянувшего из-за облаков солнца. - Постойте! - кричит она, высунувшись из окна. Кулак раскрылся, и куколка Марин просто лежит у нее на ладони. - Кто вы?
        Бросив куколку на пол, она выскакивает из спальни, летит по коридору, сбегает с лестницы. В холле увлеченные беседой Марин и Корнелия поворачиваются в ее сторону.
        - Что ты делаешь? - спрашивает золовка, видя, как она открывает дверные засовы. - Останови ее, Корнелия.
        Служанка переводит взгляд с одной госпожи на другую, и на ее лице появляется страдальческая гримаса.
        - Почему мне нельзя выйти? Я увидела…
        - Я не позволю устраивать публичный спектакль. Я слышала, что ты сейчас кричала. По-твоему, это портовый кабак?
        - Там женщина, которую мне надо увидеть.
        - Какая еще женщина?
        Нелла мучается с засовами.
        - Корнелия, ты так и будешь стоять? - возмущается Марин. - Мне только скандала не хватает…
        Поздно. Нелла уже выскочила из дома.
        - Простудишься! - несется ей вслед.
        Толпа рассеялась, и она бегает взад-вперед, отчаянно высматривая блондинку. Остановилась перевести дыхание. Идти домой неохота, поэтому она быстро направляется по Вийзельстраат к Старой церкви. Обратиться с молитвой о возвращении любимца. Нелла отдает себе отчет в том, что ее беспокоит не столько судьба мужа, сколько судьба попугая. Что ж, Пибо значит для нее больше. Она засовывает руки поглубже в карманы юбки. Йохан вполне способен сам о себе побеспокоиться, разве нет? Вопрос повисает без ответа. Ей хотелось бы так думать, но что-то в образе жизни Йохана говорит о том, что именно он нуждается в их защите.
        Отмахнувшись от неприятных мыслей, она идет мимо нового высокого здания мэрии в сторону площади Дамбы. Колокола Старой церкви обливают малиновым звоном обледеневшие крыши домов. Малые, числом четыре, высокими голосами возвещают о грядущем рождении Святого Сына, а большой басистым голосом Создателя как бы поддерживает их снизу. Пахнет вареным мясом, а прямо напротив церкви дерзко выросла винная лавка. Если пастор Пелликорн гоняет виноторговцев, то рядовые амстердамцы благосклонно поглядывают на козлы, просевшие под тяжестью огромного чана с вином.
        - Жалкая личность, - бросает кто-то. - Это ведь гильдия распорядилась, чтобы весь день торговали.
        - Господь превыше гильдий, друг мой.
        - Вот и Пелликорн так считает.
        - Не переживай. Гляди! - Мужчина показывает спрятанные под полой две фляжки с горячим красным зельем. - С апельсином.
        Они удаляются в не столь целительный квартал, чему Нелла только рада. Поймав на себе пристальный взгляд пастора, она отводит глаза. Сейчас ей пригодилось бы пальто, да и в церкви немногим теплее. Она озирается. Большинство сидений вокруг кафедры свободны, а двум-трем прихожанам, возможно, просто некуда пойти. Обычно служба собирает большую паству, и каждый молится у всех на виду.
        К своему удивлению, она вдруг обнаруживает Отто в парчовом пальто хозяина и надвинутой на глаза конической черной шляпе. Склонив голову, он молча шевелит губами: не то молится, не то дает обещание. Он словно не в себе. Руки дергаются, тело напряжено. Что-то удерживает ее от того, чтобы подойти, было бы неправильно встревать в такую минуту. Вновь ощутив потусторонний холодок, она оборачивается и лихорадочно скользит взглядом по скамьям, а затем вверх по беленым стенам к потолку со старыми фресками. Эта женщина где-то рядом и наблюдает за ней!
        Она идет через неф к алтарю. За спиной орган разражается такими утробными звуками, что у нее все внутри содрогается. И в это время заблудший кот, спасаясь от холода, пролезает между ножек стула и вот уже скребется лапами по могильным плитам. Нелла не любит орган, предпочитая ему тихие переборы лютни и виолы или тростниковую легкость блок-флейты. В органе же есть что-то назойливое, громоподобное, какая уж там святость. Он уводит ее от духовного, хотя считается, что орган открывает сердца и впускает в них силу Господню. Нелла затыкает уши, у нее закружилась голова.
        Кто-то трогает ее за рукав, и она оборачивается, ожидая наконец увидеть таинственную женщину, которая ей расскажет, чего от нее хочет. Но это Лийк, похудевшая со дня их последней встречи, такая бледная в своих лисах и соболях.
        - Мадам Брандт, - говорит она. - Счастливого Рождества.
        - Спасибо, мадам. Я пришла… помолиться.
        Взяв Неллу под руку, Лийк потянула из воротника одну из лисиц. При всей своей набожности она в отличие от Марин, кажется, вовсе не стесняется демонстрировать предметы роскоши.
        - Или присмотреть за ним? - она показывает пальцем на сидящего Отто. - Мудрая мысль. А то в нашем городе его съедят заживо. Но что это с ним? У него такой растерянный вид. Что у вас вообще происходит? Слуги разгуливают средь бела дня. - Она заразительно хохочет, а у Неллы сжимается горло. - Бедняжка, вы совсем замерзли. Хотя бы в святом месте человек должен немного согреться! - Она туго обертывает лисицу вокруг Неллиного горла. От меха веет промозглым холодом, а от Лийк фруктовой помадкой.
        - Мы редко видим в церкви Марин, - говорит она. - И Йохана, и вас.
        - Йохан уехал.
        - Вот как. Один? - Она улыбается, глядя на Неллу.
        - Да.
        - Ну, что Отто не с ним, это понятно. Но у него ведь есть еще один помощник? Английский мальчик, если я ничего не перепутала. Кажется, он к вам заглядывал?
        Нелла пытается вырвать руку. Лийк морщит нос.
        - Полно, дитя мое. У Амстердама есть глаза и уши.
        - Марин неважно себя чувствует, - говорит Нелла в надежде поскорей избавиться от назойливой мухи. Однако Лийк, уцепившись за ее слова, лишь усиливает хватку.
        - А что с ней?
        - Не знаю.
        - Я пришлю своего врача, - говорит Лийк, - он разберется. - Она тянет Неллу к органу, чьи звуки валятся в одну неразборчивую, дисгармоничную кучу. Та ничего не отвечает, думая только о том, как избавиться от этой прилипалы и гремящей музыки, отзывающейся эхом в грудной клетке. Она ищет глазами Отто, но он уже ушел.
        Лийк вытирает губы, словно желая смахнуть какие-то слова, и Нелла видит, что у нее на пальцах нет ни золотых колец, ни драгоценных камней. Голая узкая рука.
        - Марин рассчитывает заполучить все, - говорит она. - Вы сами слышали. Как бы не так.
        - Я ничего не знаю…
        - Мой сахар гниет на Карибах в темных подвалах, миссис Брандт. Я вам рассказываю как подруге. Не допустите же, чтобы в новом году все досталось им. Вы меня слышите?
        - Лийк…
        Но та отходит так же быстро, как подошла. Потом вдруг оборачивается, словно пронзенная неожиданной мыслью.
        - Лийк, с вами все в порядке? - спрашивает Нелла, не слишком рассчитывая на ответ. Однако та уже спешит к запасному выходу - ссутуленная, несуразная. И миг спустя исчезает за маленькой дверью.
        Истории
        - Хочу, чтобы Йохан вернулся домой. - Нелла сама не ожидала от себя таких слов.
        Корнелия, делающая пирожки с фруктовой и ореховой начинкой в качестве компенсации за утрату Пибо и черствость Марин, улыбается, глядя на молодую хозяйку.
        - Вернется, куда он денется. Вы уж подождите.
        Не в силах больше молчать, Нелла рассказывает служанке про свою встречу с Лийк в Старой церкви, про то, как ее простая молитва о душе Пибо была истолкована этой ненормальной. Корнелии эта тема куда интереснее, чем туманные разговоры о миниатюристе. Вместо предположений и фантазий - конкретный орешек, который надо разгрызть. Лийк тоже проблема, но из плоти и крови.
        Корнелия слушает ее, перетирая миндальные орехи и корицу, прежде чем обвалять все это в пшеничной муке.
        - Там был еще кто-нибудь из знакомых? - спрашивает она.
        - Нет, - утаивает правду Нелла.
        Корнелия вздыхает, добавляя белый инжир в начинку.
        - Эта Лийк, скажу я вам, сумасшедшая. Но голова у нее варит.
        В сгущающихся сумерках Корнелия рассказывает молодой хозяйке историю отношений Марин и Лийк.
        - Марин была еще совсем молоденькая, когда познакомилась с Гансом Меермансом. Он дружил с нашим хозяином, и оба работали клерками в Казначействе. Господину было восемнадцать, а Марин где-то одиннадцать.
        - А Лийк говорила, что, когда им было по двадцать два года, они вместе плавали на судне.
        - Ну да. Только их дружба началась гораздо раньше.
        Нелла пытается представить себе золовку в одиннадцатилетнем возрасте, но у нее ничего не получается.
        - Они познакомились на банкете, еще на Синтерклаас, - продолжает Корнелия. - Вот почему Марин его терпеть не может. Из-за воспоминаний. Отец нашего господина решил устроить ужин в холле. В старом доме, поменьше нашего. Пришли бродячие музыканты попытать счастье. С тромбонами, рожками и скрипками. Марин все танцевала и танцевала с Гансом Меермансом. А ему что? Одиннадцатилетняя девчонка. Никто. А он принц! Ох и хорош же был собой. Вы не смотрите, какой он сейчас. Жрет много, живот из рубашки выпирает.
        - Откуда ты все это знаешь, Корнелия, тебя тогда еще и на свете не было!
        Служанка недовольно цокает языком и коротко подводит черту своим разглагольствованиям:
        - Да уж расщелкала. Невелика загадка.
        - А Марин знает, что ты ее расщелкала?
        Корнелия придвигает к себе миску с яблоками и начинает очищать их от кожуры. Каждое яблоко - одним движением ножа.
        - А чего она ждет? - Служанка уходит от прямого ответа. - Вы ведь тоже хотите. Всем хочется развязать этот узелок. Вот и мы с Отто… посматриваем да послушиваем.
        Корнелия излучает уверенность, а вот Нелла сомневается, что Марин вообще можно постичь, пусть даже с одной стороны. Тут тебе и любовная записка, и стручки с горошинами, и географические карты… а ее замкнутость, а жестокие слова вкупе с неожиданной щедростью. Ей кажется, что Марин утекает как вода сквозь пальцы, Йохан же во многом разъяснился, обрел вполне понятные очертания.
        Корнелия рвется рассказать о своей хозяйке, даже просить не нужно. Нелла поглядывает на ее проворные руки и симпатичное мучное пятнышко на кончике носа. «Моя первая настоящая подружка», - думает она про себя. Пока та щебечет, у Неллы словно разрастается сердце в грудной клетке, уже нет сил терпеть, так бы и прижала к себе это дитя из сиротского приюта, чьи кулинарные таланты способны утешать близких.
        Для Корнелии произнести это вслух значит придать истории осмысленность евангельского текста, упорядочить жизнь Марин, а стало быть, и собственную. Спору нет, она хорошая рассказчица. Нелла заслушалась. Живо представила себе танцующих и музыкантов, вдыхает запахи вина с корицей, имбирного хлеба и жареной свинины. Воздух пропитан любовным томлением - по крайней мере ожиданием чего-то такого и опасениями, с этим связанными, в силу молодости. Вознесясь к солнцу, можно и сгореть.
        - Наш господин и Меерманс были хорошими друзьями, - рассказывает Корнелия. - Поэтому тот частенько захаживал. Но при всей взаимной симпатии парни были горячие, честолюбивые и постоянно ссорились. А Марин их мирила. Она называла их «икарами».
        - Она и Меерманс любили друг друга? - перебила ее Нелла.
        - Подожди, сейчас… - Корнелия перевела дыхание. - Парни были как дикие мустанги. Необъезженные. - Глаза у нее расширились. - А любовь… кто ж его знает? Девчонке-то было всего одиннадцать.
        - Ну да, - соглашается Нелла. А сама думает про Отто, дрожащего на скамье в Старой церкви. И про свои неоформившиеся чувства к нему. Что-то вроде смутного влечения. Хотя ей самой уже почти девятнадцать, о любви, похоже, она знает не больше одиннадцатилетней. С годами не приходит уверенность, скорее еще больше сомневаешься. В твою жизнь постоянно вторгается чужой опыт.
        - Через несколько лет наш господин ушел из Казначейства. - После паузы Корнелия выходит из некоторой задумчивости. - А Меерманс остался. К тому времени Марин уже было около пятнадцати, а этим по двадцать два. Родители у обоих умерли. Все трое часто виделись - танцы, застолья в гильдии и все такое. Марин танцевала только с Меермансом и своим братом.
        В ответ на смех молодой хозяйки Корнелия удивленно поднимает бровь.
        - Лийк ведь рассказала вам про то, как наш хозяин уплыл на корабле в Батавию.
        - Ну да. - Нелла мысленно рисует картинки восточной страны: горячие пески, знойное синее небо, хрустящие ракушки… кровавые разборки. - Они уплыли вдвоем. Так сказала Лийк.
        - Она соврала. Или это муж ей соврал.
        - Но зачем ей…
        - Вернувшись из плавания, господин пошел к Меермансу. - Корнелия подалась вперед. - И посоветовал ему поменять правила игры, объявить войну писакам в городской мэрии, вместо того чтобы им поддакивать. «Йохан, это неправильно, - сказала ему Марин. - Если ты у нас такой, это еще не значит, что всех надо равнять под себя».
        Корнелия, заглянув в миску с вымачивающимся изюмом, в задумчивости помешала в ней деревянной ложкой.
        - Короче, Меерманс тоже решил уйти из Казначейства и поступить в Ост-Индскую компанию, - продолжает она рассказ. - Но он был нашему господину не чета. В ОИК у него не заладилось. Не умел открывать нужные двери. К тому же, на его несчастье, Йохан быстро разбогател.
        Корнелия достает из шкафчика бутылку с рапсовым маслом.
        - И вот однажды приходит он к хозяину в новый дом, который тот построил для Марин. - Служанка наливает масло в глубокую сковородку. - Специально, когда ее не было дома. И предлагает его сестре руку и сердце.
        - А Йохан?
        - Отказал.
        - Как? Почему отказал?
        Корнелия, пожав плечами, понижает голос.
        - Вы меня спрашиваете? Видать, была причина. - Она добавляет в жидкое тесто изюм и яблочные дольки и, перемешав, бросает на сковородку первую порцию, с шипеньем встреченную раскаленным маслом. Деревянной ложкой Корнелия переворачивает полоски и соединяет края, одновременно посыпая поднос контрабандным сахаром от Ханны Мааквреде. - Кроме пригожести, если она в твоем вкусе, Меермансу и похвастаться-то было нечем. - Она помолчала. - Короче, ушел он и больше к нам ни ногой.
        Корнелия вытаскивает готовый пончик и аккуратно опускает в сахар. Наклонившись к Нелле, шепотом добавляет:
        - Сдается мне, наш господин сказал Меермансу, что Марин не горит желанием.
        - Но зачем он это сделал?
        - Может, она ему нужна была дома. А может, решил, что Меерманс ей не пара. Она же у нас книжки умные читает. Не то что обычные жены.
        - А что же Меерманс? - спросила Нелла.
        - А он тогда женился на ее подруге. - Корнелия, помрачнев, бросает на раскаленную сковородку два будущих пончика. Масло шипит и постреливает, но служанка настороже. - И по сей день небось жалеет.
        Она подает молодой хозяйке первый пончик. Он еще теплый, и поджаристая корочка схрустывается во рту, оставляя воздушную кашицу из миндаля, имбиря и яблок.
        - Просто чудо, - выдыхает Нелла.
        Корнелия ухмыляется, стараясь не подавать виду, что растаяла от комплимента.
        - А все деньги, - говорит она. - Само собой. Девушка была с хорошим приданым.
        Нелла сжимает губы, с которых уже готов сорваться нечаянный возглас. На ее щеке видны крупинки сахара. Ей подумалось о том, как спустя годы Марин устроила личную жизнь брата. Уж не был ли этот брак без любви ее местью за то, чего Йохан когда-то лишил ее?
        - А что по этому поводу сказала Марин?
        - А! - Со значением восклицает Корнелия, бросая очередную штучку в шипящее масло. - Марин о решении брата ничего не знала. Еще очень долго. Они же с Меермансом не разговаривали. Через несколько лет только узнала.
        Нелла вспоминает рассказ Корнелии о дамах, сначала приходивших в этот дом, а потом забывших сюда дорогу. Может, в их числе была и Лийк ван Кампен и именно она сажала певчих птиц в шевелюру Отто как в гнездо?
        - Здесь все про всех знают, - продолжает Корнелия. - Золотая Подкова не такая большая. Это был пир на весь мир. Три дня гуляли. - Корнелия складывает руки на груди. - Но в народе как говорят? На свадебном пиру гуляли, аппетит не нагуляли. Удивительное дело, но на свет божий появилась Ариана Меерманс.
        - А как Марин узнала про подлянку?
        Корнелия мотает головой.
        - Шесть лет она о Меермансе ничего не слышала, пока Йохан во время большой ссоры ей все не выложил. К тому времени со всеми подругами рассорилась, восстановила жен членов гильдии против себя. И первую - Лийк. Ван Кампен, конечно, та еще сучка, но она ведь знает, что ее муж любит Марин Брандт.
        - Даже не верится, что Йохан мог так с ней поступить.
        Служанка вздыхает.
        - Не знаю, что и сказать.
        Нелла чувствует себя скверно, и пончики тут ни при чем.
        - Почему Меерманс ничего ей не сказал? - удивляется она. - Разве это так сложно?
        - Лийк о-очень богатая, - объясняет Корнелия для непонятливых. - Он заполучил ее деньги и весь сахар, который она унаследовала от отца. Меерманс слабак. Ради такого богатства он предпочел держаться от Марин подальше. Но потом они начали общаться на расстоянии. Время от времени она получает от него подарки. Лийк наверняка знает. Поросята, куропатки, один раз оленья вырезка. А я с этим разбирайся. Ощипывай, руби, фаршируй, жарь, вари. Нет бы прислать ожерелье.
        - Как ты думаешь, Марин его любит? - Нелла вспоминает неловкий момент в прихожей, когда Меерманс взял Марин за руку, затянувшееся молчание, нервозность Лийк. Вспоминает спрятанную в ее комнате любовную записку и то, как она ее порвала на клочки. «Люблю тебя. Люблю тебя. Сзади, спереди: люблю тебя».
        - Сердце Марин - загадка, - тихо говорит Корнелия. - И для нее самой тоже.
        Распутывание клубка
        Наступило шестое января, Богоявление по западному календарю, день, когда амстердамцы распахивают настежь окна и двери, чтобы впустить удачу на весь год. Йохан прислал письмо: «Венеция просит у Константинополя немножечко тепла, а я возвращаюсь домой в преддверии 1687 года».
        - Открывать окна? Вы с ума сошли! - возмущается Корнелия. - В такую холодрыгу. Я думаю, Младенец, явленный в этот день трем волхвам, нас поймет.
        Отто встречает ее слова улыбкой.
        - Вы снова ходили на Калверстраат? - спрашивает он Неллу.
        - Нет, - отвечает та, метнув в его сторону подозрительный взгляд. - А что?
        - Просто спросил.
        Нелла разглядывает свой кукольный дом, такой вызывающе пустой, тогда как сама она переполнена всякими историями. Она часто размышляет о горьком разочаровании Лийк, о тайной любви Меерманса и Марин. Ищет скрытые смыслы в поступках золовки, в ночных перешептываниях и хлопающих дверях. Марин явно все время думает о чем-то своем. Неожиданно сделалась прихожанкой Старой церкви под бдительным присмотром пастора Пелликорна, чья паства должна видеть на службе жену Йохана Брандта. Но если есть у Неллы одна неотвязная мысль, то это желание увидеть русоволосую женщину, словно излучающую странный свет, отчего при виде ее пробегают мурашки по коже.
        В отличие от Корнелии, ей хочется открыть окна и двери, чтобы впустить дух божественного откровения и заодно приманить удачу. Как можно упускать такой случай! Разве открытое окно не есть открытая душа?
        Нелла распахивает свое окно и вдыхает обжигающий легкие стылый голубоватый воздух. Когда мороз пробирает до костей, трудно себе представить волхвов в жаркой пустыне. Она читает молитву за Марин, за Йохана и за Пибо, которого она уже вряд ли увидит живым. Она не решилась сообщить матери о том, какую они все проявили беззаботность. В доме ее подстерегают опасности: пропадают птицы, невесть откуда появляются миниатюрные фигурки, а тут еще Лийк ван Кампен угрожает им на каждом шагу.
        Неудивительно, что Марин не захотела иметь дела с ее сахаром, притом что им с Йоханом он нужен позарез, чтобы поправить пошатнувшиеся дела. Тем самым они отдают существенную сферу влияния, однако Йохан, похоже, не так озабочен этим, как его сестра. Нелла вспоминает слова мужа за ее первым завтраком в новом доме. «Чужие жертвы тебя не интересуют, Марин. А с меня хватит жертв». Что, если Йохан сожалеет о том, что потерял друга в лице Ганса?
        Ее тревожные мысли тонут в угасающем буйстве Двенадцатой ночи[6 - 31 декабря, окончание Йоля, средневекового праздника, который отмечался у германских народов в честь рождения нового солнца. Считалось, что миром правят духи и боги и год совершает поворот от тьмы к свету.]. Гуляки расходятся по домам, идя по набережной, а дома их ждет пир горой, который начнется с «королевского пирога». Пусть Корнелия не открыла окна, зато открыла свою печь. Нос уже улавливает запах будущих пирожков с запеченной в одном из них монеткой: кому она достанется, тот и станет королем дня.
        Сойдя вниз, она вдруг слышит стук в парадную дверь. Нелла отодвигает засовы, отмыкает три замка и поворачивает ручку. Перед ней Джек Филипс. Ее сердечко уходит в пятки. Не освещенный солнцем, Джек лишился прежнего блеска. Суровый январь обесцветил кожу, сделал ее тускло-серой. Джек небрит, исхудал, под глазами темные круги. Но он по-прежнему впечатляет в своих сапогах выше колен, пускай даже потертых и разбитых. Ему идет внушительное шерстяное пальто. Последний раз она видела его обнаженным и мокрым от пота в объятиях своего мужа. Воскресшая картина наваливается на нее, обрывая дыхание, лишая сил.
        Она делает попытку захлопнуть дверь.
        - Постойте, - говорит он, просовывая ногу в щель.
        - Что вам надо? Его нет дома. - Почему-то ей не хочется, чтобы он произнес вслух имя ее супруга.
        - Я не знал, что вы не в курсе. - Несколько мгновений они смотрят друг другу в глаза. - Он сказал мне, что вы все знаете.
        Она молчит, лишившись дара речи.
        - Я принес вам кое-что, - продолжает он. - Я снова занимаюсь доставкой.
        - Где вы пропадали?
        Вместо ответа он протягивает ей посылку.
        - Вы были в Венеции? - Нелла забирает у него посылку с узнаваемым знаком солнца, нарисованным чернилами. На этот раз она размером поменьше.
        - Я должен его увидеть, - говорит Джек.
        - Его нет, - повторяет она. К ее изумлению, Джек протискивается мимо нее в прихожую и начинает прохаживаться по мраморному полу.
        - Миниатюрист… Вы знаете, кто он? - спрашивает она.
        Джек поворачивается к ней с холодной улыбкой.
        - А вы не знаете? - отвечает он вопросом на вопрос. Из кухни выбегает Корнелия с закатанными рукавами, с раскрасневшимся от жара лицом.
        - Ты! - вырывается у служанки.
        Джек поворачивается к ней и раскидывает руки в стороны.
        - Я.
        - Убирайся! - Корнелия подходит вплотную и отвешивает ему пощечину.
        - Не надо… - Слова застревают у Неллы в горле, а тем временем Джек прижимает служанку к стене.
        - Вы все считаете, что вы вправе… я еще не забыл твоих слов.
        - Я могу их повторить, - бросает она с вызовом. - Ты должен был держаться подальше.
        - Он меня преследовал. - Ударом колена под ребра Джек отправляет Корнелию на пол, а пальцы жестко стиснули горло, так что она не может даже пикнуть. - А теперь, значит, меня можно выбросить за ненадобностью.
        - Отто! - Нелла повторяет его имя как заклинание, в ужасе глядя на застывшую фигурку на полу, которую легко принять за мертвую. Ее собственное тело сделалось невесомым, а сердце величиной с горошину. Уронив посылку, она бросается к Корнелии, чьи юбки сбились в кучу, а чепчик отлетел в сторону. Джек преграждает ей дорогу, его проницательные глаза поблескивают в отблесках свечи.
        - С ней все в порядке. Просто задохнулась. Набросилась на меня и получила в ответ.
        На лестнице появилась Марин.
        - Что здесь происходит? Почему парадная дверь открыта?
        Джек широким жестом распахивает руки. Он так хорош собой, так необуздан, что Нелла не в силах оторвать от него глаз. Джек встречает хозяйку дома смехом. А Марин, шагнув вперед, понимает, что его раскованное поведение объясняется не столько уверенностью в себе, сколько нервозностью. Она замечает у него в руке длинный узкий кинжал. С вызовом выдержав ее взгляд, он вдруг вспарывает кинжалом висящую на стене картину. Цветы и насекомые вываливаются, как из открытой раны, неуклюже повисают отдельные лепестки. Между тем Корнелия издает пугающий стон.
        - Это не ваша картина! - Неллу пугает ее собственный визгливый голос. Нет бы сказать то же самое твердо, полубезразличным тоном. Она прикусывает губу. «Где же Отто? И почему Марин стоит как истукан? Не могу же я справиться с этим в одиночку».
        Наконец прозвучал голос Марин, громкий и уверенный. Она сошла вниз, и Нелла сразу почувствовала облегчение.
        - Джек Филипс, сколько раз я должна это повторять?
        Джек с удивлением оборачивается, рука с кинжалом повисает вдоль тела. А Марин остановилась, сложив пальцы на животе.
        - За хорошую цену твой брат оттрахал бы и собаку, - с вызовом бросает ей Джек.
        Корнелия издала очередной стон, а Марин молчит. Джек начинает снова прохаживаться.
        - Очень может быть, - наконец выдавливает Марин.
        Корнелия тяжело дышит. Нелла окликает Отто, призывая его на помощь.
        - Поговаривают, что он окучивает тебя, Марин Брандт. - Джек смерил хозяйку дома пристальным взглядом. - Больше-то некому.
        - Старая шутка, Джек, - отвечает ему Марин. - Давно уже не смешно.
        Джек поднимает кинжал, готовый распороть еще одну картину.
        - Брось ты его. - Ее слова разносит эхо по огромному холлу. Но Джек лишь крепче сжимает рукоять. - Не дури. Какой же ты все-таки дурак, Джек. Я ведь тебя предупреждала, разве нет?
        - Где он?
        - Как обычно, в деловой поездке. - После короткой паузы Марин спрашивает: - Сколько тебе нужно?
        - Я не прошу денег. Мы…
        Марин, зажмурясь, делает глубокий вдох.
        - Подойди ко мне, Джек, - говорит она. - Давай без глупостей. Мы это уже проходили.
        Джек колеблется. Держа кинжал наготове, он переводит взгляд с картины на скрюченную фигурку на полу, потом на Неллу. К изумлению последней, он подходит к Марин, которая спокойно ждет. И тут же получает затрещину. Он хнычет, схватившись за лицо.
        - Ты напал на мою служанку, - назидательно поясняет она. А он таращится на нее, по-прежнему не выпуская из рук оружие. - Какой же ты слабак.
        - Марин… - открывает рот Нелла. Она так надеялась, что золовка возьмет ситуацию под контроль, вместо того чтобы нагнетать еще больше, но у той, похоже, лопнуло терпение. Марин захлопывает входную дверь. Все оборачиваются на стук, понимая, что отрезаны теперь от внешнего мира.
        - Мой брат слишком щедр. - Марин указывает на оружие. - Это он тебе подарил? Кинжал моего отца.
        Джек продолжает пялиться на нее.
        - Ты…
        - Умей вовремя остановиться, - говорит она. - Ты зашел слишком далеко.
        Они долго глядят друг на друга. Потом Марин достает смятые купюры и, отсчитав двадцать гульденов, сует их Джеку в нагрудный карман. Тот молча смотрит на торчащие бумажки.
        - Оставь моего брата в покое.
        Вдруг Джек выдергивает купюры, и они веером ложатся на пол. А он силой привлекает ее к себе и зажимает ей рот поцелуем.
        - Вы что? - вырывается у Неллы. - Не надо…
        Поцелуй затягивается, а Марин машет рукой невестке, мол, не вмешивайся. Она как будто хочет ей сказать: раз уж это неизбежно, пусть само закончится. Она вся поджалась, шея окаменела, руки повисли вдоль туловища, а поцелуй уже длится вечность. Она не сопротивляется, его это только подстегнет. А у Джека подрагивают плечи, как будто его душат рыдания.
        Нелла боковым зрением поймала Отто, выходящего из погреба, где он, по всей видимости, что-то заготовлял к возвращению хозяина. Увидев картину насильного объятья, он ускоряет шаг.
        - У него нож, - шепотом предупреждает Нелла, но Отто это не останавливает. Услышав шаги, Джек отрывается от хозяйки дома и презрительно хмыкает:
        - Старая сучка пропахла рыбой.
        - Убирайся, - рычит Отто. - Пока я тебя не придушил.
        - Кишка тонка, - отвечает Джек, но на всякий случай отступает к двери. - Тебя, дикаря, одели как лорда, но толку от тебя, уверен, столько же.
        - Дерьмо! - голос Отто звучностью напоминает громогласность пастора, обрушившегося с кафедры на притихших прихожан.
        Джек останавливается.
        - Что? Что ты сказал, негр?
        Отто надвигается на него, сжимая кулаки.
        - Отто, - подает голос Марин. - Не смей…
        - Думаешь, ты особенный? - говорит Отто. - Думаешь, я не видел клерков, торгашей, моряков, рассыльных? - Он наваливается на дверь, и Джек, который тщедушнее и слабее, понимает, что не в силах оказать ему сопротивления.
        - В тебе тоже нет ничего особенного, негр. - Джек щурит глаза, сверля противника взглядом. - Он собирается от тебя избавиться.
        Отто отвечает смехом.
        - Я это точно знаю. - Джек играет желваками. - Ты что-то натворил, и он намерен это выяснить.
        В воздухе зависает кулак.
        - Отто! - вырывается у Марин.
        - Отто, - вторит ей Корнелия, успевшая принять сидячее положение. - Не дури.
        - Он говорит, что тебе нельзя доверять, - бросает Джек в лицо противнику.
        Кулак начинает опускаться… «Нет!» - вскрикивает Корнелия… Джек старается отпрянуть… но вместо кулака ему на грудь медленно, словно падающий лист, ложится широкая ладонь. Почти нежное прикосновение, но Джек так и застыл.
        - Ты для него никто, - говорит Отто. - Горячий воздух.
        - Он отдаст мне твое место, - звучит в ответ. - Он мне сам сказал.
        - А мне он говорил, что ты пустышка, Джек. Он ведь тебя отослал, а? Сколько ты пробыл в Венеции? День? Два?
        - Отто, - умоляюще просит Нелла.
        Тот убирает ладонь. И в этот момент к мужчинам приближается Резеки. Оба опускают взгляды. Луч света из высокого окна превратил шелковистую серую шерсть в желто-лимонную. Собака, прижав уши, рычит на Джека. Она его узнала: это тот, кто украл у нее неповторимый хозяйский запах. Она прижимается к мраморному полу, как перед прыжком.
        - Резеки, - говорит ей Отто. - Ну-ка уходи.
        Джек сжимает в руке кинжал, глаза его блуждают между Неллой, стоящей особняком, сидящей на полу Корнелией и Марин у подножия лестницы. Теми, кто не желает его видеть. Взгляд его делается жестким, и выражение паники сменяется чем-то другим.
        - Джек, - говорит Марин. - Я передам Йохану, что ты приходил…
        Но ему уже не до нее, и она видит, как он всаживает кинжал в загривок собаке, и та, взвизгнув, распластывается на полу.
        Все остолбенели, как будто они под водой и не могут дышать. Наконец до слуха Неллы долетают причитания, и она не сразу соображает, что это Корнелия.
        - Нет, нет, нет…
        Служанка кое-как встает и, пошатываясь, добредает до пса. А Резеки уже задыхается. Лезвие застряло в хрящах, и дрожащим пальцам служанки вытащить его не под силу. Она прижимает к себе собачью голову, истерически рыдая. Резеки захлебывается кровью, темное пятно на юбке пугающе расползается.
        Дыхание делается все реже, сердце выталкивает последние остатки жизни, окровавленный язык вывалился из пасти. Вот по лапам пробегает судорога, и они вдруг становятся неподвижными и ненужными, как отрубленные ветки. Все молча уставились на труп. Корнелия завыла, прижав ладони к собачьему боку, словно надеясь удержать в теле убывающее тепло.
        Позже Нелла удивлялась, как она сразу ничего не заметила в руке у Отто. Слишком много всего происходило - вой служанки, появление Дханы возле истекающего кровью трупа подружки, крики Марин: «Отто, Отто, не надо!» - пальцы Джека, нащупывающие дверь.
        Отто не дает ее открыть, и Джек, отчаявшись, разворачивается в его сторону.
        - Проваливай! - бросает он в лицо врагу. Вместо этого в воздух взлетает кулак, а в нем сверкает что-то из серебра и слоновой кости.
        Джек опускает взгляд, лицо его вытягивается, глаза закатываются, а потом закрываются, как будто от неги. Его голова запрокидывается до самой двери. Отто стоит перед ним неподвижно.
        - О боже, боже, - бормочет Марин. - Господи помилуй.
        - Что ты натворил? - спрашивает Корнелия. - Отто, Отто, что ты натворил?
        Тот в ужасе отступает, и только сейчас Нелла видит рукоять рыбного ножа, торчащего из плеча Джека, тот ощупывает ее кончиками пальцев, точно большого мотылька, осторожно, боязливо. Глаза снова открылись, нижняя челюсть отвисла, а вокруг раны, ища выход, набухает кровь.
        - Что… - пролепетал Джек.
        Если это был вопрос, то продолжения он не получил и ответа не последовало. Нелла шагнула к нему, и он, пошатываясь, как новорожденный жеребенок на подломившихся ногах, протянул руки ей навстречу. Он оседает на пол, успевая схватить ее за юбку. Они оказываются рядом на коленях. Кровь, найдя-таки выход, пропитывает рубашку - ярко-красное пятно в честь праздника Богоявления, несколько купюр под загубленной рубашкой прилипли к телу. Досталось и ей. Опустив глаза, она видит жутковатые следы на юбке. Но даже земной, духовитый запах крови не может заглушить другой запах - мочи.
        - Рыбный нож, - несообразность произнесенных им слов погружает Неллу в новую реальность.
        Джек прижимает сюртук к ране. Левой рукой он заворачивает промокшую собачью голову с обвислыми ушами, чтобы потрогать рану у основания черепа, но Корнелия его отпихивает. Тогда, нашарив правой пару купюр, он затыкает ими собственную рану на плече. Хотя дышать ему уже полегче, из горла вырываются прерывистые звуки. При общем странном молчании он не без труда встает на ноги и открывает входную дверь. Хотя он похож на пьяного в кабаке, передвигать ноги он в состоянии и через несколько мгновений оказывается на освещенном солнцем крыльце.
        Здесь он оборачивается и, к ужасу Неллы, медленно отвешивает им всем поклон. Лицо с прилипшими прядями озаряет улыбка. В ней сквозит торжество победителя, оставшегося в живых и теперь готового поведать миру свою историю. И вот он уже не спеша уходит прочь.
        - Всеблагой Христос, - причитает Корнелия, баюкая Резеки у себя на коленях. - Спаси и сохрани.
        3
        Январь, 1687
        Уста его - сладость, и весь он - любезность.
        Вот кто возлюбленный мой, и вот кто друг
        мой, дщери Иерусалимские!
        Книга песни песней Соломона, 5:16
        Пятна
        - Все равно он найдет ее в мешке, - говорит Корнелия.
        Она наблюдает, как молодая хозяйка заталкивает окоченевший труп собаки в мешок. Вспоротая картина приставлена к стене, Марин уже распорядилась, чтобы до возвращения Йохана холст вынули из рамы. Зачем прятать концы в воду, недоумевает Нелла. Как будто он обратит внимание на такую мелочь, когда узнает, кого еще Джек пропорол своим кинжалом. Мраморная плитка в прихожей до сих пор вся в кровавых пятнах.
        - Корнелия, сходи-ка за мокрой шваброй, - говорит Нелла.
        Служанка согласно кивает.
        - Да. А еще лимонный сок и уксус, - бормочет она, не двигаясь с места.
        На кухне о чем-то тихо переговариваются Марин и Отто. Собственно, говорит только Марин, с большими паузами, подыскивая слова в попытке осмыслить увиденное. Отто же отвечает междометиями. Лучше бы Джек скончался на месте. Нелла вздрагивает от этой мысли. Вдруг Бог ее услышал?
        - Ты сходишь за шваброй? - напоминает она служанке.
        - Во дворе ОИК, восемь лет назад, - вспоминает Корнелия. - Все щенки умерли, только она одна выжила…
        - Корнелия, - обрывает ее Нелла. - Надо все замыть. - Она заталкивает в мешок торчащие лапы Резеки. - Боже, какие же они длинные и непослушные.
        В кухне Марин и Отто. Она расхаживает туда-сюда, а он стоит с поникшей головой. С какой досадой посмотрела она на пустой мешок, в котором они собрались похоронить собаку в саду! Марин в окружении горшков и кастрюль, ароматных сушеных трав и ножей для разделки мяса - неуместность этого образа лишь подчеркивает спешку и импровизированный характер их действий. Какая же Резеки тяжелая! Отто тупо разглядывает дубовую поверхность рабочих столов, лишь бы не смотреть на мешок со страшным грузом. Руки у него дрожат, мысли скачут. «Или просто застряли в голове?» - думает Нелла. Ей хочется его успокоить, но он недосягаем. Как ни обидно, ее для него сейчас не существует.
        Дхана, носившаяся по всем комнатам в поисках подружки, в конце концов обреченно улеглась перед горящим камином, поскуливая в сторону подозрительного мешка.
        - Мы ее похороним? - спрашивает Нелла, теряя терпение.
        - Надо бы, - кивает Корнелия.
        Но Марин в сомнениях.
        - Не будем спешить.
        - Она же начнет разлагаться.
        - Снесите ее в подвал.
        Без лишних вопросов молодые женщины спускают мешок с Резеки в подвал, где ей предстоит коротать время с влажной глиной, грибами, картошкой и кромешной тьмой. В доме царит настроение мрачного праздника - все-таки Богоявление. Такое ощущение, что собирались отмечать Двенадцатую ночь, но веселый спектакль не оправдал ожиданий. Предстоят похороны мертвого пса, Джек ранен ножом в плечо, а «королевский пирог» со спрятанной в нем счастливой монеткой стоит нетронутый на кухонном столе. У Неллы такое чувство, что они еще никогда не были так близки, как в эти минуты.
        - Скоро приедет Йохан. - Ее слова повисают в воздухе.
        - Я принял решение, - подает наконец голос Отто. - Я не могу здесь оставаться.
        - Как? - вскидывается Корнелия. - Тебе ведь некуда идти.
        Марин, присевшая у камина, уставилась на огонь.
        - Корнелия, принеси мне что-нибудь поесть, - просит она и поднимает глаза на Отто.
        Служанка, обрадовавшись возможности чем-то занять руки, берется за дело, избегая встречаться взглядом с молодой хозяйкой. Нелла наблюдает за ее действиями. Корнелия не кладет на тарелку ни картошки, ни грибов. На дверь, ведущую в погреб, она старается не смотреть.
        Марин делает несколько глубоких вдохов, обдумывая решение.
        - Йохан должен узнать о том, что здесь натворил Джек.
        - Я вас подставил, - говорит Отто. - Не удержался. Теперь Джек всем расскажет, что я натворил и чем наш господин…
        Он себя обрывает. Корнелия, стоящая у плиты, аж крякает. Какое-то время все молчат, прислушиваясь к знакомым звукам: грохоту чугунной сковородки и шипению бекона и лука на растопленном масле. Нелла вдруг понимает, как она проголодалась, и эта беспечная кухонная суета звучит для нее лучше любой музыки. Корнелия ставит перед ними тарелки с жареным беконом. Нелла и Марин набрасываются на еду, а вот Отто к ней даже не притрагивается.
        - Он меня воспитал, - в голосе Отто слышатся жалобные нотки. - Он меня воспитал, а я ему вот чем отплатил.
        - Это не тот случай, когда возвращают долг. - Марин вытирает рот, не глядя в его сторону. - Он купил тебя для собственной забавы.
        Корнелия тихо ахнула. Посмотрев на нее, Отто отвечает:
        - Он меня спас. - И помолчав: - Нет, не хочу даже обсуждать.
        - И не надо, - соглашается Марин. - Парень жив, ты никого не убил. Йохан будет больше взволнован смертью Резеки.
        Корнелия выставляет корзинку с белым хлебом, цикорием и куском гауды, поблескивающим боками. Нелла молча отрезает себе ломтик.
        - Как я мог, даже не верится, - бормочет Отто. - Он меня убьет.
        - Ты не мог иначе, - успокаивает его Марин. Они встречаются глазами в полной тишине. Нелла слышит только, как Дхана стучит хвостом об пол и как ее зубы расправляются с сухой коркой. Молчание затягивается. Отто прикусил губу.
        - Я запрещаю тебе уходить из дома, - говорит Марин. - Отто, ты меня слышишь? Запрещаю.
        Он смеется.
        - Вы не можете мне запретить.
        - Это почему же? - Она макает хлеб в растопленный жир от бекона. - Ты мой слуга.
        - Я его слуга, а он не захочет, чтобы я остался.
        Марин внимательно на него смотрит.
        - Ты правда хочешь уйти?
        Вопрос повисает в воздухе. В больших светящихся в темноте глазах Отто читается страх.
        - Это не вопрос моего желания, сударыня.
        Марин, поджав губы, швыряет нож на тарелку.
        - Господи, ты совершил одну ошибку. Неужели надо тут же делать еще одну?
        - Я поставил вас под удар. - И после короткой паузы: - Вас всех.
        Корнелия открывает рот, чтобы что-то сказать, и в этот момент Марин берет Отто за руку. Нелла, не веря своим глазам, следит за игрой света и тени на переплетенных пальцах. А Марин, кажется, все равно. Похоже, она думает, что они его уже потеряли, хотя физически он пока с ними. Нелла вспоминает вечер на Калверстраат, когда они шли к миниатюристу и Отто не выпускал ее руки. Мужское рукопожатие - когда еще она его почувствует? Она выглядывает в окно, ощущая спазм в желудке. Сейчас, должно быть, уже часа четыре.
        - Идите спать, - тихо говорит Марин. - Все будет хорошо.
        Трудно понять, к кому она обращается. Отто высвобождает руку, глядя на хозяйку чуть ли не с жалостью. Он словно впервые осознал, что в комнате есть кто-то еще. Он направляется к выходу, тяжело переставляя ноги, а Марин страдальчески глядит ему вслед. Потом поворачивается к Нелле:
        - Тебе не мешало бы переодеться.
        - Зачем?
        Марин трет лоб, как будто пытаясь прогнать навязчивые мысли.
        - Посмотри на себя.
        Нелла опускает глаза. Корсет и блузка в темных пятнах крови.
        - Все равно не отстираются, - говорит Нелла.
        - Корнелия отстирает.
        С этими словами Марин выходит, и через минуту они слышат, как захлопывается дверь в ее спальню.

* * *
        После того как Корнелия раздела ее в спальне, Нелла сидит на кровати в нижнем белье, дрожа от холода. Служанка влажной тряпочкой смывает следы крови.
        - Хозяин любит Отто больше, чем Джека, - Корнелия говорит вроде как сама с собой, быстрой скороговоркой, словно бормоча молитву. - Он его простит. Резеки была его любимицей. Когда он услышит, что с ней сделали… Джек свалял дурака, придя сюда со своими требованиями. Сидел бы дома и помалкивал.
        Нелла задумалась. «Ты что-то натворил, и он намерен это выяснить», - бросил Джек в лицо Отто. Нет, это не пустая угроза.
        - Их нельзя сравнивать, - возражает она служанке. - Любовь бывает разная…
        - Повернитесь, - говорит Корнелия. - Я расшнурую корсет.
        - Корнелия, ты можешь мне поклясться, что не сговаривалась с Отто?
        В глазах Корнелии промелькнул испуг.
        - По поводу чего?
        - Миниатюр.
        Взгляд Корнелии блуждает по комнате.
        - Не понимаю, о чем вы говорите. - Она уходит с грудой перепачканной одежды.
        - И все-таки? - бросает ей вслед Нелла, но с таким же успехом можно обращаться к стене. И через минуту слышит, как начинает громыхать посуда на кухне. Все они по-своему толкуют этот привычный язык без слов. Вслушиваясь в грохот кастрюль на территории, где Корнелия чувствует себя хозяйкой, Нелла понимает, что на ответ рассчитывать не приходится.
        Нелла вдруг вспоминает про доставленную Джеком посылку, которую она позже обнаружила в углу прихожей, куда ее зашвырнула чья-то нога. Она вдруг испытывает возбуждение, смешанное с каким-то влажным страхом в низу живота. Нелла распечатывает посылку. Словно услышав призыв, миниатюрист ей ответил, и ответ должен быть внутри. И тут выпархивает записочка, написанная мелким почерком:
        «Все проходит».
        В первой коробке обнаруживаются две кроватки - одна с пологом из шелка лимонного цвета, отороченным высушенной лавандой, а другая из алого бархата. Во второй лежат изящно переплетенные книжечки, некоторые размером с ноготок, исписанные убористым почерком, с географическими картами и геральдическими картинками. Она пролистывает их в поисках любовной записочки, но ничего не находит, испытав при этом то ли разочарование, то ли облегчение. В третьей коробке она находит Библию с крупной буквой «Б» на обложке, а также всякую домашнюю утварь: плетеные корзиночки, мешочки, бочонки и швабру, сушилку для одежды. А еще горшочки с кастрюльками, совсем крохотные ножи-вилочки, расшитые думочки и даже две картинки маслом с изображением цветов.
        Все в радость. Никакой назойливости, внутренняя гармония в противовес хаосу и противоречиям внешнего мира. Никакого вызова, полное умиротворение. Она открывает четвертую коробку, и из груди вырывается «ах!». В оберточной бумаге лежит миниатюрная зеленая птичка, перышки кажутся настоящими, позаимствованными у другой, с более незадачливой судьбой. Птичка глядит на нее своими блестящими черными глазками-бусинками. Коготки из проволоки, покрытые воском, легко приспособить под любой насест.
        Сомнений нет, это Пибо. Снова его увидеть - вот счастье! А какое искусство! В фигурке схвачена сама суть, которая кажется реальнее живого попугая, его сжали до особой плотности, удостоверили, запечатлели на все времена. Нелла подносит фигурку к свету, вспоминая свои ощущения в Ассенделфте, когда ей подарили попугая. Но радость быстро оборачивается разочарованием. Модель покусилась на оригинал и в конечном счете похитила оригинал у нее. Украла его душу. Эта птичка умещается на ладони, но она не заменит ей настоящего Пибо. И никогда не взлетит.
        А на смену разочарованию приходит страх: откуда миниатюрист знает, что случилось с ее птицей? Не может же это быть простым совпадением. Сколько в Амстердаме зеленых попугаев? Пибо был уникален. Может, миниатюрист поймал его и ощипал? Может, это Марин подстроила весь этот мрак, оставив окно открытым в надежде, что несчастная птица долетит до улицы Калверстраат? «Ну нет, это уж ты загнула. Но вот что бывает, когда мы не бережем своих любимых».
        Нелла относит птичку в кукольный дом и сажает на спинку стульчика красного дерева - вот уж чего бы ей не позволили сделать в реальной жизни. Маленькие Резеки и Дхана лежат у ног маленького Йохана. Нелла берет в руки кукольного призрака, трогательно похожего на оригинал, чей труп сейчас лежит в подвале. Она поглаживает пса по голове, и вдруг ее пальцы застывают в воздухе: у Резеки между лопаток - красное пятнышко.
        Она подносит собачку ближе к горящей свече. Последние сомнения отпадают. Кровавое пятнышко цвета ржавчины. У Неллы пересыхает в горле, а сердце начинает колотиться. Она не может вспомнить, было ли оно с самого начала - просто не разглядывала фигурку особенно пристально. Не смотрела? Не видела? Зато сейчас всматривается. Может, это случайный мазок? Капля краски упала с кончика кисточки, когда художник собирался раскрашивать что-то другое? Маленькая Резеки разлеглась у нее на ладони, красное пятно на сером загривке выглядит как жутковатая метка, полученная при крещении. Куколка остается ледяной, несмотря на пламя свечи и теплую ладонь. Нелла снова разглядывает записку: «Все проходит». Наверняка это старая голландская поговорка - ничто не вечно, и сама судьба может развернуться на сто восемьдесят градусов.
        От этой метки на теле, предвестницы будущего, ей становится не по себе. Она переводит взгляд на кукольный дом. Обшитый черепаховым панцирем, он как будто светится в темноте, а интерьеры выглядят роскошными и ни на что не похожими. «Я должна завтра же сходить на Калверстраат, - говорит она себе. - Только на этот раз одна».
        Захоронение
        Но на следующий день возвращается Йохан, посмуглевший под зимним константинопольским солнцем. Он привез толстые ковры с извилистыми, математически выверенными узорами. Оиковский матрос бросает их на мраморный пол и удаляется. У них уже есть два или три десятка подобных вещей, зачем еще? Йохан из прихожей окидывает взглядом дом - так иностранец озирается в незнакомом месте. Нелла проследила за этим взглядом. Он задержался на пустом месте, где висела распоротая картина, но комментариев не последовало. Следов крови не осталось. Корнелия десять раз драила пол, смачивая плитки уксусом и лимонным соком, поливая их кипящей водой со щелоком. Осталось только красное пятно на загривке миниатюрного пса наверху, в кукольном доме.
        Отто снимает с хозяина походную накидку. Марин не вышла встречать брата, предпочтя остаться у себя. Нелла же так и замерла в холле. Появление супруга сразу же изменило атмосферу, в воздухе повисло напряжение - густое, темное.
        - Как Венеция? - эти слова срываются с языка раньше, чем она успевает их поймать. Йохан опускает взгляд, к ее удивлению и облегчению, он потеплел. Кажется, муж искренне рад встрече. Впрочем, она не поощряет эту радость ни распахнутыми объятьями, ни даже улыбкой. Просто стоит и ждет продолжения.
        - Венеция есть Венеция. Там холодно. - Он втягивает воздух и морщит нос, уловив запах уксуса.
        - Ясно, - говорит Нелла, которой ничего не ясно. Они два дня не выходили на улицу, боясь поскользнуться и упасть на обледеневшем тротуаре.
        - Что вы готовите?
        - Пудинг из свиной печенки с ячменем.
        Йохан снова втягивает носом воздух и обводит взглядом холл, а потом ее.
        - В Венецию я теперь не скоро поеду, - вот и весь его ответ. Нелла покосилась на Отто. От этих слов ей стало нехорошо. Что бы там ни случилось в Венеции между Джеком и ее мужем, косвенно это привело к тому, что труп Резеки затолкали в мешок. Вот только она до сих пор не знает, что и почему побудило Джека сносить издевки Марин, а затем выместить зло на несчастной собаке.
        Отто ждет дальнейших действий хозяина. А Нелла снова думает о двух Резеки - той, что валяется в подвале, и другой, миниатюрной, с меткой, предвещающей гибель, в комнате наверху.
        Йохан без предупреждения делает широкий шаг ей навстречу. Она стоит как истукан. Вдруг он нависает над ней и обхватывает всю - такое жесткое объятие большого медведя. Ее макушка едва достает ему до груди, к которой он ее прижимает. Она слышит удары его сердца, пока он зарывается носом в ее волосы, и хотя кожа у него после мороза до сих пор холодная - кто-то, наверное, назвал бы ее даже неприятной, - ей она такой не кажется. К холоду она успела привыкнуть, а эта близость и биение другого сердца странным образом действуют на нее успокаивающе.
        Он медленно поднимает ее руки, как бы приглашая обнять себя за шею, чтобы посмотреть, что из этого получится. Но из этого ничего не получается, он слишком широк для нее и ее рук не хватает. Кажется, будто она неуклюже хватается за большой плот.
        Пока они стоят так, молчаливо соединившись, Отто идет повесить шерстяную накидку, и тут Нелла различает в темноте лицо Марин. Та выходит из тени, и у Неллы появляется ощущение, будто муж начинает съеживаться на глазах. Так на него действует присутствие сестры. Она пускает в ход жесты, паузы и слова, как бы нанося ему булавочные уколы, осознанные и хорошо продуманные, отшлифованные за тридцать лет постоянного употребления.
        - Что? - спрашивает он.
        - Плохие новости.
        «Зачем же так с бухты-барахты, - думает про себя Нелла. - Похоже, Марин получает от этого удовольствие».
        - Что? - переспрашивает он.
        - Здесь был Джек, - говорит Марин. - Прилетал твой бордельный мотылек.
        - Он не мотылек, - осаживает ее Йохан. - И он не мой.
        Марин поджимает губы.
        - Вот как? Мне казалось, у вас все просто: деньги - товар. Но я ошибалась. Он разговаривал с нами так, как будто ты его собственность.
        Йохан отрывается от Неллы и идет к Марин. В ее тоне слышится нечто такое, что притягивает. Ей что-то известно, и она дает ему это понять. Нелла потеряла Отто из виду. Задержался в гардеробной?
        - Он меня поцеловал, - сообщает брату Марин. - А я дала ему денег. Кажется, он перепутал меня с тобой. Ты отослал его домой из Венеции? Вид у него был недовольный, и он начал тут играть мускулами. Он осквернил наше жилье, Йохан.
        - Поосторожней, Марин.
        - Корыстолюбивый расстроит дом свой[7 - Притчи царя Соломона: 15, 27.].
        - Ты любишь цитировать Библию, Марин. Но твоя набожность порой вызывает у меня недоумение.
        Его слова вызывают у нее нервный смех, отзывающийся в стылом воздухе прихожей резким эхом. Он сжимает пальцы в кулаки, словно стремясь взять их под контроль. Марин глядит брату в глаза.
        - Не успел я приехать, как ты уже втягиваешь меня в разборки. Ты ешь мой хлеб, пьешь из моих лучших итальянских бокалов, спишь на мягкой перине. А при этом ты не сделала в жизни ничего полезного, только действуешь мне на нервы.
        Марин на миг растерялась.
        - Я потратила свою жизнь на то, чтобы наладить быт в этом доме.
        - А зачем? Он же не твой.
        - Вот именно. - Марин вся подобралась. Каждое слово натянуто, как вожжи. - Я для тебя прислуга. Ты дал себе полную свободу, а меня сделал затворницей, которую может оскорблять твой… твой…
        - Значит, затворница?
        - Ты считаешь себя таким светским, Йохан, а сам постоянно запугиваешь людей. Тебе так удобно: я сижу дома, а ты, почти не таясь, вытворяешь что хочешь. Я слышала, как ты чуть не каждую ночь уходил в доки, чтобы вываляться там в грязи. Моя мать предпочла отвернуться к стене и умереть, лишь бы не слышать всей правды про тебя.
        - Говоришь, я дал себе полную свободу? А кто женился на этой девочке, и все ради тебя?
        - Ради меня… А что это изменило? Все твои мужчины - это плевок в лицо… мне, моей матери, Петронелле.
        Йохан в гневе обрушивает кулак на деревянную панель.
        - Это твоя идея! - Он тычет пальцем в сторону жены. - Все, что тебя заботит, - это как мы выглядим со стороны. Красивая картинка. Ты не знаешь, что такое быть самим собой.
        Марин стрельнула в него взглядом.
        - Не тебе говорить. Я знаю, что такое быть самой собой.
        Несколько мгновений они стоят молча, сверля друг друга глазами. Оба выдохлись.
        - Йохан, что будет, если один из этих мальчиков, затаив на тебя обиду, пойдет к бургомистру и расскажет про тебя всю правду?
        - Я слишком богат, чтобы бояться какого-то бургомистра.
        Марин дергается, как от удара.
        - Зря ты так думаешь. Ты можешь поплатиться за свою беспечность.
        Йохан надвигается на нее всей своей массой.
        - Ты, Марин, всегда считала себя особенной. Старалась во всем походить на меня. Не вступать в брак, лезть в мои дела. Неужели только потому, что у тебя в комнате висят географические карты Ост-Индии, на полке стоят три книжечки о путешествиях и разложены дурацкие ягоды и черепа зверьков, ты всерьез полагаешь, что разбираешься в реальной жизни? Да ты о ней и понятия не имеешь.
        Марин смотрит на него во все глаза, потеряв дар речи. Сейчас она смахивает на девочку-подростка с дрожащими губами и сверкающими от бессильной ярости глазами.
        - Ты не оправдала надежд, - продолжает он. - Собственно, особых надежд с тобой никто и не связывал. Тебе просто надо было удачно выйти замуж, желательно за богатого, но тебя даже на это не хватило. Никчемная, никому не нужная - такой ты была с самого рождения.
        В ответ вырывается жутковатый, утробный звук.
        - Марин, - предостерегающе обращается к ней Нелла.
        - Никто не пожелал иметь с тобой дело, - добивает ее Йохан. - Разве мы не пытались выдать тебя замуж? Но тут никаких денег не хватит.
        Марин закрыла глаза, принимая этот ледяной душ. И снова утробный звук.
        - Неправда, - наконец выдавливает она из себя. И потом еще раз: - Неправда. Но теперь это уже неважно. - Ее ногти впиваются ему в лицо, расцарапывают лоб, щеки, скулы, раздирают до крови кожу.
        - Нет! - выкрикнула Нелла.
        Йохан, взвыв от боли, пытается перехватить ее руки, но еще раньше получает удар коленом в пах. Она изо всех сил молотит его по лицу, а голос ее похож на шипение змеи:
        - Ты хорошо устроился, очень удобно! - Она выплюнула последнее словечко - gerieffelijk - как горькую отраву. Ее правая нога пинает братца куда ни попадя, а кулачок исправно молотит его по голове.
        - Марин, остановитесь, - молит Нелла. - Ну пожалуйста!
        Золовка разражается рыданиями.
        - Тебе не понять, - огрызается она, пока Йохан пытается парировать удары. Но вот они идут на убыль. Оба совершенно выдохлись. Руки Марин уже делают бессмысленные выпады.
        - Марин, довольно, - говорит он. - Подрались, и будет.
        Она поднимает на него глаза, из которых градом текут слезы.
        - Резеки умерла.
        Йохан так и застыл с поднятой рукой.
        - Что?
        - Умерла, - повторяет Марин. В обезумевших глазах сквозит печаль. Всегда уложенные волосы растрепались и закрыли лоб.
        - Умерла? - на всякий случай еще раз уточняет Йохан.
        Она кивает.
        - Джек Филипс. Это случилось прямо здесь.
        Краем глаза Нелла замечает, что Отто вышел из гардеробной и поднимается по лестнице. Йохан стоит с разинутым ртом, с широко раскрытыми от ужаса глазами.
        - Ее труп лежит внизу, - поясняет Марин. - Он ее убил, Йохан, убил и убежал.
        - Нелла, - Йохан поворачивается к жене. - То, что она говорит… это… это…
        Он распадается на глазах, падает к собственным ногам… лицо разодрано, обнажено… он превратился в ничто, в пустоту, ждущую, когда ее захлестнет волна скорби… Нелла делает глубокий вдох.
        - Да.
        Йохан направляется мимо нее в куюню, где его шаги на время замирают. Она стоит наверху с колотящимся сердцем. Только бы он не спустился в подвал, только бы не… Но он уже спустился, вытащил мешок и вот уже развязывает непослушный узел.
        - Моя девочка, - бормочет он себе под нос. - Моя милая, славная девочка. Что он с тобой сделал?
        Нелла медленно, словно под тяжестью груза, спускается в подвал вслед за ним. Переживаемое им чувство потери передается ей. Йохан стоит на коленях, баюкая пропитанный кровью мешок из-под картошки с холодным трупом. Рельефная голова Резеки лежит на сгибе руки, а ее обнаженные черные десны растянулись в жутковатой улыбке. По лицу Йохана текут слезы.
        - Мне очень жаль, - говорит Нелла.
        - Это какая-то ошибка, - раздается в ответ. - Он это ненарочно… - Йохан обращает к ней заплаканные глаза и, словно до сих пор не веря, прижимает к себе мертвую собаку.
        Окно
        На следующее утро Нелла спускается вниз, чтобы незаметно улизнуть на Калверстраат. Но в углу тихо сидит Марин, глядя в прихожую, где она накануне поколотила брата. Рядом с ней большая глиняная чаша с засахаренными орешками. Нелла не верит своим глазам, а Марин, похоже, наплевать: отправляет в рот сладкие горошины перед самым окном, у всех на виду. «Душа страдает от полного желудка», - сказала она однажды. Не иначе как ее душа дала слабину.
        - А где Йохан? - спрашивает Нелла.
        - Ушел искать своего мальчика.
        Тут входит Корнелия.
        - Я просила его не идти, но он пропустил мои слова мимо ушей. - Вид у нее озабоченный, и вся она такая бледная, видимо, от бессонницы.
        Нелла слышит поступь гражданского патруля, идущего по Херенграхт. Они с Корнелией подходят к окну и утыкаются носами в стекло. Красные ленты, коими мужчины перетянули широкую грудь, точно ручейки крови, притягивают лучи зимнего солнца. Металлические подковки сапог отбивают ритм, холодное оружие вызывающе бренчит на боку, инкрустированные перламутром пистолеты и дробовики выставлены напоказ.
        - Надо что-то делать, - говорит Нелла. - Мы должны поговорить с Джеком.
        Марин бросает в ее сторону неодобрительный взгляд, сжимая в руке очередной орешек. Корнелия сглатывает слюну.
        - Он или ходит по борделям на Восточных островах, - откликается она, - или уже лежит где-то бездыханный.
        Да, в борделях полиция нередко обнаруживает мертвые тела. Человеческое сердце разрывается в переломный миг, в минуту отчаяния, и какой-нибудь должник, вместо того чтобы выписать чек, выхватывает кинжал. Ну а власти, имеющие с борделей неплохой доход, предпочитают не слишком глубоко вникать в обстоятельства этих смертей.
        - Ничего с ним не случилось, - отвечает ей Марин. - Рана поверхностная. И отойдите вы уже от окна, черт возьми.
        Марин чертыхается! Она с вызовом встречает их изумленные взгляды.
        - Окна так высоко, что патруль нас не увидит.
        - Все равно.
        Вчерашнее поведение золовки в очередной раз перевернуло Неллины представления о ней, и она не в состоянии подобрать точное определение своим чувствам.
        - Если они узнают, что натворил Отто, его отправят в «Расфуйс». - Корнелия прислушивается к удаляющимся шагам и позвякиванию холодного оружия.
        - Не узнают, - откликается Марин.
        - А если он во всем сознается? Вы же его слышали? Он все расскажет. Джек не из тех, кто умеет врать.
        Марин сопровождает ее слова безрадостным смехом, отправляя в рот еще один орешек.
        - Что такое «Расфуйс»? - спрашивает Нелла.
        - Мужская тюрьма, - объясняет Корнелия. - Арестанты трут серный колчедан, а порошок потом используется в красителях.
        - Это еще не самое страшное наказание. - Марин вдруг встает, схватившись за живот.
        - Что случилось? - пугается Нелла.
        - Грецкие орехи, - она морщится от боли. - Переела.
        Раздается стук в дверь, от неожиданности женщины вздрагивают, а Марин к тому же опрокидывает глиняную чашу, и все орехи разлетаются по мраморному полу. Скорлупа делает их похожими на жуков с посверкивающими кристалликами сахара на панцире.
        Корнелия подходит к боковому окну.
        - Вот новость! - восклицает она. - Что ему здесь надо?
        Ганс Меерманс приближается к окну, чтобы все могли его разглядеть. Он кажется огромным, его продолговатая физиономия и широкополая шляпа с трудом вместились в проем.
        Марин встает.
        - Открой ему, - приказывает она.
        Корнелия открывает дверь и делает книксен.
        - Господин.
        Сняв шляпу, Меерманс робко входит, за ним просачивается январский холодок. Корнелия захлопывает дверь, гость же старается держаться поближе к выходу.
        - Я пришел к Йохану, - объявляет он.
        - Его нет. - В голосе Марин звучат властные нотки. Снова усевшись и положив на колени пустую чашу, она принимается собирать рассыпавшиеся орехи.
        - Марин, ты должна с ним поговорить.
        - Вот как? - Вопрос обращен к грецким орехам.
        - Мой сахар. Есть проблема.
        - Ты хочешь сказать, сахар Лийк, - уточняет она. Меерманс смотрит на нее с видом человека, который слышит это не в первый раз. Марин, вздохнув, решает над ним сжалиться. - Тебе придется обсудить это с ним.
        Она продолжает упорно избегать его настойчивого взгляда.
        - Марин, ну ладно тебе.
        Следует короткий смешок.
        - Я не сторож брату моему[8 - Парафраз ответа Каина, убившего Авеля, на вопрос, где находится брат его: «Разве я сторож брату моему?» (Бытие, 4:9.)].
        Корнелия переминается с ноги на ногу, ей хочется поскорее уйти на кухню.
        - Он не продал мой сахар, - говорит Меерманс. Марин поднимает глаза, не в силах скрыть своего изумления. - Товар гниет на складе. Почему Йохан не держит своего слова?
        Марин потрясена. Она и понятия не имела о том, что партия сахара доставлена, а Йохан от нее это скрыл. Он обошел ее своим вниманием и сам не заметил, как обошел. Марин выглядит растерянной, не понимая, что происходит, лишенная силы воли. Удерживая чашу на коленях, она начинает потирать виски. Это, похоже, вошло у нее в привычку, она их массирует, словно стараясь освободиться от засевшей под ними нечисти, от отвердевшей мысли, блуждающей в черепной коробке. Краем глаза Нелла видит Отто, выглядывающего из гостиной через приоткрытую дверь. Встретившись с ним взглядом, она опускает глаза, чтобы не выдать его раньше времени.
        - Йохан поступает как ему заблагорассудится, - наконец говорит Марин. - Уж кому об этом знать, как не тебе.
        Меерманс переводит взгляд с нее на Неллу, потом на служанку и даже на Дхану, лежащую в тоске.
        - Мы можем поговорить наедине?
        - Нет, - отвечает Марин.
        - Что ж. Я хочу, чтобы ты знала до того, как тебе об этом скажет Лийк. Пошли разговоры о твоем брате.
        Марин поднимает на него глаза, сжимая в кулаке орех.
        - О моем брате постоянно идут разговоры.
        - Сейчас другое.
        - И что же ты про него рассказываешь, Ганс? Может, не стоит этого делать?
        Услышав свое имя, Меерманс прокашливается и принимается теребить поля шляпы. Он прокручивает ее в пальцах, прежде чем произнести:
        - Это не я. Я бы не стал.
        - Ну? - Марин начинает терять терпение. - Какое еще вранье?
        - Его видели.
        Марин сразу поняла, рука зависла над чашей. А Нелла чувствует, как у нее заколотилось сердце.
        - Видели, - повторяет Марин.
        - На Восточных островах. - Меерманс берет паузу. - Он мой старый друг. А Лийк хочет, чтобы, несмотря на это, я…
        Марин встает со стула.
        - Хорошего тебе дня. Насчет сахара я с ним поговорю. Спасибо, что нашел время зайти.
        Поняв, что дальнейшие переговоры бесполезны, Меерманс уходит, и они слышат его удаляющиеся шаги. Женщины сидят молча. Бледная Марин в раздумье кусает губы. Скрипнула дверь гостиной, но Марин не обращает внимания. Нелла глядит на Корнелию. Если та и знает, что Отто их подслушивал, она и не думает ни о чем говорить хозяйке.
        - Хватит уже Йохану рыскать в поисках Джека, - подает голос Марин. - Ему лучше посидеть дома.

* * *
        Йохан возвращается с пустыми руками. Нелла поджидает его в холле.
        - Пусто. - Он растопыривает ладони, словно показывая, как Джек проскользнул между пальцев. - Он прячется, но я его найду.
        Нелла забирает у него пальто, а он влезает в свои паттены, думая о своем.
        - Йохан, - напоминает она о себе.
        - Да? - Он поворачивает голову. У него усталый вид, и ему не мешало бы постричься. Он глядит на жену, а та никак не может подобрать нужные слова. - Что такое? Опять Марин?
        - Ничего. - Она берет паузу. - Я рада, что вы дома.
        - А где ж мне еще быть?
        - Йохан…
        - Да?
        - Возьмите.
        Он хлопает глазами, не сразу поняв, что ему предлагают.
        - Резеки? Это Резеки.
        - Да, - говорит она. - Она ваша.
        Какое-то мгновение он разглядывает миниатюрную собачку у себя на ладони, а затем трогает шелковистую серую шерсть, умные глаза-бусинки, стройные ноги. Красной метки он не увидел, и Неллу это несколько удивило. В том, что метка существует, у нее нет никаких сомнений. Или он просто промолчал?
        - Я заказала ее для кукольного дома, который вы мне купили, - поясняет она. Он держит собачку как талисман и от волнения ничего не может сказать. Что-то заставляет Неллу обернуться: за ними наблюдают из полутьмы. Марин смотрит на ее пустую ладонь так, словно ждет, не подарят ли и ей что-нибудь в утешение. Нелла вспыхивает: для золовки у нее ничего нет. Да та вроде никогда и не ждала от нее подарков. Марин разворачивается и уходит по темной лестнице, а у Неллы такое чувство, будто ее чего-то лишили.
        Все падают от усталости и спать отправляются рано. Корнелия приготовила похлебку из свиных ножек, фасоли и репы, но если Нелла ее хотя бы пригубила, то остальные к ней даже не притронулись. Зато чаша с орехами опустела.
        …Корнелия растормошила молодую хозяйку часов в пять утра, за окном еще было темно. Стоявший в спальне холод заставил ее задрожать и быстро прийти в себя.
        - Ушел, - коротко сказала служанка.
        - Ушел? - переспросила Нелла, с которой разом слетел сон.
        - В кровати его нет. - Корнелия посуровела, в лице ни кровинки.
        - О господи, Корнелия, ты о ком?
        Руки служанки падают вдоль тела, как мертвые листья. Голос у нее задрожал.
        - Отто ушел из дома.
        Спрятанные тела
        - Бежать на пирс! - Марин уже не контролирует собственный голос, и слова расползаются, точно масло на горячей сковородке. Она ерзает на стуле и теребит одежду. Три женщины собрались в гостиной, где разожгли камин в такую рань. - К черту расходы. Если надо, продадим серебро.
        Йохан спит у себя наверху, еще не зная, что за одну ночь успел потерять все - сахар, любовника и любимого слугу. Он пребывает в уверенности, что по-прежнему обладает всеми атрибутами жизни, делающими его всемогущим.
        Нелла думает о том, что он, как ребенок, во сне сжимает в кулаке крошку Резеки, считая, что талисман поможет ему вернуть Джека. Хотя животная природа самого желания и откровенность его проявлений обескураживают, ей уже легче со всем этим смириться. Куда же подался Отто? Поначалу Корнелия в истерике кричала, что его захватили в плен, но этому не нашлось подтверждений: ни перевернутой постели, ни сдвинутой мебели, ни взломанного дверного замка. Вместе с ним исчез саквояж с одеждой, включая подаренный Йоханом парчовый сюртук. Нелла вдруг спохватывается, что даже не поинтересовалась, какое дело могло привести служанку в спальню Отто в пять утра. Последние пару дней Корнелия немного не в себе, какая-то неуправляемая, так что, пожалуй, не стоит приставать к ней с расспросами.
        - Поздно бежать на пирс, - говорит Корнелия. - Если он хотел уплыть, то уже уплыл.
        Марин, потерев лицо, запихивает в рот кусок яблочного пирога недельной давности.
        - У меня голова трещит. - На ней три жакета и шаль, а на ногах две пары шерстяных чулок. Ее как будто разнесло, а если учесть, что Марин еще гораздо выше их, то вид у нее довольно устрашающий. Учащенное дыхание сменяется судорожным всхлипом, а к щекам приливает кровь.
        - Не плачьте, Марин.
        Марин подниает глаза.
        - Я сказала ему, что все будет хорошо. Что все пройдет. Почему он меня не послушался?
        - Он испугался, - отвечает ей Нелла.
        - Чувствовал себя виноватым, - говорит Корнелия и, поколебавшись, добавляет: - Он любит хозяина.
        Марин швыряет в стену второй кусок пирога, и тот, попав в расписной деревенский пейзаж, разлетается в мелкие ошметки, ягоды смородины летят шрапнелью поверх голов мирно пасущихся овечек.
        - Он просто ему предан, - это звучит как отповедь. - Слишком предан. Преданность и любовь - не одно и то же. Он не любит Йохана. Любовь проявляется иначе. А это долг.
        - Отто…
        - Он человек долга, а любовь тут ни при чем. - Ее душит ярость. Смородины попадали на пол, словно овечьи какашки.
        - Марин, да вы сядьте, - просит ее Нелла.
        - Он же погибнет! Как он мог уйти, когда тут столько…
        Она недоговаривает и, вконец обессилев, падает на стул. Корнелия смотрит на хозяйку с задумчивым выражением на лице.
        - Хозяин тоже любит Отто, мадам, - говорит она. - Вот почему Отто так расстроился. Он сделал это, чтобы защитить нас.
        Марин бросает на нее печальный взгляд.
        - Это мы должны были защитить его.
        Перед глазами Неллы снова встает сцена нападения. Как это не похоже на Отто. Он всегда казался ей таким уравновешенным, смотрящим на этот город ясным взглядом, с легким отчуждением, смешанным с чувством собственного достоинства. Он явно не из тех, кто готов пырнуть ближнего, пусть это всего-навсего столовый нож, а не орудие убийства.
        А еще она понимает: все, что ей известно про Отто, - это плод ее собственного воображения, а придуманный человек, как правило, кажется куда привлекательнее, чем настоящий. Мечта остается жить в ее сознании - совершенный, прекрасный Отто. Неллин собственный Отто, взявший ее за руку на Калверстраат, вырос из ее страхов и разочарований. Умом она понимает, что он скверно поступил с Джеком, но в глубине души, где живет его вымышленный образ, не менее реальный, чем тот, кто убежал на пирс, он давно прощен.
        - Он уже на корабле, а корабль в море, - говорит она. - Может, плывет в Италию или в Константинополь.
        Марин делает резкий вдох.
        - Скорее всего, - кивает Корнелия.
        - Он ищет свое место в мире, - продолжает Нелла.
        Марин глядит на нее с прищуром.
        - Его место здесь.

* * *
        Проснувшись, Йохан быстро одевается и снова уходит на поиски Джека. Отсутствие Отто прошло незамеченным, и Корнелия пляшет вокруг него за двоих: натягивает сапоги, рассовывает по карманам разные мелочи, включая яблоко. Ей хочется одеть его, накормить, укрыть от собственных страхов.
        Она спускается в кухню, Нелла за ней. Корнелия в расстроенных чувствах. Ее тело, утратившее гибкость, прямое отражение опечаленной души, сразу плюхается на стул. На Херенграхт нет никаких слухов об обнаруженном трупе или об африканце, которого посадили в «Расфуйс». Отто с таким же успехом может прятаться в бочке где-то в порту, если, конечно, не плывет сейчас на корабле под утренним солнцем.
        - Одно хорошо, - говорит Корнелия уныло, - Ост-Индская компания принимает на работу всех желающих.
        Если на охраняемых улицах города Отто явно обращал бы на себя внимание, то в пестрой толпе порта он не так заметен. Нелла вспоминает, как он говорил, что не любит выходить в море: у пассажиров отсутствует всякое воображение, и на него все пялятся. Господи, пошли пассажирам хоть немного воображения, чтобы он мог благополучно добраться до Венеции, Лондона, Милана, Константинополя - туда, куда он захочет. Она бросает взгляд на служанку. Та уснула у огня, и ей, вероятно, снится совсем другой маршрут: по этим коридорам, мимо оживших стен и притаившихся комнат.
        До ее слуха долетает какое-то звяканье. Корнелия даже не пошевелилась, с благодарностью погрузившись в бессознательное состояние и отключившись от событий последних дней. Странные звуки доносятся откуда-то из недр. Нелла встает и заглядывает в отделенную часть кухни, где готовят, но там ее встречает только огромный буфет с посудой из майолики, дельфтского фаянса и китайского фарфора. Тарелки поблескивают, как зрачки, подсвеченные единственной горящей свечой. Нелла втягивает носом воздух. Пахнет железом и сырой землей. В голову тут же приходят мысли о Резеки. Может, кто-то в приступе тоски и скорби откопал ее труп? Звуки долетают из среднего погреба, где стоят бочки с элем и соленьями. Между тем к лязгу добавились судорожные всхлипы.
        Она медленно спускается по лесенке. Запах делается все явственнее, она ощущает его языком и нёбом. Это запах крови. Немного помедлив - а вдруг за дверью притаился истекающий кровью Джек или Резеки скребется, пытаясь вылезти из могилы? - Нелла, поборов страх, толкает дверь.
        Вот это неожиданность! Марин, засучив рукава, выливает из ведра остатки крови. Тут же валяются перепачканные тряпки.
        - Что вы тут делаете? - У Неллы округляются глаза. Эта картина внушает ужас.
        - Убирайся, - раздается в ответ. - Ты меня слышала? Убирайся отсюда.
        Нелла пятится. В голосе Марин слышится откровенная ярость, лицо искажено, рот разинут, на щеке пятно крови. Нелла захлопывает дверь и убегает к себе наверх.
        Что пошло не так
        На следующий день, узнав об исчезновении Отто, Йохан учинил служанке допрос. Корнелия рассказывает ему о рыбном ноже и о кровавой ране на плече Джека, в точности такой же, как у Резеки на загривке, и о том, как Джек отвесил поклон с издевательской ухмылкой. В ее пересказе он выглядел проказливым, всесильным и зловещим, в какой-то момент Йохан садится на стул и обхватывает голову руками, хотя следы от сестринских ногтей, напоминание о почти звериной ярости, скрыть невозможно.
        - Нас же никто не тронет, да, господин? - спрашивает Корнелия, но ответа не получает.
        Йохан ложится в постель. Утрата любимой собаки, а также потеря Отто и Джека одновременно давят на него тяжелым грузом, к которому добавляются невидимые для других, но оттого не менее грозные призраки.
        Поразительно, как быстро он сбрасывает, точно старую кожу, былую уверенность и трусливо прячется под одеялом на целую неделю. А в результате исчезновение Отто становится еще более нереальным.
        - Если бы он разыскивал Отто, мне было бы легче поверить в то, что он пропал, - ворчит Корнелия. - Но ему все равно. - Она плюет в огонь, что ей совсем не свойственно. Это страх: ее могучий хозяин на глазах превратился в жалкое ничтожество.
        - В доме ему безопаснее, - откликается Нелла. - Ты забыла, что говорил Меерманс?
        - Он ничего не ест, только выпил немного куриного бульона.
        Он совершенно перестал следить за собой. Корнелия напоминает ему, чтобы он вымыл грязные волосы, от которых уже плохо пахнет. Пальто висит на нем, как монашеская сутана, глаза воспалены, взгляд одновременно усталый и диковатый.
        Он целыми днями молится в кабинете. Унес к себе Библию, и всем слышно, как он переворачивает страницы и бормочет себе под нос. Надо как можно скорее сходить на Калверстраат, говорит себе Нелла. Она уверена, что найдет ответы там, поскольку здесь их нет. Но есть более неотложные дела, тот же сахар, про который она напоминает золовке, - сладкая переливчатая крупа, превращающаяся в бесполезную серую массу на портовом складе. Она чувствует, что от Лийк исходит угроза, и если сахар не будет продан, то их ждет катастрофа.
        Но Марин, похоже, мечтает поквитаться с бывшей подругой. Она отмахивается от возможных угроз:
        - Лийк надо преподать урок, чтобы впредь не предлагала нам кабальные условия.
        Нелла не верит своим ушам. Неужели Марин совсем не думает о последствиях?
        - Вы шутите, - говорит она.
        - Лийк ван Кампен не хватит ума, чтобы навредить нам. Она жеманничает, ломает комедию, демонстрирует своего мужа, как африканскую обезьяну, но за ней нет силы, и все это знают. Выйдя за него, она потеряла все свое влияние. Дочь над ней смеется, муж игнорирует, а повар, подозреваю, плюет ей в суп.
        Такого монолога Нелла от нее давно не слыхала. Интересно, чем она больше всего озабочена? Своей ссорой с братом, неожиданным визитом Меерманса, тайной Йохана, проблемами с партией сахара или бегством Отто, охваченного ложным чувством вины?
        Марин напяливает на себя сто одежек, чтобы как-то согреться, а по ночам до Неллы долетают всхлипы. Она решила рассказать служанке про ведро и пропитанные кровью тряпки.
        - Чем Марин занималась в погребе? - недоумевает она, но Корнелия, побледнев, тут же уходит.
        - Я что-то не так сделал? - спрашивает Йохан Неллу в сумерках спальни. Его грубое лицо освещают сальные свечи. Она с трудом переносит исходящий от него тяжелый запах.
        - Не мне судить, - отвечает она. Муж ее разочаровал, но она уже успела с этим смириться. Нелла считает, что он предал Отто, отправившись искать не его, а Джека, тем самым сильно расстроив Корнелию и вызвав гнев Марин. Как он мог махнуть рукой на приемного сына, которого когда-то спас подростком?
        Стоя на пороге его спальни, она разглядывает фигурку на огромной кровати, и дом за ее спиной представляется ей гигантским, как и шкап в ее комнате, это загадочное сооружение, происхождение которого она до сих пор не может объяснить. Она думает о Марин, которая почти все время проводит у себя, а выходит, лишь когда никого нет поблизости. Передвигается она теперь медленно, как будто к ногам привязаны грузила.
        - Единственное мое преступление заключается в том, что я любил, - говорит Йохан. - И вот теперь все трое меня покинули.
        Нелле кажется, что она ослышалась. Даже не знает, что ответить. Он явно не отдает себе отчет в том, какую роль сыграл в этих событиях. Наверное, это можно объяснить временным состоянием скорби и некоторой паники. Он потерян, замкнут в себе, парализован собственными действиями.
        - Йохан, сахар Ганса Меерманса и Лийк ван Кампен до сих пор валяется на складе.
        Он поднимает на нее глаза.
        - Я забыл.
        - Ну да. И что же нам делать?
        - Почему бы тебе не пойти к Гансу, - предлагает Йохан. - Ты ему нравишься. И Лийк тоже.
        Сама идея ее возбуждает, но она ровным счетом ничего не понимает в бизнесе мужа, в схемах распределения, ценах, контактах.
        - Йохан, вы сами должны пойти, - говорит она, но он уже отвернулся.
        - От него пользы - как от стеклянного молотка, - позже замечает Корнелия, чья печаль по поводу ухода Отто частенько находит выход в виде таких колкостей. Нелла представляет, как некий великан колотит Йоханом по льду и тот разлетается на куски, а его черепушка с треском раскалывается подобно глиняной чаще.
        Открытие
        Ночью она просыпается от непонятного холода, который волной поднимается от ступней к животу, потом к груди и так до самого горла. Она рывком садится на кровати. Эта блондинка, она где-то рядом! Нелла ждет в темноте, сердце рвется из грудной клетки. Но вот сквозь просвет между штор пробился первый луч, да такой мощный - как в тот вечер, когда она шла вместе с Отто по Калверстраат. Он мигом высветил кукольный дом, и узорчатая обшивка из свинца и олова кажется жидкой ртутью, растекшейся по дереву. Озарились все девять комнат вместе с их обитателями: ею самой, Марин, Корнелией, Меермансом, Джеком и Йоханом - они засияли, точно белые шляпки грибов в ночи. Засеребрились предметы обстановки, собачка похожа на чудо из драгоценного металла, брачную чашу в виде наперстка словно только что выковал кузнец, колыбелька в паутинке кружавчиков заиграла боками из расплавленного золота.
        Глядя на все это, как зачарованная, она выскальзывает из постели и подходит ближе, испытывая такое же возбуждение и уверенность, как тогда на Калверстраат. Вот только рядом нет Отто, который потащил бы ее прочь. Она раздвигает шторы, ожидая увидеть за ними ту самую блондинку, готовую ей помочь, указать путь.
        Дорожка вдоль канала безлюдна, а покрывший его лед тянется меж стоящих галеонов белой шелковой лентой. И над всем этим стоит луна, огромный золотой диск. Нелла радостно распахивает окно. Кажется, до луны рукой подать, не иначе как Господь опустил ее до земли, чтобы человек мог подержать в руках. Вот оно, чудо, говорит она себе, чувствуя, что золотой диск принадлежит ей.
        Вдруг доносятся странные захлебывающиеся звуки. Нелла опускает взгляд на тротуар. Но там никого нет. Ни пьянчужки, воющего на луну, ни рыдающей брошенной девушки, ни скулящей собаки.
        Развернувшись, она видит распахнутую дверь. В том, что она ее закрыла, перед тем как лечь спать, нет никаких сомнений. Луч света, ударившись об угол кукольного дома, упал на пол и протянулся до открытой двери.
        Нелла идет по темному коридору на шум, пока не обнаруживает полоску света под дверью золовки. Вот кто так странно дышит и тихо всхлипывает. Сквозь щель проникает некий запах. Нет, не лаванды и не сандала, какой-то мерзкий ладан, заставляющий Неллу задержать дыхание. Она пытается заглянуть в замочную скважину, но в нее с обратной стороны вставлен ключ.
        - Марин? - окликает она.
        Вместо ответа продолжаются всхлипы.
        Нелла толкает дверь. Ее встречает чудовищный запах - каких-то кореньев и горьких листьев. Марин сидит на кровати, уставившись в чашку с зеленым варевом у нее на коленях, цветом напоминающим воду в канале. Можно подумать, что в комнату перенесли донный ил. Так пахнут болезни. Коллекция черепов разбита вдребезги. Висевшая на стене географическая карта разорвана пополам.
        - Марин, что тут происходит?
        Та поднимает глаза, в них написано облегчение. Как будто она хотела, чтобы ее нашли в таком состоянии. Нелла забирает чашку, и от этого запаха у нее к горлу подступает тошнота. Она поглаживает Марин - лицо, шею, грудь, пытаясь унять эту дрожь, эти слезы.
        Разглядывая трясущееся тело, Нелла думает о болезни своей золовки, о ее мигренях, о новоявленном аппетите к сахару, яблочному пирогу и засахаренным орешкам. О ее постоянной усталости и задумчивости, ее теплых одежках и медленном перемещении по дому. Пожалуй, в этот улей лучше не соваться, а то покусают пчелы. Нелла думает о черных платьях на меховой подкладке, о припрятанной в спальне сахарной голове, о спрятанной в книге любовной записке, которая позже была изорвана на клочки. «Люблю тебя. Сзади, спереди: люблю тебя». «Что ты наделала?» - воскликнула Марин в сердцах.
        Марин ее не останавливает. Сидит неподвижно с непроницаемым лицом, и Неллина рука скользит дальше вниз - по большой твердой груди, к животу под всеми юбками. И тут у нее вырывается непроизвольный крик.
        Марин хватает ее за руку и прижимается к ней лбом.
        Время остановилось. Слов нет, только ладонь на животе, и оторопь, и молчание. Огромный твердый живот таит в себе будущего ребенка.
        - Марин, - тихо сказала Нелла. Или только хотела сказать?
        Недовольный вторжением в его тесный мирок, плод пошевелился и лягнул ножкой. Нелла в ужасе отдергивает руку и опускается на колени. А Марин по-прежнему молчит, уставившись в невидимую точку, обессиленная, в том числе тем, что ее тайна обнаружилась.
        Нелла откровенно разглядывает выпирающий живот, который уже не спрятать никакими широкими юбками.
        У Марин большой срок. Это не ранняя стадия беременности, тут речь идет о скорых родах.
        - Я бы все равно не выпила. - Марин ограничивается одной короткой фразой.

* * *
        Нелла ждет каких-то важных слов от Марин, не решаясь самой произнести их вслух. Внятное объяснение для тех, кто пока ни о чем не догадывается. Мир перевернулся. Марин - вторая Дева Мария, и вот оно, Благовещенье в Амстердаме. От мысли о присланной миниатюристом колыбельке у Неллы мурашки бегают по коже. Она открывает рот, но слов у нее нет. Стены дома кажутся ей какой-то декорацией, разрушающейся на глазах, а за ней открывается настоящий пейзаж на фоне уходящего горизонта, без указателей, без межевых знаков, пространство без конца и края.
        Все молчат: она, Марин, ребеночек в животе. Нелла пребывает в трансе, а Марин смотрит на горящую свечу из пчелиного воска, пахнущую медом. Пламя пляшет, точно эльф, и это сказочное существо словно насмешничает над ее оцепенением. Сахарная голова, нетронутая, так и лежит на полке.
        - Марин…
        - Никому не рассказывай.
        - По крайней мере Корнелия должна знать.
        - Если уже не знает. Чтобы она ничего не заподозрила, я смачивала белье кровью поросенка.
        Нелла воскрешает картину: Марин обагренными руками выливает из ведра чужую кровь на исподнее, чтобы выдать за собственную менструацию. У Неллы никак не получается соединить эту женщину с педанткой, запрещавшей ей игру на лютне, французских собачек и марципаны.
        Марин обхватывает голову руками.
        - Лийк, - произносит она одно слово, как будто это имя содержит в себе все, что угрожает ее жизни и что она должна всячески скрывать.
        - Ганс Меерманс не любит ее, Марин. Он разведется с ней и женится на вас, - убежденно говорит Нелла.
        Марин уставилась на нее с выражением изумления на усталом лице.
        - Откуда тебе известно про…
        - Марин, я знаю, что Йохан помешал вашему браку. Я видела вас вместе. Он посылает вам подарки.
        Марин помолчала.
        - Тебе Корнелия рассказала? - спрашивает она.
        - Да. Вы уж ее не распекайте.
        Несмотря на боль в животе, Марин невольно рассмеялась.
        - Ах, Петронелла. Не будет никакого брака. - Она помолчала, словно задумавшись над такой перспективой. - Это невозможно, да и несправедливо. Нет-нет. Если ребенок выживет, всем станет известно о том, что я совершила.
        - Совсем необязательно. В этом доме умеют хранить секреты.
        - Ты не поняла… - Марин, не договорив, набирает в легкие воздуха. - На ребенке будет печать греха… материнского, отцовского…
        - Вы говорите о ребенке как о дьяволе.
        Марин встречается с ней взглядом.
        - Знаешь, как будет по-французски «беременность»? Enceinte.
        - Ну-ну. - Нелла испытывает смутное раздражение, оттого что разговор уведен в другое русло. Марин похожа на своего брата - оба любят вставлять иностранные словечки.
        - А какой у этого слова второй смысл, ты знаешь?
        - Не знаю. Я не говорю ни по-французски, ни по-испански, ни…
        - «Окруженный». «Огражденный». «Пойманный в ловушку».
        Нелле слышатся нотки паники.
        - Сколько месяцев? - спрашивает она.
        Опустив глаза в пол, Марин кладет руки на свой воздушный шар и медленно выдыхает:
        - Семь.
        - Семь?! - Нелла с удивлением разглядывает ее пузо. - Никогда бы не догадалась. Надо же. Моя мать на моей памяти была четыре раза беременной, а тут я даже не подозревала.
        У нее промелькнула мысль о мертворожденных младенцах, несостоявшихся братишках или сестренках, но она поспешила прогнать ее прочь.
        - Я сумела обойтись собственными юбками, - произносит Марин. Нелла мысленно улыбается: даже в экстраординарной ситуации золовка не забывает похвастаться. - Мой стиль позволяет легко скрывать, что я растолстела. Зато теперь мне даже ходить тяжело, а нагибаться - как будто мешает глобус. - Марин качает головой, женщина-Атлант, не столько держащая Землю на своих плечах, сколько ее обхватившая, обнявшая, вместившая в себе.
        - Скоро все будет видно, несмотря на все юбки и шали.
        - Возможно, - соглашается Марин. - Или я превращусь в такую толстуху-обжору, как многие богачки в нашем квартале. Живое воплощение одного из смертных грехов.
        Нелла пока отмалчивается, поглядывая на зеленый отвар, вроде бы обещающий некое новое начало, хотя на самом деле означающий конец для вынашиваемого ребенка, а иногда и для матери. Деревенская девушка вроде нее легко может отличить ядовитый гриб, ягоды или лист смертоносного растения. А вот Марин - городская жительница. Она много чего знает, но только не это. Хочется верить, что она не собиралась пить отвар до дна, может, просто решила испытать силу воли, проверить свои чувства. В семь месяцев уже поздно травить плод.
        Взгляд Неллы падает на книжную полку и отмечает одну обложку: «Детские болезни» Стефана Бланкаарта. Удивительно, как она могла не обратить на нее внимания в последний раз, когда была здесь. Лицо Марин выражает страх, желание как-то себя защитить. Нелла сжимает ее руку.
        - Я помню, как вы взяли меня за руку в день моего приезда.
        Марин глядит на их переплетенные пальцы.
        - Ничего подобного.
        - Нет, я отчетливо помню.
        - Это ты протянула мне руку, точно облагодетельствовала, - говорит Марин. - Такая уверенная в себе.
        - Вот уж нет, - возражает Нелла. - Это вы выставили свою, как будто указывая мне на дверь. Это даже не было рукопожатием. Вы стиснули меня, как цыпленка, которому вот-вот свернут шею. И сказали, что кожа у меня нежная, зато косточки для семнадцатилетней очень даже крепкие.
        - Не говори глупости. - Марин закрывает глаза, пытаясь разгадать собственную загадку. Она не знает, как относиться к человеку, которого до сих пор из себя изображала.
        - А мне было уже восемнадцать. Вы хотели меня припугнуть.
        Марин вздыхает.
        - Возможно. - Она слегка пожимает Неллину руку, и слабый пульс переходит из ладони в ладонь. Вот у кого кожа стала нежной. Сочная Марин приникает к ней, и их тела переплетаются в молчаливом перемирии. Не исключено, что временном. Им предстоит нелегкая дорога. Что помогало Марин держаться? Вера в божественное вмешательство, в то, что Лийк неожиданно умрет и Меерманс сделает ей предложение? Как она объяснит появление ребенка? Может, она жила с безумной мыслью, что никто ничего не заметит до конца, а новорожденного она подкинет на ступеньки сиротского приюта?
        Марин неуклюже встает и осторожно ступает между валяющимися черепами. А Нелла вспоминает, какой она была стройной. Сейчас, без верхней одежды, хорошо видна округлость живота и набухающие груди. Теперь, когда беременность перестала быть секретом, кажется, она вполне устраивает Марин, которая разглядывает лампу-птицу с женским телом, готовую взлететь. Сама она подобна большому кораблю, бросившему якорь, и ей уже отсюда никуда не двинуться.
        Без якоря
        Большинство черепов не разбились, и они расставляют их по полкам. А вот один разлетелся вдребезги, и теперь остается только гадать, какому экзотическому животному он принадлежал. Карта Батавии снова занимает свое место на стене, остров Ява оказался разорван на две части. Постепенно комната, как и ее хозяйка, приходит в божеский вид. А зеленое варево выплескивается из окна, дабы ничто не напоминало о мрачной полосе.
        Коллекция диковинных черепов, ракушек и географических карт прежде наводила Неллу на мысль, что золовка грезит заморскими странами. Но зачем ей Ост-Индия и даже Восточные острова с их бессчетными борделями, где Йохан развлекается в свое удовольствие, когда тропические радости самой Марин находятся на Присенграхт, в пяти минутах ходьбы, где ее, вероятно, ждут объятья старого поклонника Ганса Меерманса. Наверняка они как-то это планировали, занимались тайными приготовлениями. Интересно, сколько свиданий у них было за эти десять лет?
        И сколько ею было пролито слез… Хотелось ли ей открыть свою тайну Нелле или просто помог случай? Марин раздвоилась, у нее теперь два сердца, две головы, четыре руки и четыре ноги - этакий монстр, о котором можно написать в судовом журнале или отметить его на карте.
        Если Йохан плавал по морям, чтобы оставить свой след в мире, то Марин в доме на Херенграахт сама создала свой мир. Но, несмотря на его огромность, она стала для Неллы еще большей загадкой. Разве с ее стороны не глупость довериться такой беспардонной нахалке и сплетнице, как Лийк ван Кампен? Не иначе как ею двигала все та же любовь, ни на минуту не умиравшая. Марин в ночной сорочке, обтягивающей живот, похожий на глобус, в физическом смысле понятна любому. А вот душа ее по-прежнему не поддается истолкованию.
        Ясно одно: внутри Марин ждет своего часа некое существо. Одновременно зависимое и самостоятельное, у которого впереди собственный долгий жизненный цикл, далекое от сиюминутных тревог матери. С кукольными ручками-ножками, замутненными синими глазками и розовой кожей, ждущее, что его произведет на свет богиня-мать. Но когда это произойдет, все ли окажутся к этому готовы? Ворочаясь в постели, Нелла бросает взгляд на свой кукольный дом. Со временем, в зависимости от того, кто и как примет роды, этот ребенок узнает разные секреты. А пока Нелле тревожно. Не выгонит ли Йохан из дома свою сестру, узнав о ее положении? Он ведь, мягко говоря, ее недолюбливает. Как бы Марин не пришлось разродиться прямо на улице. Нет, решает Нелла, на это он не пойдет, как бы плохо они ни относились друг к другу.
        Ее мать говаривала, что для женщины пережить роды - все равно что заново родиться, а для младенца выжить - большая удача. У Неллы от страха перехватывает горло. Она вдруг вспоминает, как золовка стояла в этой самой спальне, держась за оконную раму, и рассказывала ей, как они с госпожой Оортман сладили дело - договорились о взаимовыгодном браке. Мать хотела оградить дочь от опасных родов, предпочтя фамильное богатство пеленкам и погремушкам.
        Она помнит вопрос, который ей тогда, стоя у окна, задала Марин. Она повторила его дважды. «А сколько женщин умирает родами? Над этим ты не задумывалась?» Тогда Нелла восприняла это как вызов: дескать, будь благодарна, что избежала опасности, получив статус богатой жены. А ведь Марин уже тогда знала, что носит под сердцем ребенка, но по сей день, пропитывая исподнее поросячьей кровью, делает вид, что ничего не изменилось. Нет, то был не вызов, а искренний вопрос. Когда-то Йохан и Меерманс казались ей Икарами, а сейчас сама Марин взлетела слишком близко к Солнцу.
        От беспокойства Нелла вылезает из-под одеяла и, подойдя к кукольному дому, проводит пальцем по детской колыбельке. Потом кладет на ладонь крошку Марин. На нее неотрывно смотрят серые глаза, губы плотно сжаты. Прежняя серьезная Марин, и почему-то это действует на Неллу успокаивающе. Ее палец скользит по шву черной шерстяной юбки, такой мягкой, такой замечательно плотной, что она, не удержавшись, касается ее губами.
        Ее губы нащупали что-то неожиданное. Она задирает верхние юбки, затем нижнюю, пока не обнажается тело из набивного полотна. Неллу охватывает уже ставшее привычным восхищение… и оторопь. Ее в очередной раз огорошили! У куколки семимесячный животик, совершенно явственное утолщение, такой выпуклый орешек, в котором кое-что зреет!
        Тело беременной куколки внезапно обретает характерную тяжесть и усталость от долгого ожидания, точь-в-точь как у настоящей Марин. Неллу же, наоборот, это предсказание судьбы приводит во взвинченное состояние. Во рту появился привкус железа, волоски на шее встали, откуда-то пришло ощущение собственной неповоротливости. Что все это значит? Как относиться к этой магии? Она проводит кончиком пальца по округлому животику - и в это время до нее доносится стон Марин, ворочающейся во сне.
        Она кладет куколку на место. Почва уходит у нее из-под ног, она куда-то проваливается, идет на дно. И при этом внутри разрастается липкий страх.
        - Господи, - говорит она вслух. - Я ведь жила смирно, я была послушной.
        И ныряет обратно в постель.
        «Он не может не знать, что я несвободна, но тогда откуда это чувство свободного падения?»
        Разговор
        На рассвете она встает и укутывается в меха и харлемскую шаль, чтобы тихонько улизнуть из дома. В холле никого - ни Резеки, которая подошла бы ее обнюхать, ни Йохана, который, возможно, изучает карты в своем кабинете, ни Отто, начищающего сапоги ваксой. Марин и служанка крепко спят, проверено. Дом запущен. Корнелия забросила уборку с применением уксуса и лимонного сока, не протирает мебель, не стирает грязное белье, не выбивает ковры. Часами сидит неподвижно, поджидая Отто.
        - Он вернется, - говорит она, но Неллу ее слова не убеждают.
        Письмо она припрятала в кармане юбки.
        «Господин миниатюрист!
        Пастор утверждает, что все тайное рано или поздно становится явным. Когда я думаю о ваших поделках, я убеждаюсь в истинности его слов, и это меня пугает.
        Я пытаюсь разгадать ваши намеки, но понимание каждый раз приходит слишком поздно. Помогите мне догадаться, что я должна делать. Вдоль канала прогуливается светловолосая женщина - кто она? Мне кажется, она хочет мне что-то сказать.
        Вконец запутавшаяся, но не теряющая надежды, Нелла Оортман».
        Улица Калверстраат, днем такая шумная и деловая, в этот ранний час на удивление тиха. Случайный зеленщик катит свою тележку. Предприимчивый рыжий кот роется в костях, по случайности не выброшенных вчера в канал. Его желтоватые глаза беспечно провожают Неллу, весь такой жирный, он слишком занят важным делом, чтобы отвлекаться на пустяки.
        Нелла останавливается перед табличкой со знаком солнца. Пронизывающего света, который некогда встретил их с Отто, ждать не приходится из-за влажного тумана, пахнущего отбросами из канав, наскоро присыпанных соломой. Она уверенно стучит в дверь и замирает. Никакого ответа. «Буду ждать, - говорит она себе. - Буду ждать до тех пор, пока не откроют».
        Отступив на пару шагов, она разглядывает окна. Девиз на камне, освещенном выглянувшим солнцем, кажется ей сейчас откровенной издевкой - его смысл остается загадкой для неразумного человечества. Кричать нельзя, дабы не разбудить мирных жителей, ведь мирные жители в Амстердаме, которых связывают друг с другом золотой телец и душевный покой, - это святое.
        - Вы там, я знаю! - кричит она. - Что я должна сделать?
        И тут же распахивается дверь у нее за спиной.
        - Еще одна, - раздается голос. Нелла разворачивается. На пороге, подбоченясь, стоит брюхастый толстяк в фартуке. У него широкое лицо и цепкий взгляд.
        - Еще одна? - переспрашивает она. - Но я…
        - Ходите табуном днем и ночью, барабаните в дверь, разоряетесь. Вам что, дома ничего не объясняют? Зачем вы тащитесь сюда и орете у меня над ухом?
        Она подходит ближе и заглядывает ему через плечо. В холодной комнатушке развешены мотки некрашеной шерсти, на стене висят шкуры.
        - У вас работает рябой? - спрашивает Нелла.
        Торговец шерстью закатывает глаза.
        - Было дело.
        - Что вы этим хотите сказать?
        - Ушел неделю назад, ничего не объяснив. Ходил напуганный, глаза на лбу. И посреди ночи сбежал. Где он сейчас, одному богу известно.
        Мужчина от холода притоптывает на месте. Видя откровенное разочарование на лице незнакомки, он смягчается.
        - Она уж давно не показывается, так что ты зря пришла.
        Нелла смотрит на него пристально.
        - Она? Я пришла к миниатюристу.
        Толстяк, прищурившись, глядит на дом напротив.
        - Про миниатюриста ничего не знаю, а вот женщина поселилась тут несколько месяцев назад. Только она уже давно здесь не показывается. А девушки вроде тебя продолжают приходить. Стучат, подсовывают под дверь записочки, требуют, чтобы их впустили. Я уж собирался позвать гражданский патруль.
        - Девушки вроде меня?
        - И постарше. Вдовы тоже приходили. Одна с трудом передвигалась.
        - А эта женщина… как она выглядит?
        Он пожимает плечами.
        - Высокая. Светлая. На голландку не похожа. Скорее на этих, из северных стран, которые ищут у нас работы, а гильдии их не берут.
        - А ее лицо вы не запомнили?
        Торговец шерстью вновь пожимает плечами.
        - Она если изредка и выходила, то в темное время суток.
        - Господи… а ваш подмастерье говорил, что к ней никто не приходил.
        Мужчина хмыкает.
        - Я тебе, милая, так скажу: или он слепой, или просто приврал.
        - Но зачем ему лгать?
        Торговец от нее уже отвернулся и бросает напоследок:
        - А я знаю? Когда он сучил у меня шерсть в течение двух недель, она еще была здесь. А теперь ни ее, ни его. - Он уходит в мастерскую и начинает опускать ставню. - Угомонись. Кой черт принес тебя в такую рань?
        Нелла разглядывает вывеску со знаком солнца, представляя, как женщины со всего города, обладательницы кукольных домов, приходят сюда за ответами - и остаются ни с чем. Наудачу она засовывает свое письмецо под дверь. И опрометью пускается домой.

* * *
        Ее уже поджидает Корнелия.
        - Так это правда, - говорит она раздраженно.
        - Ты о чем? - на всякий случай уточняет Нелла. Ей не хочется, чтобы Корнелия знала, где она была.
        - Ребеночек, - Корнелия понижает голос. Она раздавлена этой новостью. Еще бы, ее так долго дурачили, можно сказать, обвели вокруг пальца.
        Нелла подходит и берет ее за руки, а потом отпускает, чтобы прижать к себе. Это тепло, эта крепкая грудная клетка и сильные плечи действуют на нее успокаивающе. Служанка тоже ее обнимает.
        - Да, - говорит Нелла. - Это правда. Ты подслушивала под дверью?
        Служанка пропускает ее слова мимо ушей.
        - То-то Лийк делает вокруг нее круги, точно она блохастая.
        - Корнелия, это не повод для шуток.
        Та недоуменно на нее уставилась.
        - А кто шутит? Я ведь чувствовала, что-то не так, только не могла… - она недоговаривает.
        Нелла усаживает ее за кухонный стол.
        - Как она на такое решилась? Что, по-твоему, ее подтолкнуло?
        - А вы как думаете? - Корнелия малость смущена. - Скука. Бунтарство. Возраст. Упрямство. Похоть. Все, что называют одним словом - «любовь».
        Непрошеные образы Меерманса и Марин возникают в голове Неллы «Два тела… его губы, отдающие прокисшим желанием и вчерашним вином, и ее, слегка попахивающие селедкой… его штырь, торкающийся меж ее ног, и руки, спускающие чулки… выкрики в разгар спаривания… липкая дрянь, стекающая по ляжке. Ну зачем же ты так! Наверняка все гораздо благороднее. Ведь одно его прикосновение заставило ее почувствовать себя принцессой. Марин несказанно повезло. Его непреходящая любовь и эти пятнадцать долгих лет в разлуке помогли ей развеять тоску. И вот однажды, когда Лийк была в церкви, они наконец встретились в полутьме, назло несчастливому браку и эгоисту-брату. И теперь у них родится ребенок… а у тебя его не будет никогда». При этой мысли Нелла зажмуривается и затыкает себе рот, чтобы не закричать.
        - Не думайте об этом, - утешает ее Корнелия. - Я знаю, о чем вы подумали.
        - Вовсе нет, - отвечает Нелла.
        - Как я могла ничего не заметить? - Корнелия вскакивает и тычет пальцем в сторону цыпленка, которого ей предстоит ощипать.
        - Ты сама говорила, что сердце Марин - загадка даже для нее самой, - успокаивает ее Нелла.
        - Говорила. И что нам теперь делать? Что, если Меерманс увидит этого ребенка?
        - Может, она отдаст его в частный приют.
        Корнелия ударяет цыпленком об стол.
        - Нет!
        После такой реакции Нелле остается лишь помалкивать. Но про себя она обдумывает такую возможность - как, возможно, и Марин. В городе ведь есть не только бедные приюты, но и богатые, где детишки обласканы. Их не воспитывали родители, а значит, и не испортили. В глазах амстердамских бюргеров, не жалеющих на хорошее дело свои гульдены, это идеальные будущие граждане. А вот из государственных приютов сироток вроде Корнелии или Ханны выкидывают, чтобы они вкалывали с малых лет.
        Лучшие приюты существуют для детей богатых родителей - как рано умерших, так и живых. Такие незаконнорожденные, несыновья, недочери, но с приличным обеспечением. Из страха, что люди узнают про их интрижки на стороне, настоящие родители отделываются тайными взносами, так сказать, платят своим детям за молчание. А когда им исполняется лет пятнадцать-шестнадцать, о чудо, на них проливается золотой дождь: деньги на обучение или приданое в виде прекрасного гардероба и кухонной утвари, - а что еще нужно девушке на выданье, как не горшочки и кастрюльки из ценных металлов? И никаких лишних вопросов.
        Нелла изучающе смотрит на Корнелию. Не иначе как та уже рисует в своем воображении, как будет обхаживать это невинное создание, растить в хорошем доме, тем самым исправляя зло, некогда причиненное ей самой. Уж конечно, она бы не хотела, чтобы кроха повторила ее судьбу в сиротском приюте. Вот только решать предстоит не ей.
        - Давай сходим в порт, - Нелла решает поменять тему, чтобы как-то развеселить Корнелию. - Поспрашиваем. Может, кто видел Отто.
        - Нам нельзя привлекать к себе внимание. Надо смириться с тем, что он уехал.
        - Но ты же не смирилась, - возражает ей Нелла. Служанка отворачивается, и Нелла встает из-за стола. - Отнесу Марин воды.
        Корнелия принимается за цыпленка.
        - Проголодались?
        - Нет, - отвечает она и уходит с кувшином наверх.
        Доставка
        В полдень, пока Йохан еще валяется в постели, Нелла сидит с Марин в ее комнате. Та давно перестала притворяться, что равнодушна к хорошей еде. Правда, на завтрак она по-прежнему ест овсянку с отвратительным мучным душком, на вид напоминающую пережеванных насекомых. Но на обед, в отсутствие новостей об Отто и Джеке, она наворачивает яйца с беконом и засахаренные фрукты, даже потягивает вишневый эль.
        Около четырех начинает темнеть, как-никак на дворе конец января. В спальне Марин крылышки женщины-лампы, и экзотические черепа, напоминающие пожелтевшую глиняную посуду, и книжные переплеты вдруг заиграли благодаря зажженным свечам из пчелиного воска.
        Нелла, сидя на стуле, уплетает трубочки, вдыхая запахи постоянства, наслаждаясь нежной начинкой под неприглядной корочкой.
        - Он сильный, - говорит она золовке. - Он выживет.
        Марин согласно кивает. При ней лучше не произносить «Отто», а говорить «он», «ему».
        - Что ты знаешь о родах, Петронелла? - в ее голосе звучит сомнение и даже некоторая снисходительность, а зря. В этом деле Нелла могла бы дать ей фору.
        - Да уж кое-что знаю. Я воспитывала брата и сестренку. Когда придет время, я вам помогу. Но нам понадобится повивальная бабка.
        Марин отмалчивается. Нелла умолчала про двух мертворожденных, про большую кровопотерю роженицы при появлении на свет Карела и про то, что после рождения Арабеллы мать полгода провалялась в жестокой лихорадке, едва не унесшей ее на тот свет.
        Марин сидит на кровати, обложившись подушками, с чашкой теплого эля. Запахи ядовитой чемерицы и блошиной мяты сменились ароматами ванили и духов, по иронии судьбы, купленными Корнелией в той же аптеке, где Марин получила рецепт смертельного отвара.
        - Я купила его давным-давно, - призналась она в конце концов.
        - Когда поняли, что залетели?
        - Да. Но я бы не стала его пить.
        Компанию им составляет Дхана, свернувшаяся в ногах у Неллы. Оконная рама дребезжит от ветра. Теперь, когда она знает секрет золовки, Нелла всюду видит его отражения: в надувшейся занавеске, в округлостях подушки, в лице Марин, раздавшемся, опухшем, замершем в ожидании. Интересно, как та отреагировала бы на свою куколку с выпуклым животиком? Наверняка испугалась бы, что кто-то предсказал ее беременность и гибель Резеки… и кто знает, что еще. Вот только ответов на свои вопросы она бы все равно не получила. Так уж у миниатюристки заведено.
        Что делать - каждый решает сам. Все эти женщины, пришедшие к табличке со знаком солнца, ушли ни с чем. Нелла не знает, что думать о просительницах, про которых ей говорил рябой. Сколько их, быть может, тысячи обладательниц кукольных домов, обставленных миниатюрными вещицами, карманными изображениями суровой реальности? Йохан рассказывал ей об этой моде богатых горожанок, любительниц упаковывать свою жизнь в такой милый шкафчик, украшать его разными изысками, радовать глаз предметами быта, которые они не могли позволить себе в реальной жизни. Но прийти всем скопом, как на поклон, к заветной двери! Со своим личным. От этих мыслей Нелле становится как-то не по себе.
        Интересно, все ли они вместе с поделками получали такие же, как она, неожиданные, настораживающие, загадочные, бередящие душу послания? Она-то считала себя особенной, но что, если они тоже ощущали странный холодок, и такой же страх, и захватывающий дух восторг от увиденных чудес? Разве стучали бы они в заветную дверь, если бы не острая потребность что-то узнать, приобрести нечто важное, а не просто владеть вещами? Иногда Нелла быстро оборачивается к своему кукольному дому, рассчитывая поймать фигурки в движении. Например, крошку Меерманса в широкополой шляпе, пробирающегося в другую комнату. Но нет. И всякий раз чувствует себя обманутой простушкой.
        - Скорей бы весна, - произносит она вслух. Весной всему этому придет конец, ну хотя бы холодам.
        Марин разглядывает свой живот. А что весна значит для нее, для семьи, для этого дома? Когда мать Неллы была беременна Карелом, она сравнивала себя с полной Луной, поднимающейся над их деревней. А когда у нее в животе лежала Арабелла, она выражалось более прозаично: «Я такая огромная сдоба!» Они смеялись над ее словами и шутили, что она всходит как на дрожжах. Вот и Марин раздобрела на той же закваске и теперь должна показать, на что способна, - испытать плоть, сломать корку.
        - Мы были еще совсем маленькие, - говорит Марин ни с того ни с сего.
        - Что?
        - А, неважно.
        Нелла вспоминает, как Йохан и Марин дрались в прихожей. Лживые брат и сестра, кормящие друг друга собственными версиями событий, заталкивающие эту ложь друг другу в глотку. «Тебе просто надо было удачно выйти замуж… желательно за богатого… но тебя даже на это не хватило». Почему она спустила ему откровенное вранье, прекрасно зная о его роли в той истории? Зачем нужна правда, которую ты держишь при себе? Все удовольствие от этого рано или поздно протухнет.
        - Знаешь, что любит повторять Йохан? - обращается к ней Марин. - «Свобода - что может быть лучше!» - Она разражается смехом, полным презрения. - «Марин, будь свободна! Прутья в клетке - дело твоих рук». Приятно называть себя свободным, зная, что кто-то другой должен будет заплатить за это. Раньше я таких вещей не понимала.
        Она убирает руки с живота.
        В паузе слышно, как ветер завывает за окном. Нелла подбрасывает в огонь торфа. В отсутствие Отто это ее забота. Она уже привыкла. Откинувшись на спинку стула, она глядит на пламя.
        - Вы часто его… навещали? - спрашивает она.
        - Разве это было возможно? - Марин смотрит на нее округлившимися глазами.
        - Вы… занимались этим, чтобы почувствовать себя свободной?
        Марин смотрит на нее долгим взглядом.
        - Ты ничего не понимаешь, Петронелла. Ты правда ничего не понимаешь.
        Потеряв терпение, Нелла привстает, чтобы потрогать ее живот, но Марин резко подается от нее, точно от раскаленной головешки.
        - Он вас по крайней мере любит? - спрашивает Нелла.
        Марин отталкивает ее руку.
        - Замолчи. Не знаю. Откуда мне знать?
        Нелла снова садится, обе молчат. Марин, похоже, вот-вот расплачется, и Нелла протягивает руку, чтобы ее успокоить. Но это неверное решение. Лицо золовки каменеет, челюсти сжимаются, а остекленевший взгляд упирается в камин.
        - Ты правда ничего не понимаешь, - повторяет она.

* * *
        На следующий день уже Марин сидит у окна в комнате Неллы. Она все время ерзает, никак не может обрести покой.
        - Тебе бы так. - Она выглядывает что-то за окном. Или кого-то. Может быть, Ганса Меерманса, решившего наведаться под предлогом того, что не решены проблемы с сахаром? - Я как будто постоянно таскаю полную кошелку рыбы.
        У нее на коленях лежит раскрытый томик. «Дурочка» Хуфта, ее любимая книжка.
        - Отсюда лучше вид, - говорит она после паузы. - Из моего окна ничего толком не видно.
        - Марин, что мы будем делать с сахаром?
        - Я уже говорила. Слишком поздно. - Она вздыхает, опустив взгляд в книгу. - Петронелла, я хорошо знаю Ганса Меерманса. Он не позволит Лийк… а сама она ни на что не решится.
        - Но ведь Йохан…
        - С ним все будет в порядке, - успокаивает Марин. - Он кого хочешь уболтает. Как только выйдет из этого состояния, пойдет на склад и все уладит.
        - Ничего он не уладит. Он не в себе.
        Образ брата-ловкача не очень-то вяжется с замкнутым человеком, проводящим чуть не целый день в постели, и Марин это хорошо понимает.
        - Я думала, вы сделаете все, чтобы защитить Йохана. А Джек? Почему мы не разыскиваем его?
        Марин закрывает глаза.
        - По-твоему, Петронелла, я должна в моем положении шататься по улицам?
        - А если бы я пошла?
        Осуждающий взгляд.
        - Твоя мать мне бы этого никогда не простила.
        - Можно подумать, вам есть до нее дело.
        Вздох.
        - Сейчас у меня ко всем матерям особое отношение.
        Неллу мучает все та же проблема.
        - Нам нужна повивальная бабка.
        - Нет, - отрезает Марин. - Ни в коем случае.
        - Есть закон. Роды должна принимать…
        - И что?
        - Они в этом разбираются.
        - Ты же принимала роды?
        - Да, но…
        - А что еще говорит закон? Повивальная бабка должна выяснить, кто отец ребенка.
        - Понятно.
        - Ничего тебе не понятно. Короче, с этим, как и со всем остальным, я справлюсь одна.
        Вторжение
        Через неделю, четвертого февраля, Нелле исполняется девятнадцать. Более безрадостного дня рождения у нее еще не было. Никто не знает, а если б и знали, никому до этого не было бы дела. Она стащила пирог из буфетной, полагая, что он с яблоками, а он оказался рыбный. Ей хочется плакать от этого унижения: в свой день рождения вместо марципана набивать рот банальным да еще и холодным пирогом с треской и селедкой!
        Она поднимается в спальню золовки. Марин крепко спит, такая огромная виолончель под одеялом. Бледное, измученное от слез лицо. С каждым днем она все разрастается под своими юбками, в то время как ее брат как будто съеживается.
        Стоя у окна, Нелла старается отвлечься от рыбного привкуса во рту. Хотя вид отсюда и правда не так хорош, как из прежней комнаты Марин, все же можно разглядеть канал, где подтаявший и уже раскалывающийся лед образует темные водяные прогалины, а отдельные куски льда перемещаются, как тарелки с десертом по столешнице.
        Сердце ее гложет тоска, и ей вдруг приходит в голову, что было бы хорошо, если бы сегодня ей исполнялось восемь, как легко и беззаботно она чувствовала бы себя. Она оборачивается. Марин уже сидит на кровати, подхватив снизу растущий глобус. Нелла переводит взгляд на лампу-птицу с женским телом, и ей хочется улететь.
        Вдруг со стороны набережной раздается характерный лязг. Глянув вниз, Нелла различает красные ленты и поблескивающие ножны, а через минуту начинают барабанить в дверь.
        - Кто это? - пугается Марин, защищая живот.
        Нелла опрометью выскакивает из комнаты, сбегает по лестнице и в ужасе останавливается перед дверью.

* * *
        - Здесь живет Йохан Брандт? - раздается грозный голос. У человека, стоящего на пороге, гаагский акцент, и слоги он произносит отрывисто, не по-амстердамски.
        - А в чем дело? - спрашивает Нелла. Во рту вата, в животе все переворачивается.
        Патрульный сверлит ее взглядом. Высокий, ровесник Йохана, только безволосый, если не считать нелепой бороды, разделенной на несколько частей на старый манер.
        - Где он?
        - В отъезде. - Эта ложь вырывается у Неллы вместе с выдохом.
        Гражданских патрульных пятеро, и их общая уверенность в себе ее подавляет. Металлические эполеты и медали сверкают, а отглаженные красные ленты, символизирующие их принадлежность к этой местности, поглощают свет. Мощногрудые, откормленные, они наваливаются на нее всей своей массой.
        - Приведи его, - приказывает мужчина. - Мы знаем, что он здесь. Не пытайся с нами шутки шутить.
        - Он уехал. - Язык у нее словно разбух, и глотать стало трудно.
        - Девушка, ну-ка приведи сюда своего хозяина, - обращается другой к Корнелии, вынырнувшей из темноты. Но та застыла на месте. Патрульный берется за рукоять сабли. - Ты меня слышала? - рычит он. Корнелия бросает взгляд на молодую хозяйку, не в силах скрыть обуявшего ее страха. - Или мы и тебя заберем и бросим в «Спинхуйс»[9 - Женская тюрьма.], чтобы тебя там научили слушаться.
        Корнелия прикусывает нижнюю губу. Нелла молча взирает на пятерку мужчин - серебряные шлемы и сверкающие нагрудники, ни разу не побывавшие в настоящем сражении. Беги, Йохан, беги. И чем дальше, тем лучше. Увы. Он лежит сейчас наверху, скорбя по мальчикам, которые его бросили.
        Мужчины, мрачнея, переминаются с ноги на ногу и нервно откашливаются. Похоже, из них пытаются сделать дураков. Они поглядывают на молодую хозяйку с неудовольствием, кое-кто даже разминает пальцы. Но Нелла уже поняла, что при всем желании они не могут ничего с ней поделать.
        - Зачем он вам понадобился? - спрашивает она.
        - Лучше не спрашивайте, - отвечает один из них.
        - Я его жена, я имею право знать.
        Презрительный смешок в ответ.
        - Я здесь, - вдруг раздается голос у нее за спиной.
        Йохан стоит на верхней площадке. Впалые щеки вбирают в себя окружающую темноту, из которой выступают лишь переносица да копна растрепанных волос. Нелла подавляет невольный вскрик. В спальне, при слабом свете горящих свечей, она не могла толком разглядеть, насколько же он сдал за это время.
        Патрульные ждут, пока он спустится по лестнице. Только теперь, увидев эти торчащие скулы и глубоко запавшие глаза, посверкивающие, как две диадемы, они зябко поеживаются.
        - Кто командует этим цирком? - спрашивает Йохан. Хоть он и говорит почти шепотом, в голосе чувствуется властность.
        - Я, - отвечает первый патрульный.
        Йохан приглядывается к нему.
        - Роджер Аалберс, что ты тут делаешь?
        Тот обращается к четверке:
        - Возьмите его.
        - Роджер, ты же приличный человек, - говорит Йохан.
        Теперь Аалберс обращается к нему:
        - Мы выполняем предписание мирового судьи и главного бургомистра, господин Брандт.
        - Но почему? - вопрошает Нелла. - Что он такого сделал?
        Йохан приближается к караульным, и те отступают, точно косяк рыбы, а их доспехи позвякивают вразнобой. Он выставляет вперед открытые ладони, как бы демонстрируя, что не оказывает сопротивления. Казалось бы, в чем только душа держится, но эти пятеро выглядят напуганными. А может, это-то их и пугает: костлявое лицо, космы, длинный, дурно пахнущий кафтан. Не такого Йохана Брандта они рассчитывали увидеть. Они готовились к схватке, к спектаклю.
        - Господа, - говорит он, - это какая-то ошибка.
        - Не оставляйте нас одних, хозяин, - раздается женский голос.
        Йохан переводит взгляд на служанку.
        - Ну конечно, Корнелия. Надо только с этим разобраться.
        - Идемте с нами, Йохан, - говорит Роджер Аалберс. - Без лишнего шума.
        - Зачем? Что вы собираетесь со мной делать? - спрашивает Йохан и, не дождавшись ответа, говорит: - Я с вами не пойду.
        - У нас есть свидетели, Йохан, - говорит Аалберс. - На Восточных островах. Я не хотел, но мне пришлось…
        - Но в чем меня обвиняют?
        - Вас арестовывают за содомию.
        Корнелия с криком бросается к хозяину:
        - Нет! Нет!
        Йохан берет ее за руку.
        - У них нет доказательств, - успокаивает он ее.
        - Неправда, Йохан. Есть свидетели. Мальчишка.
        - Отошли их, - Йохан махнул рукой в сторону помощников Аалберса. - Я сам приду в «Стадхуйс»[10 - Мэрия.] и предстану перед главным бургомистром…
        - Мы идем не в «Стадхуйс», Йохан.
        - Что?
        - Мы идем в «Расфуйс»[11 - Мужская тюрьма.].
        Йохан хочет опереться на дверную ручку, но промахивается и спотыкается, наступив на край долгополого кафтана. Корнелия оседает на пол. Под свирепым взглядом Йохана караульные отводят глаза.
        - Никогда не был в «Расфуйсе», - говорит он молодой жене, словно о веселой прогулке. А у Неллы сердце разрывается.
        - Я прослежу, чтобы с вами хорошо обращались, - говорит Аалберс.
        Йохан смеется.
        - Вы скоро вернетесь к жене, - обещает ему главный караульный. - И все забудется.
        Стоя на крыльце, Нелла провожает взглядом мужа, затерявшегося среди шлемов и нагрудников, а всю группу уже поджидает баржа. С набережной Аалберс отвешивает ей быстрый и несколько смущенный поклон. Нелла стоит на холодных ступеньках, вся дрожа в этот морозный февральский вечер. Она замечает силуэты в окнах соседей, которые, поймав ее взгляд, поспешно отступают. Никто из наблюдателей не приходит на помощь.
        Две пары рук грубо вталкивают Йохана в кабину. На Неллу повеяло солью и всякими отходами, даже затошнило.
        - Ради Христа… - взмолился арестованный.
        - Вы там поосторожнее, - обращается Аалберс к своим подопечным. - Помните, кто он.
        Но сам Йохан, похоже, уже забыл. Вид у него совершенно потерянный, и Нелле приходится глубоко дышать носом, чтобы сдержать наворачивающиеся слезы. Нельзя плакать на виду у патруля. Надо сохранять достоинство.
        - Йохан! - выкрикивает она ему вслед, и эхо мечется между домами.
        Он успевает обернуться, возвышаясь над бронированной охраной.
        - Скажи Марин! - кричит он. - Она поможет.
        Нелла провожает взглядом баржу, которая, добравшись до середины Херенграхт, сворачивает налево под мостом в сторону «Расфуйса». И канал снова пустеет.
        Нелла медленно возвращается в холл.
        - Они его убьют, - говорит Корнелия, все еще сидящая на полу.
        Нелла присаживается рядом.
        - Замолчи и никогда не произноси таких слов. - Она встает. - Мы должны отправиться в «Расфуйс».
        - Вы не можете, - раздается голос сверху.
        На верхней площадке, завернувшись в шаль, стоит Марин. Ее искаженный силуэт с выпирающим животом лежит тенью на стене.
        - Я могу, - возражает ей Нелла. - Мы должны знать, что они собираются с ним делать.
        - Публичные разборки? - Марин качает головой. - Это значит привлечь к нам всеобщее внимание. - Она закрывает глаза и потирает виски, а Нелла чувствует, как в ней поднимается волна холодной ярости.
        - Если они узнают про него всю правду, его убьют. - Нелла поднимается по лестнице навстречу Марин. Она хочет ее ударить, выместить на ней всю свою ярость и страх, встряхнуть ее хорошенько и сбросить с лестницы. Она охвачена этим благородным, пусть и опасным порывом и больше ни о чем не думает. По ее щекам катятся горячие слезы.
        - Марин, где ваше сердце? Вы думаете только о себе! - бросает она в лицо золовке.
        У подножия лестницы стоит Корнелия, бледная, зареванная, кусающая покрасневшие губы.
        - Я бы никогда так не поступила со своим братом, - говорит Нелла. - Никогда…
        - Да ладно! Можно подумать! - огрызается Марин. - Первый раз в жизни я думаю о себе.
        Она вдруг делает несколько шагов вниз, держась рукой за стену. Она прекрасна в своем гневе. Он, словно струя яда, разрезает стылый воздух. У Неллы пробегают мурашки по коже. Находиться в центре ее внимания - это и возбуждает, и пугает одновременно.
        - Не трогайте меня, - предостерегающе говорит Нелла.
        - Что ты обо мне знаешь? Ровным счетом ничего.
        4
        Начало марта, 1687
        Господь размножил вас, и вот вы ныне многочисленны, как звезды небесные…
        Как же мне одному носить тягости ваши, бремена ваши и распри ваши?
        Второзаконие 1:10 -12
        «Расфуйс»
        - Куда ты собралась? - спрашивает Марин два дня спустя. Нелла, уже в пальто и капоре, надевает ботинки.
        - На свидание с мужем.
        - Тебе не стоит ходить в «Расфуйс».
        - Вы меня не пустите?
        Корнелия, стоя посреди холла, опасливо поглядывает в темные углы, словно ожидая, что оттуда вот-вот повыскакивают какие-нибудь гоблины, а то и сам Люцифер. Нелла поднимает воротник пальто. Она старается ступать твердо, но пол уходит у нее из-под ног, и ей кажется, что она проваливается в трясину и болота, на которых когда-то строился город.
        Неожиданно раздается стук в дверь.
        - Не открывай, - приказывает Марин. Нелла выглядывает в окно. На крыльце стоит мужчина, а рядом с ним здоровенная клеть. - Это для меня, - говорит Марин с округлившимися глазами и, поколебавшись, обращается к Корнелии: - Мы уйдем наверх, и тогда ты откроешь.
        Она тяжело взбирается по лестнице, и Нелла неохотно следует за ней. Стоя бок о бок на верхней площадке, они наблюдают за тем, как Корнелия впускает посыльного, расплачивается и закрывает за ним дверь. Нелла сбегает вниз и устремляется к деревянной клети, пахнущей опилками. Она пытается приподнять крышку и заглянуть внутрь.
        - Это мне, - опережает ее Марин, доковыляв до подножия лестницы. - Я сама!
        Она сдвигает крышку, боковины падают на пол, и Дхана принимается с лаем скакать вокруг. Три пары глаз вперились в детскую колыбель-качалку, сделанную из дуба и инкрустированную розочками, маргаритками, жимолостью и васильками. А еще у нее есть верх с бархатной подкладкой и кружевами. Красота невозможная, вот только Нелле она кое-что напоминает.
        - Ах, - с восторгом выдыхает Марин. - Именно то, что я и хотела.
        - Это же точная копия! - восклицает Нелла. Она ощущает себя обворованной, преданной.
        - Ты о чем?
        - Вы подглядывали, я видела. В моем кукольном доме стоит точно такая же…
        - У меня есть собственное воображение и без твоих цацек, - Марин, отвернувшись, поглаживает пальцами белые кружавчики.
        Возмущенная, выведенная из терпения, Нелла устремляется к выходу. Обернувшись напоследок, она видит, как Марин раскачивает отнюдь не игрушечную колыбель, от удовольствия что-то мурлыча себе под нос.

* * *
        Нелла долго идет за охранником по тюремному коридору, потом сворачивают за угол. Она слышит, как заключенные трут серный колчедан в порошок, используемый в красителях для хлопка, льна и шелка. Сухой звук трения сопровождается покашливанием и бесплодными жалобами. Тюрьма оказалась больше, чем она думала, и продолжает расширяться за пределы разумения. В голове не укладывается - камера за камерой, кирпичный выступ за кирпичным выступом. По мере удаления от терок выкрики, и стоны, и сотрясание металлических решеток нарастают. Там находятся умалишенные, на которых родня махнула рукой, а содержатся они на скромные пожертвования. Корнелия ее предупредила, чтобы она не поддавалась на их призывы. А они, как нарочно, еще сильнее входят в раж, словно слыша ее приближение. Она поднимает голову выше, чтобы они не учуяли ее растущий страх, и пытается как-то отвлечься от этой какофонии.
        Они идут вдоль стены замкнутого двора, посередине которого она видит сооружения из деревянных плашек, соединенных болтами. А рядом механизм с торчащими шипами. Вот так заключенных наставляют на путь истинный.
        - Мы пришли, - говорит охранник, открывая дверь в камеру. Он явно не торопится уходить, но, поймав на себе выразительный взгляд, отступает и запирает дверь на ключ со словами: - Я скоро вернусь.
        Она протягивает ему гульден сквозь решетку.
        - Не торопитесь.
        Он кладет гульден в карман.
        - Ладно. Но вы тут особенно-то не расслабляйтесь.
        Отзвучали удаляющиеся шаги. До ее слуха доносятся крики чаек и громыхание тележки по булыжной мостовой. Расслабишься тут, пожалуй.
        Йохан стоит в полутьме, опираясь на столик. Здесь нет ни табуретки, ни стула, поэтому она прислонилась спиной к двери. Он в задумчивости разглядывает собственные ступни. От него и сейчас исходит сила. Как странно, думает она, даже здесь, лишенный всех прав, голодный, всего лишившийся, он продолжает сохранять власть над ней. В камере сыро, стены покрыты мхом - этакая карта с зелеными островками без координат.
        - Подкупаешь охрану?
        - Лучше иметь их в качестве друзей.
        Ее голос поглощается толстыми стенами, сложенными из камня.
        Йохан поднимает глаза.
        - Я как будто слышу Марин. - Глаза у него распухшие, вокруг синяки цвета увядших тюльпанов. Но взгляд по-прежнему ясен и цепок. Волосы, еще более неопрятные, похожи на выцветшие морские водоросли. Щетина, длиннее обычного, серебрится на подбородке. Одежда грязная. Руки, которыми он держится за столик, дрожат.
        До исчезновения Джека и ухода Отто их беседы давались ей легко, без лишних усилий, слова вылетали изо рта, как монетки из перевернутого кошелька. И где сейчас его непринужденность, его желание поделиться с ней своими знаниями?
        - Они отказали мне в Библии, - говорит он. - Вообще никаких книг.
        - Йохан… - она присаживается на соломенный тюфяк.
        - Зачем ты пришла? - спрашивает он, встречаясь с ее удивленным взглядом. - Я не в лучшей форме, Петронелла.
        Она оглядывается вокруг себя.
        - У вас есть хотя бы кровать. И еду приносят.
        - Еду? - переспрашивает он, сопровождая это невеселым смехом.
        Она вынимает три ломтика копченой ветчины, завернутой в бумагу, полбулки с налипшей собачьей шерстью и два сладких пончика. Подходит к нему, держа все это на вытянутых руках. Йохан молча принимает подношение.
        - Зачем ты это принесла? - спрашивает он после долгой паузы, кладя еду на столик. Глядя на мужа, она задает себе тот же вопрос. - Если бы они обнаружили, у тебя были бы неприятности.
        - Просто так, - отвечает она, отходя в угол. - Это была идея Корнелии.
        - Что ж, спасибо.
        - Йохан, - начинает она, опустив глаза в пол. - Мы пытаемся разузнать, как поступают…
        - …с такими, как я, - заканчивает он за нее.
        Затяжная пауза. Они никогда не обсуждали эту тему. Они вообще мало разговаривали с тех пор, как он подарил ей цветы - жест молчаливого извинения за ее разрушенный мир.
        - Что они говорят? - прерывает она молчание.
        Он, вздохнув, показывает на заплывшие глаза.
        - Они разговаривают в основном вот так.
        Его вымученный юмор и невольное отчаяние повергают ее в еще большее уныние.
        - Пакгаузы на Восточных островах, - он спешит покончить с этой темой. - Я часто ночевал там, вернувшись из поездки, чтобы не возвращаться домой слишком поздно. И кто-то разболтал…
        - Джек, - уточняет она, испытывая странное волнение, оттого что произносит это имя при муже. - Это он разболтал?
        И снова молчание. Зашуршала солома - это новорожденные слепые мышки привычно тычутся друг в дружку. Йохан не в силах встретиться с ней взглядом, произнесенное вслух имя словно разрывает его внутренности, погружает в страшные сомнения, напоминает о его беспечности и страсти. Что ему было нужно от Джека - любви? А остались только горечь от предательства, да печальное осознание, что все было замешено на деньгах, да непомерные амбиции, о которые разбились все надежды.
        - У вас большие связи, - меняет тему Нелла. - Вы богаты. Что может вам сделать какой-то судья?
        Он долго молчит, глядя в пол. Потом вскидывает руки-спички, словно признавая свое поражение.
        - Еще как может. Речь идет о crimen nefandum[12 - Гнусное преступление (лат.).], - говорит он. - Связь между двумя мужчинами. Перед таким обвинением ты бессилен. Одна надежда на Бога. - Руки падают, как плети, он отворачивается, тихо фыркает. - Промолчать - значит признать свою вину. Надо как-то действовать… но есть еще один свидетель.
        - Кто же это?
        Йохан вздыхает.
        - Сие мне неизвестно. Джек знал, что у Ганса Меерманса есть причины меня недолюбливать и что он хочет убрать меня с дороги. Он в курсе моей личной жизни и мечтает со мной поквитаться.
        - Но не убить же, Йохан. Все это дела минувших дней. А мстить из-за какого-то сахара…
        Йохан по-прежнему глядит в пол.
        - Люди способны на всё. Я… мы… сделали его несчастным, Нелла, и не один раз. Вот он на меня и окрысился. А его жена и вовсе никогда меня не любила. И Марин они терпеть не могут.
        Нелла тщательно подбирает слова:
        - Но Джек иностранец, посторонний. Его никто не послушает. А вы купец Ост-Индской компании.
        Он бросает на нее быстрый взгляд.
        - Скорее это я для них посторонний.
        В его голосе слышится вызов, чувство гордости. А она вдруг вспоминает пиршество в гильдии серебряных дел мастеров, как Йохан в углу разговаривал с купцами, а они отворачивались в сторону. Его поджатые губы, насмешливый взгляд и деланый смех означали: ну да, вы меня терпите, потому что я богат. Они уже тогда все про него знали? Считали, что в их рядах завелся предатель похуже любого англичанина?
        - Марин опоздала со своим планом вас женить, - говорит Нелла.
        Он улыбается.
        - Бедная Марин. Я ведь своими руками топил людей в море. Чтобы все видели. Завязывал их живыми в мешках. - Он закрыл глаза, а Нелла представила себе трепыхающиеся тела и своего мужа, стоящего на корме и наблюдающего за тем, как они идут ко дну. - Значит, на то Божья воля.
        - На что?
        - Он решил, что пришло время заплатить за мои грехи.
        - Прежде вы не говорили о Боге.
        Он снова бросает на нее быстрый взгляд.
        - Бог пощадил Отто, но забирает меня.
        - Или Джека.
        У него приподнимается одна бровь.
        - Когда мы только познакомились, - говорит Нелла, - вас не интересовали ни Господь, ни Библия, ни грех, ни чувство вины или стыда.
        - Почем ты знаешь?
        - Вы не ходили в церковь, вы морщились от домашних молитв сестры, вы роскошествовали в вещах и в еде, вы не отказывали себе в удовольствиях. Вы были сам себе бог и исповедник. Вы творили свою судьбу, не позволяя Богу вмешиваться в нее.
        В ее словах слышится отчаяние. Но с Йоханом всегда было ощущение недосказанности, намек на что-то, ей пока неведомое. Поделки и записки от миниатюристки вызывали у нее вопросы, порой пугающие, а порой дающие необыкновенную свободу. Ей как бы говорили: будь хозяйкой своей судьбы… но разве эту судьбу не контролировала миниатюристка?
        Между тем Йохан пожимает плечами и, отвечая на ее слова, улыбается:
        - И куда это меня завело?
        - Но разве вы не были свободны? Вы плавали по морям, независимо от бургомистров, судьи и всего такого.
        - Это две стороны одной медали. Сорок лет жизни бок о бок с Марин ставят под вопрос саму идею свободы. - Он прижимает ладонь к груди. - Все равно что сорок лет в этой камере. В сравнении с давлением, которое оказывала на меня сестра, твое давление - настоящий подарок. - Он улыбнулся. - Марин есть Марин. Она тайно носит меха и прячет в комнате географические карты. А может, и не только карты.
        У Неллы подпрыгивает сердечко.
        - Вы о чем? - Ответа она не получает. - Йохан, но почему Господь так поступил именно сейчас?
        Он отделывается коротким вздохом:
        - Ох, Нелла.
        - Почему Джек так поступил? И зачем Меерманс ему помогает?
        Она ждет от него честных ответов, ждет, что он поговорит с ней как с равной, но ей достается лишь ставший привычным холодный «совиный» взгляд. Он уверен, что она ничего не знает, это же хорошо видно по двум серым блюдцам, поблескивающим в тюремных сумерках.
        - Жизнь - это правда, усиленная ложью. - Он берет ее за руку. - Не успеешь сообразить, как ложь уже превратилась в правду. Или наоборот?
        Она молчит.
        - В любом случае я рад, что ты пришла.
        Ей приятно это слышать, вот только в его словах маловато тепла. Она уже не испытывает такого давления, но душа ее не утешилась. Он все еще держит ее руку в своей, и их переплетенные пальцы создают обманчивый образ супругов. Ну, пусть хоть так, если уж нельзя быть любимой. Ее старая игра: подыскивание замены чему-то настоящему. Она высвобождает руку и нащупывает сухую солому. Подобрав юбки, садится на тюфяк. Оба ощущают, как все далеко зашло. Он усаживается рядом.
        - Если я не признаюсь, через несколько недель будет суд, - говорит он. - В любом случае, Нелла, живым я отсюда не выйду. Я сделаю распоряжения относительно тебя, а также Марин и Корнелии. И Отто, если он вдруг вернется. - Он заговорил сухо, по-деловому, как нотариус, оглашающий завещание. - Мировым судьей дело не ограничится. Будет назначено малое жюри присяжных. Амстердамцы забросают меня камнями.
        - Но почему?
        - Потому что это я. Слишком серьезные обвинения. Чем скандальнее дело, тем больше резонанс. Но все это быстро закончится.
        - Йохан…
        - Суровые обвинения обычно заканчиваются смертью, - он успевает сделать акцент на последнем слове, - а мировой судья предпочитает умыть руки. Чем больше людей участвуют в ритуале, тем праведнее он выглядит.
        - Я поговорю с Джеком, - обещает она. - Я заплачу ему, чтобы он молчал.
        - Нелла, деньги нам уже не помогут. - Он прокашливается. - Здесь есть человек по кличке Кровавый Пастух. - Йохан сжимает ее руку. - По профессии священник, по природе монстр.
        Последнее слово повисает в сыром воздухе - огромное, непобедимое. Свободной рукой она трогает замерзшее лицо: «Как он сумел выжить тут целых два дня? Я бы и часа не выдержала».
        - Мимо меня проносили его жертв, - продолжает Йохан. - С вывернутыми костями - назад уже не вправишь, с болтающимися, как у куклы, руками и ногами. Это те, кто не умер на дыбе. Они станут выкручивать мне конечности, чтобы я во всем признался. И я признаюсь, Нелла. На этом все закончится.
        - Вы не признаетесь. Вы сильный.
        Он зажимает себе рот, она его обнимает, и Йохан зарывается ей в плечо так, что она чувствует костяк носа, и острые скулы, и выпуклость лба. От его грязных, сальных волос разит пoтом, и ей хочется его вымыть, чтобы он пах лавандой.
        - Йохан, - шепчет она. - Йохан. У вас ведь есть жена. Разве этого не достаточно?
        - Нет, - бормочет он ей в плечо. - Этого недостаточно.
        Одна мышь шлепается на пол.
        - Как жаль, что меня оказалось не достаточно.
        Йохан, отстранившись, смотрит ей в глаза.
        - Не тебя, нет. Ты… ты…
        Йохан отваливается к каменной стене, и из-за призрачного света из высокого оконца в его лице проскальзывает что-то дьявольское.
        - Ты чудесная. - Помолчав, он добавляет: - Двадцать лет, что ты хочешь.
        - Но мне только девятнадцать.
        - Я о Джеке. Ты спросила, почему он это сделал. Праведный гнев. Ему кажется, что он заслуживал большего. Он решил наказать меня за то, что его не приняли в круг избранных. Забавно, ведь я сам не принадлежу к этому кругу. Я был обязан вас защитить - тебя, Марин, Корнелию, Отто. И вот к чему это привело.
        Нелла не согласна с этим утверждением. Это Марин всячески пыталась его защитить. Тридцатидвухлетняя Марин, не принадлежащая ни к каким кругам, но вот уж кого душит гнев… Йохан вскидывает руки и тем самым обрывает ее мысли.
        - Джек требовал от меня больше, чем я мог ему дать, - он все-таки нашел хоть какое-то оправдание поступку своего юного любовника.
        В камере сделалось еще темнее, скоро вернется тюремщик. Так долго она не была наедине со своим мужем за четыре месяца их брака. Нелла вспомнила ужасное объяснение на пороге его кабинета после возвращения из гильдии, когда она призналась, что в нем есть что-то загадочное. А ведь и правда есть. В его знаниях, в холодном признании положения дел, в желании оставаться самим собой. Он протянул ладонь к горящей свече. Его пергаментная кожа почти прекрасна, как и слабые, словно точеные, костлявые пальцы. Как же ей хочется, чтобы он жил, чтобы эти кости снова обросли мясом.
        А еще ей хочется рассказать ему о миниатюристке, о том, что ответы - по поводу преображения и судьбы, выбора и близости смерти, приносящей облегчение, - следует искать на Калверстраат и в кукольном доме. Вряд ли Йохан испугается, узнав про художественные поделки и сопроводительные записочки, предсказывающие потери и осложнения, заряженные удивительной магией. Его, творца собственной судьбы, наверняка эта тема увлечет.
        - Джек не говорил тебе, чьи заказы он выполняет? - спрашивает Нелла.
        - Разных людей. В том числе мои.
        - А про Калверстраат он что-нибудь рассказывал?
        Йохан надкусывает сладкий пончик и зажигает свечу на столике.
        - Как там Корнелия? - спрашивает он. - Я ей солгал, что скоро вернусь.
        - Вы вообще любите прибегать ко лжи, - она многозначительно посмотрела на мужа, но тот сразу же отвернулся. - А Бог видит правду.
        - Как и бургомистр, - парирует он.
        - Она ждет вашего возвращения.
        Это вызывает у него смех.
        - Не моего, а кого-то другого.
        Теперь уже она опускает глаза, почувствовав на себе пронизывающий взгляд.
        - Иногда мне кажется, что я уже умер.
        - Нет, - успокаивает она его. - Я же с вами разговариваю.
        - Ты уверена? Почем ты знаешь?
        - Йохан, прекратите. Я знаю, что вы живой.
        Он пожимает плечами.
        - Странный мир, где люди убеждают друг друга, что они живы, что это пончик, а это кирпич, а это мышь. Объясняют, радость это или печаль. - Он со вздохом трет лицо. - Это произошло после ухода Отто. Насколько я мог судить, я превратился в труп. Нелла?
        - Да?
        Он простирает худющие руки, точно сломанные крылья ветряной мельницы, а потом опускает одну, невесомую, как лист, на ее плечо.
        - Эта клетка станет компасом моей новой жизни, - говорит он. - За кирпичной кладкой откроются другие горизонты, вот увидишь.
        Нелла уходит. Желание рассказать о миниатюристке пропало, подавленное грандиозностью предстоящего ему испытания. Она больше не в силах выносить эту поросшую мхом клетушку с новорожденными мышами, с воплями в соседних камерах, похожими на птичьи крики, - можно подумать, что Йохан заперт в вольере, огромный филин среди ворон. Она кое-как выбирается к солнцу и только тут дает волю слезам, приткнувшись к тюремной стене.
        Verkeerspel[Разновидность триктрака.]
        Нелла бродит по дому так, словно она здесь одна. Общие помещения кажутся необитаемыми, пути трех человек почти не пересекаются, так что всем правят предметы и обстановка: панели красного дерева, картины, китайские вазы, инкрустации из слоновой кости и серебра, раковины моллюсков, гобелены с библейскими сюжетами. Сейчас Нелла разгуливает свободно, смело заходя куда ей заблагорассудится.
        Корнелия оттащила колыбель наверх в хозяйскую спальню, где та ждет своего часа, занимая большую часть пространства среди черепов, птичьих перьев и географических карт. А еще она тщательно убрала кабинет Йохана. Распахнула окна, хотя и побаивалась холода, и бодрящий февральский воздух развеял спертые зимние запахи. Расставила повсюду восковые свечи и горелки с лавандой, протерла уксусом стеклянные поверхности, сбрызнула лимонным соком свежие простыни. И кабинет обрел вид гостевой комнаты, ждущей хозяина.
        - Это Марин тебе приказала? - полюбопытствовала Нелла, но Корнелия только склонила голову набок.
        Нелла случайно подслушала ее разговор с хозяйкой.
        - Я превратилась в кита, - сказала Марин.
        - С Ионой во чреве, - благоговейно проговорила служанка, хватаясь за вековые образы среди творящегося хаоса. Утрата Йохана и Отто кардинально изменила отношение Корнелии к домашней тайне, и эта метаморфоза произошла в ней гораздо быстрее, чем в Марин. Чудо вынашиваемого младенца явилось для нее свежим воздухом, который она вдыхает полной грудью.
        Марин по-прежнему не произносит вслух имени Отто, и служанка поддерживает ее, словно боясь спугнуть свое хрупкое счастье. Что касается Неллы, то она его в отличие от Йохана даже в своем воображении не видит - он просто сгинул. Его исчезновение повисло таким вопросом, на который никто из женщин не отваживается ответить. Всякий раз, когда Корнелия уходит из дома, Нелле кажется, что та отправилась в Старую церковь помолиться Николаю Угоднику, покровителю мореплавателей, вот только сама она не верит, что Отто может вернуться.
        Она обнаруживает золовку в гостиной, где та расставляет фишки для игры в триктрак, ее «секрет» торчит у всех на виду. «И что мы будем делать с ребенком?» - спрашивает себя Нелла. Марин этим вопросом, похоже, не задается, ограничившись приобретением колыбели, что сразу свело на нет предположение Неллы, что младенца отдадут в сиротский приют. Она подбрасывает полено в огонь, поглядывая на огромный деревянный барабан.
        - Он лягается, - говорит Марин, не поднимая головы. - А когда я стою перед зеркалом, я даже вижу на животе отпечаток маленькой ножки.
        - Я тоже хочу посмотреть, - откликается Нелла.
        Марин поднимает взгляд. Между ними установилось перемирие, в комнате стало легче дышать, и Нелла испытывает облегчение. Еще не все раны затянулись, но старые обиды уходят в прошлое.
        - Я тебя позову, когда он снова начнет лягаться. Иногда это рука. Похоже на кошачью лапку. Нет, ты видела что-нибудь подобное?
        Нелла-то видела, когда ее будущие братик, а потом и сестричка лягались в материнском животе, но она помалкивает, чтобы не разочаровывать Марин в ее невероятном открытии.
        - Вы думаете, это мальчик? - спрашивает она.
        - Да, - отвечает Марин, осторожно похлопывая себя по пузу. Ей хочется его погладить, но, видимо, устыдившись нежных чувств, она останавливает этот порыв.
        - Должно быть, уже скоро.
        - Скоро, - соглашается Марин, глядя в огонь. - Я тут кое-что читала. - Она сглатывает слюну и закусывает губу. - Нам понадобятся горячая вода и чистые тряпки, а еще палочка, которую я буду закусывать. Я скажу Корнелии.
        Она говорит об этом как о пустяшном деле, и Нелла испытывает к ней жалость. Она ничего не знает о предстоящих реках крови, о том, что будет ходить под себя, об отказе тела слушаться, о том, что ее от страха будет бросать в жар и она начнет орать благим матом… Ей кажется, что одним усилием воли, без всяких негативных последствий, она вытолкнет из себя младенца, аккуратного и чистенького, такое герметичное создание, к которому все так и будут относиться. Если Йохан стал впадать в меланхолию и нуждаться в Библии, то Марин сделалась оптимисткой.
        Зато они наконец-то живут в мире.
        - Давай поиграем. - Марин сортирует фишки, точно разменные монеты. - Можешь начинать.
        Нелла выставляет первую фишку - красная метка на поле из инкрустированного бука. Марин мысленно оценивает ее ход.
        - И как тебе «Расфуйс»? - спрашивает она, делая свой ход.
        Марин бросает кости. Увидев цифру «шесть» и не зная, куда поставить очередную фишку, она накрывает ее своими белыми пальцами, словно играя в прятки. Наконец находит ей местечко и, откинувшись на спинку стула, протягивает ладони к огню. Теперь Нелла перекатывает кости в кулаке.
        - Он напуган, - сообщает она, - и выглядит больным. Постоянно твердит, что скоро умрет.
        Марин молчит.
        - Его собираются пытать, - продолжает Нелла. - Там есть человек…
        Марин вскидывает глаза.
        - На дыбе?
        - Кажется, так.
        Марин молчит.
        - Я не могу к нему пойти, ты же понимаешь.
        - Понимаю.
        Нелла выкатывает маловразумительную «четверку». За последнее время Марин еще больше раздалась. «Он в ловушке собственной души, из которой я его не могу вытащить». Нелла вдруг вспомнила слова Марин, сказанные прерывающимся голосом, а ее рука была при этом прижата к груди.
        - Это все Джек, - говорит Нелла. - Он официально обвинил Йохана в содомии.
        Марин, подержав кости в горсти, медленно их выкатывает.
        - Понятно. А о ране, которую ему нанес Отто, он сообщил?
        - Нет, насколько мне известно. Он хочет навредить только Йохану.
        - Он еще больше навредил бы ему, если б взялся за Отто. Но Джек англичанин. Он не видит дальше своего носа.
        Обе молчат.
        - Но должно быть два свидетеля, Марин. Один - Джек.
        Рука золовки с зажатыми в кулаке костями падает на колени, а взгляд устремлен в огонь.
        - Это он, да? Меерманс?
        - Ганс не пойдет на такое.
        - Зато Лийк пойдет. Она же вас ненавидит, и ей хватит ума понять, что будет с вами, если Йохан… если Йохан… - она не может закончить фразу. - Давайте спасем их сахар.
        Марин витает в облаках, сплетая пальцы то так, то эдак. Поглядела на свой живот, потом махнула рукой - точь-в-точь как брат.
        - Тогда Лийк увидит, что я в положении. А я должна держать это в тайне.
        - А если она уже знает?
        Лицо Марин искажается от ужаса.
        - Это невозможно. Если бы она знала…
        - Тогда поговорите с Меермансом. Он не захочет смерти своего старого друга. Он к вам прислушивается, я видела. Вы носите его ребенка, Марин.
        Их взгляды встречаются.
        - Ты ничего про нас не знаешь. Побольше слушай Корнелию.
        - Вы хотели выйти за него замуж, но Йохан сказал «нет», Меерманс был недостаточно богат, и тогда он, вам назло, женился на еще более богатой. Я все про вас знаю, Марин. О том, как с вами поступил Йохан, вам стало известно не сразу, через несколько лет, вот почему вы его так ненавидите.
        Это не только удивило Марин, но, кажется, еще и позабавило.
        - Меерманс жалеет о своем поступке, - продолжает Нелла. - Лийк ему безразлична. Он любит вас, а вы любите его.
        - Красивая история, - наконец заговорила Марин, - склеенная Корнелией из подслушанных под дверью обрывков. - Она в рассеянности снова кладет ладонь на живот. - Красивая история, - повторяет она. - Я в ней неплохо выгляжу, правда? Не то что мой брат. Это в ее духе. Корнелия испытывает ко мне благодарность с того дня, когда я забрала ее из сиротского приюта.
        - Это не история. Это реальность.
        - Реальность, Петронелла, выглядит несколько иначе.
        - Неправда. Корнелия говорит…
        - Мой брат действительно отказал Гансу Меермансу, но он сделал это по моей просьбе.
        - Что?
        Марин вздохнула. Вспоминать об этом больно, и она тщательно подбирает слова.
        - Я полюбила Ганса Меерманса. Когда мне было пятнадцать. Но я не хотела выходить за него замуж.
        - Но почему?
        Марин пристально на нее смотрит.
        - Я не хотела отказываться от того, что имела. От той, какой я была. Здесь я хотя бы о чем-то могла мечтать. А там, на Принсенграхт… ты же видела Лийк.
        - Я не совсем…
        - Йохан, при всех его минусах, никогда не вмешивался в мою жизнь. Чего нельзя сказать про меня, увы. - Она потирает лицо. - Я попросила его взять вину на себя, что он и сделал. Чтобы смягчить удар. Лучше услышать, что женщина, которую ты любишь, тебе не предназначена, чем узнать, что она не разделяет твоих чувств. - Кажется, она сама не верит в то, что говорит. - В общем, Йохан сделал это ради меня. И вся их многолетняя дружба пошла прахом из-за того, что я не захотела стать его женой.
        Марин, резко встав, опрокидывает игровую доску. И выходит из комнаты, бормоча при этом: «Йохан… Йохан…» Нелла так и застыла, униженная тем, что поверила глупым сплетням. Дрожащими пальцами она подбирает разлетевшиеся фишки.
        «Неужели я только игрушка в чужих руках?» - задается она риторическим вопросом. Она перестала понимать окружающий мир. Только чувствует, как все ее дергают за ниточки.
        Диких зверей надо приручать
        Нелла и Корнелия в кухне лущат горох. В голове у Неллы крутится услышанная информация, и служанка, кажется, обо всем догадывается. В правде, которую открывают тебе одной, есть нечто, что сразу убеждает. Но Корнелия предпочитает не задумываться о грядущем дне, сосредоточившись на горохе. Сейчас она демонстрирует свою земную крестьянскую сущность: жизнь циклична, все в руках Божьих, а значит, Йохан не умрет, и Отто, возможно, еще вернется. Хорошо жить в мире савойских кочанов, крепких, как географический глобус, чистеньких вымытых морковок, порезанного зеленого лучка и лука-порея, пастернака, турнепса и горошин самой разной формы.
        В спальне Нелла занавесила кукольный дом одним из кафтанов мужа. У нее пропало всякое желание на него смотреть, обнаруживать на куколках крошечные детали, предвестники будущего. Она предпочитает встретить его в свой черед и по возможности лепить своими руками. Миниатюры восстали против нее, вместо того чтобы слушаться. Но если они внушили ей иллюзию контроля над вещами, такую же соблазнительную, как фигурка, лежащая у нее на ладони, то их создательница как раз настаивала на том, чтобы она была творцом своей судьбы. Миниатюристка дала ей шанс - не создать более прекрасную реальность, как она себе вообразила, а лучше понять ту, в которой она живет. Ее девизы - «Все проходит», «Смотрите, вот же я!», «Всякая женщина - хозяйка своей судьбы» - что это, как не наставления здравой голландки держать голову над водой? «Сколько раз я ни приходила бы к заветному дому на Калверстраат, хозяйки я там не застану».
        И все равно ее туда тянет.
        «Я не хотела ее спугнуть, - думает Нелла. - Но чего мы все ожидали? Мы посчитали себя избранными».

* * *
        Зал судебных заседаний в «Расфуйсе» представляет собой небольшое квадратное помещение с высокими окнами и галеркой - нечто среднее между тюремной камерой и часовней. Ни позолоты, ни бархата, никаких излишеств, четыре ослепительно-белых стены, простые предметы обстановки темных тонов. Нелла с Корнелией, усевшись на галерке, разглядывают ряд пока пустых стульев для членов суда и длинный стол на козлах, где они разложат свои бумаги.
        Марин осталась дома. У нее, по ее расчетам, пошел девятый месяц, что видно по всем внешним признакам. Глазастая Лийк поняла бы это с первого взгляда.
        Присяжные и мировой судья Барбис начинают занимать свои места. Малое жюри присяжных состоит из шести мужчин разного возраста и сословий. У одних грубые, мозолистые руки мастеровых, другие выглядят посолиднее и в целом почище. При этом, в отличие от судьи, перепоясанного лентами, все в повседневной одежде, а в руках шляпы, которые они держат как игрушки. Присяжные оглядывают помещение с нескрываемым интересом, ничуть не напоминая уверенного в себе Барбиса. Впрочем, известность - это городское проклятье, и Нелла опасается, что очень быстро они превратятся в безликую массу фарисеев.
        Нелла не в силах смотреть на Барбиса. Ну просто вылитая жаба: широченный рот, одутловатая физиономия. Она оглядывается. Галерка постепенно заполняется городскими зеваками. Уже человек двадцать, в основном женщины, пара подростков. Она узнает двух оиковских клерков, не пускавших ее в контору к мужу. Один из них перехватывает ее взгляд, и она сразу вспыхивает. Здесь же кондитер Арно Мааквреде с женой Ханной, пытающейся обратить на себя внимание Корнелии. А вон слева Лийк ван Кампен в своих мехах. Кажется, с декабря она еще похудела. Она в сильном возбуждении: кружевная лента на голове сбилась набок, ногти искусаны, жемчужины потускнели, в одежде какая-то неряшливость. Корнелия вытаращилась на нее, словно глазам своим не верит.
        А в заднем ряду обнаруживается ее супруг, Ганс Меерманс, в своей широкополой шляпе. Интересно, спрашивает себя Нелла, почему они не сидят вместе. Лицо у него потное, глаза слегка навыкате. Он нервно одергивает камзол, как будто ему в нем тесно.
        При появлении Йохана Нелла невольно зажимает рот рукой. Он с трудом передвигается на вывернутых ступнях. Галерка хором говорит «ааа!» и подается вперед. Присяжные разглядывают его с напряженными лицами. Судя по всему, Йохану выкручивали конечности, как он и предполагал. Кровавый Пастух покуражился вволю, однако заключенный не выдал никаких секретов, настаивая на своей невиновности. В противном случае не было бы никакого судебного разбирательства.
        Человек в форме поддерживает его под локоть с деликатностью, которую не ждешь от надсмотрщика из «Расфуйса». Если на миг забыть о неуклюжей походке и дикой худобе, то Йохан держится достойно. На него устремлены все взгляды, и он это отлично понимает.
        Корнелия ахает.
        - Почему ему не дали костыли?
        - Он бы отказался, - отвечает Нелла, наблюдая за дрожащими пальцами Йохана. - Он хочет, чтобы все видели, что с ним сделали. - Она испытывает гордость за мужа. Она ведь долго думала, что он лишил сестру радостей любви. А на самом деле он проявил к ней братскую любовь, оградив ее от брака, которого та хотела избежать. Марин попробовала неуклюже, в своем стиле, вернуть должок, однако не получилось.
        - Добропорядочные амстердамцы, мы счастливые люди, - начинает свою речь Барбис.
        У мирового судьи звучный, уверенный голос и свободно льющаяся речь, что явилось для Неллы некоторой неожиданностью. А впрочем, отчего бы ему не быть уверенным в себе - мужчина в расцвете сил, на вершине судебной власти, держащий судьбы людей в своих руках. Надо думать, он хорошо ест, крепко спит и ужасы тюрьмы «Расфуйс» так же далеки от него, как Молуккские острова.
        - Мы сделали наш город преуспевающим, - голос Барбиса гремит в стенах небольшого зала. По галерке прокатился гордый рокот одобрения, и присяжные согласно закивали. - Мы обернули природные катастрофы всеобщим процветанием, мы приручили эту землю и вкушаем от ее щедрот. Мы живем в праведности и избегаем излишеств, если их предлагает нам удача. Но! - Барбис делает паузу, подняв вверх указательный палец. - Но… - Его палец утыкается в Йохана. - Перед вами человек, которого обуяло тщеславие. Он решил, что он выше семьи и сограждан, выше церкви и государства. Выше Бога. - Судья дает время каждому осознать весомость сказанного. - Йохан Брандт - это человек, который считает, что все можно купить. Что все имеет свою цену. Даже совесть юноши, чьим молодым телом он наслаждался и чье молчание он попытался оплатить.
        По залу прокатилась горячая волна. Тщеславие, наслаждение, тело - эти запрещенные слова действуют на людей возбуждающе.
        - Вы не вправе бросать такие обвинения, - подает голос Йохан. Люди вытянули шеи, повернули к нему головы. Его голос звучит глухо, хрипло. - Вы не вправе выносить решение за присяжных. Отдайте им должное, господин судья. Они разумные люди.
        Нелла переводит глаза на присяжных - те прямо-таки излучают важность, а на Йохана глядят со смешанным чувством уважения и брезгливости.
        - Йохан Маттеус Брандт, - возглашает Барбис. - Вы отвергаете обвинение в содомии?
        Галерка замерла от слова, которого все ждали. Со-до-ми-я. Нелла физически почувствовала, как его втянули в себя коллективные легкие. Но, произнесенное вслух, оно тут же утратило свою силу. Люди печально выдохнули и уже ждут нового опиата.
        - Отвергаю. - Йохан переставляет искалеченные ноги. - Несмотря на все ваши старания.
        - Пожалуйста, короткие ответы, - осаживает его Барбис, роясь в бумагах. - Господин Брандт, одиннадцатого января сего года в пакгаузе на Восточных островах вы, по утверждению англичанина Джека Филипса из Бермондси, напали на него и изнасиловали. Он получил тяжелые увечья и с трудом мог ходить.
        Галерка взрывается. Нелла переводит взгляд налево. Лийк молча подалась вперед, вцепившись в перила побелевшими пальцами, следя за перипетиями с зоркостью стервятника.
        - Тихо! - просит Барбис. - Я прошу тишины в зале.
        - Это был не я, - из-за общего шума Йохан вынужден повысить голос.
        - Свидетель поклянется на Священном Писании, что видел вас.
        - Он так хорошо со мной знаком, чтобы меня опознать?
        - Вы известный человек, господин Брандт, не надо разыгрывать из себя скромника. Bewindhebber[14 - Акционер (голл.).] ОИК, влиятельны, богаты, заметная фигура. Вас часто видят в порту, в пакгаузах, на верфи.
        - И что из этого следует?
        - Мы не можем позволить, чтобы наши лидеры вели себя неподобающим образом. Совершенный вами акт…
        - …якобы совершенный…
        - …противоречит понятиям нравственности и добра. Вы забыли о семье, о городе, о стране.
        Йохан обратил взор к идеальному квадрату голубого неба в оконном проеме. Пока он молчит, присяжные беспокойно ерзают на узких стульях.
        - Моя совесть чиста, - тихо произносит он. - Все, в чем вы меня обвиняете, так же фальшиво, как ваши зубы.
        Зрители на галерке дружно ахнули, кто-то захихикал, а один из присяжных поспешил спрятать ухмылку в лежащие перед ним официальные бумаги.
        - Оскорбление суда в придачу к содомии…
        - Вы сами на него напросились, господин Барбис. Это сфабрикованное обвинение в содомии, как вам известно, означает для меня смертный приговор. И что теперь? За то, что я указал на ваше тщеславие, вы утопите меня дважды?
        - Когда вам задают вопрос, вы, как всякий гражданин, должны проявлять уважение к закону.
        - Ну так давайте, Барбис. Задайте мне вопрос, и я решу, заслуживает ли он моего уважения.
        Присяжные явно получают удовольствие от этой перепалки. Нелле же приятно видеть, что Барбис не в силах скрыть своего раздражения.
        - Вы женаты? - спрашивает он.
        - Да.
        Нелла снова откинулась на спинку стула. Лийк встретилась с ней взглядом, и на ее губах заиграла улыбка.
        - И какой же вы супруг?
        - Какой есть, а что, не видно?
        На галерке засмеялись, Йохан поднял голову и, увидев жену, улыбнулся ей, а вот у нее улыбнуться в ответ не получилось. Тут он заметил рядом двух оиковских клерков, и глаза у него округлились.
        - Вы не ответили на мой вопрос, - Барбис немного повысил голос. - Вы хороший или плохой супруг?
        Йохан пожимает плечами:
        - По-моему, хороший. Жена довольна. Чувствует себя богатой, защищенной.
        - Ответ купца. Чувствовать себя богатой еще не значит быть довольной.
        - Ах да, я забыл про ваши терзания, Барбис. Скажите это заморскому купцу, который поддерживает республику на плаву, а сам кое-как расплачивается со своим лендлордом за проживание. Скажите ему, что чувствовать себя богатым еще не значит быть довольным.
        Один из присяжных записывает. Несколько человек на галерке встречают его слова одобрительными возгласами.
        - У вас есть дети? - спрашивает Барбис.
        - Пока нет.
        - Почему?
        Йохан добродушно посмеивается.
        - Не потому, что мы не стараемся.
        - Как часто вы спите с женой?
        Йохан задумывается. Простой отпор наглецу, сующему свой нос в его спальню, ничего не даст. Присяжные подались вперед. Голова Лийк ван Кампен перевесилась через перила. Все хотят услышать ответ.
        - При каждом удобном случае.
        - И при этом… детей нет?
        - Да.
        - Следует ли понимать это так, что ваша жена бесплодна?
        - Нет, не следует, - возражает Йохан.
        Лийк ван Кампен снова бросает взгляд в сторону Неллы, но та предпочитает следить за ходом процесса.
        - За последние годы вы часто нанимали учеников из разных гильдий, - замечает Барбис.
        - Это моя обязанность как старейшего члена ОИК, и я с радостью ее выполняю.
        - Я бы уточнил: «С особой радостью». Все как на подбор молоденькие…
        - Простите, разве ученики не являются по определению молодыми людьми?
        - У вас их гораздо больше, чем у любого другого старейшины ОИК. Я располагаю цифрами.
        Йохан пожал плечами.
        - У меня больше денег, чем у многих из них. Вот почему я здесь.
        - Что вы этим хотите сказать, господин Брандт?
        - Только то, что охотники победнее засматриваются на богатые трофеи. Любопытно, кому достанется мой бизнес после того, как меня утопят.
        - Вы оскорбляете город Амстердам, что вызывает у всех нас чувство отвращения, - возмутился Барбис. - Вы втаптываете в грязь святые вещи. Для вас наш город не более чем игрушка. Вы также взяли в дом негра, не так ли?
        - Да, взял.
        - Вы его к себе приблизили. Приручили дикаря, привили ему наши повадки.
        - Не ходите вокруг да около, Барбис. К чему вы клоните?
        - Вы питаете слабость ко всему необычному, господин Брандт. Что подтвердят ваши коллеги. Пригласите истца.
        В зал тут же вводят Джека. Вся галерка подается вперед, чтобы получше разглядеть красавчика англичанина. Йохан поплотнее запахивается в свою накидку, а Лийк еще сильней вцепляется в перила побелевшими пальцами. Темная шевелюра Джека как будто потускнела, а губы он закусил, словно сдерживая рвущийся наружу крик. Лийк смотрит на него во все глаза. Присяжные выпрямили спины.
        - Вы Джек Филипс из лондонского предместья Бермондси? - спрашивает Барбис.
        Джек задрал голову к галерке и поймал взгляд Неллы, которая сразу вспыхнула. Плечо у него перебинтовано. Корнелия крепко сжимает руку молодой хозяйки.
        - Да, - отвечает Джек.
        Актер
        Его акцент вызвал хохоток на галерке.
        - Передайте ему Библию, - попросил Барбис. Мелкий клерк кладет перед ним красивый фолиант с золотым обрезом, самой своей увесистостью грозящий моральным возмездием. - Положите на нее руку и поклянитесь говорить правду, - возвышает голос судья.
        Его власть не сводится к лежащим бумагам и кожаной обивке. Она всеохватна, она готова раздавить Джека. Как тут не скажешь всю правду?
        Дрожащая пятерня ложится на Библию.
        - Клянусь, - говорит он.
        Йохан пристально на него смотрит, но Джек не отваживается открыто встретить его взгляд.
        - Вы узнаете этого человека? - Барбис показывает пальцем на Йохана. Джек по-прежнему стоит с опущенной головой. - Я спросил, вы узнаете этого человека?
        Джек не в силах поднять голову.
        - Вы глухой? Или, может быть, вы не понимаете голландский язык?
        - Понимаю. - Джек коротко глянул на Йохана в рваной накидке, на вывернутых ногах.
        - Как его имя? - спрашивает Барбис.
        - Йохан Брандт.
        - И в чем вы его обвиняете?
        - Я обвиняю его в содомии.
        Присяжные заерзали от возбуждения, лишь Барбис остается бесстрастным. У Джека заметно дрожат колени.
        - Позвольте мне зачитать суду ваши письменные показания. - Барбис откашливается. - «Я, Джек Филипс, из Бермондси, что в английском Лондоне, проживающий под знаком кролика на улице Кловенирсбургваль, был схвачен и изнасилован поздним вечером шестого января. Мой насильник - Йохан Маттеус Брандт, амстердамский купец и акционер Ост-Индской компании. Он взял меня против моей воли, а когда я попытался сопротивляться, он ранил меня в плечо ножом».
        - Вы желаете к этому что-то добавить? - спрашивает Барбис, глядя на него поверх очков.
        - Нет.
        - Подтверждаете ли вы, что все сказанное в вашем письменном заявлении правда?
        - Да, ваша честь.
        - Где он вас схватил, Джек?
        - Возле моего дома. Я иногда разгружаю товар на складах ОИК.
        - И каким Йохан Брандт предстал перед вами?
        - Не понял?
        - Он заговорил с вами, прежде чем схватить?
        - Да, сударь. Мы немного поговорили.
        - О чем же вы поговорили? - интересуется судья. Джек, мастерски владеющий актерской паузой, молча разглядывает голубое небо в квадрате окна. Присяжные в нетерпении заерзали. - О чем же вы поговорили? - повторяет Барбис свой вопрос.
        - Он назвал меня нюшкой и спросил, где я живу.
        По залу прокатывается волна нескрываемого радостного шепота. Сама мысль о том, что один мужчина может назвать другого нюшкой, - это уже тяжкий грех, нарушение привычного хода вещей, существование мира, где перепутаны день и ночь, где по улицам разгуливают извращенцы. Нелла всматривается в Джека, пытаясь понять, действительно ли он так напуган или умело притворяется.
        - Он назвал вас нюшкой?
        - Да.
        Барбис поворачивается к присяжным:
        - Вот вам пример, как люди с неестественными потребностями выворачивают наизнанку наш язык, превращая его в пародию. - И снова Джеку: - Он что-нибудь еще сказал?
        - Сказал, что наблюдал за мной. Потом спросил, можно ли ему взглянуть на мое жилье.
        - А вы?
        - Я его оттолкнул и попросил оставить меня в покое.
        - Оттолкнули?
        - Не грубо.
        - И что было после этого?
        - Он схватил меня за рукава и потащил на Бетаниенстраат, где нас не должен был никто увидеть.
        - А что потом?
        Джек молчит.
        - А потом вы подверглись насилию, - отвечает за него Барбис.
        - Да, - подтверждает Джек.
        - Содомии.
        - Да.
        Все шестеро присяжных закашляли, заерзали, зашептались. Галерка громко выдохнула. Мировой судья проигнорировал этот шум. Барбис подался вперед с суровым видом. В глазах рептилии промелькнул огонек удовлетворения.
        - Говорил ли он вам что-нибудь при этом?
        - Он говорил… - Джек глядит в пол, - он говорил, что должен обладать мной… что я увижу, как он любит свою нюшку.
        Барбис заглядывает в бумаги. Он умеет держать паузу не хуже Джека.
        - Итак, - произносит он после минутного молчания, которое всем показалось вечностью. - Он хотел продемонстрировать, как он вас любит?
        - Да.
        - А что вы сказали ему на это?
        - Я сказал ему, что в него вселился дьявол… что он самый настоящий дьявол… но его это не остановило. Я тебе покажу, сказал он, как такой человек, как я, обращается с таким ничтожеством, как ты. Он сказал, что всегда добивается желаемого и что побьет меня, если я стану сопротивляться.
        - У нас есть заключение врача о физическом состоянии истца, когда он обратился к тюремным властям. - Барбис раздает присяжным копии. - Вы были в плачевном состоянии, мой мальчик. Он ударил вас кинжалом.
        «Мой мальчик. Это он так пытается втереться к нему в доверие», - думает Нелла. Йохан выглядит раздавленным и окаменевшим.
        - Ударил, да. Я потом… я потом с трудом ходил, ваша честь.
        Галерка шумит, и судья призывает ее к порядку, но требуется несколько секунд, чтобы снова наступила тишина.
        - Я тоже с трудом могу ходить, - подает голос Йохан, глядя на Джека, но тот предпочитает смотреть на Барбиса.
        - Он не имеет права со мной разговаривать. Скажите ему.
        - Молчите, Брандт. У вас еще будет возможность высказаться.
        Один из присяжных глядит на обвиняемого с изумлением и… да, это так очевидно… с завистью. Как лихо этот тип овладел здоровым парнем! Йохан смотрит на него с прищуром, и присяжный отводит взгляд в сторону.
        - Так вы абсолютно уверены в том, что человеком, который напал на вас в ту ночь, был Йохан Брандт? - еще раз уточняет Барбис.
        - Абсолютно уверен, - говорит Джек, а Нелла видит, как у него начинают подгибаться колени.
        - Он сейчас упадет в обморок! - вскрикивает Лийк.
        Джек падает на пол прежде, чем его успевают подхватить, и этот внезапный грохот заставляет всех в зале повскакать со своих мест.
        - Вынесите его, - приказывает Барбис, махнув рукой в сторону лежащего тела. - Суд продолжит работу завтра в семь утра.
        - Господин судья, - обращается к нему Йохан.
        Барбис поглядел на него поверх очков.
        - Да?
        - Когда я смогу задать вопросы? Это мое право. Вы меня оклеветали. Я должен получить возможность ответить.
        - Вы и так слишком много говорите.
        - Так написано в законе, - настаивает Йохан. - У каждого должен быть шанс. - Он показывает на Библию. - «Судите справедливо, как брата с братом, так и пришельца его. Дело, которое для вас трудно, доводите до меня, и я выслушаю его»[15 - Втор. 1:16 -17.]. Это из «Второзакония», Барбис. Если вы вдруг захотите проверить, - в голосе Йохана звучит нескрываемое презрение.
        «Для своей сестры он выбирает другие цитаты», - думает Нелла.
        - Я ведь сказал, что у вас еще будет возможность высказаться, Брандт, - замечает судья. - А сейчас заседание закончено. Завтра в семь.
        Йохана и Джека выводят через разные двери. Галерка разочарована.
        Нелла осматривает зал. Ганса Меерманса нигде не видно. Когда он успел улизнуть? Лийк тоже заметила исчезновение супруга. «Поскольку Марин дома одна - ни Отто, ни брата, ни меня, ни Корнелии, - видимо, он решил воспользоваться случаем и доставить… на этот раз не поросенка, а самого себя», - так думает Нелла. Она представляет, как Марин открывает дверь и демонстрирует плод его трудов… а потом умоляет его спасти человека, который, как считает Ганс, лишил его счастья много лет назад. «Не надо, Марин, - просит она мысленно. - Не надо». Казалось бы, на галерке должно быть тепло благодаря множеству разгоряченных тел, но она вдруг чувствует, как в кровь проникает знакомый холодок. И тут она краем глаза замечает промелькнувшую блондинку. Пара глаз, словно излучающих солнечный свет. Эта женщина здесь! Нелла отчаянно озирается, пытаясь понять, куда та ушла… спустилась по лестнице с галерки вместе с остальными зеваками?
        - Что случилось? - спрашивает ее Корнелия.
        - Ничего.
        Проследив за ее взглядом, Корнелия видит свою старую приятельницу Ханну. Служанка окликает ее по имени, и Ханна подходит к ним. Для Неллы это удобный момент удрать вместе с толпой, жаждущей свежего воздуха.
        Исчезновение
        Пока она спустилась по лестнице, почти все, кто был на галерке, успели выйти на узкую улочку.
        - Нет, ну можно в это поверить? - восклицает какой-то мужчина. - Чтобы человек его положения пошел на такое!
        - Вот к чему ведет роскошь, - изрекает другой.
        Нелла узнает старомодный гофрированный воротник и черную сутану. Это пастор Пелликорн. Все тут же прилипают к нему, точно колючки к шерсти.
        - Это грех, - продолжает вещать тот. - От него за версту разит грехом. Йохан Брандт распутник.
        - Он был для нас источником дохода, - возражает другой мужчина. - Благодаря ему мы стали богаче.
        - Но что он сотворил со своей душой? - вопрошает пастор.
        Нелла задыхается от запаха тухлого мяса - потянуло дымом из соседней таверны. Женщины нигде не видно. Нелла привалилась к стене. Почему эта блондинка постоянно оказывается где-то рядом?
        У нее за ее спиной из здания выходят Лукас и Элберт, щурясь на солнце. По их лицам видно, что они ее узнали, хотя оба молчат. Лукас выпятил губу, а Элберт забегает за угол, и там его выворачивает наизнанку.
        - Мадам, - обращается к ней Лукас. Пелликорн и остальные оборачиваются на голос. Лукас оправляет пиджак и нахлобучивает черную шляпу. - Он был не таким уж плохим. По крайней мере научил нас определять, когда корабль тонет.
        - Идите к черту, - прошипела она.
        Лукас удаляется в сторону Хейлегвег, а через минуту за ним отправляется его брат Элберт. Пелликорн окидывает Неллу оценивающим взглядом и чуть было не открывает рот, чтобы с ней заговорить. А она снова приникает к стене и закрывает глаза.
        - С вами все в порядке? - спрашивает стоящая рядом женщина, но не получает ответа.
        Нелла пытается представить себе жизнь без Йохана. Она по-прежнему не верит, что он может быть казнен, но, вымыв и убрав его кабинет, Корнелия как будто изгнала его дух. Этот невинный акт очищения стал мрачным предзнаменованием. «Нет, - шепчет она одними губами, чувствуя, как жизнь мужа утекает сквозь пальцы. - Это невозможно». Но как это предотвратить, она не знает. И вот она стоит, слыша, как Пелликорн и его паства уходят в сторону канала за глотком свежего воздуха.
        - Мадам Брандт, - раздается рядом новый голос. Она открывает глаза и, к своему изумлению, видит приближающегося Ганса Меерманса. Он снимает шляпу и отвешивает низкий поклон. Она поднимает взгляд выше, надеясь увидеть спускающуюся по лестнице Лийк ван Кампен, но та, судя по всему, основательно застряла в зале суда.
        - Я думала, вы у Марин, - говорит Нелла.
        - Почему вы так решили? - он озирается, стараясь понять, что она там высматривает.
        - Я все знаю. - Она выдерживает его беспокойный взгляд. - Я знаю, что между вами произошло.
        Пауза. Он побледнел.
        - Я ее предупреждал, - забормотал он. - Я…
        - Вы видели светловолосую женщину? Она прошла мимо вас?
        Он выглядит озадаченным.
        - Нет, не видел. - Он мнет в руках поля шляпы, а Нелла воспринимает это как нервную попытку подыскать нужные слова. Она переводит взгляд с его бледного, осунувшегося лица вдаль, где скрылись пастор Пелликорн и другие, а потом на прохожих, не подозревающих о том, как быстро распадается человеческая жизнь за тюремными стенами. Но женщины-блондинки среди них нет, иначе по телу пробежал бы знакомый холодок, а Нелла, наоборот, ощущает тепло приближающейся весны.
        - Как поживает ваша золовка? - спрашивает ее Меерманс.
        Теперь пришел ее черед выглядеть озадаченной.
        - Но… я так поняла, что вы… что вы знаете, в каком… в каком она положении.
        Он молчит, а она спрашивает себя, что он должен испытывать. Надежду, что у Марин все обойдется? Чувство вины по отношению к Лийк?
        - Я представляю, как она переживает из-за Йохана. - Его речь неспешна, взвешенна, каждый слог звучит отчетливо. - Она его очень любила. Когда мы были молоды.
        Она дает ему время повспоминать невинные годы молодости, его и Марин.
        - Вы могли бы положить этому конец, - говорит она. - Спасти его.
        В ответ раздается безрадостный смех.
        - Вы так считаете? Лийк моя жена. У нас с Йоханом был уговор… мне казалось, мы снова наладим наши деловые отношения. Все трое. А вместо этого он погубил значительную часть ее состояния… нашего состояния… пренебрегая своими прямыми обязанностями.
        - Уверена, все еще можно…
        - Весь сахар пришел в негодность, мадам. Я недавно проверял. Сам виноват. Я ведь знал, что с ним нельзя иметь дело… и как теперь она…
        - Марин в порядке, - спешит успокоить его Нелла. - Все будет хорошо.
        Он смотрит ей в глаза.
        - Но ее состояние. Она же… - он закусывает губу и озабоченно морщит лоб. - Йохан в очередной раз нанес ей такой…
        - Не беспокойтесь. Пока у вас с Марин…
        Он останавливает ее жестом.
        - Я должен думать о жене.
        - Но вы ведь ее не любите.
        Вместе с паникой ее охватывает раздражение. Нос забивают запахи мочи, впитавшейся в солому, и гниющих морковных очистков. Меерманс, при всей своей умученности, настроен решительно.
        - Мадам, мы с Лийк привязаны друг к другу…
        - Вы привязаны к ее деньгам, что не мешает вам получать желаемое на стороне.
        Он выглядит все более озадаченным. «Ну актер, - думает Нелла. - Он еще Джеку даст фору».
        - Вы купили жене кукольный дом, какой она хотела?
        Ему становится не по себе.
        - Что?
        - Лийк захотела кукольный дом, такой же, как у меня. Вы ей купили?
        Он сглатывает слюну, на лице - испуг.
        - А почему вы спрашиваете? Если Лийк…
        Но она уже все прочла по его лицу и убегает от него, ощущая страх где-то в животе.
        Она бы отправилась на Калверстраат, но понимает, что сейчас должна быть рядом с Йоханом, успокоить его после всех обвинений Джека. Нелла подходит к главному входу в тюрьму, и охранник, узнав ее, пропускает внутрь. Она быстрым шагом минует двор, стараясь не смотреть на разложенные инструменты пыток, с помощью которых Кровавый Пастух будет дробить лодыжки, рвать сухожилия и вытягивать конечности, чтобы получить нужные признания.
        Второй охранник открывает дверь камеры. Ее муж, лежащий на соломенном тюфяке, даже не поднимает головы.
        - Йохан… - Она садится рядом и кладет руку ему на бок. - Когда Джек работал на Калверстраат, там жила женщина, чьи товары он доставлял заказчикам. - Кто она? - Нелла тормошит мужа, видя, что тот закрыл глаза. - Йохан… Я спросила вас еще в тот раз, но вы не ответили. Почему?
        - Потому что я не знаю никакой женщины, Петронелла, - говорит он. - А с какой стати она тебя так интересует?
        - Я думаю, она может нам помочь.
        Несмотря на всю свою слабость, он выдавливает из себя смех.
        - Нам уже никто не может помочь, Нелла. Неужели ты не понимаешь?
        - Йохан, она делает миниатюры, которые предсказывают людям будущее.
        Он поднимает глаза.
        - Что?
        - Сначала я думала, что это мужчина, потом решила, что их двое, но на самом деле она одна.
        Он переворачивается на спину и вперяет взор в потолок. А Нелла продолжает:
        - Я не знаю, что будет дальше, но она правда предвидит будущее. Она также посылает свои поделки этой сумасшедшей Лийк…
        - Лийк всегда была сумасшедшей.
        - И она ходит за мной. Как будто хочет мне что-то сказать.
        Он садится, превозмогая боль, и берет ее руки в свои.
        - Нелла, послушай. Ты устала. Мы очень осложнили твою жизнь.
        - Но…
        - Эта женщина… обыкновенная женщина. Джек иногда работал на нее. Она не связана с гильдией и не входит в городскую юрисдикцию. Можно сказать, она там жила вне закона. Она вроде Джека, оба иностранцы. Все, чем она занимается, - это левые дела.
        Нелла протягивает ему открытую ладонь.
        - Дайте мне маленькую Резеки. Она ведь у вас?
        Он смотрит на нее затуманенным взглядом.
        - Девочка, тебе надо успокоиться. Все это так глупо.
        - Йохан, вы многого не знаете. Она у вас? Я вам сейчас докажу.
        Он лезет в карман и дрожащей рукой достает миниатюру, которая перекочевывает к жене, а та подносит собачку к его глазам.
        - Смотрите, - она показывает на загривок. - Здесь есть отметина. И она была там еще до того, как ваша собака умерла.
        - Какая отметина? Ничего там нет.
        - А это что? - И тут она видит, что он прав. Кровавый след, который она никак не могла оттереть, исчез. - Вы ее стерли. Вам было больно на нее смотреть.
        - Нелла, я к ней не притрагивался.
        Маленькая Резеки сидит у нее на ладони.
        - Красивая штука, - признает он. - И Резеки была красавицей. Я был тронут, когда ты мне ее отдала.
        - Но…
        - Иди домой, детка. Ты устала. Ты мне уже ничем не можешь помочь.
        Роды
        Марин поджидает их, нервно расхаживая в холле. Воздух пропитан страхом. В сумеречном свете ее лицо кажется зеленым и осунувшимся. Руки она сложила перед собой - не то молится, не то держит в них воображаемые цветы.
        - Что с ним собираются сделать? - спрашивает она без предисловий.
        - Пока не знаем. Но разве вы не говорили с Меермансом? Разве вы не сказали ему, что в этом нет вины Йохана?
        - Нелла, в том, что погубили партию сахара, есть прямая вина Йохана. Он этим не занимался… думал о чем-то своем. И теперь Лийк ему мстит - не только за сахар… за свою жизнь без любви, без уважения людей своего круга, без дела, которое перешло к мужу…
        - Но как можно из-за какого-то сахара отнять человеческую жизнь? - Нелла повышает голос. - Если бы вы видели, что стало с его ногами, с его телом…
        Марин берет ее за плечи.
        - Ты же понимаешь, Нелла, что дело не только в сахаре. Надо знать Лийк. Она точно рассчитала, какую боль причинит мне, если заберут моего брата.
        - Так поговорите с ней.
        - Чтобы она меня вот такую увидела? - Марин вдруг хватается за живот и делает судорожный вдох. - Так колотится сердце, - жалуется она. Нелла прикладывает пальцы к ее сонной артерии. Пульс в самом деле бешеный.
        - Что происходит? - спрашивает Марин. - Меня как будто молния бьет.
        В сумраке холла проглядывает лицо-маска, на котором лежит печать страха. Это Корнелия.
        - Поднимемся наверх? - предлагает Нелла. Она старается говорить спокойно, хотя у нее самой от ужаса сердце грозит выскочить из груди. Повитуха им сейчас точно бы не помешала. - В мою комнату?
        Марин поняла, зачем ее приглашают.
        - Я умру. - Она изо всех сил стискивает руку Неллы, словно цепляясь за жизнь, словно это ее последняя надежда на то, что все обойдется. - Этот ребенок меня убьет.
        - Не убьет, - успокаивает ее Нелла. - Все женщины рожают.
        - И при этом умирают.
        - Если Лийк смогла, то и вы сможете.
        Марин кивает, стиснув зубы.
        - Я принесу горячую воду, - с этими словами Корнелия убегает на кухню.
        - Ты знаешь, что полагается делать, Петронелла? Мое время пришло?
        - Я все знаю.
        На самом деле ей было девять, когда родился Карел, и всего три годика, когда из материнского живота вытащили Арабеллу. Она помнит вопли, одышку и мычание - она тогда думала, что по дому гуляет корова. Простыни в бесстыжих пятнах крови позже свалили в кучу во дворе, чтобы сжечь. Она помнит отблески света на влажном лице матери и ошарашенное лицо отца. И еще были мертворожденные, но к тому времени она уже подросла. Нелла закрывает глаза и пытается вспомнить, что же делали бабки-пупорезницы.
        - Это хорошо, - говорит Марин. - Да будет Господь к нам милостив.
        Два часа Марин, сварливая, раздражительная, расхаживает взад-вперед по комнате. Всякий раз, когда у нее в животе прокатывается гром, она судорожно втягивает в себя воздух. Нелла то и дело подходит к окну с мыслями о Йохане на соломенном тюфяке и об Отто в открытом море, куда он совсем не рвался. Интересно, где сейчас миниатюристка и что она знает про их будущее. Краем глаза она видит свой кукольный дом, уже обставленный и обжитой. А за окном все идет своим чередом: баржевики, корзинки с сельдью, играющие дети. Дерутся собаки. Рыжевато-коричневая кошачья шерсть смотрится размытым пятном. Все, что происходит в «Расфуйсе», кажется ей ненастоящим, как и то, что происходит в этой комнате.
        Внезапная вонь заставляет Неллу обернуться. Марин застыла посреди комнаты с неописуемым ужасом на лице, глядя себе под ноги, а на полу лежат окровавленные дымящиеся экскременты.
        - О боже. Нет! - Марин закрыла лицо руками. Это уже выше ее сил. Нелла направляет ее к кровати. - Это не мое тело… я даже не могу… оно само…
        - Забудьте. Это хороший знак.
        - Что происходит? Я распадаюсь на кусочки. К тому времени, когда он родится, от меня ничего не останется.
        Нелла собирает нечистоты в полотенце, которое бросает в огонь. Развернувшись, она видит, что Марин легла бочком и подтянула ноги.
        - Я не так себе это представляла, - бормочет она в подушки.
        - Это всегда застает женщину врасплох, - говорит Нелла, подавая ей чистое влажное полотенце. Марин крошит в кулаке высушенную лаванду, вдыхая ее вместе со странным запахом горящего полотенца и ароматом восковых свечей.
        - Как же я устала, - бормочет Марин. - До самых костей.
        - Все будет хорошо, - подбадривает ее Нелла, прекрасно понимая, что это пустые слова.
        - Как она? - шепотом спрашивает у нее Корнелия в холле, куда Нелла ненадолго сбежала от гнетущей атмосферы, проникнутой страхом, а заодно подышать свежим воздухом. - Надо вызвать повитуху.
        - Она ее выставит, - отмахивается Нелла. - Ничего, все обойдется.
        Корнелия улыбается и неожиданно пожимает ей руку.
        - Какое счастье, что вы здесь.

* * *
        С наступлением вечера волны боли накатывают на Марин с завидной регулярностью. Мучительная агония пронзает ее спиралью. Она кажется себе кровавой тучей, одной большой незаживающей раной. Одновременно сосудом боли и самой болью. Полное перерождение. Смачивая ей лоб и втирая в виски душистое масло, Нелла видит перед собой гору, огромную, неподвижную. А внутри нее ребенок-странник, ползущий то вверх, то вниз по склонам, и каждое его притоптывание, каждый удар дорожного посоха еще больше укрепляют его власть над ней.
        Марин стенает, вся красная, истерзанная, словно без кожи. Волосы прилипли ко лбу, обычно гладкое лицо в каких-то припухлостях. Вдруг свесилась с кровати, и ее стошнило на ковер.
        - Нам нужна профессиональная помощь. - В глазах Корнелии, уставшей и издерганной, поблескивает лихорадочный страх.
        - Нет. Об этом не должен знать никто из посторонних. - Нелла бросает полотенце в жидкую лужицу.
        - Что мы в этом понимаем? - шипит Корнелия. - Разве это нормально, что ее так рвет?
        - Где он? - бормочет Марин, утирая рот подушкой.
        Нелла дает ей пососать уголок влажной салфетки для лица.
        - Надо заглянуть ей под нижние юбки, - говорит Нелла.
        Корнелия побледнела.
        - Она меня убьет. Она запрещала мне смотреть даже на ее голую спину.
        - Надо понять, что происходит. Нормальные ли это боли.
        - Нет, я не могу. Давайте уж вы сами.
        У Марин вдруг начинают трепетать веки, откуда-то из желудка вырывается утробный звук, все повышаясь и повышаясь, пока не превращается в голос охотничьего рожка. Корнелия выпучила глаза. После еще одной такой рулады Нелла опускается на колени и задирает подол нижней юбки. Заглянуть Марин между ног… какое святотатство.
        Она ныряет в спертое пространство и вглядывается… То, что она увидела, на многие годы останется сильнейшим впечатлением. Это не похоже ни на рыбу, ни на птицу и вроде бы не связано ни с божественной природой, ни с человеческой, - но странным образом соединило в себе все перечисленное. Нечто неведомое. Маленькие губки, растянувшиеся до размеров огромного багряного волосатого рта, из которого торчит детская макушка.
        Ее подташнивает в этой разогретой атмосфере.
        - Я вижу его, - пытается прокричать Нелла, оживившись при виде этой маленькой макушки.
        - Правда? - спрашивает Марин.
        Нелла выныривает.
        - Тужьтесь. Когда показалась головка, надо тужиться.
        - Нелла, у меня нет больше сил. Он теперь сам вылезет.
        Нелла снова ныряет, чтобы потрогать младенца.
        - Нос еще не показался, Марин. Он может задохнуться.
        - Тужьтесь, мадам, тужьтесь, - упрашивает Корнелия.
        - А если я его раздавлю?
        - Тужьтесь, мадам, тужьтесь.
        - Тужьтесь! - велит Нелла.
        - Заткнись! - кричит Марин. - За каким чертом меня к нему понесло?
        Корнелия с Неллой переглядываются, горя желанием услышать наконец, как и почему Марин оказалась в этой передряге. Та вдруг взвывает.
        - Держите. - Нелла вставляет ей палочку промеж зубов. - Еще раз тужьтесь.
        Марин тужится, вгрызаясь в палочку, потом вытаскивает ее изо рта.
        - Он меня разрывает. Я чувствую.
        Нелла ныряет под нижние юбки.
        - Ничего подобного, - докладывает она, хотя прекрасно видит разрыв в багрянисто-волосатом месиве и еще больше крови. Если так рождается ребенок, к чему поднимать лишний шум? - Он постепенно выходит. Тужьтесь, Марин, тужьтесь.
        Корнелия начинает истово молиться: «Отче наш, иже еси…» - но тут Марин издает протяжный пронзительный визг, такой вот предвестник богоявления, от которого, кажется, вот-вот сойдет кожа. И внезапно, без всякого предупреждения, наружу выскакивает голова младенца с темными мокрыми волосами, лицом вниз.
        - Голова вылезла! Тужьтесь, Марин, тужьтесь!
        От повторного визга у женщин разрываются барабанные перепонки. Потоки горячей крови заливают простыни. У Неллы сжимается горло - столько крови - это нормально? Взвыв, что убьет его, если еще когда-нибудь увидит, Марин, отчаянно тужась, при этом чуть не отрывает руку служанке. Нелла глядит как зачарованная: ребеночек провернулся на четверть круга в попытке высвободиться из плена.
        Вот показались плечи, а нос чуть не утыкается в окровавленную простыню.
        - Тужьтесь, мадам, тужьтесь, - просит Корнелия.
        Марин тужится вовсю, отдаваясь этой агонии, а уже не сопротивляясь ей, принимая ее как органичную часть своего «я», ибо исчезла граница между адскими болями и тем, что она из себя представляет. И вдруг всё, выдохлась, вконец обессилела и только ловит ртом воздух.
        - Больше не могу… сердце…
        Корнелия осторожно кладет руку ей на грудь.
        - Снова забилось, - говорит она Нелле. - Бьется.
        - Все хорошо, - успокаивает ее Нелла. - Он почти вышел.
        Наступила тишина. Нелла стоит на коленях, Корнелия замерла у изголовья, Марин с раскинутыми ногами распласталась на кровати. Огонь в камине почти прогорел, пора подбрасывать поленья. Скребется в дверь Дхана, требуя, чтобы ее впустили.
        Все в ожидании. Снова заглянув под нижние юбки, Нелла видит, что из кровавой трясины вылезло второе плечико. У Марин снова начались схватки, и когда Нелла потянулась к узким плечикам и крошечной головке, неожиданно вместе с потоком крови ей в руки вываливается все тельце… плотное, увесистое, глаза закрыты - как у философа, погрузившегося в раздумья, мокрые синюшные ручки в пятнах белой слизи плотно прижаты к телу. У Неллы дрожат ладони. Она проверяет пол ребенка. Тот, кто принес Марин столько боли, оказался девочкой.
        На мгновение она лишилась дара речи.
        - Марин, - наконец выдавливает она из себя. - Вот! - Она поднимает младенца. Корнелия ахает. Длинная пуповина, крепкая, похожая на проволоку, тянется из утробы.
        - И что нам теперь делать? - теряется Корнелия.
        - Живой? - спрашивает Марин.
        - Нож, - приказывает Нелла. - Надо перерезать пуповину.
        Корнелия убегает. Марин, отдуваясь, пробует приподняться на локтях, чтобы лучше разглядеть новорожденного. И тут же падает, обессиленная.
        - Марин, - обращается к ней Нелла. - Это девочка.
        Молчание.
        - Девочка? - Голос Марин бесцветен, лишен всякого выражения. Нелла держит девочку на вытянутых руках так, чтобы мать могла видеть. Послед быстро подсыхает, оставляя на тельце корочку вместе с кровавыми отпечатками Неллиных пальцев. Волосы у девочки темные, тусклого оттенка, глаза по-прежнему закрыты - как будто еще не пришло время взглянуть на мир, как будто так спокойнее.
        - Она не издает ни звука, - говорит Марин.
        Нелла достает из подостывшего ведра теплую влажную салфетку и начинает протирать гибкие ручки и ножки, грудную клетку.
        - Ты знаешь, что надо делать? - недоверчиво спрашивает Марин.
        - Да, - поглядев на нее, отвечает Нелла, хотя это далеко не так.
        Возвращается Корнелия с разделочным ножом.
        - Это же тебе не поросенок, - с упреком говорит ей Нелла.
        Тишина исходит как от ребенка, так и от взрослых, напряженно ждущих хоть каких-то признаков жизни. Нелла пустила в ход нож, однако пуповина, несмотря на человеческое происхождение, оказалась тверже дуба. Она все пилит, а кровь так и брызжет - на новорожденную, на простыни, на пол. Дхана, сумевшая-таки пролезть в комнату, обнюхивает кровать, нельзя ли чем поживиться. В гончей ли дело, или в неуклюже отсеченной пуповине, или просто пришло время заявить о своем присутствии, но новорожденная вдруг закричала. Марин делает долгий выдох, заканчивающийся всхлипом.
        - Слава тебе, Господи, - это уже Корнелия. - Жива.
        - Сколько крови, - качает головой Нелла.
        - Надо перевязать, - с этими словами Корнелия завязывает синюю ленточку вокруг короткого конца пуповины. Стоит ей его отпустить, как он шлепает новорожденную по животу, но ожившее тело в коросте из слизи и крови уже торжествует победу над этим червячковым последышем славной битвы.
        Нелла усиленно оттирает коросту влажной салфеткой, и на глазах у изумленной Корнелии кровь побежала по жилкам, и девочка из синюшной становится розовенькой. Служанка наклоняется, разглядывая ребеночка.
        - Что такое? - спрашивает ее Нелла.
        - Черт? - шепчет Корнелия.
        - Ты чего?
        - Вот, - тычет пальцем служанка. - Вот!
        - Тея, - в голосе Марин чувствуется тяжесть камня. - Ее зовут Тея.
        Она пошевелилась и протянула руки. Длинный конец пуповины, сочащийся кровью, все еще торчит из нее.
        - Тея, - эхом отзывается Корнелия, озадаченно разглядывая ребенка.
        Нелла кладет девочку роженице на грудь, и теперь она двигается вверх-вниз вместе с дыханием матери.
        - Тея. - Голос Марин, сухой и слабый, падает до шепота. Она проводит тонкими пальцами по хрупкому, как у котенка, позвоночнику, по нежной попке. Она начинает всхлипывать, а Корнелия ее утешает, гладя по спине. Тея прижалась к матери, ткнувшись в шею. Нелла глядит в серые умученные глаза своей золовки, в которых перемешались изумление, боль и торжество. - Нелла?
        - Что?
        Они молча смотрят друг на дружку. Марин вроде улыбается.
        - Ничего.
        Корнелия собирает в кучу вконец изгвазданные простыни и полотенца. Марин слегка захрипела, и Нелла насторожилась.
        За окном темнеет канал. Над узкими крышами, флюгерами и щипцами луна кажется желтым оттиском на растянутой и усыпанной звездами небесной ткани. Идеальный круг, светящийся где-то далеко-далеко. Потянувшись вправо, Нелла кладет руку на кукольный дом. Инкрустация из черепахового панциря прохладна на ощупь, а сплав олова со свинцом, и вовсе холодный, словно потренькивает под ее пальцами.
        Где-то за окном затаилась миниатюристка, продумывая следующий шаг, очередное откровение. Нелла осматривает все девять комнат, пытаясь угадать, где скрыта печать будущего. До нее вдруг доходит, что мастерица кое-что упустила. Где спальня Марин со всеми стручками, и ракушками, и черепами, и географическими картами? Похоже, Марин от нее ускользнула, избежала точных оценок.
        Может, их будущее зашифровано в картине… или в сочетании этих вилочек? «Я слишком устала для таких игр, - думает Нелла. - Вот Отто не нравился мой кукольный дом, и где теперь Отто?» Этого она не в силах представить, зато она мысленно видит Йохана, безуспешно пытающегося уснуть из-за возни семейства розовых мышей в углу. А еще Лийк с ее непослушными волосами и ревнивым взглядом - интересно, какое она получила послание от миниатюристки, что ее супруг так разволновался?
        Нелла не хочет думать о Лийк, о безумии и вообще о мрачных вещах. Она задергивает шторы. От горящих свечей исходит тепло. Нелла поворачивается и присоединяется к женщинам на кровати.
        Рассказчик
        Нелла и Корнелия пытаются поспать на стульях палисандрового дерева, принесенных из гостиной. Всякий раз, когда Марин вздыхает или стонет, они вздрагивают и выпрямляются. Нелла просыпается под бой часов: восемь утра. Она садится прямо. Все тело затекло - словно сомнения парализовали ее физические способности. По комнате гуляют малоприятные запахи промежности, экскрементов, уязвимой плоти и крови. Огонь в камине прогорел дотла, а вокруг валяются никому не нужные цветы лаванды, а также серебряный кувшин, сброшенный роженицей со столика во время схваток.
        Нелла раздвигает шторы, большие окна кажутся бесстыдными, демонстрируя всю внутреннюю жизнь пролетающим чайкам. Корнелия, услышав ее движения, просыпается и сразу направляется к постели.
        - Я должна идти к Йохану, - тихо говорит ей Нелла. - Я должна.
        - А как же Марин? - шепотом спрашивает Корнелия. - Вы же не оставите меня одну. Я совсем не знаю, что делать.
        Подушка спящей промокла, приближающиеся шаги заставляют ее открыть глаза. Сквозь солоноватый запах пота слабо пробивается аромат сандалового дерева. Нелла вдыхает его словно в последний раз.
        - Я всё слышала, - говорит Марин. - Нелла, ты иди. Потом расскажешь, что они с ним делают. Корнелия?
        - Да, мадам?
        - Пожалуйста, останься со мной.
        Корнелия целует ей руки - самозабвенно, как ребенок.
        - Да, мадам. Конечно.
        «Хоть я была еще ребенком, когда рожала мать, - думает про себя Нелла, - но могла бы и получше присматриваться». Торчащая из Марин пуповина змеится по простыне. Нелла потянула было за конец, но от этого мало толку, зато роженица сразу застонала.
        - Пусть поспит, - говорит Корнелия. - Не будем ее трогать.
        - Нам нужна повитуха.
        - Нет, - вскидывается Марин. - Никто не должен знать.
        Хотя после родов ее живот опал, он все еще размером с небольшой кочан капусты. Нелла слегка на него нажимает, и лицо золовки искажает гримаса.
        - Это неправильно, - шепчет Нелла на ухо служанке. - Все неправильно.
        Живот твердый, неподатливый, и на миг у Неллы закрадывается подозрение, что там сидит более застенчивый и тихий близнец, оробевший перед внешним хаосом. Что она знает? Вот если бы здесь была ее мать… Еще ни разу за пять месяцев своего пребывания в доме Нелла не чувствовала себя такой беспомощной.
        Марин, закашлявшись, едва успевает отдать младенца Нелле, и вот уже кашель сострясает грудную клетку.
        - Мадам? - обращается к ней Корнелия. Марин молотит руками воздух, издавая непонятные звуки, и Тея решает поддержать эту какафонию. Таких коротких душераздирающих криков, издаваемых крошечными легкими, сравнимыми разве что с легкими попугая Пибо, этот дом еще не слыхивал. Тея кричит громко и уверенно в отличие от матери, не верящей в то, что она вообще выжила.
        Корнелия смотрит на Неллу.
        - Им нужен отдых, - говорит она. - Как и нам с вами.

* * *
        Придя в «Расфуйс», Нелла застает галерку заполненной, а судебное заседание уже в разгаре. Сев сзади, она растирает лицо. Как же она устала! Голова разламывается, глаза совершенно сухие. Взгляд падает на ногти, на которых запеклась кровь роженицы. Ей хочется рассказать Йохану о Тее, об удивительном создании, которое, несмотря на свою малость, выражает вневременную сущность человечества. Тея, ни разу не уличенная во лжи, олицетворяет собой совершенного человека.
        Через сидящих впереди она оглядывает зал. Вон ее супруг-баловник с высоко поднятой головой на цыплячьей шее. Барбис восседает за своим столом, чуть поодаль жюри присяжных. Джек, находящийся в дальнем правом углу, посматривает на стул в самом центре, где, подавшись всем телом вперед и нервно поглядывая на беленые стены, пристроился Ганс Меерманс.
        Нелла чувствует, как тяжело заухало сердце. Странное ощущение, как будто оно сейчас пробьет тонкие ребра, и из нее вытекут остатки сил. Вот бы сообщить ему об успехе Марин и о маленьком чуде, появившемся у них в доме, - нет, нельзя.
        Взгляд Неллы скользит по рядам в поисках Лийк, но той нигде не видно. Зато вон затылок пастора Пелликорна, а также одинаковые затылки братьев Лукаса и Элберта, вытянувшихся в радостном ожидании.
        - Вы сказали, что когда-то были друзьями. - Речь Барбиса льется легко и непринужденно - похоже, что заседание он начал в семь, как и обещал.
        - Да, ваша честь, - отвечает Меерманс. - В молодости мы работали вместе.
        - Вы работали вместе?
        - Так точно.
        - И каким человеком был Йохан Брандт?
        Меерманс подыскивает слова. Он не может взглянуть Йохану в глаза и предпочитает разглядывать черную коническую шляпу или стену за спиной бывшего приятеля.
        - Очень умным и дальновидным, - следует ответ. - Об этом свидетельствует его репутация.
        - Да уж, - шепнул пастор Пелликорн сидящим рядом с ним сообщницам. Одна из них захихикала, другая успела прикрыть рот рукой. Нелла с большим удовольствием швырнула бы в них свой башмак.
        - Вы назвали бы его хорошим купцом?
        - Да, назвал бы. Он мог выйти из себя, но в деловых ситуациях он проявлял себя как хороший купец.
        - А что привело вас, господин Меерманс, в пакгауз на Восточных островах в ночь на шестое?
        Меерманс крутит в руках свою черную шляпу, оборот за оборотом, и словно язык проглотил.
        - Господин Меерманс?
        - Там мой товар… как и у всех… я хотел проверить… - выдавливает он из себя каждое слово.
        - Понимаю. Тогда сообщите суду, что вы там увидели.
        Меерманс молчит. На галерке начинаются перешептывания. Кто-то шуршит оберточной бумагой, доставая пирожное, и это на миг отвлекает Неллу от страдальческого лица ответчика.
        - Ганс Меерманс, вы поклялись на Священном Писании, что будете говорить правду.
        - Да, ваша честь.
        - Итак?
        - Я… там было темно.
        Присяжные ерзают на стульях.
        - Там горели факелы, - вступает в разговор Джек, - и я узнал господина Меерманса в конце коридора.
        У Меерманса вздымаются плечи, шляпа падает из рук, он ее поднимает с пола, прокашливается, взъерошивает и без того не чесанную шевелюру и наконец начинает говорить. Йохан остается безучастным, не спуская глаз со своего друга, произносящего десятиминутную речь, которая своей яркостью и точностью в деталях превосходит все, что Меерманс наговорил за свою долгую жизнь.
        За десять минут Ганс Меерманс смешал с дерьмом своего старого друга и врага, однако он выглядит удивленным, словно сам не верит, что может быть так красноречив, так убедителен. Можно подумать, будто кто-то вынудил его все это сказать, но тогда откуда такая страсть и такой темперамент…
        Страдальческими выплесками, перемежаемыми паузами, он рассказывает присутствующим о том, что видел своими глазами и слышал своими ушами. Он приводит их с собой шестого января на портовый склад, освещенный горящими факелами. Делится с ними подробностями: упавшие до щиколоток брюки, валяющаяся в пыли шляпа. Он отлично запомнил вьющиеся волосы Джека Филипса, его худое, как щепка, белое тело, прижатое к грубой дощатой стене, то, как тот со своим английским акцентом умолял его отпустить, как звал на помощь. Описание Меерманса в точности совпадает с описанием самого Джека: тихие увещевания, переросшие в громкие мольбы, стенания, крики боли. Он запомнил кинжал, и брызнувшую из плеча кровь, и вопль, когда Брандт выпустил свою жертву. Запомнил серебристый отлив бороды насильника, блеск похоти в глазах, ощеренный рот. И то, как после всего он деловито подтянул сначала одну штанину, а затем другую, как попытался напоследок поцеловать Джека, а тот начал отбиваться, и струя крови ярко выделялась в отблесках факелов.
        Закончив рассказ, свою ложь, так похожую на правду, что Нелла почти поверила, будто все произошло именно так, Меерманс вдруг начинает плакать. Закрывает руками лицо и рыдает навзрыд, вызывая участие толпы, - вот ведь какую глубокую рану оставило в его душе увиденное. Один раз он поднимает голову, словно в надежде на какое-то облегчение, но его нет, а есть только Йохан, неотрывно смотрящий на него в полной оторопи, да еще Джек у него за спиной.
        И он снова закрывает лицо ладонями, уронив шляпу, и никто не подходит к нему, чтобы успокоить или поблагодарить за честное свидетельство. Он подтвердил слова молодого англичанина и к тому же неплохого актера, а заодно поймал в сети содомита, алчно хватающего всех без разбора, - а значит, помог очистить городские улицы, если не каналы. Он стал глашатаем важного послания: подобные деяния никому не сойдут с рук. Но тогда почему он так рыдает, спрашивает себя Нелла.
        Перекрикивая шум в зале, Барбис призывает всех к порядку, чтобы судья и присяжные могли вынести решение.
        - Нет, - обращается к судье Йохан. - Это не по закону.
        По залу ползет шепоток, галерка подалась вперед, чтобы получше разглядеть человека, который так беспардонно обошелся с их добропорядочным, хорошо организованным, сплоченным обществом, чья противоестественная природа вместе с его богатством и лоском должны быть от этого общества изолированы.
        Йохан кое-как встает, словно не доверяя собственным ногам.
        - Обвиняемому должно быть предоставлено слово.
        - Но что тут опровергать? - протестует Барбис. - И потерпевший, и свидетель поклялись на Библии.
        - Я тоже поклянусь на Библии и скажу прямо противоположное, - заявляет Йохан.
        Толпа шушукается. Он в своем праве, как ни неприятно это признавать. Барбис откашливается, глядя на обвиняемого с нескрываемой неприязнью.
        - Вы хотите что-то сказать?
        Йохан разводит руки в стороны, и его темная накидка падает на пол. Галерка ахает при виде его болезненной худобы.
        - Утром вы облачились в это одеяние, Петер Барбис, спрятав собственные грехи и слабости под кроватью, - говорит Йохан. - И вы думаете, что мы о них забудем, ослепленные вашей судейской мантией.
        - Говорите про себя, Йохан Брандт.
        Обвиняемый глядит ему прямо в глаза.
        - Разве я единственный грешник в этом зале? - Он поворачивается и переводит взгляд на галерку. - Я единственный?
        Толпа безмолвствует. Все оцепенели. Йохан подходит к Меермансу, так и застывшему с опущенной головой. Кажется, никто не дышит. Что он сейчас сделает? Вонзит ли в шею нож, чтобы за все поквитаться? Но он просто кладет руку сидящему на плечо. И Меерманс проседает под тяжестью ладони, а Нелла сразу вспоминает собственные ощущения, когда Йохан проделывал это с ней, - такая в его прикосновении была сила. Ладонь лежит на плече, сидящий не может пошевелиться.
        - Ганс, - произносит Йохан. - Я тебя прощаю.
        Меерманс сползает на пол и ударяется коленями о плитняк.
        - Выведите его, - приказывает Барбис.
        Присяжные смотрят на Йохана как завороженные. Крепкий мужчина рухнул от одного его прикосновения - чего еще от него можно ждать? Кажется, в этих огромных руках скрыта магия.
        Толпа разваливается, и зал превращается в какофонию бормотаний, шепотков и удивленных восклицаний. Пастор Пелликорн побледнел от возбуждения. Йохан проиграл и кажется смятым, раздавленным, но и Меерманс с судьей мало чем от него отличаются, в голосе последнего отчетливо прозвучали панические нотки. В воздухе пахнет смертью, которая не минует никого - жестокая ли, блаженная ли. Не чувствуя себя желанными в этом зале, люди беспокойно ерзают на своих местах. Вот только бы Йохана не увели, им хочется смотреть на него и смотреть - на этого содомита, этого мага, этого богатея, над которым они потешаются.
        Но Йохана уводят, и присяжные собираются вокруг судьи, руки в карманах или на бедрах, а кто-то ерошит шевелюру. Уводят и Меерманса - он нахлобучил свою шляпу и тем самым как бы снова загнал под нее все мысли. Сейчас именем высшей власти будет вынесено решение, и столь торжественный момент повергает в молчание даже самого пастора. Люди затыкают рот себе и соседям кусочками шербета. Все напряглись, и Нелла тоже. Она испытывает давление внизу живота, того и гляди обмочится от страха, а при этом ее тело существует словно само по себе, она над ним не властна, остается только сидеть неподвижно, пока ее руки и ноги не превратятся в ничто.
        Бегут минуты: десять… двадцать… тридцать. Присяжные покачивают головами, трогают друг друга за руки, чтобы донести свою мысль, или успокоить коллегу, или, наоборот, надавить. Как страшно - они решают судьбу Йохана Брандта! В какой-то момент - все мы склонны питать иллюзии - Нелле показалось, что все кончится хорошо. Разве могут нормальные амстердамцы с легкостью отправить человека на смерть? Сердце отпускает, запахло оправдательным приговором. Но потом она разглядела Барбиса, этакого жирного филина в окружении присяжных… с какой важностью он охорашивается, как он их улещивает, с какой уверенностью внушает, что действовать надо решительно.
        Пожав ему руку, они снова рассаживаются и словно не дышат. Барбис выходит на середину зала и приглашает обвиняемого.
        Йохан, словно зная, чем закончится дело, сказал караулу, что он выйдет к судье один. Приковыляв на место, он вскидывает голову, ища глазами знакомое лицо. Нелла встает и даже поднимает руку, но он не видит ее, и на его лице видна растерянность. Она опоздала, и пришлось сесть сзади, а не в первом ряду, где он ожидал ее увидеть. Она хочет крикнуть «Я здесь!» - но где взять голос, чтобы справиться с нервами и этим парализующим страхом?
        - Вы были пойманы на месте преступления, Йохан Брандт, - говорит судья. Его голос сотрясает стены. Трое из жюри присяжных опускают головы. - Вы виновны в содомии, которая покушается на святость и чистоту нашего общества. Чванясь собой и своим богатством, вы забыли о Боге. Свидетель застиг вас за совершением страшного греха.
        Барбис описывает круги в центре зала. Йохан кладет дрожащие руки на подлокотники. Нелла сглатывает слюну, чувствуя, как что-то подступает к горлу. Она прикрывает рот ладонью. Боль поднимается вверх, и удерживать ее тоже больно.
        - Всех нас ждет смерть, - здраво рассуждает Барбис. - Это единственное, в чем мы можем быть уверены. Но пусть второе крещение Йохана Брандта послужит всем примером.
        - Нет, - шепчет Йохан. - Ради всего…
        - Заслушав дело о богомерзком преступлении сего дня, пятого марта одна тысяча шестьсот восемьдесят седьмого года, я, Петер Барбис, мировой судья Амстердама, и шесть членов малого жюри присяжных сочли, что Йохан Маттеус Брандт виновен в совершении акта содомии в отношении Джека Филипса.
        На короткий миг зал судебных заседаний для Неллы куда-то исчезает - вне обозрения и осязания, неуправляемый, недоступный. И сама она лишилась плоти и разума. А затем потекли слезы - не у нее, у других женщин на галерке, - а ей остается только наблюдать за тем, как Йохан сползает на пол, а к ней постепенно возвращается чувствительность кожи, сердца, легких, скелета.
        Зал разрастается до размеров кафедрального собора, сотрясаемого рыданиями и выкриками, но эти звуки до нее не доходят. Она словно плывет под водой с одной мыслью - доплыть до него, обнять его. Но его уже подняли с пола и поволокли к выходу.
        А вокруг нее заплаканные женские лица, дергающиеся щеки и шевелящиеся рты, пораженные общей истерикой по поводу близкой казни и словно желающие хоть немного усмирить боль, которая разрывает ее изнутри. На нее накатывает волна такой силы, что она вынуждена ухватиться за перила.
        - Нет, - вдруг долетает до нее женский голос.
        Нелла поворачивает голову. Мелькнули подол платья и русая голова, незнакомка уже спускается вниз по лестнице.
        - Постойте! - Нелла пытается пробраться к выходу, но ей мешают многочисленные юбки.
        - В чем дело? - возмущается кто-то.
        - Вы видели ее?
        - Кого? Пока я вижу только тебя. - Скорбящая дама расправляет потревоженную юбку.
        - Итак, - судья пытается перекричать расшумевшуюся толпу, - я объявляю справедливый приговор: в ближайшее воскресенье на рассвете вы будете сброшены в море с камнем на шее.
        Зал взрывается криками и стонами, скомканные бумажки из-под сластей градом обрушиваются на пол.
        - И да будет Господь милостив к твоей грешной душе, Йохан Брандт.
        Тени
        Нелла бежит, бежит так, как в жизни своей не бегала, даже подростком, когда гналась за Карелом или Арабеллой в лесу среди деревьев, быстрее, чем сама от себя ожидала. Люди оборачиваются на обезумевшую девушку с открытым ртом, с расширенными зрачками - от них веет ветром, наперегонки с которым она бежит. Она промчалась по Хейлигевег и теперь мчится по Калверстраат мимо лавок и торговцев с тележками, мимо прохожих. Она всегда отличалась проворством, но сейчас она просто летит, подталкиваемая неведомой силой.
        Нелла добегает до дома миниатюристки и останавливается как вкопанная.
        Знак солнца исчез. Выдран с мясом из стены, а на пороге остался толстый слой каменной пыли. Удивительно, но дверь приоткрыта. Нелла озирается. Сейчас или никогда. И пускай ее арестуют за вторжение в чужое жилище.
        Она толкает дверь и входит в дом. Не таким она представляла его себе в тот вечер, когда пришла сюда вместе с Отто, когда весь дом казался охваченным пожаром и на них струились потоки света. Тогда она думала, что и внутри все утопает в золоте и серебре, рабочие инструменты дышат теплом, и тайны раскроются сами собой. Но гостиная оголена, полки, закрывающие стены, пусты, грязный пол исцарапан.
        Вдруг она слышит шаги наверху и замирает. Сердце рвется из груди, воспоминание о страшном приговоре вызывает такой разлив желчи, что кажется, ее сейчас вывернет наизнанку. Она держится дрожащими руками за обнаженную кирпичную кладку и ждет продолжения.
        Шаги тяжелые, неженские. Она подходит на цыпочках к подножию лестницы и прислушивается.
        - Что это? - спрашивает мужчина с тяжелым местным акцентом.
        - Детские игрушки, - отвечает второй. - Новый владелец приказал от них избавиться.
        - На игрушки вроде не похожи, - возражает первый. Судя по звукам, они складывают вещицы в коробки. - Слишком маленькие. Ты только глянь. Да тут целый город! А вот список адресов. Чего тут только нет… столики, стульчики… гляди-ка, да это же наш мировой судья!
        Они смеются.
        - Странная она была.
        - А?
        - Ни с кем не разговаривала. На минутку выйдет, а потом целыми днями сидит дома.
        - Норвежка, чего ты хочешь? Может, у нее была особая причина сидеть дома? - Этот сексуальный намек вызывает новый взрыв смеха. В паузе Нелла слышит, как человек роется в вещах. - Пожалуй, это я оставлю себе.
        - Роджер, ты чего? Это ведь такое дело…
        - Не боись.
        - Я-то не боюсь. А вот торговец шерстью через дорогу говорит, что к ней приходил один, чья женушка после ее подарочков свихнулась.
        Нелла на цыпочках поднимается на пару пролетов, чтобы увидеть все своими глазами.
        - Так она ушла с концами? Зря они, скажу я тебе, высылают женщин.
        Слышно, как они бросают в коробки очередные предметы.
        - После того как ее посадят на корабль, она уж не вернется, - говорит тот, кого назвали Роджером. «Может, это Роджер Аалберс из гражданского патруля, - подумала Нелла. - Совершает очередной рейд». - С гильдией не забалуешь.
        Теперь они снисходительно смеются над глупостями городских воротил. Оба с удовольствием перемывают чужие косточки. Спустившись вниз, Нелла еще раз внимательно осматривается. Здесь от миниатюристки ровным счетом ничего не осталось, только ее безделицы наверху в потных руках гражданского патруля. А нет ли среди них вещиц, предназначенных для нее? Но при виде вползающего в дом солнечного луча она вдруг осознает, что с нее довольно миниатюр и пропало всякое желание вникать в их тайны.

* * *
        Корнелия поджидает ее на пороге. Нелла не сразу сообразила, что дверь была открыта, но когда это до нее дошло, она сразу поняла: что-то случилось. И приготовленная страшная новость о Йохане застряла в горле. Корнелия, которую всегда отличал здоровый румянец, сейчас бледна как полотно и совершенно подавлена. Двадцати ей при всем желании не дашь - перед Неллой старуха.
        - Что-то мы сделали не так. - Больше у нее слов нет.
        Миниатюристка
        В такие минуты время не поддается точному измерению. Нелла вглядывается в мертвое тело в поисках разгадки, перебирает в памяти цепочку событий: как оставила золовку в добром здравии и отправилась в тюрьму, как потом бежала на Калверстраат в надежде на спасение - и не может понять, в какой же момент душа Марин рассталась с телом.
        - Нет, - приговаривает она, - нет, нет! Марин, вы меня слышите? Вернитесь, ну пожалуйста.
        Но душа улетела, и в зияющей дыре поселяется скорбь, вязкая, удушающая, не дающая пошевелиться. Ее, Неллы, невнимание и изощренная хитрость Марин позволили ей улизнуть от всех незамеченной. Сделала последний вздох - и тихо ушла, испарилась, унеся с собой тайну смерти. Девять месяцев назад, проявив своеволие, она сохранила свою независимость и теперь не пожелала выполнить просьбу Корнелии, умолявшей ее не умирать.
        Нелла совсем пала духом, дыхание застыло в легких. Они с Корнелией стоят у изголовья, понимая, что Марин с ними уже нет, осталась только застывшая маска, поблескивающая от пота. Корнелия с нежностью прижимает к груди предсмертное творение Марин, закрывая всей ладонью детскую головку. Все трое застыли, отдавая ушедшей дань в виде крайнего потрясения.
        Окончательно осознав, что чуда не произойдет и хозяйка не откроет глаза, Корнелия уходит на кухню и наливает себе большую чашку настойки из валерианы. У нее одно желание - уснуть, и вскоре она действительно крепко засыпает в своей кулинарной норе, в привычном окружении черпаков и мисок, сиропов, трав и специй. «Чувство скорби еще придет», - думает Нелла. В сущности, она потеряла мать.
        Нелла укладывает Тею в колыбель, отличающуюся от миниатюрной только размерами, из дерева и олова, с красивыми кружевными оборками. Дождавшись, когда девочка уснет, она направляется к шкафчику, где лежат рабочие инструменты Отто - тяпки, пилы и молотки, в идеальном состоянии, наточенные и смазанные маслом.
        И пока тело Марин остывает и постепенно каменеет в лучах заходящего солнца, Нелла, взяв топор, подходит к кукольному дому.
        Первый удар приходится в панель, инкрустированную черепаховым панцирем, кусочки сплава из олова и свинца разлетаются по комнате. Следуют новые удары, и вот уже дом начинает рушиться. Она уничтожает комнату за комнатой, наблюдая за тем, как обваливается потолок и разверзается пол, как настоящее искусство, в которое было вложено столько времени и мощи, с грохотом рассыпается, превращаясь в прах у ее ног.
        Она извлекает из-под обломков и раздирает итальянские обои из шевро и гобелены, крошит мраморные плитки. Давит подошвой брачную чашу. Уничтожает до неузнаваемых фрагментов креслица красного дерева, птичью клетку и кроватки с балдахином.
        Она рвет куколок, выдергивая им ручки и ножки, не щадя ни своего двойника, ни двойника Корнелии. Раздербанивает туловище Меерманса, а его шляпу превращает в конфетти. Джеку выдергивает голову, как засохший цветок из горшка. Мужнин кошелек швыряет в камин. Пощадила только Марин и Йохана. Больше никаких двойников, никакой другой реальности не должно сохраниться.
        Напоследок она рвет в клочки миниатюрные книжечки. В комнату вбегает Дхана и устраивает танцы в этом бардаке, крутится, ныряет, расшвыривает мордой мусор в радостном предвкушении еды. Устроив погром и окончательно выбившись из сил, Нелла валится на пол и, порыдав, засыпает среди разора.
        Пустые комнаты
        В кухне трое: Нелла, Корнелия и Тея. В доме горят топливные форсунки, отгоняя запах смерти. Надо бы поскорее убрать труп, чтобы он не портил атмосферу для Теи, да и для остальных. Корнелия повернула все зеркала лицом к стене, чтобы душа ее госпожи нашла прямой путь в рай, а не металась по дому и не присоединилась к рою неприкаянных душ над крышами Амстердама.
        Нелла вслушивается. Стоит полная тишина, ничто не напоминает о страшном ударе, который не пережила Марин, и они не сумели ей помочь. В саду прогорают заскорузлые простыни, в небо поднимаются черные снежинки. Корнелия спешит вернуть дому хоть какое-то подобие нормальности, а там придет черед и его обитателей. В костре Нелла разглядела узор на подушке: птичье гнездо среди листвы.
        Она никак не соберется с духом сказать Корнелии о приговоре, а та и не спрашивает. Если об этом не говорить, то, может, ничего и не было? Служанка наверняка видела учиненный наверху разгром, но и словом не обмолвилась.
        Корнелия положила на стол книжку «Детские болезни», найденную у Марин в спальне.
        - Тут сказано, что надо протереть ей животик спиртом, - она ходит взад-вперед, поглядывая на страницы с подробными описаниями.
        - Ясно.
        - Тут много всего написано… как кормить грудью, как приучить их не ходить под себя, что делать с ранками и ушибами. Есть даже уроки.
        - Полезнее, чем Библия.
        Корнелия даже не улыбнулась. Выражение ее лица говорит о том, что не им ставить под сомнение деяния Господа. Она явно не расположена отдавать Тею в приют. Хочет оставить ее в доме, учить, наблюдать за тем, как она растет.
        - Я дала ей затирушку: хлеб с молоком. - Корнелия говорит скороговоркой, ей как будто не хватает воздуха. - Тея попробовала, а потом ее вырвало. Нам нужна кормилица.
        - Корнелия…
        - Надо рассказать пастору. Нельзя же похоронить Марин незнамо где. Она должна лежать в черте города.
        - Корнелия, сядь. Сьешь что-нибудь. Сыр с хлебом?
        Ноль внимания.
        - Я не голодная. А вот хозяину надо что-то отнести.
        Нелла, вздохнув, садится сама. Сегодня четверг. В этом городе лишить человека жизни так же просто, как снять фишку с игровой доски.
        - Была б жива Марин, она бы составила список важных дел, - говорит Нелла.
        Корнелия берет кочан капусты и начинает ее шинковать - перед тем как бросить в горячую воду. Нелла наблюдает за мельканием лезвия с ослабевающим вниманием. Служанка устало проводит рукой по лбу, и хорошо видно, что у нее тоже под ногти забилась высохшая кровь.
        Нелла размышляет о том, что не кому-нибудь, а ей надо идти в Старую церковь и договариваться об организации похорон. И искать кормилицу. А также священника, который исповедовал бы ее мужа. Сколько дел после многих месяцев безделья, вот и она нашла свое место в мире. Но на самом деле ей хочется только одного - спать.
        - Где, по-твоему, сейчас Отто? - спрашивает она.
        Корнелия вспыхивает.
        - Да хоть бы в Порто-Ново, мне-то какое дело.
        - Неправда. Ты так не думаешь.
        Служанка шмякает нож на разделочную доску так, что зеленоватые ломтики летят на кафельный пол. Тея засучила ножками.
        - Не думаю? - переспрашивает она. - Разве он не сбежал?
        - Он боялся подвергнуть нас опасности…
        - А что будет с ней? - Бросив капусту, Корнелия подходит к большой кастрюле, в которой лежит Тея на мягкой подушке. Берет девочку на руки. Глаза у Корнелии опухшие, а под ними темные круги. Она снова утирает лицо.
        - Мы ее оставим, - говорит Нелла, - не беспокойся. Скажем, что это мой ребенок.
        - Посмотрите на нее и скажите мне, что вы видите?
        Нелла забирает младенца у служанки, которая садится напротив и подается вперед в ожидании ответа. Девочка, запеленутая в белую простынку, мирно спит, тихо посапывая. Через какое-то время она попросит есть, а это значит, что нужно поскорей найти ей кормилицу, то есть постороннего человека, что чревато осложнениями.
        - Не туда смотрите, - в голосе служанки звучат истерические нотки. - Поглядите на ее волосы.
        Нелла отводит край простынки. У Теи темные жесткие кудряшки и кожа цвета карамелизованного сахара, который Корнелия использует для своих сиропов. Девочка открыла глазки с очень темными радужками.
        Нелла поворачивается к Корнелии.
        - Ну и что? - спрашивает она. - Мы должны благодарить Бога, что она выжила.
        - Петронелла, кого вы видите?
        Нелла всматривается в Тею, и та, как истинная новорожденная, твердо выдерживает взгляд своей тетки, вот только без признаков ответного любопытства.
        - Теперь понятно, кто ее отец? - в голосе Корнелии, помимо страха, появились знакомые нотки всеведущей служанки, которая сообщает домашним последние новости, раскладывая их по полочкам. - Все это время он находился среди нас.
        Вот они его и нашли. Тея - вылитый портрет Отто: волосы барашком, широкий нос, высокие скулы. Девочка простодушно глядит на Неллу, не догадываясь о том, что та уже все видит и знает. Сама же Тея видит лишь темные стены и неясный свет. Что могут разглядеть две женщины в этом неоформившемся создании? Словно желая опровергнуть только что высказанную мысль, Тея открыла рот и заелозила, суча ножками.
        - Люблю тебя от носика до пяточек, - признается Нелла.
        - Что?
        Написанная рукой Отто любовная записка как зеркало отразила его черты. Круг замкнулся.
        - Клянусь всеми ангелами. - С этими словами Нелла целует ребенка в темечко.
        К ее удивлению, Корнелия резко встает и выходит.
        Прижимая к себе Тею, Нелла перебирает в памяти последние пять месяцев. Ее влечение к Отто было очевидным. Что думала об этом Марин? Достаточно вспомнить, как она перевернула Неллин флакон с духами и пребольно ущипнула ее за руку. Для острастки? Это кажется невероятным. Что было между Марин и Отто? Любовь? Или только физическое влечение, пульсировавшее в темных коридорах, за закрытыми дверями? Как они это проворачивали? Кто все это начал, когда и почему?
        Из-за крайней усталости ее воображению не под силу справиться с подобными вопросами. Как восстановить прошлое, когда настоящее дышит у нее на руках? На все ответ один - Тея.
        Слышно, как наверху Корнелия возмущенно топочет в своих паттенах. К кому обращен ее молчаливый протест? К Всевышнему, к Отто, к Марин? В голове у Неллы калейдоскоп мыслей, и они нагромождаются одна на другую без ответа. Все они так или иначе коснутся Марин - но уже завтра, когда она наконец-то выспится. А что до тайных отношений между Отто и Марин, то вряд ли новый день в них что-то прояснит.
        Нелла прижимает к себе ребеночка. Второго такого, вероятно, не сыскать во всем Амстердаме. Конечно, есть евреи, есть смуглые мальчики и девочки из Лиссабона, есть армяне, бежавшие от турок из Оттоманской империи, а что творится в далекой Ост-Индии, вообще неизвестно, но здесь, в Амстердаме, люди живут своим кругом, не смешиваясь с иностранцами. А тут, непосредственно у нее на руках, результат соединения двух полюсов империи, младенец, зачатый не где-то за тысячи миль отсюда, но прямо тут, в тайных закоулках отечества, в фешенебельном квартале Золотой Подковы. Здесь, в окружении мощенных булыжником мостовых и великолепных каналов, Тея выглядит еще более вызывающе, чем ее отец. Нелла разглядывает эту чудесную загадку с темной, цвета ириски кожей, а Тея, засопев, складывает пальцы в кулачок. Тихие звуки, издаваемые этим существом, кажутся Нелле обещанием будущего совершенства.
        «Марин ведь ни разу даже не намекнула на то, что отцом ее будущего ребенка является Ганс Меерманс, - рассуждает сама с собой Нелла. - А если вспомнить мой разговор с ним возле тюрьмы, то и он ничего такого не сказал. Я слышала только то, что хотела услышать. Мое воображение досочинило целую историю. И вот теперь фантомная дочь Меерманса, предъявив характерные черты, указала на настоящего отца. Еще рано говорить о том, как упадет монетка, что она унаследует от Марин и что от Отто. Интересно, в курсе ли последний, обсуждали ли они ситуацию, фантазировали ли, как будет выглядеть их ребенок. Рождался ли когда-нибудь в Амстердаме такой младенец, как Тея?» Закрыв глаза, Нелла молится о том, чтобы получить ответ, как защитить это дитя.
        Возвращается Корнелия и усаживается за стол. Возможно, ей стало невмоготу находиться в одной комнате с покойницей.
        - Как она могла, - говорит Корнелия. - Я не понимаю, как она… - Оборвав себя на полуслове, она показывает пальцем на детскую головку: - Как ей теперь жить, Нелла? В этом городе с таким лицом?
        - Что-нибудь придумаем.
        Корнелия в задумчивости потирает лоб.
        - Мне хотелось верить, что это господин Меерманс, - признается она. - Лучше бы это был он.
        - Почему?
        Внятного ответа, судя по всему, нет. Нелла пытается его прочесть по страдальческому лицу служанки. Уж не потому ли, что ребенка от Меерманса она не считала бы таким предательством? Для Корнелии Отто был другом, ее ровней, а Марин своего рода матерью. И вот ее все бросили.
        - Я предупреждала его, что до добра это не доведет, - вырывается у Корнелии после долгого молчания. Скрестив руки на груди, она мечется по кухне. Она ведь еще совсем молода. Нелла вспоминает их первую встречу в прихожей, с какой уверенностью в себе и даже самонадеянностью взирала она на юную барышню. Неужели эта истрепанная жизнью женщина, не находящая себе места, та самая розовощекая служанка?
        Нелла так и села. Последние слова Корнелии для нее как оплеуха. «Хотя чему я удивляюсь, уж кто-кто, а эта бой-баба никому не позволит исключить себя из разряда посвященных. В отличие от меня».
        - Корнелия, так ты… знала?
        Та с горечью кивает. Тяжело же ей пришлось: все знать и не иметь возможности вмешаться. И при этом молчать как рыба! Потому что проговориться значило бы вылететь отсюда с позором, снова стать нищебродкой.
        - Корнелия, вы с Отто в этом доме десять лет, - говорит Нелла. - И десять лет назад Меерманс женился на Лийк.
        Служанка посмотрела на нее непонимающим взглядом.
        - Ну да. И что из этого?
        Нелла молчит, крепко прижимая к себе девочку. Марин сама ей призналась, что при желании могла выйти замуж за Меерманса, но не захотела стать его женой. Она предпочла свободу и осталась в родных стенах. Тогда Нелла подумала, что речь шла о торговле, о бизнесе, о статусе домоправительницы. Возможно, все это тоже… и Йохан, пойдя ей навстречу, освободил ее от брачных оков. А может, она уже тогда желала быть с Отто? Неужто в свои двадцать два она положила глаз на четырнадцатилетнего парня? Это кажется невероятным.
        - Все началось не тогда, - разъясняет Корнелия, прочитав ее мысли. - Только через несколько лет, когда мы уже стали в доме своими, до меня стало что-то долетать. Возня, вздохи, смех. В основном ее. Хозяин, по-моему, ничего не замечал, к тому же он постоянно бывал в отъезде.
        - Ты говорила с Отто на эту тему?
        Для Корнелии это болезненный вопрос.
        - Я его спросила. А как же? Не могла больше терпеть.
        - Почему, Корнелия? Ты же любишь всякие секреты.
        - Это не то, о чем вы подумали, - огрызнулась та. - Я видела, как вы на него смотрели. - Она потерла скулу. - А мне он был как брат. Он был мой, понимаете? А Марин… - Корнелия сверлит взглядом потолок, словно желая добраться до лежащей наверху покойницы, спрятанной от посторонних глаз. Кем все-таки была для нее Марин? Матерью, подругой, сестрой или сказочным персонажем из темной зоны, из потаенного угла, заросшего паутиной, куда никто не заглядывает.
        - Марин просто скучала, - заканчивает свою мысль Корнелия.
        - Но…
        - Сплошная ложь.
        Повисло долгое молчание.
        - Я спросила его в лоб, и он сказал, что у них это было всего один раз, - продолжает Корнелия. - Когда хозяин надолго уехал в восточные страны. После этого я с ним месяц не разговаривала. Хозяйку я, конечно, обслуживала, но говорить с ней у меня тоже не было никакого желания. - Она затыкает себе рот, чтобы не разрыдаться. И уже шепотом: - Простите.
        - Кажется, Отто говорил, что он не любит плавать в море, - вспоминает Нелла. Служанка насмешливо скривилась. - Как же это произошло?
        Бледная от тоски Корнелия начинает говорить своим настоящим голосом, почти гипнотическим, как человек, знающий о чем-то не понаслышке, - это уже не пересказ событий, случившихся в далеком прошлом, и сила этого события захватывает их обеих, даже о Тее забыли на время.
        - Ему было шестнадцать. Она подошла к нему сзади на кухне и положила руку на плечо, он обернулся, и она его поцеловала… ну вот. А он даже не знал, что это такое. И они начали целоваться… и уже не могли остановиться. А затем она повела его в погреб… и там… и там все произошло.
        Корнелия умолкает. Слышно только, как потрескивает огонь в печи.
        - А после она сделала вид, что ничего не было. Опять вся такая святая и недоступная, упокой Господи ее грешную душу. А через полгода все повторилось. Она же могла ему приказывать как хозяйка. У нее была власть над ним. А я его предупреждала. Я говорила: «Отто, держись от нее подальше». Но он меня не послушался. И мало-помалу он стал забирать власть. Ему нравилось, что его хотят. Я ему говорила: «Неужели ты не чувствуешь своей вины?» А он: «Какой еще вины?» - «Ну как же. Наш господин воспитал тебя как сына, а ты вон что вытворяешь». На какое-то время это прекращалось, и все шло своим чередом, а потом… на нее словно что-то находило. Стоят бок о бок в гостиной, вроде как географические карты разглядывают, но я-то слышу, как они шушукаются. И вдруг такая тишина - хоть на руку наматывай.
        Она молчит.
        - Когда вы сказали мне про ребенка, я попробовала себя убедить, что его отец господин Меерманс. Очень уж не хотелось, чтобы им оказался Отто, потому что… он занимался этим за спиной хозяина, и я знала, что добром это не кончится.
        - Он ее любил?
        Корнелия вздыхает.
        - Честно скажу: не знаю. По-моему, они обменивались любовью. Иногда это шло от нее, иногда от него. Но я всегда ему говорила: «Держись от нее подальше. Это же твоя госпожа». Но когда вы появились у нас в доме, они уже часто встречались.
        - А Йохан ни о чем не догадывался? - Нелла вдруг вспомнила слова Джека, брошенные в лицо Отто, перед тем как тот нанес ему удар рыбным ножом: «Ты что-то натворил, и он намерен это выяснить».
        Корнелия пожимает плечами.
        - Может, и догадывался. Но он любит сестру. По-настоящему.
        У Неллы защипало в глазах.
        - Мне нужен был покой в доме, - говорит Корнелия, не замечая Неллиных слез. - Чтобы все оставалось, как когда-то.
        Понимая, что с этой мечтой давно пора расстаться, они глядят друг дружке в глаза поверх Теи в коконе из простыни, этого ничего не подозревающего херувима один на один с отважным новым миром.
        Лисбет Тиммерс
        Им приходится раздеть покойницу и снова облачить во все чистое. Они почти не прикасались к Марин при жизни, а тут без грубого физического контакта не обойтись. Но по крайней мере это положило конец разговорам о болезненных тайнах, о которых поведала Корнелия и которые еще больше омрачили атмосферу в доме.
        - Вот, - заставляет себя открыть рот Корнелия, поднимая перед собой длинную черную юбку с корсетом, отороченным соболем и белкой, с бархатной дорожкой на спине. - В самый раз.
        У Неллы такое ощущение, что она стоит на разъезжающемся под ногами песке. Подмышки у нее мокрые, в кишках все переворачивается.
        - Да, - соглашается она с кислой улыбкой.
        Наступает самое большое испытание.
        Они сажают Марин на постели, чтобы разрезать ночную рубашку острым ножом. Затрещала ткань, и Нелла собирается с силами, сосредоточась исключительно на процессе.
        Больно смотреть на обвисший живот, в котором Тея провела девять месяцев, на налившиеся и уже никчемные груди. Из промежности до сих пор торчит пуповина. Из страха перед душой усопшей, возможно, наблюдающей за ними, ни одна не жалуется на удушливый запах уже начинающей разлагаться плоти. Корнелия ловит ртом воздух - от скорби ли, от отвращения ли, поди пойми. Отверстие, через которое Тея вошла в этот мир, как будто затянулось, но они стараются особо не присматриваться. Они втирают в кожу остатки ванильного бруска, чтобы хоть немного отбить тяжелый запах.
        Нелла пошатнулась, приподнимая Марин и помогая Корнелии натянуть на покойницу юбку и зашнуровать ее дрожащими пальцами. Когда Нелла наклоняет тело вперед, голова падает на грудь. Корнелия задирает Марин руку, чтобы надеть корсет.
        - Я уж сколько лет ее не одевала, - говорит она неожиданно высоким голосом, взлетающим вместе с учащенным дыханием.
        Они натягивают на нее шерстяные чулки, затем приходит черед домашних туфель из кроличьей кожи с вышитыми инициалами: M и Б. Почтительно обмывают лицо с помощью чистых полотенец. Распускают волосы и заново их заплетают, чтобы потом скрыть под белым чепцом. Корнелия пощипала мертвенно-бледные щеки в надежде вернуть подобие румянца. Теперь им приходится решать за Марин ее проблемы.
        - Подожди.
        Нелла уходит по коридору в маленькую спальню Марин. Там она снимает со стены карту Африки с вопросами, так и оставшимися без ответа, - о погоде, о еде, о боге. Тут она кое-что разглядела под ракушкой. Потянув за темно-коричневую ручку, она извлекает на свет всего человечка. Марин стащила у нее крошку Отто и держала у себя в комнате! Нелла пытается представить, как золовка прокралась в ее спальню, воровато пробежалась пальцами по кукольному дому и быстро сунула копию своего любовника в карман. Потом она наверняка спала с ним, он был ее талисманом, ее утешением, ее амулетом, призванным вернуть оригинал, но не сработало.
        Крошка Отто лежит у Неллы на ладони и безмятежно глядит в скрытую точку.
        - Где ты, Отто? - спрашивает она вслух. - Вернись. - Она кладет куколку в карман и возвращается со свернутой картой под мышкой.
        - Надо положить в гроб все ее цацки, - говорит Корнелия. - Перья, орешки, книги. Что мы будем с ними делать?
        - Сохраним, - отвечает Нелла. - Для Теи.
        Обе молчат.
        - Такая спокойная, - последние слова Корнелии относятся к умершей.
        Эта тема не вызывает у них споров в отличие от противоречивого наследия, которое сейчас сучит ножками в колыбели. Покой - надежная опора живых в разговорах об усопшем. Но, глядя на золовку, Нелла видит знакомый излом бровей, словно Марин что-то подсчитывает про себя или задумалась о брате. Какой уж там покой. Она лежит с таким видом, как будто ей не до смерти, еще дел невпроворот.

* * *
        Приведя Марин в порядок, Нелла забирает из кабинета Йохана «Список Смита», и они с Корнелией садятся в кухне за стол перед очагом. Тея лежит рядом в колыбели.
        Пролистав половину справочника, Нелла останавливается на букве «М». Среди мельников и музыкантов обнаруживается и миниатюрист. Неллой вновь овладевает беспокойство.
        - Где она? - в ее голосе звучат истерические нотки.
        - Кто? - пугается служанка.
        - Чей это список?
        Корнелия пожимает плечами.
        - Трудно сказать. Марин с хозяином покупали их регулярно. Да что такое?
        Нелла внимательно изучает переплет. Нет никаких следов вырванной страницы.
        Заплакала Тея.
        - Ничего.
        Под буквой «К» они находят четырех кормилиц.
        - Надо взять кого-то по соседству. Вот, - Корнелия тычет пальцем в Лисбет Тиммерс, проживающую под знаком дуба на Шпигельстраат, неподалеку от них. «Четверо своих детей, - сообщает о себе Лисбет. - Отвечаю всем требованиям. Один гульден за дневное кормление».
        Через час Корнелия возвращается вместе с Лисбет Тиммерс. Из кухни Нелла слышит, как гостья присвистывает при виде картин, серебра и золота, французского дивана и роскошных гобеленов.
        Наконец обе появляются. Крайне бледная Корнелия нетвердо ступает по родной терракотовой плитке, а вот Лисбет шагает уверенно. Нелла присматривается к служанке, но та отводит взгляд.
        - Времена нынче трудные, - заявляет Лисбет с порога. - В прошлом году, когда я давала объявление в «Список Смита», я брала гульден за день, а сегодня беру три. - Она широко раскидывает руки, словно извиняясь. - Я вынуждена поднять цену. Многие богачки сами выкармливают младенцев, сейчас это модно. У меня почти не осталось заказчиц.
        - Вот как, - это уже Нелла.
        - Хорошо, что кто-то еще предпочитает кормилицу. Или это их мужья? - Лисбет хохочет. - Им подавай наследников, и чем больше, тем лучше. Ну, если муженек знает свое дело, мне же лучше, правда? - она обращается к Корнелии за поддержкой, но та молча стоит с болезненным видом.
        - Ее подбросили нам на порог, - объясняет Нелла. - Мы не могли от нее отказаться. - Звучит фальшиво, придется потренироваться. Она краснеет - как можно было украсть у Марин материнство, пусть даже в вынужденных обстоятельствах…
        Лисбет переводит взгляд со стройной Неллы на девочку. Потом берет ее в руки, как подозрительный овощ на рынке, внимательно изучает спереди и сзади, проводит красными пальцами по туго завязанному чепчику. Нелла наблюдает за манипуляциями, сожалея в душе, что не решилась оставить курчавые волосики Теи на виду.
        Лисбет молча кивает, а затем, без всякого предупреждения, спускает свободно прилегающий корсет и нижнюю рубашку, обнажая большие раскачивающиеся груди. Она дает девочке розовый сосок и, устроившись в углу, принимается кормить изголодавшуюся Тею. Корнелия и Нелла украдкой поглядывают. Кажется, что Лисбет Тиммерс была в этом доме всегда.
        - Приходите сюда через черный ход, госпожа Тиммерс. - Корнелия с трудом выдавливает из себя слова.
        - Как скажете. Можете называть меня Лисбет. - Она смотрит на Тею. - Это никуда не годится.
        - Вы о чем? - спрашивает Нелла.
        Лисбет встречается с ней взглядом.
        - Вон как вы ее спеленали.
        Нелла ощетинивается.
        - Мы платим вам три гульдена не за то, чтобы вы тут наводили критику, госпожа Тиммерс, - говорит она тоном Марин.
        - У них ножки как воск, - поясняет Лисбет как ни в чем не бывало. - Если ее неправильно пеленать, то к годику у нее будет искривленный позвоночник и кривые ножки.
        Отняв Тею от груди, Лисбет начинает ее разворачивать, точно бандероль, и через секунду срывает с нее чепчик. Корнелия делает шаг вперед, вся напрягшись, ко всему готовая. На детской головке встают темные кудельки - слишком темные и кудрявые для голландского ребенка. Лисбет поднимает глаза на женщин, а те молча ждут, что она скажет.
        А Лисбет снова переводит взгляд на идеальное тельце. Напряженность в комнате сгущается. Нелле кажется, что кормилица слышит биение ее сердца. Но Лисбет, ни слова не говоря, показывает им, как правильно пеленать младенца. Если она и поняла особенность этой девочки, всю необычность ее черных завитушек, то виду не подает. Возможно, три гульдена в день на фоне падения спроса - это и есть цена ее молчания. Или же Лисбет Тиммерс, как и большинство амстердамцев, наслышана о тайных водоворотах, что скрываются под тихой гладью каналов и за хорошо упорядоченной кладкой домов.
        - Им это нравится, - говорит она.
        - Что именно? - Нелла все никак не может перейти на спокойный тон. Она облизывает губы так, словно хотела бы их накрепко слепить.
        - Тугое пеленание. Это напоминает им о материнской утробе.
        Нелла кивает. У нее нет никакого желания представлять себе утробу, из которой вышла Тея. Этот ненадежный орган, в конечном счете одолевший Марин, словно затаился в ней, лежащей сейчас наверху.
        Накормленную девочку Корнелия укладывает наверху в дубовой колыбели. Лисбет получает свои три гульдена, которые Нелла взяла в кабинете мужа, и направляется к черному ходу, но потом останавливается и обращается к молодой хозяйке:
        - Она крещеная?
        - Еще нет.
        - Поскорей покрестите, мадам. Первые дни самые опасные. Опять же повод устроить небольшую пирушку.
        Поблагодарив ее, Нелла закрывает за ней дверь. Поладят ли они? Без кормилицы нельзя, иначе Тея умрет, а у Лисбет полно молока, да и чем меньше людей знает о новорожденной, тем лучше. Она не хочет отдавать Тею в приют, но выживет ли эта девочка, столь непохожая на остальных?
        Корнелия стоит посреди кухни, меся тесто для выпечки.
        - Отнесете ему.
        - Корнелия, ты когда-нибудь видела необычную высокую блондинку возле нашего дома или прогуливающуюся по Калверстраат?
        Служанка вытирает лоб, на пол сыплется мука.
        - Нет.
        - Ты уверена?
        Корнелия шмякает кусок теста на разделочную доску и, уперев руки в бока, провожает глазами мучную россыпь.
        - Еще бы. Сдались мне уличные собаки, только и ждущие, когда им бросят кость!
        Нелла поднимает руки, словно извиняясь за глупый вопрос.
        - А я всюду встречаю эту женщину.
        - Может, это ангел-хранитель нашего хозяина, - вогнав кулак в тесто, Корнелия поднимает глаза на Неллу, и та снова испытывает неприятные ощущения в животе.
        - Что ты хочешь этим сказать?
        Корнелия переходит на шепот:
        - Лисбет мне все рассказала. Ее дочка была в «Расфуйсе».
        У Неллы внутри вырастает печаль этакой пропащей розой, которая быстро растеряла свои лепестки и засохла прежде, чем успела вырасти.
        - Об этом уже говорит весь город.
        - О чем, Корнелия?
        - Говорю же вам, мадам, я все знаю. Это за ним прилетел его ангел-хранитель.
        Пелликорн
        Неллу проводят в комнату настоятеля Старой церкви, расположенную за органом, где ее уже ждет пастор Пелликорн. Она не делает перед ним книксен. «Он вас выведет на чистую воду, - когда-то вещал пастор с кафедры. - И вы ответите перед Ним за свои деяния!» Сейчас Пелликорн расслаблен, погружен в себя - в общем, отдыхает. Он сразу оценил ее богатые одежды, прекрасный головной убор, парчу и жемчуга. Нелла пришла, чтобы продемонстрировать свою роскошь, но Пелликорн мастерски изображает безразличие.
        - Я пришла объявить о смерти, - заявляет Нелла.
        - Понимаю, - говорит он, пододвигая к себе огромную черную обтянутую кожей приходскую книгу, куда заносятся важные городские события, связанные с теми, кто вышел из материнских чресел и кто отправляется в рай или в ад.
        - Я пришла объявить о смерти Марин Брандт.
        Перо пастора зависло в воздухе. Сразу видно, что имя ему знакомо. Возможно, он ожидал другого.
        - Умерла? - еще раз уточняет он.
        - Прошлой ночью.
        Пелликорн кладет перо и откидывается назад.
        - Какая жалость, - говорит он. - Это большая потеря.
        - Да, - соглашается Нелла. Усталость пробрала ее до костей, и на внешние проявления скорби сил уже не осталось.
        Пелликорн какое-то время молчит.
        - Прими, Господи, ее душу. - Он откашливается. - Расскажите, как наша сестра покинула этот мир?
        Нелла снова видит окровавленные простыни и конфетти из цветков лаванды, а затем мысленно возвращается далеко назад к воображаемой картине, когда эти простыни были девственно чистыми и путались между других - темнокожих - ног. Отто и Марин сплетались телами, и их общая тайна поселилась в недрах ее тела.
        - Она умерла от лихорадки, пастор.
        Лицо его делается озабоченным.
        - Уж не от чумы ли?
        - Нет, сударь. Она долго болела.
        - И то верно, последние недели я не видел ее в церкви. - Пелликорн соединяет руки и кладет подбородок на конусообразные пальцы. - Ее gebuurte[16 - Родня, близкие люди (голл.).] как-то помогла? - спрашивает он.
        Нелла вспомнила отцовские похороны в Ассенделфте, как пришли соседи к ее скорбящей матери и помогли раздеть покойника и облачить его в ночную сорочку, как перенесли тело на железный поддон и обложили соломой, в которую бы стекали естественные отправления. Позже пришли ее незамужние подруги с пальмовыми листьями, цветами и лавровыми веточками. А вот им с Корнелией, опустошенным и отчаявшимся, никто не помогал, сами сожгли испорченные простыни, и никаких свечей и поминальных молитв. Все, что сделала Корнелия, - это зажгла топливные форсунки. Нелла глубоко вздыхает, переживая, что Марин была лишена посмертных почестей. Никакой gebuurte для хорошей сильной женщины, которая, родись она мужчиной, могла бы возглавить армию. Но у Марин к концу жизни не осталось друзей.
        - Да, пастор, - лукавит Нелла. - Пришли соседи. Но надо поскорей вынести тело. Нужен церковный обряд.
        - Незамужней умерла. Можно сказать, прожила жизнь впустую.
        Нелла помалкивает. Для некоторых, думает она про себя, быть замужем - значит прожить жизнь впустую. За окном смеркается. Слышно, как органист настраивает трубы, как зажигаются светильники перед вечерними молитвами. Священник встает и разглаживает свою черную сутану, словно передник.
        - Если вы желаете похоронить ее здесь, - говорит он, - то это невозможно.
        Молчание. Нелла гордо распрямляет спину.
        - Почему невозможно, пастор?
        Ее голос звучит уверенно и убедительно. Она не позволяет ему сорваться на высокие нотки, которые показали бы ее уязвимость. Пастор смотрит на нее с удивлением. Он не привык давать разъяснения. Он снова садится и с любопытством разглядывает посетительницу.
        - Вы ее родственница?
        - Я жена Йохана Брандта, - отвечает она после короткой паузы.
        - Вот как? - его реакция свидетельствует о том, что теперь он знает, с кем имеет дело. - Примите мои соболезнования, мадам.
        - Но не помощь?
        Он закрывает приходскую книгу.
        - Мы не можем похоронить ее здесь, мадам. На ней как на родственнице лежит пятно. Как и на вас.
        - Но, сударь…
        - Перебор, сударыня. Среди моей паствы уже больше скелетов, чем людей во плоти. Господи, этот запах! - бормочет он себе под нос. - Все аравийские ароматы не способны заглушить вонь от разлагающихся голландцев. - Вспомнив о посетительнице, он берет себя в руки и показывает пальцем на свой талмуд. - Ничего не поделаешь. По крайней мере душа ее упокоилась. Мне очень жаль, госпожа Брандт, но мы не можем похоронить ее в церковном приделе.
        - Не можете…
        - Обратитесь в церковь Святого Антония, они вам помогут.
        - За городской стеной? Нет, пастор. Она была вашей прихожанкой.
        - Которая несколько месяцев не посещала церковь.
        - Она тяжело болела.
        - Захоронение в черте города теперь для многих стало недоступно.
        - Но не для Марин Брандт.
        Он вздыхает.
        - Вы так настойчивы, но у меня нет свободных мест.
        Они встречаются взглядами. Нелла достает из кармана четыреста гульденов и кладет перед ним на стол.
        - Если вы все устроите - могильную плиту, гроб, людей, которые его понесут, место захоронения, - то потом я удвою эту сумму.
        Пастор смотрит на подношение. Большие деньги. От жены содомита. От женщины, являющейся корнем зла. Но от таких денег вырастают крылья.
        Нелле даже забавно наблюдать за его внутренней борьбой.
        - Я не могу это принять, - говорит он, глядя на нее. И, помолчав, добавляет: - Другое дело несчастные, нуждающиеся в нашей милости.
        - Вы правы, - она выдерживает его взгляд. Следует новая пауза.
        - Есть место в углу, в южном приделе, - говорит он. - Как раз для хорошей плиты.
        Нелла стоит в раздумьях: «Какой же пигмей. Ну чем он ближе к Богу, чем я? Обыкновенный человек, как любой другой. Интересно, сколько из этих восьмисот гульденов он заберет себе, прежде чем раздать деньги носильщикам гроба и нуждающимся в милостыне?»
        Понравится ли Марин угловой вариант? Она всю жизнь прожила в углу и, вероятно, предпочла бы неф. Зато там по ней каждый день ходили бы, топтались. Нет уж, лучше в углу.
        - Я говорю правду, мадам. - Пастор Пелликорн убирает деньги во внутренний карман сутаны. - Угол - это все, что осталось.
        - Пусть будет угол, - соглашается она. - Но гроб должен быть из отличного вяза.
        Он снова берет перо и листок бумаги.
        - Как скажете. А что напишем на могильной плите, кроме имени и дат?
        Нелла закрывает глаза и вызывает в памяти образ золовки в длинном черном платье, в великолепном головном уборе, с красивыми манжетами, которые надежно скрывают внутреннее смятение. Отрекшейся от сладкого, но прячущей в складках платья засахаренные орешки, скрывающей свою тайную любовь между книжных страниц. Подписывающей прикарманенные географические карты и реализовавшей мечту о серебристой сельди на столе. Испытывающей головокружение от одного вида бекона и колбасы. Презирающей миниатюры и при этом спящей с любимой куколкой под подушкой.
        Нелла испытывает тяжесть от бессмысленных поступков Марин, от всех этих вопросов без ответа: Меерманс, Йохан, Отто - эта троица знала ее куда лучше, чем она их.
        - Ну так что же? - спрашивает ее Пелликорн.
        Нелла прокашливается.
        - T’kan vekeren.
        - Это всё?
        - Да, - подтверждает она. - T’kan vekeren.
        «Все проходит».
        Жизнь на ущербе
        Пятница. Пастор Пелликорн назначил похороны на вечер следующего вторника, после службы. «Лучше попозже, - пояснил он. - Запахи, когда вскрывают пол, могут отвлечь паству от молитвы».
        - Сколько придет людей? - поинтересовался он.
        - Немного, - отвечает Нелла. С каждой новой встречей он вызывает у нее все большую неприязнь. - Она вела уединенный образ жизни.
        Нелла сказала это почти с вызовом, ожидая, что он ей возразит, произнесет какую-нибудь сентенцию. А как же, мол, книжные лавки, которые она посещала? Ее деловые встречи? Или негр, с которым она появлялась на людях?
        Но пастор лишь надул губы, впрочем, и без слов все ясно. В уединении нет ничего хорошего. Гражданская активность, соседская бдительность - вот на чем стоит этот город, а не на монашеском заточении, подальше от любопытных глаз.
        - Значит, во вторник, - подытоживает Нелла.
        - Особой церемонии не будет, - говорит он уже ей вдогонку. - Мы не любим помпы.

* * *
        Нелла не спеша идет из церкви в тюрьму. Она оставила Тею на кухне вместе с двумя женщинами, сидящими лицом к лицу, подлавливающими друг дружку на слове, хмыкающими, вздыхающими. Атмосфера в доме напряженная - могут ли они доверять этой Лисбет? Что она вообще знает о Марин Брандт, о Йохане Брандте, об Отто?
        Охранник пропускает ее в ворота, и вот уже Нелла идет знакомым коридором, и узелок с выпечкой постукивает по бедру. Йохан находится в той же камере. За три гульдена ей дают свидание, превышающее положенные пятнадцать минут. Положив деньги в карман, тюремщик запирает за ней дверь.
        Нелла делает глубокий вдох. Йохана можно разглядеть даже в полумраке. После того как его побрили, он стал еще больше похож на полутруп: кости выпирают, глазные впадины огромные. Она заставляет себя сделать пару шагов вперед. Живой, он кажется мертвее, чем покойная сестра. Он сидит на соломенном тюфяке, привалившись затылком к сырой кирпичной кладке, а длинные худые ноги с выпирающими коленными чашечками торчат, точно трости. «Почему я не принесла ему чистую рубашку?»
        Как же они с Марин похожи. Надменный вид, породистость, прямой нос, пронизывающий взгляд. У нее перехватывает горло. Ей хочется рассказать ему о смерти Марин. Корнелия была против. Пусть идет на эшафот с ощущением своей невиновности.
        - Он должен знать, - настаивала Нелла. - Ведь это его родная сестра.
        - Нет, - возражала Корнелия. - Он станет во всем винить себя.
        У Неллы на этот счет большие сомнения.
        Она останавливается посреди камеры, достает из карманов еще теплую выпечку, куски курицы и телятины, сладкую тыкву, капусту, розовую воду и выкладывает все это перед ним. Еда пахнет домом, крепкой кухней, добротными столовыми приборами и расторопной поварихой. В углу мышка встает на задние лапки, учуяв запах сладенького своими миниатюрными ноздрями. Она уставилась на сдобу. Может, это внучка той, которую Нелла видела в прошлый раз. Мыши даром время не теряют.
        - Ты куда-то ходила? - спрашивает ее Йохан.
        Она садится рядом.
        - Попробуйте выпечку. Корнелия специально для вас приготовила. - Она приглядывается к полу. Чистым его не назовешь. Кажется, в углу навалены экскременты, кое-как прикрытые соломой. Она отводит взгляд.
        Он берет сдобу, и ее тепло бежит вверх по пальцам и дальше по руке.
        - Теперь я в их власти, - говорит он.

* * *
        Она трогает синевато-багровые круги под глазами, словно проверяя, жив ли он еще. Нет никаких сил сидеть среди мышиных нор, мокрой соломы и человеческого дерьма. Глядя на измученное лицо мужа, она пытается понять, догадывается ли он о том, кого потерял, что произошло дома в его отсутствие.
        Все-таки надо ему рассказать. Пусть увидит, что она способна разделить несчастье. Зачем нужны подобные секреты, к чему носить их в себе? Скоро смерть, забравшая Марин, проникнет и в него, отравит немощное тело, выключит сознание. Она представляет, как в его глазах постепенно меркнет свет, как из щек уходит кровь, как замедляется биение сердца, ритмично уходящего в небытие, и вот он растворяется в воде, в воздухе, превращаясь в ничто.
        Она бы все ему отдала, но только это все у него отберут без остатка.
        И она ничего ему не говорит, молча держа его за руку в темноте.
        Жернов
        Ее глазам открываются сотни торговых судов, пришвартованных к длинным, сужающимся в перспективе пристаням, что принадлежат Ост-Индской компании. Парусники, и галиоты, и рыболовные суденышки различной формы и назначения, призванные служить на благо республики. Почти все мачты торчат голые, их оснастка убрана подальше от стихии, пока не придет время их заново смазать и гордо поднять паруса.
        А корабли с поднятыми парусами кажутся распустившимися цветами - сейчас поймают попутный ветер и надолго унесут моряков в дальние моря. Поскрипывают деревянные каркасы, разбухшие от соленой влаги, осложняющей жизнь палубного матроса. На языке оседают запахи - корабельного днища, разворошенного чайками щебня, исклеванной рыбы. В ядреной морской воде постепенно растворяются выброшенные за борт отходы.
        Обычно, оказавшись здесь, ты наслаждаешься видом покачивающихся на волнах громадных судов, гордости империи, сторожевых псов войны, готовых сделать за тебя всю грязную работу. Но сегодня все взгляды будут прикованы к человеку с жерновом на шее, стоящему на краю пристани. Солнце едва показалось из-за горизонта, и рассвет только забрезжил. Зато ветер вовсю разгулялся. Все так ждали марта, но радость весны пока даже не замаячила.
        Свадьба ли, похороны ли - к подобным церемониям в Амстердаме относятся прохладно и всяких вульгарных ритуалов, особенно с папским душком, предпочитают избегать. Другое дело сбрасывание в воду богатого купца - какая насыщенная мораль, какая библейская символика! И как результат - толпа народу. Все выстроились на пристани: тут и Лукас Эрвин в отличие от брата Элберта, оставшегося в постели, как и многие работники ОИК, тут и капитаны торговых судов, и пастор Пелликорн, и мировой судья Барбис, и Лийк ван Кампен, приникшая к Арианне. Рядом с дочерью Лийк кажется такой маленькой. Арианна смотрит в сторону, словно не желая иметь никаких дел с этим прилипчивым чертополохом. Ганса Меерманса пока не видно. Здесь же представители гильдии, и члены мэрии с женами, и трое важных мужчин, приставленных к осужденному.
        Нелла пристроилась сзади. Заметив ее в толпе, Пелликорн быстро отводит взгляд. Вчера его люди снесли гроб с телом Марин в крипту, где она теперь ждет своей последней службы. «Какую же он должен испытывать радость», - думает Нелла. Закон и церковь выдвинули свое кровожадное требование, и Пелликорн ведет себя так, как если бы пришел к своей пастве.
        Нелла пообещала Йохану, что придет сегодня. Они просидели целый час в камере, молча держась за руки, ни разу не потревоженные тюремщиком. Непередаваемые ощущения, которые она впоследствии описывала как свою первую брачную ночь. Контакт, когда не нужны слова. Они не говорили ни о Джеке, ни об Отто, ни о Марин, ни о Корнелии, ни даже о себе - вообще ни о чем. Слова утратили свою путаную, обманчивую власть, зато молчание с каждой минутой становилось все глубже и значительнее. Перед уходом она постояла на пороге, а он улыбался ей и казался странно помолодевшим и возбужденным, тогда как она чувствовала себя жутко постаревшей, как будто вместе с молчанием в нее перетекла вся его скорбь. И она понесет ее дальше, когда он взлетит, ничем не отягощенный и свободный.
        Вернувшись домой, Нелла узнала, что Корнелия крепко спит после сильного снотворного напитка, который для нее с пугающей легкостью приготовила Лисбет Тиммерс. Кормилица явилась с восходом солнца. «Сегодня я могу вам понадобиться на целый день», - сказала она. Их взгляды встретились. Совсем недавно Нелла впустила ее в дом без лишних вопросов, и вот уже Лисбет хозяйничает в их доме, кормя грудью дочку Марин, а служанка дрыхнет наверху. Еще четыре дня назад полная незнакомка сидела в их кухне, как в своей собственной. Какие-то зерна доверия уже просматривались - та же Корнелия покорена ее пунктуальностью и знанием дела, - остается посмотреть, как эти зерна прорастут. Пока Лисбет не сказала ничего вызывающего, как всякая жительница Амстердама, она знает цену молчанию и вполне могла бы сойти за предмет обстановки.
        …Неуверенная в твердости почвы под ногами, Нелла для надежности пошире расставляет ноги. Яростный ветер продувает ее насквозь, царапает кожу, словно кошачьи когти, его бы впору назвать январским, а не предвесенним. На ней капюшон и простая коричневая юбка Корнелии. Она оделась так, чтобы выдержать суровое испытание, вот только от жестокой правды этот наряд ее вряд ли защитит.
        Йохана приодели в шелковый костюм серебристого отлива, а шляпу украсили залихватским пером, этакий сигнал публике: судите по одежке. Костюм того же оттенка, что и платье, которое он купил ей по ее прибытии в Амстердам, то и дело мелькает в толпе ярким пятном среди мышиных и черных сюртуков. Нелла вдруг приваливается к женщине рядом. От неожиданности та вздрагивает, но, увидев искаженное страхом лицо, смягчается:
        - Все хорошо, милочка. Если не можешь, не смотри.
        От этих слов у Неллы разрывается сердце. Как такая добрая женщина могла прийти поглазеть на подобное зрелище?
        Нелла видит, как Барбис кладет руку на плечо Йохану, - и больше уже не смотрит. Она закрывает глаза, холодный бриз обжигает лицо, паруса хлопают, точно мокрое белье на ветру. А еще она слышит, как палачи волокут жернов, скребущий звук тяжеленного камня пробирает ее до самого нутра. Йохана, заранее привязанного одним концом веревки к жернову, подводят к самому краю пристани.
        Толпа охает. Нелла чувствует, как горячие струйки мочи побежали по ее ногам в шерстяных чулках, тут же впитываясь в ткань, которая будет натирать кожу. Йохан заговорил. Наверное, он обернулся и ищет глазами ее, Марин и Корнелию. «Пусть он меня увидит. Пусть думает, что я за него молюсь». Но ветер уносит его последние слова, так что невозможно ничего разобрать. «Йохан», - говорит она шепотом, напрягая слух. Но разве может его слабый голос перекрыть общий гомон? Стоит же ему закрыть рот, как жернов скатывают в воду. «Йохан!» Все заканчивается громким всплеском.
        Нелла открывает глаза, успевая увидеть поднятую белопенную волну, расходящуюся кругами.
        Никто не шелохнулся.
        - Он был одним из наших лучших купцов, - говорит мужчина. - Какие же мы болваны.
        Толпа выдыхает, ветер треплет выбившиеся волосы.
        - И никаких похорон, - обращается Арианна ван Кампен в пространство. - Из моря его уже не вытащат.
        - Пойдет на корм рыбам, - откликается ее мать.
        Кто-то в толпе на нее недовольно цыкает.
        Нелла отворачивается. Не чувствуя ног, она непонятно как выбирается из толпы. Живая и мертвая одновременно. Она вместе с ним пошла на дно. Она прижимается к стене, изо рта течет слюна, внутренности выворачивает наизнанку. И тут ее что-то пронизывает, но не ставший уже привычным холодок, нет. Она поднимает глаза. Он похудел, а одет все в то же дорогое пальто Йохана, в котором ушел из дома. В голове ее мелькает безумная мысль, что это ангел-спаситель вытащил ее мужа из воды, вернул к жизни.
        Но сомнений быть не может. Нелла поднимает руку в знак того, что она его узнала, и он медленно поднимает руку в ответ. Дрожащая пятерня, нежная ладонь, приоткрытый рот, застывший в скорби и оцепенении. В просвете между облаков вдруг ярко блеснуло солнце. К ней приближается Отто, его поднятая ладонь сияет в рассветных сумерках, словно звезда.
        5
        Конец мая, 1687
        Зайди, будем упиваться нежностями до утра,
        насладимся любовию;
        Потому что мужа нет дома;
        он отправился в дальнюю дорогу;
        Кошелек серебра взял с собою;
        придет домой ко дню полнолуния.
        Притчи, 7:18 - 20
        Новая Голландия
        Берт, держась за стену, идет по Херенграхт. Хорошо бы не столкнуться с кем не надо. Где-то здесь подрабатывает торговка селедкой, которая сразу его прибьет. А про этот дом он много чего слышал. Про молодую вдову, которая нашла на крыльце ребеночка накануне казни мужа и которая порубила на дрова великолепный кукольный дом. Сердце его забилось чуть быстрее. Вообще-то Берт случайно ни с кем не сталкивается - слепой от рождения, он вынужден заранее планировать свои маршруты, представляя себе опасность еще до того, как она станет реальностью.
        Дело идет к лету. Улица нежится в долгожданном тепле. Черешня, которую его дружки наворовали, чтобы потом всем скопом лопать ее под Новым мостом, уже перезрела и начинает засыхать. В жару масло на столе превращается в лужицу, сыр покрывается пoтом и делается несъедобным, а эль больше смахивает на слабый чай. Мухи обсаживают копченую ветчину и робко жужжат, когда повариха пытается их прогнать с помощью крепкого словца и полотенца, чтобы, описав круг, снова вернуться к подвешенной лакомой плоти. Берт усмехается, мысленно сравнив себя с неубиваемой мухой, летящей через город, стремительной и глазастой.
        Наутро после нашумевших похорон он прибежал в Старую церковь, пока вся банда дрыхла под мостом. Он прождал несколько часов в надежде, что она придет, но она не пришла. Он нашел свежую могильную плиту, но так как сам не мог ничего прочесть, за него это сделал пастор, прежде чем дать ему хороший пинок под зад: «Марин Брандт, - произнес Пелликорн раздраженным тоном. - 1656 -1687. Все проходит».
        Порасспрашивав выпивох в восточных тавернах, Берт кое-что узнал про жизнь Марин Брандт, ныне покойницы, на улице Херенграхт, в районе Золотой Подковы. Одни говорили, что она умерла от стыда за неблагодарного брата-содомита, - сама-то была такая правильная и набожная, вот сердце и разбилось. А другие говорили, что она умерла от постыдной любви и любовник до сих пор живет в ее доме. Ребеночка подбросили на крыльцо? Скажешь тоже. Да они его сразу спрятали, чтобы никто не видел, и уж, конечно, неспроста: кожа-то у него - жженый сахар. А еще там живет молодая вдова, которая, похоже, не собирается снова выходить замуж.
        - Йохан Брандт не был содомитом, - вступила в разговор хозяйка таверны. - Знаете, как он расхваливал мою картошку? Настоящий мужик, хороший купец и отличный моряк.
        - Точно, - подтвердил третий.
        - Это враги Йохана решили подвести его под монастырь, да только себя подвели.
        Какая-то правда в последних словах есть, потому что на следующий день после его смерти Джек Филипс, один из тех, кто на суде свидетельствовал против него, был найден в своей комнате с перерезанным горлом - то ли сам это сделал, то ли нет, так и не выяснили. Жалости он ни у кого не вызвал: во-первых, англичанин, а во-вторых, актер - этим все сказано! Выдавать себя за другого нехорошо. Разве Библия не учит говорить правду?
        - После того как его утопили, все пошло наперекосяк, - продолжала хозяйка таверны. - Может, его вдова, в свои-то девятнадцать лет, и небедная, а вот акции ОИК начали падать. И все падают и падают.
        - К войне идет, - сказал другой.
        - И вода поднимается, - добавила хозяйка. Завсегдатаи дружно закивали головами, - когда они с ней соглашались, она наливала им до краев.
        - Странные они, эти Брандты, - заявил первый. Видимо, он снял шляпу, так как на Берта повеяло пoтом.
        - Откуда вы знаете? - спросил его Берт.
        - Да знал я их когда-то, - ответил тот, а потом помолчал, неспешно крутя в руках шляпу. - Ох, и давно же это было.
        Все посмеялись, не зная, как к этому относиться, в том числе и сам владелец широкополой шляпы. Но Берт все понял. От всей истории веяло печальным поражением.
        Дойдя до нужного дома, Берт стучит в дверь. Слышит приближающиеся легкие шаги, но пока ему не открывают.
        - Да? - слышится молодой женский голос.
        - Мне нужна хозяйка, - говорит он.
        Дверь приотворяется, и он ощущает лицом прохладный сквознячок, тогда как большой холл открывается навстречу другим органам чувств. Запахло стряпней, да какой! Фруктовый пирог… печеные яблоки и ежевика в сахаре. А еще пахнет лимонным соком, и уксусом, и лавандой, чистенькими полами и кирпичной кладкой. Откуда-то доносится журчащий смех ребенка, очарованного каким-нибудь фокусом, и отрывок песенки в женском исполнении. Берт чувствует укол ревности - он уж и забыл, когда его вот так же по-матерински пестовала или хотя бы трогала прохладная женская рука, тем самым включая в тесный семейный круг. Какая гамма переживаний еще даже не на пороге дома…
        - Да? - От нее исходит тонкий запах сандала. - А, так это ты. Я тебя уже где-то видела.
        Он ждал такого поворота и сейчас испытывает легкий страх. Уличный шпаненок не стучится в дверь богатого дома в районе Золотой Подковы.
        - Она кое-что оставила. На похоронах, - вот все, что он может ей сказать, больше ему нечего прибавить.
        Повисает молчание. Берт чувствует, как молодая женщина напряглась, слышит ее учащенное дыхание.
        - Ты ее знал?
        - Немножко. - Он сует руку в глубокий карман. «Не бери чужого». Хотя он и его дружки занимаются этим постоянно, чтобы выжить, бывают же исключения. Его пальцы натыкаются на острые углы, и он невольно втягивает носом воздух.
        - Укололся?
        - Нет, мадам.
        Неужто он так перенервничал, что утратил бдительность? Не владеет собой из-за насмешек дружков? Уж на что, а на проворные пальцы он никогда не мог пожаловаться, и вот поди ж ты, это на него так действует молодая женщина и ее дом. Он оглаживает лежащий в кармане предмет и вспоминает прохладную руку другой женщины и ее шепотом сказанные слова. Потом достает предмет и слышит, как хозяйка ахает.
        - О господи. Корнелия! - зовет она кого-то.
        Из кухни долетает мужское пение - странная песня, не колыбельная, и голос необычный. Кто-то полирует вилки и ножи, и Берт воображает себе поблескивающее серебро и золото. А еще слышно, как расставляют посуду… вот бы с ними поесть! Дом живет своей жизнью.
        Женские пальцы осторожно забирают у него игрушечный домик, без которого он чувствует себя легче, лучше. Молодая хозяйка, кажется, что-то обдумывает.
        - Может, зайдешь? - спрашивает она.
        Он взвешивает ее предложение. Если она думает, что от него, слепого, укроются многие вещи, то она ошибается. А вдруг угостят ужином? Пирогом из яблок и ежевики.
        - Ладно, - соглашается он.
        Женщина отходит в сторону, и Берт входит в дом, который считал для себя навсегда потерянным. Он слышит перестук башмаков.
        - Говорят, она уехала из города насовсем. Это правда?
        Ему на плечо ложится рука - для барышни у нее сильные пальцы. Приятный запах сандала становится ощутимее, и он ей ничего не отвечает, просто вдыхает этот запах и слышит, как она затворяет большую тяжелую дверь, отрезая его от внешнего мира.
        notes
        Примечания
        1
        Башмаки на деревянной подошве с железным ободом. Надевались поверх обычной обуви для ходьбы по грязи. (Здесь и далее прим. переводчика.)
        2
        Белый хлеб тонкого помола «для богатых» (голл.).
        3
        Моя супруга (исп.).
        4
        Запрещено (нем.).
        5
        Эти слова отсылают к Новому Завету: «Одно то не должно быть сокрыто от вас, возлюбленные, что у Господа один день как тысяча лет и тысяча лет как один день». (Второе послание Петра, 3:8.)
        6
        31 декабря, окончание Йоля, средневекового праздника, который отмечался у германских народов в честь рождения нового солнца. Считалось, что миром правят духи и боги и год совершает поворот от тьмы к свету.
        7
        Притчи царя Соломона: 15, 27.
        8
        Парафраз ответа Каина, убившего Авеля, на вопрос, где находится брат его: «Разве я сторож брату моему?» (Бытие, 4:9.)
        9
        Женская тюрьма.
        10
        Мэрия.
        11
        Мужская тюрьма.
        12
        Гнусное преступление (лат.).
        13
        Разновидность триктрака.
        14
        Акционер (голл.).
        15
        Втор. 1:16 -17.
        16
        Родня, близкие люди (голл.).