Библиотека / История / Барчук Дмитрий : " Александрия 2 " - читать онлайн

Сохранить .
Александрия-2 Дмитрий Викторович Барчук
        История героев «Александрии» - царя Александра I и опального олигарха Михаила Ланского - продолжается. На выбранном ими тернистом пути каждого ожидают серьезные испытания.
        В XIX веке император, инсценировав свою смерть в Таганроге, отправляется в путешествие. Иерусалим, Египет, Индия… А в XXI нефтяной магнат, пережив покушение на свою жизнь в тюрьме и оправдательный приговор суда, все-таки оказывается на поселении в приполярной колонии.
        Ссыльный декабрист вытаскивает царя из полыньи, а депутат-коммунист - олигарха из огня во время пожара.
        Невероятное путешествие по экзотическим странам в прошлом и конституционный переворот с последующей российской «сиреневой революцией» в будущем.
        Но, самое удивительное, так и вправду могло быть и, вполне возможно, еще будет.
        Дмитрий Барчук
        Александрия?2
                
* * *
        Часть первая
        Без меня
        Не кляните, мудрые. Что вам до меня?
        Я ведь только облачко, полное огня.
        Я ведь только облачко. Видите: плыву.
        И зову мечтателей… Вас я не зову!
        Константин Бальмонт
        Глава 1. Нежданный гость
        Сибирь. Мариинская тайга. Март 1855 года
        Смеркалось. Мартовское солнце за день прогрело студеный сибирский воздух, но стоило светилу зайти за косогор, как сразу от наступающей весны не осталось и следа. Стало зябко и неуютно.
        - Остановись-ка, любезный, - велел ямщику купец второй гильдии Семен Феофанович Хромов и, обратившись к своему пожилому спутнику в сильно поношенной черной шинели путейского инженера, добавил: - Где-то здесь его новая келья. За этой горкой уже обрыв. Там Чулым. А вот и густой кустарник, про него нам сказывали в Красной Речке. И тропа с дороги свернула. Куда ей вести еще, как не в келью к старцу?
        - А ты не ошибаешься, Хромов? Смотри, как ее перемело. Видно, здесь давно уже никто не ходил.
        Старик-путеец говорил как-то чудно, произнося каждое слово отдельно, а не как обычные люди.
        - Чему удивляться, Гаврила Степанович, сейчас же Великий пост. Федор Кузьмич всегда так делают. Наберут сухарей на все семь недель и молятся в уединении, чтобы им никто не мешал. Вот и не выходят с заимки. Хотя нынче, мужики в деревне сказывали, нарушил он свое заточение. Когда панихиду по императору Николаю в церкви служили, он пришел. И откуда узнал в таежной глуши, что государь отдал Богу душу? Весь молебен отстоял, а потом еще долго молился в сторонке. Истину говорят - святой человек Федор Кузьмич! - говорил купец, прокладывая себе путь по занесенной снегом тропе.
        - А ты сам-то, Семен Феофанович, веришь, что это царь? - напрямик спросил Хромова человек в инженерской шинели, стараясь ступать по следам первопроходца.
        - Царь не царь, но человек это не простой. Люди сказывают, что это беглый кержацкий патриарх. Но мне сдается, что это и есть император Александр I. Уж больно Федор Кузьмич на него похож.
        - Ладно. Сейчас мы твоего таинственного старца выведем на чистую воду. Я, Феофанович, с Александром Павловичом Романовым был знаком лично. И когда с французами воевали, и потом, когда служил у Сперанского в Сибирском комитете и у Аракчеева в совете по военным поселениям, встречаться доводилось. Только сказки это все, Хромов. Не могут цари жить хуже ссыльных. Не царское это дело. Про это я тебе и в Томске говорил. И сейчас скажу: нечего было тащиться за таким пустым вопросом в этакую даль. Нос морозить.
        - Да не ворчи ты так, Гаврила Степанович. Все равно по дороге на мой прииск. Ты же сам хотел посмотреть, как золото сейчас добываем. Зря, что ли, я перед полицмейстером за тебя хлопотал? Он бы тебя из Томска не выпустил на целую неделю. Пришли уже. Вон она - старцева заимка! - радостно воскликнул Хромов, показывая на деревянную избушку, прилепившуюся к горе у самого обрыва.
        Над трубой поднимался слабый дымок.
        Хромов постучался, но, не услышав ответа, потянул на себя дверь. Она легко отворилась. Отодвинув в сторону висевшую кошму, путники вошли внутрь.
        - Бог помощь, хозяин! - сказал купец, закашлявшись.
        Печка сильно дымила, и у него перехватило дыхание. Его попутчик даже не успел толком рассмотреть убранство лачуги. Со свету глаза не сразу привыкли к полумраку. Вечерние сумерки едва проникали в келью через маленькое окошко. И только икона Спасителя, висевшая под потолком в красном углу, была освещена еле чадящей лампадкой.
        - Здравствуйте, люди добрые, - ответил с лавки ласковый голос.
        Путейцу он показался до боли знакомым.
        - А кто это с тобой, Семен Феофанович? - спросил поднимаясь со скамьи старец.
        Но Хромов ответить не успел, ибо гость сам поспешил представиться:
        - Гавриил Степанович Батеньков, политический ссыльный из Томска.
        Отшельник вздрогнул и какое-то мгновенье находился в сомнении: либо ему вставать с лавки, либо снова лечь.
        - Вам плохо, Федор Кузьмич? - поспешил на помощь старцу купец.
        - Занемог третьего дня. Погода скверная. То оттепель, то мороз. Вот и прихватило, когда дрова рубил.
        - Сколько раз уже говорил вам: хватит себя истязать в этой глуши, - причитал Хромов. - Переезжайте лучше жить к нам в Томск. Там хоть доктора есть. Подлечат, коли совсем туго станет. А жена и дочь мои как будут рады вас принять! Они обе в вас души не чают.
        Старец не ответил, а сунул ноги в валенки и, поднявшись со скамьи, пошаркал к столу.
        - Кроме чая и сухарей ничего вам предложить не могу. Я не ждал гостей, - извинился он.
        - Не извольте беспокоиться, батюшка Федор Кузьмич, - засуетился Хромов. - Мы, как солдаты, все свое носим с собой. Мы вам сами гостинцев привезли. Вот: свечи, масло для лампадки, спички, соль, сахар, чай, сухари… Моя хозяйка Наталья Андреевна даже кофею положила. Наказала передать вам от ее имени. Вы бы хоть рыбки поели, а то совсем отощали.
        - Зачем ты меня пытаешься совратить, Хромов? Знаешь же, что я рыбу ем только по праздникам.
        Старец подошел к печи, подкинул в топку дров. Из кадки зачерпнул полный ковш воды и вылил ее в закопченный чугунок.
        - На печи вода быстрее закипит, чем в самоваре, - пояснил он и, обратившись к стоящему в дверях путейцу, добавил: - А вы что стоите? В ногах правды нет. Садитесь, подполковник.
        Федор Кузьмич повернулся в сторону гостя и выпрямился во весь рост. Он стоял подле печи в длинной - ниже колен - холщовой рубахе, перетянутой узким ремешком. Большой палец правой руки он заткнул за пояс, а левую руку прижимал к длинной и белой как снег бороде.
        Батеньков потерял дар речи.
        Первым прервал неловкое молчание отшельник.
        - За гостинцы тебе и твоей хозяйке, Хромов, спасибо. А ты сейчас на прииск или с прииска?
        - Туда, - купец показал в сторону Ачинска.
        - Значит, через пару дней в обратный путь. Тогда у меня к тебе есть предложение. Ты своего товарища оставь пока у меня, а будешь ехать домой - заберешь.
        - Но, батюшка Федор Кузьмич, Гаврила Степанович хотел посмотреть, как золото добывают.
        - Еще будет время, посмотрит. А вы как считаете, подполковник?
        Батеньков утвердительно кивнул головой.
        Хромов был человек воспитанный, хотя и крестьянских кровей. Он понял, что его присутствие на заимке сковывает двух стариков, которые явно были знакомы в прежней жизни, им хотелось поговорить наедине.
        Сославшись на позднее время, он откланялся, а, добравшись до саней, приказал ямщику не жалеть лошадей. Чаю он попил только в Ачинске, на постоялом дворе, где и заночевал, так и не добравшись в этот день до своего прииска.
        - Вы? - не веря собственным глазам, прошептал Батеньков.
        Старец закрыл за купцом дверь и обернулся к гостю.
        - Вот и свиделись, подполковник. Вы удивлены?
        Но старый декабрист не ответил. Его глаза налились кровью. Седые патлы на голове ощетинились, как грива у льва перед схваткой. Он сжал кулаки и грозно двинулся на отшельника.
        - Проклятый святоша! - процедил он сквозь зубы. - Что же ты натворил, венценосный мерзавец? О Боге вспомнил, грехи замаливаешь! У самого кишка оказалась тонка, ты, значит, братца на расправу подставил! Ох, хитер, Иуда!
        Федор Кузьмич, не шелохнувшись, смотрел на надвигающегося мстителя из прошлого и даже не думал сопротивляться.
        - Побойся Бога, Гавриил! - только и произнес он, указывая на иконы.
        - Поздно мне о Боге думать, Ваше ничтожество! Даже твой любезный братец Николай-вешатель - и тот двадцать лет зря потратил на воспитание во мне христианского смирения. Ты даже не представляешь, каково это просидеть полжизни в одиночной камере, света белого не видя. Только чадит одна фитильная лампадка. Но сейчас ты мне ответишь за все: за смерть товарищей, за тюрьму и каторгу, за разграбленную и униженную вашей семейкой страну!
        Путейский инженер был хотя и ниже ростом, но коренастый и жилистый. К тому же у него было еще одно неоспоримое преимущество - возраст. Пятнадцать лет разницы - это большая фора. Особенно, когда одному - семьдесят семь, а другому - всего шестьдесят два.
        Но первый удар декабриста не достиг цели. Его кулак, нацеленный прямо в переносицу старца, прорезал пустоту. Человек в черной шинели не удержал равновесия и упал на охапку дров, раскидав их по всей келье. Он поднялся, потирая рукой ушибленное колено, и произнес:
        - Ловко, Ваше ничтожество. Я смотрю, ты времени зря не терял. Кое-чему крестьянская жизнь тебя научила.
        Он сделал еще один выпад в сторону старца. И вновь холщовая рубаха, как тень, увернулась от черной шинели.
        Так повторилось еще не раз. Наконец Батеньков понял, что эта тактика успеха ему не принесет, и с дальнего боя он перешел на ближний. Выждав удобный момент, когда старец оказался между печью и столом, декабрист не стал замахиваться для удара, а прыгнул на старца всем телом. Эффект неожиданности сработал. Ему удалось ухватить отшельника за бороду. Он рванул ее с такой силой, что та затрещала у него под рукой. Старец охнул и подался вперед. Декабрист перехватил его за шею. Он навалился на хозяина всем телом, стараясь придавить его к полу.
        Федор Кузьмич почти не сопротивлялся, но продолжал стоять на ногах. Путеец тужился из последних сил. Отчаявшись сломить упорство соперника в честном поединке, нападавший снова сильно дернул старца за бороду и бросил его через бедро.
        Отшельник упал на пол. Нападавший, как дикая кошка, прыгнул ему на грудь и впился своими железными пальцами в шею.
        - Молись, Иуда, своему Богу! - произнес он и изо всех сил сдавил шею.
        Что произошло потом, Батеньков не понял. У него вдруг кольнуло в груди, словно в нее вонзили острый кинжал, все тело разом обмякло и сознание провалилось в густой туман.
        А когда оно вернулось, он обнаружил себя лежащим на лавке. Под головой у него была подушка, а сверху укрывала шинель. В печке мирно потрескивали березовые дрова, за окном светился бледный серп луны.
        - Очухался, Аника-воин? - послышался ласковый голос. - Не будешь больше бузить? Не отвечай, коль не хочешь. Только у меня есть предложение: давай отложим выяснение отношений до завтра. Дуэль от нас никуда не убежит. А поговорить нам есть о чем.
        - Что ты со мной сделал? - прохрипел Батеньков, ощупывая свою грудь.
        Убедившись, что нет следа от раны, он еще раз повторил свой вопрос.
        - На теле человека есть такие точки: достаточно в них просто ткнуть пальцем - и он потеряет сознание. Можно даже убить без всякого оружия. Но ты скоро придешь в себя. Не переживай.
        - Где ты этому научился?
        - В Тибете.
        - Ты и там побывал.
        - Где я только не был…
        - А теперь, значит, в Сибири зарылся. Неужели лучше места не нашел? В Палестине-то грехи замаливать, поди, приятней, чем здесь?
        Старец не ответил. Он сидел за столом и смотрел, как хлопья снега падают в лунном свете.
        Батеньков почувствовал облегчение и уже присматривал что-нибудь потяжелее, чтобы огреть эту сутулую спину.
        - Почему ты меня так ненавидишь? - не оборачиваясь, спросил Кузьмич.
        - А за что тебя любить, подлеца и труса? Ты же всему виной. С Николашки, солдафона, что возьмешь? Бригадный генерал, поставленный тобой на царство. Он кроме устава ничего не знал. А ты, батенька, - человек думающий. С тебя и спрос.
        - И в чем же моя вина? Что раньше вас, смутьянов, не перевешал? Так полагал, что одумаетесь. Вроде бы люди грамотные.
        - Брось придуриваться. Неужели после европейского похода до тебя не дошло, что нельзя больше жить по-старому? Что передовое дворянство, вкусившее европейских ценностей, больше не позволит тебе править самодержавно. Если бы ты тогда, вернувшись на родину после своего парижского триумфа, хотя бы отменил крепостное право и принял конституцию, ты вошел бы в историю, как самый просвещенный русский царь. И сейчас бы у нас была нормальная конституционная монархия. И жили бы не хуже, чем в Англии. И государя почитали бы, как англичане свою королеву Викторию. Ты мог это сделать. У тебя были все возможности. Но ты предпочел сбежать и переложил бремя ответственности на абсолютно неподготовленного человека.
        Поэтому нет тебе прощения. И никогда не замолишь ты свой страшный грех перед Россией.
        Старец не ответил, а сам спросил гостя:
        - Это ты был в плену у французов?
        - Да. В сражении под Монмиралем французы захватили нашу батарею. Меня искололи штыками. Лекарь потом насчитал десять ран. Когда они убирали трупы с поля боя, то заметили, что я еще жив. Никогда не забуду, как надо мной склонился французский капитан и спросил: «Кто такой?». Я ответил, что офицер. И тогда он приказал изрубить меня на куски. Но казаки спасли меня от верной гибели.
        - И ты заразился якобинством. Ты разве не понял, чем заканчиваются все смуты? На волне народного бунта к власти приходят еще худшие политиканы, чем правящая династия. Тебе мало было Наполеона? А ведь он был лучшим из лучших. И все равно, взойдя на верх пирамиды республиканской власти, объявил себя императором. Сколько жизней в Европе унесла Французская революция, ее последствия! И это устроили просвещенные французы! А Россия - мужицкая страна. Неужели эти неграмотные мужики способны сознательно исполнять свои гражданские обязанности? Да они будут жалкой игрушкой в руках мерзавцев. Кого вы там готовили в диктаторы? Трубецкого? Мне Николай рассказывал, как он ползал у него ногах, целовал ботфорты и молил о пощаде.
        Батеньков встал со скамьи и гордо заявил:
        - Зато другие не ползали! Каховский, Пестель, Орлов, Рылеев… Ваш покорный слуга в том числе. Знаешь, что я ответил твоему уважаемому братцу на следствии? «Покушение 14 декабря - не мятеж, но первый в России опыт революции политической, опыт почтенный в бытописаниях и в глазах других народов. Чем менее была горсть людей, его предпринявшая, тем славнее для них. Хотя по несоразмерности сил и по недостатку лиц, готовых для подобных дел, глас свободы раздавался не долее нескольких часов, но и то приятно, что он раздавался!»
        - И за это ты оказался в одиночной камере? Узнаю Николашу. Он никогда не терпел непокорства.
        - Ну, положим, не только за это. Ссылать сибиряка в Сибирь - все равно что пугать козла капустой. Какое же это было для меня наказание? А твоего братца я взбесил - это точно. Я ему еще писал письма из каземата. Например, «ежели я скажу, что Николай Павлович - свинья, - это сильно оскорбит царское величие?»
        - Дурак! Чего ты этим добился? Просидел полжизни в одиночке из?за собственной глупой строптивости и этим гордишься?
        - Да, горжусь! Что вам, Романовым, не удалось меня сломать! Я голодал, разучился говорить, но все равно не встал на колени…
        Старый декабрист вскочил с лавки и схватил тяжелый ковш, чтобы разнести им голову старца. Но тот вновь увернулся от удара и тенью метнулся в сторону. Неожиданно он оказался слева от гостя и снова ткнул в него большим пальцем, только теперь за ухом.
        Рассвело. Федор Кузьмич уже давно был на ногах. Подкинул в печь дров, вскипятил воду, собрал на стол нехитрую снедь. Себя он так никогда не баловал, но сейчас у него был гость. Закончив домашние дела, старец встал на колени перед иконой Николая-чудотворца и погрузился в молитву.
        Со скамьи послышалось шевеление. Федор Кузьмич тут же прервал свое общение со святым и поднялся. Он не любил, когда кто-нибудь наблюдал за его молитвой. Это дело личное, и чужой глаз здесь совсем ни к чему.
        - Просыпайся, вояка. Пойдем чай пить. А то совсем ослабеешь.
        - Тебя придушить - силы останутся, - огрызнулся Батеньков, не поднимая головы.
        Старец вздохнул тяжело и молвил:
        - Что ж ты такой неуемный, Гавриил Степанович. Столько лет прошло, а злоба из тебя так и брызжет.
        - Учителя хорошие были!
        - Опять ты за свое, подполковник. Давай хоть час поговорим спокойно. Ты вчера мне так сердце разбередил, что я ночью глаз не сомкнул. С Таганрога бессонница меня не мучила. А тут воротилась, проклятая. Чувствую, что есть в твоих словах правда. А вот какая - понять не могу. Расскажи мне, Гавриил, про восстание 14 декабря все, что тебе известно. Ты же, вроде, не простым участником там был. Мне сказывали, что Трубецкой тебя даже в члены Временного правительства прочил. А докажешь мне свою правоту, сам тебе голову для отмщения подставлю. Коль захочешь. Иначе так и будем играть в кошки-мышки и поговорить не успеем.
        Декабрист согласно кивнул головой.
        На улице снова была весна. Несмотря на ранний час, по всем приметам было видно, что день выдастся погожий. Выпавший за ночь снег растаял, с хмурого, затянутого мохнатыми тучами неба накрапывал теплый дождь.
        Батеньков выбежал из дома босой, в одних портах и стал обтирать грудь и спину мокрым снегом. Процедура доставляла ему явное удовольствие, он даже прихрюкивал от счастья. Завершив обтирание, старый декабрист упал грудью в снежную слякоть и стал отжиматься на руках.
        Федор Кузьмич вышел из избушки и с одобрением посмотрел на гимнаста. Худощавое спортивное тело с невероятной легкостью взлетало над землей, словно было невесомым. Только вздувающиеся жилы на руках и шее говорили о напряжении.
        Батеньков закончил отжиматься и, ловко подкинув ноги вверх, встал на руки вниз головой. В таком положении, быстро переставляя руки, он стал кружить по поляне перед заимкой.
        Когда гость остановился и вновь вернулся в привычное для человека положение, хозяин не удержался и похвалил его:
        - Молодец! Где ты этому научился?
        - В тюрьме.
        Старец помолчал немного, но затем добавил:
        - Изнеженное тело быстро стареет. И наоборот, человек, познавший лишения, не потакающий своей слабости, а превозмогающий ее, так закаляет свой дух, что и плоть его становится как сталь. Это только глупые и ленивые люди считают, что старость - не радость. Правда же, Гавриил? Старость - это венец жизни, и от человека зависит, каким он подойдет к этой черте: либо больной развалиной, либо умудренным аскетом. Еще древние греки говорили: предающийся излишествам не может обладать мудростью.
        Раскрасневшийся от зарядки и обтирания бунтовщик согласно кивнул и добавил:
        - Только я б все равно не возражал скинуть годков так двадцать.
        Старики переглянулись. Они поняли друг друга. В этот момент даже декабрист не испытывал ненависти к бывшему царю.
        - Я скоромного в доме не держу. Суп с грибами будешь? - спросил гостя старец.
        - А я вообще мяса никакого не ем.
        - Епитимью на себя наложил?
        - Да ни в жизнь! Я еще до такого истязательства себя, как ты, не дошел. Само собой вышло. В молодости увидел, как рубили голову петуху. Он, уже безголовый, с плахи спрыгнул и понесся по двору, а из него кровь фонтаном брызжет и обагряет белый снег. А он все носится как угорелый и не знает, что уже мертв. Вот с той поры птицы и мяса не ем. Кусок в горло не лезет.
        Поев с аппетитом грибного супа с сухарями и попив душистого чая с разными таежными травами, политический ссыльный совсем разомлел и проникся к хозяину даже некоторой симпатией. Убивать его больше не хотелось, но и расшаркиваться перед бывшим величеством Батеньков тоже не собирался.
        - Ты спрашивал меня о 14 декабря? Так и быть, расскажу тебе, что мне известно. Только от моих оценок тех событий тебе легче не станет. Наоборот, я очень хочу, чтобы ты осознал, какую глупость ты тогда совершил.
        - А, может, мне только это и надо. Ты об этом не думаешь?
        Батеньков пожал плечами и начал свой рассказ:
        - Когда в конце ноября 1825 года в Петербург пришли вести о твоей скоропостижной кончине в Таганроге, в большой церкви Зимнего дворца еще служили молебен за твое здравие. Церковь сразу опустела. Придворные, как тараканы, попрятались по щелям, испугавшись грядущих перемен. А твой братец Николай, которого ты избрал в свои преемники, даже со страху опрометчиво принес присягу другому твоему придурковатому брату - Константину. Бедняга, он каждый день посылал письма с курьерами в Варшаву, умоляя Константина Павловича приехать в Петербург, но тот лишь ограничивался отписками, что не собирается вступать на престол, а если к нему и дальше будут приставать с подобными предложениями, то он вообще уедет куда-нибудь еще дальше Варшавы. Не к тебе ль на встречу собирался великий князь?
        Такое препирательство между Петербургом и Варшавой продолжалось две недели. Твои братья не могли определиться, кому надевать корону. Ну и родня же у тебя! А ты еще говоришь о каком-то священном праве твоей семьи на самодержавную власть. Твоя победа над Наполеоном была последним достижением вашей династии. Дальше - сплошное безумие и медленная агония. Романовы изжили себя. И им надо было просто мирно уйти. Жаль, что понял это только ты!
        Хотя Николай Павлович явно лукавил. Ему очень хотелось стать самодержцем всероссийским, но его авторитет в столице был ниже некуда. Измордованная каждодневной муштрой гвардия ненавидела своего бригадного генерала. Константина ей тоже не за что было любить, но он был далеко, в Варшаве, и если успел насолить, то только полякам. А этот же солдафон в столице опротивел очень многим. Представляешь, когда на Государственном совете зашла речь о манифесте о престолонаследии, который ты оставил, члены Государственного совета даже не хотели вскрывать этот пакет. Лобанов-Ростовский высказал мнение, что у мертвых нет воли. Его поддержал Шишков. А граф Милорадович кричал, что Николай Павлович уже присягнул Константину, и дело сделано.
        Но бригадный генерал Николай Романов не удержался от соблазна. Поздно вечером 13 декабря он зачитал на заседании Государственного совета манифест о своем восшествии на престол.
        Ну и кашу же ты заварил с этим престолонаследием! Лучшего повода для смещения вашей прогнившей династии и не придумаешь. Грех было им не воспользоваться. Ведь солдатам только сказали, что Николай устроил заговор и украл корону у законного наследника Константина, как их было не удержать. Московский полк в полном составе вывалил на Сенатскую площадь, чтобы поднять на штыки самозванца.
        Этот клоун, новоиспеченный император, даже пытался сам остановить идущий к Сенату лейб-гренадерский полк. А солдаты, добрые ребята, только гаркнули ему в ответ: «Мы за Константина!». И прошли мимо Николая и верных ему преображенцев.
        Граф Милорадович пробовал образумить восставших, но Каховский, опасаясь, что герой войны 1812 года внесет смуту, выстрелил и смертельно ранил старого служаку. Солдатики крепко намяли бока и флигель-адъютанту Бибикову. Но ему повезло - унес ноги. Как и твоему самому младшему брату Михаилу. Он тоже решил попробовать себя в ораторском искусстве, мельтешил на коне перед каре и что-то орал солдатам. Жалко, что Кюхельбекер промахнулся в него из пистолета. Ничего не добился своими уговорами и митрополит Серафим. Ему пришлось сесть в карету и уехать с площади.
        И тогда выехал вперед новый царь. Солдаты дали по нему залп, но пули просвистели у него над головой. Рабочие с Исаакиевского собора стали бросать в него поленья. Николай ретировался.
        - Для него самого было удивительно, почему его не убили в тот день. Он уже представлял себя окровавленным и бесчувственным, как кончил свои дни наш отец - император Павел. В этом мне признался он сам, когда мы встретились через десять лет. Если бы вам удалось тогда лишить Николая жизни, то восстание наверняка бы удалось. Почему вы этого не сделали, Гавриил Степанович? - прервал монолог декабриста старец.
        Простой вопрос ужасно взволновал Батенькова. Он вскочил из?за стола и стал нервно ходить по келье из угла в угол.
        - Да потому, что во главе стояли чистоплюи вроде Трубецкого! Ты представляешь: этот будущий диктатор даже не вышел на площадь! Полки ждали приказа на штурм Сената и Зимнего дворца, но его все не было. После полудня на площади собралась и толпа штатских. Петербургская беднота была готова нас поддержать. Но это испугало Трубецкого. Он боялся бунта черни больше, чем вас, Романовых.
        Николая могли пристрелить сотню раз. Якубович вообще стоял в двух шагах от него. Лейб-гвардейцы обошли его стороной.
        Он был нерешительным, но наши вожаки - еще более.
        Царь не выдержал первым и послал конницу. Представляешь, гвардейцев повел в атаку Алексей Орлов. А его брат Михаил был активным членом Союза благоденствия. Брат - на брата. Но лошади скользили на обледеневшей брусчатке, и атака не удалась. Тогда Романов распорядился применить картечь.
        У него было всего четыре орудия. Три на углу бульвара, где стоял сам Николай, и одно - возле канала, там командовал Михаил Павлович.
        Палили с близкого расстояния, почти в упор. Первый выстрел угодил в карниз Сената, второй ударил в спину нашего каре. Началась паника и бегство. На площади осталось много убитых и раненых. Артиллеристы дали еще один залп по толпе, когда солдаты и штатские бежали по Исаакиевскому мосту. Верные вам войска вступили на площадь.
        Рассказчик осекся, ибо заметил на лице старца странную ухмылку. Он уже изготовился в очередной раз наброситься на него с кулаками и произнес с угрозой:
        - Чему возрадовался, Иуда? Что кровушка народная пролилась?
        Поняв, каким будет продолжение, Федор Кузьмич поспешил успокоить гостя:
        - Ты меня неправильно понял, Гавриил. Не над гибелью соплеменников я смеюсь, а над тем, как просто устроен наш мир. Однажды в Тильзите один энергичный новоявленный император мне рассказывал, как еще во времена Французской революции он спас Директорию и усмирил бунт черни. Способ один и тот же - КАРТЕЧЬЮ ПО ТОЛПЕ. А ты говоришь: республика, конституция, парламент! Если бы вы первыми подумали о картечи и победили, то стали бы тиранами еще хуже нас. За нами была двухсотлетняя история правления и хоть какое-то осознание ответственности за судьбу империи. Вы же, перешагнув через кровь, освободились бы от всяких обязательств. Вас бы тогда заботило только одно: как самим удержать власть, которую вы захватили.
        - Неправда! - воскликнул декабрист. - Мы бы навели порядок в стране! Народ уже давно не нуждается в помазаннике божьем, в горностаевой мантии, ему нужен всего лишь выборный староста, который будет за жалованье служить ему верой и правдой.
        - А не будет?
        - Тогда изберем другого.
        Старец улыбнулся, явно сомневаясь.
        Батеньков вновь занервничал.
        - Себя вспомни! Когда ты взошел на престол, сколько у тебя было планов, стремлений! А в кого ты превратился после победы над Наполеоном? В самодура, душителя свободы, своей набожностью прикрывающего самые черные дела. Ты просто выдохся. Никакой владыка не сможет править с полной отдачей четверть века. А будь эта должность выборная, на твое место избрали бы другого, достойного, человека.
        - И ты думаешь, диктатор уйдет просто так? Даже Наполеон понял несбыточность этой конституционной сказки и стал императором.
        - А до чего твоя семейка довела Россию, Александр Павлович! Вор на воре сидит и вором погоняет! - в сердцах воскликнул декабрист.
        - Не называй меня так! - строго поправил его старец. - Тот человек давно умер. А меня зовут Федором Кузьмичом. Я всего лишь бродяга, не помнящий родства.
        - Называйся ты, как хочешь, - согласился Батеньков. - Только жизнь вокруг от этого не изменится. Даже в Сибири, где никогда не было крепостного права, и то насадили свои воровские порядки. Каждое утро к дому губернатора стекаются купцы, чиновники, исправники, чтобы вручить его жене подарки. А потом эти подарки продаются в специальной лавке. Задобрив губернатора, подносители разоряют поборами ремесленников, крестьян и туземцев. А попробуй те пожаловаться, избы спалят, запрягут жалобщиков в сани и сгонят с места - в таежную глушь. Так было и при твоем царствовании, так и сейчас. Ничего не изменилось. Для вас, Романовых, законы - только красивая вывеска, чтобы прикрыть свои безобразия. Вы - главный тормоз в развитии России. Вы же ничего не делаете, а только упиваетесь властью, якобы данной вам Богом. Вы не лечите болезнь, а загоняете вовнутрь. Но тем страшнее и ужаснее будет взрыв народного гнева, который сметет вас с карты истории!
        Федор Кузьмич собрался идти по воду. Он вылил оставшуюся в бадейке воду в кадушку и принес из сеней коромысло и еще одну бадью.
        - Откуда воду-то носишь? - спросил его гость.
        - С реки. Есть тут неподалеку хороший родник. Но по снегу к нему не подберешься.
        - Так и река-то не близко. Подниматься с поклажей по косогору в твоих летах, чай, нелегко. Давай подсоблю.
        - Что ж не подсобить, коль от доброго сердца, - согласился старец и передал гостю бадейку.
        Старец досконально изучил все подходы к реке, и до Чулыма они добрались быстро, ни разу не застряв в рыхлом, подтаявшем снегу.
        - Постой тут, - велел декабристу Федор Кузьмич, передал ему коромысло, а сам с ведром направился к полынье.
        То ли лед так сильно подтаял за оттепель, то ли старец, увлекшись умными беседами, потерял бдительность, только проломился под ним лед, и он в мгновение ока ушел с головой под воду.
        Но вскоре из полыньи показалась седая голова. Кузьмич барахтался среди льдин и безуспешно пытался ухватиться за край полыньи. Лед крошился под его пальцами и обламывался.
        Батеньков интуитивно подался вперед на помощь.
        - Не подходи! - прокричал старец. - Здесь лед хрупкий. Провалишься! Кинь коромысло.
        Но гость не послушался и подошел еще ближе, чтобы за коромысло самому вытащить утопающего.
        Раздался треск. И он тоже оказался в ледяной воде.
        Их спасло коромысло. В том месте, где провалился Батеньков, лед был покрепче, и пролом оказался уже. Ссыльному удалось закрепить на краях полыньи коромысло, и на нем он подтянулся, как на перекладине. Выбравшись на лед, он махнул рукой товарищу по несчастью, чтобы тот подплывал. Федора Кузьмича долго звать не пришлось. Он ловко, по-собачьи подгребая под себя водно-ледяную смесь, добрался до спасительной деревянной дуги.
        Когда старец, опершись на нее, поднялся над полыньей, декабрист, уже твердо стоящий на ногах, протянул ему руку:
        - Держись, приятель.
        Вся печка была завалена их промокшей одеждой, а они, завернувшись в рогожи, сидели за столом и отогревались горячим чаем.
        - Смотри не простудись, - наказывал гостю старец. - Ты на малиновое варенье налегай. Оно в пот бросает, вся хворь сразу выйдет.
        - Ты сам не заболей, - с некоторой обидой в голосе ответил Батеньков. - Я человек закаленный. До самых холодов в Томи купаюсь. Меня такой купелью не испугаешь. Легкая закалка. А ты тоже молодцом держался. Как таймень рассекал льды.
        Старики только нашли общий язык, как декабрист неожиданно загрустил.
        - Ты чего это нос повесил? - спросил его отшельник.
        - Да так. Вспомнил, как Николай вечером 14 декабря приказал, чтобы на другой же день от трупов не осталось и следа, и услужливый, но неразумный обер-полицмейстер Шульгин распорядился бросать убитых прямо в проруби. А в спешке под лед сплавляли и тяжелораненых. Потом запретили брать воду и колоть лед на Неве, ибо у Васильевского острова трупы примерзли ко льду, а в полыньях попадались части человеческих тел.
        - Вот, значит, какие воспоминания на тебя навеяло наше купание, - задумчиво произнес Федор Кузьмич. - Лучше б вспомнил, как французы в Березине в такую же погоду купались! Быстрей согреешься, а от мрачных дум еще больше замерзнешь. Я как с Хромовым-то тебя увидел, чуть не перекрестился со страху. Думал: видение с того света явилось. Знаешь, за кого я тебя вначале принял?
        - За кого?
        - За Наполеона!
        Батеньков не поверил своим ушам и не знал, как воспринимать слова старца: то ли как похвалу, то ли как оскорбление.
        - Истинный крест! - молвил Федор Кузьмич и перекрестился. - Здорово похож. Если бы Наполеон дожил до твоих лет, он бы в точности как ты выглядел. Тебя надо было диктатором делать, а не труса Трубецкого, тогда б у вас что-нибудь и вышло.
        Федор Кузьмич налил себе еще чаю и спросил:
        - А почему ты так говоришь забавно, слова, как дрова, рубишь?
        Батеньков опять посерьезнел, но ему, похоже, уже надоело обижаться, и он просто ответил:
        - Я же в камере совсем одичал. Потерял счет дню и ночи. Сейчас по ночам вообще мало сплю. Выйду на улицу и гуляю. А говорить и вовсе разучился. Угадай, с кем я в каземате разговаривал?
        - С Богом?
        - Дался тебе этот бог! Он все равно ничего не слышит и не видит. Я же разговаривал с тварью отзывчивой. С мышонком.
        - С кем, с кем? - Федор Кузьмич не расслышал.
        - С мышью! - прокричал ему в самое ухо Батеньков. - Я его хлебом и лаской к себе приручил, он у меня потом такой ручной и ласковый стал. Внимательно слушал все мои стенания и попискивал с пониманием.
        Декабрист тоже подлил себе чайку. Отхлебнув душистого отвара, он продолжил:
        - А с богом у меня было другое общение. Твой же братец вот какое наказание для меня выдумал - лишил меня всякой связи с внешним миром. Из книг мне разрешалось читать только одну Библию. Я ее выучил наизусть. А потом даже развлечение придумал. Я же кроме русского знаю еще немецкий и французский, а из древних языков - еврейский, латинский и греческий. Вот и попросил своего старого боевого друга принести мне Библии на всех этих языках. Тем и коротал время, что сличал особенности перевода.
        - Богослов, выходит, ты знатный, одна беда - в Бога не веруешь, - заметил старец.
        - В него что верь, что не верь - один исход. Если он есть, то почему допускает такую несправедливость на земле! Пестель, Бестужев, Каховский, Рылеев и Муравьев-Апостол оказались на виселице. Больше ста человек - на каторге, тысячу солдат прогнали сквозь строй, а еще больше сослали на Кавказ. Виновник же всей этой кровавой вакханалии еще тридцать лет держал страну в страхе. Потопил в крови восстания в Польше и Венгрии. Всю Европу настроил против России. Французы с англичанами заодно воюют против русских! И где? В Крыму! На исконной русской земле. Когда такое было? В петербургских газетах пишут, что и перед Кронштадтом появился английский флот. Николай Павлович, говорят, даже наблюдал в телескоп перед смертью за их эскадрой. Каково же ему было умирать! В Томске слух прошел, что царь не смог вынести позора и отравился. Ты ему в наследство оставил мощную державу, а он превратил ее в колосса на глиняных ногах. Только тронь, сразу рассыплется.
        Федор Кузьмич встал, подошел к печи и пощупал одежду: не высохла ли? Недовольно покачал головой и вернулся за стол.
        - А ты еще на Бога ропщешь, Гавриил. Каждому воздастся по заслугам его. С царя за его деяния спрос особый.
        - Слушай! - Батеньков схватил старца за рогожу. - Как ты думаешь, племянник-то твой, тезка, Александр II простит нам Сенатскую площадь и дозволит вернуться в Россию? Хоть я и люблю Сибирь, все ж хочется дожить оставшиеся дни в тепле. Помилует меня новый царь?
        - Помилует, обязательно помилует, - успокоил гостя Федор Кузьмич, а потом пристально посмотрел ему в глаза и стал приговаривать усыпляющим голосом: - Ты устал, Гавриил. Очень устал. Твои глаза закрываются. Тебе хочется спать. Ты засыпаешь. Тебе снятся только хорошие сны. Ты молод и счастлив. Тебе хорошо. Очень хорошо. Ты спишь. Крепко спишь. А когда проснешься, то ничего не вспомнишь о нашем разговоре. Ты меня прежде никогда не знал. Я всего лишь бродяга, не помнящий родства. Федор Кузьмич. А теперь - спать! Спать! Спать!
        Хромов забрал Батенькова на следующий день. Вид у ссыльного был нездоровый, и всю дорогу до Томска он дремал в санях.
        О том, что произошло в избушке у старца, он ничего не помнил. Только удивлялся: почему у него шинель влажная?
        С той поры сон у Гавриила Степановича восстановился, и он перестал гулять по ночам.
        А через год император Александр II амнистировал оставшихся в живых декабристов, им было разрешено вернуться в Россию. Батеньков поселился в Калуге, где и умер осенью 1863 года.
        Федор Кузьмич все-таки принял приглашение Хромова и в октябре 1858 года переехал на жительство в губернский Томск, где повстречался еще со многими интересными людьми.
        Глава 2. Форс-мажор
        Последнее слово Михаила Ланского Москва. Мещанский суд. ** апреля 2*** года
        «Ваша честь, уважаемый суд, уважаемые присутствующие!
        Я - патриот России, именно поэтому смотрю на происходящее вокруг нашего холдинга, моих партнеров и меня лично в первую очередь с точки зрения интересов и ценностей моей страны.
        Давайте вспомним, как все началось. Почти два года назад в больнице арестовали моего друга Журавлева. Я остался в России после ареста Антона, хотя друзья и адвокаты мне категорически рекомендовали этого не делать. Я поступил так, потому что люблю Россию и верю в ее будущее как сильного и правового государства.
        Хотя я сделал сознательный выбор - остался в стране и ни от кого не скрывался, полтора года назад вооруженные люди в масках меня арестовали. С тех пор держат под стражей, отказываясь выпустить под залог, под поручительство уважаемых граждан страны: выдающихся писателей, ученых, артистов, общественных деятелей.
        Мое дело затеяли определенные влиятельные люди с целью забрать себе самую процветающую нефтяную компанию России, а точнее, доходы от ее финансовых потоков.
        Когда говорят, что «дело Ланского» привело к укреплению роли государства в экономике, это вызывает у меня лишь горький смех. Те люди, которые сейчас расхищают активы нашего холдинга, не имеют никакого отношения к Государству Российскому и его интересам. Это просто нечистоплотные, своекорыстные бюрократы и больше никто.
        Вся страна знает, почему меня посадили в тюрьму: чтобы я не мешал разграблению компании. При этом люди, организовавшие гонения на меня лично, пытались напугать власть и общество моими мифическими политическими амбициями. Они откровенно вводили в заблуждение президента и российское общество в целом. В глобальном и прозрачном мире нет ничего тайного, что со временем не станет явным. А суд истории все расставит по своим местам.
        Ни для кого не секрет, что сфабрикованные в отношении меня и других руководителей холдинга уголовные дела сослужили плохую службу отечественной экономике. Кратно возросло бегство капитала из страны, подорвано доверие российских и зарубежных инвесторов к нашей Родине. Что же, пусть вся полнота ответственности за это ляжет на тех, кто планировал мой арест и сейчас пытается надолго отправить меня в лагерь.
        Весь мир знает, что сфабрикованное отдельными представителями доморощенной криминальной бюрократии «дело Ланского» нанесло удар по репутации России, российской власти. Но жадных людей, которые решили во что бы то ни стало присвоить основные предприятия и активы нашего холдинга, ничто не могло остановить - даже прямой ущерб, который они нанесли и каждый день наносят нашей стране, нашей государственности.
        Органам прокуратуры так и не удалось доказать ни одно из предъявленных мне обвинений. Попытки приписать мне какие-то преступления обернулись откровенным фарсом, и даже свидетели обвинения фактически дали показания в мою пользу.
        Сейчас суду представлены все документы, допрошены все свидетели. Что же мы видим в итоге?
        Два года обысков, допросы сотен, если не тысяч сотрудников, захват заложников путем ареста ни в чем не повинных людей, в том числе женщин с маленькими детьми, не дали никакого результата. Прокуроры не смогли найти ни одного факта, ни одного документа, ни одного показания, которые бы свидетельствовали о совершении мною всех тех преступлений, в которых меня обвиняют. Два года упорных трудов прокуратуры - и нулевой результат!
        Что есть? Легальные, публичные документы о собственности, об официальных сделках, о гражданско-правовых спорах, протоколы официальных производственных совещаний.
        Что еще обвинение явило российскому обществу и миру? Никем и ничем не подтвержденные домыслы прокуроров, свидетельствующие только об их собственном криминальном мышлении.
        Мне просто не от чего защищаться в независимом суде. Прокуратура доказала только нормальную, устойчивую деятельность нашего холдинга с целью производства продукции, оказания услуг и получения законной прибыли. Но это не наказуемо, а наоборот, приветствуется во всех странах с рыночной экономикой.
        Суду фактически предлагается признать, что само создание, руководство или владение успешным бизнесом - есть доказательство преступления. Оспаривать дешевое криминальное чтиво, скроенное группой литераторов из прокуратуры, закон не требует. Меня только возмущает сам факт настырного, противозаконного предъявления ничем не обоснованных претензий ко мне и к Журавлеву со стороны кучки чиновников только потому, что это, видимо, поможет их карьере. Это бессовестно и незаконно.
        От своего бизнеса я получал ровно столько, сколько нужно было для жизни моей семьи. Я мог зарабатывать гораздо больше, просто у меня нет таких потребностей.
        У меня, в отличие от тех скромных бизнесменов и бизнес-чиновников, которые стоят за этим делом, нет яхт, дворцов, гоночных машин, футбольных клубов. Даже дом для газеты сфотографировали не мой. Мой - гораздо скромнее, и его фотографы просто не заметили - он слишком мал на фоне типовых громад Рублево-Успенского шоссе. Имущества за границей у меня тоже нет. Спецслужбы это прекрасно знают.
        Я не принадлежал к тем людям, которые нарочито и цинично демонстрируют варварскую культуру потребления нищему народу нашей богатой страны. Я был неправильным олигархом. Видимо, поэтому у меня отобрали нефтяную компанию и держат в тюрьме уже второй год.
        Все принадлежащие мне акции холдинга перешли в новый траст в пользу Леонида Неклюдова. Это равносильно моему безвозмездному отказу от любого контроля над бизнесом и любой выгоды, которую я мог бы получить от всех компаний.
        У меня не осталось крупной собственности, я перестал быть бизнесменом и более не отношусь к сверхбогатым людям.
        Все, что у меня есть, - это сознание собственной правоты и воля к свободе. И еще деловая репутация, позволяющая мне привлекать средства для благотворительных проектов.
        У меня есть свое понимание достойного будущего для страны. Это не безнадежная попытка догнать развитые страны за счет торговли сырьем, а ставка на талантливую молодежь, которая хочет жить и работать на Родине, в своей собственной стране, в своей культурной среде, в свободном, демократическом, гражданском обществе.
        Я горжусь тем, что в самое тяжелое для страны время, когда нефть стоила не 54 доллара за баррель, а 8,5, когда не было никаких стомиллиардных золотовалютных запасов и ломящихся от шальных денег стабилизационных фондов, я пришел в нефтяную промышленность и воссоздал компанию, ставшую крупнейшей нефтяной корпорацией России.
        Я благодарен всем, кто поддержал меня в это тяжелое время, кто помогал мне вынести тяготы тюрьмы, пережить разграбление компании.
        Друзья! Мы отстаиваем справедливость и обязательно добьемся правды!
        Спасибо моей маме, которая выдержала весь поток мерзости и грязи, который вылился на меня и мою семью. Прости меня, дорогая, что я заставил тебя волноваться.
        Спасибо моей жене. Она повела себя как соратник, как настоящая декабристка.
        Я вас очень люблю, дорогие мои.
        У меня трое детей. Я хочу дать им хорошее образование. Я буду работать - уже в новом качестве, а не как владелец нефтяной компании - на благо моей страны и моего народа. Каким бы ни было решение суда».
        Леонид Петрович Неклюдов отложил в сторону вчерашний выпуск «Коммерсанта». Последнее слово на суде бывшего патрона произвело на него впечатление.
        Если бы Мишка признал свою вину и покаялся, ему дали бы года три условно. Правда, предварительно опустошив карманы. Обвинений против него столько, что рассчитаться по всем искам никаких денег не хватит! Морально сломленный и раскулаченный олигарх для Семена Семеновича и его компании не представлял никакой угрозы. Ланского могли бы освободить после оглашения приговора прямо в зале суда. Оставили ему на жизнь несколько миллионов, и пусть бы катился из России, куда глаза глядят.
        Но Мишка закусил удила. Опять полез на рожон и тем самым спутал карты своим противникам.
        Что сейчас делать с ним?
        Признать виновным и отправить в лагерь на десять лет, как того требует прокуратура? Но тогда поднимется шум на весь мир. Российский суд вновь явит миру свое истинное лицо, не имеющее ничего общего с законностью и справедливостью. Мишка прав: в независимом суде вся конструкция обвинения рассыпалась бы как карточный домик, а доводы прокуроров были бы признаны несостоятельными и надуманными.
        Иностранцы - еще полбеды. На их журналистов и правозащитников можно забить, как всегда, а с западными лидерами договориться: мы вам сдадим Украину, а вы не суетесь в наши внутренние дела. Хуже с доморощенными смутьянами.
        Демократические свободы за пятнадцать лет приучили часть населения думать. И хотя все федеральные телеканалы сейчас находятся под контролем, но остались еще независимые телевизионные компании в регионах, на все газеты, издающиеся в России, намордник тоже не наденешь, а тем более на Интернет. Не весь народ - быдло. А жалко, им бы так легко было управлять!
        Кремлевские политтехнологи на этот раз сильно просчитались. Буквально на ровном месте взрастили себе глобальную проблему.
        Образцово-показательная порка олигарха была нужна. С анархией девяностых надо было как-то завязывать. Но объект для экзекуции они выбрали явно неудачно. Имелись и другие кандидатуры, зажиревшие, зазнавшиеся и зарвавшиеся, если бы их даже приговорили к пожизненному заключению, им бы никто и не посочувствовал. Но наши «борцы за справедливость» ухватились за Мишку.
        За полтора года своей отсидки в Матросской Тишине он в глазах народа превратился в страдальца, в нового Иисуса Христа. А у нас таких любят.
        У Мишки была харизма. Гонители только укрепили ее. У демократов не было лидера на следующих президентских выборах. Вот он! Извольте получить. Made in Matroskaya Tishina.
        Его последнее слово обращено не к судьям. А к будущему майдану.
        Как она будет называться, российская «цветочная революция»? Ромашковая? Васильковая? Будет ли она вообще мирной? Не превратится ли в очередной кровавый бунт?
        Призрак выпущен на волю. Призрак бродит по России.
        - А мне-то какое до этого дело? - спросил себя номинальный хозяин все еще могущественного холдинга. - При любом раскладе моих взяток больше нет. Мои карты биты.
        Он задумчиво посмотрел в окно. Из большого панорамного окна его пентхауса на девятом этаже нового высотного дома в престижном районе Тель-Авива открывался прекрасный вид на Средиземное море.
        Оно было неспокойно в этот ранний час. Задувал ветер, и большие волны обрушивались на безлюдный пляж.
        «Пойти, что ли, искупаться?» - мелькнула в голове шальная мысль.
        Он представил себе, как ныряет с разбега в волну прибоя, как холодная вода обжигает его кожу, как напрягаются натренированные мышцы.
        В предвкушении предстоящего блаженства, недолго раздумывая, Неклюдов сбросил с себя махровый халат и натянул плавки. Быстро облачившись в спортивный костюм, он открыл входную дверь своей большой квартиры. Дремавшие в коридоре охранники тут же вскочили со своих кресел и вытянулись перед ним по стойке «смирно».
        Но зазвонил телефон. Если бы городской или хотя бы обыкновенный мобильный, Леонид Петрович не вернулся бы с полпути. Но звонок, имитирующий российский гимн, мог исходить только от одного телефона, который ему перед отъездом передал Семен Семенович.
        Новоявленный олигарх уже хотел хлопнуть дверью и убежать вниз по лестнице к вожделенному морю, но то ли чувство долга, то ли верность присяге удержали его.
        - Почему так долго не брал трубку? - спросил Сим Сим.
        - На море собрался. Плавать, - прокричал в ответ главный акционер холдинга, недовольный столь мелочной опекой.
        - Плаванье - дело хорошее. Гораздо лучше, чем пьянство. От него белой горячки не бывает.
        - Мое здоровье - это мое личное дело, - огрызнулся Неклюдов.
        - Нет, мил человек, ошибаешься. Твое физическое и душевное самочувствие является сейчас, можно сказать, национальным достоянием. Уж слишком многое от тебя зависит. Негоже боевому офицеру так раскисать. Сына, конечно, не вернешь. Горе так горе. А что жена ушла, может, это и к лучшему. Другую заведешь. Молодую, красивую. Она тебе еще столько наследников родит, устанешь алименты платить. Какие твои годы, Леонид! Давай возьми себя в руки, и за работу. Через неделю суд огласит приговор по делу Ланского, а нам так много предстоит сделать к этому времени. Я сегодня отправляю к тебе толковых ребят. Это юристы. У них будут все документы. Тебе необходимо в присутствии нотариуса подписать эти бумаги. Для всех нас будет лучше, если управлять холдингом сейчас станет новая компания с незапятнанной репутацией с каких-нибудь Багамских островов. Ты, кстати, если хочешь, можешь и свои акции уступить этим ребятам. Они все твои интересы учтут. Могут сразу выкупить твою долю в холдинге, а могут, как и Ланский, ежегодно выплачивать тебе дивиденды. Главное, чтобы на время суда мы были с тобой чисты. Нет у нас никаких
акций, и с нас взятки гладки. Тогда и ордер на твой арест мы в Интерполе отзовем. Сможешь на родину вернуться. Старшего сына-то думаешь из колонии вызволять? Ну как, Леонид, договорились? Значит, по рукам!
        Неклюдов буркнул в ответ нечто нечленораздельное и с силой отшвырнул телефон на диван.
        Он вышел на балкон, посмотрел на восходящее над морем солнце.
        В памяти сразу всплыла картина. Август 91?го. Тихий московский дворик. Утреннее солнце, пробиваясь через густую листву высоких тополей, освещает испуганное лицо старика, который пятится к распахнутому окну.
        - Вот и мой час пробил, Иван Матвеевич, - безразличным тоном произнес миллиардер.
        Он по долгу службы обязан был просчитывать ходы вероятного противника. Он умел это делать. Иначе бы не дожил до сорока четырех лет с такой работой.
        Это качество он выработал еще в Афганистане. Выжить под Кандагаром можно было только в одном случае: научиться думать, как моджахеды, поставить себя на их место и спросить себя, а как бы поступил я.
        И потом, уже работая главой службы безопасности могущественного холдинга, он благодаря этому своему качеству всегда успевал на шаг опережать бандитов и конкурентов.
        Знал он и сейчас, как поступит Семен Семенович. Потому что в другой ситуации он сам сделал бы то же самое.
        Если сегодня он подпишет бумаги, то вряд ли доживет до завтрашнего утра. Его смерть, скорее всего, обставят как самоубийство. Мол, не смог человек вынести гибели сына и ухода жены, вот и свел счеты с жизнью.
        Может быть, его выбросят с балкона девятого этажа. Или один их охранников выстрелит ему в висок, а потом его усадят за письменный стол и вложат в руку любимую беретту.
        Мавр сделал свое дело, мавр может уходить.
        Мишку осудят, но ненамного. Однако из лагеря он тоже не выйдет. Умрет от какого-нибудь сердечного приступа.
        А если заупрямиться и отказаться уступать акции багамской компании? Тоже ничего хорошего. Его все равно уберут. А следом и Людмилу, ведь еще нет решения о разводе, и Вовку в колонии. Они же наследники. Сим Сим не случайно в разговоре упомянул старшего сына. Он первый заложник.
        Идем дальше. Правопреемник мертв. Доверенность на управление акциями, выданная ему Ланским, недействительна. Бумеранг вновь возвращается к Мишке. Он опять в центре событий.
        Его осудят, и он попадет в лагерь. Это не следственный изолятор, там способов воздействия на непокорных гораздо больше. Бедный Мишка!
        «А что если воспользоваться правом передоверия и передать акции какому-нибудь третьему лицу? - размышлял Неклюдов. - Мне они все равно не нужны. Я деньгами сыт по горло. Не принесли они счастья ни мне, ни детям».
        - Но кому? - спрашивал он себя, и сам же отвечал:
        - Тому, кого чекисты побоятся тронуть!
        - Лорду Ротшильду?
        - Нет. Уж лучше какой-нибудь благотворительной организации.
        - Но ведь все равно чиновники разворуют. Не свои, так иностранные.
        - Но что-то все равно пойдет на благое дело.
        Пребывая в тягостных сомнениях, Леонид Петрович включил телевизор.
        По CNN шел выпуск новостей. В Ватикане кардиналы собрались на конклав выбирать нового Папу. И тут Неклюдова осенило. Он даже подпрыгнул в кресле от радости.
        - Церковь! Вот кого они не тронут! - чуть не закричал загнанный в угол акционер, но осекся и тихо прошептал, опасаясь подслушивающих устройств: - Только не католическая, а наша, православная!
        Mercedes-Benz SL?500 белой молнией летел по автостраде на Иерусалим. Эту машину Леонид Петрович подарил младшему сыну Сергею на совершеннолетие незадолго до его гибели на дискотеке в результате теракта палестинцев. А теперь вот сам выбрал ее для своего последнего путешествия.
        Если бы не знаки, ограничивающие скорость, на которые, хочешь ты того или нет, все равно приходится обращать внимание и соблюдать их требования (это тебе не Россия, здесь от полицейских взяткой не откупишься), до Священного города долетел бы за час.
        Но фактически дорога потребовала вдвое больше времени. На выезде из Тель-Авива пришлось простоять в огромной пробке через блокпост. Потом в Ришон-ле-Ционе машину осмотрели автоматчики и проверили документы.
        Зато, выехав на пустынное плоскогорье, он оторвался. Стрелка спидометра перевалила за 200. Но вовремя спохватился и не успел попасться в лапы дорожной полиции.
        Начальник охраны ни за что не хотел отпускать его одного в Иерусалим. Видимо, получил четкие инструкции на этот счет из Москвы. Но Неклюдов, употребив все свое красноречие, уговорил бывшего спецназовца отпустить его одного, без сопровождения. Дескать, из России прилетает важная делегация. Гостей необходимо встретить и разместить. Их безопасность - на первом месте. А ему в Священном городе чего опасаться? Арабов-террористов? Так снаряд в одну воронку дважды не попадает. Паломничество к святым местам - дело личное. Идти Дорогой скорби в сопровождении толпы телохранителей даже как-то неприлично. К вечеру он вернется. А завтра у них будет напряженный день. Всем придется попотеть.
        Главный охранник с явной неохотой, но согласился с доводами шефа. И когда тот отправился в Иерусалим, он, собрав всех своих подчиненных, поехал в аэропорт «Бен-Гурион» встречать москвичей.
        Неклюдов в очередной раз посмотрел в зеркало заднего вида. Хвоста не было. Он облегченно вздохнул. Его тонкие губы сами растянулись в загадочной улыбке.
        Он представил себе, какой переполох он вызовет своим поступком! В том, что церковники войдут во владение проблемным холдингом, он почему-то не сомневался. Какими бы высшими идеалами не руководствовались пастыри человеческих душ, но от земных богатств церковь редко отказывалась. Православная, правда, пока в меньшей степени заражена вирусом накопительства, чем католическая. Все-таки десятилетия коммунистического правления повлияли и на нее. А собратья-католики в это время заметно приумножали свои богатства, и сейчас Римская церковь стала чуть ли не самой мощной корпорацией мира. Зато у православного духовенства все еще впереди.
        Что-что, а просчитывать партию на несколько ходов вперед Леонид Петрович научился, как никто другой. Он был твердо убежден, что на Русскую православную церковь скоро прольется настоящий золотой дождь. Все люди смертны. Даже сильные мира сего. За последние пятнадцать лет в России возникли огромные состояния. Причем способы их создания были так далеки от христианских заповедей, что покаяние на смертном одре вскоре станет вещью обыденной. Наследники этих нуворишей уже испорчены шальными деньгами и легкой жизнью. Толку с них мало, все спустят, сколько им ни оставь. А если завещать состояние церкви, глядишь, Бог смилостивится и простит грехи тяжкие. В рай, конечно, не пустят, но, может, хоть ад на чистилище заменят?
        Но Леонидом Петровичем двигали совсем другие мотивы. Его не страшила смерть. Он столько раз встречал ее на своем веку, что просто устал бояться. Да и замаливать собственные грехи чужими деньгами в его представлении было как-то мелко, не по-мужски. Не сочеталось это с достоинством офицера, которое, пусть и в уродливом виде, но господин Неклюдов в себе сохранил. Божий суд над ним и так уже свершился. Он прожил неправедную жизнь, но и ответил за это сполна. Одного сына разорвала на куски бомба шахидки, а другой еще долго будет сидеть на зоне за жестокое убийство. Он всю жизнь стремился к материальному достатку и благополучию, всем жертвовал ради этого: собственной совестью, даже семьей. Воспитание детей переложил на жену. А ей тоже было не до них. Жила своей жизнью. Теперь у него миллиарды. Но даже оставить их некому.
        Он представлял себе физиономию Сим Сима и его соратников, когда они узнают, что теперь на пути реализации их коварных планов им будет противостоять не группа бывших комсомольцев, которым дали порулить государственной собственностью, а сама церковь, и мрачные думы тут же отходили на второй план, а хмурое лицо освещала злорадная улыбка. Серьезная дилемма возникнет у этих господ!
        С одной стороны - вот он, вожделенный холдинг Михаила Ланского, завоеванный в столь тяжких битвах, с такими моральными потерями, с утратой деловой репутации целой страны. Надо лишь довершить его разгром! Но как это теперь сделать, когда главным акционером стала Православная церковь? Эти господа ведь такие набожные с виду. По праздникам посещают храмы, чтобы все видели: христианские добродетели им не чужды.
        Они явно будут растерянны.
        Пусть хотя бы раз в жизни испытают они это чувство смятения. Не все в их руках, есть еще Божья воля!
        С этими мыслями Леонид Петрович въехал в Иерусалим.
        Он заблудился. Прежде он не раз бывал в Священном городе. Они ездили сюда на экскурсию всей семьей в свой первый приезд в Израиль. Вовка еще был на свободе, а Сережка - живой. И жена пыталась сохранить видимость семьи. Потом он неоднократно приезжал сюда по делам, но с водителем и в сопровождении охраны. А чтобы сам за рулем, такого еще не было.
        Он как-то прежде не обращал внимания, какое здесь оживленное движение в будний день. Восточный колорит давал о себе знать. Нарочитая суета и шум, узкие, запруженные автомобилями улицы напоминали о том, что этот город - святой не только для иудеев и христиан, но и для мусульман.
        Заплутав в лабиринте этого муравейника, Неклюдов неожиданно обнаружил, что вместо Яффских ворот Старого города, рядом с которыми по путеводителю располагалась Русская духовная миссия, он оказался перед Гефсиманскими воротами.
        Слева, возвышаясь над крепостной стеной, слепил глаза золотой Купол Скалы - мечети Омара, а справа поднималась Масличная гора.
        Леонид Петрович остановил SL?500 около стоянки экскурсионных автобусов неподалеку от церкви Всех наций и направился в Гефсиманский сад.
        Он издалека услышал родную речь. Молоденькая девчушка-экскурсовод в больших очках увлеченно рассказывала туристам:
        - После пасхальной вечери Иисус и одиннадцать апостолов отправились сюда, в восточную часть Иерусалима, к Масличной горе, чтобы помолиться в мирной тени оливковой рощи.
        - А почему одиннадцать? У Христа же было двенадцать учеников, - спросил мальчик лет десяти, желая показать окружающим собственную эрудицию.
        Его мама, дородная тридцатилетняя провинциалка, стыдливо покраснела за сына и одернула его за рукав летней курточки.
        Но экскурсовод как будто только и ждала этого вопроса.
        Она ласково ответила мальчику:
        - Двенадцатый, Иуда, уже покинул их, чтобы предать Учителя в руки первосвященников.
        Неклюдов, скрыв лицо за солнцезащитными очками, обошел экскурсантов стороной.
        За поворотом он сошел с тропы и, несмотря на свои светлые брюки, сел прямо на траву под сенью ветвистой оливы.
        Он где-то вычитал, что оливковые деревья могут жить очень долго, тысячи лет. Может быть, на этом самом месте когда-то молился сам Иисус Христос за два дня до своего распятия.
        «Господи, дай мне силы и мужество вынести с честью все испытания, которые ты уготовил мне», - обратился он к Спасителю с такой молитвой и углубился в собственные думы. Вспомнился позавчерашний разговор с женой.
        Людмила приехала за своими вещами. Пока грузчики выносили из спальни чемоданы и ее любимый спальный гарнитур позапрошлого века, купленный на каком-то мебельном аукционе за баснословные деньги, она присела на кресло против него и закурила.
        - Я переезжаю к директору твоего банка. Надеюсь, что у тебя хватит ума не увольнять его с работы до окончания бракоразводного процесса. Я хочу, чтобы банк остался мне. Ты можешь забрать себе всю долю в химическом комбинате. Я уже не говорю о бумагах вашего с Ланским холдинга. Если вам удастся что-то оттуда вернуть, я на это претендовать не буду. По-моему, так будет честно. Ты согласен?
        Он безразлично кивнул головой.
        - Я знала, что ты не станешь мелочиться. Поверь, так будет лучше для нас обоих. Когда-то мы совершили большую глупость, если не преступление. Не стоило вступать в брак без любви. Мы изменили самим себе, пытаясь убедить себя, что любим друг друга. Теперь за это расплачиваемся. Прости меня. И не держи зла, - сказала жена и, чмокнув его в щеку накрашенными губами, выпорхнула из квартиры вслед за грузчиками.
        - А ведь она права, - сказал себе Неклюдов, сидя под оливковым деревом в Гефсиманском саду.
        Женитьба на Людмиле была первой сделкой с собственной совестью, на которую пошел офицер-разведчик.
        Он познакомился с ее отцом, генералом государственной безопасности, в Афганистане. Колонну, в которой был и их уазик, на перевале обстреляли моджахеды. Он вынес раненого генерала из боя, потом тащил его на себе двое суток до базового лагеря.
        Поправившись, кагэбэшник не забыл своего спасителя и устроил ему перевод в Москву.
        Так парень с Рязанщины, сын механизатора и доярки, оказался на Лубянке.
        Генерал взял его в свой отдел, и вскоре Неклюдов дослужился до майора. Но вряд ли он вошел бы в круг особо доверенных людей, если бы не женился на генеральской дочери.
        Людмила в молодости была несимпатичной. Угловатыми чертами лица, плоской грудью, широким тазом, она походила на мать, пожилую еврейку, которую генерал старался лишний раз не показывать своим сослуживцам.
        Девушка закончила «факультет невест», то есть филологический, и сейчас преподавала русский язык и литературу в школе. Педагогический коллектив на девяносто процентов состоял из женщин, поэтому отец очень переживал, что дочь может остаться старой девой. И молодого, неженатого офицера пригласил в свой дом с дальним прицелом.
        Леонид оказался парнем понятливым и вскоре сделал предложение генеральской дочери. Оно было принято.
        Тесть выхлопотал молодым квартиру в Новых Черемушках. Конечно, не центр, но для Леонида, лучше офицерского общежития ничего до этого не видевшего, собственная двухкомнатная квартира в микрорайоне показалась раем.
        Майор старался оправдать оказанное высокое доверие и с интервалом в пять лет организовал тестю двух внуков, в которых старик души не чаял и баловал их как мог.
        Ходить на сторону Неклюдов старался как можно реже, когда было совсем невтерпеж. А соблазнов у молодого, спортивного кагэбэшника было хоть отбавляй.
        С Людмилой после свадьбы, и особенно после рождения первенца, тоже произошли существенные метаморфозы. Роды ей явно пошли на пользу. Откуда-то появилась грудь. Работу она забросила совсем и якобы сосредоточилась на домашнем хозяйстве и воспитании ребенка. Вначале одного, а затем и второго. Но хозяйкой жена Неклюдова была никакой. У нее все валилось из рук, а еду, которую она первое время готовила мужу, есть было решительно невозможно.
        Людмила плюнула на это неблагодарное дело и сосредоточилась на себе. Благо в это время в Москве стали появляться первые фитнес-клубы. Она вначале стала ходить на аэробику, потом в бассейн, в солярий, к модным массажистам и визажистам.
        Через год ее было не узнать. Это была уже совершенно другая женщина, холеная, спортивная и знающая себе цену. Мужчины стали обращать на нее внимание.
        Тесть Леонида к тому времени скоропостижно скончался от обширного инфаркта, но успел свести зятя с одним из заместителей председателя комитета Семеном Семеновичем, курирующим экономику. И когда тот подыскивал кандидатуру на должность заместителя банкира Ланского, то из уважения к памяти старого товарища остановил свой выбор на его зяте - подполковнике Неклюдове.
        С появлением в семье достатка жена вообще сложила с себя всякие обязанности по дому, предоставив их решать мужу с помощью неожиданно свалившихся на них денег.
        Зная, что он не хранит ей верность, она решила тоже не утруждать себя этим. Людмила, как и ее муж, легко заводила романы на стороне и так же легко их прекращала.
        Воспитанием внуков вначале занималась бабушка, а после ее смерти - гувернеры и репетиторы.
        Проигнорировав любовь и семейное счастье, Неклюдов был уже готов и на работе заменить беззаветное служение отечеству на эрзац меркантильных сиюминутных выгод. Ему и раньше приходилось преступать закон. Только тогда он это делал ради высших государственных интересов, а сейчас - ради корпоративных.
        Леонид Петрович встал с земли, отряхнул брюки и пошел по дорожке, усыпанной мелкими красноватыми камешками.
        Неожиданно он обнаружил, что стоит перед входом в белоснежный православный храм. Это была церковь святой Марии Магдалины.
        Неклюдов перекрестился и вошел вовнутрь.
        После жаркого палестинского солнца храм встретил странника желанной прохладой. Услышав, что хлопнула дверь, из глубины церкви вышел ему навстречу здешний священник - в черной рясе и с окладистой седой бородой.
        Он сразу, по внешнему виду, узнал в вошедшем человеке православного.
        - Вы что-то хотели? - спросил он по-русски.
        - Я хочу исповедоваться, святой отец, ибо грешен…
        После исповеди на сердце полегчало, и он укрепился в правильности задуманного.
        Когда он вернулся в машину и сел за руль, у него возникло еще желание побывать на Виа Долороса, пройтись по Дороге скорби, повторив путь, по которому шел в день казни Спаситель. Но, взглянув на часы - они показывали уже половину второго - и оценив интенсивность движения в Старом городе, он понял, что может не успеть выполнить свою главную миссию, ради которой и приехал в Иерусалим. И поехал вдоль крепостной стены.
        В Русской духовной миссии прием посетителей вел молодой, гладковыбритый священнослужитель, которому на вид не было еще и тридцати.
        - Я бы хотел встретиться с отцом архимандритом, - объяснил цель своего визита вошедший мужчина в дорогой одежде, но с потухшими глазами.
        Интонация, с которой он произнес первую фразу, выдавала в нем человека, привыкшего отдавать приказы. В нем была какая-то внутренняя сила, заставляющая других людей повиноваться ему.
        Но секретарь, несмотря на свою относительную молодость, тоже не принадлежал к числу людей робких. И его положение обязывало показать бесцеремонному гостю собственную значимость.
        - К сожалению, отец архимандрит сегодня занят. Но вы можете записаться к нему на прием на послезавтра с двух до пяти часов. Но прежде я должен узнать: какой вопрос вы намереваетесь обсудить с его высокопреподобием.
        Неклюдов не ответил секретарю, а подошел вплотную к столу, наклонился и положил свою огромную ладонь на холеную кисть.
        - Слушай ты, церковная крыса, мне надо именно сейчас встретиться с начальником духовной миссии по делу чрезвычайной важности. Его высокопреподобие у себя? - голосом, не предвещающим ничего хорошего, спросил наглый посетитель у секретаря.
        Тот попробовал выдернуть ладонь, прижатую к столу этим гигантом, но все усилия были напрасными.
        - Вы не имеете права! Я вызову охрану! - возмутился секретарь.
        Но посетитель в ответ сильнее прижал его руку. Молодой священник чуть не закричал от боли.
        - Архимандрит у себя? - повторил незнакомец свой вопрос.
        Секретарь утвердительно закивал головой.
        Его высокопреподобие разговаривал по телефону, когда в кабинет к нему без приглашения вошел высокий, худощавый господин с очень короткой стрижкой и выцветшими глазами.
        - Извините, сын мой, но я занят. Подождите, пожалуйста, в приемной, - ответил он неожиданному гостю, заслонив рукой трубку.
        - Вы тоже простите меня, ваше высокопреподобие, за вторжение, но у меня нет времени. Меня сегодня или завтра убьют, поэтому выслушайте, пожалуйста, сейчас, - произнес посетитель и протянул архимандриту свою визитку.
        Глава миссии наспех попрощался с собеседником и положил трубку.
        - Вы, как я понимаю, соратник Михаила Ланского, - сказал он, рассматривая визитную карточку. - Присаживайтесь, прошу вас. Что привело вас в Русскую духовную миссию? И прошу вас, Леонид Петрович, не называйте меня вашим высокопреподобием.
        Я более привык к обращению «отец Олег» или «святой отец». Слушаю вас внимательно.
        Хотя отец Олег казался ровесником Неклюдова, но благодаря бороде и монашескому одеянию называть его «отцом» миллиардеру было несложно.
        - Вы в курсе, что Михаил Ланский уступил мне в доверительное управление все акции холдинга?
        - Конечно, сын мой, за этим процессом сейчас следит весь мир.
        - Я думаю, что вам также известно, что и мне принадлежит в этой компании определенная доля.
        - Догадываюсь. Но при чем здесь церковь?
        - Люди, организовавшие эту травлю, пытаются силой и угрозами запугать меня, чтобы я на основании доверенности, выданной мне Михаилом Ланским, переуступил им его и свои акции. После этого меня убьют, святой отец.
        Лицо архимандрита сделалось серьезным.
        - И вы просите защиты у святой церкви, не так ли? - сделал заключение священник.
        - Нет, святой отец, смерть меня не страшит. Деньги не принесли мне счастья. Но я не хочу, чтобы они достались нечестным людям. Я намерен пожертвовать все свое состояние и то, что доверил мне мой друг, Русской православной церкви.
        Архимандрит не знал что ответить.
        - Вы хотите столкнуть лбами православную церковь и российскую власть? Ваше стремление греховно и кощунственно. Церковь не примет такого данайского дара! - подумав, огласил свой вердикт отец Олег.
        Но Неклюдов не собирался сдаваться.
        - Я бы на вашем месте не спешил с выводами, ваше высокопреподобие. Кроме акций холдинга, мне еще принадлежит химический комбинат в Израиле, стабильно работающее и высокодоходное предприятие. На моих личных счетах тоже немало денег. А что касается российского нефтяного холдинга, то там вообще десятки миллиардов долларов! Подумайте: сколько благих дел может совершить церковь на эти деньги! Восстановленные храмы, новые семинарии… Мне ли вам об этом говорить! А какая этому альтернатива? Новые счета в швейцарских банках очередных приближенных к власти олигархов, дворцы и виллы новых русских богачей, суета и разврат. Либо эти деньги употребятся на богоугодные дела, либо они пойдут дьяволу! Выбирайте!
        Архимандрит перекрестился.
        - Я знаю, что это вопрос не вашей компетенции, - продолжил посетитель. - Но очень прошу вас: не затягивайте, а срочно доложите об этом по инстанции. Митрополиту, патриарху, кому угодно. У вас двадцать часов на все. Нынешней ночью я должен знать ваш ответ. Просто позвоните мне по мобильному телефону и скажите: да или нет. Подробно ни о чем не распространяйтесь. Мой телефон прослушивается. В случае положительного решения вопроса я вас буду ждать завтра в десять часов утра в Тель-Авиве у своего нотариуса вот по этому адресу.
        Он положил на стол перед главой миссии еще одну визитную карточку.
        - Но запомните: у вас должны быть с собой все документы для совершения сделки. Другой возможности может не быть. Мне надо еще постараться дожить до этого часа.
        Глава 3. Корону - за любовь
        Томск. Октябрь 1858 года
        Он даже не заметил, как коляска въехала в город. Тайга неожиданно расступилась, и они оказались на самой вершине холма, откуда открывался замечательный вид.
        Нудный осенний дождь, сопровождавший их от самого Мариинска, неожиданно кончился. Из?за туч выглянуло солнце. Оно уже клонилось к закату, чтобы скрыться за лесом на другой стороне реки. Но пока одаривало скупым осенним светом раскисшую от бесконечных дождей сибирскую землю.
        Серая лента реки, причудливо изгибаясь вокруг крутого берега, на который выехали путники, поблескивала в лучах заката.
        - Знатная река. Больше Чулыма, - произнес старец.
        - Видели бы вы, как Томь разливается весной. Всю пойму затопляет. Настоящее море, - добавил купец.
        Федор Кузьмич задумался. Видать, вспомнил, как двадцать с лишним лет назад он с партией ссыльных проезжал через эту реку. Только тогда была зима, сани скользили прямо по льду. Заметала поземка, и подъезда к городу он не разглядел. Теперь же он возвращался назад, на запад. Позади трехдневная тряска по осенней распутице и дорожным ухабам. Дорогу он перенес тяжело - годы все же берут свое.
        Он увидел купола церквей - и сердце его забилось сильнее обычного, и на глазах откуда ни возьмись появились слезы.
        - Это мое последнее пристанище! - произнес старец, глядя на лежащий у его ног город.
        - Полноте, Федор Кузьмич, - поспешил приободрить его Хромов. - Мы с вами еще и в Москву, и в Киев, и даже в сам Санкт-Петербург поедем. Какие ваши годы!
        Старик не стал с ним спорить. Он уже знал все наперед.
        Коляска медленно сползла с горы и выехала на главную улицу. За десятилетия таежной жизни старец отвык от городской суеты и сейчас, не переставая, вертел головой из стороны в сторону.
        Все ему было в диковинку. И крепкие бревенчатые дома, и каменные здания, и торговые ряды со всевозможными товарами, и непролазная грязь на улицах.
        А Хромов, довольный произведенным на старца эффектом, был рад стараться и все больше нахваливал Томск.
        - На этой улице проживают самые богатые купцы. Толкачевы, Некрасовы, Тецковы… Я по сравнению с ними - голь перекатная. Ее прозвали Миллионной. А впереди Торговая площадь или, как ее теперь еще называют, Иверская. Нынче архиерей освятил здесь Иверскую часовню. Говорят, она точь-в?точь такая же, как в Москве у Кремлевских ворот. Поставлена в честь солдат Томского гренадерского полка, погибших в Крымскую кампанию.
        Старец слушал своего провожатого вполуха и любовался позолоченными куполами собора.
        - Как называется сей храм?
        - Богоявленский, - охотно пояснил Хромов. - Эта церковь построена еще в прошлом веке. А прежде на этом месте стояла деревянная. А было это два с половиной столетия назад. Вот как!
        Тем временем коляска выехала на площадь, и старец изумился еще более, когда увидел настоящие европейские здания.
        - Здесь у нас размещается магистрат, главное пожарное депо и городское полицейское управление, - пояснил неугомонный Хромов.
        Но Федора Кузьмича более всего поразила вывеска «Сибирский общественный банк», красовавшаяся на здании с колоннами.
        - А этот мост построен по проекту нашего старого знакомого - Гаврилы Степановича Батенькова. Еще до восстания декабристов, когда он служил в Томске окружным путейским начальником. Помните, я его как-то привозил к вам на Красную Речку?
        Тем временем коляска пробиралась через торговую площадь. Владельцы лавок сворачивали торговлю, убирали товар в лабазы. Навстречу попадались грузчики с тяжелыми тюками и мешками, нищие в надежде чем-нибудь поживиться. Очень много было пьяных. Отовсюду слышалась площадная ругань.
        Хромов заметил, что приезжему неприятно наблюдать эти проявления низменных человеческих инстинктов, и, пытаясь хоть как-то сгладить неприглядное впечатление, сказал:
        - Мне самому толкучий рынок не по душе. Жене и дочери я вообще запретил здесь появляться. Но ничего, сейчас на Юрточную гору поднимемся, и считай уже дома.
        Миновав почтовую контору, они добрались до великолепного здания, своей богатой архитектурой и отделкой в стиле ампир во много раз превосходящего магистрат.
        - Это дом Ивана Дмитриевича Асташева, самого богатого в здешних местах золотопромышленника, - с почтением пояснил Хромов. - Он в городе самый уважаемый человек. Все к его мнению прислушиваются. Даже сам губернатор.
        Повернув налево за угол великолепного сооружения, коляска проехала два квартала и остановилась возле добротного бревенчатого дома.
        Завидев в окно хозяина и долгожданного гостя, на улицу вывалились все хромовские домочадцы - жена и дочь и дворовые люди.
        - Милости просим в дом, Федор Кузьмич, - пропела хозяйка. - Мы вас уже и заждались. Все глаза на дорогу проглядели. Комнатку вам во флигеле приготовили. Уютная, опрятная. Вам понравится.
        Старец улыбнулся купчихе любезно, а на Хромова цыкнул:
        - Ты же знаешь: я не люблю людей стеснять.
        - Побойтесь Бога, Федор Кузьмич, - запричитал хозяин. - Разве вы можете кого-нибудь стеснить? Флигель у нас все равно круглый год пустует. А еще у меня заимка есть, в четырех верстах отсюда. Красивейшее место! Родник там бьет с целебной водой. Вот по весне я вам там келью и поставлю. Вы еще сто лет проживете. Помните, как в Библии сказано: прежде люди и по триста лет жили. Ибо святы были. А вы, Федор Кузьмич, в своей святости им не уступите.
        С такими разговорами они вошли в дом.
        - Значит, уехал Гавриил Степанович отсель? - переспросил Хромова старец, когда они на следующий день завели разговор об известных жителях губернского города.
        - Уже два года как уехал. Говорят, в Калуге теперь живет, - пояснил хозяин дома.
        - Жаль. Интересный был собеседник, - удрученно вздохнув, вымолвил гость.
        - Да не переживайте вы так, Федор Кузьмич! - успокоил его купец. - Грамотных людей в Томске много. Вон на Воскресенской горе купил дом один ссыльный. Сказывают, во французской революции участвовал, а когда в городе Дрездене провозгласили республику, его даже избрали вице-президентом. Только потом три государства приговорили его к смертной казни: Пруссия, Австро-Венгрия и наша империя. Но ничего, живой, как видите. Даже жениться собирается. Бакунин его фамилия. Может, слышали?
        - Нет, - признался старец. - А чем он еще кроме смуты знаменит?
        - Говорят, книжки разные пишет - по философии, по политике. Наши разночинцы от него без ума. По вечерам все к нему на посиделки бегают. Если желаете, могу его пригласить к нам.
        - Нет, Семен Феофанович, не стоит. Бог даст, и так свидимся, а специально не надо.
        - Что еще? Поляков у нас много. Еще в тридцатых годах после восстания сюда сослали. Им даже разрешили свой католический костел построить. Каждое воскресенье собираются все там на службу. Чудные они. Вроде бы одному Богу молимся, но все у них не как у людей. И храм - не храм. В нашу церковь войдешь - душа радуется. Светло, красиво. Сразу жить хочется. А у них в костеле все наоборот. Тоже красиво. Но по-своему, мрачно. Словно они постоянно думают о смерти.
        Слова Хромова насчет костела старец мимо ушей не пропустил. В следующее же воскресенье, отстояв молебен в Богоявленском соборе, Федор Кузьмич решил заодно посетить и семиглавую Воскресенскую церковь. Ее высокий силуэт в стиле барокко он приметил еще на подъезде к Томску. И тогда же принял решение: непременно побывать и помолиться в этом храме.
        Первые дни на новом месте он сильно хворал. Но ничего, на этот раз Бог миловал: болезнь отступила.
        Вооружившись посохом и накинув на себя худой армячишко, новый житель губернского города отправился на разведку.
        Тяжело ему дался подъем в гору. Старец остановился, чтобы перевести дух, поднял глаза вверх и только тут заметил, что стоит он прямо перед лестницей, ведущей к воротам костела.
        У католиков служба закончилась, и прихожане стали выходить во двор. Мужчины, пожилые и молодые, вели под руку своих жен и невест, а дети, нарядно одетые, исчерпав всю свою выдержку на мессе, озорно переглядывались и стремились поскорее вырваться на волю.
        Лестница была крутая, и мужчинам на спуске приходилось поддерживать дам. Один молодой человек помог своей спутнице, а, увидев за ней спускающегося старика в черном плаще и шляпе, хотел поддержать и его, чтобы тот не поскользнулся на мокрых ступеньках. Но дед оказался гордым и отодвинул протянутую руку.
        Пожилой поляк уже почти прошел мимо стоящего у обочины старца. Но неожиданно вернулся и спросил Федора Кузьмича:
        - Вы кто? Прежде я вас никогда здесь не видел.
        - Бродяга, не помнящий родства. Федором Кузьмичом меня кличут.
        - Мне кажется, что я вас встречал прежде. И голос мне ваш очень хорошо знаком. Вам не доводилось бывать в Польше: в Кракове или в Варшаве?
        - Не помню. Может, и бывал. Я давно живу. Много странствовал.
        А поляк все пристальней всматривался в его лицо, силясь вспомнить, где он мог видеть этого человека. И вдруг его лицо расплылось в улыбке.
        - Я вспомнил! - радостно воскликнул человек в черной шляпе. - Вы напомнили мне великого князя Константина Павловича! Вы так же говорите, как он. Так же держитесь. И этот взгляд! Его ни с каким другим не спутаешь. Меня зовут Владислав Синецкий, - представился он наконец. - Я служил адъютантом у великого князя, когда он жил в Варшаве. Мой дом неподалеку отсюда. Пожалуйста, окажите мне честь своим визитом.
        Поляк чрезвычайно обрадовался, когда Федор Кузьмич принял его приглашение.
        Домик у бывшего польского офицера был одноэтажный, зато с ухоженным палисадником перед окнами. И во дворе было прибрано на европейский манер. С аккуратностью, но не так, как у немцев. В своей прошлой жизни Федор Кузьмич повидал немало подворий. Исколесил, почитай, всю Европу. Ему было с чем сравнивать.
        У немцев педантичность в крови. Все в хозяйстве продумано до мелочей, и каждая вещь лежит на своем месте. У русских же - все наоборот. А польский порядок - нечто среднее между немецким и русским. И главная проблема Польши всегда заключалась в том, что она стремилась на Запад, оставаясь для французов и немцев дикой, варварской страной, но все же в меньшей степени, чем Россия.
        В общем, в хозяйстве Синецкого все было устроено на европейский лад, но по-польски.
        К тому же суровость сибирского климата требовала от представителей любых народов, волею судьбы заброшенных сюда, считаться с ней и устраивать свой быт здесь не для красоты и не ради проявления национальной самобытности, а чтобы выжить.
        Двор у Синецкого был крытый, с настилом из струганых досок. Все хозяйственные постройки - хлев, курятник, сарай и небольшая кузница - находились под одной крышей и примыкали к дому.
        - Хозяйка у меня третий год как преставилась. Бобылем свой век доживаю. Спасибо детям: помогают. Не бросают старика одного. Дочки забегут, еды принесут. А если требуется сила, сыновья на подмогу приходят. Грех на судьбу жаловаться, - начал рассказ хозяин, потчуя гостя чаем с оладьями и медом.
        - Хороши у тебя оладьи, пан. Даже царь бы от таких не отказался! - нахваливал старец. - Кто готовил: дочь или сноха?
        - Дочка, - с улыбкой ответил Синецкий. - Младшая, Иоанна. Я же ее в честь супруги великого князя Иоанны Грудзинской назвал. Красивая была женщина, и как любила своего мужа! И он ее тоже очень любил. Даже от царского трона ради нее отказался.
        - Как интересно! - оживился гость. - А не могли бы вы рассказать мне об этом подробнее. А то все говорят, что я внешне похож на великого князя, а иные, что даже на царя. А я к своему стыду о них мало что знаю. Право же, расскажите.
        - И точно! - хлопнул себя по колену хозяин. - Вот на кого вы походите, как две капли воды, так это на императора Александра Павловича! Как же я сразу, старый пень, не догадался?
        - Не переживайте вы так, пан Синецкий. Это только внешнее сходство, не более. Александр I давно уже умер, и Константин Павлович - тоже. А вот узнать, какими были эти знатные особы, мне ужасно интересно. Ведь так мало осталось в живых людей, знавших их лично!
        - Отец мой, мелкопоместный краковский дворянин, был ярым сторонником независимой Польши. И когда Наполеон создал Великое герцогство Варшавское и начал готовить поход против России, моя дальнейшая судьба решилась без моей на то воли. Батюшка, снабдив рекомендательным письмом к графу Понятовскому, отправил меня понюхать пороху и послужить отечеству. Я был зачислен корнетом в конный егерский полк. Мне в ту пору не было еще и восемнадцати.
        Я был одним из немногих из Великой армии, кому посчастливилось уцелеть во время русского похода. В нашем полку из десяти, переправившихся через Неман, только один вернулся обратно.
        Но война для меня еще не кончилась. Армия царя Александра вступила в Европу. Не буду скрывать от вас, что я сполна испытал на себе всю силу и мощь русского оружия. Но я тоже не отсиживался в штабе, хотя генерал Понятовский приблизил меня. Была война, и противоборствующие стороны пытались нанести друг другу как можно больший урон. Битву народов под Лейпцигом я встретил уже в чине капитана. А на войне звания зарабатываются только кровью. На моих глазах погиб наш храбрый командир, граф Понятовский, ему только накануне Наполеон вручил маршальский жезл. Неприятельская картечь настигла его, когда мы переправлялись через реку.
        Когда пал Париж, его преемник - генерал Домбровский - отправил делегатов к русскому царю. Мне посчастливилось сопровождать парламентеров. Вот тогда-то я и увидел впервые двух братьев - императора Александра и великого князя Константина.
        Честно признаюсь, мы были готовы к суровой каре. Наши солдаты особенно бесчинствовали в покоренной Москве. И русский царь об этом знал. Каково же было наше удивление, когда Александр Павлович, выслушав наше покаяние, объявил свое решение.
        Император не возражал против нашего желания вернуться на родину. Причем разрешил сделать это не разрозненной толпой, а в строевом порядке и - чего уж мы никак от него не ожидали - с оружием. Он оставил нам даже барабаны и знамена.
        Но потом, правда, добавил, что сопровождать наши легионы будут русские полки. А уж дома польским воинам предоставят выбор - оставаться на службе или уходить в отставку.
        Тогда царь выразил желание восстановить Царство Польское под опекой российской короны. А главнокомандующим войсками в Варшаве - и русскими, и польскими - он назначил брата Константина.
        Для великого князя эта новость тоже была неожиданностью. Я своими глазами видел, как он удивился словам императора.
        Еще на марше меня представили Константину Павловичу. Узнав, что я хороший штабист, цесаревич предложил мне послужить в его штабе. Я согласился.
        - Вы не желаете водочки, Федор Кузьмич? Мне почему-то ужасно хочется назвать вас «Ваше Величество», хотя умом понимаю, что это не так, - обратился к гостю хозяин.
        - Нет, благодарствую. Я спиртного почти не употребляю. Разве по праздникам немного вина, а водки вообще не пью, - отказался старец, а потом, спохватившись, добавил: - А вы, пан, если хотите - выпейте. Я к этому нормально отношусь. Коли человек меру знает.
        - И то правда! - обрадовался Синецкий. - У меня от воспоминаний, знаете ли, во рту все пересохло. Говорить тяжело.
        Он достал из шкафа графин и налил себе полную стопку водки.
        - Может, чаю еще желаете? - спросил он гостя.
        - С удовольствием. Разве можно отказаться от хорошего чая и доброй беседы, - заметил старец.
        Хозяин потрогал самовар: не остыл ли? И облегченно вздохнул. Он нарезал себе сала и хлеба на закуску. Налил гостю чаю.
        - За ваше здоровье, уважаемый, - произнес он короткий тост и опрокинул в себя стопку.
        Потом крякнул, зажевал куском сала с хлебом и спросил:
        - На чем я остановился?
        - Константин пригласил вас к себе в штаб, - торопливо подсказал ему гость, желая быстрее услышать продолжение.
        - Так вот, значит, начались повседневные дни моей новой службы.
        Не суждено было мне тогда оказаться на сибирской каторге, а поселился я в милой моему сердцу Варшаве, правда, служил теперь новому государю.
        Константин Павлович был человек мужественный и прямой, но отличался грубостью и непредсказуемостью поведения. Мог прийти в неописуемую ярость от малозначительной провинности. Да так, что пена у него брызгала изо рта. Вот как он умел кричать. Но долго зла таить в себе тоже не мог, ибо сердце у него было отходчивое.
        Великий князь впервые получил под свое командование такое большое войско и такую самостоятельность в принятии решений. Санкт-Петербург был далеко, а в Варшаве он был императорским наместником, первым лицом в Царстве Польском. И цесаревич задался целью сделать из польских легионов самую лучшую, самую боеспособную армию в Европе. Он мечтал когда-нибудь превзойти в воинской славе своих предшественников - Наполеона и брата Александра.
        И знаете, это ему удалось. Только победа оказалась пирровой. Любимое детище великого князя, которому он отдал столько своих сил, вложил в него всю свою душу, окрепнув, уверившись в своей непобедимости, обратило свою мощь против тех, кто его и создал. Вот в чем заключалась трагедия жизни этого выдающегося человека. И поверьте, это предательство, которому я стал невольным соучастником, хотя и действовал исходя из высших интересов моего отечества, до сих пор омрачает мое существование и тяжким бременем лежит на моей душе. Столько времени прошло, я уж и кровью, и каторгой, и разлукой с любимой отчизной своей, казалось, искупил сполна свой грех. Ан нет. Гложет червь изнутри. Никак не уймется.
        Пятнадцать лет своей жизни отдал Константин Павлович Польше. Разные это были годы. При нем моя страна получила хоть урезанную, но конституцию. Чего до сих пор нет в России. Стал заседать сейм. В честь его открытия даже приезжал в Варшаву Александр I и выступал перед депутатами. С Константином мы пережили и скоропостижную кончину благословенного императора, и восстание декабристов, и первые николаевские судилища.
        Но одно я знаю твердо: свое личное счастье цесаревич обрел в Польше и не променял его даже на корону великой империи. Кто из нынешних правителей способен на такое?
        - А вы были знакомы с его женой? - не удержавшись, спросил старец хозяина.
        - Мне ль не знать! Я ведь, уважаемый Федор Кузьмич, одно время даже служил личным адъютантом великого князя после ареста Михаила Лунина за связь с декабристами и жил со всей его семьей под одной крышей в Бельведерском дворце. Так что и с блистательной Иоанной Грудзинской - княгиней Лович, и с незаконнорожденным сыном великого князя и Жозефины Фридерикс Павлом я знаком лично. Мне не раз доводилось обедать в кругу этого замечательного семейства.
        - Неужели она была столь красива, что можно было потерять голову?
        - Просто очаровательна. Если бы вы, Федор Кузьмич, сами по молодости взглянули в бездонные, темно-синие глаза этой ослепительной женщины, наверняка не устояли бы перед ее чарами. Великий князь рассказывал мне, что однажды, будучи еще совсем молодым человеком, он без ума влюбился в одну польку - Жаннету Четвертинскую. Но тогда его мать и брат-император настояли на разрыве, а бедную девушку скоропалительно выдали замуж. Хотя сам Александр так пленился ее сестрой Марией, что даже ее замужество за князем Нарышкиным не удержало царя от романа, который, говорят, продлился пятнадцать лет. Вот какими красивыми бывают молоденькие польки, что даже цари теряют от них рассудок!
        Встретив девушку, похожую на свою первую любовь, великий князь уже не смог устоять. К тому же его первая жена Анна не захотела переезжать к мужу в Варшаву, хотя он и ездил к ней в Кобург после своего назначения, пытался уговорить попробовать все начать сначала. Но она предпочла развод. Родственники в Петербурге уговаривали Константина попытать счастья во второй раз с какой-нибудь немецкой принцессой, но его высочество был непреклонен. С вашего позволения, я выпью еще стаканчик?
        Федор Кузьмич согласно кивнул головой. В мыслях он уже был далеко отсюда. Собеседник, крякнув, выпил и продолжил рассказ. Он на самом деле был хорошо осведомлен. Старец внимательно слушал его и только утвердительно покачивал своей длинной седой бородой.
        - Хватит с меня немецких принцесс! Увольте! Я сыт ими по горло. Больше я никогда не поступлю вопреки зову моего сердца. Так матушке и передайте, дорогой брат. Хотите вы того или нет, но я все равно женюсь на Иоанне Грудзинской!
        В таком тоне Константин еще никогда не разговаривал с царем. Да, он был вспыльчив, как и его отец Павел I, но грубил, как правило, подчиненным, зависимым от него людям. Но чтобы так - открыто и дерзко - выступить против воли императора и матери, такого еще не бывало.
        Александр даже опешил немного от такого напора. Они стояли друг против друга - два брата: царь и цесаревич - в кабинете главнокомандующего Литовским корпусом в Брюлевском дворце в Варшаве.
        Император только что выступил на заседании сейма, затем осмотрел полки и остался очень доволен. И вдруг брат вылил на него ушат ледяной воды. Константин и прежде заговаривал о свадьбе, но Александр тогда не придал его словам значения: ведь у него было столько влюбленностей!
        - Государь! Брат мой! - сменил интонацию великий князь, он уже не ставил ультиматум, а просил, умолял: - Бог поразил мое сердце любовью. Чистая и светлая девичья душа полюбила меня. Я не могу просто совратить ее, обмануть ее доверие. Разреши, государь!
        Константин упал на колени.
        - Полно, брат. Хватит. Пожалуйста, встань, - смущенный Александр поднял его.
        Глаза цесаревича были полны слез. Всхлипывая, он продолжал убеждать императора:
        - Я не хочу повторить твою судьбу. Не хочу провести остаток своей жизни с той, которая ненавистна мне, а я - ей. Только из?за каких-то выдуманных приличий.
        - Но такова незавидная участь царей! - задумчиво произнес Александр. - В нашем роду еще никто не женился по собственному выбору и по любви. Ты хочешь быть первым?
        - Кто-то же должен отважиться и подать пример!
        - Но первому всегда достаются главные трудности.
        - Я их не боюсь. С любимой я даже отправлюсь в самую далекую ссылку, хоть в Сибирь.
        - Хорошо, - согласился царь. - Я отправлю твое дело в Синод и попробую уговорить матушку.
        Но прошло почти два года, пока вдовствующая императрица Мария Федоровна согласилась выслушать своего непутевого сына.
        Наконец от Александра пришло долгожданное письмо, в котором он вызывал брата в Санкт-Петербург, наказав захватить с собой портрет его избранницы.
        Мария Федоровна, еще более постаревшая и располневшая, встретила Константина прохладно.
        - Вы никогда не были благоразумны, мой дорогой сын. Вы не оправдали моих надежд и очень огорчили меня. Но я вынуждена была согласиться с доводами государя, вашего брата…
        Цесаревич рухнул к ее ногам и стал благодарить:
        - Простите меня за все огорчения, которые я вам причинил. Я знал, что ваше любящее сердце поймет меня…
        - Вам, безусловно, следовало выбрать себе жену из рода, достойного вас. Но вы не послушались моего совета и свою судьбу ломаете сами. Ваш выбор хорош, но лишь для частного лица. На вашу свадьбу я не отпущу никого из царствующей семьи.
        Константин, будто не слыша материнских укоров, продолжал осыпать ее словами благодарности за благословение.
        Переполняемый свалившимся на него счастьем, он не помнил, как брат поднял его с пола и вывел из материнских покоев.
        - Синод расторгнул твой брак с Анной Федоровной, - поведал ему Александр. - Ты вправе жениться во второй раз.
        Цесаревич снова рассыпался словами благодарности, теперь уже перед братом.
        - Однако матушка дала свое согласие на твой брак с Грудзинской, потребовав очень дорогую цену, - в голосе императора зазвучал металл. - Сначала ты должен подписать документ о своем отречении от трона, а я - издать специальный манифест на будущее - о том, что дети, рожденные в подобных браках, не имеют права наследования престола.
        Однако на Константина слова царя произвели совсем другое впечатление. Он равнодушно пожал плечами и спросил:
        - Какую бумагу мне надобно подписать?
        Император, пораженный подобным легкомыслием, еще раз напомнил Константину:
        - Ты должен сам написать свое отречение. Ты хорошо подумал, брат?
        - Более чем когда-либо, - хладнокровно ответил тот и добавил: - Какой из меня царь? Ты красив, умен, хороший дипломат. А я просто солдат. Солдатом и останусь. Да и не хочу я всходить на трон. Я к этому делу не приучен. Убьют меня, как отца убили.
        Настал черед Александра задуматься.
        - А может быть, ты и прав. Жить как частный человек - это ли не отрада? Любить и быть любимым, воспитывать детей… Не в этом ли счастье человека? В глубине души я тебе даже завидую, - честно признался царь и уже без каких-либо недомолвок объявил: - Я хочу сделать твой невесте подарок на свадьбу. Это имение Лович и титул княгини.
        - Спасибо, брат…
        Константин сел за стол и быстро написал свое отречение, как будто всю жизнь он только и делал, что отрекался от империи.
        Братья обнялись и расстались.
        Молодые хотели обвенчаться тайно. На бракосочетании в Королевском замке присутствовали только четверо старых друзей великого князя. Вначале их обвенчал православный священник в дворцовой церкви, а потом такой же обряд был совершен в католической часовне.
        Но шила, как говорится, в мешке не утаишь. Все тайное когда-нибудь становится явным. Тем более свадьба великого русского князя и польской графини, к тому времени ставшей уже княгиней.
        Едва молодожены вышли из Королевского замка, сели в кабриолет и поехали в Бельведерский замок, как толпы варшавян вывалили на улицы, приветствуя новобрачных. Их провожали ликованием, под ноги лошадям люди бросали цветы.
        Константин был счастлив. Разве не стоила корона великой империи, обагренная кровью его несчастных предков, этих неподдельных восторгов благодарного польского народа?
        И старый добрый Бельведер зажил новой жизнью. В нем появилась молодая очаровательная хозяйка. А еще Константин Павлович выделил своей бывшей фаворитке Жозефине Фридерикс огромную сумму с одним условием - чтобы она удалилась из Царства Польского, но оставила ему сына.
        Он был крестником императора Александра, и даже полное его имя звучало так: Павел Александрович Александров. Но никого из приближенных не смущали отчество и фамилия мальчика, все и так знали, чей это сын. К тому же внешне он был копией отца, только черные глаза заимствовал от матери.
        Павел был не по годам развит. В двенадцать лет он свободно говорил почти на всех европейских языках, и главное - ему нравилось учиться. Отец же в его годы был настоящим сорванцом.
        Константин гордился успехами сына. Ему очень нравилось, когда вся его новая семья собиралась на обед за большим столом в парадной зале. Любимая жена, подающий большие надежды сын. Что нужно еще для счастья мужчине на склоне лет?
        Из Таганрога стали поступать разные известия. Один гонец привез письмо, что император неожиданно тяжело заболел. Но на другой день Константин получил известие, что государю стало лучше, он даже поел с аппетитом и вставал с постели.
        По этому поводу главнокомандующий созвал всех своих адъютантов и велел принести вина. Но только офицеры пригубили бокалы за здоровье государя, как дежурный объявил о прибытии еще одного курьера из Таганрога.
        Великий князь, не дочитав письма, выронил его из рук. Начальник главного штаба барон Дибич сообщал о скоропостижной кончине государя.
        Воцарилось молчание. Все стояли подавленные и угнетенные. Наконец один из старших офицеров робко поинтересовался у Константина Павловича:
        - Какие теперь будут приказания вашего величества?
        Великий князь вскочил со стула и с гневом обрушился на него:
        - Прошу не давать мне титула, который мне не принадлежит! Прошу всех запомнить: теперь наш законный император - Николай Павлович!
        Пакет из Таганрога от Дибича - о волнениях в южных полках, адресованный «Его Императорскому Величеству государю Константину I» он даже не стал распечатывать, а курьеру приказал немедленно скакать с ним в Петербург к Николаю.
        Но новоиспеченному императору, попавшему в двусмысленное положение - вроде царь и не царь, в столице тоже приходилось несладко. Он в письмах умолял Константина приехать в Петербург и публично отказаться от престола на заседании Государственного совета. Для этого даже послал в Варшаву младшего брата Михаила. Но главнокомандующий Литовским корпусом оставался непреклонен.
        - Я уже написал отречение. Поэтому оставьте меня в покое, - заявил он Михаилу Павловичу.
        А может быть, он просто боялся, что его, как и отца, убьют восставшие гвардейцы?
        Но когда все худо-бедно, не без кровопролития, правда, но устроилось, и Николай взошел-таки на престол, великий князь любил спрашивать своего адъютанта Михаила Лунина: чего же хотели восставшие?
        Хитрый адъютант всегда рассказывал одну и ту же историю.
        - Солдаты на Сенатской площади кричали: «Мы за Константина! Мы за конституцию!» А когда у них кто-то из толпы поинтересовался: а кто она такая, эта конституция, служивые, не задумываясь, ответили: «Известно кто. Жена Константина!»
        На этом самом месте главнокомандующий Литовским корпусом начинал дико хохотать и непременно обращался к своей супруге:
        - Представляете, дорогая, как русский народ вас величает? Моя любимая, моя ненаглядная Конституция!
        Но вскоре в Варшаву из Петербурга пришли списки тех, кто так или иначе был связан с декабристами. В них великий князь увидел фамилию Лунина.
        Его надлежало арестовать и отправить в столицу для дальнейшего ведения следствия.
        Константин Павлович вначале отправил своего адъютанта на охоту поближе к австро-венгерской границе в надежде, что тот не вернется. Но через неделю Лунин явился в Бельведер с тушей убитого кабана.
        Тогда великий князь решил поговорить со своим любимцем начистоту.
        - Вот деньги, паспорт, - протянул он адъютанту большой конверт. - Пожалуйста, уезжайте на запад.
        Весельчак и балагур поклонился великому князю, поблагодарил его за заботу, но отказался принять конверт.
        - Извините, ваше высочество, но я не намерен предавать своих товарищей и готов разделить с ними печальную участь.
        Романов еще какое-то время держал в руке пакет, не зная что с ним делать, потом вдруг резко швырнул его на стол и грустно сказал:
        - Тогда прощайте, голубчик, и не поминайте меня лихом.
        В тот же день арестантская карета увезла декабриста в Санкт-Петербург. Там его потом осудили и сослали в Сибирь.
        Несмотря на многочисленные донесения о создании Военного союза и подготовке к восстанию главнокомандующий отмахивался от них. Он не верил, что поляки, которые его так любят, способны на черную неблагодарность. Он создал для Польши первоклассную армию, вооружил ее лучшим оружием, вымуштровал так, что его полки не стыдно было показать на любом параде. При нем жизнь на разоренной многочисленными войнами земле только начала налаживаться. И вдруг какое-то восстание. Наговоры это все, вымысел недоброжелателей. В таком тоне он писал в столицу императору Николаю. В его обожаемой Польше все спокойно.
        Анонимные письма о заговоре он бросал в камин. А Бельведерский дворец по-прежнему охраняли всего два сторожа-инвалида, и массивные ворота замка на ночь даже не запирались.
        У великого князя неожиданно заболел большой палец на ноге. За ночь он так распух и почернел, что на ногу невозможно было ступить. Впервые за шестнадцать лет жизни в Варшаве Константину Павловичу пришлось изменить свои планы. Он не поехал на развод постов на Саксонскую площадь. И в толпе народа еще напрасно прождали сорок молодых людей в длинных плащах, под которыми они прятали бомбы и пистолеты. Жертва спутала их планы.
        Начальник варшавской полиции Любовидзский дожидался аудиенции в приемной великой князя уже третий час. За окнами смеркалось - в ноябре темнеет рано. Камердинер Фризе внес подсвечник с зажженными свечами. Потом, ни слова не говоря, бесшумно отворил дверь и как тень скользнул в кабинет.
        Вскоре он вышел оттуда и тихо сказал:
        - Его высочество по-прежнему спит. Ему нездоровится. Не лучше ли отложить ваш визит до завтрашнего утра?
        Полицмейстер встал с дивана и ответил:
        - Я бы с удовольствием так и сделал. Но мое дело не ждет, завтра может быть уже поздно. Вам придется разбудить великого князя. Иного выхода нет…
        Он еще не закончил фразу, как снизу послышался какой-то шум.
        - Я посмотрю, - сказал полицмейстер, остановив камердинера, и вышел в коридор.
        Шум доносился с лестницы. Со стен падали картины в тяжелых рамах, звенели осколки разбитых древних ваз, а по ступеням, громыхая сапогами, со штыками наперевес неслись студенты в красных конфедератках.
        - Спасайтесь, ваше высочество! Вас хотят убить! - крикнул изо всех сил полицмейстер и бросился бежать назад в приемную.
        Но он был человек грузный, потому бежал не слишком быстро, и в самом конце коридора конфедераты его нагнали. Штыки пронзили его спину, и он упал, истекая кровью.
        Но камердинер успел заскочить в кабинет великого князя, и пока тот спросонья протирал глаза, Фризе задвинул на двери обе задвижки. Он схватил недоумевающего Константина Павловича за руку и потащил его к замаскированной под книжный шкаф двери, ведущей на крышу, в одну из угловых башенок.
        Конфедераты уже ворвались в приемную и теперь пытались сокрушить массивную дубовую дверь в кабинет Романова.
        Неизвестно, удалось бы сыну Павла I пережить этот ненастный вечер, если бы не случай. Другой отряд убийц вломился во дворец через задний подъезд. Навстречу им попался тучный невысокий человек в генеральском мундире. Студенты искололи его штыками, приняв свою жертву за великого князя.
        - Спускайтесь! Он убит! - крикнули они наверх своим товарищам, безуспешно пытающимся выломать дверь.
        Так генерал Жандр, очень похожий на главнокомандующего, ценой собственной жизни спас своего командира от верной гибели.
        В узкое окно крохотной башни трясущийся от страха Константин наблюдал, как по двору метались люди с факелами и ружьями. Уверовав, что они сделали свое черное дело, за которым явились в Бельведер, молодые шляхтичи покинули замок. И только тела заколотых сторожей-инвалидов остались лежать у ворот.
        А над Варшавой уже поднималось зарево пожаров. Это горели русские казармы.
        Мятежники не решились ворваться в покои княгини. Когда бледный как смерть Константин вышел из своего укрытия и спустился в приемную, то рядом с трупом несчастного полицмейстера нашел свою жену. Она отыскивала его среди убитых. Увидев мужа живым и невредимым, Иоанна бросилась к нему на грудь и разрыдалась:
        - Вы живы! Какое счастье!
        А к замку подходили русские полки.
        Константин вышел во двор и стал принимать донесения от офицеров. Только тогда ему стали ясны масштабы трагедии. Это оказалась не вылазка горстки смутьянов, а подготовленная, тщательно спланированная акция. Захвачен арсенал. Польские командиры раздают оружие ополченцам. В городе режут русских, жгут их дома.
        Подъехала рота польских конных егерей.
        Константин обрадовался, что не все поляки забыли свою присягу. Он кинулся к ним и стал их приветствовать по-польски. Но один подпоручик выхватил у солдата ружье и, прицелившись прямо в грудь великому князю, нажал на курок. Осечка. Потом еще одна. И в третий раз ружье не выстрелило.
        Главнокомандующий, уже приготовившийся принять смерть, открыл глаза и увидел, что покушавшийся на его жизнь офицер бросил ружье и побежал в сторону леса.
        Конные егеря повернули в сторону Варшавы.
        К рассвету подтянулись все части русских войск, которым удалось вырваться из восставшей польской столицы. Константин Павлович отдал приказ отступать к Мокотовой заставе. В глубине души он все еще надеялся на благоразумие повстанцев.
        Княгиня отказалась одна выехать в Россию, она осталась рядом с мужем.
        Через два дня к великому князю приехала делегация от Временного польского правительства. Ее возглавлял старый друг императора Александра Адам Чарторыйский.
        - Я уполномочен обсудить с вами, ваше высочество, меры, с помощью которых мы можем избежать разрастания конфликта, - начал он издалека. - Но при некоторых условиях.
        - Единственным условием может быть только ваша беспрекословная покорность российскому императору, - отрезал Константин.
        - Мы можем обсудить и это, - парировал выпад Чарторыйский. - Но у польского народа есть ряд требований. Мы требуем восстановления конституции, данной нам императором Александром и урезанной Николаем, а также передачи Польши ее исконных земель. Мы также настаиваем на полной и безоговорочной амнистии всем восставшим. Если вы, ваше высочество, поддержите наши требования и перейдете на нашу сторону, то я уполномочен предложить вам от имени Временного правительства стать нашим законным королем, и чтобы наследники ваши правили свободной и процветающей Польшей.
        Константин побагровел, его кулаки сжались, и он чуть не набросился на главу самозванного правительства.
        - Вы хотите, чтобы я предал империю, предал брата? - гневно переспросил он Чарторыйского.
        - Бросьте, ваше высочество. Ни о каком предательстве не идет речь, - стал успокаивать его парламентер. - Вы же любите Польшу, и Польша любит вас. Это же ваша вторая родина. Не так ли, ваше сиятельство?
        Последние слова были обращены к княгине Лович. Иоанна покраснела и громко, чтобы слышали все, сказала мужу:
        - Не слушайте этого человека. Он предатель!
        Константин улыбнулся и спросил:
        - Все слышали ответ гордой польки? - он обвел взглядом всех членов делегации. - Император Николай - ваш и мой государь. А я здесь только первый подданный. Обратитесь со всеми этими вопросами лучше к нему.
        - С вашего позволения… Федор Кузьмич… еще одну стопочку…
        Синецкий уже напился в дупель. У него и язык заплетался, но старец все равно не уходил. Ему хотелось дослушать рассказ до конца.
        - А что было потом, милейший пан?
        - Потом?.. - поляк явно запамятовал, на чем он остановился. - Ах, потом… Обсудили условия перемирия. Наши выдали вашим пленных. А польским частям, оставшимся верным присяге, его высочество разрешил вернуться в Варшаву. Тогда я и покинул великого князя, даже не попрощавшись с ним по-людски. Мы открыли дорогу русским полкам к границе. Но у Николая Павловича оказалось наготове огромное войско. Он его намеревался отправить для усмирения французской революции. А вместо этого двинул на Польшу. Только командование теперь поручил генерал-фельдмаршалу Дибичу, ибо Константин Павлович в его глазах упал очень низко - из?за того, что позволил созреть восстанию. Правда, великий князь остался в ставке. Он хотел помочь усмирить Польшу малой кровью. Все уговаривал Дибича только попугать, а не воевать всерьез. Но в мае 1831 года фельдмаршал заразился холерой и умер, а через месяц в Витебске от этой же заразы скончался и великий князь. Мир праху его! Достойный был человек.
        После Дибича русскую армию возглавил генерал-фельдмаршал Паскевич, ставший потом польским наместником. Этот волкодав с нами уже не церемонился. К осени все было кончено. Варшава пала. Наши отряды распущены. А потом что? Суд. И вот она - Сибирь-матушка, приют всех неприкаянных душ.
        Кузьмич? Еще по стопке? Где ты, Кузьмич?..
        Старый вояка Синецкий пережил Федора Кузьмича всего на две недели. Его похоронили в Томске, в католической части кладбища.
        Его внучка вышла замуж за ссыльного дворянина Ланского. У них было десять детей. Девять дочерей и один сын - Яков. Дед будущего олигарха Михаила Ланского.
        После смерти Константина Павловича император Николай I пригласил княгиню Лович на жительство в Царское Село в качестве вдовствующей великой княгини. Но через год после смерти мужа ее не стало…
        Загадочная смерть брата императора и его жены послужила поводом для разного рода слухов. Поговаривали даже, что великий князь вовсе не умер от холеры, а, последовав примеру брата Александра, лишь инсценировал свою смерть и уехал по собственной воле в Сибирь. Он не мог простить себе собственного легкомыслия, следствием которого явились утрата безоблачной жизни в Бельведерском дворце и такое кровопролитие.
        Он якобы устроился на Байкале, близ Иркутска, а вскоре вызвал к себе и жену. Там они дожили свой век в мире и согласии, осуществив свою мечту о частной жизни.
        Но это, скорее всего, красивая сказка. Как, может быть, и вся история о Федоре Кузьмиче. Кто его знает?
        Но если это все-таки было, то выглядело, вероятно, так или хотя бы похоже.
        Глава 4. Бойтесь данайцев
        Мобильный телефон зазвонил ночью. Но Неклюдов не спал. Он смотрел по телевизору EuroNews. В Ватикане, в Сикстинской капелле, конклав выбирал нового Папу. В первый день голосования кардиналы не пришли к единому мнению. Из трубы валил черный дым.
        Голос в трубке сказал только одно слово:
        - Да.
        Леонид Петрович улыбнулся. Он представил себе, как трудно далось священнослужителям это решение, сколько согласований на различных уровнях церковной иерархии им пришлось провести за неполную половину суток, прошедшую после его визита в Русскую духовную миссию в Иерусалиме. А какие сомнения, муки совести пришлось преодолеть высшим иерархам Русской православной церкви, прежде чем архимандрит получил добро на этот звонок.
        А какой переполох произойдет на Лубянке и в Кремле, когда гонители холдинга узнают, что им теперь противостоит не горстка разрозненных и почти сломленных морально частных лиц, а могущественная духовная организация, с которой они не могут не считаться.
        Он так и заснул на диване перед телевизором с улыбкой на лице.
        Едва за гостем закрылась дверь, отец Олег, не теряя ни минуты драгоценного времени, стал набирать телефон приемной патриарха.
        - Очень сожалею, ваше высокопреподобие, но его святейшества сейчас нет в резиденции, и в ближайшие дни он не появится, - ответил секретарь.
        - Но у меня очень важное и срочное дело. Его может решить только патриарх, - настаивал иерусалимский архимандрит.
        - Ничем не могу помочь. Патриарх тяжело болен. Он в больнице. И с ним никак нельзя связаться. Обратитесь к митрополиту Мефодию.
        На том конце положили трубку.
        «Значит, Мефодий? - отец Олег размышлял, не решаясь набрать телефон приемной митрополита. - Как это некстати!»
        Глава Русской духовной миссии на Святой земле был много наслышан о личных качествах митрополита Мефодия. Его предшественник в Иерусалиме отец Сергий хорошо знал будущего митрополита еще по учебе в духовной семинарии и был очень огорчен, когда того избрали в состав Синода. А вскоре отца Сергия сняли с должности за незначительную провинность и отправили в отдаленную епархию на Дальнем Востоке. Говорят, что отец Мефодий поспособствовал этому перемещению. Он прочил на освободившееся место главы духовной миссии на Святой земле своего человека, но отец Сергий подключил все свои связи среди высшего духовенства и оставил своим преемником отца Олега.
        Митрополит, конечно, этого не забыл. А сейчас, когда он набрал такую силу в церкви, что даже замещает на время болезни самого патриарха, пребывание священника из чужой партии на месте руководителя духовной миссии в Иерусалиме было вопросом времени. При первой же оплошности отец Олег будет смещен со своей должности и отправлен в далекую ссылку. Об этом архимандрит знал, потому и не спешил звонить в приемную митрополита.
        Он набрал другой номер.
        - Слушаю вас, - ответил дружественный голос.
        - Это Олег.
        - Давно ты не баловал меня звонками. Что-то случилось?
        - Да. Я могу обсудить по этому телефону конфиденциальный вопрос?
        - Я, правда, не думаю, что телефон заместителя начальника отдела внешних церковных сношений прослушивается, но давай лучше я тебе перезвоню. Тот номер, который ты мне давал при нашей последней встрече, у тебя еще действует? Вот на него я и перезвоню.
        Прошло минут десять, прежде чем зазвонил мобильный телефон архимандрита.
        - Это Иона. Ну, рассказывай, что у тебя там стряслось?
        Алексей Самсонов, так звали протоиерея Иону в миру, был старым другом иерусалимского архимандрита еще в той, прежней, жизни. Они познакомились в Афганистане, когда ни тот ни другой даже не помышляли о духовном сане. Алексей окончил Институт стран Азии и Африки и служил переводчиком в советском посольстве в Кабуле, а будущий архимандрит - Игорь Чурсин - был собственным корреспондентом «Комсомольской правды» в Демократической Республике Афганистан.
        Молодые люди, приблизительно одного возраста и равного социального статуса, оба холостые, не могли не сойтись: круг интеллигенции в находящемся на военном положении Кабуле был достаточно узок. Они часто выезжали вместе на фронт, попадали в опасные передряги, вместе ходили на вечеринки в военный госпиталь, где ухаживали за молоденькими врачихами. Оба в свое время были завербованы Комитетом, но воспринимали это, как вынужденную реальность. Ни тот ни другой ни на кого не стучали, считая доносительство вещью низкой, не совместимой с собственным достоинством.
        Разными путями и в разное время они осознали свое жизненное призвание в служении Богу. Чурсин это сделал раньше, еще двадцать лет назад, Самсонов пришел к религии чуть позже, на философском факультете МГУ. Но оба это сделали сознательно, от чистого сердца. Поэтому такие священнослужители, как митрополит Мефодий, им были внутренне чужды.
        А что Мефодий? Блестящий богослов, умнейший человек, очень теле - и фотогеничный. По-своему он тоже верит в Бога. Но, дослужившись до столь высокого сана, став одним из церковных иерархов, владыка посвятил Богу не всего себя. В глубине его души еще осталось место для честолюбивых устремлений, чреватых грехом гордыни. Свое служение церкви он понимал не как самоотречение и самопожертвование, а как достойную работу, которая должна приносить соответствующие дивиденды. В том числе и в материальном, и в карьерном смысле. Он очень хотел стать патриархом. И сейчас, как никогда, был близок к осуществлению своей заветной мечты.
        - Ты в курсе дела Ланского? - спросил архимандрит у протоиерея.
        - Конечно. Я же в России живу, а не в Израиле.
        - Это плоская шутка, - серьезным тоном сделал замечание другу отец Олег и перешел к делу. - Только что у меня был Неклюдов. Да, тот самый акционер холдинга, которому Ланский передал в управление все свои акции. Да, Россия объявила его в розыск через Интерпол. Но в Израиле его никто не преследует. Это же свободная страна.
        - Счет сравнялся. Один - один, - отметил колкость, отпущенную в свой адрес, московский священник.
        - Неклюдов хочет пожертвовать Русской православной церкви все свое имущество, в том числе и акции Ланского. По доверенности он имеет на это право. Представляешь, какая это бомба?
        Отец Иона даже присвистнул в трубку.
        - Это же миллиарды долларов! Но и какие проблемы!
        - Меня тоже не покидает ощущение, что это данайский дар. Примешь этого троянского коня, он всю церковь развалит. Я звонил в приемную патриарха, но мне сказали, что его святейшество в больнице.
        - Да. Он совсем плох. Того и гляди отправится вслед за Папой Римским.
        - Секретарь посоветовал обратиться к митрополиту Мефодию. Но прежде чем звонить ему, я решил посоветоваться с тобой. Ты же знаешь отца Мефодия. Он не сможет устоять перед таким соблазном.
        - Что верно, то верно. Митрополит никогда не был бессребреником. А тут такой шанс одним махом поправить финансовые дела церкви, да еще выслужиться при этом! Он его наверняка не упустит.
        - Вот и я об этом тревожусь. Не затмит ли блеск злата глаза митрополиту. У нас только наладились взаимоотношения с властью. Мы не лезем в их дела, а они в наши. А тут такой камень раздора?
        В трубке несколько секунд молчали. Московский собеседник обдумывал полученную информацию.
        - А знаешь, святой отец, звони митрополиту! - объявил свой решение протоиерей. - Что Бог дает, то к лучшему. Глядишь, из?за собственной жадности Мефодий сам себе яму выкопает. Ты хочешь, чтобы он стал патриархом?
        - Нет.
        - Вот и я не хочу. Куда бы потом дело Ланского ни вырулило, митрополит все равно погрязнет в нем по самые уши. А скоро заседание Синода. Там-то с него и спросят. Человеку с такой гордыней даже президентом нельзя быть, а князем церкви - тем более. Поэтому звони ему скорей, Олег. Да благословит тебя Бог!
        Владыка выслушал рассказ главы иерусалимской миссии очень внимательно, и только когда архимандрит закончил говорить, он спросил его:
        - Как вы считаете, от чистого сердца сей дар, или же его преподносят нечестные на руку люди с единственной целью, чтобы поссорить святую церковь с мирскими правителями?
        - Я не знаю, владыка, - честно признался отец Олег. - Может быть, щекотливый момент здесь и присутствует, но господин Неклюдов также жертвует церкви и все свое состояние. А это не только его доля в холдинге, который сейчас у всех на слуху. Но и принадлежащий ему на всех законных основаниях химический комбинат в Израиле, а также многомиллионные суммы на счетах в самых надежных банках мира. Поэтому заподозрить его в какой-то корысти сложно. Это больше похоже на жест отчаявшегося человека, который просто не может больше противостоять несправедливости и просит у нас защиты. Не забывайте, что он рискует собственной жизнью, уступая свою и доверенную ему Ланским собственность.
        - А чего он хочет от церкви взамен? - спросил митрополит, не верящий в людское бескорыстие.
        - Ничего.
        - Так не бывает. Всем людям от нас чего-то нужно, даже большего, чем мы можем им дать. Например, спасения души. А что собирается делать этот ваш жертвователь потом, когда останется без средств к существованию?
        - Не знаю. Об этом мы еще не говорили.
        - Плохо. Очень плохо, - сделал выговор митрополит. - Пастырям в первую очередь надлежит знать о настроении прихожан. Когда, вы говорите, он нас будет ждать у адвоката?
        - Завтра в десять часов утра. В Тель-Авиве.
        - Хорошо. Я прилечу сам. О номере рейса и времени прилета вам сообщит мой помощник.
        - А что мне передать господину Неклюдову? Я должен сообщить ему наш ответ сегодня.
        - А вы разве не догадались? Если дар осуществляют от чистого сердца, как святая церковь может его не принять?
        - Но вы подумали о возможных последствиях, владыка?
        - Сын мой, любые переговоры всегда удобнее вести, имея что-то в рукаве. На вопрос иметь или не иметь я давно уже ответил утвердительно. Так что звоните своему жертвователю, мы будем ждать его в назначенное время в назначенном месте.
        Все сразу пришло в движение. Церковные юристы занимались подготовкой необходимой документации. Отделу внешних сношений он поручил связаться с аэропортом, чтобы подготовить к вылету самолет патриарха, и с диспетчерскими службами стран, через которые лежал путь на Святую землю, чтобы подготовили воздушный коридор, а также с аэропортом «Бен-Гурион» в Тель-Авиве.
        Вылет назначили на шесть тридцать утра. Учитывая разницу во времени с Израилем, делегация РПЦ должна была прибыть к нотариусу в Тель-Авиве вовремя. Еще оставалось время на непредвиденные осложнения с пограничным и таможенным контролем в израильском аэропорту. Там их должен был встретить иерусалимский архимандрит и проводить в город в нотариальную контору.
        «Что бы вы вообще без меня делали?» - размышлял в ожидании взлета митрополит Мефодий, откинувшись в мягком кресле просторного пассажирского салона современного «боинга», в котором кроме него было еще четверо доверенных лиц - юрист, секретарь и два охранника.
        Даже приобретение этого самолета для церкви далось очень непросто. Больше всех пришлось убеждать самого патриарха. Какие только аргументы в пользу покупки лайнера ни приводил Мефодий. Главный - любая успешная коммерческая компания давно уже имеет собственный самолет. Это удобно и современно. А он все равно твердил, что нельзя духовным лицам равняться на мирян. Тогда митрополит привел в пример Римскую католическую церковь, которая давно уже не обращает внимания на подобные мелочи. И все равно не смог уговорить патриарха. Пришлось действовать на свой страх и риск. А как сейчас кстати пришелся этот самолет!
        Подобного исхода он ожидал и в деле с нефтяным холдингом, по которому сейчас летел в Израиль. Конечно, противники на славу постараются очернить его перед патриархом. Пусть. В христиан тоже вначале бросали камни. Как они не понимают, эти ревнители бескорыстия, что без денег, без больших денег, никогда не вернешь православной церкви прежнего величия. Как много храмов разрушено в эпоху воинствующего атеизма, как много душ прошло мимо Бога! Много ль доходов от треб? На крещениях, отпеваниях, венчаниях и свечах не заработаешь. Одни слезы! Вот католики и мусульмане давно уже поняли значимость денег в деле укрепления веры. А православные священники по поводу восстановления любого храма идут на поклон к власти или, как нищие, просят подаяния у нуворишей.
        И это церковь, которая была оплотом православного государства многие века! Некогда одна из богатейших церквей мира. Стыдно.
        Ватикан не видит ничего постыдного в зарабатывании денег для собственных нужд. А чем мы хуже? Да государство не один нефтяной холдинг должно безвозмездно передать церкви. Чтобы загладить преступления предыдущего режима, ему чуть ли не все доходы от нефтяной отрасли надо направлять на восстановление былого величия православия. Имела же когда-то церковь лучшие земли, получала доходы от различных промыслов. Почему этого нет сейчас?
        Патриарх и Синод должны изменить свое отношение к бизнесу вообще, а к церковному в особенности. Иначе католицизм и ислам нас просто задавят, и православие скоро превратится в какую-нибудь секту. А без веры и никакого третьего Рима не будет. В правительстве не дураки сидят, должны понять, что мы их последняя опора.
        Митрополит закрыл глаза, он представил себе логотип «Православная нефтяная компания», и на сердце у него стало так легко, что он окончательно уверовал в свою правоту и заснул со спокойной совестью.
        Вылет митрополита Мефодия на Святую землю на Страстной неделе ни у кого не должен был вызвать подозрений. Сколько паломников со всех концов света стекается в это время в Иерусалим! Но спешка, с которой осуществлялись эти сборы, и наличие на борту профессионального юриста с секретными документами не прошли мимо недремлющих агентов.
        Об истинной цели визита митрополита в Израиль и его планах относительно нефтяного холдинга Семен Семенович был информирован даже раньше господина Неклюдова и предпринял меры, чтобы предотвратить встречу своего бывшего подчиненного и постоянного члена Синода, тем более подписание ими каких-либо документов.
        Марк Михайлович Рабинович был потомственным нотариусом. Его прадед заверял купчие и доверенности еще членам императорской семьи. И дед его был нотариусом, и отец. И Марк не стал исключением.
        Покойный папа был в Москве личностью известной. Он еще при советской власти возглавлял нотариальную контору на улице Горького. Папа был настоящим коммунистом, до мозга костей, и не смог пережить крах режима и развал Союза.
        После прочтения в «Правде» беловежских соглашений у него случился обширный инфаркт. Постепенно больной стал выкарабкиваться, но, узнав, что Гайдар отпустил цены, совсем сник и вскоре умер.
        А перед смертью успел взять с сына честное слово, что тот эмигрирует в Израиль. Так Марк Михайлович оказался на Земле обетованной.
        Вначале было трудно. Все было вокруг чужое. Какой бизнес может быть, когда кругом одни евреи! Но потом ничего, притерся. Родственники помогли открыть небольшую нотариальную контору в пригороде Тель-Авива. А уж когда в России люди стали зарабатывать большие деньги и переправлять их на запад, тогда наступил звездный час нотариуса Рабиновича.
        Волей судьбы и благодаря своим личным качествам, среди которых на первом месте всегда стояло умение держать язык за зубами, Марк Михайлович выдвинулся среди коллег. Нет, Рабинович не был неразговорчивым и малообщительным человеком. Наоборот, он мог трещать без умолку часами, но о вещах незначительных, общедоступных. Если же речь заходила о его клиентах, он тут же переводил разговор на другую тему.
        Клиенты это ценили. Вначале один деловой человек порекомендовал нотариуса Рабиновича другому, а уже через год в его конторе отбоя не было от выходцев из России, желающих обезопасить и легализовать свои миллионы. Теперь у него была крупная юридическая фирма, владеющая несколькими этажами современного офисного здания в самом центре Тель-Авива.
        Михаила Аркадьевича Ланского и его компаньонов Марк Михайлович особенно ценил и уважал. Они были старыми, надежными клиентами его конторы. Поэтому, когда позвонил господин Неклюдов и попросил подготовить бумаги о передаче в траст принадлежащих ему и Ланскому акций нефтяного холдинга, Марк Михайлович ничему не удивился и даже обрадовался. Ведь предстоящая сделка сулила ему немалый гонорар.
        Вначале условились на одиннадцать часов утра, но затем Неклюдов перенес встречу на десять.
        Но каково было удивление нотариуса, когда пробудившись утром от странного толчка в плечо, он увидел перед собой в собственной, хорошо охраняемой квартире главного акционера российского нефтяного холдинга.
        Он чуть не вскрикнул от неожиданности, но Неклюдов, одетый явно не по форме в столь ранний час - в костюме и при галстуке, словно собрался на прием в посольство, приложил палец к губам и указал на мирно спящую жену нотариуса, а потом на дверь.
        Рабинович понял его без слов и, накинув на себя халат, поплелся вслед за незваным гостем к выходу.
        - Как вы оказались в моей квартире? - удивленно спросил он клиента.
        Неклюдов, загадочно улыбаясь, показал на распахнутое окно.
        - Но ведь здесь одиннадцатый этаж? Вы же могли разбиться! Разве можно так собой рисковать! - стал выговаривать Рабинович, в котором уже проснулся юрист, прикидывающий в уме, сколько можно запросить за незапланированную побудку и незаконное вторжение в частное жилище.
        - Извините, Марк Михайлович, но у меня не было другого выхода, - сказал Леонид Петрович и объяснил почему.
        Дескать, люди, устроившие гонения на Ланского и посадившие его за решетку, пытаются заставить его, Неклюдова Л. П., насильно, против его воли передать акции какой-то багамской компании.
        - Но ведь это вымогательство! Надо срочно позвонить в полицию. Израиль - свободная страна, на них быстро найдут управу, - предложил Рабинович.
        - Боюсь, что это не поможет, - высказал свои сомнения клиент. - Меня тогда просто убьют, а Михаилу Аркадьевичу в российской тюрьме придется еще хуже.
        - И что вы предлагаете?
        - Я придумал нечто такое, что введет в замешательство наших противников.
        - И что же? Ну не томите же! - нотариус окончательно проснулся.
        - Я решил уступить все наши с Михаилом акции - Русской православной церкви.
        - О Боже! - воскликнул Рабинович, но тут же поинтересовался: - А почему не еврейской?
        Настал черед Неклюдова смутиться. Он явно не ожидал такого вопроса и потому не сразу нашел нужный ответ.
        - Понимаете, если бы наш холдинг добывал нефть в Израиле, тогда бы можно было рассмотреть предложенный вами вариант, а в России, извините, большинство населения - православные.
        - Можете не объяснять всю подноготную вашего решения. Мне и так все понятно. Вы хотите столкнуть лбами президента и патриарха и посмотреть, что из этого выйдет. Как зрителю мне бы было интересно понаблюдать, чем закончится эта схватка, но как ваше доверенное лицо я обязан предупредить: вы потеряете все свои деньги!
        - Я знаю.
        - А господин Ланский в курсе?
        - Я думаю, что он бы не возражал. И потом, оформив на меня доверенность, он всю ответственность переложил на меня. С юридической точки зрения разве я не уполномочен совершить такую сделку?
        - Что вы! Я знаком с вашей доверенностью и готов перед кем угодно подтвердить ваши права, - успокоил нотариус клиента.
        - Тогда собирайтесь.
        - Куда?
        - Оформлять сделку.
        - Но еще очень рано!
        - А потом может быть слишком поздно.
        Он снял номер в отеле рядом с аэропортом и оставил там уже осознавшего требования конспирации нотариуса. А сам, облачившись в наряд раввина и нацепив на голову парик, а на подбородок - накладную бороду, отправился в аэропорт - встречать гостей.
        Леонид Петрович просчитал, что для заключения сделки из Москвы прилетит кто-то из высших православных иерархов. А когда он увидел в зале прилета в толпе встречающих отца архимандрита, то окончательно убедился в собственной дальновидности.
        Его профессиональный глаз также отметил трех топтунов, следивших за иерусалимским священником. Но вот из зоны таможенного досмотра показалась грузная фигура в рясе, уверенно направляющаяся к выходу. За ней следовал еще один священнослужитель и трое людей в штатском. Архимандрит пошел навстречу прибывшей делегации.
        У выхода в город скопилось много народу. Неожиданно раввин, шедший сразу за архимандритом, немного подался вперед и быстро зашептал в ухо православному священнику:
        - Отец Олег, ничему не удивляйтесь. Это я, Неклюдов. За нами следят. Перед отъездом в город заедьте на подземную стоянку. Словно хотите забрать багаж. Там быстро вместе с митрополитом переберетесь в мою машину. Только пусть ваши охранники переоденутся в ваши рясы. Не надо вам привлекать к себе внимания.
        Архимандрит сделал все так, как велел Неклюдов, несмотря на протесты митрополита Мефодия.
        - Не пристало мне участвовать в маскараде и играть в казаки-разбойники, - ворчал владыка, но делал, как ему сказали.
        Более того, отец Олег усовершенствовал предложенный Неклюдовым план. Пропустив вперед две машины с высшим духовенством, третья машина с дополнительной охраной должна была перекрыть въезд на подземную стоянку, чтобы вообще исключить даже саму возможность какого-то постороннего наблюдения.
        Неклюдов уже ожидал их в голубом подержанном «фиате», стоявшем в ряду машин. Он скинул с себя одеяние раввина и вновь приобрел вид респектабельного бизнесмена. Когда кортеж со священнослужителями поравнялся с его машиной, он дважды мигнул фарами. Тут же один из автомобилей остановился, и из него вылезли двое. Один - старик с окладистой, наполовину седой бородой, а другой - средних лет, но тоже бородатый. Их одежда - футболки и летние брюки - явно не сочеталась с их внешним видом.
        Леонид Петрович открыл заднюю дверь и крикнул:
        - Быстрее садитесь.
        Бородачей звать второй раз не пришлось. Они юркнули к нему в машину, а кортеж, на котором они прибыли, сделав круг по стоянке, направился к выезду.
        - Объясните мне, к чему вся эта конспирация? - на повышенных тонах спросил сидевшего за рулем Неклюдова митрополит.
        - К сожалению, владыка, цель вашего визита в Израиль не осталась тайной для моих противников. Теперь они в курсе наших планов и попытаются любыми способами помешать заключению нашей сделки. Поэтому извините за причиненные вам неудобства, но конспирация в данном случае - мера вынужденная.
        - И что нам теперь делать? - поинтересовался постоянный член Синода, озираясь по сторонам, когда машина выехала из подземелья. - Куда мы сейчас едем?
        - К нотариусу, - пояснил виновник ситуации.
        - А вы не боитесь, что нас там может ожидать засада? - спросил митрополит, вникнувший в правила предложенной игры.
        - Может быть, но маловероятно, - ответил Леонид Петрович. - Я заранее перевез нотариуса ближе к аэропорту. Он ожидает нас в отеле. Если все пройдет гладко, то вы можете сразу же улететь со всеми бумагами в Москву. Там будет безопаснее.
        - Но я хотел еще побывать на таинстве сошествия благодатного огня в Иерусалиме, - поделился своими планами владыка.
        - Будет лучше, если вы сделаете это на следующий год, - предупредил миллиардер.
        - Ну, наконец! А я уже стал волноваться, не случилось ли чего, - вместо приветствия высказал упрек вошедшим в номер Рабинович, но, присмотревшись к спутникам Неклюдова, добавил: - А это, как я понял, ваши духовные наследники. Если все в сборе, что нам тогда мешает приступить к работе? Какие вы привезли с собой документы, господа?
        Нотариус тщательно изучил доверенности и паспорт митрополита.
        - Все в порядке, - заключил он. - Чистая сделка, комар носа не подточит. Не изволите поставить свои подписи, господа?
        - Ну вот и все, - подвел итог Рабинович. - Теперь я могу с полной ответственность констатировать, что вы, господин Неклюдов, стали совершенно нищим, как того и хотели, а вы, господа священнослужители, принесли своей церкви невиданное богатство. Остается только представить подписанные вами и удостоверенные мной бумаги в депозитарий в Москве, ведущий реестр акционеров холдинга, и Русская православная церковь вступит во владение многомиллиардной собственностью. Полагаю, что это дело не мешает отметить. Как вы на это смотрите, святые отцы?
        Но православным священникам не довелось ответить на предложение нотариуса из Тель-Авива. Неожиданно в дверь номера постучали.
        Неклюдов вытащил беретту и спросил у Рабиновича:
        - Вы что-нибудь заказывали в номер?
        Юрист отрицательно помотал головой, испуганно захлопав глазами.
        - А звонили куда-нибудь отсюда? - продолжил расспросы бывший олигарх.
        Марк Михайлович затрясся в своем кресле и проблеял:
        - Но не с гостиничного телефона. Я только позвонил жене со своего мобильника, чтобы она не волновалась. Я ничего лишнего не говорил. Только про то, что у меня возникло срочное дело и я ушел на работу не попрощавшись. И что скоро вернусь.
        - Ну, насчет скорого возвращения вы, Марк Михайлович, поспешили пообещать, - произнес Неклюдов, направляясь к двери.
        - Но я же только с мобильного телефона, - продолжал оправдываться Рабинович.
        - Какая разница! - цыкнул бывший разведчик. - Для современной техники плевое дело засечь место приема сигнала. Так что готовьтесь к приему нежданных гостей.
        - Кто там? - спросил Леонид Петрович, подойдя к выходу.
        - Обслуживание номеров, сэр. Я принес вам свежие полотенца, - доложил из коридора уборщик.
        - Вы не могли бы зайти позже? Мы сейчас заняты.
        - Но, сэр, я, кажется, когда убирался, забыл в вашей ванной комнате коробочку с шампунем. Можно мне посмотреть, там ли она? Я на секунду. Мне только взглянуть.
        Неклюдов знал, что за этим последует. И не важно: сам ли он откроет дверь либо ее выломают (а она была достаточно хлипкая), гости все равно окажутся в номере. Он быстро повернул флажок замка и отпрыгнул в конец маленького коридора, чтобы в случае чего сразу спрятаться за выступ стены.
        В номер на самом деле вошел только один уборщик-китаец. Улыбаясь и кланяясь, мол, простите меня за вторжение, он скрылся в ванной и тут же появился обратно, держа в руках какую-то картонную коробку.
        Неклюдов уже почти расслабился, упрекая себя в излишней подозрительности, но в этот момент азиат неожиданно швырнул ему прямо в лицо свою коробку, и страшной силы удар обрушился на его грудь. Леонид Петрович не устоял на ногах и рухнул на пол прямо к ногам перепуганных священников.
        Через считанные секунды он уже сидел в кресле в наручниках. В номере же народу заметно прибавилось. Кроме китайца, здесь оказались еще и двое прилетевших вчера из Москвы менеджеров багамской компании, а также начальник неклюдовской службы безопасности.
        - Что ж вы, Леонид Петрович, решили с нами в кошки-мышки поиграть? - с чувством явного превосходства выговаривал ему главный телохранитель. - Мы, понимаешь ли, ждем вас в офисе у господина Рабиновича. А вы, значит, решили нас кинуть. Нехорошо. А еще такой маскарад с переодеванием устроили. Громил нарядили в рясы. А посмотрите, в кого вы святых отцов превратили? Это же никакие не служители церкви, а ветераны спортивного общества «Динамо». Ладно. Это все лирика. Перейдем к делу. Вообще-то, даже хорошо, что вы собрались вместе. И наш уважаемый даритель, и нотариус с печатью. У нас есть все необходимые составляющие, чтобы, не выходя из этого номера, закончить работу, которую мы начали. Только вместо деятелей церкви вы, Леонид Петрович, уступите, пожалуйста, ваши с Ланским акции вот этим господам. Они же специально прилетели за этим из Москвы. А вы, мэтр Рабинович, сейчас засвидетельствуете эту сделку и спокойно поедете к своей жене. А то она вас сегодня утром потеряла. Не надо доставлять любимой женщине лишние волнения. Что же касается вас, святые отцы, то, извините, сделку, которую вы только что
провернули, придется аннулировать. Ну, подумайте сами, где это видано, чтобы попы качали и продавали нефть? Это же сюжет для вульгарного комикса! Пусть этим занимаются профессионалы. Ваше призвание - врачевать людские души. Вот и делайте это, а в бизнес, пожалуйста, не лезьте. Не поповское это дело. Сейчас господин Неклюдов подпишет бумаги, какие нам нужно, а ваши документы мы благополучно уничтожим, и езжайте куда вам угодно. Кажется, вы хотели посетить Иерусалим? Увидеть, как нисходит на землю божественный огонь? Вот и отправляйтесь по своим делам. А еще мое начальство просило вам передать, что оно в долгу перед церковью не останется. Когда все вокруг вот этих господ, - он указал на Неклюдова, - утрясется, будут сделаны пожертвования, какие вам и не снились.
        Митрополит молчал. Но заговорил архимандрит:
        - А что будет с этим человеком?
        Священник подошел вплотную к скованному наручниками Неклюдову и посмотрел ему в глаза.
        Организатор нападения пожал плечами:
        - Он выбрал свою судьбу сам.
        Отец Олег направился к столу и включил чайник.
        - Вы хотите сказать, что убьете его.
        Предводитель взломщиков задумался.
        - Это было бы лучшее решение. Но если Леонид Петрович не будет изображать из себя героя и подпишет документы, может быть, мы его и отпустим. Пусть уйдет в какой-нибудь монастырь. Если, конечно, начальство позволит.
        - Вот видишь, сын мой, - сказал архимандрит Неклюдову. - Все и устроилось.
        Закипел чайник. Отец Олег стал наливать кипяток в чашку. Дальше все происходило молниеносно. Разворот бородача - и кипяток плеснулся в лицо бывшему телохранителю. Тот взревел от боли. Один из москвичей уже вскочил со стула и выхватил пистолет, но архимандрит в невероятном прыжке опередил его. Он сбил нависавший на кронштейне телевизор, и тот рухнул вниз, похоронив честолюбивые помыслы несостоявшегося нефтяного магната. Неклюдов в это время захватил сцепленными наручниками шею китайца и так сдавил ему горло, что у того глаза вылезли из орбит, и он престал дрыгаться.
        Но четвертый из их компании успел отскочить к выходу и сейчас целился во взбунтовавшихся из пистолета.
        - Всем сесть! Руки за спину! Иначе буду стрелять! - трепеща от страха, кричал он.
        Нотариус и митрополит и так сидели на своих местах, боясь даже шелохнуться. Неклюдов, прикрываясь телом китайца, тоже был вынужден сесть в кресло.
        И только ошпаренный начальник службы безопасности метался по комнате, воя от боли.
        Зато архимандрит оказался вне сектора обстрела. Он уже завладел пистолетом своей жертвы и сейчас пробирался вдоль стены к углу, за которым целился москвич.
        Ошпаренный командир тоже понемногу стал приходить в чувство. В его руке появился пистолет. Неклюдов понял, что медлить больше нельзя, и, выставив перед собой китайца, демонстративно встал с кресла. Тотчас прогремело два выстрела. Тело азиата содрогнулось, но пули застряли в нем.
        В этот момент архимандрит выскочил из?за угла и выстрелил в москвича. Той ойкнул, откинулся назад и сполз по двери вниз.
        Но ошпаренный стал палить в разные стороны, не целясь. Одна пуля угодила прямо в лоб нотариусу. Рабинович умер мгновенно, даже не успев этого осознать. Другая задела плечо митрополита, и владыка упал на пол. Еще две вонзились в изрешеченное тело китайца, пока Неклюдову удалось приблизиться к своему бывшему телохранителю и оглушить его ударом сцепленных наручниками рук.
        Побоище было закончено.
        Грязные, окровавленные мужики смотрели друг на друга из разных концов гостиничного номера и улыбались.
        - Вы удивили меня, святой отец, - первым заговорил бывший олигарх, выворачивая карманы китайца в поисках ключей от наручников. - Откуда такие навыки?
        - Кабул?83, - ответил архимандрит.
        Неклюдов освободился от оков, подошел вплотную к боевому товарищу и, протянув ему руку для пожатия, сказал:
        - Кандагар-86. Разведрота.
        Архимандрит тоже уточнил место своей прежней службы:
        - Газета «Комсомольская правда».
        Леонид Петрович удивился:
        - Никогда не думал, что журналисты бывают так подготовлены. А священники тем более.
        Они рассмеялись.
        Из?за кресла послышался стон. Отец Олег вспомнил о митрополите.
        - Как вы, владыка? - спросил он, поднимая постоянного члена Синода.
        - Да вот, зацепило малость, - как бывалый вояка, ответил Мефодий.
        Неклюдов осмотрел рану и констатировал, что она не представляет угрозы для жизни раненого, ибо пуля прошла навылет, но в больницу все равно надо обратиться.
        - После этого побоища израильские власти вас просто так из страны не выпустят. Надо будет снять с вас показания. Всю вину валите на меня. Главное - сберегите все бумаги. Они стоили Рабиновичу жизни. И постарайтесь, чтобы этот субчик, - он показал на своего бывшего телохранителя, который скованный наручниками лежал на ковре, - получил по полной программе.
        - А вы что, нас покидаете, сын мой? - спросил митрополит Неклюдова.
        - Да, владыка. Я свое дело сделал. Теперь у меня ничего нет, поэтому я свободен. Зато и вы теперь знаете, как достаются большие деньги.
        - Да уж, - согласился митрополит. - Но позвольте узнать, куда вы теперь держите свой путь?
        - Правда, не знаю. Куда глаза глядят. У меня осталось немного наличных. Уеду в Европу или Америку. Документы у меня есть. Может быть, устроюсь куда-нибудь на работу. Но с израильской полицией мне встречаться сейчас совсем не с руки.
        - Смотрите сами, - произнес митрополит. - А если решите посвятить свою жизнь служению Господу, то милости прошу к нам.
        - Вы же сами понимаете, владыка, что мне в Россию сейчас возвращаться нельзя.
        - А зачем в Россию? - удивился Мефодий. - У нашей церкви в Греции на Афоне есть прекрасный мужской монастырь. Пантелеймоновский. Я могу договориться с отцом настоятелем, чтобы вас туда приняли. А из Израиля вам сейчас лучше направиться в Ливан. В Бейруте есть русское подворье. Там вам помогут перебраться в Грецию.
        - Спасибо за вашу доброту, владыка.
        - И тебе спасибо, сын мой. Ты очень много сделал для святой церкви. Знай, двери в наши храмы для тебя всегда открыты, - сказал на прощание митрополит Мефодий.
        - А ты не боишься, что на выходе тебя могут поджидать их соратники? - спросил отец Олег Неклюдова, когда тот уже открывал дверь.
        - Навряд ли, - ответил Леонид Петрович. - Они бы давно уже вломились, едва заслышав стрельбу. Скоро приедет полиция.
        - И все же… Давай я тебя подстрахую, - предложил священник. - Открываем дверь на счет три. Раз, два… три!
        Дверь распахнулась. И они одновременно вывалились из номера, целясь из пистолетов в разные стороны коридора. Архимандрит и бывший олигарх.
        Но в коридоре было пусто. Неклюдов убрал пистолет и пожал руку святому отцу.
        Его глаза уже не были такими пустыми и колючими. В них вернулась жизнь.
        Часть вторая
        Я
        И кажется: в мире, как прежде, есть страны,
        Куда не ступала людская нога,
        Где в солнечных рощах живут великаны
        И светят в прозрачной воде жемчуга.
        Николай Гумилев
        Глава 5. После смерти
        Иерусалим. Январь 1826 года
        «Вот и свершилась моя мечта! Я - счастливейший из смертных. Я - на Твоей родине, Господи! Я стою в самом начале Дороге скорби - Виа Долороса, как ее называют в Священном городе. Я собираюсь с силами, чтобы пройти по пути, которым шел Ты в день своей казни.
        Передо мной монастырь Бичевания, возведенный в напоминание о том, как Понтий Пилат судил и приговорил Тебя, сына божьего, к смерти. Мне не верится, что сейчас я пройду по тем самым камням, по которым ступал Ты, Спаситель. Я счастлив, что мне выпала такая честь. Что царство, что богатство? Все пустое, все обман! Ничего нет на свете, кроме всепоглощающего устремления грешной души к Тебе, Господи.
        А вот и то место - около арки «Се человек», откуда Ты, Искупитель, подняв Свой крест, двинулся к Голгофе. Что мои страдания и муки по сравнению с тем, что довелось испытать Тебе! Прости меня, Господи, за все грехи. Я был царем, не ведая, что сие от меня требует. Сколь призрачны мои победы и поражения пред Твоим Крестным путем, Господи Иисусе! Ты принял страдания и смерть в искупление грехов человечества.
        А что свершил я? Спас страну от неприятельского нашествия? Так это сделали мои генералы. Моя заслуга лишь в том, что я им не сильно мешал. А если бы вообще не лез в военное дело, может, и больше проку было.
        Я уверовал в Твое могущество и полагал, что другие властители поступят так же. Но я ошибся. За их набожными речами скрывался холодный расчет.
        А доморощенные смутьяны? Нахватались в Европе бунтарского духа и решили, что смогут провозгласить республику в лапотной стране.
        Что мне оставалось делать, Создатель? Палить по ним картечью? Вешать бунтовщиков?
        Я не мог этого сделать. Потому бежал.
        Дай, Господи, мне силы претерпеть все испытания, что ты уготовил мне! Грехов у меня много. Долго придется мне искупать их.
        А здесь Ты падал, изнуренный тяжкой ношей. И римляне тебя поднимали ударами кнутов.
        На этом месте Ты встретился со своей Матерью - Марией. Мою матушку тоже зовут Мария. Мария Федоровна. Вернее, такое имя приняла она, обратившись в православие, накануне свадьбы с моим батюшкой Павлом. А до этого ее звали Софья Доротея Августа. Она была вюртембергской принцессой. Матушка, как никто другой в этом мире, понимала меня. Правда, иногда мы с ней ссорились из?за политических разногласий, но я всегда любил ее искренней сыновней любовью, и она тоже любила меня. Видя, что я устал и запутался в жизни, она согласилась на инсценировку моей смерти и удаление в частную жизнь.
        Знаешь, как она мечтала побывать в этом городе? Когда она и батюшка путешествовали по Италии, у них была мысль совершить паломничество на Святую землю. Но не получилось. Это матушка наказала поклониться месту встречи Господа и Его Матери. Прими этот поклон, Искупитель, от рабы Твоей Марии!
        А здесь Ты встретился с Симоном Киринеянином, понесшим Твой крест. О как бы я хотел оказаться на его месте, хоть чуточку, хоть на самую малость разделить с Тобой Твои страдания и облегчить их!
        Простая женщина Вероника отерла своим платком кровь и пот с Твоего лица.
        Ты прошел еще и остановился, обратившись со словами утешения к оплакивавшим Тебя иерусалимлянкам. А потом, на следующей остановке, воины Пилата сорвали с Тебя одежды. А вот здесь они прибивали Твои ноги и руки к кресту.
        Я с замиранием сердца вхожу в храм Гроба Господня.
        Вот место Твоего распятия! Здесь прошли последние мгновения Твоей земной жизни. Здесь Ты принял мученическую смерть на кресте.
        Отче наш праведный на небесах, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое и на земле, как на небе!
        И Ты встретился на небе со своим Отцом. И Он воскресил Тебя из мертвых и отправил на землю, чтобы Ты возвестил людям, что смерти нет. Смертию смерть поправ!
        Я тоже умер для людей. А на самом деле жив. Но я в отличие от Тебя не воскрес, а слукавил. По правде, я очень боюсь смерти. Ты знаешь почему.
        Когда я встречусь на Страшном суде со своим отцом, императором Павлом I, что я ему скажу? Прости меня, батюшка, не ведал, что дойдут до удушения твои убийцы. Поверит ли он словам моим? И простит ли? А простишь ли меня Ты, Спаситель? И прощу ли я себя сам?
        Нет мне прощения. Только и остается возложить мне венец терновый на мою грешную голову, взять в руки посох и отправиться странствовать по свету. Пусть я буду мерзнуть от холода, изнывать от жажды, голодать, пусть люди бросают в меня камни. Чем больше страданий я претерплю на земле, тем чище и радостнее будет моя встреча с Отцом небесным.
        Я готов к своему Крестному пути. Укажи мне дорогу, Спаситель!»
        Иерусалим был, пожалуй, единственным местом в Палестине, которое произвело на бывшего монарха неизгладимое впечатление. Хотя за два месяца он объехал почти всю Святую землю. Побывал в Назарете, в Вифлееме и даже на берегах Мертвого моря. Но уже более недели скучал в жалкой и грязной гостинице в Яффе. Его ежедневный маршрут лежал в порт, где, стоя на молу, он подолгу всматривался в морскую даль в надежде увидеть долгожданный парус «Святой Марии». Но яхта с ее бравым капитаном Робертом Шервудом все не появлялась на горизонте.
        Александр Павлович, или, как он теперь изволил называться, граф Алексей Петрович Северный, уже не на шутку стал беспокоиться: не случилось ли чего-нибудь дурного с его спутниками? Ему смертельно наскучили древние развалины, священные реликвии, безвкусная вода, зимнее палящее солнце и хрустящий песок на зубах. Эх, сейчас бы домой, в Санкт-Петербург, где морозно и снежно и нет проклятых песчаных бурь, верблюдов и немытых арабов. Или хотя бы выйти в море на «Святой Марии».
        Но вместо прибытия Шервуда он получил от него письмо.
        «Ваше сиятельство, прошу простить меня за неявку в условленный срок, - писал англичанин, - но обстоятельства на этот раз оказались сильнее моей воли. Более того, я вынужден просить помощи у Вашего сиятельства в решении одного деликатного вопроса.
        «Святая Мария» давно бы дожидалась Вас на рейде в Яффе, если бы не чрезвычайное происшествие, случившееся с нами в Александрии. Мы зашли в египетский порт для пополнения запасов воды и продовольствия. Будучи осведомленным о Ваших грандиозных планах, я старался закупить только самые качественные продукты, которые бы долго не портились даже в южных широтах. Поэтому долго выбирал припасы и торговался. Это показалось подозрительным местным властям, и меня арестовали как английского шпиона.
        Сейчас яхта находится под арестом в Александрийском порту, а я сижу в Каирской тюрьме и ожидаю приговора египетского паши по своему делу. Поэтому не имею никакой возможности прибыть за Вами в Яффу.
        Единственная моя надежда на освобождение связана с Вами, Ваше сиятельство. Мне удалось заинтриговать Вашей загадочной персоной одного из приближенных Мухаммеда Али, заявив, что я никакой не английский шпион, а всего лишь сопровождаю в путешествии одного очень важного вельможу. Простите, Ваше сиятельство, что позволил себе приподнять завесу Вашей тайны, но, поверьте, если бы я этого не сделал, то давно уже был бы казнен.
        Правитель Египта Мухаммед Али тоже заинтересовался Вашим сиятельством. Он дал мне десять дней сроку: если на самом деле таинственный граф Северный существует, то пусть объявится в его дворце в Каире, и тогда меня, может быть, даже освободят; а если никто не приедет, то участь моя будет печальной - мне отрубят голову.
        Ваше сиятельство, безжалостное время отсчитывает последние минуты моей жизни, умоляю: сжальтесь над своим преданным слугой и нанесите визит вежливости египетскому паше.
        В ваших руках моя жизнь и судьба нашего дальнейшего путешествия.
        Ваш покорный слуга Роберт Шервуд».
        Хотя от Яффы до Александрии было рукой подать, путешествие выдалось не из легких. Единственным кораблем, отплывающим в этот день в сторону Египта, был турецкий парусник с грузом пороха для армии султанского вассала. На нем было полным-полно янычар, и русскому графу выделили маленькую каюту рядом с матросским кубриком. Вдобавок судно попало в шторм, и его так болтало, перебрасывая с одного вала на другой, что вельможный скиталец между приступами рвоты молил Бога о спасении.
        А когда на горизонте показались мощные стены александрийского форта, он шатаясь вышел на палубу и прослезился.
        Вот он, город, основанный Александром Македонским! Хранитель тысячелетней мудрости! Город Клеопатры и Марка Антония.
        Парусник, ловко маневрируя по каналу, заходил в порт. Слева ярко зеленела большая пальмовая роща. Справа на отмели стояли причаленные рыбацкие лодки. А впереди, прямо по курсу, беспорядочно громоздились жилые и торговые постройки, над которыми тянулись к небу минареты. Дома выходили фасадами прямо на канал, но во внешнем их облике не было венецианской роскоши и блеска. Большей частью это были двухэтажные глиняные дома, на первых этажах которых размещались склады и торговые лавки, а над ними проживали сами купцы со своими многочисленными семействами.
        Корабль пристал к одному из причалов, и тотчас же на него поднялись портовые таможенники. К графской персоне интерес у египетских стражников был особый. Даже русские купцы сюда заплывали нечасто, что уж говорить о странствующем вельможе, причем приплывшем на полувоенном корабле.
        - А вы всегда путешествуете таким экзотическим способом? - спросил таможенник прибывшего по-французски.
        Его сиятельство дружелюбно улыбнулся и ответил:
        - Нет, господин офицер. Но в вашем порту недавно задержали мою яхту. Вон она, - русский указал на «Святую Марию» со спущенным парусом. - Я прибыл вызволять моих помощников.
        - А почему у вас английская команда? И вы путешествуете под британским флагом?
        - Так случилось. Это долго объяснять. И потом, из письма моего капитана я понял, что мне придется рассказывать об этом в Каире. Кстати, вы не посоветуете, как мне туда лучше добраться?
        Офицер размышлял, что делать ему со странным путешественником. Арестовать, как и тех англичан? А вдруг он на самом деле важная птица? Вон как уверенно говорит, даже не робеет. И этот взгляд голубых как небо глаз, которые он не отводит, когда разговаривает, а наоборот, смотрит прямо в лицо собеседнику, явно принадлежит человеку, привыкшему повелевать. Нет уж, пусть лучше сам доберется до Каира, а там решат, что с ним делать.
        - Я помогу вам нанять фелюгу и выделю охрану. Но это будет только завтра утром, - сказал офицер.
        - Хорошо, - согласился русский. - А где мне остановиться на ночлег?
        - За углом есть неплохое кафе, а над ним гостиница. Правда, там дорого, но зато вам даже подогреют воду, чтобы обмыться с дороги. Утром за вами зайдет человек. Он доставит вас в Каир.
        - Спасибо. Вы очень любезны, господин офицер.
        Фелюга представляла собой обыкновенную длинную лодку с мачтой, на которой крепился парус. Ею управлял высохший от солнца и старости почти до черноты араб. В сопровождение таможенник выделил одного вооруженного пехотинца в широких шароварах и чалме и французского лейтенанта, который, правда, мог быть и простым попутчиком.
        - Мсье Делакруа, - представился он, ловко перепрыгнув с берега в фелюгу. - Мне тоже нужно в Каир. А как ваше имя, уважаемый?
        - Граф Северный. Алексей Петрович, - ответил по-французски наш путешественник.
        - О! Вы русский! - удивленно воскликнул лейтенант. - Никак не ожидал встретить на берегу Нила русского графа.
        - А я - французского лейтенанта.
        - Этому есть простое объяснение. Египетский паша пригласил нас обучить его армию искусству ведения современного боя.
        - И насколько успешно продвигается учеба?
        - Вы не поверите, граф, но египетская армия благодаря нашим стараниям - сейчас самая боеспособная на Востоке. Мухаммед Али уже выиграл две войны. Он наголову разбил ваххабитов в Аравии и покорил Судан. Правда, сейчас корпус его сына Ибрагим-паши помогает османам усмирять восстание в Морее. Но я думаю, что этот союз - временный.
        - Почему? Если я не ошибаюсь, египетский паша является вассалом турецкого султана Махмуда II. Кому как не ему надлежит поддерживать своего сюзерена?
        - Ой ну и рассмешили вы меня, граф! - Делакруа так громко расхохотался, что даже старый лодочник бросил на него неприветливый взгляд. - У вас, русских, от холода совсем, что ли, мозги замерзли? Вассалы, сюзерены, долг чести - все это вчерашний день, феодальные пережитки. Капитализм добрался даже до африканской глуши. Личная выгода выходит на первый план. Каждый сам за себя. И Мухаммед Али это прекрасно понимает. Зачем ему, спрашивается, строить чугуноплавильный завод, литейно-механические мастерские, ружейный и пороховые заводы? Зачем ему нужны наши военные инструкторы? Да он спит и видит себя самого в роли великого арабского халифа, чьи владения раскинутся от Гибралтара до Евфрата. Он только ждет удобного случая, чтобы вонзить кинжал в спину турецкому султану. Могущество Османов ослабло, их только чуть подтолкнуть - и вся империя рассыплется как карточный домик.
        - Интересный расклад, - признался Алексей Петрович. - И главное, насколько возрастет влияние Франции на Ближнем Востоке.
        - Конечно! - согласился лейтенант. - Сюда еще Наполеон за этим приходил. А мы лишь его жалкие последователи.
        - И поэтому в Египте сейчас не жалуют англичан. Даже моего несчастного капитана посадили в тюрьму.
        - А кому понравятся конкуренты, граф? Англичане дружат с турками, а мы с египтянами. Нормальный раздел зон влияния. Только каждая сторона жаждет увеличить свою часть.
        Собеседник не ответил, он стал всматриваться в проплывающий мимо заросший пальмами и другими не известными ему деревьями берег.
        Старик-кормчий искусно управлялся с парусом и ловил только ему заметный ветерок, налегая на весла лишь в исключительных случаях, когда требовалось обойти мель или остров. Фелюга медленно, но уверенно шла вверх против течения по одному из протоков Нила.
        Граф невольно залюбовался мастерством лодочника. Старик тоже заметил, что привлек внимание иностранца, и улыбнулся ему своим беззубым ртом.
        Среди буйной южной зелени то и дело открывались взору обработанные поля, на которых колдовали египетские крестьяне - феллахи, медлительные, но очень усердные.
        - А не рано ли для посевной? - спросил у француза граф Северный.
        Делакруа не смог сдержать саркастической улыбки, пораженный наивностью вопроса северянина.
        - Да вообще-то они давно отсеялись, еще прошлой осенью, а сейчас уже собирают урожай.
        Пристыженный русский вопросов более не задавал, чтобы снова не попасть впросак, зато француз, получив новую тему для разговора, успешно развивал ее.
        - В этой стране, граф, смена времен года не столь ощутима, как в Европе, ибо тепло круглый год. Зимой - чуть меньше, летом - чуть больше. Но большинство возделываемых культур созревает при любых египетских температурах. Нил - главное божество в Египте. Он кормит и поит эту страну. Отойдите подальше от реки - и вы упретесь в безжизненную пустыню. И календарь здесь устанавливает Нил. В привычные для нас летние месяцы он разливается, затопляя почти всю пойму, поэтому для сельского хозяйства это время потеряно. А осенью, когда вода спадает, начинается сезон семян, как его здесь называют, или, как вы изволили выразиться, посевная. А сейчас, в начале марта, как раз открывается сезон жатвы.
        Граф слушал лейтенанта чуть ли не с открытым ртом, жадно впитывая каждое слово и поражаясь про себя: до чего ж разнообразен и необозрим мир Божий, сколько в нем еще сокрыто тайн, и как мало ему о них известно!
        Присутствие на борту столь внимательного слушателя только распаляло красноречие француза.
        - Чтобы оградить земледельцев от капризов природы, Мухаммед Али развернул грандиозное строительство системы оросительных каналов. Севернее Каира он построил плотину. В результате посевные площади увеличились в полтора раза. Скоро Египет завалит всю Европу дешевым хлопком…
        Но лейтенанту не суждено было продолжить восхваление талантов египетского правителя. Бревно, плывущее по Нилу рядом с лодкой, неожиданно выпрыгнуло из воды и, щелкнув зубастой пастью в том месте, где только что сидел кормчий, и ухватив пустоту, ибо старик успел отпрыгнуть на другой край лодки, обиженно скрылось в мутной реке.
        - Что это было? - спросил у француза бледный как смерть граф.
        - А… крокодил, - как ни в чем не бывало ответил лейтенант. - Их тут полно. Хитрые и жестокие твари.
        Недавно у меня в роте двух солдат сожрали. Вы бы отсели подальше от борта. А то, не дай Бог, еще выпрыгнет.
        Граф последовал его совету и больше не увлекался разговорами, а настороженно поглядывал по сторонам.
        Делакруа знал Каир как свои пять пальцев. Он провел русского графа узенькими улочками, более похожими на расщелины в скалах, к главным воротам дворца египетского паши.
        Перебросившись по-арабски или по-турецки (граф Северный еще не улавливал разницы между этими языками) с начальником дворцовой охраны, лейтенант улыбнулся на прощанье:
        - Ну вот, моя миссия выполнена. Дальше вас проводят янычары. Путешествие с вами доставило мне большое удовольствие. Только мучит меня один вопрос. Сдается мне, что где-то я вас прежде видел. А вот при каких обстоятельствах, вспомнить никак не могу.
        Граф улыбнулся и уклончиво ответил:
        - Все люди похожи друг на друга.
        В этот момент в дверях караульного помещения появился янычар и жестами пригласил русского следовать за ним. Граф, прощаясь, махнул лейтенанту рукой и направился во дворец.
        Четверо стражников провели его по благоухающему всеми мыслимыми и немыслимыми цветами саду. Закатное солнце уже склонялось за пальмы, и лотосы в пруду закрывали свои бутоны. Меж цветущих кустов важно прогуливались павлины. Жара спадала. И он чувствовал себя гораздо бодрее, чем на фелюге.
        Перед входом в покои паши янычары его тщательно и бесцеремонно обыскали, изъяв кошелек с золотыми монетами. Видимо, в надежде, что после разговора с правителем, деньги этому иностранцу будут больше не нужны.
        Наконец он оказался в просторном дворике. Расписанную затейливыми восточными узорами крышу поддерживали гладкие римские колонны. В центре журчал фонтан, а по периметру колоннады, сверкая дорогим шелком, буквой «П» вытянулся огромный диван с многочисленными шитыми золотом подушками.
        Во дворике находилось не менее десятка бородатых мужчин в дорогих халатах, видимо, местная знать. Но все они стояли и переговаривались меж собой. Сидел же на диване и курил кальян только один. Так что графу нетрудно было догадаться, кто здесь главный.
        Завидев иностранца, приближенные умолкли и расступились, чтобы сидевший на диване мог разглядеть вошедшего. Мухаммед Али отложил длинный мундштук и жестом пригласил гостя подойти поближе.
        Они долго рассматривали друг друга. Граф Северный совсем не таким представлял себе восточного правителя. Лицом египетский паша не походил ни на турка, ни на араба. Если бы не колоритный восточный наряд и внешний антураж, русский путешественник принял бы своего нового знакомого за венгра или, в крайнем случае, за грека, но никак не за египтянина. У него был длинный нос правильной формы, как у древнего эллина, большие карие глаза излучали спокойствие и уверенность. А прямая, аккуратно подстриженная борода, едва доходившая ему до груди, делала его похожим на византийского патриарха.
        Паша тоже успел изучить и оценить гостя. Наконец их взгляды встретились. Какое-то время голубые и карие глаза сверлили друг друга. Мухаммед Али улыбнулся и пальцами указал на диван рядом с собой.
        Придворные зашушукались: паша признал гостя за равного. Граф Северный не стал себя долго упрашивать и сел. Диван оказался очень мягким и удобным. Хозяин дворца показал на стоящие рядом на серебряном подносе фрукты и сладости. Гость опять не отказался и взял из вазы большое красное яблоко.
        Мухаммед Али громко хлопнул в ладоши и что-то крикнул своим приближенным. Те мигом затихли и, испуганно кланяясь, попятились к выходу.
        Некоторое время они сидели молча. Граф хрустел сочным яблоком, а паша курил свой кальян.
        Наконец хозяин дворца нарушил молчание и на плохом французском, сильно коверкая слова, произнес:
        - Я сразу узнал вас, как только вы вошли.
        Граф не ответил, а лишь вопросительно посмотрел на собеседника. Тогда Мухаммед Али извлек откуда-то из?за подушек портрет императора Александра I, написанный французским художником двенадцать лет назад в Париже, и произнес:
        - Вы не сильно изменились с тех пор. А борода вам даже к лицу.
        Русский смешался:
        - Тот человек, портрет которого вы мне сейчас показали, уже умер. В России сейчас совсем другой царь. А я всего лишь граф Северный, странствующий по свету. Недавно я побывал в Священном городе Иерусалиме, а теперь вот направляюсь в Индию.
        - Говорите, пожалуйста, медленнее. Я ведь не очень силен в иностранных языках. Я и по-турецки научился читать совсем недавно, лишь в вашем возрасте. Вам сейчас сколько лет? Сорок пять? Сорок шесть?
        - Сорок восемь недавно исполнилось.
        - О, вы еще так молоды! Как же вы смогли так быстро устать от власти?
        Вопрос графу Северному пришелся не по душе. Он сделал недовольное лицо.
        - Хорошо. Можете не отвечать. У нас еще будет время поговорить. У меня будет к вам одно очень важное дело. А пока я прошу вас быть моим гостем.
        За ужином Мухаммед Али представил графу Северному своего сына Ибрагима. Молодой человек, в отличие от отца, свободно говорил по-французски, поэтому гость и молодой паша сразу поладили.
        - Все мои сыновья учились в Европе, - представляя Ибрагима, сказал отец. - И не только мои. Я отправляю на учебу детей своих подданных, с единственной целью - чтобы они, набравшись знаний, послужили своей родине. Я хочу видеть процветающей эту древнюю страну.
        Ибрагим поначалу буквально заглядывал в рот графу. Он не верил, что сидит за одним столом с победителем самого Наполеона!
        Правда, гостю постоянные расспросы молодого полководца о былых баталиях в Европе несколько надоедали, ибо отвлекали его от еды. Он уже давно, по меньшей мере полгода, не бывал на таком пиршестве, и сейчас наверстывал упущенное. Он был в полном восторге от восточной кухни. Особенно ему понравилась баранина с черносливом. Правда, некоторые здешние яства европейский желудок отказывался принимать решительно, ибо они были так наперчены, что от одной ложки внутри так начинало гореть, что надо было выпить несколько бокалов разбавленного вина, чтобы потушить этот пожар. Наученный первым горьким опытом гость, прежде чем отведать новое блюдо, предусмотрительно спрашивал у Ибрагима: со специями оно или нет? И только убедившись, что в нем немного перца, приступал к еде.
        Хотя граф и разбавлял вино водой, но к концу застолья был явно навеселе. А тут еще откуда ни возьмись выпорхнули полуобнаженные наложницы и стали извиваться перед столом в томных танцах.
        Окончание ужина он помнил весьма смутно. Как слуги довели его до покоев, как раздели и уложили в постель - это еще было похоже на явь. Но когда из ночи выплыла очаровательная и сладострастная одалиска и стала одаривать его такими ласками, о которых он раньше и не ведал, такое могло только присниться!
        На следующее утро его разбудили с первыми лучами солнца.
        - Вставайте, граф. Отец вас уже ждет, - сказал одетый в походный наряд Ибрагим.
        Гость еще находился во власти ночного наваждения, потому не сразу понял, чего от него хотят. Наконец он протер глаза и стал воспринимать происходящее как реальность.
        - Вы же сами говорили, что хотите увидеть восход над пирамидами. Быстрее собирайтесь, а то можем не успеть, - приговаривал Ибрагим, пока гость одевался.
        Мухаммед Али дожидался графа во дворе верхом на гнедом иноходце. Заспанный вид гостя заставил его улыбнуться. Он знал, чем это вызвано.
        Лихие арабские скакуны быстро донесли их до Гизы.
        Пирамиды открылись взору неожиданно, когда всадники въехали на холм.
        Первым скакал Мухаммед Али. Пришпорив своего коня, он с гиканьем ринулся вниз, к основанию пирамид. Остальные последовали за ним.
        Возле Сфинкса он остановился и спрыгнул с коня, приглашая других сделать то же самое.
        Они успели.
        Огромное светило выползало из?за горизонта, освещая своими красными лучами обезображенное временем лицо Сфинкса. Вершина самой высокой из трех пирамид сверкала в рассветном зареве.
        Мухаммед Али что-то быстро заговорил по-турецки, а Ибрагим с некоторым опозданием стал это переводить на французский.
        - Этим сооружениям уже почти пять тысяч лет, - вслед за отцом говорил сын правителя. - Высота пирамиды Хеопса равна росту ста взрослых мужчин. А таким, - паша показал на Сфинкса, - древние египтяне представляли Бога Солнца. Пятьдесят веков минуло с той поры, а эти величественные строения еще стоят. И они простоят еще столько же, если не больше. Напоминая людям о бренности их существования. Но и Сфинкс, и пирамиды построены в честь древних правителей.
        Ты был правителем и отрекся от трона, теперь вот странствуешь по свету как простой человек. Извини, но я этого не понимаю. Я был простым воином, янычаром. Знаешь, кто такие янычары? Это мальчики из христианских семей, которых османы отлучили от их родителей и воспитали как воинов. Я албанец. Есть такой народ на Балканах. Мой отец содержал маленькую лавку и торговал табаком. Я пришел в эту страну во главе албанского отряда с османской армией, когда воевали с Наполеоном. Я начал его бить, а ты закончил. Это нас объединяет. У нас был общий враг. Есть он и теперь. Но об этом позже.
        Я пришел к власти, опираясь на мусульманское духовенство Каира во главе с Омаром Макрамом. А потом я хладнокровно расправился с ним. Та же судьба постигла и прежних правителей - выходцев с Кавказа мамлюков. Я вырезал их беев поголовно и все их земли отобрал в казну.
        И знаешь, почему я это сделал?
        Я хочу основать на этой древней земле новую династию - свою династию. Чтобы мои внуки и правнуки правили это страной веками. И чтобы мое имя, как и имя фараона Хеопса, осталось в истории.
        Я этого добьюсь. Любой ценой. И ты поможешь мне в этом!
        - Я? - удивился граф Северный. - Но как вы это себе представляете?
        Бывший янычар подошел вплотную к бывшему царю, обнял его правой рукой за плечи, а левой поманил к себе сына. Ибрагим встал рядом, и отец положил левую руку ему на плечо. Они стояли лицом к солнцу, к Сфинксу и пирамидам. Египетский правитель говорил по-турецки, а его сын переводил гостю на французский.
        - У нас, как и двадцать пять лет назад, снова общий враг. И имя ему - Османская империя. Блистательная Порта утратила свой былой блеск, свое былое величие. Султан Махмуд II - жалкий, безвольный правитель, волею случая оказавшийся на троне. Дни его правления сочтены. Только потопили в крови восстание в Сербии, как взбунтовалась Греция. Янычары ропщут. А у него духу не хватит, чтобы разделаться с ними, как я расправился с мамлюками.
        Когда твой адъютант Александр Ипсиланти возглавил греческое восстание, я понял, что мой час пробил. С таким союзником я уж точно сверну голову султану. Но ты потом сильно разочаровал меня, когда поддержал Порту. Надо же было додуматься до такой глупости, что власть государей священна. Турки резали как баранов твоих соплеменников, твоих единоверцев, а ты оставался в плену своих мистических дум. Когда в Стамбуле повесили 84-летнего греческого патриарха, я думал, что твоему терпению придет конец, и ты выступишь в защиту греков. Но подлые австрийцы затмили твой разум. Я знаю: это хитрый лис канцлер Меттерних убедил тебя не вмешиваться в греческий конфликт.
        Но у султана не было сил, чтобы справиться с греками. Он попросил помощи у меня. И я отправил в Морею Ибрагима с войском, наказав ему при этом не щадить ни женщин, ни детей, вырезать города поголовно, сжигать посевы. Только лишь для того, чтобы вина за все преступления пала на султана, и мир ужаснулся злодеяниям османов.
        Но ты вновь разочаровал меня. Ты побоялся взять в руки меч и позорно бежал.
        - Зачем вы мне все это рассказываете? Я теперь частное лицо и никаких государственных решений не принимаю. Тем более о войне и мире, - сказал граф Северный и попытался отстраниться.
        Но Мухаммед Али крепко держал его за плечо.
        - Неправда! Правители не бывают бывшими! Бывшие - значит мертвые. А ты живой! - повысил голос египетский паша. - Ты просто потерял рассудок и строишь из себя странствующего дервиша. Но если в тебе еще осталась хоть капля здравого смысла, ты сегодня же напишешь письмо своему царствующему брату, в котором настоятельно попросишь его начать войну с Турцией.
        - А если я не сделаю этого? - бывший царь скинул с себя тяжелую руку восточного владыки и теперь стоял напротив, уставив на него непримиримый взгляд.
        Паша не стал участвовать в этой дуэли, а, посмотрев на пирамиды, как можно дружелюбнее произнес:
        - О Всевышний! Эти русские - упрямые как ослы. Не поймешь, чего они хотят. То они воюют, проливают реки крови, чтобы получить выход к большому морю. А когда им предлагаешь просто нагнуться и подобрать ключи от их собственного дома, они начинают капризничать как малые дети. Ведь твои же предки мечтали о короне византийских базилевсов. Я вам предлагаю союз, который приведет вас к заветной мечте. Мы можем поделить империю Османов поровну. Россия пусть забирает себе ее европейскую часть, а в Азии будет моя власть. Граница между нашими империями пройдет по Босфору. Ну как, по рукам?
        Граф Северный молчал.
        - Неужели вам не нравятся мои условия? - спросил паша.
        - Я частное лицо. И никаких писем я не буду писать. И никто не заставит меня сделать это против моей воли, - твердо произнес он.
        - Жаль. Теряем время, - сказал бывший янычар. - В таком случае вам придется отклониться от своего маршрута и совершить небольшое путешествие с моим сыном в Грецию. Думаю, что впечатления, полученные там, заставят вас переменить свое решение.
        Солнце уже взошло. И сразу стало жарко. Преемник фараонов вскочил на коня и помчался в сторону Каира.
        - Вот он, Миссолонги! - воскликнул Ибрагим-паша и протянул своему полупленнику, полугостю подзорную трубу. - Полюбуйтесь, граф. Армия султана уже несколько лет безуспешно пытается взять этот город. Только мои войска осаждают его десять месяцев. Но скоро мы раскусим этот крепкий орешек. И вы будете свидетелем торжества египетской отваги. Я посвящу свою победу вам.
        - Я не женщина, чтобы мне посвящали виктории и стихи, - огрызнулся Северный.
        - А на то воля моего отца и Всевышнего. Их я ослушаться не могу, - ехидно заметил глава войска и крикнул корабельному офицеру, чтобы он пригласил к нему в каюту всех командиров. - Надо уточнить диспозицию перед штурмом. А вы, граф, можете погулять по палубе. Какая чудная погода! Весна в Греции изумительна. Жаль, что многим придется погибнуть в такое чудесное время.
        Оставшись в одиночестве, граф прошелся по египетскому флагману. Прежде он воспринимал восточное войско как плохо вооруженную и необученную орду. И когда Мухаммед Али хвастал, что численность его армии достигает 150 тысяч человек, а в составе военного флота 32 корабля, это не произвело на него никакого впечатления. Но сейчас, увидев эти хорошо оснащенные боевые корабли, этих дисциплинированных и прекрасно обученных солдат и матросов, он переменил свою точку зрения. От былого скептицизма не осталось и следа. Французские инструкторы не зря получали жалованье у паши. Результаты их работы были налицо.
        Щурясь от яркого солнца, русский еще раз взглянул на грозную греческую цитадель.
        «Бедные греки! - подумалось ему. - Если бы они знали, какая грозная сила скоро обрушится на них?»
        Штурм начался с канонады. Корабельная артиллерия изрыгала бомбы одну за другой. Они перелетали через крепостные стены и взрывались. Но ответных залпов греческих пушек было практически не слышно. Видно, у защитников города боеприпасы были на исходе.
        Вдруг под самой крепостью раздался страшный взрыв, стена покачнулась, как бы в размышлении - что ей делать дальше, и рассыпалась. В образовавшийся проем с диким криком «Алла!» тут же ринулись воины Ибрагим-паши.
        Молодой полководец сидел на палубе в кресле на мягких подушках и перебирал четки.
        - Слава Всевышнему! - произнес он и велел спустить на воду шлюпку. - Я сам поведу воинов на штурм. Объявите всем: я отдаю этот город в полное распоряжение победителей! Пусть солдаты берут все что захотят. Только пленные мне сейчас не нужны. Живые враги - тоже. А вы, граф, сопроводите меня, пожалуйста.
        Ибрагим-паша не очень-то рисковал, решив принять участие в штурме. Всю грязную работу проделали бравые египетские солдаты.
        Но зрелище, представшее перед глазами графа Северного, было не для слабонервных. На своем веку он побывал во многих сражениях, повидал тысячи смертей, но тогда погибали солдаты, знавшие, за что они идут в бой. А здесь еще дымилась неостывшая кровь стариков, женщин, маленьких детей. И только глухие крики напрасно моливших о пощаде людей слышались впереди. Их прерывали хлесткие взмахи кривых турецких сабель.
        И кровь, море крови. Она стекала повсюду: по булыжной мостовой, по каменным ступеням, с крыш домов. Ею были наполнены все фонтаны.
        Граф Северный закрыл глаза. А египтяне все рубили и рубили.
        Когда нагруженные разбойной добычей захватчики вернулись на корабль, русский от омерзения не мог смотреть им в глаза.
        - С Миссолонгами покончено. Теперь курс - на Коринф. Там опять взбунтовались, - приказал Ибрагим-паша.
        Едва египетский флагман бросил якорь в Коринфской бухте, как вахтенный матрос прокричал с мачты:
        - Повелитель! Греки выслали делегацию!
        Граф посмотрел в сторону суши и увидел лодку, быстро приближающуюся к кораблю паши.
        На ее корме стоял человек с белым флагом в руках. И хотя он был одет в гражданский костюм, граф Северный был готов поспорить с кем угодно, что это бывший гвардеец. Осанку и выправку гвардейского офицера ни под какой одеждой не скроешь.
        Когда лодка подошла ближе, он узнал парламентера. Это был родной брат его бывшего адъютанта Александра Ипсиланти Дмитрий. Он тоже служил в его гвардии. А когда старший брат стал во главе общества революционеров «Филики Этерия», ставившего своей целью освобождение Греции от османского ига, Дмитрий тоже последовал за ним. Но если Александр Ипсиланти после поражения в битве при Драгошанах покинул восставшую Грецию, то Дмитрий, наоборот, остался в мятежной Морее. До Санкт-Петербурга даже доходили известия, что он сделал карьеру на революционном поприще. Законодательное собрание одного из городов даже избрало его своим председателем.
        И вот теперь бывшему российскому самодержцу придется встретиться со своим подданным при весьма щекотливых обстоятельствах.
        Он поспешил в каюту к паше, стремясь опередить греков.
        - Ибрагим, вы можете избавить меня от участия в переговорах? - спросил он напрямик.
        - А в чем дело, ваше сиятельство? Неужели встретили кого-то из своих бывших знакомых? - догадался египтянин, а потом, подумав немного, добавил: - Ладно, сохраню ваше инкогнито. Но при условии, что вы будете слышать каждое слово.
        Ибрагим жестом показал на ширму.
        - Здесь вам будет удобно, и никто не заметит.
        Паша никак не отреагировал на появление парламентера. Даже не приподнялся с мягких подушек, даже не кивнул ему в знак приветствия, словно в каюте кроме него никого не было. Так, ветерок отворил дверь. А с ветром какой смысл здороваться?
        Дмитрий Ипсиланти стоял перед египтянином навытяжку, как его приучили на гвардейской службе, несколько шокированный приемом.
        Он кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание, но, поняв, что это не поможет, начал свою речь:
        - Я возглавляю законодательный комитет города Эпидавра и имею полномочия от пяти близлежащих городов на проведение переговоров с господином пашой.
        Египтянин молчал.
        Они были приблизительно одного возраста. Обоим едва перевалило за тридцать. Но один невольно выступал в роли просителя, а другой - вершителя судеб.
        - Я и мои товарищи не могут понять, почему египетские войска выступают на стороне султана. Ваша страна так же угнетается Османами, как и наша. Мы должны быть союзниками, а не противниками, - убеждал греческий аристократ.
        - Султан Махмуд II - наш повелитель, и наша - его вассалов - участь повиноваться ему, - иронично заметил паша.
        - Мы никогда не признаем его владычество. Греки лучше умрут, чем будут рабами!
        - Хорошо, - равнодушно согласился Ибрагим-паша. - Значит, вы умрете.
        Он хлопнул в ладоши, обозначив конец аудиенции.
        Граф Северный вышел из?за ширмы, едва за Ипсиланти захлопнулась дверь.
        - И вы истребите все эти города, как Миссолонги? - спросил он у сына египетского правителя.
        - А разве у меня есть другой способ навлечь гнев европейских держав на Порту? - вопросом на вопрос ответил паша.
        - Дайте мне перо, бумагу и чернила. Я напишу письмо в Петербург, - согласился бывший царь.
        «Его сиятельству графу Николаю Петровичу Северному, лично.
        Дорогой брат, обстоятельства чрезвычайной важности заставили меня обратиться к вам с этим посланием.
        Как вам известно, я всегда был сторонником и защитником любой монархии, как в христианском, так и в мусульманском мире. Любая власть от Бога. Правители сами должны разбираться со своими подданными. Но происходящее сейчас в Греции заставляет меня переменить свое мнение…
        Умоляю вас, брат, придите на помощь нашим единоверцам, спасите их от полного истребления!
        Без вмешательства России балканский кризис не имеет решения. Война с Османской империей представляется мне неизбежной.
        Да хранит вас Бог.
        С любовью - ваш брат Алексей».
        Через два месяца в Стамбуле вспыхнуло восстание янычар, и турецкий султан Махмуд II жестоко подавил его. После этого началось реформирование османской армии по европейскому образцу.
        В октябре 1827 года совместная англо-франко-русская эскадра разгромила египетско-турецкий флот в Наваринской бухте. Цивилизованная Европа пришла на помощь сражающейся за свою свободу Греции.
        А весной 1828 года Россия объявила войну Османской империи. Военные действия протекали на Балканах и в Закавказье. Первый год не принес ощутимых побед ни одной из сторон. Зато следующий - 1829?й - стал годом торжества русского оружия. Закавказская армия под командованием генерал-фельдмаршала Паскевича взяла стратегически важную крепость Эрзурум. А на европейском театре войны войска, возглавляемые генерал-фельдмаршалом Дибичем, совершили героический марш-бросок через Балканы, сравнимый лишь с переходом Суворова через Альпы, и захватили Адрианополь. Авангард российских войск был уже на подступах к Стамбулу, и тогда султан запросил мира.
        Сербия получила автономию, а Греция вообще стала независимым государством.
        Воспользовавшись поражением Турции в войне с Россией, египетский правитель Мухаммед Али послал войска на своего сюзерена. Ибрагим-паша разгромил турецкую армию и занял Сирию, Палестину, Ливан и часть Анатолии, угрожая захватить Стамбул. И тогда на помощь султану, забыв прежние распри, неожиданно пришла… Россия. Русский десант высадился на Босфоре, чтобы защитить султана.
        «Когда человек тонет и видит перед собой змею, то он даже за нее ухватится, лишь бы не утонуть», - оправдывался Махмуд II.
        Военные столкновения между Турцией и Египтом продолжались до 1841 года. И только когда британский флот стал угрожать бомбардировкой Александрии, Мухаммед Али вынужден был признать себя вассалом султана, сохранив за собой в качестве наследственного владения только Египет и Судан.
        Династия, основанная им, правила Египтом до Июльской революции 1952 года.
        Глава 6. Если любишь - умри
        Суд перенес вынесение приговора по моему делу на середину мая по техническим причинам: якобы судья не успевает подготовить решение. И моя последняя надежда на амнистию в честь юбилея Победы исчезла. Государственная дума амнистировала лишь осужденных участников войны, которых по всей стране набралось всего две сотни. Я в их число, естественно, не попал.
        Лидеры стран антигитлеровской коалиции отдали дань уважения народу, больше всех пострадавшему от фашизма, и разъехались по домам.
        Но и через неделю суд не огласил приговор. Теперь заболела судья.
        Однако в оппозиционных газетах стали муссировать слухи, что задержка с вердиктом вызвана совсем другими причинами. Мол, господин Неклюдов, которому я передал в доверительное управление контрольный пакет акций, распорядился им совсем не так, как рассчитывали мои гонители. И сейчас бумаги находятся в трасте у организации, на которую ни правительство, ни Кремль наехать не решаются. У Русской православной церкви.
        Я долго хохотал, узнав об этом, и восхищался сообразительностью Леонида. Честно признаюсь, я не ожидал от него такого поступка, полагая, что кагэбэшник остается кагэбэшником на всю жизнь и никогда не посмеет ослушаться приказа. А вот надо же, смог. И с каким блеском! Я только представил себе вытянувшуюся физиономию Семена Семеновича и других его друзей-акционеров, когда они, может быть, впервые в своей жизни не знают, как поступить в возникшей ситуации, и у меня на душе сразу стало так спокойно и легко, что я согласился бы просидеть еще годик в Матросской Тишине. Только бы они подольше оставались в смятенном состоянии чувств.
        Но я реалист и сильно не обольщался насчет возникших противоречий церкви и государства касательно судьбы моего холдинга. Конечно же, они договорятся. Это лишь вопрос времени. Но в возникшей коллизии я увидел некий знак. Вмешательство в конфликт церкви в моем сознании ассоциировалось с Судьбой, с Провидением. Я вдруг отчетливо понял, что не все в этом мире решается людьми, хотя многие из них и надувают щеки от сознания собственной значимости. Если человек, несмотря на все трудности, упорно идет по дороге, предначертанной ему судьбой, то его противникам, сколь бы могущественны и сильны они ни были, становится очень трудно заставить его сойти с избранного пути. Ибо ему приходят на помощь высшие силы, механизм действия которых не доступен обыденному пониманию.
        Лязгнули запоры, и дверь камеры с противным скрежетом отворилась. Но привычного окрика «Ланский, на выход!» не последовало, а в мое тюремное обиталище, пригнувшись, словно опасаясь ушибиться головой о низкий потолок, вошел священник в длинной черной рясе.
        Он осмотрелся по сторонам критическим взором, прицокнул языком пару раз и сказал елейным голосом:
        - Небогатое убранство для олигарха.
        - Человек ко всему привыкает, - философски заметил я и добавил: - В нашей стране от сумы и от тюрьмы никто не застрахован.
        Я где-то уже слышал этот голос, и взгляд этих доброжелательных и одновременно хитрых глаз мне показался знакомым.
        - Я митрополит Мефодий, - представился он.
        Тогда я вспомнил, где я его видел. Он по воскресеньям читал проповеди на телевидении.
        - Михаил Ланский, подследственный, - ответил я и протянул руку для пожатия.
        Митрополит с неохотой, вяло пожал ее.
        - Я недавно в Израиле имел честь познакомиться с вашим коллегой и другом, - начал церковный иерарх. - Более того, мы даже заключили с ним сделку. И я обязан уведомить вас, сын мой, как доверителя, что господин Неклюдов на основании вашей доверенности пожертвовал все бывшие в его распоряжении - и свои, и ваши - акции нефтяного холдинга Русской православной церкви. Мне важно знать, как вы расцениваете его поступок?
        - Я его полностью одобряю, владыка. Будь я на месте Неклюдова, я поступил бы точно так же.
        - Мне радостно слышать такой ответ, сын мой, - обрадовался митрополит.
        Но его лицо быстро обрело прежний серьезный вид.
        - К сожалению, святая церковь не может принять ваш дар, - удрученно произнес владыка и, глядя в пол, стал объяснять, почему. - Видите ли, Михаил Аркадьевич, его святейшество Патриарх Московский и всея Руси, а также другие члены Синода полагают, что специфика нашего института не позволит нам эффективно управлять такой крупной компанией, как ваша. Поэтому мы вынуждены просить вас пересмотреть договор дарения и уступить свои акции другому юридическому лицу, в той или иной степени связанному с церковью.
        Я с нескрываемым удивлением посмотрел на священнослужителя и прямо спросил его:
        - А почему вы не обратитесь с этой просьбой к господину Неклюдову? Я передал ему все полномочия по управлению моими акциями.
        - Понимаете, сын мой, - владыка замялся и с трудом подыскивал слова. - Мы просто не можем найти Леонида Петровича. После нашей встречи в Тель-Авиве он как в воду канул. Ни в Пантелеймоновском монастыре, куда я его направил, ни в одном из представительств Русской православной церкви за рубежом он не появлялся. Поэтому мы вынуждены обратиться за помощью напрямую к вам.
        - И что за компания будет от вашего имени управлять холдингом?
        - О! Это новая, еще неизвестная в деловых кругах фирма. Она зарегистрирована на Багамских островах.
        - И вы туда же! - с горечью произнес я. - Неужели нельзя было открыть компанию в России? Учитесь на моем горьком опыте, к чему приводит оптимизация налоговых платежей.
        Я обдумываю предложение митрополита.
        - То есть вы хотите, чтобы я аннулировал свою доверенность, выданную Неклюдову, и оформил дарственную на свои акции напрямую той фирме, какую укажете вы?
        Мефодий согласно кивнул головой.
        - Но как я могу сделать это, не имея достоверных сведений от господина Неклюдова, не распорядился ли он уже сам вверенными ему в траст ценными бумагами?
        - Но у меня с собой договор дарения, подписанный лично вашим доверенным лицом и удостоверенный израильским нотариусом. Вот он, - владыка вытащил из своего портфеля прозрачную папку с документами. - Вам нужно лишь подтвердить волеизъявление господина Неклюдова, считаясь с реалиями мирской жизни. Ну не может церковь управлять нефтяным холдингом. Не положено ей это делать. Понимаете вы это или нет?
        - А зачем тогда принимали дар?
        Мой безобидный вопрос ставит митрополита в тупик. Он долго размышляет, прежде чем найти подходящий ответ.
        - Решение принималось в большой спешке. Вашему другу угрожала опасность. Меня самого даже ранили при подписании контракта, - владыка показал на плечо, даже под рясой на нем видны были повязки. - А нотариуса вообще убили.
        Я помедлил. Российский бизнес приучил меня никому на слово не верить.
        - Извините, владыка, - превозмогая смятение, все же спросил я. - А среди учредителей этой компании на Багамских островах есть церковь?
        - А это обязательно? Разве вам не достаточно моего слова?
        - К сожалению, владыка, не достаточно. Если вы хотите, чтобы я подписал новый договор дарения, вам придется учредить фирму с непременным участием РПЦ. И желательно в России. А пока вы делаете это, глядишь, и Леонид Петрович объявится. Только если он вам первому даст о себе знать, попросите, чтобы он связался с моим адвокатом.
        - Ну, знаете ли, я не думал, что вы такой крючкотвор, - обиделся митрополит и стал собирать свои бумаги.
        Через два дня меня навестил мой адвокат Карл Иванович Дурново.
        Тряся своей козлиной бороденкой, он под большим секретом поведал мне то, что узнал через надежных людей: у судьи на меня заготовлены два приговора. Один - жесткий. Десять лет заключения в колонии общего режима, как того и требует для меня прокурор. Другой - либеральный. Три года лагеря. А, учитывая то, что я уже полтора года отсидел в следственном изоляторе, то отбывать мне осталось совсем немного.
        - К тому же, Михаил Аркадьевич, меня уверили, что возможна отсрочка исполнения. Тогда вас освободят из-под стражи прямо в зале суда, - прошептал он мне на ухо.
        - И от кого зависит, какое решение примет суд?
        - В том-то и дело, что только от вас, милейший. Исключительно от вас, - проблеял адвокат.
        - Что я должен делать?
        Карл Иванович удрученно вздохнул, словно его дочь вышла замуж за араба, и всплеснул руками:
        - Эти церковники! Они так не вовремя влезли в ваш конфликт с властью. Они уже сами не рады, что ввязались в эту драку. Но теперь проблема, как выйти из нее с честью.
        - Я уже встречался с митрополитом Мефодием. И мы обо всем, кажется, договорились.
        Дурново замялся и стал усердно рыться в собственных карманах, чтобы хоть чем-то заполнить паузу. Наконец, нашел упаковку жевательной резинки, выдавил одну подушечку и предложил мне:
        - Не желаете?
        Я отказался. Тогда Карл Иванович бросил ее себе в рот и энергично задвигал челюстью.
        - Вы умный человек, Михаил Аркадьевич. И я от вас ничего скрывать не буду. Та багамская компания, с которой просил перезаключить договор дарения митрополит, принадлежит, конечно же, не церкви. Ее контролируют люди, с которыми у вас вышел конфликт. Они уладили все проблемы с духовенством. Церковь получит большие деньги в качестве пожертвований, будут восстановлены храмы. Ваши с Леонидом Петровичем имена навечно будут числиться в списке самых щедрых спонсоров православия. Но нефть, извините, церковь добывать не будет, и финансовые потоки контролировать и распределять тоже. Этим займутся другие люди. Так что не упрямьтесь, Михаил Аркадьевич, подпишите новую доверенность на управление вашими акциями или договор дарения, и дело с концом.
        - А вдруг объявится Неклюдов и опротестует эту сделку в независимом суде? Как мы тогда будем выглядеть? - спросил я.
        - Давайте аннулируем его доверенность, - предложил Дурново. - Он заключил недействительную сделку с церковью и исчез.
        - Вы же сами знаете, что у него были на то причины.
        - А вы хотите сгнить в тюрьме?! - воскликнул адвокат. - Знаете, в моей тридцатилетней практике еще никогда не было такого упрямого клиента! Я думаю, что ваши противники найдут способ решить свои проблемы и без вашего участия.
        Я с детства не люблю, когда на меня давят. А Дурново, повысив на меня голос, перешел ту черту, за которой мое терпение заканчивается.
        - И как же им это удастся, Карл Иванович? - холодно заметил я. - Вы сами только что подали мне очень интересную идею: признать сделку Неклюдова с церковью недействительной. Я так и сделаю. Через других адвокатов. А в ваших услугах, любезный, я с этой минуты больше не нуждаюсь. Вы уволены!
        Когда я говорил жене, что в Матросской Тишине нет женщин-надзирательниц, то врал самым бессовестным образом, чтобы успокоить ее ревность. Они здесь есть. А некоторые - даже очень симпатичные.
        Еще до освобождения Редактора к нам в камеру раз в месяц приходила парикмахерша - миниатюрная блондинка с большими голубыми глазами. Звали ее Света.
        Так мы этой стрижки ждали, как свидания с божеством, и считали дни.
        Иногда и еду разносила нам женщина. Только, в отличие от Светы, она была совсем непривлекательной. Какая-то длинная, тощая, в очках, и всегда, накладывая нам в миски кашу или наливая похлебку, отводила глаза в сторону, словно стеснялась чего-то. И имя у нее было соответствующее - Тома. Света приносила к нам в камеру свет, а Тома - лишь уныние, тоску и безвкусную пищу.
        Когда я остался в камере один, Тома стала навещать меня чаще. Вначале через день, а потом чуть ли не каждый, кроме, естественно, выходных. И внешне она как-то преобразилась. Начала пользоваться косметикой, подкрашивать губы и брови. А однажды я даже ее не узнал - это было в День Победы - она принесла мне праздничный обед с такой прической - прямо обалдеть. Я ни за что бы не поверил, что женщина может так измениться. Вместо прежнего «синего чулка» передо мной стояла дама средних лет, весьма интересная и даже эффектная. Даже мундир сержанта внутренних войск ей был к лицу. Но главное - взгляд. Как она на меня смотрела! Столь выразительно и призывно, что мое мужское естество после полуторагодовалого воздержания взяло верх над моим разумом.
        Я плохо помню, как встал с табурета и приблизился к ней, как целовал ее шею, щеки и губы. Как я дурел от аромата ее дешевых духов!
        Она насилу отстранила меня и прошептала:
        - Потерпи, дорогой. Я приду ночью. Обязательно приду.
        Я был вознагражден за все свои лишения. Я почувствовал себя живым, здоровым мужиком. Моя душа пела. И мрачная камера уже не казалась такой унылой. Она освещалась моим внутренним светом. Как захотелось жить и бороться, если бы вы только знали!
        Что эти десять лет? Миг! Уже год и семь месяцев из них прошло. Еще шесть раз по столько - и я на свободе.
        Мой новый адвокат сказал мне, что я могу отбывать срок и здесь, в Матросской Тишине, а не в лагере. Так какие проблемы! Я уже сделал свой выбор. Я остаюсь. Ведь здесь - моя прекрасная царица Тамара, Тома, Томочка, моя кормилица и моя радость.
        Она приходила ко мне раза два в неделю, во время своего ночного дежурства, и оставалась часа на три, а перед рассветом исчезала в длинном темном коридоре.
        Однажды она пришла очень грустная.
        Я бросился к ней с объятьями и поцелуями, но она отвергла их, села на табурет напротив меня и сказала:
        - Мне приказали тебя отравить. Вот он, яд, - она показала пузырек с какой-то бесцветной жидкостью. - Я должна подмешивать по несколько капель в твою еду. Через месяц у тебя разовьется ишемическая болезнь сердца, через два тебе переведут в лазарет, а через три ты умрешь от инфаркта миокарда.
        Мой любовный порыв сразу пошел на убыль.
        - И что же нам теперь делать? - удрученно спросил я. - Не выполнить приказ ты не можешь. Они найдут другой способ со мной разделаться. Но и умирать мне тоже не хочется. Правда, можно протянуть до суда, а потом настоять на переводе в лагерь. Но это означает разлуку с тобой. К этому я тоже не готов. Но должен же быть какой-то выход?
        Я ломал голову, перебирая варианты, но ничего приемлемого для себя так и не находил. На помощь мне пришла Тамара.
        - Твоя жена найдет лабораторию, где можно проверить этот яд? - спросила она.
        - Думаю, что да.
        - Тогда давай поступим так… - и она изложила свой план.
        Она передает яд на анализ мой жене. Специалисты выяснят, что это, и есть ли от него противоядие. Практически от любого яда есть противоядие, а от медленнодействующего - тем более. Моя жена должна достать это средство и передать его Тамаре. После чего наш план перейдет во вторую фазу.
        Моя тюремная любовь будет в точности исполнять полученные от начальства инструкции и подмешивать мне в пищу яд, но будет и приносить с собой противоядие.
        Состояние моего здоровья должно ухудшиться, но не до необратимых последствий. И тогда меня переведут в лазарет. Мои противники будут уверены, что я скоро умру, и суд вынесет мне мягкий приговор, а может быть, и вовсе оправдает. Всей правоохранительной системе будет выгоднее, если такой известный заключенный, как я, скончается на свободе, а не в тюрьме.
        В целом план надзирательницы мне пришелся по душе. Я даже удивился ее фантазии и изобретательности.
        - Но ты уверена, что мы сможем точно рассчитать дозы яда и противоядия? - высказал я ей свои сомнения.
        - А это уже проблема твоей жены, дорогой. Смотря каких она найдет специалистов. Хорошие стоят дорого. Но в этом случае, я полагаю, экономить не стоит, - заметила она с некоторой долей ревности.
        Я обнял мою дорогую тюремщицу и повалил ее на кровать.
        На свидании с женой я старался не смотреть ей в глаза. Было стыдно. Но Таня и так все поняла.
        - Я сделала все, что ты просил, - поведала она мне. - У этого яда, который мне передала эта… твоя… надзирательница, на самом деле есть противоядие, но оно весьма токсично. Я уже отдала его ей. Но умоляю тебя: будь осторожен. В случае передозировки оно само может вызвать сильное отравление. Неспокойно у меня на душе. Чувствую, что тебе угрожает опасность, а откуда, понять не могу.
        На ее глазах заблестели слезы. Я был готов провалиться сквозь землю, только чтобы не видеть, как она плачет.
        - Успокойся. Пожалуйста, возьми себя в руки. Я знал, на что шел. И когда занялся этим бизнесом, и когда пошел на конфликт с властью. И сейчас я знаю, что нам еще предстоит многое пережить, но финал у этой истории будет счастливый. Есть у меня на этот счет предчувствие. Не обижайся на меня и прости, если сможешь. А сейчас уходи. Мне больно смотреть на твои слезы.
        - Там тебе сын передал подарок - свою любимую белую крысу. Я договорилась с администрацией изолятора, тебе разрешат ее оставить у себя. Ее зовут Лариска. Помнишь, в мультфильме про Чебурашку у старухи Шапокляк была крыса Лариска? Она ее еще звала: «Лариска, в карман!» Крыса на самом деле любит спать в кармане Сашенькиной пижамы. Это чтобы тебе не скучно одному в камере было, - жена не удержалась и съязвила, а потом склонилась ближе к переговорному устройству в прозрачной перегородке и быстро зашептала: - Миша, эта крыса - всеядна. Она ест буквально все. Ты, прежде чем сам чего-нибудь покушать, дай вначале ей попробовать, и только минут через пять ешь сам. Береги себя, милый. Нам всем без тебя плохо.
        Перед очередным заседанием суда меня решили подстричь. Чтобы я имел более респектабельный вид и не вызывал сочувствия у сердобольных граждан и гражданок.
        Как обычно, вместе с надзирателем в камеру вошла Света. Только и она нынче выглядела пасмурно. Неужели все немногочисленные женщины в моем окружении сговорились и решили окончательно и бесповоротно испортить мне настроение?
        Пока надзиратель - прыщавый, молодой парень, видимо, недавно отслуживший в армии, - сидел на свободной кровати и листал мои журналы, Света приводила в порядок мою голову.
        Я пытался шутить и заигрывать с ней, как это делал обычно, но парикмахерша на этот раз была непробиваемой.
        - Заключенный, сидите смирно. Иначе могу вас порезать, если будете вертеть головой по сторонам, - официальным тоном предупредила меня Светлана.
        И как бы в подтверждение своих слов неожиданно слегка провела по затылку опасной бритвой. От внезапной боли я даже вскрикнул.
        - Ну вот, довертелись, - констатировала парикмахерша. - Кровотечение надо остановить.
        Она схватила лежащее на тумбочке полотенце и прижала его к моей шее.
        - А ты, сержант, чего расселся? - наехала она на надзирателя. - А ну мигом дуй в медпункт и принеси йод, вату и бинт.
        Парень даже не подумал перечить ей. Он только спросил робко:
        - Я вас закрою снаружи?
        Светлана утвердительно кивнула головой.
        Едва за ним закрылась дверь, как она, ни слова не говоря, стала расстегивать пуговицы на своей гимнастерке. Я даже опешил от такой неожиданности и уже подумал, что и эта красавица решила мне отдаться по-быстрому. Но ошибся.
        Она извлекла из лифчика газетную вырезку, так же молча засунула ее в мой карман. И быстро застегнула пуговицы.
        - Говорила же вам: сидите аккуратно. А вы не слушаетесь. Вот и приключилась беда, - нарочито громко воспитывала меня парикмахерша.
        А расторопный сержант уже возился с замками.
        Газета была старая - страница успела пожелтеть от времени. Ее, похоже, аккуратно вырезали из библиотечной подшивки.
        Присмотревшись, я увидел наверху выходные данные. «Знамя революции», 14 апреля 1990 года.
        Статья называлась «Кошмар на улице Берез».
        В ней рассказывалось о местной жительнице Тамаре Полищук. Будучи еще молоденькой студенткой сельскохозяйственного техникума, она вышла замуж за главного агронома передового колхоза, который был старше ее на четверть века. Однако через три месяца после свадьбы ее муж неожиданно скончался от сердечного приступа, оставив все свое имущество молодой жене. Его взрослые дети от первого брака пробовали судиться с мачехой. Но завещание покойного было составлено таким образом, что суд не удовлетворил их иски.
        Вскоре к богатой по тамошним меркам вдове стал часто заезжать в гости секретарь райкома партии по идеологии. Он был человеком женатым, но молодым. И у него случился с Тамарой роман. Неожиданно он тоже скоропостижно умирает от сердечного приступа.
        Здесь уже делом заинтересовалась прокуратура. Тридцать лет, молодой, спортивный мужчина, перспективный работник - и вдруг инфаркт.
        Произвели вскрытие. И определили у него в крови наличие редкого яда. Подозрение пало на Тамару Полищук.
        Ее взяли под стражу. Следствие вел молодой прокурор. И хотя все улики были против обвиняемой, он не собрал достаточно доказательств. И суд оправдал подсудимую.
        Но уже через две недели после суда лицо этого прокурора распухло и обезобразилось до такой степени, что его все сослуживцы стали называть не иначе как Фредди Крюгером. Был такой персонаж в нашумевшем тогда сериале ужасов «Кошмар на улице Вязов». По аналогии с этим сериалом и назвал свою статью районный журналист «Кошмар на улице Берез».
        Вначале врачи полагали, что это рецидив герпеса так обезобразил прокурорскую внешность, но после тщательного обследования пришли к однозначному выводу: советник юстиции был отравлен диоксином.
        Полищук снова вернулась в тюрьму. Больше ее никто не выгораживал, ибо пострадавший вскоре скончался. Его внутренние органы оказались еще в худшем состоянии, чем лицо.
        Журналиста очень заинтересовали данные психиатрической экспертизы подсудимой. Ее признали вменяемой, но не сразу. Врачи долго спорили на этот счет. Дело в том, что Тамара Полищук, похоже, была психически не совсем здоровым человеком. Ей доставляло удовольствие наблюдать за страданиями и самой смертью любимых ею людей.
        Она сама признала и на следствии, и на суде, что ее сексуальное влечение к мужчинам усиливалось многократно, если она готовилась к их последующему отравлению.
        «Комплекс Клеопатры» - так окрестил ее болезнь местный журналист. А еще он сравнил ее с грузинской царицей Тамарой и даже процитировал стихи Лермонтова:
        Прекрасна, как ангел небесный.
        Как демон, коварна и зла.
        Гражданку Полищук суд все-таки признал вменяемой и приговорил к двенадцати годам лишения свободы в колонии строго режима.
        Она пришла, как обычно, во втором часу ночи.
        Я знал, что это именно она, потому что никто из надзирателей не умел так тихо отворять мою скрипучую дверь.
        Не включая света, она, как тень, проскользнула к моей кровати, на ходу сбрасывая с себя юбку и расстегивая гимнастерку.
        - Как же я по тебе соскучилась, дорогой! - шептала она мне в ухо, прижимаясь горячей грудью к моей спине.
        Мурашки побежали по моей коже. Но у меня хватило воли пресечь ее приставания.
        Я сел на кровати и спросил ее:
        - А что случилось с твоим мужем?
        Мой вопрос явно застал ее врасплох.
        - Какая тебе разница? - обиженно ответила она, накидывая на себя гимнастерку.
        Она подошла к столу и, увидев, что мой ужин остался нетронутым, удивленным голосом спросила меня:
        - Почему ты ничего не ел? Мы же договорились, что с сегодняшнего дня начнем осуществлять наш план. Я выполнила свою часть. Эта каша отравлена. Но я принесла тебе противоядие. Или ты испугался? Не бойся, котик, я же с тобой.
        Она снова подошла ко мне и по-матерински потрепала меня по голове.
        - Конечно, это неприятно. Я понимаю, - приговаривала она. - Ты почувствуешь себе неважно. Но ведь у нас есть заветное лекарство. Мы тебя вылечим. Ну не грусти ты так. У нас же нет другого выхода, чтобы вытащить тебя отсюда. Иди лучше ко мне, мой зайчик. Я вдохновлю тебя на подвиг.
        Тамара вытащила из кармана флакон с противоядием (или ядом?), вновь подсела ко мне и стала меня обнимать. Вдруг она вскочила как ошпаренная и противно запищала:
        - О Боже! У тебя на кровати крыса! Сейчас же убери эту гадость, эту тварь!
        - Это не гадость, - спокойно ответил я. - Это Лариска. Подарок маленького сына. Она теперь мой самый преданный друг и ангел-хранитель.
        - Не мог выбрать себе в друзья кого-нибудь приличнее, - пробурчала надзирательница.
        - Не скажи, Томочка. От этой твари, как ты изволила выразиться, пользы больше, чем от многих людей. А уж вреда - точно нет. Ты заметила верно: я кашу не ел. Зато Лариска накушалась ее от души. И ты знаешь: ничего с ней не произошло. Жива-здорова. Поэтому я подумал: а может, в пище и не было никакого яда? Матросская Тишина - заведение серьезное. Если у кого-нибудь из заключенных, а тем более у меня, обнаружатся признаки отравления, здесь же такой шум поднимется, греха не оберешься. А вот в твоем флакончике, скорее всего, яд. Давай поставим эксперимент: сейчас польем из него на кашу и дадим ее Лариске. Хоть она и сыта, но от добавки не откажется. Существо прожорливое. Готов поставить миллион долларов на то, что вскоре мы станем свидетелями прощания с жизнью этой безобидной зверюшки.
        - Ты в своем уме? - Тамара смотрела на меня большими испуганными глазами. - Это же твоя жена дала мне этот флакон. Это не яд, а противоядие! И если там и впрямь отрава, то, пожалуйста, предъявляй претензии к своей законной супруге, а не ко мне. Может, это она решила от тебя избавиться и унаследовать все твои миллиарды. Об этом ты не думал? Для меня какой прок тебя изводить?
        - Думал. Еще как думал, прежде чем разгадал ваш иезуитский план. Жена предупредила меня, что противоядие токсично. Но если нет в пище никакого яда, то его токсичность возрастает многократно, по сути, оно само становится ядом. В тюремной еде яда нет. Администрация изолятора чиста, как непорочная дева. Это вещество тебе дала моя жена. Я думаю, что сам факт его передачи давно уже зафиксирован специалистами и на видео, и на аудио, так что в случае чего проблем с доказательной базой не будет. Идем дальше. Ты начинаешь давать мне это якобы противоядие. Я принимаю его сознательно, по доброй воле и без принуждения. Мое состояние постепенно ухудшается, но я воспринимаю это как должное. Мол, противоядие борется в моем организме с ядом. Меня переводят в тюремный лазарет. И там-то выясняется, что меня отравили. Шансов выкарабкаться у меня уже никаких. А под подозрение попадает моя законная жена. Из тюрьмы меня везут на кладбище, а Татьяну упекают в тюрьму за организацию моего отравления. Семейная разборка. Жена олигарха отравила собственного мужа, чтобы завладеть его деньгами. Какой заголовок для первых полос
бульварных газет! Ловко придумано. С фантазией. Но вам не удастся оставить моих детей сиротами. До меня, может быть, и дотянетесь, но до жены - увы! Я ее в обиду не дам.
        - У тебя богатое воображение. Тебе бы детективы писать, - вскользь заметила надзирательница и отодвинулась на край кровати.
        - Однако в этом раскладе мне долго оставалась неясной твоя роль, - продолжил я свои умозаключения. - Ведь ты, так или иначе, пойдешь как соучастница преступления. Даже если тебе удастся перевалить основную вину на мою жену, тебя все равно посадят. И только сегодня мне стали понятны твои мотивы.
        Тамара внимательно слушала меня, потирая пальцами пузырек.
        - Я не случайно спросил тебя о твоем муже. Он ведь умер? От инфаркта? Как и тот секретарь райкома по идеологии, который у тебя был после него. А как ты отблагодарила прокурора, спасавшего тебя от тюрьмы? Я только представлю себе его изуродованное язвами, отекшее лицо, и у меня все холодеет внутри. Неужели тебе доставляет удовольствие убивать близких мужчин?
        Она, как сомнамбула, встала с кровати, подошла к столу и села на табурет. Лунный свет, пробивавшийся сквозь зарешеченное окно у потолка, падал на ее лицо. И она заговорила:
        - Вынюхали, проклятые ищейки! У тебя хорошая служба безопасности. Молодец! Но тебе все равно не понять меня, сколько ни старайся. Все мужики - грубые скоты. Даже ты. Надо же, возомнили себя хозяевами жизни! А сами-то что из себя представляете? Воры, алкоголики и бабники! Как вас таких может полюбить настоящая женщина? Только зная, что связь с вами будет мимолетной и последней для вас. Только тогда стоит вам подарить всю себя, без остатка. Чтобы вы, жалкие твари, умирали в моих объятиях не только в переносном, но и в прямом смысле. Вы так любите страсть, похотливые скоты, но не привыкли платить за нее сполна. А платить надо. Любовь и смерть - вещи сопоставимые. Одно другого стоит. Поэтому не надо мелочиться, Миша, выпей лучше сам сразу весь этот пузырек, и ты навечно останешься любимым в моем сердце.
        От такой сумасшедшей наглости я даже потерял дар речи и, чтобы хоть как-то успокоиться, поглаживал сидевшую в моей ладони Лариску, а она мирно попискивала, высовывая свою любознательную мордочку.
        - Я тебя так любила! Так любила! - причитала надзирательница. - А ты? Но неужели тебе жалко ради меня, ради нашей любви сделать каких-то два глотка?!
        Она встала и направилась в мою сторону.
        - Ну, выпей же! Выпей! Чего тебе стоит? - протягивала она ко мне свои бледные руки с ядом. - Ты же хочешь узнать, какой бывает настоящая любовь!
        От нее веяло могильным холодом, и ужас обуял меня. Я вскочил с кровати и бросился к двери.
        Я колотил по ней изо всех сил руками и ногами, пока в коридоре не послышался топот бежавших контролеров.
        - Помогите! Пожалуйста, помогите! - кричал я.
        Тюремщики ворвались в камеру. Я стоял у двери ни жив, ни мертв. Лариска испуганно пищала у меня на кровати, не понимая, что происходит. А Тамара так и застыла посереди камеры, освещенная луной, в расстегнутой гимнастерке. Надзиратели недоуменно переглянулись: кого, дескать, здесь спасать?
        Женщина вдруг дико захохотала и, выпив одним залпом содержимое флакона, презрительно сказала мне:
        - Слабак!
        Глава 7. Охота на тигра
        Бомбей. Индия. Ноябрь 1827 года
        Святая Мария» бросила якорь в порту Бомбея ранним утром. И яхту со всех сторон сразу облепили юркие лодчонки. Худые индусы протягивали в своих костлявых черных руках экзотические фрукты, пряности и жбаны с пресной водой, убеждая измученных мореходов на вполне приличном английском языке, что их товар самый дешевый.
        - Good price. Best quality! - зазывали торговцы.
        Но путешественники остались равнодушны к их призывам. Восторженность, с какой граф Северный встречал новые экзотические страны в начале своего путешествия, давно исчезла. Теперь с заходом в каждый новый порт в его душе преобладало чувство облегчения. Слава Богу, и это плавание закончилось благополучно.
        За два года, прошедшие с его бегства из России, бывший царь сильно изменился. От былого дворцового лоска не осталось и следа. Кожа на лице почернела от палящего тропического солнца и обветрилась от морских муссонов и пассатов. Борода сильно разрослась и доходила до груди. К тому же она начала седеть, и он все более становился похожим на старика.
        Африка оказалась куда больше, чем представлялось ранее. Его, привыкшего к европейским расстояниям, масштабы нового открывшегося мира просто поражали. Он никогда прежде не думал, что земля столь огромна.
        Конечно, он был знаком с картами. Но одно дело - изучать географию по книгам, а совсем другое - на собственном опыте испытать, что это такое.
        Какой шторм им пришлось выдержать возле мыса Доброй Надежды! Он думал, что это конец. Волны высотой с Александрийский столп швыряли «Святую Марию», как игрушечный кораблик. Это было чудо, что яхта после очередного вала оказывалась на плаву. А потом, когда члены команды, помолившись, уже готовы были предстать перед Создателем, яхту неожиданно выбросило на отмель.
        Три месяца ушло на ее починку. Пока Роберт Шервуд рыскал по докам Кейптауна в поисках нужных для ремонта материалов и инструментов, граф Северный совершил небольшое путешествие по Капской провинции.
        Больше всего его поразили гулявшие средь прибрежных скал на двух ногах огромные черно-белые птицы, похожие на наших ласточек, но совсем не умевшие летать. Их называли пингвинами.
        Заглядывал он и в таверны, где веселились моряки с китобойных и торговых кораблей, и часто случались пьяные драки.
        На каких только колоритных персонажей он не насмотрелся! Искатели приключений со всего мира после долгих океанских плаваний веселились в портовых тавернах. Настоящее вавилонское столпотворение. Смешение рас, культур, наций и языков.
        Сколь же многолика планета людей!
        И, сидя за дальним столиком со стаканом джина или кружкой пива, он вспоминал далекий заснеженный Петербург, родных и близких людей, блистательных фрейлин, умных и глупых придворных, которых он оставил навсегда. И ему становилось грустно.
        Тогда он заставлял себя думать о другом: о портах и странах, в которых побывал; о диковинных народах, повстречавшихся на его пути. И о могиле подле родника с чистой водой, текущего мимо двух ив, на небольшой полянке, заросшей цветами. Это место на острове святой Елены называлось «Долина герани». Там покоился Наполеон. Его знаменитый враг, которого он одолел с Божьей помощью.
        От пирса отчалила большая лодка с четырьмя гребцами, на носу стоял важный господин в белом костюме и пробковом шлеме. Он поднял в приветствии руки.
        - Это Джон, - радостно воскликнул капитан и по-свойски похлопал по плечу графа. - Это мой брат. Я же говорил вам, что Джон обязательно нас встретит в Бомбее. Не зря я ему послал письмо из Кейптауна и указал приблизительные сроки нашего прибытия. Хотя мы и опоздали, но Джон Шервуд дождался нас. Молодчина!
        А франт в белом костюме уже вскарабкивался на борт яхты. Он не побоялся испачкать свой наряд и обнял пахнущего потной одеждой и морской солью брата со всей теплотой, на какую был способен.
        - А где его величество? - спросил он капитана, озираясь по сторонам.
        - Так вот же он! - Роберт Шервуд показал на стоящего рядом бородача в поношенном сюртуке и шляпе с широкими полями. - Его сиятельство граф Северный собственной персоной. Прошу любить и жаловать!
        - О Боже! Как вы изменились, ваше величество! Я бы ни за что вас не узнал. А ведь прошло всего два года, как мы с вами расстались в Таганроге! - воскликнул Джон. - По вашему внешнему виду не скажешь, что частная жизнь пошла вам на пользу.
        - Внешность бывает обманчивой, мой друг, - глубокомысленно заметил путешественник. - Что же касается меня, то, поверьте, своей нынешней жизнью я весьма доволен. Той полноты впечатлений, что я получил за эти два года странствий, с лихвой хватит, чтобы перекрыть все показные преимущества дворцовой жизни. Только у меня будет к вам одна просьба: не обращайтесь ко мне больше с титулом, который мне не принадлежит. Хорошо?
        - Как вам будет угодно, ваше сиятельство.
        Бывший унтер-офицер уланского полка был понятливым малым.
        - А вы давно из России? - спросил одного из организаторов своего побега бывший царь.
        - Да как императора Александра похоронили, я получил от господина Аракчеева причитающуюся мне сумму, сел на корабль и отплыл в Лондон. А что мне было делать в России? После разгрома восстания декабристов в офицерской среде распространились сплетни, что я был доносчиком, и мне стало опасно оставаться в вашей стране, граф. От желающих вызвать меня на дуэль отбоя не было. А у меня жизнь одна. Вот и решил я использовать ее с большей пользой. У меня теперь были деньги. В Лондоне я дал взятку одному из членов правительства, и он пристроил меня на теплое место в Ост-Индскую компанию. Кстати, у вас какие планы относительно Индии?
        Капитан яхты поспешил ответить за графа.
        - Его сиятельство хотел бы ознакомиться с местными достопримечательностями, нравами, обычаями. А потом он намеревается посетить Тибет и остаться там, в каком-нибудь из монастырей, на несколько лет.
        - Да, путь туда не близкий, - задумался Джон. - Из Калькутты было бы намного ближе. Но раз вы приплыли в Бомбей, то начнем путешествие по Индии отсюда. А для начала я приглашаю вас отдохнуть в свою резиденцию в Пуне. Это в ста милях.
        Бомбей произвел на графа удручающее впечатление. Чем дальше они удалялись от порта, тем грязнее становился город. Тощие коровы бродили прямо по центральным улицам. Полусонные индусы слонялись без дела или, укутавшись в какие-то лохмотья, дремали на земле рядом с собаками. И даже рикши, тащившие коляски с важными господами, казалось, спали на бегу.
        Зато на окраине их поджидала целая процессия. Одних только слонов граф насчитал двенадцать, верблюдов было около сотни, а лошадей раза в три больше.
        - У тебя такая большая свита? - увидев, как индусы почтительно приветствуют брата, спросил его капитан. - Ты что, магараджа?
        - Нет, отчего же, - ответил Джон, забираясь на слона. - Я всего лишь скромный чиновник компании в одном из городов Бомбейской провинции.
        Роберт подсадил на слоновью спину графа, а затем и сам взобрался на укрытую дорогими коврами платформу. Слон, повинуясь команде своего погонщика, поднялся с колен и, медленно покачиваясь из стороны в сторону, двинулся в путь.
        Мореплаватели впервые ехали на слоне. С непривычки, оказавшись на такой высоте, они ухватились руками за колонны платформы, державшие навес от солнца.
        Караван вошел в джунгли. Верхушки пальм были так близко, что при желании можно было ухитриться и сорвать кокосовый орех. Путников сопровождала стайка маленьких обезьян. Ловкие зверьки резво перепрыгивали с пальмы на пальму. Они хоть и выглядели мило, но если кто-нибудь протягивал в их сторону руку, щетинились и показывали острые зубы. В отличие от людей, населяющих эту страну, англичане их еще не успели приручить.
        - Но зачем такая большая охрана? - продолжил свои расспросы мореход.
        Колониальный чиновник самодовольно улыбнулся и ответил:
        - Понимаешь ли, брат, Индия - своеобразная страна. У здешних жителей столько предрассудков, но если научиться пользоваться ими, то можно извлекать очень большую выгоду. Это кастовое общество. Если ты родился неприкасаемым, в самой низшей касте, то ты им и умрешь, что бы ни делал. Поэтому у индусов единственной надеждой на перемены является смерть. Если в этой жизни ничего изменить нельзя, может быть, хоть в следующей станет лучше. А для того чтобы после смерти твоя душа переселилась на более высокий уровень, надо меньше грешить и стойко переносить все невзгоды, которые тебе посылает судьба. Но если ты раджа, то тебе положено много слонов, верблюдов, лошадей и слуг. А мы - англичане - правители, мы устанавливаем для них законы. Поэтому, хочешь ты того или нет, но положение обязывает иметь свиту. Тем более охрана сейчас нам не повредит. Недавно в провинции вспыхнуло очередное восстание. Племя рамуси взбунтовалось из?за высоких земельных налогов. К нему примкнули пиндари - воины бывших маратхских армий, ставшие обыкновенными грабителями. Я без отряда сипаев никогда не покидаю дворец.
        - Так у тебя есть свой дворец? - удивленно спросил Роберт.
        - Скоро увидишь, - ответил скромный служащий Ост-Индской компании.
        На дорогу до Пуны ушло два дня.
        Заночевала процессия на высоком открытом берегу реки подальше от леса и прибрежных зарослей кустарника. Шервуд-младший в караул выделил четверть сопровождающих его сипаев.
        Ночь прошла без происшествий. Если не считать, что одного погонщика верблюдов, отправившегося к реке за водой, съел крокодил.
        И вот, после еще одного утомительного дневного перехода под палящим тропическим солнцем, показался город, в котором чиновник Ост-Индской компании нес свою службу.
        Караван вошел в городские ворота, и возвышавшиеся на слоне европейцы оказались в сутолоке людского муравейника. Здесь было еще многолюднее, чем в Бомбее. Большинство мужчин были раздеты до пояса, а женщины облачены в белоснежные одежды. Они радостно приветствовали процессию и склоняли головы в почтительных поклонах.
        - А тебя здесь уважают, - сказал брату капитан «Святой Марии» и спросил: - У индусов сегодня какой-то праздник?
        - Да. Они празднуют наступление нового года.
        - Но сейчас ведь только ноябрь?
        - По индийскому календарю смена лет происходит именно в это время. Сейчас целую неделю никто не будет работать. Они будут ходить друг к другу в гости и напиваться, прямо как русские, - Джон Шервуд повернулся к графу Северному и добавил: - Представляете, в таком жарком климате - и пить крепкий ром! В России понятно, почему пьют водку. Там холодно. Мне кажется, что устойчивость той или иной нации к алкоголю определяет ее уровень культуры. Взять, к примеру, французов. Они пьют очень много спиртного, но на улицах Парижа вы не увидите пьяных, валяющихся в сточных канавах. То же самое и в Лондоне, и в Берлине. А в Индии, как и в России, - это повсеместное, обыденное явление. Это все португальцы их приучили к рому. Пьянство быстро распространилось по всему побережью. Лучше бы что-нибудь путное у европейцев переняли…
        Тем временем процессия миновала еще одни ворота, оставив позади базары, узкие улочки и толпы народа.
        Здесь было чисто и просторно. Повсюду благоухали диковинные цветы. Журчали струи фонтанов. Даже многочисленные беседки, разбросанные по обширной территории среди декоративных пальм и других экзотических растений, были украшены слоновой костью и золотом. А какие искусно вырезанные из камня фигуры индийских богов украшали исполинские колонны дворца! Такого великолепия граф Северный не видел даже в Египте, что уж говорить о скромных обиталищах европейской знати.
        Несколько десятков слуг в красных ливреях застыли в поклоне у ступеней, ведущих во внутренние покои. Погонщик крикнул что-то слону на своем гортанном языке, и могучий властелин джунглей остановился и медленно, чтобы не уронить сидевших на нем людей, опустился на одну ногу, потом на другую, а затем вообще лег на мозаичные плиты, поджав под себя все конечности, как собака. Первым, как по ледяной горке, скатился со слона погонщик. Он подал руку и помог спуститься хозяину, а потом и его гостям.
        Один из слуг в расшитом золотом красном камзоле выделился из строя и, упав на колени перед чиновником, поцеловал его руку и доложил по-английски:
        - За время вашего отсутствия, господин, во дворце никаких происшествий не было.
        - Встань, Селим, - Джон Шервуд даже застеснялся проявления такого раболепия. - Я, конечно, понимаю, что ты любишь и уважаешь меня, как своего господина, но у меня гости, а в Европе не принято столь открыто выражать свои чувства. Лучше познакомьтесь. Это мой брат - Роберт Шервуд. Он морской офицер. А это - наш дорогой гость из далекой России граф Северный. Когда-то он тоже был большим правителем, но потом власть ему надоела, и он стал странствовать по свету. А это мой дворецкий Селим. По всем вопросам обращайтесь к нему. Он прекрасно говорит по-английски, и все, что вам будет нужно, он в лепешку расшибется, но найдет. Кстати, Селим, покои для моих дорогих гостей готовы?
        - Конечно готовы, господин, - с некоторой обидой в голосе ответил дворецкий.
        - Тогда у меня есть предложение. Сейчас расходимся по своим комнатам, приводим себя в порядок после дороги, а через два часа встречаемся за ужином. Будем праздновать новый год по-индийски. Есть возражения?
        Никто из присутствующих не стал перечить хозяину.
        Бедный Мухаммед Али! Если бы честолюбивый правитель Египта присутствовал на этом ужине в резиденции скромного служащего Ост-Индской компании, он бы сгорел на месте от стыда, что какой-то жалкий клерк превзошел в роскоши и богатстве его, не слишком пока удачливого собирателя арабских земель.
        На столе, ломившемся от всевозможных яств, не было ни одного прибора: ни тарелки, ни бокала, ни ложки, ни кувшина, - который был бы сделан не из чистого золота.
        По случаю празднования нового года сам хозяин появился перед гостями в богатейшем халате, расшитом золотом и украшенном драгоценными камнями: сапфирами, изумрудами и рубинами. Все его пальцы была унизаны перстнями с крупными бриллиантами, так что он с трудом удерживал в руках вилку.
        - Тысяча и одна ночь! - восторженно произнес Роберт, рассмотрев одеяние брата. - Прямо сказка Шахерезады наяву! Признайся, Джон, король тебя назначил генерал-губернатором компании или индийские князья избрали тебя своим верховным правителем?
        Чиновник улыбнулся и снисходительно ответил:
        - А ведь ты, брат, почти угадал.
        - Про генерал-губернатора?
        - Нет. Про верховного правителя.
        Даже граф Северный при этих словах младшего Шервуда поперхнулся куриной ножкой.
        - Этот дворец совсем недавно принадлежал верховному правителю Маратхской конфедерации пешве Баджи Рао II. Его вассалами были многие индийские князья. Независимая Махараштра просуществовала больше двух веков. Но слишком богатой была эта земля, и она не могла не привлечь внимания компании.
        Древний, как мир, принцип римских цезарей - разделяй и властвуй - в Индии работает, как часы. Знаете, какова численность армии, подконтрольной компании? Двести двадцать тысяч человек. И сколько из них англичан? Только каждый десятый. Все остальные - сипаи, индусы, проходящие воинскую службу в армии его величества. С их помощью мы завоевали почти всю Индию. Они собирают налоги и усмиряют беспорядки. Мы, пользуясь феодальной раздробленностью и кастовыми предрассудками, построили в Индии уникальную систему, которая содержит сама себя впроголодь, а вся прибыль оседает в наших карманах.
        Правители Гвалиора и Индура были недовольны властью пешвы. Компания поддержала их стремление к независимости, но и Баджи Рао мы тоже оказали помощь оружием и боеприпасами. А когда князья обескровили свои армии в братоубийственной войне, англичане предложили им свою помощь и покровительство, а взамен попросили поступиться маленькой долей независимости. А потом по отдельности разгромили войска каждого из князей, и почти вся Маратхская конфедерация стала частью Бомбейской провинции Британской Индии. Звание пешвы упразднили, Баджи Рао переехал на жительство в Битхур. И генерал-губернатор выплачивает ему почетную пенсию, а фактически держит его в заложниках. Если разгорится большое восстание, то жизнь бывшего пешвы станет предметом торга между руководством компании и бунтовщиками. Этот дворец считается одной из резиденций генерал-губернатора. Но у него их много. Едва ли неделю в году лорд проживает здесь. А в его отсутствие я здесь полный хозяин и повелитель.
        - Так, значит, ты только управляешь всем этим богатством? - разочарованно произнес Роберт.
        - Не скажи, брат, - не согласился Джон. - В Индии все не так, как в Европе. Быть у ручья и не напиться - этого никто из колониальных чиновников не поймет. Ты что думаешь: генерал-губернатору есть дело, сколько во дворце золотой посуды или сколько у меня алмазов на руках? Если я распоряжаюсь этим, значит это уже мое. На Индии делаются такие деньги, какие тебе даже не снились. Вся эта страна - золотоносная жила, из нее еще качать и качать. На всех хватит.
        Служащий Ост-Индской компании отглотнул вина из золотого кубка и продолжил:
        - Угадайте, господа, на чем здесь делаются самые большие деньги?
        - Я полагаю, что на контрибуциях с побежденных князей, - высказал свое мнение граф Северный.
        - А вот и не угадали, ваше бывшее величество… извиняюсь, ваше сиятельство, - поправился чиновник.
        - На соли. На обыкновенной соли, господа. Правительство ввело монополию на соль и опиум. Мы подняли цены на эти товары. Соль стала роскошью в этой стране. Но, вы представляете, индусы все равно ее покупают! У них же вся кухня зиждется только на соли и специях! Три четверти всех доходов Ост-Индской компании дают монополия на соль и опиум, а также земельный налог.
        Шервуд-младший вновь промочил вином пересохшее после долгой речи горло.
        - Земельные налоги - это вообще тема для отдельного разговора. Это песня, это поэма наподобие «Илиады» или «Одиссеи». В компании напридумывали такие формы налогообложения землепользователей, что у бедных индусов мозги опухли. Вроде бы по закону им передали все права на землю, но чем больше они на ней работают, тем больше нищают. Крепостное право в России - начальная школа, а в Индии - уже настоящий колониальный университет.
        Индийские помещики (заминдары) признаны законом наследственными владельцами земли на вечные времена. Но только правительство им установило налог на угодья в размере 9/10 налога, собранного в 1790 году. Не учитываются пустоши и джунгли. Помещик может их распахать и тогда уменьшит процент налога по отношению к общему доходу с поместья. Но загвоздка вся в том, что неурожайные годы и стихийные бедствия при налогообложении тоже не принимаются во внимание. А они тут не редкость. На два урожайных года приходится один неурожайный. Поэтому никто из заминдаров особенно не разбогател. Наоборот, поместья разоряются одно за другим. Зато видимость законности соблюдена. Колониальные власти строго регламентируют отношения собственников земли с наемными работниками. Сумма ренты, подлежащей уплате заминдару крестьянином, должна быть зафиксирована в письменном виде. Всякие дополнительные поборы сверх этой суммы запрещаются. Конфискация имущества крестьянина или сгон с земли за недоимки производятся только по решению суда.
        Красивая схема, не правда ли? Вот бы вам в России такую внедрить! Тогда крепостное право можно смело отменять. Как там у вас говорят: хрен редьки не слаще?
        Оратор засмеялся и выпил еще вина.
        - Такой порядок сбора земельных налогов называют системой постоянного землеустройства. Она внедрена в основном в Бенгалии. В нашей же провинции работает система райатвари. Мы отказались от посредничества помещиков и собираем налоги напрямую с крестьян. Мы не побоялись отдать им землю в наследственное владение. Работник имеет формальное право заложить или даже продать свой надел. Но вот беда: никто не захочет покупать землю у недоимщика, ибо налоги столь высоки, что гораздо легче разориться, чем их отработать. Я хочу отправить все имеющиеся у меня документы по райатвари в Санкт-Петербург. Думаю, что они могут оказаться весьма полезными разработчикам российской земельной реформы. Как вы считаете, ваше вели…, извиняюсь, сиятельство?
        Молодому англичанину было уже все равно: слушают его собеседники или нет. Он уже опьянел и болтал без умолку. Но пока граф Северный черпал из его пьяной речи новые для себя факты, он оставался за столом.
        - Но мне больше нравится маузавар, - откровенничал Шервуд-младший. - В голодный год бывает очень сложно собрать с нищих крестьян налоги. А маузавар устанавливает систему круговой поруки общинников. Даже если один из членов общины задержит уплату налога, то распродается земля всей деревни. Когда мы завоюем Синд и Пенджаб, то непременно введем эту систему в новых провинциях.
        - А как мы торгуем с Индией! - бывший унтер-офицер не на шутку разошелся. - На первый взгляд кажется, что все по-честному. Мы ввозим товары и вывозим тоже. Но вывозим-то исключительно сырье, зато продаем фабричные изделия. Вся добавленная стоимость остается на Британских островах. Английские товары на здешнем рынке не облагаются никакими пошлинами. Но если индусы попробуют продать в Англию свои ткани, то мы им установим такую пошлину, что их никто из здравомыслящих людей в Соединенном королевстве не станет покупать. Пробовали тут некоторые умники наладить чугунолитейное производство, даже корабли в Калькутте начинали строить, но мы их быстренько разорили. Нам выгоднее заполонить этот рынок дешевой русской и шведской сталью, продавать сюда английские корабли, чем развивать промышленность в этой стране. Мы должны держать этот народ в полуголодном состоянии, на коротком поводке, только так мы сможем сохранить здесь свою власть.
        Да, мы прокладываем здесь железные дороги, несем сюда блага нашей цивилизации. Но разве они стоят того, чтобы платить за них обнищанием целой страны? А индусы этого не понимают. Дети живут хуже отцов. И так продолжается из поколения в поколение. Еще немного, и здесь можно будет вводить рабство, как в Древнем Риме. И заметьте: практически без войн, одними экономическими методами.
        А ведь когда-то Индия была процветающей страной. Когда в Англии люди испражнялись прямо на улицах и свирепствовали эпидемии чумы и холеры, здесь уже была грандиозная цивилизация.
        Вот как бывает в жизни. И последние стали первыми. Не правда ли, ваше вели… сиятельство? Каких-то два года назад я, жалкий унтер-офицер, выслуживался перед вами, чтобы не умереть с голоду, предавал товарищей, разыгрывал спектакль с вашей гибелью, а теперь как все изменилось! Я богат, сказочно богат. От моей воли зависит жизнь и смерть сотен тысяч туземцев. А вы? Посмотрите на себя в зеркало. На кого вы стали похожи?! Жалкий бродяга, скитающийся по миру в поисках сам не зная чего…
        Граф Северный встал из?за стола и нарочито вежливо поблагодарил:
        - Спасибо за ужин.
        А затем, повернувшись в сторону колониального чиновника, добавил:
        - А вы, господин Шервуд, как были унтер-офицером, так им и остались. Я бы вам очередного звания не присвоил. Честь имею, господа.
        Он кивнул сотрапезникам и вышел из обеденного зала чуть ли не строевым шагом.
        Когда шаги бывшего императора умолкли, молчавший доселе капитан «Святой Марии» подал голос:
        - Зря ты с ним так. Он человек неплохой, хоть и со странностями. Запутался в жизни. Но это - личность.
        Я провел с ним месяцы в океане и могу с уверенностью сказать: такой не выдаст и не предаст.
        Хозяин дворца неожиданно протрезвел и абсолютно нормальным голосом, словно и не пил вовсе, сказал:
        - Именно об этом я и хотел поговорить с тобой наедине, брат.
        Роберт вопросительно посмотрел на Джона.
        - Я о предательстве, - пояснил свои слова младший и спросил напрямик: - Долго ли еще ты собираешься скитаться с ним по миру?
        - Но ведь он не закончил еще свое путешествие. Слышал ведь? Он собирается пожить в Тибете какое-то время. И о Китае он уже заикался. Здоровье у него - богатырское. На все кругосветное путешествие хватит.
        - И тебе не надоело выполнять прихоти этого высокомерного господина?
        Джон Шервуд, похоже, обиделся на последний выпад графа в его адрес.
        - А что ты предлагаешь? - в ответ спросил мореход.
        Сотрудник Ост-Индской компании замялся, но после некоторого размышления сказал:
        - Я недавно получил письмо из Санкт-Петербурга. Граф Аракчеев утратил свое прежнее влияние при русском дворе. Теперь паломничество графа Северного курирует генерал-адъютант Клейнмихель, доверенное лицо императора Николая I. Так вот, этот господин недоволен сметой наших расходов. Скрепя сердце, он, правда, возместил твои затраты в Кейптауне на восстановление яхты, но дальнейший пенсион твоего подопечного он урезал наполовину и ограничил его 1828 годом.
        - Как же это понимать? - воскликнул с негодованием Роберт. - Мы что, должны содержать бывшего русского царя за свой счет?
        - Выходит, что так, дорогой братец, - констатировал хозяин дворца.
        - Но неужели императору Николаю безразлична судьба его брата?
        - Я думаю, что он даже во сне видит, как его предшественник на троне покинет этот бренный мир на самом деле. А то вдруг нашему графу надоест странствовать и взбредет ему в голову вернуться. С него же станется. Что тогда? Два императора для одной империи - это очень много. Еще одно восстание декабристов? Один полк - за Николая, другой - за Александра. Если бы не мать - вдовствующая императрица Мария Федоровна, я думаю, что мы бы давно получили из Санкт-Петербурга приказ: успокоить мятежную душу Александра Павловича навечно. Но, говорят, она стала сдавать. Вот Клейнмихель и намекает нам, что пора заканчивать путешествие графа Северного.
        - Я этого делать не буду, - испуганно замотал головой мореплаватель. - Я не убийца.
        - А тебя никто и не заставляет. Надо же, чистоплюй нашелся! - язвительно заметил ставленник генерал-губернатора, теребя кольца на своих пальцах. - Не переживай! Исполнителя мы найдем. С этим здесь не проблема. Есть у меня человек для таких деликатных поручений. И обставим все в лучшем виде, как несчастный случай или, еще лучше, как нападение тугов-душителей. Есть здесь такие сектанты. Народ душат в жертву своей богине. И освободишься ты от этой обузы, заживешь, как человек. Я относительно тебя уже говорил с генерал-губернатором. Скоро готовится крупная военная кампания на северо-западе против сикхов. У них золота и драгоценных камней - тьма! Мои камешки - жалкие побрякушки по сравнению с богатством сикхов. Говорят, что у них хранится самый крупный в мире алмаз «Кох-и-Нур», что в переводе на английский означает «Гора света». Им бы завладеть! Тогда уж точно место в палате лордов нам обеспечено. Будешь ты, как и я, жить во дворце, у тебя будут сотни слуг. Сейчас же начинается новое освоение Индии. Правительство ликвидировало монополию Ост-Индской компании на торговлю с этой страной. Сюда, знаешь,
сколько купцов и промышленников сейчас лезет? Тьма! А мы уже здесь. Мы знаем местные обычаи и нравы. Да нам цены не будет! Глядишь, со временем откроем свою торговую компанию - «Роберт и Джон Шервуды». А когда вернемся на родину миллионерами, представляешь, как вытянется лицо нашего старшего брата Тома, которому по закону отошло все отцовское наследство. Женимся на самых знатных невестах королевства. Да Том просто лопнет от зависти. Ну как, по рукам?
        Роберт нехотя протянул свою ладонь, и Джон крепко сжал ее в своей руке.
        - Только я все равно не буду его убивать, - предупредил брата морской офицер.
        - Да успокойся ты! Я же сказал, что все улажу сам. В окрестностях Пуны появился тигр-людоед. На днях собираем большую охоту. Я думаю, что его сиятельство не откажется поучаствовать в охоте на тигра. В своей последней охоте.
        Хотя Джон Шервуд и принес графу свои извинения, дескать, бес попутал по пьяному делу, однако его сиятельство бывшего унтер-офицера хоть и простил, но не до конца. И сейчас, восседая на слоне рядом с тараторившим без умолку англичанином, русский путешественник в основном отмалчивался или ограничивался дежурными фразами.
        Капитан яхты отказался участвовать в охоте на тигра, сославшись на плохое самочувствие.
        А Шервуд-младший, пока слон пробирался через джунгли к месту засады, излагал теорию народонаселения Томаса Роберта Мальтуса, с которым имел честь познакомиться во время своего короткого пребывания в Лондоне.
        - Это умнейший человек, один из самых просвещенных умов нашей эпохи. Он так же, как и мы с моим братом, младший сын сквайра. А поскольку в английских семьях родительское состояние между детьми не делится, все наследует первенец, то ничего кроме хорошего образования от отца он не получил. После окончания колледжа принял духовный сан и стал священником. Но тяга к знаниям все равно в нем взяла верх. Я повстречался с ним в колледже, основанном Ост-Индской компанией, когда он нам, будущим сотрудникам, отправляющимся в Индию, читал лекции по современной истории и политической экономии. Сэр Мальтус, единственный из современных экономистов, не прячется за красивые фразы, а говорит правду, какой бы горькой она ни была. Он считает, что люди размножаются быстрее, чем растут средства для их существования, что население, если его рост не сдерживать, может удваиваться каждую четверть века. Производство пищи не может расти такими же быстрыми темпами. Перенаселение планеты не позволяет человечеству выбиться из бедности. Чрезмерная плодовитость бедняков - вот главная причина их жалкого положения в обществе. Вот
примерно что он пишет в своем трактате.
        Шервуд стал по памяти цитировать выдержки из брошюры сэра Мальтуса:
        - «Человек, пришедший в занятый уже мир, если его не могут прокормить родители… и если общество не нуждается в его труде, не имеет права на какое-либо пропитание; в сущности он лишний на земле. На великом жизненном пиру для него нет места. Природа повелевает ему удалиться, и не замедлит сама привести приговор в исполнение». Каково? Прямо в самую точку. Знаете, в Индии есть такая секта. Ее члены, в основном по ночам, а иногда и средь белого дня душат одиноких прохожих и на свежевыкопанных могилах совершают загадочные ритуалы. Они, будучи мусульманами, совершают свои жертвоприношения в честь индуистской богини Кали. Только за четверть этого столетия их жертвами в Индии стали около полумиллиона человек. Представляете, каковы масштабы этого бедствия. Их называют здесь тугами. Это местные санитары природы. Они не дают индусам сильно расплодиться. Так что, ваше сиятельство, эпидемии и войны, несмотря на все их ужасы, выполняют важную роль в мире: они регулируют численность народонаселения. С их помощью в итоге торжествует главный закон природы: выживает сильнейший. Слабые народы становятся добычей
сильных, никчемные и лишние люди умирают, а их место занимают более жизнеспособные собратья.
        - А себе вы, конечно же, отводите роль хищника? Но скажите, Шервуд, неужели вы не боитесь сами оказаться на месте жертвы? - неожиданно спросил его граф.
        Собеседник, звякнув перстнями, многозначительно ухмыльнулся и ответил:
        - У вас это получится лучше, ваше сиятельство.
        Рам в своей жизни поклонялся только двум божествам. Первой его богиней была Фатима, дочь пророка Магомета.
        Это пусть глупые европейцы думают, что туги убивают людей в честь индуистской богини Кали, на самом деле ее настоящее имя - Фатима. Но ни один ассасин даже под самой страшной пыткой никогда не произнесет вслух это священное имя, тем более - не выдаст его врагам.
        А еще он любил слонов и тоже почитал их за богов. Ради слонов и Фатимы он пожертвовал в своей жизни всем. Он не женился и не обзавелся детьми, хотя мог бы это сделать легко, ибо происходил из хорошей семьи, и родители многих невест посчитали бы за честь выдать за него замуж лучшую из своих дочерей. Но он выбрал слоненка. Он жил, ел и спал рядом с ним. Он кормил и мыл его. А когда слоненок вырос в большого и красивого слона, его заметил пешва и взял слона вместе с Рамом к себе на службу. А когда пешву сменил этот молодой англичанин, Рам стал служить ему.
        Раму было все равно, из чьих рук слон и он будут получать еду. Его главное призвание, его настоящая жизнь начинались с наступлением темноты. Когда он со своим неизменным оружием - шелковым шарфом выходил на охоту за душами неверных, коих так жаждала Фатима. Как трепетно стучало его сердце, когда он выслеживал свою добычу, - сильнее, чем у любого самого сладострастного любовника в ожидании встречи со своей избранницей.
        Никто никогда не мог застать его на месте жертвоприношения. Но однажды Рам опростоволосился. Во сне ему явилась Фатима и приказала принести ей в жертву главного смотрителя дворца. И Рам, проснувшись среди ночи, пошел выполнять ее указание.
        Он задушил дворецкого во сне, так тихо и незаметно, что тот даже не пикнул. Но когда выходил из его покоев, то столкнулся нос к носу с англичанином.
        На следующее утро, когда обнаружили труп дворецкого, англичанину не составило большого труда догадаться, чьих рук это дело. Но он не выдал Рама, не приказал его расстрелять, а лишь поговорил наедине и сказал, что отныне, кроме Кали, погонщик слона должен выполнять и его подобные поручения. Рам согласился.
        И вот вчера вечером, накануне охоты, хозяин велел принести в жертву их гостя. Он сказал, что этот человек когда-то был правителем большой страны на Севере, и богиня Кали будет просто счастлива, если Рам принесет ей такую жертву. И он посоветовал сделать это во время охоты.
        Но ночью Раму явилась во сне Фатима и сказала ему: мне мало только одного старого царя, я хочу еще и молодого.
        - Здесь мы будем дожидаться тигра, - показал на лесную опушку Джон Шервуд и махнул погонщику, чтобы он опустил слона.
        Спрыгнув на землю, англичанин взял с собой ружье и сказал:
        - Я пойду на разведку. А вы ждите меня здесь.
        Он незаметно подмигнул Раму.
        Отойдя в лес, он присел на поваленное дерево, дожидаясь, когда душитель сделает свое грязное дело. И не услышал, как кто-то тихо подкрался к нему со спины и набросил на его шею туго свернутый шелковый шарф. Бывший унтер-офицер даже вскрикнуть не успел. Рам знал свое ремесло.
        Он вышел на поляну, где поджидал из джунглей тигра бородатый старик. Его ружье лежало рядом на траве. Но Рам решил не спешить. Он расстелил циновку и стал молиться Фатиме, как того требовал ритуал жертвоприношения. Иначе богиня могла обидеться и не принять жертву. И только он встал на колени и поклонился, шепча про себя слова заветной молитвы, как мирно лежавший доселе слон вдруг встрепенулся, вскочил с земли и в два прыжка оказался рядом с Рамом. Погонщик так и не успел оторвать голову с циновки, мощная слоновья ступня вдавила череп ассасина в землю, и он раскололся под многотонной тушей. Нельзя поклоняться многим богам сразу.
        Шторм налетел неожиданно. С востока, со стороны Цейлона. Матросы даже не успели убрать парус, потому яхту сейчас швыряло с волны на волну.
        Но капитан уже не боялся смерти. После нелепой гибели брата он будто утратил инстинкт самосохранения. Осталось лишь чувство мести. Почему-то в смерти Джона он винил не сектанта-душителя, которого раздавил его же слон, а графа Северного, бывшего русского царя Александра. Не будь его, Джон наверняка был бы жив.
        И капитан «Святой Марии» только и ждал удобного случая, чтобы свести счеты со своим подопечным. Ему и впрямь надоело скитаться по морям и океанам. Он должен занять место Джона в Ост-Индской компании. Он должен вернуться в Англию миллионером и жениться на самой знатной девушке королевства. У него будет много детей. И он обеспечит будущее их всех. У него хватит на это денег. Он их получит в Индии. Только надо, чтобы этот проклятый беглый русский царь быстрее вознесся на небеса.
        А тот словно чувствовал умонастроения капитана и не прятался от бури, как делал обычно, а стоял на корме, уцепившись в канаты и как бы приглашал Роберта: давай сведем все счеты сейчас, чего тянуть?
        И он поддался этому искушению. Когда очередной вал накрыл яхту, капитан набросился на графа сзади, вцепился ему в горло и стал что было в нем сил душить ненавистного русского. Тому удалось повернуться. И их взгляды встретились. Бывший император выпустил из рук канаты и тоже схватил капитана за горло.
        - Кто? Кто приказал тебе меня убить? - хрипел он ему в лицо.
        - Сам знаешь, - ответил англичанин.
        - Брат? - вскрикнул пассажир.
        Но его догадке не суждено было получить подтверждение, ибо следующая огромная волна, накрывшая яхту, смыла их обоих за борт. И ответ Шервуда потонул в бушующем океане.
        К середине девятнадцатого века после аннексии Синда, Пенджаба и Ауда Британия завершила свое завоевание Индии.
        Знаменитый драгоценный камень «Кох-и-Нур» стал самым крупным бриллиантом в короне британской королевы Виктории.
        Ост-Индскую компанию упразднили в 1858 году. Ее пайщикам выплатили компенсацию в 3 миллиона фунтов стерлингов.
        Секта тугов была ликвидирована британскими войсками приблизительно в это же время. Только в девятнадцатом веке эта секта уменьшила население жемчужины британской короны почти на миллион человек.
        Английские колонизаторы ушли из Индии лишь после Второй мировой войны. 15 августа 1947 года было провозглашено независимое государство Индия.
        Глава 8. Приговор дороже денег
        Анна Сергеевна Самойлова была потомственным судьей. Ее дед ушел на пенсию с должности заместителя председателя Верховного суда. Мама тоже четверть века прослужила Фемиде в Мосгорсуде.
        Поэтому, когда Аня закончила школу, вопрос о ее будущей специальности в семье даже не обсуждался. Конечно же, юридический факультет МГУ. Уже в то время поступить на юрфак было непросто, но у девочки была золотая медаль, к тому же связи деда и матери тоже значили немало.
        В университете она влюбилась без памяти в своего сокурсника и выскочила замуж. Вся ее родня была против этого брака. Ее избранник, хотя и происходил из хорошей семьи (мама - профессор, папа - крупный партийный работник), но по национальности был грузин, и родители его жили в Тбилиси. Надо сказать, они тоже не очень-то одобряли выбор сына. Но любовь, как говорится, зла… К тому же Аня была уже на четвертом месяце беременности, поэтому какие-либо уговоры повременить с женитьбой запоздали.
        Получив дипломы, молодые юристы вместе с двухлетней дочкой Сонечкой уехали жить и работать в Тбилиси. Томаз, так звали Аниного мужа, с помощью отца устроился в республиканское Министерство внутренних дел, а Аня - в адвокатуру.
        Им дали трехкомнатную квартиру в новом доме. Родители помогли ее меблировать. Молодая хозяйка изо всех сил старалась создать в ней уют. «Теплое гнездышко», «моя крепость», «убежище» - так она называла свое детище. Но сколько Аня ни старалась, муж приходил с работы все позже и позже, и очень часто навеселе.
        - Как ты не понимаешь, женщина! - кричал он на нее, когда она пыталась делать ему замечания. - У нас такой обычай в Грузии: после работы мы выпиваем с друзьями. Почему я не могу посидеть за столом с дорогими людьми и выпить стакан вина? Я что теперь навечно привязан к твоей юбке?
        От былого нежного и обаятельного ухажера в нем не осталось ровным счетом ничего. А от страстного и темпераментного любовника - тем более. На пятый год своего замужества Анна Сергеевна поняла, что ошиблась в выборе спутника жизни.
        А тут еще накалилась политическая ситуация в республике. После разгона советскими солдатами мирной демонстрации, когда в ход пошли дубинки и саперные лопатки, на всех русских в грузинской столице местные жители стали смотреть, как на оккупантов. В глаза ей, правда, об этом никто не говорил, но отношение к ней изменилось. Она каждый день покупала на рынке молоко, творог и сметану у одного и того же торговца - старика-кахетинца. Раньше он всегда интересовался ее здоровьем и неизменно улыбался ей своим беззубым ртом. А теперь просто брал у нее смятые купюры и, не считая, совал их в свой карман, подавая выбранные продукты в абсолютном молчании. Словно язык проглотил. Соседки во дворе тоже замолкали при ее появлении. В коллегии адвокатов ей стали распределять такие дела, за которые не брались грузины. Некоторые даже демонстративно разговаривали с ней только на грузинском языке, в котором она многих слов не понимала.
        Но это еще были цветочки. Ягодки поспели после неудавшегося путча ГКЧП в Москве в августе 1991 года. Приход к власти в Грузии Звиада Гамсахурдиа поставил крест на карьере ее свекра и мужа. Более того, новый демократически избранный президент начал уголовное преследование обоих мужчин. Томазу и его отцу удалось бежать в Батуми и найти защиту у аджарского лидера Аслана Абашидзе.
        Жену и дочь беглый милицейский начальник с собой не взял. Из адвокатуры ее выгнали за незнание языка. Как она с маленькой дочкой прожила зиму в холодной квартире, без каких-либо средств к существованию, Анна Сергеевна сейчас уже не представляет. Однако с той поры в ее подсознание навсегда поселился животный страх еще раз когда-нибудь потерять работу. Этого она в своей жизни больше не вынесла бы.
        Весной 1992 года она вернулась в Москву. Мать прописала дочку и внучку по прежнему их месту жительства, то есть в своей квартире. Благо тогда паспортно-визовая служба не лютовала, как сейчас. Помедля с возвращением еще год, Анна Сергеевна, скорее всего, навсегда лишилась бы возможности получить российское гражданство.
        Самойловы никогда не испытывали особой тяги к деньгам. В их семье почитались другие ценности: уважение и признание коллег, честное имя, образованность и широкий кругозор. Бывало, когда дед еще был жив, они собирались все вместе - три поколения юристов - и спорили до хрипоты, обсуждая какую-нибудь правовую проблему. Особой гордостью в семействе судей считалось отсутствие отмены решений. Недовольная сторона зачастую обжаловала вердикт в суде вышестоящей инстанции и, случалось, добивалась отмены предыдущего решения. Дед гордился, что за почти сорок лет его судейской практики, у него было меньше двадцати отмен. Мать не могла похвастать такой ювелирной работой. Отмены ее решений случались чаще, но все же были очень редки, и на квалификационной коллегии она всегда легко подтверждала свою профессиональную пригодность.
        Но, оказавшись снова в Москве, Анна Сергеевна не узнавала родной город. Понятия «долг», «честь», «достоинство» ушли далеко, на второй-третий план, а наружу вылезли неприкрытая жажда наживы и стяжательство. Но делать было нечего, надо было как-то выживать.
        С горем пополам ей удалось устроиться в московскую коллегию адвокатов. Подруга матери Эстера Хаимовна, устав от сюрпризов очередной русской революции, решила уехать к родне в Израиль. Освобождалось место в коллегии, и тетя Эста порекомендовала на него Анечку.
        Хотя адвокатская практика и приносила относительно неплохой доход, но Анна Сергеевна все равно чувствовала, что это не ее призвание. Наработав пятилетний стаж, она сразу же сдала квалификационный экзамен на статус судьи и стала ждать, когда коллегия порекомендует ее на какую-нибудь вакантную должность.
        Место освободилось в Мещанском районном суде.
        Десять лет прошли быстро. Изо дня в день Анна Сергеевна приходила на работу в суд к восьми, а то и к семи часам утра и по вечерам засиживалась над делами допоздна. Дед мог бы по праву гордиться своей внучкой: за десять лет ее судейской практики не было ни одного пересмотра вынесенного ею приговора по уголовным делам и считанные единицы отмененных решений по гражданским. Госпожа Самойлова имела репутацию справедливого, принципиального и - главное - неподкупного судьи.
        Она не щеголяла в дорогих нарядах, не носила драгоценностей, на работу ездила на трехлетней корейской легковушке Daewoo Nexia и жила с матерью и дочерью в полученной еще дедом старой трехкомнатной квартире в сталинском доме.
        Поэтому, когда в их суд поступило дело банкира Журавлева, председатель вызвал Анну Сергеевну в свой кабинет и, протянув ей пухлый том, сказал очень серьезно:
        - Вот, принимайте. Остальные двести томов работники прокуратуры завезут к вам в кабинет. Но учтите, коллега, дело это - очень даже не простое. На кону стоят очень большие деньги. Возможности сторон - чуть ли не безграничные. Поэтому приготовьтесь к давлению и со стороны обвинения, и со стороны защиты. Ваша задача - строго следовать букве закона. От остальных дел я вас освобождаю, занимайтесь только этим. Но вердикт должен быть безукоризненным, чтобы комар носа не подточил.
        Председатель суда свое слово сдержал: от мелких и несложных дел он действительно освободил Самойлову. Зато дело банкира вскоре объединили с делом нефтяного магната и олигарха Ланского за общим составом преступления, и это огромное хозяйство взвалили на плечи Анны Сергеевны. К 200 томам прибавилось еще 420. Теперь весь кабинет судьи, как какой-то архив, был завален папками, и в нем практически не осталось свободного места. Судья Самойлова прописалась на работе.
        Девять месяцев ушло на заслушивание представителей обвинения и защиты, всевозможных свидетелей и потерпевших. Принимая в производство дело олигарха, Анна Сергеевна относилась к его основному фигуранту так же, как и к предыдущим своим обвиняемым, то есть соблюдая положенную дистанцию, без какой-либо предвзятости и заинтересованности. Она специально не хотела вникать в политическую подоплеку этого громкого дела. Перед ней были только статьи уголовного и уголовно-процессуального кодексов, наличие состава преступления, доказанность обвинения и аргументы защиты.
        Но, чем глубже она погружалась в процесс, чем детальнее вникала в суть дела, тем больше осознавала, что это слушание - особенное. Ни одно из ранее рассмотренных ею дел не могло даже сравниться с ним. Его заказанность сильными мира сего для судьи была очевидна с первого дня.
        Ну и пусть пауки грызутся между собой. Ей-то какая разница от того, что одни жулики съедят других. Все они там наверху одним миром мазаны. У нее есть закон, вот и будет она судить по закону. В этом ее профессиональный долг. Его она и будет выполнять, чтобы там ни случилось.
        Но более всего ее ставили в тупик сами подсудимые. В их поведении не было ни нарочитой заносчивости, ни показушного раскаяния. Оба обвиняемых держались на суде корректно, сдержанно и, как ей показалось, интеллигентно. Особенно Ланский.
        Они чувствовали себя уверенно даже на скамье подсудимых. Ведь их семьи никогда не замерзали от холода в неотапливаемых квартирах, они не считали копейки, чтобы заплатить за жилье и умудриться при этом не умереть с голоду. Эти проблемы были чужды им. Они были детьми своего времени. Жестокими детьми периода первоначального накопления капитала.
        Им повезло. Они оказались в нужное время в нужном месте. Им отдали в собственность (или в управление?) большой и лакомый кусок государственного пирога. И, надо отдать им должное, они с честью справились с возложенной на них задачей. Создали процветающий бизнес. Они должны были извлечь максимальную прибыль, они ее и получили. Да, они оптимизировали выплату налогов до такой степени, что почти ничего не платили. Но ведь все делали так в постсоветской России. А иначе откуда было взяться миллиардным состояниям за столь короткий срок? Уклонение от уплаты налогов было чуть ли не обычаем делового оборота. Почему же на скамье подсудимых сейчас сидят только эти двое и отдуваются за всех чиновников и приближенных к власти бизнесменов, сколотивших миллионы и миллиарды на разграблении страны. Эти-то, в отличие от «красных директоров», хоть не разваливали, а создавали. За что же их теперь судить?
        Если бы он признал себя виновным и покаялся в содеянном, она бы со спокойной совестью приговорила его за уклонение от уплаты налогов и неисполнение решения суда на полтора года лишения свободы, которые он уже отбыл в следственном изоляторе. И освободила бы его и его товарища из-под стражи прямо в зале суда, для проформы лишив их права занимать руководящие должности в коммерческих структурах и заниматься бизнесом года на три.
        Но он этого не сделал. Наоборот, его последнее слово прозвучало не как оправдание подсудимого, а как обвинение прокурора. Он не признал себя виновным ни по одному пункту, а сам обрушился с гневной критикой на своих гонителей - нечистоплотных и своекорыстных бюрократов, заказавших этот судебный процесс с единственной целью - забрать себе процветающую нефтяную компанию. И этим сжег все мосты на пути к компромиссному решению. Чем поставил судью перед нелегким нравственным выбором: с кем вы, ваша честь?
        Пожилого джентльмена с благородной сединой на висках и с греческим профилем привел к ней в кабинет председатель суда.
        - Анна Сергеевна, у нас к вам будет конфиденциальный разговор, поэтому, пожалуйста, удалите на время своих помощников, - настойчиво попросил он.
        Самойлова оторвалась от материалов дела и, бросив на своего старшего коллегу пронзительный взгляд, все же сказала:
        - Девочки, перерыв на пятнадцать минут. Можете сходить попить кофе.
        Когда они остались в кабинете втроем, председатель представил своего спутника:
        - Это Семен Семенович. Он, как бы точнее выразиться… представляет интересы государства в этом деле.
        - Говоря проще, тех людей, которые заказали разгром холдинга и упекли моих подсудимых в тюрьму, - срезала судья.
        Ей уже до такой степени надоели все эти ходатаи с обеих сторон, что она уже не могла сдерживаться.
        Председатель суда даже потерял дар речи от такой отповеди, а гость, наоборот, моментально собрался и ответил, словно заранее был готов к подобному приему:
        - Можно, конечно, сказать и так. Только я бы на вашем месте, уважаемая Анна Сергеевна, воздержался от столь категоричных оценок. Судья ведь должен быть беспристрастным. Не так ли?
        - Это в процессе, - Самойлова не желала сдаваться. - А сейчас, извините, у нас частный разговор.
        - Я вам больше не нужен? - заискивающе спросил джентльмена председатель суда. - Тогда, с вашего позволения, я удалюсь?
        Представитель государства великодушно кивнул в знак согласия.
        - Слушаю вас внимательно. У нас осталось еще четырнадцать минут, - напомнила судья посетителю, когда за председателем закрылась дверь.
        Семен Семенович посмотрел на нее изучающим взглядом.
        «Еще молодая. Чуть больше сорока. Но как плохо выглядит! Настоящий синий чулок!» - заключил он.
        «Хлыщ и пижон. Но в его голосе есть нечто такое, что заставляет людей повиноваться ему», - сделала вывод о визитере судья.
        Они на самом деле настолько контрастировали друг с другом, словно происходили с разных планет. Плохо покрашенные в рыжий цвет дешевой краской, когда-то пышные, но рано поредевшие локоны судьи и гладкая, уложенная волосок к волоску, отливающая благородным серебром шевелюра пожилого джентльмена. Ее неопределенного цвета турецко-китайский костюм и серая, в мелкую изящную полоску, тройка из тончайшей английской шерсти, ладно облегающая его спортивную фигуру. Роговые очки из ближайшего магазина «Оптика» и тонкая стальная оправа, настоящее произведение искусства, придающая любому лицу значительность и весомость. В свои сорок лет судья выглядела старше, чем представитель государства в шестьдесят.
        - Мы заинтересованы, чтобы суд поддержал обвинение и вынес самый суровый приговор, какой только возможен, - сразу обозначил цель своего визита Семен Семенович.
        - Я еще не определилась со своим решением, - огрызнулась судья, почувствовав нешуточное давление.
        - Определяйтесь быстрее. Мы умеем быть благодарными. Ваша карьера в ваших руках. Вы же давно хотели перейти на работу в городской суд. Там больше зарплата и меньше дел. А потом можно подумать и о суде высшей инстанции. Представляете, как был бы рад ваш дедушка, узнав, что его внучка пошла дальше его. У вас в этом году будет поступать в высшее учебное заведение дочь. Вы, кажется, уже определились, куда она подаст документы. В Российский государственный гуманитарный университет, на юридический факультет. Правильно, династия - дело святое. Мы поможем ей туда поступить, даже на бюджетное обучение. И вы что, собираетесь, всю жизнь прожить вместе с мамой? Виданное ли дело, три поколения женщин живут под одной крышей! Как в крестьянской семье. Мы выделим вам такую квартиру, какую пожелаете. Извините, Анна Сергеевна, но ваш внешний вид? Так уже давно женщины вашего возраста не одеваются. Вы же не старуха, чтобы носить это! Вы еще молодая, интересная женщина, зачем же так рано ставить крест на своей личной жизни? Я понимаю, что работа для вас превыше всего. Но надо же и отдыхать когда-нибудь. Заканчивайте
быстрее это дело, выносите обвинительный приговор и поезжайте на отдых в Бразилию. Я был там в прошлом году. Впечатлений - уйма. Представляете, три дня в Рио-де?Жанейро, потом посещение водопада Игуасу - Глотки Дьявола, затем перелет в Амазонию, в национальный парк, а потом еще десять дней отдыха на океане. Каково?
        - Красочно вы это описали. Прямо слюнки потекли, - ответила судья. - Но вы забыли об одной маленькой вещи, уважаемый: я не продаюсь!
        - А вас никто и не покупает, уважаемая, - передразнил ее посетитель. - Вас только просят выполнить свою работу по букве закона и не вдаваться в какие-то сомнительные нравственные дебри. И вы получите вознаграждение, какое давно уже заслужили за годы своей безупречной работы. Закон говорит, что Ланский - преступник, и он должен сидеть в тюрьме. Не мучайте себя излишними сомнениями и отправьте его туда лет на десять. Это ему пойдет только на пользу, и другим неповадно будет нарушать закон. Надо же когда-то начинать его соблюдать!
        Анна Сергеевна задумалась, а потом спросила напрямик:
        - А что будет, если я не послушаю вашего совета и оправдаю подсудимых?
        Семен Семенович равнодушно пожал плечами:
        - Ну, им-то, положим, вы ничем не поможете. Как вам известно, против Ланского и Журавлева прокуратура выдвинула еще одно обвинение - в растрате средств акционеров. Поэтому, независимо от того, какой приговор вынесете вы - обвинительный или оправдательный, эти господа очень скоро вернутся в тюрьму. Только их дело будет рассматривать уже другой судья, и, поверьте, он будет куда сговорчивее! А вот себе вы сильно навредите. Статуса судьи точно лишитесь. И я очень опасаюсь, что вас обвинят в получении взятки от родственников подсудимых. Учтите, вы сами рискуете оказаться в положении ваших подопечных.
        Анна Сергеевна обхватила голову руками и прошептала:
        - Но ведь это настоящий шантаж! Это низко и подло!
        - Простите, я понимаю ваши чувства. Но я действую в интересах государства. Ланский сам выбрал свою судьбу, и даже вы ему не поможете.
        Слезы появились на глазах у судьи. Тушь с ресниц потекла по ее лицу.
        - Но у меня, у меня… никогда не было отмены приговора по уголовным делам.
        - И не будет, - успокоил ее Семен Семенович. - Городской суд поддержит ваш вердикт.
        - А надзорная инстанция?
        - Не переживайте вы так. Верховный суд мы тоже контролируем.
        - А Страсбургский суд по правам человека? - всхлипывая, поинтересовалась женщина.
        - Вот вы как далеко заглядываете! - одобрительно произнес посетитель. - К сожалению, поддержку в Страсбурге гарантировать вам не могу, но постараюсь помочь и там.
        Уже четвертый день длилось оглашение приговора. Анне Сергеевне помогали зачитывать его двое коллег из районного суда, но все равно дело продвигалось очень медленно, ибо текст занимал почти тысячу страниц. Госпожа Самойлова поддержала обвинение по большинству пунктов, из чего журналисты сделали выводы, что подсудимые получат максимальные сроки, на которых настаивало обвинение.
        Здание суда, где проходило заседание, охранялось не хуже Кремля. Каждый день возле него проводились митинги и пикеты, как сторонников Ланского, так и его противников. Однажды даже вышла потасовка между стражами порядка и демонстрантами, закончившаяся задержанием десятка самых активных защитников олигарха.
        Специальную охрану выделили и Анне Сергеевне. Теперь вооруженные милиционеры забирали ее каждое утро из дома, привозили в суд, а поздно вечером сопровождали обратно домой.
        Однако в пятницу вечером на ее мобильный телефон позвонила мама и отчитала судью, как нерадивую ученицу:
        - Мне что, больше всех нужна эта дача?! Когда мы ее покупали, вы все в один голос кричали, что будете на ней работать. А как дошло до дела, так все сразу попрятались. У одной, видите ли, выпускные экзамены, у другой - процесс века! А ты, бабка, давай одна вскапывай грядки, одна сажай, а ягоды и овощи все любите есть. Нет, так дело не пойдет! Если вам дача не нужна, то мне и подавно. Я что, проклятая, одна на ней горбатиться?
        - Мама, пожалуйста, успокойся. Скоро закончится процесс, и я тебе все помогу там сделать.
        - Я-то подожду. Мне-то что. Только вот весна ждать не будет. Все люди как люди, давно все посеяли и картошку уже посадили, а у нас даже теплица еще не накрыта. Запомни, Анька, если завтра не привезешь на дачу пленку, не будет у нас нынче ни огурцов, ни помидоров. Ты хоть сто олигархов посади за решетку, а на зиму останешься без соленьев и маринадов. Это мое последнее слово! - крикнула на прощанье пенсионерка и бросила трубку.
        На завтра Анна Сергеевна планировала отредактировать заключительную часть приговора, но после такой материнской отповеди поняла, что планы придется менять. С утра она отвезет на дачу эту проклятую пленку с мамой и Сонькой, и пусть они ее там вдвоем натягивают весь день. Если сами не справятся, пускай соседей на помощь позовут. А ей некогда.
        Она к обеду вернется на работу и сделает все, что наметила.
        Матери нравилось, когда Анна возила ее на дачу. Она с таким важным видом занимала переднее пассажирское сиденье, словно это не дочь приехала за ней на своей раздолбанной корейской легковушке, чтобы отвезти пенсионерку на садовый участок, который они громко называли дачей, а из суда за ней прислали служебную «Волгу».
        - Куда изволите, мадам генерал? - шутливо спросила дочь, загрузив в багажник пленку и прочую огородную утварь и подождав, пока матушка усядется удобней.
        У той сегодня с утра тоже было хорошее настроение: ведь сбылась ее мечта - ей, наконец-то, удалось вытащить девчонок на лоно природы, поэтому она не стала фыркать в ответ, а благодушно махнула рукой, мол, поехали, и, как капитан корабля, произнесла:
        - Полный вперед! Курс неизменный!
        Но чем дальше отъезжала Анна Сергеевна от дома, тем призрачнее становились ее надежды на субботнюю работу в суде. На выезде из столицы на дорогах скопились такие пробки изголодавшихся по общению с природой дачников, что можно было счесть за большую удачу, если до обеда они только успеют добраться до садового участка, не говоря уже о возвращении в город.
        Судья начала заметно нервничать. Ругалась вслух на нерасторопных водителей впереди и сотрудников дорожно-патрульной службы, устроивших это вавилонское столпотворение.
        - Все планы мои рухнули! И черт меня дернул поехать с вами на эту проклятую дачу! - в сердцах высказала она своим близким.
        Мать отвернулась и демонстративно смотрела в окно, дабы не ввязаться в бесполезную перепалку. Удар на себя приняла Сонька, сидевшая сзади.
        - Да успокойся ты, мамочка. Не нервничай так, пожалуйста. Никуда твой олигарх от тебя не убежит. Он уже полтора года просидел в тюрьме, еще посидит лишний денек, ничего с ним не случится. А отдыхать надо. И физическим трудом позаниматься тоже полезно иногда. Кстати, я тут недавно вычитала в одной умной книжке, что Карл Маркс открыл даже такой закон - перемены труда. Суть его в том, что человек как творческая от природы личность, не может постоянно заниматься одним и тем же, однообразие и монотонность работы убивают в нем созидательный потенциал, поэтому надо периодически менять сферу деятельности. Это просто замечательно, что бабуля вытащила тебя из суда, а меня от учебников. Иначе мы бы обе свихнулись. А так, вскопаем грядки, затянем теплицу, а потом с удвоенной энергией возьмемся за свои повседневные дела. Верно же я говорю, бабуля?
        - Устами младенца глаголет истина, - глубокомысленно произнесла пожилая дама.
        И чтобы хоть как-то отвлечь дочь от дорожных проблем, ведь поток машин вообще не двигался, она спросила ее:
        - Ты уже вынесла своему олигарху приговор?
        - А как ты думаешь, если его уже зачитывают? - язвительно переспросила судья.
        - Ну, я думала, что ты специально тянешь время, ибо еще до конца не определилась с мерой наказания.
        Анна Сергеевна выпустила руль и всплеснула руками:
        - Можно подумать, что ты, судья с двадцатипятилетним стажем, не знаешь, что у меня нет выбора?!
        - Значит, они к тебе тоже приходили, - сделала неприятное открытие мать. - А как же свобода, демократия, независимость судей?
        - Очнись, мамочка! Ты в какой стране живешь? - воскликнула Анна Сергеевна и нервно вытащила из кармана пачку сигарет. - Это, может быть, в Америке и Европе судьи вершат правосудие в подобных делах, а у нас, извини, мы только оглашаем решения, угодные власти.
        - Но ведь приговор все равно выносишь ты?
        Судья прикурила сигарету от автомобильной зажигалки и, выпустив в окно дым, нервно ответила:
        - А это разве что-то меняет?! Я хочу перейти на работу в городской суд. Аньке нынче поступать в университет. А сколько нам еще жить вместе в одной квартире? Прямо женский монастырь какой-то устроили. Мне всего сорок лет. Я имею право на личную жизнь?! Эта красавица тоже скоро начнет женихов водить. Как мы уживемся на одной жилплощади?
        Но на мать эта фраза произвела совсем другой эффект, на какой Анна Сергеевна абсолютно не рассчитывала. Судья на пенсии неожиданно расхохоталась:
        - Надо же! Так они тебя купили? В мои времена это делалось куда как проще. Шаг вправо, шаг влево - расстрел. А сейчас они просто покупают судей. Как же они измельчали!
        - Ничего смешного я в этом не вижу! - обиделась женщина за рулем.
        Мать успокоилась и спросила серьезно:
        - А ты сама как считаешь: виновен Ланский или нет?
        - Разве честный человек может стать миллиардером в нашей стране?
        - Ты, доченька, пропагандистскими лозунгами меня, старуху, не корми. Ответь по совести: да или нет.
        Анна Сергеевна затянулась последний раз и выбросила окурок в окно.
        - Да, виновен. Но не больше, чем другие олигархи и покровительствующие им чиновники. Иногда мне даже кажется, что он лучше и чище своих собратьев по цеху, он был своего рода белой вороной среди них, поэтому они и отправили его на заклание. На мой взгляд, он виновен лишь в уклонении от уплаты налогов. Этого я ему простить не могу. Ибо отчасти по его милости моя семья живет бедно, и я вынуждена торговать собственной совестью.
        - Ну так не торгуй, - просто сказала мать.
        - Это как? - удивленно переспросила Анна Сергеевна.
        Пожилая дама пожала плечами, мол, чего проще:
        - Я бы вынесла оправдательный приговор этим мальчишкам.
        Судья устремила на мать недоуменный взгляд.
        - Это твой звездный час. Такое дело бывает раз в жизни. Не каждому судье так везет. В твоих руках по большому счету сейчас находится судьба страны. По какому пути она пойдет, сейчас зависит от тебя, скромной судьи районного суда. Будут ли дальше судьи оставаться беспрекословными исполнителями начальственной воли или начнут исполнять свой долг по закону и по совести. Какой гражданской позиции ждать от простых россиян, если судьи такие. Не надо принижать собственные возможности и успокаивать себя, мол, я - как все, любой бы на моем месте поступил так же. Мир изменился, дочь. Свобода и демократия, о которых нам так долго твердили по телевизору, они уже рядом, мы до них почти дозрели. Поступи сейчас по совести - и ты подашь пример другим людям. Глядишь, так и вырастет в нашей стране гражданское общество. Но если ты сейчас пойдешь на сделку с собственной совестью, может быть, и получишь какие-то сиюминутные выгоды, но сама себе этого никогда не простишь. А так ты наверняка войдешь в историю как первый на самом деле независимый российский судья, вынесший самостоятельный вердикт по столь громкому делу.
Конечно, тебе решать. Но я бы на твоем месте рискнула.
        - Браво, бабуля! - захлопала в ладоши Сонька. - Я тебя прямо-таки за такие слова сразу зауважала. У нас в школе все говорят, что дело Ланского - чистейшая заказуха. Мне даже стыдно, что это моя мама судит этого симпатичного и несчастного олигарха. Мамулечка, ну чего тебе стоит, освободи ты его из тюрьмы. Он и так уже, бедняга, насиделся.
        - Но…но… - Анна Сергеевна не находила слов. - Как же твой университет? Без денег ты на юридический факультет никогда не поступишь. А у нас их нет.
        - А вдруг повезет, - не унималась выпускница. - А не поступлю, так что-нибудь другое придумаем. Пойду работать. Ты же меня устроишь в свой суд, хотя бы уборщицей?
        - Боюсь, что если я вынесу оправдательный приговор, то в суде больше работать не буду.
        - Замуж выйдет, - отрезала бабушка. - Может, хоть ей посчастливится встретить настоящего мужика.
        А так, с этим судейством на самом деле никакой личной жизни.
        - А как же квартира? Мы ее никогда не получим, - растерянно произнесла Анна Сергеевна.
        - Заработаешь! - старейшина семьи уже все за всех решила. - Выгонят из суда, пойдешь работать в коммерческую фирму и заработаешь на квартиру. А не получится, вместе будем жить. Неужели нам так плохо втроем? В это время машина впереди тронулась, и Анна Сергеевна включила первую скорость и нажала ногой на педаль газа.
        Дочка запела сзади фальшивым голосом:
        Боже, какой пустяк -
        Сделать хоть раз что-нибудь не так.
        Выкинуть хлам из дома
        И старых позвать друзей…
        Я сидел в клетке рядом с Антоном и любовался своей женой. Ей сегодня удалось занять место недалеко от меня, поэтому я мог рассмотреть ее очень хорошо. Таня выглядела потрясающе в светлом деловом костюме и старалась держаться непринужденно. Но все равно напряжение и тревогу ей совсем скрыть от посторонних не удавалось. Рядом с ней сидела моя мама. Она на меня не обращала никакого внимания, а вслушивалась в каждое слово судьи.
        Сегодня эта крашеная мымра должна огласить меру наказания, которую она определила мне и Антону. Я не сомневался, что оно будет связано с лишением свободы. Вопрос состоял лишь в том, на сколько лет. От пяти до десяти. Я почему-то остановился на семи. Счастливое число.
        И вот, наконец, настал момент истины. Все присутствующие в зале замерли.
        - Суд постановил, - казенным голосом провозгласила судья Самойлова, - признать гражданина Журавлева Антона Борисовича и гражданина Ланского Михаила Аркадьевича виновными в совершении преступления по статье 199 часть 2 пункты «а», «в» и «г» Уголовного кодекса Российской Федерации «Уклонение от уплаты налогов или страховых взносов в государственные внебюджетные фонды, совершенное группой лиц по предварительному сговору, неоднократно, в особо крупном размере» и установить им наказание в виде лишения свободы в колонии общего режима на срок 18 месяцев. Ввиду отбытия установленного срока наказания в ходе проведения следствия и судебного разбирательства освободить Журавлева А. Б. и Ланского М. А. из-под стражи прямо в зале суда. По остальным пунктам обвинения подсудимых оправдать ввиду недоказанности состава преступления.
        Что тут началось в зале суда! Конвоиры стояли с раскрытыми ртами, не зная, что им делать. Первым пришел в себя Антон, он встал со своего места, подошел к старшему конвоя и сказал ему:
        - Открывай!
        Сержант вопросительно посмотрел на судью. Она утвердительно кивнула головой. Лязгнул замок решетки. Жена вскочила со своего места и бросилась ко мне. Она плакала и осыпала мое лицо поцелуями. В зал впустили журналистов. Я чуть не ослеп от фотовспышек. Пишущая братия переговаривалась между собой: видать, сам Президент помиловал.
        Но раньше всех смысл происшедшего поняла моя мама. Она протиснулась сквозь толпу к судейской кафедре и низко поклонилось судье. И только потом я услышал реплику прокурора:
        - Обвинение будет обжаловать этот приговор в кассационном порядке.
        Я посмотрел, как одиноко и жалко выглядела эта уставшая от годового разбирательства неухоженная женщина, собиравшая на своем столе листы приговора, и понял, как я ошибался на ее счет все это время.
        Сегодня она совершила настоящий подвиг. Она преодолела свой страх, косность и лицемерие. Несмотря на колоссальное давление на нее, она судила не только по закону, но и по совести, исполнила свой профессиональный долг до конца. И я вдруг отчетливо осознал, что этот ее поступок меня самого обязывает ко многому, что я сам теперь не смогу жить по двойной морали, как жил прежде. Наверное, в этот момент я и почувствовал себя до конца гражданином своей страны.
        Часть третья
        Со мной
        Настоящих буйных мало, Вот и нету вожаков.
        Владимир Высоцкий
        Глава 9. Реинкарнация
        Село Краснореченское Томской губернии.
        Сентябрь 1840 года
        Сашенька возвращалась из леса с корзинкой, наполненной до краев спелой брусникой. Ягоды были плотные, цельные и ничуть не кислые. Сколько ни съешь, все равно хочется. Вот братья-то обрадуются, когда она принесет им целое лукошко.
        Родители у нее умерли давно, когда она была еще совсем маленькой. Поэтому ни маму, ни отца она почти не помнила. Жила Сашенька со старшими братьями, а грамоте обучал ее настоятель здешней церкви отец Поликарп. Поэтому Священное Писание девочка знала лучше всех наук и скоро стала очень набожной. Ей нравилось в церкви буквально все: и запах ладана, и расшитая золотом ряса, которую отец Поликарп надевал на праздничные богослужения, и скорбные лики святых на иконах, и мягкая, вкрадчивая речь старого священника.
        А когда возле села поселился необыкновенный старец с длинной седой бородой и пронзительно-голубыми глазами, ее как магнитом стало тянуть к нему. А тут еще разговоры взрослых о его строгой подвижнической жизни, о чудодейственных способностях только подогрели интерес Сашеньки к дедушке Федору.
        Теперь она ходила в лес только через винокуренный завод, рядом с которым в отдаленной избушке и жил Федор Кузьмич. И если ей доводилось украдкой увидеть его высокую и все еще статную фигуру либо за работой в огороде, либо беседующего с кем-нибудь из крестьян, Сашенька была счастлива.
        Она уже много раз просила братьев поговорить со старцем, чтобы он взял ее к себе на обучение. Занимается ведь он с другими крестьянскими ребятишками! Но братья всякий раз отмахивались от надоедливой малолетней сестрицы, мол, не будет он с тобой даже разговаривать.
        А сегодня день был особенный. После первых осенних заморозков неожиданно вернулось тепло, установилась солнечная и сухая погода. Воздух в полях и лесу был такой прозрачный и вкусный, что невозможно было им надышаться. Крестьяне благодарили Бога за теплые деньки и стремились использовать их с полной отдачей, каждый доделывал на земле, что не успел за лето. Листья на деревьях окрасились в волшебные цвета. Красные, оранжевые, желтые… всякие. И комаров уже не было. Чудесная пора в Сибири - бабье лето!
        Старец тоже решил не упустить погожий денек и копал на своем огороде картошку. Даже эту простую крестьянскую работу он делал как-то особенно, не так, как здешние мужики. Подкапывая вилами картофельный куст, он не склонялся, а держался ровно и прямо. Мешки забрасывал себе на плечо, как пушинки, словно и не старик он вовсе, а молодой силач, для потехи нацепивший себе на лицо поддельную бороду. И по огороду нес он мешок, даже не замечая его тяжести, а сам все думал о чем-то своем - тайном и далеком.
        Сашенька давно уже стояла у изгороди и смотрела на Федора Кузьмича. И вдруг решилась. Прогонит так прогонит. Она ловко перепрыгнула через забор и подбежала к нему.
        - Не хочешь ли, дедушка, ягодок? - прошептала девочка, закрывая платочком красное от стыда лицо.
        Он поднял голову от земли и посмотрел на нее своими голубыми, как небо, глазами.
        - Спасибо за заботу, милая. А как тебя зовут?
        - Александра.
        Старец поднялся, стряхнул с рук налипшую землю и подошел ближе к гостье.
        - Красивое имя. Александра, - повторил он его медленно, растягивая каждый слог. - А меня зовут Федором Кузьмичом. Но ты меня можешь называть просто дедушкой. Договорились?
        Сашенька кивнула головкой.
        Дедушка подошел еще ближе, склонился к ней и поцеловал ее в лобик.
        - Ты не боишься приходить ко мне? Родители бранить не будут?
        - У меня нет родителей, дедушка. Только братья. А они пусть бранят, - зашептала, подняв глаза, Сашенька. - Я вас полюбила… Я давно хотела убежать к вам. Говорят, вы детей грамоте учите. Возьмите меня к себе на обучение. А то я в церкви у отца Поликарпа все книжки перечитала. Да и учить ему меня недосуг. Семейство у него большое, и приход еще. А вы, говорят, много где бывали, многим наукам обучены. Я не глупая, я быстро выучусь. А я вам ягодок и грибов буду собирать. Вы же любите грибы, дедушка?
        Федор Кузьмич вытер грязные руки о подол своей длинной холщовой рубахи и, поглаживая девочку по голове, ответил:
        - Обучу, милая. Обязательно обучу. Без ягод и грибов. Просто от чистого сердца. Ты же ко мне по зову души пришла.
        - Скажи, дедушка, а почему ты никогда не ходишь к исповеди и причастию? - как-то после урока спросила у него ученица. - Отец Поликарп за это на тебя сильно обижается. А попадья вообще называет тебя безбожником.
        Этот наивный детский вопрос застал Федора Кузьмича врасплох. Он не сразу на него ответил:
        - Я верю в Бога сильнее многих ваших прихожан. Но есть в моей жизни такая тайна, какую я не могу доверить даже священнику. Бог всегда в моей душе. Я делюсь с ним своими помыслами напрямую. И посредники мне в этом не нужны. Хуже тем несчастным, которые, не имея веры в душе, притворяются верующими. Они забывают, что Господь, великий сердцевед, знает не только наши помыслы, но даже наперед, что еще будем думать.
        Подумав еще чуть-чуть, он добавил:
        - А к причастию я не хожу, потому что уже отпет.
        - Это как же? - удивилась Сашенька. - Ты же живой!
        Федор Кузьмич улыбнулся, погладил ее по голове и сказал фразу, видно, из какой-то очень умной книжки:
        - Есть много, друг Горацио, на свете, что и не снилось нашим мудрецам!
        А вскоре отец Поликарп сильно заболел и слег в постель. Из Ачинска вызвали доктора. Тот осмотрел больного и сказал, что он безнадежен. И тогда по совету односельчан попадья, забыв все свои дурные отзывы о Федоре Кузьмиче, направилась к нему со слезами о помощи.
        Старец пришел к умирающему. Сел подле него и просидел так в полном молчании около часа. А потом сказал:
        - Нельзя судить о человеке, не зная его самого. Нельзя выносить скоропалительные приговоры. Все, что вы делаете и думаете, когда-нибудь вернется к вам. Я на вас зла не держу и вам не советую этого делать, если хотите поправиться.
        Уже к вечеру священнику стало легче, и вскоре он встал на ноги.
        Но больше никогда не поминал старца лихим словом и домочадцам своим строго-настрого запретил это делать.
        Сашенька стала любимицей старца. Целые дни она проводила у него. Убиралась в келье, сопровождала в прогулках. А летом иногда даже оставалась на ночлег, ложась спать в телеге с сеном, стоявшей во дворе.
        Все же как много знал Федор Кузьмич! Он мог часами рассказывать ей о святых местах и монастырях, о войне с Наполеоном и даже о далеких странах. Сашенька слушала его рассказы как зачарованная. Она, привыкшая к своему маленькому мирку: глухому таежному селу, простому крестьянскому труду, воскресным службам в бедной церквушке и общению с малообразованными людьми, - из рассказов старца неожиданно открыла для себя, что мир не заканчивается за околицей, Ачинском и даже Томском, что есть еще и другие города, красивые и большие; иные страны, где живут люди с желтой и даже черной кожей. В тех городах есть огромные храмы с золотыми куполами, а богатство лавр поражает всякого богомольца.
        Шли годы. Сашенька взрослела и превратилась в статную девицу. И вот однажды она пришла к старцу очень грустная.
        - Что случилось, Сашенька? - спросил Федор Кузьмич.
        Вместо ответа девушка упала перед ним на колени и разрыдалась.
        - Встань, встань, родная. Успокойся. Расскажи по порядку. Кто тебя обидел?
        - Братья! - сквозь всхлипы произнесла она. - Они хотят выдать меня замуж, дедушка. А я не хочу выходить за нелюбимого. Я одного вас в этом мире люблю…
        С его помощью она поднялась с колен и бросилась к нему на грудь, осыпав поцелуями его морщинистое лицо.
        - Дорогой мой, родной мой, только ты есть в этом мире для меня. Ты один. И никто более мне не нужен. Мне кажется, что я уже когда-то была твоей женой. Не гони меня. Оставь. Буду рабой твоей навеки, - шептала Сашенька.
        Федор Кузьмич стоял посередине кельи, не проронив ни слова, и только с силой вдавливал в бока сжатые кулаки.
        Сашенька понемногу стала успокаиваться. Она опустила глаза вниз и увидела, что из-под длинной рубахи старца натекла лужа крови.
        - О Боже! - вскрикнула девушка и отпрянула в сторону.
        И только тогда она заметила, что его лицо белее снега, а по бокам на рубахе выступили красные пятна.
        - Вы ранены. Но как? - Александра всплеснула руками и ринулась на помощь. - Раны надо перевязать.
        Ей едва удалось дотронуться до окровавленного места, как старец перехватил ее руку и строго, глядя прямо в глаза, сказал:
        - Не надо. Сами заживут.
        Но Сашенька успела почувствовать под холстом железный пояс.
        «Он, должно быть, с острыми шипами», - подумала она.
        И ей стало очень стыдно за свою несдержанность, за то, что она заставила святого человека так себя истязать. Вон какая лужа крови на полу. Ему ведь должно быть очень больно. Девушка густо покраснела.
        - По закону Христа человеку следует любить только одного Бога. Люди не должны привязываться к тому, что имеет конец, или смерть. Их сердца должны любить то, что вечно, то есть Бога. Только его одного искать и только ему одному угождать. Грешно и несправедливо иметь сильную привязанность к людям. Вот что на это говорил Господь: «Кто любит отца и мать более меня, недостоин меня!» А теперь уходи. Я должен побыть один.
        Направляясь к калитке, Александра увидела через окно, что старец стоит на коленях перед иконой Спасителя и отбивает поклоны. Ей стало так стыдно за свое недавнее поведение, что слезы вновь потекли из ее глаз, а грудь теснили рыдания. Пытаясь сдержать их, она побежала по освещенной луной тропе к ненавистным братьям.
        Но если бы она услышала слова этой странной молитвы, то, скорее всего, ничего бы не поняла.
        - Господь мой, Бог мой! Помоги мне избавиться от обмана страстей, обрести, наконец, свободу. Помоги выдержать еще одно испытание, ниспосланное мне Тобой в этой таежной глуши. Я знаю: все, что мы желаем в жизни, в итоге придет к своему концу. Страдания порождаются желаниями. Но удовлетворение этого желания - лишь иллюзия, преходящее удовольствие. Я отрину его ради Тебя, Господи, но зачем Ты продолжаешь мучить меня соблазнами? Я стар и болен. Мне осталось жить совсем немного. А Ты искушаешь меня этой страстью. Все - пустое, все обман. Никого, кроме Тебя, у меня в этом мире не осталось… Но неужели прав был тот буддийский монах в Тибете, когда рассказывал мне о реинкарнации? Неужели Ты на самом деле так устроил этот мир, что наши души после смерти переселяются в другие живые существа? И эта девочка - это новое воплощение моей Леа? Как же я раньше не догадался, что это она? Только Леа умела так слушать, так улыбаться и так меня целовать…
        Он опомнился и с силой надавил локтем на свой железный пояс. Острые шипы вонзились глубоко в тело. Кровь снова потекла ручейком из-под рубахи. А он все молился перед иконой. Только непонятно, какому богу. Не Христу, не Будде, а какому-то своему внутреннему божеству. Так он продолжал разговаривать сам с собой, временами надавливая на шипы.
        Мальдивские острова. Декабрь 1827 года
        Он кое-как разлепил глаза. Они сильно слезились от солнца, морской соли и попавших в них песчинок. Что-либо разглядеть было очень трудно. Он протер глаза руками и вскрикнул от боли. Свет больно резанул по сетчатке. Не сразу он смог осмотреться кругом.
        Солнце палило нещадно. Он лежал на пустынном пляже, весь обвитый уже высохшими водорослями. Рядом мирно дышал прибоем успокоившийся океан. Послушные, ласковые волны набегали на пологий берег, состоявший из мелкого и белого, как мука, песка, а потом лениво уползали обратно в океан.
        Вокруг не было ни души. Только бескрайняя морская синь и белый песок. Да еще контуры зеленых пальм вдалеке.
        К нему стала возвращаться память, и он вспомнил, как они схватились с капитаном «Святой Марии» и как их смыло волной в бурлящую стихию.
        Значит, он выжил и на этот раз. Или это уже рай? Но почему тогда так болит все тело и так хочется пить? Выходит, что жив. Надо встать и идти. А, может быть, не надо? Зачем спасаться? Кому ты нужен? Кто тебя ждет? Родной брат приказал тебя убить. Ты ему не нужен. Семьи у тебя нет и, по всей видимости, уже не будет. Хотя женщин в твоей жизни было столько, что с лихвой хватило бы, чтобы переженить целый полк. Но никто не будет тебя оплакивать. Кто хотел, давно уже оплакал. Тебя нет. Ты умер два года назад в Таганроге. А это тело, которое лежит сейчас на Богом забытом пляже, - это лишь жалкая оболочка того, кто когда-то был великим царем, освободившим Европу от Антихриста.
        Чего тебе еще надо? Ты захотел стать царем и стал им. Правда, благодаря невольному соучастию в убийстве собственного отца. Но зато сколько ты потом сделал блага для собственного отечества! Народ на тебя молился, боготворил. Хотя ты и не оправдал всех его ожиданий, но спас от иностранного порабощения. За это он прозвал тебя Благословенным. Потом ты ударился в мистику, и тебе стало не до народных чаяний. Тебя хотели свергнуть и уже готовили восстание. Но ты опять всех перехитрил и упредил. Ты представился мертвым, вместо тебя похоронили безвинно убиенного солдата, а ты позорно бежал из страны, предоставив младшему брату карать бунтовщиков. Зато не взял греха на свою душу.
        Ты побывал на Святой земле, прошел по Дороге скорби, по которой нес свой крест Спаситель. Ты увидел древние пирамиды египетских фараонов. Посетил могилу своего великого врага. Совершил путешествие вокруг всей Африки. Пересек Индийский океан.
        Поэтому лежи спокойно. Час-другой без воды на солнцепеке - и уплывешь отсюда навсегда.
        Комедия окончена. Так, кажется, говорят французы? Не будем превращать ее в фарс!
        А это уже точно рай! Долгожданная прохлада. Чьи-то мягкие и нежные руки омывают его лицо и тело. В слипшиеся от жажды внутренности проникает живительные влага, в обожженную солнцем кожу кто-то заботливо втирает какие-то снадобья. И сразу боль отступает и становится так легко, будто с тебя сняли не только одежду, но и всю кожу. И только ласковый ветерок слегка обдувает оголенные нервы. Блаженство!
        Он открывает глаза и видит склонившееся к нему женское лицо. О, как красива эта богиня! Кожа цвета бронзы, но нежная и прозрачная, как шелк. Черные как смоль волосы струятся как водопад. Брови, будто нарисованные, изогнуты причудливыми коромыслами. Сочные губы так и манят впиться в них поцелуем и долго-долго не отрываться. Форма лица - овальная, как у Богоматери на православных иконах. Нос - правильный и прямой. Лоб - высокий. А глаза!? В них можно раствориться без остатка. Большие, слегка насмешливые, немного испуганные и такие родные.
        Если бы он умел рисовать, то запечатлел бы ее портрет и затмил бы всех знаменитых итальянских и фламандских художников. Ибо ни один из смертных еще никогда прежде не видел такой красоты.
        Она очень обрадовалась, что он открыл глаза. И рассмеялась, показав свои безукоризненные - ровные и ослепительно белые - зубы. Ее смех журчал, как горный ручеек. Он лечил лучше самых чудодейственных лекарств.
        - Где я? - спросил он по-русски.
        Но она только рассмеялась в ответ.
        Затем он повторил свой вопрос по-французски, по-немецки и по-английски. Но каждый раз ему отвечал лишь журчащий ручеек.
        Он осмотрелся. Он лежал в хижине, сплетенной из пальмовых листьев. Где-то вдалеке слышался шум прибоя.
        Одежда бронзовой девушки состояла из куска выцветшей ткани, обмотанного вокруг тела и шеи, как одевались индийские женщины. Но эта туземка больше походила на эллинскую или римскую красавицу из далекой древности.
        Она еще раз улыбнулась и, положив ладонь себе на грудь, произнесла гортанным голосом:
        - Леа.
        Он понял, что это ее имя, и повторил его. Она снова засмеялась и радостно закивала головой.
        Тогда и он решил представиться. Отбросив ненужную здесь конспирацию, он, так же, как и она, положив руку на грудь, на то место, где билось сердце, назвался своим настоящим именем:
        - Александр.
        Глаза девушки вдруг сделались большими и круглыми. Она обомлела то ли от страха, то ли от неожиданности. Потом вскочила и выбежала из хижины.
        Он остался один и недоумевал, чем вызвал такое смятение. Но вскоре она вернулась, зажав в ладошке какой-то предмет. Только теперь она уже не смеялась, а была серьезна и сосредоточенна. Прежде чем войти в хижину, она почтительно поклонилась, и только после того, как он позвал ее, робко вошла. Девушка приблизилась к его изголовью и поставила рядом с ним фигурку, которую принесла с собой. А сама села напротив и стала с любопытством разглядывать лицо выброшенного морем чужеземца, поглядывая на фигурку. Александру стало интересно: с кем же это она его сравнивает. Он приподнялся на локте и дотянулся до каменного изваяния. Каково же было его удивление, когда он узнал того, с кем Леа искала в нем сходство!
        - Так это же Александр Македонский! - произнес он с улыбкой. - Откуда он у тебя? Это - не я. Я - другой Александр. Хотя тоже царь.
        Но ей его слова были уже не важны. Этот чужеземец узнал себя в статуэтке великого царя Александра, давным?давно завоевавшего весь мир. И пусть он мало на него похож, но он знает царя Александра, и сам он назвался этим именем. Значит, бессмертная душа завоевателя древности вселилась в этого чудом объявившегося на затерянном в океане острове чужестранца. А какие у него удивительные глаза! Голубые, как небо. Ни у кого, ни на их острове, ни на всем архипелаге, нет таких глаз. И этот взгляд! Он может принадлежать только настоящему царю. Какая великая честь выпала ее племени! Этого человека послал сам Бог. Чтобы он освободил ее племя от гнета султана и этих злых чужеземцев, которые забирают у них половину всего выращенного урожая и выловленной рыбы.
        «Я чувствую, как я ему понравилась. И он тоже понравился мне. Я стану его женой и рожу ему сына. И он станет повелителем мира. Освободит все острова, всю Индию от захватчиков. И имя у него будет такое же, как у отца - Александр», - такое решение приняла Леа, улыбнулась и отправилась к брахману племени, рассказать об удивительном госте.
        Жизнь состоит не только из черных и серых полос. Плохо и очень плохо может быть долго, но все равно когда-нибудь наступят и ясные дни.
        Еще недавно ему казалось, что жизнь кончена, нет смысла и цели, чтобы жить. Как же он ошибался тогда! В пятьдесят лет все только начинается.
        Сейчас, просыпаясь среди ночи от грозы или духоты и чувствуя рядом ее ровное и безмятежное дыхание, а за перегородкой посапывание маленького Александра, он ощущал страх от мысли, что тогда, на берегу, а сколько раз до этого, он мог умереть и не испытать этого простого человеческого счастья. Любить и быть любимым.
        Все, что он делал до этого, было неправильным, обманом и ложью. Жене он был так же ненавистен, как и она ему. Они в лучшем случае могли быть просто друзьями, но не настоящими любовниками. А все эти жеманные фрейлины, великосветские львицы. Всем им от него было чего-то нужно, кроме любви. И это отравляло любые отношения. Даже княгиня Нарышкина, практически его гражданская жена на протяжении двух десятилетий, родившая дочь Софи, не могла дать ему этого ни с чем не сравнимого ощущения правоты и безмятежности жизни. Леа любит его потому, что просто любит. А не за то, что он может продвинуть какого-нибудь ее родственника по службе или осыпать ее бриллиантами. Он просто ее мужчина. А она его женщина. И все. Оказывается, для счастья больше ничего не нужно.
        Здесь была совсем другая жизнь. Каждый, что бы он ни делал - ловил рыбу, собирал бананы или кокосы, выращивал рис, лук или сладкий картофель, жил одним днем. Этим людям не нужны ни деньги, ни власть - эти надуманные признаки земного величия. Ты лишь тот, кто ты есть. Жителям этого острова сложно постичь, как можно ненавидеть самого себя или быть одиноким среди людей. Островитянам понятны внутреннее беспокойство или болезнь, тогда они молятся своим богам. Но неясную тоску, пожирающую тебя изнутри, никто из них не может осмыслить.
        «Слава Богу, что у меня, наконец, появилось время для жизни!» - эту короткую молитву он произносил каждый день, проведенный на острове.
        А какой удивительный сын растет у них! Мальчишке неполных пять лет, а он уже свободно лопочет и на языке матери, и на языке отца. Они с Леа еще зачастую общаются друг с другом при помощи жестов, зато с сыном каждый говорит свободно на своем языке. Понемногу он начинает заниматься с ним английским и французским. Мальчик уже хорошо стреляет из лука и просит, чтобы отец одолжил у брахмана ружье - единственное на острове - и обучил его стрельбе из огнестрельного оружия.
        В рыбацкой сноровке маленький Александр не уступит отцу. Сети он разматывает куда проворней, да и наживку на крючки насаживает ловчее. Они рыбачат вдвоем в лагуне. В океан выходить опасаются. Течением утлую лодчонку может легко вынести в океан. И на мелководье, под защитой коралловых рифов, рыбы хватает. За пару-тройку часов полная сетка обеспечена. А иногда они ловят и черепах. Из них получается вкусный, наваристый суп, не хуже чем из говядины. Кальмары, креветки, лобстеры, крабы - все эти морские деликатесы ему уже приелись. Сейчас бы простых русских пельменей с маслицем. Но маленький принц даже представить себе не может, что это такое - пельмени.
        Он слушает рассказы отца о далекой стране России, где бывает так холодно, что с неба вместо дождя падают застывшие капли воды, и не верит, что такое бывает. Там в хижинах стоят печи, и их топят дровами, чтобы не замерзнуть. Вода на озерах затягивается панцирем, как у черепахи, и по нему можно кататься на коньках. По словам отца, так называются железные ножи, которые прикручивают к сандалиям.
        Отца на острове все называют Александр-царь, а его - принц Александр-царь. Брахман вначале ревновал отца к почтению, с которым относились к нему островитяне, но потом смирился. Отец, правда, много знает. Он умеет лечить людей, может с помощью увеличительного стекла из своего пенсне быстро разжечь костер. Он метко стреляет из ружья. И когда мужчины племени отправляются охотиться на крупную дичь, например на кабана, то обязательно зовут с собой отца. И тогда брахман дает ему свое ружье. Конечно же, Александр-царь мог попросить у брахмана его оружие насовсем, но вождю племени жаль будет расставаться со столь дорогой вещью. Она считается одним из главных атрибутов его верховной власти, поэтому он ее так бережет. Отец чувствует это и всегда, вернувшись с охоты с богатой добычей, он возвращает оружие законному владельцу.
        Когда на остров приплывают сборщики податей от султана, островитяне прячут своего гостя подальше в лес, чтобы те, не дай Бог, не увезли столь великого человека, поселившегося среди них. Но в глубине души они надеются, что когда-нибудь в нем проснется великий царь, и он освободит племя от поборов.
        И вот этот час настал.
        Два Александра шли с рыбалки с богатым уловом, но в хижине встретили грустную хозяйку. Это настроение было совсем не свойственно жизнерадостной Леа, поэтому прямо с порога муж спросил ее:
        - Что случилось?
        - Приходил брахман. Он просил меня поговорить с тобой. Султан выдвинул нам условие: если мы не примем ислам, то он увеличит нам подати вдвое. Его сборщики и так забирают половину нашего урожая и улова. Он хочет, чтобы мы вообще умерли с голоду, - пытаясь сдержать гнев, рассказала жена.
        - А вы не можете хотя бы для видимости стать мусульманами?
        - Это как? - удивленно спросила Леа.
        - Ну, притвориться, что будете поклоняться пророку, а не своим богам…
        - Богов обмануть нельзя.
        - Я знаю… Но на чуть-чуть, только сделать вид для султанских слуг, что вы покорились воле правителя…
        - Я тебя не понимаю, Александр, - серьезно произнесла Леа. - Богам я не могу поклоняться, как ты сказал, чуть-чуть.
        - Выходит, что обмануть султана вы не можете?
        Леа развела руками и тяжело вздохнула.
        - От веры предков вы тоже никогда не откажетесь?
        Она кивнула головой.
        - А платить все подати - все равно что умереть с голоду, - продолжал размышлять глава семьи. - Выход я вижу один: сражаться.
        Ее лицо просияло: он сам все понял. Он настоящий царь.
        - Ура! - закричал маленький принц. - Мы объявляем им войну.
        - У султана большое войско? - уточнил Александр-царь.
        - Брахман говорил, что десять раз по десять больше, чем наше племя.
        - Значит, получается один против ста. А если учесть, что за спиной вашего султана стоят англичане, это только они могут придумать такие налоги, то шансов на победу у нас нет. Был бы хоть ваш остров больше, чтобы можно было спрятаться в лесах, но здесь они быстро нас найдут. Ладно, что-нибудь придумаем. Передай брахману: когда слуги султана приплывут в следующий раз, говорить с ними буду я.
        Ждать долго не пришлось. Гости из столицы пожаловали уже через неделю. Они приплыли на двух больших лодках. Два десятка солдат, вооруженных копьями и ружьями во главе с самим визирем султана. Он важно вышагивал впереди процессии, сопровождаемый двумя евнухами с большими опахалами. А за ним двумя колоннами семенили солдаты.
        Это мало походило на простой визит сборщиков податей. Скорее напоминало рейд карателей.
        Все племя, от мала до велика, вывалило из своих хижин на поляну посреди селения, чтобы увидеть столь редкое зрелище. Бывший полководец, стоящий по правую руку от брахмана, оценил диспозицию. Она складывалась явно не в пользу островитян. Пусть по численности противник уступал мужскому населению племени, но по вооружению он явно превосходил аборигенов. Александр насчитал только дюжину ружей. У визиря за поясом еще заткнут пистолет, а на корме одной из лодок зловеще чернело жерло корабельной пушки. А у островитян - лишь одно ружье, да и то по скорострельности и прицельной дальности сильно уступает новым английским ружьям солдат султана. Правда, у здешних охотников есть луки и стрелы, но это отнюдь не выравнивает соотношение сил. Сопротивление бесполезно.
        Первым заговорил визирь. Александр благодаря урокам жены уже более или менее воспринимал на слух местную речь, поэтому суть сказанного командиром карателей он уловил сразу.
        Визирь хотел знать, согласно ли племя принять правую веру, ибо нет бога, кроме Аллаха, а Магомет - пророк его.
        Брахман хотел уже ответить нет, но Александр опередил его и заговорил с визирем по-английски.
        - Уважаемый господин, я являюсь высокопоставленным сотрудником Ост-Индской компании и следовал с инспекцией из Лондона на Цейлон, когда наш корабль попал в бурю и затонул. Местные жители спасли меня, и вот уже в течение пяти лет я живу среди них. Я успел сблизиться и породниться с этим племенем. Этот остров стал моей второй родиной. И я не хочу уезжать отсюда. Узнав о сути недавно выдвинутого вашим султаном ультиматума этому маленькому народу, я был вынужден написать письмо английскому королю о чинимом в его владениях произволе. Это письмо уже отправлено в Лондон с одним торговым кораблем. Я прошу вас, господин, внять голосу рассудка и не осложнять взаимоотношения вашего повелителя с великим и могущественным английским королем Георгом.
        - Но сейчас на троне находится король Вильгельм IV, - ответил визирь.
        - Тем лучше, - хладнокровно парировал Александр. - Дядюшка Вилли - вообще мой лучший друг. У вашего султана могут возникнуть большие неприятности с английской короной, если хотя бы один волос упадет с головы этих людей.
        - А как ваше имя, господин заступник неверных, - поинтересовался визирь.
        - Шервуд. Роберт Шервуд. Так и передайте вашему султану, что я взял это племя под свое покровительство. А вскоре он получит от английского короля тому письменное подтверждение. Когда придет письмо из Лондона, тогда и приезжайте. А пока это племя будет платить подати в прежнем размере.
        Визирь задумался.
        - Хорошо, - произнес он. - Но если вы меня обманули, тогда пеняйте на себя. Султан не прощает оскорблений.
        Он махнул рукой, и отряд повернул в обратную сторону.
        Племя ликовало. Леа смотрела на него влюбленными глазами, будто бы он на самом деле выиграл сражение.
        Брахман на радостях даже подарил ему свое ружье и при всех назначил его главнокомандующим островной армии самообороны.
        Но Александр понимал, что он только оттянул миг расплаты, и битый час втолковывал брахману, что солдаты султана еще вернутся и тогда им не поздоровится.
        - Надо строить большие лодки и уплывать отсюда на материк, - предложил Александр-царь.
        - Но это наша родина. На этом острове жили наши предки, - пробовал возразить вождь.
        - Тогда принимайте ислам.
        - Нет, лучше изгнание, - сделал свой выбор глава племени.
        Но старейшины отказались выполнить волю вождя. Молодые охотники поддержали их.
        - Мы лучше умрем на своей земле, чем уплывем на чужбину.
        Тогда вновь взял слово Александр-царь:
        - Хорошо. Если хотите сражаться, то мы будем сражаться. И, скорее всего, мы погибнем в бою. Но пусть женщины и дети избегут этой участи. Давайте хоть их отправим в Индию или на Цейлон, куда не дотянется рука султана.
        С этим согласились и старейшины, и молодые охотники.
        От сборщиков податей островитяне узнали, что никакого письма от английского короля султан так и не получил, и вскоре здесь высадится целая армия для обращения неверных.
        Но большая лодка, способная выдержать многодневное плавание, была уже построена. Приготовлены запасы пищи и пресной воды. А силы самообороны приведены в боевую готовность. План военной кампании был тоже разработан.
        Противника ожидали ловушки и другие неприятные сюрпризы.
        - Я горжусь тобой, Александр. Ты мой герой. Ты должен победить врага. Сердце говорит мне, что ты не умрешь. Но если нам не суждено больше свидеться, знай: наш сын продолжит твое дело и прославит свое имя в веках. Я так люблю тебя, мой милый… - шептала Леа ему в последнюю ночь.
        Лодка с женщинами и детьми уже сутки как отплыла на материк, когда на горизонте показался флот султана. Сборщики податей не солгали, их повелитель поднял все свое воинство на усмирение непокорных.
        Начальник обороны сбился, пытаясь сосчитать паруса приближающихся к берегу судов.
        Он посмотрел на небо, на колышущиеся на слабом ветерке верхушки пальм и улыбнулся:
        - Повоюем напоследок, - сказал он сам себе и взвел курок ружья.
        Но сражению не суждено было состояться.
        Внезапно море отошло от острова, потом послышался страшный гул. Он все нарастал и нарастал. И вдруг огромнейшая волна, выше любой самой высокой пальмы, показалась из?за горизонта.
        - Это цунами! - кричали охотники, бежавшие с берега. - Наверх! Все - наверх!
        И с проворностью обезьян они вскарабкались по стволам пальм. Александр последовал их примеру.
        Он видел, как волна накрывала лодки неприятеля одну за другой, перемалывая доски и человеческие кости, как она на всей скорости врезалась в берег и, перемешавшись с землей и кустами, обрушилась на кокосовую рощу. Последнее, что он успел увидеть, был вал, состоящий из воды и грязи, который накрыл его с головой и старался оторвать от спасительной пальмы, чтобы поглотить в бурлящей пучине.
        Но он выжил и на этот раз. Цунами уничтожило всю султанскую флотилию и многих из островитян, которые не успели забраться на пальмы или не удержались на них под натиском стихии.
        Лодка с женщинами и детьми тоже исчезла без следа. Он обошел почти все западное побережье Индии, побывал и на Цейлоне, везде опрашивая местных жителей, не видели ли они большую лодку с жителями далекого острова. Но никто ничего не мог ему сказать. Об их судьбе никому не было известно.
        Он прошел пешком через всю Индию, не опасаясь ни англичан, ни тугов. Спал где придется. Случалось, прямо на земле под открытым небом. Ел, что находил в лесу и что подавали добрые люди. Замерзал на гималайских перевалах, но продолжал идти.
        Он добрался до Тибета. Но край голубых овец, пурпурных фазанов и коричневых яков, жасминовых полей и орхидей цвета спелой пшеницы, бирюзовых озер и заросших можжевельником склонов, бесконечных гор и снежных пиков не радовал его своей красотой.
        Сильно исхудавший и оборванный, он добрался до Лхасы, где его приютили буддийские монахи в одном из древних монастырей.
        Несколько лет он прожил здесь, питаясь одной только цампой - жареной ячменной мукой - и водой. Узнал, что такое гипноз и транс. И что такое настоящее счастье.
        - Только избавившись от обмана страстей, равнодушия и ненависти, возможно обрести свободу и счастье. Страдание вечно, а удовольствие преходяще. Всюду сансара - круг бытия, путь нашей жизни, бесконечный круг рождения, смерти и возрождения, возвращающий нам поступки и ложь прошлых жизней, - звучит в его ушах голос дряхлого буддийского монаха с гладко выбритой головой.
        Снова Сибирь
        На следующий вечер Федор Кузьмич сам пришел в гости к братьям Александры.
        Хозяева засуетились, собрали на стол все лучшее, что было в доме, но старец кроме чая ни к чему не притронулся.
        - Не выдавайте сейчас сестру замуж. Не трогайте ее. За ее доброту Бог не оставит ее. Она не будет нуждаться в вашем хлебе, сам царь наградит ее своей казной. Было мне видение нынешней ночью, что мужем ее будет офицер.
        При этих словах старца братья только рты раскрыли и не знали что и ответить.
        А он встал из?за стола, поблагодарил хозяев за хлеб, за соль и сказал на прощанье:
        - Лучше отправьте ее на богомолье по святым местам. Я напишу добрым людям, чтобы ее приютили.
        Братья послушались совета старца и снарядили Александру Никифоровну в дальнюю дорогу.
        Перед отъездом она зашла к Федору Кузьмичу попрощаться и получить благословение от него на паломничество:
        - Как бы мне царя увидеть? - спросила Александра своего наставника.
        - А зачем тебе царь нужен?
        - Как же, батюшка. Все говорят, царь да царь, а какой он из себя, и не знаешь.
        - И цари, и полководцы, и архиереи - такие же люди, как и мы. Только Богу угодно было одних наделить властью великой, а другим предназначено быть под их постоянным покровительством. Погоди, - задумчиво добавил старец. - Может, и не одного царя на своем веку увидать придется. Бог даст, и разговаривать еще с ним будешь. Увидишь тогда, какие цари бывают.
        Он подошел к ней и поцеловал ее, как маленькую, в лоб, перекрестил и сказал:
        - Ступай с Богом.
        Но Александра не уходила.
        - А еще, батюшка, которую уж ночь подряд мне снится странный сон. Словно живу я на каком-то острове. Там всегда тепло, и солнце палит сильно. Там растут диковинные деревья, на наши сосны похожи, но другие. А еще там песок и море. Живу я в шалаше. У меня есть муж и сын. А муж мой страсть как на тебя похож…
        Старец снова побелел и надавил локтем на свой бок.
        - Богом заклинаю: уйди… - выдавил он из себя.
        Сашенька вспыхнула как маков цвет и выбежала вон из его кельи.
        Александра Никифоровна совершила два путешествия по святым местам. Во время первого осенью 1849 года в Кременчуге в доме графа Остен-Сакена, к которому дал ей рекомендательное письмо Федор Кузьмич, она встретилась с императором Николаем Павловичем и долго с ним беседовала. На вопрос царя «Как же она не испугалась одна поехать в такую даль?», она ответила: «А чего мне бояться? Со мной Бог, да и великий старец Федор Кузьмич за меня молится». При этих словах Николай I насупился и больше никаких вопросов не задавал.
        А во время второй своей поездки она познакомилась в Почаеве с майором Федоровым и вышла за него замуж. Она прожила с ним пять лет в Киеве, а после его смерти вернулась в Сибирь и поселилась в Томске, получая пожизненную пенсию 130 рублей в год. Старец к тому времени уже умер, и майорша Федорова почти каждый день после церковной службы приходила на его могилу и молилась за упокой его души.
        Между 1897 и 1902 годами в Сингапуре объявился очень старый человек. Полуиндус, полуевропеец. Его речь представляла собой какую-то тарабарщину из английского, французского, немецкого и русского языков. Он называл себя Prince Alexander Tsar, то есть сыном русского царя Александра I. Его мать погибла во время цунами, а он спасся и вернулся на родной остров, который защищал его отец от армии султана. Но отца он там не застал. Выжившие островитяне рассказали принцу, что Александр-царь отправился в Индию искать свою семью. Больше он своего отца не видел. После гибели флота новый султан оставил попытки обратить островной народ в ислам, и принц Александр стал вождем племени и благополучно правил до старости. И лишь почувствовав скорую кончину, он решил выбраться в большой мир и разузнать о своем отце. Он подсаживался в таверне к пьяным матросам и рассказывал им трагическую историю своей жизни. Но в нее мало кто верил. Зато угощали туземца-фантазера моряки на славу. Выдумать такое мало кому под силу.
        В сентябре 1949 года части Народно-освободительной армии Китая вторглись в Восточный Тибет, а через два года заняли Лхасу. Государство Тибет исчезло с карты мира. Далай-лама был вынужден покинуть страну и просить политического убежища за рубежом.
        Глава 10. Новая жизнь
        Так многозначительно назывался таежный поселок в Красноярском крае, в ста километрах южнее полярного круга, куда меня все-таки определил на десять лет в колонию-поселение следующий суд - за растрату средств моей собственной компании.
        После оправдательного приговора, вынесенного нам с Журавлевым судьей Самойловой, я находился на свободе целых три дня. Жена настаивала на немедленном отъезде за рубеж. На тот момент я был оправдан судом и мог свободно покинуть пределы России. У меня еще оставались немалые деньги. С таким капиталом любая страна предоставила бы гражданство всем моим домочадцам. Но я опять уперся. Полтора года, проведенные за решеткой, так меня ничему и не научили.
        У меня перед глазами стояла одинокая и потерянная фигура судьи, собирающей со стола листы приговора. Она принесла себя в жертву. Неужели ради моего благополучия и богатой жизни за границей? Нет. Если бы госпожа Самойлова допускала мысль, что я могу вот так просто взять бросить все и уехать, она бы никогда не вынесла мне столь мягкий приговор. Теперь я в неоплатном долгу перед этой женщиной, сумевшей выбраться за флажки, выставленные организаторами охоты. Она смогла сделать это. А я, мужик, не смогу? На меня сейчас устремлены сотни тысяч глаз колеблющихся граждан моей страны. Они тоже хотят чувствовать себя людьми, принимающими решения, а не быдлом, беспрекословно делающим то, что велит хозяин. Как я могу предать их веру и надежду?!
        - Идеалист! - выкрикнула мне в ответ жена. - У тебя от тюрьмы, точно, крыша поехала. Ты хоть понимаешь, что ты несешь? Кем ты возомнил себя? Нельсоном Манделой? Иисусом Христом? Надо же, нашелся великомученик, страдалец за народ? Что-то, когда ты свои деньги зарабатывал, тебя не сильно народная жизнь заботила. А тут нате, какие метаморфозы! Миша, я тебя предупреждаю: на роль декабристки я не гожусь. Хочешь и дальше сидеть в тюрьме и мыкаться по лагерям - пожалуйста. Но только без меня и детей. Опомнись, пока не поздно. Послушай голос разума. Давай уедем. Я тебя умоляю!
        Таня упала передо мной на колени и разрыдалась. Мне было очень неловко, что я довел любимую женщину до такого состояния. Я поднял ее с пола и усадил на диван.
        - Хорошо, хорошо… - приговаривал я, поглаживая ее длинные волосы. - Я сейчас же позвоню адвокату и попрошу, чтобы он связался с Самойловой и сделал для нее все, что она пожелает. И я увезу вас отсюда.
        - Это правда? - жена подняла на меня заплаканные глаза.
        Я не ответил, ибо уже набирал телефон адвоката.
        Однако Анна Сергеевна не приняла никакой благодарности от моих людей.
        Я стал сам добиваться встречи с судьей. Однако Самойлова ее под всевозможными предлогами избегала, на мои звонки не отвечала, а своим домашним, похоже, строго-настрого наказала оградить ее от проявлений моей благодарности. Хотя сейчас, по прошествии многих лет, я понимаю, что Анна Сергеевна элементарно боялась, что ее могут обвинить в получении взятки от меня и саму упечь за решетку. И, как вскоре выяснилось, небезосновательно.
        В квалификационную коллегию поступила жалоба от прокуратуры на предвзятое судейство Самойловой в моем деле. Ее отстранили от дел, вначале на время, а потом навсегда. Она поступила очень осмотрительно, не поддавшись на уговоры моих адвокатов и ничего не взяв от меня. Обвинение в получении взятки, выдвинутое против нее, рассыпалось.
        Мои защитники разделились на оптимистов и скептиков. В то, что Мосгорсуд оставит в силе приговор, вынесенный мне Мещанским судом, не верил никто. Но оптимисты считали, что мне ничего серьезного в ближайшее время не грозит. Пока обвинение подаст апелляцию, пока кассационная инстанция рассмотрит ее и отправит дело на пересмотр, пройдет немало времени. И до вынесения нового приговора я буду свободным человеком, даже не стесненным подпиской о невыезде. Пессимисты же, как и моя жена, настаивали на моем немедленном отъезде за рубеж, напоминая, что прокуроры готовы обвинить меня в совершении еще одного преступления, о котором почему-то прежде забыли, - в растрате средств компании. Не важно, что контрольный пакет акций принадлежал мне, а объем выплачиваемых дивидендов и размеры инвестиций в различные коммерческие проекты устанавливал совет директоров холдинга, меня все равно хотели обвинить в том, что я умышленно растратил средства, чем нанес ущерб миноритарным акционерам. Бред какой-то! Я просто не мог поверить в эту чушь, что человек может украсть у самого себя. Что-что, а интересы компании и интересы
акционеров для меня всегда были на первом месте, я же был главным из совладельцев!
        Поэтому я отверг предостережения скептиков и не уехал сразу. А потом уже было поздно.
        Меня вызвали на допрос в прокуратуру к тому же самому молодому и ретивому следователю, который полтора года назад пытался выдавить из меня покаяние в предыдущих грехах. Я подошел к десяти часам утра к указанному в повестке кабинету и постучался. Мне велели подождать, а через полчаса пригласили войти. Следователь огласил мне новое обвинение и выписал ордер на мой арест. Из его кабинета я вышел снова в наручниках в сопровождении конвоя и был доставлен обратно в Матросскую Тишину, в ту же самую камеру, которую покинул всего три дня назад.
        Дело о растрате рассматривалось еще полтора года. Прокуратура собирала со всей страны обманутых мною акционеров, и они давали показания в суде в качестве потерпевших. А тем временем мои гонители, отчаявшись добиться от меня уступки акций, взяли курс на окончательное разорение некогда процветавшего холдинга. Налоговое ведомство завалило арбитражный суд исками по взысканию с нас якобы недоплаченных налогов за пять лет. Когда суммы недоимок и штрафов сравнялись со стоимостью основных производственных активов компании, наши мощности стали продавать на аукционах по частям. Эти предприятия представляли интерес для многих инвесторов, большей частью иностранных. Однако они всегда доставались почему-то каким-то новым, неизвестным фирмам. Государство тоже старалось не афишировать новых собственников. Но никто из мелких акционеров больше не роптал, хотя всех разорили до нитки.
        Новый судья - честолюбивый и исполнительный юрист лет тридцати пяти от роду - не мудрствуя лукаво, приговорил меня к десяти годам лишения свободы в колонии общего режима. Но к тому времени Дума внесла изменения в уголовный кодекс, и суд заменил мне лагерь на колонию-поселение. Так, после трех лет ожидания вынесения приговора в Матросской Тишине (правда, с перерывом в три дня) я и оказался здесь, в Новой Жизни.
        Я попал сюда в начале сентября. Но лужи на вертолетной площадке уже подернулись коркой льда. Завывал промозглый полярный ветер, гоня по небу от Ледовитого океана косматые серые облака с дождем и снегом.
        От барака метеостанции к нам навстречу выдвинулись две закутанные в армейские плащ-палатки фигуры.
        Лейтенант внутренних войск, возглавлявший мой конвой из Красноярска, небрежно козырнул подошедшим и, стараясь перекричать шум вращающихся вертолетных лопастей, громогласно заявил:
        - Принимайте пополнение. Вот документы. А мы полетели - до бури надо поспеть в Туруханск.
        Не дожидаясь ответа, он быстро вскарабкался по лестнице в вертолет и дал пилоту команду на взлет. Стальная птица замельтешила лопастями, как стрекоза, подняв вокруг себя маленький ураган. Мои новые конвоиры подхватили меня за локти и потащили подальше, к метеостанции. Вертолет поднялся в воздух, покачав на прощание своим мощным корпусом, взмыл в небо и подался на юг.
        - Давай знакомиться, новичок, - произнес старший. - Я здешний комендант, капитан Полеванов Иван Кузьмич. А это - мой помощник, сержант Севрук.
        - Ланский, Михаил, - представился я, пряча руки в карманах телогрейки.
        Не так чтобы они у меня сильно замерзли. Мне просто не хотелось акцентировать излишнее внимание на своем унизительном положении. Но комендант неожиданно протянул мне ладонь для рукопожатия.
        - Будем знакомы. Нам еще долго предстоит жить вместе.
        Я ответил на рукопожатие. Но сержант здороваться со мной не стал, а только поправил висевший у него на плече автомат.
        От лейтенанта не укрылось это движение конвоира.
        - Не обращай на него внимания. Севрук - парень идейный. Он на выборах постоянно за коммунистов голосует. Любой олигарх для него - классовый враг. А по мне все равно, сколько у человека денег и за какую он партию, справедливо его осудили или нет. Главное: приговорил тебя суд к поселению, будь добр прими это как должное. В России же, как говорят, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Ладно, пойдем. Покажу тебе твое новое место жительства. Это тебе, конечно, не «Президент-отель», но жить можно.
        Мы шли по ухабистой дороге, с трудом передвигая облепленные глиной сапоги. Повалил снег. Да еще какой! В Москве изредка такой случается, но не раньше чем под новый год. Видимость резко сократилась. За мутной и плотной пеленой снегопада скрылись сопки на противоположном берегу Енисея и корявые березки по сторонам дороги. Даже широкую спину идущего впереди Севрука и то было плохо видно. Комендант же, не обращая на каприз природы ровным счетом никакого внимания, рассказывал мне, как устроена жизнь здешних обитателей.
        - Раньше у нас здесь был лесозаготовительный участок от леспромхоза, но со всеми этими перестройками всю технику разворовали. Пришлось закрыть производство. А зря. Говорят, оно приносило неплохой доход. Отсюда же рукой подать до Дудинки и Норильска, а там пиломатериалы - вообще на вес золота. У нас в округе деловой древесины, конечно, мало. Хороший лес давно уже весь вырубили. А вот ежели бы нормальный капитал сюда вложить, неплохую прибыль можно иметь. Я тут даже бизнес-план набросал. Надо купить где-нибудь списанную баржу и несколько легких трелевочных тракторов, чтобы их по притокам Енисея можно было перевозить. Буксир лучше в аренду взять в каком-нибудь порту. Загружаем, значит, технику на баржу и плывем куда глаза глядят. Увидели хороший лес, пристали, где удобнее, порубили и дальше поплыли. С рабочей силой проблем не будет. Это раньше к нам одних только алиментщиков ссылали. Помните, как в песне пелось: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес - Советский Союз»? Сейчас у нас контингент сильно изменился. Со всего края теперь отправляют осужденных за экономические преступления. А теперь даже
вас, такого известного всей стране человека, к себе заполучили! Подождите, то ли еще будет! А куда девать вас, бизнесменов? В колонию? Так с вашими деньжищами вас там махом коронуют. И получится, что с зоны вы выйдете, не перевоспитавшись, а наоборот - настоящим криминальным авторитетом. И таких дел потом можете нагородить, что предыдущие ваши художества покажутся детским лепетом. Стрелять без суда и следствия, как это делал товарищ Сталин, тоже сейчас уже несовременно, власть же хочет выглядеть гуманной в глазах мирового сообщества. Вот и вспомнили опыт царя-батюшки. Ссылка в отдаленные уголки Сибири. А чем не метод. Вы, вроде бы, отбываете наказание, но не в лагере, среди криминальных элементов. От общения с миром вы ограждены. У нас даже Интернета нет. Одна только рация на метеостанции да спутниковый телефон у меня. Условия здесь совсем не курортные, суровее, чем на любой зоне. Зато вы живете не в бараке, среди заключенных, а на квартире у обыкновенных граждан. И вам хорошо, и местным жителям, лишенным работы, копейка на ваше содержание перепадает. А убежать отсюда нельзя. Только по воздуху да
летом по реке. А пока до Туруханска доберешься, вся милиция успеет на ноги встать. Попомните мои слова, Михаил Аркадьевич, за поселениями будущее. Я как-нибудь занесу вам свой бизнес-план, а вы как профессионал посмотрите его на досуге. Авось что-нибудь из этого и получится. Ну вот, кажись, пришли. Жить будете у деда Егора. Он у нас лагерный ветеран, еще при Сталине политических заключенных охранял под Норильском. Жена недавно умерла. Пенсия у него маленькая. Как старику на нее прожить? Вы для него сейчас прямо как курочка-ряба, будете нести золотые яйца.
        Комендант усмехнулся вслух:
        - Чудно жизнь устроена! С чего дед Егор начинал, тем и заканчивает. Видать, на роду ему написано с политическими дело иметь. Все возвращается на круги своя.
        Полеванов оказался провидцем относительно блестящего будущего колоний-поселений. К концу первого года моей ссылки население Новой Жизни утроилось. Идею коменданта с рубкой прибрежных лесов в притоках Енисея зарубили экологи. Но он не очень из?за этого расстроился. Я посоветовал ему сосредоточиться на не менее выгодном бизнесе: рыбной ловле, сборе дикоросов и народных промыслах. Я написал жене в Москву, какое нам нужно оборудование для рыбозавода и цеха по переработке таежных ягод. Она покопалась в Интернете и быстро нашла то, что нам требовалось. В начале навигации все завезли к нам в поселок и смонтировали в кратчайшие сроки. Теперь в колонии, кроме традиционной заготовки дров, заработали еще три артели, в которых вместе с заключенными рука об руку трудились и местные жители. С той лишь разницей, что они получали за это заработную плату, а наша получка поступала в доход колонии.
        Теперь в каждой из двадцати двух поселковых семей проживало по двое-трое ссыльных. Даже к деду Егору, хотя он больше и не просил никого, Полеванов распределил на постой еще бывшего депутата Государственной думы. Хозяин покочевряжился перед начальством, но больше для видимости, чем всерьез, а потом все-таки согласился принять пополнение. Уж больно льстило его стариковскому самолюбию, что, кроме олигарха, у него теперь еще и свой депутат будет. Да не какой-нибудь там вшивенький, купивший себе мандат, а самый что ни на есть настоящий, от фракции коммунистов, лысая голова которого постоянно мелькала в телевизионных репортажах с первомайских и ноябрьских митингов в Москве. Звали новосела Иван Васильевич Кандыба. Колоритная личность. Правду-матку резал в глаза, невзирая на лица. Вот и дорезался.
        Какие они политические диспуты с дедом устраивали, можно было умереть со смеху. Ни в какой цирк ходить не надо. Да и не было его в Новой Жизни. Как и кино, и театра, и даже телевидения. На весь поселок был всего один телевизор, и тот стоял в комендатуре у Полеванова. Даже здесь, в таежной глуши, телевизионный сигнал с горем пополам, но принимался. Первый и второй федеральные каналы и Красноярское телевидение при наличии хорошей антенны поймать можно было легко. Однако по договорам, которые администрация колонии заключала с местными жителями, при проживании в семьях ссыльных даже запрещалось иметь в домах телевизоры. Кто хочет получать денежное довольствие на арестантов, тот должен пожертвовать телевизором. А уж если совсем невтерпеж, пожалуйста, приходи в комендатуру и смотри себе ящик сколько кому вздумается. Но заключенным - ни-ни. Табу.
        Однако деду Егору с Кандыбой никакой телевизор был не нужен.
        Каждый вечер наш хозяин занимал место у печки с кувшином ядреной браги и готовился к политической дискуссии. Депутата из?за его богатырского телосложения комендант определил в рыболовецкую артель, а я по причине своего совсем не сибирского здоровья и природной склонности к математике и анализу сперва работал счетоводом, а потом пошел на повышение - стал вести всю бухгалтерию колонии.
        Кандыба вскоре стал бригадиром. Как-то попал в рыбацкие сети здоровенный таймень, под центнер весом. Пока он находился в воде, вел себя смирно. Но стоило рыбине хватануть жабрами воздуха, как она начала бороться за жизнь. Даже старожилы такой большой рыбы не видели. Чего уж тогда говорить о ссыльных. Хорошо, что хоть сеть из рук не выпустили. Один только Иван Васильевич не растерялся. Он сразу прыгнул в реку, где на мелководье бился таймень, и кинулся с голыми руками на царь-рыбу. Как он ее одолел, одному Богу ведомо. Только рыбаки сказывали, что колотил бывший депутат тайменя кулаками со всего размаху, словно это был боксерский бой без правил, и забил своего противника насмерть. Кое-как бригада вытащила рыбину на берег. Потом ее взвесили в поселке. Девяносто два килограмма. Такого тайменя в Новой Жизни еще никто не вылавливал.
        Зимой Кандыба обычно приходил раньше меня, и к моему возвращению диспут уже был в самом разгаре.
        - А я говорю: правильно президент сделал, что разогнал все это ваше сборище! - кричал старик на весь дом. - С вас, болтунов, толку как с козла молока.
        - Ничего ты, дед Егор, не понимаешь, темная твоя душа, - возражал бывший депутат, почесывая лысину. - Без парламента никакая демократия не возможна. В спорах, понимаешь ли, рождается истина.
        - То-то, я смотрю, вы и доспорились до того, что в тундру загремели. Нет, как были вы горлопанами, так ими и остались. Ничему вас история не научила. Власть не разговорами сильна, а делами. Какой толк, что вы в своей Думе воздух понапрасну сотрясали? Нет вас там теперь. Вы теперь все по ссылкам и лагерям, а в парламенте сидят настоящие умные люди. Они голосуют так, как им начальство велит. Товарищ Сталин давно уже эту истину понял: нашей страной можно управлять только силой, а вы все в какие-то выборы играли. Вот и доигрались.
        - Тиран он, твой Сталин. Тиран и душегуб, - огрызнулся Кандыба.
        А деду только того и надо было. Он еще больше стал ехидничать и сыпать соль на раны бывшему депутату.
        - А ведь Иосиф Виссарионович был первейшим коммунистом, верным ленинцем, не чета вам, троцкисты-уклонисты. Те тоже революцию совершили, Гражданскую войну у белых выиграли и успокоились, что теперь уж наступит торжество диктатуры пролетариата. Фигушки! За власть надо бороться до конца! А не ушами хлопать! Товарищ Сталин тоже ведь не сразу стал диктатором. Он же поначалу играл в ваши партийные демократические игры. А потом видит, что народ соскучился по тяжелой руке, по сильной власти. Да и товарищи по партии давай подзуживать: давай, дескать, бери бразды правления на себя. Вы же любите лизать зады начальникам. Что тогда, что теперь. Вот и долизались, господа-товарищи.
        - Кто ж знал, что он потеряет чувство меры? - грустно произнес ссыльный. - Хотели же, как лучше. Чтобы стабильность в стране появилась.
        - А получилось, как всегда, - передразнил депутата старичок. - Зато наш таежный край хоть немножко поднимете. При вашей демократии никто по доброй воле сюда не ехал. Наоборот, народ отсюда норовил убежать в теплые края. Глядишь, людишек еще прибавится, и железную дорогу в Норильск достроите, которую после смерти Сталина забросили. Кому-то надо осваивать севера!
        Старик преображался прямо на глазах. Когда я поселился у него год назад, он еле передвигался по комнате и все стонал, что недолго ему уже мучиться осталось, скоро он воссоединится на небесах со своей покойницей-женой. Зиму мы кое-как пережили. Не знаю, кому эта зимовка далась тяжелее: мне или деду. Но только я тоже чуть Богу душу не отдал. В марте стали заканчиваться дрова в поселке, и Полеванов собрал все ссыльных на лесоповал. А мороз стоял знатный, за сорок градусов. Правда, зимой бывали холода и под шестьдесят. Но тогда все жители и их квартиранты сидели по домам, и никто носа на улицу не высовывал. А тут дело дошло до того, что топить избы нечем. Либо подыхай от стужи дома, либо езжай в лес за пять километров. Вот и собрал Полеванов бригаду ссыльных лесорубов. Бензопилы из колонии давно все разворовали. Остались одни топоры. А они на морозе так звенят, вонзаясь в деревья, что эхо разносит эти звуки на всю округу. Как будто кто-то бьет стекла. Когда лес рубишь, еще ничего, работа согревает. На обратной же дороге лошади кое-как тащили нагруженные подводы. Промокшие от пота телогрейки быстро
превратились в ледяные панцири, и как мы добрели обратно до поселка, я уже не помню. Но только теперь не мне пришлось ухаживать за дедом Егором, а ему за мной.
        Он, кстати, быстро освоился с ролью няньки и поневоле выздоровел. Я же провалялся с простудой две недели, а потом еще получил осложнение на почки. Комендант уже собирался отправить меня в районную больницу на лечение, но дед Егор уговорил его этого не делать, мол, сам вылечит меня. Он где-то на дне своего сундука раскопал какие-то высушенные травы, стал их заваривать и поил меня этим отваром. Несколько дней я вообще не мог мочиться. А потом, как прорвало, с кровью и дикой болью все же справил малую нужду, обливаясь слезами и стиснув до хруста зубы.
        Вот тогда я понял, откуда у Сталина эта беспощадность к своим врагам. Он тоже побывал в ссылке в здешних краях. Он выжил в этой вечной мерзлоте и отомстил человечеству за свои мучения.
        Дед Егор поставил меня на ноги. И что самое удивительное - в заботах обо мне он забыл о собственной хвори. А уж с появлением Кандыбы он не то что выздоровел совсем, а даже помолодел. Сбросил с себя лет двадцать, не меньше. У него даже походка изменилась. То еле ползал по избушке, а сейчас бегал по поселку даже без тросточки и нарадоваться не мог на перемены в Новой Жизни.
        Изменения в Конституции, сделавшие Президента страны фигурой представительской, а всю полноту власти передавшие председателю правительства, вызвали волну акций протеста по всей России. Бывший президент теперь на законных основаниях пересел в кресло премьер-министра и мог оставаться на этом посту без ограничения по срокам. Он теперь представлял партию, имевшую парламентское большинство. А так как политическое поле было уже тщательно зачищено, как от левых, так и от правых «экстремистов», он мог возглавлять страну, сколько ему заблагорассудится, то есть пожизненно. Суды не успевали рассматривать «политические» дела и отправлять недовольных в ссылку.
        Комендант в спешном порядке организовал восстановление брошенных домов. Скоро ожидалось прибытие по Енисею баржи со ссыльными, а размещать их было негде. Заморозки могли ударить в любой момент, и тогда эти люди были просто обречены на смерть от переохлаждения. Из местных жителей квартирантов больше уже никто брать не хотел, все избы были переполнены.
        - Ничего. Как-нибудь перезимуем, - успокаивал сам себя Полеванов. - А по весне надо начинать строить большие бараки. Мне начальство из Красноярска уже намекнуло, что ожидается большое пополнение из числа либералов. Их время тоже пришло. Ты бы, Миша, позвонил с моего телефона жене в Москву, попросил бы, чтобы она помогла нам со строительной техникой. Как-никак о близких тебе по политическим взглядам людях речь идет.
        - Хорошо, Ваня. Обязательно позвоню, - пообещал я.
        Мы с комендантом колонии давно уже перешли на «ты». Все-таки общее дело делали. Если бы не мои инвестиции да Татьянина помощь, не было бы второго рождения Новой Жизни, а на берегу Енисея раскинулось бы одно большое кладбище.
        А так все ссыльные при деле. Обуты, одеты, накормлены, живут в тепле. За второе лето моего пребывания здесь мы запустили рыбозавод, цех по изготовлению морсов, варенья и джемов, построили два благоустроенных общежития и пять жилых домов.
        Краевое начальство не могло не отметить заслуги коменданта Полеванова. Ему уже присвоили звание подполковника и среди приезжих инспекторов слышны были разговоры, что не дело такому энергичному офицеру прозябать в таежной глуши, а надо идти на повышение: в Красноярск или даже в Москву.
        - Как ты думаешь, Миша, сколько может стоить должность начальника управления поселений в Министерстве юстиции? - как-то поинтересовался у меня Иван.
        Я скептически посмотрел на него, а потом подумал: чем черт не шутит? Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом.
        - Думаю, около миллиона долларов придется за это кресло выложить.
        - Да, многовато, - комендант почесал за ухом. - Но если мы станем разводить осетров, то через год-другой, может быть, и удастся скопить. Ты как думаешь, олигарх?
        Я улыбнулся и пожал плечами: дескать, тебе решать.
        Но Полеванов неожиданно сменил тему разговора и спросил меня:
        - А ты не собираешься семью сюда перевезти? Только скажи, мы тебе за лето отдельный дом построим.
        - Нет, Ваня. Спасибо. У меня был серьезный разговор с женой на эту тему. Она твердо сказала, что она не декабристка. Понимаешь, свою судьбу я выбрал сам. Причем сознательно. Это мой путь. Я не хочу, чтобы близкие и дорогие мне люди жертвовали собой ради меня. Да и о детях кто-то должен заботиться. А что им здесь, в лесотундре, делать?
        - Что верно, то верно. У нас здесь не слишком-то с образованием гладко, - согласился комендант, а потом вдруг предложил: - А давай школу построим. Глядишь, жены к нашим ссыльным и потянутся. И им работа найдется. В учителя пойдут. У вас же жены образованные.
        - Да и больницу не мешало бы открыть. А то среди новеньких много больных, - в свою очередь внес предложение я.
        Полеванов обнял меня и похвалил:
        - Как же мне с тобой повезло, Мишаня! Какой мне умный и щедрый олигарх попался. Что бы я без тебя делал!
        Школу и больницу мы построили, и осетров тоже стали разводить. Через год Полеванов дорос до полковника и скопил денег на взятку. Однако должность начальника управления ему не дали, там был свой кандидат, из Санкт-Петербурга, зато заместителем назначили.
        На прощание он написал ходатайство о моем условно-досрочном освобождении. В Красноярске не возражали, но Москва ответила категорически «нет».
        - И чего они тебя так боятся на свободе? - высказался в сердцах полковник и зашвырнул далеко в сугроб окурок сигареты. - Вроде бы нормальный, вменяемый мужик. Дело свое знаешь, о людях заботишься. Ума не приложу.
        - Потому, Ваня, и боятся, что я в отличие от них, как ты выразился, нормальный и вменяемый и в их дурдоме не участвую. Меня ведь не сломали. Я остался самим собой. Этого они мне никогда не простят.
        - Но ничего, потерпи еще немного. Два года всего осталось. Ты с новым комендантом-то на рожон лишний раз не лезь. Даже если он к тебе будет несправедливо придираться, ты лучше стерпи. Сказывали мне, что есть у него на твой счет секретные инструкции, чтобы не дать тебе вернуться отсюда на «большую землю». Береги себя, Миша. Я буду хлопотать за тебя в Москве. Даст Бог, еще свидимся. Спасибо тебе за все, - сказал на прощание Полеванов, крепко пожал мне руку и быстро пошел к вертолету.
        Майор Румянцев был злым с рождения. В детстве ему нравилось мучить животных, а в армии - солдат первого года службы. Он от этого получал ни с чем не сравнимое удовольствие. Видимо, поэтому после службы пошел работать в систему исполнения наказания. Заочно выучился в высшей школе МВД и получил офицерское звание. Но даже среди коллег, не отличавшихся особо тонкой душевной организацией, он получил прозвище «Зверь». И было за что. Нормальный человек так издеваться над заключенными просто не мог.
        Не выдержав каждодневных побоев, от него ушла жена, забрав двоих малолетних детей - мальчика и девочку. Румянцев запил. Одного осужденного, косо посмотревшего в его сторону, забил насмерть. Дело против него замяли, но из колонии он был вынужден уволиться. И краевое начальство не нашло лучшего применения для майора, как отправить его на север, проветриться. Установленные Полевановым либеральные порядки в Новой Жизни смущали многих в управлении исполнения наказаний, и, на их взгляд, некоторая жесткость нового коменданта для колонии-поселения не помешала бы. А то зэки совсем разболтались. Живут на севере лучше, чем вольнонаемные сотрудники на «большой земле». Словно это не колония, а курорт.
        Под командованием Румянцева теперь находилась целая рота солдат внутренних войск, охранявших почти тысячу зэков-поселенцев. Новая Жизнь развивалась столь стремительно, что скоро должна была опередить по численности населения районный центр.
        - Мне известно, что большинство объектов здесь построено на ваши деньги, Ланский. Однако вы должны понимать, что никакого права собственности на эти сооружения вы не имеете и никогда иметь не будете. Это имущество принадлежит государству, а я здесь его законный представитель. Ваша благотворительность оценена моим руководством. Мне тоже рекомендовали использовать ваш опыт для дальнейшего благоустройства колонии, но я прошу вас не забывать, что вы были и остались лишь поселенцем, - так обозначил наши отношения новый комендант.
        Я не возражал.
        Но очень скоро его стремление установить свои порядки в Новой Жизни наткнулось на противодействие с моей стороны.
        - Ланский, я приказываю вам пересмотреть смету на питание поселенцев и привести ее в соответствие с установленными нормативами! - орал он, брызгая слюной.
        - Но эти люди сами зарабатывают эти деньги в очень трудных климатических условиях, причем мы еще переводим значительные суммы в Красноярск, - попробовал возразить я.
        - Что?! - благим матом взревел Румянцев. - Ты мне перечить вздумал! Да я тебя в карцере сгною! Ты у меня кровью харкать будешь! Развел тут, понимаешь, частную лавочку. Да стоит мне только пальцем пошевелить, из тебя мигом твои же политические собратья петуха сделают. Последний раз спрашиваю: исправишь смету или нет?
        Я отрицательно покачал головой.
        Майор вскочил со стула и забегал по своему кабинету, сжимая кулаки. Я чувствовал на себе всю его ненависть и знал, что, будь его воля, он бы прямо сейчас размазал меня по стенке. Но все равно сказал ему:
        - Новая Жизнь - уникальное исправительное заведение. Здесь уже сложились свои традиции и порядки. Ссыльные мирно уживаются с местными жителями, у охранников работы почти нет. Они работают в артелях наравне с заключенными и получают за это очень приличные по здешним меркам деньги. Пожалуйста, не ломайте это хрупкое равновесие. Мы обречены на мирное сосуществование. От нас до ближайшего населенного пункта - больше сотни километров. Не надо делать из людей зверей.
        - Что!!! Ты, гад, меня пугать вздумал?! Да я… я тебя… Вон!!!
        Я чуть не оглох от этого крика и молча вышел из кабинета.
        С должности бухгалтера меня сняли и перевели истопником в коптильный цех. Рацион питания Румянцев урезал. Мясо мы стали получать три раза в неделю, и то одни лишь кости и субпродукты, хотя наше подсобное хозяйство продолжало выращивать упитанных бычков. Однако почти все освежеванные туши мы отправляли на «большую землю». Мое предложение о строительстве колбасного цеха так и осталось нереализованным. Рыбы мы вообще не видели. Весь улов перерабатывался в консервы и складировался до начала навигации.
        Колонисты сильно исхудали и осунулись. Не мудрено, что стали случаться кражи. По каждому случаю Румянцев проводил следствие и жестоко наказывал виновных.
        Однажды летом рыбаки выловили большого тайменя и, несмотря на окрики охранников, тут же разделали его и съели сырого с солью. Об этом происшествии узнал комендант. На вечерней поверке он выкрикнул пять фамилий и приказал выйти из строя названным людям. Он велел им раздеться до трусов. Потом охранники привязали их столбам и в таком виде оставили на плацу без одежды и каких-либо средств защиты от гнуса до полуночи.
        Кто никогда не был в здешних краях, тому сложно представить всю жестокость этого изуверского наказания. В начале лета по вечерам здесь вообще лучше из дома не выходить. Ибо от комаров, мошки и мокреца света белого не видно. Не стаи, не рои, а настоящая тьма голодных кровожадных насекомых в мгновение ока облепляют тебя со всех сторон. И вот на съедение этим кровососущим тварям и обрек пятерых рыбаков майор Румянцев. Через четыре часа провинившихся развязали и отнесли в лазарет, но выжили из них только двое. Остальные скончались от укусов и потери крови.
        В Новой Жизни запахло грозой. Во всех артелях народ шушукался и роптал. Комендант тоже испугался не на шутку. Он не рассчитал, что здешние комары окажутся столь прожорливыми, что за несколько часов выпьют всю кровь у зэков. Он опасался не только инспекции из Красноярска, но более всего - бунта в колонии. Поэтому и приказал своим подчиненным быть в полной боевой готовности.
        - Ты не представляешь, дед, какие это золотые парни были. Мы же столько лет с ними одну сеть тянули, считай, все протоки в округе вместе исходили. И из?за какого-то тайменя скормить этих ребят комарам! Нет, дед, я их смерти коменданту не прощу. Их душам на небесах успокоения не будет, пока эта сволочь жива, - жаловался нашему хозяину Кандыба, натачивая топор.
        - Не по-людски, конечно, поступил начальник. Но ведь бунтовать-то, Иван Васильевич, - тоже грех великий. Не по-христиански это, - пробовал отговорить квартиранта от необдуманного поступка дед Егор.
        - А я вообще - атеист. И знаю только одно: зло должно быть наказано. А ты, олигарх, как? Пойдешь с нами или дома останешься? - поставил меня перед выбором бывший депутат Государственной думы.
        - Я бы все-таки дождался инспекторов из Красноярска. Насилие порождает насилие, - попытался я достучаться до рассудка коммуниста.
        - Поздно… - успел произнести Кандыба.
        В дверь и в окна стали интенсивно стучать.
        - Кого принесла нелегкая, на ночь глядя, - проворчал дед Егор и направился к двери.
        Однако она не открывалась. Он навалился на дверь всем своим телом, но она все равно не поддалась.
        - Так они же нас заколотили в избе гвоздями. И дверь, и ставни на окнах, - догадался хозяин.
        И только он произнес эти слова, как в доме вдруг сильно запахло бензином.
        Кандыба вскочил с лавки и закричал:
        - Они решили нас спалить здесь!
        Из сеней повалил едкий дым.
        Мои товарищи испуганно заметались по дому в поисках выхода. Кандыба с разбегу пытался вышибить дверь, а дед пробовал топором отковырять ставни. Мною же овладело какое-то безразличие. Я сидел на своей лежанке и равнодушно смотрел, как дым заполнял комнаты и языки пламени уже врывались вовнутрь.
        «Ну вот и все, - подумалось мне. - Побеждает тот, кто наносит первый удар. Комендант опередил всех. Как мудро: без Кандыбы и бунта никакого не будет, и меня не надо выпускать на свободу. Недооценили мы Румянцева. Какая разница: кто победит, а кто проиграет? Всё равно все на том свете будем рано или поздно. Мой час, похоже, настал…»
        Пламя уже вовсю бушевало в доме, когда Кандыбе удалось вышибить дверь. Он подскочил ко мне и взвалил на свои мощные плечи мое уже почти бесчувственное тело.
        «Странно, но комары с улицы куда-то исчезли. Наверное, испугались огня», - подумал я и закашлялся от свежего воздуха.
        Лысый великан бережно, как малого ребенка, положил меня на траву. Я заметил, что у него обгорело все лицо, но всполохи пожара еще отражались на его блестящей лысине.
        - А где дед? - встрепенулся бывший депутат. - Он ведь остался в доме!
        Кандыба вскочил и бросился в объятую пламенем избу. Едва он скрылся в стене огня, как раздался страшный треск, и пылающая крыша обрушилась вниз, похоронив под собой моего спасителя и хозяина дома.
        Глава 11. И повторится всё, как встарь
        Санкт-Петербург. Июль 1836 года
        Коляска, запряженная вороными рысаками, подняв облачко пыли, остановилась у ворот Александро-Невской лавры. Кучер проворно соскочил с козел, открыл дверцу и, поддерживая владыку под руку, помог ему спуститься на землю. Митрополит Серафим был стар и немощен, а тут еще простудился во время крестного хода, поэтому сейчас кое-как передвигал ноги. Из калитки к нему на помощь поспешили монахи.
        Но вдруг какой-то оборванный и грязный нищий выделился из толпы таких же неприкаянных бродяг, отирающихся у лавры целыми днями в ожидании подаяний, и упал на колени прямо перед митрополитом.
        Монахи бросились поднимать наглеца, чтобы он не досаждал владыке своими проблемами.
        Но нищий успел схватить отца Серафима за руку, посмотрел ему прямо в лицо своими небесно-голубыми глазами и молвил благородным голосом:
        - Благословите мое возвращение.
        Митрополит замер. Он властным жестом остановил ретивых монахов и сам поднял с колен бродягу. Взял его за руку и повел за собой в лавру, как дорогого гостя.
        - Уже не чаял увидеть вас живым, - сказал митрополит, когда он остался с гостем наедине в своих покоях. - Клейнмихель сказывал, будто бы вы погибли во время шторма.
        - Я уже столько раз погибал, что уже сбился со счета. Сам не знаю, почему меня смерть не берет. Видно, настолько тяжкие мои грехи, что я до сих пор не могу искупить их сполна. Не судьба мне умереть на чужбине. За этим и вернулся на родину, чтобы прах мой покоился в родной земле, - тяжело вздохнув, признался бродяга.
        Митрополит покачал головой и произнес:
        - Я-то вас понимаю. Но поймет ли ваш поступок император Николай Павлович? Он уже так свыкся с верховной властью, что никого рядом не потерпит.
        - Я знаю это, владыка. Потому и пришел в первую очередь к вам, а не к брату. Я хочу, чтобы вы передали ему мою нижайшую просьбу. Мне не нужна власть, не нужны деньги. Я готов отправиться в самую далекую ссылку, в самую глушь. Обо мне никто никогда не услышит. Я уже давно не царь Александр и даже не граф Северный. Эти господа умерли, и мир их праху. Я просто бродяга, не помнящий родства, который хочет дожить остаток своих дней среди соплеменников. Вот об этом молю вас похлопотать перед императором.
        Митрополит подошел вплотную к своему гостю и крепко обнял его, не боясь испачкаться о его лохмотья:
        - Все сделаю для вас, сын мой, что будет в моих силах. Жаль, что граф Аракчеев не дожил до светлого дня вашего возвращения. Как бы он был рад вас увидеть. И матушка ваша тоже. Мария Федоровна и слегла-то совсем, когда с Цейлона пришло письмо, что вас с вашим капитаном смыло с яхты во время шторма. Царство ей небесное! И Константин Павлович, братец ваш, преставился от холеры. Да упокоит Господь его душу. У нынешнего государя теперь другой первый советчик - генерал-адъютант Клейнмихель. Пошлю-ка я ему весточку, пусть заедет ко мне, когда сможет. С ним обо всем и потолкуем. А пока располагайтесь здесь, в лавре. Отец настоятель выделит для вас келью. Отдохнете, приведете себя в порядок. Вид у вас, прямо скажем, неважный. Я, честно признаюсь, сгораю от нетерпения услышать ваши рассказы о дальних странствиях. Но всему свое время.
        Клейнмихель приехал через два дня. Митрополит к тому времени уже почти поправился, встретил царедворца на монастырском дворе в отдаленной беседке, куда распорядился подать чаю.
        - Сын мой, я хочу представить вам человека, только что вернувшегося из далекого путешествия. Может быть, он покажется вам знакомым, но это ровным счетом ничего не значит. Это просто бродяга, не помнящий родства, - сказал митрополит и, не дождавшись ответа, приказал служке позвать гостя.
        И вскоре на тропинке появился высокий и очень худой человек с окладистой седой бородой. Одет он был просто: в длинную холщовую рубаху, подпоясанную шнурком, доходящую ему до колен, и такие же полотняные штаны. Но обут он был в дорогие сапоги из мягкой кожи, и походка у него была явно не крестьянская. Клейнмихель готов был поспорить с кем угодно: этот человек немало времени провел в седле и, скорее всего, служил в гвардии.
        Но когда странник подошел ближе, генерал-адъютант так резко вскочил со скамейки, что опрокинул на скатерть чашку с горячим чаем.
        - Вы?! - воскликнул он. - Но как? Откуда? Этого не может быть!
        - Успокойтесь, Петр Андреевич, - вымолвил подошедший ласковым голосом. - Я вовсе не привидение. Владыка Серафим может это подтвердить.
        - Но вы же погибли в океане. У меня есть донесение на этот счет! - не мог успокоиться Клейнмихель.
        - Вы, наверное, имеете в виду графа Северного, на содержание которого вы посылали деньги, - продолжил странник. - Не переживайте, он действительно утонул в Индийском океане девять лет назад. Мне от вас никаких денег не нужно. Я уже давно научился сам заботиться о себе.
        Царедворец недоуменно спросил:
        - А что же вам тогда угодно, уважаемый…
        - Федор Кузьмич, - подсказал старик. - Я с радостью буду отзываться на это имя. Я бы хотел просить вас об одной услуге. У меня в Петербурге когда-то жила родня. Матушка уже умерла, и один брат тоже, но двое других еще живы. Не могли бы вы, Петр Андреевич, устроить мне с ними встречу. Я был бы вам очень признателен за это.
        - Не знаю, - растерянно пробормотал придворный. - Это все так неожиданно. Согласятся ли они встретиться с вами. Я должен сперва узнать их мнение.
        - Вот и узнайте, пожалуйста. А я пока подожду их ответа здесь, в лавре, в гостях у митрополита, - сказал Федор Кузьмич, поклонился и пошел прочь.
        - Вы даже представить себе не можете, как обрадовался государь, когда я ему рассказал о вашем возвращении! Он тут же велел мне ехать за вами и привезти вас ко мне домой. Я уже отослал жену с детьми и с Варенькой в Царское Село. Вашей беседе с императором никто не помешает. Всем слугам тоже дал выходной. О вашей встрече ни одна живая душа не узнает. Не беспокойтесь, - торопливо говорил своему спутнику Клейнмихель, пока они ехали в закрытой карете к месту встречи.
        - Спасибо, - тихо ответил Федор Кузьмич.
        - Поверьте, я очень боялся доложить государю о вас. Неизвестно еще, как он встретил бы ваше воскресение. А он сразу развеял все мои сомнения. Его глаза осветились такой радостью, какой я у него давно не видел.
        Доверенное лицо императора было не очень-то симпатично страннику, но разговор все равно надо было поддержать, хотя бы ради приличия, поэтому он спросил:
        - А кто такая Варенька? Ваша дочь?
        Клейнмихель захихикал и, подмигнув попутчику, развязно заметил:
        - Вы же совсем не в курсе дворцовых интриг. Варенька Нелидова - это моя протеже и новая фаворитка государя. Николай Павлович от нее без ума. Она живет в моем доме. Ведь государю надо же с ней где-то встречаться. А он считает себя образцовым семьянином и не хочет расстраивать царицу разными непотребными сплетнями. Однако он - истинный внук своей бабушки Екатерины Великой и не может жить без адюльтера. Я являюсь одним из самых преданных друзей его величества и умею хранить тайны императорской семьи. Но вам поведаю. Вы же свой человек, и тоже в свое время вскружили немало очаровательных головок. У нас есть своя тесная мужская компания. Адлерберг, Гедеонов, государь и я. Мы устраиваем совместные вылазки на охоту за прелестницами. Матушка Адлерберга - начальница Смольного института, мы иногда при ее содействии ищем приключений с очаровательными воспитанницами. А чаще закатываем в театр к Гедеонову. Императору особенно нравится подглядывать в дырочку, как хорошенькие актрисы переодеваются в своих уборных. У этих похождений, правда, бывают непредвиденные последствия. Видите ли, мне очень повезло с
женой. Она, как никто другой, понимает мужскую природу и даже помогает скрыть от общественного осуждения незаконнорожденных детей государя, выдавая их за плоды нашей с ней супружеской любви. Представляете, как мне повезло?
        Федор Кузьмич отвернулся, чтобы скрыть от собеседника свою брезгливость.
        Он стоял у окна в шитом золотом генеральском мундире и смотрел на улицу, где проезжали в вечерних сумерках экипажи. Скрипнула дверь. Он обернулся. Свет из окна падал сбоку, поэтому вошедший мог созерцать лишь темный царственный профиль с длинными бакенбардами.
        - Ты привез его? - спросил император.
        - Да, ваше величество. Я оставил его внизу. Прикажете пригласить?
        - Конечно, зови… Нет, постой. Как он выглядит? Сильно изменился?
        - Постарел. Поседел. Отрастил бороду. Стал еще более молчаливым. Но это, без сомнения, он.
        - Что ж, приглашай брата. И, пожалуйста, принеси нам водки и чего-нибудь закусить.
        Дверь скрипнула снова, и в комнату вошел высокий человек с плешивой головой и длинной седой бородой.
        Какое-то время они безмолвно стояли друг против друга: царь нынешний - у окна и бывший - у двери. Брат изучал глазами брата. О чем думал каждый? Опасался ли Николай конкурента в лице воскресшего Александра? Допускал ли победитель Наполеона, что эта семейная встреча может стать последней в его жизни? Может быть, за дверью уже поджидают его убийцы с кинжалами? Но ни тот, ни другой не подал виду, что чего-то боится.
        Первым сделал шаг навстречу Николай. Он подошел вплотную к брату, посмотрел в его небесно-голубые глаза и быстро обнял его, чтобы тот не увидел набежавших ему на глаза слез.
        - Оказывается, не только Христос воскрес из мертвых, - проговорил он, уткнувшись в мягкую бороду.
        - Не богохульствуй! - строго по праву старшего сказал Александр. - Хотя я и прошел Дорогой скорби, по которой нес свой крест Спаситель, но в царстве мертвых, в отличие от него, не был. Правда, не раз уже готовился отправиться туда.
        - Но почему ты не писал мне? - с обидой произнес император. - Последнее письмо от тебя я получил из Греции, когда ты просил меня помочь нашим православным братьям в борьбе с османами. Докладываю: я выполнил твои пожелания. Греция теперь свободна.
        - Извини, у меня не было возможности писать.
        - Но где ты был все эти годы? Шервуд отправил свое последнее письмо из Бомбея. Сообщил о гибели Джона и что вы отправляетесь в Калькутту, а потом пришло известие с Цейлона о вашей гибели.
        - Я выплыл на отдаленный остров в океане и прожил там пять лет среди туземцев. У меня была семья. Жена и сын. Но они погибли от огромной волны.
        - Жаль, - скорбно сказал Николай. - Я бы хотел увидеть своего племянника.
        - Потом я добрался до Тибета и жил в буддийском монастыре. Я много где еще был, ваше величество, всего и не упомнишь.
        Император прошелся по комнате и снова встал возле окна.
        - А я вот, как видишь, царствую, несу бремя власти. Иногда я тебе завидую, твоей бесшабашной удали. Вот так взять бы все и бросить, и уплыть куда глаза глядят. Путешествовать по разным странам и морям. Это ли не счастье? Но я так не могу. Чувство долга, ответственность за страну не позволяют мне сделать это. В отличие от тебя, я не мистик и не романтик. Я не люблю философии. Мне нравятся инженеры. Надо заниматься не любомудрием и поиском смысла жизни, а строить крепости, мосты и дороги. Во всем нужен точный расчет и порядок. А для этого нужна сильная власть и закон. Я есть их олицетворение в Российской империи. Ты знаешь, как меня называют придворные? Весьма поэтично - «Дон-Кихот самодержавия». В моем царствовании нет твоего блеска. Я не расширил, как ты, границы империи. За эти одиннадцать лет я присоединил только Эриванское и Нахичеванское ханства к оставленному тобой наследству. Хотя мог бы поддержать восстания балканских народов против османов и осуществить вековую мечту нашей династии - завладеть Константинополем. Но я этого не сделал. И даже вопреки имперской логике, когда нашему заклятому
врагу турецкому султану пришлось совсем туго: его египетский вассал Мегмет (так в России называли Мухаммеда Али. - авт.) готов был захватить Стамбул, я пришел ему на помощь и послал наш десант на берега Босфора. Никто - ни англичане, ни французы, ни австрийцы - не поверил в мое бескорыстие. А зря. Я и поныне убежден, что народы должны быть покорны своим верховным правителям, какую бы веру они ни исповедовали: христианскую или магометанскую. Без этой покорности невозможна никакая империя.
        Николай Павлович подошел к столику, на котором стояли оставленный Клейнмихелем графин с водкой и блюдо с легкой закуской.
        - Выпьем за встречу? - предложил он брату.
        Александр отрицательно покачал головой.
        - Ты же знаешь: я никогда не любил водки. А сейчас вообще почти не пью.
        - Как хочешь, - сказал император, налил себе рюмку и выпил ее одним глотком.
        Потом спросил:
        - Зачем ты только дал этим полякам конституцию?
        Александр промолчал.
        - Ты же знал, что я всегда буду чтить законы, какими бы они ни были. Это вы с Константином, потакая во всем полякам, спровоцировали их на восстание. Не было бы вашей конституции, не пролились бы реки крови. Вы просто меня подставили в очередной раз. Белоручки и чистоплюи! Наворотили дел, расплодили вольнодумцев, а расхлебывать заваренную вами кашу пришлось мне. Я удивляюсь, как меня не убили в первый день моего царствования на Сенатской площади. Я взял на себя грех и вздернул на виселице главарей бунта, а остальных отправил в Сибирь и на Кавказ. И то, что империя до сих пор цела, - это моя заслуга, а не твоя. Это мое царство!
        - Я знаю, - тихо произнес старший брат.
        - И зачем же ты тогда вернулся?
        - Хочу умереть на родине.
        - Это можно устроить очень быстро.
        - И это я тоже знаю.
        Николай еще налил водки, но пить не стал.
        - И как ты себе представляешь свою жизнь здесь? - спросил он Александра.
        - Я очень виноват перед тобой и отечеством, - тихо начал странник. - Мне нет прощения, и я готов понести любое, самое тяжкое, наказание. Ты правильно считаешь меня соучастником восстания декабристов и польской смуты. Я готов разделить участь этих людей.
        - Виселица или каторга?
        - Тебе решать.
        Николай Павлович задумался, а потом поднял рюмку и произнес короткий тост:
        - За твое здоровье, брат.
        А потом спросил:
        - А почему бы тебе не удалиться в монастырь и там замаливать свои грехи? Ты же ради этого оставил трон?
        - Мои устремления сильно изменились с той поры, - честно признался Александр. - Бог всегда пребудет в моей душе, но монашеское послушание - не для меня. Все равно я был и останусь светским человеком, и грех гордыни мне вряд ли удастся в себе преодолеть. К тому же не забывай, что я уже отпет. Как ты представляешь себе монаха, душа которого отпета? Мне не нужно никакое богатство. Я готов к самой жалкой жизни. Роскоши материальной я предпочту богатство духа. Но все же я хотел бы жить в миру, среди людей.
        Император внимательно выслушал доводы брата и решил его судьбу:
        - Сибирь большая. В ней еще многим места хватит. Я организую так, что тебя сошлют на поселение.
        - Спасибо, ваше величество. Ваша милость безгранична.
        До Перми ехали в карете. Странника вызвался сопровождать великий князь Михаил Павлович. Всю дорогу он расспрашивал старшего брата о неведомых странах и народах и все не переставал удивляться диковинным обычаям.
        - Как я завидую тебе, брат. Ты так много увидел на своем веку! - в сердцах воскликнул попутчик.
        Своей эмоциональностью и вспыльчивостью он напоминал Александру Константина. Между младшими братьями - Николаем и Михаилом - была почти такая же разница в возрасте, как между старшими - Александром и Константином. Но разделяла эти две пары потомков Павла I целая пропасть - почти двадцать лет. Поэтому старшие братья никогда не воспринимали младших всерьез. Они больше годились им в сыновья, а не в братья, поэтому и общения между ними особого не было.
        И только сейчас Александр понял, что его и Николая, ставших впоследствии императорами, при всей их непохожести объединяло нечто общее. Стремление быть первыми. А Константина и Михаила наоборот - желание всегда оставаться на вторых ролях. Каким верным другом был Константин Александру, такой же верной тенью был Михаил для Николая I.
        У них было время, чтобы во всех деталях обговорить предстоящий план.
        За месяц жизни в лавре Александр Павлович заметно похорошел. Исчезла болезненная худоба и вселенская усталость. На его здоровье благоприятно сказались возвращение на родину и тот радушный прием, который он встретил здесь. Да и пища в монастыре была гораздо лучше той, к какой он привык за последние годы своих скитаний.
        Он предусмотрительно не взял с собой из Петербурга ничего, что могло бы изобличить его: ни каких-либо портретов, ни документов, ни фамильных драгоценностей. Дорогие его сердцу предметы он заранее передал Михаилу, договорившись, что тот перешлет их ему в Сибирь, когда он устроится на поселении. Даже денег у него не было. Карманы его холщовых штанов были пусты.
        Было уже достаточно прохладно, особенно по вечерам. На Урале их встретила настоящая осень. Листья на березах пожелтели. Шли затяжные дожди. Поэтому карета на последнем отрезке пути двигалась очень медленно, часто застревая в дорожной грязи.
        - Все, брат. Спасибо тебе, что проводил меня. Но дальше я должен идти сам, - сказал странник великому князю, когда они приехали в Пермь.
        - Но отчего же! - возмутился Михаил. - Мне совсем не трудно. Напротив, очень приятно твое общество. Давай хоть до Екатеринбурга доедем вместе. Меньше придется идти по этапу в арестантской партии.
        - Нет. Мы расстанемся здесь, - настоял на своем Александр. - Лучше подыщи мне хорошего коня. Да такого, чтобы каждому встречному бросался в глаза.
        Инспекция полицейских постов, которую провел напоследок бывший император, удалась на славу. Двести верст проскакал он на своей красивой лошади, но ни один жандарм не спросил у него документов. На окраине города Красноуфимска, когда ему это мероприятие основательно надоело, он остановился у кузницы и попросил подковать его лошадь.
        Одет он был просто, в обыкновенный крестьянский кафтан, зато лошадь у него была знатная, орловской породы, и стоила целое состояние.
        Кузнец поинтересовался: откуда он и куда путь держит, но всадник ничего вразумительного не ответил. Тем временем возле кузницы стал собираться народ, и некоторые особо бдительные сограждане наконец-то заподозрили, что дело нечисто. Крестьянский наряд никак не сочетался с благородными манерами незнакомца. Староста из близлежащей деревни поинтересовался его документами. Но никаких бумаг при нем не оказалось.
        - К полицмейстеру его. Он разберется, - выкрикнул один кучер. - Видать, конокрад. У него такая лошадь, а паспорту нету.
        Почуяв развлечение в тусклой провинциальной жизни, толпа одобрительно загудела и потащила таинственного деда в полицейский участок. Однако тот ничуть не сопротивлялся, а шел в участок сам и даже улыбался при этом.
        Представителям закона на допросе он назвался Федором Кузьмичом. И пояснил, что неграмотный, исповедания греко-российского, холостой. Происхождения своего не помнит с младенчества, жил у разных людей, а теперь вот решил отправиться в Сибирь. От дальнейших показаний отказался. Объявил себя бродягою, не помнящим родства.
        Его арестовали и судили за бродяжничество. Уездный суд приговорил бродягу Федора Кузьмича к наказанию двадцатью ударами плетью и отсылке в Сибирь на поселение. Сам подсудимый остался доволен приговором.
        Великий князь Михаил Павлович покинул Пермь лишь после того, как губернатор утвердил решение суда и наложил на него свою резолюцию: «Бродягу Федора Кузьмича, 65 лет от роду и не способного к военной службе и крепостным работам, сослать в Сибирь на поселение».
        12 октября он был наказан плетьми, а на следующий день отправлен по этапу в Сибирь. В Тюмени его распределили в Томскую губернию, в деревню Зерцалы Боготольской волости.
        Томск. Декабрь 1858 года
        - История - это эволюционный процесс, шествие человечества из «царства животности» в «царство свободы».
        Атрибутами низшей степени являются религия и государство. Человек отличается от животного только мышлением, которое вызывает к жизни религию. А государство, олицетворяющее тиранию и эксплуатацию, опирается на фикцию бога. Будущее общество - строй ничем не ограниченной свободы, независимости человека от всякой власти, полного развития всех его способностей.
        Оратор с несколько заплывшим лицом и всклокоченной бородой окончил свою пламенную речь, и тотчас же в маленькой комнатенке, в которую набилась уйма народу, раздались аплодисменты.
        - Браво, Михаил Александрович! - закричала эмансипированная девица в очках. - Да здравствует Бакунин! Да здравствует свобода!
        - Тише, тише, - зашикали на нее соседи. - Мы не на митинге. Не надо так кричать.
        Старики сидели в соседней комнатке, где Антонина, молодая жена хозяина дома, потчевала их чаем. Они хорошо слышали все, что говорила молодежь, и делали свои выводы из сказанного.
        - Ишь до чего договорился твой зять, пан Ксаверий, - осуждающе заметил Синецкий, напросившийся в гости к дочке своего старого приятеля. - Он уже не только на царя, на самого Бога ропщет! Ох, гореть же ему в адском пламени после Страшного суда! Как же ты за такого еретика дочь замуж-то выдал? Куда глаза твои глядели?
        Квятковский стыдливо потупил глаза и удрученно ответил:
        - Не хотел я этого брака. Как мог противился ему. На что мне ссыльный, лишенный всех прав зять? А тут, представляете, является ко мне в дом сам генерал-губернатор Восточной Сибири, граф Муравьев-Амурский, следовавший проездом в Иркутск, и сватает Антосю за своего племянника. Да-да, этот безбожник, этот каторжник приходится родственником его сиятельству. Он нарисовал мне картину скорого возвращения Бакунину всех прав и его блестящей будущности. Господин Муравьев даже согласился быть посаженым отцом жениха и лично присутствовать на свадьбе. Ты бы сам отказал, если бы к тебе сватом приехал представитель такого громкого и старинного рода, да еще генерал-губернатор?
        Синецкий задумался, а потом честно ответил:
        - Не знаю.
        - Вот и я не знал, что мне делать. С одной стороны, я всей душой желал дочери уехать из Сибири и поселиться где-нибудь в Европе, а с другой - боязно мне было за нее. Вот и сказал ей, мол, поступай, как сердце велит. Она, дура, согласилась выйти за него. Боже мой! Он же чистейший карбонарий. Мы-то с тобой, пан Владислав, воевали за свободу своей родины, этому же вообще никакая родина не нужна. Он враг любого государства. Три страны приговорили этого самозванного вице-президента Саксонской республики к смертной казни: Пруссия, Австро-Венгрия и Россия. Но ни одна из них не решилась привести приговор в исполнение. Он тут заявил мне на днях: «Анархия - мать порядка!» Я чуть со стула не упал при этих словах.
        - Да, пан Ксаверий, угораздило же тебя породниться с чертом! - глубокомысленно и одновременно сочувственно произнес Синецкий.
        - И не говори, пан Владислав. Сильно жалею, что поддался тогда соблазну породниться со знатью. Эти образованные дворяне опаснее любой черни. Вон как он гладко все причесывает. Молодежь уши развесила, внимает каждому его слову. Нутром чую, что он не прав, а опровергнуть его не могу. Ума не хватает.
        - А вы, Федор Кузьмич, что думаете по этому поводу? - Синецкий неожиданно спросил старца, доселе хранившего молчание. - Сами же просили привести вас в дом к этому инсургенту?
        - У писателя Грибоедова была такая комедия, «Горе от ума», - тихо произнес старец. - Сей господин болен как раз этой болезнью. А что у него с лицом?
        Квятковский пожал плечами:
        - Врачи нашли у него ожирение сердца. Поэтому и выпустил его царь из Петропавловской крепости, в надежде, что недолго смутьяну жить осталось. А он возьми да и окрепни в ссылке. Помирать совсем не собирается, вон женился даже. Я уже давно заметил, что Сибирь на многих ссыльных действует благодатно. Словно курорт какой. Кто в ней приживается, тот потом живет очень долго. Прямо как мы с вами, господа.
        Старики рассмеялись. Даже Федор Кузьмич улыбнулся сквозь бороду.
        - Это Божья кара, - продолжил старец, имея в виду болезнь Бакунина. - Но он из?за своей гордыни этого никогда не признает. Он ставит человека в центр мироздания, обращается к его сознательности и мудрости. Но сами эти качества есть проявление Бога в человеке. Без Бога в душе даже самые лучшие замыслы приводят к чудовищным преступлениям. С такими проповедниками потомкам нашим предстоит пережить бедствия великие. Человек - несовершенен. Его душа есть арена борьбы Добра со Злом. Бог есть Добро. Уберите его, и в мире останется одно лишь Зло. И как бы человек ни обольщал себя, что он центр Вселенной, это иллюзия, вызванная непомерной гордыней. Он - смертен, он - прах. А чтобы быть человеком, надо иметь Бога в душе. Этим мы отличаемся от животных. Не важно, какого Бога: Иисуса Христа, Аллаха, Будду или Шиву. Важно, чтобы люди верили в Бога. Кто знает, может быть, когда-нибудь народы настолько повзрослеют, что станут воспринимать друг друга как ближнего своего и объединятся в одно большое государство. Но произойдет это не с помощью огня и меча, а по доброй воле и любви. Тогда и наступит на земле
Царство Божие. И это будет торжество Бога в душах людских.
        Тем временем в соседней комнате слово взял другой оратор - молодой человек двадцати лет от роду, по внешнему виду и говору происходивший из казаков.
        - Я люблю Сибирь. Это моя родина. Я здесь вырос. Я люблю эту землю и готов служить ей беззаветно. Чтобы из бедной, пустынной, убогой и невежественной превратить ее в богатую, образованную. На месте несчастной, слышащей только звон цепей и проклятия ссыльных колонии я представляю жизнерадостную и ликующую страну будущего. Подобно Америке и Австралии. Новый девственный край с неисчислимыми богатствами. Царицу Азии. Мы наладим торговые связи и с Китаем, и с Америкой, и с Европой, и с Индией. Не только через морское сообщение, но и возродим забытые караванные пути через Тянь-Шань и Тибет. Весь мир будет завидовать нам. Стране, свободной от имперского гнета прогнившей и одряхлевшей династии, где правят не выжившие из ума цари, а сами свободные труженики через выборные органы. Вот каким я вижу будущее дорогой моему сердцу Сибири!
        Бакунин подошел к молодому человеку, покрасневшему от пылкой речи, пожал ему руку и крепко обнял его:
        - Молодец, Григорий Николаевич! Из тебя выйдет толк. Я спокоен за будущее Сибири, раз у нее есть такие благородные сыны, как ты.
        Он отвел юношу в сторону и сказал ему:
        - Я давеча заходил к купцу Асташеву, рассказал ему про тебя: есть, мол, такой сибирский самородок - Григорий Потанин, жаждущий получить образование в Петербурге. Он обещал дать тебе сто рублей на дорогу. Тебе не придется, как Ломоносову, идти в лаптях в столицу пешком. Хотя из твоей пламенной речи я понял, что ты готов и на это ради знаний. Ананьин уже выхлопотал у начальника Алтайского горного округа Фризе для тебя разрешение доехать до Петербурга с караваном золота. Я дам тебе письмо к своему старинному приятелю Каткову, с которым мы вместе слушали лекции в Берлинском университете, чтобы он приютил тебя на первых порах. Мечты сбываются, Григорий Николаевич. Собирайся в дорогу.
        - Не знаю, как вас и благодарить, Михаил Александрович, - отозвался переполняемый чувством восторга юноша. - Вы так много для меня сделали.
        - Не стоит благодарности, - махнул рукой Бакунин. - Послужишь честью и правдой родине, как только что обещал, вот и квиты будем.
        Федор Кузьмич вышел вместе с остальными гостями. Синецкий вызвался проводить его до дома Хромова, но старец отказался и, быстро попрощавшись с любезным паном, поспешил в ночь.
        Мороз крепчал. Метель, разыгравшаяся днем, утихла и сейчас лениво задувала по пустынным и темным улицам снежную пыль.
        Старец, проваливаясь по колено в свежие сугробы, старался не упустить из виду молодого человека, который так страстно говорил на вечеринке у Бакуниных о будущем Сибири. Ему очень хотелось переговорить с этим юношей с глазу на глаз. Пусть даже придется его загипнотизировать. Но ему надо объяснить, что искать караванные пути в Индию через Тянь-Шань чревато большими трудностями. С Индией лучше торговать морем: через дальневосточные порты, Сингапур, а потом Калькутту или Мадрас. Так удобнее, дешевле и, главное, безопаснее.
        Но старец напрасно спешил за Потаниным. Тот так и не остался в этот вечер один. Расставшись на Торговой площади с попутчиками, он пошел провожать домой эмансипированную девицу в очках, кричавшую громче всех в гостях у Бакунина, да так и остался у нее на ночлег.
        Федор Кузьмич поплясал перед ее окнами на морозе, а когда в них погасили свет, он понял, что сеанс гипноза нынче не состоится, и понуро поплелся на усадьбу к купцу Хромову, в свою одинокую келью.
        После прогулки в морозную ночь старец слег от простуды. А когда выздоровел, Григорий Потанин уже уехал из Томска.
        Томск. Январь 1864 года
        Семен Феофанович Хромов решил нынче сам отнести еду старцу. В честь Крещения жена купца напекла любимых Федором Кузьмичом оладий с сахаром.
        - Может, хоть их поест, горемыка. Третий день у него во рту и маковой росинки не было. Ты уж повлияй на него, Семен. А то, не дай Бог, помрет с голоду наш дедушка, - наказывала мужу Наталья Андреевна, собирая еду.
        Едва переступив порог кельи, Хромов почувствовал незримое присутствие смерти. Вроде бы, все было, как прежде, та же убогость и аскетизм, догорающие в печке дрова, иконы и картинки с видами монастырей и святых мест, развешанные по всей дощатой стене - единственное украшение комнатки. И в то же время какое-то холодное дыхание лишало все эти предметы их прежней жизненной значимости. Они имели значение лишь согретые душой праведника, а сейчас его душа угасала.
        - Это ты, Хромов? - спросил лежащий на кровати старец и, кряхтя, повернулся на другой бок, чтобы было удобнее говорить с вошедшим.
        - Я, Федор Кузьмич, вот хозяйка велела передать вам. Оладьи - ваши любимые, с сахаром. Вы их всегда хвалили. Говорили, что даже сам царь таких не едал.
        - Спасибо ей передай, Семен Феофанович, но извинись за меня. Я их не съем. Сил у меня нет даже на это.
        - А откуда они будут, силы-то, коли вы ничего не едите. Без еды человек долго не протянет. Пища каждому нужна, - приговаривал Хромов.
        Однако старец не внял уговорам, а лишь, хитро улыбнувшись, сказал:
        - А вот интересно, панок. Ежели человек, отказавшись от еды, умрет, будет ли церковь считать его самоубийцей?
        - Оно понятно. Конечно же, будет. Надо же, заморить себя голодом - это грех великий.
        - Это коли человек хочет есть, но насильно заставляет себя отказаться от пищи. А ежели он есть не хочет, и даже наоборот - всякая еда ему противна, тогда как?
        - Не знаю, батюшка. Но все равно мне кажется, что кушать надо даже через силу. А вдруг ты потом захочешь поесть, а она, костлявая, уже на пороге.
        Федор Кузьмич горько усмехнулся:
        - Тебя, Хромов, не переспоришь. Из тебя бы знатный богослов мог выйти, если бы ты пошел по этой стезе. Но золотой телец сбил тебя с пути истинного. Скажи мне честно, Семен, зачем тебе столько денег? Дом вон какой у тебя, комнат не счесть. Приданым дочку обеспечил, замуж выдал. Неужто тебе мало твоего золота? Охота тебе заниматься этим промыслом, и без него же Бог питает тебя?
        Семен Феофанович почесал свой лоб и вымолвил:
        - Слаб я, батюшка, и грешен. Я такой же, как и все. Мало мне еще денег. Вон сосед-то наш Иван Дмитриевич Асташев какие хоромы отгрохал. А я чем его хуже? Ему как первому богачу в округе весь почет и уважение. Сам губернатор к нему за советом ездит. Я тоже хочу таким же важным стать.
        - Пустое это все, Хромов. Так, суета. Христианину надлежит заботиться не только о хлебе насущном, но и о жизни будущей. О душе пора тебе задуматься.
        - Еще малость подзаработаю, а потом и подумаю.
        - Гляди, можешь и не успеть, - предупредил его старец, а потом строго посмотрел ему в глаза. - Обещай мне, пока владеешь приисками, не будешь обирать рабочих.
        - Совсем, что ли? - переспросил старца купец. - Даже на копейку?
        - Даже на копейку, - эхом повторил Федор Кузьмич.
        Хромов сел в рассеянности на стул, держа поднос с едой на коленях.
        - Не губите, батюшка, - запричитал владелец прииска. - Я же тогда разорюсь.
        - Эх, Семен, Семен, - с укоризной произнес старец.
        - Не всем же быть такими праведниками, как вы, батюшка, - всхлипывая, сказал купец.
        А потом поставил поднос на стол и упал на колени перед кроватью старца:
        - Благословите меня, батюшка!
        - Господь тебя благословит.
        Но Хромов будто не слышал ответа старца, а стоял на своем:
        - Есть молва, что ты, батюшка, не кто иной, как Александр Благословенный. Правда ли это?
        Федор Кузьмич, услышав это, перекрестился:
        - Чудны дела твои, Господи… Нет тайны, которая бы не открылась.
        А потом повернулся лицом к стоящему на коленях купцу и попросил:
        - Панок, хотя ты и знаешь, кто я, но когда умру, не величь меня, схорони просто.
        На следующий день старцу Федору Кузьмичу стало еще хуже. Томск облетела весть, что праведник при смерти, и у дома Хромова стал собираться народ, чтобы проститься с ним.
        Дежурившая возле кровати купчиха сказала больному:
        - Надо бы позвать священника. Негоже христианину умирать без исповеди и причастия.
        - Не надо, - строго ответил старец. - Я уже отпет.
        - Объяви хотя бы имя твоего ангела.
        - Это Бог знает, - пробормотал он.
        Стоящий рядом с женой Хромов набрался смелости и задал вопрос:
        - Батюшка, в случае вашей смерти не надеть ли на вас черный халат?
        Федор Кузьмич открыл глаза и недобро посмотрел на купца.
        - Я не монах. И никогда им не был, - прошептали его губы.
        Старец еще несколько часов боролся со смертью. То ложился на один бок, то переворачивался на другой, осеняя себя крестным знамением. Но всегда находился в памяти.
        С наступлением сумерек все из кельи ушли. С умирающим остался один только Хромов.
        Федор Кузьмич слегка приподнялся на локте на кровати и показал пальцем на висевший на стене маленький мешочек:
        - В нем моя тайна!
        Потом лег на спину, трижды глубоко вздохнул, а на четвертом вздохе отдал Богу душу.
        Хромов перекрестился. У него сложилось твердое впечатление, что старец сам руководил своей смертью и ушел в мир иной, когда захотел.
        Хромов не выполнил просьбу старца «схоронить просто». Похороны его были многолюдны. За гробом шла толпа народа. У некоторых офицеров даже возникла мысль отдать старцу при погребении воинские почести, но этого не позволил губернатор.
        Его похоронили на кладбище Алексеевского мужского монастыря. По углам ограды посадили четыре кедра, а на деревянном кресте сделали надпись:
        «Здесь погребено тело Великого Благословенного старца Федора Кузьмича, скончавшегося 20 января 1864 года». По настоянию губернатора Мерцалова слова «Великого Благословенного» потом закрасили белой краской. Но потом краска стерлась, и на кресте можно было прочитать закрашенное.
        В вещах Федора Кузьмича Хромов обнаружил интересные находки. Отпечатанное на толстой синеватой бумаге, а отчасти заполненное от руки свидетельство о бракосочетании великого князя Александра Павловича с баденской принцессой Луизой-Марией-Августой, после крещения принявшей имя Елизаветы Алексеевны. Письмо на французском языке, написанное Наполеоном императору Александру I. А также ключ к какой-то тайной переписке, икону и перстень. Последние две вещи некогда принадлежали императору Александру Павловичу и странным образом исчезли перед его кончиной в Таганроге.
        Собрав наследство Федора Кузьмича, Хромов отправился в Санкт-Петербург. Он встретился с митрополитом Филаретом и показал ему свои находки. Владыка посоветовал обратиться к царю.
        Через жандармского начальника, князя Долгорукова, Хромов просил свидания с царем. Но до Александра II его не допустили, оставшиеся от старца вещи конфисковали, а самого купца посадили в Петропавловскую крепость, чтобы не болтал лишнего в столице.
        Но вскоре выпустили и пригласили на аудиенцию к министру императорского двора графу Воронцову-Дашкову.
        Санкт-Петербург. Сентябрь 1882 года
        Оробевший купец из Томска вошел в кабинет министра в Зимнем дворце. За большим столом сидели восемь генералов, а на председательском месте - сам граф.
        - Что вы можете рассказать нам о старце Федоре? - спросил Хромова министр.
        - Он был великим подвижником. Я почитаю его и благоговею перед ним, - коротко ответил сибиряк.
        - Правда ли, что этот старец - Александр I? - задал провокационный вопрос один из генералов.
        - Вам, как людям ученым, это лучше знать, - ловко ушел от прямого ответа купец.
        Генерал побагровел и указал пальцем в сторону Петропавловской крепости:
        - Если вы, Хромов, станете распространять молву о старце и называть его Александром I, то наживете себе много неприятностей. Вы меня поняли?
        - Я все понял, ваше превосходительство. Я человек маленький. Я только привез бумаги старца Федора в столицу. А что в них написано, это не моего ума дело, - испуганно ответил провинциал.
        Тогда, чтобы удостовериться в понятливости купца, сам министр спросил его напоследок:
        - А что означают странные инициалы, начертанные на его новом памятнике, «А. П. И. В.»? Не «Александр Павлович, императорское величество»?
        - Что вы, ваше сиятельство? - как можно искреннее возмутился Хромов. - Конечно же, нет. Сии буквы имеют значение мысли «Адам пал, Иисус воскрес». Они призваны напоминать живущим о бренности земной жизни и вечности небесной благодати. Этому и учил старец Федор.
        Сообразительность купца, ловкость, с какой он выкрутился из щекотливой ситуации, вызвали у графа Воронцова-Дашкова улыбку.
        - Возвращайтесь домой, Хромов. И никого не бойтесь. Вы находитесь под моей защитой. Привезенные вами реликвии имеют огромную ценность для отечественной истории. Спасибо и доброго вам пути.
        Дети Николая I не были счастливы. Дочерей император выдал замуж против их воли. Особенно не повезло Ольге Николаевне. Ее супруг, вюртембергский король, был предан греху содомскому, говоря современным языком, был гомосексуалистом. На Александра II Освободителя народовольцы объявили настоящую охоту и в конце концов взорвали его. Реформирование общества, которое игнорировал его батюшка, перезрело. Началась борьба с самодержавием, в итоге вылившаяся в три последующих русских революции. Константин Николаевич лишился языка и перед смертью мог только мычать. Николай Николаевич страдал сильным психическим заболеванием и умер, разошедшись с женой, в опустелой Алупке.
        Михаил Александрович Бакунин благодаря стараниям своего дяди губернатора Муравьева в 1859 году был переведен в Иркутск. А в 1861 году, когда его родственника отозвали в Петербург, он понял, что свободы ему не дождаться, и совершил побег. Добрался до порта Де-Кастри, а оттуда в Иокогаму, Сан-Франциско и Нью-Йорк, а затем в Лондон, к Герцену.
        Когда Бакунины жили в Италии, Антонина Ксаверьевна познакомилась с Гарибальди. И он подписал ей свой портрет, который она переслала своей сестре в Красноярск.
        Григорий Николаевич Потанин за участие в студенческих волнениях был выслан из Петербурга обратно в Сибирь. Однако весной 1865 года он был арестован, обвинен в намерении отделить Сибирь от России и приговорен к 5 годам каторжных работ в Свеаборге, а затем находился в ссылке в Вологодской губернии. Романовы ссылали не только в Сибирь, но и из Сибири.
        Он так и не нашел караванный путь в Индию, зато составил подробное географическое описание до этого мало известных и неизученных областей Центральной Азии, собрал большой гербарий и зоологическую коллекцию, а также много материалов по культуре, быту и народному творчеству тюрков и монголов.
        Глава 12. Закон Солона
        Меня эвакуировали на «большую землю», и я два месяца пролежал в ожоговом центре в Красноярске. У меня сильно обгорело лицо. Когда сняли повязку и я посмотрелся в зеркало, то не узнал в отражении себя. Я выглядел ничем не лучше Фредди Крюгера из «Кошмара на улице Вязов». Чего не сделал со мной яд в Матросской Тишине, то совершил огонь в Новой Жизни.
        - Такой ты мне нравишься не меньше, - успокаивала меня жена. - А то был слишком красивым. Все бабы на тебя заглядывались.
        Она прилетела ко мне сразу же, как меня привезли в Красноярск. Просиживала возле моей кровати сутки напролет. Кормила меня из ложечки, как маленького, выносила из-под меня судно и обтирала влажной салфеткой пролежни.
        Но Татьяна не умела врать. В ее глазах легко читался шок. Таким она меня явно не ожидала увидеть. Наконец она устала себя сдерживать и разрыдалась, упав мне на грудь.
        - Ничего-ничего, - успокаивала она, не знаю, кого больше: меня или себя. - Мы сделаем тебе операцию. Пересадим кожу. Сейчас пластическая хирургия ушла далеко вперед. Ты еще будешь девок с ума сводить, и мне снова придется ревновать тебя к каждой юбке.
        Мне разрешили смотреть телевизор без каких-либо ограничений. Жена могла приносить мне любые газеты.
        А когда я пошел на поправку и стал ходить, меня даже не перевели в тюремный лазарет.
        А вскоре ко мне прилетел из Москвы молодой генерал Полеванов и в торжественной обстановке вручил мне решение суда о моем условно-досрочном освобождении.
        - Теперь ты свободный человек, - поздравил он меня. - Можешь лететь в Москву или за границу - привести свою физиономию в порядок. А то не очень эстетично выглядишь.
        - Да я вообще-то и к Новой Жизни привык. С тобой, Иван Кузьмич, весь бы срок до конца отработал. Хороший ты человек. Спасибо.
        Полеванов замялся на секунду, а потом сказал:
        - Можно и в Новую Жизнь. Там сейчас начальство сменилось. Ты помнишь моего ординарца, сержанта Севрука?
        - Как же не помнить? Стойкий коммунист, ни на какие олигархические посулы не поддавался. Его что, сделали комендантом?
        - Нет. Но именно он приложил руку к смене власти в поселке. Сержант не смог простить Румянцеву гибели своего кумира - Ивана Васильевича Кандыбы - и разрядил в майора весь автоматный рожок, сделав из него настоящее решето. Там сейчас новый комендант, неплохой парень. Я его туда порекомендовал. Он у меня в московском управлении в месяц получал меньше двухсот долларов. А у него семья, дети. Вот я и отправил его на заработки. Поэтому можешь легко возвращаться в Новую Жизнь. Тебя там примут с распростертыми объятьями. Займешь свою прежнюю должность, только уже как вольнонаемный работник. А что? Деньжат срубишь!
        Я попробовал улыбнуться, но у меня вышла лишь какая-то гримаса. Даже видавший виды Полеванов отвернулся в сторону, чтобы только не смотреть на меня.
        - Не уж, лучше в Москву, - ответил я.
        - Хозяин - барин, - сказал генерал и протянул мне свою визитную карточку. - Будешь в столице, звони. Всегда буду рад тебя видеть.
        Он быстро пожал мне руку и вышел из палаты.
        Я рассмотрел визитку. Бывший комендант Новой Жизни теперь был начальником управления поселений. Все-таки подсидел питерца.
        Еще в красноярской больнице я понял, чем вызвано изменение отношения к моей персоне со стороны властей. Если я и стал уродом, это вовсе не означает, что меня можно списать в политический утиль. Татьяна права, пластические хирурги сейчас творят чудеса. Любую дурнушку при наличии у нее определенной суммы денег они легко превращают в писаную красавицу. А у меня как-никак деньги еще остались. Что касается харизмы, то после случая на пожаре она у меня только окрепла. Народ же любит страдальцев. Поэтому следы от ожогов до конца убирать нельзя. Они теперь часть моего имиджа.
        Дело было в другом. Американцам наконец-то удалось утихомирить Ирак, и они выплеснули оттуда на мировой рынок массу дешевой нефти. Цены на энергоносители упали, и поток нефтедолларов в российскую казну значительно сократился. Власть уже не могла вести себя столь бесцеремонно, как раньше. Какая разница европейцам, у кого покупать нефть - у русских или арабов. Но если шейхи более или менее контролируются американцами, то новый диктаторский режим в России абсолютно непредсказуем. Вот и завинтили они нам гайки. И власть, так же, как и при Горбачеве, стала перед выбором: либо проводить демократические реформы, либо возрождать сталинскую систему во всем «великолепии». Вождь, похоже, колебался, не решив до конца, к чему склониться. Поэтому перед парламентскими выборами правительство пошло на некоторые послабления. Из ссылок и лагерей стали возвращаться бывшие зэки. Появилась оппозиционная партия. И хотя она была карманной оппозицией режиму, ее лидеров Кремль держал на коротком поводке, но, как говорится, лиха беда начало. То ли еще будет, господа-товарищи!
        В Москве меня ждал сюрприз. В Домодедово, кроме толпы журналистов, от которых мы с женой кое-как сбежали, в VIP-зале нас встречало все семейство Ланских. Я очень боялся, что напугаю детей своим безобразным лицом. Но никого не смутили изменения в моей физиономии. Все были слишком рады встрече, чтобы разглядывать меня.
        Первой я обнял маму. Она сильно постарела, но ее глаза сейчас светились умиротворением и спокойствием. Машка похудела и превратилась в настоящую красавицу. Если бы я встретил ее на улице, то ни за что бы не узнал. На фотографии - одно дело. Там безжизненное, статичное изображение, а живой человек - совсем другой. В ней было столько шарма, столько женственности, что я невольно позавидовал тому мужчине, чьей женой она когда-нибудь станет.
        - У меня завтра последний звонок. Папа, ты придешь ко мне в школу? - спросила меня юная барышня.
        - Приду, обязательно приду, доченька, - пообещал я, пуская слезу.
        - И ко мне, - обратил на себя мое внимание высокий юноша.
        - Твой выпускной не считается. Тоже мне, девять классов закончил. Ты же не пойдешь учиться в колледж, - перебила брата Машка.
        - О Боже! Сашка! Как же ты вырос, мой малыш! - я обнял сына, который уже обогнал меня ростом, и заплакал.
        - Я не малыш, - обиженно произнес Александр и показал рукой в сторону. - Вон он, малыш.
        Я посмотрел в направлении его руки и увидел стоящую чуть поодаль молодую пару. Мужчина держал на руках завернутого в одеяло ребенка.
        - Вот, дед, принимай пополнение в роду Ланских. Внук у тебя родился. Мы с женой назвали его в твою честь Михаилом. Тоже М. А. Ланский, только не Аркадьевич, а Алексеевич.
        Я не помню, как я подошел к Лешке, как взял на руки это бесценное маленькое сокровище. Он крепко спал в своем одеяльце, мой тезка, мой внук.
        - Но почему, почему мне никто не сказал об этом раньше? - растерянно шептал я. - Почему никто мне ничего не сказал раньше?
        - Пап, мы готовили для тебя сюрприз. Марину только вчера выписали из роддома, - оправдывался Алексей. - Вот познакомьтесь, пожалуйста. Это - мой папа. А это - моя жена. Марина работает в банке. Мы с ней женаты уже целый год.
        - Вот тихушники! Ну сюрприз так сюрприз, ничего не скажешь. Ну удружили, дети, - приговаривал я, а сам насмотреться не мог на внука, стараясь разглядеть в нем знакомые черты.
        Он же с важным видом сосал пустышку и невозмутимо спал.
        Я сидел на лавочке перед главной резиденцией Габсбургов в Вене - Дворцом Хофбург - и наслаждался ласковым весенним солнцем. Легкий ветерок обдувал мое обновленное после серии пластических операций лицо. В целом оно мне нравилось. От былого уродства не осталось и следа. Разве только легкие шрамы на скулах. Но они абсолютно не портили мой новый облик, наоборот, даже придавали ему некоторый шарм. Недаром говорят, что шрамы украшают мужчину.
        Всего два дня назад я покинул здешнюю клинику известного не только в Европе, но и во всем мире пластического хирурга. Я планировал сразу же вылететь в Москву, но жена попросила задержаться на пару-тройку дней. Ей столько говорили про венские магазины, что она просто не могла уехать отсюда, не составив собственного мнения о местном шопинге. Ох уж эти женщины! Неужели в Москве нельзя купить те же самые вещи? Если ей хочется, как гончей собаке, носиться по магазинам в поисках разной дребедени, пожалуйста. Но я в этом безумии участвовать не собираюсь. Когда мне нужна какая-то новая вещь, я просто заезжаю в хороший магазин и покупаю. А ходить пешком по целой торговой улице из одного универмага в другой просто так, без определенной цели, - это не для меня. Я лучше поброжу по музеям или просто по узким венским улочкам. Почувствую себя частицей большого города, затерянной в толпе, где меня никто не знает, и никому до меня нет дела. Или вот так просто посижу в парке и полюбуюсь, как голуби гадят на памятник австро-венгерскому императору.
        Я не заметил, как на край лавочки присел мужчина в длинном сером плаще и такого же цвета шляпе с широкими полями. Он, похоже, проследил, куда устремлен мой взгляд, и на чистом русском языке философски заметил:
        - Вот так проходит земная слава… Думал ли великий монарх, что его монументальное изваяние станет любимым отхожим местом для птиц?
        Я обернулся и попытался разглядеть обладателя этого голоса, который показался мне удивительно знакомым. Но надвинутая на глаза широкополая шляпа скрывала от меня его лицо.
        - Вы походите на человека, выжившего в катастрофе, - сказал незнакомец, явно напрашиваясь на беседу.
        - В сущности, так оно и есть, - ответил я и спросил напрямик: - Кто вы?
        Мужчина рассмеялся и снял с себя шляпу. Он мог надеть любой парик, как угодно изменить свою внешность, но эти глаза-хамелеоны я бы узнал всегда.
        - Леонид! - я чуть не подпрыгнул от неожиданности. - Неклюдов! Так ты жив?
        Он широко улыбнулся и сказал:
        - Вообще-то у меня сейчас другое имя. Но ты можешь называть по-старому. Только не кричи, пожалуйста, на всю площадь. Мне лишнее внимание ни к чему.
        Я смотрел на него и не верил собственным глазам:
        - Жив, жив, курилка! А я-то думал, что после того как ты все акции церкви отдал, то и сам с чьей-нибудь помощью вознесся на небеса.
        - С этим мы пока погодим, - Леонид огляделся по сторонам и предложил: - Чего мы тут торчим, как два тополя на Плющихе. Пойдем лучше в бар и выпьем по кружке пива.
        - Ты же знаешь, я спиртное не пью.
        - Да ну? - удивился мой старый знакомый. - И даже в колонии не развязался? Ну ты кремень. Гвозди бы делать из этих людей. Все равно пойдем.
        Я выпью пива, а тебя, так и быть, угощу чашечкой венского кофе.
        В баре было немноголюдно. Время обеда уже прошло, а до вечера еще оставалось несколько часов. Тихо играла музыка, и никто особенно не шумел.
        - Ну как ты? Рассказывай. Твой новый фэйс даже лучшего прежнего. По тебе не скажешь, что ты десять лет слонялся по тюрьмам и лагерям, - сделал мне комплимент Неклюдов.
        - Значит, хорошо сохранился. Только я уже дед.
        - Машка, что ли, родила? Так она же еще в школе учится? - не поверил моим словам Леонид.
        - Нет. Мария у нас - девушка серьезная. Она нынче получила аттестат зрелости и поступила в медицинскую академию. А внука мне подарил Лешка.
        - А он чем занимается?
        - Он юрист. Хотел идти работать в прокуратуру, но после судилища надо мной стал адвокатом. У него сейчас своя адвокатская контора в Москве. Неплохо зарабатывает.
        Я хотел спросить Неклюдова о его сыне, который сидел в тюрьме, но побоялся причинить ему боль. Леонид сам заговорил о своей семье:
        - А у меня ведь дочь родилась. Ей уже четыре года.
        - Поздравляю, - я чуть не спросил, кто ее мать, но задал другой вопрос. - Как ее зовут?
        - Людмила, - произнес Леонид и усмехнулся.
        - Так ты хочешь сказать…
        Мой бывший заместитель опередил меня:
        - Ты правильно догадался: ее мать - моя бывшая жена. Она родила девочку в сорок семь лет.
        Я только покачал головой:
        - Ну вы и даете!
        Неклюдов понял, что настало время ему рассказать о своих приключениях.
        - Люди Сим Сима под дулами пистолетов пытались заставить меня переписать твои и мои акции на свою новую багамскую компанию. Эх, сколько копий из?за них сломано, а они благодаря стараниям государства все равно превратились в пыль. Стоило ли за них так бороться? Сидеть в тюрьме, проливать кровь? Стравливать церковь и государство? Но тогда я уже пожертвовал эти бумаги священникам, и, чтобы отстоять эту сделку, мне пришлось применить силу. В гостиничном номере в аэропорту Тель-Авива я оставил после себя три трупа, не считая нотариуса, который был на их совести. Я пытался скрыться, но полиция в Израиле хорошо работает. И на ливанской границе меня повязали. Денег у меня к тому времени уже не было. Все, что заработал у тебя в холдинге, я отдал Московской патриархии: сбережения у швейцарских гномов и даже химический комбинат в Израиле. А банк при разводе достался Людмиле. Я был нищий и голый. К тому же в бегах. Меня обвиняли в убийстве. Да еще Россия требовала моей экстрадиции за якобы совершенные экономические преступления на родине. В общем, мое положение было аховое.
        - И как же ты из него выпутался? - спросил я, прихлебывая ароматный кофе.
        - Помогли коллеги из Моссада. Я согласился сотрудничать с израильской разведкой, - с удивительной легкостью признался мой собеседник.
        Я не знал как реагировать на его слова. Леонид заметил мое смятение.
        - Ты меня осуждаешь?
        Я пожал плечами.
        - Два года я провел в одиночной камере, прежде чем дал согласие. У меня было время тщательно обдумать это решение. Я сделал сознательный выбор. Спецслужба - это мое призвание. Я же ничего больше толком делать не умею, только шпионить. Я и за тобой все годы нашей совместной работы шпионил и стучал на тебя Сим Симу.
        - Я это знал. А чем ты занимаешься сейчас?
        - Тебе скажу правду, потому что знаю: ты не пойдешь меня закладывать в ФСБ. Да и кому надо давно все про меня знают. Уже пять лет я работаю на ЦРУ и организую так называемые демократические революции на постсоветском пространстве. Бывшие секретари ЦК и их преемники считали себя незаменимыми, хотели править пожизненно. Иные даже основывали новые династии. Пришлось помочь им уйти. Россия осталась последней в моем списке. Сейчас в Вене на сессии ОПЕК убеждаю шейхов еще увеличить добычу нефти, чтобы окончательно обвалить цены на «черное золото». Вопрос тебе как бизнесмену-нефтянику, долго ли продержится нынешнее ваше правительство у власти, если баррель будет стоить 10 долларов?
        - Год.
        - Ты слишком хорошо думаешь о них. Готов с тобой поспорить на что угодно: максимум через девять месяцев в России произойдет революция. Для нее и название уже придумали. Сиреневая.
        - А почему именно сиреневая?
        - Да оранжевые уже были. И потом, реквизиты совсем поизносились. С украинской революции минуло почти десять лет. У вас же теперь парламентские выборы в марте. Пока Центризбирком подведет итоги, пока выяснится, что они были сфальсифицированы, пока по всей стране пройдет первая волна протеста, которая заставит власти пойти на переголосование, глядишь, и сирень зацветет. По моему прогнозу, апогей противостояния между демократией и диктатурой в России придется на май, время сиреневого цвета. А что? По-моему, красиво и оригинально.
        Мне его откровения стали неприятны.
        - Ты зачем мне все это рассказываешь? Хочешь меня завербовать, что ли?
        - Ну зачем же так грубо? Просто у каждой революции должен быть лидер, и я вспомнил про тебя, - признался Неклюдов. - Ты же когда-то очень хотел стать во главе государства. Вот тебе прекрасный шанс.
        - Но не такой же ценой! - вспылил я. - Ты сам продался американцам, и мне предлагаешь предать родину!
        - Тише, тише. Не так громко. Вот уж не ожидал, что из тебя лагерь сделал патриота. Ты о какой родине говоришь, Миша? Которую приватизировала группа товарищей? Которая тебя упекла на десять лет в тундру?
        - Это все - личное, - огрызнулся я.
        - Хорошо, - согласился Леонид. - Давай поговорим о глобальном. Такая большая и многонациональная страна, как Россия, может существовать лишь в форме империи. А любая империя зиждется на наднациональной идеологии. Американцы оседлали конька свободы и демократии, европейцы сделали упор на соблюдении прав человека. Честолюбивые мусульманские лидеры ищут точку опоры для создания своего халифата в исламе, объединяющем все правоверные народы. Дорогой мой, в чем, по-твоему, состоит российская имперская доктрина?
        Я промолчал. Неклюдов перечислил возможные варианты:
        - Положим, что это некий евразийский союз. Но какие наднациональные ценности ты положишь в его основу? Уваровскую триаду «православие, самодержавие, народность»? Пойдем по порядку.
        Он стал загибать пальцы на правой руке:
        - Православие. Самобытное, ортодоксальное христианство, претендующее на роль государственной религии. Я называю вещи своими именами, без должного пиетета, но мне можно: я этой церкви пожертвовал очень много. Господь меня должен простить. Это добрая, немного аморфная по своей природе вера, и никак она не тянет на государственную идеологию. И потом, положив в основу фундамента будущей империи православие, куда ты денешь другие конфессии, особенно ислам, набирающий сейчас силу. И вообще, несовременно это, в XXI веке держаться за доктрины тысячелетней давности. Раздираемое религиозными противоречиями человечество, сидящее на ядерном погребе, просто обречено на самоуничтожение. Все ведущие мировые религии рано или поздно должны объединиться и пресечь деятельность фанатичных сект. Бог все равно один. И ты это лучше меня знаешь.
        - Только веры у нас разные, - заметил я вскользь.
        - Но для общего выживания многие должны поступиться своими принципами, - парировал мой собеседник и продолжил: - Теперь что касается самодержавия. Даже ваш сегодняшний вождь понимает, что реставрация монархии сейчас в России невозможна. Слишком много неглупых людей проживает еще в стране, они не позволят ему выкинуть этот номер. Хотя от вас можно всего ожидать.
        - И третий элемент, - Неклюдов загнул еще один палец. - Народность. «В рабстве спасенное сердце народное». Ну, это ни в какие ворота не катит! Давайте вообще в ядерный век вернемся к первобытно-общинному строю.
        Я не удержался и похвалил его:
        - Я смотрю, что за десять лет ты зря времени не терял. Вон каким начитанным стал, даже Некрасова цитируешь. И речь такая аргументированная, заслушаться можно.
        - Благодарю за комплимент. Но я, с вашего позволения, продолжу, - он отхлебнул пива из большой стеклянной кружки. - Можно, конечно, попытаться вытащить замшелый лозунг «Пролетарии все стран, соединяйтесь!», но на него сейчас уже мало кто купится. Ошибся Карл Маркс, в глобальном мире образованные предприниматели оказались проворнее, чем темные рабочие. Но еще большими космополитами оказались бюрократы. Ты посмотри, как они подмяли под себя Евросоюз, даже никто не пикнул. Вот у кого надо учиться имперскому строительству! И заметь, в Старом свете выросла мощная империя без единого выстрела. Никто никого не завоевывал. Страны сами просились туда, еще дожидались в очереди. И все это делалось под лозунгом защиты прав человека. Классную идею использовали европейцы! Никогда б не догадался, что в ней заложен имперский смысл. А теперь поздно дергаться. Сейчас европейской экспансии можно противостоять, лишь нарушая права человека. А это - заведомо проигрышная позиция. Так же, как и бороться с американцами. Они проповедуют свободу и демократию, а что остается делать соперникам США - только защищать
рабство и диктатуру?
        - Но мне бы тоже не хотелось жить по указке из Брюсселя или Вашингтона.
        - А из Пекина или Эр-Рияда? России все равно придется рано или поздно делать выбор: с кем ей быть? Не забывай, что она триста лет была полноправной частью Европы.
        - А до этого она была в составе Золотой Орды.
        Неклюдов оставил мою реплику без ответа и продолжил:
        - Тому, кто скоро возглавит Россию, надо отбросить имперские амбиции, мечту о великодержавности, и вслед за Украиной и Турцией взять курс на вступление в Европейский союз и НАТО.
        - А ты не боишься, что целиком Европа нас не переварит. Конечно, можно войти в Евросоюз, чтобы его развалить. Но это не устроит евроинтеграторов. А нас не устроит, если нашу страну для приема в объединенную Европу прежде разделят на части. Вначале обессилят, а потом начнут доить. Лозунг генерала Деникина «За единую и неделимую» мне как-то близок. Поэтому, Леня, вопросов больше, чем ответов. Можно мне подумать?
        - Можно. Но учти: тебе все равно не удастся уклониться от схватки, - предупредил меня Неклюдов.
        И он поведал мне об одном интересном законе, о котором он слышал от одного своего знакомого, а тот, в свою очередь, вычитал его у Аристотеля.
        Его разработал великий афинский законодатель Солон. Суть его сводилась к следующему: если общество раскололи раздоры и гражданская война, то каждый, кто отказался встать на одну из враждующих сторон, после восстановления порядка должен быть изгнан и объявлен вне закона. Неклюдов спросил меня, что я думаю по этому поводу.
        Я ответил не сразу:
        - Может быть, Солон считал, что люди, которым безразлична судьба отечества, не могут быть его гражданами? Хотя, с другой стороны, это полная нелепость. Если кто-то среди насилия и хаоса сохраняет разум, зачем ему усиливать своим участием разрушение?
        - А вот ты и попался, умник, - обрадовался Неклюдов. - Этот древний грек был мудрым философом. Он считал, что разумные люди не должны покидать остальных, когда те впадают в безумие. Они должны примкнуть к той или иной стороне, чтобы своим незаурядным влиянием обуздать страсти и вернуть людей к миру и гармонии. Вот поэтому тебе и не отвертеться!
        Я был поражен эрудицией моего бывшего компаньона. Его трудно было переспорить. Однако через окно я увидел жену, которая искала меня на площади.
        - Ты поздороваешься с Татьяной? - спросил я Леонида.
        Он отрицательно покачал головой:
        - Будет лучше, если она вообще не узнает о нашей встрече.
        Я дал слово молчать. Прощаясь, я все же спросил его:
        - А как вы снова сошлись с Людмилой?
        - Очень просто. Она поняла, что в своей жизни любила только меня одного и бросила своего тель-авивского банкира. Как, впрочем, и я, выпустив из себя дурной пар, вдруг осознал, что не могу без нее жить. А может, это православные батюшки так усердно молились за мою грешную душу, что вновь соединили нас. Вижу, что хочешь еще спросить про Вовку, только не решаешься. Убили они его, Миша. В колонии ночью зарезали моего сына во сне. Я через блатных узнал, что убийство было совершено с подачи администрации лагеря. Контора живет по понятиям, отступников не прощает. Ну, иди. А то тебя жена заждалась.
        Дальнейшие события развивались по сценарию, описанному Леонидом. Я не согласился сотрудничать с его хозяевами, однако в политсовет оппозиционной партии все же вошел. В нем и без меня хватало людей, купленных моим бывшим заместителем. Кого здесь только не было! Противостояние диктатуре сблизило всех прежних оппонентов: коммунистов и демократов, национал-патриотов и анархистов. Все флаги смешались в этом вавилонском столпотворении, но цвет революционного знамени и впрямь был сиреневый.
        Наши парламентские выборы вызвали такой мировой резонанс, что в Россию съехались независимые наблюдатели со всего мира. Мы тоже были готовы к фальсификации результатов властями, поэтому буквально на каждый избирательный участок направили своих сторонников. Явка избирателей была очень высокой. Проголосовало три четверти россиян. Мы были уверены в своей победе. Социологические опросы предрекали нам победу над партией власти с перевесом в 20 -30 процентов голосов.
        Однако в понедельник утром Центризбирком огласил предварительные итоги: партия власти набрала 53 процента, а мы - всего 42, остальные проголосовали против всех или испортили свои бюллетени. Имея большинство депутатов в парламенте, партия власти снова могла поставить вождя во главе правительства, и тогда никто не посмел бы заявить, что он не демократически избранный лидер.
        Естественно, мы опротестовали итоги выборов и в Центральной избирательной комиссии, и в Верховном суде. Такой явной подтасовки не ожидал никто. Мы победили в Москве, на Урале и в Сибири, а на Северном Кавказе партия власти набрала больше 80 процентов голосов, в Нечерноземье - 70, в Петербурге - почти 60.
        Сиреневый майдан расцвел на Красной площади. Наши сторонники жили в сиреневых палатках рядом с Мавзолеем и Собором Василия Блаженного, готовили еду в походных кухнях возле Лобного места и ждали. Вначале решения Центральной избирательной комиссии, потом Верховного суда, а затем и Конституционного.
        Власть упиралась, как только могла. Против майдана правительство хотело применить силу. Но акции протеста начались по всей стране. Когда забастовали нефтяники и энергетики, в Кремле поняли, что силой уже проблему не решить. Вождь согласился на переголосование.
        После Дня победы ЦИК огласил новые итоги: 65 процентов голосов набрала оппозиция и меньше 30 - партия власти. Это была победа!
        Но она вполне могла оказаться пирровой. У нас не было явного лидера. Сторонники вождя явно рассчитывали на то, что мы не придем к консенсусу и не сможем выдвинуть единого кандидата на пост премьер-министра, каждая группировка будет проталкивать своего, а в результате у власти останется диктатор, даже не имея поддержки парламентского большинства.
        После длительных дебатов в список для голосования было внесено четыре кандидатуры: вождя, коммуниста, национал-патриота и меня.
        Завтра Государственная дума должна решить судьбу страны.
        Было уже поздно. Маленькая стрелка часов приближалась к одиннадцати. Только что закончилось заседание фракции, и коллеги покинули мой кабинет в здании на Охотном Ряду.
        Жена уже не раз звонила, спрашивала, когда я приеду домой. Сказал, что скоро. Но, наверное, соврал, потому что надо еще внести поправки в завтрашнюю речь. А их много.
        Я очень устал за эти дни. Ввязываясь в политику, я даже представить себе не мог, какое это тяжелое дело. В бизнесе главенствует единоначалие и корпоративная дисциплина, поэтому решения принимаются проще. В Думе каждый из народных избранников мнит себя чуть ли не мессией. И с его мнением невольно приходится считаться, ведь за ним стоят тысячи избирателей. Как же обуздать это неуправляемую демократию и направить ее в созидательное русло, во благо общества?
        Дверь тихонько отворилась, и в кабинет просочился сухопарый старик с греческим профилем.
        Я даже не сразу узнал его, так он постарел за эти годы. Прежнего лоска почти не осталось. И хотя было видно, что он продолжает следить за собой, и походка осталась спортивной, но годы все равно брали свое. Лицо покрылось старческими пятнами, и весь он как-то высох и съежился.
        - Вижу, что не ожидали меня здесь увидеть, - первым заговорил посетитель.
        - Не могу сказать, что рад этой встрече. Но раз пришли, то присаживайтесь, Семен Семенович. В ногах правды нет.
        Он, скрипнув суставами, опустился на край стула.
        - Мечты сбываются, - скрипучим голосом сказал старик.
        - Вы о чем?
        - Не придуривайтесь, Михаил Аркадьевич. Вам это не идет. Вы же в двух шагах от шапки Мономаха.
        - Я в этом не уверен.
        - Зато я уверен. А этого вам для завтрашней победы вполне достаточно. Уверяю вас. Если, конечно, мы с вами договоримся.
        Я равнодушно пожал плечами.
        - В Древней Греции был такой законодатель…
        - …по имени Солон, - перебил я старика. - Мне уже рассказывал один человек об этом законе. Что разумные люди не должны сторониться общественных раздоров, а наоборот, участвовать в них, чтобы быстрее привести к миру неразумных.
        Глаза Сим Сима округлились.
        - Как? - удивленно воскликнул он. - Неужели и вас успел завербовать мой ученик? Но когда? Мы же за вами тщательно следили после вашего прибытия в Москву?
        - Успокойтесь. Ни на какую разведку я не работаю. Я и сам удивляюсь, как мне еще удалось в таком окружении сохранить собственную независимость.
        Посетитель расслабился:
        - На вершине пирамиды должен быть свободный, вменяемый, незлой и одновременно волевой человек. Вы подходите для этой работы. Мы можем поддержать вас.
        - Чего вы хотите взамен?
        - Сущую малость, - старик вытащил из кармана таблетку и положил ее под язык. - Мне самому уже ничего не нужно. Я даже согласен провести свои последние дни в этой вашей… Новой Жизни. Но есть интересы страны и тех людей, которые все это время служили ей верой и правдой. Несмотря на все их ошибки, они все же уберегли Россию от развала. Они не должны пострадать.
        - Если вы имеете в виду вашего вождя, то, боюсь, что ничем помочь ему не смогу. Его ждет суд.
        - Нет. Если бы я беспокоился о премьер-министре, то не пришел бы к вам. Его судьба мне безразлична. Я беспокоюсь о других. Вам все равно нужны спецслужбы. Поэтому не надо совершать резких движений в их сторону.
        - Я постараюсь учесть ваши пожелания, но ничего вам гарантировать не могу.
        Старик тяжело вздохнул и встал со стула.
        Я не удержался и спросил его:
        - А куда вы денете своего вождя?
        Он обернулся, бросил на меня прощальный взгляд и произнес:
        - Господин премьер-министр сильно переволновался после сегодняшних думских дебатов и приказал завтра разогнать Думу, а в стране ввести военное положение. Но его мозг не выдержал такого напряжения. Вождь скончался от апоплексического удара. Поэтому хватит ребячества, Михаил Аркадьевич. Благополучие миллионов зависит от вашей твердости. Принимайте шапку Мономаха. И благословит вас Господь.
        Апрель - май 2005 года

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к