Филифьонка в ожидании катастрофы Туве Янссон
Янссон Туве
Филифьонка в ожидании катастрофы
Туве Янссон
Филифьонка в ожидании катастрофы
Жила-была Филифьонка, которая стирала в море свой большой лоскутный коврик. Усердно работая мылом и щеткой, она продвигалась в направлении голубой полоски, поджидая каждую седьмую волну, набегавшую в тот самый миг, когда нужно было смыть мыльную пену.
Потом она снова бралась за щетку, продвигаясь к следующей голубой полоске, и солнышко припекало ей спину. Она опустила свои тонкие ноги в прозрачную воду и все терла и терла лоскутный коврик.
Стоял тихий и ласковый летний день, самый что ни на есть подходящий для стирки ковров. Сонная, неторопливая, накатывала мелкая волна, помогая в работе... И над красной Филифьонкиной шапочкой жужжали шмели, принимавшие ее за цветок.
"Зря стараетесь, меня не проведешь, - нахмурившись, думала Филифьонка. Знаю я, как оно обычно бывает. Перед катастрофой всегда все кажется таким мирным и безмятежным".
Она добралась до последней голубой полоски, дождалась, когда прокатится седьмая по счету волна, и погрузила ковер в воду, чтобы прополоскать его.
По каменистому красноватому дну плясали солнечные зайчики. Они плясали и по Филифьонкиным ногам, покрывая их позолотой.
А Филифьонка погрузилась в раздумья. Не приобрести ли новую шапочку, оранжевого цвета? Или, может, вышить солнечные зайчики на старой? Желтыми нитками. Хотя это, конечно же, совсем не то, ведь они не смогут плясать. И потом, что делать с новой шапочкой, когда произойдет катастрофа? С таким же успехом можно погибнуть и в старой...
Филифьонка вытащила на берег коврик, бросила его себе под ноги и с хмурым видом принялась по нему расхаживать в ожидании, когда стечет вода.
Слишком уж хорошая была погода, неестественно хорошая. Что-то должно случиться. Она это знала. Где-то за горизонтом затаилось что-то темное и ужасное - оно росло, оно приближалось - все быстрее и быстрее...
- И даже не знаешь, что же именно происходит, - прошептала Филифьонка.
А море потемнело, море заволновалось... Померкло солнце...
Сердце ее заколотилось, по спине пробежали мурашки, она резко повернулась, словно ожидая увидеть подкрадывающегося сзади врага... Но за спиной у нее по-прежнему сверкало море, по дну все так же плясали солнечные зайчики, и легкий ветерок ласково поглаживал испуганное личико, как бы успокаивая ее...
Но не так-то просто успокоить Филифьонку, охваченную беспричинным страхом.
Дрожащими лапками она разложила свой ковер и, оставив его сохнуть, схватила мыло и щетку и побежала домой, чтобы поставить чайник. К пяти обещала зайти Гафса.
Дом у Филифьонки был большой и на вид не слишком привлекательный. Кто-то, пожелавший избавиться от старых ненужных банок с краской, выкрасил его в темно-зеленый цвет снаружи и в коричневый изнутри. Филифьонка сняла его у одного хемуля, уверявшего, что Филифьонкина бабушка проводила здесь в молодости чуть ли не каждое лето. А так как Филифьонка очень уважала своих предков, то сразу же решила, что поселится в этом доме и тем самым почтит память своей бабушки.
В свой первый вечер на новом месте она сидела на крыльце и удивлялась: должно быть, бабушка в молодости была совсем на себя не похожа. Трудно себе представить, чтобы настоящая филифьонка, обладающая чувством прекрасного и любящая природу, поселилась на этом диком, пустынном берегу. Здесь не было фруктовых деревьев, а значит, и не из чего варить варенье. Здесь вообще не было ни одного деревца, под которым можно поставить беседку. Даже ни одного приличного вида.
Филифьонка вздыхала и с тоской взирала на темно-зеленое сумрачное море, покрытое, насколько хватало глаз, белыми шапками бурунов. Зеленое море, белый песок, красноватые водоросли... Пейзаж, словно нарочно созданный для катастроф.
Ну, а потом она, конечно, узнала, что произошла ошибка.
Она поселилась в этом ужасном доме, на этом ужасном берегу без всякой на то причины. Ее бабушка жила вовсе не здесь. Так вот бывает в этой жизни.
Но к тому времени Филифьонка уже успела написать всем родственникам о своем переезде и поэтому решила, что не стоит менять место жительства.
Родственники могли бы подумать, что она слишком легкомысленна.
Итак, Филифьонка закрыла за собой дверь и попыталась придать своему жилищу уютный, обжитой вид, что оказалось не так-то просто. Потолки в доме были такими высокими, что по вечерам в комнатах царил полумрак. Огромные окна смотрели так мрачно, что никакие кружевные занавески в мире не могли бы придать им приветливое выражение. Подобные окна предназначены не для того, чтобы смотреть на улицу, а для того лишь, чтобы заглядывать в дом, а этого Филифьонка не любила. Она пыталась создать уют хотя бы в гостиной, но уюта не получалось. Во всех деталях обстановки чувствовалось что-то неестественное, что-то тревожное. Стулья так и льнули к столу, диван в испуге прижался к стенке, а свет настольной лампы казался таким же робким и сиротливым, как свет карманного фонарика в темном лесу.
Как и у всех филифьонок, у нее было множество красивых безделушек. Маленькие зеркальца и фотографии родственников в рамках из бархата, фарфоровые котята и хемули, аккуратно расставленные на вязаных салфеточках, скатерки, расшитые шелковыми нитками, маленькие вазочки и очаровательные чайнички в форме разных зверушек - словом, все, что украшает быт и делает жизнь чуточку веселей и приятней.
Но все любимые ее вещицы казались чужими и какими-то неуместными в этом мрачном доме у моря. Она переставляла их со стола на комод, с комода на окно, но везде они оказывались не на месте.
Она снова расставила их на прежние места. И они стояли все так же отрешенно...
Филифьонка остановилась в дверях и оглянулась, словно искала поддержки у своих любимцев. Но они были так же беспомощны, как и сама Филифьонка. Она прошла на кухню и положила мыло и щетку на полочку над раковиной. Затем включила плитку под чайником и достала свои самые лучшие чашки, те, что с золотым ободком. Потом она сняла с полки блюдо с печеньем, быстренько сдула крошки по краям, а сверху положила еще несколько глазированных пирожных, припасенных специально для гостей.
Гафса пила чай без сливок, но Филифьонка все же достала бабушкин серебряный молочник в форме лодочки. Сахар она положила в маленькую плюшевую корзиночку с ручкой, украшенной жемчужинами.
Готовясь к чаепитию, она была абсолютно спокойна, все тревожные мысли на время оставили ее.
Жаль только, что на этом пустынном берегу негде взять приличных цветов. Те, что стояли у нее в вазочке, скорее напоминали обыкновенные колючки, противные, злые колючки, совсем не подходившие по цвету к ее гостиной. Филифьонка с досадой слегка оттолкнула от себя вазочку и направилась было к окну, чтобы посмотреть, не идет ли Гафса.
И тут вдруг подумала: "Нет, нет: я не стану ее высматривать, я дождусь, когда она постучит. Тогда я побегу и открою, и мы обе ужасно обрадуемся, и вот тогда уж мы наговоримся... А если я встану у окна, может случиться так, что ничего, кроме маяка, я не увижу. Или, может, увижу маленькую точечку, которая все приближается и приближается, а я не люблю, когда что-нибудь приближается, так неумолимо и... а еще хуже, если эта точка вдруг начнет уменьшаться, а потом и вовсе исчезнет..."
Филифьонка задрожала. "Что это со мной, - подумала она. - Нужно поговорить с Гафсой. Возможно, она не самый лучший собеседник, но ведь я больше никого не знаю..."
Раздался стук в дверь. Филифьонка бросилась в прихожую и, еще не успев открыть, принялась болтать без умолку.
- ...А какая чудесная погода, - кричала она. - И море, представляете... Такое синее, такое ласковое, и ни одной волны! Как вы себя чувствуете, да, да, вы прекрасно выглядите, знаете, я тут подумала... Но такая жизнь, ну, природа и прочее... Все образуется, не правда ли?
"Она несет еще большую околесицу, чем обычно", - подумала про себя Гафса, снимая перчатки (ведь она была настоящей дамой), а вслух сказала:
- Совершенно верно. Вы абсолютно правы, фру Филифьонка.
Они сели за стол, и Филифьонка была так рада собеседнице, что болтала всякую чепуху и проливала чай на скатерть.
Гафса похвалила и пирожные, и сахарницу, и все прочее, но про цветы, разумеется, ничего не сказала, так как была слишком хорошо воспитана. Ведь любому ясно, что эти колючки никак не гармонируют с чайным сервизом.
Через минуту-другую Филифьонка перестала нести чушь, и, поскольку Гафса ничего ей не отвечала, наступила полная тишина.
И тут вдруг погас луч солнца на скатерти.
Огромные окна заполнились тучами, и обе дамы услыхали, как над морем прошумел ветер, прошумел, словно что-то прошептал...
- Вы, кажется, постирали коврик? - вежливо поинтересовалась Гафса.
- Да, морская вода особенно хороша для стирки ковров, - отвечала Филифьонка. - Краска не растекается, и запах после этого такой свежий, такой бодрящий...
"Надо заставить ее понять, - думала Филифьонка. - Ведь надо же, чтобы кто-то понял, что я боюсь, чтобы хоть кто-нибудь сказал:
"Ну, конечно, ты боишься, я так тебя понимаю..." Или еще лучше: "Но дорогая моя, чего же тебе бояться? В такой погожий, такой тихий летний день". Что угодно, но пусть хоть что-нибудь скажет".
- Это печенье выпечено по бабушкиному рецепту, - сказала Филифьонка. Тут она подалась вперед и, наклонившись над столом, зашептала:
- Эта тишина обманчива. Она означает, что произойдет что-то ужасное. Поверьте мне, дорогая Гафса, мы с нашим печеньем и нашими коврами слишком ничтожны, и все проблемы наши... да, конечно, проблемы чрезвычайной важности но все они ничто по сравнению с той грозной, неумолимой силой...
- О!.. - в замешательстве воскликнула Гафса.
- Да, да, грозная, неумолимая сила, - быстро продолжала Филифьонка. - Ее ни о чем не попросишь, к ней бесполезно обращаться, это то, чего нам никогда не понять. То, что скрывается за темными окнами, где-то далеко-далеко, на морских просторах, и все растет и растет, невидимое до тех пор, пока уже не станет поздно. Вы понимаете, о чем я говорю? Признайтесь, что и вам случалось пережить нечто подобное, ну хоть раз... Дорогая моя, признайтесь!
Гафса сидела красная, как рак, и вертела перед собой сахарницу, она уже жалела, что пришла.
- В конце лета иногда бывает очень ветрено, - наконец произнесла она нерешительно.
Разочарованная, Филифьонка замкнулась в себе и упорно молчала. Гафса, не дождавшись ответа, снова заговорила, уже немного раздраженно:
- В прошлую пятницу я развесила белье, и, хотите верьте, хотите - нет, но мне за лучшей моей наволочкой пришлось бежать до самых ворот, такой был ветер. Скажите, фру Филифьонка, какими моющими средствами вы пользуетесь?
- Не помню, - ответила Филифьонка, вдруг почувствовав себя ужасно уставшей. - Вам налить еще чаю?
- Нет, спасибо, - сказала Гафса. - Было очень приятно с вами посидеть. Но, боюсь, мне пора понемногу собираться.
- Да, да, конечно, - кивнула Филифьонка. - Я понимаю.
А над морем тем временем сгущалась тьма, и волны с рокотом разбивались о берег.
Было еще слишком рано, чтобы зажечь свет, не обнаруживая при этом свой страх перед темнотой, но уже и не так светло, чтобы чувствовать себя в полной безопасности. Тонкий нос Гафсы морщился больше обычного, похоже, ей было немного не но себе.
Но Филифьонка и не подумала помочь ей собраться, она сидела и молчала, разламывая на мелкие кусочки свои глазированные пирожные.
"Как-то все это неловко получается", - подумала Гафса и, незаметно пододвинув к себе свою сумочку, лежавшую на комоде, сунула ее под мышку. А зюйд-вест за стенами дома все набирал силу...
- Вы говорите о ветре, - неожиданно сказала Филифьонка. - О ветре, унесшем наволочку. Ну, а я говорю о циклонах. О тайфунах, дорогая Гафса. О вихрях, смерчах, песчаных бурях... Об огромных волнах, которые обрушиваются на берег и уносят с собою дома... Но больше всего я говорю о себе самой, хотя и знаю, что это дурной тон. Я знаю, что со мной должно что-то случиться. Я все время об этом думаю. Даже когда стираю свой лоскутный коврик. Вы меня понимаете? Вам знакомо это состояние?
- В таких случаях принято пользоваться уксусом, - сказала Гафса, уставившись в свою чашку. - Лоскутные коврики обычно держат краску, если их полощут в воде с небольшим добавлением уксуса.
Тут уж Филифьонка не выдержала. Она почувствовала, что должна вывести Гафсу из себя, бросить ей вызов, и сказала первое, что пришло в голову, она указала на гадкую колючку, стоявшую в воде, и воскликнула:
- Смотрите, какой красивый цветок! Он так подходит к сервизу.
А Гафса, уставшая от всех этих разговоров, тоже рассердилась, она вскочила и закричала:
- Ничего подобного, он слишком колючий, и он здесь совершенно неуместен!
Затем дамы попрощались, и Филифьонка заперла дверь и вернулась в гостиную. Она была огорчена и разочарована, она понимала, что чаепитие не удалось. Злополучный кустик стоял посередине стола, серый, колючий, весь усыпанный темно-красными цветами. И ей показалось, что она поняла, в чем тут дело: оказывается, это вовсе не цветы не подходят к сервизу, а сам сервиз ни к чему не подходит.
Переставив вазу на подоконник, она посмотрела в окно.
Все море преобразилось, волны, оскалив белые зубы, злобно набрасывались на прибрежные скалы. Багровое небо низко нависло над поседевшим морем.
Филифьонка долго стояла у окна, слушая, как ветер набирает силу.
Тут зазвонил телефон.
- Это фру Филифьонка? - послышался Гафсин голос, робкий и нерешительный.
- Разумеется, это я, - ответила Филифьонка. - Здесь никто кроме меня не живет. Вы хорошо добрались?
- Да, да, конечно. А погода, кажется, опять немного испортилась. - Гафса немного помолчала, а потом сказала как можно дружелюбнее:
- Фру Филифьонка, а что, все эти ужасы, о которых вы говорили... Это часто случается?
- Нет,- ответила Филифьонка.
- Значит, только изредка?
- Да, собственно, никогда. Мне все это только кажется, - сказала Филифьонка.
- О!.. - воскликнула Гафса. - А я только хотела поблагодарить за приятный вечер. Так значит, с вами, никогда ничего не случалось?
- Нет, - ответила Филифьонка. - Очень мило с вашей стороны, что позвонили. Надеюсь, как-нибудь увидимся.
- Я также надеюсь, - сказала Гафса и дала отбой.
Какое-то время Филифьонка сидела, поеживаясь от холода, и смотрела на телефон.
"Скоро за окнами станет совсем темно, - подумала Филифьонка. - Можно было бы завесить их одеялами." Но она этого не сделала, а просто сидела и слушала, как ветер завывает в дымоходе. Точно брошенный матерью детеныш. С южной стороны колотился о стену дома рыболовный сачок, оставленный хемулем, но Филифьонка не решалась выйти и снять его.
Весь дом едва заметно подрагивал; ветер теперь налетал порывами, слышно было, как он берет разбег и вприпрыжку несется по волнам.
С крыши сорвалась черепица и разбилась о камни. Филнфьонка вздрогнула и поднялась. Она быстро прошла в спальню, но спальня была слишком велика и казалась ненадежным убежищем. Кладовка. Она достаточно мала, чтобы чувствовать там себя в безопасности. Филифьонка, схватив в охапку одеяло, пробежала по коридору, ударом ноги распахнула дверь в кладовку и, с трудом переводя дух, заперла ее за собой. Сюда почти не доносился шум бури. И не было окна, только маленькая отдушина.
Ощупью, в полной темноте, она пробралась мимо мешка с картошкой и накрылась одеялом, пристроившись у стены, под полкой, где стояло варенье.
Постепенно ее воображение начало рисовать собственную картину происходящего, гораздо более жуткую, чем шторм, сотрясавший ее дом. Буруны превратились в огромных белых драконов, завывающий смерч, закрутившись на горизонте черным сверкающим водяным столбом, несся в направлении берега, все приближаясь и приближаясь... Эта воображаемая буря была самой ужасной из всех возможных бурь, но именно так у нее всегда и получалось. И в глубине души она даже немного гордилась своими катастрофами, ведь единственным их очевидцем была она сама.
"Гафса дуреха, - думала Филифьонка. - Глупая, ограниченная дамочка, которая не в состоянии думать ни о чем другом, кроме печенья и наволочек. И в цветах она тоже не разбирается. А меньше всего в моих ощущениях. Она сидит сейчас у себя дома и думает, что со мной никогда ничего не случалось. А ведь я каждый день переживаю конец света и все-таки продолжаю одеваться и раздеваться, есть и мыть посуду, принимать гостей, словно ничего и не происходит!"
Филифьонка высунула из-под одеяла мордочку, строго глянула в темноту и сказала: "Вы меня еще не знаете". Правда, неясно было, что она имеет в виду.
Затем она снова забралась под одеяло и зажала лапками уши.
А ветер все крепчал, и к часу ночи скорость его достигала сорока шести метров в секунду. Где-то около двух сдуло с крыши трубу, а часть ее осыпалась в печь. Через образовавшуюся в крыше дыру было видно темное ночное небо с пробегавшими по нему огромными тучами. Буря ворвалась в дом, и по комнатам закружились скатерти, занавески и фотографии родственников. Захлопали двери, попадали на пол картины. Весь дом словно ожил, повсюду раздавались шорохи, все вокруг звенело и громыхало.
Полуобезумевшая, в развевающейся юбке, Филифьонка стояла посреди гостиной, и в голове ее проносились бессвязные мысли: "Ну, вот. Теперь все пропало. Наконец-то. Теперь больше не нужно ждать..."
Она сняла телефонную трубку, чтобы позвонить Гафсе и сказать ей... да, да, что-нибудь такое, что раз и навсегда поставило бы ее на место. И сказать это спокойно, с чувством собственного превосходства.
Но трубка молчала, связь была прервана.
Она слышала лишь завывание бури и грохот осыпавшейся с крыши черепицы. "Если я поднимусь на чердак, ветер сорвет крышу, - думала Филифьонка. - А если спуститься в погреб, то на меня обрушится весь дом. В любом случае что-нибудь да случится".
Она схватила фарфорового котенка и крепко прижала его к груди. В этот миг сильный порыв ветра распахнул окно - и мелкие осколки стекла разлетелись по полу. Дождевой шквал ворвался в комнату и обрушился на мебель красного дерева, а очаровательный гипсовый хемуль рухнул со своего пьедестала и разбился. Со страшным звоном и грохотом ударилась о пол дедушкина люстра. Филифьонка слышала, как плачут и рыдают ее любимые вещи, увидела мелькнувшую в разбитом зеркале свою собственную бледную мордочку и, ни минуты не раздумывая, подбежала к окну и прыгнула во тьму.
И вот она сидит на песке, и мордочку ее омывает теплым дождем, и платье на ней трепещет и бьется, как парус на ветру.
Она крепко зажмурилась, она знала, что жизнь ее висит на волоске и ничто уже ее не спасет.
По-прежнему бушевала буря, грозная и неутомимая. Но не слышно было звуков, так ее напугавших, - всех этих шорохов, стонов, звона, треска... Опасность таилась внутри дома, а не вне его.
Филифьонка осторожно втянула в ноздри резкий запах гниющих водорослей и открыла глаза.
Вокруг нее была уже не та беспросветная тьма, что царила в гостиной.
Она видела, как волны бьются о берег, видела огонь маяка, неспешно совершающий свой ночной обход - вот, миновав ее, он прошелся над дюнами, исчез где-то за горизонтом и снова вернулся, он все кружил и кружил, этот неторопливый огонек, этот часовой, наблюдающий за штормом.
"Я раньше никогда не бывала одна ночью под открытым небом, - думала Филифьонка, - увидела бы меня моя мама..."
Она поползла навстречу ветру, в сторону берега, как можно дальше от дома. И по-прежнему в лапах у нее был фарфоровый котенок, ей было необходимо кого-то оберегать, о ком-то заботиться, это ее успокаивало. Теперь она видела, что все море покрыто белой пеной. Ветер, срезая гребни волн, уносил их к берегу, и влага висела у полосы прибоя, словно дымовая завеса. Филифьонка почувствовала на губах привкус соли.
За спиной у нее раздался треск и грохот, в доме что-то разбилось. Но Филифьонка не поворачивала головы. Она притаилась за большим камнем и всматривалась в ночную тьму широко раскрытыми глазами. Она уже не мерзла. И как ни странно, но она вдруг почувствовала себя в полной безопасности. Для Филифьонки это было довольно непривычное ощущение, и она находила его чрезвычайно приятным. Да и о чем ей теперь беспокоиться? Ведь катастрофа наконец-то произошла.
К утру буря утихла. Но Филифьонка едва ли это заметила, она сидела и размышляла о своей катастрофе и о своей мебели. Как теперь навести в доме порядок? Собственно говоря, с домом ничего особенного не случилось, не считая разрушенной трубы.
Но ее не покидала мысль, что это самое значительное событие в ее жизни. Оно ее потрясло, все в ней перевернуло, и Филифьонка не знала, как теперь себя вести, чтобы снова стать самой собой.
Она чувствовала, что та, прежняя Филифьонка, исчезла неизвестно куда, и даже не была уверена, что желает ее возвращения. А имущество той Филифьонки?..
Имущество, которое перебито, переломано, перепачкано сажей и залито водой... Неужто ей предстоит все это приводить в порядок, клеить, латать, искать недостающие куски, и так неделя за неделей...
Стирать, гладить, красить, огорчаясь при этом, что не каждую вещь удается починить, постоянно думая, что как ни старайся, а все равно останутся щели и трещины и что раньше все было намного красивее... А потом расставлять эту рухлядь на прежние места, в тех же самых мрачных комнатах, по-прежнему убеждая себя, что это и есть домашний уют...
- Нет, не хочу! - закричала Филифьонка, вставая на затекшие ноги. - Если я постараюсь сделать все в точности, как раньше, то я и сама стану точно такой же, как раньше. Я опять начну бояться... Я это чувствую. Тогда меня снова начнут преследовать циклоны, тайфуны, ураганы...
В первый раз она взглянула на дом. Он стоял целый и невредимый. То, что пострадало от непогоды и требовало ее заботы и внимания, находилось внутри дома.
Ни одна настоящая филифьонка ни за что не бросает на произвол судьбы свою чудесную, перешедшую к ней по наследству мебель.
- Мама сказала бы, что есть такое слово, как долг, - пробормотала Филифьонка.
Между тем наступило утро. Небо на востоке окрасилось в розовые тона. Ветры в испуге метались над морем, по небу носились обрывки туч. Откуда-то издалека доносились слабые раскаты грома.
Тревожное ожидание повисло в воздухе, и волны в замешательстве устремлялись то в одну, то в другую сторону. Филифьонка медлила.
И тут она увидела смерч.
Он был совершенно не похож на ее собственный смерч, тот, что представлялся ей в виде черного сверкающего водяного столба. Этот смерч был настоящим. И не черным, а светлым. Она увидела кружащееся облако, которое, закручиваясь в огромную спираль, становилось белым, как мел, в том месте, где поднималась вверх устремлявшаяся ему навстречу вода.
Этот смерч не ревел, не завывал и не несся с бешеной скоростью. Тихонько покачиваясь, он медленно и абсолютно бесшумно двигался в направлении берега, все больше и больше розовея под лучами восходящего солнца.
Вращаясь вокруг своей оси с необычайной быстротой, смерч все приближался и приближался...
Филифьонка была не в силах пошевелиться. Она стояла как вкопанная и прижимала к себе фарфорового котенка. "О моя чудесная, моя изумительная катастрофа..." - подумала она.
Смерч вышел на берег недалеко от Филифьонки. Мимо нее величественно проплыл белый вихрь, теперь уже в виде песчаного столба; без малейшего усилия он поднял в воздух крышу дома. Филифьонка увидела, как крыша взмыла вверх и исчезла. Она видела, как, кружась в воздухе, улетает ее мебель. Видела, как уносятся прямо в небо все ее безделушки, все ее вещицы: салфеточки, фотографии родственников, чайнички, бабушкин молочник, скатерти, вышитые шелком и серебряной нитью, - все, все, все! И она в восторге подумала: "О, как прекрасно! Что значит бедная маленькая Филифьонка по сравнению с великими силами природы? Что после этого здесь можно чинить! Ничего! Все в доме прибрано и выметено!"
Торжественно продвигаясь в глубь материка, смерч становился все меньше и наконец растворился в воздухе и исчез. В нем больше не было нужды.
Филифьонка глубоко вздохнула.
- Теперь мне совсем нечего бояться, - сказала она. - Я совершенно свободна. Теперь мне все нипочем.
Она положила котенка на камень. Во время событий этой ночи у него откололось одно ухо, а нос измазался в масляной краске. Это придавало его мордочке совершенно новое выражение, хитроватое и задорное.
Всходило солнце. Филифьонка ступила на мокрый песок. Здесь же лежал ее лоскутный коврик. Море украсило его водорослями и ракушками, и еще никогда ни один лоскутный коврик не был так тщательно выстиран. Увидев его, Филифьонка радостно захихикала. Она взяла коврик обеими лапами и потащила его с собой в воду.
Усевшись на свой коврик, она нырнула в огромную зеленую волну и понеслась по клокочущей белой пене, потом снова нырнула, нырнула до самого дна.
Зеленовато-прозрачные волны, одна за другой, прокатывались над ее головою... Филифьонка поднялась на поверхность и снова увидела солнце, она смеялась, отплевывалась, кричала и танцевала вместе со своим ковриком в прибойной волне.
Еще ни разу за всю свою жизнь она так не веселилась.
Гафсе пришлось звать ее довольно долго, прежде чем Филифьонка обратила на нее внимание.
- Какой ужас! - закричала Гафса. - Моя дорогая, моя бедная фру Филифьонка!
- Доброе утро, - сказала Филифьонка, вытаскивая на берег свой коврик. Как ваши дела?
- Я себе просто места не находила, - воскликнула Гафса. - Такая ночь! Я все время думала только о вас. Я его видела! Я видела, как он появился! Это же самая настоящая катастрофа!
- Какая такая катастрофа? - с невинным видом спросила Филифьонка.
- Вы были правы, ох, как вы были правы, - жалобно лепетала Гафса. - Вы же говорили, что произойдет катастрофа. Подумать только, все ваши чудесные вещи... Весь ваш замечательный дом!.. Я всю ночь пыталась позвонить, я так беспокоилась, но телефонная связь была прервана...
- Очень мило с вашей стороны, - сказала Филифьонка, выкручивая воду из шапочки. - Но, право же, вы беспокоились совершенно напрасно. Вы же знаете, нужно только добавить в воду немного уксуса, и лоскутные коврики будут прекрасно держать краску! Не стоит зря беспокоиться!
И усевшись на песок, Филифьонка смеялась до слез.
|
