Саша Семен Соломонович Юшкевич
«Странный Мальчик медленно повернул голову, будто она была теперь так тяжела, что не поддавалась его усилиям. Глаза были полузакрыты. Что-то блаженное неземное лежало в его улыбке…»
Семен Соломонович Юшкевич
Саша
Сумерки быстро надвигались. Третья площадка нашей горы, вся освещённая, с позолоченной скалой, продержалась миг - побагровела, осветилась тёмно-красным огнём - посинела и потухла. Спускалась ночь. Голубятня потеряла очертания и казалась ящиком, домом, горой. По двору торопливо двигались люди. Слышался говор, кашель: то рабочие возвращались с фабрик, мастерских, с дока. Андрей вывел из конюшни кабриолет и, осторожно опустив оглобли на землю, пошёл за лошадью.
- Но, но, осади, - бормотал он громко, возясь у стойла.
Послышались глухие удары и звон уздечек. Тяжело ступая и выбивая искры подковами, шла «Жёлтая» и фыркала Андрею в спину.
- Но, но. - бормотал он, отстраняя её рукой и, повернувшись у кабриолета к лошади лицом, стал напирать на неё. «Жёлтая», нехотя и всё тяжело ступая задом, пошла в оглобли. Андрей стал запрягать. Спускалась ночь.
Я стоял в тёмном коридоре и, высунувшись из окна, с нетерпением следил за действиями Андрея. Мать, уже готовая к выходу, в пышном платье, которое чудесно шло к ней, весело торопила бабушку. Маша, стоя на коленях и лазая вокруг неё, оправляла складки, когда они ей казались не на месте, и беспрестанно что-то делала булавками, которые вынимала изо рта, где их было много.
- Готово ли, Маша? - спрашивала мать и, когда Маша отвечала: «сейчас, барыня», раскрывала веер и со скучающим видом обмахивалась им.
Во дворе между тем наступила тишина. Рабочие скрылись. Ласково ворчал Андрей. Лошадь фыркала. Поднималась луна и приятный светло-синий свет пал на гору.
- Ещё не готово, - с нетерпением шептал я. - Милая мама, поторопись, пожалуйста, мама, - просил я, точно мой шёпот мог передать ей и моё нетерпение.
Но вот показалась толстая тень и стала у входных дверей. Заворчала Белка.
- Готово, Андрей? - раздался голос матери.
- Готово, барыня моя… - ответил Андрей, подняв голову.
- Хорошо, мы сейчас, Андрей.
Я вздохнул от облегчения. Тотчас же, шурша платьем, с бабушкой под руку, показалась мать. Маша провожала их, и будто обе шли в дремучем лесу и могли о сучья порвать свои платья, - она и с боков и сзади и забегая вперёд, охраняла их.
- Выходят… - шепнул я Коле в открытую дверь.
- Тише! - погрозил он мне.
- В десять часов дети должны быть в постели, - донёсся ко мне голос матери.
- Ага, - подумал я радостно, - они вернутся очень поздно.
- Слушаю, барыня, - ответила Маша.
Стало тихо. Я ждал, выскользнув в беседку. Раздался важный отчётливый топот «Жёлтой», и Андрей, восседая на заднем сидении, показался у последнего окна и осадил.
- Пожалуйте, барыня, - почтительно проговорила Маша.
Лошадь забила копытами. Белка с лаем бросилась к воротам.
- Уехали! - крикнул я во весь голос, влетая к Коле, - уехали!
Я вскочил на кровать и дважды стал на голову, упираясь ногами о стену.
- Свободны, свободны! - всё кричал я, стоя на голове, и мне было смешно, что вижу комнату опрокинутой. - Маша, скорее чаю! - нам некогда.
- Маша, они уехали! - заорал Коля и, тщетно попытавшись, подобно мне, стать на голову, спрыгнул с кровати и понёсся по комнате.
Через несколько минут Маша внесла чай на подносе. Как далека она была теперь от меня. Целая неделя прошла с тех пор, как я просил у неё прощения, и добрые чувства, взволновавшие меня, давно уже успели затеряться среди будничной жизни, с её маленькими радостями и маленькими заботами. Отсутствие Сергея в эти дни помогло забвению, и Машенька опять превратилась для меня в Машу, в горничную, в безответную рабыню; и, требуя от неё услуг, я теперь делал это зло, как бы наказывая её за минуты моей слабости… Безучастным взглядом посмотрел я на её покорную фигуру и вдруг нарочно толкнул её, чтобы вывалить поднос со стаканами из рук. И когда стаканы со звоном ударились о пол, а она вскрикнула от ожога, я с торжеством выбежал в столовую, напевая:
- Машка, дурка, обожглась!
- Ну, идём, - выговорил Коля, погнавшись за мной. - Они сейчас должны прийти.
- Машка, дурка, обожглась, - повторил я со смехом.
Маша вышла из нашей комнаты и, не показывая нам вида, что ей больно, с беспокойством спросила:
- Куда вы уходите, паничи? Ведь мамаша сердиться будут.
- Не твоё дело, Машка, - бросил Коля, выбегая в коридор.
- Не твоё дело! - крикнул я в свою очередь, наскоро допивая чай.
Она молча вышла, а я, ужасно оживлённый, побежал за Колей. Возле конюшни я нагнал его и мы вместе пошли к голубятне, где было назначено свидание с Сергеем и Настенькой.
- Их ещё нет, - произнёс Коля, глядя на луну.
- Сейчас придут, - уверенно ответил я и постучал зубами от волнения.
В комнате Странного Мальчика был свет. Знал ли он, что мы сейчас будем у него? Свеча с прыгавшим пламенем мерцала, как звезда. Весь двор и стены флигелей и крыши утопали в ярких синеватых тенях, и от них было весело, как в праздничный день. Из голубятни шли шорохи, воркование. Кричали птенчики, протяжно, жалобно.
- Кто-то идёт… - прошептал Коля.
Я впился глазами в длинные качавшиеся тени придвигавшиеся своими огромными головами к стене левого флигеля.
- Это Сергей и Настя, - прошептал я волнуясь, - кто же третий?
Тени согнулись, и головы их легли на стене.
- Это Стёпа, - с удивлением произнёс я, - откуда он взялся?
Мы вышли из засады и поздоровались. Стёпа, смеясь и видимо довольный, что озадачил нас, размахивал корзинкой, наполненной до краёв.
- И ты здесь, - произнёс я, чуть разочарованный.
Он не ответил и только шире сделал своё улыбавшееся лицо.
- Ну, вот и мы, - проговорил Сергей, и я вдруг почувствовал, что недоволен его голосом. - Что у вас нового?
- Странный Мальчик выздоровел, - ответил Коля.
- Знаю; Стёпа сказал. Ничего другого? Пойдём. Странный Мальчик ждёт нас.
- Когда ты познакомилась с Стёпой? - шёпотом спросил я у Настеньки.
- Это секрет, - таинственно ответила она.
- Секрет? - переспросил я обиженным голосом и ясно почувствовал, что теряю весёлость и оживление.
- А мне казалось, - промолвил я сейчас же, - что ты никогда не захочешь познакомиться с ним.
- Почему же, Павел? - с изумлением спросила она.
- Он… грязный, Настя.
- Он славный, Павел…
Я хотел ответить, объяснить, - почему Стёпа не мог быть ей товарищем, но уже не успел. Сергей входил в квартиру Алёши. Настроение моё совершенно испортилось и, глядя с неудовольствием на Настеньку, я думал: «Тебе нравится Стёпа, нехорошая! Ну и пусть. Я найду лучшую Настеньку, чем ты. Ты выйдешь замуж за него, и у тебя муж будет кузнецом». Но это не только не успокоило меня, а ещё больше расстроило. Я совсем надулся и отошёл от неё, чтобы она почувствовала моё презрение. На всём кругом потемнели краски. Что-то грызло мою душу, что-то беспокоило. В комнату я вошёл пасмурным. Сняв шапку и бросив «здравствуйте» я, пригорюнившись, уселся в углу, и старался только о том, чтобы не поддаться искушению взглянуть на Настеньку.
- Пусть знает, - обиженно думал я. - Теперь она увидит, кто лучше: я или Стёпа.
Между тем, Алёша, увидев нас, улыбнулся своей доброй улыбкой и подошёл к нам.
Настенька подала ему руку и долго вглядывалась в него. Сергей ерошил волосы.
- Я рад, что вы пришли, - говорил Алёша…
В комнате стояли две деревянные кровати и на одной из них лежал мальчик, до подбородка закрытый одеялом. В углу, подле печи, на низенькой скамеечке, сидел старик с большой седой бородой, покрывавшей всю его грудь, держал палку в руках, вертел ею и чертил что-то на полу. Соседнюю комнату занимала лавка, и в стеклянную дверь я видел женщину, вероятно мать Алёши. И всё в комнате казалось таким тихим, скромным, молчаливым, что мысль о другой жизни за этими стенами казалась обманом, сном. Незаметно и не привлекая внимания, висела икона… На стене, между двумя картинами, в клетке прыгал и царапался чижик, а под столом, как одногнёздки, высунув хвосты, лежали обнявшись котёнок и собачонка. Нежная тоска по чем-то прошлом, утраченном, не тревожа, тихо вошла в мою душу.
- Я рад, что вы пришли, - говорил Алёша, обращаясь к нам, к Настеньке…
- Ворон!.. - раздалось в углу.
Я вздрогнул. Настенька и Коля со страхом обернулись. То говорил старик с огромной седой бородой и чему-то улыбался.
- Молчи, отец, - оборвал его мальчик, лежавший на кровати.
Он повернулся к старику и, опираясь на локти, долго смотрел на него в упор, как кошка на воробья.
- …И вы сделали хорошо, - добавил Алёша таким голосом, что всем стало хорошо на душе.
Только я ещё бунтовался. Настенька оглянулась на меня.
- Монах… Красный Монах… - продолжал старик и распустил бороду так, что она покрыла всю его грудь.
- Молчи, отец, - ещё громче произнёс мальчик, лежавший на кровати - и голос его теперь угрожал.
Старик поставил палку меж ногами и, насторожившись, внимательно прислушивался. Настенька со страхом прижалась к Сергею, и испуганно взглядывала на старика.
- Кто это? - спросил тихо Сергей у Алёши.
Стёпа смеялся и делал гримасы.
- Это мой отец, слепой, - ответил спокойно и улыбаясь Алёша. - Вы не бойтесь, - он хороший…
- Что же он говорит о Вороне?
- Это его тайна, - загадочно произнёс Алёша, - мне нельзя сказать.
- Ему снятся черти, - сердито выговорил мальчик с кровати. - Отец! - крикнул он, - положи палку, я приказываю.
Мы все задрожали от безумного страха. Слепой повертел палкой, будто писал ею в воздухе, и положил её на колени.
- Он добрый, - говорил Алёша, - он хороший, - он всё знает…
- Монах, - прошептал слепой.
- Вот это, Саша, - обратился Алёша к мальчику на кровати, и мы слушали с глухим беспокойством, - мои новые знакомые: Сергей, Настя. Коля, Павел…
Саша приподнялся на локте и внимательно осмотрел нас.
- Она мне нравится, - деловито произнёс он, указывая на Настеньку. - Пусть она сядет возле меня. А где Стёпа?!. Стёпа тоже.
Голос у него был такой же, как у Алёши, но казался более равнодушным и не тревожил. Стёпа прыгнул к нему на кровать, и оба они улыбнулись друг другу. Настя передвинулась так, что стала ему видна вся. Теперь и я заинтересовался и устроился подле Сергея.
- Почему ты не встаёшь, - недоверчиво спросила Настенька, усаживаясь на табуретке. - Встань, пожалуйста, и я тебя не буду бояться.
- Настя, - с упрёком выговорил Сергей.
- Но я его боюсь, - упрямо повторила она.
И когда Алёша подошёл к ней, чтобы успокоить, она вдруг, забыв о страхе, подала ему корзинку и сказала:
- Мама прислала вам всем… как братьям…
- У меня мёртвые ноги, - раздался голос Саши, - я всегда лежал.
- Как жаль, - произнёс Коля, внимательно посмотрев на него.
- Мёртвые ноги! - с удивлением вырвалось у меня и у Сергея.
Слепой завозился в углу, и я повернулся спиной к нему, чтобы совершенно не видеть его.
- Как здесь всё странно, - со страхом подумал я.
- Ты была на горе? - спросил Саша, тронув рукой Настеньку, и она отодвинулась. - Расскажи мне о ней. Через несколько дней мать на руках понесёт меня во двор и я её увижу.
- Я была на горе, - важно сказала Настя и все её ленточки задвигались на ней, - и тогда она ещё цвела вся. Теперь гора умерла…
- Алёша, - позвал слепой. - Выйди во двор и посмотри, где луна стоит?
- Сейчас, отец, - ответил он и вышел из комнаты.
- Тебе не скучно лежать? - спросил Сергей у Саши.
- Некогда скучать, - серьёзно произнёс Саша. - Я весь день чем-нибудь занят. Мне нужно за домом смотреть. Отец - слепой, занят своим, - и всё о чём-то с Алёшей шепчется. Мать ничего не понимает. Не понимает, - как бы удивляясь этому, повторил он. - Только плачет и жалуется. Разве слёзы помогают? Вещь - не пословица, жалоба - не дело.
- Но ты ведь не ходишь, - возразила Настенька, - как же ты за домом смотришь?
Он с удивлением посмотрел на неё, а Стёпа, знавший его мысли, рассмеялся и захлопал в ладошки.
- Вот ноги умеют ходить, - сказал он, - а что толку? Без ног худо - без головы круто. А тут все без головы. Вот в чём беда. Отец всё сидит и шарит руками - точно таракан возится. То с Алёшей шепчется, - о чём говорят, я и не пойму. А их кормить нужно. Отец любит покушать. Вовремя не подашь - сердится, плачет. Вот он какой. Мать, когда в комнате, тоже плачет. Слёз у нас тут много. Слёз не оберёшься, - прибавил он угрюмо.
Вошёл Алёша и громко сказал:
- Луна стоит над башней, а флюгер горит, как звезда.
- Ну, так сегодня поедем, - ответил слепой, - и лицо у него стало светлое, приятное, - садись ближе, Алёша.
У Алёши заблестели глаза и - будто нас не было в комнате - он уселся возле старика. Голос его ласкал, как звуки струн, когда по ним ударят ладонью…
- Говори, отец, - попросил он. - Луна стоит над башней…
Слепой загадочно улыбнулся, погладил бороду. Горячий шёпот тронул тишину. Будто листья зашелестели.
- Вот так всегда они, - произнёс Саша, с беспокойством следя за ними. - О чём говорят, не пойму.
В голосе его была досада, но глаза неотлучно подстерегали каждое движение Алёши. Вдруг он упёрся на локоть и громко крикнул:
- Алёша!
Странный Мальчик медленно повернул голову, будто она была теперь так тяжела, что не поддавалась его усилиям. Глаза были полузакрыты. Что-то блаженное неземное лежало в его улыбке.
- Алёша, Алёша! - всё громче звал Саша.
- Лежи спокойно, - медленно, как бы вдумываясь, ответил Странный Мальчик, - я не сплю.
- Отчего же твоя мать плачет? - спросил Сергей дрожащим голосом, - и мы снова встревожились.
- От дел плачет, - ответил Саша, успокоившись, и повернулся к нам. - Ртов тут много, а дела плохие. Мать куда как мало кушает, а я ещё меньше. Всё для них бережём.
Он метнул глазами в сторону старика и Алёши и уже шёпотом прибавил:
- И ещё потому плачет, что сестрёнка наша умерла. В прошлом году умерла. Аннушкой звали. Одна у нас девочка была - и та умерла. Никак мать её забыть не может. Все забыли, - она не забывает.
- Плохо у вас тут, - вырвалось у Коли.
- Ну, и плохо… - вдруг сорвался Стёпа, тяжело дыша. Казалось мне, он злился на нас и у него глаза горели. - А я для Сашки на нож пойду. Батьке не уважу за него. Хочешь, сейчас тебе с горы земли принесу? Хочешь лягушку достану?
- Сиди, сиди, - деловито, но нежно ответил Саша, - и я тебя люблю.
Стёпа угрюмо, всё тяжело дыша, опять уселся и стал с благоговением слушать.
- Очень нехорошо у вас, - печально произнёс Сергей, и всем нам сделалось тяжело от его голоса, - но мать моя уже всё разберёт.
- Как лучше сделать? - угрюмо подхватил Саша. - Только даром голову мучишь. Кому оно нужно? Не видать кому. Сдаётся, будто кто балуется, а нам достаётся.
- Тебе жаль сестрёнки, Саша? - с жалостью спросила Настенька.
Он задумался, как будто загадку решал, и не мог найти ответа.
- Я и сам себя спрашивал, жалко ли мне её, или не жалко. Не знаю. Тесно ей было жить здесь, и никому она не нужна была. Вот оно что. И мы никому не нужны, - вдруг прибавил он растерянно, - и никто никому не нужен…
Настенька всплеснула руками. Я тоскливо посмотрел на неё, на Стёпу и вдруг обрадовался чему-то. Было так, как будто я до сих пор говорил: «не хочу, не хочу», - а кто-то сильный сказал: «надо», - и я уступил.
- Стёпу нужно любить, - молнией пронеслось у меня, - и я его люблю, - сейчас же ответил я себе.
- Вот, я Алёшу люблю, - опять сказал Саша, - больше себя люблю. - Куда Аннушка добрая была, а он ещё добрее. Смотрит он за мной крепко - да толку мало. И в дело, тоже не годится, и мать не годится. Она ведь шагу без меня не делает. Я деньги считаю, долги записываю. Что мать, что камень - всё одно. А кто тут из вас хозяйский сын?
- Он хозяйский сын, - ответил Стёпа, указывая на Колю, - и Павка тоже.
- Хорошо быть хозяином, - задумчиво произнёс Саша, поглядев на нас. - И гора ваша?
- Гора наша, - сказал Коля.
Саша замолчал вдруг, и мы не знали о чём говорить с ним. Словно лежал старый, старый человек, а мы беспокоили его, и от этого стало неудобно как-то, неприятно. Старик всё шарил руками и шептал. Открылась дверь из лавки и вошла мать Алёши. Она была высокая, худая, с мутными, как у рыбы, глазами и длинным, длинным носом. Лицо у неё было в красных пятнах, как будто раскрашенное. Она ходила ровно, не качаясь, точно кто-то держал её за носки и так передвигал. Слепой, услышав, что дверь раскрылась, перестал шептать и недовольным голосом сказал:
- Мне, Марья, время покушать. Кушать я хочу.
- Вот слышите, - шепнул нам Саша, - только об этом и слышишь: «Мне, Марья, время покушать». Днём покушает и пойдёт на улицу.
- На улицу? - удивилась Настенька, - ведь он слепой.
- Он привык. У него палка - что глаза. Стучит палкой перед собой и ходит. А зачем ходить? На улице ему худо - мальчики его мучают. Дёргают его сзади, палку вырывают, и он падает. Вот он и придёт, сядет и плачет. Крепко плачет. Зачем ходить. Я всё слышу, вижу и тоже плачу… потихоньку. У нас только Алёша не плачет.
Опять Саша замолчал. Старуха возилась у печки. Слепой ждал, стучал тихо палкой и писал ею на полу.
- Чьи дети? - спросила вдруг старуха с беспокойством, и дала старику есть.
- Иди, мать, в лавку и не бойся, - ответил Саша. - Дети хозяйские. Вот корзину прислали тебе. После разберёшь.
- Хозяйские, - повторила она равнодушно. - Ну, и пусть… Христос с ними. Я, Саша, посижу здесь.
- Нельзя, мать, ступай в лавку. Придёт человек, никто не увидит, а он из лавки унесёт. Худо нам будет.
Она переполошилась от испуга.
- Взаправду придёт? - спросила она.
- Будешь здесь, придёт. Добро стеречь нужно.
- Так я пойду, Саша.
- Иди, мать, иди!
- Ты позови, когда что нужно будет. Я приду.
- Я позову. Иди.
Старуха вышла. Слепой уже поел и поднялся. Он был толстый, высокий, - и теперь борода его казалась ещё страшнее. Лицо у него было в морщинах, а веки он держал плотно закрытыми. Палка начала стучать по полу, и казалось, что глаза тихонько прыгают по земле и указывают дорогу.
- Ты куда идёшь, отец? - спросил Саша, - ночь теперь…
- Пойду под луну стану. Луна мне нужна.
- Зачем тебе луна? Садись, где сидел.
- Пойду я, - угрюмо ответил старик.
- Садись, отец. И без луны обойдёшься.
- Ты что в луне знаешь? - вдруг засмеялся слепой и это шло к нему. - Ты, червяк… земной…
Ему, очевидно, понравилось это слово, и он несколько раз кряду повторил: «червяк, червяк», и прибавил с нежностью в голосе:
- Про луну у Алёши спроси. Он знает.
- Не хочу о луне знать. Человеку хлеб нужен, - вот про это расскажи.
- А я знаю, что хлеб не нужен, - лукаво выговорил он, - я знаю. Правда, Алёша?
Алёша наклонил голову и гармоническим голосом сказал:
- Хлеб никому не нужен, никому!
Сергей давно порывался вмешаться, но сдерживался. Позже он говорил нам, что у него закружилась голова среди этих людей. Теперь он вдруг поднялся, и густым ровным голосом спросил:
- Что такое жизнь?
Я вздрогнул от радости, но тотчас же растерялся. Коля и Настенька поднялись за Сергеем. Было так, будто этот вопрос всё время мучил нас, каждый думал о нём, и только за тем и пришёл, чтобы спросить.
- Что такое жизнь? - говорил Сергей, - если знаете, скажите. С вами с ума сойдёшь.
- О, о, он горячий! - опять засмеялся слепой.
- Жизни нет, - тихо, но уверенно ответил Алёша.
Настенька опять всплеснула руками и, смотря прямо на Алёшу, взволнованно произнесла:
- Жизнь есть, Алёша, - вы говорите неправду. Вы здесь, я говорю с вами… Сергей слушает. Это жизнь.
- Вам кажется, - спокойно возразил Алёша.
- Кому кажется, - подхватил Сергей? - мне или вам?
На лице слепого играла лукавая усмешка. Словно вечные враги сошлись, - а ему дорога была победа одного, - он гладил бороду, слушал и кивками одобрял Алёшу.
- Мне кажется, - убеждённо ответил Алёша, чуть покраснев, - вас всё-таки нет, хотя я и отвечаю вам.
- Вы сумасшедший! - точно она, наконец, догадалась, воскликнула Настенька, и я задрожал от её голоса.
- Червяк, червяк… - проговорил слепой, и тихо и долго смеялся.
- Уйдём отсюда, - вырвалось у меня, - я боюсь.
Мы переглянулись, - и от моего голоса все поняли, как нам страшно. И лишь только поняли, - страх удесятерился, и точно кто-то выстрелил в нас, мы вдруг бросились к двери и с криком выскочили во двор.
- Больше никогда не пойду к ним, - шепнул я Коле.
- Вот странные люди, - запыхавшись прибавил Сергей.
Настенька держала его за руку, - и тихо говорила: «Какие они несчастные!»
Посреди двора мы остановились, чтобы разобраться в том, что случилось. От голубятни падала длинная тень…
Вдруг я крикнул не своим голосом. Кто-то сзади тронул меня за куртку.
- Отчего вы крикнули? - раздался голос Алёши.
Я бросился к Сергею и, держась за него, со страхом глядел на Алёшу.
- Я ведь не страшный, - тихо говорил он, и луна освещала его лицо. - Вот вы убежали и Саша заплакал. А в доме нехорошо, когда он плачет.
- Но вы все такие чудные… - произнёс Сергей.
Алёша пожал плечами.
- Приходите завтра на гору, - вдруг предложил он. - Придёте? Мать вынесет Сашу во двор, и он всех вас будет видеть. Когда я ему это обещаю, - он успокоится. Придёте? - попросил он, как бы делая кому-то уступку.
- Я приду, - с жаром произнёс я, - я тебя люблю. Боюсь и люблю. А расскажешь о Красном Монахе? Милый Алёша, обещай нам и мы все придём.
- Я расскажу, - серьёзно ответил он. - Поднимемся на третью площадку, и будем смотреть на море. - Там и расскажу. Пошёл бы теперь, но Саша ждёт. Море ночью ещё красивее.
- Разве ты был ночью на горе? - недоверчиво спросил Сергей.
- Конечно, был…
- И не боялся, - с нетерпением допытывался Сергей.
- Я никого не боюсь, - улыбнувшись ответил Алёша.
- Алёша! - позвал голос Слепого, - Алёша!
- Ну, прощайте! Завтра на горе увидимся, - торопливо сказал он. - Прощайте!
- Прощай! - крикнули мы все в один голос и смотрели ему вслед, пока он не скрылся в комнате.
- Он бы и мать мою удивил, - сказал Сергей. - Однако пора, милые, домой.
Мы все были так полны пережитыми впечатлениями, что не хотелось ни о чём говорить, думать.
- Домой, домой, - заторопился и я, - скоро мама с папой вернутся. Придёшь завтра на гору, Сергей? А ты, Настя?
Оба кивнули головой и мы простились.
- Ещё несколько дней и снова начнётся осень… - говорил я Коле, раздеваясь. - Как скучна жизнь. Правда, Коля?
- Интересна, - возразил Коля и, потушив свечу, накрылся одеялом.
- Завтра узнаем о «Красном Монахе» - сказал я громко через несколько минут, но Коля уже не ответил мне. Повернувшись лицом к стене, он спал.
|
