Тайна горы Крутой Владимир Николаевич Шустов
        Однотомник произведений писателя издается в связи с его 50-летием.
        Повести «Тайна горы Крутой» и «Карфагена не будет!» рассчитаны на средний возраст.
        Повесть «Человек не устает жить» - для юношества. Это документальный взволнованный рассказ о советском летчике, который, будучи тяжело ранен в годы Отечественной войны попал в фашистский плен сумел похитить на военном вражеском аэродроме боевой самолет и прилететь к своим. Герой повести - уралец А. М. Ковязин.
        ,
        ГЛАВА ПЕРВАЯ
        НЕОЖИДАННОЕ ОТКРЫТИЕ
        - Павка, подними флаг!
        - Где я его, интересно, возьму?
        - В руке у тебя что?
        - Ну, палка…
        - Нацепи на нее шляпу, вот и флаг! Ясно? А ты, Юлька, что руки сложил, как египетская мумия? Помогай!
        Голос Тимы Болдырева звучал сурово и требовательно. Ребята повиновались ему беспрекословно.
        Груда серых гранитных валунов моментально украсилась флагом — широкополой соломенной шляпой с черной лентой на тулье. Бойкий ветерок подхватил шляпу и начал ее раскачивать.
        - Эй, смотрите, — предупредил Тима, — сорвет!
        - Привязана! — уверенно заявил Павка.
        Пионеры сняли снаряжение (картонные папки на широких — в ладонь — перевязях, лопатки в матерчатых чехлах), подошли к обрыву и замерли: под ногами была бездна.
        И страшно и в то же время радостно стоять у края пропасти: веет из провала холодом, кружит голову высота. Но не думай о страхе, не смотри вниз на острые скалы. Лучше взгляни, как распахнулись перед тобой солнечные голубые дали, как далеко-далеко во все стороны уходят необъятные таежные просторы родной земли. И захватит от волнения дух, и забьется, заколотится в груди сердце, и не найдется нужных слов, чтобы передать нахлынувшие на тебя чувства: не высказать их и не описать.
        - Эх-х-х! — глубоко вздохнул Тима.
        - Да-а-а, — протянул задумчиво Юлька.
        - Так, — сказал Павка.
        И снова молчание
        А восторг, а счастье, а гордость играли на лицах ребят, в ярком румянце щек, в трепетном блеске глаз, в лучезарных улыбках. Ведь как-никак завоевать вершину горы, которая поднимается на тысячу двести метров над уровнем моря, случается не каждому. Воодушевленные своей победой, мальчуганы были похожи в этот момент на бесстрашных исследователей Арктики. Смелые, строгие лица, опаленные солнцем и немножко огрубевшие от ветров и непогод. Ребятам казалось, что стоят они не на вершине горы у обрыва. Нет, не на вершине горы! Они плывут на льдине среди океана, а на горизонте вдали чуть колеблется зыбкий дымок долгожданного корабля. И пусть вместо меховых малиц и унтов на пионерах обыкновенные рубашки, брюки и ботинки! Но при чем тут одежда? Покажи свои дела и поступки, покажи свое сердце. Не дрогнет ли оно у тебя в решительный час?!
        Дела у Тимы, Павки и Юли были хорошие. А сердца… Да вы и сами знаете, какое должно биться сердце в груди, на которой горит жарким пламенем пионерский галстук!
        - Ох и хорошо, ребята! Да смотрите! — Юля широким взмахом руки указал на раскинувшуюся перед ними панораму.
        С горы видно тайгу — бескрайнее зеленое хвойное море. По нему пробегает легкой рябью ветерок. Там, где дует он сильнее, рябь перерастает в тяжелые волны, которые отличаются от морских немножечко цветом да еще тем, что не мелькают на них белые пенные гребешки. У подошвы горы буйствует Варган. Рев его не долетает до вершины, но видно, как клокочет река. Мутные струи с разгона бросаются на гранитные клыки переката, крошатся, рассыпаются в мелкие брызги, поднимаются над камнями радужной пылью и оседают в нешироком омутке позади барьера, чтобы, накопив силы, ринуться дальше еще неудержимее и свирепее.
        За кудрявым перелеском прячется озеро Светлое. Чуть поодаль, у темной полосы заброшенных карьеров, начинаются горы. Лесистые и таинственные цепи их вытягиваются в могучий хребет, растворяющийся в синеватой дымке.
        На западе — зеленый холм; отлогие склоны пестрят огородными грядками, похожими издали на гигантские заплаты. А за холмом — прямые линии широких улиц, изумрудная зелень парков, разноцветные квадраты и прямоугольники крыш.
        Ребята приветствовали родной город.
        - Машиностроительный! Алюминиевый!
        - Металлургический! Труб, труб-то сколько! Раз, два, три, четыре…
        - Вижу нашу школу!
        - Гидростанция!
        - Ну! — возбужденно выкрикнул звеньевой Тима. — А вы говорили, зачем на вершину! Теперь ясно зачем?
        Крепкая фигура его чуть подалась вперед, восторженно поблескивали карие глаза. Тима отыскивал крышу своего дома.
        - Вот ты где! — крикнул он, заметив среди зелени коричневый прямоугольник.
        - Где?
        - На четыре пальца от Дворца культуры. Смотри влево, видишь парк?
        Юлька из-за его спины вприщур присмотрелся и сообщил:
        - Вижу радиомачту, парк, крышу театра… Ура-а-а!..
        - Я тоже вижу, — сказал Павка как можно равнодушнее. — Я в прошлом году на наш город с птичьего полета смотрел. Вот то — да-а!
        Павка говорил о полете «По-2». Полетом он очень гордился и считал его началом своей будущей профессии воздухоплавателя. Павка ждал возражений и готовился к спору, а Тима одним жестом опрокинул все его доводы.
        - Вон птица! — показал он вниз под ноги.
        Недалеко от вершины одиноко парила птица. Сизое, с темными пятнами оперение переливалось в солнечных лучах.
        Птица сделала вираж. Открылась бурая грудь, белая шея с двумя широкими черными полосами по бокам.
        - Красивая! — восхищенно сказал Юля.
        А птица плавно и величаво описывала круг за кругом. По рыжим кочкам торфяного болота, по осоке и камышам, по верхушкам деревьев и траве скользила неуловимая крылатая тень.
        - Сокол это, — определил Павка, — сапсаном называется.
        - Охотится. Высматривает, кого бы сцапать…
        Сокол замер. Миг — и сложились крылья. Темный комок, рассекая воздух, метеором понесся вниз. Тонкий жалобный крик разорвал тишину. Печальное эхо отозвалось в скалах на берегу Варгана, пробежало по водной глади до зеркального плеса, переметнулось на другую сторону реки, а там, как заблудившиеся ягодники, стали перекликаться и аукать ущелья гор.
        - Э-ге-ге-гей! — взревел Юлька.
        Павка даже отшатнулся от него:
        - Ты что? Спятил?
        - Напугается и отпустит.
        - Жди.
        Ребята постояли на краю обрыва еще немного, а затем отошли к мрачным, словно развалины древней крепости, скопищам гранитных глыб.
        Солнце показывало полдень. Огромное и яркое, красовалось оно в зените и жгло нещадно.
        Друзья с удовольствием расположились на отдых в тени скал.
        Юлька улегся на спину в холодке возле замшелого, будто покрытого зеленым бархатом валуна. Павка рылся в желтом кожаном кошеле, разыскивая нож. Тима, сидя на плоском валуне, прямо на камень выкладывал из полевой сумки обед: лук, вареную картошку в мундире, копченую колбасу, сыр. Юлька поводил острым носом и жадно вдыхал аппетитные запахи.
        Наблюдая за тем, как звеньевой режет хлеб, он не мог удержаться и сказал:
        - С солью я люблю такой хлеб. Соль есть?
        - Конечно, Думаешь, забыли?
        - Я проголодался. Целого бы барана съел сейчас. Это потому, что мы устали.
        - Ты устал, а не мы.
        - Павка, думаешь, не устал?
        - Тоже мне, альпинисты! — презрительно заметил Тима. — А если бы на какую-нибудь высоченную гору подняться? На Эверест влез бы ты, Юлька?
        - Не знаю… Потренируюсь — влезу.
        - «Потренируюсь, потренируюсь»… Надо силу воли иметь. Ясно? Знаешь, как наши альпинисты Виктор Нестеров, Юрий Губанов и еще двое штурмовали вершины Шхельды? Там их пять вершин, и одна круче другой. Башню Шхельды считают самой трудной альпинистской категорией, категорией 5б. С вершин Шхельды каждую минуту или камни сыплются или обвалы происходят. А наши забрались!
        - Они ведь сначала тренировались.
        - И без тренировки тоже можно, — возразил Тима. — Вот в Америке, в одной стране, кажется, в Бразилии… Нет, не в Бразилии, а в Мексике есть высоченная гора. Рабочие там на скале «Да здравствует Страна Советов!» написали. Ясно? Не альпинисты, а рабочие. Безо всяких тренировок туда забрались… Ну, давайте к столу!
        Юлька вскочил, как на пружинах. Павка подошел вразвалку, не спеша, положил на булыжник свое «снаряжение» и чинно уселся рядом.
        - Шаром покати… Опять почти пустые придем, — проговорил он спокойно, чуть осуждающе, указывая на папку. — Встретит нас Люська…
        Густые черные брови звеньевого нахмурились:
        - О Люське поговорить захотелось?
        Павка не ответил, взял флягу и принялся деловито вытаскивать зубами деревянную пробку. Тима не спускал с него глаз. Глаза были злые. Юля заметил, как раздуваются у командира ноздри, и притих. Павка открыл флягу, отпил несколько глотков чаю и вытер ладонью пухлые губы.
        - Люськи испугался? — насмешливо спросил Тима.
        - Чего ее бояться. Я не хочу перед отцом краснеть. Прошлый раз, когда мы ночью с Берестянки пришли, Люська у нас дома была. Жаловалась отцу. Сказала, что я — злостный нарушитель трудовой дисциплины, а ты — самый разболтанный звеньевой на свете…
        - А про меня она говорила? — робко полюбопытствовал Юлька.
        - Промолчала.
        - Хм-м-м… Интересно…
        - Ничего интересного, — резко оборвал Тима, и недобрый румянец выступил на его щеках. — Ты, Павка, — трус! Скажи, договаривались мы или не договаривались не говорить вообще о Люське?!
        - Угу…
        - Положи хлеб и отвечай! Договаривались?
        - Стоит из-за Люськи спорить. Вот я…
        - Молчи, Юлька! Пусть он сам ответит!
        - Ну, договаривались.
        - Так что ты, как попугай, заладил: «Люська, Люся, Люсенька…» О ней твердишь, а за собой посмотреть не можешь. По скалам черепахой ползаешь! А плаваешь?..
        - Сейчас он ничего плавает. Кролем может. Я…
        - Молчи, Юлька! Нужно, как рыба, плавать. Ясно? Лень ему тренироваться. Жиры копит.
        - Зря ты на меня набросился, Тимка. Я каждый день на пруду тренируюсь. Меня уже дома ругают, что носом шмыгаю: насморк.
        - Хо-о! Насморка боишься! Люська обижает, насморк одолевает… Герой! Открыватель! Ныть ты мастер да камни другим на головы выворачивать. Позавчера на Юльку, сегодня на меня.
        - Сегодня я не выворачивал, скала из состояния покоя вышла. Закон физический.
        - Нас ты из состояния покоя выводишь! — вскипел Тима, надвигаясь на Павку. — Запомни на всю жизнь: о Люське и о камнях последний раз говорим. Ясно?
        - И запоминать не буду…
        - Вот-вот. — Тима заходил взад и вперед по площадке, отшвыривая носком башмака мелкие камни. Павка набил рот колбасой и усердно заработал челюстями.
        - Хочешь знать, — сказал он, прожевывая, — так Люська правильно ругается с нами, у нее важное дело!
        Уж чего-чего, а такой дерзости Тима стерпеть не мог. Единым махом расстегнул он ворот выгоревшей клетчатой рубашки, выхватил из-за пазухи потрепанную карту и раскинул ее перед Павкой. Исцарапанный палец заскользил по кружочкам, квадратам, крестикам, в изобилии рассыпанным у черной точки с надписью: «Новострой».
        - А у нас — шутки! У нас — пустяки! — горячился Тима. — Кварцевые пески — раз! Строительная глина — два! Мрамор на Берестянке — три! У первого переката мрамор! У второго переката… — он выкрикивал название за названием, месторождение за месторождением. Голос его звенел.
        Павка был по-прежнему спокоен. Он даже и бровью не повел. Правда, такими бровями, какие имелись у Павки, хоть води, хоть не води — результатов не будет: белесые и редкие, они совсем не выделялись на его круглом розовощеком лице и не служили выразителями душевных переживаний хозяина. Кроме всего прочего, Павка хорошо знал характер звеньевого.
        Что Тима Болдырев горяч, было известно всем. Прекрасный товарищ, лучший в дружине рассказчик и выдумщик, звеньевой «номер один» в спорах становился невыносимым. Ему ничего не стоило под горячую руку обидеть самого близкого друга. И все же Тима пользовался у ребят любовью и авторитетом: уважали его за смелость, прямоту и инициативность.
        Первое звено жило дружно. Никакие ссоры, возникавшие между ребятами довольно часто, не могли посеять губительного семени раздора. С тех пор как Тиме, Юле и Павке доверили заготовку растений для фабрики «Пионер», звено еще больше сдружилось. Они лазили с утра до вечера по увалам, карьерам, горам и оврагам; исследовали скалы, речки, пруды и озера. Тимина страсть к открытиям покорила ребят. Юлька с Павкой тоже стали видеть в каждом куске породы неведомые людям минералы, а в каждой царапине на скалах и камнях старались уловить «голос предков» — рассказ о давно минувшем.
        Права была Люся Волкова, вожатая второго звена: не зря на Большом совете она голосовала против назначения Тимкиного звена в «заготовители». Своими действиями первое звено подтверждало Люсины слова, что «Тимка будет заниматься исследованиями, а заготовку растений — ну обязательно! — провалит».
        И вот из-за этого теперь вспыхнула ссора. Сжав кулаки, Тима подступил к Павке вплотную, доказывая важность проводимых звеном исследований. Но за Павку неожиданно вступился Юля. Он втиснул свою долговязую фигуру между спорщиками и затараторил:
        - Ну что ты, Тимка? Что? Думаешь, Павка зря говорит? Он правильно говорит! Опять нас в лагере с песочком продирать будут! Уж это, как пить дать! Люська наговорит обязательно. А заготовку мы срываем, факт!
        Тима осекся, отвернулся и глухо сказал:
        - Сам, Юлька, знаю, что наговорит она. Обидно! Ей бы только лютик едкий да лютик ползучий. Забралась бы Люська хоть раз на Крутую, чтобы понять…
        Крутая! Удивительная это гора. Не растут на ней деревья, не растут на ней и травы. Гранитные склоны, голые и неприветливые, круто уходят к облакам. Повсюду на мрачных глыбах гнездятся мхи-лишайники. Расцветка у них диковинная, узоры еще поразительнее. В переплетениях стеблей-коротышек — надо только вглядеться — возникают картины сказочных городов с золотыми башнями и теремами, бурных синих морей, жарких сражений… Кое-где мхи портит вода. Она сочится из трещин, расплывается по «картинам» темно-зелеными подтеками, скользкими и некрасивыми.
        У самой вершины на гладкой, словно отполированной, скале, как три звезды, горят три ярко-красных пятна. В блеске их столько света и жизни, что кажется, будто радуга лучится из горной глубины.
        Мрачная и сурово-могучая стоит Крутая. Зубчатые утесы застыли один над другим, готовые каждую секунду обрушиться вниз.
        Споры спорами, а аппетит сделал свое дело: ребята уничтожили все запасы. И теперь их одолевала сытая истома. Тима улегся на плоском гранитном валуне, заложил руки за голову и мечтательно смотрел в синеву. Там бродили облака. Легкие, они то разбегались, то, гонимые ветром, сливались воедино.
        - А трудновато нам сегодня пришлось, — сказал он.
        - Еще бы, — поддакнул Юля.
        - Когда трудно, всегда интересно, — сказал убежденно звеньевой, переворачиваясь на живот и свешивая с валуна взлохмаченную голову. — Всегда! Эх вы! — Он вобрал в себя побольше воздуха и неожиданно запел:
        На карте даль дорожная
        Линейкой пролегла,
        А здесь вот — глушь таежная
        Тропу переплела.
        Лежат меридианами
        Широкие пути,
        И очень, очень надо нам
        По ним по всем пройти…
        Юля с Павкой слушали молча, но задорный напев, да и слова, которые подходили как раз к моменту, взяли свое. И припев сам вырвался на простор.
        Пусть горы смотрят кручами.
        Ведь это даже лучше нам:
        Без трудностей какой же интерес?
        Павка с Юлей поднялись и отошли к обрыву.
        - Вот откуда ракету запускать надо, — сказал Юля. — Давай скажем Володьке, чтобы он, как построит ракету, сюда ее принес и запустил?
        - Долго ждать, — отозвался Павка. — Когда-то он ее выстроит.
        - Володька упрямый, своего добьется!
        - Сюда! — окликнул ребят Тима. — Пора в путь снаряжаться!
        Предстояла самая трудная и ответственная работа: исследовать вершину Крутой. Тима сунул руки в задний карман спортивных брюк и извлек компас. Он разбил участок на зоны: Юля должен был исследовать западную, сам Тима — южную и восточную, Павка — северную.
        - Действуйте строго по компасам, — наказал звеньевой. — Азимутальный веер от исходной точки. Чтобы не получилось тяп-ляп. Бывает, сантиметрик проморгаешь — и прощай открытие! Ясно?
        - Не проморгаем, — сказал Павка.
        - У меня не проскользнет! — заверил Юля.
        Тима смахнул с камня хлебные крошки, положил на него развернутую карту и взял вершину горы в кружок. Это значило, что на точку «127,3» ступила нога человека. Чтобы не было сомнений, он написал прямо на карте: «Гора Крутая. Вершина покорена и исследована первым звеном («отряд заготовителей») 20 июня».
        - Белого пятна больше не существует. Все! Ну, пошли! Общий сбор у осыпи под скалой с красными пятнами. Юлька, ты скажешь, что пятна — мрамор'
        - Точно. Из такого мрамора лестница во Дворце культуры.
        - Завтра мы проверим. Принесем веревки, залезем и осмотрим.
        - На такую-то кручу?
        - Разведчикам всегда надо трудности преодолевать. Ясно? Ну, все. Условный сигнал вызова — два свистка.
        Ребята разошлись по зонам. Северный участок, который достался Павке, был невелик, скалы громоздились на нем в таком беспорядке, что казалось, будто вытряхнул их кто-то нарочно в одну кучу — разбирайтесь как хотите. Теснота неимоверная, под ногами сновали зеленые юркие ящерицы. Вот бы лазить по скалам с такой же быстротой, как они. Перебираясь через валун, Павка чуть не наступил на змею-медянку. Она угрожающе подняла плоскую головку, стрельнула на гостя темными бусинами глаз и нехотя сползла в расщелину. Исследователь с опаской огляделся, нет ли поблизости еще змей. У глыбы, похожей на гигантскую иголку, воткнутую в землю острием вверх, Павка остановился, наметил исходную точку и быстро рассчитал азимутальный веер. Перед началом работы он прикинул размеры участка. Взгляд пробежал по торосистой площадке и там, где бурая линия скал сходилась с небесной голубизной, наткнулся на сокола-сапсана. «Уже пообедал». Размышляя о неожиданной встрече с сапсаном, Павка обошел Иглу. У основания скала имела в окружности семь-восемь метров. Сужаясь к вершине, она заканчивалась на пятнадцатиметровой высоте острой
пикой. Никакой особой ценности обнаружить не удалось: обычный гранит. Павка собрался было идти по азимуту и уже достал компас, но тут заметил среди камней множество перьев. Сизые, оранжевые, красные, пестрые, с крапинками и без крапинок, они заполнили трещины, выбоины и щели. Вперемешку с перьями белели омытые дождями и туманами полуистлевшие кости. Сразу пришла догадка: «Так вот почему здесь крутился сапсан. Гнездо!» Само собой напрашивалось решение: найти и уничтожить обиталище хищника.
        Что сапсан вреден, известно, конечно, каждому. Попадись соколу на глаза птица, несдобровать ей. Стальными клещами вопьются когти в тело жертвы, а крючковатый клюв довершит черное дело. Уж на что гуси — они в два раза превосходят по размерам сапсана, — но и гусей ждет смерть при встрече с крылатым разбойником.
        Удобным и безопасным местом для соколиного гнезда, по мнению Павки, была Игла. Он схватился руками за выступ, покрытый мхом. Выбираться приходилось медленно. Ноги с трудом нащупывали опору, пальцы цеплялись за каждую неровность, за каждую выбоину.
        Ловкость, сноровка и выдержка! Но это еще не все. Нужны расчет и осторожность, нельзя ни на минуту забывать мудрую пословицу: «Семь раз отмерь — один раз отрежь». А Павка забыл про нее. Увлекшись, он сделал одно, лишь одно, неверное движение и полетел вниз. Ладони Павка ссадил в кровь, зашиб ногу, порвал новую сатиновую рубашку.
        У настоящих людей бывает так: трудно — напряг все силы, но не отступил, а еще упорнее принялся за дело. Павка тоже не подумал бросать начатое. Он решил действовать наверняка. Присев на камень, снял ботинки, скинул носки, подвернул до колен брюки, вытащил из чехла лопатку и принялся соскабливать с гранита мох: по шероховатому камню босиком лезть удобнее. Острое лезвие лопатки срезало целые пласты лишайников. «Скр-р, скр-р, скр-р» — скоблило железо о камень. И вдруг: «кр-кр!» Задержка, что-то мешает. Павка расчистил подозрительный участок — и обомлел. На поверхности серого гранита проступали какие-то знаки. Они тянулись горизонтально в четыре параллельные полосы. Буквы! Слова! Коленки у Павки задрожали, на лбу выступил холодный пот. Надпись на малоисследованной вершине! Тимины наставления разом улетучились из головы. Павка закричал во весь голос:
        - Надпи-и-ись! На камне-е надпись! Сюда-а-а!..
        Рядом вырос бледный, взволнованный Тима, появился Юлька.
        Надпись была выбита на высоте двух метров. Кроме Юли, самого худого, но зато и самого длинного из ребят, прочитать надпись с земли никто не мог. Но звеньевой в пылу азарта не подпускал Юлю к скале. С записной книжкой и карандашом в руках Тима карабкался к надписи, лез, срывался, снова лез и опять срывался… Наконец, обозлившись, обрушился на Юлю:
        - И чего ты, Юлька, стоишь истуканом. Историческая надпись, а ты глазами моргаешь. Читай! Эту надпись, может. Ермак Тимофеевич сделал или Степан Разин.
        - Не было Степана Разина на Урале…
        - Не спорь! Я про Пугачева сказать хотел. Читай! Голос предков это. Ясно?
        - Мешаешь же!
        - Кто мешает?!
        Юля подтащил небольшой камень, установил его возле Иглы, влез и начал по складам разбирать слова:
        - Тысяча девятьсот восемнадцатый год. Стальной солдат революции, — читал он. — Здесь лежат ге…
        - Герой! — подсказал Павка.
        - …геройские, — продолжал Юля, — парти… Сейчас буду дальше. Сейчас, сейчас. Мох мешает.
        - Возишься долго! Быстрее!
        - Партизаны!.. Две точки. Двоеточие! Степан Лоскутов, Илья Федоров, Александр Тимофеев. Точка! Они погибли за торжество революции. Точка! Григорий Лапин. Все!
        Тима поверх Юлиной головы смотрел на темные борозды букв и беззвучно шевелил губами. Павка замер, полуоткрыв рот и округлив глаза. Юля быстро водил острием лопатки по камню, счищая мох: может быть, есть еще что-нибудь.
        - Стальной солдат революции! Лапин! Партизаны! — свистящим шепотком повторил Тима и, круто повернувшись к Павке, схватил его за руку. — Ты, Павка, молодец! Ясно?
        - Историческая?
        - И еще какая! — подхватил Юля. — Тимка, надо в Москву сообщить, в Академию исторических наук!
        - С Люськой будет удар!
        Как только Тима назвал имя Люси, Павка опомнился:
        - Где моя папка? Эх, Юлька, что наделал!
        Он извлек из-под камня, который подтащил к скале Юля, папку и стал ощупывать ее.
        - Целая же, — сказал Юля.
        - Мы, Павка, заслужили прощение, — успокоил звеньевой.
        Отряд отправился в обратный путь.
        Старые, опытные альпинисты утверждают, что спуск с горы гораздо труднее подъема. Может быть, это и так. Но Тима, Юля и Павка спустились к подножию в один прием. Они использовали для этого широкую осыпь, которая брала начало на вершине и тянулась до горной подошвы. Ребята уселись верхом на походные палки, шурша, посыпались вниз мелкие камешки.
        А там — кочковатое болото, лесная опушка и дорога в город. Бесконечной лентой вилась дорога среди развесистых сосен, пихт и елей. Шагалось по ней очень легко.
        - Споем? — спросил весело Тима.
        - Споем!
        Звеньевой запел, Юля с Павкой дружно подхватили, и над тайгой зазвучала бодрая, задорная песня:
        Пусть горы смотрят кручами,
        Ведь это даже лучше нам:
        Вез трудностей какой же интерес?
        ГЛАВА ВТОРАЯ
        БОЛЬШОЙ СОВЕТ
        Правильно говорят, что радость окрыляет людей. Тима, Юля и Павка испытывали ее чудодейственную силу: десять километров от горы Крутой до города промелькнули незаметно. По дороге ребята мечтали, строили различные предположения о надписи. Возле первых домиков городской окраины Тима вдруг спохватился:
        - А как будем действовать в лагере?
        Юля предложил о надписи никому не говорить и запросить Академию исторических наук о том, жив ли Григорий Лапин, стальной солдат революции, разузнать все и только после этого всем открыть свою тайну.
        - Ты, Юлька, — эгоист и единоличник, — сказал Тима. — Я от тебя, Юлька, не ожидал такого. Ясно?
        - Мы нашли надпись?! Мы!
        - Семену и Васе рассказать стоит, — твердо заявил Павка. — Надо рассказать.
        - Как хотите. Свою тайну другим…
        - Тайна, Юлька, наша, общая.
        Друзья вышли на широкую центральную улицу. Она казалась узкой, потому что с обеих сторон ее высились дома. По блестевшему, недавно политому асфальту мягко скользили автомашины. На панелях было многолюдно. Ребята с трудом пробирались в гуще людей. У магазина «Гастроном» с розовым поросенком в витрине отряд пересек улицу и вышел прямо к массивным воротам рабочего городка.
        По словам Коли Хлебникова, известного скептика, городком это архитектурное сооружение было названо не по правилам. «Городом или городком, — утверждал Коля, — именуется населенный пункт из нескольких сотен домов». А рабочий городок, во дворе которого десятиклассник Семен Самойлов организовал пионерский лагерь, был всего-навсего одним домом. Зато этот шестиэтажный дом занимал целый квартал. Белизна его стен подчеркивалась пышной зеленью настурций, украшавших балконы. Раскрытые настежь окна бросали на землю тысячи солнечных зайчиков. Перед фасадом в сквере бил фонтан. Радужные брызги искрящимся зонтом покрывали яркие цветочные клумбы.
        Дом выглядел настоящим дворцом, да таким, какой ни одному королю и во сне не снился. Королевские дворцы угрюмые и скучные, а дворец-городок всем своим обликом говорил о счастье и радости живущих в нем людей.
        Тима с гордостью давал знакомым ребятам адрес: Новострой, улица имени Героев революции, рабочий городок, корпус 2, квартира 80.
        А тут, пожалуйста, новая хлебниковская «теория». Ох и разозлился же Тима, узнав о Колиных сомнениях! Немедленно собрал он своих друзей, целый день совещался с ними в голубятне, а под вечер произошла история, о которой вот уже месяц с удовольствием вспоминают даже взрослые жители рабочего городка.
        В тот памятный день вторая сборная команда волейболистов проводила тренировку. Закончив игру, спортсмены в полном составе толпились на волейбольной площадке у сетки. Володя Сохатов, капитан команды, размахивая руками, «громил» недостатки отдельных игроков.
        - Коля! Ты на подаче каждый раз подводишь, — укорял он Хлебникова. — Надо драйфом подавать, а не свечкой. Отработай подачу! Бей по мячу так, чтобы над самой сеткой проходил и сильно!
        - А свечкой, что — нельзя?.. — начал Коля, но умолк.
        Из-за кустов акаций, обрамляющих площадку, показался отряд заготовителей. Впереди энергичной упругой походкой шел Тима, за ним — толстый увалень Павка, замыкал шествие длинный худощавый Юлька с выражением крайнего любопытства на добродушном скуластом лице. Заготовители приблизились к площадке, молча вошли в круг притихших волейболистов и демонстративно выстроились шеренгой перед Хлебниковым.
        Тима выдержал паузу, что всегда угнетающе действует на противника, улыбнулся дружелюбно и, как будто между прочим, спросил:
        - Колька, триста одноэтажных домиков можно назвать городом?
        - А что? — растерялся Хлебников, одергивая синюю майку с коричневым ромбом на груди. Светлые глаза его беспокойно забегали по фигурам заготовителей, а живое, подвижное лицо чуть покраснело.
        - Мы вот поспорили с Юлькой, решили у тебя спросить.
        - Как вам сказать, — успокоился Коля, — триста одноэтажных домиков немного. Города бывают разные…
        - Я говорю, что город, — сказал Юлька. — Нечего, Тимка, спорить! Ты, Тимка, неправ!
        - Пожалуй, город, — согласился Коля и по ухмылкам заготовителей, по вспыхнувшим вдруг озорными искорками карим глазам звеньевого понял, что совершил непоправимую ошибку.
        - Вот и хорошо! — обрадовался Тима. — А сколько жителей в небольшом одноэтажном доме?
        - Как тебе сказать…
        - Три человека, — ввернул Павка.
        Его реплика, так же как и Юлина, готовилась заранее.
        Прежде чем «выводить Хлебникова на чистую воду», Тима распределил между друзьями роли «подгоняльщиков». По ходу разговора Юля с Павкой должны были вставлять нужные реплики и подзадоривать ими скептика. Коля клюнул на эту удочку.
        - Ну-у, Павка, ты и придумаешь, — сказал он, твердо решив не уступать, — в небольшой домик свободно поместятся четыре человека!
        - Четыре? Хорошо! Значит, четыре? — подхватил Тима, и Коля почувствовал, что окончательно сел в лужу.
        Под одобрительные возгласы ребят звеньевой первого начал блестящий арифметический анализ.
        Дом, вернее городок, был похож на букву «Е», положенную на землю. Состоял он из четырех корпусов. В каждом корпусе имелось шесть подъездов, в подъезде по двенадцать квартир, в каждой квартире — три комнаты…
        - Будем считать на комнату по два человека, — говорил Тима. — А два человека — мало. Ты, Колька, знаешь, какие комнаты. Учти, я еще кухни не считаю. Сколько получилось? Одна тысяча семьсот двадцать восемь! Ясно? Теперь перемножить триста на четыре. Сам сказал, что по четыре. Сколько?
        Подавленный столь молниеносным подсчетом, Коля хмуро молчал.
        - Молодец, Тимка! Доказал ты ему! — засмеялись ребята.
        - Больше, Колька, о городке не говори, что он не городок. Ясно? — заключил звеньевой.
        Таков был городок. А двор…
        Года три тому назад сталевар Василий Тимофеевич Катаев, отец Павки, посоветовал ребятам заняться озеленением двора. Произвели планировку, утвердили проект на общем собрании родителей и пионеров, заложили парк: посадили акации, сирень, тополя и клены. Двор преобразился. В густой зелени, как в чудесном лабиринте, переплелись песчаные дорожки, спрятались скамеечки и беседки.
        Цветущий парк-двор делился на южную и северную части. Границей служила широкая асфальтовая дорога — проезд для автомашин к гаражам, что тянулись вдоль забора.
        В южной части помещались волейбольная и баскетбольная площадки да опытная станция садоводов. Ее создали тоже по инициативе Василия Тимофеевича, который считал, что парк — хорошо, а сад — лучше.
        Теперь на «опытной» пионеры во главе со старшим садоводом Колей Хлебниковым выводили новые сорта ягод и фруктовых деревьев. Был у них и цветник.
        В северной части — лагерная площадка с мачтой посредине, местечко игр для дошколят, и сквер, названный «уголком родителей». Этот уголок пионеры оформили с особым старанием: поставили столики, скамейки с покатыми удобными спинками. На столиках всегда можно было найти газеты и журналы, шахматы и шашки.
        После работы по вечерам родители охотно посещали свой «уголок», чтобы сразиться в шахматы, почитать свежие газеты или просто подышать ароматным воздухом.
        И еще было в северной части одно место… Впрочем, когда заготовители явились в лагерь, звеньевой, послав Юлю и Павку разыскивать Семена с Васей, направился именно туда.
        С видом по возможности беспечным Тима приблизился к низкому деревянному сарайчику, скрытому в зелени тополей. Спрятавшись за кустами сирени, он стал наблюдать. Дверь сарайчика была прикрыта. Над нею красовалась фанерная вывеска с надписью «Фабрика «Пионер».
        «Неужели никого нет», — подумал Тима, поглядывая на дверь. Но тут послышались легкие торопливые шаги. Тима прижался плотнее к траве. Мимо кто-то прошел… Звеньевой приподнялся, осторожно раздвинул густые ветки. На поляне мелькнуло голубое платье Нюши Котельниковой. Напевая какую-то веселую песенку, она поминутно вертела головой, отчего ее льняные косички, в палец толщиной, перелетали с одного плеча на другое. Нюша проворно снимала с туго натянутых веревок ботанические прессы — деревянные рамки с проволочными сетками вместо крышек. Она складывала прессы на руку, как поленья.
        - Нюша! — позвал шепотом Тима. — Нюша! Семена или Васи на фабрике нет?
        Девочка вздрогнула от неожиданности, быстро повернула к зарослям сирени полное румяное лицо с серыми испуганными глазами. Различив среди ветвей Тиму, она успокоилась и почему-то также шепотом ответила:
        - Я, Тима, не знаю. Я только что из дома пришла. Ты посмотри сам.
        - Люська где?
        - Гербарии готовит. Она с утра на фабрике, даже на экскурсию не пошла.
        - Нюш, ты не говори, что меня встретила, — попросил Тима. — А прессы понесешь, не закрывай дверь. Ладно?
        - Ладно! Только Люся все равно узнает, что вы пришли.
        - Потом пусть узнает, это — ничего.
        Нюша сняла еще несколько прессов и скрылась внутри сарая. Тима подкрался к самым дверям. В лицо пахнуло ароматом увядших трав. Вороха их лежали на фанерных щитах. Небольшое окно с кружевной занавеской-задергушкой бросало на чистый земляной пол солнечный квадрат. Хорошо было на фабрике. За длинным из выстроганных досок столом работали сушильщицы. Они вынимали из прессов и сортировали подсохшие растения. Среди белокурых и темноволосых головок пламенел ярко-красный шелковый бант. Тима узнал его сразу. Звеньевая второго сидела к дверям спиной и сосредоточенно перебирала растения. Тима облегченно вздохнул: «Все в порядке, не заметит».
        Боком, с величайшей предосторожностью протиснулся он в дверь, сделал несколько шагов и заглянул за дощатую перегородку к упаковщикам. Коля Хлебников — и зачем только водятся на свете скептики! — не поверил своим собственным глазам и громко удивился:
        - Тимка?!
        Звеньевой замер, но возглас успел сделать свое: сушильщицы дружно оглянулись. Белесые Люсины брови взметнулись вверх, а курносый нос-пуговка стал пунцовым.
        - Тима! И вы пришли сегодня так рано? Где папки? Кипарисовых принесли?
        Тима поспешно изобразил на лице бесконечную радость, невинно улыбнулся и, прикинув на глазок расстояние до порога, бросился к двери.
        - Тима! Ти-мо-фей! Ти-имка-а-а! Подожди-и-и!
        Звеньевой с топотом мчался по дорожке все дальше и дальше. Отчаянно колотилось сердце, приятно посвистывал в ушах ветер. Как пуля вылетел он из аллеи к лагерной мачте с алым трепещущим флагом. На линейке — ровной песчаной дорожке, обрамленной меловыми полосками, Тима заметил Зимина и Павку. Они разговаривали.
        - Вася! — обрадовался Тима. — Наконец-то!..
        - Вот он, прилетел, — сконфуженно произнес Павка.
        - Погоня за тобой, что ли? — спросил Вася, и на его круглом добродушном лице, усеянном темными точечками веснушек, мелькнула улыбка. — Молодцы вы, Тимка! Надпись-то!
        - Историческая! Уф-ф, — Тима перевел дух. — Пока тебя разыскивал, устал даже. Весь лагерь обегать пришлось. Поговорим?
        Внезапно появился Юля. Рядом с ним шагал староста кружка «Умелые руки» Володя Сохатов. Правая сторона лица и шея у него были забинтованы, и Володя был похож на мусульманина в чалме.
        - Что с тобой? — спросил Тима.
        - Так, ничего особенного.
        Юлька хитро улыбнулся. Он уже успел разузнать, что сегодня утром Володя проводил испытания межпланетного корабля.
        Ванюшка Бобров с ужасом рассказывал, как огромный столб дыма и огня вырвался из маленькой ракеты, как вскрикнул Володя и как он, Ванюшка, увел изобретателя домой.
        - Опять ракета? — спросил Тима.
        Володя кивнул головой.
        - Брось ты ее. Без глаз остаться можно.
        - Все равно, Тима, построю ракету, — упрямо сказал Володя. — Все равно! Ты лучше расскажи про надпись, — попросил он.
        Для беседы ребята выбрали укромный уголок, в кустах сирени за игровой площадкой для малышей.
        - Слышишь, как наигрывают, — со смехом сказал Вася, кивая в сторону площадки. — Симфония.
        - Трагическая, — отозвался Тима, намекая на то великое старание, с которым малыши извлекали звуки из дудок, гармошек и пищалок.
        Тима стал подробно излагать историю открытия надписи. Вася слушал не перебивая и, казалось, был спокоен. Но по тому, как покусывал он губу, как насупливал брови, угадывалось волнение. Тима, заканчивая рассказ, обиженно добавил:
        - И еще я о Люське хочу поговорить с тобой. Она же нам проходу не дает. В каждое дело суется!
        - О Волковой — потом. А с надписью у вас здорово получилось! Стальной солдат революции…
        - Надо Семену о надписи рассказать, — предложил Вася. — Пошли к нему.
        Начальник лагеря Семен Самойлов сидел в штабе. Крохотный домик, сколоченный из жердей и фанеры, был тесен. Два окна наполняли комнату светом. Низкий потолок и стены, сплошь оклеенные таблицами турниров и соревнований, картами походов и графиками экскурсий, делали ее похожей на самый настоящий боевой штаб. Семен, навалясь грудью на стол, что-то писал.
        - Так… — протянул он вдруг задумчиво. — Первое звено срывает заготовку… Опять Тимофей…
        У штаба послышались возбужденные голоса. Дверь широко распахнулась, в комнату ввалилась целая ватага ребят. Они с шумом разместились кто где: на стульях, на подоконниках, прямо на полу. Вася рассказал начальнику о находке заготовителей.
        - Думаю, что придется созывать Большой совет, — сказал он в конце.
        - Стальной солдат революции? — переспросил Семен. — Знакомое название. Я где-то его встречал, ребята. Так-так… Ну конечно, встречал! В какой-то книге о гражданской войне на Урале. Интересная и ценная находка. Молодец, Тимофей!
        - Созывать Большой совет? Ванюшка! Павка! — Вася выбежал из штаба. — Давайте сигнал! Будет Большой совет! Тима, готовь сообщение!
        Не прошло и минуты, как у лагерной мачты запел горн. Поддерживая его, у фабрики гулко загремел «сигнал». Бритоголовый Ванюшка Бобров с азартом колотил железным прутом по ржавому обломку рельса, подвешенному к балке. Звук получался дребезжащий, со скрежетом. Призыв и тревога слышались в сигналах. Со всех сторон на площадку стекались пионеры. Кто с молотком, кто с книгой.
        Садоводы, которые никогда не ходили поодиночке, подкатили к мачте последнее слово лагерной техники «лейку-самолейку», или, как еще ее называли, «самобрызг «УР-1», и уселись возле нее.
        Ребята галдели, перебрасывались словами. Соломенные шляпы, панамы, тюбетейки колыхались как полевые цветы на ветру. Вася взошел на трибуну.
        Стройный, подтянутый, в плотно облегающей широкую грудь голубой майке-безрукавке, черных трусах с красными каемками, легких тапочках, он был похож на спортсмена, готового к старту. Окинув ребят взглядом, председатель лагерного совета поднял руку:
        - Внимание! Внимание! Сейчас звеньевой первого звена сделает важное сообщение. Сушильщицы, не шумите! Тишина! Большой совет открыт! Говори, Тима.
        Надо заметить, что Большой совет лагеря созывался только в самых исключительных случаях. Не считая сегодняшнего, было их всего два. Первый… В начале летних каникул дружина ходила в лес на прогулку. По дороге пионеры насобирали растений сразу на несколько гербариев. Люся Волкова предложила один гербарий оставить для школы, а остальные разослать по Советскому Союзу: в Крым, на Дальний Восток, на Украину и попросить, чтобы пионеры тех местностей тоже прислали гербарии своих растений. Семен посоветовал Васе созвать Большой совет. Обсудив Люсино предложение, ребята постановили организовать фабрику по выпуску гербариев растений Северного Урала.
        «Будем посылать по Союзу, — решили все, — а взамен получать другие. В школьном ботаническом кабинете соберем гербарий растительности нашей Родины».
        Сразу же образовали цехи: заготовительный — должен был доставлять фабрике сырье — растения; сушильный — сушить и сортировать растения; упаковочный — выпускать гербарии. Упаковочным руководил старший садовод Коля Хлебников. Он недоверчиво отнесся к созданию фабрики, но этикетки с указанием, где и когда взято растение, заполнял добросовестно и точно. Изготовление фанерных коробок для отправки гербариев взял на себя кружок «Умелые руки».
        Второй… Лагерь сдал металлургическому заводу около шестидесяти тонн железного лома. Дирекция решила помочь пионерам оборудовать спортивную площадку. Большой совет единодушно от этого отказался и просил из металла, который был собран и сдан пионерами, выпустить машину для новостроек.
        Третий… В третий раз Совет слушал сообщение заготовителей.
        - Ребята, — сказал Тима, — мы сделали открытие. Ясно? Очень важное открытие. Ясно? Очень важное. Павка его сделал!
        Тима замолчал. Стало тихо-тихо. Все ждали, а Тима нарочно медлил.
        - Говори, Тимка!
        - Чего замолчал?! Не тяни!
        Семен строго взглянул на Тиму, а Вася незаметно толкнул его локтем. И Тима заговорил, заговорил страстно, взволнованно. Смуглое узкое лицо его озарилось вдохновением, щеки разрумянились. В ярких красках обрисовал звеньевой штурм Крутой, открытие надписи в неприступных скалах и, не останавливаясь, перешел в наступление на Люсю Волкову. Этот хитрый ход родился в его голове внезапно.
        - Мы, ребята, не одни травы собираем. Как видите, делаем кое-что другое. Волкова требует только за травкой охотиться. Ясно? Скажите, открыли ли бы мы историческую надпись?
        - Нет — звонко выкрикнул кто-то.
        - Не-е-ет!!! — подхватил сбор.
        - Это к делу не относится, — заметил Вася. — Говорим о надписи!
        - Давайте организуем поиски Лапина, — сказал Володя Сохатов.
        - Правильно-о!!!
        - Разыскать!
        Вася поднял руку:
        - Все сразу не кричите. Давайте по порядку. Как будем разыскивать?
        К мачте, пыхтя и отдуваясь, пробрался круглый, как шарик, Ванюшка Бобров. Наморщив лоб и деловито заправив белую рубашонку в черные трусики, он солидно кашлянул и проговорил:
        - Я еще не пионер. Буду только скоро. А можно мне вопрос у Тимы спросить? Лапин — это солдат стальной, да?
        - Стальной солдат революции, — ответил Тима. — Вопрос не спрашивают, а задают. Что такое «Стальной солдат революции», я, Ванюшка, и сам пока не знаю. А Григорий Лапин — герой.
        - Ага, — согласился Ванюшка, преданно смотря звеньевому в глаза. — Тима, а надо, как у пограничников, заставу на горе выстроить и стоять там день и ночь?
        - По Советскому Союзу поездить и поискать! — не выдержал Юля.
        - Самое верное — ехать!
        - Разве найдешь… — сказал Коля Хлебников.
        Спорили долго. Вася записывал в тетрадь Большого совета варианты поиска. Все они были по-своему интересны и, казалось, осуществимы. Взял слово Семен. Говорил он четко, уверенно:
        - Ехать по Советскому Союзу, как предлагает нам Юля, я думаю, нет необходимости. Да это и бесполезно: мы ничего еще не знаем. А вот в истории гражданской войны я встречал название «Стальной солдат революции». Так назывался полк. Давайте напишем письмо в областной краеведческий музей. С сегодняшнего дня мы и займемся поисками — подберем книги о гражданской войне на Урале и прочитаем их.
        Юля, убежденный в своей правоте, проворчал под нос, что не героизм это — разыскивать живого человека по книгам, что надо действовать, а не книги читать и письма писать.
        Садоводы схватили «самобрызг» и уже тронулись с места, но Вася их остановил.
        - Не расходиться, — крикнул он, — будем говорить о фабрике!
        За спинами ребят кто-то стал быстро пробираться подальше от мачты. Это был Тима. И тут ему окончательно не посчастливилось: он столкнулся с Люсей.
        - Куда торопишься? — коварно спросила она, крепко ухватившись за рукав Тиминой рубашки. — Не нравится?
        - Жарко, — поспешно выпалил звеньевой, не замечая, что говорит невпопад.
        От высоких корпусов рабочего городка на лагерную площадку легла тень. Жара спала, и цветочные клумбы разливали запах левкоев, резеды, душистого табака. Закатное солнце позолотило крышу городка и окрасило в розовый цвет стены соседних домов, окружающих двор с двух сторон. В ветвях тополей и кленов щебетали птицы. На прохладном ветерке ласково шелестели листья.
        Люся исподлобья взглянула на Тиму.
        - Из тени — тень ищешь? — спросила она.
        - Люсь, давай не будем ссориться.
        - Не заговаривай зубы, Тимка. Знаешь, что вы сегодня принесли?
        Тима с ожесточением ковырнул песок носком видавшего виды желтого походного башмака и отвернулся. Сейчас он просто ненавидел Волкову. И что у нее за дурная привычка совать нос в чужие дела? «Доверили козлам огород стеречь… Бродят где хотят… Проверить их, лодырей!» Обида на Люсю охватывала его все больше и больше. Разве он для себя старается? Нет, с такими, как Волкова, не сваришь каши. Когда-нибудь Тима выскажется о ней. Ой выскажется! И тогда… Он представил, как его гневные слова подхватывают ребята, как веснушчатое лицо Люси заливает краска стыда, как беспомощно повисает красный бант в белокурых кудрях, как…
        Но толчок в спину возвратил Тиму к действительности. Люси рядом не было. Она стояла на возвышении у мачты, готовилась к выступлению и смотрела на Тиму.
        - Отправили мы пять гербариев, — без вызова начала она.
        - Два — на юг, один — на север и два — на Дальний Восток. Мало? Очень! А кто виноват?
        Тима насупился, Юля и Павка отвернулись. Люся взмахнула кулачком и крикнула:
        - Вот кто виноват! Посмотрите, наши открыватели, голубеводы и тихоходы. Вы не хмурьтесь, не отворачивайтесь! Ребята, видели бы вы, какие экспонаты приносят эти заготовители! Слезы приносят. Мятые, ободранные растения. Да, да… Тимка, нечего улыбаться, нечего. Сегодня вы в одной папке винегрет принесли…
        - А по скалам ты хоть раз лазила? — выкрикнул Тима. — Легко говорить. Павка сегодня чуть коленную чашечку с мясом не вырвал. Ясно?
        - Мне до этого дела нет! Сами в горы уходите, не я вас посылаю. Из сорока растений, которые вы принесли, всего пятнадцать годных! Да за день можно тысячи насобирать! По вашей милости у меня в цехе прессы пустуют. Я говорила, ребята, что нельзя назначать первое звено в заготовители! Тимка ничего не слушает. Как я просила принести побольше растений из семейства кипарисовых…
        - Что за кипарисовые? — спросил у Тимы сидящий рядом с ним Володя Сохатов.
        - Можжевельник, — буркнул Тима.
        - А-а-а…
        В это время кто-то звонко-звонко предложил:
        - Нас в упаковочный!
        Тима вихрем понесся к трибуне и в мгновение ока был уже у мачты.
        - Нас в упаковочный?
        - Перевести-и-и!
        - Остави-и-ить!
        - Ти-ши-на! Ти-ши-на! — запели в один голос садоводы.
        Тима топтался на дощатом настиле. Вид у звеньевого был растерянный и жалкий. Мысли, одна горше другой, теснились в голове. Ведь если переведут в упаковщики, рухнет план дальнейших исследовательских работ. А Крутая, а Лапин, а раскопки у Черного мыса…
        - Обидно нам! — громко закричал он. — Стараемся, стараемся, а Волкова… Кто открыл надпись? Ясно вам?
        Поднялся Володя Сохатов. Его сутуловатая, нескладная фигура возникла перед Люсей, как знак вопроса. Близоруко сощурив добрые светлые глаза, он поправил повязку на голове и проговорил:
        - А Тима прав. Их надо хвалить, а мы ругаем. У Люси есть такая привычка. Люся, ты тоже нехорошо поступаешь иногда. Вот вчера без спроса взяла у меня в мастерской рейку. Ну зачем она тебе?
        - Для дела! — вспыхнула Люся и надула губы.
        - И я с тобой, Люся, не ругался. А спросите, пожалуйста, ребят из нашего кружка, они подтвердят, что на каждую рейку мы тратим очень много труда: стеклом шлифуем, шкуркой…
        - Понятно, — сказал Вася, — заготовители носят растения с оборванными корнями. А лопатки им сделали? Обрывают корни и мнут листья. А папки у них есть?.. Значит, они — виноваты!
        - Виноваты?! Мы виноваты? — вскипел Тима.
        - Да, виноваты. Правда, что вы больше по горам лазите, ищете все, только не травы и растения. Надпись — хорошо! Фабрика стоит — плохо. Во всем этом мы еще разберемся на лагерном совете. И боюсь, что вам крепко достанется!
        ГЛАВА ТРЕТЬЯ
        ПАМЯТНЫЙ ДЕНЬ
        Юля Аксентьев любил везде появляться неожиданно. Даже в собственный дом он не приходил, как обычно приходят люди, а являлся внезапно, как гром средь ясного неба. Ждут его, например, к обеду. Бабушка волнуется: и в окно-то посмотрит, не видно ли на дворе внука, и с балкона-то покличет — «услышит — откликнется». Но нет Юлюшки. И вдруг — нате! Откуда ни возьмись, появляется за столом скуластая веснушчатая физиономия. Глаза сияют, улыбка от уха до уха. «Здравствуйте!» И главное — никаких шагов не было в коридоре, и дверь не скрипела.
        - Опять ты меня, Юлюшка, пугаешь, — всплеснет руками бабушка.
        А Юлюшка сделает умное лицо и ответит:
        - Внезапность — одно из условий успеха в бою.
        - Уж какой там бой — людей пугать. Суп-то остынет. Ешь, забегался совсем.
        Сядет бабушка в сторонке на стул, положит морщинистые руки на колени и смотрит на внука. Вылитый отец… Не успеет бабушка додумать до конца про это сходство, глядь — нет внука: исчез. И главное — никаких шагов в коридоре не было, и дверь будто не скрипела…
        И у Павки появился Юля внезапно. Крадучись, проник в комнату из полутемной прихожей. Комната была большая и светлая. С правой стороны стоял широкий диван, обтянутый светло-желтой кожей, возле него кадушка с пальмой и столик с радиоприемником «Урал». Слева — застекленный книжный шкаф во всю стену. У окна с тюлевыми шторами и множеством цветов на подоконнике — массивный письменный стол из красного дерева и два кресла. Солнечный свет, проникая через листву цветов, бросал на ковры живописные тени. Все это Юля окинул быстрым взглядом и удивился — Мария Кирилловна сказала, что Павка дома, а в комнате никого нет! Неужели Павка заметил Юлю и спрятался? Юля хотел было идти обратно, но тяжелый вздох, донесшийся из-за высокой спинки кресла, заставил его остановиться. Юля стал осторожно подкрадываться к креслу. Дымчатый сибирский кот Бутон, мирно дремавший на диване, спрыгнул на пол и торопливо затрусил прочь из комнаты. В дверях он остановился, посмотрел на Юлю и хитро подмигнул ему зеленоватым глазом: «Знаю, мол, я эти товарищеские встречи с приемом внезапности».
        А Юля наблюдал за другом. «Нашел же себе Павка занятие!»
        На столе перед Павкой лежали отрывной календарь, линейка и коробка цветных карандашей. Павка обводил листок 26 июня красной рамкой. Он уже почти закончил работу и штриховал рамку, размышляя о своих делах и о том, что Юлька куда-то исчез, а Тима вот уже целых два часа сидит в штабе у Семена.
        - Так, так, работаешь?
        Павка подпрыгнул, пружины в кресле жалобно загудели. Юле даже показалось, что рыжая щетинка на Павкином затылке встопорщилась. Глаза у Павки были испуганные. Он осуждающе посмотрел на товарища и с обидой протянул:
        - Эх ты-ы-ы… Юлька!
        - Напугался?
        - Не-е-ет. Да я слыхал!
        - Слыхал, а глаза, как блюдечки, сделались?!
        - Это от задумчивости.
        Юля кивнул головой на календарь и примирительно спросил:
        - Зачем ты двадцать шестое закрашиваешь? Что у нас сегодня, праздник?
        - У меня день рождения сегодня.
        - Из-за этого закрасил? Подумаешь, гений какой выискался! В календарную дату свой день рождения превратил. Заслужить еще надо!
        - Мы уже заслужили! Не я один заслужил. Отец сказал, что можно закрашивать. В этот день в тысяча девятьсот тридцатом году шестнадцатый съезд партии в Москве открылся, а отец на нем делегатом был. Брат мой, Сергей, в этот день орден Красного Знамени получил за бои с фашистами под Орлом. И еще мама в этот день на слете стахановцев выступала в столице…
        - Насчитаешь! Если так, то и у меня тоже двадцать шестое — праздник. Помнишь, я в прошлом году в этот день первое место по прыжкам взял! И если поспрашивать, то у любого в этот день что-нибудь хорошее было. И не только в этот день. Надо наши календари вообще красной краской печатать.
        Друзья замолчали. Павка, поправив галстук, снова принялся за календарь. Юля, облокотившись на спинку кресла, стал смотреть в окно. Было видно, что он сильно чем-то озабочен. После минутной паузы Юля сказал:
        - Тимки долго нет. Что там, интересно, происходит?
        - Ну, что… Достанется ему, и все. Люська еще вчера предупредила, что после совета мы ее запомним на всю жизнь. Она слово сдержит.
        Павка последний раз обвел рамку карандашом и отодвинул календарь.
        - Надо было нам растения собирать по-хорошему, — добавил он.
        Юля подошел к дивану, вздернул на коленях черные отутюженные брюки, сел и, закинув ногу на ногу, покачивая начищенным до блеска ботинком, стал вслух размышлять:
        - Досталось нам на Большом совете. Раз! — он загнул палец. — Вася нас отругал. Два! Люська на линейке отчитала. Три! О надписи все забыли. Четыре! Тимке сегодня накачают. Пять!
        - А Люська благодарность перед строем дружины получила, — добавил Павка. — Шесть!
        - Вот я и хочу спросить, за что она получила благодарность, — подхватил Юля и поморщился, как от зубной боли. — Где справедливость? Нам за надпись и спасибо не сказали. А вот ей…
        - Они заслужили, Юлька! Это правильно! Люська на фабрике навела порядок. Даже Колька Хлебников теперь за нее горой. Он на меня недавно накинулся. Когда мы на болоте сосновые ветки рвали для гербариев, ты что записал в тетради?
        - Так и записал, что сосна.
        - Из-за этого мне досталось от Кольки. Ох он и раскричался! Сосна-то эта, оказывается, не обыкновенная, а болотная. И название у нее другое — «низкорослая». Она высотой всего два-четыре метра. Ствол у нее кривой и хвоя короткая. И еще есть сосны, которые на известняковых скалах растут. Кроны у тех полушаровидной формы, а иголки длиннее, чем у болотной, и короче, чем у обыкновенной, которая на суглинистых, песчаных и каменистых почвах растет… Запутаешься в этих соснах. Колька мне при всех лекцию прочитал.
        - Профессор!
        - Дождется!
        В коридоре хлопнула дверь, дробно простучали шаги. В комнату влетел Тима. Светлый пиджачок его был распахнут, галстук сбит на сторону. Звеньевой бросился на диван и запустил пятерню в растрепанные волосы. Юля с Павкой замолчали и выжидающе смотрели на командира. Было ясно, что досталось ему на совете крепко. Тонкие губы звеньевого презрительно сжались, и он с усмешкой спросил:
        - Молчите? Ясно! Ну и ну… Вот было! Если бы Люська была мальчишкой, честное слово, я ей наподдавал бы.
        Друзья отвернулись. Павка принялся изучать календарь, Юля чесал в затылке и сочувственно вздыхал.
        - Люська своего добилась! — продолжал Тима. — Нас с заготовки снимут, но это ничего! — он вскочил и заходил по ковру. — Слушайте, сегодня из музея письмо получили…
        - О Лапине?!
        - Письмо?!
        - О «Стальном солдате революции»! Лапина там не знают. Но теперь мы его найдем. Ясно? «Стальной солдат» — это партизанский отряд. Его в 1917 году Степан Петрович Бояршинов организовал из рабочих уральских заводов. Они атамана Дутова били, белочехов, Колчака, Врангеля!.. Бояршинов погиб смертью героя…
        Тима сел верхом на подлокотник кресла и таинственным полушепотом заговорил:
        - Из музея список городов прислали. Городов, за которые воевал отряд «Стальной солдат революции». Понимаете?
        - Не очень, — сознался Павка.
        - Ты подумай.
        - Хо! Я знаю! — вскрикнул Юля. — Ты предлагаешь ехать по городам?
        - Правильно! Только — молчим! Ясно? Семен и Вася решили написать письма в эти города и попросить тамошних пионеров помочь нам в розысках Лапина. Текст письма уже составили. А мы поедем сами. Тогда и Люське докажем, и всем. Ясно?
        - Ур-р-а-а-а! — прокричал Юля.
        - Т-ш-ш-ш, — Павка посмотрел на двери. — Идет кто-то!
        В дверях стоял отец Павки, Василий Тимофеевич Катаев. Это был большой веселый человек. Лицо его, опаленное жаром мартеновских печей, у которых работал он уже двадцать пять лет, отливало бронзой и выглядело, пожалуй, слишком сурово. Но под нахмуренными лохматыми бровями так приветливо и молодо светились глаза, что ребята сразу заулыбались. Василий Тимофеевич разгладил пышные, как у Тараса Бульбы, усы и ласково шлепнул сына по затылку:
        - Ну, юбиляр, поздравляю с четырнадцатилетием. Вырос богатырем! В твои годы я уже подручным у сталевара был. Что замолчали? Прошу к столу. Отметим праздник!
        - Мы ведь не в гости, а так, — сказал Юля. — Павка нас вечером приглашал. Мы и подарки дома оставили!
        - Идемте, идемте!
        Ребята смущенно переглянулись. Юля незаметно сунул Павке перочинный нож с набором принадлежностей первой необходимости.
        - Павка, я сейчас приду, — сказал Тима и выскользнул в коридор.
        Когда звеньевой со свертком под мышкой возвратился к Катаевым, в столовой уже шел пир горой. За круглым столом, покрытым белой праздничной скатертью с кистями, сидели Василий Тимофеевич, брат Павки — Сергей, высокий плечистый богатырь в форме горного инженера, и его жена Тася. Павка и Юля примостились у окна. Мария Кирилловна, мать Павки, раскрасневшаяся от горячего чая, то и дело пододвигала ребятам пышки, пирожки, пирожные. За столом шел разговор о садах. Василий Тимофеевич, страстный садовод-любитель, часто поднимался со стула и показывал Тасе то лимоны, то персики, то еще какие-то южные растения, которых в комнате было много. Василий Тимофеевич уже давно снимал с лимонов плоды и мечтал получить урожаи с других деревьев, а потом вывести такую породу, которая могла бы расти и плодоносить на Урале.
        Тима торжественно подошел к имениннику и вручил подарок: небольшой глобус.
        - Это я тебе, Павлик, дарю и этого желаю, — сказал он громко.
        Все замолчали, с интересом наблюдая разыгравшуюся перед ними сценку. Павка принял дар, поблагодарил и, поставив подарок рядом с собой, крутнул земной шар так, что меридианы замелькали, как спицы велосипедного колеса.
        - Ну вот и Земля не в ту сторону закрутилась, — с улыбкой заметил Сергей.
        - Народ настойчивый, — в тон ему ответил Василий Тимофеевич, — они и этого добьются.
        - Ты, Павлик, прочитай нам, чего тебе звеньевой желает, — попросила Тася.
        Павка остановил глобус и прочел надпись, сделанную прямо на материках, океанах и морях. «Будь смелым, будь честным, будь мужественным, будь самым полезным человеком для Родины. Тогда ты, Павка, будешь самым счастливым человеком на всем земном шаре».
        - Мудрец! — рассмеялся Сергей. — На земном шаре написал!
        - Министр! — поддержал сына Василий- Тимофеевич. — Хорошо придумал. У меня помощник, старший садовод лагеря, Николай Хлебников, такой же мудрец. Скоро меня в садоводстве обгонит, виноград выращивать взялся.
        - Тоже мудрец, — буркнул Павка. — Скептик он, вот кто!
        - Скептик? А знаешь ли ты, что такое скептик?
        - Не верит он никому, во всем сомневается…
        - Ну, это не беда! Вырастет, поумнеет…
        За разговорами время летело незаметно. Ребята хотели закончить пир пораньше, но ничего не получалось: сдобным пышкам, слоеным и неслоеным пирожкам, всевозможным вареньям и печеньям не было конца. Казалось, что у расторопной и гостеприимной Марии Кирилловны в кухне находится рог изобилия и из него на стол щедрым потоком выплескиваются лакомства.
        Друзья уже несколько раз поднимались из-за стола, благодарили за угощение и пытались улизнуть, но Мария Кирилловна, не слушая оправданий, заставляла их садиться и попробовать новое кушанье. Выручил ребят Коля Хлебников.
        Старший садовод ворвался в столовую без стука, дышал тяжело: на третий этаж взбежал за три секунды. Бледное лицо Николая было перепачкано землей, волосы всклокочены, рубашка выбилась из-под узенького желтого ремешка и топорщилась. Он пытался что-то сказать и не мог: сильное волнение мешало ему.
        - Что случилось? — спросил, поднимаясь, Василий Тимофеевич.
        Коля передохнул и заговорил торопливо, сбивчиво, проглатывая окончания фраз:
        - Василь Тимофеевич, они… листья все съедят у нас! Мы пришли, а их… Ползают по стволам…
        - Говори понятней! — заволновался Василий Тимофеевич. — В саду?
        - Ага! Вот такие, — Коля протянул серенькую фуражку с изломанным козырьком.
        Василий Тимофеевич быстро расчистил на столе место и хлопнул по скатерти ладонью:
        - Вытряхивай сюда!
        Коля послушно опрокинул над столом фуражку, и все увидели копошащийся комок гусениц. Они поползли в разные стороны.
        - Златогузки! — вырвалось у Василия Тимофеевича. — В саду златогузки!
        - Сначала мы семь штук нашли! А потом…
        - В ружье! — скомандовал Василий Тимофеевич. — Павлик, беги к Ильиничне, попроси, чтобы она куриц в сад загнать разрешила.
        Павка убежал. Вслед за ним и остальные направились на опытный участок. Со всех сторон лагеря туда же торопились пионеры. Кто-то горнил тревогу. По центральной аллее от дровяников Павка гнал кур. Пеструшки мчались вперегонки с громким кудахтаньем.
        Началась схватка с златогузкой — прожорливым врагом садов.
        Так в этот памятный день и не договорились три товарища о предстоящей поездке. Зато двадцать шестое стало настоящим праздником для первого звена. Вечером перед строем дружины Семен объявил первому звену благодарность за помощь садоводам. Заготовители торжествовали.
        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
        ОДНАЖДЫ В НЕПОГОДУ
        Целую неделю друзья медлили с отъездом: не было времени. Дружина два раза ходила в совхоз «Пролетарий», подсобное хозяйство завода, помогать старшим на прополке. Потом были спортивные соревнования с четвертым городским лагерем. И отъезд пришлось отложить до субботы. Уехать — значило подвести дружину. А в субботу с утра подул сильный ветер, тревожно зашумели деревья, по лагерю закружились бойкие вихорьки, вздымая выше крыш листья, бумажки, пыль. Флаг на мачте встрепенулся, расправился и затрепетал, забился на ветру, натягивая флагшток.
        С юга медленно надвигалась на город грозная свинцово-синяя туча. Одна половина неба сразу помрачнела, а другая все еще играла голубизной. Где-то в отдалении загрохотал гром.
        Лагерь всполошился. Сушильщицы сновали возле фабрики, снимая с веревок прессы. С опытного участка спешили под крышу садоводы. В доме торопливо закрывали окна и форточки. Все готовились встретить грозу. Только Юля спокойно разгуливал у мачты. Гроза его не касалась. Юле доверили святыню лагеря — флаг. И пусть будет что угодно, пионер Аксентьев не покинет поста до особого на то приказа. Ветер трепал волосы, швырял в лицо пыль. Юля только прищуривал глаза и морщился. Когда терпеть наскоки ветра становилось невмоготу, он поворачивался к нему спиной.
        Над головой вдруг громыхнуло, громыхнуло сильно, будто дали артиллерийский залп из самых тяжелых орудий. Темное, почти черное небо прочертили слепящие зигзаги молнии. Стало тихо. И вот свежий, еще более сильный порыв ветра хлестнул дождем. По водосточным трубам забулькала вода. Майка на Юле моментально промокла и прилипла к телу, отчего он стал еще долговязее и худее. Волосы тоже пригладило водой, и голова стала похожа на арбуз с блестящей темной коркой. По лицу бежали ручьи.
        Из подъезда выскочили Тима с Павкой, они прикрылись от дождя плащом, растянув его над головами. У мачты ребята задержались.
        Юля приосанился, расправил плечи, выпятил грудь и независимо посмотрел на товарищей.
        - Юлька, пошли, — сказал Тима. — Дождь ведь, простудишься.
        - Приказа не было.
        - Гроза, какой тут приказ!
        - Не сахарный я, не растаю.
        - Значит, промокаешь при исполнении служебных обязанностей? Ясно!
        Юля зябко передернул плечами и зашлепал по лужам вокруг трибуны. Тима пошептался с Павкой, догнал товарища и накинул ему на голову плащ. Юля хотел возразить, но друзья уже мчались в сторону дровяников.
        В сарайчике, где собрались сейчас ребята, Тима и Павка оборудовали голубятню. На плоской покатой крыше построили выгон — из деревянных брусьев сколотили куб и покрыли его частой проволочной сеткой. Внутри сарайчика соорудили великаншу-клетку с перегородками, отделениями и коридорчиками. Клетка занимала половину помещения. Налево от нее, в темном углу, громоздилась куча хлама: корзинки, шесты, кормушки, гнезда. Посредине сарайчика виднелся кусочек чистого земляного пола, именуемый «пятачком для работы». Над клеткой были настланы полати, на которых летом с разрешения родителей спали Тима с Павкой, а иногда и Юля.
        В сарайчике пахло птичьим жильем, олифой и столярным клеем. Когда друзья наводили в голубятнике порядок, по лагерю распространялись слухи, что работают они в противогазах. Но Тима решительно опроверг это. Он заявил, что к запахам они уже привыкли, а противогазы от них не спасают.
        Ребята в ненастные дни всегда собирались в голубятне. Только девочки не хотели идти в духоту и предпочитали фабрику. Поэтому голубятня называлась «мальчишеским штабом». А зря не приходили сюда девочки. Хорошо было в ненастье под железкой крышей. Много интересных происшествий рассказывалось здесь, много замыслов, дерзких и смелых, рождалось за тонкими дощатыми стенами.
        За Тимой и Павкой в голубятню пришли Вася Зимин и Юля. Вася был в охотничьем костюме отца: огромных болотных сапогах с пряжками на голенищах, широкой кожаной куртке, блестевшей от дождя, и широкополой шляпе. Вид у Васи в этом одеянии был мужественный и в то же время смешной. Из-под шляпы, вопреки всем ожиданиям, смотрело не усатое лицо заядлого охотника, а круглая добродушная ребячья физиономия с лучиками возле сияющих глаз. Из-под тужурки вместо положенных кожаных брюк смешно выставлялись красные каемки трусов.
        - Ты меня прости, — говорил председатель лагерного совета промокшему часовому, — нехорошо получилось, я о тебе забыл.
        Вася снял куртку и повесил ее на гвоздь. Юля раскинул на клетке плащ и полез на полати под тулуп. На ящиках, чурбаках и поломанных стульях сидели ребята.
        Были здесь и садоводы с Колей Хлебниковым, и «Умелые уки» во главе со старостой кружка Володей Сохатовым, пристроившимся на краю клетки, и бритоголовый сигналист Ванюшка Бобров, восседающий под самым потолком на куче хлама.
        Павка тоже забрался на полати. Тима остался внизу рядом с Васей. Начались разговоры. Павка сообщил, что по предсказаниям метеорологов завтра выйдет из берегов Варган и затопит всю низину до самого города.
        - Атмосферное бедствие будет, — предсказал кто-то.
        - Стихийное, — поправил Тима. — Вода — это стихия. Ясно?
        - Когда ты, Тимка, свое «ясно» бросишь, — заметил Вася. — У тебя «ясно» превратилось в слово-сорняк.
        - Сразу уж и сорняк! Люська ругает, что приносим сорняки. Ты — что разговариваем сорняками. И шагнуть некуда без ругани. Ясно?
        - Да, да, Тимка! Словами нельзя злоупотреблять. Сорняки — это слова, которые язык засоряют. Слова, которые где надо и не надо говорят: «понял, знаешь, ясно, порядок…»
        - Что делать, если оно само выскакивает.
        - Следи.
        - Ладно. Только подсказывайте мне. Ясно?
        - Пасмурно!
        Все дружно засмеялись. Вася смеялся звонко, всхлипывая и показывая ровные ослепительно-белые зубы. Его задорный, вздернутый вверх нос морщился, золотистый хохолок над бровью вздрагивал, веселясь вместе с хозяином.
        Посмеялись от души над Тимой и заговорили о Лапине. Вася подсчитал, что дня через два-три будут поступать письма из городов, за которые сражался «Стальной солдат». Тима многозначительно посмотрел на полати, откуда свешивались головы друзей, и заметил:
        - Как бы нам не прозевать.
        - Чего не прозевать?
        - Найдут другие. Какая это честь? Ясно?
        - Раз! — сказал Володя Сохатов.
        - Почему раз? — спросил Тима.
        - Один раз «ясно» сказал!
        - Ладно тебе, Володька, придираться! — Тима повернулся к Васе. — А с тобой, Вася, я не согласен. Не надо письма рассылать! Надо самим ехать на розыски Лапина!
        - Хватился! Письма давно уже отправлены! И потом, Тимка, ты подумай, ну как нам ехать? Ведь городов-то не один и не два, а пятьдесят! На Украину — надо. В Крым — надо. На Дальний Восток — надо. Весь Советский Союз!
        - Ну и что? Думаешь, не смогли бы? Струсили бы?
        - Дело не в том. Никто бы не струсил, но зачем затягивать поиски? Семен сказал ведь, что твой план усложнит поиски Лапина.
        - Семен думает по-своему, а я по-своему!
        - Семен больше нас знает и понимает больше!
        - Я при своем мнении остаюсь. Поехали бы и нашли, а так жди у моря погоды. Пока кто-то найдет да напишет…
        - Вот бы самолет нам построить, — мечтательно протянул Володя, — быстро бы во все города слетали!
        - Как знать, — вставил Коля Хлебников и скептически улыбнулся. — Ты, Володька, всегда фантазиями увлекаешься. А получается у тебя, как с хвостатой ракетой, — пустая затея. И Лапина мы не найдем, и ракету ты никогда не построишь, и самолет не сделаешь! Самолет — это не «самобрызг». На ракете испытал сам, а Ванюшка рассказывал, что ты чертежи последней ракеты сорок раз переделывал.
        - Ты, Коля, ничего не понимаешь, — горячо возразил Володя. — В чертежах у меня ошибки не было! Я не тот материал для ракеты брал. Делал ее корпус из жести, а надо было изготовить его из дюралюминия.
        - Из алюминия? — переспросил Павлик с полатей… — Алюминий из бокситов выплавляют. Мне Сергей рассказывал о том, как на руднике бокситы добывают. Интересно! Давайте съездим на экскурсию? И на завод алюминиевый можно…
        - Мы уже договорились с Сергеем Васильевичем об экскурсии, — вставил Вася. — На рудник поедем на днях.
        - Алюминий — самый нужный металл для авиации, — авторитетно заявил Павка.
        - Только не алюминий, а дюралюминий, — поправил Володя.
        - Все равно!
        - Нет! Алюминий — это не то, что дюралюминий. В дюралюминий входит медь, немного марганца, магния, кремния и железа. Этот сплав после закалки делается твердым и крепким. Понятно? А ракету мы всем кружком строить будем. Построим ее и назовем «Григорий Лапин». Я у папы попрошу, чтобы он нам помог. Выйдет у нас и ракета, да еще из дюралюминия!
        - Тебе, Володька, хоть дюралюминий, хоть алюминий дай — испортишь и то и другое, — подковырнул товарища Коля Хлебников. — Не будет из тебя, Володька, изобретателя, раз ты в моряки собираешься идти.
        - А ракета у нас получится все равно. Вот, — сказал Ванюшка.
        - Ты, Ванюшка, помалкивай. Маленький еще.
        - И не маленький я, а средний!
        - Ты, Коленька, не прав, — вступился за Володю Тима. — Самолет не летчик изобрел, а как раз — моряк Можайский. Ясно?
        - Пасмурно, — огрызнулся Коля.
        - У Володьки есть способность изобретать!
        - Я же и говорил о ракете! Не спорю.
        Коля опять забросил камешек в Володин огород. В лагере все знали Володину страсть к изобретательству. Знали и то, что незадолго до весенних экзаменов он сконструировал и построил из жести первую модель межпланетного корабля — хвостатую ракету. Испытал ее тайно за парком, на пустыре, и после долго уверял всех, что испытание прошло удачно, и хвостатая ракета блуждает где-нибудь в стратосфере или спокойно лежит на Марсе.
        Но Ванюшка Бобров, единственный человек, посвященный в великую тайну изобретателя, выдал Володю. Под строжайшим секретом он рассказал всем ребятам, что произошел взрыв, что ракета не улетела, а лежит в Володином ящике вместе с частями вечного двигателя. То же произошло с двумя последующими конструкциями ракетного корабля.
        Тима не обратил внимания на рассуждения Хлебникова. Он начал рассказ о Можайском.
        Любили ребята слушать Тимины рассказы. Вот уж кто мог говорить! Любую историю он передавал так, будто сам в ней участвовал.
        - В 1854 году, — говорил звеньевой, — на фрегате «Диана» Можайский плыл в Японию. С парусами — это не то что с машинами. Из Кронштадта до Симоды — есть в Японии такой порт — «Диана» плыла больше года. Были штормы, были бури, но наши русские моряки их победили. Когда наши проплывали по Индийскому океану, погода была солнечная, над кораблем кружились чайки. Можайский стоял на капитанском мостике и следил за птицами. Вдруг одна чайка ударилась о грот-мачту и упала на палубу. Можайский подбежал к ней и поднял…
        - Она умерла, Тима? — робко спросил Ванюшка.
        - Не умерла, а разбилась.
        - Все равно жалко, что умерла.
        - Ты, Ванюшка, не возись там, — посоветовал малышу Юля, — развалишь кучу.
        Ванюшка замер, боясь шелохнуться.
        - И вот Можайский поднял чайку, посмотрел на крылья и подумал: «А почему человек не может иметь такие крылья и летать?» Решил он тогда же построить летательный аппарат. Возвратился Можайский из Японии и стал изучать строение птиц: хотел узнать точно, почему они летают. Узнал он это и за чертежи сел…
        Павка, свесившись с полатей, с благоговением смотрел на своего командира. Когда Тима упомянул про птиц, Павка не замедлил вставить и свое слово:
        - Голубей он тоже изучал. Это я по себе знаю. Когда я на них смотрю, хочется взлететь высоко-высоко. Чтоб, как о горы Крутой, все видно было. Можайский, наверное, почтарей гонял.
        Сильный порыв ветра захлопнул дверь. Она ударилась о косяк, отошла, снова ударилась и замерла, словно приклеилась.
        Стало темно, как ночью. Лица слушателей растворились в тени, по железной крыше барабанил дождь, в клетке тревожились голуби. Голос Тимы звучал по-прежнему взволнованно, страстно.
        - Вася, открой дверь, — попросил Юля. — Темно у нас очень.
        Вася толкнул дверь. Лужи на дворе превратились в озера, а капли падали и падали. На поверхности луж вскакивали прозрачные пузырьки.
        По небу над лагерем вереницей неслись на север низкие, темные облака. Задевая о крыши, трубы и антенны, они рвались на клочья и мчались дальше, растрепанные, косматые, очень похожие на огромные тюки закопченной ваты.
        - Тучки небесные, вечные странники… — задумчиво вполголоса продекламировал кто-то.
        - Это не тучки, а настоящие тучищи, — критически заметил Коля.
        Струя свежего влажного воздуха ворвалась в сарайчик, и в нем сразу запахло тополевыми листьями, цветами. На высоком пороге появилась пестрая курица. Она склонила голову набок, из-под висячего красного гребня взглянула на ребят желтыми бусинками глаз. «Ко-ко-ко-ко-о! Хорошо здесь!» Она соскочила с порога и принялась клевать зерна, рассыпанные у Васиных ног.
        - А все голуби! — сказал Павка с полатей. — Голуби помогли Можайскому. Летчик Нестеров тоже от голубей научился мертвую петлю делать. Он за «турманами» наблюдал. Мне об этом один летчик-истребитель рассказывал.
        Разговор незаметно перешел на голубей. Павка свесил с полатей ноги в желтых сандалиях и, размахивая короткими руками, стал доказывать, что все открытия в области авиации сделаны благодаря голубям. Юля поддерживал друга. Тима молчал. Вася и Володя отстаивали свою точку зрения.
        - Голуби — птицы, — говорил Вася. — Они человеку служили как наглядное пособие, как в школе у нас. А остальное сделал человек. Он додумался.
        - А если бы не голуби — не додумался бы! — кипятился Павка. — И я скажу, что из вас летчиков не выйдет. Не любите вы птиц. Володька в моряки идет, а ты в строители думаешь. Какие из вас летчики! Правильно Колька говорил насчет ракеты. В летчиках у вас голова закружится! А голуби…
        Павка проворно втянул ноги на полати, вскочил на коленки и скрылся. Через секунду он протянул Васе узкую полосу фанеры. Все так и ахнули. На одном краю листа был нарисован голубь. Нарисован мастерски. Стремительно мчался он среди облаков, беспорядочно разбросанных по небу невозможно синего цвета. Под голубем разрывы зенитных снарядов, над ним — звено истребителей.
        Картину украшал девиз: «Летать, только летать!»
        - Красиво! — кивнул головой Володя. — Но ты, Павлик, не забывай, что Можайский был моряком, а изобрел самолет. Отец и сын Черепановы были простыми мастеровыми на демидовских заводах в Нижнем Тагиле, а изобрели первый в мире паровоз, железную дорогу.
        - То Можайский и Черепановы, а то какой-то Сохатов, — вставил Юля.
        - И я могу вполне стать изобретателем!
        - Смотрите, какой Можайский выискался, — засмеялся Юля, — Нет, Володька, «рожденный ползать, летать не может!»
        Володя, до сих пор говоривший спокойно, вспылил. От его сутулости не осталось и следа. Близорукие глаза сощурились грозно. Грудь часто вздымалась. Поправляя на голове белую повязку, он шагнул к полатям и резко спросил:
        - Повтори, что ты сказал?
        - Так и сказал!
        - Подожди, Володя, — Вася придержал Сохатова за рукав клетчатой рубашки. — Юлька, извинись сейчас же! Ну!
        - Не буду!
        - Тогда я тебе скажу вот что. На голубях вы далеко не улетите. У Павки по математике тройка, а у Тимки по физике тоже тройка. А насчет того, что «рожденный ползать, летать не может», вам давно пора знать, что у нас в Советском Союзе такие, чтобы ползать, не рождаются.
        - А чего ты, Васька, на меня нападаешь? «По физике — тройка»! Я тебя задевал?! — вспылил Тима.
        - Изучать физику надо. Поэтому и сказал!
        - Это мое дело. Личное. Ясно?
        - Нет, не ясно! Ты обязан физику знать!
        - Учитель какой нашелся, — вскочил Тима. — Учить собираешься? Не нуждаемся в таких учителях. Можете выкатываться отсюда! Ясно? Без вас проживем!
        Голос у Тимы срывался на визг, и ребята поняли, что заготовители капитулируют, сознательно идут на разрыв, чтобы удержать позиции.
        Один за другим покидали голубятню пионеры. Вася на минуту замешкался в дверях, неловко переступил порог и заметил:
        - Эх, вы! А еще товарищи!
        Сказал и побежал по лужам в сторону фабрики, заслонясь от дождя куском ржавого железа.
        - Все, — сказал Тима. — Конец!
        - Это Юлька спор начал.
        - Спорили все вместе. Ясно? Теперь нам надо обязательно уезжать на розыски Лапина. Иначе мира не будет. Давайте договоримся!
        Друзья уселись в кружок.
        ГЛАВА ПЯТАЯ
        ПОКОРИТЕЛИ ВОЗДУХА
        Лагерный день начинался в девять часов утра. Но сегодня общей зарядки не было из-за сырости. Дождь закончился ночью. Кое-где виднелись лужи. Деревья, кустарники, травы и цветы блестели каплями влаги.
        Ванюшка Бобров моментально промочил ноги. Подошвы у сандалий разбухли и стали скользкими, белые носки потеряли свой цвет. Но это, конечно, к делу не относилось. Ванюшка во что бы то ни стало должен был первым встретить начальника лагеря и рассказать ему о вчерашней ссоре и о том, что сегодня рано-рано утром, когда Ванюшка выглянул в окно посмотреть, перестал ли дождь, у Павкиного подъезда стояла синяя «Победа» дяди Сережи Катаева, а в нее с клетками в руках садились Павлик, Тима и Юля. Дядя Сережа в черном кожаном пальто улыбался и что-то говорил ребятам. Но что он говорил, этого Ванюшка не знает. Во-первых, как ни старайся, а с третьего этажа слов не разобрать, и, во-вторых, на улицу его не отпустила мама. Ей ведь не докажешь, что узнать, куда едут заготовители, гораздо важнее насморка, который, по словам мамы, получит Ванюшка, если только промочит ноги.
        Заметив начальника лагеря, Ванюшка стремглав бросился к нему навстречу.
        - Сеня, Сеня! Они нас выгнали вчера! — закричал малыш. — Он сказал: «Уходите!» Мы ушли. А они сегодня утром с дядей Сережей уехали. И с клетками уехали!
        - Подожди, Ванюшка, не торопись. Говори по порядку. Кто кого выгнал? Кто куда уехал?
        - Из голубятни Тима нас повыгонял. Меня, Васю и всех, всех. Он на «Победе» уехал с Павликом и Юлей. Я просил маму отпустить, а она — нет. Я подбежал к окну, а «Победа» поехала уже… Они за тысячу километров ехали…
        Но синяя «Победа» мчалась по шоссе всего в пятнадцати километрах от города. На повороте к бокситовому руднику она остановилась. Распахнулись дверки, и на асфальт один за другим вылезли заготовители. Одеты они были по-походному: в спортивные брюки и куртки с «молниями», в соломенные шляпы. В руках у каждого по клетке с голубем.
        - Через пять часов я поеду обратно, — сказал ребятам Сергей. — Ждите меня у Зеленой Гривы.
        - Есть, ждать у Зеленой Гривы! Ясно, — ответил за всех Тима.
        Машина зарокотала мотором, выбросила облачко сизого дыма и, пробежав метров пятьдесят по гладкому шоссе, скрылась в лесу, за поворотом.
        - Ну, вот мы и приехали! — Тима перепрыгнул через кювет, поставил клетку на траву и с удовольствием потянулся, разминая отекшие при неудобном сидении ноги. — Красота то какая!
        Полянка, на которой стояли ребята, была покрыта необыкновенно зеленой, омытой недавним дождем травой. Капли воды сверкали золотыми россыпями на листьях подорожника, на венчиках ромашек и колокольчиков. В теплом прозрачном воздухе стоял смолистый аромат тайги. Справа, в сизой голубоватой дымке, высились черные шапки гор.
        - Красота! — еще раз сказал Тима и, раскинув на траве плащ, предусмотрительно прихваченный им в голубятне, пригласил: — Садитесь. Давайте обсудим. Выпускаем Сизого здесь, Дымаря — у Сухого Лога, Мраморного — у Зеленой Гривы.
        - Сизаря надо выпускать в паре с Мраморным, — вставил Павка. — Один он не долетит. В прошлом году его не тренировали.
        - Какой же он тогда почтовый, если за пятнадцать километров дорогу к дому не найдет? А придется от Малахита лететь. Сто пятьдесят километров! Ясно?
        - Ладно, выпускай!
        Юля поднялся, открыл клетку, вытащил голубя и, размахнувшись, подкинул над головой. Сизый часто захлопал крыльями, взмыл в синеву и взял курс на город.
        - Долетит, — сказал Тима, следя за голубем, который скоро превратился в темную точку, а затем и вовсе пропал за кромкой леса. — Значит, едем завтра. Ясно? Все делаем так, как решили вчера. Для связи берем голубей. Юлька, возьмешь Сизого, Павка — Дымаря. Я — Мраморного. Как только узнаем о Лапине, посылаем голубеграмму в лагерь… Да, а кто будет принимать голубеграммы?
        - Попросим Ванюшку Боброва, чтобы следил, — предложил Юля.
        - Нет, Ванюшка не подойдет!
        - Слушайте! Нельзя нам всем уезжать! — Тима привстал на коленях и начал доказывать, что один кто-то должен обязательно остаться в лагере. Юля с Павкой нахмурились. По лицам было видно, что перспектива остаться в лагере их не устраивала.
        - Кто согласен добровольно? — спросил звеньевой, окидывая взглядом помрачневшие лица товарищей.
        - Может быть, Павка, — неуверенно сказал Юля, избегая смотреть на Павку, который от неожиданного предложения широко открыл рот и с изумлением созерцал друга, посмевшего назвать его добровольцем. Тима, заметив Павкино замешательство, поддержал Юлю:
        - А что, Павка, правильно! Останешься в лагере. Будешь знать все, что получат ребята из городов. А мы найдем, ты первый узнаешь и Васе или Семену сообщишь. Ясно?
        - Ну, не-е-ет, — протянул Павка. — Пусть Юлька добровольно остается. Он любит на экскурсии ходить. А Семен сказал, что послезавтра пойдем на алюминиевый комбинат. Вот пусть Юлька и остается.
        - Правильно, Юлька, оставайся! Знать все будешь, на экскурсию сходишь…
        - Ты почему не остаешься? — спросил Юля.
        - Я? Я — командир. Мне нельзя.
        - Нам тоже нельзя! — отрезал Юля, и глаза его зажглись такой решимостью, что Тима отказался от мысли уговорить кого-нибудь из друзей остаться в лагере добровольно.
        - Сделаем так, — сказал он, доставая из кармана брюк записную книжку. — Я пишу названия двух городов и слово «база». Кто вытянет базу, остается без спора! Ясно!
        - Если ты вытянешь?
        - Останусь!
        Тима быстро заполнил бумажки, свернул их в трубочки и бросил в шляпу.
        - На, Павка, потряси, чтобы перемешались!
        Первым предложили вытянуть жребий Юле. Он долго колебался, не решаясь выбрать бумажку. Все бумажки были одинаковы, и кто знает, что кроется в середине каждого скрученного листка!
        - Вытаскивай! — сказал Тима.
        - Пусть Павка. Пусть он первый!
        Павка смело запустил руку в шляпу, вытащил трубочку и медленно развернул ее. На лице заиграла радостная улыбка. Он торжествующе посмотрел на Юлю и сообщил:
        - Дорога на Малахит!
        Юля приуныл: зря не согласился первым тянуть жребий. Теперь шансы уменьшились ровно наполовину. С тяжелым вздохом потянулся он к шляпе и снова оробел. Тима, затаив дыхание, следил за каждым движением товарища. Вот пальцы уже коснулись бумажки. Ее-то и хотел взять Тима. Вот… Но Юля отдернул руку, будто прикоснулся к чему-то колючему:
        - Бери, Тимка, ты! Мне, что останется!
        Звеньевой, не колеблясь, взял бумажку, к которой только что прикасался Юля.
        - Дорога на Урминск!
        Конечно! Юле было все ясно. На дне шляпы лежала одна бумажка с надписью «база». Он остается в лагере. Он не будет разыскивать Лапина и не пожмет ему руку, не скажет ему о надписи на горе Крутой.
        - Надо быть решительным, — сказал Павка. — А то тянешь — не тянешь.
        - Сам знаю, молчи уж! — раздраженно ответил Юля и, насупившись, стал слушать, как товарищи обсуждают детали отъезда.
        Ероша и без того взъерошенные волосы и постукивая свободной рукой по разостланной на плаще карте, Тима рисовал перед Павкой грандиозную картину поисков.
        - Мы приезжаем, — говорил он, — и сразу идем в музей. Ясно? Там собрана вся история. Находим Григория Лапина и узнаем, где он сейчас, и посылаем в лагерь голубеграмму.
        - В чем вы посылать будете? — с подковыркой спросил Юля.
        - Правильно, Юлька! — подхватил Тима. — Чуть не забыл. Надо будет достать гусиных перьев и сделать футлярчики. Перья раздобудем у соседей во дворе. Там у прудика есть наверняка. Слушай, Павка, дальше. Мы должны вернуться обратно через три дня. Не больше, а то потеряют нас. Говорим, что поехали к моему дедушке на рыбалку. Ясно? Если кто-нибудь из нас найдет Лапина, посылает в лагерь депешу и едет к Лапину. Все.
        - А денег у вас хватит? — поинтересовался Юля и коварно улыбнулся. — На дорогу надо рублей по сто пятьдесят!
        Тима с Павкой приуныли. Тщательно продуманное и подготовленное путешествие стало неосуществимой, далекой мечтой,
        - Ну вот, — вздохнул Павка, — приехали! — На розовощеком лице его появилось плаксивое выражение.
        - Я вам дам десять рублей, — великодушно сказал Юля. — Пусть уж! Я на лыжи и коньки деньги коплю. Но раз такое дело, лыжи и коньки подождут!
        - У меня тоже есть! — радостно воскликнул Павка. — На фотоаппарат накоплено.
        - Я велосипедные возьму! Ясно! — с подъемом сообщил Тима.
        Звеньевой подсчитал кассу. Тридцать два рубля. Коньки, лыжи, фотоаппарат и велосипед как менее важное в жизни отошли на второй план.
        - Вот и все! — сказал Тима. — Решение принято. Ясно? Забирайте клетки, пошли к Зеленой Гриве. Я же говорил, что здесь нам никто не помешает.
        Домой ребята приехали под вечер. Никем не замеченные, они пробрались в голубятню и закрылись в ней. Даже трех прилетевших голубей Тима не разрешил загнать в клетку: отложил до вечера, когда во дворе никого не будет. Сизый, Дымарь и Мраморный остались на крыше.
        У сарайчика показался Ванюшка Бобров. Он подошел к дощатым дверям и постучал кулаком.
        - Тима! Если вы тут, то Семен зовет в штаб.
        Малыш переступил с ноги на ногу, прислушался, поддернул трусики и решительно удалился.
        Тима видел в щелку, как Ванюшка скрылся в боковой аллее.
        - Нас теперь нет, — сказал он, оборачиваясь к друзьям. — Сейчас идем за перьями. Пойдем вдвоем — я и Павка.
        - Нет уж, с Павкой пойду я, — возразил Юля и направился к выходу. — А то ехать — вы, за перьями — вы, а я?..
        - Хорошо, идите вы с Павкой. Я буду починять клетки. Только на глаза никому не попадайтесь. Ясно? Буду ждать. Стучитесь три раза.
        Юля с Павкой отправились добывать перья.
        Хоронясь за кустами, ребята пересекли территорию лагеря, подобрались к забору и стали наблюдать. Сквозь щели был виден соседний двор. В глубине его небольшой прудик, обрамленный кустами шиповника. В воде плескались гуси. Поблизости не было ни души. Юля толкнул Павку локтем:
        - Я подберусь к пруду и поищу перьев. Там есть! Ты оставайся здесь и следи. Если кто-нибудь из дома выйдет, свисти. Только тихо.
        - Ладно, лезь!
        Павка отвел в сторону доску, болтавшуюся на одном верхнем гвозде. Юля быстро скользнул в отверстие, переполз на животе полянку, залег у пруда в кустах. Лежать было неудобно. В шиповнике, оказывается, росла крапива, густая и жгучая. Руки моментально покрылись белыми волдыриками и зачесались. «Вот чертова травка», — думал Юля, стискивая зубы. Пока он устраивался поудобнее, на крутой бережок вышли гуси и вразвалку направились по тропе прямо к засаде. Юля хотел отползти в сторону, но приглушенный свист прижал его к земле. Он боязливо покосился на домик с резными ставнями и черепичной крышей. На высоком крыльце стоял рыжий Трезор, тот самый знаменитый Трезор, про ученость которого рассказывали настоящие легенды. У Юли заколотилось сердце, мелькнула смутная надежда, что Трезор уйдет со двора. Но пес лег, вытянул перед собой лапы и положил на них большелобую ушастую голову.
        - Отползай… Отползай, Юлька, — долетел испуганный Павкин шепот. — Задом, задом пяться!.. Потихоньку пяться!
        «Отползай, — с досадой думал Юля, — что я, рак, по-твоему». Он хотел вытянуть руку из крапивы, но кусты предательски дрогнули. Трезор поднял голову и навострил уши. А крапива жалилась сильнее. Юле казалось, что лежит он на муравейнике. Вот ведь есть такие люди — гипнотизеры. Скажет гипнотизер: «Усни!» Глаза сами закроются. И Юля решил испытать свои способности, может, выйдет.
        - Усни, Трезор… Трезор, усни… Усни, Трезор… — твердил он.
        К укрытию подошел крупный белый гусак, вожак стаи. Придирчиво, со знанием дела осмотрел он распластанного в крапиве мальчика, затем качнул головой и, изогнув шею, долбанул твердым, как железо, оранжевым клювом в голую кисть. Резкая боль пронзила тело. Но, помня о Трезоре, Юля только плотнее стиснул зубы: «Будь что будет!» Теперь уж никто не обвинит его в трусости или нерешимости! Он докажет, что сила воли у него есть.
        Гусак обнаглел, обошел Юлю со стороны, заметил на заднем кармане брюк блестящую пуговицу и снова прицелился. Юля дрыгнул ногой, гусь, замахав крыльями, с гоготом ринулся в глубину двора, за ним устремилась стая.
        Трезор вскочил и подозрительно уставился на кусты. Юле казалось, что собака смотрит прямо на него.
        - Павка, — чуть слышно позвал он. — Павка…
        За забором послышались удаляющиеся шаги.
        «Неужели сбежал. Не может быть!»
        И тут, перед лицом «опасности», Юля вдруг почувствовал в себе уверенность. Он стал обдумывать создавшееся положение. Осторожно осмотревшись — надо ведь наметить путь к отходу, — Юля увидел в траве несколько гусиных перьев. Они лежали почти рядом. Не спуская с Трезора глаз, мальчуган дотянулся до находки и распухшими от крапивных ожогов пальцами собрал перья. В это время с улицы в калитку дома, во дворе которого «застрял» Юля, громко постучали.
        Трезор гигантскими прыжками бросился к воротам. Юля воспользовался этим, подскочил к забору и скрылся в отверстии.
        Тима уже потерял терпение, ожидая приятелей в голубятне. Несколько раз он чуть было не открыл двери без сигнала. Но вот наконец-то три удара. Тима откинул крючок.
        - Где Павка? — спросил Юля, перешагивая порожек.
        - Не прибыл еще.
        - Куда же он делся? Ну, Тимка, я чуть Трезсру в зубы не попался. Вот была бы история. На, бери перья.
        В дощатые двери опять трижды постучали. Появился Павка.
        - Здесь уже? — сказал он удовлетворенно. — А Трезор чуть через ворота не перепрыгнул, пока я стучался.
        - Так это ты стучал?
        - А кто же, — просто, с некоторым даже изумлением ответил Павка.
        Разложив на ящике с таким трудом добытые перья, ребята принялись за изготовление футлярчиков. Юля обрезал перья сантиметра на два-три от основания. Получились легкие, удобные трубочки. Павка проткнул каждую трубочку иголкой и продернул в отверстия по суровой нитке для того, чтобы прикрепить футляры к ногам голубей. Тима, взяв лист плотной бумаги, нарезал бланки для депеш.
        В эту ночь, получив разрешение родителей на ночлег в дровянике и на поездку к Тиминому дедушке в Малую Падь, друзья снова собрались в голубятне. На полатях расстелили кошму, потом тулуп. Укрылись одеялом. Долго шептались в темноте. Тима мечтал разыскать Лапина.
        - Только бы найти. И Семен бы обрадовался, и Вася. Он вообще-то хороший. Спорит, правда.
        - А как мы с тобой будем? — приподнялся на локте Павка. — Я найду Лапина, а ты в другой стороне, как узнаешь?
        - Если я найду, тебе Юлька сообщит. Ну и ты тоже.
        - Юлька, не забывай, слышишь?
        Юля что-то буркнул в ответ и отодвинулся. Обидно было оставаться дома, когда товарищи едут на серьезное и важное дело.
        - Тима, ты спишь? — не унимался Павка. — Давай, знаешь, как назовем наш отряд?
        - Какой отряд?
        - Меня, тебя, Юльку. Хорошее название выдумаем. Как вот партизаны. Я уже придумал: «Победители воздуха».
        - Не подходит. Давай лучше «покорители». Это воздух нам покорится. Слушаться нас будет! «Покорители воздуха»!
        На площадке прозвучал горн, и вскоре в лагере затихли голоса. Кто-то торопливо протопал босыми пятками у самых дверей голубятни.
        - Наши отбой сыграли, — вздохнул Тима, — спим, Павка. А отряд наш пусть называется «Покорители воздуха». Очень правильное название.
        На город опустилась ночь, на улицах вспыхнули сверкающие гирлянды электрических огней. С пристани на реке раздались звуки колокола, верно, отбивали склянки. С неба подмигивали звезды. Из-за Крутой выплыл ущербный диск луны. Лагерь уснул.
        ГЛАВА ШЕСТАЯ
        ПУТИ-ДОРОГИ
        «Велика наша земля. За три года и то, пожалуй, да что — пожалуй, наверняка не обойти ее всю. Шагай и день и ночь по лесам, горам, степям и равнинам без ночевок и привалов — все равно не успеешь: мал срок три года! Если даже поплывешь по бесчисленным рекам на лодке, по морям на пароходе, по пустыням, где пока еще не орошены сыпучие пески, поедешь на верблюдах, не хватит одной тысячи восьмидесяти дней, чтобы осмотреть Родину. А за три года ой-ой-ой что можно сделать…» — так размышлял Тима, сидя у окна вагона скорого поезда Новострой — Урминск. На востоке будто вишневый сок разливался по светлому небу. Подожженные солнцем, запылали закраины облаков. Они разгорались все ярче и ярче, и вот из-за гор выкатилось солнце. От его лучей вспыхнули росинки на траве и цветах. Но это только на холмах. В низинах еще курился туман. Густые молочные хлопья расползались, редели, рассеивались. Сквозь них, как сквозь матовое стекло, виднелись поля.
        «Ле-чу, ле-чу, ле-чу…» — попыхивал паровоз. Сонная речка с зеркальными омутками в осоке осталась позади. Хорошо у таких омутков сидеть по утрам с удочкой и подкарауливать серебристых язей!
        Пронесся мимо лесок. Стройные, кудрявые березки, гибкие рябины, пышные черемухи. Хорошо в таких рощах собирать белые грибы на крепких пузатых ножках. Заметишь в траве одну коричневую шляпку, присядешь, раздвинешь зеленые стебли, а там — целое грибное семейство!
        В низине у реки просыпалось село. Брели на пастбище коровы, лениво помахивая хвостами. На шеях у коров болтались колокольчики. За околицей, на пригорке, шевельнула плоскими крыльями мельница.
        А поезд мчал Тиму по уральской земле. Удивительно! Недавно тайга подходила почти к самому полотну, к окнам вагонов тянулись колючие лапы пихт, елей и сосен, а сейчас — равнина. И родные горы вдалеке, похожие одна на другую. Которая из них Крутая?
        Тима вспомнил, как провожал его Юля. Одиноко стоял он на пустом перроне (Павку в Малахит отправили раньше). «Чудак Юлька. Обеими руками махать начал и побежал еще вдогонку». Представилось опечаленное скуластое лицо друга, его взлохмаченные волосы и грусть в глазах-незабудках. Тима вздохнул, подложил под голову узелок с провизией и прилег. Вагон мягко покачивало, и колеса будто напевали колыбельную песню.
        Проспал Тима недолго. Кто-то настойчиво теребил его за плечо. Тима открыл глаза и оторопел: перед ним стоял проводник и держал в руках клетку с Мраморным.
        - Твоя птица? — спросил он.
        - Моя.
        - Разлучить тебя с ней придется. В пассажирских вагонах возить птиц запрещено. Будем составлять акт.
        «Вот так штука! Не учли. Павка тоже, наверное, в акт попадет. Высадят! Конечно, высадят, раз правила нарушили». Тима собрался с духом, умоляюще взглянул на проводника и как можно вежливее попросил:
        - Дядя, разрешите до Урминска. Дело у меня очень, очень важное. До Урминска недалеко, совсем рядом. А голубь ведет себя тихо. Он и не воркует даже. Можно, дядя?
        Голос у мальчика был так покорен, а в глазах такое отчаяние, что проводник задумался. А Тима с лихорадочной быстротой перебирал в голове возможные варианты завершения неожиданной истории.
        «Если согласится, хорошо. А если будет отбирать Мраморного, надо вылезать. До Урминска уже близко и можно дойти пешком…»
        - Для птиц, племянник, особый вагон есть.
        «Все пропало!»
        На верхней полке кто-то закряхтел, свесились ноги в мохнатых шерстяных носках. «Сейчас и этот скажет: «нельзя, мешают, беспокоят», — с горечью подумал Тима. Но пассажир, могучий старик с окладистой бородой, спустился вниз, сел рядом с Тимой и сказал басом:
        - Пусть везет голубя. Парень в лагерь к друзьям торопится.
        - И то, — поддержала соседка, женщина в цветастом платье с корзинкой на коленях. Готовясь к завтраку, она вынимала из корзины и раскладывала на столике всякую снедь: вареное мясо, ватрушки, пирожки, огурцы. — Не мешают нам голуби. Парень — тоже, видать, тихий. Как звать-то?
        - Тимой.
        - Тимофеем, значит? Доброе имя. Старшего у меня Тимофеем зовут. Может, слыхал про Героя Труда тракториста Тимофея Лосева? Про него во всех газетах писали, и портреты были. Есть, поди, хочешь? — Не дожидаясь согласия, она пододвинула Тиме сдобную творожную ватрушку, поджаренный кусок мяса и сочный соленый огурец.
        - Ты, товарищ проводник, разреши парню птицу довезти, все просим за Тимофея.
        Вошел еще пассажир, статный, подтянутый военный с зелеными погонами старшины-пограничника. Через плечо — полотенце с бахромой, в руках — мыльница. Он посмотрел на проводника, на Тиму, на клетку, сразу понял, в чем дело, и блеснул ровными зубами:
        - Присоединяюсь и тоже прошу!
        Проводник перевел взгляд с веселого, пышущего здоровьем лица старшины на расстроенную физиономию Тимы и махнул рукой.
        - Уступаю! — он поднял клетку. — Хорош голубок! Почтарь чистых кровей, и расцветка под мрамор! — В голосе его прозвучали теплые нотки, знакомые каждому голубеводу. И Тима понял, что никогда бы этот усатый и строгий человек в форменной фуражке железнодорожника не высадил его с голубем.
        - Ишь, какой бойкий, — сказал проводник. — Только, племянник, для порядка я голубя у себя в купе повезу. Согласен?
        Тима проводил Мраморного до служебного купе, попутно умылся и, свежий, сияющий, возвратился обратно.
        Дорога делала крюк. В окне мелькнула белая будка путеобходчика. «Так-так-так, так-так-так» — лязгнули под колесами вагона стрелки. Рванулся и сразу затих басовитый гудок паровоза.
        - Бери ложку, бери бак, бери ложку, бери бак, — шутлива пропел старшина, раскрывая коричневый чемодан. — А ну, солдат, приобщайся, — он улыбнулся Тиме и, заметив на его рукаве красную нашивку, поправился, — товарищ пионерский сержант, милости прошу к нашему шалашу!
        Очень вкусным бывает любое угощение, если оно предложено от души, от чистого сердца. Тима с аппетитом выпил две кружки какао из огромного термоса, попробовал домашнего печенья. Потом завязался оживленный разговор.
        Каждый рассказывал о своем крае. Тима тоже рассказал о городе Новострое, которого пока еще нет на картах, а в жизни он имеется, о металлургическом комбинате, самом большом в Союзе, о замечательном пионерском лагере во дворе рабочего городка, о ребятах, о новых стройках… Как только Тима упомянул о строительстве, старшина загорелся. Он потирал руки и все расспрашивал подробности.
        - Ждите меня в гости, — решительно объявил он. — Демобилизуюсь, обязательно к вам приеду. Ведь я, товарищ пионерский сержант, по мирной специальности — строитель.
        - А там, на границе? — заметил Тима. — Там тоже нужно, чтобы охранять.
        - Ну, об этом не беспокойся: не пролезут, не проплывут, не проползут и не пролетят! А строить надо, и много строить.
        - Вы на границе скажите своим, что мы строим, — попросил Тима. — Не мы сами, а взрослые, но пионеры тоже помогают. Наша дружина лом железный собирает, на полях помогает. Нас, пионеров, много! Ясно?
        Старик-сосед одобрительно крякнул и погладил бороду:
        - Люблю молодежь! Огонь! Видно, и мне придется к вам, Тимофей, ехать. Рассказывай-ка, как у вас с посевами?
        Тима смутился: этого он не знал. Поля вокруг города видел, а что на них — рожь ли, пшеница ли? Сады в Новострое наверняка есть. На пришкольном участке нынче шестые классы сажали ветвистую иргу, стелющиеся яблони, смородину. Да и во дворе рабочего городка Коля Хлебников с Василием Тимофеевичем Катаевым развели целый плодово-ягодный питомник. А вот посевы! Тима начал покрываться краской стыда. Выручила соседка. Она строго взглянула на старика:
        - Мал еще он в таких делах разбираться! Подрастет, все знать будет!
        - Мал? — лохматые брови деда поднялись вверх. — Ну, нет, гражданочка, свой край каждый знать должен. Я встречал таких-то, как он. Большие дела им знакомы. Один, вроде Тимофея, у нас в партизанском отряде был — воевал.
        С удовольствием отметив, что к рассказу прислушались, старик откашлялся, степенно погладил бороду и продолжал:
        - Пришел малец в отряд ночью. Стужа лютая, метель меж сосен, что твои курские соловьи, посвистывает, весь лес насквозь продувает, как дырявый полушубок. Видит часовой, бредет кто-то по сугробам. Шагнет — остановится, шагнет — остановится. Что, думает, за шагомер такой пожаловал? А сугробы намело в ту зиму, я вам доложу, мне по пояс…
        Тима мысленно поставил себя рядом с дедом и с огорчением отметил, что те сугробы закрыли бы его, Тиму, с головой.
        - Привел часовой задержанного в землянку. Смотрим — малец. Без валенок. Ноги тряпьем замотаны и крест-накрест кабелем телефонным перехвачены. Кабель немецкий. Ватник на парнишке — дыра на дыре, шапчонка с оторванным ухом, вата клочьями торчит. Смотрю, на месте оторванного уха вата вытянута. Вроде второе ухо сделано. Значит, сообразительный малец. Догадался, как мороз перехитрить.
        Тарасыч, наш командир — серьезный человек — генерал сейчас, — спрашивает: «Кто? Откуда? Зачем пожаловал?» А парнишка смотрит на него, глаза углями горят: «В партизаны я пришел, из села». Села… Эх, забыл, как оно называется. От Минска недалеко!.. «Я, говорит, хоть ростом и мал, а годов мне много… В день Красной Армии мне тринадцать исполнилось, сейчас четырнадцатый вторую неделю идет». Смотрим на него, а по лицу, как крапинки по яблоку, веснушки разбросаны.
        «Ничего тогда не поделаешь, — сказал Тарасыч, — родителей, говоришь, у тебя нет, возраст — призывной. Оставайся связный при штабе? Заулыбался Гришук — мальца-то Григорием звали, — обрадовался, не знает, что и сказать в ответ, как отблагодарить, значит.
        Распахнул он ватничишко, ворот у заплатанной рубахи расстегнул и галстук показывает. На голом теле, на груди его хранил. При фашистах ни на один день не снял!..
        Проворным и ловким разведчиком оказался парнишка. И как боец — на все руки. Сапог сам себе подобьет, гимнастерку починит… Не ныл, не хныкал, а места родные как знал…
        Гулко стучали колеса. Мелькали семафоры. Станция за станцией оставались позади. Тима забрался в угол и, наблюдая за рассказчиком, жадно ловил каждое слово. Заглянул в купе проводник. Заглянул и остался стоять в проходе, положив локти на боковые полки. Старшина зажег папироску. Добрая соседка поморщилась и отмахнулась от сизых нитей табачного дыма. Пограничник понимающе кивнул головой и ткнул папиросу в пепельницу.
        - А однажды такой случай был, — продолжал рассказывать старик. — Получили мы из центра задачу: взорвать мост, по которому фашисты к фронту подкрепления подбрасывали, а мост этот был железный, в три пролета. У фашистов под особым присмотром находился, эсэсовцы его охраняли. С обеих сторон окопчики понакопаны и крупнокалиберные пулеметы понаставлены.
        Разработали мы план операции: подобраться к мосту, снять часовых без шума, в казармы бросить по гранате, и за дело. Я Гришука к себе в пару взял. Взобрались мы с ним на насыпь, лежим. Мимо нас охранник ходит, от казармы к мосту и обратно. Морда у него платком подвязана, холодно было. Выбрал я момент, прыгнул фашисту на спину и снял его одним ударом. Да, видать, приземлился неловко… Об рельсу ногу зашиб. Ну, думаю, как начнут сейчас наши на той стороне, все прахом пойдет! Казарму-то мы не подорвем! Подозвал Гришука. Действуй, говорю. Как наши начнут на той стороне, швыряй в окно! Взял он у меня гранату и затаился. На той стороне рвануло, Гришук гранату в окно — р-раз! С той стороны подошли наши, заложили тол, запалы приладили. Меня двое на руки подхватили и быстро дотащили до кустарника, залегли мы, ждем. Слышим, состав идет. Земля гудит: основательно груженный.
        Знатный тогда получился взрыв! До сих пор, говорят, со дна той речки разный хлам достают.
        Недели через три самолет из Москвы в наше распоряжение прилетел. Выстроили отряд. Полковник из Центрального штаба Указ Президиума Верховного Совета зачитал: «За мужество и доблесть…» Первому вручили орден Ленина Григорию Лапину — Гришуку…
        - Лапин? Григорий? Григорий Лапин. «Стальной солдат»!
        - Уж это точно, что стальной, несгибаемый парнишка! Хороший парнишка!
        Тима схватил партизана за руку.
        - Он! Это — он! А сейчас он живой? Где он?
        - Чего ты волнуешься? — изумился партизан. — Жив-здоров Гришук. Да ты сядь, не егози! Живет Гришук под Минском, учится, наверное!
        Тима побежал к проводнику посмотреть Мраморного и не слыхал, как старик говорил старшине, что в тысяча девятьсот сорок четвертом году Григорий Лапин, Гришук, получил второй орден — орден Красного Знамени.
        - Сбили парня рассказом-то, — ворчала соседка. — Вишь, на месте сидеть не может. Нонче все они так. У меня меньшой — Илюшкой звать — в Корею собрался. «Я, говорит, мамань, быстро там управлюсь. Помогу Ким Ир Сену интервентов разбить — и обратно. Большим в разведке, говорит, плохо, их далеко видно, а я ползком, ползком. Меня не убьют. Ты, мамань, не плачь по мне. Когда храбрый, то — пуля боится и штык не берет. Про это песня даже сложена. Я, мамань, храбрым буду!» Вот и возьми такого. Насилу с отцом убедили, что без него в Корее дело сделают.
        Поезд подошел к станции Урминск. Тима торопливо попрощался с соседями и, подхватив клетку, спрыгнул с подножки. Поток людей захлестнул мальчугана. Подчиняясь его неудержимой силе, Тима мчался куда-то, останавливался, снова мчался. Над головой мелькали корзины, узлы, чемоданы. Свободу он почувствовал только в зале ожидания. Одернув курточку и поправив сбившийся в сутолоке галстук, Тима огляделся. В зале было много людей. От их голосов гул не смолкал ни на минуту. В углу, рядом с книжным киоском, касса. Слева — справочное бюро. Мороженщица с лотком. Буфет. Ага! Вот оно! Тима заметил на стене огромную таблицу — расписание поездов.
        «Поезд № 100, Урминск — Минск, отправление 22 часа 00 минут (время московское)». Все хорошо!
        До двенадцати ночи Тима успеет побывать в музее, разузнать все подробности о «Стальном солдате революции», а может быть, и о Лапине. Будет тогда о чем поговорить с Григорием Лапиным при встрече, будет о чем вспомнить. Звеньевой вышел на привокзальную площадь, свернул в станционный сквер и сел под тенистым тополем на зеленую скамейку с удобной покатой спинкой. Радостно было у него на душе. Ясно, что на след Григория Лапина он напал. Пора известить об этом Юлю. Тима достал листок плотной бумаги и карандаш. Поставил клетку на колени, положил под листок записную книжку и старательно стал писать.
        Затем скрутил письмо трубочкой, вытащил из клетки Мраморного, вложил послание в футлярчик из гусиного пера, прикрепленный к ноге голубя. Указательным и средним пальцами он сжал лапки Мраморного, встал и коротким, сильным толчком подбросил крылатого почтальона.
        Стремительно взмыв над тополями, Мраморный дал прощальный круг и полетел на север, к далеким горам.
        «До свидания, Мраморный! Лети, передай другу радостную весть, что герой Лапин нашелся, что скоро возвратится Тима в родной город с письмом от героя. А при встрече даст Тима слово за себя и за своих товарищей пионеров быть такими же бесстрашными и мужественными, как Лапин. И еще передай, Мраморный, что попросит Тима Григория Лапина приехать в Новострой погостить. Ведь не откажется, нет, не откажется он побывать в сказочных таежных краях, где на скале выбиты имена его боевых друзей». Голубь уже скрылся, а Тима все еще смотрел на синее солнечное небо, светлое и широкое, как океан в штиле. На губах у звеньевого играла счастливая улыбка.
        ГЛАВА СЕДЬМАЯ
        ХВОСТАТАЯ РАКЕТА
        - Вылезай сейчас же! Там ничего нет! Слышишь?
        - А я ничего!
        - Вылезай, вылезай, да осторожнее, ушибешься!
        - Уж я ушибся!
        Из-под стола показалась бритая голова. На ней замшевыми лоскутами повисла паутина. Ванюшка сел на коврик, дотронулся до ушибленного места и ужаснулся:
        - Володя, у меня почему затылок вырастает?
        - Что, шишку набил?
        - Она вырастет, как голова, да?
        - Нет, поболит немного и пройдет. Говорил тебе, не лазь под стол. Зачем ты ко мне пришел? Мешаешь только!
        - Меня Сеня прислал тебе помогать. Я сначала Коле Хлебникову помогал. Мы письма в гербарии писали. Потом Коля устал и сказал Сене, чтобы он меня тебе помогать послал!.. Володя, а почему лыжи, которые под столом спрятаны, с колесиками? Это, Володя, самолыжи?
        Ванюшка устремил серые лучистые глаза в сторону дивана, но староста кружка «Умелые руки» находился в глубоком раздумье и ничего не ответил. Володя изучал чертеж «лейки-самолейки «УР-1» («УР-1» — марка завода, выпустившего машину, то есть кружка «Умелые руки»).
        Кружковцы две недели безрезультатно бились над созданием совершенной поливочной машины (ее заказали садоводы Коли Хлебникова), но ничего не получалось. И не видать бы садоводам поливочной машины, если бы…
        Однажды вечером в лагерную мастерскую заглянул Володин отец, главный конструктор одного крупного завода Петр Алексеевич Сохатов. Он подошел к столу, за которым трудились кружковцы — они как раз составляли чертеж поливочной машины, сел на колченогий стул и спросил, обращаясь ко всем:
        - Как дела с дождеметом?
        - Думаем, — ответил Володя. — Папа, откуда ты знаешь про самолейку?
        Петр Алексеевич улыбнулся одними глазами и посмотрел на Семена, который следом за ним вошел в мастерскую.
        - Прихожу я сегодня на завод, — шутливо начал отец, — а мне и говорят: «Товарищ главный конструктор, в одном из пионерских лагерей группа изобретателей создает новую, необходимую для садоводства машину. Нужна деловая помощь». Ну и я…
        - Сеня тебе сказал!
        - Вот этого-то я и не знаю. Не мог запомнить. Где ваши чертежи?
        Он придвинул лист ватмана, уже порядочно измазанный карандашами и истертый резинками, вгляделся в неясные линии чертежа, взял остро отточенный карандаш и уверенно заявил:
        - Что ж, вполне приемлемая конструкция. Совершенно верно. Ваша машина должна действовать по принципу насоса. — Кружковцы переглянулись, но смолчали: о насосе не было и речи. — Значит, вы берете бак? Неплохо, неплохо… — Петр Алексеевич снял темно-синий пиджак, накинул его на спинку стула, вздернул выше локтя рукава белой шелковой рубашки и наклонился над чертежом. — Бак, бак — бачище… Так, так, так, — напевал он, играя карандашом. — Ага! Сверху на бак вы надеваете крышку из кровельного железа? Тоже верно. Только учтите, крышка должна надеваться плотно. От крышки в разные стороны идут водометные трубки? Превосходно… Пожалуй, хорошо бы на концах трубок установить дождевальные камеры вроде раструбов, какие бывают у обычных садовых леек. Так… Дно у бака двойное…
        - Папа, все понятно! — Володя сам принялся объяснять устройство самолейки.
        - Ну и ну, — сказал Петр Алексеевич, глядя на раскрасневшееся лицо сына. — А я ведь затруднялся в этом вопросе!
        Хороший получился дождемет! Володя с сожалением отложил чертеж. Взгляд упал на другой рисунок. Володя выхватил листок из середины стопы и сел, поджав под себя ноги. Эх, ракета-ракета! Сколько надежд и грандиозных планов было связано у Володи с кораблем «СС-1». Сверхскоростная ракета — это же Марс, Венера, Юпитер, Сатурн и миллионы звезд, призывно мерцающих над головой в ночной темноте! Но все равно мы до них доберемся! Да, да, доберемся! Ведь есть уже реактивные самолеты, есть ракеты, есть спутники, есть корабли-спутники… Очередь за межпланетными фотонными кораблями! Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра… А может быть, сейчас, в эту минуту, где-нибудь под Москвой или Ленинградом, под Киевом или Минском, под Свердловском или Владивостоком на ровной бетонированной дорожке стоит реальное воплощение Володиной мечты — межпланетный фотонный корабль. Он ждет только сигнала, чтобы умчаться в безоблачную, бесконечную синюю высь. Советская ракета! Первая в мире! Ведь никто другой, а наш русский ученый, Константин Эдуардович Циолковский, разработал теорию полета ракет. Он впервые научно доказал
возможность сообщения между Землей и планетами. Еще в 1898 году Константин Эдуардович сказал: «Будущее принадлежит ракете…»
        - Чертежи ракеты подготовил?
        Володя вздрогнул и оглянулся. Перед ним стоял отец. В белой рубашке с засученными рукавами, в белых брюках и желтых сандалиях, он выглядел очень молодо и даже напоминал чем-то Семена. Только Петр Алексеевич был на голову выше начальника лагеря и шире в плечах. А глаза такие же молодые, такие же задорные.
        - Папа, может быть, без чертежей, а?
        - Почему?
        - Ребята обязательно надо мной смеяться будут, подшучивать…
        - Вот что, Владимир, если хочешь стать настоящим человеком и тем более изобретателем, научись воспринимать замечания, научись исправлять ошибки.
        - Дядя Петя, а у Володи под столом лыжи с колесиками! Это самоходы?
        - Ванюшка! Ты откуда?
        - Я сидел там, под столом. Там самолыжи есть!
        - Какие самолыжи?
        - Это, папа, так просто! Вот, папа, чертежи! Пойдемте, нас ждут. Сеня приходил! — заторопился Володя, а когда Петр Алексеевич вышел, прихватив чертежи и карандаш, укоризненно сказал: — Ты, Ванюшка, какой-то несдержанный. Мы будем ссориться.
        На поляне, у фабрики «Пионер», собрался почти весь лагерь. Ребята разместились кто где смог. Было шумно. Люся Волкова в новом белом с красным горошком платье стояла у входа на фабрику. Перед ней на бревнах, приготовленных для сооружения гигантских шагов, сидели начальник лагеря и Вася. Они слушали, как звеньевая второго возмущается поведением заготовителей.
        - Когда это кончится! — негодовала Люся. — Вы мне скажите? Я требую, чтобы Тимку наказали! Это же настоящая разболтанность! Сегодня встретила Юльку и спросила у него, где Тимка с Павкой. Так Юлька зевнул сначала и только потом ответил, что, видите ли, они уехали на рыбалку!
        - И вовсе я не зевнул! — возразил невесть откуда появившийся Юлька. — Ты сочиняешь!
        - Нет, зевнул! К потом… Ой, Сеня, я что-то не верю в рыбалку! Тимка четыре дня тому назад пришел на фабрику. Я стала ругать его за то, что трав мало принесли, а он ответил мне: «Скоро некого будет ругать!» Почему, Юлька, ты остался, а они уехали? Почему? Ты не отворачивайся, посмотри мне в глаза. Обманываешь?
        - На тебя я давно насмотрелся!
        - Может быть, они действительно не на рыбалку уехали? — спросил Семен.
        - Ну, что я буду… — Юля покраснел и запнулся.
        - Видишь, видишь, Сеня! Юлька!
        Но Юльки рядом уже не было. И главное — шагов никто не слыхал…
        - Врет он, Сеня! — сказала Люся. — Врет!
        - По местам! — скомандовал Семен.
        К фабрике подходил Петр Алексеевич.
        - Направо или налево! — крикнул он еще издали. — Не вижу кафедры!
        - Сюда, сюда! — пригласил Вася.
        Петр Алексеевич остановился у дверей сарайчика.
        - Самое подходящее место. Доска есть, стул есть, — он показал на квадратный лист бумаги и бревна. — Аудитория тоже в полном сборе! Здравствуйте, ребята! Садитесь!
        Инженер положил на бревна папку и прошелся по гравию.
        - Сегодня будем рассуждать о ракете, — начал он, и все притихли. — Прежде всего, что такое ракета?
        Петр Алексеевич достал из кармана железную складную ручку. Перо и карандаш вытащил, а трубку показал ребятам:
        - Вот, посмотрите! Мы часто говорим о ракетах и думаем, что ракета — это обязательно корабль обтекаемой формы. А эта трубочка, которую вы видите у меня в руке, может легко стать ракетой. Что для этого надо сделать? Надо лишь запаять одно отверстие, начинить трубку горючим веществом, и ракета готова к полету.
        Петр Алексеевич прервал рассказ.
        - У вас физику все знают? — спросил он у Семена.
        - Все-е-е! — хором ответили пионеры. Громче других кричал Ванюшка Бобров, который перешел во второй класс.
        - Это хорошо! Без физики нет изобретений. Очевидно, вы знакомы с третьим законом механики. Перед нами два тела. Первое — трубка, второе — газы, которые мы получили бы при сжигании горючего вещества, помещенного в трубке. С какой силой газы вырвутся из трубки, с такой же силой она и полетит. Вот этот толчок газов и называется реактивной силой…
        Петр Алексеевич взял папку, порылся в ней, отыскал нужный листок и приколол его к фанерному щиту. Все увидели знаменитый межпланетный корабль «СС-1». Володя прижался к Васе и поежился.
        - Что, замерз?
        - Нет, волнуюсь.
        - Не волнуйся. Узнаешь свои ошибки и не ошибешься больше!
        - Почему не полетела эта ракета?
        Ребята следили за карандашом. Красная черта разделила межпланетный корабль на две равные части.
        - Это центр инерции ракеты. Чтобы ракета при полете сохраняла нужное направление, сила взрыва должна была действовать прямо по центру. Мы видим, что дюзы — камеры и выводные трубы, где происходит сгорание взрывчатого вещества, у этой ракеты устроены поперек центра инерции. Вернее, не совсем поперек, а под углом. Получилась реактивная мельница. Поэтому изобретатель и явился домой без бровей и ресниц. Надо было дюзы, обе дюзы, вывести в хвостовую часть межпланетного корабля.
        Разбор длился часа полтора. Петр Алексеевич забраковал у ракеты крылья, корпус, парашютный автомат.
        Пионеры решили общими силами построить звездолет. Создали конструкторское бюро. В него вошли пять человек. Главный конструктор — Петр Алексеевич, заместитель — Семен Самойлов, два конструктора — Володя Сохатов, Тима Болдырев и чертежница — Нюша Котельникова.
        Тиму Болдырева рекомендовал в бюро Володя, который знал, с каким мастерством Тима изготовил в техническом кружке Дворца пионеров действующую модель доменной печи.
        Петр Алексеевич ушел. Ребята окружили Семена и засыпали его вопросами. Володя подозвал Ванюшку, взялся одной рукой за отворот его рубашки-безрукавки, а другой замахал перед курносым лицом малыша.
        - Не совсем правильное расположение дюз, Ванюшка, играет второстепенную роль в неудаче моей конструкции, — рассуждал он. — Главная ошибка у меня в астрономии. Ты знаешь, что радиус земного шара — шесть тысяч триста семьдесят километров? — Ванюшка утвердительно кивнул головой. — В диаметре — два радиуса. Это двенадцать тысяч семьсот сорок. Луна от Земли — тридцать земных радиусов. Ученые, чтобы не допустить ошибки, прибавили еще двадцать тысяч двести километров. Всего до Луны получается триста восемьдесят четыре тысячи четыреста километров! — У Ванюшки открылся рот. — Надо было ракету на Луну запускать, а я — на Марс. А до Марса пятьдесят пять миллионов километров даже в великие противостояния…
        Раздался хохот. Ребята давно, оказывается, слушали Володину беседу с Ванюшей.
        - Ошибка в Марсе! — выкрикнул кто-то.
        - В Луне!
        - Во мне, — сказал Володя и тоже засмеялся.
        Из аллеи к фабрике выбежал Коля Хлебников. Он махал руками и кричал во весь голос:
        - Письма! Письма пришли.
        Письма! С каким нетерпением ждали в лагере вестей о Григории Лапине. Не раз учащеннее бились ребячьи сердца при одном только взгляде на веселого дядю Костю с кожаной сумкой на боку. Вот-вот скажет почтальон ребятам: «Получайте». Но дядя Костя улыбаться улыбался, но всегда говорил обычное: «Пишут еще». И наконец-то!
        Коля, захлебываясь, рассказывал, как вручал ему дядя Костя два пакета. Семен вскрыл самый толстый из плотной глянцевой бумаги с красочной юбилейной маркой.
        - Ребята! Нам пишут из Кедровска! О «Стальном солдате»! Читай, Вася!
        И, развернув тетрадный лист, Вася громко и медленно прочел:
        «Пионерский салют!»
        Все торжественно отсалютовали.
        «Ребята, отряд «Стальной солдат революции» организовался в нашем городе на самом старейшем металлургическом заводе в 1917 году, как только уральские рабочие узнали, что в Петрограде произошла революция. Они тоже прогнали богачей и создали Советы Рабочих, Крестьянских и Солдатских депутатов. Власть стала народной.
        Но жадные капиталисты и дворяне, чтобы не отдать власть, подняли восстание. Отряд «Стальной солдат революции» выступил на борьбу с атаманом Дутовым, который начал на Южном Урале контрреволюционный мятеж. Его казаки нападали на селения, рубили саблями рабочих и всех, кто был против капиталистов.
        Рабочий отряд разгромил атамана Дутова.
        В 1918 году буржуи подбили на восстание пленный чехословацкий корпус. Генералам Хорвату и Гайде капиталисты Америки, Англии, Франции, Японии и других стран, примкнувших к Антанте — военному союзу, — заплатили 15 миллионов рублей. Белочехи стали захватывать наши города. Народ поднялся на борьбу с наемниками. Летом 1918 года белогвардейцы подступили к Кедровску. Отряд «Стальной солдат революции» защищал родной город. Отрядом тогда командовал Степан Петрович Бояршинов. Крепко досталось белочехам и белогвардейцам, когда они сунулись в город.
        Три раза наступали они, а в четвертый вызвали два бронепоезда и кавалерию. День и ночь и еще день дрался отряд «Стальной солдат революции», но врагов было много. Прорвались рабочие сквозь кольцо и ушли в тайгу, чтобы оттуда вести борьбу с врагом до победного конца.
        В 1919 году отряд «Стальной солдат революции», который стал уже полком, вместе с частями Красной Армии выбил белогвардейцев из Кедровска и погнал колчаковскую армию на восток.
        О Лапине ничего узнать не могли, но разыскивать будем вместе с вами. Пришлите фотографию камня-иглы с надписью. Пионерский салют!»
        Снова руки ребят поднялись над головами. Вася вздохнул и закончил:
        «Городской лагерь при школе № 6».
        - Первая неудача, — с сожалением сказал Володя Сохатов. — Надо сохранить это письмо. Очень хорошо, ребята, что и там организован отряд по розыскам Лапина. А имя Бояршинова мы должны запомнить.
        - А чего запоминать? — уныло заметил Коля Хлебников. — Все равно главного героя не найдем. Уж если в Кедровске о Лапине не знают…
        - Что вы? Сразу и носы повесили? — сказал Семен. — Я думаю, что Лапина мы разыщем. Это первое письмо. Письма еще будут. В одном городе не знают, в других городах знают. Надо будет это письмо зачитать сегодня на вечерней линейке. А горевать нечего: поиски еще только начались.
        - А второе письмо из Архангельска. Это о гербариях, — Люся потянулась к конверту.
        - Читай, читай, — кивнул Семен. — Чем нас порадуют?
        Семен, хоть и подбодрял ребят, сам был огорчен тем, что в Кедровске, на родине отряда «Стальной солдат революции», неизвестно о Григории Лапине.
        «Гербарий ваш получили, — бойко читала Люся. — Спасибо. Он поможет нам лучше изучить ваш край. Мы тоже выслали вам гербарий. Только учитесь лучше, а то в письме, которое вы нам прислали, ошибка. Надо знать правило правописания «не» с причастиями. Вы пишете «не» вместе, а причастие имеет при себе пояснительное слово. Нужно отдельно писать…»
        - Как? — спросил Семен. — Кто писал это письмо?
        Коля Хлебников покраснел и молча опустил голову.
        - Коля, — тихо сказала Нюша Котельникова.
        Таким сердитым начальника лагеря ребята не видели еще ни разу. Он размашисто ходил по лужайке и говорил обидные и горькие для каждого пионера слова.
        - Утерли нам носы! Позор! Теперь весь Советский Союз узнает, что в нашем лагере пишут с ошибками!
        Ванюшка огромными немигающими глазами смотрел то на Семена, то на опущенные, чуть вздрагивающие плечи Коли и переживал. Жаль было малышу и Колю, и… Очень плохо, когда пишут с ошибками. Мария Федоровна не раз говорила об этом всем ученикам первою «Б».
        - Ох и стыдно нам, уж так стыдно, что я просто не знаю, что и говорить! Ну что мы напишем в Архангельск? А ответить обязательно надо!
        Семен остановился против Коли. Коля выпрямился, но в глаза начальнику лагеря не смотрел
        - Вот что, Николай, со следующей недели будешь заниматься русским языком, — твердо сказал начальник лагеря. — Нельзя позорить звание пионера. Кто из вас, ребята, имеет отличную оценку по русскому?
        - Юлька — круглый пятерочник, — ответил Вася Зимин.
        - Юля и будет помогать Хлебникову!
        ГЛАВА ВОСЬМАЯ
        МАЛАХИТ
        Красив камень малахит. Вся весенняя зелень собрана в его радужном блеске. Узорчатые жилки, оттенки, то светлые, то темно-зеленые, напоминают кудрявые сады, полянки с нежной травой и говорливыми ручейками, клумбы диковинных цветов.
        Но в природе малахит тускл и не особенно привлекателен. Ну, зеленый и все. Красивым становится камень только в умелых руках мастера. Попадет кусок малахита опытному камнерезу, и начнутся с ним чудесные превращения.
        Сначала на камнерезном станке с вращающимся диском из мягкого металла обточат малахит, потом при помощи крупных и мелких, жестких и мягких порошков, которые называются абразивами и насыпаются на диск, шлифуют, полируют камень, и уж только после этого засияет, заискрится, оживет малахит — любо смотреть.
        Есть еще один Малахит — город. До Октябрьской революции был он глухим захолустьем с закопченными избами, с лужами грязи на кривых улицах, с кабаками на каждом углу. Горько жилось в городишке рабочему люду.
        Но власть над землей перешла в руки искусного мастера — народа, и ожил город, как тот камень малахит. Улицы выровнялись, заблестели асфальтом, исчезли лачуги и встали многоэтажные дома, школы, театры — и все из камня.
        Павка прибыл в город Малахит утром, часов в девять. Выйдя на привокзальную площадь, он остановился в раздумье: «Куда двигаться?» Перед расставаньем было решено начинать поиски с городских музеев. Ведь в них собраны исторические документы.
        Мимо проносились «Победы», «Москвичи»; весело позванивая, бежали трамваи; спешили люди. А Павка не знал, в какую сторону направиться. Но ведь у него был язык, тот самый, который любого доведет даже до Киева, если, конечно, спрашивать дорогу у встречных. Он-то и помог ему добраться до музея. Долго ходил Павка из зала в зал.
        Много интересных вещей встретилось в музее. Вещи, найденные на стоянках древних людей, боевое оружие, знамена, машины — всего не перечтешь. Старательно изучал Павка каждую надпись, каждую этикетку в надежде увидеть имя Григория Лапина, но все было напрасно. О партизане нигде не упоминалось.
        Больше всего прочего приглянулась Павке одна сабля. Как осколок зеркала светилась она в солнечных лучах, что пробивались сквозь стекла широких окон. На рукоятке сабли — звезда, по лезвию — буквы художественной гравировки.
        У Павки глаза вспыхнули жадными искорками, когда он прочел надпись, от волнения на лбу даже выступил пот. Было выписано на сабле три слова: «За революционную стойкость!». Простоял возле сабли Павка очень долго — не мог оторваться. А сабля сверкала, переливалась на солнце, будто хотела рассказать о себе, о том, почему и когда попала сюда она, на почетное место.
        А было это давно, в 1919 году. Красная Армия громила Колчака, гнала беляков прочь с Урала. Рабочий полк «Стальной солдат революции» и Красная Кавалерийская бригада наступали на Малахит, в котором засели белогвардейцы. Целый день дрались они с колчаковцами и никак не могли вышибить их из окопов, опутанных густыми рядами колючей проволоки.
        Утром следующего дня командир полка и комбриг взошли на холм. Ветер колыхал полы черных мохнатых бурок, трепал кудряшки на высоких папахах. В бинокли командиры разглядывали укрепленные позиции белогвардейцев.
        Видели они, как колчаковцы подтягивали свежие силы, как в лощину проскользнули броневики с круглыми пулеметными башнями. А у перелеска, за рекой, рвались снаряды, трещали выстрелы — шел бой.
        На холм прискакал ординарец.
        - Справа бронепоезд белых! — крикнул он.
        - Пустить под откос! Взорвите пути.
        И решили командиры ударить по колчаковцам с двух сторон. Пехотный полк — с юга, а конница — с запада.
        Конная лавина красных первой ворвалась в город. Осталась позади колючая проволока, подбитые броневики, сброшенный под откос бронепоезд. Красные конники настигали врага. Впереди на буланом коне скакал комбриг.
        Улица. Мост. Площадь. Звонко цокали копыта. Надо спешить к станции, не дать белым уйти.
        Но в темном окне станционного здания вдруг вспыхнули яркие языки пламени. «Та-та-та-та!» — в упор бил пулемет. Конь комбрига вздыбился и рухнул на спину. Звякнула о булыжник сабля, высекла огненные искры, скользнула и исчезла в подвальной отдушине дома напротив.
        После боя долго искал ординарец драгоценную саблю раненого командира. Даже перетащил на другое место убитую лошадь. Но сабли найти не мог. Нашел ее мальчуган Сережка через месяц у себя в подвале. Удивился находке, но никому о ней не сказал. Смазал саблю салом, похищенным у матери в кладовой, и спрятал на сеновале.
        Колчак был разбит. Через Малахит красные части проходили на Южный фронт, на Врангеля. Вынес Сережка находку, завернутую в коричневую ситцевую рубаху, долго месил жидкую грязь босыми, в цыпах, ногами, разыскивая командира. Нашел и вручил со словами:
        - Самому храброму отдайте. Очень прошу. Пусть рубает беляков как положено.
        Взглянул командир на саблю, прочитал надпись и ответил:
        - Много надо сделать, чтобы заслужить такую саблю, Сережка. Геройская она. Крепко бил беляков хозяин сабли.
        Тогда унесли саблю к военному комиссару.
        - Пусть лежит в музее, — решил он, — на самом видном месте. Пусть знает народ, как достойно рубит Красная Армия врага.
        И ни Сережка, ни командир, ни комиссар не знали, что принадлежит сабля комбригу Григорию Лапину.
        Жаль, не умеет говорить металл.
        Павка с экскурсантами обошел музей еще несколько раз, но не узнал о Лапине ни слова. Не знали о нем в музее. Вышел Павка на улицу и пробродил по городу до вечера.
        Из одного переулка до него донесся веселый гам. На площадке, окруженной забором, пионеры играли в футбол. Звонкие удары по мячу слышались за воротами с красным плакатом: «Добро пожаловать!».
        «Лагерь!» — Павка толкнулся в калитку.
        - Славка, Славка! — крикнули за оградой. — Иди спрашивай: стучатся к нам!
        - Спроси, Саш, у меня рифма!
        - Иди, иди. Надо дежурить, а ты стихи пишешь.
        - Дорабатываю, а не пишу.
        Над забором появилось веснушчатое лицо поэта. Он суровым взглядом окинул Павку с ног до головы:
        - Тебе что?
        Павка отсалютовал. Голова моментально скрылась, скрипнула калитка. Дежурный был ниже Павки пальца на три. Недавно остриженная голова не успела загореть и напоминала белую тюбетейку. На нем была надета белая рубашка, галстук, черные трусы; в руках он держал тетрадь.
        - Вы к кому? — отсалютовал дежурный.
        - К вам в лагерь. Мне председателя совета.
        - Интересно, — сказал дежурный. — Сашка, позови Жору и главного дежурного. Скажи: новичок прибыл! Ты стихи пишешь? — спросил он у Павки. — Это у тебя что в клетке? В какой школе учишься?
        От изобилия вопросов Павка сперва оторопел. Он степенно провел ладонью по стриженому затылку и, все обдумав, ответил:
        - Стихи писать не могу — не выходят. В клетке голубь, почтовый. Учился в шестом «Б», в первой средней.
        - В первой?! А я тебя не знаю.
        - Я дня на два из города Новостроя сюда к вам приехал.
        Карие глаза дежурного окрылились и смотрели на Павку, как на какое-то чудо.
        - Странно… Удивительно.
        О чем толковал Павлик с председателем совета Жорой, старшей пионервожатой Галиной Сергеевной и начальником лагеря Еленой Трофимовною, осталось тайной.
        Светлоглазая Маринка, которой Слава успел сообщить о странном госте, видела в замочную скважину пионерской комнаты, что «новичок» размахивает руками и говорит, а все слушают.
        Долговязый Витя из первого отряда, решительно оттеснивший ее от дверей, передал собравшимся другое. Елена Трофимовна говорила, а гость сидел за столом и чему-то радовалсл. Витя даже уловил несколько слов о завтрашнем сборе.
        Витю вежливо отжал к стеке Леня… Но дверь распахнулась, и пионер появился на площадке.
        - Ребята, познакомьтесь. Это Павлик Катаев. Он наш гость, — сказала Галина Сергеевна, — приехал Павлик из города Новостроя. Юннаты, где юннаты?
        Подошла Маринка, исподлобья посмотрела на новичка. «Ну вылитый Славка. Такой же толстый, неповоротливый. Лицо веснушчатое, только глаза зеленоватые».
        - Марина, возьми у Павлика голубя и унеси в живой уголок. А ты, Жора, накорми и проводи гостя в четвертую палату. Там свободная койка.
        В четвертой палате спали. Было темно. Павка сразу налетел на стул. Хорошо, что Жора успел перехватить его, а то наделали бы шума. Свободная кровать стояла у окна.
        - Вот. Раздевайся и ложись, — показал Жора. — Не разговаривай только. Будут приставать — молчи. Да, пожалуй, все спят. Разве Слава. Славка, спишь?
        В ответ на соседней кровати раздался храп с присвистом.
        - Спит.
        Чистые простыни пахли свежестью. Павлик натянул одеяло до подбородка, подогнул колени и, прикоснувшись щекой к подушке, блаженно закрыл глаза. Приятно было отдыхать в мягкой кровати. Признаться, за дорогу он устал. Двести километров — не раз чихнуть. «Где-то сейчас Тимка? Юлька, наверно, сидит в голубятне, не вылезая, ждет вестей. Кто-то сейчас на заготовку ходит? Может быть, и Лапина уже разыскали, Вася хитрый: сразу по всему Союзу письма разослал». Мысли сменялись одна другой. О многом хотелось узнать Павлику.
        - Пав, ты спишь? — соседняя кровать скрипнула, одеяло заколыхалось. — Я — Славка. Помнишь, у ворот дежурный? Ты мне сразу понравился.
        - Нельзя разговаривать. Отбой.
        - Шепотком можно! — обрадовался Слава. — Не разбудим. О чем в пионерской договорились, а?
        - Я от нашего лагеря секретное поручение имею, — солидно ответил Павка. — Вот и разговаривал…
        Не успел он закончить фразы, как почувствовал, что отъезжает помимо своей воли к стене. Горячее дыхание щекотнуло ухо.
        - Дай немножко одеяла, — Слава стал убеждать нового друга, что умеет хранить тайны. — Обязательно должен мне рассказать, — шептал он. — Я тебя первый встретил. Расскажи, потом я стихи новые прочитаю. Чес-слово! Еще никому не читал.
        Ребята тесно прижались друг к другу, накрылись с головами одеялом. Павлик рассказал о горе Крутой, о надписи на камне-игле, о Григории Лапине, неизвестном герое.
        - Вы его найдете! — взволнованно заверил Слава. — Чес-слово! Надо с нашими ребятами поговорить. Вот завтра сбор будет…
        - Павел Иванович Кремнев придет. Я знаю.
        - Ну, тогда слушай, стихи прочитаю, — сказал Слава. — Хочешь? Ты глаза зажмурь. Я, когда пишу, всегда сначала зажмурюсь, увижу, а потом писать начинаю. Новое стихотворение я назвал «Поток». Для сбора написал. Это про партизана. Он в разведке был и речку горную с водопадом нашел. А на водопадах знаешь какие электростанции построить можно? Большие. В те времена война была гражданская и партизан не думал об электростанции. Но война кончилась, он выучился и приехал на ту речку, чтобы станцию построить. Эта станция от Малахита совсем недалеко.
        Слава помолчал, подумал и тихо, нараспев, начал:
        Снега белее облаков
        Лежат на склонах гор.
        Ручьи, стекая с ледников,
        Заводят разговор.
        Бегут ручьи, поют ручьи,
        Спешат… А за горой
        Поток стремительный гремит
        Холодною водой.
        Вдруг одеяло, как живое, зашевелилось и медленно поползло с кровати. Павка инстинктивно схватился за него и стал тянуть к себе.
        Слава отнесся к внезапному нападению спокойно. Он сел и возмущенно спросил:
        - Сашка, почему ты не спишь? Отбой тебя не карается?
        Знакомый голос, тот, что кричал дежурного Славу, обиженно ответил:
        - Я за тебя, Славка, больше никогда дежурить не буду! Ты всегда так, Славка! Как стихи писать — подежурь, а читать — другим. А мы хуже, да?
        - Ничуть, — подтвердило несколько голосов.
        - Читай для всех, — потребовал Саша.
        Ребята прослушали стихи, похвалили. Павлик в третий раз за день рассказал о цели приезда в Малахит. И четвертый отряд твердо решил тоже взяться за розыски героя.
        Уже обозначались бледные квадраты окон, уже на востоке протянулась чуть розовая полоска зари, уже чирикнула пичужка на ветках кудрявой березы под окном, а пионеры сидели на кроватях, обхватив руками голые коленки, и говорили о героях революции, которые завоевали для них светлую счастливую жизнь.
        В полдень Павка шагал в первой шеренге четвертого отряда к холму, за город. Гордо возвышался на холме белый мраморный обелиск — памятник большевикам-подпольщикам.
        Сели прямо на траву, поотрядно, большим, но тесным кругом. В центре — Павел Иванович. На нем просторный полотняный костюм. Серебряные виски оттеняют глубокие морщины на открытом смелом лице. Глаза у Павла Ивановича добрые, ласковые.
        Никогда не забудет Павка рассказа Павла Ивановича о бесстрашной подпольщице Цветковой.
        Задержали Веру белоказаки в Черном бору, недалеко от города. Ходила девушка к партизанам, чтобы сообщить им день и час выступления рабочих Малахита против колчаковцев. И вот на обратном пути, миновав самые опасные места, наткнулась она на кавалерийский патруль. Черноусый сотник остановил Веру, окинул ее подозрительным взглядом, заглянул в корзинку с грибами и грозно спросил:
        - Что по лесу шляешься? К партизанам ходила?
        Вера прикинулась глупой деревенской девчонкой и совсем было одурачила беляков, которые смеялись над ее испугом и нелепыми ответами.
        Но у городской окраины повстречался казакам Мишка Жаднов, сын золотоскупщика. Увидел он Веру и оскалил щербатый рот:
        - Допрыгалась, большевичка! Дружка-то повесили, и по тебе петля слезы льет!
        Метнулась Вера к плетню. Черноусый сотник дал шпоры коню, догнал ее и ударил плашмя саблей по русой голове. Упала девушка. Высыпались из корзинки грибы, и выпали наганы, которые лежали на дне.
        Скрутили белоказаки бесстрашную подпольщицу и бросили в подвал. Начались допросы и пытки, но она молчала. А подпольщикам сообщила запиской, что партизаны поддержат рабочих в нужный день и час.
        - Вот здесь, где сейчас обелиск, — показал Павел Иванович, — зарубили белоказаки Веру Цветкову с товарищами. Изрубили в куски. Мы потом отомстили за них колчаковцам…
        На поляне стояла тишина. Дружно гудели пчелы на розовых головках клевера. Стрекотали кузнечики, да в синеве перешептывались листья высоких тополей.
        Светлоглазая Маринка отвернулась и как-то странно засопела носом. Саша тронул рукой узенькое загорелое плечо.
        - Маринка, ты что?
        - В глаза пыль набилась.
        - Нет, Маринка, это не пыль. Сейчас и ветра-то нет. Это, Маринка, другое…
        - Другое, — всхлипнула девочка. — Я бы, наверно, не выдержала.
        - Выдержала бы, Маринка, обязательно! Когда трудно, ты всегда думай о бесстрашных революционерах!
        Павел Иванович закончил рассказ. Саша встал, вытянул руки по швам и запел:
        Замучен в тяжелой неволе,
        Ты славною смертью почил…
        Песня ширилась, росла. Привлеченные ею, подошли рабочие. Остановились у обелиска, сняли кепки и присоединили к общему хору сильные, суровые голоса.
        Потом Слава читал стихи, а Павлик рассказывал о Григории Лапине. Павел Иванович, лично знавший многих командиров из полка «Стальной солдат революции», не помнил такого.
        С грустью покидал Павлик лагерь. Медленно шагал он вместе со Славой к станции. Слава смотрел другу в глаза и молча вздыхал.
        - И чего ты, Славка, вздыхаешь? И так тошно.
        - Мне тоже, — сознался Слава.
        - Не нашли Лапина мы, — уныло сказал Павка. — Если бы я узнал, где он, поехал бы, сразу! Хоть на край света…
        - Павлик! — Слава схватил друга за рукав и заглянул ему в глаза. — Слушай, что я тебе скажу! И как я забыл об этом! Эх… Ведь у меня дедушка воевал с колчаковцами. Может быть, знаешь Коршунова Ивана Ефремовича? У него орден Красного Знамени есть! Чес-слово! А вдруг он Лапина помнит?
        - Чего же ты молчал? Пошли! — решительно сказал Павлик. — Спросим у него…
        - Какой быстрый, — засмеялся Слава. — Дедушка в Макарихе живет, отсюда километров десять!
        - Все равно, Славка, мы должны туда сходить. Все равно… Понимаешь, какое дело?
        - А лагерь?
        - Попросись у Галины Сергеевны — она отпустит. Сколько дней надо?
        - Одного хватит.
        - Решено! Пошли обратно в лагерь!
        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
        «ЭТИХ ДНЕЙ НЕ СМОЛКНЕТ СЛАВА»
        Утро выдалось солнечное и на редкость тихое. В прозрачной синеве замерли, будто нарисованные, белые барашки облаков. Густой развесистый тополь, росший возле самого сарая, на чердаке которого спали Павлик со Славой, не стучал, как обычно, ветвями о замшелую крышу. Тихо-тихо. Белые дымы из печных труб поднимаются к небу ровными столбиками. Рабочий поселок просыпался. То здесь, то там хлопали калитки: люди спешили на работу.
        Слава проснулся от ярких лучей солнца, бьющего сквозь щели в крыше. Откинув одеяло, он вскочил, поддернул черные трусики и потянулся до хруста в суставах. Стриженая голова Павки мирно покоилась на подушке. Павка безмятежно посапывал носом и шевелил пухлыми губами.
        - Подъем! — крикнул Слава. — Павлик, вставай!
        Павлику вчера пришлось изрядно поволноваться, упрашивая начальника лагеря и старшую пионервожатую отпустить Славу на денек в Макариху. Поэтому он спал как убитый.
        - Павлик, вставай! — и для эффекта крикнул в самое ухо: — Горим!
        Павлик открыл глаза, удивленно посмотрел на друга и спокойно спросил:
        - Кто горит? Далеко?
        Слава весело засмеялся.
        - Тебя не испугаешь! Это я нарочно крикнул, что пожар. Вставай, нам идти пора.
        Перебрасываясь шутками, ребята быстро убрали постель, оделись и по скрипучей лестнице спустились во двор, где их уже поджидал Илья — брат Славы — толстый гражданин шести лет. Мальчуган с самым серьезным видом протянул Павлику испачканную землей руку и сообщил:
        - Покормил.
        - Кого? — не понял Павлик.
        - Голубя покормил.
        - Молодец! Мы, Илья, уйдем скоро. Так ты смотри, не забудь воды голубю налить.
        Друзья плотно позавтракали, захватили про запас хлеба с маслом и тронулись в путь.
        От Малахита до Макарихи было недалеко: по шоссе километров десять всего, но Слава не любил пыльной дороги и повел товарища прямиком через лес. Шагая по узкой лесной тропинке, они останавливались иногда послушать неумолчное разноголосое щебетание птиц.
        - Ох и люблю я путешествовать, — говорил Слава, размахивая суковатой палкой. — Так бы пешком весь свет обошел.
        - А моря?
        - Что моря! Их переезжать можно. Слышишь, как птицы поют? Хорошо поют, радостно. Послушаешь — и охота стихи писать. Ты, Павка, зря стихи не пишешь.
        - Не умею, потому и не пишу.
        - А ведь их писать просто. Только рифму другой раз долго ищешь. Вот какое стихотворение я про лес сочинил. Хочешь?
        - Читай.
        Слава на минуту задумался, вздохнул и начал:
        Вошли в тайгу. Шумит она,
        Густая, беспредельная,
        Стоят подряд к сосне сосна,
        Как мачты корабельные…
        Тропинка внезапно уткнулась в широкую и глубокую канаву, наполненную почти до краев мутной, глинистого цвета водой, поперек канавы лежали две жердочки. Слава, балансируя руками, легко преодолел неожиданное препятствие. Павка замешкался:
        - Не бойся, — ободрял Слава, — быстрее только!
        - Я не боюсь! — Павлик решительно подошел к переправе и двинулся вперед по гнущимся жердочкам. — Канава — пустяк, — говорил он, — ты знаешь, на какие горы мы взбирались? Подойдешь к подножию, глянешь на вершину — шапка с головы валится…
        - Ну-у-у?
        - Вот тебе и ну!
        - Без веревок? — с любопытством спросил Слава.
        - Не нуждаемся, — с гордостью ответил Павлик. — Тренировка! Тимка и Юлька — мои друзья — по скалам отвесным запросто лазят… Скалолазы!..
        - А ты?
        - Не отстаю, — уклонился от прямого ответа Павлик.
        - Слушай, Павлик, ты любишь рыбу удить? — неожиданно спросил Слава. — Мы сейчас мимо тихого омута пойдем. Язи там — огро-о-омные. Порыбачим? За час на уху натаскаем!..
        - Ври-и, — недоверчиво протянул Павка.
        - Чес-слово!
        - Где удочки достанем?.. И потом спешить надо.
        - Удилища срезать — одна секунда! Лески у меня всегда при себе, — Слава вытащил из кармана картонку с лесками. — Омуток рядом. За тем вон лесочком. А дедушка все равно вечером придет с пасеки. Ждать придется.
        Ребята вышли к реке. Серебристой лентой вилась она в густых зарослях черемухи, ольхи и ивы. Слава срезал два удилища, привязал лески, насобирал червей — добывал он их под камнями. Осыпая землю, рыбаки сбежали по глинистому крутояру к реке. Выбрав места получше, они забросили удочки в синеватую спокойную воду.
        - Теперь — тишина, — предупредил Слава.
        За песчаной косой, у водоворота, под ивой, полощущей свои ветви в быстрине, что-то всплеснулось да так сильно, что брызги радужным столбом поднялись вверх.
        - Играет, — шепотком проговорил Слава. — Огромная, наверно.
        Павка согласно кивнул головой и, сделав губы сковородником, подул на нос: комар впился в самый его кончик, а руки были заняты. Вдруг поплавок на Павкиной удочке качнулся, по воде разбежались круги. А поплавок заприседал, как живой, заподпрыгивал и стремительно двинулся к осоке.
        - Подсекай! — выкрикнул Слава.
        - Есть! — восторженно взревел Павка. — Славка, сюда! Зда-а-аровый…
        - Не тяни! Не тяни, — волновался подоспевший Слава. — Вываживай! Вываживай… Не дергай — оборвешь!..
        Удилище согнулось дугой. Леса, разрезая воду, металась то вправо, то влево. По силе сопротивления чувствовалось, что попалась крупная рыбина. Павка, охваченный рыбацким азартом, не спускал глаз с лески. Комары облепили шею, лоб, щеки. Но Павке было не до них: пусть кусают. Перед глазами — вот здесь, на мелководье — уже бился светло-серебристый красавец язь.
        - Еще, еще, еще чуть-чуть, — шептал за спиной Слава. — Тяни!
        Павлик дернул. Язь вылетел из воды и забился в траве. Павка упал на него и, не поднимаясь, ощупью запустил пальцы под жабры.
        - Я говорил, говорил… — радостно суетился Слава. — Не верил еще…. В этом омуте огромные клюют…
        - Хорош язек, — довольно улыбался Павка.
        За полтора часа друзья натаскали порядочно. Соорудив кукан, они навздевали на бечевку улов и, веселые, тронулись дальше.
        - Нашим бы ребятам показать, — мечтал Павлик, любуясь красавцем язем. — Приеду, расскажу — не поверят.
        - Поверят, — успокаивал Слава. — Мне всегда верят.
        - Знаю, — вздыхал Павка. — Есть у нас в лагере один скептик — Колька Хлебников. Он никому не верит. За это скептиком его и называют. Он первый скажет, что я — хвастун… Стой! Ты куда сворачиваешь? Тропа-то вот…
        - Одно место тебе покажу. Помнишь, вчера обещал?
        Миновав скалистое взгорье, поросшее ельником, они вышли на лесную полянку. Стройные сосны с золотыми стволами обступали ее со всех сторон. В зеленой траве мелькали венчики цветов, порхали бабочки, гудели пчелы; воздух был ароматен и свеж. Слава сразу посерьезнел. Павка тоже притих.
        - На этой поляне был партизанский лагерь, — сказал Слава. — Вот и памятка оставлена, — он показал на гладкий, чуть выдававшийся из земли гранитный валун. На плоской поверхности камня была выбита пятиконечная звезда, и под ней поставлен год — 1919-й.
        - Партизаны против интервентов воевали. Мой дедушка в этом отряде разведчиком был.
        Ребята обошли поляну, осмотрели заросшие травой полузасыпанные ямы — по словам Славы, они были когда-то землянками, в них партизаны жили, — на опушке отдохнули, съели хлеб и прямиком через сосновый бор двинулись на восток.
        На окраине деревни, у деревянного домика с новыми воротами и огромным палисадником, в котором росли кусты крыжовника, смородины и малины, Слава сказал:
        - Вот мы и пришли. Подожди здесь немножко: я Султана утихомирю. Злой он — ужас. Чес-слово. Свои, Султан! — крикнул он, приоткрывая калитку. — Свои!..
        Грозный лай сменился радостным повизгиванием. Загромыхала цепь, заскрежетала проволока: собака подбежала к воротам.
        - Кто там? — донесся со двора женский голос. И сразу: — Славушка! Внучек!.. Проходи, проходи… Наконец-то! Загорел-то! Худой какой стал!
        Послышались звуки поцелуев.
        - Я, бабуся, не один, друг на улице ждет. Ох и храбрый он. Из Новостроя один приехал. — Павка покраснел: «Придумает же Славка». — Героя гражданской войны они ищут… Вот сколько рыбы мы наловили! Самого большого Павлик поймал! Павлик! Иди сюда… Бабусь, а дедушка с пасеки сегодня придет?
        Слава говорил, говорил и говорил без умолку.
        Старушка ласково смотрела на ребят и улыбалась, слушая взволнованную и бессвязную болтовню внука.
        - Что же мы стоим на дворе! — спохватилась она. — Покормить вас надо. Чай, устали в дороге?
        - Нет, мы уже покушали, — ответил Павка, — хлеб с маслом ели.
        - А я вас угощу сливками с малиной.
        В это время над плетнем появились три взлохмаченные головы. Средняя, смуглая, скуластая, с черными озорными глазами, тихонько свистнула.
        - Мишка! — узнал Слава. — Здравствуй, Мишка! Дожидайтесь нас, мы скоро выйдем. Видел, сколько язей понатаскали! — он потряс рыбой.
        - Узнали уже, — проворчала бабушка. — Отдохнуть и то не дадут. Наговоритесь еще… — она решительно потащила ребят в дом. — Успеют они, подождут.
        Напившись густых сливок с душистой, сочной малиной, Слава и Павка вышли на улицу. Ребята, которых набралось уже больше десятка, окружили гостей плотным кольцом.
        Скуластый паренек, которого Слава называл Мишей, вышел из круга и, засунув руки в карманы черных заплатанных штанов, обошел вокруг Павки, как бы оценивая его.
        - Ты язя поймал? — спросил он дружелюбно.
        - Ага! — с готовностью подхватил Слава. — Он! Аж удилище в дугу согнулось, когда Павка язя тащил. Килограммов, наверно, на пять…
        - На десять, — Миша присвистнул.
        Ребята дружно рассмеялись. Слава растерянно посмотрел на Павку и тоже заулыбался.
        - Ох и мастер же присочинять, — заметил Миша. — Я видел язя. Он килограмма два будет.
        - Славка, — беззлобно ухмыльнулся Павлик, — а ты говорил, что тебе на слово верят. Осечка?
        - Я для солидности прибавил, — оправдывался Слава, — тебе же лучше хотел сделать. Ребята! — обратился он к собравшимся. — Это мой товарищ Павка Катаев из Новостроя. Он со своими друзьями по всему свету ездит…
        - Опять осечка! — выкрикнул кто-то из ребят.
        - Ну, по Советскому Союзу, — поправился Слава, — не в этом дело. Павка героя гражданской войны разыскивает — Григория Лапина. Недалеко от города Новостроя, на горе Крутой Лапин надпись на скале выбил, а Павка ее нашел. Мы сегодня у дедушки спросим, знает он Лапина или не знает. Затем и пришли к вам сюда.
        - Лапина? Героя? — заинтересовался Миша. — Расскажите нам про него.
        Павка смущенно засопел носом: удобно ли признаваться, что и сам он, Павка, не знает о Лапине ничего.
        Но выручил Слава. Он посмотрел на Мишу и укоризненно произнес:
        - Я же сказал, что мы разыскиваем его. Не нашли ведь еще. О чем рассказывать?
        - А Иван Ефремович знает?
        - Это у него спросить надо.
        - Иван Ефремович сегодня будет про войну рассказывать? — спросил Миша. — Нам можно прийти послушать?
        - Приходите. Дедушка должен к вечеру с пасеки вернуться.
        - А нам председатель колхоза благодарность объявил, — вдруг сообщил Миша. — Мы отрядом на прополке двести трудодней заработали.
        - А в нашем отряде, — перебил его кто-то, — Борька Аксенов на помощника комбайнера выучился.
        - Борька выучился, — сказал Миша, — а ты хвастаешь.
        - Мы тоже учимся…
        - Айда купаться? — предложил Миша.
        Взбивая пятками дорожную пыль, босоногая команда с гиканьем понеслась по улицам деревни к реке. Веселым заливистым лаем провожали их кудлатые дворняжки.
        Весть о том, что Иван Ефремович будет рассказывать о гражданской войне, быстро облетела всю деревню.
        Вечером на лужайке возле дома Коршуновых собрались не только ребята, но и взрослые. Детвора устроилась прямо на траве. Взрослые уселись на бревна возле плетня. Мужчины дымили цигарками, женщины щелкали семечки.
        Иван Ефремович, седой как лунь, кряжистый старик, не заставил себя ждать. Он вышел из калитки, поздоровался со всеми, подсел к мужчинам, закурил и начал:
        - Много раз приходилось мне бывать в разведке, но одна запомнилась на всю жизнь. За нее и наградили меня орденом…
        Внимательно слушали рассказ Коршунова собравшиеся, и всем казалось, что сидит перед ними не старик, убеленный сединой, а лихой разведчик-боец, что не парусиновая куртка облегает его сутулую спину, а черная боевая бурка, пропахшая порохом, что не суковатую палку сжимает его рука, а острый клинок.
        - …К деревенской избе, — говорил Иван Ефремович, — в которой разместился штаб партизанского отряда, на взмыленных вороных конях подскакали два всадника. Спешившись, наскоро привязали поводья к плетню и вошли в избу.
        - Комбриг Лапин! — представился высокий, в черной мохнатой бурке кавалерист командиру партизанского отряда. — Моя бригада наступает на станцию Лиговка. Приказ командарма — действовать вместе с вами.
        Он снял бурку, бросил ее на широкую лавку и подсел к столу.
        - У генерала Казагранди большие силы, — сказал командир отряда, проверив у прибывшего документы, — в лоб станцию не взять, оружия мало. Пулеметов всего три, да и те минуту стреляют, час молчат: старые.
        - А выбить Казагранди из Лиговки надо, — твердо произнес Лапин, — как бельмо на глазу, всему фронту мешает этот Казагранди! Командарм дал сутки сроку.
        - Оружия бы, — сказал партизанский командир, — в два счета бы взяли станцию. А так… У Казагранди в Лиговке три пехотных полка и два артдивизиона.
        - Разведка ваша на станции была? — спросил комбриг, поднимаясь. Он нервничал, пальцы постукивали по рукоятке сабли.
        - Была.
        - Тогда решим так. Наступать будем завтра. Вот приказ командарма. Оружие постараемся достать сегодня. Дайте мне разведчика, который ходил в Лиговку.
        - Вызовите Коршунова, — приказал командир.
        Через полчаса три всадника на рысях подъезжали к Лиговке. У железнодорожного переезда их остановил патруль.
        - Стой! Откуда? — спросил у Лапина широкоплечий усатый унтер. — А ну слазь! — И тут же вскрикнул, схватившись за щеку.
        - Как разговариваешь, скотина! — выкрикнул Лапин, еще раз награждая перепуганного унтер-офицера плетью. — Как стоишь?
        Унтер и два солдата замерли, вытянув руки по швам.
        - Виноват, ваше благородие, — лепетал унтер, — сами знаете — служба.
        - Разговоры! — прикрикнул на него переодетый в полковничью форму комбриг. — Покажи нам, как быстрее проехать на станцию?
        - Вот по этой дороге, — козырнул унтер. Кавалеристы приблизились к станции. Суматоха и оживление царили здесь. На путях пыхтели готовые к отправке паровозы, теснились эшелоны с солдатами, боеприпасами, оружием и продовольствием. По перрону бегали, придерживая руками сабли, офицеры.
        - Сейчас, ребята, не зевайте, — сказал комбриг. — Как подам команду — действуйте. Да на оплеухи не скупитесь. Начнут спрашивать, кричите на них громче и бейте. Сразу вас в офицеры зачислят. Запомните, что у разъезда Лесного наши ждут. Далеко от меня не отрывайтесь… Коней вот жалко… Эй, солдат, — крикнул он громовым голосом, — подержи коней!
        Иван Коршунов и ординарец стали осматривать эшелоны.
        Встречные солдаты и офицеры вытягивались перед ними в струнку, козыряли: уж очень важным и свирепым казался им моложавый полковник в мохнатой казачьей бурке.
        - Какая часть? — спросил Лапин у солдата, сидевшего в дверях теплушки.
        - Батальон смерти, ваше благородие! — выкрикнул тот, вскакивая.
        - Что подготовлено к отправке? — спросил он у пробегавшего мимо прапорщика.
        - Эшелон с оружием и боеприпасами, господин полковник! — вытянулся офицер. — Стоит на втором пути!
        - Охрана надежная?
        - Так точно! В двух последних вагонах рота капитана Сивкова и пулеметный взвод.
        Лапин небрежным кивком головы отпустил офицера и вполголоса сказал ординарцу и Коршунову:
        - Готовьтесь к захвату эшелона. Коршунов, ты идешь на паровоз. Поговори по душам с машинистом, — комбриг похлопал рукой по деревянной кобуре маузера, — понял?
        - Ясно!
        - А ты, — комбриг повернулся к ординарцу, — посмотри, нет ли на эшелоне лишних. В хвосте должна быть охрана. Отцепи два последних вагона. Только без происшествий, осторожно.
        - Есть!
        - Ну а мне придется стрелки на главный путь перевести. У стрелок медленнее проезжайте, чтобы можно было на паровоз заскочить.
        К вечеру партизаны получили эшелон оружия и боеприпасов.
        - Стальная воля у человека была, — заключил рассказ Иван Ефремович. — Отчаянной храбрости был командир. Взяли мы Лиговку, — продолжал он, — разбили колчаковцев и на Малахит ударили. Говорят, что в бою под Малахитом комбрига Лапина пулеметной очередью прострочили. В грудь его ранили. Должно быть, и не выжил он…
        Долго еще рассказывал Иван Ефремович о героических подвигах бойцов и командиров Красной Армии. Павка слушал его и думал о том, что погиб Григорий Лапин смертью героя, и больно становилось Павке. Какая-то тяжесть давила на грудь, какой-то горячий комок подкатывался к горлу…
        Утром попутный колхозный грузовик увез ребят в город. Мишка со своей командой проводил их до околицы.
        Отдохнув, Павка забрал клетку с голубем и вместе со Славой пошел на станцию.
        - Погиб Лапин, — грустно говорил он другу.
        - А может, и нет, — бодрился Слава. — Дедушка-то что сказал? Он сказал: «Должно быть, не выжил». А если выжил? Вы его, Павка, найдете. Вот посмотришь. Мы тоже искать будем.
        Перед отправкой поезда Павка сунул другу клетку с голубем.
        - На! Если узнаете о Григории Лапине, пришли записку. В клетке и футлярчики для голубеграмм, и бумага. А мы найдем, я письмо напишу. Клетку? Возьми ее себе, Слава, на память. Бери, бери!
        ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
        СТРАННАЯ ДЕПЕША
        Не ходите на Крутую по шоссе. Все думают, что по шоссе до горы ближе, а получается наоборот. В обман вводит лохматая сосновая гривка, что тянется будто щетка между горой и шоссе. Кажется, пересечешь гривку, и конец пути! Но не тут-то было, пройдешь лесок, а там поляна. Пойдешь через поляну, и зачавкает под ногами бурая болотная жижа, откроются искусно замаскированные зеленью рослых камышей и трав мутные «окна» с остро пахнущей зацветшей водой… Одним словом — гиблое место, топь! Волей-неволей придется огибать болото стороной, продираться по кустам черемушника и ольхи. Наплачешься! Лишний крюк сделаешь километров на пять!
        На Крутую лучше всего идти прямиком, по «Тропе славы». Это ребята из лагеря во дворе рабочего городка дали тропе такое название.
        С вокзала в троллейбусе, трамвае или такси вы попадете прямо на площадь Труда — самую большую площадь Новостроя. В центре ее — трибуна из тесаного гранита.
        По праздникам мимо этой трибуны многоводной рекой текут колонны демонстрантов. Красно от знамен, плакатов и транспарантов, весело от песен, музыки и радостного многоголосого шума.
        Встаньте лицом к трибуне. Слева — Дворец культуры металлургов. Уж это по-настоящему дворец. Даже Коля Хлебников и тот ни разу не посомневался в правильности названия этого грандиозного сооружения. Дворец стоит на вершине холма. Со всех четырех сторон по склону к зданию поднимаются ступени из розовою мрамора. Сводчатые порталы главных входов, кажется, подкидывают вверх, в синеву, остальную часть здания, увенчанную позолоченным шпилем с рубиновой звездой.
        Направо будет прямая широкая улица. Шагайте по ней смело. Улица имени Героев революции поведет вас по правильному пути. Первый, второй, третий и четвертый кварталы — стоквартирные дома рабочих металлургического и алюминиевого заводов. Дальше кинотеатр «Заря» — куполообразное здание с открытой площадкой на крыше. Потом — снова жилые дома, стадион, летний сад, фабрика-кухня. Здесь у литого чугунного заборчика берет начало «Тропа славы». Бежит она мимо алюминиевого комбината, мимо просторных улиц, одетых в строительные леса домов.
        Дальше тропа приведет к гидростанции, пущенной в прошлом году. С одной стороны плотины чуть вздымается, будто дышит, шелковистая, прозрачная речная гладь. В богатырском разливе ее чувствуется скрытая сила, мощь, которая покорно ждет, что прикажет ей человек. По другую сторону плотины бурлит, пенится и клокочет вода. Рвется она через узкие бетонированные ворота. Это человек ей сказал: «Крути турбины!» — и вода беспрекословно подчинилась его воле.
        Выходите на тропу и не сворачивайте с нее до самого северного склона Крутой. У переката будет ответвление — едва заметная в траве стежка направо. Поперек этой тропки лежит серый гранитный валун. Его только что прикатили сюда Вася Зимин и Коля Хлебников. Семен, опасаясь, что отставшие ребята свернут к торфянику, приказал оставить на тропе знак «идти нельзя». Вася с Колей порядочно извозились, устанавливая этот знак, и решили спуститься к реке вымыть руки. По крутому склону, сплошь опутанному корнями деревьев, они добрались до мокрых галек, умылись холодной водой и присели на ствол поваленного бурей дерева, вершина которого лежала в воде, а корни, словно лапы гигантского паука, разметались в воздухе.
        - Юлька сильно обиделся, — сказал Коля, стараясь добросить камень до песчаного островка, что виднелся неподалеку от берега, но попытки его были тщетны: камни то не долетали, то перелетали цель и, падая в воду, поднимали высокие фонтанчики брызг. — Сегодня мы сколько раз уговаривали Юльку, — продолжал Коля, нагибаясь за очередным камнем. — Семен два часа уговаривал, и все же Юлька отказался идти на Крутую.
        - И зря уговаривали!
        - Почему зря? Юлька один дорогу к Игле знает.
        - Семен тоже знает. Он позавчера на Крутую ходил и все разведал. А Юлька не злится, а скучает. Тимку и Павку третий день не видит.
        Вася встал, одернул пиджачок и, поставив ногу на булыжник, стал завязывать шнурок у ботинка.
        - Нет, Вася, он обиделся, — не унимался Коля. — Зря мы их от заготовки растений устранили. Тимка с Павкой тоже дуться будут. Они в лагерь больше ходить не будут. Вот увидишь.
        - Тимка не такой, чтобы гонор свой показывать! Он поймет…
        К самому берегу подплыл красноперый окунь. Вася умолк и стал с любопытством наблюдать за рыбой.
        - Смелая какая, — сказал Коля, — не боится. — Он вывернул замшелый камень, нашел под ним червяка и бросил в воду.
        Окунь стрельнул в глубину, но, заметив червяка, возвратился. Миг — и червяк исчез у него во рту.
        - Вот обжора, — заметил Коля, — червяк не успел на дно упасть, он уже проглотил его. А с виду окунь — совсем крошка.
        - Есть такие крошки-рыбы, от которых и человеку спастись трудно.
        - Скажешь ты, — недоверчиво протянул Коля, — страшнее акулы рыбы нет.
        - Акула — чепуха. Есть небольшая рыбешка, которую даже крокодилы боятся. Не веришь? — Вася посмотрел на товарища и понял, что тот не верит ему. — Эта рыбешка, — сказал он, — длиной всего тридцать сантиметров. Она тупорылая. Цвет — голубоватый и черные пятна по чешуе, называют ее пирайя, или пилозубый лосось. В наших реках она не водится, а только в Южной Америке.
        - Чем же она страшна?
        - Нападает на людей, животных и рыб.
        - Она нападает, и все? Да ее схватить можно. Чего там — тридцать сантиметров.
        - В том-то и беда, что пирайи поодиночке не нападают, а налетают сразу стаями, в которых по нескольку тысяч. Налетят — и давай кусать. Животное или человек после укусов слабеет — кровь-то теряется, выходит через раны — захлебывается и тонет. И не успеет тело до дна дойти, как остается один скелет. Были случаи, когда пирайи нападали на лошадей. Лошадь выберется на берег и умирает.
        - Сказка?
        - Кроме шуток. В челюстях у пирайи такая сила, что она запросто толстую палку перекусывает и даже стальные крючки.
        - А крокодилы почему их боятся?
        - Кому охота погибать. Крокодилы спасаются от пирайи тем, что всплывают на поверхность и, перевернувшись вверх брюхом, подставляют им спину: на спине у крокодилов прочный панцирь. Его-то не прокусить.
        - Выходит, что в тех реках и пить опасно?
        - Да, но животные берут хитростью. Пирайи обычно держатся на глубине, пока не чуют добычу. Животные делают так: в одном месте взбаламутят воду. Пирайи думают: «Ага, вот где мы поживимся!» и бросаются к этому месту. А животное быстро отбежит подальше и пьет.
        - Вот ведь какие мерзкие рыбешки, — сказал Коля, — прямо чудовища!
        На крутояре послышались голоса.
        - Коля, полезли наверх. Надо встретить ребят. Вот что! Ты посидишь у тропы, пропустишь всех и пойдешь замыкающим.
        Они поднялись по скату и остановились в кустах; на тропе показался Ванюшка Бобров. Картонная папка, перекинутая через плечо на широкой перевязи, почти касалась земли и на ходу колотила малыша по пяткам. Ванюшка то и дело оглядывался, пытаясь обнаружить невидимого спутника, неотступно следовавшего за ним.
        Конечно, Ванюшка не заметил ни Васю, ни Колю. Да и увидеть их было трудно в густом соснячке. А Ванюшку было видно преотлично. Малыш быстро проскочил мимо камня-знака и направился было по верной дороге, но почему-то вдруг повернул вспять, подошел к камню и замер. Лицо его стало серьезным и сосредоточенным. Ванюшка думал.
        - Сейчас пойдет на торфяник, — заметил Коля.
        - Не должен.
        - Пойдет! Ванюшка всегда так: подумал — сделал наоборот.
        И действительно, малыш перешагнул камень и решительно двинулся по запретной тропе.
        - Ванюшка, стой! Ты же видишь, что тропа загорожена. Знаешь дорожные знаки?
        - А-а-а, Вася! Я, Вася, знаю! А тут, я думал, препятствие!
        - Препятствие, — буркнул Коля. — И без препятствия на торфяник утопал бы.
        Вася с Ванюшкой ушли. Коля лег на лужайке в высокой траве. Скучая в одиночестве, он выдергивал из земли былинки и обкусывал сочные хрустящие корешки. Живое подвижное лицо Коли в это время ничего, кроме уныния, не выражало: оно померкло. С чего радоваться? Сиди на полянке вместо верстового столба и направляй недогадливых по верной дороге. Коля перевернулся на спину и прищурился. Сквозь ресницы яркий свет проникал не так сильно, и день сразу превратился в вечер. По небу разгуливали тучки-кудряшки. Вровень с ними парили какие-то птицы. Вдруг Коля уловил близкий смех и быстро лег на живот. По тропе шли Люся и Нюша Котельникова. В руках у девочек были пучки растений, в папках тоже. Подруги задержались у обрыва, Люся сняла с головы венок, сплетенный из ромашек, размахнулась и бросила его в воду.
        - Плывет! Плывет!
        - Радуется, — с неприязнью прошептал Коля, следя за каждым движением девочек. — Подвела Тимку и смеется.
        Коля сейчас почему-то сильно обиделся за звеньевого первого. Захотелось чем-нибудь досадить этой бойкой и крикливой «командирше». Ведь и Коле не раз доставалось от нее на орехи. И за что, спрашивается! За крохотную помарку на гербарной этикетке, за неаккуратно свернутый листок бумаги, за… Что и говорить, вздохнешь за работой — и то выговаривает! Ох и хорошо бы сейчас!.. Коля заерзал от нетерпения. Эх, только бы вышло по его плану. Люся с Нюшей свернут на запретную тропу, Коля подождет немного, затем догонит девочек и откроет им роковую ошибку. Упрекать он их не станет, нет! А вежливо-вежливо заметит, что ходить по лесу надо учиться у Тимы, Павки и Юли, что, не зная дорожных знаков, можно заблудиться. Наговорил бы им, пусть помнят! Пусть…
        Девочки поняли назначение камня. «Ее не проведешь, — думал Коля, провожая глазами мелькающее в кустах белое с красными горошками платье, — все знает!»
        Подождав еще несколько минут, он поднялся, раза два крикнул для проверки и, не получив ответа, зашагал по тропе.
        На круглой поляне у лесного оврага царило веселье. В тени густокронных сосен у могучих корневищ раскинулись скатерти-самобранки — газетные листы. На них появились куски ржаного хлеба с маслом и солью, луковицы, вареная картошка. Вкуснее еды, чем эта, вряд ли преподносила своим хозяевам даже самая волшебная скатерть. Душистый хлеб, немного солоноватый, вприкуску с таежным смолистым ароматом! Разве сравнишь его с чем-нибудь? Нет, конечно, нет!
        Коля подсел к Васе и Семену, уничтожил два куска хлеба и захотел пить. Фляга начальника лагеря была пуста. Коля забрал ее и направился к оврагу искать воду. В предположениях своих он не ошибся. На дне оврага под покровом густой листвы черемушника и черной смородины журчал ручеек. Серебристая струйка пробивалась среди мшистых камней и крохотным хрустальным водопадиком будоражила мелкий, величиной не больше обычного таза, омуток с разноцветными гальками на дне. Вода в нем даже на вид была ледяной.
        У Коли заранее заломило зубы. Он прилег у ключика и, упираясь ладонями о камни, припал губами к воде. И тут лицо его сморщилось, а глаза закатились. Коля поспешно выплюнул воду и призывно крикнул:
        - Э-ге-ге-й! Э-ге-ге-ге-гей! Ко-о-о мне-е-е!
        Все, кто был поблизости, устремились к оврагу. Затрещали сучья кустарника, заколебались ветки, у омутка собралась толпа. Пионеры слушали Колю и с любопытством посматривали на загадочный ключик, вода в котором оказалась соленой.
        Володя Сохатов отважился взять пробу. Он зачерпнул шапкой воду, набрал полный рот, посмаковал и проглотил.
        - Здесь будет построен санаторий, — авторитетно сказал он притихшим ребятам. — Это же нарзан, вода углекислая!
        - Минеральная вода? — удивился Коля. — Не может быть!
        - Не веришь — не надо, — пожал плечами Володя. — А по-моему, это — нарзан. Чуть солоноватый, а что пузырьков нет, так напора нет, выдохся нарзан. На Кавказе таких источников, как у нас водопроводных колонок. Ты, Коля, по-моему, открытие сделал.
        Володя нахлобучил на затылок мокрую кепку, прищурившись, посмотрел на Колю и зашагал к тропинке, спрятавшейся в зарослях лопухов.
        - Володя! — окликнул Коля. — Значит, эту воду можно пить?
        - Конечно, — отозвался Сохатов.
        - Будем пить, — сказал Коля, устраиваясь у омутка, чтобы сподручнее было напиться прямо из водоема.
        - Вставай сейчас же! — накинулась на него Люся и, воинственно задрав нос-пуговку, двинулась в наступление. — Поднимайся немедленно! Еще отравишься! — цепкие пальцы ее крепко ухватились за воротник голубой трикотажной рубашки.
        - Люся, не тяни за воротник, — взмолился наконец Коля. — Я встану, встану. У меня брюки на коленях промокли.
        И тут на его губах появилась озорная улыбка. Он быстро прилег у омутка и сделал вид, что жадно пьет воду.
        - Колька!
        А Колю уже била какая-то страшная дрожь, язык высунулся, лицо перекосилось и покраснело.
        - Ой, — ужаснулась Люся, — держите его! — Она схватила Колю за руку. — Володя, держи ноги! Нюша, помогай… Ну чего же вы стоите! Нюша, расстегни ему ворот… Володя, крепче держи, видишь, как бьется. Надо его на бок перевернуть. Сейчас бы молока, оно помогает при отравлениях.
        - Рвотное надо, — вставил кто-то.
        - Я ему пальцы в рот суну — и вырвет, — уверенно заявил пионер в белой полотняной рубашке с засученными рукавами.
        Эти слова сразу подействовали на Колю. Он перестал биться, открыл глаза и засмеялся:
        - Жалко меня стало? А ты, Люся, ругаешься? И с Тимкой тоже ругаешься… Я ведь нарочно.
        - Так не шутят, — обиделась Люся.
        - Нехорошо, — сказал Володя. — Мы даже испугались…
        По крутому склону с шумом и треском что-то катилось к ребятам.
        - Валун сорвался! — тревожно предупредил Коля, и пионеры бросились врассыпную.
        Но из кустов показались ноги в сандалиях, штанишки, перепачканные землей, майка и… на поляну задом наперед выехал Ванюшка.
        Под громкий смех, которым встретили это неожиданное вторжение ребята, он деловито осмотрел себя, вытащил зубами занозу из ладони и стал тереть рукавом майки грязную щеку.
        - Ягод там! У-у-у сколько! Усеяно все, — сообщил Ванюшка спокойно. — Мы с Васей и Сеней больше половины съели и еще больше половины осталось. Володя, а гора Крутая, как здесь крутая, а?
        - Чулки ты уже продрал, — заметила Люся, беря Ванюшку за плечи и поворачивая бритым затылком к себе, чтобы разглядеть его со спины. — А извозился ты-ы-ы! Почему под ноги не смотришь?
        Ванюшка с готовностью исполнил последнее и критически уставился на сандалии. Все как будто бы в полном порядке. Ну, порвался ремешок и отскочила пряжка, ну, отстала подметка, но Ванюшка же не виноват.
        - Смотрел, — вздохнул малыш, — очень даже все видел. Сеня сказал, как мы ягоды ели…
        - Пока вы ягоды ели, — похвастался Коля, — мы нарзан нашли. Целебная вода! Напьешься — никогда не заболеешь!
        - Это нарзан! — Ванюшка хотел засунуть руки в карманы, но у штанишек с лямочками через плечи и короткой перекладиной на груди их не оказалось. Малыш сделал руки за спину и, выпятив живот, бочком приблизился к омутку.
        Он присел, при полном молчании окружающих зачерпнул в ладошки воды и причмокнул пухлыми губами:
        - Соленая! Я знаю!
        Неподалеку раздалось громкое кваканье. Колыхнулись зеленые шапки высоких лопухов. Бесхвостый представитель земноводных — огромная пупырчатая жаба — пожаловала на лужок. Жаба разинула широкий рот, захлопнула его, будто закрыла чемодан, и вытаращенными глазами посмотрела на малыша.
        - Кш-ш-ш-ш ты! Пошла обратно, — Ванюшка брызнул на нее водой.
        - Вот страшило. Тронься за нее, и бородавки на коже вырастут! У-у! — Коля подобрал увесистый булыжник и размахнулся.
        - Не трогай! — воскликнула Нюша. — Вовсе от них бородавок не бывает, они пользу приносят. Вредных насекомых и слизняков едят.
        - Ну-у-у?
        - Валентина Петровна на уроке говорила. Ты забыл уже?
        - Соленой воды хочет! Это я посолил!
        - Чего посолил? — Коля с недоумением взглянул на малыша.
        - Воду здесь посолил, — охотно объяснил Ванюшка. — Я тут пить нашел и лягушек сразу сто спугнул. Ты, Володя, не сердись, что я твой пакетик весь просыпал…
        Наверху пронзительно засвистели. Пора в путь. Начальник лагеря скликал пионеров. Ребята выбрались из оврага и, подшучивая над Колей, Люсей и Володей — главными героями открытия нарзана, — двинулись лесом по желтой прошлогодней хвое, застилавшей землю, и скоро вышли к гари.
        В таежных краях часто встречаются такие места. Когда-то страшный огненный ураган бушевал среди деревьев-великанов. Возникший от удара молнии или от небрежно залитого костра огонь с быстротою ветра распространялся по сухой хвое, поднимался по стволам в густые кроны, перелетал по ним с дерева на дерево. Удушливый черный дым, языки пламени, искры, зола и пепел зловещим облаком взлетали к небу. Все живое — звери, птицы, насекомые бежали, летели, ползли прочь, ища спасения. Но давно погасло пламя, дотлели угли, и на месте лесного пожара образовалась поляна, заросшая высокими травами, усеянная обугленными скелетами деревьев.
        Трудно пробивать по гари дорогу. Ноги натыкались на острые сучья, соскальзывали с поверженных стволов.
        Раздвигая высокие заросли розовоголового кипрея — иван-чая, Семен вел отряд к горе. До подножия Крутой добрались без происшествий. Разделились на группки и разошлись в разные стороны исследовать россыпи камней, ущелья, посмотреть, нет ли чего в трещинах, Ванюшка обнаружил на одном валуне множество темных пятен. Издали валун был похож на леопарда, припавшего к земле и готового вот-вот прыгнуть.
        В полдень группы собрались на условленном месте.
        Началось восхождение на вершину. Опираясь на палки, прихваченные по дороге, пионеры медленно тронулись по руслу высохшего ручья.
        У кумачовых пятен Семен задержал отряд. Коля Хлебников потрогал рукой гладкий утес:
        - На книгу похожа. Только заглавия не хватает. Надо выбить.
        - О партизанах, да? — подхватил Вася. — Там над пятнами — большими буквами. Далеко будет видно! Напишем: «Здесь спят герои».
        - Спят? — Коля отрицательно замотал головой. — Не подходит такой заголовок.
        - Лучше написать так, — предложил Володя, примостившись на выступе и нацеливаясь объективом «Туриста» на красные пятна. — Написать: «Скала бессмертной партизанской славы!» Ведь хорошо будет. Правда?
        В разговор вмешалась Люся:
        - Плохо!
        Володя понял ее замечание как личный выпад и поспешно стал спускаться с выступа к ребятам.
        - Плохо, — продолжала девочка, — надо для надписи такие слова выбрать, чтобы в них про смерть совсем не было.
        - Эх ты! — Володя встал перед девочкой. — Почему ты, Люся, всегда-всегда против? Неужели тебе и сейчас непонятно? Бессмертная — это пожизненная. На всю жизнь! Никогда не умирающая!
        Спокойное лицо Нюши, сидевшей на камне рядом с Люсей, заиграло румянцем, глаза вспыхнули. Тронув подругу, Нюша произнесла убежденно:
        - Лучше написать: «Скала вечной партизанской славы!»
        - Здорово, — восхитился Коля. — Принимаем поправку!
        Подошел Семен. Передав бинокль Ванюшке, который сгорал от нетерпения собственными глазами и поближе увидеть красные пятна, начальник лагеря присел на корточки возле споривших:
        - Ну, открыватели, это, по-моему, боксит. Минерал, дающий нам алюминий.
        - А Юлька говорил — мрамор…
        - Отдохнули? — Семен ловко закинул за спину ружье, предусмотрительно взятое из дома — мало ли какая встреча может произойти в тайге, — поправил широкополую шляпу, которая делала его похожим на лихого степного наездника, и скомандовал: «Вперед!»
        Короткий бросок по крутому каменистому склону, и ребята были уже у Иглы. Расчищенная заготовителями надпись четко выделялась на граните. Читалась она легко. Это, очевидно, потому, что каждый знал ее наизусть. И все же ребята еще и еще раз пробегали глазами по волнующим строчкам. Затем, тщательно осмотрев со всех сторон гранитную глыбу, пионеры сели отдохнуть и разговорились. Только Ванюшка Бобров продолжал ползать на четвереньках вокруг Иглы, обдирать остатки мха и таращить лучистые глаза на каждую царапину в надежде отыскать еще что-нибудь. Он увлекся и чуть-чуть не проскочил мимо очень странной палочки, застрявшей в трещине на плоском, как стол, камне.
        Обрадованный и удивленный, малыш бережно поднял находку. Палочка оказалась не палочкой, а лапкой какой-то птицы. Но странно, на лапке была еще одна косточка, а в нее спрятана свернутая трубочкой бумажка.
        - Сеня, Сеня, — позвал Ванюшка, — на! Я нашел что-то.
        - Что это? — Семен взял из рук малыша лапку, осмотрел ее и вытащил из костяного футляра листок плотной бумаги, испещренный бисерными буквами.
        - Ребята!
        - Я ее в трещине нашел, — объяснил Ванюшка среди общего переполоха, вызванного находкой.
        Но на этот раз его никто даже и не поправил. Все следили за лицом начальника лагеря. Выражение на нем менялось с поразительной быстротой. Любопытство переросло в изумление, изумление — в недоумение, недоумение — в тревогу.
        Густой загар не скрыл бледности, проступившей вдруг на лице Семена.
        - Кто разговаривал с Аксентьевым? — спросил он.
        - Я. — Коля поднял руку.
        - И я, — откликнулась Люся.
        - Я тоже говорил, — сказал Вася. — Все разговаривали.
        - Уехали на рыбалку?
        Ребята догадались, о ком идет речь, и в один голос ответили утвердительно.
        - На рыбалку, — задумчиво повторил Семен, — в Малую Падь, к дедушке, — он протянул записку Васе.
        Председатель совета быстро пробежал глазами по строчкам.
        - Тимка! — вырвалось у него. — Слушайте, что пишет Тимка!
        - «Лагерь. Юльке. Юлька, я уже в Урминске, Григория Лапина нашел. Встретил его товарища — партизана. Живет Лапин в Белоруссии, возле Минска. Село я пока еще не знаю, но узнаю. Лапин награжден орденом Ленина за одно геройское дело. Теперь я, Юлька, поеду к нему. Вы пока не приезжайте. Васе и всем нашим про это не говори, рано. А так — мирись с ними, Юлька. Выпускаю Мраморного из Урминска. Вот только поезд на Минск, жаль, ночью уходит. Звеньевой первого — Тимофей». Вот, слыхали? — лицо у Васи то бледнело, то краснело, глаза метали молнии. — Теперь знаете, какая рыбалка?
        - Понятно, — нахмурился Володя Сохатов, — значит, они обманули, и как они поступили бессовестно. А если они разыграли нас? Урминск Тима догадался вставить и голубя тоже!
        - Тимка не может разыгрывать, — заступился Коля, выпрямляясь. — Не может!
        - А тебя он никому не разыгрывал? — заметил кто-то. — С городком, помнишь?
        - Тогда шутка была, а так — обман.
        - Я ее подбросил? Это же Тимкин почерк. На, смотри! — Вася чуть не бросил записку Коле.
        Коля поднес бумажный квадратик к глазам:
        - Да, почерк Тимки.
        Ребята внимательно исследовали камень, где Ванюшка обнаружил лапку птицы с депешей. Обшарили вершину, не притаился ли за камнями ехидный Тимка, но везде было пусто. Семен поторапливал с осмотром: надо спешить домой, в лагерь. С твердым намерением немедленно разыскать Юлю и разузнать все подробности отряд стал спускаться с горы. И тут Семен заметил высоко в синеве сокола. Описывая круг за кругом, сапсан парил над гарью и как бы провожал ребят. «Так вот как попала на Крутую записка Болдырева, — мелькнуло в голове у Семена. — Вот кто виновник. Значит, в его цепких когтях нашел свою гибель голубь — посланец из Урминска!»
        - Внимание! — крикнул Семен.
        Отряд остановился. Начальник лагеря вскинул к плечу ружье и прицелился. Грянул выстрел. Дробь, посланная из ствола меткой рукой, настигла хищника. Сапсан неловко перевернулся через голову, крылья его беспомощно изогнулись. И вот уже не птица, а бесформенный бурый ком летел к земле, теряя на лету перья.
        ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
        ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР
        Семен решил действовать без промедления. Записка, найденная у камня-иглы, пролила свет на истинные замыслы Тимы, Павки и Юли. Сомнений не могло быть. Болдырев и Катаев уехали не на рыбалку. Минск! У Болдырева хватит смелости и упорства ехать не только до Минска, а куда угодно.
        Семен торопил ребят. У первой же троллейбусной остановки он отозвал в сторону Васю.
        - Веди дружину домой. Разыщи Аксентьева. О записке пока никому ничего не рассказывайте. Ребята пусть займутся на фабрике. Я съезжу на вокзал. Захвати мои вещи!
        Семен вскочил в троллейбус, за ним мягко захлопнулась дверца. Вася догнал ребят и стал в голову колонны. Еще издали заметили пионеры у ворот городка необычное оживление. Дежурное звено в полном составе толпилось у газона. Очевидно, ребята ждали дружину. Стремглав, обгоняя друг друга, они бросились навстречу колонне.
        Ответственный дежурный, пионер в белой рубашке с красной повязкой на рукаве, несмотря на свои короткие ноги, сумел вырваться вперед, оставив других далеко позади. Он размахивал пачкой конвертов и радостно выкрикивал на бегу:
        - Шесть писем! Шесть писем! Два простых! Три авиа! Заказное! Шесть писем!
        Радость его почему-то не всколыхнула ребят. Дежурный ждал самое малое дружного громкого «ура!», но в ответ получил полное безмолвие.
        - Вася, что это? — спросил он с тревогой и остановился на панели.
        - Тимка в Минск уехал, — ответил Вася. — В общем, пошли домой, там узнаешь. Юльку встречал?
        - Утром он появлялся и исчез куда-то.
        - Один был?
        - Один.
        У фабрики колонна остановилась. Перед тем как дать команду «разойдись!», Вася попросил ребят о записке пока никому не говорить и заняться сортировкой собранных растений.
        - Люся, ты расскажи всем, что делать и как делать, — сказал он, — а я пойду Юльку разыскивать.
        - И я тоже иду, — решительно заявил Володя. — Я с ним тоже поговорю!
        - Оставайся здесь. Шуметь будешь, помешаешь.
        Володя было насупился и, исподлобья глядя на Васю, сказал:
        - Я с ним ругаться не собираюсь! Я скажу только…
        - Нет! Я иду один.
        И Вася направился к голубятне. Председатель лагерного совета решил узнать у Юли все подробности отъезда Тимы и Павки. «Если будет отмалчиваться, — думал он, — заставлю сказать. Все равно заставлю. Вот ведь додумались: родителей обманули, нас тоже обманули и ребят против себя настроили. Тимка опять, наверное, решил, что это его личное дело. А дружина перед родителями отвечай за него». Вася подошел к сарайчику и сильно постучал в дощатые двери.
        - Кто? — спросил из голубятни сердитый голос.
        - Это я, Юлька, открой!
        - Вася! Я на полатях. Ты дерни за веревочку у косяка.
        Вася потянул шнурок. Раздался скрежет отодвигаемого засова, дверь открылась. Вася перешагнул порог и осмотрелся. Яркий солнечный свет проникал в сарайчик только через распахнутые двери и ложился на захламленный пол золотым прямоугольником. Он падал как раз на груду битого стекла, и от нее в разные стороны разлетались слепящие брызги лучей. По стенам и потолку забегали солнечные зайчики, как бы говоря: «Смотрите, разве это порядок?» На одной стене болталась картина с девизом. Прибита она было косо, и, казалось, летящий голубь вот-вот врежется головой в ржавую керосинку, висевшую рядом. На ящиках, клетке и сломанных стульях валялись книги. Вася прочитал несколько названий: «Разгром колчаковщины на Урале», «Партизанские были», «По таежным тропам»… На полатях торчала Юлина голова, с обеих сторон лежали в беспорядке книги. Юля читал. Он был так поглощен этим занятием, что даже не оторвался от чтения. Шелестели страницы, глаза бегали по строчкам, пальцы левой руки, на ладони которой покоилась Юлина голова, перебирали темные волосы, накручивали их на указательный палец. На лбу одно за другим свивались
колечки-кудряшки.
        - Ты один? — спросил Вася, усаживаясь на ящик.
        - Ага, Вася, я, понимаешь, нашел Лапина! Да, да нашел! Ты послушай! Вот в этой книге есть о нем. Тут, правда, о «Сальном солдате революции». Но ведь Лапин в нем был!
        Юля торопливо перелистнул несколько страниц и начал читать, то и дело посматривая на председателя лагерного совета:
        «В ночь с седьмого на восьмое ноября полк «Стальной солдат революции» получил приказ выйти к Чонгару, где уже стоял конный полк Буденовской армии, — с жаром читал Юля. — Утром, когда яркое знойное крымское солнце обогрело землю, полк «Стальной солдат революции» был у Чонгарского моста через Сиваш. От моста остались одни лишь сваи. Обугленные и изрубленные осколками, они, как корни испорченных зубов, торчали из гнилого болота Сиваша. Попытки восстановить мост ни к чему не приводили. Врангелевцы открывали бешеный артиллерийский и пулеметный огонь. Против позиции полка «Стальной солдат революции» белогвардейцы установили три ряда артиллерии. Было пятьсот четыре полевых и два дальнобойных крепостных орудия. Кроме этого участок бомбили и обстреливали из пулеметов самолеты врангелевцев…
        Вечером 8 ноября красноармейцы соорудили переправу, и под градом снарядов и пуль первый батальон пошел на штурм. Ни один человек из этого батальона не вернулся назад: все погибли от шквального огня.
        Два дня готовились красные части к новому штурму. И вот 11 ноября в 3 часа ночи командир полка Бояршинов и комиссар полка повели два оставшихся батальона на приступ.
        По жидким настилам двинулись красноармейцы через Сиваш. Тяжелораненые сами бросались с моста в бездонную пропасть Сиваша, чтобы уступить дорогу наступающим товарищам.
        С огромными потерями полк «Стальной солдат революции» прорвался через Сиваш, выбил врангелевцев из трех линий окопов и углубился в раздольную залиманскую степь. На плечах бегущих в панике белогвардейцев красные части врезались в глубь Крымского полуострова и захватили город Джанкой. Скоро с бароном Врангелем было покончено!»
        - Как, Вася? Я, Вася, думаю что комиссаром у Бояршинова был Лапин. Это уж точно! Самолеты были у Врангеля! Бомбили наших они. Это в двадцатом году. А наши с винтовками и саблями.
        - А где Тимка и Павка? — спросил в упор Вася.
        Юлю с полатей как ветром сдуло. Он уселся на стул без спинки и дерзко посмотрел на Васю.
        - Чего молчишь?
        - На рыбалку уехали! Я же сказал.
        Было видно, что Юля догадывается о чем-то. Оживленность, с которой он только что прочитал Васе выдержку из книги, пропала. Юля старался по лицу товарища определить, что случилось; но лицо Васи оставалось непроницаемым.
        - Оба, значит, уехали? Ты что, за сторожа остался? Нездоровится?
        - Немножко, — согласился Юля.
        Вася усмехнулся, вздохнул с сожалением и, растягивая слова, пропел, подражая тете Стеше, жене дворника, которая всегда причитала по любому поводу:
        - Ослабел, наш соколик, надорвал он, кормилец, золотое свое здоровье!
        В голосе Васи слышалась издевка. Юля решил ответить тем же. Он всплеснул длинными руками и, ударив ими по бедрам, подхватил ему в тон:
        - Ох, ох! И не говори. Ломота в костях какая-то, голова кружится и легкий озноб по телу. — Юля начал строить гримасы, будто в него по меньшей мере вселились сразу десятки болезней. Веселый разговор ему начинал нравиться, и он готовился изобразить, какие муки испытывает по ночам от мнимых приступов малярии, колик и схваток в области желудка.
        - Ну, хватит, — строго оборвал «жалобы» Вася. — Я пришел по делу. Где Тимка и Павка? Выкладывай, я слушаю.
        - А я не скажу! — Юля зло уставился на Васю. Поднявшись со стула, он расправил складки на белой в полоску рубахе и прошелся.
        У Васи на щеках выступил румянец.
        - Я требую, чтобы ты мне ответил, — Вася подобрал с пола сосновую рейку и постучал легонько по носку запыленного ботинка.
        - Не могу ответить: тайна.
        - То — на рыбалке, то — тайна. Мелешь ты, Юлька! «Тайна»…
        - Да, тайна. Ее я должен хранить. — Юля гордо поднял голову.
        Вася с сожалением отметил про себя, что придется повозиться с упрямцем, прежде чем узнаешь нужное.
        - От кого хранишь?
        - От всех, — Юля энергично поддернул штаны и прислонился плечом к косяку. — Ты, если дал слово, сказал бы тайну кому-нибудь?
        - Смотря кому.
        - Тебе?
        - Я — на твоем месте, ты — на моем? Сказал бы, Юлька, тогда сказал бы.
        Юля знал цену Васиным словам. Председатель лагерного совета никогда не болтал попусту. У него слова и дела — одно целое. Прямолинейный ответ, где и зацепиться-то было не за что, выбил Юлю из колеи, расстроил план обороны. А Вася продолжал:
        - Ты, Юлька, пионер. Я — председатель лагерного совета. Так? Не какой-нибудь самозванец, а самый настоящий выборный пионерский председатель! Все меня выбирали. Ты тоже выбирал.
        Юля скользнул взглядом по трем красным полоскам, нашитым на рукаве вожака, и поддакнул:
        - Выбирал.
        - Значит, ты мне веришь? Если бы не верил, не выбрал бы. Теперь говоришь: «Нельзя доверить тайны».
        - Я не говорил. Я спросил только.
        - Вот у тебя, Юлька, брат командир. Думаешь, солдаты от него тайны имеют?
        Лицо у Юльки засияло. Любил он Костю, старшего брата, капитана бронетанковых войск.
        - Они письма друг другу читают, Костя сам рассказывал. А ты, Васька, хитрый.
        - Ничуть.
        - Командирам, пожалуй, можно.
        - А товарищам? Очень плохо, Юлька, не доверять товарищам по отряду, по дружине.
        В глубоком раздумье ходил Юля по голубятне. Вася молчал, он ждал ответа, а Юля думал и думал. Доводы Васи показали ему, что скрывать от ребят отъезд Тимы и Павки нелепо. Как пионер он должен был рассказать председателю совета дружины все, а как «покоритель воздуха» обязан молчать. Вот и разберись попробуй. Ясно только, что «покорители воздуха» — забава, игра.
        А пионеры? Пионеры — организация. Носит она имя великого Ленина. Пионеры — сила. Это уже не забава, не игра. Ведь из пионеров вырастают настоящие, смелые, самоотверженные люди — комсомольцы и неустрашимые, мудрые, могучие люди с железной волей — коммунисты.
        - Тима с Павкой уехали искать Лапина, — сказал Юля и почувствовал, как гнетущая тяжесть безотрадных ожиданий уменьшилась. Стало свободнее и легче. Мальчугану захотелось поделиться с товарищем всем, всем. Рассказать, что он серьезно беспокоился за судьбу друзей, что не может ничем объяснить их долгого молчания.
        - Читай! — Вася подал Юле найденную на Крутой записку.
        - Что это? Где взяли? Тимка в Урминске?
        - На Крутой Ванюшка нашел.
        - Мраморный куда делся? На Крутой?
        Юля силился что-то вспомнить, но волнение мешало сосредоточиться, мысли путались, перескакивали с Васи на Тиму, на Мраморного, снова на Васю.
        - Нашел Лапина!
        - Надо сейчас же рассказать обо всем Семену. Немедленно надо рассказать! — Вася тоже вдруг заволновался и вскочил. Теперь ребята стояли друг против друга и вслух высказывали предложения. Юля крепко стиснул Васе руку.
        - Я знаю, где Мраморный…
        Володя Сохатов застал ребят за горячей беседой. Совсем не думал он увидеть такую сцену. Нет, нет! Володя не ждал этого. Он долго крепился, удерживая себя. Добросовестно разгрузил папки, просмотрел письма, но разве усидишь на фабрике, когда совсем рядом твой товарищ… У Володи на душе заскребли кошки. Он решительно отстранил Люсю, которая попыталась остановить его, и бегом бросился «на выручку»… А здесь — мир.
        - Здравствуй! — Володя протянул руку. — А Тима с Павкой где?
        Юля ответил крепким рукопожатием. Вася двинулся к двери.
        - Пошли. Надо встретить Семена. Бери, Юлька, ключ и запирай голубятню.
        На фабрике работа кипела вовсю. Люся никому не давала сидеть сложа руки. Она успевала и сортировать растения, и закладывать их в прессы, и проверять гербарные этикетки.
        - Ну куда ты столько набиваешь? — возмутилась девочка, подбежав к Кольке Хлебникову, который старался умять растения, нажимая коленом на пресс, чтобы завязать его ремнем. — В одну сетку больше тридцати-сорока растений нельзя закладывать! Вынимай сейчас же!
        - Но Люся…
        - Никаких «Люся». Вынимай! И бумагой как следует перекладывай. А то сложил все в одну кучу. Вот газеты! Чтобы растение от растения отделил сейчас же. Проверю! Ванюшка! Ты куда потащил этикетки? Давай их сюда. Это чьи? Ребята, чьи этикетки? Здесь фамилии нет! Время сбора и дата — есть, географическое местоположение — есть, степень обилия растения — есть, а фамилии нет! Коля, это ты, наверно, забыл?
        - Я. Это от кедра и лиственницы этикетки.
        - Добавь сюда еще, что кедр достигает высоты тридцати пяти метров, в диаметре — до двух метров, живет до пятисот лет. Дает орехи, масло и очень ценную древесину. У лиственницы допиши, где она растет, умеренно-сухие и каменистые почвы, высоту сорок пять метров, толщину — метр семьдесят пять сантиметров и триста пятьдесят лет жизни. Не забудь этикетки в прессы вложить!
        - Ладно! Бегаешь, только мешаешь.
        - Без тебя знаю, что делать.
        Закончив работу, пионеры стали читать письма. Одно в голубом конверте с маркой-штампом было из города Тайга. Этот город пионеры знали по сообщению из музея. Полк «Стальной солдат революции» разгромил под Тайгой отборные офицерские части Колчака, захватил бронепоезд, много пулеметов и взял в плен генерала.
        Письмо рассказывало о героизме красных бойцов и командиров. О Григории Лапине не было даже намека.
        - Третье, — ответил вслух Коля. — Не найти.
        - Без паники, — попросил Вася. — Разыскать мы разыщем, это всем понятно, — он надорвал второй конверт, прочитал и с удивлением посмотрел на ребят.
        - Опять чьи-то шутки? Когда отправляли гербарий в Донбасс?
        - На прошлой неделе, — ответил Коля.
        - Так вот. Нам сообщают, что на шахте «12-бис» трудится семья Тараса Федоровича Лапина. Он, три сына и дочь еще. Они первыми начали работать на угольных комбайнах, машинах, которые рубят, сгребают и грузят уголь. Все Лапины награждены. Здесь и вырезка из газеты со снимком есть.
        Вырезка пошла по рукам. Ребята разглядывали семейный снимок. Тарас Федорович, плечистый старик в мундире почетного шахтера, сыновья-богатыри, тоже в шахтерской форме с боевыми и трудовыми орденами, и дочь. Посмотришь — ни за что не подумаешь, что такая тоненькая девушка угольным комбайном управляет где-то глубоко под землей.
        В остальных четырех — из Мурманска, Хабаровска, Горьковской области и с Кубани — тоже писали о Лапиных. Оказывается, они были везде. Лапины — животноводы. Лапины — хлеборобы, Лапины — моряки, садоводы. И все пользовались известностью, почетом и уважением. В письмах ребята подробно рассказывали о своих знаменитых земляках.
        Пионеры недоуменно переглядывались и пожимали плечами. Откуда известно ребятам этих городов о том, что они разыскивают Лапина. Вася с укоризной посмотрел на Колю Хлебникова и сказал с досадой:
        - Ну и догадался ты, даже не посоветовался. Теперь можем совсем запутаться, где какой Лапин.
        - Честное слово, ребята, это не я. Ошибки в архангельском письме мои, а это я не знаю. Не писал в гербариях о Лапине! Честное слово!
        - Теперь обязательно путать начнем. И надо же было кому-то догадаться, — сказал Володя Сохатов.
        - А может быть, это и лучше, — возразила ему Нюша, поправляя косички, — скорее найдем?
        - Думаешь, это все? — Коля Хлебников откинул со лба волосы и прищурился. — Математика простая. У нас миллионов пятьдесят населенных пунктов. В каждом есть Лапины. Пусть всего по три человека только. Сто пятьдесят миллионов.
        - Эх куда хватил! — воскликнул кто-то. — Ты, Колька, как Володька в прошлый раз о Луне и Марсе. В астрономию полез. У нас населения больше двухсот миллионов, а у тебя получается больше половины Лапиных. Как так?
        - Что, мало героев? Ну, не таких, чтобы обязательно фамилия была Лапин, а людей таких, как Лапин!
        - Другое дело… Надо…
        - Чего спорить? — вмешался Юля. — Нашел ведь Тимка Лапика. Он зря не напишет.
        Ребята опять вспомнили о голубеграмме. Оживились, зашумели и потребовали зачитать депешу в «спокойной» обстановке.
        Прослушали и заговорили в один голос. Юля забегал по кругу.
        - Хватит ждать! — кипятился он. — Мы должны ехать, а не откладывать на потом…
        - Уже решено, — спокойно возразил Вася. — Тимка сам решил. Он пишет, чтобы не выезжали. Значит, не уверен…
        - «Не уверен»? — Юля подскочил к Васе. — Нет, уверен он! Обязательно уверен! Ведь он в Минск едет!
        В это время в дверях фабрики показался Семен. Заметив Юлю, он нахмурился, прошел к окну и забарабанил пальцами по стеклу.
        - Болдырев в Урминске. А где Катаев?
        - В Малахите, — буркнул Юля, усиленно разглядывая что-то под ногами.
        - На сколько дней уехал?
        - На три или четыре.
        - Ох и заварили вы, друзья, кашу!
        Семен даже не поинтересовался письмами. Он задал Юле еще несколько вопросов, сказал, что завтра утреннюю зарядку будет проводить Вася, и ушел.
        ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
        ВСТРЕЧИ
        Выпустив голубя с депешей, Тима посидел немного в станционном сквере, а затем, размахивая пустой клеткой и напевая любимую песню, вприпрыжку спустился с холма, на котором находился вокзал, в низину, где виднелись домики города. Времени у Тимы было хоть отбавляй, и он решил использовать его как можно лучше. Прежде всего звеньевой должен был посетить Урминский краеведческий музей и разузнать там все, что относится к полку «Стальной солдат революции» и Григорию Лапину. Все это, конечно, пригодится Тиме при встрече с Лапиным. Ведь наверняка разговор зайдет о боевых делах полка.
        По горбатому деревянному мостику Тима перебрался через мутную мелководную речонку Болотнянку с низкими илистыми берегами и вошел в улицу. Был жаркий полдень. Время самое бойкое для ребячьих игр, но, к удивлению Тимы, улица, по которой он шагал, была безлюдной. Низкие приземистые домики пустовали. Окна без рам и стекол черными проломами печально смотрели на пионера. С каждым шагом удивление и беспокойство нарастали. Тима оглядывался по сторонам, отыскивая признаки жизни. Наконец, ему посчастливилось. Из переулка вышел паренек в синей гимнастерке ученика ремесленного училища. На плече он нес большой деревянный чемодан. По раскрасневшемуся лицу паренька струился пот. Заметив Тиму, незнакомец остановился, поставил на траву чемодан и, окинув пионера любопытным взглядом живых темных глаз, спросил:
        - Ты чего здесь бродишь?
        - Здравствуйте, — сказал Тима, — мне бы в музей попасть надо.
        - Да музей-то в новом городе. Уже давно переехал. Сейчас Урминск не здесь. До города еще километров девять на автобусе ехать.
        - Как на автобусе! А станция Урминск?
        - И станция тоже скоро переедет. Новый вокзал выстроен! Не знаешь, что ли?
        - Нет, — чистосердечно признался Тима. — А почему Урминск переехал? Разве города переезжают с места на место?
        - Тут история долгая. А города переезжать могут, и даже очень просто! Знаешь ли, тут у болота для людей место неподходящее. Гниль, сырость, запах для здоровья вредный. Вот и решили перевезти город на хорошее место. Сейчас он на равнине у соснового леса. Как на курорте живем.
        Тима внимательно слушал рассказ нового знакомого. Когда-то давно, еще до революции, жадный заводчик поставил на Болотнянке завод для выплавки чугуна. Своих крепостных людей он тоже поселил на болоте. Ему-то что! Жил богач в Парижах разных и Ниццах, а крепостные ютились в лачугах на болоте, возле завода. Гнилой воздух вызывал эпидемии болезней, подрывал здоровье.
        И вот Советское правительство постановило осушить болото. Стали рыть канавы и обнаружили под слоем трясины богатые залежи железной руды. Тогда решили Урминск перенести в другое место, а болото осушить и построить железные рудники.
        - Мы все можем, — сказал паренек, вскидывая на плечо чемодан. — Пошли вместе. Я тоже в Урминск еду. Дома в отпуске был.
        Возле указателя, вырезанной из фанеры стрелы-надписи: «В новый город!», ребята присели на лужайку и стали ждать автобуса. Комфортабельный пассажирский автобус подошел скоро. Шофер гостеприимно распахнул красную лакированную дверку. Ребята устроились на мягких сиденьях, машина тронулась.
        Скрылся из глаз Старый Урминск, как назвал его Леша, новый знакомый Тимы. Бесконечной гладкой лоснящейся лентой вилась среди зелени посевов асфальтовая дорога. Она то взбиралась на отлогие холмы с кудрявыми кустарниками по склонам, то петляла, огибая овражки. Справа виднелась темно-зеленая полоса леса, слева — поля.
        - Ты первый раз здесь? — спросил Леша. — Наш новый город тебе обязательно понравится. Новый Урминск не сравнить со Старым. Заметил улицы в Старом? Ни развернуться на них, ни проехать! А дома! Лачуги, а не дома. Мы такие не строим. Все по последнему слову архитектуры! Чтоб дом, так дом! А улица, так улица. Есть у нас бригада строителей, Григорий Лапин в ней бригадир. Вот строят!
        - Григорий Лапин! — крикнул Тима так громко, что все, кто находился в автобусе, с удивлением посмотрели на него.
        - Да, Лапин. Я из его бригады.
        - Но я же нашел Лапина! Ведь есть уже Лапин, — Тима спохватился и прикусил язык.
        - Какой Лапин есть? Может быть, Василий? Так это брат его. Он штукатуром работает. Тоже хороший комсомолец. За один день он три нормы выполняет.
        - А они, эти Лапины, не партизаны? — спросил настороженно Тима.
        - Нет, они не воевали. Они еще, как мы, были.
        Ответ успокоил Тиму. Через несколько минут автобус остановился у четырехэтажного здания. Звеньевой и Леша вышли на площадь.
        - Пойдем со мной, — сказал Леша, тронув Тиму за рукав куртки, — я чемодан в общежитие отнесу, а потом посмотрим, как новую железнодорожную ветку открывать будут. Ладно?
        Они вошли в общежитие. В красном уголке, или, как назвал его Леша, в комнате отдыха, юноши и девушки разучивали песню.
        Веснушчатый русоволосый паренек со смешливым лицом играл на баяне. Высокий худощавый дирижер требовал внимания, стучал по спинке стула карандашом, который заменял ему дирижерскую палочку, и то и дело повторял:
        - Начали!
        На-ам откры-ты-ы пу-ути-и-и и дороги-и,
        Солнце све-етит для на-а-с горячей…
        Эй, то-ва-рищ, ша-гай без трево-ги
        По просторам Отчизны своей…
        Заметив вошедших, кто-то выкрикнул:
        - Лешка приехал!
        Все вскочили и бросились к прибывшему с приветствиями. Баянист заиграл марш. Дирижер замахал руками:
        - По местам! По местам!
        - Новое пополнение? — спросил кто-то, показывая на Тиму.
        - Нет, — ответил Леша, — это мой подшефный.
        - Ну, ну…
        Леша сбегал куда-то и возвратился без чемодана.
        - Двинулись, Тима, — позвал он.
        Ребята вышли на улицу. Вокруг кипела жизнь. Новые дома расходились звездообразно от центра, образуя кварталы, улицы, переулки. Не надо было смотреть на архитектурный план города, чтобы представить его целиком. Все было видно как на ладони. Улицы Нового Урминска не кончались там, где кончались готовые дома. Улицы бежали дальше недостроенными домами, многочисленными фундаментами, котлованами и просто расчищенными площадками. В одном месте шла закладка фундамента. В другом возводили стены. В третьем покрывали крышу… Всюду рокотали подъемники, плавно скользили ленты транспортеров. По улицам сновали полуторки, трехтонки, самосвалы с цементом, кирпичом, песком.
        Ребята шагали по широкой улице, по обе стороны которой стояли аккуратные домики за узорчатыми заборчиками. Домики выглядели нарядно и красиво.
        Леша рассказал, что эти дома привезли с завода в разобранном виде, а здесь их просто собрали, и все! К одному из домиков подъехал грузовик с домашней утварью. Леша помахал рукой рабочему, сидевшему в кузове.
        - Наш переезжает! Новоселье! У нас тут каждый день новоселье!
        Они обошли весь город. Побывали в музее, где Тима разузнал о том, что полк «Стальной солдат революции» разбил под Урминском большое воинское соединение белоказаков и интервентов и освободил из тюрьмы много политических заключенных, которых белогвардейцы хотели расстрелять. О Лапине узнать ничего не удалось. Потом друзья отправились на вокзал смотреть на открытие новой железнодорожной ветки. У нарядной, украшенной флагами и лозунгами арки было много народу. Цветы, говор, песни.
        - Смотри, — Леша толкнул Тиму, — сейчас товарищ Кузьмин будет ленту перерезать. Это наш секретарь горкома партии!
        Высокий черноволосый мужчина поднялся по ступеням к входу в вокзал, остановился у мраморного парапета и обратился к присутствующим с короткой речью.
        - Сегодня, — сказал он, — вступает в строй последнее звено нашего строительства. Старый Урминск ушел в далекое прошлое. Новый Урминск, наш советский Урминск, приветствует советские города!
        Под крики «ура!» товарищ Кузьмин ножницами перерезал алую ленту. С этого дня открывалось регулярное сообщение новой станции Урминск со всеми городами Советского Союза.
        Ребята осмотрели просторные комнаты и залы станционного здания и вышли на перрон. Новые, еще не обкатанные рельсы расчертили землю, от шпал пахло смолой. На путях стояло несколько дышащих паром локомотивов. Вдали показался дымок. Он приближался, рос на глазах. Радостный, заливистый гудок, приветствуя встречающих, прокатился над городом. И все ответили ему восторженными возгласами, мелькали платки, взлетали вверх шапки.
        Из окна паровозной будки выглянуло счастливое лицо машиниста.
        - Иван Звягинцев, — сообщил Леша, — лучший машинист дороги. Ему поручили почетное задание первому открыть новую ветку.
        Машинист отрапортовал Кузьмину о выполнении почетного поручения.
        - Теперь новые заводы нашего нового города, — заключил он, — будут получать машины и отправлять продукцию в срок!
        Тима распростился с Лешей только под вечер. До этого он познакомился с братьями Лапиными, побывал на строительстве жилого дома, где работала их бригада, пообедал с Лешей в рабочей столовой и поехал на старый вокзал. Несколько дней, по словам Леши, пассажирские поезда будут останавливаться и отправляться со старого вокзала, потому что по новой ветке к новому году начнут подвозить очень много оборудования для заводов и фабрик.
        На старом вокзале, сидя на скамейке в зале ожидания, Тима незаметно задремал.
        Много удивительного узнал он за этот день. Новый город. Новая железнодорожная ветка! Трое Лапиных! Двое из них, хотя и не герои войны, но тоже замечательные люди — герои труда. А вот Лапин из Белоруссии. Это уж — Тима ни на минуту не сомневался — обязательно герой-партизан.
        За час до отхода поезда открыли кассу. Сосед, предупрежденный о минском поезде, разбудил Тиму. Звеньевой, зажав в кулак деньги, устремился к окошечку.
        - Мне один до Минска. Самый дешевый, — попросил он.
        - Одиннадцать рублей пятьдесят четыре копейки, — ответили из окошечка. — Пожалуйста.
        - Что? — Тима даже присел.
        Денег на билет не хватало.
        Сунув в карман свои девять рублей безо всяких копеек — весь наличный капитал, — Тима вышел на улицу. Оглянулся и побрел в сторону, подальше от ярких фонарей кассового зала. Вот тебе и Лапин! Не ждите, ребята. На глаза невольно навернулись слезы.
        Мимо прошел маневровый паровоз «овечка». Даже на таком тихоходе согласился бы Тима ехать до Минска. «А что, если на паровозе?» — подумал он вдруг. Подумал и повеселел сразу. Насухо вытер ладонью щеки и направился в зал ожиданий.
        Рано утром Тима был уже в депо.
        Гулко стучали молоты, паровые прессы. На путях теснились паровозы всех марок. Под самым потолком двигался мостовой кран. На цепях покачивались огромные колеса.
        Тима остановился у ближайшего паровоза и взглянул на дверь будки. Он ждал, что из окошка выглянет машинист. Но паровоз неожиданно вздохнул, обдал его паром и покатился.
        - Под ноги смотри! — донеслось откуда-то снизу, с земли.
        Тима отскочил. Из-под паровоза «ФД» послышался смех. В прямоугольной яме, вырытой между рельсами, улыбались два железнодорожника. На их перепачканных мазутом лицах сверкали зубы да блестели белки глаз. Один дружелюбно махнул пионеру:
        - Не робей! Привыкай!
        Тима догадался, что яма предназначена для осмотра и ремонта локомотивов. Он смело подошел к ней и спросил у веселого паренька, где найти паровоз, который возит минский поезд.
        - «Сотый»? — железнодорожник обратился к товарищу. — Тарасыч, кто у нас «сотый» до Казани водит? Семериков? Шагай, пионер, вон туда. Видишь, красивый тепловоз стоит?
        У тепловоза Тима остановился: не шли ноги мимо такого красавца. Обтекаемой формы, блестевший лаковой краской, он выделялся на фоне грузных великанов-паровозов. «Тепловоз. Как он ходит? — размышлял Тима, осматривая машину. — Ни трубы нет, ни котла!» Он, признаться, ничего не знал о тепловозе.
        На «сотом» никого не было. Поджидая машиниста, с которым надо было договориться о поездке до Минска, Тима достал записную книжку и стал готовиться к серьезному разговору. Надо же рассказать машинисту, зачем Тиме срочно понадобилось в Минск. О Лапине рассказать надо, надпись, что на камне-игле сделана, тоже прочитать придется.
        И вдруг Тима беспокойно заерзал на месте. Он начал с лихорадочной быстротой перелистывать страницы. Строчки черными полосками мелькали перед глазами. Ага! Вот она, запись: «Пионер Григорий Лапин — Гришук. Село возле Минска. Учится». А тут? Эх, как же так! Как же он не вспомнил об этом раньше! Тысяча девятьсот восемнадцатый год. Ошибка! Ошибка ведь. Что теперь? Ведь в восемнадцатом году пионеров еще не было. Пионерская организация была оформлена в октябре 1922 года, на Пятом съезде комсомола.
        Вечером Тима был на пути к дому. Из головы не выходила мысль о депеше, которая, быть может, уже заставила ребят выехать в Белоруссию. Ночь он не спал. Утром, побледневший от бессонницы и хмурый от сознания большой неудачи, Тима присел на откидной стул у окна в узеньком коридорчике вагона.
        Поезд остановился. Пассажиры с чайниками всех расцветок и размеров мчались к желтой будке с вывеской «Кипяток». Они толпились и у ларьков с булками, пирожками и прочей едой, и у лотков с мороженым, и просто гуляли вдоль состава, поглядывая на часы, что висели над входом в вокзал.
        «Вот уже и Горная, — с горечью думал Тима. — Через пять остановок — Новострой». Репродуктор, висевший на столбе напротив Тиминого вагона, неожиданно кашлянул и хрипловатым басом сообщил, что поезд номер двадцать, следующий от станции Новострой до станции Урминск, принимается на второй путь. Известив о своем прибытии долгим гудком, подошел поезд. Стало еще многолюднее. На перроне у ларька внимание Тимы привлек пассажир в синих спортивных брюках и майке-сеточке. Сделав несколько покупок, он безуспешно старался захватить их с прилавка сразу все одно рукой. Это развеселило Тиму. Он даже начал загадывать: «Заберет пассажир все сразу, не кладя на прилавок пакеты из левой руки, или нет. Булка выпадет!» И действительно булка шлепнулась на прилавок. «Теперь должны рассыпаться пирожки; они…»
        Тима вдруг вскочил, высунулся из окошка и замахал руками так отчаянно, будто схватился ими за раскаленную плиту и теперь охлаждает.
        - Семен! Семен! Семе-о-он!..
        Тима вылетел в тамбур, скользнул по никелированным поручням и побежал к ларьку.
        - Тима! — покупки дождем посыпались из рук Семена.
        Семен обнял звеньевого и закружился по перрону.
        - Тимка! Тимоша! Тимоха! Ух ты-ы! Я же тебя искать еду.
        - Братишки встретились, — кивнула продавщица.
        У Тимы глаза сияли от счастья. Он раскраснелся. Воротник куртки расстегнулся. Тима так и сыпал вопросами:
        - Как ребята? Лагерь? Фабрика действует? Юлька что делает?
        Семен не успел ответить: главный кондуктор, старичок с прокуренными усами и крупным мясистым носом, вытащил из нагрудного кармана свисток на тонкой серебряной цепочке, и звонкая трель раскатилась по перрону. Отправление!
        - Забирай покупки и едем домой. Ты в котором вагоне? В четвертом? Шагаем в четвертый! — скомандовал Семен.
        Семен осуждал безрассудный поступок голубятников. По твердому взгляду и нахмуренным бровям было видно, что начальник лагеря сердится. Перед Новостроем Семен замолчал и насупился. Молчал он на станции, когда в потоке пассажиров шагали они к троллейбусной остановке, молчал и в троллейбусе, покачиваясь на мягком сиденье, а подъезжая к городу, еще суровее сдвинул густые черные брови. С трепетом вошел Тима во двор. Там было пусто. Торопливо подбежал к дверям фабрики и, отворив двери, предстал перед ребятами. Лицо его, до этого встревоженное, прояснилось, как у именинника, получившего хороший подарок. За Тимой, заслоняя широкими плечами проход, улыбался радостно и взволнованно начальник лагеря.
        - Тимка! Семен! Ур-а-а! Нашелся.
        Коля Хлебников бросился навстречу. Вася крикнул: «Смирно!», но в гаме команда затерялась…
        Тима отыскивал глазами скуластую физиономию друга, но его в штабе не было.
        - А Юлька где? Он дома?
        - Только что здесь был, — ответил Вася и огляделся. — Сейчас только рядом со мной стоял. Опять исчез. Опять элемент внезапности! Юлька! Люся, посмотри, где он скрывается.
        Ребята засыпали Тиму вопросами. Звеньевой едва поспевал отвечать на них. В штаб возвратилась Люся. Юлю она не нашла ни дома, ни в голубятне.
        - Убежал куда-то, — заявила она уверенно.
        И тут перед ребятами неожиданно появилась нескладная фигура. Веснушчатая физиономия сияла:
        - Что, нашли? Эх-х, вы… Тимка, а Мраморный-то погиб. Записку твою на Крутой нашли, у Иглы… А я ждал, ждал… Передумал разное… Волновался сильно… Ведь могло все случиться. Ну, рассказывай про Лапина. Как он?
        - Я, ребята, ошибся. Это не тот Лапин.
        - Как не тот? — испуганно спросил Коля Хлебников.
        Тима рассказал ребятам печальную историю с ошибкой.
        - Ты не огорчайся, — грустным голосом успокоил его Вася. — Мы без тебя три письма получили. Тоже нет.
        - Пионер Лапин? Награжден орденом Ленина!
        - Все равно не найдем, я же говорил, — сказал Коля.
        - Найдем! Пионер Лапин, как мы. Храбрый, как тот, наш, что на скале писал!
        - Этот тоже наш, — поправила Люся.
        - Опять ты против. Я говорю, который воевал у нас против колчаковцев. А этот пионер в Белоруссии — с фашистами.
        Вбежал Ванюшка.
        - Ребята, Сеня с Павликовым папой разговаривает, — сообщил он.
        Володя достал с полки чертеж ракеты и развернул его перед Тимой.
        - Как члена конструкторского бюро, — начал он торжественно, — я тебя, Тима, извещаю, что это, это и это, — он показал пальцем, — делаешь ты. Новая конструкция! Полетит обязательно!
        - Хвостатая?
        - Крылатая! Папа теперь помогает, уже лекция была.
        - Все это очень хорошо, — протянул Коля, — только вот с Лапиным…
        - А Павлик? — спросила Люся. — Он ведь в Малахите! А Малахит — второй город по списку из музея.
        - Да, Павка! Ведь Павка еще!
        А в это время Павлик подъезжал к Новострою. Только, подъезжал он не с запада, как Семен с Тимой, а с востока. Поезд покатился по предместьям города. Павка стоял в тамбуре и смотрел на белые корпуса гидростанции, на плотину, загородившую бетонной грудью путь бурному Варгану, на Крутую. Часто колотилось сердце. Вот ведь всегда волнуешься, когда приближаешься к родному городу. И знаешь, что не встретят тебя на вокзале без телеграммы, которую забыл отправить, а волнуешься все равно.
        Поезд подошел к перрону. Остановился. Шумной толпой хлынули к вагонам встречающие. В многоголосом гуле захлебнулся чей-то радостный крик. Поцелуи, взволнованные взгляды, рукопожатия. А Павка стоял одиноко в тамбуре, и хотелось ему, ой как хотелось, чтобы и его кто-нибудь встречал.
        Родные места!..
        Хорошая остановка «Рабочий городок». Скамеечки у газона с цветами. Если ждешь трамвай — садись, отдохни. Приехал — иди в любую сторону вдоль газона, вдыхай аромат резеды, левкоев, душистого табака. Эти цветы посадили ребята из звена Лени Дерябина, пионеры лагеря, во дворе рабочего поселка.
        Павлик шагал по асфальту к воротам и смотрел на цветы, скамеечки, на прохожих. Подобрал с тротуара бумажку, бросил в урну и вошел в родной двор. Заметил на площадке ребят: Васю, Тиму, Юлю, Люсю, Володю, Нюшу… и подбежал к ним, легко переставляя чуть косолапые ноги.
        - Павка! — крикнул Юля. — Павка! Эх ты, толстяк!
        Ребята толпой устремились к Павлику. Окружили его и всего затискали в радостных объятиях. А возле мачты стоял радостный Семен.
        И хорошая счастливая улыбка расплывалась все шире и шире по его загорелому довольному лицу.
        ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
        ПЕРЕД ЛИЦОМ ДРУЖИНЫ
        На другой день о возвращении путешественников говорил весь лагерь. Тима и Павлик были героями дня. Даже Коля Хлебников открыто восхвалял бесстрашие и решительность двух бывших заготовителей. Кто-то присочинил к Тиминому рассказу о пионере-партизане Лапине яркие эпизоды из боевой жизни и снабдил их такими правдивыми деталями, что Тима пришел в восторг. Из уст в уста передавалась еще одна версия. Ее от звеньевого скрывали. Кажется, Ванюшка, который теперь ни на минуту не отставал от Тимы, шепнул кому-то, что Тима нашел настоящего Лапина, недавно встречался с ним, разговаривал и жал герою руку, но все это скрывает. Тима, узнав об этом от Юли, слухов не подтвердил, но и не опроверг. Что ни говорите, а приятно быть в центре общего внимания. Тебя все расспрашивают, упрашивают поделиться дорожными впечатлениями, ходят за тобой по пятам, хвалят, ахают и охают… Правда, вот только Люся Волкова… Да что в конце концов, пусть думает что угодно!
        Звеньевого наперебой приглашали то спортсмены, то кружковцы «Умелые руки», то еще кто-нибудь. Коля Хлебников даже специально гонца прислал, чтобы пригласить Тиму для беседы с садоводами. Тима долго отказывался, но в конце концов согласился.
        Садоводы сидели в своей «классной комнате», на широкой солнечной полянке среди густых зарослей малины, усыпанной крупными, пахучими, алыми ягодами. Василий Тимофеевич Катаев только что проводил у ребят занятие, разъяснял правила прививки растений глазком. Несмотря на то что времени до начала основных работ по окулировке было много (июль только вступил в свои права, а прививка обычно делается в период второго сокодвижения, то есть в конце июля или начале августа), Василий Тимофеевич уже готовил к ней садоводов и показал, как следует определять зрелость побега. Он согнул между пальцами черенок яблони, и все уловили легкий треск. Это означало, что черенок вызрел, клетки растения одеревенели и почки хорошо развились. Василий Тимофеевич растолковал, что «спящий глазок» — это почка, из которой на следующий год после прививки разовьется побег.
        Тима явился к садоводам в конце беседы, немного подождал, пока Василий Тимофеевич давал указания Коле Хлебникову перед уходом домой, и, как только сталевар скрылся за калиткой, занял его место на перевернутом ведре, заменяющем стул. Важно выпятив грудь, звеньевой откашлялся и начал выкладывать историю поездки от начала до конца. К удивлению Тимы, никто из ребят не огорчился, узнав об его ошибке с Лапиным. Наоборот, сообщение о пионере-партизане было встречено бурными аплодисментами:
        - Пионер! Наш товарищ! Такой же, как мы!
        - Молодец, Тимка, — похвалил кто-то. — Молодец!
        В зарослях малины, рядом с собравшимися ребятами, послышался веселый смех. Тима замолчал и сразу поугрюмел. На поляну выбежала Люся. Заметив Тиму, она вскинула брови, потом презрительно поджала нижнюю губу, отвернулась и, словно Тима не существовал вовсе, обратилась к садоводам:
        - Ребята! Мы восемь гербариев подготовили к отправке. Замечательные получились. Идемте покажу! — Тут она решила заметить Тиму и повернулась к нему. Выражение, которое увидел Тима на Люсином лице, не предвещало ничего хорошего. Глаза девочки были прищурены, нос-пуговка воинственно вздернут, а яркий бант на голове трепетал. Ох, этот бант!
        - Рассказываешь? — спросила Люся. — О похождениях своих рассказываешь? Ты нам лучше расскажи, как вы с Павкой родителей обманули.
        - Но, но, — напыжился Тима, — полегче. Не оскорбляй.
        - Сам нас оскорбил! Обманул всех! «На рыба-а-ал-ку…»
        - Вот как! Интересно, чем же это я вас оскорбил?
        - Не знаешь?
        - Не догадываюсь.
        - А решение Большого совета не выполнил, не подчинился большинству и уехал! Но это еще не все. Смотри, что получается? — Люся поднесла к Тиминому носу загорелую, смуглую руку и принялась отсчитывать, загибая тонкие пальцы. — Родителей ты обманул. Нас обманул. Свой пост в лагере бросил: нарушил дисциплину! Я, как звеньевая, буду требовать, чтобы вас разобрали на совете. Подумаешь, героизм! Обманули всех и гордятся еще. Пойдемте, ребята, гербарий смотреть…
        Девочка демонстративно повернулась к Тиме спиной и направилась к калитке. Несколько человек пошло вслед за ней. Тима молча проводил взглядом стройную фигурку в легком платьице, которое долго голубело среди зелени ветвей.
        - Ну вот, — тяжело вздохнул он, — получил благодарность.
        - Люся верно говорила, — сказал кто-то.
        Тима сидел, опустив голову. Ребята понемногу разбрелись. У каждого сразу нашлось неотложное дело. Тима даже не заметил, что поляна опустела и он остался совсем один. Он думал о том, что Люся, конечно, была права. Это же самое говорил ему начальник лагеря. Хотел Тима сделать лучше, а получилось у него плохо, очень плохо! И Лапина не нашел, и уважение товарищей потерял.
        Теперь Тима почувствовал безрассудность своего поступка. Правильно решил Большой совет. Разве объедешь все города, в которых побывал полк «Стальной солдат революции»? Разве обойдешь все местечки, где был Григорий Лапин? А письма? Письма доберутся куда угодно.
        Правду говорят, что одна ложь тянет за собой другую. Тима сейчас это испытывал на себе.
        Не успел порога перешагнуть, а отец уже уловом интересуется. Что ответишь? Пришлось сказать, что из рыбы варили уху. Мама расспрашивает о дедушке. Лгать? Говорить про здоровье дедушки, про его работу. Мама будет слушать, радоваться… Нет!
        И Тима решил, что, если сразу не оборвать эту нитку, будет еще хуже. Он встал и пошел разыскивать Павку.
        У баскетбольной площадки Тима столкнулся с Васей.
        - Куда? — спросил тот, придерживая шаг и стараясь ступать в ногу с Тимой. — От садоводов?
        - Про Урминск и Лапина им рассказывал.
        - А-а-а… Делился впечатлениями? — улыбнулся председатель лагерного совета.
        - Вася! — Тима остановился и открыто взглянул на товарища. — Скажи, Вася, почему ты улыбаешься, почему Семен тоже улыбается и ничего не говорит нам с Павкой?
        - А что вам говорить?
        - Ну, отругать нас за то, что мы обманули всех и уехали. Ведь надо же? А то улыбаетесь, и все. Вчера я рассказывал ребятам про партизана. Семен подошел, чуть-чуть послушал и улыбнулся. Так же, как ты, он улыбнулся. Мне сразу почему-то неудобно-неудобно стало. Так, Вася, неудобно, будто я виноват перед Семеном.
        - Ты, Тимка, перед всеми виноват, — сказал Вася, — сам подумай.
        На этом разговор оборвался. Вася направился к штабу, а Тима — искать друга.
        Павлик одиноко сидел в голубятне. Вид у него был убитый. Соскабливая ногтем ржавчину с жестянки, лежащей на коленях, Павлик даже не смотрел на плоды своего труда, глаза блуждали по сторонам. Тиму он встретил вздохом и грустным взглядом.
        - Ты что? — тревожно спросил Тима. — Заболел?
        - Наврал я дома, — глухо ответил Павлик, — про рыбу, про озеро и про все. Зря мы так. Надо было дома правду сказать и с ребятами посоветоваться. Они даже и не вспоминают про то…
        - Про что не вспоминают?
        - Ну, про Можайского. Про то, как ругались мы.
        - Да, Павка, плохо у нас получилось. Правильно ребята решили, что разыскивать Лапина надо через переписку. Я вот в Урминске только побывал, а и то нашел сразу двоих Лапиных. Двоих сам видел, а про пионера Григория Лапина, который живет под Минском, мне партизан рассказал. В других городах наверняка тоже Лапины есть.
        - В Малахите есть, — подтвердил Павка. — Один — заслуженный учитель РСФСР Степан Антонович Лапин, и еще знатный машинист электровоза. Мне про них Славка — мой новый дружок — говорил. И еще Иван Ефремович Коршунов — Славкин дедушка — рассказывал про Лапина. Комбригом он был. Когда Малахит от колчаковцев освобождали, этого Лапина из пулемета ранили тяжело… Лапиных много, запутаться можно… Конечно, Вася правильно решил с письмами. А мы все расстроили. Постановил Большой совет — надо выполнять. Ведь мы против не выступали?
        - А почему мне ничего не говорили перед отъездом? — вспыхнул Тима. — Я теперь виноват! Один?!
        - Мы все виноваты, — сказал Павка. — Никто на тебя и не перекладывает всю вину. Даже при поездке надо было правду сказать, куда мы едем и зачем… Отпустили бы!
        - Это правильно.
        - Слушай, Тимка, — сказал Павлик после непродолжительного молчания. — Давай сегодня на вечерней линейке выйдем из строя и все расскажем ребятам. Пусть они не считают нас за обманщиков и плохое не думают.
        - Давай!
        Вечер был замечательный, теплый и тихий.
        Высоко в безоблачном небе мелькали стремительные ласточки. Стоят, не шелохнутся кудрявые клены и тополя. Цветы на клумбах разливают нежный аромат.
        Лучи заходящего солнца румянят белые стены корпусов, серебрят крыши. Стекла окон отливают закатным багрянцем, и поэтому кажется, что в комнатах горит свет.
        Во дворе чувствовалось оживление. Давно пришли с работы родители. Скамеечки в их уголке были заполнены целиком.
        Сорок пионеров выстроились у лагерной мачты. Чуть колыхалось алое полотнище флага. К линейке подошел сталевар Катаев. Белая рубашка с расстегнутым вышитым воротом от заката казалась розовой. Разгладив пышные усы, Василий Тимофеевич кивнул ребятам и незаметно обменялся взглядом с Семеном.
        Лица ребят были обращены к мачте, где Вася Зимин, вскинув руку над головой, сдавал рапорт начальнику лагеря:
        - На вечерней линейке дружина присутствует в полном составе! За этот день фабрика «Пионер» выпустила восемь гербариев. Садоводы утром сходили на экскурсию в плодово-ягодный питомник. Для малышей поставлены две новые песочницы. Кружок «Умелые руки» приступил к изготовлению основных частей хвостатой ракеты…
        Василий Тимофеевич подошел поближе к мачте.
        - Наша сборная команда волейболистов в игре с городским лагерем номер три потерпела поражение. Наши проиграли. Из поездки в город Урминск возвратился вожатый первого звена Болдырев. Из поездки в город Малахит вернулся пионер Катаев! Рапорт сдан.
        - Рапорт принят!
        - Дружина, вольно!
        Ребята шумно вздохнули. Вася опустил руку и вслед за Семеном пошел по песчаной дорожке вдоль шеренги. Павка прикоснулся к Тиминому локтю. «Пора!» Среди наступившей тишины, такой, что Тима и Павлик слышали биение своих собственных сердец, друзья четким шагом вышли из строя, повернулись на месте кругом и замерли. Семен остановился.
        - Ребята! — Тима запнулся. — Ребята, я… Мы нарушили пионерскую дисциплину…
        От шеренги отделился еще один пионер. За его спиной послышался сдержанный шепоток: «Вернись, Юлька, Юлька, назад!» Но Юля примкнул к товарищам и твердо сказал:
        - Я виноват тоже. Мы вместе.
        В это время Павлик увидел отца. Но лицо его было добрым, глаза смотрели ободряюще: «Так-так, правильно действуешь, сынок».
        Честный поступок Юли воодушевил друзей. Голос у Тимы сразу окреп и зазвучал убедительнее:
        - Мы трое нарушили дисциплину. Обманули и вас, и родителей. Родителям мы не сказали, что едем разыскивать Лапина. Мы отпросились рыбачить в Малую Падь. Мы не выполнили решения Большого совета… Вот и все!
        Тима потупился и замолчал.
        - Дома мы скажем правду, — добавил Павка.
        Ребята не знали, о чем думал в этот момент сталевар Катаев, которому Семен давно рассказал о «путешественниках». А думал сталевар о том, что вырастут из ребят настоящие советские люди, честные и сильные духом. Тима, Павлик и Юля видели, с каким сочувствием смотрят на них товарищи по дружине, и испытывали необыкновенную радость. Им казалось, что сейчас, вот здесь, на лагерной линейке, они нашли Лапина, будто смотрит Лапин на них глазами товарищей-пионеров и говорит: «Вы поступили так, как нужно!»
        ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
        КРЫЛАТАЯ ГЛИНА
        Со дня возвращения путешественников в лагерь прошла целая неделя. Тима назвал ее «неделей выдающихся событий». На самом деле, разве не выдающееся событие — признать перед всей дружиной свою вину? А сделать с безукоризненной точностью крылья и носовую часть хвостатой ракеты? Сколько бумаги на одни чертежи ушло! Сколько книг перечитано было! Но уже зато никто не мог упрекнуть теперь в нерадивости бывших заготовителей.
        Чтобы Павка и Юля не сидели без дела, Тима привлек их к работе. Павка засел за изучение литературы о ракетах и скоро стал незаменимым в этом вопросе. Юля так набил руку на чертежах, что даже сам Володя Сохатов был восхищен его мастерством.
        Когда детали, порученные заготовителям, были готовы и сданы, Петр Алексеевич перед строем дружины вынес им благодарность: изделия принимались без единой поправки. И еще — это, пожалуй, самое выдающееся событие — Семен и Вася, ознакомившись с картой открытий, сделанных первым звеном во время «заготовки растений», решением совета дружины назначили бывших заготовителей разведчиками земных недр. Это ли не победа! Теперь Волкова будет сидеть, прикусив язык, который у нее острее бритвы.
        Вот какая «неделя выдающихся событий»! Конечно, были в ней не особенно выдающиеся дни. Например, тот день, когда друзья объясняли родителям свой безрассудный поступок — поездку в Малахит и Урминск.
        Тиме отец сказал всего несколько слов. Он посмотрел на сына твердым испытующим взглядом и спросил:
        - Ты это прочувствовал?
        Звеньевой наклонил голову и притих.
        - Подобного быть не должно! — сказал отец.
        - Не будет, папа, такого больше!
        И отец знал, что сын сдержит свое слово.
        У Павки объяснение протекало иначе. Начало разговору положил Василий Тимофеевич. Сталевар взял в сильные большие руки хрупкий синий глобус — подарок звеньевого — и попросил:
        - Прочти-ка, что здесь написано?
        - «Будь смелым, — глухо читал Павлик, — будь честным…»
        - Правильно написано. Честность — первое дело!
        - «…будь мужественным, будь самым полезным человеком для Родины. Тогда ты, Павка, будешь…»
        - Хватит! — сказал отец. — Запомни это, сын, и не роняй свою честь. Иди, друзья тебя ждут!
        Очень тяжело было ребятам вести эти разговоры. Но ни Тима, ни Павлик, ни Юля ни разу не раскаялись в том, что признались публично в своем проступке. Признание своей вины перед товарищами — это единственно верный путь к ее исправлению. Труден этот путь: самолюбие, тщеславие и ложная гордость, а может быть, ничтожная мелкая трусость тянут назад, нашептывая: «Молчи! Забудется все! Молчи! Не узнает никто. Не говори ни слова. Скрой, чтобы не было хуже для тебя».
        Вот тут-то и не робей! Отбрось от себя все ложное, пустое, не твое. Взгляни честно товарищам в глаза и признайся. Они тебе помогут и никогда не оттолкнут от себя.
        Тима, Павка и Юля поступили именно так. После этого не стыдно было перед ребятами. Не стыдно было смотреть им в глаза при разговорах. А разговаривать и спорить приходилось много: началась сборка межпланетного корабля.
        Володя Сохатов заявил конструкторскому бюро, что в построение корабля вкралась величайшая ошибка, которую необходимо исправить. На вопрос Тимы, что это за ошибка, староста кружка «Умелые руки» не ответил, а, забрав почти готовую модель ракеты, пытался улизнуть домой. Тима задержал его, отобрал ракету и до прихода главного конструктора или его заместителя — Семена — оставил ее в голубятне под охраной Павки и Юли. Но охранники зазевались (они читали интересную книгу вслух), и Володя, пробравшись в голубятню, похитил ракету. По дороге к дому Володя натолкнулся на Тиму. Началась погоня. Звеньевой чуть-чуть было не схватил беглеца с драгоценной ношей. Володя успел увернуться. Звонко хлопнула дверь подъезда. Тима бросился вслед за похитителем. Как пулеметные выстрелы, защелкали по ступенькам каблуки четырех ботинок: «Тук-тук-тук-тук», — гремело где-то вверху. «Тук-тук-тук-тук», — доносилось снизу.
        В это время Вася направился из дому на фабрику. Спускаясь по лестнице, он увидел Володю. Изобретатель мчался вихрем. Волосы его растрепались и прилипли к потному лбу, майка выбилась из-под трусов и почти совсем закрыла их. Можно было подумать, что Володя нарядился в короткое сиреневое платьице.
        Председатель лагерного совета схватил Володю за руку повыше локтя:
        - Стой! Куда спешишь?
        - А-а-а… Вася! Я, видишь ли, тороплюсь…
        - Кто это за тобой бежит?
        - Это, Вася, Тимка бежит… Он мне совершенно работать не дает…
        Володя дернулся, надеясь улизнуть, но Вася попридержал его:
        - Нет. Ты подожди.
        Как раз подоспел Тима. Прежде всего он цепко ухватился за ракету и с ожесточением потянул ее к себе.
        - Не думай! Не получишь! Ясно?
        - Пасмурно, — сказал без улыбки Вася. — В чем дело?
        - Ты знаешь, чего он захотел? — возмущался Тима. — Он придумал жаронепроницаемые перегородки в ракете сейчас ставить. Я не давал. Он забрал ее потихоньку и домой. Все равно не дам!
        - В общих же интересах…
        - В общих? Ты, Володька, самоуправством не занимайся, — вступился Вася. — Опять ошибок в конструкции наляпаешь. А мы на что. Есть конструкторское бюро? Есть! Почему не советуешься?
        - Ты не разрешишь — я к Семену пойду!
        - Иди. Он тебе то же скажет.
        Вася взял у Володи ракету. Тима успокоился и примирительно заметил:
        - Сейчас, Володька, нельзя. Корабль к пуску готов, а ты за перегородки. Значит, разбирать надо. Твой отец сказал же, что все расчеты верны и сборку ведем правильно.
        - Пойми, что корпус будет нагреваться в полете, — убеждал Володя. — Все живое внутри умрет. Изжарится просто. Папа не учел этого. Ведь после модели мы будем строить настоящий корабль! Папа приедет из командировки и подтвердит, что я прав. Все-таки я пойду к Семену…
        - Можешь не торопиться, — посоветовал Вася. — Скоро соберется совет дружины. Там скажешь.
        Споря, они вышли во двор. Помещение фабрики было подготовлено к совету. Вдоль стен стояли импровизированные скамейки — ящики, покрытые досками. На досках лежали снятые с веревок прессы. От них пахло травами. Земляной пол был чисто подметен, окно протерто. За столом уже сидел Семен и ждал, когда подойдут члены совета. На поспешное и категорическое заявление Володи он ответил кивком головы, что значило садиться и подождать.
        Ровно в час открылся совет. Командный состав дружины заполнил скамейки, расположился на подоконнике, на пороге. Мимо распахнутых дверей фабрики с деловым видом прогуливались взволнованные ребята.
        Даже садоводы ни с того ни с сего проявили желание полить из «дождемета» лужайку перед самым входом.
        План на август совет принял и утвердил быстро. Но вот речь зашла о Лапине, и начались споры. Многие теперь были убеждены, что дальнейшие розыски не принесут успешных результатов. Даже Тима относился к розыскам скептически. Безнадежно махнув рукой, он во всеуслышание сказал:
        - Не найти. Не узнать нам, ребята, ничего.
        В ответ кто-то заметил:
        - Отступление начинается! Тимка сдается!
        - Я не сдаюсь! Мы запутались. Уже сорок Лапиных разыскали, и ни одного, который бы на Крутой побывал!
        - Тайна осталась тайной, — подтвердил Павка.
        - А письма? — Семен поднялся из-за стола, прошелся по фабрике и остановился, опершись руками о спинку Васиного стула.
        - Письма все о «Стальном солдате». Есть они и о Лапиных, только других, — сказал Коля Хлебников, упрямо склонив голову.
        - Я, ребята, этакого слабоволия не ждал, — сказал Семен, — я думал, что у вас воля к достижению поставленной цели есть. По-моему, с тех пор как мы обнаружили надпись на скале, каждый из нас узнал много нового и очень полезного. Я предлагаю провести сбор дружины. Назвать его «Тайна горы Крутой».
        - Тайна горы Крутой? — бант на Люсиной голове встрепенулся и взмахнул ярко-красными петельками, как мотылек. — Мы расскажем на сборе о «Стальном солдате революции», о Лапиных, которых много в нашей стране…
        - Но главного-то Лапина — нет, — возразил Тима. — Кто расскажет о надписи?
        - Ты ничего не понимаешь!
        Звеньевой кисло поморщился: «Опять Волкова против». Он отвернулся, потом вдруг вскочил и решительно рубанул ладонью воздух:
        - Я считаю, что сбора не надо! До тех пор пока мы не найдем Лапина, говорить не о чем. Волкова это предлагает, чтобы только поспорить.
        - А я заявляю, что нужно! Если вы не хотите, мы сами его проведем!
        - Песенки петь будете? Девчонок одних соберете?
        Вася стукнул по столу карандашом.
        - Сбор провести надо, — поддержал Волкову Володя. — Рассказать можно об Урминске. Тима, ведь ты там был. О Малахите пусть говорит Павлик…
        - Там у меня друг есть, Славка. Хорошие стихи пишет, — вспомнил Павлик, — про водопад и про тайгу. Он мне одно место показал. Ох там и клюет, поспевай закидывай. Я выловил язя килограмма на два…
        - Врешь, — усомнился Коля Хлебников.
        - Честное слово! Вот такого поймал, — Павлик развел руками, показывая, какого размера был язь.
        «Ладно, — подумал Тима, — раз все согласились, буду готовиться к сбору».
        - Что у тебя, Николай, с письмами получилось? — спросил Семен и взглянул на Колю.
        Все притихли.
        О стекло билась желтая оса. Она жужжала невидимыми крыльями. Люся то и дело отмахивалась от нее рукой.
        Коля встал.
        - Ошибки? Торопился…
        Тима тряхнул каштановыми волосами и пылко сказал:
        - Не оправдывайся лучше! Это, Колька, позор — ошибки в родном языке. У меня по русскому всегда четверки!
        - А по физике? — вставила Люся.
        Тима растерялся от столь каверзного вопроса и несколько раз беззвучно глотнул ртом воздух.
        - То-то, — погрозила Люся и засмеялась.
        - Физика не русский, — наконец нашелся Тима, — задачами и формулами письма не пишут и не рассылают их по всему Союзу. А заниматься — я занимаюсь уже давно. Тройки у меня не будет.
        - Я два раза в неделю занимаюсь с Колей, — сказал Юля. — Мы уже много прошли.
        - Надо подождать. У нас всего месяц и десять дней осталось. Только я не про ошибки спросил. Кто сделал приписки о Лапине в гербарных письмах? Надо было разъяснить, какого Лапина мы ищем.
        - Приписок о Лапине в гербариях я, ребята, не делал. Честное пионерское, — заявил Коля.
        Дверь фабрики тонко скрипнула. Послышался тяжелый вздох… Семен посмотрел на дверь и улыбнулся. С первых слов Коли он угадал виновника. Ведь подчиненным Хлебникова был Ванюшка Бобров. Ребята тоже начали догадываться, и поэтому появление на пороге фабричных ворот квадратной фигурки малыша не было ни для кого неожиданностью.
        Семен махнул Ванюшке рукой и весело сказал:
        - Все ясно! Можно закрывать совет. Вася, построй первое, второе и третье звенья: отправляемся на бокситовый рудник.
        На бокситовый рудник, которым руководил брат Павлика, Сергей Васильевич Катаев, ребята приехали в автобусе. Сергей Васильевич, заранее предупрежденный Семеном, провел пионеров к многоэтажному зданию управления. Возле управления на путях стояли вагоны, груженные какими-то бурыми, темно-бурыми, красными комьями, похожими на засохшую глину.
        Тима толкнул Юлю.
        - Смотри, какая глина: точь-в-точь, как пятна на Крутой. Спросим?
        Сергей Васильевич подошел к открытой платформе, взял в руку небольшой камень и показал пионерам.
        - Это, ребята, минерал. Называется он бокситом. Хотите прослушать историю о том, как было открыто наше месторождение?
        - Очень!!! — дружным хором ответили экскурсанты.
        - Это было давно, — начал Сергей Васильевич. — На месте рудника и города Новостроя шумела тайга. Вокруг на тысячи километров нельзя было встретить человеческого жилья: безлюдье. И вот однажды забрел на Варган старатель. Искал он золото, а нашел вот такие странные камни. «Что это такое?» — подумал старатель. Взял он один камень, отломил от него кусочек и попробовал мять, как глину. Не мнется. На вес — тяжелый. «Железо», — решил старатель.
        Слух о том, что на Варгане обнаружены богатые залежи железной руды, быстро распространился по Уралу. Бросились на Варган жадные горнозаводчики, но железа в странных камнях оказалось мало. Значит, и барыша тоже немного. Забросили промышленники находку старателя и забыли о ней.
        Через много лет, в наше советское время, пришли на Варган геологи. Они определили, что бурые камни — это первоклассные бокситы. И среди тайги вырос рудник, город с заводами. Как из бокситов получают алюминий, мы сегодня увидим.
        Пионеры осмотрели рудник, побеседовали с лучшим проходчиком. Жаль, что не разрешили ребятам спуститься под землю. А там, говорят, целый подземный завод с машинами, транспортерами, электровозами…
        После обеда в уютной и чистой рабочей столовой экскурсанты сели в автобус и поехали на алюминиевый завод, расположенный неподалеку от рудника.
        Вот где чудеса! В первом же цехе, куда попали ребята, было множество гигантских машин, по сравнению с которыми люди выглядели карликами. Все эти машины грохотали, и казалось, что вместе с ними грохочет, вращается, двигается сам цех. Было даже чуточку страшновато смотреть на стальные «чудовища».
        - Мы — в глиноземном цехе, — объяснил Сергей Васильевич. — Перед нами печи-барабаны и мельницы-дробилки. Бокситы, добытые на нашем руднике, попадают прежде всего сюда — в глиноземный цех. Здесь их сушат, дробят в порошок. Для этого, как вы, очевидно, догадались, предназначены печи-барабаны и мельницы-дробилки. Затем бокситы смешивают с раствором каустической соды… Как химики называют каустическую соду?
        - Едким натром, — ответил за всех Семен и, заметив укоризненный взгляд инженера, направленный на ребят, добавил:
        - Они, Сергей Васильевич, еще не изучают химию.
        - Прошу прощения, — пошутил инженер. — Трогаемся дальше.
        Из цеха в цех шли по заводу пионеры. Вслед за ними по различным машинам, трубам и аппаратам двигалась смесь бокситов и каустической соды. В одном цехе она попала в автоклавы — огромные закрытые котлы с толстыми прочными стенками.
        - В этих котлах, — сказал инженер, — находится пар под давлением. Как только смесь попадает сюда, каустическая сода растворяет окись алюминия, содержащуюся в бокситах. Различные примеси, которых в бокситах тоже порядочно, остаются нерастворенными. А что такое окись? — спросил Сергей Васильевич у Семена.
        - Окисью называется металл, соединенный с кислородом, — четко ответил начальник лагеря.
        - Правильно!
        Ребята узнали, что из автоклавов смесь (масса) попадает в фильтр-прессы. По названию любой догадается, для чего предназначаются эти машины. Фильтр — фильтрует, то есть очищает. Пресс — прессует, уплотняет. Так оно и есть: в фильтр-прессах отделяется красный шлак. Но, пожалуй, самый интересный процесс происходит в баках, куда масса попадает из фильтр-прессов.
        Сергей Васильевич объяснил его так:
        - Когда вы будете изучать химию, — сказал он, — вам наверняка покажут опыт такого порядка. В насыщенный поваренной солью раствор, то есть очень сильно посоленную воду, бросят еще несколько крупинок соли… и что, вы думаете, будет с этими крупинками?..
        - Растают они в воде, — сказал Коля Хлебников.
        - Конечно, растают, — поддержал его еще кто-то.
        - Нет, ребята, — возразил Сергей Васильевич, — эти крупинки не растворятся, а, наоборот, будут постепенно обрастать кристалликами. Понятно? То же самое получается и с растворенной окисью алюминия. В баки с насыщенным раствором окиси алюминия вводят с водой еще некоторое количество окиси этого же металла и перемешивают. Начинается… Что?
        - Обрастание их кристалликами, — высказала предположение Люся.
        - В принципе правильно, но в нашем производстве это называется выделением твердых частиц. Эти-то частицы из баков и попадают вот в такие печи, вернее, электропечи…
        - А крутятся они зачем? — спросил Ванюшка.
        - Вращающиеся электропечи служат для просушки. Вода, содержащаяся в массе, испаряется, и остается белый крупитчатый порошок — глинозем — окись алюминия. Из него-то и получают металл алюминий. А печи вращаются для того, чтобы масса быстрее просыхала, — ответил Сергей Васильевич.
        - Понятно, — авторитетно сказал Ванюшка. — Сушится песок.
        - Порошок, — поправил его Коля Хлебников.
        В электролизном цехе ребята осмотрели большие металлические ящики, расставленные длинными ровными рядами. Это были электролизные ванны, выложенные внутри огнеупорным кирпичом и угольными плитами. Глинозем, растворенный в особом химическом веществе — криолите, засыпают в эти ванны. Под действием тока глинозем разлагается на чистый алюминий и кислород.
        - И мы получили алюминий. Вот он! — Сергей Васильевич поднял над головой продолговатый брусок серебристого цвета.
        Каждый из пионеров подержал в руках новорожденный металл.
        - Вот это да! — восхищался Юля, когда ребята вышли с завода. — А я думал, что эти камни просто глина, и все!
        - Очень похожи, — согласилась Нюша.
        - В обычной глине тоже есть алюминий, — сказал Семен, — только добыть его оттуда трудно. А вообще в земной коре алюминия в два раза больше, чем железа.
        - Мы должны обязательно научиться из глины его добывать. Хорошо будет. Тогда назовут глину «крылатой». Ясно?
        - Во второй раз за день «ясно» сказал, — отметил Вася. — Один раз на лестнице, когда догонял Володю. У тебя, Тимка, прогресс — отвыкаешь.
        - Тут «ясно» на месте. Крылатая глина! Эх-х и хорошо же!
        ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
        АЗИМУТАЛЬНЫЙ ВЕЕР
        Если день занят интересными делами, никогда не заметишь, как подкрадывается ночь. А интересных дел в лагере было много. Времени совсем не хватало. Только возьмешься за что-нибудь, смотришь, уже за тобой идут, чтобы увести домой силой.
        Ранним утром одного из таких интересных дней Семен объявил, что межпланетный корабль готов к испытаниям. На линейке был зачитан приказ ведущего конструктора, который в категорической форме предлагал: «Провести испытания «хвостатой ракеты» в 17 часов 00 минут по новостроевскому времени 16 июля в районе горы Крутой. Межпланетный корабль «Григорий Лапин» должен быть готов к 12 часам 00 минутам».
        Все волновались, ожидая знаменательной минуты. Только Коля Хлебников и Юля внешне казались спокойными. С утра ходили они друг за другом по лагерю, а в двенадцать часов уединились в штабе и занялись делом.
        Коля писал диктант. Делал он это по всем правилам: внимательно выслушивал фразу, сосредоточенно морща лоб и устремив светлые глаза в одну точку, обдумывая каждое слово, а когда Юля повторял предложение второй раз, макал перо в круглую чернильницу-непроливашку, приютившуюся на краю самодельного тесового стола, и не спеша записывал. Юля с глубоко ученым видом, который никак не вязался с его скуластым улыбающимся лицом, ходил взад и вперед по голубятне и, шурша страницами тетради, диктовал. Он то и дело искоса поглядывал на распахнутые двери, через которые в «класс» долетали звонкие голоса ребят, смех и свистки судейской сирены. Юля тяжело вздыхал, смотрел на Колю и тоскливо спрашивал:
        - Ну, написал?
        - Подожди. Еще подумаю.
        - Торопись. Так мы до вечера сидеть будем.
        В «классе», недавно оборудованном в голубятне, было чисто прибрано. Исчезла знаменитая куча хлама, пропали со стен ржавые керосинки, мотки проволоки, тряпки. Стало светлее. На стене у окна с настоящей рамой — предметом гордости кружка «Умелые руки», — кроме картины с девизом, нескольких турнирных таблиц и стенной газеты висел порядочных размеров лист бумаги. Заголовок на нем был написан красными печатными буквами: «Лапины». Во множестве аккуратных клеточек, покрывавших лист густой сеткой, можно было прочесть короткие непонятные записи: «Владивосток — двое. Капитан дальнего плавания Г. Е. Лапин и токарь-скоростник П. П. Лапин»; «Муром — один. Герой Социалистического Труда Ф. А. Лапин»; «Фрунзе — один. Профессор А. Д. Лапин»; «Петропавловск-Камчатский — двое; секретарь районного комитета Коммунистической партии Советского Союза М. И. Лапин и кузнец К. Н. Лапин»; «Баку — одна Герой Социалистического Труда Д. А. Лапина…» Всего на листе было уже около девятисот фамилий знатных Лапиных. Когда стали поступать письма о Лапиных (по Ванюшкиной вине — это он сделал приписку в каждом гербарном письме — их
приходило с каждым днем все больше и больше), Семен предложил ребятам сделать лист-разведчик и отмечать Лапиных на нем. Вести записи поручили Володе Сохатову. Получив известие о каком-нибудь Лапине, Володя старательно заполнял новую клетку. Все пионеры лагеря считали своим долгом заглянуть в голубятню утром и вечером, чтобы узнать, нет ли на листе-разведчике долгожданной отметки. Но верхняя сквозная линейка — «Григорий Лапин из отряда (полка) «Стальной солдат революции» — оставалась свободной.
        Юля, продиктовав предложение вторично, задержался возле листа-разведчика и начал читать свежие записи. «Алтай, Железногорск — один. Директор металлургического комбината, участник гражданской войны Г. С. Лапин». Это ему позавчера Тима, Павка и Юля отправили авиапочтой письмо. Может быть, этот Лапин, командовавший во время гражданской войны кавалерийской бригадой, знает про того Лапина — Григория, который служил в «Стальном солдате революции»?
        Громкие крики во дворе, известившие о конце волейбольных соревнований, оторвали Юлю от размышлений.
        - Наши, наверно, проиграли, — сказал Коля, тревожно посматривая на двери.
        - Пиши, пиши!
        - Я пишу!
        Коле очень хотелось узнать результаты игры. Так и подмывало выскочить во двор, но разве Юлька даст нарушить дисциплину! Нет, уж если назначил он Коле по вторникам, четвергам и субботам заниматься по два часа русским языком, то никакое, даже сверхмощное, землетрясение не вытряхнет Юлю, а следовательно, и его ученика из голубятни. Пусть что угодно, а с двенадцати до двух Юля будет диктовать Коле упражнения, разбирать ошибки, повторять правила. В этом Коля Хлебников и не сомневался даже.
        Юля всегда давал Коле трудные диктанты. Но все предыдущие нельзя сравнить с этим. Диктант сегодня был на «особенности употребления в речи и правописании предлога «в» со словами «течение, продолжение, заключение и следствие».
        Коля хорошо выучил правило и фразу: «В течение реки построенной плотиной внесено большое изменение» написал без ошибок. Предлог «в» — отдельно. На конце «коварного» слова — «е». Узнать проще простого. Стоит только прикинуть в уме, на какой вопрос отвечает слово. Если на «что? куда?», значит, член предложения — дополнение. Часть речи — существительное с предлогом в винительном падеже.
        Все хорошо! Так нет же, Юля преподнес еще точно такую же фразу. Теперь и подумай, как ее написать! Коля, покусывая кончик ручки, склонился над тетрадью.
        В двери заглянул Ванюшка. Шепотком, чтобы не мешать, высыпал целый ворох новостей:
        - Юля, мы у лагеря третьего выиграли два — один. А Сеня с Васей утром ушли искать место, где ракету пустить. Только они не пришли еще, а Володю Сохатова прислали с запиской. Она у Тимы. Он прочитал и не говорит. Папа Володин по телефону сказал, что сейчас приедет, и мы пойдем ракету пускать…
        Коля жадно ловил горячий шепоток малыша.
        - Диктую дальше, — сказал Юля.
        - Подожди немножко, — Коля зашевелил беззвучно губами. — Вопросы: где? в чем? Член предложения — обстоятельство места. Часть речи — существительное с предлогом в предложном падеже. Все понятно!
        Он старательно вывел: «В течении — теперь здесь было «и» — реки за последние годы произошли большие изменения». Коля поставил точку, облегченно вздохнул и с видом победителя откинулся на спинку стула.
        Пока в голубятне шли занятия, на баскетбольной площадке собирались ребята. Они осматривали ракету. «Межпланетный» корабль стоял на специальном пусковом приспособлении.
        Тима с красной повязкой на рукаве охранял корабль.
        - Рукам воли не давать! — сурово говорил он. — Отойдите!
        Павлик и Ванюшка Бобров наседали на звеньевого с двух сторон. Павка хмурился, надувал губы, просил:
        - Скажи, что в записке Семен пишет?
        Ванюшка тонким голоском поддерживал его:
        - Скажи, Тима, скажи. Никому не расскажем. Скажи!
        - Сказал, что нет — все! — упорствовал звеньевой.
        - Значит, не скажешь? — вызывающе переспросил Павка.
        - Павка, ты пойми, что не могу. Семен просит, чтобы я держал это в секрете. Придем — узнаешь.
        - Мне, значит, нельзя?
        - Если я тебе покажу, то другие обидятся… В записке ничего особенного. Сказано куда идти — и все!
        - Это такая ракета?! — прозвучал звонкий голосок. — Смешная какая, на веретено похожа!
        Тима отмахнулся от Павки и круто повернулся на голос. Рядом стояла Люся. Она смотрела не на ракету, а на Тиму. Лицо ее на этот раз было приветливое, и звеньевому даже показалось, это эта девочка в темно-синей юбочке и белой кофточке никогда не ссорилась с ним, и что яркий бант очень идет ей, и что нос-пуговка нисколечко не воинственный, а, наоборот, очень симпатичный.
        - Крылья у ракеты, как у стрекозы, — сказала Люся, протягивая руку к межпланетному кораблю.
        - Не трогай, — предупредил Тима.
        - А что ты мне сделаешь?
        - Не трогай, говорю!
        - Вот и трону! И трону…
        В это время на площадке показались Петр Алексеевич Сохатов и Володя. Главный конструктор обошел вокруг ракеты и спросил:
        - Кто ведет дружину?
        - Я! — откликнулся Тима.
        - Постройте отряды! Ракету пусть несут старшие ребята.
        - Есть!
        Ванюшка ударил в рельс. Без сутолоки и толчеи пионеры выстроились на линейке. Из голубятни прибежал Коля, за ним Юля. Он протянул Тиме голубя, которого прихватил в «классной комнате».
        - На, Тимка, возьми! Не забудь сообщить сразу. Футляр у Черного на ноге, бумага и карандаш вот!
        Звеньевой расстегнул ворот клетчатой рубашки и сунул голубя за пазуху.
        - Ладно! Сообщу сразу!
        Юля проводил дружину до ворот и долго смотрел вслед колонне.
        Юле и на этот раз не посчастливилось. В день испытаний ракеты подошла его очередь дежурить по лагерю. Все ушли, а он оставайся! Но ведь дисциплина — закон! Юля приосанился и зашагал по аллее к участку садоводов — глаз дежурного там необходим.
        Мало ли желающих полакомиться сочной малиной и душистой смородиной!
        Юля нес службу, а мысли его были с колонной, которую вел Тима.
        По шоссе дружина вышла за город. У старой развесистой березы с черной корявой корой и глубоким дуплом Тима достал записку начальника лагеря, взглянул на компас и свернул в сторону леса.
        - Туда ли? — спросил Петр Алексеевич.
        - В записке дан азимут сто градусов, — ответил Тима.
        Колонна миновала редколесье и вышла на большую лесную поляну. Как из-под земли перед ними появились Семен с Васей. Они лежали в траве, и Тима чуть-чуть не наступил на Семена.
        - Молодец! — похвалил Семен. — Азимут держишь точно! Садитесь, ребята! Отдыхайте!
        Начальник лагеря с Петром Алексеевичем выбрали на поляне ровную площадку, очистили ее от порыжелой высохшей травы и, установив пусковой желоб, укрепили его железными штырями. Семен проверил заряд, прочистил дюзу и положил ракету на желоб. Теперь заостренный продолговатый нос корабля смотрел в синее небо. Поблескивали жестью узкие, оттянутые назад крылья. Рубином горела на них гордая надпись: «Григорий Лапин».
        Петр Алексеевич вытер платком потное лицо, присел у шнура, ведущего к заряду, и чиркнул спичку:
        - По нашим расчетам ракета должна подняться на восемьсот метров. Упадет она, очевидно, на той стороне поляны. Прошу отойти. Следите за полетом. Итак, третий закон механики действует!
        Радостно щебетали птицы. Плавно колыхалась высокая трава. За кудрявой березовой рощицей протяжно перекликались заводские гудки. Пять часов. Ребята следили, как бледный на солнце язычок пламени с тихим шипением и потрескиванием бежал по шнуру к дюзе. Вот он описал дугу, вот юркнул в ямку со свежими комьями земли по краям, вот подобрался к щитку… Яркий и громкий взрыв! Со свистом мелькнула ракета и, оставляя дымный след, ушла в прозрачное небо. И сразу — шум, гам, крики.
        - Полетела! Вот это скорость!
        Высоко над поляной цветастым грибом вспыхнул парашют.
        - Автомат работает! Парашют открылся! — закричала Люся. — Спускается!
        Расчет на высоту подтвердился. Вперегонки ребята устремились к лесу, где быстро снижался под тугим куполом парашюта «межпланетный», теперь уже испытанный корабль. Трава путалась в ногах, хлестала по голым коленкам. Почти у самой земли ракету подхватило ветром и понесло к лесу, темнеющему за поляной.
        Семен остановился, засек по компасу направление и пошел шагом.
        - Теперь хоть на Луну! — догнал начальника лагеря сияющий Володя.
        - Сначала найти ее нужно, — заметил сыну Петр Алексеевич. — Вероятно, ракета повиснет на дереве. Но возможно также, что соскользнет на землю.
        - По-моему, Петр Алексеевич, нам надо разбиться на группы, — сказал Семен. — Мы разойдемся веером в том направлении, где она упала. Компасы у нас есть. Каждая группа пойдет по определенному азимуту.
        - Это разумно, — согласился ведущий конструктор.
        Начались поиски.
        Ванюшка пошел в паре с Тимой. Они медленно брели меж древесных стволов, подпирающих сплошную зеленую шапку тайги. Азимут восемьдесят градусов Тима выдерживал точно, «тянул нитку». От дерева к дереву вела ребят нитка азимута. Справа и слева слышались голоса соседей. Скоро их заглушил шум леса: веер развернулся.
        Малыш не отставал от своего ведущего. Он легко и бесшумно следовал за Тимой по пятам. За последнее время Ванюшка привязался к звеньевому. После поездки в Урминск, честного признания своей вины и успешной работы по разведке полезных ископаемых, о которой известила пионеров стенная газета, Тима неизмеримо вырос в глазах Ванюшки. Если раньше малыш копировал только голос Тимы, то теперь подражал и походке его, и решительным движениям, и рассуждениям.
        - Тима, мы найдем ведь ракету? — спросил Ванюшка, изучая неглубокую впадину, поросшую чахлой бледно-зеленой травой.
        - Конечно. Только внимательнее будь.
        Сосновый бор сменился мелким густым ельником. Приходилось с трудом пробираться сквозь цепкие заросли. Ребята вброд по каменистому дну перешли ручей, быстрый и холодный, как родник, попетляли по болоту и повернули обратно.
        - Теперь, Ванюшка, ты смотри на землю, а я на деревья.
        Тима сосредоточил внимание на вершинах, под ноги смотрел редко и поэтому часто спотыкался. Голубь за пазухой ворочался и даже раза два щипнул Тиму. Вдруг Ванюшка заметил, как в густой траве за поваленной елью что-то блеснуло. Он бросился туда, но громкий треск за спиной и короткий испуганный возглас Тимы задержали его. Малыш обернулся и стал удивленно озираться по сторонам. Тима, который только что был на поляне, исчез.
        - Тима! Ты куда спрятался? Тима!
        В ответ откуда-то из-под земли донесся глухой голос.
        Испуганный Ванюшка выбежал на поляну.
        Там, где раньше лежала куча гнилого хвороста, зияло темное отверстие.
        - Тима! Тима!
        - Осторожней! Ребят кричи.
        Но малыш так перепугался, что голос у него охрип, и вместо ожидаемых громогласных звуков из груди вырывался сиплый писк.
        - Я не могу, Тима!
        - Отойди дальше, — последовало короткое распоряжение.
        В темном провале возник шум. Ванюшка вздрогнул. Из-под земли перед самым носом малыша, часто хлопая крыльями, взвился голубь. «Свечой» поднялся он над лесом, мелькнул в просвете меж вершинами сосен и скрылся.
        Ванюшка лег на живот и осторожно подполз к яме. Цепляясь руками за траву, он заглянул в темноту. В лицо пахнула сыростью.
        Тимина темница представляла из себя вертикальный колодец метра в три глубиной. Глинистые стены его потрескались, осыпались. Из земли тонкими нитями свисали корни, острыми ребрами выставлялись мокрые, поблескивающие в темноте камни.
        Из такой ловушки выбраться без посторонней помощи было невозможно: стены круты и глинисты. Тима сидел на куче валежника и смотрел наверх.
        - Семе-о-он! — изо всех сил затянул малыш. — Семен! Вася-я-я! Сюда идите-е! Тима в яме застрял.
        Он гикал, аукал на разные голоса, а Тима сидел в яме и размышлял: «Ну как я мог забыть предупреждение, что по дороге могут встретиться шурфы. Хорошо, что этот еще не особенно глубокий, а у Крутой есть метров на десять. Ухнешь в такой — и костей не соберешь».
        Над ямой снова появилась голова с оттопыренными ушами.
        - Мне страшно. Я кричу, а они молчат. Можно, я к тебе спрыгну?
        - Что ты! Убьешься! И сыро тут.
        - А мне тут страшно! Тихо вон как!
        - Давай тогда песни петь? Ты запевай, а я подпевать буду, — предложил Тима.
        Ванюшка запел:
        Если нам с тобой.
        Друг мой дорогой,
        Вновь придется с боем
        Встать за край родной,
        Ты со мною вместе
        Сядешь на коня.
        Сабля засверкает,
        Звякнут стремена…
        Ванюшка пел неуверенно, то и дело оглядывался по сторонам.
        Тима стал шарить в темноте рукой. Под валежником, на котором он сидел, были жидкая, холодная грязь. Пальцы нащупывали камни, гнилые сучья. Браться за них было неприятно и даже противно: скользкий холодный сучок похож на тело змеи. Тима стал ощупывать стены колодца: может быть, удастся выбраться. Из глины выставлялся какой-то плоский предмет, похожий на крохотную ступеньку. Тима надавил на него ладонью. Кусок отвалился, Тима взял его в руку, поднес к глазам и чуть не вскрикнул: это была обойма винтовочных патронов. Забыв, в каком положении он находится, звеньевой начал тщательно исследовать стены своей темницы. Он ощупывал каждый камень, шарил в жидкой грязи, а Ванюша сидел у ямы и хныкал:
        - Тима! Тима! Ты не молчи там. Тима, будем петь…
        - Ты чего хнычешь? — вдруг раздалось за спиной малыша. Раздвинув нарядные елочки-малолетки, на поляну вышла Люся. — Кричал, Ванюшка?
        - Тима в яму упал, — протянул жалобно Ванюшка и начал размазывать рукавом слезы по лицу. — Провалился-а.
        - Тима! — охнула Люся. — Ты живой? Тима… — Девочка заглянула в яму. — Тима, ну скажи мне скорее! — в голосе ее слышались слезы.
        - Все хорошо, Люся! — отозвался Тима.
        - В ямы падать хорошо? — у Люси сразу изменился голос. — Ходишь, под ноги не смотришь. Как вот тебя вытаскивать? Се-ме-о-о-н! Семе-о-он!..
        - Ау-у-у! Иду! Иду! — откликнулся где-то совсем рядом начальник лагеря.
        Семен принес сухой суковатый ствол и спустил его одним концом в шурф. Как по лестнице, выбрался Тима по стволу из темницы. Перепачканный глиной с ног до головы, звеньевой улыбался.
        - Рад? — спросил Семен. — А если бы один был?
        - Сеня, знаешь, что я в шурфе нашел? Смотри. — Тима разжал пальцы. На ладони лежала обойма.
        - В шурфе? Патроны!
        - Ага, они в глине засели! Три обоймы! Больше ничего нет!
        Семен вертел в руках медные позеленевшие патроны.
        Ванюшка, привстав на цыпочки, тоже тянулся посмотреть их. Тима сковырнул с капсюля на одном патроне зелень.
        - Смотрите! Что-то написано! Буквы не наши! Слова какие-то.
        - Дай-ка! — Люся в свою очередь рассмотрела надпись на донышке. — Это не немецкие слова.
        - Это написано по-английски, — сказал Семен. — «Made in USA». В переводе на наш язык значит: «Сделано в Соединенных Штатах Америки»! Вот откуда эти патроны!
        - Да, американские.
        - Как они сюда попали? Ох и далеко же! Тут что-то такое… Надо разобраться!
        - Все и так ясно! — ответил Тиме начальник лагеря. — Пошли, ребята нас ждут давно. И ракету давно нашли.
        Вдали звонко и тревожно запел горн. Это Юля, получив сообщение о катастрофе по азимуту «80 градусов, ориентир — пусковой желоб», прибежал из лагеря и скликал ребят. Но Тима был уже спасен.
        ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
        ТАЙНА ГОРЫ КРУТОЙ
        Жаль, что нет подходящего слова для обозначения такого дня. Скажешь «ясно», но ведь это только о солнце, «безоблачно» — о небе. А вот как сказать, чтобы и солнечный свет, и легкий, прохладный ветерок, и яркие цветы в городских скверах, и нарядные по-праздничному люди — все было отражено в одном слове.
        Ликующим было это воскресенье. В саду, у озера гремел оркестр. На улицах слышались песни. Автобусы непрерывной вереницей двигались за город, к парку.
        С утра в лагере рабочего городка чувствовалось оживление. Ребята готовились к сбору. В полдень дружина в полном составе, со знаменем, барабаном и горном вышла из ворот городка, с песнями прошла по главной улице и растянулась цепочкой по «Тропе славы».
        По склону Крутой пионеры поднялись до площадки, к трем кумачовым пятнам и уселись на валунах, выступах и обломках гранита.
        Семен открыл сбор. Он не стал говорить пышных речей. Он просто сказал, что сбор «Тайна горы Крутой» открывается рассказом председателя лагерного совета Васи Зимина.
        Вася вытащил из полевой сумки тетрадь в пестрой обложке, откашлялся и начал:
        - Многое мы, ребята, узнали, разыскивая партизана Григория Лапина, который выбил на камне-игле надпись. Кто такой Лапин, мы пока еще не узнали. Нам известно, что Григорий Лапин дрался против белогвардейцев вместе с героями из рабочего отряда «Стальной солдат революции». Вот об этом отряде, который стал потом полком, я вам и расскажу.
        25 июля 1918 года отряд рабочих-красногвардейцев прорвал кольцо колчаковцев и ушел из Кедровска в тайгу. Жаркий был бой за город. Белые, которых было во много раз больше, чем наших, смяли заставу у моста, подошли вплотную к окопам и открыли сильный огонь. Но сломить наших им не удалось. Тогда они вызвали на помощь два бронепоезда. Орудийный огонь обрушили они на позиции рабочего отряда. Тяжелые снаряды огненными смерчами рвали на клочья землю, засыпали окопы, косили осколками деревья. Но день, ночь и еще день «Стальной солдат революции» не подпускал врага к Кедровску. 25 июля командир отряда Степан Петрович Бояршинов дал приказ пробиться к тайге. Рабочие штыками расчистили себе дорогу. Перед уходом на улицах родного города наши расклеили листовки. «Мы еще вернемся!» — писали они в этих листовках.
        Отряд «Стальной солдат революции» стал с боями отходить на запад. У наших не хватало оружия, патронов, одежды, а у колчаковцев было все. Заграничные капиталисты снабжали белогвардейцев очень хорошо.
        Англия дала Колчаку деньги — сто тысяч рублей золотом, сто самолетов, много пулеметов и обмундирование. Американцы и французы «подарили» адмиралу сто самолетов, двести автомобилей, девятьсот пулеметов и много-много тысяч патронов.
        - Вот патрончики-то откуда пожаловали, — заметил Коля Хлебников, — понятно теперь, кто их растерял.
        - Капиталистам очень хотелось, чтобы Колчак победил, — продолжал Вася. — Они даже поторопились назначить Колчака «верховным правителем России».
        Наши хоть и отступали, однако били беляков крепко. Ведь отступали наши временно, сил набирали.
        В самую первую годовщину Октябрьской революции рабочий отряд за доблесть и геройство получил Боевое Красное знамя и стал полком — регулярной частью Красной Армии.
        В декабре 1918 года белые взяли Пермь. Они хотели через Пермь и Вятку соединиться с американскими и английскими интервентами, которые были на севере нашей страны, возле Архангельска. Нам было в то время очень трудно.
        Но в самый трудный момент на Восточный фронт приехали посланцы Владимира Ильича Ленина. В боевых условиях прямо на фронте разработали они план разгрома Колчака.
        1 июля 1919 года Красная Армия перешла в наступление. Город за городом отбивали наши у белогвардейцев. В Иркутске был взят в плен Колчак. Его судили и расстреляли.
        Вместе с Красной Армией громил белогвардейцев и полк «Стальной солдат революции», в рядах которого сражался Григорий Лапин.
        Вася замолчал и оглядел ребят. Юля полулежал на покатом гранитном валуне и смотрел в землю перед собой.
        Люся задумчиво перебирала камешки у ног сидевшей рядом Нюши.
        Потом Павка рассказал ребятам о подпольщиках, о геройском захвате комбригом Лапиным эшелона с оружием и о том, как полк «Стальной солдат революции» брал Малахит. Семен развернул лист-разведчик и поднялся:
        - Мы, ребята, узнали, что в нашей стране есть тысячи Лапиных. Все они настоящие советские люди. Василий Петрович Лапин — герой битвы на Волге. Семен Афанасьевич Лапин — сталевар, лауреат Ленинской премии. Мария Федоровна Лапина — доярка, Герой Социалистического Труда.
        Они прославили своим трудом нашу страну. И вот за это, за то, чтобы наша Родина стала счастливой, свободной и могучей, боролись и погибли тысячи замечательных людей, таких, как Семен Лоскутов, Илья Федоров и Александр Тимофеев, имена которых выбиты на камне-игле.
        Они знали, что дело их не умрет. Его будут продолжать другие. Мы живем с вами, ребята, в прекрасном городе. Вырос он совсем недавно среди глухой тайги. О нашем городе думали партизаны, сражаясь с белыми в годы гражданской войны. Мы, ребята, учимся в школах, отдыхаем в лагерях, не знаем ни нужды, ни горя. За это тоже боролись партизаны. Мы нашли с вами, ребята, очень много Лапиных, знатных людей, героев труда. И за это боролись партизаны. Они бились насмерть с врагом в те далекие годы за то, чтобы человек был человеком, а не рабом.
        А сколько в Советском Союзе Ивановых, Кряжинцевых, Петровых, Болдыревых и других! Все они учатся жить, работать и бороться у тех, кто, не щадя своей жизни, завоевал нам свободу и счастье!
        Семен взглядом встретился с Тимой и кивнул ему:
        - Говори!
        Тима подошел к скале, на гладкой поверхности которой сияли кумачовые пятна, достал из кармана тужурки конверт и поднял его над головой. Юля с Павкой переглянулись: они знали содержание письма, полученного Тимой несколько дней назад из Железногорска, с Алтая, от Григория Сергеевича Лапина. Тима выдержал паузу.
        Лицо звеньевого стало строгим. Он взволнованно заговорил:
        - Я вам расскажу, что было на горе Крутой. Это, ребята, правда. В восемнадцатом году, так и на скале написано, здесь у Крутой отбивались от колчаковских банд четыре разведчика-партизана из полка «Стальной солдат революции». Несли они в штаб своей армии секретный пакет. Шли партизаны таежными тропами, обходили рудники и поселки, ночевали в тайге без костров (огонь жечь было нельзя, могли заметить). Десять дней пробирались наши по тайге и совсем уже были у цели — три дня оставалось до Кедровска, — но кто-то выдал их. Нашелся предатель, который сообщил колчаковцам о том, что четыре партизана несут в Кедровск секретный пакет. Вот тогда-то и устроили белогвардейцы у Крутой засаду, стиснули они партизан в полукольце и прижали к северному склону горы. А северный склон в то время был самым крутым и обрывистым. Видят наши, что деваться некуда, за спиной неприступные скалы, впереди — колчаковцы.
        А белогвардейцы уже радуются:
        - Отдайте нам скорее секретный пакет! — кричат они. — Мы вас тогда помилуем. Жить будете! А не отдадите — страшными муками казнить вас будем! Подумайте тридцать минут и отвечайте.
        Посмотрели наши друг на друга, и без слов было ясно: не дождутся враги мольбы о помиловании. И тогда старший сказал:
        - Эта гора, как крепость. Будем драться. Только, товарищи мои дорогие, умирать всем нам сейчас никак нельзя. Секретный пакет обязательно надо в штаб доставить. В нем сказано, сколько силы у Колчака и как его лучше разбить.
        Снял он сумку, которую хранил на груди, и протянул ее самому молодому партизану:
        - На, Григорий. Здесь лежит пакет. Мы втроем будем биться с белыми, а ты иди через гору, во что бы то ни стало доставь пакет.
        Пополз Григорий вверх по отвесным скалам. За выступы и камни прятался, чтобы не заметили враги. До половины взобрался, а внизу уже заговорили винтовки, застучали пулеметы — это белогвардейцы на штурм пошли.
        Посмотрел Григорий вниз, а оттуда поднимается по склону сизый пороховой дым и щиплет глаза. Долго бились три разведчика против колчаковцев — не подпускали их к горе. Но кончились патроны и стали наши отходить к вершине.
        Поднялись партизаны до того места, где Григорию дымом глаза щипало, смотрят, над ними скала. Огромная, тяжелая, нависла она над узенькой площадкой, вот-вот рухнет. Остановились партизаны и на глазах у белогвардейцев бросили пустые винтовки.
        - Ага! Сдаетесь — закричали те.
        - Взять их живьем! Отобрать секретный пакет! — приказал белогвардейцам офицер.
        Кинулись колчаковцы к горе. Карабкаются на нее, как муравьи, весь склон покрыли черные мундиры, доползли до площадки, руки тянут, чтобы схватить наших.
        Тогда старший сказал:
        - Долг мы свой выполнили до конца. Григорий уже далеко. Теперь расплатимся с этими.
        Кивнул он товарищам и бросил под скалу связку гранат. Раздался взрыв, накренилась скала, стала падать. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Заметили бандиты, да поздно. Рухнула каменная глыба и раздавила их. За глыбой другие камни с вершины покатились. Ни один колчаковец живым не ушел.
        Три героя тоже погибли. Когда прибыл к горе Григорий со своим кавалерийским отрядом, то увидел на граните у подножия черные пятна. А выше на плоской скале горели, как золотые звезды, три ярко-красных кумачовых пятна… Володя говорит, что это простые бокситы. Нет, это не бокситы! Это геройская кровь. Поэтому не смывает ее дождями и не заносит снегом… Поднялся на вершину Григорий Лапин и выбил надпись.
        Позже Григорий Сергеевич Лапин стал командиром кавалерийской бригады и отомстил за своих боевых друзей. Как огня боялись его белобандиты.
        Все смотрели на камень-иглу. В закатных лучах солнца скала сияла, как бронзовый обелиск. Семен отдал салют. И вся дружина тоже отдала салют героям.
        Кто-то из ребят высоким голосом запел песню о друзьях, ее подхватили. По склонам гор, по тайге, по всей уральской стороне, как клятву, стократное эхо повторило слова припева:
        Знай, что будем биться
        Мы в одном строю…
        Из дневника дружины
        О том, что было в пионерском лагере после сбора у горы Крутой, о чем думали ребята и какие планы были у них на дальнейшее, можно узнать из дневника дружины, который добросовестно вел и ведет лагерный летописец Володя Сохатов.
        Большой совет лагеря разрешил опубликовать часть этих записей.
        20 августа. Сегодня мы решили, что в будущем году пригласим Григория Сергеевича в Новострой погостить, а потом всей дружиной пойдем в поход по следам полка «Стальной солдат революции». Мы соберем для музея историю полка, описание боев и подвигов наших земляков в годы гражданской войны.
        Павка получил от Григория Сергеевича Лапина большое спасибо за то, что в музее города Малахит нашел его саблю.
        29 августа. Отправили последние гербарии. Фабрика приостановила работу до лета. Люся предлагает на будущий год выпускать коллекции камней. Хорошо придумала. Согласны все.
        6 сентября. Получили письмо из Малахита. Слава, Павкин знакомый и друг, пишет, что они согласны вместе с нами идти в поход по следам отряда «Стальной солдат революции».
        12 сентября. Мы подарили сегодня физическому кабинету наш «межпланетный» корабль для иллюстрации третьего закона механики. Двадцать пять папок с гербариями передали в ботанический кабинет.
        15 октября. В школе мы готовим сбор дружины. Называется он «Тайна горы Крутой». Проведем сбор в годовщину Октябрьской революции.