Библиотека / Детская Литература / Штайнхёфель Андреас : " Рико Оскар И Тени Темнее Темного " - читать онлайн

Сохранить .

        Рико, Оскар и тени темнее темного Андреас Штайнхёфель
        Рико — не совсем обычный ребенок, многие элементарные вещи даются ему с большим трудом. «Необычно одаренный» — называет его любящая мама. «Придурок» — попросту говорит злобный сосед сверху. С таким, как Рико, мало кто хочет дружить, но однажды ему повезло — он познакомился с Оскаром (тоже не совсем обычным мальчиком — вундеркиндом, который на всякий случай никогда не снимает с головы синий мотоциклетный шлем). И ради своего нового друга Рико берется распутывать дело, которое уже полгода ставит в тупик всю полицию Берлина.
        Для детей среднего школьного возраста.
        Андреас Штайнхёфель
        Рико, Оскар и тени темнее темного
        Суббота. Макаронина-находка
        Макаронина лежала на пешеходной дорожке. Она была волнистая и толстая, с дыркой внутри от начала и до конца. К ней прилипло немножко засохшего сырного соуса и грязи. Я поднял ее, вытер грязь и глянул на старый фасад дома номер 93 по Диффенбахштрассе, а потом в летнее небо. Никаких облаков и, что важно, — никаких белых полос от самолетов. Кроме того, размышлял я, окно в самолете нельзя открыть, чтобы выбросить еду наружу.
        Я зашел в подъезд, промчался по лестнице, выкрашенной в желтый цвет, на четвертый этаж и позвонил к фрау Далинг. Как всегда в субботу, у нее в волосах были большие разноцветные бигуди.
        - Наверно, это ригатони. А соус — совершенно точно горгонцола, — объявила она. — Очень мило с твоей стороны принести мне эту макаронину, золотко, но я ее из окна не выбрасывала. Спроси-ка ты лучше у Фитцке.
        Она усмехнулась, постучала пальцем по голове и закатила глаза. Фитцке живет на пятом. Я его терпеть не могу, и вообще я не верил, что макаронина его. Фрау Далинг я выбрал первой, потому что она частенько выбрасывает чего-нибудь из окна — прошлой зимой, например, телевизор. Через пять минут она выбросила и своего мужа, но его — только из квартиры. После этого она прибежала к нам, и маме пришлось по ее просьбе налить ей «капельку».
        - У него есть любовница! — объявила фрау Далинг в полном отчаянии. — Если бы эта тупая корова была хотя бы моложе меня! Налейте-ка мне еще чуточку!
        Раз уж телеку настал капут, а муж ушел, фрау Далинг, чтобы утешиться, купила себе на следующий день совершенно обалденный плоский телевизор и DVD-плеер. С тех пор мы с ней вместе время от времени смотрим фильмы про любовь или детективы, но только по выходным, когда фрау Далинг может выспаться. По будним дням она работает в торговом центре Карштадт на Германплатц, в мясном отделе. У нее всегда очень красные руки, вот как там холодно.
        Когда мы смотрим телевизор, мы едим ленивчики — с колбасой и яйцом или с лососем. Если фильм про любовь, фрау Далинг изводит по меньшей мере десять носовых платков, но в конце всегда начинает ругаться: как же, парень и девушка вроде как нашли друг друга, но вот теперь-то и начнется настоящая лажа, да разве в фильмах такое покажут, они же все врут, сволочи… Еще ленивчик, Рико?
        - Сегодня вечером, как договорились? — крикнула мне вслед фрау Далинг, пока я бежал на пятый, перепрыгивая через две ступеньки.
        - Ну конечно!
        Ее дверь захлопнулась, а я постучался к Фитцке. К нему всегда нужно стучаться, потому что звонок сломан, наверно, еще с 1910 года, когда построили наш дом.
        Ждать, ждать, ждать.
        Шарк, шарк, шарк, послышалось за толстой старой дверью.
        И вот, наконец-то, сам Фитцке, на нем по обыкновению темно-синяя пижама с серыми продольными полосками. Помятое лицо все в щетине, а пряди седых волос торчат на голове во все стороны. Вот неряха, честное слово! Тяжелый, спертый воздух ударил мне в нос. Кто знает, что у него там. Я имею в виду — у него в квартире, а не в голове. Я попытался незаметно глянуть мимо Фитцке, но он загородил мне путь. Нарочно! В нашем доме я заходил уже во все квартиры, только у Фитцке не был. Он меня не пускает, потому что терпеть не может.
        - А-а-а, это ты, дурья башка, — прорычал он.
        На этом месте надо, наверно, объяснить, что меня зовут Рико и я — необычно одаренный ребенок. Это значит, что я умею много думать, но думаю дольше, чем другие. С мозгом это не связано, он у меня нормальных размеров. Просто из него иногда что-то выпадает, но я, к сожалению, никогда не знаю заранее, что выпадет и откуда. И еще я не всегда могу сосредоточиться, когда что-нибудь рассказываю. Чаще всего я теряю красную нить, во всяком случае, мне кажется, что цвет у нее красный, но может быть, она зеленая или синяя, — в этом-то и заключается проблема.
        В голове у меня иногда все просто идет кувырком — как в лотерейном барабане. В лотерею-бинго я играю каждый вторник вместе с мамой в клубе пенсионеров «Седые шмели». Шмели арендуют помещение у церкви. Понятия не имею, почему мама так любит туда ходить, там ведь и вправду тусуются одни пенсионеры.
        Некоторые, кажется, никогда и не уходят оттуда домой, потому что по вторникам на них всегда одни и те же шмотки (как на Фитцке всегда его единственная пижама) и от них странно пахнет. Может, маме все это только потому так ужасно нравится, что она очень часто выигрывает. Каждый раз она сияет, когда идет на сцену и забирает какую-нибудь дешевую пластиковую сумочку. Выигрыши, вообще-то, почти всегда — дешевые пластиковые сумочки.
        А пенсионеры не особо замечают, что происходит вокруг, многие из них иногда просто засыпают над своими лотерейными карточками. Или отчего-то еще не следят за происходящим. Вот пару недель назад один такой совершенно спокойно сидел за столом, до тех пор, пока не выпали последние цифры. Когда все стали уходить, он не встал, и в конце концов его попыталась разбудить уборщица. Он был мертв. Мама тогда еще сказала, может, он уже в прошлый вторник умер. И правда, в прошлый вторник его было совсем не видно и не слышно.
        - Здрасте, герр Фитцке, — сказал я, — надеюсь, я вас не разбудил.
        На вид Фитцке еще старше, чем тот пенсионер, который помер в клубе. И он по-настоящему грязный. Наверно, ему тоже недолго осталось, поэтому он и носит одну только пижаму, даже когда идет за покупками в «Эдеку». Если он вдруг склеит ласты, то на нем уже будет подходящая одежка. Фитцке однажды рассказал фрау Далинг, что еще когда он был маленьким, у него уже были какие-то неполадки с сердцем, потому-то он так быстро начинает задыхаться. И когда-нибудь — чпок! Я думаю, даже если Фитцке скоро умрет, он вполне мог бы одеваться аккуратнее или хотя бы иногда стирать пижаму — например, на Рождество. Мне вот было бы неприятно свалиться в «Эдеке» у прилавка с сырами и противно вонять, хотя я мертвый всего одну минуту.
        Фитцке тупо пялился на меня, так что я сунул ему под нос макаронину.
        - Это ваша?
        - Откуда это у тебя?
        - Нашел на пешеходной дорожке. Фрау Далинг думает, это может быть ригатони. Соус — совершенно точно горгонцола.
        - Она там просто так лежала, — спросил он недоверчиво, — или лежала в чем-то?
        - Кто?
        - Купи себе мозги! Макаронина, дурья твоя башка!
        - А про что вы сначала спросили?
        Фитцке закатил глаза. Еще немножко — и он лопнет.
        - Она там на улице просто так лежала, эта твоя чертова макаронина, или в чем-то еще?! Ну, в дерьме собачьем, не понимаешь, что ли.
        - Просто так, — сказал я.
        - Дай-ка посмотрю получше…
        Он взял у меня макаронину и покрутил ее между пальцами. А потом сунул ее — мою личную находку! — в рот и проглотил. Даже не разжевав. Дверь захлопнулась — БУМММ!
        Он что, совсем того? Следующую найденную макаронину, это уж точно, я специально обваляю в какашках и принесу Фитцке, а когда он спросит, не лежала ли она в какой-нибудь дряни, скажу, что это — мясной соус.
        Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей!

* * *
        Вообще-то я собирался прочесать весь дом в поисках владельца макаронины, но теперь она пропала — исчезла за плохими зубами Фитцке. Мне было ее жалко. Так всегда бывает, когда что-нибудь теряешь, сперва кажется — ничего в этом особенного нету, а уж потом понимаешь, что макаронина-то была самой лучшей в мире. У фрау Далинг примерно так же. Прошлой зимой она сначала ругалась на мужа, что этот гад разрушил их брак, а теперь смотрит один за другим фильмы про любовь и очень хочет, чтоб муж вернулся.
        Я уже хотел побежать от Фитцке вниз на третий этаж, но потом передумал и позвонил в квартиру напротив. Там живет новый сосед, он только позавчера переехал. Я его еще не видел. Хотя макаронины у меня уже не было, но глупо упускать удобный случай сказать «привет». Может, он впустит меня к себе. Я очень люблю заходить в другие квартиры.
        В этой долго никто не жил, потому что она очень дорогая. Мама как-то подумывала, не снять ли ее, ведь на пятом этаже больше света, чем на третьем, и даже есть «вид» — поверх низкого здания старой Урбанской больницы сквозь деревья видно другую сторону улицы.
        Но когда мама узнала, сколько эта квартира стоит, она отказалась от своих планов. И это просто счастье, ведь тогда бы прямо напротив нас жил Фитцке. Этот обжора!
        Нового соседа зовут Вестбюль, так написано на табличке около звонка. Его не было дома, и я, если честно, почувствовал облегчение. Если придется обращаться к нему по фамилии, это будет сплошной стресс — «вест», «ост» и всякое такое. Я вечно путаю право и лево, и на компасе тоже. Когда нужно различить право и лево, у меня в голове запускается лотерейный барабан.
        Я бежал по лестнице вниз и сердился. Если бы Фитцке не уничтожил мое вещественное доказательство, можно было бы целый день классно играть в детектива. Круг подозреваемых ведь очень узкий. Например, на шестой этаж с двумя шикарными квартирами в мансарде сегодня можно вообще не ходить. Рунге-Блавецки вчера отчалили на каникулы, а Маррака, который живет родом с ними, не было видно ни вчера, ни сегодня. Может, он снова ночует у подруги, которая ему еще и белье стирает. Каждые две недели все видят, как Маррак с огромным мешком, полным барахла, сбегает по лестнице, выходит из подъезда, а потом снова входит, и снова выходит, и снова входит, и так далее. Фрау Далинг сказала мне как-то — это ужасно, что вытворяют в наше время молодые люди, раньше, когда они собирались ночевать не дома, то брали с собой только зубную щетку, а теперь — половину того, что висит в шкафу.
        Так или иначе, Маррака дома не было. В его почтовом ящике, внизу при входе, еще торчала вчерашняя реклама. Мне больше нравится смотреть детективы, чем всякие слюни про любовь, так что такие вещи я замечаю всегда.
        О'кей, с шестым этажом все ясно. На пятом живут Фитцке и новенький с фамилией, в которой спряталась какая-то сторона света. На четвертом этаже, напротив фрау Далинг, живет Кизлинг. Звонить ему в дверь не имеет смысла до самого вечера, он зубной техник и целыми днями вкалывает где-то в Темпельхофе. Этажом ниже живем мы с мамой, а напротив нас — шестеро Кесслеров, но они тоже уже уехали на каникулы. В квартире Кесслеров (она их собственная) есть лестница вниз — в квартиру на втором этаже, которая принадлежит им же. Четверым Кесслеровским детям надо много места.
        Больше всего меня бы порадовал визит в квартиру на втором этаже напротив Кесслеров, то есть под мамой и мной. Ведь там живет Юле, а еще Бертс и Массуд. Они все студенты. Но без предъявления макаронины идти к ним, к сожалению, бессмысленно. Бертс в полном порядке. А вот Массуда я терпеть не могу, потому что Юле влюблена в него вместо меня. (Ладно, хватит об этом.) Ну почему я не начал опрос с них! Или хотя бы со старого Моммсена, нашего дворника, — он живет в полуподвале.
        В общем, ловить тут нечего.
        Пошли на третий, домой.
        Когда я вошел в нашу квартиру, мама стояла в прихожей перед золотым зеркалом, украшенным множеством толстощеких ангелочков. На ней была небесно-голубая футболка, которую она задрала до подбородка, озабоченно рассматривая свою грудь, — наверно, это продолжалось уже довольно долго. Я видел в зеркале ее задумчивое лицо.
        Многие люди на улице, в особенности мужчины, оглядываются на маму. Конечно, там она не бегает с задранной футболкой. Там она выглядит просто замечательно. Всегда надевает суперкороткие узкие юбки и обтягивающие майки с глубоким вырезом. Да еще серебряные или золотые босоножки на высоких каблуках со множеством ремешков. Мама блондинка с длинными волосами, она носит их распущенными и гладко расчесанными. И еще надевает много-много позвякивающих, позванивающих браслетов, бус и серег. Больше всего мне у мамы нравятся ногти, они очень длинные. Каждую неделю мама наклеивает на каждый ноготь что-нибудь новенькое — крошечных сверкающих рыбок или маленьких божьих коровок. Она всегда говорит, что есть толпы мужчин, которые это любят, потому-то она так успешно работает.
        - Когда-нибудь они превратятся в уши спаниеля, — сказала мама мне и своему отражению. — Даю им еще два-три года, а потом они станут жертвой силы тяжести. Жизнь — это какой-то чертов отрывной календарь.
        Про силу тяжести я не знал, надо было посмотреть в словаре. Я всегда ищу в словаре все, чего не знаю, — чтобы стать умнее. Иногда спрашиваю маму, или фрау Далинг, или моего учителя Вемайера. А то, что узнал, записываю. Примерно вот так:
        СИЛА ТЯЖЕСТИ
        Если что-то тяжелее, чем ты сам, оно тебя притягивает. Например, Земля как бы тяжелее всего, и поэтому с нее никто не падает. Обнаружил силу тяжести один человек по имени Исаак Ньютон. Она опасна для груди и яблок. Возможно, и для других круглых вещей.
        - И что тогда? — спросил я.
        - Тогда заведем новые, — сказала мама решительно. — Тут ведь речь идет, в конце концов, о моем основном капитале.
        Она вздохнула, снова потянула футболку вниз и повернулась ко мне.
        - Как у тебя в школе?
        - Нормально.
        Мама никогда не говорит «Центр вспомогательного обучения», потому что знает, как я ненавижу это название. Там Вемайер уже несколько лет безуспешно пытается упорядочить движение лотерейных шариков в моей голове. Я как-то раз подумал, не предложить ли ему сначала остановить барабан, а уж потом взяться за шарики, но потом решил ничего не говорить. Раз уж он сам до такого не может дойти — сам тогда и виноват.
        - А зачем Вемайер велел тебе еще раз прийти? — спросила мама. — Я думала, вчера уже был последний школьный день?
        - Из-за одного проекта на каникулах. Кое-что писать.
        - Тебе — писать? — Она наморщила лоб. — А что?
        - Просто сочинение, — пробормотал я.
        На самом деле все было сложнее, но мне не хотелось пока что посвящать в это маму. Сначала я сам должен убедиться, что все получится.
        - Понимаю. — Мамин лоб снова разгладился. — Ты уже ел? Бургер или еще чего-нибудь? — Она взъерошила мне волосы, наклонилась и поцеловала меня в лоб.
        - Не-е-е.
        - Голодный, значит?
        - Ясное дело.
        - Ладно. Сделаю нам рыбные палочки.
        Она исчезла в кухне. Я бросил рюкзак через открытую дверь в мою комнату, пошел за мамой, уселся за обеденный стол и стал смотреть.
        - Мне нужно тебя кое о чем спросить, Рико, — сказала мама, растапливая масло на сковородке.
        Моя голова автоматически вжалась между плечами. Когда мама меня о чем-то спрашивает и при этом называет по имени, это значит, ее что-то тревожит, а когда ее что-то тревожит, это чаще всего имеет под собой серьезную причину. Серьезную — я имею в виду, вескую. Ну а «веская» — это значит, что шарики в лотерейном барабане непременно запрыгают.
        - Про что? — спросил я осторожно.
        - Речь идет о Мистере 2000.
        Мне очень захотелось, чтобы рыбные палочки были уже готовы.
        Самый распоследний дурак мог предвидеть, во что выльется этот разговор.
        Мама открыла холодильник и принялась царапать и ковырять ножом в морозилке, где под слоем синего льда примерзла упаковка рыбных палочек.
        - Он опять освободил ребенка, — продолжала она. — На этот раз того, которого похитили в Лихтенберге. Это уже пятый. А предыдущий был…
        - Из Веддинга, я знаю.
        А еще трое до того — из Кройцберга, Темпельхофа, Шарлоттенбурга.
        Три месяца весь Берлин только и говорит, что о Мистере 2000. По телевизору передавали, что это, наверно, самый хитрый похититель детей всех времен. Некоторые еще называют его АЛЬДИ-похитителем, потому что его похищения такие недорогие — как товары в супермаркетах сети АЛЬДИ. Он заманивает маленьких мальчиков и девочек в машину и увозит их, а потом пишет родителям письмо:
        «Дорогие родители, если вы хотите получить назад вашу маленькую Люсиль-Мари, это обойдется вам всего в две тысячи евро. Подумайте хорошенько, стоит ли ставить в известность полицию из-за такой смешной суммы. Если вы это сделаете, то получите вашего ребенка назад только по частям».
        До сих пор все родители извещали полицию лишь после того, как платили выкуп и наконец-то получали ребенка назад целиком. Но весь Берлин ждет того дня, когда родители маленькой Люсиль-Мари или какого-нибудь Максимилиана лажанутся и ребенка им доставят домой не полностью. Может, какие-то родители обрадуются, что их ребенка похитили, и поэтому не дадут ни цента выкупа. Или они бедные, и у них есть только пятьдесят евро или чуть больше. Если Мистеру 2000 дать только пятьдесят евро, от ребенка, наверно, останется только одна рука. Интересно, что он тогда возвратит — руку или все остальное. Скорее всего — руку, это незаметнее. Кроме того, на большую посылку с остатками ребенка ушли бы все пятьдесят евро.
        Во всяком случае, я считаю, что две тысячи евро — это ужасно много денег. Но в случае крайней необходимости, так однажды объяснил мне Бертс, любой соберет нужную сумму, нужно только очень захотеть. Бертс изучает Эммм Биии Ааай, это что-то связанное с деньгами, так что он должен в таких вещах разбираться.
        - У тебя есть две тысячи евро? — спросил я маму. Точно ведь никогда не знаешь. В случае крайней необходимости я бы разрешил ей взломать мой рейхстаг. В его стеклянный купол бросают монеты, там есть щель.
        Рейхстаг у меня с тех пор, как я научился думать, и я надеюсь, что уже накопил хоть на одну руку или ногу. За двадцать или тридцать евро у мамы осталось бы тогда хоть маленькое воспоминание обо мне.
        - Две тысячи? — сказала она. — Что, я разве похожа на такого человека?
        - А ты смогла бы их собрать?
        - Для тебя? Даже если мне придется для этого кого-нибудь убить, солнышко.
        Раздался треск, и толстая глыба льда приземлилась на кухонном полу. Мама подняла ее, фыркнула и бросила в раковину.
        - Морозилку нужно срочно разморозить.
        - Ростом я не такой маленький, как другие дети, которых он уже похищал. И я старше.
        - Да, знаю.
        Мама надорвала упаковку палочек.
        - Все-таки надо было в последнее время тебя каждый день отводить в школу и забирать оттуда.
        Мама работает до самого утра. Возвращаясь домой, она приносит мне булочку, целует меня перед тем, как я отчаливаю в Центр, а потом укладывается спать. Встает она чаще всего только после обеда, когда я уже давно дома. С отведением меня в школу и забиранием оттуда ничего бы не вышло.
        Мама на секунду остановилась и сморщила нос.
        - Рико, я — безответственная мать?
        - Да ты что!
        Несколько мгновений она задумчиво смотрела на меня, а потом вытряхнула замороженные рыбные палочки из коробки на сковородку.
        Масло было до того горячим, что брызнуло во все стороны. Мама отпрыгнула от плиты.
        - Вот гадость какая! Теперь от меня будет этим вонять!
        Мама все равно бы пошла в душ перед тем, как отправиться вечером в клуб. После рыбных палочек она всегда принимает душ. Самые дорогие духи в мире, сказала она однажды, не такие прилипчивые, как запах рыбных палочек. Пока эти самые палочки шкворчали на сковороде, я рассказывал маме про находку-макаронину и как Фитцке ее истребил и поэтому я теперь не смогу выяснить, чья она была.
        - Старый пердун, — пробормотала мама.
        Она терпеть не может Фитцке. Несколько лет назад, когда мы переехали в этот дом на Диффе, мама таскала меня по всему дому, чтобы представить соседям. Рука, которой она меня держала, была совершенно мокрой от пота. Мама — человек мужественный, но не хладнокровный. Она боялась, что никто не захочет иметь с нами дела, когда выяснится, что она не «приличная дама», а я немного не в себе. Фитцке открыл дверь на мамин стук, представ перед нами в пижаме. В противоположность маме, которая никогда не выдает своих эмоций, я ухмыльнулся. Это была явная ошибка. Мама начала говорить что-то вроде:
        - Добрый день, я здесь новенькая, а это мой сын Рико. У него не все в порядке с головой, но его вины в этом нет. Так что если он что-то натворит…
        Фитцке прищурил глаза и скривил лицо, будто ощутил во рту неприятный вкус. Потом, ни слова не говоря, захлопнул дверь у нас перед носом. С тех пор он называет меня «дурья башка».
        - Он говорил тебе «дурья башка»? — спросила мама.
        - Не-е.
        Что толку, если она расстроится?
        - Старый пердун, — снова сказала она.
        Она не спросила, почему мне непременно нужно знать, кому принадлежала макаронина. Для мамы это была одна из идей Рико, да так оно и было. Никакого смысла расспрашивать подробнее.
        Я смотрел, как мама переворачивала рыбные палочки, мурлыкая какую-то песенку и переступая с левой ноги на правую и обратно. Между делом она накрыла на стол. В окно светило солнце, воздух вкусно пах летом и рыбой. Я чувствовал себя очень хорошо. Я люблю, когда мама готовит или делает еще что-нибудь заботливое.
        - Кровавую кашу надо? — спросила она, когда все было готово.
        - Конечно.
        Она поставила на стол бутылку кетчупа и пододвинула мне тарелку.
        - Значит, в школу не провожать?
        Я покачал головой.
        - Сейчас ведь пока каникулы. Может, за это время его зацапают.
        - Уверен?
        - Да-а-а-а!
        - Хорошо.
        Мама прямо-таки пожирала рыбные палочки.
        - Мне скоро надо будет уходить, — объяснила она в ответ на мой вопросительный взгляд. — Хотим пойти с Ириной к парикмахеру.
        Ирина — мамина лучшая подруга. Она тоже работает в клубе.
        - Покрашусь в клубничную блондинку. Что скажешь?
        - Это красный цвет?
        - Нет. Белокурый с очень легким красноватым налетом.
        - А при чем тут клубника?
        И что это еще за налет? Кто куда налетает?
        - У нее тоже бывает такой налет.
        - Клубника ведь ярко-красная.
        - Только когда уже поспела.
        - Но до того она ведь зеленая. Что это за налет?
        - Просто так говорят.
        Мама не любит, когда я пристаю с расспросами, а я не люблю, когда она говорит так, что я ее не понимаю. У некоторых вещей совершенно дурацкие названия, тут уж хочешь не хочешь, а спросишь, почему они называются так, как называются. Мне, например, совершенно непонятно, почему клубнику называют клубникой, хотя никаких клубней у нее нет.
        Мама отодвинула от себя пустую тарелку.
        - У нас не хватает кое-чего на выходные. Я и сама бы купила, но…
        - Я сделаю.
        - Ты мой золотой.
        Она облегченно ухмыльнулась, встала и принялась торопливо шарить в карманах брюк.
        - Я написала список, подожди-ка…
        Мама носит брюки такие узкие, что я иногда боюсь, что когда-нибудь ее придется из них вырезать. И удивляюсь, как это ей удается столько всего запихивать в карманы. Она выиграла в бинго по меньшей мере десяток сумочек, но никогда ими не пользуется. Даже не хранит, а тут же выставляет на аукцион «И-бэй».
        - Тут не много, — мама наконец-то протянула мне смятую бумажку. — Деньги в ящике тумбочки. Самое главное — это зубная паста. Масло я не записала, но оно тоже кончилось. Запомнишь или все-таки записать?
        Я наколол первую рыбную палочку на вилку и торжественно окунул ее в кровавую кашу.
        - Запомню, — сказал я.
        Наверно.
        Все еще суббота. Оскар
        Поход за покупками прошел отлично. Зубная паста, масло, соленые палочки, всякое разное для салата и йогурт. Я протянул деньги кассирше, а она отсчитала мне сдачу и сказала, чтобы я передавал большой привет маме. Вид у нее при этом был такой, будто на самом деле она желает маме мучительной смерти. После того как мы переехали на Диффе, мама с ней поговорила — любезно объяснила, что я не умею считать и что однажды она уже сломала обе руки тому, кто вздумал меня обманывать.
        Я вышел из магазина. Легкий ветер шевелил деревья — я забыл, как они называются, а может, никогда и не знал, но выглядят они замечательно. Кора с их стволов опадает лоскутами, как краска со старой двери, а под ней обнаруживается кора посветлее, которая тоже опадает, ну и так далее. Интересно, где такое дерево заканчивается изнутри.
        Солнечный свет рябил в миллионах листьев и отбрасывал на пешеходную дорожку смешные тени. Вокруг кишмя кишели люди, многие сидели перед пивными и кафешками, из открытых окон вниз на улицу плюхалась музыка. В эти мгновения мне было очень радостно. Я чувствовал себя уверенно.
        На длинной Диффе есть все, что человеку нужно. Супермаркет «Эдека» и ночной магазин, две овощные лавки и одна мясная, магазин напитков, булочная и так далее. Нигде не нужно сворачивать, и именно по этой причине мама подыскала для меня такую длинную, прямую улицу. Потому что мне трудно запомнить длинную дорогу, а уж с поворотами — никаких шансов. Способность ориентироваться у меня как у пьяного почтового голубя в метель при силе ветра двенадцать баллов. Но по Диффе я даже один могу дойти до моего учебного центра. Надо только выйти из дома, немножко пройти до аптеки на углу, а потом свернуть к Ландверканалу. Потом я иду все время прямо и прямо, через Адмиральский мост до самой школы. За школой путь так и продолжается прямо, через квартал, где живут одни только турки и турчата, до площади Коттбуссер Тор, которую все называют просто Котти. Но у меня никогда еще не хватало смелости зайти дальше палатки, в которой продают денеры, — она стоит прямо перед Котти.
        Я раздумывал, не поискать ли по пути домой новую макаронину. Может, она все-таки вылетела не из окна нашего дома, а ее потерял или нарочно обронил какой-нибудь пешеход, который шел по пешеходной дорожке.
        ПЕШЕХОДНАЯ ДОРОЖКА
        Спросил маму еще раз, как это называется. Она сказала, что обычно говорят «тротуар». Почему-то иногда вместо понятных слов используют иностранные. Отчего так бывает, я не знаю.
        Медленно переставляя ноги, я вдруг вспомнил про Гензеля и Гретель, которые пометили свой след в чаще дремучего леса хлебными крошками, чтобы не заблудиться. Может, кто-то пометил свой след макаронами, чтобы не заблудиться в наших краях? Если этот кто-то так сделал, то он одарен еще глубже, чем я. Ведь если здесь случайно пробежит такое всеядное животное, как Фитцке, выкладывателю макарон назад дороги не найти. Следы из крошек Гензеля и Гретель тоже склевали птицы в лесу, и где они оба в конце концов очутились? Правильно, у злого-презлого волка!
        У детской площадки я остановился. Эта площадка — что-то вроде полуострова, обрамленного Гриммштрассе, которая дальше у канала делает петлю, поворачивает назад и снова натыкается на Диффе, так что эта улица вроде как двойная. Площадка большая, и при хорошей погоде здесь всегда полно мамаш и огромного количества малышни. В Нойкельне, где мы жили раньше, мама часто ходила со мной на такую площадку. У меня были лопатка, сито и много-много формочек. Однажды я выкопал лопаткой ямку и побросал туда и сито, и формочки, и лопатку в придачу. Потом зарыл все руками и больше никогда их не нашел.
        Я еще раз глянул на площадку, порадовался за малявок, которые были умнее меня, и тут снова вспомнил про макаронину. Я медленно пошел по пешеходной дорожке, уткнувшись взглядом в серый асфальт. Увидел скомканный конфетный фантик. И несколько осколков, которые валялись у контейнера для сбора стеклотары, и растоптанный старый окурок. А потом увидел две маленькие ноги в светлых носках и открытых сандалиях.
        Я поднял голову. Передо мной стоял мальчик, ростом доходящий мне как раз до груди. То есть до груди мне доходил его темно-синий шлем. Такой защитный шлем, какой надевают мотоциклисты. Я и не знал, что для детей тоже есть такие. Выглядел мальчик совершенно чокнутым. Прозрачная штуковина у шлема была откинута наверх.
        ВИЗОР
        Прозрачная штуковина у мотоциклетного шлема. Я спросил про нее у Бертса, он водит мотоцикл. А еще он сказал, что Юле и Массуд поехали вместе в отпуск. Пффф…
        - Что ты тут делаешь? — спросил мальчик. Зубы у него были огромные. Они выглядели так, будто он мог вырывать ими кусищи мяса из больших животных вроде лошади, или жирафа, или еще кого-нибудь.
        - Я ищу одну вещь.
        - Если ты скажешь какую, я могу тебе помочь.
        - Макаронину.
        Мальчик быстро оглядел пешеходную дорожку. Когда он нагнул голову, в шлеме ослепительно отразился солнечный свет. А на его рубашке с короткими рукавами я заметил крохотный ярко-красный значок-самолетик. Кончик крыла был отломан. Потом маленький мальчик заглянул в кусты, которые росли перед забором у детской площадки, — сам я до такого не додумался.
        - А что это за макаронина? — спросил он.
        - В любом случае, это макаронина-находка. Ригатони, но это неточно. Наверняка можно сказать, только когда ее найдешь, иначе она не будет макарониной-находкой. Логично ведь, правда?
        - Хм-м…
        Он слегка наклонил голову. Рот с зубищами снова раскрылся.
        - Может быть так, что ты немного глуповат?
        Нет, ну вообще!
        - Я — необычно одаренный ребенок.
        - Точно?
        Было видно, что теперь он по-настоящему заинтересовался.
        - Я — необычайно одаренный.
        Теперь и мне стало интересно. Хотя этот мальчик был гораздо меньше меня, он вдруг показался мне гораздо больше. Это было странное чувство. Мы так долго смотрели друг на друга, что я подумал, мы простоим тут до захода солнца. Я никогда еще не видел необычайно одаренного ребенка, только однажды в одной передаче по телевизору. Там одна девочка как ненормальная играла что-то ужасно сложное на скрипке, а ведущий в это время говорил ей числа длиной в километр, а девочке надо было сказать, простое это число или нет. Фрау Далинг не жуя проглотила ленивчик с лососем и сказала, что малышка далеко пойдет, поэтому я решил, что простые числа — это нечто важное. Но это не так.
        ПРОСТОЕ ЧИСЛО
        Это такое, которое делится только на единицу и на само себя, если не хочешь получить дробь. Если бы я был ведущим той передачи, я спросил бы девочку, не поиграть ли ей лучше на каком-нибудь другом инструменте. Мало ли что может случиться — вдруг эта самая дробь раздробит ей ногу или того хуже — руку! А флейту, например, или трубу можно держать только одной рукой и просто в них дуть.
        - Мне уже надо идти, — сказал я наконец мальчику. — Пока не стемнело. А то я наверняка заблужусь.
        - А где ты живешь?
        - Вон там впереди желтый дом. Номер 93. Справа.
        Я тут же рассердился из-за того, что сказал справа. Во-первых, на самом-то деле я не знал, справа это или все-таки скорее слева, а во-вторых, напротив той стороны улицы, где дома, лежит, вытянувшись во всю длину, как спящая кошка, старая Урбанская больница. Тут сразу понятно, что это — не жилой дом.
        Мальчик посмотрел вдоль моей вытянутой руки. Когда он увидел номер 93, лоб у него сначала пополз вверх, как будто ему в голову пришла какая-то потрясающая мысль или что-то в этом роде, а потом опять вниз, как будто он крепко о чем-то задумался.
        В конце концов лоб у него снова разгладился, и он ухмыльнулся.
        - Ты вправду дурачок или только прикидываешься? Дом же у тебя перед глазами, идти нужно только прямо, тут невозможно заблудиться.
        Значит, «справа» я все-таки верно сказал. Но все равно я потихоньку начал злиться.
        - Да ну? Правда? Я смогу заблудиться. А если бы ты был действительно такой умный, как говоришь, то знал бы, что есть люди, которые это умеют.
        - Я…
        - Я тебе еще что-то скажу: это совершенно неостроумно!
        Лотерейные шарики вдруг все стали красными и застучали друг о дружку, как бешеные.
        - Это не я так придумал, чтоб из моего мозга что-то выпадало! Я не нарочно глупый или потому что не учусь!
        - Эй, послушай, я…
        - Но ты ведь, конечно, один из тех вундеркиндов, которым надо все знать и всегда чем-нибудь хвастаться, потому что на самом-то деле никто ими не интересуется, разве только когда они играют по телевизору на скрипке!
        Это ужасно неловко, но когда я из-за чего-нибудь сильно волнуюсь, например из-за несправедливости, я начинаю реветь. И совершенно ничего не могу с этим поделать. У мальчика под защитным шлемом сделались очень испуганные глаза.
        - Ну не реви же! Я вовсе не…
        - И между прочим, я знаю, что такое «простое число»! — выкрикнул я.
        Это было, наверно, единственное, что я в тот момент еще помнил из-за волнения. В ответ мальчик совсем ничего не сказал. Он смотрел вниз на свои сандалии. Потом снова поднял взгляд. Губы у него стали очень тонкими. Он протянул руку. Она была такая маленькая, что в моей руке поместилось бы две таких.
        - Меня зовут Оскар, — сказал он. — И я хочу искренне попросить у тебя прощения. Не надо было над тобой смеяться. Это было высокомерно.
        Последнее слово сбило меня с толку, но про извинение я понял.
        ВЫСОКОМЕРНО
        Когда кто-то смотрит на другого сверху вниз. Но такого даже у Оскара не получится, хоть он и умный. Он ведь гораздо ниже, чем я, и все время должен смотреть на меня снизу вверх.
        Когда кто-то просит прощения, нужно быть с ним поласковее. Вот если человек притворяется, тогда спокойно можно разозлиться, но извинения Оскара были искренними. Он же так и сказал.
        - Меня зовут Рико, — сказал я и встряхнул его руку. — Мой отец был итальянцем.
        - Он умер?
        - Ну да. Иначе я бы не сказал «был».
        Вемайер говорил, что одна из моих сильных сторон при написании сочинений — это глаголы: прошлое, настоящее и будущее время и предполагательное покло… нет, наклонение.
        - Мне жаль. А как он умер?
        Я не ответил. Я еще никогда никому не рассказывал про то, как умер папа. Это никого не касается. Это очень печальная история. Я втянул воздух носом, посмотрел через забор на площадку и попытался подумать о чем-нибудь другом. Например, не закопаны ли там тоже лопатки, формочки, сита и так далее, и если да, то сколько и какого они цвета. Их там наверняка сотни. Если бы я все их выкопал, мама могла бы продать их с аукциона на «И-бэе», вместе со своими сумочками.
        Оскар немного помялся, когда заметил, что я ничего больше не скажу. Наконец он кивнул и сказал:
        - Мне пора домой.
        - Мне тоже. А то масло тает.
        Я поднял хозяйственную сумку повыше. А потом сказал — потому что у Оскара в его странных шмотках был такой аккуратный вид, прямо как у детей, которым все время дают только овощи, фрукты и мюсли без сахара из магазина биопродуктов:
        - У нас масло закончилось, потому что на обед сегодня были рыбные палочки с кровавой кашей.
        Я пошел и решил ни разочка не оглядываться. Чтоб только Оскар не догадался, что он мне ужасно понравился — вместе со своим мотоциклетным шлемом и чудовищными зубами. Но потом я все-таки обернулся и увидел, как он уходит по Диффенбахштрассе в другую сторону. Издали он был похож на очень маленького ребенка с очень большой синей головой.
        Только когда я снова пришел домой, убрал масло в холодильник и начал отскребать лед в морозильнике, мне пришло в голову, что я даже не спросил Оскара, что же он тут у нас искал, совершенно один. Или что означает маленький ярко-красный самолет на его рубашке. И почему он надел мотоциклетный шлем, хотя шел пешком.

* * *
        Локоны у фрау Далинг получились очень красивыми. Она впустила меня в квартиру, и я сунул ей в руки соленые палочки. Через открытую дверь гостиной в прихожую падал красно-золотой вечерний свет. У фрау Далинг повсюду на стенах висят маленькие картинки в пластиковых рамках, большей частью на них нарисованы маленькие дети с очень большими глазами, которые стоят перед Эйфелевой башней или на мосту в Венеции. Есть еще картины со всякими клоунами, из которых половина рыдает. Довольно безвкусно.
        - Мне что-то не очень хорошо, солнышко, — сказала фрау Далинг и закрыла дверь квартиры. — У меня сегодня такое серое чувство.
        Я чуть не взвизгнул от восторга. Серое чувство означает, что мы не будем смотреть фильм про любовь. Я ничего против таких фильмов не имею, но иногда они меня немного нервируют. Нет ни одного фильма про любовь необычно одаренных людей, как будто им и влюбиться-то не в кого. Ладно, есть Форрест Гамп, но у этого фильма несчастливый конец, и к тому же Форрест мне не очень нравится, он ужасно назойливый и прожорливый.
        Фрау Далинг положила руку мне на плечо и проводила в гостиную. Я, конечно, не настолько глуп, чтобы заблудиться в ее маленькой квартире, но я ничего не сказал. Она всегда сильно страдает от серого чувства, так что надо проявить хоть чуточку понимания.
        - Ты выяснил, чья была макаронина? Фитцке?
        - Не-е-е.
        Я не стал ей рассказывать, что этот идиот просто поглотил вполне хорошую макаронину-находку. Я расположился на диване и незаметно посмотрел на стол. На нем стояла тарелка с кусочками хлеба, намазанными печеночным паштетом, огурчиками и поделенными пополам помидорами. В животе у меня заурчало. У фрау Далинг получаются лучшие ленивчики в мире.
        - Ну, раз это был не Фитцке, — размышляла она, — тогда, наверно, кто-то из Кесслеровских сорванцов. Нет. Кесслеры уехали в отпуск. Еще вчера. И Рунге-Блавецки тоже.
        Про Кесслеров уже рассказывали и по телевизору, и в газетах, и вообще везде. Они — сенсация, потому что фрау Кесслер дважды родила близнецов, и притом в течение одного года — двух мальчиков в январе и двух девочек в декабре. Так что между двойными днями рождения еле-еле успевают втиснуться Рождество и Новый год. Недешево все это обходится, всегда говорит герр Кесслер, при этом очень гордо ухмыляясь. Два раза по паре близнецов, пусть кто-нибудь попробует повторить такое. Близнецам по шесть и семь лет. Фрау Далинг ненавидит их, словно чуму, и называет горлодерами.
        Фрау Далинг поставила соленые палочки в стакан, а его — на стол рядом с ленивчиками. Потом включила телевизор. Перед фильмом мы всегда смотрим новости: сначала берлинское «Вечернее обозрение», потом новости по первому каналу. Фрау Далинг по уши влюблена в одного диктора из «Вечернего обозрения». У него глаза коричневые, как у плюшевого медвежонка, зовут его Ульф Браушер, и фрау Далинг считает, что он потрясающий. Недавно она снова заходила к маме «принять но глоточку» и сказала, что считает его чертовски сексуальным.
        Сегодня красивые коричневые глаза Ульфа Браушера смотрели очень серьезно, потому что в «Вечернем обозрении» речь шла, естественно, о Мистере 2000 и освобожденном ребенке из Лихтенберга. Его родители не захотели давать интервью, поэтому показывали только фотографии других детей, которые каждый житель Берлина давно уже выучил наизусть по газетам и ящику, два мальчика и две девочки, все не старше семи лет. На фотографиях они улыбаются, даже маленькая София из Темпельхофа. Дети вообще-то всегда выглядят симпатичными, даже когда они страшненькие, но маленькая София — исключение. Ее всем известная фотография не очень четкая, но даже на ней видно, как близко посажены у Софии глаза, а лицо совершенно плоское, как луна. Губы тонкие и почти такие же бесцветные, как тонкие брови, белокурые волосы слипшимися прядями свисают на плечи, а одета она в какую-то помятую темно-розовую футболку, к тому же обляпанную — с большим красным пятном от клубничного соуса или чего-то в этом роде. Над теми, кто так выглядит, в школе очень любят насмехаться и издеваться. София была второй жертвой похищения Мистера 2000, и мне
ее жалко больше всех. Я знаю, каково это — когда другие все время над тобой издеваются, потому что ты не такой, как все.
        Ульф Браушер объявил, что следов похитителя обнаружить все еще не удалось, и стал рассказывать дальше про политику. Фрау Далинг рядом со мной фыркнула.
        - Вот если бы у меня был адрес этого парня!
        - Ульфа Браушера?
        Его имя я смог запомнить, потому что его часто высвечивают внизу на экране. Хотя вообще-то память у меня довольно-таки дырявая, и дырки эти довольно большие.
        - Не-е-е, АЛЬДИ-похитителя.
        Фрау Далинг засунула в рот половинку помидора.
        - Я бы с большим удовольствием лично послала ему приглашение забрать кого-нибудь из Кесслеровских безобразников. Для родителей это было бы страшно только наполовину, уж поверь. В любом случае у них остался бы в резерве еще один ребенок, который выглядит точно так же.
        - Что значит — в резерве?
        - Про запас.
        Проблема с иностранными словами в том, что часто они значат что-то совсем простое, но некоторым людям нравится выражаться сложно.
        За половинкой помидора последовал огурчик. Послышался хруст — фрау Далинг его жевала. Потом облизнула пальцы.
        - Во всяком случае, это не считалось бы потерей, если хочешь знать мое мнение.
        Она снова фыркнула.
        - Хуже этих горлодеров в доме никогда никого не было!
        - А по-моему, Фитцке хуже.
        Она махнула рукой и вытащила из стакана парочку соленых палочек.
        - Ах, да он просто симулирует. Еще ленивчик, Рико?
        СИМУЛИРОВАТЬ
        Это значит «строить из себя». Конечно, здесь целых три слова, чтобы объяснить одно. Но в них всего-навсего на одну букву больше! В общем, можно было сразу сказать так, чтобы всем все тут же стало понятно.
        Я цапнул ленивчик и кусочек огурца. Фрау Далинг жевала соленую палочку, но вдруг взяла пульт и выключила у телевизора звук. Показывали Берлинский собор и несколько строительных кранов, но пояснений слышно не было. В гостиной воцарилась тишина. Фрау Далинг смотрела прямо перед собой и не шевелилась. Глаза у нее были чуточку подернуты слезами. Я следил за ней искоса, осторожно пережевывая ленивчик и огурец. Это всегда немножко жутко, когда на нее наваливается серое чувство.
        - Что? — сдавленным голосом сказала фрау Далинг через некоторое время, не поворачивая головы в мою сторону.
        - Вы могли бы иногда куда-нибудь ходить, — сказал я.
        - Сам придумал или твоя мать?
        - Сам.
        Идея была мамина. Если ты необычно одаренный, то гляди в оба — ляпнешь что-нибудь, чего от тебя никто не ожидает, а потом не успеешь оглянуться, как люди решат, что хотя ты хвастун и врушка, но на самом-то деле вовсе даже не глуп. И ка-а-ак начнут задавать всякие задачки по арифметике и так далее! Но все-таки я не настолько тупой, чтобы не знать, отчего бывает серое чувство. Оно приходит, когда человек одинок, а с другими людьми можно ведь встретиться, только если выходить из дому или найти себе кого-то в Интернете. Я понятия не имею, сколько лет фрау Далинг, наверняка уже около пятидесяти. Но все равно, должен же найтись еще кто-нибудь, кому понравятся ее ленивчики. Хотя у прилавка в Карштадте подходящий для нее мужчина еще не появился.
        «Вечерние новости» кончились. Ульф Браушер исчез. Фрау Далинг решительно нажала на пульт. Экран почернел, потом появился розовый символ DVD-плеера.
        - Будем смотреть детектив.
        Фрау Далинг тяжело поднялась с дивана и пошла к шкафу с коллекцией фильмов.
        - Про мисс Марпл.
        Тут уж я не стал сдерживаться и радостно завизжал.

* * *
        Потом, когда я снова пришел в нашу квартиру и улегся в кровать, я никак не мог заснуть. Это было немножко из-за мисс Джейн Марпл. Я всегда волнуюсь, когда смотрю фильмы про нее, потому что боюсь, не случится ли с ней чего. И всегда забываю из-за волнения, что в последний раз в том же самом фильме она осталась жива.
        И еще я немножко волновался из-за того, что было полнолуние. Луна освещала темные, слепые окна пустых квартир заднего дома. На некоторых еще висят старые занавески. А с моей кровати очень хорошо виден именно четвертый этаж. Там фройляйн Бонхефер покончила с собой. Фройляйн Бонхефер была старой дамой. Однажды она узнала, что у нее рак легких, но в больницу ей не хотелось. Она отвернула газ, зажгла последнюю сигарету и подождала какое-то время. А потом — БУМММ!
        Сначала думали, что задний дом не слишком пострадал от взрыва. В квартирах, которые сильно разнесло, вставили новые окна и всякое такое, но потом выяснилось, что на лестничных клетках пятого и шестого этажа в стенах появились трещины. Все это хозяйство запросто могло порушиться, и жильцам пришлось выехать.
        Окна на лестничной клетке забили, на входную дверь со стороны двора повесили новый толстый навороченный замок, и с тех пор всякие собственники квартир спорят, во что обойдется строительство дома заново.
        Это было много лет назад. Но с тех пор — Моммсен рассказал мне это сразу после нашего переезда — фройляйн Бонхефер якобы бродит привидением по своим старым комнатам. Моммсен только-только устроился в нашем доме дворником и техником-смотрителем по совместительству, когда она покончила с собой. Он твердо верит, что фройляйн все еще ищет в своей бывшей квартире пепельницу или чего-нибудь в этом роде.
        Я всегда смотрю на ее окна, все равно, хочется мне этого или нет. И часто думаю, не попросить ли маму повесить занавески или шторы, но тогда она, наверно, решит, что я слабак. Иногда мне кажется, что я вижу в той квартире за тенью фройляйн Бонхефер еще более темные тени, которые скользят по пустым комнатам. Я знаю, что эти тени, которые темнее темного, — просто мое воображение, но легче от этого не становится. Особенно когда ночью очень надо в туалет, но не хватает храбрости встать — у меня никогда не хватает, ведь мама ночью работает, и я в квартире один. Я уже несколько лет больше не делаю в штаны, как раньше. Но точно знаю: если дольше одной минуты смотреть, как темные тени шмыгают туда-сюда, это снова случится. Поэтому перед тем как заснуть, я чаще всего натягиваю на голову одеяло.
        И сегодня тоже.
        Под одеялом я еще подумал об Оскаре и о том, увижу ли я его когда-нибудь снова. Потом я заснул.
        Воскресенье. Каникулярный дневник
        Мне понадобилось почти целое воскресенье, чтобы записать про все, что произошло в субботу. Времени ушло много, но это ничего, мне никто не мешал, потому что мама весь день спала. В выходные она задерживается в клубе еще дольше обычного. Она пришла домой только утром около десяти и тут же рухнула в постель. И поэтому не узнала, что я весь день просидел за компьютером. Если мой эксперимент сорвется, она, по крайней мере, не будет потом разочарована.
        Вся эта писанина — идея Вемайера. Это из-за нее мне пришлось в субботу опять тащиться к нему, хотя вообще-то уже начались каникулы. Он хотел еще раз поговорить со мной о сочинении про Ландверканал, которое я писал две недели назад. На Вемайера оно произвело мощное впечатление.
        - Правописание у тебя хромает на обе ноги, Рико, — сказал он. — Но как ты пишешь — в этом что-то есть. Ты — хороший рассказчик… если не обращать внимания на довольно длинные отступления. Ну ты знаешь — те самые, про Северное море.
        Ландверканал течет практически сразу за нашим домом. Там можно отлично сидеть на берегу под красивыми ивами или просто на траве среди всяких других людей. Можно смотреть на блестящую воду или дразнить плавающих в канале селезней. Время от времени мимо проезжает пароход с туристами, которым можно помахать. Они всегда так воодушевленно машут в ответ, будто никогда в жизни не видели сидящего на берегу мальчика. Про все это я написал в сочинении.
        Под «отступлениями» Вемайер имел в виду как раз мое самое любимое место, где я представлял себе, как чувствует себя утопленник в таком вот канале. Наступила зима, и человек только что провалился под лед. Течение несет его под черно-синим льдом Ландверканала в Шпрее. Я заранее посмотрел по карте Германии, что куда впадает: Шпрее впадает в Хафель, Хафель впадает в Эльбу, Эльба течет в Северное море, а Северное море — это часть Атлантики. Так что если утонуть в Ландверканале, получится замечательное путешествие по трем рекам, а в конце концов приплывешь в океан, если, конечно, по дороге не попадешь под корабельный винт, который изрубит тебя в куски, а это было бы неприятно.
        Вемайер проницательно на меня посмотрел.
        - Интересуешься Мистером 2000? Страшно тебе от всех этих похищений?
        Понятно. Он, значит, думает, что все дело тут в изрубленном мертвом теле. Я покачал головой. Когда я писал, я думал про другого человека, не про похитителя, но Вемайера это не касалось.
        Он кивнул и посмотрел на стену, где висело много-много фотографий его детей, жены, собаки и мотоцикла, который далеко не такой замечательный, как мотоцикл Бертса.
        - Я вот что подумал, — сказал он. — Что ты скажешь, если я предложу тебе вести что-то вроде дневника? О том, что с тобой происходит на каникулах. О том, что ты думаешь, что ты делаешь… Вы с мамой в отпуск едете?
        - Нет. Это домашнее задание?
        - Скажем так: если ты попытаешься по-настоящему, после каникул я освобожу тебя от некоторых других домашних заданий.
        Это звучало хорошо.
        - А сколько надо написать?
        - Ну скажем… начиная с десяти страниц я буду доволен. От двадцати получишь бонус.
        - Что это?
        - Дополнительное вознаграждение.
        Это звучало еще лучше. Но все равно мне было как-то не по себе. Двадцать страниц — это довольно много.
        - А ошибки? — спросил я недоверчиво.
        - О них пока не думай. У тебя ведь, конечно, есть компьютер?
        - У мамы есть. Для «И-бэя».
        На «И-бэе» мама не только быстренько избавляется от пластиковых сумочек, выигранных в бинго, еще можно купить дешевые шмотки и всякое такое.
        - В нем есть программа обработки текста с автоматической функцией коррекции орфографии?
        Чего-о? Он думает, я что-то понял?
        - Что такое коррекция?
        - Исправление ошибок.
        ФУНКЦИЯ ИСПРАВЛЕНИЯ ОШИБОК
        Иногда объясняет какое-нибудь слово — и вот тогда-то совсем перестаешь его понимать. Во всяком случае, на некоторое время. Например, про функцию исправления ошибок так и хочется спросить, зачем же нужно что-то исправлять, если оно уже функционирует. И все — ты попал в заколдованный круг!
        Иногда Вемайер специально составляет длинные-предлинные слова, словосочетания и предложения, чтобы нас позлить. Если он так делает в мой плохой день, я сержусь, и у меня включается лотерейный барабан. Но сегодня я не стану поддаваться и сердиться не буду. Сейчас каникулы. К тому же надо признаться, что предложение Вемайера мне немного польстило. Дневник, вот ведь придумал…
        Понадобилось довольно много времени, пока я рассортировал все эти трудные слова и сообразил что к чему. Когда мама купила наш компьютер, к нему бесплатно прилагалась текстовая программа и всякая другая ерунда. Мама использует ее время от времени, когда пишет письма. Я кивнул.
        - Так вот, — сказал Вемайер, — эта программа исправляет твои ошибки автоматически.
        Я озадачился.
        - Правда?
        - Правда. Но ты уж, пожалуйста, сделай мне одолжение и приглядись хотя бы к парочке самых грубых ошибок. Может быть, это тебя чему-то научит.
        Ага, как же! Если я на каждую ошибку буду смотреть по отдельности, лотерейный барабан наверняка включится на полную катушку.
        - Договорились? — сказал Вемайер.
        - Договорились.
        Он ухмыльнулся и протянул руку.
        - Дай пять.
        Я отодвину стул, встал, быстро сказал «пока» и ушел. Если он еще и про математику поговорить собрался, надо поскорее сматываться, пока настроение не испортилось по-настоящему.

* * *
        Вот, на этом пока что все. Уже больше двадцати страниц. Так что можно сделать перерыв. Писание — дело утомительное. Но дополнительное вознаграждение-бонус у меня уже в кармане. Вот у Вемайера глаза на лоб вылезут!
        Только эта автоматическая программа исправления ошибок не так уж хороша. Чуточку выше я написал одно слово с ошибкой, селизней вместо селезней. Программа исправила слово, и получилось так: Можно смотреть на блестящую воду или дразнить плавающих там слизней.
        Фу-у-у!
        Понедельник. Бюль
        Часов в двенадцать в дверь нашей квартиры позвонили. Мама как раз встала и прошла мимо моей комнаты на кухню. Я слышал, как она там возилась, готовя кофе.
        - Откроешь? — крикнула она.
        Мужчину, стоящего перед дверью, я никогда раньше не видел. Он был высокий и стройный, волосы короткие, черные, глаза пронзительно синие, а на подбородке маленький шрам. Выглядел он как актер.
        - Добрый день! — Он улыбнулся и протянул мне руку. — Я подумал, что мне надо, наконец, представиться. Я уже несколько дней как переехал, живу наверху, на четвертом. Симон Вестбюль.
        Я не ответил. Я пристально смотрел попеременно на шрам на его подбородке и на его протянутую руку и страстно желал, чтобы его звали просто Бюль. Перед моими глазами бешено вращалась маленькая стрелка компаса — Вест-Ост, Запад-Восток. Я весь покраснел и вдруг вспотел. Это из-за шариков в лотерейном барабане, они начинаю прыгать, не спрашивая, нужно ли мне это прямо сейчас или нет. Я прямо-таки слышал, как они стукаются о мой череп с внутренней стороны.
        Бюль продолжал любезно улыбаться, но в глазах у него вдруг появились два малюсеньких вопросительных знака, как будто он никогда еще не видел жутко вспотевших мальчиков. Его рука все еще весела передо мной в воздухе. Наверно, он подумал, что я совсем чокнутый. Я решил взять себя в руки. Даже для необычно одаренного ребенка имя с одной-единственной стороной света в нем — не такая уж ужасно сложная задача.
        - Это кто? — крикнула мама из кухни.
        - Герр Остбюль, — гаркнул я в ответ. — Новенький с четвертого этажа.
        Тук, тук, туки-туки-тук…
        - Ну, я могу и попозже… — начал было Бюль, а потом голос у него забулькал, как апрельская дождевая вода, стекающая в водосток. Широко раскрыв глаза, он смотрел мне через плечо. Я обернулся.
        Мама босиком вышла в прихожую. Она возилась со своими свежепокрашенными волосами с клубничным налетом, пытаясь завязать их на затылке в конский хвост. Мне нравится, когда мама заспанная, тогда она кажется почти девочкой. Она выглядела ужасно красивой, хотя было бы лучше, если б она надела немножко больше одежды, а не только короткую синюю мужскую рубашку, из-под которой выглядывали трусики.
        Бюль очень быстро оглядел маму сверху донизу и снизу доверху, даже не шевельнув головой. На щеках у него появились красные пятна. Вот если б он еще и вспотел, мы были бы квиты.
        - Секундочку, — сказала мама, как будто Бюль был просто почтальоном, и свернула в ванную. Зажурчала вода. Мы услышали, как она полощет рот.
        - Водой для полосканья, — шепнул я Бюлю.
        Он дружелюбно кивнул и сделал вид, будто осматривается в нашей красивой прихожей, но время от времени опять поглядывал на меня довольно странно. Через несколько секунд мама вышла из ванной, в своем японском халате с японскими закорючками, которым мы иногда придумываем перевод, например, «доброе утро», или «миру — мир», или «давай-ка поживей доедай овощи».
        - Извините, — пробормотала мама. Потом подошла к Бюлю и наконец-то пожала его протянутую руку.
        - Таня Доретти, — улыбнулась мама. — Кажется, так. Еще не совсем проснулась.
        - Симон Вестбюль. Надеюсь, я вас не…
        - Вы меня не.
        Мама повернулась и побрела на кухню.
        - Будете кофе? — спросила она через плечо. — Сейчас будет готов. Без кофе я непригодна к употреблению.
        Однажды мы с фрау Далинг смотрели фильм про одного знаменитого греческого героя… В общем, его имя начиналось на букву «О», и он был с деревянной лошадью на войне, а потом долго-долго плыл на корабле, чтобы вернуться к любимой жене. Она осталась дома, где ее осаждали тысячи мужчин, которым она ужасно нравилась. «О» этого не знал, иначе он обязательно поторопился бы, ну хоть немножко. Вместо этого его корабль все время сбивался с пути, и происходили всякие совершенно безумные приключения, но в конце концов он вернулся к своей верной жене и расправился со всеми этими типами — при помощи лука и стрел и всякого такого. Просто обалдеть!
        И вот как-то раз во время его скитаний, во время шторма в открытом море корабль с «О» и всей его командой проплывал мимо скал. Или острова, или чего-то в этом роде. Там сидели поющие женщины, вроде морских нимф. Тот, кто слышал их, становился как не в себе и непременно хотел к ним, и некоторые матросы попрыгали в воду и утонули. Вот как соблазнительно звучали эти голоса. Как мед и молоко, сказал один из матросов, прежде чем шагнуть за борт, хотя фрау Далинг и сказала, что их пение вряд ли было таким уж по-настоящему изумительным, скорее оно было похоже на уксус, в который добавили побольше сахара. Потом она почти уже переключилась на передачу про народную музыку, но любопытство победило — ей ведь тоже хотелось знать, что случится с верной женой «О». А он тем временем велел товарищам привязать себя к корабельной мачте, потому что вовсе не хотел утонуть, а хотел непременно услышать пение этих нимф, и только поэтому ему удалось остаться в живых.
        Бюля никто не привязывал. Он потопал за мамой на кухню, как будто она ему тоже что-то напела, и выглядел при этом в точности так же, как восхищенный пением «О», привязанный к мачте. Мама показала на стул и молча поставила на стол две чашки. Кофеварка уютно булькала. Я сел напротив Бюля. Он был гораздо красивее, чем актер, который играл «О». И совершенно замечательно вписывался в нашу кухню.
        - Вы женаты? — спросил я.
        Он ухмыльнулся и покачал головой. Безупречные белые зубы.
        - Есть у вас подруга?
        - Рико! — зашипела мама.
        - Ничего-ничего, — сказал Бюль ухмыляясь, опять не отводя от меня взгляда. На вопрос он не ответил. Но он мне все равно ужасно нравился. Кизлинг с четвертого этажа мне тоже нравится, по крайней мере, его внешность. А так-то он чаще всего довольно ворчливый, наверно, не очень любит детей. Но Кизлинг никогда не женится на маме, женщин он тоже не любит.
        - Мы завтра вечером идем играть в бинго, — сказал я.
        - К «Седым шмелям». Хотите с нами?
        - Рико, иди к себе в комнату, — приказала мне мама.
        - Ну пожалуйста!
        - Бинго? — сказал Бюль. — Я в такое еще никогда… Это ведь что-то для пенсионеров?
        - Да, но одно место освободилось, потому что один из них недавно умер. Только никто и не заметил. А мама почти всегда выигрывает, иногда даже с моей карточкой!
        У меня при игре в бинго есть проблема — даже самые заторможенные пенсионеры зачеркивают числа на карточках быстрее меня. Но мне все равно очень нравится играть.
        - Фредерико! — строго сказала мама. — А ну, марш!
        Когда она называет меня полным именем, дело пахнет керосином. Я не понимал, почему она себя так ведет. Только-только между ней и Бюлем возникло какое-то напряжение, а им ведь надо еще пить кофе и все такое. Кто знает, о чем они будут тогда друг с другом разговаривать, мама наверняка скажет что-нибудь не то. Я бы мог ей помочь, потому что из фраудалинговых фильмов про любовь я точно знаю, что в такой беседе нужно говорить, чтобы дело пошло на лад, но сидя в своей комнате я ничего сделать не смогу. Я пропущу весь разговор, если только, конечно, не…
        - Будешь подслушивать — я тебя продам на «И-бэе»! Так что дверь закрой как следует — чтобы я слышала.
        Мама наконец налила Бюлю кофе. Бюль посмотрел на меня, поднял обе руки, пожал плечами и скорчил смешную рожу. На его помощь можно было не рассчитывать. Скорее всего, он сам только и думал о том, как бы остаться с мамой наедине.
        Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей!
        В общем, я от них ушел и со всей силы шваркнул дверью своей комнаты. Мама такого терпеть не может, но она это заслужила. Через десять минут я услышал, как Бюль прощался в прихожей. Я подкрался к двери и внимательно прислушался. Спасибо за кофе и так далее, но ничего похожего на «Ну, до завтрашнего вечера, пойдем вместе на бинго».
        Полный провал!
        Дверь квартиры открылась и опять закрылась. Я тут же выскочил в прихожую, мимо мамы, для которой такая моя быстрота была совершенно непривычна. Я непременно хотел сказать Бюлю «пока» — это ведь не запрещено! Так что я снова распахнул дверь квартиры, выскочил на лестничную клетку и…
        Это было, наверно, самое грандиозное лестнично-подъездное происшествие, которое когда-либо случалось в доме номер 93. Ну и неразбериха! Перед дверью столкнулись трое мужчин, и мне сначала пришлось — потому что в голове у меня был исключительно Бюль — присмотреться к двум другим. Один из них был Маррак, который как раз собрался подниматься вверх по лестнице, со всей вчерашней и сегодняшней почтой в руках, или, по крайней мере, половиной ее, потому что другая половина валялась на полу. Другой был Кизлинг, которому надо было спуститься по лестнице вниз. Бюль с размахом открыл нашу дверь и вышел в точности в тот момент, когда двое других столкнулись на лестничной площадке, и теперь из всех троих образовался один большой клубок. Маррак пытался собрать свою почту, его ключи звенели и дребезжали. Маррак — владелец собственной фирмы, которая устанавливает особо сложные замки, и поэтому всегда носит на поясе красного рабочего комбинезона толстую связку ключей. На комбинезоне у него вышит золотой маленький сейф. Выглядит шикарно.
        Кизлинг одной рукой придерживал на себе распахнувшуюся рубашку и так восхищенно таращился на красавчика Бюля, как будто хотел немедленно начать с ним обниматься — лучше уж рвал бы свою рубашку еще шире.
        Сам Бюль беспомощно крутился то туда, то сюда, и все разом бормотали извинения: «как же это я так невнимательно», «да что ж это такое», «ничего страшного», «я слишком торопился», «кажется, все в порядке»… «чей это ребенок?».
        Тут обнаружилось еще какое-то маленькое существо, которое чуть не погибло во всей этой суматохе. Теперь оно внимательно рассматривало всех троих мужчин через закрытый визор мотоциклетного шлема. А потом возмущенно крикнуло:
        - Если бы я не надел шлем, я был бы сейчас мертвый!

* * *
        Мама просто обалдела от того, что кто-то пришел ко мне в гости. Она всегда жалуется, что у меня нет друзей. Теперь у меня был друг. Хотя и очень маленького роста и наверняка младше меня, но для мамы это явно не играло такой уж большой роли. Синий шлем Оскара показался ей гораздо интереснее.
        - С каких это пор такое носят при езде на велосипеде? — сказала она.
        Она прислонилась спиной к плите, держа в руках кофейную чашку, из которой время от времени отпивала по глотку. Чашка Бюля одиноко стояла между Оскаром и мной на столе, выпитая только наполовину.
        - У меня нет велосипеда, — сказал Оскар.
        Его голос звучал приглушенно, потому что визор все еще был опущен.
        - Ну и мотоцикла, конечно, тоже нет.
        Оскар посмотрел на нее так, как будто у нее не все дома. И наконец откинул визор кверху. Правда, Оскарова рта все равно нельзя было толком разглядеть, только верхний ряд больших белых зубов.
        - Без шлема опасно, — объяснил он, как будто мама была ребенком, а он взрослым. — Все время происходят всякие несчастные случаи.
        - Но не у меня на кухне, молодой человек! — Мамин голос прозвучал почти обиженно. — Рико тебе это, конечно, подтвердит.
        Я наморщил лоб:
        - Я ударился головой о холодильник неделю назад.
        - Это не несчастный случай, — отмахнулась мама. — Просто ты слишком быстро вбежал сюда из прихожей и налетел на открытую дверь.
        Оскар чувствовал себя в мамином присутствии неуютно, я видел это. Он выглядывал из-под верхнего края шлема, как испуганная черепаха. На нем была другая рубашка, не та, что в субботу, но ярко-красный самолетик с обломанным крылом снова был пристегнут на груди, где сердце. Он нервно постукивал мизинцами по столу, рапп-типи-тапп. Наверно, Оскар боялся, что мама сочтет его невежливым и потребует от него в конце концов снять шлем.
        Это предположение не было совсем уж неверным, но и полностью правильным оно тоже не было. Мама знает, как вести себя со странными людьми. Ее первое правило — никогда не давить на того, кто не хочет делать чего-то добровольно! Во всяком случае, не давить словами. Но она смотрит. Смотрит на человека так долго, пока тот не выдерживает и в конце концов не начинает делать то, что надо.
        Сейчас она смотрела на Оскара любопытным взглядом натуралиста, который только что обнаружил совершенно новый вид растений. Мне тоже было любопытно, как Оскар выглядит под шлемом. Может быть, в действительности он не боялся аварий. Может быть, у него просто очень странные уши, которых он стыдится. Или вообще никаких — как у жертвы похищения Мистера 2000, на выкуп которой денег немножко не хватило.
        Пальцы Оскара стучали все медленнее, а потом и совсем остановились. Он поднял голову, посмотрел маме прямо в глаза и сказал:
        - Вы можете спокойно пялиться на меня, сколько хотите. Мне это ничего. Но в ответ я буду пялиться на вас.
        Так он и сделал. Я в первый раз заметил, какие у него зеленые глаза. Они сверкали правильно. Не зло или воинственно. Они просто сверкали — потому что Оскару доставляло удовольствие пялиться. В этот момент я ужасно завидовал ему, что он необычайно одаренный. Когда мама пристально смотрит на меня, я предпочитаю сразу уставиться в пол и делаю вид, что меня вдруг очень-очень заинтересовали ползающие вокруг муравьи или что немножко загорелся ковер. Но мне никогда еще не приходила мысль о том, что мамин взгляд можно попытаться просто выдержать.
        Я с нетерпением ждал, кто же победит. Моя мама — это моя мама, так что мне следовало бы желать победы ей. Она все делала хорошо, не дрогнув ни одной ресницей. Но Оскар был гораздо меньше ее, и хотя у него тоже не дрогнула ни одна ресница, эта борьба в гляделки казалась мне немного нечестной. Наверно, мама тоже так подумала, а может, ей стало неохота пялиться дальше. Во всяком случае, она вдруг посмотрела вниз, на свои ноги, и сказала:
        - Мне срочно нужны новые наклейки на ногти.
        Оскар и я тоже посмотрели вниз. На ногте каждого маминого пальца был приклеен крошечный дельфинчик, только на мизинцах их не было, слишком мало места.
        - А что вы хотите вместо дельфинов приклеить? — сказал Оскар.
        Это прозвучало как предложение мира.
        Мама пожала плечами.
        - Посмотрим. Наверно, каких-нибудь других рыб.
        Она поставила кофейную чашку в мойку, покрепче запахнула японский халат и вышла из кухни. Оскар подождал, пока мама не отошла подальше, и тогда тихо сказал:
        - Дельфины — это не рыбы.
        - Ты ей понравился, — сказал я.
        Он покачал головой.
        - Она еще не знает, понравился ли я ей. Она считает меня странным, из-за шлема.
        Он снова опустил визор вниз. И голос у него снова зазвучал совсем глухо.
        - Каждый год почти сорок тысяч детей в Германии становятся жертвами несчастных случаев. Почти каждый третий — как пассажир в машине. Почти сорок процентов на велосипеде. И двадцать пять процентов — как пешеходы.
        Математика! Я уже говорил: когда речь заходит о математике, я ни на что не способен.
        - С большинством это происходит по дороге в школу и после уроков во время игр, — продолжал мрачно бубнить Оскар. — Велосипедисты чаще всего страдают, потому что едут не по велосипедной дорожке. Пешеходы — потому что перебегают улицу, не посмотрев направо и налево. Я всегда смотрю. Всегда!
        Я вдруг понял разницу между нами. У меня почти всегда хорошее настроение, но знаю я не так много. Оскар знает огромное количество странных вещей, но при этом настроение у него хуже некуда. Наверно, это так надо, если ты очень умный — только подумаешь о чем-нибудь хорошем, как в голову тут же приходит еще и парочка каких-нибудь ужастиков.
        Я вскочил. Меня осенила идея.
        - Я тебе кое-что покажу, — сказал я. — Это совершенно не опасно и очень здоровско!
        - Что это?
        - Подожди, мне надо быстро поговорить с мамой.
        Я помчался в гостиную — сегодня и правда был быстрый день. Мама, подобрав ноги, сидела на нашем размышлительном кресле. Она смотрела в окно. Ее взгляд был очень далеко. Вокруг — никаких следов лака для ногтей или новых наклеек. Наверно, она соврала, и ей просто хотелось побыть одной.
        - Ну как он тебе? — шепнул я.
        Она обернулась ко мне и сморщила нос.
        - По-моему, он странный. Где ты его подцепил? Ребенка с мотоциклетным шлемом я никогда еще не…
        - Я не про Оскара. Я про Бюля!
        - О…
        У мамы вдруг сделался очень усталый вид, как будто она не спала целую неделю. Она медленно закрыла, а потом открыла глаза и заговорила медленно и настойчиво:
        - Рико, послушай. Я знаю, что ты тоскуешь по отцу. И я тоже очень хочу, для нас обоих, чтобы он у нас был, поверь! Но это не значит, что мне надо тут же начинать строить глазки любому мужчине, который, по твоему мнению, подходит для этой роли.
        Ну ладно, значит, мама считает Бюля ужасным и отвратительным. Наверно, это из-за ее работы, в клубе вокруг нее постоянно вьются всякие типы. И понятно, что в своей частной жизни мама их знать не хочет. Но если так дальше будет продолжаться и мама не примет меры, когда-нибудь ее может застигнуть серое чувство. До сих пор она еще никогда не приводила никого домой, а ведь на работе она знакомится с огромным количеством мужчин, гораздо чаще, чем фрау Далинг за мясным прилавком. Должен же среди них наконец попасться один подходящий!
        - Ну все равно, скажи, что ты о нем думаешь. Пожалуйста!
        Я говорил настойчиво. Мне было важно, чтобы Бюль ей понравился, хотя бы немного. Мне он очень понравился.
        - Симон Вестбюль.
        Она задумалась.
        - Ну, в общем… я бы сказала, этот парень — писаный красавчик, каких поискать. Кажется, мне такие за всю жизнь не попадались.
        Я собрался было обрадоваться за нее и за себя. Но мама снова отвернулась к окну. Теперь она выглядела не только усталой, но и почти печальной, и хотя я видел ее прямо перед собой, она казалась далекой, как одинокий путник на горизонте. Иногда я маму вообще не понимаю.
        ГОРИЗОНТ
        То место на свете, совсем сзади, где друг с другом встречаются горы и небо. Наверно, там часто идет дождь, и нужен зонт, поэтому и название такое — горы-зонт, хотя исправлялка пишет по-другому. Правда, это слово больше бы подошло для того места, где встречаются горы и море, там воды для дождя больше.
        Все еще понедельник. На крыше
        Лестнично-подъездное происшествие рассосалось, перед нашей квартирой никого больше не было. Я закрыл за собой дверь и спросил Оскара:
        - А кто тебя вообще-то впустил в дом?
        Оскар снова откинул визор наверх. Он сделал глубокий вдох, как будто давно ждал этого вопроса и теперь наконец-то мог ответить на него.
        - Никто, входная дверь была открыта, — возмущенно выдохнул он. — Так кто угодно войти может! Убийца, взломщик, пьяные, которые писают в подъезде. Что у вас только за соседи? Это так легкомысленно!
        Я пожал плечами. Бывало, я тоже оставлял входную дверь открытой. Сзади у нее есть маленький крючок. Если дверь со всего размаха толкнуть внутрь, крючок зацепляется за петельку на стене. Ничего особенного, но только не для человека, которого зовут Оскаром. Для Оскара жизнь явно переполнена опасностями — по крайней мере, похоже, что он так думает.
        - А как ты узнал, кому надо звонить?
        - По табличке с именем, внизу у входной двери. — Голос у него стал совсем писклявым, и его звуки расходились от нас вверх по лестнице, как волна от носа парохода. — Она была открыта!
        - Да, да, ты уже сказал.
        Я занервничал. Если он и дальше будет так верещать, то нас, очень даже возможно, отловит Фитцке. Я быстро поднялся на несколько ступенек вверх.
        - Значит, как ты это выяснил?
        Оскар, спотыкаясь на своих коротких ногах, поспешно поднялся ко мне. Он наконец-то немного успокоился.
        - Ты сказал, что твой отец был итальянцем. Доретти — единственное имя на табличках у звонков, которое звучит по-итальянски.
        Я рассердился, что не смог догадаться сам, но в то же время решил, что выводы Оскара — это очень по-сыщицки.
        - Ты знаешь мисс Марпл? — спросил я.
        - Нет. Она тоже живет в вашем доме?
        Ха! Вот отличный случай его немного высмеять! Каждый ведь знает фильмы про мисс Марпл. Но необычайно одаренные, наверно, не смотрят телевизор, а сами выступают в нем, чтобы протараторить простые числа и так далее. Так что я решил не ехидничать. И потом: когда кого-то любишь, не станешь его высмеивать — все равно Оскар сделал бы это в десять раз лучше меня и нашел бы в сто раз больше поводов. Я вспомнил маленькую Софию из Темпельхофа с круглым лицом и жирным пятном от клубничного варенья на мятой футболке. Вот кто наверняка был в школе жертвой насмешек номер один.
        - Да не беги ты так! — пропыхтел Оскар. Ему было трудно поспевать за мной. Если бы он закрыл визор, тот непременно весь запотел бы от его дыхания. — И вообще, куда ты меня тащишь?
        Я неохотно замедлил шаги. Тем временем мы почти пришли на пятый — охотничьи угодья Фитцке. Фитцке полностью выходит из себя, если на лестничной клетке шумят. Он ненавидит шум еще больше, чем фрау Далинг.
        - Мы идем на шестой, — сказал я, понизив голос.
        - И что там?
        - Ну, шестой этаж.
        - В смысле — что нам там нужно?
        Я ухмыльнулся.
        - Увидишь. Надеюсь, ты не боишься высоты.
        - Не боюсь высоты? — снова завизжал Оскар. Его голос звучал как сорвавшаяся сирена. — Ты что, хочешь со мной пойти на крышу?
        Тут что-то затрещало, распахнулась дверь, и волна дурного запаха ударила нам в нос. Перед нами стоял Фитцке в своей затасканной полосатой пижаме — как беспощадный мститель, готовый вступиться за всех любителей рванья.
        В последний раз я видел его в субботу, но с тех пор он так и не побрился и, кажется, даже не причесывался, поэтому вид у него был как у швабры, которую засунули в розетку.
        - Нельзя ли еще погромче, а? — завопил он. — У меня сердце больное! Чего вы тут разора…
        Фитцке оборвал свою речь и изумленно уставился на Оскара, который был по меньшей мере на три метра ниже его. Оскар молниеносно опустил визор вниз и уставился на Фитцке.
        - А ты что еще за птица такая? Нашему придурку из дурки подкрепление прибыло, что ли?
        Никакого ответа.
        - Говорить разучился? — Фитцке три раза крепко стукнул пальцем по шлему. — Эй! Я тебя что-то спросил!
        - От вас воняет! — внезапно прогремел голос Оскара под шлемом. — В развивающихся странах недостаточная гигиена — одна из самых частых причин заболеваний! Скажите спасибо, что у нас есть водопровод с горячей водой и мыло. И вам надо этим пользоваться.
        Фитцке смотрел на Оскара как на крохотное, страшно докучливое насекомое, которое ему очень хотелось ударить и раздавить. Взгляд его скользнул от синего шлема к ярко-красному самолетику на рубашке и снова назад к шлему. Я затаил дыхание.
        - Ты кто? — наконец прорычал Фитцке.
        - Оскар. А вы?
        - Это тебя не касается. И теперь исчезни, не то я вам сейчас головы поотрываю да поиграю ими в футбол!
        Я такого в жизни еще не слышал, ужас какой! Фитцке развернулся, дверь хлопнула — БУММ! Оскар сделал два быстрых шага вперед, протянул руку и решительно нажал на звонок.
        - Ты что, совсем? — прошипел я. — Он из нас котлету сделает, если мы и дальше будем его доводить!
        Или правда оторвет нам головы. Как только можно быть таким злым!
        - Звонок испорчен, — фыркнул Оскар, будто не услышал моего предупреждения. А потом так двинул кулаком по двери, будто хотел ее проломить.
        - Что ты делаешь!
        Я схватил его за запястье и оттащил в сторону. Потихоньку я и сам начинал сердиться.
        - Этот старикашка — невежа! — Оскар откинул визор вверх. Лицо у него было багровое. — Я не позволю обращаться со мной невежливо только потому, что я ребенок!
        - Это же Фитцке, он такой. Может, на самом деле он не злой.
        На самом-то деле он совершенно точно злой, но Оскар был уже достаточно выведен из себя.
        - И вовсе я не из дурки! — проорал он запертой двери.
        - Он так всем говорит, не обращай внимания, — наседал я. — Ну пойдем же!
        Наконец Оскар пошел за мной. Но пока мы поднимались по последним ступенькам на шестой, он все время оборачивался, ожидая, что Фитцке все-таки снова выйдет и бросится за нами. И пока я не открыл дверь в квартиру Рунге-Блавецки, его рука оставалась сжатой в кулак.

* * *
        Перед тем как отъехать в отпуск в прошлую пятницу, РБ спросили меня, не мог бы я поливать их комнатные растения и цветы в садике на крыше. За небольшое вознаграждение. Конечно, сказал я. Мне тогда ужасно хотелось накопить на новую бейсболку, но из этого, наверно, ничего не выйдет. Потому что потом я решил класть все деньги в рейхстаг — на случай, если маме придется выкупать у Мистера 2000 как можно больший кусок меня.
        Когда входишь к РБ, то через просторный коридор попадаешь в еще более просторную кухню-столовую. Из окон классный вид: плоская крыша Урбанской больницы и улицы за ней до самого Темпельхофа. Узкая лестница ведет прямо из кухни наверх в сад на крыше. Жалко только, что сейчас у РБ больше не на что посмотреть, я уже разведал. Все остальные комнаты они предусмотрительно заперли, даже комнату их толстого Торбена, который всегда надо мной потихоньку издевается, когда этого никто не видит. Может, они думают, что я стану у них все разведывать и разнюхивать. Вот ведь недоверчивые какие! Комнатные растения они перед отъездом поставили для полива на кухонный стол. Я провел Оскара мимо него и вытолкал по лестнице наверх. Квартира его совершенно не заинтересовала, он даже не оглядывался вокруг.
        Сад на крыше РБ имеет форму разложенного полотенца. Если выйти из двери террасы, можно подойти к перилам и посмотреть вниз на задний двор или пойти на другую сторону и посмотреть вниз на Диффе. Вокруг расставлены цветы в горшках, больших и маленьких. Больше всего места занимают деревянные стулья, стол и скамейка, и если взять с собой подушку для сиденья, комиксы и колу, можно устроиться довольно уютно. Воздух наполнен приглушенным шумом большого города, никогда не умолкающим гулом и рокотом. И вид феноменальный.
        ФЕНОМЕНАЛЬНЫЙ
        Великолепный, фантастический, неповторимы, классный. Я и раньше знал это слово. Записал его тут, чтобы показать, что иногда и мне известны иностранные слова.
        Если встать посередине террасы, расставить руки в стороны и раскрутиться как следует, можно увидеть весь Берлин, все его стороны света — сотни крыш и тысячи деревьев, блестящий на солнце стеклянный купол Рейхстага, много-много колоколен, телебашню на Алексе, высотные здания на Потсдамской площади, а немного подальше даже ратушу в Шенеберге. В небе над тобой почти всегда где-нибудь летит самолет, который взлетел или собирается приземлиться в Темпельхофе или Тегеле. Если вращаться быстрее, все эти картины сливаются друг с другом и начинает кружиться голова. А если завертеться безумно быстро, наверно, перевалишься вместе с парой цветочных горшков через перила и полетишь с ними наперегонки вниз, на задний двор или на пешеходную дорожку, и там разобьешься, как перезрелый помидор. И получится настоящая кровавая каша и все такое. Из-за этого я никогда еще не пробовал вертеться безумно быстро. Я ж не полностью того.
        На Оскара все это не произвело ни малейшего впечатления. Он прислонился спиной к двери террасы, та часть его лица, которая выглядывала из-под шлема, была очень бледной. Даже голос у него был каким-то бледным, когда он сказал жалобно и укоризненно:
        - Ты сказал, здесь наверху здоровско и неопасно!
        - Так и есть.
        Моя надежда на то, что Оскар, может быть, снимет шлем, лопнула, как мыльный пузырь. Да что ж это с ним такое? Я ведь предполагал, что тот, кто всегда думает только о раздавленных велосипедистах и перееханных пешеходах, обрадуется небольшому разнообразию. И здесь наверху в самом деле неопасно, если, конечно, на дом не плюхнется самолет. Я подумал, не спросить ли Оскара, что ему известно про авиакатастрофы, но тут же решил, что это не очень хорошая идея.
        - Я никогда еще не был на крыше, — сказал он жалобно. — И теперь знаю почему.
        Я показал на перила со стороны Диффе.
        - Ты даже не подходил к краю. Тут ведь можно держаться за перила.
        - Я и плавать умею, — простонал он, — но все-таки не стану прыгать в бассейн с пираньями.
        - Что такое пираньи?
        - Хищные рыбы с очень острыми зубами из семейства харациновых. Они живут в тропических пресных водоемах Южной Америки. Раненое животное или человека разрывают за несколько секунд на малюсенькие кусочки.
        Ну хорошо. Если мне однажды встретится кто-нибудь из этого семейства, я буду знать, чего от них ждать. И все-таки…
        - А что, ты всегда чего-нибудь трусишь? — спросил я.
        - Это не трусость. Это осторожность.
        Надо было взять с собой колу или лимонад, тогда, может быть, Оскар чувствовал бы себя здесь лучше. Но бежать за колой вниз, на третий, я не хотел, а холодильник РБ, в который я однажды после их отъезда совершенно случайно заглянул, был пуст. Абсолютно пуст. Вот ведь жадины!
        - Простая осторожность, — снова пробормотал Оскар. — Инстинкт самосохранения.
        Я беспомощно рассматривал его. Я ведь привел его сюда не без причины, хотя начал уже потихоньку подозревать, что моя замечательная идея его вряд ли воодушевит. Но раз уж мы пришли сюда наверх, можно было хотя бы попробовать.
        Я показал на перегородку из толстых, плотно сплетенных ветвей, которая отделяет сад Рунге-Блавецки от соседнего.
        - Хочешь посмотреть через эти ветки? Они из мустанга.
        - Это называется ротанг.
        - Я знаю. Просто хотел тебя немножко проверить.
        Слава богу, Оскар не смотрел на меня, иначе сразу бы заметил, что я покраснел до ушей. Больше всего мне сейчас хотелось нахлобучить на голову его шлем.
        РОТАНГ
        Его легко перепутать с дикой американской лошадью. Это самое длинное в мире растение — лазающая лиана из Индонезии. Мама читала в газете, что из ротанга скоро научатся делать искусственные кости. А что, если они в человеке тоже так и будут расти дальше и дальше?
        - А что там за перегородкой? — сказал Оскар.
        - Сад Маррака.
        - Кто это?
        - Один из трех мужчин, которых мы только что видели в подъезде. В красном комбинезоне с вышитым золотым сейфом. У него собственная фирма.
        Я незаметно набрал побольше воздуха.
        - Обеспечение безопасности с упором на контроль за установкой и функционированием сложных замков и ключей.
        Я сказал эту фразу как можно небрежнее, как будто мимоходом собираю ромашки на лугу. На самом-то деле я чуть не упал в обморок, и теперь меня просто распирало от гордости, потому что я не сделал ни одной ошибки. Маррак однажды подарил мне визитную карточку своей фирмы. Я изучал ее целую неделю, каждый день минимум десять раз, и выучил наизусть всю эту трескотню про замки и ключи, чтобы когда-нибудь на кого-нибудь произвести впечатление. То, что это будет именно умный-преумный Оскар, я тогда и мечтать не мог.
        На Оскара, стоявшего рядом со мной, все это не произвело никакого впечатления:
        - Понятно.
        По-моему, он замечательно умеет портить по-настоящему хорошее настроение. Хотя, с другой стороны, я мог бы сообразить, что для необычайно одаренного ребенка длинные сложные выражения — просто семечки. И как только у них получается знать так много и сразу запоминать новые вещи? И чего они не знают?
        - Далеко от Земли до Луны? — спросил я.
        - Почти четыреста тысяч километров.
        Вот, пожалуйста! Хоть он и выпалил ответ, как из пистолета, но это «почти»! «Почти попал» — это все равно что «промахнулся», раз-два-три — и ты уже опускаешься не на Луну, а на Марс, Юпитер или Уран.
        УРАН
        На фотографиях он такого же сияющего синего цвета, как Оскаров мотоциклетный шлем. Я написал Ура!н, но исправлялка ошибок, похоже, все-таки работает.
        - Точное среднее расстояние, — медленно сказал Оскар рядом со мной, — составляет триста восемьдесят четыре тысячи четыреста один километр.
        Ладно, выиграл! Но совсем сдаваться я пока не собирался.
        - Тебе ведь пришлось сначала подумать, правда?
        - Я решил, что тебе хочется знать, на каком расстоянии Луна находится от Земли сегодня. Но для этого надо было бы определить суточный параллакс, а это возможно, только если…
        - Да ладно.
        Теперь уж я сдался.
        - В общем, хочешь теперь посмотреть другой сад на крыше или нет?
        - Зачем?
        - Потому что я хочу его тебе показать. Это совсем-совсем не опасно! — быстро добавил я, прежде чем Оскар снова включил свою сирену.
        - Только нам надо немножко понаблюдать, Маррак ведь только что пришел домой. Может, при такой хорошей погоде он сразу выйдет на крышу, чтобы погреться на солнце.
        Наконец-то, хотя и медленно, Оскар отлепился от двери террасы. Если немного раздвинуть ветки перегородки, можно отлично рассмотреть, что делается на другой стороне. Сад Маррака гораздо больше, чем у РБ. У него больше растений, более элегантная мебель, и пол не из красно-коричневого кафеля, а из толстых, красиво покрашенных деревянных брусьев.
        - Красота, — прошептал Оскар.
        Он стоял совсем рядом со мной и помогал раздвигать ветки. Пальцы у него были короткие, а ногти крохотные и обгрызенные. На них не уместилась бы даже самая маленькая мамина наклейка для ногтей.
        - Что это там за домик с острой крышей? — сказал он. — Вот там, совсем сзади слева?
        - Еще раз: слева — это где?
        Лучше б я себе язык откусил. Я вовсе не собирался ничего спрашивать, вопрос выпрыгнул у меня изо рта совершенно автоматически. Я-то видел этот дурацкий домик прямо перед собой, во всяком случае, крышу, потому что с боков он был скрыт остальными перегородками. Но Оскар сказал только:
        - Слева — это где мы видим маленькую крышу.
        - Точно. Ясно. Теперь слушай: из этого домика можно пройти по лестнице вниз в задний дом. Но так можно было делать раньше, сейчас нельзя. Маррак однажды разрешил мне туда заглянуть, когда я пришел посмотреть его квартиру. Дверь в домик заперта, потому что в заднем доме однажды взорвался газ. С тех пор входить туда опасно — дом под угрозой порушения.
        Оскар резко повернул ко мне голову. Еще чуть-чуть — и он отрезал бы мне ухо откинутым кверху визором.
        - Под угрозой чего?
        - Порушения. Если ты так плохо слышишь под своим дурацким шлемом…
        - Не порушения, а обрушения.
        - Я так и сказал.
        - Не сказал.
        - А вот и сказал.
        - Как же, сказал!
        - Не сказал!
        Оскар торжествующе фыркнул.
        - Вот видишь.
        Что-то пошло не так при этом быстром обмене ударами, но у меня не было времени размышлять. Оскар показал на домик с запертой дверью.
        - Зачем мне на него смотреть?
        - Потому что я хочу пойти туда с тобой.
        - В задний дом?
        Я кивнул.
        - Совсем с ума сошел! Если дом под угрозой обрушения, меня туда и десять лошадей не затащат.
        Батюшки мои, так я ведь и не хотел ехать туда верхом! На самом-то деле единственное, в чем я хотел точно убедиться, — так только в том, что в заднем доме не было никаких темных теней. И никакого привидения фройляйн Бонхефер. Вместе с Оскаром это было бы не жутко, а здоровско, настоящее приключение для нас обоих.
        - Поскольку задний дом заперт так же, как этот вот домик, — Оскар показал на острую крышу, — у нас все равно нет шансов. За кого ты меня принимаешь, за взломщика дверей?
        - Я подумал, мы попросим ключ у Маррака. Он мог бы пойти с нами. Можно посмотреть, что там еще лежит, во всех этих покинутых квартирах, — предпринял я последнюю жалкую попытку. — Какие-нибудь интересные старые вещи. Или еще чего-нибудь.
        - Забудь про это.
        Ответ прозвучал так решительно, что я разозлился.
        - Ты, наверно, опять боишься? — сказал я с вызовом.
        - Это не имеет со страхом ничего общего. Только с разумом.
        - Ага, значит все-таки!
        - Знаешь, а ты можешь доводить по-настоящему! — сказал Оскар со вздохом. Он набрал в легкие побольше воздуха и подошел к перилам, через которые можно смотреть на задний двор. Он осторожно наклонился над ними, правда, совсем немножко. Даже привстал на цыпочки и начал легонько покачиваться, как под неслышную музыку.
        Пока я смотрел, как Оскар там стоит, произошло нечто странное: я вспомнил про Молли Первую и Молли Вторую. Молли Первую мне подарила мама на мой пятый день рождения. Я никогда еще раньше не видел хомяков, а может, видел когда-то, но забыл. Во всяком случае, я решил, что Молли замечательная. Она бегала по полу и нюхала воздух крохотным розовым носиком. Мама посадила ее в маленькую плетеную корзинку и повязала ей вокруг живота желтый бант.
        - Клетка, естественно, тоже есть. Я спрятала ее в гостиной. Подожди немножко, ладно, солнышко?
        Я воодушевленно кивнул и вынул Молли из корзинки. Я никогда еще не держал в руках такое маленькое и теплое живое существо, как она. Я крепко прижал ее к груди, потому что она мне очень понравилась, и тут послышался хруст.
        Молли Вторую я получил через неделю, потому что ревел не переставая. Она заняла клетку незабвенной Молли Первой, которую мы с мамой похоронили в маленьком парке. Жалко, что я забыл, как он называется, но надеюсь, ей там хорошо.
        Молли Вторая продержалась гораздо дольше, чем ее предшественница. Мама строго-настрого внушила мне, чтобы я не нажимал на хомяка слишком сильно, так что я не нажимал на Молли. Но я разрешал ей бегать по моей комнате, и однажды она исчезла и больше не появлялась.
        - Ну все, — сказала мама, после того как мы по меньшей мере три раза перевернули все в квартире вверх дном. — Больше никаких хомяков. Я думаю, Фредерико, ты еще не в состоянии по-настоящему нести ответственность за кого-то маленького. Очень жаль. Наверно, это моя ошибка.
        Оскар закончил качаться на перилах и повернулся ко мне.
        - Вот, пожалуйста! Доволен?
        - Для начала очень хорошо, — сказал я великодушно.
        - А ты? — Он внимательно разглядывал меня. — Ты совсем ничего не боишься?
        - Ну почему. Я боюсь заблудиться в городе, — признался я. — Я не умею различать направления, ты же знаешь. Когда много раз надо поворачивать налево, направо и так далее.
        - Бывало уже такое?
        - Нет, я один еще никогда никуда не ездил. Но вообще-то ничего страшного не должно произойти. Мама говорит, если со мной когда-нибудь такое случится, надо просто сесть в такси и попросить отвезти меня домой. Если ее дома не будет, кто-нибудь из соседей заплатит за меня.
        - Хорошо придумано. Ну а еще чего-нибудь ты боишься, кроме как заблудиться?
        На всякий случай я покачал головой. Хотя на самом-то деле было кое-что, чего я боялся еще больше, чем заблудиться, и я уже думал, что мне надо посвятить в это Оскара, как только мы станем настоящими друзьями. Ведь друзья друг другу доверяют. Только я не был уверен, действительно ли он уже стал моим настоящим другом. Нужна была проверка.
        - Придешь завтра снова? — спросил я его.
        Я почувствовал, как голова у меня сделалась вся красная от волнения. Я считал, что это довольно хитрая проверка. У настоящих друзей всегда есть время друг для друга. Им хочется как можно чаще видеться и все делать вместе. Если Оскар сейчас скажет «нет»…
        Оскар посмотрел на меня нерешительно, как на что-то такое, что лежит перед ним на полке в супермаркете, но он не уверен, действительно ли это нужно покупать. Он почесал руку. Подергал за значок-самолетик.
        Погрыз своими большими зубами нижнюю губу.
        - Вообще-то, — сказал он, — завтра у меня есть кое-какие дела. Они могут занять весь день.
        Я почти услышал, как мое сердце стукнулось о кафель крыши РБ. Но только почти. В последний момент Оскар все-таки исправился.
        - Думаю, что можно заняться всем этим позже, — быстро сказал он.
        Я с облегчением протянул ему руку.
        - Мы теперь настоящие друзья?
        Он сунул свою маленькую руку в мою. Она была очень теплая. Оскар улыбнулся.
        - А разве мы не настоящие друзья с самого начала?

* * *
        Теперь я сижу здесь и пишу, хотя обычно я в это время давно уже сплю. Но мама ушла с Ириной и своими новыми ногтями на ногах, она все-таки выбрала, что на них наклеить — маленькие белые ромашки с такими желтыми штучками с пыльцой посередине. (Забыл, как они называются. Но в словарь сейчас лезть неохота.) Мама сказала, что мне можно пойти спать, когда захочется. Все-таки каникулы. Ну вот, и теперь я сижу здесь, и нужно записать все, что я думаю, чтоб до завтра не забыть.
        В первую очередь надо признать, что наполовину это был очень удачный день. Теперь Оскар — мой друг, пусть даже у него не все дома, и мама считает, что Бюль — красавчик, каких поискать, пусть даже она не хочет с ним кокетничать. Кокетничать — это когда люди сначала вместе ходят в ресторан, потом влюбляются, женятся и заводят детей. Я мог бы сказать маме, что мне все равно, в какой последовательности все произойдет, может, тогда она передумает и все-таки пригласит Бюля пойти с нами завтра играть в бинго. Вот было бы здорово!
        Совсем недавно я сидел в размышлительном кресле и смотрел из окна. Луна все еще почти такая же, как в полнолуние, и если немного вывернуть голову, ее можно увидеть между ветками деревьев со странной корой-кожурой. Сегодня Луна вся оранжевая. Может, сейчас что-то горит там, почти за четыреста тысяч километров. В общем, я сидел, и вспоминал этот день, и вдруг спросил себя, а вообще-то, что же произошло сегодня на лестничной клетке, когда Бюль, Кизлинг и Маррак столкнулись друг с другом. Я хочу сказать — сегодня ведь понедельник! Почему, например, Бюль вообще оказался дома? Ему же надо ходить на работу, иначе он не сможет снимать такую дорогую квартиру. Или у него прямо сейчас отпуск? И Кизлинг тоже — разъезжает по городу среди бела дня, хотя ему надо вытачивать чужие зубы в Темпельхофе. Неудивительным было только то, что Маррак приехал в это время, но он может свободно распоряжаться своим временем, фирма-то, в конце концов, его собственная.
        Очень странно.
        Ох, как я радуюсь завтрашнему дню! Придет Оскар, и мы пойдем гулять вдоль Ландверканала, пусть даже Оскар об этом ничего еще не знает. Это будет замечательно. Если будет хорошая погода, мы, наверно, съедим по дороге мороженое. Нет, мы в любом случае съедим мороженое. И я расскажу Оскару про свой самый большой страх и откуда он взялся. А потом расскажу ему историю про то, как умер мой папа.
        Вторник. Вверх и вниз
        Иногда проснешься утром, откроешь глаза и сразу вспомнишь про что-то хорошее. И в животе как будто взойдет маленькое солнце, и от него все внутри тебя делается очень теплым и светлым.
        Мы с Оскаром договорились встретиться сегодня в десять утра. Я лежал в кровати, свернувшись клубочком, и представлял себе, как мы пойдем гулять вдоль Ландверканала. Один я всегда хожу только прямо — по Адмиральскому мосту к Центру вспомогательного обучения, у меня просто не хватает смелости свернуть в сторону. Если я теряю из виду цель, то, считай, все — пиши пропало. Я даже в супермаркете с одним-единственным проходом между полками заблудился бы. Абсолютно никаких шансов.
        Но сегодня со мной будет Оскар. Мы можем сворачивать где захотим. Мы очень, очень долго будем идти вдоль канала, куда-нибудь, где я раньше никогда еще не был. Когда с тобой необычайно одаренный друг, пойти очень, очень далеко — это ерунда, это семечки. Даже если все-таки заблудишься, друг может спросить дорогу, и он запомнит все, что люди объяснят, ему нипочем эти «направо», «налево» и всякое такое. Просто семечки!
        В окно я видел, как сверкает на солнце стена заднего дома. Никакой тени от облаков. Это будет замечательный день с Оскаром. И сегодня вечером я иду с мамой играть в бинго. Может быть, я даже смогу убедить ее все-таки взять с нами Бюля. Или можно спросить Бюля, не хочется ли ему — совершенно случайно — заявиться к «Седым шмелям». Он мог бы сказать, что ищет свою беспомощную старую мать, которая пропала в прошлом году, когда ходила за покупками в один такой супермаркет с одним-единственным проходом между полками. Она пропала где-то в самом его конце, между рыбным прилавком и сладостями, где в точности — неизвестно до сегодняшнего дня, это загадка, бедная женщина!
        Я посмотрел на мой будильник с Микки-Маусом. Почти девять, у меня еще час времени. Во всяком случае, я так думал. Могло быть и без четверти двенадцать, потому что я иногда путаю короткую и длинную руку Микки, но, во-первых, я никогда не просыпаюсь так поздно, даже на каникулах, и во-вторых, если я бы проспал, Оскар бы давно уже разбудил меня звонком.
        Я выпрыгнул из кровати, пошел пописать и на цыпочках побежал мимо маминой спальни на кухню, чтобы сделать мюсли и выпить сока. Через десять минут я уже позавтракал, почистил зубы и полностью оделся.
        Слишком рано.
        Когда я чего-то жду или просто не знаю, чем заняться, я сажусь в гостиной в размышлительное кресло. Я уже не помню, когда мама и я окрестили его «размышлительным», но мы его очень любим. Оно толстое и уютное. Иногда нужно просто залезть на него, чтобы лотерейный барабан у меня в голове успокоился. Но на нем еще можно замечательно сидеть и читать комиксы или смотреть в окно на листья деревьев, которые шевелит ветер. Иногда воробьи садятся на ветки и что-то взволнованно чирикают друг другу. Можно еще придумывать истории с героями, как про «О» и его деревянную лошадь, или обдумывать важные вещи, например, выйдет ли когда-нибудь мисс Джейн Марпл замуж за мистера Стрингера. Он — ее лучший друг, но ужасный растяпа и, честно говоря, слишком глуп для мисс Марпл. Но у нее нет никого другого, в кого можно было бы влюбиться, разве что толстый владелец конюшни, который при всяком удобном случае пытается погладить ее по коленкам.
        Через несколько часов, когда мама встала, я все еще сидел в размышлительном кресле. За это время я уже сто раз вскакивал, подбегал к окну и смотрел вниз на Диффе. Один раз я увидел Маррака, как он вышел из дома и, как всегда, направился к своей машине, припаркованной где-то поблизости. А больше ничего не произошло.
        Ни вдали, ни вблизи не было видно никакого мотоциклетного шлема. Ничего маленького, ярко-синего цвета.
        Никакого Оскара.
        Я поплелся к маме на кухню, чувствуя себя тяжелым и печальным, как слон, — так много плохого настроения во мне было. Слоны уходят умирать в джунгли. Они идут к месту, где до них уже умерли другие слоны, а перед теми — еще другие слоны, которые непременно хотели умереть рядом с другими мертвыми слонами. Это огромное кладбище.
        Наша кухня не была кладбищем, но куда-нибудь мне нужно было пойти. Я сел за стол и пожаловался на свою беду. Мама налила себе кофе и села напротив меня.
        - Да, перевелись настоящие друзья…
        Я не был уверен, что понимаю, что это значит. Куда перевелись?
        В школе меня перевели в следующий класс без всяких, как положено. Но Оскар-то со мной не учится! Значит, у этих слов было другое значение. Я ничего не сказал, только быстро кивнул. Иногда мне неловко перед мамой, что я так туго соображаю.
        - Что ж, похоже на то, что день у нас обоих начался не очень хорошо, — продолжала мама. — Я должна уехать на два, может быть, на три дня.
        И больше ни звука. У мамы под глазами лежали темные тени. Наверно, она плохо спала. Я выжидательно рассматривал ее. Мама выжидательно рассматривала меня. И потихоньку отпивала свой кофе. Наконец она вздохнула.
        - Ты понимаешь, солнышко? Я еду уже сегодня во второй половине дня. Это значит, что наше бинго вечером отменяется.
        Значит… что?!
        - Мне очень жаль, Рико! Я знаю, как ты ждал этого.
        Ну вот, теперь еще и это! Мама, небось, захотела посетить с Ириной все парикмахерские города, чтобы сделать новый налет на волосах. Да пожалуйста — я ведь привык оставаться один и привык, что на меня всегда переводят стрелки! Вот придет мама однажды домой, а тут у нас лопнула водопроводная труба или еще что-то такое, а я лежу в прихожей весь из себя утонувший, и рядом письмо, в котором написано, что я остался на второй год. Так ей будет и надо!
        - А куда тебе надо ехать? — спросил я мрачно.
        - Ты помнишь дядю Кристиана?
        Очень смутно, да его и вспоминать неохота. Дядя Кристиан — это мамин старший брат, он живет где-то в Германии в самом низу слева. Несколько лет назад, когда мы еще жили в другом районе Берлина, в Нойкельне, он однажды приехал к нам в гости. Они с мамой тогда так поссорились, что мне пришлось спрятаться в своей комнате под кроватью. В тот же самый день он снова уехал. Я уж и забыл, как он выглядит или как звучит его голос.
        - Этого противного? — сказал я. — А что с ним?
        - Ему нехорошо. Мне надо к нему поехать.
        - Почему? Что с ним?
        - Рак.
        Каждый знает, что такое рак, даже Форрест Гамп. Когда мама говорит плохое слово так, будто ничего особенного в нем нет, значит, ей нехорошо. Она произнесла «рак» так же весело, как фрау Далинг за мясной стойкой спрашивает: «Что еще желаете?».
        - Он умрет? — спросил я нерешительно.
        - Да. Наверно.
        Кто знает, сколько времени надо будет ехать на поезде. Дядя Кристиан может уже давно умереть, пока мама до него доедет, и тогда мы совершенно зря отменим бинго.
        - Прямо сегодня? — сказал я.
        - Да господи боже мой! — совершенно неожиданно прикрикнула на меня мама. — Можешь ты ну хоть раз в жизни отключить свой проклятый эгоизм?
        ЭГОИЗМ
        Это когда думаешь только о самом себе. Есть и его противоположность, тогда думаешь только о других, и тот, кто так поступает, становится святым. Но святых чаще всего просто используют и в конце концов укокошивают. Наверно, надо найти какую-то середину между этими крайностями и не забыть еще подходящий переключатель.
        Мама долила себе кофе, отвернувшись от меня. Сделала глоток из чашки. И начала всхлипывать. Это было как будто к нам на кухню втиснулась дождевая туча. Я вообще не выношу, когда мама плачет. Мир тогда темнеет так, будто Господь Бог выключил свет.
        Вообще-то мне должно было гораздо раньше броситься в глаза, что с мамой что-то не так, потому что даже японский халат висел на ней как-то печально. И надписи на нем сегодня наверняка означали «жизнь — это чертов отрывной календарь, и больше ничего!». Но вместо того чтобы подумать о маме, я был занят только собственной бедой. А когда увидел сейчас, как она плачет, то пожалел про свои мысли о лопнувшем водопроводе. Несостоявшаяся встреча и отмененная игра в бинго не так ужасны, как умирающий брат, даже если ты его терпеть не можешь. Мамина беда была больше моей.
        Я встал, обошел вокруг стола и обнял маму. Она уткнулась лицом мне в плечо. Ее волосы пахли смесью шампуня и клуба. Она так сильно прижала меня к себе, что я едва мог дышать. Наверно, Молли Первая чувствовала себя так же перед тем, как хрустнуть.
        Когда у меня внутри почти совсем не осталось воздуха, мама меня наконец-то отпустила. И вытерла глаза рукой.
        - Все будет хорошо, солнышко, я тебе обещаю, — всхлипнула она. — Просто сейчас…
        - Ладно, все в порядке.
        - Тебе придется несколько дней самому о себе заботиться. Ты ведь у меня уже большой мальчик и справишься, правда?
        - Конечно.
        - Я тебе оставлю деньги, а если что-то не так, попроси помочь фрау Далинг, хорошо? Я попробую еще позвонить ей в Карштадт, может, она подойдет к телефону.
        - Не надо. Я сегодня вечером к ней пойду и сам все скажу.
        - Ладно. И еще — ты в любое время можешь звонить мне на мобильник.
        Мама взяла меня за плечи, чуточку отодвинула от себя и посмотрела мне в лицо.
        - Я тебя люблю больше всего на свете! Ты ведь знаешь это?
        Вообще-то я хотел попросить прощения и сказать ей, что я не хотел говорить то, что сказал, но вдруг мне пришло в голову нечто настолько ужасное, что даже лотерейные шарики у меня в голове больше не прыгали. Они только раз коротко ударили и теперь лежали тихо-тихо, как замороженные. Ужасная мысль была такая: если у маминого брата рак, она, наверно, тоже заболеет, потому что им можно…
        - Рико?
        - М-м-м?
        Слезы бежали вниз по щекам, сопли из носа, а носового платка у меня не было.
        - Рак не заразен. Ты слышишь?
        Я что-то просопел сквозь слезы.
        - Ты обо мне не беспокойся.
        Я снова засопел, но сразу почувствовал себя лучше. Мама мне никогда не врет. Она подняла руку и вытерла мое лицо рукавом халата. Наконец-то на губах у нее появилась улыбка, пусть и тонюсенькая, как папиросная бумага.
        - Кристиан позвонил сегодня очень рано утром, — объяснила мама. — Потом я сначала не могла снова заснуть, потом проспала, а поезд уходит уже в половине третьего. Золотко, я очень бы хотела что-то сделать, чтобы найти твоего маленького мотоциклиста, но мне еще нужно уложить вещи, принять душ, одеться, купить на вокзале билет…
        - Надо — значит надо, — сказал я.
        Я смотрел, как она неверными шагами вышла из кухни и прошла мимо спальни. Дверь туда была открыта, и мне была видна кровать с элегантным постельным бельем, балдахин над ней и постеры на стенах с дельфинами и китами.
        Я потихоньку успокаивался. Мама не заразится раком, в бинго мы пойдем играть в следующий вторник, а Оскар уж когда-нибудь да появится. Я вспомнил, как он сказал, что вообще-то планировал на сегодня что-то важное.
        Наверно, это важное было все-таки важнее прогулки у Ландверканала, и он заявится попозже. Но даже если он придет только завтра или послезавтра, в тучах виднелся просвет: вечером фрау Далинг, конечно, сделает для меня ленивчики, и мы вместе будем смотреть телевизор, хотя сегодня и не выходной! Если бы мне удалось ее уговорить на фильм с мисс Марпл, это было бы почти так же здорово, как бинго. Поиграть в само бинго я не смогу ее уговорить. Фрау Далинг считает, что эта игра только для старых хрычей, которые подтягивают брюки до самых подмышек.
        Только что жизнь еще была темнее самых темнейших теней, а теперь она вдруг снова наполнилась замечательными возможностями. На секунду я почувствовал угрызения совести, что мне не жалко дядю Кристиана, но не надо было ему тогда ссориться с мамой и так орать. От страха я спрятался под кровать и там нашел Молли Вторую. Она лежала совсем сзади в старой маленькой кроссовке, которая давно уже была мне мала. Наверно, она искала там других хомяков.
        Кроссовка ужасно воняла.

* * *
        Вскоре после двух за мамой заехало такси. Я проводил ее вниз. Водитель положил в багажник ее большую дорожную сумку, мама послала мне с заднего сиденья еще один воздушный поцелуй и уехала. Я махал ей вслед. И почти видел, как вслед за такси летит печальная черная туча.
        Потом снова пошел наверх и уселся в размышлительное кресло. Я не знал, чем заняться до вечера. Можно было бы полить цветы у РБ, но если Оскар все-таки придет, он наверняка позвонит как раз тогда, когда я буду наверху на шестом.
        Но Оскар не придет.
        Я сам виноват. Надо было узнать его номер телефона или хотя бы спросить его фамилию, тогда можно было бы глянуть в телефонном справочнике. Я ведь совсем ничего о нем не знал, даже то, где он живет.
        - Сам виноват, — тихо повторил я.
        Теперь мне надо было как-то провести этот длинный день одному, пока не придет время пойти вечером к фрау Далинг.
        Я почитал комикс.
        Попил сок.
        Сбегал вниз на второй этаж и позвонил в дверь Бертса.
        Разговаривать с Бертсом всегда очень интересно, но его не было. Вот невезуха… Если Оскар сейчас все-таки пришел и позвонил, не повезло даже вдвойне, но теперь можно с таким же успехом заглянуть в полуподвал к старому Моммсену. Он иногда рассказывает увлекательные истории, например, про взрыв фройляйн Бонхефер, а в шкафчике у него всегда есть шоколадки. Но чаще всего он просто поддатый, потому что напился бормотухи. И тогда начинает бормотать всякую чушь.
        БОРМОТУХА
        То, от чего человек делается пьяным, то есть алкоголь. Чаще всего — дешевы. После него большинство людей начинает нести чушь. Смотреть в словаре не пришлось — до некоторых вещей легко дойти самому.
        К тому же Моммсен вдовец с избыточным весом, и у него отвратительные зубы. Наверно, он их плохо чистит. Юле однажды сказала, что он — старый поросенок и с таким ни одна женщина не захочет иметь дела. Так что Моммсену наверняка известно, что такое серое чувство. Если оно напало на него как раз сегодня, то, значит, оно уже в доме, а попозже поднимется еще и наверх, к фрау Далинг. Нет, для меня это будет явно чересчур. После маминой дождевой тучи и моего собственного слоновьего чувства мне на сегодня достаточно грусти и печали. Значит, снова наверх.
        Лестница в доме как вымерла. Это было почти жутковато, такая стояла тишина. Обычно из какой-нибудь квартиры всегда проникает шум: у студентов музыка на всю катушку, близнецы Кесслеров орут друг на друга, от Кизлинга слышно пиликанье классической музыки. Даже с самого верха время от времени доносится гвалт, когда толстый Торбен, сынок Рунге-Блавецки, приглашает своих дружков и играет с ними в плейстейшн на полной громкости. Фитцке жаловался уже сто раз, но толку никакого.
        Сегодня ничего такого не наблюдалось. Абсолютная тишина.
        Я пошел назад в нашу квартиру.
        Включил телевизор и через пять минут снова выключил.
        Засунул свою грязную одежду в стиральную машину.
        Застелил кровать.
        Сел на кровать.
        Скучно.
        Ждать не имело никакого смысла. Оскар больше не придет. А если все-таки придет — ну его, не хочу иметь с ним никакого дела. И пусть не воображает, что я позволю цветам РБ умереть из-за него от жажды!
        Значит, наверх.
        Пока я шел на последний этаж, злость на Оскара опять улетучилась. Он же не виноват, что мне скучно. И не виноват в том, что наш уговор заполнил мне голову, как воздушный шарик, так что туда больше ничего не влезает.
        Большинству растений РБ воды еще вполне хватало, остальные я полил.
        Теперь снова вниз.
        Между четвертым и третьим навстречу мне поднимался Маррак в своем элегантном красном комбинезоне и с доверху набитым мешком для белья. Когда фрау Далинг в первый раз увидела, как он таскает туда-сюда свою стирку, она за голову схватилась.
        - Типично мужское поведение! — сказала она. — Ждет, пока не запачкаются последние трусы и рубашка, и пускай тогда подруга ночь не спит, чтобы снова привести гардероб своего господина в порядок!
        Поскольку эту подругу в нашем доме никто еще никогда не видел, мы предполагаем, что у Маррака нет собственной стиральной машины.
        - Здрасте, герр Маррак, — сказал я и хотел пройти мимо.
        - Привет, Рико.
        Он аккуратно поставил мешок на ступеньку и кивнул мне.
        - Снова к кому-то идешь? У кого сегодня проводишь инспекцию в квартире?
        Он сказал это незло. Когда я был у него вскоре после нашего переезда, чтобы посмотреть его квартиру, он даже предложил мне колу. Естественно, к этому моменту мама давно уже рассказала ему, что я необычно одаренный и поэтому так люблю смотреть другие квартиры, что по улице мне надо ходить только прямо и я многого вокруг себя не замечаю. Мама рассказывала это каждому в доме, и за исключением Фитцке все соседи отнеслись с пониманием и впускали меня к себе, если я к ним звонил. Некоторые даже делали это довольно часто, как фрау Далинг или Бертс, Юле и Массуд. Кесслеры уже пару раз спрашивали, не хочу ли я прийти к ним снова, но их близнецы действуют мне на нервы.
        Маррак, во всяком случае, недавно даже подарил мне свою визитную карточку, с вытесненным на ней золотым сейфом и так далее. Теперь, когда мы видимся, мы мило разговариваем друг с другом, но в свою квартиру он меня с тех пор больше не приглашал. Я все время мечтаю о том, чтобы однажды он открыл мне ключом со своей связки белый домик в саду на крыше, но на это надежды мало. Взрослые вечно боятся сделать что-то, на что полиция косо посмотрит.
        ЛЕГАЛЬНО
        Если что-то законно, то есть разрешено законом, то по-сложному это называется легально. А наоборот — нелегально.
        - Я поливал цветы у Рунге-Блавецки, — объяснил я Марраку. — Они в отпуске.
        - Кто?
        - Что?
        - Цветы или Рунге-Блавецки?
        Я посмотрел на него ошарашенно. Он что, подразнить меня хочет? С каких пор комнатные растения уезжают в отпуск?
        Тут Маррак ухмыльнулся.
        - Я просто так это сказал, для смеха. Шутка для Рико. Понимаешь?
        Ну и шуточки у него!
        - Я и не заметил, что мои уважаемые соседи уже отчалили, — добавил он, как будто ничего не случилось.
        Больше всего мне хотелось спросить, как он вообще может что-то заметить, если он постоянно в разъездах со своей гремящей связкой ключей или таскается с мешками вонючего белья. Вот ведь дурак набитый!
        - Ну не смотри на меня так сердито! — Он легонько тряхнул меня за плечо. — Я думал, шутка выйдет хорошая. Немножко посмеялись бы, как мужчина с мужчиной. Я не хотел тебя обидеть. Извини, ладно?
        - Ладно, — медленно сказал я.
        Я не люблю, когда надо мной потешаются. Но для этого случая я сделал исключение и решил рассердиться совсем чуть-чуть, потому что Маррак всегда был со мной любезен. Но и не более того. Он высокий и сильный, лицо у него какое-то бычье, а в остальном он довольно незаметный. Как мужа для мамы я не принимал его в расчет, ведь у него уже есть подружка. Да и на что маме такой муж, которому надо постоянно стирать шмотки, в то время как он гуляет с другой? Добавим сюда еще чистку-уборку и всякое такое. Маррак ужасно беспорядочный. Когда я заходил к нему, в его квартире был полный тарарам. Если он не примет меры, то может совсем опуститься и в будущем кончит как Фитцке — перед прилавком с сырами в «Эдеке».
        - Ну ладно, я пошел.
        Маррак наклонился, чтобы поднять мешок с бельем.
        - Передавай матери привет от меня.
        - Не получится. Она на несколько дней уехала.
        Он снова поставил мешок, выпрямился и наморщил лоб.
        - А кто за тобой в это время присматривает?
        - Я сам и фрау Далинг.
        - Вот как. Ну-ну.
        Нижняя губа у него выпятилась вперед, как будто ему не понравилось то, что он услышал.
        - Откровенно говоря, не понимаю я некоторых родителей. Производят на свет детей, чтобы они потом целыми днями были предоставлены сами себе и сиднем сидели перед телевизором или компьютером.
        - Я не сижу весь день перед…
        - Или разрешают малышам везде бегать без всякого присмотра. Если хочешь знать мое мнение, то пусть этот Мистер 2000 всех их проучит!
        - Мама не разрешает мне…
        - Если бы похищенные дети не таскались одни по большому городу, никто бы не смог увести их с собой! Но это только мое мнение, не в обиду никому будь сказано.
        Теперь я все-таки уже по-настоящему рассердился, но вместо того, чтобы что-то возразить, просто кивнул. Надо было защитить маму, но этот дурак меня все равно не слушал. Его бледное лицо налилось розовым и стало похоже на губку, которая лежит у нас в ванной. Если я сейчас что-нибудь скажу, Маррак, конечно, только заругается еще больше, а потом, когда успокоится, еще попросит меня, чего доброго, помочь тащить мешок.
        - Мне надо идти, — сказал я.
        - Мне тоже, — сказал он и взвалил, наконец, мешок с бельем на плечо.
        - Хорошего дня!
        - Вам тоже.
        Еще чего! Как же, жди! Последние ступеньки перед третьим этажом я преодолел одним прыжком. А когда входил в квартиру, то услышал, как Маррак, кряхтя, поднимается дальше вверх по лестнице.
        - Проклятый шестой этаж, — тихонько ругался он. — Если перееду, то только в дом с лифтом!
        «Сам виноват, — подумал я. — Мог бы купить себе стиральную машину, жадина!»
        Едва я оказался в квартире, как скука продолжилась точно с того места, на котором остановилась.
        Я уселся в размышлительное кресло.
        Полистал словарь и выучил три новых слова.
        Посмотрел в окно и задремал.
        Забыл три новых слова.
        Пошел на кухню и попил еще сока.
        Поел еще мюсли.
        Вымыл стакан, миску из-под мюсли и ложку.
        Мой взгляд упал на мусорное ведро. Пакет в нем был полон до краев — ну хоть что-то! Если сначала отнести мусор во двор, а потом пописАть в дневник, вторая половина дня пройдет гораздо быстрее.
        Значит, снова вниз.
        Мусорные контейнеры стоят на заднем дворе, вдоль стены соседнего дома. На задний двор ведет дверь из двух створок, и за одну из них надо сильно-сильно тянуть, чтобы открыть, потому что ее уже несколько недель заедает. Может, из-за ржавчины или еще чего-то. А другая половина вообще просто не открывается. Моммсен давно уже должен ее починить, потому что становится только хуже, но ему, наверно, вместо этого больше нравится поддавать. Даже водитель мусоровоза уже жаловался. Я дергал и дергал эту противную дверь, пока она не приоткрылась настолько, что я смог протиснуться в щель вместе с мусорным пакетом — и тут же попал Моммсену прямо в руки. Он был вооружен большой метлой и маленьким жестяным совком. Поддатый или нет, по вторникам он подметает двор, вспомнилось мне.
        - Здрасте, герр Моммсен, — сказал я.
        Он немного покачался и вытаращил на меня глаза.
        - Ты кто?
        - Рико Доретти. Третий этаж.
        - Я знаю, — сказал он. — Ты что, думаешь, я тупой, или как?
        Ну вообще!
        Я не стал отвечать, а вместо этого придержал ему дверь, изо всех сил открыв ее как можно шире. Он медленно протискивался мимо меня и смотрел мне при этом прямо в лицо. Глаза у него были такие мутные, как будто кто-то пролил в них молоко.
        - Не могли бы вы наконец починить дверь, — сказал я.
        - Пойди поиграй! — рявкнул он.
        - Ладно, пойду. Хорошего вам дня!
        - Хороший — это не про меня.
        Дверь закрывалась за ним со скрипом, не торопясь, как в замедленной съемке. Я покачал головой, подошел к контейнеру, откинул тяжелую черную крышку и бросил туда пакет с мусором. И тут я увидел его: посреди грязных, вонючих отбросов лежал маленький ярко-красный самолетик.
        Я посмотрел вверх, в небо, как я уже делал, когда нашел макаронину. На небе собирались темные облака, потихоньку закрывавшие солнце. На самом верху, в саду на крыше у РБ, на перилах сверкнул последний солнечный луч. Я снова посмотрел вниз. Маленький самолетик мог приземлиться здесь только одним способом: наверно, незаметно отцепился от рубашки Оскара, когда он вчера стоял там, наверху, и качался, чтобы доказать мне, что он не боится. Самолетик штопором упал во двор, кто-то поднял его и выбросил, наверно, как раз поддатый Моммсен.
        Я встал на цыпочки и принялся выуживать самолетик-находку из контейнера, стараясь не запачкаться. Получилось не сразу, но в конце концов я подцепил его и смог получше рассмотреть. Никакой грязи на нем не было. Я постучал по обломанному концу крыла, потом положил значок в карман брюк и ухмыльнулся. Оскар безумно обрадуется, когда я возвращу ему его вещицу! Он ее наверняка уже ищет.
        Потом опять наверх на третий, где меня уже ждал дневник. Сейчас я предвкушаю замечательный вечер с фрау Далинг и ленивчиками! Для этого мне, конечно, придется снова подниматься наверх, а потом снова спускаться вниз.
        Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей!
        Уже почти среда. Спецвыпуск новостей
        Примерно десять минут назад обе руки Микки-Мауса показывали на двенадцать. Так что сейчас уже за полночь. В заднем доме только что пошевелилась огромная темная-претемная тень, я в этом совершенно уверен. Поэтому я переехал из моей комнаты в гостиную, в размышлительное кресло.
        Все лампы включены, но даже если бы они были выключены, луны в окне не видно. Снаружи непроглядная ночь. Порывы ветра шевелят ветки деревьев, шуршат листьями и бросают моросящий дождь в стекла.
        Я взял с собой одеяло и накрыл им ноги. Я сижу перед компьютером и печатаю мой дневник. Нужно сразу записать, что произошло сегодня вечером, иначе я совершенно точно не смогу заснуть. И мне нужно разработать план.
        Если б я только мог думать быстрее!
        Фрау Далинг ни о чем не знает.
        Если позвонить маме, она только встревожится.
        Мне не на кого надеяться, кроме как на себя.
        Мне очень-очень страшно.

* * *
        Незадолго до полвосьмого я пошел наверх. Не хотелось пропускать «Вечернее обозрение». Ну хорошо, на самом-то деле мне не хотелось пропустить ленивчики, но — «Вечернее обозрение» звучит не так прожорливо.
        Я нажал на звонок у двери фрау Далинг. Никакого ответа. Я прижал ухо к двери и внимательно прислушался. Ничего. Тут я вспомнил: фрау Далинг и я видимся почти исключительно по субботам, когда у нее выходной, и я совсем забыл, что на неделе она работает до восьми. Ее и не может быть дома. Наверно, сейчас она еще стоит за прилавком в мясном отделе и нарезает последние шницели. Иногда я все-таки такой балда!
        Этажом выше кто-то чем-то шуршал на лестнице. Послышалось веселое посвистывание. От Фитцке таких звуков доноситься не могло, он совершенно точно самый невеселый человек на нашей планете. Дверь захлопнулась. Наступила тишина.
        Я пошел на пятый. На лестничной площадке стоял синий мусорный мешок, полный. Полоски обоев выглядывали наружу и пластиковая пленка, заляпанная краской — красной, желтой и оранжевой. Ну разве это не счастливый случай! Бюль был дома, а у меня было полчаса времени. Если я все ловко проделаю, он обязательно впустит меня к себе в квартиру.
        Когда я позвонил, Бюль открыл сразу. Все было на месте: и его замечательные белые зубы, и черные волосы, и шрам на подбородке. Он удивленно рассматривал меня. Почти озабоченно.
        - Рико! Что-то случилось?
        Почему почти все люди, если к ним в дверь позвонит ребенок, сразу спрашивают, не случилось ли чего?
        Я покачал головой и протянул ему руку.
        - Добрый вечер! Меня зовут Фредерико Доретти. Я…
        - Э-э-м-м… Я знаю, как тебя зовут.
        Вот так и знал, что он встрянет! Некоторые люди даже десять секунд не могут подержать язык за зубами, а то, что я собирался сказать, было почти таким же трудным, как «Обеспечение безопасности с упором на контроль за установкой».
        Где-то у меня в голове сам собой переключился маленький переключатель и запустил лотерейный барабан. Мне стало неприятно жарко. Я опустил руку. Рукопожатие отменяется. В конце концов, просто невозможно одновременно сконцентрироваться на всем сразу, а до сих пор «речь» про меня всегда произносила мама.
        - Меня зовут Фредерико Доретти! — громко повторил я. — Я — необычно одаренный ребенок! Поэтому я могу, например, ходить только прямо и мало что замечаю вокруг себя!
        Я говорил все быстрее.
        - Но зато я люблю смотреть квартиры другихлюдейможномневойти?
        Сердечные поздравления, Рико! Больше всего мне хотелось тут же развернуться и пулей убежать. Если бы десятью секундами раньше человек знал, как глупо он будет выглядеть десятью секундами позже, он бы точно не стал говорить или делать некоторых вещей. Ну а я сделал и сказал.
        - Необычно одаренный?
        Брови Бюля съехали к середине лба.
        - Это значит, что я хотя и могу много думать, но не очень быстро, — выдавил я следующее объяснение.
        - Оооо-кеееей… — сказал Бюль очень медленно.
        - Но это, вообще-то, не значит, что я глупый. Например, Луна находится на расстоянии трехсот восьмидесяти четырех тысяч четыреста одного километра от Земли. В среднем.
        - Понимаю…
        Снова очень медленно.
        - Позавчера я этого еще не знал и, наверно, скоро снова забуду. Потому что иногда у меня из головы что-то выпадает, только я не знаю заранее, что и откуда.
        - Хм, ну раз так…
        Теперь Бюль улыбался, и это была дружелюбная улыбка. Он распахнул дверь.
        - Давай, заходи.
        Между прочим, давно уже пора!
        Я протиснулся мимо него, и он закрыл дверь. В нос мне сразу ударил запах краски. Повсюду в коридоре штабелями стояли картонные коробки, некоторые закрытые, другие раскрытые.
        - Надеюсь, небольшой беспорядок тебя не смутит, — сказал Бюль. — Переезд, ты же понимаешь.
        Я великодушно покачал головой. Это ничего, главное — чтобы он привык к порядку, если соберется жениться на маме.
        Дверь прямо около меня была открыта, и я туда вошел. Это была гостиная, и выглядела она так, как будто там проживала сама зима, собственной персоной. Ковра не было, а только паркет, покрашенный в белый цвет. Стены тоже белые, и полки. Они были заполнены только наполовину, на них стояли и лежали книги и компакты. Нигде не видно картинки или плаката, нигде никаких миленьких безделушек-финтифлюшек, как у фрау Далинг или у нас в квартире. Белый кожаный диван, перед ним стол. На раскрытой газете «Бильд» стоял пустой стакан. Дно у него было мокрым, и от этого край газеты волнился, как раз на голой груди какой-то девахи. Жирными буквами было напечатано, что ее зовут Синди, ей двадцать два года, по профессии она парикмахерша, а живет она в районе Берлина Хоэншенхаузен.
        Больше я на таком расстоянии не смог ничего прочитать. Нет, ну вообще! Бюль, значит, рассматривает этакую гадость! Еще на столе был разбросан разный хлам: карандаши, записная книжка, магазинные чеки и всякое такое. В одном углу гостиной на полу стоял маленький телевизор, в другом — музыкальный центр.
        - Ну что, все в ажуре? — сказал Бюль у меня за спиной.
        Это прозвучало как вопрос, который задают, когда не знают, что сказать. И еще это прозвучало как вопрос, на который можно ответить только «да», так что я пробормотал «да».
        АЖУР
        Вязанье с дырочками. На люстрах обычно висят Абажуры, но в них дырочек не делают. Я посмотрел в словаре, бывает ли еще А-ажур и Б-ажур, но таких слов нету.
        Я сложил руки за спиной и посмотрел наверх на потолок. Вот он был красив, даже очень, — старинная лепнина, да еще и раскрашенная в разные цвета.
        - Как дела у твоей мамы?
        Потолок был почти как девственный лес. Много-много переплетенных друг с другом цветочков и листьев оранжевого, желтого и красного цвета. Некоторые из них были похожи на настоящие, как будто росли прямо из потолка. Маме бы понравилось.
        - Рико?
        - М-м-м?
        - Как у твоей матери дела?
        - Она считает, что вы красавчик, каких поискать. Только вот…
        Немного зеленого посреди других цветов не помешало бы. Или вообще можно сделать что-нибудь совершенно другое вместо всех этих цветочков и листочков. Бывает ли лепнина с рыбами? Тогда такой потолок получился бы как аквариум. Из одного угла подплывала бы черепаха, а из другого — маленькая вкусная рыбка на обед. А посередине синий кит, такой большой, что…
        Бюль громко откашлялся. Я повернулся к нему. Он стоял в дверном проеме, засунув большие пальцы в карманы брюк.
        Он снова улыбался, но вид у него при этом был нетерпеливый — как у человека, который не может дождаться, когда же ему обустроят этот замечательный аквариум.
        - Ну так? — сказал он. — Что — только вот?
        - Ну да, я думаю, мама не сможет в вас влюбиться, потому что тогда она начнет вспоминать про папу.
        - О… понимаю.
        Теперь он больше не улыбался. И вид у него был такой, как будто он только что получил плохую отметку за контрольную.
        - Я, хм-м… я думал, вы живете одни?
        - Мы и живем. Папа давно уже умер.
        А теперь вид у него стал такой, как будто учитель сказал, что выдал ему не ту тетрадь и у него все-таки «отлично». Лицо у Бюля было очень загорелое, как будто он провел последние несколько дней на солнце. Только маленький шрам на подбородке выделялся светлым пятном.
        - Мне тебя очень жалко.
        Его голос звучал очень-очень тепло, и мне вдруг показалось, что зимняя комната сейчас начнет таять.
        - Мне очень жалко вас!
        - В тот день, когда он умер, была буря, — сказал мой голос сам собой. — Это было осенью. Папа хотел…
        Затренькал его мобильный телефон. Звонок был красивый — как будто мышка бегает по клавишам пианино.
        - Извини. — Бюль поднял палец. — Не убегай, ладно? Я ждал этого звонка. Но это ненадолго.
        Он повернулся и быстро вышел из гостиной. Звонок замолчал.
        «Фредерико, — подумал я, — ты что, спятил?» Я чуть не выложил Бюлю свои самые секретные секреты, а ведь я с ним даже не дружу. Как это только ему удалось? Но в любом случае, так не пойдет. Когда он вернется, я скажу, что мне, к сожалению, надо идти.
        Бюль исчез в комнате наискосок от гостиной. Я вытянул шею — там была кухня. Он говорил по мобильнику приглушенным голосом. Я не понимал ни слова, но прежде чем мне удалось прокрасться в прихожую, где было удобнее подслушивать, разговор уже закончился. Я снова втянул голову и напустил на себя невинный вид.
        - Я, к сожалению, должен идти, — сказал Бюль, вернувшись в гостиную. Он по-прежнему выглядел приветливо, но в то же время сильно по-деловому. Откуда-то из прихожей он принес тонкую коричневую кожаную куртку.
        - Но я предлагаю тебе вот что, — сказал Бюль, надевая ее. — Завтра ближе к вечеру приходи опять, тогда у меня будет больше времени для тебя. И для твоей истории. Согласен?
        - Не знаю, получится ли…
        - Если ты не захочешь мне ее рассказывать, я тебя, конечно, заставлять не буду. Но приглашение остается в силе, хорошо?
        Он указал на дверь и попробовал улыбнуться, но улыбка не могла скрыть его напряжения.
        - Ладно, а теперь выкатывайся, необычно одаренный сыщик!

* * *
        Фрау Далинг просияла, как рождественская звезда, обнаружив меня перед своей дверью, и я вдруг понял, что серое чувство посещает ее гораздо чаще, чем ей того хотелось бы. И впервые спросил сам себя, почему у нее нет собственных детей.
        - Мама уехала, — объяснил я, войдя в прихожую. — Она вернется не раньше послезавтра.
        - Куда же она поехала?
        - К своему брату внизу слева. У него рак.
        - Ах ты, господи!
        Фрау Далинг закрыла дверь и повернулась испуганным лицом ко мне.
        - Неужто это верно?
        - Нет, не Вернон, а Кристиан. У мамы нет других братьев.
        - Я знаю. Я имела в виду, действительно ли все так серьезно. Ему правда очень плохо?
        - А… Понятия не имею.
        Фрау Далинг печально покачала головой.
        - М-да, такое, похоже, всегда случается не с тем, с кем надо.
        - А с кем надо?
        - С Моммсеном, — сказала она, не моргнув глазом.
        - А что с ним?
        - Да только что опять с ним поругалась, когда входила в подъезд. Уже несколько недель дверь на задний двор застревает, ты наверняка тоже заметил?
        Фрау Далинг даже не дождалась моего кивка, так она была взбудоражена.
        - Ее практически невозможно открыть, когда выносишь мусор, и день ото дня становится все хуже! Но как ты думаешь, беспокоится об этом наш техник-смотритель? По-моему, он давно уже смотрит только в бутылку со шнапсом!
        Я пожал плечами и пошел за фрау Далинг на кухню мимо картинок с плачущими клоунами.
        - Во всяком случае, рак не заразен, — сказал я, чтобы отвлечь ее от Моммсена. Если она и дальше будет ругаться, то, чего доброго, забудет про ленивчики.
        - А ты думал — заразен? — спросила она меня через плечо.
        - Да нет! Я просто подумал, может, вы еще не знаете.
        В отличие от идиота Маррака фрау Далинг явно не считала, что это плохо, что мама оставила меня одного. Во всяком случае, она не сказала об этом ни слова. Зато наконец-то озаботилась тем, чем надо.
        - Я как раз хотела что-нибудь приготовить. Ты уже ел?
        - Мюсли, сегодня в обед.
        - Хорошо, тогда сделаю я нам ленивчики.
        Ну то-то же!
        Она открыла холодильник, чтобы вытащить колбасу и сыр, огурчики и помидорчики.
        - Кстати, я тут совершенно случайно купила новый фильм.
        Я прислонился к обеденному столу.
        - Детектив?
        - Про любовь. «Красотка». Слышал о таком?
        - Нет. А он про что?
        - Про девочку по вызову, которая влюбляется в богатого мужчину.
        - Что такое девочка по вызову?
        - Хм-м…
        Фрау Далинг снова повернулась к холодильнику и принялась лихорадочно в нем рыться.
        - Да где же все-таки это масло?
        - Рядом с горчицей. Что такое девочка по вызову? Вы сами не знаете?
        - Да нет, я…
        Фрау Далинг вдруг вся ссутулилась, как будто хотела сложиться вдвое. Она повернулась ко мне, держа в руке масло, и посмотрела на меня испытующе.
        - Ах, да что там, я считаю, ты для такого достаточно большой.
        - Достаточно большой для чего?
        - Чтобы разбираться в определенных вещах.
        Она положила масло на стол к другим продуктам.
        - В общем, девочка по вызову — это женщина, которая за деньги заботится о том, чтобы мужчины провели приятный вечер.
        - Так же, как мама?
        - Нет. Нет-нет-нет!
        Фрау Далинг энергично покачала головой.
        - Твоя мама просто работает в клубе, в котором девочки по вызову знакомятся с мужчинами! Она следит, чтобы эти мужчины вели себя вежливо и чтобы они, м-м-м… достаточно пили, если слишком разгорячатся.
        - Она руководит клубом! — гордо сказал я. — Она коммерческий директор. Решает, какие напитки покупать и все такое.
        - И все такое, да, — сказала фрау Далинг со вздохом, доставая хлеб из шкафчика.
        - А теперь дай мне, пожалуйста, время заняться едой. Устраивайся в гостиной и включай ящик. Тогда за едой сможешь мне рассказать, что происходит в мире.
        Она имела в виду политику. А мне хотелось и дальше сидеть возле нее на кухне.
        - Я не смогу всего запомнить.
        - Да сможешь, сможешь. У тебя чудесная память, не слушай никого, кто будет тебе говорить что-то другое.
        - Но я не понимаю про политику.
        - Если бы всех тех, кто не понимает, послать в твой учебный центр, его очень скоро пришлось бы расширять.
        - Это вовсе не мой дурацкий учебный центр! — пробурчал я тихо.
        Она помахала ножом для хлеба у меня перед носом.
        - Давай, иди уже, живо, живо! Я не люблю, когда на кухне вертятся у меня под ногами.
        Я мрачно пошел в гостиную. Плюхнулся на диван, схватил пульт и включил огромный ящик. У фрау Далинг сначала всегда включается Берлинская программа, чтобы ей не пропустить своего любимого Ульфа Браушера. Еще раньше, чем появилась картинка, послышался женский голос:
        «…который последние три месяца держит весь Берлин в напряжении. Как только что стало известно, он похитил шестую жертву. Наш спецвыпуск информирует вас о развитии событий — новое дело, по-видимому, разительно отличается от всех предыдущих!»
        Теперь стало видно женщину, коллегу Ульфа Браушера. Они время от времени меняются на чтении новостей. Женщина старалась выглядеть очень озабоченной, ведь речь шла о ребенке. Но я ей не верил. Эти телевизионщики всегда глядят озабоченно, когда речь идет о детях, а в супермаркете запросто треснут тебя по спине корзинкой для покупок или запихнут в морозильную камеру, если окажешься у них на пути.
        Но спецвыпуск был все-таки очень интересным. Дикторша объяснила: необычно, что похититель, только в прошлую субботу освободивший ребенка, опять похитил нового. Да уж, ну и скорость, удивился я. Наверно, Мистер 2000 испугался, что на летних каникулах он больше никого не поймает, потому что все уедут отдыхать.
        На экране появилась карта Берлина, на которой по очереди высвечивались районы Веддинг, Шарлоттенбург, Кройцберг и Темпельхоф, Лихтенберг.
        «Похищения не укладываются в какую-то очевидную схему. Полиция исходит из того, что Мистер 2000 без предварительного плана объезжает улицы на машине и заманивает в нее детей, как только представится подходящий случай».
        Теперь высветился Шенеберг, очевидно, новая жертва была оттуда. Остальные районы оставались притушенными. Шесть красных пунктов вспыхивали на карте, по одному на каждом месте похищения.
        - Ну, — крикнула фрау Далинг из кухни, — что там нового?
        - АЛЬДИ-похититель снова похитил ребенка!
        - Ах ты, господи… Сделай-ка погромче! Тебе молока или минералки?
        - Молока, пожалуйста!
        Я понажимал кнопку громкости на пульте.
        «Впервые за все время похищений отец жертвы обратился в полицию, не заплатив заранее нужную сумму выкупа».
        Шесть районов и красные точки сменились дергающимся изображением, снятым на камеру. В правом верхнем углу экрана появилась надпись «Прямое включение». Показывали довольно молодого человека, который производил, честно говоря, не самое ухоженное впечатление. Ему под нос сунули так много микрофонов, что его лицо в толкотне едва было видно. Он все время щурил глаза, потому что вспышки фотоаппаратов слепили его. Со всех сторон репортеры выкрикивали вопросы.
        - Почему вы проинформировали полицию? Похититель регулярно угрожает похищенных детей…
        - У меня нет денег, — сказал молодой человек. — Вот такое простое объяснение.
        И презрительно добавил:
        - Я должен был обратиться в полицию, иначе ни один банк в мире не дал бы мне кредит. Даже чтобы заплатить выкуп за похищенного ребенка.
        - Что такое кредит? — крикнул я в сторону кухни.
        - Деньги, которые занимают у кого-нибудь на некоторое время! — крикнула фрау Далинг в ответ. — Потом за это нужно заплатить больше, чем взял.
        Я хотел спросить ее, может, она займет что-нибудь у меня, но как раз в этот момент по телевизору показали фотографию последней жертвы. Сердце у меня остановилось.
        Похищенный ребенок был мальчиком. И этим мальчиком был Оскар.
        Хотя на нем не было шлема, я сразу его узнал. Ни у кого нет таких зеленых глаз, как у Оскара, и таких больших зубов. Очень может быть, что и таких ушей-парусов тоже ни у кого нет. Они отходили от Оскаровой головы почти горизонтально, и было похоже, что если на каждое поставить стаканчик с газировкой, они бы выдержали без труда.
        «Как только что объяснил отец мальчика, его семилетний сын вышел из дома около девяти часов тридцати минут, чтобы навестить друга. Но до него маленький Оскар не дошел».
        Я почти не понимал, что говорит дикторша. В ушах стоял странный шум. Теперь снова показывали отца Оскара среди толпы репортеров.
        - Я еще удивился, почему сын ушел, не надев шлем. Обычно он никогда не уходит из дома без шлема! Мы живем в большом городе, на улицах опасно. Я ему это все время повторял.
        - Почему вы не проводили вашего сына? Не было ли это сознательным нарушением ваших родительских обязанностей по надзору за ребенком?
        - Без комментариев.
        - Знаете ли вы, кого Оскар хотел навестить? Действительно ли этот друг, к которому он якобы пошел, существует?
        - Без комментариев.
        «Сегодня в десять часов тридцать минут отцу Оскара, который один воспитывает сына, позвонил похититель. Это тоже необычно и ново: до сих пор похититель обращался ко всем без исключения родителям своих жертв посредством писем. Тем не менее требование похитителя обычное: две тысячи евро. Место передачи выкупа еще не обговорено».
        Шум в моих ушах ослабел. Две тысячи евро, думал я, две тысячи евро. У отца Оскара явно не было богатых друзей или родственников, которые могли бы одолжить ему столько денег. Жены у него тоже не было. А у Оскара совершенно точно не было рейхстага. Вообще-то довольно непредусмотрительно для того, кто так сильно всего боится. Даже я коплю деньги на случай, если меня вдруг похитят.
        Я вздрогнул — фрау Далинг как тень появилась сбоку и поставила на стол тарелку с ленивчиками. Я и не слышал, как она вошла в гостиную. Она взбила плюшевую подушку с бахромой, которую всегда кладет себе за спину, и села рядом со мной на диван.
        - Может, на этот раз они поймают эту дрянь! — фыркнула она. — Ведь мог же кто-нибудь увидеть мальчика сегодня утром и вспомнить, как все было.
        Фрау Далинг откинулась на мягкую подушку, положила в рот ленивчик и принялась жевать. Ливерная колбаса с огурцом. Я тайком покосился на нее со стороны. Наверно, она поверила бы мне, если б я сказал, что не только знаю Оскара, а что он шел сегодня утром ко мне. И потому что она бы мне поверила, она потащила бы меня в полицию, чтобы меня там допросили: откуда и с каких пор я знаю Оскара, и когда мы виделись в последний раз, и во сколько договорились встретиться. О чем мы говорили, и не упоминал ли Оскар про что-то, из чего можно было заключить, что он знал своего похитителя. Полиция разнимет меня на кусочки, как мисс Марпл своих подозреваемых. Лотерейный барабан раскрутится на всю катушку. Я буду все время краснеть и краснеть и от этого умру.
        По телику теперь показывали фотографию первого похищенного ребенка. Я знал, что будет дальше, так делали уже тысячу раз: показывали одного ребенка за другим. Под сострадательную музыку, как будто всех жертв доставили домой по кусочкам, а не целиком.
        - Ничего лучше придумать не могут, чем каждый раз выжимать из зрителей слезу, — сказала фрау Далинг. — Поставлю-ка я лучше нам фильм. Да где ж он у меня? Ах да, наверно, в сумочке.
        Она тяжело поднялась с дивана и исчезла в прихожей. Я, как оглушенный, не отрываясь пялился на экран. Мой друг Оскар стал последней жертвой похищения, и у него даже не было мамы, которая забеспокоилась бы о нем! Наверно, она умерла или что-то в этом роде. Такое у меня в голове не укладывалось. Я должен был сейчас испытывать страх за Оскара или жалеть его, но все это я ощутил лишь позже. А сейчас, когда передо мной сменялись фотографии похищенных детей, я чувствовал себя просто как дочиста выскобленная миска из-под теста.
        Когда показали Софию, вторую жертву, я пригляделся повнимательнее: ее фотография была новой. Надо думать, ее родители наконец-то заметили, какое отвратительное фото их дочери постоянно показывают по телевизору, и дали «Вечернему обозрению» кое-что получше. София стояла на детской площадке рядом с лошадкой-качалкой. Наверно, ее щелкнули на площадке рядом со школой, потому что на заднем плане виднелось большое здание, на окнах которого были приклеены — скорее всего, изнутри — разные пестрые картинки.
        В отличие от старой, расплывчатой фотографии эта была резкая. София выглядела на ней хотя и не красивее обычного, но все-таки гораздо симпатичнее. Она улыбалась. Волосы у нее были чистые, и одета она была не в мятую розовую футболку, заляпанную клубничным соусом, а в отглаженную голубую. Впрочем…
        Я наклонился вперед. Трудно поверить, но София умудрилась запачкать и голубую футболку — почти точно на том же месте! Камера показывала фотографию все крупнее. И вот во второй раз за этот вечер сердце у меня остановилось. Теперь я ясно видел, что это было не пятно от соуса.
        Это был маленький ярко-красный самолетик с отломанным кончиком крыла.
        Среда. В поисках Софии
        Дорогая мама,
        я нарочно оставил компьютер включенным, чтобы ты сразу нашла мой дневник, когда придешь домой. Я не хочу тебя огорчать, но мне нужно помочь Оскару. Тому мальчику с синим шлемом. Если со мной что-то случится, вскрой мой рейхстаг, чтобы оплатить похороны. Если дядя Кристиан умер, можешь положить меня к нему в гроб. Раз уж я мертвый, мне от этого хуже не будет.
        Искренние соболезнования!
        И еще: пусть Бюль будет настолько любезен и позаботится о тебе! Он очень милый, и у него замечательная гостиная, а в ней лучше всего — потолок. Я тебя люблю!
        Твой Рико

* * *
        Свежий и мокрый день, полдесятого утра. Я стоял перед нашим домом и смотрел на грязную лужу, которая осталась на пешеходной дорожке после дождя прошлой ночью. С деревьев, покрытых корой-кожурой, в лужу нападали семена, сотни и сотни. Они были похожи на крохотных парашютистов. Время от времени с веток надо мной падала капля, шлепалась в лужу, и семена, как маленькие лодочки, разбегались по воде в разные стороны.
        Я хорошо подготовился к походу. В рюкзак положил мамину карту Берлина. Деньги, которые она мне оставила, тоже взял — двадцать евро. А в кармане брюк лежал красный самолетик, который я выудил из мусорного контейнера. Каждый раз, засовывая руку в карман, я его ощупывал.
        В общем-то, было ясно одно: Оскар получил самолетик в подарок от Софии — именно этот, с отломанным кончиком крыла. Я не мог себе представить, чтобы он его у нее украл.
        Но почему он поехал к Софии в Темпельхоф?
        Что она ему рассказала?
        Меня не оставляло подозрение, которое и мне самому казалось, с одной стороны, совершенно неправдоподобным, но с другой — совершенно естественным, когда имеешь дело с кем-то вроде Оскара: Оскар попытался на свой страх и риск выследить Мистера 2000. Как он дошел до этой дурацкой идеи и почему поиск привел его в прошлую субботу на Диффе, я не знал. Но скорее всего, он следовал информации, которую получил от Софии. Очень важной информации, которую София либо не сообщила полиции, либо никто не принял ее всерьез.
        Голова у меня так сильно гудела, что было почти больно. Может быть, Мистер 2000 вовсе не случайно выбрал Оскара, а похитил его потому, что тот напал на его след? Может быть, Оскар хотел один изобличить Мистера 2000 и потому решил добровольно изображать из себя жертву-приманку, целыми днями разгуливая по городу один? И если это было так, почему Оскар никого не посвятил в свой план? Эти мысли бешено прыгали у меня в голове, словно вспугнутые курицы, за которыми кто-то гонится с топором. Прошлой ночью я от непривычного долгого напряжения заснул прямо в размышлительном кресле. Но до того как заснуть, я все-таки додумался, что надо пойти к Софии — пусть даже сейчас я стою тут, не двигаясь с места, и пялюсь в эту тупую лужу.
        Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей!
        Кто-то может подумать, что я никогда еще не покидал нашего района или никогда не видел Берлина, но это не так. Правда, в одиночку я никогда еще по городу не ходил. У Ирины есть маленькая спортивная машина, в теплые летние дни мы ездим на ней по Берлину втроем. Мы проносимся от Алекса к телебашне и снова назад, мимо Бранденбургских ворот, а потом в Митте — это центр — и слушаем классную русскую музыку. Останавливаемся там, где понравится, выходим и садимся перед каким-нибудь пафосным кафе. Солнце сверкает на золотых цепочках на ногах у Ирины и на маминых ногтях, накрашенных розовым лаком с блестками или чем-то в этом роде. Женщины пьют шампанское и смеются до упаду, а я пью колу и радуюсь, что столько мужчин от мамы без ума, они все на нее смотрят, хотя мама никогда никого не спрашивает, а не хотелось бы ему попробовать немножко ее шипучки.
        Но ходить и ездить по Берлину в одиночку — это совершенно другое дело.
        От одной только мысли отправиться в Темпельхоф, не зная точного направления, я просто каменел и прирастал к тому месту, где стоял.
        Мамину толстую карту Берлина я раскрыть не осмеливался. Все эти линии, и пестрые цвета, и крохотные буковки, и странные маленькие знаки — не-е-ет, это не для Рико! Карта города и лотерейный барабан в моей голове — они будто созданы друг для друга.
        Да уж, хорошее начало.
        Дверь подъезда позади меня открылась, и я повернулся. Кизлинг выглядит не так шикарно, как Бюль, но и ненамного хуже. Он всегда одет с иголочки, сказала однажды фрау Далинг, и это точно. Он носит сверхэлегантные шмотки и ботинки, и у него огромная коллекция солнечных очков. Фрау Далинг не раз говорила, что ей очень интересно — как это зарплаты зубного техника хватает на все это обмундирование. Ведь Кизлинг к тому же каждую неделю ходит к парикмахеру, и у него самая классная машина на всей нашей улице — старый «порше», он не чета современным тачкам, в которых все управляется одним нажатием кнопки. Машина стояла прямо через дорогу. Кизлинг, выходя из подъезда, уже держал ключ от нее наготове.
        Иногда, когда в голову приходит хорошая идея, на несколько секунд почти перестаешь дышать. К сожалению, это каждый тут же замечает по цвету лица. Кизлинг заметил даже сквозь свои темные очки.
        - Все в порядке, Рико? — спросил он.
        Я заставил себя вдохнуть и кивнул. Мы не очень хорошо знакомы. Кизлинг был не в восторге, когда я захотел посмотреть на его квартиру, а когда мы встречаемся на лестнице, то почти никогда не разговариваем.
        - Ты рано вышел, — сказал он. — Разве сейчас не каникулы?
        - Я ждал вас, — ответил я.
        Кизлинг удивленно сдвинул очки на лоб.
        - Меня?
        - Мне нужно в вашу сторону, — сказал я.
        Зубная лаборатория, в которой он работает, находится в Темпельхофе. Я мог бы и пораньше про это вспомнить.
        - В Темпельхоф? А что тебе там надо?
        - Пойду в гости к подруге.
        - Вот как?
        Кизлинг ухмыльнулся. Когда он ухмыляется, вид у него всегда довольно высокомерный.
        - Я думал, к подругам ходят вечером.
        - Не к такой подруге!
        Я чуть не начал ему объяснять, что по уши влюблен в Юле, но это его совершенно не касалось. Я ж его не выспрашиваю, в какого типа он недавно втюрился.
        - Так возьмете меня с собой?
        - Будь моим гостем! — сказал он, указывая на «порше». — Но если салон испачкаешь, тут же вылетишь вон!
        Мы перешли улицу, и он открыл мне правую дверцу машины. Едва усевшись, я достал из рюкзака карту Берлина, раскрыл ее и принялся водить по ней пальцем. Кизлинг сел с другой стороны, пристегнулся и бросил взгляд на карту.
        - Чего ты там ищешь?
        - Школу.
        - Какую школу?
        - Перед которой я договорился встретиться с моей подругой, на игровой площадке.
        - Я думал, тебе надо в Темпельхоф. Почему ты открыл Грюневальд?
        Я открыл один из немногих разворотов на карте, где было не так ужасающе много всего написано. Все закрашено красивым зеленым цветом — сплошные деревья, хотя я до сих пор считал, что так изображают луга. У большинства обозначенных на карте дорог не было названий, от которых голова идет кругом, а на одной из страниц красивым синим цветом текла река Хафель.
        Я сунул план Кизлингу под нос.
        - Можете за меня посмотреть? Я в картах не разбираюсь, — признался я неохотно.
        - Из-за твоей неполноценности, да?
        Этак спокойненько сказал, да еще и снова ухмылялся при этом! Я сжал зубы, чтобы не взорваться. Если я сейчас заору на Кизлинга, он никогда не возьмет меня с собой в Темпельхоф. Просто бесит, когда некоторые люди считают тебя настоящим сумасшедшим психом только потому, что ты иногда соображаешь немножко медленнее, чем они. Да с моими мозгами соображать — все равно что на машине без руля ездить! И вообще, я ведь не жалуюсь, что другие думают слишком быстро или что кто-то выдумал всякие стороны света, или право-лево, или духовку, в которой двадцать семь разных режимов для того, чтобы разогреть одну-единственную жалкую булочку.
        - Я не нарочно необычно одаренный и, между прочим, только немножко, — сердито сказал я и показал на карту. — Просто я иногда не знаю, где впереди, где позади и так далее.
        - Ах, правда? — сказал Кизлинг. — Ну тогда добро пожаловать в клуб.
        - Это ведь не так уж и плохо, правда?
        - Я ничего такого и не говорил.
        - Но зато память у меня просто исключительная!
        - Ладно, ладно!
        Он поднял обе руки, как будто я грозил ему пистолетом.
        - Извини, если я тебя чем-то обидел. Короче, как называется эта школа?
        Я откинулся назад на сиденье.
        - Забыл.
        Кизлинг нетерпеливо вздохнул.
        - Послушай, малыш, так у нас ничего не выйдет! В Темпельхофе бог знает сколько начальных школ, я вряд ли смогу их все с тобой объехать.
        Я только шмыгнул носом.
        Кизлинг закатил глаза.
        - Ну ладно, слушай сюда. Мимо одной школы я всегда проезжаю, она как раз по дороге. Там я тебя высажу. А уж дальше тебе придется справляться самому. Я не могу из-за тебя опаздывать на работу.
        Я открыл рот, чтобы ответить.
        - Не обсуждается!
        Кизлинг вставил ключ в замок зажигания и пробормотал почти неслышно:
        - В понедельник и так уже хватило стресса из-за отгула после обеда.
        - Почему? — спросил я с интересом. Как раз в понедельник я видел Кизлинга вместе с Бюлем и Марраком на лестничной клетке.
        - Это маленьких мальчиков не касается.
        - Почему?
        - Потому что это связано с большими мальчиками.
        Ну, нет так нет! Пусть только не воображает, что я никогда не видел, как мужчины обнимаются и лижутся и все такое. Я обиженно вжался поглубже в сиденье.
        - Мы сейчас поедем?
        - Как только ты пристегнешься, шеф.
        Кизлинг надвинул солнечные очки на глаза и повернул ключ зажигания.
        - И обещай мне, ради бога, что по дороге ты не будешь непрерывно верещать.

* * *
        Мне страшно и ужасно повезло, что школа, перед которой Кизлинг меня высадил, оказалась той самой. Кто знает, как бы все обернулось, если бы поиски не удались с первой попытки. Я сразу узнал школьное здание из красного кирпича и разукрашенные окна, и даже лошадку-качалку на игровой площадке нашел.
        Позади меня Кизлинг как следует газанул и уехал — только шины взвизгнули. Я глянул ему вслед. Поездка на «порше» — это просто улет! Такое ощущение, что не едешь, а паришь над землей. Мотор мурлыкал, как довольная кошка, и Кизлингу почти не надо было крутить руль. Ладно, это из-за того, что сначала мы довольно долго ехали прямо, только один раз повернули на перекрестке, а потом целую вечность снова ехали прямо. Но все равно было классно! У каждого светофора Кизлинг нетерпеливо нажимал на педаль газа. Тогда мотор взревывал, и все на нас смотрели. Здоровско!
        Только под конец стало трудно: немного проехать по одной улице, потом немного по следующей, еще больше перекрестков, еще больше светофоров, а лотерейные шарики у меня в голове начали хором выстукивать: Ты никогда не найдешь дорогу домой, ты никогда не найдешь дорогу домой…
        А вот посмотрим!
        Я огляделся. Обсаженная зелеными кустами площадка для игр перед школой была пуста. В половине десятого утра на нее практически никто не приходит, но я был к этому готов. И приперся сюда не сдуру. Чем дольше я тут пробуду, тем больше вероятность встретить того, кто мог бы мне помочь: какого-нибудь ребенка, который тоже ходит в эту школу и знает Софию — знаменитую девочку, которую похитили.
        Я походил немного по площадке. Сиденья качелей мокро поблескивали. Песок в песочницах был темно-серый и липкий. На перекладинах лестниц для лазания всюду висели толстые капли. Немного в стороне, у дорожки, ведущей к зданию школы, стояла скамейка. На ее спинке сидели два мальчика. У одного на голове был ежик белокурых волос, а ростом он был примерно как Оскар. У другого волосы были темные, непричесанные, ростом он был повыше меня. Он что-то убедительно внушал «ежику». Наверно, он привык общаться с детьми помладше, подумал я, и не двинет мне тут же в нос, если тот ему вдруг чем-то не понравится.
        Я не спеша побрел к ним. Высокий был так увлечен своей речью, что заметил меня, только когда я уже подошел к ним на два метра. Малыш все это время наблюдал за мной. Лицо у него было неподвижно, и он не сделал ничего, чтобы обратить внимание высокого на меня.
        - Что? — сказал высокий, когда я оказался перед ними. Он смотрел не зло и не враждебно. Скорее раздраженно, потому что мое появление его отвлекло.
        - Вы тут живете? — спросил я его.
        - Почему ты спрашиваешь?
        - Я ищу кое-кого, кто живет здесь поблизости.
        Это было только предположение, но большинство детей живет недалеко от школы. София наверняка сидела сейчас у себя в комнате, только одним кварталом дальше, и разбирала свои пестрые футболки.
        Высокий не ответил.
        - Ее зовут София, и она ходит в эту школу, — продолжал я настойчиво. — Я не знаю ее фамилию. Она — девочка, которую похищал АЛЬДИ-похититель.
        Он только кивнул, как будто его каждый день спрашивали о Софии.
        - А если я знаю, где она живет?
        - Тогда ты можешь мне сказать.
        - Ты даже не представился.
        - Меня зовут Рико.
        - Феликс.
        - Нет, Рико.
        Он что, плохо слышит?
        - Я — Феликс. В общем, чего ты хочешь от Софии?
        - Она — моя подруга.
        - Ты не знаешь ее фамилию и не знаешь, где она живет? — Он тихонько рассмеялся. — Странная подруга. Странный друг.
        - Я не могу запоминать адреса и всякое такое. Я необычно одаренный.
        Феликс прищурил глаза. Это слово он не понял. Через секунду борьба с самим собой завершилась, и я выговорил ненавистное другое слово:
        - Неполноценный. Но только в голове и только иногда, — быстро добавил я.
        Белокурый ежик рассматривал меня, не отводя глаз и не издавая ни единого звука. Возможно, он даже не дышал. У него были голубые, немного водянистые глаза, похожие на ванну для купания божьих коровок. От него веяло чем-то жутковатым.
        - Ладно, предположим, ты действительно немножко чокнутый, — сказал Феликс. — Тогда с чего это я должен вести тебя к Софии?
        - Так ты знаешь, где она живет?
        - Я хожу с ее братом в один класс. Полный идиот.
        Он немножко подумал.
        - Наверно, полным идиотом становишься автоматически, если приходится жить в одной комнате с младшей сестрой. Я бы точно свихнулся. Но, может, Тобиас просто необычно одаренный.
        - Кто это — Тобиас?
        - Брат Софии, тормоз несчастный!
        Нет, ну вообще! Сначала Кизлинг, а теперь еще и Феликс. Во второй раз за это утро мне пришлось проглотить обиду, чтобы дело двигалось вперед. Если я когда-нибудь снова увижу Оскара, он будет мне должен много больше, чем одну прогулку вдоль Ландверканала с последующим поеданием мороженого, это уж точно.
        - Пришел бы ты на пять минут раньше — как раз пересекся бы с Тобиасом. Мать послала его за покупками.
        Феликс тихо хихикнул и махнул рукой через плечо.
        - Туда, в АЛЬДИ.
        - Просто я хочу Софию кое о чем спросить, — сказал я.
        - О чем?
        Феликс не поведет меня к ней, если я ему не расскажу. Он так не сказал, но это можно было понять по его лицу.
        Я глубоко вдохнул.
        - Мальчик, которого похитили вчера…
        - Что с ним?
        - София его знает. И я подумал, я спрошу ее…
        - Не пустила ли она его по следу Мистера 2000? Ну ты даешь, парень!
        Феликс громко засмеялся, в восторге от своей дурацкой идеи. Потом снова стал серьезным.
        - И что ты хочешь от нее услышать? Про то, о чем она умолчала в полиции?
        - Что-то в этом роде, — пробормотал я.
        - Потому что ребенку она доверится скорее, чем взрослому?
        Я кивнул. Мне пришло это в голову, и то же самое должно было прийти в голову и Оскару.
        - Ну ладно.
        Феликс неожиданно спрыгнул со скамейки. Ежик сделал то же самое.
        - Ты, конечно, понимаешь, с кем хочешь померяться силами, а? — сказал Феликс, когда мы уходили с игровой площадки. — С Мистером 2000 лично, самым ловким похитителем всех времен! Если он тебя поймает, то сначала отрежет тебе уши.
        - Кто это сказал?
        - Я сказал. Сначала всегда отрезают уши.
        - Я этого не знал.
        - Потом пальцы! А потом, если он все еще не получит бабки, — и всю руку. Другую он на время оставит, чтоб тебе было чем написать жалобное письмо родителям, соображаешь? Так что следующее, за что он примется, — это ноги.
        - Тебе не кажется, что это уже чересчур?
        Феликс помотал головой, и его темные волосы перепутались еще больше.
        - Я хочу стать писателем. Писатели всегда преувеличивают, ты что, не знаешь?
        - Я читаю только комиксы.
        - А уж в них-то как преувеличивают — будь здоров!
        Поспевать за Феликсом было трудно. Он делал ужасно большие шаги.
        - А что ты уже написал?
        - Много всего.
        - Хорошо получается?
        - Спроси об этом Свена.
        - Кто это — Свен?
        - Ну кто-кто?
        Ежик так и не издал ни единого звука. Ему приходилось делать вдвое больше шагов, чем Феликсу, но он трусил рядом с ним, будто привязанный невидимым канатом.
        - Я рассказываю ему про мои новые идеи, — сказал Феликс. — Если он считает, что история хорошая, я ее записываю. Но не раньше.
        Наверно, этим они и занимались, когда я им помешал. Феликс рассказывал Свену самую-самую новую историю. Я поднял руку и помахал ежику.
        - Привет, Свен.
        Никакого ответа. Свен даже не посмотрел на меня.
        - Он тебя не слышит, — сказал Феликс. — И говорить тоже не может. Глухая тетеря. И нем как рыба.
        - Так не говорят. Это называется «глухонемой».
        Я узнал это в нашем учебном центре.
        - Мне все равно, как это называется.
        Феликс шел все быстрее, глядя прямо перед собой.
        - Главное, что меня кто-то слушает.

* * *
        Многоэтажный дом, в котором живет София, стоит среди других многоэтажных домов, которые выглядят совершенно одинаково. Никаких балконов, гладкие фасады, покрашенные в коричневый цвет. Деревянные оконные рамы когда-то были белыми.
        Феликс показал мне, к кому позвонить, а потом отправился дальше со Свеном на буксире — неизвестно куда… Я посмотрел им вслед. Насколько же сумасшедшим нужно быть, чтобы рассказывать истории глухому? И насколько сумасшедшим нужно быть, чтобы слушать кого-то, не слыша его? Но ни Феликс, ни Свен не стыдились этого. И своей странной дружбы тоже. Для них она была самой нормальной вещью в мире. От этого я и сам сразу почувствовал себя гораздо лучше. Но ненадолго.
        Когда мама Софии открыла мне дверь, навстречу мне выплеснулась волна серого чувства. Здесь даже пахло чем-то серым. Мама Софии не была похожа на маму, которую интересует, что за дети ходят в один класс с ее детьми. С этим мне повезло. На ней был грязный халат, и она махнула мне рукой, приглашая зайти в квартиру, еще прежде, чем я выговорил все заранее заготовленные фразы.
        - Доброе утро. Я — друг Тобиаса и…
        - Ушел в магазин.
        Я стоял перед ней в тусклой прихожей. Одной рукой она ткнула через плечо. В другой держала дымящуюся сигарету.
        - Но он скоро вернется. Можешь пока подождать в его комнате.
        Я зачарованно рассматривал ее ногти. Они были покрашены в розовый цвет и обгрызены. Никаких приклеенных картинок. Моя собственная мама никогда бы не вышла на люди с такими неухоженными ногтями. И потрудилась бы причесать волосы, сразу после чистки зубов.
        Мама Софии зашаркала назад в гостиную. Через открытую дверь я увидел плоский телевизор. Он был еще больше, чем у фрау Далинг, и, должно быть, совершенно новый, потому что на нем единственном во всей квартире не было пыли. Его было отчетливо слышно еще на лестничной площадке. Здесь, в квартире, он звучал раздражающе громко. В каком-то ток-шоу два соседа орали друг на друга, потому что один по пьяному делу помочился другому через изгородь на его сел-лекцию, и она пропала.
        ЛЕКЦИЯ
        Бертс уже объяснял мне про лекцию — это когда студенты собираются в зале и профессор им что-то рассказывает. Может быть, сел-лекция означает, что студенты при этом сидят. Но зачем оставлять сел-лекцию в саду и как можно на нее пИсать — непонятно!
        В конце прихожей было еще только две комнаты. На одной из дверей были приклеены пестрые картинки и постер с Барби. Я тихонько постучался и вошел. Если бы Софии не было дома, я бы сразу тайком убежал.
        В комнате царил самый ужаснейший кавардак, который я когда-нибудь видел. Игрушки, одежки, комиксы, школьные вещи, коробки от дисков и компьютерных игр были разбросаны по полу. Пустые и полупустые бутылки минеральной воды, грязные тарелки и чашки стояли и лежали повсюду.
        Любому ребенку потребовалось бы несколько дней, чтобы проложить дорогу наружу в прихожую через это месиво. И на всем лежало печальное серое покрывало, как будто здесь пятьдесят лет назад взорвался пылесос.
        София возвышалась посреди этого моря беспорядка, как обреченный на гибель остров. Она просто стояла в середине комнаты, как будто уже давно ждала кого-то или готовилась к соревнованиям по засыпанию стоя.
        - Привет! — сказал я.
        София наморщила бесцветные тонкие брови. Взгляд у нее был такой тусклый, как будто глаза старались стать незаметными в этой серой комнате. За ней возвышалась двухъярусная кровать. Наверно, это очень утомительно — каждый вечер пробираться в кровать через такие горы мусора. Времени у меня оставалось немного. Тобиас мог в любой момент вернуться. Я достал из кармана брюк красный самолетик. И внезапно взгляд Софии совершенно просветлел.
        - У меня он от Оскара, а у него он от тебя.
        София пристально смотрела на самолетик. Ее глаза наполнились слезами.
        - Он в большой опасности — ты ведь знаешь про это, да?
        На секунду я испугался, что София ничего не слышала о похищении Оскара, но тут она кивнула. Да и странно было бы не знать, телик тут явно целыми днями не выключали. Перебранка соседей в ток-шоу доходила и до детской.
        - Ты кое-что рассказала Оскару, да? — сказал я осторожно. — Что-то, о чем ты умолчала в полиции, потому что похититель угрожал, что тогда произойдет что-то плохое. Я прав?
        Наконец-то София открыла рот. Голос у нее был такой же пискливый, как у птицы, которая уже выбралась из гнезда, но еще не решается полететь.
        - Бренчалка сказал, если я его выдам, он заберет Яннека и убьет его.
        Я посмотрел на нее непонимающе.
        - Яннека?
        Она показала на липкий письменный стол, заставленный так, что там негде было даже пристроиться, чтобы написать на клочке бумаги список покупок. Рядом с телевизором был водружен еще и монитор. За жирным помятым пакетом из «Макдоналдса» стоял круглый аквариум. В нем вяло плавала золотая рыбка, довольно противная на вид.
        - Он болен. У него там что-то на плавниках.
        Нет, ну вообще! Пусть кто-нибудь попробует найти более печальное место в мире! Мистер 2000 спросил Софию, кого она больше всех любит, чтобы шантажировать ее этим. И София назвала ему не родителей или брата, а свою больную золотую рыбку!
        Я таращился на круглую банку, Яннек таращился на меня. Он вилял двумя бесцветными, странно разлохмаченными грудными плавниками. Мне стало нехорошо. Возможно, эту болезнь вызывали бактерии, которые сидели здесь в засаде где-нибудь между грудами мусора или за ними. Возможно, это были прыгающие или летающие бактерии. Я решил дышать только очень осторожно и снова сосредоточился на разговоре с Софией.
        - Почему ты называешь похитителя Бренчалка?
        Она медленно, но упрямо покачала головой.
        - Ты можешь мне совершенно спокойно сказать про это. Я никому ничего не выдам.
        - Оскар тоже так говорил! — неожиданно громко выпалила она. — А теперь его заперли в зеленой комнате!
        - Что за зеленая комната?
        Никакого ответа.
        - София, Оскар — мой друг, — настаивал я. — Я хочу ему помочь, но я смогу это сделать, только если ты мне поможешь!
        В ее глазах мелькнула враждебная искорка. Маленькие руки сжались в кулаки. Тонкие губы стали еще тоньше. Делать было нечего. Я подал ей красный самолетик. Она, помедлив, взяла его, как будто никто никогда не дарил ей более ценного подарка. Пальцем она неуклюже погладила по отломанному концу крыла.
        - Он сказал, что я ему нравлюсь, — тихо сказала она.
        - Так и есть. Он все время носил самолетик. Но потом потерял его. Когда его похитили, наверно.
        Она посмотрела на меня, снова очень упрямо.
        - Я обошлась дорого, — сказала она.
        - Да, я знаю.
        - Но мама получила деньги за интервью.
        Я кивнул. Новый телевизор. Я слышал его грохот даже на лестничной клетке, когда вышел из этой печальной квартиры, в которой прочно поселилось серое чувство.

* * *
        Когда я снова вышел на улицу, город показался мне каким-то угрожающим. Большие дома как будто сдвигались плотнее и плотнее со всех сторон, склоняясь надо мной. Грязно-белые окна таращились тысячью глаз. Я торопливо достал из рюкзака карту Берлина, раскрыл ее, глянул и тут же снова захлопнул. Держу пари, уже были люди, которые попытались разобраться в карте какого-нибудь города и от этого сошли с ума.
        Раз уж толку от карты никакого, придется выпутываться как-то по-другому. Если б найти станцию метро, дальше дело бы пошло уже легче. Надо просто доехать по какой-нибудь линии до станции «Коттбуссер Тор», остальное — ерунда, семечки. Вход в метро на Котти мне отлично видно от палатки с денерами, когда я там ем. Дойти оттуда домой — так же просто, как от дома туда.
        На другой стороне улицы стоял киоск. Там можно спросить дорогу. Светофора для пешеходов нигде не было видно, но машины почти не ездили. Каждый год в Германии от несчастных случаев страдают почти четыреста тысяч детей, услышал я голос Оскара. Двадцать пять процентов — как пешеходы.
        Это наверняка больше, чем сто, прикинул я. На всякий случай я поднял руку, вытянул пальцы вперед, как острие стрелы, и побежал с зажмуренными глазами через широкую улицу. Никакого визга тормозов, никакого бибиканья. Все прошло гладко.
        Одной жертвой меньше.
        Перед киоском были расставлены столики со свежими газетами. Крупные заголовки со всех страниц объявляли о похищении Оскара. В «Берлинской газете» была напечатана карта города, похожая на ту, которую я видел вчера вечером по телевизору, с шестью красными точками, отмечающими места похищений. Под картой было написано: «Зловещий узор преступлений!». И буквами поменьше: «Родители в панике — чей ребенок будет следующим?».
        Продавщица в киоске либо не читала всех этих газет, либо ей было безразлично, что дети бродят по улицам без родителей. Во всяком случае, она только коротко и без удивления взглянула на меня, когда я спросил, как пройти к ближайшей станции метро.
        Ее ответ я запомнить не смог. Там было так много «тут налево» и «потом направо», а потом «снова налево», что у меня закружилась голова. Но я вежливо поблагодарил. Киоскерша ведь не виновата, что я могу ходить только прямо.
        Значит, возвращаемся на исходные позиции. Я просто потащился по улице наобум. Уж где-нибудь найдется автобусная остановка или что-то в этом роде, или случайно встретится какая-нибудь станция метро.
        И тут я увидел стоянку такси. Облегченно вздохнув, я потрусил к ней. Я еще никогда в жизни не ездил на такси и понятия не имел, хватит ли маминых двадцати евро от Темпельхофа до Диффе, но это было, несомненно, хорошим вложением денег. Ведь за них мама получит меня обратно, и ей не нужно будет забирать меня из Альп или с какого-нибудь острова в Тихом океане из-за того, что я заблудился.
        Я заполз на заднее сиденье самой первой машины в очереди и закрыл за собой дверь. У водителя на затылке была жирная складка. Он повернулся ко мне.
        - Это еще что тут такое? — протявкал он.
        - Что «что такое»?
        - Что ты, малец, делаешь один на улице? Где твои родители?
        Все это потихоньку начинало по-настоящему утомлять.
        - Мне нужно домой, но я не могу найти дорогу, — сказал я. — И прежде чем вы спросите почему, объясняю — я необычно одаренный!
        - Неужели? Да вы, озорники, сейчас все такие!
        На возражения у меня не было сил. Я хотел только домой, в размышлительное кресло. Бренчалка и зеленая комната… да уж, здорово, просто супер! Я понятия не имел, что мне делать и с тем и с другим. Разочарование от того, что я совершенно напрасно разыскал Софию, было так велико, что на глаза мне навернулись слезы. Но таксист не выказывал совершенно никакого сочувствия.
        Он продолжал рассматривать меня. Я попробовал Оскаров трюк с игрой в гляделки, но это не помогло.
        - Я тебя еще раз спрашиваю: где твои родители?
        Таксист явно не собирался никуда ехать, пока не получит хоть какой-нибудь удовлетворяющий его ответ. Ох, как меня все это достало! Он-то хорошо знал город и не понимал, каково это — когда у тебя проблемы с право и лево, а единственного друга похищают под самым твоим носом.
        - Я был у одноклассницы, — наконец сказал я. — И позвонила мама. Мой папа умер, и мне нужно сейчас же домой. Она сказала, чтобы я ехал на такси.
        Это была весьма нахальная ложь, но она подействовала. Я наконец-то заревел, и лицо таксиста сморщилось от жалости. Он отвернулся от меня, завел мотор, и мы поехали. За всю дорогу, до самой двери подъезда нашего дома, он не сказал ни слова, а когда брал с меня тринадцать евро сорок центов за проезд, вид у него был почти такой, будто его грызет совесть.
        Все еще среда. Тени темнее темного
        Печальные события вытягивают из человека всю силу, и ноги от них делаются шаткими. До полудня я печатал в дневнике про все, что произошло. Потом уселся в размышлительном кресле, глазел из окна и думал о Феликсе, рассказчике историй без настоящего слушателя, о немом Свене с глазами, похожими на ванну для божьей коровки, и о Софии, которую окружало так много серого чувства. Я думал об Оскаре, как его держат где-то под замком и как ему сейчас, несмотря на весь его ум, наверняка очень страшно. Потом я подумал о себе самом, как я сижу здесь из-за своей необычноодаренности и не знаю, что делать дальше. Кто-нибудь поумнее наверняка смог бы выманить у Софии больше информации.
        ДЕПРЕССИЯ
        Серое чувство. Так мама сказала однажды, когда мы разговаривали про фрау Далинг. Депрессия — это когда у тебя все чувства сидят в инвалидной коляске. У них больше нет рук, а поблизости, увы, нет никого, кто мог бы эту коляску толкать. А, может, у нее еще и шины спущены. От такой жизни очень устаешь.
        Я перебрался в мою комнату и улегся на кровать. Время от времени я взглядывал в окно на растрескавшийся фасад заднего дома, днем он выглядел не так жутко, как вечером и ночью, когда появлялись темные тени. Я подумал, что все-таки могу немного порадоваться и погордиться, ведь я решился один добраться до Темпельхофа и остался после этого путешествия в живых. Но такое ежедневно проделывают тысячи людей. Это ненормально — бояться заблудиться только потому, что не хватает мозгов отличить право от лево.
        Прошлой ночью я спал плохо и слишком мало. Глаза закрылись сами собой. Через какое-то время я в ужасе сел на кровати, потому что мне почудилось, что звонит телефон. Но в квартире было тихо. После вчерашнего дождливого дня и пасмурного утра снова вовсю светило солнце. На улице, наверно, было по-настоящему жарко. Тут я снова задремал.
        Мне приснился Оскар, как он стоит передо мной в саду на крыше РБ. Он только что выдержал испытание на смелость — посмотрел с высоты на задний двор и покачался на перилах. Теперь он смотрит на меня, а я непременно хочу знать, друг он мне или не друг. Я слышу, как задаю свой хитрый вопрос, придет ли он завтра. Вижу, как Оскар чешет руку. Как теребит свой самолетик. Как покусывает нижнюю губу большими зубами, прежде чем сказать: «Вообще-то завтра у меня есть кое-какие дела. Они могут занять весь день».
        Я проснулся так резко, будто меня ударили по голове, только больно не было. В этом сне что-то было не так. Или что-то было не так в моих воспоминаниях. Это что-то было почти осязаемым, но всякий раз, как я тянулся к нему…
        Спокойно, Рико, спокойно, только не волнуйся! Я закрыл глаза и еще раз вспомнил вчерашнее. Солнце в саду на крыше РБ. Оскар стоит у перил на крыше и качается, качается, качается. Чешет руку. Теребит самолетик, который я найду на следующий день в мусорном контейнере, маленький красный самолетик, тот самый самолетик…
        …о котором я до сих пор думал, что он отцепился от Оскаровой рубашки и упал во двор, пока Оскар качался на решетке!
        Я так быстро выпрыгнул из кровати, что голова закружилась. Я помнил неправильно! Самолетик Софии еще был у Оскара, когда он отошел от перил на крыше! Это могло означать только одно…
        «Он еще раз приходил сюда», — прошептал я.
        Но когда? После того как мы простились в понедельник, я смотрел из окна гостиной, как Оскар выходит из дома. Я тогда придумал себе развлечение — мысленно посчитать шаги, которые он пройдет по лестнице до выхода, чтобы узнать, одинаково ли быстро мы ходим. Оскар вышел быстрее, чем я досчитал.
        Значит, в понедельник он никак не мог зайти на задний двор, разве что позже вернулся и еще раз позвонил в чью-то другую квартиру. Это очень маловероятно. А во вторник, вчера утром, его уже похитили, наверно, как раз тогда, когда он шел ко мне.
        И это могло означать только одно… Могло означать только одно…
        У меня не было ни малейшего понятия, что это могло или должно было означать. Как всегда, когда я сильно волнуюсь, я чувствовал, как гулко бьется сердце, и в голове было такое чувство, будто там изо всех сил машут крыльями дикие птицы. Я обхватил голову обеими руками, как щипцами, и в отчаянии уставился из окна на задний дом. Должно быть, я проспал целую вечность, на улице уже смеркалось. Живот урчал от голода, как бойцовая собака. Еще немножко — и я бы заплакал во второй раз за этот день.
        Но я не хотел плакать. Мне нужно было с кем-то поговорить. Иногда бывает, что если кому-нибудь рассказать о том, что сбило тебя с толку, начинаешь сбиваться немножко меньше.
        И я точно знал, к кому мне можно пойти.

* * *
        - Я уж думал, ты забыл о моем приглашении и не придешь, — сказал Бюль. — Мы вроде как договорились, но…
        Я не забыл. И очень хорошо помнил о теплом чувстве, которое меня охватило, когда я хотел рассказать ему про моего мертвого папу. Как Бюль смотрел на меня и как его холодная гостиная, вся из снега и льда, начала потихоньку оттаивать. Я чувствовал себя маленьким кораблем при сильном волнении в открытом море, а Бюль был моей надежной гаванью.
        - …но мне показалось, что твой собственный кураж тебя вдруг немножко испугал.
        - Что такое кураж?
        - Мужество и смелость.
        Я только кивнул. Хоть я и узнал новое слово, но уже совершенно не помнил, как Бюль начал предложение.
        Если я признаюсь ему в этом, он, скорее всего, опять будет считать меня чокнутым. А сейчас было важно — важнее всего на свете! — чтобы у него сохранилось от меня хорошее впечатление. Бюль должен был помочь мне найти Оскара.
        Я сидел в его белой гостиной на белом диване. И на всякий случай не смотрел на красивый потолок с лепниной, чтобы в голове снова не запрыгали шарики — из-за аквариума и всякого такого. Передо мной на столе стояла бутылка колы. Я подумал, не попросить ли у Бюля ленивчиков, но это, наверно, показалось бы ему невежливым. Он стоял со своим классным шрамом на подбородке рядом со мной, улыбался своей замечательной актерской улыбкой и смотрел на меня сверху вниз.
        - Твоя мама уже звонила? — сказал он.
        - Кажется, она пробовала. Один раз телефон позвонил, но я как раз спал.
        Я осторожно глотнул колы. С ней нужно быть начеку. Я где-то слышал, что если ее выпить слишком много, она прожжет изнутри дыры в желудке, просто пробулькает по тебе и вытечет наружу, — и вот стоишь в «Эдеке» у прилавка с сыром, а у тебя из носа вдруг как польется коричневая дрянь!
        - У тебя нет мобильника? — сказал Бюль.
        - Не-а. Слишком дорого.
        Честно сказать, я и не знаю, кому мне звонить, кроме мамы. Можно, конечно, набрать один из этих странных номеров, где тебе скажут рецепт какого-нибудь французского блюда, выигравшие лотерейные номера в Бразилии или уровень воды в какой-нибудь реке в России, но кому это нужно знать? А денег стоит кучу, мама всегда так говорит.
        Мобильник Бюля будто услышал его и внезапно затренькал, как в прошлый раз. Бюль раздраженно закатил глаза.
        - Кажется, это судьба, — пробормотал он — Каждый раз, когда мы хотим поговорить…
        Бюль вынул мобильник из кармана брюк, посмотрел на экран, и у него вдруг сделался такой вид, как будто сейчас ему гораздо больше хочется поговорить с тем, кто звонил, чем со мной.
        - Да вы ответьте, — великодушно сказал я. Главное, чтоб после звонка он не убежал сразу же, как вчера…
        Губы Бюля задвигались, будто говоря «Извини», и в следующую секунду он исчез из гостиной.
        Я поставил колу на стол и огляделся. Ничего не изменилось, все выглядело так же, как вчера. Даже пустой стакан все еще стоял нетронутым на газете «Бильд», как стоял вчера, на уже высохшем пятне от воды точно на груди парикмахерши Синди. Я сморщил нос, схватил стакан и отставил его подальше. Нет, так дело не пойдет! Бюль должен хотя бы чуть-чуть приучаться к порядку. От беспорядка вокруг и в голове у человека возникает полный беспорядок, особенно если к нему добавляются полуголые парикмахерши.
        Я поднял газету повыше, чтобы сложить ее, и тут под ней обнаружился маленький раскрытый план Берлина. Рядом с ним лежал красный фломастер. Несколько жирных точек на плане были им отмечены. Это был тот самый узор, который сегодня напечатали в каждой берлинской ежедневной газете.
        Шесть красных кружочков.
        Шесть похищений.
        Я в ужасе уставился на красные точки. Есть такая поговорка, что некоторые люди не могут сложить два и два. Может быть, это действительно так. Но разве я виноват, что каждый раз обсчитываюсь, и у меня всегда получается четыре?
        Ну или почти всегда.
        Гостиную полностью захватила зима. Мне стало так холодно, как будто мое сердце превратилось в огромный кубик льда. О похищении Оскара было объявлено только вчера вечером в спецвыпуске новостей. Но шесть красных точек на плане города, лежащем передо мной, были нарисованы уже вчера после обеда, когда я приходил к Бюлю. Он знал про похищение Оскара за несколько часов до того, как об этом узнали все остальные!
        И это было еще не все…
        Бренчалка сказал, если я его выдам…
        Только что я снова слышал треньканье мобильника Бюля — мышки, которые бегают по клавишам пианино.
        Холодно, еще холоднее. Леденящий холод.
        Я как можно осторожнее встал с дивана, почти уверенный, что сейчас послышится хруст, как когда отламываешь сосульку от водосточного желоба. Я подкрался к двери гостиной и выглянул в прихожую. Голос Бюля тихо, но раздраженно доносился из кухни, и то, что я услышал, заставило волоски у меня на руках подняться дыбом.
        - …Вам удалось раздобыть две тысячи евро только после того, как вы рассказали журналистам свою душещипательную историю — чтобы подтолкнуть какой-нибудь банк к выдаче кредита! Вы, кажется, не понимаете, в какое невозможное положение вы тем самым меня поставили! Мне очень жаль, но теперь жизнь мальчика не стоит и выеденного яйца…
        Следующий вдох я сделал на лестничной клетке. На послеследующем вдохе мне пришло в голову, что я не надвинул газету обратно на план города. Я развернулся, но было уже поздно. Дверь в квартиру Бюля с оглушительным БУММС захлопнулась. Ну вот, теперь еще и это.
        Бюль за дверью закричал:
        - Рико? Рико!
        Я бросился бежать.

* * *
        Вот что люди в детективах почти всегда делают неправильно, когда их преследуют: спасаясь бегством, они бегут именно туда, где опаснее всего.
        Пока Бюль разбирался и выяснял, что же я выяснил в его гостиной, я не побежал вниз в нашу квартиру, где этот изолгавшийся похититель меня бы сразу нашел. Вместо этого я бросился на следующий этаж — так быстро и бесшумно, как только мог. Я все время носил ключ РБ с собой в кармане брюк, чтобы никуда его не перекладывать и не потерять. Им-то я и отпер сейчас квартиру в мансарде, прикрыл за собой дверь, оставив только крохотную щелку, и стал напряженно прислушиваться.
        Успел я как раз вовремя. Донесся звук открываемой двери и голос Бюля:
        - Рико?
        Я слышал, как он быстро спустился вниз, на третий. Позвонил в нашу дверь. Затем постучал — сначала просто стучал, а потом сильно колотил.
        - Рико?
        На несколько секунд воцарилась тишина. Он размышлял. И пришел к единственному напрашивающемуся выводу — что я, наверно, выскочил из дома и побежал неизвестно куда, скорее всего к ближайшему полицейскому участку, чтобы выдать его. Наконец снова шаги, вверх по лестнице. Я затаил дыхание. На пятом шаги затихли. Как можно тише и осторожнее я затворил дверь и прижался к ней спиной. И стал ждать. И думать.
        Ждать было проще, чем думать. Что мне теперь делать? Пойти вниз я не решался. А вдруг Бюль внимательно прислушивается к малейшему шуму в доме и тут же перехватит меня на пятом? Если я крикну из окна, он примчится сюда наверх быстрее, чем любой другой человек, и никто не сможет его опередить. Он выглядит очень сильным и вполне может выломать дверь квартиры…
        Ладно, следующая возможность. По квартире внизу подо мной бродит Фитцке, он наверняка дома и наверняка отреагирует на шум, если я как следует потопаю по полу. И он наверняка достаточно подлый, чтобы с ледяной улыбкой выдать меня Бюлю! И потребует за это одну только мою голову, ведь Фитцке собирает детские головы, чтобы играть в своей вонючей берлоге в футбол. В его коллекции не хватает только башки необычно одаренного.
        Пойти дальше наверх не получится, кроме как в сад на крыше. Оттуда можно запросто убежать по крышам соседних домов — если, конечно, я не сделаю ни одного неверного шага и не сорвусь. Пролетая мимо окон фрау Далинг, можно будет еще раз быстренько помахать ей и сказать спасибо за все-все ленивчики, но на этом все бы и закончилось. БУ-БУХ!
        А что если пролезть через перегородку в сад Маррака? Может, мне повезет, и дверь на террасу будет у него открыта, все-таки на улице по-летнему жарко. Но что потом? Маррак стопроцентно у своей подруги, чтобы отдать ей новую порцию белья или — для разнообразия — с ней пообниматься. Тогда я застряну в его квартире вместо квартиры РБ. А если Маррак все-таки дома, он мне не поверит. Я знаю, я ему симпатичен так же мало, как Кизлингу или Фитцке.
        Вдруг я ощутил ужасное чувство, что всякие разные люди обращались со мной хоть сколько-то вежливо только потому, что считали меня больным, неполноценным. На самом-то деле я действовал им на нервы, но придурку такое говорить никто не станет — а то еще разревется, чего доброго. Маррак меня, конечно, обсмеет, а может, и потащит к Бюлю, что гораздо хуже. Просто чтоб немножко посмеяться, как мужчина с мужчиной. Бюль подождет, пока Маррак уйдет, а потом нарежет меня на тонкие полоски, сложит их в пакет и пошлет маме. Ну, а полоски из Оскара тем временем будут уже на пути к его папе.
        Иногда самые простые идеи приходят в голову только под конец. Мой взгляд упал на телефон в прихожей РБ. Это было больше, чем просто решение проблемы, — это было спасение! Честное слово, мне страшно повезло, что эти недоверчивые РБ не спрятали от меня телефон в запертой гостиной или еще где-то из опасения, что я стану названивать каким-нибудь женщинам с большими сиськами из ночных телепередач, это ведь жутко дорого.
        Я подошел к телефону, снял его с базы и уставился на него. Я не знаю наизусть номер маминого мобильника, столько цифр запомнить невозможно. Поэтому мама в конце концов записала мне номер дважды: один листок висит над нашим собственным телефоном в прихожей, рядом с зеркалом с толстыми ангелами. Другой листок я куда-то засунул и, конечно, потерял. Тысячу раз я потом собирался списать номер еще раз и тысячу раз снова забывал об этом.
        И вот теперь приходится расплачиваться.
        Тут я ухмыльнулся. Есть телефонный номер, который я знаю наизусть. В нем только три цифры. Их может выучить даже полный идиот. Мама несколько недель подряд за завтраком тренировала меня:
        «Кому ты позвонишь, если что-то случилось, а мне ты дозвониться не можешь?»
        Я глубоко вздохнул, нажал «один», еще раз «один», потом «ноль» и стал внимательно слушать. Пришлось довольно долго ждать, пока не сняли трубку. Если бы Бюль, подумал я, стоял позади меня с ножом, он успел бы за это время оттяпать мне по меньшей мере нос и оба уха. Я уже подумал, что ошибся номером, но тут наконец-то…
        - Служба экстренных вызовов, — квакнул мне в правое ухо мужской голос. — Чем могу помочь?
        Я вдруг растерялся — все происходило слишком быстро. Я совершенно не подумал, что же хочу сказать. В голове все вдруг моментально перемешалось, и я даже не успел ничего сделать, чтобы все перемешалось по-правильному.
        - Алло? — робко сказал я.
        - Служба экстренных вызовов. Пожалуйста, говорите!
        - Мой… мой… мое имя Фредерико Доретти, — заикаясь выговорил я. — Я необычно одаренный ребенок. Поэтому я могу ходить только прямо и хочу выдать вам похитителя. Алло?
        - Молодой человек, послушай-ка меня…
        - Мистер 2000! — заорал я. — АЛЬДИ-похититель, который похитил Оскара — того самого, без синего шлема! Я знаю, где он живет! Пожалуйста, вы должны мне верить!
        Из телефона послышалось тихое шипение, как будто кто-то очень медленно выдыхал, стараясь не потерять терпения. Конечно, подумал я, ему каждый день звонят бог знает сколько людей, якобы чтобы сообщить о Мистере 2000, а на самом деле — только для того, чтобы позабавиться. А мне из-за этих болтунов запросто может настать крышка!
        - Это правда? — спросил наконец мужчина. — И где же он прячется, мальчик?
        - Мистер 2000 живет на Диффенбахштрассе, 93 в Кройцберге, — сказал я очень медленно, очень отчетливо и очень гордо. — Пятый этаж, дом слева или справа. Бюль. То есть, на самом деле его зовут Ост… Нет, Вестбюль. Симон Вестбюль!
        Я глубоко вздохнул. На линии возникла короткая пауза, как будто стороны света Ост и Вест закупорили ее.
        Потом голос возмущенно проквакал:
        - Послушай-ка, малыш! Я вижу твой номер, он высвечивается у меня на дисплее! Если ты еще раз сюда позвонишь, чтобы над нами поиздеваться…
        ДИСПЛЕЙ
        Светящаяся штуковина, которая показывает всевозможную информацию. Например, телефонные номера, или цену на кассе в супермаркете, или название фильма в DVD-плеере. Это странное слово — английское, и если честно, я не знаю, почему его все используют. В конце концов, с таким же успехом можно было бы говорить просто «экран».
        Вот, пожалуйста! Я быстро отключил телефон, не дав мужчине договорить. Ведь знал же, что все так по-дурацки получится! Но теперь, по крайней мере, никто не сможет упрекнуть меня в том, что я не попытался. Хотя толку от этого вышло ноль.
        Спокойно, Рико, спокойно!
        Наверно, это не так уж трудно — немного сконцентрироваться и как следует поразмыслить. Раз уж я пока что застрял у РБ, то вполне могу обдумать, что будет с Оскаром и Бюлем, ведь теперь Оскару угрожала еще большая опасность, чем раньше. Бюль сказал, что и выеденного яйца не даст за его жизнь. Яйца несут куры, так может, он утащил Оскара в какой-то курятник?
        Чушь.
        Где прячут похищенного? Зависит от того, в каких условиях его собираются содержать. Если дать ему достаточно еды и питья и туалет поблизости, тогда можно спрятать его где-нибудь подальше. Жертва сможет позаботиться о себе сама. Но жертвами Бюля были маленькие дети, почти совсем еще крошки. Они впадут в панику и умрут от голода и жажды перед полным холодильником, все время делая себе в штаны. И как ему тогда все это расхлебывать?
        Нет, чем дольше я размышлял, тем более убеждался в том, что Бюль держал похищенных детей под замком где-то поблизости, а…
        …а «поблизости от него» означало в то же время — поблизости от меня!
        Отлично сработано, Рико!
        Тут я должен признаться, что только на этот последний размышлительный шаг у меня ушло примерно два часа. Ну хорошо, почти три. За это время я перебрался на кухню РБ. На улице уже давно было темным-темно. Только луна давала немножко света через окна. На них не было занавесок, и я не решался включить свет. После того как Бюль понял, что я ничего не сообщил в полицию, он наверняка все еще сидел в засаде, поджидая меня.
        Я попил воды из-под крана и поискал, нет ли на кухне чего-нибудь съедобного. Я знал, что холодильник пустой, но все-таки посмотрел еще раз. Ну и ладно. В стенном шкафчике я нашел упаковку макарон, но газовая плита РБ — это нечто суперсовременное, и я ее боюсь. Захочешь сварить яйцо, а вместо этого вся квартира взлетит на воздух. Так что я вскрыл упаковку, принялся сосать одну макаронину за другой и ждать, посматривая на фасад заднего дома, когда же там появится добровольно взорванная фройляйн Бонхефер и начнет искать свою пепельницу.
        Ртом я ощутил, что макаронина волнистая. Ригатони, определил я без особого воодушевления и с печальным чувством в животе подумал, что в прошлую пятницу, перед отъездом РБ, толстый Торбен, наверно, выбросил находку-макаронину из окна своей комнаты или через перила сада на крыше. Такое вполне в его духе. Все началось с этой макаронины, без которой я не встретил бы Оскара, а теперь все закончится какой-нибудь последней макарониной, которую Бюль засунет в мое отрезанное ухо.
        На четвертом этаже заднего дома темная тень фройляйн Бонхефер прошла мимо одного из окон своей бывшей квартиры. Я выплюнул последнюю ригатони и уставился на это окно. Я был слишком потрясен, чтобы по-настоящему испугаться. Так явственно и отчетливо я темную тень никогда еще не видел. Она появилась с одной стороны, скажем, справа, перешла на другую сторону, то есть налево, потом ее некоторое время не было видно, потом она возвратилась и исчезла в том направлении, откуда сначала появилась, значит, снова… слева?
        Да все равно. Темная тень исчезла. И тут во мне что-то щелкнуло. Сначала я подумал, что это лотерейные шарики, которые до сих пор вели себя на удивление спокойно. Но на слух и на ощущение это было что-то другое. Я услышал и ощутил то же самое, что бывает, когда кусочки пазла, которые до сих пор терпеливо ждали своего часа, только что встали на правильное место.
        Внезапно я понял все.
        Ну ладно, почти все.
        Во всяком случае, я знал, что мне теперь надо делать.
        Уже почти четверг. В заднем доме
        Хотя дверь в сад на крыше была широко открыта, в квартире Маррака затхло воняло старыми носками. Его подруга, наверно, использует какой-то ужасный стиральный порошок. Из прихожей я заглянул одним глазком через щелку прикрытой двери в спальню. Маррак лежал один в кровати. Его силуэт равномерно поднимался и опускался. Он храпел.
        СИЛУЭТ
        Тень или контур. И кто только мог выдумать слово, в котором после «У» идет «Э»? Ну правильно — французы! Я настроен против французов, потому что Юле однажды сказала, что они хорошо целуются. К тому же они едят лягушек, улиток и всякое такое — БУУЭЭ, и, может быть, прямо перед тем, как поцеловаться. Совсем спятили, честное слово!
        Сердце у меня билось у самой шеи. Было почти невозможно бесшумно протиснуться между шуршащими ротанговыми ветками перегородки на крыше. Потом я чуть не сломал себе шею, поскользнувшись на винтовой лестнице в квартире Маррака — еле-еле смог удержаться за перила. В небе ярко светила луна, но поскольку она делала это с расстояния почти в четыреста тысяч километров, здесь внутри, в квартире, было так же мрачно, как в подвале нашего дома. Подвал…
        Именно через него — в этом я был уже твердо убежден — Бюль незаметно переправлял своих жертв в запертый задний дом. Подвалы переднего и заднего дома сообщаются между собой. Вообще-то проход для всех жителей запрещен — там всюду стоит вода. Я ничего не боюсь так сильно и ужасно, как воды. Поэтому после нашего переезда я только один раз заглянул в подвал, вместе с мамой. Тусклый свет одинокой голой лампочки. Холодный сырой воздух. Отвратительный запах, да еще звук падающих капель, который отдавался эхом — как будто они исчезали в каких-то невообразимых глубинах. Нет, спасибо, это без меня!
        Бюль выгружал детей из багажника своей машины и перетаскивал их в дом. А до того делал что-то такое, от чего они теряли сознание, и красиво упаковывал, чтобы никто ничего не заметил. Наверно, в большой чемодан или в мешок для белья — такой, как у Маррака. Потом тащил их мимо квартиры Моммсена вниз в подвал, сквозь чернющую мокрую темноту и так далее, и наконец в задний дом. Там на четвертом он держал детей взаперти, пока за них не заплатят выкуп. Чтобы они не могли кричать, Бюль заклеивал им рот липкой лентой или связывал их вонючими старыми полотенцами. И каждый раз, когда он приходил к жертвам, чтобы принести им чего-нибудь поесть или выпустить их в туалет и всякое такое, мимо окон в квартире фройляйн Бонхефер шмыгали тени темнее темного.
        Вот до каких умозаключений я дошел, пока сосал макароны. Но потом в этой картине откуда-то возник пробел — чего-то явно не хватало. Это «что-то» настойчиво грызло меня. Оно было как-то связано с «вперед» или «назад», «справа» или «слева», с «раньше» или «позже», но я просто не мог сообразить что к чему. Мой лотерейный барабан до того разогрелся, что я начал опасаться, не обнаружат ли РБ после отпуска за своим кухонным столом меня с выкипевшими мозгами. Вот уж будет свинство, просто супер. Так что я сдался и бросил размышлять.
        Глаза привыкли к темноте в квартире Маррака быстрее, чем я ожидал. Обыск спальни я отложил на потом — там было опаснее всего из-за храпящего Маррака. То, что я искал, я надеялся найти в одной из других комнат. Я со скоростью улитки на ощупь бродил вдоль и поперек по квартире. Нигде ничего — но вдруг!
        В ванную я сначала совсем не хотел заглядывать, но в конце концов все остальное уже было осмотрено, и я все же пошел туда. Это было что-то вроде отговорки или отсрочки, только чтобы не идти в спальню. Кафельный пол был весь закапан водой, Маррак принимал душ перед тем, как пойти спать. Уже какое-то достижение, решил я, хотя он все равно поросенок, потому что не проветривает как следует свою затхлую берлогу. Его рабочие шмотки темной кучей валялись на полу. Я чуть не вскрикнул от радости: на поясе брюк висела большая связка всевозможных ключей! Я как можно осторожнее отцепил ее, чтоб ни один из ста ключей не брякнул. Некоторые были совершенно не похожи на ключи. Скорее, на куски металла, покрытые пупырышками и бугорками. Наверно, ими открывали сейфы и всякое такое. Но мне нужны были нормальные ключи.
        Я вышел в садик на крыше и перепробовал практически беззвучно штук двадцать, пока не нашел правильный, и наконец-то распахнул низкую дверь белого домика.
        Я давно уже был весь мокрый — вспотел от страха.

* * *
        На лестнице царил зверский холод. У меня внутри все сжалось. Ощущение было такое, будто открыли склеп. Я спускался все ниже по вытертым ступеням, и мне становилось все больше не по себе. Покрытые белесой плесенью ступени скрипели и хрустели под моими шаткими ногами. Из грязных влажных стен вылезали извивающиеся, сочившиеся слизью черви, и стенания замученных душ из камеры пыток под глубокими подвалами впивались мне острыми когтями в барабанные перепонки.
        Ну, так это, во всяком случае, показывали в одном фильме ужасов, который фрау Далинг однажды нечаянно принесла. Мне он ужасно понравился, и я непременно хотел досмотреть до конца, а вот фрау Далинг все время прятала лицо за плюшевыми подушками и только иногда быстро-быстро выглядывала, чтобы схватить себе новый ленивчик. Я совершенно не понимал, почему она так себя вела. Всякую ерунду, вроде концертов народной музыки, она смотрит не отрываясь.
        Нет, на лестнице правда было очень холодно и так темно из-за забитых окон, как будто кто-то завязал мне глаза платком. Но страшно не было. Ну ладно, немножко. Прежде всего надо было следить за тем, чтобы в голову не лезли всякие жуткие вещи. Но это было легко. За последние часы я так много размышлял, что голова у меня была теперь как стиральная машина во время отжима. А вот что действительно требовало внимания и сосредоточения, так это как не сделать неверный шаг в этом мраке. Задний дом после взрыва газа был закрыт не просто так. Угроза обрушения означала, что любая ступенька под ногами и любая стена, на которую я опирался руками, могли развалиться.
        С другой стороны, у Бюля до сих пор явно не возникало таких проблем. И в противоположность ему, которому надо было каждый раз идти из подвала наверх, мой путь был короче. Из белого домика я довольно быстро попал прямо на шестой этаж, вниз до четвертого оставалось ровно четыре лестничных пролета.
        Там снова пришлось возиться с ключами. Это я предвидел. Без карманного фонарика или другого освещения это было самой трудной частью дела, но на этот раз все получилось даже быстрее, чем наверху на крыше. Всего несколько попыток — и вот я вдруг уже стою в квартире мертвой фройляйн Бонхефер. Эта связка ключей фирмы Маррака — просто чудо!
        Я закрыл за собой дверь и тихо и нервно позвал: «Оскар!» Никакого ответа. Должно быть, его спрятали в одной из задних комнат. Наверняка лежит связанный и совсем без сознания где-то в углу, где набросаны только сено и солома.
        Квартира была совершенно пуста. Никакой мебели, никаких привидений, ничего. Пахло пылью и сажей, и еще в воздухе витал слабый аромат, как от таких красивых маленьких лиловых цветов. От фиалок. Наверно, это был запах духов фройляйн Бонхефер. Он пережил не только взрыв газа и пожар в квартире, но и все прошедшие с тех пор многие годы. Не знаю почему, но от этой мысли мне стало по-настоящему грустно.
        Я прокрался по прихожей мимо туалета, кухни и первой комнаты. Ничего и никого. Снаружи через грязные стекла падал расплывчатый свет. Я чуть не получил инфаркт, когда посмотрел через одно из окон на фасад переднего дома и увидел почти точно напротив ярко освещенную кухню Бюля. Самого этого гада видно не было, но на плите из маленькой кастрюльки поднимался пар. Бюль, конечно, не оставил бы ее без присмотра, если бы собирался еще раз наведаться к Оскару. Но, может быть, он варил ему что-нибудь поесть.
        Надо было торопиться!
        В квартире рядом, у Фитцке, занавески были задернуты. За ними горела лампа. Я удивился: чем это может заниматься старый хорек в такое время. Сортирует, небось, свою коллекцию детских голов.
        Прихожая закончилась перед комнатой, ведущей в заднюю часть квартиры.
        Заперто.
        Пробуем разные ключи.
        Успех после девятой попытки.
        Открываем дверь и входим.
        Теперь я увидел в окне внизу наискосок мою собственную комнату. В ней, естественно, было темно, но вдруг мне в голову пришла совершенно жуткая мысль: как бы я среагировал, если бы там внизу внезапно включился свет и я бы увидел Рико, который сидит у окна и боязливо смотрит в мою сторону, потому что только что заметил мою темную-претемную тень.
        Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей!
        Если бы я был Бюлем, подумал я, то завесил бы это большое окно или забил. Но тут же сообразил, что это сразу бы заметили все жители переднего дома. Лучше уж дождаться ночи и играть в темные тени. До сегодняшнего дня это ведь отлично получалось. Отчаянный он все-таки парень!
        - Оскар?
        Опять никакого ответа.
        Я все больше нервничал. Исследованные комнаты потихоньку заканчивались, но ключей меньше не становилось, так что со следующей дверью тоже удалось справиться играючи. То, что она была заперта, вселяло надежду. Я осторожно толкнул ее. Иссиня-черная чернющая чернота. Слабого лунного света из проходной комнаты было недостаточно, чтобы осветить все помещение до самых дальних углов.
        - Оскар?
        Пять или шесть шагов я прошел вслепую. И тут одновременно произошли две вещи: аромат фиалок фройляйн Бонхефер сменился запахом чизбургера, а я так сильно треснулся коленкой и лбом об стену, что приглушенно вскрикнул и заругался.
        - Ты нашел мой самолетик, верно? — сказал чей-то голос.
        Про коленку и лоб я тут же забыл. И ухмыльнулся от облегчения так широко, что подумал — сейчас углы рта встретятся у меня на затылке.
        - Это случайно вышло, — ответил я. — Он приземлился в мусорный контейнер.
        - А потом ты был у Софии.
        - Да, но она ничего мне не сказала. От страха за тебя. Я до всего додумался совершенно самостоятельно.
        Ну ладно, почти до всего. О нечаянном намеке Софии про Бренчалку можно рассказать и попозже. Пока что я был доволен, что наконец-то смог по-настоящему произвести на Оскара впечатление.
        - Я рад, что ты здесь, — сказал его голос. — Откуда у тебя ключи?
        - Украл у Маррака.
        - Умно, очень даже. Ладно, теперь снова запри дверь.
        - Зачем?
        - Потому что переключатель установлен так, чтобы свет не мог падать изнутри наружу. Свет включается только тогда, когда дверь заперта.
        - Ух ты, такое бывает?
        - Это как в холодильнике, только наоборот.
        Представить себе что-то «наоборот» всегда очень трудно, особенно если не очень-то понимаешь, как оно должно быть по-правильному.
        - Ты, наверно, хочешь сказать, — вслух размышлял я, — что в холодильнике свет не горит, когда он закрыт?
        Оскар тихонько застонал.
        - Ты не ранен? — спросил я озабоченно.
        - Просто запри дверь, — послышалось в ответ.
        Пришлось повозиться довольно долго, пока я не нашел среди ключей — они жутко гремели — тот, с помощью которого я вошел. Оскар ждал, не произнося ни слова.
        Когда зажегся свет и я опять смог видеть прищуренными глазами, я сначала не мог толком поверить, что Оскар — жертва похищения. Он сидел на вытертом старом матрасе, вокруг валялись бесчисленные пакеты и упаковки из «Макдоналдса» и дюжины пустых бутылок из-под колы. Ну и свинарник! К стенам Бюль приделал толстую обивку. Похоже, она была из ваты, и на потолке тоже, а еще на нем висела голая экономичная лампочка. Что-то похожее я уже видел в одном детективе. Это для звукоизоляции — если кто-то заорет здесь внутри, снаружи никто ничего не услышит.
        Обивка была светло-зеленая. Зеленая комната, подумал я, и первый раз с тех пор, как я отправился Оскару на выручку, у меня по спине пробежала настоящая ледяная дрожь.
        Сам Оскар выглядел безупречно. Ладно, он в конце концов был заперт здесь только со вчерашнего дня. Но я-то представлял его себе в разорванных шмотках, с грязным лицом и так далее. Без своего синего шлема он выглядел странно беззащитным, и уши-паруса были и вправду огромные, но больше ничего страшного или ужасного. Единственной необычной вещью была короткая цепь, которой его правая рука была прикована к толстой стальной петле. Она выдавалась из стены прямо над ним — так высоко, что лечь Оскар не мог. Он должен был спать сидя. Это была вторая ледяная дрожь.
        Я оглянулся украдкой в поисках туалета. Где-то он должен быть, иначе тут бы пахло не чизбургерами, а кое-чем совсем другим.
        - Он там, в прихожей, рядом с входной дверью, — сказал Оскар, будто прочел мои мысли. — Там такая же обивка, как в этой комнате.
        Значит, все было в точности так, как я себе представлял. Когда Бюль вел ребенка в туалет, по квартире фройляйн Бонхефер мелькали темные тени!
        Оскар улыбался мне, сияя зелеными глазами и большими нечищенными зубами — еще одно свинство Бюля, — и вдруг я почувствовал себя так, как должен чувствовать себя старший брат. От переполнившей меня гордости я покраснел до ушей. Я спас Оскара! Во всяком случае, уже приблизительно наполовину.
        - Что это за цепь?
        - Я думаю, это высококачественная сталь, — сказал Оскар. — Наверно, нелегированная, то есть с содержанием марганца менее ноль целых восьми десятых процента и кремния ноль целых пяти десятых процента. Если бы их содержалось в ней больше, тогда…
        - Хватит, хватит! Как тебя от нее освободить?
        Он поднял правую руку. Бюль укрепил другой конец короткой цепи на наручниках.
        - Ключ от них среди других, — сказал Оскар. — Поройся и найдешь.
        - Как это — поройся? В земле, что ли?
        - Ну покопайся в остальных ключах, господи боже!
        - Ты так и говори!
        - А ты выучи родной язык, в конце-то концов!
        При обычных обстоятельствах я бы разозлился, но сейчас заставил себя сдержаться. Конечно, начнешь язвить, когда тебя заставляют тоннами поедать гамбургеры и чизбургеры и всякое такое. Я почти уже собрался опозориться и спросить, как это Оскар умудрился запихать в себя за такое короткое время столько еды? И еще интереснее — как это он выпил столько колы, а из носа у него не побежала коричневая дрянь? Но тут же я понял, что макдоналдсовский мусор насобирался от всех шести жертв.
        Эта догадка мне чем-то мешала — опять вдруг вернулось то грызущее чувство, что лотерейные шарики в моей голове запрыгали в неправильном направлении, когда выбирали, как им скакать — вперед или назад, влево или вправо, раньше или позже. Но как и в прошлый раз, я не смог разобраться, что все это значит, — ведь сейчас надо было сосредоточиться на освобождении Оскара.
        Нужный ключ нашелся быстро, он был самый маленький из всех. Я открыл наручники. Оскар снял их и потер себе запястье. Потом встал с матраса, коленки у него затрещали, и он тихо вскрикнул от боли.
        - Ты что, все время тут просто так сидел? — спросил я.
        - Что значит просто так?
        Оскар рассматривал израненное, натертое наручником запястье, и на лбу у него появилась вертикальная рассерженная складка.
        - Сидеть — это крайне сложное дело!
        Все еще уже почти четверг. Побег
        Уважаемый герр Вемайер,
        только не надо придираться, что с этой главы мой рассказ получается невеселым! События развивались по-настоящему драматично, поэтому радуйтесь, что я вообще еще способен записывать их здесь в больнице.
        Можете уже начинать думать про бонус.
        С поклонным унижением!
        Ваш Фредерико Доретти

* * *
        Похоже, что ходить было делом менее сложным, чем сидеть, во всяком случае, Оскар не жаловался. Когда мы пробирались через передние комнаты, я посмотрел в окно, горит ли еще свет у Бюля. Он горел. И даже было видно самого мучителя детей. Он как раз доставал из холодильника чего-то попить и при этом болтал по мобильнику. Может, снова ругал Оскарова папу. Тем лучше. Если мы с Оскаром не вызовем сейчас обрушения заднего дома, то сможем незаметно убежать и известить полицию. Когда Оскар предстанет перед ними собственной персоной, они должны будут ему поверить, не то что мне. Только надо торопиться, пока Бюль снова не вспомнил о выеденных яйцах.
        На лестнице с заколоченными окнами мы взялись за руки. Опять темнотища. Я уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы, ведущую к белому домику на крыше, но Оскар сильно дернул меня назад. Было странно слышать его голос и не видеть его.
        - Ты что, сумасшедший? — прошипел он. — Так мы попадем ему прямо в руки!
        - Мы попадем ему прямо в руки, если пойдем вниз, — ответил я. — Он же ходит через подвал!
        - Какой подвал?
        - Тот, по которому он тебя сюда притащил.
        Наверно, это темнота так действовала на Оскара, что он — в виде исключения — стал соображать очень медленно. Может быть, ум у необычайно одаренных проявляется только на свету, подумал я.
        - Почему это он должен был тащить меня через подвал? — сказал Оскар.
        - Потому что иначе он бы не попал в задний дом!
        - Но ты ведь тоже сюда как-то попал!
        Все это потихоньку начало меня нервировать. Пока мы тут болтаем, Бюль, возможно, уже приближается к нам.
        - Я-то попал сюда через сад на крыше Маррака, — объяснил я преувеличенно терпеливо. — Через белый домик, помнишь? С ключами Маррака. Откуда бы им взяться у Бюля?
        - Бюль? — голос Оскара прозвучал непонимающе. — При чем тут Бюль?
        Это была третья ледяная дрожь. И еще ко мне в третий раз возвратилось чувство, что мои мысли в какой-то момент пошли по неверному направлению, — только теперь это чувство больше не грызло меня, оно нанесло беспощадный удар. Я был полным идиотом! Я был самым необычно одаренным из всех необычно одаренных, которых когда-либо видел учебно-вспомогательный центр! Вот в чем была моя ошибка: важно было не «где» — справа или слева, и не «куда» — вперед или назад. Дело было исключительно и только в том, когда все случилось — раньше, а не позже. Бюль-то ведь жил в нашем доме всего одну неделю! А темные тени я заметил задолго до того — в первый раз несколько месяцев назад, когда начались похищения. Так с чего бы это и как Бюль стал приводить свои жертвы сюда?
        - Это Маррак! — прошептал я потрясенно. — Обеспечение безопасности… с каким-то там упором на контроль и еще чего-то!
        - Это и помогло мне напасть на его след, — сказал Оскар. — София вспомнила про связку бренчащих ключей. И его красный комбинезон с золотым сейфом.
        - Ну а сама София? — сказал я. — Как ты ее вообще нашел?
        - Спрашивал про нее во всех начальных школах Темпельхофа.
        - Почему тебе нужна была именно она? Почему не кто-то из других детей?
        - Она была второй жертвой. И в газетах появились ее фотографии. Я решил, что, судя по ее внешности, она скорее всего заговорит, если что-то знает.
        - Связка ключей и красный комбинезон, — тихо повторил я. — Маррак. Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей! София должна была рассказать про это полиции!
        - Она боялась!
        - Она и сейчас боится. Но тогда хотя бы ты должен был рассказать все полиции.
        Оскар молчал. Я отчетливо представил себе, как он разговаривал с Софией. И как София доверила ему то, что могла доверить только другому ребенку. Как она от счастья и благодарности, что наконец смогла с кем-то поговорить, подарила Оскару свой маленький красный самолетик. Как Оскар прицепил самолетик на рубашку, такой же счастливый маленький мальчик с синим шлемом на голове, который не может найти себе друзей, потому что для нашего мира он слишком умен.
        - Я обещал ей, что не предам, — пробормотал Оскар. — Моя мама всегда говорила, что обещания нарушать нельзя.
        Я сглотнул. Что-то давило мне на плечи и сердце, как будто темнота вокруг нас обрела вес и у нее выросли руки.
        - А потом? — прошептал я.
        - Потом я выписал из телефонного справочника все берлинские фирмы, занимающиеся изготовлением особо сложных ключей, — продолжал Оскар. — Несколько недель подряд каждый день после школы я ходил по ним всем по очереди. В конце концов я нашел Маррака случайно. В телефонном справочнике есть только номер его мобильного телефона, без адреса. Он подъехал к одной такой фирме, за которой я как раз наблюдал. Может, заходил к приятелю. Я стоял на другой стороне улицы и увидел, как он выходит из машины. И понял, что нашел его и теперь он мой. Во всяком случае, почти. Он пробыл там не очень долго. Но достаточно долго для того, чтобы мне хватило времени остановить такси и поехать за ним.
        - Ух ты! Слушай, я тоже ездил на такси!
        - Но тебя не выкидывали из него по дороге, правда? На красном светофоре этот тупой водитель повернулся ко мне и спросил, могу ли я вообще заплатить. У меня было слишком мало денег, и он отказался ехать дальше. Это было на Урбанштрассе. Я видел, что дальше впереди машина Маррака мигает и поворачивает на Гриммштрассе. И тогда я пошел за ним пешком. Машина была припаркована на Диффе, но я не знал, в какой дом он вошел. Я стал ждать. Примерно через два часа он вышел из дома номер 93. Теперь возможностей было две. Или он просто был у клиента…
        - …или он там живет, — сказал я. — Правильно ведь? И для того чтобы это выяснить, ты стал таскаться на Диффе. И встретил меня.
        Я не видел Оскара, но чувствовал, что он кивнул. И еще я чувствовал горький привкус во рту.
        - Ты использовал меня, чтобы войти в дом! Чтобы искать там Маррака! Чтобы выяснить, здесь ли он живет!
        Снова никакого ответа. Я тоже больше ничего не говорил. Молчание расползалось вокруг нас, как чернильная лужа. Нам надо было сматываться. А вместо этого мы стояли на находящейся под угрозой обрушения лестнице, в кромешной тьме, и не могли найти слов… Я — от разочарования, а Оскар — потому что не знал, как ему попросить прощения.
        - Вначале, — сказал он наконец и снова сделал маленькую паузу, — вначале ты был мне безразличен. Я и правда хотел только войти в дом. Но наверху, в этом саду на крыше…
        - Где ты наконец нашел чего хотел…
        - Там мне стало стыдно, что я тебя использовал. Я к тебе очень привязался, Рико! Ты — мой единственный друг. Ты никогда не дразнил и не обижал меня, и ты рисковал жизнью, чтобы меня найти.
        И шепотом добавил:
        - Все еще рискуешь.
        Я обиженно засопел. Другого друга, кроме Оскара, у меня тоже не было. Даже странно, что с таким умным мальчиком людям, в общем-то, так же трудно поладить, как и с глупым. Я вспомнил тот день, когда мы были в саду на крыше и как Оскар положил свою теплую руку в мою. Это было здорово, и в этом не было лжи. Я бы ее почувствовал.
        - А как ты сделал, чтобы он тебя похитил? — сказал я наконец.
        И услышал облегченный вздох.
        - Это было просто. Я все равно собирался этим заняться утром во вторник, но потом передумал, потому что обещал прийти к тебе.
        - Без шлема? — недоверчиво сказал я.
        - Я меньше боюсь, когда ты со мной, — тихо пробормотал Оскар и быстро заговорил дальше, как будто ему было неловко.
        - Я поехал на метро до Котти, а оттуда пошел по направлению к Диффе. Но на Гриммштрассе мне встретился Маррак, он садился в свою машину.
        У меня закружилась голова. Я ведь видел из окна гостиной, как Маррак выходил из дома! Не прошло и минуты после этого, как он встретил Оскара, или Оскар — его.
        - Такой случай я не мог упустить! — сказал Оскар. — Я спросил, не может ли он взять меня с собой — мой папа прошлой ночью не пришел из пивнушки домой, я его искал, ну и так далее… в общем, все, что придумываешь на ходу в таких случаях.
        «Или то, что уже случалось пару раз», — подумал я.
        - Во всяком случае, он взял меня с собой. Мы успели проехать только три светофора. Тогда я подсунул ему телефонный номер папы, а Маррак чем-то брызнул мне в лицо. Я очнулся только во второй половине дня, когда он вытаскивал меня из мешка для белья уже в своей квартире. Он заткнул мне рот и связал, у меня в голове все гудело, но я…
        - Ты был в его мешке для белья?
        - Думаю, да. Это было похоже на мешок.
        Не знаю, что меня сильнее разозлило — то, что Маррак, оглушив Оскара и незаметно упаковав его в мешок, потом до самого обеда безмятежно занимался своей работой. Или то, что я встретил его на лестнице и разговаривал с ним, а Оскар в это время лежал связанным в мешке у наших ног. Об этом я расскажу Оскару только гораздо, гораздо позже, решил я. Шок был для меня уже почти непереносим — не говоря уж о том, что на самом-то деле у Маррака, конечно, не было никакой подруги, которая стирала ему белье и все такое.
        - В общем, я как-то умудрился потихоньку высвободить одну руку, — продолжал рассказывать Оскар. — Ну а когда Маррак тащил меня к белому домику, я понял, где я, незаметно оторвал красный самолетик от рубашки и бросил через перила.
        - Но почему? Самое позднее, когда твой папа заплатил бы за тебя выкуп, Маррак бы тебя освободил. Тогда бы ты мог свидетельствовать против него, и всем пришлось бы тебе поверить.
        Некоторое время я слышал только дыхание Оскара.
        - Я не был уверен, — наконец тихо сказал он, — сможет ли папа деньги… сможет ли он их достаточно быстро собрать. Ну и так далее.
        Последняя фраза прозвучала так невыразимо печально, как будто Оскар не был уверен и в том, заплатит ли папа вообще за него выкуп.
        - Только на этот случай, — продолжал он все еще очень тихо, — ты был моей единственной надеждой. Она была, конечно, совсем малюсенькой, но этого оказалось достаточно.
        Он снова замолчал.
        - Какая длинная история, — прозвучал чей-то голос над нами. — Но весьма содержательная, спасибо!
        Ослепительно вспыхнул карманный фонарик.
        Оскар и я взвизгнули одновременно. И одновременно рванули по лестнице вниз. Маррак, который все время нас подслушивал, стоя несколькими ступеньками выше, немедля бросился за нами, и это было, как ни странно, удачей, потому что его карманный фонарик освещал дорогу не только ему, но и нам. Мы прыгали, скакали и громыхали по заднему дому, и я еще подумал: какой идиот объявил его под угрозой обрушения — он и падение бомбы выдержит.
        Сбежав вниз, мы оказались перед запертой дверью во двор. Я сунул в руку Оскару связку ключей. Он умнее меня.
        - Давай ты! — прошипел я. — Я его отвлеку!
        Маррак позади нас скатился с лестницы с таким грохотом, будто прыгнул в бассейне с вышки и приводнился задницей. Его карманный фонарик упал на пол и откатился в сторону. Поднялась пыль. В луче света я видел, как Оскар неподвижно стоит рядом со мной, будто ему именно сейчас захотелось испытать, каково быть деревом, или светофором, или чем-то в этом роде… Окаменел от страха — кажется, так это называется. За ним к стене приклеились три тени — две маленьких и одна огромная.
        - Все, приехали! — подвел итог Маррак.
        Если бы ярость можно было взвесить, его весила минимум тонну или даже больше. Во всяком случае, никак не меньше пятидесяти кило. У меня не было ни малейшего понятия, как можно задержать его, чтобы выиграть время и освободить Оскара от оцепенения. Но что-нибудь должно было прийти мне в голову. Я чувствовал, как лотерейный барабан медленно начал вращаться. Если я подожду еще пять секунд — будет слишком поздно. И вот я швырнул в Маррака, как кирпичом, первым же пришедшим мне в голову вопросом. Я, конечно, предпочел бы задать его в уютной обстановке за чашкой кофе или еще чего-нибудь. И чтоб при этом мы находились в какой-нибудь тюрьме, из которой невозможно убежать, а между нами были бы решетки.
        - Почему вы позвонили отцу Оскара после похищения, а не написали письмо, как всегда?
        Маррак злобно сверкнул на меня глазами, но ответ выпалил тут же, как из пистолета.
        - Чтоб поскорее со всем разделаться, — прорычал он. — И как можно быстрее освободиться от этого зануды-всезнайки!
        У окаменевшего Оскара не дрогнула ни одна ресница, когда лицо его похитителя, похожее на бычью морду, почти вплотную приблизилось к нему.
        - Ты самый ужасный ребенок из всех, которые мне встречались! Остальным до тебя далеко, как до Луны! — завопил Маррак. — Знаешь, кем бы тебя считали еще в Средние века? Уродом! Наказаньем божьим! Четыреста лет назад таких безобразников, как ты, публично сжигали на костре!
        - Средневековье, — сказал Оскар презрительно, — кончилось более пятисот лет назад. Потом была эпоха Возрождения, неуч вы эдакий!
        Я ничего не знал про эпоху Возрождения, но наверно она была ужасной, потому что Маррак отпрянул как ошпаренный. На мгновение я испугался, что он сейчас двинет Оскару как следует. Но вместо этого он вдруг сделал самое что ни на есть умильное лицо всех времен и народов. В детективах это всегда знак того, что у преступника не все дома. А у Маррака — за последние несколько часов я убедился в этом стопроцентно — и с самого дома крыша съехала.
        - Вообще-то я детей люблю! — сказал он сладким, как сахар, голосом. — Я их очень даже люблю. Просто их родители должны получше за ними смотреть, ничего другого я ведь не хотел. Мир вокруг нас — он злой. А деньги мне безразличны. Да, да, это правда, я люблю детей. Даже неполноценных!
        Тут он вдруг резко повернулся ко мне. Через его плечо я с облегчением увидел, что Оскар наконец-то очнулся, как будто только и ждал возможности сначала немножко похвастать этой эпохой Возрождения, прежде чем приступить к делу. Он начал осторожно и беззвучно возиться с замком.
        - Но еще я люблю мою свободу! — выдохнул Маррак мне прямо в лицо. Ухмылка у него была такая косая, будто кто-то разрезал маску клоуна посередине. — Не надо было тебе совать свой любопытный нос в мои дела, Рико Доретти! Боюсь, теперь его придется, к моему большому сожалению, отрезать.
        Он сделал шаг ко мне.
        Я наморщил лоб.
        Так не пойдет.
        - Надо в другом порядке, — сказал я.
        Маррак озадаченно остановился.
        - В каком еще порядке?
        - Отрезать надо в другом порядке. Начинают ведь с ушей.
        И я начал перечислять, ужасно гордый, что сумел запомнить все, что узнал от Феликса.
        - Похитители всегда отрезают сначала уши, сразу оба. Потом пальцы, а после…
        - Ты слабоумный маленький приду…
        - Будьте любезны, не перебивайте меня!
        Нет, ну вообще, в кои-то веки удалось все запомнить, а тут еще кто-то возникает! Я так разозлился, что начал орать, и остановить меня было уже невозможно.
        - Потом руку без пальцев! Другую надо оставить, чтобы можно было писать жалобные письма! Но я вам сразу скажу, моя мать может самое большее вскрыть для вас рейхстаг! И… все, баста!
        Орание на Маррака пошло мне очень на пользу, хотя, вспоминая все случившееся, надо, к сожалению, признать, что мои слова были не особенно умными. Раз у мамы взять нечего, можно было тут же оттяпать мне обе руки, прежде чем взяться за ноги. Мне очень повезло, что у Маррака совершенно не оставалось времени, чтобы прийти к такой мысли.
        Позади меня раздался щелчок.
        Дверь распахнулась. Бледный лунный свет разлился по лестнице, как молоко. Я молнией промчался мимо Маррака. Если бы Оскар не был таким маленьким, я бы его наверняка заметил и не налетел на него. Понятия не имею, почему он не бросился тут же бежать, как я, у него ведь было даже преимущество во времени, но он, наверно, ждал меня. И в дверном проеме я со всей силы в него врезался.
        Мы оба упали и вывалились во двор. Я проехался по шершавому асфальту, сильно ударившись предплечьем, и сразу почувствовал, как потекла кровь. Что-то тяжелое больно ударило меня в живот, раздался крик — это Маррак споткнулся о меня и рухнул на землю, как поваленное дерево. Рядом со мной Оскар поднялся на ноги и протянул мне руку. Я схватил ее и со стоном встал.
        - Бежим дальше, скорее! — пропыхтел я.
        Мы снова помчались, Оскар передо мной, его визг оторвал бы от корабельной мачты даже привязанного греческого героя «О» — того самого, с деревянной лошадью и осажденной женой. Я бежал быстрее Оскара, перегнал его и первым добрался до большой двери, ведущей в передний дом.
        До двери, которую все время заклинивало.
        Обеими руками я нажал на ручку и стал со всей силы дергать створку, которой полагалось открыться, но она едва сдвинулась — не больше, чем на три или четыре сантиметра! Получившаяся щель была слишком узкой — через нее не смог бы протиснуться даже Оскар.
        Я обернулся и вжался спиной в жесткую дверь. Рядом притиснулся Оскар, вцепившись в мои штаны. В лунном свете я видел, как Маррак снова поднялся на ноги. Он вытаращился на нас дикими глазами и в следующее мгновение бросился на нас, словно бешеный бык.
        - Полиция! — крикнул голос над нами.
        Я запрокинул голову. Наверху, в окне пятого этажа, стоял Бюль, с пистолетом в вытянутой правой руке.
        - Остановитесь, или я вынужден буду применить огнестрельное оружие!
        Но Маррак уже давно настиг нас. Он обрушился на меня и Оскара ужасной горой из ярости и злобы. Я обхватил голову Оскара руками, защищая его, втянул свою собственную голову в плечи и пристально уставился Марраку в глаза. К сожалению, мама и Оскар почему-то владеют этим трюком гораздо лучше. У меня вообще ничего не получилось.
        Последнее, что я услышал, было нечеловеческое рычание. Последнее, что я увидел, были две вещи, которые упали с неба, одна на меня, а другая на Маррака. То, что упало на меня, было сжатым кулаком Маррака. Он со всей силы двинул мне в правый висок, и пока я медленно опрокидывался и погружался в темноту, на лице у Маррака появилось какое-то растерянное выражение, он схватился за окровавленный лоб, потерял равновесие и тоже упал.

* * *
        Через миллионы лет я снова пришел в себя. Меня несли по лестнице. Я смотрел вверх и видел лицо Бюля, который держал меня на руках. Кто-то придерживал входную дверь, наверно, Моммсен. Кто-то всхлипывал, наверно, фрау Далинг. Кто-то что-то взволнованно говорил, наверно, Оскар. Мерцающий красный свет освещал улицу перед Диффе, 93, но я все смотрел вверх на Бюля. Как во сне, я слышал собственный, едва различимый шепот, а Бюль крепко прижимал меня к груди и понимал каждое слово.
        - Однажды мой папа с друзьями поехал на лодке в море, вдоль побережья Неаполя. Был очень ветреный осенний день. Волны поднимались очень высоко, они были черные, и на них танцевала белая пена. Папа закинул удочку. Клюнула очень большая рыба, началась борьба не на жизнь, а на смерть. Рыба победила. Она выдернула папу за борт. Мой папа утонул в глубоком синем море.
        Четверг. Радужные перспективы
        Мама только что навещала меня здесь, в больнице. Всех остальных ко мне еще не пускают: ни Бюля, ни фрау Далинг, ни Бертса. Кизлингу и Моммсену тоже нельзя, хотя я считаю, что это очень мило с их стороны — поинтересоваться, как я себя чувствую. Не пускают даже Оскара, я увижу его только завтра. И все это только из-за какого-то маленького сотрясения мозга!
        - Там внизу поджидают журналисты.
        Мама стояла у окна моей одноместной палаты и смотрела на улицу.
        - Выстроились до самого Ландверканала.
        - Я теперь прославлюсь?
        Она вздохнула.
        - По-видимому, это неизбежно. И ты прославишься, и Оскар. Но только на несколько дней. Мы живем в мире, который быстро все забывает.
        Когда мама вошла и без слов осторожно обняла меня, я тут же разревелся. Мама была вся в черном и выглядела как кусочек полночи, и лицо совсем расстроенное. Все из-за меня, подумал я. Но это было не так. Вчера умер дядя Кристиан. Я знал, что мама с ним не очень-то ладила, но все-таки он был ее братом.
        Мама возвратилась в Берлин только из-за меня, всего на несколько часов. Теперь ей снова надо было ехать вниз и налево на похороны и так далее. Мне правда было ее очень жалко, но еще я немножко радовался, что дяде Кристиану теперь все-таки придется лежать в гробу без меня. Одному ему наверняка будет намного удобнее.
        - Знаешь, что самое невероятное и потрясающее? — спросила мама и подошла от окна к моей кровати, чтобы присесть на край.
        - Самое невероятное состоит в том, что Кристиан все завещал мне. Больше у него никого не было. Довольно грустно, как ты считаешь?
        - Что значит завещал?
        - Оставил в наследство. Все имущество. Деньги, машину — все.
        - Мы теперь богаты?
        - Как посмотреть. И дом тоже…
        - Что, нам разве надо будет переехать? — вскрикнул я испуганно.
        - Не надо.
        Мама погладила мою перевязанную руку. И пристально посмотрела мне в глаза.
        - Но мы переедем.
        Нет, ну это просто вообще! С сотрясением мозга думать трудно. Но что-то во мне думало совершенно само по себе: если мне придется переехать по карте вниз и налево, то я потеряю своего друга Оскара, и фрау Далинг, и ленивчики. Буду ходить в другой учебный центр, а Вемайер так и не прочтет мой дневник. И у Бюля с мамой никогда уже ничего не сладится, и там внизу слева наверняка нет бинго-клуба. Как мама решилась на такое, не поговорив со мной? Я возмущенно смотрел на нее и не понимал, чему тут можно так глупо ухмыляться.
        - Знаешь, я слышала, — очень медленно сказала мама, что в одном доме на Диффенбахштрассе довольно скоро освободится квартира. Наверху, на шестом этаже. С террасой на крыше и так далее. Это значит, у нас будет феноменальный вид на Берлин.
        Сердце у меня начало оттаивать.
        - Тогда мы будем жить над Бюлем! — выпалил я.
        - Да. Прямо над полицейским.
        Мне все еще было страшно неловко, что я так ужасно ошибся в Бюле. Но откуда я мог знать, что он не только комиссар уголовной полиции, но и что ему поручено расследовать дело о похищениях? Поэтому он смог нанести шестой красный кружок на план города еще до того, как про похищение Оскара узнали все. Поэтому и позвонил придурошному отцу Оскара и ругал его по мобильнику. И поэтому дяденька из службы экстренных вызовов решил, что я над ним издеваюсь, когда я попытался настучать ему ни много ни мало на расследующего это дело комиссара.
        Нет, правда, пойди-ка додумайся до такого, даже и с нормально одаренными мозгами! Ладно, может быть, мисс Джейн Марпл пришла бы к такому выводу совершенно самостоятельно, она просто лучше разбирается в таких вещах, чем я. Но зато у меня не такая толстая задница, и в будущем я смогу попросить Бюля о помощи — в случае, если кого-то снова похитят.
        - Ты все еще считаешь, что он — красавчик, каких поискать? — осторожно спросил я маму.
        Наверно, лучше было не спрашивать, потому что на ее лице вдруг опять проступила эта смесь из усталости и печали. Так уже было, когда она в прошлый понедельник сидела в размышлительном кресле после того, как Бюль к нам приходил. Правда, на этот раз появилась еще и совсем маленькая улыбка. И хотя мама на прощание вместо ответа только поцеловала меня в повязку на лбу, я вдруг почувствовал, что можно немножко надеяться, что все будет хорошо. И так далее.

* * *
        Ну вот и все. Теперь для каникулярного дневника тоже наступают каникулы. Мне надо как следует отдохнуть, чтобы лотерейный барабан окончательно остановился. Я написал всю последнюю часть от руки, в тетрадь, которую по моей просьбе принесла мама. На следующей неделе, после выписки, надо еще перенести все в компьютер, из-за орфографии.
        ОРФОГРАФИЯ
        То же самое, что и правописание, только называется более сложно. Неудивительно, что у меня с ним трудности, потому что внутри в этом слове прячется справа. Значит, должно существовать и левописание? Боже, упаси меня от такого.
        Надо торопиться, скоро будет ужин, и если сестра Леония узнает, что я тут уже полдня занимаюсь писаниной, она рассердится. Она замечательная и выгладит классно, как смесь из Юле и парикмахерши Синди, хотя я, конечно, еще не видел ее грудь. В общем, тетрадку можно отложить в сторону. Я ведь уже рассказал обо всем, что надо было рассказать.
        Кроме одного.
        Вопрос вопросов остается без ответа — почему Фитцке в своей затхлой квартире не просто хранил одну большую каменюку, но почему там лежат еще сотни других камней, больших и маленьких! Полиция установила это, когда его допрашивали. Но Фитцке никому не захотел ничего объяснять. Даже Бюлю, хотя они ведь теперь соседи, даже журналистам из газет и телевидения, хотя он теперь герой, так же, как Оскар и я. (Представляете, Фитцке — герой! И славу нам надо делить с ним пополам!) Но нет, он только на всех тявкал, что хранить камни в своей квартире не запрещено, — и баста! Наверно, он прав, и я все еще чувствую облегчение от того, что он среди ночи швырнул на задний двор не детскую голову, а всего лишь камень. И попал Марраку точно в башку! Но все равно я думаю, что у Фитцке есть тайна. Нормальный человек не станет собирать камни и выбрасывать самый большой из них посреди ночи из окна, причем вовсе не для того, чтобы попасть в Маррака или двух визгливых мальчишек, которые нарушали его ночной покой, а по другим причинам. Так сказал Фитцке!
        Ой-ей-ей-ей-ей-ей-ей!
        Наверно, завтра надо рассказать об этом Оскару.
        Да, точно, решено — завтра расскажу об этом Оскару.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к