Рассказы Николай Николаевич Чебаевский
        Сборник рассказов Николая Николаевича Чебаевского — о жизни простых школьников, которые жили в середине прошлого века в советской стране в нашем Алтайском крае. Из книги ты узнаешь о жизни в деревне, о природе, о любви автора к своей малой родине…
        Николай Николаевич Чебаевский
        Рассказы
        «ЧТОБЫ НЕ ПЕРЕСТАЛА ПАМЯТЬ РОДИТЕЛЕЙ НАШИХ И НАША…»
        Из семейного девиза великих русских князей
        Дорогой читатель!
        Ты наверняка любишь играть в компьютерные игры, «лазить» по Интернету, читать про Гарри Поттера, смотреть «Человека-паука» и не очень любишь изучать историю, «тексты» по литературе, учиться писать грамотно. Тебе не очень нравится, когда старшие пытаются воспитывать и читают мораль о том, каким ты должен быть и каким они тебя хотят видеть.
        Однако когда ты подрастешь и окончишь школу, получишь аттестат зрелости, поступишь в вуз, то вдруг обнаружишь, что ты недостаточно зрелый, потому что мало читал, не так много знаешь, не можешь себя назвать эстетически грамотным читателем и образованным человеком. И ты поймешь, что упустил то время, когда книга должна была стать твоим другом, когда ты мог жить с героями книги одной жизнью, переживать, любить, учиться сострадать. А сострадание, по словам академика Д. С. Лихачева, есть сознание своего единства с человечеством и миром (не только людьми, народами, но и животными, растениями, природой). Хорошо, если ты это осознаешь и многое успеешь наверстать.
        Для поколения твоих родителей, дедушек и бабушек и для многих прошлых поколений книга всегда была другом. Недаром А. С. Пушкин, умирая, обратился к своим книгам на книжных полках и сказал: «Прощайте, друзья!» Ибо не только писатель, но и любой культурный человек не может обходиться без книг. Важно помнить, что талантливым читателем человек не рождается, читательский талант, культура чтения воспитываются. В одной старой книге написано: «Чти отца своего и матерь свою, и долголетен будешь на земле». Это относится и к целому народу, и к одному человеку. А почитание отца и матери следует понимать широко — как почитание всего нашего лучшего в прошлом, что является и отцом, и матерью нашей современности.
        Величайшее нравственное значение памяти в том, что она преодолевает время. Очень важно воспитываться в атмосфере памяти: памяти семейной, памяти народной, памяти культурной, в уважении к труду наших предков, к их трудовым традициям, к их обычаям. А такую атмосферу создают книги.
        Мне хочется надеяться, что, увидав эту книгу на книжной полке библиотеки, ты возьмешь ее и прочтешь о жизни твоих сверстников, которые жили в середине прошлого века в советской стране в нашем Алтайском крае. Из книги ты узнаешь о жизни в деревне, о природе, о любви автора к своей малой родине, а автор книги — мой отец, Николай Николаевич Чебаевский.
        Он прожил трудную и достойную жизнь, и об этом он сам рассказывает в «Автобиографических заметках», которые я обнаружила в его архиве после его смерти и которые были опубликованы в журнале «Барнаул» (№ 4, 2003 г., № 1, 2004 г.) Автобиография писателя интересна тем, что это своеобразный исторический и художественный документ эпохи: как в капле воды, в судьбе одной его семьи отразилась тяжкая судьба многострадальной России XX века — коллективизация, репрессии, Великая Отечественная война…
        Мой отец родился 27 марта 1917 года в г. Елабуге Татарской АССР в семье землеустроителя. В своих «Автобиографических заметках» он рассказывает о том, как местные кулаки, обозленные на его отца, искалечили его, сбросив с высокого яра на штабель с лесом, о тех страданиях, которые он вынес еще ребенком. Описывает поездку с риском для жизни в далекую Сибирь, о которой они слышали только по рассказам и куда семья отправилась, спасаясь от голода. Просто и скупо он повествует о том, что почти без помощи учителей, так как не мог посещать занятия из-за своей инвалидности, он самостоятельно окончил 10 классов только на отличные и хорошие оценки.
        Отец описывает, как в 1937 году арестовали его отца, моего деда, который работал в Тогульской средней школе учителем. За ним пришли ночью: «…Наконец, Куклин (начальник районного НКВД) поднялся со стула, сказал отцу:
        - Все-таки придется вам с нами пойти…
        - Зачем? — растерянно спросила мать. — Ночь ведь.
        Куклин ничего не ответил, а отец стал успокаивать мать:
        - Не волнуйся, если нужно, значит, нужно.
        И стал одеваться, делал все вполне спокойно, но как-то не по порядку. Сначала надел шапку, затем пальто, глянул на ноги, а на них — шлепанцы, взял с печки пимы, засунул в них ноги. Но тут, же стал снимать.
        - Может, лучше сапоги надеть? — спросил, глянув на мать, но обращаясь, наверное, к Куклину.
        - На улице ведь холодно, — сказала мать.
        - Ночью морозно, а днем солнце припекает, мокро будет… — сказал Куклин.
        - А разве он надолго с вами уходит? — еще больше обеспокоилась мать.
        - Обстоятельства покажут, — сухо ответил Куклин.
        - Нет, в сапогах он ноги простудит. Пусть тогда наденет пимы с галошами… — и мать принялась шарить под моей кроватью, где была вся наша обувь.
        Куклин как-то скупо усмехнулся, а когда отец натянул на пимы галоши, неопределенно сказал:
        - И ружье возьмите.
        Странно, но ни отец, ни мать не поинтересовались, зачем брать ружье. Мать даже как-то заметно успокоилась, когда отец повесил себе на плечо ружье. И вышел он последним, и по улице шли… — впереди милиционер, за ним — Куклин, а сзади всех с ружьем на плече отец. Ночь была светлой, лунной, за окном нашего дома улица просматривалась далеко, и мы с матерью долго смотрели, как уходил от нас отец. Но не знали, что уходил он навсегда…
        Мы даже не верили, что отец арестован. Думалось: разве так арестовывают? Но утром пришел милиционер, сказал, что Куклин забыл взять какие-то географические карты, которые он положил на подоконник.
        - Да вот они, тут, же и лежат.
        Этот милиционер был нам хорошо знаком, жил на нашей же улице, и мать спросила запросто, не знает ли он, куда увели отца и когда он вернется. Милиционер явно смутился от такого вопроса, но потом ответил:
        - Как тут, Мария Ивановна, сказать, это как следствие покажет…
        - Какое следствие? — побелела мать.
        - Обыкновенное. Когда арестовывают, то всегда следствие проводят, разбираются, стало быть, в вине, а там уж и решают.
        - Господи, да какая может быть вина, в чем тут разбираться?
        - Этого я не знаю… — милиционер направился к двери, но на пороге обернулся, сказал утешительно:
        - Да шибко не переживайте, Мария Ивановна. Не одного ведь Николая Алексеевича арестовали. И военкома, и директора льнозавода, и директора школы, и аж старика Ухова, хоть ему под восемьдесят.
        «Утешительная» эта новость была такова, что мать почти без сознания рухнула грудью на стол, заревела, вернее, стала захлебываться в рыданьях…
        Брат и сестренка тоже заревели в голос, и я, сам перепуганный, никак не мог их успокоить, без конца повторяя:
        - Не надо реветь, не надо!.. Разберутся, ясно, разберутся… ошибка это, отпустят отца скоро.
        Опомнилась мать, конечно, не от моих слов. Наверное, она, как всякая мать, и в своем страшном горе помнила, прежде всего, о детях, спохватилась — не переполошить бы их до падучей. Обняв сестренку с братом, прижав к себе, она принялась уже успокаивать их». (Николай Алексеевич был расстрелян в том же году, а семья моего отца ждала долгие 10 лет его возвращения, так как им сообщили, что он осужден на 10 лет.)
        В 1944 году геройски погиб в боях с немецко-фашистскими захватчиками брат отца — Валентин. Прочитав «похоронку», мать потеряла сознание. И не приходила в себя трое суток.
        Мой отец остался единственным кормильцем в семье, несмотря на то что не мог ходить — он работал чертежником в Тогульском райзо, затем художником в районном Доме культуры, начал зарабатывать литературным трудом, его рассказы печатались в журналах в Москве. В 1948 году в альманахе «Алтай» были опубликованы его первые рассказы, на которые обратил внимание известный писатель А. Коптелов, отметив их выразительность, умелое построение сюжета, богатство языка. Спустя 10 лет В. Астафьев пожелал молодому писателю творческих успехов, подарив свою книгу «Перевал» с надписью «Н. Чебаевскому — сибиряку, человеку большого мужества, писателю с искренними пожеланиями больших творческих удач». В своих «Заметках» он пишет о том, что положительные отзывы известных писателей и читателей вдохновили его, он почувствовал уверенность. В 1952 году в альманахе «Золотые искорки», выходившем в Новосибирске, была опубликована первая повесть Чебаевского «Юные хозяева».
        Он стал известным писателем, членом Союза писателей СССР. Вышли в свет «Маленькие рассказы» для детей, «Горячие сердца», «Полный вперед!», «Свежий ветер», «Страшная Мария», «Петр Круглов». Его повесть «Клад-озеро» была издана в Москве и на Алтае, повесть «Петр Круглов» напечатана в журнале «Аврора» в Ленинграде, а роман «Если любишь» выдержал пять изданий, выходил 100-тысячным тиражом и никогда не залёживался на прилавках книжных магазинов. Произведения отца печатались во многих московских изданиях: в журналах «Смена», «Сельская молодежь», «Мурзилка», «Пионер», в коллективных сборниках издательств «Советский писатель» и «Детгиз».
        Умер отец в 1989 году. Помню слова сестры на похоронах отца: «Мы были за ним как за каменной стеной». И кто-то из писателей, его друзей добавил: «Далеко не о каждом здоровом можно так сказать…»
        Смотрю на послевоенные фотографии моих родителей: молодые, красивые, счастливые. Трудно представить, что человек может столько вынести, выстрадать и быть счастливым… Прочитав его автобиографию, понимаешь, что трагическое и прекрасное, темное и светлое — всегда рядом. Такова жизнь. Такой и описывает свою жизнь отец — нет ни надрыва, ни надлома, ни слез. Даже я, дочь, которая знала факты его биографии, читая рукопись, испытала чувство преклонения перед отцом, который вынес все испытания, преодолел великие препятствия, не раскис, не сломался, а стал Человеком. Невольно вспомнились слова М. Горького: «Человек — это звучит гордо!»
        Отец был прекрасным семьянином, внимательным, любящим отцом, а после — любимым дедом. Вспоминаю трогательные картинки из детства: он заплетает мне косички перед школой, поскольку мама уже ушла на работу. Потом я прихожу из школы, и она заново мне их переплетает. Вот он угощает моих подружек только что вытащенными из печи пирогами. Он был очень терпелив, и своих дочек приучал к этому же — кропотливо, идеально доводить до конца любую работу (видимо, этому научила его работа и часового мастера, и художника). Позже этому же учил и внуков.
        Отец был смелым и решительным человеком. На всю жизнь я запомнила такой эпизод из детства. Мы с сестренкой спали и проснулись от страшного грохота, испугались. Но отец с матерью нас успокоили, сказав, что это взорвалась лампа, и мы спокойно уснули. Позже, когда мы выросли, отец рассказал нам, что в ту ночь к нам в окно лез бандит, он пытался выставить раму. В Тогуле в те времена было много разговоров об одном грабителе и убийце, который грабил и не оставлял своих жертв живыми. Отец должен был уехать на несколько дней в Барнаул, разговаривал об этой поездке с кем-то по телефону с телеграфа (телефона у нас дома не было). Разговор этот подслушали, узнали, что отца не будет дома, что останется одна жена с детьми. Но что-то отца задержало. Ночью раздался стук в дверь, мама вышла в сени, спросила, кто там. Никто не ответил. Она ушла. Потом повторилось то же самое еще раз. Опять никто не ответил. Отец говорил, что проверяли, действительно ли мама одна. Он ждал, что будет делать бандит дальше. Снял ружье со стены, где оно висело над кроватью, и зарядил. Раздался скрежет у окна, которое выходит на улицу,
это пытались выставить оконную раму. Отец не стал ждать, когда залезут в дом, и выстрелил. Так случай спас нам жизнь и отец защитил нас. У отца к этому времени вышли в свет его книги, он стал писателем. Поэтому бандит счел, что в нашем доме есть чем поживиться.
        Каким я помню отца? Всегда читающим или пишущим, ежедневно слушающим «Последние известия», вижу его за рулем нашего «Москвича», на котором он много ездил по району, собирая материал для своих очерков и статей. Нас с сестрой поражала его эрудиция, мы были уверены, что отец знает все, он всегда был нашей энциклопедией. Он мог ответить на любой наш вопрос, помочь подготовиться по любому предмету, написать доклад на какую угодно тему.
        Отец был светлым, жизнерадостным человеком — так говорят все, кто его знал, кто с ним общался, невзгоды его не озлобили. У нас часто бывали его друзья, много знакомых, те, кто тоже занимался литературным трудом. Он был организатором тогульского литературного кружка, члены которого писали прозу, басни, стихи…
        С отцом нам было очень хорошо и спокойно, и мы никогда в детстве и юности не задумывались — почему? А сейчас я могу ответить на этот вопрос — была в нем та великая внутренняя сила, которая внушала уверенность и спокойствие.
        Известно, что два раза не живут, а много и таких, которые и один раз жить не умеют. Отец умел. Не зря говорят: человек увеличивает счастье в той мере, в какой он доставляет его другим.
        Сейчас в селе Тогул проводятся Чебаевские чтения, организаторами которых являются Алтайская краевая писательская организация и интеллигенция села. Тогульской районной библиотеке присвоено имя моего отца и установлена мемориальная доска, что является свидетельством того, что память преодолевает и время, и смерть.
        Хочется надеяться, что эта книга тебя, дорогой читатель, заставит задуматься и поразмыслить над вопросами: «Кто я? Чего я хочу в жизни? Чем я и мои сверстники отличаются от тех мальчишек и девчонок, о которых рассказывается в книге?» И еще мне хочется узнать, цените ли вы человеческое мужество, духовную силу, доброту, честность, дружбу — качества, о которых рассказывается в книгах моего отца?
        Наталья РОДИОНОВА-ЧЕБАЕВСКАЯ,
        дочь писателя, кандидат филологических наук,
        доцент Барнаульского государственного
        педагогического университета.
        Мемориальная доска на здании Тогульской межпоселенческой библиотеки им. Н. Н. Чебаевского.
        Общий вид здания Тогульской межпоселенческой библиотеки имени Н. Н. Чебаевского (Тогульский район, с. Тогул, пер. Библиотечный, 8).
        ОЧКИ
        Девочку звали Раей. Была она маленького роста, но полная, круглолицая. Две короткие косички едва касались плеч. Темно-карие глаза выглядывали из-за круглых очков. Казалось, очки давили на нос и именно от этого прогнулась его серединка и поднялся кончик. Когда она впервые вошла в пятый класс, ученики переглянулись, а некоторые зашептались:
        - Смотрите, как мартышка!
        Девочка, наверное, услыхала — она смутилась и, ни на кого не глядя, села за свободную парту.
        Рая оказалась замкнутой девочкой. На переменах не выбегала играть во двор, не стремилась найти подружек, а молча читала книгу. Так прошла неделя-другая… Ученики сначала удивлялись, потом перестали обращать на нее внимание.
        Только Боря Пыреев, самый большой озорник в классе, никак не унимался. Тихоня-девочка страшно не нравилась ему. Он при каждом удобном случае старался хоть чем-нибудь досадить ей.
        Однажды Боря шел на рыбалку. Повернув в переулок, он прямо перед собой увидел Раю. Девочка сидела на корточках, а на дорожке валялись очки. Одно стеклышко раскололось на мелкие осколки. Девочка растерянно смотрела на них.
        «Ага! — подумал Боря. — Уронила, сломала…» И так как очки он ненавидел у Раи больше всего, то не утерпел, незаметно подошел и, будто невзначай, наступил на целый глазок. Стеклышко звонко хрустнуло под каблуком ботинка.
        Девочка с ужасом взглянула на Борю, хотела что-то сказать, но губы у нее задрожали, она судорожно сжала их и отвернулась к плетню. Боря невозмутимо зашагал дальше. Но вскоре он почувствовал что-то неладное в своем поступке. Раины глаза, полные испуга, преследовали его.
        Возвращаясь с рыбалки, Боря снова увидел девочку. Она сидела на крылечке дома, где жила, и держала перед собой книгу. «Ага! Читает же… И без очков — читает!» — подумал он не без злорадства. И, спрятавшись за реденьким тыном, сквозь который было видно все, стал наблюдать за девочкой. Ему очень хотелось увериться, что Рая вполне может обходиться без очков, что носила она их просто для важности… То-то он посмеется над ней в школе!
        Но что это? Девочка поднесла книгу к самому носу, прищурившись долго всматривалась в нее, точно отыскивая на листе какие-то микроскопическое существо, потом сердито тряхнула головой, отодвинула книгу подальше, поморгала и, широко-широко раскрыв глаза, снова стала всматриваться в книгу.
        Боря внимательно следил за каждым ее движением, за выражением лица. Вот губы у нее зашевелились, очевидно, беззвучно произнеся какие-то слова из книги, но тут же задрожали, а глаза наполнились слезами.
        «Эх! Ничего она не видит. А я еще смеяться хотел…»
        Боре стало не по себе, он выскочил из-за плетня и поспешил к дому…
        Было это в субботу, а в понедельник, когда Раю вызвали к доске, она с трудом ответила заданный урок.
        - Почему ты, Рая, не подготовилась? — спросила учительница.
        - Я… не могла… — ответила девочка в замешательстве. — Очки у меня…
        Боря вспыхнул, опустил глаза. Он ждал, что сейчас Рая расскажет, как он растоптал очки, и учительница сердито спросит: «Пыреев, почему ты это сделал, как тебе не стыдно?!»
        И весь класс осуждающе будет смотреть на него. Придется оправдываться, что наступил нечаянно…
        Но Рая неожиданно для Бори сказала:
        - Очки у меня разбились. Торопилась, запнулась, а они упали на дорожку… А новых в аптеке нет. Придется в город заказывать… — девочка помолчала и добавила: — Готовиться по учебнику я, Надежда Ивановна, не могу, но я буду на уроке слушать внимательнее и постараюсь запомнить…
        Учительница ласково улыбнулась.
        - Хорошо, Рая. Слушай внимательно, а от подготовки уроков и письменных работ, мы тебя пока освободим…
        Боря облегченно вздохнул: «Все-таки она хорошая девочка, не пожаловалась… — решил он. — А я… я…» Мальчик не нашел подходящего определения своему поступку, но понял — поступил нехорошо. Он сидел некоторое время, уткнувшись взглядом в парту, потом вдруг поднялся и, густо покраснев, сбивающимся голосом сказал:
        - Надежда Ивановна… это я… я у Раи очки растоптал!
        Учительница удивилась, укоризненно посмотрела на девочку.
        Та, только что севшая за парту, вновь поднялась.
        - Так ведь он же нечаянно… Сначала я их уронила и одно стеклышко разбилось, а потом он уж… нечаянно на второе наступил…
        Боря покраснел пуще прежнего, опустил голову ниже, но тут же решительно вскинул ее:
        - Нет, я нарочно… Я только вид сделал, что нечаянно…
        - И зачем ты это сделал?
        - Не знаю… Просто так… Увидел очки на дорожке и наступил…
        Учительница внимательно посмотрела на мальчика и девочку и, видимо, решив, что расспросы ни к чему не приведут, а стыдить мальчика, когда он сознался, излишне, сказала:
        - Хорошо, Боря, что ты сам понял, какой некрасивый поступок совершил.
        Вечером Боря, краснея и переступая с ноги на ногу, долго говорил о чем-то со своей бабушкой… А на следующее утро незаметно подкрался к дому Раи и тихонько положил на подоконник раскрытого окна бабушкины запасные очки…
        МОРОЖЕНОЕ
        Под окнами дома, где жил Алеша, росли молодые липки. Три года назад Алеша вместе с папой сам садил эти деревца. Тогда он был еще совсем маленький, даже в школу не ходил, и липки тоже были маленькие. А теперь и он подрос, и липки сильно вытянулись, сомкнулись кроной. На улицу от них ложилась густая тень, в которой любил останавливаться со своей тележкой продавец мороженого.
        Мороженое, правда, Алеше покупать приходилось не так-то уж часто, но тем, что продавец останавливается под его липками, мальчик очень гордился.
        - Вот у тебя липок нет, и продавец не останавливается! — не раз говорил он своему приятелю Косте.
        - Не больно и нужно! — отвечал тот. — Денег дадут, так я хоть куда за мороженым сбегаю!
        Но втайне он завидовал Алеше, и тот знал это.
        Однажды Алеша увидел из окна, как Костя что-то говорил продавцу, размахивая руками и показывая на липки.
        «Что он ему говорит?» — с беспокойством подумал Алеша.
        Продавец выслушал Костю, тоже посмотрел для чего-то на липки и поехал дальше, не останавливаясь, по обыкновению, под ними.
        «Это ему Костя не велел останавливаться, — сообразил Алеша. — Вот я ужо ему покажу!»
        Рассерженный мальчик вылетел на улицу и, ни слова не говоря, налетел на приятеля с кулаками.
        - Ты что, с ума сошел! — закричал Костя, обороняясь. — Я тебе доброе дело сделал, а ты драться…
        - Добро! Это чтоб продавец-то не останавливался?
        - Ну да, чтоб не останавливался под липками.
        - Так это добро?! — выкрикнул Алеша, вновь накидываясь на товарища.
        - Но ведь сохнут же липки! — тоже выкрикнул Костя.
        Алеша опешил.
        - Какие липки? Почему сохнут?
        - А потому и сохнут, что из мороженого вода соленая течет, а для деревьев она вредна, — ответил Костя. — Я сегодня от папы услышал и сразу о твоих липках подумал. Прибежал, посмотрел — верно, вянут вершинки…
        Алеша посмотрел на липки. Костя был прав — листки одной из липок стали заметно желтеть.
        - Как же это так… — растерянно пробормотал мальчик.
        - А так, не надо продавцу давать останавливаться под ними.
        Алеша согласился и с этого дня никогда уже не хвастался перед Костей своими липками.
        СКВОРЧИК
        Утром впервые вылетели из своих скворешен серенькие, желторотые еще скворчики. Скворечник висел у нас на тополе под окном, и я видел, как скворец и скворчиха выманивали своих птенцов, — сидят с кормом на соседнем дереве и призывно покрикивают. Скворчики то один, то другой выглядывают в дырку скворешни, но лететь не решаются. Потом один из них, наверное, самый смелый из выводка, вывалился в дырку, часто-часто замахал крылышками и перелетел к своим родителям, получив в награду червяка.
        За ним вылетели и все остальные. Остался в гнезде лишь один, самый слабенький. Он долго не мог набраться смелости и сидел в дырке, жалобно попискивая. Но в конце концов, и он выпрыгнул, отчаянно замахал крылышками, но до соседнего дерева не смог долететь — свалился на землю.
        И тут оказалось, что за скворечником наблюдал не только я. Тотчас же к упавшему птенцу устремилась рыжая собака. Однако не успела она добежать до него, как наперерез ей откуда-то выскочили соседские ребятишки. Громкими криками они отогнали собаку, несмотря на то, что была она злая, что купил я ее недавно и ребятишки еще не успели приучить ее к себе.
        - А вы, оказывается, смелые ребятки! — сказал я, выйдя к ним.
        - Так ведь она скворчика съела бы! — ответили мне мальчики, поймав птенца и посадив его на ветку дерева. — А знаете, сколько пользы приносит, сколько гусениц, личинок и букашек разных вредных уничтожает один скворец?..
        - Знаю, — улыбнулся я. — Знаю и то, что вы хорошие ребята.
        ПРИЕЗЖАЙТЕ В ВОСКРЕСЕНЬЕ
        Ваня и Гена бегали за мячом по улице. Мяч улетел к забору. Ваня осторожно полез за ним, чтобы не обжечься крапивой. Там-то, на широком листе лопуха, он и увидел таинственную телеграмму. Мальчик поднял ее, прочитал. Кому она была адресована — разобрать не удалось, буквы смыло недавним дождем. Но зато совершено ясно можно было прочесть такие слова: «обязательно приезжайте воскресенье».
        Ваню, страшного любителя всего необыкновенного и загадочного, очень заинтересовали эти слова.
        - Генка, Генка! — закричал он возбужденно. — Смотри-ка, телеграмма!..
        - Какая там еще телеграмма, — недоверчиво отозвался Генка, — откуда она возьмется в лопухах?..
        - А вот и взялась! Гляди-ка…
        Гена подошел и тоже прочитал телеграмму.
        - Ну и что ж, — сказал он равнодушно, — может, бросил кто-нибудь…
        - А если не бросил, — возразил Ваня, — если телеграмма потерялась?.. Тут написано «обязательно приезжайте воскресенье», а воскресенье завтра, значит, кого-то просят обязательно завтра приехать… Кто же такую телеграмму бросит?
        - Может, ее давно бросили…
        - А может, старушка какая заболела и просит к ней приехать… — не унимался Ваня, — тут же, видишь, подпись: «Петровна»…
        - И вовсе не Петровна, а Петрович… — сказал Гена.
        - Пусть и Петрович. Может, и Петрович этот заболел, а может, и еще что-нибудь важное… Нет, надо обязательно отыскать — кому эта телеграмма послана!
        - Как же ты отыщешь — адреса-то нет…
        Ваня задумался. Как же быть? Еще раз внимательно осмотрел телеграмму. Но как он ее ни рассматривал, адреса разобрать было невозможно. Слабо различалась лишь одна заглавная буква «Г».
        - Гришину, наверно, эта телеграмма, — неуверенно заключил Ваня.
        - А может Горлову или Глинкову… — И Гена стал перечислять всех, кто на их улице имел фамилию, начинавшуюся с буквы «Г».
        - Ну что ж, обойдем их всех и узнаем, кому телеграмма, — решил Ваня и так горячо стал убеждать Гену в необходимости это сделать, что Гена пошел вместе с ним.
        Телеграмма оказалась Горлову. Но, прочитав ее, он разочаровал ребятишек.
        - Это мой знакомый рыбак из колхоза «Заря» звал меня в прошлое воскресенье на рыбалку. На остров мы с ним ездили, на Сосновый…
        Остров Сосновый, что лежал посреди большого озера, славился в степном районе, где жили ребята, необычным богатством рыбы. Мечтой любого мальчишки из всех сел района было — попасть на этот остров. В другое время, узнав о том, что дядя Горлов ездил на Сосновый, ребята закидали бы его вопросами об этом острове. Но сейчас они только растеряно переглянулись — телеграмма оказалась никому не нужной.
        Генка, правда, тотчас же справился с этой растерянностью и посмотрел на Ваню уже насмешливо: «Что, мол, не правду ли я тебе говорил, что пустяковая телеграмма!» А Ваня покраснел и потупился…
        И тут произошло совсем неожиданное. Дядя Горлов вдруг прищурил один глаз и сказал:
        - Телеграмма, конечно, ни к чему. Важно другое, — что вы оказались наблюдательны и к людям внимательны. Стоит, пожалуй, взять вас за это и на остров. Я ведь завтра снова туда еду. Хотите со мной?
        - Ясно, хотим! — разом воскликнули ребята.
        И Ваня посмотрел на Гену уже торжествующе.
        ГРЯДКА МОРКОВИ
        Три девочки-подружки шли по улице села в библиотеку. В огороде возле одного дома они увидели бабушку Устиновну. Она полола грядки моркови.
        Бабушку девочки знали давно: была она мастерица рассказывать сказки. Месяца два назад на школьном вечере слушали ее.
        - Здравствуйте, бабушка! — звонко поздоровались с ней девочки.
        Устиновна поглядела на девочек из-под темной ладони, потом закивала головой в клетчатом платочке:
        - Здравствуйте, здравствуйте, касаточки мои!
        Часа через три возвращались девочки домой. Побывали они за это время в библиотеке и в школьном саду, полили цветы, взрыхлили под яблоньками в приствольных кругах землю. А бабушка Устиновна, оказывается, не прополола за это время и четвертой части грядки.
        - Бабушка, вы все еще морковку полете? — удивились девочки.
        Устиновна тяжело распрямилась.
        - Все полю, голубоньки сизокрылые. Стара стала, глаза-то худо видят, где морковка, где просто травка… Тихо дело идет. — Бабушка грустно вздохнула: — Да и то, пора уж и отдохнуть: жарко больно стало… Хоть старые косточки и любят тепло, да как шибко-то солнышко припечет, работать тяжело.
        Старушка осторожно, чтоб не запачкать, поправила платочек на голове и побрела в дом.
        Девочки посмотрели друг на друга. И хоть ни одна из них ни слова не сказала, каждая по глазам подруги видела, что пришла им в голову одна и та же мысль. Они весело улыбнулись.
        А под вечер, когда жара спала и Устиновна снова пришла к своей грядке, чтоб продолжить работу, она увидела, что морковь чистенько выполота и умело прорежена.
        Старушка только руками от изумления развела. Потом догадалась, и светлая улыбка озарила ее лицо.
        ТРИ МЕЧТЫ
        В горах Алтая растут большие кедровые леса. И когда наступает в конце лета пора сбивать шишки — для ребятишек это бывают самые счастливые дни.
        Вот пошли однажды за шишками три брата со своим дедушкой. Насбивали каждый по мешочку и несут домой. Устали, идут молча. Тогда дедушка спросил:
        - О чем же, внучата, задумались?..
        - А так, ни о чем не думаем, — отвечают мальчики. — Просто молчим…
        - Так, так… — усмехнулся дедушка. — Тогда я вам сейчас задачку задам, чтоб вы не просто молчали, а подумали. А задачка моя такая: кто из вас лучше придумает, куда эти шишки определить? Скажите мне, а я подумаю и решу, чья же мечта будет лучше…
        - Да тут и думать нечего! — воскликнул первый брат. — Придем домой, орешки вышелушим, а потом сощелкаем, как всегда.
        - Ну, это не мечта! — сказал дедушка.
        - А я бы так сделал, — предложил второй брат после недолгого раздумья, — продал бы орехи на базаре и купил дедушке новую шапку, потому что старая у него совсем плоха стала…
        Засмеялся тут дед, снял свою шапку, посмотрел:
        - Верно, худа стала. Спасибо, внучек, за заботу, только шапку к зиме я и без орехов куплю. Не настоящая у тебя мечта получилась.
        Третий брат долго молчал, и дедушка спросил его:
        - А ты почему молчишь, разве нет у тебя никакой мечты?
        - Есть, — ответил тогда третий мальчик. — Я бы собрал все эти орехи и послал ребятам куда-нибудь в другую школу. Они бы посадили, и у них тоже кедры выросли…
        - Вот это уже настоящая мечта! — весело сказал дедушка. — Хорошая мечта, и ее надо обязательно осуществить!..
        ОДИНАКОВЫЕ
        Жили две неразлучные подружки-первоклассницы. Обе полненькие, розовощекие, светловолосые, они очень походили друг на друга. Обеих мамы одевали в одинаковые платья, обе они учились только на одни пятерки.
        - Мы во всем, во всем одинаковые! — с гордостью говорили девочки.
        Но однажды Соня, так звали одну из девочек, прибежала домой и похвастала маме:
        - Я получила по арифметике пять, а Вера только тройку. Мы стали уже не одинаковые…
        Мама внимательно посмотрела на дочку. Потом сказала грустно:
        - Да, ты стала хуже…
        - Я? — удивилась Соня. — Но ведь тройку-то получила не я!..
        - Тройку получила Вера, но она ведь получила ее потому, что на днях болела… А ты обрадовалась — и это значительно хуже!..
        ЯБЛОНЬКИ
        Жили по соседству два мальчика — Гоша и Шура.
        Весной Гоша заложил перед домом маленький яблоневый садик. Шура старательно помогал ему. Мальчики договорились, что осенью посадят такие же яблоньки и у Шуры. Но вскоре они поссорились, и Шура пригрозил Гоше:
        - Я все твои яблоньки вырублю, с корешками повыдергаю!
        - Не вырубишь! — крикнул в ответ Гоша. — Я тебя и в ограду не пушу!
        Гоша знал, что яблоньки Шура, конечно, не тронет, он только нарочно пугает его, говорит так, чтоб сильнее досадить ему. Но все же было немножко тревожно.
        Не успели мальчики помириться, как Гоша тяжело заболел. Его увезли в больницу. Много дней он почти не приходил в сознание, а когда пришел и увидел возле своей койки мать, то первым делом спросил:
        - Живы мои яблоньки?
        - Какие? — не поняла его мать. Она даже испугалась: «Не бредит ли сын снова?»
        Гоша даже испугался: он подумал, что яблоньки уже погублены.
        - Как какие? А те, которые я посадил… — сказал он дрогнувшим голосом.
        Мать смутилась.
        - Прости, сынок, — произнесла она. — Я даже не поглядела на них… Совсем закружилась…
        Мать Гоши работала трактористкой. Весной она вообще редко бывала дома. А теперь, когда сын заболел, она почти все свободное время проводила в больнице.
        Гоша понял это, но все-таки вздохнул печально:
        - Наверное, погибли… засохли… Ведь поливать надо было, обрезку сделать…
        - Может, и живы… — неуверенно сказала мать. — Сегодня же посмотрю и скажу тебе вечером.
        - Полей их, пожалуйста, — попросил Гоша, — если они не совсем еще погибли и…
        Он хотел добавить: «И если Шура не срубил их», но почему-то постеснялся сказать это.
        Вечером мать пришла в палату довольная, веселая.
        - Живы, живы твои яблоньки! — сказала она радостно. — И политы, и обрезаны. Все как требуется. Зря тревожился. Там за ними такой уход!..
        - Кто же ухаживал? — удивленно спросил Гоша.
        - А друг-то твой, Шура Лучков! — ответила мать. — Забыл, что ли, его?
        - Нет, не забыл.
        ЛИСИЧКИ
        Петя и его сестренка Люба собирали в лесу грибы лисички.
        Петя был старше и опытнее Любы. Он знал, что лисички любят влажную, покрытую мхом почву, поэтому очень скоро наполнил свою корзину грибами. А Люба не знала никаких примет. Она искала грибы где попало, и, когда корзинка у Пети наполнилась, у нее оказалось всего несколько лисичек.
        - Пойдем домой, — предложил Петя.
        - Но я еще не набрала корзинку, — сказала Люба.
        - Тебе и в три дня не набрать, — важно произнес Петя. — Это не в куклы играть!.. — И он отправился домой. Люба, еле сдерживая слезы, нехотя пошла за ним.
        Дома Петя с гордостью вручил переполненную корзинку.
        - Молодец, Петя, — похвалила его мама. — Смотри, сколько лисичек наломал! А ты, Люба?
        - У меня мало, — ответила она, показывая свои грибы, — вон только сколечко…
        - Ее и водить с собой не стоит, все равно пользы никакой! — заметил Петя.
        - Ничего, она еще маленькая, со временем научитсяю, — сказала мама, погладив Любу по светловолосой головке. — Может, лучше тебя будет грибы находить.
        Петя ничего не ответил, но на Любу посмотрел насмешливо.
        Много раз ходили они за грибами: одни и с другими ребятами. И всегда Петя приносил больше, чем кто-нибудь из ребятишек. Мальчик совсем загордился, решил, что никто не сможет его опередить. О Любе и говорить не стоит: он и в расчет ее не принимал.
        А Люба каждый раз приносила грибов все больше и больше — она замечала, где они растут, как гнездятся, скоро ли появятся там, где уже были выломаны.
        Однажды Петя, вполне уверенный, что первенство опять будет за ним, искал лисички невнимательно. Люба наполнила свою корзинку раньше брата. Поджидая Петю, она сняла с головы платок и стала собирать в него.
        - Готово, пошли! — наполнив корзинку, сказал Петя.
        Не посмотрев даже, сколько грибов у сестры, он отправился домой. Люба пошла за ним.
        - Как всегда, полная корзинка? — весело спросила мама, когда он подал ей лисички. — У тебя, наверно, не бывает неудачных дней?
        - И не будет! — горделиво произнес Петя.
        В это время Люба молча поставила на стол свою, доверху наполненную яро-желтыми лисичками корзинку, а рядом — узелок.
        - И у тебя полная? Да еще и в платке грибы? — удивилась мама. — Неужели сама насобирала? Или Петя помог?
        - Сама, мама, — радостно ответила она.
        - Выходит Люба опередила Петю! Как же это получилось?
        Петя ничего не смог ответить. Он сильно покраснел и старался не смотреть на Любины лисички.
        - Он чересчур раззадавался! — сказала Люба.
        - Да-а, это верно, — ответила мама, — кто зазнается, тот всегда отстает!..
        ПО ДОРОГЕ ИЗ ШКОЛЫ
        Два мальчика бежали из школы. Небо было сплошь покрыто серыми облаками. Сыпал мелкий холодный дождь. Порывами налетал ветер, срывал с деревьев желтые листья. Влажные, тяжелые, они падали на мокрую землю и лежали неподвижно, словно приклеенные, хотя ветер и пытался унести их.
        Мальчики догнали маленькую девочку-первоклассницу. Платьице на ней промокло насквозь, прилипло к худеньким плечикам.
        - Тебе холодно? — спросил один из мальчиков, когда они поравнялись.
        - Холодно, — ответила девочка и тут же зябко поежилась.
        - Почему ты не оделась потеплее? Ведь осень.
        - Я думала… хороший день будет…
        - Да ну ее! — недовольно сказал второй мальчик. — Нашел время разговаривать, бежим скорее!
        - Сейчас, подожди немного, — ответил первый.
        Он быстро снял с себя ватную фуфайку, накинул на плечи девочке.
        - Не надо, не надо! — запротестовала та.
        - Ну-ну, не сбрасывай! Иди и не рассуждай! — мальчик легонько подтолкнул девочку. — А фуфайку завтра в школу принесешь. Я во втором «б» учусь. Мишка Стройкин меня зовут.
        - Я… я знаю… — смущенно проговорила девочка.
        - Знаешь, так еще лучше, — Миша повернулся к своему товарищу. — Побежали!
        Но второй мальчик уже не торопился. Он спросил удивленно:
        - Зачем ты отдал ей фуфайку? Она уже здесь недалеко, на Береговой улице живет.
        - Да, мне недалеко, — поспешно подтвердила девочка.
        - Вот видишь, а нам на ферму идти…
        - Так она же маленькая! И вон как замерзла, даже посинела вся! — решительно перебил Миша, который сам был чуть-чуть повыше девочки. — А я холода не боюсь, вот как припущу!
        Он задорно тряхнул головой, так что кепка сползла на глаза, и что есть духу побежал вдоль улицы. Второй мальчик поспешил за ним.
        БУКЕТ
        Стояло ясное майское утро. Девочки и мальчики, нарядные, веселые, с букетами цветов бежали в школу — сегодня начинались экзамены.
        Старая учительница-пенсионерка сидела у раскрытого окна, смотрела на широкую сельскую улицу, поросшую молодой, необыкновенно свежей и яркой травой, на оживленные лица школьников, и ей было грустно. Теперь, когда все кругом цвело, пело, радовалось, учительница чувствовала себя одинокой.
        Она горько вздохнула и отошла от окна.
        Вдруг ей послышалось, что сзади стукнула створка.
        «Ветер налетел, надо закрыть окно», — подумала она, а когда оглянулась, поняла, что створка стукнула вовсе не от ветра. Детские руки осторожно ставили на подоконник большой букет кандыков — алтайских лилий.
        Сейчас, в конце мая, когда цвела уже черемуха, букет кандыков был особенно дорог. Ребята ходили, конечно, за ними в горы, где только что сошли снега и еще цветут первые весенние цветы.
        Поставив букет, руки тотчас же исчезли.
        Старая учительница долго стояла посреди комнаты, неотрывно смотрела на цветы. На глазах у нее блестели слезы, а на душе было радостно…
        МАЛЬЧИШКИ
        Шел такой дождь, что мостовая исчезла: разлившись до самых домов, бежали пенистые потоки. Водосточные трубы напряженно гудели, выбрасывая клокочущие струи далеко за бочонки, подставленные хозяйками. Деревья опустили тяжелые ветки и часто-часто, словно испуганно, вздрагивали.
        Ливень разогнал прохожих. Попрятались даже ребятишки, жадные до всего необыкновенного. Только чья-то собака, волоча намокший хвост, бежала едва не по брюхо в воде.
        Старый врач, стоя у окна и надевая пальто, с опаской смотрел на улицу, его вызвали к больному: долг и совесть призывали врача немедленно явиться на помощь.
        - Ну и дождичек, — проговорил он, в поисках зонтика оглядывая комнату. Но зонтик где-то затерялся, и врач, досадливо махнув рукой, решительно направился к выходу.
        Сквозь ветхий деревянный тротуар пробивались ключи, а там, где тротуара не было, уже пузырилась грязь. Врач, неловко скользя, шел по щиколотку в мутной воде. Ливень хлестал ему в спину, и он все более горбатился.
        - Смотри-ка, доктор не боится дождя, а мы прижались, как трусы…
        На звонкий детский голос врач оглянулся. Под широким навесом старинных ворот стояли два мальчика. Жили они по соседству, и Степан Петрович немного знал их.
        Меньший мальчонка держал в руках пароходик из сосновой коры. С намерением спустить его в ручей дети выскочили из дому, видимо, в начале дождя, но когда хлынул ливень, они укрылись под навесом.
        Теперь смелость врача воодушевила ребят. С веселым визгом выскочили они из-под укрытия. Дождь моментально промочил их рубашонки. Но мальчишкам уже было не страшно. Они спустили на воду пароходик. Мутный пенистый поток захлестнул его, накренил. Мальчишки ахнули, но пароходик, словно не желая осрамить юных строителей, героическим усилием выпрямился и, покачивая красным жестяным флажком, быстро-быстро поплыл вдоль улицы.
        С восторженными криками ребятишки побежали следом, моментально обогнав Степана Петровича. Первый мальчик, худенький, тонконогий, скакал большими прыжками, а второй, маленький толстяк, катился шариком, ничуть, впрочем, не отставая.
        «Нечего сказать, хороший пример я показал, — невольно улыбнулся врач. — Хотя ведь и у них неотложное дело!..»
        Дождь скоро перестал. Но вода все так же продолжала бежать по улице и несла пароходик в речушку. Речушка эта была так мала, что в летние жаркие дни еле переливалась из одной ямки в другую. Водились в ней лишь пиявки да головастики. Теперь же она вздулась и, сердито пенясь и набегая волной на травянистые берега, всеми силами стремилась походить на заправскую реку.
        Пароходик, спускаясь под уклон, вдруг вырвался вперед и понесся с необычайной быстротой. Вот он подпрыгнул на сгорбившемся ручье, нырнул под берег, а секунду спустя показался уже на середине речушки, да еще вверх килем…
        Мальчишки горестно закричали, кинулись в речушку и по грудь в мутной воде стали ловить потерпевшее аварию судно.
        На этом пробный рейс, наверное, и закончился бы, ребятишки побежали бы домой рассуждать о судоходных качествах своего корабля, но тут из-под мостика выплыл резной детский стульчик. Кружась между щепок, он перевернулся кверху точеными ножками и ударился о спину толстого мальчика. Тот испуганно оглянулся, отстранился, пропустил стульчик мимо. Однако, разглядев плывущий предмет, толстячок подпрыгнул от радости и кинулся ловить его, крикнув:
        - Чур, мой!
        - Нет, мой! — перехватил стульчик второй мальчишка. — Мой! Я первый увидел и зачурал…
        - А я схватил!
        - Все равно — мой!
        Оба «мореплавателя» крепко вцепились в стульчик и громко кричали среди пенистого потока, сердито подталкивая друг друга плечами. Причем толстячок с бритой, поблескивающей, как арбуз, головой, постепенно отжимал к мосту худенького противника с косматыми, перепутанными, как мокрая куделя, волосами.
        - Отпусти!
        - Сам отпусти!
        - Я вот тебя стукну по лысой макушке, так узнаешь.
        - Ну-ка стукни, ну-ка стукни!
        - И стукну…
        - Нет, не стукнешь!
        Воинственные мальчишки настороженно посматривали один на другого, готовые в любую секунду сцепиться.
        - Ну-ка, петушки, — проходя по мосту, сказал врач. — Не драться! Вылезайте-ка на берег, а то простудитесь и придется вас лечить. Вода не летняя, осень уже…
        Ребятишки оглянулись, но не двинулись с места.
        - Ну-ну, живо! — скомандовал врач.
        Сердито косясь, но не выпуская из рук стульчика, мальчишки нехотя двинулись к берегу.
        Врач торопливо пошел дальше, но снова услышал сзади громкие крики и оглянулся.
        Мальчиков было уже трос. Два по-прежнему тянули в разные стороны свою находку, а третий, чуть повыше ростом, с красным галстуком на шее, круглолицый, веснушчатый, схватил их за плечи и кричал дрожащим от волнения голосом:
        - Говорю, отдайте! Это из детского дома стульчик…
        - Ишь, какой хитрый нашелся! Мы словили, а тебе отдай! — сердито отвечали мальчишки и в пылу спора так рванули стульчик, что он затрещал.
        - Эх, вы! — горестно взмахнул руками и презрительно вытянул губы пионер. — Сломали! Тоже сознательные… А еще школьники!..
        Необыкновенно внушительно и серьезно прозвучали эти слова.
        Врач рассмеялся и пошел своей дорогой. Он не видел, чем окончилась эта сцена, но крики сзади не сразу прекратились.
        Под вечер, вернувшись из больницы, Степан Петрович вышел посидеть на балконе. Во дворе он увидел знакомых ребят. Все три скандалиста дружно ремонтировали стульчик. Рядом с ними стояла банка с клеем, лежали молоток, гвозди и пароходик с красным жестяным флажком.
        Вскоре все трое, прихватив с собой исправленный стульчик и пароходик, собрались уходить.
        - Куда это вы? — спросил врач.
        Ребята подняли головы.
        - Стульчик в детский дом понесли. Ихние ребятишки на площадке играли и оставили, а ливень смыл в речку. Вова с Петей поймали.
        Толстячок и его худенький приятель стыдливо взглянули на своего старшего товарища и заговорили быстро, перебивая друг друга:
        - Мы не подумали и сломали стульчик. А так-то мы разве не понимаем?! Только Вася сказал, мы сразу и поняли… Он детскому дому нужнее, стульчик-то…
        - Они вот пароходик хотят подарить детдомовцам, а себе другой сделают…
        Ребята хотели идти, но Вася вдруг спохватился:
        - Ох, мы ведь и не поздоровались с вами. Здравствуйте, Степан Петрович.
        - Здравствуйте, здравствуйте, ребята! — приветливо улыбнулся врач, кланяясь.
        ПОДВИГ
        Рассказ этот я услышал возле паромной переправы через Чумыш. Паром был маленький, а движение большое, и на берегу скопилось много машин.
        Наш грузовик оказался в хвосте очереди, и шофер приглушил мотор, вылез из кабины перекурить с другими водителями, сидевшими возле припаромков на толстом бревне. На цигарки, как водится, пошла вчерашняя газета. Но когда один из шоферов стал заворачивать цигарку, его внимание задержалось на заголовке статьи: «В жизни всегда есть место для подвига…»
        - Да, — сказал он, развертывая газету. — Тут как раз о нашем брате говорится. Я вчера прочитал и задумался: верно ли, подвиг ли это?.. Вы вот чего скажете? Послушайте…
        В статье рассказывалось, как шофер одной автороты, тоже работавший на хлебозаготовках, делал трудный рейс в непогоду, как вел машину по грязи, зачастую, чтобы не буксовать, подкладывая под скаты свою стеганку.
        - Подвиг — это геройство, — произнес подтянутый, строгий водитель, наверное, бывший солдат. — Я так понимаю. А какое это геройство по грязи проехать да фуфайку под колеса кинуть?
        - И трудовой подвиг — тоже геройство, — возразил пожилой, черный, как ворон, шофер. — Парень этот, о котором в статье говорится, видать крепкий… По бездорожью ездить тоже воля нужна…
        - Ну, тогда, выходит, все мы герои? — рассмеялся молоденький круглолицый водитель, сидевший на самом конце бревна.
        - Все — не все, а многие такой трудовой подвиг совершают…
        Завязался спор, тот спор, который явно не может принести победы ни одной из сторон, потому что по-своему права каждая. Но его прекратил белобрысый, кряжистый парень, подошедший к группе шоферов с парома. Был он в комбинезоне, когда-то синем, а теперь замасленном до черноты — несомненно тракторист, прямо с работы.
        - Э-э, что там спорить! Поглядели бы вы, какой тут весной случай был — вот это настоящий подвиг!..
        Все ожидающе посмотрели на тракториста, а он присел на корточки и спокойно принялся свертывать цигарку, будто и не собирался ничего больше добавить.
        - Начал, так рассказывай, — первым не выдержал румянощекий шофер. — Кто и где подвиг сделал?
        - Я ж сказал — здесь вот, на этом самом тросе… Чижиков наш совершил, — тракторист кивнул на толстый цинковый канат, подвешенный через реку, по которому ходил на блоке паром.
        Тракторист насупил брови, сердито пыхнул цигаркой. Потом, заметив, очевидно, что остальные слушатели смотрят на него с любопытством, повел рассказ. По характеру он был, наверное, человеком обстоятельным, поэтому начал издалека:
        - Приехал этот Чижиков на подъем целины из Белгородской области. Попал в нашу местную бригаду один. Ему не понравилось сначала, что оказался на отшибе от новоселов, а нам не поглянулся он. Трактор знал, ничего не скажешь, ум имел сметливый, только характер уж больно непоседливый, несерьезный. Ухватится за дело, горит весь — любо смотреть. А немного погодя — оно уж ему наскучило, так и норовит увильнуть, взяться за что-нибудь другое… Не лентяй, не лежебока, минуты не посидит спокойно, крутится целый день вьюном — но толку не видать. И внешность у парня неказистая: ростика маленького, волосы какие-то медные, нос кверху задран, а лицо будто карлыком посыпано… Глаза же прямо беспечные: все смеются…
        - Помяните мое верное слово, — сказал наш бригадир, — через месяц этот целинник сбежит! Такие добрый воз тянуть не могут, хилы больно…
        А бригадир у нас, Петр Корнев, человек хоть молодой, но здорово самостоятельный, всегда серьезный. Он тебе зря не улыбнется, глупости какой-либо не выкинет. И ростом дядя добрый, идет — так земля под ним вроде вздрагивает, как под трактором… Ясно, Чижиков, Сашок этот, как все его сразу прозвали, не мог ему понравиться. А тут еще одна причина прибавилась.
        Была у него прицепщица Ксюша. Девушка спокойная, старательная. И шла у них с бригадиром такая же ровная, как они сами, любовь. Осенью, после уборки урожая, ждали мы свадьбы.
        Но вот появился у нас Чижиков. И все сразу перевернулось. Прежде всего, обнаружилось, что Ксюша вовсе уж не серьезная девушка, а удивительная хохотушка. Стоило только Сашке рот раскрыть, подмигнуть, как она прыскала в ладошку. И самостоятельности у нее никакой не оказалось. Мы думали, что, кроме Корнева, она никого и не замечает, а приехал Сашка — Ксюша глаз с него сводить не стала. Где уж тут такое нашему бригадиру понравится! Помрачнел он, Чижикова вовсе невзлюбил…
        Тракторист, видимо, по укоренившейся привычке осторожного обращения с огнем, тщательно затоптал окурок в песок и продолжал:
        - Весной на этой же переправе застряли. Мы с тремя тракторами на том берегу, а паром — на этом. Плот перед нами гнали, зазевались плотовщики, ударило паром по борту — только доски затрещали. Насилу успели на берег вытащить. Подъехали мы, видим, два плотника возле паузка возятся, но когда-то чего сделают… В общем, нам ждать в стороне не с рук… Оставили у тракторов Ксюшу за сторожа, а сами переправились к плотникам на помощь. Кто пилой, кто топором, кто молотком орудует, стараемся, торопимся.
        Погодка стояла тогда — благодать, не то что сейчас: жарища, пылища — не продохнешь… Ветерочек майский, тугой такой, озорной, воду морщит, рябит. Месяц выглянул за бугром. На небе-то мы его и не заметили, а глядим — в реке у того берега ворочается, как рыбка та золотая из сказки. Здорово похоже, особенно, когда вода набежит…
        - В такой бы вот вечер на бережку с милой посидеть! — сказал Сашка.
        Бригадир наш недовольно заметил:
        - Ты не о девках — о пароме думай!
        - А чего о нем думать? — усмехнулся Чижиков. — Паром не девка, к другому не убежит!
        Бригадиру это попало в самую болячку. Он налился кровью и так ударил топором по бревну, что крепкое березовое топорище раскололось…
        Все опять взялись за дело. Только у Сашки терпенья скоро не хватило. Глядим — подпрыгнул он, ухватился за трос и давай крутиться на руках, и через колено, и солнышком. Такие номера выкидывает — и не хочешь, да залюбуешься. Даже наш бригадир проворчал с одобрением:
        - Вот циркач!..
        Только соскочил Сашка на землю, как на другом берегу закричала Ксюша. Орет не своим голосом:
        - Пал! Пал!..
        Мы сначала было о Сашке подумали: никуда, мол, он не упал, а просто спрыгнул. Ксюша же мечется, голос срывает:
        - Пал идет! Пал идет!..
        Ну, тут и мы сообразили, что дело неладно. Смотрим, а от кустов на излучине — огонь бежит… Последние дни солнышко припекало, и хоть по логам снега еще не все согнало, но на косогорах прошлогоднюю некось, бурьян подсушило. Есть где разгуляться… Это нынче тут дорогу накатали, а весной сплошной целик был, даже проселок весь в траве…
        Красивая, скажу, штука — эти весенние палы. Особенно темной ночью. Глядишь — кругом по степи ползают золотые змеи и то к земле припадут, то к небу вскинутся… Сам любил старую стерню выжигать… Только тут нам не до любования было: пал-то к тракторам шел, на прицепах у нас бочки с соляркой, бензин для пускачей. Подберется огонь, все к дьяволу взорвется! Вместо машин будет один железный лом…
        И уж близко огонь — всего метров полтораста до тракторов. Ксюша-то раньше его не заметила, потому что он под берегом занялся. Должно, какой-то мальчонка-рыбак костер не затушил…
        Ну, нам некогда соображать, как да отчего. Надо машины спасать, пока не поздно. Ксюша-то беспомощна, трактор водить не умеет, на прицепе-то всего вторую неделю сидела…
        - Лодку, лодку гони сюда! — орем мы.
        И лодка-то у нас на том берегу оказалась: прохожий переправился туда.
        Кричим, а сами не думаем, сможет ли девчонка лодку сюда перегнать. По реке-то молевой сплав начался. С час всего назад, как запань вверху разобрали, лес плыл — бревно к бревну…
        Ксюша, видно, тоже не сообразила, что лодку во время сплошного сплава не перегонишь: ухнет с ходу бревном — щепа полетит или опрокинет… А может, и сообразила она, да решила рискнуть.
        В общем, глядим, спихивает лодку в воду… Ну, тут же мы в себя пришли, кричим громче прежнего:
        - Нельзя! Не спускай! Погибнешь!.. Остановилась Ксюша, на нас смотрит, не знает, что и делать, какой приказ выполнять. А бревно — вот оно — сутунок такой темно-зеленый, как старая щука, разогнался — раз по носу лодки! Все!.. Расколол, как яйцо, опрокинул лодчонку, весла по воде поплыли.
        Бригадир наш вздумал по бревнам перебраться. Прыгать с одного на другое до того берега… Ну, это опытному сплавщику, ловкачу из ловкачей только под силу… Корнев же наш на первом бревне перевернулся, сорвался в воду, а другим сутунком его по спине съездило. Насилу вытащили парня.
        Еще кому попробовать — не хватило духу. Растерялись вовсе, не знаем, чего предпринять… Мечемся мы на этом берегу, Ксюша — на том… А пал трещит, накатывается — пропащее дело!..
        Вдруг слышим, Ксюша не своим голосом вскрикнула. Потом застыла, как истукан, руки вверх протянула… Глядим мы — обмерли…
        На тросе, над водой Чижиков висит!.. Нет, не висит, а руками перехватывается, двигается все дальше и дальше к тому берегу…
        Оказывается, пока мы охали да гадали, как быть, он по тросу решил перебраться…
        Сначала дело у него ходко шло. Привык, знать, на турниках работать, перехватывается ловко да быстро, точно играючи. Однако трос — он трос и есть, толстый, рубчатый, а река, сами видите, не такая уж маленькая… Руки-то, ясно, скоро до мозолей Сашка натер. Из сил стал выбиваться, все тише передвигается. Раскачивать его начало из стороны в сторону, как маятник… Значит, перехватывается рывками, с трудом… Вот и вовсе остановился…
        Мы и дышать боимся — не сорвался бы, не ухнулся в воду. Тогда — поминай, как звали!..
        Рассказчик подался вперед, уставился на трос где-то посредине реки. Слушатели невольно глядели туда же, словно действие происходило у них на глазах.
        - Нет, опять двинулся. Дальше, дальше… «Молодец! — кричим мы. — Держись, Сашка!»
        Но Сашка или не слышал, или силенка у него вымоталась. Опять остановился… Почти на самой середине реки… Повисел, повисел, глядим: что это такое? Ноги вверх вскинул, зацепился за трос… А, это он и ногами и руками решил поддерживаться.
        Вдруг у Чижикова сорвались руки, и он полетел вниз головой.
        …Зажмурился я тогда от страха, а когда открыл глаза, то вижу: вовсе не сорвался Сашка, а висит на ногах. Зацепился и висит книзу головой…
        Все обошлось. Кепчонку только Сашка обронил с головы, уплыла вниз по реке. А сам он погодя немного снова вверх подтянулся и на руках дальше двинулся.
        - А дальше, — не утерпел молоденький шофер. Ему сигналили с парома, подошла его очередь, но он только отмахнулся: поеду, мол, позже!
        - Вовремя подоспел Чижиков. Огонь уже совсем рядом был. Еще бы минут пяток — и не миновать беды. Но Сашка сообразил, что сделать. По одной машине угонять в сторону да обратно возвращаться ему уже было некогда. Он завел сразу все три трактора, развернул, на один Ксюшку в кабину затолкал — гони, мол, прямо, нехитрое дело! Второй совсем без человека вперед отправил, а на третьем сам вдогонку покатил… Сквозь огонь вырвался… Так и спас все машины… Догнать-то потом да остановить их нехитро уж было…
        - Да-а… Это верно — подвиг, так подвиг! — произнес молоденький шофер восхищенно.
        Тракторист довольно потер колени.
        - Согласен, значит? А знаешь, почему еще можно это назвать настоящим подвигом?
        - Почему? Ясно почему — такое человек сделал!
        - Сделал Чижиков, верно, такое, что не каждому по плечу, — возразил тракторист. — Только и это дело могло обернуться вовсе не подвигом.
        - Как, то есть?
        - А так. Важно, чтоб доброе дело на человеке добром отозвалось. Ведь вот бывает в кузнечном деле, сунешь стальной брус в огонь, а из огня в масло для закалки — глядь, перекалил. Хрупкая штука получилась, слабая на излом… То же и с человеком бывает. Мог Сашка после этого случая и совсем испортиться. Я, дескать, герой, мне теперь все с рук сойдет… И ломака бы вышел, а не герой.
        - Ну, а он?
        - А Сашке, наверное, такое вот страшное испытание, как на тросе, и нужно было. Переменился человек в корне… Совсем другим стал… Как бы трудно ни было — зубы стиснет, а сделает, что надо!..
        Рассказчик вдруг усмехнулся.
        - Только шутник и острослов такой же остался. Тут ничего не помогло…
        - А Ксюша?.. — поинтересовался молоденький шофер, краснея.
        - Что Ксюша? Еще большей хохотушкой стала… На Октябрьскую замуж ее выдаем.
        За кого — никто уже не спросил…