У кольца нет конца Эсфирь Яковлевна Цюрупа
        Повесть о том, как много хороших людей встретил, путешествуя по Москве, шестилетний Никита.
        Эсфирь Яковлевна Цюрупа
        У кольца нет конца
        
        Глава 1. «Отлично» по морковкам
        Всё утро светило солнце, а тут вдруг пошёл дождь. Самый настоящий весенний дождь, первый в этом году. Повсюду забулькало, зажурчало, у стены под водосточной трубой закипела белая пена, и через весь двор побежал ручей, такой быстрый и широкий — не перепрыгнешь.
        Никита сделал из щепки кораблик. Судёнышко вместе с ручьём проскользнуло под забором, косо промчалось поперёк тротуара и нырнуло в глубокую сточную яму. Жалко!
        Но разговор не о том. Всё это приключилось давно, ещё до обеда. И после того дождя сегодня было ещё пять дождей, и уже пять раз выглядывало солнышко, и почти совсем просыхали тротуары.
        А сейчас опять улица за окном поскучнела, и окна в детском саду стали рябыми от капель.
        Занятия кончились. В раздевалке шум. Там родители застёгивают пальто и курточки своим детям. Там руководительница Ираида Васильевна говорит всем: «До свидания! До свидания!»
        А за Никитой всё не идут.
        Уже нянечка тётя Нюра «Ясно-дело-мил-хорош» начала уборку. Тётю Нюру зовут так длинно потому, что «Ясно-дело-мил-хорош» — её любимая поговорка.
        Уже в старшей группе стулья поставлены на столы вверх ножками, а Никитиной мамы всё нет.
        Пришла бабушка за Серёжей Лопатиным, который только что хвалился, что пойдёт домой один. И за рыжей Наташей пришла старшая сестра, такая же рыжая, только высокая.
        Троих последних ребят увели мамы, остался один Никита.
        Он стоит у окна и смотрит. Через мокрую улицу осторожно, чтоб не намочить лапы, перебирается длинная серая кошка. Она останавливается, пропуская машины, и сердито дёргает кончиком хвоста.
        - Мать, видно, от тебя вовсе отказалась, мил-хорош, — говорит тётя Нюра и выливает в ведро суп из игрушечных кастрюль.
        Никита, конечно, знает, что мама от него не отказалась. Но ему обидно. Он так ждал её! Он так хотел рассказать ей, что сегодня утром, ещё до дождя, получил первую в жизни отметку! И не какую-нибудь, а самую лучшую. Ему хочется сказать об этом сейчас же, он больше не может ждать!
        - Я сегодня «отлично» получил, — мрачно сообщает он тёте Нюре.
        - Ну и молодец, — отвечает она. — Люди взглянут и скажут: ясно-дело, знатный человек идёт, отличник! — Тётя Нюра высовывается в форточку и выбивает плюшевого медведя.
        Теперь Никите слышно, как шелестят по мокрому асфальту шины автомобилей.
        - А ты мне вот что скажи, знатный человек; правую-левую научился различать?
        С правой-левой у Никиты неполадки. Ему объясняли и руководительница Ираида Васильевна, и мама, и сестра Марина:
        «Какой рукой рисуешь — та и правая». А у него обе руки рисуют одинаково.
        Никита не отвечает, а только громко сопит от огорчения. Кошка за окном закончила свой опасный переход и, вильнув длинным телом под ногами прохожих, скрылась в воротах. Даже кошка ушла домой, а он всё тут.
        Мокрой тряпкой тётя Нюра ловко шлёпает по полу, трёт его, и пол превращается в коричневый каток.
        - Чего ж ты молчишь, а? Ты не горюнься, мил-хорош, будем с тобой прибаутки сказывать.
        - Я их все знаю, — не оборачиваясь, говорит Никита.
        - А вот и не все! — откликается тётя Нюра из-под стола. У этого стола толстые, как у слона, ноги, каждую она обтирает тряпкой. — Жизнь проживёшь — и то всё не узнаешь. Поговорка ли, прибаутка ли есть на каждое дело, на каждый предмет. Эн, ты губы выставил вперёд носа, я тебе и скажу: «Федул, чего губы надул?» Эн, у тебя глаза на мокром месте, а я скажу: «Не плачь, куплю калач, береги глаза, у тебя их два да оба за носом…»
        Никита следит, как быстро работают её покрасневшие руки, глядит на колечко с красным стеклянным глазком.
        - И про кольцо поговорка есть? — спрашивает он.
        - А как же! «У кольца…»
        - Знаю! — кричит Никита. — У кольца два конца, посредине гвоздик — ножницы! — выпаливает он единым духом.
        Тётя Нюра смеётся:
        - Перебить — перебил, а сам напутал. Одно дело — загадка: «Два кольца, два конца, посредине гвоздик», другое дело — поговорка: «У кольца нет конца».
        - Почему нет конца? — озадачен Никита.
        - Потому что — круглое.
        - А по которому троллейбус идёт?
        - Садовое? Ясно-дело, и в нём нет конца.
        - А где конечная остановка, там и конец! — Никита доволен: вот когда он поймал тётю Нюру! Есть всё-таки у кольца конец!
        - Может, там и конец, — соглашается тётя Нюра, — однако там и начало. Утром раненько троллейбусы умоются, стёклышками блеснут и оттуда же в путь двинутся. Выходит — начало. Вот, мил-хорош, какие чудеса.
        В кабинете заведующей детским садом звонит телефон. Тётя Нюра бежит туда, Никита — за ней. Руки у неё мокрые, она осторожно поднимает трубку двумя пальцами.
        - Кого вам? — спрашивает тётя Нюра. — Тут, заждался! — кричит она, — Проводить? До булочной? Провожу, мне всё одно за хлебом идти. А там-то он дойдёт?
        - Там я сам дойду, сам! — Никита пытается отобрать трубку у тёти Нюры: ведь это звонит мама.
        Тётя Нюра прикладывает трубку к уху Никиты, и он наконец слышит мамин голос. Она говорит, что задержалась в больнице на дежурстве, а Марина ещё не вернулась из школы. Пусть Никита идёт с тётей Нюрой и ведёт себя хорошо.
        - Ты не волнуйся, мамочка! — кричит Никита в трубку, — Я буду хорошо себя вести, очень! А от булочной пусть я один дойду, там до нашего дома всего два дома остаётся… Нет-нет, под машины лезть не буду… И с мальчишками ни с какими не подерусь… Нет, не буду по лужам шлёпать. Уже прошёл дождик, мамочка, я вижу отсюда в окошко, даже ни одной капли не капает… Если опять пойдёт?.. Если опять пойдёт, я надену калоши. Мамочка!.. — Никита дует в трубку, пододвигает её поближе к губам, чтобы маме было слышно каждое его слово, — Мамочка, я сегодня получил «отлично»! По чему? По морковкам! — Он торопится рассказать ей всё. — Я нарисовал две морковки и ещё три морковки — получилось пять…
        - Милый мой чудачок, — смеётся мама в телефонной трубке, — я тебе объясню, объясню вечером…
        Тётя Нюра помогает Никите одеться.
        - Рукав-то у тебя ещё мокрый, мил-хорош! — сердится она. — Молчишь! То-то, нагулялся под дождём… А ну, надевай калоши. Вон какие они у тебя новые, блестящие! Давай сюда правую ногу. Какая у тебя правая, разве эта? Теперь левую…
        И вот они с тётей Нюрой самые последние выходят из детского сада, и сторожиха запирает за ними дверь. Они идут по переулку. Навстречу им несётся шум с большой улицы и ветер, который пахнет бензином и дождём.
        Дождя уже нет, ветер хозяйничает на тротуарах, и они просыхают быстро, прямо на глазах. В чьих-то чужих дворах ветер хозяйничает тоже. Никита поднимает голову и глядит, как над забором толкаются и скребутся друг о друга голые ветки с остренькими почками, а высоко над ними в небе убегают от ветра обрывки туч.
        - Не споткнись! — только успевает сказать тётя Нюра, и Никита спотыкается.
        - Надо под ноги смотреть, мил-хорош!
        Ладно, теперь он будет смотреть только под ноги.
        Наконец они доходят до булочной, и здесь Никита прощается с тётей Нюрой поскорей, чтобы она не успела передумать и не пошла бы его провожать до дома. Он заворачивает за угол, на Садовое кольцо.
        Садовым кольцом называется широченная улица. Длинная-предлинная, она опоясывает всю Москву. Когда-то на этой улице росли сады, но Никиты тогда и на свете не было. Садов давно нет, а название осталось. На этой улице живёт Никита. Очень близко. Нужно только миновать жёлтый забор, два фонарных столба, две урны для окурков, ворота — и тут уж начнётся стена его дома: три окошка, каменная ступенька и дверь с блестящей медной ручкой. Это Никитина дверь, вот она уже видна…
        Но возле тротуара стоит большой грузовик-самосвал. Никита останавливается возле огромного колеса, чтобы как следует разглядеть, какое оно есть.
        Наверно, грузовик приехал издалека. На его толстой шине налипла грязь и глина с неведомых дорог. Никита осторожно проводит пальцем по запылённому крылу и спрашивает совсем тихо, чтоб никто, кроме грузовика, не слышал:
        - Грузовик, грузовик, где ты был?
        Конечно, он не ждёт, что грузовик ему ответит. Просто у Никиты такая привычка — разговаривать с разными вещами.
        Но грузовик вдруг отвечает весёлым хриплым голосом:
        - Где я был? На Фонтанке водку пил.
        Никита делает один, всего один маленький шаг назад. Не подумайте, что он испугался. Но отсюда тоже можно всё разглядеть, даже ещё лучше. Видны сразу два колеса, обутые в толстые шины.
        - Грузовик, грузовик, зачем тебе такие большие колёса?
        - Чтобы быстрее ездить, — тотчас отвечает грузовик.
        Никита оглядывается. Мимо идут люди. Никто не удивляется, что грузовик разговаривает. Значит, так и надо. Никите становится весело. Осмелев, он подходит сначала с одного бока, потом с другого, заглядывает грузовику в лупоглазые стеклянные фары:
        - Грузовик, грузовик, зачем тебе такие большие глаза?
        - Чтобы тебя лучше видеть! — рявкает грузовик и хохочет.
        Никита поднимает голову и видит: вовсе это не грузовик хохочет и разговаривает, а шофёр в кабине. Он глядит сверху через стекло и смеётся, раскрыв рот: «О-хо-хо!»
        Никита не любит, когда над ним смеются. Он вспоминает, что ему надо идти домой, и уходит. Но тут шофёр высовывается из кабины и кричит Никите прямо в спину:
        - Добрый путь, Никита Кругликов, о-хо-хо…
        Никита даже споткнулся от удивления. Откуда шофёр знает, как его зовут? Может быть, тётя Нюра права? Может, Никита теперь и вправду знатный человек — люди как увидят его, так сразу и вспоминают: это он получил сегодня «отлично» по морковкам! Или правда, что на этом кольце происходят всякие чудеса?
        Так рассуждая, Никита доходит до своего подъезда. Сейчас он толкнёт дверь с длинной блестящей ручкой, поднимется на третий этаж. Сестра Марина уже, наверно, пришла из школы. Она откроет дверь и скажет скучным голосом: «Пришёл? Марш мыть руки!» А мамы нет, и ещё долго не будет, до самого вечера.
        И вдруг Никита чувствует, что ему вовсе не хочется домой.
        До маминого прихода он успел бы сделать много дел. Можно, например, пойти к Серёжке Лопатину и сообщить ему, что он, Никита, пришёл из детского сада один. Или можно вытряхнуть из своей копилки все монеты, купить две ириски «Ледокол» и выменять фантики на бумажку от «Мишки на Севере».
        Нет, всё это можно сделать в любой день. А сегодня у него есть дело поважней. Сегодня он смог бы точно выяснить, правда ли, что у кольца нет конца…
        Вы слышали когда-нибудь, как царапается котёнок под дверью? Вот так же — робко и настойчиво — зацарапалась в голове у Никиты мысль: без разрешения никуда идти нельзя!
        Ну что ж, тогда он сейчас вернётся в булочную и попросит разрешения у тёти Нюры. Может, она даже сама согласится пойти с ним.
        Никита идёт в булочную. Там у четырёх прилавков стоят четыре коротенькие очереди. Ни в одной тёти Нюры нет — уже ушла.
        Никита выходит на улицу и останавливается в раздумье. Из булочной выбегает рыжий мальчишка с авоськой в руках.
        - Что раззевался, Никита Кругликов? — кричит он весело и скрывается за углом.
        А Никита остаётся с разинутым ртом. Как, и мальчишка его знает? Совсем незнакомый мальчишка!
        Вообще-то в чудеса Никита не верит уже давно, с самой ёлки, когда выяснилось, что дед-мороз — просто переодетая, с наклеенной бородой, заведующая детским садом. Но тут — другое дело: шофёр — раз! Мальчишка — два!
        Сегодня он должен разгадать разом две тайны: есть ли на свете чудеса и бывает ли у кольца конец? Надо решиться. И Никита решается. С этой минуты он — путешественник. Перед ним далёкий путь.
        Но, оказывается, пути по этому тротуару нет. Здесь скоро построят новый дом, а сейчас рабочие сбивают из досок высокий забор и деревянный тротуар. Он ещё не готов, и люди обходят его по мостовой, а некоторые переходят на другую сторону Садового кольца по пешеходной дорожке.
        «Зачем мне ходить по мостовой, где машины, — думает Никита. — Я лучше тоже пойду пешеходной дорожкой. Только раньше сниму калоши. Никакие путешественники не ходят в калошах, конечно, если нет дождя».
        Никита снимает калоши и прячет их в мешок.
        И вот он шагает вместе с другими пешеходами поперёк Садового кольца. И милиционер показывает ему полосатой, как зебра, палкой, что дальше переходить улицу нельзя, надо остановиться и ждать.
        Никита стоит на узком острове. Остров не настоящий, он нарисован на асфальте белой краской, но ни одна машина на него не наезжает.
        Машины несутся впереди Никиты, машины несутся позади Никиты — в обе стороны по Садовому кольцу, а в голове всё время вертятся слова тёти Нюры: «У кольца нет конца», и какой-то очень тоненький и насмешливый голос где то внутри подпевает: «Посредине гвоздик».
        Зажигается зелёный глаз светофора. Его лучик беззвучно говорит всем прохожим. «Путь открыт!», а машинам преграждает дорогу невидимой стеной. Машины мигом останавливаются, и Никита, стараясь не торопиться, шагает перед их вытянутыми мордами. Они горячо дышат: того и гляди рванутся вперёд.
        А милиционер говорит вслед Никите:
        - Ступай, ступай, Никита Кругликов, шагом марш до самого тротуара!
        У Никиты даже дыхание перехватывает: значит, и милиционер его знает? Он ступает на тротуар. А милиционер поднимает руку и — помните, как фокусник в цирке выпускает из рукава стаю голубей? — так и милиционер выпускает из-под руки быструю свору машин. Они рвутся вперёд с фырканьем и рокотом, а когда проезжают и в воздухе остаётся от них только сиреневый дымок, Никита идёт дальше. Идёт и важничает: «Это я иду, один иду, сам иду, без никого иду». Самый низенький из всех прохожих, с мешком для калош на спине, он первый раз в жизни один, без мамы, без сестры Марины отражается в стёклах витрин.
        Тут снова начинает сыпать противный мелкий дождь.
        Никита снимает мешок со спины, вынимает свои блестящие калоши, ставит их на тротуар и влезает в них обеими ногами. И, когда он делает первый шаг вперёд по Садовому кольцу, у которого, может быть, есть конец, а может быть, и нет, — позади него на мокром асфальте остаются два светлых сухих островка. Но они быстро становятся рябыми от капель и наконец пропадают совсем, такие же мокрые, как весь тротуар. Пропадают, будто и не были только что на этом месте две новенькие калоши, будто не вставил в них ноги мальчик Никита, будто не отправился он отсюда в далёкое путешествие.
        Глава 2. След простыл
        - Мама, он не пришёл! Я бегала в детский сад, но там только сторожиха. Она сказала: «Его и след простыл!»
        - Что же делать? — ответила мама, и Марина услыхала, как голос в телефонной трубке дрогнул. — Что же делать? Сбегай поскорей к Лопатиным — может быть, он зашёл к Серёже? И сейчас же, как узнаешь, позвони мне, сейчас же, Марина…
        - Хорошо, мамочка, я схожу. Но уж если он там, я надеру ему уши!
        - Не говори глупостей! — оборвала мама. — Я волнуюсь, а она…
        Уж если мама говорит «она» вместо «ты», значит, сердится. Поэтому Марина понимает, что уши и на этот раз драть не придётся. Она давно собиралась это сделать при подходящем случае. Подходящих случаев было много, но мама мешает. Мама, конечно, слишком мягко воспитывает Никиту.
        Марине тринадцать лет. У неё светлая коса, такая толстая, что лежит на спине совсем неподвижно, ровно посредине, меж тоненьких лопаток. Марина гордится своей косой и чистыми, без помарок, тетрадками. Она гордится даже своими промокашками и каждое утро разглаживает их утюгом.
        Марина уверена, что она одна на свете точно знает, что хорошо и что плохо, как надо и как не надо. В классе 6 «Б», где её избрали старостой, она воспитывает всех так усиленно, что мальчишки уже стали показывать ей язык и обещали окунуть косу в чернильницу…
        - Хорошо, мамочка, я схожу к Лопатиным.
        А в это время Никита шагает в калошах по мокрому широкому тротуару. Он шагает уже давно, и ноги спрашивают его всё настойчивее — не повернуть ли обратно. Никита не слушает их. Он обдумывает своё первое, очень важное открытие. Ведь все путешественники обязательно делают открытия. Вот и Никита сделал: оказывается, на этом кольце чудеса происходят только в сухую погоду. Как только пошёл дождь, он, знатный человек, отличник Никита Кругликов, опять стал для всех прохожих просто неизвестным мальчиком в расстёгнутой драповой курточке, в новых блестящих калошах и с каплями дождя на коротеньком носу.
        Стоп! Тротуар кончился. Он привёл Никиту на большую площадь. Тут стоит дом такой вышины, что верхние его окна и золотая звезда на верхушке прячутся в тучах. На площади встречаются четыре улицы. Они шумят и мчатся, как бурные реки. Посредине висит светофор. По его сигналу одна улица-река останавливает свой бег, а другая пересекает площадь и стучит, и гудит, и рокочет сотнями автомобильных моторов.
        Никите вдруг становится грустно. Он чувствует себя маленьким на большой площади, под дождём. Ему даже кажется, что он потерялся, совсем потерялся, навсегда. И больше никогда не увидит свой родной дом с медной ручкой на двери. И маму. И Марину. Но это лишь минута слабости. Вот зажигается зелёный свет для пешеходов, все идут, и Никита идёт вместе со всеми и оказывается у подножия высокого дома. Земля здесь вся перерыта, идти неудобно — того и гляди, провалишься в рыхлый грунт по колено.
        Никита стоит, задрав голову, и старается сосчитать этажи. Но, во-первых, он умеет считать только до двадцати, а этажей больше. Во-вторых, в глаза сыплет дождь. В-третьих…
        - Эй, малыш, шапку потерял!
        Кто-то огромный — наверно, великан — загораживает от Никиты весь высокий дом, даже золотую звезду на самой верхушке.
        Никита видит прямо перед собой морскую тельняшку, поперёк широченной груди полоска синяя, полоска белая, опять синяя, — и на тельняшке сбоку маленький комсомольский значок, точно такой, о каком мечтает сам Никита.
        И пряжку на ремне видит Никита, настоящую морскую, с якорем.
        Рассмотреть бы как следует и значок и пряжку. Но Никите мешает распахнутая ватная куртка, накинутая на могучие плечи великана, и большущие его руки, выпачканные каким-то чёрным маслом. Эти руки бережно отряхивают Никитину шапку и — раз! — натягивают её Никите на голову.
        - На-ка, получай, брат. Что надо сказать?
        - Спасибо, — говорит Никита и исподлобья разглядывает стоящего перед ним человека. Вовсе он не великан — просто подошёл к Никите совсем близко, потому и загородил весь дом.
        И человек разглядывает Никиту.
        - Да ты, брат, весь вымок! — говорит он. — Что ж ты гуляешь в непогоду?
        - И вы гуляете! — отвечает Никита и слизывает со щеки каплю дождя.
        - Э, ты, я вижу, мужик серьёзный, тебе палец в рот не клади! — Человек весело улыбается.
        Глядя на него, Никите тоже хочется улыбнуться, но он боится открыть рот, чтобы ему не положили туда палец.
        - Вы кто — моряк? — спрашивает Никита.
        - Моряк.
        - Настоящий морской моряк? — допытывается Никита.
        - Когда на флоте служил, был морской, а теперь сухопутный.
        - Сухопутных моряков не бывает, — говорит Никита.
        - Отчего ж? Бывают! — отвечает человек и, совсем как Никита, тоже слизывает со щеки дождевую каплю.
        - Не бывает, — упорствует Никита.
        - А вот и бывает! — не сдаётся человек.
        - А вот и нет! — наступает Никита.
        - Что ж, мы с тобой так и будем спорить? — спрашивает сухопутный моряк, и в глазах его загораются смешинки. — Так, значит, и будем до самого вечера — кто кого переспорит?
        - Я вас сейчас сразу переспорю… Где у вас корабль? — спрашивает Никита и задирает нос кверху: вот когда он поймал этого дядьку!
        Дядька достаёт папиросу и долго раскуривает её, пряча огонёк от ветра и дождя в шалашик из ладоней.
        - Поблизости мой корабль, — спокойно отвечает он.
        - А где же он плавает? — продолжает наступать Никита.
        - Сухопутный корабль посуху и плавает, — отвечает дядька. — Показать, что ли?
        Никита от радости чуть не подпрыгнул:
        - Ага, показать… пожалуйста!
        - Ладно. Шагай за мной.
        Они перепрыгивают через бугры и ямы, влезают на высокую мягкую гору земли, и за нею Никита видит большую железную машину. Она не похожа на корабль. Но зато она похожа на танк, потому что на её маленькие колёса надеты тяжёлые гусеницы. И это даже ещё интереснее. У машины длинная шея, а на шее — огромный зубастый совок. Сейчас совок опущен вниз, упёрся в овражек, и кажется, что это большой железный конь железными губами неслышно пьёт из земли весеннюю влагу.
        - Гляди, вот он, мой сухопутный корабль. По-правильному — экскаватор называется. И я, брат, здесь не гуляю под дождём, как ты, а работаю машинистом. Понял? Перед этим доминой скоро вырастет сквер, высокие деревья…
        - Когда скоро? — деловито справляется Никита.
        - Ну… скоро, — усмехается машинист и больше не глядит на Никиту. Встал одной ногой на подножку, достал из кабины инструмент, что-то в машине подкручивает, по чему-то постукивает.
        А Никите такой ответ не нравится. Если мама по вечерам спрашивает его: «Когда ты наконец уляжешься в постель?» — и Никита отвечает: «Скоро!» — то мама сердится: «Скоро» — это не ответ, — говорит она, — а вот так: чтобы ты через пять минут был под одеялом!»
        - Скоро — это не ответ! — подняв на дяденьку серьёзные глаза, говорит Никита. — А вот так: чтобы через три часа или через два тут выросли деревья.
        - Ладно. Раз тебе очень хочется, вырастут. Мы, брат, всё можем. Землю под весенние посадки таким совочком вскапываем — ковш называется, что разом полгрузовика земли набирает. Видишь?
        - Нет, — сказал Никита.
        Дяденька удивился:
        - Да вот он, ковш! Чего ты не видишь?
        - Как набирает, не вижу, — сказал Никита.
        - А ну, залезай сюда, в машину! — громко сказал машинист. — Залезай — кстати и дождь переждёшь!
        Никита поскорей вскарабкался в кабину и уселся рядом со своим новым знакомым на скользкое клеёнчатое сиденье. Машинист положил большие руки на рычаги, машина всхрапнула, вздрогнула, и совок, дрожа от напряжения, начал вгрызаться в землю. К машине подъехал грузовик и стал позади.
        - Сейчас мы с тобой на пару наберём горстку землицы, — сказал дяденька. — Так своим ребятам и расскажешь: «Был я напарником у машиниста экскаватора».
        Ковш поднялся вверх, длинная шея пронесла его по воздуху вокруг кабины, железные зубы разжались, и машина ловко и точно высыпала землю в кузов грузовика. Горстка была такая большая, что от тяжести грузовик присел разом на все четыре круглые резиновые лапы. А ковш уже опять грыз землю.
        - Добро! — говорил машинист, блестя белыми зубами, и Никита улыбался, гордый и счастливый.
        Так они славно работали, и дождь не мочил их в кабине, а когда из-за тучи косо взглянуло на них солнышко, Никита вспомнил о маме. Собственно, сперва он вспомнил о калошах: дождь прошёл, калоши можно снять, мама ругать не будет. И, хотя машина грохотала и дрожала и удержаться на скользком сиденье было трудно, Никита бесстрашно поднял сперва одну, потом другую ногу, снял калоши, уложил в мешок, а мешок закинул за спину.
        - Что, брат, дела ждут?
        Никита кивнул головой.
        - Ну, валяй спрыгивай. Приходи к вечеру проверять сад.
        - Приду! — Никита спрыгнул и упёрся ладонями в холодную мягкую землю. Калоши пребольно стукнули его подмётками по спине.
        Машинист высунулся из кабины:
        - Ты что ж, Никита Кругликов, приземляешься сразу на все четыре точки?
        Никита не оглянулся. Отряхивая землю с ладоней, он обдумывал своё открытие: вот опять светит солнце, и машинист сразу узнал, что его, Никиту, зовут Никитой.
        Глава 3. В подземелье и в поднебесье
        Уж и выдался денёк — то солнце, то дождик! Следующий дождь был такой сильный, что загнал Никиту в подъезд. Никита не отступил бы перед дождём, но в подъезде стоял генерал. Если боевому генералу можно спасаться от дождя, то не стыдно и Никите. Кроме того, может быть, удастся разглядеть, какие на генерале ордена. Вдруг, например, ему понадобится носовой платок, и он на минуту распахнёт шинель!
        Но шинель генерал не распахнул, орденов Никита не увидел; и вообще, как только Никита вошёл в подъезд, генералу подали длинную лакированную машину, и он уехал. В подъезде остались ещё двое людей — немолодая женщина в косынке и худой мужчина в очках, в брезентовом, как у пожарника, костюме.
        Женщина сказала:
        - Боюсь, у меня дома чайник весь выкипит.
        Никита стал в дверях. Он не слушал разговора взрослых. Он смотрел на улицу. По тротуару прыгали дождевые пузыри, из рваного жёлоба над дверью свисало живое серебряное крыло воды и, на лету свертываясь в струю, шумно падало на асфальт. Вдруг он услышал, как мужчина сказал: «Так, Анна Ивановна, мы и обслуживаем наше Садовое колечко: ты из поднебесья, я — из подземелья».
        Никита живо обернулся:
        - А у него есть конец, у кольца?
        - Ты что ж в разговор взрослых людей встреваешь? — спросила женщина. — И вообще, что это ты здесь один делаешь? Где ты живёшь?
        - Я близко, возле булочной, — сказал Никита.
        Отсюда, из дверей, если высунуть голову под дождь, видна была витрина, в которой стояла целая гора пышных булок и круглых хлебцев. Никита не прибавил только, что это совсем другая булочная, но ведь его никто про это не спрашивал!
        - Шустрый, — сказал мужчина.
        Никита отвернулся и стал было опять смотреть на падающую воду, но мужчина тронул его за плечо:
        - Так-то, тёзка Никита!
        Никита до того удивился, что даже рот открыл.
        - Чему ж ты удивляешься? Меня тоже Никитой зовут, по отчеству — Кузьмичом.
        Оказывается, под крышей чудеса продолжались и в мокрую погоду.
        - Вроде потише дождь? — сказала женщина. — Может, пойдём?
        - Маленький прошёл, большой начался, — ответил Никита Кузьмич.
        - В вашей речке теперь воды прибудет, — сказала женщина.
        Никита не вытерпел:
        - А какая ваша речка?
        Большой Никита сделал таинственное лицо и быстро проговорил маленькому прямо в ухо:
        - Моя речка Незнайка, летом Непросыхайка, в зиму Незамерзайка. — И повернулся к своей собеседнице: — Всё-таки придётся мне обратно спуститься.
        - Вы ж смену отработали, — сказала Анна Ивановна. — Что вы там, сокровища какие забыли?
        - Вот именно, сокровища. Свёрточек небольшой, — ответил Никита Кузьмич. — А на обратном пути я прямо к вам в поднебесье — чай пить. Договорились?
        И Никита Кузьмич вышел из подъезда.
        Он шагал, наступая на лужи, и брызги летели во все стороны из-под его сапог. «Эх, обувка на мне рабочая, не гостевая», — с сожалением взглянул он на свои сапоги. И очень удивился. Потому что рядом с его сапогами торопливо шагали по лужам маленькие, тоже забрызганные грязью, калоши. Конечно, они шагали не сами по себе: в них были обуты ноги меньшого Никиты.
        Никита Кузьмич остановился.
        - Ты куда это отправился? — спросил он.
        - Я с вами, — объяснил Никита.
        - Куда со мной?
        - В подземелье.
        - Э, нет! — сказал Никита Кузьмич. — Туда детям не разрешается. Ещё в речку свалишься, кто тебя знает!
        - Я знаю. Я не свалюсь! — ответил Никита. — Я вон на том экскаваторе ездил — напарником у машиниста — и то не свалился!
        - Вон что… напарником? — Никите показалось, что Никита Кузьмич собирается улыбнуться, и он тоже начал улыбаться, но старший Никита спросил: — А мать нас с тобой не заругает?
        - Не заругает! — воскликнул Никита. — Мамы дома нет, она дежурит в больнице, и Марины тоже нет. Они придут, и я как раз тоже приду!
        И Никита поднял на Никиту Кузьмича свои круглые светлые глаза. Глаза как бы говорили, что он самый хороший, самый послушный мальчик, что ему необходимо показать речку Незнайку и что если он эту речку не увидит, то уж и неизвестно, как ему дальше на свете жить.
        - Ну ладно, так и быть, пойдём, — согласился Никита Кузьмич. — Тут недалеко… — И они пошли к речке Незнайке.
        Никита старался шагать с большим тёзкой в лад, однако ноги у младшего были короткие, шаги получались мелковатые. И взрослый Никита придерживал свой широкий шаг.
        - Только гляди не заробей, — сказал он.
        - Не, я храбрый! — уверил Никита. — Я даже один раз за нашего кота Василия мыша поймал!
        - Как же ты его поймал? — удивился старший Никита.
        - Очень просто. Василий спал себе и спал. А мышь ходил себе по полу…
        - Не ходил, а ходила…
        - Ну, всё равно, а мыша ходила…
        - Да не мыша, а мышь, — опять поправил Никита старший.
        - Я так сразу первый и сказал, что мышь ходил…
        - Ах ты батюшки! — потерял терпение Никита Кузьмич. — Ну чем дело-то кончилось?
        - Васька спал и спал, а я как прыгнул, как схватил его за хвост…
        - Ваську?
        - Да нет, мыша! И поймал!
        - Ну, положим, это ты хвастаешь, — сказал старший Никита. — А хвастунов у нас не больно уважают.
        Никита умолк. Он и правда прихвастнул сгоряча. Был такой случай в жизни: Васька спал, Никита сидел на табуретке, а глупый мышонок вылез из-под пола и стал разгуливать прямо рядом с Васькиным хвостом. И, если бы Никита прыгнул, он, возможно, и поймал бы мышонка. Но дело в том, что Никита не прыгнул. Наоборот, он даже подобрал повыше ноги. Конечно, это было год назад, Никита был гораздо моложе, но всё-таки лучше ему не хвастать таким подвигом.
        - Пришли! — объявил Никита Кузьмич, и они остановились.
        Не было никакой реки. У их ног лежала круглая чугунная крышка. Никита Кузьмич наклонился, крякнул, поднял крышку, и перед ними открылся чёрный глубокий колодец.
        - Не заробеешь? — опять спросил старший.
        - Нет, — ответил Никита и облизнул пересохшие от страха губы.
        Никита Кузьмич шагнул в колодец и стал виден лишь по пояс.
        - Давай-ка спускай ногу.
        Он потянул Никиту к себе вниз и установил его ногу на железной перекладине невидимой лестницы:
        - Стоишь?
        - Стою.
        Снизу тянуло холодом.
        - Пока солнышко над головой, может, передумаешь?
        - Нет!
        Тут и правда из-за туч вылезло солнце и осветило всю площадь и ржавую чугунную крышку своим золотым светом. Сразу над асфальтом заструилось нежное, как дыхание, облачко пара, засияли стёкла в домах, и автомобили на повороте пустили быстрых зайчиков. Никите очень не захотелось прощаться с солнышком, но он лишь коротко вздохнул и стал спускаться.
        - Молодец! — слышал он снизу голос Никиты Кузьмича. — Молодец, тёзка! — И Никита чувствовал, как сильная рука брала его ногу и помогала ей нащупывать следующую перекладину.
        Так они спускались по крутой лестнице вниз, и становилось вокруг них всё холоднее, всё темнее, и Никита Кузьмич трижды спрашивал снизу: «Как дела?» — и трижды Никита отвечал: «Хорошо!» — хотя голосок у него стал теперь совсем тоненький и дрожал.
        - Прыгай! — скомандовал наконец старший, и Никита зажмурился, отцепил руки и прыгнул вниз.
        Здесь совсем не было страшно. Они оказались в круглом, как труба, туннеле. Светила неяркая электрическая лампа в проволочной сетке.
        Два Никиты — старший и младший — стояли на мостике с железными перилами, а под мостиком, по дну туннеля, катила мутные воды река и крутились маленькие островки грязной пены.
        - Вот она, моя Незнайка! — сказал Никита Кузьмич.
        - А зачем она? — спросил Никита. — Всё равно её никто не видит.
        Никита Кузьмич удивился его вопросу и как будто даже обиделся. Он снял очки и внимательно поглядел в светлые Никитины глаза.
        - Да, — сказал он наконец, — твоя правда: мою речку никто не видит. Незнатная речка, в географиях не обозначена, рыбы в ней не наловишь и корабли по ней не плывут, но…
        - Плывут, плывут! — вдруг закричал Никита. Вон, плывёт!
        И в самом деле, зарываясь носом в бугорки пены, вертясь в тёмных омутах, плыл по подземной реке кораблик.
        - Щепка прорвалась, — сказал Никита Кузьмич.
        - Нет-нет! — закричал Никита. — Это мой кораблик, я его сам сделал! Поймайте его!.. Пожалуйста!
        - У нас тут, тёзка, нырять не полагается. Пусть плывёт дальше, в Москву-реку…
        Но кораблик прибило к мокрой бетонной стенке туннеля, и, пока он покачивался на воде, Никита Кузьмич подцепил его багром и вытащил.
        Это была совсем незнакомая щепка. Но Никите так хотелось думать, что именно его кораблик плывёт по подземной реке!
        - Мой! — сказал Никита. — Только парус потерял. — И он засунул свой трофей в калошный мешок.
        - Всё! Теперь полезем, тёзка, обратно наверх.
        - А свёрток с сокровищами? — напомнил Никита.
        - И свёрток захватим.
        Никита Кузьмич открыл и закрыл какой-то скрипучий железный ящик и вынул свёрток. Он оказался обыкновенным бумажным пакетом, перевязанным простой верёвочкой.
        Никите очень захотелось сейчас же посмотреть, какие в нём сокровища. Может, камни-самоцветы? Они всегда хранятся в ржавых сундуках в подземельях.
        Но он не стал опять приставать с расспросами. Он только сказал:
        - В бумажном — плохо. Может порваться, какая-нибудь одна штука потеряется.
        - Не потеряется! Они все в одной цепочке! — Старший Никита взял младшего за бока и поставил на первую перекладину лестницы: — Лезь!
        Только Никита собрался лезть, старший опять скомандовал:
        - Стоп!
        Никита опустил обратно уже поднятую было ногу.
        - Несподручно мне со свёртком, — сказал Никита Кузьмич. — Дай я его тебе в мешок пока что засуну. Донесёшь?
        - Донесу! — сказал Никита. — Я даже Серёжу Лопатина один раз поднимал, а он во какой — самый первый на зарядке стоит!
        Тут Никита поскорей замолчал, потому что опять прихвастнул и побоялся, не получилась бы неприятность, как с Васькой и мышью.
        Никита Кузьмич засунул свёрток в Никитин мешок, затянул потуже верёвочку, и они полезли. Вскоре дохнуло им в лица свежим ветром, запахло дождём, где-то возле самых ушей Никиты зашелестели шины по мокрому асфальту. И вдруг глазам стало светло.
        - Ой! — сказал Никита и замер от восторга и удивления.
        Низкое солнце стлало по площади свои лучи, и из-под колёс машин, у самой земли, вставали маленькие радуги.
        - То-то! — ответил Никита Кузьмич. Его голова уже тоже показалась из колодца. — Эти радуги никто на площади не видит, только мы с тобой снизу.
        Подошёл милиционер.
        - Сынка водил подземное царство показывать? — спросил он Никиту Кузьмича.
        - Да, водил сынка, — ответил тот.
        Милиционер протянул руку, помог Никите вылезти.
        - Видал, парень, какой речкой твой батя заведует, а?
        - Ему речка не понравилась, — усмехнулся Никита Кузьмич. — Говорит, не видна никому.
        - Объяснить требуется, — сказал милиционер, и глаза у него сразу сделались строгие и неподвижные, как на фотокарточке. — Вот что, малый, без неё, без речки, наша столица чистой не будет. Она всю грязь собирает со дворов и улиц, все талые воды и уносит из города долой. Сделай, парень, конкретный вывод: не всякое дело, важное для народа, — на виду!
        - Он не поймёт, мал ещё, — махнул рукой Никита Кузьмич.
        - Нет, пойму! — сказал Никита громко, так громко, что на него посмотрели все прохожие с тротуара. — Я пойму обязательно.
        Когда до высокого дома осталось дойти совсем немного, старший Никита подал младшему руку.
        - Будь здоров, тёзка, — сказал он. — Теперь я пойду в гости, а ты отправляйся прямиком домой. Договорились?
        Никита грустно кивнул.
        Он ещё постоял на краю тротуара, глядя вслед Никите Кузьмичу. Вот тот поднялся на широкие ступени, вот уже вошёл в высокую дверь, в самую главную башню… Счастливый! Сейчас поднимется на самый верх, на двадцать шестой этаж. На таком высоком этаже, может, даже мама никогда не бывала. А Марина уж наверняка! А Серёжка Лопатин прямо лопнул бы от зависти, если б Никита забрался так высоко…
        Но теперь делать нечего, надо уходить.
        И тут ноги его начали гудеть, что они устали, и живот ворчать, что он хочет есть, и плечи жаловаться, что им надоело таскать мешок.
        В самом деле, верёвка от мешка стала почему-то острой и режет плечо. Калош в мешке нет — вот они, на ногах у Никиты. Почему же мешок тяжёлый?
        И вдруг он вспомнил: да ведь Никита Кузьмич забыл в мешке свёрток! Свёрток с сокровищами! Бедный Никита Кузьмич! Где ж он будет искать Никиту — ведь он даже адреса Никитиного не знает.
        И, не теряя ни секунды, Никита что есть духу помчался к высокому дому, к самой главной башне.
        Лифт был открыт. В нём на табуретке тихохонько сидела лифтёрша и читала толстую книжку.
        - Мне надо поскорей на двадцать шестой этаж, в поднебесье, к Анне Ивановне, — выпалил одним духом Никита.
        - Ну что ж, поедем к Анне Ивановне, — согласилась лифтёрша, закрыла книжку и повернула на стенке рычажок. Дверь в лифт сама собой закрылась.
        Никита хотел рассказать лифтёрше про сокровища, которые он везёт, но только он открыл рот, как лифтёрша объявила:
        - Вылезай! — И дверь сама собой опять открылась.
        - Не вылезу! — сказал Никита. — Мне ехать надо!
        - Приехали! — ответила лифтёрша.
        - Мне на самый верх надо! — возразил Никита.
        - Да мы и есть на самом верху, — сказала лифтёрша. — Просто лифт у нас неслышный и быстрый. Ты и не заметил, как мы быстро поднялись. Вот тебе двадцать шестой этаж, вот тебе дверь Анны Ивановны. Вылезай, пассажир дорогой!
        И Никита вылез.
        За то, что Никита принёс забытый свёрток, все его хвалили. За то, что он такой молодец, ему позволили смотреть в окошко сколько он захочет. И ещё дали бублик.
        На двадцать шестом этаже высокого дома, под самой золотой звездой, жила Анна Ивановна с дочерью, десятиклассницей Зиной. Над их окном плыли хлопья рассеянной тучи, а ниже подоконника летали птицы.
        Отсюда, с высоты, площадь показалась Никите игрушечной. По ней ползли троллейбусы величиной со спичечную коробку, а тротуары напоминали муравьиные дорожки. Садовое кольцо уходило в обе стороны от площади, и по нему бежали машины, похожие на жучков.
        Город был виден далеко. Кремль стоял перед Никитой как на ладони, и под вечерним солнцем жарко алели пятиконечные звёзды на башнях и светло сияли купола старинных церквей.
        Никита так засмотрелся, что Зина с трудом оттащила его от окна.
        - Ты кто такой? — спросила Зина.
        - Он мой приятель, путешествует по Садовому кольцу, — ответил за младшего Никиту старший.
        - Он путешествует, а мать, верно, волнуется. Вот мы сейчас этого путешественника домой отправим! — сказала Анна Ивановна.
        Но Никита в это время грыз бублик, во рту у него был шум, и этих неприятных слов он не услышал.
        Когда он съел последний кусок, в комнате сразу стало тихо, и в этой тишине голос Никиты Кузьмича произнёс:
        - Пришёл, понимаешь, парень из детского сада, а матери дома нет.
        Мамы и правда дома не было, и Никита грустно кивнул.
        И сразу возле глаз у Анны Ивановны улеглись добрые лучики морщинок, она протянула руку, погладила Никитин затылок.
        - Ах ты, бедный! — сказала она. — И ключей от дома у тебя нет?
        Ключей у Никиты действительно не было, и он опять кивнул.
        - Тогда подсаживайся поскорей к столу, — засуетилась Анна Ивановна, — выпей чайку с вареньем… Зина, налей ему. Наверно, проголодался мальчонка.
        Никита и правда проголодался, и чай с вареньем и бубликами ему очень понравился.
        - А ты кто? — спросил Никита у Зины.
        Она была в коричневом платье, и светлая её коса лежала на плече, поверх чёрного школьного фартука. Но Никита ни за что не поверил бы, что девушка, которая живёт выше птиц, — обыкновенная школьница, такая же, как его сестра Марина.
        - Кто я? — засмеялась Зина. — Мы с мамой небесные бакенщики!
        Прошлым летом в деревне Никита видел по вечерам на реке красные огоньки. Их зажигал знакомый бакенщик дядя Фёдор, чтобы в темноте пароходы знали свой путь, не садились на мель, не врезались в берега.
        - Бакены в небе стережём, — объяснила Зина.
        Она могла сказать, что каждый вечер зажигает звёзды в небе — Никита не удивился бы. Он уже начинал привыкать к чудесам.
        Зина повернулась к окну:
        - Гляди наверх. Видишь вокруг соседней башни венок из лампочек?
        На белом камне стены лежал едва заметный розовый отблеск.
        - Сейчас ещё не стемнело, и свет от ламп чуть виден, — сказала Зина. — А ночью вокруг всех пяти башен и вокруг острого шпиля засветятся красные веночки. Мы с мамой следим, чтобы они не погасли, иначе самолёты могут поранить себе крылья.
        Никита с уважением посмотрел на девушку и на её мать.
        - Запутала ты его совсем! — засмеялась Анна Ивановна. — Вообще-то я дворник… — Она дала Никите бутерброд с вареньем.
        - Мама у нас Млечный Путь подметает. Видал, в небе светится такая дорога, она вымощена осколками звёзд? Вот мама её и подметает… — Зина засмеялась, засмеялись влажные её зубы и ямочки на щеках. — Тебе у нас нравится? — спросила она.
        - Ага, — сказал Никита. Ему захотелось долго глядеть, как она улыбается. Но всё-таки пора было уходить.
        Он встал и вежливо поблагодарил за чай с вареньем.
        - Да, пора, тёзка, пора! — сказал Никита старший. — Всё!
        - Нет, не всё! — ответил Никита. — А сокровища посмотреть?
        - Какие сокровища? — удивилась Зина.
        - Камни-самоцветы, которые все в одной цепочке, — сказал Никита.
        - Что?! — спросил Никита Кузьмич и сдвинул на лоб очки.
        - Да! — не отступил Никита. — Вы сами сказали: «Сокровища забыл!» А я их принёс! Вот они, в свёртке!
        Тут Никита Кузьмич как схватится двумя руками за свёрток!
        - Ой, не могу, ой, уморил! — стал он охать, стонать и даже всхлипывать.
        И Никита увидел, что на глазах Никиты Кузьмича показались самые настоящие слёзы. И, хотя сделалось очень его жалко, Никита непреклонно стоял у двери, как человек, решивший не отступать ни на шаг.
        - Ой, чудак… — стонал Никита Кузьмич, а руки его в это время поспешно разворачивали бумагу.
        Из свёртка показался какой-то маленький хвостик, и Никита привстал на цыпочки, чтобы лучше видеть. Но Никита Кузьмич не торопился. Сперва он вытер глаза платком.
        - Да я… — начал было объяснять и опять всхлипнул. — Купил, понимаешь, к ужину… Забыл, понимаешь, на работе, а ты…
        Больше он ничего не смог выговорить и потянул за хвостик. Перед глазами Никиты растянулась длинная цепочка толстых розовых сосисок.
        - Хороши! — сказала Анна Ивановна. — Телячьи!
        И тут Никита увидел, что Никита Кузьмич вовсе не плачет, а просто смеётся до слёз.
        Тогда он сказал: «До свидания» — и ушёл.
        - Обиделся! — шепнула Анна Ивановна. — Ты бы, дочка, проводила его.
        В лифте Никита покосился на Зину: может, и она насмехается? Нет, Зина не смеялась. Внизу она придержала высокую дверь, чтобы не придавить Никиту, такого маленького. И ему очень захотелось, чтобы она считала его большим и сильным.
        - Наверно, я сейчас пойду путешествовать. Хочу проверить, правда, что у кольца нет конца, — сказал он.
        Зина посмотрела на него внимательными синими глазами.
        - Уже скоро вечер, — сказала она. — А кроме того, путешественники никогда не путешествуют в одиночку. Лучше завтра, в воскресенье, отправляйся вместе с мамой. У нас тут рядом станция кольцевой линии метро. Сядете в поезд, и, если вы будете ехать всё вперёд и вперёд, а приедете на эту же остановку, ты докажешь всему миру, что у кольца нет конца.
        Никита поднял на неё доверчивые глаза.
        - Да-да, — повторила она серьёзно и настойчиво, — путешественники должны беречь свои силы. Хочешь, я покажу тебе, где метро? Смотри: пойдёшь прямо, повернёшь направо и ещё раз направо. Где твоя правая рука, знаешь?
        Никита безошибочно поднял правую руку: там, в поднебесье, он ел бутерброд, и она была измазана вареньем.
        - Молодец! — сказала Зина.
        Она пожала ему руку, и Никите стало обидно, что рука у него такая маленькая да ещё липкая. Он слизнул с руки варенье.
        - Во чего у меня есть на память из подземелья! — сообщил он ей и достал из мешка свой кораблик.
        Зина вынула из кармана фартука потемневшую лампочку. Внутри лампочки что-то тихо звенело.
        - Хочешь? Она из небесного бакена. К сожалению, перегорела…
        - Хочу, — сказал Никита и сунул своё новое сокровище в калошный мешок.
        - Я тебе ещё подарю на память билет в метро, — сказала Зина.
        Он бережно взял и билет.
        После этого они простились навсегда, и Никита ушёл. Но вовсе не домой, нет. Он отправился разыскивать подземную станцию.
        Глава 4. Солнечный свет
        Легко поворачивать направо и еще раз направо, когда знаешь, где твоя правая рука. Но ведь Никита слизнул отметину. Значит, дорогу надо спросить у прохожих. Прохожие идут быстро. Только один старый человек с длинными седыми усами никуда не торопится. Но он стоит высоко на приставной лестнице, там, где начинаются окошки второго этажа, и стучит молотком.
        Никита останавливается и глядит. Человек отрывает от стены старую стеклянную дощечку и примеряет новую, с золотыми буквами. Никита знает: на таких дощечках написаны названия улиц и площадей.
        Но под той, которую старик оторвал, Никита видит выцветшую железку с буквами. Старик пытается отковырнуть и её, но железка не поддаётся. Старик хлопает себя по карманам, потом глядит вниз на Никиту.
        - Внучек, — говорит он, — подай-ка стамеску, вон она, у стены.
        Никита находит стамеску, лезет по лестнице вверх на три ступеньки.
        - Спасибо, внучек. Ты откуда ж такой взялся?
        - Ниоткуда, — говорит Никита, — я просто…
        - А, просто… — Старик оглядывает его добрым взглядом из-под лохматых бровей. — Тогда понятно. Интересуешься…
        - Ага, — говорит Никита.
        - То-то я вижу: влезть ты влез, а слезать не слезаешь. Так мы с тобой оба на лестнице и будем торчать?
        - Ага, — кивает головой Никита.
        - А дома у тебя кто есть?
        - Мама есть и Марина, только их ещё нет, — сказал Никита.
        - Вот теперь всё понятно, — согласился старик. — Тогда давай вместе посмотрим, какую я нашёл интересную штуку.
        Ему удаётся наконец оторвать от стены старую железку с буквами.
        - Что за железяка? — спрашивает Никита.
        - Эта «железяка», — отвечает старик, — друг-товарищ моих молодых лет.
        Он разглядывает кусочек жести, и Никита видит, как лицо его светлеет. Может, это вечернее солнце своим лучом погладило старого мастера по лицу, по глубоким его морщинам?
        - Мы с этой «железякой» видались, чтоб не соврать, побольше, чем полвека назад. Я тогда на Прохоровке учеником был. Теперь Трёхгорная мануфактура, слыхал?
        Никита кивает, но старик не смотрит на него. Опершись о стену плечом, он стоит наверху и разглядывает железку. Старенький пиджак его выбелен мелом.
        - Встречались мы с этой «железякой» и в революцию, в тысячу девятьсот пятом…
        - Мы такие длинные цифры ещё не проходили, — сказал Никита. — Мы только до двадцати считаем.
        - Ты запомни коротко: пятый год, — посоветовал старик. — В пятом году рабочие люди сражались с царскими солдатами, чтоб вот таким Никитам хорошо жилось на свете. — Он согнул длинные свои ноги, сел на самой верхней перекладине лестницы.
        - Мне хорошо живётся, — сказал Никита и уже хотел рассказать про «отлично» по морковкам, как вдруг увидел, что старик глядит вовсе не на него, а на железку. Он глядит на неё так, будто перед ним окошко, через которое далеко видно.
        Никита собрался спросить, что он там видит, но старик сказал сам:
        - Вижу как сейчас… На Садовом кольце сады снегом запорошены. А тут, на площади, — сугробы, на фонарях — снежные шапки, и трамвайные провода все в снегу. И — ни души, ни прохожего. Тишина такая, внучек, будто вся матушка-Москва притаилась. И только слышно, как снег поскрипывает под конскими копытами: трык-трак, трык-трак. Выезжает вон из того переулка, из-за сугробов, казачий разъезд… царские, значит, слуги — красные околыши, в кулаках нагайки. А я, внучек, вот тут, где сейчас наша с тобой лестница: прижался к самой стене и жду, чтобы казаки за угол завернули. И только они из глаз скрылись, я два пальца в рот и…
        - Фьють! — пискнул Никита. Он ещё не умел свистеть, а то бы обязательно свистнул.
        - Как выскочили мы из-за угла — все наши прохоровские, да из трамвайного депо, да с вагоноремонтного, — пятнадцать молодых ребят, и с нами одна девушка — маленькая такая, косы русые… Как выскочили мы все вооружённые…
        - Пушками! — сказал Никита и так махнул кулаком, что чуть с лестницы не слетел.
        - Нет, милый, — ответил старик. — Пушки только у царя были, а у нас, пресненских дружинников, — одни винтовки, револьверы да самодельные бомбы.
        - С бомбами как выскочили!.. — закричал Никита и от нетерпения влез ещё на одну ступеньку повыше.
        - Нет, внучек, бомбы потом пошли в дело. А в тот раз — ломы железные, топоры, пилы. Подпилили мы фонари и повалили их поперёк трамвайных рельсов. А как поддели трамвайный вагон ломами да как ухнул он наземь, только снежная пыль поднялась! Смотрим — бегут со всех сторон люди, наши, пресненские! Тащат доски и ставни, катят бочки, ворота с петель снимают. Мы сложили всё в груду, трамвайными проводами оплели, и выросла баррикада — ни пройти ни проехать. А наверху подняли знамя…
        - Красное! — опять крикнул Никита.
        - Красное, — ответил старик. — Когда поскакала на нас царская кавалерия — казаки и драгуны, — тут-то и запутались кони в проволоке и попадали. Вот, внучек, когда бомбы в ход пошли! И пришлось казакам и драгунам, которые уцелели, удирать пешими, только шашки свои на бегу придерживали, чтобы снег не мели…
        - Ур-ра! Наши победили! — закричал тут во всё горло Никита. Он и сам не заметил, как влез на предпоследнюю перекладину и стоял теперь отважно на самом верху лестницы, рядом со старым мастером.
        Старый мастер ответил не сразу. Сперва спрятал в карман железку, вынул оттуда два блестящих винта и накрепко привинтил к стене новую стеклянную — дощечку с золотыми буквами. И тогда обнял рукой узенькие плечи Никиты.
        - Нет, внучек, не победили, — сказал он. — Крепко ударили, но сломить всей ихней силы не смогли. Победили мы потом, в Октябре. В тысяча девятьсот семнадцатом году. Про это мы с тобой поговорим в другой раз, ладно? Всё равно не запомнишь сразу так много.
        - А я запомню покороче — в семнадцатом! — сказал Никита. — Потому что мы уже до двадцати считаем в старшей группе, и я за пять морковок получил «отлично»…
        - Вот это ты меня порадовал! — сказал старик. — Молодец! Ну, а слезать вниз ты всё-таки собираешься?
        - Нет, — сказал Никита.
        Он вытягивал шею и оглядывался вокруг. Он снял ушанку, чтобы она не мешала ему далеко видеть, и ветер трогал его лоб. Ветер прилетал с Баррикадной улицы. Теперь Никита знал: её звали так потому, что рабочие сражались там на баррикадах. Ветер прилетал с Дружинниковской улицы, и Никита знал: там дружинники защищались самодельными бомбами. Ветер летел с площади.
        - Можно, я ещё постою немножко? — сказал Никита.
        Старик не стал торопить его.
        Никита постоял немножко, потом они спустились на тротуар.
        - Можно мне подержать ту железяку? — спросил Никита.
        - Изволь. — Старик вынул старую железку. Её края разъела ржавчина, буквы стёрлись.
        - Подарите мне её, пожалуйста, — сказал Никита. Он уже представил, как сейчас спрячет своё новое сокровище, и потянул за шнурок на мешке.
        - Подарить? — Старик взял Никиту за подбородок, взглянул в светлые доверчивые глаза. — Внучек, позволь уж я отнесу её домой своей старухе. Вместе с нею мы тут воевали. Конечно, косы у неё давно не русые.
        Никита молча кивнул головой: ладно, пусть уж берёт она. И вздохнул.
        - Ты о старой надписи не жалей, — сказал старик. — Вот тебе вместо неё новая. — Он за плечи легонько повернул Никиту от себя: — Видишь, я табличку привинтил? На ней написано золотыми буквами: «Площадь Восстания».
        - Она на стене, — угрюмо сказал Никита, — она не снимается.
        - И что ж такого? — ответил старик. — Не обязательно всё, чем владеешь, прятать в свой мешок. Приходи сюда да смотри на неё почаще.
        - Я приду, — сказал Никита.
        Вечерний луч солнца прорвался между громадами домов. Луч блеснул на голых ветках, тихо погладил руки старого мастера и лёг светлой дорогой на мокром асфальте у маленьких ног, обутых в блестящие новые калоши.
        Глава 5. Двое на борту
        Старый мастер проводил Никиту до самой станции метро. Он застегнул Никите пуговицу на курточке, поудобнее пристроил за спиной мешок, где теперь вместо калош лежали ушанка и разные трофеи.
        Никита остался один между высокими колоннами. Мимо шли люди. Одни подходили к кассам, покупали билеты, по лестнице-чудеснице, которая по-настоящему называется эскалатором, уезжали вниз, к поездам. Другие входили в телефонные будки, крутили там белые диски и что-то неслышно кричали в чёрные трубки.
        Обогнав Никиту, в телефонную будку вошла девочка с папкой для нот. Встала на цыпочки, опустила монету.
        Дверь в будку была приоткрыта.
        - Мама, — услышал Никита, — это я. Не волнуйся, меня задержали на уроке музыки, я сейчас приеду.
        Мама! Может, и его мама уже вернулась и ждёт дома. Никите тоже очень захотелось сказать в телефонную трубку: «Это я. Не волнуйся…» Он подождал, пока девочка кончила говорить, и решительно вошёл в будку. У него в кармане уже давно ожидала такого случая подходящая монета. Но сколько он ни тянулся к аппарату, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, ему не удалось опустить монету в щёлку.
        - Давай, Никита Кругликов, я тебе помогу! — сказал за его спиной плотный мужчина в шляпе и с толстым портфелем.
        Монета аккуратно упала в щёлку.
        Никита встал на цыпочки и набрал номер.
        Но дома к телефону подошла не мама, а Марина.
        - Ты? Ты? — закричала она так громко, что трубка задребезжала в руке Никиты. — Куда ты пропал?
        - Я не пропал, — сказал Никита, косясь на мужчину с портфелем. — Вот он я, в метро… Я сейчас ещё немножко поеду…
        - Никуда ты не поедешь! — закричала Марина. — Я просто избегалась — тебя искала! Стой, где стоишь, и не двигайся с места. Я сейчас за тобой приеду!.. Нет, стой лучше у кассы!.. Нет, не надо, там кассы с двух сторон — ещё потеряешься! Стой возле самого эскалатора, где контролёр, понял? Стой и не вздумай с места сходить. Я сейчас!
        Никита повесил трубку и уныло побрёл к эскалатору.
        - Что, брат Никита, попало? — спросил вслед мужчина с толстым портфелем и начал звонить по своим делам.
        Никита подошёл к контролёру и стал неподвижно, как на посту. Он с грустью следил, как лестница-чудесница уносит людей вниз, туда, где идут подземные поезда. Сперва было очень много народу, потом все уехали, и вниз побежали пустые ступеньки. Никита пролез под локтем у контролёра и стал поближе к ступенькам, чтобы лучше видеть, как они бегут.
        Тут к контролёру подошла какая-то женщина. В одной руке у неё были два таза и ведро, а в другой — детская ванна. За ванну держалась маленькая девочка, за ведро — мальчик; девочка хныкала, а мальчик, увидев Никиту, стал строить ему рожи. Поэтому Никите захотелось с ним подраться, но он удержался и отвернулся.
        Контролёр сказал:
        - Нельзя, гражданочка. С громоздкими вещами не пропускаем.
        - А куда ж я теперь с ними должна? — сердито закричала женщина и, звеня ведром о поручни, двинулась к лестнице. — Нет такого закона, чтобы с детьми не пускать!
        - Не с детьми, а с тазами… — объяснил контролёр, отступая и загораживая ей путь.
        Никита тоже отступил на шаг ближе к ступенькам, потому что женщина уже оттеснила контролёра и теперь толкала Никиту ванной.
        Ведро звенело, девочка хныкала, женщина громко спорила, контролёр доказывал, мальчишка дразнил Никиту, как вдруг появился тот самый плотный мужчина из телефонной будки. Он очень спешил, по сторонам не смотрел и, прижав к животу толстый портфель, на ходу отрывал из книжечки проездной билет. У эскалатора он захотел обойти споривших. Шагнул вправо — налетел на мальчишку; шагнул влево — споткнулся о Никитины новые калоши; покачнувшись, выбил ванну из рук женщины, ухватился за Никиту да вместе с ним в ванну и свалился.
        И детская ванна со страшным грохотом помчалась вниз по эскалатору, имея на своём борту двух пассажиров.
        - Ой-ой-ой! — кричал Никита, но никто не слышал его.
        Люди со встречного эскалатора, слыша железный гром, с удивлением оборачивались и провожали глазами мчавшегося вниз пассажира. А Никиты и вообще-то не было видно.
        Внизу странное судно с двумя пассажирами стремительно вылетело далеко вперёд по мраморному полу и остановилось посреди подземного дворца. Наверно, оно пролетело бы ещё дальше, если бы не длинные ноги взрослого пассажира. Они не уместились в детской ванне и затормозили продвижение судна вперёд. Вокруг ванны собралась толпа. Люди смеялись так громко, что Никите показалось, будто на него рушится потолок.
        Большой пассажир молча вылез из ванны. Он вынул оттуда портфель, поставил на ноги Никиту и обтёр платком своё вспотевшее лицо.
        - Да, брат Никита, — сказал он, — на крейсерах я ходил, на подводках плавал, на самолётах летал, а вот на таком виде транспорта — впервые… — Он смущённо потёр лысую голову и стал поджидать ехавшую сверху женщину, чтобы вернуть ей её посудину.
        А Никита побежал к поезду. Он был очень доволен. Во-первых, обещал Марине не сходить с места — и не сошёл! Не его вина, что он оказался внизу! Во-вторых, не пришлось отдавать контролёру билет, драгоценный билет, подарок на долгую память…
        Через некоторое время, обежав подземное кольцо, поезд метро снова остановился на этой самой станции. Выходит — правда, что у кольца нет конца. Ни у Садового, ни у подземного, ни у какого. Где начало — там и конец. Никита доказал это всему миру.
        Очень довольный, он поехал, как все пассажиры, по лестнице чудеснице вверх. Твёрдая земля приближалась. Наверху возле эскалатора стояла Марина.
        - Это ты! — кричала она ему сверху голосом, который не предвещал Никите ничего хорошего. — Это ты! — И она даже побежала ему навстречу, но ступеньки под её ногами убегали обратно вверх, и у неё получился бег на месте.
        А Никита сам поднимался к ней навстречу и уже видел её маленькие крепкие руки, которые через секунду схватят его за ухо. Отступать было некуда.
        И она схватила его в охапку прямо с бегущей ступеньки. Она крепко схватила его обеими руками.
        - Марш домой, недисциплинированный мальчишка! — торопливо произносила ока свои сердитые слова.
        А по красным щекам её текли слёзы, и глаза её, круглые, как у Никиты, говорили совсем другое. «Бедненький мой, — говорили они, и Марина прижимала Никиту к себе и мешала пассажирам сходить с эскалатора. — Бедненький мой, куда же ты потерялся, мы так волновались!»
        Но тут подбежала мама, милая его мама; она не знала, что перед ней путешественник, который сделал важное открытие; она целовала его, щекотала своими растрепавшимися волосами и шептала какие-то непонятные слова, вроде: «Тяпа мой, тяпа единственный…»
        Когда они все втроём шли домой, Никита увидал, что на большой площади вырос сад. Ветви его были ещё голые, без листьев, но на них уже сидели воробьи и громко чирикали, — и, значит, это был настоящий сад.
        - Прямо чудо! — сказала мама. — За три часа вырос сад…
        - Да, это так, — кивнула головой Марина. (Она была счастливой девочкой, потому что из всех людей на свете одна точно знала, что — так и что — не так.)
        Они шли домой, а за их спинами продолжала работать большая машина. Она снимала с грузовика деревья, их корни были бережно упакованы в рогожки и ящики. Машина сажала деревья в приготовленные для них глубокие ямы, и от чёрных стволов и от голых ветвей на землю ложились первые робкие тени.
        - Это я рыл ямы, — сказал Никита, уже лёжа в постели.
        - Спи, мой маленький, — сказала мама и переглянулась с Мариной.
        Никита уткнул нос в подушку.
        - У кольца нет конца, — объявил он.
        - Он так устал, что заговаривается, — сказала Марина. Она завесила лампу газетой, чтобы не светила в лицо Никите, и опять стала писать аккуратными буквами в аккуратной тетрадке.
        Он и правда устал, глаза его сами собой смыкались, но ему нужно было рассказать так много! И он успел ещё произнести:
        - Я получил «отлично» по морковкам…
        - Глупый! — сказала правильная Марина. — Это называется не «по морковкам», а «по устному счёту».
        Но Никита не слышал её слов, потому что перед его глазами уже текла речка Незнайка, которая собирает в себя и уносит все ручьи большого города. И он увидел Анну Ивановну, которая метлой подметала осколки звёзд на Млечном Пути…
        …А Зина сказала ему: «Дай мне твою правую руку», и он не ошибся, и они вместе взошли на баррикады Пресни.
        - …по морковкам! — сказал он сквозь сон. — И потому меня все на улице узнавали даже по фамилии…
        - Да-да, — согласилась мама. — Конечно. Спи, сынок.
        И он уснул. А она ещё долго улыбалась, вынимая сокровища из калошного мешка, на котором её рукой, стебельчатым швом, чёрным по белому, было крупно вышито: «Никита Кругликов».