Жил-был Пышта Эсфирь Яковлевна Цюрупа
        Повесть о приключениях мальчика — весёлых и разных, а иногда трудных, о том, как неслух и озорник Пышта путешествует с комсомольской агитбригадой. В этой поездке открывается для него большой мир людей, их труд, их огорчения, их радости.
        Эсфирь Яковлевна Цюрупа
        Жил-был Пышта
        
        
        Дорогие ребята!
        Эту книгу написала для вас писательница Эсфирь Яковлевна Цюрупа. Многие из вас читали её книги: «У кольца нет конца», «Олешек», «Дед Илья и внук Илья», «Доброе утро, мальчишки».
        Работая корреспондентом «Пионерской правды», «Комсомольской правды» и других газет, Эсфирь Яковлевна Цюрупа много ездила по стране, встречалась с интересными людьми и обо всём атом рассказывала в своих очерках, рассказах, повестях, выступлениях по радио и в своих книгах для взрослых и ребят.
        Повесть «Жил-был Пышта» написана для вас. О чём она? О приключениях мальчика — весёлых и разных, а иногда трудных, о том, как неслух и озорник Пышта путешествует с комсомольской агитбригадой. В этой поездке открывается для него большой мир людей, их труд, их огорчения, их радости.
        Автор не скрывает от вас того нелёгкого, что порой встречается в жизни. Книга зовёт вас не проходить мимо плохого и защищать нашу хорошую советскую жизнь.
        Ну, а почему Пышту так смешно зовут Пыштой, вы тоже узнаете, прочитав повесть.
        Отзывы об этой книге присылайте по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43, Дом детской книги.
        Глава 1. Рёв дикого медведя
        По шоссе мчатся машины. Разные. Ревёт тяжёлый «МАЗ» — серебряный бык на радиаторе. Везёт трубы, как пушечные жерла. Стоймя едут стены с окнами, не них сложат дома. Гремят гусеницами бульдозеры и грейдеры — идут строить дороги и плотины. А с полей, подрагивая бортами, бегут грузовики, — тугие капустные кочаны, красноносая морковка, свёкла навалом… Шоссе, как река, движется, движется. По обочинам, словно по берегам, осенние вётлы машут вслед. Срываются рыжие листья, на лету прилипают к ветровым стёклам машин.
        Слышишь, сигналит маленький «Москвич»? Никак ему не обогнать вон тот голубой автобус. Чудак! Объехать не можешь? Автобус притормозил к повороту и мигает тебе задним красным глазом.
        - Эй, борода! — кричит водитель «Москвича». — Что стал? Правил не знаешь? Нет тут левого поворота!
        Из автобуса высовывается бородатый водитель.
        - Объезжай! — показывает он рукой. — Есть тут левый поворот. Зря сигналишь!
        Сердитый «Москвич» и другие машины умчались по шоссе, а мы с тобой, читатель, следим за голубым автобусом. Конечно, мы могли бы выбрать любую машину, однако тогда получилась бы совсем другая история, а не та, что нам с тобой предстоит.
        Не огорчайся, что наш автобус не похож на сверкающие никелем междугородные автобусы, где пассажиры покачиваются в откинутых креслах и двери на остановках открываются сами собой. Нет, это старенькая коробочка на колёсах. Но она выглядит молодцом. Умелые руки собрали её из остатков отслуживших свой век автомобилей и отремонтировали на славу. И на её боках поблёскивает солнце.
        Автобус пересекает спрятанную в вётлах речку, въезжает на улицу посёлка и останавливается. Но никто из него не выходит. Давай заглянем внутрь. Ага, внутри идёт спор.
        - Направо! — Это один из двух пассажиров.
        - Нет, налево! — Это водитель.
        Бородатый водитель, оказывается, несмотря на бороду, совсем молод. У него стриженая темноволосая голова и под свитером, на котором разместилось стадо оленей, — широченные плечи. Из шофёрского зеркальца упрямо глядит его карий яркий глаз, — два там не помещаются.
        - Она сказала «второй поворот налево»!
        - Нет, направо! — Пассажир строго глядит сквозь роговые очки. Он держит на коленях пишущую машинку. Над ним висят-покачиваются его пальто и фетровая шляпа.
        - А, братцы! Самое главное — куда-нибудь повернуть! — мирит их третий, поблёскивая рыжими насмешливыми глазами.
        И тотчас на его встрёпанную голову, на его смуглый лоб, сверху, с полки, сыплются свёрнутые картонные трубки: автобус двинулся.
        - Слушай ты, Фёдор бородатый, Миклухо-Маклай! Поосторожнее нельзя?
        - Всё правильно! — радуется водитель. — Вот улица Папанина! Сейчас будет её дом. Ребята, подберите плакаты! — командует он. — Влетит нам от неё за такую укладку… Владик, поаккуратней с машинкой… Женька, причешись!
        - Безнадёжно! — Женя тщетно приглаживает лохматую голову.
        Зелёная калитка. Клумба. Но почему калитка настежь, астры вмяты в землю? На крыльце следы ног, и — никого. Никто их не ждёт?
        Бородатый Фёдор выключает мотор, и в тишине сразу же становится слышен из дома отчаянный рёв. Радио, что ли?
        Какое там радио! Рёв дикого медведя. Нет, медведю так не справиться. Если подсоединить гогот гуся, визг поросёнка и вопли охрипшего петуха, тогда выйдет что-нибудь похожее.
        - Ы-ы-ы, вз-з-з-взви-ви-вишш… Хрр-хрр-хрр-крр-руяу-у-взы-ы-ы…
        И сквозь всё это пробиваются задыхающиеся человеческие слова:
        - Пышто поеду-у! Пышто не остану-усь! Са-ам поеду-у-у!
        - Тут что-то произошло… — с тревогой говорит Владик.
        Водитель даёт сигнал. Рёв смолкает. На крыльцо выходит девушка. Все трое говорят: «Майка!» — и выпрыгивают из автобуса.
        Она очень красивая, эта Майка, статная, темнобровая. Волосы, туго стянутые к затылку, падают на спину вольно раскрутившимся жгутом.
        - Не могу ехать! — говорит Майка и покусывает губы жемчужными зубами, а на густых ресницах накипают слёзы. — Я понимаю: я подвожу бригаду… Но деда вызвали в Челябинск, тётка заболела. Только что такси проводили на вокзал… А куда я брата дену?
        Тут из-за Майкиного локтя появляется злющая, вся в грязных разводах, физиономия. Из-под пятнистого от грязи лба глядят два светлых, очень сердитых глаза, а нос и губы вспухли от слёз.
        - П?што мне в школу надо ходить! Пышто я без тебя просплю! Пышто я обед тоже не умею сам готовить! А к дяде Егору не поеду, он мне уши накрутил!..
        - Соседей у вас подходящих нет? — спрашивает Майку Фёдор и разглядывает Майкиного брата.
        Майка всплёскивает руками:
        - Да какие нормальные соседи его возьмут? Вы даже не представляете, мальчики!.. — Она поворачивает голову, и тёмная волна её волос перелетает от одного плеча к другому. — От него у всех головы пухнут! Месяц, как учебный год начался, а деда уже три раза в школу вызывали!..
        - Пышто ветром промокашку унесло, я за ней в окно вылез!
        Фёдор внимательно смотрит на Майкиного брата, а Майкин брат внимательно глядит на Фёдорову бороду.
        - А почему ты всякую фразу начинаешь с такого странного слова «пышто»? Что за «пышто»?
        - Так ведь ему некогда выговорить нормальное «потому что»! У него получается «пышто». Его вся улица так и зовёт «Пышта».
        - Понятно, — говорит Фёдор. — Значит, ты — Пышта! А я — Фёдор.
        - А у вас борода приклеенная! — говорит Пышта.
        Тут поднялся хохот. Женя запустил пятерню в лохматые волосы и стал дрыгать ногами, у Владика очки запрыгали на носу, а у Майки слёзы высохли сразу и солнце вспыхнуло на смеющихся зубах…
        - Ох, приклеенная… ну и сказал… Сто раз тебе говорили — сбрей!..
        - Честное комсомольское, не приклеенная, можешь подёргать. — Фёдор наклонился к Пыште.
        Нет, Майкин брат не посовестился. Взял и дёрнул.
        - Да ты просто нахал! — возмутился Женя.
        - Ну и тип! — удивился Владик.
        Фёдор усмехнулся:
        - Действительно, ты — тип. Оставлять тебя одного не стоит. Придётся брать с собой.
        Майка за голову схватилась:
        - Ты с ума сошёл, Фёдор! А школа?.. И вообще. Он или лоб расквасит, или автобус перевернёт!
        Но Женя подёргал себя за лохматый чуб и решил:
        - По дороге заедем в школу, договоримся с учительницей. Будем с ним заниматься арифметикой и русским. И каждый вечер станем обмазывать его зелёнкой с ног до бровей, очень помогает.
        «Как же, дамся я вам — зелёнкой мазать!» — думает Пышта.
        - А нам без тебя никак нельзя, Маечка, — говорит Владик. — Ты одна умеешь играть на аккордеоне. И без тебя не будет ни песен, ни порядка.
        - И невозможно этого типа отправлять к дядьке, который крутит уши! — добавляет Фёдор.
        Но Майка не согласна. Майка сомневается.
        - Предупреждаю, мальчики. Не пройдёт двух дней, как вам тоже захочется отодрать его за уши!
        - Нет. Клянусь! — торжественно говорит Фёдор, и карие его глаза смеются Пыште.
        - Клянусь! — повторяет Женя. И Владик.
        «Правильные дядьки! — думает Пышта. — Нет такого закона у нас в Советской стране, чтобы детям уши крутить!»
        - Ой, какие ж вы замечательные мальчишки!.. — сказала Майка.
        И побежала и дом. И сунула в рюкзак Пыштины пожитки. А все вещи, которые в автобусе лезли под ноги и торчали из всех углов, она уложила складно. Потом бросила с крыльца в автобус Пыштино одеяло. Пышта насупился: если человек накрывается одеялом, на котором голубые ослы и зелёные утята, сразу видно, что это ещё не очень большой человек.
        Но Фёдор сказал:
        - Ну вот, теперь ты член нашей бригады.
        А Женя прибавил:
        - И имей в виду: если будешь нарушать дисциплину, высадим, и шагай себе по дороге!
        «Как же, высадят, — думает Пышта. — Нет такого закона в нашей стране, чтоб ребёнка высаживать. Скорей бы поехать! А то как бы не раздумали!..»
        Поехали! Поехали! Поехали! Ух ты-ы! Автобус мчится со скоростью 60 километров в час. А на задней поперечной мягкой скамейке лежит Пышта. Кому ещё из учеников второго класса приходится так спать? Никому. И, перед тем как уснуть, Пышта думает: «Автобус бежит. Значит, пол бежит. И скамейки бегут. А я лежу поперёк шоссе и всё равно бегу. Мчусь вперёд левым боком, правым боком — как захочу. И могу мчаться даже вверх ногами». И тут он задирает ноги вверх. Но из шофёрского зеркальца на него глядит внимательный карий глаз и краешек бороды. Ладно, можно и не болтать в воздухе ногами. Жизнь и без того замечательная…
        …Ведь вот счастье — каждый день обедать в новом месте: или в сельской чайной у шоссе, или варить суп из концентрата в лесу над костром.
        И Пышта сам вынимает концентрат из ящика, сдирает бумажку, бросает крепкий кирпичик в кипящую воду. Кирпичик разбухает, и вот тебе пожалуйста — уже не вода, а суп гороховый с салом булькает и швыряется тяжёлыми пузырями.
        День и ночь едет Пышта в голубом автобусе-агитмашине, на котором написано: «НЕ ПРОХОДИТЕ МИМО!»
        - Кто не проходи? Мимо кого-чего не проходи? — сперва удивился Пышта.
        - Мы — не проходи. Все комсомольцы и пионеры — не проходи. Если встретил безобразия и непорядки — мимо не проходи!
        - Значит, мы все НЕПРОХОД?МИМЫ! — сказал Пышта.
        И стали они Непроходимимами.
        - А что такое агитмашина, ты понимаешь? — спросил Фёдор.
        - Конечно, понимаю, — ответил Пышта. — Есть машина «Волга», есть «Победа», есть «Москвич», есть «МАЗ», есть «Агит». Разные марки.
        Все засмеялись.
        - Да нет, дурачок, — сказала Майка. — Просто это машина, в которой едем мы, комсомольская бригада агитаторов. Мы не только помогаем в уборке, мы ещё и агитаторы. Понятно?
        - Что едем — понятно, а про агитаторов непонятно, — сказал Пышта. Нарочно сказал, ведь он агитаторов сто раз видел.
        Владик поглядел на Пышту строго.
        - Агитатор, — объяснил он, — это человек, который агитирует.
        - Агитирует — тоже непонятно, — сказал Пышта упрямо, хоть был уверен, что всё отлично понимает.
        Все стали объяснять вместе. И вдруг оказалось — слово нерусское. Переведёшь — получается «волнователь».
        - Значит, мы волнователи? — удивился Пышта. — А дед говорит: «Не волнуй маму, не волнуй никого».
        Стали меж собой спорить: как лучше, понятней объяснить Пыште. Бились-бились, тут Майка и сообразила:
        - Пышта, расскажи, как твоя звёздочка завоевала первое место!
        А дело было так. Он с дедом собирал землянику и в лесу споткнулся о ржавый рельс. Дед сказал: «Когда-то здесь вагонетки известняк возили. Уж давно нет того карьера, где известняк добывали». Значит, металлолом? Конечно, металлолом! Ура!
        Вся октябрятская звёздочка прибежала на это место. Но старые рельсы разве оторвёшь от земли? Они прошиты корнями деревьев, держатся друг за дружку ржавыми болтами.
        Звёздочка пошла в соседний гараж. Но начальник гаража сказал звёздочке: «Нет!» — и стал глядеть в бумаги.
        И тогда Пышта произнёс свою первую в жизни речь, в точности все слова, которые говорил в школе вожатый Виктор:
        «Если вы, ребята, не поймёте, какое перед вами важное государственное дело, значит, вы плохие граждане своей Родины!»
        Начальник гаража удивился, что его называют «ребята». Он перестал смотреть в бумаги и стал смотреть на Пышту. А Пышта, не переводя дыхания, продолжал:
        «У вас под ногами валяется гайка или вилка, поломанная, без ручки (вилку он сам придумал), а вы считаете — мелочь? Нет! Пышто из вилок и гаек сварят новую сталь. А из стали много всего понаделают! И у каждого человека будет велосипед «Орлёнок»!»
        В кабинете у начальника стало тихо. И теперь Пышта почувствовал, что ребята далеко у двери, а он тут перед столом один.
        «Погоди, куда ты пятишься, друг Пыхтелкин? — сказал начальник гаража. — Что, говоришь, там у вас? Рельсы? Ладно. Пошли!»
        А когда через час вожатый Виктор и семиклассники сгружали возле школы с грузовика рельсы, начальник гаража объяснял:
        «Это ваш Пыхтелкин меня сагитировал! Убедительно у него получается: «пышто-пышто-пышто…» Такую речь произнёс, прямо сердце мне разволновал!..»
        - О-ой! — радостно закричал Пышта (не тогда закричал «ой», когда рельсы сгружали, а сейчас закричал «ой», в автобусе). — Ой, я понял, что такое агитатор и агитировать!
        Вот какие важные вещи узнал Пышта.
        А Женя показал ему много интересных штук, которые ехали с ними в автобусе: банки с красками, клей, картон, кисти, — чтобы выпускать стенные газеты, и «молнии», насмешливые «колючки», и «листки славы». И киноаппарат показал Женя, которым он будет снимать, и киноаппарат, которым будет показывать кино.
        - Может быть, — сказал Женя, — я тебя сделал помощником киномеханика. В прошлые поездки у меня был помощник.
        Ах, вот как! Оказывается, Непроходимимы уже ездили во всякие интересные поездки! И всё без Пышты! Прошлым летом они строили овощехранилище и даже птицеферму. Они убирали овощи, а Фёдор — он механизатор — даже тракторы ремонтировал. А сейчас дальние Прудковский и Заозёрный районы отстали, не выполнили плана. Скоро уже морозы, а картошка и овощи там ещё сидят в поле.
        И студенты поехали на подмогу, на уборку. Много поехало народу, несколько грузовиков. И голубой автобус. В нём настоящий клуб на колёсах, чтобы вечерами, после работы, показывать кино, выступать с песнями и с научными лекциями.
        Но только выехали из города — в голубом автобусе заглох мотор. И — ни с места! Пришлось Фёдору двое суток его ремонтировать. И вот теперь догоняют бригаду.
        - Я надеюсь, — Владик серьёзно смотрит на Пышту сквозь роговые очки, — надеюсь, что ты в этом вопросе уже разбираешься, знаешь, что наша страна живёт по плану?
        - Знаю, — отвечает Пышта.
        - Владик решил сделать докладик, — шепнул Женя Майке.
        Но Майка прижала палец к губам: «Тише!»
        - План составляется, — сказал Владик и заглянул в какие-то записи, — для каждой республики, для каждой области, для каждого района, для каждого города, для каждого колхоза…
        Пышта перепугался, что у этой фразы конца не будет до самого вечера.
        Но Владик произнёс:
        - Ну и так далее.
        Потом набрал дыхания побольше:
        - В плане записано, сколько нужно добыть угля или вырастить хлеба, или выплавить металла, или выткать ткани, или построить… — пальцем он нарисовал в воздухе двоеточие, — построить домов, электростанций, школ, библиотек…
        - Мухи дохнут, — шепнул Женя Майке.
        Пышта взглянул на окна: конечно, уже осень, осенью мухи дохнут от холода.
        - Ну и так далее. Повтори, что я сказал, — сказал Владик.
        - Ну и так далее, — повторил Пышта.
        Вмешался Женя:
        - Ребёнку нужно рассказывать весело! — Он повернул Пышту к себе. — Представь, Пышта, что ты живёшь не в нашей счастливой и плановой Советской стране, а в стране Неразберихе. Там фабрики и заводы работают без общего народно-государственного плана и выпускают всё, что им заблагорассудится. Например, вдруг стали производить только валенки и никаких штанов и шапок. Не хочешь ли ты, Пышта, носить на голове валенок? А вместо штанов… Братцы, что бы ему рекомендовать вместо штанов, а?
        - Я категорически возражаю! — завопил Владик. — Разве может ребёнок из такого рассказа понять всю важность государственных народнохозяйственных планов?
        - Ребёнок, можешь? — спросил Женя.
        - Могу! — ответил Пышта. — Потому что я не хочу носить на голове валенок! Пусть все заводы и фабрики делают по плану всё, что всем ребятам и всем людям нужно.
        - Ну, вот видишь! — сказал Владику Женя. — А ты, Владик, — догматик.
        Пышта перевернул незнакомое слово на знакомый лад: Владик-докладик. И всем это понравилось. Кроме Владика.
        Вот так они мирно ехали целый час или два, как вдруг Пышта возьми да скажи:
        - Давайте не поедем в Прудковский район! Они сами виноватые, что план не выполнили. Давайте лучше поедем туда, где собрали много яблок или ещё чего-нибудь вкусного!
        Такое хорошее предложение! Не думал Пышта, что Майка рассердится:
        - Не суди, о чём не понимаешь. Лето было дождливое, уборочные машины вязли! А ты винишь!..
        Но Пышта терпеть не мог, когда Майка его учила.
        - А ты, а ты… — бросился он в спор, — ты тоже меня всегда винишь! Когда я шёл через проходной двор, у меня галоша в луже застряла. Я её вытаскивал, а фуражка слетела. А тётя Катя в раздевалке сказала: «Отмойся, тогда являйся!» А пока я отмылся, урок начался, и Аглая Васильевна меня в класс не пустила. А ты меня ругала! А я был невиноватый!
        - Вот именно — виноватый, — сказала Майка. — Шёл бы улицей.
        - А улицей дальше! — всё громче спорил Пышта. — Пышто я опаздывал!
        - Выходил бы пораньше из дома!
        - А я не мог! Пышто у меня арифметика куда-то делась!
        - Ах, делась? С вечера надо ранец собирать!
        - А я мог, да? Мог, да? — Сердитый Пышта, как Петрушка из-за ширмы, выскакивал из-за спинки скамьи. — Не мог! Пышто я смотрел телевизор, а потом ты меня спать загнала!
        - А вот зря дед разрешает тебе смотреть телевизор!
        Спор разрастался, как буря. Волны вздымались всё выше. Казалось, они раскачивают автобус. Фёдор резко засигналил и затормозил. Картонные трубки посыпались Жене на голову.
        Оказывается, через шоссе идёт стадо. Фёдор сигналит, а коровы не боятся. Теснясь, притираясь к голубым бокам автобуса пятнистыми боками, они идут совсем рядом с Пыштой, и в окно входят запахи нагретой шерсти и молока. Коров Пышта побаивается, но потрогать бы шерстяной лобик и бугорки-рожки у того рыжего бычка!..
        - Пышта! Сиди на месте! Вывалишься!..
        Пастух щёлкает бичом. Коровы бегут рысцой, неловко вскидывая ноги, перескакивают кювет. А рыжий бычок остановился, глядит вслед автобусу большими ласковыми глазами. И вдруг, вытянув голову, посылает Пыште хриплое «М-м-му-у!». Прощается. Хорошо бы помычать ему в ответ, но они уехали дальше. Они торопятся. Им надо ехать без задержек, догонять свою бригаду.
        Мимо окон — посёлки, поля… Проносятся деревья — красные, рыжие, словно охваченные пламенем. Осень. От столба к столбу бегут провода, провисают, взбираются вверх, перебегают через перекладину на столбе и опять — вниз. На проводах качаются птицы, они, как пловцы, кидаются с проводов в воздух, будто в задачнике на картинке: три улетели, две остались, сколько всего?
        Низко над шоссе проходит вертолёт — толстобрюхая красная стрекоза, а крылья над головой как мельница. Когда его грохот смолкает, Пышта слышит голос Майки:
        - Приедем в Прудковский комитет комсомола, скажем: «Посылайте на самый трудный, самый отсталый участок!»
        Женя отвечает:
        - А на отсталом участке все будут в восторге! Закричат: «Ура! Здравствуйте!» Скажут: «Мы больше не будем плохими, будем хорошими!» И нашу бригаду встретят с оркестром в сто медных труб с барабаном.
        Такая встреча Пыште нравится, а Майке нет. Майка сердится.
        - Нам не нужны трубы и барабаны. Нам нужно быть нужными! — говорит Майка.
        Пышта смотрит в окно. Он играет со словами, которые сказала Майка. Он крутит их так и этак. «Нужно быть нужными, — бормочет он. — Не нужно быть ненужными». Ну конечно, это плохо, если им скажут: «Вы нам ненужные!» И как весело получается: «Вы нам нужные».
        «Так и будет, — думает Пышта. — Не могут быть ненужными люди, у которых такой прекрасный голубой автобус, и пишущая машинка, и киноаппарат, и такая большая банка с красной краской».
        Глава 2. Куда глаза глядят
        Пышта первым увидал вывеску: ЧАЙНАЯ. Майка взяла кошелёк, Женя — киноаппарат, и все выскочили из автобуса.
        «Чайная» только называется «чайной». На самом деле там можно съесть борщ и даже сосиски с капустой, их Пышта любит. А уж после сосисок стали пить чай. Женин киноаппарат всё заснял на плёнку: и совхозных рабочих, которые тут обедали, и как чай разливали из пузатых чайников.
        Пышта придвинул к себе самую большую кружку, и вдруг оказалось, что Майка не собирается покупать к чаю ни печенья, ни конфет. Пышта пригрозил:
        - Тогда я не буду чай пить!
        - Ну и не пей! — ответила Майка. — Это тебя дед уговаривает: «Открой ротик, я тебе положу кусочек!» А я не дед.
        Пышта обиделся:
        - Тогда покупай мне мороженое!
        - Нет, — отрезала Майка. — Денег мало, до стипендии далеко, надо расходовать с толком.
        И все сразу с ней согласились. А Пышта не согласился: «Почему сосиски — с толком, а мороженое — без толку? Можешь никому не покупать, мне одному. Когда Владик лекцию репетировал, он рассказал, что даже в голод Ленин велел: первый глоток молока — детям! А кто здесь дети? Я — дети. И во всех троллейбусах в городе висят плакаты: «Ешьте мороженое, ешьте мороженое, оно из натурального молока, оно питательное!»
        - Оно питательное, — сердито сказал Пышта.
        - Ничего, не отощаешь! — ответила Майка.
        И тогда Пышта громко сказал Майке:
        - Жадина-говядина!
        Из-за столов смотрят на него все обедающие, и буфетчица из-за буфетной стойки смотрит тоже. А он отваливается на спинку стула и болтает ногами — нарочно, чтоб отомстить Майке.
        - Я не жадина, — тихо отвечает Майка. Из её глаз на Пышту глядит горючая обида. — Деньги не мои, а общие. Все на них должны обедать много дней и ещё покупать бензин для машины.
        Женя отмахнулся от Пышты:
        - У несмышлёныша язык сболтнёт раньше, чем голова сварит.
        Владик сказал строго:
        - Маечка ответственная за финансовые дела бригады.
        - Всё равно жадина! Жадина говядина! — ответил Пышта.
        И тогда Фёдор взглянул на Пышту и сказал только одно слово:
        - Уходи.
        - Ну и подумаешь. — Пышта слез со стула. — И без вас куплю!
        И, топая ногами, чтоб всем назло, Пышта идёт к буфету. У него в кармане монета. Накануне отъезда Майка дала на мороженое.
        Он кладёт монету на стойку:
        - Дайте мне овсяных печеньев и мороженого на все деньги!
        Но буфетчица, наверно, глухая. Ведь бывают глухие буфетчицы. Белой салфеткой она смахивает со стойки крошки.
        - Без сдачи! — кричит Пышта.
        - Не ори, тут глухих нет! — Буфетчица обтирает стаканы.
        «Наверно, она меня воспитывает, чтоб я не забывал говорить «пожалуйста», — догадался хитрый Пышта и прибавил:
        - Пожалуйста!
        И буфетчица сразу же ответила:
        - Мороженого нет, печенья нет.
        - Как — нет? Вот печенье! В вазе!
        - Это продаётся на трудовые, заработанные.
        - А вот они!
        - Ты их заработал? Или сестра дала? Которая жадина-говядина?
        Пышта стал красный, как редиска. В самом деле: если Майка жадина, как же она дала ему монету? Пышта выкручивается:
        - А она их тоже не заработала. Ей просто так дали, стипендию!
        - За «так» одни тумаки дают, и то редко, — отвечает буфетчица. — А стипендию за старательное учение дают. И будь я твоей сестрой, я тебе тумаков надавала бы. И не за «так», а за дело. Ступай отсюда!
        И Пышта побрёл к двери. Теперь он не топает, идёт тихо, ждёт — не позовёт ли Майка.
        Но Майка глядит в свою кружку. Все глядят в свои кружки. И только глаз киноаппарата смотрит на Пышту. Пышта переступает порог, и дверь сама закрывается за ним.
        «Ну и ладно. Вот уйду куда глаза глядят. Потеряюсь насовсем. Вам же хуже. Ищите тогда!»
        Белая пыльная улица идёт от крыльца. По один её бок — дома с палисадниками, по другой — скошенное поле. Чтобы потеряться, надо идти через поле к лесу. Пока пойдёшь теряться, автобус уйдёт!
        Пышта топчется на крыльце. Чтоб выглядеть запятым человеком, он обчищает свои чистые башмаки о железную скобу.
        Почтальон подъезжает на велосипеде с моторчиком, идёт обедать. На крыльце глядит, как мальчик обчищает башмаки. Распахивает дверь:
        - Ладно, сынок, чистые уже, заходи!
        Но мальчик шагает со ступенек в пыль и отвечает странные слова:
        - Я не захожу, пышто я ухожу, — и уходит.
        «Первый раз встречаю человека, который обчищает обувь, выходя из чистого дома на пыльную улицу», — удивляется почтальон.
        А Пышта бредёт по улице. Его обгоняют две девочки с бантами в косах. Проезжает старик в телеге. Тётка загоняет во двор телка. Воскресный день, народу немало, но хоть бы кто поинтересовался, куда Пышта путь держит. Даже белая собачонка у калитки отворачивается, хотя он ей по-доброму почмокал. А кусты акации сквозь заборы недружелюбно наставили на него рогатые стручки.
        Настроение у Пышты делается всё хуже. Как вдруг он видит вывеску: КЛУБ. И у крыльца кто-то играет на гармони, кто-то щёлкает орешки. А две девочки с бантами уже стоят у кассы. А на афише — кубинец с автоматом и с бородой, как у Фёдора. И написано: «Цена билета 10 копеек».
        Зачем идти куда глаза глядят? Можно отлично затеряться в кино, там же свет тушат! И ещё десять копеек сдачи дадут на мороженое!
        И Пышта суёт в окошечко монету.
        - Тебе два, что ли? — спрашивает кассирша.
        «А может, тут детей без взрослых не пускают? Скажу — два, пусть думает, что я с кем-нибудь взрослым».
        Он вздыхает и говорит:
        - Два!
        Теперь не видать мороженого как своих ушей.
        В зале он усаживается на два стула и растопыривает ноги. Неудобно, зато уж никто не займёт его собственное второе место. Свет гаснет, начинается музыка. И Пышта забывает о всех неприятностях.
        Молодые кубинцы сражаются за свою республику. Горстка храбрецов атакует крепость кровожадного властителя Батисты. Фидель поднимает автомат над головой и, глядя прямо в глаза Пыште, произносит клятву: «Победа или смерть!»
        И все бойцы отвечают: «Победа!»
        В тёмном зале Пышта, сжав кулаки, шевелит губами:
        - Победа!
        …У Батисты солдат больше и оружия больше. Бойцы Фиделя отступают, потеряв в бою дорогих своих товарищей. Отряд уходит в самые высокие горы Кубы. В пути встречаются ему голодные люди. У них Батиста отнял землю и хлеб.
        «Мы вернёмся. Мы победим», — говорят им бойцы.
        - Мальчик, перестань дуть мне в затылок, сядь на место! — говорит девочка из первого ряда.
        Пышта не слышит. Он карабкается по горным тропам, за спиной у него автомат. И Пышта не замечает, как сдвинул коленки и освободил своё второе место. Кто-то в темноте вошёл в зал. И кто-то сел рядом.
        Дальше Пышта смотрит фильм уже не один, а вдвоём. Когда на свободный остров Куба, который принадлежит только кубинцам и больше никому, высадился вражеский десант и кубинцы сбрасывают его в море, Пышта так счастлив, так ёрзает и прыгает на стуле, что тот, кто сидит рядом, кладёт большую руку поверх Пыштиной руки.
        «Спокойно. Выдержка. Мы победим!» — словно говорит эта сильная рука. И когда народная армия побеждает, Пышта, переполненный счастьем, прячет лицо в бок соседу.
        Зажёгся свет, и все зрители встали, Пышта увидал: рядом Фёдор.
        - Я так и знал, что это ты! — говорит Пышта и, гордый, берёт Фёдора за руку. Он сразу приметил: все люди, которые с ними движутся к выходу, поглядывают на Фёдора и ласково ему улыбаются.
        - Пышто у тебя борода такая же, — шепчет Пышта.
        Но Фёдор молчит. И Пышта сразу вспоминает то, что вспоминать неохота; даже ноги его вспоминают, как топали всем назло. Чтоб поскорей отвязаться от жгучего стыда, Пышта торопится, он толкает человека, идущего впереди. Толкает и думает сердито: «Уж не может посторониться, если сзади ребёнок. Детей всюду без очереди пускают! Даже в парикмахерской!»
        - Прекрати, Пышта! — Фёдор сжимает Пыштино плечо.
        Но Пышту не остановишь, он свои права не уступит. А человек оборачивается, глядит на Пышту, на Фёдора:
        - Когда вырастешь, постарайся походить на революционеров не одной лишь бородой. Борода уму не замена!
        Тут их всех вынесло наружу.
        - Чего он сказал про твою бороду? — спросил Пышта.
        Вдруг Фёдор рассвирепел:
        - Он не про мою, а про твою бороду сказал!
        - Нет, про твою. Пышто у меня бороды нет!
        - Зато у тебя уши есть! — гаркнул на всю улицу Федор. — Уши так и просят, чтоб их надрали!
        Глава 3. Если сын — свинёнок
        Фёдор шёл широкими шагами и яростно тёр свой стриженый ежик на макушке. «Может, правда, Пышта ещё маленький? — думал он. — И с ним рано говорить о серьёзном? А надо только о машинах системы «Би-би», о бедных мышках, злых кошках, о плохом мальчике, который не мыл руки, и о хорошем, который мыл?»
        Уже видна зелёная вывеска: ЧАЙНАЯ. Уже виден Женя, который моет автобусу фары. Остаётся пройти совсем немного. Но Фёдор останавливается.
        - Не верю! — твёрдо говорит он. — Не верю, что ты — человек, который знает все марки автомобилей, фамилии всех нападающих и вратарей, и какой самолёт реактивный, а какой нет, и ещё тысячу вещей, — что ты ничего не понимаешь!
        С высоты огромного роста далеко, а ему нужно заглянуть поглубже в самые Пыштины глаза. И он садится на корточки.
        - Пышта! Скажи мне прямо: неужели ты ничего не понимаешь?
        - Я понимаю, — говорит Пышта.
        - Вот и я думаю, отлично понимаешь. Просто мозги у тебя набекрень. И это мне надоело. Я тебе мозги вправлю.
        - А уши? — быстро спросил Пышта.
        - Не нужны мне твои уши. Пошли обратно!
        Как — обратно? Почему? Автобус почти рядом! В него влезает Майка. В руках у неё свёрток.
        - Там пирожки! — с надеждой говорит Пышта. — И, может, жареные!
        - Никаких пирожков! — обрывает Фёдор. — Будем ходить и думать, пока ты не поймёшь, что сказал нам тот человек! Думай!
        - Про чего думать? Про бороду, что ли?.. — жалобно спрашивает Пышта.
        - А-а-о-о… — Фёдор в отчаянии рычит, как лев. — Неужели тебе в голову не взошло, что он говорил о самом главном в жизни?
        Пыште действительно это в голову «не взошло».
        - Да пойми! Он увидал: мой младший брат, расталкивая всех, лезет вперёд. Лишь бы себе получше, а другие хоть погибай! Он решил: значит, я ничему доброму тебя не научил, потому ты и растёшь такой себялюб, пуп земли!
        - Я не пуп! — возмутился Пышта. — Он такого не говорил, он про бороду…
        - Он сказал: «Походить на революционеров только бородой — этому грош цена. Делами надо походить!» Понял? Ну, думай!
        Пышта очень старается думать. Но, как назло, воробьи подрались под ногами. Потом промчался мотороллер — красный, с серебряной фарой, — тут уж ни один человек не смог бы думать. Из-за забора выскочил мяч, Фёдор наподдал его ногой, и мяч улетел обратно. Думать было просто невозможно.
        - Не получается, — пожаловался Пышта.
        - Ничего. Получится.
        Сели на брёвна возле сарая. За дощатой стеной похрюкивал поросёнок. Поглядеть бы — розовый или с пятнышками? И вернуться бы. Что у Майки в свёртке? Скорей бы уж Фёдор кончал вправлять мозги. Поговорит-поговорит да и простит. Скорей бы уж прощал.
        И вдруг Фёдор сказал:
        - Ты сейчас воображаешь, что я тебе повыговариваю да и прощу? И ты останешься таким же Центропупом? Не воображай! Не прощу!
        Пышта испугался. Как так не простит? И что ж тогда?
        - Потому не прощу, что отлично соображаешь. Но всё в свою пользу. И потому растёшь плохим человеком. Можешь расти хорошим, а растёшь плохим! Возомнил, что ты самый ценный, самый главный, Центропуп, а вокруг тебя все люди вертятся, как планеты вокруг Солнца. И всё человечество только для того существует, чтоб доставлять тебе удовольствия.
        Чтобы кормить тебя мороженым.
        Чтобы водить тебя в кино.
        Чтобы показывать тебе, как переключать скорости, и даже позволять сигналить, хотя сигналить, всем известно, запрещено.
        Чтобы покупать тебе красивые голубые кеды и стричь тебя в парикмахерской с зеркалами и без очереди. И даже вынимать для тебя из запаски резиновую камеру, чтоб ты мог с ней поплавать в пруду.
        Так вот, заруби себе на носу раз и навсегда; люди существуют не для этого.
        И будь ты сейчас не Пыштой, а вот этим поросёнком — розовым или в пятнышках, который хрюкает в сарае, — ничего не изменилось бы на свете, раз ты не человек, а всего лишь Центропуп.
        И твоя мама, если бы у неё родился не ты, а другой, хороший парень, так же работала бы сейчас в своей экспедиции, а может быть, лучше, раз у неё было бы меньше забот и хлопот.
        А из Майкиных ясных глаз не упало бы никогда ни одной слезинки.
        Пышта, Пышта! Народ сложил поговорку; «Кто посадил дерево, вырыл колодец и убил змею — прожил жизнь не зря!» А пока ты ничего доброго людям не сделал, считай: ты ещё на свете не жил! Ты вот сидишь воображаешь: «Я маленький, ещё не успел. А как вырасту — сразу героем стану!» Нет, если ты стараешься только для себя, не вырасти тебе героем! А знаешь, кто из тебя получится? — И тут за дощатой стеной прозвучало: «Хрю-хрю-хрю…» — Точно! — сказал Фёдор. — Вырастет из сына свин, если сын — свинёнок! Это про тебя Маяковский сочинил.
        - Не про меня! — закричал Пышта.
        - Ах нет? Ну так скажи, что ты сделал для людей хорошего?
        Пышта уже рот открыл, чтоб назвать много прекрасных дел. Но ни одно подходящее слово не прибежало к нему на язык.
        - Вспоминай, вспоминай… — Фёдор стал стругать палочку.
        Пышта вспомнил зелёное стекло — отдал его соседскому Лёше, не пожалел. И два нечервивых ореха в придачу дал. Правда, Лёшина мать вернула стекло (орехи не успела, Лёшка съел) и велела сию же минуту отдать пластмассовую вставочку для пера, которую Лёша подарил Пыште взамен… Ну, раз принесла обратно — значит, не считается.
        Пышта вспомнил пузырёк с каплями. Дед просил: «Неси поскорей, внучек, сердце пошаливает». И Пышта приносил. Но часто Майка успевала раньше Пышты и сердилась: «Тебя сто раз попроси, пока ты сдвинешься!..» Наверно, тогда тоже не считается?
        Ура! Он нашёл рельсы в лесу! И звёздочка заняла первое место!.. Да… Зато когда одна тётенька дала ему железяку, он припрятал её под лестницей — сделать интересное для себя. Девчонки её нашли и сунули в общий мешок, чтоб для заводов, чтоб для страны. Но всё-таки, наверно, тоже не считается…
        Ничего он не может вспомнить. Ничего. Как же так? Он всегда считал себя очень нужным, очень хорошим человеком…
        Фёдор стругает палочку и вдруг слышит непонятные звуки: «Пшт… пшт…» и тоненькое, жалобное: «И-и-и-и…»
        - Ты что, Пышта?
        Он разнял прижатые к лицу Пыштины кулаки, увидал красный нос и мокрые щёки:
        - Ты, никак, плачешь?
        - Пышто я стараюсь-стараюсь… и ничего не могу-у… — И Пышта заплакал ещё горше. — А колодец я ещё не умею… А змея мне ещё не попалась…
        Фёдор сгрёб его в охапку, и, хотя Пышта уже ученик второго класса, усадил к себе на колени, и обнял покрепче.
        - Ладно, Пышта, не старайся. Всё равно нельзя вспомнить то, чего не было. Давай начнём жить сначала. Давай делать хорошее. Давай стараться быть похожими на настоящих людей… Ну, выше нос!
        Пышта поднял к Фёдору покрасневший нос. На кончике висела слеза. И Фёдор улыбнулся Пыште. И Пышта улыбнулся Фёдору. И обхватил его крепкую шею руками, и заговорил быстро-быстро в самое ухо:
        - А дерево я посажу сегодня. Для всех людей. Пышто у меня как раз есть подходящая косточка. Черносливовая. Годится?
        - Годится! — ответил Фёдор. Правда, он не знал, что косточка из компота. А Пышта не знал, что из варёных косточек деревья не вырастают. — Валяй сажай! — сказал Фёдор и своим красивым, белым, глаженым платком высморкал Пыштин нос.
        Глава 4. Погляди наверх, мама!
        - Пышта, напиши маме! — сказала Майка.
        - Не могу, пышто на ходу трясёт! — Пышта не любит писать.
        - Хорошо, пока обдумай всё, что расскажешь маме в письме…
        Пышта думает. Он сидит рядом с Фёдором. Скоро вечер. Автобус бежит навстречу темноте. Он зажёг фары и перемигивается со встречными машинами. Чтоб не ослеплять друг друга, шофёры выключают фары, остаются только узенькие подфарки, и кажется, что машины жмурятся, как кошки.
        Про это обязательно надо рассказать маме. Никогда ещё Пышта не видал столько машин, сколько пробежало за сутки мимо окон автобуса. Кузова их плотно затянуты брезентом, там укрыто зерно, чтобы ветром его не сдуло на большой скорости. В ящиках едут яблоки, едут огурцы, подрагивая зелёными макушечками. И покряхтывают, осторожно погромыхивают в кузовах бочки; может, в них сидят красные помидорчики, которые любит Пышта…
        - Что везут? Что везут? Что везут? — целый день спрашивал Пышта.
        Владик сказал:
        - Всё, что везут, называется одним словом: УРОЖАЙ…
        …Мама, везут урожай. Наверно, самому огромному великану, у которого миллион миллионов зубов, не разжевать, не проглотить всех морковок, всех кочерыжек, всех огурчиков, которые проехали по дороге сегодня.
        Навстречу автобусу бежит серый асфальт. Пролетают потемневшие деревья, посёлки. В домах — первые огоньки. Над полями в небе ещё горят раскалённые облачка.
        …Мама, самое главное надо тебе рассказать. Мы все, Непроходимимы, останавливались сегодня в колхозе «Первомайском». Ходили по колхозному саду; шли, шли, ноги устали, а сад не кончился, он до самого горизонта.
        Мама, а яблоки, груши и сливы из этого сада уже давно сняты, уехали в поездах и в самолётах улетели в разные города. И даже на дрейфующей льдине в Ледовитом океане сейчас едят эти яблоки.
        А мне дали яблоко с красным боком и грушу с твёрдым хвостиком. И ещё я тебе напишу в письме про птичью ферму. Это такие длинные дома с окошками, на окошках сидят куры. Не все, конечно, а те, которые любят смотреть на улицу.
        Куры там все белые и все разговаривают вместе, поэтому там страшный шум. Когда мы проходили по их помещению, они все вместе поворачивали шеи и спрашивали: «Кто-кто-кто? Куда-а, куда-а?»
        А птичница Зина сказала, что они совсем не то говорят, а спрашивают у заведующей фермой: «Когда-когда-когда-а-а хорошие корма дадут?»
        А потом прибежала одна девчонка и закричала:
        «Где завфермой? Скорей! Там утята прилетели!»
        Я не знал, что утята умеют летать, у них же такие короткие крылышки! Мы тоже пошли посмотреть. Оказалось, они прилетели не на крылышках, а на самолёте, в ящиках. Ящики раскрыли. Смешные утята: растопырили крохотные крылышки и побежали вперевалку. Теперь их будут на ферме откармливать. Мне хотели одного подарить, но Майка сказала: «Где его держать? Мы в автобусе его намучаем». И не взяли.
        Мы там с Женей всё хозяйство на киноплёнку снимали. Он снимал, а я крышечку чёрненькую от аппарата держал. Женя сказал: «Всюду будем показывать, как первомайцы работают, чтоб у них учились».
        Мама, там всходы на поле такие густые и зелёные, что я даже забыл, что осень. Как будто зелёная меховая шкура, нигде земля не просвечивает. Даже хочется погладить. Мне позволили выдернуть один росток, чтоб я увидал, как он растёт из зерна. Но уже никакого зерна там нет, оно уже все силы отдало стебельку, и листьям, и корешкам. А летом каждый росток станет колосом, а в колосе сложатся семена, а осенью их посеют, из них опять вырастут ростки и семена… Мамочка, ответь мне, пожалуйста, в письме: как сделалось самое первое зёрнышко, и ещё кто родил самую первую кошку? Я Майку спрашивал, она сказала: «Отвяжись с глупостями, некогда!»
        Мама, а коровам в коровнике их коровий обед возят в висячих вагонетках по рельсовой подвесной дороге. А мне дяденька-дояр позволил, и я прокатился в такой вагонетке и чуть не вывалился, но всё-таки нет. А коров там много, их доят не как у нас соседка Люба, не руками, а электрической доилкой. Потом приехала длинная машина-молоковоз, всосала молоко в свою огромную бочку и увезла. А потом мы выступали в клубе. А наш Фёдор рассказывал про всякие машины. И про шахту. Он раньше в шахте работал. У него дед шахтёр и отец.
        Мама, я Фёдора люблю. Он мой самый первый друг. Он уже совсем взрослый, нашей Майки на шесть лет старше, и у него борода. А Майка вредная, дразнит его из-за бороды. Он со мной занимается арифметикой, а Владик и Женя — русским письменным. А с Майкой мы не занимаемся, потому что сразу начинаем спорить… Мама, завтра мы уже приедем в районный центр Прудки…
        Так Пышта в уме сочиняет маме письмо. В автобусе зажглись яркие лампы на потолке. А за окнами, над полями, ещё держится неясный, грустный свет. А может, потому он грустный, что Пыште очень захотелось увидеть маму? Где-то она ходит по горам в своей экспедиции? А он тут едет. Много земли и неба между ним и его мамой. Лучше не глядеть в окошко на тёмные поля, лучше глядеть на всё в автобусе.
        В автобусе и вечером свои дела.
        - Пышта, так и не надумал, что маме писать? Спать пора!
        Пышта долго жуёт баранку. Не пошлют же человека спать с полным ртом!
        Все заняты делами. Владик листает блокноты, там записаны его лекции, много цифр. А Женя вырезает в картоне сквозные буквы. Картон приложишь к бумаге, мазанёшь сверху краской — и пожалуйста: на листе готова печатная буква. Можно печатать плакаты, афиши, «молнии». Раз — и готово!
        …Мы сегодня напечатали «молнию», мама. Женя с Майкой печатали, а я краску мешал. Там в «Первомайском» строится школа. Мы пришли, а каменщики сидят покуривают, сердитые-пресердитые. Увидали — на нашей машине написано: «Не проходите мимо!» — и говорят: «Хорошо бы вы, ребята, на растворном узле «молнию» вывесили! Они нам раствор не подвезли, мы кирпичи не можем класть, время теряем!» Мы поскорей напечатали «молнию». И наклеили. И видим — раствор везут на стройку. Мама, может, там лодыри, на этом узле? А может, люди из страны Неразберихи, не знают, когда нужно раствор везти?..
        Пышта задумался и нечаянно проглотил последний кусок баранки.
        - Проглотил? Ну, всё, ложись спать.
        - А песни?
        Пышта любит, когда поют песни. У Фёдора голос густой, бас. А у Майки — нежный, с колокольчиками. А когда поют «Пусть всегда будет солнце», последние слова отдают Пыште. Он поёт: «Пусть всегда буду я!»
        Когда первый раз запел, Женя спросил:
        - Мне почудилось, где-то грачонок вывалился из гнезда, верещит.
        Пышта обиделся. Но Фёдор сказал:
        - Пусть каждый человек поёт своим голосом!
        И Пышта поёт своим голосом: «Пусть всегда буду я!»
        - Ложись, Пышта. Сегодня песен не будет.
        Ничего не поделаешь. Уже он доел вчерашние пирожки с капустой, они оказались жареными. Уже полил из чайника землю в консервной банке, он вчера посадил в неё черносливовую косточку. И вот Пышта лежит под одеялом, на котором пасутся голубые ослы и зелёные утята, и напоследок перемигивается через шофёрское зеркальце с Фёдором. О чём они перемигиваются? У них тайна. Вчера там, на брёвнах, Фёдор подарил Пыште подарок. Про него знают только они двое. Что за подарок? Это — мерка. Очень важная, нужная каждому человеку. Но невидимая. Она не метр, не километр, не грамм, не тонна, название у неё очень длинное, вот такое:
        А КАК БЫ ОЦЕНИЛ МОЙ ПОСТУПОК САМЫЙ ВАЖНЫЙ ДЛЯ МЕНЯ ЧЕЛОВЕК?
        - А какой человек, ты сам выбери, — сказал Федор. — Выберешь и приложи нашу мерку — измерь свой поступок. И сразу увидишь, хорош он или плох.
        Ну и пусть мерка выдуманная, пусть невидимая, но всё равно она им обоим очень нужна.
        - Пышта, закрой глаза! — командует Майка. — Спи!
        Ладно уж, он закроет. Но не совсем. А чтоб в щёлку видеть небо. В небе догорают пёрышки облаков.
        Вчера Фёдор рассказал, что на Севере, где служил на флоте, солнце светит только в короткое лето, а потом уходит, и на долгую зиму наступает ночь. И солнечного света ждут растения, и звери, и люди. Люди складывают песни и сказки про его добрую силу, про тёплые руки-лучи, которыми оно растопит снега и разрисует цветы и травы.
        Но однажды люди рассердились на солнце:
        - Зачем уходишь? Без тебя матери сутулят спины, чтоб видеть глаза своих детей. И олени склоняют рога, чтоб различить мох-ягель.
        Но солнце уползло за край земли. А один несогласный человек схватил солнце за его огненный хвост. Руки храбреца обуглились, кудри покрылись пеплом. Но он вырвал у солнца много золотых и розовых перьев, полную пригоршню солнечной красоты.
        И теперь над землёй повсюду — ярким ли, нежным ли пламенем — горят огненные пёрышки в уже холодном вечернем небе. И все люди глядят и знают: солнце живо, оно вернётся!
        …Погляди наверх, мама, может, над тобой тоже сейчас горят пёрышки?..
        Закат угасает. Пышта закрывает глаза. Почти совсем.
        - Теперь над ним хоть из пушек стреляй — не разбудишь, — говорит Майка. — Фёдор, репетируй, твоя очередь!
        Фёдор — одна рука на руле, другая дирижирует — произносит своим рокочущим басом:
        Отечество
                славлю,
                                    которое есть,
        но трижды —
                            которое будет!
        Милиционер на освещённом перекрёстке отдаёт ему честь. Наверно, решил, что Фёдор приветствует его, а не отечество, которое есть, и трижды, которое будет.
        Автобус высвечивает фарами придорожные голые деревца, и последние листки на ветках вспыхивают ему навстречу, словно крохотные огненные флаги.
        Глаза 5. Как подвозили бабку
        Надо мчаться без остановок. Но только начнёт водитель выжимать скорость, только стрелка на спидометре возьмётся отщёлкивать километры, обязательно задержка.
        Вот на обочине стоит высокая старуха в тёмной шали. Через плечо корзина, у ног ящик и мешок, в руке здоровая кошёлка. Увидала автобус — подняла руку.
        - Голосует бабка! — объявляет Фёдор. На шофёрском языке это значит — просит подвезти. — Уважим?
        - Она старая, ей тяжело с вещами, — пожалела Майка.
        Значит, уважим. Фёдор тормозит. Высокая старуха лезет в автобус и зорко приглядывает за вещами, которые втаскивает Фёдор.
        Вещи ведут себя шумно.
        Из корзины высунули носы утки и крякают в три глотки. Мешок на полу ворочается и визжит поросячьим голосом. Только ящик ведёт себя тихо; сквозь редкие планки видны мягкие кроличьи уши. А кошёлка…
        - Поаккуратней, милок, не разбей, там яички. Мне недалеко, до поворота довезёшь, а там я доберусь…
        Сажали одну пассажирку, а посадили целую компанию.
        - Откуда едете, бабушка? — спрашивает Майка.
        - Да из Прудков, доченька, из Прудков…
        - Так вам в обратную сторону! Мы сами в Прудки едем!
        - Да нет, милая доченька… Такая история вышла: зятёк, дочерин муж, мне попутную машину сговорил, а я притомилась в машине и уснула. Он меня и провёз мимо поворота, где на рынок сворачивать. Вы уж меня до поворота обратно свезите. Там рыночек у станции, бойкий! А опоздаешь, так и не продашь своё трудовое, своим горбом наработанное…
        - Бабушка, а разве у вас в Прудках рынка нет?
        - Как не быть, милая, есть рынок! Так ведь люди у нас в Прудках завистливые. Лишнего яичка не продай — так и едят глазами: «Где взяла?» А где я взяла? Курочек держу…
        Вдруг Женя повернул к бабке свою кудлатую голову и очень невежливо спросил:
        - А ещё в Прудках магазин есть, яйца продают задёшево, какой дурак станет покупать у вас втридорога! Так ведь, бабушка?
        Старуха обиженно поджала узкие губы.
        - Молод ты, милый, судить, — отвечает она. — Тебе невдомёк, что я курочек пшеном, чистым зерном кормила, от себя последнюю кроху отнимала. Мне нет расчёта яички задаром отдавать.
        Пышта думает: экий Женя невежа, обидел старуху.
        - Пышта, время! — говорит Владик. — Начинаем урок. Устный счёт. Не отвлекайся. Что ты там делаешь у ящика?
        - А я и так считаю, — отвечает Пышта. — Сосчитал: тут четыре кролика.
        - Четыре, милок, четыре, откуда у меня их много будет…
        - Считай: одна пассажирка, да четыре кролика, да поросёнок, да три утки. Если прибавить к постоянному населению автобуса, сколько получится пассажиров?
        Майка не согласна:
        - Ты ему на сложение, а ему нужно все четыре действия…
        Бабка раскрыла кошёлку с яйцами, проверяет — не побились ли.
        Пышта поглядывает на кошёлку нежно: вот бы зажарить яичницу! Глазунью! Ну хоть на три желтка. Для него одного. Для одного? А остальным с голоду умирать, да? Надо яичницу из ста яиц, чтоб всем хватило!
        - Пышта, ты считаешь или нет?
        «…Одна бабка, прибавить поросёнка, прибавить четырёх кроликов и трёх уток, и ещё пять Непроходимимов — четырнадцать».
        - А теперь сосчитай, сколько в автобусе ног!
        Пышта складывает: у кого две ноги, у кого четыре — морока!
        - Не хитри, не складывай! Умножай! Три утки по две ноги да четыре кролика по четыре, и людей не забудь.
        Женя помогает Владику на свой лад:
        - Давай, Пышта, множь людей на ноги, ноги на уток, уток на кроликов… — и получает от Майки щелчок в затылок: не мешай человеку заниматься.
        Пышта уже почти сосчитал, как вдруг бабка:
        - Учись, милок, копейки счёт любят, копейка рубль бережёт.
        - А я не копейки… — Пышта злится: сбила, надо опять с самого начала.
        - Я неучёная, так меня каждый норовит обмануть. Давеча я кассирше трёшник подала. Говорю: «Где сдача?» А она мне: «Всё, бабуся, сдачи нет». А как же нет? Я всего полсотни яичек и взяла. Так разве ж правду найдёшь?
        - Так всё верно, бабушка, — успокаивает её Майка. — Пять десятков по шестьдесят копеек, выходит три рубля. Никакой сдачи не полагается.
        - Где ж правильно! — не унимается бабка. — Обсчитала! Они завсегда обсчитывают.
        - Может, вы о людях по себе судите? — спрашивает Женя.
        Опять обижает старуху. Ну чего привязался? Бедная неучёная старушка, все её обманывают, все обижают. Но за разговорами Пышта забыл посчитать свои собственные ноги…
        - А зачем вы, бабушка, в магазине яйца скупали? — спрашивает Фёдор. — У вас же свои куры есть, вы их чистым зерном кормите…
        - Да сколько у меня тех курей? Всего ничего! — жалуется старуха.
        - Имеющий уши да слышит! — объявляет Женя.
        - Я и так слышу! — отвечает Пышта. — Теперь уши мне считать?
        - Считай, — соглашается Владик.
        Ну, это задача простая. Ведь ни у кого не бывает больше, чем два уха. Значит, если два уха взять 13 раз, получится 26.
        Но Женя спрашивает у бабки:
        - Позвольте, а где уши у ваших уток? Одни дырки, а раковин не вижу!
        - А кто их знает… — отвечает бабка.
        - Цену им на рынке знаете, чтоб подороже продать. А где уши, не знаете? Продавать честным гражданам безухих уток — неблагородно, это нарушение правил торговли! За это можно и в милицию…
        Женя говорит серьёзно, но все Непроходимимы понимают, что он шутит. Рыжие чертенята смеха пляшут в его глазах. А старуха не знает, что он шутник, она обижается на такое грубое слово: «милиция». И начинает кричать, что она обмана покупателей не позволит, что утей она зерном откармливала. А Женя твердит, что утки её негодные.
        Уже и Майка, и Владик толкают Женю, а он — своё!
        Старуха кричит:
        - Где я возьму, если утям бог ушей не дал!
        А Женя:
        - Недобросовестно сработал ваш бог, гражданочка. Некомплектные у вас утки! Когда мы свой автобус собирали, с нас автоинспекция требовала, чтоб всё было в полном комплекте: и сигнал, и баранка, и выхлопная труба… Предъявляйте уши! А то не повезём!
        Такой поднялся крик, что оглохнуть можно.
        Майка кричит:
        - Да что за ерунда! Замолчи, Женька!
        Фёдор хохочет. Утки крякают. Вдруг бабка как заорёт:
        - Да останови ты машину, окаянный, дурацкая твоя борода! Мне возле того просёлка сходить! Всю голову задурили, с вами опять проедешь!
        Стоп. Сердитая бабка тащит к выходу свою визжащую, крякающую поклажу. И покрикивает на Фёдора:
        - Тащи аккуратней! Бороду отрастил, а старость не уважаете!
        Повозилась, пошуршала рукой в кармане широкой юбки, что-то вытащила и ткнула в ладонь Владику.
        - Уж не взыщи, ещё не наторговала. А товару у меня, сам видишь, всего ничего, — жалостливо проговорила она и ловко скакнула с подножки на дорогу. Пристроила поклажу через плечо, да под мышку, да в обе руки и зашагала по просёлку, прямая, как цапля.
        А в автобусе все, окаменев, смотрят на ладонь Владика. А в ладони лежит сложенный квадратиком замусоленный рубль. И сам Владик глядит на него, словно это не рубль, а дохлая мышь.
        - Ах ты чёртова старуха, пережиток капитализма! — наконец вымолвил Владик. — За кого она нас принимает? За торгашей?
        И он выскакивает из машины и бежит вслед за бабкой:
        - Гражданочка, погодите! Уважаемая бабка, постойте!
        Но она отмахивается:
        - Пропади пропадом ваш автобус. Хуже телеги, всю душу вытряс… — и шагает всё прытче.
        - Давай погудим ей? — предложил Пышта.
        - Валяй гуди!
        Но старуха не думает останавливаться. Шагает. А перед ней, задом наперёд, идёт красный Владик, говорит, объясняет. Тут и все выпрыгнули из автобуса:
        - Постойте!.. Бабушка!..
        Бабка, как увидала погоню, опустила пожитки и вдруг стала дёргать себя за кофту на груди и причитать тонким голосом:
        - Берите последнее!.. Грабьте старуху!..
        Пышта даже перепугался. Может, она их за разбойников приняла?
        Владик протянул ей рубль:
        - Возьмите обратно! Вы думаете, как при капитализме — всё продаётся и покупается?
        - Возьмите рубль обратно! Вы думаете, всё продаётся и покупается?
        - Мы к вам со всей душой! — объяснила Майка.
        - Бери, бабка, — усмехнулся Фёдор. — Твои деньги. Не для них старались.
        Она зорко оглядела всех, даже Пышту:
        - И чего вам взамен надо?
        - Ничего, — сказали все, и Пышта тоже. Но всё-таки он подумал: «За рубль можно купить десять порций мороженого».
        - Значит, за «так» подвозили? — Она посмотрела с подозрением.
        «За «так» одни подзатыльники дают», — вспомнил Пышта, но смолчал.
        - Нет, не за «так»! — звонко сказала Майка. — А за доброе человеческое отношение.
        - Когда человек человеку друг, а не волк! — объяснил Владик.
        - Ох, не знаю, бабушка, как вы будете такая отсталая при коммунизме жить? — спросил Женя, и смешливые рыжие чертенята на миг выглянули из его глаз и спрятались.
        - Так и буду жить, — ответила бабка, цепко выхватила с ладони Владика рубль и стала засовывать в толстый кошелёк. — Чего ж теперь со мной сделаешь, с отсталой, а? Ты меня подвёз, сердобольный? Небось из коммунизма тоже не высадят, подвезут… А ну, подсоби, борода! — И она взгромоздила на себя свои пожитки.
        Женя надел на глазок аппарата чёрную крышечку:
        - Так. Увековечил я этот экземпляр, пережиток капитализма. Для музеев, для будущих поколений.
        Крепким шагом бабка, прямая, как шагающая палка, шла вперёд, к рынку. Напоследок всё же обернулась, что-то её озадачивало.
        - Может, яичками возьмёте? Я с десяточек наберу! Куры у меня плохо несутся…
        - Знаем, бабка, знаем! Своих хватает да ещё накупила у государства задёшево, на рынок тащишь — продать подороже. Спекулянтка ты, вот кто!.. — крикнул Женя.
        И все дружно полезли в автобус.
        И Пышта понял, что он ни за что не взял бы у неё ни одного яйца, хоть бы с голоду умирал! И он сердито крикнул ей вслед с подножки:
        - Всё равно высадят из коммунизма, не повезут! Пережиток!
        - Замолчи, Пышта! — строго прикрикнула Майка.
        Может, и правда у него получилось слишком громко? Но это потому, что он всё-таки очень, очень любил яичницу-глазунью.
        Глава 6. Концы и начала
        Пролетают мимо раздетые рощицы; белые стволы — чёрные ветки. Поворачиваются поля — серая щетинка стерни. Словно сказочное войско высунуло из земли головы — ряд за рядом кочаны капусты.
        Въехали в Прудковский район. Теперь до самих Прудков недалеко.
        Фёдор включил радио. Диктор сказал: «Битва за хлеб продолжается. Сегодня передний край хлебного фронта переместился на дороги, по которым везут хлеб к элеваторам. Ни зёрнышка не должно пропасть! Пионерские дозоры, комсомольские дозоры, общественные контролёры, будьте начеку! Не проходите мимо!..»
        И только кончили передавать про хлеб и заиграла музыка, Непроходимимы увидали: перегоняет их грузовик с зерном. Ветер вздувает брезент, и зерно из-под него летит золотой метелицей и ложится на дорогу.
        Фёдор стал изо всех сил сигналить. Но грузовик уходил, и теперь виднелся только его задний борт и толстые удирающие колёса.
        - Нажимай! Догоняй! — кричала Майка Фёдору.
        Он нажал на педаль, прибавил газу. Всё в автобусе дребезжало и прыгало. Расстояние до грузовика стало уменьшаться. Улетающие зёрна заскреблись с голубые стены. Пышта увидал в чужом шофёрском зеркальце глаза чужого шофёра.
        Майка опустила стекло в окне. Автобус поравнялся с кабиной грузовика, и Майка закричала шофёру:
        - Брезент сорвало! Зерно летит! Хлеб теряете!..
        И Пышта, высунувшись, тоже кричал:
        - Летит! Летит!
        Но шофёр повернул к Майке широкоскулое лицо ухмыльнулся:
        - Ладно, страна наша богатая, не обедняет!.. — А потом подмигнул ей и крикнул: — Ты не плачь, Маруся, я к тебе вернуся! — и прибавил скорости.
        И грузовик пошёл, пошёл, легко обгоняя автобус. Только зерно и колючая ость полетели Непроходимимам в глаза.
        - Отвратительный тип, вредитель, удрал! — расстроилась Майка.
        - Не удерёт! — Женя похлопал рукой по киноаппарату. — Тут он у меня, голубчик! Пусть теперь ответ держит перед своими товарищами!
        Молодец Женя! Успел снять всё: и струи зерна, летящие по ветру, и ухмыляющуюся физиономию шофёра, и на заднем борту номер удиравшей машины.
        Женя наснимал уже много важного. Всё хорошее он снимает, чтоб показать людям: вот, глядите, как хозяйничают хорошие хозяева! А всё плохое, чтоб видели: вот как обращаются с вашим богатством всякие ротозеи!
        Он проявляет плёнки ночью, когда темно и когда все спят. Он бережно складывает их в железные коробки, а концы лент, чтоб не разматывались, заклеивает кусочками липкого пластыря. А кончик одеон плёнки Пышта заклеил сам. Под руководством Жени. Это грустная плёнка. Ехали мимо строительства. Вылезли из автобуса, чтоб снять хорошее, а пришлось снять плохое. Подъехал самосвал, поднял кузов, и кирпич из него лавиной, ломаясь и трескаясь, повалился на землю и придавил тоненький тополёк.
        А ведь на заводе рабочие старались, чтоб каждый кирпич был прочным. И тополёк тут посадили заботливые руки. И он уже тянулся вверх, готовился дать прохладу и тень всем людям, и этому шофёру тоже. Пусть, пусть это сохранится на плёнке, пусть все увидят.
        «И пусть ещё увидят того дядьку, который зерно вёз! — думает Пышта. — И как же этим двум дядькам не стыдно!» И почему-то ему вспомнилось, вроде бы и не к месту, как в классе Аглая Васильевна подняла высоко тетрадку и сказала:
        «Взгляните на неё, ребята! В ней, бедной, осталось только четыре листка, остальные все выдраны! Потому что из них сделали голубей. А сколько в ней клякс! Чья она, как вы думаете?»
        И все дружно ответили: «Пыштина!»
        Но ведь это было давно, ещё до отъезда!..
        Так думает Пышта, а сам сидит один в запертом автобусе. Автобус стоит. Все ушли, а Пышту с собой не взяли. У него порвалась подошва. Потому что на утренней стоянке он играл в футбол консервной банкой.
        Но автобус стоит, конечно, не поэтому. В нём самом стало что-то постукивать и покашливать. Пришлось остановиться, не доехав до Прудков. Фёдор пошёл в мастерскую, унёс с собой какую-то автобусную железяку чинить. Все ушли. А Женя захватил Пыштин сапог, подошьёт где-нибудь.
        Майка перед уходом сказала строго:
        - Пока не трясёт, садись, переписывай упражнение!
        Когда Майка вернётся и спросит: «Почему не переписал?» — он ответит: «Пышто я занозил руку». Она скажет: «Покажи!» А он нарочно намазал целый-невредимый палец йодом погуще — поди разбери, была там заноза?
        Владик, уходя, тоже дал ему руководящие указания:
        - Имей в виду, Пышта, тебе оказано большое доверие. Мы оставляем на тебя всё имущество бригады. Надеюсь, ты всё время будешь думать об этом доверии, ничего не испортишь, не сломаешь.
        - Ладно! — пообещал Пышта.
        И вот он сидит и думает о большом доверии. Думает, думает… Но нельзя же думать всё время об одном. Он размышляет о всех вещах. Об аккордеоне. Его трогать нельзя. Подумаешь, он и не собирается! Он его уже сто раз трогал раньше. Думает о печатной машинке. Нельзя трогать? Пожалуйста! Не надо! Тем более, что она заперта.
        Пышта думает про киноаппараты и про монтажный станочек. На этом станочке Пышта сам крутил ручку. Плёнка перематывалась с одной катушки на другую, а в это время он вместе с Женей просматривал на просвет плёнки сквозь увеличительное стекло, и Женя вырезал ножницами ненужные кадры. Очень интересный станочек.
        Ужасная мысль влетает ему в голову: среди плёнок, которые увидят на экране все люди, есть снятые в чайной! В тот раз, когда Пышта требовал мороженого и топал ногами. Ведь когда он с позором уходил куда глаза глядят, за ним пристально следил глаз Жениного киноаппарата.
        В голове у Пышты созревает план. Он ныряет под скамью, выдвигает станочек, зажигает под увеличительным стеклом фонарь и открывает железную коробку с плёнками.
        Их тут много. Но в какой топает ногами Пышта?
        Он вынимает первую, отлепляет кончик, закладывает его в станок и крутит ручку. Всё получается отлично, недаром он, Пышта, теперь помощник киномеханика! Плёнка перематывается с катушки на катушку. Сквозь увеличительное стекло Пышта видит: бегут кадры. Они чёткие, ясные. Птицеферма… Белые куры… С кадра Пыште улыбается молоденькая птичница Паня. Он её хорошо запомнил. Она угощала его подсолнушками, рассказывала Майке, что гулять не ходит, потому что учится в заочном институте. Заочный — значит «заглазный», его отсюда не видно. Он в городе, а она учится тут, по почте. Нет, на этой плёнке Пышты, конечно, нет.
        Он запускает другую. Потом третью. Каменщик кладёт стену, строит больницу. А вот и самосвал, тот самый.
        Кирпичи валятся грудой из кузова и придавливают тополёк…
        А потом опять шоссе, столбы, кузов грузовика. Брезент стоит на ветру, как парус. Летит зерно. Зёрна целенькие, тугие, лежат на бетоне, в пыли, прямо под колёсами автобуса. Это потерянный, загубленный хлеб. Хлеб, который никогда не испекут. Пусть со стыда сгорит тот шофёр!..
        А где, где ненавистные кадры, которые Пышта хочет поскорей вырезать? Он уже и ножницы приготовил. Как вдруг случайно взглянул в окно и увидал: идёт Женя, под мышкой Пыштин сапог. Скорей, скорей, не глядя на кадры, Пышта докручивает плёнку до конца, заклеивает кончик, суёт всё под скамью.
        Успел!
        Женя отпирает дверь и влезает в автобус.
        Пышта сидит смирнёхонько, дует на вымазанный йодом палец.
        - Уедем только вечером, — сообщает Женя. — Получай свой сапог. Починил.
        - Спасибо! — Пышта так вежлив, голос у него такой нежный, что Женя с подозрением осматривается вокруг.
        Всюду порядок.
        - Ничего не натворил?
        - Палец занозил, — смиренно отвечает Пышта. — Уже вынул занозу.
        - Надевай сапоги и отправляйся гулять. Детям нужен свежий воздух, — распоряжается Женя. — Обедать будем через час. Понятно?
        - Понятно! — Пышта отправляется гулять.
        А Жене кажется, что железная коробка слишком торчит из-под скамьи. Он заглядывает в неё: у всех катушек хвостики залеплены прочно. Всё в порядке.
        И не знает Женя того, что ещё час назад тут были прилеплены совсем другие хвостики, в которых начала плёнок. А Пышта их перемотал, и тут очутились концы. Но и сам Пышта об этом не догадывается.
        Глава 7. Сидор Сидоров
        Пышта просыпается.
        Нет, ещё не утро, ещё вечер. Что в автобусе? Фёдор поёт что-то незнакомое:
        - Сегодня ты-ы-ы, а завтра я-а-а-а…
        - Наоборот! — перебивает Владик. — Завтра Женя, послезавтра я.
        Фёдор поёт совсем нескладно:
        - Сегодня я-а-а, а завтра ты-ы-ы, а послезавтра о-о-он…
        - Мальчики, перестаньте дурачиться, ведь мы решаем серьёзный вопрос!..
        Это — Майка. Оказывается, они решают вопрос.
        - Хорошо, Маечка. Вот точное расписание. Приклеиваю его к стеклу. Тут ясно написано: в воскресенье я, Фёдор, дежурный по Пыште. В понедельник Женя дежурный по Пыште, во вторник Владик…
        «По мне? Дежурный? Бывает дежурный по железнодорожной станции, бывает дежурный по классу, и по живому уголку в школе, и по столовой, но чтоб по Пыште?..»
        Пышта извертелся под одеялом.
        - Ну вот и договорились… — Это голос Владика. — Кто по Пыште дежурит, тот в этот день с ним занимается уроками и воспитывает его.
        Пышта вздыхает. Он хочет, чтоб и в понедельник, и во вторник, и в среду, и в четверг, и в пятницу его воспитывал только Фёдор. А в субботу короткий день, можно совсем не воспитываться. Но ничего не поделаешь, раз уж расписание написали — всё!
        - Никто не возражает, если я буду готовиться к лекции? — спрашивает Владик.
        - Давай, давай… — откликается Женя.
        - Два лагеря существуют на планете, — уткнувшись в бумажку, репетирует Владик свою лекцию. — Один обеспечивает всем трудовым людям земли счастье…
        - Это мы! — гордо шепчет под одеялом Пышта.
        - И лагерь капитализма, — говорит Владик. — Он несёт людям рабский труд, голод, захватнические войны…
        - Это они! — Пышта под одеялом строит капиталистам устрашающие рожи пусть не пробуют соваться!
        - Позволю себе поделиться с вами некоторыми цифрами, — продолжает Владик-докладик. — Вот результаты, которых достигает свободный труд свободных людей. Прекрасный урожай получил колхоз «Первомайский»!.. — И Владик читает из блокнота длинные цифры. Раз они такие длинные, так всякому понятно, что урожай очень большой, прекрасный!
        Но почему так весело вспоминать сад первомайцев — до горизонта, и поле, похожее на кудрявую зелёную шкуру, и мастерские, где Фёдор рассказывал молодым слесарям про машины. И начальника мастерских.
        Когда он провожал Непроходимимов, Фёдор ему сказал:
        «Нет, это мы приехали к вам учиться, потому что вы настоящие хозяева техники…»
        Почему даже на чёрной плёнке, не на цветной, и то всё интересно, а от Владиковых цифр хочется зевать?.. Наверно, потому, что такие длинные цифры проходят только в седьмом классе, а во втором ещё нет?
        Владик говорит, а Пышта смотрит на него сквозь дырочку, которую он провертел в одеяле, как раз в ухе голубого осла.
        - А вот вы, к примеру, комсомолец Сидор Сидоров! — Не отрывая взгляда от бумажки, Владик тычет пальцем в сторону Пышты. — Как вы работаете? Не по-хозяйски! Кому сказано спать?! — Эти последние слова относятся к Пыште, который сел.
        - Пышто я никакой не Сидор Сидоров! А ты в меня пальцем тыкал!
        - Безусловно, тыкал! — сквозь смех подтверждает Фёдор. Молодец Фёдор, не оставил друга в споре.
        Но Майка вступается за Владика:
        - Неужели ты не можешь понять, Пышта, что Сидорова Владик назвал для примера? Нет никакого Сидорова. Повернись к стене и спи!
        Стена весело поскрипывает. Сквозь окно видно тёмное небо. В нём летит горстка звёзд. Это не звёзды. Там, в вышине, невидимый самолёт зажёг свои бортовые и хвостовые огни.
        И вдруг, словно огненный дракон, низко над шоссе, над крышей, автобуса, проносится самолёт «ТУ-104». Сигнальные вспышки, злые молнии пролетают у него под брюхом, и остро мигают на крыльях огни: на левом красные, на правом зелёные. Сверкая хвостовым оперением, дракон идёт на посадку к себе домой, на аэродром. Внезапно над Пыштой он зажигает два огромных белых глаза и щупальцами света охватывает шоссе, ясно заголубевший маленький автобус и лежащего в нём мальчика. Свист, грохот, лязг… Один миг — и ничего нет. Улетел.
        И снова слышит Пышта спокойный рокот автобуса и голос Владика:
        - От тебя, Сидоров, много зависит! Каждый из нас делает свою долю работы. Как ты поглядишь в глаза своих товарищей? Отвечай!
        Указательный палец опять наставлен на Пышту.
        Словно ванька-встанька Пышта подскакивает на скамье:
        - Пышто ты ещё не знаешь! Пышто я уже исправил двойку по арифметике! Мне, может, даже сам Фидель сегодня утром поставил тройку с плюсом. Он бы четвёрку поставил, да я написал «получаца» через «цы»!
        Все смотрят на него с изумлением.
        - Кто… кто тебе тройку поставил?
        - С плюсом! Это почти что четвёрка! — сердится Пышта.
        - Ну ладно, почти четвёрку кто поставил?
        - Кого я сам выбрал, тот и поставил!
        Пышта спохватывается: выболтал тайну! Он ныряет под одеяло.
        - Может, он со сна? — спрашивает Владик.
        И все слышат, как Пышта бубнит в подушку:
        - Я сосна, я дубина, я осина…
        - Может, он бредит? У него жар? — спрашивает Владик.
        Но раздаётся смех Жени.
        - Внимание, Непроходимимы! Жар не у ребёнка, а у его дежурного воспитателя! Он сидит к нам спиной и старательно выжимает сцепление. Но «зеркальце — мой свет» показывает нам, как пылает его мужественная щека, обрамлённая кубинской бородой…
        - Да нет, он вылитый путешественник Миклухо-Маклай!
        Они смеются над Фёдором, вспоминая всех знаменитых бородатых людей, а Пыште хочется плакать: проболтался, проболтался!
        - Отвяжитесь, — говорит Фёдор. — Борода тут ни при чём.
        - Тогда сбрей её, наконец! — требует Майка.
        - Не сбрею, — отвечает Фёдор. — Пора вам, глупцы, понять: неважно, кто на кого похож бородой или носом. А важно, на кого человек хочет походить своей жизнью. Мы с Пыштой не боимся ваших насмешек! Да, я подарил Пыште мерку, какой у вас нет. Может мерить свои мальчишеские дела — и хорошие и плохие. А называется эта мерка длинно, вам, насмешникам, не выговорить.
        - А как? — спросила Майка.
        - Она называется «А как бы оценил мой поступок самый важный для меня человек?».
        - Ого, мерка высокая! — согласился Женя.
        - Пыште не по росту! — возразил Владик.
        - Всем людям по росту — и маленьким и большим! — У Фёдора голос твёрдый, сильный, ни за что Владик его не переспорит.
        - Мы решили по очереди воспитывать Пышту, да? — сказал Фёдор. — Так вот, в мою очередь я помогаю ему выбрать учителей — на кого равняться в жизни. Сегодня утром Пышта не дал арифметике себя одолеть. Ему было трудно. Он карабкался изо всех сил. И победил. И сам выбрал, кто поставит ему отметку. Ну, что ж не смеётесь? Смейтесь!
        Никто не засмеялся. Ни один человек. Сквозь дырочку в одеяле Пышта увидал: Майка сняла с колен аккордеон, но качающемуся полу пошла к креслу водителя. Она подошла сзади, двумя ладонями взяла Фёдора за голову и уткнулась носом в его тёмную стриженую макушку.
        - Не сердись, — сказала она. — Мы просто озорные пересмешники, прости нас!
        А Фёдор поднял одну руку от руля и подержал Майкины пальцы возле своей щеки.
        Пыште это не понравилось: телячьи нежности.
        Владику тоже не понравилось. Он сказал:
        - Водителю не следует снимать руки с баранки, это нарушение правил вождения автомобилей.
        Глава 8. Внимание, внимание!..
        Где сейчас находится Пышта? Никому не угадать! Синий небосвод, редкие золотые звёзды с острыми лучами. И под ним красавица ракета, совсем готовая к полёту. Из кабины глядит сияющая удовольствием круглая физиономия Пышты.
        Да, это Пышта, настоящий. А вот ракета — нарисованная. Она нарисована на декорации, на сцене клуба в районном центре Прудки. Декорация из холста. Когда Пышта высовывает голову сквозь прорезанный в холсте иллюминатор, то и небо и ракета ходят волнами.
        Пышта видит перед собой неосвещённый пустой зал и кричит пустым скамьям:
        - Ур-ра! Да здравствует космонавт «Я»! — Он включает скорость.
        Ракета завыла, затрещала, звёзды ходуном заходили.
        И вдруг мотор поперхнулся. Космонавт «Я» вспомнил, что надо потише: за сценой Майка разговаривает с заведующим клубом, а она не догадывается, что Пышта тут.
        Космонавт «Я» слез со стула. Перед синим небосводом стоит стол, накрытый кумачом. На столе графин.
        Пышта залезает на председательское место.
        - Многоуважаемые товарищи! — говорит он пустому залу.
        - Вагоноуважатые… — тоненько ответил зал.
        - Эй, кто там? — спросил Пышта.
        - Там-там-там… — ответил зал. Голос тоненький, но хрипловатый, словно ветра наглотавшийся.
        Пышта приметил: в конце зала на двери шелохнулась занавеска.
        - Воображала! — крикнул Пышта. — А ну, выходи!
        В ответ разбойничий свист. Верно, тут затаился лихой парень.
        - А мы будем тут выступать! — сообщает Пышта невидимке.
        В ответ свист. Словно хлыстом резанули воздух.
        - Разъякался! Космонавт «Я»! Воображала! — В Пышту летит сосновая шишка. Прямо в лоб!
        - А вот я тебе как дам! — Разъярённый Пышта в один прыжок оказывается в тёмном зале.
        - А ну поймай! — дразнится хриплый, как у галчонка, голос.
        Топот, свист. Двое скачут по скамьям:
        - А ну дай!..
        - А вот и дам!..
        Противник цепко хватает Пышту за ногу, и Пышта с грохотом валится вниз, и в темноте, на полу меж скамеек, они что есть силы тузят друг друга.
        - А вот я тебе!..
        - Сам сдавайся!..
        Противник у Пышты увёртливый. Дерётся он странными приёмами: лягается коленками, кулаки не сжимает, а, наоборот, разжимает, чтоб царапаться.
        - Ай, кусается! Чур, мне! — Пышта стал трясти укушенным пальцем.
        - Не полезешь другой раз! — ответили сверху.
        Пышта поднял голову. Его противник, в зелёных лыжных штанах, сидел на краю сцены под лампой, разглядывал Пышту острыми, как у лисёнка, глазами и заплетал косицу.
        - О-о-ой, девчонка-а…
        Она заплела косицу, но волосы выскользнули и встали торчком.
        - А свистел кто? — спрашивает Пышта.
        Она закусывает согнутый палец острыми зубами, и от лихого свиста вздрагивают окна. «Ну и девочка!» — восхищён Пышта.
        - А я умею на руках ходить, — сообщает он.
        Покачавшись немного, он прошёлся на руках.
        Она презрительно пожала плечиком, и — рывок! Словно зелёная змейка метнулась! Её длинные ноги в лыжных штанах вытянулись вверх, и, крепенькая, как струнка, она прошлась на руках по сцене, кверху чинёными башмаками с заплатой. А встрёпанные жёсткие её косины торчали в стороны у самого пола.
        - Ух ты… — уважительно произнёс Пышта. — Никогда не видал таких девчо… девчо… девочек.
        - Не видал, так погляди! — Она с любопытством оглядела Пыштину поцарапанную щёку. — Ты дерёшься тоже ничего, — похвалила она, потирая локоть. — Меня зовут Анюта. А тебя как?
        - Пышта, — ответил Пышта.
        - Ой, имечко, ой, умру от смеха! — Она замотала косицами, а у Пышты нос стал красней, чем петушиный гребень.
        - Если бы, если бы… если бы ты была мальчишкой, — сказал он, — я бы тебе все косы выдрал!
        - Не выдрал бы! — живо ответила она. — Пышто, пышто, пышто, если б я была мальчишкой, у меня не было бы кос!
        - Ну так я тебе их сейчас выдеру! — рассвирепел Пышта и бросился за Анютой.
        Он на скамью, она со скамьи, он со скамьи, она на скамью… Хохоча, она дразнила Пышту и шипела, как гусыня: «Пшшшт, пшшшт…»
        Вдруг она обхватила его рукой за шею, стащила вниз. Он стал брыкаться, но горячая маленькая ладонь накрыла ему рот:
        - Тс-с, не высовывай головы…
        Он услышал голоса. На сцену вышел заведующий клубом. Он улыбался. Лампочка отразилась на его серебряных зубах и послала в Пышту луч; словно маленьким прожектором, заведующий вылавливал нарушителей в тёмном зале, как пограничный береговой маяк в темном море.
        Председатель улыбался Майке. Она вошла на сцену такая стремительная и радостная, словно только что порвала ленточку финиша в беге на тысячу метров. Туго стянутые волосы блестели, как шлем, и падали за спину чёрной волной.
        - Красивая! — шепнула Анюта. — С лошадиным хвостом. Ваша?
        - Наша. И ничуть не лошадиный…
        - Вот вам сцена, вот вам зал, — говорил заведующий. — Клуб недавно отстроили. Есть где самим повеселиться и артистов принять.
        - Мы не артисты, мы студенты, едем на уборку, а одновременно… — сказала Майка.
        - Милости просим! — Серебряные зубы любезно блеснули. — Если песни споёте — хорошо, песня строить и жить помогает. Если проведёте научную лекцию — спасибо; если поможете лодырей с песочком протереть — ещё того лучше. Начало объявим в семь часов.
        Анюта потянула Пышту за собой. Ползком добрались к двери за занавеской и вылезли наружу.
        - Сейчас всех пригласим! — сказала Анюта.
        - Я сам, ладно? У нас в посёлке я всегда бегаю приглашать на собрания.
        - Ну, тогда посчитаемся! — И, тыкая пальцем то в себя, то в Пышту, Анюта затараторила: — Глубокоуважаемый вагоноуважатый, вагоноуважаемый глубокоуважатый…
        - Так нечестно, это не считалка, а «Человек рассеянный»!
        - У вас не считалка, а у нас считалка!
        Вышло — приглашать Пыште. Они побежали вместе. Минули один дом, другой, третий…
        - Почему ж мы не стучим ни в двери, ни в окна?
        На бегу Анюта повернула к нему раскрасневшееся лицо:
        - Ты что? Из старинного века вылез? Мы по радио приглашаем!
        - Я сам буду по радио. Пышто у меня голос громкий!
        Вбежали на крыльцо:
        РАДИОУЗЕЛ. ВХОД ПОСТОРОННИМ ВОСПРЕЩЕН
        Влетели в помещение. Просто комната. Ящики и батареи. Микрофон, как у Пышты в школьном радиоузле. Около микрофона женщина в платке, ничуть не похожая на дикторов, которые говорят по телевизору, но зато удивительно похожая на Анюту.
        - Мама, мама! — закричала Анюта. — Приглашай всех в клуб в семь часов. Приехала бригада. Вот он — артист. У него голос громкий.
        - Здравствуй, мальчик, — сказала Анютина мама и пригладила Анютины косицы и покрепче завязала на них бантики. — Ты артист?
        - Не артист, — сказал Пышта. — Мы Непроходимимы.
        Анютина мама улыбнулась; глаза у неё усталые и грустные.
        - Давайте текст, ребята. Я передам.
        - А я сам наизусть могу. У меня голос громкий, — сказал Пышта.
        - Заведующий нам бумажку не давал, — сказала Анюта.
        Тут в дверь постучали, и вошла Майка.
        - Здравствуйте, — сказала Майка. — Заведующий клубом просит передать по радио объявление! — Майка протянула Анютиной маме бумагу. Заметила Пышту: — Ты что тут делаешь?
        Острые, как у лисёнка, Анютины глаза — зырк, зырк на Пышту, на Майку, на маму.
        - Пришёл по радио объявлять. Говорит — у него голос громкий, — объяснила Анютина мама.
        Странно! Майка подводит Пышту к микрофону:
        - Объявляй! — и подмигивает Анютиной маме.
        Ну что ж, сейчас Пышта покажет, что он может говорить по радио не хуже, чем спортивный комментатор. И, победно взглянув на Анюту, Пышта начал:
        - Внимание, внимание! Все многоуважа… — Память подсунула ему Анютину считалку, и он с ужасом услышал собственный голос: — Многоуважатые… — и замолк.
        Тут не сотрёшь резинкой: слово не воробей, вылетит — не поймаешь! Он решил начать снова:
        - Многоуважа… — и увидал Анюту. Она смотрела прямо ему в рот. — …тые вагоноуважаемые… — закончил он, слова сами спрыгнули с его языка.
        Такого позора перенести он не смог, повернулся — и к двери. Выскочил на улицу и услышал, что из громкоговорителя на крыше вылетает Анютин голос и смех:
        «Алло, перед вами выступал знаменитый артист Пышта!..»
        Попадись она ему сейчас! Пышта мчался, а громкоговоритель потешался над ним и хохотал в три голоса, и Майкин смех был ему очень хорошо слышен. Распахнулось какое-то окно, высунулась женщина и закричала через улицу:
        - Маруська-а, включай радио! Артисты приехали, смеху-то!..
        Пышта бежал к автобусу. Но и там слышался заливчатый смех. На столбе был громкоговоритель, и под ним уже собрались люди и смеялись.
        - Давай, давай, комик! Что ж замолчал?..
        Голос Майки произнёс:
        «Спасибо, Анна Ивановна, проучили моего братца, а то он всюду суёт нос».
        И голос Анютиной мамы:
        «Приходится ребят учить, хоть и жалко иной раз… Анюта, отойди, не мешай. Сейчас передам приглашение. Тише. Включаю микрофон…»
        «А я его уже давно включила! И всё было слышно!» — Ликующий, озорной Анютин голос вылетел из громкоговорителя.
        «Безобра…» — сказала Анютина мама.
        Что-то щёлкнуло в чёрной глотке радио и замолкло. А люди возле столба шумели, удивлялись:
        - Вот так происшествие! Ох и озорница её дочка! А Пышта? Где взяли такого чудака?..
        Пышта тихохонько удалялся по улице, когда радио включилось и строгим голосом Анны Ивановны сообщило:
        «Передаём объявление. Сегодня в клубе выступает агитбригада «Не проходите мимо!» Начало в семь часов. Внимание, повторяю…»
        Анюта чуть не сшибла Пышту с ног. Она схватила его за руку:
        - Ой, Пышта, как весело получилось!
        Но Пышта сказал ей мрачно:
        - Ты… ты… Ты плохой человек. Тебе весело, а товарищу пусть плохо, да? Это называется… Центропуп! Имей в виду, Центропупа никто никогда не пожалеет, не вспомнит, даже если он сквозь землю провалится. Это я точно знаю. Никто не погрустит: ни твоя родная мама, ни папа…
        - Он и так не погрустит… — ответила Анюта тихо.
        Пышта испугался: её словно подменили. Худенькая девочка смотрела на него твёрдо, между сдвинутыми бровями легла озабоченная морщинка.
        - Не погрустит, не вспомнит… — Анюта повела головой. — Ему до нас с мамой и дела нет.
        - Кому? — спросил Пышта, поражённый такой переменой.
        - «Кому, кому»! Сам про отца говорил, а теперь «кому»? Отец не вспомнит. Отец у нас с бутылкой сдружился, понимаешь?
        - С какой бутылкой? — не понял Пышта.
        - Маленький, что ли? — спросила Анюта, в приоткрывшихся губах сердито блеснули остренькие клички. — Не знаешь, что от водки люди пьяные делаются? Пьяных не видал?
        - Сколько раз видал. Качаются, песни поют…
        - Если бы только песни пели… — Аня сжала худенькое лицо ладонями. — А то делаются, как нелюди. Своих не помнят. Где грязь, где чисто, не разбирают. Работать не работают — хоть сутки, хоть неделю. — Она подняла к Пыште испуганные глаза. — Он даже маму нашу… ударил. Он, как напьётся, себя не помнит. Мы с мамой считаем: при живом отце у нас отца нет… — Она вздохнула горестно, как старая-престарая старушка.
        Пыште стало очень жаль её. Он осторожно взял её руку:
        - Всё-таки не совсем он умер. Конечно, если он плохой…
        Анюта выдернула руку:
        - Эх ты, «плохой»! Да он знаешь какой хороший, когда трезвый! Он работник золотой. Он же тракторист! И на всяких машинах умеет: и на комбайне, и на бульдозере. А прошлый год его портрет возле Совета висел, на Доске передовиков. Ему сколько премий давали! Сказал… «плохой».
        - Да я… — попытался оправдаться Пышта.
        Но она не стала слушать:
        - Плохим разве ордена дают? А у него орден за войну. Он сапёр был. Фашисты всюду мин понатыкали, чтоб наши люди взрывались, а мой папка первый входил в заминированные дома, в улицы, находил мины… Вытаскивал из них жала, как из ядовитых змей. Он настоящий подвиг во время войны сделал. Мост взорвал, и фашистские танки в реку ухнули!
        Она замолчала и долго смотрела себе под ноги.
        - А потом? — осторожно спросил Пышта.
        - Он после войны ещё долго был хороший, — сказала Анюта. — Маме во всём помогал. Когда я родилась, он меня жалел. А потом сдружился с бутылкой, и, мама говорит, словно ледышку ему взамен души вложили… И всё равно ему, как мы с мамой теперь…
        Анюта ещё секунду постояла тихая, придавленная тяжестью большой беды, но вдруг вскинула голову, косички торчком, выкрикнула задиристо:
        - А если родному отцу дела нет, так другим что? Тебе что? Вырасту хоть бурьяном, хоть репьём, хоть срежь, хоть вытопчи — кому какое дело? — И злой огонёк загорелся в её зрачках.
        А у Пышты сердце сжалось.
        - Нет! Неправда! — крикнул он с гневом. Он твёрдо знал, что неправда, будто никому нет дела, если человек вырастет бурьяном — хоть срежь, хоть вытопчи.
        - Что… неправда? — Анюта взглянула ему в глаза. Ей нужно было поскорей услышать, что всем, всем, всем людям есть дело до неё.
        Но Пышта не умел ей этого сказать.
        - Вот и сам молчишь, — сказала Анюта. — А вчера я нечаянно у Шныринской бабки корзину толкнула и моркву рассыпала. Я стала собирать, а она меня на всю улицу срамила: «Отец, кричала, никчёмный, и дочь никудышная!..» Ну и пусть.
        - Ты очень, очень кудышная и кчёмная, — сказал Пышта. — Честное пионерское!
        Тоненькая холодная рука её дрожала.
        - Ты озябла?
        - Нет… — Анюта быстрым языком слизнула слезу со щеки. И улыбнулась: — А ты не можешь пионерское слово давать! Ты ещё не пионер!
        - А я всё равно буду, — упрямо ответил Пышта. — Как перейду в третий класс, так меня и примут.
        - А я уже… — сказала Анюта.
        Они шли рядом по улице. Смеркалось. У здания Совета горел фонарь. Разговаривал громкоговоритель:
        «Сотни семейств отпраздновали новоселье… Горняки добыли сверх плана тысячи тонн железной руды… Животноводы перегоняют стада к местам зимовок…»
        - Скоро зима, — сказала Анюта. — Скоро уже все тракторы вернутся с полей на усадьбу. И начнётся ремонт техники. К весне, к севу. Раньше мой папка… раньше о нём даже в газетах писали, по радио говорили. Он работал лучше всех…
        «…Комсомольцы на станции Петровка предотвратили порчу картофеля и овощей. По их сигналу…» — сказало радио.
        - Нескладно как получается, — сказала Анюта. — Хорошие люди растят, а плохие — гноят.
        - И зачем вообще на свете плохие люди? — спросил Пышта.
        - Не знаю… — Анюта задумалась. — Слушай, ты думаешь, я злая? Не, просто во мне колючек много. Они даже меня саму колют. А ты сразу говори. «Я колючек не боюсь, не боюсь!» Мне станет смешно, и они спрячутся.
        - Ладно, — кивнул Пышта. — А может, сговориться ребятам Советского Союза и переколотить все бутылки с водкой? Только жалко апельсиновый напиток с пузырьками, они рядом стоят…
        - Нет, водку тоже нельзя, она от простуды полезная, — сказала Анюта. — Пусть бы её в аптеках продавали каплями или в таблетках…
        Засветились окна в домах, а они всё ходили.
        - А ты куда идёшь? — спросил Пышта.
        - А ты куда? — спросила Анюта.
        - Я никуда. С тобой хожу. Просто так.
        - И я с тобой хожу, просто так, — сказала Анюта.
        - Приходи в клуб, — сказал Пышта. — Пышто я сегодня буду выступать. А то завтра мы уже уедем дальше…
        Глава 9. Помощник киномеханика
        Пышта ходит по сцене за закрытым занавесом. Синее небо, звёзды и ракета закатаны в трубку, подняты к потолку, а с потолка спущен белый матерчатый экран для кино. Пыште то и дело говорят: «Стой на месте! Не отходи от верёвки!» — но он не может устоять, он волнуется. Ему доверено открывать занавес, тянуть за верёвку. А в занавесе есть дырочка — глядеть в зал. Пышта глядит. В зале шум. Мест уже не хватает. Мальчишки забрались на подоконник. А где сядет Анюта, когда придёт?
        - Да стой на своём месте, Пышта!
        Пышта возвращается на свой пост. А вдруг занавес не откроется? Надо порепетировать! Он осторожно тянет верёвку. Публика разом затихает. В приоткрывшуюся щёлку зрители видят лохматого Женю, он стоит на плечах у Фёдора, под потолком вкручивает лампу поярче. И все видят Майку, она закалывает перед зеркалом косу.
        - Закрой, закрой! — кричит Майка.
        В зале смеются, аплодируют. На сцене ругают Пышту.
        - Отойди от верёвки! Что ты прилип к ней! — требует Майка.
        Пышта отходит от верёвки, глядит в гляделку. Он видит Анюту. Она входит в зал. Причёсанная голова поднята гордо на тоненькой шее. Белые банты — словно крылья вертолётов. Анюта подходит к подоконнику, и мальчишек как ветром сдувает вправо и влево — освободили место.
        Майкин аккордеон пропел сигнал к началу. Сейчас будет лекция. Пышта потянул верёвку. Занавес открылся. В зале стало тихо. На сцену вышел Владик:
        - Здравствуйте, товарищи!
        - Здравствуйте, — сказала публика.
        - Кто мне скажет, друзья, минута — это мало или много?
        - Мало… Много… — зашумела публика.
        А один мужчина ответил:
        - Что — минута! Сморгнул глазом — и нет её.
        - Ты, Пахомов, и сутки сморгнёшь — не заметишь! — поддразнили его молодые голоса, и весь зал засмеялся.
        Лицо Пахомова показалось Пыште знакомым.
        - Я позволю себе, — сказал Владик-докладик, — зачитать вам цифры. Из них вам всё станет ясно.
        Пышта стал зевать. От длинных цифр он всегда зевал.
        Владик читал длинные цифры красивым голосом. Запрокидывал голову, поднося листки с записями к очкам. Он словно пел по нотам. Пел цифры, цифры, цифры…
        Заскучали все люди в зале. А одной старушке очень понравилось.
        - Словно дьячок за упокой… — похвалила она.
        - Надо выручать, — шепнул Фёдор.
        - Давай вместе, — ответил Женя.
        Но Владик ничего не услышал. Уж если он взялся петь свои цифры, он как птица глухарь — ничего вокруг не замечает.
        Только он остановился набрать дыхания, как увидал у своего левого плеча Женю, а у правого — Фёдора.
        - Мы с тобой, — шепнули они.
        И победно громыхнули над залом, словно весенний гром, стихи Маяковского:
        Я
            планов наших
                                  люблю громадьё…
        Смотрит Пышта — какое-то чудо делается перед ним в зале. Сто, может, миллион глаз прояснились, распахнулись, как окна весной, плечи у людей распрямились, головы вскинулись.
        Читают Непроходимимы, а стихи звучат гром?во, словно не трое, а много людей говорят взволнованные слова. Да, конечно же, все молодые, все парни и девушки произносят вместе с ними. Как воины — присягу. Как пионеры — торжественное обещание.
        Радуюсь я —
                          это
                                  мой труд
        вливается
                  в труд
                                    моей республики…
        И Пышта шевелит губами, кому-то упрямо доказывает: «И мой, и мой, всё равно и мой…»
        - Владик, продолжай, — тихо говорит Фёдор. — Без шпаргалок!
        - Итак, — говорит Владик, — давайте посмотрим, что происходит в нашей стране за одну минуту!
        Но дальше без бумажек он не может и засовывает нос в свои листки. И тогда Женя, взъерошив пятерней волосы, выскакивает вперёд, торопит, зовёт всех в зале:
        - Давайте вместе, давайте каждый прикинем, что же это такое минута!
        И всё вдруг перепуталось, перемешалось — кто тут докладчик, а кто слушатели. То Владик сообщит, сколько угля за минуту добывают все шахты Советского Союза, то из зала выкрикнут: «За минуту на поле ростки проклюнутся!..» То скажут, сколько космический корабль пролетает в одну минуту то выкрикнут, что если тракторист не усмотрит, так за минуту машину выведет из строя…
        Шум, шум в зале… Пышта удивлён: оказывается, как много это — минута! Маленькая минута, каких он потерял множество, когда во время урока глазел в окно…
        Минута — и родился новый человек на земле. И строители закончили новый дом — въезжайте! И астрономы открыли новую звезду! Реки упираются лбами в плотины, крутят турбины и за одну минуту вырабатывают столько тепла, силы и света, что Пыште надо ещё долго учить арифметику и другие науки, чтобы понять, как это много и как прекрасно.
        Но, оказывается, минуты бывают разные, хоть в каждой шестьдесят секунд. Одни — полновесные, а другие — пустые, потерянные…
        - А то и украденные! — крикнули из зала.
        - Точно, украденные! — вскочил с места мужчина. — Мы, шофёры, сутками не спали, хлеб возили. Мы бригада коммунистического труда. А нас в очереди у элеватора с машинами пять часов держали! Ребёнку ясно-понятно: украли у хозяйства дорогое время!
        «Ещё как понятно!» — думает Пышта.
        - А в горячую пору, в уборку, комбайн сутки простоял. Контора «Техника», будь она неладна, трёхкопеечную запчасть не дала!
        А из зала кричит старуха в белом платке:
        - Привыкли жить с конца первыми, да? Отвыкать пора! У нас свой Совет есть, надо в нём советно и решать, как будем справлять дела в своём районе!..
        Шум, шум в зале…
        - Что делать? Всё испорчено! — говорит Владик. — Лекция не получилась!
        - Ну и прекрасно! — отвечает Фёдор. — Не мы с тобой, а они на земле хозяева. Мы послушаем и поучимся.
        - А мы тут для чего? — сердится Владик.
        - А мы только поджигатели! — посмеивается Женя. — Наше с тобой дело — уголёк к сердцу приложить, чтоб гражданская совесть не дремала. Мы — агитаторы!
        - Мы — волнователи! — с гордостью напомнил Пышта.
        - Ты-то помалкивай! — сердится Владик. Он с ужасом глядит на беспорядок. Он хватает председательский колокольчик, звонит.
        - Товарищи, мы продолжа…
        Но, оказывается, ничего не «продолжа…». Встаёт женщина, шаль упала на плечи.
        - Ты, белёсенький, погоди! Молод. Не выбирали мы тебя покуда звонить в колокольчик. — И Владик опускает руку. — Спасибо вам, ребята, напомнили нам наши беды. Теперь сами поговорим про то, что припекло… Люди! — Она повернулась к залу. — Не согласна, чтоб за потерянные, загубленные, краденые минуты жизнь зря пропадала. Оглядимся в своём дому, в своём хозяйстве. Зазимок уже, только успеть картофель убрать, свёклу выкопать. Минута дорога. А тракторист Непейвода опять в обнимку с бутылкой? Не правда, что ли?
        - Правда! — ответил зал. И общее слово ухнуло, как камень.
        И Пышта увидал: в конце зала поникли белые бантики, похожие на крылья вертолёта. Опустив голову, Анюта стала пробираться к двери.
        «Про её отца сказали. Её фамилия Непейвода!» — заколотилась тревога в Пыштином сердце. Он шагнул к краю сцены. Но из рядов потянулись к Анюте руки, много добрых рук. Все старались погладить косички, удержать её. Даже один бантик остался в чьей-то руке. Но Анюта пробиралась мимо. Пока не тронула её рука седенькой учительницы. Тогда все люди подвинулись. Анюта села, и учительница обняла её. А Пышта услышал, как Владик объявил:
        - Сейчас мы вам покажем кино! Должен предупредить: аппарат у нас узкоплёночный, экран маленький. Поэтому подвигайтесь ближе. Я буду давать объяснения к некоторым кадрам.
        Все на скамейках стали подвигаться поближе.
        - Помощник киномеханика, прошу сюда! — позвал Женя.
        Аппарат поставили на стол среди зрителей, и Пышта открыл коробку с плёнками.
        Две девочки в ряду зашептались:
        - Небольшенький, а уже помощник киномеханика!
        Свет потух. На большом экране засветился маленький яркий экранчик.
        Сперва Пышта с Женей показали фильмы про «Первомайский» колхоз. Когда все увидали гладких коров, всходы, густые и дружные, и когда с экрана улыбнулась птичница Паня, Пыште захотелось хвастаться. Он сказал никому:
        - Я тут ходил. Я с птичницами знаком.
        И девочки на него посмотрели.
        Потом показывали фильм про химию. Эту цветную плёнку Непроходимимы купили в складчину перед отъездом. На экране все увидели тощие колосья, мелкие зёрна. Такой пшеница выросла на поле, которое удобряли только птицы, пролетавшие над ним. И вдруг на экране поднялись цеха. Из машины сыпался поток бело-голубых крупинок. Вот гора бело-голубого песка. Под солнцем каждая песчинка светится бело-голубым светом. Этот песок не намывала речка, не хранила земля, его сделали на химическом заводе.
        - Красота! — говорят в зале.
        А Владик стоит на сцене и объясняет про красоту скучными словами:
        - Как видите, удобрения оформлены в виде гранул. Каждая такая песчинка называется гранула…
        «Гранула… Красивое имя, словно у царевны в сказке», — думает Пышта.
        А Владик — своё:
        - Гранулы поступают к потребителю, то есть к колхозу…
        На экране, рядом с тощим колосом, появился золотой, тучный, с тяжёлыми тесными зёрнами. Он вырос из такого же зёрнышка, но в землю положили для него чудесную пищу — гранулы.
        - Красавец колос! — приветствуют его в зале.
        А у Владика у бедного одни скучные слова и цифры:
        - Урожайность данного сорта пшеницы при внесении удобрений…
        Плёнка кончилась. Пышта подал Жене следующую катушку.
        - Подождите показывать… Я очки уронил! — сказал со сцены Владик. Но за треском аппарата его не услышали.
        Все увидали шоссе, чайную с вывеской. На экране появился Пышта.
        - Глядите, помощник киномеханика! Он самый! — заговорили все, стали оглядываться, улыбаться.
        Помощник киномеханика вёл себя на экране странно. Он пятился спиной. Спиной вперёд он скакнул по ступеням на крыльцо. А из чайной вышел почтальон и задом наперёд ушёл на улицу. А Пышта спиной влез в дверь.
        - Гляди, что делают! — смеялись в зале и оглядывались на Пышту. — Артист!.. Комик!.. Он и по радио выступал! Давай, давай!..
        Пышта исстрадался возле аппарата.
        - Выключи! — просил он.
        - Не выключу. Смотри на себя, тебе полезно! — отвечал Женя.
        А Пышта уже был внутри чайной. Пятясь, он подвигался к буфетной стойке. Он высоко задирал на ходу ноги. Потом спиной помчался к столу, стал быстро-быстро пододвигать к себе все тарелки, кружки, вилки, ложки. А на самом деле всё было не так: он со злостью отталкивал от себя всё, что стояло на столе, отказывался пить чай без конфет, требовал мороженого и кричал Майке обидные слова. И на самом деле он не задирал ноги, а топал ими, и не прыгал задом наперёд по ступеням, а наоборот — спрыгнул с них на улицу и удрал со злости куда глаза глядят.
        Просто плёнка крутилась от конца к началу. Потому что, разыскивая эти кадры, чтоб вырезать, Пышта перемотал плёнку и всё получилось на экране задом наперёд.
        А Владик всё ещё искал обронённые очки.
        - Не крутите без меня! — сердился Владик. — Я должен комментировать кадры! Что такое? Почему смеются?..
        Сцена в чайной кончилась, пошло другое.
        - Гляди, наш район… шоссейка… птицеферма… — переговаривались зрители. — Дед Тимоша идёт, гляди… Пятится!..
        На экране все прохожие пятились. Дед тащил мешок с сеном и пятился. Рядом с ним пятилась собака. Шли вперёд хвостами куры, и ехал на велосипеде задом наперёд милиционер. И вдруг на экране появилось знакомое футбольное поле, и все увидали футбольный матч. Ну и матч! Футболисты с немыслимой быстротой, пятясь, удирали от мяча. А мяч гонялся за ними. Он сам находил ногу, о которую стукаться, и отбрасывал футболиста назад.
        Тут в зале поднялся шум невероятный, буря бушевала. Зрители вскрикивали, взвизгивали, возмущались, хохотали.
        - О-ой… — стонал от хохота зал. — Лёнька наш от мяча увёртывается!.. Не могу!.. Держите, братцы, нападающего, пятится словно рак!.. Надо же, вратарь что делает! Ох, даёт! Петрушенко тикает от мяча, а мяч за ним!.. А-а-а, о-о-о…
        Женя и Пышта хохотали вместе со всеми. Аппарат гнал пленку задом наперёд.
        Матч кончился. Еще минуту зал фыркал, охал, отдувался.
        Пошли новые кадры. Кто-то сказал:
        - Наша Новолесская фабрика!
        Владик услыхал. Это были деловые кадры. Хоть очки не нашлись, но дольше молчать он не мог. Он сказал:
        - Вы видите, на экране дымит фабрика…
        Но фабрика, не обращая внимания на объяснения, взяла да втянула весь чёрный дым с неба обратно в свою трубу.
        - О-ох! — дружно охнул зал.
        - Сейчас перед вами будет строительство, — продолжал Владик-докладик. — Обратите внимание на преступную бесхозяйственность! Вот во что превратился кирпич после разгрузки!..
        К веселью зрителей, кирпичи, кучей сваленные и пригнувшие тополёк, словно по щучьему велению попрыгали в самосвал. Мигом затянулись на них трещины, а обломанные углы приклеились обратно. А тополёк распрямился и тут же оброс целёхонькой корой.
        Заворожённый чудесным зрелищем, зал примолк.
        - А вот и зерно повезли сдавать! — в тишине радостно объявила старушка в первом ряду.
        Владик включился, как приёмник, в котором надавили кнопку «звук»:
        - Как вы видите, ещё один пример бесхозяйственности! Шофёр гонит вперёд машину с недозволенной скоростью, ветер сдувает плохо прикрытое зерно!
        А зрители видели: задним ходом мчится грузовик. С обочин, из кюветов, он, словно насос, вбирает в свой кузов растерянное зерно. И оно ручейками вбегает под брезент.
        И вот уже улыбается во весь экран толстощёкая физиономия шофёра.
        - Пахомов! Да это ж наш Пахомов! — зашумели в зале.
        И вдруг раздался испуганный вопль Владика:
        - Остановите!.. Остановите!..
        Выключили. Все увидали на сцене Владика в очках.
        - Неужели вы слепые? — возмущённо спросил он. — Вы же демонстрируете фильм задом наперёд!
        У Жени был виноватый вид.
        - Не понимаю, кто мог перемотать плёнку? — И он посмотрел на Пышту.
        . И Владик тоже. И весь зал посмотрел.
        - Я… я хотел… я думал… пышто я… — забормотал Пышта.
        Не мог же он сознаться перед всем народом, что хотел вырезать себя, чтоб скрыть свои позорные поступки. Все смеялись. Но, прорвавшись сквозь общий смех, прозвенел тоненький, хрипловатый голос.
        - Он правильно хотел! — крикнула Анюта. — Он хотел, чтоб починились все кирпичи, чтоб зря их не ломали! Чтоб всё зерно собрать, чтоб ни зёрнышка не пропало! Чего тут смешного?!
        Шум и смех вспыхнули с новой силой. Но это был уже совсем не обидный смех, нет! Все люди сейчас смотрели на Пышту дружески, ласково улыбались, и кивали, и махали ему.
        И Пышта сразу позабыл, что плёнку он перематывал вовсе не для такой благородной цели. Он поднял голову. Он в первый раз почувствовал, каким уважаемым становится человек, который делает хорошие дела для всех людей.
        И Пышта увидел, как пробирается к выходу Пахомов. А люди оборачивались Пахомову вслед, глядели на него с презрением и гневом и говорили ему недобрые слова.
        Глава 10. Здравствуйте много людей
        Едем, едем, едем дальше! Держим путь на Болотниково — там вся бригада.
        На шоссе у заправочной колонки и в палисадниках у домов доцветают астры. Ещё вчера они были ярко-лиловыми, а после сегодняшнего ночного заморозка пожухли, склонили лохматые головы.
        А вчера Майка вздохнула:
        - Скучно без цветов!
        - Подумаешь, принцесса нашлась, — ворчит Пышта, — подавай ей цветы.
        И всё-таки сегодня возле Майкиной скамьи появился прикреплённый ремешком к оконной раме букет осенних, седых васильков.
        Кто их принёс с поля? Неизвестно. Никто не признаётся. Каждый мог принести. Когда автобус останавливается, все ходят ногами по земле. Кто встретил их в поле, тот сорвал и принёс. Только про самого себя Пышта знает точно: он не приносил.
        Автобус бежит, букет над Майкиной головой подрагивает. Иногда Майка поднимает голову и улыбается ему.
        Пышта догадывается: наверно, Владик расстарался. Подумаешь! И чего они все так стараются Майке угодить? Особенно Владик. Ещё бы не хватало, чтобы Майка когда-нибудь на нём женилась или — как правильно называется? — замуж, что ли, вышла. И за Фёдора пусть не выходит. Фёдор — Пыштин друг, Пышта не хочет делить его с Майкой.
        Ну, а Женю Майка сама не выберет. Пышта слышал, она сказала ему: «Бедная у тебя будет жена, целый день должна тебя причёсывать, чтоб ты был не дикобраз, а интеллигентный человек».
        Кто же, интересно знать, принёс Майке цветы? Пышта любит тайны. Но он любит тайне тайны, которые он знает.
        Остановка. Закрыт полосатый шлагбаум через железную дорогу. Пышта высунулся в окно. Слева направо промчался состав. На платформах едут жнейки, сеялки и картофелекопалки. Новенькие, покрашены яркими красками. А электровоз тоже ярко-синий, нарядный, потому смотреть на поезд весело.
        И только он отстучал, другой состав промчался справа налево. В платформах с высокими бортами таинственно поблёскивает уголь.
        - Душа моя, уголёк! — Фёдор проводил поезд горячим, ласковым взглядом.
        И хотя на поездах Пышта даже машинистов не заметил, так быстро прогремели они мимо, но вдруг представилось Пыште множество разных людей. В чёрной глубине земли они были в касках, словно подземные солдаты, их отбойные молотки стучали как пулемёты, и шёл сквозь толщу земли подземный комбайн… А весёлые — голубые, красные, жёлтые — машины для полей делали рабочие люди в цехах. Люди грузили их на платформы, и люди где-то на станции встретят их, сядут за руль…
        Поезда отстучали. Хвостовые вагоны закрутили за собой пыльную позёмку, и полосатый шлагбаум полез вверх. Автобус побежал дальше. Вокруг расстилались тихие поля, туман беззвучно стоял над речушкой, а в душе Пышты гремел весёлый гомон работы. Промчались поезда от людей к людям, и весь белый свет вокруг Пышты стал сейчас полон делами.
        Воробьи качались на проводах, а Пышта думал: «Здравствуйте люди, которые эти провода натянули, и здравствуйте люди, которые отправляют телеграммы. И почтальоны, у которых в книжке надо расписываться, что телеграммы пришли, тоже здравствуйте. И здравствуйте люди, которые повернули выключатели и стали делать уроки. И здравствуйте люди на том кирпичном заводе, который делает кирпичи, которые провёз мимо нас грузовик. И шофёры машин с зерном, которые остановились у переезда и ждут, пока откроют шлагбаум. И здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте много людей!»
        - Что ты там бормочешь? — спросила Майка. — Всё стекло запотел.
        Владик сейчас же поправил:
        - Нельзя говорить «запотел стекло». Правильнее сказать: «Стекло запотело от твоего дыхания». Но, право, Пышта, кому ты киваешь? Нигде нет ни одного человека!
        Пышта отмалчивается. Только что было так много людей, а сейчас опять осталось всего пять Непроходимимов.
        - Может, ты со столбами или с проводами здороваешься? — спрашивает Владик.
        - Ну что ж, может, и с проводами, — говорит Фёдор. — По проводам, возможно, сейчас бежит телеграмма: «Работы археологической экспедиции закончены. Скоро вернусь домой. Мама».
        - Правда? — живо оборачивается Пышта.
        - Ну, если ещё не бежит, так скоро побежит, — смеётся Майка.
        Оказывается, Пыште очень хочется увидеть маму. Здравствуй, мама. Когда ты вернёшься, я тебе соберу букет цветов. Нет, цветы уже облетели. Вот у Майки — седые, самые последние на земле, их, наверно, принёс Владик. Зато я тебе проращу деревце. Я его уже посадил. Владик сказал, что из варёных косточек деревья не растут. А я его всё равно ращу и поливаю. Вот увидишь — вырастет!.. Мама, наш автобус остановился. Потому что колодец, и Фёдор доливает воды в радиатор…
        Пышта слышит голос Владика-докладика. Он репетирует лекцию.
        - Некоторые девушки любуются васильками, — говорит он. — А василёк — злостный сорняк, он губит наши посевы!
        «Сам принёс, сам ругает?» — удивляется Пышта.
        - Подсчитано, — говорит Владик, — что каждый год сорняки губят на планете столько зерна, что хлебом, из него испечённым, можно было бы накормить огромную страну. Сорняки борются за власть над землёй. Вырвите куст полевого осота…
        - Я его знаю. У него колючки по краям листьев, я его…
        - Тебя не спрашивают! — перебил Пышту Владик. — Разрубите его на части, а он и разрубленный приживётся. Поэтому, даже выполотый, его нужно выносить с поля. Но самый большой вред наносят васильки! — Он гневно ткнул пальцем в Майкино окно.
        Женя начинает петь пронзительным, как у Буратино, голосом:
        Василё-ёк, цветик мой прекра-а-асный,
        Подари-ил мне соколик ясный!
        У Майки лицо загорается румянцем. Она хватает свою клетчатую надувную подушку и швыряет в Женю. А Женя посылает подушку обратно.
        - Полагаю, — говорит Владик, — даже второклассники себя так не ведут.
        - Ведут! Ведут! — радуется Пышта.
        Клетчатая подушка с шипеньем испускает дух.
        - Ну вот! Ты лопнул мою подушку!
        - Маечка! — Владик поправляет за ушами оглобли очков. — Но нельзя так говорить: «Ты лопнул подушку». Даже во втором классе дети так не строят фразы!
        - Строят! Строят! — весело сознаётся Пышта.
        Женя достаёт из-под скамьи клей, который клеит всё на свете.
        - Прости, Владик, мы тебе помешали, продолжай, пожалуйста… — Майкины синие глаза смущённо и ласково глядят на Владика.
        - Только, пожалуйста, — просит Женя, — не маши руками, не дрожи автобус, а то у Фёдора не выдержат тормоза, он вывалит нас в кювет, и я приклею что-нибудь не то к чему-нибудь не тому.
        - Ага! «Не дрожи автобус». Так тоже нельзя говорить! — ликует Пышта.
        - Вы просто несерьёзные люди, — сухо произносит Владик. — Итак, о васильках. Раскопки археологов свидетельствуют, что в древнейшие века с человеком соседствовали вредные растения — например, василёк. Для распространения по планете сорняки вооружены всякими летучками и прицепками…
        Тут Женя пропел:
        У лектора на брючках
        Сидели две колючки!
        - Вы мне надоели, — сказал Владик. Он оторвал приставшие к его брюкам репейные шарики и выбросил их в открытую дверь.
        И сейчас же кто-то постучал снаружи в стенку автобуса. Отдирая от куртки выброшенные Владиком колючки, вошёл мужчина в пушистой шапке и драповой куртке.
        - Мы к вам с деревообделочного комбината! — сказал гость и протянул руку сперва Майке. — Фабком, — назвал он свою фамилию. Потом Фёдору: — Фабком, — повторил он опять. Потом Владику: — Фабком. — Потом Жене: — Фабком… Очень приятно! — Значит, познакомились.
        Пыште он руки не протянул, сказал: «Молодое поколение». Значит, тоже познакомились.
        - Нам бы лектора, — сказал дяденька Фабком. — Желательно про Большую химию.
        - Можем, — сказали Непроходимимы и поглядели на Владика.
        - А я тоже пойду, ладно? — попросил Пышта.
        Владик-докладик надел шляпу, взял портфель.
        По дороге Пышта думал: «Вот сейчас увижу большие цеха и всякие машины». Но дяденька Фабком сказал:
        - У нас комбинат ещё только строится. Пока у нас лесопилка и плотницкий цех. Производство мы вам не покажем, смена уже кончает.
        «Ну ладно, посижу на сцене за красным столом».
        Но дяденька Фабком сказал:
        - Клуба у нас покамест нет. Лекцию проведём на полянке, там даже артисты выступали. Народу у нас немного: заказ сейчас выполняем — высокие борта для грузовиков. Машины с высокими бортами в один рейс забирают много больше продукции.
        - Понятно, — кивнул Владик. — И удобрения в поля можно возить?
        - Любой продукт.
        - Ответственный заказ, — кивнул Владик.
        Пришли. За деревянными воротами в деревянном длинном сарае повизжала немного механическая пила и замолкла. Смена кончилась. Пышта оглядел полянку. Она ему понравилась. Тут стояли рядами вкопанные скамейки. По одну их сторону — футбольные ворота, по другую — трибунка для лектора. Очень удобно устроено: сядешь ногами туда — болей за любую команду; сядешь ногами сюда — слушай лекцию. А уж подальше, за трибункой, рельсы узкоколейной железной дороги. «Опять правильно устроено, — думает Пышта, — машинист может за матчем следить».
        Пыштины мысли прервал гудок. Маленький горластый паровозик протащил мимо полянки три пустых платформы. Пышта помахал молодому машинисту, и машинист помахал тоже. А пока они махали, пришла публика — молодые парни и девушки. Заняли все вкопанные скамьи, а ещё одну невкопанную принесли. На неё сел дяденька Фабком, девушка в прозрачной косынке и с краю Пышта.
        - Пожалуйста, товарищ лектор!
        Владик взошёл на трибунку, вытащил из портфеля бумажки. Ах, какая это была прекрасная лекция! Там было много страниц, и на каждой странице много цифр. Когда Владик читал цифры красивым голосом, с выражением, публика вытягивала замлевшие руки и ноги и шепталась: наверно, устно считала все гектары и проценты, которые называл Владик.
        А когда у Владика были перерывы между цифрами и он поднимал нежно-розовое лицо от бумажек, публика сидела смирно и смотрела ему прямо в очки: стёкла отсвечивали и глаз не было видно.
        Вдруг один молодой парень, с «молниями» на куртке, сказал:
        - Между прочим, мы всё это в газетах читали.
        А девушка в косынке сказала:
        - А сегодня в железнодорожном клубе — танцы! — и вздохнула.
        - Там и кино будет! — прибавил другой парень, в кепке с пуговкой.
        - А у нас Меры и Приятия! — сказал Фабком строгие слова.
        После них все замолчали и сидели на вкопанных скамейках как вкопанные.
        Вдруг опять раздался гудок. Горластый паровозик, сопя и пыхтя, потащил обратно свои три платформы. Теперь они были гружены деревянными щитами. Публика повернула головы и стала глядеть на приближающийся состав. А Владик-докладик не отвлекался. Он повысил голос, чтобы заглушить надвигающееся пыхтение.
        - По молоку и молочным продуктам перегнать… — успел он произнести.
        Но тут паровозик поравнялся с трибункой, зашипел, вывалил крутящиеся, шумные, белые валы пара, и всё вокруг исчезло. А Пышта вдруг почувствовал: скамья из-под него ушла, его ткнуло в облако головой, он стал скользить влево, вниз, словно с накренившегося крыла самолёта, и — хлоп! — оказался на земле.
        Облако рассеивалось. Клочья пара бродили меж скамеек и цеплялись за трибунку. На ней стоял Владик. Напротив одиноко сидел на земле Пышта. А паровозик уже далеко отсюда утаскивал свой хвост, и на платформах тёмными гроздьями висела сбежавшая публика. Пышта понял: когда все встали, он, с краю, перевесил, неврытая скамейка встала дыбом и сбросила его на землю.
        За платформами, загораживая от Пышты красные хвостовые огни, бежал дяденька Фабком, размахивал шапкой и кричал что-то, отсюда неслышное. Скоро он вернулся. Лицо — темнее тучи.
        - Неувязка вышла, — сказал он Владику. — Мы недоучли, они недопоняли. В кино уехали. Какое примем решение?
        - А давайте тоже в кино поедем, — предложил Пышта.
        Но Владик грозно поглядел на него, надел шляпу, я они ушли.
        В автобусе ещё никого не было. Пышта полил из чайника сливовую косточку.
        - Чушь и ерунда! — мрачно сказал Владик. — Закон: из варёных косточек деревья не вырастают! — И он улёгся и натянул на ухо одеяло. Он был расстроен и никого не хотел видеть.
        Скоро с шумом, смехом и спорами вернулись Непроходимимы. По пути они заходили звонить по телефону и узнали — вот какая незадача! — что всю бригаду из Прудков уже отправили дальше, в Заозерье. Опять её догонять! Но время они даром сегодня не потеряли. Были в полевом стане, подружились со здешними комсомольцами. Фёдор помог слесарям разобраться в поломке, а Женя провёл беседу о международном положении и ещё успел ребятам показать футбольные приёмы. А Майка от девушек новую песню услышала. И сейчас, как вошла в автобус, так — за аккордеон. Склонив голову, вслушивается, как неуверенно, тихонько нащупывает дорогу новая песня.
        А по пути в автобус они купили в магазине творогу, и сейчас Женя вываливает его из промокшей бумаги в миску.
        - Ну, а лекция как прошла?
        Пышта ответил:
        - Хорошо. Быстро она прошла.
        - Владилен! Вставай! — позвала Майка. — У нас роскошный ужин — творог и молоко!
        - Не выношу молока и молочных продуктов! — буркнул в ответ Владик.
        Глава 11. Заяц, трусливый как заяц
        Зачем писать: «нравится купаться», когда гораздо лучше написать: «нравица купаца»? Все слова назло Пыште пишутся не так, как слышатся, а наоборот. Когда Пышта вырастет и станет министром правильнописания, он всё переделает, чтоб было удобно детям.
        Пока он ещё не министр, приходится писать диктант. Вместо доски — запотевшее оконное стекло. На нём можно писать пальцем. Пышта пишет:
        Мы гуляли Ф лису. Ф лису
        Мне нравица. Мы нашли гнисдо.
        Ф гнисде лижали шест птичиг иичиг.
        В конце двух последних слов Пышта чуть не написал правильные буквы. Но он был хитрый и подумал: «Меня не проведёшь! Раз слышно так — значит, пиши наоборот!» И написал: ПТИЧИГ ИИЧИГ.
        Даже насмешник Женя от ужаса растерял все свои насмешки. И протянул палец, чтоб написать на стекле заслуженную отметку.
        Но вдруг Майка взмолилась:
        - Братцы! В канистрах ни капли воды! Как готовить обед?
        За рощицей — деревня. Остановились. Фёдор взглянул на Пыштин диктант, покачал головой и вылез из кабины:
        - Мы с Пыштой сходим за водой.
        И Пышта — р-раз! — стёр со стекла все буквы.
        - Будешь писать вторично, — сказал Владик.
        Как встрёпанный воробей, удравший от кошки, Пышта выскочил на волю. Фёдор нёс две канистры. Пышта — одну.
        - Удрал от двойки и рад? Плохо работаешь! — сказал Фёдор.
        - Пышто я уже голодный, — ответил Пышта. — Кто не ест, тот не работает!
        Фёдор в изумлении спросил:
        - Ты где взял такие слова?
        - Конечно, — повторил Пышта, — кто не ест, тот не работает! Я видел кино про революцию. Рабочие несли такой плакат.
        - Ну и поразительный ты тип!.. — Фёдор рассматривал Пышту так, словно видел его в первый раз. — Даже революционные лозунги и те перевернул для своего удобства! Не так там было написано!
        - Нет, так — заупрямился Пышта.
        - Иди со мной рядом, не отставай и слушай. До революции всё, что рабочие своим трудом зарабатывали, буржуи…
        - Знаю, — сказал Пышта, — клали в свой буржуйский карман. Сами ели сытно, а рабочие были голодные.
        - Вот видишь, как ты хорошо знаешь, — сказал Фёдор. — Тогда ты, наверно, знаешь и то, что Советская власть отняла у буржуев заводы и землю, отдала их трудовым людям и утвердила новый революционный закон: КТО НЕ РАБОТАЕТ, ТОТ НЕ ЕСТ. И никто из людей не смеет забывать, что этот закон завоёван в жестокой борьбе, добыт кровью многих прекрасных людей.
        - Ну, тогда… наверно, просто ветром перевернуло тот плакат, и на нём получилось всё наоборот! — быстро сказал Пышта.
        Ему стало очень, очень неприятно, что он перепугал такое важное.
        Миновали облетевшую рощицу и вошли на деревенскую улицу.
        - Что молчишь? Отчитывайся, как дело было утром, — сказал Фёдор.
        - Какое дело? — смутился Пышта. Не хотелось ему про это говорить. — Пышто она сама виновата! — сказал он.
        А дело было такое. Сегодня утром, когда ещё автобус спал, покрытый снаружи, как гусиной кожей, каплями холодной росы, Пышта проснулся. Он протёр окно и увидел поле.
        И представилось Пыште, как в земле тайно копит силы армия страшных сорняков. Перезимовав под снегом, весной она раздвинет комочки земли, и высунутся острые зелёные шлемы, и поднимутся до самого горизонта прожорливые полчища.
        И тут попались Пыште на глаза Майкины васильки.
        Майка крепко спала. Густые тени под ресницами лежали неподвижно.
        Пышта вылез из-под одеяла и схватил букет.
        Вдруг Майка вскочила: «Ты что?!» Она выхватила у него цветы да ещё прихлопнула Пышту по затылку. Хоть и не больно, а всё-таки…
        На этом месте Пышта прервал рассказ. Они подошли к колодцу. Женщина набирала воду из старого деревянного колодца — крутила за ручку вал, выбирая цепь, к которой подвешено ведро.
        - Доисторическая техника, — сказал Фёдор. — Дайте помогу.
        - Не отпустите ручку, — предупредила женщина. — У нас колодец с норовом. Чуть отпусти — вал раскрутится. Гремит, летит как угорелый, вёдра сбрасывает…
        - Всё будет в порядке, — пообещал Фёдор.
        Он крутанул с силой несколько раз. Цепь накручивалась, но ведро всё не показывалось.
        - Глубокий, — сказала женщина. — Намаешься доставать воду. Особенно когда стирка. Носишь, носишь… Всё обещают водопровод построить. В других сёлах давно есть, а нас всё обещаниями поят…
        Наконец показалось запотевшее от холода, полное ведро.
        - Тащите все порожние вёдра из дома, наберу вам про запас!
        Женщина обрадовалась, пошла за вёдрами. А Фёдор стал снова опускать цепь с ведром.
        - Дай я покручу! — попросил Пышта.
        - Ещё упустишь. Лучше рассказывай. Значит, ты отобрал цветы?
        - А она дала мне по затылку. Хоть и не больно, а всё-таки. И не цветы вовсе, а сорняки!
        - Цветы, — сказал Фёдор.
        - Ага, Владик всё наврал? — стал задираться Пышта.
        - Нет, он сказал верно. В поле — они вредные сорняки. Но ведь их унесли с поля! А в букете они — цветы, очень красивые.
        Пышта рассердился. Вот ещё! Фёдор защищает Майкин букет? Он Пышту должен защищать, раз Майка, вредная, дерётся!
        - Сорняки! Я всё равно выдернул их у Майки обратно!
        - А она что? — Фёдор заглянул в колодец, ведро приближалось.
        - Она обратно выхватила. И мне назло эти дурацкие сорняки поцеловала!
        Тут случилось невероятное: Фёдор отпустил колодезную ручку. И цепь помчалась вниз, раскручивая тяжёлый вал, кидая ведро в стенки колодца. Гром и звон пошли кругом, и Пышта заорал:
        - Ай, ай, упустил ведро-о!..
        И как сумасшедшая залаяла и стала бросаться на забор собака, а за ней залаяли все собаки в деревне, а гусак, сидевший неподалёку от колодца, побежал по улице с железными криками.
        А Фёдор, взрослый, бородатый Фёдор, вместо того чтобы хватать-останавливать крутящуюся ручку, захохотал, гикнул, свистнул и вдруг, такой огромный, пружинисто перевернулся в воздухе, стал на руки и пошёл, пошёл на руках по деревенской улице.
        Пышта обалдело, не моргая, глядел. Вообще-то Пышта любил, когда люди ходят вверх ногами. Но сейчас время неподходящее. Может, Фёдор с ума сошёл?
        Тут вернулась женщина с вёдрами. А цепь как раз раскрутилась донизу, колодезный вал грохотнул в последний раз и остановился. Только ручка покачивалась, отдышивалась от бешеного бега.
        Фёдор, смущённый, встал на ноги.
        - Понимаете ли… — начал он объяснять.
        - Понимаю, — оборвала она. — Понимаю, что молодцы! Упустили вал! А я считала — самостоятельные люди, всё-таки с бородой. А они — вверх ногами… — И она стала крутить ручку, поднимать ведро. И Фёдора отстранила: — Отойди.
        Пышта заглянул вниз. Из колодца тянуло сыростью. Далеко в глубине маячил неясный четырёхугольник неба. И Пыште подумалось: это не колодец вовсе, а подземная башня вниз макушкой. Она протыкает земной шар насквозь. И он, Пышта, вот сию минуту, верхом на цепи, обхватив ногами ведро, промчится сквозь планету и выскочит с другой стороны, прямо среди империалистов. И крикнет: «Кто не работает, тот не ест!» А в руках у него красный флаг, и Пышта сейчас же сделает там революцию…
        А в то время как бесстрашный Пышта совершал подвиги, из глубины колодца, звено за звеном поднималась цепь. Она легонько покачивалась, и наконец показался пустой крюк. Ведра не было.
        - Ездят тут всякие… — рассердилась женщина. — Недавно только новенькое общественное ведро повесили! Теперь как его достать?
        - Достанем, не сердитесь, — сказал смущённый Фёдор.
        - Языками чесать — не велико дело! — не унималась женщина.
        Фёдор молча скинул куртку, бросил на землю.
        - Крути! — приказал он Пыште. — Опускай цепь. Медленно!
        Вал завертелся. Цепь пошла вниз. И пока она шла, Фёдор прощупывал её, иной раз приостанавливал, рассматривал звенья. На пальцах и ладонях оставался ржавый, коричневый след. Когда же цепь вся раскрутилась и повисла, тихонько покачиваясь, Фёдор стянул с себя свитер.
        - И не думай лезть! — испугалась женщина. — Ты здоровый, разве она тебя выдержит! Оборвёшься, пропадёшь!
        - Надеюсь, выдержит, — ответил Фёдор. — Ногами буду в стенки упираться, не вся тяжесть на цепь. Вот если бы кошки были…
        - Батюшки! Да на что тебе кошки? У нас их полна деревня!
        Фёдор засмеялся:
        - Не те! Кошками называются острые, кривые крюки, монтёры их на ремнях к ногам крепят, на столбы лазать.
        - Нет у нас кривых кошек… — сказала женщина. — А изо всей деревни у нас только один парнишка, кузнеца сын, снизу вёдра доставал. Так он лёгкий, вёрткий, чего в нём весу! Его сам отец и опускал. К цепи, заместо ведра, качель детскую прикрутил, вожжой привязал. А паренёк бесстрашный, у мальчишек атаман! Ничего, достал вёдра…
        Фёдор взглянул на Пышту. Слова не сказал, только взглянул. Но Пышта в смятении опустил глаза. И из темной глубины колодца подмигнул ему таинственный отблеск, и подземная сырость коснулась его щёк.
        И Пышта стал потихоньку отходить от колодца. Просто ему вдруг понадобилось поднять один камень: может, в нём какая-нибудь очень ценная руда? А потом понадобилось взглянуть, куда убежал гусак: а вдруг он сел на самой дороге, а там его могут задавить машины! Так Пышта оказался далеко и тогда оглянулся.
        Никто на него не смотрел. Женщина склонилась над колодцем, глядела вниз. А Фёдора вообще не было.
        Значит, Фёдор сам, такой большой и тяжёлый, сейчас опускается вниз.
        Пышта бросился к колодцу. Склонился. Увидал опущенную цепь. Увидал тёмную макушку, и широченные плечи Фёдора, и напряжённые кисти рук, перехватывавшие цепь всё ниже и ниже. И услышал, как шаркают, нащупывая опору, по осклизлым стенам лыжные ботинки Фёдора. А деревянный колодезный вал покряхтывал и вздрагивал над тёмной пропастью, а цепь стояла, напрягшись каждым звёнышком.
        Пышта увидал Фёдора, напряжённые кисти его рук, перехватывавшие цепь всё ниже и ниже.
        …В каждом звёнышке была щёлка. И каждая щёлка под тяжестью могла разомкнуться. Сколько щёлок — столько разрывов. Тысяча щёлок — тысяча разрывов, тысяча падений, тысяча гибелей на одного только человека, на самого хорошего человека, на друга, на Фёдора.
        «Фёдор, вернись, я сам, сам полезу! Меня выдержит!» — никому не слышно, молча кричал Пышта, а язык его словно онемел от испуга. Фёдор уходил всё ниже в глубь подземной башни. Всё неяснее белели кисти его рук, и сам он становился всё меньше. Потом и вовсе не стало его видно, только слышалось из гулкой глубины: шарк, шарк — ноги ищут опоры, — да полязгивала цепь, да постанывал старый вал…
        Пышта взглянул на женщину. Склонённое лицо её было белым, губы её, рассечённые морщинами, шептали: «Батюшки, батюшки…»
        Внезапно цепь освобождённо качнулась, из глубины донёсся всплеск, взлетели железные звуки.
        - …ни-и-и! — гулко донеслось снизу.
        - За людьми, что ли, бежать? — в смятении спросила женщина.
        Но тут они оба услышали ясно:
        - Тяни-и-и!
        Вдвоём они схватились за ручку и стали крутить изо всех сил. Цепь бежала легко, с весёлым звяканьем. Вдруг женщина засмеялась:
        - Гляди, всех утопленников спас!
        Звонкая гроздь разных вёдер поднялась из колодца. За дужки они были привязаны к цепи Фёдоровым поясным ремнём.
        - …авай-ай! — донеслось снизу.
        - Сейчас, сейчас, сынок, спустим цепь… — Она отцепила вёдра. Цепь пошла вниз.
        - А он там в воде стоит? А он не потонет? — тревожился Пышта.
        - Как-нибудь он там да пристроился, — отвечала женщина, придерживая вал. — Может, стоит в воде, а может, ногами в брёвна упёрся, встал над водой, как мост…
        Цепь ушла на всю глубину и опять стала — будто ждала покачиваясь. И двое наверху тоже ждали. И вот цепь напряглась, закряхтел старый вал, а у Пышты так напряглись руки, словно он сам, а не Фёдор лез сейчас из глубины, висел над пропастью, на руках подтягиваясь всё выше и выше.
        Они не помогали ему, не крутили вал, не подымали цепь. У них всё равно не хватило бы сил. Затаив дыхание они смотрели в тёмную глубину… Знакомая тёмная макушка. Порывистое тяжёлое дыхание. Плечи под вымокшей майкой, руки с шарами напрягшихся могучих мышц. Всё ближе, ближе… Последний рывок. Рука — вверх, вцепилась в край сруба. И вот уже Фёдор лёг на него грудью, переводя дыхание. На спине, под облепившей её майкой, ходуном ходили сильные лопатки.
        А спустя секунду Фёдор сидел верхом на краю колодца. С брюк его лились потоки воды, на голых руках и на лбу вода блестела каплями.
        - Неужели с головой окунулся? — Женщина сняла с головы и подала белый платок.
        - Да нет! Там воды — курица не утонет, — сказал Фёдор. — Семь потов прошибло, пока взобрался… — и вытер лоб и шею.
        Оглядел вёдра, усмехнулся:
        - Коллекцию накопили… — и стал крепить общественное ведро к цепи. — А куда ж мой парень задевался?
        Она и сама удивилась. Пышта исчез.
        - Только-только тут был. Может, в автобус удрал?
        Но Пышта не в автобус удрал. Когда Фёдор стал вылезать из колодца, Пышта убежал и бросился ничком в опавшую листву в придорожном ветляке.
        Тут и нашёл его Фёдор. Постоял над ним. Думал: «Да разве ж я бы пустил тебя вниз, такого маленького? Да ни за какие коврижки! Я бы лучше сам сто раз подряд слазал! Почему ж ты плачешь? А вот почему: струсил! Не нашёл в себе мужества, чтоб вызваться меня заменить. Очень хотел, наверно, и не смог. Ах ты бедный паренёк… Пожалеть тебя, что ли? Нет, не буду жалеть. Не хочу, чтоб вырос трусом. Хочу, чтоб вырос смелым!» И он позвал:
        - Вставай, Пышта. Воду надо нести! — и пошёл обратно к колодцу.
        Пышта вытер слёзы, вылез из зарослей и побрёл вслед за Фёдором. И услышал такой разговор:
        - Конечно, миленький, всякий удивится, когда бородатый, самостоятельный ходит вверх ногами по улице… — говорила женщина.
        Фёдор ответил:
        - Так ведь и я не каждый день на голове хожу. У меня сегодня день особенный! Я только сейчас узнал, что меня любит самая прекрасная девушка! Тётка, дорогая, я ж от счастья вверх ногами ходил!
        А женщина засмеялась:
        - На свадьбу пригласи!
        Пышта шёл за Фёдором, тащил свою канистру и ударялся об неё коленками. Стукнется коленками — буммм! — и охнет. А Фёдор идёт и не оборачивается. Конечно, ему не до Пышты.
        «И когда он успел получить известие? — думает Пышта. — Может, мимо почтальон на велосипеде ехал и оказалось, у него телеграмма для Фёдора?»
        Пышта вздохнул: какая же она, эта самая прекрасная девушка на планете? Волосы у неё, наверно, золотые. А на ногах кеды, голубые с белыми шнурками. В зачётке, как у Майки, конечно, ни одной тройки. Может, у неё разряд по плаванию или она даже мастер спорта. И машину она, конечно, умеет водить, и водительские права у неё есть. Разве без прав Фёдор полюбят?
        Когда Фёдор с этой самой прекрасной поженится, он ей скажет: «Познакомься, вот Пышта, мой лучший друг. Ты его люби и угощай всеми вкусными вещами». И она достанет из холодильника «ЗИЛ» пломбир сливочный…
        У Пышты стало исправляться настроение. И когда они вышли на дорогу и увидали автобус, и дым от костра, и Майку, и Женю, который махал им кулаком: «Куда задевались?» — Пышта, хитро улыбаясь, спросил Фёдора:
        - Что ж не идёшь вверх ногами? Ты ж, когда счастливый, всегда ходишь вверх тормашками!
        Но Фёдор сказал грустно и строго:
        - Мне для счастья не хватает второго известия.
        - Какого ещё второго?
        - От моего друга, — ответил Фёдор. — Он человек смелый, с сильной волей.
        Оказывается, у Фёдора есть и самая прекрасная девушка и ещё прекрасный друг? Значит, Пышта только на третьем месте?
        - Может, он не такой прекрасный, а только притворяется! — сказал Пышта с горючей обидой.
        - Нет, — ответил Фёдор, — он в самом деле такой. Правда, об этом ещё не все догадываются, но я знаю. Так вот, Пышта, с ним случилась беда.
        - Беда?..
        - Пока мой друг спал и был совсем беззащитным, к нему в самую серёдку, — не знаю, как и назвать, в душу, что ли, — залез заяц.
        - Какой… заяц? — не понял Пышта.
        - Обыкновенный заяц, трусливый как заяц.
        Буммм… Пышта споткнулся о канистру, Не нарочно. По-настоящему. Он понял, в ком поселился заяц.
        - Так не бывает, — сказал он мрачно.
        - Бывает! — твёрдо ответил Фёдор. — В решающую минуту, когда нужно сделать для людей смелый поступок, вдруг вылезли у него заячьи уши. Он их прижал — и в кусты! Нос от страха дрожит, и в голове вместо хороших человеческих мыслей одна, заячья: «А как же моя миленькая, моя мягонькая, моя собственная шкурка?»
        - Не так он думает! Вовсе не так! — крикнул Пышта.
        Фёдор остановился:
        - А как он думает?
        - Он думает: «Если всё началось бы сначала, я бы сам первый сделал самый смелый поступок, только если бы всё сначала…»
        - Не знаю. Может, так оно и будет, — сказал Фёдор. — Но зайца из души выгнать трудно.
        - Он выгонит, выгонит! — горячо твердил Пышта и в волнении толкал коленками гремящую канистру.
        - Может быть, — согласился Фёдор. — Он ведь настоящий человек, мой друг.
        А Пышта засомневался: «Так, наверно, он не про меня?» — и осторожно спросил:
        - А ты мне скажешь, если… когда он прогонит зайца?
        - Ты и сам увидишь, — ответил Фёдор. — В тот день я от счастья, конечно, буду ходить вверх ногами.
        Глава 12. Прогноз на мороз
        - Теперь уже едем без остановок до Заозёрья! — сказала Майка. И сразу: — Стой, стой, голосуют!
        Автобус остановился. Шум, голоса, замаячили под окнами береты, косынки, яркие лыжные шапки.
        - Подвезите, ребята! — кричат снаружи. — Мы на картошку едем! В Кожемятки! Тут километров семь в сторону от шоссе! Мы уже ноги стёрли, пока шли… Мы из техникума, студенты! Наши в поле, мы на подмогу!
        Свои ребята, студенты, ну как не подвезти?
        - Валяйте залезайте!
        Набился полный автобус — девушки и парни с рюкзаками, в лыжных костюмах, в стёганках. Смех, теснотища! Женя и Владик уступили свои скамейки. Девушки сказали:
        - Вот они, рыцари нашего времени!
        Пышта не успел оглянуться, как тоже стал рыцарем; для него не осталось места на его собственной скамье. Он сел на аккордеон в футляре, и девушка Светлана, с красным помпоном на шапочке, погладила его по затылку. Но Пышта замотал головой и мотал, пока она руку не сняла.
        - Ого, бодливый товарищ! Как вы с ним справляетесь?
        - Поливаем его из брандспойта, — сказал Женя.
        - Но это мало помогает, — прибавил Владик.
        А Фёдор и Майка ничего не сказали, они смотрели друг на друга через шофёрское зеркальце.
        Автобус уже давно свернул с шоссе и бежал по мягкому просёлку.
        - Долго тянутся ваши семь километров, — сказал Владик.
        - Баба мерила клюкой, да махнула рукой, — отозвался Женя.
        - Я точно помню… Вот за тот лесок! — Светлана убедительно трясла помпоном. — Там дорога направо повернёт!
        Но проезжали лесок, а дорога не поворачивала.
        - Тогда, точно, через поле, а там направо!
        Дорога сбегала в низину, а выбравшись, сворачивала влево.
        - Светка, ты что-то напутала…
        - Мы вас так затрудняем, так затрудняем… — извинялась девушка в очках. — Подумать только, скоро вечер, а вы из-за нас…
        «Не попасть сегодня в Заозёрье…» — вздыхал Пышта.
        - Ребята, вы нас тут сбросьте, а сами поезжайте своим рейсом, — предложил длинноногий парень, тоже с помпоном. — Доберёмся сами…
        Но все девушки запротестовали:
        - Ой, темнеет, вот и дождик?..
        На стёкла легли косые росчерки дождя.
        - Не беспокойтесь, девочки, — сказала Майка, — поедем до первой деревни, там узнаем, где ваши Кожемятки.
        Светлана вглядывалась в темнеющие поля:
        - Там, не доезжая Кожемяток, два длинных амбара на пригорке. В прошлом году председатель колхоза нас по домам определил, а мы не захотели. И остались жить в амбарах на сене. Там три ветлы растут, а за ними прудок…
        Все вглядывались в смутные очертания одиноких деревьев.
        Зажгли свет в автобусе. Жёлтые квадраты окон побежали рядом по земле. Внезапно Федор остановил машину, спрыгнул.
        - Что там? — спросила Майка.
        Пышта высунулся в дверь. Моросящий дождь защекотал ему лоб, капли с крыши юркнули за воротник. Фёдор стоял нагнувшись, разглядывал растоптанную ботву.
        - Картофельное поле, — сказал он. — Убрано.
        - Ну вот, скоро будут амбары!.. — убеждала Светлана.
        - Вижу! — закричал Пышта.
        Тёмные сооружения виднелись на фоне ещё не совсем погасшего неба. Фёдор залез в кабину. Опять двинулись, подпрыгивая на ухабах. Но амбары не приближались, далеко в поле они медленно проходили стороной, как тёмные корабли.
        - Не могу я пашней туда ехать, — сказал Федор. — Идите смотрите.
        - И я! — сказал Пышта. — Пышто я их первый увидал!
        Идти пашней было неудобно, земля уже осклизла от дождя, а один раз ботва ухватила Пышту за ногу, он свалился. Но амбары темнели уже близко. Ещё немного, и все позабыли бы о дожде и грязи, если бы…
        Это не амбары. А большущие скирды. И ни одного человека. Ни одного огонька поблизости.
        Вернулись примолкшие. Влезли в автобус. Слышно было, как снаружи стукают капли, падая с крыши.
        - Ну, что будем делать? — спросил Фёдор.
        - Ужинать! — крикнул Пышта.
        И тишина раскололась, как тугой арбуз, и общий смех рассыпался, как звонкие косточки.
        - Молодец! Деловое предложение! — хвалили все Пышту.
        А Женя говорил:
        - Я всегда утверждал, что безвыходных положений не бывает!
        И стали развязывать рюкзаки, захрустела шелуха от яиц, и Владик открыл любимые Пыштины консервы, которые даже называются сытно: «Свинобобовые».
        А после ужина не проехали и десяти минут, увидели — темнеют амбары у дороги, и как тёмные тучи в тёмном небе — три раскидистые ветлы. Фары осветили бревенчатые стены, Фёдор посигналил, амбарные ворота распахнулись. Выскочили девушки и парии. Такой тут пошёл шум — вопросы, ответы, приветы, — что Пышта едва не оглох.
        - …И какие черти вас понесли по другой дороге?.. Светка перепутала, не там свернули… А мы вас ждали, ждали… А мы вас ищем, ищем… Как вас зовут? Маечка? Вот хорошо, у нас уже две Маечки есть, будет третья… А вас как зовут? Гена, Митя, Рая, Люба, Сергей, Женя, Владик… А вы — Фёдор? Вот Фёдора у нас нет ни одного, да ещё с бородой, ого! Бородатых у нас нет ни единого!.. Вот спасибо, что довезли наших! Да куда ж вам сейчас уезжать на ночь глядя? Переночуйте у нас на сеновале, а утром проводим…
        Ура, ура картофельной бригаде! Уговорили Непроходимимов ночевать на сеновале. Никогда ещё Пышта не спал на свежем сене. Войдёшь в амбарные ворота — вокруг стеной стоит сено, неприступная, колючая, душистая крепость. Только два шага от ворот можно шагнуть по земляному полу, а дальше — лезь вверх по приставной лестнице под самую тёмную крышу.
        Пышта влез туда сперва один. Сено пружинило. Он прыгал там и валялся. А сухие травинки в темноте шелестели, и кололись, и щекотали его, и сладко пахло тут.
        А когда наверх влез Владик и луч карманного фонаря забегал в сене, Пышта увидел сжавший лапки шарик клевера и крохотное созвездие седых незабудок. Наверно, большой цветущий луг спал в сарае.
        Снизу появилась голова Фёдора. Стоя на лестнице, он покидал в сено надувные подушки и Пыштино одеяло с дурацкими утятами и ослами.
        Наверху только Пышта мог ходить не сгибаясь, остальные наклонялись, чтобы не удариться о деревянные стропила.
        Майка улеглась далеко у стены, под самым оконцем, сквозь него сейчас глядела в амбар глухая тьма. А Пышта и трое Непроходимимов легли поближе к краю. Невидимый радиоприёмничек лежал в сене и тихонько рассказывал, что сейчас по дорогам мчатся машины, гружённые овощами и картофелем, что близятся холода, что ни один клубень, ни один вилок капусты не должен остаться в поле…
        Пышта проснулся оттого, что травинка больно упёрлась ему в бровь. И ещё оттого, что мотор рычал незнакомым голосом. И оттого, что яркий луч ударил ему в глаза.
        Он разомкнул веки и зажмурился: сотнями блёсток вспыхнуло над его лицом золотое облачко. Потому что он шевельнулся, и нежная пыль от сухих трав и цветов поднялась, и пылинки-невидимки засветились в луче. Но это был не солнечный луч, нет. Он прыгал и метался по толстым брёвнам стен и вызолачивал на них все сучки и задоринки, и бурую паклю швов, и седую паутину.
        Пышта не вдруг сообразил, что ночует не в автобусе, а в амбаре, на сеновале. За стеной, в поле, работает трактор. Это свет его фар пролез сквозь крохотное оконце. Рокот мотора надвигался всё ближе и вдруг заглох, и луч сгинул. Стало темно. Тогда Пышта почувствовал — резко тянет снизу предутренним холодом, и услышал на воле голоса.
        Ага! Все уже встали, а он тут один.
        Пышта полез ногами вперёд, в темноте не рассчитал край и, цепляясь, выхватывая клоки сена, скатился вниз без всякой лестницы.
        Потирая ушибленный локоть и колено, кряхтя, вышел на волю. Оказывается, было не так темно. Осенний рассвет уже неясно высветил небо. Пышта разглядел: окружив незнакомого человека в ушанке, стоит картофельная бригада и все Непроходимимы. Пышта услышал молодые голоса:
        - Мы вон сколько выбрали картофеля! А вы что не вывозите? Ждёте, чтоб морозом прихватило? Чтоб наш труд зря пропал? На то вы и председатель колхоза, чтоб обеспечить машины…
        Председатель колхоза загораживался от острых лучиков карманных фонарей.
        - Не ваша забота. Вы своё дело делайте! — отвечал он.
        - Нет, наша! — услышал Пышта звонкий Майкин голос. — Всё наша забота. А картофель — дело государственной важности!
        - Студенты не для того учёбу оставили, чтоб вы потом картошку поморозили! — крикнула Светлана.
        - Верно, — сказал Фёдор.
        - А чья машина? Ваша? — повернулся к нему председатель колхоза.
        - Наша, — сказали Непроходимимы.
        - Наша! — сказал Пышта.
        - Ну так вот, ребята, — сказал председатель колхоза, — взяли бы да помогли. Давайте возите на овощную базу. — Председатель прошёлся возле автобуса, осветил фонарём его бока, постучал сапогом по резиновым покрышкам. — Не большая она у вас барыня, эта машина. Может и картофель повозить. А что сиденья внутри, так отвинтил шурупы и снял. Это будет помощь!
        Ка-ак? Их нарядный автобус будет возить картошку?
        - Он голубой! Нельзя! — крикнул Пышта.
        Все повернули к нему свои фонарики, и в скрещения слепящих лучей, как самолёт, пойманный прожекторами, засиял Пышта — нечёсаный, с отпечатанной на примятой щеке травинкой и соломинкой в волосах.
        - Он голубой! — повторил Пышта, жмурясь от света. — В нём нельзя грязь возить. И нам в Заозерье надо!
        - А картошку ты ешь? — опросил председатель колхоза.
        - Ем!
        - Так вот, запомни: земля — не грязь, она твоя кормилица. А картошка — она тот же хлеб! — и обернулся к Непроходимимам. — Выручайте, ребята, — попросил он. — Транспорта не хватает. Трёхтонку погнал за кирпичом. Так? Другая хлеб возят. Так? Картофель тоже возим, капусту, свёклу… Так? — После каждого «так» он загибал палец на руке. — А по радио передавали — прогноз на мороз! Так? А чем Кожемятки хуже Заозерья? На одного хозяина работаем, на народ. Помогайте, а?
        И вдруг вся картофельная бригада целиком дружно перешла на сторону председателя:
        - Надо же помочь колхозу!.. Нельзя же так уехать!..
        Майка взглянула на Фёдора. А Фёдор молча крутил ключ на ремешке.
        А небо светлело.
        А Пышта топтался-топтался, и вдруг что-то звонко хрустнуло под его ногой. Переломилась белая ледяная игла, стянувшая землю.
        - Морозит! — сказал председатель колхоза. — Есть у вас комсомольская совесть, ребята?
        Фёдор сунул ключик в карман, а из кармана вынул отвёртку и полез в автобус. И Непроходимимы стали выносить из машины всё хозяйство бригады и складывать его в амбар. Пышта понял, что комсомольская совесть у Непроходимимов есть и что они — остались. Тогда он вынес из автобуса консервную банку с компотной косточкой и вынес бумажные трубки и картонки с вырезанными буквами. А потом носить ему надоело, и он пошёл глядеть на трактор.
        Глава 13. Здравствуй, милая картошка!
        Четвероногий железный зверь приткнулся поближе к человеческому жилью и спит. И кажется, дышит: теплом тянет от неостывшего мотора. Пышта обошёл его со всех сторон. Ему понравились измазанные глиной высокие колёса в нарезных, узорных покрышках. Морда у трактора собачья, вытянутая. Два сонных глаза — незажжённые фары — по-доброму глянули на Пышту, а в сетчатых ноздрях радиатора ласково посвистел ветер: «Пшт-ю, пшт-ю…»
        Когда же к трактору Пышта подошёл сзади, он понял, что ему здорово повезло. Самая лучшая конструкция!
        Трактор спал, преспокойно задрав вверх, в воздух, тяжеленный плуг — шесть стальных ножей — так легко, как пёс поднял бы вверх свой собственный хвост.
        Потому что это не какой-то старинный трактор, который всегда волочит за собой плуг, а новейшая машина с навесными орудиями. Когда такой трактор допахал поле до края и поворачивает, чтоб прокладывать следующую борозду, он не тащит за собой кругом свои прицепы — плуги и бороны, вспарывая дорогу, а, подняв их, легко повёртывается на месте. Вот с какой славной машиной повстречался Пышта! Они с дедом про неё в газете читали!
        Пышта смело поднял ногу на железную приступку и подпрыгнул, пытаясь ухватиться за ручку двери.
        Подошёл небритый человек в рабочем ватнике, кепка — козырьком назад.
        - Куда собрался? — угрюмо спросил он.
        - Пышто мне нужно посмотреть, — сказал Пышта.
        Человек в ватнике влез в кабину.
        - Вы разве уезжаете? — спросил огорчённый Пышта.
        - А чего мне тут зря болтаться? Картошку выкопал, пусть выбирают. У меня задание — зябь подымать. Ясно?
        - Ясно. А зачем её поднимать? — спросил Пышта.
        - Чтоб зябла! — был ответ. — Ясно?
        - Ясно, — сказал Пышта. — Только от этого кашель бывает.
        Угрюмый тракторист повернулся к Пыште:
        - Зябь, что ли, кашлять будет? Ты, парень, всерьёз? Или шутишь?
        - Я всерьёз, — сказал Пышта. — Пышто, когда зазябнешь…
        Небритые щёки двинула улыбка.
        - Чудак! Спросил бы: «Дяденька, а что такое зябь?» Я б тебе сказал: земля, что вспахана с осени и оставлена под зиму, под снегом зябнуть до весеннего сева. Она и зовётся «зябь». Ясно?
        Тракторист включил мотор. Трактор затряс железными боками.
        - Дяденька-а! — пронзительно закричал Пышта. — Я прокачусь, а?
        - Залазь. До леса довезу, обратно побежишь!
        Пышта вскарабкался в кабину. А трактор, грохоча, пошёл по дороге, подрагивая в колеях.
        Где-то за серыми тучами невидимо взошло солнце. По сторонам дороги Пышта теперь видел выкопанные картофелины, они ждали уборки. Впереди стоял лес. Он был рыж, и бур, и жёлт, и красен, словно охвачен неподвижным пожаром. Гроздья рябины, как раскалённые угольки, жарко алели.
        - Давайте их наберём! — крикнул Пышта.
        - Горькие. Их брать, когда морозом прихватит. Ты мне зубы не заговаривай! До того рыжего дуба довезу — и мотай обратно!
        - А вы плуг не будете опускать? — спросил Пышта.
        - Дорогу пахать? — Но покосился на грустную физиономию пассажира и смягчился: — Техникой интересуешься? Ладно… Смотри!
        У опушки трактор перелез с дороги на траву. Тут доцветали желтоглазые ромашки. Тракторист двинул рычаг. С грохотом упал наземь плуг. Какая-то сила придержала ход трактора, дрожь прошла по нему. Он напряг железные мышцы, рванулся. И, обернувшись, Пышта увидал на земле вздрагивающие ромашки — вверх корнями. А трактор задрал ножи вверх, с треском раздвинул ветки орешника, въехал на лесную дорогу.
        - Всё! Станция Березайка — кому надо, вылезай-ка!
        Пышта вылез. Стоя на земле, громко сказал:
        - Я с одним трактористом знаком. Он меня катает хоть целый день.
        - Кланяйся твоему трактористу. Сам его небось выдумал?..
        - Не сам! У него даже фамилия есть! Непейвода!
        Ой как удивился тракторист! Брови у него поднялись на пол-лба. Тракторист высунулся из трактора. Тракторист выключил мотор.
        - Откуда ж ты с ним знаком?
        - Познакомился… — уклончиво сказал Пышта. — Он меня катает хоть сто километров. А он не простой тракторист. Он герой, в войну миллион фашистских мин разминировал. У него орден есть!
        Теперь настала Пыштина очередь удивляться. Тракторист хохотал. Откинувшись, хохотал так, что слёзы капали из прищуренных глаз.
        - Ох и мастер ты врать! — с трудом отдышавшись, сказал он. — Ты Непейводу и в глаза не видал!
        - Видал! А вот видал!
        - Да уж точно не видал! Потому что Непейвода — это я! Ну, выкладывай, откуда ты обо мне знаешь?
        Бедный враль Пышта даже вспотел. Он тихо-тихо ответил:
        - Анюта рассказала… И гостинец велела передать. Только он в амбаре остался… — и замолчал, нечаянно взглянув в лицо тракториста. Такое это было грустное лицо. Наверно, он сильно скучал по Анюте.
        - Вечером за гостинцем загляну, — сказал тракторист, и голос у него тоже был грустный. — Письмеца не написала?
        - Нет, вот письмеца нет…
        - Ну ладно, бывай здоров!
        Пышта вложил свою руку в протянутую ему широкую твёрдую ладонь, а потом помчался обратно полевой дорогой, но рубленому следу, оставленному трактором.

* * *
        Шелестит, шелестит, шелестит сено. Это Пышта ворочается. В первую ночь казалось — нет мягче постели, чем сеновал, а сейчас — нет жёстче на свете. Ляжешь на живот — спина болит, повернёшься на бок — плечо ломит, руки стонут, ладони горят. Может, он простыл, наш Пышта? Может, у него жар? Никакого жара нет. Просто Пышта сегодня убирал картошку в поле вместе со всеми. А Фёдор, Женя и Владик возили её в автобусе на овощную базу.
        Автобус стал грязный, окна покрыты пылью, заляпаны земляными кляксами. Уже третий день они живут тут, помогают убирать картошку. Думаешь, это легко? А ты попробуй! Это тебе не шишки с травы подбирать!
        Ты наклонись да пошарь руками в земле поглубже — вон их сколько ещё там, клубней. Нащупал, а картофелинка эта за ботву держится. Вытянешь вверх куст, а на ином по десять штук. Поднимешь со всем грузом земли, отряхнёшь что есть сил, и с глухим стуком падают на мягкую землю клубни. Вот теперь подбирай. Бросай в корзину, гляди — не мимо! И опять наклонись, пошарь да выбери, да вытяни, да отряхни, да подбери, да брось, и распрямись, и снова…
        За минуту если раз наклонишься — так за час шестьдесят поклонов. А до обеда четыре часа. Помножь-ка на четыре, — сколько? Двести шестьдесят поклонов. Скажешь, можно не наклоняться, а на корточки присесть? Можно! А ты на утренней зарядке сколько приседаний делаешь? Десять? Ну, молодец. А ты сделай двести шестьдесят, тогда узнаешь, легко ли…
        Пышта приседает, кланяется, приседает, бросает… Ноги гудят, спина ноет. А признаться неохота, вся картофельная бригада покряхтывает да посмеивается.
        - Зарядочка! — говорят.
        - Тренировочка! — говорят.
        - Картофельный кросс! — говорят.
        Набралась полная корзина, девушки тащат её к краю поля.
        - Отойди, Пышта. Без тебя управимся. Мал ещё!
        Была бы у корзины третья ручка, он бы показал им, что не мал.
        Вон сколько собрали, перетаскали, ссыпали в кучи! Хоть бы прислали ещё машину, голубому автобусу одному разве справиться?
        - Пышта, тащи обратно в поле порожние корзины!
        - Пышта, миленький, принеси водички напиться!
        - Пышта, не работай без рукавиц, руки сотрёшь!
        - А я не могу в таких больших рукавицах!..
        - Возьми-ка мои перчатки, возьми, Пышта. Они у меня случайно в кармане оказались…
        Нет, всё-таки Майка ничего сестра. Не пожалела для Пышты перчаток. А они голубые, на них звёздочки вышиты.
        …Наклонись, выбери, кинь, наклонись, присядь, пошарь, кинь, шагни, тяни, вытяни изжёванную, втоптанную в землю плеть, отряхни, обери клубеньки — все, все, до последнего… Вставай, шагни, присядь…
        Бедные перчатки, бедные перчатки… Из них Пыштины пальцы торчат во все стороны, остались от перчаток рожки да ножки, одни звёздочки остались…
        - Ой, девчонки, дождь!..
        - Не растаем, не сахарные!
        …Дождь, дождь! Кто тебя звал? Ты разве не слышал, дождь, что по радио объявили прогноз на мороз? А ты моросишь. И лица мокрые, и спины. И сапоги тянут налипшую тяжёлую землю.
        В обед улеглись отдыхать, а Пышта нечаянно заснул. И проспал три часа богатырским сном. Днём выспался, теперь среди ночи проснулся, ворочается.
        А вокруг сонное дыхание!
        Спят Непроходимимы, спит картофельная бригада.
        Рядом с Пыштой — Фёдор. За Фёдором — Владик, за Владиком — Женя.
        А по другую сторону от Пышты, подальше, под оконцем, спит Майка.
        Наконец Пышта половчей улёгся. Собрался уснуть, вдруг послышалось ему — кто-то плачет. Всхлипнет, вздохнёт, и опять… Кто плачет?
        И Фёдор перестал дышать по-сонному, привстал, слушает.
        - Майка… — тревожно шепнул Фёдор. — Ты что, Маечка?
        Разве Майка станет плакать? Майка никогда не плачет!
        Нет ответа. Фёдор встал, шагнул через Пышту.
        - Ничего. Спи. — Это Майкин шёпот. — Просто руки болят. Как я теперь буду играть на аккордеоне? — И Майка заплакала опять.
        Вспыхнул карманный фонарик — Фёдор зажёг. Пышта увидал на ладони Фёдора Майкины руки.
        - Ты их стёрла в кровь, Маечка, ногти оборвала… — Он говорил мягко, ласково. — Маечка, да почему ж ты работала без рукавиц?
        - Для всех не хватило рукавиц, — сказала Майка.
        «Перчатки… перчатки. Она их мне отдала…»
        - Сейчас повязку с мазью положу, к утру полегчает. Где сумка санитарная?
        - Вон, на балку повесила…
        Фонарик лежит в сене и светит на Майкины руки. Фёдор бинтует их, и они одеваются в белые толстые варежки.
        Майка всхлипнула:
        - Колхозные девчата не стирают рук, а я белоручка!
        - Ты не белоручка, Майка. Ты трудовая девушка, мы все тебя за это уважаем и любим. А колхозные девчата, хоть у них руки и попривычней, тоже работают в брезентовых рукавицах, им колхоз выдаёт. Ты музыкант, Майка. У тебя талантливые руки. Они всем людям нужны…
        Майкины руки лежат на ладонях Фёдора.
        Пышта почувствовал недовольство: «Всё! Хватит! Забинтовали — снимай! Не ты, а я с Фёдором дружу!»
        А она всё не снимала, и вдруг Фёдор низко наклонил голову и ласково прижал лицо к Майкиным рукам.
        - Я люблю тебя, Майка, — сказал Фёдор. — Очень люблю.
        Пышта до того разобиделся, что ему показалось — сейчас он разорвётся на тысячу частей! Он зарылся лицом в сено и там распыхтелся, как раскипятившийся чайник. Вот ещё новости! Майку любят! Он должен быть за Пышту, а не за Майку, раз он друг! Небось Пыште ни разу не сказал: «Я тебя люблю!»
        Фёдор поднялся на ноги. Над его головой нависли стропила кровли. Не разогнувшись, шагнул через сердитого Пышту и лёг на своё место. Издали, сквозь травинки, его неясно освещал фонарь.
        Тут Пышту словно толкнула, откуда ни возьмись, налетевшая мысль.
        - А невеста? — зашипел Пышта злым шёпотом. Пихнул Фёдора в локоть и прошипел ещё свирепее: — А чтоб две невесты, так не бывает!
        Фёдор повернул к нему лицо:
        - Ты что болтаешь? Одурел со сна?
        - Я не со сна! Ты от неё телеграмму получал! Известие!
        Фёдор сел:
        - Какую телеграмму? Ты что?
        - Забыл, да? У колодца! Когда ведро упустили! От самой прекрасной девушки, сам сказал!
        Фёдор помотал головой, словно его облепила паутина.
        - Пышта, ты что-то напутал.
        - Не напутал! Ты тётке рассказывал, когда вверх ногами ходил!..
        Фёдор вспомнил. Обхватил Пышту и зашептал, пригревая его дыханием, щекоча лицо бородой-бородищей:
        - Пышта, мой маленький огромный дружище! Телеграммы не было. Ты сам, сам… сказал, что самая прекрасная девушка поцеловала васильки… Я их принёс…
        Тут все Пыштины воспоминания закрутились, закрутились, как утюги за сапогами, сапоги за пирогами, пироги за утюгами, кочерга за кушаком… и наконец стали на совсем другие, чем прежде, места.
        Во-первых, васильки. Значит, их принёс Фёдор?!
        Во-вторых, Майка. Значит, она их не назло Пыште поцеловала?
        В-третьих, прекрасная, с водительскими правами невеста растаяла, на её месте оказалась просто Майка? И никаких тебе пломбиров в холодильнике «ЗИЛ»…
        Пышта поглядел на Фёдора неодобрительно. Сердито поглядел.
        Фёдор лежал, руки за головой, в глазах огоньки: это от Майки светил сквозь сухие травинки брошенный в сене фонарь.
        - А фонарик чего не взял? — злым шёпотом спросил Пышта.
        - Спи, дружок… — ответил Фёдор.
        - Батарейка перегорит, будешь тогда знать! — пригрозил Пышта.
        Но тут Майка потушила фонарь, и в маленьком окне заголубело утро.
        Глава 14. Удрал…
        Тракторист приехал за гостинцем только на третий день, когда Пышта уже перестал о нём думать, потому что у Пышты начались неприятности — насморк и вдобавок стало колоть в ухе.
        Картофельная бригада решила: нужно его отвезти в Кожемятки, пристроить в тёплый дом к заботливой старушке. Ни за что Фёдор не решил бы так! Но Фёдор, Женя и Владик возят капусту с другого поля.
        Пышта прибегнул к самому сильному средству: стал реветь. Ревел, как дикий медведь, подвывал, как шакал, и ещё повизгивал жалобно, как кутёнок. Слёзы сыпались, словно горошины из раскрывшегося стручка.
        В это время и заехал за Анютиным гостинцем тракторист Непейвода.
        Спросил хмуро:
        - Что у вас происходит?
        Ему объяснили: бригаду на пять дней отправляют в глубинку района, а Пыште нельзя: у него насморк и в ухе колет.
        - Отдайте его мне, — сказал тракторист. — Перехожу пахать Дальнюю пустошь. Недалеко, рукой подать, — проехать поле, лесок да ярок. Уже перегнал туда вагончик. Печка, угля запас, одеяло — все удобства. Не жизнь — малина. Поправится — пахать вместе будем.
        Майка поглядела на хмурое лицо тракториста, на худые щёки, покрытые тёмной щетиной. Он ей не понравился.
        - Спасибо, — сказала она. — Но Пышта никуда не поедет. Ему нужно тепло, горячее молоко… — И она сняла с шеи косынку в белых горошинах и обвязала Пыште уши, а на макушке завязала бант.
        Ни за что Фёдор не позволил бы так издеваться над человеком!.. Однако больному уху стало тепло и приятно.
        - Мы с ним печку протопим, картошки наварим… — Тракторист смотрел на Пышту и ни разу даже не улыбнулся Майке. А Майке всегда все улыбались.
        «Злой!» — подумала Майка.
        - Спасибо, не беспокойтесь… — сказала она.
        - Ну, дело хозяйское! — сказал коротко тракторист.
        Сверху, в оконце, Пышта увидал: тракторист подошёл к своему железному коню, погладил его, похлопал, обтёр ему фары.
        - Я с ним хочу-у-у… — заскулил Пышта.
        - А я, может, в космос хочу, — ответила Майка. — Глотай! — Она дала ему таблетку, налила чая из термоса: — Глотай… Теперь вспотеешь. Все простуды из тебя выйдут, а вечером отвезём тебя. Пока спи!..
        Она подоткнула на Пыште три одеяла, погляделась в карманное зеркальце, улыбнулась своему отражению и быстро спустилась вниз. Прошелестели её лёгкие шаги, издалека прозвучал голос:
        - Девочки! Иду!
        …Изобрести бы такое зеркало: человек поглядится, а оно в ответ язык покажет! Подумаешь, «спи!». Тебя бы вот уложили!..
        Всё дальше и дальше, уходя, рокотал трактор. Пышта смотрел в оконце. Трактор обогнул прудок, где бригада вчера мыла сапоги, прошёл за хлыстами осинника, скрылся в лесу. А над дорогой остался висеть сиреневый дым.
        Пышта поскулил жалобно и перестал. Какой смысл надрываться, когда тебя никто не слышит? Лучше заняться полезным делом. Он заложил меж зубов пальцы и стал дуть. Надо научиться свистеть по-разбойничьему, по-Анютиному.
        Он дул, дул… И вдруг — свистнулось! Это было такое удивительное счастье, что Пышта привскочил и стал дуть опять. Разбойничий свист летел из амбара, и все птицы, наверно, поднялись в воздух. Только картофельная бригада ничего не услышала.
        У Пышты сделалось распрекрасное настроение. Посвистать бы сейчас в чистом поле! Он вылез из-под одеял. Натянул лыжную куртку, задвинул застёжку-«молнию» до подбородка. Спустился вниз и выглянул в ворота. Увидал большое серое небо над серым, плоским полем и вдали маленькие фигурки, склонившиеся к земле. Бригада! Алела шапочка Светланы и Майкин красный джемпер.
        Пышта стоял в воротах амбара и раздумывал. Пойти к ним? Майка прогонит. На пороге ветер шевелил серую траву, у рубленой стены трепал головы серых репейников. Пышта поглядел на пустую дорогу.
        Решение созрело сразу: он пойдёт к трактористу. Пешком. Раньше чем бригада вернётся сюда обедать, он уже будет сидеть в полевом вагончике на Дальней пустоши и есть горячую картошку. И кто бы за ним туда ни приехал, тракторист скажет: «Пусть тут поживёт. Видите, он почти выздоровел! Он может и тут заниматься счётом и писать диктант».
        И в голову пришла ещё одна замечательная мысль: зачем диктанты писать, когда можно печатать! Из хозяйства Непроходимимов он вынул несколько картонок с вырезанными буквами и сунул себе под куртку. Угольком из вчерашнего костра он написал на створке ворот: ВСЁ РАВНО Я УШОЛ К ТРАКТОРИСТУ.
        Теперь скорей через поле, через лесок, через ярок. Тракторист сказал — тут рукой подать!
        Пышта шагает по отметинам-зарубкам, которые оставили тракторные колёса. Он шагает враскачку. Так ходит Фёдор, и Пышта чувствует себя привычным ходоком, которому не страшны расстояния.
        Что случилось с полем? На тракторе он пересек его за минуты, а сейчас поле растянулось, будто кто-то огромный ухватил его за края, тянул-тянул и растянул до горизонта. Пышта взмок, пока добрался до леса. Ничего, это Майкина таблетка сработала, простуды выходят вон. Пышта немного посидел на опушке, там, где лёжа доцветали вывернутые плугом ромашки. Поле прошёл, остались лесок да ярок — рукой подать.
        Лес шумел. Лужи на лесной дороге морщинились от ветра. Рубчатый след трактора то и дело исчезал в больших, как озерки, лужах. На тёмной воде качались берёзовые листья. Пышта обходил их, хватаясь за гибкие рябинки. Один раз чуть не упал: наступил на гигантскую, трясущуюся от старости, разбухшую от дождей сыроежку.
        В ельнике лицо ему облепила раздёрганная осенним ветром паутина. Он чихал, рукавом стирал её со щёк и ушей.
        Вдруг мокрые, слежавшиеся листья у ног Пышты взбугрились, шевельнулись, и пошёл, пошёл вытягиваться под ними длинный-длинный лиственный тоннель. Кто-то на бегу прокладывал его. И там, где листья были пореже, Пышта разглядел: проскользнул чёрный блестящий нос и шерстяной бочок. Видно, под покровом листвы перепуганная полевая мышь спасалась бегством от Пышты. А может, крот?
        Он свистнул вслед своим новым разбойничьим свистом и тут же остановился, поражённый другой встречей. Шёл ёж. Он шёл юрко, быстро, короткими перебежками под низкими еловыми ветвями. Он шёл, выставив вперёд свой длинный, курносый на кончике нос. Лап его в листве не было видно, и вроде бы он катился на крохотных шаричках-подшипничках. А на иглах ежа бочком сидел крепкий гриб. Ага, на зиму хитрец заготавливает! Пышта приветливо свистнул и ему вслед.
        А через несколько шагов услыхал над головой знакомое: тук-тук. Увидал дятла. Он долбил ствол с такой быстротой, будто вместо головы у него был механический молоток. Постучал, постучал и перелез на другую сторону ствола — наверно, поглядеть, не продолбилась ли дырка насквозь и не торчит ли оттуда его собственный нос? Пышта засмеялся. И как раз лес кончился, и открылось поле. Вдоль дороги изгородь из почерневших от дождя жердей. А за нею на земле капустные листья и крепкие белые пеньки от кочанов.
        Эх, жаль, уже убрали капусту! Пышта проголодался, очень.
        Он пролез между жердями. Капустные пеньки тоже штука неплохая, они ведь низы кочерыжек. Был бы нож, можно бы срезать!
        Ножа не было. Пышта присел на корточки и, приловчившись, отгрыз горьковатый кусочек. Пенёк грубей кочерыжки, на зубах он делился на жёсткие нити, но всё-таки Пышта их грыз и за хрустом не услышал, как затормозила у изгороди машина «Победа».
        - Гляди-ка, заяц по кочерыжки повадился!
        На Пышту, посмеиваясь, глядел незнакомый водитель в кожанке и картузе.
        - Заяц, ты голодный? Пойди-ка сюда!
        - Не голодный я! Грызу, пышто люблю кочерыжки! — Но в животе у Пышты заурчало от голода.
        - Ты куда идёшь, а? Может, нам по пути, я подвезу?..
        Машина тряско бежала по просёлку. Водитель негромко насвистывал и краем глаза рассматривал Пышту.
        - А уши у тебя все-таки как у зайца, — сказал он.
        Тут Пышта вспомнил, что на голове у него, узлом кверху, Майкина косынка. Хотел стащить, но водитель отсоветовал:
        - В войну я был ранен, так полгода повязку носил… — и, одной рукой держась за баранку, другой поправил косынку так, что стала, как боевая повязка.
        Пока ехали, Пышта ему всё рассказывал про Непроходимимов, и про таблетку, и про автобус, и про Майкины руки, и как они с Владиком вместе лекцию читали.
        - Значит, за Советскую власть агитируете, — одобрил водитель.
        - Конечно! — гордо ответил Пышта. — А можно мне посигналить?
        - Не возражаю.
        Потом водитель затормозил:
        - Пойдём поглядим: комбайн картофель убирает.
        Комбайн ходил по полю не сам, потому что был не самоходный, а прицепной. Он шёл на прицепе у трактора по высокой ботве, а за ним оставалось поле без единой ботвиньи — ровная, просеянная земля.
        - Где ж весь урожай?
        - Сейчас увидишь.
        Они побежали по мягкой, просеянной земле догонять комбайн.
        - А зачем он боком ходит? — крикнул Пышта на бегу.
        - Он не боком, он прямо идёт.
        - Нет, боком, у него шея вбок торчит! — крикнул Пышта.
        - Какая шея, чудак человек! — засмеялся водитель. — Это ж транспортёр, по нему картофель выдаётся в машину!
        Они почти уже догнали комбайн, когда к грохоту его прибавился железный гром: примчался самосвал. Пристроился к комбайну сбоку, точнёхонько под его длинную шею. И сверху с весёлым стуком посыпались в кузов клубни — чистые, без ботвы, без земли. Шофёр дал ходу, и самосвал умчался, полнёхонек.
        А Пыштины руки вспомнили тяжесть кустов с налипшей землёй, и скользкие клубни, и как долго набиралась корзина. Всего одна корзина. А тут целый самосвал враз!
        Пышта, заворожённый, бежал то рядом с комбайном, то опережал его, чтоб заглянуть спереди. Девушка с мостика что-то ему весёлое кричала, а о и не обращал внимания. Рабочие части комбайна были открыты, и Пышта глядел, как ножи вспарывают землю, как навстречу им сами лезут из земли кусты картофеля, ножи срезают ботву, а клубни ползут вверх по транспортёру — сами, сами, сами ползут! Надо же!..
        Вдруг комбайн, словно большой пёс, отряхнулся, гремя решётами, и сбросил всю набившуюся вместе с клубнями землю, и она осталась на поле мягким просеянным покровом. А клубни, совсем чистые, всё шли вверх, готовые высыпаться в самосвал, когда он подъедет. И он подъехал, и опять весёлый картофельный обвал загрохотал в его железное днище.
        - Нравится? — спросил водитель, когда, взяв заворожённого Пышту за руку, привёл его к «Победе».
        Но Пышта не стал хвалить комбайн. Пышта тихо сидел рядом с водителем и думал: «Хочу, чтоб на всей земле картошку убирали синие комбайны. И чтоб Майка не обдирала руки. Майке нужно на аккордеоне играть…»
        И услышал, как водитель говорит:
        - Скоро таких и всяких машин будет много. Все люди станут делать своё дело на своём месте, и никто не будет обдирать зря руки…
        Пыште такой разговор понравился, и он спросил:
        - А можно мне вместе с вами баранку покрутить?
        - Пробуй! — сказал водитель. Он раздвинул руки, Пышта ухватился за руль. Они вместе повели машину, и она шла не петляя.
        Пышта сказал:
        - Мне нравятся такие широкие дороги — ни на что не наедешь.
        - А мне не нравятся такие широкие дороги, — сказал водитель. — Выучишь таблицу умножения — тебе тоже не понравятся.
        - А я и так уже много выучил.
        - Тогда считай. Почему дорога широкая? Трактор не допахал, рано повернул. Если не допахал каждую борозду на три метра в длину, а поле шириной тысяча метров, — сколько земли зазря пропадает?
        Пышта сообразил: взял три метра тысячу раз.
        - Три тысячи метров!
        - Верно. Значит, три тысячи квадратных метров земли брошено на съедение сорнякам или под колёса машин. А тут хлеб мог бы расти! Вот и нужно таких хозяев безруких — за ушко да на солнышко! А то одни бьются за каждое зёрнышко, а другие без призора, без заботы земли бросают, урожай гноят…
        - Как — гноят? Зачем? — удивился Пышта.
        - Бывает, не уберут вовремя, не вывезут, оставят гнить под дождями, — морозом и прихватит… А ты посчитай: если десять хороших клубней поморозить, а из каждого бы куст вырос, а на кусте по десять картофелин, — сколько всего загублено?
        - Сто! А только на некоторых даже по пятнадцать картошек сидит. А я так много не умею множить.
        - Помогу, — сказал водитель. — Пятнадцать клубней на десяти кустах — получится сто пятьдесят штук. А это на неделю хозяйке хватит семью кормить.
        - Нет, так неинтересно, если всю съедят, — заспорил Пышта. — Интересно, чтобы опять посадить, и опять чтоб по пятнадцать картошек выросло! А потом опять, а потом опять… Сколько получится?
        - Так можно множить до вечера, — засмеялся водитель. — Ты просто проверяешь, как я с арифметикой справлюсь? Справлюсь. Если бы считать не умел, мне бы Советская власть не доверила руководить районом.
        - Каким районом? — спросил Пышта.
        - Этим самым. Я председатель Прудковского районного Совета.
        Пышта огорчился:
        - А я думал, вы настоящий шофёр… — Ему очень хотелось иметь знакомого шофёра: чтоб не на грузовой, а на «Победе». — А если вы тут председатель, — стал задираться Пышта, — так почему у вас дороги широкие?
        Председатель с любопытством взглянул на Пышту, ответил серьёзно:
        - Оправдываться не стану. Однако обещаю: район мы все, вместе с народом, из отсталых вытащим. Важно, чтоб люди поняли, как много зависит от каждого — от тебя, от меня…
        - Мы поняли, — сказал Пышта.
        - Кто это «мы»? — удивился председатель Совета.
        - У нас одна звёздочка, девчачья, захотела, чтоб наш класс по чистоте занял первое место. А мы не захотели, пышто надо всё время про эту чистоту думать, и пол даже мыть, и мел не крошить. И мы заняли первое место, только с конца…
        - Правильно, — кивнул председатель. Он вёл машину и не сводил глаз с разъезженной колеи.
        - И ничего не правильно, — возразил Пышта. — Тогда мы захотели все. Мы пошли в гости на теплоход «Большевик». Там в машинном отделении все трубочки и винтики блестят как золото. И на них матросы наждачной бумагой такие блестящие штучки накручивают — «петушки» называются. И мы в классе такую же чистоту навели, и накрутили «петушков» на дверных и оконных ручках, и первое место заняли, и про нас по школьному радио говорили!
        - Молодцы люди, — сказал председатель. — Разверни-ка вон тот свёрток, жена в дорогу дала…
        В свёртке оказался хлеб с сыром.
        - Ешь, ешь, не стесняйся.
        Машина так прыгала, что Пышта четыре раза прикусил язык. Потом выехали на ровную дорогу. Слева стволы деревьев поднимались вверх. А справа торчали одни макушки; стволы уходили вниз с обрыва, и сквозь них светло поблёскивала река.
        - Речка Путинка. — Председатель остановил машину. — Вылезем на минуту. Покажу тебе нашу Высотку. Мы тут санаторий для ребят весной начнем строить.
        Они вышли из машины. Сквозь низкий соснячок вышли на поляну. Она была как терраса над рекой. Сзади обступили её дубы и старые высокие берёзы. А впереди был обрыв, и сосны протягивали сюда снизу свои мохнатые вершины. А сквозь хвою виден был бетонный мост и другой, низкий, берег.
        - Заяц, куда ж ты подевался?
        - Я тут, — ответил Пышта из ямы, куда он нечаянно провалился. — Тут всё изрыто и бузиной поросло…
        Он закидывал ногу повыше, ложился животом на осыпавшийся откос, стараясь вылезти.
        - Погоди. — Опершись о землю, председатель спрыгнул вниз. — Это не ямы. Ходы сообщения, траншеи, окопы. Тут были большие бои в войну. Враг — на том, низком, берегу, мы — на этом…
        Он медленно шёл, трогая руками откосы. Размочалившиеся от старости брёвна торчали из земли.
        - Видишь, накат сохранился, кровля нашей землянки…
        Прошли дальше. Раздвинув заросли бузины, председатель положил руку на выступ оползшей земляной стены.
        - Тут наш пулемёт стоял. Мы эту высотку трое суток держали, не пустили врага…
        Он отодвигал крапиву, ногой приминал сушняк, освобождая Пыште путь.
        - Вот отсюда, из этого окопчика, ушёл на подвиг мой командир взвода, сержант Непейвода.
        - Тот самый? Тракторист? — воскликнул Пышта.
        - Тот самый, к которому ты в гости собрался. Видишь мост? — Он приподнял Пышту за локти, и Пышта увидал обрыв, сосны и бетонный мост через реку. — Тогда мост был другой, деревянный. У сержанта имелись всего две гранаты. Он ждал, пока на мост взошли три фашистских танка. Тогда бросил гранату под гусеницу первому. Подорвал. Потом бросил гранату под третий танк. Понимаешь, расчёт? Третий подорвался, а средний оказался в ловушке. Мост запылал, и все танки рухнули в реку.
        Высунувшись, грудью налёгши на край окопа, затаив дыхание, Пышта слушал и глядел вниз.
        - А сержант?.. — спросил он.
        - Ранило тяжело. В госпитале ему сам командующий орден Славы на грудь приколол. Храбрый, мужественный был человек. Герой был Непейвода.
        - Неправильно вы говорите, — ответил Пышта. — Мы с Владиком это правило проходили.
        - Какое правило? — удивился председатель.
        - Вы говорите «была» да «был». Значит, прошедшее время. А он сейчас есть, он Дальнюю пустошь пашет. Значит, настоящее время.
        - А-а, вон что… Возможно, я ошибся. — В задумчивости председатель погладил старые, замшелые брёвна. Лицо у него погрустнело. Конечно, не очень-то приятно ошибаться.
        - Ничего, — утешил его Пышта. — Всё можно исправить. Фёдор, мой товарищ, говорит: главное, чтоб сила воли была.
        - Да, конечно, если сила воли — всё можно исправить, — согласился председатель. Но он думал не о грамматике, как Пышта, а о судьбе своего фронтового командира, Анютиного отца, о человеке, который потерял силу воли.
        Они вылезли из окопа.
        - Весной начнём строить. Чтоб все слабые ребята становились сильными. Назовём санаторий — «Высотка».
        Они влезли в машину, поехали дальше. Со взгорья они увидали за берёзовой рощей поле. А среди поля стоял вагончик с окошком и трубой, отсюда он казался маленьким, как спичечный коробок.
        - Вот она. Дальняя пустошь, — сказал председатель. — Беги напрямик, пашней. Сапоги у тебя — вездеходы! Скажешь Непейводе: привет, мол, от Степана Коробова. Велел, мол, передать: «Советская власть на тебя надеется». Повтори, как скажешь? — Он протянул Пыште руку.
        - «Советская власть на тебя надеется!» — твёрдо повторил Пышта и зашагал напрямик по неровной, вспаханной земле, то подпрыгивая, то проваливаясь меж комьев земли.
        Глава 15. Справедливый суд
        Счастливец Пышта живёт в вагончике уже вторые сутки! В этом вагончике удивительная печка. Печка-бочка! Железная бочка лежит набоку, на четырёх кирпичных ногах. Сбоку, в днище, — дырка, дрова класть, в верхнем боку — труба вставлена.
        Пышта сам разжигает её щепками. Пламя гудит, как буря, бока у печки-бочки раскаляются докрасна. Пышта сам кипятит чайник, сам варит картошку.
        Он отлежался в тепле на полатях. Он уже столько выпил горячего чая, поел щей; он всю ночь держал ноги на тёплом камне, — тракторист разогрел камень в огне, сунул под одеяло. И Пышта выздоровел.
        И сейчас Пышты в вагончике нет. Тракторист взял его с собой пахать. И не простое поле, а заросшую многолетними сорняками пустошь.
        Непейвода сказал:
        - Ты теперь мой помощник, тоже механизатор.
        А вчера примчались сюда Майка и Фёдор на чьих-то велосипедах и Пышту не очень ругали.
        Они позволили Пыште погостить у тракториста. Фёдор и Непейвода разговаривали долго про всякие машины, а когда уехали, тракторист сказал:
        - Этот бородатый — толковый парень. А сестра у тебя красивая. И ты тоже парень ничего, — и улыбнулся. Жаль, Майка не видела, а то думает — он не умеет улыбаться.
        И вот настало сегодняшнее утро. Оно у механизаторов начинается рано. Пышта и тракторист уже в поле. Темно и уже не темно. С каждой минутой всё виднее игольчатые стрелы, льдом сковавшие землю. А за столбами электролинии край неба горит огнём. Пыште кажется — провода раскалены докрасна и столбы обуглены дочерна. И почему птицы не улетают от такого жара? По обе стороны столбов розово-белые птицы сидят рядками.
        Они не птицы, потому и не улетают. Это белые фарфоровые изоляторы отразили в себе утреннюю зарю.
        Под ногами звонко похрустывает. Морозко! Всё сейчас звонко в прозрачном воздухе. Влезли в кабину, захлопнули дверцу — словно выстрел!
        - Начали? — Тракторист трёт покрасневшие от морозца щетинистые щёки.
        Никогда ещё Пышта не видел его таким весёлым: помолодел тракторист.
        - Начали! — радостно отвечает Пышта.
        И мурашки, весёлые, тревожные, бегут по плечам и спине, то ли от морозца, то ли от нетерпения.
        - Тогда, — говорит тракторист, и голос его крепчает, и он кладёт руки на баранку и на рычаг, — за колхозную землю, за хлеб. На врага! На сорняки! В атаку!
        - Вперё-ё-ёд! — радостно заорал Пышта.
        И трактор взревел. Он всех грачей перепугал, поднял в воздух. Плуг, как огромный краб, стальными клешнями вгрызся в землю, он дрожит от напряжения и дёргается. И — ни с места. Земля связала его могучими жилами сорняков, держит. Машина и целина схватились яростно: кто кого?
        - Сдашься! Не выстоишь, целина-старина! — озорно кричит тракторист и подмигивает Пыште помолодевшими глазами. — Не такие крепости брали! Поднатужься, милый! — кричит он трактору.
        …Рывок. Ещё рывок. Вой мотора. Лязгнули, повернулись стальные ножи. Земля дрогнула, подалась и стала отползать назад. И повалились вверх жирными корнями седые сорняки. А трактор шёл вперёд, громыхая железными суставами, и оставлял за собой вспоротую, поднятую, вспаханную целину.
        - Наша взяла! Ур-ра! — Пышта, взъерошенный, взбудораженный, прыгал на сиденье и толкал тракториста.
        А Непейвода смеялся:
        - Гляди развоевался!..
        Они работали час, работали два, работали три.
        А потом трактор стал. В нём что-то сломалось.
        И вся радость куда-то делась.
        Тракторист, сунув голову в мотор, долго копался в нём черными от солярки руками. Ромашки мотались на ветру. Они увёртывались от ветра и жёлтыми глазами разглядывали железную махину. Она изгрызла всю землю и стала, не дойдя до их корней лишь одного короткого, человеческого шага. И стоит тихо так близко, что можно трогать её листьями. А когда ветер запрокидывал ромашкам головы, их жёлтые глаза таращились на мальчишку. Мальчишка — круглолобый, нос картошечкой — сидел на месте водителя. Он вцепился в руль. Глаза его горели отвагой. Он энергично выдвигал губы вперёд, откидывался, весь изворачивался, словно брал крутой поворот.
        Разве глупые желтоглазые ромашки могли понять, что он ведёт сейчас машину в атаку на сорняки — за землю, за хлеб, за хорошую советскую жизнь?
        …А на самом деле трактор стоял тихий; зловредный куст осота тёрся колючими листьями о неподвижные ножи плуга.
        Тракторист обтёр чёрные руки белой ветошью.
        - Чёрта с два тут починишь, когда нет под руками запчастей! Пошли!..
        Пышта сейчас же вспомнил, как Майка его отчитывает, если он забывает положить с вечера в ранец ручку или промокашку. И он сказал:
        - Пышто надо было приго…
        - А то я без тебя не знал, — оборвал его тракторист.
        - А почему не…
        - Слушай, помолчи-ка. Поедем в район, в Прудки, в контору «Техника». Понятно? Кстати, в магазин зайдём, купим тебе покрышку, надоела мне твоя голая башка, — холодно!
        - А на чём поедем, раз он сломался?
        - На палочке верхом.
        Но, оказывается, они поехали на велосипеде, который лежал на крыше полового вагончика. Тракторист положил под Пышту сложенную телогрейку. Ноги приходилось держать на отлёте, чтоб не мешали колесу вертеться. Они цеплялись за все ветки в лесу. И ещё очень трясло на корнях.
        - Ничего, не помрёшь, — утешил тракторист. — Скоро доедем.
        - Ничего, скоро доедем, — утешил тракторист.
        И правда, скоро доехали. И прежде всего зашли в двухэтажный магазин, купили Пыште синий берет.
        - А давайте купим для Анюты прыгалку! — сказал Пышта.
        И они купили прыгалку. Пышта сунул её себе в карман.
        А сейчас их велосипед стоит, притулившись к стене конторы «Техника», а тракторист и Пышта в новом берете сидят на лавочке и ждут. Контора заперта. Тракторист в сотый раз глядит на часы.
        - Только время зря теряешь, — сердится он. — Были бы запчасти, сам бы отремонтировал!..
        - А где запчасти? — спрашивает Пышта.
        - Так вот загодя «Техника» не дала. Колхозов много, машин много, запчастей не хватает. Такие порядки…
        Пышта думает: «Это не порядки, а беспорядки».
        - А у нас в классе, — говорит Пышта, — когда мы в кино идём, так заранее списки пишем, кому одни билет нужен, кому два. И деньги собираем. И всем до одного хватает билетов.
        Тракторист молчит.
        - А нельзя, что ли, все тракторы во всей стране сосчитать и для всех сделать по плану эти запчасти?
        - Можно, — ответил тракторист. — Давай вырастай, выберем тебя Министром Всех Машин.
        Не поймёшь, шутит он или всерьёз.
        Проехал автобус — туда и обратно. Прошли школьники, стайка девочек, — косички, разглаженные красные галстуки, и банты, и фартучки. Затопали, засвистели, пронеслись табуном мальчики — серые костюмы, из-под фуражек уши торчком, галстуки как сосульки.
        Девочки увидали Пышту, хихикнули:
        - Помощник киномеханика, гражданин Задом Наперёд!
        - Что они сказали? — удивился тракторист.
        - Сам не знаю, — схитрил Пышта. Ему сразу надоело тут сидеть. — А если закрыто, почему мы с вами к вам домой не пойдём?
        Непейвода затянулся папиросой, щёки запали тёмными ямами.
        - Никто меня там не ждёт, — ответил он хмуро.
        Наверно, Анюта ещё в школе, а её мама на работе.
        - Торчишь тут, как чурка… — проворчал тракторист.
        - Какая… — начал было Пышта, но у тракториста лопнуло терпение:
        - Слушай, сколько в тебе ещё этих вопросов сидит, а? Ну чурка, чурка, деревянная, неживая! Понятно? А у человека есть голова — думать, руки — работать, а ему, как чурке безрукой и безмозглой, — жди, торчи! Хуже нет на свете ничегонеделанья!
        - А зачем мы сидим, как чурки?
        - Ах ты! Не видишь, закрыто? Грамотный? Читай!
        - А я уж сто раз читал: «Открыто с 10 часов». А пусть они открывают раньше, пышто у нас может что-нибудь сломаться даже в восемь!
        - И в шесть может. Каждому ребёнку ясно: летом колхозы начинают работу рано, значит, и «Техника» и все должны начинать рано, кому народный хлеб дорог… — Он с досадой бросил окурок и придавил его ногой.
        - А этой «Технике» не дорог? — спросил Пышта.
        - Отвяжись! — простонал тракторист. — Порядок у них такой.
        - Он не порядок, пышто он беспорядок, — сказал Пышта.
        Тракторист поднялся:
        - Голова от тебя вспухла, вот что. Пойдём сходим пока на нефтебазу насчёт подвозки горючего…
        Прошли мимо низеньких аккуратных домов, — на окнах за стёклами красная герань в цвету. Уж лучше бы Фёдор такую герань Майке подарил, а не сорняки… Прошли мимо длинного дома; на длинной крыше, наверно, сто антенн, целый лес.
        - Живут, как в лесу, некультурно… — проворчал тракторист. — Просверлили всю крышу дырками. Каждому ребёнку понятно — нужно ставить общую, коллективную антенну.
        - Мне понятно, — согласился Пышта, — пышто я…
        - Знаю, знаю, — прервал тракторист, — тебе всё понятно. Тебе только одно непонятно: что можно когда-нибудь и помолчать…
        Прошли мимо четырёхэтажной школы. В школьном дворе было тихо: у кого были уроки — были на уроках, а у кого кончились — те ушли.
        «Вы, как миленькие, сидите в классе, а я хожу по улице!» — мысленно хвастался Пышта. И вдруг ему тоже захотелось, как миленькому, сидеть на парте и поднимать руку, если выучил урок. И ещё захотелось — не как миленькому — покрутить под партой катушку, чтоб по нитке приползла с задней парты от Бунчикова в спичечном коробке марка для обмена. А можно даже засунуть в коробок живого кузнечика. И ещё захотелось Пыште рассказать своим ребятам, что он теперь помощник тракториста…
        Прошли школу, завернули за угол. Вот она, нефтебаза, позади всех домов, на краю поля. Во дворе на подставках лежат огромные бочки, похожие на спящих слонов, шланги свисают как хоботы. И некоторые совсем по-слоновьи закручены петелькой. Дорога утыкается прямо в ворота. На воротах надпись:
        «Открыто с 12 часов». И — замок.
        Тракторист сказал: «Эх!» — и они пошли обратно.
        И когда опять проходили мимо школы, Пыште захотелось даже вызваться самому отвечать по арифметике и чтоб Аглая Васильевна сказала: «Молодец! Пять с плюсом!»
        В таких приятных мыслях он поотстал от тракториста. Вдруг из крайнего окна, не из широкого, за какими находятся классы, а из узенького, закрашенного белой непрозрачной краской, вынырнула ушастая физиономия и заорала Пыште:
        - Эй, ты, выручай! Пятнадцать собак прибавить тринадцать сёл!
        - Двадцать восемь! — без запинки подсказал Пышта.
        - А кто сложил, тот осёл! — получил он вместо благодарности, и ушастая физиономия скрылась.
        А возмущённый Пышта схватил камень и запустил вслед обидчику.
        Звон, гром, шум, топот. Не успел Пышта удрать, как его крепко схватили два мальчика с красными повязками на рукавах.
        - А-а!.. — заорал Пышта, вырываясь. — Мне некогда! У меня трактор стоит! Мне пахать надо!..
        Подошли ещё мальчики и девочки. На шум вернулся тракторист.
        - Пышто он ослом обзывается! Сам он осёл! — кричал Пышта.
        - Мало ли ослов на свете, во всех камнями кидать — окон не хватит, — сказал тракторист. — Сам про порядки всё утро рассказывал, а сам беспорядки наводишь? Что вы с ним собираетесь делать? — спросил он у ребят.
        - Мы пионерский пост, — сказали ребята. — Мы отведём его к директору.
        - А директора нет, — сказал кто-то.
        - Ну, к старшему вожатому!
        - И его нет.
        - Ну, тогда давайте будем его сами судить своим справедливым пионерским судом.
        Тракторист поглядел на часы. Вот сейчас спасёт Пышту, сейчас скажет: мы люди приезжие, времени у нас мало.
        - Мы люди приезжие, времени у нас мало, — сказал тракторист. — Так что собирайте свой справедливый суд сразу.
        И все, окружив приунывшего Пышту, шумной толпой пошли в школу. Тракторист — тоже. И пришли в спортивный зал. Ах, с каким бы удовольствием Пышта полазал сейчас по гимнастической стенке, покачался на кольцах и попробовал бы подтянуться на брусьях! Но он сидел посреди зала на стуле, и вокруг стояли и глядели на него ребята, много ребят. Они спорили — кому быть судьями, и выбрали девочку с чёлкой, девочку с косой и одного высокого мальчика, который держал Пышту на улице.
        - Открытое заседание пионерского справедливого суда объявляю открытым! — сказала девочка с чёлкой и укусила себя за губу, чтоб не рассмеяться и быть серьёзной.
        «Зачем его открывать, если оно всё равно открытое?» — подумал Пышта.
        - Как тебя зовут, виноватый мальчик? — спросила девочка — судья с косой. Она отбросила косу с плеча за спину.
        - Пышта, — мрачно ответил Пышта.
        Все засмеялись.
        - Так не бывает, — сказал мальчик-судья.
        - Нет, бывает! — возразил Пышта. — Пышто меня все так зовут. А имя и фамилия у меня — Павел Загорянко.
        - Пыштопавел! — фыркнула судья с чёлкой.
        - В каком классе учишься?
        - Во втором «Б». Только я сейчас не учусь, пышто я уехал, пышто я живу в полевом вагончике, пышто я помощник тракториста, а он вот! — И Пышта показал на Непейводу.
        Тракторист стоял у окна и внимательно слушал.
        - Всё верно, — кивнул он.
        - Но окно ты всё-таки разбил! — сказал высокий судья.
        - Пышто он ослом обзывается, — стал защищаться Пышта.
        - А ты не будь ослом, не складывай, что не складывается! — крикнул его обидчик. Оказывается, он сидел рядом с Пыштой.
        - Я тебе слова не давал, Козлов! — остановил его судья.
        - А стёкла ты умеешь вставлять? Нет? — спросила Пышту судья с чёлкой. Ей трудно было разговаривать строго, она покусывала губы, чтоб не улыбнуться. — А что ты умеешь делать полезное?
        Пышта стал думать: что он умеет? Но услышал знакомый задиристый голосок:
        - Он умеет по радио шиворот-навыворот объявлять!
        Все обернулись. Высоко на брусьях сидела, раскачиваясь, Анюта. Та самая Анюта, с которой Пышта твёрдо решил дружить всю жизнь.
        - Дочка, зачем?.. — тихо сказал тракторист.
        А она качнулась на руках, перелетела на второй брус и объявила:
        - Он ещё кино умеет показывать задом наперёд! — и засмеялась, показав острые, как у лисёнка, зубы.
        Высокий судья покраснел и сказал ей строго:
        - Анюта Непейвода, мы тебя прогоним из зала! — И поторопил Пышту: — Отвечай!
        Но у Пышты от обиды дрожал подбородок. При всех его высмеяла! Но вспомнились ему вдруг её горькие слова: «Пусть вырасту хоть бурьяном-репьём, никому дела нет!» И ещё вспомнилось: «Я не злая, а просто колючая». И, глядя прямо на судей, Пышта громко сказал:
        - Я колючек не боюсь, не боюсь…
        - Что, что? — удивились судьи.
        А Анюту словно подменили. На худеньких щеках заиграли добрые ямочки. Она подняла руку:
        - Дайте мне слово!
        - Говори! — сказали сразу все трое судей.
        Она легко спрыгнула на пол, подошла к столу.
        - Он много умеет, — сказала она. — Он умеет даже по-флотскому начищать все металлические ручки на дверях и окнах и накручивать на них блестящих «петушков». Его матросы научили на теплоходе.
        - Ого! — одобрительно сказали ребята в зале.
        - А ты почему знаешь? Он же приезжий, — спросила судья с чёлкой.
        - Он с моим папой на тракторе пашет! — И, обернувшись, она улыбнулась трактористу, и Пышта увидел, как разгладились на его лице глубокие складки. Анюта шагнула к отцу, и он взял её за руку.
        А судьи меж собой пошептались, и высокий мальчик торжественным голосом объявил:
        - Именем справедливого пионерского суда третьих, четвёртых и пятых классов нашей школы, виноватый ученик Загорянко Павел, в скобках Пышта, приговаривается, двоеточие: к чистке всех ручек в школе номер один.
        Все захлопали, а тракторист вскричал:
        - Всех?! Товарищи судьи! Сколько ж у вас классов и сколько там ручек? Может, он их до весенней посевной чистить будет? Нам возвращаться надо!
        Весь зал стал считать вслух. Гудение было очень громкое. Судья поднял руку, всё стихло. Он сказал:
        - Всех ручек слишком много. Пусть чистит только в первом «А», в первом «Б», во втором «А», во втором «Б», в третьем «А», в третьем «Б», в четвёртом «А», в четвёртом «Б» и в пятом «А» и в пятом «Б». Выходит десять классов. В каждом по два окна, в окне по две ручки, и ещё две дверные. Значит, шесть ручек помножить на десять классов — получится шестьдесят!
        - Ага! — закричал Пышта. — У вас даже главный судья множит ручки на двери, а двери на классы, а я осёл, да?
        Поднялся ужасный шум. Судья с косой позвонила в колокольчик:
        - Судья тоже может ошибиться, он, кажется, ещё не в седьмом классе учится. И всё равно получается шестьдесят ручек! — И повернулась к ушастому Козлову: — А тебе наказание мы придумаем завтра. Не бойся, без наказания не останешься!
        Пыште велели подождать. Сейчас принесут наждачную бумагу и отведут его в десять классов. А тракторист сказал Пыште, что сходит по делам, а потом за ним сюда вернётся. Он наклонился и поцеловал дочку в лоб и о чём-то её спросил.
        Анюта повела головой.
        - Нет, — сказала она, — мама меня не пустит.
        - Что ж поделаешь… — Тракторист вздохнул и пошёл.
        И Анюта ушла. Пышта почувствовал себя одиноким и несчастным.
        Ребята принесли наждачной бумаги и отвели его на второй этаж, в пустые уже классы.
        - Не удерёшь? — спросили они.
        - Не-а! — ответил Пышта. А сам решил удрать. Не сразу, а попоздней: ему самому хотелось попробовать, как получатся «петушки».
        А «петушков» делают так. Кусочек наждачной бумаги прижимают большим пальцем к металлу, и — р-раз! — крутанул, и на блестящей поверхности уже сверкает диск, в нём искрами бродят, мерцают, переливаются тени и свет.
        Пышта влез на подоконник. Он чистил ручки, накручивал «петушков», получалось здорово! Эх, показать бы Фёдору, и Майке, и Жене, и Владику! Щёки у Пышты разгорелись от работы, он и думать забыл про побег.
        И Анюта пришла к нему. Влезла рядом на подоконник и тоже стала начищать и накручивать. И хоть у неё получалось здорово, она всё равно была молчаливая и грустная.
        - Папа позвал меня к вам на Дальнюю пустошь, — сказала она. — Мама не пустит. Пока он Зелёного змея не победит, ни за что не пустит!
        Пышта перестал работать. Она опять смеётся над ним? Страшные драконы и змеи бывают только в сказках, при чём тут настоящий тракторист?
        - Дурачок, — сказала Анюта и пригорюнилась. — Глупый ты дурачок… Зелёным змеем вино зовут.
        - Оно не зелёное! — возразил Пышта. — Оно бывает красное или белое.
        - Всё равно, хоть серо-буро-малиновое. В нём живёт Зелёный змей. Он невидимый… — убеждала Анюта. — Он затаился и ждёт: «Выпей меня, человек! Выпей! А тогда уж я тебя осилю, к земле пригну, станешь на четвереньках ползать!»
        Пышта работал и всё думал про Зелёного змея.
        - А он, честное пионерское, понарошку живёт или взаправду?
        Анюта ответила:
        - Честное пионерское, живёт понарошку, а человека осиливает взаправду. Но мой папка победит. Он сильный. Он даже маму на руках поднимал, как маленькую. И его все машины слушаются…
        - Обязательно победит. Ты не сомневайся, — сказал Пышта.
        Дверь за ними скрипнула.
        - Эй, дашь, что ли, разок крутануть, а? — Это голос Козлова.
        - Нетушки, не дадим! — сказала Анюта.
        - Девчонкам даёшь работать, а ребятам нет? — Он стоял, опершись о косяк, руки в карманах, вид нахальный.
        Пышта, откинув голову, любовался на свою и Анютину работу:
        - Флотская работёночка, первый класс!
        Козлов глядел с завистью:
        - Слушай, а? Дай, а?
        - Отойди! Не тебе присудили чистить, а мне!
        Они с Анютой перешли в третий «Б». Сюда к ним заглянули третьеклассницы.
        - А можно и нам попробовать? — с уважением спросили они, как будто не они учились в третьем классе, а Пышта.
        Он дал им по кусочку наждачной бумаги — так и быть, научил, как крутить её.
        - «Надраивать» — по-флотски называется, — объяснил он.
        Когда они вчетвером надраивали четвёртый «Б», пришли все судьи.
        - Ух ты, какая красотища! — сказала судья с чёлкой. — Дай нам наждачку, мы тоже попробуем!
        Теперь каждому новому «петушку» радовались всемером. А потом подошли ещё ребята, и скоро уже ручек в десяти классах не хватило, все сверкали и переливались. И под водительством Пышты все пошли в спортивный зал, где, кроме окон, были ещё металлические поручни, кольца и брусья.
        Только и слышалось:
        - Пышта! Погляди! Пышта, так?..
        А Козлов тащился за всеми и канючил:
        - Э-эй, присудите меня к этому самому!
        Очень удивился тракторист, когда вернулся:
        - Так много виноватых?
        - Нет! — дружно закричали ему. — У нас только один был виноватый, но он уже оправданный! За хорошую работу!
        - А как со стеклом? — спросил тракторист. — Может, помочь?
        - Нет, спасибо, — ответили ребята. — У нас в шестых классах есть бригада ремонтников. Они уже вставили и мелом закрасили.
        Тракторист увидал Козлова, который стоял, подпирал стенку.
        - Понимаю, — серьёзно сказал тракторист. — Они тебя присудили к самому страшному наказанию. К НИЧЕГОНЕДЕЛАНЬЮ.
        Ребята зашептались.
        - Да, — кивнула судья с косой. — Мы его как раз к этому и присудили.
        - Бедный, бедный! — пожалел тракторист. — Неужели нельзя хоть немного облегчить ему наказание?
        У бездельника Козлова уши стали багряными. Все свои двенадцать лет он больше всего на свете любил ничего не делать. Вдруг оказалось, что ничегонеделанье — самое тяжёлое наказание. И ужасная обида выжала из его глаз горючие слёзы.
        - Суд, а суд! — сказал тогда Пышта. — Он, что ли, разбил окно? Не он! Можно, я дам ему кусок наждака, а?
        - Пусть уж даст! — попросила Анюта.
        - Ладно, дай, — согласились судьи.
        В вестибюле, прощаясь, Анюта встала на цыпочки и поцеловала тракториста. А Пыште подала руку, как знакомая знакомому.
        - Приезжай к нам, дочка, — сказал тракторист.
        Анюта потупилась.
        И Пышта вспомнил Зелёного змея.
        Когда они вышли на улицу, Пышта долго ещё оборачивался на школу. Из того узенького окна, где уже было вставлено новое непрозрачное стекло, высунулся Козлов, помахал наждачной бумагой, — наверно, хвастался, что нашёл ещё помещение, где много дверных ручек.
        - Эй! — крикнул он Пыште. — Сколько получится — пять слов и восемь ослов?
        - Один Козлов! — ответил Пышта.
        - А в нос хочешь? — совсем уже мирно крикнул Козлов и захохотал.
        - Не-а! — ответил Пышта, и они с трактористом ушли.
        А прыгалку Анюте забыли отдать.
        Глава 16. Люди и волки
        Тракторист вышел из конторы «Техника» вместе с заведующим. Стоя на крыльце, заведующий разводил руками:
        - Вас много, а я один. И рад бы всем помочь, да не осталось ни одной. Как нам их отгрузили, так все и расхватали.
        Тракторист сердился:
        - Потому и расхватали, что в другой раз у тебя не надеются найти. Всегда полки пустые. А должно как быть? Вышла из строя деталь, я заехал, сменил на новую и опять работаю. На то ты и «Техника», а не шарашкина контора!
        - Не агитируй, — ответил заведующий. — Я сам грамотный!
        Дверь за ним захлопнулась. Теперь на ней было написано: «Открыто».
        Тракторист сказал этой двери:
        - Плохо ты грамотный.
        Он был очень расстроен. Даже не заметил, что Пышта дёргает его за руку. Даже не заметил, что на ступеньке сидит моется кошка, и наступил ей на хвост. Когда уж она заорала дурным голосом и стала бить его лапой, тогда он приподнял ногу и кошка умчалась.
        - Черт ее сюда принёс… — сказал тракторист.
        А кошка, наверно, думала про него то же самое.
        - Вас какой-то дяденька дожидается, — сказал Пышта.
        Толстошеий человек — из-под шляпы топырятся согнутые уши — протянул трактористу руку.
        - Зря нервы портишь, Непейвода, — сказал он вместо «здравствуй». — Я хорошего человека всегда выручу, найдётся у меня, что надо.
        - Выручи! — взмолился тракторист. — У меня работа стоит. Земля не может ждать, сам понимаешь. А я тебе тоже чем-нибудь помогу.
        - Сочтёмся, — ответил толстошеий. — Зайдём ко мне в дом…
        В прихожей толстошеий снял шляпу, уши распрямились. Тракторист осторожно положил замасленную кепку у зеркала на столик. Долго вытирали ноги. Прихожая сияла чистотой, а уж комната!.. Никогда Пышта не видал такого убранства. Телевизор на салфеточке. Приёмник под салфеточкой. Ваза на салфеточке. Графин под салфеточкой. Статуя «В бой за власть Советов» на салфеточке. Пышта сел на диван — над головой салфеточка.
        - Будьте знакомы! — сказал толстошеий. — Моя законная жена. Супруга!
        Жена, которую звали Супругой, сказала, что ей очень приятно познакомиться. Толстошеий наполнил из графина две рюмки. Пышта посмотрел внимательно: прозрачно, видно насквозь. Но Пышту теперь не проведёшь.
        - По маленькой, — сказал хозяин.
        Пышта заволновался.
        - Мальчик, — сказала Супруга, — не ёрзай, не порти заграничную софу!
        Оказывается, он сидит не на диване, а на какой-то софе?
        - В рабочее время не потребляю. — Тракторист отодвинул рюмку.
        Хозяин пододвинул её обратно.
        - Чтоб я, Шнырин, без заправочки гостя отпустил? — сказал он. — Как не выпить за дружбу? И фамилия у тебя подходящая: Непейвода! Не пей, мол, воды, а пей вино! — Он захохотал, и толстая шея его покраснела.
        «Не сдавайся, не сдавайся!» — думал Пышта.
        - Фамилия тут ни при чём, — ответил тракторист.
        - Мальчик, говорю — не ёрзай! Чехол сполз. Пыль же! А за неё двести рублей плачено!
        - За пыль? — удивился Пышта.
        - За софу! — строго объяснила Супруга. — Иди, мальчик, пересядь на стуло и скушай вон тот румяненький яблок.
        Средний род в классе прошли уже давно. Но никогда ещё Пышта не встречал стульев среднего рода и яблок мужского рода. И он осмотрел стул, перед тем как сесть, и яблоко, перед тем как съесть. Обыкновенные!
        И вдруг увидел, что рука тракториста лежит близко от рюмки.
        - Дяденька Непейвода! Пойдёмте! Пышто нам пора! — запросился домой Пышта.
        - Ему скучно! Выйди, мальчик, погуляй. У нас садик хорошенький. — Супруга уважительно поправила чехол на софе.
        - И ты хозяйством займись, у нас тут свои дела, — приказал Шнырин.
        Супруга через кухню выпустила Пышту в садик. И что тут хорошего? Ступить некуда. Между голых яблонь чернеют листья на клубничных грядках. Колючие кусты смородины сидят в клетках. За проволочной сеткой сарай. Там сквозь лаз в заборе ходят куры — на улицу и обратно, и у каждой на спине синяя клякса. Всем видно: я курица шныринская.
        Людям ходить можно по одной дорожке, к калитке. На ней замок.
        «Что я — в плену? Возьму да перелезу!» — решил Пышта. И полез. А поверх калитки и по всему забору, как жирные чёрные слепни, сидели железные колючки. И он порвал штаны.
        - Куда полез, озорник! — крикнула из курятника высокая старуха. — Заявился незваный гость, так сиди смирно. Водит тут всяких…
        - Кто? — насупившись, спросил Пышта.
        - «Кто, кто»! Известно, зятёк водит. А потом ложек недосчитаешься, а они серебряные! — Сквозь проволочную сетку старуха не спускала с Пышты глаз. А куры у её ног толкались, лезли друг на дружку, клевали зерно.
        Где-то Пышта уже видал эту длинную, как цапля, старуху? Ну и ладно, видал, не видал… Больно нужны её ложки! Он разозлился и пошёл в дом.
        В кухне, свесив к полу соломенные кудельки волос, Супруга собирала рассыпанные спички. Поднимет одну, наклонится за другой. Поднимет другую, наклонится за третьей…
        Пышта давно обещал Фёдору быть вежливым. Он сгрёб все спички и подал Супруге.
        - Ах, нет, нет! — воскликнула Супруга, рассыпала спички и опять стала собирать по одной: — Проходи в комнату, мальчик!
        - А… а что вы делаете? — изумился Пышта.
        - Худею, — сказала Супруга. — Заграничная система. Не мешай.
        - Пусть ноги вытирает! — крикнула со двора старуха. — Каждому подай, за каждым вымой, всё задаром!..
        Как она сказала «задаром», так Пышта и вспомнил. Да ведь они её в автобусе подвозили на рынок.
        - А-а, Пережиток капитализма! — высунувшись в дверь, крикнул Пышта шныринской бабке.
        Супруга выпрямилась:
        - Ты кому дерзишь?
        Но Пышта разъярился. Хотел быть вежливым — не дали? А теперь — не дерзи? Подумаешь — худеет! Подумаешь — софа! Подумаешь — стуло! Подумаешь — вытирай ноги! Все они тут пережитки капитализма!
        Он влетел в комнату, не вытирая ног. Проехал по паркету прямо к столу. И нечаянно, конечно, нечаянно, совсем нечаянно толкнул тракториста прямо под локоть. А рюмка была уже в руке тракториста. И вино расплескалось.
        Тракторист встал. Взял приготовленный свёрток.
        - Прощения просим, время ехать, — сказал он хозяину.
        Вышли на улицу. Тракторист стал прикреплять свёрток к багажнику.
        - Анюта, что ли, научила? — спросил он, не глядя на Пышту.
        - Не-а, — ответил Пышта.
        Когда вернулись в полевой вагончик, уже смеркалось. Поужинали. Непейвода сказал:
        - День потерян. Буду ремонтировать ночью.
        И ушёл. А Пышта не сразу лёг спать. Он задумал важное дело. Он — Непроходимим и должен бороться с непорядками.
        Потому он утащил у тракториста газету, разложил на столе, поверх положил картонку с вырезанными буквами и чёрным угольном зачернил все прорези. На газете крупно и черно отпечаталось:
        МОЛНЕЯ! ДАЛОЙ ВИНО!
        Пышта прилепил плакат к двери снаружи и лёг спать. Он задул лампу. Он ничуть не боялся темноты. Он же не один. В широком поле с ним тракторист.
        Утром, когда он проснулся, было светло, издалека нёсся хлопотливый говор трактора. Ура! Отремонтировал, значит! Пышта сунул в рот картофелину (глядящие остыла с вечера!), плеснул в кружку чаю (и чайник тёплый! Вон как печка-бочка держит тепло!) и выскочил вон.
        «Молнии» на двери не было. Вот жалость-то! Наверно, ветер ночью сорвал…
        Тракторист увидал Пышту, затормозил:
        - Залазь.
        Он был угрюмый. А Пыште было весело, он мигом забрался в кабину. Нос его покраснел от холода, щёки блестели, как налакированные, до бровей натянут новый берет. Хорошо! Он ведь не просто так катается! Нет, у него задание! Обернувшись, он глядит за плугом, чтобы ровно ложился пласт, чтобы вывороченными корнями не забило ножи-лемеха и чтоб не перевернулись бороны.
        Бороны не переворачиваются. Пласт ложится ровно. И тогда Пышта глядит ещё на грачей. Они не расхаживают спокойно по борозде, как весной, — они чёрной тучей носятся над головами Пышты и тракториста, машут крыльями и кричат, наверно, о скором отлёте. И вдруг все, как один, накренив крыло, круто поворачивают и бесшумно, словно чёрные планёры, садятся на пашню. И чёрная земля сразу кажется светлой рядом с угольной чернотой птиц.
        Трактор вылезает на дорогу, подняв вверх стальные ножи. Земля начистила их до серебряного блеска, в них отражается голубизна неба. Поворот, снова въехали на поле. Р-раз! — и ножи упали на землю, прокладывают новую борозду. И опять валятся вслед репейники и злые осоты.
        А в другой раз не доехали до края, повернули раньше.
        - Там ещё, наверно, три метра не допахали, — сказал Пышта.
        - Кустарник, — коротко пояснил тракторист.
        - А мы бы его выдрали из земли!
        - Шут с ним, пусть растёт, — сказал тракторист.
        Пышта вспомнил председателя Коробова и сказал:
        - А если по всем полям три метра не допахивать…
        Но тракторист не стал его слушать, засвистал какую-то песню.
        Когда же попахали долго и осмотрелись, они увидали, что за ними из края в край лежит тёмная вспаханная земля. Тракторист повеселел.
        - Ну, вот что, — сказал тракторист. — Имей в виду: машина любит грамотных. Без грамоты механизатором тебе не бывать никогда.
        - А я и сам знаю, — охотно ответил Пышта.
        - Знаешь, а сам «молнию» через «е» пишешь, а «долой» через «а»?
        А, вон что! Значит, не ветер её унес…
        - Пышто у меня букв не хватило… — стал оправдываться Пышта.
        Но тракториста не проведёшь: буквы на отдельных картонках, их можно перекладывать и печатать много раз.
        - А она всё равно подействует, пышто она не простая бумага, а «молния»! — упрямо сказал Пышта.
        - Уже подействовала, — ответил Непейвода. — Я ею сегодня утром печку разжёг и, пока ты спал, завтрак тебе сварил.
        Глава 17. Кашевар
        Пышта сидит в вагончике и чистит картошку. Тракторист сказал: каждый мужчина и боец в походных условиях должен уметь начистить котелок картошки. Пышта чистит. Потом он сам разожжёт печку-бочку, поставит варить. А в обед вернётся тракторист, скажет: «Здорово, кашевар!» — и откроет ножом банку с кильками. И кильки они будут есть, не как Майка велит, а безо всяких вилок и ножей. Просто взял за хвост — и в рот! Не жизнь — малина! — как говорит тракторист.
        Пышта чистит картошку. Самая первая после чистки сильно поуменьшилась. Вторая получилась побольше… Наловчился. И печку разжёг здорово, с первой лучины. Она загудела, подрагивая горячими боками, будто покатилась в далёкий путь. И засвистел длинным носом чайник, и забулькала картошка в котелке. Вот бы сейчас кто-нибудь взглянул, как складно всё получается у Пышты!
        И только так подумал, как что-то толкнулось в стену, звякнуло. Кто-то на воле прислонил к вагончику велосипед. Дверь, откройся!
        Открылась. Шнырин, в шляпе на оттопыренных ушах, с портфелем, вошёл, осмотрелся и сел, расставив ноги в грязных сапогах.
        - Хозяин где? — спросил он без всякого «здравствуй».
        - Пашет, — ответил Пышта. — Не слышите, трактор в поле работает? — прибавил он не очень вежливо.
        - А я вижу — дым из трубы валит, ну, думаю, отдыхает Непейвода, гость кстати.
        «Некстати», — подумал Пышта. А вслух сказал:
        - Ему некогда отдыхать, самая работа.
        Шнырин щёлкнул крышкой блестящего портсигара.
        - А ну, парень, достань огонька из печки!
        Пышта не посмел ослушаться, поджёг лучину. Шнырин прикурил.
        - И долго ты тут будешь околачиваться? — спросил Шнырин.
        - Я не околачиваюсь. И за мной скоро автобус придёт.
        - Важно! За такой мелюзгой автобус снаряжают. Порядочки!
        Шнырин прикрыл глаза, втянул и надул щёки и выпустил из себя столько дыма, что весь вагончик задымил. Пышта закашлялся и рассердился.
        - Да, важно! — сказал он. — За мной двадцать пять человек приедут. Бригада! И все до одного Непроходимимы! Взрослые!
        Насчёт двадцати пяти Пышта приврал, чтоб выглядеть поважнее. Шнырин словно и не слушал; задумчиво прикрыв глаза, он пожёвывал папиросу. И вдруг Пышта заметил: из-под опущенных век за ним, за Пыштой, зорко наблюдают колючие зрачки.
        - И куда они путь держат, твои двадцать пять? — Шнырин зевнул, будто его и не интересовал ответ. А зрачки ждали ответа.
        - Всюду поедем! Мы ведь Непроходимимы! — сказал Пышта твёрдо.
        Шнырин засмеялся:
        - Уж ты-то самый ответственный…
        Он вдруг заторопился, поглядел на огромные, как блюдце, часы на руке:
        - Ладно, мне в ожидалки играть некогда. Передай — скоро заеду. Дело будет. Неотложное. Понятно? — Он вынул из портфеля свёрток. В свёртке что-то булькнуло. Сунул под подушку на полатях: — Передашь. Гостинец от Шнырина.
        Пышта вскочил. Он сжал кулаки. Он покраснел.
        - Не передам! — сказал он громко, хотя ему было страшно так говорить: этот дядька с такой толстой шеей, и руки у него огромные, как грабли. — Не передам! — повторил он, чуть не плача от страха. — Дяденька Непейвода не пьёт вина ни капли. Он всё равно не станет пить. Пышто у него ответственное задание, пышто на него Советская власть надеется!
        Шнырин от неожиданности вылупил на Пышту белёсые глаза.
        - Ты что, одурел? Расныхтелся тут: «Пышто, пышто, пышто…» — Внимательно поглядел, ухмыльнулся: нет, противник ему попался не очень страшный. — Ду-урочка… — протянул Шнырин противным, сладким голосом, словно Пышта ещё дошкольник, несмышлёныш. — Кто тебе сказал, что там вино? Это ж горючее! Без него трактор не пойдёт!
        Пышта растерялся. Там, оказывается, не вино?
        Шнырин вынул бутылку, взболтнул прозрачную жидкость.
        - А я… я думал, трактор только на солярке ходит, — сказал Пышта неуверенно. — А солярка тёмная…
        Шнырин ласково заулыбался, показав прокуренные, жёлтые клыки — длинные, как у волка.
        - Очищенная, высший сорт! — объяснил он. — Небось собираешься космонавтом стать, понимать надо в технике.
        - Я немножко понимаю, ещё не всё, конечно, — сказал Пышта смущённо. Всё-таки ему было неудобно, что он расшумелся понапрасну.
        - То-то… Ну, бывай здоров. Так передай: заеду.
        Шнырин ушёл. А чайник вскипел и стал плеваться на печку-бочку, и котелок стал бурлить и подбрасывать крышку. А вскорости трактор стал слышен громче, скоро стёкла в вагончике задребезжали от его весёлого тарахтения, и — стоп! Вагончик качнулся, тракторист взобрался по лестнице.
        - Кашевар, живой-здоровый?
        - Живой-здоровый! — обрадовался ему Пышта. — Обед готов!
        - Порядок!
        Тракторист не улыбнулся Пыште, не приласкал его взглядом, не было у него такой привычки. Но Пышта уже знал: он не злой, а просто хмурый.
        Тракторист распоясался, сбросил в угол замасленную телогрейку и солдатский ремень и снова спустился вниз. На воле он долго мылся, фыркал под рукомойником, прибитым снаружи к стене вагончика. Вернувшись, откинул подушку, чтоб взять сложенное под ней полотенце. Увидал бутылку.
        - Приходил кто? Шнырин, что ли?
        - Ага. На велосипеде приезжал.
        - Делать ему нечего… — проворчал тракторист.
        - Нет, он сказал — дело есть, срочное. Ещё приедет.
        Непейвода растирал полотенцем лицо и шею.
        - Там горючее для трактора, — объяснил Пышта. — Высший сорт.
        - Вон что… — удивился тракторист. — Скажи на милость, а я бы и не угадал. — Он усмехнулся. Редко он всё-таки усмехался. Набросил на бутылку подушку. — Давай обедать, кашевар!
        Сели обедать. Насыпали на стол горкой крупную соль, макали в неё картошку. Пышта взял за хвост кильку и сунул ее в рот. Тракторист тоже поднял за хвост кильку.
        - Сегодня тут закончим. Завтра с утра перетащим вагончик на Левобережный клин.
        Килька, покачиваясь, висела в его пальцах вниз головой.
        - А как меня найдут Непроходимимы?
        - Не бойся. Узнают наш адрес.
        Непейвода поднёс кильку к носу, понюхал.
        - Рыбка плавать любит, — сказал он.
        - Она уже всё равно засоленная, — возразил Пышта.
        - Чудак, обыкновенных поговорок не знаешь. Рыбка любит плавать — значит, всухомятку не идёт, в горле застревает.
        Пышта вскочил, схватил ковш:
        - Я вам сейчас водички зачерпну!
        - Слышь, телогрейку надень!
        Он накинул телогрейку тракториста, выскочил на волю. Полевой ветер бросился ему навстречу, забрался в рукава, парусами вздул брюки.
        В бочке плавал откуда-то залетевший берёзовый листок. Он покачивался тихо, как лодочка без вёсел. Вместе с водой он скользнул в ковш. Можно его вынуть и просто выбросить. Да не хочется. Издалека прилетел по ветру. Мог опуститься в большом поле, а выбрал для посадки кружок воды в бочке и сел точнёхонько. Гидросамолётом называется такой самолёт, который садится на воду. И на этом берёзовом листке сидит будто крохотный невидимый пилот и управляет. И, может быть, сейчас ему нужно обязательно в ковш, чтобы попасть в полевой вагончик… Ну ладно, пойдём.
        Стараясь не расплескать, Пышта пошёл обратно. Гидросамолёт гордо покачивался на воде, и острый его носик вздрагивал, как стрелка компаса.
        - Принёс, — сказал Пышта. — Пейте, дяденька Непейвода. А лист не глотайте, пусть он будет.
        - Ладно. — Тракторист стоял у полатей, поправлял подушку. Он вернулся к столу, взял за хвост кильку, и она хрустнула у него на зубах. — Не жизнь — малина, — сказал он.
        - А воды? — спросил Пышта.
        - Вода — она вода и есть. Воды много не выпьешь.
        «Ну и ладно, — подумал Пышта, — пусть не пьёт, расхотел, значит».
        Тракторист поглядел на листок:
        - Откуда залетел, непутёвый? Оторвало от родимой веточки, и кружит без руля, без ветрил…
        - Нет, — заспорил Пышта, — он сам выбрал место для посадки.
        - Чудак ты… — невесело усмехнулся тракторист. — Бывает и с человеком так: мотает и мотает его, не то что лист…
        - Кто мотает? — удивился Пышта.
        - Жизнь мотает, вот кто. Ты, к примеру, думал учиться в школе. А сам в поездку угодил. Хотел пятёрки получать, а «долой» через «а» пишешь.
        Пышта молча колупал картошку. Его, гордого, самостоятельного Пышту, мотает жизнь, как ей вздумается? Ну, нет. Сейчас он найдёт ответ, чтоб разбить такую напраслину.
        Пока он искал ответ и задумчиво тыкал картошку в соль, тракторист снова встал от стола, повозился у палатей, вернулся, взял кильку за хвост и проглотил.
        - Малина! — сказал он и понюхал хлебную корку.
        Тут Пышта придумал ответ:
        - А я сам не остался дома, пышто не захотел. А ошибки я выправлю. Пышто у меня теперь уже есть сила воли. А наш Фёдор говорит, что человек сам своей жизни хозяин, а он знает, он взрослый, с бородой.
        А тракторист вздохнул, положил перед Пыштой картошку и полил её маслом из бутылки.
        - Ладно, мужик с подковыркой, — сказал он. — Ты меня не подковыривай, мал ещё. Дважды два сосчитать не умеешь, а учишь, про силу воли объясняешь.
        - Я уже столбик на восемь выучил! — возмутился Пышта.
        - А вот мы сейчас проверим!
        «Чего он такой красный стал? Разозлился на меня, что ли?..»
        - Считай, мужик с подковыркой: тракторист пашет четыре гектара за рабочий день. Сколько выйдет за три дня?
        Пышта легко сосчитал: 12 гектаров.
        - По арифметике так, а жизнь на свой лад перемотает. Иной тракторист длинные перекуры себе позволит или вздремнёт час-другой под ракитовым кустом, и не сойдётся задача с ответом!
        - Это неправильный тракторист. Я про таких решать не буду! — зашумел Пышта.
        - Во, точно! — вдруг обрадовался Непейвода. — Ты уважай правильных людей. Ты меня уважай. Уважаешь, а?
        - Уважаю, конечно, — ответил Пышта. Он глядел во все глаза: Непейвода сам на себя был не похож. Он улыбался, растягивая рот, словно младенец, и хмурился от лампы, как от яркого солнца.
        - Ты меня уважай! — уговаривал он Пышту, тянулся к нему через стол, хватал за руку, мешая ему есть. — Я знаешь человек какой? Я всей технике хозяин! Я и на комбайне могу, и бульдозер мне давай — могу, и скрепер — пожалуйста! И ремонт могу! — Он зачем-то бил себя в грудь кулаком, так что звон шёл от крепкой его груди. — Я не такой человек, чтоб хвастать… Мне любую технику подавай. Хоть среди ночи разбуди, скажи — веди! Хоть во сне поведу! Я не хвастая скажу: кто в войну фашистские эшелоны под откос? Непейвода! В щепу! В дымину! Геройски сделал!..
        Пышта слушал в восторге: вот уж герой так герой!
        - В нашем деле трусу места нет! Я не хвастал скажу!..
        «Вот и хорошо что он не хвастает, — думал Пышта. — А то у нас в классе есть один хвастун, Петушков. Он всё «я да я»!
        - …не хвастая скажу, — Непейвода хватал Пышту за руку, — я человек храбрый. Я десятки тысяч мин вражеских обезвредил вот этими руками! — Он тряс тёмными ладонями перед лицом Пышты. — Немцы удирали, по всему нашему району мин понатыкали. Ребятишки подрывались. А жалко ведь вас, ребятишек… Я, конечно, иду, щупаю миноискателем. Стоп! Мина. Вырываю у неё жало, как у змеи. Так? Да тихо, чтоб не потревожить… В руках взорвётся — прощай сапёр! Поговорка говорится: сапёр ошибается один раз. Значит: ошибёшься — пропал! Второй раз ошибаться некому… Где я прошёл, там чисто, мин нет. А где-нибудь она, проклятая, ещё сидит, выставила проводок, ждёт — кто-нибудь пройдёт, зацепит. Тут ему и конец…
        - А какая она, мина? — замирая от ужаса, спросил Пышта.
        - Разная! И круглая бывает, и коробочкой, а от неё проводок тонюсенький. А в нём смертельная опасность. А то ещё встречаются замедленного действия. Эти хуже змеи. Заложил её фашист лет двадцать назад, завёл в ней механизм, поставил стрелку на сегодняшний день, на этот самый час, когда мы с тобой картошку с кильками едим. Мирные люди работают, коммунизм строят, детей растят, а она — тик-так, тик-так — в свою минуту всё разнесёт… — Тракторист взглянул в испуганные глаза Пышты и прибавил: — Ты не бойся… Разве мы допустим?.. Мы обезвредим. Ты давай ешь…
        Он придвинул к Пыште хлеб, но неловко столкнул вилку. Пышта поднял.
        - Меня в войну сам командующий орденом награждал! — Тракторист взмахнул рукой и неловко столкнул Пыштин стакан.
        Пышта поймал его.
        - Я про ваш подвиг знаю, дяденька Непейвода! — с гордостью сказал Пышта. — Мне председатель Совета товарищ Коробов и Анюта рассказали.
        Вдруг тракторист смолк и опустил голову.
        - А ещё чего говорили? Небось сказали: «Был герой да сплыл»? — спросил он глухо, горло ему перехватило хрипотой. — Ладно, молчи! — приказал он.
        Может, он сильно о дочке затосковал? Пышта его пожалел. Надо его отвлечь.
        - Давайте ещё задачи решать. Ладно, я буду задавать? — предложил он, потому что вспомнил задачу, в которой уже знал ответ.
        - Не сходится твоя арифметика… — Тракторист почему-то качнулся.
        - Сходится. Вот увидите!
        - Валяй, — согласился тракторист и поглядел в пустой стакан.
        - Вот десять картошек, — сказал Пышта. — Из каждой может вырасти по новому кусту, а на каждом кусте тоже по десять картошек. А мы их поморозили. Так сколько у нас всего не выросло?
        - Чего, чего? — Тракторист поглядел на Пышту мутным взглядом. — Свою задачу задавай заведующему, который, гад, картошку поморозил без хранения. А людям чего варить? Гнилую, да? — Он качнулся.
        Пышта посмотрел вниз, — может, у табуретки одна нога короче?
        - А я ещё могу задачу придумать, — сказал Пышта.
        - Придумывай… — Тракторист лёг головой на стол.
        - Идёт дорога широкая-преширокая мимо ста полей. А почему она широкая? Пышто все поля до края на три метра не допаханы. Сосчитайте-ка, сколько земли не пахано, не сеяно, пропадёт зря под сорняками и под колёсами самосвалов, грузовиков и автобусов? Сосчитайте, дяденька Непейвода!
        Вдруг чайник лязгнул крышкой, подпрыгнул. И стол хрустнул под ударом кулака. И с грохотом отлетела отброшенная табуретка.
        - Попрекаешь?! — крикнул тракторист. Жилы на его шее вздулись, глаза налились кровью. — Учить вздумал? Как мне пахать землю, учишь? А ну, пошёл отсюда!
        Тёмные багровые пятна загорелись на его лице. Страшным стало оно. Брань, словно камни, обрушилась на Пышту, и тяжёлая рука отбросила его.
        Пышта отлетел к полатям. Перепуганный, оглушённый, присев на корточки, он спрятал голову в сенник, накрыл руками.
        Ещё минуту грохотала в вагончике гроза, от хриплой брани дрожали стёкла. Потом стукнула дверь, распахнутая ударом, взвизгнула железная лесенка и простучали тяжёлые шаги по земле. Всё стихло.
        Пышта чуть дышал от страха, от обиды. Он, как ёжик, вобрал в себя голову, только иголок у него не было, и потому он был совсем беззащитный.
        Много ли, мало он так просидел, он не знал. Наконец приподнял лицо. Никого. В распахнутую дверь глядело большое серое небо, и под ним далеко-далеко чернелся маленький неподвижный трактор.
        Глава 18. Это был зелёный змей!
        Пышта встал на затёкшие ноги, и тысячи мурашек побежали у него под коленками. Он подрыгал ногой и толкнул бутылку на полу. Она покатилась, постукивая. Не хватало ещё ко всем неприятностям разлить горючее! Пышта схватил её. Не пролилось.
        Пустая. Потому и не пролилось, что пустая.
        Пышта понял. Не горючее для трактора, вино в ней было. Тракторист выпил и стал пьяный. Шнырин обманул. И тракторист тоже обманул. А сам Пышта сколько раз хотел чего-нибудь наврать трактористу и ни разу, ни разу не наврал! Ну, тогда Пышта уйдёт отсюда. Не надо его гнать и ругать. Он сам уйдёт.
        Злые, солёные слёзы щекочут нос, капают с подбородка. Пышта натягивает лыжную куртку, суёт за ворот Майкину косынку в горошках — не бросать же!
        Куда теперь идти, если Непроходимимы уехали без всякого адреса? Где вы, где вы, мои хорошие люди — Фёдор, Майка, Женя и Владик? А про маму и про деда лучше совсем не вспоминать, а то слёзы текут ручьями… Всё равно он пойдёт обратно к амбару, ляжет в сено и будет ждать. А если уж никто не придёт, он пойдёт по дороге и будет спрашивать, не видел ли кто голубой автобус. А если никто не видел, может, кто-нибудь подвезёт его в Прудки? А в Прудках он пойдёт в школу № 1 и попросит: «Присудите меня делать ещё сколько хотите «петушков», пока Непроходимимы не вернутся!» Нет, в Прудках он найдёт Анюту и скажет ей… Нет, он не пойдёт к Анюте, он ничего ей не скажет. Он пойдёт в Совет, найдёт там своего знакомого председателя Коробова. И попросит: «Отправьте меня к Непроходимимам, пожалуйста!»
        Пышта оглядывает комнату на колёсах, где ему так славно жилось, всхлипывает на прощание и спускается с лестницы.
        Он шагает по вспаханной земле.
        Как застывшие волны, лежат вывернутые пласты — вверх корешками, вниз вершками. Земля ещё влажна и черна, только поверху высветлена ветром. Он и сейчас веет, шевелит рваные корешки, забирается Пыште в рукава. Он и слёзы Пыште просушил мигом. Ветер, ветер, дуй сильней!
        Подрезанный куст осота лежит набоку, трусливо прикрыл седую макушку колючими листьями.
        «Э-э, ты только притворился тихоней», — думает Пышта.
        Пышта топчет злодея ногой — так тебе, так тебе! — и идёт дальше. А потом возвращается: «Что ж я его в землю втоптал? Ему ж только того и надо! — Он вытаскивает злодея. — Куда бы его выбросить? Кругом земля, вспаханная, рыхлая, добрая. Она ж не понимает! Она и хлебное зёрнышко готова выкормить, и такого паразита! А вот не быть по-твоему, осот! Унесу тебя с поля совсем!» — И он суёт кустик под локоть.
        Прошагал шагов пять или десять — лежит второй злодей, опять листьями макушку накрыл. А за ним третий, а там ещё и ещё… Из-под листьев зорко поглядывают — ушёл человек или нет? Готовы в землю вцепиться, соки из неё сосать.
        «А я не ушёл! Вот он я!» Изломанные, измятые, пропущенные бороной, оставшиеся на пашне кусты и кустики осота Пышта прижимает локтями, засовывает в карманы и под резинку лыжной куртки. Но осот колет живот, терпеть невозможно. Тогда он вытаскивает Майкину косынку, связывает ею колючую вязанку, тащит на спине. Лыжная куртка толстая, не старайся, спину не уколешь!
        Вязанка всё растёт, уже Майкина косынка мала.
        «А вот не увяжешь, не утащишь» — словно ехидничают полёгшие сорняки. «А вот увяжу, а вот утащу!» — злится Пышта. Он потому злится, что поганая трава воображает, будто может победить его, человека!
        Но у него, у человека, и вправду не хватает рук, чтоб одолеть эту проклятую сорную траву. На помощь, Анютина прыгалка! Ты же в кармане! Он увязывает теперь огромную вязанку, целую копну. За хвостик с деревянной ручкой он тащит свою добычу волоком да ещё подбирает встречные кусты и подсовывает под тугую верёвку. «Ну, кто сильней? Ты, поганая трава, или я? Я!»
        А пустошь поднимает вслед ему трёпаные репейные головы, таращит из борозды пучеглазые жёваные ромашки: «Куда идёшь, такой небольшенький? Гляди, сколько тракторист гектаров переворотил, конца-краю нет. Может, он всю планету распахал?»
        Конечно, не пустошь так думает. Это Пыште лезут в голову разные мысли, потому что тащить тяжело и сапоги тяжёлые — налипла земля. «Неправда, неправда, что всю планету! Вот край поля. Вот твёрдая дорога!»
        Пышта обтирает вспотевший лоб. Он долго развязывает прыгалку: узлы затянулись, зубами не схватишь — колется. Развязал. Острая палочка помогла — совал в узел.
        Затаптывал осот в глубокую разъезженную колею: «Пусть тебя раздавят колёса всех машин, какие тут проедут, конец тебе, осот, я тебя победил!»
        Он ещё посидел на пеньке. Так устал, что ни про что не думал, сидел себе и сидел. Даже про еду не вспоминал, а он любил вспоминать всякие вкусные вещи.
        Потом встал и вошёл в лес.
        Ох как изменился лес за три ветреных дня! Стал светлей и прозрачней. Деревья теперь росли на пышной лиственной перине, она была такая золотая, что казалось — земля в лесу залита солнцем. А на самом деле над голыми макушками деревьев небо висело серое, хмурое.
        Налетал ветер, и голые ветки гудели, как хлысты. Осипы сбрасывали листья горстями, монетами устилали землю; а с дуба листья отрывались по одному, рыжими корабликами неспешно скользили по воздушной реке. И причаливали — то к еловой ветке, то Пыште к плечу. Дуб упрямый, и листья упрямые. Не хотят ложиться, даже на земле горбатят спинки, стоят на восьмереньках, на вырезных своих краях, словно рыжие зверьки на лапах.
        А лес вокруг Пышты тих. Ни одна птица не поёт в нём. И даже кукушка не кукует. Наверно, все птицы уже улетели. И только сучья похрустывают под ногами.
        И вдруг в тихом лесу Пышта услышал непонятный звук.
        Пышта застыл на ходу с поднятой ногой. Осторожно, чтоб не шелохнуть листьев, опустил её.
        И опять услышал… Близко. За ельником. Кто-то тихо, очень тихо мычит.
        Когда мычит — не так страшно. Самое страшное — когда рычит. Тогда обязательно или дикий зверь, или, в крайнем случае, неизвестная собака. А тут, может, тёлочка заблудилась?
        Ступая осторожно, Пышта обошёл ельник, выглянул и увидел: там человек. А того, кто мычал, не видно.
        Но человек был странный, на человека непохожий. И делал непонятное. Грязный, в изодранной майке, с травинками в волосах, он стоял, уперев ладони в пень, и покачивался — вперёд-назад…
        Пыште стало смешно, он тихонько присвистнул.
        Но человек головы не повернул. Всё так же он качался, то сгибая, то распрямляя колени. И Пышта увидел, что он пытается оторвать свои ладони от пня и не может, будто они прилипли к смоле.
        - Дяденька! — осторожно позвал Пышта.
        Человек дёрнулся. Ему удалось оторваться, его ноги шагнули назад на одни только шаг. Но рывком его бросило обратно. Словно невидимая смола притянула его к заколдованному пню, и опять сгорбатила ему спину, и он беспомощно закачался, мотая опущенной головой.
        А Пыште сразу стало не смешно. Неприятно припомнилась муха, бившаяся на липкой бумаге. Стало ему тошно смотреть на человека, похожего на жалкую муху, захотелось убежать подальше.
        И только он отвернулся, как услышал мычание.
        Мычал человек, не разжимая губ.
        Пышта понял: очень плохо сейчас этому человеку. Не мычит он, а стонет. Пышта позвал:
        - Дяденька, а дяденька!
        Человек повернул к Пыште мутные глаза, пошевелил разбитыми в кровь губами… Тракторист!
        В ужасе Пышта отступил. Плечо заныло — вспомнило тяжесть трактористова кулака. Пышта повернулся и побежал. Сердце его колотилось.
        Он уже пробежал немало, когда какая-то птаха сказала над его головой:
        «Вить-вить-вить!»
        Пышта остановился. Показалось — она передразнила его, потому что он как раз думал так: «Ведь я не виноват… Ведь я ему передал важные слова председателя Коробова. Ведь я так старался и сказал их громко и с выражением… А он…»
        Пышта неуверенно прошёл ещё несколько шагов.
        «Вить-вить-вить!» — просвистела птица.
        Он остановился. Потому что он как раз в эту минуту думал: «Ведь он может свалиться, ведь его кто-нибудь может даже съесть ночью в лесу. Ведь он Анютин отец…»
        Он постоял немного в нерешительности и повернул обратно.
        Возле ельника увидел брошенную знакомую телогрейку, вымазанную соляркой. Подобрал.
        Тракторист лежал ничком, грязный, беспомощный, уткнулся лицом в золотую, сияющую листву. Озорницы берёзки накидали на него румяных остреньких листьев, насорили семян и сбросили на спину ветку.
        Пышта сел рядом на корточки, сбросил листья и ветку, накрыл тракториста телогрейкой.
        - Дядя Непейвода… — позвал он. — Проснитесь, а? Домой надо.
        Тракторист спал. Он спад и громко храпел. По щетинистой, грязной щеке полз муравей. Пышта сбросил муравья и сел на пень — ждать. Он ждал долго. Так долго, что день кончился и стало вечереть.
        Во рту у Пышты давно не было ни крошки, и теперь в пустой живот к нему забрался холод, и голод, и страх. Сидеть в сумеречном лесу страшно, а уйти, оставить тракториста ещё страшней. И слёзы уже капали из Пыштиных глаз, и уже перестали капать, и опять капали, и перестали, а тракторист всё спал.
        Кругом стояла тишайшая тишина. Даже ни один комар не звенел, от холода уже все комары уснули. Слышался только единственный звук на весь лес — храп тракториста.
        Стало холодно. В той стороне, где ещё неясно светлели осинки, шевельнулся туман и распластал меж стволов белёсые лапы. Тогда Пышта сполз с пня. Он осторожно подлез под стёганую телогрейку тракториста и угнездился там, прижавшись к его горячей сонной спине. И пригрелся. И уснул.
        Неведомо, сколько времени прошло, только вдруг храп прекратился. Пышта разом проснулся от наступившей тишины. Тракторист повернулся с бока на спину. Пышта сжался в комочек, боясь шевельнуться. Тракторист тоже лежал молча. В темноте неясно белело его лицо, открытые глаза. Он смотрел вверх, в небо. Пышта тоже поглядел вверх и увидел, что тёмные тучи разошлись и в небе, между верхушками деревьев, зажглась первая звезда.
        - Кашевар… — хрипло позвал Непейвода.
        Пышта вздрогнул и наклонился к его лицу.
        - Н-не ушёл… — обжигая Пышту горьким дыханием, сказал тракторист и с трудом улыбнулся разбитыми чёрными губами. — Ты, кашевар, валяй натягивай в рукава фуфайку мою — зазябнешь… И пошли, сынок, пошли до дому… — и, неловко цепляясь за землю, за ствол дерева, стал подниматься.
        Долгая была дорога и трудная. Взрослый человек молча боролся с землёй, которая всегда была ему другом, а сегодня стала врагом. Она не хотела держать его, уходила из-под ног, ставила его на четвереньки, как зверя, кидала на спину, как ничтожного жука. Она толкала ему навстречу стволы деревьев, чтобы он натыкался на них, опутывала его ноги корнями, чтобы свалить его, царапала ему лицо ветками кустов.
        А Пышта помогал ему, раздвигал ветки, оттаскивал его от стволов, и плечо у Пышты болело оттого, что такой большой человек, словно маленький, цеплялся за него.
        Всё же они добрались до вагончика и, вскарабкавшись по лестнице, оба, усталые, рухнули на полати не раздеваясь и сразу уснули. Нет, наверно, всё-таки Пышта уснул раньше, потому что утром он никак не мог вспомнить, кто же стянул с него сапоги и лыжный костюм, кто укрыл его одеялом.
        Глава 19. Клянусь бороться!..
        Дальнюю пустошь вспахали, подцепили вагончик, перетащили на Левобережный клин. Он узкой полосой тянется по берегу Путинки, поворачивает вслед за нею вправо и влево, и кажется, нет ему конца. Конец есть, он там, где берег поднимается вверх.
        - Знаю, там Высотка. Мы там с председателем Коробовым были.
        Пышта ещё хотел сказать, что видел окоп и мост, тот самый… Но говорить было некогда. Поднимали целинный участок Левобережья, упрямую землю, никогда не знавшую плуга. Трактор выл, выбрасывал вверх клоки дыма. Грачи кружились над клином и тревожными криками сообщали о каждой секунде этой схватки.
        - Они, как комментаторы на футболе, объясняют, чья возьмёт, — сказал тракторист. — Не знают, птичьи головы, что мы запрягли пятьдесят лошадиных сил…
        - Наша возьмёт! — кричал Пышта грачам.
        Мотор ревел, побеждённая, вывернутая земля поднимала вверх десятирукие, рваные корни. И трактор шёл дальше и дальше.
        Хорошее дело — пахать. Хорошее дело — превращать пустые, бросовые земли в добрую пашню, где весной взойдёт хлеб для людей.
        Пышта и тракторист свистали разные весёлые песни. Они работали весело, и Пышта больше не вспоминал про плохое. Они ведь уехали далеко от Шнырина и от Зелёного змея. Пышта был ещё маленький и не знал, что от зла не удирать надо, зло победить надо.
        Да, он этого не знал, и ему было весело. Он смотрел на грачей, они опускались на мохнатые гребни земли и клевали, может быть в последний раз наедаясь перед дальней дорогой.
        Из-за леса на поле въехала длинная машина: впереди автомобильный нос и кабина, а вместо кузова цистерна.
        - Заправщик приехал! — заорал Пышта.
        Трактор стал, заправщик подъехал:
        - Здорово! Как работается?
        - Да вот как видишь.
        - Вижу — дела идут.
        Шофёр вылез из кабины со свёртком:
        - Заходил в гараж бородатый парень, гостинец прислал твоему мальчонке. Сказал: ещё дня три в глубинке поработают — и домой, в город. Обратным путём парня заберут.
        - Пусть живёт, — сказал тракторист. — Кашевар! Иди забирай гостинец.
        Пышта развернул. Молодец Майка! Всё-таки симпатичная сестра — прислала жареных пирогов. А Фёдор — ух ты! — прислал карманный фонарик. А Женя… Пышта развернул толстый конверт: там оказались недостающие картонные буквы. Догадался, значит, что Пышта буквы утащил…
        - Доволен гостинцами? — спросил шофёр.
        Но Пышта не смог ответить, только мотнул два раза головой: изо рта у него торчал пирог.
        Тракторист и шофёр заговорили о своих делах. А в это время из кабины автоцистерны стали вылезать коленками вперёд ноги в лыжных штанах. Когда уж фигура вылезла вся целиком — в лыжном костюме, в берете, по-мальчишески сдвинутом на лоб, с белым узелком, прижатым обеими руками к груди, когда уж тракторист обнял её, тогда Пышта пришёл в себя от изумления: Анюта! Да Анюта ж приехала!
        Он торопливо заглотал свой пирог, чтоб сказать ей: «Здравствуй!»
        А она фыркнула:
        - Ну точно, как цапля лягушкой давится! — и стала развязывать свой узелок, передавать отцу гостинцы: — Держи, вот сало тебе. Вот сосиски. Вот конфеты. Вот заварка.
        Тракторист улыбался. Поглядела бы Майка.
        - Мать собрала? — спросил тракторист.
        - Мы вместе… — ответила Анюта, поднялась на цыпочки, поцеловала отца в щёку. И увидала: рядом стоит Пышта, а в руках у него широко раскрытый свёрток, в свёртке пироги.
        - Кушайте, все кушайте! — говорит Пышта.
        Анюта надкусила пирог остренькими зубками, поглядела на Пышту.
        - Что сияешь, как медный самовар? — спросила она. — Думаешь, не знаю, зачем угощаешь? Сальца захотел, да?
        «Ведь вот какая колючая девчонка! То скажет «цапля», то «сальца захотел». А я сала вообще-то не люблю, терпеть не могу. А только сосиски… Стукнуть бы её разочек!» — посоветовали Пыште его мальчишеские кулаки.
        Но он придержал кулаки, чтоб зря не махали, и сказал Анюте:
        - Я колючек не боюсь, не боюсь!
        Волшебные слова! Анюта рассмеялась. И пироги они съели все вместе. И Пышта не удержался, соврал, что их нажарила Майка, его сестра. А пироги были купленные.
        Когда трактор заправился, шофёр полез в кабину.
        - Залазь, дочка! — сказал он. — Обещал привезти её обратно тем же рейсом. А мне надо ещё заправлять и в Лужках, и в Тальникове, я задерживаться не могу.
        Пышта загрустил: сейчас Анюта скажет «прощай!».
        - Папа, пусть он к нам в гости на денёк съездит! — сказала Анюта.
        - А обратно могу завтра к вечеру подкинуть его сюда, — сказал шофёр.
        - Поеду! Поеду! — обрадовался Пышта.
        Они уместились в кабине все втроём, и тракторист помахал им вслед.

* * *
        Анюта с мамой живут на четвёртом этаже в новом доме, которым гордится районный центр Прудки. Два дома таких уже построены, а третий ещё только строится. Тогда получится новая четырёхэтажная улица — три дома и новая школа № 1, та самая, где Пышта накрутил с помощниками, наверно, тысячу «петушков».
        Пышта с Анютой стоят на балконе. Ему нравится жить так высоко. Отсюда видна вся улица, и все дворы, и все крыши. И на крышах видны кошки и голуби, чердаки и антенны. И видно отсюда, как работает кран на строительстве, переносит разом целую стену с окошком.
        С балкона они пускают по ветру бумажные вертолёты. Это просто бумажки, но когда они спускаются, так здорово крутятся. Пришла Анютина мама, втроём пообедали.
        - Мы с дяденькой Непейводой много напахали, — сказал за обедом Пышта.
        А Анютина мама не ответила ничего, только вздохнула. Пышта очень хотел ей сказать, что они далеко уехали от Зелёного змея, чтоб она не волновалась, но он не посмел. Рассердится ещё. Может, даже киселя не нальёт. Кто их знает, взрослых.
        После обеда мама опять ушла в радиоузел, а они опять пускали вертолёты. Пока снизу, с улицы, на них не стали ругаться. Оказывается, вся флотилия спустилась на тротуар и всё замусорила.
        - Пошли подметать! — командует Анюта.
        Они мчатся вниз, берут метлу и одной метлой превесело метут улицу, и пылят, и хохочут вовсю. Бывшие вертолётики — теперь просто обрывки бумаги они сметают вместе с сухими листьями.
        - Не пылите, дети! Дайте пройти, дети!
        По тротуару на острых каблучках, как иголка швейной машины, простучала женщина. У неё такая высокая, круглая голова, словно голову эту накачали велосипедным насосом. А в ушах висят, сверкают огоньками стеклянные серьги — ну, точно как люстры в кино.
        - Супруга… — шепчет Пышта.
        - Воображала, а не супруга. Полдня свою причёску начёсывает. Я тоже могу такую сделать, только не хочу.
        - Нет, не можешь, — спорит Пышта. — Пышто у тебя волосы торчками.
        - Мне один мальчик из шестого класса объяснил: у меня во лбу электричество отрицательное, а в волосах положительное, они отталкиваются друг от друга, потому торчат. А их можно перезарядить… А ей на голову один раз курица села!
        - Как… села? — Пышта фыркнул.
        - Она стала своих кур ловить, синей краской красить. А они раскудахтались, одна взлетела на забор, а с забора ей на голову. Сколько крику было, даже милиционер свистел!
        - А зачем… зачем ей синие куры? — давясь смехом, пытался выяснить Пышта.
        - Чтоб с соседскими не перепутались. А соседские лиловыми чернилами помечены. Вон, гляди, ходят. Это Шнырины всех научили.
        Улицу переходил рыжий петух, а за ним белые куры с огромными чернильными кляксами на спинах. А за одной курицей бежали взъерошенные ветром цыплята, уже не жёлтенькие, а тоже белые, и нежные их пёрышки были заляпаны лиловым.
        - Бедные, — пожалел их Пышта. — Шныринская бабка ещё вреднее, чем Супруга. А Шнырин самый вредный.
        - А ты почём знаешь?.. Что замолчал? А ну, рассказывай!
        Разве от неё утаишь? Пышта рассказал. Всё. И про гостинец, что оставил Шнырин в вагончике. И про птицу «Вить-вить!». И про то, как плохо и трудно было трактористу и ему, Пыште, тоже.
        Они вернулись в Анютину комнату. Со стены над маминой кроватью глядела на них маленькая фотография. Пышта сразу узнал: улыбается сержант Непейвода, — военная гимнастёрка, на груди орден Славы. Анюта вздохнула. Вышли на балкон.
        - Два, три, пять, шесть, — сосчитала Анюта. — Вон, гляди, седьмой дом отсюда — шныринский.
        Пышта пригляделся, увидал знакомый садик, крышу под железом, чердачное окно и пожарную лестницу.
        - Хорошо бы вон тот столб от ветра повалился, — сказал Пышта, — и упал бы на их дом. Крыша провалилась бы и пусть бы расколотила графин и проткнула дурацкую софу, на ней сидеть спокойно нельзя. «Не вертись, не порти!»
        Анюта молчала. И Пышта замолчал. Они вместе думали, как бы так сделать, чтоб хорошим людям было хорошо, а плохим плохо. И как сделать неприятное этому Шнырину. Если спросить взрослых, они скажут: «Не суйтесь не в свои дела!» Взрослые правы, а Анюта с Пыштой нет. Но всё равно они думали сейчас про это…
        Анюта скомандовала:
        - Пошли. Одевайся! — и пересчитала монеты в кармане своего пальто.
        - А куда?
        - Увидишь.
        Мимо продовольственного магазина, мимо клуба, мимо столовой, мимо всех мест, где, по мнению Пышты, можно истратить деньги. Когда шли мимо ларька, где продают мороженое, Пышта замедлил шаг. Нет, они шли дальше. Остановились возле писчебумажного магазина и купили три пузырька лиловых чернил.
        - А зачем? — удивился Пышта.
        - Потом узнаешь! А теперь — домой, домой!
        - А до какого часа мне ждать? — спросил Пышта.
        - Сейчас скажу точно, до какого. — Анюта подошла к щиту, на котором висела газета. — Вот, — сказала она, задержав палец на нужной строчке. — Видишь? Художественный фильм начнётся ровно в девять часов.
        - Значит, мы пойдём в кино? — обрадовался Пышта.
        - Ой, да нет, бестолковый!
        Пышта терялся в догадках. Он еле дождался, пока наступил вечер, пока съели ужин. Впрочем, во время ужина он отвлёкся, потому что была картошка с копчёной колбасой, которая пахнет так призывно и так хрустит на зубах, что тут ни о чём другом думать невозможно. Пышта не удержался и последний кусочек с хвостиком тайком сунул себе в карман — на «потом».
        Забежала домой Анютина мама, поглядела, хорошо ли они поели, положила на диван сложенные одеяла и простыни — Пышта будет спать на диване — и ушла дежурить до самой полуночи. Когда радио перестанет говорить, тогда и она домой придёт.
        Анюта сунула в карман пальтишка бутылку с лиловыми чернилами и толстую кисть.
        Радио сказало маминым голосом: «Московское время двадцать часов пятьдесят минут».
        - Пора! — сказала Анюта.
        На лестнице сидела соседская кошка, окутав себя пушистым хвостом. Она повернула вслед Пыште голову, встала и пошла за ним деловой походкой.
        - И чего ей от тебя надо? — сказала Анюта.
        «Колбасы», — подумал Пышта, однако промолчал.
        На улице уже горели фонари. В домах светились окна.
        Напротив клуба, возле перекопанной клумбы, Аня остановилась:
        - Говори клятву, а то струсишь ещё!
        - А как? — Пышта ещё никогда не произносил клятв.
        - Повторяй за мной: клянусь бороться…
        - Клянусь бороться… — повторил Пышта и поглядел вниз: об его ноги, громко мурлыкая и толкаясь, тёрлись две кошки. Одна старательно вылизывала ему сапог.
        - Вот привязались! Не обращай на них внимания! Повторяй! — приказала Анюта. — «Клянусь всегда, до самой смерти ненавидеть всяких Шныриных…»
        - …с Супругами, причёсками и бабками… — сказал Пышта.
        - Про причёску совсем не надо, я, может, сама себе тоже буду делать! Говори: «Всяких Шныриных и всех на них похожих, которые заставляют людей пить вино…»
        - …и скупают яйца дёшево, а людям продают дорого, — сказал Пышта. — И которые нацепляют на заборы железные колючки, чтоб люди рвали штаны… — ещё прибавил Пышта.
        - …и которые красят кур, чтобы они не могли дружить с другими курами, и даже совсем маленьких цыплят, — говорила Аня, — и со своих грядок продают клубнику на рынке втридорога, а детям не дают ни одной ягоды… Клянусь бороться до смерти или победы…
        - Победа или смерть! — сказал Пышта.
        - Теперь ешь землю, — приказала Анюта.
        - Зачем её есть?
        - Я читала: если не съешь — клятва недействительная.
        С клумбы Пышта наскоблил землю. Кошки мешали ему. Выгибая спины, они пролезали под его локтем и, мурлыкая, обнюхивали карман.
        Пышта сказал им «брысь!» и стал уныло жевать землю.
        - Уж ладно, не глотай, выплюнь! — разрешила Анюта. Она рассудила: книжка была про старинное время. Раньте, при царе, может, обязательно было землю глотать. А теперь, когда даже школьники видят в микроскоп, сколько вредных микробов в одной пылинке, наверно, можно не глотать.
        Пышта выплюнул.
        - Пошли.
        Сквозь тюлевые занавески в шныринских окнах виднелось таинственное голубое сияние. Сквозь стёкла доносились крики, вопли, стрельба.
        - Всё правильно, — сказала Анюта. — Смотрят художественный фильм. И сам, и сама, и бабка.
        Они обошли дом по узенькому проулку. Туда выходила белая оштукатуренная стена шныринского сарая. Под крышей — маленькое оконце. Под оконцем — тачка.
        - Мы пролезем в это оконце, — зашептала Анюта. — Мы уже лазали, когда там яблоки хранили. Теперь там живут куры. Те самые, синие. Мы влезем и всех их переметим лиловыми чернилами, и пусть завтра они перепутаются с соседскими. Лезь первый!
        Они поставили тачку стоймя. Пышта вскарабкался, сунув голову в оконце. В сарае было тепло, темно, сладко пахло запаренным зерном. Во сне гортанно и лениво поскрипывали глотками невидимые куры. Пышта просунул руку, пошарил…
        - Там дрова. Поленница до самого окна! — шепнул он.
        - Лезь! — получил приказ. — Только тихо. А я за тобой!
        Она и правда вслед за ним ловко проскользнула в оконце. В темноте, сидя на поленнице, они огляделись. Сквозь оконце проникал свет фонаря. Куры неподвижно белели на длинной жерди, как гипсовые скульптуры с отбитыми головами. Они спали, сунув головы под крыло или выставив из распушённого воротника только клюв.
        - А фонариком можно посветить? — шепнул Пышта.
        - Свети.
        Он зажёг фонарь — подарок Фёдора. Куры, у которых носы торчали наружу, вздрогнули, сказали «ко-ко» и замолкли.
        Анюта достала бутылку с чернилами. Стали слезать с поленницы, Пышта обронил полено.
        «Ко-ко-ко-ко-о!» — гортанно выкрикнул петух сверху, с потолочной балки, и, вытянув шею вниз, застыл, охваченный внезапным сном.
        «Кх… кгх… к-к-к…» — Куры тревожно проскрипели все согласные буквы, какие знали. И стало тихо. Так тихо и спокойно, что Пышта расхрабрился.
        - Я сам хочу мазать! — заявил он решительным шёпотом. — Я буду хватать их за хвосты и мазать.
        - Никаких хвостов! — зашипела на него Анюта. — Они разорутся. Мазать надо лёгкой рукой. Нежно! И не спорь.
        «Ко-ко-ко…» — напомнил об опасности петух.
        Пышта сдался. Он держал бутылку и следил за Анютой. У неё была лёгкая рука, она проводила кистью по пёрышкам сверху вниз, и куры даже не догадывались, что они уже перемеченные.
        - Всё! Лезем обратно!
        Но в эту секунду какая-то тень загородила свет из оконца. Пышта и Анюта окаменели от испуга.
        «Мяу, муррр…» — приветливо сказала тень и перепрыгнула на дрова. А в прорези окна возникла вторая тень и спросила: «Мрррр?»
        И тотчас куры, почуяв привычную опасность, все, как одна, вскинули головы и панически заголосили: «Кто-кто-кто-кто-о?» — «Ко-от, ко-от, ко-о-о-от!» — объявил боевую тревогу петух и захлопал крыльями. Поднялся переполох.
        - Скорей, скорей!
        Анюта подталкивала Пышту, подсаживала его на дрова, и они друг за дружкой просунулись и вывалились из оконца прямо в заросли крапивы. Пышта ударился об тачку, а Анюта о Пышту.
        - Не помрёшь! — сердито шепнула Анюта, когда он охнул.
        А за забором стучали шаги. Шнырины бежали к сараю: вход в него был со двора.
        Кто мог знать, что в телевизоре объявят перерыв и в тихую минуту донесутся до ушей шныринской бабки куриные крики!..
        Мчалась Супруга. На голове поблёскивали металлические трубки для завивки волос, — не голова, а межпланетная радиостанция.
        - Да не впрыгнет туда кошка, там высоко! — оправдывался Шнырин. На бегу мелькали полосы его пижамы, и похоже было, что, поднявшись на задние ноги, бежит зебра.
        Загромыхал замок, и две кошки, ударяясь в ноги людям, вылетели из сарая. А из его глубины летел крик куриных глоток, и петух яростно хлопал крыльями.
        - Две кошки! Две кошки! — вопила Супруга. — Сейчас же бери лестницу и забей окно! — В полутьме она считала кур: — Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать! Все целы!..
        В десять минут пополуночи, когда уже кончило говорить радио. Анютина мама поднялась в свою квартиру, открыла ключом дверь и вошла. Всё было тихо и спокойно. Две головы темнели на подушках и сладко посапывали во сне. И только две лиловые кляксы сидели на подоконнике, свидетельствуя о каких-то неведомых маме делах, да на подушке рядом с Пыштиной головой темнел маленький хвостик от копчёной колбасы.
        На столе — вымытые после ужина тарелки («Видишь, какие твои дети — старательные дети?»). И горячий чайник заботливо прикрыт подушкой («Пей чай, мама!»).
        А когда Пышта на другой день в кабине автоцистерны ехал к трактористу, на улице был ужасный шум. Шофёр придержал машину — поглядеть, не случилось ли что в районном центре, не надо ли кому помочь?
        Нет, просто поссорились Шнырины со своими соседями, потому что все их куры вдруг перепутались и невозможно стало различить: чьи — чьи. Соседи ссорились, а куры с лиловыми спинками все вместе ходили по улице за рыжим петухом.
        - Ничего, разберутся… — усмехнулся шофёр. — Куры — дурры: помани их зерном — каждая к своей кормушке побежит.
        Глава 20. Не хочу про дисциплину!
        Голубой автобус на себя не похож. Окна заросли пылью, бока заляпаны грязью… Целую неделю возил картошку и овощи.
        Съехали в Путинку, стали в воду колёсами, мыли, тёрли. И всё-таки он уже не такой красивый, голубой автобус.
        Ничего. Зато наш автобус трудяга, молодец. А до зимних студенческих каникул, до новых поездок успеем: покрасим, подремонтируем.
        Пышта в автобусе. Он уже прощался с трактористом, с полевым вагончиком, с Левобережным клином. И трактор на прощание ласково посвистал ему теплыми железными ноздрями, в которые залетел полевой ветер.
        Послезавтра — до свидания, Прудковский раной: голубой автобус повезёт Непроходимимов домой.
        У Пышты опять есть в бригаде свои обязанности. Владик, как увидал его, так напомнил, что каждый человек должен иметь обязанности.
        От скучных слов про обязанности и дисциплину у Пышты сразу начинают ныть уши, а ноги зовут: «Удерём, а?» Но какой чудак станет удирать, если ему доверено вытащить из автобуса резиновые коврики, поливать их водой и мыть щёткой! А потом начитать до блеска серебряную решётку на радиаторе. Не всякому взрослому поручат такие дела.
        И вот все собрались уходить по делам, и Фёдор сказал:
        - Мой совет — сперва сделан задание по письму, потом сбегай к колонке за водой, да не забудь запереть дверь ключом. А решётку чисти на закуску.
        Майка прибавила:
        - Будешь воду набирать, не налей в сапоги.
        Женя прибавил:
        - Если можно, не клади автобус на бок и не ставь его вверх колёсами.
        А Владик прибавил что-то про большую ответственность.
        - А в случае какого-нибудь ЧП сигналь! Мы услышим! — сказал Фёдор. ЧП, как известно, значит чрезвычайное происшествие.
        Все ушли. Почему надо сперва делать задание по письму, когда такая прекрасная погода?
        Пышта взял чайник и отправился к колонке. Сперва немного погулял, посмотрел, что за деревня Семиречка, в которой они остановились. Речек не оказалось ни одной, а только пруд, и в нём два гуся.
        Народу на улице не было. Вдалеке тарахтел трактор, гудела механическая пила. Взрослые были ещё на работе, а ребята в школе.
        Пышта набрал воды и пошёл назад.
        Он вздрогнул и остановился.
        Из всех окон автобуса торчали ребячьи головы — в ушанках и платочках, в школьных фуражках. А одна голова, в военной пилотке, торчала на шофёрском месте.
        Вот беда так беда. Забыл запереть дверь. Автобусом завладели семиреченские ребята.
        Он подёргал дверь, а они не пускают. И расплющивают носы об стекло, корчат из окон насмешливые рожи.
        ЧП! Надо сигналить. А как проберёшься к сигналу? И куда пошли Непроходимимы — в сельский Совет, или на ферму, или в контору, или ещё куда. А вдруг ребята станут печатать на машинке? Или плёнки перепутают в коробках? Он же ответственный за всё хозяйство!.. А тот мальчишка, в пилотке, уже крутит шофёрское зеркальце, жмёт на педали и воображает, что если руки на баранке — значит, он ведёт машину! Воображала!
        А девчонки до того допрыгались, что бумажные трубки посыпались сверху. А одни мальчишка сделал из трубки колпак, и надел на голову, и нос Пыште кажет… ЧП, ЧП, страшное ЧП! Как дать сигнал?
        Пышта колотил кулаками в голубые бока автобуса — ничего не помогало. Тогда в голову ему пришла хитрая мысль: он стал стучать только в кабину, он стал грозить кулаком только воображале водителю. Он кричал:
        - А ты попробуй только посигналь! Я тебе ка-ак стукну!
        - Испугался я тебя! — крикнул в ответ парень в пилотке и стал нажимать в кабине всё подряд.
        И Пышта догадался, что он не знает, где сигнал.
        - Эй, ты, лучше не дотрагивайся до чёрной кнопки посреди баранки! А то получишь по затылку!
        Автобус сразу коротко тревожно прогудел. Пышта оглянулся. Улица пуста.
        - Ха-ха-ха! — злодейским хохотом захохотал Пышта. — Разве так сигналят? «Би-би»! — передразнил он. — Шофёры долгий гудок дают. Да тебе не суметь!
        Паренёк надавил кнопку, и сигнал загудел без остановки.
        - Что, испугался я тебя? — прокричал парень в пилотке сквозь щёлку шофёрского окна.
        На улице показался Фёдор. Он шёл к автобусу огромными шагами, и куртка его, накинутая поверх свитера, развевалась, как чапаевская бурка.
        Ребята повскакали с мест и посыпали из двери, как горох.
        А огромный, бородатый Фёдор придерживал дверь, чтоб не закрылась и не ударила кого-нибудь из них. Он не сказал им ни слова, пальцем не тронул, только смотрел им вслед и качал головой:
        - Да их тут целая армия… Пойдём поглядим, что они натворили…
        Они вдвоём собрали рассыпанные трубки. Остальное было в порядке.
        - И куда тебя ноги понесли? — огорчённо спросил Фёдор. — Почему машину не запер?
        - Я откуда знал, что они как раз сейчас мимо пойдут?.. — защищался Пышта.
        - Ты просто недисциплинированный человек, — грустно сказал Фёдор.
        «Опять про дисциплину! Даже зубы заныли», Пышта рассердился. И пошёл в атаку.
        - Дисциплина — это одни только «нельзя» и ни одного «можно». Никому она не нужна!
        - Вот ты как рассуждаешь… — удивился Фёдор. — Когда мы с тобой ведём автобус, красный свет говорит нам «нельзя». Для чего?
        - Пышто столкнёшься с другой машиной!
        - Так. Значит, «нельзя» придумано для того, чтобы людям ездить было безопасно. Вот она — дисциплина. Будем продолжать спор?
        Пышта сказал:
        - Ты меня сегодня скучно воспитываешь, ещё скучней, чем Владик.
        - Тебе, что ли, оркестр приглашать? — возмутился Фёдор. — Скажи спасибо, что воспитываю и объясняю, а то могу дать раз-другой по мягкому месту.
        - Нет, тогда уж лучше оркестр, — согласился Пышта.
        - Слушай, ты, тип, выполняй задание, выноси коврики! — Фёдор спрыгнул на землю, раскрыл железные створки капота и стал что-то проверять в моторе.
        А Пышта вытащил на пожухлую траву коврики и стал поливать их из чайника и мыть щёткой.
        - Я расскажу тебе одну историю, — сказал Фёдор. — Я тогда на шахте работал… Однако уши не развешивай, работай, а то замолчу.
        Пышта тёр коврики изо всех сил.
        - В нашу комсомольскую бригаду взяли ученика, Николку. Мой дружок учил его нашему горняцкому делу. И как стойки крепить учил, чтоб свод не обрушился, и как отбойным молотком твёрдый пласт отбивать. Твёрдый пласт без смекалки не возьмёшь. Надо точно определить, где в нём затаилась мягкая прожилка…
        Мы Николкиными успехами гордились. Думали: вот растёт нам верный, умелый товарищ. А в шахтёрском деле, Пышта, верный товарищ — как в разведке, а может, даже — как в космическом полёте. А вернее сказать — как во всей жизни… Надо быть уверенным, что рядом верный друг: не подведёт, выручит, как и ты его…
        У Николки нашего руки золотые и голова смекалистая. Одно нам было не по душе: не точный он был, не обязательный, разболтанный какой-то. Пошлёшь за делом — пропал на битый час, ноги его куда-нибудь завели…
        Пышта решительно поставил чайник на траву:
        - Всё! Кончил я их мыть, всё равно затопчут. Думаешь, не понимаю? Опять про дисциплину рассказываешь!
        - Ни разу слово «дисциплина» не скажу, — пообещал Фёдор… — В шахтах работают сильные насосы. Накачивают свежий воздух, высасывают глубинный. Но в старых шахтах есть уголки, где воздух застаивается, иной раз скапливается опасный подземный газ. Он может взорваться от малой искры, и потому в шахте курить запрещено.
        На нашей старой шахте так было заведено с давних времён. Перед спуском вниз каждый горняк за стыд для себя не считает, проходя мимо старика Егорыча, показать руки, оттянуть карманы: удостоверься, Егорыч дорогой, я свою профессию уважаю, своих товарищей не подведу, гляди — нет у меня ни табака, ни огонька.
        И вот спускаюсь я… то есть мой друг, однажды с Николкой. На плечах отбойные молотки, на шлемах горят лампы шахтёрские с безопасным светом. А у Николки с собой ещё и топор — стойки ставить.
        Николка перед стариком карманы вывернул, говорит:
        «Глядите, папаша, я человек сознательный — ни огня, ни курева!»
        А дед Егорыч отвечает ему ласково. «Вижу, сынок, разве позволишь…»
        А мой друг ещё прибавил: «Я, дед, за него ручаюсь».
        Спустились в шахту, в дальний забой. Взялись за дело. Застучали молотки, как пулемёты. Отбитые глыбы ползут по транспортёрной ленте, глядишь — ну, веришь, Пышта, красотища, словно чёрный ледоход идёт на чёрной подземной реке… Ах, Пышта, удивительное дело — работа горняцкая! Душа моя — уголёк… — Фёдор закинул руки за голову и потянулся с богатырской силой. — Кончу институт. Буду строить новые машины. Земля и глазом моргнуть не успеет, а мы уж возьмём от неё все вековые запасы…
        Фёдор уже опять возился в моторе и что-то насвистывал.
        - А дальше-то! — напомнил Пышта.
        - Да, да… — спохватился Фёдор. — Дальше пришло время обеда. Выключили молотки, и я… то есть мой дружок достаёт завтрак, разламывает пополам и протягивает Николке. И тут луч его лампы освещает Николкины руки. А эти руки из хитро продолблённого тайничка в топорике вытягивают припрятанную папиросу и обломок спичечного коробка.
        «Брось! Нельзя!» — кричу… то есть мой друг кричит.
        «А я через «нельзя», одну затяжку!» — смеётся Николка, глупая голова, и — чирк спичкой!
        Ну, бросился к нему, свалил парня на землю, прикрыл собой. Тут и ухнуло. Взрывом стойки повалило, и кровля обрушилась…
        Фёдор замолчал.
        Отвинтил какую-то трубочку, продул, приладил на место. На его склонённом лице у виска Пыште видна была синяя отметина и уголок яркого глаза — белок в синеватых точках.
        - А их спасли? — спросил Пышта.
        - Откопали. На вторые сутки. В больнице лежали долго. Николка меньше пострадал, всё же внизу был.
        - А твой друг? Который его прикрыл?
        - Ему лицо осколками поуродовало. Навсегда остались шрамы синие.
        - Такие синие, как у тебя точки?
        - Да.
        - Я бы… я бы этого Николку… — сказал Пышта и сжал кулаки. — А твоего друга я бы орденом наградил, пышто он герой.
        Фёдор засмеялся:
        - Ты чудак. Тащи скорей, расстилай коврики.
        Пышта расстилал коврики и думал: «Знал, что нельзя в шахту курево проносить, а сам нарушил… На-ру-шил? Что на-ру-шил?..»
        Пышта высунулся из дверей, заорал что было силы:
        - Ага-а! Обманул? Всё-таки про дисциплину рассказал?!
        - Да неужели? — удивился Фёдор, вылезая из-под капота машины. — Ну, тогда один — ноль в мою пользу. Мне важно тебя хоть немного повоспитывать, я сегодня дежурный по тебе.
        - Ну, уж если дежурный, тогда ладно, — простил его Пышта.
        - Скажите, пожалуйста, вы и есть Непроходимимы? — вдруг услышали они совсем незнакомый тоненький голос.
        - Да, мы, — Пышта обернулся.
        Две девочки — под расстёгнутыми пальтишками пионерские галстуки, — а позади парень в пилотке, тот самый. Парень старается не смотреть на Пышту, смотрит девочкам в затылки.
        - Что вы хотите, ребята? — спросил Фёдор.
        - Мы просим, чтоб вы пошли к нам на сбор отряда, — сказал парень в пилотке.
        - У нас важное дело, — сказали девочки вместе. Просто удивительна как у них так ладно получалось дуэтом. — А наша вожатая уехала в город…
        - Ну что ж, — согласился Фёдор, — раз дело важное — пойдём!
        Пышта распыжился от гордости. Он идёт на пионерский сбор! Но по дороге он всё-таки сказал мальчишке в пилотке:
        - Не стоит ходить к таким, которые по чужим автобусам лазают.
        - Ну и не шёл бы, тебя, что ли, звали?
        Вошли в класс, ребята повскакали с мест, выстроились в линейку. Пыштин враг в пилотке отсалютовал Фёдору, сообщил, сколько в отряде пятого класса человек, и закончил:
        - Рапорт сдал.
        А Фёдор ответил:
        - Рапорт принял! — И предложил: — Подсаживайтесь все поближе и выкладывайте, в чём у вас тут дело. — И сел на первую парту, прямо наверх, — такой огромный, он же не мог всунуться внутрь.
        Пышта пристроился рядом. И тут Фёдору на колени ребята положили большую плоскую лепёшку.
        - Покушайте! Маленький кусочек!
        - Спасибо, давайте-ка лучше о деле! — сказал Фёдор и отложил лепёшку рядом на парту.
        Пышта поскорей отломил кусок побольше, сунул за щеку и заработал зубами.
        - Ой, осторожней!.. — Лица у ребят стали испуганными.
        Едва Пышта разжевал кусок, как во рту стало горько и лицо его сморщилось.
        - Выплюнь, выплюнь! — закричал отряд. — Горько!
        Пышта, красный, с надутыми щеками, выскочил вон из класса.
        - Что такое? — строго спросил Фёдор. — Пригласили, а сами…
        - Мы хотели, чтоб вы маленький кусочек… Для важного дела… А он большой укусил… Мы ж не для вас испекли… — зашумели, заговорили ребята, и кто-то выбежал, помчался спасать Пышту.
        Через минуту его привели — красного и сердитого. Фёдор усадил его рядом с собой.
        - Послушаем, Пышта, для кого они испекли горькие лепёшки?
        И они услышали такую историю.
        - Поблизости от Семиречки есть приёмный пункт, туда возят зерно. Пионеры установили там свой пионерский контрольный пост — следить за порядком. И вот позавчера из Петрушечкиной бригады — это бригадира фамилия Петрушечкин — привезли зерно. А приёмщик не стал принимать: «Надо, сказал, лучше за посевами ухаживать. У вас зерно, засорённое полынью! Вам безразлично, что люди будут есть горький хлеб».
        Тогда Петрушечкин увёз зерно обратно. И знаете, что сделал? Он перемешал это зерно с чистым и опять повёз. А другой приёмщик не заметил и принял. А пионерскому посту сказал: «А ну, брысь отсюда, не путайтесь под ногами!» И тогда мы насыпали полную Вовкину пилотку Петрушечкиного зерна, смололи его на тёти Любиной кофейной мельнице, а теперь всё думаем: кого же нам горькими лепешками угостить, чтоб вышла польза?
        Фёдору рассказ очень понравился. Он похвалил:
        - Ну, братцы, и молодцы же вы! Настоящие контролёры!
        И он стал ходить по классу огромными шажищами, а ребята поворачивали ему вслед головы — туда и обратно. Фёдор всё обдумал.
        - Сделаем так, — сказал он. — Сегодня вечером наша бригада выступает у вас в клубе. Нам с вами нужно, чтоб собралось побольше народу. Давайте сейчас отпечатаем на машинке приглашения.
        Все похватали свои одёжки, замотали платки, надвинули фуражки, толпой побежали к автобусу.
        - Граждане пассажиры, вагон не резиновый! — смеялся Фёдор и придерживал раскрытую дверь.
        Все влезли до одного. Пышта сам открыл машинку, и Фёдор напечатал приглашения. Он печатал почти так же быстро, как Майка, только копирку один раз положил наоборот, и все буквы отпечатались перевёрнутыми. А все другие разы клал её правильно.
        - Теперь впишем в приглашения имена главных виноватых! Говорите фамилии… Значит, так получается: «Уважаемый бригадир Петрушечкин, приглашаем вас на концерт, начало в 7 часов». Дальше у нас кто? Приёмщик, который принял засорённое зерно?..
        Когда приглашения были готовы, ребята побежали их разносить.
        - Не забудьте свои вкусные лепёшки вечером принести! — крикнул им вслед Фёдор.
        Глава 21. Пусть будет горек им хлеб…
        Вечером набрался полный зал зрителей. Клуб в Семиречке тесный, сделалось жарко. Пальто сложили кто под себя, кто на колени. И ребятишки на коленях у матерей.
        - Мужики, не дымите табаком! Артистка закашляется! — запретили женщины. Это они увидели — Майка вышла на сцену с аккордеоном.
        - А мы не артисты, мы комсомольская бригада «Не проходите мимо!», — сказала Майка и улыбнулась залу, и зал ответил ей сотней улыбок. Всегда ей все улыбались. Мужчины стали тушить цигарки.
        Майка провела быстрыми пальцами по клавишам.
        - Если хотите, мы вам споём!
        Все захотели. И Майка пропела им прекрасную песню о Родине. А потом другую прекрасную песню, про любовь. А ребята стояли за занавеской, держали в руках свои лепёшки и тоже просили: «Ещё, ещё!»
        Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат,
        Пусть солдаты немного поспят… —
        пела Майка.
        А Пышта (он стоял за занавеской на табуретке, это он открыл занавес, без него концерт не начался бы) видел, как шевелятся губы у женщин в зале. Женщины тоже пели с Майкой. Лица их были грустны и светлы. Они словно бы смотрели далеко и видели то, чего не мог увидеть Пышта даже отсюда, с высокого своего поста.
        Фёдор запел «Рушничок»:
        Мать родная моя, ты до зорьки вставала…
        Почему взрослые люди всегда грустят, когда слушают эту песню? Наверно, они все далеко уехали от своих матерей и скучают по ним?
        Собрала в путь-дорогу,
        И меня далеко провожала,
        И расшитый рушник
        Мне на счастье дала… —
        пел Фёдор.
        Пышта думал о маме: «Мама, скоро мы уже вернёмся домой. И уж тогда я обещаю тебе… я обещаю тебе… обещаю тебе…»
        Майкин аккордеон заиграл «Солнечный круг, небо вокруг», Пышта тотчас вытащил свою табуретку на серединку сцены и влез на неё. И когда наступила его минута, он спел голосом, резким, как у грачонка:
        Пусть всегда буду я-а-а!..
        Так кончилась художественная часть. Все хлопали. Но Майка опять запела:
        Мне хорошо, колосья раздвигая,
        Сюда ходить вечернею порой.
        Стеной стоит пшеница золотая…
        Вдруг Женя засвистел в милицейский свисток.
        - Гражданка! Прошу уточнить, какую пшеницу вы имеете в виду? Кто её сеял? Кто растил? Кто боролся с сорняками? Назовите имена — страна должна знать своих героев!
        Майка призадумалась.
        - Ну, например, бригадир Петрушечкин!
        По залу — шумок. Все оборачиваются на Петрушечкина. Он сидит — грудь колесом, рубашка застёгнута до горла, на пиджаке коллекция значков.
        - Нельзя ли его на сцену, сфотографировать? — сказал Женя.
        - Петрушечкин, на сцену! — зашумел зал.
        Он пробирается к сцене. Женин киноаппарат тихохонько стрекочет.
        - Не того фотографируете! Он об колхозе не думает, только об своём кармане! — сказал председатель, сидевший у окна.
        - Того, — ответил Женя твёрдо. — Сейчас докажем, товарищ председатель! Каковы дела — такова и слава!
        А Майкин аккордеон запел, как пионерский горн. И на сцену гуськом вышли пионеры. И за ними, без спросу, вышел Пышта.
        - Кушайте лепёшки нового урожая! — звонко и дружно крикнул отряд.
        И по пионерской цепочке побежала миска с лепёшками. Она добежала до последнего в ряду, до Пышты, и он поставил её на табуретку.
        - Спасибо! А кого угощать в первую очередь? — спросила Майка.
        - Бригадира Петрушечкина! — закричали пионеры.
        Майка протянула ему лепёшки:
        - Откушайте!
        - Благодарствуем! — Петрушечкин отломил кусок.
        А миску передали в зал, и она пошла гулять по рядам и мигом опустела. И как только рты задвигались, зажевали, киноаппарат снова зажужжал.
        Ох, какие отличные кадры заснял он! Ох, как скривились жующие физиономии! А Петрушечкин сморщился, как гриб сморчок. Он прижмурил глаз, одну бровь зацепил за другую и, дёрнув носом как дятел, со злобой выплюнул жвачку в кулак.
        - Горько! Горько! Полынное зерно! — кричали из зала. — Чьё зерно?
        - Петрушечкиной бригады! — все вместе ответили пионеры.
        - Напраслина! Не докажете! — побагровев, крикнул Петрушечкин.
        - Уже доказано! На пункте дежурил пионерский пост! — смело ответил ему паренёк; пилотка торчала у него из кармана. — Не дали пионеры вашему зерну попасть в государственные закрома! И никогда не дадим!..
        - Молодцы ребята! — шумел зал. — Гнать Петрушечкина из бригадиров! Гнать его!..
        А Петрушечкин, злобно зыркнув на пионеров глазами, словно сказал: «Попадётесь вы мне!»
        Но сомкнутым строем стояли ребята плечом к плечу, и вместе с ними Пышта. Все они смело глядели в лицо Петрушечкину — плохому хозяину, плохому человеку.
        И во всех взглядах ребят, и в Пыштином тоже, Петрушечкин прочитал: «Всегда готовы!»
        А председатель колхоза поспешно пробирался сквозь тесные ряды к сцене. Он поднялся и обнял ребят сразу столько, сколько смог обхватить широко раскинутыми руками.

* * *
        Вся молодёжь Семиречки после вечера осталась в клубе вместе с Непроходимимами. И председателя колхоза тоже пригласили. Они сидели, спорили, подсчитывали какие-то строительные материалы, а у Пышты глаза слипались.
        - Может, отведём его в автобус, уложим?..
        Но Пышта ответил:
        - Дед никогда не оставил бы ребёнка ночью одного в автобусе.
        - Как только ему выгодно, так он вспоминает, что он ребёнок. Ну и тип! — возмутились Непроходимимы, и все, даже председатель колхоза, рассмеялись.
        - Так это ж дедушка, а не я так бы сказал!
        Они решили послушаться деда, и теперь Пышта сидит и клюёт носом. Их голоса он слышит сквозь глухую стену дремоты. Клюнет — проснётся, клюнет — проснётся… «Клюю как петух… И они про петуха говорят…»
        Семиреченские девушки говорят:
        - У вас тротуары, а у нас туфельки не надень. Возле клуба лужа — петух потонул… У вас клубы вон какие! У вас аккордеон с перламутровой грудью! А у нас одна трёхрядка-гармошка, да и ту вместе с её хозяином в армию проводили. У нашего председателя волейбольную сетку не допросишься…
        Что ещё говорят, Пышта не слышит, он что-то уже видит во сне. Потом они про золотое яблочко на золотом блюдечке…
        Это Майкин голос:
        - Никто нам яблочко на золотом блюдечке не подносит. И клуб и стадион мы сами строили… А уж дороги… можем похвастать: получше ваших. Сами строили, поселковому Совету помогали. В вашей семиреченской луже мы полчаса буксовали…
        А потом Пышта опять клюнул раз и услышал — говорят про камень, про дожди. Фёдор и Женя рассказывают, как спортивную площадку сделать, чтоб дождь между камешками уходил в землю.
        Сквозь дремоту Пышта подумал: «Я люблю моих Непроходимимов. Я даже Майку, вредную, люблю». Он так сильно клюнул носом, что чуть не упал со скамьи.
        Майка подошла, уложила, под голову сунула своё сложенное пальто: «Поспи, мы скоро кончим». Пощекотала ему щёку дыханием. Как мама. «Мама, мама, жаль, что я тебя не знал, когда ты была девочкой и училась в нашей школе. Ты, наверно, была храбрая. У тебя есть нож, как у охотника, и рюкзак, и сапоги. Ты у меня молодец, мама…»
        Вдруг с грохотом открылась дверь. Пышта распахнул глаза и сел. Стуча сапогами, в клуб вошёл Петрушечкин.
        - Председатель здесь, что ли?
        - Что случилось? — Председатель встал.
        - У вас всех один Петрушечкин всегда виноватый. А что молотилка стала и ни с места, я, что ли, виноват? Говорил — не для чего в ночную смену молотить, так нет! Вывели! Простаивают люди!
        - Какая поломка? — спрашивает председатель.
        - Электросварка нужна, — отвечает Петрушечкин. — Аппарат есть, а сварщик третьи сутки в Калитовке работает.
        - Что ж, у вас никто сварке не обучен? — спросил Фёдор. — Комсомольцы народ грамотный, надо каждому изучить две-три профессии.
        - Советовать каждый горазд, не дорого стоит, — злобно ответил Петрушечкин. — Что бороду выставил? Борода — трава, скосить можно! Борода — уму не замена! Вот коли бы ты электросварщиком был…
        Фёдор встал, сказал председателю:
        - Я электросварку знаю. Работал. Давайте сделаю.
        - Если бы я что-нибудь в этом деле понимал, я бы пошёл тебе помочь, — сказал Женя.
        - Сиди, — ответил Фёдор, накручивая на горло шарф.
        Владик сунул ему в карман свой яркий фонарь:
        - Пригодится.
        И только Майка сидела отвернувшись и не смотрела на Фёдора.
        Фёдор подошёл:
        - Чего сердишься, Маечка?
        Даже Пышта понял: Фёдору хочется услышать от неё на дорожку ласковое слово. Но Майка, кусая губы, сердито ответила:
        - Сто раз просила: сбрей дурацкую бороду! Каждый грубиян насмехается!
        Фёдор пошёл к двери. И они ушли все трое: Фёдор, председатель и Петрушечкин.
        Пышта не заметил, когда собрание кончилось. Когда он разоспится, над ним хоть из пушек стреляй. Не слышал он, как Женя взвалил его, сонного, к себе на спину, как перенесли его в автобус, раздели, укрыли. И когда вернулся Фёдор, Пышта тоже не слышал.

* * *
        Он проснулся от солнечного блеска. Стёкла в автобусе сверкали, покрытые изморозью. Утро, морозное утро!
        Пышта сел и осмотрелся. Ни Майки, ни Жени, ни Владика нет в автобусе. А на месте Фёдора… Странно! Спит незнакомый человек. Лежит на спине, прикрыв глаза Фёдоровым свитером с оленями. Виден только крупный бритый подбородок, рассечённый синим шрамом.
        Пышта догадался сразу: приехал друг Фёдора! Тот самый! Что прикрыл Николку в шахте. Приехал! Наконец-то Пышта увидит героя. Не в кино, не в «Пионерской правде», а рядом с собой, можно рукой дотронуться, тут, в простой, обыкновенной жизни!..
        Пока Пышта торопливо одевался и свёртывал постель, солнечный луч добрался до руки, заброшенной за голову, тронул оленя на свитере и край щеки спящего человека. Друг Фёдора.
        - Потуши… потуши свет… — пробормотал он.
        Пышта подскочил к нему и замер: перед ним навзничь лежал не друг Фёдора, нет, а сам Фёдор. Без бороды. С обритым, изуродованным подбородком. Пышта бросился к выключателю и стал им щёлкать. И только когда заметил, что под потолком загораются и потухают совсем невидные в солнечном свете лампы, ответил:
        - Не горит свет… Утро же… Не могу я его выключить.
        В автобус вошла Майка. Она села возле Фёдора, положила свои руки поверх его рук и погладила его лицо быстрыми пальцами, словно и не замечала страшного синего шрама.
        - Не выспался? — спросила она тихо.
        - Молотилка работает. Хлеб идёт, — ответил Фёдор.
        - А я тебя сегодня не узнал. — Пышта подошёл поближе. — Я думал, это твой друг тут спит.
        - Какой друг? — удивилась Майка.
        - Ерунда… — сказал Фёдор.
        - Ничего не ерунда… Сам рассказывал про взрыв в шахте, и как друг Николку своим телом прикрыл, и тому другу всё лицо поуродовало…
        Пышта споткнулся на полуслове. Не спуская глаз он глядел на изуродованный подбородок Фёдора. Пышта понял.
        - А мне никогда, ни слова… — грустно промолвила Майка.
        Фёдор взял её пальцы, и они все спрятались в его большой ладони.
        - Вот… требовала, чтоб сбрил. Думала, я для щегольства? Теперь, наверно, и смотреть на меня не станешь, на такого?..
        - Неправда, — ответила Майка. — Ты самый красивый на свете, ты мой родной человек. Я люблю тебя. Очень. На всю жизнь.
        - Урр-ра! — входя, вскричал Женя. — Я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало…
        - А пока что… — сказал Владик. Он вскарабкался в автобус с горячим котелком. — Пока что… — сказал он весёлым, каким-то слишком весёлым голосом, — пока что пусть самый счастливый бритый человек поест гречневой каши, сваренной из концентрата в его честь. Нельзя же держать самого счастливого человека голодным! Я вообще на его месте обошёл бы всю планету вверх ногами, на руках! — И он поставил перед Фёдором котелок горячей каши.
        А Пышта подал ложку. Фёдор пощекотал Пыштину руку, будто сигнализировал: «Пройду вверх ногами по всей планете!» И никто, кроме них двоих, не знал, о чём их тайная речь.
        Глава 22. Твоя Высотка
        Холодно. Ветры и заморозки совсем раздели деревья.
        Пышту под курточкой обвязали тёплым Майкиным платком. На Майку натянули огромный свитер Фёдора — с оленями. Фёдор надел ватную рабочую телогрейку. Женя — в лыжном костюме, без шапки: лохматые его волосы греют лучше шапки! А Владик-докладик, вылезая из автобуса, надевает пальто, кашне и шляпу. Фёдор зовёт его «Наш уважаемый лектор».
        Завтра — домой. Картошку уже убрали, перевезли, дали много концертов, показали много фильмов, прочитали много лекций, спели много песен. Сегодня последнее выступление в деревне Озерки.
        В Озерках сказали:
        - Холодно в автобусе ночевать. Мы вас определим в детский сад. Мужчин можно в ясельную группу.
        Фёдор, как Гулливер в стране лилипутов, ходит между столов я стульев, они ему ниже колен, а в кровати умещается только половина ноги. А Пышта ходит за ним хвостом. Ему тоже нравится смотреть на низенькие столы и стулья с высоты школьного роста. Если бы рядом не было Фёдора, он чувствовал бы себя таким высоким, как Фёдор.
        Этот детский сад в Озерках — спальни, игровые комнаты и умывалки — построил для своих детей большой городской завод. Дети приезжают сюда на лето, сейчас тут пусто. Истопница топит печи, чтоб дом не промёрз. В сарае живёт её телёнок с белой звёздочкой на лбу.
        Майка себе выбрала игровую комнату. Трое взрослых мужчин и Пышта устроились на раскладушках в ясельной группе.
        Впрочем, сегодня Пышта стал сомневаться, что Непроходимимы — взрослые. Пошли мыться над низенькими умывальниками, и давай брызгать друг друга водой. И носятся как угорелые по участку, орут и хохочут. И больше всех сегодня шумит Владик, потому что у него день рождения. Пышта считает, что ненастоящий, а все считают, что настоящий. Женя говорит, что сегодня Владик на птицеферме вылупился как замечательный лектор.
        Для этого, оказывается, понадобилось только одно: Владик обронил свои записи. Бумажка проскользнула сквозь щель под пол, и никто ее вытащить не смог. И он стал говорить своими словами, без бумажки. И говорил так увлекательно, что все птичницы и все доярки, которые пришли слушать, проводили его после лекции до самого детского сада. И всю дорогу задавали вопросы, и даже спросили, женатый ли он, и просили приезжать ещё.
        И теперь Владик пляшет, только очки поблёскивают.
        Пышта скачет вместе со всеми и орёт всякие весёлые слова. И никто не говорит ему «нельзя» или «замолчи». Где это видано?
        Съезжают с деревянной горки — кто на корточках, кто на животе.
        Под горкой — дверь. Из неё Пышта вытаскивает деревянного коня без хвоста. Женя скачет на коне — колени под подбородок:
        - Гоп-гоп-гоп, конь скачи в галоп!..
        А Владик-докладик, уважаемый лектор, набрал в брошенную формочку холодного песку и посадил кулич Жене на спину. А Женя высыпал мокрый песок Владику в карман.
        - Пышта! — кричит Женя. — Учись, как нельзя себя вести!
        Чудесно!
        Они хватаются за руки и пляшут танец диких. Ватная куртка Фёдора разлетается за плечами чапаевской буркой. Женины волосы стоят дыбом.
        - Дикобраз! — кричит ему Майка, а её косы пляшут по спине, словно развеселившиеся змеи.
        И аккуратная фетровая шляпа съехала Владику на бровь.
        Пышта барабанит двумя палками по деревянной горке. Под эту музыку дикари крутят согнутыми коленями, размахивают локтями, трут землю подошвами лыжных ботинок, мяукают и подвывают. Великолепный танец. Потом Пышта находит щербатый шар от крокета, все с охотой толкают его ногами. Футбол. Ещё Пышта находит под горкой страницу из тетради. Её читают все вместе, она ведь брошенная. Строчки написаны кем-то, кто уже научился писать — наверно, из старшей группы.
        «Мы с Ниной Николаевной ходили на Высотку в поход. Далеко, три километра. Там видели окопы и слушали про подвиг героя. Мы сделали ловушки для птиц из дощечек и проволоки. Поймалась синица. У неё грудка жёлтая».
        Дальше — большая клякса, а к ней пририсованы ручки и ножки и хвост.
        «Научиться бы делать ловушки и тоже поймать синицу», — позавидовал Пышта. Он опять полез под горку.
        - Что ты там сидишь долго? Что-нибудь ещё нашёл?
        - Ничего не нашёл!
        Пышта вылезает. Он запирает дверь на вертушку. Не хочет, чтоб туда ещё кто-нибудь лазал. Он неправду сказал. Там лежит игрушечная заводная машина. Поломанная. Но когда её берёшь, она жужжит, колёса крутятся. Она ему нужна, эта машина. Её можно развинтить. А вдруг он что-нибудь изобретёт? Но Майка не позволит брать, скажет: «Положи, не твоё!» А чьё оно? Ничьё! Брошенное!
        Пышта решает твёрдо: поздно вечером он выйдет, как будто по важному делу (каждый человек может захотеть выйти по важному делу), и возьмёт себе эту машину, и сунет её в свой рюкзак.
        Ужинают. Время движется медленно.
        - Что ты ёрзаешь? — спрашивает Майка.
        Ах, если бы она сказала: «Братцы, как я хочу спать!»
        И верно — Майка зевнула и сказала:
        - Ой, братцы, как я хочу спать!
        Все Непроходимимы, и Пышта (конечно!) стали её уговаривать поскорей лечь: завтра вставать рано, завтра в обратный путь. И сами убрали посуду. И улеглись на свои раскладушки, и потешили свет. Пышта долго прислушивался, кто как дышит, а когда все стали дышать сонно, он сам нечаянно заснул. И видел сон — длинный, с приключениями: он поймал много синиц и выпустил их в полевой домик. Они там летают и садятся на печку-бочку. А потом он уже сам стал не Пышта, а военный, сержант Непейвода, и он разминировал сто мин — круглых и четырёхугольных. Потом он ещё про маму сон видел.
        Тут Пышта проснулся. И понял: время настало. Он оделся и, неслышно ступая, пошёл к двери и тихо проскользнул на веранду, где на стёклах наклеены бумажные снежинки, — сейчас, в темноте, не видно. Отодвинул задвижку. Заледеневший песок скрипнул под ногами на дорожке. Очень темно. Нет, уже не так темно, край неба уже посветлел. Но очень холодно. Пышта надвинул берет пониже.
        Он пошёл в кусты за спортивной площадкой. Потому что ещё раньше, перед ужином, он успел сунуть машинку в кусты, подальше от Майкиных глаз.
        Вот сейчас, на ощупь, он обойдёт скамью, залезет в кусты, достанет машину, спрячет под курточку и вернётся в дом. А утром Непроходимимы проснутся: всё в порядке.
        Пышта обходит скамью. Залезает в кусты. Раздвигая ветки, делает шаг, ещё шаг, сейчас он присядет и пошарит рукой… Но что-то прицепилось к его резиновому сапогу и тащится за ним, сгребая листья.
        Экий цепкий корешок или вьюн! Пышта поднимает ногу, ощупывает сапог. Нет, не корень, не вьюн. Это проволока. Петлей схватила его за ногу и держит. Пышта ведёт по ней пальцами — ровная, тонкая, без колючек. Он высвобождает ногу из петли. А что она тащила за собой? Интересно… Ага, нашёл! Что за штука? Вроде ящичка, одна стенка с дырками, круглыми…
        Тревожное воспоминание шевелится в Пыштиной памяти: «Ящичек… проволока… круглая… четырёхугольная… притаилась под кустом… ждёт… на тысячу осколков!»
        Пышта замер. Закричать? Разбудить? Прибегут, а она вдруг как раз и… Сердце замерло, словно заяц, прижавший уши.
        «Положи Штуку обратно — может, она вовсе не мина…» — советует этот самый заяц.
        «А вдруг мина? А рядом Непроходимимы спят, и телёночек…» Пышта облизывает пересохшие губы.
        «Удирай. Главное — ноги унести. Ноги — главное!»
        «Почему ноги?.. Почему ноги — главное? Это только у зайцев…»
        «Уши дрожат-дрожат, так неприятно. Уши уноси, пока целы…»
        - Отстань, мне и без тебя страшно… — Пышта всхлипывает. — А вот сейчас ка-ак встану с корточек! Ка-ак понесу Штуку! Подальше. В поле. Вот сейчас…
        А сам сидит и сидит, не в силах шевельнуться от страха.
        «Ох, положи… Моё заячье сердце колотится — рёбрышкам слышно!»
        Человеческое сердце тоже колотится. Человеческим рёбрышкам тоже слышно. Слёзы текут.
        «А вот не положу. А вот сейчас вылезу…» Он прижимает Штуку к груди изо всех сил, чтобы не обронить. И тогда кончики его пальцев начинают слышать, как внутри Штуки что-то ровно тикает, как часы: тут-тут-тут-тут…
        Теперь Пышта знает самую страшную правду: тут она, мина замедленного действия. С часовым механизмом. О ней говорил тракторист. Когда взорвётся — неизвестно. Может, фашисты поставили стрелку на сегодняшнюю ночь, может, как раз на сейчас, может — на потом. Скорей, скорей унести её подальше от всех людей… Бегом! Нет, бегом нельзя. Не потревожить, не толкнуть. Сапёр ошибается один только раз, второй раз — уже некому.
        Нет рядом тракториста. Он бы вытащил из Штуки змеиное жало, она перестала бы тикать так страшно.
        Тракториста нет. Пышта сам должен её унести. Больше некому.
        Тут-тут-тут… — под стиснутыми пальцами.
        Пышта всхлипывает громче. Растопыренными локтями он раздвигает ветки, выбирается на дорожку. Только не оглядываться на спящий детский сад, а то так хочется вернуться!
        Скрип-скрип калитка… Пышта выходит на улицу. Улица тоже спит. В каждом доме спят люди. Спите все мальчики и девочки, с которыми я ещё не успел познакомиться. Вы не бойтесь, я не споткнусь близко от домов, уже немножко видно, светает…
        Тут-тут-тут… — выстукивает потайной механизм, передаёт сигналы захолодевшим Пыштиным пальцам.
        Улица кончилась. Началось поле. Большое поле. Небо светлое, земля ещё тёмная. Положить. Подальше от дороги. Туда, где люди не ходят, машины не ездят. Только не оступиться бы…
        Поле, поле! Да ведь на тебе взошла низенькая густая щетинка — зеленя, хлеб…
        Мимо, мимо. Ногам хочется бежать. Нельзя бежать.
        Кончилось поле. А за ним — вот беда! — строения темнеют. Пахнет навозом и теплом, и бессонная корова мычит. Ферма… «Не бойтесь, коровы, тёлочки и бычки, я от вас подальше унесу, в лес…»
        Тут-тут-тут… Пальцы совсем одеревенели от напряжения. «Не оброню. Сжимаю крепко».
        Тишина на всей земле. Все люди спят. Все птицы спят. Ни звука. Только шаги Пышты. И под пальцами — тут-тут-тут…
        И вдруг кончилась тишина. Неподалёку, где-то в лесу, заработал трактор, зарокотал, заговорил хлопотливо и весело добрым, таким знакомым Пыште голосом.
        «Дяденька Непейвода! Самый нужный, необходимый человек, вы тут, близко! Я к вам, к вам иду! Только не уезжайте, погодите, я иду, я несу!» — Пышта кричит молча, он и крикнуть-то боится. Да и разве услышит его тракторист, — даль такая, и мотор тарахтит.
        «Пусть тарахтит, пусть. Только не замолкай, пожалуйста, не уезжай!»
        Он старается не бежать. Шагает огромными шагами. Опушка… Дорога сворачивает в лес. Корни под ногой. Ступать осторожно… Переступил. «Я иду, иду, только не уезжай!»
        Трактор не уходил, наоборот, звук приближался. Уже слышен скрежет его железных суставов.
        Засветилась глубина леса, заметались чёрные тени стволов. Вспыхнула в луче рыжая листва. И в глаза Пыште ударил издалека ослепительный свет фар. Всхлипывая от нетерпения, от тревоги, от счастья, Пышта шагал ему навстречу, прижимая ношу к груди.
        Неожиданно машина отвернула от Пышты слепящий глаз, упёрлась лучом в чащу и стала. А Пышта сразу узнал, куда пришёл: Высотка!
        Пышта задохнулся и на одну только секунду остановился передохнуть. Осторожно поднёс ящичек к уху. Ухо ничего не услышало, ухо слушало трактор. Но пальцы передали: тут-тут-тут…
        Сейчас Непейвода сделает всё, как надо. Скорей к нему! Ещё сто шагов. Пятьдесят. Двадцать. Совсем близко, уже можно позвать…
        Но — вот беда! — это же совсем другая машина! Бульдозер…
        Две тёмные фигуры спрыгивают на землю. Пышта в испуге отступает назад, в темноту. Маленькие сосенки тычутся в него пушистыми лапами. Выпятив локти, Пышта загораживает Штуку. Наступил на что-то круглое, оно треснуло и чавкнуло под ногой. Едва не поскользнулся. Ступил дальше — опять чавкнуло. Стоп. Дальше ни шагу.
        Хрустя ветками, как медведи, те двое выходят на поляну. Остановились над большим тёмным бугром. Луч карманного фонаря уткнулся в него.
        - Подрежешь эту кучу, — услышал Пышта ненавистный голос Шнырина. — Толкай, вали её в яму. Здесь ям хватает… Сровняешь поверху земличкой. Ясно? За час управимся…
        Он говорит, а тот, второй, молчит. А под пальцами у Пышты: тут-тут-тут…
        - Давай, друг! Я ж тебя выручал, долг платежом красен! — уговаривает Шнырин. — Я ж тебе бульдозер доверил, действуй! Завтра полный автобус этих, сознательных, приедет. А мы с тобой загодя все отбросы в яму, в яму! Шито-крыто! Да пошевеливайся! — Он подталкивает того, другого.
        А тот, другой, покорно шагает к бульдозеру, — неуверенно, словно идёт по плоту, который раскачивают волны.
        И Пышта узнал. Он и в предрассветных сумерках узнал его сразу и забыл обо всём, даже о нетерпеливых сигналах, которые передают пальцы.
        - Не проспался, что ли? — крикнул Шнырин и посветил фонарём.
        Пышта увидел бледное лицо тракториста и глаза, неподвижные, в тёмных провалах. Да он же спит, дяденька Непейвода! Конечно, спит! Некоторые люди умеют спать с открытыми глазами, а лунатики даже ходят во сне!.. Потому он и пошёл так послушно вслед за Шныриным и залез в кабину.
        …Грохот мотора. Лязг гусениц. Ослепительный свет лёг на маленькие сосенки, и они, как медвежата, протянули навстречу свету заголубевшие лапы.
        Бульдозер двинулся прямо на них.
        Хрустнуло. Упали голубые медвежата, распластали по земле нежные лапы. Бульдозер прошёл по ним, как танк. Он вылез на поляну, тупо уткнул луч в бугор и с грохотом опустил нож.
        А нож у него был широкий, и перед железной мордой у него был железный щит-отвал.
        Бугор дрогнул. Стали сбегать с него быстрые комья и раскатываться в стороны. Бульдозер полез на него, давя гусеницами, а бугор скрипел, взвизгивал и чавкал. Он отползал, уступая силе, пока железное чудовище не дотолкало его до ямы. И тогда бугор рухнул вниз, рассыпавшись сотнями комьев, и они со стуком полетели в чёрную пустоту.
        Яма? Да какая ж это яма? Разве тракторист не видит? Это ж боевая траншея! Сюда ребята в экскурсии ходят!
        - Сыпь! Толкай! Утюжь! — Сквозь грохот прорывался голос Шнырина, и бульдозер послушно топтался над траншеей, утюжил, давил, давил…
        А Пышта в смятении прижимал к себе Штуку.
        А небо светлело, и далеко за Путинкой порозовели тонкие облака. Разъяснивалось кругом.
        Скользкий комок вырвался из-под гусеницы и плюхнулся у ног Пышты. И Пышта увидал, что это просто гнилая картошка. Горы гнилой картошки? Мельком подумалось: «Зачем на боевой Высотке столько гнилой картошки?»
        А бульдозер уже тарахтел у другого бугра. Свет фар лёг на бугор, и Пышта замер, поражённый: белый снег… нет, голубой снег. Гора из голубого сверкающего снега!
        Нож с грохотом врезался. Гора ожила. Она зашевелилась и потекла ему навстречу. Ластилась к острой стали, накипала перед железной грудью отвала, поднималась и отваливалась бело-голубой струящейся волной. Она передвигалась…
        «Живая гора! Живая голубая гора… Где я видал такую самую?» — встревоженная память торопила, требовала: вспомни, Пышта!
        И он вспомнил: голубой песок на киноэкране, фильм, который он сам помогал крутить в клубе. Какие же тут отбросы? Врёт всё Шнырин! Это голубой песок, который не речка намывает, его делают заводы. Песчинки — гранулы… Они дают силу хлебу…
        Сейчас на его глазах гранулы затаптывают, убивают! За что?
        - Наприсылали дряни, нянькайся с нею! — кричал во всю свою хриплую глотку Шнырин. — Без химии проживём! Без хлопот! Верно я говорю, друг, а? — орал он, и бульдозер, могучая машина, которая может прокладывать дороги и строить плотины, продолжала свою подлую работёнку.
        Пышта видел: руки тракториста словно превратились в рычаги бездушной машины. Они делали и делали привычные, заученные движения, посылали машину вперёд-назад, вперёд-назад, толкали, сбрасывали голубую гору вниз, вниз, в окоп…
        В окоп?
        - Дяденька Непейвода-а-а!..
        Забыв об опасности, Пышта выскочил из зелёного укрытия. Прижав к груди Штуку, он карабкался на голубую гору рядом с лязгающей гусеницей, проваливался, набирал в сапоги голубого песка и лез, лез… И кричал изо всех сил:
        - Дяденька Непейвода-а! Останови машину!
        - Дяденька Непейвода-а! Останови машину!
        Сверху свесилось злобное лицо Шнырина.
        - Отойди! Задавит!.. А ну отойди, ремня получишь!..
        А тракторист двигал рычаги. Он ничего не видел, не слышал, как будто сердце его оледенело. И бульдозер ревел, давил, распластывал, толкал вниз потоки бело-голубых гранул. Они ложились на дно окопа, в когда-то давно избитую, расстрелянную землю. Там, замурованные, они должны погибнуть, не принеся ни людям, ни растениям радости.
        - Дяденька Непейвода! — крикнул Пышта из последних сил. — Останови! Это твой окоп! Твой!
        Может быть, изо всех слов это было самое, самое нужное! Сквозь лязг и грохот оно пробилось в одурманенную, глухую и слепую память тракториста и растопило его оледеневшее сердце! Только вдруг Непейвода увидал Пышту.
        - Кашевар! Остерегись! — крикнул он в тревоге и рванул рычаги.
        Остановилось железное чудовище. Стало тихо на Высотке.
        - Ты… как сюда… зачем сюда попал, кашевар? — спросил он, наклонившись. И увидел, что Пышта плачет.
        А Шнырин торопил, хватал тракториста за руки:
        - Не теряй времени, друг. Мальчонка подождёт. Уж рассвело. Дел осталось чуток!
        Но тракторист не слушал его:
        - Ты чего ревёшь, кашевар, милый? Ну чего ты, а?..
        Уткнуться бы в его широкую твёрдую грудь, спрятаться от всего страшного.
        Но в побелевших от напряжения пальцах Штука выстукивала: тут-тут!
        - Твой окоп… твой… — задыхаясь от слёз, только и смог повторить Пышта.
        Нет, тогда, раньше, Непейвода ещё не совсем проснулся. Он проснулся сейчас. На его лбу легла морщина, глубокая, как шрам. Он отбросил руки Шнырина.
        - Кашевар, сынок… — Тракторист спрыгнул на землю.
        Но Пышта отступил.
        - Не подходи! — крикнул Пышта. — Она — мина!
        - Мина? — Непейвода весь напрягся, взгляд его стал твёрдым и цепким, и Пышта понял — перед ним Сапёр.
        Умелыми, чуткими пальцами Сапёр вынул ящичек из онемевших Пыштиных пальцев.
        Пышта не знал, что в наступившей тишине уже готов был слететь с языка Сапёра приказ: «Не оборачиваясь, до поля бегом арш!..»
        Но приказ так и не вырвался из сомкнутых губ Непейводы. Он внимательно разглядывал ящичек.
        Пышта только успел заметить перекошенное страхом лицо Шнырина, увидел, как торопливо он сполз с машины и исчез в лесу.
        - С чего ты взял, что это мина? А, кашевар?
        - Она тикает, — сказал Пышта.
        Непейвода приложил ящичек к уху.
        - Тебе почудилось, — сказал он.
        - Ухом не слышно, только пальцами, — сказал Пышта.
        - Пальцами? А ну-ка… — Он подержал Штуку в своих тёмных, вымазанных машинным маслом пальцах. — Нет, не слышу.
        - Да как же? Я всю дорогу слышал! — в отчаянии закричал Пышта.
        - Ты далеко нёс?
        - Далеко. Из самого детского сада. А она все тикает под пальцами, правда же тикает, правда!..
        Непейвода словно о чём-то догадался.
        - Дай-ка я послушаю твоими пальцами, — сказал он. — Не бойся, она не взорвётся. Дай сюда руки. Покажи, как ты её нёс? Вот так?
        Пышта уцепился за ящичек.
        - Я сжимал крепко, чтоб не уронить… — И кончики его пальцев опять побелели от напряжения.
        А Непейвода поверх его пальцев положил свои, большие. И тогда они оба ясно почуяли: тут-тут-тут-тут…
        - А-а, понятно, — сказал тракторист. — Ты сильно сжимал. Пальцы пульсировали. От напряжения. Кровь в них стучала, понимаешь? Повторяла стук твоего сердца. — Он повертел Штуку в руках. — Это не мина, сынок. Нет.
        - Не мина?
        Пышта сразу очень устал. Как поезд, пронёсся в памяти весь его длинный путь. Мелькнула улица без огонька, где он прощался со всеми людьми, и сумеречное поле, где он уберёг ростки хлеба, и тёмные, неосвещённые коровники… Ноги, на которых он так долго шагал, сразу заныли, и руки, которые так крепко сжимали проклятую Штуку, беспомощно шевельнулись. Не мина! А ему было так страшно. Только заяц мог испугаться простого ящичка…
        Захотелось плакать. Но он так устал, что даже заплакать не мог. И он просто присел на пенёк.
        А тракторист держал в руке ящичек и думал: «Сегодня ночью этот мальчик совершил подвиг. Расскажешь, а какой-нибудь дурак посмеётся. «Вот, скажет, смехота, вообразил, что мина!» А смешного тут нет. Он был уверен, что эта Штука грозит людям смертью. Но не убежал. Понёс её подальше от жилья, от людей, от всего, что им дорого. Каждую минуту ждал — взорвётся, и всё-таки нёс… Маленький, под куртёшкой рёбрышки ходуном ходят… Откуда взялась в нём такая силища воли, мужество такое?» И сам отвечал себе тракторист: «Может, ты, Непейвода, и научил его своим примером, когда был ещё настоящим человеком?..»
        Вдруг Пышта увидел: тракторист повернулся и пошёл.
        - Куда же вы, дяденька Непейвода?
        Тракторист, думая свои горькие думы, шагал по траве, голубой, словно от инея, по искорёженным сосенкам. Над заваленной траншеей остановился. Он всё тут узнавал в неясном утреннем свете. Под тем дубом убило Надюшу, связистку. Она говорила: «После победы школу кончу». Не кончила. Теперь кашевар и Анютка в школу бегают. Новое поколение…
        Горестным взглядом окинул втоптанные в землю сосенки: «Аккуратнее надо с подлеском, потоптал гусеницами… Аккуратнее…»
        А орешник с тех пор разросся. Здесь, под орешиной, лежал раненый Степан Коробов, нынешний председатель Совета. Он стрелял, пока руки винтовку держали…
        - Дяденька Непейвода!..
        «Погоди, кашевар, погоди, помолчи, милый…»
        Опустив голову, постоял над голубым, осыпанным гранулами окопом. Тут в окопе прицеплял к поясу гранаты — танки встречать. Когда цеплял, на руках плясал красный отсвет, горел вон тот дуб — снарядом подожгло. А когда спускался к мосту, над головой висела вот эта утренняя звезда. Подумал тогда — осветительная вражеская ракета…
        - Дяденька Непейвода! («Экий настырный кашевар, дёргает за рукав…») Погляди на звезду! Яркая! Точно как ракета в праздник! Будто от салюта осталась! Да?
        - Да, кашевар, да.
        «Протяну руку, поглажу его по тёплой макушке, по шерстяному беретику. Анюта моя, Анюта, вот он, твой дружок, рядом. Ты не знаешь, да и сам он не знает, что сегодняшней ночью был настоящим героем…
        Ну, держись за мою руку, кашевар! Ладошка твоя крепкая. Держись, милый. Никогда тебя больше не подведу. И Анютку. И твою маму, Анютка. Эх, кашевар, как мне трудно, как плохо сейчас…»
        - Ты на чего глядишь, на мост?
        - На мост гляжу, кашевар.
        - А я всё про твой подвиг знаю. Подвиг для всех людей. Вот тут, на Высотке… Тебе сам командующий орден привесил.
        Непейвода наклонился и поднял картофелину. Сдавил, и она чавкнула, расползлась в его кулаке. Он зачерпнул бело-голубого песка, растёр на ладони. «Для всех людей…» — мысленно повторил он, и Пыште почудилось — скрежетнул зубами. Пышта взглянул ему в лицо. Увидел в глазах взрослого человека такую жгучую тоску, что ему захотелось убежать отсюда. Только не одному, а вместе.
        - Пойдём, — позвал он.
        Тракторист протянул руку, она дрожала. Погладил Пышту по синему беретику.
        - Ты храбрый человек, кашевар! — сказал он.
        Но Пышта в ответ замотал головой и жалобно всхлипнул:
        - Он ведь простой ящик, совсем пустой, ненужный…
        - Погоди, кашевар, давай разберёмся, — сказал тракторист. — Ящик этот не простой. Это же ловушка для птиц. Мы, когда ребятами были, тоже такие делали. Можешь синиц ловить.
        - Синиц?! — Пыштины глаза распахнулись, рот приоткрылся от радостного изумления. Так вот, оказывается, какую драгоценную штуку он нашёл! — А они поймаются?.. — спросил он, боясь поверить такому счастью.
        - А как же? Обязательно.
        Хрустнул сушник, качнулась ёлка, из-за неё бочком вылез Шнырин.
        - Хе-хе-хе… — задребезжал сиплый смешок. — Шутник парень, ей-богу, шутник. «Мина», говорит. А какая ж это мина? Хе-хе…
        Нет, и тогда, раньше, Непейвода ещё не совсем проснулся.
        Вот теперь Пышта увидел: с небритого, худого лица, из тёмных теней, глянули на Шнырина полные ненависти, проснувшиеся глаза.
        Ошпаренный этим взглядом, Шнырин отступил назад.
        - Уважь, выручи, Непейвода… Я тебя выручал, когда шестерёнка понадобилась… Ты не сомневайся, я тебе заплачу! Только давай скорей заравнивай… И — шито-крыто!..
        Непейвода подошёл. Взял его обеими руками за пиджак и тряхнул. Так тряхнул, что голова Шнырина мотнулась и шляпа покатилась по земле.
        - Шкура ты! — сказал Непейвода гневно. — Разрослась погань на нашей земле! Народное добро сгноил, свёз сюда втихомолку, а теперь с землёй сровнять?! А заодно память народную сотри с лица земли, лишь бы твоя шкура уцелела?! — И он опять тряхнул Шнырина.
        - Дяденька Непейвода! Не бей его! Ну его! — закричал Пышта.
        - Не бойся, не ударю. Руки марать не стану. Его народный суд будет судить. Я не промолчу, всё скажу…
        - Не скажешь! — взвизгнул Шнырин. — Ты, ты закапывал, не я! Ты бульдозер вёл, не я! Лучше помалкивай! Тебя тоже засудят!.. — Шнырин дёрнулся, пытаясь освободиться. — Отпусти руки!..
        Но тракторист не отпускал рук. В удивлении он смотрел на них. Странное дело: как в тот далёкий боевой день, загорался сейчас на его руках багряный отблеск. И всё вокруг — и седая трава, и тёмная хвоя, и бело-голубой окоп, — оживая, напитывались алым светом.
        - Солнышко всходит! Утро же! Пойдём, дяденька Непейвода! — позвал Пышта. — Пойдём же!
        Тракторист отпустил Шнырина, и тот поспешно одёргивал пиджачишко и встряхивался, словно побитый пёс. Он бормотал угрозы, но ни Пышта, ни тракторист не слушали его.
        - Всё скажу, не надейся, — сказал тракторист. — Пусть и меня судят. Я поднимусь. Потому что мне дороже нет этой земли. Я за неё воевал. Я на ней хлеб растил. Я к ней вернусь. А тебе доверия народ не вернёт. Потому что тебе ничего не дорого, кроме твоей шкуры…
        Он крепко взял Пышту за руку, и они пошли напрямик через лес, по сучьям, по бурелому, спрямляя дорогу, чтобы дойти поскорей. И Пышта нёс в руке ловушку для синиц.
        Глава 23. Большой сигнал в честь Пышты
        - Мы куда идем? — спросил Пышта.
        - В Совет.
        Пышта заволновался:
        - Ты про картошку скажи, пышто она гнилая, а про гранулы не говори. И ты им про орден скажи, и про танки, и про подвиг, тогда суд тебя не засудит, пышто ты герой! — выговорил он быстро, как подсказку, словно тракторист у доски, в классе, и не знает, как решить задачу. Но тракторист подсказку не принял.
        - Ты эти мусорные мысли из головы выкинь раз и навсегда! — предупредил он. — Не хватало, чтоб я боевыми заслугами спекулировал, как торговка.
        Пышта сейчас же вспомнил шныринскую бабку, и как ей дружно кричали из автобуса: «Пережиток капитализма!»
        - Скажу всю правду, — твёрдо сказал тракторист. — Иначе дышать нечем. Иначе сорнякам вся земля, а живое — погибай. Понимаешь? Ну, подрастёшь — поймёшь…
        Вошли в районный центр, в Прудки. Пышта издали узнал Совет — по флагу на крыше и по машинам у входа. Ух ты! Пять грузовиков, легковушка, два мотоцикла и велосипеды. Почему столько?
        Девушка — телогрейка внакидку — выскочила из дверей Совета, заметила тракториста:
        - Вы что ж не на совещании, товарищ Непейвода? Все механизаторы собрались!
        Он не ответил. Он стоял и смотрел на флаг. И Пышта стал смотреть тоже.
        Высоко на ветру, в небе, флаг тёк, словно алая река. Алые волны рождались у древка и сбегали с кумача в голубое утреннее небо. А там они не исчезали, а просто становились невидимыми, и они, конечно, бежали дальше и дальше, вокруг всей земли.
        Пышта и тракторист постояли немного.
        Тревожась, Пышта спросил:
        - А вдруг они тебя присудят к самому страшному — к НИЧЕГОНЕДЕЛАНЬЮ?
        - Может быть. — Тракторист ответил тихо, наверно, задохнулся от ветра, который дул с полей. — Анюте передай: пусть поверит мне, пусть ждёт.
        - Она подождёт, — уверил Пышта. — Конечно, подождёт. И я.
        Тракторист кивнул. Продолжал:
        - Скажу Совету: «Доверьте, товарищи, допахать. Земля ждать не может. Допашу — тогда судите…» — Он помолчал, сунул кепку в карман, пригладил ладонью короткий ёжик волос. — Если не доверят, — сказал он, — тогда нам с тобой расставаться. Совет отправит тебя к твоим Непроходимимам… Обожди меня тут, на крыльце. Может, я задержусь. Там совещание, людей много, сразу о своей беде не заговорить…
        Он обтёр сапоги и переступил порог.
        Пышта уселся на деревянные перила — ждать. Ему хотелось побежать за трактористом в Совет, найти председателя Коробова. Он бы ему всё рассказал про танки и про подвиг. И ещё про Шнырина и про его бабку. Он бы даже рассказал всю чистую правду сам про себя — что кур переметил, и всякое другое, разное. И пусть лучше его бы, Пышту, опять судили, а не тракториста.
        Он ждал, ждал, разглядывал свою ловушку для синиц и вдруг почувствовал, что хочет есть. Стали ему представляться вкусные вещи, вроде жареного гуся. Ну, гуся-то он на Майкиной свадьбе поест, а сейчас бы сосисок или хоть котлету. С картошкой. А если уж никак нельзя котлету, тогда хоть кусочек хлеба. Он пошарил в карманах, но нашёл только осколок мела. И стал рисовать на перилах треугольных спутников. Потом стал писать на них: «СССР». Мел уже кончился, а тракторист всё не возвращался.
        Вдруг подъехал голубой автобус, а из него выпрыгнула Майка, из-за баранки вылез взъерошенный Женя, и Владик аккуратно сошёл на землю в пальто, кашне и шляпе и с киноаппаратом. Не с тем, которым снимают, а с тем, которым показывают.
        Все они зашумели:
        - Он здесь, здесь, он тут, тут!..
        Больше никто из автобуса не вышел.
        - А где Фёдор? — заволновался Пышта.
        - Ты куда среди ночи удрал? Где пропадал? Выдрать тебя мало! — Майка ухватила его за ухо.
        Но, к её удивлению, Пышта повернул голову к ней, чтоб ей удобней было. За ночь случилось столько всякого важного и трудного, что Майкины пальцы на ухе показались ему сущим пустяком.
        - Где Фёдор? — спросил он настойчиво.
        Майке стало неинтересно держать его за ухо, раз он не обращает внимания. Она отпустила ухо.
        - Там Фёдор. — Она указала на дверь Совета. — Ты ответишь или нет — где ты пропадал? Быстро!
        А он не знал, как объяснить быстро всё, что случилось с ним со вчерашнего вечера.
        - А зачем Фёдор там? — спросил Пышта.
        Женя объяснил:
        - Там механизаторы собрались. Председатель товарищ Коробов попросил Фёдора рассказать о неполадках, какие нам встретились. Мы фильм несём, покажем машины, оставленные без присмотра, без ремонта. И покажем мастерские, где хорошо поставлено дело… Я тебе ответил, теперь отвечай ты.
        Пышта соскочил с перил:
        - И я с вами туда.
        - Это исключено, — сказал Владик. — Детей на заседание Совета не пускают. Ты нас тут подождёшь.
        - А я голодный, — сказал Пышта сердито.
        - Не умрёшь, потерпишь, — ответила Майка. Она ж не знала, что он ни крошки не ел со вчерашнего вечера. И они вошли в Совет.
        Он уже посидел на перилах верхом, и боком, и даже свесившись головой вниз, и стал зевать от скуки и от голода, когда дверь наконец открылась. Пробежала та самая девушка — телогрейка внакидку, — поглядела на Пышту как-то странно:
        - Ты Непейводу ждёшь?
        - Да.
        - Н? тебе подсолнышков, погрызи… — и пересыпала ему из кармана в его карман кучу семечек.
        Потом вышел высокий парень. По тому, как куртка его знакомо блестела от машинного масла, Пышта решил — наверно, тоже тракторист или слесарь. Увидал Пышту, остановился:
        - Непейводу ждёшь? Сейчас выйдет. Небось ты уж тут заснул, не спавши всю ночь?.. («И откуда знает, что я не спал?» — подумал Пышта.) На, пожуй вяленую… — и вынул из кармана и развернул отличную воблу.
        В третий раз дверь скрипнула — вышли шофёры. Поглядели на Пышту, подмигнули ему ласково, разошлись к своим машинам. Потом один вернулся, принёс ему кусок домашнего пирога:
        - Устал дожидаться-то? Поешь…
        Пышта ел пирог, обгладывал воблу и удивлялся: из дверей выходили ещё всякие незнакомые люди, и все они Пыште кивали, улыбались, говорили добрые слова.
        И вдруг вышел Непейвода.
        Пышта спрыгнул с перил, бросился навстречу:
        - Ну что, что, что тебе сказал Совет?
        Тракторист погладил Пышту по синему беретику.
        - Совет сказал: «Иди, Непейвода, накорми мальчонку обедом в столовой. Купи ему на сладкое две порции мороженого, а можешь даже три. Потом уложи его спать вон в том голубом автобусе, он ведь всю ночь не спал, а ему сегодня в далёкий путь, обратно в город. Ну, а тогда уж иди, Непейвода, и паши. Выполняй задание». Доверили, кашевар. Понятно тебе?
        Пышта засмеялся от радости, обхватил тракториста двумя руками и уткнулся лбом ему в грудь. И тракторист тоже засмеялся.
        - Ты чего бодаешься, бычок! — и гладил, гладил, гладил его по макушке и по плечам.
        - Только непонятно, откуда Совет узнал, что я не спал? — спросил Пышта.
        - Догадался, наверно…
        Неулыбчивый тракторист, улыбаясь, шёл по улице к столовой, а рядом с ним, вприпрыжку, шёл Пышта и нёс ловушку для синиц. И голове у него, словно песня, кружились слова: «Две порции, две порции, а можно даже три!»
        По улице вслед за ними шло обедать много народу. Позади них шли шофёры, крутили в руках на цепочках ключики от машин. Пышта на шофёров оглядывался, потому что они задавали ему всякие вопросы. Обязательно им нужно было узнать: и сколько ему лет, и про маму, и про Майку, и про школу. А Пыште из-за этого приходилось идти задом наперёд.
        - Значит, будем теперь синиц ловить? — спросил один шофёр.
        - Будем! — ответил Пышта и споткнулся.
        Тогда уж они оставили его в покое.
        Когда был съеден обед, Пышта затосковал о Фёдоре. Захотелось его увидеть поскорей, и он даже не съел третий вафельный стаканчик от мороженого.
        - Пойдём, пойдём! — торопил он тракториста.
        Они пошли, и шофёры пошли тоже.
        Майка выпорхнула из автобуса, и все шофёры ей улыбнулись. Но она глядела только на Пышту. Фёдор без бороды, похожий на огромного мальчишку, в один прыжок выпрыгнул из автобуса. И Женя. И Владик.
        - Вот. Привёл, — сказал тракторист и вздохнул. И погладил Пышту по синему беретику. — Хороший у вас человек растёт, — сказал он Майке.
        А Майка наклонилась, поцеловала Пышту в ухо, отчего он чуть не оглох, и шепнула:
        - Братёныш…
        А Женя сказал ему ласково:
        - Ну и тип, — и прижал к себе.
        А Владик-докладик отцепил значок с атомным ледоколом «Ленин» и сказал:
        - Дарю.
        А потом достал из автобуса Пыштину консервную банку. Лицо у Владика было удивлённое.
        - Точно известно, что из варёных косточек деревья не растут, — сказал он. — Но случилось то, чего не бывает: она проросла.
        Пышта с удовольствием пощупал маленький крепкий росток. А Женя сказал:
        - Чего не бывает, того и быть не может!
        А Майка прибавила:
        - Просто наш дед никогда не кипятит фрукты насмерть. Он их греет. И даже самая упрямая костяная косточка раскрывает броню и даёт росток.
        А Фёдор не сказал ничего. Пышта шепнул:
        - Пусть ты опять будешь бородатый.
        - Ладно, — кивнул Фёдор. И, к удивлению всех людей, он стал на руки и прошёлся вокруг автобуса вверх ногами.
        - Ты с ума сошёл! — хохотала Майка.
        - Ничуть, — ответил Фёдор, — просто сегодня я самый счастливый человек на планете!
        И Пышта сейчас же тоже сделался самым счастливым человеком на планете. А почему — об этом знал только он с Фёдором и мы с тобой, читатель.
        Все влезли в автобус. Пышта опустил раму окна. Внизу, на земле, стоял тракторист и Пыштин знакомый — председатель Коробов. Председатель Коробов говорил трактористу:
        - Ты не был на совещании, а мы сегодня постановили, что и контора «Техника» и нефтебаза будут открываться рано утром.
        - Давно пора, — ответил тракторист.
        - Пока мы возле «Техники» ждали, мы бы лучше успели в кино сходить, — сказал Пышта, высунувшись из окна.
        - Не вмешивайся в дела взрослых! — прикрикнула Майка.
        Председатель Коробов протянул руку, и Пышта вложил в неё свою.
        - До свидания, Пышта. Я рад был с тобой познакомиться.
        - И я рад, — сказал Пышта.
        Фёдор сел за руль. Пышта огляделся: жаль, Анюта не пришла. Но она не знала, что Пышта уезжает.
        - Теперь без остановок домой! — сказала Майка.
        - Нет! — подскочил Пышта. — Надо в детский сад заехать!
        - Это совсем в другую сторону! — объяснил Владик строго.
        - А мне нужно! — Пышта от волнения прыгал на скамейке.
        - Ты там забыл что-нибудь? — спросил Женя.
        - Да! Ломаную машину, заводную, она жужжит!.. Она ничья, моя!
        - Из-за такой ерунды делать крюк? — удивился Владик.
        А Майка утешила Пышту:
        - Дед тебе купит новую машину. Поехали!
        И Пышта понял, что ему нипочём, никак, ни за что их не убедить. И тогда он заревел. Больше ему ничего не оставалось. Он ревел по всем правилам, как дикий медведь, и подвывал, как шакал, и жалобно повизгивал, как кутёнок:
        - Не хочу-у нову-у-ю-у! Хочу стару-у-ю-у!
        Тракторист стучал в раму окна, огорчённо приговаривал:
        - Кашевар, такой парень, боец, прямо-таки герой, а ревёшь словно маленький ребёнок, а?
        - Ну и пу-у-у-сть ребё-ё-нок… — ревел Пышта, и слёзы сыпались из его глаз, как горошины из раскрывшегося стручка. — Пы-ышш-то новую нельзя разви-и-инчивать на ви-и-интики, а там пружина и колёсики жужж-жж-ж-жат…
        Тут Фёдор решительно вмешался. Он сказал так:
        - Я никогда не уступаю рёву, меня такими штучками не разжалобишь. Но я механик и понимаю, что колесики, винтики и пружина — вещи, человеку чрезвычайно нужные. Я согласен сделать крюк и заехать в детский сад.
        Пышта смолк, будто его выключили, как радио. Он всхлипнул ещё раз: просто с разбегу не мог остановиться. А тракторист протянул в окно руку и потрепал круглую Пыштину голову. А председатель Коробов засмеялся и сказал Майке:
        - Техника! Наше мужское дело.
        - А новую я тоже хочу! — сказал тогда Пышта.
        Он поглядел в окно: хорошо, что Анюта не пришла, не слышала его рёва. Он оглядел всю улицу: жаль, что не пришла, ведь он уже перестал реветь.
        - Я напишу Анюте письмо, — сказал он трактористу.
        - А мы с ней напишем тебе ответ, — пообещал тракторист.
        И они оба улыбнулись. Пышта высунулся и поцеловал тракториста в колючую щёку. А Женя придержал Пышту за курточку, чтоб не вывалился.
        - Кашевар… — сказал тракторист тихо. — С тем, с Зелёным змеем, покончено, даю слово солдата…
        Внезапно всё вокруг загудело — протяжно и торжественно, как огромный аккордеон. Это шофёры все разом нажали сигналы машин.
        - Они тебя приветствуют, Пышта. И желают тебе и твоим товарищам хорошего пути, — сказал председатель Коробов.
        Пышта, радостный и гордый (вон у него сколько шофёров знакомых!), помахал им рукой и поднял высоко, показал, какую он везёт домой замечательную находку — ловушку для птиц. Жаль, не мог ещё показать и ту заводную машину…
        Заработал мотор. Тракторист снял руку с окна:
        - Будь здоров, кашевар, летом приезжай в гости!
        Вдруг Пышта опять высунулся.
        - Дяденька Непейвода! — крикнул он. — А когда танки в бой пошли, если послушать, правда похоже — трактора пашут?
        Автобус двинулся.
        - Да, — сказал вслед Непейвода. — Ты верно сказал. Когда трактора пашут, это точно: в бой пошли.
        Автобус бежал по улице. Последние листья на голых ветках махали ему вслед, как маленькие алые флаги.