Библиотека / Детская Литература / Усачева Елена : " Механизм Чуда " - читать онлайн

Сохранить .

        Механизм чуда Елена Александровна Усачева
        …Ей хотелось слушать музыку через наушники — чтобы звучала только для нее, ни для кого больше. Хотелось танцевать. И чтобы Антон улыбнулся. Но он хмурился, отворачивался, вел себя странно. Он был вроде бы с ней, а вроде — сам по себе. Колючий, как ежик, парень, нарушающий все законы мира. Ева пыталась понять его — и не могла. Попробовала заставить Антона ревновать — но стало только хуже. Что-то сломалось в механизме Вселенной, и прежде понятная, беззаботная жизнь запуталась, как провода от наушников. Еве нужно было чудо. Машина времени, чтобы вернуться на пару недель назад и все исправить. Но чудеса не случаются сами по себе…
        Елена Усачева
        Механизм чуда
        Глава первая
        Ей хотелось
        Ей хотелось спать. И еще немножко есть. Хотелось плакать. Танцевать, слушая через наушники музыку, чтобы только ей и никому больше. Хотелось покрасить ногти в ярко-красный цвет и чтобы держался долго, как гель, но не гель — его потом так тяжело смывать. Хотелось красивое платье в пол и чтобы браслеты бряцали на запястьях. Чтобы была тонкая рука. Хотелось, чтобы позвонил он. Хотелось болтать по телефону долго-долго. Хотелось сидеть в его комнате и слушать, как щелкают клавиши под его пальцами, в каждой вещи слышать его запах.
        С желаниями все понятно. Даже с нежеланиями не было путаницы. Оставалось разобраться с реальностью, а она подводила.
        Спать ей сейчас никто не даст. Еда — в холодильнике, но какая-то не та — котлеты с картошкой. Если сейчас разревется, до вечера лицо будет опухшим. Еще и голова заболит. В наушниках перетерся проводок, звук проходит через раз — проводок надо держать пальцами, а в таком положении особенно не потанцуешь. Яркий лак — развернут в школе и заставят смывать. Откуда взяться платью, тоже непонятно. Тонкие запястья со звенящими браслетами — это все равно что требовать, чтобы прямо сейчас выросла грудь, ноги стали длинными и стройными, а талия осиной. А вот и звонок… Но не от него.
        - Ое! — оглушающе пророкотало в трубке. — Май литл герл! Ты идешь ко мне?
        Стив. Приземист, крупноват. Лицо круглое, прыщавое и бледное. Коротко стрижен, но неизменно взъерошен. Глаза покрасневшие. Губы обветренные и покусанные, трещинки в уголках. Ходит в старой потертой коже — штаны и жилет. Белые рыхловатые руки с красными пупырками на плечах. Бррр. А! Еще любит музыку. Он главный в их компании спец по группам.
        - Кто у тебя там?
        - Пушкин!
        Кто б сомневался, что этот прибежит первым.
        - Он, кстати, мечтает о тебе, — крикнул Стив, и в трубку тут же ворвался другой голос:
        - Евка! Мать! Ты чего зависла? — Голос, как у учителя, требовательный. Или как у следователей в старых фильмах.
        - Думаю, что с собой взять — рубанок или электропилу, — пробормотала она. Пушкина никто не любил. Потому что Пушкин.
        - Тащи все! На месте разберемся. С бензопилой осторожней. Был у меня дружок. Поехал он с папой в лес за дровами. Пока папаша бегал между елок, дерево хорошее выбирал, дружок решил пилу проверить. Дернул стартер, не удержал в руке, чиркнул по ноге. Пока до больницы довезли, пришивать уже было нечего. Помер от потери крови.
        Это как всегда.
        - Хорошо, не буду заморачиваться на бензопилу, возьму сразу пистолет для гвоздей.
        - Для гвоздей? — не теряя делового тона, уточнил Пушкин. — Это вещь. Как в фильме… забыл название.
        - Ежик пришел? — Задавать вопросы надо было до того, как Пушкин начнет рассказывать истории.
        - Ползет уже. Ты тоже не тяни.
        И дал отбой.
        Ползет. А мог и позвонить. Мог зайти. Она бы чай приготовила. И бутерброды нарезала бы. Он бы починил ей наушники. Но Ежик не позвонил. Не пришел. Мысли не прочитал.
        Глянула на телефон. Забыла спросить, как там Маша-Саша? Если уже появились, то и ей можно собираться.
        Собираться… На кровати лежало то, что надо было надеть. Очки летчика времен Великой Отечественной (в инете купила). Браслеты из толстой цепочки (купила на сайте распродаж). Широкий черный пояс с тяжелой бляхой (раскопала в шкафу среди хлама). На нем серп и молот и что-то еще затертое. Волосы густо намазала воском, теперь топорщатся почище частокола — от резких движений между прядями свистит воздух. Легинсы. Юбка. Кожаная куртка. На руки кружевные перчатки с обрезанными пальцами. Стимпанк, так стимпанк. Хорошо бы придумать машину времени и отправить Стива к динозаврам. Пускай он их учит маршировать под барабан и выкрикивать дроби. И что она на него злится? Стив ни при чем. Отдал квартиру под вечеринку. А злится она потому, что нет того, кто просто обязан быть.
        Крякнуло — в соцсети письмо. Не то, не то. Вот оно!
        «Ты где?»
        Тут. Это Машка. Пушкин достал ее рассказами, Машка ищет защитников.
        «Иду! Ежик пришел?»
        «Здесь давно. От его музыки уши болят».
        Поймает Пушкина — голову оторвет. Зачем соврал, что Ежик только идет? На секунду задержала дыхание, вспомнив фигуру, поворот головы, услышав запах, и начала быстро одеваться. Глаза подвела черным, бровки домиком, помада красная. Видок — прощай, мама, мы с тобой не встретимся в этой жизни.
        На улице темно, фонари горят через раз. Если идти медленно, то прохожие успевают тебя рассмотреть и удивиться. Каждому в ответ хочется сказать что-нибудь злое. Чтобы не трогали. Чтобы оставили свои комментарии при себе. Если прибавить шаг, становится не только видно, но и слышно — начинают звенеть цепочки. Впрочем, плевать. Она припустила бегом. Тяжело забухали гриндерсы. Чуть не сбила парня. Их трое, но налетела она на одного. Высокий. В очках. Взгляд удивленный.
        - Танк, что ли?
        - Сам — танк!
        И что-то еще, что увидела, но не запомнила. Какая-то деталь. Неважно.
        Улица, машины, грязь. Светофор далеко. Красный. Машины стоят. Рванула через дорогу. Откуда этот грузовик взялся? Черт косой, ботинки забрызгал.
        - Евка! — повисла на шее Машка. — Что так долго?
        В коридоре неслышной тенью возник Саша. Косуха — это, конечно, сила. Она способна изменить кого угодно. Даже тихого Сашу. Он как будто раздался в плечах и приобрел… Что-то приобрел, короче. От Машки немилосердно пахнет дешевым лаком для волос. Этот запах убивает таракана, а людей делает крепче. Маша в черном. Вместо пояса связка проводов с клеммами, на шее елочные лампочки.
        - Ты изображаешь электрика? — осторожно спросила Ева.
        - Дура! — легко бросила Машка. — Это кул. Смотри, что у меня есть! Сашка! Неси!
        И Сашка принес. Он был очень послушный, этот милый Саша, прямо хоть себе забирай. А принес он огромную фару на длинной ножке. В его руках фара была похожа на гигантский глаз инопланетянина.
        - Откуда это?
        - С трактора! Правда, круто!
        Фара была выпуклой — чистый глаз. Сзади металлический корпус. Тяжелая. «Ножка» шершавая. Бульк — инопланетный корабль уходит под воду.
        Грохнула музыка, заставляя вздрогнуть.
        - Убей своего Ежика, пожалуйста, пока я это не сделала, — крикнула Машка, забирая фару.
        Фара — это вещь. Такую бы вместо лампы на стол. Настоящий прожектор!
        Вибрация от басов шла по полу, ударялась в пятки, музыкальный сквозняк шевелил подол юбки.
        Стив с Ежиком прилипли к компьютеру. От внезапной тишины заложило уши.
        - Евка! Быстро увидела меня и поздоровалась!
        Пушкин высок, худ, ушаст. Постоянно улыбается, демонстрируя щербинку между передними зубами. Не человек, а Чеширский Кот. И как Чеширский Кот — болтлив.
        - Привет, классик! — Ева выставила руку, чтобы Пушкин к ней не приближался, а то ведь кинется целоваться. Этот может. — Что хорошего?
        - Да что у меня может быть хорошего? — радостно сообщил Пушкин. — Живу. Но лучше жить, чем не жить. Вот у нас вчера в классе один пацан. Нормально так — пошел в столовую обедать, взял булку, взял компот, а в компоте была сливина. Он ее съел и подавился косточкой.
        - Помер? — Концовки в историях Пушкина были одинаковые.
        - А кто его знает! — погрустнел Пушкин. — На «Скорой» увезли. Лежит в реанимации. Наши хотели к нему сходить, а их не пустили.
        - Ничего, еще помрет, — подбодрила она его.
        - А чего помрет? — стал возвращаться к жизни Пушкин. — Это же обыкновенный компот был!
        Ева отвернулась. Сдался ей этот Пушкин. Почему с ней разговаривает он, а не кто-то другой? Стив приветственно махнул рукой. Ежик так и сидел, упершись взглядом в экран. Другой… и ничего тут не поделаешь.
        - А вообще, может, конечно, помереть. — Пушкину было все равно, слушают его или нет. — Из вредности, потому что должен мне сто рублей.
        - Ты ему напомни. Он непременно помрет.
        Пушкин посмотрел на нее пристально. Очень внимательно. Словно запоминал перед долгой разлукой.
        - А где рубанок? — спросил он, резко сменив тон. — Ты ж обещала. А вообще, нормально так выглядишь. Пояс где оторвала?
        - От деда-партизана достался.
        Колонки подпрыгнули, выплевывая новую порцию панк-рока.
        - О! «Абней» нашли! — обрадовалась Маша. — А то до этого все своим Джоником грузили. Тебе ведь тоже не нравится Магнифисент?
        - Дуры! Ничего не понимаете!
        Ежик так и не повернулся. Крикнул, глядя в экран.
        - Где остальные? — Если не смотреть на согнутую спину, то становится полегче. И Ева решила не смотреть. Как будто здесь смотреть не на что.
        Маша-Саша сидели на диване, трогательно держась за руки.
        - Левшин в магазине застрял, — доложила Маша.
        - Нашли кого посылать, — проворчала Ева. — Он к завтрашнему утру только вернется.
        - С ним Катрин, — нежно улыбнулся Саша.
        - К завтрашнему вечеру.
        - Не веришь ты в силу любви. — Маша прижалась к Саше.
        Взгляд невольно скользнул по сидящим у компа. Во что тут еще можно было верить? Только в нее одну, но в фантастических книгах.
        - Ты видела, что Стив себе забабахал?
        Маша ткнула пальчиком в сумрак комнаты. Там висели качели. В самом углу. Сильно, конечно, не пораскачиваешься, но качели в комнате — все равно круто.
        - Как это он так? — Ева коснулась канатов, держащих сиденье.
        - Говорит, там раньше турник висел.
        - А ты знаешь, что здесь до этого турника было? — как всегда незаметно подкрался Пушкин.
        Ева глянула на вкрученные в потолок крюки.
        - Страшное дело, — невероятно деловым голосом сообщил Пушкин. — Тут один чувак повесился.
        - Сразу на двух крюках?
        - Петля рядом с ним была пуста. Он договорился со своей подружкой, что повесятся вместе, но она в последний момент испугалась и убежала.
        - А он побежал за ней.
        - Куда побежал? — обиделся Пушкин. — Он же помер.
        - Потому и помер. Забылся, рванул за любовью, табуретка из-под ног и выскочила.
        Пушкин на мгновение завис, переваривая информацию. Губы его расколола неприятная улыбка.
        - А знаешь, — прошептал он; вблизи особенно были видны потертости лица — между бровями, на скуле, на бровях, — когда человек вешается, он не от удушья умирает, а оттого, что у него ломаются шейные позвонки. Хрясь, и все.
        Для наглядности он хрустнул пальцами. От такой демонстрации оставалось только поежиться, сглотнуть и отступить.
        Музыка снова скакнула. Теперь это было что-то совсем незнакомое. Протяжно завыл контрабас, встроился довольно звучный голос, его подбодрили барабаны. И какой-то еще был инструмент, который Ева определить не смогла.
        - Чего это? — сунулся к компу Пушкин. — Ааааа, я знаю этих чувачков. Это же «Коппелиус». Кстати, — повернулся он к слушателям, — вы знаете, что на самом деле они все родились в начале девятнадцатого века, занимались черной магией и знали Гофмана. Их накрыла инквизиция. Они вместе взошли на костер и, умирая, произнесли заклятья. Теперь они живут вечно, и если сходить на их концерт…
        - Какая инквизиция в начале девятнадцатого века? — воскликнула Ева. — Инквизиция когда была-то?
        - Спокуха, сеструха! — радостно вклинился в разговор Стив. — Для твоего сведения: последнюю ведьму забили камнями где-то в Германии аккурат сто с небольшим лет назад.
        - Костры инквизиции пылают до сих пор! — обрадовался такой поддержке Пушкин. — По истории что-нибудь не так сказал — все, считай, костерок из парт тебе уже можно складывать.
        - Трепло, — выпрямился Ежик и потер глаза. — «Коппелиус» лет десять назад впервые появился. Можешь полюбоваться.
        Когда он отклонился, стал виден экран. На нем монохромная фотография: несколько мужиков в цилиндрах, старинных длиннополых фраках и пальто, выбеленные лица, ярко подведенные глаза. У одного круглые черные очки. В руках контрабас, альт и кларнет. Круто. Кларнет у панк-группы. Выглядят они вполне себе на восемнадцатый век. Но Пушкина все равно хотелось поддеть. Да и неувязку с инквизицией исправить.
        - И Гофман тут совершенно ни при чем, — вставила Ева.
        - Коппелиус — герой его книг. — Ежик говорил, зевая и потягиваясь. — Темная ты какая-то.
        И повернулся.
        Он был розовощек и кудряв. А еще он был рыжим. И от одного взгляда на него у Евы перехватывало дыхание. Так бывает. Ты все отлично понимаешь — не для тебя, не красавец, не любит, — но ничего не можешь с собой поделать.
        - Читала я «Маленького Мука». — В голове крутился Щелкунчик, но произнеслось почему-то другое.
        Наступила тишина. Совершенно неожиданная. Перед этим музыка гремела, а теперь вдруг стало тихо. И никто не спешил сказать первое слово.
        - Евк, у тебя все хорошо? — наконец тихо спросила Маша.
        - Ое, — щелкнул пальцами Стив. — Евка Гофмана с Гауфом перепутала.
        - Ну, ты совсем, — тяжело вздохнул Ежик и снова сгорбился около экрана.
        Ева зажмурилась, понимая, что сейчас расплачется. Нет, не из-за того, что ошиблась — подумаешь, имя перепутала. С кем не бывает! Обидно было, что сказал Ежик.
        - А вы знаете, — медленно начал Пушкин, — что Гауф умер в двадцать четыре года?
        - Е! Его смерть была трагична, но красива, — подхватил Стив.
        - Хуже! — Пушкин наградил Стива своей фирменной злобной улыбкой. — Ты представляешь, как выглядит умирающий от брюшного тифа? О! Это жуткое зрелище!
        Он согнулся, словно у него болел живот, издал хрипящий звук, грохнулся коленями об пол, подпрыгнул, дотягиваясь до Евы. На мгновение его пальцы вцепились в руку мертвой хваткой. Было больно, но настолько неожиданно, что Ева не успела ничего сказать.
        - Вот! — торжественно показал Пушкин на следы от своего захвата. — Вот так выглядят розеолы. Они вскакивают у заболевших. О вздутом животе, сером налете на языке я уже не говорю.
        Ева сглотнула — по горлу словно теркой прошлись.
        - Вы что тут?
        Появившийся в комнате парень был… был… необычным.
        - Отомри, — прошептала Машка. Тихо так, одними губами прошептала, но Ева услышала и опустила глаза. Какая-то она сегодня задумчивая.
        У парня было узкое бледное лицо, густые буйные черные вихры. Темные удивленные глаза. Он чуть сутулился. Это из-за роста. Высокие всегда сутулятся. В руках держал железную раму с прикрепленными к ней проводками, пружинками, гирьками. Сама рама была усеяна шестеренками, валиками с мохнатящимися барабанами, позвякивала цепями.
        - О! — перестал умирать Пушкин. — Евка, смотри! Бог пришел. Сейчас станет жарко.
        - Что вы тут стучите? Я же сказал, сам все сделаю.
        Парень говорил негромко и спокойно. Голос совсем не вязался с тем, о чем он спрашивал. Вроде как должен быть недоволен шумом, а спрашивает тихо. Кого-нибудь разбудить боится? Он был одет в черные брюки и черную водолазку — цвет подчеркивал худобу.
        - Мы поклонялись богу солнца, — хитро прищурился Пушкин. — Взывали к нему. Он пришел. Кстати, это — Ева.
        Парень еле заметно поморщился.
        - Привет! — повернулся он к Еве. — Я — Ра. Меня этот клоун привел.
        Пушкин снова грохнулся коленями об пол, взметнул руки над головой.
        - О, великий Ра! Мудрость свою яви нам! Да не погаснет над нами солнце!
        - Чего он опять орет? — в дверном проеме появилась копия худого парня с точно такими же буйными вихрами.
        - Птах, знакомься! — Ра резво схватил Еву за руку и потащил к своему двойнику. — Это Ева! А это — мой брат, Птах.
        - Как? — После ошибки с Гауфом Ева не спешила проявлять свои знания.
        - Солнце! Над нами взошло солнце! — бился на полу Пушкин.
        - Это еще что! — хмыкнул от компьютера Стив. — У них есть третий брат. Зовут Гор.
        - Привет, Ева! — радостно тряс руку новой знакомой Птах. Или это уже был его брат? — Если запутаешься, ерунда. Мы похожи! А имена нам давал дед. Он известный египтолог. Вот мы и оказались солнечными богами! Редька! Держи! Ты искал коммутатор.
        - Ое! Вы собрали! — Стив маленьким танком прошелся по комнате, сметая все на своем пути.
        - Еще нет! — Ра махнул перед собой рамой, свистнули провода и пружинки.
        Ева отступила, уходя из зоны поражения — увлеченный Ра не видел, кто с ним рядом. И столкнулась с застывшим посреди комнаты Пушкиным.
        - Солнечные божества — Птах, Ра и Гор, — тихо произнес он. — Ра правил в Гелиополе, Птах в Мемфисе, а Гор… уже не помню где. Птах среди них самый интересный. Он сама вечность, по ту сторону творения. Антиматерия. Прикинь? Винни Пух про него правильно сказал: он вроде есть, и его сразу нет.
        - Слушай, — покосилась на него Ева, — тебе не надоело?
        - Ты? Смертельно! Да и выглядишь ты сегодня хреново.
        Он тут же исчез. Побежал выражать восторги железной раме. Ева привычно глянула на согнутую спину у компьютера. Музыка смолкла, из динамиков доносилось быстрое щелканье — Ежик что-то искал.
        - Их Пушкин привел, — заговорила Машка. — Они в клубе в радиокружке занимаются.
        Ева устало опустилась на диван. Если бы не Ежик, она бы сюда ни в жизнь не пришла. Да и из-за Ежика приходить тоже не следовало. Хотя Маша — тоже неплохая компания. И Стив. И Левшин. Теперь вот Ра.
        - Нет, ты представляешь, какие у них имена! — тут же подцепила ее под локоть Машка. — Я бы умерла жить с таким именем — Ра. Или Птах.
        - А если учесть, что имена влияют на человека, то вообще жесть. — Катрин бухнулась на диван, заставив подруг подпрыгнуть. Ваня, Коля — это понятно. Один соединяет в себе разные качества, другой — победитель, всегда уравновешен, трудолюбив. А как жить, если ты Гор?
        - Вы пришли? — удивилась Ева. За всеми своими расстройствами она не услышала, как хлопнула дверь. — А где продукты?
        - Там, — лениво отмахнулась Катрин. — Лешик на кухню понес. А этот бог Света как хоть выглядит?
        - С головой орла, кажется. — Машка не любила Катрин и сейчас старательно отползала от нее подальше.
        - Ну, понятно, родственник дятлу.
        - У! Заработало! — взвыл Пушкин за дверью. В коридоре мелькнул Левшин. Ежик помчался на шум.
        - Что они делают? — спросила Ева, недовольно поджимая губы. Не замечает! Совсем не замечает!
        - Левшин! Стой! — вылезла из диванных подушек Катрин.
        - Что может делать истинный стимпанковец? — подал голос Саша. Пока девочки разговаривали, он галантно стоял в стороне.
        - Машину времени, — буркнула Ева. Ее все раздражало: и бесцеремонная Катрин, и дурак Пушкин.
        - Вот именно! — обрадованно подпрыгнула на месте Маша.
        - Они же в радиокружке занимаются, сказали, что могут собрать машину времени. Левшин для них за подсолнечным маслом побежал.
        - Вы что, заболели? — отодвинулась от них Ева. — Какая машина времени на подсолнечном масле?
        - У Булгакова же получилось. Аннушка пролила подсолнечное масло, и появился Воланд.
        - Ууууууу! — вопили в коридоре. — Перемещаемся!
        - Ну, что ты как маленькая, — толкнула Еву в бок Машка. — Главное, верить! В этом смысл стимпанка. Не брошки и колечки, а вера в то, что… что… — Она обернулась к Сашке, и он подхватил:
        - В научно-технический прогресс. Время не главное. Мы можем быть всегда. Это как тоска по невозможному.
        - Вот, вот! — заторопилась Машка. — Сегодняшний мир движется в неправильную сторону. Дальше тупик! Катастрофа! Все эти гаджеты, электроника, в которой давно уже никто не разбирается. Мы должны были развиваться по-другому. Не на атомной энергии, а на паровых двигателях. Мы можем все исправить, если отправимся в прошлое!
        Ева почувствовала, как у нее от удивления вытягивается лицо.
        - Ну, не совсем в прошлое, — мягко вступил Саша и погладил Машку по руке. — Исправлять можно и здесь.
        - А что сейчас у нас не так? — прошептала Ева.
        - Все не так! — торопилась Машка. — Глобальное потепление, киты выбрасываются на берег океана, птицы меняют маршруты миграции. Компьютер захватывает человека.
        - Высокие технологии и низкие моральные принципы, — важно поддакнул Саша. — Киберпанк — отстой. Стимпанк спасет мир.
        - Вперед! — завопили в дверях. — Назад!
        В комнату ввалился Пушкин. Опираясь о пол рукам и ногами, он полз, сильно извиваясь, словно был ящерицей.
        - Доисторическое время! — прорычал он. — Я стегозавр!
        Следом за ним показался Стив. Спокойный, уравновешенный Стив прыгал на корточках, сильно вытянув шею и выпятив глаза.
        - А я мар-р-разух!
        Дальше шел один из братьев. Он двигался на полусогнутых ногах, сильно склонившись вперед.
        - Тиранозавр, — представился он.
        - А я, — писклявым голосом произнес Ежик, — маленький, но симпатичный динозаврик — эораптор.
        С этими словами он упал на спину и поболтал в воздухе ногами.
        - Тогда, — накинулся на него один из братьев, — я тебя съем.
        Ева подобрала под себя ноги, чтобы «динозавры» ее не затоптали.
        - Вы со временем не ошиблись? — проворчала она.
        - Не мешай им! — попросил Саша. — Машина времени еще не настроена.
        Ежик весьма бодро скинул с себя солнечного бога, но тут на помощь тиранозавру подоспел брат. Возня пошла всерьез. Пушкин сопел, отдирая от воротника рубашки цепкие пальцы одного из радиогениев.
        - Ура! — запрыгала на диване Маша. — Машина времени работает! Она перенесла вас из мезозоя в Средние века! Даешь войну Алой и Белой розы!
        - Даешь! — вскочил на ноги солнечный бог. — Я вызываю вас на бой!
        И метнул в Стива тапкой.
        - Драться будем на половниках! — хрипел Пушкин, придавленный к полу соперником.
        - Ну что вы возитесь, как младенцы! — не выдержала Ева.
        Ее не услышали.
        Увлеченные очередным перемещением, мальчишки вооружались. Предусмотрительный Пушкин наматывал вокруг себя плед, из подмышки у него падала подушка. Один из братьев азартно стучал подошвами тапочек, хлопки получались звонкие, как выстрелы.
        - Отправь их уже в какое-нибудь другое место, — взмолилась Ева. Вид здоровых парней, увлеченно играющих в детскую игру, расстраивал.
        - Сходимся! — кинула перед мальчишками мятый платок Маша.
        - Убью! — ринулся в бой Стив.
        Они сшиблись. Пушкин тут же оказался на полу.
        - Я звоню, звоню, а вы не открываете, — недовольно протянули из коридора.
        - Скачок во времени! — гаркнул кто-то. — Джек-Потрошитель на улицах Лондона!
        Дерущиеся в комнате тут же отпустили друг друга и ринулись в коридор.
        - Какой Потрошитель? — вопил перепуганный Левшин. — Я масло принес!
        - Никакой пощады маньякам! — подзуживал голос из-за двери. Снова раздались звуки, похожие на выстрелы. И тут же погас свет.
        - Дверь! Дверь откройте! — заорал Стив, вваливаясь в комнату. За стеной что-то упало, и стало светло.
        Прямо в уличных ботинках вошел Левшин, за его спиной безуспешно пряталась пухлая Катрин. Левшин прикрывался пакетом с продуктами, как щитом, и орал:
        - Масло хотели! Я принес масло!
        - Новый скачок! — крикнули из коридора.
        - А у вас весело!
        На пороге комнаты стоял сухощавый мужчина и широко улыбался. Улыбка резала его острое лицо пополам.
        Глава вторая
        Хотелось другим
        С приходом Левшина сумасшествие усилилось. Узнав, что он на полном серьезе намеревался использовать подсолнечное масло в «машине времени», фантазия братьев понеслась вперед. Ра махал рамой, задевая проводками и пружинками стены и людей, требовал совершенствования техники. Он был шумный и быстрый. Его брат больше наблюдал и слабо улыбался. В руках он постоянно вертел пружинки или проводочки, от этого кончики пальцев у него были черными.
        Перезагрузка машины времени произошла стремительно. Проводов стало больше. Был подсоединен таймер с батарейками, недовольно потрескивая, загоралась лампочка. Левшин, лохматый неуклюжий Левшин в своем нелепом свитере и мешковатых вельветовых штанах, первым был отправлен в прошлое. Прилипчивая Катрин цеплялась за его рукав, он беспомощно ее стряхивал, но свитер, этот дурацкий оттянутый свитер, оставался в жадных коготках. Судя по тому, как Левшин завис, он не понял, куда переместился. Сказал бы, что это темные улицы Лондона, а он Джек-Потрошитель, Катрин бы от него сразу отстала.
        - Мальчишки, им бы играть, играть.
        Появившийся следом за Левшиным мужчина оказался отцом Ежика. Приходящим отцом. Он давно не жил в семье, но регулярно навещал сына, что вызывало у Ежика то приступы раздражения, то гордости: отец был шишкой в крупной компании, весьма состоятельным человеком. Как он ухитрился прийти на вечеринку, никто не понял.
        - Позвонил. Просто позвонил, — извиняющимся тоном произносил он.
        Ежик отцу как будто обрадовался. Обнял, похлопал по плечам, но тут же отошел.
        - Александр Николаевич! — представился мужчина.
        - О! — тут же вынырнул из небытия Пушкин. — А я Александр Сергеевич.
        - Пушкин? — пошутил отец.
        - Ну, знаете, — приосанился Пушкин. — Не все Александры — Пушкины. Не каждому, понимаете ли, дано.
        - Его фамилия Сидорчук! И не надо его звать Пушкиным, — грубо вклинился в разговор Ежик.
        - Хорошо, не буду, — легко согласился отец и весело оглядел собравшихся. — А я вас знаю, — задержал он взгляд цепких холодных глаз на Еве. — Вы вместе с Антоном в школе учились. Да ведь, учились?
        - Давно, — опешила Ева. Это было много-много лет назад, на машине времени не доехать.
        - Вы — Ева. А по отчеству? — изогнулся в поклоне отец.
        - Павловна, — от происходящего макабра по телу пробегали мурашки.
        - Да… — протянул отец, оглядываясь. — Вот так вот, Ева Павловна… Вот так вот…
        Он пересек комнату, мельком глянул на экран компьютера и легко сел на подоконник. С ногами. Закинул их, сломав в острых коленях. И улыбнулся.
        - Я не скоро, — проявился Ежик.
        - Да я понял, понял… занимайся, — щедро разрешил Александр Николаевич.
        Ева заметила, что, не отрываясь, смотрит на мужчину, и потупилась. Она его помнила. Отец Антона пару раз появлялся в школе. Всегда приносил огромные букеты учительнице. Что-то организовывал.
        - Вот так вот… да… — вздохнул Александр Николаевич. — И ничего с этим не поделаешь.
        «С чем не поделаешь?» — мысленно спросила Ева. Говорить вслух с этим странным человеком не хотелось. Чего она боялась? Мирный дядька, сидит, поддакивает. Александр Николаевич бросил холодный взгляд на Еву и улыбнулся острой, резкой улыбкой.
        - Мальчишки. Что они понимают в отношениях? Игры, музыка — это да. Особенно игры.
        - Нормальные они, — вступилась за убежавшего друга Маша.
        - Никто и не спорит — нормальные, — развернулся к ней Александр Николаевич. — Умные. Все знают. На английском говорят, как на родном. Им же много не надо. Дать базу, чтобы развивались. У Антона всегда были последние операционные системы, лучшие учебники, возможность поехать куда угодно и когда угодно. Но в отношениях… В отношениях — да…
        Ева внимательней вгляделась в сухое лицо. В этом человеке было что-то странное. Одновременно и интересное, и отталкивающее. Его лицо было похоже на каменистую пустыню. Ветер выдул в ней глубокие впадины, засуха пропахала извилистые трещины, выжидали вулканы глаз. Не человек, а сплошная сейсмически опасная зона.
        - Вот вы пожимаете плечами, — заметил Александр Николаевич. — Но со мной соглашаетесь. Ведь соглашаетесь?
        - Да нормальные они, — повторилась Маша, не находя других аргументов.
        В коридоре грохнуло. Заорал Ра. Громко заржал Пушкин. Заверещала Катрин.
        Дверь распахнулась.
        - Хватит гипнотизировать девушек, — ворвался в комнату Ежик. — Пошли отсюда.
        «Как пошли?» — дернулась Ева, тщетно пытаясь подобрать слова, чтобы вмешаться в происходящее.
        - А давай проводим Еву Павловну. — Взгляд, усмешка. По спине пробежали мурашки.
        - Сама дойдет! — Ежик перебирал разбросанные по столу диски, закрывал программы на компьютере. Ева смотрела на его лихорадочные действия с удивлением. Куда он торопится? Что происходит?
        - Не стоит, — спустил ноги с подоконника Александр Николаевич. — Темно уже.
        - Дойдет, не развалится.
        - Была у меня одна знакомая, — нарисовался в дверном проеме Пушкин. — Она вот тоже так пошла с вечеринки… С тех пор ее никто не видел.
        - Она стала облачком и улетела на небо? — довольно хмыкнул Сашка, просачиваясь мимо Пушкина к дивану.
        - И собаки потом неделю выли, — кровожадно закончил Пушкин.
        - Значит, провожаем. — Александр Николаевич отправился в прихожую.
        Ева глянула на Ежика. Он недовольно тряс головой, прыгал на лбу рыжий чуб. Губы надул. Скажи хоть что-нибудь!
        - Ладно, пошли, — резко повернулся он и, даже не взглянув на Еву, потопал следом за отцом.
        - Ты уже уходишь?
        Вопрос черноволосого Ра заставил вздрогнуть. Неужели кого-то интересует, что она делает? Что она вообще здесь делает!
        - Останься! — Он вытер перепачканные в масле руки о штаны, словно хотел схватить Еву и унести.
        - Лешенька!
        По коридору прошел Левшин с повисшей на нем Катрин.
        - Ребята! — игриво шевельнула пальчиками Катрин в их сторону.
        - Ну, что ты? — Ежик, как всегда, хмур. — Так и будем здесь стоять?
        - Ева Павловна, какое пальто ваше? — вкрадчиво спросил Александр Николаевич. — Это?
        Ева успела поднять руку, чтобы показать на зеленую куртку, как по пальцам сильно ударили.
        - Грабли убери, — тихо произнес Ежик, проходя мимо. — Отец! Хорош! — Он щелкнул замком двери и на секунду повернулся к Еве. — А ты тоже — стоишь, рот открыла!
        Улыбка Александра Николаевича стала странной. Жалостливой.
        - Бывай! — Антон обнялся со Стивом. — Не грусти! — протянул он руку Пушкину.
        - Да я что, — поник Пушкин. — Увидимся ли?
        - Куда ты денешься!
        Ежик легко стукнул Пушкина по плечу кулаком, и тот демонстративно рухнул под вешалку.
        - А что? — тут же взбодрился он. — У нас так одного парня тоже до дома проводили, чуть ли не в постель положили. А утром, бац, он не проснулся. Говорят, испугался чего-то сильно.
        - Кто говорит? — с интересом спросил Александр Николаевич.
        - Как кто? — не терялся Пушкин. — Люди!
        - Все люди? — За разговором Александр Николаевич не забыл подать Еве куртку, придержал ей открытую дверь. — Или через одного?
        - А-а-а-а! — вдруг завопил Пушкин, обваливаясь обратно на обувь. — И внезапная смерть! А вы смеетесь.
        - Вы там долго? — крикнул Ежик с лестничной клетки.
        На улице Антон недовольно засопел, как паровоз.
        - Ну, все, — он грубо оттер плечом Еву от Александра Николаевича. — Показал себя, можешь идти!
        - Но надо ведь проводить. — На фоне Ежика его папа выглядел невероятно спокойным. Если бы Ева стала так хамить отцу, то уже через секунду получила бы по полной программе, с популярной инструкцией, куда ей с таким воспитанием идти.
        - Провожу — я! А ты иди домой! — упрямился Ежик.
        - А мне торопиться некуда. Могу и пройтись. Пройтись — хорошо.
        - Пройдись! В противоположную сторону.
        Папа усмехнулся. Непонятно, что сидело у него в глазах. Наверное, чертики.
        - Надеюсь, с вами он будет вести себя не так, как со мной, — чуть поклонился Александр Николаевич Еве. — Еще увидимся. Увидимся?
        - Давай, давай, иди. И нечего к девушкам приставать.
        Улыбка отца стала еще шире. Он как будто извинялся и за себя, и за сына.
        - Хорошего вам вечера, — чуть поклонился он и зашагал прочь.
        Только через несколько секунд Ева поняла, что смотрит на мыски своих ботинок. Ей было страшно неудобно, что она оказалась меж двух огней.
        - Ну что, пойдем?
        Голос Ежика изменился. Он как будто бы устал.
        - Классно ты сегодня выглядела. Пояс и вообще. — Он подхватил Еву под локоть и повел вдоль длинных девятиэтажек, сквозь бесконечный строй фонарей. Ева открыла рот, чтобы ответить, но увидела усмешку, знакомый взгляд и промолчала.
        - Ты слышала последний альбом «Эбная»?
        - Нет, — прошептала Ева.
        - Приходи ко мне. Я тебе заодно книжку покажу. «Вокзал потерянных снов» — хорошая вещь.
        - Чье это?
        Он снова мазнул по ней взглядом.
        - Ну да, ты же у нас в писателях не сильна, — злой отцовской улыбкой отозвался Ежик. — Это Мьевиль. У него еще имя смешное — Чайна.
        - Китаец? — Очень хотелось показать себя перед Антоном умной. Чем больше старалась, тем хуже получалось.
        - Типичный англичанин! — фыркнул Ежик, давая понять, что насчет интеллектуальных способностей подруги он не обольщается. — Ты бы видела его портрет! Он баллотировался в парламент, а сам носит пять колец в ухе. Представляешь, сидит у нас такой чувак в Думе — бритый и с пирсингом в носу.
        Ева фыркнула и заторопилась ответить:
        - Я читала Полу Волски.
        И тут же получила за свою неосмотрительность:
        - Неужели «Великий Эллипс»? Это же ерунда.
        - «Наваждение», — еще пыталась выправиться Ева.
        - Тоже фуфло! Никакой не стимпанк. Трэш сплошной. Ты еще скажи, что читала «Луну гоблина»[1 - Роман известной американской писательницы Терезы Эджертон.].
        - Ничего я не читала, — прошептала Ева.
        - Надо тебя научить в «Арканум» играть. Примитивная штучка, но тебе понравится.
        - Конечно, — уже не так убедительно согласилась Ева. Компьютерные игры она не любила.
        - Там, правда, все по-английски, но ты поймешь…
        Дальше Антон без перехода стал рассказывать про игрушку, как они со Стивом рубились в нее на фестивале игр. По всему выходило, что фэнтезийная ролевая игра — это здорово.
        Ева молчала. Ей нравилось идти рядом с Антоном, слушать его голос. У него была мягкая, чуть пружинящая походка. Он всегда с удивительной легкостью подстраивался под ее шаг. За разговором не забывал чуть придерживать под локоть, когда она перешагивала лужи, не забегал вперед. И очень интересно рассказывал. Надо было только подбрасывать в топку беседы постоянные «поленья» вопросов — обо всем и ни о чем. Дорога до ее дома быстро закончилась. Но они еще час простояли в подъезде. Сначала Антон договорил про игру, потом поругал Пушкина, что дает Еве глупые книги, напомнил про новый диск и, наконец, притянул Еву к себе.
        - Классная ты, — прошептал он ей в макушку.
        Ева вздохнула. Ради этих мгновений можно было потерпеть вечер упреков, издевок, незамечаний. Потому что Антон — Ежик, он ничего не умет делать сразу по-доброму. Ему какое-то время нужно поворчать, поскрипеть, поиздеваться. Но зато потом… потом…
        - Смотри, какое небо красивое, — прошептала Ева.
        - Да, — так же шепотом ответил Антон. — А знаешь, как вон та звезда называется? Это Шедар, альфа созвездия Кассиопеи. А вон там, — развернул он Еву чуть в сторону, — звездный треугольник: Денеб, Альтаир и Вега, альфы Лебедя, Орла и Лиры…
        Антон знал все! Это было потрясающе. С ним можно было говорить на любую тему. Жаль, что Ева не всегда могла поддержать беседу и поэтому боялась показаться Антону неинтересной.
        - Ага, — закивала Ева, и звезды запрыгали у нее перед глазами. Антон внимательно смотрел на нее. «Только бы он не спросил, где какая звезда!» — мысленно взмолилась она тем самым звездам, и они ее услышали.
        - Ну ладно, — медведем обнял ее Антон. — Давай целоваться, и я пойду.
        От такого предложения Ева всегда терялась. Ей хотелось спрятать лицо в куртке Антона, но он решительно поднимал его за подбородок и касался губами ее губ. Ева успевала провалиться в небытие, но оттуда ее неизменно вытаскивал насмешливый голос:
        - Тройка тебе за поцелуй!
        Они еще стояли и стояли, не в силах расстаться. Проходящие мимо взрослые понимающе хмыкали и жадно смотрели на них. Эх, если бы они знали, как все это непросто.
        - Завтра придешь ко мне? — требовательно спросил Антон: когда он был такой добрый, он был не Ежик, а самый обыкновенный человек.
        - Ты до скольких в школе?
        Антон поморщился, словно его спросили о чем-то неприятном.
        - Не пойду я туда. Давай в три.
        - Давай, — тут же согласилась Ева и уже потом с запозданием и с ужасом стала вспоминать, что в три никак не сможет быть у Антона. В три только закончится последний урок, потом будет факультатив, еще надо бы сделать уроки, подготовить доклад к новому проекту по истории. А если она отправится в гости в шесть, то возмутится мама. Она придет с работы и тогда…
        - В три, — подтвердила Ева — и все мысли о завтрашнем дне булькнули в бездну. Будь что будет!
        Раньше Антон учился у них. А в седьмом классе перешел в английскую спецшколу. Парень и парень. Ева его особенно и не помнила. Но вот как-то его пригласили на новогодний огонек в старый класс. Он появился весь такой хмурый, чуть поправившийся. Взгляд исподлобья. Рассказал про новую школу, про увлечение музыкой, про компьютерные игры. Свои ребята на его фоне заметно померкли. Они были никакие, серые и скучные. Учились, мечтали быть банкирами и олигархами, мечтали уехать. А Антон стал другим. Словно его окунули в золотую краску, и теперь он сиял, переливаясь на солнце. Сам подошел к Еве, стал расспрашивать — чем занимается, что читает. Скривился, услышав «Гарри Поттера» и Коэльо.
        - Ерунда все это, — припечатал Антон и засыпал ее названиями и авторами. По его словам выходило, что читать — это круто. Что последнее время это модно, что нельзя существовать, что надо жить. Что надо отмести окружающую их обыденность…
        Это было почти год назад. Они стали встречаться весной, много гуляли, Ева брала у Антона книги и все пыталась его догнать, но ни в английском, ни в компьютерных играх у нее это не получалось. А он все ронял и ронял новые идеи, то одно его увлекало, то другое. И везде он добивался сногсшибательных результатов. Сейчас появился стимпанк, который ну никак уже не вписывался в ее жизнь. Но Антон так здорово о нем рассказывал, все было так интересно. Если она с ним, то и со стимпанком.
        - Это что за барахолка? — спросила мама за вечерним чаем.
        - Это стимпанк, — как можно независимей произнесла Ева, пряча нос в чашку.
        - Панк… это хорошо, — поддакнул отец. — А ремень деда тебе зачем?
        - Возврат в прошлое. — Таких красивых слов, как у других, у нее не было. Оставалось жалкое подобие. — Мы неправильно живем. Впереди нас ждет катастрофа. Мы уже не можем управлять электроникой, которая нас окружает. И если бы человечество в какой-то момент пошло по другому пути развития, все было бы гораздо лучше. Даже войны бы не было!
        Родители переглянулись.
        Слова, слова, вы где?
        - Ну, ладно, — согласился отец. — Я не против изменений. А как вы это будете делать?
        - С помощью машины времени.
        Брови мамы дернулись, но она промолчала.
        - Конечно, машина времени, — заторопился отец и опустил глаза.
        Глава третья
        Беззаботная
        Прекрасное состояние беззаботности. Конечно, многое раздражает: школа с ее уроками, учителя с их придирками, погода с ее хмарью, друзья с их нежеланием понимать простые вещи, — но все это настолько привычно, что даже хорошо. Идя в школу, ты заранее знаешь, что там будет. Что скажут папа или мама вечером за чаем. И все это будет раздражать. И потому обо всем этом можно не беспокоиться. Можно жить себе беззаботно.
        Если бы не Антон. Он непонятен. Он непредсказуем. Странно, что он вообще существует. И оттого, что он существует, беззаботность улетучивается, бежит, забирая с собой сон, покой, воспоминания об уроках и… что там еще после всего этого оставалось? Ева хмурилась. Брови вставали двумя взметнувшимися крыльями, а над переносицей появлялась морщинка. Класс уплывал белым пароходом, толкал железным бортом. Все погружалось в стимпанк. Крутились маховики, вздыхали поршни, часовая стрелка лениво шла назад. Когда-то была совершена ошибка. И если вернуться в эту точку и все сделать по-другому, то мир изменится. Будет то же самое, но без этой гнетущей тоски.
        Звонок на урок заставляет вздрагивать, но не шевелиться.
        - А вот что делать, если тебе не нравится, как себя ведет парень? — спросила Ева пустоту перед собой. — В смысле, если тебе все нравится, но кое-что нет.
        - Скажи ему об этом, — отозвались слева.
        - Как же ты об этом скажешь? — удивилась Ева. — Он еще обидится.
        - Маленькие вы! — раздался голос с передней парты. — Не надо ничего говорить. Настоящий парень должен делать только то, что ты хочешь! Но не по указке. Если ему сказать в лоб, он, конечно, заупрямится. Парня надо осторожно подвести к решению. Как будто он сам это придумал. Тогда он все сделает.
        «Ага, сделает он, как же!»
        Неразрешимая дилемма давила на плечи — куда засунуть эту проклятую договоренность о встрече в три часа. Она сутулилась, борясь с желанием спрятаться под партой. Урок все не начинался. От безысходности ожидания Ева готова была заплакать. Соседка по парте Ксю оригинальностью не отличалась. Как же ему сказать, если он — Антон. Разве непонятно? Антон. Он все делает наоборот. Больше того: он делает так, как ты даже не можешь себе представить.
        И тогда сказала свое веское слово командарм Че.
        Вика Чембарцева была маленькая, рыжая и улыбчивая. Все знали, что она давно встречается с парнями и, если нужен совет, обращаться в первую очередь нужно к ней. Она презрительно кривила губы, когда слышала очередной рассказ о проблемах с парнями, при этом смотрела так, будто уже познала все и еще полный чемодан сверх этого.
        - И как же ты это сделаешь?
        В словах Че было что-то дельное. Это «что-то» могло спасти.
        - Легче простого! — Че по-деловому перекинула ногу через стул, усевшись к спинке лицом. — Пускай он начнет ревновать. Ревность — двигатель прогресса. Чтобы тебя не потерять, он станет паинькой.
        - А если он драться полезет? — засопела Ксю. Какой-то печальный у нее был опыт встреч с мальчиками.
        - Не полезет! — Че загадочно улыбнулась. — Парни легко поддаются дрессуре.
        - А если он обидится и бросит? — все больше и больше волновалась Ксю.
        Ах, ну да, именно об этом Ева и подумала. Он не станет ревновать и устраивать сцен, просто молча развернется и уйдет.
        - Значит, туда ему и дорога!
        - Вы десятый? — на пороге класса нарисовался парень в очках. Челка высветлена белой прядкой.
        - Не, десятый в соседнем, — крикнули с первых рядов.
        Парень согласно кивнул и исчез. После секундной паузы все засмеялись. И тут же парень снова появился в дверях.
        - Значит, десятый.
        - Так соседний ведь! — все еще пытался шутить Волков, невысокий, крепенький, всегда собранный, как баскетбольный мячик.
        - Соседний — каморка уборщицы.
        - Разве? — не сдавался Волков. — Как я мог ошибиться?
        - Как-то смог, — не стал обижаться парень. — Меня зовут Петр Павлович, я буду у вас вести спецкурс «История искусств». Вас должны были предупредить.
        Класс зашуршал, вставая.
        - Со мной будет коллега, он подойдет попозже. Садитесь.
        Сели не сразу. С удивлением смотрели на учителя. Их предупреждали, что появится новый предмет. Для общего развития. И что вести будут практиканты, тоже говорили. Обещанное «скоро» наступило действительно скоро.
        - Кто-нибудь, выключите свет. Мы начнем урок с диафильма.
        Широкими шагами цапли Петр Павлович прошел к столу, сбросил тощую папку и цапнул пульт. Все вокруг как будто замерло. Волков медленно, очень медленно выбирался из-за парты. Остальные так же медленно поворачивались, чтобы обменяться мнениями. Ева почувствовала, как у нее страшно зачесались мозги — прямо хоть засовывай руку в черепную коробку и шуруй там. Стоп, машина! Что-то со временем не то! Что она могла забыть?
        - Дай телефон смс отправить, — щелкнула ногтями по парте Че. — На моем деньги кончились.
        Ева нехотя потянулась к сумке. Вечно Че со своими просьбами не вовремя. Только с мысли сбивает.
        Волков зацепился ногой за лямку сумки, падая, задел парту. Посыпались на пол тетрадки-ручки.
        - Танк, что ли?
        По экрану скакали картинки. Петр Павлович говорил, не отрывая взгляда от доски с проекцией. Мелькали древние горшки, покрытые битыми ракушками, гипсовая голова с отколотым носом, тарелка с заметными следами склеивания.
        Свет погас, делая картинки ярче.
        - Кто из нас не мечтал о машине времени!
        Ева вздрогнула, вспоминая вчерашний день. Все стало слишком знакомо. И этот голос, и эта челка. И окрик… «Танк, что ли…» Она его встречала, практиканта…
        - Если бы мы смогли перенестись в прошлое, смогли бы увидеть, как живут люди, узнать много нового, спасти библиотеку Ивана Грозного, предотвратить пожар в Александрии…
        - А я бы в будущее смотался, — перекричал взметнувшийся гул голосов Волков.
        - Да по барабану, куда мы отправимся — вперед или назад, — грубо отозвался Петр Павлович. — Результат один — мы ничего не поймем.
        - Почему это? — Голоса смолкли, и возмущенный вопрос Ксю прозвучал в тишине.
        - У каждого времени есть своя логика происходящего. И если мы полезем со своими знаниями и пониманиями в другую эпоху, то все испортим.
        - А если, наоборот, исправим? — Командарм Че сидела вполоборота, выставив ноги в проход.
        Петр Павлович усмехнулся:
        - Нечего нам исправлять. Все идет, как идет. Скажем так, любой опыт поступает в копилку. Плохой, хороший — неважно. Человек без опыта — рыба, не умеющая плавать.
        - А с опытом — рыба, не способная всплыть из-за проблем? — фыркнула Че.
        - А с опытом — это суперрыба! — не стал вступать в спор Петр Павлович. — Смотрите! — Он ткнул пальцем в вазу, коричневую, с темными прорисованными фигурами. — У всех этих людей был свой опыт. Он помогал им в их жизни. Но что он нам дает? Ничего! Только удовольствие от искусства. Их опыт к нам неприменим. Так же и наш опыт им не поможет.
        Прибежавший с сильным опозданием второй практикант оказался среднего роста худеньким восточного вида парнем по имени Ираклий Васильевич. У него была узенькая бородка, бегущая от края губ по подбородку и еле заметная линия усов. Весь урок он просидел за учительским столом, жмурясь и чему-то довольно улыбаясь. К концу занятия Петр Павлович разошелся. После слайдов пошли карточки, викторина. Он порхал по рядам, складывая свое длинное тело над партами, требовал ответов, выжимал их из молчащих учеников, спорил. Ева боролась с зудящим дежавю. Она знала этого длинного человека, где-то видела, когда-то слышала.
        - Ну что, все понятно? — перевел дух Петр Павлович. И тут же за этим вопросом грянул звонок.
        - Мне непонятно, — подняла руку Че.
        Ираклий Васильевич расплылся в довольной ухмылке.
        - Мне непонятно, почему спецкурс читается только во время уроков? Почему его нет после занятий?
        - Чего ты хочешь после занятий? — опрометчиво спросил Петр Павлович.
        Волков прыснул первым. За ним захихикали девчонки.
        - Встреч и разговоров, — томно протянула Че.
        - Встречайся со своими сверстниками, — отрезал практикант.
        Он взял со стола так и не понадобившуюся ему папку, но выйти не успел. Ева, всегда тихая, осторожная Ева, помчалась к выходу.
        - Танк, что ли? — бросил Петр Павлович, когда она чуть не сшибла его на повороте. Упала сумка, бряцнула мелочь в кошельке, грохнул пенал. И все вдруг соединилось. Вечер, дурацкие цепочки на куртке и ботинках, навязчивый звон лезет в уши. Темнота улицы. Компания. Окрик: «Танк, что ли?» И странность — высветленная челка.
        - Там что-то разбилось? — равнодушно спросил Петр Павлович. — Чего ты на меня так смотришь?
        На мгновение Еве показалось, что прыжок в машине времени состоялся. Что опять вечер. Что впереди встреча с Ежиком. И что все будет хорошо.
        - Эй! Тебе больно? — позвал Ираклий Васильевич. Он был сама доброта и внимание: склонился, протянул руку к сумке.
        - Нет, Мармышкина просто влюбилась, — прокомментировала Че, проходя мимо. Ираклий Васильевич тут же выпрямился и недовольно засопел.
        - Ну, приятного аппетита.
        Петр Павлович пошел к двери, унося с собой очарования вчерашнего дня.
        - Не смешно! — обиженно отозвался Ираклий Васильевич, тут же перестав быть галантным. Он сунул Еве в руки поднятое и отправился следом за другом.
        - Сама ты влюбилась, — буркнула Ева, собирая сумку.
        - Не влюбилась, чего тогда стоишь? — Че толкнула Еву в плечо. — Искусство на тебя так подействовало?
        - Я его знаю, — прошептала Ева, неловкими пальцами подхватывая ремень.
        - Ха! Его теперь весь наш класс знает.
        Но она его знала немного дольше, чем все остальные.
        - А почему он тебя не узнал? — встряла в разговор Ксю.
        Че внимательно смотрела на Еву. От этого взгляда она почувствовала себя неловко. Как тогда, когда сбила на дороге парней, не заметив их в темноте. Где ты, опыт? И когда ты уже начнешь чему-то учить?
        К трем Ева не успела.
        - У нас ввели дополнительные занятия — история искусств, — оправдывалась она по телефону.
        - И что?
        Голос у Ежика был такой, словно его разбудили.
        - Бегу к тебе!
        - У меня уже, — с такой издевкой, с таким неприятным растягиванием гласных повторил Ежик, — времени нет.
        - Ты куда-то уходишь?
        Ежик молчал, как будто истратил все слова.
        Ева запаниковала. Она настроилась идти в гости, настроилась провести вечер с Антоном. Что она будет без него делать? Уроки?
        - У меня времени нет, — вдруг повторил Ежик.
        - И что?
        Она успела накраситься. Че помогла. Ксю крутилась рядом. На горизонте ржал Волков.
        - Ничего.
        Сердце — бах, раз, другой. На третий такт взлет:
        - Приходи.
        А может, лучше уроки?
        Ева шла знакомыми переулками, мысленно рассуждая, чего ей в данный момент хочется. Провести вечер с Антоном — это замечательно. Он расскажет что-нибудь интересное. Она будет сидеть на его узкой кушетке, вдыхать знакомый, чуть терпкий запах. В изголовье кровати с торца книжного шкафа свисает халат. Когда Ева садится, то плечом всегда задевает его, и он шуршит, отдавая свой запах. А дома — нет, дома все не так. Дома не посидишь молча, глядя в темноту. Дома надо быть. Ходить, говорить, делать. Но помимо рассказов и запахов будут вопросы, будут кривые ухмылки. Может, правда, попробовать? Как говорила Че, вызвать ревность. А для этого и соврать немного не вредно.
        - А у нас практиканты в школе. Историю искусств ведут. Один русский, другого зовут Ираклий. Симпатичный. Я его знаю.
        - Ты знакома с армянином? — Ежик оторвался от компьютера, крутанувшись на кресле. Наушники выдернулись из гнезда, и из колонок донеслось тяжелое дыхание человека, выкурившего пачку сигарет, а потом взбежавшего на двадцатый этаж по ступенькам.
        - Нет, с Петром Павловичем. У него еще челка такая…
        - И что?
        Ева подняла руки к голове, чтобы показать, какая челка, но застыла, потому что никому ее демонстрация была не нужна.
        - Ничего. Он меня тоже узнал.
        - И что?
        - Прикольно. На меня теперь все так смотрят, как будто у нас с ним роман.
        - А у вас с ним роман?
        - Нет.
        Стало нестерпимо страшно, что все откроется, что начнутся вопросы. Ответила слишком быстро. Глаза опустила… Сейчас обо всем догадается.
        - Тогда иди сюда, смотри, что у меня есть.
        Антон сунул ей наушник. В голове тяжело задышали. На экране компьютера были видны две руки. Одна держала арбалет, другая сжимала нечто, похожее на ружье. Картинка чуть покачивалась, от этого серо-зеленые стены домов то приближались, то удалялись. Тусклый свет лился по мокрым булыжникам улицы. Викторианский Лондон, не меньше. Каркают вороны. Вокруг фонарей клубится легкий туман.
        - Это Дисоноред. Прикольная такая ролевочка. Ты играешь за Корво Аттано. Город называется Дануолл. Корво — лорд-защитник. Его обвинили в измене и бросили в тюрьму, но он оттуда сбежал и теперь должен убить всех врагов.
        - Убить, — кивнула Ева.
        - Можно не убивать. Если получится пройти незамеченным, все останутся целы.
        - Лучше.
        - Но это все ерунда.
        Антон сел удобней, широко расставив ноги, отъехал от стола так, что пальцы стали едва касаться клавиатуры.
        - Смотри, как он дерется!
        В наушнике засопели, задышали и с натужным хыканьем побежали по улице.
        - Этот, видишь? Он нас еще не замечает. Зато мы его прекрасно разглядели!
        Герой мрачно выругался, и из арбалета полетел болт. Картинка вздрогнула. Враг успел прыгнуть к герою, но не дотянулся. Щелкнули клавиши. В руке героя появилась шпага, и враг был на нее насажен.
        - Вот так с ними надо.
        Ева на секунду оглохла от рева и грохота. Герой подбросил в руке арбалет и остановился.
        - Сейчас народ набежит. Они тут хорошо на шум реагируют. Кидаются, главное, одновременно.
        Враги слаженно появились из правого и левого переулков и дружно надвинулись на героя. Он принялся отстреливаться, арбалет менялся на пистолеты и гранаты. Экран постоянно окрашивался в красный цвет.
        - Тут еще можно, — кричал Антон, сильно пригибаясь к клавиатуре, пальцы долбили по клавишам, — магией пользоваться.
        Он резко отклонился, словно выстрел на экране мог его задеть, и стал перебирать клавиши в поисках нужной комбинации. Наушник выплевывал хрипы, крики, звуки выстрелов и предсмертного воя.
        Герой что-то произнес, и картинка померкла, выбросив рамку с вопросом.
        - Как-то так, — откатился от стола Ежик. — Или вот смешная вещь, — прищурившись, он поискал среди иконок вокруг игрового поля, — если натренироваться, можно прыгать по изгибам времени или переноситься с места на место. А можно одновременно прыгнуть и во времени, и в пространстве.
        - Машина времени, — выдернула наушник Ева.
        - Почти, только ненадолго. Небольшой прыжок.
        - Прикольно. — Что еще сказать, Ева не знала.
        - Сыграешь?
        Ева представила, как она долбит по клавишам, как елозит в кресле по пятачку перед столом, как в азарте изгибается.
        - А ты что будешь делать?
        - Пойду чай себе налью.
        - Ой, я тоже чаю хочу. А еще есть хочется.
        Зря сказала, потому что ответ был давно известен.
        - Ничего у меня нет.
        Антон не был жаден. Книгами, фильмами делился легко, в кино пару раз водил. Но вот с угощением у него была одна странность. Он считал, что не может скармливать гостям еду из холодильника — ее покупала мать. Для него покупала, для него готовила. Сам он ничего не покупал, поэтому Еву ничем не угощал. Мог часами пить крепчайший черный чай, настаивая его в термосе. Чай был горьким. Поначалу. Потом Ева привыкла. Сахар ей никогда не предлагали. И правильно. В эту термоядерную смесь добавлять сахар было бессмысленно. Ева как-то приносила конфеты и пряники, но есть под презрительным взглядом Антона было невозможно, поэтому она тянула чай, от которого кружилась голова и горел язык.
        Большая, прогретая кипятком чашка парила ладони. Пахло терпко и вкусно. Но она оттягивала момент, когда начнет пить. Хотелось не пить, а есть. Желудок возмущенно урчал. Антон не признавал режимов и правил, ел раз в день, когда придется, ночами работал или гонял монстров, чтобы следующие сутки ходить с красными глазами. Он как будто специально все делал не так, как делали все. Мог просидеть за столом на празднике и ничего не съесть, мог всю ночь смотреть в окно и не спать. Эта странность притягивала к нему людей. И Ева уже пила чай в надежде немного приобщиться к его тайне. Она очень старалась Антону соответствовать. Не ела, читала книги, погружалась в стимпанк. И в ответ-то хотелось получить всего ничего. Чтобы оторвался от компьютера и посмотрел на нее. Чтобы сел рядом, взял за руку, обнял. Чтобы сказал доброе слово. Заметил бы, что у нее кофточка новая. Абсолютный стимпанк. Асимметричные полочки, глубокая линия проймы, зауженные рукава от локтя до кисти, воротник не закреплен и ложится, как ляжет. Поверху накинула длинную цепочку с кулоном. Красиво. Но Антон рубился в свою стрелялку. Бросал в
экран английские ругательства. Не смотрел.
        А что, если и правда наговорить на практиканта Петрушу? С ним не обязательно на самом деле встречаться. Хватит рассказа. Как шла, как столкнулась, как помог перейти дорогу, показал нужный дом, как узнал в школе, как случайно задержались после занятий. Как предложил встретиться. Как…
        От волнения глотнула слишком много горячего, прыснула.
        - Ты что? — недовольно повернулся Антон.
        - Вспомнила, — прошептала Ева, вытирая подбородок. — Мне надо бежать.
        - Куда?
        Игру смело с экрана.
        - Мы же на вечер договаривались.
        - Ты вроде как занят… — пролепетала Ева, не понимая, зачем она затеяла этот разговор.
        - Так сама виновата: сидишь, молчишь.
        - Завтра проект защищать.
        Она смотрела в угол на халат и чувствовала, как краснеет, как начинает дрожать голос, как руки, не зная, чем себя занять, порхают по подолу новой кофточки.
        - Какой проект? Ты куда собралась? — по-хозяйски возмутился Антон.
        Куда она собралась? На мифическую встречу с Петрушей — вот куда. Чтобы подействовало. Чтобы оторвался от компьютера и обнаружил наконец, что она тут. От волнения нехорошо булькнуло в животе. Проклятый чай! И кто только научил Ежика так его заваривать? И тут же в голову полезли воспоминания о его отце, который так странно, совсем не по-взрослому сидел на подоконнике.
        - Есть хочется, — прошептала Ева.
        - Идешь-то ты куда? — Антон пропустил ее слова мимо ушей. Подошел, коснулся руки.
        Куда она идет? Быстро придумала! Быстро!
        - Заниматься надо, — выдавила из себя Ева. Хорошо, вовремя сдержалась, чтобы не сказать, что идет в школу, что спецкурс по истории искусств.
        - С новым преподом?
        Слишком очевидно все скатилось к этой теме. Обидно. Зачем так сразу подозревать?
        - Ладно, никуда не пойду, — дала она задний ход. Попыталась сесть. Не дали.
        - Нет уж, ты иди, — Антон дернул ее за руку к двери. — А то ведь ждать будут.
        Пока топталась на пороге, Ежик снова оказался в кресле, смотрел в экран на застывшего лорда.
        - Нет никакого препода!
        - Ираклия-то? — хохотнул он.
        Не сработало! Ежик не стал ревновать. Он сделал то, чего так боялась Ева, — прогнал.
        Она все-таки бухнулась на диван, останавливать ее никто не спешил. Истерика шарахнула по рукам и ногам, по гулкой голове. Теперь и она дышала тяжело, как глупый герой в игрушке.
        - Значит, ты хочешь, чтобы я ушла?
        - Да, — жестоко бросил Антон. Он не играл. Он сидел, глядя на бегущие по экрану строчки.
        Ева поднялась. Просить, уговаривать — бессмысленно. Не повернется. Не простит.
        - А книга! — задержалась она около двери. — Ты обещал книгу дать.
        Это была зацепка. Это было спасение. Если взять книгу, то потом ее нужно будет отдать — это лишний повод встретиться. Антон отойдет. Покипит, покипит и отойдет. Станет добрым и пушистым.
        - Какая книга? На улице темно! Где ты читать ее будешь?
        - Дома! — не поняла шутки Ева.
        - Я не библиотека.
        - Отлично!
        Перед глазами у Евы все прыгало. Нужно было срочно, сию секундочку придумать, что сказать. На язык лезли глупые комментарии и совсем детские обидные кричалки.
        - Отлично! — повторила, чтобы не было лишнего. — Отлично!
        - Заело? — не преминул заметить Ежик.
        Надо решиться! Надо!
        Она открыла дверь, выходя в коридор.
        Коридор узенький. Вешалка. Куртки и пальто растопыриваются, загораживая проход. С подставки свешивается лисий хвост, пушистую лисью шапку не видно за шарфами. Из коридора темным призраком выходит мама Антона. На ней темный халат, и от этого кажется, что она настоящее привидение.
        - Что у вас за шум?
        - Мама, уйди!
        Что умел делать Ежик — так это быстро перемещаться в пространстве. Со временем было еще не так очевидно.
        - А что ты на меня кричишь? — возмутилась мама, но ушла.
        Ежик стоял в дверях. Еве ничего не оставалось, как начать одеваться. Сапоги, куртка, в рукаве шапка. Шарф чуть не забыла. Молчание давило на плечи.
        - Ты мне позвонишь? — спросила тихо.
        - Зачем?
        Усмешка тянула его тонкие губы. Она невольно сделала шаг вперед, чтобы на прощание поцеловать в щеку, но он отклонился. Ударился в дверь, пропадая в комнате.
        Ева щелкнула знакомыми замками, вышла на лестничную клетку. Все было непонятно и быстро. И главное, все было ужасно. Что там мог герой? Создавать петлю времени? Самая пора воспользоваться этой способностью.
        Но петли времени не было. Не было и подходящей машины, чтобы эту петлю создать. Не было командарма Че с дельными советами. Не было Ксю с унылым поддакиванием. Была только Ева, ее огромное горе, которое не помещалось под тяжелым насупленным небом, и слезы, застилавшие глаза.
        Она шла по улице и уже давно вертела в руках сотовый. Ждала звонка. Чтобы вернул. Чтобы успокоил. Он может! Он всесильный волшебник, способный творить чудеса. Но Антон не звонил. Только стояло в ушах тяжелое дыхание утомленного бойца из призрачного Лондона эпохи Джека-Потрошителя и Шерлока Холмса.
        Она так внимательно смотрела на экран, так сосредоточенно гоняла курсор вверх-вниз по принятым звонкам, отдельно выделяя «Ежик», «Ежик», «Ежик», что, конечно, налетела на людей.
        Они стояли там же, на полпути к дому Стива, в темном углу — ни один фонарь сюда не добивал. И она, ослепленная светом сотового, конечно же, их не увидела.
        - Танк, что ли? — отпихнулись от нее.
        - Сам танк! — выкрикнула зло, потому что слезы, потому что дышать нечем, потому что трясет от ярости к несправедливому миру.
        И вдруг — челка, впадинка щеки, ворот коричневой рубашки под курткой, очки.
        - Ой, простите, пожалуйста, Петр Павлович, — забормотала быстро, некрасиво хлюпая носом и неловко засовывая сотовый в карман. Промахнулась. Трубка шоркнула по плащевке и звонко упала на асфальт. Кто-то протянул руку.
        - Хм… — произнес Петр Павлович. — Что-то я тебя не помню.
        - Вы у нас сегодня урок вели, — прошептала Ева, принимая из рук Ираклия Васильевича свой телефон.
        - Ааааа, — без энтузиазма отозвался практикант. — Сено-солома. Чего ревешь? Как там тебя?
        В нем не было того, что отличало обыкновенного человека от учителя, — строгости, солидности. Он был… как все. И совсем-совсем не похож на учителя. Обыкновенный пацан из старших классов. И куртка у него такая же, как у старшеклассников, и смотрит так же. Недобро.
        - Ева, — прошептала она. Истерика улетучилась.
        - Обидел кто?
        Ираклий жег взглядом. Были еще двое. Стояли, молчали. И самое страшное — улыбались.
        - Нет, никто… Извините, — бормотала Ева, забыв, куда ей надо. Она пятилась — лишь бы спрятаться, уйти от этих глаз, от этого дурацкого совпадения.
        Петр Павлович еще больше насупился, окончательно превращаясь в обиженного пацана.
        - Погоди! Надо тебя проводить. Где ты живешь?
        - Ой, не надо! — Все было слишком по-загаданному, а потому плохо, очень плохо.
        Она метнулась туда-сюда и вдруг увидела табличку. Медная табличка с черными буквами. «Педагогический колледж № 60» У них здесь есть колледж?
        - Ты уверена, что сама дойдешь?
        - Она дойдет, — мягко произнес Ираклий Васильевич. Двое других засмеялись.
        - Уверена, — дрогнувшим голосом отозвалась Ева и зашагала прочь.
        Какой ужас! Какой позор!
        - Не беги!
        Петр Павлович догнал, пошел рядом, легко подстроившись под ее шаг.
        - Далеко идти? — спросил недовольно.
        - Близко, — буркнула, сама не понимая, на что злится.
        - Я как-то не подумал, что теперь буду всех вас встречать, — в тон ей отозвался Петр Павлович. — Оно понятно — здесь в школе учитесь, здесь и живете. А чего нос повесила? С кем ругалась?
        Сама с собой она ссорилась. С кем же еще? Не с Антоном же. Он бог, с ним не поссоришься. Он всегда прав. А она… всегда и во всем виновата.
        - Варианта три, — уже рассуждал Петр Павлович. — С родителями, с подругой, с парнем. Идешь домой, значит, не с родителями. Крутила в руке телефон — ждешь звонка. От подруг звонков не ждут, им сами звонят. По всему выходит, ты поругалась с парнем. Это ерунда. Подростковая любовь быстро затягивается.
        - Не ерунда! — выкрикнула Ева, бросаясь к подъезду.
        - Ну, вот и дошли, — из темноты отозвался Петр Павлович. — Бывай, мелкая!
        Хотелось еще что-нибудь сказать, потому что это он, практикант Петрушка, во всем виноват. Из-за него она поссорилась с Антоном. Из-за него в глупой голове Че родилась не менее глупая идея с ревностью. И вообще.
        В кармане возмущенно завибрировал телефон. Испугалась — Антон. Что же она тянет?
        От неожиданности начала искать телефон в сумке, хотя он лежал в кармане куртки. И сам карман светился, выдавая спрятавшегося.
        - Мать! Ты что, спишь?
        Пушкин!
        - Сашка! — заорала Ева, потому что это была верная связь с Ежиком. Как же она сразу об этом не подумала?
        - Спокойно, девушка, — холодно отозвался Пушкин. — Не надо столько эмоций. У нас одному в трубку тоже так гаркнули — он теперь со слуховым аппаратом ходит.
        - Тебе принести слуховой аппарат?
        - Себя принеси. У меня днюха. Приглашаю в субботу на тусняк.
        - Ой, поздравляю! — выпалила Ева, чувствуя, как все сразу наладилось. Как все стало отлично!
        - Ты что, совсем с ума сошла? Кто ж раньше времени поздравляет? Это же плохая примета. У нас одного препода поздравили, он на следующий же день в больницу загремел.
        - А во сколько? Кто еще будет? — торопилась Ева — не было ей дела до всех знакомых неугомонного Пушкина.
        - Вы как под копирку, — проворчал Пушкин. — Кузьмин тоже все волновался, кто будет. Наши будут. И никого чужого. Поняли? Адрес у Тохи возьми, он знает. Бывай!
        Отключился. Она даже не успела ему сказать, что не может ничего узнать у Тохи, что теперь друзья Ежика перестают быть ее друзьями. Или не перестают? Что-то она запуталась. И устала. Ева заторопилась домой. Там уже пришла мама. Вернулся с работы папа. Сейчас они будут пить чай. И не эту горькую бурду, где чая больше, чем воды, а нормальный. Когда чай настаивается в фарфоровом заварнике, через ситечко разливается в чашки, разбавляется водой, кладется сахар. На тарелке ждут бутерброды с лососем и колбасой. Папа с хрустом будет резать вафельный торт. Спрашивать о школе… Ой, только не о школе. И чай, и бутерброды от этого станут невкусными. Но она все выпьет и съест, потому что очень голодная и очень хочет домой.
        Глава четвертая
        Принцип неопределенности
        Пушкин сиял. Рядом с ним сидела тихая скромная девушка. Угадайте, как ее звали.
        - Натали, — с гордостью представлял Пушкин. — Та самая!
        Девушка бледнела и приклеивалась взглядом к полу.
        - Знаешь, был такой случай, — с ехидной улыбочкой начал Стив. — Парень в нашей школе познакомился с девушкой. Звали ее Наташа. А его как раз Шурик. Стихи еще писал.
        - Да пошел ты! — потемнел лицом Пушкин. — За такие шуточки, знаешь, что бывает?
        - Знаю. Гроб и похоронная музыка.
        Ежик всепонимающе щурился. Даже ему смотреть на увлеченного Пушкина было забавно.
        - Давно вы знакомы? — бесцеремонно просил он, проходя мимо Евы. Не замечая, головы не поворачивая, не здороваясь.
        - Вечность! — Пушкин осклабился. Зубы у него были мелкие и щербатые.
        - Тогда это надолго, — хмыкнул Антон.
        Стив изобразил на губах похоронный марш.
        - Отвяли! Оба! — рявкнул Пушкин и схватил Натали за руку.
        - И пусть у гробового входа, — провыл Ежик, отбегая подальше к комнатам, — младая будет жизнь играть…
        - Заткнись! — рванул по коридору Пушкин, но споткнулся о выходящего Ра.
        - И равнодушная природа! Ой!
        - Пушкин? — Ра не удержал равновесия и растянулся вдоль плинтуса.
        - Пушкин, Пушкин, — прошипел Стив, сгибаясь от смеха.
        - Это классика! Она бессмертна! — орал из комнаты Ежик между глухими звуками — Пушкин пытался отомстить за шутку.
        - Ай!
        Квартира дрогнула от очередного падения. В коридор выбрался Антон.
        - И пал поэт, невольник чести… — тяжело отдуваясь, пробормотал он.
        - И… равнодушная… природа… — сквозь приступы смеха икал Стив.
        - Саша? — Натали одарила всех испуганным взглядом и убежала спасать Пушкина. — Саша!
        Ева готова была и дальше смотреть этот спектакль, но тут перед ней встал Ра. Или не Ра?
        - Ева! — все-таки Ра радостно распахнул объятия. — Сколько не виделись!
        - Столько не живут! — она увернулась от жизнерадостного бога.
        Мельком глянула на Ежика. Стоит, ухмыляется. Глаз хитрый. Когда Ева вошла, коротко кивнул. Приблизиться не дал, сразу сделал шаг назад, руку поднял. Про объятия с поцелуями и говорить нечего. Может, подарить все это Ра? Терять уже нечего.
        - Хорошо выглядишь! — доверительно сообщил Ра. — А я о тебе думал.
        - Врет! — раздался недовольный голос из другой комнаты. — Он думал о газовом паяльнике. И немножко про адаптер К-лайн.
        Ева покосилась на Ежика. Стоит. Не уходит.
        - Ребята! — Ра пропустил это замечание мимо ушей. — Смотрите! Это Ева!
        Антон тут же забылся, потому что на Еву посмотрело три пары совершенно одинаковых глаз. Ра и еще две его копии. Как там говорил Пушкин, три египетских бога… Близнецы. Невероятно!
        - И не подумай, что у тебя, мать, троится в глазах, — выпрямился после долгого смеха Стив. — Хотя боги могут и не такое. А вы, — повернулся он к божественным братьям, — осторожней. Это все-таки Ева.
        Антон демонстративно хохотнул, уходя вглубь квартиры.
        - Это мои братья. — Ра был искренне рад чему-то. Наверное, дню рождения Пушкина. — Птаха ты уже знаешь. А это Гор.
        Они все же отличались друг от друга. Птах был чуть шире лицом. У Гора — нос с горбинкой. А Ра… Ра просто был и улыбался, показывая все свои зубы.
        - Красивая, — уронил Гор, глянул на братьев и рассмеялся.
        - Богиня! — фыркнул Птах.
        Ра побледнел.
        - Они мне уже стул сломали, — пожаловался выбравшийся из комнаты Пушкин. — Если каждый сломает по стулу, то сидеть будем на полу. И есть тоже на полу. Чего-то у тебя глаза желтые, заболеваешь?
        - Чем? — С Пушкиным всегда надо было держать ухо востро, но тут Ева пропустила удар.
        - Желтухой. Слышала о такой? Билирубин в крови повышенный, вот и желтеешь. Ты сходи проверься.
        - Куда?
        - В морг, подруга, в морг. — Пушкин поднырнул холодной рукой ей под локоть. — Как тебе Наташка?
        - Ничего так. — Ева дернулась. Не хватало еще, чтобы ее Пушкин за руки хватал. В такие моменты обычно и появляется Антон.
        - А чего вы с Тохой — поссорились?
        - С чего ты взял? — Ева сама не поняла, почему стала отнекиваться. Но в любом случае обсуждать с Пушкиным ничего не хотелось. Так можно было стать героем еще одной байки.
        - Он сильно удивился, когда я сказал, что тебя тоже пригласил.
        - Как будто ты меня не можешь пригласить?
        Пушкин вдруг важно напыжился, подбоченился. Бросил быстрый взгляд через плечо.
        - Он умеет громко кричать. Чего, говорит, всяких-разных звать. Но я его послал. Потому что ты мне друг! Ага?
        - Ну да. — От такого комплимента Ева растерялась. Еще неизвестно, хорошо ли быть другом Пушкина. — А что кричал?
        - Говорил, ты дура. Связалась с каким-то хмырем. Что, правда? Ты с другим встречаешься?
        - Совсем что ли? — Ева отпихнула от себя Пушкина. — Вы тут будете придумывать, а я виновата.
        - Вот и я о том же, — грустно согласился Пушкин. Грустил он недолго, взгляд его снова стал хитрым. — Хотя, знаешь, нас еще классики предупреждали: ни в чем нельзя быть уверенным. Смотри, Тамара у Лермонтова во сне встречалась с демоном. И все вокруг ни слухом, ни духом. Так что ты бди. Змеи там всякие. Деревья с яблоками.
        В коридоре появился Антон. Пожелание «бдить» он услышал.
        - Иди ты со своими советами, — коротко отозвалась Ева.
        Антон презрительно дернул губами и ушел обратно в зал.
        - Пойду! — вздохнул Пушкин. — А то я Наташеньку давно не видел!
        Ева смотрела на дверь. Чего Антон ходит? Чего ищет? Почему молчит?
        В зале накрыли стол, возле него суетилась невысокая полная женщина. Антон сидел рядом с плошкой салата и деловито перекладывал оливье на тарелку.
        Захотелось уйти. Что он, в самом деле, себе позволяет? Не было сказано ничего такого, чтобы он обижался.
        - Как там Ираклий поживает? — прошамкал Антон — он уже успел сунуть в рот ложку салата.
        - А как там твои стрелялки? Остались еще враги у лорда?
        Ответ получился неубедительный. Ева смутилась и убежала на кухню.
        - Ева! — обрадовался Ра, вскакивая. Жизнерадостный он какой-то сегодня. — Проходи к нам!
        Под «мы» подразумевался тщедушный, слегка сутуловатый парнишка с оттопыренными ушами. Он сидел на низенькой табуретке и являл собой слегка уменьшенную копию виновника торжества.
        - Это Сашин младший брат! — представил ушастого Ра — он сегодня специализировался по представлению братьев.
        - Лермонтов, что ли? — вырвалось у Евы.
        - Почему Лермонтов? — обиделся младший. — Я Сидорчук, Юра!
        Ева с Ра переглянулись.
        - А папу случайно не Сергей Александрович[2 - Подразумевается Сергей Александрович Есенин, русский поэт начала двадцатого века.] зовут? — раздраженно спросила Ева, тут же забывая о литературном собрате Пушкина, потому что Ра потянул ее за собой.
        - Пойдем! Я покажу тебе нашу машину!
        - Забрось Евку куда-нибудь подальше! — прокомментировал Антон их проход через коридор. — Чтобы не вернулась.
        Ра не стал задерживаться и придумывать ответ.
        - Разойдитесь! Разойдитесь! — растолкал он братьев.
        Это было… это было нечто странное. Знакомая уже железная рамка была обмотана проводами разных цветов. Во все стороны торчали пружинки. Снизу к раме была привязана точно такая же рама. От нее тянулся провод к розетке.
        - Шедевр! — коротко прокомментировал один из братьев — Ева в них опять запуталась. Выделяла только Ра, он держался к ней ближе всех.
        - И как он… она должна работать?
        Увиденное разочаровало. В фильмах все это выглядело не так мелко. Масштабней, что ли. Это должна была быть высокая стойка с ручками, чтобы за них можно было держаться. Или огромный прозрачный шар, вдоль сферы которого бегали бы разряды. Или настоящая автомашина с перестроенным двигателем. Чтобы хотя бы кресло было, где сидеть. А тут — две рамки и проводки.
        Ра азартно объяснял — при активном поддакивании одного из братьев и таком же активном молчании другого, — как должно создаваться статическое напряжение, как миллиарды положительно заряженных протонов понесутся вперед, как растолкают равнодушные нейтроны, как тело расщепится на атомы, чтобы потом собраться в том же виде в другом месте.
        - Надо встать внутрь этой рамки, — торопился Ра. — Смотри!
        Он сдернул сложную конструкцию с ручки шкафа и попытался напялить Еве на голову, чуть не сбив маленький цилиндр, который она прикрепила к волосам. Маленький цилиндр с летными очками. Короткая юбка в клеточку. Очень стильно, очень красиво. Для кого? Никто же не видит!
        - Да иди ты! — попыталась защитить свой наряд Ева. — Еще же не работает!
        - Скоро заработает! — вклинился, кажется, Птах. Это был тот самый голос, что прервал восторги брата в коридоре.
        - Ну да, — сразу загрустил Ра — он фантастически быстро менял настроение. — Осталось немного доделать и провести полевые эксперименты!
        - Давай уже быстрее, — утомленно произнесла Ева, — хочется куда-нибудь отсюда убраться.
        - Я знаю, что надо! — воскликнул Птах и убежал. Ра тряхнул конструкцией, полюбовался, как нижняя рамка плавает под верхней.
        - Но дело ведь не в этом, — заговорил Гор. Наверное, он долго молчал — голос был хрипловатый.
        - Нормально все будет работать! — заупрямился Ра, как будто старый спор продолжил. — Надо проверить расчеты.
        - Я о другом. — Гор отклеился от шкафа, около которого стоял во время демонстрации машины времени. — Что такое стимпанк?
        О! Ева уже была готова к такому разговору.
        - Тоска по несостоявшемуся прошлому! — отрапортовала она.
        - Это тоже, — не стал спорить Гор. — Но на самом деле это желание человека подчинить себе машины. Сейчас многое за человека делает техника. В какой-нибудь Корее собирают компьютер и даже не представляют, по какому принципу он работает. Клепают схему — и все. Киберпанк в действии — машина управляет человеком. А должно быть наоборот: человек обязан понимать, что он делает!
        Ева невольно скосила глаза на телевизор. Старенький, большой, с объемным кинескопом, в черном пыльном корпусе. Мысленно попыталась представить, куда идет сигнал, как он преобразуется в картинку, как этот сигнал передается по воздуху, как откормленный ведущий впихивается в тонкий провод… Голова закружилась.
        - …надо понимать. Тогда ты начнешь управлять не только техникой, но и самой жизнью. Иначе ваш стимпанк — антураж один.
        Он ткнул в сторону странной конструкции, похожей на ружье, что висела у Пушкина за дверью. Нечто железное — длинная трубка с шаровидным утолщением, с ручкой от пистолета и спусковым крючком, спрятанным за защитный полукруг. По центру скотчем была прикручена железная коробочка, со всех сторон украшенная шестеренками. Выпуклое стекло внутри рождало мысль об оптическом прицеле. Раструб странного ружья был конусовидно расклешен и имел угрожающие зазубрины.
        - Ты не понимаешь! — стал защищать оружие Ра. — Антураж рождает дух движения. Как форма в армии.
        - Униформа в первую очередь отключает мозги.
        - Соответствующая обстановка рождает мысль.
        - Ну, и какая у тебя мысль?
        - Мы не должны быть рабами машин.
        - Хиппарь недобитый!
        - При чем тут эти, с немытыми волосами?
        - Для большинства — это ретро. — Ра кивнул на Еву. Вот и до ее костюмчика руки дошли. — Ретро сейчас в моде. Винтаж. — Гор щелкнул по гулкой трубе.
        - Ты предлагаешь лечь под выхлопную трубу машины и помереть?
        - Я предлагаю разобраться. Вы что-то делаете и сами не понимаете что! Надо сначала читать букварь, а потом учебники. Где ваш букварь? Вы и в отношениях ничего не понимаете, потому что букварь не читали, а сразу в профессора лезете.
        - А ну, верни! — крикнули в коридоре.
        - Вот что нужно! — ворвался в комнату невероятно довольный Птах. В руках он держал несколько вилок и ножей. — Вешаем на отвес. Они создадут резонатор.
        - Куда понес? — возмущалась полная женщина. — Чем вы есть будете?
        - Уже кормят? — Ра легко переключился с научной темы на бытовую.
        - Да идите вы!
        Птах растерянно посмотрел на свою добычу. Столовые приборы радостно позвякивали.
        - Тогда после обеда сделаем, — решил он.
        Звонок в дверь прозвучал, когда все уже сидели за столом. Полная женщина оказалась мамой Пушкина с Лермонтовым. Говорила она с одышкой, тяжело. И так же тяжело передавала тарелки с салатами на стол. Божественные братья сели рядом, тут же перепутавшись. Очень не хватало Маши-Саши. Они со своей трогательной любовью скрашивали любое мероприятие. Антон сидел ближе к двери. Когда Ева с Ра пришли, мест на этом конце стола не осталось. Ра ушел к братьям, а Еве пришлось садиться рядом с Пушкиным. От этого он стал сиять еще ярче. И тут этот звонок. Он заставил всех какое-то время смотреть друг на друга, спрашивая, не его ли забыли пригласить.
        - Небось, мой папаня завалился, — сварливо, но все равно довольно произнес Пушкин и стал выбираться из своего дальнего края стола. — Вот ведь люди — дикие существа. Им, чтобы появляться на свет, до сих пор нужны папа и мама. Вся цивилизованная вселенная уже давно размножается из пробирки, а мы все по старинке. У нас был парень, он утверждал, что его вообще зачали инопланетяне…
        - Да иди уже, — с тяжелым вздохом произнесла мать, подталкивая свое болтливое чадо к двери, в которую весьма настойчиво звонили.
        В коридоре послышались удивленные возгласы, короткий смех, что-то зашуршало.
        Все замолчали, забыв, кто о чем говорил, и переглянулись.
        Первым в комнату вошел огромный букет бордовых роз. Его распирало во все стороны от тугих бутонов. Казалось, он вот-вот взорвется, забрызгав всех лепесточной кровью.
        - Здравствуйте!
        Из-за букета вынырнула лисья мордочка Александра Николаевича.
        Снова наступила тишина.
        - Ты зачем пришел? — грубо спросил Антон.
        - А поздравить? — неожиданно мелко засуетился отец Антона. Он уже весь появился в комнате, отчего букет стал как будто меньше. На пол была поставлена высокая коробка, а все присутствующие оказались награждены внимательным колючим взглядом.
        - Не переживай, я ненадолго, ненадолго!
        - Что вы! Проходите! — активно зазывал нового гостя Пушкин.
        - Здрассьте, — раскланивался Александр Николаевич с опешившими гостями. — Позвольте мне сначала сделать подарок. Да, подарок.
        - Да! — заулыбался Пушкин, глядя на букет.
        «Неужели он ему цветы подарит?» — испугалась Ева.
        - Я долго думал, что подарить, — медленно, как в былинном зачине, заговорил Александр Николаевич. — Подарить дорогие часы? Так в темном переулке могут ударить по голове и отнять.
        - Могут, — быстро согласился Пушкин.
        - Подарить деньги? — не отвлекался Александр Николаевич. — Еще неизвестно, на что он их потратит.
        - На ерунду, на ерунду, — тут же встроился в былинный ряд Пушкин.
        - И я решил, что подарю тебе нечто более ценное!
        Все, как по команде, уставились на коробку.
        - Я дарю тебе пример! — торжественно произнес Александр Николаевич. — Научу, как обходиться с дамами. За этим столом сидит всего одна дама, которую я знаю, и я хочу подарить ей цветы.
        Букет ткнулся в сторону салатниц и тарелок.
        - Ева Павловна! Это вам!
        Ева не могла оторвать взгляда от тугих бордовых головок. Они приближались. Александр Николаевич пролезал за стульями, подбираясь ближе. Букет оттянул руку.
        - А чтобы было, куда цветы поставить, — вот вам ваза.
        Из коробки появилась огромная ваза, расписанная голубыми розанами и завитками. Ваза тоже стала приближаться. Она неловко встала между вилок, ножей и стаканов.
        - А также вас я поздравляю с рождением сына. — Папа Антона протянул матери пышный букет гвоздик. До сих пор они как-то прятались за розами. — И вас тоже — будем знакомы. — Одинокая розовая гвоздика, как микрофон, ткнулась в Наташу. Девушка стала медленно краснеть. — Извините, я не знал, что вы здесь будете, а то бы непременно подготовился. Да, подготовился. — Гвоздика подергивалась, давая понять, что не мешало бы ее взять. — А это так, мелочь. В следующий раз — непременно. — Наташа подняла руки к лицу.
        - Бери! Чего добру пропадать! — крикнул Пушкин, и все снова заговорили, знакомые стали приветствовать Александра Николаевича. Он нашел себе место рядом с матерью Пушкина и галантно налил ей сок из пакета.
        Ева поймала взгляд Ежика. Смотрел он довольно. Словно только что на рынке выторговал миллион. И если до этого Ева придумывала, как бы половчее отказаться от подарка, то теперь решила брать.
        - Нет, я не понял, — буркнул сидевший рядом Пушкин. — Ладно — цветы. А ваза-то как мимо нас прошла?
        - Может, мне все это у вас оставить? — прошептала Ева, с трудом представляя, как заявится домой с подарками.
        - Бери, бери! — переставил вазу Еве на колени Пушкин. — Человек старался, покупал, слова придумывал. Александр Николаевич серьезный мужчина, он так просто ничего делать не будет.
        Ева сунула букет в вазу и задвинула ее подальше к окну, за штору. Но розы выпирали, сбрасывали с себя ткань, глядели завитками глаз. Смотрел и Ежик. Он сменил гнев на милость, подвинулся, пустил отца и теперь весело с ним о чем-то разговаривал. Выглядел счастливым. Отец тоже улыбался.
        - Был у нас такой случай, — начал Пушкин, — один парень не любил своего отца. Жили они вместе, но он его ненавидел.
        - И однажды темной ночью зарезал? — закончила за него Ева.
        - Нет, почему. Он вырос и уехал. Отец до сих пор его найти не может.
        Шли из гостей гурьбой. Сначала засобирался Александр Николаевич, но потом вспомнил, что надо проводить Еву с тяжелой вазой. С Евой вызвался идти Ра. Пушкин, похлопывая себя по наетому пузу, тоже решил пройтись. Божественные братья гремели составными частями машины времени. Антон вместе со всеми оказался на улице. Ра тащил коробку. Ева неловко перекидывала букет из руки в руку. Цветы шуршали. Антон не оборачивался.
        Вот бы землетрясение. Или ураган. Чтобы всех смыло. Чтобы они остались вдвоем. Просто поговорить.
        Но вокруг все было знакомо. Темная улица, темные дома. Никаких изменений.
        Ева представила, как улица медленно погружается во мрак. Как от голых кустов начинает ползти туман. Как плачут влажные осенние стены домов. Шаги гулко отдаются в переулке. Туман сужает улицу, делает неровной мостовую, превращает фонари из электрических в газовые. Еве показалось, что она внутри игры. Что лорд-защитник шагает, сжимая в одной руке арбалет, а в другой ружье. То самое, что висело у Пушкина на шкафу. А еще Ева чувствовала, что она ничего не понимает ни в ролевой бродилке, ни в том, что происходит. Словно кто-то без ее согласия закрутил маховики желаний — и вот уже уплыл в сумрак Антон, вышел вперед Ра, жестко улыбнулся Александр Николаевич. И это было неправильно. Но как все починить? Как сделать так, чтобы стало понятно? Прочитать букварь? Он еще не написан…
        - А возможны ли вообще ваши перемещения? — бурно размахивал руками Пушкин. — Вот вы все строите. А что строите? Понимаете?
        - Понимаем, — сухо отзывался один из братьев. Кажется, Гор, он был самым спокойным и рассудительным. — Я боюсь, что ты не понимаешь законов относительности.
        - При чем здесь относительность? — кричал Пушкин. — Относительность относительно чего? Этого столба? Того столба?
        - Относительность — это важная вещь. — Гор шагал, не глядя по сторонам, и в особенности на собеседника. — Только она способна вытянуть вас из той бездны, в которую вы стремительно проваливаетесь. Это же она доказала существование черных дыр, физические законы в которых нарушаются.
        - Как нарушаются? — Пушкин стоял около столба, про который спрашивал, и сверлил его пустым взглядом.
        - Этого тебе пока никто не скажет, но ученые доказали, что в нашем мире возможен временно-пространственный сбой. Как одно из следствий закона относительности. Гравитационное красное смещение или замедление времени в гравитационном поле. Время замедляется только для предметов, в этом поле находящихся. У тебя получается машина времени в чистом виде.
        - А возвращаться как? — спросил у столба Пушкин.
        - По принципу неопределенности Гейзенберга.
        - Кого? — У Пушкина был вид, как будто он сейчас начнет биться о бетонное основание фонаря.
        Ра фыркнул и пошел вперед, увлекая за собой Стива с Наташей.
        - Пускай у нас имеется любое количество частиц физических тел в совершенно одинаковом состоянии. Возьмем две частицы и будем измерять координаты импульса. Так вот, измерения выстроятся не одинаково, а по закону распределения вероятностей. Произведение среднеквадратического отклонения координаты и среднеквадратического отклонения импульса будет не меньшим или равно половине константы — константа в данном случае это постоянная Планка. Закон открыт в 1927 году. Можете туда отправиться и все уточнить.
        С шумом, стенаниями и охами Пушкин обвалился на землю, изогнувшись вокруг столба. Наташа испуганно вскрикнула:
        - Ему плохо?
        - Ему хорошо, — расхохотался Ра, размахивая коробкой.
        - Ну, что же ты, вставай! — склонилась над Пушкиным Натали.
        - Артисты, — шепнул Александр Николаевич, проходя за спиной Евы. — Болтуны. Умные слова знают, а как применить их к жизни — не догадываются. Остаются у них в голове одни переменные.
        Она вздрогнула. За всеми этими умными высказываниями о существовании папочки забылось.
        - А если эта теория поможет? — прошептала Ева, стараясь не смотреть на отца Антона. От этого в голову лезли глупые мысли — хотелось постоянно сравнивать отца и сына. Антон проигрывал. Папа выгодно отличался в лучшую сторону.
        - Вы так думаете? — Александр Николаевич стоял очень близко. И смотрел.
        - Она не думает, — бросил Антон. — Она не умеет это делать.
        - Кому как, — прошептала Ева. — Все относительно.
        - Еще скажи, что все предопределено! — Антон повернулся к столбу. — Вставай, Пушкин! — протянул он руку приятелю. — Будешь валяться на земле — замерзнешь и простудишься, и Ева расстроится, что ее теория детерминизма работает. Все мы под Богом ходим, как сказала бы моя мама.
        - Физическая вселенная существует не в детерминистской форме, а скорее, наоборот, — бесстрастным голосом робота заговорил Гор, — по теории вероятности. Или возможности.
        - Значит, возможно все вернуть? — уточнил Пушкин.
        - Конечно! — заорал Ра. — Были бы только подходящие условия. Но их мы создадим!
        - А что такое детерминизм?
        Антон заржал и вдруг посмотрел на Еву. Пришлось отводить глаза. Она тоже не знала, что такое детерминизм, хотя слово было знакомое, и уже готова была об этом спросить, но сдержалась. Спасла Натали, задав вопрос раньше.
        - Детерминизм — это учение о взаимосвязи и взаимообусловленности происходящих процессов и явлений, доктрина о всеобщей причинности, — объяснил Гор.
        Ева скривилась. Как это все было знакомо. Антон тоже обожал сорить умными словами, за которыми была пустота. Наташа икнула.
        - Не переживай, дорогая, — Пушкин подхватил ее под локоть. — Мораль проста: мы все умрем.
        - Он всегда так говорит? — шепотом спросила Ева у Ра.
        - У Гришки фотографическая память, — пожал плечами Ра. — Может выдать любую страницу любого учебника.
        - А свои мысли у него есть?
        - Иногда проскакивают. — Ра снова рассмеялся. — Ему лень постоянно все объяснять. Если хочешь, я сделаю это за него.
        - Хочу, — процедила Ева. Пора было услышать хотя бы одно понятное слово, а то эта демонстрация ума ей уже надоела. К чему все эти слова? Они же не на экзамене! Как будто мальчишки жить без них не могут!
        - Детерминизм утверждает, что все предопределено свыше, — несильно стараясь перейти на нормальный язык, принялся объяснять Ра. Даже под руку Еву взял, словно от этого что-то зависело. — Природой, Богом, кем-то еще. Очень удобная теория. Что бы ты ни сделал, не ты виноват, а мойры, наколдовавшие тебе такую судьбу. Для свободы выбора и для ответственности места не остается.
        - А разве все не от нас зависит? — удивилась Ева.
        - Вот именно! — Ра приобнял девушку, но, казалось, не заметил своего движения. — Как это — только одно заданное будущее? Нет! Будущее конструируется из наших желаний и поступков. Кирпичик за кирпичиком! Его невозможно предсказать никаким способом!
        Пальцы на ее плече сжались, и Еве пришлось кашлянуть, напоминая Ра о том, что он слишком далеко зашел.
        - А можно ли как-то все вернуть назад? Хотя бы на неделю? — уточнила Ева.
        Ра развел руками.
        - Надо экспериментировать. Ведь перемещение во времени это не только физическая возможность. Любое воспоминание или воссоздание прежней обстановки — тоже своего рода перемещение во времени.
        - Вас развлекают такие разговоры? — шепнул ей в затылок Александр Николаевич.
        Что за манера подкрадываться сзади? От этого у Евы по спине пробегали неприятные мурашки. Они забирались под волосы, приходилось тереться затылком о плечо, чтобы утихомирить их.
        - Забавно. Про воспоминание — особенно. — Ева покосилась на отца Антона и пошла чуть быстрее в надежде догнать остальных.
        - Забавно то, что они сами ничего не понимают из того, о чем говорят, — не отставал Александр Николаевич.
        - С чего вы взяли?
        - А вы их попросите написать формулу принципа неопределенности и объяснить ее на деле. Я уверен…
        - Тебе пора!
        Антон нарисовался рядом внезапно. То он шагал далеко впереди, что-то втолковывая Пушкину, а то вдруг оказался перед ними. Мгновенно превратившись в Ежика, он довольно грубо толкнул Александра Николаевича в плечо.
        - Иди домой! Хватит!
        - Дай мне договорить с девушкой, — попросил отец.
        - Не надо с ней разговаривать. Она все равно ничего не поймет. — И бросил через плечо Еве: — Не стой! А то букет уронишь.
        - Ну, почему же не поймет? — Александр Николаевич посмотрел на Еву поверх очков.
        - Потому!
        Антон был категоричен.
        Ева ждала ссоры, крика, семейных разборок, но ничего этого не было.
        - Как скажешь, — согласился Александр Николаевич. — Всего хорошего, сын! До свидания, Ева Павловна! — Быстрый кивок в сторону оставшихся. — До встречи!
        Пара шагов, и вот он исчез в неверных сумерках.
        «Зачем ты так? Что плохого он тебе сделал? Он же твой отец, а ты…» Мысленно заданных вопросов было много, но все они так и остались непроизнесенными. Ежик наградил букет Евы тяжелым взглядом, посоветовал: «Выбросила бы ты его» — и ушел, ни разу не обернувшись. Попрощался с Пушкиным, со Стивом, с божественными братьями, потрепал по плечу Наташу. Как только он скрылся, Ра стал что-то рассказывать, размахивая коробкой с вазой, Стив заспорил с ним. Пушкин вклинивался между ними, расталкивая собеседников. А Ева стояла и смотрела им вслед. Вероятно, теория относительности могла все это объяснить, но не хотела, потому что у всех была своя свобода и своя воля.
        Ева натянула летные очки. Мир посерел, заклубился туман, дома приосанились, из них полез влажный камень, мостовая вздыбилась. Скрипнула дверь, выпуская Джека-Потрошителя. Машина времени не только в физическом проявлении, но и в воспоминаниях. В фантазиях, наверное, тоже.
        Теперь все было правильно. Ева свернула в свой проулок, вышла к дороге. За деревьями слева пряталось здание педколледжа. Суббота. Вечер. Конечно, там никого не было. По закону детерминизма. Теперь можно было спокойно идти домой.
        - Слушай, а тебе не кажется, что ты просто ищешь приключений на свою голову?
        Папа изучал букет, занявший половину кухонного стола.
        - Считаешь, твоя жизнь уж слишком спокойная?
        - А она спокойная? — Хотелось спать, а не объяснять, откуда букет.
        - Вероятно, да, если ты с таким усердием ее усложняешь. Антон, его отец, его друзья. Ты многое ставишь на кон и ничего, кроме опыта, — в этом месте папа хмыкнул, снова выразительно поглядев на букет, — не получишь. И не факт, что опыт будет положительным.
        - Папа! — вздохнула Ева. — Это детерминизм. Наука его отрицает. Особенно принцип неопределенности Гейзера.
        Или как там его?
        Папа поджал губы. Он был очень недоволен.
        Глава пятая
        Необратимость
        К понедельнику все забылось. Наверное, потому, что воскресенье оказалось длинным — лежать и смотреть в потолок было тяжело и долго. Пушкин к телефону не подходил. Стив в скайпе не появлялся. Мама звала гулять. Папа стоял на пороге, вздыхал. Ева лежала. Потолок был скучным, в нем ничего не менялось. Хотелось написать Антону. Но Ева знала, что делать этого не стоит. Как-то командарм Че в редком состоянии любви к миру поведала несколько основных правил общения с парнями. И там было это, заветное, — в ссоре никогда не форсировать события. Ждать. Парень вернется. Это у них манера такая. Помучить несколько дней, а потом появиться, как будто ничего не произошло.
        Ева изучала потолок. Ей там виделся Эйнштейн с высунутым языком. На Антона общепринятые законы не действовали. Последнее время с законами вообще была какая-то беда. Даже учителя стали опаздывать в школу.
        Пять минут от урока, а класс все еще живет своей болтливой жизнью без взрослых. Учительский стол видится священным местом, по-особенному освещенным лампами дневного света. Подойти к нему может только избранный. Ну, и еще Волков, который вдруг забрался на учительский стул с ногами и стал снимать со стены карту времен географических открытий.
        У Евы синий лак на ногтях — забыла смыть после дня рождения, а в сумке лежат летные очки. Чудно! Цилиндр только куда-то задевался. Очки простенькие. Резинка, металлический каркас, обтянутый фланелью, и обыкновенный пластик вместо стекол.
        - Это что такое? — перегнулась через ее плечо Ксю.
        - Это принцип неопределенности Гейзера с переменной Планка. — Ева натянула очки. Класс отодвинулся, словно она погрузилась под воду.
        - Совсем с башкой раздружилась? — бросила через плечо Че. — Телефончик дай.
        Ева пожала плечами. Пускай кто угодно берет что угодно. Она покачивалась в батискафе, а мир вокруг колыхался огромным океаном. Темным, холодным, полным опасностей. Конечно же, она была нормальна. Это другие посходили с ума, превратившись в рыб. Вон прыгает Волков, девчонки смотрят на нее и крутят пальцами у виска, остальные отворачиваются, осуждающе качают головами.
        - Десятый? Садитесь!
        Петр Павлович шел вдоль доски. Следом за ним послушно топал Ираклий Васильевич. Ева потянула очки с головы.
        - Взлетаем? — все-таки успел заметить ее Петр Павлович. — Я даже знаю, где ты это купила.
        Похихикали — это как водится.
        Ева смотрела на практиканта. Прикольный он был все-таки парень. Худой, нескладный, со спокойным взглядом. Челка еще эта. Наверняка, директор педколледжа замечания каждый раз делает. Как это — учитель и с такой неправильностью. И на занятиях попадает. Или их уже не ругают за неформальность внешнего вида?
        Ираклий устроился у стола. Кашлянул, напоминая о себе.
        - А! Ну да! — Петр Павлович принялся неловко выкладывать на стол коробки со слайдами. — Кто-нибудь, выключите свет.
        К выключателю, как всегда, метнулся Волков. Петр Павлович перебирал слайды. Они проскакивали мимо его длинных худых пальцев. Какое-то время он на них смотрел, потом перестал смотреть, а уставился на Еву, но слайды продолжали сыпаться.
        - Ты же Ева? Да?
        Вопрос заставил поспешно спрятать очки в сумку, а руки под парту.
        - Привет… — Он щелкнул пальцами, вспоминая. — Да, Ева! Как дела? Больше не плачешь?
        Ева дернула плечом. Когда это она плакала?
        - Тогда иди сюда.
        По пути к доске она чувствовала, как двадцать пар глаз прожигают ей спину. Особенно старались девчонки. Они метали в Еву двойные заряды.
        - Вызывай мне по одному, — попросил Петр Павлович, показывая на журнал, и отвернулся к экрану. — А выходящий, — объяснял он уже греческой вазе на экране, — будет нам рассказывать, кто изображен на картинках.
        - Люди! — выкрикнул всегда торопящийся Волков.
        - Хорошо! Предположите, что эти люди делают. Куда идут, зачем. Если танцуют, то что за праздник.
        - Это у них дискотека, — фыркнул Волков.
        - Приветствуются некоторые знания по истории Древнего мира, — проигнорировал замечание крикуна Петр Павлович. — Ева, может быть, ты первая? Смотри, перед тобой амфора-билингва вазописца Андокида. Прошу!
        На темно-коричневой вазе с тонкой ножкой на круглой подставке, с широко распахнутым горлышком и двумя большими ручками шла светло-коричневая полоса рисунка. На изгибе бока рисунок бликовал, поэтому не так хорошо можно было рассмотреть, что делают мужчина и женщина. Женщина стояла, в руке у нее был длинный посох с закругленным концом. На голове шлем. Мужчина с бородой и кудрявыми волосами лежал перед женщиной на широкой лавке и улыбался. В руке он держал маленькую вазу со смешными закрученными и поднятыми вверх, как ушки зайца, ручками.
        - Пришли гости, — пробормотала Ева. — Он сидит, ждет их. Сейчас она подойдет поближе, и он огреет ее этим горшком по голове.
        - Интересная версия, — сквозь смех класса произнес Петр Павлович. — Видимо, у тебя в жизни недавно произошла ссора, ты везде видишь драки. На самом деле на вазе изображены брат и сестра.
        - Значит, точно огреет, — прокричал Волков.
        - Афина и Геракл, — теперь и Петр Павлович улыбнулся. — Они родственники по отцу Зевсу, были в неплохих отношениях. Она покровительствовала брату, рожденному от земной женщины. Он не был богом, всего лишь героем. В одном из подвигов Геракл добыл из садов титана Атласа, который до сих пор держит на плечах небесный свод, три волшебных золотых яблока и подарил их сестре.
        Ева вздохнула. Пускай будут яблоки. Пускай сестре. Не бог, а всего лишь герой — звучало забавно. Надо было Ра сказать. Она скосила глаза и заметила, как Ираклий поставил напротив ее фамилии в журнале пятерку.
        - Вызывай вон того громкого, сейчас для него картинку найдем, — попросил Петр Павлович, отвлекаясь на слайды.
        - Волков, — крикнула Ева и покраснела. Че смотрела на нее с явным удивлением и злостью, что ли. Нехороший был у нее взгляд. Нехороший.
        - Ты с ним знакома? — зашипела Че, как только Ева добралась до своего места.
        - Как и ты, — прошипела в ответ Ева, отбирая свой телефон.
        - Меня он по имени не называет!
        - Попроси, назовет.
        - Ага, и так, чтобы через неделю помнил.
        - А ты пройдись как-нибудь вечером по улице за роддомом, тебя тоже будут потом по имени называть.
        - В смысле? — Че уже успела себе что-то напридумывать: села ровно, в голосе появился металл. — Что у нас за роддомом?
        - С одной стороны больница и морг, а с другой педколледж.
        - Как удобно! Все рядышком, — ехидно заметила Вика. — И что из этого? Из роддома трупы младенцев тайно переправляют в морг? Я поняла! Это делает Петруша, а ты помогаешь! Вот зачем очки.
        Ева терпеливо выслушала.
        - Он учится в педколледже и по вечерам тусит рядом с друзьями. Я его уже несколько раз там встречала.
        - Встречала? — закивала Че, хитрым глазом поглядывая на практиканта.
        - Случайно, — отмахнулась Ева. — Я шла, они стояли. Мы перекинулись парой слов.
        - И часто ты так словами с незнакомыми парнями на улице перекидываешься?
        Ева вытянула из сумки очки, надела, поправила резинку на затылке.
        - Только я не поняла, где у нас этот педколледж находится, — пробормотала Че. Она уже наверняка придумала, как воспользоваться полученной информацией.
        На улицу после занятий Ева тоже вышла в летных очках. С ними было спокойней. На щелчки по стеклам, попытки сдернуть их или глупые комментарии она уже не обращала внимания.
        В школьном дворе тоже стоял человек в очках. Только они были не летные, а футуристические. Круглые железные окуляры с высокой оправой, правый глаз больше левого и длиннее. Над левым окуляром торчала маленькая антеннка. Черные вихры прикрывали фурнитуру. Человек что-то искал в своем телефоне. У его ног пристроилась знакомая большая коробка. Сигнал мобильного заставил вздрогнуть. Это была незнакомая музыка, но звучала она из ее сумки. И телефон, который она достала, был ее. Вот только рингтон… Не было у нее такой музыки. Что за чертовщина?
        - Алло! — услышала Ева и в трубку, и от стоящего парня в очках. — Ты где?
        - На тебя смотрю, — буркнула Ева, глядя на Ра.
        - Как это?
        Они глядели друг на друга сквозь очки. Ра не узнавал. Ева махнула ему рукой.
        - О! Тебе страшно не хватает цилиндра! — обрадовался Ра. — Представляешь, я твою вазу утащил. Пушкин хотел себе забрать, но я не дал.
        - Лучше бы отдал. Куда мне такая дура?
        - Тебе же подарили, — мгновенно скис Ра. — А ты, я смотрю, в очках.
        - Ты тоже.
        - Прикинь! — египетское божество вновь стало набирать обороты веселости. — Мы вчера в кружке сделали. У нас парень всяких запчастей наприносил, и мы наклепали разного. — Он сдернул тугую обмотку с головы. — Я себе очки сделал. Стив напаял целую гитару. Пушкин хотел еще один огнемет сделать, но ему деталей не хватило. А тебе я смотри что сделал. У меня старые часы завалялись, а фурнитура у нас уже давно была.
        Это был жук. Лапки, мордочка, хитиновые надкрыльники, крылышки и круглое брюшко из механизма ручных часов. Передние лапки были соединены в кольцо, сквозь него продета грубая цепочка. Цепочка с подвеской. Очень подойдет к ее новой кофточке, синенькой…
        - Здорово, правда? Чистый стимпанк!
        - Но ведь стимпанк это не антураж…
        - Это Гришка занудствует. Антураж создает настроение. Давай я тебе коробку дотащу до дома.
        Ева не могла взгляд оторвать от подвески. Жук. Круглое брюшко. На обороте шестеренки с торчащими выступами, как будто дыхальце у настоящего жука.
        - Это круто! — пробормотала Ева, стаскивая очки. — А как ты меня нашел?
        - Я бы вчера пришел, но Пушкин не помнит твоего адреса, а Тоха уверяет, что никогда его не знал. Это я потом догадался взять у Стива номер мобильного. Он же мне сказал, где Тоха раньше учился, вот я и пришел. А из-за чего вы с Тохой поссорились?
        - Из-за принципа неопределенности Гейзера.
        - Кого?
        - Ну, тот, который… формула… поделенная пополам… больше или равно.
        - Гейзенберга! А при чем тут он?
        - Поэтому и поссорились, что ни при чем.
        - Ну, ладно, — ничего не понял Ра. — Пошли к тебе, пока Пушкин вазу не отнял. Очень он переживал, что ему ничего не досталось. Все кричал, что отец у Антона богач. Мог и пример подарить, и что-нибудь более существенное.
        - Значит, не мог.
        - Не знаю. Я этого отца второй раз в жизни видел. Странный он какой-то.
        - Весь в сына.
        Ра кивнул и загрустил.
        Из сумки вновь раздалась незнакомая мелодия.
        - Что за…? — выругалась Ева.
        - Что там? — Ра заглянул ей через плечо. — О! Пушкин! Будет вазу клянчить — не давай. Лучше нам отдай. Мы ее разобьем, а осколки…
        - Музыка.
        - Что музыка?
        - Незнакомая. У меня такой не было. Откуда?
        - Может, ты лунатик? По ночам встаешь и рингтоны себе на телефоне меняешь?
        И взгляд такой хитрый-хитрый.
        - Не смешно, — обиделась Ева. — Может, это заразно, и теперь твой мобильник тоже дурить начнет…
        - Мать! — орал Пушкин в ответ на ее вялое «алло». — Тебя бог искал.
        - Нашел. — Ева знаками попыталась показать, что Пушкин спрашивает про Ра. Но по воплям из динамика солнечное божество и так все понял. Он опустил очки на глаза, приставил два пальца к виску и губами сделал такой звук, как будто стреляет.
        - Значит, присвоила себе мою вазочку?
        - Зачем? Мы ее как раз тебе несем.
        - Вот и несите. Да осторожней, чтобы не разбить. И тебя тут, кстати, еще кое-кто ищет.
        - Антон?
        Черт, черт, черт! Кто ее за язык тянул?
        - Лучше. Топай давай.
        Пушкин резко сбросил звонок. В ухо противно пискнуло, рождая воспоминание о рингтоне. Где-то она эту музыку слышала. Не хватает в ней чего-то. То ли петь там должны, то ли дышать тяжело.
        - Чего хочет от тебя любитель муз? — спросил Ра. Пока Ева говорила, он успел отнять у нее сумку с учебниками, перекинул через плечо, и теперь она сползала, мешая нести коробку.
        - Хочет вазу.
        - Я же говорю, не отдавай. Из ее черепков получится прекрасная мозаика. Нам как раз в кружке нужно кое-что украсить. Я к Саше не пойду, провожу только.
        Сумка сползала. Ра подхватил ее, опасно качнув коробкой.
        - Уронишь, — предупредила Ева.
        И он уронил. В подземном переходе Евина сумка сползла с его плеча, Ра поддернул ремень, махнув рукой. Коробка врезалась в перила, завязка лопнула, разрешая картонке продемонстрировать силу свободного падения, прерванного встречей со ступеньками лестницы.
        - Может, не нести ее Пушкину? — с сомнением спросила Ева: коробка выглядела помято, было боязно ее открывать.
        - Неси. Она — его. Просто слегка изменила форму. Но содержание то же: каолин, песок, полевой шпат и что-нибудь еще. Если очень надо будет, склеит.
        Хорошо ему было говорить, он к Сашке не пошел. А Ева пошла и сразу же трижды пожалела об этом.
        - Где моя ваза? — орал Пушкин, заглядывая в коробку. — Это что?
        - Она изменила форму. — Ева сдерживалась, чтобы не расхохотаться. — Но сохранила содержание.
        - Какое содержание? — в голосе Пушкина звенела обида.
        - Примера.
        Лицо Пушкина заострилось от огорчения.
        - Ничего, — прошептал он, — я тебе тоже какой-нибудь пример подарю.
        В душе Евы мелькнула тревога. Пушкин мог отомстить жестоко. Но станет ли он делать это из-за какой-то вазы?
        - У нас одному парню тоже так подарочек сделали. Ему не понравилось, он пошел и повесился.
        - Я приду на твои похороны. — Ева собралась уходить. Пушкин в мрачном настроении — это скучно.
        - Погоди! — перехватил ее за локоть хозяин. — У меня для тебя тоже есть подарочек. — Пошли в комнату.
        - Что? Пример подготовил? — решила немного поупираться Ева.
        - Пошли, пошли. Это наглядное пособие.
        Он снова сидел на подоконнике. Легко так, словно ему было не сорок, а двадцать. Одна нога согнута, другая вытянута. Смотрит в окно.
        - А! Ева Павловна! — спрыгнул он с подоконника. — А я вас жду! Жду!
        - Здравствуйте, Александр Николаевич.
        Знакомые мурашки протопали по спине и закопались в волосах. Где-то были очки. Сейчас они пригодились бы.
        - Вы извините, что так внезапно. Но было бы некорректно брать ваш телефон у Антона.
        - Зачем телефон? — насторожилась Ева. Впервые чужой папа проявлял к ней такой повышенный интерес. Это было странно и не очень приятно. Хотя нет, приятно… Чуть-чуть.
        - Очень надо было с вами связаться. Поговорить. Спасибо, Саша помог. Да, помог.
        Саша улыбался во весь свой кривой прикус. Ева смотрела на Пушкина и не понимала, чего ей хочется больше: придушить его подушкой или сбросить с двенадцатого этажа. Подушка пока побеждала.
        - Он сказал, что вы можете зайти, если попросить.
        - Могу, — выдохнула Ева.
        - Вот! Я был прав, — засуетился Пушкин.
        Александр Николаевич пересек комнату, заставляя смотреть на себя.
        - Вы, наверное, заметили, что Антон ко мне, мягко говоря, неадекватно относится.
        - Ага! — поддакнул Пушкин, которого никто ни о чем не спрашивал.
        - Особенно последнее время, когда у вас с ним произошел небольшой… э… разлад.
        - О! Так бывает! — Пушкин был неистребим в своем желании высказаться. — У нас один парень свою собаку насмерть забил, когда с девушкой расстался.
        «Хорошая идея!» — рассердилась Ева. Ей не нравилась эта внезапная встреча. Она не понимала Александра Николаевича и хотела поскорее уйти.
        - Надеюсь, до собаки дело не дойдет, — мурлыкал Александр Николаевич. — Давайте подумаем, как ему помочь. Помочь, да.
        - Помочь, помочь. — Пушкин довольно потер руки, не догадываясь, что был на полпути к своей смерти — Ева всерьез подыскивала тяжелый предмет для броска.
        - А может, чаю попьем? — изящно спровадил Пушкина на кухню Александр Николаевич. — Я там шоколадку принес.
        Пушкин присвистнул, как будто отец предлагал заведомо невыполнимое дело. Например, позавтракать на бастионе Сен-Жерве под пулями гугенотов[3 - Такой завтрак устроил герой знаменитого романа Дюма д’Артаньян с тремя друзьями-мушкетерами, чтобы избежать смерти при встрече с кардиналом.].
        - Зачем вам это нужно? — осторожно спросила Ева, как только хозяин квартиры вышел.
        - Поймите меня правильно, — вкрадчиво заговорил Александр Николаевич. — Правильно поймите. Меня очень волнует все, что происходит с моим сыном. Я стараюсь дать ему как можно больше. Стараюсь, чтобы он ни в чем не нуждался.
        Александр Николаевич сделал паузу и проникновенно посмотрел Еве в глаза. Вероятно, что-то надо было говорить. Она потупилась и пробормотала:
        - Это хорошо.
        - Еще как хорошо! Но он… скажем так… не всегда соглашается на мою помощь. А я бы хотел знать, что он делает, о чем думает. И в этом вы могли бы мне помочь. Очень помочь.
        Ева мгновенно запуталась.
        - Я не поняла, что вы хотите?
        - Помирить вас. Я знаю, что Антон ждет этой встречи. Когда все станет как раньше, он успокоится и со мной тоже будет говорить нормально. Вы поверьте!
        Яснее не стало.
        - А что сейчас ненормального в Антоне?
        - Он не ходит в школу. Еще несколько прогулов, и его оставят на второй год.
        Очередной присвист сообщил, что Пушкин успел и на кухне побывать, и обратно в комнату вернуться.
        - Если он пропустит год, то вместо института ему светит армия. И пойдет он туда, не закончив последнего класса.
        Ева выпрямилась. Было бы круто — спасти Ежика. За это… за это… Нет, конечно, благодарных речей потомков она не дождется, но, может, он перестанет к ней так зло относиться?
        - Что надо делать? — пробормотала она.
        - Давайте организуем вам случайную встречу! — ласково улыбнулся Александр Николаевич. — Я знаю, откуда и куда он будет идти.
        Чай у Пушкина оказался вкусный. Даже пирожные свежие появились. Только чашки были как будто недомытые — с коричневым налетом на белых боках, и руки к скатерти прилипали. Александр Николаевич был сама любезность — шутил, подавал Еве сахарницу и салфетки, напоминал о шоколаде. Да, Антон был совсем другим. А как хотелось, чтобы таким же, как его отец. Добрым, заботливым, внимательным.
        Пока Ева шла к месту, где должен был появиться Антон, все пыталась поменять местами папу и сына. Не получалось. Антон ну никак не становился добрым, не появлялась у него заискивающая улыбка, не мог он бродить у всех за спинами. В ее размышления назойливо лезла неприятная музыка. У кого-то поблизости звонил сотовый, и этот кто-то не спешил отвечать.
        Так ведь это у нее звонит! В кармане пальто. Что-то знакомое. Откуда оно в телефоне? Рингтон опять изменился, был не таким, как тогда, когда звонили Ра и Пушкин.
        - О! Е! — тяжело выдохнул Стив в трубку. — Тебя нашли?
        - Лучше бы потеряли, — пробормотала Ева, глядя вдоль улицы. Если верить заверениям папы и кивкам Пушкина, Антон должен был появиться с минуты на минуту. А тут загадки с рингтонами.
        - Найдись, рыбка моя!
        - Что нужно?
        - Лицезреть твою красоту неземную.
        - При одном условии. Помнишь, неделю назад у тебя на тусовке Ежик музыку ставил. Забыла, как зовут. Там еще на картинке мужики в цилиндрах.
        - Коппелиус, герой Гауфа, — съязвил Стив.
        - Второй раз шутка уже не шутка, — отмахнулась Ева. — У них там композиция была такая… трам-пам-пам… Она еще первой шла.
        - Эта, что ли?
        Стив напел первую строчку, и Ева чуть не выронила трубку. Да, это был ее рингтон. Забыв, что на связи Стив, она стала искать в меню список музыки.
        «Коппелиус», «Коппелиус»… Мерзкий герой сказок Гофмана. Мрачный старик… Ходит с тростью. Набалдашник у трости в виде голубя. Голубь забирает жизни. Вот и Коппелиус ходит, жизни забирает.
        В руке заиграл телефон, Ева вздрогнула.
        - О! Ты совсем Е! Чего трубки бросаешь?
        - У меня не было раньше этой музыки!
        - Какой? Похоронного марша?
        - На звонке откуда-то взялся твой «Коппелиус».
        - Взялся и взялся. Сам пришел. У нас метеориты падают, а ты удивляешься музыке. Инфернальщина — нормуль. Давай, чеши ко мне!
        - Завтра, — прошептала Ева, влезая в меню телефона.
        - Почему завтра? — заорал Стив, как будто почувствовал, что его снова отняли от уха. — Когда же еще, как не сейчас?
        - Ворон крикнул: «Никогда!» — прошептала Ева, находя плей-лист.
        Вот он. Коппелиус. Она успела посмотреть сказку Гофмана. Мрачная вещица этот «Песочный человек». Парень влюбляется в девушку, а она оказывается куклой. Ее создатель, Коппелиус, пытается забрать жизнь парня, чтобы оживить куклу.
        Что за черт? Песня загружена сегодня. А то, что было раньше? Она пробежалась по знакомым названиям. Нет, нет, ничего нет. А это что? Dishonored. Dish — тарелка, red — красная? Ничего кулинарного в этой музыке нет. Закачена два дня назад.
        - Эй! Ты где? — орали в трубке.
        - Ну, и долго ты здесь будешь стоять?
        Забыла… совсем забыла, зачем она пришла! И голос — такой родной. И лицо. Как же она соскучилась.
        - Что смотришь? — Антон хмурился. Стоял, чуть покачиваясь с ноги на ногу, готовый улететь. Или убежать. Еще можно ускакать.
        - Ой, привет, — пробормотала Ева. — Я тут… — Вдруг все вспомнилось. Где-то там по дворам бродили Пушкин и Александр Николаевич. А в телефоне ждал ответа Стив. — Я потом перезвоню, — пробормотала в трубку, нажимая отбой. — Привет.
        Взгляд недовольный. Верхняя губа с прозрачными усиками чуть дернулась.
        - Чего надо?
        - Можешь починить? — Она протянула наушники — один провод оголился, контакт отходил.
        Антон не стал даже руки поднимать, глянул лениво.
        - Новые купи. Что еще?
        - Ничего. Это ты ко мне подошел. Рада видеть.
        - А я — нет.
        - Не знала, что встречу тебя здесь.
        Не получилось. Антон не собирался мириться. Она не сделает то, о чем ее просил Александр Николаевич.
        Антон кивнул своим мыслям, а потом вдруг оглянулся, как будто догадался, что главное происходит не здесь.
        - Не знала, так не знала. — Сказал и улыбнулся. От этой улыбки захотелось плакать.
        - Почему ты на меня обижаешься? — жалобно пробормотала Ева.
        - Я не обижаюсь. Я просто смотрю, что происходит.
        - А что происходит?
        - Зверинец.
        Он глядел не в лицо, а ниже. Ева невольно коснулась груди. Куртка распахнута, а под ней… Подвеска. В виде жука. Антон наверняка знает, откуда она.
        Слова закончились. Как-то все стало больно и грустно.
        - Ты куда шла-то?
        - Стив зачем-то звал.
        - Вот и иди к Стиву, Олимпия. Я сейчас занят.
        - Ну да, конечно! — С последним словом из легких вышла жизнь.
        - Бывай! — Он качнулся в сторону. — Я потом как-нибудь позвоню.
        Ушел. Ушел туда, откуда пришел. От расстройства Ева чуть телефон из руки не выпустила. Хорошо, вовремя почувствовала, как что-то скользит в ладони.
        Антон скрылся за домами. На улице потемнело, ногам стало холодно. По асфальту пополз туман. Все это было странно и неправильно. Темно уже, а она все никак домой не дойдет. Стив зачем-то звонил. Рингтон еще этот…
        Александр Николаевич появился внезапно. То Ева шла одна по улице, а то он вышагивает рядом и с сочувствием выслушивает ее рассказ.
        - Не переживайте, — вкрадчиво произнес Александр Николаевич. — Вы все сделали правильно. Ему было приятно вас видеть. Теперь все изменится. А наушники давайте сюда, я вам их починю. Да, починю.
        Они шли, и Ева уже слабо понимала, куда. Вокруг были бесконечные дома, дома, дома, они вставали на дороге, они преграждали путь. А еще были заборы. Очень много заборов. И людей.
        - Танк, что ли?
        Белая челка. Высокий.
        - Банкетка!
        Ответ был придуман заранее, когда вспоминала эти столкновения и ругала сама себя.
        - О! Ева!
        - Здравствуйте, Петр Павлович, — смутилась Ева. Одно дело — мысленно придумывать ответ, другое — так сказать учителю.
        - Опять расстроили?
        Она успела немного поплакать. Обидно, когда все вокруг происходит не как у людей.
        - Мир жесток, — ответила она словами Пушкина.
        - Это твой папа? — Взгляд Петра Павловича лукав.
        - Нет! — испуганно отозвалась Ева.
        - Да, — мягко ответил Александр Николаевич. — Да.
        Взгляд зацепился за что-то знакомое. В глубине, на низеньком заборчике сидит командарм Че.
        День сегодня какой-то… Наверняка магнитная буря.
        - Не расстраивайся, все пройдет, — крикнул уже в спину уходящей Еве Петр Павлович.
        Конечно, пройдет. Смоется вместе с дождем.
        - Что за манера уходить, не предупреждая куда! — недовольно выговаривал вечером отец. Ноги она все-таки промочила, и вот теперь саднит горло. Чай с молоком. А к чаю — папа. — Почему нельзя делать все по-человечески?
        - Папа, — шепчет Ева, — у меня телефон сошел с ума. Он самостоятельно закачивает в себя мелодии и играет их.
        - У телефонов могут сходить с ума только хозяйки.
        - Папа! А что, если Коппелиус существует?
        - Какой Коппелиус?
        Папе можно не знать, кто такой Коппелиус, он взрослый. И он, конечно, не боится, что этот мерзкий старикан придет и превратит его дочь в куклу.
        - Ты бы уроки делала. А вместо этого ерундой страдаешь. Вот о чем ты сейчас думаешь?
        - Как переводится слово Dishonored?
        - Что-то типа «обесчещенного». А что? Что случилось?
        - Ничего, — пробормотала Ева, вспоминая, где слышала это слово и чего не хватало музыке. Тяжелого дыхания лорда-защитника.
        Глава шестая
        Советы
        Антон не звонил. Вторник и среда, заряженные воскресеньем, превратились в бесконечную череду секунд. Потолок не менялся. Телефон молчал. Зато совершенно неожиданно на домашнем проявился Александр Николаевич. Поблагодарил за помощь, сказал, что все прошло хорошо.
        - Что прошло? — не поняла Ева. Она была убеждена, что ничего с места не сдвинулось, все стоит в болоте непонимания.
        - Он сейчас в школе, в школе, — неприятно повторяя слова, говорил Александр Николаевич. — Звонить ему некогда. А я бы подарочек передал. Да, передал бы.
        - От Антона?
        Сама мысль была бредовой, но выкрикнулось то, что выкрикнулось. Зачем еще мог звонить его папа?
        - Что вы, что вы! От себя. Как бы его лучше передать?
        Ева смотрела в окно. Пасмурно и скучно. Передать можно через Антона. Хороший повод созвониться, договориться. Подарок. Почему Антон никогда не делал ей подарков? И цветы не дарил. Никогда.
        - Может, встретимся? — опередил ее Александр Николаевич.
        Тоже вариант, если не увидеть Антона, так хотя бы поговорить о нем. Задать много-много вопросов. Там могли быть ответы.
        Гуляли по бульвару. Александр Николаевич подарил высокую широкоротую белую розу. И новые наушники.
        - Те, к сожалению, восстановлению не подлежат. Да, не подлежат.
        Про наушники было неинтересно. В этом не было Антона. Роза мешалась в руке. Тяжелая головка клонилась.
        - Какие новости? — не удержалась от вопроса Ева. На улице было так же скучно и пасмурно, как и виделось в окне.
        - У него все хорошо. Отоспался, отъелся…
        - Обещал позвонить. — Она немного жалела, что согласилась на эту встречу. Что вместо того, чтобы разговаривать с Антоном, говорит с его отцом.
        - Подождите немного, позвонит. — Александр Николаевич неприятно тянул слова. — Молодежь… Слишком много резких движений. Ненужных движений. Учится жить. Это нелегкий труд.
        - Почему он такой?
        - Самый обыкновенный балбес. Для его возраста это нормально. Поверьте, нормально.
        - Что нормально? — Ева вспомнила, как сидел, отвернувшись, как не дал обнять, как говорил грубости, как зло кривил тонкие губы.
        - Он еще не знает границ своей силы, вот и испытывает ее на вас.
        - Какой силы? — Фраза из детского фильма, она путала, заставляла думать не о том.
        - Мать его неправильно воспитала — он совершенно не умеет общаться с людьми. Тычется в разные стороны, сам не знает, чего хочет.
        - Что вы! Он все очень хорошо знает. Просто иногда… Он как будто закрывается.
        - Он вас боится.
        - Меня?
        - Да. Вы слишком хороши для него. Он боится своих чувств, боится зависимости. Хотя, мне кажется, все уже случилось. Точно — случилось.
        - Что?
        - Он чувствует зависимость от вас. И, конечно, злится. Антон всегда хотел быть самостоятельным. И никогда им не был. Сейчас же… Вы не представляете, как он носился по комнате от радости после вашей встречи. Внешне он, конечно, совсем другой. И, знаете, я, наверное, могу вам помочь.
        Он сделал паузу, чтобы Ева задала вопрос. И она его задала:
        - Как?
        Представилось дикое — Александр Николаевич водит Антона на свидания.
        - У нас и так все хорошо. Мне все нравится!
        - Его неуклюжесть и грубость?
        - Но он не всегда такой.
        - Да, не всегда. Издержки роста. Метод познания мира. Этого мира…
        Ева прошла несколько шагов, глядя, как роза клонит голову. Она расслабила пальцы, и цветок повис головой вниз.
        - Когда-нибудь все изменится!
        - Когда-нибудь. Не знаю. — В голосе Александра Николаевича появилось раздражение. — Вы готовы ждать? Долго ждать.
        - Конечно! Он же хороший! Очень хороший. Только как будто специально показывает себя плохим.
        - Всему надо учиться. А он не хочет учиться, он хочет все делать сам, без помощников. С такими поисками себя только шишки набивать.
        - Почему? Нормально у него все.
        - Как же нормально, когда с вами ссорится, ночи проводит за компьютером, не хочет встречаться со мной. Чувства есть, а как выразить их, не знает.
        Из всего сказанного Ева вытянула только то, что хотела — чувства. У Антона к ней есть чувства. Приятно. Только хотелось услышать все это от Антона.
        - А он… он обо мне что-нибудь говорит?
        - Нет. Все варится в его голове. И что там — непонятно. Каша одна.
        - Он всегда такой странный.
        - Ощущение избранности. Это возрастное.
        «Как же хочется встретиться!» Не сказала, подумала. Потому что говорить с чужим человеком было неловко. Вдруг стало многое заметно. Раньше видела розу, мыски своих ботинок, резкую улыбку Александра Николаевича, его руку с полными пальцами. А теперь разглядела, что бульвар, что осень и грязно. Что кусты сирени стоят с почерневшими листьями, что клены уже голые, тополь нехотя отдает по листочку на каждый порыв ветра. Все серое, даже собаки. Летит ленивый голубь. Проехала грязная мусоровозная машина, потянула за собой вонючий шлейф. Куртка неплотная. На груди чувствуется шевеление жука. Все, конечно, посходили с ума от зависти. Стимпанк. Антон видел. Чем бы еще его удивить? Если все так хорошо, то можно позвонить. Или еще подождать?
        Про Александра Николаевича Ева успела забыть, а он, оказывается, все говорил и говорил. Неужели они еще не расстались? Если Антон ее любит, зачем нужны разговоры с кем-то другим?
        - Я уверен, что у вас все наладится. — Александр Николаевич перешел на вкрадчивый тон. — Посидит, пообижается и появится. Без вас он не сможет. А я все-таки вам помогу. Хотите?
        Хотелось еще говорить про Антона. Оказывается, раньше он занимался фигурным катанием, бросил. Ходит на теннис. Вот откуда мягкость походки и очень хорошая реакция. Хочет идти на программиста. Если получится, уедет учиться в Англию.
        - А когда? — спросила, затаив дыхание.
        - Летом все станет понятно. Да, понятно.
        Тоска. Лето, конечно, далеко, но эта вероятность — они расстанутся, убивала. Может, тоже поехать? Но у нее плохой английский.
        - Английский легко учится, — проговорил Александр Николаевич в ответ на ее бормотание.
        На душе тревожно и неловко. Еще бы про Антона послушать. Какой он был в детстве? В три года обжег ладони, коснувшись раскаленной плиты, но терпел, не плакал, рисовал танки, часами мог складывать кубики. Она вспоминала его в первом классе, во втором, в третьем — не могла вспомнить.
        В кармане взорвался «Коппелиус».
        - Мать! — орал Пушкин. — Про тебя тут постоянно все спрашивают. Стив забегал, тебе кое-что оставил. Зайди.
        Стив. Забыла. Сколько дней-то прошло?
        - Ты сейчас где?
        - Гуляю.
        - А с кем? — допытывался Пушкин.
        - Неважно.
        - Нет, правда!
        - Не скажу!
        - Ага! С Тошкой-картошкой?
        - Нет!
        - С богом?
        - Отстань.
        - С другим богом?
        - Не приду.
        - Ну и не приходи, я себе заберу. Про тебя еще Наташка спрашивала. Говорила, ты прикольная. Давай сюда! Левшин притащил Катрин. Она на твой счет выстроила целую теорию. Расскажу — закачаешься. Тебе кузьминский папаша дозвонился? Он телефон брал. А! Так ты сейчас с ним! Ого! И с сыном, и с папочкой гуляешь! Сильна, мать!
        Дала отбой и сразу сделала несколько шагов в сторону. «И с сыном, и с папочкой…» Как неловко получилось. Вечно Пушкин все портит, черный ворон. Настроение пропало. Стоять рядом с Александром Николаевичем стало неприятно. А вдруг и правда, со стороны они выглядят как… Фу, противно!
        - Я пойду.
        Александр Николаевич ласково улыбнулся.
        Скорее бежать! И никогда больше! Даже по телефону с ним разговаривать не будет.
        - Я провожу вас.
        - Нет!
        Эх, Пушкин, сукин сын! Зачем ты это сказал? Теперь думалось только о плохом. Она и Александр Николаевич… тьфу, тьфу, тьфу!
        - Если будут какие-то новости… Я обещал помочь. В обмен на вашу любезность…
        Ева остановилась. Какие новости?
        Между ними несколько шагов, и уже не так страшно.
        - Не надо! — Окончательно и решительно. Вернуть бы все, что подарили: ненужную розу и наушники в дорогой упаковке, но для этого пришлось бы подойти. И снова — мурашки, снова тревога перехватывает горло. Нет.
        Перебежала улицу. Решила, что больше не будет оглядываться. От волнения кровь стучала в ушах, и поэтому казалось, за ней идут. Гулкие шаги по промерзшим камням мостовой. Эхо бьется о камень стен. Растекается по свинцовой воде. Гуляют длинные тени от фонаря к фонарю, растягиваются, рождая чувство пристального взгляда в спину, занесенной для удара руки.
        - Что у тебя?
        Пушкин довольно жмурится, словно ему только что рассказали веселую историю.
        - Проходи. Тебя ждут.
        Антон?
        Но это была Наташа. Сидит на кухне в углу, бледно улыбается. На столе одинокая упаковка зефира. Чашка. Мутное стекло окна.
        - Что мне передавал Стив?
        - Сейчас принесу.
        Пушкин с готовностью сорвался с табуретки и убежал.
        - Привет. — Ева села за стол. — Что пьем?
        - Кофе. Я так замерзла. — Наташа сжалась, словно до сих пор чувствовала холод.
        - Где?
        - Сашу пришлось долго ждать.
        Сочувствовать Наташе не получалось. Не жалко ее было. Сама виновата: разве не видит, что с Пушкиным связываться нельзя?
        - А ты где учишься?
        Наташа стала говорить, но все это было неважно, и Ева почти не обращала внимания. Школа, познакомились, ходили, странно…
        - Да, странно. — Прислушалась к шебуршанию в коридоре. Как будто Пушкин подземный ход копает.
        - Ну? — крикнула через дверь.
        Сразу выплыл Пушкин с телефоном.
        - Да, конечно, — вещал он в трубку. — Буду рад!
        - Кому? — насторожилась Ева.
        - Я всегда рад людям! — расплылся в лягушачьей улыбке Пушкин. — Держи! Надеюсь, там то, что там есть. А то у нас одного парня тоже вот так попросили передать, а на конечной станции его полиция встретила и в отделение отвела. Наркотики. А другой коробку приятельнице вез. Хорошо, догадался заглянуть. Мина. С часовым механизмом.
        - Как это?
        Ева смотрела на лежащий перед ней диск. На принтерной картинке пятерка в цилиндрах и смокингах. Один в темных очках. «Коппелиус».
        - Жизнь, мать моя, разнообразная!
        Это Ева уже поняла.
        Диск записи альбома группы «Коппелиус». Принес Стив. Бред какой-то.
        - Ты не представляешь, что мы намутили в воскресенье. Блеск! Паяли и ваяли целый день.
        - Как твое ружье поживает?
        - Нормально! — Пушкин развалился на табурете, притянув к себе безвольную Наташу. — А боги все свою машину делают. Говорят, вот-вот.
        - Они могут.
        - У нас один парень тоже говорил, что умеет с вышки прыгать. Что летом в деревне с пятиметровой ивы в речку сигал. Да еще с разбегу. А в бассейн пришли, он от вида воды позеленел.
        - И умер.
        - Почему умер? Жив.
        - Значит, скоро помрет.
        В дверь позвонили.
        - О! — многозначительно поднял палец вверх Пушкин и убежал в коридор.
        От услышанных голосов закружилась голова. Александр Николаевич.
        - Ты что? — тихо спросила Наташа.
        Ева держала чашку и не замечала, что медленно наклоняет ее, что чай льется на ноги. Он ее преследует. Значит, Пушкин был прав! Ой, мамочки, спасите!
        - Ничего.
        - Какая компания! — вошел, потирая руки, Александр Николаевич. — Чаем угостите?
        - Конечно! — сорвалась с табурета Наташа.
        - Смотрите, что у нас есть! — Пушкин торжественно выставил на стол огромную коробку торта. Сквозь прозрачную пластиковую крышку видны белоснежное безе, иголочки сахара, изгибы мраморного крема. — Попируем!
        Вот почему он задержался — зашел в магазин.
        - А это милым дамам.
        Две одинаковые шоколадки «Аленка». Наташа тут же захрустела упаковкой.
        Ева смотрела на мокрые носки. Когда на них вылился чай, было горячо, потом ноги привыкли, согрелись, но чай остыл, и теперь ей прохладно. Мокрые ноги — хороший повод уйти.
        - Какой торт! — восхищался Пушкин. — Знатный торт!
        - Разве от сладкого не умирают? — тихо спросила Ева. Наташа замерла, она успела надкусить шоколадку и теперь боялась ее жевать.
        - Почему это? — Пушкин стоял над тортом с ножом, не зная, с какой стороны подступиться к такой красоте. — Сладкое жизнь продлевает. Особенно таким худым, как я. Меня надо вообще одними тортами кормить.
        - А слабо съесть целый торт? — зло предложила Ева. — У нас в классе парни на спор торты ели.
        - И что? — во взгляде Пушкина появилось сомнение.
        - Все пока живы. Но один выиграл. И ему как приз еще торт дали.
        - Да?
        - Пойду я руки помою. А ты пока режь, — грубо приказал Александр Николаевич.
        - Он зачем пришел? — шепотом спросила Ева, как только папа Антона скрылся за дверью.
        - На тебя посмотреть.
        Наташа не выдержала и закашлялась, губы окрасились в шоколадный цвет.
        - Что он от тебя хочет?
        - Работку одну подкинул, программку написать. Я и Тоху подключил.
        Ее обманывали. От начала до конца. Черт! Сжала в кулаке жука. Это тоже был обман. Весь этот стимпанк с его относительностью, когда что-то больше или равно. Вы уж определитесь, ученые, равно или больше!
        - Ну, что? — хлопнул в ладоши Александр Николаевич, заходя на кухню. — Почаевничаем?
        Она вскочила, чуть не опрокинув табуретку. Старательно обошла Александра Николаевича. Пробежала через коридор, мимо прихожей, зашла в маленькую комнату. На ручке дверцы висит ружье. Его заметно обновили. Появилась еще одна ручка снизу, по стволу пролегла россыпь шестеренок, повисли две цепочки — оловянная и медная.
        - А Стив, знаешь, какую бандуру наваял! — тут же вырос у нее за спиной Пушкин. — Взял у брательника разбитую бас-гитару и прикрутил к ней всякого-разного, канты в железо забрал. Вещь! Показать фотку?
        Он вытянул из кармана сотовый.
        - Помоги мне, — Ева резко повернулась к Пушкину, отмахиваясь от его телефона. Стив, Стив… Что ей Стив?
        - В чем?
        - Отец Антона — он все время от меня чего-то хочет. То Антону помочь, то мне помощь предлагает. А мне ничего не нужно!
        - Так это хорошо, когда предлагают. Он дельный мужик, с Тохой тебя помирит. И с деньгами у него все отлично. Погуляешь на чужие.
        - С Тохой я сама разберусь. Это же ты дал ему мой телефон? Вот теперь давай, действуй.
        - Ой, да подумаешь. Он бы у Тохи взял. Да не бери в голову! — Пушкин попробовал приобнять Еву, но она резко сбросила его руку.
        - Помоги!
        - Что мне теперь, жениться на тебе, что ли?
        Пушкин смотрел на Еву и выглядел, как весьма довольный жизнью человек.
        Ева молчала. Пушкин отлично понимал, чего она хочет. Пушкин улыбался, улыбался, а потом перестал улыбаться, скривил кислую рожу.
        - Что ты напридумываешь! Нужна ты кому. И вообще, от этого не умирают.
        - А от чего умирают? От теории относительности?
        - Это ваши дела, — окончательно сбросил с себя налет веселости Пушкин и стал настоящим. — Сами разбирайтесь. Что я могу сделать?
        - Поговори с ним.
        - Был у нас парнишка, который все в чужие дела лез. Так однажды по весне за гаражом оттаял.
        Ева дернулась, потому что хотелось врезать. Сдержалась. Сказать бы ему все, что думает, но тоже промолчала. Что бы ни было сейчас произнесено, что бы ни сделалось, всего будет мало. А главное, все это будет не то.
        Медленно пошла обратно в прихожую. Очень медленно, замечая все: соринку на полу, замятый уголок коврика, черную полосу над плинтусом, стертые обои на углу, обтерханную вешалку.
        - Сам-то не боишься, что Антону не понравится твоя работа с его отцом?
        - А зачем мне ему об этом рассказывать?
        - Действительно.
        Пушкин перехватил за рукав.
        - Ты ведь тоже ему не скажешь, — не попросил, а как будто приказал он.
        - Не мне за гаражом оттаивать, — сбросила его руку Ева. — И вообще, жизнь трагична и полна разочарований. В конце все умирают, заметил?
        - Да иди ты, — прошептал Пушкин. Но тут взгляд его мгновенно изменился, став елейным.
        - Вы уходите? — перед ними возник Александр Николаевич. — А торт? Торт же!
        Он перехватил куртку, он хотел помочь, но Ева не дала.
        - Пушкин обещал на спор съесть в одну морду, — буркнула она, отворачиваясь к зеркалу. Как же она страшно выглядит. Бледная, кончик носа покраснел, глаза воспаленные. Пушкин за это ответит. — Остальным не хватит.
        Она ушла, оставив розу и выложив на подзеркальник наушники. Как она теперь жить будет — и старых нет, и новые не купить? Перекинет новый диск на плеер, а слушать через что? Как спрятаться от всего этого? Как укрыться? Не станешь же вечно в летных очках ходить.
        И тут Еве показалось, что у нее слегка поехала крыша, потому что она услышала «Коппелиуса» без наушников и плеера. Взвился кларнет. Сунула руку в сумку, доставая диск. Вот он, лежит в коробочке, название композиции… здесь как-то неразборчиво.
        Неприятное подрагивание в кармане — к звонку присоединилась вибрация. Телефон. Снова новый звонок. Отец.
        - Ева! Мама сказала, что ты еще не дома. О чем ты вообще думаешь?
        - Папа! — Ярость проснулась внезапно. — А можно меня не контролировать? Я уже большая! Сама решаю, когда и куда идти.
        Дала отбой и тут же пожалела. Что это она вдруг сорвалась? Это все Александр Николаевич со своими разговорами. Все Пушкин со своим нежеланием помогать. Наташа с молчанием. Ева заплакала. Несправедливо!
        - Привет! Опять тебя обидели?
        Она кивнула — сил говорить не было, только плакать. Истерика клокотала в горле. Будущие педагоги сидели на низком бордюрчике, стояли и просто смотрели. Выбеленная челка Петра Павловича светлела в сумерках.
        - Домой?
        Она мотнула головой, а потом, не сдержавшись, судорожно вздохнула.
        - Пойдем.
        Ева настолько устала, что ей уже было все равно. Ну, пускай проводит.
        Несколько шагов они провели в молчании, а потом Петр Павлович тихо сказал:
        - К завтрашнему дню пройдет.
        Ева снова замотала головой, чувствуя, как слезы выступают на глазах.
        - Пройдет, — грустно повторил Петр Павлович. — Куда денется? Ночь переспишь, и станет легче. А скоро вообще забудется. Чего убиваться, если через неделю и вспоминать будет нечего.
        Судорога отпустила, и Ева с сожалением поняла, что истерика ушла. Осталась тяжесть где-то глубоко-глубоко. Если не обращать внимания, то и незаметно.
        - Знаешь, Ладошина, у меня к тебе будет просьба.
        Ее назвали по фамилии — это насторожило. Она хлюпнула носом, собираясь с мыслями — что такого могут попросить?
        - Скажи своей подружке Вике, чтобы она не приходила больше к училищу.
        - Почему это? — булькнула влажными губами Ева.
        - Не надо. Мы у вас практику проходим, а она в друзья набивается. Некрасиво. Должна быть дистанция между учителем и учеником. Маленькая она. Сколько вам? Шестнадцать, семнадцать? Вот и дружите с пацанами своего возраста. Ираклий парень горячий, могут быть неприятности.
        - Что?
        Усталость как рукой сняло, тяжесть исчезла. Голова вмиг стала звонкой и ясной. Командарм Че добилась-таки своего, задружилась с практикантами. Ей, видимо, говорили, а она, видимо, не поняла. Потом еще говорили. Теперь вот Еве говорят.
        - Скажешь? — Петр Павлович повернулся, чтобы посмотреть Еве в лицо. Прикольный он был все-таки парень. Еще эта челка. «Петруша…»
        - Ты что?
        Ева вздрогнула, отворачиваясь. А ничего, просто стояла и смотрела.
        - Чудные вы какие-то. Я думал, одна Вика такая. А это у вас возрастное.
        Они подошли к дому.
        - Не ходи так поздно одна, — крикнул он напоследок. — Не наживай неприятности.
        Все-таки учитель — это учитель. Совсем как папа. Тот тоже все про неприятности.
        А в почте было письмо от Антона. Длинное и злое. И про случайную встречу в понедельник, и про прогулку с его отцом. Антон был резок. Писал, что Ева сама не понимает, что делает. Отец — злейший враг Антона, и она встала на его сторону. Никакую помощь отец никогда никому не оказывает, он может только разрушать. А она дура, трижды дура.
        Написала в ответ такое же длинное и злое письмо, припомнила Пушкина. Вот ведь мелкий пакостник! Набрала номер Антона.
        «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». И тут же машинально глянула на плей-лист. Откуда у нее появилась музыка на звонок? Композиция была закачена сегодня. Что она сегодня делала?
        Глава седьмая
        Игра телефонов
        Ева мазала глазами по стенам и с удивлением замечала, какой класс старый. Ремонт не поможет — все равно будет заметно время, которое старательно пожевало эту комнату. Деревянные панели, крашеные обои, посеревшие плитки потолка, лампы дневного света с гнутыми секциями, забытая с прошлого года гирлянда.
        - Что, так и сказал, что я маленькая?
        Че в раздражении кусала губу.
        Пыльные карнизы. Рамы в черных штрихах, словно кто-то специально провел карандашом.
        - Да что он вообще понимает! — бросила Вика яростно.
        - Зачем они тебе?
        - Ты еще указывать будешь!
        Столешница процарапана, в ложбинку забилась грязь.
        - Черт! — Че повернулась, постучала наманикюренными пальчиками по парте, в ложбинку не попала. — Дай телефон позвонить.
        - У Ксю возьми.
        Ксю вздернула брови — чтобы у нее что-нибудь кто-нибудь когда-нибудь просил.
        - Дай, не жидись!
        - Отвали!
        Спина у Че сутулая. Блузка в широкую черную полоску. Сзади задралась, сбила рисунок полосок.
        - У тебя же его телефон, наверное, записан.
        Ева успела забыть о соседке, поэтому вздрогнула. Неужели она про Антона? Какое ей до него дело?
        - Чей?
        - Петруши.
        Лицо у Че небольшое, круглое, короткая стрижка, желтоватые волосы. Глаза серые. Ресницы аккуратно подкрашены: незаметно, что нанесена тушь. Бесцветные брови. Почему-то она их никогда не выделяет. Маленькая родинка у виска.
        - Какого Петруши?
        - Практиканта. Если ты постоянно с ним встречаешься, то он дал тебе телефон.
        - А у Ираклия ты не взяла? Ты же с ним сама постоянно встречаешься.
        Она еще договаривала фразу, а Вика уже мчалась на выход с ее сумкой в руках. Это было настолько неожиданно, что Ева просидела несколько лишних секунд, позволив Че выскочить из класса.
        - Чего это она? — удивилась Ксю.
        - Я ее убью!
        Ева рванула со своего места, на повороте снесла первую парту Волкова.
        - Танк, что ли? — успел крикнуть ей в спину Олег.
        «Банкетка», — про себя выдохнула Ева заготовленную шутку. Коридор бурлил. На секунду волна расступилась, показывая Че около туалета. Она копалась в ее сумке!
        - Отдай!
        Кто-то мелкий все-таки попался под ноги. Упал. Взметнулся рой возмущенного шиканья.
        - Подавись! — Че метнула сумку Еве в лицо.
        Грохнули на пол учебники, рассыпались карандаши и ручки, распахнулась пудреница, показывая разбитое зеркальце. Ева присела, дрожащими руками собирая разлетевшееся. И вдруг — как кольнуло под лопаткой — сунула пальцы в потайной кармашек. Телефона не было!
        Она еще пыталась что-то подгрести в сумку, но уже бежала дальше.
        Резкий поворот на лестницу. Четвертый этаж — один пролет наверх и чердак, шесть вниз и — улица. Куда?
        Перегнулась через перила. Мелькнула полосатая блузка.
        - Стой!
        Она бежала вниз, сшибая детей и учителей. Картинка перед глазами скакала. Как в расколотом зеркале, вокруг были одни обломки: стены, перила, подол платья, плечо, парящий светлый локон, удивленно округленный рот, угол, сменяющие друг друга ноги. Вскрики.
        - Дверь! — как будто рявкнул кто-то из-за спины.
        Че стояла около охранника и смотрела в ее телефон.
        - Этто что за…
        Охранник еще только вставал из-за конторки. Растолкав малышей, Че вывалилась за дверь. Ева перепрыгнула через растянувшегося карапуза, приняла закрывающуюся дверь на ладонь. Удар пришелся на запястье, боль стрельнула в локоть и выше — в плечо. На улице холод. Боль отступила. Че за кустами. Ева помчалась сквозь заросли. Колючие ветки ухватили за юбку, впились в колготки. Жук зацепился. Она успела повернуться, чтобы посмотреть, не оторвалась ли подвеска. Нога врезалась во что-то, но тело еще летело вперед. Ветки больно прошлись по голым рукам и лицу. В коленке вспыхнула новая боль. И все закончилось. Кровь стучала в ушах, мешая понять произошедшее. Горели ладони, горело лицо. Холодный воздух жег горло. С ногой было неладно. На нее словно кипятка плеснули. Но если недавно от пролитого чая сначала было горячо, потом тепло, потом прохладно, то тут жар нарастал. Неприятное покалывание расползлось уже по всей коленке: хотелось прижать ее к земле, чтобы погасить пожар.
        - А ведь у тебя ничего нет.
        Ева медленно села.
        Че стояла на безопасном расстоянии, вертя в руках телефон.
        - И не было никогда.
        Коленка была хорошо разбита — от удара кожу раскроило. На бедре широкая ссадина. Ладони содраны. Обо что это она так споткнулась?
        - Ну и ладно. — Че бросила Еве телефон. — Передавай привет любовничку!
        Ева поднялась, боясь шевельнуть ногой. Тело стало невесомым, а нога превратилась в чугунный столб. Еще и ладони жгло. Она прижимала их к бокам, отчего боль начинала отдаваться то в голове, то в локтях, то в спине.
        Как это она? А? Надо же! Вот ведь… упала… Сколько времени-то? Перемена кончилась. Охранник злой. Незаметно не пройдешь.
        Любовничек… У Че все любовнички, нормальных отношений нет. Хотя кто тут нормальный, кто нет, не поймешь.
        Она попыталась шагнуть — в спину будто вонзили спицу. Пришлось стоять, ожидая, когда исчезнут перед глазами противные зайчики и перестанет испуганно биться сердце.
        Что она стоит? Надо же промыть раны, заклеить. Холодно. Это она, наверное, умирает. Отец Маяковского умер, уколовшись иголкой. Заражение крови. А она тут весь парк на коленку собрала.
        Эти мысли заставили взбодриться и захромать веселее. Звонок слизал с этажей шум и топот. Охранник долго, слишком долго смотрел на вползающую Еву. Она успела перешагнуть порог, в голове успела родиться шальная надежда, что удастся попасть в класс без проблем.
        Представила, как скребется по лестнице — если ногу не сгибать, не так и больно. Вот она оказывается на пороге, вот все на нее смотрят…
        Все, больше ничего не успела представить, потому что охранник перестал изображать декорацию.
        Перекись и зеленку искали по всей школе. Медсестры на месте не оказалось, ваты ни у кого не было. Суетилась учительница ГПД началки. Подходили еще люди.
        - Кому звоним? — назойливо спрашивал охранник. Ответа не было. Пищали кнопки мобильника.
        - Дома никого, да? Сотовый матери давай!
        - Ой, лучше никому, — выла Ева.
        Перекись была злая, щипала немилосердно. Красные пузырики стекали с колена. На ободранное бедро хотелось что-нибудь положить, очень уж горело. Холодную тряпочку, например. Или листок.
        - Да что же ты размазываешь! — орала учительница.
        - Маме или папе? — Охранник уперся ногтем в журнальную строчку.
        - Я сама. Я папе, — извивалась под очередным натиском перекиси Ева. Вот и телефон у нее в кулаке.
        Конечно, папа не побежит с работы ее спасать, он непременно ругать будет:
        - Ева! Ну, сколько тебе лет, что ты падаешь?
        - Он велел идти домой! — соврала Ева, пряча телефон. — Я дойду, вы не думайте. Дойду.
        Взрослые переглянулись. Ева успела спустить ногу с банкетки, боль как будто утихла.
        Каждый учитель посчитал своим долгом спросить, не вызвать ли ей такси. Ева мотала головой, думая о сумке, о зеркальце, о ручках, о ключах от квартиры.
        - Может, тебя проводить? — нашелся охранник, но глянул на свою конторку, и стало ясно, что никуда он не пойдет.
        - Я тут рядом. — Ева натянула куртку, сунула ноги в сапоги. Колготки порваны в клочья, но так даже лучше: любое прикосновение к коленке вызывает неприятный жар, мурашки прокатываются по спине. Опять стало холодно. Умирает. Это она умирает. Папа! Где ты?
        Сумку принесла Ксю. Она вынырнула из-за спин преподавателей. Растерянная. Испуганная.
        - Там только учебники и тетради. Остальное уже как-то раскатилось. — Она совала в онемевшую руку Евы ремень портфеля. — Все спрашивают, что случилось. А что случилось?
        Ева подобрала длинную лямку, прижала к себе сумку. Зеркало разбилось. Жаль. Плохая примета. Или уже неважно? Конечно, неважно, она же умирает!
        Ковыляла домой, пряча глаза от сочувственных взглядов прохожих. Что они о ней думают? Какую-нибудь глупость. Вот ужас-то!
        Неплотная куртка, на груди покачивается жук. А все из-за него… Сунула руку за пазуху. Жук смотрел на нее шестеренками брюшка. Часы, сложный непонятный организм. Отсчитывают время жизни. От злобы на себя и на весь мир умирать передумала. До дома бы дойти.
        Больше или равно.
        Папа пришел пораньше. Милый, добрый папа. Наорал, повез в поликлинику. Врач оказался пожилым мужчиной с морщинистым лицом, уши у него были слегка оттопырены, как ручки у древнегреческой вазы. Наверное, по этим морщинам, как по рисунку на вазе, можно было прочитать его жизнь. И по ушам тоже.
        - Сколько тебе лет? — не отрываясь от заполнения бланка, устало спросил хирург.
        - Шестнадцать.
        - Как же ты ухитрилась так разбиться?
        - Я шла. Шла. — Вспомнились кусты, как жук зацепился за ветку. — Шла. А потом споткнулась. И упала.
        - Споткнулась, — недоверчиво кивал врач. — Никто не толкал?
        Жук толкал. Но этого не скажешь. Взрослые. Они вечно ничего не понимают.
        - Что это у тебя там играет? Выключи сотовый.
        - Это не у меня.
        Музыка… Что-то негромкое, как будто птица поет.
        - А у кого? — Хирург исподлобья глянул на свою толстую медсестру. Темные короткие волосы, круглое улыбчивое лицо, ярко подведенные глаза. Вздернутые вверх плечи, словно она все время была удивлена.
        Она и была удивлена, потому что сотовый звонил из-под Евиной кофты, наброшенной на сумку.
        Музыка умерла и тут же возродилась.
        - Вон, в сумке, — хохотнула медсестра.
        Ева дотянулась до молнии. По сумке шла вибрация. Это и правда звонил ее телефон. Кто бы мог подумать!
        - Выключайте мобильные, входя в кабинет, — обреченно произнес хирург, а у самого что-то мелькнуло во взгляде. Лукавое. Как будто он все понимал, но все равно брюзжал. Для проформы. — Садись ровно, сейчас лангету наложим.
        Сотовый замолчал, испугавшись незнакомого слова.
        Когда Ева выползла в коридор с перебинтованной ногой, папа закатил глаза.
        - Что тебе спокойно не живется! — ворчал он всю дорогу домой. — Земля не держит?
        Ева открыла рот, чтобы сказать: с землей у нее как раз все отлично, во всем виноваты жук, командарм Че, Пушкин и отец Антона. Но папа был раздражен, папа зло покусывал губы и покрикивал на не вовремя перестраивающиеся перед ним машины. Не услышит. Будет опять и опять бранить ее, весь свет и заодно погоду. Промозгло на улице, холодно. Но теперь Ева не умирала. Передумала. Звонки ее интересовали больше. Она полезла в сумку. Кто мог ей звонить в поликлинике? И что опять творится с настройками?
        Номер телефона не знаком. В настройках какие-то «Песни птичек». В сердцах Ева постирала весь плей-лист, оставив обыкновенные гудки на все входящие.
        Кто и зачем вбивает ей в телефон новую музыку? Или она подцепила вирус, и мобильник теперь сам решает, какая мелодия будет у нее на дозвоне? Ничего не понятно. Как говорили египетские боги: надо возвращаться к истокам, к паровым машинам, когда все было разумно и доступно. Уже давно техника начала править человеком, и человек это зачем-то допускает…
        - Ева! Ты взрослый человек, — выговаривал папа дома. — Что за детские шалости с беготней наперегонки?
        - Но она у меня телефон отняла!
        - Ева! При чем здесь телефон? Ты себе чуть ногу не оторвала! Ты когда-нибудь собираешься головой думать?
        - Это случайность!
        - Почему же я случайно не разбиваю коленки?
        - Потому что ты взрослый и с тобой ничего не может произойти!
        - Ева! Это несерьезно! Твои увлечения, твои игры! Эти жуткие украшения. Теперь ты во всем будешь упрекать жука.
        - Буду!
        Она бы ушла, хлопнув дверью, но для этого надо снимать ногу с табуретки, ползти, держась за столешницы и спинки стульев… Нет, так не пойдет. Остается закрыть глаза и представить, что она это сделала: встала, пошла и, может быть, даже дверью хлопнула.
        - Я ничего не понимаю, — папа рубил воздух ладонью. — Ничего! Мракобесие какое-то! Вокруг все просто и понятно. Солнце встает, земля вертится. Законы физики, в конце концов. Зачем усложнять? Ты учишься, потом поступишь в институт — это правильно. Ты встречаешься с друзьями — нормально. Тебе нравится Антон — отлично. Но все остальное — лишнее. Эти букеты, встречи случайные, жуки на цепочках, машины времени! Ева! Остановись!
        - А раньше понимал? — Она все-таки сползла с табуретки и повисла на столешнице.
        - Наверное, и раньше не понимал. Но сейчас ты летишь в пропасть. И не надо мне говорить про переходный возраст. Если у человека нет мозгов, они не появятся после двадцати. Думать надо сейчас!
        Она думала. Так крепко думала, что мозги закипали. Если бы она хоть что-нибудь понимала! И никакая там была не пропасть. Только старая загнутая труба, о которую она споткнулась. А споткнулась она, потому что запуталась. Окончательно запуталась.
        Как же хотелось, чтобы ее поддержали, сказали доброе слово. Отец? Нет, он сейчас будет только ворчать. С мамой вообще говорить не стоило. У нее были свои представления о прекрасном. Зачем лишний шум?
        А поговорить надо. Жизненно необходимо. Кто у нее оставался? Не с Ксю же все это обсуждать.
        Она взяла телефонную трубку, дохромала до своей комнаты, набрала номер Антона. После первого же звонка на соединении щелкнуло, гудок изменился — определитель номера. Теперь Антон знает, кто звонит. И может взять трубку, а может и не взять. Если до сих пор сердится, то не возьмет. Особенно после письма. Но они уже больше недели не разговаривали, и ей так хотелось услышать голос.
        Сыпались гудки.
        Еще вариант: нет дома.
        Щелкнуло, гудки пропали. Ева вздрогнула.
        - Алло! — Голос недовольный, сонный. Сказал с тяжелым вздохом. Как же много она успевает заметить за секунду.
        - Привет! Это я.
        - Кто — я?
        - Антон! Это я, Ева.
        - Какая Ева?
        - Антон!
        - Не знаю такую.
        - И давно?
        - С тех пор, как ты стала гулять с моим отцом.
        - Ты что, издеваешься?
        - Это ты издеваешься!
        Повисла пауза. Ева чуть не бросила трубку, но ждала, надеясь на другие слова. Готовясь опередить, если Антон даст отбой первым.
        - Знаешь, почему он так себя ведет? — тихо спросил Антон.
        - Понятия не имею!
        Сейчас она заплачет. Когда Антон был таким, все время хотелось плакать. Потому что это было несправедливо. Она его любит, а он ведет себя как… как… Как Ежик. Обидно. Очень обидно. Он же знает, что делает больно.
        - Мой папочка мечтает мне досадить. Всю жизнь только этим и занимается. Его бесит, что я вообще живу, что у меня что-то получается без него. Это же он бросил мать, а потом стал злиться на нее. Без него ведь жизнь должна остановиться. А она не останавливается. Она дальше идет. И всем плевать, что он где-то там живет с другой. Но он не может пережить, что о нем не помнят, что его забыли. Вот и вертится рядом. Теперь будет крутиться около тебя, помощь предлагать. Он же такой обаятельный, такой галантный. Хрен старый! Он всех друзей у меня перехватывает! Чтобы только доказать, что без него я ничто!
        Плакать сразу расхотелось. Что за чушь он несет?
        - У тебя мания преследования.
        - Что, понравился? Один букетик, и — понравился?
        - Это тебе Пушкин нашептал?
        - Без шептунов обошелся. И так все понятно.
        Сдержалась, чтобы не крикнуть: «А раз понятно, то катись отсюда!» Вместо этого сказала:
        - Я упала и разбила ногу. А еще я хочу тебя увидеть, потому что соскучилась. А еще, знаешь, вокруг столько всего непонятного происходит.
        В разговоре что-то сломалось, будто звонок опять перескочил на определитель номера. Антон отговаривался. Прийти не может, занят, срочная работа. Отец подбросил, еще и Пушкин висит над душой. Он позвонит Пушкину, если тот сможет завтра, то они зайдут. А сейчас — никак. Даже через час. Даже через два. Матери надо помочь. Она отчет бухгалтерский пишет, надо программу переустановить.
        Через пять минут Ева повесила трубку. Родилось чувство, что сейчас она говорила с незнакомцем. Антона, который ей так нравился, не существовало, она его придумала. Обыкновенного человека сделала таким, как ей хотелось. На самом деле он другой. Совсем другой. Он — не чудо. Не приключение на всю жизнь. Обычный парень. Ее любовь — это фантазия о чем-то несбыточном. Антон, как настоящий игрок, лишь подбрасывает на поле новые фишки. Ответной любви там нет.
        Надрывно затрезвонил сотовый. Ева не шевелилась. О чем это она? Ей же звонят. Это ее сотовый! Рингтон поменяла, а привыкнуть не успела. Это Антон! Он сейчас придет!
        - Мать! — орал Пушкин. — Инвалид ты наш! А знаешь, я тоже ногу подвернул.
        - Дурной пример… — буркнула Ева.
        Скорость передачи информации в этом мире оказалась сногсшибательной. Или Пушкин сейчас сидит у Антона и они вместе строчат задание Александра Николаевича, хихикая над Евиной неловкостью?
        - Это еще не дурной пример, — заливался Пушкин. — Вот мне дядька рассказывал, как однажды с приятелем через дорогу перебегал. Широкая была дорога, по пять полос в каждую сторону. Они одну сторону перебежали, остановились на разделительной линии, ждут, когда машины пройдут. А за ними пацаны увязались. Один пробежал, а второй с грузовиком встретился. Так парень несколько метров летел, два раза перекувырнулся и башкой в асфальт вошел. Там уже отскребать было нечего. Вот это, я понимаю, пример.
        Ева шарахнула трубку об стенку. Еще одна история Пушкина, и его самого придется отскребать от асфальта.
        Она встала, дотащила себя до кухни, где на столешнице все еще красовался подвядший букет Александра Николаевича — столько усилий было приложено, чтобы он так долго прожил. Сунула цветы головками в мусорный пакет. Чтобы ничего больше с этим человеком не связывало, ничего не напоминало! Надо же! Он думал через Еву влиять на Антона. А вот и не получится! Без него жили и дальше проживем.
        - Ой, как жалко, — вышла на шум мама. — Такой красивый. А у тебя там звонит в комнате что-то.
        - Знаешь, мама, — Ева попыталась выпрямиться, но в спину стрельнуло, и она тяжело оперлась на стол. — Я решила больше не усложнять себе жизнь.
        - Да? — мама округлила рот в удивлении. — А ты ее усложняла? Не заметила.
        Телефон трезвонил, требовал внимания. Ева не отвечала. Звонил Антон. Звонил Александр Николаевич. Даже Левшин проснулся. Отец прав: наворотила она черт знает что. Откуда вдруг к ней такой интерес, с чего вдруг столько сочувствующих? С этим надо заканчивать. И хорошо бы телефон совсем выключить, но для этого пришлось бы лезть под кровать, куда она в сердцах отправила нерадивого служаку. С перебинтованной ногой делать это было неудобно. Поэтому никуда она не лезла, и мобильник звонил там сам с собой в темноте и пыли.
        Ночью ей снились монстры. Они выбирались из-под кровати, гремели щупальцами, давили на больную ногу. Ева оглядывалась, ища машину времени, на которой она сюда прилетела. И не находила. А ведь машина была. Только что была. Стояла вот тут, за поворотом, в этих кустах, под этим деревом. Монстры наступали, хватали за больную коленку. Все это до того надоело, что Ева среди ночи стянула тугой бинт, сняла лангету. По коленке пробежал холодок. Хорошо-то как! Это не она больна. Это жизнь кривая.
        А телефон все звонил и звонил. Щебетала Ксю, сообщала, что все ждут ее возвращения. Хмыкала командарм Че. Хихикал в трубку Волков.
        Саша с Машей нарисовались внезапно. Вот их не было, а вот они уже сидят на кровати, смотрят на Еву одинаково сочувствующими взглядами.
        - Мы звоним, звоним… — капризно протянула Маша. Сегодня она была в кожаной юбке и кожаных легинсах, голубая джинсовка туго перехватывала ее в поясе. И везде были часики. На груди, на браслетах, на пальце. Если отключить все звуки, должно громко тикать.
        - Я с телефоном поссорилась, — сообщила Ева. — Мы не разговариваем.
        - А с Антоном?
        - А что с Антоном?
        Саша с Машей переглянулись, одновременно закрыв и открыв глаза, как будто условный сигнал передали.
        - Куда вы фару дели? — сменила тему разговора Ева.
        - Ой, ее Саша разбил, — захохотала Маша. — Держал, держал в руках, а потом уронил. Машина времени нужна, чтобы вернуть.
        - Это к египетским богам. Что они делают?
        - Да что-то все строгают, — тянул Саша, в какой раз оглядываясь. Что он ожидал увидеть здесь? И что должно появиться, раз он так ждет? И еще вопрос: из какого угла?
        - Про тебя все время Ра спрашивает, — вздохнула Маша. — Жука передал? Он еще что-то для тебя сделал. А с Антоном что?
        - Пойдем лучше чай пить.
        Ева злилась. Как-то глупо получается. Все друзья, которые у нее за последнее время появились, пришли через Антона. И поэтому сейчас они больше переживали за него, чем за нее. Но ведь если так рассуждать, то расстанься она с Антоном — и друзья уйдут. Пропадут нелепый Левшин с прилипчивой Катрин, исчезнут попугайчики-неразлучники Саша с Машей, уйдет суровый Стив, растворятся египетские боги. Только Пушкина в этой компании было не жалко. Пускай его уже побыстрее смоет ацетоном.
        - У тебя телефон опять звонил. Я его из-под кровати достал, — сообщил Саша, позже всех появившийся на кухне.
        А она и не помнила, что опять отправила провинившегося на галеры. Номер все равно был не знаком, поэтому волноваться не стоило. Захотят — перезвонят. Она положила телефон перед собой. Коробочка и коробочка, а столько из-за нее переживаний.
        - Слушайте! — оторвалась от чашки Маша. — А давай соберемся у тебя. Устроим испытание машины времени. Ивановы хвастают, а показывать — не показывают.
        - Кто такие Ивановы?
        Торт был невкусный. Чай слабенький. Настроение отвратительное.
        - Как же! — фыркнула в чашку Маша. — Близнецы. Ра, Гор… Слушай, тут Пушкин шутку придумал. Вот если бы у них не три мальчика родились, а мальчик и две девочки. Мальчика бы назвали Ра, а девочек, чтобы не напрягаться, назвали бы За. Так бы их и звали к обеду За — Ра — За.
        Саша с Машей одинаково хихикнули.
        - Ты забыла добавить, что умереть они должны были бы в один день, — мрачно произнесла Ева. — Пошли бы они в пирамиды, и там на них что-нибудь обвалилось бы.
        Грубо получилось, Саша с Машей быстро ушли. Ева забрала телефон и отправилась к себе. Нога чесалась, словно под бинт посадили майского жука и он теперь шевелил там лапками. Образ получился такой яркий, что решила размотать бинт, глянуть.
        Не было жука. Была глубокая длинная рана, затягивалась она некрасивым рубцом.
        Откуда вдруг зазвучала музыка, Ева не поняла. Может, случайно нажала на пульт, и заработал телевизор? Или включился музыкальный центр? Или соседи устроили вечеринку, и на нее обрушиваются чужие басы?
        Басы были не чужие, а вполне себе местные. Музыка играла в одеяле.
        Телефон. Кто бы мог подумать! Снова хулиганит.
        - Алло! Ева? Здравствуй! Это… — заминка — человек подбирает слова. Но Ева уже узнала: божественный брат! — Если помнишь… Номер твоего телефона Пушкин дал.
        Милый Александр Сергеевич. Милый Ра. Заметила, что улыбается. Было очень и очень приятно. Она ему понравилась. Черрртовски приятно.
        - Привет! Конечно, помню! У меня твой жук! Я из-за него упала, — выдала сразу всю информацию Ева.
        - Да? — мгновенно скис Ра. — А я хотел…
        - Мне нужна машина времени! Очень нужна. Вот и Маша говорит, что пора в прошлое слетать.
        - Там еще многого не хватает.
        - Обойдемся без переменной Планка. Ударь молотком, все заработает.
        В трубке возникла пауза. Кажется, Ра оценивал возможность такого метода воздействия на сложный агрегат.
        - Я могу к тебе зайти? — осторожно спросил он. — У меня есть подарок. Так… ерунда. Все делали, я тоже.
        Это был браслет. На широком кожаном ремне с защелками. Прямоугольный латунный каркас с крепежом по углам, к одному крепежу присоединена шестеренка. И часовой механизм. Без стрелок и циферблата. Перетяжки, винтики, заклепки и шестеренки. На верхней панели красовались три буквы ZLN. На белесой отполированной поверхности цифры 0795.
        С чего это у всех в последнее время часы? Часовой завод ограбили? Или кто-то все свои запасы разом выбросил? Но все равно было круто. Чистый стимпанк.
        - Ходить не будут, но можно носить. Ничего так…
        Ра стеснялся, отводил глаза, с сочувствием косился на перебинтованную ногу.
        - Чего ничего? — завопила Ева. — Это… это… Спасибо, короче.
        - Нравится, да? — расцвел Ра. — А я сделал и не знал, куда деть.
        Зря он это сказал, но Ева решила пропустить глупость мимо ушей.
        - Ну все, сломанные часы есть, теперь испытание вашей машины проведем, — настаивала Ева.
        - Там не хватает соединения в цепи, — мялся Ра.
        С ним и торт стал заметно вкуснее, и чай заварился лучше.
        - Вазу помнишь? — Ра крутил по столу чашку. Она летала между его ладоней, плескался чай. Ра не замечал этого. — Осколки как раз пригодились. Фарфор не проводит электричество. Раньше катушки делали фарфоровые. Мы осколки как прокладки использовали.
        Ева подтолкнула к нему свой телефон.
        - Вот, хулиганит. Почему он постоянно играет разные мелодии?
        У Ра были длинные смуглые пальцы. Он перебирал кнопки мобильника, как на пианино играл.
        - О! У тебя Вагнер.
        - Какой Вагнер?
        Ева перегнулась через табуретку с вытянутой ногой, зашипела, когда в ране снова завозился майский жук.
        - «Полет Валькирий», «Реквием» и «Песня слез». Я хорошо знаю эти вещи. В музыкалке играл.
        - На чем?
        - На скрипке. Мы с братьями учились в музыкальной школе. Ты, вероятно, закачала себе эти композиции, а потом забыла, вот телефон и выбирает из того, что есть.
        - Или кто-то закачал?
        - Ты его теряла?
        Тайну открыл Левшин. Он был слишком безыскусен, чтобы красиво врать.
        - Тебе зачем ко мне? — сразу спросила Ева, как только Лешка по телефону отработал вежливые приветствия.
        - Катька хочет тебя проведать.
        Катрин в их компании появилась вместе с Левшиным. Левшин одно время ходил в радиокружок, потом бросил, перейдя в театральный. Приводил его на вечеринки Стив. Стив друг Антона. Слишком длинная цепочка, чтобы Катрин заскучала по Еве.
        - А если точнее?
        - Я хочу, — произнес он шепотом.
        Ева представила, как Лешка Левшин, лохматый, во фланелевой клетчатой рубашке, с растерянной улыбкой, вырастает у нее на пороге. Как тут же у него за спиной рисуется Катрин и обрушивает на него тонну ругательств — она его от себя не отпускала ни на шаг.
        - Левшин, что тебе надо?
        - Я приду и скажу.
        Зачем ей встречаться с Катрин? Но избавиться от нее было невозможно. Торт снова стал невкусным, а заварка прогорклой.
        - Дай телефон позвонить, — громко бросив ложку, потребовал Левшин.
        И в просьбе, и в протянутой руке было что-то знакомое.
        - Зачем?
        Телефон лежал в кармане. После разговора с Ра Ева решила со своей капризной техникой не расставаться.
        - Позвонить надо, а у меня деньги кончились.
        - Бери мой, — томно произнесла Катрин. Она была полненькая, круглолицая и улыбчивая. Но улыбка всегда была напряженной — сейчас улыбаюсь, а потом и заплакать могу. Ева не помнила, чтобы Катя плакала. Чаще злилась. Но ждать от нее можно было всего.
        Левшин взял дорогой Катин айпад, повертел в руках, чуть не уронил.
        - Я потом, — пробормотал, утыкаясь в свой кусок торта. Но вот взгляд его невольно скользнул в сторону Катрин. Она смотрела пристально, следила за каждым движением.
        Ева сжала чайную ложку. Сильно-сильно, чтобы край резанул ладонь.
        - А вы откуда идете? — завела она светский разговор.
        - В школе были, — вперед Лешки заторопилась Катрин. — А потом Антон позвонил, сказал, что ты упала.
        - Ага, с пятого этажа.
        Лешка отводил глаза. Глядел на стены, на полки, изучил коробку из-под торта, нагнулся, чтобы прочитать ингредиенты.
        - И что Антон?
        Все было еще не совсем понятно, но уже складывалось.
        - Ой, вы поссорились! — понеслась вперед Катрин. Она мнила себе большим психологом и крупным специалистом в отношениях. Но в отличие от Че информацией делилась охотно. — Слушай… ну он, конечно… понятно, что хочет привлечь внимание. У него до тебя-то девчонки были? Ведет он себя… ну, как будто не знает, что делать. И еще: боится сделать что-то не то. Боится, что смеяться будут. Поэтому ничего не делает. Просто смотрит. Ты от этого, конечно, начинаешь суетиться, совершаешь кучу ошибок. Вот и получается, что ты дурак, а он умный. И еще поэтому же он все в пику делает. Тоже защита такая. Все едят, а я не буду. Все ночью спят, я ночью буду работать, а спать днем. Особенным себя мнит. И ты никогда не попадешь в его желание, потому что он все всегда будет делать наоборот. Ты говоришь, что любишь фильмы смотреть, а он тебе про книги. Ты про книги, он про игры. Ты садишься играть, он обругает и вообще уйдет гулять. Нигилизм такой. А еще…
        Это были, вероятно, правильные слова. Каждое на своем месте. И все так красиво, так понятно. Но чем больше этих слов было, тем меньше в них оставалось смысла. Все рассыпалось и рассеивалось. Сохранялось только ощущение, что поговорил с умным собеседником. А о чем говорили — не помнил. Слова чужие, мысли чужие. У Евы же все было по-своему. И как это Катрин при всей своей умности не видит, что ее беготня за Левшиным смешна?
        Ева посмотрела на Лешку. Бедный лохматый Лешка. Сидел ссутулившись. Слушал, нервно запуская руку в карман, шерудил там пальцами, что-то вытаскивал, прятал обратно. Наконец уронил. Мини-CD. Кто бы сомневался? Хотя мог закачать рингтон и по блютузу.
        - Ой! Как нога заболела! — взвыла Ева. — Катюш, у меня там… ну, в постели или на столе. Поищи… мазь… или таблетки…
        Сердобольная она, Катрин, тут же исчезла с табуретки.
        - Зачем? — быстро спросила Ева, перехватывая Левшина за руку. Между пальцами он сжимал маленькую черную пластинку.
        - Не знаю, — не стал сопротивляться Левшин. — Антон позвонил, попросил помочь. Сказал, игра такая.
        - И что там? — Ева кивнула на сидишку.
        - Песенка одна.
        - Нет там ничего, — ворвалась на кухню Катрин. — Что это вы?
        Они с Левшиным сидели, склонившись друг к другу. Еще чуть, и поцелуются.
        - Черт! — выпрямилась Ева. — Нога болит. Ай! Как жжется!
        Жучок ожил, задергался, заерзал в ране. Фу, противно.
        - А не пора ли гостям домой? — вышел на кухню папа. — Тебе бы еще полежать. И времени уже столько! Хватит чаевничать.
        Левшин задергался, уронил сидишку, наклонился за ней, но Ева опередила.
        - Я посмотрю.
        - Он по инету прислал, я и не слушал, — стал оправдываться Левшин.
        - Вы о чем? — с угрозой в голосе спросила Катрин.
        Кажется, кто-то кого-то будет сегодня бить.
        Они уходили. Катрин грузным лайнером проплыла в прихожую. Левшин мялся на пороге кухни. То поворачивался уйти, то оглядывался на Еву.
        - Леша, — звала Катрин. — Подай пальто.
        - Что он сказал, зачем все это? — спросила Ева фланелевую спину.
        - Сказал, тебе будет приятно.
        Ева отправилась мерить комнату шагами.
        Ей будет приятно… Ей будет очень приятно, если поедет крыша, свиснет на повороте и скроется вдали. Добро пожаловать в мой персональный кошмар.
        Она ходила и ходила. Потом еще ходила. Потом ссорилась с папой. Отказывалась от чая. Снова ходила. На следующий день врач дивился, глядя на незажившую рану. Снял лангету и махнул рукой. Пускай все затягивается так, как есть.
        Ева улыбалась. Машина времени. Ей очень нужна машина времени и чей-нибудь совет.
        Где раздобыть совет, она уже придумала. А вот машина…
        Глава восьмая
        Машина времени
        День клонился к закату. Натанаэль в «Песочном человеке» Гофмана сходил с ума от любви к кукле по имени Олимпия. Колдовские глаза оживляли тонкий механизм, превращали искусственное в живое. И все это было неприятно, все напоминало о чем-то. На душе было тошно и томительно.
        Она отложила книжку и начала собираться. Повертела в руках летные очки, сунула в карман кофты, надела жука, защелкнула браслет. Ну вот, кажется, готова.
        - Что за фантазии! — папа тут же появился в коридоре. — Раздевайся! Ты никуда не идешь.
        Спорить не стала. Надоело спорить. Папа в последнее время не слушал. В нем как будто отключили понимание. Еще неделю назад он был добрый и чуткий. Единственный, кто всегда мог помочь. А теперь… Теперь ей не было дела до его слов.
        Она медленно вытянула из кармана очки.
        Папа кричал.
        Щелкнула резинка, мир погрузился на морское дно.
        Не надо спорить. Слова — это песок. Их сыпят в глаза, чтобы было больно. Приходит Песочник и разбрасывает песок вокруг себя — на головы, в лица, во рты, в уши. И вот ты уже ничего не видишь, не слышишь, не понимаешь.
        - Сними это немедленно! Дурдом какой-то.
        Отец потянулся к очкам. Ева отшатнулась, больно ударившись головой об угол.
        - Отстань от меня! — крикнула, трогая затылок.
        Антон так же кричал на отца. Со стороны это выглядит ужасно. Отец отвечал. И это тоже было ужасно. А других слов не было. Была только злость да лицо Антона, равнодушное и уставшее. Он что-то понял чуть раньше Евы, она только-только начинает это разглядывать.
        - Не мешай мне! — сквозь зубы процедила она, пробираясь мимо отца в прихожую.
        Ах, как же плохо она себя ведет, но сделать с этим ничего не может, а потому злится на саму себя и на папу, который не понимает, что вставать на ее дороге сейчас нельзя. Надо бежать скорее, пока она не сказала то, что Антон говорит Александру Николаевичу. Потому что его отец тоже многого не понимает. Не понимает, что выслеживание сына — не лучший способ наладить отношения.
        Папа отступил, пропал, его не стало. Ева выпала на лестничную клетку. В колено словно вживили железный штырь. Оно не гнулось. Приходилось идти, сильно заваливаясь на здоровую правую ногу.
        Она хромала к педучилищу.
        Что за фантазия ее туда гнала? Высвеченная челка, спокойный голос. Все у Петра Павловича просто и понятно: «Общайтесь со сверстниками». А с кем тут общаться, если кругом одни дураки? Был Антон, да и тот… с фантазиями. Натаниэль недобитый. Наверняка в книжке все плохо закончилось. Надо дочитать. Но это потом… потом…
        Улица была переполнена домами. От угла — детская поликлиника, за ней больница с приземистым зданием морга, вокруг большой парк за черным траурным забором. Перекресток, за светофором магазин, следом высоченное здание роддома, недавно отремонтированного, и вот оно — педучилище. Рядом с крейсером роддома — маленькое и серенькое, узкие окошки светятся больным желтым светом. За ними как будто пустота. При роддоме тоже небольшой парк. Училище тычется своими низенькими заборчиками в солидные решетки. За заборчиками три липы, ободранная сирень, поникший боярышник и клен. Нелепый синий козырек над ступеньками. Изредка скрипит дверь, выпуская людей. Они как будто сразу исчезают. Улица остается пустой. Клубится туман, тянется к фонарям, гасит свет.
        Ева моргнула, прогоняя наваждение. Ей сейчас только глюков не хватает. И так голова кругом.
        В темном палисаднике никого. Кусты показывают голыми ветвями в сторону дороги, не пускают, прогоняют. Выступает серый угол здания. Людей нет. Не было быстрого взгляда Ираклия. Не было белеющей в темноте челки.
        Вот у дальнего заборчика кто-то шевельнулся. Может?
        Че!
        - Как ты?
        Она сползла с насеста, сунула руки в карманы. Сколько они не виделись? Дня два. Сегодня пятница. А упала Ева в среду.
        - Нормально.
        Вот уж чего-чего Ева не ожидала от Че, так это вселенской тоски. Она у нее была разлита во взгляде, в ленивых движениях, в сутулых плечах. Даже в небрежном макияже читалась скука.
        - А их нет. Обычно в это время уже бывают, а сейчас что-то не торопятся. Ушли, наверное. Знают, что я их жду, вот и ушли.
        Ева кивнула. Их нет, нет, нет. А что же есть?
        - Ты тоже к ним? — спросила Че грустно.
        - Просто мимо шла, — неловко соврала Ева.
        - Ну да, мимо. А телефончика у тебя так и не появилось?
        - Нет у меня никаких телефонов.
        - Жаль. — Че ссутулилась. — Значит, до понедельника.
        Что в понедельник? А! В понедельник первый урок спецкурс по истории искусств. Практиканты опоздают минут на десять. Как всегда. Но ей-то они нужны были прямо сейчас. Ева полезла в карман за сотовым. Кто? Кто ей поможет сию минуту, пока она не успела впасть в отчаяние? И не наделала глупостей? Кто ей объяснит, чего хочет Антон?
        Некстати вспомнила про Александра Николаевича. Он, конечно, все знает, но звонить ему нельзя. Потому что это будет против Антона. И против нее тоже. Александра Николаевича нужно забыть, как лондонский кошмар.
        - Не понимаю, что ты все бегаешь? — лениво протянула Че. — Сидела бы уж дома. А то как кукла вышагиваешь.
        Как кукла… Кукла Олимпия. Вот ведь словно сговорились… Была у нее в детстве такая кукла. Алисой звали. Если держать за руку, кукла вышагивала дерганой рваной походкой. Упав, механически жаловалась: «Мама». И закрывала глаза.
        Ева внимательней вгляделась в печальную Че, и в голове у нее все соединилось. Конечно! Кукла, сделанная Коппелиусом. Кто еще мог придумать такую дурацкую шутку? Не бывает подобных совпадений. Левшина попросил Антон. Пушкин дружит с Антоном… А Че?
        - Тебе Кузьмин звонил? — спросила осторожно. Могла и не попасть. Ошибка — это плохо. Ошибка обнажает слабое место.
        - Тоха-то? — Че прищурилась, собрав вокруг глаз сухие морщинки. — Ну да, проявился как-то. Смешной он стал. И что ты в нем нашла? Он же никакой.
        - Почему?
        - С закидонами. Так сложно объяснял. Все твердил: «Шутка, шутка». Я и не думала, что он будет тебя бояться. Проверяет, дурачок. Никак не наиграется. А ты ведешься, как младенец. Бегать начала. Ну и бегай.
        Че равнодушно дернула плечами и побрела вдоль улицы. Спина у нее была темная. Тонкие ноги из-под короткой юбки. Ботинки. Ей, наверное, холодно.
        - Что мне делать, чтобы не бегать? — крикнула в эту грустную спину Ева.
        - Не бегать, — бросила через плечо Че. — Хотя… тебе же это нравится.
        Слов не хватало. Они, конечно, были, но не те. Ева прошла несколько шагов следом за одноклассницей.
        - Кстати, — повернулась Че, — давай я тебе новый музончик поставлю.
        Ева безвольно вытащила из кармана сотовый. Че поколдовала над ним, глянула в свою трубку и вернула.
        - Не скучай! — она пятясь пошла прочь. — В понедельник появишься?
        - Если нога заживет.
        - А ты вроде уже не хромаешь.
        Че потопала к перекрестку, больше не оглядываясь. Ева осторожно наступила на раненую ногу — ничего не болит. Железный штырь сломался, майский жук сбежал, она снова может ходить.
        Мигнул зеленый сигнал светофора, и Че исчезла за поворотом. Ева присела на низкий заборчик. Идти некуда. Ничего не хочется. Вокруг холодно и неуютно. В голове вспыхивали и гасли сумасшедшие мысли.
        Что делать? Что обычно делают в таких ситуациях?
        Она натянула очки — в них думалось лучше. Фланель приятно легла на кожу, на затылке появилось знакомое натяжение резинки.
        Когда все плохо, ведьмы садятся на метлу и летят мстить обидчикам. Мафиози нанимают киллеров. Мировые злодеи подсовывают фотонную бомбу и ставят счетчик, чтобы тикал. Обиженные дамы подсыпают яд в вино. Учителя ставят двойки и тащат к директору. Родители лишают карманных денег и заставляют сидеть дома. Подружки плетут интриги. Звонят друг другу и рассказывают гадости, толкают в спину, настраивают против тебя класс. Друзья… Что делают друзья? Ничего не делают. Молчат и отказываются встречаться, потому что заняты. Когда весело — пожалуйста. А когда грустно… Друзья.
        Что она хочет? Слушать музыку через наушники, танцевать, новые сапоги и чтобы не болела нога. И чтобы Антон улыбнулся. А еще хочет чуда. Вернуться назад во времени и доказать, что права она, а не они. Что паровой двигатель, в котором все понятно, лучше, чем электроника, которая может подвести в любую секунду. Что переменная Планка условна. А кот Шредингера жив. Это ей рассказал Ра. Был такой ученый Шредингер, доказавший, что в квантовой механике есть такие условия, при которых кот может быть одновременно и мертвым, и живым.
        Нет, врете, никакая она не кукла! Куклы ничего не хотят, они только повторяют то, что в них заложили. А у нее есть свои желания. Нормальные. Человеческие. И она будет добиваться их исполнения.
        Ева склонила голову на руки. Все-таки мальчишки дураки. О чем они думают? При чем тут кот? Почему больше или равно, а не четко — равно? Или четко — люблю. Без неравенств. И ведет себя Ра странно. Дарит подарки и говорит о квантовой механике. Легко уходит. Легко звонит.
        Поискала глазами вокруг, может, где-нибудь найдется ответ. Ответа не было. Было много затоптанной земли и грязи. Взгляд подмечал плохое, словно хорошее вычеркнули из жизни. Словно ей поменяли глаза, и мир повернулся грязной стороной. Опустошенный газончик между низкими заборчиками, мусор, облезлая краска, окурки. Нелепый рисунок на боку училища. «Танк, что ли?» — «Банкетка!»
        Пора садиться на машину времени и мчаться туда, где все понятно и просто. Но машина еще не собрана. Жаль. Просто не будет. Потому что кот, потому что Коппелиус.
        - Как тебе еще сказать, чтобы ты не приходила? — рявкнули над головой. — Что сделать? Родителям твоим пожаловаться? Директору? Что на тебя подействует, если своих мозгов не хватает? Под конвоем домой отвести?
        Слова падали на плечи, барабанили по согнутой спине. Ева медленно, очень медленно выпрямилась.
        - Ладошина?
        Смотреть сквозь очки на Петра Павловича было странно. Практикант закатил глаза.
        - А ты тут что делаешь? Я думал, это опять Чембарцева на пост номер один заступила.
        - Она ушла. — Ева улыбалась. Никогда бы не подумала, что будет так рада встрече.
        - А ты пришла. Тебе-то что нужно?
        Рядом неслышно присел Ираклий.
        - Что ты, Петька, постоянно орешь. Дай человеку сказать. А то она в следующий раз вместо очков наушники наденет.
        - Ладно, говори. — Петр Павлович был полон ярости и дышал как паровоз. — А с ногой что? Ударили?
        Ева попыталась подобрать вытянутую ногу, но она вдруг перестала сгибаться.
        - Я упала, — пробормотала. — А еще мне помощь нужна.
        - Да что ты вечно! То плачешь, то падаешь! — взорвался Петр Павлович. — Давно?
        - Уже два дня прошло. Коленку разбила, — пожаловалась Ева.
        - Вот детский сад! Коленку она разбила.
        Зазвенел сотовый. Музыка была полна томных вздохов и причмокиваний. Ева почувствовала, как асфальт под ней плавится. Большего позора она никогда не переживала.
        - Это твой звонок?
        Ева глянула на знакомый ряд цифр. Александр Николаевич. Словно мысли прочитал. Она же ему чуть не позвонила. Дала отбой. Не до него ей сейчас было.
        - Пошли домой!
        Петр Павлович дернул Еву за собой, она попыталась встать, и тут ноги окончательно ей отказали.
        - Ой, ой! Не надо! — заверещала Ева, цепляясь за руки практиканта. — Не надо домой! Только не домой! Понимаете, папа… Он сейчас кричать будет. И вообще.
        Петр Павлович бессильно оглянулся. Ираклий сидел на заборчике и улыбался.
        - Ты спроси, что произошло, — с усмешкой посоветовал он. — Зачем дергаешь?
        - Что произошло? — еле сдерживаясь, спросил Петр Павлович и медленно убрал руку с ее запястья.
        Ева стала рассказывать. Она не знала, с чего начать, поэтому прыгала с одного на другое. Говорила про телефон и тут же вспоминала жука, зацепившегося за ветку, потому что она побежала. А бежала она из-за телефона. А Александр Николаевич… А еще машина времени с лампочками и пружинками, но без стула… Три брата, вы представляете, три, и у всех имена древнеегипетских богов. А еще ружье и группа «Коппелиус». Гофман с Гауфом, который умер в двадцать четыре года от чумы.
        Петр Павлович темнел лицом, играл желваками на скулах, вытягивал губы трубочкой, чтобы тут же поджать их.
        - Дурррдом, — произнес он с чувством. — Ну вы и… — сдержался, промолчал.
        - И я теперь совершенно не знаю, что делать, — призналась Ева, с надеждой глядя на практиканта. — Я думала, машина времени. Но ее же нет.
        - Что делать, что делать! — взмахнул руками Петр Павлович. — Совершать путешествия во времени, вот что делать! Вы же стимпанк! А раз так, то все невозможное становится возможным.
        - Ну да. — Ева и забыла это слово. Переменная Планка, Гейзер, больше или равно, вечно живой кот. Но и в том, и в другом случае все относительно. — А как?
        - Сама говорила: стимпанк — это управление всеми процессами. Вот и управляй.
        Ираклий на заборчике негромко присвистнул.
        - Высшая психология, — загадочно произнес он.
        - Я тебя прибью, — пообещал Петр Павлович.
        - Если бы была машина времени, я бы домой отправился, — грустно произнес Ираклий.
        - Домой… ага, — кивнул Петр Павлович, заставив неотрывно следить за выбеленной челкой. — А у кого, ты говоришь, эта машина времени стоит? Предупреждай, что придем.
        Ра был очень рад ее звонку. Ну, очень-очень. И еще какое-то время тоже был рад. А потом уже не так рад, потому что трубку взял Петр Павлович и стал говорить. Говоря, он шагал туда-сюда, тряс челкой, белая высветленная полоса рябила в глазах. Ева растерянно улыбалась, поглядывая на Ираклия. Тот смотрел в сторону. Разговор все длился и длился, Петр Павлович далеко отошел, увлеченный обсуждением. Про Еву забыл. Чем-то это напоминало Антона. Тот тоже часто забывал.
        - Пойдем. — Петр Павлович дал отбой и протянул Еве телефон. — Будем смотреть вашу машину. И смени рингтон, пока тебя родители не застукали. Ираклий, ты с нами?
        Ираклий Васильевич развел руками, покачнувшись на заборчике.
        - Ты же знаешь, я никогда не был силен в технике.
        И его оставили сидеть в палисаднике.
        - Ева! — в голосе Ра было удивление. — У тебя все хорошо?
        Петр Павлович окинул оценивающим взглядом длинную худую фигуру божественного брата.
        - Ну, это ничего, — разрешил он какую-то свою мысль. — Показывай, что вы там напаяли.
        - Она не доделана. — Ра неуверенно мялся на пороге, словно решение о том, пускать гостей или нет, еще не принято. Петр Павлович отстранил его, уверенно проходя в комнату. Около машины постоял, прищурившись.
        - Радиокружок? — оценил он. — Понятно.
        - А что надо? — Ра длинной цаплей застыл за его спиной.
        - Чтобы заработало!
        - Но это же невозможно. Машина времени — выдумка.
        - Ну, почему же… — прошептал Петр Павлович, касаясь пружинки.
        Ева робко улыбалась. Она понимала, что все вокруг происходит из-за нее и только из-за нее, поэтому чувствовала себя неловко.
        Комната Ра была похожа на мастерскую. Вдоль стен тянулись широкие открытые полки. Они нависали над большой, очень большой — Ева никогда не видела таких огромных — кроватью. Отовсюду тянулись провода. Они свешивались с полок, они уходили в стены и выныривали из потолка. Вместо стола на железные козлы была положена толстая доска, с одного края к ней были прикреплены массивные железные тиски. В тяжелых челюстях тиски держали деталь. На доске горкой лежали запчасти от часов, куски коричневой кожи, заклепки. Сверху это богатство венчали пассатижи и россыпь отверток. Разноцветные провода переплетенной сеткой прикрывали настольную лампу.
        - Я не понял, что надо делать. — Ра вертел в руках железный браслет от часов.
        - Помогать.
        Петр Павлович ногой отодвинул корпус от компьютерного блока и выставил машину времени на два табурета.
        За последнее время она не сильно изменилась. Все те же две рамы, те же пружинки и проволочки, те же шестеренки, провода, обмотанные вокруг осколков от вазы.
        - Сюда нужны лампочки. И пара сильных софитов, — вынес свой вердикт Петр Павлович. — Как твоя лампа на столе. Туда сколько ватт можно ввернуть?
        - Сорок, — осторожно произнес Ра.
        - Хорошо бы соточку.
        - Полтинник энергосберегающей даст такой свет.
        - Нет, нужно, чтобы загорелось мгновенно. Должна быть лампа накаливания. И если не сотня, то хотя бы семьдесят пять…
        Он стал объяснять, как и что, убеждать, показывать, куда надо добавить металла, где протянуть провод, откуда выводить штекер.
        Ева не заметила, как задремала.
        Она думала, что спит, когда прозвучал очень странный вопрос.
        - У тебя шкаф есть?
        Картинка сна сбилась — куда она шла, с кем говорила, о чем?
        - Большой. Со створками не разъезжающимися, а распахивающимися. Есть?
        Петр Павлович стоял около кровати, смотрел устало.
        - Какой шкаф?
        Алисе в Зазеркалье и то не задавали таких вопросов.
        - Я же говорю, с дверцами. И у тебя телефон звонит.
        Она услышала вздохи, причмокивание и возмущенное гудение.
        Звонил папа. Он был в ярости. Она представила его злое лицо, его поджатые губы. А за спиной маму. Как она сидит в спальне… Где-то у нее были очки.
        - Да, есть шкаф! У мамы, — обрадовалась Ева. — Большой, белый.
        - Ты туда залезть сможешь? Кто это? Твой отец? Дай я с ним поговорю.
        Петр Павлович взял трубку и пошел вон из комнаты. Ра застенчиво улыбался.
        - Ты уснула…
        Если кто узнает, что она спала в гостях у древнеегипетского бога, от комментариев не отвертеться.
        - А что вы тут напридумывали? — сменила тему Ева, трогая зардевшуюся щеку.
        - О! Много всего!
        Перепачканными пальцами Ра поправил воротник рубашки, готовый рассказывать. Ева отвернулась. Еще одну лекцию о теории относительности и мертвых котах она не выдержит.
        - Пойдем. Тебя ждут дома. — Петр Павлович протянул ей телефон.
        - А папа?
        - С папой я поговорил.
        - Что вы ему сказали? — Испуг окатил ледяной волной. Неужели ее теперь домой не пустят?
        - Что иногда полезно смотреть и слушать, а не кричать.
        - И он вас послушал?
        - Конечно, нет. Велел не соваться не в свое дело.
        - И что теперь?
        - Зови на завтра гостей. Сама говорила, что хотели отпраздновать твое падение. Празднуй. Ра придет к тебе и все объяснит. Кстати, нужен кто-то, кто умеет громко кричать.
        - Пушкин! — хором произнесли Ра с Евой.
        - Тогда предупредите его, что в определенный момент ему нужно будет пошуметь.
        Ева посмотрела на машину времени. В ней появилось чуть больше лампочек, две настольные лампы с конусовидными головками теперь были прикручены к верхней раме. И что-то еще было, что не сразу стало понятно, пока Ева не сдвинулась с места. Три зеркала. Они были установлены как на трюмо, под небольшим углом друг к другу.
        - Дома найди стул с высокой спинкой, — раздавал последние указания Петр Павлович, — возьми у папы какое-нибудь смазывающее вещество, смажь петли дверей в шкафу. Разбери мамины вещи, чтобы они не мешали войти в шкаф и свободно из него выйти. Около чего стоит шкаф?
        - Между двумя окнами.
        - Подоконники широкие?
        - Да, каменные.
        - Это хорошо. А теперь все идут домой. Поздно уже.
        На улице и правда было темно.
        Петр Павлович шагал рядом с хромающей Евой, не замечая, что ей тяжело идти. Просто шел, довольно улыбаясь своим мыслям.
        - Да, интересно… стимпанк, — пробормотал он. — Позвони мне завтра, когда все закончится.
        - Что закончится? — испугалась Ева.
        - Когда ты вернешься из прошлого. Ты же туда собралась?
        Ева остановилась. Ну конечно! Она всех позовет не на отмечание своего падения, а на первый полет человека во времени. Испытание машины!
        Она скрестила пальцы на левой и правой руках. Ничего, это будет всего-навсего небольшая ложь. А при скрещенных пальцах — и вообще не считается.
        Глава девятая
        Поехали!
        Петр Павлович оставил в ее телефоне свой номер. Чтобы она после всего могла позвонить.
        Смущало пожелание «после всего». Чего — «всего»? И почему она должна звонить? Почему он сам не может прийти и все увидеть? Это было бы так просто.
        А хорошо, что рядом не топчется Че. Теперь есть нужный ей номерок в записной книжке, а Вички нет. И никого нет. С кем бы все это обсудить? Просто рассказать. И случайную встречу у колледжа, и неожиданный поворот в отношениях с Александром Николаевичем (близко больше не подойдет никогда!), и пост Че у заборчика. А главное, их план. И то, что она была в гостях у Ра. И какая получилась машина. Снова думалось о плане. А вдруг не получится… Страшно-то как! Скрещенные пальцы не помогали. Кому-то надо было сказать! Слова рвались с языка.
        Телефон нагрелся в ладони.
        Но говорить не с кем. Вокруг пустота.
        Мысленно перебирала имена. Как же так? Столько людей!! Папа… Папа теперь на нее обижен. Как Ева вчера пришла, буркнул только: «Здравствуй!» Чай пили молча. Молча собирали посуду со стола. Молча разошлись по своим комнатам. И уже переодеваясь в пижаму, Ева вспомнила: надо предупредить о завтрашней вечеринке. Папа выслушал ее просьбу «куда-нибудь уйти» молча. Мама стала расспрашивать, но ее вопросы утонули в молчании. Ева сдерживалась, чтобы не натянуть очки.
        Ра на звонки не отвечал. Написал смс, что придет к трем, чтобы собирала народ к пяти.
        Утром отец с мамой уехали к знакомым на дачу. Обещали вернуться в воскресенье днем. Ева села обзванивать «народ».
        Первый, кому она позвонила, был, конечно, Пушкин. Он радостно согласился поучаствовать, но предупредил, что придет один.
        - Ты знаешь, — тянул он гласные, видимо, придумывая, что сказать. — В жизни каждого человека бывают такие минуты…
        - Поссорились? — понимающе хмыкнула Ева. Рядом с Пушкиным никто бы не выдержал.
        - Было бы из-за чего ссориться, — обиделся Пушкин. — Вот у меня братан поссорился. Его приятель в гости позвал. Он пришел, посидели, поговорили, он собрался домой, полез в сумку, а в кошельке денег нет. И ценная монета из потайного кармашка пропала. Братан давай выяснять, приятель упирается. Так и ушел. Больше они, конечно, не общались.
        - Приятель умер? — уточнила Ева.
        - Ясное дело! Через год пошел с дружбанами в баню париться и угорел.
        - Бывает.
        После пятого звонка у нее было согласие прийти на вечеринку Саши с Машей, Стива, Левшина с Катрин. Ра заверил, что все его братья, как один…
        - Ое! Не обещаю, — гудел Стив на просьбу Евы привести Антона. — Он какой-то странный последнее время. Может, через его отца попробовать?
        - Без отца, — отрезала Ева. Нет, нет, эту игру они сыграют сами, без помощников.
        - Е! Антон, конечно, знает о сейшене. Спрашивал, пойду ли я. — Стив губами наиграл неуверенный марш. — А какой повод?
        - Будем машину времени испытывать. — Ева скрестила пальцы. — Стимпанковская вечеринка. Как у тебя в прошлый раз.
        - Что, готова разве?
        - На собачках уже экспериментировали, пришло время людей.
        - Пушкина, что ли, зарядите?
        Бедный Пушкин, все от него хотят избавиться.
        - У меня на квартире, поэтому я полечу.
        Стив уважительно помолчал.
        - И далеко ты собралась?
        - В прошлое.
        Еще пара вопросов, и она не будет знать, что отвечать.
        - Интересно, — коротко ответил Стив и дал отбой.
        - Как же ты с ногой? — волновалась Маша. — Кто будет продукты покупать?
        Из-за суеты с подготовкой Ева забыла про свою ногу. Конечность не напоминала о себе, только если сделать очень резкое движение, боль отдавалась в спину.
        В магазин послали Левшина. Слегка опоздавшая Катрин помчалась за ним следом. Ругала всех, что Лешку отпустили без нее. «Как вы могли? Как могли? Он же дурак! Он ничего не понимает!» Ева слушала и желала Левшину потеряться среди полок, оказаться погребенным под банками шпрот, закопаться в лоток с батонами — чтобы только не встретиться с Катрин. Но та похожа на электродрель, достанет любого, даже если он забурится под кафель пола.
        - Они же два часа ходить будут, — вздыхала Маша.
        - Пусть ходят, — прошептала Ева.
        Ра пропал. Дома сидел Птах. Услышав Еву, завел неожиданную лекцию о том, что этот мир условен, что уверенным можно быть только в существовании бытия и небытия. Что одно другое отрицает… Ева попросила передать, что она ищет Ра.
        - Да они уже давно ушли.
        - Они?
        - Приходил тут какой-то с челкой.
        Ева положила трубку. Полет во времени становился все реальней. Неужели и правда можно полететь? Это же готовиться нужно. Как космонавты готовились: центрифуга, невесомость, дайвинг. И обязательно — удача. Какие существуют приметы на удачу?
        Поискала в Интернете. С приметами у космонавтов все было хорошо. Мягкая игрушка. Ева поискала у себя по полкам. Нашла. Страшного зеленого лягушонка с широкой улыбкой и бантиком на шее. Пойдет. Что еще? Расписаться маркером на двери номера перед уходом. Где-то тут маркер у нее был. А расписываться можно на дверце шкафа. Мама, правда, убьет. Но это если Ева вернется. А если она не вернется, то уже никто никого не убьет, а только порадуется, что хоть такая память осталась. Посмотреть фильм «Белое солнце пустыни». Это что за раритет? Может, что посовременней? «Зомбиленд» или «Труп невесты»? Помахать рукой на прощание. Помашет. Выбрать бы кому. За две недели до полета выпить сто грамм спирта. С этим опоздали. Дружественный пинок от начальника. Это ей Пушкин обеспечит. Имя Таня на борту корабля. Последняя примета расстроила. Не собирается она царапать на железе машины всякую гадость…
        Чтобы не думать обо всем этом, Ева пошла в родительскую спальню готовить шкаф. А что? В детской книжке в лифте летали в космос, Старик Хоттабыч путешествовал на ковре-самолете. Через шкаф отправлялись в Нарнию. Плавали в тазу и в лапте. Все в порядке, у нее получится.
        Маркером написала на дверце: «Поехали!» И поехала.
        Шкаф был хитрый. Когда Ева в детстве играла в прятки с одноклассниками — а они тогда еще ходили друг к другу в гости, — то любила прятаться в этом шкафу. Одна половина его была отдана под длинные платья и брюки, другая занята полками для белья, внизу властвовали коробки с обувью. Вроде бы не спрячешься. Но Ева знала одну тайну. Из отделения с платьями можно было пролезть на полки с бельем — там не хватало одной планки, ошибка сборки: привезли разделяющую две части шкафа панель, но она оказалась сильно уже. На полках искать не будут: в голову не придет, что туда могут залезть. Среди платьев поищут-поищут, поищут-поищут и уйдут. А она тем временем… Да! Нужно еще отвинтить заднюю стенку у шкафа. Чтобы, если что…
        - Пушкин, — вдруг вспомнила она. — Можно тебя попросить об одолжении?
        - Целовать тебя не буду. Не надейся! — буркнул он в телефон, и Ева улыбнулась. Все-таки Пушкин — это Пушкин. — Я знаю эти ваши девчачьи уловки, — торопился он вперед. — Хочешь заставить Антона ревновать, чтобы, увидев тебя вместе со мной, он сначала мне шею сломал, а потом тебя утащил за горы?
        - Почему за горы?
        - Уговорила, за моря. Был у нас такой парень. Девчонки пошутили, стали его целовать, все подряд. По кругу. Так ему сначала один пацан по шее дал, потом другой по кумполу настучал, третий в рожу двинул. Короче, после реанимации он уже никого не узнавал и пошел учиться в школу для дебилов.
        Ева была не против, чтобы Пушкину кто-то настучал по его наглой роже, но просьба у нее была другая.
        - Можно тебя попросить немного покричать? Когда я перемещусь во времени, пошуми немного.
        - Зачем? Ты хочешь, чтобы полиция пришла на мой голос?
        - Я хочу слышать твой голос, улетая.
        Пушкин замолчал. На памяти Евы такое случилось впервые. Чтобы Пушкин не знал, что сказать.
        - Влюбилась, что ли? — прошептал он.
        - Поздно об этом говорить, — довольно улыбнулась Ева. Победить Пушкина — это, считай, жизнь прошла не зря.
        - А!!! Я понял! Не получится. Хочешь уесть Кузьмина? Мимо, подруга, мимо. У нас одна девчонка тоже так — не могла решить, кого любит. Все выбирала, выбирала, а когда выбрала, парни плюнули на нее и нашли себе других девчонок.
        - Кто умер?
        - Все живы, — грустно ответил Пушкин и сбросил звонок.
        Ева покашляла, прочищая горло. Терялась она в таких ситуациях: ждешь от человека одного, а он поступает по-другому. Что мешало Пушкину согласиться ей помочь? Что он упирается?
        - Ничего, пошумит кто-нибудь другой! — успокоил ее Ра.
        Он пришел ровно в три, принес машину. Загадочно улыбался, вертел в длинных смуглых пальцах железный браслет от часов.
        За ночь машина времени изменилась. Теперь она была обтянута фольгой — от каждого движения серебристая ткань шуршала и трещала. Трещало и что-то внутри.
        - Что это? — Ева испуганно смотрела на большие колбы с тонкими нитями. Они время от времени загорались. Одна такая колба лежала на боку, демонстрируя зрителям множество ножек.
        - О! Это Петр Павлович сегодня принес. Называются радиолампы. Говорит, у его приятеля завод продавали, там целая комната такого добра. Мы завтра поедем забирать. Это же клад! А теперь — смотри.
        Ра повернул черный стертый рубильник. Машина времени загудела, как возмущенный рой пчел. Справа и слева белые лампы озарились зеленым, а потом веером собрались в тонкую зеленую линию.
        - Внимание! — произнес Ра в странный прибор — белую коробочку с ладонь величиной. Половину лицевой стороны занимала пластиковая решетка с бежевой сеткой, сзади у коробочки была железная изогнутая подставка, за которую Ра держался. — Внимание!
        Ева заметила, как нитка в колбе дрогнула, веером открывая свое зеленое нутро. Как только звук угас, цвет снова собрался в нитку.
        - Говорит Советский Союз!
        И снова танец света, снова нервное подрагивание нити.
        - Почему Советский Союз? — прошептала Ева.
        - Потому что перед тобой ламповый магнитофон «Астра-4» 1975 года выпуска. Работает при скоростях протяжки магнитофонной ленты четыре семьдесят шесть, а также девять пятьдесят три сантиметра в секунду. Время записи или воспроизведения при емкости катушки с лентой триста пятьдесят метров — четыре и два часа. Номинальная выходная мощность усилителя два вольта, максимальная четыре. Рабочий диапазон звуковых частот на линейном выходе и скорости четыре семьдесят шесть сантиметров в секунду шесть тысяч триста Герц…
        - А это что? — Ева ткнула пальцем в дергающийся зеленый свет. Все равно слова ей были непонятны.
        - Индикатор уровня записи. Он…
        - Красиво. А зачем?
        - Для антуража. Ты не представляешь, как все здесь круто. А тебе — вот.
        Это был обыкновенный джойстик для игровой приставки. От него тянулся провод и пропадал в фольге.
        - Зачем?
        - Когда будешь готова перемещаться, сдвинь рычаг вперед. И действуй.
        - На две недели назад?
        - Ну не день же рождения Пушкина вспоминать! Я готов вспомнить то мгновение, когда впервые увидел тебя.
        Щелкнул между пальцами браслет. Смотреть выше, в глаза, Ева не решалась. Ра и правда вел себя странно. Вроде бы она ему нравилась, а вроде бы…
        Она покрутила в руках черную пластмассовую коробочку. Рядом с ламповым магнитофоном современная конструкция смотрелась убого. Да, прошлое было куда более эффектно.
        - Вот и твоя кукла.
        Алиса — старинная знакомая из детства. Та самая, что можно было водить за руку и укладывать спать. Давно забытая. Но пришел и ее час. Вчера куклу забрал Петр Павлович, когда передавал Еву с рук на руки папе.
        - Здесь все просто, — говорил Ра. — Две реплики. Я прочитал «Песочного человека», первую фразу взял оттуда. На любой вопрос она отвечает «Ах-ах». Смотри. Тебя как зовут?
        Кукла с механическим щелчком моргнула и глухо произнесла «Ах-ах».
        - Ее таланты я разнообразил словом «Привет!» А то как-то уж совсем механически. Она работает на датчиках движения.
        Ра провел рукой перед куклой, она моргнула, выдав: «Привет!»
        - Кукла появится, когда все начнут тебя искать, станут обследовать шкаф, а тут — она. Как отвлекающий маневр.
        Ева кивала. Было грустно. А может, и не надо никуда отправляться, чтобы все исправить? Может, все хорошо и так? Пускай Антон уходит, если ему так хочется. Он сам так решил. А раз решил, что мешать? Станет ли он по-другому к ней относиться после полета во времени? Вот рядом сидит Ра, вертит в руках куклу, заставляет ее открывать и закрывать глаза, меняет батарейки, зачищает соединения в контактах. Он божественен. Он даже лучше Антона.
        Раздался звонок в дверь.
        Первым вошел Левшин. Затащил тяжеленные пакеты. Следом вплыла Катрин и тут же начала командовать.
        - Лешик, давай неси все в кухню. Сейчас сделаем спагетти с соусом и пиццу. Тарелки у тебя где?
        Еве пришлось хромать на кухню, чтобы показывать, где и что там лежит. Надо было двигать стол, доставать стулья, посуду, выгружать из коробок бокалы. Загорелся красный огонек нагрева духовки. А у Евы перед глазами все танцевал и танцевал зеленый луч. Как это было красиво.
        Гор появился с сумкой громыхающего железа. Окинул взглядом прихожую, оклеенную радостными розовыми обоями.
        - Ладно, исправим.
        Стив принес свою драгоценность — гитару. Обитая железом, по корпусу расползлись оптические окуляры. К нижней части гитары была приварена панель с кучей переключателей. От обыкновенной поворотной ручки до пенечка с рисочками регулировок. На голове Стива красовался цилиндр с очками на высокой тулье. Очки были в широкой железной раме с разноуровневыми окулярами — один был длиннее, другой короче.
        - Ое! — вскинул он руку в приветствии.
        Кожаная куртка с погонами из плат, к джинсам пришиты кожаные наколенники, слева болтается круглая фильтрующая коробка от противогаза. На левом рукаве железный нарукавник, над кармашком рамка с цифрами на бобинках — было похоже, что он разобрал не одну печать, чтобы все это добыть. Через плечо перекинут армейский планшет. Коричневый. Лямочка застежки вставлена в железную дугу держателя.
        - Ну, как я тебе?
        - Круто! Самое время в полет!
        - Полетаем, полетаем. — Стив копался в своих необъятных карманах. — Как там «Коппелиус»? Послушала? Я еще надыбал. Куда здесь что ставят?
        Он выудил из карманов пару коробочек с дисками, покрутился в коридоре и, как собака, взяв след, безошибочно прошел в комнату Евы. Оттуда грохнули басы колонок. Пискнув, включился ноутбук.
        На кухне все варилось и резалось. Лохматый Левшин был вечно посылаем — то за солью, то за тарелками, то за ножом, а то и просто вон, чтобы не мешаться. Лешка сверкал растерянной улыбой, пил из бутылки газировку. Двухлитровый жбан был наполовину пуст.
        - Ое! — вопил из коридора Стив.
        Ева шагнула из-за угла кухни и испуганно затаила дыхание. Свет в прихожей померк, по стенам поползла паутина. Гор копался в разложенных тканях, звенел непонятными железками.
        - Я тут немного абгрейдил, — сообщил он. — А то как-то светловато. Ра попросил побольше антуража. Где будешь перемещаться?
        Ева молча показала на спальню.
        - Не мешаем мне! — вопила Катрин, проносясь по коридору с тарелками.
        В гостиной горели свечи. Шкафы были затянуты серой блестящей тканью. От испуганного крика Катрин, чуть не опрокинувшей тарелку с подливкой, по полу с нервным жужжанием поползли механические пауки и тараканы.
        - Что это? — осторожно взяла зеленого монстра Маша.
        - Это прогресс, — отозвался Саша.
        Прогресс был сделан из прозрачной пластмассы. Восемь ножек, тельце с железными внутренностями. От хлопка монстр шевелил лапками и возмущенно гудел. Когда его опускали на пол, он дергался и подпрыгивал, а встав правильно, целеустремленно бежал под стол.
        Таракан в Машиных руках задрожал, заставляя поставить себя на лапки. Маша возмущенно топнула. В ответ к ней из-под стула выбежал фиолетовый паук.
        - Это я их нашел, — с гордостью сообщил Саша. — Правда, круто?
        Голова шла кругом.
        - А у вас тут живенько, — сквозь губу процедил Пушкин.
        За ним стоял Антон. И как нарочно тут же грохнула музыка. Стив нашел что-то подходящее. Ева медленно, очень медленно натянула на себя летные очки, поправила на голове фетровую шляпу с большими полями. После долгих примерок она поняла, что к очкам идет только она. Жук на цепочке и неработающие часы на руке. Красная шотландка, красная футболка. Нога перебинтована. Уже не пульсирует, а просто болит. Болит постоянно. Потому что она человек. И не нужен ей никто больше. Только Антон. Она так решила.
        - В покойничков играем? — прошел по гостиной Пушкин, поддел ногой зазевавшегося синего краба.
        Антон привалился к косяку двери, ухмыльнулся. Ни «здрасте», ни «до свидания». Ни «как я рад тебя видеть». Ладно, посмотрим, что ты потом скажешь.
        - У нас тоже одни родители были большие оригиналы, — завел свою вечную песню Пушкин. — Устроили своей дочурке готичненькую вечеринку на день рождения. Сняли ресторан, развесили фото вампиров и вурдалаков. Сама дочурка в полный рост в траурной рамке — все дела. Писателя крутого пригласили, он как раз страшилки пишет. Актеров. Аниматоров. Трупы там всякие по стенам понатыкали, скелетов, отрубленные руки с головами. Детишки прыгали, веселились, в конкурсах участвовали. Один конкурс там был — полежи в гробу. Вот они и стали ложиться. Один, другой. Короче, пацан залез и не выходит. Всех уже чай позвали пить, а его нет. Мать кинулась искать, смотрит, он в гробу лежит…
        - Умер? — предположила Ева.
        - Нет, зачем? — лениво качнул головой Пушкин. — Живой. Притомился, а там мягко, тепло. Мать увидела сына в гробу, ее кондратий и схватил. Сердце слабое, померла.
        Он пнул медлительного краба, не успевшего далеко убежать.
        - Очень хорошо, — пробормотала Ева, чтобы перебить неприятный осадок после рассказа. — Захочешь помереть — предупреди.
        Она отправилась на кухню. Проходя мимо Антона, чуть задержалась. Не шевельнулся, головы не повернул. Ну и ладно. Стой пока.
        - А чего помирать? Я не собираюсь, — крикнул ей вслед Пушкин.
        Ева оглянулась. В дверном проеме спиной к ней застыл Антон. «Зачем ты все это делаешь? Зачем просил моих друзей менять мне рингтоны? Почему издеваешься? Зачем вынудил общаться со своим отцом? Неужели твой отец прав и ты всего-навсего боишься?..»
        Не сказала. Все то, что так просто выкрикивалось в подушку или в далекий темный потолок, сейчас казалось нелепым. И слова уже не такие красивые, и страшно… Он же усмехнется, больше ничего. Или ответит что-нибудь обидное, и снова она будет виновата.
        А на кухне Левшин старательно выкладывал колбасу на тесто, красными кляксами растекалась томатная паста. Саша резал выскакивающую из-под пальцев петрушку.
        - Евочка, смотри, как у меня красиво, — похвастался Левшин, любовно глядя на будущую пиццу.
        - Дурак ты, Левшин, — зло процедила Ева. — Катька тебя использует, а ты радуешься. Ты без нее хоть шаг сделать можешь?
        Лешка быстро глянул на нее. Красивый, глазастый, лохматый.
        - Я без нее в туалет хожу, — тихо произнес он и подмигнул.
        - Чего ты на него? — удивился Саша, когда Лешка ушел.
        - Ничего.
        Ева снова пошла в коридор, но там стоял Антон. Спина, кудрявый затылок. Рука опущена вдоль бедра. Белые пухлые пальцы. Длинные, выпиленные треугольничком ногти. Не доходя до гостиной, свернула в свою комнату. Стив сидел, далеко отъехав на кресле от стола, только кончики пальцев касались клавиатуры. Из динамиков неслись крики, хохот, топот и тяжелое дыхание.
        - Выигрываешь?
        Стив ответил не сразу. Поерзал в кресле, пригибаясь от выстрелов, чертыхнулся и, только когда его герой совсем уж тяжело задышал, отъехал от стола окончательно.
        - Клавиши у клавиатуры жестковаты. А так все ничего. Как там дела?
        - Через двадцать минут будет пицца.
        - Пицца не горит, так загорицца! — радостно сообщил Стив, придвигаясь обратно к столу. — Сейчас музончик дадим. А я тут пока программку погоняю.
        - Тебе нравится «Коппелиус»?
        - Не, «Коппелиус» — это Тоха, а я — вот что!
        Сильный удар по клавише. На экране дернулся уровень басов. И был это никакой не стимпанк. Вернее, панк, но не стим.
        - Это «Thirty Seconds to Mars» — с гордостью сообщил Стив, с восторгом глядя на Еву. — Слышишь, как тему вводит? Сейчас-сейчас будет место хорошее.
        Наверное, оно было хорошее. Ева не поняла. А Стиву уже было неинтересно что-то объяснять. Название переводилось как «Тридцать секунд до Марса». Разве до Марса так быстро долетишь?
        Пушкин маялся в коридоре.
        - Богато живешь, — зло сообщил он. — Родители у тебя кто?
        - Люди, — буркнула Ева. И так настроение никакое, сейчас еще и Пушкин добавит.
        - Обеспеченные люди. — Пушкин улыбнулся, некрасиво обнажив зубы. — А ты знаешь, что не все космонавты возвращались с дальних подступов к Земле? Некоторые вон сгорели в плотных слоях атмосферы. Только представь, как это: вокруг тебя все плавится и пылает?
        - Голодный, что ли?
        - Наших четверо погибло, — не отвлекался Пушкин. — У одних не сработали парашюты — корабль просто врезался в землю. А у других разгерметизация произошла. У америкосов вообще на второй минуте старта — бах — и взрыв. Там твердотопливный ускоритель прогорел — и шарах — красивый фейерверк над горизонтом.
        - Я не буду входить в плотные слои атмосферы.
        - А в чем обман?
        - Почему обман?
        - Просила шуметь. Обманешь, значит.
        - А ты будь внимателен.
        - Зачем? Я все у египетских богов узнаю.
        - Узнавай, — пожала плечами Ева. — Только порой те, кто спрашивает, первым и пропадает. Ты гроб себе уже присмотрел?
        - Слушай… — протянул Пушкин и зачем-то потер между пальцами шуршащую ткань, натянутую на стены. — А давай, когда вы с Антоном окончательно разбежитесь, я с тобой встречаться буду?
        - Да иди ты!
        От удивления, от злобы Ева забыла о стоящем в дверях Антоне. Прошла, задев его.
        - Ослепла? — возмутился Антон.
        - А ты не стой на дороге!
        Антон промолчал. Он не Пушкин, чтобы на каждое слово отвечать десятью своими.
        - Пицца горит! Пицца! — кричала Катрин, пролетая по коридору. — Левшин! Куда ты смотришь!
        За столом мест не хватило. Все расползлись по гостиной. Птах и Гор сидели на полу, сложив ноги по-турецки. Ева тянула «Тархун». Пузырьки били в нос.
        - Время! Время! — хлопнул в ладоши Ра. — Хорош жрать! Испытание машины времени через пять минут.
        Ева закашлялась.
        - Он сказал «Поехали!» и махнул рукой, — процедил Пушкин.
        Антон качнул головой и нехорошо усмехнулся. Он так и стоял в дверях, отказавшись не только сесть, но и что-нибудь съесть. Ева стукнула стаканом по столу и вышла следом за Ра.
        - Все запомнила? — шепотом спросил Ра. Он последний раз поправил раму, провел длинными пальцами по шуршащей фольге, выровнял зеркала. — Запускай, — разрешил он.
        - Чего это у них шкаф открыт? — закричал Пушкин, первым вбежавший в комнату.
        - Чтобы не так резонировало, — хохотнул Стив. На уровне его колена болталась железная коробочка от противогаза. Это отвлекало. Движение закончилось, а коробочка еще несколько тактов болталась.
        Из головы тут же высыпались все приметы. Лягушонок потерялся на просторах квартиры. Махать рукой неудобно. Пинок от Пушкина уже получила.
        - Евка! Держись! — сжала кулаки Маша. Саша тянул ее сесть рядом.
        - Все садимся! Садимся! — командовал Ра. — Антон! Садись!
        - Я постою. — Антон переместился из одного дверного проема в другой.
        - Все должны сидеть. Петька! Упади, — приказал брат Птаху. — У меня тут все рассчитано. Фотонный заряд и ударная волна. Если сидеть, вас не заденет. А стоящим башку снесет.
        - Редька, ты несешь чушь! — процедил Птах, устраиваясь на полу. Антон лениво отлепился от дверного косяка и устроился на стуле.
        - Все в этом мире относительно, дети мои! Покайтесь! — тянул Пушкин.
        - Левшин! — звала Катрин.
        - Раз! Раз!
        Ожили датчики, раскинули зеленые лепестки вееров.
        - Внимание! — В динамиках противно пискнуло, заставив поморщиться. — Первый полет человека во времени! Пошел обратный отсчет.
        Машина в полумраке смотрелась великолепно. Подсвеченная лампочками, с шипом и треском, в дрожащей фольге. Сидящие смотрели на отражения в зеркалах.
        - Ключ на старт! — командовал Ра.
        Пластмассовая коробочка в руках Евы казалась такой легкой, такой несерьезной.
        - Какое время выставили? Где ее ловить? — выкрикнула Катрин.
        - Полет малый, две недели.
        - Что было две недели назад? — громким шепотом спросила Маша.
        - У меня сидели, — с гордостью сообщил Стив. — Евка, ты как меня встретишь, скажи, чтобы я в замок не лез. Его лучше обойти. Там оружие будет. И уже с ним на штурм. А то я потом этот уровень несколько часов заново проходил.
        - Зачем две недели? Давай на год! — веселился Левшин.
        - Тогда я вас еще не знала, — улыбнулась Ева.
        Интересно, догадываются они обо всем или нет, придуриваются или на полном серьезе уверены, что она улетит в прошлое?
        - Десять! — начал считать Ра.
        - Ко мне не подходи, — предупредил Пушкин. — Я, когда с привидениями встречаюсь, веду себя неадекватно. Могу и серебряным дрыном засветить.
        - Девять!
        - Злой ты, Пушкин, — толкнула его ногой Катрин. — Ева, принеси что-нибудь оттуда.
        - Восемь!
        - Да! Как ты докажешь, что была в прошлом? — привстал Саша. — Принеси что-нибудь вещественное!
        - Ага, забеги в соседний банк и захвати там слиток золота, — кладбищенски пошутил Пушкин.
        - Семь!
        - Газету! — орал Левшин. — Принеси газету!
        - Или с собой кого-нибудь приведи, чтобы мы поняли, что он оттуда! — поддакнул Стив.
        - Шесть!
        - Да никуда она не полетит, вы что? — не выдержал Пушкин. — Летал у нас так один на истории. Все утверждал, что бывал в эпохе Ивана Грозного.
        - Пять!
        - И что? — спросила Катрин.
        - А то! Если он там был, то в одежде и в очках, местные должны были его принять за демона и посадить на бочку с порохом.
        - Четыре.
        - Может, не поймали? — осторожно предположил Саша.
        - Его историк поймал и пару вкатал. Так этот парень все обещал алебарду того времени притащить и историка на нее насадить.
        - Три!
        - И что парень? — тихо просила Маша.
        - Ничего. От нервного расстройства лечится.
        - Два!
        Все разом замолчали, уставившись на Еву.
        - Один!
        - Ой, мамочки! — прижала руку к груди Маша.
        - Лажа все это! — Пушкин старался говорить равнодушно, но голос его звенел. — Никто никуда не полетит.
        - Шире рот откройте, чтобы ударная волна по ушам не врезала, — напоследок предупредил Ра и негромко произнес: — Старт!
        Пушкин открыл рот. Наверняка он хотел сказать что-то злое. Ева дернула джойстик. Комната взорвалась светом, запищали динамики.
        Ева успела увидеть, как сидящие дернулись, защищая глаза, как скривились от режущего звука. И все пропало.
        - А-а-а-а-а!
        Это вопил Левшин. Как раз так, как надо. Громко.
        Глава десятая
        Точка отсчета
        Ева сидела на заборчике. Он был узенький, неприятно резал бедро шершавыми краями. Холодный. Недавний дождь собрался на железе упрямыми лужицами, не желающими стряхиваться или вытираться платком. Намокшие джинсы липли к телу. И как здесь Че высиживала вечерами? Или у нее попа квадратная?
        Петр Павлович сидел рядом, сутулился, тяжело опираясь ладонями о ребро заборчика, смотрел вдоль улицы на сломанный светофор — он мигал желтым глазом, роняя болезненную слезу на асфальт у своей ножки.
        - Значит, все получилось?
        - Да. Они поверили, потому что я исчезла. — Ева сияла.
        - А если бы в лампы вкрутили соточки… — грустно произнес Петр Павлович, не отворачиваясь от светофора. — Они бы дольше в себя приходили.
        - Такие сейчас не продаются.
        - А было бы лучше…
        Петр Павлович клонился вперед, молчал. Зачем он согласился встретиться с ней здесь? Вопросы не задает, как будто ему не интересно, что вчера произошло. Смотрит на светофор.
        - И так все хорошо получилось! — сбивчиво рассказывала Ева. — Как вы и говорили: они стали ругаться. Как только поняли, что меня нет, начали вспоминать, что две недели назад произошло, и переругались. — Все это так живо стояло перед глазами, что снова стало хорошо, прямо как вчера, когда она подглядывала за всеми в щелочку. Ей хотелось рассказывать, она взмахивала руками, теряя равновесие, вскакивала, садилась обратно, чтобы не бегать перед сидящим учителем.
        - Они сразу полезли меня искать. — Ева вскочила, но тут же села. Как-то все глупо было, глупо, глупо… — Пушкин перекопал шкаф, вываливал вещи с полок. Катрин чуть не убила Ра, требуя, чтобы тот меня вернул.
        - И как? Вернул?
        - Ра сказал, что поставил расчетное время 20 минут. А как в шкаф все полезли, тут-то и появилась кукла. Представляете! Они сразу про шкаф забыли, с ней стали разговаривать, а она в ответ им только: «Ах, ах!» и «Привет!»
        - Да, привет. — Петр Павлович зябко передернул плечами.
        Еве стало обидно. Что же он так?
        - А знаете, Антон сразу все понял. Вы не думайте, он умный! Сидел, сидел и вдруг как произнесет: «Песочник!» Маша на него и кинулась. Ну, из-за рингтонов и вообще. А он только закрывался от нее руками и молчал. Больше ни словечка не сказал. А она ему все-все сказала. Что глупо было так меня разыгрывать с изменением рингтонов, что он дурак! Что я могу не вернуться. А он все молчал и молчал.
        - Увидел в тебе достойного игрока. Что тут скажешь?
        Петр Павлович был грустен. Такая подготовка, столько волнений, а сейчас вот он сидит, жмет плечи, морщится, словно у него зуб болит.
        - Он изменится? Ну, станет таким, как мне хотелось бы?
        Глядя на учителя, и Ева теряла азарт рассказа.
        - Нет, конечно. Все будет как раньше. Что на этой земле может поменяться? Только вы станете другими. Кто тебя нашел?
        - Я сама пришла, когда ругаться стали. Говорю, время сдвинулось, пространство сдвинулось. И показала им фотографию. Пушкин кричал, что это фотошоп.
        - Отличный фотошоп за бешеные деньги, — грустно согласился Петр Павлович. — Заболеваю я что-то, — беспомощно кашлянул он. — Хорошо, что все получилось. Давно я этим не занимался!
        - А что, уже такое было? — Ева, уверенная, что все творилось только для нее, опешила.
        - Я проводил несколько ролевых игр.
        - Ролевых? Почему ролевых?
        - Потому что так называются. Когда все расписывается по ролям, а потом разыгрывается. Но не по четкому сценарию, а как получится. Ну вот, как у тебя. Могло ведь получиться по-разному.
        - Значит, все уже было? — разочарованно протянула Ева.
        - Мать преподает в клубе здесь неподалеку, занимается альпинизмом. Ее любимое развлечение — устраивать своим гаврикам нештатные ситуации, а потом разбирать, кто и как себя повел. Туристический клуб «Буревестник», Венера Моцарт. Не слышала? Тебе бы к ней походить.
        Название было знакомое. Но откуда?
        - Нет. — Ева заметила, что тоже смотрит на светофор. — Альпинизм мой отец уже не выдержит.
        Бедный, бедный папа. Когда он вошел в квартиру, даже глаза закрыл — такой там был разгром. Глядя в его бледное лицо, Ева поняла, как она его любит, своего бедного, бедного папу. Если уж она сама не могла разобраться, то уж папа и подавно приходил в ужас от того, что она творит.
        - Вряд ли альпинизм будет последней каплей, — заверил Еву практикант.
        - Я пока в шкафу и по подоконнику лазала, коленку ударила. Она болит зверски.
        - Пройдет. — Петр Павлович качнул головой, заставляя смотреть на свою челку. — Кстати, за нами по пятам опять ходит твоя подружка.
        - Командарм Че? Она настойчивая.
        - Как-то уж слишком. Ну ладно, это мы тоже решим. Решили же твою проблему?
        Ева глянула вдоль темной улицы, где ползли ленивые машины. Вчера ей все казалось другим. Вчера у нее была победа. А сегодня опять надо было жить. Заново.
        - Десять! — начал отсчет возвращения Ра. — Девять!
        Кто зажмурился, кто смотрел в пол, кто встал, чтобы лампы не били по глазам.
        - Один! Старт!
        Вспышка света, писк приборов. Пушкин вскочил…
        - Я здесь, — тихо произнесла Ева, останавливаясь в дверях.
        Маша завизжала, кидаясь Еве на шею.
        Левшин больше орать не мог — сорвал горло, только надрывно хрипел.
        - Дурак! — громко, за всех произнесла Катрин и ударила Антона ногой по щиколотке. Она была в туфлях с железными кончиками, Антону было больно.
        - Все равно я не понял, — шумел Пушкин, беспомощно глядя то на Ра, то на загадочно щурившегося Птаха. — Это вы зеркалами все устроили? Мы тебя не увидели?
        - Это закон Эшера. — Ра с нежностью погладил железную раму своей машины. — Знаешь такого художника? Он сначала архитектором был, поэтому мог на бумаге графически перестраивать пространство. Идешь в одну сторону, попадаешь в другую. Вода течет вниз, а потом течет вверх.
        - Видал я твоего Бешера в гробу! — орал Пушкин, накаляясь. — Объясняй давай!
        Он пнул машину, она загудела. Но не упала. Это Пушкина разозлило еще больше. Он врезал по железной раме рукой, отбил пальцы, завыл, проклиная всех египетских богов до двадцать пятого колена.
        - Переменная Планка, — вставила свое слово Ева. — Больше или равно. А также закон относительности. И этого… Шредингера.
        - Ловкость рук и никакого мошенничества, — прошептал Птах.
        Он один заметил, как Ева из-за шкафа пробиралась на подоконник — для этого пришлось заранее отогнуть фанеру задней стенки шкафа, чтобы из него можно было выбраться, — как она пряталась за тяжелой бархатной шторой. Как ползла под кроватью, когда все обследовали шкаф, по плинтусу кралась из комнаты. Поэтому и надо было сидеть не на полу, а на стуле. Лампы были настроены так, что слепили на высоте одного метра. Как раз уровень глаз сидящего человека. Ра предупреждал. Но Птах всегда все делал по-своему. Выскальзывая в щелку двери, Ева встретилась с Птахом взглядом.
        Пушкин потребовал, чтобы его тоже отправили в прошлое. На недельку назад. Наверное, хотел мириться с Натали.
        - Не могу, — серьезно отвечал Ра. — У меня сейчас настроено на пятьдесят килограмм. Ты тонну весишь, перенастраивать надо. В следующий раз.
        - Но только верняк! — волновался Пушкин.
        - А как же! — Ра вытаскивал радиолампы, проверял предохранители, откручивал зеркала. — Сказано же.
        Антон сидел в стороне, положив локти на колени, подперев ладонями подбородок. Ева села рядом. «Ха, ха!» — отозвалась потревоженная кукла Алиса.
        - Глупо все это, — процедил Антон, выпрямляясь.
        - Глупый пока здесь только ты.
        Она встала, расстроенно оглядела комнату. Хоть бы Ра к ней подошел, взял за руку и сказал, что она его девушка. Вот бы Антон взвелся! Но божественному брату не было до нее никакого дела. Он объяснял Сашке, стоявшему с отрытым ртом, откуда и куда идут провода, как все там соединяется. «Индуктор», «редуктор»… Птах сидел, закрыв глаза. Чуть раскачиваясь и улыбаясь, он слушая Гора. Мальчишки занимались своими делами, им не было до нее дела. Маша жарко спорила с Катрин, вдруг забывшей о Левшине. А Лешка, как всегда лохматый и довольный, жевал кусок пиццы и глядел в окно. Из соседней комнаты грохнула музыка. Стив делал себе хорошо. Да, народа вокруг было много, и парни вокруг были такие хорошие, но Еве уже надоело доказывать Антону, что ей нужен только он. Ничего, пройдет немного времени, и он сам все поймет. А она просто подождет.
        - А прикольно, — чавкая, произнес вдруг Левшин. — Чистый стимпанк.
        - Какой же это стимпанк? — злился Пушкин. — Вранье.
        - Не! Если принять за основу желание вернуться в прошлое и понять, как и что работает, то все нормально. Главное ведь люди, а они не меняются. Сто лет назад все было таким же. В смысле отношений. Ну, там влюблялись, ругались. Все понятно, короче.
        Ева с удивлением посмотрела на Лешку. Вот уж от кого она не ожидала таких слов. Он же вообще ни на что не был способен, а тут… такие мысли. Или он от Катрин заразился?
        Антон ушел незаметно. То Катрин все наседала на него, говорила, как надо теперь себя вести, а то вот его уже нет. И дверной проем смотрится осиротевшим. Как будто чего-то не хватает. Как будто двери. Или еще кого-то.
        Вечеринка быстро закончилась. Обалдевшего и охрипшего Левшина увела Катрин, братья помогли Ра собрать машину и понесли все это домой. Пушкин исчез. Пошел готовиться к полету. Ева честно пыталась что-то убрать. Но закопченная плита, но присохшее к противню тесто, но оборванные вешалки на пальто… И еще коленка. Она кровоточила, пачкая повязку.
        - Почему! Почему ты не можешь жить как все? — кричал папа. — Зачем эти сложности? Ладно — упала. Бывает! И верблюд способен упасть. Но неужели нельзя неделю посидеть спокойно! Ты ведь уже большая! Теперь вот опять к врачу идти. Все просто, если не устраивать запруды на ровном месте!
        …Светофор мигал желтым глазом. Ему было странно, что два человека так долго сидят около пустого училища. Ева вспоминала злое лицо папы. Тогда ей показалось, что она стоит перед незнакомым человеком. Как будто что-то в отце изменилось, неуловимо, мелкими штрихами. Всегда резкий овал лица вдруг стал провисшим, появились новые морщинки, складка около носа добежала до уголка рта. И волосы уже не так аккуратно лежат на лбу. Но потом наваждение исчезло, ненужности убрались, папа стал папой.
        - Папа! — И снова надо было набрать в грудь воздуха, а вместе с воздухом и набраться смелости, потому что она еще никогда прямо не возражала отцу. — Папа, это не усложнения, а самая обыкновенная жизнь.
        - Какая жизнь? Какая? Ты посмотри на себя? В чем ты ходишь? О чем думаешь? Что творится у тебя в голове?
        Вот тогда-то она и сказала то, что должна была сказать давным-давно.
        - Знаешь, папа, я тебя очень люблю. Правда. А все остальное, ну, пройдет же оно когда-нибудь.
        И чмокнула его в щеку.
        - Петр Петрович, а почему вы мне помогли? — тихо спросила Ева, глядя на белую челку.
        - Сама попросила. А потом, тебе бы все равно кто-нибудь помог, но, думаю, у меня это получилось лучше. Подружки не всегда дают хорошие советы.
        Снова вспомнилась Че, ее охота на практикантов, ее всепонимающие взгляды.
        - Только поэтому?
        - Я все-таки учитель. В будущем.
        Конечно, она хотела услышать другую причину. Что только для нее. Но признания в любви не было. Она подняла голову, и ей показалось, что она слышит, как под каблуком ломается лед — так разбивалась ее влюбленность в практиканта. Боль кольнула в сердце, и тут же ее стало заполнять другое чувство.
        - Больно, — прошептала Ева, не зная, как еще объяснить все, что происходит.
        - Пройдет. Не скоро, но пройдет.
        - Почему так? Должно же быть хорошо!
        - Хорошо будет чуть позже. Когда… когда ты свыкнешься с тем, что взрослеешь. Это всегда больно. Детство — это когда все равно, а взрослость — это когда за все надо отвечать и все решать самому.
        - А если я не хочу?
        - Это не от тебя зависит.
        - От меня все зависит! Только от меня, — и мысленно добавила: «И чуть-чуть от папы».
        - Ладно, пойду я, пока твоя подруга не загнала Ираклия на дерево. — Петр Петрович медленно поднялся.
        - Она знает, где он живет? — Вот это скорость у Вички!
        - А чего тут знать? Единственное общежитие на весь район. Твоей подруге надо в сыщики идти. Она его в два счета вычислила.
        - Не пойдет она в сыщики. Она хочет уехать жить за границу.
        - Ну да, вы все туда хотите.
        Ева насупилась. Конечно, за границу она не собирается. Папа хочет, чтобы она выучилась на экономиста. Мама рассуждала о профессии психолога. А она… она еще не знает, кем хочет быть.
        - Я — не все, я сама решу, — тихо произнесла Ева. — Мне сначала надо во всем разобраться.
        - Ну, бывай тогда, самостоятельный человек, побывавший в прошлом! — махнул рукой Петр Павлович. — Только, знаешь, — на секунду остановился он, — завтра на занятиях… Никому не рассказывай, что я во всем этом принимал участие.
        - Почему?
        - Так будет лучше.
        Петр Павлович ушел, ссутулившись, глубоко засунув руки в карманы. Ева хотела, чтобы он обернулся, что-нибудь еще сказал, что ли. Но ничего этого не было. Мигающий светофор проглотил удаляющуюся фигурку. Ева набрала номер.
        - Привет! — первой сказала она в трубку.
        На том конце провода немного посопели, а потом недовольно спросили:
        - А ты сейчас настоящая или из прошлого?
        Ежик — он Ежик и утром, и вечером.
        - Настоящая, — ответила Ева. — Что делаешь?
        - Жду, чтобы ты позвонила.
        Врет, конечно, гоняет очередного лорда по очередному бездорожью.
        - Ты говорила про наушники. Давай починю.
        Ева оглянулась. Чего ей хочется больше всего? Танцевать под слышную только ей музыку, чтобы Антон был рядом. Чтобы он что-нибудь рассказывал, чтобы хмурился, чтобы улыбался. Она ведь правда его любит. И хоть Маша считает ее сумасшедшей, а Пушкин уже не раз напомнил, что, если что, — он следующий, она выбрала Антона. Еще ей, наверное, хочется быть историком. Пока сидела в шкафу, просачивалась сквозь щель за отогнутой фанерой, а потом лезла по подоконнику, у нее родилось чувство, что не все так просто с этим прошлым. Кое-кто там все-таки побывал. Надо было теперь разобраться. Усложнить, как говорил папа. А разобравшись и найдя нужную точку отсчета, может, удастся что-то изменить. Чтобы история пошла понятным путем. Может, кому-то станет легко и просто. Тогда этот кто-то все усложнит, чтобы потом сделать по-своему.
        Все уже привыкли, что первый урок в понедельник не начинается со звонком. Волков опоздал. Он вальяжно распахнул дверь и громко спросил:
        - Это десятый?
        - Десятый, десятый, Волков. Или ты уже своих не узнаешь?
        Татьяна Семеновна, учитель по литературе, посмотрела на него недобрым взглядом.
        - А где практиканты? — опешил Волков, глядя на смеющихся одноклассников — людям всегда приятно, когда кто-то другой попадает в неловкую ситуацию.
        - Понабрали студентов! — проворчала Татьяна Семеновна, выравнивая тетрадки с сочинениями, которые она собиралась сейчас обсуждать с классом. — Пацаны безответственные.
        - Неправда! — неожиданно для самой себя выкрикнула Ева. — Они хорошие! Они не такие, как вы.
        - Ой, смотрите, — протянула Че, — наша Мартышкина влюбилась.
        - Ничего я не влюбилась! Зачем говорить, Татьяна Семеновна, когда вы этих людей не знаете?
        - Что тут знать, когда они на занятие не пришли? Учитель, как актер, может не появиться на работе только в случае тяжелой болезни.
        - Он и заболел, — не отступала Ева.
        - Ой, сядь, — отмахнулась литераторша и уронила стопку тетрадей на парту. — Спорят они. Вы сначала вырастите, а потом спорьте.
        - Почему вы считаете, что мы не выросли? — обиженно спросила Ева, осторожно садясь.
        - Потому что как дети лезете, куда не надо. Вот что ты сейчас вскочила? Кого защищаешь? Взрослые люди молчат и слушают старших.
        - Взрослые имеют свое мнение, — упрямилась Ева.
        Волков присвистнул.
        - Так заведите сначала свое мнение. Творите черт знает что! А туда же — взрослые, взрослые…
        - Ты что? — прошептала Ксю. — Что случилось?
        Как сказать — что случилось? Как в одно предложение впихнуть все?
        Антон ждал ее у себя дома. Открыв дверь, он не ушел сразу в свою комнату, не врубил музыку. Стоял в прихожей, опираясь о стенку вытянутой рукой, смотрел. Она знала этот взгляд. Так стоять и молчать Антон мог долго. Это молчание рождало волнение, Ева терялась, а поэтому совершала много бестолковых движений.
        - Классные у тебя очки! — весело произнес он. — Привет!
        А потом шагнул вперед, перехватил у нее куртку. Задержал ее перед собой, ткнувшись подбородком в макушку.
        - Дашь померить?
        - Бери.
        Он очень осторожно стянул с ее головы очки, приложил к себе, и стало как-то сразу смешно, потому что на крупном лице Антона очки терялись.
        - Мать! Смотри, какой я.
        Антон ушел в комнату матери, потом сразу вернулся, и они застыли друг напротив друга в прихожей.
        - Пойдем, я тебе чай сделаю, — позвал Антон на кухню.
        На столе красовался торт. И еще были бутерброды — колбаса, сыр, маринованные огурчики.
        Ева замерла на пороге, чувствуя, как сильно хочет есть. А еще она поняла, что машина времени сработала.
        - Ну, угощайся! — щедро пригласил Антон. — Я тут как раз и в магазин сходил. Левшин забегал, мы вместе и сходили. Знаешь, тоже жрать хочется…
        Ева засопела, боясь, что сейчас расплачется.
        Антон резко повернулся к мойке, щелкнул клавишей чайника, открывая крышку. Зашумела вода.
        - Ну ладно, ладно, — бормотал он то ли чайнику, то ли воде. — Проехали. Я, правда, не думал, что все так. Я вообще, знаешь, не ожидал, что ты… Тут еще мать мне мозги полощет — не так сижу, не так говорю… Ну, я думал, ты надо мной издеваешься. Ну, разозлился, сунул эти рингтоны. Типа чтобы тебе не так весело было. А ты так… Упала… Ну я, короче, постараюсь.
        - Вода, — напомнила Ева.
        Чайник был полон, и вода лилась через край.
        - Я же не знаю, как. Когда один там или с Сашком, все понятно, а тут… Я вообще ничего не обещаю. Но знаешь… — Он потряс чайником, заставив воду плеснуться на его бока.
        - Ты его поставь, — прошептала Ева. — Есть хочется.
        - Ну да, короче…
        Чайник зашумел, и тут же раздался звонок в дверь.
        Антон стоял, не шевелясь, уперев взгляд в окно.
        - Я тут подумал, что ты… Не так… Короче… Без тебя… Ну, в общем…
        - Какая здесь компания!
        Александр Николаевич улыбкой разрезал пространство на части. Ева сжалась, глаза шарили по столу, не в силах на чем-нибудь остановиться. Антон глянул на нее, а потом резко повернулся.
        - Уйди отсюда! — рявкнул он, в два шага пересекая маленькую кухню. — Ты к матери пришел? Вот и иди к ней! Хватит ко мне лезть!
        - Что ты! Что ты! Отцу! — взметнулось испуганное кудахтанье матери.
        Антон шарахнул дверью, но она не закрылась, зацепившись за висевшие на ручке пакеты.
        Ева вздрогнула, когда Антон положил ладонь на плечо.
        - Ничего, разберемся, — заверил он.
        С щелчком выключился закипевший чайник.
        Все это было вчера. А сейчас Ева слушала возмущенную отповедь литераторши, смотрела перед собой и снова видела мигающий светофор. Всегда есть выбор, и всегда можно все исправить. Даже если для этого надо отправиться в прошлое. Главное — найти свою точку отсчета. Она нашла. Себя.
        notes
        Примечания
        1
        Роман известной американской писательницы Терезы Эджертон.
        2
        Подразумевается Сергей Александрович Есенин, русский поэт начала двадцатого века.
        3
        Такой завтрак устроил герой знаменитого романа Дюма д’Артаньян с тремя друзьями-мушкетерами, чтобы избежать смерти при встрече с кардиналом.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к