Библиотека / Детская Литература / Туричин Илья : " Андрейкин Счет " - читать онлайн

Сохранить .
Андрейкин счёт Илья Афроимович Туричин
        РЕБЯТА!
        В героях этих рассказов вы, наверное, сможете узнать себя или своих товарищей.
        Ведь рассказы, включённые в сборник «Андрейкин счёт», говорят о таких же, как вы, советских ребятах-школьниках, об их хороших и плохих поступках, говорят о том, что волнует и вас, — о долге, о честности, о дружбе и товариществе.
        ИЛЬЯ ТУРИЧИН
        АНДРЕЙКИН СЧЁТ
        РАССКАЗЫ
        АНДРЕЙКИН СЧЁТ
        Рано утром Андрейка пришёл в полевой стан первой бригады. В вагончике, кроме поварихи тёти Даши, сердитой рябой женщины, никого не было.
        Андрейка снял шапку, поздоровался.
        - Прилетел, сокол? Пашут твои приятели… — Тётя Даша громыхнула ведром.
        Андрейка вышел. Налево степь была ещё привычно бурой, а направо, до самого горизонта, тянулись чёрные маслянистые борозды. Откуда-то издалека доносился шум тракторов.
        «Вон сколько уже вспахали! — удивился Андрейка. — Пойти, что ли, в степь к Роману Ивановичу? Только где его найдёшь? — Андрейка вздохнул. — Подожду здесь. Придут обедать, может, на трактор возьмут…»
        Он уселся на крылечке и стал ждать.
        Возле ног валялась гайка. Андрейка поднял её, поковырял щепочкой в дырке, очищая от земли, потёр тусклые грани о рукав ватника и положил в карман. Больше делать было нечего.
        Трактористы приходили вместе с прицепщиками, усталые, в промасленных ватниках и комбинезонах. Торопливо съедали борщ, картошку и тотчас уходили.
        Роман Иванович, бригадир трактористов, увидев Андрейку, сказал только:
        - А, мастер!
        Вместе со всеми бригадир быстро пообедал и ушёл.
        И никто не позвал Андрейку на трактор. Андрейка обиделся было, но потом понял — люди работают, им сейчас не до него.
        - Вот ведь беда-то — и поесть не могут толком, всё в спешке, — ворчала тётя Даша. — Оно, конечно, две версты отмахай пообедать, да две назад, — время-то и уходит.
        Андрейка послонялся возле новеньких, лоснящихся свежей краской машин и пошёл домой. Он шёл и раздумывал о том, о чём говорили все вокруг: об огромной степи, которую надо вспахать во что бы то ни стало…

* * *
        Дома Андрейка выпросил у матери старое ведро. В нём раньше кипятили воду, но дно прогорело, а чинить было некому. Теперь Андрейка решил залатать его. Он разыскал у себя в ящике среди гаек, шурупов и каких-то неведомых металлических частей кусок белой жести, взял ведро и пошёл в мастерские.
        Там ремонтники возились с комбайном. Комбайн был огромный, и мастерская казалась маленькой, тесной.
        - Комбайн! — с почтением сказал Андрейка.
        Смешливый слесарь Алёша Копылов подмигнул:
        - Готовь сани летом, а телегу зимой, слыхал такое?
        - Слыхал, — сказал Андрейка и попросил у Алёши электрический паяльник и олово.
        - Зачем тебе?
        - Ведёрко залатать.
        - Возьми у меня в ящике. И кислота там же в скляночке. Протравить не забудь. Да гляди, осторожней.
        Андрейке самостоятельно ни разу не приходилось паять, но, помогая другим, он присматривался ко всему и был уверен, что сможет поставить заплату. Сперва он заторопился. Включил паяльник. Тот стал уже дымить, а ведро и жесть не были подготовлены.
        «Спеши не торопясь», — вспомнил Андрейка любимую поговорку Романа Ивановича. Выключил паяльник и начал старательно зачищать края дырки на ведре.
        До самого обеда провозился Андрейка, напаивая заплатку. Зато всё было сделано на совесть, по всем правилам. Даже лишние пупырышки олова счистил.
        Алёша Копылов подошёл к Андрейке, осмотрел донышко.
        - Молодец, мастер, чисто запаяно!
        Андрейка покраснел от удовольствия.
        - Мне это ведро — во как нужно! — и рассказал зачем.
        - Зря, брат, старался, — сказал Алёша. — Остывать будет.
        Лицо Андрейки вытянулось, и он растерянно заморгал.
        - Вот в армии у нас хоть весь день носи — не выстынет. Термос. Слыхал такое?
        - Слыхал.
        - То-то… Если бы в это ведро ведёрко поменьше приладить, да крышкой накрыть, да сюда крышку. Тогда было бы дело!..
        - Ведёрко? — переспросил Андрейка. — А кастрюлю нельзя?
        - Почему нельзя? Можно. Сосуд есть сосуд.
        Ремонтники начали работать, и Андрейка ушёл домой.
        - Никак ведро починил? — удивилась мать.
        - Починил, — вздохнул Андрейка. — Мам, а мам… Ты только не ругайся… Мне кастрюля нужна… Вот хоть бы эта. — И Андрейка указал на высокую узкую кастрюлю.
        - Ещё что! Может, ты и печку куда понесёшь или двери с петель снимешь?
        - Не, двери не надо. А кастрюля — зд?рово нужна! Для дела, честное пионерское!

* * *
        На следующий день бригадир Роман Иванович очень удивился, увидев маленькую фигурку, шагающую по невспаханной степи с ведром в руке.
        Когда трактор поравнялся с Андрейкой, мальчик поставил ведро на землю и закричал:
        - Роман Иванович! Роман Иванович!
        Бригадир остановил трактор.
        - Что случилось?
        - Обед принёс! — Лицо Андрейки сияло.
        - Какой обед?
        - На первое кислые щи, на второе — каша с мясом, — бойко сказал Андрейка.
        Роман Иванович заглушил мотор, вышел из кабины и удивлённо посмотрел на мальчугана:
        - Щи, говоришь, кислые? Где ж ты их взял?
        - Известно, у тёти Даши.
        Роман Иванович понял. В глазах его мелькнули весёлые искорки.
        - Остыли, поди?
        - В самой температуре! — радостно сказал Андрейка. — Только что не кипят! — Он поднял крышку с ведёрка, в которое была вделана кастрюля. Повалил пар, и запах щей перемешался с тёплыми запахами свежевспаханной земли.
        - А что, Вася, — сказал Роман Иванович своему прицепщику, — мы сегодня, пожалуй, лишние полгектара вспашем. — И он потрепал Андрейку по плечу.

* * *
        Вечером дневная смена отдыхала. Прицепщик Вася перебирал лады баяна. Над степью плыла песня.
        - Как обедалось? — спросили бригадира.
        Роман Иванович улыбнулся.
        - Дело мальчонка придумал. Полчаса нам с Васей сэкономил. Шутка ли?!
        - И нам минут сорок! — откликнулся кто-то из трактористов.
        - И нам!
        - Золотой парнишка! — сказала сердитая повариха тётя Даша.
        Роман Иванович встал, вытащил из-под койки деревянный сундучок и достал из него тетрадку:
        - Вот что, друзья. Откроем Андрейке счёт: сколько он кому времени сэкономит, столько в эту тетрадку и записывать будем.
        - Правильно, — согласились трактористы.
        Роман Иванович присел к столу и вывел чернилами на обложке: «Андрейкин счёт».

* * *
        Пришла осень. Бежали по дорогам машины с золотым зерном урожая, снятого с целины. В алтайских сёлах заливались гармоники, звенели песни.
        Однажды вечером в клубе совхоза собрались трактористы — подвести итоги работы. На столе президиума, покрытом красной скатертью, стоял большой сноп пшеницы, увитый алыми лентами.
        Лучших трактористов вызывали на сцену, и секретарь райкома партии вручал им премии за отличную работу.
        Андрейка сидел рядом с Романом Ивановичем и радостно хлопал каждому выходящему на сцену. Ведь все эти люди были его друзьями.
        - Иванов, Андрей Сергеевич, — сказал секретарь райкома.
        Все захлопали, и Андрейка громче всех.
        Роман Иванович подтолкнул его.
        - Иди!
        - Куда? — удивился Андрейка.
        - На сцену. Тебя вызывают.
        - Меня? — Сердце Андрейки замерло. Ноги стали будто деревянные, и он с трудом поднялся на сцену. Трактористы хлопали. Потом говорил секретарь, подняв над головой тетрадку в промасленной обложке. Он пожал Андрейкину руку и что-то вложил в неё.
        Андрейка не помнил, как сошёл со сцены. Он сел на своё место, разжал пальцы. На ладони лежали часы. На их блестящей крышке была вырезана надпись: «Пионеру Андрею Иванову — за помощь на подъёме целины».
        КАК МЫ С ВАЛЕРКОЙ ЛЕНИНА ВИДЕЛИ
        Валерка живёт на нашей лестнице, в квартире № 9. И ничем он не примечателен: серые глаза, светленькая чёлка и самый обыкновенный нос, как у всех.
        Вот Витьку из тридцатой квартиры сразу от других отличишь. У него уши выдающиеся. Будто крылья огромной бабочки. Он ими шевелить умеет: захочет — прижмёт, захочет — оттопырит.
        А Валерка — самый обыкновенный.
        Но однажды в нашем дворе произошло событие, да такое, что даже Витькины уши вроде бы уменьшились. Теперь стоит Валерке выйти во двор, как вокруг него сразу ребята собираются. Стоят и смотрят, будто никогда не видали.
        А потом кто-нибудь непременно пристанет:
        - Расскажи-и, Валерка.
        И Валерка начинает рассказ, который все уже наизусть знают. Но обратите внимание: всё равно Валерка каждый раз у меня подтверждения просит. Это потому, что я всё видел своими глазами.
        Играли мы в тот день в лапту. Ну, двор вы наш знаете. Большой. Рядом пустырь был совсем недавно. А теперь пустырь от нашего двора отделили высоченным забором. Такой вредный забор — ни щёлочки. Мы думали, за ним новый дом будут строить. И верно, построили. Только не каменный, а деревянный. Очень странный дом: две стены с колоннами и кусок крыши. Попробуй поживи в таком доме! В два счёта насморк на сквозняке схватишь.
        Всё это мы приметили, когда охранник ворота на улицу открыл, чтобы грузовики впустить.
        В тот день играли мы в лапту новым «арабским» мячиком. Знаете, чёрный такой, крепкий.
        А Валерка очень любит свечи давать. Ка-ак поддаст мячик снизу, — он чуть не до крыши летит.
        И в этот раз Валерка ударил. Мячик — в небо и… за забор, на пустырь.
        Мы, конечно, загалдели, а Валерка стоит и чуть не плачет. Мячик-то новый да к тому же чужой. Что делать?
        - Пошли к охраннику. Может, пустит за мячом. Или сам вынесет, — предложил Валерка.
        - Как же, дожидайтесь! — сказал Витька и шевельнул ушами. — Попадёт тебе теперь, Валерка!
        - Идём, — сказал я. — А я человек решительный.
        Мы пошли всей толпой.
        У ворот Валерка остановился и говорит:
        - Всем вместе не стоит. Охранник рассердиться может. Мы вдвоём с Олежкой пойдём.
        То есть со мной. Это я — Олежка.
        Ребята немножко погалдели, но согласились. Пошли мы с Валеркой вдвоём.
        Только подходим к воротам, два грузовика подъехали.
        Охранник вышел. Чего-то у шофёров спросил. Потом ворота открыл. Он с той стороны ворот стоит, мы — с этой, а между нами медленно грузовики двигаются, в ворота въезжают. И охранник нам из-за грузовиков не виден.
        Тут Валерка хватает меня за руку и тащит в ворота. Так мы и проскочили на пустырь незаметно. А ворота за нами закрылись.
        Видим, недалеко от ворот доски сложены. Мы шмыгнули за них и притаились.
        - Что будем делать? — шепнул мне Валерка прямо в ухо. Даже уху жарко стало. Я почесал ухо и тоже шёпотом ответил:
        - Не знаю.
        Посидели мы немножко за досками.
        Вдруг рядом что-то затрещало, загудело. Светло-светло стало. И такое нас любопытство разобрало, что мы про всё на свете забыли. Про все опасности. Выглянули из нашего укрытия. Прямо на крылечко деревянного дома прожекторы светят. А там два человека сидят на ступеньках и о чём-то между собой разговаривают. Руками машут. Один весь в кожаное одет. Даже штаны кожаные. А другой — матрос. В бушлате.
        Что за люди? Июль, солнце светит, жара, все в рубашках с короткими рукавами ходят, а эти укутались, будто холодно. Матрос даже воротник поднял.
        Тут один дядька в соломенной шляпе — он недалеко от нас на стуле сидел — как крикнет:
        - Стоп!
        И сразу все прожекторы погасли.
        - Олежка, — шепнул мне Валерка, — давай мячик искать, пока нас не заметили. Он, наверно, недалеко от забора откатился.
        Добрались мы до нашего забора. А там, как назло, земля изрыта, кустики какие-то насажены. А мячик-то чёрный, неприметный. Как его тут найдёшь?
        - Ищи! — сказал Валерка и пошёл вдоль забора. Идёт, в землю смотрит, мячик ищет.
        Я в кусты пополз, тоже ищу.
        Вдруг кто-то неподалёку говорит:
        - Здравствуйте, молодой человек.
        Я к земле прижался, боюсь шелохнуться. «Ну, — думаю, — попался Валерка! Что-то теперь будет?..»
        Приподнял я тихонько голову, глянул сквозь кусты и обомлел.
        Стоит Валерка красный, глаза выпучил. А рядом с ним… рядом с ним сам Владимир Ильич Ленин стоит. Чуть голову набок склонил, глаза прищурил, а в глазах искорки светятся.
        Я себя ущипнул: не сон ли? До сих пор, между прочим, синяк на руке.
        - Что ж вы не здороваетесь? Нехорошо, — сказал Ленин, чуть картавя.
        - Здравствуйте, — говорит Валерка, а сам всё на Ленина глядит и глазами хлопает.
        Засмеялся Ленин. Даже голову немножко назад закинул. Сунул руку в карман. То на носки, то на каблуки станет — покачивается.
        - Так-с… Вы зачем сюда пожаловали, молодой человек?
        - За мячиком, — ответил Валерка.
        - За мячиком? — повторил Ленин. — А как же он сюда попал, ваш мячик?
        - Через забор перелетел. Я свечку дал кривую.
        - Вот как! В лапту играли?
        - Да…
        - В детстве я тоже любил играть в лапту. Очень живая игра! А бита у вас круглая?
        Валерка улыбнулся:
        - Круглая, товарищ Ленин.
        - А как вас зовут?
        - Валерка Щукин.
        Тут подошли ещё какие-то люди. Стоят. Улыбаются.
        - Чудесно. Вот мы и познакомились, — говорит Ленин. — А то, что бита у вас круглая, — это хорошо. Плоской битой по мячу любой попадёт, а вот круглой — тут нужна сноровка. Как вы думаете?
        Валерка снова покраснел.
        - Конечно… уметь надо.
        - Вот именно — уметь, — сказал Ленин и достал из кармана арабский мячик. — Ваш?
        - Наш! — обрадовался Валерка.
        Владимир Ильич осмотрелся кругом, поднял с земли короткую круглую палочку.
        - Коротковата немного, но попробуем. Ну-ка, подкиньте!
        Ленин бросил Валерке мячик. Валерка попробовал поймать его, но упустил. От волнения, видно. «Эх, — думаю, — растяпа!»
        А Ленин будто и не заметил.
        - А ну-ка, ну-ка, попробуем.
        Валерка поднял мяч. Ленин отвёл руку с палкой назад и немного вниз.
        - А ну-ка, ну-ка…
        Валерка подбросил мяч. Ленин сильно и ловко ударил его снизу. Мяч взлетел высоко в небо. Все кругом одобрительно засмеялись.
        - Вот это свечечка! — сказал Валерка, задирая голову.
        Мяч упал по ту сторону забора, к нам во двор.
        - Ну вот, мяч на своей территории, — сказал Ленин, бросил на землю палку и вытер руки носовым платком. — А как же вы туда перекинетесь?
        Валерка опять покраснел. В другое время он, пожалуй, и соврал бы что-нибудь. Но Ленину разве соврёшь? И Валерка рассказал, как мы пробрались в ворота и прятались за досками.
        - А где же ваш товарищ? — спросил Владимир Ильич.
        Тут я вылез из кустов.
        Ленин посмотрел на меня и сказал что-то, что, мол, вроде не к чему прятаться в кусты. Но я… я плохо разобрал.
        Потом он нас повёл к воротам и сказал охраннику, чтобы пропустил.
        Прощаясь, Ленин подал нам руку и сказал:
        - Ну, растите, друзья, и не прячьтесь. Никогда не прячьтесь, даже если что-нибудь и натворите. Прятаться — это последнее дело. Надо жить смело, открыто!
        Мы с Валеркой вышли за ворота, как во сне.
        Так Валерка стал самым известным у нас человеком.
        Потом мы узнали, что на бывшем пустыре снимали новый кинофильм, и разговаривал с нами, конечно, не настоящий Ленин, а артист, который снимался в его роли.
        Но это ничего не значит. Всё равно Ленин таким и был — весёлым, добрым человеком.
        ЧЕСТЬ МУНДИРА
        Женя Новиков с утра отправился с мамой в магазины покупать школьную форму. По этому случаю брюки его были отутюжены, ботинки сияли.
        В магазине было шумно. Приветливая светловолосая продавщица прикинула к плечам Жени серую гимнастёрку. Гимнастёрка оказалась ему впору.
        - Мамочка, я наде-ену, — протяжно попросил Женя.
        - Да она же тебе как раз!
        - Ну, ма-а-мочка… — тянул Женя.
        - Пусть примерит, — вмешалась продавщица. — Такой покупатель требовательный пошёл! Да и понятно: школьную форму покупает!
        Женя вошёл в кабинку и задёрнул за собой занавеску на звонких металлических кольцах. Как по мерке сшитая гимнастёрка очень понравилась Жене. Но ещё больше понравились ему фуражки. Они стояли столбиками на полках, весело поблёскивая лаковыми козырьками.
        - У вас какой размер? — спросила продавщица.
        - Не знаю, — ответил Женя.
        - Кажется, пятьдесят второй, — сказала мама.
        - Сейчас измерим.
        Продавщица взяла с полки длинную клеёнчатую ленту с делениями и обвила ею Женину голову. Лента была холодной, и Женя поёжился.
        - Пятьдесят четыре, — сказала продавщица. — Солидная голова.
        Женя почувствовал уважение к собственной голове. Он долго примерял фуражки. Одна ему казалась слишком плоской, у другой на кончике козырька он обнаружил едва приметную трещинку, у третьей ещё что-то. Продавщица терпеливо ждала и улыбалась. Она понимала волнение Жени.
        Наконец Женя выбрал и подошёл к большому зеркалу. Оттуда на него глянул школьник в ладной тёмно-серой гимнастёрке, подхваченной ремнём с блестящей пряжкой, в отутюженных брюках и великолепной фуражке с жёлтыми кантами и жёлтым блестящим значком. И голубые глаза у этого школьника необыкновенно сияли, и весь он был каким-то подтянутым и, пожалуй, солидным.
        - Великолепный молодой человек! — весело сказала продавщица.
        Ни гимнастёрки, ни фуражки снимать не хотелось.
        - Мамочка, я так пойду, — попросил Женя шёпотом.
        Мама засмеялась:
        - Ладно. До дома. А там снимешь.
        Они вышли из магазина и пошли по улице. Женя шёл с высоко поднятой головой. Все прохожие улыбались ему ласково. Два маленьких мальчика остановились, уступили Жене дорогу и долго смотрели ему вслед.
        На лбу у Жени выступила испарина. Он сунул руку в карман брюк за носовым платком. Пальцы натолкнулись на что-то твёрдое.
        «Рогатка!» — понял Женя и покраснел: до чего же неуместной была она сейчас! Жене показалось даже, что прохожие не улыбаются ему так ласково, как минуту назад, а подозрительно поглядывают на чуть оттопыривающийся карман его брюк.
        Женя вспомнил, как вчера он хотел подстрелить из этой рогатки воробья, а попал в окно второго этажа, где жил старик Семилетов. Стекло разлетелось на мелкие осколки. Ребята разбежались. Старик Семилетов так и не узнал, кто виновник.
        Женина ладонь, сжимавшая в кармане злополучную рогатку, стала горячей и влажной.
        - Я сейчас, — сказал он маме и свернул в переулок. Там он быстро вытащил из кармана рогатку с отполированной от частого употребления ручкой, разорвал красную, звонко хлопнувшую резину и всё это без сожаления бросил в урну.
        - Куда это ты вдруг рванулся? — спросила мать, когда Женя догнал её.
        - Так… Мусор из кармана выбрасывал.
        И они пошли дальше.
        А на следующее утро все ребята во дворе видели, как Женя вышел из своей парадной, неся на вытянутых руках оконное стекло, и направился через двор. Женя был в новенькой форменной гимнастёрке и фуражке с блестящим значком.
        Он поднялся на второй этаж и нажал кнопку звонка. Дверь открыл старик Семилетов.
        - Товарищ Семилетов, — сказал Женя, — я у вас тут стекло разбил… Случайно…
        Семилетов посмотрел на него с любопытством, чуть щуря выцветшие старческие глаза, пожевал губами. Потом, вдруг обратившись к Жене на «вы», сказал:
        - Весьма похвально, молодой человек. Входите, пожалуйста. И я в ваши годы дорожил честью мундира!
        НАСТОЯЩИЕ ДРУЗЬЯ
        Прямо против окон школы строился большой дом, и ребята каждое утро пересчитывали ряды кирпичей. Кладка росла не по дням, а по часам.
        На ближней стене работали два каменщика. Ребята знали, что одного, маленького и увёртливого, зовут Василием Ивановичем, а другого, рослого и бородатого, — Иваном Васильевичем. Знали и о том, что каменщики соревнуются друг с другом. Каждый из них старается скорее закончить кладку своего участка стены.
        Каменщикам помогали подсобники: они подносили кирпичи, сложенные в стороне.
        Ни один из каменщиков и не подозревал, что за ними напряжённо день за днём следят несколько пар мальчишечьих глаз из окон пятого «б» класса.
        Класс разделился на два лагеря.
        Один, во главе которого стоял знаменитый вратарь Серёжа Зябликов, «болел» за Василия Ивановича. Серёжины дружки считали, что Василий Иванович — самый быстрый, самый ловкий, самый неутомимый каменщик не только на этой стройке, а может быть, и во всей стране.
        Другие ребята, которыми верховодил вихрастый Толя Крючков — капитан непобедимой футбольной команды пятого «б», — «болели» за Ивана Васильевича и готовы были доказать любому, что именно он самый быстрый, самый ловкий и самый неутомимый каменщик во всём мире.
        На переменах разгорался спор.
        - Куда вашему Василию Ивановичу против нашего Ивана Васильевича! Наш в два счёта обгонит, — авторитетно заявлял Толя Крючков.
        - Ого! Сказал! Вчера наш Василий Иванович на два ряда больше твоего Ивана Васильевича положил, — ехидно отвечал Серёжа Зябликов.
        - Так это почему? Это почему? — кипятился Толя. — У Ивана Васильевича новый подносчик, у парня опыта нет. Понимать надо! А твой Василий Иванович и ростом-то не вышел. Куда ему до нашего!..
        - Что? Что ты сказал? — грозно переспросил Серёжа. — Нет, ты повтори, что ты сказал? Что же, по-твоему, если человек ростом меньше, так он и хуже? Да? Хуже? А я?
        Это «а я» он произнёс таким тоном, что Толе стало не по себе.
        - Что же, по-твоему, — продолжал Серёжа, сверкая глазами, — если я маленького роста, так я и вратарь плохой? Да? Нет, ты скажи: да?
        Толя глубоко вздыхал:
        - Нет, отчего же? Ничего вратарь…
        - Ага! — победоносно кричал Серёжа. — Сознался! Вот и наш Василий Иванович, хоть мал, да удал. Получше вашего Ивана Васильевича.
        И спор продолжался.
        Но однажды случилось несчастье: Василий Иванович повредил руку. Ребята не заметили, как это произошло. Они видели только, как прибежавший десятник кричал что-то, как Василий Иванович бережно держал руку кистью вверх, а какая-то женщина, сокрушённо покачивая головой, делала ему перевязку.
        Потом Василий Иванович ушёл домой. На стройке остался один Иван Васильевич.
        - Эх! — горестно вздохнул побледневший от волнения Серёжа.
        - Разиня ваш Василий Иванович! — тихо сказал Толя, но в голосе его звучали нотки жалости.
        Серёжа опустил голову. Весь день мальчики ходили подавленные.
        Какова же была радость ребят, когда на следующее утро они увидели Василия Ивановича на обычном месте за работой. Рука его была забинтована. Иногда он при резком движении морщился от боли, но кирпичи один за другим послушно ложились на место.
        Ребята видели, что каменщику трудно, что он кладёт меньше кирпичей, чем его товарищ. Но он работал, — и это было главное.
        В тот день мальчики с таким напряжением следили за каменщиками, что даже мало спорили.
        А Серёжа полдня ходил в стороне от ребят и всё время о чём-то думал.
        На большой перемене он созвал всех «болельщиков» за Василия Ивановича в пустой класс. Там они заперлись и до конца перемены о чём-то горячо совещались.
        Вторую половину дня они ходили с таинственными улыбками, не вступая в спор со своими «противниками». Вечером их видели около школы.
        На другой день они пришли в школу за час до занятий, собрались в классе и просто прилипли к подоконникам. Впереди всех, прижав нос к холодному стеклу, стоял Серёжа.
        Ровно без пяти минут восемь во дворе появились Василий Иванович и Иван Васильевич. Они шли, улыбаясь и разговаривая друг с другом.
        Вот каменщики поднялись на стройку.
        Ребята затаили дыхание.
        Рабочие остановились. Возле участка Василия Ивановича стояли неизвестно откуда взявшиеся столбики аккуратно сложенных кирпичей. К ним был прикреплён лист бумаги, и на нём написано чёрной тушью:
        «КИРПИЧИ ВАСИЛИЯ ИВАНОВИЧА,
        ПОСТОРОННИМ НЕ ТРОГАТЬ.
        ПРИВЕТ СЛАВНОМУ СТРОИТЕЛЮ!»
        Василий Иванович оглянулся, как бы разыскивая тех, кто сложил кирпичи. Но, не найдя никого, изумлённо пожал плечами, потом широко улыбнулся, заломил на затылок припудренную кирпичной пылью кепку и начал работу.
        Ах, как хотелось ребятам, чтобы он посмотрел на окна пятого «б»!
        Рука у Василия Ивановича болела, и в этот день он так и не догнал Ивана Васильевича.
        Да и трудно было догнать бородача: Иван Васильевич шёл впереди Василия Ивановича на целую смену.
        Вечером ребята собрались в школе, прошли длинным коридором до чёрного хода, открыли скрипнувшую на ржавых петлях дверь и вышли прямо во двор стройки.
        Цепочкой, они бесшумно пробрались к кирпичам и так же бесшумно понесли их к участку Василия Ивановича.
        Они были уверены, что на стройке никого нет, кроме сторожа. Все работы кончились в шесть часов.
        И вдруг они услышали знакомое мягкое постукивание по кирпичам. На участке Василия Ивановича кто-то был!
        Серёжа знаком остановил ребят и пошёл в разведку.
        Он свернул за угол и остановился как вкопанный: на месте Василия Ивановича сидел бородатый Иван Васильевич и ловко укладывал кирпичи.
        В первое мгновение Серёжа оторопел, но потом, забыв про осторожность, со всех ног бросился к товарищам.
        - Ребята! — жарко зашептал он. — Ребята… — он перевёл дух. — Иван Васильевич кладёт кирпичи на месте Василия Ивановича!
        - Как же так? — спросил кто-то. — Ведь они соревнуются, кто скорее закончит…
        - Ну и что же? — сказал Серёжа. — Мы ведь помогаем друг другу. Вот и они… А раз он нашему помогает, то давайте мы ему тоже кирпичи натаскаем.
        - Идёт!
        Ребята обождали, пока стемнело, и когда Иван Васильевич ушёл, стали подносить кирпичи к участкам обоих мастеров.
        На следующий день Серёжа обо всём рассказал Толе Крючкову, и в тот же вечер ярые «противники» дружно работали на стройке.
        А на новой стене повесили большой плакат:
        «Привет славным строителям — Ивану Васильевичу и Василию Ивановичу!»
        ТЕЛЕГРАММА
        Машина остановилась у полосатого шлагбаума. Колхозники в кузове задвигались, разминая затёкшие ноги. Старший сержант Бочаров открыл глаза, секунду смотрел в пространство, будто слепой, и, сообразив где он, улыбнулся.
        Колхозники ехали в райцентр на базар, где шла бойкая предпраздничная торговля. А Фёдору Бочарову предстоял путь дальний и радостный.
        - Прошу предъявить документы, — сухо сказал пограничник.
        Фёдор, не переставая улыбаться, протянул ему удостоверение. Пограничник внимательно просмотрел его и тоже улыбнулся.
        - В отпуск?
        - В отпуск.
        - Невеста, поди, заждалась?
        Фёдор покраснел:
        - Мать.
        Пограничник вздохнул:
        - Завидую, браток… Счастливого праздника!
        Полосатый шлагбаум поднялся, машина, фыркнув, тронулась.
        - Мамаше поклон! — крикнул вдогонку пограничник.
        На станции Фёдор оформил проездные документы и подошёл к окошечку с надписью: «Приём телеграмм». Он всё время думал о встрече с матерью, которую давно не видел, поэтому светлые глаза его сияли и круглое, с чуть вздёрнутым носом лицо будто излучало свет. И всякий, кто взглядывал на него, начинал улыбаться. Заулыбалась и телеграфистка, когда Фёдор подошёл к окошку.
        - Вам бланочек?
        - Да. Пожалуйста!
        Он взял телеграфный бланк, написал, где полагается, адрес, потом на мгновение задумался и вывел:
        «Получил отпуск встречай шестого девятнадцатым вагон восьмой целую Федя».
        Осторожно подул на листочек и отдал его телеграфистке. Та, быстро тыкая карандашом в каждое слово, прочла телеграмму.
        - К жене едете?
        - К матери.
        Девушка пересела за другой столик, где стоял телеграфный аппарат, похожий на пишущую машинку, и, положив перед собой телеграмму, начала постукивать пальцами по клавишам.
        И Фёдор вдруг отчётливо представил себе степные просторы, изрезанные реками, леса, окутанные вечерней синевой, и бесконечный ряд столбов с белыми чашечками изоляторов. И между ними тонкие, поющие нити проводов, что пересекают и леса и степи. И сейчас вот по проводу летит его привет к маленькой старушке, что живёт в далёком волжском городе, к матери. Летит радость.

* * *
        Валерка уговорился с Серёжкой встретиться во дворе в шесть вечера. Но бабушка была неумолима:
        - Нешто это дело — по лестницам телеграммки таскать! Ещё ушибёшься где ненароком или мало ли что. Да и ноги, чай, не казённые — ступеньки-то считать!
        Валерка с жаром убеждал бабушку, что это дело общественное, что у них выделено по три добровольца от звена, и звенья соревнуются, кто больше доставит телеграмм, а заработанные деньги пойдут на строительство памятника пионерам-героям.
        Бабушка не сдавалась. Валерка уже готов был заплакать, но тут подоспела помощь в лице соседа, старого литейщика Семёна Семёновича. Он появился на кухне и сначала молча слушал разговор, а потом сказал:
        - Я бы его отпустил. Раз от дела польза будет, — значит, дело стоящее.
        Бабушка очень уважала Семёна Семёновича и, вздохнув, согласилась.
        Валерка сунул руки в рукава пальто и, второпях надев шапку задом наперёд, выскочил на лестницу. Серёжки во дворе уже не было. Валерка побежал на почту.
        …Из отдела доставки они вышли вместе.
        - Ну, ты — налево, я — направо. Посмотрим, кто скорее доставит, — сказал Серёжка.
        - У тебя дома ближе.
        - А у тебя ниже!
        - А двенадцатый!.. Семь этажей!
        - Ха! У меня таких целых три! Ну, посмотрим! — Серёжка повернулся и зашагал по улице. Валерка заспешил в противоположную сторону.
        Не такое уж это простое дело — разносить телеграммы. Дома, подъезды, лестницы, двери. Нажимаешь на звонки, стучишь.
        - Кто там?
        - Телеграмма.
        Некоторые, услышав мальчишечий голос, открывают не сразу. Спросят, что за телеграмма да откуда, да почему.
        На одном дворе при свете ярких ламп с рефлекторами работает небольшой экскаватор. Он блестящими зубьями вгрызается в землю, ловко встряхивает её и складывает в кучу, рядом с прорытой канавой. Интересно бы посмотреть!..
        Идёшь мимо кинотеатра, а там в витрине красуются фотографии кадров из нового фильма. Кто-то в кого-то стреляет. Мчатся машины… Но Валерка отворачивается от соблазна и проходит мимо. Время не ждёт.
        От лестниц Валерке стало жарко, пришлось распахнуть пальто. Пачечка телеграмм в руке, как назло, убавляется медленно. Неужели Серёжка разнесёт первым? Победит?..
        Валерка спустился с последней лестницы семиэтажного дома. Осталось всего пять телеграмм. Он занёс первую, вторую, третью, а когда вручил четвёртую и взгляд упал на оставшуюся, — сердце ёкнуло. Она была адресована в тот самый семиэтажный дом № 12. И как он не заметил этого! Что ж, возвращаться? Из-за одной телеграммы потерять первенство? Ещё «черепахой» обзовут! Что делать?
        И вдруг простая и ясная мысль пришла Валерке в голову: «Завтра занесу. А сейчас — на почту. Только как быть с распиской?» Валерка достал из кармана авторучку и примостился на подоконнике. Как же расписаться? Он посмотрел на телеграмму. «Дом 12 квартира 146 Пелагее Ильиничне Бочаровой». И, взяв квиток для расписки, написал коряво, как малограмотный: «П. Бочарова». А телеграмму сунул в карман пальто.

* * *
        Пелагея Ильинична давно не видала сына Федю: на границе служит, ничего не поделаешь. А тут его начальство письмо прислало: «Спасибо вам, мамаша, что такого сына вырастили, — смелого и честного, верного своему долгу бойца. Большое вам спасибо».
        Поплакала Пелагея Ильинична на радостях, да и решила, если Федя в отпуск на праздники не приедет, к нему нагрянуть на самую что ни на есть заставу. Тем более начальник в гости приглашал.
        День и ночь ждала Пелагея Ильинична от Феди весточки: мол, еду, мама, встречайте. Но вестей не было. Шестого утром сложила Пелагея Ильинична домашние пироги с мясом да с капустой в большую корзину, добрела до вокзала, села в поезд. Когда он тронулся, долго смотрела в окно на уходящие назад городские окраины, на убранные огороды, на последние жёлтые листья, опадающие с деревьев. И сердце её, опережая поезд, летело к сыну на дальнюю заставу.
        А через час после её отъезда к той же платформе, с которой она уехала, подошёл поезд, и из восьмого вагона вышел старший сержант с зелёными погонами пограничника — Фёдор Бочаров. Он беспокойно озирался, разыскивая глазами милое лицо матери, а когда платформа опустела, полный тревоги заторопился домой.

* * *
        Вот и вся небольшая история с телеграммой. Впрочем, нет, не вся.
        В этот же день вечером в одной из городских школ состоялся большой праздничный бал.
        Серёжка грустный сидел в зале. Часть телеграмм он возвратил на почту, потому что несколько часов потратил на розыски переехавшего адресата и нашёл его только в другом конце города.
        Поэтому и денег на памятник пионерам-героям он заработал очень мало.
        Серёжка сидел в зале и немного завидовал Валерке. А тот стоял на сцене, и ему хлопали ребята, потому что он был самым быстрым почтальоном и заработал на памятник больше всех.
        Валерка гордо смотрел в зал, а над его головой на алом полотнище белели буквы одного из Законов юных пионеров:
        «Пионер говорит правду, он дорожит честью своего отряда».
        Вот теперь всё.
        ЗАДАЧА
        Коля Головин — шахматист. И не какой-нибудь третьеразрядник — их в районе много, — а самый настоящий шахматист первого разряда. На его груди — спортивный значок с красной полоской внизу.
        В шахматной игре Коля «профессор». Если у ребят какая-нибудь задачка не решается или что-нибудь непонятно, — сразу обращаются к нему. Коля никогда не отказывается помочь, только поморщится немного для важности: дескать, чего пристаёте с мелочами.
        Для важности он и очки завёл в роговой оправе. Чтобы постарше выглядеть. И никто не догадывается, что глаза у него совершенно нормальные, а стёкла у очков — простые.
        Ходит он по Дому пионеров ни на кого не глядя, и все перед ним расступаются. Уважают. Первый разряд!
        А в этом же Доме пионеров занимается в хоровом кружке Майка Воробьёва. Она небольшого роста, хоть и учится в шестом классе. У неё круглое весёлое лицо, чёрные блестящие глаза. На затылке тёмные косички связаны коричневыми лентами и висят полукольцами.
        Недавно в Доме пионеров состоялся концерт для пионерского актива. Ребята собрались внизу, в комнате игр, пели, танцевали. А потом пошли наверх, в зрительный зал.
        Так получилось, что Коля и Майя подошли к двери одновременно и оба приостановились. Потом Коля легонько плечом отодвинул Майю и прошёл в двери первым.
        Майя покраснела, нахмурилась и сказала:
        - Удивительно, какие среди мальчиков попадаются невежи!
        Коля от неожиданности остановился и посмотрел на Майю сверху вниз.
        Какая-то девчонка из хора делает замечания ему, Коле Головину, шахматисту первой категории! Разве она не видит, что у него значок с красной полоской? Коля выпятил грудь:
        - Надо знать, кому делать замечания! Ростом не вышла.
        - Мой рост ни при чём. А вы просто плохо воспитаны.
        Майя повернулась на носках и пошла к подругам.
        Коля важно занял место в первом ряду.
        А после концерта, как назло, он снова столкнулся в дверях с Майей. И так же, как и раньше, не уступил ей и прошёл в дверь первым.
        На этот раз Майя не сказала ему ни слова.
        По дороге домой девочки оживлённо обсуждали это небольшое происшествие. Потом Майя что-то сказала им, и все согласно закивали головами и засмеялись.
        На следующий день, придя в Дом пионеров, Коля столкнулся в дверях с двумя девочками. Они вежливо уступили ему дорогу и сказали хором:
        - Пожалуйста, мальчик, проходите.
        Коля важно кивнул головой и подумал: «Уважают…»
        А за его спиной девочки переглянулись и тихонько засмеялись.
        У другой двери совсем маленькая девочка с тонкой, будто мышиный хвостик, светлой косичкой сказала ему то же:
        - Пожалуйста, мальчик, проходите!
        Это повторилось и у третьей двери, и у четвёртой.
        Куда бы Коля ни шёл, везде девочки с подчёркнутой любезностью уступали ему дорогу и говорили:
        - Пожалуйста, мальчик, проходите.
        Коле стало не по себе. Появилось такое чувство, будто кто-то задал ему задачу и он, Коля Головин, шахматист-перворазрядник, не может её решить.
        В этот день Коля даже играл в шахматы хуже, чем обычно. Перед самым концом занятий его позвали по какому-то делу к директору. Надо было пройти три комнаты, подняться по лестнице на второй этаж и там пройти ещё через несколько дверей.
        У каждой двери девочки весело уступали ему дорогу. И даже в глазах встречных мальчиков таилась насмешка. Колина важность пропала, блестящие стёкла очков не могли скрыть растерянных глаз. Уши покраснели.
        А когда Коля уходил домой, он столкнулся у входных дверей с Майей Воробьёвой. Она смотрела на него озорными чёрными глазами и молча ждала, когда он пройдёт. Коля тоже стоял, настороженно ожидая фразу, лишившую его покоя:
        - Пожалуйста, мальчик, проходите!
        Но Майя молчала.
        Тогда Коля глубоко вздохнул и сказал:
        - Пожалуйста, девочка, проходите.
        Лицо Майи вспыхнуло, будто кто-то осветил его изнутри.
        - Спасибо, — сказала она и прошла в двери.
        И Коля почувствовал облегчение, будто он решил нерешённую задачу.
        ЧАЙКА
        Я лежал на камнях. Нельзя сказать, чтобы это было удобно, но всё побережье усеяно ими. Здесь и мелкая отполированная галька, и здоровый круглый булыжник, которым впору мостить улицы, и огромные глыбы, такие, что с места не сдвинуть. Правда, море, когда рассердится, перекатывает их, будто горох на тарелке.
        Высоко в синеве висело жаркое южное солнце. Слева на горизонте подымались серебряные от снега горные вершины. А у ног шумело море. Вдали оно выглядело ослепительно гладким, будто синее стекло. Ближе к берегу стекло разбивалось, осколки сверкали золотом солнца, белой пеной изломов.
        Я загорал. Подложив руку под голову, щурился от солнца и с любопытством следил за двумя рыболовами.
        Они сидели у самой кромки прибоя, и младший то и дело шарахался от шипящей пены. Собственно говоря, я не берусь утверждать, что он был младшим. У него была большая стриженая голова, каким-то чудом держащаяся на тонкой птичьей шее. Острые загорелые плечи были в розовых пятнах, с них клочьями слезала обожжённая кожа. Движения его, когда он что-нибудь делал, были неуверенны, неточны.
        Ребята ловили не на удочки, а на «закидушки» — длинные лесы с несколькими крючками и грузилом на конце. С его помощью крючки с наживкой закидывают в море; а конец лесы рыболов держит в пальцах и пальцами чувствует клёв.
        Когда меньший мальчишка начинал орудовать «закидушкой», нельзя было смотреть без смеха. То он ловил сам себя за штаны, то грузик его летел в прибрежные камни, леса путалась, и неуклюжий рыболов, сопя розовым обгорелым носом, подолгу распутывал её.
        Старший звал его Цыплёнком и обращался с ним несколько свысока. Впрочем, он имел на то право. Его «закидушка» летела дальше, тонкие подвижные пальцы были чутки к малейшей поклёвке. Коротким резким движением руки он подсекал клюнувшую рыбу и неумолимо тащил её к берегу. То и дело появлялись из воды розовато-коричневые клубочки ершей. Их несоразмерно большие уродливые головы с тускло светящимися глазами были усеяны колючками. Я знал, что уколы вызывают в руке острую, будто зубную, боль, пальцы синеют. А парнишка бесстрашно брал ерша за нижнюю губу и легко снимал с крючка. Сам он казался отлитым из шоколада, и выгоревший светлый чубчик ещё больше подчёркивал его загар.
        Я следил за рыболовами с таким увлечением, будто сам ловил. Вдруг моё внимание отвлекла чайка. Она сидела на воде, и волны болтали её вверх-вниз, вверх-вниз. Она часто взмахивала пепельно-серыми крыльями, но никак не могла оторваться от воды. Что-то мешало ей. Порой она затихала, и казалось, что она ныряет за мелкой рыбёшкой. Но тотчас снова над волнами простирались два серых крыла. И взмахи их были так энергичны, что мне чудилось, будто я сквозь неумолчный шум прибоя слышу отчаянное их хлопанье.
        Рыболовы тоже заметили бьющуюся птицу и поняли, что с ней что-то случилось. Шоколадный бросил связку ершей, выпрямился, всматриваясь вдаль, лёгким движением руки убрал со лба светлый чубчик. Рядом Цыплёнок изо всех сил тянул к морю свою тоненькую шейку и близоруко щурил светлые непримечательные глаза. Потом Шоколадный легко пробежал по берегу несколько метров, крикнул:
        - Цыплёнок! Чайка тонет!..
        За ним следом заковылял Цыплёнок. Он спотыкался и нелепо взмахивал на ходу руками, будто тоже, как чайка, намеревался взлететь и не мог.
        Шоколадный наклонился, выпрямился и сильно взмахнул рукой. Возле чайки что-то шлёпнулось в воду. А парнишка делал уже новый замах. Я сразу не сообразил, что он бросает в отчаянно бьющуюся на волнах птицу круглые голыши.
        Цыплёнок добежал до товарища, что-то крикнул и… исчез. Ошеломлённый, я замешкался на мгновение, протёр глаза и вскочил.
        Шоколадный стоял с камнем в руках, а Цыплёнок… Цыплёнка я заметил не сразу. А когда заметил, под сердцем пробежал холодок страха. Стриженая голова болталась на волнах за пеной прибоя, худенькие руки на какие-то мгновения взлетали над водой.
        - Цыплё-о-на-а-а-ак!.. — закричал Шоколадный. — Иди наза-ад! Пото-о-онешь!
        Стриженая голова даже не обернулась.
        Я шагнул в прохладную воду. Волна ударила в грудь, обдала лицо солёными брызгами. У ног ворочались камни. Я неважно плаваю, но, если бы понадобилось, готов был прийти на помощь Цыплёнку, голова которого то появлялась на гребне очередной волны, то исчезала. Я напряжённо следил за ним. Наконец Цыплёнок стал приближаться, толкая перед собой притихшую птицу.
        Я проплыл несколько метров навстречу. Взял чайку, как берут куру на базаре, прижав её крылья к бокам, и вышел на берег. Следом брёл Цыплёнок. Он пошатывался, тяжело дышал и нетерпеливо тряс головой, склонив её к плечу. Видимо, в ухо попала вода.
        Обессиленный, Цыплёнок сел прямо в пену прибоя и улыбнулся. Я заметил, что глаза у него такого же цвета, как морская волна, и так же блестят, будто в них запутались осколки солнца.
        - Куда тебя чёрт понёс! — сказал Шоколадный, присаживаясь рядом с Цыплёнком и поглядывая на меня и на птицу.
        Цыплёнок махнул рукой, поднялся и запрыгал на одной ноге, прижав к уху ладонь. Потом взглянул на меня и снова улыбнулся доверчиво:
        - Чего это с ней, дяденька?
        Я протянул ему птицу, считая, что по справедливости чайка принадлежит ему. Он бережно взял её, протяжно свистнул и протянул мне обратно:
        - Подержите, дяденька, пожалуйста.
        - Давай, подержу, — сказал Шоколадный.
        Но Цыплёнок, отстранив локтём протянутые руки, сунул чайку мне. Мы склонились над ней вдвоём. Жёлтые с чёрным обводом глаза птицы глядели на нас равнодушно. Оранжевую перепонку её лапы пронзил крупный кованый крючок. От него тонкая леска тянулась к такому же оранжевому с загнутым вниз концом клюву. Цыплёнок осторожно раскрыл клюв птицы, и мы увидели в нём ещё три рыболовных крючка.
        Так вот почему чайка не могла взлететь! Одна лапа её оказалась привязанной к клюву. Видимо, птица схватила кусочек рыбки — наживку на порванной, спутанной волнами «закидушке».
        Цыплёнок тронул один из крючков, вонзившихся в клюв. Чайка дёрнулась. Она не верила в наши добрые намерения.
        - Держите крепче, дяденька, — шепнул Цыплёнок и начал осторожно вытаскивать крючок.
        Я смотрел на его пальцы. Они были в царапинах, тонкие, с обломанными ногтями, но так мягко и ласково касались измученной птицы, так точно двигались, будто доброе мальчишечье сердце переселилось в них.
        На клюве птицы показалась алая капелька.
        - Ничего-о… — протяжно сказал Цыплёнок. — Сейчас полетишь.
        Он извлёк последний крючок из лапы. Потом потянулся к голове птицы, чтобы погладить её. Но чайка, которую больше не связывали путы, угрожающе щёлкнула клювом.
        Мы засмеялись.
        - Вот и «спасибо» сказала. — Цыплёнок взял у меня из рук чайку и подбросил в воздух. — Лети!..
        Чайка взмахнула несколько раз крыльями и села на гребень волны недалеко от нас.
        - Всё равно подохнет, — сказал насмешливо Шоколадный.
        Мы не ответили. Мы смотрели на чайку. Она закачалась на волнах, уплывая от нас всё дальше и дальше.
        - Отдохнёт и полетит, — сказал Цыплёнок.
        - Дай-ка крючки, — сказал Шоколадный. — Пригодятся.
        Цыплёнок разжал кулак. На ладони лежали четыре синеватых кованых крючка.
        - Бери! Не жалко.
        Чайка превратилась в едва заметную белую точку и слилась с белыми гребешками волн.
        - Отдохнёт и полетит, — повторил Цыплёнок и начал дёргать свою, застрявшую в камнях «закидушку».
        ВНИМАНИЕ!
        ТЕКСТ ПРЕДНАЗНАЧЕН ТОЛЬКО ДЛЯ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ОЗНАКОМИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ.
        ПОСЛЕ ОЗНАКОМЛЕНИЯ С СОДЕРЖАНИЕМ ДАННОЙ КНИГИ ВАМ СЛЕДУЕТ НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО ЕЕ УДАЛИТЬ. СОХРАНЯЯ ДАННЫЙ ТЕКСТ ВЫ НЕСЕТЕ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ В СООТВЕТСТВИИ С ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВОМ. ЛЮБОЕ КОММЕРЧЕСКОЕ И ИНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ КРОМЕ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ОЗНАКОМЛЕНИЯ ЗАПРЕЩЕНО. ПУБЛИКАЦИЯ ДАННЫХ МАТЕРИАЛОВ НЕ ПРЕСЛЕДУЕТ ЗА СОБОЙ НИКАКОЙ КОММЕРЧЕСКОЙ ВЫГОДЫ. ЭТА КНИГА СПОСОБСТВУЕТ ПРОФЕССИОНАЛЬНОМУ РОСТУ ЧИТАТЕЛЕЙ И ЯВЛЯЕТСЯ РЕКЛАМОЙ БУМАЖНЫХ ИЗДАНИЙ.
        ВСЕ ПРАВА НА ИСХОДНЫЕ МАТЕРИАЛЫ ПРИНАДЛЕЖАТ СООТВЕТСТВУЮЩИМ ОРГАНИЗАЦИЯМ И ЧАСТНЫМ ЛИЦАМ.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к