Медный лук Элизабет Джордж Спир
        На долю 18-летнего Даниила, жившего в Палестине 1-го века нашей эры, выпала тяжелая судьба. Отца замучили римляне, мать его не пережила, никого у Даниила не осталось, только бабушка да бесноватая сестра. Даниил полон ненависти и рвется отомстить за своих родных и униженную родину, но встречи с галилейским Плотником, Который говорит о любви, что выше возмездия, справедливости и здравого смысла, преображают Даниила, хотя ему и нелегко избавляться от ненависти. Сумеет ли он без враждебности взглянуть на тех, кто погубил его семью, впустит ли в сердце прощение, поверит ли, что Иисус любит каждого — безногих калек и римских солдат, бедных рыбаков и богатых книжников?
        За книгу «Медный лук» автор в 1962 году была награждена самой почетной литературной премией США — Медалью Ньюбери.
        Элизабет Спир
        Медный лук
        Глава 1
        На горной тропинке, откуда хорошо видно огромное озеро далеко внизу, стоит юноша. Ему всего восемнадцать, но высокий, поджарый и жилистый, он кажется старше своих лет. У Даниила бен Иамина — уроженца Галилеи[1 - Галилея — историческая область на севере Палестины (Израиля), на границе с Ливаном. Ограничена Средиземным морем на западе, горой Кармел на юге и рекой Иордан на востоке.] — типичные черты его народа: отважное лицо, густой загар, блестящие черные глаза то вспыхивают грозным патриотическим огнем, то еще больше темнеют в порыве внезапного гнева. Галилеяне — гордые, неистовые и неугомонные — не в силах примириться с захватом Палестины и отказываются признать своим господином Тиверия[2 - Тиверий (Тиберий, Tiberius Caesar Augustus, при рождении был назван Тиберием Клавдием Нероном, Tiberius Claudius Nero, 42 до н. э. — 37 н. э.) — римский император с 14 по 37 н. э. См. Евангелие от Луки, глава 3, стих 1.], императора далекого Рима.
        Юноша всматривается в террасы на склоне горы, засаженные рядами серебристо-серых оливковых деревьев, среди них кое-где проглядывают заросли олеандров — бутоны только-только распускаются. В селении внизу дома с глинобитными крышами, и по весне каждый комок земли, каждая трещина в каменной стене вдруг выпускает из себя цветы. Погруженный в воспоминания, он сердито жмурится в ярких лучах жаркого полуденного солнца.
        Даниил ждет, покуда две фигурки снова появятся из-за огромных валунов, беспорядочно наваленных по обеим сторонам тропинки чуть выше того места, где притаился он сам. Удивленный, настороженный, он не знает что и думать — кто эти незнакомцы, зачем так решительно карабкаются в гору? Напоминание о родном селении не радует, юноша боится — стоит им оглянуться, и они его обнаружат. В то же время ужасно не хочется упускать их из виду. Но к чему тратить столько сил и выслеживать этих двоих, когда все пять лет жизни в горах только и стараешься, что позабыть тот, оставшийся в долине, мир?
        Он снова заметил мальчишку — теперь совсем неподалеку. Вот показалась и девочка. Даниилу вдруг что-то припомнилось. Брат и сестра, сомнений нет. Даже двигаются одинаково, небрежной, плавной, словно танцующей походкой. У обоих загорелые лица, высокие скулы, пышущие здоровьем щеки. Голоса звенят в чистом горном воздухе. Теперь легко разглядеть и девчонку. Она остановилась нарвать букет розоватых цветов, пробует удержать равновесие на большом камне, глаза горят, желтая головная повязка почти соскользнула с темных волос.
        - Посмотри, Иоиль, — кричит она, Даниилу все прекрасно слышно, — озеро такое синее. И дворец тетрарха в Тивериаде[3 - Тивериада (лат. Tiberias) — галилейский город на юго-западном берегу Галилейского моря, от которого и самое море получило название Тивериадского. По словам Иосифа Флавия, построена она в 17 г. по P. X. Иродом Антипою в честь императора Тиверия, в узкой равнине, в самой лучшей и красивейшей части Галилеи.] виден.
        Юноша хмурит темные брови. Как же он сразу не узнал мальчишку! Иоиль бен Есром, розовощекий мальчуган, ходил в школу при синагоге. Сын книжника[4 - Книжники — в древней Палестине учителя Закона, образованные люди.], и равви всегда его ставил в пример. Иоиля еще дразнили немилосердно, сестра-близнец каждый день встречала брата у дверей, а потом вместе с ним шла домой. И имя такое странное — Мальтака. Пять лет миновало, а он все помнит, как тяжко ему было — она ждет брата после школы, а его, Даниила, сестренка…
        - Мы почти дошли, — раздался голос мальчика. Девочка спрыгнула с камня. Оба скрылись из виду, только камешки посыпались вниз по тропинке. Даниил осторожно, как хищник, выслеживающий добычу, пробирался за ними.
        Юноша достиг вершины в тот миг, когда девчонка, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, бросилась на траву — маленькая прогалинка, где уже сидел Иоиль. Стащила с головы повязку, ветер треплет густую гриву волос. Брат с сестрой наперебой показывают друг другу разные ориентиры внизу в долине.
        Даниил скорчился за камнем, долина отсюда не видна, но он и так помнит открывающийся вид наизусть. Сколько раз сидел он на том же самом месте, где сейчас устроились эти двое, глядел вниз на селение — Кетца когда-то была ему родным домом. Последние годы не так часто, а раньше, пока не привык к жизни в пещере… Вскарабкается на вершину и сидит до темноты, напрягает глаза, старается разглядеть огоньки внизу, воображает Лию и бабушку за вечерней трапезой. Доведется ли когда-нибудь вернуться к родным? Он так их и не видел с тех пор и даже вспоминать перестал — до сегодняшнего дня.
        Теперь, когда брат с сестрой больше не перекрикиваются друг с другом, ветер относит их голоса в сторону. Раздосадованному Даниилу страшно хочется услышать разговор. И не только услышать — поговорить. Из родного селенья — после пяти лет! Он глянул на свои босые, заскорузлые ноги, короткую тунику из козьей шкуры, вместо пряжки — колючка с кустарника. Что они о нем подумают — у них-то одежда чистая, на ногах — кожаные сандалии. Рисковать свободой — ради чего? Но ждать больше нет сил. Как зверь, которого выманили из укрытия, Даниил медленно поднялся и вышел из-за валуна.
        Мальчик мгновенно вскочил на ноги, заслонил собой девочку. Надо было догадаться — один его вид чего стоит. Нет, они не убегают, продолжают стоять. Иоиль сжал кулаки, видно, мальчишка — не трус. Даниил ступил на тропинку, сердце так и колотится. Невыносимо — вдруг бросятся бежать. Он открыл рот, пытаясь вспомнить положенное приветствие:
        - Мир вам.
        - Мир, — коротко бросил Иоиль, но кулаков не разжал. — Чего тебе надо?
        - Не тревожься, Иоиль бен Есром, — ответил Даниил.
        - Откуда ты меня знаешь?
        - Слышал, как сестра окликала. Я Даниил бен Иамин.
        Иоиль удивленно уставился на юношу, по лицу видно — вспомнил:
        - Ученик, сбежавший от кузнеца?
        Даниил нахмурился.
        - Тебя никто не винит, — быстро поправился Иоиль. — Все знают, как Амалик обращается с подручными.
        - Какое мне дело до Амалика! Расскажешь про бабушку и сестру?
        Иоиль только головой покачал:
        - Боюсь, мне нечего сказать. А ты что-нибудь знаешь, Така?
        Девочка явно перепугана и все никак не может успокоиться — дышит тяжело, но смотрит прямо в глаза, как брат:
        - Та старая женщина, что приходит к колодцу по утрам? Живет в маленьком домике за улицей сыроделов?
        - Да-да, — Даниилу не терпится услышать ответ.
        - Говорят, маленькая девочка никогда не выходит из дому, — протянула Така.
        Все так и сидит дома? Он-то надеялся — после стольких лет…
        - Это моя сестра Лия, — лучше бы ему не спрашивать.
        - Никто ее не видит, — продолжала девочка. — Но уверена — она там. Прости, больше я ничего не знаю.
        В смущении Даниил не может придумать, какой еще задать вопрос, но так не хочется прерывать разговор.
        - А тот парень, Симон? Лет на шесть-семь старше. Тоже у Амалика работал.
        - Симон Зилот?[5 - Евангелие от Луки, глава 6, стих 15. Зилоты (сейчас чаще говорят — зелоты) — в древней Палестине выступали против римского владычества и местной иудейской знати. Здесь и далее ссылки на канонические и второканонические книги Ветхого и Нового Заветов, входящие в состав христианской Библии, и на апокрифические писания.] — переспросил Иоиль.
        - Ты его знаешь?
        - Слышал о нем. У него теперь своя мастерская. И заказов больше, чем у Амалика.
        - Он мне всегда старался помочь.
        - Говорят, хороший человек и настоящий патриот.
        - Поговоришь с ним? Расскажешь, что я тут? Мне хочется, чтобы он знал.
        - А ты здесь живешь? — удивился Иоиль.
        - Да.
        - Один? Тут не опасно? Горы, по слухам, полны разбойников.
        Даниил ничего не ответил.
        - И тебе не одиноко?
        - Я не один живу.
        - Ага, — недоуменно кивнул Иоиль. — И никогда в деревню не спускаешься?
        - Тогда меня обратно Амалику отдадут, вот и все.
        - Да, верно. Хорошо, расскажу Симону. Сколько времени ты уже в бегах?
        - Пять лет, не меньше. Но думаю, Симон меня не забыл.
        Тут заговорила девочка, голос звонкий и ясный, взгляд прямой и открытый:
        - Пять лет! И бабушка все эти годы ничего о тебе не знает?
        Даниил опустил глаза, крепко сжал губы.
        - Завтра, когда пойду к колодцу, расскажу ей.
        Даниилу даже обидно стало. Долгие годы пытаешься усыпить свою совесть, а тут все сначала…
        - Как тебе угодно… — пробормотал он. Юноша злился на самого себя, столько времени прошло — и так глупо себя выдать. Чего он ждал? Пока кончать этот разговор.
        - Вам лучше вернуться домой. Незачем было сюда приходить.
        - Почему? — Иоиль как будто даже не обеспокоился.
        - Я вас предупредил. Ваше место в деревне, — Даниил повернулся, чтобы уйти.
        - Подожди, — окликнул его мальчик, вопросительно взглянул на сестру, та кивнула. — У нас с собой немного еды. Поешь с нами?
        Кровь бросилась Даниилу в лицо. Он не какой-нибудь попрошайка.
        - Совсем немного, — продолжал Иоиль. — Но нам хочется с тобой подольше поговорить.
        Может, мальчик предлагает еду по-дружески? Медленно, как осторожный зверь, Даниил сделал несколько шагов и опустился на траву. Из сумки, подвешенной к широкому кушаку, девочка достала небольшой, аккуратно перевязанный сверток. Иоиль вытащил маленькую фляжку, передал сестре, устроился поудобнее на траве, протянул вперед сложенные ладони. Даниил с нескрываемым изумлением наблюдал за ними — тоненькая струйка воды полилась брату на руки. Омовение рук перед едой — сколько лет уже Даниил ни о чем подобном и не вспоминал. Ему бы и в голову не пришло, будь ты хоть трижды сын книжника, но тащить с собой в гору воду только для того, чтобы соблюсти Закон? Тут девочка повернулась к нему — в глазах вопрос. Внезапно в нем поднялась забытая гордость — разве и он не иудей? Юноша подставил руки с почерневшими костяшками пальцев под капельки воды и смущенно подумал о товарищах по пещере, вот бы они хохотали, увидев это зрелище.
        Девочка развязала сверток, разложила еду на три равные кучки. Она не положила себе меньше, как когда-то делала его мать. Иоиль произнес благословение и протянул Даниилу треть — пару оливок, плоскую пшеничную лепешку, маленький медовый пирожок — вкус на языке внезапно напомнил ему детство. В первый раз мышцы юноши немного расслабились. Глаза молодых людей встретились, они изучали друг друга, но уже без враждебности.
        - Как тебе в голову пришло бежать в горы? — спросил Иоиль, стряхивая крошки с подбородка.
        Разговаривать за едой как-то легче.
        - Я знал, тут есть пещеры. Просто хотел спрятаться, думал — здесь меня Амалику не поймать. Но пещер не нашел, бродил три дня, а потом меня обнаружил один человек…
        Он вспомнил, как Рош набрел на него — мальчик лежал, уткнув лицо в землю, умирающий от голода, замерзший, спину все еще саднило после побоев в мастерской. Как им объяснить про ту ночь? Ужас, охвативший его, когда он увидел склонившегося над ним мужчину — Рош протянул руку, но не ударил, а помог встать на ноги. Мальчик снова осел на землю, пришлось подхватить его и, как младенца, нести в пещеру.
        - Разбойник? — спросил Иоиль.
        - Нет, добрый человек, — сердито ответил Даниил. — Он взял меня к себе.
        - И каково здесь, наверху? Что вы тут делаете?
        - Охотимся. Волки и шакалы, бывают и рыси. Иногда доходим до Мерома[6 - Мером («высокое место») — болотистое озеро в северной части Иудеи, через которую протекает Иордан, сейчас оно называется Ель-Гулех (El-Huleh), как и сама долина, где оно располагается.], это далеко. Но я и ремеслом занимаюсь, смастерил себе кузнечный горн.
        Иоиль глядел уважительно. У девочки темные глаза горели тем же огнем, что и у брата. Даниил разглядывал Иоиля, пытаясь вообразить себе его занятия.
        - А у тебя какое ремесло?
        - Я все еще в школе, — ответил Иоиль. — Наверно, стану раввином. А еще учусь плести сандалии. Могу заработать себе на пропитание, но не завидую тому, кому придется мои сандалии носить.
        Даниил кивнул. Конечно, Иоиль будет раввином. Он всегда учился лучше всех в школе. Но даже раввину пристало знать какое-нибудь ремесло.
        - А зачем вы пришли сюда? — спросил Даниил. — Никто из селения на гору не подымается.
        Девочка рассмеялась:
        - С нас три шкуры сдерут, если узнают, где мы были.
        - Мы всегда об этом мечтали, — объяснил мальчик. — С самого раннего детства. Нам не разрешают, конечно. Считается, тут опасно. А сегодня праздник, вот мы и убежали, никого не спросясь. В другой раз уже не получится. Мы переезжаем в Капернаум.
        Сестра нахмурилась:
        - Откуда такое уныние в голосе, чуть зайдет речь о Капернауме? Не сомневаюсь, тебе понравится в городе.
        Лицо Иоиля помрачнело. Пальцы один за другим обрывают красные цветочные лепестки. Даниилу ясно — брат с сестрой спорят уже не в первый раз.
        - Чего тебе еще надо? — настойчиво спрашивала девочка, совсем забыв о Данииле. — У нас будет большой дом, кругом лавки, люди, школа с самыми лучшими учителями в Галилее!
        Брат продолжал безжалостно обрывать цветочные лепестки:
        - Отец тоже не хочет переезжать. Он согласился только в угоду маме.
        - Конечно, мама когда-то тоже все бросила в угоду ему. Ей нелегко дается жизнь в Кетце. Почему бы не вернуться обратно, если дедушка оставил в наследство такой большой дом? Право, отцу все равно, где жить, лишь бы только у него были книги.
        Даниил слушал их разговор — снова он третий лишний, ему нет места в их чистеньком, безопасном мире. В эту минуту юноша заметил что-то необычное. Далеко внизу, у подножья горы вилась дорога — там посверкивали на солнце красноватые отблески металла.
        Легионеры[7 - Легионеры — (лат. legio, — собираю, набираю) солдаты римского легиона, основная организационная единица в армии Древнего Рима. Легион состоял из 5 -8 тыс. пехотинцев и нескольких сотен всадников. Каждый легион имел свой номер и название. В период Империи во главе легиона стоял легат.]. Один их вид снова и снова вызывает бешеную ярость. По давней привычке он резко сплюнул на землю. Брат и сестра немедленно обернулись к нему и, следуя за полным ненависти взглядом, уставились на ползущую колонну солдат.
        - Римляне! — фыркнул Иоиль. Даниилу понравилось, как мальчик произнес это слово. Он снова сердито плюнул.
        - Ты их тоже ненавидишь, — проговорил Иоиль тихим голосом.
        Даниил стиснул зубы, с языка сорвалось привычное:
        - Да будет проклят воздух, которым они дышат.
        - Завидую я тебе, — продолжал Иоиль. — Здесь ты свободен.
        - Никто не свободен, — отвечал Даниил, — пока эта земля опоганена римлянами.
        - Конечно. Но по крайней мере тебе не надо все время на них глядеть. А в Капернауме у них гарнизон. Мне каждый день придется любоваться на солдат, с важным видом разгуливающих по улицам.
        - Иоиль, — воскликнула девочка, — какое нам до них дело!
        - Какое нам дело! Какое… — мальчик не мог продолжать. — Сдается мне, даже девчонке следует понимать…
        - Я все понимаю, — у нее слезы чуть не выступили на глазах от обидных слов брата. — Что толку все время быть несчастным? Римляне тут не навечно. Мы знаем, освобождение придет.
        - Ты говоришь прямо как отец!
        - Но он прав! Раньше евреям приходилось еще хуже. Всегда были завоеватели — и всегда приходило освобождение.
        Брат не слушал. Он поймал взгляд Даниила, и теперь оба пристально глядели друг другу в глаза, будто задавая один и тот же безмолвный вопрос.
        Мальтака вскочила на ноги, нахмурилась, теперь она — третий лишний.
        - Не позволю каким-то солдатам испортить мне праздник, — недовольно надула губки девочка. — Мы сюда взобрались — на самую вершину, а ты почти ни на что не смотришь.
        К Иоилю снова вернулось обычное хорошее расположение духа:
        - Зато нас тут поджидал сюрприз — Даниил.
        Девочка покачала головой:
        - Помнишь, мы обсуждали, что увидим? Ту долину, где Иисус Навин[8 - Иисус Навин — преемник Моисея, предводитель израильского войска.] вывел войско против царей языческих?[9 - Книга Иисуса Навина, глава 10.]
        Иоиль прикрыл козырьком ладони глаза, пытаясь определить нужное направление. Прямо под ними лепилось к склону горы их селение, темные очертания синагоги хорошо видны на фоне теснящихся друг к другу домов с плоскими крышами. Вокруг серо-зеленые оливковые рощи, ослепительно-свежая зелень полей испещрена яркими пятнами лиловых ирисов и золотистых нарциссов. К югу простирается глубокая синева озера. На севере, за грядой невысоких холмов поблескивают неясные очертания зеленеющей долины. Серебряной нитью вьется Иордан — туда, где сверкает крошечная драгоценность — озеро Мером. Даниил, внезапно осмелев, вскочил на ноги:
        - Вот там, — указал он, — на равнине. Против него выступили и всадники, и колесницы, и войско, многочисленное, как песок морской. Иисус Навин бился с ними и теснил их до самого Великого моря[10 - Великое море — Средиземное море.].
        Юноша видел, как изумились брат с сестрой. Они-то считают — он дикарь невежественный. Девчонка уж точно так думает. Но он кое-что знает. Пять лет назад, утром, когда мальчик согрелся, наелся и выспался, Рош привел его сюда, положил руки на плечи и указал на далекую равнину. Он поведал ему о храбрых бойцах, не отступивших при виде огромных армий, и о том, как они одержали победу — для Израиля. Именно здесь, на вершине горы, в ослепительных лучах солнца Даниил бен Иамин, сирота и беглый раб, обрел цель, ради которой стоило жить.
        - Все великие воины, — Даниил старался поточнее припомнить слова Роша, — Иисус Навин, Гедеон[11 - Гедеон — шестой судья Израиля, Книга Судей Израилевых, глава 8, стихи 22 -28.], Давид — все они воевали на земле Галилейской. Никто не мог против них устоять. И этот день снова придет.
        - Да, — выдохнул Иоиль. — Этот день настанет. Бог пошлет нам нового Давида.
        Глаза мальчика сверкают, будто и ему чудятся тени тех огромных армий, когда-то сражавшихся в долине.
        - Да, Бог пошлет нам Мессию! — воскликнула Мальтака. — Иоиль, помнишь, мы всегда надеялись встретить его тут, наверху!
        - Уверен, так и будет, — продолжал мальчик. — Я знаю, мы снова поднимемся на вершину, и он придет, в этот самый день. Мне кажется, нет, я верю — от меня зависит, чтобы оно поскорее случилось.
        - Мне тоже мечталось — мы будем первые, кто сбежит с горы и расскажет о нем. И жители селения побросают свои дела и двинутся за ним. У всех детей такое буйное воображение?
        Иоиль вдруг посерьезнел:
        - Мессия — не наше воображение. Это правда. Он нам обещан.
        - Но пристально вглядываться в каждое облако, мечтать оказаться первыми, кто заметит…
        - Я все равно надеюсь быть первым! — Иоиль говорил так страстно, что двое других не могли отвести от него глаз. — Назови это ребячеством, если тебе угодно. Поэтому и не хочу переезжать в Капернаум.
        - Неизвестно, сколько еще лет пройдет!
        - Нет, это случится скоро. Не так, как мы представляли, Така. Я раньше думал — он появится в сонме ангельского войска. Нет, теперь понял — он придет с настоящими воинами — мужами, обученными, вооруженными, готовыми… — он оборвал сам себя на полуслове.
        - Такие люди уже есть, — Даниил снова взглянул на далекие холмы. Даже не оборачиваясь, почувствовал — у мальчишки напряглись все мышцы.
        - Я знаю, — отвечал Иоиль, оба не скрывают своего восторга — ответ на невысказанный вопрос получен.
        Мальтака недоуменно уставилась на брата, никак в толк не возьмет, о чем разговор.
        - Пора идти. А то к ужину не успеем.
        - Я провожу вас немного, — предложил Даниил. Надо убедиться, что они без помех добрались до дороги.
        Все трое начали спуск по крутому склону горы. Как только вершина осталась позади, легкий ветерок угас — солнце палит немилосердно, ни один листик не шевельнется. Они больше не разговаривают. Даниил видит — Иоиля по-прежнему не отпускает какая-то мысль. Девчонка, наверно, расстраивается — вот, праздник не удался, все не так, как задумывали. Ему вдруг пришло на ум — лучше бы им вовсе сюда не приходить. Здесь и без них хорошо, главное, ни о чем не думать, ни о чем не вспоминать — работать для Роша и ждать. Лелеять ненависть в ожидании грядущего часа.
        У него никогда не было друзей, никогда даже не мечталось о друге. И одному совсем неплохо.
        Теперь Мальтака торопится. Наверно, совесть мучает. Но Иоиль все медлит, нарочно отстает. Стоило сестре отвлечься — сорвать пучок цветов мирта, он чуть слышно прошептал:
        - А я-то надеялся еще кое-кого увидеть тут, наверху. Я наслышан о Роше, объявленном вне закона, знаю — он живет здесь, в горах. Надеялся, может, повезет, и я его встречу.
        - Зачем он тебе?
        - Рош — герой всех мальчишек в школе. Но никто его не видел. А ты?
        Даниил помедлил, а потом кивнул:
        - Я видел.
        Иоиль внезапно остановился, позабыв всякую осторожность.
        - Я бы все отдал за… Это правда, что про него рассказывают?
        - А что про него рассказывают?
        - Говорят, сражался вместе с великим вождем — Иудой[12 - Иуда, сын Иезекии, поднял восстание в Галилее в 4 году до н. э. О нем писал Иосиф Флавий в «Иудейской войне».], когда тот бился против римлян при Сепфорисе[13 - Сепфорис — древний иудейский город в Нижней Галилее. Впервые упоминается в царствование Александра Янная (100 г. до н. э.) как административная столица Галилеи. В 38 г. до н. э. город сдался Ироду I, а после смерти последнего был разрушен римским военачальником Варом, продавшим его жителей в рабство.]. Всех остальных распяли, а он бежал и нашел убежище в горах. Другие считают — Рош просто разбойник и грабит своих — израильтян. Еще говорят — он отбирает деньги у богатых и раздает бедным. Ты его знаешь? Какой он на самом деле?
        Никакой осторожности не скрыть той неистовой гордости, что так и распирает Даниила:
        - Он самый храбрый человек на свете! Пусть болтают, если хотят. Придет день — и всякий в Израиле узнает его имя!
        - Значит, правда! — Иоиль чуть не кричит от восторга. — Он собирает армию — сражаться с римлянами! Ты об этом говорил — там, наверху? Ты, ты — один из них. Я знал! Я знал!
        - Рош — тот, о ком я тебе рассказывал. Он меня нашел и спас. С тех пор я с ним.
        - Завидую тебе! Вот бы мне пристать к Рошу.
        - Тогда приходи. Здесь тебя никому не отыскать.
        Мальтака остановилась, поджидая остальных. Иоиль посмотрел на сестру и беспомощно развел руками:
        - Все не так просто. Мой отец…
        - Иоиль, а побыстрее нельзя? О чем вы там болтаете? — девочка стояла на тропинке, в руках букет алых цветов, волосы все еще не покрыты, рассыпались по плечам темной волной, щеки раскраснелись от солнца.
        Будь он Иоиль — убежал ли бы он? Даниил сам не знал. Если бы его отец с матерью ждали — светильник зажжен, стол накрыт к ужину? Будь у него сестра, которая может добежать до вершины горы почти не запыхавшись?
        Его мысли внезапно оборвались. Прямо рядом с Мальтакой мелькнула другая фигура. Посреди тропы, закрывая проход, стоял Эбол, один из часовых Роша, и ждал, пока они спустятся.
        Глава 2
        - Оставайся здесь, — буркнул Даниил мальчишке, а сам поспешил по тропе вниз, к Мальтаке. — Поднимайся обратно и жди вместе с братом, — велел он, почти не глядя на девочку.
        - Где ты весь день шлялся? — вместо приветствия закричал Эбол. — Рош тебя искал.
        - Рош? Где он?
        Эбол мотнул головой в сторону обрывистого склона:
        - Семеро наших там. Кое-какая работка.
        Даже наметанному глазу Даниила не удалось разглядеть ни малейшего присутствия людей на голом каменистом склоне.
        - Прямо сейчас?
        - Ага. Караван из Дамаска, ведут с собой колонну рабов. Уже почти у перевала. Легче легкого. Охраны почитай что и нет. Мы возьмем одного раба.
        - Не деньги?
        - Ничего, только раба. Чернокожего, огромного, буйвол, да и только. Рош его еще вчера приметил, когда они разбили лагерь у Мерома. Говорит, жалко, если такая силища пропадет на галерах. А кто эти двое?
        - Мальчишка из селения, я его знаю, с сестрой.
        - Что они тут в горах делают?
        - Взобрались наверх — сегодня праздник.
        - Избавься от них поскорее, — фыркнул Эбол. — Нечего им тут шляться.
        Даниил вскарабкался обратно туда, где стояли брат с сестрой.
        - Не могу с вами дальше идти, — он намеренно не обращал внимания на их любопытные взгляды. — С вами будет все в порядке — только поторапливайтесь.
        Иоиль не двигался.
        - Один из людей Роша, да?
        Даниил не удостоил его ответом.
        - Я и так знаю. Что-то готовится, верно? — он жадным взором обвел склон горы. — Рош где-то поблизости. Наверняка. Я хочу его увидеть. Ну пожалуйста, Даниил. Другого случая у меня не будет.
        Даниил не сомневается, Рош в эту самую минуту следит за ними, значит, надо от них поскорее отделаться.
        - Нет! — чуть ли не заорал он. — Забудь про Роша, иди вниз — и поторапливайся!
        К полному изумлению Даниила в глазах мальчишки полыхнул гнев:
        - Ты мне не указ.
        - Делай, что говорю. А то хуже будет. И побыстрее.
        - Римляне? — с восторгом спросил Иоиль.
        - Нет, никаких римлян.
        - Горы тебе не принадлежат, — упрямо выпятил челюсть Иоиль. — Ни тебе, ни твоему Рошу. Я волен делать, что хочу.
        Оба не сводили друг с друга горящих глаз.
        - А сестра?
        Лицо Иоиля мгновенно изменилось, отвага и безрассудство вмиг пропали.
        «Жалко, — подумалось Даниилу, — такие ребята нам нужны».
        Кто-то бежал по тропинке — парнишка лет двенадцати, тощий, словно пугало, физиономия раскраснелась, глаза выпучены.
        - Ид-д-дут, — заикался он. — Уже сухой дуб прошли.
        Он вскарабкался по откосу и, как ящерка, исчез в ближайшей расселине.
        Теперь и Даниил отчетливо слышал — караван приближается. Устало ревут верблюды, тяжелые тюки с грузом задевают каменистые склоны, стиснувшие узкую тропу, погонщики то и дело покрикивают на животных.
        - Слишком поздно. Вы оба, скорее наверх — и прячьтесь получше.
        Иоиль, внезапно испугавшись, обернулся к сестре:
        - Така, слышала? Быстрее, беги изо всех сил.
        Девочка недовольным фыркнула:
        - Иоиль, что…
        - Быстрее, Така! Я потом объясню, — он в отчаянье схватил ее за руку, потянул и даже подтолкнул легонько. — Давай, наверх! — повторил мальчик. — Спрячься за камнем и головы не высовывай. И ни звука, что бы ни случилось.
        Даниил одобрительно кивнул. Шустрый мальчишка, и к тому же сообразительный. Девчонка тоже. Скачет по камням будто горная козочка. Тут он увидел — Иоиль возвращается к нему.
        - Я с тобой.
        Спорить времени не было. Даниил схватил мальчишку за руку и потащил к другому склону. Оба скрючились за огромным валуном, где уже притаился Эбол.
        - Не беспокойся, я за него ручаюсь, — быстро шепнул Даниил.
        - Один звук и я… — Эбол выразительно махнул рукой.
        - Он не подведет.
        - Ты отвечаешь. Теперь смотри. Жди сигнала. Твой в желтом тюрбане. И никакого баловства, так Рош сказал. Чтобы без убийства, — и он исчез, растворился, слившись с каменным склоном.
        В неподвижном воздухе слышно только шумное дыхание Иоиля. Щеки пылают, мальчишка глаз не спускает с Даниила. У того тоже сердце так и стучит. Вот тебе и Рош. Никогда не знаешь, что случится через минуту. Бывает, дни тянутся бесконечно и ничего не происходит, но вдруг Рошу придет в голову — мне нужно то или хочется этого, и он тут же бросается вперед, как ястреб на добычу. У Даниила вдруг заныл живот — то ли от страха, то ли от радостного предчувствия. Его совсем недавно стали брать на дело. Он еще не привык, особенно ждать в засаде.
        Иоиль толкнул в бок, прошептал:
        - Что нам делать?
        - Мне делать. Ты останешься здесь.
        Глаза мальчика сверкнули. Лицо напряжено, кулаки стиснуты, аж костяшки пальцев побелели. Ясно, он в засаде не останется, такой восторг его обуревает. Внезапно Даниил широко усмехнулся, и тут оба услышали новый звук. Оба, голова к голове, выглянули из-за камня.
        Показался караван, впереди высокий стражник, вооруженный до зубов, за ним другой — на боку меч. Оба шагают медленно, тревожно оглядывают каменистые склоны. Они знают — у этого места, узкого, пустынного, ненадежного, дурная слава. А мальчики наверху ждут, затаив дыхание — вот уже показался весь караван. Хвастаться каравану особенно нечем — четыре шелудивых верблюда шагают неохотно, неуверенно ступают по крутой тропе, тюки кренятся то в одну, то в другую сторону. За ними цепочка тощих от недоедания мулов. Носилки с грязными занавесками. Четверо торговцев — не много. Даниил с отвращением оглядел своего, тюрбан в желто-фиолетовую полоску. Толстяк, каждую минуту хватает ртом воздух, уже напуган до полусмерти. Когда, наконец, Рош даст ему настоящую работу?
        За торговцами тащатся рабы, сначала мужчины, потом женщины, сбились тесной кучкой, то и дело пощелкивают бичи двух стражей, замыкающих шествие. Не надо даже спрашивать, чтобы понять, кого из них хочет Рош. Возвышается над всей колонной, ужасающего вида громила, плечи исхлестаны бичом, на лице — страшный шрам. Зачем Рошу понадобилась такая скотина? Ну ничего, дело нетрудное. Всего восемь человек. Он взглянул на Иоиля, снова усмехнулся, и тут раздался резкий свист.
        Склон горы будто взорвался, на бегу Даниил краем глаза заметил Роша. Всегда впереди всех, уже схватился с первым стражником. Остальные с ястребиной точностью набросились на заранее намеченных жертв.
        Слишком легко. Торговец в полосатом тюрбане все пытается вытащить кинжал, но Даниил уже перехватил руку, вывернул, дернул оружие из толстых, неспособных сопротивляться пальцев, легонько ткнул кинжалом в жировой валик, покрывающий ребра купца. Одутловатое лицо, влажные глазки моргают от ужаса, посеревшие щеки залиты потом, толстые губы подрагивают. Даниилу стало противно — такой победой нечего гордиться. Но приказ есть приказ, и он не отвел кинжала. Вокруг — звуки недолгой борьбы, пара ударов, чей-то жалобный стон, рев верблюдов, все покрыто удушливой пылью. Молчанье, знакомый резкий выкрик — Рош отдает приказы. Стычка закончена. Он сунул кинжал за пояс, отпустил толстяка и отступил.
        Мало-помалу караван возобновил движение. Потерять одного раба — из-за такого пустяка торговцы не станут спорить, счастье еще — ноги унесли. Когда караван наконец скрылся из виду, Даниил быстро огляделся кругом. Один из людей Роша лежит на тропе, ноги судорожно бьются о землю, другой стирает кровь с предплечья. Остальные даже и не ранены.
        Иоиль стоял рядом, потирая плечо.
        - И это все? — недовольно спросил он.
        Даниил шагнул поближе, сдернул плащ с плеча мальчика, там темнел, наливался и распухал огромный синяк.
        - Кто тебя так?
        Иоиль покраснел:
        - Я хотел схватить твоего за другую руку, но проклятый мул…
        Даниил расхохотался.
        - Но мы все равно добыли раба, — прибавил Иоиль, несмотря ни на что ужасно довольный собой.
        Причина всего этого шума — гигант-раб, почти обнаженный, в одной замусоленной набедренной повязке — неподвижно стоял на тропе. Черная кожа испещрена лиловыми синяками и потеками грязи. Даниил наметанным глазом кузнеца заметил, что оковы на руках и ногах вдвое тяжелее обыкновенного. Раб замер каменным изваянием, какая разница — старый хозяин или новый. Ему и в голову не приходило — все затеяно ради его освобождения. Даниил снова удивился — зачем он Рошу понадобился. Конечно, силен как бык. Этим ручищам переломать ребра человеку — что ребенку соломинку разломить. Но в широком лице с синеватым шрамом не видно ума, только тупая, животная осторожность — такой убьет, не задумываясь.
        К ним приближался Рош. Приземистый, ширококостный, с короткой мускулистой шеей. Седоватая голова, казалось, сидит прямо на могучих плечах. Из-под густых бровей уставились на Иоиля маленькие черные глазки — без удивления, Рош никогда не позволяет себе удивляться, но с такой враждебностью, что Даниил резко шагнул вперед и заговорил первым.
        - У нас пополнение, Рош.
        Широко расставив кривоватые ноги, Рош оглядел новичка.
        - Отвечай, парень. Кто ты такой?
        Рош привык к раболепству окружающих. Но Иоиль не глядел униженно, он замер в молчаливом восхищении — наконец-то перед ним его герой. Сияющее в глазах мальчика обожание смягчило подозрительного вожака.
        - Я — Иоиль бен Есром, мой господин, — в конце концов выдавил из себя подросток.
        - Твой отец знает, что ты здесь?
        - Н-н-нет, мой господин.
        - Попал в переделку в деревне?
        - Нет, ничего подобного.
        - Так чего же ты от меня хочешь?
        Иоиль ответил куда более уверенно:
        - Просто хотел тебя увидеть. Люди говорят, в один прекрасный день ты выгонишь римлян из Израиля. Когда этот день настанет, я буду с тобой.
        Зубы Роша сверкнули из-под густой, черной, чуть тронутой сединой бороды. Узловатая, тяжелая рука опустилась на ушибленное плечо мальчика. Даниил видел: у мальчишки слезы выступили из глаз, но он изо всех сил старается держаться.
        - Хорошо сказано! — прогремел голос Роша.
        - Мы тут рады всякому, кто ненавидит римлян.
        - Мне никак нельзя остаться, — расстроенно проговорил мальчик. — Хотел бы, да не могу, пока не могу. Я просто пришел, потому что сегодня праздник, и сестру привел. Еще пара дней, и мы переезжаем в Капернаум.
        Рош больше не улыбается, глаза пылают гневом, он грозно произнес:
        - Никуда ты не пойдешь, останешься здесь. Ты слишком много видел.
        Даниил понимал — Рош просто запугивает парня. Награда за голову вожака обещана уже так давно, что еще одна история ему ни чуточки не повредит. Но Иоиль этого не знает. Даниил испытал прилив гордости — глаза Иоиля смотрят смело и решительно.
        - Я веду сестру домой, — ответил мальчик. — И если ты думаешь — я болтун, то ошибаешься. Я пока мало что умею, но молчать обещаю — можешь на меня положиться.
        Рош продолжал разглядывать мальчишку:
        - И впрямь хочешь мне помогать?
        - Да, конечно.
        - Тогда открой глаза пошире, а рот держи закрытым. Думаешь, получится?
        - Да.
        - Хорошо, отправляйся в Капернаум. На первый раз с тебя достаточно. Придет время, я пошлю словцо.
        Рош отвернулся. Дело закончено. Даниила вдруг захлестнула ужасная зависть. На него вожак и не посмотрел, слова не сказал. Кто схватил торговца и держал его, пока другие занимались рабом? А Иоиль чем отличился — мул его лягнул, да? С чего ему вообще пришло в голову возиться с этим молокососом?
        - Ну и как? — указывая на черного раба, крикнул своим приспешникам Рош. — Стоит он того?
        - Посмотреть на него, — пробормотал кто-то, — так в одно прекрасное утро мы все проснемся с перерезанным горлом.
        - Это вам не шуточки шутить, — отозвался другой. — Ему что пару черепов раздавить, что пару орехов — разницы никакой.
        Рош только хмыкнул. Подошел к рабу, хлопнул по предплечью, толстому словно древесный ствол. Рядом с пленником могучий вождь казался карликом.
        - Давай, гляди повеселей. Неужто не сообразил, какая тебе удача сегодня привалила?
        Раб уставился на вождя — в глазах пустота.
        - Ты что, не понял еще? — нетерпеливо продолжал Рош. — Как тебя зовут?
        Лицо чернокожего гиганта по-прежнему ничего не выражало. Послышались смешки.
        - Самсон,[14 - Самсон — библейский персонаж, один из судей Израилевых, обладавший огромной силой, Книга Судей Израилевых, главы 13 -16.] — предложил кто-то. — Нет, Голиаф.[15 - Голиаф — великан, побежденный Давидом, будущим царем Иудеи и Израиля, 1 Книга Царств, глава 17; 2 Книга Царств, глава 5, стих 3.]
        - Наверно, глухой.
        - Спорим, еще и немой. Почти никто из этих чернокожих не умеет говорить.
        Рош пожал плечами:
        - Посмотрим. Нам нужны его мышцы, а не язык. Он скоро себя покажет.
        - Если разберется, на чьей стороне надо драться!
        Рошу окончательно изменило хорошее настроение. Шутка зашла слишком далеко.
        - Я тут командую, — прорычал вожак. — Мнение трусливых шакалов меня не интересует. Отведите его в лагерь.
        И, не оборачиваясь, сердито пошел вверх по тропе. Остальные переглядывались, надеясь — кто-то другой, не я. Сам не понимая, как это вышло, Даниил вызвался:
        - Я им займусь, — и взялся за короткую цепь, ведущую к оковам.
        Пятеро разбойников поспешили за вожаком. Даже тот, кто лежал, корчась от боли, на земле, вскочил на ноги. Еще двое одобрительно кивнули Даниилу, но ближе подойти не решились.
        Даниил оглянулся, ища глазами Иоиля. Теперь, с цепью в руке, он чувствовал, что вернул себе былое уважение мальчишки. Говорить больше не о чем. Все уже сделано. Иоиль мотнул головой, глаза обоих вспыхнули, они без слов знали — это и прощание, и начало.
        Хотя раб тронулся в путь без принуждения, Даниилу пришлось приноравливаться к его ходьбе — оковы на ногах не позволяли ничего, кроме маленьких шажков. У поворота тропы юноша оглянулся. Иоиль все еще стоял и смотрел ему вслед. Мальтака плавным шагом спускалась по каменистому склону — за спиной развеваются темные распущенные кудри. Он вдруг понял, что в горах давно не видел и почти забыл, как с гладкого лба спадают чистые, сияющие, струящиеся, легкие, словно птичье крыло, волосы. Он провожал девочку глазами, покуда ее не догнал брат, а потом повернулся лицом к горам и принялся карабкаться вверх, пленник за ним. Они сошли с тропы, теперь им направо, по крутому склону среди огромных валунов. И снова — наверно, из-за плавной походки Мальтаки — как заноза в сердце, вспомнилась сестра.
        Даниил быстро пожалел, что вызвался вести раба, хотя прекрасно понимал, почему выскочил вперед. Чистое хвастовство, пусть Иоиль не гордится тем, что разговаривал с вожаком. Не раз и не два проклинал себя Даниил за это ребячество, пока тащился вверх со скованным гигантом в поводу. Двое оставшихся с ним бурчали из-за медленного подъема. Грубоватые шутки в адрес пленника вскорости сменились проклятиями — оковы раба громыхали при каждом шаге.
        Немного погодя солнце скрылось за горизонтом, темнота наступила почти мгновенно, теперь идти было еще трудней. В конце концов кошмар подошел к концу — в воздухе потянуло запахом жареного мяса, послышались голоса, уже виднелась знакомая прогалина. У входа в пещеру полыхал огромный костер, рядом в круг на жесткой земле расположились обитатели. Мяса осталось не так уж много, и двое спутников Даниила, не теряя времени, набросились на еду. Никто не обращал ни малейшего внимания на раба, ради которого всего несколько часов тому назад рисковали жизнью. Даниил остановился, в руке цепь — что дальше?
        Рош помахал полуобглоданной бараньей костью.
        - Проследи, чтобы Самсону всего досталось, — проорал вожак. — А завтра пусть начинает работать, как мы все.
        Раздался одобрительный хохот, но никто не двинулся с места. Даниил понял — пока он добирался до пещеры, Рош все обдумал. Прозвали Самсоном, Самсоном и останется, какое бы у него прежде ни было имя. И ему, Даниилу, остается только себя благодарить за новое назначение — теперь он сторож Самсона.
        Юноша пошел в прохладную глубину пещеры, туда, где хранились мехи из козьих шкур — напился воды сам и принес полную тыквенную флягу рабу. Тому фляги хватило на два больших глотка, так что пришлось ходить туда-сюда три раза. Потом он притащил ему огромный кусок баранины. Чернокожий выхватил мясо из рук и впился зубами с такой жадностью, что юношу чуть не затошнило. Он отломил два огромных куска ячменного хлеба, положил рядом. Сел у костра подальше от остальных — ему самому есть уже не хотелось.
        Рош не дал отдыхать слишком долго.
        - Чего ты ждешь, — поторопил его вожак. — Сними с него оковы.
        - Сегодня? — удивился Даниил.
        Сидящие у огня бурно запротестовали.
        - Оставь!
        - Он все равно ничего не понимает!
        - Он быстро разберется и всех нас передушит!
        - А ну, заткните глотки, — рассердился Рош. — Какие вы после этого патриоты? У нас в горах рабов нет. Теперь он один из нас, вбейте себе в головы. Удвоим охрану, чтобы вы, жалкие трусы, могли спать спокойно. Но чернокожий проведет эту ночь свободным человеком.
        Даниил со вздохом поднялся на ноги. Работа все равно бы ему досталась, он же кузнец. Юноше не впервой разбивать оковы пленников. Двое из тех, кто сейчас сидят у костра, бежали из римских каменоломен. Он пошел в глубь пещеры взять зубило, деревянную колотушку и большой напильник.
        После еды раб неподвижно скорчился у огня. Когда Даниил знаком велел ему вытянуть руки, он только тупо посмотрел на юношу. Но в конце концов понял, что от него требуется, сел, положил скованные запястья на большой камень. Пора приниматься за дело, оно — Даниилу ясно — продлится полночи.
        Рош улегся на кучу шкур. Остальные повалились, кто где сидел, подложив под головы плащи. Скоро уже все захрапели. Часовой первой стражи, собиравшийся разбудить подкрепление, как только раб будет свободен, уселся рядом наблюдать за работой Даниила. Время от времени он поправлял костер, чтобы юноше хватало света, но никакой другой помощи от него ждать не приходилось.
        У Даниила уже ныли плечи. Сколько он ни орудовал напильником, казалось, двойная толщина металла почти не поддается. Вместо этого сдавало терпение. Прошло немало времени, пока удалось пропилить первое кольцо оков. Раб не шевелился. Стражу наскучило следить за работой, он бродил вокруг костра, ковыряя в золе в надежде найти остатки мяса. Чтобы не заснуть, Даниил заговорил, не ожидая ответа. Как он и думал, гигант продолжал молчать.
        - Знаю, тебе трудно, — бормотал юноша. — Но и мне такая работа — не шутка. Рош прав про оковы, но если бы ему самому пришлось этим заниматься, спорим, ты бы остался в них до утра. Но если Рош приказал, деваться некуда, ты уж лучше сразу запомни.
        Черные глаза блестели в полутьме, как обломки полированного базальта.
        - Ты не понимаешь, что произошло, конечно? — продолжал Даниил. — Благодари Роша за то, что не окажешься на галерах. Ты, наверно, и про галеры ничего не знаешь. Но бича уже отведал, сомнений нет. Больше этого не будет. В пещере жить нелегко, но ни бича, ни цепей тут нет. Тебе ничто не угрожает.
        Кто знает, понимает ли раб что-нибудь, слышит ли он его? Но Даниил продолжал говорить сам с собой, орудуя напильником в такт собственным словам.
        - Рош — отличный предводитель, лучше не бывает. Притворяется, что ему и дела ни до кого нет, но ни о чем не забывает, не упускает ни малейшей детали. У него глаза на затылке. Поэтому ему все удается, и банда наша растет, а остальные распались, и всех переловили поодиночке. Он ничего не боится, совсем ничего. Он смеется над римлянами.
        - То и дело приходят новенькие. Настанет день — и нас будет достаточно. Рош только одно спрашивает: ненавидишь римлян, готов сражаться, покуда не останется на нашей земле ни одного проклятого врага, покуда Израиль не станет свободен? Мы только ради этого и живем. И ты так будешь жить. Рош знает, он немногим рискует с тобой. Всякий, кто поносил на руках эти штучки, готов умереть, но только не попасть в них снова. Понимаешь, о чем я толкую, Самсон? Сдается мне, нет. Но скоро я тебе кое-что покажу, и ты уж, верно, поймешь.
        От костра остались только изредка вспыхивающие угли, почти вся ночь прошла, пока последнее из четырех металлических колец было, наконец, перепилено. Даниил свистнул часовому, тот испуганно вздрогнул и пошел будить двух других. Теперь все трое стояли, обнажив мечи.
        Дело сделано, Даниил отложил зубило и деревянную колотушку. Со звоном, разбудившим половину лагеря, упали оковы. Даниил отступил. Раб все еще стоял на коленях и глядел на свои руки. Даниил подошел ближе, коснулся его плеча. Тяжеловес повернулся, вскочил, навис над юношей. На мгновенье Даниил почувствовал настоящий страх — огромные лапищи медленно поднимаются, массивная грудь вдыхает воздух. Внезапно освобожденный пленник одним броском снова упал на колени и, не дав Даниилу времени опомниться, схватил его ступню гигантскими ручищами, прижался к ней лбом.
        Даниил попытался отдернуть ногу.
        - Встань! — крикнул он. — Это Рош тебя освободил.
        Раб не двинулся, тогда Даниил повернулся и зашагал прочь.
        - Хватит уже, — под насмешливыми взглядами часовых юноша тщетно пытался скрыть смущение. — Я готов проспать целую неделю.
        Он нашел свой плащ из овечьих шкур и устроился на ночлег вдали от костра. Самсон подполз к нему и притулился к ногам юноши. Рассерженный, Даниил снова поднялся, пошарил в пещере в поисках какой-нибудь старой накидки, нашел одну, укрыл ею обнаженные плечи гиганта. Потом улегся, накрылся с головой своим плащом и тут же заснул. Он даже не успел удивиться, почему все-таки ему не страшно.
        Глава 3
        Полуденное солнце накалило камни, не прикоснуться, а не то пальцы обожжешь. Воздух над плавильной печью дрожит. Даниил наклоняется проверить рыхлую массу огненно-красной руды, ноздри опаляет дым. Глядит на Самсона, тот полдня без устали раздувает кузнечные меха. Наверное, Самсон, откуда он там родом, сызмальства привык к изнуряющему жару солнца. Но с Даниила на сегодня довольно. Все равно железной болванке надо остыть, а потом он разобьет ее на маленькие кусочки.
        Юноша подхватил мех из козьей шкуры, наклонил, теплая вода полилась в горло, по подбородку, по груди. Дальше очередь Самсона. Он чуть ли не месяц в лагере, но по-прежнему никогда сам ничего не возьмет. Даниилу все время приходится следить, не голоден ли он, не хочет ли пить. Глядя, как вода льется на землю, он напоминает себе — гигант это заслужил. В лагере воды стало вдвое больше — теперь из ручья ее таскает Самсон.
        Понимает ли он, что свободен? Он редко-редко двинется с места без приказания Даниила. Раздосадованный Рош больше не обращает на него внимания. Предводитель привык, что его приказы выполняются по первому слову, но сколько ни кричи и ни осыпай бранью Самсона, тот и не шевельнется. Непонятно, от тупости или от дерзости. Пришлось вожаку сдаться, и гигант остался на попечении Даниила. День-деньской бродит Самсон за юношей по пятам, а ночью устраивается так близко, что Даниилу ног не вытянуть, не толкнув великана. Словно его приковали к огромному камню, вот и приходится повсюду таскать его за собой.
        Нечего говорить, работать стало куда легче. Дров теперь хватает с избытком. С тех пор, как вместо тощего подростка Иоктана меха раздувает Самсон, в горне всегда ровный жар. Другие тоже рады мускулам Самсона. Приходят к Даниилу, словно им надо одолжить вола или топор.
        Огромный камень, который и пятерым с места не стронуть, Самсону что галька ребенку. За две недели смогли укрепить всю восточную сторону лагеря. Даже Рош признает — Самсон заслуживает своей доли еды и питья. Но в лагере по-прежнему боятся и ненавидят гиганта, хотя не прочь сыграть с ним глупую шутку. Нелегко приходится и Даниилу, он как будто больше не вместе с остальными — когда смеются над Самсоном, на долю юноши тоже приходится немало насмешек.
        Может, Самсон и вправду глухой? Иногда Даниилу кажется — великан понимает куда больше, чем они думают. Один раз его угораздило сказать что-то подобное товарищам по лагерю, а те взялись жестоко преследовать Самсона, устраивая ему всевозможные дурацкие проверки. Ничего не добились и в конце концов отстали от гиганта, но юношу это не убедило.
        Умеет ли Самсон говорить? Иногда он произносит какие-то звуки, чистая тарабарщина — но, может, просто другой язык, никому не понятный? Откуда он родом? Что таится за этим всегда невозмутимым, неуязвимым лицом? О чем он вспоминает? Даниилу никогда не узнать. Иногда юноша всем сердцем ненавидит гиганта, в другой раз, как сегодня, когда Самсон поставил мех с водой на землю, вытер тыльной стороной ладони рот и взглянул на Даниила с детской, во весь рот улыбкой, юноша, сам того не желая, улыбнулся в ответ.
        Он принес себе и Самсону сырых овощей из пещеры — капусты, огурцов и лука, украденных с полей в долине, а потом оба улеглись в глубокой тени вздремнуть, пока не спадет полуденный зной.
        Даниил проснулся, услышав свое имя. Полусонный, вышел из пещеры на крик Роша, солнечные лучи слепят глаза. Эбол, часовой, ведет кого-то — на глазах повязка, руки скручены веревкой. Это приказ Роша — незваных гостей и пленников приводить в лагерь связанными.
        - А ну, поди сюда, Даниил, — рявкнул предводитель. — Парень говорит, что ищет тебя. Видел его раньше?
        Даниил подошел поближе, уставился на молодого, бородатого незнакомца. Он стоял как человек, которому нечего скрывать, не смущаясь ни повязкой, ни приставшими к одежде колючками, ни целой толпой объявленных вне закона изгоев.
        - Это Даниил? — раздался басовитый голос.
        - Мир тебе, друг мой. Столько времени прошло!
        Юноша шагнул вперед.
        - Симон? — неуверенно спросил он. Даниил с трудом узнавал оборванного подмастерья в уверенном в себе высоком мужчине. — Иоиль передал мои слова?
        - А я был рад их услышать. Не поверишь, но я нередко задумывался — что же все-таки случилось с Даниилом?
        - Знаешь его? — Рошу ничего не оставалось, как махнуть рукой — развяжите. Потом предводитель повернулся к Симону. — О мальчишке тут неплохо позаботились, с этим не поспоришь.
        Повязку сняли. Симон с изумлением взглянул на Даниила — юноша был выше него.
        - Заметно вырос, ничего не скажешь, — согласился он. — И мускулов таких я не ожидал.
        - Это от плавильной печи, — похвастался польщенный Даниил. — Иоиль тебе рассказал? Я при том же ремесле. Пойдем, покажу!
        - Подожди, сперва дай попить, — попросил Симон. — Вы тут в горах знаете, как оказать страннику достойную встречу.
        Смущенный Даниил побежал в пещеру — найти воды похолодней. Рош ушел, а остальные крутились поблизости — не прочь узнать, в чем дело. От удовольствия и сознания собственной значимости юноша чуть не уронил мех с водой. Никогда еще с ним такого не случалось.
        - Как ты догадался, где меня искать?
        - Мне пришло в голову, что стоит подняться повыше в горы, помощники сразу найдутся.
        - Тебя же могли ранить или даже убить!
        - Не думаю, — Симон казался весьма уверенным в себе.
        Раздуваясь от гордости, Даниил повел друга к плавильной печи. Он знал — ему есть чем гордиться, но удивление Симона его немало обрадовало. В первый же год в горах юноша обнаружил пятачки земли, порыжевшие от железа. Сложил печь у каменной стены пещеры, обмазал ее глиной, приспособил простенькие меха из пары сшитых вместе козьих шкур и постепенно научился плавить металл.
        - Отлично сработано, — Симон ткнул палкой в железную болванку, остывающую подле печи. — Теперь понятно, откуда такие мышцы.
        - Мне Самсон помогает, — Даниил указал на гиганта, сидящего на корточках у входа в пещеру.
        - Моисей и его борода! — воскликнул Симон. — Откуда такой великан?
        - Он… убежал из каравана, — ответил Даниил. — Мы не знаем, откуда он взялся.
        - Ага, — Симон окинул Самсона долгим, оценивающим взглядом, а потом повернулся и глянул на лезвие, которое Даниил положил ему на ладонь. — Неплохо. Весьма неплохо. Видать, Амалик тебя хорошо учил. А что еще делаешь, если не считать кинжалов и мечей?
        - Крючки рыболовные иногда, вот и все. У нас ведь нет лошадей, и землю мы не пашем.
        - Понятно, — Симон уселся на плоский камень, спиной к любопытным обитателям пещеры.
        - Ты счастлив тут, Даниил?
        - Рош ко мне хорошо относится. Совсем не так, как Амалик.
        - Ты же всегда хотел сражаться с римлянами.
        - И ты. Мне Иоиль сказал — тебя прозвали Симоном Зилотом. Тебе бы получше узнать Роша, и тогда ты точно к нам пристанешь, — внезапно юношу осенило. — Ты поэтому сегодня пришел?
        Симон покачал головой:
        - Я о Роше знаю давно. Да, я зилот. Рош и я стремимся к одной цели, только пути у нас уж больно разные.
        - Если бы ты его получше узнал…
        - Может быть. Но сегодня я пришел к тебе. Две недели тому назад Амалик умер. Можешь вернуться в селение, если хочешь.
        Старый Амалик умер! Что ему, Даниилу, теперь прикажете чувствовать — радость, сожаление, жалость? Прошлая жизнь так далека. Столько лет прошло, он и не думает о возвращении.
        - А мое долговое обязательство? Еще четыре года осталось.
        - Его с тебя некому спросить. У бедняги не было ни семьи, ни друзей. Сомневаюсь, что хоть кто-нибудь помнит о твоем долге.
        Даниил пытался представить себе возвращение в деревню. Он сам не знал, тянет его назад или нет.
        Симон не мешал юноше думать и только пару минут спустя спросил:
        - А не хочется снова увидеть бабушку с сестрой?
        Даниил не отвечал. Стыдно признаться — нет, не хочется.
        - Они за тебя всегда беспокоились. И я тоже. Слушай, пойдем со мной. Останешься на пару дней. Просто дашь им знать — у тебя все в порядке. Они обрадуются, вот увидишь.
        - Я могу Рошу понадобиться, — Даниилу стало ужасно обидно — как тогда, на вершине горы с Иоилем. Ничего его не ждет в деревне, разве что старые неприятности, от которых он вроде бы избавился здесь, наверху.
        В конце концов Симон его уговорил. Помогло и любопытство. Рош поворчал и согласился, покоренный уверенностью Симона — ей просто невозможно было сопротивляться. Однако тут случилось то, чего Даниил никак не ожидал. Только они с Симоном пустились в путь, огромная фигура вышла из тени пещеры и устремилась за ними. Оглянувшись, юноша увидел — Самсон, как обычно, следует за ним по пятам.
        - Возвращайся обратно, Самсон, — приказал Даниил. — На этот раз я пойду один.
        Он кликнул Иоктана, рыжеволосый паренек вмиг примчался.
        - Следи, чтобы Самсон получал еду, — велел ему Даниил.
        Иоктан упрямо и испуганно не разжимал губ.
        - Он тебя не тронет, не бойся. Только один день, Иок. Я, когда вернусь, отработаю.
        Мальчик молча кивнул.
        - Если кто задумает шутки шутить, будет иметь дело со мной, — бросил Даниил через плечо.
        Но стоило им с Симоном двинуться, гигантская фигура опять последовала за ними.
        - Нет! — заорал Даниил, теперь он здорово рассердился, замахал руками. Великан смотрел на него без всякого выражения — а, может, Даниилу просто не хотелось понимать выражение его лица. — Тебе нельзя со мною. Жди здесь. Я вернусь.
        Он шагнул вперед и вслед за Симоном ступил на тропу. У первого поворота юноша обернулся. Самсон стоял наверху, не сводя с него глаз. Он махнул гиганту рукой и поспешил вниз.
        Пока они спускались, Даниил снова попытался уговорить Симона:
        - Если ты зилот, у тебя с Рошем одна и та же цель. Так почему же тебе не присоединиться к нам?
        - Когда настанет день, — отвечал его спутник, — и появится тот, кому назначено нас вести, тогда мы все будем вместе. А пока, как я уже говорил, уж больно разные у нас с Рошем дороги. Начать с того, что я привык сам зарабатывать себе на хлеб и мясо.
        Такое оскорбление нелегко снести.
        - Разве воин не заслуживает пропитания? — горячился юноша. — Рош жизнь свою готов положить за Израиль. А земледельцы жалеют поделиться с ним и самой малостью. Они ему куда большим обязаны!
        - Может быть, может быть, — Симону не изменяло спокойствие. — Я не хотел тебя обидеть, друг мой. Время воинов придет. Но хороший кузнец и сейчас пригодится.
        Даниил нахмурился и промолчал. Они сошли с каменистой тропы, ступили на дорогу, полого спускающуюся среди зеленеющих пастбищ вниз к селению, и вскоре добрались до ручейка, текущего с горы. Здесь его можно было перейти вброд. Чуть в стороне ручей разливался в мелкий затон, дно покрыто галькой, вокруг густо разрослись папоротники, покрытые розовыми цветами олеандровые кусты, лиловые ирисы. Симон остановился, огляделся:
        - Пожалуй, подойдет, — и принялся разматывать головную повязку. Даниил недоуменно взирал на друга.
        - Тут можно искупаться, — объяснил Симон. — Пока дойдем до селения, будет слишком поздно.
        - Слишком поздно?
        - Закат уже близко. Наступает суббота.
        Даниил побагровел от смущения. Он совсем потерял счет дням. Симон, наверно, догадался — в пещере что один день, что другой — все едино. Теперь он, не глядя на Даниила, старательно складывает плащ перед тем, как положить его на куст. Если спросить Даниила, так Симону незачем купаться. Юноша глянул на свои руки — сплошь покрыты сажей и потом.
        Скажи Симон еще одно слово, просто погляди на Даниила, тот сразу бы повернул назад, в горы. Но прошла минута-другая, и Даниил тоже ступил в заросли папоротника, стаскивая с себя немыслимо засаленную тунику, и вот он уже плещется в ручье. До чего хорошо — кругом вода, давно такого не было, в пещере влага отмеряется по каплям. Даниил зачерпнул горсть песка и камешков, стал оттирать грязь. Потом опустился на колени, сунул голову в воду. Встал, вода стекает с волос. Симон сидел на берегу, совсем одетый, и улыбался другу. На этот раз Даниилу удалось выдавить из себя робкую улыбку.
        Они добрались до селения в ту самую секунду, когда раздался протяжный чистый звук — шофар, бараний рог, первый призыв к субботе, сигнал работникам возвращаться с полей. За пять лет ничего, право, не изменилось, только теперь Даниилу все кажется куда меньше, чем он помнит, улицы узкие и грязные, дворы еще хуже — обшарпанные, замусоренные.
        Правда, появилось несколько новых домов, свежеобмазанных глиной, тростник на крышах еще зеленый. Юноша припоминал, кто в каком доме живет. Они прошли мимо мастерской Амалика, такой обветшалой, что уже и не починишь, даже если новый владелец появится. Вышли на пустынную площадь в центре селенья, у колодца кто-то торопливо поил четырех усталых ишаков. Повернули в узкую, темную улочку, в дальнем конце — такой знакомый маленький домик. Глинобитные стены совсем почернели и растрескались, еще немного — и упадет крыша. Симон остановился:
        - Здесь я тебя покину, мой друг. Дальше иди сам.
        Даниил неуверенно глянул в сторону домика:
        - А они… как я…
        - Они тебя ждут. Я им сказал — ты придешь.
        Даниил уставился на друга. Какое право он имеет… Почему он так уверен? Симон ободряюще улыбнулся и зашагал прочь. Даниил в смятении стоял, не зная, что делать. Пока он раздумывал, дверь открылась, и на пороге показалась старуха.
        Какая она сгорбленная, какая худая!
        - Даниил? — каркающий голос, неужели это бабушка? — Это ты, Даниил?
        - Я, бабушка, — еле выговорил он. — Мир тебе.
        Тут над селеньем снова пронесся звук рога.
        - Мальчик мой! Пора идти в дом! — ее глаза, выцветшие и затуманенные, глядели на внука. Костлявыми руками старуха прижала его к себе.
        У двери он помедлил, откуда-то всплыла давняя детская привычка, сам с трудом осознавая, что делает, юноша коснулся мезузы[16 - Мезуза (древнеевр. «дверной косяк») — пергаменный свиток в металлическом или деревянном футляре, который прикрепляют к дверному косяку в домах иудеев. Мезуза содержит два отрывка из Пятикнижия (Втор 6:4 -9 и 11:13 -21). Она помещается на правом (по отношению к входящему) косяке. Благочестивые иудеи касаются мезузы пальцами и затем целуют их.], маленькой коробочки, прибитой к дверной раме — хранилищу священных слов Торы[17 - Тора — пять первых книг Библии, Пятикнижие Моисеево.]. И шагнул через порог.
        Казалось, комната пуста. С балки свисает чуть дымящий светильник. Циновка уставлена посудой — все накрыто к ужину. Даже субботняя плошка с маслом наготове. Он с ужасом огляделся.
        - Пойди сюда, Лия, — позвала бабушка. — После второго сигнала пора кончать работу. Иди, поздоровайся с братом.
        Тут он заметил девочку, сидящую за ткацким станком в углу. По плечам рассыпаются золотистые волосы. Даниил стоял, словно язык проглотил. Он помнил ее совсем девчушкой. Теперь она уже взрослая девушка, и до чего же красива!
        - Лия, — недовольно повторила бабушка. — Это Даниил, он к нам вернулся. Столько лет спустя!
        Юноша облизал пересохшие губы:
        - Мир тебе, Лия.
        Девушка подняла голову от работы, глаза удивительной голубизны — а в них такой страх, что у него просто дыхание перехватило.
        - Не обращай на нее внимания, — буркнула старуха. — Она к тебе скоро привыкнет. Постыдилась бы, Лия. Принеси брату воды. До чего же ты невоспитанна!
        Девушка не двигалась. Даниил с тоской в груди ждал и, наконец, заикаясь, произнес:
        - Лия, не узнаешь меня? Забыла уже, как всегда приносила мне воду, когда я возвращался домой?
        Она снова подняла голову. Брат заметил в голубых глаза первые следы узнавания.
        - Ты и вправду Даниил? — голосок тоненький и дрожит. — Где ты так долго пропадал?
        - Принесешь мне воды, ладно, Лия?
        Она послушно встала из-за станка, подошла к большому глиняному кувшину у двери, налила в долбленую деревянную плошку воды — движения плавные, грациозные. Но протянутая рука дрожит, вода чуть вся не расплескалась. Он неловко взял плошку, наклонился омыть ноги. Чего он ждал? На что надеялся? Ничего не изменилось, словно и не прошло пяти лет. Нет, стало еще хуже. Теперь его сестре Лии пятнадцать. А в глазах все тот же страх.
        До них донесся последний призыв рога — начинается суббота. Бабушка зажгла лучинку, поднесла к субботнему светильнику.
        - Скажи благословение, Даниил, — попросила она. — Хорошо, когда это делает мужчина.
        Он помедлил, но слова сами, хотя и с запинкой, пришли ему на язык:
        - Благословен Ты, Господь наш, Царь Вселенной, Который освятил нас заповедями Своими и повелел нам зажигать субботний свет.
        Они уселись на жесткий земляной пол вокруг потрепанной циновки, и снова бабушка взглянула на внука. Давным-давно, в первое время жизни в пещере, он еще повторял про себя положенное благословение. Его он помнил:
        - Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, вырастивший хлеб из земли.
        Благословлять Господа почти и не за что: жидкая чечевичная похлебка, немного черствого ячменного хлеба. Он заметил — бабушка с Лией ничего не едят, только смотрят на него, провожая глазами каждый кусочек — от миски до рта.
        - А вы почему ни до чего не дотрагиваетесь? — спросил Даниил.
        - Мы уже поели, — ответила старуха.
        Но Лия врать не умела.
        - Бабушка велела оставить тебе, — голосок такой чистый, детский. — Сказала, ты, наверно, ужасно голодный.
        У Даниила враз пропал аппетит.
        - Поешь со мной, — попросил он, подвигая миску поближе к сестре.
        Испуганно взглянув на бабушку, девочка отломила корку хлеба, обмакнула в похлебку. Он увидел тоненькие синие прожилки, просвечивающие сквозь кожу, запястья хрупкие, словно птичьи лапки.
        Откуда вообще в доме еда? Он никак не мог сообразить, как задать этот вопрос.
        - Хороший хлеб. Сами выращиваете?
        - Доля нищих, — резко ответила старуха.
        Лучше бы ему не спрашивать. Только представить себе — бабушка ходит за жнецами в поле и подбирает то, что они уронили — упавшее наземь по закону принадлежит нищим.
        После еды все сидели в молчании. Бабушка не задавала никаких вопросов. Рада она его приходу? Старуха, похоже, слишком устала, чтобы радоваться чему бы то ни было. Опустила голову, уткнула подбородок в складки накидки и беспокойно, то и дело просыпаясь, дремлет. Наверное, по-прежнему работает в поле, выращивает кетцу — черный тмин, в честь которого и названо селение. День-деньской шагает по полю, работы много — сначала сеять, потом полоть, а только голубые цветочки опадут, выколачивать покрытые пухом маленькие, острые на вкус зернышки, они хорошо идут на рынке — хозяйки приправляют ими еду.
        Даниил оглядел комнату. Помнится, в доме был второй этаж, но настил давно обрушился, остался только узкий его кусок, там еле-еле можно уместиться на ночь. В земляном полу яма с холодной золой старого очага. В комнате почти нет мебели — только дряхлый деревянный сундук да ткацкий станок, за которым работает Лия.
        Стало совсем темно, раздался еле слышный звук. Бабушка подошла к двери, впустила в дом черную козочку. Та сразу побежала к Лии, девочка обняла ее за шею. Козочка ткнулась в нее носом, а потом устроилась рядом, положив морду хозяйке на колени. Лия сидела, поглаживая мягкую шерсть, накручивая на пальцы черные прядки маленькой бородки, и тихо что-то бормотала, словно голубка на крыше. Даниил смотрел на сестру, смущение и неловкость куда-то исчезли. Как же она похожа на маму! Тут он наконец разобрал, что она бормочет.
        - Его не надо бояться. Он наш братец Даниил. Он вернулся. Когда он пойдет тебя доить, стой смирно и не брыкайся. Посмотри, какой он большой и сильный. Он о нас позаботится, и все будет хорошо.
        На юношу снова напал испуг. Отвернулся, не в силах смотреть на шелковистые, золотые волосы девочки, сияющие на свету, не в силах слышать этого нежного голоса. Маленькая беспомощная фигурка грозила разрушить его жизнь, все смелые планы.
        Руки и ноги затекли. Как же тут жарко и душно. Светильник брызгает маслом, распространяя вокруг тошнотворный запах. Голова болит, так хочется снова очутиться на воле, там, где легкий вечерний ветерок качает у входа в пещеру тоненькие ветки. Он с облегчением заметил, что старуха вытащила из ниши в стене спальные подстилки.
        - Я приготовила твое старое место — на крыше.
        Даниил схватил потертую скатанную подстилку, пожелал им спокойной ночи и вышел из домика. Вскарабкался по шаткой приставной лестнице на крышу. Тут ненамного прохладней. Жара накрыла селенье удушливым покрывалом. Он сел, обхватив руками колени, и посмотрел вниз.
        Зачем я сюда пришел? Как бы поскорее отсюда убраться. Ужасно есть хочется. Там, в горах все сидят вокруг костра, набив животы ворованной бараниной, запивают ее виноградным вином, хвастаются, рассказывают забавные истории. Потом завернутся в плащи и мирно уснут, вдыхая чистый горный воздух, а над головой звезды — сверкают так близко, что, кажется, можно до них дотянуться. Интересно, Иоктан покормил Самсона? Или гигант все так и стоит у входа в пещеру? Внезапно Даниил упал на подстилку, уткнул лицо в ладони и разрыдался в тоске по дому — родной пещере.
        Глава 4
        Утро субботы такое тихое. Не слышно ни скрежета точильного камня, ни громких голосов. Ни один дымок не поднимается от глиняных очагов. Спустившись по лестнице с крыши, Даниил обнаружил завтрак — горстку оливок и ломоть черствого, вчерашнего хлеба. Маленькая козочка бродит по крохотному садику позади дома.
        Было раннее утро, но Даниилу казалось — еще немного, и он просто не выдержит. Однако скоро к двери подошел Симон. Услышав стук, Лия стремглав бросилась в угол. Даниил поспешно вышел на улицу, захлопнул за собой дверь.
        - Я иду в синагогу, — объявил Симон, — может, пойдешь со мной?
        - Я не был в синагоге пять лет, — нахмурился Даниил. — Одной субботой больше, одной меньше — какая разница.
        - Ты не прав, друг мой, — улыбнулся Симон. — Никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.
        Даниил стиснул зубы, наклонился, подобрал камешек, бросил в зеленую ящерку, юркнувшую куда-то за дом. Симон поднял брови. Наверно, по закону не полагается бросать камни в субботу.
        - Мне хотелось, чтобы ты посмотрел на одного человека, — продолжал Симон. — Говорят, он сегодня придет в нашу синагогу.
        Даниил глянул на друга. Вроде бы, простые слова, но в них скрыт какой-то неясный намек.
        - А что за человек?
        - Право, не знаю. Он из Назарета.
        - Тогда уж точно лучше остаться дома, — проворчал Даниил.
        Симон многозначительно промолчал, и Даниил спросил:
        - Он зилот?
        - Похоже на то. Пойдем, сам посмотришь, кто он такой.
        - В этой одежде?
        - Я принес тебе плащ и сандалии.
        Даниил широко открыл глаза. Если Симон, всегда ревностно соблюдающий Закон, решился тащить сверток с одеждой в субботу только затем, чтобы он, Даниил, увидел того человека, дело, выходит, немаловажное. Даниил взял плащ, вернулся в дом. Бабушка дремала в углу. Приоткрыла глаза, посмотрела на юношу и, обознавшись со сна, пробормотала имя его отца. Лия робко подошла, помогла застегнуть кожаные сандалии.
        - Хочешь пойти со мной? — вырвалось у Даниила, но тут же пришлось прикусить язык — голубые глаза наполнились ужасом.
        - Ничего, ничего, не обращай внимания, — горестно пробормотал он и бросился к двери.
        Симон одобрительно окинул взглядом друга, когда тот переступил порог, и спросил:
        - Ну и как дома?
        - Называть это домом! — взорвался Даниил.
        - Бабушка только и делает, что спит, а сестра одержима бесами.
        - Ей не лучше?
        - Еще до того, как я попал к Амалику — Лии тогда было пять — она похоронила себя в доме. С той поры ни разу не переступила порог.
        - Да, так все говорят. Похоже, бесы крепко за нее ухватились. Но, я слышал, она замечательная ткачиха. Твоя бабушка продает ее работу в Хоразине.
        Даниил не придавал большого значения ткацкому станку в углу, но теперь от слов Симона стало еще больнее.
        - И кто этот человек, что на него стоит посмотреть? — юноше хотелось отделаться от мыслей о сестре.
        - Иисус бен Иосиф, плотник. Но он больше не плотничает, а ходит из селения в селение и проповедует.
        - Проповедует? Я-то думал — он зилот.
        - Он проповедует приход царства.
        - Ты его уже слышал?
        - Нет, но видел. Я ходил с одним другом в Назарет, ему там сосватали невесту. А пока мы гостили в селении, этот плотник вернулся домой и проповедовал в своей синагоге.
        - Наверно, все в Назарете просто поумирали от гордости…
        - Вовсе нет. Они его чуть не убили.
        Даниил искоса глянул на друга. Любопытство разжигали не столько слова, сколько тон Симона. Но Симон больше ничего не сказал, они уже подходили к синагоге — маленькому каменному оштукатуренному строению в самом центре селения. Теперь вокруг них собралось немыслимое множество людей.
        При входе в низкую дверь Даниилу пришлось нагнуться. Он вжался в стену, стараясь казаться меньше, стесняясь высокого роста и широких плеч. Но скоро понял — сегодня все любопытные взгляды прикованы не к нему.
        Ему казалось — в детстве в синагоге никогда не бывало столько народа. На низких скамьях тесными рядами сидели мужчины, колени задраны чуть ли не к подбородку. Каждый занял место сообразно своему занятию, чистые ремесла — серебряных дел мастера, портные и плетельщики сандалий — ближе к раввину, за ними пекари, сыроделы и красильщики, а подальше у стены, там, где устроились Симон и Даниил, стояли остальные ремесленники и земледельцы. Многие, кому не хватило места, сгрудились в проходе, а сквозь открытую дверь на улице виднелась целая толпа. Из-за перегородки, отделяющей женскую часть синагоги, слышался неумолчный шепот и шелест одежды — многие привели с собой жен.
        - Слушай, Израиль: Господь, Бог наш, Господь един есть; и люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим, и всею душою твоею и всеми силами твоими…[18 - Книга Второзакония, глава 6, стихи 4 -5.]
        Величественные слова заповеди прокатились по синагоге и на мгновенье снова, как в детстве, захватили Даниила. Но скоро внимание стало рассеиваться — зазвучал длинный отрывок из Торы, сперва на иврите, потом — слово в слово — на арамейском, том языке, на котором говорили люди в селении. Хотя все вели себя почтительно, Даниил чувствовал — другие тоже чего-то ждут. Напряжение росло. Согласно обычаю, приезжему равви надлежало выйти вперед и прочесть несколько строк из Торы. И вот настал долгожданный миг, все головы повернулись — к возвышению приближался незнакомец.
        Фигура его ничем особенным не выделялась. Худощавый, с мускулистыми руками человека, с детства привыкшего к тяжелой работе, ничего внушительного или величественного. Одет просто, сверху накинут длинный, белый, никак не украшенный талес[19 - Талес — еврейское молитвенное облачение, накидка, обрамленная по краям длинной бахромой, обычно белая с голубыми полосами.]. Белый капюшон низко надвинут на лоб и скрывает лицо. Но стоило ему повернуться и встать перед толпой, у Даниила мурашки пошли по коже. В то же мгновение все вокруг словно исчезло, осталось только лицо проповедника — тонкое, с четкими, резкими чертами. Живое и энергичное, оно будто светилось изнутри пылающим в незнакомце огнем.
        Да! Он один из нас! Настоящий боец!
        Иисус взял свиток Торы, развернул благоговейно, отыскивая место, которое хотел прочитать. Затем поднял глаза и произнес, явно зная текст наизусть:
        - Дух Господень на Мне; ибо Он помазал Меня благовествовать нищим, и послал Меня исцелять сокрушенных сердцем, проповедовать пленным освобождение, слепым прозрение, отпустить измученных на свободу, проповедовать лето Господне благоприятное[20 - Евангелие от Луки, глава 4, стихи 18 -19.].
        С первых же слов Даниила как молнией ударило. Такой спокойный голос, даже тихий, а слышен по всей зале, теплый, звонкий, сулящий неведомую силу. Произносит слова, не напрягаясь, а если заговорит в полную мощь, звук разнесется кругом самым раскатистым громом.
        Иисус скатал свиток и отдал служителю. Пришедшие в синагогу, затаив дыхание, единым движением подались вперед. И снова от этого голоса по жилам юноши словно огонь прошел.
        - Говорю вам, ныне исполнилось писание сие, слышанное вами. Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное. Оно близко, при дверях. Покайтесь и веруйте[21 - Евангелие от Луки, глава 4, стих 21; Евангелие от Матфея, глава 4, стих 17; Евангелие от Марка, глава 13, стих 29; глава 1, стих 15.].
        Вот оно! Даниил жадно глядел на говорящего. Скажи нам, что момент настал! Скажи нам, что делать! От напряжения у юноши аж перехватило горло.
        Но Иисус продолжал говорить тихим, спокойным голосом. По толпе побежал шепоток. Остальные тоже ждали непроизнесенных слов. Что он имеет в виду? Он сказал — пленным освобождение. Почему же не призывает их вооружиться против тех, кто их пленил? Покайтесь, он говорит. Чем покаяние поможет против римлян? Даниил разочарованно и недоуменно прислонился к стене. Огонь в его сердце угас. Да, минуту назад голос звучал как боевая труба. И к чему же он звал?
        Что думает Симон? Даниил держался поближе к другу, стараясь не потеряться в огромной толпе, валившей из синагоги.
        - Скажи мне, зилот он или нет? — вырвался у него вопрос, только они остались одни.
        - А ты как считаешь?
        - Право, не знаю. А почему они пытались его убить в Назарете?
        - Одни говорят, он богохульствовал. Другие утверждают — он назвал себя помазанником Божьим, он — сын простого плотника. Они прямо в ярость впали.
        - Как же ему удалось спастись?
        Симон замедлил шаг:
        - Точно не скажу, хотя стоял рядом и все видел. Сам знаешь, как бывает в толпе, понятия не имеешь, что происходит, а все равно бежишь вместе со всеми. Стыдно признаться, у меня тоже в руке оказался камень. Они потащили его к утесу, хотели столкнуть вниз. Но на самом краю все вдруг отхлынули, и вот он стоит совсем один и глядит на них. Не знаю, как остальные, но я вдруг такой стыд почувствовал ужасный — с камнем-то в руке. Тогда он спокойно пошел вниз с холма, и никто его пальцем не тронул.
        - Но он не дрался, не пытался защититься?
        - Нет. Даже не рассердился. Он просто… понимаешь, он не боялся. В жизни не видел ни в ком такой храбрости.
        Странно… Даниилу хотелось, чтобы незнакомец дрался, защищался. Утро в синагоге принесло какое-то непонятное разочарование. Он еле отрывал ноги от земли, тащась рядом с Симоном.
        - Не могу я понять, — признался он наконец. — О чем это он — Царство уже при дверях?
        Симон продолжал идти, уставившись в землю.
        - Не знаю, — ответил задумчиво. — Но собираюсь узнать.
        У перекрестка Симон свернул:
        - Я зайду завтра. Плащ — твой, старый, но может еще пригодиться.
        Даниил медленно шел по залитой полуденной жарой улице, исподтишка посматривая на встречных и сам поеживаясь от слишком пристальных взглядов. В дом бабушки он вернуться не спешил.
        Неожиданно мирный покой субботы прервал звук военного рожка. Все вокруг немедля пришло в движение, каждый в ужасе старался побыстрее убраться с дороги. Рядом с Даниилом две женщины с маленьким мальчиком бестолково метнулись с одной стороны улицы на другую. Молодая рванулась обратно, таща за собой ребенка, старшая закричала. Им едва удалось спрятаться, как показалась римская центурия[22 - Центурия — у римлян отряд войска из 100 всадников или пехотинцев.] на рысях, только пыль из-под конских копыт. Четверо солдат в арьергарде внезапно натянули поводья, остановились. Приближалась пешая колонна солдат.
        Даниил наблюдал, от ярости он был неспособен даже двинуться. С вершины горы они совсем иначе выглядят. Теперь их ясно видно. Не римляне, предатели самаряне[23 - Самаряне (самаритяне) — религиозная община, появившаяся в Палестине после падения Израильского царства (722 до н. э.).], наемники на службе у Цезаря. Он смотрел на грубые, зверские лица, одно за другим, глядят прямо вперед, головы не повернут. Вот бы ударить по такому лицу — хотя бы одному. Он наклонился, поднял камень, заорал:
        - Язычники!
        Чья-то ладонь закрыла ему рот. Рука схватила за плечо, потянула назад. Он ударился спиной о стену, двое мужчин встали перед ним, закрывая от солдат. Они держали его крепко, и юноша пришел в себя, замер, не пытаясь сопротивляться. Даниил знал — все случилось так быстро, что ни один солдат не заметил. Отряд скрылся вдали, калиги[24 - Калиги (caligae) — римская военная обувь на ремешках из прочной и грубой кожи, подбитая железными гвоздями.] выбивали четкий ритм.
        - Ушли, — выдохнул кто-то. — Слава Всевышнему, ничего не произошло.
        - Не этого надо благодарить, — раздался голос.
        Внезапно державшие его руки исчезли.
        - Ты что, одержимый? — прошипел один из мужчин.
        - Еще одна горячая голова! — насмешливо отозвался другой.
        Мужчина шагнул ближе, вгляделся в лицо Даниила.
        - Откуда ты, парень? Ты же нездешний, верно?
        Юноша бросил на него угрюмый взгляд:
        - Я Даниил бен Иамин.
        - Сын Иамина? Того, который…?
        - Да.
        - Кому, как не тебе, знать… Хочешь снова навлечь несчастье на всех нас?
        - Я их презираю, — воскликнул Даниил. — Я поклялся…
        - Не слишком шуми о своих клятвах, — оборвал его мужчина. — От вас, зилотов, одни неприятности. Из-за вас все селения в Галилее сожгут как Сепфорис.
        Даниил знал — он вел себя ужасно глупо, но признаться в этом — ни за что. Оттолкнул стоящего рядом и с гордым видом пошел по дороге к узкому проулку, ведущему к дому бабушки.
        На закате чистый, высокий звук рога объявил конец субботы. Бабушка тут же задула субботний светильник, тот, что горел с самого его прихода. Потом бережно завернула его и убрала до следующей недели. Домик теперь освещался только маленьким огоньком — фитилек плавал в крошечной плошке с маслом, а вокруг сгустились тени. Даниил с облегчением подумал — пора устраиваться на ночлег на крыше дома.
        Но спать не хотелось. Он пробездельничал целый день — и теперь не мог найти себе места. Зато есть хотелось ужасно, хотя бабушка и сестра почти не тронули еду — все оставили ему. Он сидел на крыше и глядел на селение, оно, казалось, бурлит и кипит внизу, как огромный котел с похлебкой. Как же он ненавидит эти душные, зловонные улицы, жалкие, сгрудившиеся домишки. Как же ему ненавистна эта развалюха, то и дело задремывающая бабушка, беспрерывно бормочущая Лия. Здесь, в селении, никому и дела нет до его мечты о свободе. Симон предпочитает разговоры, все чего-то ждет, не решаясь действовать.
        А этот человек в синагоге, Иисус из Назарета! В первое мгновение, когда он заговорил, ему, Даниилу, показалось… Нет, никакого толку. Слова, слова, опять одни слова.
        Но он знает того, у кого хватает отваги на действия. Рош им всем покажет — только дай. Вот наберет побольше людей — настоящую армию, и эти трусливые поселяне еще будут умолять, чтобы их тоже взяли. А когда настанет час, он, Даниил бен Иамин, им тоже покажет. Они разобьют римлян, прогонят последнего римского солдата, и он вернется домой. Построит новый дом для бабушки и сестры, еды будет вдоволь, настанет хорошая жизнь. Тогда не надо будет разбегаться по сторонам при виде чужого войска, оглядываться через плечо, бояться даже шепотом заговорить. Всякий сможет идти по улице смело и свободно.
        В темноте Даниил спустился вниз по лестнице. Услышал слабенький звук — колокольчик маленькой козочки, наверно, шевельнулась во сне. Замер на мгновенье в нерешительности. Лия, пожалуй, расстроится — проснется утром, а брат снова исчез. Нет, надо идти. Настанет день — он вернется, и тогда они будут вместе.
        Вот уже узкие улочки селения позади, юноша направил свой путь к холмам. Он шагает быстро, уверено перепрыгивая с камня на камень. К полуночи удалось добраться до крутого подъема — там, наверху, его пещера. Сердце так и бьется от радости. Начал карабкаться наверх по почти отвесному склону и увидел — темный силуэт, неясный на фоне неба, отделился от камня, огромная фигура беззвучно двигается вниз, к нему. В тусклом свете видна лишь белая полоска — широкая, во весь рот улыбка.
        - Эй, Самсон! Я вернулся!
        Глава 5
        Месяц Нисан[25 - Еврейский календарь — лунный, состоит из 12 месяцев, они приблизительно соответствуют солнечному (григорианскому) календарю так: нисан (апрель), ияр (май), сиван (июнь), таммуз (июль), ав (август), элул (сентябрь), тишрей (октябрь), хешван (ноябрь), кислев (декабрь), тевет (январь), шват (февраль) и адар (март).] приближался. Начиналось время уборки урожая. На склонах холмов у подножья горы жнецы — мужчины, женщины и дети — медленно двигались по полям, засеянным ячменем. Длинные лохматые колосья падали на землю под ритмичными взмахами серпов. С высокогорных наблюдательных постов люди Роша следили за поселянами, обсуждая между собой, с какого плохо охраняемого поля утащить причитающуюся им долю. В прошлые годы Даниил всегда радовался весне, но сейчас не мог найти себе места. Его не оставляла досада — чтобы сделать один приличный меч, приходится несколько дней трудиться с рассвета до заката. Он жаждал той минуты, когда можно наконец перестать ковать мечи и вместо этого пустить их в дело. Он уже устал от бесконечного ожидания — а Рош, похоже, не торопится.
        День за днем разведчики приносили вести о проходящих по дороге караванах. Рош — каждый раз, когда меньше всего ожидали — выкрикивал приказ, и тогда все приходило в движение. Даниил отдавался недолгой битве с яростью, которую столько времени копил против римлян. А потом на душе оставался странный осадок. И чего они добились? Приблизился ли долгожданный день? Той ночью, на крыше бабушкиного дома, все было ясно и понятно — он знал, на что надеяться и к чему стремиться, зачем он здесь, в банде Роша. А теперь оказывается — большинству и дела нет до высокой цели, они точь-в-точь как поселяне — ни о чем, кроме жратвы, и думать не могут.
        Он часто в одиночку бродил по горным тропкам, надеялся — вдруг встретит того паренька из деревни. Но нет, Иоиль бен Есром уже давно живет в большом доме в Капернауме. У них обоих одна и та же мечта, и тогда казалось — стоит только мальчишке решиться, и он вступит в банду Роша. Вдруг, если он снова появится… Именно такие Рошу и нужны, нетерпеливые, горячие, те, кому не страшен риск. Постепенно родился план, и еще пару дней спустя Даниил собрал всю свою храбрость и пошел к Рошу. Вожак выслушал, маленькие черные глазки насмешливо сверкнули.
        - А ты хоть раз был в Капернауме? — спросил он.
        - Нет. Но почему бы не попробовать. Уверен, я его найду.
        Рош задумался.
        - Ну хорошо, — в конце концов согласился он. — Ты сумеешь за себя постоять. Но слишком не надейся. Этому мальчишке есть что терять. Я про него все разузнал. Дедушка был богат, как сам Седекия[26 - Седекия — царь Иудейский в период вавилонского владычества. Описан в Книге пророка Иеремии.]. Ладно, иди. Он бы нам пригодился в Капернауме.
        Даниил пустился в путь задолго до рассвета, взяв с собой подаренный Симоном плащ. На этот раз прощание с Самсоном прошло легче. Теперь великан понимал — юноша вернется. Темная тропа не сулила неожиданностей, ноги Даниила уверенно, сами собой прыгали с камня на камень. С первыми лучами солнца горы оказались позади, теперь он шел по широкой, гладкой равнинной дороге. На востоке разгорался золотистый свет, над горизонтом расходились розоватые и бледно-аметистовые лучи. Из оливковой рощи донеслась трель жаворонка, нежный, чистый, сладостный звук устремился к еще чуть туманному небу. По обеим сторонам дороги защебетали коноплянки и зяблики. В одно мгновенье все изменилось — взошло солнце. Перед Даниилом, куда ни бросишь взгляд, расстилались бесконечные поля горчицы, кусты с золотистыми цветами так разрослись, что могли скрыть даже человека.
        Юноша догнал идущий по дороге караван. Понукаемые усталыми погонщиками, медленно тащились верблюды. Сквозь вонь верблюжьего пота пробивался незнакомый аромат, сладкий и пряный, запах сочился из мешков, нагруженных на животных. Когда совсем рассвело, дорога заполнилась селянами, спешащими на рынок. Они толкали перед собой маленькие юркие тележки, тащили на плечах громадные корзины с овощами. Даниил почувствовал — город близко, сердце забилось быстрее.
        Дорога пошла вниз, вдали виднелось Тивериадское море[27 - Море Галилейское, озеро Кинерет (оно же Геннисаретское озеро или Тивериадское море) — расположено на северо-востоке Израиля. С севера в него впадает река Иордан, которая вытекает с южной стороны.], сверкающее на солнце словно гигантская лазоревая драгоценность. К берегу притулился городок, скученная масса темных каменных домишек. Над крышами вьются прозрачные дымки. Даниилу уже чудится гул тысячи голосов. В полном восторге от увиденного он заторопился, больше не ощущая усталости от оставшегося позади долгого пути.
        Было еще раннее утро — спешить некуда, можно поискать Иоиля попозже. Столько всего надо посмотреть. Даниил бродил по улицам, вдыхал оживленную суету — цвета, запахи, звуки. На рынке селяне сгружают кабачки, огурцы и дыни. Торговцы болтают на тарабарских языках, раскладывая товары на прилавках — глиняные кувшины, яркие ткани, плетеные корзины. Он заметил четырех старцев. Фарисеи[28 - Фарисеи — религиозная группа в среде еврейского народа. Насчитывала во времена Христа около шести тысяч членов. К ней принадлежали книжники и учителя Закона, а также некоторые священники. Само слово означает «отделенные».]. Гордые лбы увенчаны филактериями[29 - Филактерии — небольшие кожаные коробочки, подвязываемые евреями во время молитвы на лоб и на левую руку, содержат пергаментные листки с отрывками из Торы.], на плечах талесы. Идут важно, следят заботливо, чтобы не задеть бахромой талесов никого из прохожих — малейшее прикосновение нарушает предписанную фарисеям чистоту. В толпе промелькнул чернокожий раб, торопящийся по делам хозяина. Интересно, он говорит на том же языке, что и Самсон? Ему, Даниилу, все равно
не понять.
        Добрел до гавани — сколько же тут лодок, рыбачьих плоскодонок, барж, красивых галер для развлечения богатых горожан. Баржи стоят на приколе у берега, нескончаемый поток полуголых людей грузит на них тяжеленные мешки с зерном, корзины с фруктами, которые привезли сельские жители. Теперь понятно, куда день за днем исчезает все то, что выращено в их деревне. Все идет на прокорм ненавистного города, он выстроен Иродом[30 - Ирод Антипа, сын Ирода Великого, тетрарх — правитель Галилеи и Переи с 4 по 39 год н. э., Евангелие от Марка, глава 6, Евангелие от Луки, глава 9.] к югу отсюда и назван Тивериадой в честь римского императора[31 - Римский император Тиверий — покровитель Ирода Антипы.]. Даниил вдруг вспомнил о своем пустом желудке — Рош дал ему немало полезных советов, но позабыл снабдить даже медной монеткой, значит, еды купить не на что.
        Чуть поодаль сушатся рыбачьи лодки, после ночной работы рыбаки вытаскивают улов на берег. Тяжелые сети поблескивают на солнце. Женщины вышли встретить мужей, одни раскладывают рыбу на плоских камнях и присаливают, другие растягивают сети для просушки. Повсюду пахнет сырой рыбой. Тут до Даниила донесся дразнящий запах — несколько семей запалили костерки, принялись жарить рыбу на завтрак.
        - Хочешь есть, парень?
        Даниил смутился, кто-то заметил, с какой жадностью глядит он на рыбу. Молодая женщина в красно-синей головной повязке улыбнулась приветливо и положила маленькую рыбку на пальмовый лист. Он попятился:
        - У меня нет денег.
        - А кто говорит про деньги? Тут рыбы хватает, сам видишь. Бери, не стесняйся.
        До чего же вкусно, хрустящая, чуть отдающая дымком корочка.
        Молодая женщина с восхищением окинула его взглядом:
        - И откуда такой прекрасный незнакомец появился?
        Смущенный юноша пробормотал название своей деревни.
        - Ждешь, пока учитель придет? — спросила она.
        - Нет.
        - А стоило бы. Из-за него не жалко и на работу опоздать.
        - Какой учитель?
        - Плотник. А, вот и он, — женщина обернулась и позвала подругу. — Пойдем. Он сейчас начнет говорить.
        Даниил взглянул с любопытством. Недалеко от них собралась кучка рыбаков, и отовсюду спешат, бросив сети, остальные. Даже кое-кто из тех, что трудится на баржах, побросали работу и присоединились к рыбакам. Несмотря на собирающуюся толпу, Даниилу удалось разглядеть человека в середке. Тот самый, который в синагоге проповедовал. Стоит на берегу среди рыбачьих лодок в длинном белом хитоне, улыбается, окликает знакомых мужчин по имени. Здесь, на солнцепеке, он совсем не такой серьезный, как в синагоге. На вид сильный, уверенный в себе, веселый. Что-то сказал, и стоящие поблизости расхохотались. Даниил постарался протолкаться поближе — хотелось все хорошенько разглядеть.
        До чего же он сильный. Нет, дело не в мускулах, у рыбаков мускулов побольше. Но от него исходит какая-то другая мощь — кажется, сам воздух вокруг полон необычайной жизненной силой. И снова, как в то утро в синагоге, у Даниила мурашки побежали по коже, глаза засверкали. Оглянувшись вокруг, он заметил — глаза у всех сияют, каждый стремится пробраться поближе.
        Из толпы что-то выкрикнули, Даниилу не разобрать. Иисус поднял руку, призывая к молчанию:
        - Что такое Царство Небесное? Царство Небесное подобно купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал всё, что имел, и купил ее. Еще подобно Царство Небесное неводу, закинутому в море и захватившему рыб всякого рода…[32 - Евангелие от Матфея, глава 13, стихи 45 -47.]
        Звякнул металл, отвлекая внимание Даниила. Повернувшись, он заметил в толпе двух солдат. Они проходили мимо и остановились, с любопытством поглядывая на проповедника и слушателей. Даниил привычным жестом плюнул на землю. Стоящие поблизости рыбаки недоуменно глянули на него. Ясно было, он им помешал больше, чем присутствие солдат. Один из солдат окинул юношу презрительным взглядом. Иисус как будто вообще ничего не заметил. Конечно, он видел высокие шлемы с плюмажами[33 - Плюмаж — украшение из птичьих перьев на мужских головных уборах.], но голос оставался таким же спокойным. Даниила охватил гнев. Он больше не желал ничего слушать. Эти двое, так близко, их надменный вид просто бесит юношу. Он повернулся и зашагал прочь.
        Но нет, от римских солдат никуда не деться. Они повсюду — стоят на причалах, подсчитывают мешки с зерном и корзины с овощами. Прогуливаются по рынку. И повсюду евреи идут по своим делам, не обращая на них ни малейшего внимания. Даниил, проживший пять лет высоко в горах, где вынашивал свою ненависть, не давая ей заснуть ни на минуту, просто не мог поверить своим глазам. Как же это возможно, каждый день, каждую минуту подвергаться такому унижению — один вид солдат должен бы напоминать горожанам о потерянной свободе. И хуже того, он заметил, что многие торговцы перебрасываются шуточками с солдатами. Понять нельзя — никакой гордости. Все на свете позабыли? Будь тут Рош, он бы их быстренько наставил на ум. Почему этот Иисус ничего не скажет?
        Мысль о Роше напомнила — он в городе по делу. Дом равви Есрома нашелся не сразу. В конце концов кто-то махнул в сторону высокого холма над гаванью. Даниил карабкался вверх по мощеной круглыми камнями улице, а в животе урчало. Можно только надеяться, что Иоиль соблюдает неписаный закон — страннику, пришедшему к твоему порогу, обеспечены еда и кров. Но когда теснота каменных домиков уступила место высоким изгородям богатых угодий, за которыми почти скрывались поднимающиеся уступами террасы золотисто-зеленых садов, в сердце закралось первое сомнение. Рош ведь его предупреждал — этот Есром унаследовал большое именье и немалое богатство. Даниил никогда не видел такой роскоши, она подавляла своим размахом. Может, в богатых домах не помнят законов гостеприимства? Вдруг его прогонят с порога, словно попрошайку?
        Он подошел, как ему указали, к тяжелой двери в стене, позвонил в висящий колокольчик. Пара минут, и дверь чуть-чуть приоткрылась. Показался морщинистый старик. Есром? Нет, у него ухо проколото. Чуть не свалял дурака — кланяться рабу!
        - Я пришел поговорить с Иоилем бен Есромом, — нарочито громким голосом объявил юноша.
        Не без колебаний слуга провел его в узкий, вымощенный керамической плиткой коридор.
        - Подожди здесь. Как твое имя, что мне сказать молодому господину?
        - Скажи, Даниил бен Иамин, друг из Кетцы.
        Здесь было прохладно и полутемно, дубовые двери справа и слева закрыты. Даниил изумленно оглядывался. Сквозь арку видны залитый солнечным светом внутренний дворик, цветущие деревья, зеленая трава, мрамор. Он прислушался — слабый плеск воды, пение птиц. Кажется — и во дворце Ирода таких чудес не сыщешь. Какой же он дурак — Иоиль, верно, и не вспомнит его.
        Легкая поступь, шуршание шелка, тень между ним и залитой солнцем аркой. Нет, не Иоиль, его сестра Мальтака. Мягкая ткань платья живописными складками спускается на узорчатые сандалии. Темные волосы схвачены тоненьким золотым обручем, не дающим им упасть на лицо. Она глядит на незнакомца, минута, другая, и по глазам видно — она его узнала и страшно недовольна. Старательно подготовленное приветствие Даниила пропадает даром, она даже не улыбнулась в ответ, но видно — очень встревожена.
        Тут послышался топот ног. Мальчик, бегущий по двору, ничуть не изменился. Тот же самый мальчишка из селения, который без оглядки бросился в бой на горной тропе. Схватил Даниила за руку, темные глаза сияют:
        - Даниил! Добро пожаловать! Я так надеялся… — он оборвал себя на полуслове, оглянулся. — Останешься поесть с нами? Конечно, останешься.
        Гордость поборола урчащий желудок:
        - Нет. Мне только с тобой надо поговорить.
        - Я тебя просто так не отпущу, столько времени не виделись!
        - Я весь грязный с дороги.
        - Это не беда… Только оставь здесь накидку — из уважения к отцу, сам знаешь.
        Даниил покраснел, как же он забыл, что при входе в дом фарисея принято снимать верхнюю одежду — а не то весь дом считается нечистым. Он медленно расстегнул плащ, подаренный Симоном. Иоиль бросил взгляд на оборванную, поношенную тунику и торопливо бросил:
        - Забудь, что я сказал. Оставайся как есть. Не так уж это и важно.
        Таща гостя за собой, Иоиль вдруг заметил сестру, застывшую в проходе, улыбнулся слегка неуверенно:
        - Така, помнишь Даниила, одного из тех…
        И резко оборвал себя на полуслове.
        Черные брови девочки поднялись, голос холодный и неприветливый:
        - Помню.
        Она повернулась, мелькнули узорчатые сандалии, и Мальтака ушла в дом.
        Иоиль глянул ей вслед с явным раздражением, потом пожал плечами:
        - А, не обращай на нее внимания. Это на нее так город действует — совсем зазналась. Пошли в мою комнату, там поговорим. Подумать только — увидать кого-то из родного селения…
        Даниил быстро прошел вслед за другом по дворику, почти не успев разглядеть его зеленого великолепия. Они миновали ряд стройных колонн, попали во второй коридор, поднялись на несколько ступенек и оказались в маленькой комнатке. По всем признакам, Иоиль живет тут один. Узкое, невысокое ложе накрыто полосатой тканью, две резных деревянных скамеечки, расписанный сундук, столик с перьями и чернильницей, рядом раскрытый свиток — Иоиль занимался.
        Иоиль налил воды в изящный кувшин, достал тонкое льняное полотенце. Даниил осторожно, боясь совершить какую-нибудь неловкость, вымыл руки и ноги, размотал тюрбан. Понятно, Иоиля не волнуют приличия, он просто ужасно рад видеть Даниила. Постепенно к юноше вернулась уверенность в себе. Что бы с ним ни случилось, он не станет расстраиваться из-за какой-то глупой девчонки.
        - Тебя Рош послал? — нетерпеливо сыпал вопросами Иоиль. — Были еще другие караваны? А тот раб — чернокожий великан, как он? Я тебе не завидовал тогда, когда ты его повел.
        - Лучше бы мне рта в тот день не раскрывать.
        - Почему?
        - С той минуты, как я взялся за цепь, он мной распоряжается, а не я им. Я теперь посмешище всего лагеря. Конечно, работает он как вол, поддерживает огонь в горне. Но ни на минуту не выпускает меня из виду.
        Иоиль расхохотался:
        - А говорить он умеет? Понимает, когда ты с ним разговариваешь?
        - Они думают, он ничего не понимает. А мне кажется, все не так просто. Он иногда будто пытается мне что-то сказать.
        - Ты его не боишься?
        - За себя — ни чуточки. Но за других я боюсь. Мне все время приходится держать ухо востро. Он такой силач и к тому же — как валун на краю обрыва. Перышком можно сдвинуть. Однажды я поспорил о чем-то с Иоктаном, и Иок бросился на меня с кулаками. Откуда ни возьмись — Самсон, и хвать его своими огромными ручищами. Я еле-еле остановил.
        Иоиль присвистнул.
        - Я думаю… — и тут же прервал сам себя, вскочил на ноги. — Отец настаивает, чтобы на трапезу всегда приходили вовремя. Лучше потом поговорим.
        Равви Есром стоял у фонтана во дворике, высокий, узколицый, с седеющими волосами. Он вежливо, но холодновато поклонился, когда сын представил Даниила.
        - Мир тебе. Рад видеть гостя в нашем доме, — и с неодобрением оглядел неподобающее одеяние юноши.
        «Ты бы верблюду больше обрадовался, — подумал Даниил. — Когда я уйду, придется, наверно, заново совершать обряд очищения всего дома».
        Две женщины двигались бок о бок, грациозно скользили по мощеному полу — младшая, Мальтака, наверное, похожа на свою мать в молодые годы. Крошечная птичка с ярким опереньем взлетела с карликового грушевого дерева, пронеслась над самым плечом девочки и упорхнула куда-то еще. Така скривила уголки губ, будто говоря Даниилу: «Стоит мне только захотеть, я бы много чего могла порассказать». Ее мать ласково улыбнулась и протянула юноше руку.
        Они ввели Даниила в просторную комнату. Он весь напрягся, заметив — каждому приготовлено ложе. Они что, считают, он будет есть лежа, по римскому обычаю? Но не прошло и минуты, как неловкость отпустила, и он, подражая Иоилю, осторожно улегся на ложе. Така молча веселилась, наблюдая за его усилиями опереться на локоть. Такая важная особа, можно подумать — весь век живет в городе, а ведь сама увидала ложе первый раз в жизни всего месяц назад. У них в селении никто себе не позволял подобных языческих глупостей.
        Мать Иоиля, сказав несколько вежливых слов, повела дочь за шелковую ширму, обе будут спрятаны от взглядов мужчин, пока те вкушают пищу. Что за чепуха! Даниил уверен — совсем недавно они ели, сидя все вместе на циновках, как любая другая семья в селении.
        Даниилу доставило немало мучений бесконечное омовение рук, его унижало все — серебряные кувшины, тонкие льняные салфетки, стоящие за спиной рабы. Он чуть ли не с яростью набросился на появившуюся еду, осушил залпом чашу инжирного вина и только тогда заметил — остальные еще даже не пригубили. Положил обратно недоеденный кусок хлеба — слишком поздно, почти ничего не осталось, он впивается зубами в пищу, как Самсон. Заметил — хозяин поджал губы. Дела нет до их бесконечных правил. У самих, небось, никогда живот с голодухи не подводило?
        - Где ты живешь? — спросил равви Есром, справившись с крошечной порцией рыбы и фруктов. — Далеко от Капернаума?
        Даниил отвел глаза от пустой чаши:
        - В Кетце, мой господин.
        - Неужели? — изумился Есром. — А твой отец? Я что-то не припомню…
        - Мой отец — Иамин, смотритель виноградников.
        - А, — нахмурился хозяин. — Теперь вспоминаю. Очень печальная история. Достойный был человек твой отец, только слишком горячий.
        Пренебрежительный тон больно ужалил Даниила, ему становилось все труднее бороться с гневным огнем, всегда тлеющим так близко к поверхности. Он побагровел, уткнулся носом в тарелку, стараясь сдержать просящиеся на язык слова.
        - Так ты — единственная поддержка матери?
        - Ее тоже нет в живых.
        Равви Есром помолчал, он принял нарастающий гнев Даниила за выражение горя, а потому произнес значительно ласковее:
        - Это двойное несчастье. Что ты делаешь — пошел по стопам отца?
        - Нет, меня отдали в ученики кузнецу Амалику, — Даниилу хотелось закричать: «Продали Амалику!» Продан в рабство на шесть лет человеку, которому даже мула нельзя доверить. И что, раввины протестовали? Нет, ни единая душа в селении пальцем не пошевельнула, чтобы ему помочь.
        - Каждому юноше необходимо ремесло, — увещевательным тоном продолжал Есром. — Ты, наверное, знаешь — Иоилю пришлось выучиться на плетельщика сандалий, как и мне самому в свое время. Хочу заметить, я учился куда прилежней. Что-то я не припоминаю тебя в мастерской Амалика.
        - Я там пробыл недолго.
        - Сразу можно сказать, что он — кузнец, — вмешался Иоиль в надежде переменить тему разговора. — С такой мускулатурой ты бы всех поразил в гимнасии[34 - Гимнасий — в Римской империи зал для спортивных занятий.]. Ты там бывал когда-нибудь?
        - В римском гимнасии? — Даниил недоуменно вскинул глаза на друга. — Да я туда и ногой не ступлю!
        - Надеюсь, что нет, — равви Есром весьма неодобрительно глянул в сторону сына. — Что за неуместная шутка!
        - Конечно, конечно, отец, я просто пошутил, — поспешно ответил Иоиль.
        - Неподобающий предмет для веселья. Возмутительно, наша иудейская молодежь находит себе столь недостойное занятие — спортивные игры. А некоторые из старейшин позволяют себе приходить туда и любоваться ими.
        - В городе немало других интересных мест, — нарочито бодрым голосом проговорил Иоиль.
        - После обеда я тебе покажу, что где.
        Даниил снова опустил глаза — тарелка пуста. Порции такие маленькие, что и червячка заморить не удалось. А еще равви так и норовит его унизить — каждым своим вопросом. Теперь юноша сердился даже на Иоиля.
        - Я уже видел больше, чем нужно, — грубо ответил он. — Что еще — римская крепость и римские орлы повсюду. Куда ни поверни, мостовая звенит от топота римских калиг.
        Иоиль нахмурился — тонкая морщинка беспокойства прорезала лоб. Как бы увести разговор от опасных предметов?
        - Я сперва тоже все время об этом думал. Но постепенно привыкаешь. По большей части они в наши дела не лезут. Кое-кто из них старается вести себя по-дружески.
        - По-дружески! — Даниил резко выпрямился. — Только сегодня утром я видел — старик пытался починить ось повозки. Совсем глухой, не услышал, что колесница уже близко. Задела заднее колесо, старик сказал — места было предостаточно, чтобы объехать. Клялся — солдат на него наехал нарочно. Кочаны капусты все свалились в грязь. Бедный старикан никак не мог в себя прийти. И к этому ты привык? — он бросил гневный взгляд на друга.
        Иоиль в смущении опустил глаза.
        - Нам всем известны многие прискорбные случаи, — вступил в разговор Есром. — Надеюсь, этому человеку все же удалось продать свои овощи. Но здесь, в Капернауме, нам есть за что благодарить римлян — за нашу новую прекрасную синагогу.
        Но Даниил зашел уже слишком далеко — отступать было поздно. На него накатила темная волна, сметая на пути вежливость, опасения, даже причину, которая привела его в этот дом.
        - Римская синагога! Построенная на римские деньги? Чем это лучше стадиона?
        Иоиль затаил дыхание.
        Равви Есром приподнялся с ложа, глаза полыхнули гневом:
        - Придержи язык, молодой человек. Синагога — дом Божий, помогли римляне своими деньгами или нет.
        Юноша тоже вскочил на ноги, уставился горящим взором на хозяина дома:
        - Никогда порога этой синагоги не переступлю! На ней кровь!
        Страстные слова прогремели в тишине комнаты.
        - Молодой человек! — голос Есрома жалил как бич. — Пора научиться держать мысли при себе. Если тебе дела нет до своей жизни, по крайней мере не навлекай опасности на тех, кто оказал тебе гостеприимство.
        Резкие слова помогли Даниилу опомниться. Он покраснел и пробормотал:
        - Простите меня, мой господин. Я… я не хотел быть неблагодарным. Просто я не могу понять. Как горожане умудрились все позабыть? Им будто и дела ни до чего нет. Везде, куда ни глянешь, — тупые лица солдат, бряцание оружия. А вы еще говорите о благодарности? Кому — солдатам? Благодарить их за то, что построили нам синагогу, — чтобы мы не роптали? Благодарить, что позволяют нам дышать воздухом — оскверненным ими? Не надо было мне сюда приходить. Нечего мне делать в городе, нечего делать в таком доме. Уже невмочь терпеть — жить, словно ничего не происходит, когда мой народ — пленник в собственной стране…
        Он запнулся, ужасно недовольный собой, поднял глаза — удивительно, равви Есром больше не сердится, а глядит на него с какой-то непонятной жалостью.
        Хозяин дома подошел к юноше, положил руку на плечо, сказал тихо:
        - Мальчик мой, мы не забыли. В наших душах — те же чувства. В сердце каждого иудея болит одна и та же рана — мы в плену. Нам нужны патриоты, как ты. Но терпение нам тоже нужно. Негоже так говорить — не желаю больше ждать посещения Господня.
        - Но сколько еще… сколько еще придется терпеть?
        - Бог не сказал Своего слова. Пока Он его не произнесет, нам остается только ждать.
        - Но…
        - Я знаю, ты наслушался речей зилотов. Они всегда пополняют свои ряды такими безрассудными молодыми храбрецами, как ты.
        Даниил отступил, высвобождаясь:
        - Зилоты — лучшие люди в Галилее. Смелые и благородные…
        Есром жестом остановил юношу:
        - Галилея рождала немало храбрецов, но не так уж много людей рассудительных. Зилоты снова и снова сражаются с завоевателями, а что толку? Кресты вдоль дорог, сожженные селения да растущие подати? Они глядят на солдат, на римскую когорту, идущую по дороге, и им чудится, что власть римлян — уязвимая и легкая добыча. Они не видят дальше своего носа — за этим легионом стоит другой, и еще один, и еще — бесчисленные легионы, даже представить себе невозможно, вооруженные до зубов, обученные искусству убивать. Той власти, что держит в кулаке весь мир, — что ей горстка зилотов? Комары, жужжащие над ухом, прихлопнуть и забыть…
        - Они…
        - Попомни мои слова, молодой человек. У Израиля одна только сила, по сравнению с ней римская мощь — ничто. Закон, данный нам Моисеем и праотцами. Последний римский император исчезнет с лица земли, а Закон останется. Закону и должны мы верно служить. Желал бы я, чтобы Иоиль это крепко усвоил. Придется запретить ему встречаться со старыми друзьями, призывающими к насилию. Прошу тебя, покинь наш дом. Сейчас же. Иди с миром, Даниил, и я буду молиться, чтобы ты узрел истину раньше, чем твой нетерпеливый язык доведет тебя до беды. Но не возвращайся к нам, — он махнул слуге, стоящему у двери. — Проводи нашего гостя, укажи ему дорогу.
        Иоиль дернулся было что-то сказать, но замер. После такой отповеди Даниил, слишком сконфуженный, чтобы вежливо попрощаться, просто мотнул головой и вышел вслед за слугой из комнаты.
        Когда дверь закрылась, его охватила злость — на самого себя. Умудриться так глупо все испортить. Что теперь подумает Рош? Никогда больше ему ничего не доверит, конечно. Не мог с собой совладать. И Иоиля потерял, это уж точно.
        Какое унижение — придется рассказывать Рошу, что не справился с поручением. Но другое разочарование еще глубже — Даниил не просто потерял одного новообращенного для Роша, в первый раз в жизни он обрел надежду на друга — и потерял ее.
        Глава 6
        Даниил посмотрел на горы. Ноги его больше не будет в этом городе. Но почему-то он медлил. Жгучая боль, обида на Есрома, страх явиться Рошу на глаза, смутное чувство недовольства самим собой и всем миром — конечно, в такой день неприятности поджидают тут как тут. Юноша подошел к колодцу на перепутье двух дорог, подобрал черепок, наклонился за водой. Не успел и язык смочить, как понял — кто-то за спиной.
        Прямо над ним — потный лошадиный бок, а сверху лицо римского солдата.
        - Напои коня, парень, — приказал легионер, решительно, но не грубо. — Мы немалый путь проделали.
        Мышцы Даниила напряглись, но тут, сам того не желая, юноша заметил запавшие бока смертельно уставшей лошади, взмыленную, лоснящуюся от пота шею. Бедное создание тоже в рабстве у римлян. Нельзя ее так оставить. Поднял черепок, подержал прямо у морды, пока животное утоляло жажду.
        - Хватит! — рявкнул солдат. — А то брюхо вздуется. Теперь мне воды.
        Даниил помедлил, потом протянул недопитую воду римлянину.
        Резкий толчок, брызги повсюду.
        - Свежей воды, негодяй!
        Все, больше терпеть невмочь. Даже не задумавшись, Даниил плеснул оставшуюся в черепке воду прямо в ненавистное лицо солдата. Замер на секунду, сообразил, что наделал, бросился бежать. За спиной кто-то орет. Ужасный удар по ребрам, юноша споткнулся, копье упало на дорогу прямо рядом с ним. Вскочил на ноги, понесся прочь, добрался до каменной ограды, под ее укрытием помчался дальше, туда, где виднелась небольшая рощица. Грозные крики, топот ног позади. Оглянуться страшно. Добежал до деревьев, за ними ряд домов, узенький проулочек. Нырнул туда. Нет, кто-то все равно несется по пятам.
        Повернул в один переулок, потом в другой. Теперь дорога идет в гору, бежать еще труднее. Оступился, еле-еле снова выпрямился. Перебрался через низенькую ограду, укрылся за ней, пытаясь отдышаться. Дотронулся до пылающего бока. Рука красная и липкая. Огляделся вокруг — чей-то сад, в дальнем конце лестница ведет на другую террасу, тоже засаженную деревьями. С огромным трудом вскарабкался по лестнице. Надо передохнуть. Топот ног все еще слышен, но уже глуше. Забрался на следующую террасу, опять замер, сберегая дыхание, снова рванулся к лестнице.
        Остановился, вконец измученный, прислонился к каменной стене. Похоже, он от них убежал. Здесь, в тишине сада, погони уже не слышно. Но и сил не осталось. Ужасно болит грудь, боль стреляет в плечо, в руку, в пальцы. Что делать — лечь на землю и ждать, пока они его найдут?
        Куда теперь? Может быть, в домишках неподалеку кто-нибудь решится его укрыть? Нет, Рош предупреждал — не доверяй никому, даже своим, иудеям. Римские законы известны всем: укроешь беглеца — навлечешь беду и на себя, и на семью. Нет, надо лезть дальше. Солдаты вряд ли будут искать там, в холмах.
        Перед глазами мутная пелена. Голова гудит, мысли мешаются. Одна надежда, одно в голове — добраться до Иоиля, он укроет, даст приют. Правда ли это? Кто знает, но он почему-то доверяет Иоилю с самого первого дня в горах.
        Юноша плохо помнил, как доковылял до длинной стены, как сообразил завернуться в плащ, чтобы скрыть бурые пятна крови. Потом, словно в тумане, вспоминалось — привратник его впустил, пошел за Иоилем. Вот он стоит в прихожей, думать ни о чем не способен, всю свою волю собрал только для того, чтобы не грохнуться на пол. Шаги по гравию дорожки в саду, чья-то фигура, против света не разберешь. С трудом разлепил глаза, узнал — нет, не Иоиль, Мальтака. Девочка бросилась к нему:
        - Даниил! Уходи, уходи быстро. Иоиля нет. Они с отцом в синагоге. Могут вернуться в любую минуту.
        Так плохо, даже не понятно, о чем она говорит. Ясно — надеяться больше не на что. Но двинуться с места сил не осталось.
        - Ты что, не понимаешь? — кричит она. — Отец тебя здесь найдет, не будет больше с тобой церемониться! Зачем ты вообще вернулся?
        Невероятным усилием воли заставил себя собраться с мыслями, хрипло пробормотал:
        - Мне нужен Иоиль. Это очень важно.
        - Ничего нет важнее занятий брата, — гнев бросился ей в лицо. — Оставь его в покое, если он тебе хоть чуточку дорог. Он когда-нибудь станет знаменитым раввином. Нечего ему рисковать всем на свете из-за кучки разбойников.
        Даниил уставился на девочку. О чем она толкует? Он с трудом даже слышит слова, все в каком-то тумане.
        - Пойми же ты, он никак не может решить, куда идти. Но он знает, в чем его долг. Пожалуйста, Даниил. Оставь его в покое, прошу тебя, уходи.
        Постепенно туман в голове начал рассеиваться. А ведь она права. Какую же он глупость сделал. Правильно, нельзя подвергать опасности Иоиля. Даниил повернулся, поглядел на дверь — она качается, будто растворяется в воздухе. Сделал шаг, другой, и неожиданно провалился в темноту.
        Сознание возвращалось медленно. Сперва он ощутил — под головой что-то мягкое. Как хорошо, можно лежать и не двигаться, пусть себе грудь и бок горят. Внезапно резкая, невыносимая боль привела его в чувство. Кто-то склонился над ним, кажется, девичья головка, тяжелые, темные кудри, лицо — словно белое пятно в темноте. Вдруг все вспомнил, попытался встать. Опять тьма, полная мучительной боли. Снова и снова — боль и смутные очертания девичьего лица.
        - Где я? — прошептал еле слышно, не в силах двинуться.
        - Тише, тише! — ответный шепот Мальтаки. — Молчи. Ты в чулане.
        Слова плывут где-то в отдалении, смысл ускользает.
        - Даниил, — бормочет голос, — ты меня слышишь?
        - Да.
        - Я пойду принесу чего-нибудь — рану перевязать. Лежи смирно и молчи. Я скоро вернусь, очень скоро. Понял?
        - Да.
        Шорох, полоска света. Девочка исчезает. Он один, и двигаться не надо.
        Проходит какое-то время, снова свет, снова склоненная над ним девичья головка.
        - Проснулся? Вот, выпей. Я подержу голову.
        Прохладный край чашки у губ. Нежная рука под затылком. Вино крепкое, странный, терпкий, горьковатый вкус. Разливается теплом по горлу, по груди, боль немного стихает.
        Она отставила чашку в сторону:
        - Теперь надо снять одежду. Не бойся, я осторожно.
        Он сжал зубы, пока она легкими движениями снимала покрытую кровью тунику. Голова кружилась от крепкого вина. Наверно, какое-то лекарство подмешала. Теперь протирает бок мокрой губкой, резко пахнет укропом, незнакомыми сладкими травами, оливковым маслом. Мягкая, сухая повязка касается раны.
        - Как я сюда попал?
        - Я тебя притащила. Почему ты сразу не сказал, что ранен? Иоиль никогда бы мне не простил, если бы я… если бы что-нибудь…
        Она умолкла, сильными движениями перевязывая рану, а потом еще раз поднесла вино к губам.
        - Я не могу здесь долго оставаться. Иоиль скоро вернется, он придумает, что делать. Не шевелись. Лежи и жди, мы придем.
        Он не знал, сколько времени прошло — медленное течение уносило его куда-то вдаль. Тут снова появилась полоска света, расширилась. Дверь закрылась, но свет остался. Иоиль держит плошку с маслом, на лице с трудом сдерживаемое беспокойство.
        - Даниил… ты как? Благодарение Богу, ты до нас добрался!
        - Я… не знаю… где…
        - Молчи, молчи. Я слышал, что произошло. Они по всему городу ищут. Когда Така мне сказала, я догадался — это тебя разыскивают. Что же ты натворил, Даниил!
        - Не задавай ему вопросов, Иоиль. Ему нельзя разговаривать, — прозвучал голос Мальтаки. — Смотри, вот немного похлебки. Попробуй поесть.
        Иоиль держит миску, а девочка кормит его с ложки похлебкой. Вкусно, теплая, только сил нет проглотить. Три ложки, и он закрыл глаза — надо отдохнуть. Заставил себя произнести вслух:
        - Теперь ваш дом в опасности — из-за меня.
        - Нет, никому и в голову не придет искать в нашем доме. Дай мне осмотреть твою рану, — Иоиль опустился на колени, осторожными движениями размотал повязку. Присвистнул тихонько. — Счастливчик. Еще бы чуть-чуть — и конец. Здоровущая дырка. Что толку спорить, тебе надо лежать тихонько, вот и все.
        У Даниила нет никакой охоты спорить. Ему сейчас уже на ноги не подняться.
        - Здесь оставаться небезопасно. Слуги могут зайти в любой миг, если кому зерно понадобится. Там, за стеной, небольшой коридорчик. Мы его с Такой в детстве обнаружили, когда в прятки играли. Положим тебя на циновку и перетащим туда, выдюжишь?
        - Да, — его переполняла благодарность, он все выдержит.
        Коридор совсем узенький. Иоиль тянул, Така подталкивала сзади, и потихоньку им удалось протащить Даниила внутрь, уложить подальше от двери. Брат поправил циновку, сестра вернулась в чуланчик за соломой — под голову и укрыться.
        - Не хочется оставлять тебя одного, — Иоиль осветил убогое убежище. — Воздуха маловато, но все-таки есть чем дышать, и никто тебя тут не отыщет.
        Даниил с трудом бормотал слова благодарности.
        - Мне бы хотелось устроить тебя поудобнее. Жалко, что сегодня днем все пошло наперекосяк. Отец не всегда такой. Он просто… он уже давно подозревает, о чем я мечтаю… боится, я уйду к зилотам.
        - Я вел себя как последний дурак.
        - Ну… не стану возражать… — Иоиль в первый раз улыбнулся. — Но смелости твоей завидую… вот бы и мне с ним так поговорить…
        - А если он найдет…?
        - Он тебя никогда не выдаст, я уверен. Но примется задавать вопросы. Про Амалика, про горы и все такое прочее… Лучше и не начинать. Просто лежи здесь и ни о чем не беспокойся. Така и я будем приходить — когда сможем.
        Така прошептала что-то брату на ухо.
        - Да, пора идти. Побудешь один, ладно?
        - Да, — выдохнул Даниил. — Я…
        - Спи, спи побольше. Я скоро вернусь.
        Даниил лежал тихо, свет исчез, вдали затихали шаги. Но прежде чем наступила полная темнота, раздался шепот: «Спокойной ночи, Даниил». Может, это лихорадка, может, ему просто показалось, будто голос матери произнес слова, почти забытые за столько лет.
        Глава 7
        И все могущественные цари, и вознесенные, И господствующие над твердью, Упадут пред Ним на свое лицо…
        Голос Иоиля, вернее, почти шепот, полон искренней дрожи. Сидит на земляном полу в тесном коридорчике, читает отрывок, стараясь держать свиток так, чтобы на него падал свет маленького трепещущего фитилька, который они осмелились зажечь. Двое слушателей прислонились к стене, безмолвно, затаив дыхание, завороженные музыкой слов и чарами древнего пророчества.
        И их лица исполнятся стыдом, и мрак соберется на них. И ангелы наказания возьмут их, Чтобы совершить над ними возмездие за то, Что они притеснили Его детей и избранных.
        И они сделаются зрелищем для праведных и избранных Его: Праведные будут радоваться, взирая на них, Ибо гнев Господа духов будет пребывать на них, И меч Господа духов упьется ими[35 - Книга Еноха, глава 10, стихи 44 -47. См. напр. Книга Еноха. — СПб.: Азбука, 2003.].
        Даниил откинулся назад, лицо скрыто в тени. Эти слова пьянят словно вино, которое Така приносит ему каждый вечер. От них по жилам будто огонь разливается. Сегодня он впервые ощутил прилив жизненных сил. Пять дней и пять ночей провел он в этом узеньком коридорчике, его трепала лихорадка, но постепенно боль в боку стала спадать. Скоро придется отсюда уйти, а пока надо запомнить эти чудесные слова и взять их с собой туда, в пещеру.
        Иоиль дочитал до конца. На мгновенье повисла тишина. Мальчик аккуратно свернул папирусный свиток, девочка, сидящая рядом, шумно вздохнула.
        - Иоиль, — спросила задумчиво, — а отец читал Книгу Еноха?
        - Конечно, читал.
        - Почему же он тогда против борьбы за свободу?
        - Отец говорит: только Бог распоряжается будущим. Когда Господу будет угодно, Он установит на земле Свое Царство.
        - Ты тоже в это веришь, Иоиль?
        Иоиль нахмурил брови.
        - В каком-то смысле — да. Но в древние времена герои не ждали, чтобы Бог вместо них сражался в битвах. Они поднимались на бой и сражались, и Господь укреплял их. Может, и сейчас Бог ожидает от нас того же? Мы слишком долго терпим, слишком долго остаемся в бездействии, как отец. А ты что скажешь, Даниил?
        Даниил был счастлив просто слушать, а не отвечать. Он завидовал умению Иоиля всегда находить верные слова. Лицо юноши напряглось — он подыскивал нужные выражения.
        - Мы ждем слишком долго. Этот Финеес, ты про него читал вчера, взял копье, чтобы убить врагов Божьих, и Господь его вознаградил[36 - Книга Чисел, глава 25, стихи 7 -15.].
        - Когда же Господь пошлет нам нового Финееса? — вздохнул Иоиль.
        - Что если уже послал? — выкрикнул Даниил, не обращая внимания на ноющую боль в боку. — Одного человека мало. Как ему сражаться одному, без армии? Нужны воины, тысячи воинов, и оружие, чтобы драться. Но мы ничего для этого не делаем.
        - А Рош, там, в горах?
        - Рош не может все сделать в одиночку. Нас только горстка.
        - Даниил… — глаза Иоиля широко раскрылись от благоговейного восторга, он уже не мог усидеть на месте. Дыхание мальчика прерывалось, слова выходили невнятными. — Ты думаешь, Рош… он… тот самый вождь, которого мы ждем?
        Наконец слова произнесены, слишком долго они не решались признаться друг другу, о чем все время думают.
        - Я знаю, я уверен!
        Никто не решается заговорить первым, оба дрожат под грузом немыслимой общей тайны.
        - Он как лев, — начал Даниил, с каждой минутой обретая уверенность. — Он ничего на свете не боится. Там, на горе, в пещере, одно только слово — и все подчиняются без звука. Было бы нас побольше… если бы набрать достаточно… Рош прогонит римлян туда, откуда они пришли — в море.
        Иоиль и ответить не успел, как заговорила Мальтака:
        - Но Рош поставил себя вне закона! Не такого изберет Бог сражаться за Свое Царство.
        Даниил сразу же ощетинился. Не понимает он этих девчонок. За нас она или против? Вот, его спрятала, перевязывает рану, приносит еду. А сперва упрашивала оставить брата в покое. Конечно, она все это делает ради Иоиля, и в то же время изо всех сил пытается удержать брата в их безопасном мирке.
        - Какая разница, кто такой Рош? — сердито спросил Даниил. — Когда удастся избавиться от римлян, тогда и придет Царство.
        - Это одно и то же, — кивнул Иоиль. — Победа и Царство Божие.
        - Называй, как хочешь, — Даниил уже терял терпение. — Я знаю одно — ненавижу римлян. Жажду их крови. Ради этого стоит жить. Только ради этого и живу с тех пор, как…
        - С тех пор, как…? — настойчиво переспросил Иоиль.
        - С тех пор, как убили отца с матерью.
        Снова молчание, а потом опять голос Мальтаки, но теперь такой ласковый:
        - Расскажи нам, Даниил.
        Юноша не знал, на что решиться. Как в тот день в горах, его раздирало надвое — желание спрятаться, притаиться, и вместе с тем нестерпимая потребность заговорить с ними. Никто в пещере не знает его истории. Он никогда не рассказывал о случившемся. Так страшно вытащить прошлое из тайников души, но как же хочется облегчить бремя, которое столько лет приходится нести одному.
        - Неподходящая история для девичьих ушей.
        - Она о твоей матери? — спросила Така.
        - О ней и об отце.
        - Девушке подобает услышать о своем народе, о другой женщине, такой, как она.
        Даниилу почти не видно ее лица в полутьме коридора. Но глаза сверкают, и взгляда девчонка не отводит. За него она или против? Хорошо, с чего начать?
        - Мне тогда было восемь. Я ходил в школу при синагоге. Отец работал смотрителем виноградников. Дело доходное — не помню, чтобы мы голодали или чего-нибудь боялись. Вечером, за ужином, отец рассказывал нам разные истории. Он знал множество историй наизусть. Сестре было только пять. Волосы цвета спелой ржи, а глаза голубые, как у мамы.
        Мама нашей мамы родом из Греции, рабыня, вышла замуж за своего хозяина-иудея. Но мама ничего не знала о заморских обычаях, она всегда почитала Бога Израиля. Она учила нас стихам из Писания, их полагалось повторять за ней нараспев. Наверно, все как в других семьях. Думаю, и теперь в селении остальные семьи так живут.
        - У нас в доме похоже было, — кивнул Иоиль.
        - Брат отца, младше его, они очень дружили, жил вместе с нами. Когда я был совсем маленьким, дядя женился и построил свой дом неподалеку от нашего. Я помню его свадьбу. Мне разрешили идти со всеми в свадебной процессии, а я от восторга уронил факел и прожег большущую дыру в новой накидке.
        Даниил прервал рассказ, помедлил минутку. Эта часть истории, пока все было хорошо, жила в самой глубине его сердца. Остальные молчали, пусть соберется с мыслями, незачем его торопить.
        - Дядя страшно гордился своей молодой женой. Когда у них родился первенец, мальчик, можно было подумать — ни у кого раньше сыновей не рождалось, так он ликовал. И сделал ужасную глупость. Подходило время податей, а он взял часть отложенных денег и купил жене подарок — красивую шаль с золотой прошивкой, надеть, когда в синагоге будут оглашать имя ребенка. Думал подработать и скопить денег. А тут римлянам понадобились средства на новую дорогу, и сборщик податей пришел раньше срока. Дяде бы пойти к моему отцу, но он постыдился просить — ни у кого ведь нет лишних денег. Принялся спорить, убеждать, что еще слишком рано. Горячая голова. Сборщик податей рассердился и нажаловался на него. Пришли солдаты и забрали его в темницу. Как только отец узнал, он обошел всех друзей и собрал нужную сумму. Но дядя совсем потерял голову, стал драться с римлянами, и теперь они его не хотели выпускать. Сказали — пойдет в каменоломни, покуда не выкупит себя из долгов.
        - Мы знали — они его ни за что не отпустят, а он непременно начнет драться, и тогда его убьют. Молодая жена от горя чуть с ума не сошла. Пришла к нам, упала на колени перед отцом, умоляла спасти мужа. Тогда мой отец кое-что придумал. Он был человек мирный, но тут взялся за оружие. Он и еще четверо спрятались в поле и ждали, когда римляне поведут его брата. И напали на конвой. Конечно, их всех схватили. Одного солдата ранили серпом, и он в ту же ночь умер. Легионеры решили хорошенько припугнуть все селение — распяли всех шестерых, даже дядю, хотя тот ничего не делал, у него руки были связаны.
        Легкий звук, почти стон, сорвался с губ девочки. Иоиль не шевелился. Даниил продолжал рассказ:
        - Мама стояла у креста весь день и всю ночь и весь следующий день. Ночью стало холодно, поднялся туман, и когда вернулась домой, только плакала и кашляла. Она прожила еще пару недель.
        - А ты тоже там был? — еле слышно спросила Така.
        - Да. Отец умер, а я произнес страшную клятву. Может, кто скажет, что в восемь лет нельзя связать себя такой клятвой, что навеки нерушима. Но я поклялся на всю жизнь. Пообещал, что отплачу им сполна. Буду их ненавидеть, и драться с ними, и убивать их. А больше мне жить не для чего.
        Юноша прервал рассказ, он дрожал с головы до ног, ледяной спазм перехватил горло. Пусть бы ушли, оставили его в покое. Но Така снова задала вопрос:
        - А кто о вас заботился после?
        - Бабушка. Заставляла меня ходить в школу еще пять лет. Но потом и она заболела, еды в доме почти не было, и она продала меня Амалику.
        - А сестра?
        Даниил опять немного помолчал. Да, придется и про это рассказать.
        - Помните, ей было всего пять лет. В ту ночь она умудрилась убежать от соседей. Никто не знает, сколько времени провела она у крестов, пока ее не нашли и не забрали домой. Она стала кричать во сне. Потом отказалась выходить из дома. А когда пытаешься ее заставить, истошно вопит, вся синеет и цепенеет, будто мертвая. И потом несколько дней совсем больная. Ну, мы и сдались. Она всегда росла слабенькой, плохо ела. Мне кажется, сестра все забыла, но бесы все равно ее не оставляют. Она так никогда и не выходит из дома.
        Он остановился, не зная, что сказать, как объяснить им про Лию.
        - Она такая добрая и нежная, — добавил он, застенчиво взглянув на Мальтаку, и удивился — в глазах девочки блестели слезы. Даниил поспешно отвел взгляд.
        С самого начала рассказа Иоиль не произнес ни слова, сидел, уставившись куда-то в пространство. Он, казалось, мгновенно повзрослел. Его еще недавно полудетское лицо вдруг посуровело, стало почти взрослым. Внезапно он встал на колени, наклонился — в коридорчике совсем мало места. Даниилу видно — согнутые плечи напряжены, губы дрожат.
        - Даниил, — задыхаясь, проговорил он. — Я тоже хочу связать себя клятвой. Клянусь Небесами, я отомщу за твоего отца! Обещаю! Буду бороться до самой смерти!
        Изумленному такой страстностью Даниилу внезапно стало ужасно стыдно — он же не хотел, это нечестно, он не может привлечь Иоиля на их сторону такой ценой.
        - Нет, нет, Иоиль, это не твоя битва.
        - Нет, моя! Моя и всех остальных иудеев. Твой отец — один из тысяч, павших от их рук. Мы должны — обязаны — все силы положить, чтобы освободить нашу страну.
        Если он этого хочет, тогда задача Даниила выполнена. Он ведь за тем и пришел в Капернаум. Но все-таки его гложет сомнение. Оторвать Иоиля от изучения священных текстов, вытащить из надежного мирка — туда, в полную опасностей тьму его собственного мира?
        Така поняла колебания юноши. В смятении притулилась она к стене, с ужасом глядя на брата. Нет, не только с ужасом — с гордостью.
        Иоиль повернулся к сестре:
        - Ты же понимаешь, Така, иначе нельзя. Не могу я с головой зарыться в книги, когда такое происходит. Ты должна понять. Мы всегда все понимаем одинаково.
        Така, стараясь побороть страх, подняла глаза на брата. Теперь Даниил видел — близнецы неразрывно связаны. Девочка резко, с шумом выдохнула.
        - Да, — голос больше не дрожит, — я понимаю. Будь я мальчиком, тоже бы поклялась.
        Внезапно жар, сжигавший брата, бросился в лицо сестре:
        - Что мешает мне поклясться? Разве девушка не может отдать жизнь за свою страну? Разве Девора[37 - Книга Судей Израилевых, гл 4 -5.] и царица Есфирь[38 - См. Книгу Есфири.] не служили Израилю? Я тоже клянусь! Я буду помогать вам!
        - Нет, — ревниво вырвалось у Даниила. — Это мужская клятва! Она не для смазливых девчонок.
        Лицо Мальтаки побледнело.
        «Что же я наделал, — проклинал себя Даниил. — Как же я такое сказал?»
        Но Иоиль немедля встал на защиту сестры:
        - Тогда давайте поклянемся снова. Все трое вместе. Мы клянемся бороться за свободу Израиля и за… за… за…
        - За Божью победу, — закончила за брата Така. — Помнишь условный знак Маккавеев?[39 - 2 Книга Маккавейская, глава 13, стих 15.]
        - Да! Да! Давайте поклянемся вместе. Прямо сейчас — на Книге Еноха. Что может быть лучше? Положите руки на мою руку, вы оба. Клянемся бороться вместе. Все втроем. За Божью победу!
        Девочка без промедления положила ладонь на руку брата и повторила:
        - За Божью победу!
        Оба в ожидании смотрели на Даниила. Все трое, так Иоиль сказал. Он, всегда бывший один, вдруг оказался внутри их круга. С болезненным усилием юноша наклонился, положил свою руку на руку девочки, почувствовал хрупкую кисть под своей огромной ладонью.
        - За Божью победу! — у него перехватило горло. Он быстро откинулся назад, в тень, боясь, что они увидят его лицо. Но нет, оба слишком взволнованы, им не до него.
        - Теперь надо решить, как действовать, — торжественно произнес Иоиль. — Завтра вечером я принесу…
        - Завтра суббота, — напомнила Така.
        Иоиль задумался:
        - Мы все равно можем прийти. Закон не возбраняет навещать больных в субботу.
        - Но мы не сможем ни снять старую, ни наложить новую повязку.
        - Неважно, — перебил ее Даниил. — Рана уже почти зарубцевалась.
        - Я принесу еды перед закатом, — пообещала Така. — Ее хватит до исхода субботы.
        - Давайте составим план, — продолжал Иоиль, все еще охваченный восторгом своего решения. — Когда ты окрепнешь и сможешь вернуться в горы, я пойду с тобой.
        - Нет, — возразил Даниил. — Рош не этого хочет. Ему нужен свой человек в Капернауме. Так что тебе лучше остаться в школе.
        Он заметил — несмотря на только что произнесенную клятву, Иоиль испытывает немалое облегчение. Однако вслух мальчик произнес:
        - Я был готов уйти из школы. Правда-правда. Я на все готов.
        - Тогда оставайся в школе. Еще не настало время открытой борьбы. Нам надо ждать и готовиться. У Роша на тебя свои виды. Я точно не знаю какие, но он пришлет тебе весточку.
        - Ты уверен?
        - И не сомневайся.
        - Тогда надо придумать условный знак. Если ты принесешь весточку от Роша или тебе опять надо укрыться от римлян, помни — в стене есть проход, там, где коридор выходит в кладовую. Через него раньше мешки с зерном втаскивали, он узкий, но человек может пролезть — по крайней мере, я пролезал. Я позабочусь, чтобы дверца никогда не запиралась на щеколду. Просто толкни — и она откроется. Никому и в голову не придет, что ты здесь.
        - А как тебе подать знак?
        - Я и об этом подумал. Нарисуешь снаружи на стене…
        - Лук! — воскликнула Така. — Помнишь, как в песне Давида, мы ее читали вчера.
        - Медный лук! — Даниил был страшно доволен: Така помнит этот отрывок. — Прочтешь нам еще разок, Иоиль?
        - Я не принес свитка, но, скорее всего, помню наизусть, — мальчик откинулся к стене и начал:
        Ибо кто Бог, кроме Господа,
        и кто защита, кроме Бога нашего?
        Бог препоясует меня силою, устрояет мне верный путь;
        делает ноги мои, как оленьи, и на высотах поставляет меня;
        научает руки мои брани
        и мышцы мои напрягает, как медный лук[40 - 2 Книга Царств, глава 22, стихи 32 -35; Псалтирь, Псалом (18)17, стихи 32 -35.].
        - Не может же он и впрямь быть из меди, — недоумевал Даниил. — Самому сильному силачу не согнуть медного лука.
        - Он, должно быть, просто из металла, — предположил Иоиль.
        - Нет, — заговорила Така. — Мне кажется, это настоящая медь. Я думаю, Давид говорит про лук, которого человеку не согнуть, — но Господь дает силы свершить невозможное.
        - Наверно. Ну и воображение же у тебя, Така! — Иоиль снова стал читать нараспев песню Давида.
        Ты даешь мне щит спасения Твоего…[41 - 2 Книга Царств, глава 22, стихи 36; Псалтирь, Псалом (18)17, стихи 36.]
        - Ой, — в ужасе перебила его девочка. — Я вспомнила, отец хотел, чтобы я играла сегодня перед гостями.
        - Тогда надо идти, — отозвался брат, поспешно поднимая свиток с Книгой Еноха. — Отец любит, когда Така играет на арфе, — объяснил он, видя изумление в глазах Даниила.
        Юноша поглядел на Мальтаку:
        - Никогда в жизни не слышал арфы.
        - Тогда я завтра принесу, поиграю тебе, — пообещала она. — Нет, не завтра… завтра суббота. Но я не забуду.
        - Оставить плошку, Даниил?
        - Не нужно, я привык к темноте.
        Они вылезли из коридорчика. Свет мигнул и исчез. Издалека донесся тихий, еле слышный шепот: «Спокойной ночи, Даниил». Он не ошибся, он и вправду слышал слова.
        Юноша лежал в темноте, ему казалось, вокруг разливается блаженное тепло и яркий свет. Все втроем, так Иоиль сказал. Все трое вместе. И Така тоже не против него.
        Научает руки мои брани и мышцы мои напрягает, как медный лук…
        Ему виделся этот сверкающий лук, который собственной силой не согнет ни один человек.
        Внезапно он очнулся от мечтаний. Он же получил от Иоиля ответ на свой вопрос — тот, за каким приходил. Значит, пора возвращаться. Уже два дня, ничего не говоря брату с сестрой, Даниил проверял, окрепли ли мышцы, вышагивал взад-вперед по узенькому коридорчику. Иоиль, конечно, попытается его отговорить. Лучше покинуть убежище, не прощаясь.
        Они в ужас придут — ушел в субботу, когда разрешено проходить не больше двух тысяч локтей[42 - Локоть — около 50 см, таким образом, расстояние субботнего пути равно примерно одному километру.]. Но Закон писан для богатых и ученых, а не для бедных. За свою жизнь он уже столько раз нарушил Закон, что теперь поздно — все равно нет прощения. Что за дело, одним правилом больше, одним меньше?
        Поближе к утру, когда весь дом еще спал, Даниил выполз из коридорчика. Нащупал пальцами задвижку, маленькая дверца открывалась внутрь. Протиснулся в узкое отверстие, очутился на улице. Поднялся на ноги — предстоял долгий путь к горам.
        Как же хочется хоть разок услышать игру на арфе, вдруг подумалось юноше. Но он отбросил проскользнувшую мысль, повторил слова песни Давидовой:
        Делает ноги мои, как оленьи,
        и на высотах поставляет меня…
        Нет, не помогает, все равно ужасно хочется узнать, как звучит арфа.
        Глава 8
        Даниил явно переоценил свои силы. Задолго до того, как юноша увидел горы вдали, он понял — не надо было уходить так скоро. С трудом тащился он по дороге под немилосердными лучами полуденного солнца, останавливаясь все чаще и чаще. До крутой, петляющей среди камней тропинки, ведущей на утес, добрался только к вечеру. Посмотрел вверх — нет, подъема ему не одолеть.
        Внезапно, как почудилось его утомленным глазам, какая-то темная каменная глыба высоко на утесе зашевелилась, отделилась от остальных и покатилась вниз. Самсон! Несется вниз по тропинке, минута, и он уже у ног юноши. Даниил пытается заговорить, но с измученных губ не сорваться ни звуку. Великан вскочил, поднял Даниила на руки, понес наверх, в пещеру.
        Самсон не позволял ему вставать еще три дня. Сторожил, нависая над ним, словно гигантская тень. Приносил воду, смешанную с вином, добавлял в нее сок, выжатый из корневищ горных лилий. Выхватывал лакомые куски добычи прямо из-под носа у самого Роша — кормить подопечного.
        Даниил заметил — обитатели пещеры уже привыкли к Самсону, относятся к великану гораздо спокойнее. Но никогда с ним не спорят. Что до него, Даниила, то теперь и ему выказывают куда больше уважения. Передача сведений действует безотказно, слухи о его подвигах в городе незамедлительно достигли ушей обитателей пещеры. Никто не надеялся увидеть юношу живым, все считали, он мертв или схвачен солдатами. Одни восторгались его стойкостью, другие радовались — он снова приглядывает за Самсоном. Пару дней все превозносили Даниила, словно невесть какого героя, а потом забыли, перестали обращать внимание, и жизнь в пещере потекла своим чередом.
        Но сам Даниил изменился. Раньше он даже себе не признавался, как одиноко ему здесь, в горах. Он боготворил Роша и боялся его. Сражался бок о бок, ел и спал вместе с обитателями пещеры, суровыми воинами банды. Но несколько дней, проведенных в тесном коридорчике дома Иоиля, открыли ему другой мир. Существуют, оказывается, люди, с которыми можно поговорить, поделиться, они чувствуют твою боль, ощущают как свое бремя, столько лет носимое тобой в одиночку. Воспоминание о принесенной вместе клятве посверкивало в памяти горячим угольком, полускрытым в глубине кузнечного горна.
        Лежа на солнцепеке, прижавшись спиной к нагретому камню, Даниил повторял про себя перечень деяний древних, о которых читал ему вслух Иоиль, — славные подвиги Иисуса Навина[43 - См. Книгу Иисуса Навина.], Финееса, Саула[44 - См. 1 и 2 Книги Царств, 1 Книга Паралипоменон.] и Давида[45 - См. 1 -4 Книги Царств, 1 -2 Книги Паралипоменон.]. Но чаще всего он думал о Иуде Маккавее[46 - Иуда Маккавей — вождь народного восстания 2 в. до н. э. в Иудее против власти Селевкидов. См. три Книги Маккавейские.], том, что придумал условный знак — «Божья победа». Остальные жили и сражались в древние времена, но Иуда Маккавей — совсем недавно, с тех пор и двух сотен лет не прошло. Тогда Израиль тоже был под пятой язычников — беспомощен, как сейчас. Иуда с помощью других храбрецов — отца и братьев — осмелился поднять восстание и победил захватчиков. Израиль ненадолго обрел возможность дышать воздухом свободы. Здесь, в этих самых горах, Иуда, юный, отважный и хитроумный, словно горный лев, прятался от врагов, отсюда неожиданно бросался на них. Сколько смельчаков радостно положили свои жизни за Иуду. Как же их мало…
всегда так мало. Но на этот раз… Юноши повсюду только и дожидаются своего часа. Вместе с Иоилем они их отыщут.
        А как насчет третьей в союзе? Даниил все никак не мог разобраться. Мальтака! Он знает только двух девчонок и обеих не понимает. По сравнению с его сестрой, Така словно роскошный цветок — красная полевая лилия, великолепная, гордая. Сомневаться не приходится, она жизни не пожалеет для брата, но во всем прочем… Непонятно. Даже когда просто вспоминаешь о ней, на душе неспокойно. Юноша пытается выкинуть ее из головы, все, хватит, запретил же он себе думать о Лии. Эти девчонки, такие непохожие, но обе могут разрушить их планы.
        Другое дело Иоиль, можно помечтать о том, чтобы поскорее его увидеть. А тут и возможность подвернулась неожиданно быстро. Через неделю после того, как он вернулся к кузнечному горну, делая то, что полегче — тяжелой работы Самсон ему не позволял, — Рош приказал починить кинжал. Особый кинжал-талисман, вожак много лет с ним не расставался, а тут случайно уронил в расселину. Пятеро были посланы на поиски, четверо вернулись ни с чем, а спустя долгие часы появился пятый — окровавленный, измученный, но с кинжалом. Рош ему и спасибо не сказал — кинжал погнулся, лезвие еле держится в рукоятке, в общем, бесполезная штуковина.
        И вот теперь Рош велел Даниилу починить кинжал.
        Юноша взял лезвие в руки. Да, делу помочь можно, только у него не выйдет.
        - У меня нет ничего подходящего, а тут надо заново приклепать рукоятку, без заклепок и обруча не справиться.
        - Так добудь заклепки.
        Даниил посмотрел на вожака. Конечно, куда легче достать новый кинжал, но он знает, это лезвие для Роша — залог удачи.
        - Где, в городе?
        - Где можешь, там и ищи. Этот твой дружок, Симон, говорил, что тоже кузнец. Попроси у него.
        Даниил помнил, Симон не такого уж высокого мнения о Роше.
        - Мне что, купить заклепки у Симона?
        - Зачем покупать? Он же зилот. Пусть поможет завалящим куском железа.
        Даниил проснулся утром, надеясь, что Рош позабудет свою идею. Но нет, вожак продолжал настаивать. Денег он юноше не дал. По дороге в деревню Даниил все пытался придумать, как бы ему уговорить Симона. Заклепки совсем не такие уж дешевые. Рош, похоже, считает — легче легкого, словно дыню стянуть с огорода. Ладно, можно предложить Симону отработать день у него в мастерской, а Рошу об этом знать незачем.
        Кузница была закрыта, на двери засов и большой замок. Странно, если Симон ушел куда-то недалеко, поправить в доме запор или починить плуг, он не стал бы запирать кузницу. Даниил присел на камень неподалеку — придется подождать. Прошло немного времени, и ему стало как-то не по себе. Запертая дверь вызывала беспокойство. Он не удивился, когда его окликнул прохожий.
        - Если ждешь кузнеца, придется сидеть долго. Мастерская уже месяц как закрыта.
        - А где Симон?
        - В город ушел. Говорят, к тому проповеднику, который когда-то сюда приходил. Теперь в Хоразине есть новый кузнец, иди туда, если тебе нужно.
        Пошел к проповеднику! Да, Даниил помнит странный огонек в глазах друга и слова: «Не знаю. Но собираюсь узнать».
        Что же такого нашел Симон, если задержался на целый месяц?
        Даниил прожил в пещере у Роша пять лет — срок, достаточный для того, чтобы догадаться — без заклепок возвращаться не стоит. Сам Рош на его месте и на минуту бы не задумался. Но Симон всегда так добр к нему, нет, не станет он взламывать мастерскую и красть заклепки. Придется пойти поискать Симона. Неожиданно эта мысль страшно обрадовала Даниила. Он с самого начала знал — любой предлог хорош, чтобы отправиться в Капернаум.
        Узнают ли его в городе? Вряд ли. Кое-что он в римлянах понимает. Для него все дурацкие лица солдат на один манер. Вот и для римлян, верно, один еврей тоже ничем не отличается от другого. Они, похоже, нечасто гнут свои упрямые шеи, чтобы получше разглядеть местных жителей. Тот солдат был на коне, неужели ему удалось хорошенько запомнить Даниила? В любом случае, стоит рискнуть. Он вскочил на ноги и торопливо зашагал в сторону Капернаума.
        Добрался до города к полудню и сразу же отправился в гавань. Если кто и знает, где тот проповедник, это рыбаки и их жены. В то утро они не сомневались, что плотник появится на берегу. Должно быть, им известно, где он проводит остальное время.
        В гавани тихо и безлюдно. Евреи любят шутить, что в полуденный зной работают только псы и солдаты. Тяжелые баржи лениво толкаются боками у берега в ожидании груза. Неподалеку Даниил заметил какое-то движение — рыбаки медленно, лениво готовят лодки к ночной ловле.
        Даниил подошел к одному — тот складывал большую сеть:
        - Я ищу проповедника. Слышал его тут недавно.
        - Плотника? — кивнул рыбак. — Он снова вернулся в город. Будет здесь завтра утром, уж не сомневайся.
        - А не знаешь, где его сегодня найти?
        - Не так уж это легко. Может, ходит и проповедует, а может, нанялся к кому по плотницкому делу. Но к вечеру придет в дом Симона бар Ионы[47 - Евангелие от Иоанна, глава 1, стихи 40 -42.], что в Вифсаиде. Он обычно ночует там.
        Вифсаида совсем недалеко от города, значит, до вечера делать нечего. Теперь у него есть оправдание — время все равно убить надо. Даниил начал взбираться на холм к дому равви Есрома. Нашел полуспрятанную дверь, проверил — открыто. Поднял с земли острый камешек, нацарапал на глиняной стене натянутый лук. Внимательно огляделся по сторонам, юркнул в дверцу, пополз по тесному коридорчику.
        Ожидание оказалось долгим. Дважды он тихо приоткрывал дверцу, выглядывал на улицу. Тени говорили — скоро уже пора уходить. Когда пропала последняя надежда, в узком проходе вдруг появился Иоиль.
        - Я проверяю каждый день, но не думал, что ты так скоро придешь.
        - Просто повезло, — и Даниил рассказал про сломанный кинжал.
        - Как ты себя чувствуешь? Така говорит — рана еще не могла зажить. Тебе надо было остаться подольше.
        Иоиль, как всегда предусмотрительный, принес с собой ломоть хлеба, который Даниил благодарно сжевал.
        - Мне нужно найти Симона. Я иду в Вифсаиду, — он подумал минутку и предложил. — Пойдешь со мной? Этот Иисус — интересно, как он тебе понравится.
        - Тут много о нем говорят, — задумчиво произнес Иоиль. — Думаешь, он зилот? Отец считает — от него могут быть неприятности. Хотелось бы мне самому взглянуть. Ладно, рискну.
        В сумерках они выбрались из потайного укрытия, и Иоиль повел друга бесчисленными маленькими проулками, пока, наконец, они не вышли к дороге, вьющейся над озером. Внизу четверо рыбаков сталкивали лодку на воду. Трое вскочили в лодку, один из них сел на весла, четвертый подтолкнул, и вот уже посудина качается на волнах, постепенно отдаляясь от берега. Ветер утих, волны улеглись, и лодка отразилась в неподвижной воде. Гребец, ритмично двигая тяжелыми веслами, затянул песню, остальные подхватили. Долго еще идущие вдоль берега юноши слышали протяжную, навевающую странную грусть мелодию.
        Вифсаида оказалась рыбачьей деревушкой — мешанина сараюшек и маленьких домиков. Уже почти совсем стемнело. Открытые двери лачужек тускло светились. Они свернули в одну из узких улочек и догнали медленно идущую пару — родители приноравливали шаг к малышу, который, спотыкаясь, семенил между ними. Прежде чем Даниил заговорил, мужчина оглянулся и спросил:
        - Не знаете, где дом Симона, рыбака?
        - Мы и сами его ищем.
        Мужчина кивнул:
        - Если все ищут, найти будет легко. Но парнишка наш совсем устал. Мы идем от самой Каны. В городе нам сказали, что к ночи проповедник, наверно, вернется в дом Симона.
        Даниил взглянул на ребенка и заметил — одна рука замотана и висит на перевязи.
        - В руке-то все дело, — объяснила женщина. Оттянула тряпку в сторону, и юноши увидели покрасневшую, вспухшую рану. Мальчик бросил на них сердитый взгляд, снова прикрыл руку тряпицей, опустил глаза.
        - Верблюд его укусил, — вздохнул мужчина. — Уже два месяца прошло, а все не заживает. Я шерсть пряду, и мальчишке тому же надо учиться, а как прясть с одной рукой?
        - Мы только вчера об этом проповеднике услыхали, — перебила его женщина. — Но времени даром не теряли.
        - А что, — удивился Даниил, — он еще и врач?
        - Откуда ты такой взялся, что ничего не слыхал? Наш сосед вернулся из Капернаума и рассказал — в городе только о нем и толкуют. Он сам видел — проповедник исцелил хромого, тот двадцать лет на ногу припадал. А потом побежал — мальчишка, да и только. Если этот плотник сумел хромого исцелить — вылечит и нашего парня.
        Даниил недоуменно взглянул на Иоиля, спросил шепотом:
        - Ты об этом слышал?
        - Да, говорят, — пожал плечами Иоиль. — Отец сказал… — он оборвал самого себя, и оба зашагали молча, что тут говорить — притащили такого малыша из самой Каны — и ради чего!
        Внезапно до них докатилась волна отдаленных голосов. Вон там, в маленьком проулочке, у того дома.
        Неясный квадратик света — дверной проход — полускрыт толпящимся народом. Люди заполнили комнату, те, кому не хватило места, сгрудились перед домом, во дворике, так что к двери и не пробраться. Сидят на корточках на земле, прислонились к воротам — чего-то ждут. Много больных. Одного даже принесли на грубо сколоченных носилках. Вокруг костыли, палки, у кого рука перевязана, у кого нога. Во дворе — глиняный очаг, оттуда остро попахивает дымком и жареной рыбой.
        Юноши, стараясь не наступить на носилки, пробрались поближе к дому, и Даниил схватил за рукав прислонившегося к притолоке человека:
        - Мир тебе.
        - И тебе мир, — ответил тот. — Внутри больше места нет. Учитель выйдет, как только кончит есть.
        - Я ищу одного его друга. Симона, кузнеца из Кетцы. Знаешь такого?
        - Симон Зилот? Он там, в доме, — сунул голову в дверь, крикнул: — Симон, тут тебя спрашивают.
        Стоящие у двери потеснились, в проходе появился кто-то широкоплечий, прищурился, вглядываясь в темноту.
        - Эй, Симон! Это я, Даниил. Из Кетцы.
        - Даниил! — Симон явно обрадовался. — Как хорошо, что ты меня нашел. Пойдем внутрь. Ты ел?
        Они протиснулись в маленькую комнатку, душную, задымленную, до отказа набитую бородатыми, смуглыми мужчинами. От запаха свежеиспеченного хлеба и жареной в масле рыбы у Даниила закружилась голова. Он торопливо познакомил своих друзей.
        - Поглядеть на тебя, так ты только что спустился с гор, — рассмеялся Симон. — Но сперва надо отвести вас к учителю. — Он схватил юношей за руки и потащил в дальний угол комнаты.
        И вот Даниил лицом к лицу, глаза в глаза с плотником. Словно вокруг больше ничего нет — только теплый свет этих глаз, ласковое, дружеское приветствие и вместе с тем взгляд, проникающий в душу, тревожащий, требовательный.
        - Как хорошо, что вы пришли, — произнес Иисус. Даниил не мог вымолвить в ответ ни слова. Ему на миг даже стало страшно. И только когда плотник отвел глаза, к юноше вернулась способность дышать.
        Симон нашел для друзей местечко между парой крепко сложенных, пропахших рыбой и чесноком здоровяков. Кто-то усадил Иисуса на почетное место. Женщины, неслышно двигаясь среди мужчин, внесли большие деревянные блюда с хлебом, зеленью и мелкой жареной рыбешкой, поставили еду на циновку перед Иисусом. Он поднял глаза, улыбнулся:
        - Верно, немало пришлось поработать, дочери мои, нелегко наготовить столько еды и всех накормить?
        Женщины переглядывались, улыбались, румянец смущения пробивался сквозь загар. Иисус наклонился, взял с блюда кусок тонкой лепешки.
        С противоположной стороны комнаты послышался голос:
        - Учитель, никто не принес воды помыть руки. Разве в этом доме не соблюдают Закон?
        Хозяйка дома тяжело вздохнула, в испуге прикрыла ладонью рот. С лица мгновенно исчезло выражение гордости и довольства.
        - А надо было? — она умоляюще взглянула на плотника. — Я не думала, столько народу…
        - Не расстраивайся, — мягко ответил Иисус.
        - В этом нет необходимости. — Он посмотрел на задавшего вопрос. — Еду здесь подают с любовью.
        Пусть же сердца, а не только руки будут достойны такого дара.
        Он встал — длинный хитон белеет в полутьме комнаты — благословил хлеб. Потом передал блюдо сидящему рядом.
        Даниил взглянул на друга — брови нахмурены в смущении. Иоиль взял кусочек хлеба, положил в рот. Может, в первый раз в жизни сознательно нарушил Закон, подумалось Даниилу. Ему и самому не по себе от слов плотника.
        Когда короткая трапеза закончилась, Иисус поднялся, произнес благодарственную молитву, поблагодарил хозяйку и остальных женщин, а потом медленно двинулся к двери по запруженной народом комнате. Во дворе поднялся шум голосов — стоны, вопли, мольбы.
        - Лишь бы дотронуться до тебя, равви. Хотя бы до краешка одежды.
        - Мой сын, равви! У него лихорадка уже целую неделю.
        - Сюда, учитель! Посмотри на меня! Мне ближе не пробраться.
        Иисус на мгновенье замер на пороге, оглядывая кричащую толпу. Даниил оказался прямо за ним и даже шагнул вперед — удержать Иисуса. Эти люди, там в толпе, могут запросто разорвать человека на части. Но Иисус протянул руку, заговорил — и шум смолк. Кто-то по-прежнему молил о чем-то, слышались стоны, но большинство замерло в ожидании.
        Вот Иисус, полный непоколебимого спокойствия, вышел во двор, движется от одного человека к другому. Слабые руки хватаются за края одежды, больные пробиваются вперед, те, кто не может его коснуться, целуют землю, по которой он только что ступал. То тут, то там Иисус останавливается, иногда тихо заговаривает, иногда легонько касается чей-то руки, дотрагивается до плеча ребенка. О чем он говорит, никто не слышит.
        Внезапно слышится крик:
        - Я здорова! Он исцелил меня! Я здорова!
        Женский голос утонул в шуме толпы.
        Хозяйка и другие женщины, до того подававшие в доме, следуют за Иисусом с корзинками, наполненными едой, бородатые рыбаки помогают им раздавать хлеб и рыбу.
        Протянутые с мольбой руки хватают куски, запихивают с жадностью в рот, все исчезает в мгновение ока. Даниилу теперь понятно, почему в доме подавали столь скудный ужин. Сколько еды ни напаси, все равно будет мало для такой голодной толпы. От вида этих людей его бросило в дрожь. Откуда они взялись, убогие создания, притащились сюда в надежде на кусочек хлеба?
        Тут Даниил заметил пару, которую они встретили по дороге. Совсем рядом с Иисусом. Учитель повернулся, они подтолкнули к нему ребенка. Женщина упала на колени, спрятала лицо в ладонях. Мужчина стоит, не сводя глаз с Иисуса. Четверо с носилками заслонили их от Даниила, прошла минута, и юноша заметил — семейство уже спешит к воротам. Он бросился за ними.
        - Поговорил он с вами? — спросил он, догнав этих троих. — Сказал что-нибудь?
        Слезы ручьем текут по лицу женщины, она ничего не видит перед собой, не может вымолвить и слова. У мужчины взгляд полон недоумения.
        - Мальчик исцелился, — шепчет он.
        - Откуда ты знаешь? — удивился Даниил. — Рука зажила?
        - Нет, я даже не посмотрел. Покажи ему, — приказал он сыну.
        Мальчик отодвинул тряпицу, выпростал руку, недоверчиво на нее глянул:
        - Уже не болит.
        Даниила охватил озноб, он наклонился поближе.
        - Все равно распухшая, — укорил он мужчину.
        Тот только отмахнулся:
        - Боль прошла, и опухоль пройдет.
        - Что он сделал? Коснулся руки?
        - Нет, по-моему, нет. Я ему стал объяснять, что случилось, и у меня будто слова пропали. Только и мог, что смотреть на него. Но сразу понял — с мальчишкой все в порядке.
        Даниил вдруг ужасно рассердился:
        - Ты все лжешь! Какой-то ловкий прием…
        - Зачем мне лгать? — мужчина не отвел взгляда. — Говорю тебе, парень выздоровел и сможет теперь стать прядильщиком.
        Симон стоял во дворе, Иоиль рядом. Даниил схватил старшего друга за плечо:
        - Тот мальчишка! Симон… он говорит, что исцелился!
        Симон не переспросил и даже не удивился. Сказал тихо:
        - Да.
        - Но я видел… мы оба видели… еще и часу не прошло. А теперь парнишка утверждает — ничего не болит.
        - Сегодня многие исцелились.
        - Это невозможно, это обман…
        - Но ты сам видел его руку. Так что же ты думаешь?
        - Просто ума не приложу…
        - Я тоже. Но приходится верить собственным глазам. Я знаю, так уже и раньше случалось. И не раз.
        - Он чародей? — задумчиво спросил Иоиль.
        - Никакому чародею это не под силу. Он говорит — его власть от Бога.
        - Но другие люди… все те…
        - Я не знаю, почему они не исцеляются. Похоже, и от больного что-то зависит. Наверно, нужно шагнуть навстречу, позволить ему. Ребенок или родители, у кого-то, должно быть, хватило веры.
        - Может, мальчик и так бы выздоровел?
        - Возможно, — Симон успокаивающим жестом положил руку Даниилу на плечо. — Подожди, он сейчас будет говорить.
        Вот уже в третий раз Даниил чуть с места не сорвался навстречу этому голосу. Сегодня в нем ни радости, ни победительной силы — как тогда, на залитом солнцем берегу озера. Ласковые слова падают на страдающих и больных, как капли целительного дождя. Но и в тихом голосе учителя чудится неведомая мощь и непоколебимая убежденность.
        - Не бойтесь, ибо вы — дети Божьи. И разве Отец не знает, в чем дети имеют нужду? Ибо говорю я вам, даже малая птица не упадет на землю без воли Отца нашего, а вы не важнее ли малых птиц. Носите ваши бремена с терпением, потому что Бог уготовил вам место в Его Царстве[48 - Евангелие от Матфея, глава 6, стихи 25 -32, глава 10, стихи 30 -31; Евангелие от Иоанна, глава 12, стих 2.].
        Царство! Даниил оглянулся по сторонам. Что толку говорить увечным страдальцам о Царстве? Какой в этом смысл — все равно ни один из них не в силах поднять руки, чтобы драться. Но лица кругом — множество лиц, светлые, расплывчатые пятна в темноте — тянутся навстречу словам учителя. Тяжелое дыхание, напряженное сопение, каждый старается не пропустить ни звука. Слушают, будто его слова — хлеб насущный, которым никак не наесться вдоволь.
        - Будьте добры друг к другу, любите друг друга, — продолжает голос. — Ибо каждый из вас драгоценен перед Господом[49 - Евангелие от Иоанна, глава 15, стих 12.].
        Фигура в белом хитоне покачнулась. Даже в тусклом свете, льющемся из дверей, видно, как он измучен. Один рыбак подскочил поближе, поддержал, другой вынес из дома зажженный фонарь. Вдвоем, укрывая от толпы, повели они учителя по саду. Все глаза следят за ними, люди затихли, словно оцепенели, зачарованные негромким голосом, смотрят, как Иисус и двое рыбаков карабкаются по наружной лестнице, скрываются в чердачной каморке.
        Даниил выпрямился, пытаясь стряхнуть чары, связавшие его с примолкнувшей толпой. И тут вдруг вспомнил — он же пришел сюда по делу!
        Симон выслушал, ясно было — Рош ему не указ. Юноша не сомневался, что кузнец откажет. Но нет — тот ласково глянул на Даниила, задумчиво произнес:
        - Этот Рош, ты в него веришь, да?
        - Конечно, верю.
        - Тогда ладно. В моем хозяйстве вряд ли найдется то, что тебе нужно. Но здесь, в городе, есть одно место, на улице, где кузнецы живут. Ты мастерскую легко узнаешь — над воротами бронзовая подкова. Я иногда там помогаю. Хозяина зовут Самуил, он мне должен за работу. Скажи ему, пусть даст тебе эти заклепки.
        - А твои деньги?
        - На что мне теперь деньги? Тебе нужнее.
        Но Даниил все никак не мог уйти, его мучил еще один вопрос.
        - Симон, ты останешься здесь, с Иисусом?
        - Если он мне позволит.
        - Он… он — один из нас, правда?
        Симон улыбнулся:
        - Хочешь спросить, зилот ли он?
        - Но ведь ты за тем и пришел? Позвать его, пусть будет с нами?
        - Да, поначалу, — кивнул Симон. — Но вышло совсем иначе — не так, как я задумывал. Нет, не буду я его звать. Я только надеюсь, крепко надеюсь, что он позовет меня.
        Даниил понял — яснее ответа от Симона сегодня не добиться. Двое юношей в молчании пустились в обратный путь. Когда Иоиль заговорил, голос его дрожал:
        - Как он может называть их детьми Божьими? Они и слыхом не слышали о Законе. Нечисты от дня своего рождения.
        Но не это беспокоило Даниила. Какое ему дело до Закона — он сам немногим лучше всех этих.
        - Разве плохо — теперь им есть на что надеяться.
        - Какое у них право — надеяться!
        Иоиль опять замолчал, в отличие от Даниила он никак не мог успокоиться — нелегко примирить услышанное с тем, чему его так долго учили.
        - Боюсь, отец прав, — наконец, выдавил он из себя. — Нет, он не настоящий равви. Он говорит — можно есть без омовения рук. Наверно, его даже слушать опасно. Но все же…
        Пока они шли обратно в город, сомнение заполняло даже темноту вокруг — невысказанный, еще не облекшийся в слова, но такой важный вопрос.
        Глава 9
        Пять дней спустя, ранним утром Даниил сидел в засаде — там, где начинался подъем в гору. Солнце палило немилосердно, но ладони юноши покрывал холодный пот. Тот, кого он поджидал, мог показаться в любую минуту. Первый раз предстоит действовать в одиночку. Значит, никак нельзя напортачить.
        Что сомневаться, неудачи ждать неоткуда, иначе Рош бы его не послал. Даниил догадывался — вожак ищет примирения, хочет расплатиться за починку кинжала. Но в то же время — это испытание. Рош каждого так испытывает — годится человек или нет.
        - Он будет один, — наставлял юношу Рош. — Всегда путешествует в одиночку, старый скупердяй. Выбирает незаметные тропинки. Делает вид, что бродяжка, попрошайка, клянчит кусочки хлеба у всякого, кого встретит. А у самого денег — только захоти, хватит дворец тетрарха купить. Живет как нищий и что ни месяц тащит через горы мешок с золотом, переправляет другу, а тот покупает ему земли в Антиохии. В один прекрасный день он исчезнет навсегда и до конца жизни будет жить словно царь. Но для начала пусть расплатится со мной. Нынешний мешок пойдет в мою пользу.
        Такова справедливость в понимании Роша, ему по вкусу подобные забавы. Послушать его, так он оказывает Даниилу любезность, посылая его на дело. Впрочем, и сам Даниил в общем-то согласен с вожаком. Негоже этому скопидому нежиться по-царски в Антиохии, когда остальные, такие же, как он, евреи, горбатятся на полях и живут впроголодь. Кроме того, всё надо сделать по-быстрому. Напугать его хорошенько на безлюдной тропе, и пусть идет дальше подобру-поздорову, но сперва — небольшое пожертвование в пользу борцов за свободу. Справедливо, что ни говори. А все равно, в животе как-то неуютно.
        Прождав почти час, Даниил заметил — кто-то приближается. Он вжался в землю за большим валуном. Странник медленно, тяжело дыша, карабкается в гору. Любого могут обмануть лохмотья и нетвердая походка. У Даниила чуть-чуть полегчало на сердце — старик ведь и сам обманщик. Когда старый скряга поравнялся с валуном, юноша выскочил из засады.
        Старикан не сопротивлялся. Сжался в комочек, упал на колени, стонал, клялся — у него за душой ни полушки. Даниил рывком поставил его на ноги, схватил висящую на поясе сумку. В ответ — удар, неожиданный, словно бросок змеи. Даниил успел краем глаза заметить блеск кинжала, перехватил руку. Глаза старика сверкнули холодным пламенем. Безмолвная борьба длилась недолго. Откуда в нем такая силища, на вид — кожа да кости? В левой руке мелькнул второй кинжал. Даниил увернулся, один могучий удар кулака — и старик опять распластался на земле. Даниил с трудом перевел дыхание, нагнулся, ощупал кушак. Ага, мешок с деньгами тут — увесистый такой. Он засунул мешок в свой пояс и пошел прочь. Дело сделано.
        У поворота тропинки обернулся. Что такое, старикан все лежит без движения. Вдруг в голове всплыло давно забытое воспоминание — и как будто под дых ударило. Даниил застыл на месте, его затошнило, да, именно так. Он еще совсем маленький, проснулся как-то раз поутру, а дедушка, как этот, лежит на циновке, шапочка-ермолка соскочила, видна розоватая лысина, тощая шея торчит, словно у цыпленка-недоростка.
        Проклятый Рош! Даниил помнил приказ вожака. Уходить как можно быстрее. Он оглядел каменистый склон. Если кого-нибудь послали за ним приглядывать, то-то будет смеху потом в пещере. Но не может же он оставить старика на дороге, совсем одного. Так на дедушку похож. Даниил повернулся, бросился к старикану, наклонился, горло от ужаса перехватило. Приложил ухо к лохмотьям на груди. Нет, под тощими ребрами чуть слышно бьется сердце. Поднял старика, отнес к краю тропинки, в тень большого валуна, сел рядом и стал ждать.
        Прошло немало времени прежде, чем тот пришел в себя. Моргнул, повернул голову, в глазах ужас.
        - Лежи спокойно, — сердито, почти грубо крикнул Даниил. — Я тебя не трону. Погоди, пока получше станет.
        Но старик не стал ждать, вскочил, попятился.
        - Стой, — окликнул его юноша. — Вот, возьми, может понадобиться.
        И он бросил старику один из кинжалов, совсем недавно угрожавших его жизни.
        Даниил наблюдал за стариканом, пока тот семенящей походкой тащился вниз по дороге, откуда только что пришел.
        Вернувшись в пещеру, Даниил бросил мешок с золотом к ногам вожака. Рош подхватил, взвесил на заскорузлой ладони, перебросил на другую ладонь, потянул тесемки, поток золотых монет полился на камень. Рош прихлопнул рукой одну-две, что пытались укатиться.
        - Неплохая добыча — на одно утро хватит. Небось, теперь локти кусает, старый осел, — позлорадствовал вожак.
        Даниил стоял, не говоря ни слова.
        - А где его кинжал?
        Юноша бросил кинжал на землю. Он знал, что предстоит. Вожаку уже все доложили, сомневаться не приходится.
        - А второй?
        - Ему отдал. Негоже человеку пускаться в путь без кинжала.
        Рош бросил насмешливый взгляд из-под густых черных бровей:
        - Что, разжалобил своим нытьем? Я-то думал, ты поумнее будешь.
        Даниил молчал.
        Рош повертел монету между двумя грязными пальцами:
        - Думаешь, он тебя поблагодарит за заботу? Вот встретишься с ним в городе — узнаешь. Надо было его прикончить.
        - Ты мне не приказывал убивать, — угрюмо буркнул Даниил.
        - Думал, сам сообразишь. Уж больно ты чувствительный. Боишься кровь чуток пустить?
        - Мне нужна кровь римлян! — у Даниила лопнуло терпение. — Мы что — с евреями воюем?
        Рош запихнул монеты обратно в мешок, затянул тесемки, поднялся на ноги. Глаза сверкают гневом, но голос спокойный:
        - Глупец! Будет тебе римская кровь! Совсем ничему тут, со мной, не научился? Все такая же дубина неотесанная — хочешь победить римлян голыми руками? Нет, нам нужны солдаты, оружие и провиант. А они стоят денег — и немалых.
        Заруби у себя на носу, раз и навсегда: мы берем деньги везде, где можем.
        Губы Даниила крепко сжаты, глаза смотрят в утоптанную землю пещеры.
        - Думаешь, этот старый скряга даст деньги на свободу Израиля? — продолжал вожак. — Да он с жизнью расстанется раньше, чем с деньгами! Не заслужил он — умереть достойно, жизнь положив за страну. О чем вообще речь — одним стариком больше, одним меньше.
        Внезапно, как это уже бывало, настроение Роша изменилось. Шагнул ближе, положил руку юноше на плечо.
        - Знаю, о чем ты думаешь, — уже спокойней бросил он. — Лучше не убивать, когда можно. Есть в тебе этот изъянец, слабина такая — мягкость твоя. Все эти годы к тебе приглядываюсь — и вижу. Будто пустоты в литье. Или выбивай ее из себя — молотом, как при ковке металла, или тебе с нами не по пути. Придет день, будет не до мягкости.
        Даниил резко вскинул голову.
        - Подожди! — рука Роша еще тяжелее легла на плечо юноши, словно останавливая грозящую вылиться наружу вспышку гнева. — Я же не говорю, что это трусость. Думаешь, я тебя не знаю? Знаю — вдоль и поперек. Но мягкость не менее опасна. Клянусь всеми пророками, я ее выбью из тебя, жизни не пожалею. И в один прекрасный день ты мне еще спасибо скажешь!
        Рош отпустил плечо юноши, протянул ему руку. Даниил глянул на заросшее бородой, выдубленное непогодой лицо, сверкающие черные глаза того, кто целых пять лет был его героем. С чего он так разозлился на Роша? То ли непоколебимая уверенность вожака, то ли суровая дружба протянутой руки и грубого голоса — но больше он не сопротивлялся. Какое же облегчение — протянуть в ответ руку! Рошу явно по нраву, что привыкшая к молоту и наковальне рука Даниила даже не дрогнула от железного рукопожатия.
        Рош прав, подумалось юноше, когда он снова взялся за работу. Сам и не подозревает, насколько прав. Сумей вожак догадаться, что у Даниила на уме — давно бы выгнал его из банды. Рош знает его страсть к грядущей борьбе. Но кое о чем ему никогда не узнать — о той паутине, что обволакивает Даниила, стоит ему проснуться среди ночи. Лия. Бабушка. Мальтака! Краска бросилась в лицо. Всем этим слабостям нет места. Юноша сжал молот, обрушил на раскаленную железяку — удар за ударом, выбить всю эту мягкость. Бросил кусок металла обратно в огонь, вот он плавится, сверкает красными отблесками. Вытащил щипцами, и снова — удар за ударом, покуда в руках есть сила. Он выбьет из себя этот изъянец.
        Как предательский пузырек воздуха ускользает от молота и вновь появляется в куске железа, так вернулись и сомнения. Все-таки, прав ли Рош? Понятно, вожака не переспорить, но его, Даниила, так просто не изменишь. Как бы хотелось поговорить с Иоилем. Может, друг найдет ответ где-нибудь в Писании? В детстве Даниила учили, что в Писании есть ответы на все вопросы. Моисей все предусмотрел в Законе — что только ни случись в жизни. Не убий? Но к войне это не относится. Какая разница, ну, найдет ответ, отыщет нужную главу, нужную строчку. Будь хоть все ответы на языке, у Роша все равно свои собственные законы.
        Тут ему вспомнились услышанные слова — не из Писания, их тот плотник произнес. «Каждый из вас драгоценен перед Господом». Вот что его мучает. Рош смотрит на человека и думает — как его использовать. Словно тот — кинжал или молот. Иисус глядит на человека, и перед ним — дитя Божье. Даже старый сквалыга с его набитой сумой?
        Он продолжал наносить удар за ударом, покуда искры не посыпались во все стороны, покуда железо не размягчилось на каменной наковальне будто глина. Он никак не мог остановиться, а Самсону, раздувавшему мехи, только и оставалось, что недоуменно глядеть на юношу.
        Глава 10
        В душный августовский полдень Эбол, часовой, принес Даниилу весточку — на обломке глиняного кувшина нацарапано два слова: «БАБУШКА УМИРАЕТ», и подпись — «СИМОН».
        Эбол протаскал с собой черепок три дня, а сколько времени он до того переходил из рук в руки — кто знает. Лучше бы мне его вовсе не получать, сердито подумал Даниил, запихивая послание поглубже в поясной карман.
        Еще полдня он носил его там, ничего никому не говоря, покуда не стало казаться — глиняный черепок весит не меньше булыжника. Тогда он все рассказал Рошу и отправился вниз, в селение.
        Дверь бабушкиного дома заложена засовом изнутри, в ответ на стук — молчание. Что теперь делать? Непонятно. Из соседней хибарки выбежали две женщины, за ними ковылял старик.
        - Ты бы еще дольше не приходил, — с укоризной проговорила соседка. — Они там уже десять дней, как заперлись. Ума не приложу, жива старуха или нет.
        - Почему же вы дверь не сломали? — спросил Даниил.
        - Девчонка одержима бесами, — ответил старик. — Она никого к себе не подпускает.
        - Мы бросаем хлеб в окно, — добавила женщина. — Но больше я ничего делать не собираюсь. Вдруг бесы вырвутся наружу?
        - Моя сестра и мухи не обидит, — возразил Даниил. — Она вовек никому зла не причинила.
        Наверно, все эти годы ее никто и в глаза не видел. Похоже, от соседей помощи не дождешься. Он посмотрел на маленькое окошко. Передвинул наружную лестницу, попытался заглянуть внутрь. Не увидел ничего, кроме пола. В доме ни звука. Собрался уже слезать, как вдруг заметил движущуюся тень.
        - Лия, — позвал тихо, потом повторил настойчивей. — Лия! Это я, Даниил, твой брат. Открой.
        Внутри ни тени, ни звука.
        Его вдруг охватил ужас. Что там скрывается, в этой комнате? Как же хочется со всех ног пуститься наутек, подальше от молчащего дома. Но соседи не сводят с него глаз. Выбора нет, придется ломать дверь.
        Со второго удара мощного плеча дверь поддалась, полусгнившая рама треснула, и он со всего размаху влетел в дом, почувствовал застарелую вонь. Солнечные лучи разогнали темноту, осветили скрюченную фигурку со спутанными пшеничными волосами. Огромные, широко открытые глаза на мертвенно-бледном лице. Лия метнулась в угол, съежилась у стены комочком страха. А в середине комнаты, там, где раньше сидела девочка, на груде соломы какая-то серая тень. Даниил в ужасе замер у порога. Потом, к огромному его облегчению, бабушка медленно повернула голову, прошептала еле слышно:
        - Даниил… ты пришел…
        Больше она не произнесла ни слова.
        Даниил прогнал двух любопытных соседок, отправил старика за сельским знахарем. Распахнул дверь, пусть свежий воздух войдет в сырое зловоние комнаты. Выбросил полусгнившие, объеденные крысами краюшки хлеба, валяющиеся на полу.
        Знахарь склонился над старой женщиной, покачал головой:
        - Не знаю, как она еще жива. Одной только силой воли. Хотела тебя дождаться. Пусть уйдет с миром, бедняжка. А ты лучше пригляди за сестрой, дай ей поесть что-нибудь.
        Что Даниил знает об уходе за больными? Неуклюжими руками соорудил постель из свежего тростника, переложил туда невесомое тело старухи. Сходил к колодцу, принес кувшин воды, омыл ей руки, тонкие и сухие, словно прошлогодние листья. Одна из соседок окликнула с порога, принесла миску отвара, углей в глиняном черепке — развести огонь. Он попытался напоить бабушку отваром.
        Все это время Лия так и просидела, вжавшись в стену. Пару раз он уголком глаза замечал — повернула голову, наверно, следит за ним, но за спутанными волосами не разберешь. Даниил пытается не смотреть на сестру, отогнать подальше страх, невольно возникающий в нем от одного вида взъерошенной фигурки. Как долго она пробыла в темноте? Что за бесы ею владеют?
        Даниил вышел во двор, подоил маленькую козочку, сперва пальцы не слушались, но постепенно, к его радости, старые навыки вернулись. Принес кувшин молока в дом, поставил на прибитую к стене полку. Козочка, робко принюхиваясь — пахло чем-то незнакомым — вошла вслед за ним, дверь теперь не закрывалась. Даниил сообразил — дверь надо починить, пока не стемнело. Козочка покружила по комнате, нашла Лию, он увидел — тоненькие пальчики нащупали черную шерсть.
        Приближалась ночь. Он кое-как заделал дверь, навесил ее обратно. Новая беда — в плошке ни капли масла. Сколько же дней они без света? Даниил не догадался попросить у Роша денег, сейчас уже слишком поздно, в доме не поищешь — да у них вряд ли и медная монетка завалялась. Стемнело, и тут в дверь робко постучали. Соседка, та, что боялась бесов, протянула ему маленькую плошку с маслом, в которой горел крохотный фитилек. Даниилу стало ужасно стыдно — столько лет, думая о селении, вспоминал он о бедности и убогости, сплетнях и ссорах, злобе и отчаянье. Он совсем забыл — доброта здесь тоже живет.
        Даниил поставил плошку с маслом на пол, присел на циновку рядом с бабушкой. Вдруг почувствовал, как устал — куда больше, чем после целого дня с молотом за наковальней или долгой ночной охоты в горах. Ему снова стало жутко, он страшился провести ночь в доме. Рош прав, есть в нем эта никому не нужная мягкотелость. Хватит ли у беса ужаса, который так долго удерживал в плену его сестру, хитроумия, чтобы найти и его слабую струнку? Вот бы убежать, на улицу, обратно в горы — там его бесу не отыскать. Но убегать нельзя. Остается только сидеть здесь, а страх подползает все ближе и ближе, и неизвестно, охранит ли его маленький кружок света.
        Бабушка то и дело поворачивается, морщинистые старые веки приоткрываются, выцветшие глаза ищут внука. Он окликает ее, и тогда старуха, успокоившись, снова закрывает глаза. А ведь она не сомневалась — Даниил придет. Что он такого хорошего сделал, чтобы так крепко верить — внук вернется? Вот бы объяснить ей, почему он убежал. Рассказать про Роша и остальных — может, тогда она поймет, их жизнь там, в горах, это и ради нее, бабушки. Но теперь слишком поздно. Ничего уже не сделаешь, остается только сидеть рядом — пусть знает, он тут.
        Пускай слышит его голос, тогда не придется все время открывать глаза — у нее сил совсем нет. Он заговорил — как в ту ночь, когда перепиливал путы Самсона, не ожидая ни ответа, ни понимания, просто потому, что так самому легче.
        - Думаешь, я забыл то время, когда мы с Лией пришли жить к тебе? Нет-нет, я помню. Какие черные у тебя были волосы, бабушка. Ты все лето работала в поле — растила тмин, а вечерами рассказывала нам всякие истории.
        Ни звука в ответ, ни от неподвижного тела, распростертого на полу, ни от скорчившейся в углу маленькой фигурки. Показалось ему или нет — на крепко сжатых, пересохших губах мелькнуло подобие мягкой улыбки.
        - Это ты мне рассказала историю Даниила, — снова заговорил юноша, — пророка, в честь которого я назван. Помнишь, Даниил отказался повиноваться царю, не перестал молиться Богу, и тогда Дарий бросил его в львиный ров. Бог послал ангела, тот заградил пасть львам, и Даниил остался цел[50 - Книга Пророка Даниила, глава 6, стихи 16 -22.]. А трое юношей, что шагнули в печь огненную и даже волоска на голове не опалили. Я до сих пор помню, как их звали — Седрах, Мисах и Авденаго[51 - Книга Пророка Даниила, глава 3, стихи 12 -94.]. Мне так нравились эти имена. И ты научила меня гордиться моим именем.
        Тихий звук из угла. Даниил не повернул голову, продолжал негромко:
        - А перед сном мы повторяли за тобой псалмы. Я многое забыл, но один псалом, мне кажется, еще помню, ты его особенно любила.
        Он начал, запинаясь, но постепенно слова вернулись к нему:
        Господь — Пастырь мой;
        я ни в чем не буду нуждаться:
        Он покоит меня на злачных пажитях
        и водит меня к водам тихим,
        Подкрепляет душу мою,
        направляет меня на стези правды
        ради имени Своего[52 - Псалтирь, Псалом 22, стихи 1 -3.].
        Робкие шаги за спиной. Что делать? Оглянуться боязно. По спине ползут мурашки. Даниил протянул руку, почувствовал легкое касание тоненьких пальчиков Лии. А дальше, какие там слова?
        Если я пойду и долиною смертной тени,
        не убоюсь зла,
        потому что Ты со мной;
        Твой жезл и Твой посох —
        они успокаивают меня.
        Ты приготовил предо мною трапезу
        в виду врагов моих;
        умастил елеем голову мою;
        чаша моя преисполнена.
        Так, благость и милость Твоя
        да сопровождают меня
        во все дни жизни моей,
        и я пребуду в доме Господнем
        многие дни[53 - Псалтирь, Псалом 22, стихи 4 -6.].
        Лия тихонько присела рядом. Вот они уже вместе, брат с сестрой, сидят и, не произнося ни слова, слушают дыхание умирающей. Ее рука в его руке, словно маленький ребенок протянул ладошку — доверчиво и беспомощно. Может, в ней и есть бесы, но ясно — не все им подчиняется. Страхи отступили в дальние уголки дома.
        Только слабые звуки — тихо потрескивает фитилек в плошке с маслом, легонько всхрапывает во сне черная козочка, непрестанно шуршат над головой бесчисленные маленькие создания, нашедшие приют в гниющем тростнике. Вот проползла тоненькая змейка, свернулась в кольцо, исчезла в соломе. В тени у стены мелькнула крыса, присела на задние лапки, взглянула на них. Как странно, Лия смотрит на эти создания без удивления, без страха. Ближе к рассвету Даниил внезапно понял, один звук в комнате исчез — бабушкино дыхание.
        Глава 11
        Наутро по селению, к кладбищу за воротами, потянулась маленькая похоронная процессия. Без флейт и наемных плакальщиц, только несколько соседских женщин причитают то ли искренне, то ли по обычаю. На тележке — тело покойницы, во главе процессии — один-единственный истинный плакальщик, широкоплечий юноша, глядит по сторонам свирепо и угрюмо.
        Погребение завершилось, Даниил отправился обратно. Увидел — кто-то торопится навстречу. С огромным облегчением юноша узнал кузнеца.
        - Прости меня, друг мой, — Симон схватил его за руки. — Я пытался поспеть на похороны. Не возражаешь, если пойду с тобой?
        Симон оказался единственном гостем на поминальной трапезе, устроенной соседями рядом с домиком. Все ели в молчании, а когда женщины убрали посуду и ушли, оставив их одних, друг повернулся к Даниилу:
        - Что теперь?
        - Думаешь, еще что-то надо делать? — устало спросил юноша.
        - Сегодня нет, но завтра… Решил, как поступить?
        Даниил отвернулся. С той самой минуты, как получил посланный Симоном черепок, он старался выкинуть этот вопрос из головы.
        - Я сегодня спешил сюда еще и по другой причине, — объяснил кузнец. — Помнишь, там, в Капернауме я говорил, что собираюсь остаться с Иисусом. Но одно меня гложет — кузница-то закрылась. Дело тут не в деньгах. Я научился без них обходиться. Другое беспокоит — дело стоит, соседям негде плуг починить. Мне давно пришло в голову — ты мог бы помочь. Не поработаешь ли в кузне, пока меня нет, чтобы мастерская травой не поросла? Я буду страшно благодарен.
        Симон всегда так — предлагает царский подарок, словно он, Даниил, оказывает ему любезность. Юноша глянул на дорогу, пнул босой пяткой пыльный кустик травы. Он чуть не плакал. И в то же время в нем поднималась дикая, почти неуправляемая злоба — даже страшно взглянуть другу в лицо. Все: знахарь, Лия, соседи, и вот теперь Симон — считают, он вернулся домой навсегда. А как насчет него самого? Жизни в горах? Там Рош, Самсон, там работа, кто ее делать будет? Поди уж, важнее пары плугов и колес, могущих понадобиться селянам. Все, что он так любит: ветер в горах, жизнь без забот о завтрашнем дне, дикие набеги — боролось в душе юноши с оковами, которые по доброте душевной накладывал Симон.
        Но битва оказалась недолгой. Он пойман, и Симон знает — ему никуда не деться. Пусть Даниилу хочется бросить всем вызов, горным львом драться за свободу, он уже побежден — и побежден слабейшей. Не оставлять же Лию вот так сидеть в темноте за закрытой дверью.
        Симон глядит куда-то вдаль, ждет, не говоря ни слова, пока Даниил подымет глаза.
        - А пойдут они в мастерскую — ко мне? — вырвалось у Даниила.
        - Это уж от тебя зависит, — улыбнулся Симон.
        - Найти бы кого-то, кто присматривал за Лией, пока я работаю…
        - Я об этом тоже подумал. Мой дом, в сущности, часть мастерской. Почему бы вам обоим туда не переехать? Могли бы пользоваться моими вещами. Тебе лучше самому за ней приглядывать.
        И ни слова о треснувшей глине, покосившейся крыше и разбитой двери, прямо тут, у Симона за спиной. У Даниила перехватило горло, ему только и удалось, что выдавить:
        - Спасибо. Ты так добр…
        - Это для дела хорошо, — решительно возразил кузнец. — Ты наверняка отличный работник. Моя репутация — в надежных руках.
        И деловым тоном принялся описывать Даниилу заказчиков, объясняя, что кому может потребоваться.
        - Еще одно, — добавил он. — Время от времени, не слишком часто, в кузницу заглядывают легионеры, упряжь починить или застежку. У них вообще-то в гарнизоне своя мастерская, но иногда нужно мелочь какую быстро поправить.
        - Ни за что не буду прислуживать этим римским свиньям, — ощетинился Даниил.
        - Будешь, — спокойно отозвался Симон. — Будешь, и при этом со всей возможной вежливостью. Тебе предстоит понять еще одно, друг мой. Разбойнику в горах легко думать, что он ни перед кем не отвечает. Но в селении каждый в ответе за безопасность соседа. Если легионеру что взбредет в голову или просто придет охота повеселиться, сгодится любой предлог. Оскорбишь одного, половина селения лишится жизни. Это единственное, о чем я тебя прошу.
        Даниилу казалось — теперь все, последний удар, и оковы замкнулись.
        Симон рассмеялся:
        - Не гляди так мрачно. Лошадь заслуживает удобной упряжи, ей дела нет до того, кому она принадлежит — римлянам или селянам. Кроме того, негоже доброму зилоту напрашиваться на неприятности.
        Даниил удивленно взглянул на друга. Неужели тот…
        - Ты что, думал, все кончено, больше тебе не послужить своему народу? Нет, друг мой, патриоты живут не только в горах. Зилоты и в кузницах обретаются. Делай все, что считаешь нужным, — мастерская твоя. Только чтобы у соседей не было неприятностей. Договорились? Могу я на тебя рассчитывать?
        - Можешь, — отозвался юноша, не зная, как благодарить Симона — теперь на душе уже не так скверно.
        - Мне надо вернуться в Капернаум сегодня же. Верно, кто-нибудь из соседей поможет перенести вещи.
        До наступления темноты Даниил успел подняться в горы и объяснить Рошу, что произошло. Вожак выслушал его в молчании, а потом заговорил:
        - И что — твоя полоумная сестра важнее борьбы за свободу?
        - Нет, — вспыхнул Даниил. — Но я не могу оставить ее одну.
        - В синагоге гордятся милосердными делами. Пусть они о ней позаботятся.
        Даниил вспомнил нетронутые куски хлеба на полу.
        - Она с голоду помрет.
        - Говорил я, есть в тебе мягкость.
        На этот раз Даниил не отвел взгляда, спокойно посмотрел в глаза вожаку, произнес тихо:
        - Я тебе докажу — ты не прав. И в селении не забуду, ради чего живу. Вот увидишь. Сердце мое здесь, в горах. И этого мне не забыть. Но сейчас пора возвращаться, завтра переезжаю в дом Симона Зилота.
        Наутро он складывал в маленьком домике пожитки. Впрочем, собирать было почти нечего. В те годы, когда он здесь жил, у бабушки было немало добра. Он помнит — голубое керамическое блюдо, она им очень дорожила. А на стене коврик из красной пряжи. Наверно, проданы в голодные дни. Все, что имело смысл забрать из этой развалюхи, уместилось в один узел.
        С той минуты, когда бабушка умерла, Лия сидела тихо, как мышка, ждала, сложив на коленях руки. Словно маленький ребенок, делала, что скажут, ела, что он ей приносил.
        - А бабушке не хочется есть? — спросила она однажды.
        - Нет, — ответил Даниил.
        - А там не холодно, где она сейчас?
        - Нет, ей никогда больше не будет ни холодно, ни голодно, — пообещал брат.
        Теперь он терпеливо пытался объяснить ей, что они отправляются жить в другое место:
        - У Симона дом гораздо лучше. Там нет крыс, не холодно, и крыша зимой не протекает. У тебя будет постель, как у богатых девочек.
        Она слушала, голубые глаза широко раскрыты. Даниилу казалось — сестра все поняла. Но когда пришла пора выйти из дома, выяснилось — он ошибся. Стоило только широко раскрыть дверь, как она шарахнулась от света, словно от меча над головой. У домика собралась кучка соседей — поглазеть на переезд. Лия бросила на них взгляд — и вжалась в стену. Что бы Даниил ни говорил, как ни уговаривал, она не двигалась с места. У юноши чуть не лопнуло терпение. Как же хочется схватить ее в охапку и, невзирая ни на что, перенести в новый дом. Но чутье подсказывало — потащи он ее силой, никогда уже сестра не станет доверять брату. В конце концов он вышел из домика — поговорить с соседями.
        - Так не получится, — буркнул он. — Лии невмоготу взгляды людей. Ей ни за что не пройти по всему селению. Придется оставлять ее здесь одну, пока я работаю.
        - Тогда ты лучше привяжи сестру, — посоветовал сосед, с опаской жавшийся в сторонке. — У моего родственника дочь одержима бесами, так он ее на цепь посадил.
        Даниил покачал головой. Видел он этих людей, несчастных, безумных созданий, привязанных к дереву, как собаки. Нет, с Лией такого не будет, лучше уж он останется здесь вместе с ней, и пусть домик рассыпается вокруг них в прах. Он вернулся в дом, хлопнул дверью — наземь обрушилась туча пыли и глины.
        После полудня в дверь робко постучали. У порога стояло странное сооружение, никак не догадаться, что это такое. А рядом ухмылялся во весь рот живущий неподалеку пожилой плотник.
        - Это носилки. В таких знатных римских матрон носят. Посади сюда сестру, ей будет покойно, словно в своей постели. Моя жена сшила вместе плащи — получились занавески. Четверо мужчин ждут за углом — тащить носилки, но мы не покажемся на глаза, пока она не заберется внутрь.
        И снова у Даниила перехватило горло. Ему стало ужасно стыдно. Отчего они так добры к нему, отверженному изгою, которого до вчерашнего дня никто толком и не знал?
        Соседи разошлись по домам, и Даниил смог убедить сестру выглянуть на улицу:
        - Смотри, так путешествуют только царицы. Наверно, в таких вот носилках царица Савская прибыла в гости к царю Соломону[54 - 3 Книга Царств, глава 10.]. Ты садись внутрь, и мы задернем занавески, плотно-плотно. Сама не заметишь, как окажешься в новом доме.
        Девочка покачала головой. Он ее не торопил. Видно было, любопытство уже проснулось. Глаза Лии то и дело останавливались на двери.
        - Никто меня не увидит? — наконец прошептала она.
        - И конца мизинчика.
        - А отсюда нужно уйти, да, Даниил?
        - Мне хочется видеть тебя рядом, когда я работаю. Будешь все время со мной — ладно?
        Прошло немало времени, покуда она сдалась. Шагнула к двери, в ужасе остановилась на пороге. Но прежде чем Лия вновь забилась в угол, Даниил подхватил сестру на руки. Девочка уткнулась лицом в плечо брата, тихонько захныкала, но не закричала. Он осторожно посадил ее в внутрь, задернул занавески, скрывая ото всех маленькую дрожащую фигурку.
        Да, Лия путешествовала по селению как истинная царица. Следом вышагивал Даниил, тащил узел с пожитками, вел на веревке черную козочку. Соседский мальчишка волочил ткацкий станок, единственное сокровище Лии.
        В новом доме столько работы, что просто нет времени думать о пещере. Ранним утром, прежде чем к колодцу придут женщины и девушки, надо принести в дом кувшины с водой. Не мужская это работа, не говоря уже о подметании пола, стряпне или стирке. Но хочешь не хочешь, а делать надо. Еще в пещере приучился он обходиться своим силами — там никакие женщины обед мужчинам не подносили. Но тут, в селении, все куда сложней, и за Лией нужен глаз да глаз.
        Как только двери кузни отворились, жители селения потащили все, что ждало починки. Сперва они смотрели на молодого кузнеца с некоторой опаской — неизвестно, что ожидать от незнакомца. Но Даниил с головой погрузился в работу. Что ни говори — приятно каждое утро входить в мастерскую Симона, где все лежит на местах — железные чушки, аккуратные ряды инструментов, щипцы, зубило, молот. Пять лет Даниил сам плавил железную руду и мастерил неуклюжие инструменты. Он и не догадывался, каково его уменье — привык навыками восполнять отсутствие подходящих орудий. Прошло совсем немного времени, и юноша понял — инструменты в мастерской Симона повинуются ему без труда. За что он ни брался, все выходило крепким, легким и надежным. Новость быстро разошлась по округе — мол одой кузнец работает на славу, и какое кому дело до того, что он хмурит брови да глядит волком.
        У Даниила впервые появились деньги в кармане — хватало и на мясо от мясника, и на круглые плоские лепешки ячменного хлеба от соседа-пекаря. Конечно, в горах еды было больше — там мясо не переводилось, просто спустись в долину и хватай овцу из отары, но Лия, наверно, в жизни так роскошно не ела.
        Когда ужас переезда мало-помалу прошел, Лия стала потихоньку обживаться в новом доме. Маленькие радости доставляли ей несказанное удовольствие — подолгу расчесывала она мягкие, пушистые волосы, расставляла кувшины и плошки на полке, рассматривала узоры солнечных лучей на беленой стене. Как же она похожа на Самсона, ни на миг не хочет выпустить брата из виду. До чего странно вышло, избавился от большой черной тени и заполучил маленькую серую, немногим больше мышонка, но такую же неотвязную. Лия просила, чтобы дверь между домом и мастерской никогда не запиралась. Долгими часами просиживала она, наблюдая за ним сквозь полуоткрытую дверь. Стоило кому-нибудь войти, она тут же исчезала, забивалась в угол, ждала, пока посетитель уйдет. Иногда Даниилу казалось — она и их разглядывает сквозь длинные светлые волосы.
        Даниилу не нравилось, что сестра бездельничает весь день напролет. Он уговаривал ее сесть за ткацкий станок, но она понятия не имела, откуда взять пряжу. Лия знала одно — бабушка приносила нитки, а потом забирала готовую ткань. В одно прекрасное утро в мастерскую заглянул человек — не со сломанными инструментами, а с большим мотком льняной пряжи в руках. Он оказался слугой одной богатой вдовы из Хоразина — выяснилось, что она скупала все натканное Лией полотно. Сперва Даниил решил — добросердечные люди из жалости давали сестре работу. Но к его изумлению, вдова и не подозревала о Лии, она брала полотно за отменное качество. Слуга радовался, что отыскал ткачиху. Даниил поставил ткацкий станок в угол, откуда Лия могла по-прежнему видеть его в открытую дверь мастерской. Теперь он то и дело сам с удивлением поглядывал на проворные пальчики умелой мастерицы.
        Однажды, когда работы в кузнице было немного, Даниил нашел на полке кувшин с мерой пшеничной муки и решил попробовать испечь хлеб. Развел огонь в глиняной печурке, насыпал горку муки. Подлил воды. Теперь надо размять комковатую массу, вылепить плоскую лепешку. Как же мама это делала? Он так увлекся, что не сразу заметил, как две маленькие ладошки погрузились в тесто.
        - Не так, — шепнула Лия и, положив шматок теста на плоский камень, принялась ловко и умело раскатывать его скалкой, которую достала с полки. Протянула тонкую, округлую лепешку, ему оставалось только прилепить ее к раскаленной стенке печи. До чего вкусно пахнет печеным тестом! Лепешка получилась мягкой, с хрустящей корочкой. С той поры они всегда пекли хлеб вдвоем, к тому же теперь не надо платить немалые деньги пекарю. Лия научила брата, как сохранять чуточку старого теста для закваски на завтрашний день.
        Неожиданности следовали одна за другой. За домом оказался небольшой клочок земли — Симон посадил там кое-какие овощи для скромных нужд своих одиноких трапез. Несмотря на буйную путаницу сорняков — их давно никто не полол, Даниил разглядел в траве блестящую зелень огурца и как-то вечером, закрыв мастерскую, вышел во дворик и решил прополоть грядку — авось найдется что-нибудь полезное. Он проработал немало времени, приятно повозиться в земле, принюхиваясь к свежему запаху травы. Вдруг за спиной раздались тихие шаги. Лия присела на корточки рядом, погрузила руки в зелень, совсем как раньше в тесто.
        - Не надо, Даниил, — сказала девочка, — ты морковку вытягиваешь!
        Он глядел на сестру, боясь даже заговорить.
        - Смотри, — показала она. — Красные листики — свекла, а вот тут лук. Все остальное — сорняки.
        С той поры Лия немало времени проводила в огородике, притаившемся за высокой глинобитной стеной. Бледные щечки постепенно покрылись легким золотистым загаром. Даниил раздувал меха в кузне и думал, думал не переставая. Он ведь знать не знал, что делалось в маленьком домишке, скрытом позади улицы сыроваров. Он-то считал — девчонка навсегда лишилась ума после той страшной ночи. Чем он лучше, со стыдом размышлял юноша, тех соседей, что советовали посадить ее на цепь? И бабушку винить не в чем. Старуха сама была еле жива от горя и непосильного труда. А тут еще ребенок кричит целыми днями, не удивительно, что она никогда не доверяла ей никакой домашней работы.
        Теперь он видел — Лия, наблюдая за бабушкой, запомнила все, до мелочей. Хорошо бы сестре взять на себя часть домашних обязанностей, может, тогда к нему вернется мужское достоинство.
        Прошло несколько дней, и Даниил понял — слишком рано он обрадовался. Работа за ткацким станком продвигалась — но со скоростью улитки. Девочка слишком быстро уставала. Она капризничала, жаловалась на грубых, громкоголосых мужчин в мастерской, требовала, чтобы он их на порог не пускал.
        Она словно никак не могла взять в толк — такая у него работа, и ничего тут не поделаешь. Бывает, она всем довольна, весела и счастлива, но вдруг громкий стук в дверь или крик где-то в отдалении, и эти обыденные звуки вновь возвращают Лию в то беспокойное состояние, когда она долгими часами, а нередко и днями, ничего не делает, даже ложку в руку взять не может.
        А в другой день с утра пораньше подметет пол, расчешет волосы и сидит у ткацкого станка, часами, без устали двигая челнок сквозь основу. Даниилу этого никак не понять, приходится смириться и принять бремя, которое ему назначено нести — раньше Самсон, а теперь сестра.
        Однажды ранним вечером Даниил заметил у двери легионера. Он почти забыл о словах Симона, руки его напряглись, но тут предупреждение друга всплыло в памяти, и он спокойно положил молот на каменную наковальню. Он не плюнул на пол, однако есть и другие способы выразить презрение. Кузнец склонился над работой, будто ничего кругом не замечая, снова и снова шлифуя несуществующую зазубрину на поверхности металла. Прошло немало времени, прежде чем он поднял голову. Лицо солдата пылало, ясно было, намек он понял, но сказать ничего не сказал. Не приходилось сомневаться, у него тоже приказ — на рожон не лезть.
        - Пряжка уздечки сломалась, — легионер говорил по-арамейски неплохо, хотя и с жутким акцентом.
        Даниил взял пряжку с таким выражением лица, будто коснулся скорпиона.
        - Понадобится время, — пробормотал он. — Приходи завтра.
        - Она мне нужна сегодня, — ответил римлянин. — Я подожду.
        Даниил поднял глаза, оглядел солдата — сколько он еще будет терпеть эти проволочки? Передернул плечами, взялся за работу. Чем скорее, тем лучше — быстрее удастся спровадить незваного гостя.
        Легионер не присел на скамью у входа, как жители селения. Он медлил — из гордости, Даниил ни в жизни не признается даже самому себе, что из вежливости, — дожидаясь, пока его попросят сесть. Тогда пусть постоит, помучается, решил юноша. В этой мастерской ему приглашения не дождаться. Кузнец повернулся к солдату спиной. Не спеша развел огонь, раздул меха.
        Вновь разогнув спину, Даниил увидел, что римлянин снял шлем — под ним кудрявились светлые волосы. Вытер ладонью мокрый лоб с вмятинами от тяжелого шлема. Какой же он молоденький, право, не старше Иоиля. Подбородок и щеки совсем гладкие, наверно, еще не знают бритвы. Кожа белая, шелушится, недавний загар облезает. Видно, недолго прослужил под безжалостным галилейским солнцем. А глаза голубые. Солдат вроде бы хотел что-то сказать, но Даниил опять отвернулся и занялся работой.
        Он все-таки растянул это простое дело надолго. Когда, наконец, отложил молот, увидел, что солдат так и стоит в неудобной позе, раскрасневшийся от жары, вертит в руках шлем. Теперь он уже не смотрел на наковальню и Даниила. Когда юноша проследил взгляд легионера, в нем все замерло от ужаса. Лия, ничего не подозревая, не зная, кто в мастерской, показалась в проеме маленькой дверцы, ведущей в сад, в руках — кочаны салата. Длинные золотистые волосы рассыпались по плечам, солнце подсвечивает их огненной короной. Глаза, голубые, как цветочки кетцы, полны изумления.
        Прежде чем сестра отпрянула назад, Даниил одним прыжком подскочил и резко захлопнул дверь. В нем кипела смертельная ненависть. Эта римская собака осмелилась поднять глаза на его сестру! Один его взгляд оскверняет, как прикосновение нечистой руки. Даниила трясло, когда он протягивал пряжку солдату. Пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не швырнуть монету в лицо этому светловолосому негодяю.
        В ту ночь снова вернулась мечта о горах.
        Глава 12
        Как-то ближе к вечеру в мастерскую зашел мальчишка из селения, принес починить косу. Даниил с любопытством оглядел парня — скуластое, обветренное лицо, копна черных как смоль волос, дерзкие глаза, а во взгляде настороженность и обида, и к тому же — синяк в пол-лица. Пока кузнец осматривал лезвие, мальчишка, не переставая, расхаживал взад-вперед по кузне.
        - Сядь, — Даниил указал на скамью при входе. Парень присел на минутку, но тут же снова вскочил, зашагал из угла в угол. Кузнец раздул мехами затухающий огонь. Нагрел лезвие, несколькими ударами распрямил, потом прошелся песчаником по вмятинам, оставленным каменистой почвой. Время от времени он поднимал глаза на мальчика. Даниил нечасто заговаривал с теми, кто приносил ему работу. Чинил все, что требовалось, и получал деньги. Ему и дела нет до того, что односельчане считают его угрюмым грубияном. Но сегодня хочется поговорить. Этот парень всего на пару лет моложе, а на вид — настоящий боец. Перестав полировать металл, Даниил попытался пошутить:
        - Похоже, попал в переделку, да?
        Ни улыбки, ни смешка в ответ. Даниил заговорил снова:
        - И что ты ему дал взамен?
        Молчание, потом у мальчика вырвалось:
        - Да ничего. Не мог я. Их было пятеро.
        Даниил поднял брови, вновь склонился над работой.
        - Я думал, они мои друзья! — в голосе парня звучала нескрываемая горечь. — А они разом на меня набросились вчера, когда я шел с поля.
        - За что?
        - Мой отец работает на Шумера, сборщика податей.
        Теперь понятно, почему парень смотрит так вызывающе. Еврей, нанимающийся собирать подати для римлян, всегда вызывает презрение. Римляне не удосуживаются делать это сами.
        - А что, получше способов заработать на жизнь не нашлось?
        - Он ничего не мог отыскать, сколько ни пытался. В прошлом году все поела саранча, в этом в зерно для посева попали плевелы, снова ничего путного не выросло. Платить подати было нечем.
        Даниил промолчал.
        - Конечно, он мог продать мою сестру. В этом позора нет. Но отец слишком добросердечен.
        - Нелегко на такое решиться, — возразил Даниил.
        - Они нас заставляют, проклятые римляне. Если бы только от них избавиться, всего бы хватало.
        Даниил склонился над работой, полируя малейшие шероховатости.
        - Они все врут, — продолжал парень. — Мой отец ни полушки себе не взял из податных денег.
        Кузнец не ответил. Может, сперва сборщик податей и ведет себя честно, думал он, но если уж дал слабину и пошел на такую работу, вряд ли устоит против соблазна положить в карман немного легких денег. Даниилу стало жалко парня — нелегко жить, когда стыдишься родного отца.
        - Готово, пожалуй, — объявил он, проведя пальцем по лезвию. Он знал, мальчишке не нужна его жалость. Парень заплатил и неуверенно направился к двери. Похоже, трудновато решиться выйти на сумеречную улицу.
        - Думаешь, тебя уже поджидают?
        Мальчик пожал плечами, в глазах тоска.
        - Если задержишься на пару минут, — предложил Даниил, — я закрою мастерскую и пойду с тобой. Мне все равно надо готовый топор занести.
        - Я и сам о себе позаботиться могу, — огрызнулся парень.
        - В этом никто не сомневается. А как тебя зовут?
        - Нафан.
        - Тогда пойдем вместе, Нафан. Я хочу кое о чем с тобой поговорить.
        Однако что толку пытаться вести разговор с тем, кто вздрагивает от малейшего шороха в темноте. Даниил чувствовал, как напряжены мышцы шагающего рядом с ним парня, и одобрительно отметил про себя — боится, а голову держит высоко и не спотыкается. Разговора не вышло, оставалось идти молча, с некоторым даже удовольствием предвкушая возможную драку. Давно уже не испытывал он этого ощущения — мурашки по коже перед началом потасовки.
        Внезапно из темноты показались нападающие. Шестеро или семеро, заметил Даниил, ударом кулака отправляя первого на землю. Гикнул неистово, схватил еще двух — одного левой, другого правой рукой. Из темноты выкрикнули: «Кузнец!» Отчаянный рывок, звук раздираемой ткани, и первый из схваченных Даниилом мчится прочь в одной тунике — плащ в руках юноши. Второй, зубы выбивают дрожь, получил знатного — не скоро забудет — пинка, и понесся следом. А Даниил стоит и с одобрением смотрит, как его новый знакомец расправляется с двумя обидчиками разом.
        - Неплохо, — похвалил он, когда банда скрылась в темноте. — Надо только защиту слегка подтянуть. Теперь, когда дело сделано, послушай, будь добр, что я тебе скажу. Как ты считаешь, не пора пустить силу твоих кулаков на хорошее дело?
        Так Даниил привлек своего первого новобранца — сына сборщика податей.
        Несколько дней спустя — словно почуяв, как сильно Даниилу хочется его видеть, — в кузнице появился Иоиль и тоже с новобранцем.
        - Откуда ты узнал, где меня найти? — спросил кузнец, с любопытством оглядывая пришедшего вместе с Иоилем худощавого паренька, явно соученика.
        - Столкнулся с твоим приятелем Симоном, — чуть помедлив, ответил Иоиль. — Он мне объяснил, что ты приглядываешь за его мастерской. Сказал, чтобы я сходил повидаться с тобой.
        - Отлично, — обрадовался Даниил. — А то я придумать не мог, как выбраться в Капернаум. Тут столько работы — и двоим не управиться. — Он пытался говорить обычным тоном, но самого просто распирало от гордости.
        Иоиль с интересом, льстившим самолюбию друга, разглядывал кузню, трогал инструменты, взвешивал на ладони металлические чушки. Сияние только что выкованного лезвия произвело на него немалое впечатление.
        - Я привел друга, он не прочь к нам присоединиться. Кемуил верит в наше дело.
        Даниил не слишком обрадовался новоприбывшему. Видно, парень богатый и себе на уме. Во взгляде, в голосе, в красивом, холеном лице чудится тень пренебрежения. Нет, тут что-то еще. Внезапно новичок резко повернулся к Даниилу:
        - Вы драться собираетесь или в игрушки играть? Я пришел сюда посмотреть, насколько это всерьез.
        - Всерьез, не волнуйся, — Даниил не потерял спокойствия. — Но кто дал тебе право требовать от нас ответа?
        - Я устал от слов, все только говорят и спорят без передышки, а Израиль тем временем лежит под ногами римлян, и помочь некому. Куда девалась наша хваленая храбрость? Почему никто не осмеливается выступить против врага? Если вы и впрямь намерены драться, я с вами. Но от детских игр никакой пользы.
        В темных глазах — лихорадочный блеск. Похож на пантеру, поджарый, темноволосый, полный яростного пламени. Гневный огонь в сердце Даниила вспыхнул еще ярче, юноша забыл все свои подозрения:
        - Добро пожаловать, Кемуил. Скоро ты сам поймешь — нам не до ребячьих игр.
        Молодец, Иоиль, отличный выбор. Сильные мышцы найти легко, пламенный дух встречается куда реже.
        Как обычно, по дороге с поля в мастерскую зашел Нафан, он теперь забегал почти каждый день. Он уже избавился от выражения постоянной обиды на лице. Сперва мальчик чувствовал себя неловко, не знал, как держаться с городскими парнями, но перед дружелюбием Иоиля устоять просто невозможно. Даниил потушил огонь в горне, отодвинул меха, закрыл дверь на засов, вот она — первая сходка тайного отряда. Решено было собираться вместе каждую неделю, в третий день.
        - Если хочешь больше народа, только скажи, — предложил Нафан. — Здесь, в селении, по крайней мере дюжина ребят готовы правую руку отдать за право вступить в наш отряд.
        - Я подумаю, — Даниил не спешил с ответом. — Я знаю, за людьми дело не станет. Только скажи слово, и завтра здесь будет половина селения. Одни — потому что любят Галилею и ненавидят римлян, другие — потому что не прочь подраться. Но и двух дней не пройдет, как они впадут в уныние. Дело в том, что завтра нам драку не начать. К бою надо готовиться медленно, это займет немало времени.
        - Сколько? — требовательно спросил Кемуил.
        - Нам надо окрепнуть, а иначе не миновать поражения, — Даниил пытался вспомнить каждое слово Роша, когда он говорил с ними в пещере, подогревая их нетерпение и охлаждая слишком горячие головы в ожидании грядущего дня. Он понимал — у вожака ему придется еще многому учиться.
        - Сейчас нам нужны те, кто готов трудиться без расчета на немедленную награду, — юноша не глядел на Кемуила, хотя говорил в первую очередь для него. — Надо убедиться, что парням можно доверять — что бы ни произошло.
        - Тогда еще не время собирать большую компанию, — рассудительно вставил Иоиль.
        - Не дело, если вступить в отряд слишком легко, — подхватил его слова Кемуил. — Мы ценим только то, за что хорошо заплатили.
        - У кого есть деньги — платить? — вырвалось у Нафана. — Так никому из сельчан не присоединиться.
        - Да не о деньгах речь, — в тоне Кемуила сквозила насмешка. — Я хочу сказать — нам полная преданность нужна, все или ничего. Только тогда можно доверять людям.
        - Давайте поклянемся все вместе, — предложил Иоиль.
        Но Кемуилу все казалось мало.
        - Что клятва? Слова. Один об одном, другой — о другом, — возразил он.
        Даниил решил, что он спорит по привычке и с удовольствием, эти книжники всегда проводят кучу времени в спорах о самых мелких предписаниях Закона.
        - Я знаю! — Нафан вскочил на ноги, схватил железных прут, стоящий у стены. — Давайте каждый выжжет на себе знак. Так мы будем точно знать…
        - Ты забыл Закон? — ледяным тоном перебил его будущий книжник. — Сказано, не накалывайте на себе письмен[55 - Книга Левит, глава 19, стих 28.]!
        Он как будто плотнее завернулся в плащ, чтобы избежать нечистоты. Земледельцы, что с них возьмешь, так и слышалось в его голосе. У Даниила защемило сердце. И часа не прошло, а его маленькая армия ведет себя точь-в-точь как обитатели пещеры.
        - Нам не нужен знак, — решительно вмешался Иоиль, дружелюбный тон помог, и его слова убедили всех. — Если будем выбирать с умом, сможем друг другу доверять. А знак — медный лук — пусть будет у каждого в душе. Помните слова Давидова псалма: «Научает руки мои брани и мышцы мои напрягает, как медный лук». Это будет наш условный знак.
        За три недели отряд вырос, уже не четверо, а семеро, скоро десять, двенадцать, потом шестнадцать. Юноши, проходя по улочкам селения, встречаясь в школе в Капернауме, задавали друг другу вопрос: «Видел когда-нибудь медный лук?» То один, то другой забегал в кузню, взвешивал на ладони кусок металла: «Неплохой бы вышел лук». Они с гордостью и удовольствием произносили эти слова. Условный знак крепко связал их. А в первый день месяца Ав назначили сходку — в кузнице на этот раз их оказалось уже двадцать один. При виде такой толпы Даниила пронзила несказанная радость.
        - А когда мы расскажем Рошу? — спросил Иоиль, ему ужасно хотелось снова взглянуть на своего героя.
        - Еще не время, — Даниил не мог признаться даже Иоилю, — ему только что не снится, когда он представит Рошу свой отряд. Пока Иоиль читал мальчишкам, внимательно слушающим, как когда-то Даниил в тесном коридорчике дома в Капернауме, рассказ о славных деяниях царя Давида и Иуды Маккавея, сам Даниил мечтал о том дне, когда приведет Роша в долину и представит целый отряд, готовый повиноваться его малейшему знаку. Тогда Рошу больше не нужно будет скрываться, как изгою. Все признают в нем долгожданного вождя. И желанный день приблизится…
        Наутро после третьей встречи в кузнице еще раз появился светловолосый солдат. Теперь у него сломалось стремя. Римлянин не обращал ни малейшего внимания на хмурый вид кузнеца, явно не желающего иметь с ним ничего общего. Он стоял, расставив ноги, как все римляне — наверное, с детства привык к такой позе — оглядывал мастерскую, полки с железными болванками, инструменты, висящие на гвоздях, дверь в жилую часть дома, которую Даниил мгновенно захлопнул при виде входящего.
        Даниил углубился в работу, стараясь не поднимать глаз, хотя понять, что такое ищет римлянин, хотелось страшно. Может, проведал о вчерашней встрече? Кузнец вздохнул с облегчением только когда легионер, наконец, вышел, вскочил на коня и ускакал. Потом, торопливо оглядывая комнату, никак не мог догадаться — что же все-таки выискивал солдат. Может, ему все почудилось?
        Молодой римлянин зачастил в кузню. Иногда он появлялся в день встречи, иногда между ними. Теперь легионер приносил из гарнизона все то, что нуждалось в починке, а иногда заглядывал по совсем уж смехотворному поводу — проверить сбрую, вдруг что-то сломалось. Пару раз Даниил слышал стук копыт на улице, видел — солдат медленно подъезжает к двери, а потом внезапно разворачивает коня и также не спеша удаляется. Он заметил отпечатки конских копыт на мягкой земле в проулке за глинобитной стеной их садика — там уж всаднику точно нечего делать. Все понятно, за кузницей наблюдают. Надо менять место встреч.
        Один из новобранцев — у его отца был надел земли, где он растил огурцы, — предложил Даниилу использовать дозорную башню, заброшенный маленький домик на отцовском поле. В единственной круглой комнатке перед сбором урожая поселялась вся семья — следить, чтобы воры не сняли поспевшие овощи раньше времени. В подполе, вырытом, как предполагал Даниил, чтобы скрыть часть урожая от бдительных взоров сборщиков податей, можно будет, когда оно появится, хранить оружие. К башне легко подобраться с разных сторон, через виноградники. Отличное место для тайных сборищ.
        Стоило только переменить место, как легионер перестал появляться. Блюдя осторожность, они, как и раньше, выставляли дозорных, по очереди дежурили возле башни. Солдата больше никто не видел. Отлично, решил Даниил, на этот раз повезло. Но на душе было по-прежнему тревожно.
        Глава 13
        Одно только не нравилось Даниилу в новом месте встреч — ему не хотелось надолго уходить из дома. Но все оказалось не так сложно, Лия выслушала его объяснения, похоже, она уже попривыкла к отлучкам брата — когда-то и бабушка уходила на весь день работать в поле. Девочка чувствовала себя гораздо уверенней, уже не так быстро уставала от работы у ткацкого станка. Ей даже удалось закончить кусок ткани, заказанный вдовой из Хоразина.
        Когда Даниил положил новенький сверкающий серебряный талант[56 - Талант (греч. talanton, букв. — вес, весы) — самая крупная весовая (масса) и денежно-счетная единица Древней. Греции, Египта, Вавилона, Персии и ряда областей Малой Азии, имела хождение в Римской империи.] на ладонь сестры, она не могла отвести от него завороженного взгляда. Он догадался, что Лия и знать не знала — долгие часы у станка приносят вознаграждение. Брат показал сестре, как вшить блестящую монету в головную повязку — каждая девушка в селении, хоть самая бедная, гордо носит на голове все свое позвякивающее приданое. Лия, как ребенок, не могла прийти в себя от восторга.
        Теперь она и за работой носила головную повязку, и время от времени выпускала из рук челнок — потрогать монетку. Светлые волосы под повязкой тщательно расчесаны и уложены. Щеки слегка порозовели — наверно, от работы в огороде.
        Как-то Даниил, выглянув в открытую дверь мастерской, заметил сквозь знойное марево две медленно приближающиеся фигурки. Одну он сразу узнал — Иоиль. А кто идет рядом с ним? Новобранец? И только когда они были почти у дверей, он с неожиданным удовольствием сообразил — Мальтака, Иоиль привел сестру. Желтая накидка, на поясе расшитая бисером зеленая сумка, зеленые и белые полосы головной повязки оставляют открытыми только краешек темных волос.
        - Никогда раньше не была в кузнице, — воскликнула девочка, быстрым, столь памятным Даниилу с их первой встречи жестом отбрасывая назад накидку. — Пришлось просить и умолять Иоиля взять меня с собой.
        Смущенный Даниил вытер покрытые копотью руки, принес кувшин воды, больше подать гостям нечего.
        - Мне бы так хотелось пригласить вас в мой… в дом Симона… — запинался он.
        - Неважно, нам и тут хорошо — в мастерской, — перебила хозяина Мальтака. Гости присели на скамью, наблюдая за Даниилом, чинившим замок, — его надо было вернуть владельцу до заката.
        - Хорошо, что ты пришел сегодня, — закончив работу, обратился Даниил к другу. — Есть тут один новичок, живет на улице ткачей, неплохо бы тебе с ним встретиться. Говорит, хочет к нам присоединиться, а у самого голова забита чепухой, которую ему равви внушил. Мне его не переспорить, а у тебя, наверно, получится.
        - Тогда вы оба и идите, — предложила девочка. — А я тут посижу. Все равно домой возвращаться лучше попозже — по холодку.
        - Тогда договорились. Мы быстро — туда и обратно.
        Но нет, Иоиль и молодой прядильщик углубились в бесконечный богословский спор, и дело затянулось надолго. Время близилось к закату, когда друзья в конце концов собрались возвращаться в мастерскую.
        - Отличный из него выйдет боец, один из лучших, — Иоиль был доволен. — Чего ты нас не остановил? Стоит мне разговориться, я обо всем забываю.
        Но шел не торопясь, словно хотел сказать еще что-то важное.
        - Все как-то не приходилось к слову, — наконец произнес он. — Сам не знаю почему. Я опять его видел — этого твоего плотника.
        - А Симон был с ним?
        - Да. Помнишь, я сказал, что случайно встретил Симона — ну, в общем, не совсем случайно. Я снова пошел туда, в Вифсаиду. По правде говоря, я там уже несколько раз был. В последнее время нередко встаю рано утром, чтобы пойти послушать, как Иисус проповедует рыбакам.
        - Думаешь, он нам поможет? — удивился Даниил.
        - Не знаю. Мне он уже помог. Пояснил кое-что из Писания, чего я никак не мог взять в толк.
        - Пояснил Писание тебе? Ты ведь книжник. А он — простой плотник.
        - Не представляю, где он учился, но Писание этот плотник знает. Многое объясняет, как отец, но только идет гораздо дальше. И всегда говорит так просто и понятно, что потом удивляешься — как ты сам раньше не догадался.
        - Я когда первый раз его услышал, подумал — вот если бы им с Рошем вместе…
        - И я о том же… Сколько за ним людей ходит. Иногда по утрам не меньше сотни собирается. Если бы кто их привлек на нашу сторону… Но порой меня одолевают сомнения. Пошел бы ты со мной, Даниил. Каждый раз, когда он проповедует, мечтаю, чтобы ты оказался рядом. Мы оба…
        - А Кемуил с тобой ходит?
        - Нет, только не он, — расхохотался Иоиль.
        - Один раз я его уговорил сходить. Он просто в ужас пришел. Совсем, как отец. Со мной Така ходит. Она… Слушай, я совсем забыл про Таку! Ну, она, небось, сердится!
        Но в кузнице девочки не было. Двое юношей нерешительно застыли в дверях. И тут из жилой части дома донеслось неясное бормотание голосов. Не может быть… Веселый, звонкий смех — Така.
        - Подожди здесь, — велел Даниил.
        В жилой комнате никого не оказалось, а в маленьком садике на скамейке бок о бок сидели две девушки.
        - Даниил! — закричала Лия, заметив брата. — Така пришла меня навестить!
        Даниилу только и оставалось, что обескуражено таращиться то на одну, то на другую.
        - Как… ты? — заикался он, но тут поймал взгляд Мальтаки.
        «Пожалуйста, не порти хорошее дело», — явственно говорили ее глаза.
        Даниил совсем растерялся и чувствовал себя ужасно глупо. Как же она этого добилась? За десять лет никому, ни соседям, ни старым друзьям, не довелось увидеть Лииного лица.
        - Мы чудесно провели время, — Мальтака говорила, словно бывала здесь чуть ли не каждый день. — Лия мне показала свои овощи. Я и не заметила, как два часа пролетели. Нам столько всего нужно было обсудить.
        Две девочки — такие разные!
        - И о чем же вы разговаривали? — невольно вырвалось у Даниила.
        В глазах Таки заплясал лукавый огонек:
        - О тебе.
        У Даниила даже уши побагровели. Он понимал — ему в жизни не узнать, как ей это удалось.
        Девушки — странные создания. Никогда он их не поймет. Но до чего же изменилось лицо Лии. Сестра по-прежнему бледна и хрупка, особенно рядом с яркой красотой Мальтаки, но улыбка так напоминает мамину… У Даниила комок застрял в горле.
        Иоиль, сгорая от нетерпения, шагнул в жилую комнату. Нет, чуда не произошло. Только завидев юношу, Лия сжалась от страха, лицо посерело. Така махнула брату рукой — уходи.
        - Нам с братом пора домой, — ласково сказала она. — Но я скоро приду. Ты ведь меня не забудешь, Лия?
        Не отвечая, Лия только ниже клонит голову. Складки покрывала, заслоняющего лицо, подрагивают.
        - А это, чтобы ты меня почаще вспоминала, — Така отстегнула висящую на поясе зеленую сумку и нежным движением опустила Лии на колени. Золотые нити сверкнули в лучах закатного солнца. — Господь да пребудет с тобой.
        Не дожидаясь ответа, прошла мимо Даниила обратно в кузню — так быстро, что он не успел ни остановить ее, ни поблагодарить. Даниил стоял и смотрел на сестру. Увидел, как из-под покрывала показался маленький пальчик, чуть дотронулся до зеленого бока сумки, следуя узору алых, голубых и пурпурных нитей — вдруг исчезнут, если надавить посильнее. В первый раз в жизни у Лии в руках такая красота.
        После прихода Таки Даниил увидел сестру другими глазами. И ему вдруг стало ужасно стыдно. Весь день она сидит, согнувшись, над ткацким станком, красивую ткань получит богатая женщина, а сестра ходит в линялых, бесформенных обносках. Наутро он достал с полки кувшин, где хранил заработанные деньги, пересчитал горстку монет и отправился на рынок.
        На рынке царила страшная суматоха, да, мужчины правильно делают, что не показываются тут. Ткачихи разложили материю, вокруг толпятся женщины, болтают, не умолкая, — стайка воробьев, да и только. Трогают алые и пурпурные ткани, торгуются визгливыми голосами, в чем-то обвиняют друг друга. Чтобы подойти поближе, не обращая внимания на насмешливые взгляды, Даниилу понадобилось все его мужество. Наконец он нашел то, что хотел — гладкое хлопковое полотно цвета свежей голубизны лепестков кетцы.
        - Сколько стоит? — рявкнул юноша.
        Девушка с золотыми сережками в ушах пристально взглянула на него:
        - Голубую краску достать трудно. Два сикля[57 - Сикль (евр. шекель) — мера веса золота и серебра у древних евреев и других семитских народов; сикль серебра служил стандартной денежной единицей в Палестине времен Иисуса Христа.].
        Он понимал — она просит слишком много, но откуда ему знать, сколько надо? Да и не будет он торговаться. Даниил заплатил, проклиная себя за нерешительность, особенно когда увидел — она обрадовалась, мочи нет.
        - Нитки? — он следил, как девушка ищет подходящую нить. — А иголка у тебя есть?
        Торговка рассмеялась:
        - Иголок я не продаю. Уж, верно, у твоей жены есть иголки.
        Он ничего не ответил, но покрасневшие щеки юноши снова заставили девушку расхохотаться.
        - Подарок? Тогда понятно. Подожди, сейчас найду. Вот, бери одну из моих. Я с тебя денег не возьму, — попыталась она загладить свою вину — уж больно много заработала на покупке.
        Даниил взял сверток и зашагал прочь, щеки и уши по-прежнему пылали.
        Лия поверить не могла — полотно для нее! Одно только прикосновение к гладкой, нежной ткани доставляло ей такое удовольствие, что Даниил страшился начать разговор о шитье платья. Он выждал два дня и только тогда достал нитки и иголку. Лия наблюдала за его неуклюжими попытками вдеть нитку в иголку и вдруг так неудержимо расхохоталась, что иголка выпала у него из пальцев. Он и не знал, что сестра умеет смеяться! Смех умолк, как только он поднял голову и взглянул на нее.
        - Даниил! Ты держишь иголку как кузнечный молот. Дай ее мне.
        - А ты умеешь шить? — удивился он.
        - Всякий умеет шить. Даниил, ты не рассердишься, если я сошью себе платье из этого полотна?
        Сквозь открытую дверь кузницы он наблюдал, как сестра разложила ткань на полу и выкраивает платье, ловко поворачивая кусок полотна то в одну, то в другую сторону. Хвала Создателю! Может, она даже сумеет сшить ему новый плащ?
        Глава 14
        Все началось с невинного вопроса.
        - Даниил, а что такое свадьба?
        Он глянул на сестру, устроившуюся по другую сторону циновки с глиняной посудой. Они припозднились с утренней трапезой. Давно пора открывать дверь кузницы, но сегодня Даниил не торопится. Чуть не до утра гулял он на свадьбе у своего нового друга Нафана, сына сборщика податей. Теперь ноги-руки еле двигаются, голова плохо соображает. Только бы Лия перестала мучить его бесконечными вопросами.
        Как же мало девочка знает о мире за глинобитными стенами. Что, бабушка никогда ей ничего не рассказывала? Когда они только поселились здесь, в доме Симона, брат с сестрой ели и работали почти всегда в молчании. Не привыкший к одиночеству, Даниил постепенно стал разговаривать с Лией, как раньше с Самсоном, просто думал вслух, не ожидая ответа. И Самсон, и Лия все больше молчали, но, к удивлению юноши, оказалось, что сестра все запоминает. Скоро Лия стала задавать вопросы, странные, не по возрасту детские, являя полное незнание жизни. Позже, после знакомства с Такой, вопросы посыпались один за другим. Она хотела все узнать о девушках, живущих в селении, — что они носят, о чем говорят, чем занимаются. Он старался отвечать как можно подробней, понятно, что его слова — словно окно, откуда сестра смотрит на мир и на людей, тех самых, кого так боится увидеть лицом к лицу. Теперь, болезненно морщась при каждом слове, он пытался описать ей свадьбу.
        - Это такое торжество, — медленно приступил он к рассказу, — когда мужчина приводит в дом невесту. Его друзья собираются вместе и желают ему счастья.
        - А у невесты есть подруги?
        - Само собой разумеется, такую кутерьму устроили, болтали без остановки и все разом.
        - А сколько народу пришло на свадьбу Нафана?
        - Не так уж много, наверно, меньше, чем обычно. Конечно, я не был на свадьбах с тех пор, как… — с той самой далекой ночи, когда он нес факел в свадебной процессии дяди. Он заторопился дальше. — Понимаешь, Нафан стыдится своего отца — он сборщик податей и прикарманивает деньги — и поэтому отказался от его помощи. Наверно, свадьба была бедная, но Нафан доволен.
        - И вы ели всякие вкусности?
        - Да, лепешки и фрукты, и пили виноградное вино, — как же он не подумал, даже в голову не пришло принести ей хоть чуточку.
        - Рассказывай дальше, Даниил! — глаза девочки сверкали.
        Вот бы ему обрести дар слова, но нет, он не Иоиль:
        - Сперва мы отправились в дом невесты. Для Нафана и Деворы приготовили гирлянды из цветов, свадьба была в саду, потому что в доме слишком мало места.
        - А невеста красивая?
        - Не знаю. Нафану, наверно, нравится.
        - Такая же красивая, как Така?
        В первое мгновение Даниил ужасно смутился, но потом вспомнил, Така — единственная девушка, которую сестра знает.
        - Нет, — честно ответил он, — не такая красивая.
        - А платье? Расскажи про платье, — Лия улыбалась, щеки ее раскраснелись.
        - Платье… — тут он совсем растерялся. — Кажется… да, белое. А на голове тонкое покрывало и цветы. И мы все пошли к новому дому Нафана — настоящая свадебная процессия. Мальчишки играли на дудках, мы несли факелы, а старики бросали на невесту рис и зерно.
        - Зачем?
        - Такой обычай… Чтобы у нее была хорошая, большая семья. И все пели, и кричали, хлопали в ладоши и притопывали ногами.
        Он замолчал, заметив тревогу в глазах сестры. Даже упоминание о крике ее расстраивало. Она не могла вообразить, что такому шуму и гаму можно радоваться. Он встал, принялся убирать посуду. Но Лия не двигалась, растревоженная его рассказом.
        В конце концов она спросила:
        - А невеста Нафана теперь все время живет с ним в одном доме?
        - Конечно. Как наши мама с папой.
        - Даниил, — медленно произнесла девочка, — а когда ты приведешь сюда невесту, куда я денусь?
        - Что за глупый вопрос, — от неожиданности он заговорил почти грубо. — Я не собираюсь жениться.
        - Почему?
        - Потому что у меня нет времени для подобных глупостей. Придется подождать до тех пор, пока мы не избавимся от последнего римского солдата.
        - А Нафан сделал глупость, да?
        - Нафан — другое дело, — Даниил окончательно потерял терпение. — Я дал клятву. Цель моей жизни — прогнать отсюда этих римских хозяев.
        В ушах звенело от собственного голоса. На кого он кричит — на Лию или на самого себя? Он сердито схватился за плащ. Ему так больно, будто она нечаянно задела открытую рану, о которой он и не подозревал.
        - Римляне наши хозяева? — удивленно спросила она.
        - А ты разве не знаешь?
        Она сидела молча. Но стоило ему открыть дверь мастерской, он понял — на подходе еще один вопрос. Нет, больше он слушать не будет. Хватит с него на сегодня. Но слова настигли его, оглушили, поймали в сеть.
        - А солдат, он иногда приходит в мастерскую, тот, что на лошади. Он римлянин?
        - Да, и пусть сгниют его римские кости.
        - Тогда он — твой хозяин?
        - Спроси его. Он скажет — да.
        - Но, Даниил, это глупо. Он совсем мальчишка, меньше тебя и совсем не такой сильный. И по дому тоскует.
        - Какая разница, кто сильней, — бушевал Даниил. — У него меч. И целая римская армия за спиной.
        - Даниил, за что ты так злишься на римлян?
        Гнев душил его. Что он может ей ответить?
        За то, что они с тобой сделали! Отняли у тебя родителей и хорошую жизнь, отняли возможность выпить из брачной чаши на своей свадьбе. Они все у тебя отобрали, и только одно осталось — брат, и он за тебя отомстит!
        Нет, надо бежать отсюда, а иначе он задохнется. На него свалился такой груз, какого ему не осилить разумом и не поднять. И уже на ходу, бросившись к двери, он все же спросил:
        - А откуда ты взяла, что он по дому тоскует?
        Ее глаза заволокло голубоватым туманом:
        - Мне просто так кажется.
        Девочка низко наклонила голову, встала на коленки — скатать циновку.
        Он резко хлопнул дверью. Проклятье! По дому тоскует! Этакий самодовольный верблюд!
        Но откуда она вообще знает про тоску по дому?
        Никак не сосредоточиться на работе. Кровь стучит в висках. Детские вопросы Лии выпустили наружу бесов, которых он так старательно запирал внутри. Сколько еще можно жить такой жизнью? Весь день у горна думал он о пещере в горах. Дважды клал молот, выходил из мастерской и, стоя на пороге, глядел вдаль — туда, где очертания далеких холмов дрожат в жарком мареве, а за ними встает бездонная голубизна летнего неба. Ему долго удавалось обуздывать себя, подавлять тревогу, заталкивать в угол нетерпение, выбивать их могучими ударами молота по наковальне. Но сегодня они вновь накинулись на него, и в сто раз сильней. Целый день он работал с неистовой страстью, пытаясь вколотить жажду свободы в неподатливый металл, стараясь не смотреть на далекие холмы. Ближе к вечеру отложил молот, тщательно прикрыл угли землей, как делал перед наступлением субботы, и запер дверь мастерской.
        - Мне надо уйти, — объяснил он сестре. — В доме достаточно еды и питья, и масла в плошке хватит на всю ночь.
        - А ты вернешься? — она, наверно, почувствовала бесов, толкающих его в спину.
        - Конечно. Заложи дверь на засов.
        Вот она, дорога к холмам. С каждым шагом спадает усталость. А перед утомительным подъемом почувствовал — воздух становится прохладней. Легкий ветерок в вершинах кипарисов. С каждым вздохом легкие наполняются свободой.
        Долгими ночами в доме Симона представлял он себе этот миг — снова в родной пещере. В первую минуту все было так, как он воображал — крики удивления, радость возвращения домой. Но волнение быстро улеглось. Рош, наскоро разузнав новости, вернулся к неоконченному спору, полному взаимных проклятий. Даниил отправился бродить по лагерю, заметил пару новых лиц, но долгожданный бурный восторг не приходил. Он понимал, чего ему не хватает. Карабкаясь вверх по тропинке, он так надеялся увидеть знакомую фигуру, неистово мчащуюся навстречу. Но, конечно же, у черного великана найдутся и другие дела, не сидеть же ему днями и ночами, высматривая его, Даниила. Но почему Самсона вообще нигде не видно? Он потрогал камень — горн еще теплый на ощупь.
        - Как тебе жизнь в селении? — спросил Иоктан, сбрасывая огромную охапку хвороста, принесенную им для костра.
        Показалось ему, что в голосе подростка звучит враждебность — или, может, зависть?
        - П-п-принес чего-нибудь пожрать?
        Даниил удивился. Ему и в голову не пришло нести сюда еду.
        - Теперь с мясом плоховато, — усмехнулся Иоктан. — Пастухи выставляют засады, похоже, от нас научились. П-п-побили двоих, сильно побили. Пастухи в дурном расположении духа, и Рош приказал на время затаиться.
        Даниилу вдруг пришло в голову, что, пока он жил в пещере, ему казалось — овцы на склонах ничьи, бери не хочу. А теперь он знает, как зовут владельцев отар, и они совсем не богатые люди.
        - Ничего, — присвистнул Иоктан, — терпения Роша хватит ненадолго.
        Даниил рассмеялся, отгоняя тревожные мысли:
        - А где Самсон?
        - Кто знает. Самсону никто не указ.
        - И Рош ему позволяет?
        - Попробуй не позволь. Сдается мне, Рош уже давно жалеет, что освободил эту неразумную скотину. Смотри! Вот и он. И что принес!
        Великан показался у входа в пещеру. На плечах — огромный баран весом со здорового мужчину, а ему явно не тяжелее кролика. Самсон сбросил тушу к своим ногам, стоит, ухмыляясь, глядя то на одного, то на другого и ожидая похвалы. С криком радости Даниил бросился к нему. Широкая белозубая улыбка разделила надвое черное лицо. Даниил расплылся в ответной улыбке. Гигант переступил через овечью тушу, и вот он уже на коленях перед Даниилом. Юноша схватил могучие руки, крепко сжал. Они стоят, не произнося ни слова, только улыбаются друг другу.
        Двое обитателей пещеры бросились к туше, с яростью шакалов сдирают шкуру. Другие тащат хворост для костра, готовят вертела. Все валом валят из пещеры, прослышав про грядущий пир. Рош только глянул сердито, но ничего не сказал.
        Пока жарилось мясо, Даниил никак не мог решить — говорить Рошу об отряде или нет? Не хотелось портить впечатление — лучше уж рассказать, когда наберется целая армия. Да и день сегодня неподходящий, Рош явно в плохом настроении.
        - Твой приятель Иоиль, — спросил между делом вожак, — встречаешь его иногда?
        - Да, довольно часто.
        - Не выпускай его из виду, — гаркнул Рош. — Он мне скоро понадобится.
        Больше ничего не сказал и не очень-то вслушивался в рассказ Даниила о жизни в мастерской Симона.
        Ночью Даниил сидел у костра. Хорошо! Потрескивает хворост, взметаются язычки пламени. Брюхо набито жареной бараниной. Спина опирается на камень, чувствует лопатками знакомые вмятины.
        - Неплохо вернуться домой!
        - Неп-п-плохо сытно пожрать, — Иоктан ладонью вытер жир, капающий с подбородка. — Надо тебя за это благодарить.
        - Ты хочешь сказать — Самсона?
        - Самсон принес барана ради тебя. Он точно знал, что ты придешь. Он всегда все знает. Он, может, и глухой, а с-с-слышит и то, что далеко. П-п-посмотри на него, уставился на тебя, словно ты — его божество. Думаешь, случайно у нас сегодня такой роскошный пир после целой недели поста?
        И еще кое-кто знал, почему в лагере появилась баранья туша. Даниил взглянул на вожака, маленькие глазки над спутанной курчавой черной бородой пиявили Самсона. Как же он его не любит. Да, сколько ни объедайся Рош запретной бараниной, в жизни не простит того, кто не подчинился его приказу.
        Наступила ночь, Даниил лежал без сна. Звезды над головой, такие огромные, такие близкие. Чистый, прохладный воздух, ни дыма, ни уличной вони. В животе полно мяса и доброго вина, рядом спят его товарищи. Именно так долгими душными ночами в селении он себе и представлял счастье. Но сон все не приходил. Кузнец ворочался, пытался устроиться поудобнее на каменистой земле. За эти недели он позабыл, каково спать на камнях. Да и мысли его никак не могли угомониться.
        Перед ним мелькали разные картины. Лия в одиночестве за дверью, заложенной на засов. Иоиль, читающий свиток. Така в полосатой головной повязке у двери в кузницу. Симон — отвернулся и ждет, пока Даниил согласится принять в дар все, чем он владеет.
        Симон нашел себе другого вождя. Даниил вспомнил, как однажды ел с товарищами Симона. Молчание, когда Иисус встал благословить скудную трапезу. Каждый взял меньше, чем нужно, чтобы хватило тем, кто ждал снаружи. Что объединяет этих людей? Вот сегодня, кому, кроме Самсона, есть дело до того, что он вернулся?
        Он вдруг вспомнил о маленькой черной козочке, любимице Лии. Может, сейчас в селении из-за их пира какой-то ребенок лег спать голодным?
        Он встал еще до восхода солнца. Самсон тут же вскочил на ноги. Даниил положил на плечо великана руку. В черных глазах вопрос — нет сил его вынести. Юноша покачал головой и, тихо ступая между спящими, вышел из пещеры. Самсон даже не пытался следовать за ним.
        Как же хочется взять с собой чернокожего гиганта. Но каково будет этакой громадине в тесной клетке кузницы? Все селение всполошится при виде него, Лия от страха снова забьется в угол. Нет, место Самсона здесь, на свободе, в горах.
        А он сам — где его место?
        Горящих углей в горне почти не осталось. Он разгреб золу, обнаружил пару еле теплящихся угольков, попытался раздуть огонь — вернуть его к жизни. Открыл дверь в жилую комнату. Лия подняла голову, голубые глаза совсем неживые — погасли, как и огонь. Она не расчесала волос, не приготовила завтрак. Даниил раздраженно заметил, что кувшин с водой почти пуст, теперь придется идти к колодцу и ждать там в окружении хихикающих женщин. Он наклонился, подхватил кувшин — все, дверца клетки опять захлопнулась.
        Глава 15
        С того дня, когда Даниил еще раз отправился на берег озера в Капернауме послушать Иисуса, жизнь в селении почему-то перестала казаться тяжким бременем. В те жаркие, долгие дни месяца Ав он был счастлив — как никогда в жизни, хотя сам того не знал, да и вовсе не думал об этом.
        Он пошел, конечно, потому что Иоиль попросил, да и любопытство мучило — чем же проповедник так привлекает его друзей? Сначала Симон, а теперь Иоиль. А два дня спустя снова пустился в путь — никак не мог выкинуть из головы слова плотника. Так и повелось — через день вставал он до зари и шагал стадию за стадией[58 - Стадий, стадия — единица измерения расстояний в древних системах мер многих народов, введённая впервые в Вавилоне и затем получившая своё греческое название. Стадий представлял собой расстояние, проходимое человеком спокойным шагом за время восхода солнца, т. е. в течение 2 минут, римская стадия равнялась 185 м.] до города только для того, чтобы присоединиться к маленькой кучке народа, ждавшей учителя на берегу. И хотя из-за этого мастерская по утрам не открывалась, Симон только радовался его приходу. Иоиль уже поджидал его, у них всегда находилась минутка поговорить, а нередко Даниила вознаграждала и сверкающая улыбка Мальтаки.
        Труднее объяснить, зачем он иногда приходит в Вифсаиду по вечерам, когда там нет Иоиля и остается только сидеть в маленьком садике у дома Симона Рыбака и слушать слова Иисуса. Даниил не всегда их понимает, нередко уходит домой в недоумении, но проходит день-другой, и он возвращается снова. Он не знает, что Иисус собирается делать, но надежда и обещание, звучащие в словах учителя, неудержимо влекут к себе.
        За едой он пересказывает Лии услышанные истории. Иногда ему кажется, — даже если долгая дорога в Капернаум и часы, отнятые от работы, не принесут ничего другого, по крайней мере теперь всегда есть о чем говорить с сестрой.
        - Был сегодня Андрей?[59 - Евангелие от Марка, глава 1, стих 16.] — спрашивает девочка. — Много рыбы поймал? А богатые женщины принесли еду беднякам?
        Она сидит, в миске нетронутый ужин, и жаждет только его историй. Часто, когда он возвращается за полночь, она вскакивает с циновки, сна ни в одном глазу, глаза сверкают, усаживается, обхватив колени руками. Пусть брат валится от усталости и хочет только одного — добраться до постели на крыше дома, горькое разочарование на лице сестры заставляет начинать рассказ.
        Удивительно — откуда в таком робком создании, вовек не покидающем дома и маленького садика, столько любопытства к никогда не умолкающей жизни города? Как показать ей эту жизнь, когда она и ближайшего перекрестка с колодцем в глаза не видела, до маленькой синагоги в центре селения не доходила?
        - Я больше люблю приходить по утрам, — начинал брат. — Рыбаки возвращаются с ночной ловли. Многие год за годом привязывают свои лодки к одному и тому же камню, так что все привыкли — здесь мое место, тут твое. Никто не мешает, когда Иисус говорит, он сидит там, где испокон века привязывают лодку Симон с Андреем.
        - А зачем ему мешать?
        - Надсмотрщики считают — он отрывает людей от работы. Не рыбаков. Они-то всю ночь напролет ловили рыбу, их дело сделано. Но грузчики с барж останавливаются послушать, а им надо работать. И такие, как я, кого работа дома ждет.
        Столько всего он никогда не сумеет описать — озеро, еще тусклое, неподвижное в предрассветной мгле, холмы, словно прижавшиеся друг к другу овцы, вот появляются верблюды и ослики, их ведут на водопой. В чьем-то дворе кричит петух, деловито чирикают воробьи, воздух вдруг наполняют стрижи, носятся взад-вперед над самой водой. Внезапно над озером показывается солнце, разбрасывает по холмам теплые, желтые лучи, туман рассеевается, озеро сверкает голубыми искрами. К берегу подходят лодки, тащат груженые сети. Повсюду вспыхивают маленькие костерки, запахло жареной рыбой. И не жалеешь, что встал затемно, хоть усталые мышцы тянут поспать еще, прошагал неблизкий путь в город, а теперь стоишь и ждешь. Как описать это словами?
        Как рассказать ей о людях? Женщины приходят помочь мужьям, растягивают сети для просушки. Рыбаки полуобнажены, плечи блестят от пота, волокут на берег тяжелые корзины с уловом, раскладывают рыбешку на плоских камнях, присаливают, оставляют сушиться на солнце. Бесконечная цепь грузчиков тащит на баржи громадные мешки с зерном, корзины с фруктами и овощами.
        - Иисус стоит у лодок и говорит, — продолжает он рассказ. — А вокруг его друзья и те, кто пришел послушать, вроде меня. А еще нищие и увечные. Кто знает, где они проводят ночь, но каждое утро притаскиваются на берег — хотят послушать Иисуса, конечно. Но дело не только в этом — Симон, Андрей и женщины дают им немного рыбы. Завидев собравшуюся толпу, подходят любопытные. Грузчики тоже останавливаются послушать, а надсмотрщики просто вне себя от ярости прибегают, приказывают вернуться к работе. А иногда Иисус входит в лодку Симона и отплывает недалеко. Так никто не может его прогнать, а с берега все равно слышно.
        - А о чем он сегодня говорил? — спрашивает Лия каждый раз. Даниил старается припомнить все подробности, пытается представить себе берег озера, услышать плеск воды, крики работающих, даже дыхание тех, кто стоит за ним — мужчин и женщин. Они замерли неподвижно, а над головами этот глубокий, ровный голос. Иногда впечатление такое сильное, что удается запомнить рассказ почти слово в слово.
        - Сегодня — о путешественнике, на которого напали разбойники, избили до полусмерти и оставили умирать на дороге. Священник и левит видели его, но прошли мимо, а один проклятый самарянин остановился, перевязал раны, позаботился о нем[60 - Евангелие от Луки, глава 10, стихи 30 -37.]. Хотелось бы мне, чтобы это был иудей. Иисус что, думает — иудеи и самаряне должны обращаться друг с другом как добрые соседи? Глупости, такому вовек не бывать.
        Нередко сами слова ускользают из памяти, остается только звук голоса, отдающийся в душе беспокойным эхом. Да, утром гораздо лучше, и не только потому, что ему так нравится озеро на рассвете, веселая суета начала дня, умытые ночной росой поля. Нет, в ярком утреннем солнце все кажется возможным, удается поверить в скорый приход Царства Божьего, а с окрестных холмов уже почти слышатся громовые звуки победных труб.
        Когда он приходит в город вечером, все совсем по-другому и Даниил опять не знает, что думать. Мир будто обволакивает грусть. Вечером все стекаются к дому Симона Рыбака, где Иисус ночует на чердаке. Собравшиеся устали от целого дня работы у горна, на верфи или на виноградниках. Они набиваются в маленькую комнатку, а кто не поместился, остается во дворе. Сидят на утрамбованной бесчисленными пятками земле, так тесно, что нелегко найти проход между телами. Вечерами приползают за подаянием голодные, у которых и крошки во рту не было за весь день, приходят безработные бродяги и всякий сброд. Приносят на носилках немощных и калек. Дневная жара оставляет после себя духоту, вонь немытого тела, запах болезни. Глаза увечных и больных, утром полные надежды, по вечерам затуманены долгим днем бесконечного страдания. Даниилу противно смотреть, как они теснятся, рвут друг у друга куски, отбирают хлеб у тех, кто слабее. Никто не смотрит, куда ступает, не беда, коли под ноги попадется несчастное создание, что только и может — ползать на карачках.
        Вечером Иисус тоже кажется уставшим. Сияющие глаза темнеют от жалости. Но он никогда не уходит, никогда не отказывается говорить с ними. И стоит ему сказать только слово, как все забывают свои беды. Лица обращены к свету, струящемуся из открытой двери. Голос учителя входит в сердце словно целительный бальзам. Раны души, измученной нескончаемым потоком побоев и пинков, уже не так сильно болят, забываются хотя бы на время. А иногда исцеляются и тела — то один, то другой вскакивают на ноги, полные живительной силы, и каждого в толпе заново охватывает надежда.
        Но потом Даниил пускается в обратный путь, и в темноте удушающая жара снова давит на плечи, только что виденные страдания вновь всплывают в памяти, цепляются за душу, как репейник, и в ушах больше не слышны далекие трубы грядущего царства. В такие ночи нелегко говорить с Лией. А когда он тщетно пытается заснуть, его преследует один и тот же вопрос — когда, когда? Когда же? Сколько еще ждать перемен?
        Но одну историю сестра просит снова и снова — лучше б о ней и вовсе не упоминать.
        - Расскажи о той маленькой больной девочке, — умоляет она брата.
        Даниил опять и опять, слово в слово, как затверженный в школе урок, повторяет:
        - Иисус пошел в дом, где она жила…
        - Нет, начни с самого начала, — требует, как ребенок сказку, Лия. — Как ты ждал на берегу…
        И он начинает, зная — она не успокоится, пока не услышит заученную историю до мельчайших подробностей.
        - Мы все ждали и ждали. Иисус был на другой стороне озера, отправился в тамошние селения, а с ним несколько учеников. Они уже возвращались в лодке. Люди караулили его с рассвета, голодные, на палящем солнце, но никто не хотел уходить, пока не увидит учителя. Кто-то вдруг закричал, что лодка подходит, все повскакали, стараясь разглядеть, та ли лодка, а когда они подплыли ближе, народ будто с ума посходил.
        Можно подумать, он князь какой-то, так все кричали и вопили. Симону и Иакову с трудом удалось расчистить ему немножко места на берегу. Мне кажется, Симон пытался его уговорить остаться в лодке, как Иисус иногда делает — сколько ни называй они его равви или учитель, когда народ вот так не в себе, ни о каком почтении речи нет. Тут в толпе, где-то сзади, раздался крик, люди стали тесниться, мы увидели — проталкивается кто-то важный.
        Иоиль шепнул: «Это Иаир», и тогда все задвигались, стараясь убраться с дороги, спрятаться за спины других. Все боятся Иаира, он — начальник синагоги. Даже Иоиль немного испугался. А друзья Иисуса подошли к нему, стали рядом наизготовку. Никто не знал, чего дальше будет. Но Иисус махнул рукой, мол, отойдите, а сам ждет так спокойно. Иаир прошел совсем рядом со мной, плащ с плеча сползает. Пыхтит, будто всю дорогу бежал. Прятаться незачем, он ни на кого не глядит, только на того, ради кого пришел. Что дальше случилось… Никто такого не ожидал. Иаир как бросится к его ногам. Словно последний нищий попрошайка. И хриплым шепотом — только те, кто рядом стоял, слышали — о чем-то молит. Но в толпе уже знали. У него дочка умирает. Единственная. Тогда Иисус говорит…
        - Нет, сперва повтори слова Иоиля.
        - Да, Иоиль сказал: «Единственная дочка, зеница ока».
        - Зеница ока, — тихонько пробормотала девочка, словно чему-то радуясь.
        - Мне, конечно, его стало жалко, а потом я подумал: «Повезло Иисусу». Такой важный человек — начальник синагоги, вот бы Иисусу с ним договориться, но нет, он такого вовек не сделает, он просто поднял беднягу и быстрым шагом пошел к его дому. А народ за ним, словно отара овец, и я с ними — знаешь, когда ты в толпе, времени подумать просто нет. Да и мне тоже было любопытно — что случится.
        Но на полпути к синагоге мы видим — бежит кто-то сломя голову, остановил Иаира и Иисуса. Я слов не слышал, но по лицу сразу понял — плохие новости. Потом пересказывали — он принес весть, что умерла девочка. Не стоит больше беспокоить учителя. Но прежде чем Иаир рот раскрыл, Иисус положил ему руку на плечо и прошептал что-то в самое ухо. И они снова идут, а мы за ними.
        Слышим, женщины рыдают и флейты погребальные, тут и в толпе женщины заплакали, жалко ведь, а Иисус обернулся и говорит: «Не плачьте, она не умерла, но спит». Мы не знали, что и думать. А женщины у дверей — и рыдают, и смеются над ним… Тут Иисус одним жестом остановил толпу и позвал с собой только Симона да Иоанна с Иаковом, эти трое всегда с ним ходят. И они вместе вошли в дом. А плакальщицы из дома выбежали, сердитые, испуганные, их Иаир вытолкал и дверь запер.
        На этом месте Лия всегда повторяла:
        - Жалко, что ты в дом не попал.
        - Не мог я, и никто другой тоже, только эти трое. От них мы и узнали потом, как дело было. Они рассказывали — девочка лежит на постели, прямо клянутся, что мертвая. Но Иисус ни на минутку не помедлил, подошел к постели, наклонился и заговорил.
        - И что, — шепчет завороженная Лия, — что он ей сказал?
        - Он сказал: «Девица, встань!» Будто она спит и пора просыпаться. И она проснулась, встала и пошла. — И тогда Иисус сказал: «Дайте ей есть». А сам сразу вышел, отец с матерью и рта раскрыть не успели. А когда мы его увидали — уже на улице, никто ни одного вопроса не задал, не решился — такое у него было лицо. Не знаю точно, как сказать, словно больше сил не осталось — ну, совсем никаких. Симон и Иоанн уже знают, когда он такой, надо сразу его вести домой, в такие дни все понимают, лучше оставить их в покое[61 - Евангелие от Луки, глава 8, стихи 41 -42, 49 -56; Евангелие от Марка, глава 5, стихи 21 -24, 35 -43.].
        - А девочка, она поправилась, да?
        - Да. Я потом ее на улице видел — с отцом. Даже не догадаешься, что болела.
        - А она хорошенькая?
        - Да, — отвечал обычно Даниил, пусть будет так, если Лии хочется, но на самом деле он и не заметил — хорошенькая или нет.
        - Да, — бывало, вздохнет Лия, — конечно, хорошенькая, как иначе. И, должно быть, счастливая.
        Даниилу уже невмочь пересказывать одну и ту же историю в сотый раз. Сперва он тоже был в полном восторге, но потом пришло недоумение. Ну случилось такое небывалое дело, и вроде бы ничего не изменилось. Многие говорили, что Иаир предлагал Иисусу хорошие деньги, но тот отказался. Даниил никак не мог взять в толк почему — столько народу приходится кормить каждый вечер, а у Иаира денег немерено. Да и сам Иисус велел никому об этом не рассказывать. Кое-кто из учеников ворчал, недовольный. Симон вот, который входил в дом вместе с учителем, вообще ни словечка не вымолвил. Даниил заметил, Симон теперь редко рыбачит в лодке, старается все время быть поближе к Иисусу, куда тот ни пойдет. Рыбак с того дня будто решил охранять учителя, следить, чтобы толпа не слишком напирала, а стоило Иисусу заговорить, то и вовсе глаз с него не спускал.
        Однажды, когда Даниил кончил рассказывать, Лия молчала долго-долго, а потом наконец задала вопрос:
        - Думаешь, Иисус когда-нибудь придет к нам в селение?
        - Однажды приходил, может, и еще придет.
        - А если он придет, много народу соберется?
        - Куда он ни пойдет, везде большая толпа.
        - Большая, как в тот день, когда мы переехали в новый дом?
        - Ты думаешь, это много народу? Нет, тут была лишь горстка соседей. Когда Иисус говорит, люди приходят сотнями.
        - И женщины тоже?
        - Конечно.
        - В толпе все тесно стоят? И толкаются?
        - Бывает, еле устоишь на своих двоих.
        Она снова надолго замолчала, он уже решил, на сегодня все, но тут последовал еще один вопрос:
        - А дети тоже приходят?
        - Да, конечно, и дети тоже.
        - А детей обижают?
        - Конечно, нет. Как тебе такое в голову пришло?
        - Иисус ведь не даст обижать детей?
        - Он даже не разрешает их прогонять, когда они безобразничают. Он всегда с ними разговаривает, знакомится, слушает, как они болтают свои глупости. Иногда люди на него за это злятся — подумаешь, дети, экая важность, а он, выходит, думает иначе[62 - Евангелие от Марка, глава 10, стихи 13 -15.].
        Она снова умолкла, и на этот раз уже Даниил задал вопрос, тихо, осторожно:
        - Если он придет, пойдешь со мной на него посмотреть?
        Лия не ответила, склонила голову, спрятала лицо в покрывале.
        Как же она все-таки изменилась, с заново родившейся надеждой глядел на сестру Даниил. Наверно, тут дело в Мальтаке. Теперь Така навещает их часто, приходит из города вместе с Иоилем и, покуда друзья уходят на встречу в дозорной башне, остается с Лией. Каждый раз она приносит маленький подарочек, луковицы лилий — посадить в садике, крошечный алавастровый[63 - Алавастр, алебастр — род белого, мелкозернистого гипса, годного к хорошей полировке, в те времена из него выделывали различные изделия, в том числе сосуды с длинным и узким горлышком для хранения духов, душистых мазей. Название свое получил от алебастровой горы и города Алебастрон в Фивах, в Египте (ныне гора св. Антония).] сосуд с благовониями, моток алой пряжи. Лие, с помощью Таки, открылся целый новый мир.
        Вот недавно, на другой день после прихода Таки, вернулся он домой и заметил — Лия замерла, разглядывает себя в крохотном бронзовом зеркальце, последнем подарке новой подруги. Девочка увлеклась и не заметила, как пришел брат. Такое у нее было лицо, забыть невозможно — будто она что-то ищет, томится, сама не зная о чем. Иногда он с ней заговаривает, она не сразу ответит, словно не слышит его оклика, словно в ушах у нее звучат иные, далекие, странные слова. Голубые глаза заволакивает мечтательная дымка. Снова и снова, когда по уличной пыли ударяют, как легкие шаги, первые капли дождя, девочка выходит на порог и стоит, вглядываясь в туманную темноту садика. Что за странные создания эти девчонки! Интересно, а Мальтака понимает, в чем тут дело? Может, ему просто чудится невесть что, но внутри растет странное, невыразимое словами беспокойство.
        Зато работа в кузне теперь только в радость. Мастерства у Даниила прибавилось, каждое дело превращается в удовольствие. До чего же приятно — выковать соседу пару дверных петель и знать — хорошо получилось, не просто крепко и надежно, нет, на них еще приятно смотреть, такие они ладные. Раз ему пришло в голову, что из-под его молота могут выйти не только грубые, полезные предметы, и юноша стал потихоньку пробовать себя кое в чем другом.
        День был жаркий, работы мало, Даниилу попался на глаза кусочек металла, отскочивший от расплавленной массы. Потерев осколок пальцами, полюбовавшись на его тусклый блеск, он вдруг решился. Нагрел осторожно медяшку, взял самые маленькие щипцы, что нашлись в мастерской, вытащил из огня, стал легонько постукивать молоточком, меньше у Симона в хозяйстве не нашлось. После нескольких неудач наловчился, принялся легчайшими ударами, чтобы не распластать комочек, обрабатывать металл и в конце концов выковал тоненькую проволоку. Снова ее нагрел, согнул и с удовольствием смотрел, как ловкие движения пальцев превращают ее в маленький, изящный лук. Ему самому ужасно понравилось и сразу захотелось попробовать дальше. Раскатал еще один кусочек металла, вытянул проволочку, заострил, получилась крохотная медная застежка — стрела для лука, цепляющаяся за тонюсенькую тетиву. Теперь лук стал брошкой наподобие тех, какими горожане застегивают плащи.
        Наполовину смущенный, наполовину гордый собой, спрятал поделку. Пусть этот лук напоминает ему, за что они сражаются.
        Научает руки мои брани и мышцы мои напрягает, как медный лук…
        Кузнец опять подумал об Иисусе, и снова надежды его всколыхнулись. На нем — сила Господня, как в старину на Давиде. Если он пожелает, то, наверно, согнет лук и из меди. Но разве Иисус готовится к брани, научает свои руки? Трудно сказать. Надо снова пойти сегодня вечером в Вифсаиду.
        Да, месяц Ав казался Даниилу временем ожидания. Только потом, вспоминая эту пору, он понял — то было время покоя и надежды.
        Глава 16
        - Я все сделаю, Даниил, все, не сомневайся, — горячо убеждал друга Иоиль. Все трое еле поместились в тесном коридорчике в доме Иоиля.
        Еще утром вожак послал одного из своих людей к Даниилу, велел прийти поскорее. Юноша поспешно поднялся в пещеру и после короткого разговора с Рошем отправился прямиком в город. Чуть стемнело, в потайном месте появились Иоиль и Така.
        Даниил принес долгожданный приказ вождя. Все это время, сидя в темном убежище, юноша боролся с собой — нелегкая борьба — стараясь победить зависть. Повезло Иоилю, получил задание, а он, Даниил, хоть и привел друга к Рошу, должен стоять в сторонке и ждать. Теперь он уже немного успокоился — это ведь только начало.
        - Рошу нужны кое-какие сведения, — Иоиль с восторгом внимал словам Даниила. — Только ты сможешь их заполучить, Иоиль. Ты всех знаешь в городе, к тебе тут привыкли. Остальным и близко не подобраться.
        - А что Рошу надо? Я все узнаю, что бы ни потребовалось.
        Даниил принялся объяснять — в голосе презрение, с каким в Галилее всегда говорят об Ироде Антипе, — тетрархе-четвертовластнике, назначенном римлянами, иудее только наполовину, — и о Тивериаде, утопающем в роскоши городе, построенном им у озера.
        - Ирод принимает у себя каких-то посланников из Рима. Они приедут всего на день в Капернаум, проверить здешний гарнизон. Городские денежные мешки, римские лизоблюды, такой возможности не упустят. Маттафия, богатый меняла, решил задать пир для этих посланников, пригласил таких же, как он, богачей из Капернаума.
        - Маттафия чего только не сделает, чтобы выслужиться перед Иродом, — пренебрежительно бросил Иоиль. — А откуда Рош узнал о званом обеде?
        - Даже не спрашивай, у него свои пути — узнает все новости. Но ему нужны имена приглашенных, всех-всех, и еще день, на который назначен пир.
        - Понимаю, тогда мы поймем, кто из них против нас. Любой иудей, согласный сесть за стол вместе с тетрархом…
        - Ты прав. Надо знать не только друзей, но и врагов.
        - Это все? Больше ничего не требуется? — Иоиль как будто слегка разочарован.
        - Дело совсем не такое легкое. Рош не сказал, как раздобыть сведения. Сам должен сообразить.
        - А как передать имена? — теперь Иоиль не скрывает своего удовольствия.
        - Об этом не беспокойся, я сделаю. Расскажешь новости мне или пришлешь кого из отряда, кому доверять можно. Я уж соображу, как сообщить Рошу.
        Глаза Иоиля сверкали. Вот она, настоящая работа.
        - Понимаешь, то, что люди меня знают, ничем не поможет. Мне никто ничего не скажет — из-за отца. Напрямую не выведать, отец и Маттафия друг с другом целую вечность не разговаривают. Но слуги-то болтают обо всем. Поговоришь с прислугой и все разузнаешь. Если бы я чем торговал…
        - Рыбой, — перебила брата Мальтака. — Можешь взять рыбу у Симона и Андрея.
        Теперь, когда оба — брат и сестра — раскраснелись от волнения, сразу видно — близнецы.
        - Мысль неплохая! — тотчас согласился Иоиль. — Возьму отборной рыбы, продам за хорошую цену. Скажу — только для особо торжественных случаев. Знаешь, как прислуга на кухне болтает о званых обедах! Не сомневайся, будет сделано.
        Даниил, мучимый завистью, не ответил. Иоиль, предвкушая грядущее приключение, ничего не замечал. Он даже не спросил, почему ему, самому младшему, поручили такое ответственное дело. Впрочем, Даниил понимал, Рошу больше некого послать. Обитатели пещеры могут похвастаться мышцами, но соображают они туговато. Сам он тоже далеко не уйдет — широкие плечи кузнеца да простецкие манеры делу не помогут. Кого еще послать, кроме Иоиля?
        Даниил смотрел на раскрасневшееся, сияющее лицо друга. Теперь на душе у него не зависть, а тревога и дурные предчувствия. Что, если план не сработает? Он глянул на Мальтаку. Их глаза встретились, он понял — у девочки на уме та же забота.
        - Иоиль, — решился наконец он, — ты можешь в это не ввязываться, у Роша нет права тебе приказывать.
        - Почему? Если бы он тебя попросил…
        - Я — другое дело.
        - Другое? Какая разница…
        - Я никто, а ты учишься, у тебя будущее, отец с матерью… Така…
        - Нет, — перебила его Мальтака, — я тут не при чем. Я тоже давала клятву, помнишь? Только… Даниил, это опасно?
        - А ну перестаньте, вы оба, — с новоприобретенной важностью шикнул на них Иоиль. — Дайте подумать. За рыбой можно сходить с утра пораньше, до рассвета. А если отец спросит, почему я в школу не пришел? Отпроситься у него, что ли, на денек?
        - Иоиль… я кое-что придумала, — наклонилась к брату Така. — Предположим, вас с Даниилом заметят — запомнят, что вы с утра пораньше уходите из города. Пройдете мимо охраны у городских ворот, остановитесь поболтать, тогда, если нужно, люди поклянутся, что тебя видели. А ты сможешь на свободе заняться делом.
        Иоиль уставился на сестру, просиял — до него дошло:
        - Така! Как же я сам не подумал? Сделаешь… правда?
        - Сам знаешь, что сделаю.
        Даниила как всегда совершенно сбила с толку скорость, с какой близнецы читали мысли друг друга. Он снова почувствовал себя третьим лишним:
        - Я… я не понимаю…
        - Мы проделывали такое сотни раз, — рассмеялся Иоиль. — Просто для забавы. Маленькие были. Пока у Таки волосы не отросли, мы менялись одеждой и соседей обманывали. По крайней мере тех, у кого зрение похуже. Конечно, сейчас Така ниже ростом, но если мы не стоим рядом, кто заметит?
        - Ты хочешь сказать?.. — сообразил наконец Даниил.
        - Ага, — Иоиль, не обратив внимания, перебил его на полуслове, как сестру. — Така наденет мою одежду, уберет волосы под тюрбан — кто тогда догадается, что она не мальчишка? У отца я отпрошусь. А вы вдвоем уходите. Проведете день подальше от города, там, где нас не слишком хорошо знают.
        - Сходим, Лию навестим, я давно собиралась.
        Решимость близнецов усыпила угрызения совести. Они договорились встретиться поутру у лодок Симона и Андрея, и Даниил выполз из убежища, заторопился обратно в селение.
        Задолго до зари Даниил шагал по дороге вместе с сельскими жителями, что несли свой товар на продажу в город. В гавани у лодок уже собралась обычная толпа. Когда он подошел поближе, заметил двух мальчишек, спешащих навстречу. Один — крепкий босоногий рыбак в короткой рубашке из грубого хлопка, шея и руки открыты. Другой… Даниил чуть не вскрикнул. Полускрытый большим тюрбаном, стоял второй Иоиль, чуть моложе, лицо гладкое, черты потоньше и точно такие же сияющие глаза. Така откинула голову назад — пусть Даниил полюбуется ее нарядом — и этот жест напомнил ему Лию.
        - Не так хорошо, как раньше, — веселилась девочка. — На рынок в таком виде соваться не стоит. Выйдем из города — буду в безопасности.
        И брат, и сестра явно получали удовольствие от этого представления. Их радость смыла последние сомнения Даниила. Иоиль уже обо всем договорился, рыба, переложенная в корзинке светлокожими листьями, ждала под опрокинутой лодкой. С важным видом и широкой усмешкой он отправился выполнять задание. Тут, к удивлению Даниила, проворно начала распоряжаться Така.
        - Идем сюда, здесь мы никому на глаза не попадемся.
        - Не хочешь подождать? — удивился Даниил. — Иисус уже скоро придет.
        На ее лицо набежало облачко:
        - Нет, не сегодня. Лучше нам уйти из города.
        - Я думал, все дело в том, чтобы тебя заметили.
        - Да-да, конечно, но не хочу ни с кем лицом к лицу сталкиваться.
        Она торопливо вела его к городским воротам, выбирая незнакомые проулки. Какое-то время они шагали в молчании, потом Така заговорила.
        - Знаешь, я не того боюсь, что меня кто-нибудь заметит, — откровенно призналась она. — Просто не хотелось ждать Иисуса, не могу показаться ему на глаза в таком виде.
        Даниил удивился, но тут вспомнил — кажется, древний Закон запрещает мужчинам и женщинам меняться одеждой.
        - Беспокоишься из-за Закона? Не думаю, что Иисус…
        - А, Закон, — повторила девочка. — Мы с Иоилем столько раз его преступали, чего уж тут беспокоиться.
        Она смущенно замолчала, наверно, он догадался — все эти правила брат с сестрой нарушали, приходя к нему в гости.
        - Просто не могу смотреть в глаза Иисусу, не вынесу его взгляда, он сразу почувствует ложь, — продолжала она торопливо.
        - Если он узнает, зачем ты это делаешь, не осудит.
        - Боюсь, он все равно будет недоволен, — задумчиво возразила девочка. — Иисус бы не стал лгать, даже ради важного дела.
        - На войне ложь — оружие. Нам нужно пользоваться любыми средствами. С этим, наверно, и Иисус согласится.
        - Не думаю, не думаю.
        Они прошагали молча пару минут, а потом Мальтака заговорила снова:
        - А почему вы с Иоилем так уверены, что Иисус стоит за войну?
        - Он говорит, Царство уже при дверях. О чем еще может идти речь?
        - Тебе не кажется — он верит, что Царство придет иным путем? Безо всякой борьбы?
        - А нам что прикажешь делать — вечно ждать, как твой отец предлагает?
        Така нахмурилась, пытаясь получше выразить свою мысль:
        - Нет, я не о том. Понимаешь, я вот думала о его словах, и мне кажется — не нужно ждать, пока Бог нам поможет. Он уже помогает. Каждому из нас. Иисус говорит: Бог видит наши сердца и любит каждого. Если все поймут — мужчины… женщины…
        - И это поможет избавиться от римлян?
        - А вдруг римляне тоже поймут?
        Даниил резко остановился, уставился на спутницу:
        - Римляне? Ты что, думаешь, Бог любит римлян?
        Така вздохнула:
        - Наверно, такого быть не может. Но почему тогда он все время говорит, что мы должны любить своих врагов?
        - Он проповедует мужчинам. Девчонки в подобных делах не разбираются! — Даниил говорил громко, нарочито грубо — слова Таки будили в нем дремлющие где-то глубоко сомнения. Громкий голос юноши заставил обернуться какого-то прохожего, Така низко опустила голову и ускорила шаг, а потом снова заговорила, резко меняя тему:
        - Думаешь, Иоиль в опасности? Я все не могу в толк взять — зачем Рошу понадобились имена богачей?
        - Да нет, что тут опасного? — хотелось бы, однако, самому в это верить. — Иоиль соображает быстро. Ты за него не беспокойся.
        На второй вопрос он предпочел не отвечать, не хотелось признаваться, что сам не вполне понимает — какой Рошу прок от имен.
        Мальтака приободрилась, ей очень хотелось услышать именно эти слова. Каменные дома остались позади, они вышли из городских ворот Капернаума, не забыв, конечно, поприветствовать часовых. Теперь оба шагают по широкой дороге, ведущей на север, к холмам.
        Даниил вдруг напрягся, впереди, совсем близко, двое — в знакомых бронзовых шлемах. Пара солдат отдыхает у обочины, тяжелые тюки валяются в пыли. Один присел на невысокую каменную ограду, прислонил копье рядом. Другой поправил застежку сандалий, поднял голову. Даниил понял — слишком поздно, назад не повернешь.
        - Они с нами сейчас заговорят, — еле слышно шепнул он Таке.
        - И что такого? Для этого я и пошла, чтобы меня заметили.
        - Все равно, отвечать буду я.
        Двое солдат с интересом наблюдали за ними.
        - Похоже, боги к нам все-таки милостивы, — сказал один из них. — Говорил я тебе?
        - Ты такой милости не заслужил, — отозвался другой. — Но если боги посылают, не мне возражать. Эй, парень!
        Он ткнул пальцем в тюки на земле, жестом показал — на плечо. Яснее приказа не бывает.
        Черная ярость поднялась в душе, Даниил прекрасно знал римский закон: если солдат приказывает, любой еврей обязан пройти с грузом одно поприще[64 - Поприще — расстояние, соответствующее длине римско-греческой мили (ок. 1480 м).]. Нет, тому, кто заставит его вскинуть на плечи римский тюк, не жить! Он взглянул солдату прямо в лицо, потом с ленцой, не торопясь, сплюнул. Молниеносный удар разбил губу в кровь, но Даниил не опустил головы. Второй солдат быстро вскочил на ноги, теперь и он не спускал с них глаз.
        Слышно только тяжелое дыхание. Внезапно Така шагнула вперед, подняла один из тюков. Куда тяжелее, чем кажется. Поднатужилась, со второй попытки неловко забросила тюк на плечи.
        Солдаты выжидали. Даниила захлестнула злоба — да что толку. Первый раз в жизни подставил он плечи под римское ярмо — поднял второй мешок.
        И чуть не завыл от стыда. В висках стучит кровь. Кого он ненавидит больше — солдат или эту девчонку, что тащится рядом с ним? Из-за нее, из-за нее такое унижение. Взглянул на Мальтаку уголком глаза. Нет, шагает ровно, только затрудненное дыхание выдает, как ей тяжело. Ну и пусть, хорошо бы споткнулась. Пускай хоть на землю грохнется, ему наплевать! Он снова глянул на девочку, заметил — со лба стекает пот, струится по подбородку. Теперь ему и впрямь стало стыдно — за самого себя. Бедная Така!
        - Положи тюк, — пробормотал он, приближаясь к девочке. — Я отнесу свой, вернусь за твоим.
        - … ничего подобного, — выдохнула она. — Помалкивай, нечего разговаривать.
        Солдаты шагают налегке, весело болтая друг с другом, будто тюки тащит пара обыкновенных мулов, да и только. В конце концов показался придорожный камень. Солдаты могут заставить их идти дальше, они не прошли еще целого поприща, но Така уже еле плетется, ясно, ее ненадолго хватит. Со вздохом один из солдат взвалил на себя ее тюк. Его напарник — с еще меньшим удовольствием — взял второй, не забыв врезать Даниилу по уху — в другой раз не возражай. Они зашагали вперед, а измученная Мальтака, растирая плечо, повалилась на траву у дороги.
        - Ты как? — только и пробормотал Даниил, не глядя на девочку.
        - Ужасно — спасибо тебе! Какая муха тебя укусила?
        Даниил не поднимал глаз:
        - Я их только завижу, просто с ума схожу. Проклятые захватчики! Не будь ты со мной…
        - Ты бы уже давно распрощался со своей дурной башкой! И какая от этого польза Палестине?
        - Ладно, ладно, — буркнул он, — я свалял дурака! Хочешь пойти обратно?
        - Конечно, нет! — девочка вскочила на ноги. — Я же собиралась повидаться с Лией.
        Они продолжили путь, Даниил смотрел только на дорогу. Нет, не выдержал, украдкой бросил взгляд на девочку, заметил — она не спускает с него горящих глаз.
        - Скажу по чести, Даниил, — вдруг выпалила Така, — ужасно тобой горжусь. Перепугалась до смерти — да, но и горжусь тоже. Я не прочь быть такой храброй, конечно, родись я мальчишкой.
        Она же говорит искренне, сомнения нет, не верил своим ушам Даниил. До чего же приятно, от ее слов — как от вина — тепло разливается по жилам. Не так уж часто его хвалят, он к такому не привык.
        Они уже подошли к холмам, теперь ветерок обвевает потные от жары лица. По обеим сторонам дороги — пересохшие под летним солнцем бурые поля. Кое-где еще видны молотильщики, подбрасывают срезанные колосья вилами, ветер уносит мякину, а тяжелые зерна падают на землю.
        Вскорости показалось селение. Даниил постучал, окликнул сестру, и вот засов медленно отодвинулся. Юноша открыл дверь, Така отступила назад.
        - Я привел того, кого ты знаешь, Лия.
        Забившаяся в угол при виде незнакомца, девочка едва взглянула — и сразу выпалила:
        - Така, зачем ты оделась как Иоиль?
        Мальтака, смеясь, вошла в дом, с облегчением размотала надоевший тюрбан.
        - Хорошо, что не у всех такие зоркие глаза. Но ты меня не выдашь? Это просто игра.
        Лия медленно шагнула вперед, серьезно покачала головой:
        - Даниил никогда не играет.
        - Какая жалость, — весело отозвалась Мальтака. — Мы с Иоилем часто всякие шутки шутим. Но скажу тебе по секрету, твой брат умеет улыбаться. Между прочим, у него очень милая улыбка. Он не всегда ее прячет под этой хмурой миной.
        Лия вдруг хихикнула, и вот уже обе девчонки заливаются хохотом. Еще сильнее хмурясь, Даниил протопал в мастерскую. Но дверь за собой не закрыл.
        Когда приходит Така, веселая и беззаботная, Лия тоже меняется. Работая, Даниил то и дело прислушивался к их голосам, свист мехов и удары молота не заглушали мягкого смеха сестры. Отходя от горна, чтобы взять нужные инструменты, он видел сквозь открытую дверь — две головы, темная и светлая, склонились над шитьем. В это утро он был рад любому предлогу — хотелось снова и снова заглянуть в комнату.
        В полдень они все вместе поели. Лия с гордостью разложила уже немного зачерствевший хлеб, оливки, купленные по дешевке финики. Откуда ей знать, какую скудную она предлагает трапезу? Каждый кусок напоминал Даниилу о тонкого полотна белой скатерти, мягких подушках, вине в алавастровых сосудах. Но Така, казалось, об этом и не думает, недоумевал юноша. Она такая… такая… Словно везде на своем месте, без малейшего усилия, где бы ей ни случилось быть — на горной тропинке, в роскоши родительского дома, у рыбачьих лодок. Словно все ее существо наполняет безудержная радость.
        Лия уже убирала посуду, но тут ее отвлек какой-то звук. Даниил, полусонный от жары, оперся на локоть, взглянул в лицо сестры. Девочка глядит сквозь распахнутую дверь мастерской, по лицу разливается румянец — от шеи до бледных висков. Даниил сел, заметил — солнце отражается в шлеме. Ну все, настроение испорчено. Вскочил на ноги, шагнул в мастерскую. Резко захлопнул за собой дверь.
        Он уже надеялся никогда больше не видеть светлоголового римлянина. Каким ветром его принесло? Проклятый солдат, притащился в самое пекло. В мрачнейшем расположении духа Даниил взялся за меха.
        В маленькой комнатке удлинились тени, Таке, верно, пора собираться домой. Незадолго до того, как пуститься в обратный путь, Даниил позвал девочку в мастерскую.
        - Ты столько подарков приносишь Лии, — юноша тщательно подбирал подходящие слова. — Можно мне подарить тебе кое-что?
        Из глубокой ниши в стене достал маленький сверток — в лоскутке голубого хлопка, оставшегося от наряда сестры, подарок. Даниил неловко положил Мальтаке на ладонь крохотную брошку:
        - Вот, смастерил из всякой всячины.
        - Медный лук, — прошептала девочка, разглядывая поделку.
        - Помнишь, ты тогда сказала — медный лук невозможно согнуть, самому человеку это не под силу? Я навсегда запомнил. Мне трудно выразить словами, тут все — наш труд, наша клятва, грядущее Царство.
        Ему еще не доводилось видеть, чтобы Така лишилась дара речи. До конца жизни не забыть ему этого взгляда, он мелькнул и исчез — девочка спрятала лицо в ладони.
        Вскоре к ней вернулись слова, только голос дрожит:
        - Подумать только, ты такое сделал! Тебе бы серебряных дел мастером быть, а не кузнецом! Хватит уже возиться с железными болванками!
        - Вот бы попробовать, — раньше он и самому себе не признавался, как хочется заняться новым ремеслом. — Может, в один прекрасный день… когда мы будем жить в мире.
        Така привела в порядок тюрбан, и они отправились обратно.
        - Каждый раз, когда прихожу, замечаю — Лия снова чуточку изменилась. Словно на цветок глядишь, а он медленно-медленно распускается. Страшно хочется увидеть что еще нового появилось?
        - Это все ты, — робко пробормотал Даниил. — У нее ведь никогда раньше не было подруги. Ты уходишь, а я вижу — она старается все повторять за тобой, делать, как ты.
        - Да, всякие мелочи, — усмехнулась Така. — Волосы причесывает, покрывало накидывает. Но я не о том.
        - Она теперь почти все время сама хозяйством занимается и хорошо все-таки, когда можно с кем-нибудь поговорить. Но бывают дни — Лия словно пятится назад. В такие минуты ее как будто нет в доме. Ужасно трудно хранить терпение.
        - Да уж, терпеливым тебя никто не назовет, — снова улыбнулась девочка. — Но думаешь, мы с Иоилем не знаем, сколько ты всего делаешь для Лии?
        Право, приятно такое слышать. Может, он и вправду что хорошее сотворил, после стольких-то лет?
        - Она такая красавица, — вздохнула Мальтака. — Просто не верится, что в ней сидят бесы. А ты когда-нибудь с врачом говорил?
        - Наш, из селения, не знает, что делать. Приходил как-то бродячий знахарь, говорили — исцеляет многих, бабушка ему немало заплатила, чтобы поглядел на Лию. Тоже ничего не смог поделать. Сказал — изгонять бесов страха труднее всего. Он вообще очень странно говорил. Лия тогда была совсем малышкой, а он сказал — она сама не хочет выздоравливать.
        Така молчала, потом задумчиво кивнула:
        - Я слышала, Иисус иногда спрашивает что-то похожее, когда люди молят их исцелить. Был однажды хромой человек, на носилках принесли, учитель к нему: «Хочешь ли быть здоров?»[65 - Евангелие от Иоанна, глава 5, стих 6.] Странный вопрос. Кому охота оставаться калекой?
        Даниил не знал, что ответить. Он сам об этом размышлял, и немало, возвращаясь темными ночами домой из Вифсаиды, по безлюдной дороге, но никак не мог взять в толк, зачем это Иисусу.
        - А ты никогда не задумывалась, каково им будет, если Иисус их вдруг исцелит? Сперва, конечно, страшно обрадуются, а потом? Что дальше? Вот слепой, всю жизнь мечтал прозреть, хорошо, откроет глаза и увидит — жена в лохмотьях, немытые детишки в язвах да болячках. Ты говоришь, хромой — и что, он теперь будет счастлив? Стоило вставать на ноги — и только для того, чтобы надрываться на работе, словно вол какой-то.
        - Я об этом не подумала, — призналась Мальтака. — Верно, в том и причина, что не все исцеляются.
        У обоих стало тяжело на душе, некоторое время они шагали в молчании. Но Така не умела грустить подолгу.
        - Даниил, а ты не хочешь отвести Лию к Иисусу?
        - Конечно, хочу, но ей до Капернаума не дойти, она с ума сойдет от страха по дороге. Она как-то меня спросила, не придет ли Иисус в наше селение. Но и тут у нее храбрости вряд ли хватит.
        - Если он придет, а она не сможет выйти из дома, надо попросить его зайти к вам. Сам знаешь, он часто входит в дома к больным.
        - Да, к центуриону[66 - Центурион — (лат. centurio) командир подразделения (центурии, манипулы) в римском легионе. Звание центуриона примерно соответствует современному капитану, но по своему социальному положению они принадлежали к солдатам.] или богачу какому.
        - Глупости, Иисусу никакой разницы нет.
        - И то правда. Но я все равно не уверен. Как с тем калекой. Что хорошего в этом мире? Думаешь, Лии стоит туда возвращаться?
        Така внезапно остановилась, на глаза навернулись слезы, девочка почти выкрикнула:
        - Конечно, стоит! Даниил… я, если бы только могла… ты бы… Вот смотри, — она махнула рукой, одним движением очертив все — и синеву неба, и сверкающее в лучах закатного солнца озеро, и высокие горы далеко на севере. — Столько всего! Ты посмотри, Даниил, не только страдание и ужас… — Она вдруг коснулась его руки. — Гляди!
        Высоко-высоко, приходится голову задирать, чтобы увидеть, едва различимые в голубом небе — как гигантская тень — журавли, сотни журавлей, огромная стая. Летят, кружат, ловят крыльями солнечные лучи. Свет отражается в белизне перьев, они сверкают, словно снег на далеких вершинах. Девушка и юноша застыли неподвижно, следят за журавлиным клином, пока тот медленно скрывается из виду.
        Така вздохнула:
        - До чего красиво! Что может быть прекраснее нашей Галилеи?
        Даниил не сводил с нее глаз. Голова еще запрокинута, губы чуть приоткрыты. Тоненькая жилка бьется под гладкой, цвета слоновой кости кожей, шея изогнулась наподобие стройного клина журавлиной стаи.
        Она заметила его взгляд, поняла вдруг, что все еще держит его за руку. Резко отодвинулась, щеки залил румянец. Еще мгновенье оба простояли, замерев, а потом заторопились, почти помчались по дороге.
        У развилки дороги сидели два римских часовых, но на этот раз никто не обратил внимания на двух покрытых пылью мальчишек. В первый раз в жизни Даниил подумал о римлянах почти с благодарностью — если Таке придется снова тащить мешок, ему этого не вынести.
        Глава 17
        - И как Рошу такое в голову пришло? — сказал сосед, когда Даниил на минуту отложил молот. — Это уж слишком.
        - Почем ты знаешь, что это Рош? — кузнец не спускал глаз с нуждавшегося в починке топора.
        - А кому еще? Никто в Галилее на такое не осмелится. За одну ночь обчистить пять самых богатых домов в городе! Как он догадался? Вот чего не понимаю — откуда ему знать про пир у Маттафии? И что каждый гость возьмет с собой больше половины рабов — достатком похвастаться? Никто даже и слыхом не слыхивал о том, кого собирается посетить тетрарх.
        - С чего ты решил, что это Рош?
        - С чего, с чего… Легионеры сами узнали. Если бы Рош просто пограбил, может, никто бы и не догадался. Но ему этого показалось мало.
        «Что еще учудил вожак?», — ужаснулся Даниил, не переставая раздувать мехи.
        - Напасть на дом центуриона! Соображать же надо — центурион свой дом без охраны не оставит. Наверно, этим головорезам все показалось нипочем — после легкой-то добычи у местных богачей. Парочку бандитов поймали — рассказывают, оба беглые каторжники. Один сразу умер под пыткой, а второй еще поговорил, пока они его не прикончили.
        Кто, в тоске думал Даниил, кто из тех, с кем он столько лет жил бок о бок?
        - Сдается мне, получили по заслугам. Банда грабителей, да и только, что бы там про них ни говорили.
        Нет, в своей мастерской он такого о Роше слышать не желает!
        - Рош не бандит. Он грабит ради благой цели.
        - Слыхал я эту сказочку. Грабь богачей, раздавай бедным. Неплохо, коли беднякам достанется хоть полушка из награбленного добра, да верится с трудом.
        - Есть дела и поважней, — возразил Даниил.
        - Что, брюхо набить посытнее? Может, теперь уймется, оставит наш урожай в покое. Я тебе поверю, когда можно будет без страха пасти овец в горах.
        Не желая больше слушать, Даниил снова взялся за мехи. С утра уже третий. Новости просачиваются из города, ползут одна за другой — в каждое селение, в каждый дом. Одни превозносят Роша до небес, рады-радешеньки, что пощипали толстосумов. Другие, как этот, возмущены до глубины души.
        Сначала, заслышав новости, Даниил возликовал. Но по пятам за радостью пришло сомнение. К концу дня от веселья ничего не осталось, юношей овладели мрачные предчувствия. Так вот зачем Иоиля отправили на дело? Одним махом обчистить дома местных богачей. Им обоим виделась куда более благородная и возвышенная цель. А что обо всем этом думает Иоиль? Стоило ради такого терять время, забывать об учебе, подвергаться опасности?
        Нет сомнения — Иоиль на седьмом небе от счастья. В тот вечер в дозорной башне царило праздничное настроение. Городские ребята мало-помалу высыпали все новости до последней крошки. Героем дня стал Иоиль. Он не только разузнал обо всем, что нужно для налета, сегодня с утра пораньше снова обошел все дома — поговорить с ничего не подозревающими слугами, послушать рассказы о прошедшей ночи.
        - Не хочется отказываться от нового ремесла, — неудержимо хвастался мальчик, в своем восторге не замечая молчания Даниила. — Уж больно хорошо получается. У меня особый заказ на рыбу от повара в доме центуриона — две дюжины два раза в неделю.
        - А Рошу ничего не угрожает? — спросил один из парней. — Эта трусливая крыса, предатель, которого поймали…
        - Трусливая крыса? — возразил другой. — Знал бы ты, что римляне делают… Неизвестно, сколько еще ты продержишься.
        В ответ ни слова. В глубине души каждый задает себе один и тот же вопрос, но рта раскрывать никто не хочет.
        - О Роше не беспокойтесь, — заверил отряд Даниил. — Римляне давным-давно назначили награду за его голову. Только это легче сказать, чем сделать.
        Снова посыпались вопросы. А что Рош собирается делать с деньгами? Купит оружие? Раздаст поселянам, заплатит за украденный скот? Стольким нужны деньги!
        Пока остальные горячо обсуждали, как потратить награбленное, Даниил хранил молчание.
        - Ему решать, — наконец вмешался он. — Рош знает, что делать.
        Спор кончился, все были довольны. Глядя на смуглые лица, на блестящие глаза, он понимал — они преданы Рошу навсегда, без вопросов и сомнений. Даниил проклинал самого себя — тяжелые предчувствия не отступали. Чего ему еще надо, почему он сам не верит своим словам?
        Жителей селения волновали те же вопросы. В мастерской, на рынке, у дверей синагоги — повсюду слышалось имя Роша. Кто проклинал горного разбойника, кто превозносил его до небес. Ну вот, теперь все говорят о Роше, как Даниилу всегда хотелось. Одни утверждают, что он защитник народа, другие сердятся — повернулся против своих же, против иудеев. Однако сколько люди ни ворчат, но большинство все же по-прежнему слепо верит Рошу и глядит на горы как на оплот свободы и надежды.
        Сношения с пещерой стали регулярными. Иоиль все больше вживался в роль разносчика рыбы и так преуспел, что, обходя кухонные пороги, с полуслова ловил обрывки сплетен и слухов, узнавал все городские новости. По вечерам ему нелегко отлучаться из дома, поэтому сведения в мастерскую Даниила приносят остальные члены отряда. А ночью Иоктан, как шакал, крадется полями к дозорной башне, а потом пробирается обратно в горы, к Рошу. Встречи в башне теперь почти каждую ночь, парни рады — наконец-то у них появилось дело. Всем ясно — они собираются не зря.
        Да, события не заставили себя ждать. Рош получил то, о чем давно мечтал, — своих людей в городе. Благодаря им у вожака появилось необходимое оружие, и он разит налево и направо, нападая всегда неожиданно и хитроумно. Иоиль узнает — один галилейский купец собирается завтра доставить в дом центуриона семь бочек масла. На рассвете купец отправляется с товаром, но больше никто не видит ни его, ни даже масла. Собираясь жениться, богатый юноша, сын начальника синагоги, пускается с товарищами в путь, в Сепфорис, груженный подарками для невесты. Но невеста напрасно поджидает жениха.
        Наутро и жених, и его друзья бредут домой в одних туниках, без нарядных плащей, без подарков, испуганные до полусмерти. В другой раз большая компания возвращается домой с игр на ристалище в Тивериаде, по пути ее окружают, обирают, да еще и избивают.
        Но парням никого из них не жалко. Предатели, торгующие с римлянами, ничего другого не заслуживают. Тот, кто кичится богатством, посещает римские увеселения — законная добыча борцов за свободу. Каждый бочонок масла, каждая серебряная монета поможет вооружить армию защитников Израиля.
        Рош становится все смелее, но и караваны не дремлют, стараясь защитить себя. Горные разбойники тоже несут потери. Двое попали в руки римлянам, троих пришлось похоронить после ночной атаки, четверо лежат раненые в пещере. Рошу нужны новые солдаты. Наконец-то исполнилась долгожданная надежда парней — Рош разрешил им вступить в свой отряд. Нет, не прекрасно обученную армию, как когда-то мечталось, привел Даниил вожаку. Всего лишь девятнадцать мальчишек, умирающих от желания сражаться. В одну прекрасную ночь они встретились в дозорной башне, по одиночке пробираясь ползком по заросшим виноградникам, горя от нетерпения предстать перед Рошем. И теперь то один, то другой возвращается в селение с повязкой на ноге или на руке, с гордым видом хромает по улице, косясь воспаленными глазами, ухмыляясь распухшими губами.
        Больше всего им нравится дразнить римлян. Украденная амуниция, шпора, кожаная рукавица — ради этого стоит рискнуть головой. Один городской парень ухитрился стащить у солдата шлем, покуда ничего не подозревающий легионер пил воду из колодца. Он стал героем дня, почти как Иоиль.
        Даниил смотрел на эти забавы с неодобрением. Не о таких мелких стычках он мечтал. Они хвастаются своими подвигами, а ему все кажется каким-то ребячеством. Он-то надеялся со временем собрать большую, хорошо обученную армию и уж тогда ударить. А вся эта мелочь — как костер, запаленный до срока. Надо будет, глядь — а дрова уже прогорели.
        Но делом с катапультой[67 - Катапульта (лат. catapulta) — гравитационная метательная машина, приводимая в действие силами упругости скрученных волокон (сухожилий, ремней и т. п.). Предназначалась для метания по крутой траектории камней, ядер, стрел на дальность 250 -850 м. Осадная катапульта подвозилась на платформе с колесами. Применялась с 5 в. до н. э. (в Древней Греции, Древнем Риме) до 15 в. (в Европе).] гордился и он. Как-то вечером двое парней прибежали, запыхавшись, в кузницу.
        - Бросили ее прямо на дороге, — выкрикнул один. — Только двое солдат. Одно из тех больших орудий, что использовали при осаде Сепфориса. Колесо треснуло, вот и пришлось ее оставить до утра.
        - Я передам Рошу, — Даниил положил молот.
        - Погоди. Может, сами справимся, — предложил второй парнишка. — На что Рошу катапульта? Ладно, Даниил? Мы же ее обнаружили. Будет нам забава.
        - Набить промасленными тряпками и запалить. Неплохой получится костерок.
        - Ага, и заметный издалека, — остерёг Даниил. — Что толку жечь хорошее дерево. Нам оружие нужно, а не костры.
        - Тогда разберем ее на части.
        И прежде чем Даниил на что-нибудь решился, они уже сами взялись за дело. Дали знать остальным, собрали какое-никакое оружие, захватили напильники из мастерской, зубила, деревянные молотки. По одному, окольными путями, парни пробрались к холму над дорогой, где во тьме таилось странное, нездешнее чудовище.
        - А зачем им понадобилось перевозить эту штуковину? — прошептал кто-то.
        - Сдается мне, я знаю, — таким же шепотом ответил Даниил. — Одну такую Ирод[68 - Ирод Великий стал царем Иудеи в 40 г. до н. э., обновил и перестроил Храм в Иерусалиме. См. Евангелие от Матфея, глава 2, стих 1.] использовал в Арбеле[69 - Арбель (в Библии — Бет-Арбел) — город на западном берегу озера Кинерет, недалеко от Магдалы.], когда напал на пещеры.
        - Они что, задумали выкурить Роша?
        - Похоже, он им изрядно поднадоел.
        - Тогда уж точно надо ее захватить, — сказал один из парней. — Это легче легкого.
        - Постойте, — предупредил Даниил. — Солдат не убивать. А то они в отместку забьют до смерти половину селения. Я займусь одним, Нафан другим, помнишь, как я тебя учил?
        Прежде чем часовой успел понять, что случилось, Даниил уже обхватил шею солдата, сдавил, бросил его, почти бездыханного на землю, забрал пику и кинжал. Секунда, и резкий свист оповестил — второй тоже готов. Одна за другой незаметные тени пробираются между камнями поближе к чудовищной машине. Работают молча, заглушая плащами скрежет напильников и зубил. Понемногу, щепка за щепкой, доска за доской, чудовище разобрано на мелкие кусочки. Всю долгую ночь мальчишки перетаскивают обломки в башню, сгибаясь под тяжестью длинных досок и толстых поперечин. С восходом солнца катапульта исчезла с лица земли. Сколько бы римляне ни обещали награду, сколько бы ни грозили, никто и словом не обмолвился о том, что произошло.
        Парни с ума посходили от радости — такой успех! Самодовольно прохаживаются по селению, не давая себе труда спрятать мозоли на ладонях и ободранные коленки. Даниил пробовал взывать к голосу разума:
        - Перестаньте, а не то все погубите. Это только начало.
        - Почему, почему бы нам не ударить прямо сейчас? — непрестанно спрашивают парни. — Посмотри на людей. Ни один из них не выдаст. Все только и ждут, что нашего слова. Позови, и каждый будет с нами. Почему Рош не дает команды?
        Иоиль прислал гонца из города — предупредить, что римляне копят силы. Из Тивериады пришло пешее подразделение — усилить гарнизон. На дорогах удвоили патрули. Даже в селении появились незнакомые легионеры. Прохаживаются без видимой цели туда и сюда, глаза внимательно глядят из-под надвинутых на лоб шлемов. Даниил приказал — больше никаких забав. Мальчишки, сердясь на запрет, с хмурым видом бродят по улицам селения. Кажется, взрыва не миновать.
        Как-то утром пастух спустился с предгорий, рассказал — три отары овец угнаны и забиты. Чуть позже двое поселян постучались в кузницу к Даниилу.
        - Говорят, ты можешь передать словечко-другое Рошу.
        Даниил молчит.
        - Если так, скажи ему — пора оставить наших овец в покое.
        - Что, пары баранов пожалели тому, кто жизнь готов положить за вашу свободу? — тихим, ровным голосом спрашивает кузнец.
        - Мы уже по горло сыты его свободой. Он-то там в горах свободен. Его подати не душат, не выжимают досуха каждый год. Он забавляется, дразнит римлян, а наказания сыплются на наши головы. Ради всех пророков, если тебе дорог этот твой герой и спаситель, предупреди его. А с нас довольно.
        Еще два дня спустя владелец поля вокруг дозорной башни решил перебраться туда со всей семьей и к ужасу своему обнаружил, что поле, а вместе с ним и почти созревший урожай, так потоптаны, что почти ничего и не осталось.
        В смятении Даниил поднялся в горы предупредить Роша, но вожак только расхохотался ему в лицо.
        - Они тени своей боятся, вот и все. Какой от них еще прок — пусть работают, кто-то же должен кормить храбрых воинов.
        - Сельчане доведены до последней крайности, — снова повторил юноша. — Сами защитить себя не могут, останется только взывать к центуриону, пусть поможет, пришлет легионеров.
        - Пускай приходят, то-то будет забава. Пора им попробовать горы на вкус. Боюсь, они, правда, зубы пообломают.
        Даниил вернулся домой, но спокойнее на душе у него не стало.
        Надо торопиться, в отчаянье думал он. Скоро все селение обернется против нас. Придет долгожданный день, а за нами никто не последует.
        Глава 18
        Был последний день месяца Элул. Уже вечерело, когда Даниил, оторвавшись от работы, увидел путника, торопливо шагающего по дороге. Голова замотана в тюрбан. Поспешность выдает — случилась беда. Даниил отложил молот. Только когда незнакомец подошел к дверям и сдвинул тюрбан со лба, кузнец узнал Мальтаку. Такой он ее себе представить не мог — убитая горем, лицо посерело, потные волосы прилипли ко лбу.
        - Даниил, — выдохнула девочка. — Они взяли Иоиля!
        - Солдаты?
        - Да. Я чувствовала… я знала, этим все кончится. Что нам теперь делать?
        Сердце упало.
        «Я тоже знал, с самого начала», — подумал он.
        - Где он?
        - В гарнизоне. Вчера не вернулся домой. Утром я побежала к пристани, и там его нет. Везде искала. Пошла к Кемуилу, он ухитрился все разузнать. Пятеро рабов в доме центуриона попали под подозрение. Вчера их всех выпороли. А когда появился Иоиль, взяли и его.
        - Что еще узнал Кемуил?
        - Завтра утром они отправляют пленников на восток. Иоиля вместе с остальными. Это же не галеры? Даниил… брат не выживет на галерах… он…
        Сам в ужасе, кузнец понял — девочка сейчас потеряет сознание. Шагнул к ней, коснулся плеча:
        - Рош знает, что делать, он что-нибудь придумает.
        Его прикосновение словно что-то открыло — Така безудержно разрыдалась, закрывая ладонями лицо.
        «Она держалась всю ночь и весь день, — подумал юноша. — Ела она что-нибудь?»
        Через открытую дверь он заметил в комнате Лию. Девочка, не шевелясь, стояла у ткацкого станка. Понимает она, что случилось? Полуобняв Таку, подвел ее к сестре:
        - Позаботься о ней. Я иду в горы.
        Лия шагнула вперед, распахнула объятья, Мальтака прильнула к подруге. Золотистая головка склонилась над темной.
        Два часа спустя Даниил ворвался в пещеру. Потрескивает костер, запах жареной баранины витает в воздухе. Обитатели пещеры лежат на земле вокруг костра, кто-то лениво поднял голову. У входа в пещеру Рош, сидит, точит кинжал с дорогой, слоновой кости рукояткой. Слушает Даниила, но, кажется, больше занят лезвием ножа, чем новостями, которые принес расстроенный юноша..
        - Слишком самоуверенным стал, — буркнул в конце концов вожак.
        - Они не знают, кто он, — повторил Даниил. — Иоиль никогда не упоминал об отце. Они думают — он простой рыбак. Никто не ждет нападения.
        - Нападения? О чем ты таком толкуешь?
        - Если двигаться быстро, нам удастся напасть на них по дороге.
        - Нам?
        - Мы все тебе поможем, можешь на нас рассчитывать.
        - Говори за себя. Я тут не при чем.
        - Иоиль пошел туда по твоему приказу, — гнев алой вспышкой застлал глаза Даниила. — Ты за него отвечаешь!
        Рош продолжал точить лезвие:
        - В горах каждый отвечает сам за себя. Иоиль тоже.
        Даниил старался сдержать гнев, говорить спокойней:
        - Послушай, Рош, мы ввосьмером отбили Самсона.
        - Отбить у римлян? Думай своей башкой! Мы забрали Самсона у паршивых торговцев. Римские солдаты — другое дело.
        В отчаянье Даниил изменил тактику:
        - Иоиль нам нужен.
        - Нужен? Он сглупил — и попался. Думаешь, я тебе дам восьмерых — да хоть и одного — на такое дело?
        Больше Даниил сдерживаться не в силах:
        - Ты его использовал, а теперь пусть пропадает? Даже не попытаешься…
        - Я тебя давно предупреждал, — вожак бросил косой взгляд на юношу, в голосе угроза. — Есть в тебе эта слабинка — мягкость твоя. Пока не избавишься от нее, не будет пользы для дела.
        Внезапно алый туман перед глазами исчез, Даниил ясно и здраво взглянул на того, кто столько лет был его вождем и кумиром. Грубое лицо, нечесаная, грязная борода. Крепко сжатые, безжалостные губы, расчетливые, маленькие глазки. Перед ним человек, которого он раньше никогда не видел.
        - Дело! — в отчаянье выдохнул Даниил. — Что ты знаешь о деле?
        - Поосторожней, ты… — злоба исказила лицо вожака.
        - Нечего мне угрожать. Ты мне теперь не указ. Я больше не твой человек.
        - Глупец, — злобно выплюнул обидное слово вожак. — Куда ты без меня денешься?
        Даниил глянул в прищуренные черные глаза бывшего кумира. Рош, право, готов наброситься на него. Кулаки кузнеца сжались. Ну что же, он не прочь подраться. Нет, не будет он воевать с Рошем, слишком многим он ему обязан — даже силой вот этих самых рук. Да и Иоилю драка пользы не принесет. Он повернулся, прошел сквозь кольцо настороженно молчащих обитателей пещеры. Знал — с жизнью в горах покончено навсегда.
        Уже ступил на тропу, и тут за спиной послышались шаги.
        - Даниил, п-п-подожди, — это был Иоктан. — Ч-ч-что ты собираешься делать?
        - Отбить у них Иоиля.
        - Один?
        - Нет, нас девятнадцать.
        - Д-д-двадцать, — поправил его мальчик, вытянувшись тощим телом во весь рост. — Возьми меня с собой! — попросил умоляюще, прежде, чем Даниил открыл рот.
        - Хорошо, — решение пришло мгновенно. — Пошли, там уж, верно, не будет хуже, чем здесь.
        Торопливо спускаясь с горы, Даниил боролся с разочарованием. Он-то надеялся — это шаги Самсона. Как же ему хотелось попрощаться с великаном, пожать ему руку, попытаться объяснить — пусть больше не ждет его, не высматривает на тропе. Но и об этом теперь придется забыть.
        На тропе никого, только он да Иоктан. Но беспокойное чувство не оставляет — все кажется, за ними кто-то крадется. Рош послал лазутчика? Время от времени юноша оборачивается — нет, никого. Но мурашки на коже не проходят. Он шагает все быстрее и быстрее, низкорослому Иоктану теперь приходится почти бежать рядом.
        К темноте в дозорной башне уже собралось двенадцать парней. Неслышно, один за другим, пробираются по полю остальные. Кемуил привел всех городских.
        - И что Рош намерен делать? — лица в тревоге повернулись к вошедшему Даниилу.
        Молчание юноши яснее любого ответа.
        - Ничего? — недоверчиво переспросил Нафан. — Это после того, как Иоиль…?
        Парни — в глазах изумлении и гнев — безмолвно глядят на Даниила.
        «Я их всех предал, всех подвел. Они же мне доверяли!»
        - Какая разница, — пренебрежительно бросил Кемуил. — Не нужен нам твой Рош — твой великий вождь! Обойдемся без него.
        Молчание взорвалось, все заговорили разом, гнев и отчаяние перерастают в надежду.
        - Подождите, — остановил товарищей Даниил, — давайте начистоту. Может, кто, как Рош, думает — каждый в ответе только за самого себя?
        - Мы все в ответе друг за друга! — это Нафан, а за ним десяток других голосов.
        - Давай, выкладывай, есть у тебя план? — потребовал Кемуил.
        - Есть, — в башне мгновенно воцарилась тишина.
        - Девятнадцать против всей римской мощи?
        - Двадцать, — Даниил указал на Иоктана. — И если думать головой, то двадцать сгодятся за сотню. Бесполезно с ними драться. Нам нужен только Иоиль.
        - Как его отбить? — похоже, они снова ему доверяют.
        - На дороге, — план будто рождался сам собой. — На гарнизон нам не напасть. Сил не хватит встретиться с римлянами лицом к лицу. Пойдем на юг, к Магдале, будем поджидать у перевала, у Арбеля. Заберемся повыше, закидаем их камнями отовсюду, чтобы непонятно было, сколько нас. Римляне не ждут атаки. А когда начнется сумятица, вытащим оттуда Иоиля.
        - Как? Он же скован с другими.
        - А это уже забота кузнеца.
        Снова молчание.
        - Одному не справиться, я пойду с тобой, — выкрикнул Кемуил.
        - Прежде, чем начать, — усмехнулся Даниил, — нужно выбрать старшего. До этого дня мы все были равны.
        - У нас уже есть вожак, — прозвучал мальчишеский голос. — Ты всегда был нашем вождем.
        - Вы меня не избирали.
        - Нет нужды избирать, — это опять Нафан. — Кто-нибудь возражает?
        Ни звука, ни шепота в ответ.
        - Тогда слушаться моей команды, — жестко сказал Даниил. Как он когда-то мечтал стать их вождем, а теперь в душе ни гордости, ни радости. Только холодное, решительное отчаянье.
        - Время драться с римлянами еще не пришло. Нам нужно копить силы для грядущей битвы, мы не имеем право терять людей, даже ради Иоиля. Вы все остаетесь на скалах, отвлекаете солдат, как можете, пока я высвобожу Иоиля из оков. А потом всем отступать — и чем быстрее, тем лучше. Не думаю, что римляне попытаются нас преследовать. Побоятся ловушки.
        Снова ни звука, все ждут дальнейшей команды.
        - Берите с собой все оружие, какое есть. Выступаем прямо сейчас, найдем, где устроить засаду, — он помедлил, не зная, как сказать, не в силах промолчать. — Иоиль всегда читал нам слова Писания. Теперь пора вспомнить о них. Иуда, Ионафан и Симон[70 - Братья Маккавеи — см. Книги Маккавейские.] поднялись на врага с горсткой людей. Значит, и мы сумеем. Их Бог — наш Бог, Он даст нам силу.
        В темноте мальчишки протянули друг другу руки, крепкое рукопожатие, торжественная клятва:
        - За Божью победу!
        Глава 19
        Еще до рассвета каждый занял боевую позицию. В темноте пробрались они прибрежной тропой до Магдалы[71 - Магдала (евр. «башня, возвышенное, укрепленное место, крепость») — город в Иудее (ныне Медждель), лежит на западном берегу озера Кинерет, ниже Тивериады, невдалеке от Капернаума.], повернули на восток, где между крутыми, почти неприступными откосами проходила проложенная римлянами дорога, Via Maris[72 - Via Maris — знаменитая «морская дорога», проходит по израильскому побережью Средиземного моря, — часть караванного пути из Египта в Месопотамию.]. Из последних сил карабкались на скалы, находили укромные местечки. С первыми лучами солнца парни принялись по одному, по двое, украдкой собирать камни — их оружие. Только трое или четверо вооружены пиками или кинжалами. Когда совсем рассвело, каждый уже запасся немалым количеством камней и затаился в своем укрытии.
        Даже ночью дорога не пустовала. Еще ранним утром они насчитали пять больших караванов, узкие цепочки тяжело груженных верблюдов. Целые семьи, торговцы-одиночки, маленькие отряды солдат проходили мимо их тайного убежища. Долгие годы эта часть дороги считалась самой опасной, но теперь путники не боялись — пятьдесят лет назад царь Ирод Великий выкурил разбойников из окрестных пещер Арбеля, теперь на вершинах холмов красовались римские защитные стены. Здесь уже так долго не было бандитов, что Даниил надеялся — римляне не ожидают подвоха.
        Юноша укрылся рядом с крутым склоном, ниже того места, где расположился его отряд. Отличный выбор — расселина в скале, такая широкая, что в ней легко спрятаться, и спускается наклонно вниз, почти к самой дороге. Там, по указанию Даниила, притаились Нафан и Кемуил.
        - Я освобожу Иоиля, подниму его наверх, а вы втяните в расселину. Если солдаты попытаются преследовать, орудуйте пиками. Сюда можно забраться только по одному, сдается мне, что второй солдат дважды подумает, прежде чем лезть на рожон.
        - А ты как заберешься? — Нафан взглянул другу прямо в глаза.
        - Когда укроете Иоиля, поможете мне, — он особо не задумывался о своей судьбе, главное, чтобы хватило сил вызволить Иоиля. Нафан открыл рот, снова закрыл, вспомнив — они сами выбрали Даниила вождем.
        К полудню началась непереносимая жара, безжалостное солнце постепенно вытягивало из парней все силы. Даниила не оставляли дурные предчувствие. Ждать в укрытии сигнала Роша — совсем другое дело. Это тебе не жалкий караван с парой стражников. И за тобой не хорошо обученная, проворная банда, готовая броситься на дело по одному твоему знаку, а горстка мальчишек, ни разу не пробовавших себя в серьезном деле. Он глянул наверх — уже ясно, не знают, как спрятаться, одного выдает торчащий из-за камня локоть. Не беда, зато на них можно положиться. Сомнений нет — каждый из парней готов жизнь отдать за общее дело. От него, выбранного ими вожака, зависит, чтобы никто не пострадал.
        Нет, это не те славные битвы, о которых им так мечталось! Придет ли тот день, когда у них достанет сил драться с римлянами за Божью победу? Не время сейчас об этом размышлять. Сегодня на уме другие заботы. Всю ночь ему казалось — за ними кто-то крадется, кто-то наблюдает из темноты. Может, готовя ловушку для римлян, Даниил сам привел свой отряд в западню? Он чуть не скомандовал отбой. Но нет, там Иоиль.
        Вскоре после полудня Иоктан подал знак — приближаются. Он один, из всего отряда, обучен подобному ремеслу. Незаметно пробрался вдоль дороги, укрываясь за каждым выступом, заполз в расселину.
        - Всадники, — прошептал он. — В-в-восемь, кажется. И пехотинцы. А потом пленники.
        - Иоиля видел?
        - Нет, слишком далеко. Но они прошли немалый путь. Кони в мыле.
        Даниил протяжно свистнул, раз, другой — сигнал подан. Он оглядел склон и велел:
        - Заберись повыше, кто там торчит из-за скалы — скажи ему, что получит дротик в зад, коли не спрячется понадежнее.
        Теперь и Иоктан вне опасности, хорошо.
        Показался первый всадник, движется медленно, приноравливаясь к темпу пешей колонны. Кавалеристы по двое, пики наперевес, лошади почти касаются друг друга в узком ущелье, плюмажи на шлемах колышутся при каждом шаге коня.
        Помнят ли все, всадников надо пропустить, напрягся Даниил. С огромным облегчением выдохнул — парни себя не выдали, ни звука, ни шороха. За конниками пешие солдаты, тоже по двое. Идут, холодные, бесстрастные лица. Шестнадцать. За ними тащатся пленники, скованные вместе одной длинной цепью. Иоиль пятым, лодыжки в оковах, босой, волосы растрепаны, еле волочит ноги. Прямо рядом с ним шагает стражник с тяжелым кнутом. За пленными, конечно, еще солдаты.
        Даниил затаил дыхание. Вот Иоиль почти поравнялся с ним. Резкий свист — сигнал, первый камень взвился в воздух, нашел свою цель. Пехотинец споткнулся. В мгновение ока отовсюду посыпались булыжники. Звучит приказ, солдаты как один вскидывают щиты, прикрывают головы.
        Четверо римлян пытаются взобраться по отвесной скале. Первому в грудь — огромный камень, сбил с ног. Легионер рухнул обратно на дорогу. Второй поражен копьем в грудь. Но остальные уже приготовились к атаке. Сердце Даниила упало — он ошибся, римляне пытаются забраться наверх, мальчишкам не удержать оборону.
        Но в то мгновение, когда он уже готов был крикнуть отбой, его голос утонул в грохоте. Мотнул головой в сторону, в ужасе увидел — гигантский валун на другой стороне ущелья качается, несется по склону, сейчас рухнет вниз, сметая на пути камни, поднимая тучи пыли. Даниил застыл, глядя на неистово мечущихся солдат. На том откосе никого нет. Откуда же взяться камню?
        Вдруг он заметил громадное, несущееся вниз по склону, словно зверь какой-то, на четвереньках, существо. Мощные руки, огромная черная голова. Самсон! Но ведь он…
        Даниил мгновенно пришел в себя. Сейчас — или никогда! Секунда, и он прыгает на дорогу. Вскакивает на ноги, удар кинжала в плечо ближайшему стражнику, тот на земле, а юноша уже рядом с Иоилем, зубило в дело — первый удар, на цепи появляется зарубка, второй — зарубка становится глубже.
        Вокруг него свалка и суматоха. Пленники кричат. Снова грохот, но Даниил даже не смотрит наверх. Только он поднял зубило для третьего удара, кто-то схватил его сзади, оторвал от земли, кузнец болтается в воздухе словно беспомощный мешок. Бросок, и он летит на камни. По всему телу разливается невероятная боль, но и сквозь боль он чувствует — чьи-то руки тащат его, волочат по острым камням. Сверху на него валится тяжелое тело. Чьи-то ноги, удар по голове, темнота, провал.
        Он очнулся от палящего солнца. Лежит на камне, пронзительная боль разрывает тело на куски. Мигнул, попытался оглядеться. Рядом Иоиль, скорчился на земле, закрыл лицо руками.
        - Не двигайся, — предупредил голос. Лицо Кемуила заслонило солнце. — Они уходят.
        Тут к Даниилу внезапно вернулась память. Чуть шевельнулся и снова беспомощно откинулся на землю — боль невыносимая. Понял, что лежит в расселине, выше по склону.
        - Осторожно, — опять Кемуил. — У тебя плечо сломано, наверно. А может, и пара ребер. Иоилю повезло, он приземлился прямо сверху. Считай, ни царапинки.
        Даниил дотронулся до огромной шишки на голове.
        - Это от моей цепи, — произнес слабый, тусклый голос Иоиля.
        - Невероятно, — Кемуил повернулся к Иоилю, — мне все-таки удалось его сюда дотащить.
        - А солдаты?.. — с трудом прошептал Даниил.
        - Ушли. Не знаю, может, оставили стражу.
        - На склон не полезли?
        - Нет. Начальник отряда, похоже, попал под тот огромный валун. Им так и не удалось опомниться.
        Камень!
        - Самсон! — вскинулся Даниил. — Я его там видел!
        Иоиль и Кемуил переглянулись.
        Даниил попытался вспомнить, собраться с мыслями.
        - А как мы сюда попали? Мы же были на дороге…
        Секунду-другую мальчики молчали.
        - Ты не видел? — наконец спросил Иоиль.
        - Нет, они на меня прыгнули.
        - Это был Самсон, а не солдаты. Я сперва подумал — снова обвал, но это был он. Схватил тебя и бросил на камни, прямо как мячик. Потянул мою цепь, перекрутил, разорвал голыми руками, подбросил меня, я прямо на тебя приземлился. А Нафан с Кемуилом нас сюда вытянули.
        Так это Самсон его поднял. Самсон, который крался за ним всю ночь, не понимая, что они собираются предпринять, но зная — без него им не справиться. Это Самсон — всеми признанная безмозглая скотина — спрятался на противоположном склоне и наголову разбил солдат. Что же с ним? Где он? Юноша ждал ответа от Иоиля.
        - Они его схватили, — мальчик посмотрел другу прямо в глаза. — Ранили. Копьем, пока он рвал мои цепи.
        - Может, он еще…
        - Нет, — это был Кемуил, — они его с собой утащили. Он… он даже не сопротивлялся. Не беспокойся о галерах, Даниил. Он не доберется до берега моря.
        Даниил отвернулся. И тут увидел Нафана, на камне, лицом вниз, в луже уже чернеющей крови.
        - Он вас тащил и наклонился… — тихо сказал Кемуил.
        Нафан, его в новом доме ждет молодая жена!
        Рыдания потрясли скрюченную фигурку, Иоиль еле мог говорить:
        - Зачем… зачем вы это затеяли? Лучше бы мне… лучше бы вы…
        - А остальные? — спросил Даниил.
        - Не знаю, еще не видел. Как ты думаешь, сможешь двигаться? Пора идти на место встречи.
        - Смогу.
        Ползком по скале, на четвереньках, подтягиваясь на руках, они в конце концов добрались до верха. Даниил лежал, пытаясь отдышаться, ничего кругом не видя от боли. Наконец, удалось открыть глаза — пять мальчишек, лица серые, глаза запавшие.
        Прошел еще час — бесконечный, тягостный, еще двенадцать появились на месте сбора. Наконец, собрались все, кроме Нафана. Лежали в укрытии до заката, почти не разговаривали. Когда спустилась темнота, четверо пробрались обратно — за телом Нафана. В селение убитого нести нельзя, пришлось вырыть могилу прямо тут, на склоне. Затем медленно, устало, по одному добрались до дороги и потащились обратно на север, словно обычные путники.
        Да, замечательно, что удалось освободить Иоиля. Но увидеть вблизи мощь Рима… это просто страшно. Все знали — без Самсона им бы никогда не справиться. Беспечная уверенность в себе, в своих силах, та, что владела ими прошлой ночью, уже никогда не вернется.
        Глава 20
        Месяц Тишри принес затяжные осенние дожди. Поля утопали в коричневой грязи, из-под которой при вспашке вылезала темно-красная жирная земля, готовая к осеннему посеву. На дорогах после каждого ливня свинцово-тускло поблескивали огромные лужи.
        Встречи в башне прекратились. Парни ходили с опаской, побаиваясь слишком часто показываться большой компанией. Скоро, шептали друг дружке при случайных встречах, скоро мы снова будем вместе. Тогда найдется и оружие. Настанет день — и будет готов каждый. Но в шепоте не осталось ни горячности, ни надежды. Нет, этот день еще не скоро. Вождю, затаившемуся в горах, уже никто не верил.
        Даниил работал в дымной полутьме кузницы — насколько позволяли медленно прибывающие силы. Он еще не мог поднять молота, приходилось заниматься, не обращая внимания на боль в плече, всякой мелочью — полировкой, заточкой. Несделанная, будь она проклята, работа все копилась. Как уже хочется снова орудовать молотом, колотить по наковальне, неистовым грохотом заглушая назойливые мысли. По ночам под навесом на крыше, где теперь спал и Иоктан, он накрывался с головой и проваливался в томительную дрему. Но почти всякую ночь просыпался от шума дождя, и тогда неотвязная боль и горькие думы не давали снова уснуть.
        День за днем, ночь за ночью в голове звучали одни и те же слова. «Все, взявшие меч, мечом погибнут»[73 - Евангелие от Матфея, глава 26, стих 52.]. Он все никак не мог вспомнить — откуда же он их знает? Иоиль читал? Нет, не похоже, что они из Писания. Потом его озарило — Иисус. Он так и слышит его голос, так и видит летний жаркий день под голубым полуденным небом. Верные слова — он, Даниил, не ведает иной жизни, кроме жизни с мечом. Взять меч, сражаясь за свободу своей земли, и погибнуть от меча — что может быть лучше, чего еще желать? Но получилось совсем не так. Не он погиб мечом, а Самсон, который вообще ни за какую свободу не боролся, а с ним и Нафан, оставивший после себя молоденькую жену. Их смерть на его совести. А свободы не видно, как и раньше.
        Да, без помощи Иоктана ему теперь не обойтись. Шустрый паренек, вернувшийся вместе с ним в селение, всеми силами старается доказать свою преданность. Был ли у него когда-нибудь дом — кто знает, он сам не помнит, и запрет заходить на жилую половину его ничуть не беспокоит. Ест в кузнице, а то и просто сидя на пороге, болтая с проходящими мимо соседями. Об утраченной свободе, о жизни в пещере, похоже, ничуть не жалеет, весьма довольный нынешним житьем. Каждое утро с радостной улыбкой отправляется к колодцу за водой, не обращая ни малейшего внимания на посмеивающихся девушек. Относит сделанную работу, и щербатая усмешка на тощем лице везде обеспечивает ему друзей. Соседи, да и все остальные решили, что Иоктан — новый ученик в кузне, расторопный, смышленый, но худоват, да и в руках силы маловато — хороший кузнец из него вряд ли выйдет.
        Прошло десять дней с тех пор, как Иоиль и Така вернулись в Капернаум, а от них ни словечка не слышно. День за днем все тяжелее переносить молчание друга. В опасности Иоиль или нет? О чем он думает по ночам? Жалеет теперь, что принес клятву? Может, римские цепи поколебали решимость бороться за свободу?
        Поздним вечером, когда Даниил уже собирался устраиваться спать на крыше, в дверь постучали. Кузнец засветил огонек в плошке с маслом, отодвинул засов. Незнакомец, плотно закутанный в насквозь промокший плащ, быстро вошел, резко захлопнул за собой дверь. Слава Богу, это Иоиль. Даниил, не говоря ни слова, крепко обнял друга.
        - Решил, я уже никогда не приду? — усмехнулся Иоиль. — Понимаешь, все выжидал, старался быть благоразумным.
        - Думаешь, за тобой следят?
        - Похоже на то. Я только один раз вышел из дома. В субботу. А когда возвращался с отцом из синагоги, навстречу попался один из слуг центуриона. Узнал меня, кажется, только своим глазам не поверил. Тогда отец вообще запретил мне выходить.
        - Так он знает?
        - Больше нельзя было скрывать. Пришлось все рассказать, и про то, как ты в дом проникал, и про наши встречи, и про то, что я Рошу помогал. Не мог я ему не признаться, Даниил. Он так постарел за эти дни…
        Сам Иоиль тоже выглядит теперь куда старше. Даже выражение лица изменилось, посерьезнело.
        - Он меня, наверно, презирает? — стыд залил краской лицо Даниила.
        - За что? За мое спасение? Нет, он просил тебе передать — больше не прячься в тайном убежище, просто приходи в дом в любое время, когда захочешь. Знаешь, если бы он не так сильно старался нас простить, было бы легче. Особенно сегодня.
        - Сегодня?
        - Я опять убежал тайком. Я больше домой не вернусь. Если тут, с тобой, нельзя остаться, уйду в горы к Рошу.
        Даниила обуяла несказанная радость. А он-то думал — Иоиль позабыл свою клятву! Теперь, вдвоем, они всего добьются. Снова соберут отряд, куда сильнее прежнего. Но нет, все не так просто.
        - Зачем тебе уходить из дома, Иоиль? Мы же ни от кого этого не требовали.
        - Не могу я там оставаться. Отец меня ни на шаг не отпускает — так боится. Я знаю, что он готовит. Он мне сам утром сказал — отправляет меня в Иерусалим, завтра, с одним своим другом. Договорился, чтобы я там учился в школе. Вот и пришлось убежать прямо сегодня.
        Даниил глядел на друга и никак не мог решиться. Наконец произнес:
        - Школа в Иерусалиме! Ты же всегда об этом мечтал.
        Иоиль отвел глаза, пробормотал смущенно:
        - Да, раньше. До того, как у нас появился отряд.
        - Но тебе и сейчас хочется учиться?
        - Мое дело — бороться за победу. Я поклялся. Если здесь нельзя оставаться, если это небезопасно — уйду в горы.
        - Я больше Рошу не подчиняюсь.
        Иоиль помолчал, а потом с необычайной серьезностью поглядел на друга и негромко сказал:
        - Ты не должен из-за меня порывать с Рошем.
        - Уже порвал, ничего не поделаешь. Я тут много о чем думал в последние дни. Сдается мне, мы пошли куда-то не туда. Когда мы Рошу помогали… Помнишь, мы наш отряд совсем не для того собирали… Нападать на людей на дорогах, на своих, на иудеев, так Божьей победы не добьешься. От этого Рим слабее не станет. Только ослабеем мы сами. Вот уже потеряли Нафана и Самсона. Чуть не потеряли тебя.
        Иоиль молчал.
        - Нам нужен новый вождь, — произнес он наконец. — Мы должны быть наготове, когда придет день.
        - Да, да, — слова друга будто возвращали Даниилу почти утерянную надежду. Так хочется поделиться тем, что у него на уме, просто необходимо высказаться. — А пока тебе надо учиться, Иоиль. Это твое дело. Ты к нему призван. Когда настанет день, нам понадобятся не только земледельцы и ремесленники. Без священников и книжников не обойтись, а ты поможешь привлечь их на нашу сторону — ты их понимаешь.
        Иоилю никогда не удавалось скрывать свои чувства. Он и теперь не сумел спрятать вспыхнувшую в глазах радость.
        - Така мне то же самое сказала, — признался мальчик. — Ты уверен, Даниил?
        - Совершенно уверен.
        - А что остальные подумают?
        - Они выбрали меня вожаком, они мне доверяют.
        - Понимаешь, дело еще и в отце, — после недолгого молчания добавил Иоиль. — Он хороший человек, очень хороший. Ты его совсем не знаешь, видел только с одной стороны, да и то не с самой лучшей. Ему так хочется мною гордиться. Если я умру за отчизну — умру, как зилот, — этим можно гордиться. Но в тот день на дороге, закованный в цепи, я понял, пока ему гордиться нечем, что я такого сделал? А ты, ты, Нафан и Самсон, вы мне еще одну попытку дали. Я этого никогда не забуду. Я у вас в долгу.
        - А возвращаться в город сегодня не опасно?
        - Не думаю. Но прежде мне надо еще кое-что сделать. Начать с того, что я принес подарок для Лии. От Таки. Ей теперь сюда одной не прийти. Ей тоже запрещено выходить из дома.
        - Лия будет ужасно рада, — пробормотал Даниил, пытаясь скрыть собственное смущение.
        - Думаешь, Лия, — неуверенно произнес Иоиль, — позволит мне самому передать ей подарок?
        - Надо попытаться, — с тем же сомнением в голосе отозвался друг. — Она тебя часто видела — правда, из другой комнаты.
        Он открыл дверь в жилую половину. Там горела плошка с маслом. Лия подняла голову.
        - Тебе Иоиль подарок принес, от Мальтаки, — объяснил Даниил, замер выжидательно, Иоиль у него за спиной. Похоже, девочка снова в тисках страха — дрожит, но не двигается, только смотрит испуганно.
        - Така шлет тебе привет, — ласково проговорил Иоиль. — Просит ее не забывать, даже если она теперь не сможет часто приходить.
        Он протянул руку, положил сверток на полку возле двери, отступил обратно в мастерскую, Даниил за ним.
        - Ты знаешь, — с несказанным изумлением поглядел на друга кузнец, — этого порога никто не переступал, только твоя сестра да вот ты.
        - Мне Така велела попробовать. Какая же Лия красавица! Хотелось бы мне… Да, Така тебе тоже кое-что просила передать.
        У Даниила побагровели щеки.
        - Через четыре ночи будет праздник Судного дня[74 - Йом-Киппур, День искупления или Судный день — священный день года, приходится на 10 Тишри (ранняя осень). Его проводят в посте и молитве. Йом-Киппуру предшествует 10-дневное покаяние. Хотя Йом-Киппур и считается Судным днем, это время милосердия (а не скорби и печали), когда есть возможность получить прощение за грехи против Бога. Если кто-то обидел ближнего, ему надо просить у него прощения. Соблюдение Йом-Киппура предписывается Торой. Как и любой день по еврейскому календарю, он длится от заката до заката.]. Сначала пост, как обычно, потом служба в синагоге. А я… кто бы мог подумать… я к тому времени буду в Иерусалиме, увижу все своими глазами. Просто невероятно! Но и Капернаум оставлять жалко, мне будет не хватать наших праздников. Девушки танцуют и поют в виноградниках. Ты придешь на праздник в город?
        - Да я не знаю, как себя там вести!
        - Приходи. Така ужасно обрадуется. И еще кое-что про Лию. Мы с Такой хотим, чтобы ты знал — за сестру не беспокойся. Если придется ее оставить, мы о ней позаботимся. Когда настанет долгожданный день, Така переберется сюда, или лучше мы в целости и сохранности доставим Лию к нам домой.
        Даниил старался подыскать слова благодарности, но мальчик уже стоял в дверях:
        - Знаешь, Така очень любит Лию. Ей будет ужасно не хватать твоей сестры. Боюсь, Таке будет одиноко.
        Даниил не подымал головы.
        - Теперь отец жалеет, что дал ей столько свободы. Разрешал повсюду ходить со мной. Вконец ее избаловал. Она просто не желает оставаться дома, как другие девчонки.
        «Да, попробуй лесную птичку в клетку посадить», — подумалось Даниилу.
        Иоиль отвернулся, уставился куда-то в дальний угол:
        - Отец хочет выдать ее замуж.
        Даниил даже не заметил, как вцепился в рукоятку молота, как побелели костяшки пальцев.
        - За одного старого друга семьи. Но Така и слышать об этом не хочет. Нелегко отцу приходится, наверно, он сейчас и жалеет, но когда-то давно он ей пообещал и не может нарушить слова. Он пообещал… пойми, у нас в семье не так, как у других. Когда маме было восемь лет, ее просватали за одного мальчика. А в пятнадцать она встретила моего отца, бедного студента, он учился у дедушки, читал свитки в его библиотеке. Они… они друг в друга влюбились. И что тут началось! Мамин отец был вне себя от ярости. Ему пришлось просить того мальчика, с кем она была помолвлена, чтобы он с ней развелся. А он ее и в глаза не видел. Тогда отец с матерью пообещали — никогда не выдавать детей замуж насильно, пусть сами выбирают.
        Даниил не решался поднять глаза на друга.
        - Дело в том, — продолжал Иоиль, — что Таке уже шестнадцать, а она отказывается выбирать.
        Даниил по-прежнему смотрел в землю. Он знал, Иоиль говорит, как всегда, искренне, от всего сердца, он просто не умеет иначе. Но преданная дружба ослепляет, не дает увидеть то, что есть на самом деле.
        - Пусть уж выбирает, — вырвалось у него резко, слишком резко. — Кого-нибудь такого же, как она. Твой отец прав. И тебе тоже скоро придется выбирать.
        - А тебе? — тихо-тихо спросил Иоиль.
        - У меня выбора нет. Я поклялся мстить до самой смерти — мне ли искать себе жену?
        Гнев и отчаянье наполнили комнату, друзья молчали, не в силах найти подходящие слова.
        - Да, еще одно, Иисус, — Иоилю нелегко было снова начать разговор. — Надо его предупредить. У него повсюду враги.
        - Люди Ирода? — Даниил выдохнул с облегчением, это не про Мальтаку.
        - О них он знает. Нет, старейшины в синагоге. Раввины и книжники. Совсем его не понимают. Каждое его слово приводит их в бешенство. Он слишком свободно обращается с Законом. Им кажется — он хочет подорвать власть Храма. Кое-кто даже утверждает — он одержим бесом[75 - Евангелие от Иоанна, глава 10, стихи 19 -20.].
        - Какая разница, что они говорят? Ему до этого и дела нет.
        - Нет, теперь все куда серьезнее. Они его так ненавидят, что просто убить готовы. Попытаешься его предупредить, ладно?
        - Симон говорит, его уже столько раз предупреждали.
        - Сходи к нему, Даниил. Я хотел сам… но сейчас уже поздно. Может, мы ошибаемся? Может, он и вправду тот вождь, которого мы ждем? Да, и про праздник не забудь, — Иоиль распрямил плечи, протянул другу обе руки. — Така будет тебя искать.
        Взявшись за руки, друзья повторили условный знак:
        - За Божью победу.
        Иоиль надвинул капюшон, вышел в ночь и темноту.
        Все, это конец, не отводил глаз от закрытой двери Даниил. Конец всему их труду, их надежде. Кто знает, может быть, желанный день вообще никогда не наступит.
        Глава 21
        - Как хорошо, что ты пришел, Даниил. Думаешь, Иисус об этом не знает?
        Даниил с раздражением взглянул на Симона. Он прошагал весь путь из селения, притащился в город после долгого дня работы, дважды проливной дождь не оставлял на нем сухой нитки, теперь холод пробирает до костей, а ночной туман не дает одежде высохнуть.
        Пробился сквозь густую толпу, заполонившую садик, и вот он уже у дверей, а ему не дают поговорить с Иисусом. Учитель, они сказали, беседует с важными господами, которые пришли, чтобы его повидать, из самого Иерусалима. А Симон просто отмахнулся от предупреждения, будто Даниил толкует о сущих пустяках.
        - Прости меня, Даниил, — Симон понял, что не на шутку обидел молодого друга. — Мы тоже беспокоимся. Эти священники из Иудеи… они ему уже три дня ни минуты покоя не дают. Изображают почтение, а на самом деле просто хотят заманить в ловушку, обвинить в богохульстве, надеются, вдруг он чего такое скажет[76 - Евангелие от Матфея, глава 15, стихи 1 -15.]. Мы все уже на пределе.
        - А зачем он тут остается, если знает об опасности? Почему не спрячется, пока не наберет побольше сторонников?
        - Понимаешь, люди в нем нуждаются. Приходи в другой раз, Даниил, я сейчас просто не могу с тобой разговаривать.
        Дверь захлопнулась, Даниил снова оказался в переполненном людьми садике. Как же хочется повидать Иисуса. Предупредить об опасности… нет, это только предлог, просто ему ужасно надо с ним поговорить, увидеть его на минутку, одно слово, жест вновь дадут силы жить.
        Как долго он тут ждет, несчастный, всеми забытый. Андрей подошел к дверям, поглядел на сгрудившуюся толпу, сказал:
        - Не стоит больше ждать. Учитель устал. Он сегодня уже ни с кем не будет разговаривать.
        По садику пронесся жалобный стон. Наконец, один за другим, больные, хромые и увечные поверили, что Андрей их не обманывает, и потащились к дороге. Кое-кто улегся прямо на сырую землю, этим, видно, вовсе некуда идти. Тут дверь снова открылась, Андрей, Симон и Иисус вышли в сад. Шли медленно, когда кто-то попадался на пути, Иисус заговаривал ласково, с жалостью касался плеча. Но двое учеников настойчиво подталкивали его к наружной лестнице, ведущей на чердак, где учитель обычно устраивался на ночь. Стояли и ждали, покуда Иисус заберется наверх, зажжет маленькую лампадку, закроет за собой дверь.
        Теперь в саду царит темнота. Стоило ученикам скрыться в доме, Даниил пробрался поближе к лестнице. Нет, не может он сегодня так вот просто уйти.
        Он знал, что двигается бесшумно, но дверь над головой вдруг отворилась.
        - Кто здесь? — Иисус поднял лампадку над головой.
        Даниил не осмелился ответить, почти не понимая, что делает, вступил в крошечный круг света, встал так, чтобы видно было его лицо.
        - Поднимайся сюда, друг мой, — раздался ласковый голос.
        Чистенькая каморка наверху почти пуста. Циновка, на которой обычно спит Иисус, все еще скатана.
        - Садись, — указал Иисус и сам уселся на насыпной земляной пол. — Что с тобой? Почему ты так взволнован?
        - Я пришел предупредить тебя, — начал Даниил с возложенной на него миссии. — Иоиль говорит — ты в опасности. Просил передать — они в синагоге против тебя, боится даже, что тебя попытаются убить.
        - Спасибо тебе, — печально ответил Иисус. — Тебе и Иоилю. А теперь расскажи, что с тобой.
        Учителю давно пора отдыхать, подсказывала совесть, он сгорал со стыда, но молчать больше нет сил.
        - Я не понимаю, куда идти. Все кончено. Все, ради чего я жил, за что боролся.
        - А ради чего ты жил?
        - Ради одной только цели. Свободы моего народа. И мести за отца.
        - Это две цели, а не одна.
        - Они всегда вместе. Один удар — все, что надо для свободы и мести.
        - Ты уверен?
        У Даниила перехватило горло — он пришел сюда за советом, к чему все эти вопросы?
        - Только дайте мне возможность! — горячился юноша. — Я думал — наконец все получится, я работал, старался. А все пошло наперекосяк. И теперь мне еще один долг платить — отомстить за Самсона.
        Иисус помолчал, потом тихо спросил:
        - Этот Самсон, он был твоим другом?
        Странный вопрос. Даниил всегда думал о Самсоне как о какой-то обузе, знаке его мягкотелости. Разве он когда-нибудь был его другом? Да, да, конечно, и еще каким!
        - Он умер за меня. Он ничего не понимал ни про Израиль, ни про грядущее Царство. Он погиб, так и не узнав, за что сражается, — тут Даниил, совершенно не обращая внимания на усталость учителя, позабыв обо всем, кроме горького стыда, терзавшего, не переставая, его душу с того дня, когда они освободили Иоиля, вылил на Иисуса накопившуюся боль: жизнь в пещере с Рошем, предательство вожака, смерть Нафана и долг, возложенный на него жертвой Самсона.
        - Да, — кивнул Иисус, — око за око, зуб за зуб[77 - Евангелие от Матфея, глава 5, стих 38; Левит, глава 24, стих 20: Книга Второзакония, глава 19, стих 21.]. Так написано. Отплатить той же монетой. Самсон отдал за тебя все, что имел. Как же вернуть долг?
        - Местью!
        - Он тебя спас не местью. Он тебе дал любовь. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих[78 - Евангелие от Иоанна, глава 15, стих 13.]. Сам подумай, Даниил, можно ли отплатить за такую любовь ненавистью?
        - Слишком поздно любить Самсона. Он уже умер, наверно, — и, заметив ожидание в глазах Иисуса, спросил с горечью: — я что, римлян, которые его убили, должен любить?
        Иисус улыбнулся:
        - Думаешь, невозможное дело? Разве ты не видишь, наш враг — ненависть, а не люди. Ненависть так просто не умирает, ее, как человека, не убьешь. Только умножается в сотни раз. Одно сильнее ненависти — любовь.
        Юноша склонил голову, уставился в пол. Не за тем он сюда пришел. С ужасом отталкивал он от себя эти слова, грозящие предательски прокрасться в тот уголок сердца, где таится его слабина. Он снова взглянул на учителя — Иисус сидел, уронив голову на руки, полуприкрыв глаза. Как же он, наверно, устал, уколола Даниила умолкнувшая было совесть. Но ему так нужно поговорить, иначе просто разорвет.
        - Не понимаю я тебя, — признался он, — но знаю, ты бы всех нас мог спасти, стоит только захотеть. Учитель! Будь нашим вождем! Немало людей — сотни, тысячи — здесь, в Галилее, ждут одного — твоего зова. Сколько нам еще ждать?
        Иисус не шевелится, казалось, даже не слышит. Даниил поднялся на ноги. Рука коснулась задвижки. Тут учитель заговорил. Он тоже встал и теперь был прямо рядом с юношей.
        - Даниил, следуй за мной.
        - Учитель! — юношу охватила такая радость, что он чуть не упал на колени. — Я буду сражаться за тебя до конца!
        - Мой преданный друг, — мягкая улыбка показалась на губах учителя. — Я хотел попросить тебя сделать кое-что потруднее. Готов ли ты любить за меня до конца?
        - Я не понимаю, — заговорил сбитый с толку, опять теряющий надежду Даниил. — Ты проповедуешь людям приход Царства. Не за это ли мы сражаемся?
        - Царство может быть куплено только очень дорогой ценой. Приходил один вчера, хотел за мной следовать. Богатый юноша. А когда я попросил его отказаться от богатства, тут же и ушел[79 - Евангелие от Матфея, глава 19, стихи 16 -22.].
        - Я отдам за тебя все, что имею!
        В грустных глазах Иисуса на мгновенье промелькнула искорка смеха:
        - Не богатство удерживает тебя. Добраться до Царства тебе мешает ненависть.
        Даниил не мог унять дрожи. Его будто раздирало надвое. Этот человек — его призыв словно колеблет основание земли, превращает ее в песок под ногами. Кажется, вся жизнь трещит по швам, как старая рубашка. Нет, он будет бороться за то, что важнее всего.
        - Я поклялся перед Господом, — из последних сил сопротивлялся он. — Разве такая клятва не священна?
        Иисус поглядел ему прямо в глаза — вовек не забудешь этого взгляда, полон грусти, сожаления — и одиночества, какого словами не опишешь.
        - Да, — отозвался учитель. — Такая клятва священна. В чем же ты поклялся, Даниил?
        - Бороться! — юноша помедлил, припоминая точные слова, произнесенные ими в полутьме дома Иоиля, горящее восторгом лицо друга, нежный голос Мальтаки. — Жить и умереть за Божью победу!
        Внезапно на лице Иисуса показалась улыбка, осветила усталые черты — сияющая, юная, полная сил улыбка. Учитель положил руку на плечо кузнеца:
        - Ты не в ненависти поклялся. Иди с миром. Царство Божье не так уж далеко от тебя.
        Глава 22
        На пятнадцатый день месяца Тишри, в праздник Судного дня Даниил стоял в дверях кузницы. Сам праздник еще не наступил, но его ожидание, словно свежий ветерок, уже пронеслось по узким улочкам селения. Никто, казалось, не работал сегодня. Благочестивые иудеи медленно, с достоинством шли в синагогу, с неодобрением поглядывая на легкомысленную молодежь, которой только и дай, что побездельничать. Громкие, веселые голоса мешаются со смехом, несутся над крышами селения.
        Иоктан присел у порога, вгрызся в плоскую пшеничную лепешку, принесенную ему Даниилом.
        - У всех подмастерьев сегодня выходной, — не сводил он глаз с кузнеца.
        - Тогда иди, гуляй, — разрешил Даниил. — Сегодня все равно работы почти нет.
        Иоктан мгновенно сорвался с места, а кузнец снова вернулся к наковальне. Все утро не отрывался он от работы, стараясь не обращать внимания на носящееся в воздухе оживление. Раньше его тянуло в горы, теперь манил город на равнине.
        Ближе к полудню из комнаты донеслось пение. Даниил положил молот, вошел на жилую половину.
        - Пойдешь со мной повидать Мальтаку? — спросил он сестру. — Она сегодня будет танцевать с другими девушками в винограднике.
        Он произнес слова вроде бы в шутку, но в то же время и серьезно — вдруг она так соскучилась по подруге, что решится наконец выйти из дома?
        - А ты идешь? Тогда ты мне все расскажешь.
        - Пойдешь со мной? — снова повторил брат.
        - Не дразни меня, Даниил, — глаза девочки погрустнели. — Но ты сходи, ладно?
        - Ну, не знаю, — он даже самому себе боялся признаться, как хочется пойти. — Если время будет. Все равно в город надо, обещал отнести замок старому Омару.
        - Но не в этой же одежде! Я видела, как сегодня все разряжены, — Лия подскочила к сундуку, вынула чистую шерстяную накидку и со смехом, не обращая внимания на притворное ворчание брата, накинула ему на плечи.
        Он шагал по дороге, ведущей в город, сторонясь веселой, нарядной толпы. Несчастное, настороженное лицо юноши отталкивало прохожих. Как легко догадаться, домик старого Омара в Капернауме пустовал, пришлось оставить сверток у порога.
        Даниил твердил самому себе, что не намерен идти на праздник. Но ноги сами, почти против воли, шагали в нужном направлении — к виноградникам на пологих холмах. Дорогу найти не трудно. Просто иди на зов задорных голосов и радостного смеха. В одном из виноградников собралась молодежь — юноши образовали веселый, непрерывно движущийся круг. Он сразу понял — ему здесь не место. Даже чистая накидка не скроет, всем видно, кто он — деревенщина и кузнец. Даниил не смел подойти поближе к хороводу щеголей в ярких полосатых плащах и кожаных сандалиях. Бородки расчесаны, головы смазаны маслом. Все друг друга знают, перебрасываются приветствиями и шуточками, толкаются, возятся, а он стой в отдалении, одинокий, неловкий, сердитый.
        Вдруг веселый гул стих. Юноши замерли, не разжимая рук, не разрывая кольца. Даниил, куда выше остальных, привстал на цыпочки, глянул поверх голов. Из-за зеленеющих лоз на другом конце виноградника показались девушки. Танцующая цепочка движется медленно, грациозно изгибается. Белеют одежды, у каждой в волосах цветы, в руках цветочные гирлянды. Высокие, звонкие, чистые девичьи голоса поднимаются над деревьями.
        Не глядите, юноши, на злато и серебро,
        Ни на красоту девичью.
        Глядите на семьи, откуда они пришли,
        Чтобы родили вам сыновей достойных.
        Даниил по-прежнему укрывается за спинами других, но цепочка поющих приближается. Заметил Таку, перехватило дух. Никогда раньше не видел он ее танцующей, но всегда, с первого дня на вершине горы, знал, как грациозно каждое движение девушки. Не то, что остальные — не торопится, стараясь выскочить вперед, пусть все заметят, но и не робеет, не опускает смущенно глаз. Просто танцует, наслаждаясь каждым движением, голова поднята, глаза сияют, губы приоткрыты в улыбке, не мешающей пению. Она уже совсем близко, Даниил заметил — девушка время от времени поглядывает на цепочку парней, не зазывно и не стыдливо, но словно пытаясь отыскать кого-то в толпе.
        Нет, ему не вынести ее взгляда. Вдруг она его обнаружит? Юношу от ужаса трясло с головы до ног. Еще мгновенье, и она будет рядом, ищущие глаза заметят Даниила, увидят домотканую одежду, навеки запачканные копотью руки, босые ноги. Вдруг она пройдет мимо, продолжая выискивать кого-то другого? Осмелится ли показать остальным, что знает кузнеца? Вдруг она его постыдится? Ближе и ближе вьется в танце девичий хоровод. В одно мгновенье Даниил, расталкивая зрителей, рванулся прочь и бросился вниз по склону холма.
        И почти сразу услышал ее голос. Оглянулся, увидел — девушка мчится за ним между рядами виноградных лоз, только белоснежное покрывало развевается. Догнала, остановилась рядом, задыхается, щеки горят румянцем.
        - Почему ты ушел?
        - Сама знаешь почему. Не надо было мне приходить.
        - Я тебя позвала.
        - Зачем? Добра мне это не принесет.
        Он заметил — обида молниеносно вспыхнула на ее лице.
        - Я знаю, ты меня по доброте душевной позвала, — попытался он исправить положение. — Я рад, что видел, как ты танцуешь. Теперь смогу рассказать Лии.
        - Ты только за этим и пришел — рассказать потом Лии?
        Он с несчастным видом глядел на девушку.
        - Тебе лучше вернуться к подружкам. Там твое место.
        Така подошла ближе, теперь она уже совсем рядом.
        - Все думаешь — я просто смазливая девчонка, да, Даниил?
        Он побагровел от стыда, еле осмеливаясь взглянуть на нее. Она, оказывается, все помнит. Губы дрожат, в темных глазах блестят слезы.
        - Нет! — как с головой в воду прыгнул, больше скрывать правду нет сил. — Я и тогда так не думал. В тот день — когда очнулся у вас в доме — увидел склоненное надо мной женское лицо. Всегда его буду помнить — до самой смерти.
        Мальтака не отвечала. Стояла, гордо выпрямившись, подняв к нему лицо, не прячась — пусть видит, что сделали его слова. Глубокая радость, сияющее счастье, глаза сверкают так, что он боится ослепнуть.
        - Не надо, Така, — у него перехватило горло. — Я не хотел, чтобы ты знала.
        - Почему?
        - А какой в этом толк? Я прошу от жизни только одного. Ни на что другое у меня прав нет.
        - И ничего не может быть важнее? Ты уверен, Даниил?
        - Я принес клятву.
        Лицо девушки погасло.
        - Я тоже. Мы оба поклялись жить и умереть за Божью победу. А к ней ведут разные пути. Иоиль уже понял.
        - Я знаю один-единственный способ. Борьба. У меня нет дара слова, как у Иоиля. Только вот эти две руки.
        - Значит, никогда не будет конца, — голос девушки прервался, — ненависти и убийствам?
        - Така! Пожалуйста, не мучай меня! Я должен довести дело до конца. Сам. Один. Никому другому тут места нет.
        Она молчала. Стояла не шелохнувшись, с поднятой головой, не отворачиваясь. Минуту назад, слыша его признание, она не таила счастья и теперь не пыталась скрыть ту боль, что причинили жестокие слова. Ее будто охраняла какая-то необычайная женская гордость, присущая ей одной.
        - Позволь мне уйти, Така.
        Она кивнула:
        - Господь да пребудет с тобой, Даниил. Куда бы ты ни шел.
        Он обернулся, увидел — она все стоит не шелохнувшись, смотрит ему вслед.
        Он брел обратно в селение, снова, как и по пути в город, один. Мрачный вид отпугивал прохожих. Измученному, несчастному, Даниилу было не до рассказов о празднике, но едва войдя в дом и глянув на Лию, он понял — промолчать не удастся. Сестра ждет, сложила ручки, словно дитя, глаза сияют.
        - Ну, как там было? Правда, Така хорошенькая? Расскажи, как она одета?
        - Что-то такое белое, — буркнул брат. Посмотрел на сестру, и, как ни болело его сердце от свежей утраты, вдруг стало еще горше — сидит тут одна в унылой, мрачной комнатенке, а остальные танцуют в залитом солнцем винограднике. По крайней мере, надо ей все описать.
        - У них, у девушек, в волосах цветы, — через силу начал он. Тут ему будто стукнуло в голову. Шагнул за порог, сорвал несколько невзрачных цветочков, выросших у дома, сплел их в венок, украсил золотистую головку. — Как у тебя.
        Лия, в полном восторге, потянулась к цветам.
        - Девушки движутся одна за другой длинной вереницей — танцуют.
        - Вот так? — Лия притопнула ногой, закружилась, подняв руки над головой.
        «Откуда девочка знает, как танцевать? — изумился Даниил. — Никто ее не учил, а движения такие ритмичные».
        От ее радости и у него немного полегчало на сердце.
        - Вот бы тебе с ними потанцевать. Ты хорошенькая, ничем не хуже других, — улыбнулся он сестре.
        Лия замерла рядом с братом, голубые глаза посерьезнели:
        - Я хорошенькая, Даниил?
        Что такое, почему его одного на всем белом свете уже второй раз за день мучают такими вопросами? Он вспомнил сияющую красоту Мальтаки, ласково ответил сестре:
        - Да, очень хорошенькая.
        - Правда? Не хуже остальных девушек?
        - Куда лучше многих.
        Ему, конечно, хочется ее порадовать, но удивительно — откуда такая настойчивость?
        - Така тоже говорит — я хорошенькая, — серьезно произнесла Лия, будто сделала для себя открытие. — Как ты думаешь, а кому-нибудь другому — не тебе и не Таке — я могу понравиться?
        - Ты Иоилю нравишься.
        - Он добрый, вроде Таки, — отмахнулась Лия, — Иоиль не считается.
        Замолчала, потом, как всегда неожиданно, очнулась от задумчивости, деловито разложила еду:
        - Все готово, Даниил. А после ужина тебя ждет сюрприз.
        Он сразу понял — ему не отвертеться, в настроении он или нет. Не сняв венка с головы, Лия выложила хлеб, поставила миску с тушеными овощами. Как ни занят он был своими горькими мыслями, заметил — она почти не ест, глядит на него, как ребенок, который и проболтаться заранее боится, и сдерживаться уже не в силах.
        Овощи съедены. Лия вытащила что-то, спрятанное в уголке. Плетеная корзинка с фруктами. Самые отборные — глянцевитые лиловые гранаты, сочный инжир. Не многим в Галилее доступно такое угощение, обычно эти фрукты покупают только раз в году, несут в Иерусалимский Храм на праздник первых плодов[80 - Праздник жатвы первых плодов (Исх 23.16) — праздник седмиц и праздник начатков жатвы пшеницы (Исх 34.22; Втор 16.10), седмицы и день первых плодов (Числ 28.26), праздновался на пятидесятый день после первого снопа жатвы (Лев 23.10). В этот праздник, независимо от дня недели, надо было оставить все работы, созвать священное собрание (Числ 28.26) и принести особые жертвы (Лев 23.17 -18; Числ 28.27 -30) и новое хлебное приношение (Лев 23.16; Числ 28.26).]. Нет, соседи таким не поделятся.
        - Получила плату за полотно?
        - Не угадал, — девочка просто светилась удовольствием, — это подарок.
        Он недоуменно ждал продолжения.
        - Маркус сегодня принес.
        Он уже откусил первый сладкий кусок и вдруг замер, словно фрукт оказался насквозь гнилой.
        - Кто такой Маркус?
        - Ну, ты знаешь. Тот солдат, что приезжает на лошади.
        Даниил отшвырнул корзинку — фрукты покатились по комнате, наподдал гранат, тот с противным звуком шмякнулся о стену. Юноша вскочил на ноги, его трясло от злобы. С жалобным стоном Лия, стоя на коленках, потянулась за апельсином. Схватила его, попыталась, рыдая, вытереть подолом платья. Он вырвал апельсин у нее из рук.
        - Откуда ты знаешь его имя? Как этот римский пес осмелился приносить тебе подарки?
        Лия вжалась в угол.
        - Отвечай! Откуда ты его знаешь? — схватил девочку за плечо, резко встряхнул. Лия беззвучно сползла на пол.
        Он услышал свой собственный голос, нет, крик и непотребную брань, слова, которых никогда прежде не произносил, да и слышал только в пещере. Постепенно черная пелена спала с глаз, и Даниил увидел жалкий комочек у своих ног, бледное, испуганное личико, венок, соскользнувший с золотистых волос. Девочка отвернулась, словно ожидая удара. Он разжал руки, отступил. Какой стыд! Что он натворил!
        - Я не хотел тебя обидеть, — уже тише проговорил он. — Отвечай, что этот человек сделал?
        Еле слышный голосок из-под завесы волос:
        - Он мой друг.
        - С каких это пор?
        - С лета. Приходит повидать меня, когда тебя дома нет.
        - И ты позволила римлянину войти в мой дом? — у него все застыло внутри.
        - Нет… нет! Он никогда в дом не входил!
        - Как так?
        - Он просто сидит на коне за стеной садика и разговаривает со мной.
        - Только разговаривает? Клянешься?
        Она подняла голову, поглядела на брата с таким небывалым достоинством, что он даже попятился.
        - И о чем вы разговариваете?
        - Он не слишком хорошо говорит, многих слов не знает. Рассказывает мне о своей семье — они живут далеко-далеко, в стране под названием Галлия[81 - Галлия (лат. Gallia) — так во времена Римской империи называлась часть территории современной Франции, где жили романо-германские племена. Галлия завоевана Римской империей около 220 до н. э. и до V века н. э. была одной из ее провинций.]. Он из маленькой деревушки, а вокруг лес. Римляне захватили его деревушку. У него есть брат и две сестры, и у всех волосы золотистые.
        Как у меня. Я давно хотела тебе сказать, Даниил. Столько раз собиралась! Но стоит ему прийти в мастерскую, стоит тебе подумать о нем — у тебя лицо чернеет. Я так боялась.
        - И правильно, что боялась. Я бы вырвал ему язык! И еще вырву, дай только найти.
        Сначала девочка просто съежилась от страха, а потом вдруг резко вскочила на ноги:
        - Нет! Нет! Не трогай его! Обещай, что не тронешь! Если ты его тронешь… я умру!
        Брат с презрением глянул на сестру. Он уже понял, что она не лжет — римлянин в дом не входил.
        - Перестань канючить, — жестко отрезал Даниил. — Я его не убью, если пообещаешь никогда с ним не разговаривать.
        - Обещаю, никогда в жизни!
        - Поклянись! Самой страшной клятвой!
        - Клянусь! Я все сделаю, все, что ты хочешь.
        - И никогда больше не покажешься ему на глаза?
        - Нет, нет, и даже в садик не выйду.
        - Ты опозорила мой дом, опозорила дом Симона, память нашего отца. Опозорила весь Израиль!
        Лия снова разразилась рыданиями.
        - Плачь, плачь! — грубо крикнул он. — Лей свои глупые слезы! Посмотрим, сможешь ли ты смыть свой позор.
        Он слепо повернулся к двери, только бы подальше от сестры. Она лежала, уткнувшись лицом в земляной пол. Его сердце дрогнуло. Но тут вспомнилось — «он по дому тоскует». Уже тогда она обманывала! Даниил резко выскочил из комнаты, хлопнул дверью.
        Час за часом ходил он по улицам селения, бродил по зеленеющим лугам на склонах холмов, вышагивал по дороге, несколько раз вымокал под проливным дождем. Сперва хотел найти римлянина. Пала ночь, и он уже не знал, куда идет. С первыми проблесками зари повернул обратно. Вошел в селение, измученный, опустошенный, боль в плече пульсировала, не затихая. Однако долгие часы ходьбы успокоили его, дикий гнев исчез, и на его место пришел стыд.
        Хорошо, что легионер не попался ему на пути. Не то навлек бы на селение немалые беды. Теперь, когда голова прояснилась, как ни горько ему было, он понимал — мстить тут не за что. В римском легионе свои законы, не мягче иудейских. Но никакой закон, ни римский, ни иудейский, не может запретить солдату разговаривать с еврейской девушкой поверх глинобитной стены сада.
        И что Лия понимает про Рим? Для сестры он — мальчишка, чуть старшее ее самой, да еще с такими же, как у девочки, золотистыми волосами. Но почему она не испугалась солдата?
        «Не надо было на нее кричать, — сокрушался Даниил. — Как бы ее утешить, чтобы меня не боялась?»
        Но проклятый римлянин больше и шагу не ступит в кузницу!
        Домик был тих и безмолвен. По пыльному полу разбросаны фрукты. Лия сидит в уголке, в волосах запутались невзрачные цветочки. Даниил вошел в комнату, но она даже не подняла головы.
        Глава 23
        За пару минут исчезло все, чего удалось добиться за долгие месяцы. В одну ночь Лия снова превратилась в бледный призрак, съежившийся подле умирающей бабушки. Она больше не расчесывает золотистых волос, не метет пол, почти не разговаривает. К ткацкому станку и не подходит. Сидит, понурив голову, ничего не делая, целый день. Как будто Даниил только вернулся домой, и ничего еще не переменилось. Нет, стало еще хуже — теперь она страшится и его.
        Умирая от стыда и раскаянья, Даниил делал всю работу по дому, подметал, стирал, пек хлеб. Он решительно старался не замечать, как она дрожит и сжимается в комочек, стоит ему показаться в дверях. Видел — она ни за что не станет есть, пока он в комнате. Приходилось оставлять миску около ее циновки. Возвращался, находил миску полупустой. Случалось — еда вовсе не тронута. Пытался ее ласково уговаривать. Старался быть терпеливым, куда более терпеливым, чем мог себе раньше представить. Но глаза девочки, даже если ему редко-редко удавалось в них заглянуть, были как тусклые окна. Страшно и поглядеть, вдруг увидишь пленивших ее бесов. Да, теперь они завладели сестрой без остатка.
        Он сам не знал, когда ему пришла в голову мысль о Иисусе. Сначала будто загорелся маленький огонек. Весь день у наковальни юноша не переставал об этом думать, пока, наконец, надежда не объяла все его существо. Говорят, Иисус изгоняет злых духов, таких ужасных, что заставляют человека не щадить своей плоти. Сумеет ли он изгнать молчаливых бесов, прячущихся в полутьме маленькой комнаты?
        Как ему теперь попросить Иисуса — после того, как отказался за ним следовать? Побеспокоить учителя, зная, что сам во всем виноват, — ведь бесы вернулись обратно из-за него? Тут он вспомнил — тогда, после смерти Самсона, слова Иисуса таинственным образом облегчили невероятную тяжесть в душе. Если бы только принести учителю это ужасное чувство вины. Даниил уже позабыл о сомнениях, что мучили его после их ночного разговора. Долгими бессонными часами помнилась только бесконечная доброта смотрящих на него глаз. Нет, Иисус не откажется помочь, не прогонит его.
        В тот день, после полудня, решение пришло само собой. Он отложил молот и пустился в дорогу. Добрался к вечеру до Капернаума и сразу же пошел на берег озера.
        У рыбачьих лодок никого не было. Одинокий старик, костыли рядом, сидел и глядел на воду.
        - Все ушли, — пожаловался он. — Никому нет дела до тех, кто не может ходить.
        - А куда они ушли?
        - Кто знает? Весь день их нет. Ходят за учителем, целой толпой. Он в лодке, Андрей на веслах. Отправились куда-то. А народ потащился по берегу. Целой толпой. Мне за ними не поспеть.
        - В какую сторону они пошли?
        - На запад, к равнине.
        Даниил заторопился прочь. У него не хватит терпения ждать, особенно в такой унылой компании. Надо пойти навстречу возвращающейся толпе. Он наконец понял, почему они все так рвались вперед. Теперь ему самому понадобился учитель, и его сжигает нетерпение.
        Нетрудно следовать за толпой по каменистой прибрежной тропе. Один за другим прохожие указывали ему путь, и юноша догадался — народу там немало, наверно, многие побросали свои дела, пошли следом. Перед ним расстилались бесплодные холмы. Дневной свет угасал, но даже в сумерках удалось различить огромную, никогда им прежде не виданную толпу. Люди, как овцы, сгрудились на склоне холма. Что они здесь делают, ведь уже вечер?
        Гул голосов, словно рев моря, достиг ушей юноши. Все громче и громче, волна за волной. Наверное, учитель кончил говорить, в таком шуме все равно никто ничего не разберет. Рев толпы не утихал, но все покрыл страшный крик, истерический, на самой высокой ноте. Такого он в жизни не слышал, аж сердце забилось.
        Наконец ему удалось догнать толпу. Все на ногах, толкаются, пихаются, неистово тянут шеи. Голоса сливаются в какой-то вопль, одну произносимую нараспев фразу.
        - Что случилось? — Даниил схватил за руку ближайшего человека. — Почему все кричат?
        - Почему? Ты что, не понимаешь, парень?
        - Я только пришел, скажи мне.
        - Он — Мессия! Слушай!
        Юноша с замиранием сердца вслушивался в слова:
        - Осанна! Благословен Грядущий во имя Господне![82 - Евангелие от Марка, глава 11, стих 9.]
        Снова и снова, снова и снова.
        - Пришел день Господень! — громкий вопль перекрыл все голоса.
        Наконец-то он явил себя! Даниил уже больше не помнил ни о Лии, ни о своих бедах, какая тут усталость, когда радость наполняет сердце, сотрясает тело.
        - Он сам сказал? — юноша не отпускал руки незнакомца. — Правда… он сам сказал?
        - Сказал? Нет, он кое-что сделал. Он нас накормил. Посмотри на весь этот хлеб. Возьми кусок, съешь. Тут на всех хватит, — он выдернул руку, рванулся вперед. — Хвала Господу! Пришло наше спасение!
        Даниил увидел — на земле что-то белеет. И впрямь хлеб. Он наклонился, взял кусок. Еще горбушка, а там другая. Хлеб? На всю эту толпу? Тут, должно быть, тысячи, весь склон холма — люди, люди, люди.
        - Постой, — Даниил попытался догнать собеседника. — Откуда взялся хлеб?
        - А я почем знаю? Они нам велели сесть на траву. А потом кто-то стал раздавать хлеб[83 - Евангелие от Иоанна, глава 6, стихи 1 -14.].
        Крики не замолкали:
        - Поставим его царем! Он наш Спаситель! Долой Рим!
        Но Даниил никак не мог разглядеть в толпе Иисуса. Он проталкивался в давке, жалея лишь об одном — почему с ним нет Иоиля? Вот, пришел конец их долгому ожиданию, а Иоиль этого не видит.
        - Даниил! — позвал откуда-то знакомый голос.
        - Симон, ты? — двое друзей крепко обнялись. — Где он, Симон?
        - Ушел.
        - Ушел? Они его хотят царем поставить[84 - Евангелие от Иоанна, глава 6, стихи 15.].
        - Я знаю. А он ушел. Мы его так умоляли. А он говорит — оставайтесь с народом, а сам повернулся и вот, его уже нет, а с ним и этих троих — Симона, Иакова и Иоанна.
        - И куда он ушел?
        - Куда-то туда, в холмы.
        - Пошли за ним, скорее!
        - Нет, нам его не найти. Он сказал — не ходите за мной.
        Слова друга огорошили Даниила, привели в смятение, будто в стенку уперся. Глаза уставились в темноту — где его теперь искать? Разочарованный, он обернулся, взглянул на Симона. Посмотрел вокруг, понял — восторг толпы теперь замирал, как костер, разгоревшийся слишком сильно. Уже крики не радости — гнева. Как и он, Даниил, люди поверить не могли — Иисус ушел. Наверное, прячется, хочет, чтобы его упрашивали. То здесь, то там вспыхивали жгучие споры. Если собрался быть царем, так веди себя как царь. Тут и там бродили женщины, искали мужей, уговаривали их вернуться домой. Постепенно толпа хлынула вниз по склону.
        - Пойдем, — тихо сказал Симон. — Переночуешь со мной.
        - Симон… почему он…? — вырвалось у Даниила. — Они ведь готовы были сделать его царем.
        - Не знаю. Наверно, еще не время.
        - Да уж лучшего времени и быть не может.
        - Это ему самому решать.
        - Когда он решится? Чего ему еще надо? Кто он такой?
        Симон пристально поглядел на друга, глаза сверкнули в темноте.
        - Я верю, он Мессия, посланный нам от Бога[85 - Евангелие от Матфея, глава 16, стих 16.].
        У Даниила даже холодок пробежал по спине.
        - Он сам так сказал?
        - Не мне. Может, этим троим. Сдается мне, Симон знает.
        - Тогда почему он не царствует?
        - Говорю тебе, не знаю.
        - Если он Мессия, когда поведет нас на врагов?
        Симон шагал в темноте, не отвечая, потом неохотно заговорил:
        - Не поведет он нас на Рим, Даниил. Нечего на это надеяться.
        Тихие слова подобны удару. Ну вот и пришел ответ. Сперва Иоиль пытался ему сказать, потом Мальтака. И сам Иисус. А он все не верил. Теперь и Симон туда же. Нет, Даниилу никогда не поверить в этого учителя из Назарета.
        - Так зачем ты с ним остаешься? — вырвался горький упрек.
        - А куда мне еще идти? — тихо спросил Симон.
        - Что он тебе такого пообещал? Что нашлось получше свободы Израиля?
        - Он мне обещал Царство Божье.
        - Ну и когда ты намерен получить это свое царство? — Даниилу уже невмочь скрывать гнев.
        - Ты не понимаешь. По правде сказать, оно у меня уже есть.
        - Ну и отлично, — еще минута, и он просто заплачет. — Иди, радуйся своему царству. Закрывай глаза на все, что вокруг…
        - Я не закрываю глаза. Знаю, очень хорошо знаю, ничего в Израиле не изменилось. Но я верю — изменится, пусть мне до этого и не дожить. Послушай, Даниил, ты же видел, он все время думает обо всех этих людях, тех, кому совсем плохо, о них никто — ни я, ни кто другой — даже не вспоминает. Я смотрю на него и понимаю — Бог Израилев не забыл про нас. Поэтому и послал нам Иисуса, нам, а не богатым и ученым. Учитель говорит, он — как пастух, не даст пропасть ни одной овце[86 - Евангелие от Иоанна, глава 10, стих 11; Евангелие от Матфея, глава 18, стих 12; Евангелие от Луки, глава 15, стихи 4 -6.]. Я невежественный бедняк, но знаю — с таким Господом мне страшиться нечего.
        Даниил уставился на друга. Что, Симон совсем с ума сошел?
        - Нечего страшиться? Вы все в опасности из-за Иисуса.
        Голос Симона больше не дрожит.
        - Иисус научил нас не бояться того, что люди могут с нами сделать.
        - А как завтра закуют в цепи и потащат в темницу?
        - Он говорит — бойтесь только цепей страха и ненависти, они держат в плену наши души. Кто свободен от страха и ненависти, свободен всегда.
        - Свободен? Это в цепях-то? Симон, ты разве не понимаешь, что они с тобой могут сделать?[87 - Евангелие от Матфея, глава 24, стих 9.] И не боишься?
        - Я же не сказал тебе — не боюсь. А вот у Иисуса страха нет. Он — та надежда, что дана Израилю.
        - И чем он это доказал? Откуда ты знаешь — вдруг рискуешь всем понапрасну?
        - Никогда нельзя знать наверняка, — медленно, задумчиво ответил Симон. — Бог людям будущего не открывает. Приходится выбирать, не зная заранее. Вот я и выбрал Иисуса.
        - А он сегодня упустил такую возможность! Что он теперь собирается делать? Выполнит ли когда-нибудь свои обещания?
        - Понятия не имею, но мне довольно того, что пообещал.
        - А мне — нет! — голос Даниила сорвался на крик. — Обещать легко. Опять одни слова. Мне нужен вождь, который не обещает, а делает.
        Он рванулся прочь, бросился куда-то во тьму, подальше ото всех. Дороги не разобрать, да какая разница. Все равно он теперь один. Нет у него больше друзей, некому больше сражаться бок о бок с ним. И вождя у него нет. Ничего не осталось — только ненависть да клятва.
        Глава 24
        В Галилее царила весна. Ушли проливные дожди, над головой сияет чистое, голубое небо. Зеленеют склоны холмов, мягко спускаются к присмиревшей озерной глади. Обочины дорог покрыты цветами, в каждой трещине — в камне, в серой глине домов, в тростниковых крышах — везде пестреют яркие цветочные головки.
        Но в одном доме дверь не распахнулась навстречу весне и цветам. В мастерской работает не покладая рук угрюмый, ни на что не обращающий внимания юноша. В сумраке жилой комнаты сидит Лия, руки праздно сложены на коленях. Нити натянутой на станок пряжи покрыты пылью.
        «До чего же мы похожи, — думает Даниил, повернувшись спиной к весенним краскам. — Нет, дням надежды больше не вернуться».
        И все же он сильнее сестры. Она потеряла все, а у него осталось одно — в душе еще пуще, чем прежде, расцветает ненависть. Если не найти этой ненависти выхода, она его съест изнутри. Он как пленник, брошенный в темничную яму, корчится от бессильного гнева.
        Будь он свободен, нашел бы какую-нибудь банду, присоединился бы к зилотам. Их в Галилее немало. Люди судачат о них украдкой. Где-то там, в селении ли, в горной пещере, собираются бойцы, готовятся к битве. Его бы с радостью приняли. Но нет, чтобы не дать помереть с голоду девчонке, которая и жить не хочет, он прикован к наковальне, к ненавистной работе. Да и найди он банду, как доверять вожаку? Кто поручится, что он опять не обманется?
        Научает руки мои брани
        и мышцы мои напрягает, как медный лук…
        Что пользы в сильных руках? Ясно, медный лук ему Богом не предназначен.
        В этот первый месяц весны Лию покинуло последнее существо, которое еще не было ей безразлично — маленькая черная козочка. В месяц Адар родился козленок, крохотный, слабый, пришлось его продать по дешевке. Но только забрали козленка, козочка стала угасать. В тот день еле-еле удалось надоить и чашку молока для Лии. А утром маленькое создание не поднялось на ноги. Даниил заволновался, он помнил — у коз бывает внезапная лихорадка. Принес животное в дом. Попытался накормить. Козочка притулилась рядом с хозяйкой, такая же понурая, как и та. Прошло еще два дня, и она умерла.
        Даниил было подумал — Лия перестала есть с горя. Потом понял — девочку тоже лихорадит. Лежит, ничего не замечая, на камышовой циновке, глаза полузакрыты, щеки горят, губы потрескались. И только время от времени в страхе кричит, будто бредёт по какой-то далекой стране, населенной всякими ужасными существами, каких и представить нельзя.
        К утру стало понятно — сестра тяжело больна. Сперва врач не хотел приходить, а когда все-таки пришел, только головой покачал. В этом маленьком тельце и так крови почти не осталось, пришлось отложить банку с пиявками. Мудрые глаза под тяжелыми веками глядели на юношу с состраданием. Дав Даниилу склянку с настоем мяты, знахарь бессильно пожал плечами.
        - Я не могу сегодня работать, у сестры лихорадка, — буркнул кузнец зашедшему с поломанным топором соседу и закрыл дверь на засов. Больше его никто не беспокоил, похоже, весть разнеслась по селению мгновенно.
        Не зная, что делать, он сел рядом с Лией. Все его покинули, все, кто когда-то был его жизнью.
        Рош, Самсон, Иоиль, Мальтака, Симон, Иисус. Настала очередь Лии. Когда она умрет, он, наконец, освободится. Но грядущая свобода вдруг обернулась страшной, зияющей пустотой, где ничего нет — только ненависть. За всех надо отомстить, теперь еще и за Лию.
        Ему вдруг припомнились слова учителя:
        «Можно ли отплатить за любовь ненавистью?»
        Лия его любила, простой доверчивой любовью, так похожей на любовь Самсона. А что он им дал взамен — только ненависть. Все лучше, чем ничего.
        Вот и Лия погибает от меча, который он нацелил на Рим. И как о Самсоне, после ее смерти о ней не вспомнит ни одна живая душа. Нет, неправда. Така о ней вспомнит, Така ее любит. Он сидел и думал — надо, надо сказать Таке. Конечно, этим делу не поможешь, но все равно — она должна знать.
        Как же ей сообщить? Вдруг он вспомнил полученный почти год назад черепок. Симон вот сумел послать весточку. Поискал в мастерской, нашел обломок кувшина, гвоздем процарапал те же слова, что Симон когда-то послал ему: «ЛИЯ УМИРАЕТ».
        Иоктан сидел подле двери, рассеянно шлифуя гвозди. Он вроде бы и не видел девчонку, что сейчас лежит в комнате, но все равно — тревога и горе, царящие в доме, передались и ему. Он и рад сбегать в город с поручением. Даниил объяснил мальчику, как найти дом Есрома в Капернауме, приказал оставить послание у привратника.
        Иоктан все не возвращается. Три раза в день приходится теперь Даниилу ходить к колодцу, он все пытается смачивать руки и лицо Лии прохладной водой. Выходит на улицу с опущенной головой, шагает быстро, ни на кого не глядя, ни с кем не заговаривая. На второй день, возвращаясь домой, увидел у двери римского солдата. Маркус! Кузнец застыл, в ногах слабость, в глазах кровавый туман. Руки дрожат, не в силах удержать кувшин с водой. Вот он, омерзительный негодяй, в нем одном сосредоточилась вся злоба Даниила, все несчастья его жизни. Как же хочется броситься на проклятого римлянина, со всей силой сдавить ненавистное горло, услышать последний хрип. Нет, не может он его убить сейчас, когда Лия умирает. Будет еще время.
        Маркус шагнул вперед, перегораживая дверь. Пришлось остановиться. Пусть у него нет власти запретить солдату с ним заговорить, но смотреть он на него не желает. Нет, легионер молчит. В чем дело? Глянул — оказалось, парень пытается выдавить из себя слова, бормочет невнятно:
        - Слышал я, твоя сестра заболела. Как она сегодня?
        Даниил плюнул на землю. Рванулся с такой силой, что Маркусу волей-неволей пришлось отступить, пропустить его в дом. Кузнец встал в дверях, рявкнул:
        - А тебе что до того? Ну, помрет еще кто-то в Палестине!
        Уже третий день, как нет Иоктана. Даниил медленно плетется с кувшином воды, руки и ноги дрожат от усталости, сердце исполнено страха — вдруг тяжелое дыхание девочки оборвется как раз тогда, когда его нет. Снова заметил — молодой солдат все на том же месте у дороги. Второй день, только освободившись в гарнизоне, парень приходит сюда и стоит столбом на самом солнцепеке, глаз не спускает с дома. Нет, на этот раз римлянин перешел дорогу, ждет его у самой двери.
        - Я должен с тобой поговорить, — стоило Даниилу приблизиться, сказал Маркус.
        Кузнец даже головы не повернул в его сторону.
        - Ты меня ненавидишь. Я понимаю твою ненависть. Я германец. Римляне завоевали мой народ.
        - А ты им служишь, — презрительно бросил Даниил.
        Солдат пожал плечами:
        - Все германцы — воины. А потом, когда отслужу, стану римским гражданином.
        - Но сначала помрешь!
        Лицо парня покраснело — даже под густым загаром.
        - Я сказал — я понимаю твою ненависть. Но требую — выслушай меня.
        Даниил не отвечал, он ждал, что последует дальше.
        - Мою когорту[88 - Когорта (лат. cohors, родит, пад. cohortis), в Древнем Риме (со 2 в. до н. э.) подразделение (360 -600 человек) легиона (состоял из 10 когорт).] переводят. Завтра. Уходим в Коринф[89 - Коринф — древнегреческий полис (город) в 6 км от современного Коринфа. Основан дорийцами ок. 10 в. до н. э. Процветал в 7 — нач. 6 вв. до н. э.; крупный торгово-ремесленный центр, соперничал с Афинами, славился изделиями из бронзы и керамикой.]. Молю богов никогда больше не видеть твоей страны.
        Ярость Даниила, не успев разгореться, сменилась беспомощным отчаяньем. Вот опять, месть ускользает у него из рук. Теперь ему ни за что не добраться до этого негодяя.
        - Кроме твоей сестры, в вашей проклятой стране нет ничего хорошего. Я ее больше никогда не увижу. Даже не будь она еврейкой, все равно — легионерам запрещено жениться. Я хочу ее повидать, прежде чем уеду навсегда. На одну минуту. Вот и все.
        Пораженный словно ударом молнии, Даниил взглянул на солдата — этот гордый римлянин склонил шею перед иудеем! Но робкая просьба почему-то взбесила его еще больше. Нет, он уже не в силах сдерживаться.
        - И ради спасения ее жизни не позволю тебе осквернить мой дом. Лучше уж ей умереть. Понимаешь? Попробуй только войти, и я тебя убью.
        Маркус все-таки был солдатом. Лицо парня побелело, глаза блеснули, кулаки сжались. Оба стояли, не сводя друг с друга глаз, ни один не хотел уступить. Потом римлянин резко повернулся и зашагал прочь, гордо выпрямив спину.
        Если она мертва, пришло в голову Даниилу, я еще успею его догнать. По крайней мере, он от меня не уйдет.
        Лия едва жива. Она даже не заметила, что брат вернулся. Лежит молча, ни стонать, ни кричать сил у девочки уже нет. Она покорилась одолевшим ее бесам.
        Послеполуденный зной сморил Даниила. Он то засыпал, то просыпался, ничего не происходит, все одно и то же. Но тут какой-то звук заставил его поднять голову, он увидел — дверь открылась, и в залитом солнечным светом проеме стоит кто-то в белых одеждах.
        Иисус! Пораженный, юноша вскочил на ноги. Учитель вошел в комнату, легонько коснулся пальцами мезузы у притолоки. За ним показалась Мальтака. Иисус не произнес ни слова, тихо двинулся к циновке, на которой лежала девочка. Встал рядом.
        Така приблизилась к Даниилу, шепнула на ухо:
        - Нас не было, мы навещали Иоиля в Иерусалиме. Иоктан нашел меня только сегодня.
        Даниил почти не слышал, что она говорит. Он видел только светлую фигуру. Иисус пришел к ним в дом! Просто не верится. Иисус тут! Ему хотелось броситься к учителю, сказать что-нибудь, опуститься на колени, но он боялся даже шевельнуться. Просто невозможно нарушить покой, каким дышит лицо плотника. Иисус сел рядом с Лией, махнул рукой Мальтаке и Даниилу — садитесь. Склонил голову, прикрыл глаза руками, словно и ему нужно было отдохнуть.
        «Если бы только ему рассказать, объяснить — это все моя вина, это я натворил».
        Но юноша не решался приблизиться к учителю, почти не смел дышать. Иисус повернулся к нему, глянул прямо в глаза. Нет нужды говорить — он и так знает. Он все понимает про Лию. Он знает, Даниил его отверг. Глаза, глядящие прямо в душу, полны жалости и печали. Да, он видит горечь и ненависть, поруганные надежды и одиночество. И все равно ласково улыбается.
        Даниил склонил голову, не в силах вынести улыбку учителя. Внезапно им овладело одно только желание — перестать сопротивляться, поверить, пойти за Иисусом. Казалось, он все в жизни готов за это отдать.
        И даже свою нерушимую клятву?
        Надо вспомнить слова Давида — они всегда так помогают.
        Научает руки мои брани.
        Но Иисус сказал — победа уже обещана Богом. Он говорит — приготовьте сердца ваши, приготовьте вашу душу.
        Возможно ли, что только любовью удастся согнуть медный лук?
        Юноша дрожит, колеблется, но перед ним открылся новый путь, которого ему не дано ни увидеть ясно, ни понять.
        Никогда нельзя знать наверняка, припомнились слова Симона. Приходится выбирать, не зная заранее.
        Только если рядом Иисус, больше ничего и не надо.
        И вот — на душе уже нет этой ужасной тяжести. На юношу — он такого даже представить себе не мог — снизошли мощь, уверенность и покой, они омывают его благодатной силой, устремляются прямо в сердце.
        Прошло какое-то время, Даниил почувствовал — Мальтака накрыла его руку своей. Вскинул голову, увидел залитое слезами лицо.
        - Смотри, — шепнула она.
        Он забыл про Лию! Сестра лежит совсем неподвижно, наверно, умерла. Иисус уже поднялся на ноги, но по-прежнему глядит на девочку. Даниил не спускает глаз с Лии, видит — веки тихонько дрогнули, нерешительно приоткрылись. Голубые глаза ничего не выражают, будто она все еще спит, нет, теперь она устремила взор прямо в лицо учителю, постепенно взгляд переполняется изумлением.
        - Иисус? — еле слышно выдохнула девочка.
        На лице учителя появилась знакомая улыбка — он всегда так глядит на толпящихся вокруг него детишек.
        - Все… все… хорошо? — шепнули ее губы.
        - Все хорошо, — ответил Иисус. — Не бойся.
        Даниил с рыданием упал на колени, закрыл лицо руками, чувствуя, как градом катятся слезы. Он с детства не плакал, слезинки не пролил, даже когда умирал его отец. А тут — горячий, безудержный, омывающий душу поток. Кто-то коснулся его плеча. Он поднял голову — Иисуса в комнате не было. Рядом стоит Така — по щекам струятся слезы, глаза сияют, словно звезды.
        - Даниил… — слабо позвала Лия.
        Не осмеливаясь заговорить, он протянул сестре руку.
        - Я знаю, — прошептала она, — что случилось с той девочкой, дочкой Иаира. Помнишь, ты мне рассказывал?
        - Теперь я тоже знаю, — смиренно отозвался брат.
        Даниил услышал, как шумно выдохнула Мальтака, повернул голову, взглянул девушке прямо в глаза. Конечно, он не достоин дара, который обещает ее горящий взор, но наконец он свободен и может дать ей взамен все, чем владеет сам. Один только краткий миг, и оба снова поклялись — новой, нерушимой клятвой.
        - Как тут светло, — бормочет Лия. — А Иисус ушел, да?
        Ушел! Даниил рванулся к двери. Вот он, совсем недалеко, на улице, полускрыт толпой, люди всегда собираются, стоит ему только появиться.
        - Я должен его догнать, — кричит юноша. — Мне надо его поблагодарить, это важнее всего.
        Он уже готов мчаться вслед учителю, но вдруг резко останавливается.
        На обычном месте, под неистово палящим солнцем стоит, один-одинешенек, римский солдат.
        Неуверенными шагами ступает Даниил — но не за Иисусом, а туда, на другую сторону дороги. Вот он уже рядом с парнем. Дважды пытается заговорить и, наконец, хриплым голосом произносит:
        - Моя сестра выздоровела. Лихорадка спала.
        У солдата из горла вырывается какой-то булькающий звук. Даниил отворачивается. Подумать только, римлянин…
        - Мне кажется, ей будет приятно попрощаться с тобой, — добавляет кузнец.
        Солдат непонимающе мотает головой. Даниил смотрит в дальний конец улицы, видит край белых одежд Иисуса. Выпрямляется, говорит громко и решительно:
        - Вот мой дом. Входи, пожалуйста.
        Возлюби ближнего своего
        «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я — медь звенящая или кимвал звучащий».
        Первое послание Коринфянам, глава 13, стих 1
        Элизабет Джордж Спир родилась 21 ноября 1908 года в Массачусетсе. По ее собственным словам, никогда надолго не покидала Новую Англию, никакое другое место на земле не считала домом, писала книги об исторических событиях, случившихся здесь же. Только одна ее книга, «Медный лук», — исключение, она посвящена событиям далекого прошлого и далекой страны, Палестины времен Иисуса Христа.
        Элизабет начала писать поздно, до этого были другие заботы — семья, дети. В автобиографии она признается: «Не было времени спокойно усесться с карандашом и бумагой». Только когда дети пошли в старшие классы школы, она всерьез занялась литературной деятельностью, писала статьи для различных «женских» журналов. Первая книга, получившая широкую известность, «Ведьма с озера Черной птицы», описывающая жизнь колонии пуритан в Коннектикуте, удостоилась в 1949 году высокой награды, медали Ньюбери. Вышедший в 1961 году «Медный лук» также получил медаль Ньюбери. Следующая книга, опубликованная более двадцати лет спустя, «Знак бобра», получила множество литературных премий. В ней рассказывается о дружбе белого мальчика с индейцами — отцом и сыном. В 1989 году писательница была награждена премией Лоры Инглз Уайлдер за вклад в развитие детской литературы.
        Умерла Элизабет Джордж Спир 15 ноября 1994 года.
        «Медный лук» — книга необычная. О чем она? Конечно, о любви. О любви, способной победить ненависть, расовые предрассудки, классовые и социальные различия. О той любви, что выше возмездия, выше справедливости, выше здравого смысла. И хотя Иисус, Галилейский Плотник, — один из героев этой книги, она не об Иисусе, а о юноше Данииле, на чью долю выпала такая тяжелая судьба, что не позавидуешь. Отец умер от рук римлян страшной смертью на кресте, мать ненадолго его пережила, никого у Даниила не осталось, только старенькая бабушка да одержимая бесами страха сестра.
        Проданный в рабство сельскому кузнецу, Даниил живет мечтой о мщении. Он хочет сражаться с римлянами, захватившими его родную Палестину. Убежав в горы, мальчик присоединяется к банде Роша, собравшего вокруг себя отчаянных головорезов. Рош много говорит о борьбе с римлянами, но постепенно читатель понимает — у вожака на уме другие цели. После смерти бабушки Даниил вынужден заботиться о младшей сестре, он больше не может жить на свободе в горах, теперь его место в сельской кузнице. Но в душе юноши не утихает пламя ненависти, ему непереносим сам облик римских солдат. Среди молодежи из селения и юношей, живущих в Капернауме, небольшом городке поблизости, он находит не только единомышленников, но и настоящих друзей — Иоиля, сына книжника, и его сестру-близнеца, Мальтаку. Не обходится книга и без романтического сюжета — хотя Даниил и считает, что у борца за свободу нет права влюбляться, но все же не может выкинуть из сердца прекрасную Мальтаку.
        Исторические реалии, которыми изобилует книга, и по-настоящему опасные приключения юных героев не затмевают главного — внутренней борьбы, страшных сомнений, одолевающих Даниила и Иоиля. В чем правда, каким должен быть путь истинного зилота — борца за свободу своего народа? Встреча с Иисусом, Его проповеди, один-два кратких разговора с Учителем постепенно преображают Даниила, однако ему нелегко избавиться от разъедающей душу ненависти. Сумеет ли он без привычной враждебности взглянуть на самых закоренелых врагов, тех, кто убил его отца, погубил его семью? Как же трудно Даниилу впустить в свое сердце прощение, поверить, что Иисус воистину любит каждого — безногих калек и римских солдат, бедных рыбаков и богатых книжников.
        А какое нам дело до событий глубокой древности? Что такого привлекательного в этой книге, кому она нужна? Ответ прост: нам всем. Подростку, видящему вокруг себя жестокость этого мира, слышащему призывы не давать в обиду себя и своих, драться (кулаками или ракетами) против тех, других, непохожих на него. И если он избавлен от вражды, крови и страданий в реальной жизни, они каждый день обрушиваются на него с экранов телевизора. Взрослому — перед нами тоже снова и снова встают вечные вопросы смысла жизни, взаимоотношений добра и зла. Как иначе найти ответ, когда нас спрашивают дети: «Кого мне любить? Кто мой ближний?» Только ли те люди, что принадлежат моей семье, племени, роду, стране, — или просто люди?
        Ольга Бухина
        notes
        Примечания
        1
        Галилея — историческая область на севере Палестины (Израиля), на границе с Ливаном. Ограничена Средиземным морем на западе, горой Кармел на юге и рекой Иордан на востоке.
        2
        Тиверий (Тиберий, Tiberius Caesar Augustus, при рождении был назван Тиберием Клавдием Нероном, Tiberius Claudius Nero, 42 до н. э. — 37 н. э.) — римский император с 14 по 37 н. э. См. Евангелие от Луки, глава 3, стих 1.
        3
        Тивериада (лат. Tiberias) — галилейский город на юго-западном берегу Галилейского моря, от которого и самое море получило название Тивериадского. По словам Иосифа Флавия, построена она в 17 г. по P. X. Иродом Антипою в честь императора Тиверия, в узкой равнине, в самой лучшей и красивейшей части Галилеи.
        4
        Книжники — в древней Палестине учителя Закона, образованные люди.
        5
        Евангелие от Луки, глава 6, стих 15. Зилоты (сейчас чаще говорят — зелоты) — в древней Палестине выступали против римского владычества и местной иудейской знати. Здесь и далее ссылки на канонические и второканонические книги Ветхого и Нового Заветов, входящие в состав христианской Библии, и на апокрифические писания.
        6
        Мером («высокое место») — болотистое озеро в северной части Иудеи, через которую протекает Иордан, сейчас оно называется Ель-Гулех (El-Huleh), как и сама долина, где оно располагается.
        7
        Легионеры — (лат. legio, — собираю, набираю) солдаты римского легиона, основная организационная единица в армии Древнего Рима. Легион состоял из 5 -8 тыс. пехотинцев и нескольких сотен всадников. Каждый легион имел свой номер и название. В период Империи во главе легиона стоял легат.
        8
        Иисус Навин — преемник Моисея, предводитель израильского войска.
        9
        Книга Иисуса Навина, глава 10.
        10
        Великое море — Средиземное море.
        11
        Гедеон — шестой судья Израиля, Книга Судей Израилевых, глава 8, стихи 22 -28.
        12
        Иуда, сын Иезекии, поднял восстание в Галилее в 4 году до н. э. О нем писал Иосиф Флавий в «Иудейской войне».
        13
        Сепфорис — древний иудейский город в Нижней Галилее. Впервые упоминается в царствование Александра Янная (100 г. до н. э.) как административная столица Галилеи. В 38 г. до н. э. город сдался Ироду I, а после смерти последнего был разрушен римским военачальником Варом, продавшим его жителей в рабство.
        14
        Самсон — библейский персонаж, один из судей Израилевых, обладавший огромной силой, Книга Судей Израилевых, главы 13 -16.
        15
        Голиаф — великан, побежденный Давидом, будущим царем Иудеи и Израиля, 1 Книга Царств, глава 17; 2 Книга Царств, глава 5, стих 3.
        16
        Мезуза (древнеевр. «дверной косяк») — пергаменный свиток в металлическом или деревянном футляре, который прикрепляют к дверному косяку в домах иудеев. Мезуза содержит два отрывка из Пятикнижия (Втор 6:4 -9 и 11:13 -21). Она помещается на правом (по отношению к входящему) косяке. Благочестивые иудеи касаются мезузы пальцами и затем целуют их.
        17
        Тора — пять первых книг Библии, Пятикнижие Моисеево.
        18
        Книга Второзакония, глава 6, стихи 4 -5.
        19
        Талес — еврейское молитвенное облачение, накидка, обрамленная по краям длинной бахромой, обычно белая с голубыми полосами.
        20
        Евангелие от Луки, глава 4, стихи 18 -19.
        21
        Евангелие от Луки, глава 4, стих 21; Евангелие от Матфея, глава 4, стих 17; Евангелие от Марка, глава 13, стих 29; глава 1, стих 15.
        22
        Центурия — у римлян отряд войска из 100 всадников или пехотинцев.
        23
        Самаряне (самаритяне) — религиозная община, появившаяся в Палестине после падения Израильского царства (722 до н. э.).
        24
        Калиги (caligae) — римская военная обувь на ремешках из прочной и грубой кожи, подбитая железными гвоздями.
        25
        Еврейский календарь — лунный, состоит из 12 месяцев, они приблизительно соответствуют солнечному (григорианскому) календарю так: нисан (апрель), ияр (май), сиван (июнь), таммуз (июль), ав (август), элул (сентябрь), тишрей (октябрь), хешван (ноябрь), кислев (декабрь), тевет (январь), шват (февраль) и адар (март).
        26
        Седекия — царь Иудейский в период вавилонского владычества. Описан в Книге пророка Иеремии.
        27
        Море Галилейское, озеро Кинерет (оно же Геннисаретское озеро или Тивериадское море) — расположено на северо-востоке Израиля. С севера в него впадает река Иордан, которая вытекает с южной стороны.
        28
        Фарисеи — религиозная группа в среде еврейского народа. Насчитывала во времена Христа около шести тысяч членов. К ней принадлежали книжники и учителя Закона, а также некоторые священники. Само слово означает «отделенные».
        29
        Филактерии — небольшие кожаные коробочки, подвязываемые евреями во время молитвы на лоб и на левую руку, содержат пергаментные листки с отрывками из Торы.
        30
        Ирод Антипа, сын Ирода Великого, тетрарх — правитель Галилеи и Переи с 4 по 39 год н. э., Евангелие от Марка, глава 6, Евангелие от Луки, глава 9.
        31
        Римский император Тиверий — покровитель Ирода Антипы.
        32
        Евангелие от Матфея, глава 13, стихи 45 -47.
        33
        Плюмаж — украшение из птичьих перьев на мужских головных уборах.
        34
        Гимнасий — в Римской империи зал для спортивных занятий.
        35
        Книга Еноха, глава 10, стихи 44 -47. См. напр. Книга Еноха. — СПб.: Азбука, 2003.
        36
        Книга Чисел, глава 25, стихи 7 -15.
        37
        Книга Судей Израилевых, гл 4 -5.
        38
        См. Книгу Есфири.
        39
        2 Книга Маккавейская, глава 13, стих 15.
        40
        2 Книга Царств, глава 22, стихи 32 -35; Псалтирь, Псалом (18)17, стихи 32 -35.
        41
        2 Книга Царств, глава 22, стихи 36; Псалтирь, Псалом (18)17, стихи 36.
        42
        Локоть — около 50 см, таким образом, расстояние субботнего пути равно примерно одному километру.
        43
        См. Книгу Иисуса Навина.
        44
        См. 1 и 2 Книги Царств, 1 Книга Паралипоменон.
        45
        См. 1 -4 Книги Царств, 1 -2 Книги Паралипоменон.
        46
        Иуда Маккавей — вождь народного восстания 2 в. до н. э. в Иудее против власти Селевкидов. См. три Книги Маккавейские.
        47
        Евангелие от Иоанна, глава 1, стихи 40 -42.
        48
        Евангелие от Матфея, глава 6, стихи 25 -32, глава 10, стихи 30 -31; Евангелие от Иоанна, глава 12, стих 2.
        49
        Евангелие от Иоанна, глава 15, стих 12.
        50
        Книга Пророка Даниила, глава 6, стихи 16 -22.
        51
        Книга Пророка Даниила, глава 3, стихи 12 -94.
        52
        Псалтирь, Псалом 22, стихи 1 -3.
        53
        Псалтирь, Псалом 22, стихи 4 -6.
        54
        3 Книга Царств, глава 10.
        55
        Книга Левит, глава 19, стих 28.
        56
        Талант (греч. talanton, букв. — вес, весы) — самая крупная весовая (масса) и денежно-счетная единица Древней. Греции, Египта, Вавилона, Персии и ряда областей Малой Азии, имела хождение в Римской империи.
        57
        Сикль (евр. шекель) — мера веса золота и серебра у древних евреев и других семитских народов; сикль серебра служил стандартной денежной единицей в Палестине времен Иисуса Христа.
        58
        Стадий, стадия — единица измерения расстояний в древних системах мер многих народов, введённая впервые в Вавилоне и затем получившая своё греческое название. Стадий представлял собой расстояние, проходимое человеком спокойным шагом за время восхода солнца, т. е. в течение 2 минут, римская стадия равнялась 185 м.
        59
        Евангелие от Марка, глава 1, стих 16.
        60
        Евангелие от Луки, глава 10, стихи 30 -37.
        61
        Евангелие от Луки, глава 8, стихи 41 -42, 49 -56; Евангелие от Марка, глава 5, стихи 21 -24, 35 -43.
        62
        Евангелие от Марка, глава 10, стихи 13 -15.
        63
        Алавастр, алебастр — род белого, мелкозернистого гипса, годного к хорошей полировке, в те времена из него выделывали различные изделия, в том числе сосуды с длинным и узким горлышком для хранения духов, душистых мазей. Название свое получил от алебастровой горы и города Алебастрон в Фивах, в Египте (ныне гора св. Антония).
        64
        Поприще — расстояние, соответствующее длине римско-греческой мили (ок. 1480 м).
        65
        Евангелие от Иоанна, глава 5, стих 6.
        66
        Центурион — (лат. centurio) командир подразделения (центурии, манипулы) в римском легионе. Звание центуриона примерно соответствует современному капитану, но по своему социальному положению они принадлежали к солдатам.
        67
        Катапульта (лат. catapulta) — гравитационная метательная машина, приводимая в действие силами упругости скрученных волокон (сухожилий, ремней и т. п.). Предназначалась для метания по крутой траектории камней, ядер, стрел на дальность 250 -850 м. Осадная катапульта подвозилась на платформе с колесами. Применялась с 5 в. до н. э. (в Древней Греции, Древнем Риме) до 15 в. (в Европе).
        68
        Ирод Великий стал царем Иудеи в 40 г. до н. э., обновил и перестроил Храм в Иерусалиме. См. Евангелие от Матфея, глава 2, стих 1.
        69
        Арбель (в Библии — Бет-Арбел) — город на западном берегу озера Кинерет, недалеко от Магдалы.
        70
        Братья Маккавеи — см. Книги Маккавейские.
        71
        Магдала (евр. «башня, возвышенное, укрепленное место, крепость») — город в Иудее (ныне Медждель), лежит на западном берегу озера Кинерет, ниже Тивериады, невдалеке от Капернаума.
        72
        Via Maris — знаменитая «морская дорога», проходит по израильскому побережью Средиземного моря, — часть караванного пути из Египта в Месопотамию.
        73
        Евангелие от Матфея, глава 26, стих 52.
        74
        Йом-Киппур, День искупления или Судный день — священный день года, приходится на 10 Тишри (ранняя осень). Его проводят в посте и молитве. Йом-Киппуру предшествует 10-дневное покаяние. Хотя Йом-Киппур и считается Судным днем, это время милосердия (а не скорби и печали), когда есть возможность получить прощение за грехи против Бога. Если кто-то обидел ближнего, ему надо просить у него прощения. Соблюдение Йом-Киппура предписывается Торой. Как и любой день по еврейскому календарю, он длится от заката до заката.
        75
        Евангелие от Иоанна, глава 10, стихи 19 -20.
        76
        Евангелие от Матфея, глава 15, стихи 1 -15.
        77
        Евангелие от Матфея, глава 5, стих 38; Левит, глава 24, стих 20: Книга Второзакония, глава 19, стих 21.
        78
        Евангелие от Иоанна, глава 15, стих 13.
        79
        Евангелие от Матфея, глава 19, стихи 16 -22.
        80
        Праздник жатвы первых плодов (Исх 23.16) — праздник седмиц и праздник начатков жатвы пшеницы (Исх 34.22; Втор 16.10), седмицы и день первых плодов (Числ 28.26), праздновался на пятидесятый день после первого снопа жатвы (Лев 23.10). В этот праздник, независимо от дня недели, надо было оставить все работы, созвать священное собрание (Числ 28.26) и принести особые жертвы (Лев 23.17 -18; Числ 28.27 -30) и новое хлебное приношение (Лев 23.16; Числ 28.26).
        81
        Галлия (лат. Gallia) — так во времена Римской империи называлась часть территории современной Франции, где жили романо-германские племена. Галлия завоевана Римской империей около 220 до н. э. и до V века н. э. была одной из ее провинций.
        82
        Евангелие от Марка, глава 11, стих 9.
        83
        Евангелие от Иоанна, глава 6, стихи 1 -14.
        84
        Евангелие от Иоанна, глава 6, стихи 15.
        85
        Евангелие от Матфея, глава 16, стих 16.
        86
        Евангелие от Иоанна, глава 10, стих 11; Евангелие от Матфея, глава 18, стих 12; Евангелие от Луки, глава 15, стихи 4 -6.
        87
        Евангелие от Матфея, глава 24, стих 9.
        88
        Когорта (лат. cohors, родит, пад. cohortis), в Древнем Риме (со 2 в. до н. э.) подразделение (360 -600 человек) легиона (состоял из 10 когорт).
        89
        Коринф — древнегреческий полис (город) в 6 км от современного Коринфа. Основан дорийцами ок. 10 в. до н. э. Процветал в 7 — нач. 6 вв. до н. э.; крупный торгово-ремесленный центр, соперничал с Афинами, славился изделиями из бронзы и керамикой.