Страхи из новой коллекции Вадим Селин
        Аннотация
        Если ты чего-то боишься — приезжай в этот замечательный лагерь на берегу моря! И страхи оставят тебя навсегда — ведь ими будут наниматься специалисты… Мальчишка по имени Влад пугался оставаться один в закрытых помещениях и очень хотел от этого избавиться. Только обстановка в лагере этому не способствовала. Наоборот — невероятные кошмары начали преследовать всех его обитателей. И скоро… не осталось никого, кроме Влада и его приятелей Женьки и Любы. Куда все исчезли? Неужели их утащили живущие в лесу жуткие твари, которым даже нет названия? И что ждет выживших ребят?… Такое впечатление, будто кто-то специально насылает на них все эти ужасы. Но зачем? Неужели их страх доставляет кому-то радость?…
        Вадим Селин
        Страхи из новой коллекции

* * *
        Я нахожусь в центре небольшого помещения. Все в нем красного цвета: пол, стены, даже воздух имеет красноватый оттенок… Безумно жарко. Я хочу убежать отсюда, спрятаться от этой жуткой жары, но не могу. Из комнаты нет выхода. Нет двери, окон. В комнате нет потолка…
        Прямо над головой висит солнце. Очень горячо касаться босыми ногами пола, и поэтому я без остановки приплясываю. Солнце своими лучами жжет мне спину, кожа не выдерживает температуры и начинает трескаться. Под кожей виднеется красное с какими-то белыми прожилками мясо, которое, соприкоснувшись с губительными лучами, начинает шипеть и в буквальном смысле слова поджариваться.
        - Выпустите меня, выпустите… — облизывая пересохшие губы, обессилено шепчу я, обращаясь неизвестно к кому.
        Вдруг солнце куда-то исчезает. Я облегченно вздыхаю. Неужели этот кошмар кончился? Но не тут-то было. Неожиданно сверху на меня начинают сыпаться маленькие камешки, причиняя мне жуткую боль.
        Господи! Что с моим телом! Я весь красный, как эта комната! Тоненькие струйки крови стекают на пол и шипят, испаряясь…
        Постепенно камни увеличиваются в размерах. Маленькие сменяются более крупными. Я прикрываю голову руками, скачу на раскаленном полу… Комнату и меня вместе с ней заваливает камнями.
        Я перестаю ощущать боль, мне становится все безразлично. Будь что будет…
        Я смотрю в небо. Камень летит прямо на меня. Огромный камень. Все, это конец…
        Часть первая. Морская история
        Глава I
        Волки на дороге
        - Эй, Владик, проснись… — сквозь сон донесся до меня голос мамы.
        Я не просто проснулся, а вскочил с кровати и, должно быть, с безумным видом уставился на маму, потому что она спросила:
        - Что с тобой? Ты не заболел? Весь мокрый, постель смята… Ты как себя чувствуешь?
        - Странно… Словно меня только что жарили на сковородке…
        - Я сейчас принесу градусник, вдруг у тебя температура? Тогда поездку придется отложить…
        - Нет, не надо никакого градусника! — отказался я, приходя в себя после сна и поправляя мокрую от пота сбитую на сторону простыню. — Со мной все в порядке, это все из-за жары. На улице душно даже ночью, как будто у нас не город, а гигантская духовка. Ни окна открытые не помогают, ни вентиляторы… Только гоняют горячий воздух туда-сюда…
        - На сплит-систему у нас пока нет денег, — сказала мама.
        - А я ее и не прошу… Просто говорю, что в городе жарко… Небывало жарко… Такого не было на моей памяти…
        - Ой, да какая там у тебя память? — улыбнулась мама. — Четырнадцать лет, а говоришь, как семидесятилетний старик, переживший страшную жару пятьдесят лет назад. Давай, собирайся, а то опоздаешь на автобус.
        - Мне и собирать-то нечего, все сумки давно собраны, — отозвался я.
        - Пойду, приготовлю тебе поесть, — сказала мама и вышла из комнаты.
        Едва за ней закрылась дверь, как я обессилено упал на кровать и уставился в потолок. После сна я был очень уставший. И так уже неделю подряд.
        Целую неделю каждую ночь мне снился один и тот же сон, будто я стою в красной комнате, погибаю от жары, и сверху на меня падают камни, от которых негде скрыться. Затем просыпаюсь и не могу прийти в себя. Все тело болело, словно на самом деле трескалась моя кожа, а потом меня прибивало камнями.
        Этот сон я просто ненавидел. И вообще все сны, в которых я оказывался в закрытом помещении.
        Я никогда ни от кого не скрывал, что у меня клаустрофобия, то есть боязнь закрытого пространства.
        Я боялся находиться в маленьких комнатах, в лифтах, в подвале. Когда я оказывался там, со мной случался приступ: голова начинала кружиться, я обливался потом, на меня наваливался жуткий, животный страх, перед глазами все плыло и хотелось умереть, лишь бы не находиться в тесной комнате. А потом думал, что даже смерть от этого не спасет, потому что после смерти я буду ВЕЧНО находиться в тесном гробу и убежать оттуда уже никогда не смогу… Никогда…
        Я встряхнулся, как пес после купания, выбрасывая из головы неприятные мысли, и, обводя комнату взглядом, задумался: «Так, вроде бы все взял, ничего не забыл. Одежду, зубную щетку, пасту, жидкость для контактных линз, контейнер для них, книжку, иголку, нитку… да, все взял… Тогда в путь».
        - Прощай, моя любимая комната, — вслух сказал я, стоя у двери, когда оделся. — Мне будет тебя не хватать. Хотя почему «прощай»? До свидания!
        «Или все-таки „прощай“?» — помимо воли подумал я.
        Моя комната была очень просторной, потому что, когда выявили у меня клаустрофобию, родители выделили мне самую большую и светлую комнату. И она мне нравилась.
        Еще раз окинув ее взглядом, я вздохнул и закрыл дверь.
        Почему-то было тоскливо. Так бывает всегда, когда куда-то уезжаешь из дома на длительное время.
        А ехал я на Черноморское побережье, где недавно открылся специальный лагерь для подростков с психическими отклонениями. По словам его создателей, благодаря непринужденным групповым тренингам, детям легче справиться со своими проблемами, когда они видят, что не одиноки в своих бедах. А так как лагерь, как я уже сказал, располагался у моря, то занятия сочетались с отдыхом. Короче, я ехал отдыхать и одновременно попробовать снизить уровень своего страха.
        Был конец мая, когда я узнал о лагере.
        Я, истекая потом, несмотря на легкую светлую одежду, вернулся домой и бросил сумку под вешалку. Мама жарила пирожки. В кухне было невыносимо жарко, как в аду.
        - Все! — сказал я, опустошив наполовину бутылку минералки. Утер губы тыльной стороной руки. — Отмучился!
        - Все?
        - Да! Теперь — свобода! Даешь свободу ученикам! Даешь смерть урокам! Даешь гульки до полуночи, до потери пульса! Даешь костры и жареные сосиски с печеной картошкой! — провозглашал я, потрясая правым кулаком в воздухе. Наверное, я был похож на какого-нибудь эмоционального революционера. — Не даешь просыпаться в семь утра, сидеть в школе до одури!
        - Ну, наконец-то каникулы, — улыбнулась мама, — но не забывай, что ты обещал мне помочь на даче.
        Я мгновенно сник. Еще в начале четвертой четверти, предчувствуя наступление каникул, я наобещал маме и огород вскопать, и картошку посадить, и забор выкрасить, и то сделать, и это, лишь бы поскорее наступили каникулы (как будто от мамы зависело их наступление…)! И вот каникулы почти что начались, и пришла пора отвечать за свои слова. Но так не хотелось, жуть…
        - Ладно, помогу… Ма, завтра состоится родительское собрание. Мы будем ставить для вас, для родителей, КВН, потом классная раздаст всем дневники с оценками, и… каникулы!
        - Жалко, что без дневников обойтись нельзя. Там, наверное, ничего хорошего не будет… — Мама подкрутила газ. — У меня к тебе есть взаимовыгодное предложение.
        - Какое? — встрепенулся я, откусывая пирожок.
        - А вот, смотри, — проговорила мама и бросила мне газету, — там отмечено.
        Я поймал газету, пробежался глазами по строкам и нашел рекламу, обведенную черным маркером.
        Там были нарисованы два дерева, палатка, какая-то миловидная девушка в скаутской шляпе и дано объявление.
        В нем рассказывалось, что в России открылся лагерь для подростков с проблемами…
        - К тому же про этот лагерь мне говорила Любовь Ивановна, — сказала мама.
        - Мам, а зачем мне это надо? — спросил я.
        - Ну, это же интересно… И полезно… Вдруг ты от страха избавишься? Я уже позвонила в эту фирму и узнала, что рядом с лагерем есть море, пляж, лес… Но это не какая-то там допотопная пионерская база, а современный комплекс. Там есть и компьютеры, и Интернет, и дискотеки по вечерам устраивают, то есть можно хорошо отдохнуть, повеселиться и… подлечиться.
        - Класс! — восхитился я. — Поражаюсь твоей оперативности! И лагерь, наверное, действительно чудесный, особенно природа — из названия видно — «Две сосны»!
        Ворчал я в основном из-за того, что все решили без меня, но, подумав, сделал вывод, что старались-то мне во благо, а не кому-то другому. Да, я не скрываю свою болезнь, но и не люблю, когда на ней акцентируют внимание, я себя чувствую каким-то… ущербным.
        - Ма, а про какое ты условие говорила? — вспомнил я.
        Мама оставила пирожки, села напротив меня, умоляюще посмотрела мне в глаза и проникновенно попросила:
        - Будь другом, сделай так, чтобы я не пошла на собрание… Терпеть не могу родительские собрания… Одеваться, краситься… Не люблю, когда все друг на друга пялятся, а потом за глаза обсуждают, кто во что был одет… Да и, наверное, в дневнике ничего хорошего я не увижу, как всегда…
        - Ладно, так уж и быть, — великодушно согласился я.
        Мама вскочила со стула и радостно закричала:
        - Ур-ра! Спасибо! Ты самый лучший сын в мире! Я не пойду на собрание! Ура!
        Вот такая она, моя мама. Просит меня, чтобы я разрешил ей не ходить на собрание.
        Как бы я хотел всегда видеть маму такой счастливой…
        Однако теперь, после всего, что произошло, мама улыбается редко и во всем винит себя, дескать, если бы она не увидела то объявление, ничего не случилось бы. Я успокаиваю маму, но она все равно терзается, что виновата она одна. Нет, не она виновата, а… судьба.
        На следующий день мы отправились к моему психотерапевту Любови Ивановне, и она сказала, что этот лагерь открыла ее хорошая знакомая — кандидат психологических наук, умница, красавица, деток обожает… Лагерь помог справиться с проблемами уже сотням подростков! И убеждала, что и мне он поможет… Правда, эта знакомая вечно в разъездах, никто ее давно уже не видел, — вот такая она занятая.
        Короче говоря, мы купили путевку в этот проклятый лагерь.
        Несмотря на утро, в автобусе было очень жарко. Так жарко, что хотелось забыться, отключиться, лишь бы не вдыхать горячий воздух. От жары не спасали ни ледяной квас, ни минеральная вода, ни моя любимая пепси.
        Пыльные двойные окна были закрыты наглухо, между ними лежали мертвые мухи и висели в своих паутинах скукоженные пауки.
        Я оттянул майку и подул на тело через горловину.
        - Вот жара, да? — спросил пробирающийся по проходу парень. Недолго думая, он уселся рядом со мной на соседнее сиденье.
        - Ага.
        - А говорили: заграничный комфортабельный автобус, кондиционеры, холодильник с напитками, все дела! Жуть, а не автобус! Ха, подумаешь, что заграничный! Толку-то? А ты чего боишься? — внезапно спросил он, раскрывая чипсы. — Будешь?
        - Нет, спасибо, по такой жаре ничего не хочется.
        - А… Так чего ты боишься?
        - В смысле?… — не понял я.
        - Ну, какой страх едешь лечить?
        - Клаустрофобию, я боюсь находиться в тесных закрытых помещениях, — наконец дошло до меня. — А ты?
        - А мне надо от кремнофобии и акрофобии вылечиться.
        - А это что такое?
        - Ну, кремнофобия — это боязнь пропастей, а акрофобия — боязнь высоты…
        - Понятно…
        - Тебя как зовут?
        - Влад, а тебя?
        - Женя. Так будешь чипсы?
        - Ну, давай, — ради приличия я выудил из пакета картофельный кругляшок, пахнувший сыром, и отправил его в рот. Стало почему-то еще жарче. Особенно на языке — он вообще был как наждак и горячий к тому же.
        Я искоса рассмотрел нового знакомого. На нем красовались яркая синяя футболка и красные шорты, по комплекции он был крупнее меня, но не полный, с темно-русыми волосами, обычным лицом… На затылке была длинная тонкая косичка.
        - Прикольная косичка, — сказал я.
        - Да, мне тоже нравится, — оживился Женька, — я ее уже три года отращиваю. Сначала меня в школе учителя ругали, а потом привыкли. Многие пацаны стали за мной повторять, но это уже ни на кого впечатления не производит… По-любому, копия не бывает лучше оригинала, — заключил он и раскрыл второй пакет чипсов.
        Автобус тронулся. Я посмотрел в окно и помахал рукой родителям. Они плакали, как будто я был моряком и они провожали меня в долгое далекое плавание. Признаться, у меня в носу тоже защипало…
        Через некоторое время, проехав по трассе, мы свернули на пустынную дорогу.
        - А тебя никто не провожал? — спросил я у Женьки.
        - Не-а, — махнул он рукой, — родители тоже на отдых свалили, их нет в городе. И в стране тоже — они на Кипр умотали.
        Потом Женька принялся бегать по салону, со всеми знакомиться и спрашивать, у кого какой страх. Ребята отвечали. Кто-то боялся летать на самолетах, кто-то темноты, воды, кошек, собак…
        Вскоре я привык к автобусу, и мне стало не так жарко. Он мерно качался, иногда подпрыгивая на выбоинах или на «лежачих полицейских», от жары меня разморило, и я задремал…
        Внезапно раздался жуткий вой. Автобус резко затормозил. В салоне наступила мертвая тишина. Сначала все замерли, смотря в сторону водителя, потом начали переглядываться.
        - Что это было? — спросил Женька. — Почему мы остановились?
        - Волки, — тихо сказал водитель, но его расслышали абсолютно все.
        Не сговариваясь, мы повскакивали со своих мест и столпились рядом с водителем.
        - Ни фига себе, — присвистнул Женька.
        Удивиться было чему. Прямо перед автобусом стояли три огромных волка с открытыми пастями и смотрели на нас. С зубов капали вязкие слюни и падали в дорожную пыль. Они явно не собирались уступать нам дорогу.
        - Что делать будем? — поинтересовался кто-то.
        - Ехать вперед. Они испугаются и разбегутся в стороны, — подал идею Женька.
        - А если не разбегутся? Что их, давить, что ли?
        - Но не стоять же нам тут три недели из-за них? — резонно заметил мой новый знакомый.
        - У меня есть ружье, — проговорил водитель.
        - Ой, дяденька, да вы сто! — заголосила какая-то низенькая худенькая конопатая девчонка с косичками и в больших очках. На ее зубах громоздилась мощная металлическая конструкция для исправления прикуса, из-за чего конопатая шепелявила. Такую штуку носила моя двоюродная сестра, и я знал, что «благодаря» брэкет-системе на время лечения появляются дефекты речи. Создавалось впечатление, что зубы девчонки целиком и полностью состоят из металла. — Нельзя зе зивотных просто так убивать!
        В автобусе наступил шум-гам.
        - Не по-человечески это!
        - Я в Гринпис напишу и про вас расскажу!
        - А я в «Юный натуралист»! Я туда узе писала! Как-то раз отдыхала у дяди в воинской сясти и видела, как солдаты сенков били! Правда, зурнал нисем не помог… — вспомнила конопатая.
        - Уберите свое ружье!
        - Не смейте трогать волков, они вам ничего плохого не сделали!
        - Сросьно рузье спрясьте, или я буду крисять! А-а-а-а! И-и-и-и!
        - Да замолчите вы! — не выдержав, прикрикнул потный водитель. Его, по-видимому, тоже раздражала жара. А тут еще эти неизвестно откуда взявшиеся волки и девчонки-активистки. — Не собираюсь я ни в кого стрелять!
        - А зачем зе рузье берете, а? — с ходу завелась та очкастая девчонка. Несмотря на свою хилую комплекцию, она, как я понял, могла любого скрутить в бараний рог, даже водителя. Интересно, чего боится она?
        - Если я беру ружье, это не значит, что я буду стрелять в волков, — сказал водитель и угрожающе посмотрел на активистку.
        Она ахнула и снова заголосила:
        - Ой, девоньки, спасайте! Он собрался стрелять в меня! Да только попробуйте! Да я! Да я!
        - Да заткнись ты, — не вытерпел и Женька, — без тебя тошно.
        - Ты меня не затыкай! А то я…
        Договорить девчонка не успела, я ее перебил:
        - Так что вы будете делать с ружьем?
        Волки, кстати говоря, до сих пор стояли перед автобусом. По пустынной дороге не проезжало ни одной машины.
        - Просто в воздух стрельну, — ответил мужчина. — Вдруг испугаются? А если нет, то…
        - Вот только попробуйте! — опять ожила девчонка. — Да я вам такое сделаю! Я усяствую в местном отделе защиты зивотных!
        - Успокойте ее кто-нибудь, — устало обратился водитель ко всем сразу. — Я имею в виду, что если предупредительный выстрел не поможет, то вызову спасателей, вот и все…
        Девчонка, снова открыв рот, захлопнула его и испепеляющим взглядом уставилась на водителя.
        Мужчина взял наконец ружье и высунул ствол в окно.
        - Подождите! — остановил его Женька.
        - Ну, что еще?
        - Вы это, патроны не тратьте, у меня есть пакет.
        Женька надул пакет из-под чипсов, высунул его в окно и с размаху хлопнул по нему второй ладонью.
        Волки вздрогнули, заметались из стороны в сторону и убежали в лесополосу.
        - Вот и все, — облегченно вздохнул водитель, — а некоторые боялись. — И красноречиво посмотрел на девчонку.
        Все успокоились и стали садиться на свои места.
        - Ну, поехали! — задорно воскликнул водитель. — Мы и так уже из графика выбиваемся из-за этих волков. Интересно, откуда они взялись? Сколько тут езжу — никогда их не видел. Да и живут ли они в рощах, а, защитница животных?
        - Сбезавсие из зоопарка зивут, но не долго, — отозвалась активистка. — В лесах они обитают обысьно…
        - Наверное, из зоопарка сбежали, — предположил водитель и завел автобус. И вдруг вспомнил: — Слушайте, ребята, я забыл вам сказать: под задним сиденьем у нас холодильник. Поднимите сиденье и, кто хочет, возьмите наши фирменные бутерброды.
        - Какой идиот додумался замаскировать холодильник под сиденье? — обратился ко мне Женька и, не дождавшись моего ответа, встал в очередь к холодильнику. Оказалось, что бутерброды захотели абсолютно все. Женька принес мне бутерброд, который представлял собой разрезанную пополам булочку, в ней лежали сплюснутая котлета, листья салата и мелко нарезанные соленые огурцы. Завернут бутерброд был в хрустящую бумагу, на которой я разглядел логотип лагеря: две сосны и палатка рядом с ними.
        - Неплохо было бы их разогреть, — размечтался Женька.
        - Ешь уже, — сказал я с набитым ртом. — По такой жаре холодные бутерброды в самый раз.
        - Вообсе, встретить волка на дороге — дурное предзнаменование, — громко сообщила конопатая девчонка.
        - Да ну тебя, — отмахнулся кто-то, — типун тебе на язык.
        Действительно, что может быть плохого в лагере? По-моему, лагерь есть лагерь, и бояться туда ехать не стоит. Что там может случиться плохого? Пойдет дождь, и мы не сможем ходить на море? Отключат воду?
        Так это не смертельно…
        Глава II

«Мы одни…»
        Первый раз я испугался темного помещения, когда мне было пять лет. Мы обожали с друзьями заходить в высотные дома и кататься в лифтах.
        Но однажды (это было вечером) мы забрели в очередной дом, сели в лифт, проехали несколько этажей и… отключился свет. Лифт погрузился во тьму. Он стоял на месте и не шел ни вверх, ни вниз.
        В лифте были я, мой приятель Андрей и две девчонки, почти в три раза старше меня, с которыми мы всегда катались. Одна из них, Кристина, была большой выдумщицей и всегда рассказывала какие-то истории.
        - Что с лифтом? — спросила ее сестра Алена.
        - Сломался, кажется… — неуверенно сказал я.
        - А света почему нет?
        - А я откуда знаю?
        - Блин… — прошептала Алена. — Не дай бог его не включат, я же «Тропиканку» пропущу…
        - Подожди с «Тропиканкой», — проговорила Кристина и вдохновилась: — А вдруг мы отсюда никогда не выберемся? Вдруг лифт никогда больше не поедет? Лет через сорок наши высохшие тела тут найдут и…
        - Замолчи, а? — попросил я.
        Отчего-то мне стало страшно-страшно, жутко-жутко. Все воспринимали остановку лифта как обыденную вещь, вели себя спокойно, но я обнаружил, что боюсь.
        Лифт стоял между седьмым и восьмым этажами. В кабине было темно-темно, свет не пробивался даже в щелочку между дверями. Впервые в жизни мне стало так страшно… Никогда я так не боялся. А вдруг трос оборвется, и мы полетим вниз с седьмого этажа? Что от нас останется?
        Я почувствовал, что мне плохо, стало не хватать воздуха, на лбу выступила испарина, руки и ноги задрожали, на грудную клетку, казалось, кто-то с силой давил.
        - Был один случай, — задумчиво протянула Кристина, нарушив тишину во тьме.
        - Какой еще случай? — поинтересовался Андрей.
        Кристина воодушевилась и принялась рассказывать:
        - Однажды в каком-то городе отключили свет, вечер был, вот прямо как сейчас, и вдруг ни с того ни с сего начали обрываться тросы. Лифты вместе с людьми падали в шахты и разбивались. Другие люди, которые не были в лифтах, начали зачем-то выбрасываться из окон… Представляете? Все думали, что это конец света…
        - Да ладно заливать, — фыркнул Андрей, — не было такого никогда.
        - Было! Ну, может, тросы не обрывались… но люди из окон выбрасывались — руку даю на отсечение! И я даже вспомнила, где это было — в Нью-Йорке в 1957 году, я в газете недавно читала… — заверила Кристина.
        От ее рассказа мне сделалось еще хуже. Я оперся о стену лифта, чтобы не упасть от головокружения и внезапного приступа тошноты. Я вообще перестал дышать. Ноги меня не держали, мной овладел дикий, панический страх, я глотал воздух, как рыба, обливался потом, и, что самое ужасное, — этого никто не видел из-за густой темноты! Я не понимал, что со мной происходит, почему так плохо, мне мерещилось, что стены меня сейчас раздавят…
        - Э-эй… — просипел я, сползая по стенке лифта на пол, усыпанный окурками. — Мне плохо… Задыхаюсь…
        - Ой, не смешно, — отмахнулась Кристина и заволновалась: — В самом-то деле, когда свет включат? «Тропиканку» ж надо посмотреть…
        И в этот момент меня что-то ужалило в ухо. Потом оказалось, что это оса постаралась…
        Я вскрикнул.
        - Владик, с ума сошел, что ли? — осведомилась Кристина. — Что ты так орешь?
        - Меня кто-то в ухо ужалил.
        - А кричать зачем?
        - Не знаю. Я же не специально.
        Одновременно с укусом осы я обнаружил, что страх куда-то делся, словно я нажал на кнопку, дающую ему отбой. Я поднялся с пола. Через некоторое время вспыхнул свет и лифт, зажужжав, поехал. Вся компания вела себя как ни в чем не бывало, а я после этого случая начал замечать, что боюсь находиться в тесных закрытых помещениях… Дошло дело до того, что меня направили к детскому психологу, и он сказал, что у меня клаустрофобия в начальной стадии и что вылечить ее пока что легко. Однако лечение почему-то мне не помогало, я все так же боялся закрытых помещений, даже еще сильнее.
        Психолог сказал, что чаще всего основа для фобий, то есть страхов, закладывается в детстве, когда у детей еще несформированная, «мягкая» психика, которую очень легко травмировать, — что со мной и произошло. А эта гадкая оса только подлила масла в огонь, усилила эффект, хоть и вывела меня из состояния удушья и оцепенения.
        Я понимал, что бояться не надо, что закрытые помещения не причинят вреда, но… каждый раз, когда я оказывался в тесной комнате, мне становилось не по себе и, как тогда, в лифте, начинало не хватать воздуха, подкашивались ноги, я потел…
        Правда, со временем я научился контролировать себя, не показывать страх при людях так открыто, как наедине с самим собой, но все равно он мной овладевал, и я ничего не мог поделать.
        У меня создавалось впечатление, что страх жил своей собственной жизнью, что он становился словно материальным, набрасывался на меня, когда хотел… Страх рос, креп, набирал силы.
        Но и я тоже был не промах — старался не подниматься в лифте, не спускаться в подвал (я боялся, что дверь захлопнется и я окажусь замурованным), не ездить в метро. Родители выделили мне самую просторную и светлую комнату в доме… Окна в ней были голыми, то есть на них не висели шторы или жалюзи, все по той же причине — так мне казалось, что помещение больше. Некоторые люди, придя к нам в гости и заглянув в мою комнату, удивлялись и спрашивали, отчего на окнах не висят занавески. Я о своем страхе говорить с кем попало не любил, поэтому придумывал всякие объяснения: мол, на шторах скапливается пыль, а у меня на нее аллергия, да и солнечный свет полезен, благодаря ему вырабатывается в организме серотонин, который, кроме всего прочего, отвечает за хорошее настроение…
        Да, я отшучивался, но, что там скрывать, — все равно боялся.
        Наконец мы приехали в лагерь.
        Днем, примерно через пять часов после того, как автобус выехал из города, местность стала гористой. Потом мы ехали по настоящему «серпантину» — иными словами, по извилистым горным дорогам, вокруг росло много хвойных деревьев, и воздух был чистый, легкий.
        Вскоре показалось море, мы уже ехали по какому-то курортному городку. Отдыхающие ходили по улицам в купальниках и плавках, таскали под мышками надувные матрасы, пакеты с полотенцами… Настроение у меня, да и у всех, кто сидел в автобусе, было выше некуда!
        Последние несколько часов мы провели в полном молчании, каждый смотрел в окно, и изредка тишина прерывалась тяжелым нетерпеливым вздохом, который означал: «Поскорей бы искупаться и позагорать! Надоело париться в этом автобусе!»
        Все ерзали на сиденьях и обмахивались кто чем — веерами, журналами, ладонями… Это же просто пытка — ехать в жарком пыльном автобусе, когда в двух шагах от тебя море! Пальмы! Торговцы, продающие мороженое и кавказское лакомство — чурчхелу — нанизанные на нитку орехи, застывшие в виноградном сиропе.
        Но все когда-нибудь заканчивается, и мы наконец один за другим выпали из душного автобуса. Разбрелись около него, разминая спины и затекшие ноги.
        - Айда на пляж, чуваки! — завопил Женька. Все табуном помчались за ним. Море было метрах в ста от нас.
        - Ку-у-уда? — раздался голос водителя. — А вещи кто будет разбирать? Я? Нет уж, давайте-ка, шагом марш вещи разбирать, тут прислуги нету…
        Кстати, я забыл описать лагерь. Он представлял собой огромный дом из кирпича, окруженный высоким кованым забором. Сквозь него виднелись разные беседки, игровые площадки, цветочные клумбы, фруктовые деревья и раскидистые пальмы, впрочем, пальмы здесь были везде…
        Из дома вышла высокая симпатичная девушка с собранным на затылке пышным светлым хвостом. Одета она была в короткие оранжевые шортики и майку такого же цвета. По виду ей было лет восемнадцать, не больше.
        - Приветствую, орлы! — крикнула она.
        Мы все остановились и развернулись.
        - А это есе кто? — недовольно сморщилась та девчонка в очках. Интересно, она вообще когда-нибудь бывает чем-нибудь довольна?
        Девушка проинформировала нас:
        - Меня зовут Анастасия Абрамовна, но вы зовите меня просто Настей, я — ваша вожатая и одновременно будущий психотерапевт, я прохожу практику. Мы не любим формальностей, в нашем лагере дружеская и раскрепощенная атмосфера. Сейчас каждый берет свои сумки и идет за-а мной! — по-военному окончила предложение вожатая.
        Мы разочарованно вздохнули, с тоской посмотрели на море и поплелись к багажнику автобуса. Взяли свои вещи и пошли за Настей.
        - Просто Настя! — крикнул Женька, и по нашей многоголовой компании пронеслись смешки. Все поняли, что «Просто Настя» — отныне прозвище этой девушки на все лето. — А когда мы купаться будем?
        Просто Настя резко развернулась и зловеще сказала:
        - Никогда. Теперь я вас отсюда не выпущу. Вы — пленники лагеря…
        Наступило тяжелое молчание. Все переглянулись. Мне стало как-то неприятно, желудок скрутило…
        Тут вожатая залилась смехом и, чуть не падая на грядку огурцов, спросила:
        - Классная шутка, да? Я долго ее репетировала, целую неделю! Все люди такие предсказуемые, я была на сто процентов уверена, что кто-нибудь да и спросит, когда будем купаться.
        Смеясь над собственной шуткой, Настя махала на лицо ладонями с растопыренными пальцами, высушивая выступившие от смеха слезы, и долго еще приговаривала: «Ой, шутка — супер!»
        - А вообще, если серьезно, все зависит от вас, — перешла Просто Настя на деловой тон. — Чем быстрее разложите вещи, тем скорее ознакомитесь с правилами пребывания в лагере, и мы пойдем на мор-р-ре!
        Думаю, не надо говорить, что после такого заявления мы с утроенной скоростью пошли за Настей.
        В доме на окнах висели прозрачные шторки, на паркете лежали небольшие коврики с абстрактными рисунками, в горшках буйно росли цветы…
        - В каждую комнату селятся по два человека, — произнесла вожатая. — «Женские» комнаты на втором этаже, «мужские» — на третьем. Комнаты и компанию выбирайте по своему усмотрению.
        - Хоросо устроено, — одобрила девчонка в очках, — зенсины долзны проходить меньсе ступенек, чем музсины, меньсе подвергаться нагрузкам. Мы — прекрасные создания…
        Женька скептически на нее посмотрел, но ничего не сказал.
        - А мозно домой позвонить? — спросила очкастая. — Сказать родителям, сто хоросо, пости безо всяких происсествий доехала — если, конесно, не сситать того, сто меня суть не застрелили.
        На лицо Насти, покрывшееся неровными красными пятнами, легла тень.
        - Нет, пока что позвонить нельзя. Меняют телефонную проводку…
        - Да? Ну ладно… — разочарованно произнесла девчонка.
        - Кто хочет — может сходить на почту и дать телеграмму, — подсказала вожатая.
        Но никто на почту тащиться по жаре не захотел, и мы решили, что позвоним родителям, когда починят проводку или когда купим новые сим-карты. Оказалось, что здесь была местная связь, и наша прежняя связь тут не действовала.
        Мы с Женькой и еще несколько парней поднялись на третий этаж.
        - Ты будешь жить в этой, просторной комнате, — подмигнула мне Настя и отвела в конец коридора.
        По-видимому, она ознакомилась с «делом» каждого. Но откуда она узнала, как я выгляжу? В истории болезни же нет моей фотографии…
        - Классную комнату выбрал, — кивнул Женька, осматривая помещение.
        Комната и в самом деле была хорошей — большой, светлой. И страха перед ней у меня не было…
        После того как были разложены вещи, мы собрались в столовой на первом этаже. Выяснилось, что с Любой — именно так звали очкастую, никто не захотел жить. Она стояла и то и дело фыркала, показывая, что не очень-то этим и обижена.
        - Так, а почему Люба одна? — нахмурившись, спросила Настя.
        - Вы же сами сказали, что каждый выбирает компанию по своему усмотрению, — выкрикнул кто-то. — А Люба — зануда, и с ней жить никто не хочет.
        - Я тебе сейсяс дам — зануда! — возмутилась Люба, высматривая в толпе обидчика и закатывая рукава.
        - Ладно, Люба будет жить со мной, — пресекла конфликт Настя.
        - Нет уз, я буду зить одна, — отказалась Люба.
        - Ну, как хочешь, — пожала плечами вожатая.
        Потом нам рассказали, как себя здесь вести. Главным правилом было — никаких правил. В лагере не было запретов, наказаний, но существовало одно условие — что бы ни случилось, каждый день в десять утра, в три дня и восемь вечера мы должны находиться в лагере и заниматься в группе. Все остальное время могли быть где угодно. И еще Настя попросила, чтобы мы не оставляли на тарелках еду, чтобы все съедали до последней крошки. Объяснила это тем, что повар очень ранимая и, если увидит, что ее стряпню не едят, обидится и разревется…
        - Мы стремимся к сплочению, дружбе, доверию, — говорила Настя, сидя во главе стола. По правую и левую стороны от нее сидели мы. — Ну а теперь, если вы не против, у меня к вам дело.
        - Ну вот, — протянула Люба, — а говорили: никаких обязанностей!
        Все подхватили ее замечание и на разные лады принялись выражать свой протест. Кто-то свистел, кто-то улюлюкал, кто-то стучал ложкой по стакану.
        - Вы сначала послушайте, а потом возмущайтесь, — улыбнулась Настя. — Дело такое: мы должны до отвала наесться и отправиться на морскую прогулку. У причала стоит теплоход «Две сосны», который принадлежит нашему лагерю. По вечерам, когда стемнеет, мы включаем освещение, и теплоход сияет разноцветными огнями гирлянд. Это так красиво, словами не передать! Особенно классно смотрится, когда переливающийся огнями теплоход подплывает к берегу. Вода отражает огни… Так вот, если вы не против, предлагаю устроить пир в открытом море на теплоходе, который отправляется через полчаса.
        Мы повскакивали с мест, нас переполняли радость и счастье! Действительно, это не лагерь, а какое-то чудо! Мне тут нравится!
        - Но у меня к вам еще одно дело… — продолжила Настя, удовлетворенно наблюдая за нашей реакцией.
        - Ну вот, я зе говорила, без подвоха тут не обослось! — Люба подняла вверх палец, мол, вы смеялись надо мной, а я права.
        - Дело такое: в открытом море, после пиршества, устроить дискотеку! Гулять так гулять! Отметим ваш приезд!
        Быстро переодевшись в плавки и купальники, мы помчались на причал. Всем хотелось поскорее оказаться на теплоходе, рассекающем морские просторы! Настя говорила, что часто рядом с теплоходом плавают стаи дельфинов, и у нас будет возможность их сфотографировать! Кроме того, на теплоходе есть бассейн, в котором нам дозволено купаться до посинения, но и это еще не все. У кого хватит смелости — тот может надеть на себя спасательный жилет и поплавать в открытом море!
        - Убойный лагерь, да? — сказал Женька, покупая мороженое себе и мне.
        - Да, — подтвердил я, — но как-то странно: почему-то, кроме Просто Насти, никого в доме нет. Только мы и она. Где все остальные? Не может же такое быть, чтобы нами командовала лишь одна Настя…
        - А почему нет? Лагерь же необычный, — оптимистично сказал Женька, напяливая на нос ультрасовременные очки от солнца с бесцветными стеклами.
        - Да, необычный, — кивнул я, разворачивая вафельный рожок, политый сверху карамелью и присыпанный орешками.
        Хоть лагерь мне и нравился, но вместе с тем почему-то внушал неуверенность, какое-то сомнение и даже панику. Что-то в нем было не так, слишком уж все хорошо складывалось… Не бывает рая на земле, не бывает…
        А насколько лагерь необычный, в этом мы смогли убедиться очень скоро.
        Веселье царило на теплоходе! Мне было так хорошо — не передать словами, это надо чувствовать!
        Представьте: лето, вы стоите на палубе теплохода, который идет в открытое море, солнце припекает спину, брызги соленой воды обдают вас, и вы счастливы! Так счастливы, как никогда! Я и был счастлив и… напуган. Тем, что все так хорошо. Что-то непонятное и странное было во всем этом.
        Видели бы вы, с какой завистью смотрели на нас отдыхающие, когда мы садились на теплоход «Две сосны»!
        Я стоял у борта, смотрел в синюю даль — море сливалось с небом — и держал в руке стакан холодного фирменного лимонада «Две сосны». На мне были надеты только короткие синие шорты.
        - В таком классном лагере я еще не был. — Голос Женьки раздался совершенно неожиданно.
        Я обернулся. Новый знакомый стоял передо мной.
        - А я вообще в лагере первый раз, — отозвался я.
        - Правда? — удивился приятель. — А сколько тебе лет?
        - Четырнадцать.
        - Мне тоже! Я в лагере уже сто раз был, но в таком клевом — никогда!
        Вдруг по моей спине пробежал холодок, а живот скрутило… Я выпустил стакан из руки. Тонкое стекло разбилось на тысячу осколков. Мне казалось, что в животе сидит ледяная лягушка и просится наверх.
        Внезапно все прекратилось.
        - Что это с тобой? — с тревогой спросил Женька. — Морская болезнь?
        - Да нет… У меня нет морской болезни… Сам не знаю, что происходит…
        - А ну, поподробнее, если можно, — попросил Женька и уселся на бортик.
        - Упадешь!
        - Не, я крепко держусь. Так что с тобой такое? Ты вялый какой-то. Может, на тебя так дорога повлияла?
        - Может… А может, и нет. У меня на душе неспокойно. Знаю, что надо веселиться, отдыхать, — и не могу. Остаюсь наедине с самим собой — и тревога наваливается.
        - Все понятно, — компетентно заявил Женька, спрыгивая с бортика. У меня от сердца отлегло — я боялся, что он свалится в воду. — Идем-ка ко всем, там весело.
        Он подхватил меня под руку и потащил к бассейну. Возле бассейна с морской водой ребята кричали, визжали, обливались водой из бутылок.
        Откуда-то лилась самая что ни на есть «теплоходная» песня:
        На теплоходе музыка играет,
        А я одна стою на берегу,
        Машу рукой, а сердце замирает,
        И ничего поделать не могу…
        - Вот где жизнь! — крикнул Женька и прыгнул в воду прямо в шортах.
        Меня кто-то нечаянно толкнул в спину, и я полетел в бассейн следом за Женькой. Вся тревога сразу же прошла. Побарахтавшись в воде, мы вылезли из бассейна и разлеглись на шезлонгах загорать.
        - Прикиньте, что будет, если теплоход врежется в другой корабль? — засмеялся кто-то.
        - И вовсе это не смесно, — гневно сказала Люба. Она сидела на шезлонге, подставив солнцу спину. — Я книзку ситала, там теплоход «Сяйка» врезался в присял. Все было как сейсяс — люди веселились на борту, пили, пели, плясали…
        - И что дальше? — поинтересовался Стас — невысокий худенький парень с короткими черными волосами и огромными черными глазами. Все вдруг притихли, только музыка играла.
        - Капитан поставил теплоход на автоуправление и посол на палубу, где веселились отдыхаюсие. Но сто-то там заклинило, корабль развернулся и на полной скорости врезался в присял… Все погибли… А потом на месте аварии стали появляться утопленники, а под водой играла музыка… — проникновенно произнесла Люба, делая страшные-престрашные глаза.
        - Фу, перестань, — сморщился Стас. — Гадость всякую читаешь.
        - И нисего не гадость, — насупилась Люба. — Никто не знает, сто может слуситься в следуюсюю секунду. Вдруг то, над сем ты сутис, — сбудется?
        - Так, хватит! — развел руками Женька, как судья на ринге. — Мы сюда отдыхать приехали, а не ругаться и страшилки рассказывать. Ты, Люба, проще ко всему относись.
        - Сейсяс как дам в лоб! — пообещала Люба, вскакивая с шезлонга. — Я все к тому рассказываю, сто беду кликать не надо, когда в открытом море находисься… Глубина-то какая! «Титаник» забыли? А «Адмирал Нахимов»?
        - О боже, — провела ладонью по лицу местная красавица Ирочка, — только старух с приметами нам и не хватало.
        - Ах, «старух»! — завопила Люба и ринулась в бой. — Да я тебе сейсас патлы все повыдергиваю! Старуху насла! Да я младсе тебя! И изяснее!
        - Ты не изящнее — у тебя болезненная худоба, — парировала Ирочка, — и не младше, а меньше. И на зубах какое-то уродство носишь…
        - Дура ты! Благодаря этому «уродству» скоро мои зубы будут такими, сто тебе и не снилось!
        Завязалась драка.
        Мы, парни, отошли подальше и стали у борта, наблюдая, как девчонки дерутся. Люба, надо признать, давала Ире жару, несмотря на свою тщедушную комплекцию.
        - Смотрите! — закричал Женька, указывая вдаль. — Дельфины!
        Девчонки мгновенно забыли о драке и волной хлынули к нам. Мы принялись разглядывать дельфинов. Их серые спины блестели на солнце, когда они выпрыгивали из воды.
        - Точно, дельфины, — восхищенно прошептала Ирочка, расчесывая пятерней порядком потрепанные волосы. — Я первый раз вижу дельфинов вот так, в открытом море, на свободе. В естественной среде обитания. Раньше только в дельфинарии их видела… Слушайте, у меня идея! Давайте Просто Настю позовем и сфотографируемся все вместе, а? Сделаем коллективное фото на память!
        - А, собственно, где Настя? — вспомнил я.
        Все, как по команде, отвернулись от дельфинов и посмотрели друг на друга. Выяснилось, что Настю последний раз видели, когда мы только садились на теплоход. Она сказала, чтобы мы по возможности не падали за борт и обязательно надели на себя спасательные жилеты. Но это было еще на берегу, когда судно стояло у причала. А потом она никому на глаза не попадалась…
        - Итак, Настю никто не видел? — резюмировал Женька, оглядев нашу компанию.
        Кстати говоря, нас было шесть парней и семь девчонок. Итого тринадцать…
        На дельфинов мы уже не смотрели. Все скучковались у борта и думали, куда могла подеваться наша вожатая.
        Ветер развевал прозрачные платки, которые девчонки повязали вокруг талии. Все было очень красиво и романтично, если не считать того, что над нами повисла тревога. Мы явственно ее ощущали, и мне показалось даже, что при желании тревогу можно было пощупать и разрезать ножом.
        - Так, спокойно, — сказал я. — Если Насти нет рядом с нами, это еще не значит, что ее нет на теплоходе вообще. Давайте позовем ее, поищем. Не могла же она просто так пропасть.
        - Пропасть не могла, а не сесть на теплоход — могла, — услышал я чей-то тихий голос, но он потонул в разноголосых криках:
        - Настя!
        - Просто Настя!
        - Ау-у-у!
        - Настя, куда ты делась?! Отзовись! В прятки решила поиграть? Так это уже немодно и не по возрасту!
        - Возата-я-я-я!
        Мы разбрелись по теплоходу и зашли в каждую каюту, не пропустив ни одной. Потом собрались на прежнем месте — у борта, где дул теплый ветер.
        - Ну, кто-нибудь видел ее? — спросил запыхавшийся Стас, поднимаясь на палубу.
        - Я не видел, — сказал я.
        - И я, — кивнул Женька.
        - И я, — произнесла Ирочка, расчесывая волосы уже щеткой и глядя на Любу.
        - Я тозе не видела, — сказала Люба после того как прозвучали ответы всех. — Сто-то странное творится, ребята. Возатой нет на теплоходе. Мы одни.
        - Скорее всего, когда была посадка, она сошла на берег чего-нибудь купить, а когда вернулась — теплоход уже отчалил, — выдвинула версию Ирочка.
        - На теплоходе всего навалом, куча разной еды, питья… — усомнился Женька.
        - И что? — с непередаваемой иронией откликнулась Ирочка. — Можно подумать, на теплоходе есть все на свете. И вообще, какая разница, куда Просто Настя делась? Главное то, что ее нет на теплоходе.
        - О! — охнула Люба и выпучила глаза.
        Мы все уставились на нее.
        - Ну? — бросила Ирочка. — Что ты охаешь?
        - А сто, если… ой, нет! — замахала Люба руками.
        Она замахала так сильно, что очки слетели с ее носа и полетели вниз.
        - Ой! Ловите! — завопила девчонка, хватая руками воздух.
        Но очки мы не поймали, и они упали на нижнюю палубу и разбились.
        Подбородок Любы мелко затрясся. Даже косички затряслись.
        - Оськи… — прошептала она, смотря на блестящие осколки. — Я без оськов…
        - Так тебе даже лучше, — призналась Ирочка. — Моложе выглядишь.
        - Оськи… — снова прошелестела Люба. — Я без них не могу. Я зе слепая как крот. Оськи-и-и! Я нисего не визу!
        Люба зарыдала. Мы все стали ее успокаивать. Я вспомнил, что в моей небольшой сумке «Адидас», которую я взял с собой, лежали очки на всякий случай. А так я носил контактные линзы.
        - У тебя минус? — участливо спросил я.
        Люба, зарыв лицо в ладони, утвердительно покачала головой.
        - Не плачь, я тебе свои дам, — сказал я, доставая окуляры.
        Примерив их, Люба вздохнула:
        - Слабые, конесно, но лучсе так, чем вообсе без них. Спасибо.
        - Не за что, — улыбнулся я.
        - А тебе, между прочим, мужские очки идут больше, — прямо-таки фонтанировала комплиментами Ирочка, которая недавно дралась с Любой не на жизнь, а на смерть. — Так из-за чего ты охала, прежде чем очки уронить?
        - А! — вспомнила Люба. В моих прямоугольных очках она действительно выглядела симпатичнее. — Сто, если Настя упала за борт, и ее перерезало-перемололо в мясной фарс винтами?
        Мы все снова замолчали.
        - Да нет, — с сомнением протянула Ирочка. — Не может быть.
        - Это почему зе? — тут же захотелось знать Любе.
        - Ну… В принципе, конечно, может… Но не хотелось бы… Она была нормальной вожатой…
        Слово «была» меня несколько покоробило, как будто Настю и правда разрубило винтами. Мы еще немного помолчали, думая каждый о своем, и тут я заметил, что на небе сгустились тучи, поднялся ветер, и пару раз даже громыхнуло. Чайки куда-то исчезли.
        - Шторм, что ли? — спросил Женька. Ему на нос упала крупная капля дождя.
        - Ой, слушайте! — воскликнула Ирочка, не замечая дождя. — Я сейчас сбегаю в рубку, вдруг Настя там, а мы паникуем?
        И она помчалась в рубку.
        Тревога сразу отлегла. В самом деле, напридумывали мы всяких ужастиков, а Настя, наверное, сидит в рубке и с капитаном чаек попивает, чтобы нам не мешать развлекаться.
        Ира вернулась через минуту, но она уже не бежала, а медленно шла, опираясь о борт. Ее лицо было белое как простыня.
        - Ну что, она там? — поинтересовался я, и снова тревожное предчувствие кольнуло меня.
        - Насти там нет, — прошептала Ирочка.
        - А ты спросила у капитана, где она? — ожил Женька.
        - Нет.
        - Почему? Вдруг он знает? Может, она ему перед отплытием сказала, что куда-то отлучится, и тогда твоя версия верна. Вдруг она…
        - Жень, заткнись, ладно? — как-то обреченно произнесла Ирочка и обвела всех нас тоскливым растерянным взглядом. — Ребята, мы попали в ловушку. В рубке нет никого — ни Насти, ни капитана. На теплоходе мы одни… Он плывет сам по себе в открытое море. Им никто не управляет. Вы понимаете, что это значит?! — Ира перешла на нервный крик. — Мы одни. ОДНИ!!!
        - Мамочки, — прошептала высокая худая, с наивными глазами Галочка и упала в обморок.
        Глава III

«Я сошел с ума?»
        - Ты что, шутишь? — недоверчиво спросил Женька.
        - Нет, — серьезно ответила Ира, — не шучу. В рубке нет капитана. Насти тоже нет. Понимаете? Мы одни на теплоходе, и он плывет сам по себе!
        - Это бред, — твердо сказал Стас. — Я не верю.
        Ира сделала безразличное выражение лица и предложила:
        - Не веришь — сходи в рубку и сам в этом убедись.
        В рубку побежал не один Стас, а вся наша компания. Ира осталась на палубе с очнувшейся Галей. Дождь все усиливался, и разыгрались волны. Море посерело, и так далеко, как раньше, теперь не было видно. Все было затянуто пеленой дождя.
        Расталкивая друг друга локтями, мы забежали в длинный узкий коридор, который вел к рубке. Нас качало из стороны в сторону.
        Женька встал перед дверью, взялся за ручку и сказал:
        - Сейчас я открою дверь, мы увидим капитана, а потом все вместе надерем Ирке уши, чтобы знала, как шутить.
        - Давай, открывай узе, не томи, — поторопила его Люба.
        Женька нажал ручку вниз, распахнул дверь и, не смотря внутрь, сделал приглашающий жест, мол, заходите.
        Однако в рубку никто не зашел. Мы все стояли с раскрытыми ртами. Женька, заметив выражение наших лиц, встрепенулся и заглянул в комнатушку.
        В рубке не было никого. Мигали многочисленные лампочки на панели управления. В стороне от белого штурвала с потолка свешивался какой-то толстый шнур.
        - Это что же выходит? — каким-то тягучим голосом промолвил я. — Мы тут… одни?
        Внезапно один из мальчишек завыл, как бабка в деревне на похоронах, и осел на пол.
        - Ой-ой-о-о-о-о-ой!
        - С ума сошел? — вздрогнул Женька. — Чего ты ревешь?
        - Стра-а-ашно! — Парень трясся и смотрел на нас жалкими глазами. — Я б-боюсь оставаться од-дин, без взрослых…
        - Оригинальный страх, — заметил Стас. — Зачем же ты с нами поехал, если боишься быть без взрослых?
        - Так я же не знал, что Н-настя куда-то ден-нется… — ответил парень.
        - Подожди, я тебе сейчас дам успокоительное.
        Стас помчался на поиски аптечки, а мы усадили дрожащего, как осенний лист на ветру, мальчишку на привинченный к полу стул и дали ему стакан воды. Он весь трясся, с него градом катился пот. Все как у меня, когда активизируется моя клаустрофобия…
        - Тебя как зовут? — спросил Женька.
        - Слава. Что ж с нами будет?
        - Все хорошо с нами будет! — уверенно воскликнул я. — Мы сами поведем теплоход.
        - Ты думаешь, что говоришь? — постучал пальцем по голове Женька. — Этому специально учатся.
        - Ну давайте тогда дадим сигнал SOS или найдем инструкцию по вождению теплоходов. Должна же здесь быть инструкция! — начал я нервничать и суетливо копаться в ящике под приборной доской.
        - Не паникуй, — посоветовал Женька. — Нервы напряжены у всех, и если мы поддадимся панике, то просто сойдем с ума. Как давать сигнал SOS, или как там это называется? Тут есть радио, по которому капитан с берегом переговаривается?
        - Откуда я знаю? Я что, всю жизнь на теплоходах плаваю?
        Вернулся Стас и дал Славе какую-то таблетку.
        - А что это за шнур? — уставился Женька на свисающий с потолка загадочный шнур.
        - Не знаю.
        Женька пожал плечами и дернул за него. Раздался резкий пронзительный вой. Мы подпрыгнули на месте. С палубы послышался девчоночий визг.
        - А, гудок, — догадался Женька и погудел еще несколько раз.
        Визга уже не было, девчонки, наверное, тоже догадались, что это гудит.
        - В конце концов, не так уж все и плохо, — с большой долей оптимизма сказал Женька. — Еды и питья здесь навалом… Как-нибудь проживем. А когда в Турцию приплывем… Или в Румынию… Или еще куда…
        - Лично я тут не собираюсь жить, — перебил его я. — Теплоходом нужно как-то научиться управлять, а то, как рассказывала Любка, вдруг мы правда во что-нибудь врежемся? Что тогда?
        - Не каркай! — попросил бледный Слава. Его мутило.
        Из коридора послышался топот. Прибежали девчонки.
        - Пацаны, там страшный ливень начался, стеной стоит, — доложила Ира. — И волны огромные, до бортов достают. Вдруг нас затопит?
        - Не каркай! — снова ожил Слава.
        - А что ты бледный такой? — обратила на него внимание Ира.
        - Мне страшно… Фобия у меня…
        - А-а-а… Чего ж ты на теплоход поплелся? С головой не дружишь?
        Вместо ответа Слава устало махнул рукой.
        - Надо что-то делать, — сказал я, и вдруг что-то запищало.
        Загорелась красная лампочка на приборной доске. Ира внимательно посмотрела на картинку, которая была нарисована под светящейся лампочкой, и проговорила:
        - Если я не ошибаюсь, то… кончилось горючее.
        - Как кончилось? Как оно могло кончиться? — недоумевал Женька.
        - Взяло и кончилось…
        - А запасное есть?
        - А я знаю? В морском училище не училась, поэтому не в курсе, должны ли быть на судне канистры с горючим. Я правильно сказала? Канистры? Или на теплоходах что-то другое? Ой, смотрите, а что это такое впереди? — воскликнула Ирочка и указала пальцем вперед.
        Мы столпились у окна, всмотрелись в даль сквозь стекло, по которому хлестал дождь, и увидели стремительно надвигающуюся на нас огромную тень.
        - Сто это такое? — прошептала Люба.
        - Наверное, туча… — предположил Женька.
        Не успев опомниться, в следующий миг мы услышали дикий, прямо-таки взбесившийся гудок и чей-то голос, многократно усиленный мегафоном:
        - Теплоход «Две сосны», срочно смените курс! Теплоход «Две сосны», срочно смените курс!
        - Да как мы его сменим?! — завизжала Галя. — Это же корабль на нас надвигается! Танкер! О-о-о-о-ой!
        Напряжение и страх в рубке достигли такой силы, что в ушах у меня начало звенеть.
        - Мы все умрем! — вопила Люба. — Как в книзке! Умре-е-ем!
        - Мамочка, спаси! — плакала Ира, как будто ее мама могла развернуть стремительно надвигающийся на нас танкер.
        - Настя! Настя! — кричал кто-то.
        А дальше… Сначала мы ощутили сильный глухой удар, сотрясший теплоход. Потом посыпался град осколков. Затем, когда нас отбросило к стене, теплоход стал крениться и… переворачиваться. Плач, стоны, скрежет металла, безостановочные гудки, крики в мегафон — все слилось воедино.
        Корабль накренился так, что в разбитое окно хлынула вода. Мы с пола упали на потолок.
        - Бежим в каюты! — закричала Ира, и мы всем стадом понеслись в узкий (как назло!) коридор, подгоняемые страхом и морской водой. В ней плавали рыбы и медузы…
        - Какие каюты? Жилеты надевайте и с теплохода прыгайте! — закричал в ответ Женька.
        - Не успеем же, не успеем!
        Мной руководил страх, а поэтому я залетел в каюту и захлопнул ее. Женька, зовя меня с другой стороны, схватил висевший на стене спасжилет и, наверное, тоже подгоняемый страхом, ринулся с теплохода куда-то…
        В каюте, под моими ногами, горел свет. За иллюминатором было темно.
        Я, тяжело дыша, посмотрел на свои окровавленные руки, потом мой взгляд переместился на дверь, вернее, на щелочку между дверью и полом. В щель стремительно затекала мутная зеленая вода.
        Я, в ужасе качая головой, твердил: «Нет, нет» — и отступал назад. Наткнулся на противоположную стену, осел на пол (или потолок?) и забился в угол, как котенок, перед которым стояла цепная собака. Мне было страшно, как никогда. Я находился в тесной, очень тесной каюте, которую затапливало водой, на тонущем корабле. Я испытывал первобытный, ни с чем не сравнимый ужас.
        Такого страха у меня до этого момента не было и вряд ли еще когда-нибудь будет… Зубы стучали так, что казалось, повылетают все пломбы, тело сильно тряслось, в голове все перемешалось, я не понимал, что происходит. Я бил кулаками по стенкам, словно стараясь их пробить, до меня не доходило, что за стенами тоже вода.
        Вода, которая еще совсем недавно блестела на солнце и тем самым дарила нам радость, теперь стремительно поступала в каюту. Вскоре она поднялась до уровня моего колена. Я, ничего уже не соображая от страха, схватился за прикрепленную к полу, теперь уже к потолку, койку, но вода достигла и ее. Тогда я зацепился за какой-то крючок, но вода подобралась и к нему тоже. Совсем скоро она начала лизать потолок. Я набрал побольше воздуха в легкие и уже плавал в каюте, как рыба в аквариуме. Я понимал, что мне пришел конец, я не какой-то там супергерой, который выберется из каюты сам и всех спасет, а просто мальчишка, обычный подросток, который сейчас захлебнется…
        Мне было страшно, очень страшно находиться в тесной каюте тонущего корабля, сердце учащенно билось, вены вздулись, казалось, вот-вот лопнут.
        Я не выдержал и сделал вдох. Или глоток?…
        В легкие поступила вода. Я обессилено перестал двигать руками и ногами. Мне стало совершенно все равно, что будет дальше. Разум затуманился; наверное, я просто сошел с ума от страха. Я, качаясь в воде, безразлично, отрешенно улыбнулся.
        И умер.
        Меня кто-то с силой тряс за плечо.
        - Эй, Влад! Ты думаешь просыпаться? Кстати сказать, у тебя очень неудобное имя. Понимаю — Мишка, Гошка, Витька, Колька, тот же Женька, а Влад — какое-то оно не такое. Не скажешь же «Владька», да? Неудобно… Владислав — тоже не с руки. Влад — официально как-то… Слушай, ну ты просыпаешься или нет? — услышал я сквозь сон голос Женьки.
        Он сбросил с меня одеяло и через секунду присвистнул.
        - Ни фига себе! Ты весь в порезах! Ни фига себе! Где это ты так?
        Я открыл глаза. Надо мной был подвесной потолок со встроенными лампочками. За окном пели птицы. Я развернулся. Окно. Окно?! А где иллюминатор? Перед глазами все еще стояла ужасная картина: я нахожусь в запертой каюте тонущего корабля.
        - Блин, Влад, ты просыпаешься или нет? — рассердился Женька и побрызгал на меня водой.
        Только не вода!
        Я глубоко вздохнул, как ошпаренный вскочил с кровати и затравленно вытаращился на приятеля.
        - Ты чего такой странный? — удивился Женя, энергично жуя банан. Он кинул мне шорты. — Одевайся, завтрак скоро. Так почему ты весь в порезах? Подрался с кем-то, что ли? Когда успел? Или ночью сам себя избил? Гы-гы.
        - Женя… — прошептал я, подозрительно осматривая комнату. Я не верил в происходящее. Картина тонущего корабля была очень реальной, я все еще не мог прийти в себя.
        - Что?
        - Почему я здесь?
        Женя помолчал, потом заржал, как лошадь.
        - Ты чего, выпил? Но где выпивку взял? На теплоходе же ее не было!
        - Почему — я — здесь? — повторил с расстановкой я вопрос, щупая стены, словно проверяя их на прочность, или на реальность — не знаю, как правильнее сказать.
        - А где ты должен быть?
        - В тонущем теплоходе, где же еще?
        - Ты, брат, как себя чувствуешь? Может, Просто Настю позвать, пусть она тебя осмотрит?
        - Настю? Она что, тут? Вы ее нашли? Она сказала, почему ушла с теплохода? Ее не перерубило винтами? А Люба где? Она купила себе новые очки?
        - Влад… — осторожно начал Женька. — Ты, это… на солнце перегрелся? Настя никуда с теплохода не уходила, она как привязанная ходила за нами и следила за каждым нашим шагом. И как она могла уйти с теплохода? В море, да? И с какой стати ее должно было перерубить винтами? И что с Любкиными очками? Зачем ей покупать новые?
        Я, будто пришибленный, сел на кровать и крепко сжал голову ладонями.
        «Мне что, все приснилось? Но этого не может быть, все это случилось на самом деле. Насти не было на судне, капитана — тоже, в теплоход врезался танкер, и наша посудина затонула, а я умер. Хотя если бы я умер, то не сидел бы сейчас здесь и не беседовал с Женькой…»
        - Ты, наверное, еще после дороги и сна не отошел, — догадался друг. — Так порезы у тебя откуда? Ты что, йог? На стеклах спишь?
        - Нет… То есть да… Да, йог… Конечно же, я йог!
        - Но когда ты успел? Мы же вчера купались, и никаких порезов я не видел. А стекла когда наколотил? И где осколки сейчас? Почему их нет в постели? Ты их носишь с собой в мешочке? А научи меня, как стать йогом! Только быстрее, чтоб до завтрака успели!
        - Слушай, отстань, — измученно попросил я, — будь другом, дай подумать.
        - Ладно, ты думай себе сколько влезет, а я на первом этаже, скоро завтрак. Давай одевайся и спускайся.
        Сказать, что голову разрывали мысли, — значит не сказать ничего. Я никак не мог поверить, что мне все приснилось. Да и порезы говорили о том, что я прав… Может, я нечаянно принял наркотики, и все пережитое — галлюцинация? Выпил? Не могу же я ни с того ни с сего сойти с ума… Да и тело все болело, как будто я всю ночь провел без сна.
        - Го-о-осподи, — простонал я, — что же со мной творится?
        Окончательно добил меня ворвавшийся в комнату Женька. Он полез в свою тумбочку и достал стопку фотографий.
        - Вот, смотри, забыл тебе фотки со вчерашнего вечера показать, — сказал он, усаживаясь на мою кровать.
        Я машинально взял снимки и посмотрел на первый. Я стоял у борта теплохода. Сзади меня резвились дельфины. Выглядел я счастливее некуда. На второй фотографии было уже темно. Я увидел себя в обнимку с недовольной Любой. Везде горели разноцветные огни, китайские фонарики, все это великолепие отражалось в воде. На третьей карточке были мы с Женькой. Я держал в руках молочный коктейль, а Женька скорчил рожицу. Фон был незнакомый. Самое главное, что я не помнил, как фотографировался!
        - Где ты их взял? — ляпнул я первое, что пришло в голову, все больше и больше запутываясь в происходящем.
        - Напечатал, — пожал плечами Женька. — К моему цифровому фотоаппарату присоединяется специальная штука, типа мини-принтера, которая сразу же распечатывает фотки. Круто, да? Папа на день рождения подарил. Я хотел просто цифровик, а отец купил его вместе с такими наворотами…
        - Круто, — согласился я. И показал ему третий снимок: — А где это мы?
        - Как где? — удивился он. — Мы сфоткались, когда ночью с теплохода возвращались. А это ты с Любкой стоишь. Кстати, вон, видишь, с ее безобразными очками все в порядке. Прикинь, Ирка сказала, что ей больше мужские пошли бы, а она разозлилась и вцепилась в ее волосы… Весело было… А это ты стоишь на фоне дельфинов. Ты чего, память потерял или прикалываешься?
        Фотографии выпали из моих рук и посыпались на пол. Я не мог ничего понять.
        - Женя, окажи мне одну услугу…
        - Какую?
        - Ударь меня, да посильнее. Пожалуйста.
        - С дуба рухнул? Зачем мне тебя бить? Ты к тому же весь в порезах — больно будет.
        - Ударь!
        - Зачем? Не буду!
        - Ударь! Трудно, что ли?
        Женька пожал плечами и залепил мне звонкую пощечину. Признаться, я ожидал удара несколько иного. В лицо кулаком, например, или что-то еще. Но никак не пощечину. Но в принципе неважно, какой был удар, главное, что я никуда не делся. Ни проснулся, ни попал в другую картину.
        - Ну как, нормально? — забеспокоился Женька. — Если хочешь, я еще могу.
        - Нормально. Больше не надо. Ты, как я погляжу, во вкус вошел. Слушай, сейчас я тебе расскажу одну историю, только обещай не смеяться.
        - Рассказывай, только побыстрее — Просто Настя рассердится, если мы опоздаем.
        - Да ну ее, у меня дела поважнее, — отмахнулся я и подробно все рассказал соседу по комнате.
        Сначала он покатился со смеху. Потом посерьезнел. Просмотрел снимки. Перевел взгляд на мои порезы.
        - Может, тебе показалось? — в конце концов спросил он, странно озираясь вокруг. История произвела на него впечатление.
        - Нет, не показалось. Хочешь, докажу?
        - Докажи…
        - Пойдем спросим у Славы, какой у него страх. И вообще, Слава ли его зовут и есть ли он в лагере? А потом спросим у Насти, конечно, если она была в рубке, — где висит шнур гудка.
        В толпе ребят я отыскал Славу. Оказывается, он действительно существовал и звали его Славой. И страх у него был тот же, что и в моем «сне». Мы разыскали Настю, и она сказала, что была в рубке много раз, и описала, где висит шнур. Именно там, где «видел» его я… Кроме того, я проверил свою сумку и не обнаружил там очков… А когда спросил у Любы, не давал ли я ей случайно свои очки, она покрутила пальцем у виска, назвала меня дураком и повертела перед моим носом своими очками с толстыми линзами и еще раз сказала, что я дурак.
        В полном ошеломлении мы с Женькой вышли в сад.
        - Да, дела-а, — многозначительно протянул он. — Но, может, это все-таки совпадение?
        - Нет… Сам разве не видишь, что все сходится?
        - Прямо триллер какой-то. Ты думаешь, то ли ты сумасшедший, то ли все остальные, да?
        - Прямо в точку, — подтвердил я. — И до сих пор не пойму: сплю или это реальность? Но судя по следу от твоей пощечины и моим порезам — реальность.
        - Это так круто… Вот бы мне оказаться на твоем месте.
        - Ты что, серьезно?
        - Ага! Ты сам не понимаешь своего счастья! — восхищенно воскликнул Женька. — У меня предложение: давай подождем, вдруг что-нибудь еще случится? Тогда будем думать серьезно. Может, к колдунье какой-нибудь сходим, их же сейчас полно. Куда ни плюнь — в колдунью попадешь.
        - И все как одна потомственные. Хоть бы одна для приличия самоучкой назвалась… Ладно, поживем — увидим. Идем завтракать, в животе уже урчит.
        И тут Женька воскликнул:
        - Ха! То, что ты угадал имя Славы и месторасположение шнура, ничего не доказывает! Вдруг ты с этим Славой еще раньше познакомился и в рубку вчера заходил?
        - Не заходил я никуда, — буркнул я. — Не хочешь — не верь, но как по-другому доказать — не знаю.
        Пока мы завтракали, Женька мне рассказывал, как мы провели вчерашний вечер. Слушая его, я без конца диву давался, но некоторые места в наших историях совпадали. Например, Ира сказала Любе, что ей пошли бы мужские очки (которые в моей истории ей уж точно шли), а Люба с ней подралась. Еще совпадением была стая дельфинов, проплывавшая мимо теплохода, но Настю, по Женькиным словам, мы не искали, она все время находилась рядом. Женька мне показал наше коллективное фото…
        Нет — с ума я не схожу. Тут что-то другое творится… Но что? Очень интересный вопрос…
        Весь день я ходил как сонная муха. Так и не понял, что было на тренинге. По-моему, каждый из нас рассказывал друг другу о своих страхах.
        Потом, после тренинга, у нас было личное время до трех дня.
        Женька куда-то умчался, а я принялся бесцельно бродить по городу.
        Веселые загорелые люди, ходившие по улицам, подействовали на меня отрезвляюще и внесли некоторую ясность в мои мысли.
        Что же все-таки произошло?
        Я приехал в лагерь, разложил вещи, и мы отправились на морскую прогулку на теплоходе. Все было хорошо, да что там — просто прекрасно! — пока мы не обнаружили, что с нами нет вожатой. И все началось-завертелось: разбитые очки Любы, поиски Насти, потом выяснилось, что нет и капитана, танкер прямо по курсу, затем я забежал в каюту и утонул. Все было очень реально и вполне даже ощутимо — вон, на руках, ногах и лице у меня порезы. Правда, кажется, их меньше отчего-то стало… Кстати говоря, Настя за завтраком даже не поинтересовалась, почему я весь в зеленке. Но об этом подумаем после. Вернемся к теплоходу. Я утонул и… проснулся. Но как такое может быть? Я же не засыпал, чтобы потом просыпаться, правильно? Или уже можно просыпаться не засыпая? Сомневаюсь.
        Далее выяснилось, что я очень весело провел вечер — с Любой почему-то в обнимочку на снимке запечатлен… Молочный коктейль пил… И, главное, я ничего этого не помнил. Ни дискотеки, ни того, как Женька меня фотографировал, ни молочного коктейля, ни возвращения обратно в лагерь…
        Что-то тут не так, мне это очень не нравится.
        - Вот черт! — услышал я над ухом голос какого-то парня и будто проснулся. — Никому дозвониться не могу! — Он остервенело нажимал на кнопки мобильного телефона. — Что за чертовщина? Даже сообщения не отсылаются!
        Я вспомнил, что так и не позвонил родителям, и направился к ближайшему ларьку, который находился через дорогу.
        Оглянувшись по сторонам, я побежал к цели, и тут… Из-за угла выскочила машина и понеслась прямо на меня.
        Вокруг раздались крики, а я смотрел на мчащуюся на меня машину и не мог сделать ни шага. Словно оцепенел.
        Когда до столкновения оставалось всего ничего и я уже представил себя в морге, я ощутил удар в плечо и повалился на тротуар. Мимо на большой скорости промчалась машина. Парень, что меня спас, лежал со мной рядом. Он прищурился и проводил взглядом машину.
        - Номера грязью заляпаны… Интересно, где он грязь нашел? Ты! — переключился парень на меня. Это он недавно терзал телефон. — Тебе что, жить расхотелось?
        - Н-нет… — задрожал я, только сейчас осознавая, что меня чуть не сбила машина. Все тело болело — я сильно ударился о бордюр. — Спасибо тебе.
        - Пожалуйста. В следующий раз будь осторожней. С тобой все нормально?
        Я встал, отряхивая пыль. Странно, но боль неожиданно прошла, и теперь ничего не болело из-за падения на асфальт.
        - Да, все хорошо.
        - Тебя довести до дома?
        - Нет, спасибо, я сам дойду…
        - Ну, бывай… Я побежал, на свидание спешу.
        - Удачи!
        Спаситель умчался, а я в полной прострации сел на лавочку.
        Кому понадобилось меня убивать? Я что, политический деятель какой-то или бизнесмен, чтобы за мной охотились? Я всего лишь школьник, обычный школьник.
        Я поднялся с лавочки и достиг-таки ларька. Потом вспомнил, что, чтобы купить карточку, нужно сначала подключиться к местной связи. А не легче ли сходить на переговорный пункт и позвонить оттуда?
        Я спрашивал у прохожих, где тут переговорный пункт, но все пожимали плечами, и только одна бабка — по-видимому, местная жительница, сказала, что он в городе один и его закрыли на ремонт еще месяца два назад, почта тоже временно не работает. Тогда я набрался наглости и спросил у старушки, можно ли позвонить от нее, и она ответила, что что-то случилось, и междугородку отключили во всем городе. Я побрел искать салон мобильной связи. К счастью, он оказался недалеко.
        - Скажите, здесь можно подключиться к «Мобил-бухта»? — спросил я у служащей.
        - К сожалению, нет. Все сим-карты распроданы, а поступление новых ожидается только на следующей неделе, — вежливо ответила девушка. — И то неизвестно, привезут их или нет.
        - А вообще могу ли я подключить свой телефон хоть к чему-нибудь, чтобы можно было позвонить в Ростов?
        - К сожалению, нет… У нас закончились сим-карты ВСЕХ связей.
        - Дурдом какой-то! — в сердцах бросил я, выскакивая из салона.
        - Не дурдом, а черто… — донеслось мне вслед.
        Я развернулся.
        - Что вы сказали? Повторите последнее слово.
        - Я ничего не говорила, — изумилась девушка в желтой кепке. — Вам послышалось.
        - Ну-ну, — протянул я и вышел.
        Получается, что я не могу позвонить в другой город, и вообще этот городишко отрезан от всего мира? Ни почта не работает, ни пункт междугородных разговоров, с мобильника тоже позвонить невозможно…
        Я прислонился спиной к шершавой пальме. У меня не получалось сосредоточиться на какой-то одной мысли, и поэтому я думал обо всем сразу и ни о чем конкретном.
        Мне кто-нибудь может сказать, куда я попал?
        Зачем меня хотела сбить машина, или это просто совпадение?
        В задумчивости я вернулся в лагерь.
        - О, Владик! — воскликнула Настя. Она поливала огурцы, в которые вчера чуть не упала. — А я как раз тебя жду.
        - Да?
        - Мы тут собираемся в лес за грибами и ягодами. Хочешь с нами? — Глаза Насти были настолько добрыми, что я растерялся и согласился. — Отлично! Женя тоже пойдет.
        - Настя?
        - А?
        - Скажи, а почему, кроме тебя, тут больше никого нет? Где повара, садовники, уборщики — кто-нибудь!
        По лицу девушки пробежала тень.
        - Я не одна. Они все есть. Вы их просто не видите.
        И я схитрил:
        - Пожалуйста, проводи меня на кухню, хочу у повара хлеба попросить. Тут неподалеку тетка с обезьяной ходит, я ей хлеба дам.
        - Кому? Тетке?
        - Обезьяне.
        Я чуть не рассмеялся. Ну и глупость я брякнул и про тетку, и про обезьяну, и про хлеб. Как будто обезьяну голодом морят, и спасти ее могу только я, и только хлебом…
        - Ты знаешь… Инна Павловна — наш повар отпросилась, там у нее похороны, то ли дядю хоронят, то ли тетю. Так что я тебе сама хлеба принесу.
        - Да ладно, не надо, тетка с обезьяной, наверное, уже ушла…
        - Ну, как знаешь. — Настя снова взялась за огурцы. — В лес уходим через полчаса. Не забудь взять мазь от комаров, этих кровопийц там навалом.
        - Хорошо…
        Часть вторая. Лесная история
        Глава I
        Или ты убьешь, или сам умрешь
        Пахло жареным мясом.
        Рядом со мной валялась окровавленная заячья шкурка. От нее несло свежей кровью. Еще два часа назад заяц бегал по лесу, а теперь животное было нанизано на толстую ветку и жарилось над костром.
        Женька вертел палку, равномерно прожаривая тушку. С нее уже не капала кровь в огонь и не шипела, как это было в начале жарения.
        Точно так же моя кровь сочилась в том сне, где я стоял в красной комнате без окон и дверей.
        - Убери ее подальше от меня, — сказал я, бросив выразительный взгляд на окровавленную шкуру, — ведь это ты положил ее сюда.
        - Вот встань и убери, — донеслось мне в ответ. — Мне она не мешает. Жрать зайчатину все мастера, а отходы убирать не хочется никому. Ну и что, что я ее сюда положил? Я здесь столько всего делаю, что ты мог бы и промолчать. Ты, можно сказать, благодаря мне живешь! Вот так-то!
        Я пожал плечами и спорить не стал. В последнее время между нами все чаще и чаще возникали споры. Мы с Женькой всегда напряжены. Наши нервы натянуты как струны, звенят, могут порваться в любой момент, и тогда…
        - Ну? Расхотелось отходы убирать? — усмехнулся он, внимательно следя за процессом жарения.
        Отходы… На душе было гадко.
        Но что делать? Есть хочется всем. В таких условиях выживает сильнейший, тот, кто может на время затолкать свою брезгливость куда-нибудь далеко-далеко.
        Когда человек хочет выжить, он идет на все. Вон, Любка рассказывала, что книгу читала про моряков, потерпевших кораблекрушение, которые стали есть друг друга, чтобы выжить.
        Я поджал под себя ноги. Меня знобило. Я бы, наверное, не смог съесть человека. Хотя кто знает… Рыба захочет жить — дышать на суше научится. Хм…
        - Ну что? Все, шкура не мешает? — ехидно осведомился Женька, тыкая палочкой в тушку — прожарилась ли?
        Я молчал, а Женя вот уже два раза цеплялся за мою фразу.
        - Мешает.
        - Так в чем проблема? Вон лопата, — указал он на самодельную лопату, которая напоминала палку-копалку первобытного человека. Впрочем, самой что ни на есть палкой-копалкой эта штука и была. Попав в такие условия, мы с другом вспомнили уроки истории, если точнее — историю Древнего мира, и сделали палки-копалки.
        Я поднялся с большого холодного камня, который высосал из меня все тепло, взял в руки окровавленную шкурку, палку-копалку и пошел к выходу из пещеры.
        - Смотри, аккуратно там, — забеспокоился Женька, — долго не задерживайся.
        - Постараюсь… Жень, не могу я смотреть на этого зайца, хоть убей меня, — сказал я, словно оправдываясь. — Каждое мертвое тело должно быть предано земле. Или шкура…
        - Ну, вперед, если у тебя не в порядке с головой, иди из пещеры и предай ее земле! — пожал плечами Женька. — Я до рассвета отсюда не выйду, мне жизнь дорога. И ты мог бы потерпеть — утром закопал бы эти отходы.
        - И всю ночь ночевать с… этим? А вдруг они учуют запах крови?
        - Да, ты прав, — легко согласился парень, — тогда и кишки захвати. Надо же, какие длинные. Интересно, сколько в них метров?
        Я вышел из пещеры и сразу как будто очутился в другом мире. В пещере было светло за счет костра, тепло благодаря ему же и… безопасно. Снова благодаря костру. Эти мерзкие твари боялись огня, солнца, всего, что выделяет тепло и свет, только так можно было от них спастись. Еще они боялись просто дня. Дня как такового.
        Здесь, за пределами пещеры, царил поздний вечер. Звезды украшали начинающее чернеть небо, луна среди неба и звезд выглядела величественно и красиво. Сюда бы художника… Я знал, что эта красота мнимая. Ночная жизнь таит в себе много опасностей.
        Вдохнув полные легкие свежего воздуха, я отошел на два метра от пещеры (сюда еще доставали отсветы огня) и принялся копать самодельной лопатой яму для останков зайца. Да, забыл сказать — я хоронил не только шкуру, но еще и голову. Голова висела на клочке шкуры, длинные уши были мягкие и гладкие. Остекленевшие глаза зайца смотрели на меня, в них читался ужас.
        Я чуть не заплакал. Я очень любил животных, раньше не мог бы себе и представить, что мне придется хоронить убитого мною же пушистого зайца, а теперь… Шерстка была заляпана кровью, свалялась и топорщилась, как иголки на еже. Останки длинноухого были еще теплые… Не могу поверить — я убил зайца.
        Довольно быстро я выкопал небольшую ямку, опустил в нее шкуру вместе с головой и с длинными сизыми кишками (разило от них ужасно), засыпал могилку землей и положил сверху большой плоский камень.
        - Заяц, прости нас за то, что мы тебя убили, у нас не было другого выхода, иначе мы умерли бы с голоду, — произнес я.
        Я поднялся с колен и отошел еще на три метра от пещеры. Сюда отсветы костра уже не доставали, но я надеялся, что твари меня не заметят, тем более их время еще не наступило.
        Здесь протекал небольшой ручеек. Я вымыл в нем руки от крови; вода, с приятным журчанием текущая в темноту, унесла кровь куда-то в камни.
        Потом я умылся и попил.
        Перед моим мысленным взором предстала шкура зайца с безвольно висящей головой. Меня передернуло.
        - Все хорошо, все просто отлично, убитый заяц — это дурной сон, — внушал я себе.
        Вдруг что-то шелохнулось в кустах. Треснула ветка. Света луны уже не хватало для того, чтобы рассмотреть источник звука. Впрочем, я и так знал, что это такое. Они пришли, пока что они в кустах, но скоро подберутся ближе.
        Я вскочил на ноги, едва не свалившись в ручей, и побежал к пещере. Благо, отошел я недалеко.
        - Закопал? — спросил Женька, подняв на меня свои зеленые глаза.
        - Закопал…
        - Тогда давай есть. — Он снял с двух рогатин «вертел» и положил зайца на жалкое подобие тарелок — несколько крупных виноградных листьев.
        Я смотрел на поджаристую тушку, и неожиданно мне показалось, что грудь зайца поднялась, будто он глубоко вздохнул. Я помотал головой, отгоняя от себя видение.
        Мы разломали зайца и принялись его жевать. Я старался не думать о том, что только что хоронил его шкуру, пытался не вспоминать и остекленевшие глаза, норовил побыстрее съесть мясо. Я даже не замечал вкуса.
        - Смотри, сколько кровищи натекло, — сказал Женька, ткнув блестящим от жира пальцем в угол пещеры. — Но ничего, мы здесь ненадолго.
        Я оглянулся и увидел лужу густой крови с матовым налетом. Из-за большого объема она еще не запеклась, но стала покрываться мутной пленкой.
        - Надо было его в лесу разделывать, — проговорил я, проглатывая кусок, не жуя его.
        - Ага, — Женька постучал пальцем по лбу. — Чтобы потом разделали нас?
        Я промолчал.
        Вскоре ужин закончился, и мы выбросили из пещеры кости, стараясь добросить их до кустов, чтобы эти твари хоть немного утолили голод и не тронули нас. Кости я не хоронил. Во-первых, уже было опасно выходить из пещеры, во-вторых, кости на время отвлекут тварей, пускай обгладывают их и смакуют, пусть подавятся и задохнутся.
        - Ладно, давай спать, — зевнул Женя, злорадно мне напомнив: — Сегодня твоя очередь следить за костром.
        - Я знаю, — усмехнулся я, наблюдая за довольным лицом друга. Конечно, он будет дрыхнуть всю ночь, а мне придется в это время охранять его покой и подбрасывать в костер дрова. Не дай бог потухнет! Мне даже страшно представить, что может случиться! Чем больше костер, тем лучше, тем дальше разносится жар, отпугивающий их. Самое главное, дожить до утра. Утро — некоторая гарантия того, что мы проживем еще один день. Эти существа боялись не только жара и света, но и, как я уже сказал, просто дня. Почему — не знаю.
        Женька лег на вереск и укрылся пластом сухой травы. Он уже привык к подобному образу жизни, да и я тоже… Через несколько минут из-под травы послышалось сопение. Заснул.
        А мне спать было нельзя.
        Я уже сбился со счета, сколько дней мы старались вот так выжить. Три? Четыре? Или больше? Я не помнил.
        Женька спал, а я то и дело подбрасывал в огонь хворост. Когда мои руки были свободны, я затыкал пальцами уши, чтобы не слышать эти жуткие звуки, раздающиеся за пределами пещеры. Если бы я вышел наружу, то увидел бы, что они облепили все вокруг, сидят один на другом, рычат, шуршат, из их пастей капают слюни; они очень хотели попасть в пещеру и разорвать нас на куски, но не могли этого сделать, потому что в пещере горел костер. Здесь было тепло, даже жарко, очень жарко, как в духовке. И светло. Воздух сухой, в горле и носу тоже все сухо, так сухо, что начинало жечь. Но это не проблема, это хорошо… Костер горел, освещал все вокруг, и это главное.
        Женька по-прежнему сопел. Если бы не эти существа, обстановку можно было бы назвать романтичной: пещера, костер, потрескивают дрова, из пламени иногда вылетают искры. Мои брови и ресницы, должно быть, обгорели…
        Мама с папой рассказывали, что время пионерии было чуть ли не самое лучшее в их жизни. Ночные костры, печеная картошка, сбор урожая, а просыпаться на рассвете под звуки горна! — в этом, говорили они, была своя неповторимая романтика, которая безвозвратно исчезла…
        Но только вся разница в том, что на природе делать: в домиках ночевать, а утром под звуки горна просыпаться или сидеть в пещере, всю ночь слушая, как снаружи рычат существа, и трястись от страха…
        Эта ночь прошла благополучно. Я не заснул, хотя несколько раз чуть не отключился, они ушли ни с чем до следующей ночи. Лужа крови за ночь засохла и теперь была похожа на коричневое зеркало. Зря мы вчера оставили лужу в пещере. Нужно было как-то от нее избавиться. Запах крови, должно быть, только раздразнил тварей.
        Я, опасливо озираясь, вышел из пещеры и осмотрел землю. Заячьих костей не было. Съели, значит, наши объедки.
        Над головой — ослепительно-голубое небо с редкими белыми облаками-перышками, природа только пробуждалась. Было свежо, спокойно и… страшно. На траве искрилась изумрудами роса.
        - Владик, ты где? — Потягиваясь, Женька вышел из пещеры. — Я так хорошо отдохнул! Владик! Где ты? Все-таки у тебя очень неудобное имя… Тебе нужно срочно его сменить.
        - Свое меняй, — посоветовал я, выходя из-за кустов. — Ты хорошо отдохнул, зато я не очень…
        - Что случилось? — мгновенно побледнел мой друг.
        - Ничего хорошего. Они всю ночь шуршали, квакали, скребли когтями по камням, я слышал их тяжелое дыхание, еще немного — и они забрались бы в пещеру, они сильно воняли. Ужас. Неужели ты ничего этого не чувствовал? От этих звуков и… запаха я чуть не сошел с ума. Женька, мне это уже надоело. — От злости я сломал палку об дерево. Удар отдался мне в руку, и рука затряслась, как от тока.
        Женька подошел ко мне вплотную и шепнул на ухо:
        - Поедим, собираем вещи и уходим, пока они прячутся.
        Я кивнул.
        Такую секретность мы соблюдали потому, что они были повсюду и могли нас услышать. Днем вероятность подслушивания была меньше, но все равно на всякий случай важные дела мы обсуждали только шепотом.
        - Тихо! — Внезапно Женька насторожился и выхватил у меня из руки обломок палки.
        В кустах что-то зашуршало, закурлыкало. Парень резко развернулся и метнул в кусты увесистую палку. Послышался визг, звук ломающихся веток, а немного погодя тихий шлепок.
        - Готово, — просиял «охотник» и ринулся в кусты. Я за ним. В кустах, как мы и предполагали, лежал крупный фазан со сломанной шеей. А ночью в этих кустах прятались они. Вон, в рыхлой земле даже отпечатки их маленьких когтистых лап остались.
        Глаза птицы часто моргали, затем заволоклись пленкой и закрылись навсегда. Зоб задергался и остановился где-то посередине горла, тело расслабилось и обмякло. Сломанная шея безвольно колыхалась.
        - У нас есть завтрак, — объявил Женька и начал на ходу выдирать из птицы перья.
        Мы вышли из зарослей и сели посреди поляны на камнях, прогреваемых утренним солнышком.
        - Упитанная птица попалась, — одобрил я. — На целый день наедимся.
        - Что бы ты без меня делал. — Женька дружески похлопал меня по плечу. — Не зря я ездил с дядей на охоту, он многому меня научил.
        На моем плече остались перья. Я их сбросил.
        Мы усердно ощипывали еще теплую птицу, все вокруг было усыпано перьями. Выпотрошив птицу, прополоскали ее в ручье, срубили ветку, оторвали от нее маленькие веточки с листьями и насадили на «шампур» тушку. Скоро будет готов завтрак.
        Я, честно говоря, уже начинал привыкать к первобытным образу жизни и мировоззрению: убьешь животное — наешься и выживешь, пройдешь мимо и пожалеешь его — умрешь сам.
        Я развел костер, Женя поставил с обеих сторон две рогатины и положил на них ветку с птицей. От птицы (да и от нас) неприятно пахло, но мы знали, что через полчасика она станет источать совсем другой — манящий и возбуждающий аппетит аромат. Главное, чтобы на запах не пришли они со всей округи. Хотя днем опасаться было нечего, они спрятались глубоко под землей.
        - Мы как будто в походе, — произнес Женька, почесав нос. Он сидел напротив меня и смотрел на поджаривающегося фазана. Тушка начинала покрываться золотистой корочкой, редкие остатки перьев уже давно обгорели, и пахло от нее совсем не так, как пахло во время потрошения.
        - Уж лучше бы не было этого похода, — ответил я, накрывая голову виноградным листом. — Я забыл, когда последний раз мылся и менял белье.
        - Мылся вчера, — пропыхтел Женя, поворачивая фазана другим боком и жмуря глаза от жара, исходящего от костра, — в ручье.
        - Ручей — это не то… — задумчиво сказал я, бросая в рот ежевику. — Ванну хочется. С пеной с апельсиновым запахом… А не холодный ручей.
        Женька заливисто рассмеялся, обнажив два ряда ровных белых зубов.
        - Ванну! — пуще прежнего рассмеялся он. — Сейчас не до ванны! Речка или ручей — предел всех нынешних благ! Все, фазан готов! Налетаем!
        Меня не пришлось долго упрашивать, в мгновение ока фазан был снят с палки и разорван на части. Мы даже не стали дожидаться, когда он хоть немного остынет. Подули на исходящее паром мясо и, обжигаясь, начали его есть.
        Еда на природе — это здорово. Свежий чистый воздух, деревья, речка — все это возбуждает немалый аппетит. Но в этой прелести есть одно маленькое «но» — можно приехать на природу, отдохнуть, потом быстренько собраться и уехать домой смотреть футбольный матч, а когда скитаешься по лесу уже неизвестно сколько дней, романтика куда-то улетучивается и надоедает. Она начинает раздражать.
        Покончив с фазаном, мы побросали кости в кусты, а перья и внутренности закопали.
        После завтрака нас стало клонить в сон, особенно меня, я же не спал всю ночь. Женька хоть как-то мог бороться со сном, а я буквально засыпал. И не только из-за бессонной ночи, а еще из-за стресса. Во время и после стресса человека может или клонить в сон, или не клонить. Во сне организм восстанавливается. Тем людям, кого в сон не клонит, — хуже. На организм нагрузки больше… Откуда я это знаю? Не забывайте, я же часто встречался с психологами и много всего психологического нахватался. Кстати говоря, после школы я хотел идти учиться на психологический факультет.
        - Не спи. — В мои мысли врезался голос Женьки. — Пора в путь.
        - Можно я часочек вздремну? — взмолился я, устраиваясь в пещере на вереске.
        - Нет! — воскликнул мой товарищ по несчастью. — Ты же сам прекрасно знаешь, что часика тебе не хватит. Все, вставай! Ночью отоспишься! Тем более, сегодня моя очередь дежурить… — добавил он.
        - Надеюсь, что за день мы отойдем далеко от этих мест. — Я громко зевнул, потирая глаза. Веки болели и сами собой закрывались, а в голове была какая-то путаница. — Уже вчера их было меньше. Помнишь позавчерашнюю ночь?
        - Помню, — вздрогнул Женька, — тогда я испытал реальный страх, я даже видел смерть…
        - Ну, про смерть ты хватил лишку, но за ногу они тебя цапнули как следует.
        - Я тебе правду говорю: я видел смерть, — заверил меня Женя, задрав одну штанину. Пять глубоких царапин тянулись от колена до ступни, они уже начали заживать, но все равно было видно, что при малейшем раздражении раны могли открыться. Местами из ран сочилась какая-то прозрачная жидкость, кое-где раны покрывались корочкой.
        - И какая она была, смерть? — скептически осведомился я.
        - Высокая, в черном балахоне. Лица я не видел. Когда меня схватила за ногу эта пакость, я стал ее бить палками, корягами, дубинами, топором… Это существо отцепилось от меня, но до этого разодрало мне ногу, — парень кивнул на икру. — Ну так вот, когда оно от меня отцепилось, я увидел эту высокую фигуру. Моргнул, а ее уже не было.
        - Тебе показалось, — уверенно заявил я. — Ладно, или давай собирать вещи, или я вздремну…
        - Вещи, вещи! Спать не надо!
        «Собирать вещи» — громко сказано, потому что вещей как таковых не было. Мы привязали к ремням по каменному топорику, палке-копалке, самодельному ножу, вышли из пещеры и отправились в путь.
        На одном месте больше одной ночи мы не задерживались, потому что это было опасно: они могли понять, что мы никуда не собираемся уходить, и собрались бы в стаю, от которой мы не отбились бы… А покуда мы шли, твари не скапливались в стаи, и нам вполне по силам было с ними сразиться. Есть же разница — тридцать их или триста? То-то же. При трехстах никакие топор и факел не помогут.
        Мы благодарили высшие силы за то, что у Женьки в кармане оказалась зажигалка, которую он всегда с собой носил, — покуривал он, что там скрывать. Кто бы мог подумать, что это мини-огниво может спасти нам жизнь?
        Собравшись, мы покинули пещерку и двинулись в дорогу. Ветки хлестали нас по лицу, мы были потные, уставшие, но шли, шли, шли… Старались идти по солнечным местам, хотя в густом лесу сделать это трудно.
        Внезапно нам в нос ударил отвратительный, тошнотворный запах.
        - Фу, что это? — поморщился Женька.
        - Не знаю, — скривился я. — Как будто кто-то сдох…
        Мы сделали еще пару шагов, и Женька, шедший впереди меня, остановился как вкопанный. Я притормозить не успел и врезался в его спину.
        - Ты чего встал?
        Он не ответил. Только кивком указал вперед. Я проследил за его взглядом и увидел… Лучше бы я это не видел!
        Перед нами лежали три мертвых лося, и умерли они явно не своей смертью. Их горла были перегрызены, животы располосованы неровными краями, как будто их раздирали когтями, вокруг летали мухи, внутрь мертвых тел залезали разные жуки. На лосях сидели какие-то птицы и ковырялись клювами в мертвой плоти. Присмотревшись, я увидел миллионы мелких копошащихся белых червей. Опарыши, или как там их называют? Из лосей вывалились внутренности: печень, сизые кишки, оторванные вместе с трахеями легкие. Кишки были растянуты вокруг на много метров, по ним ползали мошки, к ним прилипла сухая трава и листья. Печень была обгрызена, и сами тела тоже. Складывалось впечатление, что лосей убили не из-за голода, а ради интереса. Или, может, их убил тот, у кого был инстинкт убивать и убивать, а зачем — непонятно… В противном случае лосей бы обглодали так, что только кости блестели бы. И даже кости смолотили бы.
        Не было ничего странного в том, что нас с Женькой стошнило. Фазан теперь находился вне наших желудков.
        - Женька-а, что с ними случилось? — спросил я, глядя на лосей. Мне было противно, но я смотрел. Не знаю почему, но смотрел. Так бывает, когда едешь в автобусе и видишь человека с каким-либо физическим дефектом. Взгляд сам собой цепляется за этот дефект, хотя понимаешь, что так откровенно глазеть не надо. Так и тут, помимо своей воли я смотрел на лосей и не мог отвести взгляд.
        - Откуда я знаю? Я, что ли, их убивал? Могу сказать одно: это просто ужасно! Такого я еще не видел никогда.
        В этот миг меня бросило в дрожь, на лбу выступил пот, коленки задрожали. Я прислонился к другу и прошептал:
        - А что, если тот, кто их убил, где-то рядом?
        На лицо приятеля нашла тень, его глаза расширились.
        - Сматываемся отсюда, — коротко сказал он, и мы, обойдя лосиные трупы, стараясь не наступить на кишки, поспешили прочь от этого места. Стервятники смотрели нам вслед и, казалось, насмехались над нами.
        - Как ты думаешь, кто их убил?
        - Да мало ли кто? Медведи? Волки? Или… Может быть, они, — предположил Женька. — А может, и нет.
        - Скорее всего, это не они, — я был солидарен с его мнением, — ведь они все-таки небольшие по размеру, это надо постараться, чтобы завалить троих лосей! Лоси-то крупные! Хотя если их наберется целая стая, то лосей замочить — раз плюнуть… — задумался я.
        Женька молчал, но по его виду я понял, что ему страшно и нет разницы, кто убил лосей — они или нет, в любом случае находиться в лесу опасно. Хотелось бы верить, что лосей убили они, потому что если не они, то… в лесу живет кто-то еще страшней.
        Мы шли целый день, надеясь, что обнаружим следы человека, однако наши надежды были тщетны, наступил вечер.
        Постепенно небо стало фиолетовым, справа появилась пока что полупрозрачная луна. Нам стало не по себе.
        Раньше я любил ночь, мне нравилось бродить по темным улицам морозной зимой и теплым летом и дышать свежим воздухом, но теперь я темноту возненавидел. Она несет с собой много опасностей.
        - Где будем ночевать? — Женька окинул взглядом все вокруг.
        - Я не знаю, — пожал я плечами. — Пещер никаких нет, придется на земле. А где еще?
        - На земле нельзя… Они нас сразу сожрут… — размышлял вслух Женька, бродя между деревьями.
        - Тогда давай построим шалаш, а вокруг разведем костры, — предложил я. — Будет и жарко, и светло.
        - В крайнем случае, так и поступим.
        Но мы придумали кое-что получше.
        Нашли небольшую полянку среди деревьев, в центре сложили весь наш нехитрый скарб и принялись ломать ветки. Наломали столько, что у меня зарябило в глазах. Этими ветками оплели — от ствола к стволу — всю поляну, получилось, будто мы отгорожены от всего леса высоким забором из ветвей, сквозь который нелегко пробраться, зато очень легко можно было выколоть себе глаза.
        - Будем надеяться, что эти твари не сломают «забор», — мечтательно сказал Женька. — Костер надо развести обязательно. Если они все-таки разворошат ветки, в чем я очень сомневаюсь, я разбужу тебя, и будем вместе отбиваться от них.
        - Хорошо, буди.
        Я свернулся калачиком и заснул рядом с костром, ласкавшим своим теплом мое лицо.
        Так крепко я не спал уже давно. Заснул быстро. Мне снились родители. То, как я возвращаюсь с Женькой из леса. Они нас встречают, приводят домой, кормят и жалеют. Я сплю в своей кровати. Рядом стоят такие обычные и привычные вещи. Я сплю и не опасаюсь, что ночью меня сожрут. Мой сон спокойный и размеренный, тихий и…
        - Влад, быстро просыпайся! — затрясла меня мама.
        - Не хочу, дай поспать, — не просыпаясь, отмахнулся я.
        - Просыпайся! Быстро!
        - Мама, я хочу спать… Потом… — сквозь сон бормотал я.
        - Владик, проснись! Я не мама, а Женька! Быстро!
        И тут до меня дошло, что это Женька меня тряс за плечо, а не мама.
        Я вскочил, не понимая, что происходит. Кругом темнота, передо мной горел костер и бегал взъерошенный, как вспугнутый воробей, Женька.
        Костер был похож на расплавленное золото.
        - Что случилось? Зачем разбудил?
        - Эти наступают! — завопил друг.
        Я мгновенно проснулся.
        - Как наступают? Почему?!
        - Потому! Владик, не тупи!
        Только сейчас я заметил, что наш забор трясся, за его пределами раздавались ни с чем не сравнимые голоса, отдаленно похожие то на лепетание младенца, то на мяуканье кошек. Кошмар, короче.
        Ветки летели в разные стороны.
        - Так, собираемся, — скомандовал Женька, привязывая к поясу палку-копалку и прочее барахлишко.
        - Ур-лу-лур! Ур-лу-лур! — слышали мы из-за забора. — Ур-лу-лур-р-р! Лу-ур, р-р-р-р!
        Я стоял как вкопанный.
        - Что делать? Нас окружили… Звуки со всех сторон.
        - Что-что, — ворчал Женька, — задницу свою уносить. Только мы можем себя спасти, о нас никто другой не позаботится.
        Забор затрясся сильнее. Костер затухал.
        - Черт! Костер тухнет! — злился друг. — Влад, чего стоишь? Собирайся! Быстро! Ну, блин, не тормози!
        Я собирался. Путался в вещах, из рук все валилось.
        - Подожди, — остановил меня Женя, когда я привязывал к поясу топор, — будем топорами отбиваться.
        - Думаешь, отобьемся? — с сомнением, но и с надеждой спросил я.
        - Отобьемся, — усмехнулся Женька и показал мне «чашку», свитую из веток и крупных виноградных листьев.
        - Что это такое?
        - Жир. Заячий и фазаний.
        - Жир? Зачем он нам? — мои брови взлетели кверху. Я старался не замечать голосов снаружи и тряс в руке самодельным топориком.
        - Сейчас увидишь. Так, ты готов? Залезай на дерево. На самую верхушку.
        Я выбрал самое высокое дерево и принялся на него карабкаться. Шершавая кора обдирала щеки, руки и живот, но мне было все равно, я лез вверх. Остановился я, когда дерево стало качаться из-за моего веса. Женька был все еще внизу. Отсюда, сверху, мне было видно все, что творилось за пределами забора из веток.
        Их было много. Я думаю, десятки. Они бегали вокруг забора и пытались его сломать.
        Женька что-то там делал внизу. Потом полез за мной. Иногда останавливался на несколько секунд, затем продолжал путь. Вскоре он сидел на ветке напротив меня.
        - Мне страшно, — пожаловался я. — Я их вижу.
        - Я тоже. Не боись, Владька, не боись. Скоро будет рассвет, я думаю, мы отобьемся. Черт… — процедил Женька.
        Я проследил за его взглядом. Они сломали забор и бегали теперь по горе веток, копались в ней, пытаясь отыскать нас.
        Женька приложил палец к губам, мол, молчи, ни звука не издавай.
        Я кивнул.
        Эти создания копошились в ветках где-то с минуту, а потом разбежались кто куда. Когда сломали забор, то ветки упали на костер. Сначала они начали густо дымиться, а затем вспыхнули. Под нами горел большой костер, жар долетал даже сюда.
        Мы с Женькой переглянулись и облегченно вздохнули. Как я уже говорил, им были страшны свет и огонь.
        Но, как говорится, недолго музыка играла. Постепенно костер потух, и они вернулись. Кто-то из них сообразил, что нас нет под завалами, и посмотрел наверх. А наверху сидели мы. Они в абсолютном молчании уставились на нас.
        Внутри меня все оборвалось.
        Они заголосили и начали обступать дерево, на котором мы сидели. Потом один за другим стали карабкаться вверх. Вернее, пытались карабкаться. Почему-то они скользили вниз.
        - Я обмазал жиром дерево, — произнес Женька. — Пусть попытаются залезть, пусть… Твари… Жалко, что жира немного… Заяц и фазан — это не свинья…
        Наблюдая за попытками этих существ залезть на дерево, мы злорадствовали и развеселились. Начали их поддразнивать, бросать вниз ветки. А затем опомнились — зачем их злить?
        Жир сдержал их на некоторое время. Потом он то ли впитался в дерево, то ли они его весь вымазали об себя…
        Они залезли на дерево.
        - Блин! — сплюнул Женька, приготавливая топор. — Будем отбиваться.
        Существа достигли места, где сидели мы. Я почувствовал зловоние, от них несло чем-то тухлым, хотелось заткнуть нос и никогда больше не дышать.
        С громким криком одно существо прыгнуло на меня со спины.
        И началась война.
        Оно пыталось вгрызться в мое тело, но я увернулся и сбросил его вниз. С громким шлепком оно упало на землю с высоты и больше не дергалось. Увидев, что их собрат погиб, существа разъярились еще больше и начали один за другим прыгать на нас. Женька остервенело махал топором. Он зарубил существо, взял его в руки и кинул вниз — на тех, кто взбирался вверх. Они попадали как кегли.
        Я ударил острием топора по другой твари, раскроив ей череп, по второй, третьей, четвертой…
        Мы сражались с ними весь остаток ночи. Иногда им удавалось прыгать на нас, и мы отбивались, не жалея сил, рубили их топорами, пинали ногами, что-то кричали, боролись, словно заведенные, не чувствуя усталости, боли и страха.
        Шла война не на жизнь, а на смерть.
        Топоры были нашими помощниками, если бы не они, нас сожрали бы уже давно.
        Рассвело внезапно. Небо вспыхнуло, как газ, когда подносишь к нему спичку. Сначала было черным-черным, затем раз — и стало голубым. Мы даже не сразу поняли, что произошло, а потом до нас дошло: день, а это значит жизнь.
        Существа завизжали и сами, без нашей помощи, бросились вниз. В считанные секунды попрятались кто куда. Тела убитых лежали под деревом. Теперь, при свете дня, мы могли их хорошо рассмотреть. Но это потом.
        Женька обессилено привалился к стволу. Он весь был взмыленный. Перекрестился.
        - Отбились, Владик…
        - Отбились, Женька… — как эхо отозвался я.
        Привязав топоры к поясам, мы заснули на своих ветках.
        Глава II
        Пустая косуля
        - Женька, ты говорил, что ходил с дядей на охоту, да? — поинтересовался я. — Что вы там делали, расскажи, мне так интересно. Я никогда не был на настоящей охоте.
        - Никогда? — усмехнулся приятель. — А последние несколько дней мы что делаем? Разве это не охота?
        Я размыслил и ответил:
        - Охота, но… вынужденная.
        - Ладно, слушай, — зевнул Женька. — Все равно делать пока нечего, отсидеться надо. Часто летом дядя Миша — мамин брат — брал меня с собой на охоту. Мне все очень нравилось: вокруг деревья, темнота, а мы сидели у костра и молчали, вслушиваясь в треск веток и звуки леса. Рядом на ветках сушились носки, сапоги, в углях пеклась картошка, а над ними жарилась тушка какого-нибудь животного.
        Знаешь, это очень страшно. Я никогда не любил охоту, но с дядей Мишей было интересно, даже когда я видел, как дробь попадает в птицу. Она вскрикивает, последний раз взмахивает крыльями и летит вниз камнем.
        Дядя Миша умел все объяснить так, что я начинал понимать: охота — это на самом деле не так уж и плохо.
        «Когда я был маленький, отец брал меня на охоту, — сказал однажды дядя Миша, нанизывая на прутик рыбу. — Поначалу я плакал, видя, как умирают животные. Я, Женька, до сих пор помню тот взгляд… Взгляд первого животного, убитого мной. Страх, боль, осуждение — вот что он выражал. А потом глаза косули закрылись, и она умерла».
        Я промолчал тогда, только посмотрел на дядю. Мы понимали друг друга с полувзгляда.
        «Так вот, к чему я это рассказываю, — дядя закурил сигарету и посмотрел в звездное небо. — Та косуля была особенная».
        «Да? Чем это?» — заинтересовался я, позевывая. Очень хотелось спать.
        «А тем, что… Ты не поверишь…»
        «Поверю…» — отозвался я, уже засыпая.
        «Ну, как знаешь. Дело в том, что… у косули не было внутренностей. Совсем».
        Сон, Влад, с меня как рукой тогда сняло.
        «Как это — не было внутренностей?» — ошарашено переспросил я.
        «А вот так… Не было, и все, представляешь? Когда мы распороли ей брюхо, то ничего там не увидели. Не было ни сердца, ни печени, ни кишок, ни почек. Ни-че-го!»
        «Совсем ничего? Ну надо же! Первый раз такое слышу!» — поразился я, судорожно гадая: дядя это придумал или говорит правду?
        «Подожди, ты дослушай, самое интересное впереди. Тогда с нами на охоте был один старик — папин друг, очень опытный охотник. Природа была его стихией. Без леса, речки и бескрайних полей он не мог жить. Так вот, мы распороли косулю и не увидели внутри ничего, кроме… монетки. И не монетки даже, а какой-то круглой железки, похожей на монетку. На ней были выгравированы какие-то палочки, крестики, ромбики, а посередине солнце… Ну, знаешь, солнце с лицом человека? Не помню, из мифологии это или откуда-то еще… Солнце с немножко сердитым лицом, окруженное лучами — такую картинку часто можно встретить. Тот дед сказал, что это плохой знак. И то, что мы убили „пустую косулю“, и то, что нашли в ней непонятную вещь».
        - Если я не ошибаюсь, это символ солнца в славянской мифологии, — влез я в Женькин рассказ.
        - Не знаю, может, и так, а может, и нет, — пожал он плечами. — Слушай дальше.
        «А что в этом плохого? — спросил я. — Вы выпустили на волю какое-то проклятие, как исследователи египетских пирамид? Я в книжке читал, что те, кто вскрывал пирамиды, — погибали. Правда, потом ученые говорили, что те исследователи гибли от какой-то болезни, сохранившейся в склепах, а не от проклятий… Но все равно. Может, эти болезни и были проклятьями?»
        «Да ну тебя… — махнул дядя рукой, как сейчас помню. — Скажешь тоже. Вроде бы ничего такого потом не случилось. Правда, вскоре отец отрубил себе палец, нечаянно. Указательный. Рубил кукурузу в хоздворе, и палец попал под лезвие топорика. А тому деду-охотнику — руку отрезало. По самое плечо. Ее на заводе в конвейер затянуло. Когда машину остановили — уже было поздно, рука там осталась, внутри механизма».
        «Так вот почему у дедушки нет пальца… — пробормотал я, вспомнив теплую загорелую дедушкину ладонь. А того деда я не знал, поэтому его оторванная рука меня мало волновала, казалась чем-то далеким и нереальным. — И ты думаешь, что это все из-за пустой косули?»
        «Не знаю… Скорее всего, это просто совпадение, со мной-то ничего не случилось. А по идее, должен был получить больше всех — я же косулю убил… Но без руки остался тот дед, а без пальца — папа. А со мной ничего. Я долго думал над этим и вот что надумал — ведь указательным пальцем нажимают курок, а на плече носят ружье. Что, если таким образом сработало охотничье проклятье? Ну, то есть проклятье, которое делает из охотника обычного человека (если, конечно, такое есть). Не постреляешь же теперь и ружье на плече не поносишь…»
        Я взглянул на дядю и ничего не сказал. Вдруг мне стало страшно в лесу и захотелось быстрее вернуться домой, вот прям как сейчас.
        «Да, но почему тогда со мной ничего не случилось?» — в который раз задав этот вопрос, продолжил дядя и задумался.
        «Ладно, хватит на сегодня страшилок, давай спать, — буркнул я. — И так страшно. Благодари бога, что с тобой все в порядке, а то ты как будто недоволен, что тебе руку не отрезали. Тьфу-тьфу-тьфу».
        «Подожди спать, а ужин? — улыбнулся дядя. — Рыбу я кому пеку?»
        Я улыбнулся в ответ, но улыбка была какой-то искусственной. Вкуса рыбы я не ощущал, все думал о пустой косуле и монетке внутри нее. Кстати…
        «А монетка та сохранилась?» — спросил я у дяди.
        «Нет. Это еще одна загадка. Я положил ее в карман, но она куда-то исчезла, хотя в кармане не было дырок и вытряхнуть ее я не мог. А она исчезла. Вот оно как бывает… Загадка…» — произнес дядя, разламывая исходящую паром рыбу.
        Честно, я не знаю, то ли дядя на себя наговорил, то ли это просто совпадение, но… Когда мы ели рыбу, он укололся тонкой костью, и так получилось, что кость обломилась и кончик остался в пальце. За ночь палец опух, начал гноиться, дяде было очень больно. На следующий день мы приехали в город, пошли в больницу, врачи сделали надрез на пальце, извлекли кончик кости и велели парить палец в каком-то растворе. Но гноение не прекращалось… Палец гнил и гнил.
        Врачи предполагали, что причина не в кости, а в чем-то другом. Так как мы были на природе, то вполне возможно, что дядю кто-то укусил в палец, или… Случается, что мухи откладывают личинки в теле человека. Врачи говорили, что лечили пациентку, которая, приехав из какой-то тропической страны, почувствовала себя плохо. Потом стала чесаться голова, и на ней выросла шишка. Врачи ее разрезали, и выяснилось, что в этой шишке жила личинка, которую отложила какая-то тропическая муха.
        А палец гноился и гноился…
        С дядей приключилось что-то странное, и он всем говорил, что начало действовать проклятье, что он сам на себя наговорил. Он словно сошел с ума, его глаза лихорадочно блестели, на каждом углу говорил о пустой косуле и показывал всем свой гноящийся палец. Все его принимали за дурачка, но я почему-то ему верил.
        А потом случилось нечто ужасное, такое ужасное, что я до сих пор вспоминаю это с дрожью. Я приехал к дяде в гости и, когда пил на кухне чай, услышал крик из ванной. Я мгновенно понял, что что-то случилось. В ушах зашумело, а перед глазами поплыло. На негнущихся ногах я зашел в ванную и увидел…
        Дядя отрезал себе палец.
        Уже когда приехала «Скорая помощь», выяснилось, что он подставил палец под холодную воду, дождался, когда он онемеет, и… отрезал его.
        Позже дядю поместили в психиатрическую клинику. У него нашли какое-то психическое заболевание. То ли мания какая-то, то ли психоз — не знаю, в психологии я не разбираюсь.
        Дядю я не видел уже давно…
        - Это что, правда? — поразился я, выслушав Женькин «триллер».
        - А ты думаешь, что я могу такое соврать про своих родственников? — рассердился он.
        - Нет… Просто история ужасная.
        - Ну, какая есть. Истории не выбирают. Хочешь, скажу тебе самый-самый прикол?
        - Скажи.
        - А вот, смотри, — проговорил Женька, порылся в кармане и извлек… монету, на которой было нарисовано круглое солнце с сердитым лицом, окаймленное лучами.
        Меня пробрала дрожь.
        - Это что… та самая? — Я заворожено смотрел на монетку. Казалось, что она мерцала, светилась откуда-то изнутри.
        - Наверное. Я, когда собирал вещи в лагерь, нашел ее на полке между старыми книжками. Хотел что-нибудь взять почитать, что на лето задали, а монета свалилась с полки и упала мне прямо в руку. Ну, до меня сразу же и дошло, что это за монета, но до сих пор не понимаю, как она попала ко мне на полку.
        - Мистика какая-то, — задумчиво протянул я. — Может, ее лучше выбросить?
        - Зачем это?
        - Она столько несчастий принесла, а здесь как раз лес… Вернул бы ее лесу, бросил бы, потом, глядишь, какая-нибудь косуля съела бы ее, все встало бы на свои места, и с вас проклятье сошло бы.
        - Ну, не знаю… — задумался Женька и повертел ее в руках. — Пока что она никаких несчастий лично мне не принесла.
        Только он это произнес, как на небе ни с того ни с сего грянул гром. А утреннее небо было чистое. Без единого облачка.
        Мы в полном молчании уставились друг на друга.
        - Женька… Не говори так… Твой дядя тоже не верил, а потом…
        - Все! — крикнул Женька. — Дальше можешь не продолжать. Наверное, ты прав, лучше от нее избавиться от греха подальше. Может, судьба сама меня в лес завела, чтобы я монету здесь оставил, может, она — своеобразный откуп от чего-то…
        - Нас сюда не судьба завела, а Настя, — не преминул напомнить я. — А насчет откупа — не знаю… Вы же ее взяли без спросу, она ведь лесу принадлежала, и что, будешь от леса его же деньгами откупаться?
        - Ой, Влад, хватит! И так мозги не варят, а тут ты еще путано изъясняешься. Короче говоря, монету надо выкинуть.
        Сказав это, Женька отвел руку назад и со всего размаху бросил монету. Она в полете пошуршала листьями и куда-то упала.
        И в этот момент гром грянул еще раз.
        Недавно взошедшее солнце, вы не поверите, превратилось в луну. Одна за другой загорелись звезды, небо почернело.
        Снизу послышались знакомые звуки.
        - Э… — только и смог вымолвить Женька. — Бежим отсюда, пока они не собрались в стаи!
        Не понимая, что произошло, мы стали спускаться вниз, придавили ногами двоих существ и рванули куда-то между деревьями. Мы бежали, задыхаясь и не понимая, почему день внезапно сменился ночью. И вдруг густые деревья с кустами расступились, мы выскочили на пустое пространство, которое заканчивалось… обрывом. Пропастью.
        - Стой, — сказал Женька.
        Мы прислушались к звукам леса и не услышали их голосов.
        - Подожди. — Женька тяжело дышал, отводил меня подальше от обрыва и старался не смотреть вниз. — Что случилось? Почему потемнело? Почему ночь наступила, ведь только что рассвело!
        - Откуда я знаю! Черт! Это все из-за монеты! Потемнело, когда ты ее выбросил! — воскликнул я сердито.
        - И что, не надо мне было ее выбрасывать?
        - Не знаю!
        - Да что ты вообще знаешь!
        - Да уж побольше, чем ты!
        - Заткнись, придурок!
        - Сам заткнись, козел!
        Слово за слово, мы набросились друг на друга, как разъяренные львы. От души мутузили друг друга.
        Вы не думайте, что мы действительно со злостью дрались, просто, как я потом догадался, таким образом мы сбросили напряжение последних дней.
        Затем, разгоряченные, драться перестали, прислонились к деревьям и тяжело задышали, восстанавливая дыхание.
        - Знатно помахались, — добродушно сказал Женька.
        - Ага, — подтвердил я, утирая разбитый нос.
        Темно было, как ночью. Впрочем, ночь, наверное, это и была, ведь только ночью на черном небе горят звезды, а над головой висит полная луна.
        Я вдруг вспомнил, что, когда мы с Женькой слезли с дерева, я мимоходом рассмотрел трупы существ.
        Они были высотой сантиметров сорок, с огромными лапами-ластами, тоненькими ножками, тоненькими ручками с длинными когтями, большой головой на тонюсенькой шее и с выпученными глазами. Из-за губ виднелись острые зубы. Эти существа были темно-зеленого цвета.
        Когда мы увидели их первый раз, то не могли даже определить, на кого они похожи. Мы видели, как они собираются в стаи по пятнадцать-двадцать штук и нападают на животных, как безжалостно их загрызают и разрывают на части.
        Это было так ужасно… Скорее всего, лосей убили именно они.
        А потом они приблизились к нам. Женька не придумал ничего лучше, как воспользоваться зажигалкой и отпугнуть ею существ. И что самое удивительное — помогло. Они заметались из стороны в сторону, сталкиваясь друг с другом, начали закрывать глаза руками, пытались скрыться от огня и света.
        Так мы узнали, что они боятся света и огня. А понаблюдав за ними еще несколько ночей, сделали вывод, что, кроме всего прочего, они боятся дня. Просто дня.
        В лесу мы остались странным образом.
        Просто Настя вела нас по лесу, то и дело восклицая: «Ой, смотрите, тут гриб! А здесь ягоды! А если пойти туда, то можно увидеть водопад!» Люба тут же спросила, запоминает ли кто-нибудь дорогу, лес-то густой и вдобавок незнакомый, на что вожатая ответила, что знает его как свои пять пальцев, и посоветовала нам не забивать себе голову всякой ерундой, а наслаждаться природой и компанией. Люба сказала, что все равно будет, как в сказке, оставлять за собой хлебные крошки, но Настя прямо-таки рассвирепела и приказала Любе не портить продукты, потом прочитала нам нотацию по поводу того, что где-то дети мрут от голода, а мы хлеб под ноги бросаем. Когда мы насторожились и переглянулись, Настя расплылась в виноватой улыбке и сообщила, что она — член какой-то там благотворительной организации. Люба сразу же почувствовала в Насте союзника и подробно рассказала о том, что она тоже состоит в обществе, но защищает не детей, а животных.
        Мы — наивные души, расслабились, развесили уши, слушая то Настю, то Любкину шепелявую болтовню. К тому же все мои мысли были заняты происшествием на теплоходе и машиной, которая меня чуть не сбила. Страху тогда я натерпелся!..
        Очнулся от девчоночьей паники: «Кто-нибудь скажет, куда делась Настя?»
        Начали искать вожатую, которая неизвестно куда пропала, потом Люба вспомнила, что последний раз видела ее у водопада — когда перехватила словесную эстафету и стала рассказывать о животных.
        Мы запаниковали и приняли решение вернуться к водопаду, но, пройдя несколько метров, обнаружили, что половина нашей компании куда-то исчезла. Пока мы звали ребят, старательно аукали и залезали на деревья, как на обзорные вышки, пропала и вторая половина.
        Так мы с Женькой остались вдвоем. Захотели все-таки дойти до водопада, но не дошли. Заблудились. И неудивительно — никто, наверное, не смог бы выбраться из незнакомого густого леса.
        А ночью увидели этих существ… Все остальное я рассказал.
        Вдруг из леса вновь послышались звуки.
        - Женька, бежим, это они! Они приближаются! — Я вскочил на ноги и, щурясь, пытался разглядеть, что там творится в лесу. Да, забыл сказать, за время блуждания по лесу я вынул из глаз контактные линзы и завернул их в платок. Они высохли, скукожились, и надевать их снова без предварительного отмачивания в специальном растворе было невозможно. И не снять их тоже было нельзя — глаза страшно устали, линзы начали подсыхать, в общем, я чувствовал дискомфорт. И вот теперь я был без линз, и перед глазами все расплывалось.
        Но этих тварей я узнал даже в темноте ночи без линз…
        Они медленно надвигались на нас, с какой-то усмешкой и уверенностью, что теперь нам точно конец и скоро они вдоволь попируют человечиной…
        - Женька, чего ты застыл? Бежим! — крикнул я.
        - Куда? — Как сомнамбула, друг встал с земли и смотрел то на существ, то на пропасть.
        - Вперед!
        - Ты сошел с ума? Впереди пропасть.
        Я судорожно огляделся. Кровь в висках стучала, а мозги усиленно соображали. Вдруг я увидел, что через пропасть был протянут старый, качаемый ветром веревочный мост, до того дряхлый, что мне показалось, будто не разваливается он только из-за того, что им не пользуются… А в том, что им не пользуются, я был уверен. В этом лесу никаких следов человека мы не заметили, да и вероятность, что с такими обитателями здесь кто-нибудь выжил бы…
        - Бежим через пропасть! Там мост! — Я схватил Женьку за руку и потащил его вперед.
        Он уперся ногами в землю, пропахал ее и твердо сказал:
        - Я не пойду. Я же говорил, что боюсь высоты. И пропастей. А здесь все вкупе — и пропасть и высота. Нет, я не пойду. А ты иди. Или ты хочешь, чтобы я умер от страха?
        - А погибнуть в зубах существ не боишься? Сам посуди: если они нас схватят, мы точно умрем, а мост — шанс выжить. Женька, идем. Они уже близко. Руки потирают… Слюни капают… — припрыгивая на месте, взмолился я.
        Я приблизился к мосту. Взялся за веревки-перила правой и левой рукой. Со стороны казалось, что мост, может, и выдержал бы воробья, но на деле оказалось все гораздо, гораздо хуже! Трухлявые дощечки-перекладины под ногами скрипели, прогибались, руки, державшиеся за «перила», тряслись, и из-за этого весь мост ходил ходуном. Ветер его раскачивал, как качели. В ушах свистело, было холодно. Я посмотрел вниз. Темнота. Густая темнота. Как хорошо, что все в глазах сливалось и я не видел пропасть в подробностях… Но все равно мне не было так страшно, как в закрытых помещениях, тут, наоборот, все открыто, даже слишком…
        - Женька, идем!
        - Я не могу, — решительно покачал он головой. — Боюсь. Видишь, как руки трясутся? Мне страшно, Владик, страшно, — чуть не плакал друг.
        Я его прекрасно понимал, я сам знал, как это — бояться.
        Он стоял у моста и смотрел на медленно надвигающихся существ. Они словно играли с нами в кошки-мышки, им было ясно, что мы никуда не денемся и непременно окажемся в их желудках…
        Недолго думая, я вернулся обратно, с силой взял Женьку за руку и потащил его за собой. От моего напора он немножко растерялся, а собрался, когда мы уже сделали несколько шагов по мосту.
        Качался он страшно. Ветер поднялся еще сильнее. Даже в темноте было видно, как Женька побледнел.
        - Что ты сделал? — просипел он, хватаясь за «перила» так сильно, что костяшки его пальцев побелели, а ногти вонзились в ладонь. — Я же боюсь… Боюсь! До смерти боюсь!
        - Женя, умоляю тебя, только не смотри вниз! Главное, не смотри вниз, и все будет хорошо! — пытался я перекричать ветер. — Здесь нет пропасти! Это твердая земля, и совсем тут не высоко!
        Существа тоже добрались до моста и сделали первый шаг. Женька, увидев наших «дружков» и ощутив их вонь, которую не разгонял даже ветер, словно очнулся, вынырнул из пучины своего страха и рванул вперед, подталкивая меня в спину, и мне ничего не оставалось, как бегом преодолеть расстояние до конца моста.
        Я ощущал, как шатался мост теперь уже под десятками ног, я слышал их жуткий громкий лепет, чувствовал, что подо мной находится пустота, пропасть, и от этого мне становилось так страшно, что дух захватывало, внутри все будто сжалось, похолодело…
        - Быстрее! — пришедший в себя Женька орал как оглашенный. — Чего ты стоишь! Они близко!
        Я наконец сделал последние шаги и прыгнул на землю куда-то в кусты. Дощечки под ногами разломались и полетели вниз. Никакого стука о землю я не услышал… Пропасть, значит, была ОЧЕНЬ глубокая.
        Через секунду Женька упал в «мои» кусты.
        - Они близко! — прокричал Женька мне в ухо. — Бежим!
        Я ринулся за ним, подгоняемый страхом, но внезапно остановился.
        - Женька! Идем обратно!
        - Ты дурак?!
        - Нет! У меня идея!
        Я подскочил к мосту (существам приходилось теперь перебираться не по доскам, так как после Женьки многих недоставало, а по веревкам, как в цирке шагающим по канатам акробатам), схватился за «перила» и принялся их раскачивать из стороны в сторону. Существа возмущенно завизжали и стали падать в пропасть.
        Женька понял мою мысль и тоже начал трясти мост.
        Существа падали, но многие были сильны и выдерживали колебания моста. Кроме того, они все прибывали, шли толпой из леса на той стороне пропасти. Их была целая армия…
        Долго так продолжаться не могло, надо было придумать что-то умнее. И мы придумали. То есть не мы, а Женька.
        - Влад! — воскликнул он. — У меня идея!
        Не успел я спросить, что за идея, как он достал из кармана зажигалку, подмигнул мне и поднес пламя к «перилам». Огонь мгновенно взялся за сухие веревки. Сильный ветер раздувал пламя.
        Женька нагнулся и поджег остатки «перекладин».
        Не успели мы и глазом моргнуть, как огонь побежал в сторону существ. Они визжали и пытались повернуть обратно, но из леса выходили еще ничего не знающие об огне существа и шли на мост… Образовался затор.
        Огонь охватил мост целиком.
        Он сжег много существ, сжег и мост. Горящий мост рухнул вниз. В пропасть. Вместе с существами.
        Часть из них осталась на той стороне пропасти. Но, как стадо, они шли и шли из леса и падали в бездну.
        Мне вдруг вспомнился рассказ учительницы биологии.
        По заснеженным просторам (высота снежного покрова была несколько метров) шло стадо бизонов. Вожак впереди, за ним шествовало все стадо. За ничего не подозревающими бизонами кралось хитрое семейство волков. Волкам самим было не пробраться сквозь толщи снега, бизоны прокладывали им путь. Волки, изнывающие от голода, не трогали бизонов. Тут вожак бизоньего стада увидел перед собой пропасть и остановился, но бредущие сзади животные не притормозили, а продолжили по инерции идти. Вожак, подталкиваемый бизонами, упал в пропасть, за ним отправилось все стадо. А волки успели остановиться. Когда последний бизон упал в бездну, волки осторожно подкрались к краю. Мертвые бизоны завалили своими телами пропасть, по ним можно было перейти на другую сторону и идти дальше. Внизу голодных волков ждало пиршество. Вот так развито у бизонов стадное чувство…
        И у существ, по-видимому, тоже.
        - Вот что значит сжечь за собой все мосты! — победно воскликнул Женька, глядя на догорающие остатки моста и падающих в пропасть существ, которые, как то стадо бизонов, шли по инерции.
        - Да, но как мы вернемся обратно?
        - А надо ли туда возвращаться? Что, если на этой стороне существа не живут, и мы найдем какой-нибудь населенный пункт?
        - Будем надеяться… — мечтательно сказал я.
        Внезапно небо посветлело, луна превратилась в солнце, звезды исчезли.
        - Что ты на это скажешь? — устало вздохнул Женька.
        - Давай я лучше не буду говорить «не знаю»? — с улыбкой ответил я, вспомнив нашу драку, которая сняла напряжение последних дней.
        Женька рассмеялся.
        И в этот момент ударила молния, и мы с Женькой отключились.
        Часть третья. Сырая история
        Глава I
        Бред набирает обороты
        - А-а-бл-люх! — чуть не захлебнулся я.
        Я вскочил на ноги и уставился на лагерных ребят.
        - Ну слава богу, очнулся! — облегченно вздохнула Настя и повертела в руках стакан. — Всегда знала, что холодная вода способна на многое. С тобой все в порядке?
        Я не ответил, а лишь смахнул с лица капли воды и недоверчиво огляделся вокруг, словно проверяя мир на реальность. Ткнул пальцем в дерево, постучал ногой по земле, наклонился к воде, попробовал ее. Мокрая. Холодная. Водопад падал вниз с высоты десяти метров и, разбиваясь, создавал вокруг себя облако брызг.
        Только сейчас я заметил, что неподалеку от меня, под деревом, лежал Женька.
        - Что с ним?! — закричал я и подбежал к нему. — Его существа убили?!
        - Какие сусества? — фыркнула Люба, набирая в ладони воду. — Говорила зе: надевайте панамку, не то голову напесет, и вот вам, позалуйста, напекло. Узе какие-то сусества мересятся. Кстати говоря, панамки носить совсем не стыдно, сейсяс осень много современных фасонов, а одназды мне тетя рассказывала, сто…
        - Люба, замолчи, а? — с чувством попросил я. — Что с Женькой?
        Я уселся у ног друга.
        - Сто, сто, солнесный удар полусил, вот сто, — пробурчала Люба и от души вылила на его лицо воду. Женька никак не отреагировал. — Настя, помоги!
        Прибежала вожатая и стала возиться с Женькой.
        - Вот черт, аптечку не взяли, — сетовала девушка. — Да и кто знал, что вы в обморок попадаете один за другим?
        - Ой, сто и говорить! — махнула Люба рукой и поправила очки. — Сейсас музики такие посли, не то сто раньсе. Мне бабуска рассказывала, сто в ее молодости все было по-другому. Мальчики с сести лет весь день по полям быков гоняли, пахали, как взрослые… А сейсас… Эх… Повымирали музики.
        - А твоя бабушка не говорила, что девчонки с пяти лет могли борщ варить и кашу, чтобы этих самых «музиков» накормить? — не удержался я и передразнил ее. Люба порозовела. — И что хорошего в том, что у детей детства не было, что с шести лет в поле как проклятые пахали… Не от хорошей жизни это было!
        - Так, хватит! — прекратила перебранку Настя. — Нашли время! Что с Женей такое? Влад, ты, кажется, с ним дружишь, да?
        - Ну?
        - Он когда-нибудь при тебе в обморок падал?
        - Нет, не падал, — покачал я головой, и меня озарило спросить: — Настя, а сколько мы без сознания были?
        - Ты — минуту от силы, — влезла Люба, — а Зенька узе пять минут вот «загорает»…
        В моей голове зазвенело, и я в полной прострации отошел от Женьки и девчонок, которые с ним возились. Я не понимал, что случилось… мы же заблудились и несколько дней провели в лесу. Вот, у меня даже рана на руке — это я порезался, когда делал топор из камня…
        Я вернулся обратно и отвел Любу в сторону. Она выжидающе на меня вылупилась. Из-за толстых линз ее глаза выглядели огромными, как у совы.
        - Люба, можно, я задам тебе глупый вопрос, но ответь мне, ладно?
        - Конесно, отвесю, вопросов другой категории я никогда в зизни есё не слысала.
        Переварив смысл фразы, я сказал:
        - Люба… Когда мы катались на теплоходе?
        - Да-а, тязелый слусяй, — покачала она головой. — Всера катались.
        - А в лес когда пошли?
        - Сяс назад. Есть есё вопросы? Тебе сказать, как тебя зовут? Сказать, сто мы всера приехали в лагерь? — съехидничала девчонка.
        - Нет, не надо, — проговорил я, думая о своем и не реагируя на колкость.
        В этот момент очнулся Женька и закричал как резаный:
        - А-а-а! Отпустите меня! Получайте! Я вас сейчас подожгу, сволочи!
        Он с какими-то затуманенными глазами набросился на девчонок. Те завизжали и порхнули в разные стороны.
        - Женька! — подбежал я к другу и обнял его. — Женька!
        - Влад! — обнял он меня в ответ. — Что произошло? Где пропасть? Где существа? Где горящий мост?! А?!
        - Ну и глюки! — восхитилась Люба. — Просто сикарные глюки! Вы, мальсики, с ума посходили? Один про каких-то сусеств бормочет, второй про пропасть и горясий мост… Вы, мальсики, сто в лесоське собирали? Галлюсиногенные грибоськи? — глумилась она над нами.
        Все засмеялись.
        - Прекратить! — прикрикнула Настя. — Разворачиваемся и идем обратно в лагерь, на сегодня поход по ягоды и грибы придется отложить.
        - Ну, Настя, — заканючили все, — может, пойдем? Почему мы должны из-за них страдать? Такой лес классный…
        - Нет, я сказала! Идем обратно в лагерь! Как-нибудь в другой раз сходим! Времени еще предостаточно: вы только вчера приехали.
        Больше никто с ней спорить не стал. Понимая, что это бесполезно, все понуро побрели за вожатой, искоса поглядывая на нас как на врагов народа.
        Мы с Женькой стояли на месте и никуда не шли. Парень всем весом налег на мое плечо и очумевшими глазами смотрел на происходящее вокруг.
        - Влад! Что случилось?! — не понимал он и тоже, как я, принялся ощупывать предметы. Вид у него был очень недоуменный.
        - Идем, Женька, в лагерь, — вздохнул я, смутно догадываясь, что произошло, — там обо всем и поговорим.
        В полном молчании мы побрели за всеми.
        Шли в лагерь молча, отдельно ото всех ребят. И я, и Женька находились в странном полусонном состоянии, когда не поймешь — проснулся ты или еще спишь. Еще так бывает, когда тебя одолевает какое-то предчувствие… Когда ощущаешь, будто все тебя разыгрывают. И не поймешь — правду люди говорят или они решили устроить большой спектакль, в котором ты — главное действующее лицо, не подозревающее, что все вокруг создано для того, чтобы тебя разыграть.
        Вот так мы с Женькой ощущали себя сейчас.
        - Влад, — шепнул он мне, недоверчиво посмотрев на шагающих впереди нас людей.
        - Что?
        - Или я схожу с ума, или, наоборот, все сошли с ума и лишь я в здравом уме. Мы же только что были в лесу и оказались… в лесу. Но не в том, где были раньше, — запутался Женька. — Ты меня понимаешь?
        Не знаю, что на меня нашло, но мне стало смешно, и я решил подшутить над другом:
        - Нет, не понимаю. О чем это ты говоришь? Ни в каком другом лесу мы не были. Мы недавно вышли из лагеря, а потом попадали в обморок. А вчера катались на теплоходе.
        Женька остановился на месте и посмотрел на меня. Вид у него был настолько растерянный, что мне стало его жалко.
        - Ладно, шучу. Я все помню, но и ты, надеюсь, не забыл, как я проснулся утром и мне почудилось, что вчера я утонул в каюте теплохода? А ты утверждал обратное.
        Женька опустился на большой камень и обхватил голову руками.
        - Не забыл, все я помню… Но, Влад, клянусь тебе чем хочешь — теплоход не тонул. Хоть режь меня — не тонул он! Хотя я прекрасно помню наш утренний разговор, когда ты мне подробно рассказывал, как он тонул.
        Я присел рядом и сдул со своего лба челку.
        - Фу-х… Да что же такое творится, а? Только что мы были в другом лесу, я это помню. Сражались с существами, ты мне на дереве рассказывал о том, как ходил с дядей на охоту, мы сожгли мост за собой, да?
        - Да, — кивнул Женька.
        - Ведь было же это?
        - Конечно, было! — воскликнул друг и для достоверности ударил кулаком по камню, но боли не почувствовал и воскликнул еще раз: — Было!
        - Да, было, а все остальные утверждают, что не было, — сказал я. — Они говорят, что вчера все катались на теплоходе, а сегодня, час назад, пошли в лес и мы с тобой упали в обморок от жары.
        - Это чушь! Мы пошли в лес несколько дней назад! — возмутился Женька.
        - Теперь ты понимаешь, что чувствовал я, когда рассказывал тебе про тонущий теплоход, а ты смеялся и говорил, что я все выдумал? Попробуй теперь докажи, что мы прожили в лесу несколько дней!
        Женька молчал и смотрел куда-то вдаль, на горы, подернутые голубой дымкой.
        - Как все странно… Запутанно… — прошептал он. — Как будто нас разыгрывают.
        - Ты заметил, что историю с теплоходом помню один я, а историю про лес — и ты и я? Мы вдвоем. Галлюцинации приобретают массовость.
        - Дай свой телефон, — попросил вдруг Женька.
        - Зачем? Он же тут не ловит, — удивился я.
        - Я знаю. Дай.
        Я пожал плечами и извлек из кармана совершенно бесполезный в этой местности мобильный телефон. Женька взял его, нажал на кнопку, цветной дисплей отобразил анимированную заставку — белого медведя, который то опускался на снег на четыре лапы, то поднимался на две и смотрел прямо на тебя, потом снова опускался и так до бесконечности.
        Женька прямо засмотрелся на заставку. С таким выражением лица, наверное, люди каменного века смотрели бы на экран телевизора, по которому рекламировали бы стиральный порошок.
        - Хочешь, чтобы я тебе картинку переслал? — догадался я, наблюдая, как зачарованно Женька смотрит на дисплей.
        - Нет… Смотри, здесь написано, что сегодня двадцать первое июля. Ты понимаешь, что это значит?
        Я отрицательно покачал головой.
        - Влад, очнись! — возбужденно закричал Женька, вскакивая с камня и возвращая мне телефон. — Сегодня двадцать первое июля! А выехали в лагерь мы двадцатого! Вчера же, двадцатого, и приехали! И на теплоходе катались тоже вчера! Двадцатого! А сегодня двадцать первое!
        - Значит, мы действительно не проводили в лесу несколько дней… — протянул я.
        - Да… Короче, что-то здесь не так, — заявил Женька.
        - Я тебе говорил это еще… сегодня утром, когда про теплоход рассказывал, а ты не верил! Теперь, когда эти глюки и ты тоже видел, веришь мне?
        - Верю… Но все равно как-то все это… В голове не укладывается… А ну-ка, Влад, идем на пляж, у меня одна идея появилась.
        - Какая еще идея?
        - Сейчас увидишь, — подмигнул мне Женька, и мы помчались на пляж к причалу.
        Когда туда прибежали, я понял, зачем он меня сюда потянул. У причала стоял теплоход «Две сосны». По палубе важно прохаживался капитан, а какой-то дочерна загорелый юноша прикреплял к борту большой спасательный круг.
        - Не может быть… — прошептал я.
        - Может, — сказал Женька, — и одновременно не может.
        - Но разве такое бывает?
        - Оказывается, бывает. Как сказал один мой знакомый — есть то, чего нет. Идем-ка в кафешку, поедим вполне реального мороженого, там над всем и подумаем.
        - Идем, — как загипнотизированный кивнул я и побрел за Женей.
        Перед глазами стояла картина надвигающегося на нас танкера. Теплоход кренится, переворачивается и тонет. Все кричат, бегут наружу, надевают спасательные жилеты, я закрываюсь в каюте и начинаю умирать от страха.
        Я обернулся. У причала стоял теплоход и едва заметно покачивался на волнах.
        Стоп-стоп-стоп! Вернемся назад!
        Я закрываюсь в каюте и умираю от страха? Ведь я боюсь закрытых помещений, а на теплоходе страх усилился еще тем, что это «помещение» тонуло…
        А во время лесных приключений я от страха не умирал. Умирал не я, умирал Женька, когда решал — идти по мосту, протянутому над пропастью, или нет? Судя по виду приятеля, его одолевал страх не меньший, чем тот, который овладевал на теплоходе мной…
        Такое впечатление, что…
        От внезапной догадки я остановился как вкопанный посреди тротуара, закрыл рот правой ладонью, а левой вцепился в Женьку.
        - Эй, ты чего? — удивленно спросил он, но я, казалось, не слышал его вопроса, я прокручивал одну и ту же мысль десять, двадцать, тридцать раз!
        «Что, если история с теплоходом была рассчитана на то, чтобы вызвать страх во мне, а история с лесом и пропастью, чтобы всколыхнуть страх Женьки?»
        - Владик, ку-ку! Ты что, заснул?
        Я отпустил Женьку, и мой живот снова неприятно скрутило. Я сморщился и присел на лавочку.
        - Женька… Я вроде бы начинаю понимать.
        - Идем в кафе, там обо всем расскажешь.
        - Идем.
        - Так все, что мы пережили, — это иллюзия? Или как это явление назвать?! — Женька с таким усердием подковырнул мороженое, что пластмассовая ложечка сломалась и на стол вывалился кусок холодной белой массы. — Но моя нога! — недоумевал он, не замечая поломки ложечки.
        - Ну что за свиньи! — заорала толстая потная продавщица с накрахмаленным «кокошником» на голове. — Вы гадите, а я убираю!
        - Ой, отстаньте, — отмахнулся Женька.
        - Я тебе сейчас как отстану! — пообещала тетка и бросила из-за засиженной мухами стойки нам на стол грязную тряпку. — Вытирайте!
        - Идем отсюда, — сказал Женька.
        Мы, не став ругаться с теткой и вытирать стол, вышли из кафе.
        - Нечего ложки хрупкие производить, — логично заметил Женька. — Итак, на чем мы остановились?
        - На иллюзиях. Я нахожусь как будто в кино…
        - Я тоже. Влад, скажи мне, что я не сошел с ума, ведь это все — лес, существа, монетка с символом солнца — это было?
        - Было, — подтвердил я, — и одновременно, получается, не было.
        - Как это?
        - Ну, что, если это было только для нас?
        - Что ты имеешь в виду?
        - Какой ты непонятливый! — рассердился я. — Все это только мы переживали! А все остальные ничего не замечали! Да и не было ничего, если так разобраться! Сам видишь — число сегодня какое! Мы еще вчера были дома! Короче, дай собраться с мыслями… Я хочу сказать, что творится что-то странное.
        - Это я заметил, — вставил Женька.
        - Странное что-то творится, — повторил я. — Вчера это странное заметил только я, сегодня — и ты и я. Вдруг завтра его заметят ты, я и, скажем, Люба?
        - И?
        - И… сам не знаю. Я запутался. Нужно время, чтобы все понять, — простонал я. И как бы между прочим вспомнил: — Кстати, меня чуть не сбила машина.
        - Да ты что?! — ахнул Женька.
        - Да. Вылетела из-за угла и прямо на меня помчалась. И номера были заляпаны грязью. Хотя грязи-то нигде нету… Кошмар, короче.
        - Ну надо же… В общем, делаем вывод: те несколько дней в лесу пережили только ты и я, а все остальные ничего не заметили. По большому счету и не было ничего! Прошло, если так разобраться, всего несколько минут! Но тогда почему моя нога поранена? Помнишь, меня существо укусило?
        - Помню. Моя рука тоже поранена — я ее порезал, когда мы топоры делали. А вот порезы на теле из-за разбившихся стекол на теплоходе уже зажили. Так быстро… Чудеса какие-то…
        - В таком случае, почему мы возвращаемся из глюков с повреждениями, которые были в глюках?
        - Женька! — отчаянно крикнул я. — Да не знаю я! Сам хотел бы понять, но не могу! Ого-о-о-о! Ничего себе! — переключился я на другую тему и от удивления споткнулся и распластался на асфальте.
        - Ты чего это? — забеспокоился Женька, помогая мне подняться.
        Надо заметить, что за разговором мы подошли к тому месту, где меня чуть не сбила машина.
        Я с подозрением осмотрелся вокруг.
        - Влад, что с тобой?
        - Со мной ничего, а вот с улицей…
        - А что с улицей не так? — не понял Женька. — Улица как улица.
        Я нервно хихикнул и сказал:
        - Ты посчитаешь меня за идиота, но именно оттуда вчера вылетела машина и чуть меня не расплющила.
        - Оттуда?! — поразился Женька. — Но там же стена! Тупик! И возле стены клумба разбита.
        Я немного помолчал.
        - Получается, что и машины никакой не было? — произнес я. — Ну, тогда я совершенно ничего не понимаю! Вот прикол… А на том месте, где стоял ларек, теперь какое-то кафе. А вон там я с бабкой разговаривал, спрашивал, можно ли от нее позвонить. Теперь там вообще нет тротуара — вместо него фонтан. Бред какой-то…
        В полном молчании мы вернулись в лагерь. Подходило время очередных занятий по коррекции страхов. Мне, кстати, не особо-то и хотелось туда идти. Тогда, в каюте тонущего теплохода мой страх достиг такой отметки, что, казалось, я уже пережил максимальную дозу, которую только можно пережить. А если учесть, что я к тому же «умер» от страха, то…
        Все эти занятия казались уже бесполезными. От чего там меня собрались лечить? От страха? Но в этом теперь не было смысла — в любом закрытом помещении мне не будет уже так страшно, как в той каюте…
        Лагерь, между прочим, стоял на месте, никуда не собирался исчезать, и Настя, по обыкновению, возилась со своими огурцами.
        Это было через несколько лет после того, как я «благополучно» прокатился на лифте.
        В десять лет я снова пережил сильный страх. А началось все вполне обычно, даже весело.
        Мы с классом праздновали Новый год. Я исполнял роль Деда Мороза, а Снегурочкой вырядилась классная руководительница. Весь вечер то и дело взрывались хлопушки, все было усыпано конфетти, над головами летал серпантин… За окном, когда стемнело, пошел снег. Он переливался серебром в свете фонаря, и создавалось впечатление, что мир стал сказочным, а наш класс в нем — уютный теремок.
        Такое ощущение не покидало меня до тех пор, пока не пришло время расходиться.
        Так получилось, что я, уже уходя из класса, вспомнил, что забыл в лаборантской комнате лист с загадками, которые я загадывал одноклассникам, когда был в образе Деда Мороза.
        Ребята расходились, а я шмыгнул в лаборантскую, искать чертовы загадки.
        В царившем в классе шуме и гаме я не заметил, как дверь в тесную подсобную комнатенку захлопнулась, а за ней и дверь класса…
        Опомнился лишь тогда, когда нашел загадки и собрался выходить из лаборантской. Прислушался — странно, неестественно тихо. Я не слышал ни одного голоса.
        Толкнул белую дверь — она лишь возмущенно содрогнулась и не открылась. Я, конечно, понимал, что произошло, и одновременно старался загнать страшные мысли в самый дальний уголок сознания и еще раз толкнул дверь.
        Как и прежде, она затряслась, но не открылась.
        - Эй, откройте! Пожалуйста, откройте! — стал звать я, но никто не откликнулся.
        Ну а кто бы пришел мне на помощь, если все, радостные и счастливые, побежали на улицу — играть в снежки, носиться на катке, а затем быстро мчаться домой, пить горячий чай и разглядывать подарки?
        Я стучал и стучал, но никто не открыл эту дверь, отделяющую меня от всего мира. Тогда на меня навалился жуткий страх, он пробрался в каждую клеточку моего сознания и затуманил разум. Я дико смотрел на стены и на потолок лаборантской и, испугавшись, забился под стол с каким-то увеличивающим слайды аппаратом. Мне казалось, что стены начали сдвигаться, они хотели меня раздавить, потолок немилосердно опускался мне на голову. Стены словно зловеще смеялись, в моей голове все перемешалось, и неожиданно страх исчез.
        Я оглянулся. Обычная комната, хоть и тесная. Встал с пола, подошел к окну, отодвинул пыльные желтые занавески, пожертвованные кем-то из учеников еще много лет назад. За окном хлопьями валил снег. На подоконнике образовалась высокая горка, закрывшая чуть ли не половину окна. И страх вернулся снова. Навалился на меня с тройной силой. Стены опять засмеялись, потолок продолжил опускаться, мне казалось, что снег не прекратится никогда, что весь мир завалит белым снегом, вместо домов будут снежные горы, все на земле замерзнет, а я буду сидеть в тесной лаборантской и с ужасом ждать, когда отключится отопление и я тоже умру. Я боялся оказаться в снежном плену.
        Так, в страхе и полубреду, я всю ночь звал на помощь, просидел в классе до самого утра. На мое счастье, классная руководительница забыла в кабинете свою записную книжку и вернулась за ней. И услышала меня.
        Боюсь представить, что со мной было бы, если бы она не забыла органайзер. Я бы просидел в лаборантской комнате больше двух недель — столько длятся зимние каникулы — и, кто знает, может быть, умер бы от страха? Что, если отключили бы отопление? Я бы замерз. А еда, а вода, а туалет? Впрочем, не все так страшно — в крайнем случае можно было бы и окно разбить, и со второго этажа спрыгнуть… Или может, я не сидел бы две недели, потому что родители начали бы поиски? Я слышал, что милиция ищет пропавших людей через трое суток после их исчезновения. Но вдруг они не додумались бы искать меня в лаборантской? Они ходили бы по подвалам, по канализациям, да где угодно, но в лаборантской искать не догадались бы!
        С тех пор я перестал любить Новый год. Он неизменно ассоциировался с той ночью, проведенной в тесной школьной комнатушке…
        В лагере царило небывалое веселье. Девчонки с визгом носились по этажам, парни суетливо бегали за ними и о чем-то болтали.
        - Наконец-то пришли! — увидев нас, крикнула Ира и, чуть подумав, добавила: — Все-таки хорошо, что вы упали в обморок!
        - Это еще почему? — мы с Женькой опешили.
        - Потому что из-за вас мы ушли из леса и расстроились, а Настя, увидев, что мы грустные, надумала устроить праздник!
        - Вчера ж тоже праздник был, — удивился Женька.
        - Прямо праздник каждый день, — сказал я.
        - Ну и что? Нам же лучше, повеселимся. Сейчас классный тусняк забацаем… — мечтательно произнесла Ира и, заметив Стаса, принялась давать указания: — Иди-ка сюда! В кладовке возле кухни лежит огромный зеркальный шар, вы, мальчишки, отправляйтесь туда и принесите его. Потом повесьте на потолок и, когда мы включим цветомузыку, будет очень красиво.
        - Деловая какая, — фыркнула подошедшая Люба. — Кто ты такая, стобы всеми командовать? Вот иди и сама этот сар принеси, а не других напрягай. Сама только и можес, сто тут стоять и всем работу отвесывать.
        - Да шар тяжелый, я не подниму, — простодушно ответила Ира, — а то бы я сама его принесла.
        Люба скрипнула зубами и куда-то ушла.
        «Странно, что между Любкой и Иркой произошло? — озадачился я. — Они же вроде помирились?»
        - Ладно, идем, шар этот принесем, — сказал Женька.
        Мы: я, Женька и Стас — ушли в кладовку. Она оказалась очень темной, но большой по размерам. Быстро нашли зеркальный шар, взяв его втроем (очень уж он был огромный), понесли в зал.
        - О, молодцы, — одобрила Ира. — Теперь берите стремянку и подвешивайте его вон на тот крючок к потолку.
        Женька со Стасом принесли стремянку, и Женька, как самый высокий, полез вешать шар, а мы со Стасом этот шар поддерживали снизу, что тоже было делом непростым: он все время норовил выскользнуть из наших рук.
        - Зачем его сюда вешать? — спросил Женька, перехватывая шар и с трудом его подвешивая на крючок. — Вдруг на голову кому-нибудь свалится? Живого места не останется. Тяжелый, зараза.
        - Ой, да кого он там прибьет? — легкомысленно махнула рукой Ира и поправила волосы. — Крючок крепкий. Зато представьте, как станет красиво, когда на шар упадут лучи прожекторов! Будет казаться, что здесь идет разноцветный снег! Синий, желтый, белый, зеленый, красный! Ах! Ну не чудо ли? — сложила Ира руки на груди.
        - Чудо, чудо, — поморщился Женька и слез со стремянки.
        - А теперь… — вдохновилась Ира, но я ее перебил:
        - А теперь дай нам своими делами заняться.
        - Как хотите, — обиделась она, но тут же заметила других парней и переключилась на них, а мы зашли в нашу комнату и заперли дверь.
        Женька плюхнулся на кровать и устало сказал:
        - Давай потом обо всем поговорим? У меня и так черт-те что в голове творится, надо собраться с мыслями. И разговоры все какие-то пустые, бессмысленные…
        - Как хочешь. — Я тоже лег на кровать. — Насчет пустых разговоров ты прав. И вообще знаешь, мне все тут кажется бессмысленным… бредом… все как в тумане… странно все это…
        Женька сделал жест ладонью, мол, потом, все потом.
        Я кивнул и взял с тумбочки книжку-страшилку, которую прихватил из дома. Смех один. Герои чего-то боятся, обливаются потом от страха, а в конце обязательно все хорошо. Да что они знают о настоящем страхе? Посмотрел бы я на них, если бы они попали в лес, населенный существами. Как бы они себя повели? А еще лучше не героев в лес запустить, а писателя, чтоб не рассказывал больше людям сказки, не имеющие никакого отношения к реальной жизни…
        «Он посмотрел на огромного жука, изо рта которого капали слюни…» — эта строчка была последней, которую я успел прочитать перед тем, как заснуть.
        Глава II
        Дискотека в могиле
        - Ты пойдешь на вечеринку? — зевая, спросил Женька.
        - Не знаю. А ты?
        - Тоже не знаю. Настроения нету совсем.
        Он взял в руки свой навороченный цифровой фотоаппарат и протянул его мне.
        - Держи.
        - Зачем? Тебя сфотографировать?
        - Не-а, не надо. Выбери режим просмотра снимков и посмотри эти… снимки.
        Я включил фотоаппарат. По цветному дисплею проплыл логотип фирмы «Samsung», затем я прокрутил барабанчик сбоку аппарата и выбрал режим просмотра снимков.
        Вот снимки, сделанные на теплоходе, на многих изображен я. Как я уже говорил, я не помнил, когда фотографировался…
        Далее пошла «лесная фотосессия». Здесь следует сделать отступление.
        Когда мы оказались в лесу и обнаружили, что существа боятся огня, Женька щелкнул пару раз фотоаппаратом, отпугивая их. В аппарате была сильная вспышка, которая очень пугала существ. Женька-то, собираясь в лес, думал, что будет лесные красоты снимать, а снимал лесной ужас…
        Некоторое время только цифровиком и пользовались — до тех пор, пока в нем не сел аккумулятор. Что примечательно — мы даже никогда не смотрели, какие получились снимки, — ни времени не было, ни желания. И вот вернулись из леса, в котором, если верить окружающим, мы и не были, и Женька зарядил аккумулятор.
        - Но… здесь же ничего нет! — изумленно воскликнул я, пятый раз пролистывая снимки. — Вернее, есть, но нет существ! И лес не тот, который мы фотографировали! Смотри, тут водопады, какие-то ягоды, деревья, птицы…
        - Угу, — кивнул Женька. — Я уже видел. Существ нет. Понимаешь, что это значит? Теперь нет доказательств, что все, что с нами было, — правда.
        - Подожди-ка, а твоя нога! — вспомнил я.
        Женька усмехнулся.
        - А ты на ногу посмотри.
        С нехорошим предчувствием я повернул голову к другу и переместил взгляд на ногу…
        Ничего.
        На ноге не было никаких царапин и ран! Ничего!
        - Женька! Ран нет!!
        - Я вижу, — фыркнул он. — Спать ложились — раны были, проснулись — они зажили так, что и следочка не осталось. Дурдом какой-то! — констатировал он и заговорщицки продолжил: — Но, главное, мы с тобой знаем, что все это было. Бы-ло.
        - И одновременно не было, — закончил я его фразу. — Кстати, мои порезы, которые я на теплоходе получил, тоже исчезли…
        - Чушь вокруг какая-то. Даже и думать ни о чем не хочу. Какой смысл думать, если мы, когда начинаем все анализировать, запутываемся еще больше? — вопросил Женька и просветлел: — У меня идея, как отвлечься от всего! Идем-ка на вечеринку! Потусуемся, поколбасимся, глядишь, и расслабимся, забудем обо всем!
        - А надо ли забывать?
        - Да это я так сказал… Я имею в виду, что головы проветрим, а то, если только о существах все время думать, можно умом тронуться…
        - Ну, идем. Ой, Женька, слу-ушай! — внезапная догадка потрясла меня.
        - А?
        - Что, если… окружающих нас людей тоже нет? Что, если все это — один огромный глюк?
        Женька помолчал немного.
        - Нелогично получается. Тогда выходит, что и тебя и меня тоже нет.
        - Почему? — не понял я.
        - Ну, если все это — один огромный глюк, то я для тебя тоже глюк.
        - Да нет, ты существуешь, — с сомнением произнес я.
        - Кто сказал? — прищурился Женька.
        Я не знал, что ответить, а он развивал дальше свою мысль:
        - Тогда и тебя нет.
        - Почему?!
        - Потому что я существую. Я не глюк! А вот ты — глюк! А я нет.
        - Все-все-все, хватит! — замахал я руками. — Мне уже дурно от всего этого становится. Хотелось бы верить, что и ты и я есть на самом деле.
        Тут в дверь постучали.
        - Войдите! — крикнул Женька.
        Изогнутая дверная ручка опустилась вниз, и в комнату вошла Настя.
        - Мальчишки, вы скоро? И вообще, пойдете? Как вы себя чувствуете? Вечеринка уже началась! — затараторила она.
        Мы с Женькой переглянулись.
        - Да, идем, — сказал он, — только переоденемся.
        - Ждем вас! — проговорила вожатая, захлопывая дверь.
        - «Вечеринка уже началась», — передразнил ее Женька, натягивая на себя майку с надписью, сделанной фосфором — в темноте она светилась. — Влад? Вечеринка началась! А не начало ли это нового глюка?
        Я похолодел.
        - Надеюсь, что нет. Может, это «музыкальная пауза»?
        На дискотеку я надел синюю рубашку-гавайку с нарисованными на ней пальмами и морем, легкие льняные светло-бежевые брюки и мокасины им в тон. Все это красиво сочеталось с моей загорелой кожей, черными глазами и волосами. Подумав, брызнулся пару раз туалетной водой с легким ароматом ментола. Женька ограничился шортами и футболкой с фосфорной надписью.
        Покрасовавшись перед зеркалом, я вроде бы немножко успокоился и отвлекся от неопределенных мыслей, атакующих мою голову с утра, если, конечно, не брать во внимание те дни, которых не было.
        - Ну, ты готов? — спросил друг, критически меня осматривая. — Жених прямо! Как будто на свадьбу вырядился!
        - И совсем не как на свадьбу, — зачем-то стал оправдываться я. — Просто когда я одеваюсь и если мне нравится отражение в зеркале, я понимаю, что все не так уж и плохо в этом мире!
        - От скромности не умрешь, — усмехнулся Женька, закрывая дверь.
        - А интересно, от чего я умру? — внезапно стало мне интересно. — Как это будет? Отойду на тот свет в теплой постельке в окружении детей, внуков и правнуков, или меня собьет машина? Или убьет током?
        - Влад, хватит! — одернул меня Женька. — Глупый разговор. И неприятный.
        Честно говоря, я сам не знал, отчего так заинтересовался своей будущей кончиной…
        Мы спустились на первый этаж и словно очутились в другом мире. Все было очень красиво. Огромный зал. Полумрак. Горели гирлянды, развешанные по стенам. Зеркальный шар на потолке отсвечивал огоньки. В зале находились лагерные ребята, все как один преобразившиеся и похорошевшие. Я подумал, что все захотели произвести друг на друга впечатление.
        Дверь во двор была открыта, и до моих ушей доносилось вечернее пение цикад. На улице было уже почти темно, и гирлянды на деревьях очень красиво — просто сказочно! — смотрелись.
        Во дворе и в зале были расставлены столики, на которых стояли закуски и бутылки с разными напитками.
        К нам подошла Настя. Она тоже была во всей красе. Что мне в ней запомнилось, так это блестки на смуглом лице и накрашенные блестящие губы.
        - Вам нравится? — спросила она, окинув взглядом помещение.
        - Да, все красиво… романтично, — искренне ответил я.
        - Я рада. Очень хочу, чтобы этот вечер запомнился вам на всю жизнь, как и вчерашний, когда мы катались на теплоходе, — вздохнула Настя. — О лагере должны остаться только приятные впечатления, я права?
        - Права, — нервно хихикнул Женька и толкнул меня в бок.
        - Ага, — подтвердил я. — Это такой необычный лагерь…
        - Что ты хочешь этим сказать? — напряглась Настя.
        - Ну, он не такой, как все… Вожатые, вернее, вожатая, такая заботливая… И это даже не лагерь, а какое-то место бесконечного праздника. Время летит незаметно, и так грустно осознавать, что прошел уже один день… На один день меньше осталось тут быть… Эх…
        - Спасибо, — зарделась Настя, — я старалась, чтобы вам все понравилось. Еще раз спасибо. Твои слова для меня высшая похвала.
        - И, главное, это не просто слова, а правда! — заверил я.
        - Ты так галантен… — сказала Настя, уставшая уже меня благодарить. — Смотрите, на столе много закусок и напитков. Налетай, ребятня!
        Женька ринулся было «налететь», но я его остановил и, сочувственно вздохнув, произнес, поглядев на Настю:
        - Закусок действительно много. Кто же со всем этим справился? Повар? Она все-таки пришла?
        На мгновение вожатая растерялась, потом, мило улыбнувшись, проворковала:
        - Да нет, это мы с девчонками все нарезали-накрошили. Они такие мастерицы, ух! Уже готовые хозяйки! Ну, приятного вам вечера.
        С этими словами она удалилась, покачивая бедрами, обтянутыми голубыми брюками из тонкого материала.
        Мимо меня пробежала Люба (не особо, кстати, и наряженная), она почему-то всегда ходила так, будто куда-то торопилась.
        - Подожди, — остановил я ее.
        Люба выжидающе уставилась на меня.
        - Ты прекрасно выглядишь, — подумав, решил я сделать комплимент.
        - Как всегда, — передернула Люба плечиком.
        - Ах-х-ха, так, значит… — протянул я, не зная, как отреагировать. — Люба, у меня к тебе вопрос.
        - Ты что-то засистил с вопросами.
        Решив не вступать в перепалку, я улыбнулся и мирно проговорил:
        - Хотелось бы знать, как вам удалось приготовить такие вкусные закуски и эти, как их… кашне… кашпо… то есть… канапе?
        - Нам? — нешуточно изумилась Люба.
        - Ну да, это вы же занимались стряпней.
        - Ты с дуба рухнул? — осведомилась девчонка, распаляясь. — Никакой стряпней я не занималась! Есё сего! Ха! Я, знасит, платила деньги за поездку, присем немаленькие, а ты думаес, сто я сама все это готовила? Есё раз ха!
        - Ну, не именно ты, а все девчонки.
        - С сего ты это взял? — поправила Люба очки.
        - Да так… сказали мне, — ушел я от ответа.
        - Врут, — отрезала Люба, — нагло врут. Это провокасия. Самая натуральная провокасия, тосьно тебе говорю… — уже шепотом сказала она. — Все красоту наводили, а не колбасу резали и занимались этим «канапесным» изврасением. Скази мне, сто это за бутерброд такой? Это зе на один зуб! Надо было сделать, как делают все нормальные люди, — отрезал полбатона, сверху кусок сыра полозили, колбасы, а не это… Канапе! Рукой берес и боисся, сто раздавис!
        Рассуждая по поводу мизерных канапе, Люба пошла дальше, а я подумал: «И кто из вас врет — ты или Настя?»
        И в этот момент послышался дикий визг. Я резко вынырнул из своих мыслей и успел увидеть перепуганные лица девчонок, и Любы в частности, или даже в особенности.
        - Владик, осторозно! Осторозно!! — крикнула она, бросившись ко мне.
        Только я хотел спросить, с чем мне нужно быть осторожным, как получил сильный удар по голове.
        А дальше темнота.
        Однажды со мной случилась странная история, после которой я еще раз убедился в том, что существует Нечто, правящее миром. И это Нечто (почему-то мне кажется, что это женщина…) — баба с богатой фантазией, такие иногда бывают в жизни совпадения, что грешным делом подумаешь — не сошел ли ты, Владик, с ума?
        Моя сестра пишет книги. Как-то раз мы сидели в гостиной, а она рассказывала мне, о чем хочет написать в следующей повести.
        «Я, — говорила она, — подумала: а что, если какой-нибудь человек очнется в незнакомом месте и не поймет, что он здесь делает? А по ходу книги будет проясняться, как он туда попал. Будет интересно, если он очнется в костюме на пляже».
        «И как же он там оказался?» — спросил я тогда.
        «Допустим, они с женой поехали в ресторан, и в ресторане она что-то ему подсыпала, из-за чего он потерял память. А затем отвезла его в незнакомое место и оставила там, на пляже, например, и уехала. И вот он на пляже приходит в себя и не понимает, почему он в костюме на пляже. А как потом окажется, он в ресторане был — поэтому и в костюме».
        Мне идея понравилась, и когда сестра написала первую главу, дала мне почитать. Я прочитал… и осталось ощущение какой-то недосказанности, нереальности, неестественности. Как-то не так себя должен был бы вести человек, очнувшийся в костюме-тройке на пляже.
        «А как?» — поинтересовалась сестра.
        «Не знаю, — признался я, — но не так».
        «Вот сам напиши что-нибудь, а потом умничай», — распсиховалась сестра.
        «Если я не умею писать, я за это дело не берусь…»
        Началась перебранка, впрочем, это к делу не относится.
        Так вот. Тот текст, в котором мужчина очнулся, я прочитал днем, а вечером поехал в город гулять. Гуляли мы с другом допоздна. Он проводил меня на остановку, под его чутким руководством я сел в нужный автобус и поехал домой. Автобус ехал, мирно покачиваясь, я набирал эсэмэски и лишь изредка поглядывал в окно. Наш город на окраинах плохо освещается, поэтому особого смысла смотреть в окно не было, ведь из светлого помещения смотреть в темное бесполезно: ничего не видно. Я оторвался от эсэмэсок, когда водитель сказал: «Конечная. Дальше не еду». Мимо меня шмыгнула какая-то старушка и выскочила из автобуса, за ней вышел я и по привычке свернул направо. И вот тут-то понял, что что-то не так.
        Передо мной открылась какая-то совершенно незнакомая местность. Незнакомые аллеи, деревья и вообще ВСЕ НЕЗНАКОМОЕ!
        Я остановился в растерянности, посреди выложенной плиткой дорожки и попытался сообразить, где же я. По идее, я должен был свернуть направо и оказаться около дороги, перейдя через которую вышел бы к своему дому, но это по идее, а на деле все оказалось не так просто. Наверное, только в России автобус с одним маршрутом может ехать по другому, кроме того, с разных его боков могут быть прикреплены таблички с разными номерами и, главное, некоторым пассажирам каким-то образом удавалось доехать, куда надо…
        Короче говоря, автобус почему-то сменил маршрут и завез меня не туда, куда надо.
        Я оказался в ситуации того мужчины, который не понимал, что он делает на пляже.
        Вокруг меня были тишина, ели и черное небо. И больше ничего. В голове сразу всплыли статьи о людях, которые попали в межвременную воронку, — садятся в автобусе в одном месте, а выходят из него в другой стране (причем автобусы не туристические) и тому подобное.
        Сначала я постарался сообразить, что мне делать дальше, куда идти, кому звонить…
        Незнакомая местность пугала, завораживала. Все было необычно и страшно. Я был растерян, удивлен, беспомощен.
        Страх навалился на меня тяжелым ватным одеялом и не давал дышать, я не мог его с себя сбросить.
        Вдруг я услышал какой-то приглушенный голос. Разобрать слова было невозможно. Я, пробираясь между деревьями, пошел на голос, трепеща от ужаса — вдруг тут бродят маньяки, — и вскоре выяснилось, что автобус завез меня в аэропорт, совсем в другой район.
        Узнав, где нахожусь, я сел на другой автобус и приехал наконец домой.
        До сих пор не могу понять, почему автобус, на котором я ездил много лет подряд, вдруг сменил маршрут. И почему именно тогда, когда на нем ехал я? Неужели Нечто постаралось (или постаралась)?
        Скажу еще, что первую главу в повести сестры я дополнил сам… Она, сестра, лишь удивлялась, откуда я знаю так хорошо чувства человека, оказавшегося непонятно где.
        Все это я рассказываю не зря, потому что история под названием «Непонятно где» приключилась со мной второй раз…
        Голова болела. Прямо-таки раскалывалась.
        Я открыл глаза. Темно. Как-то неестественно темно. Обычно, когда просыпаешься ночью, видишь темноту, но она все равно «светлая» за счет фонарей, горящих на улице, или луны, заглядывающей в окно. А тут… сплошной мрак, и больше ничего.
        Я прислушался. Не слышно никаких звуков. Мертвая тишина. Кажется, что может быть темнее и тише ночи? Но если подумать, ночь не так уж и тиха — то кошка закричит, то машина где-то проедет или мышь заскребется… А здесь… тишина, давящая на уши. И темнота.
        Сильно пахло цветами.
        - Эй! — осторожно сказал я.
        Звук моего голоса остался здесь, со мной. Он почему-то прозвучал очень глухо и никуда дальше не рассеялся, как это обычно бывает…
        Я попытался приподняться на локте и… ударился головой обо что-то.
        «Вот те на! Что бы это могло быть? Почему потолки стали такие низкие?»
        Я приподнялся еще раз, с тем же результатом — ударился головой обо что-то. Тогда я перекатился на бок и… уперся в стену. Перекатился на другой бок и тоже уперся в стену. Не понимая, что происходит, я сделал попытку поползти в сторону головы и снова уперся в стену. Пополз ногами вперед. Ноги обо что-то ударились.
        «Так, спокойно, — лежа на чем-то мягком, подумал я. — Моя комната уменьшилась в размерах. Подожди-ка… Какая еще моя комната? Я же в лагере. Значит, уменьшилась моя лагерная комната. Но где в таком случае Женька?»
        - Эй, Женька! — крикнул я. Голос опять глухо замер в воздухе. — Женька, ты почему не отзываешься, а? Не пугай меня…
        «Спокойно… Без нервов… Все хорошо… Комната просто уменьшилась… Она стала маленькой, тесной, душной…»
        Постепенно меня захватил страх, — я же боюсь тесных закрытых пространств.
        Но разум победил страх, и я попытался определить, где нахожусь. Если из-за темноты «не функционировали» глаза, можно исследовать все на ощупь.
        Так я и поступил, но для начала еще раз прислушался к тишине. И в этот момент услышал, как что-то где-то капало.
        Кап-кап, кап-кап, кап-кап…
        И почувствовал, что правая нога стала мокрой. Значит, вода лилась откуда-то сверху и намочила меня.
        Вдруг ощущение сменилось. По ноге что-то ползло. Я изогнулся и дотянулся до ноги, запустил руки под брюки и схватил это что-то, что ползло. Жирное, скользкое, длинное. Похоже на червяка. Червей я никогда не боялся, поэтому меня не передернуло, и я отбросил его в сторону.
        Под головой было мягко, но не совсем. Твердо-мягко как-то. Вроде бы подушка, но она твердая. Я на таких не спал. Мне нравились мягкие.
        Я приподнял раскалывающуюся голову и пощупал руками подушку. Девчачья какая-то — из непонятного скользкого материала и отделанная по бокам рюшками.
        Оставив подушку в покое, руки принялись исследовать пространство дальше. Не строго вертикальные, а несколько косые стенки того, в чем я лежал, тоже были отделаны этим скользким материалом с рюшками.
        «Господи, где же я нахожусь-то? Из-за чего вдруг моя комната исчезла и куда, черт побери, девался Женька?!»
        От злости я ударил кулаком по стенке. Послышался глухой деревянный удар.
        И тут я начал задыхаться. Воздух в помещении сперся, стал тяжелым, из-за сильного цветочного аромата меня чуть не стошнило.
        - Выпустите меня! Откройте дверь! — закричал я.
        На лице выступили капельки пота.
        Я провел рукой по груди.
        «Опа! Что это на мне надето? Неужели костюм? Прям как на том мужчине из повести сестры… Точно… И на ногах туфли. А куда делись мои мокасины и легкие льняные брюки?»
        Мне сделалось совсем не по себе, и я принялся кричать, бить ногами и руками по мягкой обивке помещения. Крики были приглушенные, они тонули в тесном пространстве и не желали просачиваться наружу, как будто я был обложен толстым слоем земли.
        Внезапно я похолодел.
        Слоем земли?
        Вот тут-то в голове все начало складываться, как мозаика. Я лежал в тесном помещении, одетый в костюм, голова покоилась на подушке, само помещение было обито чем-то мягким и скользким, и в придачу ко всему здесь ползали жирные черви! Неужто могильные?…
        От ужасной догадки, как мне показалось, я на мгновение потерял сознание, а когда очнулся, то запаниковал и затрясся.
        «Мама родная, неужели я лежу в гробу? — думал я, стараясь не дышать — воздух заканчивался. — Но это же невозможно! Почему я в нем нахожусь? Может, это не гроб? Но тогда что?…»
        С новой силой я замолотил по потолку. Один удар, второй, третий…
        Я остервенело, как заведенный, бил в потолок до тех пор, пока он вдруг не затрещал и не прогнулся. Потом разорвалась материя, а после этого мне на голову посыпалась земля. Она засыпала глаза, забивала нос, не передать, что со мной было. К этому времени я уже понял, что лежал именно в гробу…
        Неожиданно в моей голове что-то щелкнуло. Откуда-то появились силы, я приподнялся и начал вылезать в дыру, пробитую мной в крышке гроба. Это было очень трудно — сверху на меня сыпалась земля, я преодолевал ее поток и карабкался вверх. И вот уже я почти вылез из гроба. Дерево расцарапало руки, лицо, шла кровь, но я не замечал этого. Передо мной стояла одна цель — вверх, на свободу.
        Я рыл мокрую скользкую землю, как крот, я не могу сказать, сколько это длилось, — может, час, два, а может, минуту?
        Пришел в себя я, лишь когда голова вынырнула из-под земли. Здесь земля уже была не просто землей, а грязным месивом.
        Сделав последние усилия, я вылез из-под земли и уже в полубессознательном состоянии окинул взглядом округу. Так и есть — вокруг кресты, ограды, памятники. Здесь было светлее, чем в гробу. Я подполз к надгробию, возвышающемуся около моей могилы. Как раз луна выглянула из-за дождевой тучи и осветила плиту.
        «Кортиев Владислав Игоревич. 1990 -2004. Помним, любим, скорбим. Мама, папа».
        Силы мои иссякали. Откинувшись на разрытую могилу, я отключился, но перед этим заметил, что действительно был одет в костюм.
        Воздух вне могилы был свежий.
        Цветами не пахло…
        Глава III
        В солярии загорать вредно!
        Не знаю, сколько прошло времени, перед тем как я очнулся. Может, час, может, сутки. Не знаю.
        Проснулся от того, что солнце светило мне в глаза. Я вздрогнул, открыл глаза и огляделся. Вел себя так, будто и не засыпал. Я помнил все до мелочей: на меня упало что-то тяжелое, скорее всего, проклятый зеркальный шар, затем я очнулся в гробу. Все помню. И мягкую обивку, и жирного могильного червя, и доски не самого лучшего качества, из которых был сделан мой гроб, разломавшийся после ударов.
        Как и ночью, вокруг меня были могилы. С листьев деревьев и кустарников капала вода после прошедшего дождя. Птички купались в солнечных лучах и мокрых листьях, однако мне было не до любования природой. Нужно было что-то делать, причем немедленно.
        Для начала я поднялся с земли, но поскользнулся и приложился лбом о собственную могильную плиту. Прочитав еще раз «Кортиев Владислав Игоревич. 1990 -2004. Помним, любим, скорбим. Мама, папа», я опустился на колени прямо в грязь, молитвенно сложил руки на груди и посмотрел в небо.
        - Господи, что же со мной? — обратился я к небу.
        Не дождавшись ответа, я поднялся с земли и забегал вперед-назад. Я делал какие-то суетливые движения, никак не мог собраться с мыслями, но то, что меня похоронили, я четко понимал!
        Также я сейчас прекрасно понимал, что чувствовал Николай Васильевич Гоголь, когда очнулся в гробу. Писателя Гоголя тоже похоронили заживо, когда он находился в летаргическом сне. Раньше я много размышлял о том, что он ощущал, когда проснулся в гробу, что делал, думал, а теперь я сам оказался в такой же ситуации и Гоголю могу только посочувствовать… Это так ужасно! Мне повезло больше, чем ему. Мой гроб был худшего качества, и мне выбраться из могилы удалось.
        Постойте-ка… Такое впечатление, что меня похоронили, лишь бы отделаться, а не как обычно хоронят: и могила не двухметровой глубины, как это принято, — а то фиг бы я выбрался, — и гроб какой-то позорный, некачественный. Впрочем, может, могила нужной глубины, и я в порыве паники прокопал эти два метра?
        В любом случае мне повезло.
        Я присел на лавочку около своей могилы и посмотрел на памятник. Какой ужас, на нем моя фотография.
        «Ой… А что, если я — призрак? Хотя нет, призрак не стал бы ломать гроб, он просочился бы сквозь него».
        Солнце взошло выше, начало припекать. И тут я вспомнил, что на мне надет костюм. Я осмотрел себя и погребальную одежду, которая была вымазана подсохшей грязью, и брезгливо сбросил с себя всю эту прелесть, и обувь в том числе. Остался в одних плавках.
        Постояв еще немного около разверстой могилы (представляю, как кладбищенский сторож удивится…), по узкой тропинке между могилами — старыми и свежими — я дошел до ворот. Они были закрыты. Я полез через забор и спрыгнул на асфальт. Все, я вышел с кладбища и зашагал по улицам.
        Шагал я недолго. До тех пор, пока меня не посетила еще одна мысль: а где я нахожусь? В родном городе или в том, где был лагерь? И какое сегодня число?
        Я вновь зашагал и вскоре вышел на более или менее оживленную улицу, и понял, что я все еще в курортном городке: вдалеке блестело море, а окружающие ходили в купальниках, так что ни у кого я не вызвал удивления своим почти что обнаженным видом. Правда, ноги и ладони были перепачканы в земле, и, наверное, лицо…
        Мне так и хотелось закричать: «Люди! Я только что вылез из могилы!»
        Но не закричал… Это так странно. Отдыхающие смеялись, веселились, и никто не знал, что один человек в толпе недавно вылез из могилы.
        Хорошо, что в курортных городках на улицах стоят питьевые фонтаны. В одном из таких фонтанов я умылся и немного привел себя в порядок и сразу же почувствовал жуткий голод. Едва мелькнула мысль о еде, как я услышал:
        - Не проходите мимо! Только сегодня, в честь открытия нового магазина «Елки-палки» вам предоставляется возможность бесплатно попробовать ассортимент товаров!
        К новому магазину я и устремился.
        Некоторые люди заходили в магазин и, стесняясь, пробовали понемногу продукты, но я стесняться не стал и в мгновение ока смел всю предложенную мне еду.
        Потом, когда почувствовал в животе приятную тяжесть, я догадался остановить прохожего и спросить:
        - Какое сегодня число?
        - Двадцать первое июля, — безразлично ответил мужчина в шляпе сомбреро.
        - Как двадцать первое? — поразился я.
        Странно на меня посмотрев, мужчина отправился дальше, а я схватил за руку какую-то девушку.
        - Руки! — прикрикнула она, окинув меня критическим взглядом. Взгляд ее потеплел. Своей фигурой я всегда гордился.
        - Извини. Скажи, какое сегодня число?
        - Ой, не помню… Вечно летом за числами не слежу, — досадливо произнесла она и обратилась к подруге: — Число какое?
        - Двадцать первое июля, — ответила та.
        В прострации я отошел от девушек и сел на лавочку.
        «Все! Больше не могу! — мысленно разрыдался я. — Сколько можно?! Что за идиотизм со мной творится? Сегодня все еще двадцать первое июля! Я что, застрял в этом дне? Когда же успели меня похоронить?»
        У меня больше не осталось сил со всем этим справляться. Мне до смерти надоели все лагерные приключения. Главное то, что я не мог ничего понять, все было очень запутанно и неясно. В тех же книжках тайна приоткрывается по ходу повествования, а тут… ничего не ясно! Нисколечко! Ну абсолютно ничего!
        От безысходности хотелось рыдать, забыться, исчезнуть, но я в который раз за день встал с лавочки и взял курс на лагерь.
        И что вы думаете?
        У входа меня встретила Настя.
        - Привет! Влад, слушай, у меня появилась очень классная идея — я хочу вечером устроить тут дискотеку. Пойди помоги пацанам, они вытаскивают из кладовки зеркальный шар. Он такой тяжелый, жуть…
        Даже не став отвечать, я кинулся в дом и увидел Ирочку, раздающую всем указания.
        - Иди-ка сюда! — кричала она Стасу. — В кладовке возле кухни лежит огромный зеркальный шар, вы, мальчишки, отправляйтесь туда и принесите его. Потом повесьте на потолок, и, когда мы включим цветомузыку, будет очень красиво.
        - Деловая какая, — отреагировала Люба. — Кто ты такая, стобы всеми командовать? Вот иди и сама этот сар принеси, а не других напрягай. Сама только и можес, сто тут стоять и всем работу отвесывать.
        - Да шар тяжелый, я не подниму, — отозвалась Ира, — а то бы я сама его принесла.
        Люба скривилась и куда-то ушла.
        Меня начало трясти. Все это уже было!!!
        - Люба!! — завопил я.
        Появилась Люба.
        - Сего орёс как огласенный?
        Я хотел что-то сказать, но вспомнил, как Люба бросилась ко мне, когда на меня падал шар, и обнял ее:
        - Спасибо, что волновалась за меня.
        Она отпихнула меня в сторону и возмутилась:
        - Да сто ты себе позволяес!
        - Ты почти что меня спасла!
        - Я? — оторопела Люба. — От сего?
        - От падающего зеркального шара.
        - Ты с ума сосол? От какого есе, на фиг, сара? — покрутила Люба у виска.
        И до меня дошло, что этого же еще не было… или уже было… сам черт не поймет, что творится.
        - Ладно, проехали… Люб, а ты не видела Женьку?
        - Зеньку? — перепросила Люба. — Кто это?
        - Ну, Женька, это тот, с кем я живу. У него еще прикольная косичка на затылке.
        Люба как-то особенно на меня посмотрела.
        - Да вы, батенька, на солныске перегрелись, не отосли есе от потери сознания в лесу… Зеньку какого-то исес…
        - «Какого-то»? — теперь переспросил я и затряс Любу за плечи: — Где, черт возьми, Женька? Где он, отвечай!!!
        Люба вырвалась и заорала:
        - Больной! Сто ты делаес? Я на тебя в суд подам! Нету никакого Зеньки, баран! Ты один зывес! — Она как пуля умчалась на свой этаж.
        - Эй, Влад, ты поможешь Стасу шар принести? — спросила Ира.
        - А где Женька?
        - Женька? Не знаю, что за Женька… так поможешь шар нести или нет?
        - Да отстань ты от меня со своим шаром, без него тошно, — махнул я рукой и побежал к себе в комнату.
        Распахнул ее.
        И увидел только одну кровать, одну тумбочку… Женьки действительно не было.
        Я рухнул на кровать и разревелся, как девчонка.
        Сил не было. Я ничего не понимал. Пытался собрать все ниточки, чтобы сплести из них разгадку, объяснение, но ничего не получалось. Я чувствовал усталость, головокружение и беспомощность.
        Послышался стук в дверь.
        - Да! — сморкаясь в салфетку, крикнул я.
        Пришла Люба.
        - Влад, прикинь, сто я насла… — проговорила она, закрывая дверь и подходя ближе.
        - Что нашла? — без энтузиазма вздохнул я. Мне было совершенно не интересно.
        - Солярий! Представляес?
        - И?…
        - Да не «и?…», а слусай дальсе: просол селый день насего пребывания в лагере, а я ни капельки не загорела… Сто поделать, светлокозая я… В солярии загорю быстрее, ну или хотя бы хоть немного подзагорю, стобы не стыдно было на пляз выходить. Короче, помоги мне.
        - Чем? — не доходило до меня.
        - Какой ты бестолковый! — рассердилась Люба. — Сем-сем, на сухере постой, пока я буду в солярии валяться!
        - А почему именно я?
        Она вздохнула и, разведя руками, искренне ответила:
        - Та… Со всеми остальными я переругалась…
        - Понятно, — кивнул я. — Идем.
        - Ты супер!
        Люба повела меня в солярий. Он находился в подвале, на подземном этаже. На одной из дверей висел распечатанный на принтере ламинированный лист с изображением привлекательной девушки с бронзовым загаром, которая лежала в кабинке горизонтального солярия и улыбалась. Сбоку была сделана цветная надпись: «Солярий».
        - А загорать в солярии вредно, — на всякий случай сказал я, оглядываясь, — вдруг кто-нибудь зайдет в подвал.
        - Ой, ультрафиолет на плязе тозе вреден, — отмахнулась Люба и открыла дверь. — И воду из-под крана тозе вредно пить… А в продуктах одни нитраты… — И без перехода прошептала: — Главное, стоб нас не заметили.
        Девчонка подошла к солярию и принялась его изучать. Через десять минут досконального осмотра выяснила, что у изголовья кабинки стоит коробочка, на которой высвечивалось количество минут загара, заданное клиентом.
        - Я слысала, сто в первый раз надо пять минут загорать, — произнесла Люба, нажимая на кнопки. — А теперь иди за дверь, следи, стобы никто нас не засек, и ни в коем слусяе сюда не заходи. Я буду загорать в сем мать родила.
        - А в чем она тебя родила? — съехидничал я.
        - Я родилась в весернем платье и в туфлях на десятисантиметровой спильке! — не осталась в долгу Люба. — Все, иди.
        - Ладно, — пожал я плечами, открывая дверь и представляя момент Любкиного рождения в вечернем платье.
        - Подозди.
        - Ну, что еще?
        - Тут, оказывается, все не так просто. Как я назму на кнопку старта, если буду лезать узе в этой стуке? Знасит, я сейсяс разденусь, лягу, закроюсь крыской, а ты подойдес и вклюсис, — сказала Люба, не забыв предупредить: — Только не подглядывай!
        - Слушай, ты надоела уже! Я тебе не маньяк какой-то! — рассердился я.
        - Это хоросо, сто не маньяк. Все, иди. Когда буду готова — позову.
        Только я собрался выйти из комнаты, как мой взгляд сам собой уткнулся в табличку, которая висела на стене.
        - А это что? — спросил я.
        Люба пожала плечами, и мы подошли поближе. Оказалось, что там были написаны правила пользования солярием.
        - Интересно, — протянула Люба. — Видис, написано, сто во время сеанса нельзя, стобы на теле были металлисеские веси.
        - Да на тебе их и нет…
        - Как это нет? — изумилась Люба моей непонятливости и широко открыла рот, продемонстрировав свою мощную брэкет-систему. — А это сто, не металл?
        - А… Так он же не на теле, а как бы в теле. Думаю, ничего страшного не будет, если ты с брэкетом позагораешь.
        - А вдруг меня током ударит? Или сто там с этим металлом мозет сделаться? — озадачилась Люба и рассудила: — Раз снять брэкет я не могу, он зе приклеен к зубам, знасит, придется загорать вместе с ним.
        - А как они действуют, брэкеты? — не к месту поинтересовался я.
        - Ну, к каздому зубу приклеена маленькая штуська, а врась надевает на все эти штуськи металлисескую дугу, которая сделана так, сто как бы ее ни согнули, она будет стремиться принимать презнее полозение. Поэтому зубы и ровными становятся — дуга их под себя, то есть под правильную форму подстраивает, — объяснила Люба. — Так, ну все, а теперь иди, а то, сюствую, это затянется надолго.
        Я вышел из комнаты и тяжело вздохнул, приготовившись стоять в карауле пять минут. И вдруг оттуда послышался страшный крик. В мгновение ока я метнулся обратно и увидел Любу… Она стояла посреди комнаты и, зажав рот ладонями, вопила. В ее глазах читались дикий страх и боль.
        - Что случилось?!
        Вместо ответа Люба вновь закричала и… открыла рот. Меня чуть не стошнило. Такого ужаса я еще не видел. Любкина металлическая дуга ожила и сжималась, сдавливала ее зубы. Они не выдерживали давления и с неприятным хрустом ломались.
        - А-а-а-а! — орала Люба, засовывая в рот пальцы и пытаясь отодрать от зубов дугу, но куда там!
        Белые обломки зубов висели на дуге, а некоторые зубы выламывались из «гнезда» прямо с корнем, и из дырок капала кровь на пол.
        - А-а-а-а!
        Я не мог помочь Любе. Не знал как. Я будто впал в ступор. С ужасом смотрел на ломающиеся зубы и не мог ничего с этим поделать.
        Тем временем из Любиного рта посыпались зубы, и она упала в обморок…
        - Я готова! Влад, блин, ты глухой? — завопила Люба.
        Я вздрогнул и очутился словно в другом кадре. Люба спокойно смотрела на меня и крутила у виска.
        - Влад, ты думаес выходить из комнаты? Я зе сказала, сто буду загорать в сем мать родила.
        С тупым видом я уставился на девчонку.
        - А зубы?
        - Сто — зубы?
        - Твои зубы сломала ожившая дуга!
        Люба открыла рот и показала целые зубы.
        - Иди, Влад, иди! Тебе тосьно голову напекло. После, когда меня посторозис, поднимесся к себе в комнату и отдохнес.
        - Но зубы… — пробормотал я.
        - Ты хосес тозе носить брэкеты? — поняла по-своему Люба. — Потом я тебе дам адрес моего врася.
        Она вытолкала меня наружу, а спустя минуту крикнула:
        - Я готова!
        Я вернулся в комнату и нажал на кнопку. Послышался негромкий шум, затем изнутри кабинки засветился синий свет. И тут я подумал: «Зачем было все это устраивать, если можно сначала нажать на старт, а потом лечь загорать?»
        Отставив Любу нежиться под синими лампами, я принялся сторожить ее покой.
        И как мне все это понимать? Я только что видел очередной глюк? Похоже, да, ведь Любкины зубы целые и невредимые…
        Пять минут прошли незаметно. Никто в подвал не спускался, все было хорошо. Вскоре из комнаты вышла Люба.
        - Спасибо, — поблагодарила она. — Загар, я слысала, в тесении сетырех сясов проявляется. Завтра надо будет есё сюда прийти. Ну, идем.
        Только я сделал первый шаг, как черт дернул меня позагорать в солярии. Очень уж мне было интересно, что там да как происходит.
        - Стой. Я тоже хочу.
        - А тебе засем? — удивилась Люба. — Ты за день загорел так, как я за месяс не загорю! Надо зе, всего день просел, а ты загорел так, словно неделю тут был…
        - Мне интересно, я никогда не загорал в солярии.
        - Ну, как хосес. Я подглядывать не буду.
        - Да я не стеснительный…
        Я сам нажал на старт. Потом открыл крышку солярия и лег на стеклянную поверхность, под которой проходили длинные лампы наподобие ламп дневного света, надел защитные очки и закрыл застекленную крышку, под которой тоже были лампы.
        Они светились синим светом, но из-за защитных очков выглядели красными. Немножко пекло кожу. У ног располагался вентилятор, он гонял по всему пространству кабинки горячий воздух. Было немного душно и горячо, а в общем-то приятно и довольно необычно.
        По моим подсчетам, пять минут прошли. Я ждал, когда лампы потухнут, вентилятор проветрит кабинку и механизм перестанет работать, как это было написано в инструкции.
        Однако… Лампы не гасли.
        «Наверное, еще время не вышло», — подумал я.
        Волноваться начал, когда в кабинке стало очень душно, а на коже выступил пот.
        «Жарко что-то. Фиг с ним». Я снял очки и открыл крышку солярия. Вернее, попытался ее открыть. Она не открывалась. Ее заело.
        Вентилятор заработал с утроенной силой, лампы засветились ярче, буквально сжигая кожу, дышать было совершенно невозможно. Синий свет сводил с ума, специфический запах солярия въедался в легкие, пот скатывался с меня градом на стеклянную поверхность, я, колошматя руками и ногами кабинку, скользил в ней на собственном поту и пытался выбраться наружу. Это было ужасно.
        - Люба! Выпусти меня! — закричал я, когда стало совсем невмоготу. Кожа страшно покраснела, цветом я был как вареный рак. На ней начали вздуваться волдыри и сразу же с противным звуком лопаться. Теперь жидкость из волдырей смешивалась с потом.
        Мне казалось, что солярий взбесился, сошел с ума и не хочется меня выпускать из себя.
        - Выпустите меня-а-а! — надрывался я, пытаясь открыть треклятую крышку кабинки. — Выпустите! Я умираю!!!
        Вентилятор загудел сильнее, лампы засветились так, что в глазах заломило. Кожа стала похожа на печеную картошку. Волдыри без остановки вздувались, лопались, истекая липкой жидкостью, и образовывались снова. Дыхание перекрыло.
        - Откройте крышку!!! Откройте эту чертову крышку!!
        В какой-то момент ужас достиг вершины. Я перестал ощущать боль и жжение по всему телу. В глазах была темнота. Я их открывал и закрывал, но ничего не видел. Неужели я ослеп?
        Вдруг я услышал тихий стук. Он послужил как будто нашатырным спиртом, приводящим людей в сознание. Я вздрогнул и открыл глаза. Лампы не светились. Вентилятор не работал. Было прохладно…
        - Владик, ты скоро там? — пролетел по комнате шепот Любы. — Пять минут истекли. Ты сто, заснул?
        Не отвечая, я осмотрел себя. Никаких волдырей, подо мной не было пота.
        - Отвернись, я вылезу, — проговорил я, не веря, что мне все показалось.
        - А говорил, не стеснительный, — съязвила Люба и вышла из комнаты.
        Я, словно пришибленный, открыл крышку солярия и спешно выбрался из него, я не хотел ни секунды в нем задерживаться. Оделся. Покинул «комнату страха».
        - Ты бледный какой-то, — забеспокоилась Люба.
        - Идем отсюда, — бросил я. — Да, бледный… Не зря врачи говорят, что загорать в солярии вредно.
        - Ну, с одного разика-то нисего не будет.
        - Для кого как…
        Мы шли из подвала наверх, на первый этаж. Люба о чем-то без остановки трещала, а я думал о своем. И вдруг девчонка схватила меня за локоть.
        - Тс-с, — приложила она палец к губам. — Слысыс?
        - Нет, — прислушался я. — А что я должен слышать?
        - Ну, звуки. Во, опять! Слысыс?
        Я замер и старался не делать лишних движений, чтобы не шуметь, даже не дышать. И в самом деле услышал…
        - Как будто кто-то стеклянными банками стусит, — сказала Люба.
        - Может, здесь что-то заготавливают на зиму? — предположил я.
        - Не знаю. Но мне интересно… Идем посмотрим.
        Люба меня куда-то потащила, потом выяснилось, что чем дальше мы бежали по плохо освещенному коридору, тем тише становились звуки. Мы вернулись обратно и обнаружили, что звук стукающихся друг об друга стеклянных банок раздается из-за одной совершенно незаметной, если не присматриваться, двери. Стены коридора были отделаны белым пластиком, и дверь, тоже им отделанная, сливалась в одно целое со стеной. Наружной ручки у двери не имелось, и поэтому создавалось впечатление, что дверь будто специально замаскировали.
        - Эти звуки оттуда, — шепотом проговорила Люба, пристраиваясь ухом к замочной скважине. — Да, тосьно оттуда. Не пойму, засем там стусят банками?
        - Говорю ж: может, заготовки на зиму закручивают? — напомнил я свою версию, чем рассердил вспыльчивую, но, в общем-то, чем-то даже притягательную девчонку Любу.
        - Не глупи! — посоветовала она. — Какие есё заготовки в подвале, если кухня на первом этазе? Засем им было сюда тасить овоси, или сто они там, по-твоему, закрусивают?
        Снова послышался перезвон банок, будто их переставляли с места на место.
        - М-да, — протянул я.
        - Сто «м-да»? Разве это не подозрительно?
        - Ты о чем? — удивился я. — Разве банки — это подозрительно?
        - Сами банки — нет, а банки, которыми стусят в подвале за замаскированной дверью, — да, — объяснила Люба.
        И я подумал: «А ведь она права. Этот лагерь уже столько преподнес мне сюрпризов, что меня больше ничто не удивляет: ни гроб, в котором я почему-то очнулся, ни солярий, который хотел меня испечь, как картошку в духовке, ни банки, которыми стучат за замаскированной дверью… И это если не брать во внимание исчезнувшую улицу и машину, которая по этой улице ехала и хотела меня сбить…»
        - Там есть люди, — сказала Люба, чем вывела меня из задумчивости.
        - А ты решила, банки сами по себе стучат?
        - Ой, не умничай. — Глаза девчонки загорелись, ее охватил азарт. Люба прижалась сильнее к замочной скважине, чтобы расслышать голоса, и… Дверь резко открылась внутрь, и Люба ввалилась в комнату. Я попытался ее поймать, но тщедушная Люба оказалась довольно тяжелой и потянула меня за собой. Через секунду мы оба лежали на полу. Этой секунды мне хватило, чтобы рассмотреть обстановку комнаты. На стеллажах, тянувшихся по всем стенам небольшого помещения, стояли обычные стеклянные литровые банки с какими-то надписями, прямо перед нами за большим письменным столом сидела какая-то старуха и держала в руках такие банки. Ими она, наверное, и стучала.
        Глава IV
        Чаепитие с собирательницей страхов
        - Это что за новости? — изумилась старушка, вставая с кресла и ставя банки на стол. На нем, кроме банок, громоздился компьютер с жидкокристаллическим монитором.
        Мы с Любой вскочили с пола и хотели убежать, но увидели, что дверь за нами сама собой захлопнулась.
        - Это что за новости? — повторила высокая сухонькая бабка.
        Выглядела она ужасно. На ней были выцветший синий байковый халат; на ногах — красные махровые носки и дырявые меховые тапочки; на шее — белые пластмассовые бусы… Редкие рыжие волосы на голове были накручены на крупные синие бигуди, картину довершала тлеющая папироса, которую старуха держала в правом углу рта. Красавица, да и только.
        - Ну и стиль у нее, — шепнула мне Люба.
        - Это что за новости? — произнесла свою излюбленную фразу бабка, наверное, считая ее очень эффектной.
        Молчать дальше было просто неприлично. Я сказал:
        - Мы, это… нечаянно сюда ввалились… извините… до свидания… всего хорошего. — И бочком, бочком, проталкивал Любу к двери.
        Но открыть ее не смогли — здесь тоже не было ручки!
        - А ну, стоять! — завопила старуха.
        - Сего вы так кричите, мы не глухие! — оповестила ее Люба.
        Нервная старуха отодвинула меня от двери и гаркнула:
        - Кто вы такие? Как здесь оказались?
        - Шли мимо, споткнулись, упали и рухнули на дверь, — залепетал я.
        Дама усмехнулась, густо кашлянула, как кашляют курильщики со стажем, схватила нас с Любой за загривки, как котят, и бросила на стоявший в углу старый диван, обитый белым кожзаменителем.
        - Вы лагерные? — спросила она.
        Люба вскочила с дивана и закричала:
        - Да сто вы себе позволяете?! Умом тронулись? Я все родителям рассказу! Мы платили такие деньги за поездку, а тут какие-то маньяськи в подвалах сидят! Космар! Встретимся в суде!
        - Ага, значит, лагерные, — сделала себе пометку бабка, не обращая внимания на угрозы Любы встретиться в суде. — Фамилии как?
        - А вам какое дело? Немедленно выпустите нас, или я буду звать на помось! — разорялась Люба и переключилась на меня: — А ты сто сидис, давай, засисяй меня! Тозе мне музсина!
        - Да, мужиков сейчас нормальных нет, — сказала вдруг бабка, взглянув на Любу. — Повымирали они, как мамонты…
        Люба, почувствовав родственную душу, которая, судя по всему, была неплохим психологом, потеплела и произнесла:
        - Моя фамилия Балаболкина, а его…
        - Кортиев, — подсказал я, удивляясь, как моей спутнице подходит ее фамилия.
        - Ах! — воскликнула бабка и выронила папиросу (несомненно, «Беломор»). — Кортиев!
        Она бросила на меня теплый взгляд, потом развернулась, взяла Любу за плечи, непонятным быстрым движением открыла дверь и вытолкала девчонку наружу.
        - Значит, Кортиев… — довольно пробормотала бабка, присаживаясь рядом. — Ну и как тебе все это?
        - Что — «это»? — не понял я.
        - Ну, лагерь.
        - Если честно, отвратительный, — не стал я врать.
        - Да? Почему же? — хитро улыбнулась бабка.
        - Сначала, когда мы приехали, он показался мне раем на земле, а потом… я изменил мнение, — проговорил я. Почему-то этой странной бабке захотелось все рассказать.
        - Поподробнее можно? — попросила она. — Почему мнение изменил? Вас плохо кормят, поят, Настя обижает?
        - Нет, в этом плане все нормально. Просто… со мной здесь начали происходить странные вещи.
        И я, сам от себя не ожидая, выложил все подчистую. И про затонувший теплоход, который и не тонул вовсе, и про машину, и про лес… ничего не забыл, все поведал. В конце моего длинного рассказа я почувствовал головокружение и дискомфорт — так бывает, когда долго эмоционально говоришь.
        - Бедный мальчик, — сочувственно промолвила бабка и погладила меня по голове. — Иди-ка сюда.
        Она встала с дивана и подвела меня к стеллажам.
        - Видишь?
        Я медленно кивнул, читая, что было написано на банках, расставленных стройными рядами. А на каждой стеклянной емкости, в которой клубилось какое-то эфирное вещество, значилось: «Клаустрофобия», «Аэрофобия», «Кремнофобия», «Акрофобия» и так далее. А рядом размещалась фотография обладателя этого страха.
        - Что это значит? — осипшим голосом пробормотал я.
        - В этих сосудах собраны страхи всех лагерных ребятишек, — с нежностью сказала бабка, разглядывая банки, в каких мама обычно закручивает помидоры, огурцы и разные салаты. — Найди среди них свой.
        - Вот он, — ткнул я пальцем в банку с надписью «Клаустрофобия».
        - Правильно. Ты не заметил ничего странного?
        - Ммм… нет…
        - Присмотрись внимательнее ко всем остальным емкостям и к своей.
        И только тут я заметил, что другие страхи были расфасованы в литровые банки, а моя клаустрофобия занимала целый трехлитровый баллон. В таких баллонах мама томат закатывает…
        - Э-э-э… — растерялся я. — Вы мне, может, объясните, что все это значит?
        - Объясню, — пообещала бабка, — но сначала давай посмотрим фильм.
        - Какой еще фильм? — вконец опешил я. И Люба, кстати, отчего-то не ломилась в дверь… Тоже мне подруга… А я ее еще сторожил…
        - Присаживайся, — бабка вновь усадила меня на диван.
        Она поставила в видеомагнитофон кассету, присела рядом и щелкнула пультом дистанционного управления. Экран небольшого телевизора был сначала фиолетовым, затем пошли какие-то помехи, после них появилось изображение, и я увидел… себя. Я, «экранный», бегал по теплоходу и что-то кричал. Забежал в перевернутую вверх ногами каюту, плавал в воде, а в конце утонул… Я видел себя со стороны. Это было что-то непередаваемое. Никому не пожелаю увидеть человека, умирающего от страха. Мои глаза вываливались из орбит, а черные волосы быстро седели… Гримаса ужаса, застывшая на моем же мертвом лице, навсегда отпечаталась в моей памяти.
        После того как я утонул, экран на несколько секунд стал черным, потом я увидел… Женьку. Он с безумным видом сдирал с зайца шкуру. Рядом ходил я и с жалостным видом смотрел на зайца. Затем экран отобразил наше сражение с существами, Женьку, трясущегося от страха перед висящим над пропастью мостом… Женька преодолел страх и шагнул, после этого мы сожгли за собой мост. И снова темнота.
        Кино продолжилось. В третьей части я опять был главным действующим лицом. Вот дискотека. Мне на голову падает зеркальный шар, мои ноги подкашиваются, я закрываю глаза. Кадр сменился, появилось кладбище. Я, обложенный цветами, лежу в гробу. Меня накрывают крышкой и опускают в могилу. Засыпают землей. Кадр сменился, и я увидел себя крупным планом. Изображение было серым. Камера, как я догадался, снимала в режиме ночной съемки. Итак, я сломал гроб и выбрался наружу… Эту картину, когда я лежал на разрытой собственными руками могиле, я тоже никогда не забуду.
        Четвертая часть фильма показывала, как же вреден бывает загар в солярии…
        Когда я вышел из комнаты, где стоял солярий, экран потух, кассета остановилась, и видик начал перематывать пленку назад.
        Некоторое время в комнате было тихо.
        - Ну как, впечатляет? — спросила наконец бабка.
        - А почему не было эпизода с машиной? — невпопад поинтересовался я. Чувства испытывал непередаваемые, как будто по голове чем-то тяжелым ударили…
        - А, да машина это так, всего лишь прием для усиления страха и тревоги, — махнула рукой старуха. — Неработающие мобильные телефоны — тоже.
        - И что, со всеми вы так? В смысле, всех так снимали?…
        - Сначала да, а потом, когда я увидела, что концентрация твоего страха самая сильная, переключилась на тебя, ты самый лучший изготовитель страха. Ты же сам видел, что спектакль с теплоходом был сделан для тебя, ведь это ты боишься замкнутых пространств…
        - Но у Стаса тоже был страх на теплоходе. Он, по-моему, боялся оставаться один…
        - Ой, да Стас это не то… Вот ты — то.
        - А лес?
        - Лес был рассчитан на тебя и Эфроимского Евгения. Он же высоты боится, вот и испытал страх перед мостом, натянутым над пропастью. Только все получилось не так, как я хотела. Вы должны были пройти дальше, наткнуться на домик лесничего и остаться ночевать в нем. Женя бы вышел на улицу собирать хворост, а ты остался бы в доме. Дверь бы захлопнулась, а Женька нечаянно устроил бы лесной пожар. Этот пожар и сжег бы тебя, запертого в домике… Ну да ладно, так тоже хорошо получилось, кто бы мог предположить, что вы додумаетесь сжечь мост.
        - То есть все это было заранее вами спланировано? — удивился я.
        - Конечно. У меня к тебе взаимовыгодное предложение… — начала бабка, но я ее перебил:
        - Подождите вы со своим предложением! Женька где? Куда он делся? Почему в лагере никто ничего о нем не знает?
        Бабка рассмеялась:
        - Тут все просто. Я отправила его и еще нескольких ребят обратно домой, а у всех остальных стерла память, чтобы голову себе лишним не забивали… Так вот, я предлагаю тебе работать на меня.
        - Как это?
        - Ну-у, — старуха встала с дивана и принялась ходить по комнате, «раскочегаривая» новую папиросу, — я буду тебе платить хорошую зарплату, а от тебя всего лишь требуется бояться.
        - Я не понимаю вас… — схватился я за голову.
        - Чего ж тут непонятного? Ты, говорю, будешь бояться за хорошую плату. Я буду устраивать тебе ситуации, подобные тем, в которых ты побывал, и все, больше от тебя ничего не требуется.
        - Не хочу! — отрезал я. — Глупость какая-то. Ни за что на свете не соглашусь больше бояться. И вообще, от своего страха я уже избавился, в лифте смогу ездить запросто. Что такое лифт в сравнении с гробом?
        - Значит, не согласен?
        - Нет. Откройте дверь, я выйду.
        - Подожди, уйти всегда успеешь, особенно на тот свет. Давай еще побеседуем. Я хочу, чтобы мы подружились. Неужели тебе ничего не интересно у меня спросить?
        Я оторопел. Действительно, чего я дурака валяю? У меня же накопилось столько вопросов!
        - Зачем вам все это нужно? Как вы устраивали спектакли? Как переводили время назад? Вы волшебница? А как можно страхи в банках держать? А если вы знали, кто я, и даже кино про меня снимали, зачем же у Любы спрашивали, кто мы такие? — затараторил я. — И вообще, кто вы такая? Что я здесь делаю?! Я ничего уже не понимаю…
        Бабка улыбнулась и села за свой стол.
        - Так-то лучше. Будешь чай?
        - Да, — не стал я отказываться.
        Она включила электрический чайник, и, пока он нагревался, я разглядывал стеллажи. Сколько, оказывается, у людей страхов! Чайник нагрелся, старуха сделала чай, и я уселся на диван с горячей чашкой в руках. Чувствую, этот диван станет мне родным…
        - Меня зовут Оксана Альбертовна Саакян. Я, Влад, непризнанный гений, — заявила старуха и, пощелкав «мышкой», выключила компьютер, на экране которого я увидел хорошо знакомую игру «Пасьянс». — Раньше работала в одном научно-исследовательском институте и разработала совершенно новый проект. Я придумала, как извлечь из людей чувства, а именно страхи. Понимаешь? Вообще-то по профессии я психолог, но потом переквалифицировалась в физика… В общем, тебе это не будет интересно, главное то, что я совместила свои знания из двух разных областей науки и, как я уже сказала, изобрела способ извлечения чувств… Свое внимание я акцентировала на страхах, ведь это так интересно! Я предложила руководству свой проект, но меня высмеяли и сказали, что это невозможно. Тогда я разозлилась и применила этот способ на том дурачке, который меня больше всех высмеивал. И… он сошел с ума от страха. Ах, все это так захватывающе, — восхитилась рассказчица. — Свой проект я долго совершенствовала, устраняла недочеты, на все это ушло несколько лет. И вот однажды я поняла, что работать надо не со взрослыми, а с детьми. Ваши страхи
отличаются от страхов взрослых. Они мощнее, ярче, красочнее, плотнее, ощутимее… В конце концов открыла вот этот лагерь, который помогает и вам и мне: вы избавляетесь от своих страхов, а я их получаю. Уже многим детям я помогла, еще никто не остался не вылеченным. Вы же не задумываетесь, куда ваши страхи деваются, когда перестаете бояться, мне это только на руку. Я научилась страхи делать материальными. Вон, в баночках они стоят… Главное и парадоксальное то, что никто не знает, что их страхами может кто-то пользоваться. Вы, дети, избавились от фобий и рады — в темноте спите спокойно, на лифтах ездите, по мостам ходите, а я пользуюсь тем, что вам не нужно… Хотя могла бы неплохие проценты вам отчислять за эксплуатацию ваших страхов. Такая вот я умная, — заключила старуха.
        - Но зачем они вам нужны, страхи? — растерялся я, не понимая, серьезно ли говорит бабка или шутит. И в порядке ли у нее с головой? Судя по фанатичному блеску в глазах, какая-то чудинка в ней точно есть…
        - Да как же ты не поймешь, — с их помощью я могу сделать все, что захочу. Например… Да, забыла сказать важную вещь: я обожаю кино, сама с детства мечтала стать режиссером, но родители заставили меня учиться на психолога… А сейчас я поняла, что могу стать самым великим режиссером в мире. У меня получится (я уже проводила испытания) пропитывать пленку концентратом страхов, и, значит, люди испытают настоящий страх, а не посмеются, когда увидят в моем фильме отрезанные головы. Ты еще очень мал и, наверное, не знаешь, что главное в любом искусстве — достоверность. Хороший писатель лишь тот, который заставляет людей, читающих его книги, испытывать разные эмоции — смех и грусть, ярость и страх, а не пролистывать, позевывая, странички… Художник станет великим, если его картины заставят человека верить в то, что на них изображено, восхищаться, думать: а может, и правда такое есть? Ну а режиссер чем-то схож с писателем — фильм можно смотреть невнимательно, перематывать скучные моменты, а можно неотрывно следить за каждым кадром и в конце подумать: «Какой же классный фильм! Как натуралистично его сняли!» —
Эмоционально закончив эту фразу, старуха замолчала и, шумно прихлебывая, стала пить чай.
        - Сколько вам лет? — глупо спросил я, подумав: «Не поздно ли на склоне жизни великим режиссером становиться?»
        - Тридцать пять, — сказала… «бабка», чем ошарашила меня.
        - Ой…
        - Что, плохо выгляжу? — усмехнулась она. — Наука еще не то с людьми делает… Мне не до красоты было… Вот разбогатею, приведу себя в порядок, и все падут к ногам моим… — пророчила Оксана Альбертовна, кивнув на свои ноги, обутые в дырявые тапки.
        - Понятно… — отвел я взгляд от жутких тапочек. — А как вы все организовывали?
        - Все объяснять тебе не буду, скажу лишь, что подмешивала вам в еду специальный состав, вызывающий галлюцинации.
        - Наркотики, что ли?!
        - Нет, не наркотики. Сказала же русским языком: специальный состав. Человек совершает обычные действия, никто из окружающих ничего не замечает, и одновременно он будто переносится в точно такой же мир, но в нем все происходит по-другому. А как — ты сам уже видел. Теплоход, например, или лес вспомни… Но все равно человек не до конца отключается, отдельные моменты мира настоящего он помнит.
        «Наверное, тот разговор про Любкины очки одно из проявлений того, что отключился я не до конца», — подумал я.
        - И происходит все в считанные секунды, хотя участникам эпизода кажется, что проходит много времени, — произнесла собирательница страхов.
        - Значит, на теплоходе ко мне пришли галлюцинации после того, как я наелся вашей фирменной еды… А как же то, что из этих… эпизодов мы возвращаемся поврежденные? То есть я, к примеру, вернулся весь порезанный стеклами на теплоходе, а на Женькиной ноге была рана!
        - Вот, ключевое слово — «была»! — подняла вверх палец бабка. — Сейчас же у тебя уже нет порезов… Дело в том, что все эпизоды происходят в подсознании, но психика так устроена, что сознание с ним смешивается, поэтому на нем, на сознании, остаются частички эпизода, который случился в подсознании, — замысловато разъяснила будущий великий режиссер. — А потом все исчезает, когда человек окончательно приходит в себя.
        - Но как такое может быть? — запутался я.
        - Все очень просто. Ты же слышал о самовнушении?
        - Да, я пытался внушить себе, что не боюсь находиться в закрытых помещениях, но у меня ничего не получалось, — признался я.
        - Правильно. Еще можно говорить себе: «Я расту, я расту, я расту», и человек действительно вырастает. Или я знаю одну девушку, которая была с кривым носом, она внушила себе, что у нее прямой нос, и через некоторое время он стал прямым… Так и здесь: подсознание смешивается с сознанием, но вот только последствия моих эпизодов исчезают.
        - Ясно… Так зачем вы делали вид, что не знаете меня и Любку?
        - Мне надо было от девчонки избавиться, очень уж она приставучая. А если б я сразу с распростертыми объятьями тебя приняла, а ее выгнала, она б что-то заподозрила. Короче, хватит о ней.
        - Подождите, я все-таки мало что понял. Когда мы попали в лес, Женька говорил, что видел смерть…
        - «Смерть»! — засмеялась Саакян. — Это я была. В подсознание влезала, наблюдала за вами.
        - А как все эти… эпизоды на камеру снимали?
        - Это сложно объяснить. Ваше подсознание посылало импульсы специальному прибору, который их принимал и записывал на пленку все, что творилось в вашей голове, понятно?
        - Почти… — протянул я. — А монета с солнцем? А отрезанные пальцы — это действительно было с Женькиными родственниками?
        - Нет, конечно, — повозила Саакян чашкой по столу. — Это я придумала. Классно, да? Хочу этот момент внести в один из своих фильмов… Ладно, Влад, перейдем к делу: так ты согласен бояться за деньги?
        - Нет, — по-прежнему отказался я. — Больше я этого не вынесу.
        Только я это произнес, как Оксана Альбертовна стукнула кулаком по столу, расплескав тем самым чай, заорала:
        - Ах так! Тогда получай новый страх! — И брызнула мне в лицо струей из маленького баллончика.
        Однако я увернулся и не вдохнул в себя распыленную жидкость.
        - Вот! Вот тебе! — кричала Саакян, надвигаясь на меня, держа в руках баллончик. — Я научу тебя мне подчиняться! Дурак!
        - Сами вы дура! — отфутболил я оскорбление и почувствовал, что сейчас злость на эту Саакян, на то, что она со мной, с Женькой и, наверное, с другими ребятам сотворила (интересно было бы посмотреть чужие эпизоды…), вырвется наружу.
        Так и произошло.
        В очередной раз увернувшись от ненормальной ученой, я в один прыжок достиг стеллажа и схватил с него чей-то страх. Бросив взгляд на банку, я прочитал: «Любовь Демидовна Балаболкина. Сколинофобия».
        - Поставь на место! — завизжала Саакян, переходя на ультразвук. — Это очень редкий страх — боязнь школы!
        - Ага, сейчас, разбежался! — зловеще рассмеялся я и… с размаху грохнул банку об стену.
        Оксана Альбертовна открыла рот и бессвязно стала что-то кричать. Я начал хватать с полок чужие страхи и один за другим бить банки об стену. Стоял страшный грохот, банки бились…
        - Что ты наделал, дебил?! — затряслась Саакян, доставая из ящика стола пистолет. Трясущимися руками она направила дуло на меня и взвела курок. Она была самой настоящей сумасшедшей, помешанной на своей идее. Сумасшедшей, которая могла меня убить. — Идиот!
        Я уже приготовился умирать, как случилось неожиданное: вдруг гора стеклянных осколков затряслась, и над ней поднялось большое облако. Я догадался, что все страхи смешались воедино.
        - Что ты натворил! — воскликнула Саакян, отбрасывая пистолет в сторону и направляясь к двери. — Пропусти меня! Быстро-о-о!
        Но добежать до двери она не успела. Жужжащее, как рой пчел, облако, сжавшись до размеров бильярдного шара, завибрировало и устремилось ей в спину. Оксана Альбертовна дернулась, как если бы пуля попала ей в спину, и застыла на месте. Посмотрела на меня удивленными глазами, осела на пол и потеряла сознание.
        Не успел я ничего сообразить, как дверь в комнату распахнулась от сильного удара, и внутрь ворвались люди в милицейской форме. Среди них маячила фигурка Любы Балаболкиной.
        - Вот она! — завопила Люба и ткнула пальцем в лежащую на полу Саакян. — Я сразу поняла, сто она маньяська!
        Дальше все помню как во сне. Саакян очнулась, на нее надели наручники и куда-то увели. Люба что-то энергично кричала насчет того, что в лагере завелись маньяки, что она, когда Саакян меня заперла, не стала мелочиться — искать Настю, а подняла на уши всю милицию, отделение которой, к счастью, находилось рядом с лагерем. Кто-то меня взял под руки и куда-то отвел…
        В голове крутилась одна мысль: «Неужели этот бред закончился?»
        Эпилог
        Я лежал на полотенце, постеленном на мелкую горячую гальку, и нежился на солнце. Кожу уже начало немного припекать, и я подумывал о том, чтобы пойти окунуться в море, как вдруг мне на живот что-то упало. Я открыл глаза.
        - Узе читал? — спросила Люба, кивая на газету, которая покоилась на моем животе.
        - Не-а, а что там? — лениво поинтересовался я. Все-таки окунуться надо, а то можно обгореть. Потом придется сметаной мазаться…
        - Поситай — узнаес.
        Я взял газету и увидел большую статью с фотографией, на которой была изображена Оксана Альбертовна Саакян в смирительной рубашке. Ниже было написано: «Собирательница страхов», психолог-физик Саакян Оксана Альбертовна, создавшая лагерь для подростков, страдающих различными фобиями. — Дальше вкратце рассказывалось о лагере «Две сосны», о том, что в нем не так давно творилось, что Саакян, когда еще работала в научно-исследовательском институте, совершила много должностных преступлений, а потом подалась в бега. — Саакян помещена в психиатрическую клинику на принудительное лечение. Интересен тот факт, что сама женщина, получившая в народе прозвище «собирательница страхов», страдает множеством фобий. Врачи говорят, что такое количество страхов не видели еще ни у одного человека…
        «Это что же получается? — подумал я. — Страхи, выпущенные мной на волю, вселились в саму Саакян? Ну, дела! За что боролась, на то и напоролась…»
        Я продолжил читать: «Вожатая „Просто Настя“, как называют ее ребята, пострадавшие от действий Саакян, до сих пор не найдена. Вполне возможно, что ее не существует и она — часть „эпизодов“, придуманных Саакян. И как счастливый конец: несмотря на все ужасы, произошедшие в специализированном лагере, ребята избавились от страхов. Психологи, проведя тестирования и тренинги, постановили, что теперь ни один из пациентов не страдает фобиями. За это Оксану Саакян можно только поблагодарить…»
        - Надоело уже, — сказал я, отбрасывая от себя газету, как ядовитую змею. — Блин, никогда б не подумал, что и Просто Насти тоже нет. Вот так и кушай в автобусе бутерброды, потом еще не то почудится… Идем лучше купаться.
        - Давай Зеньку подоздем, он за сладкой ватой посол.
        Да, забыл сказать: всем ребятам, кто все-таки морально пострадал от действий Саакян, дали путевки в обычный лагерь, где мы наконец-то могли нормально, без всяких приключений, отдохнуть. Я чувствовал себя в долгу перед Любой. В последнее время мы трое — я, Женька и шебутная Любка сильно сдружились. Ей скоро должны снимать брэкеты, и она не будет больше шепелявить.
        Вернулся Женька со сладкой ватой.
        Я отщипывал липкие перышки и, отправляя их в рот, думал: «А что, писатели не так уж и далеки от реальности… Со мной тоже, можно сказать, приключилась страшилка, и все закончилось хорошо. Значит, счастливый конец должен быть, не так ли? Куда же без него?»
        - Ой, смотрите! — завопила Люба.
        Мы обернулись. Весь пляж на мгновение затих, затем все как по команде завизжали и лавиной хлынули в море.
        Испугаться было чего: к пляжу подходила огромная трехголовая собака с красными светящимися глазами. Ростом она была метров пять, размерами с хороший дом.
        Люба тяжело вздохнула, уперла руки в боки, повернулась к морю и крикнула бултыхающимся в воде людям:
        - Так, кто тут наситался на нось мифов Древней Гресии, а? Кто из вас боится Сербера?!