Куда уходит кумуткан Евгений Рудашевский
        Кумуткан - это неопытный детёныш байкальской нерпы, которому отовсюду грозит опасность. И главный герой повести, тринадцатилетний Максим, похож на кумуткана, когда мама, оставив его, уезжает на буддийские учения. В то же время сводная сестра Аюна называет себя потомственной чёрной шаманкой, а родной дедушка, бывший полярник, судя по всему, нарочно ловит нерп для каких-то страшных опытов…
        Повесть Евгения Рудашевского насыщена контрастами, она рассказывает о жизни современных иркутских подростков, о многонациональном колорите сибирских дворов - и захватывает читателя так, что вынырнуть из неё удается, лишь перевернув последнюю страницу. Детство как время приключений, двор как поле битвы, экзотика, ставшая для героев обыденностью, - всё это знакомо по советской классике, будь то «Детство Чика» или «Бронзовая птица». Только искандеровские хулиганы никогда не назовут свой шалаш «Минас Моргулом», а рыбаковские пионеры не будут копаться в собственных чувствах, искать в интернете адрес исчезнувшего отца.
        Молодой писатель Евгений Рудашевский (родился в 1987 году), лауреат «Книгуру» и других премий, по-журналистски скрупулёзен: если в книге «Здравствуй, брат мой Бзоу!» бережно вырисован абхазский быт, то в повести «Куда уходит кумуткан» с большим вниманием к деталям описаны бурятский фольклор и повадки байкальских нерп. Автор сам несколько лет работал в иркутском нерпинарии и пишет об этих удивительных животных с любовью и знанием дела. Но важнее редких фактов - богатый, живой язык: продолжая лучшие традиции подростковой прозы, текст Евгения Рудашевского вбирает в себя многие современные реалии, превращая обильный поп-культурный сор в литературу, имеющую право на долгую жизнь. А экспрессивные иллюстрации Петра Захарова делают книгу изданием, достойным пополнить библиотеку самого требовательного читателя.
        Евгений Рудашевский
        Куда уходит кумуткан
                
* * *
        Посвящается толстушке Несси - байкальской нерпе, с которой я дружил и работал два удивительных года.
        Кумуткан - юный, впервые перелинявший щенок байкальской нерпы.
        Да обретёт вся земля совершенную чистоту, да станет она ровной, как ладонь, гладкой, как лазурит.
        Да будет счастливо всякое существо. Да будет всякое существо избавлено от страданий.
        Предисловие
        Пожалуй, впервые я встретил книгу, которая начинается с таких слов: «Посвящается толстушке Несси - байкальской нерпе, с которой я дружил и работал два удивительных года».
        «Так, - подумал я, - значит, буду читать про жизнь нерпы. Что ж, тоже интересно!» Но уже через несколько страниц я с удивлением обнаружил, что ошибся. Подводным жительницам замечательного сибирского озера Байкал автор посвящает немало страниц, но сама-то книга - про людей, которые живут рядом с этим великим озером. Про детей и взрослых, которые так похожи на жителей других городов и всё же во многом живут иначе.
        Там, вокруг Байкала, уже много лет, а может быть и веков, существует удивительная смесь нескольких народов. И если у русских - своя вера, то у бурят, например, вера тоже своя - буддизм. С непривычными для приезжих людей традициями. И почти в каждой прибайкальской семье кто-то из родственников - русский, а кто-то - бурят или тувинец. Правда, к этому все давно привыкли, и никто не удивляется. Даже такая редкая смесь родственников, как у главного героя повести, школьника Максима, тоже никого не удивляет. А среди предков у него русские, белорусы, украинцы, буряты, тувинцы. И сводная сестра Максима, который считается русским, - бурятка. И они замечательные друзья. Действуют заодно как в разных играх, так и в серьёзных делах. А серьёзные дела у них такие: они стараются сберечь родную природу. И даже чуть не погибли, спасая выловленных маленьких нерпят посреди байкальских льдов.
        Однако главное даже не в том, что автор подробно рассказывает об их жизни (хотя и это очень интересно: жизнь в тех краях кажется весьма необычной жителю средней России, например), а в том, что книга эта - про самое важное. Про то, ради чего живут люди: и взрослые и дети. Про смысл их жизни. Ведь стоит оглянуться вокруг, и увидишь каких-то людей, которые живут кое-как, впустую. Но встретишь и других, жизнь которых наполнена внутренним смыслом. Благодаря им уже тысячи лет всё человечество живёт и развивается. Таких людей можно встретить всюду: они могут жить в столице, а могут - и очень далеко от неё, могут быть не только взрослыми, но и детьми или подростками, как, например, герои этой книги.
        И читать про их жизнь, и взрослую и детскую, - про их разговоры друг с другом, про их заботы, радости и печали - очень и очень интересно. Я, например, читал эту книгу, не отрываясь, постоянно переживая за её героев. Поэтому и вам советую тоже обязательно её прочитать.
        Валерий Воскобойников, писатель
        Часть первая. Бурхан
        Нерпёнок Тюлька
        Нерпёнок опять убежал. Цепляясь передними ластами за снежный наст, он быстро подтягивался вперёд. Могло показаться, что он спешит к себе в логовище, но его ждала лишь ледяная пустыня Антарктиды. Нерпячий улус с его заботливыми мамашами и беспокойными сеголетками остался далеко позади. Нерпёнок даже не оглядывался, настойчиво полз к береговым завалам.
        Молодые полярники, недавно прибывшие на станцию «Молодёжная», удивлённо наблюдали за ним издалека. Вчера они впервые увидели этого нерпёнка и тогда решили, что он заблудился. Даже взрослые нерпы боятся материка, держатся на морском льду - от берега его отделяет снежная гряда. На материке нерпе делать нечего, там не найти ни полыньи, ни отнырка, и рыба там, конечно, не водится.
        В Антарктиде начиналась ранняя весна. Это было шумное время «детских садов». Пингвины собирали себе гнёзда. Материала на всех не хватало, и стоило одному пингвину отвлечься, как другой подбегал, чтобы стащить у него несколько камней. Пингвин, заметив пропажу, устраивал громкий скандал. Ворча и ругаясь, бросался за вором в погоню. Остальные отвлекались от забот и с интересом следили за происходящим в ожидании драки.
        Прилетало всё больше птиц. Вслед за поморниками появились снежные буревестники, они готовились к дальним странствиям по южному континенту в поисках мест, где можно отложить яйца и вырастить птенцов. На плавучих льдинах чаще встречались морские львы и морские слоны. Жизнь в Антарктиде пробуждалась.
        В нерпячьем улусе нерпята ползали у проталин, учились нырять в ледяную воду. Мамаши отпугивали от своих логовищ соседей и обеспокоенно следили за малышами. Заметив приближение снегоходов, нерпы попрятались. Это полярники привезли юного путешественника. Они были бы рады отдать его по адресу, но должны были просто оставить вблизи от полыньи, надеясь, что он сам отыщет свою семью.
        И вот на следующий день нерпёнок опять ушёл к материку. Бросил улус, уютное логовище и юных друзей. Вместо того чтобы жмуриться на солнце, валяться на ковре из линной шерсти и слушать, как за снежной стенкой плещутся взрослые нерпы, он ушёл в одинокую неторную пустыню.
        Полярники не могли этого объяснить и не знали, что делать. Теперь говорить, что малыш заблудился, было бы глупо. Он намеренно покинул свой дом и полз к берегу.
        - Но зачем? Что ему нужно в этом безжизненном краю? - не унимался один из полярников.
        Ему никто не ответил.
        Решили, что у нерпёнка погибла мать, сочувствия у соседей он не нашёл, поэтому отправился искать иной приют. Но это не объясняло интереса малыша к материку. Он мог бы уйти дальше по морскому льду и там учиться охоте в одиночестве.
        Полярники взяли нерпёнка на станцию. Привезли его на снегоходе и первым делом познакомили с местным псом. Пёс Механик, названный так за любовь к машинам, знакомству обрадовался. Лаял, вилял хвостом и внимательно обнюхивал серо-жёлтую шёрстку нового друга.
        Нерпёнку дали имя. Тюлька. Тут же отметили его именины - торжественно открыли консервы с тушёной говядиной. На этом празднике грустным оставался лишь сам Тюлька. Ни мясо, ни молоко, ни рыба его не заинтересовали. Псу пришлось всё подъедать за своим другом. Впрочем, он не возражал.
        - Что же нам с тобой делать? - вздыхали полярники.
        Прятать Тюльку на станции было бы трудно, и они рассказали обо всём старожилам «Молодёжной», надеялись, что те приветят нерпёнка, разрешат ему остаться и, быть может, придумают, как его развеселить.
        Узнав историю Тюльки, старожилы нахмурились.
        - Отвезите его обратно, - сказали они.
        - К другим нерпам?
        - Нет, на берег. Туда, где вы его нашли.
        - Но зачем? Там ничего нет! Он погибнет!
        - Он и так умирает, - ответили старожилы.
        Они рассказали, что старые и больные нерпы, предчувствуя смерть, покидают сородичей. Одолевают береговые завалы и уходят вглубь Антарктики - на ледниковые купола. Там, в одиночестве, среди снегов и вьюжных ветров, находят последнее пристанище.
        Исследователи из антарктических экспедиций видели замёрзшие тела нерп высоко в горах Белого континента, за многие километры от моря. Никто не мог этого объяснить. Никто не понимал, почему предчувствие смерти влечёт их в ненастную пустоту.
        - Вот и ваш Тюлька, судя по всему, болен. Чувствует это. Знает, что ему осталось недолго, поэтому ищет тропу своих предков - ту, что приведёт его на один из ледниковых куполов. Вы не смотрите, что он сеголетка. Тюлька давно старик, хоть не прожил и двух месяцев. Ему и так непросто, а вы своей помощью только усложняете его путь.
        Молодых полярников поразил этот рассказ. Они больше не спорили. Дали Механику проститься с Тюлькой и отвезли его назад, к берегу. Затем, посовещавшись, перенесли нерпёнка на несколько километров, чтобы восполнить потерянные им два дня пути.
        - Может, закинем его подальше? До куполов отсюда далековато.
        - Нет. Он должен сам.
        Полярники приехали сюда на следующий день. Они до последнего мгновения сомневались в истории старожилов. Надеялись, что Тюлька одумается и захочет вернуться домой, в уютное, защищённое логовище. Но Тюлька неизменно полз вперёд.
        Похудевший, слабый, с пеной на мордочке, он упрямо подтягивался на передних ластах. Его серая меховая шубка обвисла, поистрепалась. На людей нерпёнок не обратил внимания. Слепо и настойчиво смотрел куда-то в глубь континента. Туда, где его ждали одинокие предки.
        - Прощай, Тюлька.
        Полярники больше не тревожили его. Уехали и уже не возвращались.
        О судьбе Тюльки Максим узнал ещё в первом классе. Пересказывал эту историю её друзьям и одноклассникам, однажды вовсе написал по ней сочинение. Одним из тех молодых полярников был его дедушка - учёный, больше года проработавший в Антарктике.
        Максим знал и другие истории. В этом не было ничего удивительного. Вернувшись из Антарктики, его дедушка изучал байкальских нерп и даже построил в Иркутске свой нерпинарий. Там несколько лет проработали и мама Максима и его дядя. Поругавшись с дедушкой, они уволились, но о любви к животным не забыли. Мама устроилась администратором в приют для бездомных собак, а дядя - ветеринаром в иркутский цирк.
        Максим и сам мечтал работать с животными. Только не мог определиться с какими. В первом классе он подумывал о морских свинках. В пятом - о китах. Теперь, в седьмом, склонялся к дрессировке морских львов.
        В декабре 2004 года, заболев воспалением лёгких, Максим лежал в кровати, прислушивался к своему разгорячённому телу и говорил Аюне, своей сводной сестре, что представляет себя Тюлькой, шептал ей о таинственных куполах Антарктики. Ребята и не подозревали, что через несколько месяцев сами станут участниками не менее увлекательной истории, что она случится на весенних каникулах среди заснеженных льдов Байкала. Вот только рассказывать её одноклассникам и писать о ней сочинения они не захотят.
        Семья Савельевых
        Максим ещё не родился, когда его родители разошлись. Отчество - единственное, что осталось ему от отца, и оно Максиму совершенно не нравилось. Панкратович. Имя «Панкрат» казалось ему необычайно глупым.
        - Хорошо хоть, фамилия - мамина, - жаловался он другу Саше. - «Савельев» звучит прилично.
        Саша соглашался, и они с Максимом выдумывали страшные фамилии, которые могли достаться ему от отца. Больше всего им нравился вариант «Японакабасеткин». Настоящей фамилии отца Максим не знал.
        Мама говорила, что он напрасно возмущается, в их семье встречались имена и похуже «Панкратовича». Это в самом деле было так.
        Семья у Максима была большой. Его генеалогическое древо получилось самым разветвлённым из всех сорока древ в классе. Это отметил даже учитель истории.
        Ветвь дедушки, Виктора Степановича, была длинной, до четвёртого колена. Она начиналась с Петра Ивановича - прапрадедушки Максима. Он родился в 1886 году и всю жизнь работал волгарём, то есть судовым рабочим на грузовых баржах, ходивших по Волге. Пётр Иванович был женат на татарке Айгуль Фаритовне. Этим браком ограничивалось национальное разнообразие Савельевых.
        Ветвь Дамбаевых, по бабушке, была интереснее. Дулма Баировна, бабушка Максима, была буряткой по отцу и украинкой по матери. Её первым мужем был тувинец. От этого брака осталась дочь со странным тувинским именем Ай-кыс. Вторым мужем стал Виктор Степанович - дедушка Максима.
        - Почему же я русский? - спросил Максим, просматривая генеалогическое древо и вновь удивляясь тому, что даже прабабушка, обозначенная украинкой, родилась в белорусском Гродно.
        - Не знаю, - мама пожала плечами. - Наверное, вся эта мешанина и делает тебя русским.
        Максим не понимал этого.
        Семья у него была большой, но собиралась вместе только на Новый год, в квартире Виктора Степановича. Собираться чаще им мешало расстояние. Почти все жили в разных городах. Даже бабушка Дулма Баировна жила отдельно от дедушки, в Улан-Удэ. Их младшая дочь - тётя Таня - и вовсе женилась на французе и переехала в далёкий городок с аппетитным названием Ла-Сен-сюр-Мер.
        - Не женилась, а вышла замуж, - всякий раз поправлял Максима его дедушка.
        Этого Нового года Максим ждал с особенным волнением: к ним в гости собиралась тётя Ай-кыс. Можно будет похвастать перед друзьями - показать им паспорт тёти, чтобы они наконец поверили рассказам о её полном имени: «Ооржак Ай-кыс Алдын-ооловна».
        - Она тоже русская? - не унимался Максим.
        - Откуда я знаю, - устало отмахивалась мама.
        Потом добавляла:
        - Русская, русская. Все мы давно русские.
        Новый год проходил спокойно. На три дня Дамбаевы и Савельевы забывали о ругани, которая была ещё одной причиной того, что семья не собиралась чаще. Даже на расстоянии все были недовольны друг другом, и любая встреча, кроме новогодней, заканчивалась размолвкой.
        В канун праздника дедушка поругался с мамой - узнал, что Максима, заболевшего воспалением лёгких, не положили в больницу. Вместо этого пригласили тибетского врача. Ирина Викторовна полностью доверила ему лечение. Дедушку возмутила сама личность доктора, но, чтобы объяснить это, придётся заглянуть в те годы, когда Максим был ещё маленьким.
        В последние десять лет у его мамы было три мужа. В официальный брак она не вступала, но отчего-то называла их именно мужьями. Первого Максим помнил смутно. Из маминых слов знал только, что они жили бедно.
        Мама и её первый муж собирали черемшу, плели корзинки и туески[1 - О понятиях, напечатанных курсивом, можно подробнее прочитать в специальной главе в конце книги.], лепили из глины нерпят и продавали всё это на вокзале. Заработка едва хватало на еду. В садик Максима отводили длинным, кружным путём - отправившись напрямик, они бы неизбежно попали на рынок, а там Максим канючил сметану. Денег на сметану не было.
        Ирина Викторовна хотела жить самостоятельно и помощи ни у кого не просила. Однако, расставшись с первым мужем, всё же переехала к родителям. Дедушка тогда жил с бабушкой и младшей дочерью. Дулму Баировну поразило то, что по ночам Максим пробирался на кухню - таскал сухари из сухарницы, прятал их себе под подушку, а потом тихонько грыз. Его кровать всегда была полна крошек. Бабушка объясняла ему, что он может есть сухари когда захочет, может даже окунать их в сметану. Максим так и делал, но всё равно держал небольшой запас под подушкой.
        Следующим мужем был Слава. Максим с мамой переехали к нему в центр Иркутска - там он снимал комнату в деревянном доме. Комната была до потолка уставлена стопками книг. Шкафов в ней не было, одежду складывали в картонные коробки Premium bananas.
        Слава увлёк Ирину Викторовну буддизмом. В комнате курились благовония, звучали мантры и горловые песни Славиных друзей. Максим пытался им подражать, но, по словам мамы, у него получалось что-то похожее на гневные хрипы толстого суслика. Здесь же, в комнате, останавливались л?мы - «учителя» из Индии, Бутана и Непала. Они были молодыми, но о них заботились как о почтенных старцах: уложив на матрас, окружали фруктами, окуривали чабрецом, по первому слову несли чай с молоком и сладости. Мама массировала им ступни и просила Максима не шуметь - учителям нужно было отдохнуть перед лекцией.
        Затем начались выезды на учения в Бурятию. Мама брала Максима с собой. Он был этому рад, потому что ученики несли ламам подношения из пряников, халвы и цампы - ячменных шариков. Сами ламы всё это съесть не могли, и детям разрешалось забрать часть подношений себе.
        Максим зачарованно следил за тем, как мама вместе с другими учениками простирается перед ламой, как повязывает на голову красную повязку и, сидя по-турецки, неспешно раскачивается в ритме таинственных бормотаний.
        Мама не объяснила, почему рассталась со Славой. Просто сказала Максиму, что нужно собрать игрушки и готовиться к очередному переезду. Они опять вернулись к дедушке, который был рад этому расставанию. К тому времени Виктор Степанович жил один. Его раздражали словечки, которые Максим перенял от Славы. Дед всякий раз вздрагивал, услышав от внука «хужее», «иначе» с ударением на первый слог, «япона мать» или «лютое адище». Максиму нравилась реакция дедушки, и он старался почаще «выражаться» в его присутствии. Вскоре пришлось от этого отказаться. Единственным словечком от Славы осталось бурятское «хама?угуй», означавшее «мне всё равно». Виктор Степанович считал, что говорить так неприлично, но молчал, так как сам порой говорил по-бурятски «Садхал?н, баярл?», то есть «Спасибо, я наелся». Как настоящий бурят, похлопывал себя по животу и этим веселил окружающих. Бабушка, потихоньку от него, говорила внуку, что настоящее «спасибо» по-бурятски - это отрыжка:
        - Чем громче, тем лучше!
        Третьим отчимом Максима стал Никита - эмчи-лама, то есть доктор тибетской медицины. Он окончил сельский университет Даш? Чайнхорл?н и с тех пор занимался исключительно врачеванием. Максим с мамой переехали к нему в Улан-Удэ.
        Возвратившись из школы, Максим следил за тем, как отчим принимает посетителей. Никита прикладывал к их запястью три пальца, слушал пульс и так определял, чем они больны. Если болезнь пряталась и не желала говорить о себе в биении сердца, Никита отправлял посетителя в городскую больницу - за рентгеном или анализом крови. Поставив диагноз, назначал травное лечение. В праздничные дни он по лунному календарю высчитывал, каким цветом делать обереги хий мор?ны - буддийские флажки с изображением коня.
        По всей квартире эмчи-ламы были развешаны сохнущие травы, свиные жёлчные пузыри, коровьи жилы и оленьи рога. Максим затаённо ходил под ними, представляя, что попал в пещеру горного тролля. Всюду стояли баночки с порошками, орехами и самодельными пилюлями. В больших канистрах хранились растения, названия которых Максим старательно вычитывал - надеялся найти среди них волшебные. В морозильнике, в одной камере с пельменями, неизменно лежал поднос с вымороженной свиной кровью, больше похожей на взрыхлённую почву.
        Летом и осенью эмчи-лама на осликах уезжал в Баргузинскую долину собирать травы и коренья. Брал с собой Максима, если тому не мешали школьные занятия. Мама оставалась в Улан-Удэ, работала продавщицей в промтоварном магазине.
        Ночёвки под открытым небом в холмистой степи нравились Максиму, несмотря на то что Никита за любую провинность порол его крапивой. Порол сильно, но без страсти. Максим плакал тихо, без криков.
        Они с Никитой жили в домике возле Цугольского дацана[2 - Дацан - буддийский монастырь, в котором живут и учатся монахи.]. Приезжие хувараки[3 - Хуварак - студент буддийского университета.] и местные ламы собирались у них по вечерам. В сумраке свечей громко молились, били в медные чаши, бренчали колокольчиками, разбрызгивали по стенам водку и разбрасывали щепотки риса - так делали подношения духам. Максим лежал в углу на кушетке и наблюдал за происходящим сквозь дымку благовоний. Боялся пошевелиться, чтобы не привлечь внимание духов. Представлял, что они сейчас пасутся под стеной, собирают крупу, обломки печенья и над чем-то злобно хихикают.
        Когда молитвы становились особенно громкими, когда Никита в хмельном беспамятстве начинал мотать головой, дёргать руками, Максим убегал из дома. Прятался в сарае. Знал, что в таком состоянии эмчи-лама может выпороть его ремнём или линейкой. Они были хуже крапивы. В сарае было холодно, но Максим проводил там всю ночь. Прижимался к берёзовой поленнице, укрывался куском брезента. Представлял, что лежит в подземной каморке, куда не добраться ни человеку, ни дикому зверю.
        Рассказы о порке и ночёвках в сарае ужаснули маму. Максим говорил о них с воодушевлением и удивился, заметив, что мама плачет. Через неделю они вернулись в Иркутск.
        Несмотря ни на что, мама по-прежнему дружила с Никитой. Когда Максим заболел воспалением лёгких, она обратилась именно к нему. Это и возмутило дедушку. Максим глотал горькие настойки и слушал, как они ругаются в соседней комнате.
        Первое время после возвращения из Улан-Удэ Ирина Викторовна с сыном жила у отца, в микрорайоне Солнечный. Устроившись администратором в приют, она с Максимом переехала в съёмную комнату на Лисихе. Но вскоре они опять вернулись в Солнечный - мама сошлась с новым мужчиной. Им стал Жигж?т, отец Аюны.
        - Опять двадцать пять, - вздохнула бабушка, узнав об этом.
        Дедушка только махнул рукой. Устал спорить с дочерью о её мужчинах. Он был наслышан о Жигжите - шам?не из древнего бурятского рода, всю жизнь прожившем на берегу Байкала, а теперь переселившемся в Иркутск.
        Обратиться к тибетскому врачу посоветовал именно Жигжит. Он хорошо знал Никиту и доверял ему. Собственно, Никита в своё время познакомил его с мамой Максима.
        Жигжит тоже был врачом, но брался лечить только сложные заболевания. Говорил Максиму, что в болезнях человека виноваты злые духи - они мстят ему за грехи или пакостят из обыкновенной вредности.
        - Духов нужно задобрить. Сделать им подношение или накормить кровью барашка, тогда они отступят, - говорил Жигжит, а Максим, затаившись, слушал.
        Называть его «папой» он не захотел. Но Жигжит был явно лучше предыдущих отцов: тихий, крапивой не порол, на маму не кричал и всегда пах чабрецом.
        Долгие споры закончились тем, что Максима положили в больницу. Виктор Степанович позаботился о том, чтобы его внук лежал в отдельной палате. В итоге Максим скучал все десять дней - прислушивался к тому, как в общей палате смеются другие дети, ждал болезненных уколов и читал буддийские книжки, которые ему приносила мама.
        К Новому году он окончательно выздоровел, и последние споры стихли. Началась подготовка к празднику. Приехали тётя Таня и бабушка Дулма. Нужно было плести из бумаги гирлянды, вить из ваты снежинки, развешивать игрушки на ёлке. На кухне просеивали черёмуховую муку для торта. Пахло багульником и смородиной. Бабушка достала из шкафа «НЗ» - «неприкосновенный запас», хранившийся для особого случая, - банку с вареньем из жимолости. Все вместе лепили пельмени. Максиму по бурятской традиции разрешили в один пельмешек положить девять горошин перца. Тот, кому она попадётся, будет счастлив весь год. Дулма Баировна, смеясь, говорила, что в настоящей бурятской семье в счастливую пельмешку набивают не перец, а навоз.
        - Вот это я понимаю, счастье! А тут - перчик какой-то. Съешь и не заметишь, - смеялась она.
        Главное правило никто не нарушал, в праздничной гостиной все были веселы и миролюбивы. Ругаться разрешалось только в уединении и тихо. В кабинете Виктор Степанович отчитывал младшую дочь, уже получившую французское гражданство, за то, что она хочет сдать российский паспорт, - предлагал спрятать его и при случае использовать. В спальне Дулма Баировна ругала старшую дочь за неожиданную любовь с шаманом: «Тебе мало нормальных мужиков? О сыне подумай!» На балконе жена дяди Егора ругала его за низкую зарплату, просила уйти из цирка в частную ветеринарную клинику. Дядя Егор молчал и ожесточённо рубил баранью тушу, купленную и уложенную на балкон специально под Новый год.
        Мама, тётя Таня и жена дяди Егора возвращались в гостиную заплаканные, но улыбающиеся. С ходу о чём-то шутили, просили сделать музыку погромче и шли к детям, помогали им распутывать гирлянды.
        Чем ближе был праздник, тем короче становились ссоры в комнатах и на балконе. Под новогоднее настроение забывались обиды. Можно было со смехом обсуждать и отъезд бабушки в Улан-Удэ, и шаманские истории Жигжита, и даже низкую зарплату дяди Егора.
        Своего паспорта тётя Ай-кыс не дала, но разрешила Максиму подводить к ней друзей, чтобы они могли спросить о её полном имени. Максим был доволен и этим.
        Он и Аюна ещё не знали, что главное для них событие произошло в кабинете дедушки. Там Ирина Викторовна сказала отцу, что в конце марта уедет в село Курумкан. Она задумала уйти в ретр?т. Это означало, что Ирина Викторовна поселится в дощатой палатке и две недели будет сидеть там в одиночестве: молиться, перебирать деревянные чётки и думать о скорбной участи всех живых существ. Утром и вечером буддийские монахи будут в узкое оконце передавать ей плошку несолёного риса и кувшин воды.
        Мама хотела, чтобы дедушка на это время приютил Максима и Аюну. У них начнутся весенние каникулы, а Жигжит уедет на собрание бурятских шаманов - оно пройдёт на острове Ольхон. Можно было бы отправить детей с ним, но он просил не делать этого. Дедушка ответил, что и сам в марте переселится в Листвянку, на берег Байкала, займётся там своей монографией о жизни нерп, но в конце концов согласился взять детей с собой. Если б мама знала, чем обернётся эта поездка, она бы, пожалуй, отправила их в Улан-Удэ, к бабушке. Но о том, какие приключения ждут ребят на Байкале, не догадывались ни мама, ни дедушка, ни Аюна с Максимом.
        «Бурхан»
        - Чего звонишь-то?
        - Чего-чего… Красная тревога, - торопливо ответила Аюна. - Иду к ущелью.
        - Я сейчас не могу… - протянул Саша.
        - Ничего не знаю.
        Аюна положила трубку.
        Красная тревога означала, что к «Бурхану» должен явиться хранитель карты. Саше предстоял нелёгкий путь - через весь Городок, по окраине Котла, затем - по сугробам Рохана, в опасной близости от «Эдораса». Правда, рохирримы в эти дни встречались нечасто. Большинство из них зимой забывало о штабе, предпочитало играть в хоккей.
        Ребята жили на окраине Иркутска, в микрорайоне Солнечный, построенном на полуострове Иркутского водохранилища. Здесь у каждого двора было своё особенное название.
        Двор, в котором жили Саша, Максим и Аюна, назывался Городком. С ним граничили шесть дворов: Бутырка, Пустырь, Мордор, Стекляшка, Котёл и Рохан. Чуть подальше были Аграба, Болото, Неверхуд и другие. Во дворах стояли свои независимые штабы. Их строили из фанеры, картонных коробок, полиэтилена, шифера - всего, что удавалось натаскать с помойки. Штабы были небольшими, в них едва умещались четыре человека. В больших компаниях внутрь допускался только вождь и его лучшие друзья, остальным дозволялось лишь заглядывать в окошко или люк.
        Названия для штаба брали из фильма или компьютерной игры. Предпочтение отдавали «Властелину колец», «Червячку Джиму» и «Скале» с Николасом Кейджем. Если поиграть в «Червячка Джима» удавалось только избранным обладателям приставки Sega, то кассета с «Братством кольца» лежала в каждой квартире - её пересматривали по нескольку раз в месяц. Рекордсменом был Владик из Мордора, видевший «Братство кольца» сорок шесть раз и знавший наизусть почти все диалоги. Он даже выучил несколько слов на чёрном наречии, которые особенно зловеще звучали на собраниях «Минас Моргула», названного так по крепости главного злодея из мира Толкиена.
        - Минас-чего? - вздыхала мама, когда Максим пытался ей всё это объяснить.
        - Минас Моргула! - повторял Максим, понимая, что мама всё равно не запомнит дворовых названий и никогда не разберётся в населяющих его народах.
        Сердцем каждого штаба была «фишка». Под «Эдорасом» рохирримы выкопали яму. Настоящий двухметровый колодец, на дно которого вела деревянная лестница. Вся жизнь рохирримов проходила в этом пахнущем влагой и плесенью колодце, а верхний этаж, сколоченный из фанеры, был чем-то вроде маскировочного колпака. На стенах висели старые половые тряпки, они прятали бахрому корней и сыпучие борозды в земле. Внизу лежали матрас и связки коричневого поролона. Мечтой рохирримов было прорыть тоннель, как можно более глубокий и широкий, чтобы сделать в нём тюрьму - запирать туда мальчишек из других штабов.
        В Городке стоял VX2. Его построили вокруг берёзы. Единственный штаб, в котором можно было встать в полный рост. На крыше у него был деревянный люк, от которого почти до самой макушки берёзы тянулась верёвочная лестница. Она вела к сидушке на дереве, откуда просматривался весь двор.
        В «Баргузине» на Пустыре пол был выложен крышечками от газировки. «Паслён» из Колодца был украшен настоящими дорожными знаками. Папа паслёночного вождя работал в ГАИ. Стены «Минас Моргула» из Мордора были покрыты наклейками из «Властелина колец». Их покупал Владик. Его прозвали Богатеньким Ричи. Владик хвастал, что у него даже в туалете есть телефонная трубка, что в его квартиру провели две телефонные линии, одну - для интернета:
        - И заметьте, это незаконно. Нельзя сразу два телефона в одну квартиру. Но папа договорился. Вот так.
        Именно Владик обеспечивал «Минас Моргул» запасом пулек, покупал им пистолеты, а прошлым летом повесил там новенький дартс. Бросать дротики на полтора метра было неудобно, но мордорцы не переставали хвастать, что проводят у себя соревнования по дартсу, на которые не пускают посторонних. Несмотря ни на что, над Владиком смеялись. Даже в «Минас Моргуле» считали, что у него изнеженное девчачье лицо. В штаб его пускали только из-за наклеек, пулек и дартса.
        Пульки и пистолеты брали на войну. Все штабы воевали против всех. История Солнечного не знала ни одного союза. Ребята опасались, что вслед за первым союзом последует второй, со временем войны прекратятся, а значит, и штабы будут не нужны. Останется только разрисовать асфальт квадратами, надеть юбки и с глупым видом прыгать вслед за девчонками. Так сказал Сёма из «Минас Моргула», когда далёкая «Сопка» предложила ему объединиться для совместной атаки на «Паслён».
        Именно «Минас Моргул» впервые заставил другой штаб платить дань. Правда, дань они собирали с «Карусели» - штаба, построенного первоклашками из картона и веток. Это был скорее шалаш, чем штаб. Он стоял недалеко от двадцать второй школы, возле китайского общежития. Сёма случайно наткнулся на «Карусель». Он и не думал связываться с малышнёй, хотел только заглянуть внутрь - на случай, если там найдётся что-то интересное, но тут же получил по ногам два выстрела из духарика. Рябина перепачкала ему штаны, и Сёма рассвирепел. Хотел разнести «Карусель», но вместо этого договорился с его обитателями, что они каждую неделю будут передавать в «Минас Моргул» упаковку цветных пулек. Пообещал им защиту от врагов, если такие найдутся, и даже помог укрепить стены кусками фанеры.
        Когда «Карусель» впервые запросила помощь, из Мордора выдвинулась армия. Впереди шёл Сёма с новеньким автоматом и запасом чиркашных петард - такие не нужно поджигать, достаточно чиркнуть о спичечный коробок. За ним нестройным шагом шли ещё пятеро мальчишек. Они были уверены, что на их вассалов напали ребята из «Паслёна», и готовились к настоящей войне. Братья Нагибины надели наколенники и налокотники. Карен вместо щита взял алюминиевую крышку от ведра. А Мунко, больше известный как Пеле, нацепил на голову старый хоккейный шлем. Но воевать ни с кем не пришлось. Первоклашкам из «Карусели» наскучило быть единственным малышнёвым штабом, и они разделились. Построили ещё один штаб напротив старого и стали обстреливать друг друга из духариков и плевалок. «Паслёном» тут и не пахло. Недолго думая Сёма взорвал две петарды, для острастки пустил из автомата короткую очередь и объявил войну оконченной. Заодно обложил данью новый штаб.
        Целью штабной войны было уничтожить вражескую фишку. В «Эдорасе» нужно было обвалить колодец, в «Баргузине» - расковырять пол из крышечек, в «Минас Моргуле» - содрать наклейки. При штурме использовали весь боевой арсенал. Закидывали петардами, обстреливали из рогаток и даже пуляли огнями из фейерверков. До настоящих драк доходило редко. Мальчишки сходились стенка на стенку, толкались, обзывались, обменивались вежливыми пинками, но кулаков не поднимали.
        Открытое противостояние чаще всего заменяли мелкие диверсии. Можно было обмазать вражеский штаб собачьими какашками, бросить в открытый люк коробок с тараканами, пакетик с мочой или бомбу-вонючку из тлеющих семечек в фольге. После этого нужно было бежать во весь опор и как можно дальше. Во дворах Солнечного все привыкли к погоням. Не удивлялись, увидев, как один мальчишка, давясь от смеха, несётся прочь, а за ним летят другие, красные от злости и перепачканные чем-нибудь неприятным.
        Диверсии бывали и крупными. В стену вражеского штаба закладывали бутылку с водой и карбидом, большие новогодние петарды или самодельную взрывчатку из пороха и спичечных головок. После одной из таких диверсий сгорела «Ранетка» - первый и последний девчачий штаб. Он стоял на окраине Городка, возле ранетного сада. Его стены были выкрашены яркой оранжевой краской, но во всём прочем он не отличался от других штабов. Фишки у него не было. Не успела появиться. Войну «Ранетка» никому не объявляла, нападать ни на кого не хотела. Девчонки просто сидели внутри, пили чай, ели печенье и поглядывали в окошко. Всех это раздражало. Не сговариваясь, другие штабы стали по очереди нападать на «Ранетку». Так и сожгли. Кто-то облил её бензином. Подумал, что огнём напугает сидевших внутри девчонок. Напугал. И не только их. Приезжала пожарная машина. Взрослые грозились уничтожить все штабы, но от огня никто, кроме самой «Ранетки», не пострадал, так что историю со временем забыли. Штабы никто не тронул. О том, кто был тем умником-поджигателем, ходили разные слухи. Каждый двор грешил на другой, но все подозревали, что
бензин принёс Прохор - из VX2. Он всегда говорил, что не позволит построить в Городке ещё один штаб.
        В прошлом году Максим и Аюна пробовали вступить в VX2. Ничего хорошего из этого не получилось. Их приняли, но внутрь не пустили. О том, чтобы подняться на берёзу, не могло быть и речи. Пришлось задуматься о создании собственного штаба.
        Нужно было выбрать ещё не занятый двор. Стекляшка и Котёл сразу отпадали. Ходить там было страшно даже днём. Аграба считалась хорошим двором с красивой площадкой, но до неё было далековато. Выбор пал на Бутырку, на рохирримском наречии известную как Осгилиат. Гулять там было ещё опаснее, чем в Стекляшке, но в Бутырке таилось одно уютное местечко. Именно там ребята построили свой «Бурхан».
        В центре Бутырки была заброшенная детская площадка. На старых, перекошенных качелях, на лавках и поваленных истуканах сидели старшеклассники. Пили пиво, лузгали семечки, слушали музыку из магнитофонов, одним словом, делали всё то, что в Бутырке делали и взрослые, только те собирались у подъездов. Кроме того, старшеклассники резались в карты, играли в ножички, дрались, иногда бренчали на гитаре. О штабах они не помышляли. Максиму, Саше и Аюне это было на руку.
        На окраине Бутырки, сразу за детской площадкой, начинался густой чепыжник. В это переплетение тальника, бирючины, пузыреплодника и таволги не забредали даже собаки. Чепыжник тянулся до угла между двух перпендикулярно стоявших домов. Щель между домами была до того узкой, что в неё и кошка бы протиснулась с трудом. Получился защищённый с двух сторон лес из кустарников. Ребята называли его Тайгой.
        Со всех балконов туда сыпали мусор. Убирать его никто не хотел, и со стороны Тайга казалась застывшим взрывом на помойке. Все ветки были увешаны носками, арбузными корками, пакетами, овощными очистками, обмякшей бумагой и чёрными лентами из магнитофонных кассет. Саша называл эти кусты новогодними ёлками бомжа. Вместо праздничных звёзд на них красовались мусорные мешки, которые кому-то было лень нести до мусоропровода.
        - Лучшего места для штаба не найти! - гордо заявил Максим.
        Аюна и Саша не спорили.
        Штаб решили поставить в самом углу, возле домов. Пробраться туда напрямик от детской площадки было невозможно. Оставалось два пути. Узкий коридор вдоль одного дома и тоннель под балконами второго дома.
        Вечерами, прячась от других ребят, Максим, Аюна и Саша несли к Тайге картонные коробки, доски, мотки верёвок. На свалке за молокозаводом Саша нашёл ржавый лист жести, а Максим притащил с Ангары обгоревшую покрышку. Строительство продолжалось весь август. В ход шли гвозди, клей, строительная липучка. Ребята даже сделали вылазку к Неверхуду - из щелей панельного дома наковыряли поролонового уплотнителя.
        Когда внешние стены «Бурхана» были оклеены полиэтиленом, а внутренние - старыми обоями, которые ребятам отдал Жигжит, Максим торжественно объявил строительство оконченным. Теперь в штабе можно было жить.
        Получилась просторная коробка два метра в ширину, полтора метра в длину и высоту. Дверь была без петель. Это была скорее съёмная стена, чем дверь. Ребята хотели следующим летом укрепить штаб кирпичом и после этого сделать на крыше настоящий люк, по примеру VX2.
        Внутри были устроены четыре сидушки. Самая большая и удобная - на покрышке, набитой поролоном. Две другие - на деревянных ящиках, найденных на помойке за рынком. Ещё одна была грубо сколоченной и хромающей на обе ноги лавкой. Под покрышкой в землю был закопан тайник. Там хранили штабную амуницию: новенькие духарики из шприцев и напальчников, две рогатки, несколько пакетиков с водой, запас пулек и рябины. Самым ценным в тайнике было ружьё. У него был пластмассовый прицел, съёмный магазин на пятьдесят пулек и запасная, хорошо промасленная пружина. Саша и Максим купили его на общие деньги. Специально ездили в центр города, на шанхайку.
        В штабе было уютно. Спрятавшись за его стенами, ребята чувствовали себя в безопасности. Весь странный, запутанный мир оставался снаружи. Внутри всё было просто и понятно.
        Эж?ном, то есть хозяином, штаба был белёк - новорождённый щенок нерпы. Справа от двери в коробке из-под сандалий Аюна устроила алтарь. В центре алтаря поставила керамическую фигурку белька, назвала его Тюлькой. Рядом закрепила лампадку и складную иконку - их принёс Саша. Там же лежали цветные ленты от шаманского костюма, которые Аюна выпросила у Жигжита, и несколько вкладышей от жвачки Turbo, их положил Максим. Всё это размещалось на буддийском хад?ке - голубом ритуальном шарфике, который пожертвовала в штаб Ирина Викторовна.
        Заходя в «Бурхан» и покидая его, ребята делали подношения эжину - клали на алтарь конфетку, щепотку риса или сухарик. Раз в неделю Аюна выносила старые подношения к заливу у Байкальского тракта, высыпала их в воду. Конфеты, правда, брала себе и распределяла между ребятами.
        - Зачем мы кладём подношения, если эжин их всё равно не ест? - спросил однажды Саша.
        - Дурак ты, Людвиг. Конечно, ест. И очень доволен. Поэтому защищает. Пока мы в штабе, нас никто не тронет. Даже взрослые. Тюлька им не позволит.
        - А если ест, почему они остаются?
        - Кто?
        - Конфеты!
        - Потому что эжин съедает не саму конфету, а её дух. Неужели не понятно? Нам остаётся пустая оболочка. Она сладкая, но пользы в ней никакой нет. Это как… ну как овощи варить слишком долго, и все витамины из них выйдут.
        На это Саше возразить было нечего.
        Тоннель под балконами забаррикадировали. Навалили там всё, что не удалось прикрутить к штабу, и хорошенько присыпали землёй. Не удовлетворившись этим, набросали сверху битые кирпичи и стекло. Никто не должен был пройти к штабу с этой стороны. Остался лишь узкий проход вдоль другой стены. Проход выводил напрямик к Аргунскому ущелью, отделявшему торцы двух разных домов.
        Проверив надёжность баррикады, подёргав ветки кустов, Максим с Сашей признали, что их штаб - самый скрытный и самый защищённый из всех штабов Солнечного. Даже к «Сопке» за Пятаком пробраться было проще, чем к «Бурхану», а там нужно было лезть через помойные овраги!
        Фишкой «Бурхана» стала подробная карта всех дворов по эту сторону проспекта Жукова. Такой карты не было ни у кого. На ней были указаны не только дворы с названиями на всех известных наречиях, но также штабы, подъезды с открытым чердаком, запасные тайники с пульками и карбидом, незаколоченные спуски в подвал, особо опасные зоны с крикливыми тётками, места обитания диких собак и многое другое.
        Каждую неделю Максим с Аюной и Сашей отправлялись в разведку - собирали новые сведения для карты. Им довелось побывать даже в Темнолесье у детского сада и высчитать, в какие часы бабка Психоворон покидает своё Гнездо. С тех пор они ни разу не попадались ей на глаза и не слышали её пьяных окриков.
        К следующему лету Максим надеялся расширить поиски и, быть может, отыскать легендарный «Авалон» - богатый, но давно утерянный штаб. Его построили ребята из детдома. Натаскали туда матрасов, простыней, одеял. По стенам висели мягкие игрушки, бусы, зеркала, картинки с упаковок от Dendy и Sega. Детдомовские ребята никому не говорили, где построен их штаб, а потом исчезли. Просто перестали приходить в Городок. Должно быть, их куда-то увезли. Тайна «Авалона» осталась нераскрытой.
        Было много версий, где именно искать его. Кто-то говорил, что «Авалон» построили в подвале или на чердаке. Другие утверждали, что легендарный штаб стоит по ту сторону Байкальского тракта, за молокозаводом. Третьи указывали на малоисследованные переулки возле Сибэкспоцентра. Прошлым летом сразу три штаба: VX2, «Минас Моргул» и «Сопка» - объединились в Первый крестовый поход, целью которого было прочесать отдалённые дворы Солнечного. Они ничего не нашли, поругались, стали нападать друг на друга, и поиски закончились обыкновенной войной. О том, чтобы собрать Второй крестовый поход, пока что не было речи, но все понимали, что он необходим. На очереди были свалки и холмы за Байкальским трактом. Там поблизости было ещё одно китайское общежитие, и ходить туда небольшой группой боялись даже мордорцы.
        Так далеко Максим, Саша и Аюна не заходили, но и в границах Солнечного им удавалось отыскать нечто ценное. Главной добычей в прошлом году стал большой ком строительной липучки, найденный в подвале тринадцатого дома. О нём никто не знал. Вынести его было невозможно, он весил не меньше тонны, и ребята довольствовались тем, что постепенно выщипывали из него небольшие порции. Лепили их везде, куда только дотягивались руки. Максим успел даже облепить стол в дедушкиной гостиной. За это ему влетело от мамы. Дедушка заставил соскребать всё ножом, а потом драить тряпками.
        Хранителем карты был Саша. Максим завидовал ему и, чтобы уравняться с ним в правах, объявил себя хранителем печати. Для такого дела стащил у мамы одну из печатей приюта, в котором она работала. После скандала и долгих нравоучений пришлось вернуть её и заменить самодельной - из картошки.
        Аюна в свою очередь была хранителем х?лбого - маленького колокольчика с конной трости шамана. Она говорила, что нужно позвонить в него и произнести правильные слова, тогда на помощь придут добрые духи. Они укрепят стены штаба, сокроют его от глаз врага, а взрослых уведут в сторону, если те вдруг заинтересуются «Бурханом».
        Держать карту в «Бурхане» Саша отказывался и всегда забирал домой. О её существовании и об открытии нового штаба было объявлено на Первом совете всех штабов. Он прошёл в Алькатрасе. Вожди впервые собрались вместе, чтобы договориться об основных правилах войны. После долгих споров, едва не закончившихся дракой, объявили Великое уложение. Договорились, что на штабы нельзя нападать после десяти вечера, когда большинство ребят расходится по домам. Нельзя воевать и в будние дни до часу дня, когда все сидят в школах. Хранителем Уложения назначили Артёма из «Сопки», больше известного как Бобёр. Он завёл тетрадь, куда внёс названия всех штабов, а также указал их фишки.
        Тем же вечером Максиму устроили посвящение в вожди. Церемонию вёл Бобёр. По древнему обычаю Максим прошёл проверку «на пацана» и получил благословение вождей. Он встал посреди песочницы в окружении ребят. Вытянул правую руку тыльной стороной вверх. Бобёр достал из кармана сигаретный окурок. Оторвал от него папиросную бумажку, размером с горошину. Положил её Максиму на запястье и поджёг. Бумажка начала тлеть. Эта часть испытания называлась «проверкой на стукача». Максим сдавил зубы. Боль прожигала кожу, колючей пульсацией расходилась до плеча. Сёма из «Минас Моргула», Прохор из VX2, Леший из «Эдораса», Зорикто из «Баргузина», Джаник из «Сопки» и Митя из «Паслёна» - вожди основных штабов Солнечного - стояли вокруг Максима плотным кольцом. Обняв друг друга за плечи, сдавленно ухали:
        - Пацан! Пацан! Пацан!
        Бумажка продолжала тлеть. Над ней выкручивалась струйка серого дыма. Максим уже не чувствовал боли. Он и сам пришёптывал:
        - Пацан. Пацан. Пацан.
        Тление закончилось.
        - Не стукач, - признали все.
        Пришло время второго испытания. Бобёр смахнул пепел с руки Максима. Достал из кармана пластиковую палочку от чупа-чупса. Поджёг её. Крутил в пальцах, ожидая, когда она как следует разгорится. Затем поднёс к Максиму. Капнул расплавленной пластмассой в ту самую точку, где только что тлела бумажка. Боль резко вернулась. Максим вздрогнул, но удержал руку. Прошло несколько секунд. Пластмасса остыла, и Бобёр звонко ударил по запястью Максима. Следом ударил каждый из вождей. Это означало рождение нового вождя.
        С этой минуты штаб «Бурхан» был окончательно признан врагом, с которым можно воевать и которому не зазорно проиграть. Покраснение на руке не сходило несколько дней. На ожоге вздулся мутный волдырь, но Максим гордился им, знал, что на его месте появится шрам, который в Солнечном называли «пацанской меткой». Такая была у каждого вождя.
        Сидя в «Бурхане» на тронной покрышке, Максим разглядывал свою метку, вспоминал тот день, когда прошёл посвящение, и слушал Аюну.
        - Ты с ума сошла! - воскликнул Саша, когда узнал, зачем Аюна объявила красную тревогу.
        - Помолчал бы, если трусишь! - возмутилась она.
        - Ничего я не трушу.
        - Вот и помолчи.
        Саша скривился, но больше ничего не сказал. Снял запотевшие очки и принялся тереть их платком.
        План Аюны, который она назвала «Смерть Саурону», в самом деле, грозил большими опасностями. Но Аюна знала, что Максим и Саша не откажутся от него. Возможность ослабить штаб мордорцев была слишком соблазнительной.
        Саурон жив
        - Ну что, согласны? - не унималась Аюна.
        - Подожди. - Максим потуже затянул шарф. В штабе было холодно, несмотря на то что они осенью замазали щели клеем, облепили фанеру новым слоем картона. - Расскажи ещё раз, что там с Сёмой.
        Аюна замерла и прислушалась:
        - Хвоста не было?
        - Чего? - не понял Саша.
        - Не чего, а кого. Кто-нибудь шёл за вами?
        - Нет.
        - Давай про Сёму! - Максим чувствовал, что замерзает. Надо было надеть свитер.
        Сёма. Вождь «Минас Моргула». Толстый, ходивший вперевалочку мальчишка. На самом деле его звали Сумбер, но весь двор называл его Сёмой. У него были тёмные, спелые щёки, над которыми чернели узкие бойницы глаз. Вздыбленная чёлка до половины прикрывала лоб, в остальном голова была бритой. Во рту у него всегда болтался кулак жевательной резинки.
        - Значит, Сёма, - начала Аюна. - Я вчера придумала, как его ослабить. А заодно ослабить весь «Минас Моргул». То есть я уже давно придумала, но раньше у меня не было шир?.
        - Чего? - перебил Саша.
        - Ширэ. Шаманский ящик. Мне папа подарил на Новый год.
        - Ты не говорила.
        - А ты не спрашивал.
        - Как я могу спрашивать о том, чего не знаю?
        - Да помолчите вы! - не выдержал Максим. - Аюн, говори нормально.
        - Как я могу говорить и молчать одновременно?
        - Началось. - Саша закатил глаза.
        - Ох, Людвиг, напросишься ты у меня. - Аюна нахмурилась. Она всегда называла Сашу по фамилии, если злилась на него.
        - Что ты предлагаешь? - Максим скрестил руки и дрожал. - Говори скорее, я тут мёрзну.
        - Одеваться надо теплее, - огрызнулась Аюна.
        - Аюн… - умоляюще протянул Максим.
        - Ладно.
        У Аюны было светлое, чуть вытянутое лицо. Щёки - по-бурятски налитые, красивые. Из-под меховой шапки с помпонами выбивались прядки густых чёрных волос.
        - Так вот, ширэ. У папы есть такой же, только у него большой. Он там держит шаманские костюмы, маски, бубны хэс?, конные трости мор?н х?рьбо, хур и всё такое. У меня ничего этого нет. В моём ширэ только мешочек чабреца, онг?ны, две шкурки белых мышей и несколько угольков с жертвоприношения.
        - Не густо, - прошептал Саша.
        - Ошибаешься, очкарик, - тут же ответила Аюна.
        - Не называй меня так!
        - А я и не называю.
        - Только что назвала!
        - Тебе послышалось.
        - Прекратите! - шикнул Максим. Он теперь похлопывал себя по бокам и чуть раскачивался.
        - Этого вполне достаточно, - продолжила Аюна. - Защитный обряд я, конечно, не проведу. Зато могу нарисовать зя.
        - Какое ещё «зя»?
        - Это как оберег, только наоборот. Он призывает несчастья. Зя, как крышка, накрывает семью, и боги не слышат ни их молитв, ни их обрядов. Понимаешь? Богам кажется, что в семье про них забыли, они обижаются и перестают помогать. Тогда на семью сваливаются всякие случайности, от которых раньше оберегали боги.
        - Ты хочешь отомстить Сёме?
        - Никому я не собираюсь мстить. Ничего ты не понял! Сёму накроет крышка…
        - Это я понял.
        - Ох, Людвиг, не нравишься ты мне.
        - Да слушаю я, слушаю.
        Аюна вздохнула, успокаивая себя.
        - Зя спрячет Сёму от богов, и удача отвернётся от него. Может, он с Владиком поругается, и тот не будет им пульки покупать. Может, дворники вообще разберут их штаб. Ну или Нагибины переедут в другой район. Они вообще не отсюда.
        - Да, они из Ниловки. Хорошо бы их туда забрали.
        - Вот! - торжественно заявила Аюна. - Зя всё это устроит. Ну или не так явно. Может, у них там в «Минас Моргуле» эпидемия гриппа начнётся.
        - Чудненько, - усмехнулся Саша.
        - Ловко, - улыбнулся Максим. - Надо было раньше так сделать!
        - Говорю же, раньше не могла.
        - А как выглядит эта твоя зя?
        - Она не моя. Это рисунок. Я уже всё сделала. Нужно начертить на мышиной шкурке человеческую фигуру - вниз головой. Я чертила угольком от жертвоприношения, чтобы зя стала ещё сильнее. А когда рисуешь голову, нужно закрыть глаза и представить самое страшное, что с тобой случалось. Представить так, чтоб страх вернулся, чтоб ты весь задрожал, чтоб эта дрожь сама нарисовала голову фигуры.
        - Что же ты представила? - поинтересовался Саша.
        Максим был уверен, что Аюна опять вспыхнет, скажет что-то вроде «Не твоё дело, Людвиг!». Но вместо этого она вздохнула, пожала плечами, а потом заговорила - так, будто Саша ни о чём не спрашивал:
        - Нужно пронести зя в квартиру Сёмы.
        - И как мы это сделаем? - удивился Максим.
        - У меня есть план.
        - Надеюсь, не сегодня? - протянул Саша.
        - Ты что! - взвилась Аюна.
        В её глазах мелькнул до того густой, глубокий страх, что Саша растерялся и лишь неуверенно пробормотал:
        - Да мне сегодня в комнате надо убрать. А то мама не отпустит. Я же хотел завтра на горку… Кстати, пойдёте со мной?
        - Нельзя, нельзя! - затараторила Аюна.
        Она вскочила с сидушки и ударилась головой о крышу.
        - Ещё пара таких ударов, и от штаба ничего не останется, - заметил Максим. - Надо было не клеем замазывать швы, а бетоном.
        Аюна даже не улыбнулась. Принялась торопливо объяснять:
        - Зя нужно подбросить сегодня. Она ожила, я это чувствую. Если её правильно делаешь, она срабатывает как ловушка - затягивает злого духа и потом питается его энергией. Ночью дух выходит из неё в виде мёртвой женщины и виснет на потолке вниз головой. Вреда он не приносит, потому что слепой. Но шамана, который его поймал, видит. И если шаман не прошёл четырёх посвящений, он его съедает. А я ведь и первого посвящения не проходила. Рано ещё. Если не подбросить зя, этой ночью мёртвая женщина меня съест. А ест она изнутри, начинает с ног. И внешне ты остаёшься нормальным, а внутри - пустой, как кукла.
        Максим и Саша переглянулись. Им стало не по себе от таких рассказов. Максим даже согрелся и на мгновение перестал дрожать. Он жил в одной комнате с Аюной, и ему совсем не хотелось проснуться ночью от того, что по потолку, как таракан, ползёт мёртвая женщина.
        - Он у тебя с собой? - прошептал Саша.
        - Зя?
        Саша кивнул.
        - В кармане.
        - Чудненько…
        - Каков план?
        Ребята склонились над картой дворов. Им хватило нескольких минут, чтобы обсудить и принять план Аюны. Договорились пока что разойтись, а через два часа встретиться под Алькатрасом. Максим хотел переодеться. К тому же он обещал зайти к дедушке, нужно было снять игрушки с новогодней ёлки. Старый Новый год давно отметили, близился февраль, и ёлка начала осыпаться.
        У Саши было более ответственное задание. Ему предстояло навести порядок в комнате и запротоколировать итоги двадцать седьмого совещания в штабе. Записи он вёл в толстой тетради с твёрдым переплётом. Секретную информацию вносил шифром пляшущих человечков, который частично позаимствовал у Шерлока Холмса.
        - Куда? - Аюна дёрнула Максима за рукав. Он уже открыл дверь и хотел выбраться наружу. - Забыл?
        - Забыл…
        Покопавшись в кармане, Максим нашёл две барбариски. Положил их перед Тюлькой на алтарь. Мысленно поблагодарил его за защиту и только после этого вышел из штаба.
        Через два часа, как и договаривались, ребята подошли к Алькатрасу. Сейчас домик и его покрытая жестью горка пустовали. На улице было минус двадцать. Пахло колючим холодом. Если сильно вдохнуть носом, стенки ноздрей ненадолго слипаются. Снег мягко скрипел под валенками. По рябинам и деревянным истуканам белым налётом проросла куржуха[4 - Куржуха (коржуха) - крупный иней на деревьях, косматая изморозь, покрывающая деревья или другие поверхности (стены, столбы, лавки).]. Стеклянное, чистое небо было высоким и лёгким.
        - Принёс? - заговорщицки спросила Аюна.
        - Отец убьёт, если узнает, - ответил Саша.
        - Принёс?!
        - Да принёс, принёс. - Саша похлопал себя по куртке.
        Во внутреннем кармане у него лежал баллончик с пеной для бритья.
        - Тогда идём.
        Опасаясь, что Сёма увидит их в окна и заподозрит неладное, ребята пошли в сторону Котла. До Сёминого подъезда от Алькатраса было метров тридцать, но прямой путь не предвещал ничего хорошего.
        Ребята спустились к рынку, издали поглядывая на заваленный сугробами «Эдорас». Вышли к Кораблику - длинному кирпичному дому, за пределами Рохана больше известному как Навуходоносор. По улице Ржанова дошли до Неверхуда. Отсюда был виден тринадцатый дом, куда Саша ходил на кружок по керамике. Обогнули Пустырь, прошли заснеженный Тролегор - в опасной близости от границ Мордора. Перебежками, прячась под балконами первых этажей, одолели участок тропы, с которого просматривался «Баргузин», проскочили Вонючее ущелье и наконец оказались у подъезда Сёмы.
        Задыхаясь от волнения и стараясь не шуметь, открыли дверь. Первый этаж был затянут тёплой, влажной дымкой. Лестницу, перила и стены покрывала ледяная корка. Дымка была весьма кстати. Ребята боялись, что Сёма или его мама, Гэрэлм? Зоригтуевна, посмотрят в дверной глазок.
        Прислушиваясь к каждому шороху, прокрались на второй этаж и дальше поднимались уже спокойнее.
        На пятом этаже, за дверью, обитой коричневым дерматином, жила Арина Гарифовна - учительница географии из двадцать второй школы. Она хорошо знала Сёму и недолюбливала его, как, впрочем, и всех соседей-бурят. Аюна придумала воспользоваться этим.
        Максим торопливо разжевал жвачку. Сделать это было непросто, так как она успела одеревенеть на морозе. Похвастал перед Сашей новым вкладышем Turbo, затем старательно залепил жвачкой дверной глазок Арины Гарифовны.
        Саша достал баллончик. Встряхнул его и большими белыми буквами вытянул на стене: «Саурон жив». Это был лозунг «Минас Моргула», чьи приспешники писали его на асфальте, партах, тетрадях и в учебниках, за что не раз получали взбучку от учителей. Расчёт был точным.
        Аюна тем временем одобрительно кивнула Саше. Вынула из кармана стеклянную банку. Замахнулась. Подмигнула Максиму и со всей силы бросила её в угол. Грохнуло так, будто столкнулись две машины. Осколки разлетелись по всей площадке. Эхо пролетело по подъезду, лёгким паром вырвалось на улицу.
        Ребята замерли. Затаив дыхание, прислушивались. Из квартиры Арины Гарифовны донеслись голоса, и тут же щёлкнул замок в двери. Ребята ломанулись вниз. Саша, проскользнув по лесенке и едва не упав, выронил баллончик. Подбирать его не было времени.
        С топотом промчались по этажам. Замедлились только на ледяной корке первого этажа. Выскочили из подъезда. Кто-то должен был остаться под лестницей у Сёминой квартиры. Нужно было убедиться, что Арина Гарифовна пришла ругаться с его родителями. Аюна надеялась, что разъярённая учительница уведёт Сёму с его мамашей наверх, чтобы показать им место преступления. Оставаться в подъезде никто не хотел. Ещё в «Бурхане» решили, что выбор сделают по жребию, и теперь дрожащими руками под торопливое «комане-борбане эй-зи-ко!» выбросили два «колодца» и «ножницы». Проиграла Аюна.
        - Чудненько, - прошептал Саша.
        Аюна хотела что-то сказать ему в ответ, но вместо этого вздохнула и быстрым шагом вернулась в подъезд. Саша с Максимом перебежали в Вонючее ущелье, затаились там возле изгороди. К счастью, зимой ущелье было не таким уж вонючим.
        Долго ждать не пришлось. Вскоре они увидели, как из-за угла машет Аюна.
        - Сработало! - громко и взволнованно зашептала она, когда Саша и Максим переметнулись к ней. - Даже лучше, чем хотели! Гарифовна полподъезда подняла и с криками примчалась к Цыдыповым.
        Уже перегрызлась с Гэрэлмой. Та говорит, Сёма в ванной лежал. А та говорит, значит, это его дружки, потому что такую дурость только они пишут. Сёму из ванной вытащили и поволокли наверх разглядывать пену.
        - Так чего мы ждём? - занервничал Саша.
        - А ничего! - Аюна так развеселилась, что не стала ему грубить. - Побежали!
        Как и предписывал утверждённый в «Бурхане» план, Саша встал в подъезде «на шухере» - заслышав, что Цыдыповы спускаются, он должен был выскочить на улицу и предупредить друзей.
        Максим с Аюной подошли к окну первого этажа. Форточка была открыта. Большего и не требовалось. Это был прямой вход в комнату Сёмы.
        - Сними пуховик, - прошептал Максим.
        - Это зачем? - удивилась Аюна.
        - В форточку не пролезешь, да и порвёшься вся.
        - И правда, - согласилась Аюна.
        Сбросила куртку. Помедлив, стянула и свитер, отдала его Максиму. Осталась в красной футболке и синей поддёвке. Аюне сразу сделалось зябко. Приплясывая на месте, она вытащила из куртки короткий свёрток - весь обвязанный цветными нитками и верёвочками.
        - Зя? - спросил Максим.
        - Угу. - Аюна кивнула. - Давай!
        Максим встал под окном. Нагнулся, подставляя спину. Не успел спросить, сможет ли Аюна взобраться, как она вспрыгнула на него, словно кошка, заметившая поблизости собаку. Максим охнул. Упёрся руками в заиндевевшую стенку цоколя. Почувствовал, что упадёт, хотел сказать об этом, но тяжесть на спине вдруг пропала. Выпрямившись, он увидел, что Аюна стоит на внешнем подоконнике и обдирает с форточки комариную сетку.
        - Ох и влетит нам, если что… - Максим качнул головой.
        Зелёная сетка спикировала вниз, и Аюна стала подтягиваться, неловко скользя ботинками по стеклу.
        Максим боязливо оглядывался по сторонам. Радовался, что их отчасти прикрывает балкон. Когда в следующий раз посмотрел на Аюну, она уже была внутри.
        - Что там? - громко прошептал Максим.
        - Тепло, - отозвалась Аюна.
        - Спрятала?
        - Тихо ты!
        У Максима дрожали руки, он не знал, от чего больше - от страха, от холода или от любопытства. На мгновение он даже разозлился на друзей. Они-то спрятались в доме, а он стоит тут на открытом месте, и его могут схватить в первую очередь. Чтобы хоть как-то унять дрожь, Максим дотянулся до наличника и, подтягиваясь на нём, стал прыгать на месте - так смог мимолётно заглядывать в окно и заодно согреться.
        Всё, что он видел в комнате, разбилось на отдельные картинки.
        Вот Аюна шарит по столу Сёмы. Должно быть, ищет какие-нибудь записи по штабу. «Может, у мордорцев есть своя карта. Интересно было бы взглянуть». Вот она распахнула шкаф. Опять чего-то ищет. Кровать у Сёмы не заправлена, одеяло свешивается на пол. На старом полинявшем диване разбросаны картриджи от Sega.
        Вот Аюна стоит посреди комнаты. Не знает, куда спрятать зя. Максиму стало жаль Сёму. Теперь ночами с его потолка будет свисать мёртвая женщина. Но Аюна сказала, что они никогда не увидят друг друга. Сёма может чихнуть, если встанет с кровати так, что волосы духа прощекочут ему лицо, но не более того.
        Вот Аюна опустилась на колени. Теперь её не видно, как ни прыгай. Максим запыхался. Стало жарко. Он подумал, что Аюна прячет зя под ковёр, и мысленно с ней согласился - хорошее место. Ещё можно было прилепить за постером Demo. «Неужели Сёма слушает такую музыку? Хорош Саурон…»
        Вот Аюна встала. Улыбается. Значит, спрятала.
        Вот она идёт к окну.
        Вот за ней открывается дверь.
        За порогом, в коридоре, стоит мужчина в тельняшке и разношенных кальсонах. Это Чимит Сергеевич - отец Сёмы.
        Аюна!
        Максим повалился на землю. Вжался в стенку цоколя. Перед ним замерцали цветные искры. Сердце смёрзлось и глухими ударами колотилось в груди.
        Услышал, как вскрикнула Аюна.
        «Поймали! Нам конец!» - замельтешило в голове у Максима. Так и подмывало броситься прочь от подъезда, через весь Городок мчаться домой. Аюне всё равно не помочь, она погибла. Максим привстал, с надеждой посмотрел на Алькатрас и тут же осадил себя: «Нет! Никуда ты не побежишь». Максим знал, что никогда не простит себе бегства, но страх липкими пальцами выщупывал под рубашкой живот и подмышки. Неизвестно, чем бы закончились эти терзания, но тут Максим услышал разговор:
        - Юнка, ты что ли?
        - Я, дядя Чимит. Дядя Чимит, не держите меня, мы же только играем. Дядя Чимит…
        - Да никто тебя не держит, чего пищишь-то? В форточку что ли залезла?
        - Дядя Чимит, мы только играем.
        - Мы? Ты что, не одна тут?
        - Одна!
        Максим не стерпел. Встал. Хотел подпрыгнуть - показать себя, крикнуть, что замешан во всём этом, что Аюна не одна. Но так и не осмелился. Замерев, слушал.
        - Дядя Чимит, пустите меня.
        - Да господи, что ты заладила-то? Говорю же, не держит тебя никто. Ты что ли там с Сумбером стену разукрасила?
        - Можно я пойду?
        - Ну вы даёте, конечно. Стой! Опять в форточку? Давай уж через дверь. Убьёшься ещё.
        - Не могу. Не говорите Сёме… то есть Сумберу. Не говорите, что я тут была, а то игры не получится.
        - Ладно, ладно. Подожди, я хоть окно тебе открою. А ты как без куртки-то?
        - Так она на улице. Спасибо!
        Максим отошёл от стены. Он теперь стоял смелее, даже поздоровался с дядей Чимитом. Тот, содрав со швов утеплительные ленты, распахнул внутренние, а затем и внешние створки.
        Спрыгнув в снег, Аюна быстро оделась. Подняла лежавшую поблизости комариную сетку и протянула её наверх:
        - Дядя Чимит…
        - Да-да, починю.
        - И…
        - И никому не скажу. Только в следующий раз выбирайте игры поспокойнее. А то Гарифовна раскричалась, аж собаки завыли.
        - Дядя Чимит, вы душка!
        Чимит Сергеевич в ответ рассмеялся. Аюна и Максим переглянулись, улыбнулись друг другу и помчались в Городок, к Алькатрасу.
        Чимит Сергеевич был совсем не похож ни на свою жену, сварливую Гэрэлму, ни на своего пакостного сына Сёму. Ребята из Городка и ученики двадцать второй школы, где он работал сторожем, любили дядю Чимита. Даже поговаривали, что он вовсе не из Цыдыповых, а только живёт с ними. «Должно быть, проспорил», - говорил Коля из Бутырки.
        У дяди Чимита была на удивление маленькая, к тому же наголо выбритая голова. Лицо - тёмное, со светлым пятном на щеке. А руки - большие, мускулистые. Дядя Чимит был бух?, то есть силач. Он ездил в Улан-Удэ на соревнования по бух? барилда?ну - бурятской борьбе. Ездил и в село Хойтог?л, под гору Алт?н-Мундарг?, на соревнования по хэ?р шаалг?ну - ломанию хребтовой кости. Услышав об этом впервые, Максим ужаснулся. Представил, как дядя Чимит с кровожадными криками ломает хребет несчастному барану. Но мама объяснила ему, что на хээр шаалгане ребром кисти бьют по уже очищенной от мяса косточке. «Всего-то?» - расстроился Максим. Косточка представилась ему прямо-таки куриной. Мама убедила его, что сломать хребтовую кость трудно, пусть выглядит она тонкой и хрупкой. Мечтой дяди Чимита было переломить знаменитую Окинскую кость - с ней никто не мог управиться с 1989 года. Но добраться до неё было непросто. К кости допускали после высокой денежной ставки, а Гэрэлма так просто не давала мужу ни копейки.
        Дядя Чимит любил пугать детей из младших классов шрамами на бицепсах. Говорил, что у него мышцы лопнули, когда он на спор где-то в Кижигинском районе руками раздавил голову барана. Максим вспоминал эти страшные шрамы, когда Аюна дёрнула его за рукав. Они уже спускались от Котла к рынку.
        - Ты чего?
        - Людвиг!
        Максим застыл на месте и даже приоткрыл рот.
        - Сашку, Сашку забыли! - Аюна продолжала дёргать Максима за рукав, словно это могло чем-то помочь.
        О том, что случилось с Сашей, ребята узнали лишь на следующий день, когда после школы вновь собрались в «Бурхане». Они учились в разных школах: Аюна и Максим - в сорок седьмой, Саша - в двадцать второй. Так что обсудить что-либо на перемене они не могли.
        Саша ждал в подъезде до последнего. Был уверен, что Аюна застряла в комнате. Понимал: если её поймают - заподозрят в воровстве. Услышав, как спускаются Цыдыповы, он выскочил на улицу предупредить об опасности. Под окнами никого не было. Саша решил, что Максим полез в комнату вслед за Аюной. Стал присвистывать и громко шептать, но никто не откликался. Подпрыгнул, заглянул в окно, но почти ничего не увидел. Он был на голову ниже Максима. Не зная, что делать, Саша ринулся назад, в подъезд. Решил во что бы то ни стало задержать Цыдыповых на пороге.
        Саша уже и не помнил, какие глупости говорил Гэрэлме. Это не помогало. Она просила его не мешаться под ногами. Тогда Саша заявил, что именно он испачкал стены на пятом этаже.
        - Зачем? - удивилась Гэрэлма.
        - Чтобы насолить вашему Сёмке.
        Саша нарочно говорил грубо. Его не испугало даже глубокое, злобное сопение, раздавшееся из-за спины женщины. Там стоял Сёма. Он только что плакал и не хотел, чтобы Саша увидел его заплывшие глаза. Сёму успели отругать всем подъездом, и теперь он шёл за ведром и тряпкой, чтобы смыть пенную надпись.
        - Зачем же ты вернулся? - Гэрэлма сомневалась в Сашиных словах.
        - Я… - Саша растерялся, помедлил, но тут вспомнил: - Баллончик! Я уронил баллончик. Отец убьёт, если я не верну.
        Теперь Гэрэлма поверила. Раскраснелась, рассвирепела. Стала дёргать Сашу за куртку - чуть ворот не оторвала. Повела его наверх, к Арине Гарифовне. Сёма, не переставая сопеть, понёсся впереди, с прытью, удивительной для его телосложения, перескакивая через ступеньки. Саша был уверен, что спас друзей - теперь у них будет достаточно времени, чтобы выбраться из квартиры.
        - Вот так, - закончил рассказ Саша.
        - А дальше чего было? - спросила Аюна.
        - Чего-чего… Заставили всё мыть. Осколки собирать. Потом Гэрэлма меня за ухо через весь Городок к дому вела. И Сёма ошивался вокруг. Говорил, что на щепки разнесёт наш «Бурхан».
        - А Гэрэлма?
        - А она ещё баллончик выбросила, чтоб мне от папы больше досталось.
        - Гадюка, - прошептала, скорее даже прошипела Аюна, словно сама обернулась змеёй.
        - Ну мне и досталось. Кое-как сидел сегодня. Это хорошо, что папа снял с ремня пряжку. Потом ещё два часа в углу стоял. Теперь телевизор на неделю запретили.
        - Сашка! - Аюна неожиданно обняла Сашу. - Спасибо тебе. Ты молодец. И прости, что я тебя Людвигом называю.
        - Да ничего, - пробубнил Саша.
        Даже в полумраке штаба было видно, что он покраснел - на его худом тёмном лице выступили ещё более тёмные полосы.
        - Вообще это моя фамилия, так что ничего.
        Максим злился. На всё и на всех сразу. На Аюну с её мёртвыми женщинами, из-за которых Саше влетело от отца - а Максим знал, что Рудольф Арнольдович бывает очень строг. На Сашу, который зазря подставился и навлёк на них войну с «Минас Моргулом». Но больше всего он злился на самого себя - за свою трусость, которую испытал под Сёминым окном. Никто о ней не узнал, но легче от этого Максиму не было. Он-то помнил тот порыв - убежать, спрятаться дома. Максима всего передёргивало. Он обнаружил в себе червоточину и не знал, как от неё избавиться. Вчера вечером, стоя под душем, с силой тёр себя мочалкой, словно так мог очиститься от неприятного осадка.
        - Я тобой недоволен, - сказал Максим своему отражению в зеркале. Ещё долго, хмурясь, смотрел на своё круглое лицо, короткие светлые волосы, едва заметные конопушки на щеках и гладкий шрам на подбородке. Затем добавил голосом эмчи-ламы Дондакова: - Будем работать над этим.
        За ужином Максим заявил маме:
        - Хорошо бы меня выпороть крапивой. Это помогло бы.
        Ирина Викторовна едва не поперхнулась и потом ещё долго расспрашивала Максима о его делах в школе и самочувствии.
        - Мы шли вместе, - тихо шептал он себе перед сном - так, чтобы не услышала сестра, - значит, и погибать должны были вместе. Надо было не бежать, а встать и громко сказать, что Аюна тут не одна, что я тоже виноват и пойду на плаху вместе с ней.
        - Ты чего там бормочешь? - возмутилась Аюна со второй кровати.
        - Мантру, чего ещё.
        - Это какую?
        - А какую надо, - сказал Максим и отвернулся к стенке.
        Утром, за столом, он был таким грустным, что мама заставила его выпить «Бонгар-5» - тибетское лекарство от простуды.
        - Хватит киснуть! - Аюна видела, что её сводный брат подавлен, и задорно ткнула его в бок. - Киснуть можно в школе и дома. Нечего пачкать «Бурхан» своей чёрной энергией.
        - Да не кисну я, - отмахнулся Максим и посмотрел на Сашу. - Просто думаю.
        - О чём?
        - О том, что нужно готовиться к войне.
        - Это факт! - обрадовалась Аюна.
        - Думаешь, Сёма пойдёт в атаку? - спросил Саша. Он чувствовал себя виноватым.
        - Да пусть хоть весь штаб сюда ведёт! - крикнула Аюна. - Никто ещё не приближался к «Бурхану» на расстояние выстрела!
        - Тише ты, - усмехнулся Максим. - Я позвоню Косте. Нужно следить за Мордором. Пусть он постоит в карауле, а мы пока всё подготовим.
        Костя был одноклассником Максима и Аюны. Они взяли его в штаб, потому что Костя был известным пироманом. Его стихией были петарды и фейерверки. Лучшего союзника было не найти. Единственной проблемой было то, что он жил на другой стороне проспекта Жукова и не часто приходил в Городок. Но сражение с «Минас Моргулом» он, конечно, не захотел бы пропустить.
        - Итак, война! - провозгласил вождь.
        - Война! - отозвались его воины.
        Письмо. 10 февраля
        Приписка сверху:
        «Мама зашла в комнату. Как всегда, без стука. А сама просит стучать. И не входить, если она медитирует. Увидела, как я подписываю конверт, и, кажется, поняла, что я пишу кому-то письма».
        Стрелка уводит на оборотную сторону листа. Там сверху приписано таким же мелким почерком:
        «Но она никогда не догадается, кому я пишу. Вот бы удивилась, если б узнала! Ну всё, пока. Чтобы написать это, пришлось вскрыть конверт. Сейчас буду его опять заклеивать».
        «Привет.
        У меня всё как обычно. Мой дядя Филипп, это тот, что живёт во Франции с тётей Таней, учит русский язык. И на Новый год прислал нам открытку, потому что сам приехать не смог. У них там Новый год не отмечают. И написал в открытке: “Мои дела - кака бычна”. Мы все долго смеялись. Тебе, наверное, тоже было бы смешно. В следующий раз обязательно приезжай на Новый год. Пельменей было столько, что мы всё не съели. А тётя Таня уже не приедет. Она беременна и летом будет рожать.
        А ты знаешь, как рожают шаманки? Мне вчера Аюна рассказала. Они сами разрезают себе живот, вынимают трёхмесячного ребёнка и зарывают его в золу. Там он должен дозреть. А если так не сделать, он превратится в комок чёрных светлячков. И рожать придётся светлячками, а ребёнка не будет. Ещё Аюна говорит, что женщина должна снять свою голову, поставить её себе на колени и так сесть возле золы с малышом. Петь песни и искать у себя в волосах вшей. Ну, в это я не очень верю. Правда, Аюна говорит, что так рожают только чёрные шаманки. Отец у неё - белый шаман, а она хочет быть чёрной, только не говорит ему об этом. Это тайна.
        Я бы не стал жениться на шаманке, это точно. Страшно подумать, что она будет рожать вот так - без головы и в золе. Представляю, что бы сказал на это дедушка.
        Ещё у Аюны есть родовая яма. Где она находится - большая тайна, и Аюна никому не говорит. Тот, кто узнает, где её яма, получит над ней власть. Она дочь шамана, а за такими людьми охотятся злые духи. Хотят прогнать из них душу и занять её место и так сделаться очень сильными. Но шаманов защищает родовая яма.
        Они как родятся, отдают взрослым свой послед. Аюна говорит, что это такой мешок, в котором появляются все дети. Я спрашивал у мамы, где мой послед, а она сказала, что это только у бурятов бывает, а у меня такого не было, и вообще, нечего всякие глупости спрашивать. Жаль. Так вот, послед Аюны положили в берестяную коробку, присыпали зерном и углями. Положили туда чароитовый камушек и освящённый крестик. Обмотали коробку ветками боярышника и шиповника и положили в родовую яму Аюны.
        Её душу можно украсть только через послед, а он надёжно защищён. Если к яме приблизится злой дух, угли начнут дымить - запутают его, а потом искрить - напугают его. И Аюна должна расти быстро, как зёрна. И быть крепкой как камень. И если к ней православные демоны пристанут, то поможет крестик.
        А у меня нет родовой ямы. Так говорит мама. А ты не знаешь, вдруг всё-таки есть? Было бы хорошо. Но Аюна уверена, что ко мне злые духи не полезут, потому что я не шаман.
        Когда Аюна была совсем маленькой, к ней приводили особого бурята, который понимает детский язык. Он её слушал и всё записывал. Дети в первый год ещё помнят о предыдущей жизни. Это мне дядя Жигжит сказал. А дети шаманов помнят и другие перерождения - кем они были, как жили триста и даже четыреста лет назад. Помнят и постоянно говорят об этом, только их никто не понимает. Все думают, что они просто кувякают. Но есть такие буряты, кто понимает. Вот за Аюной всё записали, и получилась целая тетрадка. Дядя Жигжит её спрятал. Отдаст Аюне, когда она будет выходить замуж, чтоб прочитала и не повторяла ошибки из предыдущих жизней. Вот так.
        Жалко, что ко мне такого бурята не вызывали. Интересно было бы узнать, кем я был раньше. Мама говорит, что об этом можно вспомнить и без бурят, во время ретрита. Но мне пока что рано в ретрит. Таких маленьких не пускают думать о себе и жизни.
        Зато у меня есть бирка, которая висела на моей руке в роддоме. А у тебя такая есть? Вот у Аюны и Саши нет.
        Я тут пишу тебе, а мама пришла с работы. Ходит по кухне. Нужно заканчивать. Ворчит, что я не помыл за собой посуду.
        Напишу, как смогу. И ты пиши скорее!
        P. S. Родовая яма охраняет Аюну, ей хорошо. А у меня нет даже обыкновенной ямы, где можно было бы спрятаться. Зато есть штаб! В нём хорошо. Он далеко. Так далеко, что ни в один бинокль не увидать. Мы его нарочно так далеко построили, чтобы никто не добрался. Я тебе как-нибудь напишу о нём».
        На оставшейся части листка наклеена вырезка из газеты - фотография иркутской футбольной команды «Звезда». Под ней - наклейка с Зиданом из футбольного набора. Вкладышем к письму - открытка с видом на байкальскую скалу Шаманку.
        Жигжит
        Отец Аюны был шаманом из древнего рода. Как говорил сам Жигжит, «древней бурятской кости». Когда Максим впервые услышал об этом, ему пришлось тесно сжать губы, чтобы не засмеяться. Он ещё два дня дразнил Аюну, называл её «костлявой буряткой», спрашивал, какая собака сгрызла кость, из которой появились её предки. Нескольких подзатыльников от мамы и тумаков от самой Аюны хватило, чтобы шутки прекратились. К тому же Максим вскоре понял, что ничего весёлого в этом нет. С каждым днём он всё больше узнавал о бурятском шаманстве, с интересом слушал рассказы Жигжита.
        Аюна знала истории отца, но всякий раз садилась рядом с Максимом, уютно прижималась к нему и с улыбкой слушала о своём предке - иссиня-чёрном быке Бух?-ной?не, о том, как его рога поднялись на небо и стали месяцем, о том, как на Земле появились первые шаманы, и, конечно, о детстве самого Жигжита.
        Аюна и Максим, кутаясь под одним пледом, сидели на кровати, смотрели на Жигжита, тихо швыркали чай с лимоном и чабрецом. В комнате Аюны, где теперь спал и Максим, оживали предания - будто Жигжит не рассказывал их, а показывал в картинках. Истории пугали и убаюкивали одновременно. Порой они были до смешного нелепыми, но Максим и не думал смеяться. Жигжит говорил быстро, монотонно. Его слова сливались в тягучий напев. И Максиму казалось, что поблизости другие шаманы бьют в кожаные бубны, звенят колокольчиками, выплясывают в шелестящих пёстрых нарядах. Комната Аюны превращалась в степную юрту, её стены шероховатым языком вылизывал ветер, снаружи завывали волки.
        Максим невольно опускал взгляд на правую руку Жигжита. На ней была родовая шаманская отметка, она выглядела устрашающе, не то что его - пацанская. Большой палец Жигжита был раздвоен. Из него будто вырос ещё один палец - со своим суставом и ногтем. Максима пугало такое уродство, однако он не мог от него оторваться, старался получше разглядеть.
        Карниз в комнате был украшен разноцветными ленточками. По углам висели переплетённые конским волосом черепа сусликов. У стены стоял деревянный сундучок, перетянутый красными, жёлтыми и синими кожаными полосками. В сундучке Аюна хранила подарки отца и строго-настрого запрещала Максиму туда заглядывать. Он и не думал нарушить это правило. Боялся, что из-под крышки на него ринутся полчища саранчи, тараканов или каких-нибудь шаманских жуков. Там, должно быть, лежало и ширэ, подаренное Аюне на Новый год.
        Изголовья кроватей, спинки стульев и столешница единственного стола были разрисованы путаными узорами, больше похожими на лабиринт, по которому блуждают люди, кони и овцы. На двери висело пятнистое полотно, обшитое перьями филина. Аюна говорила, что оно охраняет их детскую от ады.
        - Когда умирает ребёнок, его душа очень недовольна, - ночью рассказывала Аюна. Они с Максимом прятались в её кровати под одеялом, говорили шёпотом. - Она знает, что могла бы долго жить и радоваться, а тут умерла. Поэтому злится. Злость отяжеляет, не даёт улететь в страну гроз. Душа такого ребёнка остаётся на земле и превращается в аду. Она ищет других детей и мучает их, потому что завидует. Не даёт им спать, нагоняет кошмары и подбадривает, если ты задумал что-то плохое. А может и подтолкнуть, если ты встанешь на самый край крыши или балкона. Ада очень плохая. Перья филина охраняют от неё.
        Перед сном Аюна громко хлопала дверью. Это отпугивает аду - она видит, что перья филина вздрогнули, и думает, что прилетел настоящий филин. Пугается, прячется на кухне, за мусорным ведром. Сидит там всю ночь вместе с тараканами. Поначалу такие хлопки пугали не только аду, но и маму Максима. Со временем она привыкла.
        - Ада может притвориться настоящей девочкой, - предупреждала Аюна. - Такой миленькой, с косичками. Ты к ней не подходи. Она захочет тебя поцеловать и тогда поставит на тебе метку. Рот у неё страшный, весь в болячках, волдырях, поэтому она прячет его под рукавом. Сама вся чистенькая, красивая, а как приблизится, уберёт рукав - напугает так, что не сможешь пошевелиться. Ада воспользуется этим и быстро поцелует тебя прямо в губы.
        Максим, улыбаясь, обещал избегать красивых девочек, которые прячут лицо за рукавом.
        Жигжит рассказывал, что раньше дети умирали чаще, и злых духов было больше. Детям приходилось надевать накидки из перьев филина - они чувствовали себя в безопасности, словно и не покидали юрту.
        Такая накидка была и у самого Жигжита. Он до сих пор хранил её в сундуке, который вместе с другими вещами привёз из родной байкальской деревни Алагуй. Мама Жигжита в семь лет забеременела от того, что в ненастье проглотила синюю градину. Она три года не могла родить Жигжита, и родители отдали её замуж за семидесятилетнего старика. Это не помогло. Но однажды, во время грозы, в девочку ударила молния, и она испепелилась. А среди пепла нашли его, Жигжита. В семье обрадовались, узнав о том, как погибла их дочь, потому что смерть от молнии - хороший знак, предвещающий появление великого шамана.
        - Чудненько, - хмыкнул Саша, услышав от Максима эту историю.
        Жигжита усыновил его же дедушка, Жаргал. Они жили на байкальском острове Ольхон. Маленький Жигжит сидел на берегу, смотрел, как вдалеке плывут нерпы, как отец с другими рыбаками забрасывает в море большой омулёвый невод, и слушал рассказы дедушки, который на самом деле был ему прадедушкой. Тогда он впервые узнал о приключениях Этиг?ла, своего далёкого пращура. Эта история особенно нравилась Максиму.
        - В те годы юный Мал?к из олзоевской кости полюбил девушку эхиритской кости. Полюбил и взял в жёны, хоть её родня противилась, - рассказывал Жигжит.
        Аюна украдкой посматривала на Максима, подозревая, что тот опять усмехнётся, когда услышит про бурятские кости, но Максим даже не улыбнулся, привык к этому слову.
        - Родня противилась, но поделать ничего не могла, - продолжал Жигжит. - Свадьба была громкой, счастливой. Великое небо Оёр-Монх?н-тэнгэр? благоволило им хорошей погодой. В дни, когда кроме дождя бывает только град, а кроме ветра бывает только ураган, светило солнце. Молодожёны были счастливы, и у них родился Этигил.
        Всё было хорошо, но жена Малака печалилась - она так и не получила благословение родителей. Смотря вверх, смеялась; смотря вниз, рыдая плакала. Малак решил помириться с роднёй жены и отправился в их улус[5 - Улус - родо-племенное объединение, становище кочевников.], чтобы вместе охотиться и за одной трапезой найти общее слово.
        Приехали, обнялись. Охотились славно, положили много зверей. А Малак стрелял лучше всех, убил большого изюбра и захотел его голову поднести тестю. Всё бы закончилось миром, но в улусе решили, что этим подарком Малак унизит эхиритов, покажет, что они слабые и на такого зверя ещё не выковали стрел. В наказание за дерзость сельчане отравили Малака. За столом было шумно, все ели кушанья, как птицы клевали и как волки глотали, никто и не заметил его гибели. Он пал предательской смертью, а жена с маленьким сыном осталась в своём улусе, побоялась без мужа возвращаться на его родину.
        Этигил рос среди чужих людей в самой дальней, самой маленькой и самой холодной юрте. Покидал её только для охоты. Он был одинок, но счастлив. Тесная юрта для него стала и степью, и лесом. Так он до конца дней и жил бы без тревог, но однажды приютил на ночь странника - седого старика с котомкой - и услышал от него: «В улусе тебя боятся. Помышляют убить».
        Этигил не поверил. На маленькое пёрышко не набралось бы у него вражды с соседями, величиною с клеща чёрного пятна между ними не было. Тогда старик в благодарность за радушие рассказал ему правду о том, как погиб Малак: «Думаешь, его духи погубили за гордыню? Напрасно. Его отравили!»
        В улусе теперь поговаривали, что Этигил растёт сильным, как вол, хитрым, как лис, и жестоким, как волк. «Чего, думаете, он из юрты не выходит, к нам за стол не садится и праздники одни с нами не празднует? А потому, что кормит в себе злобу. Как вырастет большим, узнает правду и всем нам будет мстить. Надо убить его, пока он молод».
        Этигила такие слова напугали. Он не хотел умирать.
        «Что же делать?»
        Старик ему ответил: «Беги, пока можешь. Так, чтоб горностай не пронюхал, чтоб хорёк не услыхал. Беги далеко, в родные края, а там, глядишь, и жизнь другая будет».
        Не хотел Этигил другой жизни. Любил свою маленькую юрту, в которой ничьи слова, ничьи мысли никогда его не трогали. Бедная юрта стала ему дороже любых дворцов. И всё же старик уговорил его бежать - на благо ещё не рождённых детей и внуков.
        «Ты хороший человек. Твои соседи отказали мне в ночлеге. Только ты приютил бедного странника. Накормил и обогрел. Мне горько думать, что они с тобой так поступят».
        Пришёл Этигил к матери, сказал ей, что хочет уехать и увезти её с собой. Но мать за ним не пошла, осталась среди людей своей кости. Этигил уехал ночью, а вскоре увидел, что следом бегут сельчане. Машут топорами, требуют вернуться. Понял, что даже мать отступилась от него, потому что никто, кроме неё, не мог предупредить о побеге. Обозлился он и до боли сдавил в кулаках поводья. Погнал коня в галоп.
        Быстрее ветра мчался, легче птицы становился, а погоня не отставала. Выскочил к реке Осе. Злобой, как отравой, смочил свой платок, бросил его в кусты. Застонала земля и воспалилась топким болотом. Этигил поскакал дальше. Погоня замедлилась, но всё же не сдалась. Днём он слышал топот их лошадей, ночью видел свет их факелов. Они были совсем близко.
        Отыскал Этигил брод через малую Ангару. Ненавистью, как ядом, сгустил свою слюну и плюнул в реку. Вскипели воды, поднялись как в паводок. Не пустили преследователей. Так и остались они на другом берегу. А Этигил помчался к большой Ангаре, где был улус его отца. У коня от дальней дороги копыта разгорячились и слезли, как слезает ноготь с натёртого пальца. Упал конь бездыханным. Плакал над ним Этигил, а потом отрезал его голову и понёс с собой, желая показать ему свою родину.
        Возвращение было шумным и грустным. Сельчане отпраздновали возвращение Этигила - уж и не думали его увидеть. Они не знали о смерти Малака, считали, что он их предал и остался жить в чужой семье.
        Началась новая жизнь, но злоба не угасла. На следующий год Этигил повёл войско против обидчиков. Задумал им жестоко отомстить. И много было крови, и горели юрты. Этигил не заметил, как его злоба разлилась огнём по всему улусу, как она сожгла и стариков, и детей. Хотел отомстить убийцам отца, но смерть накрыла всех без разбора. Погибла и его мать, предавшая память мужа, предавшая своего сына. Сгорела и крохотная юрта Этигила. Он стоял у её пепелища, весь в крови, озлобленный, и плакал. И не было ему радости от свершившейся мести.
        И тогда вышел старик - тот самый, что уговорил его бежать. И рассказал ему правду, о которой никто не знал. И была эта правда горькой. Сбросил старик одеяния и предстал женщиной, некогда любившей Малака и не простившей ему то, что в жёну он взял другую - миловидную бурятку из чужой кости. С помощью тринадцати волшебств и двадцати трёх превращений, обещав свою душу злым духам, она обратилась стариком и поехала с Малаком на охоту, когда он хотел примириться с родителями жены. Сама подсыпала ему яд за праздничным столом. Потом шептала сельчанам, что Этигил подозревает их в смерти отца, за спиной обвиняет в убийстве, пугала тем, что Этигил захочет мстить, но сельчане не верили. Тогда она обманом заставила его бежать, а сама той же ночью украла у эхиритского шамана родовой бубен - вором указала Этигила. Ей опять не поверили, но тут увидели, что Этигил бежит, и бросились за ним в погоню. Бежит - значит виновен.
        Этигил большим узнанием узнал и большим разумом уразумел, что мать его не предавала, что никто не думал его убивать и мстить ему было некому и не за что. Что виной всему была лишь обида отвергнутой женщины. Она смеялась, глядя ему в лицо, а потом расс?палась чёрными змеями - её душу забрали злые духи, увели на вечное служение в царство Эрлен-хана.
        Горе Этигила было шире степи, выше гор и глубже самых глубоких родников. Он плакал несколько лет, не сходя с места. Его слёзы смыли кровь и тела убитых людей, пепелище сожжённых юрт. Горе сделало его великим шаманом, каких ещё не видывала олзоевская кость.
        Жигжит, улыбнувшись, посмотрел на заворожённого Максима.
        - Вот сколько бед может принести злое слово! - Жигжит встал с кровати. Взглянул на часы. - Не торопись осуждать человека, пока не поговорил с ним, не узнал, что он на самом деле думал и совершал. Ну всё, на сегодня хватит. Пора спать.
        Уходя, Жигжит остановился и добавил:
        - Никогда не знаешь, каким будет твой путь к счастью. Этигил не стал бы великим шаманом, если б не прошёл свой путь, каким бы печальным он ни был. Так что не жалуйся на трудности, иди по ним, преодолевай их и жди своей судьбы, она себя обязательно проявит.
        - Да-а, - протянул Максим.
        Уходя, Жигжит как следует хлопнул за собой дверью.
        - Хороший у тебя папа, - прошептал Максим.
        - Ага, - улыбнулась Аюна.
        - А у меня даже плохого нет…
        Аюна не знала, что сказать в ответ. Вздохнув, промолчала.
        Истории шамана были лучше любых сказок на ночь. Максим пробовал пересказывать их Саше, но быстро путался в именах, названиях и в том, кто кого предал и кто кого полюбил.
        Максим предложил Аюне следующим летом переделать их штаб в юрту - такую же маленькую и уютную, как юрта, в которой жил Этигил. Аюне эта идея понравилась.
        - И никакой старик, никакая смерть нас оттуда не вытащит. Никому не поверим, кто бы нам ни предлагал бежать из «Бурхана». Будем там жить.
        - Жить? - удивилась Аюна.
        - А что? Если сделаем настоящую юрту. А к маме и Жигжиту будем ходить в гости на обед и ужин.
        - Можно, - улыбнулась Аюна.
        Она любила отца, любила всё связанное с шаманами и сама хотела стать шаманкой. Хотела, как и отец, помогать людям, лечить их. Но боялась тайлаганов и кырыков - жертвоприношений. Лишь однажды видела, как Жигжит острым ножом разрезает грудь барану, как погружает в него свою большую шестипалую руку и достаёт окровавленное, ещё живое сердце. Как в восторге выкрикивает заклинания, как бьёт в бубен над мёртвым животным, а его кровь, перемешанную с молоком и водкой, подносит эжину огня. Как крутится на месте, поднимая веер разноцветных ленточек на костюме, как трясёт головой, как трепещут толстые нити на его маске - они закрывали лицо, чтобы никто не видел глаза шамана. После этого Аюну несколько месяцев преследовали кошмары. Казалось, что все ада округи собрались возле её двери и, разъярённые, колотили, требовали впустить их, даже защита из перьев филина не могла сдержать их напора. С тех пор Жигжит не брал дочь на жертвоприношения, и Аюна стыдилась этого, считала себя слабой.
        Она хотела побороть страх перед умирающим животным. Вновь и вновь повторяла себе, что человек должен омывать руки кровью, что только окровавленными руками можно ухватить счастье, заставить его служить себе и тем, кто тебя окружает.
        В январе Аюна впервые устроила жертвоприношение возле «Бурхана». Максим и Саша помогли ей слепить снежного барана. Украсили его овечьим мехом, надели на него шерстяной пояс, обули в валенки. Аюна окурила снеговика чабрецом. Била в ладоши, танцевала, вспоминая движения отца. Выкрикивала что-то странное - как и Жигжит, обращалась к духам. Затем плеснула на снеговика красной гуашью. Ударила его деревянным ножом. Сказала Саше и Максиму, что после такого обряда их «Бурхан» будет под защитой, а сама ещё долго не могла избавиться от дрожи. Понимала, что однажды ей придётся убить живого барана. Надеялась, что этот день наступит не скоро.
        На прошлой неделе к Жигжиту приехала семья с Ольхона. Они отчаялись, не знали, как избавиться от родового проклятия. Три поколения эту семью преследовали несчастья. Их дома горели, лошади умирали, мужчины спивались. После того как их единственный сын провалился на вступительных экзаменах и попал в армию, семья пришла искать защиты у шамана. Они боялись, что сын погибнет на службе, что их род, прежде большой и богатый, иссохнет и забудется. Жигжит обещал помочь.
        Он вывез семью на заснеженные холмы Малого моря. Призвал местных эжинов, посулил им щедрое подношение, и они назвали имя того, кто преследовал семью. По имени Жигжит вызвал и поймал злого духа. Корчась перед костром, выламывая руки, бормоча что-то на три разных голоса, падая на снег, извиваясь, словно змея, и вскакивая, как лань, шаман держал его в руках до тех пор, пока не узнал всю правду. Изо рта и носа Жигжита пошла кровь, ноги свело судорогами. Его отвезли в маломорское село, положили отдыхать. Через два дня он смог говорить.
        Выяснилось, что прадедушка семьи, сам того не зная, навлёк на себя гнев могущественного духа - срубил священное дерево бооги-нархан, шаманскую сосну. В её стволе лежал прах чёрного шамана, жившего в этих местах двести лет назад. Заметить берестяной короб с прахом было невозможно - его спрятали в бережно вырезанном углублении, тщательно прикрыли корой. Заговорили сосну, сковали её заклятиями, и шрамы на коре со временем срослись. Похоронили шамана в глубокой чаще, но за последние два века леса поредели под ударами топоров, и прежние чащобы стали опушками. Так бооги-нархан встал на пути ничего не подозревавшего лесоруба.
        Осквернённый дух чёрного шамана захотел отомстить. Нашёл обидчика, но было поздно. Тот и сам умер от тяжёлой болезни. Дух не познал вкуса мести и решил терзать семью лесоруба - до тех пор, пока их род не иссякнет.
        Жигжит обещал задобрить духа. Хотел убедить его, что жатва была достаточной, что члены семьи искупили грех своего прадеда.
        Вместе с Жигжитом они посадили несколько молоденьких сосен, провели обряды в местах силы. Теперь нужно было напоить духа кровью. Продали машину, купили трёх барашков.
        В день, на который назначили жертвоприношение, Аюна была сама не своя. Металась, беспричинно смеялась, злилась. Её дважды выгоняли с уроков, отводили к завучу. После школы Аюна ушла в штаб. Заперлась там с Максимом и сказала, что никуда не выйдет до тех пор, пока руки её отца не омоются кровью всех трёх барашков. Максим не обрадовался этому. Хотел ещё поиграть во дворе, но оставлять сестру в одиночестве не решился.
        Первый час они сидели без слов, в напряжении. Потом Максим предложил сыграть в морской бой. Постепенно ребята развеселились. Морской бой сменился «Балдой», «Виселицей», «Точками», игрой в слова и города. С приходом Саши играть стало ещё интереснее. Они просидели в «Бурхане» до вечера. Когда стемнело, Аюна сказала, что теперь может вернуться домой. Страх ушёл. Жертвоприношения свершились.
        Максим и Аюна рассказали Саше, что задумали следующим летом перестроить штаб в бурятскую юрту и защитить его настоящими шаманскими оберегами. Саша согласился помочь. Кроме того, обещал принести новую икону и раздобыть Библию. Её можно было положить в тайник с оружием, чтобы оно напитывалось силой.
        - «Бурхан» будет как крепость! Ни один враг к нему не подступится, это точно, - радовался Максим. - Это вам не крышечки от газировок и не наклейки из «Властелина колец».
        - Это точно, - согласилась Аюна.
        - Это точно! - кивнул Саша и тут же добавил: - Нужно будет натаскать кирпичей со стройки и раздобыть цемент. Сделаем стены в три, а лучше в четыре слоя. А снаружи оплетём ветками, чтобы совсем спрятаться. Будто это и не штаб, а просто куст!
        Ребята смеялись и на пути домой ещё долго, перебивая друг друга, обсуждали, как украсить и укрепить свой «Бурхан».
        Битва при Аргуне
        Утром прохожие наблюдали за тем, как мальчик в синем пуховике, шапке-ушанке, в валенках и с длинным, болтающимся на спине шарфом бежал вдоль дороги. Падал в сугроб. Оглядывался. Поднимался и мчался дальше. Прыгал в заснеженную песочницу. Барахтался там. Выглядывал из-за бортиков, смотрел на серое, прогорклое небо. Оскалившись, делал кувырок наружу. Угрожающе поднимал кулак и бежал дальше, к последнему подъезду одиннадцатого дома.
        Если б среди прохожих были дети, они бы, конечно, разглядели, что это не просто мальчик. Это лазутчик, прятавшийся от вражеских стрел. За его спиной развевался порванный плащ с жёлтой эмблемой «Бурхана». На медных доспехах виднелись вмятины от тяжёлых ударов палицей и мечами. Наручи треснули и были вымазаны кровью - самого лазутчика и тех, кого он успел ранить. Одного наколенника не было, а другой был продавлен, мешал лазутчику бежать. Отцеплять его не было времени. Нужно было торопиться.
        На юго-восточной окраине Городка собирались силы Мордора. Оседлав косматых варгов, орки пересекали площадку Тролегора, Вонючее ущелье и стягивались к основанию Эвереста. В Крепости сидел их вождь - Сёма, от пят до макушки закованный в чёрную сталь, с шипами на поножах и в шлеме с завитыми рогами. В прорези забр?ла красным огнём светились его глаза, полные ненависти ко всему живому, и прежде всего к обитателям «Бурхана», посмевшим оскорбить его, Сёму, лично.
        Он молча взирал, как собирается войско. Всматривался в их трепещущие стяги, прислушивался к их ругани, проклятиям, надрывному рычанию. Они ждали, когда повелитель прикажет выйти в путь. В нетерпении ударяли мечами по щитам, улюлюкали, топали ногами в сапогах из грубой кожи, дёргали за гриву своих варгов. Но Сёма не торопился. Хотел насладиться мощью армады. Знал, что она защитит его от любого неприятеля. Никто не посмеет вторгнуться в его мир, границы которого охраняли зубастые тролли и громадные пауки.
        - Идём уже? - позвал Карен.
        - Идём, - кивнул Сёма.
        Войско двинулось. Впереди, гремя стальными доспехами, выставив двуручный меч, подготовив огненные заклинания, шёл сам Сёма. Следом, с луками наизготовку, шли братья Нагибины. За ними плотным строем ехали Мунко, Карен и Ваня из двадцать пятого дома, больше известный как Гоблин. Рядом бежал Малой - мальчишка из пятого класса, самый младший из воинов «Минас Моргула». В штаб его не пускали, разрешали только заглядывать в люк, слушать вождя и ходить в военные походы. Его отряд должен был отвлекать врага и подносить снаряды.
        Ненадолго остановились у руин древней крепости Изенгард, на местном наречии названной Алькатрасом. Сёма отправил Нагибиных к Изенским бродам на разведку. Вдвоём они короткими перебежками, прячась за деревьями и кустами, спустились к покрытой льдом реке. Там и произошла первая стычка. Отряд обнаружил лазутчика - Костю. Ранили его стрелами. Юра Нагибин успел схлестнуться с ним на мечах. Но лазутчик сбежал. Преследовать его не было смысла. В Котле, по ту сторону брода, могла быть засада. Нагибины вернулись к Изенгарду, а Костя, перевязав раны и поглядывая на небо - там могли появиться назуглы - опрометью бросился к границе Рохана.
        Он должен был предупредить Максима об опасности. Вождь «Бурхана» предвидел, что мордорцы пойдут этим путём. Отправиться через Медвежьи леса они бы побоялись: Сёма не любил Бутырку. Кроме того, все знали, что тоннель под балконами забаррикадирован, а продраться через таёжные кусты было невозможно.
        Саша, Максим и Аюна ещё в декабре залили баррикаду водой. Теперь её покрывала толстая корка льда. Растопить такое заграждение не смогло бы даже сильное огненное заклинание.
        Бурханцы ждали сигнала. Костя должен был предупредить о нападении, но у него были и другие поручения. Пробежав через весь Котёл, он приблизился к последнему подъезду.
        Прохожие увидели, как Костя забрасывает снежками окно на первом этаже. Они не понимали, что лазутчик нарочно тревожит Улей. Это было частью плана.
        В Улье жил древний Шершень. Одетый во всё чёрное, с тростью, он выскакивал из подъезда, хватал детей, лупил их, кусал жёлтыми вставными жвалами, а потом съедал. От него пахло пылью и кислыми яблоками. Хромая на обе ноги, переставляя трость, он преследовал мальчишек до рынка, бросал им вслед проклятия, обещал надрать уши и сдать участковому. Ребята заглядывали к нему в окно, надеялись увидеть, как устроен Улей, но всё было тщетно, Шершень никогда не раздвигал шторы. Жил в затхлом, болезненном мраке. Он был одинок, с таким старикашкой никто не хотел жить. У него даже собаки не было. Мама Максима говорила, что для одинокого человека неприлично жить без собаки или кошки. Максим издалека кричал Шершню об этом, обзывал его хромым и одиноким, а потом, смеясь, улепётывал куда подальше.
        Шершня не любили даже взрослые. Говорили, что он бирюк, что в свою квартиру, куда со всех помоек округи натаскал добрую тонну мусора, никого не пускает, что он давно выжил из ума от одиночества. Даже пенсию Шершень получал на лестничной площадке. Не пускал к себе ни сантехников, ни переписчиков, ни участкового, которому названивал чуть ли не каждую неделю. Заперся на все замки. И догнивал в своём мирке последней старости. На улицу выходил редко. Шёл до ветеранского магазина, заглядывал в «Колобок» и быстро возвращался назад, будто свежий воздух был ему вреден и дышать он мог только пылью своей конуры.
        И вот теперь Костя нарочно тревожил Улей. Бросал всё новые снежки. Увидев, что между штор появилась щёлочка, показал язык, скривил как можно более страшную гримасу, швырнул ещё один снежок и кинулся вперёд, к границам Рохана.
        Он знал, что не пройдёт и пяти минут, как дверь подъезда распахнётся. В ней появится Шершень - готовый жалить любого, кто попадётся к нему в лапы. Будет кричать, чтоб его оставили в покое, чтоб дали спокойно умереть. На нём, конечно, будет его доисторическая, сшитая ещё при Иване Грозном, мутоновая шуба, облезлая, с надорванными плечами и с большим красным пятном на полах - в прошлом году кто-то из старших ребят бросил в него банку краски. Вместе с ним из Улья вылетит полчище разъярённых пчёл, ос, мух и оводов. Они взовьются серым вихрем, будут гудеть так, что задрожат стёкла. Расчёт был верный. Шершень и его стая задержат войска Мордора, а быть может, вовсе отпугнут их.
        Костя выскочил на роханские поля. «Эдорас» по-прежнему пустовал. Весной в его колодец вернутся рохирримы, и так просто здесь не удастся пройти ни мордорцам, ни бурханцам. Нужно будет идти через заросли вдоль домов, прячась на Берёзовом лугу, также известном как Красная плесень - под его берёзками в тёплую погоду собирались алкаши со всех ближайших дворов.
        Снега Рохана были расчерчены множеством тропинок. Это постарались Саша и Максим. Проторили их, чтобы враг не смог вычислить, куда они ходили и где готовили засаду.
        - Идут! - крикнул Костя и помчался дальше.
        Ему предстояло бежать на окраину Волчьих холмов, спуститься до улицы Ржанова, выйти к Бутырке с другой стороны и вернуться в Городок через Медвежьи леса. Можно было пойти напрямик через детскую площадку, но Максим отговорил Костю от этой идеи. Не стоило рисковать. В Городке его ждала особая миссия.
        Максим и Аюна торопливо возводили охранный бастион посреди роханских полей. Палкой вырезали из наста широкие плиты. Ставили их на дыбы, подпирали снежными скатами. Готовились к приходу Сёмы и его в?йска. Устоять перед мордорцами в открытом поле было невозможно. Никакие баррикады тут не помогли бы. Максим и не стремился к этому. Он хотел заманить врагов поглубже, втянуть их в Аргунское ущелье, а там нанести решающий удар. Знал, что весь план провалится, если они пойдут к ущелью осторожно, ожидая засады.
        - Подарим им победу! - шептал Максим на вчерашнем совещании в штабе. - Пусть расслабятся. Пусть думают, что бастион - наш последний рубеж. Пусть преследуют нас и празднуют победу. В Аргуну они прибегут без страха. Потеряют строй. Каждый захочет первым приблизиться к «Бурхану», разграбить его, пленить наших жён.
        - И мужей! - вставила Аюна.
        - Ну да… - нахмурился Максим. Затем продолжил. - Так вот. Захотят разграбить наши сокровищницы. Сёма до них не докричится. Его орки - кровожадные, безмозглые твари. Пусть понюхают нашу кровь, а потом узнают силу бурханцев!
        - Узнают! - шёпотом крикнул Саша.
        - Узнают! - шёпотом отозвалась Аюна.
        От предвкушения битвы у неё тряслись руки. Если б Максим предложил сейчас же, не откладывая, броситься на штурм «Минас Моргула», а заодно «Баргузина» и «Паслёна», она бы не задумываясь согласилась.
        Прогремел первый выстрел. Красная пулька глухо ударилась в снежную стенку. Максим и Аюна упали и затаились.
        - Началось! - прошептала Аюна.
        - Надеюсь, Костя успеет.
        - Значит, Шершень их не задержал.
        - Стареет…
        Выстрелов становилось всё больше. Братья Нагибины стреляли из ружей. Карен сделал пробный залп из рогатки. Гоблин и Малой забежали в Берёзовый луг, надеясь подойти к бастиону слева. Максим и Аюна смотрели на заготовленную горку снежков. Пока что стрелять не было смысла. Пустая трата боеприпасов. С такого расстояния они бы всё равно не долетели.
        Максим приподнимался над стенкой, высматривал положение противника. В него сразу же летела пулька. Это стрелял Сёма из дальнобойного автомата. Из такого можно ранить даже с двадцати метров! Камни и стекляшки из рогатки Карена летели ещё дальше.
        - Начинать? - спросила Аюна.
        В руках у неё была королевская петарда. Она была единственной на весь «Бурхан», но использовать её предстояло в первом же бою - так мордорцы поверят, что ребята пустили в ход лучшее оружие.
        - Рано, - отмахнулся Максим.
        Выстрелы звучали чаще. До бастиона долетали куски льда. Их бросал Мунко. Гоблин и Малой вышли на позицию за Берёзовым лугом и теперь лепили снежные снаряды, готовились по команде вождя пойти в атаку с фланга.
        - Сдавайтесь! - крикнул Сёма. От его рёва вздрогнули стены домов.
        Ответа не было. Сёма злобно лязгнул латами. Бросил во вражескую крепость два огненных шара. Обрушил на них лавовый поток. Стоявший поблизости Мунко скомандовал оркам заряжать катапульту. Со свистом разрезая воздух, она метнула каменную глыбу. Глыба угодила прямёхонько в северную башню, где прятались крепостные лучники. Башня треснула, осыпалась, но устояла.
        - Долго они не продержатся. - Юра Нагибин обнажил клинок с острыми зазубринами. - Трубить наступление?
        - Сдайте Людвига! - вновь прогремел Сёма. - Сдайте карту! Платите дань пульками, карбидом и конфетами! И мы пощадим ваши семьи! Детей, женщин и стариков не тронем! Сдавайтесь!
        - Мы правда их пощадим? - пропищал Слава Нагибин, поглядывая из-под тяжёлого, закованного в сталь горба.
        - Ещё чего, - усмехнулся Сёма.
        Максим, улыбнувшись, кивнул Аюне.
        Аюна чиркнула спичку. Подожгла фитиль королевской петарды. Отсчитала пять секунд, вскочила на ноги и с криком: «Сам ты Людвиг!» - швырнула петарду на другой берег реки, на пойменные луга, где сейчас толпились орочьи стаи.
        Малой к этому времени пробрался вдоль дома и увидел, что Аюна поджигает петарду. Подпрыгнул на месте. Вместо того чтобы предупредить остальных, молча побежал назад на Берёзовый луг - подумал, что петарда назначается ему.
        - Ложись! - заорал Сёма.
        Прогремел взрыв. Чёрным фонтаном взвилась кровь павших орков. В сторону полетели их искорёженные тела, мечи, латы. Вспыхнули телеги снабжения, погибли даже варги и несколько урук-хаев.
        Не теряя ни секунды, Максим и Аюна вскочили. Открыли огонь из всех орудий. На врагов полетели заготовленные снежки. Экономить снаряды и попадать не требовалось. Нужно было как следует разозлить мордорцев. Им это удалось сполна.
        Рассвирепев, Сёма сотворил оживляющее заклинание, поднял из мёртвых ближние отряды орков. Исцелил раненого Мунко. Вскинул автомат и скомандовал:
        - В атаку! На бастион!
        Армада ухнула в ответ. Дрогнула, лязгнула и пошла вперёд. Арьергард теснился, неспешно напирал на передние ряды, но авангард уже мчался вскачь, рассыпался по роханским полям, словно бусины из опрокинутой шкатулки.
        Максим с Аюной потратили все снежки. Бросили ещё одну петарду. Это задержало, но не остановило врага.
        Впереди всех неслись Карен и братья Нагибины. Крестьяне луговых посёлков давно оставили дома, ушли вглубь Аргунского ущелья, но орки радостно и беспощадно рушили их дома, вытаптывали поля и амбары.
        Неуклюже, проваливаясь в снегу, Сёма бежал и на ходу стрелял из автомата. Справа к бастиону бросились Гоблин и Малой.
        Максим и Аюна отступили. Карен и Мунко хотели преследовать их, но Сёма приказал для начала разрушить бастион. Снести до основания его сторожевые башни, изорвать в клочья флаги бурханцев. Не оставить даже упоминания об этой крепости, чтоб потомки забыли о её существовании.
        Мордорцы долго и настойчиво вытаптывали снежные постройки. Потом наконец побежали за Максимом и Аюной.
        Пройти по Аргунскому ущелью было непросто. Там лежали строительные плиты - такими покрывают водопроводные трубы под землёй. Между плит вилась единственная тропка. По ней и проскочили Максим с Аюной. Но вместо того чтобы юркнуть в проход к штабу, они свернули направо, спрятались за углом дома.
        Всё шло по плану. Ловушка ждала свою жертву.
        Мордорцы бодрым ходом преследовали врага. Орки ликовали, предчувствуя богатую наживу. Сёма поторапливал их скорее взять «Бурхан». Он понимал, что так просто Максим не сдастся, догадывался, что штаб охраняется, что его придётся штурмовать, но был уверен в лёгкой победе. Войско бурханцев было малочисленным. К тому же им на выручку так и не пришёл рыцарский отряд Людвига. Должно быть, дезертировал, боясь плена и пыток.
        Вдохновлённые победой над снежным бастионом, орки смело вошли в Аргуну.
        В ущелье, заваленном осыпями, перегороженном древними глыбами и останцами, было тихо. Подозрительно тихо. Ни птичьего гомона, ни цоканья белок. Даже волки не попадались на пути. Здесь всё затаилось в ожидании бури. Узкая, извилистая тропа уводила в каменистую теснину. Войско мордорцев растянулось длинной лентой. Сёма остановился. Отправил вперёд варгов - проверить следы.
        Варги вернулись. Сказали, что отряды Максима и его сестры прошли этим путём:
        - Среди них много раненых. Кони пали при отступлении из бастиона, так что бурханцы идут пешком. Они устали и напуганы.
        Тянуть с атакой не было смысла. Сёма хотел заслать лазутчиков до самой Тайги, но подумал, что орочьи командиры заподозрят его в трусости.
        - Вперёд! - скомандовал вождь.
        - У! У! У! - громогласно ответили орки, гоблины и тролли.
        Едва последние отряды зашли в ущелье, Максим протрубил в Светоносный рог. Сёма замер. Со всех сторон понеслись ответные сигналы, и вождь «Минас Моргула» понял, что угодил в западню. Войско оказалось в узком коридоре, здесь его многочисленность не имела большого значения. Сёма оскалился, приказал отрядам строиться в оборонительные ряды. Предчувствовал, что атаковать их будут с обеих сторон. Значит, сзади, со стороны Волчьих холмов, сидела засада.
        - Ничего, как ни крути, всех перебьём - прошептал он.
        Первого залпа никто не ожидал. Каменное небо треснуло глубокой трещиной. С него посыпались искры, всполохи. Это было началом. Потом небо обрушилось на землю огненным потоком. Дрогнула земля. Заверещали гоблины и орки. В их голосах больше не было ни ликования, ни злобы. Они кричали жалобно, истошно. Сёма не сразу понял, что происходит. А когда понял, было поздно.
        Он, конечно, не знал, что Костя, обогнув роханские поля, побежал не в штаб, а назад, в Городок. Проскользнул в подъезд. Достал из тайника за мусоропроводом тяжёлый тряпичный куль. Поднялся на девятый этаж, а там - по железной лестнице вскарабкался к чердачной двери. На ней висел замок. Его повесил старший брат Саши. Один ключик оставил себе, а второй отдал ребятам, предупредил, что пользоваться им можно лишь в исключительном случае. Война была именно таким случаем.
        Костя выбрался на крышу. Пробежал по уже проторенной тропинке. По деревянному мостику перебрался на соседний блок - пройдя над тем местом, где снизу стоял «Бурхан». Приблизился к краю и занял подготовленную этим утром позицию.
        Выглядывая из-за бетонной стенки, он видел, как наступают мордорцы. Видел, как они разрушили охранный бастион, как бросились по следу Максима и Аюны. Ждал, когда их войско зайдёт в ущелье, и тогда развязал куль. В нём лежало тайное оружие «Бурхана». Пакетики с водой. Вода была оранжевой, Аюна подмешала в неё гуашь. Она успела остыть и начала покрываться ледяной коркой. Ещё несколько часов, и она бы превратилась в ледяной кулак.
        Первый пакетик полетел в самую гущу орков. Упал в снег и расплескался. Взрыв оказался слабым. Максим был прав, бросать нужно было на бетонные плиты.
        Пока Карен с удивлением рассматривал оранжевое пятно в ногах, рядом с ним упал новый снаряд. Теперь он угодил в плиту. Брызги огненной картечью взмыли в воздух.
        - Там! - крикнул Малой, показав на крышу дома.
        Началась паника. Орки знали, что оранжевая вода превратит их доспехи в обыкновенные пуховики, шлемы - в меховые шапки, а сапоги, покрытые стальными пластинами, - в валенки и унты. За такое превращение родители могли надрать оркам их грязные лохматые уши.
        - Это нечестно! - заверещал Гоблин. Его никто не услышал.
        Костя бросал всё новые снаряды, заливал ущелье карающим пламенем. Со стороны Бутырки выскочили Максим и Аюна. Вчера они слепили особые снежки - смочили их водой и оставили на улице. За ночь снежки стали бронебойными. Сейчас эти снаряды полетели прямиком в мордорцев. Максим одну за другой бросал чиркашные петарды. Поджёг трубку фейерверка и устроил в Аргуне огненный салют.
        Со стороны роханских полей появились Сашины рыцари. Сам Саша был в медной кирасе с серебряными виньетками, с разноцветным плюмажем на шлеме. Забрало было поднято, за ним на солнце поблёскивали Сашины очки. Он ехал на гнедом жеребце, защищённом доспехами, а в руках у него было ружьё. Он стрелял без остановки. Целил в Сёму. Улыбался, видя, как тот в панике бежит из ущелья, расталкивает своих приспешников, протискивается через тесные ряды орков. По команде рыцари пришпорили коней и понеслись вдогонку. Их прыти позавидовали бы роханские всадники.
        Залпы не прекращались. Радостное улюлюканье бурханцев смешалось со взрывами петард и хлопками фейерверка. Ущелье грохотало.
        Мордорцы беспорядочно отступали. Спотыкались, падали. Перепачканный оранжевым, плакал Малой. Карен и Мутко хотели спрятаться за плитами, подползли под них, но поняли, что так останутся одни на всю Аргуну, попадут в плен. Выползли. В них сразу угодило несколько ледяных снежков, пулек и тысячи зазубренных стрел, огненных шаров и валунов из катапульты. Карен и Мутко, истекая кровью, последними выбежали из ущелья. Победа была окончательной и неоспоримой.
        В Дворовую летопись эта бойня вошла как «Битва при Аргуне». Малочисленные отряды «Бурхана» нанесли сокрушительное поражение «Минас Моргулу». Весть об этом разнеслась по всем дворам Солнечного. Знамя Саурона поблекло.
        Вечером в «Бурхане» был пир. Максим, Аюна, Саша и Костя пили смородиновый чай из термоса, ели булочки с черёмуховым вареньем, сушки с маком и кедровый грильяж. Поглядывали на то, как командиры их отрядов, все перебинтованные, в окровавленных повязках, но счастливые, уплетают свиные бока, перепелов, расстегаи, бу?зы[6 - Буузы - традиционное бурятское блюдо, похожее на большие пельмени, внутри которых - рубленое мясо с луком.] и всё прочее, что нашлось в погребах «Бурхана». Наперебой рассказывали о том, что творилось в Аргуне, как метко и сильно они били врага, как гнали его до самого Котла.
        Играла музыка. Скрипки наперебой спорили с виолончелью. Танцевали гномы - они жили в Тайге, пуще всякой чумы опасались прихода мордорцев и теперь заглянули отблагодарить своих спасителей. Камл?ли шаманы, буддийские монахи тянули горловые мантры, а церковный хор бережно возносил хвалу небесам. Ребята были довольны.
        - Зя действует! - торжественно заявил Саша. - Удача отвернулась от Сёмы!
        - А то, - кивнула Аюна.
        Под шум праздника Максим сказал Саше, что на весенние каникулы его с Аюной отправят в Листвянку.
        - Это хорошо! - радовался Максим. - Две недели на Байкале! Можно весь берег облазать. Сколько там интересного!
        - Я тоже хочу! - Саша старался перекричать ликующих солдат и музыку.
        - Что? - не расслышал Максим.
        - Говорю, тоже хочу!
        - Ну так поехали! - улыбнулся Максим. Вскочил из-за стола, обнял стоявшую поблизости эльфийку и кинулся с ней танцевать. Весь штаб дрожал от топота танцующих. Гномы, сидевшие на бочках и потягивавшие дым из самшитовых трубок, танцевать не умели и только дрыгали ногами в такт музыке.
        - Эльфы тут откуда? - удивилась Аюна.
        Саша сказал, что повстречал их на Волчьих холмах и подговорил выступить в защиту «Бурхана», а теперь пригласил отпраздновать победу. Ещё были каменные великаны, но они в штаб не влезли и праздновали отдельно, на опушке Тайги.
        На весенние каникулы Саша должен был уехать к родне в Пихтинск, но пообещал ребятам, что отпросится у мамы.
        - Пока не буду ничего говорить. Как-нибудь принесу пару пятёрок, пропылесошу в зале, помою посуду, вот тогда мама не откажет. Надо, чтоб у неё голова не болела в этот день. И чтоб отец был трезвый и не ругался с ней. А к отцу идти нет смысла, он ещё злится за баллончик.
        - Втроём будет веселее! - обрадовался Максим. - Будем лазать по горам вокруг Листвянки! Если повезёт, увидим в Байкале нерп. Может, целую стаю! Надо только подальше от посёлка отойти.
        Максиму не дали договорить. К нему подбежали две эльфийки в зелёных платьях и золотистых сапожках. Их длинные волосы были переплетены цветочной гирляндой, по рукам тянулись хинные узоры, в центре которых сияла эмблема «Бурхана». Эльфийки вновь утянули Максима танцевать. Саша и Аюна переглянулись. Пожали плечами. И тоже бросились плясать. Праздник продолжался.
        Часть вторая. Рика
        Приблуда
        Собака не уходила. Легла на траву под изгородью и поскуливала. Каролина сказала, что Арнольд сам виноват. Молодой охотник вчера нашёл эту собаку на лесной прогалине. Она была вся драная, в колтунах и крови. Должно быть, сбежала от хозяина и попала к волкам. Или хозяин наказал её за какой-то проступок и бросил в чащобе. В этих местах бывало и такое. Арнольд сжалился над ней. Покормил собаку, и она увязалась за ним, а теперь спала возле калитки и возвращаться в лес не хотела.
        Молодая семья Людвигов, Арнольд и Каролина, жили в небольшом бревенчатом доме на выселках таёжного Пихтинска - посёлка сибирских голендров, переселенцев из Голландии. Прошлой осенью Арнольд похоронил отца и остался один с женой. Они были женаты два года, но дети у них не появлялись. Каролина переживала из-за этого. В Пихтинске все семьи были многодетные.
        - Человек без детей и не человек вовсе, а так, обсевок какой-то, - говорила тёща Арнольда.
        У Каролины было три брата и две сестры.
        - Столько дядей и тёть, а у нас для них - ни одного племянника или племянницы, - вздыхала она.
        Собаку решили приютить. Вымыли, расчесали, оставили во дворе и назвали Рикой. Рика быстро обжилась. Бегала у ворот, лаяла на бурундуков и белок, отгоняла их от дома и, довольная, возвращалась в будку.
        Первые недели Каролина ждала, что появится бывший хозяин собаки, уведёт её. Говорила, что от такой дикой приблуды толку не будет, что нужно было взять нормального щенка у родителей.
        Годом позже в семье родился сын. Рожать ездили в город. Потом шумно отпраздновали событие с родственниками и друзьями. Рика, разволновавшись из-за гостей, металась по двору, прыгала, лаяла. Арнольд, улыбаясь, сказал, что она тоже радуется ребёнку, но Каролину такое поведение напугало. Она сказала, что нужно посадить собаку на цепь и не выпускать из будки.
        - Бог знает, что у твоей Рики в голове. Её там в лесу волки трепали. Такое не забудешь. Вот перемкнёт у неё, и бросится она на ребёнка! А ему много не надо. Вон зубы-то какие. Сама как волк.
        Арнольд отшучивался, говорил, что Рика даже белки ни одной не задушила. Каролина устроила истерику. Привела маму и сестёр. Вместе они в один голос причитали о беспечности Арнольда, говорили, что его отец был таким же, поэтому и погиб так рано - в лапах медведя.
        Арнольд разозлился. Сжал кулаки, но промолчал. А на следующий день посадил Рику на цепь. Чтобы всем стало спокойнее. Собака не возражала. Она любила будку. Это был её дом - тёплый и безопасный, не то что тёмная чащоба, где она жила прежде. Можно было лечь на выходе из будки, положить голову на лапы и смотреть на стоявшие за оградой лиственницы - вспоминать беспокойные дни скитаний и радоваться, что они окончились здесь, в деревянной будке с тряпичной подстилкой и двумя жестяными мисками.
        Завидев Каролину с младенцем, Рика начинала лаять, радостно вилять хвостом. Женщину это настораживало. Она всё чаще называла собаку приблудой, просила мужа увезти её подальше от села и бросить. Пусть та бежит, куда хочет. Арнольд жену не слушал. Он любил Рику, брал её на охоту, на сбор ягоды и грибов. Научил подбирать в зарослях подстреленную птицу. Если б не жена, он бы и не додумался сажать собаку на цепь, был уверен, что на ребёнка она никогда не бросится.
        Так прошёл год. Каролина постепенно забыла о страхе перед собакой, оставляла ребёнка во дворе. Он ползал по дощатому настилу, мял проросшую в щели траву. Ловил кузнечиков, бабочек, жуков - всё, что шевелилось. Поглядывал на Рику и смеялся, если видел, что она приплясывает на месте, лязгает натянутой цепью.
        Однажды Каролина развешивала бельё и не заметила, как её сын, торопливо перебирая ручками и ножками, прополз на четвереньках через весь двор и остановился возле собаки.
        Услышав крик жены, Арнольд выскочил из дома. Увидел, что она в испуге выронила таз с бельём и указывает ему в сторону будки. Там ребёнок, всем телом навалившись на Рику, теребил ей уши, дергал на её ошейнике цепь. Собака, довольная, шустрила хвостом и, наклонив голову, старалась лизнуть мальчика в бок. Отец рассмеялся, увидев такую сцену. Вернул Каролине сына, а на следующий день, вопреки её крикам и слезам, освободил Рику. Собака от радости долго носилась по двору, затем, присмирев, вползла в сени, куда её не пускали с прошлого года.
        Сыну собака понравилась, он теперь не отставал от неё. Хватал Рику за хвост, кусал за лапы, пробовал забраться ей на спину. Стоило Каролине отвлечься, как во дворе начиналась возня. Рика улепётывала от ребёнка, потом бросалась к нему со спины, утыкалась мокрым носом ему в шею. Мальчик вскрикивал, пробовал поймать собаку, но та уже во весь опор мчалась на другой конец двора.
        Каролине не нравились эти игры. Она при первой возможности бросала в Рику палкой, ругала её и просила уйти из села куда-нибудь подальше. Каждый вечер твердила мужу, что до добра это не доведёт, что собака дикая, и её дикость обязательно скажется. Пугала тем, что его единственный сын покалечится или даже погибнет. В гости приходили мать и сёстры Каролины. Улыбались, приносили варенье и стряпню, а потом слово в слово повторяли Арнольду всё, что о собаке говорила его жена. Обещали подарить нормального щенка взамен приблуды.
        Каролина изо дня в день твердила, что глупо рисковать мальчиком по прихоти - а иначе привязанность Арнольда к Рике она не называла. Грозила, что однажды произойдёт что-то страшное.
        И однажды, в самом деле, произошло что-то страшное.
        Пихтинск был лютеранским селом, но своей кирхи[7 - Кирха - лютеранская церковь.] в нём не было. Не было среди сельчан и пастора. Вместо него исповедовал и крестил местный «учитель». В тот день отмечали его день рождения. Приехали гости из соседних деревень и заимок. Были даже родственники из Иркутска. Мальчика не с кем было оставить, а брать его с собой Каролина не захотела - он в последние дни был простужен, чихал и сопливил. Во двор его не пускали, да он и не рвался. Решили, что в доме ему опасность не грозит, и потому оставили одного, в кроватке.
        Рика проводила хозяев до забора. Потом сбегала до курятника - гавкнула на разгомонившихся кур, словно боялась, что они потревожат сон ребёнка, и вернулась в будку. На село опустились густые, как таёжный чай, сумерки. Ветром принесло запахи хвои и сирени.
        Праздник был долгим и шумным. От еды, песен и водки устали так, будто весь день косили сено, но были счастливы, повидав старых знакомых и послушав их рассказы.
        Арнольд и Каролина вернулись хмельные и не сразу заметили, что Рики в будке нет, что во дворе беспорядок. Стол опрокинут, цветочные горшки сброшены с завалинки. Таз и вёдра валяются.
        Дверь в дом была приоткрыта, но даже на это родители не обратили внимания. На замок её всё равно никогда не запирали.
        Лишь войдя в сени и включив свет, Арнольд замер. Одежда и обувь - повалены. Мешки с картошкой - выпростаны. Каролина, зашедшая следом, оборвала весёлый лепет на полуслове. Разом сняло хмель - так морозным ветром выдувает тепло из-под открытой рубахи.
        Арнольд быстрым шагом проскользнул в прихожую, взял с притолоки ружьё - спрятанное под навесом и незаметное для чужого глаза. Воров в селе не видели уже много лет.
        Арнольд бережно шёл по дому. Вспомнил, что не снял ботинки. Подумал, что жена будет ругать его за грязь. Нахмурившись, отогнал эти глупые мысли. Слушал, не скрипнет ли где-нибудь половица. Вор мог быть в доме - услышал голоса и затаился. Ждёт удачной секунды, чтобы сбежать. Или давно сбежал, прихватив всё ценное.
        «У нас и ценного-то ничего нет», - подумал Арнольд, когда Каролина, очнувшись от растерянности, рванула к детской. Он не успел её остановить, а потом услышал до того пронзительный крик, что почувствовал, как у него онемели ноги. Стальную зазубренную нить продёрнули через сжатый кулак. Раскалённые иголки втиснули под ногти. Подняв ружьё на изготовку, Арнольд бросился к жене.
        В комнате, на ковре у сундука, лежала Рика. Она растерянно смотрела на людей. Приподняла мордочку и затаилась. Её пасть была в крови. Шерсть была в крови. Лапы - в крови. От них тянулись кровавые следы к детской. А на пороге комнаты растеклось потемневшее пятно крови.
        Перед глазами зарябило красным. Крик Каролины поднимался всё выше. Арнольд оглох и слышал только своё дыхание. Оно было чёрным и колючим, как ночная темень за окнами, как таёжный мрак, из которого вышла Рика.
        Собака приподнялась. Начала вяло, с дрожью вилять перепачканным в крови хвостом. Будто оправдывалась. Будто искала защиты у Арнольда - от себя, от того, что натворила. Арнольд выстрелил. Грохот выстрела оборвал струну крика. Каролина, пошатнувшись, вытянула руки. Хотела упереться в стену, но та была слишком далеко. Так и села на пол. Покачивалась и что-то бормотала. Посмотрела на мужа. Отчаяние сменилось злобой. Лицо Каролины перетянуло металлической проволокой. Её глаза стали тяжёлыми чёрными угольками.
        - Ты! Ты! - закричала она, давясь чёрными слезами. - Ты! Убийца! Ты его убил! Ты убил нашего сына.
        Она вцепилась в ногу Арнольда. Слабо, едва ощутимо дёргала его за брючину. Хотела встать, но не могла. Арнольд бросил ружьё. Его глаза были сухими и такими же угольными, как у жены. Отдёрнул ногу. Пошёл к детской. Шёл медленно и неуверенно, словно шагал по речному дну - против течения.
        Брезгливо переступил через Рику. Отшатнулся, увидев, что перепачкал в крови подошву ботинок. Толкнул приоткрытую дверь. Неверной рукой включил свет. Посмотрел на детскую кроватку. Замер, качая головой. Захлёбываясь, вдохнул. Потом ещё раз. Упал на колени, но даже не почувствовал этого. Схватил лицо руками, до крови впился ногтями в кожу и диким воем застонал в ладони. Сквозь пальцы потекли слёзы. С детской кроватки, перепуганный, раскрасневшийся и укрытый одеялами, на него смотрел сын. У стены лежала росомаха - разодранная, застывшая с неестественным оскалом.
        - Так всё и было. - Рудольф Арнольдович склонился к Максиму, похлопал его по плечу и усмехнулся. Максим задержал дыхание, от Рудольфа Арнольдовича крепко пахло пивом.
        - А Рика? - дрожащим голосом спросила Аюна. - Она там лежала, это она сторожила?
        - Да, - дядя Рудольф кивнул. - Чтобы уж наверняка, чтобы другая росомаха ко мне в детскую не забралась. Она и сама была раненой. Вторую схватку не одолела бы. Росомахи в тех местах редко заходили к жилью… Люди думали - перебили уже всех. Да вот, оказалось, не всех.
        Максим и Аюна сидели на кухне в квартире у Саши. Ждали, пока он уберётся в комнате. Надежда Геннадиевна сказала, что иначе никуда его не отпустит. Кроме того, заставила сына съесть куриный суп и пюре с котлетами. Кормить Сашиных друзей не захотела, но угостила чаем с баранками.
        Максим и Аюна допивали чай, когда к ним зашёл Сашин папа - дядя Рудольф. Они разговорились. Ребята не ожидали, что услышат от него такую историю. И не думали, что вспомнят о ней на следующей неделе - тогда имя Рики зазвучит для них по-новому.
        Семья Людвигов
        Сашу считали чудаковатым. Он дружил только с Максимом и Аюной. Другие дети сторонились его. Было ещё несколько ребят, которых он приглашал на день рождения и на ледовую горку, но назвать их друзьями он не мог.
        В очках с тонкой оправой, худой, с непропорционально длинными руками, с тёмным и каким-то излишне сухим, заострённым лицом, он казался иностранцем, родни у которого не нашлось ни в русской, ни в бурятской семье. Неудивительно, ведь Саша был голендром.
        О том, кто такие голендры, ни во дворе, ни в школе никто не знал. Никого это не интересовало. Учитель истории однажды попросил Сашу сделать доклад о своей семье. Из сбивчивой, тихой речи одноклассники поняли только, что в Отечественную войну прадедушку Саши из-за фамилии посчитали немцем и отправили на десять лет в трудовой лагерь. После этого Сашу стали обзывать «фрицем». В школу даже приходил отец одного из мальчиков - ругаться, почему это его сын «должен учиться с детьми недобитых нацистов».
        С тех пор Саша старался не упоминать о своём происхождении. Но мама каждый месяц устраивала ему урок - заставляла выучивать имена и даты из истории голендров, говорила, что он должен гордиться своими корнями. Чем тут гордиться, Саша не понимал, однако уроки учил исправно.
        Людвиги были лютеранской семьёй. Впрочем, это не мешало им молиться православным иконам. Их дедушки говорили на диковинной смеси украинского, белорусского и польского - на языке, который они называли «хохлацким». Фамилия у них, как и у всех голендров, была немецкой, имена они порой предпочитали польские, а свой род вели из Голландии.
        В младшей школе, играя солдатиками, главного злодея Саша называл герцогом Альбой, а главного заступника - Мартином Лютером. Далёкие прапрадеды Людвигов, корчеватели и плотники, до шестнадцатого века числились католиками, затем объявили себя протестантами, за это их изгнали из Голландии. Спасаясь от жестокого герцога, голендры укрылись в Польском королевстве.
        Голендры почувствовали себя в безопасности, вновь занялись любимым плотницким делом. Так продолжалось до третьего раздела Польши, когда их земли перешли к Российской империи. Мама следила за Сашиной игрой и поправляла его, если он путался в названиях.
        В начале двадцатого века в игру вступал индеец из набора «Покахонтас» - таким Саше представлялся премьер-министр Столыпин. Он предложил голендрам поселиться в Сибири, занять здесь любой приглянувшийся участок. Голендры, уроженцы богатых полей Фландрии, согласились.
        В предгорья Саян переехали Гиньборги, Гильдебранты, Кунцы, Людвиги и другие семьи. С тех пор они тут и жили. После долгих лет изгнаний нашли свой холодный, дикий, но вполне уютный уголок. Построили дома, оградили их забором. Высоким, крепким забором. Надеялись, что он убережёт от новых бед. Не уберёг. В Отечественную войну не только Сашин прадедушка пострадал из-за немецкой фамилии. В каждой семье голендров было по нескольку человек, отправленных в трудовые лагеря.
        Мама говорила Саше, что мировые войны смыли европейских голендров, не оставили от них ни следа. Они сохранились только в сибирской тайге. Здесь говорили на своём, хохлацком языке, молились по старинным библиям и молитвенникам - ксёнжкам, женились и хоронили по давним обычаям.
        Последние два поколения голендров хохлацкого не знали. Сашина мама хотела выучить его сама, хоть и была голендром не по родителям, а по мужу, но никак не успевала. Саша из хохлацкого знал лишь несколько слов. На Пасху неизменно говорил Максиму: «Христос пан з мэртвых встал» - и ждал от него уже разученное «Правдиво же встал». А на Рождество фальшивым голоском подпевал маминым колядкам: «Дай Пане Боже сщеньстве. И здраве тэ свенто хвалебно».
        Надежда Геннадиевна, Сашина мама, рассказывала, что национальных сёл в Сибири, таких как голендрские Пихтинск и Дагник, наберётся множество. Среди них есть и еврейские, и старообрядческие, и литовские, и польские.
        - Это тоже всё русские? - спрашивал Максим маму.
        - Наверное. Теперь русские.
        Соседи посмеивались над Сашиной мамой. Многих забавляло то, что Надежда Геннадиевна по голендрскому обычаю хранила в особой шкатулке свадебный чепец и готовилась вновь примерить его на свои похороны - из свадебного он должен был стать погребальным. Посмеивались и над тем, что Людвиги держали в квартире, в прихожей, настоящую бочку с копчёной колбасой - плотно уложенной туда и залитой салом. Однако колбаса была вкусной, и соседи не отказывались угощаться.
        Рудольф Арнольдович, Сашин папа, был, как и его сын, худым, тёмным на лицо. По лбу его тянулись тяжёлые морщины, а под носом, словно приклеенная щётка, держались длинные чёрные усы. Он был молчалив, угрюмо-сосредоточен. Аюна говорила, что Саша, когда вырастет, станет таким же.
        Саша слушал мамины рассказы о голендрах, заучивал имена и даты, но истории отца любил больше. Выпив, Рудольф Арнольдович становился словоохотливым. Нужно было поймать минуту, когда папа начинал хмелеть, и тогда - просить очередную историю про дедушку Арнольда, бабушку Каролину или других родственников. Глаза Рудольфа Арнольдовича увлажнялись, под усами появлялась улыбка. Он обнимал сына, ерошил ему волосы, дышал на него хмельным духом, и говорил - без остановок, отрешённо, будто рассказывал не Саше, а кому-то невидимому, стоявшему за Сашиной спиной. Проходило полчаса, Рудольф Арнольдович опять выпивал и опускался в тягучую, молчаливую дрёму. В такие минуты Саша от него прятался. Любые расспросы могли закончиться ремнём.
        Случалось и так, что Рудольфа Арнольдовича из его пьяной дрёмы выдёргивала жена. Тогда начинались крики, ругань. Билась посуда, опрокидывались табуретки. Рудольф Арнольдович метался по квартире. Хватал жену, валил её на пол. Она уже ничего не говорила, только стонала навзрыд, задыхалась и загораживала лицо руками. Рудольф Арнольдович замирал, стоя над ней. Не знал, что делать дальше. Жену он бил редко. Его гнев стихал. Он, пошатываясь, шёл в спальню. Падал на кровать. Из его сухих маленьких глаз текли слёзы. Рудольф Арнольдович молча давил кулаки, потом успокаивался и засыпал. Надежда Геннадиевна приходила раздеть его, укрывала одеялом. Если был вечер, Саша от таких сцен прятался за куртками в прихожей. Днём вовсе уходил из квартиры. Прятался в штабе. Там было спокойнее.
        - Вот тебе история, - говорил Рудольф Арнольдович, когда Саше удавалось подловить его в мягком хмеле, ещё далёком от пьяного забвения. - Это тебе не про герцога Альбу слушать, да? Тут повеселее будет. Мало ли чего случалось в тайге с твоими дедами. Ну да, тут главное самому не оплошать, добавить к семейным преданиям парочку своих историй, а? Добавишь? Ну, у тебя жизнь впереди, успеешь ещё. Так вот. Был у нас такой родственник. Он из Польши со всеми приехал, но у голендров не задержался. Полез в Иркутск, а там присобачился искать золото. Тогда этим делом часто промышляли. В Сибири, считай, была своя золотая лихорадка. Находили жилу, самородки или просто процеживали из рек золотой песок.
        Наш родственник года три мотался. В горы поднимался, в тайгу лез, на всякие прииски ездил. Бедный был. Считай, жена его содержала. Швеёй работала. А потом всё изменилось. Он как-то враз обогатился. Понятно было, что нашёл-таки своё золото.
        По долгам расплатился, помог родственникам дом? в Пихтинске и Дагнике укрепить, скот купить, зерна запасти. Подсобил, когда другие голендры захотели в город перебраться и там освоиться. И сам в Иркутске дом построил. А переезжать туда не торопился, возвращался в старую хижину, в то захолустье, где золото нашёл. Хижину не обустраивал, мебель не покупал - видно было, что скоро совсем уедет, а то при таких деньгах давно бы мог хоть бархатом все стены обтянуть. Ясно было, что золото он нашёл поблизости и не успел пока всё оприходовать. Хотел уж до последней крупинки выскрести и тогда окончательно податься в город. Задумал купить для голендров небольшой заводик. Говорил, что они заживут не хуже, чем жили в Голландии.
        Помощников не брал, да и общаться с соседями перестал. Не хотел делиться с местными. Жадность его и погубила. Только все думали, что кто-нибудь из соседей его прибьёт. Убить-то можно, а толку? Никто не знал, откуда он золото берёт. Сколько ни бились, не могли его тайну раскрыть. С ним бы тайна и померла. Ну да он и без соседей придумал, как убиться.
        Жена в иркутском доме сидела, скучала, а он в своём захолустье каждое утро уходил в лес - с мешками, лотками, лопатами. Сельчане его не дураки, за ним следили. Как выйдет из избы, они - за ним.
        Он к одной речке подойдёт, лоток побаландает. Потом - к другой. Значит, золотой песок искал. Несколько речек обходил и - домой. После обеда опять выходил. А речки все пустые. Народ тогда втихаря каждую из них прошерстил, ни песчинки не нашёл. Так и не могли понять, что к чему. А родственничек наш каждый месяц из того села выезжал, новое золото вёз в Иркутск. Всякий раз думали, что он уже не вернётся. А он возвращался и снова - по речкам гулять.
        Однажды вернулся в село и пропал. Лошади в стойле, коляска во дворе. А его нет. Думали, что кто-то из местных не выдержал, прибил. Или понял секрет золота, делиться ни с кем не захотел, втихаря схоронил убитого и золотом занялся, пока пропажа не обнаружилась. Искали тело в лесу, не нашли. Подумали, покричали, а потом в избу заглянули. Тогда и поняли всё.
        Золото он не в речках мыл, а из-под пола доставал. Нашёл жилу аккурат под своим огородом. Прокопал тоннель из дома и жилу свою тесал потихоньку. Камни в подвале складывал, а землю в мешках на речки таскал - люди думали, он золотой песок моет, а он с лотка следы спускал. Вот и весь секрет. Тоннель-то глубокий получился, его бы укрепить, а он боялся брёвна в дом таскать - его бы сразу раскусили, да и трудно одному такую работу провести. Вот тоннель и обрушился. Его там заживо погребло вместе с остатками золота.
        Если б не жадность, сохранил бы и золото, и жизнь. Глядишь, и голендры жили бы иначе. А так никакого заводика не получилось. Всё, что он успел накопить, жене досталось. Она была из русских и о голендрах слышать не хотела. Продала дом, лошадей и поехала в Петербург. Правда, говорят, не доехала. Революция начиналась, и на дорогах было опасно.
        - Так всё и было, точно говорю. - Рудольф Арнольдович улыбался, подкручивал усы и тянулся к пивной бутылке. Его словоохотливость начинала иссякать.
        Саша уже слышал эту историю, но не решался остановить отца, чтобы попросить другую. К тому же всякий раз история про золото бывала разной. В прошлый раз их дальний родственник погиб не под обвалом, а в Иркутске - его застрелили и обокрали. Рудольф Арнольдович и сам признавал, что за несколько поколений это предание переврали кто как мог. Была даже версия, что родственник не погиб вовсе, а вместе с женой бежал из Иркутска - не захотел делиться с голендрами. В итоге поделил с революцией. Людвигам такая версия не нравилась. Они предпочитали смерть под обвалом или от рук грабителей.
        Семейные легенды Саша рассказывал только Максиму и Аюне. В разговоре с другими старался вообще не упоминать о родственниках в Пихтинске. Боялся, что опять начнут обзывать «фрицем».
        Но в последнее время Сашу почти не донимали. Он сразу лез в драку и отучил мальчишек смеяться над ним. Ему даже не приходилось махать кулаками. Он знал приём, который в любой ситуации действовал безотказно: уворачивался от ударов, тычков и пинков, выжидал удобное мгновение и бросался вперёд. Захватывал шею так, что голова противника оказывалась у его пояса, и начинал душить, всей силой прижимать к себе. Сопротивляться было бесполезно. Проходило несколько секунд, и противник, каким бы сильным и большим он ни был, жалобно просил о перемирии. Во дворе все знали об этом приёме, но никак не могли от него уйти и оставили Сашу в покое. Разрешили ему быть странным и чужим. В Солнечном хватало других чудаков, более покладистых. Над ними можно было смеяться без последствий.
        Выстрел
        В начале марта воздух прогрелся до минус пяти, и ребята вышли играть в футбол. Знали, что через две-три недели, как раз к каникулам, начнётся оттепель, и все дворы затопит грязью. Последние лужи сойдут к маю, тогда можно будет ходить на поле двадцать второй школы. А пока что гоняли мяч по слежавшемуся снегу Городка.
        На время футбола забывались штабные противостояния. Владик Богатенький Ричи приносил мяч. Если ребят собиралось мало, играли в «квадрат» или «набивалку». Если приходило больше шести, устраивали настоящий матч.
        Мама каждый раз напоминала Максиму, чтобы он не бегал без шапки и не снимал куртку, даже если распарится. Теперь ещё нужно было предостерегать от бездомной собаки, со вчерашнего дня поселившейся на канализационном люке у подъезда.
        Бродячих собак в Иркутске было много. Саша особым значком отмечал на карте места их лежанок. Зимой собаки, как правило, пропадали. Прятались где-то в лесах за Байкальским трактом, прибивались к рынку или сидели в подвалах, где их травили дворники.
        Канализационный люк был приоткрыт, из него тянуло горячим паром, снег поблизости таял даже в крепкий мороз. На крышку люка высыпали хлебные крошки и крупу - там грелись стаи воробьёв. Для них это место было лучше любой кормушки. Именно птичницы первые возмутились тем, что собака заняла люк и не подпускает дворовых птиц. Она лежала спокойно и, казалось, просто грелась.
        В первую же ночь собака начала выть. С балконов на неё кричали разбуженные жильцы. Кто-то бросил в неё бутылкой. Не попал. Собака осталась на месте.
        Ободрённые общим негодованием, птичницы утром стали закидывать её поначалу снежками, затем - камнями. Попадали. Собака взвизгивала, но терпела. Вскоре к птичницам присоединились женщины, гулявшие с малолетними детьми. Они подозревали, что собака бешеная. Согнать её так и не удалось. После каждого удара камнем она только плотнее прижималась к крышке люка.
        На улице появились те, кто вступился за собаку. Ругань слышалась на весь двор. Одни предрекали, что собака покусает и покалечит кого-то из детей, другие говорили, что она погреется и уйдёт, предлагали накормить её. Мальчишки, оставив мяч, с любопытством слушали пререкания взрослых. Наконец все разошлись. Кормить собаку так никто и не надумал, но, по крайней мере, оставили её в покое. Ребята возвратились к футболу.
        Мяч пинали с криками и смехом. В спорные моменты, когда не знали, было ли нарушение правил и засчитать ли гол, начиналась толкотня, иногда доходившая до угроз и обзывательств, но в драку это не перерастало. Всё решалось мирным «эй-зи-ко» или «цу-е-фа».
        Ворот как таковых не было, положение штанги указывали портфелем и мешком со сменкой. Определить, где пролетел мяч, попал ли он в ворота, было непросто. Пробовали назначить судьёй Митю из «Паслёна». Он всё запутал ещё больше - пытался объяснить отличие штрафного удара от свободного, потом вовсе отменил один из голов из-за офсайда. В итоге его забросали снежками и отправили к зрителям.
        С Алькатраса за игрой следили Сёма, Дима Лосев, больше известный как Лось, братья Нагибины и Катя Ляпина - сестра Лешего, единственная девочка в «Эдорасе» и подруга Аюны. Там же сидел Владик, который приносил мяч, но сам пинать его не умел. Владика брали в команду, только если не хватало игроков, и всегда ставили на ворота.
        Старшие ребята из Пустыря занимали деревянный домик на Эвересте - единственном на весь двор холме, там пили пиво и щёлкали семечки. В стороне от него за игрой наблюдали Саша и Аюна. Они сидели на проржавевших качелях. Саша в футбол не играл, но всегда был поблизости, наблюдал за матчами.
        - А правда, что голендры едят людей? - Аюна приставала к Саше, пока они качались.
        - Нет.
        - А правда, что голендры пьют кровь младенцев? - Аюна настойчиво пыталась разозлить его.
        - Нет. - Саша и не думал злиться. Знал, что стоит ему выйти из себя, и Аюна уже не отстанет со своими глупыми вопросами.
        - А правда, что голендры э-э… ммм… - Аюна задумалась. - Что голендры шипят, если на них брызнуть святой водой?
        - Ты уже спрашивала.
        - И что ты ответил?
        - Нет.
        - А собак они едят? - выпалила Аюна и тут же рассмеялась, заметив, что к ним подошёл Жаргал Эдуардович - её дедушка. Он жил в Еланцах, но иногда гостил у своего сына в Иркутске.
        - Кто тут ест собак? - спросил он.
        - Сашины родители! - крикнула Аюна.
        - Ничего они не едят, - возмутился Саша.
        - Едят, едят, я сама видела.
        - Ничего ты не видела! - Саша разозлился и тут же прикусил губу. Аюне удалось-таки вывести его из себя.
        - А вот и видела!
        - Ну да, и ещё видела, как они кровь младенцев пьют.
        - Сам признался! - торжественно заявила Аюна, но поняла, что разговор перестал быть смешным, и начала быстрее раскачивать люльку качелей. Ржавые крепления скрипели и глухо ударялись, если люлька поднималась слишком высоко.
        Дедушка, посмеиваясь, сел рядом на скамейку. Саша с подозрением скосился на него. Он не любил Жаргала Эдуардовича за его странности. Тот был улыбчивым, ухоженным дедушкой, но порой говорил нестерпимые глупости. Даже Саше было понятно, что это глупость, но переубедить Жаргала Эдуардовича было невозможно.
        Однажды он заявил Саше, будто Земля испокон веков лежит на брюхе Большой рыбы. Саша ходил в астрономический кружок, рассматривал в телескоп кратеры Луны и пустыни Марса, поэтому начал спорить:
        - Нет там никакой рыбы! Пустой космос и всё. Ни рыбы, ни лягушки. Даже головастика нет.
        - А ты что, сам видел, что так говоришь? - Жаргал Эдуардович ворочал во рту жевательный табак и улыбался.
        - Видел!
        - Это как же?
        - Нам в школе показывают фильмы по астрономии. Там…
        - Ну!.. - дедушка не дал ему договорить. - Это понятно. Им что надо, то и показывают.
        - Кому надо? - не понял Саша.
        - А кому надо, те и показывают.
        - Так люди в космосе были! - не унимался Саша.
        - И что?
        - И видели, что никакой рыбы нет.
        - И что, они прям так - своими глазами видели? А? Нет, они через стекло смотрели. А мало ли что в этом стекле покажут! Сейчас чего только не придумают. Видал я ваш «Властелин колец». А? Это тоже всё было - с великанами и магами?
        - При чём тут «Властелин колец»? - нахмурился Саша.
        - А при том, что, может, никто и не летал никуда, ни в каком космосе не был. Сели себе в ракету, им пожужжали над ухом, попыхтели и сказали: «Вы летите». А они не летят, а в землянке сидят, а им по стеклу фильмы всякие показывают, чтоб верили.
        От таких слов Саша окончательно растерялся. Только глотал воздух. Как возразить, не знал.
        - Вот ты говоришь, что рыбы там нет. - Дедушка подмигнул стоявшей рядом и едва сдерживавшей смех Аюне. - А на чём же, позволь спросить, она держится?
        - Да ни на чём. - Саша пожал плечами. - Просто висит и…
        - Вот чудак! - Дедушка хлопнул себя по колену. - Ему сказали, что она просто висит себе в воздухе, а он и поверил. Ты всякой глупости так веришь? А ведь не маленький уже.
        - А вы что, видели её? - вдруг оживился Саша.
        - Кого?
        - Вашу рыбу.
        - А чего её видеть? Это нам от предков известно. А они побольше нашего знали.
        - Ну, хорошо, - не сдавался Саша. - Если Земля держится на рыбе, то на чём держится сама рыба?
        - Вот чудак! - хохотнул дедушка. - А чего ей держаться? Она же рыба! Плывёт себе и плывёт по космическому океану. Землетрясения у нас, по-твоему, откуда? Это когда рыба дёрнется сильно, вот нас и трясёт. Раньше рыба молодая была, дёргалась чаще, вот и Землю трясло основательно. Горы рушились, и океаны выплёскивались. А сейчас уже состарилась и плывёт ровнее.
        Саша вспомнил, как однажды трясло Иркутск. Тогда ночью повалился шкаф в гостиной, с полок посыпалась посуда, и мама с ним в холод выбежала на улицу. Папа остался стоять в дверном проёме гостиной.
        Устав от спора с Жаргалом Эдуардовичем, он махнул рукой и, не прощаясь, поплёлся домой. Услышав позади смех Аюны и её дедушки, обиделся. Потом ещё несколько дней ходил за ним с астрономическим атласом, показывал картинки планет, но так ничего и не добился.
        В этот раз Жаргал Эдуардович глупостей не говорил. Только, услышав собачий лай, воскликнул:
        - А вот и собака. Это вы её, что ли, есть собрались?
        Посмотрев на площадку, Саша и Аюна увидели, что мальчишки бегут из Городка к подъезду Максима - к канализационному люку, на котором поселился бродячий пёс. Недолго думая они помчались им вслед. Уже пробежав первого истукана, Саша услышал, как дедушка крикнул со скамейки:
        - Приятного аппетита!
        Мяча на поле не было. Те, кто остался в Городке, уныло сидели на портфелях, ждали, когда возобновится игра. Такое случалось часто. Если мяч улетал далеко к ранетному саду или скатывался к дороге, футбол прекращался. Никто не хотел быть «шестёркой» - идти за мячом. Начинались долгие пререкания и торговля:
        - Вы пропустили гол, вы и бегите!
        - А нечего было так пинать! Катнул бы, всё равно ворота пустые были.
        - От тебя в аут ушёл, ты и беги!
        - Ваш угловой, вы и бегите.
        - А нам не нужен угловой. Сами разыгрывайте.
        Споры стихали. Все усаживались по скамейкам, качелям и ступеням Алькатраса. Ждали. Ожидание могло затянуться минут на пять. Никто не сдавался. Если кто-то всё же отправлялся за мячом, ему в спину кричали:
        - Фу, шоха! Шестерит за всех. Так всю жизнь будешь!
        Идущий огрызался. Отвечал, что идёт «не в службу, а в дружбу». Порой обижался и возвращался на скамейку - ожидание возобновлялось.
        Если возле мяча проходил взрослый, ему всем двором кричали:
        - Подайте мячик! Пожалуйста!
        Прохожие, как правило, не отказывали. Получив мяч, мальчишки радостно, с новыми силами бросались играть в футбол. Но случалось и так, что взрослые неуверенным пинком отправляли мяч ещё дальше - куда-нибудь в чепыжник. Смущённо улыбались и уходили. Вслед им неслись тихие проклятия. После этого ожидание могло прервать только хоровое: «Камень, ножницы, бумага, карандаш, огонь, вода, две бутылки лимонада, цу-е-фа!»
        Пока Аюна донимала Сашу глупыми вопросами о голендрах, мяч пролетел над головой Максима. Ударился о пенёк и скатился к дороге. Прохор объявил гол. Максим ответил, что была крестовина. После споров с криками: «Самая девятина была!» и «Чистая перекладина, если не выше» ребята наконец сторговались, что гол не засчитывается, но за мячом бежит команда Максима.
        Одному идти было бы неприятно, Максим позвал с собой Лешего и Сафика. Втроём они спустились по лестнице и увидели, что мяч откатился к люку, на котором лежит собака.
        - Ёксель-моксель, - протянул Сафик, одноклассник Аюны и главный любитель настольных игр во всём Солнечном.
        - Ладно, я домой пошёл, - пробурчал Леший. - Мне ещё уроки делать.
        - Стой, где стоишь, - скомандовал Максим. - Вместе пришли, вместе и мяч достанем.
        Достать его оказалось непросто. Длинных палок поблизости не было, а подходить к собаке никто не решался. Она не обращала внимания на мальчишек, даже не поднимала головы, но Максим отчётливо слышал, как она тоненько поскуливает. Как-то уж слишком тоненько.
        Со двора неслась ругань. Прохор кричал громче всех - поторапливал скорее нести мяч. Потом заметил суету у подъезда. Подумал, что мяч закатился в подвал через отдушину. Спустившись к дороге, понял, что всё не так плохо.
        Собаку обступило кольцо ребят. Никто не знал, как добраться до мяча. Думали молча. Только Владик причитал о том, что мяч дорогой, «у него даже швы вовнутрь, это тебе не китайское барахло».
        Наконец Максим придумал. Попросил всех отойти подальше. Отковырял от бордюра ледышку и, прицелившись, бросил её в мяч. Промазал. Остальные сразу сообразили, что это - лучший способ откатить мяч на безопасное расстояние. Прохор, братья Нагибины, Сёма и остальные начали бегать вдоль дороги. Поднимали обломки льда, камни, ветки, бутылки. Швыряли их. Тоже мазали. Несколько бросков пришлось в собаку. Затем ещё. И ещё. Максим замер со снежком в руке. Понял, что ребята целятся вовсе не в мяч, а в саму собаку.
        - Эй, вы чего… - прошептал он растерянно, но его никто не услышал.
        Смеясь и задорно перебегая с места на место, мальчишки закидывали бездомного пса. Радовались всякий раз, как им удавалось подбить ему голову или живот. Камни, которые этим утром поднимали взрослые, теперь, днём, оказались в руках детей, но они действовали с ещё большим напором.
        Собака прерывисто скулила, звонко лаяла, затем начала сдавленно рычать, смолкая лишь на те мгновения, когда лёд или снежок попадали ей в мордочку.
        Мальчишки смеялись всё громче. Даже Леший и Владик присоединились к новой игре.
        - Хватит! - неожиданно крикнул Саша.
        Он стоял у лестницы с Аюной, а теперь бросился вперёд. Растолкав ребят, замер в нескольких шагах от колодца - между собакой и Прохором.
        - Отойди, - прошипел Прохор. Его задор мгновенно сменился тяжёлой злобой. Влажные кудри выбились из-под шапки и липли к лицу. На лбу проступила испарина.
        Саша приблизился к собаке, поднял мяч и бросил его на дорогу.
        - Вот ваш мяч. Идите играйте в свой футбол.
        Над ним нависла тишина. Вокруг все так и застыли с неброшенными камнями и осколками льда.
        - Думаешь, самый умный, раскомандовался тут, ты кто? - процедил на одном дыхании Прохор.
        Саша не ответил. Только снял очки, убрал их в карман. Это означало, что он готов к драке. Большинство из стоявших здесь ребят знали удушающую силу его захвата. Он мог справиться с любым из них, разве что с Сёмой и Прохором ещё не мерился силой. Но вместе их было слишком много.
        - Зубы жмут, очкарик? Ты же у нас фриц недобитый, - злобно усмехнулся Прохор и сплюнул.
        Саша не ответил.
        - Фриц, - захихикали вокруг.
        - Приятно твоей мамочке спать с фашистами? - продолжал Прохор.
        От таких слов Саша побледнел. Было видно, что он весь стянут ледяной проволокой, до боли сдавлен острыми глыбами льда.
        - Нерусь, - отозвался Сёма.
        - Фриц, - повторили другие голоса.
        - Иди командуй своей мамочкой, а мы без тебя разберёмся!
        - Умник выискался.
        - Фриц, фриц, - неслось по кругу нестройным ритмом, а потом слилось в единое: - Фриц! Фриц!
        Саша не шевелился и молчал. Это всех злило. Юра Нагибин, стоявший за его спиной, бросил в Сашу снежком. Промазал. Угодил Прохору в ботинок.
        - Ах ты, погань! - закричал Прохор на Сашу, словно это он в него кинул.
        Поднял руку с бутылкой и со всей силой швырнул её в Сашу. Тот успел прикрыться, бутылка попала ему в плечо. Выкрики «Фриц!» разом смолкли. В резкой тишине могло показаться, что ребята осознали глупость затеянной игры и готовы были отказаться от неё. Сафик даже покосился на мяч. Тот лежал посреди дороги, на него могла наехать первая же машина. Сафик хотел сказать об этом Владику, но тут увидел, как Юра Нагибин замахнулся камнем. Бросил. Попал Саше в поясницу. Тот не видел броска и от неожиданности вздрогнул. Тишину сменила возня и лязг падающих на асфальт стекляшек. С прежним напором, но с ещё большим ожесточением мальчишки стали забрасывать Сашу. Теперь не было ни смеха, ни радостных вскриков. Только молчаливые настойчивые броски.
        Саша извивался на месте, но укрыться ото всех не мог. Спрятав голову под руками, ринулся на Прохора. Тот увернулся. Саша выскочил на дорогу, едва не поскользнулся. В спину ему прилетели сразу две ледышки.
        - Беги! - крикнула Аюна.
        Её голос встряхнул Максима, стоявшего в оцепенении и по-прежнему державшего в руке заготовленный снежок.
        - Беги, - прошептал он.
        Но Саша не хотел бежать. Он беззвучно, затравленно преследовал Прохора. Тот всякий раз успевал отскочить. Иногда умудрялся в прыжке пнуть Сашу. Постепенно озлобленность сменилась смехом. Братья Нагибины, Сёма, Лось, Карен и Мунко старались попасть в Сашу, при этом не задеть Прохора. Игра стала ещё более увлекательной.
        Слава Нагибин в задоре приблизился к собаке на расстояние двух шагов. Никто не заметил этого. Аюна надеялась, что собака как следует тяпнет его за ногу, но та не шевелилась и по-прежнему прятала мордочку под лапами.
        Прохор, пританцовывая, отпрыгивал от Саши. Кривлялся, изображал глубокие па. Всё это напоминало весёлую, безобидную игру. Напоминало до тех пор, пока Саша не схватил Прохора. Уцепился за куртку, дёрнул. Прохор всё ещё смеялся, но тут Саша проскользнул под его рукой, подсёк ему ноги. Прохор потерял равновесие, и Саша обхватил его шею - сдавил её в удушающем захвате. Сдавил всей силой, как никогда прежде не давил. Прохор громко и жалобно вскрикнул. Никто не слышал от него подобных звуков. На мгновение все растерялись.
        С Прохора свалилась шапка. Мальчишки увидели его бордовое, вспухшее лицо. Мокрые кудри повалились на лоб и глаза.
        Два снежка пролетели мимо. На этом броски закончились.
        Прохор брыкался, пробовал руками ослабить захват, но у него не получалось. Он был на год старше и сильнее Саши, но не мог высвободиться.
        - Он его задушит, - одними губами прошептала Аюна.
        Первым оживился Сёма. Побежал к Прохору на выручку. Следом сорвались Лось и братья Нагибины.
        - Сделай что-нибудь. - Аюна умоляюще посмотрела на Максима. Тот нахмурился и сжал кулаки. Приготовился к драке. Отчего-то медлил.
        Сёма вцепился в Сашу, но разомкнуть его захват не смог. Юра Нагибин навалился сверху. Все вместе упали на снег. Саша не отступал. Лицо Прохора посинело. Лось стал лупить варежками по Сашиной голове. Подбежали Карен и Мунко. Впятером они оторвали Сашу от Прохора. Тот, кашляя и хрипло вдыхая воздух, откатился в сторону.
        - Ну? - Аюна звала Максима. Максим скинул перчатки и опять сжал кулаки.
        Нагибины, Лось и Мунко держали Сашу на земле. Карен приготовился его бить. Подождал, когда Саше заломят руки - так, чтобы открылись голова и грудь. Занёс ногу, но в это мгновение сбоку в него влетел Максим. Карена передёрнуло, изогнуло и отбросило на дорогу. Максим полетел следом. Упал на Карена сверху, придавил его. Увидел под собой растерянное лицо. Понял, что нужно ударить, но не знал, как это сделать. Никогда ещё не дрался по-настоящему. Больше ткнул, чем ударил Карена. Замахнулся, чтобы повторить попытку, но тут же получил по уху. Не удержавшись, упал на бок. Теперь уже Карен взгромоздился на него. Тот лучше знал, что делать. Стал один за другим посылать удары. Максим загородил лицо локтями. Мельком увидел, что к Саше подбежала Аюна, пытается спихнуть с него Лося. Мунко, получивший от неё затрещину, отошёл к Лешему и теперь наблюдал за свалкой со стороны.
        Максим дёргал ногами, бил Карена по спине. Слышал его громкое, натужное пыхтение. Снег падал на лицо, таял и, щекоча, скатывался к ушам. Рядом толкались Сафик и Слава Нагибин. Они успели повздорить. Должно быть, Сафик вслед за Аюной вступился за Сашу.
        Карен устал и теперь старался придушить Максима, тянулся к его шее. Уловив мгновение, Максим так двинул Карена коленями по спине, что тот отлетел вперёд. Оба вскочили на ноги. Готовы были вновь накинуться друг на друга, но тут с одного из балконов раздался мужской голос:
        - Э, детвора! Чё за приколы? Ну-ка, сдристнули отсюда! Щас спущусь, зады вам поотрываю!
        Это было сигналом к бегству. Словно стая воробьёв, напуганная котом, мальчишки разбежались кто куда. Даже Прохор, забыв про шапку, спотыкаясь и кашляя, бросился в арку - вслед за Сёмой и Лешим.
        Драка закончилась. Собака на канализационном люке осталась одна.
        Аюна, Саша и Максим заскочили в подъезд, спрятались там возле мусоропровода.
        - Почему ты сразу не помог? - спросила Аюна. - Стоял смотрел.
        - Я хотел. - Максим понуро ковырял на стене шелушащуюся краску.
        - Или струсил?
        - Да не струсил я! Просто не сразу понял, что делать.
        - Значит, струсил, раз так реагируешь.
        - Не струсил я, говорю тебе, - протяжно и по возможности спокойно ответил Максим.
        - Папа говорит, что в детстве ни в коем случае нельзя трусить, потом всю жизнь будешь трусом. Даже когда станешь сильным и взрослым.
        - Ай, ну тебя. Спроси Карена, какой я трус. Сначала посчитай его синяки, а потом спрашивай.
        Саша молча рассматривал свои очки. Оправа у них помялась, но линзы были целыми. Всё равно влетит от отца.
        Максим опять был недоволен собой.
        «Был бы у меня папа, он бы показал, как сделать так, чтоб к моим друзьям никто не лез».
        Максим нахмурился и отругал себя за такую мысль.
        «И без всяких пап справлюсь».
        Сдавив челюсти, он представил, как на лету сносит Прохора, как втаптывает его в снег и одновременно отбивается от Нагибиных, как ударом слева сбивает с ног Лося, как в прыжке бьёт Сёму по его толстой голове. Аюна права. Нужно было сразу вступиться за Сашу. Теперь она будет считать его трусом. А ведь он не струсил, просто не сразу сообразил, что происходит, не понял, как всё это началось. Только что играли в футбол, а тут - драка. Если б он заранее знал, если б мог подготовиться, то без сомнений вышел бы вместе с Сашей против этой толпы. А тут ещё собака…
        Максим решил, что в следующий раз непременно влезет в драку, кто бы там ни дрался. Нужно будет показать Аюне, что он смелый. Словно репетируя свои удары, Максим несколько раз скользнул кулаками по стене, сбил с неё шелуху старой краски.
        Закончился второй день, а собака так и не ушла с канализационного люка.
        - Почему ты не заберёшь её в свой приют? - спросил Максим за ужином.
        - Во-первых, он не мой, - ответила мама, подкладывая Аюне бу?зы и подсыпая к ним укроп. - У нас и так все клетки забиты.
        - Это во-вторых? - нахмурился Максим.
        - Да.
        - А в-третьих?
        - А в-третьих, - мама вздохнула, - пусть себе лежит, никому ведь не мешает.
        Максим надкусил буузу - швыркнув, хотел выпить из неё сок, но обжёгся.
        - Аккуратно! Горячие ещё. Ешь пока бутерброды.
        - Мешает! - твёрдо сказал Максим.
        Аюна удивлённо посмотрела на брата, но промолчала. Осторожно надкусила свою буузу.
        - Что тебе мешает?
        - Собака!
        Он решил, что нужно хорошенько напугать маму. Тогда она придумает, как взять собаку в приют, и никто уже не будет забрасывать её камнями. Ни взрослые, ни дети. Максим был уверен, что так спасёт собаку. Сказал, что она на всех рычит, а когда днём он пробовал взять откатившийся к ней мяч, она чуть не укусила его. Добавил, что на морде у неё пена. Знал, что это - признак бешенства, вот и соврал.
        Его ложь подействовала. Маму явно обеспокоили слова Максима. После ужина она позвонила дедушке. Виктор Степанович был в Листвянке.
        Мама приукрасила рассказ Максима и добилась своего - дедушка встревожился, узнав, что бешеная собака носится по Городку за детьми и даже порвала Максиму брючину. Посоветовал внимательно осмотреть ногу Максима - нет ли на ней царапин, и обещал решить этот вопрос.
        Перезвонил через час. Сказал, что утром приедет его знакомый и со всем разберётся.
        Максим и Аюна были довольны. Позвонили Саше. Предложили посмотреть на то, как дедушкин друг-дрессировщик справится с собакой, уведёт её подальше от Городка. Саша сказал, что не может прогулять контрольную по алгебре - родители узнают, а ему и без того досталось за сломанные очки.
        Прогулять пришлось сразу три урока. Дедушкин знакомый приехал в десять часов. У подъезда его поджидала Ирина Викторовна в компании с недовольными птичницами. Приглядевшись, Максим вздрогнул. Увидел, что это никакой не дрессировщик. Там стоял Николай Николаевич - охотник, который в своё время отловил для дедушки сразу двух нерпят; впоследствии они стали его главным артистами - Тито и Несси. В последнее время Николай Николаевич зачастил в нерпинарий, Максим видел его там несколько раз.
        - Он тут чего делает? - спросил Максим и коротко объяснил Аюне, кто такой дядя Коля.
        Аюна не ответила. Она уже всё поняла. Сняла варежку и пальцами проскользнула в перчатку Максима, чтобы он почувствовал её тепло.
        - Ты чего? - удивился Максим.
        - Смотри, - прошептала Аюна.
        Они прятались в Крепости на Эвересте и хорошо видели всё происходившее у подъезда.
        Мама о чём-то долго говорила с дядей Колей. Он подошёл к собаке, бросил к ней снежок, затем возвратился к подъезду. Что-то сказал, после чего ушёл в арку. Должно быть, за домом стояла его машина.
        К женщинам под козырьком присоединилось ещё несколько человек - вышли из подъезда.
        Вновь показался Николай Николаевич. В руках у него был свёрток. Теперь и Максим понял. Дёрнулся. Аюна крепче сдавила его руку. Прижалась к нему. Максим почувствовал тёплый запах её волос - запах чабреца и лимона. Вздохнул. Он не хотел, чтобы всё закончилось именно так. Если б он был постарше, то вмешался бы. Но что он мог в свои двенадцать лет? По телу разлилась слабость. Максим уныло смотрел на ружьё дяди Коли. Он из него, наверное, нерп отстреливает. Дедушка говорил, их в год больше тысячи убивают. Делают из них шубы и шапки. А ещё… Грохнул выстрел. Эхо многократно повторило его - дворы, перешёптываясь, торопились скорее сообщить друг другу кровавую весть, разносили её за пределы Городка, Пустыря, Рохана, Бутырки, Неверхуда - в сторону Ангары, Чертугеевского залива, водохранилища, подальше из оглохшего, ослепшего, одуревшего микрорайона, вот уж тридцать лет стоявшего на могилах старого посёлка и названного Солнечным.
        Николай Николаевич опустил ружьё. Подошёл к убитой собаке. Сапогом ткнул её безжизненное тело. Забросил ружьё за спину, оттащил собаку к дороге. Вернулся к колодцу. Склонился над ним. Прислушался. Замер. Встал на колени. Сдвинул крышку люка и опять прислушался. Снизу, из колодца, доносился едва различимый писк. Щенок. Провалился в щель и не мог выбраться. Дядя Коля ещё раньше заметил, что собака была щенной. Теперь понял, что все эти дни она сторожила своего щенка. Ничем не могла ему помочь и просто сторожила. Лежала на крышке, выла. Рычала, если кто-то к ней приближался, - боялась, что люди нападут на беззащитного и, возможно, раненого щенка.
        Николай Николаевич медлил. Не знал, что делать. Его просили избавиться от собаки, а не разбираться с чужими трагедиями. Что они все скажут, если узнают о щенке, о том, что собака была здоровой? Простая дворняга.
        Николай Николаевич посмотрел на женщин и тихо качнул головой. Им не нужно этого знать. У них и без того хватает забот. Потом ещё расскажут детям. Зачем их зазря пугать?
        Дядя Коля молча кивнул Ирине Викторовне, показывая, что с собакой покончено. «Спите спокойно. Радуйтесь, что спасли своих деток от злого дикого зверя. Целуйте их, говорите им, что укроете от любой опасности. А этот грех я уж как-нибудь возьму на себя. Не большой довесок к моей ноше».
        Подумав так, дядя Коля сдвинул тяжёлую крышку люка на место. Она лязгнула, встав в пазы, и замерла. Дядя Коля прислушался. Ничего не услышал. Украдкой перекрестился и поднялся на ноги.
        Завернув убитую собаку в брезент, понёс её в арку. Довольные птичницы снегом протёрли крышку люка, засыпали его гречкой, просом и овсянкой. Счистить всю кровь им не удалось, и она местами окрасила крупу в красный цвет.
        Ночью, когда весь двор уже спал, дядя Коля вернулся. Сдвинул люк. Спустился в колодец. Подсветив фонарём, нашёл щенка. Грязный мокрый комок. Он уже не пищал, но был ещё жив. Дышал тихо, едва приметно.
        - Живой, - вздохнул дядя Коля. - Ну, значит, судьба такая.
        Держал щенка на ладони, поглаживал пальцем. Аккуратно приподнимал его лапки.
        - Сделаем из тебя охотничью собаку. - Дядя Коля улыбнулся. - Как насчёт сосиски? Хочешь? Поехали, угощу. Только держись, не помирай, даром, что ли, я сюда забрался? И смотри, будешь хулиганить, в приют сдам. Мне ещё от тебя проблем не хватало… Главное, живи.
        Письмо. 13 марта
        «Привет.
        Ты так и не ответил. А я жду.
        У меня ничего нового. Новое будет на каникулах, в Листвянке.
        Буду две недели жить с дедушкой. Я его боюсь, так что не обрадовался. Он, в общем-то, не страшный и никогда не бил меня. А вот Сашу, я тебе писал про него, отец часто лупит. Особенно если выпьет. Он тогда очень правильный становится и хочет, чтобы все тоже были правильными, а кто неправильный - того бьёт. Дедушка не такой, но он странный.
        Мама говорит, это из-за работы с нерпами. Они тоже странные. Мама называет их инопланетянами. Она вообще не любит странности. Вот Аюна научила меня фыркать на ногти. Их, когда пострижёшь, нужно собрать в бумажку, плюнуть на них и громко фыркнуть. Аюна говорит, есть такие духи, они ищут состриженные ногти и спрашивают у них, где прячется душа хозяина. Ногти могут им указать, и тогда за душой начнётся охота. А пофырканные ногти скажут, что их хозяин - плевок и фырка, а на душу не укажут. Мама увидела, как я фыркаю, и такая: “Чего это ты тут делаешь?” А как узнала, разозлилась. Говорит, прекрати глупости.
        Дедушка задумчивый. Спросишь его, так он молчит. Долго так молчит. Думаешь уже, что он не услышал или услышал да забыл, хочешь ещё раз спросить, а он возьмёт да ответит. Мама говорит, дедушка всегда такой был. Долго думает. Говорит, что отвечать сразу - невежливо, даже если вопрос пустяковый. А мне вот иногда на свой пустяковый вопрос хочется услышать пустяковый ответ, а не ждать, пока у него там красивая мысль испечётся в мозговой печке. Так что я редко спрашиваю дедушку, а то это надолго.
        Когда мама сказала, что я с Аюной поеду в Листвянку, так я сразу представил, что мы сидим с дедушкой по вечерам за столом и долго думаем, прежде чем ответить. Скукотища! Я бы лучше тоже в ретрит пошёл. Я и мантры всякие знаю. Но потом решили, что ещё Саша с нами поедет! Дедушка никогда бы не согласился, но он теперь счастливый и на всё соглашается. Мама говорит, этим нужно пользоваться. Она хочет у него компьютер какой-то выпросить.
        У дедушки в нерпинарии родился нерпёнок. Вот он и счастлив. Такого ещё не было. Назвали его Лаки. Это Счастливчик по-английски. Потому что в неволе нерпы не рождаются. Так всегда говорил дедушка. А тут родилась. Вот дедушка и радуется. Так что в Листвянку мы поедем втроём. Саша едва отпросился у мамы. Ему только нужно четверть на пятёрки и две четвёрки закончить. Ну, это он может.
        Но я не сказал главное. У деда недалеко от Листвянки есть сарай. Мама его называет научной станцией. Я его видел, когда проезжали рядом. Он на самом берегу Ангары. А внутри никогда не был. Никто не был, даже мама. И что там делается, никто не знает. Я иногда хожу в дедушкин нерпинарий, меня там тренеры спрашивают, знаю ли я что-то про сарай. И сами рассказывают, что о нём много всяких слухов. Говорят, дедушка там опыты ставит над животными. Такие страшные, что никому показывать не хочет. Говорят, он там крыс в “Доместосе” топит. Сунет крысу в банку, закроет крышкой и стоит с секундомером - считает, сколько она там проживёт. Вот такие опыты. Ещё говорят, он хомячков там режет. И опять с секундомером стоит - ждёт, сколько они, разрезанные, продержатся. И у него большие такие резиновые перчатки, и с них кровь капает. Мама в эти страсти не верит. А в нерпинарии говорят, он и нерп там мучает.
        Теперь я знаю, зачем еду в Листвянку - разгадать тайну его сарая. Аюна и Саша помогут. Ну и в поход, конечно, пойдём! Нас никто не пустит, а мы пойдём.
        По берегу. Заберёмся подальше. Надеюсь увидеть стаю диких нерп! Будем жарить сосиски на костре и смотреть на море. Да, мы тут Байкал называем морем. Мама говорит, туристы всегда удивляются этому.
        А ещё на Ангаре устраивают заплывы на льдинах. Когда лёд начнёт трескаться, садятся на него и плывут по течению, а их сопровождает лодка, чтоб не утонули. Саша говорит, что сплав на льдине от Шаман-камня начинается. А сарай дедушкин там совсем близко. Заодно посмотрим.
        Если дедушка мучает животных, мама должна знать. Она животных любит и всегда молится за них. Говорит, буддисты должны молиться за всех живых существ, даже если это какая-то букашка.
        Ну ладно, я пойду. Сегодня снегопад, будем заваливать “Бурхан” снегом, чтобы его никто не поджёг. И зальём стены водой, чтоб ледяной панцирь получился.
        Потом ещё напишу».
        Сумеречная тропа
        Субботним утром Максим, Аюна и Саша собрались в «Бурхане» по красной тревоге.
        - Принесли? - спросила Аюна.
        - Вот. - Саша показал завёрнутую в целлофан банку.
        - Бензин? - прищурилась Аюна, стараясь в полумраке штаба разглядеть, есть ли что-то в банке.
        - Керосин.
        - Тоже сойдёт.
        - Ещё как сойдёт! - возмутился Саша. - Кое-как у папы из гаража стащил. Если он узнает…
        - Да-да, убьёт, - усмехнулась Аюна. - А ты? - Она посмотрела на Максима.
        - Вот. - Максим распахнул куртку и показал спрятанную под ней простыню.
        - Спички взял?
        - Взял.
        - Хорошо. А у меня вот.
        Аюна достала из портфеля большой пакет. Максим и Саша заглянули в него. Там были собачьи принадлежности. Игрушки в виде хомячков, мячики, пищащие косточки, крутящиеся колбаски, две пластиковые миски, пакет корма, поводок, намордник и даже какие-то лекарства.
        - Откуда это? - удивился Саша.
        - Разбила копилку.
        - Это всё в копилке лежало?
        - Нет, умник. В копилке лежали деньги. Я копила на швейную машинку.
        - Зачем тебе машинка?
        - Теперь не важно. Важно, что я купила всё это.
        - У тебя же нет собаки…
        - Какая наблюдательность!
        - Да хватит, надоели уже! - не выдержал Максим. - Юнка, говори по делу, чего случилось.
        - Сам ты Юнка! Не называй меня так. Дяди Чимита хватает.
        - Говори.
        - Ладно, слушайте внимательно.
        Узнав, что именно задумала Аюна, ребята вздохнули. Они привыкли к её чудачествам. Им даже нравились приключения, в которые она их втягивала. По традиции нужно было поворчать, прежде чем согласиться, но этот план Аюны приняли молча.
        - Пойдём через Аграбу? - спросил Саша, разложив на коленях карту дворов и подсветив её карманным фонариком.
        - Не всё так просто, - качнула головой Аюна.
        - Это почему?
        - Нужно идти по сумеречной тропе.
        - Какой?
        - Сумеречной, Людвиг. Или тебе по-хохлацки сказать? Уши чистишь по утрам?
        - Где мы её возьмём? - спросил Максим.
        - Чего?
        - Тропу твою.
        - Далеко ходить не надо. Она есть в каждом дворе. Мы пойдём по тропе Михалёва.
        Саше стало не по себе. Сергея Николаевича Михалёва из тринадцатого дома хоронили прошлой осенью. Он вёл кружок по керамике. Ребята хорошо помнили его похороны.
        В Городке тем днём всё замерло. Издалека, со стороны залива, доносились тяжёлые, распевные звуки траурного марша. Дети, побросав игрушки и недостроенные баррикады, стянулись к Крепости. Следом шли ребята постарше, до этого сидевшие на качелях у ранетного сада. Останавливались машины, из них выходили люди. В домах открывались окна и двери балконов. Все ждали, слушали, как медленно и неотвратимо близится похоронная процессия. Словно волна, поднявшаяся с водохранилища и уныло пожиравшая один двор за другим. Опережая волну, бежали дети - так мелкие брызги предвещают большую воду прилива. И чем ближе был гроб, тем глубже и заунывнее становилась музыка. Она ширилась, расползалась густым желе, заглушала другие звуки.
        В Городке все насторожённо смотрели в сторону Бутырки. Процессия обогнула дом, и тогда громыхнуло. Показались трубачи. Они шли впереди и вбивали в асфальт кованые столбы траура. Идущие вслед музыканты ударами тарелок крошили стены и окна домов. Вибрировал воздух, вздрагивали деревья.
        Дети, заворожённые, глядели на чёрную змею похорон, выползавшую из Пустыря в Бутырку. Ветра не было, но, чем ближе был оркестр, тем больше обдувало холодным дыханием музыки.
        За музыкантами шли родственники Михалёва. Они смотрели на столпившихся у подъездов людей своими чёрными, выплаканными глазами. Они готовились идти за покойником в самую глубину мрака, чтобы оставить его там, а быть может, остаться с ним.
        Гроб был открытым, но Максим так толком и не разглядел в нём Михалёва. Покойник был укрыт лентами, венками и цветами. Тяжёлый кусок смерти, уложенный в деревянный ящик и выставленный на обозрение. Его несли четыре чёрные фигуры: отец Прохора, отец Нагибиных и взрослые сыновья Михалёва.
        За гробом было ещё человек сорок - из тех, кто знал Михалёва лично, из тех, кто лишь видел его, из тех, кто даже не слышал о нём. С каждого двора процессия собирала всё новых людей. Чуть в отдалении гурьбой шли дети. Они пробегали в следующий двор, замирали там, слушая, как вновь нарастает, усиливается тяжесть похоронного марша.
        В Солнечном и прежде ходили такие процессии, но Максим был слишком маленьким, чтобы бежать за ними до конца. В этот раз он вместе с Аюной и Сашей проводил покойника до окраин микрорайона, до ритуальных автобусов - Михалёв простился с дворами и мог ехать на кладбище.
        Эти похороны запомнились Максиму не меньше, чем первые, на которые он попал во втором классе. Хоронили школьного учителя. Он замёрз на остановке в сорокаградусный мороз и теперь лежал в открытом гробу в центральном зале школы. Учеников заставили прощальным ходом пройти мимо него, прежде чем отправиться на уроки. Максим ещё несколько лет, закрыв глаза, мог увидеть перед собой мятое, словно вылепленное из воска, лицо покойника. И сейчас, всматриваясь в карту дворов, он отчего-то вспомнил именно те школьные похороны.
        Сумеречная тропа Михалёва начиналась от тринадцатого дома. Аюна сказала, что идти нужно быстро и молча.
        - Думайте о хорошем! Иначе привлечёте внимание злых духов, и они за нами увяжутся.
        В сопровождение Максим взял два отряда лучников и один отряд латников. Они должны были отбивать атаки духов. Кроме того, Максим позвал гномов, живших в Тайге. После Аргуны они обещали помогать вождю «Бурхана» и сразу откликнулись на его просьбу.
        Всё же Максиму было неспокойно. Он шёл за Аюной и никак не мог придумать ничего хорошего. Память упорно вела к школьному залу, к коричневому гробу с цветочной оборкой. Максим всматривался в восковое лицо учителя и ждал, что он откроет глаза, осклабится пустым ртом - это будет означать, что злые духи почувствовали чужаков на своей тропе. Их тут было много. Аюна сказала, что они - падальщики: ходят по траурным дорогам, пьют пролитое в слезах горе, подпитываются им. Максим мотнул головой. Решил думать об Аюне, о том, как они познакомились.
        Мама привезла его в квартиру Жигжита, представила новой сестре. Как только они остались наедине, Аюна заявила, что будет с ним дружить, если он пройдёт экзамен. Спросила, как он ест кедровые орешки. Максим сказал, что надкусывает скорлупу, а ядрышко выуживает языком. Аюна отсыпала ему горсть и попросила доказать. Максим доказал. Вернул ей пустые скорлупки. Аюна внимательно перебрала их, убедилась, что каждая из них расколота пополам, на две чашечки.
        - Хорошо.
        Затем спросила, что делает Максим, если у него к зубам прилипла смолка[8 - Смолка - очищенная живица (прозрачная смола хвойных деревьев), используется вместо жевательной резинки.]. Максим ответил, что берёт сразу несколько смолок - когда жуёшь большой комок, к зубам ничего не прилипает.
        - Верно.
        Наконец Аюна спросила, как Максим заваривает чай с лимоном: режет лимон кружками или выдавливает из него сок. Максим, помедлив, ответил, что сам чай не заваривает, а его мама в пустой чашке толчет лимон с сахаром и потом уже наливает заварку. Аюна улыбнулась. Это был правильный ответ, и она согласилась дружить с Максимом. Лишь полгода спустя он узнал, что сама Аюна щёлкать орешки не умеет - вместе со скорлупой прокусывает и ядрышко, а потом выковыривает его ногтём. Пришлось учить её.
        Вспоминать это было приятно. Восковое лицо учителя заросло цветами и спряталось под дёрном. Злые духи так и не почувствовали чужаков.
        - Что теперь? - спросил Саша, когда они оказались у дороги.
        - Спускаемся к озеру. Оттуда пойдём в Чёртово поле.
        - Чёртово поле?! - удивился Максим. - Ты уверена, что нам туда?
        - Да.
        Чёртово поле было не самым приятным местом. На других наречиях оно было известно как Гиблодол или Холмобес. Это был небольшой лесок, с одной стороны отгороженный берегом озера, а с двух других - проспектом Жукова и улицей Дыбовского. Ребята обходили его стороной. Холмистое, перерытое канавами, заросшее ивняком и берёзками, Чёртово поле привлекало бомжей, алкоголиков и бродячих псов. Даже самые отчаянные мальчишки никогда бы не построили тут штаб. На Сашиной карте Чёртово поле было отмечено большим вопросом, никому не доводилось исследовать его тропки и лужайки.
        Ребята знали, что в марте едва ли повстречают здесь кого-то, было ещё слишком холодно, но шли медленно, вслушивались в тишину снежной закипи.
        Далеко идти не пришлось. Аюна привела на прогалину в березняке. Под гладкой пеленой снега угадывались очертания столика, скамейки и двух толстых брёвен. Летом здесь, должно быть, жарили шашлыки, запекали в углях картошку.
        На поляне были свежие следы. Сюда кто-то приходил, совсем недавно. Значит, Аюна была права. Она указала в кусты. Приглядевшись, Максим и Саша увидели там брезентовый мешок.
        Николай Николаевич, застрелив собаку, не захотел её закапывать. Земля была морозной и твёрдой как камень - о такую можно и лопату сломать. О том, чтобы хоронить пса, уговора не было. Охотник ограничился тем, что оттащил его подальше от домов, бросил в кустарник. Аюна видела это и решила, что должна помочь собаке.
        - Если она так и останется в кустах, её дух никогда не найдёт дорогу в загробный мир. Она заблудится на сумеречных тропах и будет по ним скитаться, пока её не съест злой дух. Ну или пока сама не станет злым духом. Если ей не помочь, она никогда не переродится.
        - Может, просто закопать её? - предложил Саша.
        - Нет. Нельзя. Сама душа на небо не поднимется. Ей нужно что-то вроде лестницы. Дым от костра станет такой лестницей. Душа собаки сама превратится в дым и полетит на небо.
        - Разве у собак есть душа? - поморщился Саша.
        - Дурак ты, Людвиг! У всего своя душа. Даже у такого, как ты, хоть верится в это с трудом.
        - Очень смешно…
        - Мама говорит, тут прошлым летом мёртвого бомжа нашли, - промолвил Максим.
        - Это хорошо, - кивнул Аюна.
        - Чего хорошего? - не понял Саша.
        - На небе души ждут перерождения, - объяснила Аюна. - Папа говорит, там всё так же, как и здесь. Значит, дух поселится в своём Чёртовом поле. Ей будет одиноко. Хоронить нужно возле кладбища, потому что там много людей. Каждое кладбище на небе - это как село. Нельзя хоронить отдельно. Но тут кто-то умер, значит, у собаки будет свой друг. Бомж станет ей новым хозяином.
        - Хороший хозяин. - Саша усмехнулся.
        - Там он не будет бомжом.
        - Это почему?
        - Там нет бомжей. Там - наш настоящий дом. Это тут мы все бомжи. Скитаемся по чужим дворам. А там - дом, где тихо, спокойно и никто тебя не тронет.
        - Ну не знаю. - Саша пожал плечами.
        - Я знаю.
        - А зачем игрушки? - спросил Максим.
        - Она возьмёт их с собой. Чтоб ей не было скучно. Своих игрушек у неё не было, вот я и купила новые. И корм на первое время, пока она будет путешествовать сквозь звёзды. И миски, чтобы она там не ела с земли. Нельзя же ей так, нищенкой, отправляться. Пусть играет себе и радуется. Я бы ей больше всего купила, если б смогла.
        Аюна вздохнула. Посмотрела на брезентовый мешок в кустах. Опять вздохнула - протяжно, с дрожью, и продолжила:
        - Хотела подстилку купить… Я ведь думала, она там будет одна. Но теперь знаю, что у неё будет хозяин. Значит, всё хорошо. Он позаботится о ней. - Аюна улыбнулась. Светлая слезинка скатилась ей на губу и замерла. Аюна слизнула её, потом воротником отёрла всё лицо и добавила: - Нужно дать ей имя, чтобы она не заблудилась в пути.
        - Я знаю какое, - отозвался Максим.
        - И я знаю.
        - Рика.
        - Да.
        Саша удивлённо посмотрел на друзей, но ничего не сказал.
        Ребята долго бродили по кустам, проваливались в снегу, искали валежник, выламывали сушняк. Его было не так много, и сборы затянулись. Максиму пришлось вернуться к Болоту, вытащить там из мусорного бака картонные коробки и разломанный детский стульчик.
        Стемнело. Ходить по Чёртову полю было всё страшнее. Саша промочил ботинки и стал замерзать. Порвал варежки и расцарапал руку, но никому не сказал об этом.
        Максим замирал, прислушивался к шорохам. Продолжал идти. Боялся, что вечером на Поле придут алкаши, но ещё больше боялся повстречать злых духов, которых ему удалось обмануть на сумеречной тропе. На всякий случай бубнил отрывки из буддийских молитв. Жалел, что не знает шаманских заклинаний. Надеялся на силу оберегов, которые были у Аюны, и на смелость своих воинов, они держали мечи обнажёнными, луки - с натянутой тетивой. Готовы были отразить внезапную атаку. Гномы шли впереди, заглядывали в самые тёмные кусты, высматривали, нет ли там следов засады.
        Когда всё было готово, Саша и Максим обмотали простынёй заледеневший, перепачканный в крови мешок с Рикой и положили его на кострище. Полили керосином.
        - Зачем? - переступая с ноги на ногу, спросил Саша, когда увидел, что Аюна старательно ломает все купленные игрушки и лишь после этого кладёт их возле собаки.
        - Они должны умереть в этом мире, чтобы отправиться в тот.
        Сложнее всего было порвать поводок. Саша достал из внутреннего кармана перочинный ножик и помог Аюне.
        - А это? - Максим увидел, что намордник остался неразрезанным.
        - Сожжём целиком. Чтобы Рика никогда не видела намордников и всегда лаяла вволю, не боясь, что кто-то накажет её за это.
        В последнюю очередь раскрошили лекарства.
        Аюна хотела чиркнуть спичкой, но Саша её остановил:
        - Подожди!
        Опять достал ножик. Подбежал к ближайшей берёзе. Воткнул ножик в неё. Надавив на ручку, сломал лезвие. Потом, расшатав его, вытащил. Порезал пальцы, но всё-таки вытащил. Бросил обломки ножа в кострище:
        - Это подарок её новому хозяину.
        Максим оживился. Стал искать в куртке что-нибудь путное. Вспомнил, что в нагрудном кармане лежит коллекция вкладышей Turbo. Хотел сегодня показать Саше новые модели.
        - Не знаю, пригодится или нет. - Максим пожал плечами. - Может, обменяют на что-нибудь. Если у них там всё как у нас, то обменяют.
        Максим задумался, не зная, сколько вкладышей отдать. Вздохнул. Порвал все. Накрошил их в кострище и кивнул Аюне. Она чиркнула спичкой.
        Вспыхнул разноцветный холодный огонь. Спросонья он не сразу понял, какое подношение ему положили, лениво облизывал его синими языками, принюхивался. Потом оживился, радостно вскинулся и начал с жадностью пожирать всё, что для него приготовили ребята. Стало жарко.
        Они стояли у костра. Смотрели на то, как вместе с дымом в небо уходит душа Рики. Её ждало долгое путешествие. Она пройдёт Долину теней и гроз. Услышит окрики древних чабанов, пасущих лёгкие стада белоснежных овец, услышит посвист бегущих сусликов, напевы жаворонков, стрёкот дикой саранчи - непрерывный гомон степи. Пробежит через порожистые реки, поднимется на усыпанные камнем холмы. Прыгнет над обрывом ночи. Рику подхватит ветер, проведёт по морщинам туч, как по извилистой сумеречной тропе, и выведет к её дому в Стране покоя. Рика поселится в своём Чёртовом поле, будет ждать, когда другая гроза заберёт её назад, на Землю, где она появится в новом воплощении.
        Лишь шаманы способны нарушить этот порядок. Умерев, они могут превратиться в птицу с оленьими рогами. Пролететь через Долину теней и гроз, вспороть пелену ветра, уйти в бесконечную даль - странствовать из галактики в галактику и никогда не возвращаться к земной жизни.
        Аюна думала об этом и грустила. Знала, что после смерти захочет вернуться на Землю, чтобы вновь увидеться с друзьями - в новой жизни, в новых воплощениях. Но однажды она, как и все шаманы, уйдет странствовать в пустоте своего холодного одиночества. Навсегда останется одна.
        Письмо. 17 марта
        «Привет!
        До каникул осталось недолго.
        Саша раздобыл карту Листвянки, а я нарисовал, где примерно стоит дедушкин сарай. Готовим план, как в него пробраться. Саша возьмёт у папы кусачки и большой фонарь. Хорошо бы очки ночного видения, как в “Дельте”, но у нас такие не продаются. Это на случай, если придётся туда ночью лезть. Днём там много машин. Могут увидеть и подумать, что мы воры.
        Ещё Саша хочет выпросить у папы противогаз. Говорит, если дедушка там ставит эксперименты, то нас могут ждать всякие ловушки. В том числе газовые.
        Чем чаще это обсуждаем, тем больше не терпится туда попасть. А ещё больше хочется в поход. Мы уже запасли семь коробков спичек, зажигалку и пять таблеток сухого горючего. С таким запасом не пропадём. На карте прикинули, где делать сосисочные привалы. Есть там парочка удобных мест.
        Договорились, что с меня - банка сгущёнки, с Саши - банка тушёнки, а с Аюны - сушки и вафли. Жаль только, с ночёвкой не получится. Палатки у нас нет. Да и страшновато. Я слышал, на Байкале и волки, и медведи водятся.
        Ну всё. Следующее письмо напишу, как вернёмся.
        Пока!»
        Часть третья. Дымка
        Счастливчик
        Максим многое знал о нерпах, в школе не раз делал доклады об их жизни. Знал, что нерпа вынашивает щенка одиннадцать месяцев. Знал, что нерпа может при желании перенести роды на следующий год. Знал, что потом она может забеременеть от другого самца и, когда придёт время, родить сразу двух бельков - от двух разных отцов. Эта часть доклада особенно нравилась учительнице биологии. Она громко смеялась, показывала свои крупные жёлтые зубы и говорила девочкам:
        - Слушайте, слушайте! Пригодится.
        Ещё громче, до слёз, она смеялась, услышав, что нерпа может вовсе отказаться от родов - рассосать плод в утробе, если решит, что у неё и без щенков хватает проблем. Учительница заявила, что такая способность пригодилась бы её подруге летом девяносто восьмого:
        - А что? Удобно. На улице кризис, рубль упал. А тут втянула живот как следует, и - нет ребёнка. Живи спокойно. Как вам такое? - спрашивала она у девочек.
        Те растерянно кивали, не понимая вопроса и не зная, как на него ответить.
        У Максима был небольшой макет нерпячьего логовища. Он склеил его из обломков пенопласта по картинкам, которые нашёл в дедушкиных книжках. Максим знал, что в неволе нерпа не размножается. Об этом он слышал от тренеров нерпинария и от дедушки. И всё же Лаки родился. Настоящий белёк. Пушистый, забавный. Первая байкальская нерпа, рождённая в неволе. Это было неожиданностью для всех. Мама сказала, что давно не видела дедушку таким счастливым.
        Раньше дедушка работал в Лимнологическом институте. Изучал нерп. Незадолго до рождения Максима он построил научную станцию, которую Максим называл сараем, - одноэтажный деревянный домик на берегу Ангары. В одной из комнат располагался небольшой бассейн. Туда поселили взрослую байкальскую нерпу - Мишку. Виктор Степанович должен был исследовать его, но после перестройки финансирование станции прекратилось.
        Дедушка начал показывать нерпу туристам - так зарабатывал на жизнь и дальнейшие исследования.
        Виктор Степанович был неразговорчив, но под Новый год, выпив травяной настойки, любил пересказывать истории про своего стокилограммового Мишку. Этот Новый год не был исключением. Как и всегда, дедушка говорил с улыбкой, ни на кого лично не смотрел, словно обращался куда-то в пустоту между миской с оливье и кувшином с облепиховым соком.
        Из гостей только Аюна и Жигжит ещё не знали о том, как Мишка задумал сбежать с научной станции. Он несколько дней прятал под плавучий столик рыбу, которую ему бросали на кормёжке. Как и любая нерпа, Мишка был полноват - иначе не выжить на Байкале, где даже летом вода прогревается лишь до пяти градусов. Но голодал Мишка не для того, чтобы похудеть и хвастать перед туристами своей нерпячьей талией. В ночь третьего дня он всю отложенную рыбу пропихнул в сливное отверстие и так закупорил его. Вода продолжала прибывать, вскоре перекинулась за бортик. Начался потоп. Станция пустовала, и остановить его было некому.
        - Хватило же мозгов, - усмехнулся Жигжит и подмигнул Аюне.
        Мишка вывалился из бассейна и принялся рассекать по коридору. Максим всегда с улыбкой представлял, как нерпа вальяжно плывёт по комнатам: на спине, зажмурившись от удовольствия, с кепкой на голове и тёмными очками на носу, будто плавает где-нибудь на морском курорте. Насвистывает или даже напевает что-то своим хриплым нерпячьим голоском.
        Мишка заплыл на кухню перекусить - в тазах лежала отложенная на разморозку рыба. Утолив трёхдневный голод, он вломился в дедушкин кабинет, старательно опрокинул столы и стеллажи. После этого, довольный местью, уплыл в сени, где и провёл остаток ночи. Открыть наружную дверь он, конечно, не сумел.
        Результатом потопа стали несколько новых страниц в монографии Виктора Степановича, подмытый и потому осевший фундамент дома, стальная решётка на сливе и весёлая история, рассмешившая Аюну и Жигжита.
        Убедившись, что Мишка умён, дедушка придумал дрессировать его. Помощником ему стала бабушка, Дулма Баировна. Она проводила выставки собак и кое-что понимала в дрессуре. Вместе они решили, что нерпа должна развлекать туристов, как это делали дельфины в Батумском дельфинарии - дедушке довелось побывать там ещё в советское время.
        Через год Мишка выполнял простейшие номера, но дедушка был недоволен им. Считал его неуклюжим, а главное - слишком диким. Придумал взять на воспитание кумутканов - юных, впервые перелинявших нерпят. Им было бы легче привыкнуть к человеку, к его прикосновениям, командам и кормлению с руки.
        Дедушка обратился к Николаю Николаевичу, и следующей весной у него появились два кумуткана. Тито и Несси. Это стало концом его научной работы. Монографию пришлось отложить. О том, куда подевался Мишка, никто не знал. Дедушка заверил всех, что отпустил его домой, в Байкал.
        Вскоре в Иркутске открылся настоящий нерпинарий. Оба артиста переехали в новый, более просторный бассейн. Заимка на берегу Ангары пришла в запустение. Все думали, что Виктор Степанович вовсе откажется от неё, но однажды он завёз туда строителей. Что они там сделали, никто не знал. Снаружи заимка осталась ветхой. С тех пор дедушка никого туда не пускал. Тогда-то и появились первые слухи о том, что он устраивает в ней кровавые опыты.
        Туристов приходило всё больше, и в нерпинарии появились новые нерпята - Лило и Стич. Дедушка сделал настоящую музыкальную программу со сложными номерами, но зрители согласились бы просто наблюдать за тем, как кумутканы плавают или валяются на столике, - до того красивыми были байкальские нерпы в сравнении с другими видами тюленей.
        Глаза у нерпы - на удивление большие, круглые и тёмные. За это мама Максима называла их инопланетянами. Говорила, что такие пухлячк? с чёрной шёрсткой, с подвижным носиком, с длинными антеннами усов и бровей, больше похожих на скрученную леску, не могли родиться на Земле.
        Дедушке не нравились разговоры об инопланетных корнях. Виктор Степанович не хотел, чтобы Максим «фантазировал всякие глупости», и настойчиво рассказывал ему, что предки байкальской нерпы спустились из Северного Ледовитого океана по рекам Лене и Витиму. Принесли с собой в Байкал морских вшей и червя-нематоду. Но Максим всё равно фантазировал, вместе с мамой по вечерам сочинял сказку о том, как семья нерп, спасаясь от ледниковых ненастий, отправилась в далёкое путешествие. Как две другие семьи - вшей и глистов - попросили их о помощи:
        - Будьте так любезны, подвезите нас до Сибири.
        Максим долгое время удивлял воспитателей в детском саду тем, что рисовал плывущую по бурным рекам нерпу с вошью и глистом на спине. В каждой руке у них было по большому чемодану, а на голове - широкополые панамы. Настоящие путешественники Максиму представлялись именно такими.
        Сказка быстро утомила маму однообразием, и Максим стал самостоятельно выдумывать препятствия, с которыми довелось столкнуться речным странникам: как их обстреливали из луков китайские аборигены, как на них охотились сибирские тигры. Глист отчего-то казался им особенно лакомой добычей.
        Когда Максим впервые пересказал эту сказку Саше, тот сразу вспомнил свой любимый анекдот:
        - Две блохи вышли из ресторана. Одна спрашивает у другой: «Ну что, домой пешком или собаку поймаем?»
        Максим не понял, что в этом смешного, только пожал плечами. Потом добавил, что у дедушкиных артистов, к сожалению, ни вшей, ни глистов нет:
        - И зря. Шоу дрессированных глистов собирало бы не меньше зрителей.
        Представления в нерпинарии были короткими. Тито и Несси крутились в воде, словно затянутые водоворотом. Это называлось вальсом. Фыркали через зажатые носопырки. Это называлось песней. Дети, услышав её, спрашивали родителей, почему нерпы пукают носом. Зажав в зубах кисточку, артисты водили ею по мольберту и, по словам тренера, создавали шедевры «ничуть не хуже Кандинского». Кроме того, нерпы бросали мордочкой мячи, дули в дудки, из пучин бассейна спасали тонущих кукол, а под конец выпрыгивали из воды высокой дугой - этот номер нравился зрителям больше всего, до того неожиданным было увидеть, с какой скоростью несётся, казалось бы, толстое и неуклюжее животное, с какой мощью оно вырывается из воды и с каким шумом шлёпается обратно. Правда, дети ещё больше радовались, когда артист отказывался выполнять номера, уходил на дно к разделительному сачку и там под звуки вальса тихонько какал, а потом несколько минут гонял по дну свою какашку, не обращая внимания на призывы тренера.
        Максим повидал достаточно представлений и теперь ходил в нерпинарий в выходные дни, когда нерп поднимали из бассейна и отпускали ползать по полу. Можно было гладить их и кормить кусочками омуля - всех, кроме Тито. Дедушка запрещал к нему приближаться. Тито повзрослел, стал настоящим самцом. На его мордочке появились грубые складки, которые к тому же пахли чем-то горьким. По словам дедушки, так Тито завлекал Несси. Должно быть, ей в самом деле нравились такие духи, ведь у неё от Тито родился Лаки.
        - Может, и мне после физкультуры не мыться? - спросил Максим.
        - Хочешь привлечь самку? - рассмеялась Аюна.
        - Почему бы и нет.
        - Ну если такую же толстую и усатую…
        - Да хоть бы и такую!
        - Ну-ну, посмотрим на тебя.
        - Точнее, понюхаем.
        - Э, нет. Нюхать себя сам будешь. Вместе со своей толстушкой.
        Максим и Аюна, смеясь и обсуждая Тито, шли в нерпинарий смотреть на Лаки. Его поселили в отдельный бассейн - туда, где раньше жили Лило и Стич. Это был фотосалон, где разрешалось фотографироваться с нерпятами. Теперь там из пенопласта построили копию снежного логовища - как у Максима, только в несколько раз больше. В нём ютился Лаки. Туда хотели переселить Несси, но она не признала сына. Отказалась его кормить и едва не покусала. Пришлось выкармливать Лаки из шприца и держать подальше от матери.
        Максим и раньше приводил друзей в нерпинарий - всех, кроме Саши. Сашина мама не разрешала ему ходить на представления. Говорила, что Виктор Степанович мучает животных.
        - Нет ничего хуже, чем родиться в просторном Байкале, а потом очутиться в мелкой лужице и баландаться там всю жизнь на потеху людям, - говорила она Максиму. - Уж твоя-то мама должна это понимать. Она же буддистка, так? А буддисты молятся за каждую букашку. Как же она терпит, что тут не букашку, а целую нерпу мучают?
        Когда Надежда Геннадиевна расходилась, спорить с ней было сложно, да Максим и не знал, как ей ответить. Кивая, он боком протискивался к двери, подталкивал Сашу, призывая его скорее выйти из квартиры.
        Позже Максим спросил у дедушки, правда ли то, что он мучает нерп. Виктор Степанович молчал особенно долго. Хмурил нос, поправлял очки. Максим терпеливо ждал. Наконец дедушка промолвил:
        - Нет.
        Максим надеялся услышать более подробный ответ, поэтому тут же выпалил:
        - А Надежда Геннадиевна говорит, что мучаешь.
        Подумав, дедушка спросил:
        - Это мама Саши Людвига?
        - Да! - Максим терял терпение. - Почему она так говорит?
        Дедушка снял очки, подышал на линзы. Стал протирать их и при этом говорил:
        - Смотри. У нас каждую нерпу осматривает ветеринар. Берёт анализы, делает УЗИ, лечит любую царапину. Мы их кормим витаминами и омулем - дорогой, вкусной рыбой. Так?
        Максим неуверенно кивнул.
        - Всего этого в Байкале у них нет. Там их мучают паразиты, болезни. Они часто голодают и должны сражаться за свою жизнь. На воле нерпа едва доживает до восьми лет. А могла бы - до шестидесяти. Не я их мучаю. Их мучает природа. Ты можешь возразить. Сказать, что в нерпинарии им приходится отрабатывать корм, выступать перед зрителями.
        Максим пожал плечами. Он не собирался возражать.
        - Поверь, в Байкале они работают куда больше. Кататься по столику проще, чем гоняться за рыбой. К тому же мы не наказываем артистов. Это в Китае дельфинов бьют током или подсаживают на наркотики.
        Ты можешь опять возразить. Сказать, что нерпам тесно в бассейне, что они живут в нём как в тюрьме.
        Максим вновь пожал плечами. Он и в этот раз не собирался возражать.
        - Тут ты был бы прав, но лишь отчасти. Не забывай, что их поймали совсем маленькими. Они не успели узнать, что такое воля. Нашим нерпам не тесно в бассейне, потому что им не с чем сравнивать. Вот ты мечтал бы о пломбире с вареньем из черноплодки, если б никогда его не пробовал?
        - Не знаю. - Максим в третий раз пожал плечами. - Я его пробовал.
        - А ты представь, что не пробовал, и подумай.
        Максим помолчал несколько секунд, понимая, что такая пауза будет приятна дедушке, и ответил:
        - Наверное, нет.
        - Что нет?
        - Не мечтал бы.
        - Правильно. Так и нерпы. Не знают, что такое свобода, и не скучают по ней. Кроме того… - Дедушка надел очки, указательным пальцем прижал их к переносице. - Мы сами в своих городах как в большом аквариуме за толстыми прозрачными стенами. Издали наблюдаем за природой. Несвободны, зато сыты и ухоженны. Так что нет, нерп я не мучаю.
        - Значит, они счастливы?
        Дедушка вздохнул. Долго молчал, прежде чем спросить:
        - Что такое счастье?
        - Разве ты не знаешь? - удивился Максим.
        - Не знаю, каким ты его представляешь.
        Максим не смог ответить. Он никогда об этом не думал. Эти разговоры запутали его.
        Вечером он спросил у мамы, что такое счастье. Ирина Викторовна растерялась. Помедлив, сказала, что счастье - это гармония души с окружающим миром.
        - Это как? - нахмурился Максим.
        - Это значит, что счастье… - Задумавшись, мама вытянула губы, приподняла брови. - Ну, ты счастлив, когда доволен тем, что получаешь. В то же время - не боишься это потерять. Знаешь, что в любом случае у тебя останется главное - ты сам. А всё остальное, даже самое приятное, тебе дано во временное пользование. В этой мысли, конечно, - какое-то одиночество, но настоящее счастье всегда одиноко.
        - Не понимаю. - Максим нахмурился ещё сильнее.
        Он настойчиво щипал полы футболки. Из груди поднималось раздражение. Хотелось кричать и топать. Будто он пытался умять что-то большое в маленькую коробку и у него ничего не получалось.
        - А такая гармония может быть в тюрьме? Ну, если тебя хорошо кормят?
        - Не знаю, - рассмеялась мама. - Ты что, голодный?
        - Лучше быть сытым в тюрьме или голодным на свободе? - не отставал Максим.
        - Да не знаю я, что за вопросы странные?
        - Ну ты бы что выбрала?
        - Свободу.
        - Ну вот. - Максим качнул головой. - Я, наверное, как эти нерпы, даже не понимаю, о какой свободе идёт речь. Поэтому выбрал бы поесть…
        - Сейчас сварю макароны, - рассмеялась мама.
        Максим пересказывал эти разговоры, пока они с Аюной шли от вокзала к нерпинарию. Потом говорили о Саше. Аюна сказала, что он глупо поступил, мог бы пойти с ними и ни о чём не говорить маме.
        - Какой он? - Аюна вдруг залепетала и стала на ходу подпрыгивать. - И вправду беленький?
        - Беленький, беленький, - усмехнулся Максим.
        - Как игрушка?
        - Да чего спрашивать? Сейчас сама увидишь.
        - Как игрушка? - настойчиво повторила Аюна.
        - Да, да, как игрушка, - сдался Максим.
        После рождения Лаки в нерпинарий зачастили журналисты. О нём написали все местные газеты, рассказали по телевизору в новостях. Дедушка даже получил поздравительную открытку от Лимнологического института.
        Посетителей стало ещё больше. Они покупали отдельный талончик в фотосалон, несмотря на то что он подорожал в три раза. Фотографировать Лаки не разрешалось. Можно было только пять минут тихонько наблюдать за его копошением в пенопластовом логовище. Белоснежный комочек - таким бывает свежий снег в солнечную погоду. Пушистый, с чёрными глазками и носиком. Мягкий, будто сладкая вата. Тёплая меховая игрушка:
        - Хочу себе такого! - кричали дети, выйдя из нерпинария. - Купите!
        Некоторые родители, в самом деле, спрашивали, можно ли купить белька. Обещали бережно держать его в ванной и кормить по расписанию. Но, узнав, что он через две недели начнёт линять и сменит белую шубку на серую, теряли к нему интерес. Говорили, что лучше купить настоящую игрушку.
        Когда Максим с Аюной зашли в нерпинарий, посетителей было не так уж много, а в фотосалон почему-то вернулись Лило и Стич. Пенопластовое логовище пропало. Ничто не напоминало о том, что здесь жил белёк.
        Кассир сказала, что вчера Виктор Степанович увёз Лаки в Листвянку. Максиму стало жутко. Он понял, что нерпёнок угодил в тот самый сарай - в научную базу.
        О том, что именно там произошло, никто не знал. На следующей неделе дедушка объявил, что нерпёнок погиб. Не выжил без материнского молока. Ни один из заменителей не подошёл.
        - Чего тут удивляться? - поправляя очки, медленно говорил дедушка. - У нерпячьего молока жирность больше пятидесяти процентов. Нужен целый завод, чтоб такое сделать. А тут на охладительную систему денег нет…
        Лаки не дорос даже до первой линьки. Так и остался пушистым бельком. Ему не исполнилось и двух недель. Об этом уже ни газеты, ни телевизор не сообщали.
        Максим боялся, что дедушка расстроится и откажется брать его с Аюной и Сашей к себе в Листвянку, но Виктор Степанович лишь вернулся к обычному задумчивому настроению, обещание нарушать не собирался.
        В середине марта умерла и Несси, мать Счастливчика-Лаки. Из-за переизбытка нерастраченного молока у неё началось воспаление, но никто этого не заметил. Её поведение почти не изменилось. Работники нерпинария обнаружили безжизненное тело на столике, где обычно ночевали нерпы. Позвонили Виктору Степановичу. Он приехал. Отменил ближайшие представления. Долго ходил вдоль бассейна, поглядывал на Несси. Поправлял очки и что-то бормотал. Наконец сказал приготовить ящик, в котором нерп доставали из бассейна в санитарные дни.
        Несси он тоже увёз в свою научную станцию. После этой новости решимость Максима окрепла. Он должен был непременно разгадать тайну заимки. Саша и Аюна поддержали его.
        Письмо. 23 марта
        «Привет!
        Мы в Листвянке! Здесь много туристов, но они толпятся у гостиницы, мы туда не ходим. У нас, в Крестовой пади, спокойно.
        Мы всё подготовили, чтобы забраться в дедушкин сарай. Я узнал, где он держит ключ. Ночью стащил его, а утром мы с Сашей сели на маршрутку до Иркутска. Никогда ещё не ездили без взрослых так далеко. От автовокзала добежали до рынка и там сделали дубликат ключа. Дедушка думал, что мы ушли гулять на берег. Дал нам денег на мороженое и копчёный омуль. Как будто не знает, что я не ем рыбу. Мы всё потратили на маршрутку и ключ. Саша добавил из своих, ему мама дала на каникулы. Аюна ждала в Листвянке, на неё денег не хватило.
        Хотели сегодня лезть в сарай, но всё изменилось! О сарае пока что забудем. В поход по берегу тоже не пойдём. Тут будет кое-что поинтереснее! Дедушка заказал новых нерп для нерпинария. Это после смерти Несси. Он думал, что охотники сами справятся, но там что-то случилось, и он поедет с ними. Оставить нас в доме не может, и мы напросились в поездку! Сашины родители - в Пихтинске. Папа Аюны - где-то на Ольхоне, у них там собрание шаманов. Моя мама - в ретрите. Пристроить нас некуда.
        Дедушка сомневался, но я его уговорил. Сказал, что сам хочу дрессировать нерп, когда вырасту, а значит, должен увидеть, как они живут и как их ловят. Когда ещё будет такой шанс? Дедушке это понравилось.
        Поездка займёт не больше недели. Вернёмся к самой школе.
        Я никогда не катался по зимнему Байкалу. Сейчас, конечно, весна, но море ещё покрыто льдом и до мая не вскроется.
        Про дедушкин сарай мы не забудем. Если повезёт, проберёмся в него сразу после Байкала. Хотелось бы. Тогда это будут лучшие каникулы!
        А ещё дедушка сказал, что я увижу настоящие логовища нерп.
        С Аюной и Сашей тут хорошо. Одному мне было бы страшно, это точно. У дедушки в доме везде книги, а сам дом тёмный и холодный. Мы даже ходим в свитерах и спим под шерстяными одеялами. А туалет прямо во дворе, в кабинке. Я к таким привык, когда жил в Бурятии, а Саша не привык. Говорит, у него там всё мёрзнет.
        Надо пораньше лечь. Завтра выезжаем. Как вернёмся в Иркутск, отправлю это письмо. Потом напишу другое, расскажу, что было на Байкале. А это написал сейчас, чтобы потом не писать.
        Пока.
        P. S. Уже час ночи. Все спят, поэтому я шёпотом. Мне не спится.
        Хорошо, что у меня есть Аюна и Саша. С ними спокойнее. Я тут подумал… Знаешь, наверное, счастье - это когда тебя принимают со всеми твоими странностями. И когда ты принимаешь других с их странностями. Мне кажется, это и есть гармония, о которой говорила мама.
        Вот мама верит в переселение душ и в карму. Аюна - в злых духов и в то, что шаман после смерти становится птицей с оленьими рогами. Саша верит, что однажды будет архитектором. Сёма из “Минас Моргула” верит, что где-то на Земле есть настоящий Мордор. Как Троя или Афины. Учитель физики верит в закон притяжения и атомы, учитель биологии - в эволюцию.
        Пусть верят, во что хотят. Главное, чтоб это делало их счастливыми и чтоб они не дрались из-за этого. Я буду верить во всё понемножку: и в буддистов, и в протестантов, и в русских, и в бурят. И в тебя тоже буду верить. В то, что моё письмо дойдёт и ты ответишь. Я ведь тогда нашёл у мамы своё свидетельство о рождении. Узнал, что родился в городе Королёве. Узнал твоё полное имя. Данилов Панкрат Егорович. Хорошая фамилия, ничем не хуже Савельева, и, уж конечно, не Японакабасеткин, как думал Саша. Это он помог найти тебя. Смотрел в интернете, а там был Данилов Панкрат из Королёва, который учился в Бауманском университете. Саша сразу сказал, что это ты, потому что имя у тебя редкое, а тут всё совпало. Предложил просто написать в университет на твоё имя, а там они сами передадут. И я поверил. И сейчас верю. Вот только ты не отвечаешь. А я разборчиво пишу обратный адрес. И ящик у нас закрывается на замок, украсть письмо никто не может.
        Дедушка говорит, нельзя хотеть то, чего у тебя никогда не было. У меня никогда не было тебя. А хочется. Значит, что-то не так в его теориях. Но я не буду говорить ему об этом. Он опять ответит что-нибудь умное и окажется прав.
        Ты, если боишься, не бойся. Мама на тебя, наверное, злится, но она простит. Она сама говорит, что осуждать нужно поступки, а не самого человека. Значит, простит. Я ведь даже не знаю, что у вас там случилось. Может, ты пил. Или бил маму? Но ведь это не повод расставаться? А может, и повод. Не знаю, сложно всё. Очень запутано… Хочу расставить всё по местам, как порядок навести в комнате, когда носочек к носочку, футболка к футболке и кровать заправлена без бугорков, а не получается…
        Ты пиши, а лучше приезжай. Будем вместе помогать другим верить в то, во что они хотят верить, и делать их счастливыми. У нас получится.
        P. P. S. Нужно спать, а у меня в голове крутится буддийская молитва мамы: “Да обретёт вся земля совершенную чистоту. Да будет счастливо всякое существо. Да будет всякое существо избавлено от страданий”. Повторяю эти слова. Вновь и вновь. И кажется, вот-вот что-то пойму, что-то впущу в себя. Но не получается. Даже не понимаю, что это и как его впустить, что для этого сделать…»
        На льду
        Виктор Степанович не планировал ехать на Байкал. Заказал дяде Коле двух кумутканов - молодых, успевших перелинять нерпят. Надеялся, что до апреля будет спокойно заниматься монографией. Всё изменилось после недавнего звонка - нерповщик предупредил, что с ним поедет директор Байкальского музея Евгений Константинович. Он тоже заказал двух кумутканов - для аквариума в своём музее - и хотел проследить за их отловом.
        Этот звонок взволновал дедушку. Он долго молчал в трубку. Дядя Коля привык к такой особенности Виктора Степановича, поэтому терпеливо ждал. Наконец спросил:
        - Может, я перезвоню?
        - Я сам перезвоню, - ответил дедушка и положил трубку.
        Нужно было всё взвесить, понять, чем вызвано его беспокойство. Он сел за обеденный стол и начал формулировать причины. Поставил перед собой солонку:
        - Это будет «во-первых».
        Он опасался, что из пойманных кумутканов Женя выберет двух лучших - самых здоровых и подвижных, а нерпинарию оставит слабых и некрасивых. Причина сформулирована.
        Дедушка придвинул к себе перечницу:
        - Это будет «во-вторых».
        Он боялся, что директор музея навредит его кумутканам - нарочно повредит одному из них ласт или накормит какой-нибудь отравой. Причина сформулирована, но неоднозначна. Едва ли Женя на такое решится. Вздохнув, дедушка отодвинул и перечницу и солонку. Он и без них понимал, что главная причина в другом.
        Они с Евгением Константиновичем вместе работали в Лимнологическом институте и всегда недолюбливали друг друга. Когда Виктор Степанович открыл нерпинарий, Женя писал жалобы в администрацию Иркутска, хотел, чтобы дрессированных животных отпустили на волю. Завидовал, конечно. С тех пор прошло много лет. Всё это время байкальских нерп можно было увидеть только в бассейнах нерпинария, а теперь в Байкальском музее появились свои аквариумы. Вот что так беспокоило дедушку. Конкуренция. Изменить этого он не мог, но участвовать в отборе кумутканов должен был.
        - Я еду с вами, - не здороваясь, сказал он дяде Коле.
        - Разумеется, - усмехнулся нерповщик.
        На следующий день пришлось вновь позвонить ему, предупредить, что на отлов кумутканов поедут трое детей. Дядя Коля удивился, но спорить не стал.
        - Хозяин - барин, - только и ответил он.
        Когда их охотничья экспедиция выехала на лёд, дедушка продолжал хмуро выставлять перед собой солонки и перечницы. У Максима, Аюны и Саши настроение было совсем другим. Они радостно выглядывали из машины, признавались друг другу, что никогда ещё не участвовали в столь интересной поездке.
        В хорошую погоду Байкал просматривался до противоположного берега, но сейчас всё было покрыто дымкой. Обернувшись, ребята не смогли разглядеть даже ближнего берега. Горизонт всюду ширился серой стеной, поднимался ввысь и нависал над головой белоснежным куполом.
        Торной дороги не было, только гладкий, вылизанный позёмками наст. Иногда его пересекали грубые шрамы торосов - витиеватые гряды из обломков льда. Здесь словно промчался Шаи-Хулуд, гигантский червь с планеты Арракис, - каменным хребтом вспорол поверхность и занырнул в озёрную глубь. Такие места приходилось объезжать.
        В зелёном уазике ехал Евгений Константинович. Директор музея понравился ребятам улыбкой, задорными морщинами у глаз. Ещё больше им понравился След - лайка дядя Коли. Сам Николай Николаевич ехал на открытом квадроцикле и взять к себе собаку не мог. Её посадил к себе дядя Женя. Кроме того, он забрал всё снаряжение нерповщика. Максим жалел, что вынужден ехать в одной машине с молчаливым дедушкой. Виктор Степанович взял в путь старенький пикап с кабиной на четыре места и небольшим кузовом. Ехали друг за другом, вереницей.
        Путь преградили завалы льда. Они высились двухметровой стеной, а за ними плескалось голубое озерцо. Дедушка, перекрикивая шум мотора и ломающегося под колёсами наста, объяснил, что эта стена называется нажимом. В последние дни было тепло, лёд расширился, и озёрные щели сомкнулись - вздыбили обломки острых клыков и зачерпнули наружу немного байкальской воды. Такое озерцо было мелким и безопасным, по нему мог бы проехать даже обычный мотоцикл.
        Подумав, дедушка добавил:
        - Когда похолодает, трещины опять разойдутся.
        Встречались и отдельные глыбы - будто наконечники могучих стрел, пущенных в Байкал богами-тэнгэр?нами с высоты облачных замков. Когда-то здесь тоже стояли нажимы, но ветра давно выскребли, повалили их стены, остались только эти непреклонные и потому одинокие стражи. Чаще всего глыбы были мутными, но попадались и прозрачные, вылитые из чистейшего льда. Они чем-то напоминали ледяные скульптуры, что ставят в сквере Кирова в канун Нового года, только были массивнее, тяжелее.
        Дядя Коля петлял, выбирая самый гладкий и надёжный путь, но порой машину начинало трясти мелкой дрожью. Это означало, что под колёсами пошёл ребровик - покров из прижатых друг к другу и стоящих ребром льдинок, словно карточки в библиотечной картотеке. Саша не успевал схватиться за сиденье и каждый раз, подскочив, бился головой о крышу. Максим и Аюна посмеивались над ним до тех пор, пока сами не треснулись макушками. Все трое ехали сзади, на двух сиденьях. Сесть вперёд, к Виктору Степановичу, никто не решался. Он и не настаивал.
        Машина остановилась.
        - Приехали? - обрадовался Максим.
        Дедушка не ответил. Вышел из пикапа и заторопился к стоящему впереди квадроциклу. Ребята нахлобучили шапки и, смеясь, начали толкаться - каждый хотел первым дотянуться до рычага переднего сиденья. Дотянувшись, наклонили его спинку и, всё так же толкаясь, полезли к двери - их в машине было только две, спереди.
        Выскочив на снег, Максим замер. Почувствовал себя маленьким и ненастоящим, запертым в новогодний шар со снежинками. Этот шар кто-то хорошенько встряхнул, и всё занялось ватным туманом. Сейчас не верилось в существование других пейзажей - летних или весенних. Максиму казалось, что он блуждает в этой холодной пустыне в поисках своего ледникового купола. Он здесь потерялся навсегда. Если долго ехать вперёд, не заметишь, как наст озера сменится настом горизонта, а потом - настом облаков. Вечный круг одиноких странствий. Как колесо сансары, о котором рассказывала мама.
        - Лови!
        Снежок угодил Максиму в шею. Аюна и Саша, посмеиваясь, уже готовили новые. Максим показал им кулак, наскоро отряхнулся, забежал за машину. Спрятался там и хотел отстреливаться, но увидел, как под ногами струится позёмка, и замер. Зачарованность не отпускала его. Он и сам растворялся. Рассып?лся тысячью мелких снежинок и ускользал быстрым ветром - прочь от всего, что знал. Никогда прежде Максим не чувствовал ничего подобного. Наваждение сошло лишь после того, как в него угодили ещё два снежка. Оживившись, он улыбнулся, стал отстреливаться.
        Гнался за Аюной и Сашей, бросал в них наскоро слепленными и разваливающимися на лету снежками. Вздрогнул от испуга, когда в ногах проскользнуло что-то большое и белое, но тут же понял, что это - След, лайка дядя Жени. Ребята и не заметили, как она присоединилась к игре. Молчаливо перебегала от Саши к Аюне, от Аюны к Максиму. Беззвучно разбрасывала лапами снег, виляла хвостом. Вчетвером играть было ещё веселее.
        Позвал дядя Коля. Нужно было возвращаться в пикап. Выяснилось, что путь был ещё далёк от завершения. Остановились, потому что его перерезала трещина. Шириной она была чуть больше полуметра, но колёса машин могли провалиться в неё. Пришлось делать настил из досок. Искать обход было бессмысленно, потому что такие щели расползаются на сотни метров и встречаются с другими щелями.
        Перепрыгнув через трещину, Максим увидел чёрную глубь Байкала, понял, что всё это время они ехали по тоненькой корочке, покрывавшей тело водного гиганта - уснувшего на зиму и готового пробудиться через несколько недель. От этой мысли стало не по себе.
        Когда ребята, шелестя куртками, забрались на заднее сиденье, Максим чуть навалился на Аюну и быстро шепнул ей:
        - Ты почувствовала?
        - Да, - Аюна улыбнулась.
        Максим удивлённо посмотрел на неё, но больше не сказал ни слова.
        Путь продолжился. Охотничья экспедиция съехала с шумного наста и оказалась на гладком льду. Ребята прильнули к окнам, старались разглядеть переплетение чёрных прожилок на голубом поле. Они ехали по ладони морозного великана, пересекали сотни линий его жизни и смерти.
        Затем вновь была мятая, местами разигленная[9 - Разигленный - худой, непрочный. Чаще используется для характеристики чёрного, легко ломающегося льда. Такой лёд иначе называют «ердак».] поверхность наста, новые торосы и нажимы. Теперь чаще попадались заструги - снежные ковры, наметённые к отдельно стоящим глыбам.
        Вчера ехали весь день. На ночь останавливались в прибрежном посёлке, у друзей дяди Коли. Приехали поздно, а встали рано. Ребята не привыкли к такому режиму.
        И теперь Аюна, устав от долгой дороги, задремала, положила голову на плечо Максиму, потом вовсе опустилась к нему на колени. Чувствовала, как брат гладит её волосы, всё глубже опускалась в дремучий мрак Байкала. Плыла, рассекала его воды, кружилась, бросалась вперёд к плывущим поблизости рыбам.
        Поднялась к сводчатой крыше льда. Заметила, как с другой стороны по нему скользят тени, и устремилась им вслед. Поняла, что их отбрасывают едущие на поверхности машины. Приблизилась ко второй тени. Знала, что это - пикап Виктора Степановича, что она, Аюна, сейчас спит в нём. Прислушалась к глухому шелесту шин. «Я нерпа. Зачем же я привязалась к себе-человеку?» - Подумав так, Аюна отпустила себя спящую и поплыла вглубь, в толщу густых кобальтовых вод.
        Машину затрясло. Сонные ребята повалились друг на друга. Посмеиваясь сквозь зевоту, схватились за спинки и ручки.
        - Что это? - дрожащим от тряски голосом спросил Максим.
        - Колобовник, - отрывисто крикнул ему дедушка.
        Выглянув в окно, Максим увидел, что они едут по полю из ледяных булыжников, словно по смёрзшимся гроздьям гигантского винограда. Так не трясло даже прошлым летом, когда дедушка повёз их собирать облепиху и вёл машину по таёжному бездорожью.
        После колобовника экспедиция обогнула ещё один торос и наконец остановилась. Дядя Коля сказал, что они прибыли на место. Впрочем, сколько ни вглядывался Максим в белёсую дымку округи, так и не понял, чем это место отличается от всех предыдущих. Будто они и вправду кружили по новогоднему шару, в итоге остановились там же, откуда начали.
        До сумерек нужно было расставить сети, поэтому нерповщик торопился. Дедушка просил детей не мешаться и ждать в машине, но те, конечно, не послушались - ходили по пятам и внимательно следили за всем, что делает дядя Коля.
        Он пускал вперёд Следа и наблюдал за ним. Лайка молча, почти бесшумно бегала по снежным коврам заструг - их в этом месте оказалось сразу несколько, и тянулись они не от отдельных глыб, а от полноценных торосов.
        След метался краткими перебежками. Нюхал снег, фыркал и быстро бежал дальше.
        Дедушка и дядя Женя охотой не интересовались. Каждый устанавливал свою палатку. На льду предстояло провести по меньшей мере одну ночь. Спать в тяжёлых машинах было опасно. Если в ночной холод под ними пройдёт трещина, машины могут провалиться. Рисковать никто не хотел.
        След долго крутился на одном месте. Нюхал. Покачивал закрученным в бублик хвостом. Затем уселся и посмотрел на хозяина, словно утомился от поисков и решил отдохнуть.
        - Молодец, псина, - прошептал дядя Коля.
        Взял рюкзак и длинный трёхметровый шест-нор?ло. Заторопился к лайке. Ребята побежали за ним. Саша хотел о чём-то спросить дядю Колю, но Максим одёрнул его - понимал, если они будут мешать, нерповщик не станет с ними церемониться, отправит в лагерь помогать дедушке.
        Николай Николаевич, приблизившись к Следу, остановился и дальше ступал осторожно, заранее прощупывал каждый шаг. Положил рюкзак, а шест воткнул в снег. Лайка при этом побежала дальше, продолжила поиск в стороне.
        Нащупав под снегом пустоту, нерповщик остался доволен. Махнул ребятам, показывая, что близко подходить нельзя, и начал короткой пешнёй[10 - Пешн? - лом для пробивания льда.] выдалбливать в насте полуметровый люк.
        Максим всматривался в то, что делает дядя Коля. Не хотел ничего упустить. Шаг за шагом продвигался к нему. Аюна и Саша выглядывали из-за его спины. Иногда Максим останавливался и руками отпихивал их назад, словно это они толкали его вперёд.
        Дядя Коля крючьями подцепил выдолбленный кусок наста и приподнял его. Тот, чуть хрустнув, вышел как пробка из бутылки. Максим понял, что это - крыша логовища, самого настоящего нерпячьего логовища, в котором рождались бельки. Максим извертелся на месте, но разглядеть ничего не мог: был слишком далеко, да и нерповщик загораживал обзор.
        - Чего там? - шептал Саша, лишний раз протирая очки, будто после этого мог увидеть чуть дальше.
        Максим раздражённо махнул рукой. В это мгновение дядя Коля повернулся к ребятам, но не отругал за то, что они приблизились, а поманил, показывая, что идти нужно молча, медленно и с разных сторон.
        Вскоре все склонились над отверстием в насте.
        - Чудненько, - губами прошептал Саша.
        Внутри они увидели овальную нору не меньше двух метров в диаметре. Посреди неё была прорубь с покатыми краями, уводящая в тёмно-синюю глубь Байкала. Рядом с нею - лежанка из волнистого подтаявшего снега. Она вся была покрыта серовато-жёлтой линной шерстью, будто это и не логовище, а парикмахерская для мелких зверьков, сейчас закрытая по случаю весенних каникул или какого-то морского праздника. Подумав так, Аюна улыбнулась.
        На снегу были заметны тёмные следы - живший тут нерпёнок не успел обзавестись отдельным туалетом и ходил прямо в кровать, даже не вставая из неё. Саша поморщился: ветер вычерпывал из логовища кислый, душный запах.
        Максим заметил, что в снежную стенку впечатаны две надкусанные рыбки-голомянки. Чуть дальше начинался вход в тоннель. Максим знал, что бельки прорывают несколько таких тоннелей, порой уводящих на десяток метров от логовища. Теперь было понятно, почему дядя Коля просил идти осторожно - можно было провалиться в один из них. Но весна ещё не успела утончить наст, и он оставался крепким.
        Нерповщик заметил, что След в отдалении опять занял выжидательную позицию, и заторопился:
        - Ладно, смотрите ещё, а потом не мешайте. Помогите деду с палаткой.
        Дядя Коля достал из рюкзака сеть. Расправил её, прикрепил несколько пластиковых бутылок к верхней кромке и грузила - к нижней. Затем подцепил верхнюю кромку шестом и стал аккуратно заводить её через прорубь под лёд.
        - Что-то логовище не похоже на твой макет, - прошептал Саша.
        - Это да, - согласился Максим.
        Его пенопластовый макет был другим. Красивый, аккуратный. А тут - грязная дыра под снегом.
        Закрепив сеть, дядя Коля вытащил шест из воды. Поднял вырезанную из наста крышку люка. Осмотрел её внутреннюю сторону - поросшую мутными комкастыми сосульками, и вложил её в дыру.
        - А зачем вы логовище закрыли? - спросил Саша.
        - Любопытный? - с усмешкой спросил дядя Коля. Видя, что смутил Сашу таким вопросом, хмыкнул и объяснил: - Для него это самое надёжное, безопасное место. Он каждый день сюда возвращается, прячется тут от всех опасностей. Это его дом, и он его хорошо знает, до мелочей. Если подплывёт - а тут всё изменилось, испугается. Увидит, что тени над прорубью стали другие, и уплывёт к запасным отн?ркам[11 - Отн?рок - отверстие во льду, через которое нерпа погружается в воду и выбирается на лёд.]. Потом ищи его.
        Максим заметил, что теперь из логовища наружу вела толстая леска. Её нерповщик привязал к сигнальному столбику, который воткнул в стороне от люка. Не дожидаясь Сашиных вопросов, сразу объяснил - как только нерпёнок угодит в сеть и начнёт в ней биться, на столбике замигает фонарь:
        - Его нельзя долго держать подо льдом. Задохнётся. Домой он почти без воздуха возвращается.
        Собрав рюкзак, дядя Коля добавил:
        - Вообще, сеть ночью ставят. Пока светло, взрослые нерпы видят её и обходят стороной, не дуры. Но они нам не нужны. А кумутканы ещё глупые, скорее бегут домой, по сторонам не смотрят. И не поймут, как попались. Ну всё, давайте в лагерь, нечего тут. А лекции вам вон два учёных прочитают.
        Дядя Коля улыбнулся грубой, неприятной улыбкой. У него было широкое, тяжёлое лицо. Под седой щетиной была бордовая, вся в колючих складках, шея. Он и не пытался закрыть её вяло намотанным шарфом.
        Ребята молча отправились к палаткам. След по-прежнему ждал хозяина на крыше нового логовища.
        - Грустно это, - вздохнул Саша.
        - Что? - удивился Максим.
        - Они плывут домой. Думают, что логовище - единственное безопасное место во всём этом диком мире. Поваляться на лежанке, съесть рыбёшку. Расслабиться после плаванья. Под крепкой крышей. Спрятаны в сугробах. Никто не найдёт. А тут - хоп, и ты в сетях. Потом тебя поднимают наружу большие уродливые люди, которых ты никогда не видел. Скалятся, смеются, хватают за ласты. Выдёргивают тебя из твоего уютного детства. Последнее, что ты видишь, - как они сапогами топчут твой дом. И волокут тебя в крохотный бассейн взрослой жизни, где ещё много лет другие люди будут тыкать в тебя пальцем, а тебе негде будет укрыться - всегда на обозрении, всегда беззащитен.
        - Зато их кормят, - невесело усмехнулся Максим.
        В лагере их ждало горячее какао. Дядя Женя смеялся, глядя на то, с какой жадностью пьют ребята.
        - Голодные? - спросил он.
        - Ещё как!
        - Ну, потерпите, скоро будем ужинать.
        Дядя Женя варил гречку с тушёнкой, регулировал огонь на горелке, а ребята осаждали его вопросами о нерпах. Он охотно отвечал, часто шутил. В отличие от дедушки, говорил сразу, без раздумий. Выглядел он моложе, хоть и был ровесником Виктора Степановича.
        Дедушка сидел в машине, перебирал какие-то записи. Изредка с недовольством поглядывал на детей. Ему не нравилось, что они крутятся возле директора музея.
        - Если снять с Байкала снег, - рассказывал дядя Женя и, шикая, с ложки пробовал гречку, - будет видно, что весь лёд на нём - как решето.
        - А правда, что нерпа может по суше далеко ползать? - невпопад спросил Саша.
        - Это всё пр?духи, - продолжил дядя Женя, будто и не слышал вопроса. - Продухи - это такие маленькие отверстия. Нерпы проскрёбывают их когтями. У них ещё есть отнырки, через которые они выбираются наружу, а тут - продухи, через которые они дышат.
        - А долго нерпа может без воздуха? - не успокаивался Саша.
        - Подплывают, высовывают нос, вдыхают и дальше плывут. - Дядя Женя опять не отреагировал на Сашин вопрос.
        Аюна, поддразнивая, толкнула его локтём, а Максим подумал, что и дядя Женя - со своими странностями. «Наверное все вырастают со странностями, только их не сразу видишь. Интересно, какие будут у меня?»
        - У каждой нерпы, - продолжал дядя Женя, - своя сеть таких продухов. Это как станции заправки на дороге, без них далеко не уплывёшь. Зимой Байкал покрывается льдом, трещин нет, провалов нет. А дышать надо. Вот только никто не знает, как нерпа находит это крохотное отверстие. И ведь никогда не ошибается, всегда подплывает к своему продуху. Даже ночью, когда с фонарём ничего не увидишь. Будто плывёт по навигатору. Да только нет таких навигаторов, чтоб выводил на маленькую дырочку во льду. Интересно, правда?
        - Да, - кивнул Максим.
        - Разве дед не рассказывал об этом?
        - Нет…
        - Ну, он человек занятой, его можно понять, - усмехнулся дядя Женя.
        Зубами подцепил с ложки несколько крупинок гречки. Обжигаясь, прожевал их и остался доволен. Выключил горелку, накрыл котелок крышкой и с улыбкой продолжил:
        - Раньше охотники этим пользовались. Балдачили, то есть забивали все продухи и отнырки, кроме одного. Ждали, когда нерпа появится в нём. Встречали пулей. Такие дела.
        - Ладно тебе страсти детям рассказывать. - Виктор Степанович вышел из машины и услышал последние слова.
        - Ну, - усмехнулся дядя Женя, - страсти, это ты им будешь рассказывать. Тут у тебя запас побогаче.
        Максим насторожился. Подумал, что дядя Женя знает об опытах в дедушкином сарае. Но тот больше ничего не добавил. Стал раскладывать гречку по мискам. Дурманящий, светло-коричневый запах еды разогнал тревожные мысли. Максим улыбнулся.
        Он устроился на коврике у колёс пикапа. Обжигаясь, ел, смотрел в темнеющую мглу и думал о том, что Иркутск стал далёким, почти нереальным. Они были в пути два дня, а казалось, что не меньше месяца отделяет их от Городка, Сёмы, «Бурхана» и Чёртова поля. Теперь нельзя было вспомнить, когда они с Аюной подбросили Цыдыповым нарисованное на мышиной шкурке зя. Когда была битва при Аргуне и чем она закончилась. Когда хоронили Рику и чем пах её костёр. Всё это случилось в прошлой жизни. Нет, тысячи лет назад. И даже миллионы - в те дни, когда байкальские нерпы только собрались в далёкое путешествие к Байкалу. Всё это происходило не с Максимом, а с кем-то другим.
        Жизнь легко рвалась на лоскуты. Сейчас бы Максим не удивился и не расстроился, если б ему сказали, что следующий год он проведёт здесь, в ледяной пустыне. Будет ходить в нерпячью школу, учиться плавать, ловить рыбу. Почему бы и нет?
        К нему подсели Саша и Аюна. Молчать вместе было приятнее.
        Долго так сидеть не удалось. С приходом сумерек резко похолодало. Подул широкий зимний ветер. Ничто не мешало ему разгуливать по мёрзлым просторам Байкала. Он кружился в диком танце, поднимал вихри снега, радостно ударялся в борта машины. Позёмки, ласковые и приятные днём, к вечеру наполнились звериной силой - пушистый котёнок, только что ласкавшийся в ногах, вырос, одичал и теперь с грозным оскалом бросался на людей.
        Ребята, плотнее кутаясь в воротники, подождали ещё несколько минут и отправились в палатку, забрались в спальники.
        Дядя Коля и След вернулись от заструг. Ужин к их приходу остыл, но они не жаловались. Теперь нужно было караулить, высматривать сигнальные фонари сетей. Мужчины договорились дежурить по очереди.
        Машины стояли поодаль от палаток, на расстоянии метров двадцати друг от друга, для большей безопасности.
        Максим чувствовал, как сон напитывает тело, но сопротивлялся. Нарочно ворочался с бока на бок. Хотел увидеть, как в лагерь принесут нерпят. Для них уже стояли четыре самодельных деревянных ящика. Такими пользовались в нерпинарии в санитарные дни, когда нужно было вытащить артистов из бассейна.
        Ветер трепал палатку, завывал, но в тёплом спальнике было уютно.
        Усталость брала своё. Ребята уснули почти одновременно.
        Максим проснулся от голосов в лагере. Он не знал, сколько прошло часов - или минут. Накинул на плечи куртку и выглянул наружу. Было холодно и вьюжно. В свете фонарей игрался снежный песок.
        Максим увидел, как дядя Коля и дедушка, словно воры в ночи, несут извивающийся свёрток. Поймали. Положили кумуткана на снег, выпутали его из сети, затем перенесли в ящик. Рядом бегал След, принюхивался к нерпёнку. Максим удовлетворился этим и вернулся в спальник.
        В следующий раз он проснулся, когда ночь разорвалась сухим громогласным треском. По дну палатки прошла ощутимая вибрация. Максим подскочил, уверенный, что под ним рушится лёд…
        Дымка и Клякса
        Максим хотел выбежать наружу, но вместо этого замер. Прислушался. Лишь ветер и биение сердца - гулкое, до головокружения тяжёлое. Где-то поблизости едва угадывались голоса. Треск не повторялся.
        Максим включил фонарик и увидел испуганные глаза Аюны.
        - Что это? - спросила она.
        - Не знаю.
        - Рыба ворочается, - отозвался Саша.
        - Ну тебя, - шикнула Аюна и жестом попросила всех молчать. Она тоже прислушивалась.
        Максим вновь подумал о том, что они лежат на корочке, толщиной в полметра. Под ней таятся морские глубины. Дедушка говорил, что Байкал - это океанский разлом. Однажды тут будет середина настоящего океана. Иркутск, Улан-Удэ и другие города скроются под водой, как это было с одним байкальским посёлком, на месте которого сейчас - залив Провал.
        - Скорее бы отсюда уехать. На берегу как-то спокойнее, - прошептала Аюна.
        - Это точно, - буркнул Саша.
        Ребята ещё не знали, что ночью из-за похолодания лёд на Байкале сжался - изорвался широкими трещинами. Их называют становыми щелями. Одна из таких щелей прошла возле лагеря. Именно грохот её появления разбудил ребят. Когда потеплеет, лёд будет расширяться, и тогда загремит сталкивающимися створками щелей, на месте которых появятся ледяные разносы. К маю такое будет происходить почти каждый день, и в прибрежных сёлах скажут, что Байкал начал дышать: просыпается после зимней спячки.
        Трещина не затронула палаточный лагерь, обогнула ящики с кумутканами, но, к несчастью, заползла под пикап Виктора Степановича. Задние колёса провалились в воду. Машина зацепилась кузовом за кромку льда, продержалась так несколько минут, затем неспешно, будто нехотя, стала погружаться. Когда мужчины подбежали к ней, на поверхности оставалась лишь кабина. Николай Николаевич успел прикрепить к ней трос, но Евгений Константинович медлил. Его уазик не хотел заводиться, отказывался выезжать с места - буксовал в ледяной крошке. Потом излишне долгой дугой катился к щели. Было поздно. Опустившись в воду, пикап быстро утянул за собой трос нерповщика.
        Виктор Степанович долго стоял перед становой щелью. Судорожно передвигал в мыслях перед собой десятки солонок и перечниц. Путался в них и оттого хмурился. Наконец запретил себе думать о страховке, перечислять всё утонувшее с машиной и высчитывать, успел бы он спасти её, если б сам сел за руль уазика. Сейчас предстояло решить более насущные проблемы.
        В экспедиции осталось два транспорта. Увезти на них четыре ящика с нерпами, охотничье снаряжение, трёх взрослых и трёх детей было невозможно. К тому же перегружать машины было опасно. Не хватало ещё всем вместе провалиться под лёд.
        Виктор Степанович принял решение, но ещё полчаса обдумывал его, стоя возле провала. Все нерпята были пойманы, можно было ложиться спать, но Виктор Степанович понимал, что действовать нужно быстро. Ждать тут было нечего. Едва ли нерпы захотят ему помочь и вытолкнут на поверхность утонувший пикап. Тот ушёл на автомобильное кладбище, значительно пополненное за последние десять лет.
        У Байкала нет настоящего дна - гладкого или холмистого, как в других морях. Под его водами кроются пики глубинных гор. В расщелинах между ними - бездна, глубины которой никто не знает. Виктор Степанович улыбнулся, представив, что на каждом из этих пиков, словно звезда на ёлке, сидит автомобиль. Мотнул головой, отгоняя ненужные мысли, и заторопился к лагерю.
        Первым делом разворошил коробку со снаряжением. Достал краску и кусочек тряпки. Открыл ящики со своими нерпятами - большими белыми полосками провёл на их спинках цифры «I» и «II».
        Зашёл в палатку нерповщика, разбудил уже спавших мужчин. Сказал Николаю Николаевичу, что возьмёт его квадроцикл. Доедет до берега, а там - до ближайшего села. Наймёт водителя с уазиком и вернётся. Нерповщик не спорил. Только попросил не гонять квадроцикл зазря, оставить его в том дворе, где они провели прошлую ночь.
        Максим не слышал, как уехал дедушка. Утром узнал о случившемся от дяди Жени. Тот уже не был таким приветливым. Объяснялся коротко и сухо.
        После ночного происшествия о детях забыли, словно они утонули вместе с машиной. Никто не предложил им завтрака. Аюна сказала, что сама разберётся с консервами и крупой. Мужчины не обращали на неё внимания, о чём-то переговаривались возле уазика.
        Ночной ветер разогнал дымку. В плетёнке серых облаков угадывался раскалённый уголёк солнца. Через несколько часов плетёнка прогорит, на небе вскроется красочный весенний пожар.
        Теперь на востоке и западе просматривались волнистые линии прибрежных гор. Таинственное очарование Байкала пропало. Максим буднично осматривал его ледяные просторы. «Всего лишь озеро. Никакое это не море», - вздохнув, подумал он.
        - Можно мы посмотрим нерпят? - заискивающе спросила Аюна.
        Дядя Женя, усмехнувшись, показал ей на ящики Виктора Степановича.
        - Спасибо!
        - Подлиза, - буркнул Саша, когда они отошли в сторону.
        - Чего это?
        - «Можно мы, пожалуйста, посмотрим, умоляю, нерпят», - слащавым голосом передразнил её Максим.
        - С нами ты так не говоришь, - добавил Саша.
        - Много чести, - рассмеялась Аюна и припустила вперёд.
        Лайка, лежавшая у палаток, проводила их безразличным взглядом.
        Бережно отщёлкнули замок и сняли крышку. Кумуткан «I» уткнулся мордочкой в угол ящика и лежал неподвижно. Серебристо-серый мех местами высох и топорщился. Задние ласты были плотно прижаты друг к другу - так начинающий пловец складывает ладони, прежде чем нырнуть в бассейн, а между ними торчал овальный хвостик. Кумуткан спал и не заметил стоявших над ним ребят.
        Наклонившись, Максим увидел на гладкой голове нерпёнка крохотные ушки, больше похожие на два меховых бугорка.
        - Красивый, - прошептала Аюна.
        - Угу, - согласился Максим.
        На стенках ящика виднелись сгустки шерсти. У нерпёнка продолжалась линька.
        - И зачем их убивают… - прошептал Саша.
        - Шубы делают, - отозвался Максим. - Шапки, перчатки и шубы.
        - Ну тебя! - поморщилась Аюна.
        - А что? Видела торб?сы[12 - Торб?сы (торбаз?) - сапоги из шкуры с мехом наружу.] у дяди Коли? Думаешь, из чего они?
        - Помолчи! - Аюна ткнула Максима в бок, но ему захотелось позлить сестру:
        - А ещё из нерп хотят консервы делать. Будет целый завод. А из задних ласт, говорят, получатся хорошие карандашницы и светильники.
        - Замолчи! - уже громче сказала Аюна.
        Ей было неприятно слышать о том, во что мог превратиться этот славный кумуткан. Не живой нерпёнок, а набор консервов, перчаток и карандашниц в пластиковой упаковке с весёлыми картинками и этикеткой.
        - Прости, - Максим пожал плечами. - Это я тоже на докладе рассказывал. Географичка просила перечислить всё, для чего человеку нужна нерпа.
        - Ну и дура!
        - Это ты ей скажи.
        - Вот и скажу!
        Нерпёнок тем временем проснулся. Открыл глаза и увидел нависшего над ним Сашу. Вздрогнул. Стал пятиться, пока не упёрся в другой конец ящика. Вжал голову в шею - так, что на ней собрались плотные складки жира. Начал тихонько сопеть. Сузил глаза. Затем издал хрюкающий звук, показал мелкие, как иголочки, зубы и дёрнул головой вверх, будто мог дотянуться до Саши и укусить его.
        - Ах ты, злюка, - рассмеялась Аюна.
        - Станешь тут злюкой, когда тебя в ящике держат, - заметил Саша.
        - Нужно дать ему имя! - торжественно заявила Аюна.
        - Дедушка не согласится. - Максим качнул головой. - Потом всё равно даст другое.
        - Ну и что? Настоящим останется первое имя, и только мы будем его знать. Если понадобится, призовём дух нерпёнка себе в помощь.
        - Ну давай, - согласился Максим.
        - А это мальчик или девочка?
        - Не знаю…
        - Надо посмотреть, - оживился Саша.
        Обошёл ящик и склонился над задними ластами нерпёнка. Тот, выгнув спину рогаликом и взглянув на Сашу вверх ногами, опять с боевым хрюком дёрнул мордочкой. Развернулся и попятился обратно. Саша так и бегал вокруг ящика в надежде посмотреть нерпёнку под задние ласты, чем рассмешил Аюну.
        - Зря стараешься, - остановил его Максим. - Дедушка говорил, что мальчика от девочки можно только по пузу отличить. Там у них дырочки надо считать.
        - Какие ещё дырочки? - удивилась Аюна.
        - А такие. Только я не помню, сколько их там должно быть.
        - А как же это… - смутился Саша. - Ну, то, что снизу должно быть.
        - Этого у них не видно.
        - Это как?
        - А вот так. Мальчики-нерпы втягивают всё, что снизу. Как черепаха - голову. А когда надо, вытягивают.
        - Чудненько… - Саша больше не беспокоил кумуткана. - Удобно так, что ли?
        - Не знаю, не пробовал.
        Аюна прыснула, глядя то на Максима, то на Сашу.
        - Ты хоть понимаешь, о чём мы? - важно спросил Саша.
        - Да уж побольше вашего понимаю, - не менее важно ответила Аюна.
        После долгих споров ребята решили назвать первого кумуткана Дымкой - по её светло-серебристой шёрстке и по тому, что её поймали в день, когда Байкал укутался в такую же светло-серебристую шаль.
        Аккуратно защёлкнули замок на крышке и пошли ко второму нерпёнку.
        В его ящике шерсти было ещё больше. Мех у кумуткана «II» был пятнистый, свалявшийся и словно перемазанный жиром.
        - Этот не такой красивый, - промолвила Аюна.
        Хотела сказать что-то ещё, но осеклась. Увидела, что нерпёнок плачет.
        Между сжатыми веками просматривались налитые кровью, тяжёлые глаза. Слёзы струились из уголков, омывали мордочку, задерживались у основания тоненьких усов.
        Едва солнечный свет покрыл кумуткана, он сразу оживился. Стал неуклюже ворочаться с бока на бок. Затем развернулся и заторопился к другому концу ящика - к Саше, чем порядком напугал его.
        - Ты чего это? - прошептал Саша.
        Нерпёнок замер возле него. Прикрыл глаза и начал дрожать - глубокая частая дрожь сотрясла всё тело.
        - Бедняжка, - протянул Максим.
        - Дядя Женя! Дядя Женя! - Аюна побежала к уазику.
        Она взволнованно объяснила Евгению Константиновичу, что со вторым нерпёнком Виктора Степановича что-то случилось.
        - Он плачет и весь трясётся! Нужно что-то сделать!
        Дядя Женя нехотя последовал за Аюной. Николай Николаевич тем временем отправился собирать палатку.
        - Ну и чего вы всполошились? - спросил Евгений Константинович.
        Сегодня его белое лицо, красиво сочетавшее европейские и монгольские черты, было каким-то мятым, неопрятным. Аюне даже показалось, что ночью его разобрали на части, а теперь собрали, но как-то неловко, чуть сдвинув уши, опустив нос, расширив глаза. Наконец поняла, что вчера дядя Женя чаще улыбался. Именно улыбка делала его лицо приятным.
        Он склонился над нерпёнком. Быстро и уверенно ощупал его, словно это был не кумуткан, а шуба или мешок с перчатками. Вытерев руки о снег, улыбнулся - вчерашней радостной улыбкой. Он был рад, что этот нерпёнок достался не ему, а Виктору Степановичу.
        - Это не слёзы, это фототаксис, - объяснил дядя Женя.
        Ребята молча слушали. Так и не дождавшись вопросов, Евгений Константинович продолжил сам:
        - В общем, не придумывайте. Он не плачет. У нерпят чувствительные глаза. Реагируют на свет. Это и есть фототаксис. Природа позаботилась. Нерпёнок проскребает из логовища тоннели и так может выбраться наружу. А там опасно - в?роны летают.
        - Они что, на нерп охотятся? - удивился Максим.
        - Ну, только на маленьких. Раньше и медведь до бельков добирался, и волк. Это если логовище рядом с берегом было. Тебе что, и этого дедушка не рассказывал? Странно. Директор нерпинария всё-таки. А может, и сам забыл, он ведь теперь больше представлениями занимается, туристов развлекает. Да… Ну, может, оно и к лучшему.
        Максим нахмурился. «Никакой ты не дядя Женя, а самый обыкновенный Евгений Константинович», - подумал он. Виктор Степанович, конечно, был странным, и Максим хотел разоблачить его опыты в сарае, но слушать, как над ним посмеивается кто-то чужой, было неприятно. Всё-таки это был его дедушка.
        - Так вот. Если белёк подбирается к поверхности, наст истончается и пропускает больше света. У нерпёнка начинают болеть глаза, и он уходит вглубь. Интересно, правда? Фототаксис - это как предохранитель, не позволяет щенку выбраться наружу. Ваш нерпёнок, прежде чем попался в сети, успел где-то на открытом месте поваляться, вот глаза у него и воспалились. Думаешь, он к тебе так прижался, потому что просит о помощи? - Евгений Константинович посмотрел на Сашу. - Не выдумывай. Всё проще. Он прячется в твоей тени. Ящик открыли и сами его под солнце пустили.
        Услышав это, Максим и Саша поторопились вернуть на место крышку, защёлкнули замок.
        - А почему он дрожит? - спросила Аюна. - Ему холодно?
        - Нерпе не бывает холодно. - Евгений Константинович ногой попробовал, крепко ли закрыт ящик. - А дрожит, потому что линяет. Так шерсть быстрее сохнет и отпадает. Ещё вопросы есть?
        Ребята молча качнули головой.
        - Вот и хорошо. А пока складывайте свои спальники и вещи. Сами управитесь?
        Ребята опять кивнули.
        След лежал возле уазика. Максим уже не пытался с ним играть. Вчера дедушка просил не лезть к лайке. Сказал, что дядя Коля её с щенячьего возраста натаскивал на соболиную охоту. Для этого натравливал на кошек, учил душить их быстро и безжалостно. Кошек брал в приютах и по объявлениям, ловил во дворах. След казался приветливой собакой, но ребятам эта история не понравилась. Они перестали подзывать его и даже не пытались погладить, если он пробегал рядом.
        - Чего дети? - спросил Николай Николаевич.
        - Да ничего, собираются, - ответил Евгений Константинович.
        - Только их не втягивай.
        - Коль, я их ни во что не втягиваю. Все вопросы к Вите. Он тут самый умный. Кто бы ещё додумался тащить детей на охоту?
        - Ну, если б машина не потонула, сейчас возвращались бы, всё бы гладко прошло.
        - Если б не дети, влезли бы в мою «таблетку».
        - Это да. А потом провалились бы в первую трещину.
        - Ну конечно, - отмахнулся Евгений Константинович. - В общем, ты меня понял. Я ждать не собираюсь. Витя только вечером вернётся. Это если сразу машину найдёт и быстро сторгуется. Уж он-то любит торговаться, как будто денег мало, да?
        - Не знаю, не считал.
        - Ну, его не считал, так свои посчитай. Я тебе и так скажу, за суточный простой он не заплатит. Из жадности. А я платить не буду, потому что мне тут ничего не надо. Не моя вина. Зачем мне ещё сутки держать тут нерпят? Их нужно скорее в аквариум, чтоб привыкали. А так озвереют ещё - два дня в ящике сидеть. Или что, мне их тут на поводке выгуливать? А ты как хочешь. Хочешь, жди. Но за простой он тебе не заплатит.
        - Это я уже слышал.
        Николай Николаевич сплюнул в снег и без надобности постучал торбасом по колесу, словно боялся, что оно спустило. Могло показаться, будто он обдумывает что-то. На самом деле Николай Николаевич давно принял решение. Сразу всё просчитал, вот и попросил Виктора Степановича оставить квадроцикл в селе. Только хотел, чтобы окончательное решение было за другими. «А с меня и взятки гладки. Я тут наёмный. За что заплатили, то и делаю. Уговор был поймать кумутканов, а не караулить их».
        - Дядя Коля… - прошептал Максим, когда тот объявил ему об отъезде.
        - А чего ты мне? - насупился нерповщик. - Оставим нерпят, ничего с ними не случится. Палатку никто не украдёт. Будет стоять себе спокойно. Твой дед вечером приедет, поночует в ней, а утром всё заберёт. Мы пока что на берег вернёмся.
        - Дядя Коля…
        - Да чего? Вопросы, это ты дедушке задавай. У меня, знаешь, промысел на носу, скоро сезон откроют. Надо готовиться. Мне каждый день важен, так что… Потом Байкал вскроется, много нерп не настреляешь. С вами тут посидишь покумекаешь, а мне на жизнь зарабатывать. Если б твой дед не пожадничал, я бы к квадроциклу нарты взял, на них бы всё вывезли без проблем.
        Николай Николаевич заметил, что Максим огорчён почти до слёз, и смягчился:
        - Ладно тебе. Всё в порядке. Твой дед нам ещё спасибо скажет, что мы вас со льда увезли. Он сейчас только про нерпят и думает, потому что заплатил за них. Ну давай, собирайся.
        Дядя Коля хотел похлопать Максима по плечу, но тот увернулся. Пошёл к друзьям. На ходу украдкой показал язык Следу. Тот не обратил на него внимания.
        В палатке состоялось выездное совещание штаба «Бурхан». Всем хотелось вернуться на берег, это признавал каждый. Но нельзя было оставлять нерпят без присмотра. Решение было единогласным. Максим даже развеселился, представив, как после каникул напишет сочинение о приключениях на льду, о том, как они, трое подростков, остались посреди зимнего Байкала без взрослых.
        - Это как же? - удивился дядя Коля, узнав, что ребята не хотят ехать.
        - Мы дедушку подождём, - краснея ответил Максим. Если б не поддержка Саши и Аюны, стоявших за его спиной, он бы не осмелился это сказать. - Вы сами говорили, что он к вечеру приедет.
        - Не выдумывай! - насупился Евгений Константинович.
        - Полезайте в машину, а? Не надо тут сцены устраивать. Не маленькие уже, а кочевряжитесь.
        - Нет, - тихо, но твёрдо ответил Максим.
        Боялся посмотреть в глаза нерповщика. Смотрел на его руки. Кисти у дяди Коли были большие, словно раздутые. Пальцы - мозолистые, поросшие рыжим волосом; сардельки, по суставам передавленные нитками.
        - Вас, собственно, никто не спрашивает, - посуровел Евгений Константинович. - Сказано, значит полезайте. Вот и вся песня. Подрастёте, тогда будете умничать.
        Максим промолчал. За него ответила Аюна:
        - А вы ему не командуйте, не вы его дедушка. А Виктор Степанович сказал ждать, значит, будем ждать. - Подумав, Аюна добавила: - Вот и вся песня.
        - Да ваш Виктор Степанович вам слова не сказал! Потому что думать про вас забыл!
        - Никуда мы не поедем, - упрямо твердил Максим. - Дождёмся дедушку.
        - Ну и… бог с вами. У них, видно, вся семейка такая. Слишком умные. Всё, Коль, поехали. Надоело тут. Не хватало ещё с детьми нянчиться.
        Нерповщик медлил. Он надеялся, что ребята одумаются. «Ну а мне-то что? Не я их сюда тащил. Витя сам виноват. Был бы поумнее, так на уазике поехал бы и детей забрал бы, чего им тут ждать? Так ведь нет, где ему о чём-то Женю просить… Как дурак, поехал на квадроцикле. Потому что гордый. Значит, если что, грех - его. И Женин. Ну в самом деле, не гоняться же за ними! Знаю я этих детей. Упрямые, ещё разбегутся, так и в щель провалятся. А в лагере с ними ничего не случится. Посидят до вечера. Им даже на пользу будет». Успокоив себя такими мыслями, нерповщик кивнул Евгению Константиновичу.
        Максим, в свою очередь, надеялся, что одумается дядя Коля. Останется с ними. Расскажет охотничьи истории. «А мы бы помогли ему сети распутать. И ужином накормили бы».
        Хлопнула дверь. Забормотав, проснулся мотор. Пахн?ло бензином.
        Максим ещё долго следил за удалявшимся уазиком.
        Плетёнка облаков наконец обветшала. Сквозь неё просочилось красное бесформенное солнце. Снег вокруг стал ещё белее. Ветер приходил краткими, но колючими порывами.
        Силуэты гор окрепли. Сейчас они казались застывшими кручами волн. Их снежные вершины - пенистые гребни. Весеннее тепло разомкнёт сковавший их холод, и весь Байкал зальёт мощным приливом: воздух прорежет свист урагана, поднимется снежная взвесь из осколков наста, затем, кувыркаясь, взламывая лёд, примчатся горные буруны. Тогда не останется ни лагеря, ни развороченных логовищ, ни Максима с его друзьями. Здесь будет властвовать стихия.
        - Никакой ты не дядя Коля. Ты просто Николай Николаевич, - вздохнул Максим.
        Машина ещё была видна, но шум её мотора стих. Только сейчас ребята осознали, что их бросили одних в белоснежной пустыне, посреди торосов и становых щелей.
        - Нет, мы не одни. С нами Дымка и Клякса, - улыбнулся Саша.
        - Клякса? - удивилась Аюна.
        - А что, ей подходит, - отозвался Максим.
        - Ну, значит, Клякса, - согласилась Аюна.
        Куда уходит кумуткан
        - Ты слышишь?
        - Слышу.
        - Что это?
        - Да тихо ты!
        - Что это?!
        - Да не знаю я, помолчи!
        Ночью ребят разбудил странный шум. Поначалу Максим обрадовался. Подумал, что это издалека шумит дедушкин уазик. Ребята не стали гасить фонарь, и в ясную погоду их палатка должна была светиться на многие километры вокруг. Максим хотел выйти наружу, но понял, что источник шума был в нескольких шагах от палатки. И это явно была не машина.
        Словно кто-то настойчиво рвал тряпки, сразу по целой стопке. Или, пытаясь завести лодку, монотонно дёргал шнур. Мотор вхолостую вздыхал и тут же затихал.
        - Может, это медведь? - спросил Саша.
        Максим почувствовал, как у него от страха онемели ноги. Ступни покалывало холодными иголочками. Он не знал, как себя вести. Затаиться - так, чтобы не привлечь внимание зверя, или, наоборот, зашуметь - так, чтоб спугнуть его.
        - А может, волки, - продолжал Саша.
        - Да тихо ты со своими волками! - Максим отвечал до того тихо, что сам едва слышал себя.
        - Это медведь ломает ящики, - уверенно отозвалась Аюна. Она вся спряталась в спальнике, не было видно даже её головы. - Пришёл за нерпятами.
        - Медведь боится человека, - прошептал Саша. - Я фильм видел.
        - Вот и расскажи ему об этом фильме! - разозлился Максим и тоже забрался поглубже в спальник, боялся, что зверь услышит его сердцебиение.
        - Может, свет погасить? - спросил Саша.
        - Нет! - запретила Аюна. - Если это злой дух, он только того и ждёт.
        - Какие тут духи?
        - А такие! Посланники Эрлен-хана, хозяина подземного мира. Они похищают души людей и уводят их в вечное рабство. У них под землёй души - как скот. Они впрягают их в телеги. И будешь пахать их поля, где они выращивают беды и несчастья. Их потом собирает ворон и разносит по городам и деревням. Сеет страдания, как мы сеем хлеб.
        - Это тебе папа рассказывал?
        - Нет, учительница по физике!
        - Тише вы!
        - А как они души похищают?
        - Через страх. Мы когда боимся чего-то, у нас душа открывается. Вот они и пугают как могут. Всякими звуками.
        - И что делать?
        - Не бояться.
        - Как?!
        - А вот так! - неожиданно в голос сказала Аюна и высунула из спальника голову.
        Максима передёрнуло.
        - Ты что?! - закричал он беззвучно.
        Звуки прекратились. Потом вдруг приблизились, тамбур палатки вздрогнул и зашуршал. Максим как сидел на месте, подпрыгнул. В ужасе засучил ногами. Весь выпростался из спальника и прибился к противоположной от тамбура стенке. Его лицо затвердело холодной глиняной массой.
        Саша сдавленно захихикал.
        «Что это?» - хотел спросить Максим, но только промычал дрожащим ртом.
        - Это я, я, - отозвался Саша. - Ноги выпрямил.
        Аюна тоже вылезла из спальника. Стала быстро натягивать куртку.
        - Ты куда? - уже более разборчиво спросил Максим.
        - Туда!
        Аюна расстегнула выход в тамбур и застыла - снаружи опять послышались таинственные звуки. Теперь они были ещё громче.
        Аюна большими мутными глазами посмотрела на друзей и сказала:
        - Страх нужно напугать. Тогда он уйдёт навсегда.
        Максим не успел её остановить. Аюна закричала всем горлом. Полезла в тамбур. Замешкалась, открывая наружный вход, но вскоре выскочила на снег.
        Её крик оборвался.
        Максим до онемения сжал кулаки. Крик возобновился. Аюна лишь набирала побольше воздуху. Выкричавшись во второй раз, рассмеялась:
        - Мне уже не страшно!
        Следующим наружу полез Саша. Кричал он неумело. Неуверенно и прерывисто тянул своё «А!» - чуть громче, чем это делают на приёме у врача, с ложкой на языке.
        Максим полез последним. Он не стал кричать - постеснялся, потому что Саша и Аюна к этому времени только смеялись. Страх отступил, но руки у Максима дрожали и были какими-то неудобными. Он не смог толком надеть куртку, не справился с рукавами и вышел с ней внакидку.
        - Ну и зря, - сказала ему Аюна.
        - Чего?
        - Не напугал свой страх, значит, он к тебе вернётся.
        - И пусть! Я его кулаком по темени и пинком под зад!
        - Ну-ну, - вновь рассмеялась Аюна.
        После тёплых спальников ребята быстро озябли. Саша даже клацал зубами.
        Ни медведей, ни волков поблизости не было. Байкал был залит слепым светом луны, а посреди него оранжевым торшером горела крохотная палатка - будто едва заметный прыщик на вымазанном белилами лице японки.
        Вдалеке тёмными хребтами вставали горы. Снег вокруг расстелился тончайшим шёлком. Ближайший торос был нежным изгибом ткани. Ребята любовались ночным озером, смотрели на бесконечные россыпи светлячков на иссиня-чёрном небе. Саша ходил в кружок астрономии, хорошо знал десяток созвездий, но сейчас не мог найти ни одного из них, будто оказался на чужой планете - до того кучно и небрежно лежали холодные, почти острые звёзды.
        Мороз давал о себе знать. Нужно было идти в палатку.
        Таинственные звуки повторялись, но ребята устали бояться и предпочитали скорее вернуться в сон, чтобы ничего не слышать.
        Позже к этим звукам присоединились другие, на этот раз - больше чарующие, чем пугающие. Из-подо льда поднималось глубинное, утробное мычание. Словно Хан-хото-бабай, хозяин Ольхона, вывел в озеро свои бесчисленные стада коров и овец. Аюна подумала, что лёд прошлой ночью треснул именно от грохота их копыт. Мычание порой было протяжным и медленно утихающим, а временами - резким, звучащим короткими призывами.
        Саша решил, что эти звуки издают нерпы. Поначалу ужаснулся, представив, как массивные туши проносятся в нескольких метрах под палаткой. Затем расстроился, подумав, что это суетятся матери выловленных кумутканов - ищут их по всем знакомым отныркам, зовут по именам, по их единственным, настоящим именам, в которых нет и оттенка человеческого голоса.
        Лишь Максим догадался, что подлёдное мычание доносится от аргалов - взрослых самцов нерпы, готовых к свадьбе и подзывающих к себе любую свободную невесту. Дедушка рассказывал об этих звуках. Говорил, что вживую их слышало не так много людей. Крики нерп были редким явлением. Весь остальной год они оставались молчаливы и даже в опасности ничем, кроме всплеска воды, не нарушали тишину.
        Когда Максим вышел из палатки, уже рассвело. Облака были скупо расчерчены по небу, будто художник, рисовавший узоры этого дня, спросонья взял вчерашнюю, успевшую высохнуть кисть с белой краской.
        Максим, подняв руки, потянулся - долго, до шума в ушах. Причмокнул от удовольствия, почувствовал, как из его упругого тела выжимаются последние капли сна.
        Дедушка так и не приехал.
        Максим следил за тем, как Аюна варит овсянку, и пугал себя страшными мыслями. О том, что дедушка на уазике провалился под лёд. О том, что он заблудился и не знает, где их искать. Быть может, лагерь окружили становые щели, превратили его в неприступный остров? Что, если дедушка вообще забыл про них? Нет. Тут лежали его нерпы. Нерпы, за которых он заплатил. Значит, он непременно вернётся.
        Оглядываясь по сторонам, Максим думал, что они здесь сами стали кумутканами, вырванными из уютных логовищ и брошенными в гиблую пустыню. Закрыв глаза, он представил, что сидит в «Бурхане». Тихо и спокойно.
        - Давайте покормим Дымку и Кляксу, - предложил Саша.
        - Думаешь, они едят овсянку? - засомневалась Аюна.
        - Не знаю. Если голодные, то едят. У меня в Пихтинске у бабушки живёт собака. Так она даже сырую картошку хомячит.
        - Ну давай попробуем.
        Ребята бережно сняли крышку с ящика Дымки.
        - Фу… - прошептала Аюна.
        Кумуткан успел обкакаться и весь перепачкался. Будто нарочно вертелся в своём туалете. Запах был не самый приятный.
        Дымка спала, уткнув мордочку в угол ящика. Лежала на боку и чуть подрагивала. Должно быть, ей снилось что-то волнующее.
        - И как её кормить? - спросила Аюна.
        Голос девочки разбудил Дымку. Она приоткрыла узкие щёлки глаз. Судорожно зевнула, показав при этом мелкие иголочки зубов и пятнистый язык. Окончила зевок не то бульканьем, не то хрипом. Затем вытянула и расправила веером задние ласты. Потянулась так, что задрожал хвостик. У Максима увлажнились глаза, а в нёбо упёрся глубокий, оглушающий зевок.
        - Вот ведь, - не удержавшись, зевнули Саша и Аюна.
        Дымка только сейчас заметила их. Широко раскрыла глаза и замерла. Когда Саша поднёс ей миску с овсянкой, фыркнула и звонко хлопнула себя по пузу ластом.
        - И что это значит?
        - Наверное… - начал Максим, но не успел окончить.
        За спиной раздался знакомый звук - тот самый, что так напугал ребят ночью. Он шёл из второго ящика, сейчас в этом не было сомнений.
        - Так вот кто у нас медведь, - рассмеялась Аюна.
        Подняв крышку, ребята увидели, что Клякса настойчивыми скребками пытается проскрести дно ящика, будто делает отнырок во льду. Она лишь оцарапала доски и повредила коготок, из него текла кровь.
        - Бедняжка, - вздохнула Аюна.
        Клякса выглядела хуже, чем вчера. Мордочка воспалилась и опухла, превратилась в один большой боляток. Глаза затянуло мутной плёнкой. Шерсть ещё больше пропиталась жиром, к тому же Клякса, как и Дымка, перепачкалась в своём помёте. На детей она не обращала внимания. Замирала. Дышала с дрожью и сопением. Затем вновь принималась скрести дно. Максим удивлялся, как Кляксе удалось напугать его столь невинным звуком.
        - Надо что-то делать. Она так долго не протянет, - насупилась Аюна.
        - Думаешь, она умирает? - отозвался Максим.
        - Не знаю.
        - А что мы можем?
        - Мы - ничего. - Аюна посмотрела на Максима. - А вождь «Бурхана» и его генералы могут многое.
        - Чудненько… - вздохнул Саша.
        В палатке состоялось второе выездное совещание штаба «Бурхан». Саша обещал, что, вернувшись в Иркутск, законспектирует в штабную тетрадь все выездные совещания.
        - Если мы вообще вернёмся, - добавил он.
        - Ох и дурак ты, Людвиг. - Аюна ткнула его кулаком в плечо.
        Обсуждение было кратким. Каждое из решений было принято единогласно.
        Прежде всего палатка была объявлена восточным бастионом «Бурхана». Прилегающая территория признавалась захваченной. Вводилось военное положение. В любую минуту можно было ожидать врагов. Предстояло провести разведку и составить приблизительную карту местности. Чтобы враг не застал бурханцев врасплох, вокруг палатки был выставлен караул из вооружённых алебардами рыцарей. На все ближайшие возвышенности были отправлены лучники и дозорные. Нужно было встретиться с вождями ближайших племён, провести с ними переговоры и по возможности переманить на свою сторону. Никогда ещё штаб из Солнечного не захватывал столь отдалённые места. Ребята могли гордиться собой.
        Над палаткой поднялся жёлтый стяг «Бурхана». Мир вокруг изменился. Бледная, однообразная поверхность Байкала украсилась жилищами снежных червей, троллей, ледяных великанов, эльфов-отшельников и, конечно, дворцами здешних царей.
        Ребята приказали гномам проверить снаряжение, пересчитать тюки с провизией и готовить снежные снаряды, а сами, в сопровождении закованных в латы воинов, вышли наружу. Нужно было торопиться. Они опасались, что с минуты на минуту вернётся Виктор Степанович и нарушит их планы.
        Первым делом перенесли ящики с нерпятами поближе к палатке. Сделать это было непросто. Ящики оказались тяжёлыми. Пришлось волочить их по насту, оставляя за собой снежную борозду. У Саши запотели очки. Он протёр их, но на линзах остались разводы. Максим взмок, хотел снять шапку, но Аюна ему не разрешила, сказала, что так он простынет.
        - Ещё одна мамаша, - проворчал Максим, но послушался.
        Нерпята вывалились из опрокинутых ящиков. Аюна приготовилась их ловить, думала, что они начнут разбегаться, но те спокойно лежали на месте. Дымка большими глазами осматривала снег, словно не надеялась его увидеть, и поэтому удивлялась. Клякса зажмурилась и вся подбоченилась.
        Ящики поставили на торцы. Подпёрли их крышками, чтоб не падали. Принесли брезент, которым дедушка укрывал кузов пикапа. Концы привязали к ящикам и к дугам палатки. Получился низкий и чуть покатый навес. Он спрятал кумутканов от солнца.
        Дальше ребята вынесли вещи из палатки, сложили из них заграждения - три стенки между ящиками и палаткой. Не удовлетворившись этим, наковыряли из наста плоские кирпичи. Снежной кладкой усилили стены. Нерпячий загон был готов.
        - Так лучше. - Аюна платком отёрла лица Саши и Максима. - Теперь никто не будет кровить себе ласты.
        Следующим этапом была помывка. Саша в котелке плавил снег. Максим переливал воду в миску и относил в загон. Там, умостившись на корточках, Аюна влажной тряпкой мыла кумутканов. Стирала грязь и смеялась, когда Дымка грозно хлопала себя по животу, не то пытаясь отпугнуть назойливого человека, не то требуя немедленной кормёжки.
        - Нерпы не любят прикосновений, - заметил Максим.
        - А если так? - Аюна стала наглаживать Дымку и тискать её бока, словно перед ней лежал не кумуткан, а большой толстый кот.
        Дымка поначалу растерялась от такой наглости, а потом задёргала ластом с удвоенной силой. Ударила Аюну по руке.
        - Эй! Больно. - Аюна посмотрела на ушибленную кисть. - Маленькая, а уже вредная. И когти каменные. Хорошо хоть, не острые.
        - Это кошки любят, когда их гладят, - важно заявил Максим. - Их мама в детстве вылизывает. И когда ты их гладишь, им это напоминает маму. А нерп никто не гладит, не вылизывает, вот они и не любят прикосновений. Не привыкли.
        - Откуда ты знаешь? - недоверчиво посмотрела Аюна.
        - В нерпинарии слышал, на представлении, - уже не так важно ответил Максим.
        - Бедняжка. - Аюна, забыв об ушибленной руке, принялась аккуратно гладить Дымку в том месте, куда она бы не достала ластом. - Никто вас не гладит. Как же вы живёте?
        После помывки пришло время кормёжки. Максим поставил в загон две миски с овсянкой. Нерпят они, как ни странно, не заинтересовали. Кумутканы даже не посмотрели на кашу.
        - Им бы рыбку, - промолвила Аюна.
        - Я бы и сам от рыбки не отказался, - вздохнул Саша. - Сейчас бы омулька. Горячего копчения - на шишках.
        - Ну нет, - поморщился Максим.
        Он вырос в Иркутске, но рыбу не любил. В семье всегда удивлялись этому. Заставляли есть хариуса или сига, но всё заканчивалось слезами. Никто не догадывался, что отвращение к рыбе у Максима появилось из-за бабушки, Дулмы Баировны. В пять лет он увидел, как она старательно обсасывает рыбьи головы, как, причмокивая, хлюпая, выколупывает из них белые глаза и старательно давит их зубами. Это настолько ужаснуло маленького Максима, что он расплакался. Тогда никто не понял его слёз, а он до сих пор не мог спокойно смотреть на рыбу. Ему в детстве даже снились рыбьи кошмары. Сравниться с этим могло только то, как старательно и громко бабушка обсасывала куриные кости, как сгрызала с них все хрящики. Расправившись с костями в своей тарелке, бабушка бралась за кости с других тарелок. Но страх перед курицей у Максима не появился. Сейчас он бы не отказался от варёной курочки. Овсянка на воде уже надоела.
        «Да… Курочка. С жареной картошкой. Со свежим горошком. Лучком и сметаной». - Максим, представив всё это, невольно сглотнул. Он запрещал себе думать о домашней еде, но застольные картинки, как назло, замелькали перед ним ещё быстрее: пельмени, буузы, борщ, жаркое с баклажанами, мраморный холодец, черёмуховый торт, ленивые вареники. Максим мотнул головой.
        Кормёжка не удалась, но расстраиваться было некогда. Ребята торопились перейти к следующему, главному этапу.
        Клякса лежала на том месте, где её положили, даже не пыталась отползти или сбежать. С её ласта по-прежнему капала кровь. В дедушкиной сумке Максим нашёл аптечку, но в лекарствах не разобрался, а мазать ранку наугад побоялся.
        Дымка была более подвижной. Тыкалась мордочкой в заледеневшие обмылки. Затем перевернулась на спину, показала гладкий мех покатого пуза. Раскачиваясь, кидая из стороны в сторону задние ласты, поползла вперёд. Не добравшись до ограждения, резко перекатилась на живот и широкими напуганными глазами уставилась на ребят.
        - Я пойду с вами, - сказала Аюна. - Никуда они не денутся. Я-то думала, они будут штурмовать наши баррикады.
        - Это да, - согласился Саша.
        Ребята готовили для Кляксы побег. Решили, что её спасёт только байкальская вода, что она не доживёт до приезда Виктора Степановича или умрёт по пути на берег. Окончательно ребята убедились в этом, увидев, как Кляксу вырвало красно-жёлтой пеной.
        Максим боялся дедушку, знал, что тот будет недоволен, но Аюна правильно сказала: если уж взрослые оставили их одних, значит, сами назначили их старшими. Значит, и решения принимать им.
        - К тому же ты вождь! - Аюна хлопнула Максима по плечу. - Не забывай, сейчас эта территория принадлежит тебе. И только тебе.
        - Это да… - Максим взглянул на стоявших поблизости рыцарей, на их латы, укрытые меховой оборкой, на их мечи в кожаных ножнах.
        - Быть может, Виктор Степанович сам бы отпустил Кляксу, если б увидел, как ей плохо. - Аюна хотела приободрить Максима.
        - Это вряд ли, - пробурчал он. - Дедушка скорее отправил бы её на опыты в свой сарай. Мы ещё туда доберёмся, всё маме расскажу. Она мне не верит, но ничего. Разберёмся, - пробормотал Максим и тут же спросил громче: - Что у нас по солдатам?
        - Не густо, - признался Саша. - Большую атаку не отбить. Многие погибли от холода. Припасов мало. Долго не продержимся.
        - Продержимся! Доведём дело до конца. Наш бастион войдёт в историю!
        - Какие распоряжения?
        - Укреплять периметр! И готовить укрытия на случай бомбёжки.
        Аюна предложила соврать Виктору Степановичу, сказать ему, что Клякса сама уползла. Прорвалась через ограждения и улизнула в сугробы, в один из своих тоннелей.
        Максим, подумав, отказался:
        - Не хочу врать. Скажем как было. А там пусть наказывает. Пусть хоть крапивой порет. Мы тут правы и врать не должны.
        - Ты всегда смелый, если хорошенько подумаешь! - Аюна, рассмеявшись, обняла Максима, чем смутила не только его, но и стоявшего рядом Сашу.
        - Ладно обниматься. - Максим поглубже натянул шапку. - Пойдём искать логовища.
        Выпускать Кляксу к застругам или торосам не было смысла. Нужно было найти проход под лёд. Максим вспомнил о родовых прорубях, через которые Николай Николаевич ловил кумутканов, предложил их проверить.
        Отыскали два логовища. Они были разорены. Вытаскивая добычу, нерповщик вытоптал их целиком. Теперь это были простые сугробы желтоватого снега, такие встречаются вдоль грязных дорог в городе. Проруби замёрзли. Ледяную пробку удалось бы пробить только тяжёлой пешнёй. Максим ударил её ботинком, но Аюна попросила не рисковать, боялась, что он провалится.
        Вернулись в лагерь. Проверили нерпят. Они спали возле баррикады и дрожали - хотели скорее высохнуть после помывки, продолжить неоконченную линьку.
        Постовые доложили, что в лагере всё спокойно. Никаких лазутчиков, никаких переговорщиков. Можно было продолжать поиски.
        Ребята проверили место, где провалился пикап Виктора Степановича, но и там спуска под воду не было. В тёплую погоду щель сомкнулась, разбросала обломки льда и наста.
        Ребята не унывали. Решили идти в сторону восточного берега, надеялись отыскать хоть какую-нибудь дырку в белоснежном поле Байкала. Захватили с собой дедушкин бинокль, а в палатке на всякий случай оставили записку, объяснявшую их отсутствие. В сопровождение вызвали небольшой отряд эльфов, одетых в зелёные кухлянки и спрятавших свои длинные волосы под меховыми шапками.
        Над горами западного берега вставали тёмные колонны тумана. От них по небу расходились белые лохмотья облаков - как дым из заводских труб. На севере виднелись глыбы старых нажимов. Саша вглядывался в них, с удивлением угадывая то образы машин, то силуэты домов. Понял, что белоснежная пустыня таит миражи, которые могли бы легко заманить в гибельную вьюгу неопытных путников - таких, как он и его друзья. Предложил не отходить от палатки слишком далеко, а завидев непогоду, сразу вернуться. Тёплые спальники, горелка, консервы и крупы были их единственным спасением. Остаться на льду без снаряжения означало бы гибель. Тут не спасли бы ни эльфы, ни гномы. Максим и Аюна с ним согласились.
        Ребята одолели сглаженный колобовник, вышли на поляну вычищенного ветрами льда - на таком можно было устраивать хоккейные матчи. Поднялись на гряду мутного нажима, осторожно спустились с него на усыпанный ледяными осколками наст. С опаской прошли через широкую застругу - боялись, что под ней окажется логовище с нерпячьими тоннелями, в одном месте даже остановились и прислушались, не скребётся ли под ними какой-нибудь кумуткан.
        С каждым шагом путь становился интереснее. Завывали пленённые, закованные в цепи снежные гиганты. Грохотали лавины, на ребят неслись вековые глыбы. Тропа неожиданно уводила далеко вверх, серпантином огибала вершины гор. В затенённых, усыпанных черепами пещерах копошились бледные шипастые существа, их приходилось отпугивать стрелами и лязгом мечей. Затем тропа опускалась в затхлые расщелины, плутала по лабиринту, в стенах которого Максим разглядел силуэты давно замёрзших и залитых льдом воинов.
        Одолев ловушки, вьюги, миражи и сопротивление местных племён, ребята вышли к громадине очередного тороса. Цепляясь за острые углы, подошвой пробивая ступени, перебрались через него и замерли. Аюна схватила Максима за рукав. Саша тихо рассмеялся. Они нашли то, что искали.
        В расстелившейся долине ребята увидели урган - лежбище байкальских нерп. Их было немного, чуть больше десяти. Они загорали вокруг пятиметровой проталины. В ней виднелась тёмная вода Байкала.
        - Нашли! - радостно прошептал Саша. - В такую дыру не то что Клякса, целый отряд кумутканов влезет!
        - Дай мне! - Аюна пыталась забрать у Максима бинокль.
        - Сейчас, подожди.
        Высохшие под весенним солнцем, нерпы жмурились и, кажется, дремали. У них был тёмно-коричневый мех, покрытый серыми разводами. Большие, упитанные туши. Они располагались строго по кромке бассейна и тяжестью своего тела продавили в насте неглубокие лежанки, заодно покрыли их шерстью, словно устелили коврами. У них продолжалась линька. Нужно было закончить её до мая. Иначе придётся выходить на берег, а это будет слишком опасно - там их подстерегают охотники.
        Максим видел в бинокль, как один из аргалов вздрогнул и, заломив шею, подозрительно посмотрел направо. Должно быть, какой-то шум привлёк его внимание. Остальные нерпы тоже обеспокоились, но ленились вытягивать головы, поэтому смотрели лишь на аргала, уверенные, что по его поведению сразу поймут близость угрозы.
        Максим хотел отдать бинокль Аюне, но тут заметил, как в проталине всплыла ещё одна нерпа. Поискала себе свободную лежанку. Уцепилась передними ластами за покатую кромку и попыталась выбраться. Ворошила воду задними ластами, дёргалась. Разбудила двух соседей, они теперь сыто и угрюмо следили за её попытками вылезти из полыньи. Один из них раздражённо мотнул головой. Утомлённая неудачами, а быть может, напуганная соседом, нерпа сдалась. Откинулась на спину и плюхнулась в воду, чем всполошила весь урган.
        Максим усмехнулся и наконец протянул бинокль Аюне. Она поспешно взяла его, но отчего-то смотреть стала не на лежбище, а куда-то в небо.
        - Это хорошо, - шептал Саша. - Но как мы сюда дотащим Кляксу?
        - Можно запихнуть её в спальник, - предложил Максим. - И тянуть за собой.
        - Ну да, - согласился Саша. - Может, тут есть её родители.
        - Где?
        - Ну, среди этих нерп. Признают и к себе заберут.
        Максиму вспомнился нерпёнок Тюлька, которого молодые полярники привезли в нерпячий улус, надеясь, что он сам отыщет свою семью. Максим улыбнулся. Вспоминая эту историю под Новый год, он, конечно, не предполагал, что сам окажется в заснеженных полях, среди диких нерп.
        - Смотрите. - Аюна указала в небо.
        Максим зажмурился, поднял руку козырьком и под облаками различил чёрную точку. Она неспешно приближалась к ним со стороны восточного берега.
        - Это ворон, - испуганно прошептала Аюна.
        - Наверное, - согласился Саша.
        - Ты что, воронов не видела? - хмыкнул Максим.
        - Да вы что, не понимаете?! Это ворон! - последние слова Аюна прокричала громким отчаянным криком. Ветер подхватил его морозными объятьями и разнёс на многие километры вокруг, пугая и предостерегая ледяную пустыню.
        Это и в самом деле был сын Аж?ра-бох? - чёрный ворон. Он с интересом смотрел вниз. Видел, как по насту скользит его тень, словно заяц мчится от хищника. Видел, как, напуганные человеческим криком, разом обвалились в полынью все нерпы небольшого ургана. Присмотрелся, не осталась ли после них какая-нибудь рыбёшка, сделал быстрый круг, затем полетел дальше - к видневшемуся невдалеке оранжевому пятну. Он знал, что это - палатка. Знал, что возле неё встречаются объедки, что ими можно поживиться.
        Заметил, как трое маленьких людей машут руками, кричат. Они побежали ему вслед, стали карабкаться через ледяные завалы тороса. Стоявшие поодаль лучники пускали в ворона стрелу за стрелой, но они не долетали, растворялись в воздухе, как снежинки в воде. Там же стояли гномы-пращеносцы - метали каменные снаряды. Они рассеивались, как тень под солнцем, и не причиняли вреда. Удары катапульты, ракет, залпы пушек и гаубиц - всё оставалось тщетным. Ворон даже не обратил на них внимания. Его не интересовали странные отблески. Его интересовало оранжевое пятно.
        Подлетел к палатке. Покружился над ней. Никого не заметил. Хотел сесть в сторонке, но тут увидел другое пятно - тёмное. Это был кумуткан. От него к палатке тянулась тонкая линия крови. Чуть дальше был ещё один кумуткан. Тот полз. Связываться с живым нерпёнком ворон не хотел, поэтому следил только за первым - бездвижным, будто замёрзшим.
        Ворон летал над ним, выглаживал его своей тенью - проверял, как тот отреагирует. Нерпёнок не шевелился. Это хорошо.
        Ворон упругими взмахами опустился на снег. Впился в него острыми когтями. Сложил крылья к хвосту, склонил голову и стал наблюдать. Кумуткан лежал перед ним. Его мордочка была вымазана густой пеной.
        По небу стелились ажурные, словно плавники желтокрылого бычка, узоры. Было тихо.
        Ворон запрыгнул на нерпёнка. Тот оживился. Махнул ластом, фыркнул. Ворон отскочил на снег, но не улетел. Наблюдал. Кумуткан возвратился в болезненную дрёму. Из его глаз сочились слёзы.
        Пошёл снег. Лёгкий, будто и не снег вовсе, а пыль обветшавших и осыпавшихся облаков.
        Ворон опять прыгнул на кумуткана. Тот вздрогнул, чуть пошевелил ластом, но отмахнуться не сумел. Крепкие когти прочно уцепились за его влажную шёрстку.
        С юга поднималось большое тучное облако, чем-то похожее на омуля. Рядом с ним плыли облака поменьше - как полупрозрачная голомянка. К вечеру снегопад усилится.
        Кумуткан приоткрыл глаза. Красные, воспалённые. Над ними - подвижная голова ворона. Тяжёлый острый клюв. Нерпёнок попытался дёрнуть ластом. Не смог. Ворон не улетел. Расправив крылья, издал громкий рваный крик. Прочнее сдавил когтями. Падающим ударом ослепил кумуткана, проткнул клювом водянистую упругость зрачка и тут же отскочил в сторону.
        Нерпёнок взвился. Раскрыл вспененную пасть. Задёргался на месте. Его будто терзал кто-то сильный и невидимый. Кумуткан сжимал, скукоживал веер задних ласт. Передним ластом утирал мордочку. Зарывал её в снег. При этом оставался безмолвным, не огласил свою боль ни единым звуком. Наст под ним стал красным.
        Ворон, склонив голову, наблюдал за происходящим. Ждал.
        Взмыл в воздух.
        Подлетел.
        Балансируя на чёрных крыльях, наносил всё новые и новые удары по голове кумуткана. Целил во второй, ещё не тронутый глаз.
        Нерпёнок выбился из сил и уже не сопротивлялся. Только громко сопел, выпуская из носа окровавленные пузыри. Иногда дёргал ластом, пробовал перевернуться. Вскоре окончательно затих. Уже не чувствовал, как его тельце терзает ненасытный клюв.
        Ворон, увлечённый добычей, не сразу заметил, что к нему кто-то бежит. Трое маленьких людей, которых он видел недавно у нерпячьей полыньи.
        Недовольно каркая, роняя с клюва капли крови, ворон поднялся в воздух. Понял, что его добыча достанется другим. Видел, как люди радуются найденной туше. Кричат, машут руками. Собрались возле нерпёнка и затихли. Они теперь были одни. Никаких рыцарей, эльфов или гномов. Никаких бастионов и катапульт. Никаких мечей и доспехов. Просто три маленьких человека.
        Сейчас съедят первого кумуткана, потом возьмутся за второго. Нужно было улетать.
        Ворон ещё долго осматривал ледяные поля. Видел, как нерпы вернулись на лежанки вокруг проталины. Видел другой урган - куда больше первого. Видел и одного кумуткана у трещины. Тот, едва по нему скользнула тень ворона, сразу плюхнулся в воду. За таким не угонишься.
        Отыскал обрушенное логовище - через него недавно прошла становая щель. Выдолбил из стены кусочки промёрзшей голомянки. Потоптался по меховой настилке и улетел.
        Напоследок проверил свою добычу. Надеялся, что от нерпёнка хоть что-нибудь осталось. Издалека увидел, как к оранжевой палатке подъезжает машина. Покружил. Второго нерпёнка нигде не было. Людей тоже не было. А первый лежал всё там же - на красном снегу.
        Ворон не стал рисковать. Знал, что машина не предвещает ничего хорошего. Каркнув в последний раз, полетел к берегу. Завтра можно будет слетать сюда ещё разок.
        - Был бы такой костюм для аквалангистов, чтобы весь день плавать подо льдом. Мы могли бы караулить охотников, выслеживать их снизу - по тени. А потом, как только они поставили сеть на кумуткана, срывать её, запутывать и бросать ко дну. Чтобы ни один нерпёнок больше не попался.
        - Могли бы.
        - Могли бы.
        - Хорошо бы у каждого был свой штаб. Такой, чтоб туда никто не мог забраться. Накрыться руками, сказать: «Я в домике» - и тебя нет. И никто до тебя не дотянется. И хорошо бы там было место для одного кумуткана. Можно спрятаться самому и взять с собой нерпёнка.
        - Хорошо бы.
        - Хорошо бы.
        - А я бы хотела провожать кумутканов, когда они уходят на свои ледниковые купола. Следить, чтобы им никто не мешал. Они ведь скоро все уйдут. Сами уйдут в своё одиночество. Там их уже никто не тронет.
        - Никто.
        - Никто.
        Письмо. 5 мая
        «Здравствуй, Олег.
        От тебя давно не было новостей. Как там Лида? Как родители? Что нового в центре Цонкапы?
        У меня всё по-старому. Работаю в приюте, занимаюсь “Атишей”. Сейчас вот суетимся, нужно подготовиться к приезду Геше. Как всегда, спорим, можно ли зарабатывать на продаже духовной литературы. Как видишь, в этом смысле ничего не изменилось. Но Вера Дашинимаевна отошла от дел, и то хорошо.
        Олег, у меня к тебе просьба. Тут Максим… У него не самое простое время. Я была в ретрите, оставила его с папой, а тот додумался взять Максима на охоту. У папы с возрастом явно какие-то проблемы с головой. Он его не просто потащил на охоту, а ещё на сутки оставил одного посреди льдов, когда там всё рушилось и проваливалось.
        Представь, на глазах у Максима ворон заклевал нерпёнка! Там был ещё один нерпёнок, так Максим затащил его в палатку и сидел с ним не вылезая. Чтоб ворон не добрался. Вот такие каникулы у нас дедушка организовал для внука. Максим потом не отставал от меня. Говорил, что второго кумуткана привезли на берег, а в нерпинарии его нет, значит, нерпёнка держат в застенках и пытают. Представляешь? Для него дедушка стал каким-то монстром.
        А папа сам хорош. После этой поездки молчит. В себя ушёл. Не выезжает из Листвянки. Максим приставал к нему, спрашивал про кумуткана. Я его таким не видела. Наконец папа признался, что вторая нерпа тоже умерла. У неё была какая-то инфекция лёгких. Одним словом, чудесная история. Лучше б я Максима с собой в ретрит взяла. Пожил бы там с хувараками.
        Это ещё не всё. Максим рылся у меня в ящиках. Нашёл своё свидетельство о рождении, а там - полное имя Панкрата. Они с другом искали в интернете и выяснили, что в Бауманском был студент точно с таким именем. Да, такие дела. И Максим начал писать ему письма. Просто указывал адрес университета и отправлял. Думал, там по имени передадут. Хорошо хоть, письма все возвращаются. Я их читаю. Почему-то с отцом, которого он никогда не видел, Максим куда откровеннее, чем со мной. Такие дела.
        Я не знаю, правильно это или нет. Потом разберёмся. 7 июня у Максима день рождения. Ты купи ему глобус или что-нибудь такое. Отправь посылку на его имя, а в “откуда” укажи Москву. Можешь ещё открытку приложить. Просто “С днём рождения”, без подписи. Хорошо? Деньги я тебе потом отдам.
        А то он совсем кислый после этой байкальской истории. Я ему ещё котёнка подарю. Он уже два года канючит собаку. Собаку нам, конечно, некуда поселить, а котёнка - можно. Пусть даже назовёт его, как хочет.
        Такие дела. Передавай всем привет.
        Только не затягивай с посылкой. Она из Москвы недели две-три будет ползти.
        Твоя И. С.».
        Письмо. 20 мая
        «Привет, Людвиг!
        Как ты там в своём Пихтинске? Как твои голендры?
        Пишу сразу после вылазки! Плохо, что тебя с нами не было. Втроём было бы веселее. Тебе привет от Аюны, она тут крутится, мешает писать.
        В общем, мы забрались в сарай! Всё было просто. Вышли на Музее, прошли вверх по дороге и - всё. Ключ подошёл без проблем.
        Место не самое приятное. Тёмные пыльные комнаты. Какие-то провода, мышеловки. Как я и думал, ничего хорошего. Нашли дедушкин кабинет. Там всё завалено книгами. Висят пыточные схемы и страшные фотографии, на которых какая-то кровища. Сплошная жуть. Потом расскажу. А все провода там ведут в отдельную комнату. Она большая, это точно, но внутрь мы не попали. Дверь железная, и на ней кодовый замок. За этой дверью, наверное, и спрятаны все секреты. Не удивлюсь, если там всё как в фильмах ужасов. Может, там вообще спуск в казематы или тюрьмы! Километры мрачных тоннелей, с пауками и червяками. Заросшие паутиной лаборатории, где дедушка скрещивает эльфов и гномов, пришивает им железные руки и лазерные глаза. Всё может быть. Там, в своих подвалах, он и крыс топит, и над нерпами издевается. Это точно.
        Так что в сердце сарая мы не попали. Но! Нашли другую комнату. Там стоит бассейн. Тот самый, из которого бежал Мишка. Помнишь, я тебе рассказывал? Он ещё слив забил рыбой и всё затопил? Так вот, этот бассейн не пустует. Там кое-кто живёт. Угадай кто?»
        Пять пустых, но пронумерованных тетрадных страниц.
        «Ну, какие предположения? Кто там может быть?»
        Ещё две пустые, но пронумерованные тетрадные страницы.
        «Дымка! Да, там плавает самая настоящая Дымка! Я её сразу узнал. Аюна не поверила, но потом мы разглядели у неё на спине остатки от номера “I”, которым её дедушка пометил. Так что он нам всё наврал. Ничего она не умерла! Жива и плавает!
        Увидела нас и обрадовалась. Стала плескаться, выпрыгивать возле бортика, плюхаться, кружиться по бассейну. Наверное, вспомнила.
        Мы там с ней целый час сидели. Дымка потом успокоилась. Заплывала под столик, брызгала на него и следила, как с него стекает вода. Наверное, это её единственное развлечение в одиночестве. Лежит и смотрит на падающие капли. Слушает их монотонное “плюх-плюх”. Иногда подставляет под них мордочку. Ловит капли носом. Потом из-под воды смотрит, как на поверхности расходятся круги. Вот такая у нас Дымка.
        Мы уже обдумывали с Аюной, как её вытащить к Ангаре. С тобой это было бы легче. Тут ведь её из бассейна достать надо, потом нести. В любом случае, закончилось всё неудачно. Приехал дедушка. Он даже милицию вызвал, думал, что в сарай забрались воры. Я так понимаю, он приехал кормить Дымку. И то хорошо, что голодом не морит. Если б ты был с нами, мы бы заранее выследили, в какие часы он приезжает, и не попались бы так просто…
        Но дедушка всё-таки странный. Маме ничего не сказал. Наверное, стыдно, что соврал про Дымку. И чего ему, жалко, что ли, сказать, что с ней всё в порядке? Наверное, опыты какие-нибудь задумал, вот и врёт. Скоро понесёт Дымку в свои казематы, на пыточные столы.
        Теперь в сарай так просто не попадёшь. Уж замок-то он точно сменит.
        Про фотографии пыток и всякие там провода маме говорить не буду. Не знаю, как она отреагирует. Для начала нужно пробраться в подземелье за железной дверью и освободить Дымку! Ты вернёшься, и втроём придумаем, как это сделать. Позовём Костю. Пиротехник нам пригодится!
        У нас тут гроза вовсю. Аюна говорит, что это боги-тэнгэрины вывели свои стада пастись на тучные пастбища. Ну ты её знаешь, у неё и радуга - это моча какой-то там небесной лисицы. Буряты, они такие».
        Несколько недописанных скачущих букв - перечёркнуты.
        «Ну вот, ещё и дерётся. Просит написать, что я дурак и что лисица - это само солнце, а радуга - это струя, которую она пускает на землю. Вот, теперь отстала.
        В общем, у нас тут грохочет, аж стёкла дребезжат. Так что сидим дома.
        P. S. Сейчас запечатаю конверт и отнесу твоему папе.
        P. P. S. А Дымку мы спасём, это точно! Во что бы то ни стало. Никто нас не остановит. Мы с Аюной уже придумали план. Как приедешь, всё тебе расскажу!»
        Комментарии
        Арг?л - бурятское слово для обозначения половозрелого самца нерпы. Чуть реже таких нерп называют секачами. Взрослую беременную или кормящую самку называют матухой.
        Баргуз?н - сильный северо-восточный ветер, дующий на озере Байкал. Входит в число трёх самых известных байкальских ветров, наравне с култуком и сармой.
        Белёк - новорожденный детёныш байкальской нерпы, имеющий преимущественно белый окрас.
        Бол?ток (болят?к) - болезненная опухоль, нарыв.
        Буддийский университет «Даш? Чойнхорл?н» им. Дам-ба Даржа Заяева называют сельским, так как он был открыт в Бурятии при Иволгинском дацане в селе Верхняя ?волга (в 1991 году). В настоящий момент в университете открыты четыре факультета: философский, тантрический, медицинский, иконографический. Хувараки живут и учатся на территории Иволгинского дацана. Обучение бесплатное. Сроки обучения - от 5 до 8 лет. По окончании обучения хувараки получают официальные дипломы о высшем образовании.
        Бурх?н - искажённое «Будда». Сейчас этим словом иногда называют божество или духа местности, владеющего определённым краем или его частью (перевалом, горой, скалой). Часто вырезается в виде небольшой фигурки из разнообразных материалов.
        Бух? барилда?н - традиционный вид бурятской борьбы, популярный и в наши дни. Допускаются любые захваты противника и борцовские действия, главное - заставить соперника коснуться земли «третьей точкой» (любой частью тела, кроме стоп).
        Голом?нка - небольшая полупрозрачная (бледно-розовая) рыбка, почти на 40 % состоящая из жира. Обитает на большой глубине и наравне с бычком входит в основной рацион байкальской нерпы.
        Дух?рик - приспособление для стрельбы рябиной, боярышником или любой другой твёрдой ягодой, собирается из обрезанной трубки шприца и напальчника.
        Камл?ть - шам?нить, гадать, ворожить. Проводить ритуал, сопровождающийся пением и ударами в бубен, во время которого шам?н, приходящий в экстатическое состояние, общается с духами.
        К?рма - на санскрите буквально означает «действие». Используется для обозначения общей суммы совершённых поступков, которая определяет характер перевоплощения в новой жизни. В буддизме считается, что совокупность хороших и плохих поступков, совершённых в прошлых рождениях, формирует удел человека в следующем перерождении.
        Кув?кать - невнятно говорить, мямлить (чаще употребляется для обозначения «детской речи», то есть звуков, которые издаёт младенец).
        Кумутк?н - эвенкийское слово для обозначения юного, впервые перелинявшего щенка байкальской нерпы (возраст - от нескольких недель до нескольких месяцев). Среди бурят для обозначения такой нерпы чаще используется слово «хуб?н» или «хубун?к».
        Кыр?к - обряд жертвоприношения, которое совершает отдельная семья. Цель такого обряда - умилостивить разгневанного бога, пославшего болезнь или какое-либо другое несчастье. Выбор жертвенного животного зависит от того, какому богу его хотят преподнести (баран, козёл, корова, лошадь, редко - рыба). Бога выбирает шаман, который проводит обряд. В конце обряда жертвенное мясо съедают (малую часть - сжигают).
        Л?ма - тибетский вариант санскритского слова «гур?», т. е. духовный наставник или Учитель. В Монголии и Бурятии стал использоваться применительно ко всем духовным лицам, в то время как изначально означал духовных лиц, прошедших курс монастырского обучения или достигших исключительного развития.
        М?нтра - сочетание нескольких звуков или слов на санскрите, которые произносятся в процессе медитации. Используется для погружения в состояние покоя. Считается, что точное воспроизведение звуков мантры помогает в развитии ума.
        Медит?ция - состояние глубокой умственной сосредоточенности, сопровождающееся телесной расслабленностью, играющее важную роль для процесса познания и обретения знания.
        Онг?н - фигурка, изображающая дух предка или родового хранителя. Онгон передавали из поколения в поколение, почитали в роду и прятали от чужих людей. Иногда онгон делали в виде свитка из берёсты или из выделанной кожи.
        Перестр?йка - реформирование социалистической системы в СССР (1985 -1991 гг.), которое привело к большим переменам в жизни государства: к демократизации, экономическим реформам и большей открытости страны.
        Полынь? (или прот?лина, т?льцы) - протаявшее место на ледяной поверхности. Проталиной также называют место, где стаял снег и обнажилась земля.
        Ретр?т - затворничество, уединение для духовных практик и медитации, самоуглубление и сосредоточенность для обретения нового знания. Для лучшего сосредоточения затворник ограничивает контакты с внешним миром.
        Санс?ра - непрерывная цепь вынужденных перерождений, обусловленных разрушительными эмоциями (омрачениями) и кармой. Противопоставляется покою нирв?ны, прекращению вынужденных перерождений.
        Т?йлаган - обряд жертвоприношения духам хозяевам местных гор, рек, озёр и ключей, устраиваемый родом или союзом родов. Характер такого жертвоприношения - просительный.
        Тор?с - нагромождения обломков льда, тянущиеся в виде извилистых лент или гряд. Образуется при сжатии льда.
        Туес?к - цилиндрический берестяной короб с плотно прилегающей крышкой. В нём можно хранить крупу, чай, а также мёд, квас и многое другое.
        Хад?к - традиционный шарф в индийской и тибето-монгольской культуре, который принято подносить в знак дружеского расположения, гостеприимства или простой симпатии. Хадак, полученный из рук ламы, считается знаком благословения. Аналог славянского рушника.
        Хур - бурятский народный музыкальный инструмент. У него трапециевидная форма. Длинная шейка, как правило, украшена фигуркой конской головы. У хура - две струны из конского волоса. Издаёт распевные режущие звуки.
        Ц?мпа - традиционное тибетское блюдо из ячменной муки, смешанной с маслом из молока яка. Хранится в виде спрессованных шариков.
        Чаро?т - ценный поделочный камень красивого сиреневого цвета. Единственное на весь мир месторождение находится в Иркутской области, возле реки Ч?ра, от чего и получил своё название.
        Шам?н - колдун, знахарь. Слово произошло от эвенк?йского saman, то есть «буддийский монах». Эв?нки (тунг?сы) - один из народов, населяющих Восточную Сибирь, слово из их языка стало общеупотребительным применительно к колдунам и знахарям многих северных и сибирских народов. Буряты в своём языке не используют это слово, вместо «шаман» говорят «бо?».
        Шанх?йка - городской рынок. В городах Сибири так чаще всего называют рынок, где продавцами работают приезжие из Китая или других азиатских стран.
        Эж?ны - духи стихий, хозяева местности, помещения или какого-то предмета.
        Благодарность от автора
        Спасибо всем, кто помогал мне в работе над этой книгой. Прежде всего благодарю Ольгу Гаврилову - первого читателя и самого придирчивого критика.
        Особая благодарность - нерпам, с которыми мне довелось дружить: шумной и капризной Лоре, трусоватому Винни-Пуху, хитрющей Ласке, очаровательной Капле, кусачему Тито, не раз демонстрировавшему мне остроту своих зубов, и многим другим.
        Отдельная благодарность ламе Тенгону, настоятелю монастыря «Шедруб Чокорлинг», за помощь в составлении глоссария. Благодарность Сэсэг Орбодиевой и Оюне Доржигушаевой, консультировавшим по вопросам бурятских традиций и бурятского быта.
        Выражаю признательность Владимиру Пастухову и Евгению Петрову - учёным, исследователям байкальской нерпы, чьи труды помогли мне лучше понять это удивительное создание в годы, когда я работал в иркутском нерпинарии. Благодарю и Геннадия Гусарова, врача 9-й советской антарктической экспедиции, описавшего в своих дневниках историю Тюльки.
        Отдаю дань памяти Матвею Хангалову - одному из немногих исследователей, кто с таким вниманием изучал историю и жизнь бурятских шаманов.
        Спасибо Виталию Зюсько, не просто приютившему «Кумуткана» в «КомпасГиде», но и во многом способствовавшему его написанию. Спасибо Ольге Громовой - замечательному редактору, строго, но вместе с тем бережно работавшей с текстом.
        notes
        Примечания
        1
        О понятиях, напечатанных курсивом, можно подробнее прочитать в специальной главе в конце книги.
        2
        Дацан - буддийский монастырь, в котором живут и учатся монахи.
        3
        Хуварак - студент буддийского университета.
        4
        Куржуха (коржуха) - крупный иней на деревьях, косматая изморозь, покрывающая деревья или другие поверхности (стены, столбы, лавки).
        5
        Улус - родо-племенное объединение, становище кочевников.
        6
        Буузы - традиционное бурятское блюдо, похожее на большие пельмени, внутри которых - рубленое мясо с луком.
        7
        Кирха - лютеранская церковь.
        8
        Смолка - очищенная живица (прозрачная смола хвойных деревьев), используется вместо жевательной резинки.
        9
        Разигленный - худой, непрочный. Чаще используется для характеристики чёрного, легко ломающегося льда. Такой лёд иначе называют «ердак».
        10
        Пешн? - лом для пробивания льда.
        11
        Отн?рок - отверстие во льду, через которое нерпа погружается в воду и выбирается на лёд.
        12
        Торб?сы (торбаз?) - сапоги из шкуры с мехом наружу.