Двое с лицами малолетних преступников Валерий Михайлович Приемыхов
        Три приключенческие повести замечательного актера, режиссера, сценариста. Действие трилогии происходит в наше время и в нашей стране. Герои повестей — два самых обычных школьника, попадающих в различные, порой необычные ситуации.
        Адресована детям среднего, старшего возраста и, конечно, их родителям.
        Книга включает повести:
        Князь Удача Андреевич,
        Магия черная и белая,
        Двое с лицами малолетних преступников.
        Валерий Михайлович Приемыхов
        Двое с лицами малолетних преступников
        Князь Удача Андреевич
        Меня зовут Всеволод Кухтин, а так просто — Кухня. Моего друга Виталия Елхoва прозвище Винт от имени Витя. Так было всегда. Еще с детского сада. Всегда мы жили на улице Кукуевка, всегда были самыми закадычными друзьями.
        Сейчас, в этот миг, мы, грустные, идем в школу — вызвали нас с нашими родителями, то есть с отцами.
        Кому-то покажется, волнуемся мы по пустякам: подумаешь, учительница по русскому вызвала! У людей вон родителей к директору вызывают. Да и не очень мы с Винтом отличники, чтоб переживать по такому поводу. Но тут случай особый: уж больно мы не подошли новой учительнице — невзлюбила, и все!
        Посмотреть на нашу компанию со стороны — никому в голову не придет ничего плохого: мальчишки с папами на прогулке. Они впереди, мы чуть сзади.
        Говорил мой отец, отец Винта кивал, потом наоборот: начинал горячиться Винтов папаша, тогда мой соглашался. Такое единодушие — плакать хочется. Насчет того, строить атомные электростанции или сломать, какие есть, взрослые изведут кучу бумаги, времени и здоровья. В каждой семье пыль до потолка, куда поставить новый диван — у окна или к дальней стене. Но стоит напасть на тему о нас, они забывают обо всем на свете и начинают наперебой соглашаться друг с другом ради того, чтоб успеть самому рассказать «об этих уродах» — родных детях.
        Мы поотстали. Эти разговоры надоели дома, да и неудобно перед посторонними. Иногда отцы увлекались и начинали кричать, а люди кругом не глухие. Так бы и добрались до любимой школы без приключений, но попался Бряндя.
        - Куда это вас ведут?
        - Почему это ведут? — возмутился Винт.
        - Нас ведут есть мороженое, — говорю спокойно.
        Запомните, люди верят только тогда, когда говоришь очень спокойно. Бряндя сразу поверил и сразу стал завидовать. Ужас, какой прохиндей может вырасти из такого парня.
        - А мороженое на базаре плохое, — сообщил он.
        - У моего бати начальник мороженого друг, — говорю я.
        - Точно, точно, — подтверждает Винт, — они вместе учились.
        - Возьмите меня с собой, — начал канючить Бряндя.
        - Я тащусь от него, — говорю Винту. — Мороженое надо заработать, товарищ!
        Бряндя раскрывает ладонь, на ладони старый железный рубль. Много хорошего можно сделать с этой монетой. За нее коллекционеры платят уж и не знаю сколько. Винт взял у Брянди рубль, а я начал думать, как его с пользой для жизни употребить.
        - Слушай, Бряндя, — говорю я, — давай сделаем так: мы сейчас пока договоримся насчет тебя…
        - Отдай рубль, отдай рубль! — закричал Бряндя, и тут понеслось.
        Мы позабыли про родителей, а они — вот они.
        - Нас в школу вызвали медаль за вас получать?! — разошелся отец. — Или хвалить, что вы у нас такие умные?
        - Не, ты посмотри на него! — включается отец Винта. — Я тебя в школу для дураков отдам. Не, точно, надоело все!
        Тут еще полудурок Бряндя лезет:
        - Они у меня рубль на мороженное выманили…
        - Уголовник! — закричал отец Винта, тресь Винта по кумполу.
        - Отдайте сейчас же деньги! — Это уже мой. — Шпана чертова!
        - Не брали мы! — говорит Винт. — Он потерял, вон глядите, валяется!
        Молодец Винт, успел сбагрить этот паршивый рубль. Бряндя за своей деньгой наклонился.
        - Ты придешь домой, ты придешь домой! — повторяет отец Винта.
        Конечно, вся улица в курсе наших дел. Оглядываются, вроде мы комики или живые слоны. Один вообще остановился, головой качает.
        - Что делается?! Что делается?! — повторяет. — Куда это молодежь двигается?!
        Правильно бабушка говорит, надо один выходной в неделе сделать. Сейчас бы не качал своей тыквой, а бежал работать или отдыхать.
        Дальше мы пошли молча и в другом порядке: впереди мы с Винтом, сзади отцы, в стороне Бряндя рожи корчит. Дождется он…
        Мы любим своих родителей, конечно, но иногда за них очень неудобно становится. Только на улице они такими героями были, тут вошли в класс, увидели Лину Романовну и сразу прокисли:
        - Здрас-сьте, — как маленькие, — мы тут вот… вызвали нас…
        - Кухтин? — говорит Лина.
        - Кухтин Анатолий Иванович, — торопится мой.
        А Винтов так и отчество свое постеснялся выговорить.
        - Елхов Володя, — говорит.
        Она сказала им садиться, родители пустились ее благодарить, вроде бы им по цветному телевизору подарили. На их месте мы б вообще в школу не пришли. А допустим, нас под ружьем заставили, то уж мы бы знали, как и чего тут делать. «Почему так? Куда смотрит школа? Наши дети самые лучшие. Ах, русский не знают? Не беда. Главное, чтоб из них люди хорошие выросли».
        Мы стоим, отцы сидят, Лина Романовна молчит, а на самом деле — взвилась беркутом, висит в небе, сейчас камнем вниз, и только перья от нас полетят. Показывают иногда такое в передаче «В мире животных».
        Смотрим мы на наших родителей — какие-то без гонора они у нас мужики, честное слово. Еще подумает Лина Романовна, пьяницы, а ведь они нормальные. Дядя Володя Елхов — классный специалист, золотые руки, мой папаня — заместитель директора библиотеки по хозяйству, начальник.
        - Стань прямо! — шипит мне. С улыбкой к Лине Романовне: — Опять они там что-то набедокурили?
        Представляете? Нет чтоб спросить: «Как там успехи?» Нет! Они заранее со всем согласны.
        - Дети рассказали, почему я вас вызвала?
        - Придирается учительница, говорят, — хихикнул дядя Володя.
        Мы им по секрету сказали, по-родственному. Зачем же передавать? Так не делается. Если выслужиться надо, то тут мимо — Лину этим не проймешь.
        - Неправда, — говорю я, — мы плохое сочинение написали. И не то, что Лина Романовна придирается, а просто мы честно написали, что думаем, а другие приспосабливаются.
        - А вот на других давай валить не будем! — выслуживается мой папаша. — Давай на себя оглянемся!
        Все замолчали и уставились на Лину Романовну — она глаза закрыла, молчит. Это у нее такая привычка — закрывать глаза, если ей очень противно.
        - Никак не могу привыкнуть, — говорит потом, — два месяца живу в вашем городе, и, как только люди рот раскрывают, у меня в ушах пила начинает пилить.
        - Какой у нас город? — плачется дядя Володя. — Большая деревня, и все…
        - Неужели вы сами не слышите? — говорит Лина Романовна.
        - Ничего мы здесь не слышим, — гнет свое дядя Володя. — Дыра… Так — небо коптим…
        Лина Романовна опять закрыла глаза. Все вежливо ждали, когда откроет.
        - Это даже не жаргон, — вздохнула Лина Романовна. — Мелодика речи местного населения какофония: диалектизмы, славянизмы, архаизмы, говор, провинциализмы, грубое просторечие…
        Тут мой папаня — молодец! — обиделся слегка:
        - Ну уж? Вот я на юге бывал, там, извините, вообще ни черта не разберешь… гэкают…
        - «Ни черта не разберешь»… — пробормотала Лина Романовна. — Неужели трудно сказать: «ничего не поймешь», «трудно понять»?
        - Извините, — спекся мой папаня.
        - Я вас пригласила не потому, что ваши дети плохо говорят. Они упорствуют в своем невежестве. Была задана тема — новое название для улицы или поселка. Это не только учеба, это инициатива, и хорошая инициатива, городских властей. Кому жить на этих новых улицах? Нашим детям. Ведь посмотрите на карту вашего города, района — убожество. Кресты — село, Красный Куд — поселок, Кукуевка — улица, улица Свистуша… Так и просится сказать: «Откуда вы?»
        Уезда Терпигорева,
        Пустопорожней волости,
        Из смежных деревень:
        Заплатова, Дырявина,
        Разутова, Знобишина,
        Горелова, Неелова,
        Неурожайка тож.
        Некрасов. Так было в его мрачные времена. Но сейчас — как мы живем?
        - Прогрессивно! — хором сказали отцы.
        - Правильно, — оттаяла учительница. — И это должно отражаться на названиях места, где мы живем. Придумавшему лучшее название будет вручен приз. Каждый ученик может стать автором названия улицы, деревни, получить приз и прославиться. Каждый, но только не эти двое.
        - Ты приз не хочешь? — накинулся на Винта дядя Володя. — Отвечай!
        - Да, — говорит Винт с мучением.
        - Что «да»?
        - Хочу получить приз.
        - А ты? — меня мой спрашивает.
        - Хочу получить приз.
        На фиг мне сдался этот приз. Вон у нас Симакин все хотел приз получить на математической олимпиаде, даже не он хотел, а больше его родители. Уж как он старался! Очки стал носить, чтобы эти цифирки лучше видеть. Два года победить не мог — все из других школ побеждали. Потом получил в этом году. Вы думаете, магнитофон или велосипед? Как бы не так! Вазочку ему дали — приз называется. Мы с Винтом специально ходили смотреть. Обыкновенная вазочка. Что он с ней делать будет? Цветы ставить или стекла для очков вытачивать?
        - Громче! — говорит мой отец.
        Громче? Пожалуйста:
        - Я хочу получить приз за лучшее название улицы!
        - Не надо кричать! — поморщилась Лина Романовна. — Дети придумали много чудных названий: улица Дивная, Свободы, Процветания, Демократии. По этим названиям видно, как дети думают, смотрят на окружающий мир. А эти двое назло делают наоборот. Цитирую: «Хорошее название Кукуевка: легко запомнить и веселое… Когда скажут: «Я кукуевский», то не лезут драться, потому что у нас самые лихие ребята… А если все начать переиначивать, то люди совсем запутаются, где ихнее (ихнее!) место. Вперед надо прикинуть, сколько денег уйдет на новые таблички на каждый дом. Одна девочка хотела переделать себя из Ани в Аннету. Ее стали называть Нюрочка-Дурочка-С-Переулочка…» — Лина Романовна отложила тетради. — Теперь вы понимаете?
        Отцы не ясно, чего там поняли, но закивали наперегонки.
        - Убогость, серость. На месте вашей Кукуевки будет построен микрорайон, высотные дома с горячей и холодной водой, канализацией. Дом торговли, фонтан. Вот о чем надо мечтать! А вы хотите прожить кротами в своих частных домах без удобств, разрозненные и отсталые, как ваши дедушки и бабушки.
        - Мы не хотим, — сказал дядя Володя Елхов. — Что ж мы, совсем уж эти… валенки?..
        - Дети — обезьяны. Они копируют ваши разговоры, идеи, мечты…
        - Ни в коем случае, — заерепенился папаня. — Мы правильно думаем и мечтаем. Это они нас неправильно понимают…
        - Мы их научим свободу любить, — пообещал дядя Володя Елхов. — Они у нас замечтают, как положено в школе… не беспокойтесь…
        - Верю. Надеюсь, мы встретимся в другой обстановке. Может, когда Виталию и Всеволоду будут вручать приз за лучшее название для нового микрорайона.
        Она для подбадривания говорила это. Не верила в нас с Винтом ни на копейку.
        Отец мой, правда, на пороге приостановился и говорит робко:
        - Скажите, а что, опять другая установка? В Москве вроде к старым названиям поворот…
        - Москва… — сказала Лина Романовна с мечтой в голосе. — Когда вы будете Москвой…
        Никогда мы ничем не будем, по выражению ее лица.
        - Когда у вас будут Остоженки, Красные ворота, Бронные… тогда поговорим… Привет!
        Мы думали, наши родители нас поймут. Ни за что! Я говорю: взрослые, даже если один негр и живет в Африке, а другой вообще чукча, всегда договорятся быстрее, чем два мальчика из одного класса.
        - У меня руки опускаются, — начинает мой. — Неужели трудно придумать?
        - Им всыпать надо! — говорит дядя Володя. — Мой-то живо нормально заговорит, я ручаюсь.
        - Вы сами-то, — съехидничал Винт, — тоже не очень-то по-русски умеете.
        - Мы школу уже кончили, — сказал дядя Володя. — Зачем нам?!
        - Когда надо, мы знаем, где, как и что говорить, — не отстал мой папаня.
        Наша жизнь стала походить на бесконечный урок русского языка. У папы в его библиотеке был зальчик для местного общества любителей чтения. Шкафы, полные книг, по всем стенам. Столы, стулья. Одно окно и портреты писателей в золотых рамках.
        Мой положил перед нами стопку книг:
        - Кто первый?
        - Может, мы дома лучше? — дернулся я напоследок.
        - Дома за вами следить некому, а тут я с документами посижу.
        - Мы тебе мешать станем.
        - Перетерплю.
        Папаня разложил свои бумаги. Я взял первую сверху книгу. Помню, в детстве так хотелось научиться читать. Я думал, это удовольствие, а не учеба. А уж чтение вслух просто наказание. Я, правда, не пытался читать вслух про сыщиков, но любого, самого лучшего классика вслух лучше не читать — нехорошие мысли лезут в голову. Например, начинаешь завидовать немым. «Кому случалось из Волховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти…» И так дальше. Летали шумные осенние мухи, отец шуршал бумагами, Винт вздыхал, как больная корова. Слушали меня, наверное, одни классики в желтых рамах. Потом у меня пересохло во рту, но тут зачесалась спина. Я почесал, прошла сухость. Зато я начал зевать. Стали путаться строчки — один глаз видел ту, что я читал, второй — следующую. Пришлось один глаз закрыть. О чем я читал, понятия не имею.
        Пришла очередь Винта. Он взял другую книгу, думал, другая будет повеселее. Ничего подобного.
        - «Любите ли вы театр, — начал он бодро, вздохнул, — так, как я его люблю…»
        Пришла сотрудница. Была надежда — она заберет папу работать. Но они поговорили, и женщина ушла. Люди за окном ходили на свободе, смеялись, разговаривали. Здесь, в мышеловке для читателей, гудел Винт, скрипел под отцом стул. На все это глядели писатели. По разному. Пушкин, в общем, не обращал внимания, Толстой смотрел поверх головы, а вот уж Некрасов никуда не отвлекался, впился в меня глазами. Я думал, привиделось, отклонился вправо, влево, сел пониже, привстал. Никак было не уйти от его сердитых глаз. Это мне не показалось. Попробуйте сделать опыт. Поставьте портрет Некрасова в угол и старайтесь, чтоб он вас не видел. Не получится.
        Я взял да и закрыл глаза. Некрасов отстал, но в темноте стало казаться — моя голова растет вширь. Только казалось, я потрогал ее руками — нормальная моя голова. Я опять закрыл глаза. Винт читал, читал, потом вдруг начал орать. Никогда не думал, что у него такой противный голос.
        Заговорил отец. Я проснулся. Оказывается, я уснул, а Винт громким голосом хотел меня разбудить.
        - Спишь, что ли? — спросил меня отец.
        Я даже говорить разучился, помотал головой, и все.
        - А ты что кричишь?
        - Да вот, — говорит Винт обычным голосом, — уж больно книга… это… забирает…
        - Русский язык, как ты хотел?
        Вышли мы из библиотеки, нас шатает. Ходят люди, объясняются кое-как, и никто их не ругает за просторечие.
        - Знаешь, Кухня, — говорит Винт, — мне сейчас английский какой-нибудь — тьфу! Не зря говорят за границей, что наш язык самый трудный…
        - Давай помолчим, — говорю, — а то из меня весь воздух вышел, честное слово…
        Не дали нам помолчать. Привязался какой-то приезжий.
        - Эй, пацанва, — кричит, — где тут у вас базар?..
        Молчим.
        - Вы что, по-русски не понимаете? — говорит дядька, — Я кого спрашиваю?
        - Наша русски плохо. Ноу! — говорит Винт с английским акцентом.
        Дяденька попался сердитый, хвать Винта за ухо.
        - Школьник?! — кричит.
        - Школьник, — затрепыхался Винт. — Школьники мы!
        - Так что же ты свой родной язык коверкаешь?! Ты кому подражаешь, а?! Вот я сейчас милиционера позову, чтоб он тебя русскому обучил. Сопляк!
        Куда податься бедному крестьянину, как говорится. Лучше б мы десять контрольных написали, лучше б сбежали на неделю с уроков, дневник потеряли, лучше б в класс живую лягушку притащили или дохлую мышь, подрались, выбили окно в школе. Только бы не русский! Ведь он на каждом шагу тебя преследует: в школе, дома, на улице — везде.
        Вот, пожалуйста, прихожу домой. Бабушка с порога:
        - Малый заявился! Где ж ты шастаешь, горе луковое? Живот, поди, к спине прилип.
        Из комнаты выскочил отец, закричал:
        - Мама, я же предупреждал! Это твое влияние. Из-за тебя он малограмотный!
        - Чего ж я сказала?
        - Нельзя говорить «малый», «шастаешь», «живот к спине»!
        - А как?
        - «Дорогой внук, ты уже пришел? Тебе время поесть».
        - Ой, держите меня четверо! — сказала бабушка.
        Отец хотел запретить «ой, держите»… Вместо этого грохнул дверью, зазвенела посуда в шкафу.
        - Пора, знать, домой налаживаться, — всхлипнула бабушка, — И лают, и бьют, и плакать не дают…
        - Не вздумай. Это не из-за тебя, из-за русского языка.
        - Какой-нибудь указ вышел? — спросила бабушка.
        - Может, и выйдет, — говорю я, — а то просторечие…
        - Господи! — Бабушка испуганно посмотрела на дверь. Потом прошептала: — Не бойся креста, бойся перста.
        - Как это понять? — спрашиваю. — «Не бойся креста»…
        - Тихо, тихо! — Бабушка посмотрела на дверь. — Иди руки мой, чучело!
        - Ну скажи, бабушка.
        - Старинное это, некультурное…
        - Ну?
        - Гну! Значит, не бойся перекрестка, бойся колотушки. Крест — это перекресток.
        - Точно говоришь?
        - Да уж куда точнее, — пробормотала бабушка. — Перепутье и есть…
        Я перед сном лежал и улыбался из-за «крестов». Лина Романовна хотела религиозную деревню Кресты переделать во что-нибудь более подходящее к сегодняшнему дню, а «кресты» — всего-навсего перекресток. Значит, та деревня называется просто Перекресток, а еще красивее — Перепутье. Мне представлялись хитрые граждане, придумавшие название для деревни Кресты. Вроде они нам тайный знак оттуда, из своего времени, передают, только запрятанный, чтоб мы догадались. Точно! Пусть, мол, эти, то есть мы, попробуют угадать, почему такое некультурное название. Нет, они не дураки были — те мужики, хоть и говорили на просторечии.
        Нам в школу — от нашей улицы Кукуевки — идти минут десять. Мы всегда с Винтом ходим. Я по пути ему про Кресты рассказал. Он не обрадовался, не заинтересовался. Отмалчивается. Потом говорит, отворотя лицо в сторону:
        - Зря мы вылезли с этой Кукуевкой.
        - Не с этой, а с нашей Кукуевкой.
        - Пусть так. Только я придумал ей красивое название, а русским заниматься больше не буду…
        Вот этого я не люблю. Не люблю, если люди предают.
        Я не пошел дальше, стою, и Винт стоит.
        - Катись, — говорю, — там тебя Лина Романовна ждет не дождется.
        - Ладно тебе, Кухня, — мычит он, — давай лучше тебе название придумаем и будем жить, как жили, без русского языка…
        - Иди, иди, — советую, — там тебе приз дадут за лучшее название нашей улицы…
        Я очень ждал урока Лины Романовны. Так мне хотелось про свое открытие выступить! Но Винта подняли первым.
        - Каким названием порадует нас Елхов?
        - Улица Радости, — сделал подарок народу мой близкий друг Винт.
        - Тепло, — сказала Лина Романовна. — Улица Радости — это уже что-то…
        Есть у нас Плохотнюк. Противный парень, я его не люблю. Такая скотина, всегда драться лезет. Он очень здоровый, и дружков у него полно. Но сейчас я на него нарадоваться не мог.
        - Собачьей радости, — говорит он, — хе-хе…
        Я тоже закатился, даже не так весело было, а из принципа. Все засмеялись тоже.
        - Встань, Плохотнюк, — сказала Лина, — не зря твоя фамилия от слова «плохо». Выйди из класса, ученик Плохо.
        Ученик Плохо вышел, она за меня принялась.
        - Кухтин, — сказала она, — ты смеешься потому, что придумал хорошее название?
        - Нет, — отвечаю я, — я смеюсь, что придумал название для деревни Кресты.
        - Послушаем.
        - Перекресток.
        В классе засмеялись, учительница усмехнулась:
        - Можно назвать эту улицу Стол или Стул с таким же успехом.
        Класс закатился.
        - Стол или Стул не подходят, — говорю. — Деревня Кресты названа не из-за кладбища, а из-за того, что Кресты означают перекресток. Так что никакого нового названия придумывать не надо.
        - А как мы назовем жителя деревни Перекресток? Перекрестокчанин? Перекресточек?
        - Можно назвать Перепутье.
        - Откуда у тебя такие сведения?
        - Бабушка сказала.
        Не надо было про бабушку. Лине только и надо — клоуна из меня сделать. Весь класс, все смеются.
        - Бабушка, как известно, говорит надвое, — сказала она.
        Ученику никогда не победить учительницу. По-ихнему, «крест» сегодня означает только одно: крест на кладбище. А если начать выкапывать старые слова, то мы вообще перестанем понимать друг друга.
        - Может быть, в словарях, предназначенных только для ученых, и есть такие прочтения слова «крест»… Вот пусть они там и будут.
        После уроков я побежал в библиотеку.
        - Вы же со своим дружком обещали к пяти, — говорит отец.
        - Мне тут со словарями надо поработать.
        Отец удивился:
        - С какими?
        - Есть про русский язык?
        - Сколько хочешь, — сказал отец. — Тебе какой?
        - Такой, чтоб ясно было, что означают старые слова.
        Отец на меня посмотрел с уважением, нашел словарь Даля — был такой Даль, который написал «Толковый словарь». Толковый — от слова «растолковывать».
        Я сразу нашел «кресты». Бабушка была права. Это перекресток, перепутье и еще знаете, как замечательно — росстани! Росстани — это дураку не придумать. Начал я искать свою Кукуевку. Нет про нее ничего интересного. Только «кукушка» — и ничего больше. Я искал на букву «к», вторая «у» и нашел про себя. Я как-то не думал ничего ни хорошего, ни плохого о своей фамилии Кухтин, а она очень красивая. Образована от слова «кухта» — косматый иней на деревьях.
        Пришел Винт извиняться за свое поведение, но я уже все ему на свете простил. Сижу по макушку в книгах.
        - Привет, Жюль Верн! — говорю ему.
        - Ладно, — не въехал Винт. — Давай помиримся. Что ж нам, из-за русского языка дружбу терять?
        - Я тебя приветствую. Я — Косматый-Иней-На-Деревьях!
        Винт подумал, я взбесился от чтения, бормочет:
        - Хорошо, хорошо. Тебе на свежий воздух надо, Кухня. Плюнь ты на этот язык, здоровье дороже всего.
        Я бросил его разыгрывать и говорю:
        - Я не сумасшедший, Винт. Просто твоя фамилия — Елхов — происходит от названия дерева ольха. «Ольха» по-французски «Верн». Так что ты с писателем Жюлем Верном — тезка по фамилии, понял? А моя фамилия от «кухта» — косматый иней на деревьях. То есть когда-то у нас все было как у индейцев, а потом все это запретили, и мы стали просто Елховы, Кухтины, Ивановы, Сидоровы, понял?.. Но это еще не все. Знаешь, как надо назвать Кресты? Росстани. Это тоже значит перекресток.
        Отец пришел, думал, меня нет давно, а мы с Винтом зарылись в словари и занимаемся языком, как не знаю кто.
        - Не мешай, — говорю отцу, — у нас тут еще много кое-чего сделать надо…
        - Ага, — только и сказал отец и ушел потихоньку.
        Уже темнеть стало, он пришел опять. Мы словари листаем, выписываем нужное. Он глазам своим не верит.
        - Может, хватит? — говорит. — Передохните.
        - Не мешай! — кричу я.
        Папа чуть заикой не стал.
        - Ладно, — говорит, — я тут ключик вам оставлю, отдайте дежурной…
        Никакой труд не пропадает даром. На следующий день в туалет некогда сбегать было — к нам в очередь табуном стоял народ. Набежали из всех классов, мигом узнали про наши открытия. Дело вот какое. Многие люди стесняются своих фамилий. Каждый застесняется, если, к примеру, его фамилия Трусов. Ничего веселого тут нет. С детсада твое прозвище будет Трус, хоть ты храбрее всех. Как вы представляете его жизнь?! Фамилия тут как русский язык — раз и навсегда.
        - Твое имя Андрей означает Храбрый, — говорю я одному там.
        - Кухня, погляди, пожалуйста, — умоляет паренек из соседнего класса.
        - И смотреть не буду: Иванов — это просто Иванов, и ничего больше.
        Винт тащит следующего человека. Мы уже вчера к его фамилии подготовились.
        - Кухня, — говорит Винт, — этого человека фамилия Ряхин, понял?
        Кругом рассмеялись.
        - Что бы это означало? — делаю я вид, будто ничего не знаю.
        Все смеются, потому что прозвище Саши Ряхина даже не Ряха, а Морда.
        - Сложный с вами случай, господин Ряхин, — листаю я толстую книгу, хотя все про его фамилию помню наизусть.
        - Пусти, а то сейчас двину! — ничего не хочет слушать Морда.
        - Ваша фамилия никакого отношения не имеет ни к Ряхе, ни к Морде, — Саша притих. — Ваше имя Аккуратный, то есть Аккуратов или, если хотите, Опрятнов — есть и такой вариант.
        - Ну да?! — не поверили вокруг. — Так можно что хочешь напридумывать. При чем здесь?!
        Я зевнул нарочно, говорю самому горлопану:
        - Слово «неряха» слышали? Что значит?
        У всех шарики заработали, стоят задумались.
        - Свинья, — родил самый сообразительный.
        И сразу все наперебой:
        - Зачуханный…
        - Грязный…
        - Ханыга…
        - А если человек ряха, то он кто? — спрашиваю.
        Да, это вам не рассказ на тему «Как я провел лето» — с наскоку не ответишь.
        - Чистый, — пискнула Фуртичева.
        И все сразу:
        - Вежливый…
        - Опрятный…
        - Следит за собой…
        - Ухоженный…
        - Правильно. Было такое древнее слово «ряха». Оно потерялось, его забыли. Переделали в рожу, морду, а «неряха» осталось в правильном смысле…
        - Вы слышали?! — сказал Винт. — Саша не Морда, а Аккуратный Человек…
        Опять ко мне этот надоедливый Иванов лезет:
        - Пожалуйста, Кухня.
        - Иванов, — говорю я, — что тебе в твоей фамилии не нравится?
        - Может, она тоже вроде Ряхина?
        - Иванов — это всегда Иванов, — говорю я. — Отвали!
        Прибежала Фуртичева. Запыхалась, глаза горят — это ее обычное настроение.
        - Вадик не идет, он не хочет ничего знать! — кричит нам. — Он стесняется.
        Беру книгу под мышку и с толпой болельщиков иду к человеку, который стесняется. Окружили мы его.
        - Трусов! Его фамилия Трусов! — кричат. — От слова «трус».
        - Мешаете! — сдерживает толпу Винт. — Не видите, человек думает! Мешаете работать. Может, Вадим и не Трусов.
        Я для вида полистал книгу. Все примолкли. Закрываю книгу.
        - Плюнь тому в лицо, — говорю Трусову, — кто тебя назовет Трус. Это неграмотный человек или не русский! Как известно, «трус» означает землетрясение. А трус, который от страха трясется, — это поздней придумали. Тебя зовут Вадик, так вот, ты, Вадик, — Потрясающий Землю. Приблизительно так.
        Он не поверил своему счастью, я ему — книгу под нос.
        Дальше пошло не так празднично. Подвела фамилия Эллы — Бесстужева. Совершенно ясно, Бесстужева от «без стужи», родилась, когда не было стужи, не любит стужи. Но русский язык — не такая простая штука. Думается одно, пишется другое, а читается — третье. Бесстужева — бесстыжая. Кто-то из ее предков был бесстыжий человек и получил такую фамилию.
        Элла — мужественный человек, только побледнела, и все. Но тут вылезла Фуртичева. Она Элле завидует: та и красивая, и умная, а Фуртичева и есть Фуртичева — на кошку похожа.
        - Я всегда думала, здесь что-то не то, — говорит она, — зря человека бесстыжим не назовут.
        Элла в слезы. Звонок, и на пороге вот она — Лина стоит. Пошли разборки, кто виноват в девочкиных слезах, кто не рыцарь и хулиган.
        - Извинись перед Эллой, — говорит мне Лина Романовна, — извинись немедленно.
        - Это не он, это Даль, — козыряет Винт. — Он в словаре Даля прочитал.
        - Молчи, умник, — говорит Лина Романовна. — Слова по-человечески сказать не могут, а туда же — Даль!
        Я обиделся. Не за Даля — за то, что я не по-человечески.
        - Тогда вы должны извиниться перед Плохотнюком, — сказал я и сам перепугался своей бесстрашности. — Вы на прошлом уроке сказали ему: «Товарищ Плохо», то есть вы думали, что Плохотнюк от слова «плохо», а ничего подобного. Плохотнюк от слова «плахотник», то есть «палач»…
        - Это ведь Даль написал, — защитил меня Винт, — знаменитый человек.
        Даля Лина Романовна, видно, побаивалась, поэтому решила вроде отыграться на нас. Очень точно рассчитала.
        - Не понимаю, — сказала она, обернувшись к Плохотнюку, — неужели тебе, Вася, лучше быть «палачом», чем просто «плохо»? Как ты считаешь?
        Эти козлы, наши товарищи по учебе и детству, смеются, а ведь на Плохотнюка стало страшно смотреть.
        - Я считаю, — пыхтит Вася Плохотнюк (у него кулак три четверти моей дурной головы), — морду набью ему после уроков.
        Честно, труднее подростка я не встречал. Нехорошо было со стороны педагога так меня подставлять.
        - Ты придумал название для своей Кукуевки? — спросила Лина Романовна.
        - Я узнал, что деревня Кресты означает еще и Росстани. Видите, как красиво? Может, и Кукуевка что-нибудь значит, только я найти не могу.
        - Тебе нравится жить на Кукуевке?
        - Да.
        - И Кресты нравятся?
        - Да.
        - Не все такие тупые, как ты, понимаешь? И нормальные люди не хотят жить ни в Кукуевке, ни в Крестах!
        - Им объяснить надо.
        - Садись, Кухтин! — закричала она. — Чтоб я твоего голоса не слышала! Чтоб завтра принес название — или на урок не приходи!
        Подумаешь, «Завтра на урок не приходи»! Напугала. Вот сегодня после уроков что делать?
        Сидим мы с Винтом в классе и видим из окна — ждет нас во дворе Плохотнюк со своими дружками, разобраться насчет «палача», поколотить то есть. Хорошо, уборщица нам заднюю дверь открыла, и мы проскочили незаметно. Вот так. Говорят, русский язык скучный. Веселее нет предмета!
        Эллу мы не хотели обижать. Поэтому поехали к ней домой уладить недоразумение. Для живого примера взяли с собой Колю Закатова — хилого, но боевого парнишку.
        - Я с вами не разговариваю, — сказала Элла с порога.
        - С нами не надо, — говорит Винт, — ты вот послушай, что тебе Коля расскажет.
        - Его фамилия Закатов, не хуже твоей, — говорю я, — такая же красивая.
        - Да.
        - От чего произошла? — спрашивает Коля Закатов.
        - От заката, — несмело говорит Элла. — От чего еще?..
        Винт важно достал книжицу из-за пазухи. Тоненькая такая, называется «Русские фамилии». Читает:
        - «Закатов — отчество от прозвища Закат. Арх., устар., неупотр., костр., вол., пск.».
        - Что значит, — поясняю, — архаическое, устарелое, неупотребляемое в современной речи. Псковский, костромской, вологодский диалект…
        - «Закатывать, — читает Винт, — сильно пьянствовать, загуливать»!
        Коля Закатов весело засмеялся.
        - Вот видишь, — говорю я, — у него не лучше, чем у тебя. Его фамилия правильно Пьянов, Алкоголиков…
        Колька опять хохочет. Веселый человек.
        - Смешно дураку, — говорит Элла.
        Коля некстати перестал веселиться и говорит:
        - Ну уж пьяница всяко лучше, чем бесстыжий…
        Элла опять в слезы и хлоп дверью перед нашими носами.
        - Ну ты тоже, — сказал Винт Закатову, — нашел где свою гордость показывать…
        Эта история все больше и больше заедала меня. Ладно, я еще не вырос. Неужели умным взрослым все одно, где жить? Мы зашли с Винтом к ним домой и спросили у дяди Володи Елхова, как ему нравится жить на улице Кукуевке? Ему было все равно, только бы квартиру побольше, а то Винт женится — и станет тесно. У Винта язык отнялся, а я говорю:
        - У него еще и нет никого, дядя Володя. На ком жениться?!
        - Посмотри на его лицо, — показывает дядя Володя на своего сына Винта. — Что от него хорошего ждать? Лучше уж пусть женится, чем зарежет кого-нибудь…
        - Все, — сказал Винт. — Следующим летом сбегу из дому…
        - Ну вот! — обрадовался дядя Володя. — А ты говоришь — не женится!
        - При чем здесь название улицы? — говорю я. — Мы вас спрашиваем, нравится ли вам жить на Кукуевке, а вы про женитьбу.
        - Видишь, какой разговор идет, — пояснил обстоятельный дядя Володя, — или, мол, название или канализация… Если б можно было и то и другое вместе, то ничего… А если из-за названия нас не переселят в высотный дом, то на кой черт это название…
        А мой-то умный человек, почти директор библиотеки…
        - Понимаете, отцы, — говорит, — название ничего… веселое. Только ведь оно ничего не дает… А если наладят горячую и холодную воду, канализацию…
        Они помешались на своей канализации! Ничего их так в будущей жизни не привлекает, как эта канализация. За канализацию они готовы жизнь отдать. Если б в наш город прибыли шпионы, точно знаю: никого у нас на доллары не купить, люди непродажные. Но если эти шпионы дотумкают и начнут их канализацией соблазнять — не знаю. Даже страшно становится за хорошее будущее, про которое Лина Романовна рассказывает.
        Получается, одни мы — вояки за Кукуевку, а ведь на ней сотни человек живут. Я сказал «мы» по привычке. Винт тоже все время в лес глядит.
        - Говорил тебе, — тащит Винт, — лучше с учителями не связываться… Придумай ты ей название, ну ее к шутам.
        - Улица Радости, — сказал я. У меня от этого грандиозного названия рот ведет, как если б я незрелой брусники наелся. — Не все такие продажные, как ты, Винт. Есть еще у нас порядочные люди…
        - Покажи, — говорит Винт, — что-то мне они не попадаются…
        Расшибусь, думаю, а найду таких людей. И не только из-за принципа — страшно одному против всех идти. В компании всегда полегче.
        Сели мы с Винтом на велосипеды и подались за город, в деревню. Может, до них слухи о предстоящей канализации не дошли?..
        Осень сегодня выдалась сухая, чистая. Тихо было за городом, каркали только вороны на столбах, шуршали шины, поскрипывала педаль на велосипеде Винта, а то вдруг налетал ветер, и крепкие еще листья ударялись о стволы и ветки.
        Приехать в деревню Кресты мы опоздали. Еще издали услышали стук молотка, а потом за поворотом увидели человека. Он прибивал новую табличку к столбу, который обычно стоит перед каждым жилым местом. На дощечке строгими буквами было написано: «Дер. Демократия». Дяденька кончил свою работу, сунул молоток в карман и отступил, смотрел на чистую табличку и на то, как ловко он ее приколотил.
        - До Крестов далеко? — спрашиваем.
        - Хана Крестам, кончились.
        - Мы про деревню, не про религию.
        - И я про то же. Вон что от Крестов осталось.
        От них действительно мало осталось — старая, темная табличка «Дер. Кресты». Она валялась в кювете, никому не нужная.
        - Кресты — это означает перепутье, росстани. При чем здесь Демократия?
        - Демократией быть лучше, чем перепутьем. А если кому нравится, пусть живет в Перепутье. Вон забирайте таблицу и повесьте у себя в поселке. Ляпнул кто-то сдуру «Кресты», а мы мучайся. Вон там село — Китайка называется, — и ни одного китайца сроду не было.
        - Так просто не бывает. Значит, была какая-то история.
        - Кому она нужна, эта история! — Дядька уже из себя выходит. — Без нее забот полон рот. Картошку убирать не успеваем. А они тут — перепутье. Надо такое выдумать…
        Человек сердился, наверно, он сам придумал новое название, и ему нравилось.
        Поехали мы в село Китайка. Так, для интереса, если уж в Кресты опоздали.
        Село Китайка было в стороне от асфальта, километров шесть. Уже на подъезде встретили мы пацанят деревенских и спросили:
        - У вас китайцы не живут?
        Можете себе представить — живут! Мы думали, ребятишки над нами смеются, — ничего такого, запросто:
        - Они вон в том доме живут, с зеленой крышей.
        Подъехали мы к дому с зеленой крышей. Чудеса, да и только! У калитки играют в песке два симпатичных китайчонка.
        - Здорово, китайцы! — говорит Винт.
        Они маленькие, не понимают, друг за дружку прячутся.
        - Даже не верится, — говорит Винт, — они, наверно, еще с татаро-монголами пришли и остались.
        Мы во двор. Там девушка — тоже китаянка — мыла крыльцо. Разогнулась, глянули на нас с красивого лица черные длинные глаза.
        - Здравствуйте, — произносит она по-русски лучше, чем мы, — вам кого?
        Мы растерялись и не знали, с чего начать. Винт вдруг разошелся:
        - Вы китайский уж, наверно, и не помните?
        Девушка захохотала. Зубы у нее были блестящие и белые, даже не верилось, что такой белый цвет бывает. Она прикрыла тонкой ладошкой рот и сказала приятно по-китайски: проходите, мол, дорогие гости, показала рукой на дверь и поклонилась по ихнему обычаю. Вежливый народ китайцы.
        Ладно, входим в дом. Все как и у всех — мебель, телевизор, видик. Сидит за столом взрослый человек китайского вида, только не очень приветливый. Мы поклонились ему, как девушка нам, то есть прижали правую руку к сердцу. Мужчина, видать, ничего не понимает, а девушка кланяется нам в ответ, показывает на диван садиться. Сели. Девушка сказала мужчине по-своему.
        - А что вы хотите? — спросил мужчина.
        - Понимаете, мы любители русского языка. Вот есть такое село Кресты, от слова «перепутье», «перекресток». А у вас Китайка… От чего происходит такое название? От китайцев?..
        Мужчина хлопнул об стол рукой, только чашки запрыгали. Красавица китаянка завизжала от смеха, а этот китаец так раскричался на своем языке, что и переводить не надо — ясно, о чем разговор.
        Выбрались мы из дому, девушка за нами, а он нам вслед:
        - Я найду, кто вас научает! Я найду!!! Я знаю кто!!
        Потом он пошел чехвостить эту красавицу, она ему в ответ — и началась у них ругань.
        Ведем велосипеды по улице, догоняет нас девушка.
        - Эх, ты, — говорит Винт, — такая красивая, где только врать научилась!
        - У каждого человека какое-нибудь прозвище в деревне. У нас — Китайцы. Мы недавно сюда приехали. А у брата юмора нет. Я его воспитываю. Извините меня, пожалуйста. Зато я вам помогу.
        - Помоги, — говорю я. — Только чем?
        - Вон в том доме живет самый старый в селе дедушка. Он все про историю вам расскажет. Зовут его Мордарий Серафимович.
        - Ладно врать-то! — сказал Винт. — Таких имен не бывает.
        Бывают такие имена. Дед оказался настоящей находкой для тех, кто понимает. Он пас козу и соскучился по разговору.
        Кресты действительно от перекрестка, от росстани. Так вот, на этих росстанях кончался водный путь и начинался сухопутный. Отсюда пошли Кресты. Китайка никакого отношения к китайцам не имела, и китайцы здесь не живут. Недавно поселились узбеки. Многие узбеков не видели и прозвали их Китайцы.
        Название Китайка на самом деле пошло от слова «кидай-ка». Было дело еще под монголом. Сидел на Крестах князь. Богатый, сильный. Он с купцов, которые мимо с товарами проходили, брал налог. Татары князя обложили данью. Жадным татарам все казалось мало — назначили дань побольше. Получили больше и поняли — богатый люд на Крестах. Снарядили тьму воинов. Князь выставил свою рать. Началась сеча. Князя и дружину разбили. Дал он тягу со своим верным слугой, с казной великой. Слышат — татары вдогон. Тогда и крикнул князь своему дружиннику: «Кидай-ка». Бросили они казну, но уйти все равно не сумели. Взяли их в полон. Князя, говорят, и не довезли, помер от ран. А дружинника пытали, все про казну спрашивали. Он рассказал, как князь приказал казну бросить. А место он вроде не помнит. Пытали, пытали его. Несколько мест он указал, а казны нет. Так и замучили парня. Думается, знал дружинник место, говорить не захотел.
        Мордарий Серафимович помолчал. И мы помолчали.
        - А большая казна была? — поинтересовался Винт.
        - Двадцать таких Китаек построить можно было, — сказал дед.
        - А сейчас, по нашим ценам? Чего можно?
        - Пять квартир, пять машин и до конца жизни лежать на печи и поплевывать в потолок… Или с удочкой на берегу реки сидеть…
        - Ладно лапшу-то на уши… — не поверил Винт.
        - Чево лапша? — не понял дед.
        - Он говорит… сомневается. Может, это просто легенда, враки.
        Мордарий Серафимович не любил просто «ля-ля». Поднялся легонько, ходко по улице затопал, коза за ним идет, никуда не девается. Мы за ними.
        Остановились у одного забора. Там человек в огороде что-то копает. Мордарий Серафимович нам подмигнул, кричит через забор:
        - Петр, чего копаешь-то?
        - Да вот, — отвечает Петр, — погребку хочу выкопать, а то овощи хранить негде.
        Мордарий Серафимович опять нам подмигивает.
        - Так ты в прошлом году копал, только вон там, на задах совсем. И в позалетось копал.
        - Да вот, — говорит Петр, — такой у меня участок. Копаю, а тут вода. Воды почвенные близко, никак место найти не могу.
        - Ну, копай, копай, — соглашается Мордарий Серафимыч, — може, без воды попадется место…
        Отошли мы немного, дедушка говорит:
        - Петр врет про воды-то, у нас здесь взгорок, сухо. Это он все клад хочет выкопать… Уж весь огород перепортил, чертяка.
        На следующее утро было воскресенье. Я встал раньше, чем в школу.
        - Чего это тебе не спится? — говорит отец.
        - Важное дело.
        - Футбол пойдешь гонять? — с надеждой спросил отец.
        - В библиотеку.
        - Словари отдать?
        - Поработать надо, — говорю я, — кое-что не ясно.
        Отец ощупал у меня лоб — подумал, температура. Поерзал на табуретке, покашлял.
        - Чего там хорошего, в библиотеке? Душно. Тебе на свежем воздухе побегать надо.
        - Не надо.
        Достал деньги, кладет на стол.
        - Сходите с Винтом, погуляйте. Библиотека не убежит.
        Я молча отодвинул деньги обратно.
        - Мало? — засуетился папа. — Я еще дам.
        - Ты хочешь, чтоб я говорил на простонародном языке?
        - Я хочу, чтоб ты был здоров. Зачем мне сумасшедший в доме?
        Взрослые никогда толком не знают, что им от детей надо.
        Дед оказался обманщик. Такой старый, симпатичный, а соврал. Нашли мы в словаре выражение «китай» с маленькой буквы. Ни к китайцам, ни к «кидай-ка» оно близко не лежало. «Китай» — укрепленное валом место, и все.
        - Во дед дает, — говорит Винт. — Так бы интересно найти клад.
        Винт всегда торопится. Да, Китайка — не «кидай-ка», но все-таки «китай» — укрепленное место. Это говорит о чем-то. Не «Демократия», где вообще не понять, что к чему и от чего. Может, дедушка Мордарий Серафимыч и нафантазировал кое-что, а может, немного правды есть. Не зря ведь этот деревенский Петр огород свой портит, сокровища ищет.
        Что у нас есть? Берем карту. Деревня Кресты, где правил какой-то князь. Есть такое? Есть. Китай — укрепленное место? Имеется.
        Меня из-за отца все в библиотеке знали. Работала сегодня Нина Андреевна. Я объяснил ей, какой вопрос нас интересует. Про клад, естественно, ни слова. Так, вроде мы просто любим древности.
        Принесла она кучу книг, такую здоровую — у нас руки опустились. Одну книгу положила отдельно.
        - Очень старая книжка, — говорит, — с ней надо осторожно… Мы ее давно на дом не выдаем. Посмотрите на всякий случай.
        Случай был замечательный! На первой странице — оглавление, а там по старым правилам, с твердыми знаками и непонятным «е», написано: «В поисках княжьего клада». Мы с Винтом чуть переплет не оторвали — каждый хотел прочесть первым. Начал читать я, вслух:
        - «Сидел на Крестах княже Удача Андреевич Волкохищная Собака…»
        Такое имечко было у нашего князя, мы с Винтом так и припухли. «Волкохищная Собака»! Такого не придумаешь, хоть тресни.
        - «Глухо сообщает о нем летопись: «…и бысть велика бица при Крестах на реке Пере…»
        - Давай дальше! — закричал Винт.
        Дальше ничего не было. Неровно бритвочкой было вырезано все об Удаче Андреевиче Волкохищной Собаке.
        - Что ж это у вас происходит? — пришли мы к библиотекарше Нине Андреевне. — Книги рвут. Смотрите.
        Она заохала, повертела книгу и так и эдак, но вырезанных листов от этого не прибавилось.
        - Странно, — все повторяла она.
        Вытащила аккуратный листок, формуляр называется. Его вкладывают в бумажный карманчик, приклеенный изнутри к твердой обложке.
        - Книга выдавалась двадцать лет тому назад. И в позапрошлый год.
        - Кому? — хором спросили мы.
        Не советовали бы мы заглядывать в нашу библиотеку какому-нибудь преступнику: вычислят через пять минут, как ребенка.
        Жили наши кладоискатели в разных концах города. Шильников Виктор Петрович — на Комсомольской улице, Касториев Генрих Степанович — на улице Пневой.
        - Что толку? — говорит Нина Андреевна. — Это мы недосмотрели.
        - Как что толку?! — возмутились мы. — Если каждый будет книги резать, библиотеки закрывать придется.
        - Он откажется.
        - Спокойно, — сказал Винт. — Мы из этого Шильникова, или как там, странички вытрясем.
        - Они их не выбросили, — говорю я. — Такие ничего не выбрасывают. Вы, Нина Андреевна, напишите нам письмо, мы к нему сходим. «Просим вернуть чужие странички».
        Не дали нам никакого письма, не пишутся такие письма в библиотеке. Мы сели на велосипеды и через пять минут стояли у дома номер двадцать семь по Комсомольской улице. Не маленький был дом, из белых кирпичей, за высоким зеленым забором, с широкими окнами. Там, наверно, детсад можно было открыть при желании, а жил один этот Шильников — вход был один, и ворота были одни. Рядом с домом околачивался какой-то паренек.
        - Эй, пацан! — говорит Винт. — Это дом двадцать семь?
        - Ну и что? — буркнул мальчишка.
        Нахальный мальчик для своего возраста. Видно, ничего не боится: дом рядом.
        - Нам Шильников нужен.
        - Ну и что?
        - Ты отвечай старшим как положено, — одернул его Винт. — Расчекался!
        Мальчишка бочком, бочком — и уже у самой калитки стоит. Ошибка Винта, с такими людьми надо похитрее.
        - Нам твой папа нужен, — говорю я строго, — нас к нему начальство послало.
        - На работе он, — раскололся пацан.
        - А где он работает?
        - В универсаме.
        Нам ничего больше не нужно. Универсам недалеко, в центре, один на весь город. Мчимся в универсам. У первой попавшейся кассирши спрашиваем про Шильникова. Оказывается, он в мясном отделе. Действительно, на витрине табличка, на ней: «Сегодня Вас обслуживает продавец Шильников В. П.». Все сходится, нашего зовут Виктор Петрович — и тут: «В. П.». Спрашиваем у дядечки за прилавком:
        - Вы не Шильников?
        - Шильников рубит, — говорит дядечка.
        За прилавком магазина очень интересно. Мы все время боялись, нас заметят, выгонят или ругаться будут. Никто на нас не обращал никакого внимания. Люди в черных халатах провозили тележки с ящиками, мешками, и, хоть вид у них был мрачный, они вежливо предупреждали: «Зашибу».
        Мы с Винтом прижимались к стенке. Продавщицы в белых халатах здесь, среди конфет и колбасы, были веселые и счастливые. Например, им говорили: «Тося, там у тебя покупатели скопились!» Они не нервничали, не огрызались, как за прилавком, нет, здесь они весело кричали в ответ: «Не облезут твои покупатели!» — и продолжали смеяться над чем-то смешным. Но самое сильное впечатление на нас произвел подвал. Если где и надо хранить клады или устраивать темницы для графов Монте Кристо, то только тут. Узкая лестница вела вниз, лампочки под потолком светили не сильнее свечки, стены были мокрые, темные. На весь подвал раздавался повторяющийся хриплый стон: «А-а-а! Э-к-ха! Кха! Кха!» И мертвый стук топора. Под несильной лампочкой человек в заляпанном кровью халате рубил мерзлые туши коров. Он хрипел: «Кха! А-ха!» Топор ужасной величины врезался в мясо — и опять: «Кха!»
        - Здрас-сьте, — сказали мы.
        Человек обернулся. С такими лицами люди в библиотеки не ходят.
        - Понимаете, — противным голосом подлизы и маменького сынка сказал я, — мы — любители русского языка.
        Шильников зачем-то посмотрел на свой топор — боялся, наверно, затупить о наши головы, — потом сказал:
        - Ну и что?
        - Вы брали в библиотеке одну книжечку, — струхнул Винт, который в библиотеке петушился вытрясти из этого вырывателя страниц все до последнего листка. — А мы…
        - Никогда, — сказал Шильников, — никогда я не брал никакой книжки в библиотеке, потому что я никогда в ней не был и не знаю, где она находится.
        - Нет, были, — осмелел Винт. — У нас формуляр имеется.
        Мне показалось, Шильников сейчас возьмет коровью ногу и драбалызнет Винта по черепушке, но Шильников сдержался и просто помахал топором, вроде на вес его попробовал.
        - Дуйте отсюда, — коротко сказал он.
        - Вы не подумайте, — стал я торопиться, — мы к вам не из-за того, что вы вырвали страницы из книги. Мы интересуемся русским языком.
        В это время пришел человек в черном халате с железным ящиком для мяса.
        - Саша, — сказал Шильников, — кто пустил мальцов? Они тут конфеты поворуют…
        Мы благополучно очутились на улице, только с другой стороны магазина, где написано: «Посторонним вход воспрещен». Человек в черном халате ушел.
        - Поехали-ка к следующему, — говорит Винт, — к этому… Касториеву.
        В это время кто-то спросил голосом мятым, больным:
        - Шильников на работе?
        Спрашивал человек худой, плохо одетый, с потрепанным чемоданчиком в руках.
        - Не видишь, машина его стоит, — ответили ему небрежно, как попрошайке.
        Человек ушел, куда посторонним запрещено.
        - Ну что ты? — торопится Винт. — Едем. Че тут ловить?..
        - Винт, — говорю, — Шильников не признается, что он странички вырвал?
        - Почему?
        - Он клад нашел.
        - Ну да?!
        - Посмотри, машина у него какая!
        - Какая?
        Винт иногда раздражает. Только при нем говорили о машине Шильникова, а он, как тетерев, своими мыслями занят.
        - Вон «мерседес» стоит, — показываю.
        - Ух ты! — сказал Винт. — Зверь!
        Машина сверкала никелем, выставляла напоказ широченные шины. В ее праздничных стеклах даже этот грязный двор казался королевской приемной.
        - А дом его ты видел? — говорю я, — Этот шильниковский мальчишка такой плюгавый, а уже в фирменных джинсах.
        - Умеют люди зарабатывать, — говорит Винт, — это не наши папаши.
        - Много ты на рубке мяса заработаешь?! Знаешь, сколько эта машина стоит?
        Винт не знал, и я не знал. Спросили у прохожего, а он почему-то начал материться. Не на нас, правда, — на жизнь.
        Опять появился худой с портфелем. Пугливо огляделся. К нему Винт:
        - Скажите, сколько стоит этот «мерседес»?
        Тут только стало ясно, какой этот человек ненормальный. Он вздрогнул, вроде у него над ухом выстрелили.
        - Что?! — вскрикнул он. — Какой «мерседес»? Почему вы у меня спрашиваете?
        - Никто не знает, — говорит Винт.
        - А я?! Почему я должен знать?
        - Вы сейчас только спрашивали Шильникова, — вмешался я.
        Человек подхватил свой чемоданчик и затрусил со двора.
        - Дурной, что ли?! — сказал Винт.
        Из двери в грязном фартуке вышел Шильников. Оглядел двор. Кроме нас, никого не было.
        - Эй, вы?! — окликнул он. — Вы давно тут стоите?
        - А мы не уходили, — говорим мы робко.
        - А, это вы? — заскучал. — Здесь сейчас человека, такого дохлого, не было? С чемоданчиком?
        - Был.
        - Куда делся?! — заволновался Шильников.
        - Куда-то делся, — отвечаем.
        - Вы что здесь делаете? — подозрительно спросил он.
        - Играем, — говорит Винт.
        Шильников расстроился. Пробормотал что-то ругательное, говорит:
        - Если вдруг он придет, скажите, я его жду.
        Зря он нам дал это поручение. Мы, было, к Касториеву собрались, выруливаем на своих велосипедах на улицу, и надо же — за углом тот хилый мужик с чемоданчиком прячется! Мы — к нему, кричим:
        - Гражданин! Вас Шильников ждет! По важному делу.
        Дяденька сомлел от нашего наскока. Немного пришел в себя, говорит:
        - Не знаю никакого Шильникова! Я не знаю никакого Шильникова.
        - Не надо, — возразил Винт, — вы с этим чемоданом сейчас только к нему заходили…
        - Отстаньте от меня! — даже завизжал человек и пустился наутек.
        - Все это очень подозрительно, — говорит Винт.
        - Что?
        - Вся эта компания.
        Мы нажали на педали — и к Шильникову домой. Его мальчишка опять околачивается у дома. Мы решили поговорить с ним поумнее, чем в первый раз.
        - Как жизнь?.. — начинаю не сразу. — Хочешь мороженого?
        Мальчишка достал из кармана шоколадку и начал трескать у нас на глазах.
        - Хочешь денег? — предложил Винт.
        Мальчишка ухмыльнулся и достал из кармана доллары.
        - Как бы я тебе дал по башке! — не удержался Винт. — Свинья!
        - Иди отсюда! — толкаю Винта, — Не слушай его, мальчик. Ты чего сейчас делаешь?
        - Одного дяденьку жду, отец позвонил.
        - Ну, жди, — говорю я, — отца надо слушать. А сколько твой папа получает?
        - Кухня! — закричал Винт, но уже было поздно.
        Незаметно подъехал Шильников. Он уже держал Винта за шиворот, я тоже не успел увернуться, он поймал меня за руку. Мы попытались высвободиться, но Шильников еще таких десяток мог сгрести и не пускать. Мальчишка его хохотал до упаду.
        - Они спрашивают, сколько ты денег получаешь, — говорит он.
        - Кто вас подослал? — спросил Шильников и тряхнул, чтобы мы лучше соображали. — Душу вытрясу! Кто подучил?
        - Мы думали, вы клад нашли, — сказал я.
        Все-таки нечисто у него было на душе, он даже вспотел в секунду. Зырк по сторонам, говорит хрипло:
        - Какой клад? Кто вам сказал?
        - Вы книжку брали в библиотеке… — начал я.
        - Будете отвечать, — говорит Винт.
        Шильников не напугался, а, наоборот, опять стал здоровенным, уверенным в себе торгашом.
        - Зарубите себе на носу, — он снова встряхнул нас, — никакой книжки я не брал… Еще раз увижу около дома, уши оборву!
        - А если мы документ принесем? — спрашиваю я.
        - Принесете — поговорим, а сейчас — брысь!
        Мы на велосипеды — и давай отсюда подальше.
        Оставался у нас в запасе Касториев. Мы очень на него рассчитывали. Еще раз проверили по бумажке адрес, и вдруг Винт шепотом:
        - Глянь!
        К дому Шильникова шел тот задрипанный мужичок, что так перепугался вопроса насчет «мерседеса». Перешел улицу, оглянулся подозрительно. Помедлил, внимательно оглядывая все вокруг, и только потом вошел в ворота.
        - Подозрительный мужик… — размышляет Винт, — честные люди так не озираются… Вот бы поглядеть, зачем ему Шильников нужен, а Шильникову он. Они весь день друг друга ищут…
        - Это только когда стемнеет, — говорю я, — да и то, если собаки нет… Можно в окошки посмотреть…
        Касториев Генрих Степанович кладами не интересовался. Мы позвонили в дверь, открыла сердитая женщина в фартуке. Спросили Касториева, она молча показала на комнату справа.
        - Мама, это кто? — В прихожей появилась девица класса из девятого.
        - К Касториеву, — сказала женщина, ушла на кухню.
        Там что-то жарилось, и в коридоре пахло едой.
        Девица уставилась на нас, хотя мы не к ней пришли.
        Смотрит не моргая, как на пару жуков под стеклом в кабинете биологии. Неудобно под таким взглядом. Двинулись к Касториеву, Винт наскочил на меня сзади. Девица все смотрела тяжело, без выражения, непонятно зачем.
        Касториев был толстый, очень нервный. Не удивился нашему приходу. Оказалось, он преподавал музыку и к детям привык.
        - Мы любители русского языка, — сказал я.
        Эти четыре моих слова были предпоследними нашими словами в этой квартире. Дальше говорил только Генрих Степанович Касториев.
        - Как вы сказали? Русский язык? Очень интересно. Я все знаю про русский язык. Инга! — крикнул он нетерпеливо, — Инга!
        Пришла эта девица с глазами.
        - Я сейчас буду рассказывать про русский язык! — объявил Касториев. — Присядь, Инга. Тебе это будет полезно. — Он помолчал, потер руки, рубанул с плеча: — Русского языка нет!
        Мы растерялись, Инга нет. Наверно, раньше это узнала. Касториев рассмеялся, глядя на наши дурацкие лица.
        - В русском языке, собственно, русских слов очень немного. «Солдат», «радио», «революция», «телевизор» — это все нерусское. Вот матерщина, хамство всякое… Прошу обратить внимание: «хамство» — тоже нерусское слово, хотя хамство — это типично русское. «Каво», «чаво» — это по-русски. Далее: кто такие русские? Откуда взялись? Не понятно. Были варяги, потом татары, мордва, черемисы, получился компот, коктейль. «Коктейль» — нерусское слово, кстати. Что вы хотите, если русский народ героем своих сказок придумал Ивана-дурака?! Представляете, целый народ придумывает в герои — ду-ра-ка! А музыка?!
        Он подбежал к пианино, побренчал немного, потом запел:
        - «О, соля мио…» Это итальянская народная. А вот любимая «Барыня, барыня, сударыня-барыня»! — запел он противно и громко. — Тупость! А вы говорите — русский язык! Мы не ценим таланта, мы ничего не ценим, нет культуры. Одна у меня надежда — дети. Всю жизнь я отдал детям. Они напомнят о роде Касториевых. Да, Инга?
        - Да, папа, — сказала Инга.
        - Девочка моя, — растрогался Касториев, — я не жалею, я ни о чем не жалею…
        Мы попытались свернуть его с родственных разговоров на дело.
        - Вы брали в библиотеке книгу… «Наши древности».
        - Брал! — не стал отпираться Касториев. — Тупость. Все придумано. Все эти князья — нерусские. Они варяги. Инга, пригласи детей, пусть послушают. Я хочу рассказать им про род Касториевых. Им это поможет в жизни.
        Инга ушла за детьми.
        - Я думал, в той книге будет сказано про Касториевых. На всякий случай. Думаю, вдруг?! Ничего подобного. Касториевых вроде не было. Но, слава богу, есть другие книги, поумнее.
        Инга привела двоих дошколят, Касториевых в комнате стало четверо. Дети расселись и, как обмороженные, уставились на Касториева-папашу.
        - Наша фамилия, дети, была известна тысячи лет назад… Появись я сегодня в Риме и скажи, что я из рода Касториевых, любой прохожий поклонится мне в ноги…
        Вошла жена Касториева, в фартуке, встала в дверях. Он глянул на нее краешком глаза, сбился.
        - Да… — уже не очень уверенно и потише продолжил Касториев. — Каждый римлянин скажет — это герой. А у нас скажи: «Касториев» — тебе в ответ сморозят какую-нибудь мерзость…
        - Касториев! — сказала жена угрюмо. — Кончай умничать.
        - Перестань! — топнул он ногой. — Перестань сейчас же!
        - Не перестану, — заупрямилась жена.
        - Минуточку!
        Касториев увел жену из комнаты, они там за дверями стали ругаться.
        - Наша мама не понимает, — пояснила Инга, — я расскажу вам дальше. Были такие древние герои — братья Кастор и Полукс. Они вошли в историю как символ братской любви. Созвездие Близнецы названо в честь этих братьев. Касториев — значит из рода Кастора…
        - Меня Васька опять Касторкой дразнил, — брякнул один из маленьких Касториев.
        - Кто он такой, твой Васька?! — подняла брови дочь Касториева.
        Касториев благополучно отругался с женой и влетел в комнату.
        - До какого момента ты дошла? — с ходу спросил он у Инги.
        - Древний Рим.
        - Славно! — сразу включился он без раздумий. — Наш предок был приглашен из нашей родины в Россию. Много сил, таланта, ума было отдано Касториевыми России, но по российской расхлябанности, неблагодарности это забыто. Вот говорят — Петр Первый. Он то сделал, то придумал. А кто ему советовал, этому Петру, по жалкой фамилии Романов? Мы, Касториевы, потомки великих родов… Все — мы! А вы говорите — Россия, русский язык!
        После Касториевых настроение было совсем никуда. Что ж это происходит?! И так ни в чем уверенности нет: то ли напишешь контрольную, то ли нет, пустят на рыбалку или дома торчать заставят. А тут вообще: Кукуевка не годится, говорим непонятно по-какому, а русских нигде нету.
        - Интересно, — говорит Винт, — вон сколько населения кругом — и все непонятно какой народ.
        - Они тоже хороши, наши предки! Не могли героя придумать, кроме Ивана-дурачка.
        - Ну, знаешь, — сказал Винт, — оловянный солдатик тоже не большого ума. Или эта дурища Дюймовочка! Чего хорошего?
        - Чего ты защищаешь?!
        - А «князь молча на череп коня наступил»? Был ведь князь Олег, прибил щит на ворота Царьграда.
        - Наверно, ему эти Касториевы насоветовали. Уж если Петр Первый сам ни до чего додуматься не мог, чего от Олега ждать?!
        - Во жизнь! — сказал Винт. — Правильно Лина Романовна говорит — с нас только и толку, что в будущем.
        Стемнело, и очень хотелось есть. Но у нас оставался Шильников с загадочным гостем, кто всего боялся.
        Собаки во дворе не было. Мы перемахнули через забор и стали смотреть в окошко на житье Шильниковых.
        Жили они хорошо. Аппаратура заграничная, телевизор такого размера, что диктор на экране размером с живого человека. Одно было у них не из богатой жизни — тот самый мужичок с чемоданчиком. Сначала мы подумали, он им родственник. Но к родственникам, да еще таким хилым, так здорово не относятся. Они не знали, чем его угощать. Говорили наперебой, а он только кивал и жадно ел. Потом подарил два каких-то слова. Они слушали его, раскрыв рты. Человек кончил есть.
        Женщина бросилась убирать со стола. Но Шильников начал ругаться, она забрала своего сынка, и мужчины остались одни.
        Гость достал из-под стола свой чемоданчик, вытащил оттуда что-то замотанное в красную тряпицу. Вдруг он поднял глаза и уставился на нас. Мы пригнулись, а когда выпрямились, шторы были закрыты. Представление окончилось. Мы поехали по домам.
        На другой день после уроков мы выпросили у Нины Андреевны формуляр и с документом — к Шильникову. Только мы опоздали. Вместо «мерседеса» у дома стояла милицейская машина, а рядом ходил милиционер. Он не пустил нас к Шильникову, посоветовал приходить завтра. Мы хотели разузнать, в чем дело, но милиционер был молодой и очень серьезный, все у него было тайной. Хорошо, вышел лейтенант.
        - Охримчук, понятых организуй.
        - Есть, — сказал Охримчук и пошел организовывать, чего — мы не поняли.
        - Дяденька, — говорю я, — мы тоже пригодиться можем. Мы давно Шильниковым заняты.
        - Да ну? — удивился лейтенант.
        - Понимаете, мы — любители русского языка и поймали его на том, что он вырвал странички из книги.
        - Мы ему припомним, — сказал лейтенант с юмором.
        - Вы слушайте, он ведь клад нашел. Вон, откуда у него всего полно. Поняли?
        Следователь рассмеялся, как детсадовец, которому показали палец. Взрослые всегда смеются над всем, стоящим внимания. Наверно, так же оборжали Архимеда, когда он притащил свой закон о вытеснении воды. Единственные, кто его слушал, были наверняка соседские ребята. Что из этого вышло? Архимед вошел в историю.
        - Вы из какого класса?
        - Из пятого.
        - А Шильников — профессор, — говорит лейтенант. — Он клады не ищет, он ворует. Счастливо, любители русского языка…
        Ох, он и пожалел потом, что нас не слушал! Мы ведь предупреждали. Не прошло и двух дней, мы ему позарез нужны стали.
        Он искал нас по всем школам, а потом среди всех пятых классов. Запомнил, что мы пятиклассники.
        Наши никогда не видели Лину Романовну такой не в себе, взволнованной. Вошла она в класс, следом человек — в костюме, галстуке. Все думали, проверяющий — нас часто проверяют. Класс подтянулся перед незнакомым человеком, поздоровался лихо. Лина Романовна говорит не своим голосом:
        - Любят у нас русский язык… Симакин, Бесстужева… Вставайте, кого вызываю…
        Я на урок не пошел: не придумал названия Кукуевке. Винт сидел в классе, но боялся, как бы Лина при постороннем человеке не начала спрашивать, поэтому не очень высовывался.
        - Не волнуйтесь, — говорит ей незнакомец.
        - Как «не волнуйтесь»? — сказала она. — При чем здесь русский язык и милиция?.. Фуртичева… Я только начала преподавать…
        Тут Винт узнал лейтенанта, когда про милицию пошел разговор. И тот узнал его.
        - Привет, любитель русского языка! — обрадовался. — А где твой дружок?
        Не надо было ему при Лине Романовне такое говорить.
        - Вот уж он никакого отношения к русскому языку не имеет, — говорит она. — А его дружка я даже к занятиям не допускаю. Сейчас покажу их отметки.
        - Я его заберу, — говорит лейтенант, — и его товарища тоже.
        - Пожалуйста, — не спорит Лина Романовна. — Может, их хоть милиция чему-нибудь научит?..
        Винт разыскал меня в туалете. Мы там с одним восьмиклассником от скуки играли в «орел-орешек». Я с радостью побежал в класс забрать портфель. Захожу, все на меня смотрят, как на покойника, — то ли с восхищением, то ли с ужасом.
        - Можно портфель взять? — говорю я. — Милиция ждет… — Взял портфель. — До свидания, Лина Романовна!
        - До свидания, до свидания, Кухтин. Иди, иди, — замахала она руками. Боялась, наверно, что я останусь.
        На школьном дворе стояла новенькая разноцветная с мигалками машина. Мы с Винтом оглянулись на школу, смотрим — весь наш класс к окнам прилип. Переживают, чудаки. А мы вместо занятий сели в машину, и понеслась она по улицам нашего города.
        - Почему вы решили, что Шильников нашел клад? — спросил лейтенант.
        - Вы подсчитайте: «мерседес», дом…
        - А ведь кормиться надо, — говорит Винт, — сейчас все дорого…
        Водитель, тот самый Охримчук, засмеялся:
        - Ну, мальцы, значит, и директор торга клад нашел…
        - Охримчук, — одернул его лейтенант.
        - Прошу прощения. — Охримчук замолчал.
        - Как вы докажете, что он клад нашел? — подначивает нас лейтенант.
        - Молча, — говорю я. — Есть такая книжка, где про клад князя, а он взял да и странички оттуда вырвал… За это тоже судить надо…
        - Может, другой человек вырвал? — сомневается лейтенант.
        Я полез в портфель, достал формуляр из библиотеки, протянул лейтенанту. Он понял: здесь не болтовня, а серьезно, — впился глазами в этот формуляр.
        - Фантастика, — качает головой, — действительно, его фамилия…
        Тут нас ждала неожиданность. Лейтенант вытащил из своей папки желтые листки с книжными строчками, дает нам:
        - Эти листки вырваны?
        Мы с Винтом схватились. Видим знакомое: «Волкохищная Собака из младших княжат Смоленских».
        - Эти, конечно, — говорю я. — А как нашли?
        - При обыске у Шильникова. Лежали в книжке между страницами. Фантастика! — опять сказал лейтенант и потер лоб.
        В милиции, в своем кабинете, он сказал в переговорный ящичек на столе:
        - Шильникова ко мне. — Посмотрел на нас, усмехнулся и говорит: — Сейчас я его буду допрашивать, а вы сидите тихонько и слушайте.
        Пришел Шильников, увидел нас, удивился слегка, сел.
        Лейтенант положил перед ним книгу:
        - Вам знакома эта книжица?
        - Ну, шпана! — зыркнул на нас Шильников. — Достали вы меня!
        - Повторяю для дураков, Шильников. Вы брали в Центральной городской библиотеке имени Бонч-Бруевича книгу «Наши древности»?
        Наверное, это была самая искренняя минута в Шильниковой жизни. Он встал, перекрестился:
        - Век свободы не видать! Никогда!
        - Креститься надо на другую сторону, — сказал лейтенант.
        - Мамой клянусь!
        Не скажу про Винта, но я ему поверил.
        - Тормози, Шильников. — Лейтенант положил на книгу формуляр. — Чья фамилия?
        Шильников прочитал фамилию, не поверил. Взял формуляр в руки, вертел его так и сяк, поднес к глазам, потом, наоборот, отставил подальше.
        - Моя фамилия, — сказал не своим голосом.
        - Значит, все-таки брали?
        Шильников зажмурился, замотал головой: «Нет!»
        - Однофамилец! — Глаза у него открылись и зажили осмысленно. — Конечно! Как я сразу не догадался?!
        Лейтенант не торопился. Взял вырезанные странички, потасовал их. Шильников смотрел на него, как вратарь на пробивающего пенальти игрока. Лейтенант пробил:
        - Вот эти страницы вырезаны отсюда. — Он постучал по обложке книги.
        - А я при чем?
        - Страницы обнаружены у вас при обыске…
        - Подбросили! — прошептал Шильников. — Ни одной книги после школы не прочел! Могу свидетелей привести!
        - Мальчики говорят, вы клад нашли, — сказал лейтенант.
        - Они дураки, — расстроился Шильников, — хулиганы, но вы-то взрослый. Над вами смеяться будут, гражданин начальник!
        - Переживу, — говорит лейтенант.
        Открыл он большой железный шкаф, сейф называется, достал оттуда завернутый в красную материю предмет, положил перед собой на стол. Развернул тряпку — иконы. Небольшие, отделанные темным серебром. В серебре камни сверкают, может быть, даже драгоценные.
        - Прабабкины, — вздыхает Шильников, — верующая была. Я их на чердаке держал.
        - Мы их там и нашли.
        - Я не считал, что они ценные.
        - А сейчас считаете?
        - Не разбираюсь я в этом. Только не подмените случайно. Прабабкино наследство.
        - А машина чья?
        - Материна.
        - А дом на какие деньги вы построили?
        - Бабка со стороны жены.
        - Какая у вас семья хорошая! — говорит лейтенант. — Все в дом.
        - Да, мы такие, — кивает Шильников. — Дружная семья.
        Лейтенант хмыкнул:
        - А племянник вам ничего не дарил?
        - Какой племянник?
        Лейтенант посмотрел в бумаги:
        - Морозов Владимир Владимирович, который в Москве.
        - А как же! Посылал переводы, подарки из-за границы — он часто за границу ездит. Археолог. Племянник мне многим обязан, жил у меня, кормился, пока его мать болела, учил я его.
        - Говорят, за границей иконы дорого стоят, — говорит лейтенант.
        - Не знаю, не был. Может, и стоят. Вот племянник-археолог говорил, что иконы — национальное достояние. Так бы я их выбросил, а так — храню. Может, в музей когда сдам.
        - Вы поумнее ваших товарищей, — говорит лейтенант со вздохом. — У одних мы деньги нашли, у других — счета в банке, третьи драгоценностей накупили, а у вас ничего… кроме прабабкиных икон…
        - Это их дело, — не смущается Шильников. — Пусть они за себя отвечают.
        Увели Шильникова. Мы сидим. Лейтенант взял иконы, аккуратно завернул их в материю, понес к сейфу.
        - Стойте! — подпрыгивает Винт. — Кухня, помнишь, этот материальчик?
        - Эти иконы ему не бабушка дала, а другой человек! — закричал я. — Мы вот эту красную тряпочку уже один раз видели.
        - Какой человек? — вцепился в нас лейтенант.
        Мы наперебой начали описывать того пугливого дядечку с чемоданом, и как мы в окно видели что-то, завернутое в похожую тряпку.
        Лейтенант опять нажал на кнопку на столе и сказал кому-то:
        - Всех по делу о злоупотреблениях в системе городской торговли. — Потом подсел к нам и говорит: — Мальчишки, сейчас зайдут люди, смотрите на них внимательно. Нужен человек, который приходил в дом к Шильникову. Вот этот любитель древностей. Понятно?
        - Если узнаем, что делать? — спросил я.
        - Ничего. Покажите на него пальцем.
        - А он не обидится?
        - Нет, — говорит лейтенант. — Они люди необидчивые.
        Вошли необидчивые люди по делу о злоупотреблениях. Сели в ряд напротив и уставились на нас с ужасом. Так и сидим: они на нас смотрят, мы — на них. Никакого шильниковского гостя среди них быть не могло. Тот был худой, а эти, как на подбор, — толстые, румяные.
        - Нету, — говорит Винт, — тот был…
        Винт показал мизинец, каким тот был.
        - Смотрите внимательнее, — говорит лейтенант.
        - Чего смотреть, — перестал я их узнавать, — из каждого этого дяденьки пятерых, как тот, можно сделать…
        Дядечки напротив разом выдохнули воздух и весело посмотрели на лейтенанта.
        Их увели. Лейтенант вышел из-за стола, выглянул в коридор, посмотрел на часы. Он ждал кого-то.
        - Мы пойдем, — сказал Винт.
        - Посидите. Я вас потом машиной отправлю. Все-таки специалисты по кладам.
        Хоть это была и неправда, но нам понравилось такое отношение.
        - Кем хотите стать? — спросил лейтенант.
        - Взрослыми, — говорю я.
        - Надоело всякой ерундой заниматься, — пояснил Винт.
        Человек постучался и вошел. С порога он начал возмущаться:
        - Это издевательство! Это издевательство! Я пожалуюсь в прокуратуру. Я должен лететь в Египет. Мне пришлось ночь трястись в поезде.
        - Вы племянник Шильникова?
        - Ну и что из этого? Что это значит?
        - Владимир Владимирович?
        - Да, доктор наук.
        - Успокойтесь, садитесь.
        - Не успокаивайте меня! Не нужно мне ваших успокоений!
        - Но если вы уже приехали…
        - Мне в Египет улетать на раскопки, а тут повестка, вызов к следователю. Как я мог не приехать? Что обо мне коллеги подумают?!
        Он был похож на ученого. В очках, с бородой и такой возбудимый. Лейтенант подождал, пока ученый выдохнется, потом подвинул к себе лист бумаги, взял ручку.
        - Когда вы последний раз видели Шильникова?
        - Только что. Его милиционер куда-то повел.
        - В камеру предварительного заключения повел, — пояснил лейтенант.
        - Объясните, при чем здесь я. Я — археолог. Какое отношение я имею к дяде-мяснику?..
        - Когда вы его видели последний раз? — повторил лейтенант.
        - Не помню. Звонил он на той неделе. Неожиданно, вдруг…
        - Что-нибудь случилось?
        - Ничего. Хотел приехать в Москву, спрашивал, можно ли остановиться у меня. Спрашивал про иконы. Но это не моя специальность — иконы…
        - Что про иконы?
        - Что он может спрашивать? Сколько они стоят, действительно ли так ценятся… И все. Сказал — приедет. У нас с ним никогда не было близких отношений…
        Нам показалось, лейтенант пропустил слова племянника про дядин интерес к иконам. Но он, молодец, просто вида не подал, насколько это важно.
        - Ваш дядя никогда не искал клады? — спросил он по существу.
        Племянник посмотрел на него, потом повернулся, посмотрел на нас. Думал, здесь шутки шутят или его разыгрывают.
        - Никогда.
        Лейтенант вытащил «Наши древности». Племянник Владимир Владимирович сразу узнал книгу. Он не мог этого скрыть даже от нас. Сник, порозовел и потерял вид воинственного очкарика.
        - «Князь Удача Андреевич Волкохищная Собака», — сказал он. — Там страничек не хватает…
        Лейтенант без слов положил на стол вырезанные бритвочкой листочки. Владимир Владимирович снял очки, поднес страницы близко к лицу.
        - Где вы их нашли?
        - При обыске у Шильникова.
        - В каком именно месте?
        Лейтенант полистал у себя в папке.
        - За портретом родителей Шильникова…
        Племянник ударил себя по лбу.
        - Все верно, — забормотал он, — как я мог забыть? Конечно, я положил листки за картонку… между картонкой и фотографией, а потом загнул гвозди назад… Как это забыть можно?!
        Он поднял на лейтенанта виноватые глаза:
        - Я штраф заплачу, я заплачу все, что полагается…
        Оказывается, очень давно он, действительно, прожил у дяди целый год. Он был умный мальчик, много читал. Ему очень хотелось записаться во взрослую библиотеку, куда без паспорта не записывают. Он без спроса взял дядин паспорт и по нему записался. Однажды он наткнулся на книгу «Наши древности»…
        - Вы искали княжеский клад? — завороженно спросил лейтенант.
        - Два года.
        - Нашли?! — вырвалось у меня.
        - Нет. А вы ищете?
        - Ну да, — сказали мы.
        - Кидай-ка — Китайка? — спросил он.
        - И бысть велика бица, — говорю я.
        - Неужели из-за этого меня вызвали из Москвы?
        - Вы считаете, клада нет? — спросил лейтенант.
        - В каждой области, — по-учительски начал археолог-племянник, — существуют легенды о кладах. Эта легенда о князе Удаче Андреевиче — одна из них…
        Нам не понравилось про легенду. Да и лейтенант нахмурился.
        - Что ж вы сами искали, — сказал Винт, — если легенда? Зачем страницы вырезали?
        - Была такая история… — начал археолог.
        История была про кладоискателя. Когда-то о ней шумел весь город. Жил в нашем городе Судимове человек по имени Северьян. Жил себе, поживал, а потом вдруг начал швыряться деньгами ни с того ни с сего. Народ тогда был одинаковый, бедный, и богатство Северьяна было очень заметно. Им заинтересовалась милиция. Пришли к нему домой с обыском. В подполье в стеклянной банке нашли целый клад из золотых и серебряных вещей. Северьян и скажи, что он нашел клад князя Удачи Андреевича. Даже место показал, где он его раскопал. Вызвали экспертов из Москвы — ничего эксперты доказать не могут: был клад, не было клада. Но попалась среди Северьяновых вещей одна, которая и довела его до тюрьмы, — старинный золотой нагрудный крест. Оказывается, он был украден когда-то у старого священника. Священника убили, а крест сняли.
        Вещи Северьяна забрали в государство. Северьяна посадили. Вот тогда-то все мальчишки города бросились искать клады. Тогда и нашел в библиотеке племянник Шильникова книжку про князя и вырезал страницы.
        Вот какие таинственные случаи происходили когда-то в нашем городе. Не то, что теперь!
        Лейтенант вместе с нами раскрыв рот прослушал рассказ археолога. Потом странно оживился, нашел свою кнопочку на переговорном устройстве и попросил кого-то найти дело о торговле крадеными церковными ценностями тридцатилетней давности.
        - Ребята утверждают, что ваш дядя нашел клад, — сказал лейтенант.
        Владимир Владимирович посмотрел на лейтенанта, как на ребенка.
        - Странички вырвал я. При чем здесь мой дядя?
        - Это нашли при обыске в доме вашего родственника.
        Лейтенант вытащил иконы и положил перед Владимиром Владимировичем. Археолог долго разглядывал каждую, поворачивал к свету, от света, легонько касался пальцами старинной краски, чуть не нюхал эти старые дощечки… Потом отложил одну, самую маленькую и бедную, сказал:
        - Самая ценная, греческого письма.
        - Сколько стоит? — спросил лейтенант.
        - Не имеет цены, как земля, воздух. Бесценная…
        - Это для вас бесценная. А если вывезти ее за границу, — лейтенант цепко глянул на Владимира Владимировича, — в Египет, например?
        Владимир Владимирович понял намек. Осунулся на глазах.
        - Я ученый. Никогда торговлей не занимался. Я вырвал странички, маленький был… Но как вы можете подумать?!
        Лицо у лейтенанта стало недобрым.
        - Эти иконы нашли при обыске у вашего дяди.
        Племянник-археолог облизнул губы, развел руками.
        - Он говорит, наследство от бабушки…
        - Неправда, — сказал племянник, — такого не могло быть…
        Запикал ящичек на столе лейтенанта, и женский голос начал рассказывать о человеке по имени Северьян. На самом деле его фамилия была Северин. Северьян — прозвище.
        Не так-то просто оказалось найти этого Северьяна. Никто не подумал: а вдруг его дома нет? Приехали, нашли дверь, обитую рваной, потертой клеенкой, стучали, звонили, прикладывались ухом к замочной скважине, слушали — там было тихо и никого. Лейтенант и милиционер стали ходить по квартирам и расспрашивать соседей, куда делся Северьян. Оказывается, его два дня никто не видел. Особенно удивлялась, куда он делся, одна надоедливая бабушка. Северьян занял у нее денег на хлеб, обещал отдать еще вчера. Не отдал, хотя в таких случаях был человеком аккуратным и занимал не впервые. Мы все переглянулись и стали мрачными. Не станет человек занимать на еду, если он клад нашел. Все соседи, как сговорились, говорили про его бедность. Выходило, беднее его не было во всем городе. Он получал маленькую пенсию по инвалидности. Не работал и только из гордости не ходил на улицу просить хлеба. Костюм у него был один уже много лет. У него не было даже телевизора. Он из бережливости отрезал радио, старался не зажигать лишний раз свет — тоже чтоб деньги сберечь. Никто не знал, куда он делся на два дня, но все знали, что он
носит свои ботинки уже шесть лет, и чудо, как они не развалились.
        Было б интересно посмотреть на такого человека, но лейтенант был злой на себя, что поверил в клады, на нас, что мы его на это уговорили. Высказывать свой интерес не стоило, но Винт все-таки не вытерпел:
        - Ему сторожем надо устроиться, там деньги платят. Чего ж так мучиться…
        Странно, никто, кроме нас, об этом не подумал. Бабушка замолкла, а у лейтенанта в глазах вместо злости появилось выражение.
        - Ломай дверь! — неожиданно сказал он милиционеру.
        Милиционер попался опытный и вышиб дверь со второй попытки.
        Первым в квартиру вошел лейтенант с милиционером. Мы видели только кусочек прихожей с гвоздями вместо вешалок и грязными обоями. Милиционер пошел куда-то звонить, а нас с бабушкой и археологом посадили на кухне.
        Кухня была нищей до невозможности — непокрытый стол, два ободранных стула. Стулья подарила добрая бабушка, а то бы сидеть было не на чем.
        Бабушку и Владимира Владимировича забрали в комнату. Что-то неприятное, тревожное творилось за тонкой стенкой. Неожиданно запричитала бабушка, успокаивающе забубнил лейтенант. К нам пришел Владимир Владимирович с болезненным лицом и зябко повел плечами.
        - Идите туда, — сказал он.
        Мы вошли в комнату. Она выглядела беднее кухни раз в пять.
        - Мертвецов боитесь? — спросил лейтенант.
        - Чего ж хорошего? — говорю я.
        Мы с Винтом разом посмотрели — на ободранной кровати кто-то лежал.
        - Подойдите, кто самый храбрый.
        - Можно, мы лучше вдвоем? — сказал Винт, и мы подошли вдвоем.
        В кровати лежал мертвый человек. Гость Шильникова — мы его сразу узнали. Только лицо у него было не такое испуганное, как в жизни.
        На нас перестали обращать внимание. Какой-то человек все время фотографировал, лейтенант писал молча. Приехали врачи, наклонились над мертвецом, перебросились меж собой невнятными словами. Санитары унесли мертвого на носилках. Какой-то человек все время фотографировал, а лейтенант писал.
        Северьяна никто не убивал. Он умер сам. Врачи пообещали сообщить лейтенанту, от чего, от какой болезни.
        Начался обыск. Опять появилась бабушка. Под кроватью нашелся знакомый нам потертый чемоданчик. В нем было несколько икон. Лейтенант передал их Владимиру Владимировичу. Тот стал их разглядывать. Бабушка в слезы:
        - В Бога верил! Такой мужчина аккуратный…
        - Иконщиком он был! — рассердился Владимир Владимирович. — Бога не боялся!
        - Как это? — спросила бабушка. — Баптистом?
        - Иконами торговал, — коротко сказал лейтенант.
        - Товарищ лейтенант! — позвал милиционер от кровати.
        Он поднял матрац, и мы вслед за лейтенантом увидели — фанерное основание кровати было сплошь выложено пачками денег. Рубли мы узнали, но там была еще пропасть незнакомых бумажек. И это не все. Лейтенант разорвал матрац — вместо ваты там были деньги.
        Тут чуть было машину с докторами не пришлось вызывать для бабушки. Ее разговорчивость как рукой сняло. Милиционер принес воды. Она пить не смогла — перехватило дыхание.
        Мы с Винтом сидели, молчали в тряпочку. Думали про бывшего человека, который даже свет не включал вечером, прикидывался бедным и лежал один в темноте на своем богатстве.
        - Вот, вот! — говорил Владимир Владимирович в машине. — Такое у вас отношение к культуре. Под носом национальное достояние разворовывают.
        Лейтенант вздохнул:
        - Не успеваем.
        - Скажите, а как теперь отношение к старинным названиям? — спросил я. — Говорят, скоро все улицы переименовывать станут по-новому?
        - Что за ерунда! — встрепенулся Владимир Владимирович. — Наоборот, сейчас убирают плохо придуманные названия, вот в Москве…
        - Скажите, а Кукуевка — плохо придуманное или хорошо?
        - Кукуевка — это гениально, — сказал Владимир Владимирович. — Кукуй, кокой — один из самых ярких языческих русских национальных праздников… праздник летнего солнцеворота, его называют Иван Травник, Иванов день, Иван Купала, Иван Колдовник. В эту ночь ведьмы слетаются на условное место… Русалки выходят из воды, кикиморы и лешие шалят… В ночь на Ивана Купалу распускается божественный цветок папоротника, цветок бога славян Перуна, и указывает людям, где лежат клады… Это правду ребята говорят, лейтенант? Совсем вы тут с ума посходили!
        Лейтенант слушал молча, а тут разозлился:
        - Вы в Египте археологом?
        - Да. Но при чем здесь Египет?
        - Вот и копайте себе на здоровье! Наверное, арабские ребятишки свою историю будут лучше знать. А наши, глядишь, и язык-то свой забудут.
        Нас довезли с почетом до самого дома. Жалко, было темно и никто не видел, разве беспризорные собаки.
        - Нельзя ли нашей учительнице про Кукуевку подтвердить? — спросил я лейтенанта.
        - А то нам в пятом классе сто лет учиться, — сказал Винт.
        - Сделаем, — сказал лейтенант, — учительница полюбит вас, как родных.
        - Любить не обязательно, пусть внимания не обращает, — сказал Винт. — Ну ее!
        - Вылезайте, ребята, — сказал лейтенант, — а то поздно уже.
        Лейтенант сдержал свое слово, но лучше б не надо. Мы стали героями школы. Всех учеников выстроили на торжественную линейку. Приехал знакомый лейтенант вручать нам подарки за помощь милиции, а потом сказал речь:
        - Почему эти ребята смогли помочь милиции в разоблачении банды расхитителей национального богатства? Потому что они любят и знают русский язык. Именно страсть к изучению родного языка привела их к разгадке преступления.
        Стоим мы рядом с ним, и коленки дрожат: что он такое говорит и как за это отвечать придется перед Линой Романовной? А он подмигнул нам и продолжает свою медвежью услугу:
        - Кто привил им эту страсть? Учительница Лина Романовна Большакова. Побольше бы таких учителей. Городская милиция решила ее наградить ценным подарком за таких учеников!
        Лина Романовна давно перестала понимать, что тут происходит, а тут все аплодируют, на нее смотрят.
        - Это ошибка! — кричит она. — Это ошибка!
        За ее скромность все захлопали еще громче. Директор школы взял ее за руку и подвел к лейтенанту за подарком. Она все пыталась объясниться, но ей жали руки, поздравляли, и никто не хотел слушать. Тогда и она зааплодировала.
        Мы стоим ни живы, ни мертвы. Слышим ее голос. Она улыбается народу, а нам говорит тихонько, но зло:
        - Завтра с родителями в школу.
        Отец гонялся за мной с ремнем по двору, не догнал. Я сиганул на крышу, сижу себе. А он мне снизу:
        - Улица Энтузиастов, Жертв, Славы, Мировой цивилизации…
        - При чем здесь мировая цивилизация?! — ору я на всю улицу.
        И все пошло сначала. Сидит на учительском месте Лина Романовна, за школьными столами наши папы свирепо смотрят на нас. Мы у доски. Доска разделена на две половинки. На одной пишет Винт, на другой — я. Винт отписался быстро, написал: «Улица Радости», — стоит, в окно смотрит. Я пишу: «Улица Энтузиастов, Жертв, Славы, Мировой цивилизации…»
        Голос Лины Романовны:
        - Почему мировой цивилизации?
        Смотрю на отца, он для подсказки трогает ремень на брюках.
        - Потому что пора нам вступать в мировую цивилизацию, хватит быть валенками…
        Лина кивает, папа счастлив. Тоска — задавиться.
        Пишу: «Демократии, Свободы, Конституции…»
        Винт нашел меня у реки. Я сидел на перилах моста, речка текла мимо. И весь наш городок виден был отсюда, снизу, очень хорошо. На другой стороне реки на низких берегах паслись коровы. Винт подошел, встал рядом.
        - Ладно тебе, Кухня, — говорит он. — Подумаешь!..
        Мне представлялось: звонили колокола в разрушенных наших колокольнях. В город вступила дружина князя Удачи Андреевича Волкохищной Собаки. Все такие молодцы. Впереди совсем молоденький, безбородый князь. За ним дружинники. На многих порвана и окровавлена одежда, серые, в грязных разводах пыльные лица. Мальчишки бежали рядом, как мы теперь за военным оркестром в День Победы. Люди высыпали из домов, плакали, смеялись. Плакали, глядя на телеги с погибшими воинами. Смеялись над чуднo одетыми пленными. Жалкой кучкой плелись они за победной дружиной…
        Магия черная и белая
        В тот день четыре урока прошли нормально. Оставался последний — математика, но Нина Исидоровна, учитель по математике и наш классный руководитель, болела вторую неделю, и, ясное дело, пятого урока могло не быть. Никто ничего нам не сказал, и меня послали на разведку. По пути забегаю в туалет, там Серега Бряндин.
        - Ты че тут? — спрашиваю.
        - Домой хотел уйти, а там директор шарашится.
        - Так все равно урока не будет, — говорю.
        - А вдруг?
        Чуть было не позабыл, уже у дверей вспоминаю:
        - Бряндя, куда мой «Остров сокровищ» девал? Думаешь, я забуду?
        - Понимаешь, — начинает Бряндя, — я положил ее дома…
        - В общем, чтоб книга была, понял?!
        Вот и давай книги после этого, замучаешься возвращать.
        Бегу я по пустому коридору, смотрю — народ: наш директор школы, с ним незнакомый парень в очках и чужая девчонка, разодетая, как на начало учебного года. Она плачет, взрослые утешают.
        - Я тоже новенький, — говорит парень в очках, — мне тоже страшно. Давай вместе реветь, а?!
        Директор поманил меня пальцем.
        - Что вы?! — говорю я. — Меня никто не выгонял. У нас Нина Исидоровна болеет, честное слово…
        Стал я центром внимания, девчонка притихла. Директор — тому, в очках:
        - Ваш ученик.
        - Отлично, — говорит парень. — Этот гражданин нам дорогу и покажет…
        Привел я новеньких в класс — ш-ших! — все встали. В очках проходит на учительское место. Девочка держится около него, не плачет, но от волнения вся розовая. Класс недоумевает, все на меня смотрят.
        - Граждане, — начинает в очках, — я ваш новый классный. А эта девочка Эльвира, ваш новый товарищ. Мы с ней не родственники, просто так совпало.
        Эльвира вроде и не плакала никогда, стоит важная, а когда он назвал ее имя, она поклонилась, как какая-нибудь марионетка. Ох, не понравилась мне она, я людей с первого взгляда вижу. Не проведешь меня никакими бантиками…
        - Садись, — говорит ей новый классный.
        - Спасибо, — отвечает она вежливо и топает на мое место, рядом с Винтом.
        Я, забытый, все у дверей стою.
        - Это мое место! — опомнился я.
        - Разберетесь, — сказал классный.
        Не стал я спорить, все равно до конца урока полчаса. Какая разница, где досиживать.
        Звали нашего нового учителя математики Валентин Дмитриевич.
        - Если ничего не случится, — говорит он, — а я думаю, ничего, то я буду вашим классным до десятого класса и увижу мальчиков усатыми, а девочек без кос. Хотя честно, косы мне нравятся, а усы не очень. Мое прозвище в другой школе было Митя, так что не затрудняйтесь. По-моему, симпатичное прозвище…
        В классе стали переглядываться и шептаться, необычно он начинал, Валентин Дмитриевич. Попросил разрешения задать нам вопрос. Мы — всегда пожалуйста.
        - Что определяет лицо класса?
        Это для нас не вопрос.
        - Успеваемость! Дисциплина! Домашние задания! Надо родителей любить! Слушаться учителей! Активность!
        Быстро мы выговорились. Он на нас печально смотрит: мол, что ж вы такие чурки — полный класс? Остается у него одна надежда на новенькую. Она в хоре не кричала, дисциплинированная, ждала своей минуты. Встает аккуратно, говорит тихо, но попадает в самую точку:
        - Главное в классе — коллектив, команда.
        Этого Валентину Дмитриевичу и надо было. Он не собирался заниматься нашим воспитанием или успеваемостью, это дело коллектива, он будет не командовать нами, а только направлять. Такой у него был педагогический подход.
        - Староста! — говорит классный.
        Встает Симакин и краснеет. Он всегда краснеет.
        - Какие неприятности ожидают нас в конце года?
        Симакин пожал плечами.
        - Все отличники?
        Симакин сразу посмотрел на нас с Винтом.
        - Да нет.
        - Говори, говори! — подбадриваю я его. — Не стесняйся.
        - По математике может у нас остаться на осень… — до невозможности краснеет Симакин, — Кухтин Сева, по литературе — Елхов Витя.
        Не жду. Поднимаюсь:
        - Валентин Дмитриевич, обещаем с Елховым не подвести. Я помогу ему по литературе, а он мне — по математике. Коллективно!
        - Это разговор! — сказал классный.
        Поставил свой портфель на стол, вытащил из него толстую сложенную бумагу. Поинтересовался, кто из нас ходил в походы. Класс поднял руки — в походы ходили все.
        - Ну и как? — хитренько спрашивает классный, разворачивает свою бумагу, а это карта. Он приколол ее кнопками к доске — карта нашей области. — Неужели не понравилось?
        - Комары кусают, — отвечал класс. — А вообще интересно…
        Нам, оказывается, не везло. Мы просто не были в местах, где не ступала нога человека. Да, да, есть, оказывается, такие места, до сих пор существуют, и наш классный, вот этот парень в очках, поведет нас по ним. Мало того, в этом походе или путешествии он научит, как в лесу обходиться без соли и хлеба, как утолить жажду, если нет речки или родника, как добыть огонь без спичек, не заблудиться в самом дремучем месте… В общем, он пообещал сделать из нас настоящих индейцев. Мало того. Наше путешествие не будет бессмысленной прогулкой, от нас будет польза. Маршрут наш проляжет, где растут редчайшие лекарственные растения. Мы научимся их собирать. Например, некоторые надо рвать до восхода солнца, а другие — наоборот, только в полдень. Мы продадим эти травы медицине, подкопим деньги, купим лодочные моторы и на следующий год уже двумя лодками пустимся в новый поход. Если, конечно, нам все это приглянется.
        Мы не выдержали, закричали «ура», девчонки завизжали.
        - Объясняю маршрут, — улыбается Валентин Дмитриевич.
        Как он говорить умел! Ничего вроде особенного, никаких лишних слов. Пойдем туда, пойдем сюда, а представишь — дух захватывает и за сердце берет.
        Я сразу загорелся на это путешествие. Нашел дома в кладовке старый вещмешок, долго застегивал его и расстегивал, прикидывал на себя. Перед сном повесил на спинку кровати. Уж очень мешок пах местами, где не ступала нога человека.
        - Откуда ты эту рвань притащил? — заворчала бабушка.
        - Бабуль, — говорю спокойно, — я в твои дела не вмешиваюсь, верно? Это не рвань, а вещмешок, поняла?
        Бабушка не поняла. Погасила у меня свет и ушла. Я в темноте загадал про поход. Но приснилась чепуха — вроде бы мы с Винтом выиграли в спортлото живого дятла. Мы хотим деньги вместо него, зачем нам дятел, а деньги нам не дают. Дятел какой-то заморенный. В общем, не сон, а так себе…
        Люблю я утром приходить в школу. За ночь по людям соскучишься, а тут столько знакомых. Идем мы с Винтом, здороваемся направо-налево. Каждый обязательно у меня спросит:
        - Ой, что это у тебя?
        У меня вместо портфеля вещмешок с учебниками.
        - Ты был, где не ступала нога человека? — спрашиваю.
        - Сейчас уж люди все пооткрывали! — отвечают.
        - Подойди ко мне осенью, я тебе оттуда камешек принесу.
        - Хохмач ты, Кухня, — говорит Винт.
        - Пусть смеются, — говорю, — может, им от этого жить легче.
        - Ой, что это ты нацепил?! — опять лезут.
        - Это у меня ридикюль.
        - А что это такое?
        - Дурацкие вопросы туда складываю.
        Винт задержался с кем-то, а меня семиклассники окружили. Я для них вроде петрушки, а сдачи не дашь — уж больно они здоровые.
        - Кухня, ты побираться в школу пришел?
        - Ага. У нас свинья в доме, кормить нечем.
        - Не наглей, а то сейчас схлопочешь! — говорят мне не шутя.
        Хорошо, Винт подоспел. Он выше меня на голову, в плечах — шире любого семиклассника и отчаянный.
        - Винт, — говорю я, — пристает вот этот, здоровый.
        Винт долго не думает.
        - Выйдем-ка на улицу, — говорит семикласснику.
        - Ладно тебе, — отвечают ему, — шуток не понимаете…
        Вот так-то лучше. Правда, в спину они сказали:
        - Двоешники чертовы.
        Мы на это не реагируем. Заходим в свой класс, сразу чувствуем, что-то переменилось. Никто нас не приветствует, моего рюкзака не замечает. Ноль внимания, фунт презрения, как говорит моя бабушка. Окружили новенькую Эльвиру: чистенькую, умытую, приодетую. Она вертится, напевает себе, танцует самый модный теперь танец, который до нас еще не дошел.
        - Ла-ла-ла. — Показывает движения, а наши остолбенело на нее смотрят. — Ла-ла-ла.
        Лалала-то лалала, а подошли мы к своему столу, на моем месте — ее портфель. Винт не выдержал:
        - Послушай, Кухня, не кажется тебе, что наше место вроде уже и не наше?
        Он специально громко сказал на весь класс.
        - Простите. — Эльвира бросила свои кривляния с пением. — Я заняла ваше место, мальчики?
        Мальчик Винт вытаращился на нее:
        - Вот именно.
        - Не будете ли вы добры уступить его мне?
        У Винта даже шея покраснела, а я от такой наглости онемел.
        - Послушай, — пытается Винт по-доброму, — ты это… перестань лезть, а то живо получишь!
        - Кончай, Елхов! — заступается за нее Симакин.
        - Не обращай внимания, Эльвира, — затарахтела Зойка Фуртичева, — к ним привыкнуть надо. Они у нас вообще ненормальные.
        - Кто это ненормальный?! — очнулся я.
        - Садись со мной, Элла, — говорит вдруг Рафик Низамов, — у меня здесь лучше.
        От кого от кого, а от Рафика такого не ожидал. Все против нас.
        - Уступите мне место, пожалуйста, — опять Эльвира, — вы ведь мужчины и не будете со мною драться.
        - Как вам не стыдно! — набрасывается на нас Лидочка-тихоня. — Смотреть противно!
        - Ты не смотри! — говорю. — Тебя никто не заставляет!
        Я бы всех переспорил, но Винт неожиданно скис:
        - Айда! Мы ж с тобой давно пересесть хотели.
        Никуда мы пересаживаться не хотели. У нас хорошие места — далеко от учительницы и рядом с дверями.
        - Совсем с ума сошел! — говорю я. — Куда мы сядем?
        - Первая парта свободна, — предлагает Фуртичева.
        - Сама там сиди! Как я Винту диктант проверю?
        - Диктант не сегодня, — промямлил Симакин.
        Винт махнул рукой:
        - Ладно, сам напишу.
        Ни за что он диктант не напишет. И помочь я ему не смогу, если учительница у нас на голове сидеть будет.
        Идем за первую парту, а новенькая нас совсем доконать хочет:
        - Давайте я вам мешок постираю.
        Наши захихикали, вроде смешно.
        - Ничего, — отвечаю, — сами постираем, если надо. Пока руки-ноги у самих есть.
        - Я серьезно, — говорит она.
        На фиг ты нужна со своим серьезным.
        Тут учительница русского языка пришла, начался урок. Как я и ожидал — диктант. Последний в этом году, последняя возможность для Винта получить годовую тройку. Я посмотрел на Симакина, он отвернулся. И с этими людьми я проучился пять лет!
        Начали. Сидит учительница перед нами на расстоянии вытянутой руки, и, может, не хочется ей на нас смотреть, а никуда не денешься. Вот они — мы с Винтом перед ней.
        - «После обеда никто и ничто не могло отклонить Обломова от лежания…»
        Покосился я в сторону тетради Винта — он со страху написал правильно.
        - Кухтин! Смотри в свою тетрадь! — тут же говорит учительница. — Следующее предложение: «Безденежье меня приковало к ненавистной мне деревне».
        «Бисденежье» — выводит Винт. Качаю головой. Он поправляет курам на смех: «бисденижие». Атас полный.
        - Кухтин! — говорит учительница. — Ты почему головой мотаешь?
        - Задумался. Повторите, пожалуйста.
        Учительница повторяет, а я потихоньку Винту свою тетрадь подвигаю, чтоб он списал правильно. Винт уже и не смотрит. Плюнул на это дело.
        - «Под праздник угорел со всей семьею Пров…» — диктует учительница.
        Я нарочно пишу: «Пад празднек угарел са всей симьею Пров». Не оставаться же Винту в одиночестве.
        Вышли мы после диктанта. Винт меня успокаивает:
        - Ты только не волнуйся, Кухня!
        Меня действительно от злости колотит. Передушил бы всех. Первым попался нам Симакин.
        - Ну что, голубчик, — говорю, — достукались?
        Симакин дурака из себя корчит:
        - Что?
        - Ничего — желтые ботинки! — говорю. — Как ты теперь новому классному руководителю в глаза смотреть будешь, а?! Две двойки за диктант обеспечены. Значит, двое на осень есть! Где ваш коллектив?! Куда делась команда?
        - У тебя же хорошо по русскому, — говорит староста Симакин.
        Он думал, я Винта в беде брошу. Винт будет все лето этот русский язык изучать, а я загорать спокойно. Не на таких напали. Пусть они что хотят делают, а я двойку получу, как и Винт. Правда глаза колет, как говорит бабушка. Нечего Симакину ответить. Стоит, краснеет.
        Следующей была Лидочка-тихоня.
        - Привет, предательница! — кричу я.
        - Не волнуйся, Сева! — Винт меня успокоить пытается.
        - Я тебе еще записки писал с объяснениями в любви, помнишь? — говорю ей. — Эх, ты! Почему вы все нас предали? Говори, а то хуже будет. Почему ты, почему Симакин, почему Зойка?
        - Из-за принципа, — говорит она дохлым голосом.
        - Это ты бабушке своей расскажи! А нам правду давай!
        Язык не поворачивается пересказывать ту правду. Наши одноклассники вчера ходили в гости к Эльвире. Эта приезжая оказалась доброй, умной, красивой, отзывчивой, настоящим другом, веселой и интеллигентной. Но главное!.. Слушайте дальше!
        - Она Зойке юбку подарила, например, — ни живая ни мертвая отвечает Лидочка-тихоня, которой я в прошлом году записки писал.
        - А тебе что подарила? — говорит Винт.
        - Мы вас искали… думали, вы с нами пойдете…
        - Короче! — кричу я.
        - Она мне подарила стихи Ахматовой.
        - Понятно.
        - Больше ничего не скажу, — готовится зареветь Лида.
        - Симакину марки подарила?
        - Мы не из-за этого, — плачет Лидочка. — Она действительно очень хорошая…
        Следующий урок — математика нашего нового классного Валентина Дмитриевича. Мы ни с кем не разговариваем. Идет Зойка в новой юбке.
        - Не жмет? — спрашиваю.
        Она плечом дернула, не понимает вроде, о чем речь. Пришел Валентин Дмитриевич, полистал журнал и сразу за меня взялся. Все сговорились, что ли!
        - Да, Кухтин, судя по отметкам, ты не великий математик Ландау.
        - Ничего, — говорю, — мне и Кухтиным нравится жить.
        Шутки по боку. Он ставит меня к доске и задает задачу: в контору привезли стулья, расставили по три в каждую комнату, посмотрели — трех не хватает, поставили по два, тогда два оказались лишние. Сколько было комнат и сколько стульев?
        - По три — трех не хватает, по два — два лишних, — повторяю я условие. — Вслух решать?
        Ни вслух, ни про себя мне эти стулья-комнаты не отгадать никогда, если Винт не подскажет.
        - Про себя, — говорит Валентин Дмитриевич и к Винту: — Ты что пишешь?
        Винт, естественно, решал мою задачу, у него это ловко получается. Дар такой, от природы. Но Валентин Дмитриевич начинает его пытать:
        - Ты получил двойку за диктант.
        - Уже проверили? — удивился Винт. — Только вчера писали.
        Я с задачей сражаюсь — ничего не выходит. Симакин на пальцах показывает: пять. А чего пять? Комнат?
        - Объясни, — просит классный Винта. — Я понимаю, когда человеку не дается какой-то один предмет. Но вот ты первые две четверти не успевал по географии, а вторые две не успеваешь по русскому. В прошлом году тебе какой предмет не давался?
        - Не помню, — отвечает Винт, а сам смотрит, что я там у доски с цифрами вытворяю. Покачал головой и буркнул вроде про себя, а на самом деле мой ответ на задачу: — Двенадцать…
        - Ты меня слышишь? — спрашивает Валентин Дмитриевич.
        - Я подтянусь, — говорит Винт.
        Валентин Дмитриевич посадил его, повернулся ко мне. Я живо все цифирки стер и отбарабанил:
        - Стульев было двенадцать, а комнат пять.
        - Расскажи, как решил.
        Я ничего рассказывать не стал, потому что не мог.
        - С вами все ясно, гражданин, — говорит Валентин Дмитриевич, видно, разозлили мы его. — Ты в курсе, что у тебя, как и у Елхова, тоже двойка за диктант?
        - В курсе, — пробормотал я.
        - Откуда?
        - Вы ж сами сказали, — пытаюсь вывернуться.
        - Кто из вас обещал помогать другому по русскому?
        - Я.
        - По математике?
        - Я должен помогать ему, — говорит Винт.
        - Можешь решить задачу про стулья?
        Винт не хотел, чтоб я выглядел тупее его и сказал — не может.
        - Староста, — говорит классный, — после уроков будем разбирать этих двух друзей. Надо принимать какое-то решение. Это решение примете вы сами, а я с ним полностью соглашусь. Кухтин — двойка. Садись.
        Я уже шел на место, он спросил:
        - По какому предмету ты в первых двух четвертях не успевал?
        - По географии, кажется, — сказал я.
        - Как и твой товарищ Елхов?
        - У нас настроение плохое последнее время, — не выдержал я, — испортили нам настроение в эти два дня…
        - Переходим к теме урока, — говорит Валентин Дмитриевич, в нашу сторону не смотрит. Обиделся.
        Кончились уроки. Ничего в жизни так не хотелось, как поесть и побегать с ребятами по улице. Симакин выходит на учительское место, Валентин Дмитриевич садится на заднюю парту, и поехали:
        - Собрание класса по поводу двоек Кухтина и Елхова считаю открытым. Кто выступит?
        Выступать никому не интересно. Сидим одну минуту, другую.
        - Господи, как перед Валентином Дмитриевичем неудобно! — вздохнула Фуртичева.
        Валентин Дмитриевич молчал, писал что-то, головы не поднимал. Посидели еще немного.
        - Я отказываюсь от должности старосты! — вдруг брякнул Симакин.
        - А кто вместо тебя? — спросил Низамов.
        Надо было с этим кончать, и я выступил:
        - Ты хороший староста, Вася, а ошибки бывают у каждого. Опозорили класс мы с Винтом, мы и должны ответить. Нам сейчас очень стыдно и трудно. Да, Вить?
        - Ну! — поддержал Винт. — Конечно.
        - Но вспомните, что говорил Валентин Дмитриевич о команде?
        Все посмотрели на классного, он не поднял головы, как будто его нет.
        - Так вот, наверное, и наша команда виновата. К примеру, наша новенькая — ей лишь бы самой хорошо было. Где ее так научили, не знаю, где таких учат. Мы-то с Виталием сразу в ней разобрались, а вы промахнулись… весь коллектив. Мы зла не помним и обещаем приложить все усилия и исправить двойки. Вспомните, в прошлом году все думали, мы на осень, а мы исправились, и тоже в самом конце учебного года. Потом, в отличие от некоторых, — я специально посмотрел на Эльвиру, — мы ведь трудные, а уж про Винта и говорить нечего — он из многодетной семьи. Верно, Витя?
        Винт скромно кивнул. Я сел, девочки с жалостью на Винта смотрят.
        - Теперь их хвалить надо? — с юмором, не к месту спрашивает Эльвира.
        - Что ж их — убивать? — говорит Рафик Низамов.
        - Я подойду насчет русского языка к Лине Романовне, — говорит Симакин. — Может, она разрешит переписать диктант, если коллектив просит…
        Все-таки осталось в людях людское. Но не во всех. Тихо, с болью за нас заговорила Эльвира:
        - Нам не отметка их нужна, а чтоб они стали другими людьми. Пересдадут они русский, математику завалят. Попросим, чтоб им натянули оценку по математике, их география подведет…
        - Что ж с ними делать, — зашумели ребята, — такие уж они есть! Мы их всяко перевоспитывали, а им все равно! Помогали! Родителей в школу все время вызывают! Такие они уродились трудные и ничего не боятся…
        Об Эллочку как о стену горохом — не берет, все на свете знает.
        - Это получается потому, что их вообще ничего не интересует в жизни. Они любят только удовольствия, а это мещанство…
        - Как это не интересует? — возмутился Винт. — Кино смотрим, книжки почитываем, телевизор…
        - Интересуемся кое-чем! — кричу я.
        - Все не настоящее, — не соглашается эта выскочка. — За настоящее дело драться надо, мучиться, переживать, любить его и все про него знать. Тогда человек не будет равнодушным, как эти два мальчика.
        - Интересно, — говорю, — у кого ж такое любимое дело есть? Что-то я не замечал…
        - У меня, например, — не отступает Эльвира. — Я музыку люблю. Иногда погулять хочется, а я за фортепьяно сижу. Переживаю, если не получается, хочу играть лучше всех.
        - Ты приезжая, — говорит Винт, — у вас там, может, вообще…
        - Я знаю, что Вася, — Эльвирочка на Симакина намекает, — филателист.
        - Что ж он, из-за марок вешаться будет? — говорит Винт. — Или чемпионат мира по хоккею пропустит?
        - А ты как думал! — кричит Симакин.
        - А я, например, — говорит Зойка Фуртичева, — я ночей не сплю, если мой кактус заболеет. Когда он цветет, хожу радостная. Все про кактусы читаю…
        Лидочка-тихоня тоже дров в огонь подкидывает:
        - Я без стихов жизни себе не представляю!
        - А я собак люблю, — это Рафик Низамов.
        Получается, все мученики за свое дело, страдальцы, а мы с Винтом никуда не годные.
        - Твое предложение? — спрашивает Симакин Эльвирочку.
        - Наверно, не надо их брать в поход, — отвечает она тихо, — если на них ничего не действует.
        Винт встал уходить.
        - Подожди, — говорю. — Не Эльвирочка здесь главная, еще педагог есть…
        Мы все забыли про Валентина Дмитриевича, пока спорили, а он все выслушал, встал и ничего для нас с Винтом радостного:
        - Вы меня порадовали, граждане. Очень верно и точно вы говорили о Кухтине и Елхове. «Досуг без занятий — смерть», — говорили древние. Ребята, и правда, равнодушны ко всему, потому что ничего их в жизни не трогает. Нет у них настоящего интереса, чтобы пробудить их от спячки…
        Но выход из этого тупика был. В ближайшее время мы должны отыскать себе дело по душе, а поможет нам в этом Эльвира. Иначе не быть нам в походе. Мы в такую тоску впали — никакого похода не надо. Дождались Валентина Дмитриевича у школы, просим хотя бы эту чистюлю от нас открепить.
        - Большинство так решило, — говорит классный, — а у нас демократия.
        - Валентин Дмитриевич! — кричу. — Вы им прикажите, они живо эту демократию забудут, вы учитель все-таки!
        - Чудаки, — отвечает он, — потому и учитель, что учу понимать, а не заставляю учиться.
        Нам перестали нравиться коллективные игры, да и демократия тоже. Учитель должен быть учителем, а то верх возьмут всякие горлопаны типа этой Эльвиры.
        Мы не поверили, будто только у нас нет настоящего дела в жизни. Походили по улице, поспрашивали. Удивительно, у всех есть интерес. Не такой серьезный, чтоб на фортепьяно играть, но есть. Одни любят рыбу ловить, другие детей воспитывать, третьи мотоцикл чинить. А у одного даже тайный интерес. Мы так на этого дяденьку рассчитывали: с виду вроде не похоже, чтоб он ночей не спал или боролся за какое-нибудь дело. Одет кое-как, обтрепанный, морщинистый, у магазина мается.
        - А как же, — говорит, — есть кое-какой интерес, как без него! Бывает, и ночей не сплю… мучаюсь…
        - Какой же? — сгораем мы от любопытства.
        - Вы еще маленькие, не поймете… вам рано.
        Нарисовался его товарищ. Наш дяденька оживился, подбежал к нему, они о чем-то заговорили, оглядываясь по сторонам, чтоб их никто не подслушал.
        - Эй, — обращается к нам наш знакомый, — давай сюда.
        Мы подошли.
        - Можете одно дело сделать? — спрашивает.
        - А вы про свой интерес расскажете?
        - Ха-ха! — сказал неузнаваемо повеселевший дяденька. — Все, что хочешь, расскажем.
        А дело было такое — зайти в кафе и стащить потихоньку для этих двух друзей стакан. Как мы, идиоты, сразу не поняли о мучениях и интересе этих пьяниц? Ни за каким стаканом мы им не пошли.
        Хоть и не хотелось так далеко тащиться, пошли мы к Рафику Низамову. Город у нас небольшой, каменные дома только в центре, а дальше к реке идут одноэтажные деревянные, свои. В таком и жил Рафик.
        - Ассалом алейкум, — говорит Винт из-за калитки.
        Рафик — татарин по национальности.
        - Алейкум ассалом, — отвечает он по-татарски, открывает калитку, с удивлением на нас смотрит: зачем пришли?
        - Мы твой интерес решили взять. Собака лишняя есть?
        - Ну, вообще-то…
        - Не жмись, — говорит Винт, — ради общего дела.
        - Скоро щенки будут, — говорит Рафик уклончиво.
        - Якши! — хмыкнул Винт. — Только пока их вырастим, вы из похода придете…
        Рафик свистнул, и появилась собака. Господи, где таких уродов делают, еще б парочку заказать для смеха. Морда кирпичом, шерсть рыжая, кудрявая. Одна отрада — кусаться не лезет, ласкается, прыгает, рубашку слюнями пачкает.
        - Что это она? — пугается Винт. — Больная, что ли?
        Низамов сам не свой, щекочет эту псину, называет ее Рында. Действительно, Рында, лучше не придумаешь.
        - Это почти терьер. Эрдельчик…
        - Почему почти? — спрашивает Винт.
        - Морда узковата, — вздыхает Рафик. — Экстерьер, в общем, не очень. Но собака хорошая.
        Мы промолчали, он повел нас в сарай. По пути сообщает:
        - Наполеон тоже не любил собак, а потом бежал с острова Святой Елены, упал с корабля в воду, а собака его спасла… Ньюфаундленд порода…
        - Ну и что?
        - До конца жизни он уже с собаками не расставался.
        В сарае на подстилке лежала такая уродина, первая по сравнению с ней — Василиса Прекрасная. Ни кожи, ни рожи, по бабушкиному выражению. Маленькая, черная, кривоногая и пузатая вдобавок. Рафик к ней с лаской пристает, гладит, воркует. Разомлело животное, лапы кверху.
        - Человечество приручило собак на самой заре своего существования…
        - Не умничай особенно, — остановил его Винт.
        Рафик вздохнул и говорит:
        - У нее скоро будут щенки. Порода… — он почесал в затылке, — почти лайка!
        - Ладно заливать-то! — не поверил Винт.
        - Пожалуйста, — показывает Рафик, — уши торчком, форма — римская цифра пять вверх ногами, хвост бубликом — видите, широкая во лбу голова…
        Собаке не нравились разговоры о ней, она загавкала.
        - Нервничает, — объяснил Рафик, — вчера руку мне оцарапала.
        - И ты терпишь?
        - Это еще ничего. — Он задрал штанину и с гордостью показал шрам от собачьих зубов. — Это я ей клизму ставил…
        - Так… — Винт посмотрел на меня.
        А совершенно сумасшедший Низамов оторваться от своей «почти лайки» не может.
        - Хочу одного щенка от нее оставить, — говорит, — назову Эллой. Как вы считаете?
        - Самое подходящее имя! — обрадовался Винт. — В точку!
        - Молодец! — говорю. — Здорово придумал!
        Лайка ехидно на нас смотрит, хвостом по земле стучит, глазками противными морг-морг.
        - Слушай, Рафик, — спросил я, — а ты после укуса уколы делал от бешенства?
        - Зачем? Она очень чистая собака.
        - Такое дело, лучше провериться…
        С собаками мы решили не связываться. Даже ради Наполеона. На всякий случай по пути зашли к Зойке Фуртичевой. У нее подоконники, стены, балкон уставлены кактусами — маленькими, большими, квадратными, в виде сабли, в виде человека с бородой, круглыми.
        - Кактусы известны с древнейших времен, — начала Зойка, вроде ее тоже укусила собака, — в настоящее время известны тысячи разновидностей этого прекрасного, удивительного растения. Вот смотрите — это долихотела длиннососочковая…
        Смотрим мы на эти верблюжьи колючки, и хочется нам быстрее на свежий воздух, где растут простые тополя.
        - Аустроцилиндроопунция, — говорит Зойка.
        Винт застонал.
        - Нравится? — радуется Зойка. — А это астрофитум тысячекрапинковый.
        Винт от природы человек нетерпеливый. Вышли мы от Зойки, и он заявляет:
        - Не пойду я в поход, если из-за этого жить не хочется.
        - С ума сошел! — закричал я. — Это же такой шанс! Научимся в походы ходить, на следующий год одни пойдем, самостоятельно.
        - Что там учиться?
        - А ты умеешь без еды сутки жить, огонь без спичек?..
        - Спичек можно набрать побольше.
        - А редкие лекарственные растения?
        К Симакину мы пришли вымотанные. Выложил он на стол четыре толстых альбома с марками — пока рассмотришь, состаришься.
        - Марки…
        - Возникли в древности, — говорю я, — это мы уже знаем…
        - Ты не умничай особенно, — предупреждает Винт, — а то вы все больно умные.
        Симакина не зря старостой выбрали, есть у него талант с людьми работать. Спрятал он свои альбомы в стол, решил нам все показать на практике, в натуре. Достал маленький альбомчик, кляссер называется, и повел нас в филателистический клуб.
        Сразу скажу — практика нам понравилась. На свежем воздухе, в парке, собираются влюбленные в марки люди — тихие, спокойные, говорят немного, о чем — не понять. Смотрят друг дружке в эти кляссеры, меняются, завидуют друг другу, не злобно, вежливо. Вообразите, подошел к нам взрослый человек:
        - Картинки?
        - Нет.
        - Космос?
        - Фауна.
        - Гашеная?
        - Нет.
        Следом другой то же самое:
        - Что можешь?
        - Квартблок.
        Симакин наш потный от волнения:
        - За кошку дам мадонну.
        - Чистую?
        - Чистую.
        Симакин нашел какую-то марку в альбомчике, протянул человеку. Тот в думы ударился. В конце концов совсем у другого выменял Симакин четыре новеньких марки на одну потертую, невзрачную, с кошкой. Это обмен называется.
        - Ш-ш-ш! — сияет Симакин. — Вы мне удачу принесли.
        Мы не понимали. В марках, оказывается, важно все, но, главным образом, содержание. Столько всего можно узнать, собирая марки. Например, в Турции на озере Ван живут кошки, которые плавают под водой и питаются рыбой. Конечно, такие знания неясно куда употреблять, но посмотрели мы с Винтом друг на друга и решили:
        - Ладно, берем твой интерес. Гони книги, сами разберемся.
        - Вам так повезло, — говорит Симакин, — не представляете! Век благодарить будете…
        Было у нас с Винтом свое укромное место, наш штаб. Винт рукастый, все умеет делать, у отца выучился. Оборудовали они у себя с батей верстак в сарае, свет провели, инструменты на стенах развесили. Мы нашли на свалке матрас и притащили сюда — совсем стало уютно и ладно. Лежу я на матрасе, книгу про филателию читаю:
        - «Коллекции делятся на тематические, исследовательские, мотивные, документальные, хронологические…»
        Винт вздыхает, вырезает из конвертов марки с бумагой, кладет в ванночку с водой, чтоб бумага отклеилась и марки стали годными для филателии. Конверты принес я. Мой отец писатель, пока не признанный. Его не понимают, не печатают, но всегда присылают вежливые ответы, а марки у них в редакциях самые лучшие.
        - «Марка «Маврикий» была продана за восемьдесят тысяч долларов», — читаю я.
        - Обалдеть! — вздыхает Винт. — Просто обалдеть, на что люди деньги тратят.
        - Можно наменять марок, — размечтался я, — потом их продать и купить лодку с подвесным мотором…
        - И уплыть отсюда на фиг… — бурчит Винт.
        Всегда мы считали себя не хуже других, а теперь наступило время людям завидовать. В классе только и разговоров про будущий поход. Они все, кроме нас с Винтом, собирались у Валентина Дмитриевича дома, разрабатывали маршрут. Он уже договорился с кем-то, и классу выделили три палатки. Деятельный он оказался педагог, вроде пообещали даже вьючную лошадь выдать. Завидно.
        Мы подошли к нему на переменке и спрашиваем, когда наш интерес проверять будут. Никто и проверять не собирался. Как скажет Эльвира. Вы представляете, какая у нее в руках власть над нами, у этой выскочки! Делать нечего — идем к нашей начальнице отчитываться за интерес.
        Да-а, квартира у нее не какая-нибудь завалюха. Кресла, картины на стенах, книги кругом, посреди комнаты фортепьяно. Сама Эльвира — хоть сейчас в журнал про хороших детей. На голове косынка, фартук, расшитый петухами, тапочки на пушистой шкурке. Стоим мы перед ней обормоты обормотами.
        - Да-а-а, — протягивает Винт, — у тебя папа кем работает?
        Выяснилось, папу сюда перевели начальником железнодорожного узла, для нашего города — это самый большой начальник, половина людей на «железке» работает. А раньше он вообще был начальником дороги, мы таких больших начальников живьем и не видели.
        - Передай ему привет, — говорит Винт. — Они с моим папаней вместе.
        - А твой кем?
        - Слесарем-инструментальщиком, а раньше дизелист.
        - А твой, Сева?
        - Замначальника библиотеки, — говорю, — и раньше то же самое…
        Усадила она нас напротив какого-то немыслимого музыкального центра, на нем одних кнопок столько, что на Луну улететь можно, если толком в них разобраться. Сама Эльвира засобиралась на кухню, а нам зарядила музыку.
        - Лучший интерес, — начала она по-писаному, — это музыка.
        - С древнейших времен? — вздохнул Винт.
        - Да. История музыки уходит в глубь веков и тысячелетий, — понесло ее. — Люди научились говорить и петь почти одновременно. Слышите! Композитор Лист. Страсть, борьба трагического и светлого начал. Побеждает светлое. Слушаешь — испытываешь гордость за человеческий гений.
        Сразу скажу, ничего такого мы не уловили. Играют всякие инструменты хором и по очереди. И никаких чувств за человеческий гений мы не испытали. Меня сразу в сон кинуло, а Винт все креслом скрипел. Я из-за этого и не уснул до конца. Сидит он, глаза пучит на музыкальный центр, а кресло — тресь-тресь. Винт стал высматривать, где скрипит, а кресло — хрум-хрум. Винт поднялся, а оно без него — др-р-р-р. Он очень удивился, под кресло полез. Ножку подергал, а оно на свой манер — кр-р-р. Вздохнул Винт, сел столбом, не шелохнется. Кресло помолчало и опять за свое — тр-р-р-р. Я рот зажал, боялся расхохотаться. Винт шепчет:
        - Рассохлось, переклеивать нужно…
        Прискакала хозяйка. Интересуется нашими впечатлениями.
        - Ничего, — говорим, — хорошо исполняют, только долго что-то…
        - Вы пока ничего не поняли, — засмеялась Элла. — Будете ко мне приходить, через месяц без музыки не сможете.
        - Извини, — сказал Винт, — у нас уже есть любимое дело.
        Выложили мы перед ней марки и начинаем с упоением рассказывать. Лично у меня такого уж восторга не было, но Винта было не узнать. Другой человек. Когда это его марки так пронять сумели?
        - Почта существует с древнейших времен, — тарахтел Винт. — Еще древние ассиро-вавилонцы отправляли друг другу письма на глиняных дощечках.
        - Вроде как кирпичики — плоские… — вставил я.
        - Так вот, — перебил Винт, — марка была изобретена в Англии в прошлом веке. Что такое марка? Знак почтовой оплаты? Не только. Каждая марка — миниатюра, посвященная событию, какому-нибудь лицу или просто чему-нибудь…
        Сколько красоты заложено в каждой миниатюре, любовно выполненной художником!
        - Марки бывают круглые, — пытаюсь я напомнить о себе.
        Винт слова не дает сказать:
        - Квадратные, ромбические, треугольные, овальные… Но не меньшее значение имеет форма зубчиков, она бывает трапециевидная, круглая… Называется перфорация… Что такое собирать марки? Это значит все знать про то, что изображено на ней, когда ее выпустили, когда ее погасили.
        - Гашением называется, — уже кричу я, — когда ставят штемпель с датой.
        - Бывают марки специального гашения, первого дня. То есть в ознаменование какого-то события гасится сразу много марок…
        - Мы решили собирать…
        - Мы собираем цветы. Флору, говоря по-русски.
        - Но не просто цветы…
        - Громадное значение имеет тема, — накрывает меня Винт. — У нас она называется «Цветы в легендах и мифах разных стран и народов». Что это? — показывает он хозяйке марку.
        - Роза, — говорит она.
        - Ха-ха! — заорал Винт. — Мы тоже так думали, а теперь — нет. «Суброза диктум!» — сказано под розой или, по секрету, роза — символ молчания. Но с другой стороны, этот цветок — символ любви. Все богини ходили с розами…
        - Замечательно! — сказала Элла. — Не ожидала от вас такого, Виталий.
        Меня нету. Винт полыхает от радости. Мне все не нравится.
        Потом мы обедали. Хотя лучше сидеть голодным или питаться водой с хлебом. Сидим мы с Винтом за большим столом, на километр друг от друга. Посуды перед нами больше, чем в нашем хозяйственном магазине, перед каждым салфетка стоит торчком. Представьте себе, эта волчица Эллочка успела переодеться. Одежный магазин у нее, что ли? Вместо фартука с петухами на ней появилось розовое платье, на шее бусы в два ряда.
        - Прошу, — говорит она и себе на грудь вешает салфетку.
        Винт на меня косится, я вроде не замечаю. Он тоже салфетку на грудь пристраивает, правда, локтем смахнул стакан со стола, хорошо, стакан крепкий, не разбился. Я салфетку по боку, начинаю есть просто так, без всяких ужимок.
        - Попробуйте этот салат, пожалуйста, — говорит Элла, подкладывает мне и Винту.
        Цирк!
        - Спасибо, — говорит воспитанный Винт, а я молчком. Стукнула дверь, пришел ее отец. Высокий, худой, в железнодорожной форме. Хороший, умный человек. Даже не верилось, что он большой начальник.
        - Опаздываешь, папа, — строго говорит Элла. Думал я, он ее сейчас приструнит, чтоб знала, как со взрослыми разговаривать. Ничего подобного.
        - Извини, пожалуйста, — говорит он.
        - Это мои друзья, — представляет Элла, — Сева и Виталий. Очень хорошие ребята.
        Он по-взрослому пожал каждому из нас руку и повторил два раза:
        - Александр Петрович. Очень приятно. Очень рад. Есть расхотелось совсем. Я увидел, как Винт орудует ножом, подумал, сейчас тарелку разрежет пополам вместе с мясом, но вместо этого он опрокинул на себя хитрую штучку с соусом. Все в жмурки играют, никто ничего не замечает. Мол, лейте на себя соус на здоровье, если вы такие болваны, мы вас прощаем.
        - Эта соусница вообще такая коварная, — сказала Элла, — да, папа?
        Александр Петрович согласился. Винт вытирал штаны салфеткой, а я, пока никто не видит, затолкал сразу весь кусок мяса в рот. Вот ведь несчастье — торчит у меня кусок поперек горла, ни туда, ни сюда.
        - Папа, — говорит Элла, — налей Севе водички. Заметила, оказывается. Выпил я водичку, кусок, слава богу, провалился в желудок.
        - Очень вкусно, — сказал Александр Петрович, — ты стала готовить лучше, чем твоя мама.
        - Папа, — строго сказала Элла, — мама готовила лучше всех.
        - Конечно, конечно, — заторопился Александр Петрович.
        Видимо, ее даже родной отец побаивался и никогда ей не перечил.
        - Моя мама умерла два года тому назад, — просто сказала Элла. — Она была очень хорошей хозяйкой… Кому кофе, кому чай?
        - Рекомендую кофе, — сказал папа. — Элла большой мастер.
        - Можно, я тоже кофе, — попросила Элла жалобно.
        Впервые я услышал от нее жалобные слова.
        - Пожалуйста, папа!
        У них вышла размолвка. Отец не разрешал ей пить кофе, ей было вредно, но очень хотелось. Мы не придали никакого значения их разговору.
        - Папа боится за мое здоровье, — печально сказала Элла.
        - Понимаете… — начал папа, но она перебила его обычным своим железным тоном:
        - Мальчики, пока я готовлю, расскажут тебе про свое хобби. Они — филателисты.
        Винт меня не признает, берет все на себя:
        - Раньше мы про марки и знать не знали, а теперь жить без них не можем! Кажется, что такое марка — клочок бумаги! Нет! Это целый мир. Мы, например, собираем флору. Цветы. Раньше мы и цветы не любили. Теперь — другое отношение, мы все про них знаем, и нам цветы стали нравиться. Пожалуйста… Это лотос — символ чистоты. Почему? Потому что, хоть лотосы и растут в болоте, грязь к ним не пристает. Лилия — королевский цветок. Три лилии на знамени Франции нарисовал Людовик, отправляясь во второй крестовый поход. Гиацинт — символ гордости. Мак означает сон. Есть такой бог сна Морфей. Или астра — кажется, что в ней такого уж замечательного? Однако это как бы пылинки звезд. Если ночью хорошо прислушаться, слышно, что астры шелестят — они шепчутся со звездами…
        Элла поставила поднос с чаем и кофе и захлопала в ладоши. Отец тоже восхитился, он не ожидал, как интересно иметь дело с марками. За то, что мы такие молодцы, Элла сделала нам подарок — карту области. Такую же нам показывал Валентин Дмитриевич. Карты было две — мне и Винту. Не скрою, мне подарок понравился, но на Винта смотреть не хотелось, покупали человека на глазах. Я решил уйти без чая, придумал, вроде меня дома в магазин послали, думал, Винт встряхнется. Ничего подобного — пьет кофе из маленькой чашечки, мизинчик отставил, продажная душа. Эльвира меня проводила до дверей.
        На следующий день лежу я на этой замечательной карте на полу, смотрю на реку, озера, леса и тоскую. Впервые в жизни у нас с Винтом пошли нелады.
        Слышу, бабушка шаркает.
        - Опять двойку получил? — Погладила меня по плечу. — Не горюй, не всем умными быть.
        - Что ж я — дурак?
        - Свой дурак дороже чужого умника.
        Успокоила, называется. Я спросил у бабушки: бывало у нее, чтоб с самым лучшим другом расходиться?
        - Было, — говорит бабушка.
        - У вас, наверно, разные интересы появились?
        - Наоборот, — вздыхает бабушка. — Помню, влюбилась я в одного там Павлика, а он моей подруге понравился. Увела, чертовка!
        - Ну, баб, у тебя примеры!
        Слышу — звонят в дверь. Чувствую, Винт, мой закадычный дружище в прошлом. В чистой рубашке, ботинки блестят, смотреть противно.
        - Че это ты вырядился? — спрашиваю.
        Совесть еще осталась — краснеет.
        - Так как же… надо к Эльвире идти.
        - Что это ты ее так красиво называешь?
        Винт отмолчался, положил на колени этот несчастный кляссер.
        - Я, — говорит, — книжку про филателию до конца прочитал. Много интересного. Например, на острове Борнео была выпущена марка самой необычной формы — в виде границ этого острова.
        - Плевать я на марку хотел и на этот остров! — говорю я напрямик. — Я рад, Винт, что ты нашел себе интерес в жизни, поздравляю тебя. Только нам не по пути. Я вчера притворялся, что мне марки нравятся. А уж мучиться из-за них, ночей не спать, извини пожалуйста!
        - Фу-у-у, — вздыхает мой Винт с большим облегчением, — Ты, брат, настоящий артист. Ха-ха-ха. «Мы жить без них не можем»! Я думал, ты всерьез. Какое это увлечение — марки! Это, брат, тьфу, а не увлечение.
        На радостях продали мы все наши марки на филателистическом пятачке, купили по паре мороженого. На несчастных марочников смотрим, а они меняются марками, волнуются и живут замечательной жизнью, которая к нам, слава богу, не имеет никакого отношения.
        В центре, у кинотеатра, встретили ребят с нашей улицы. Они бесплатно мультики смотрели. На здании кинотеатра висел экран дневного кино, подходи кто хочешь. Мульты кончились, и мы пошли на стройку Комбината на окраине нашего города. Там котлован копали, и работал экскаватор. Забрались мы всей компанией на теплые бетонные плиты, смотрим на строительство, беседуем о том о сем. Рычит экскаватор, подъезжают машины одна за другой, увозят, что им в кузов из ковша насыплют.
        - Интересно, может он на километр вниз закопаться, такая силища?
        - Вода пойдет, — говорит Винт, — потонет.
        - Откачают насосами.
        - Замучаются качать.
        Люблю я такие беседы обо всем, никогда не скучно, любая тема за живое задевает.
        - Интересно, на экскаваторщиков берут после восьми классов?
        - Может, берут, а может, нет. На шоферов не берут, я у бати узнавал, — говорит Винт.
        - Представляете, — говорю, — будет нам шестнадцать лет, начнется настоящая жизнь.
        - А потом сорок.
        - И помирать!
        - Не-а, к тому времени таблетки какие-нибудь придумают. Наука!
        - Да нет! Просто все менять будут. Нога не работает, тебе запасную, сердце не работает, пожалуйста, — новое сердце.
        - Что ж в конце концов от нас останется?
        - Голова.
        - А голова сносится?
        Тут мы призадумались крепко, но ничего придумать не смогли. Осталось верить в науку. Может, нас на другую планету переселят, где никто не умирает.
        - Сейчас жить еще не очень интересно, — продолжаю я свое, — как-то ни то ни се! Скорее бы уж паспорт получить.
        - Мне лично нравится, — не согласился Валерка с соседнего двора. — Иногда очень интересно живешь, особенно на каникулах.
        - Это мещанство, — хмуро сказал Винт. — К примеру, у тебя есть такое дело, чтоб ты ночей за него не спал?
        - Нет, — признался Валерка. — Всегда вставать не хочется, это да. Какое бы там дело не было.
        - А у меня есть, — сказал кто-то. — Как день рождения, в семь утра вскакиваю: очень интересно, что подарят.
        Тут наш разговор прервали. На велосипеде подъехал глупый человек Бряндя, а на раме у него сидела Эльвирочка. Естественно, с большим бантом на голове. Я Бряндю убить был готов. Мы после стройки в футбол играть собирались, да любое дело без этой кикиморы счастьем кажется. Я бы не пошел, но Винт поднялся, а куда я без него денусь.
        Эльвира притащила нас к себе домой, поставила композитора Листа, и небо нам стало в овчинку, как говорит бабушка. Теперь я попал на то скрипучее кресло. Винт все на меня косился, наверно, ему скрип опять мешал. Не выдержал он и начал кресло чинить. Нашлись в доме Эльвиры инструменты, я Винту помогаю, играет музыка, а Элла за Винтом внимательно наблюдает.
        - Виталий, — говорит, — может, твой интерес в столярном деле?
        - Как же! — говорит Винт. — Что ж я, рыбалку на какую-нибудь табуретку променяю? И не буду ночей спать или мучиться, если у меня, к примеру, гвозди кончились?
        - А руки у тебя золотые, — говорит Эльвирочка.
        Винт прямо хвостом завилял от удовольствия.
        - Ладно тебе, Элка…
        Вы все поняли про эту девочку! Я для нее, конечно, крепкий орешек, где сядешь, там и слезешь. А Винт — он привык людям доверять. Вышли мы от нее, и, знаете, что он сказал?
        - Видишь, у нее имя какое: Эль-ви-ра! Э-л-л-а! Не Маша какая-нибудь, не Витя, обычного человека так не назовут. И человек она интересный, я таких не встречал.
        Слов нет, а буквы рассыпались, как говорится.
        Пропал Винт на глазах. Сидим мы у нас в сарае, Винт подаренную карту к стене гвоздиками прибивает. Ругаемся мы с ним потихоньку, неинтересные люди. Не богу свечки, не черту кочережки, бабушка так говорит.
        - Не буду я музыку любить! — кричу я.
        - Хочешь марки?
        - Знаю я, почему ты музыку полюбил. Я, брат, не слепой, глаза еще видят, понял?!
        - Давай кактусы выращивать.
        - Влюбился ты в эту ворону, понял?! «Виталий, у вас золотые руки»!
        - Ну-ка, повтори! — спрыгнул он с верстака.
        - И повторю!
        - Повтори!
        - «Простого человека так не назовут»! Тьфу!
        Не знаю, до чего бы мы доругались, но упала тень на пол, и в дверях встал Бряндя.
        - Вы что?
        - Ничего, — говорим. — На рыбалку идем?
        - Не, — говорит Бряндя. — Сашко у ребят спрашивал — еще вода не ушла, через неделю — пожалуйста. Мы вечером ракеты пускать будем. Айда?
        - До вечера дожить надо, — буркнул Винт.
        - Заезжайте за нами, — решил я за двоих.
        Помолчали немного.
        Бряндя достал из-за пояса книгу без обложки, протянул мне:
        - Редкая книга, нигде не достанешь…
        - «Остров сокровищ» потерял?
        - Про черную и белую магию, — гнет свое Бряндя. — Правда, первой страницы нет, но я рассказать могу, что там было…
        Взял я книжку, полистал — какие-то рисунки, чертежи. Винту показал. Винт книжку у меня забрал, сунул Брянде в руки, повернул его к свету и коленом поддал несильно.
        - Свободен. Тащи «Остров сокровищ».
        Только мы одни остались, Винт опять за старое:
        - Ты ерунду говоришь! Я хитрый, понял. Что музыку любить? Сиди, не засыпай, и все дела. А Элка за нас всегда слово скажет, секи! Мы ж от нее зависим.
        У меня мысль работает совсем про другое. Выскочил я из сарая, догнал Бряндю:
        - Что там было, на первой странице?
        - С древнейших времен люди интересовались чудесами…
        Забрал я у него книжку, а он мне вслед:
        - В расчете, Кухня?
        Захожу в сарай, загадочно смотрю на Винта.
        - Винт, знаешь, чем увлекались люди в древние времена?
        - Ваньку валяли, кактусы выращивали да собак разводили…
        - Винт! Они интересовались чудесами — черной и белой магией!
        Не глянулась Винту моя затея, но я его уломал. Приступили к делу немедленно. Выпросили в магазине здоровенный ящик из-под папирос. Винт сильнее меня, тащил на плече этот ящик, а я рядом шел и читал ему Бряндину книгу:
        - «Сто горящих сигарет в одной руке!.. Раскурив сигарету, исполнитель бросает ее в урну, затем ловит в воздухе вторую горящую сигарету, за ней следует третья, пятая, десятая…»
        - Директору школы очень понравится, — сказал Винт.
        - «Распиливание девушки! Дисковая пила с электромотором медленно опускается над столом, и зрители видят, как пила перерезает девушку пополам!»
        Винт опустил ящик на тротуар, сел отдышаться.
        - Где мы возьмем дисковую пилу с электромотором?
        - А знаешь секрет? Смотри!
        Я достал из кармана огрызок карандаша и нарисовал на ящике схему.
        - Секрет в том, что тут две девушки. Пила проходит между ними, зрители думают, девушка одна, а на самом деле голова одной девушки, а ноги — уже другой.
        Поднял Винт ящик, я дальше читаю:
        - «Фокуснику нужно освоить ряд упражнений с шариком. Эти упражнения выливаются в каскад красивых этюдов манипуляции. Надейтесь только на свой труд!»
        - Учти, Кухня, — сказал Винт, — не получится с чудесами, на музыку пойдем…
        Его, Винта, замашки, вечно-то он ворчит, но дело делает. Первые чудеса заключались вот в чем: залезает человек, например Винт, в ящик, другой накрывает его крышкой и начинает шпагами протыкать фанеру в разных направлениях. У зрителей впечатление, будто от того, кто в ящике, один труп остался, а он вылезает живой и невредимый. «Фокус чрезвычайно эффектен и хорошо принимается публикой». Шпаг у нас не было, мы их наделали из толстой проволоки, ручки обмотали изолентой разных цветов — хорошо получилось.
        Спрятался Винт в ящик, я его закрыл, взял под мышку четыре шпаги и начал одну за другой втыкать в фанеру. Эффектно до невозможности! Только вдруг Винт заорал, вышиб головой крышку ящика и запрыгал как припадочный Гриша, есть такой в городе.
        Конечно, ни в какие фокусы Винт играть больше не захотел. Зашел он ко мне с перевязанной рукой, зато в костюме — в майскую-то жару. Прическа — держите меня, умру, не встану — аккуратная, волосок к волоску. Это при его-то патлах. В общем, ни ума, ни здоровья, как говорит моя бабушка. А дальше и того хуже. Вынул он чистенький носовой платок, вытер лицо и сказал:
        - Давай у Элки по именам называться, а то неудобно…
        Мне и отвечать ему не хочется. Иду, с шариком тренируюсь. По книжке. Делаешь пас рукой — шарик пропадает, делаешь пас — он опять появляется.
        - Брось ты свой шарик! — говорит Винт.
        - Костюмчик надел! — говорю я. — Почем материальчик?
        - А что ж мне, в трусах в гости идти?
        Есть справедливость на свете — к Эльвирочке приехал ее двоюродный брат. Таких я в нашем городе не встречал, такая сволочь — сразу видно, приезжий. Умный — жуть! На скрипке играет, на французском языке говорит. Началось все честь по чести: они вдвоем, дуэтом, играют ихнюю бодягу, я с шариком забавляюсь, Винт уставился на эту парочку, будто это «Спартак» с «Динамо» играют последнюю двухминутку, а счет ничейный. Головой в такт музыке кивает, один раз вытащил свой платок, руки вытер.
        Кончилась музыка, Винт помолчал для приличия, потом сказал:
        - Люблю я классическую музыку — это тебе не шлягер какой.
        Эльвирочкин брат прямо ногами затопал от восторга. Я продолжал шариком играть, постепенно мне все начало нравиться.
        - Это, наверно, Лист? — напрягся Винт.
        Двоюродный брат фыркнул и по-французски: трас-трам-тром. Эллочка покраснела и решила разговор в другую сторону увести:
        - Может, пойдем погуляем?
        Винт кашлянул и сказал:
        - Если я ошибся, то скажите… А что вы, как эти…
        Брат смешливый попался — ржет, и опять по-французски: та-та-та!
        - Перестань! — разозлилась Элла.
        Потемнел Винт лицом. Никогда он так хорошо не выступал, я его с детсада помню.
        - Он что, — показал Винт на брата, — не русский?
        - Русский. Он мой двоюродный брат. Учится в спецшколе, французской…
        - Ладно! — повернулся Винт к брату и начал чесать по-татарски: — Ассалом алейкум! Бара бир?
        - Извините, если вы что подумали, — смутился двоюродный, — я ничего такого…
        - Перестаньте! — чуть не плачет Эллочка.
        - Енге манге? — Винт пальцем у виска покрутил. — Кель, секир башка! Якши? То-то!
        И хлопнул дверью.
        - Большой рахмат за все! — попрощался и я. Догнал Винта на улице. Он прическу свою растрепал, платочек в кювет выкинул. У меня сердце от радости запрыгало, но вида не подал, ему и так тошно за свое поведение. В глаза мне не смотрит, говорит безразлично:
        - Здорово у тебя с шариком получается, молодец. Я без упреков, напоминаний поддерживаю разговор:
        - Главное, — показываю на ходу, — зажимать его подушечками ладони…
        Перед началом уроков в классе только и разговоров было о вчерашней тренировке по туризму. Фуртичева, проходя мимо нашего стола, сунула нам под нос палец:
        - Видите — волдырь, это я костер училась разводить… Симакин выложил на парту большой компас, вокруг ребята столпились, а он рассказывает:
        - Азимут три градуса на норд-вест будет вон там, где дверь!
        - Винт! — крикнул я на весь класс. — Ты мой шарик не видел?
        - Откуда? Откуда я мог его видеть?
        Все на мгновение оглянулись на нас и опять за свое:
        - Митя сказал, что самый лучший компас, когда стрелка плавает в жидкости…
        - У моряков это называется гидрокомпас. Я вылез из-под стола, опять кричу:
        - Никто моего шарика не видел? У меня шарик пропал…
        - Нет, — ответили. — Какой шарик? Где ты его положил?
        - Завтра палатки будем ставить… Но общее внимание уже на нас.
        - Ничего не пойму, — сказал я, а Винт покачал головой.
        - Фуртичева у нашего стола крутилась. У нее спроси…
        - С ума сошел! — закричала Фуртичева. — Я и не видела его!
        - А ты в портфеле посмотри! — посоветовал Винт.
        - Да что за шарик? — спросил Симакин.
        - Я тебе сейчас этим портфелем по голове! — возмутилась Фуртичева.
        - Посмотри у нее под «Географией», — проговорил Винт задумчиво. — Не зря она тут крутилась. Посмотри, Сева…
        Запустил я руку в портфель Фуртичевой и вытащил шарик.
        - Ой! — испугалась Фуртичева.
        - Это не мой, — сказал я, — извини, Зоя… — И положил шарик обратно в портфель.
        - На фиг мне этот шарик! — вовсе перепугалась Фуртичева, раз рукой в портфель, а шарика нет. Весь портфель на парту вывалила и завизжала, как от дохлой мыши: — Куда ты его положил?! Куда ты его дел?! Не нужны мне никакие шарики!
        - Сева, я ошибся, — сказал Винт. — Он у Симакина в сумке.
        - Ха-ха, — рассмеялся Симакин. — С ума сошли!
        Я взял его портфель, вытряхнул, шарик выпал и покатился по полу. Я его схватил, в рот сунул и проглотил, а классу показал пустые руки.
        - Вот он! — крикнул Винт и шарик над своей головой поднял.
        - Это они фокусы делают! — догадался Низамов. — Я сразу понял!
        - Сделайте еще! Ну, пожалуйста! Ой, как здорово! Ну еще!
        - Внимание! — Винт показал шарик. — Смотрите сюда!
        Только все на него загляделись, вошла Элла. Лицо у Винта сразу помрачнело, шарик он тут же в карман спрятал.
        - Ну что же вы?!
        - При ней — ни за что! — решительно отрезал Винт.
        - Товарищи… — начала было Элла, но Винт ее прервал:
        - Тамбовский волк тебе товарищ!
        Все поняли: разговор будет неприятный, и стало очень тихо.
        - Ребята! — звонко сказала Элла. — Я виновата перед Севой и Виталием и прошу у них прощения!
        По правде говоря, прощения у меня никогда не просили, я растерялся. Винт встал, вышел, хлопнул дверью.
        - Сева, — протянула она мне руку.
        Не хотелось мне этого делать, но никуда не денешься, не могу же я ее за Винта простить. Взял и подал ей ногу.
        - Ой, как противно! — не выдержала Лидочка-тихоня. Знаю, что противно, но делать нечего, вышел вслед за Винтом.
        - Так будет с каждым! — сказал мне Винт в коридоре.
        - Отстань! — крикнул я. — Надоел ты мне! Хорошо, звонок зазвенел, и не надо было дальше объясняться.
        После уроков мне на базар надо было, бабушка целую страницу исписала на память: лук, картошка, укроп и все такое.
        - Куда ты? — спрашивает Винт.
        - По хозяйству.
        - Хочешь, помогу?
        Я промолчал: нравится — пусть идет. Неприятный осадок у меня после этой истории в классе.
        - Не злись, Кухня, — сказал Винт. — Че ты?!
        - Дураком себя чувствую.
        - Ты дураков не видел, — успокоил он.
        И сует мне ладонь. Я чуть-чуть помедлил, а потом свою подал. Пожали друг другу руки. Помирились, значит…
        …Рынок в это время еще бедный, одна редиска. Идем, выбираем, я деньги плачу, а Винт в списке купленное отмечает. Вдруг вижу гору свежих помидоров — кругленькие, ровные, лопаются от спелости. Продавец скучает — дяденька в кепке шире плеч.
        - Винт, в списке помидоров нет?
        - Нет. Лук остался, и можно идти…
        Что на меня нашло, так захотелось помидоров, хоть в рабство к этому дядьке иди.
        - Помидорки хочется, — говорю Винту.
        А Винт чувствует себя виноватым и готов на все. Подходит, берет один помидор, кладет обратно, второй берет…
        - Откуда овощи?
        Продавец на Винта и не смотрит.
        - Пойдем, ладно, — вздыхаю я.
        - Дороговато, — говорит Винт.
        - Проходи, проходи! — машет рукой дядька.
        Вдруг вижу, Винт фокус делает: помидор обратно в кучу не кладет, а себе оставляет. Вот опять — помидор у него в руке, пас, он уже в другой руке, а когда все думают, что Винт обратно его положил, то это обман, рука пустая. Хочу его остановить, язык отнялся, колени дрожат.
        - Винт! — кричу.
        Одновременно мы закричали — я и дядя в кепке. Схватил он Винта за шиворот, тот вывернулся, бежать, я за ним. Мы бежим с одной стороны прилавка, продавец с другой. Кричит как резаный:
        - Кошелек украли!
        При чем тут кошелек?! Всех он взбудоражил, все закричали, заволновались. Винт юркнул под прилавки, я за ним, поскользнулся, на чьи-то корзины упал. Хватают меня сразу двадцать рук, свисток свистит, милиционер появляется. Точно, думаю, сейчас бабушка меня разбудит, и все окажется сном.
        Только в милиции начинаю соображать, как все плохо и что мне сейчас будет. Сижу за барьером для преступников, неподалеку дежурный милиционер по телефону разговаривает. Рядом со мной мальчишка шпанистого вида, чувствует себя в милиции как дома.
        - Влип ты! Сейчас инспектор на тебя протокол составит и в школу письмо…
        Вот почем нынче помидорчики на базаре.
        - Хочешь, выручу? — говорит этот мальчишка.
        - Выручи, пожалуйста…
        Он наклоняется ко мне и начинает шептать. Сейчас у меня спросят фамилию, имя и отчество родителей. Правду не говорить, но врать с умом. То есть надо назвать имя и адрес знакомого взрослого, лучше всего не в нашем городе.
        - Зачем не в нашем? — спрашиваю.
        - Они родителей сразу сюда вызовут, если они тут.
        - У меня нет никого в других городах…
        Паренек оказался лучше брата родного. Присоветовал мне в родители Захарьина Юрия Максимовича по адресу: Никольская, девять, на станции Возжаевка. Вроде есть такая неподалеку. Этот Юрий Максимович — живой человек, сосед моего советчика.
        Я еще и обдумать всего не успел, проявился Винт.
        - Что надо? — спрашивает его дежурный милиционер.
        - А я, — Винт отвечает, — вот с этим мальчиком на рынке был, только меня не поймали.
        Дежурный открыл ему барьерчик, Винт сел рядом.
        - А свое имя менять не надо? — спрашиваю я шпанистого мальчишку.
        - Не надо, не надо, маленьких не учитывают…
        - А он может быть моим братом? — показываю на Винта.
        - Может, — говорит мальчишка.
        Тут за ним пришли, он подмигнул на прощание, и больше мы его не видели. Я быстренько подучил Винта насчет его новой фамилии и нашего с ним родства. Сидим мы и запоминаем наизусть: Возжаевка, Никольская, девять, папа Захарьин Юрий Максимович.
        В кабинете у инспектора мы трем глаза, вроде плакать хочется, носами шмыгаем.
        - Мы нечаянно, мы фокус хотели показать, а потом испугались…
        - Как же вы из Возжаевки здесь очутились? — спрашивает инспектор.
        - Мы за батарейками сюда приехали для карманных фонариков, у нас нет в магазине… Отпустите, пожалуйста…
        - Как вашего папу зовут? — спрашивает инспектор.
        Мы хором:
        - Захарьин Юрий Максимович, Возжаевка, Никольская, девять.
        Мы подождали, пока он проверял наши сведения. Не подвел тот мальчишка, хоть и шпана. Живут такие люди в Возжаевке. Но дальше стало совсем худо.
        Передали нас с рук на руки сонному милиционеру. Он взял нас за руки, словно мы дети, привел на вокзал. Хорошо, никого из знакомых не попалось. Стали ждать поезда на Возжаевку.
        - Вы идите, дяденька, — сказал я, — мы теперь сами… Милиционер зевнул и ответил неопределенно:
        - Служба…
        Пришел поезд. Посадил он нас в вагон, проводника предупредил:
        - Им до Возжаевки. Там сотрудник встретит. Проследи.
        - Из дому сбежали? — хихикнул тот. — Прослежу! Вот во что нам бесплатный советник обошелся! Едем с Винтом и ругаемся, кто из нас виноват.
        - А зачем ты полез? Я тебя просил?!
        - Я говорил, эти фокусы до добра не доведут!
        - Так ходил бы на музыку, чтоб над тобой насмехались!..
        - «Помидорку хочу»! Вот и хоти теперь! Разозлился я, отсел на скамью напротив. Смотрим в окно, поезд летит, и с каждым столбом мы все дальше и дальше от дома. Время от времени проводник заглядывает — проверяет, на месте мы или сбежали. Встает наш сосед по скамейке, собирается выходить.
        - Уже Возжаевка? — спрашиваю.
        - До Возжаевки еще час.
        - Ничего себе! Уже темнеет, слышь, Винт?! А он вяло рукой машет, совсем упал духом.
        - Винт! — подскакиваю я. — Лезь под лавку.
        Винт послушно лезет, я к проводнику бегу в тамбур. Он уже дверь открыл, ветер его волосы развевает.
        - Дяденька! Тот пацан убежал!
        - Хе-хе-хе! — смеется проводник. — Я тот тамбур запер. Пусть бежит!
        - Дяденька! Он через окно в туалете вылезть может!
        - Ах, черт!..
        Бежит проводник в другой конец вагона. Мы к дверям, поезд еще не остановился, мы с Винтом спрыгнули, покатились под откос, вскочили и побежали.
        Добежали до перелеска, слышим, поезд трогается, оглядываемся — никто не догоняет.
        Убежать-то мы убежали, но лучше бы нам ехать в неизвестную Возжаевку. Полустанок, где мы очутились, состоял из двух длинных домов и деревянного, размером с кулачок, как бабушка говорит, вокзальчика. А на вокзальчике пластинка висит: «93 км». Народу никого, темнеет, есть хочется. Входим внутрь — комната с печкой посредине, окошечко кассы, расписание поездов. Читали мы его, читали, ничего не поняли. Вышли — лес кругом темный, в двух домах окна светятся, но людей не видать. Вернулись, поцарапались в окно кассы — тишина. Холодно стало. Слышим, дверь где-то хлопнула. Стучим в окошко изо всех сил.
        - Откройте! Откройте, пожалуйста!
        Открыла женщина, удивилась:
        - Откуда вы взялись такие?
        - Из города, — говорим. — Когда следующий поезд будет?
        - Завтра, к вечеру. У нас редко какие останавливаются.
        Насчет Винта не скажу, но я заплакал по-настоящему. Боюсь в голос разреветься, а слезы уже под воротник рубашки текут. Пожалела нас женщина, пустила к себе в тепло.
        - Посидите, — говорит, — я вам покушать принесу.
        Остались мы одни.
        - Винт, как домой сообщить, что мы здесь?
        - По телефону, — говорит Винт.
        - Куда звонить-то? У тебя что, телефон дома?
        Женщина принесла нам картошки, молока. Мы набросились на еду, как худые свиньи, даже неудобно перед посторонним человеком.
        - У вас телефон есть? — спрашиваю.
        - Нет, — говорит она, — у нас селектор, служебная связь.
        Хорошая мысль пришла Винту в голову.
        - Кухня, — говорит он, — можно отцу Эллы позвонить.
        - Его уж и на работе нет.
        - Не скажи! Начальники допоздна сидят.
        - Тетенька, — говорю я, — а вы можете начальнику узла позвонить? Мы его знакомые.
        - Боязно. Вдруг осерчает?
        - Нет, — говорит Винт, — он обрадуется!
        - Что с вами делать, не знаю…
        Подумала тетенька, попереживала, повздыхала и стала разыскивать по селектору начальника железнодорожного узла. Нажимает кнопку, говорит в ящичек:
        - Дежурненькая, начальника узла можно?
        Кнопочку включает, а оттуда голос:
        - Ушел давно.
        - Дежурная, будь ласка, позвони домой по телефону. На девяносто третьем сидят два мальчика, они по ошибке из поезда выскочили…
        - Сева и Витя, — шепчу я, — которые марки собирают.
        - Сева и Витя, которые марки собирают…
        - Попробую, — сказала дежурная и выключилась.
        - Попадет мне за вас, — покачала головой наша тетенька. — Начальник тоже марки собирает?
        - Интересуется.
        Затрещал селектор.
        - Девяносто третий! Пусть никуда не уходят, у тебя сидят, слышишь?
        - Хорошо, — ответила тетенька.
        Ждали мы, ждали, успели заснуть. Винт просто так, а я у него на плече. Тетенька растолкала нас:
        - Говорите!
        Мы к аппарату, а оттуда голос Эллы:
        - Мальчики, что случилось? Как вы там?
        - Эллочка! — кричу я радостный, будто она мне родная мать. — Элла, ты на нас не обижайся, пожалуйста!
        - Не буду!
        - Спасибо тебе большое. Мы никак отсюда выбраться не можем, предупреди родителей. Мы тебе отплатим чем-нибудь, Эллочка!
        - Все будет хорошо. Не падайте духом.
        Тут другой голос вмешался, ее отца:
        - Кто девяносто третий?
        - Мересова, — сказала тетенька.
        - Мересова, в три на проход пойдет маневровый. Остановите, скажите, мое распоряжение…
        Совсем поздней ночью нас посадили в маневровый паровоз «ОВ». «Овечка» называется. Его без вагонов перегоняли на какую-то станцию. К «маневрушкам» презрительно относятся, а зря! Огонь в топке ревет, паровоз на рельсах качает, тендер скрежещет. Красота!
        - Вижу зеленый, — говорит помощник машиниста.
        - Зеленый, — повторяет машинист.
        - Дяденька! — кричит Винт. — Свистните еще раз!
        Машинист добрый попался, протягивает руку, и свист на сто километров вокруг. Кочегар топку откроет, вся кабина пламенем освещается, лицо жжет, а он уголь подбрасывает, грохает дверцей, кричит:
        - Курите, наверно, шпана?
        - Нет! — кричим. — Некурящие пока!
        - Здоровенькими помрете! — хохочет кочегар.
        Машинист укоризненно на кочегара смотрит, головой качает. Помощник — молодой, строгий — все время вперед смотрит, не улыбнулся нам ни разу. Я влюбился в них во всех, даже в строгого помощника машиниста. Почему-то казалось, будто народу в мире так мало, что надо благодарить этих паровозников, радоваться, что не выгоняют и взяли тебя в компанию.
        Еще собаки не просыпались, не ходили машины, а люди смотрели последние сны, когда мы приехали домой. Наш маленький старинный вокзал с колоннами блекло светился в утреннем сыром воздухе. Асфальт блестел после ночного тумана. На пустом перроне нас ждали два человека: Элла и ее отец. Элла в плащике и необыкновенной вязаной шапочке с красным помпоном, ее высокий папа — в фуражке и железнодорожной шинели.
        Паровоз тормозил очень медленно. Они терпеливо нас ждали. Два, в общем-то, чужих человека, даже не из нашего города, которых никто не заставлял не спать всю ночь, а потом идти на вокзал встречать ничем не знаменитых вредных пацанов, сбежавших от милиции.
        - Клянусь, — сказал Винт, — если она в беду попадет, я ее выручу.
        Через полчаса мы входили к Винту в дом. Умела Элла людям в душу влезть, вот что я скажу! Отодрали бы Винта, меня к ним на порог не пускали бы месяц за плохое влияние на товарища. А тут младшая сестренка, говорить еще не умеет, а к Элле на колени мостится: «Иля! Иля!», брат-первоклассник ей в рот смотрит. Отец Винта, неразговорчивый, хмурый, матери приказывает:
        - Прими гостью. Бывают же дети порядочные у людей!
        На столе конфеты, печенье.
        - Кушай, Эльвирочка, — приглашает мать, — кушай, пожалуйста. Дай я Катьку заберу.
        А нас вроде не существует. Так, между прочим, Винту по затылку хлопнула, но застеснялась Эллы, сказала лицемерно:
        - Кушай, сыночек, кушай, кормилец… — И мне: — А что ты сидишь?!
        После такого ничего в горло не лезет.
        - Уж ты не бросай этих обормотов, — говорит мать Эльвире, — а то им, чертям, одна дорога — в тюрьму…
        …А у меня дома еще смешнее. Ждут меня всей семьей: бабушка, мать и отец. Они подумали, я один явился, поэтому не стесняются — лица у всех каменные, отец ремень снимает. Но показалась Элла — они Проводы Зимы изображают: счастливые, улыбаются; отец незаметно ремень под диван сунул.
        - Здравствуй, Эллочка, — поет моя мать, — здравствуй, голубушка…
        Ощущение, она им дочь родная, а я макулатуру пришел собирать.
        - Вы мне обещали, — говорит Элла, — не трогать Севу.
        - Конечно, — кивает отец. — Мы его любим. Сын, какой-никакой…
        - Как я хотела девочку! — говорит мать. — Идемте чай пить!
        По забывчивости я оказался последним. Тут меня бабка как по затылку треснет, — думал, голова отвалится.
        - Как вы считаете, Элла, — спрашивает отец, — может, им с Виталием дружить не надо?
        Вот до чего мы докатились с поисками любимого в жизни дела!
        Повторяю: умела Эльвира людям в души лезть. Дома у меня она заикнулась о герани: какой, мол, милый цветок. Эта самая герань всю жизнь у нас на окне стоит. Еще в третьем классе меня бабушка за нее гоняла — я авторучку промывал и чернила в цветок вылил. В воскресенье с утра ко мне вся семья пристала: тебе к Эллочке в гости, чистую рубашку надень, причешись. А бабушка горшок с геранью в руки сует — подарок.
        Иду я по городу с цветком в руках. Винт разговаривать не хочет, только «да», «нет», «не знаю»…
        - Все-таки Эльвира не такая, как все, — говорю я, — красивая, отзывчивая, а если б еще пацаном была, то вообще не знаю! Разве я б кому-нибудь тащил эту герань?! Ни за что!
        Остановился Винт и стоит.
        - Иди один, если хочешь.
        Возмутил он меня.
        - Совесть есть? Ты поклялся все для нее сделать.
        - Из пожара вытащить, подраться с кем-нибудь за нее — пожалуйста, а так…
        Надоел он мне со своей хандрой, не стал я его уговаривать, пошел один. Догоняет.
        - Не ходи к ней, — бормочет, — не надо нам с ней водиться. Ты уж верь мне, Кухня, лучшего друга у тебя не было и не будет. Ты мне роднее, чем брат. Она гипнотизерка, понял? Черная и белая магия…
        - Ты суеверный!
        - Ни во что такое не верю. Но она не хочет, чтоб мы дружили! Она всю эту канитель завертела, чтоб нас поссорить.
        Задумался я крепко. На первый взгляд Винт не прав, но задумаешься — есть в его словах правда.
        - Если, — говорит Винт, — мы раздружимся, я уйду в другую школу…
        Дело серьезное. Совещались мы, так прикидывали и этак, спорили. Решили честно пойти и обскакать суть дела, культурно, без всяких обид. Умная — поймет, а глупая… что ж, тогда мы не виноваты.
        Заходим, у меня дар речи пропал. Она такая сверкающая к нам навстречу выбежала, ждала, наверное, готовилась.
        По нашему виду догадалась о плохом, говорит тихонько:
        - Что вы у порога стоите?
        Даже на мой цветок внимания не обратила. Я стою как пришибленный с этим горшком, а Винт целую речь произнес:
        - В общем, Эльвира, мы по предметам подтянемся. А интересного дела у нас нет. Ну так что ж? Без него как-нибудь проживем. Коли когда-нибудь ты в беду попадешь — мы тебя выручим. Не стесняйся, говори, если что надо. Так что, вот так.
        Отдал я ей горшок с геранью:
        - Бабушка тебе передала.
        - До свидания, — заторопился Винт, — пошли мы, наверное…
        - Может, посидите? — предложила она.
        - Некогда! — Винт уже к двери повернулся.
        - Посиди ты, Сева. Если Виталий такой занятой.
        - Ладно, — вздохнул я.
        Почему я остался, не понятно. Винт ушел оплеванный, а я, предатель, уселся и сижу. Не могу ей отказать, и все!
        - Очень красивая герань, — говорит Элла.
        - Да, — говорю, — конечно, ты права…
        - На улице тепло?
        - Да, — говорю. — Ты молодец! Это очень важно — иметь интересное дело!.. Коллектив… Команда…
        Отпустила она меня, добрая душа, видит, я еле соображаю.
        - Иди, — говорит, — догоняй его.
        Я пулей из комнаты, только прокричал с порога:
        - Извини! Мы с Винтом друзья на всю жизнь.
        И за дверь. Не успел отойти, послышались рыдания. Не просто всхлипы, плач, а настоящие рыдания. Вернулся я на цыпочках, заглянул в щелку: положила Эльвира голову на руки и ревет. Даже у меня в носу защипало.
        Зато Винт обрадовался, когда меня увидел. Руку стиснул, по плечу стукнул, смотрит так, будто я от смерти спасся.
        - Я знал, ты настоящий друг! Она хитрая, эта девчонка, но мы, брат, тоже не лыком шиты. Какая жизнь замечательная, Кухня!
        А у меня на душе кошки скребут.
        - Винт, она там ревет.
        - Перестанет. Девчонки вообще плаксивые. Может, она в тебя влюбилась. Они всегда плачут, когда влюбляются. Что ж, из-за этого нервы себе портить?..
        Настроение мне исправила Зойка Фуртичева. Из-за угла выскочила, кричит:
        - Так и знала, что вы у Эллы. Сегодня обсуждение маршрута, побежали быстрее.
        - Мы люди без интересов, — вздохнул Винт. — В походы не ходим…
        - Неправда! — кричала эта выращивательница кактусов. — Меня за вами Митя прислал!
        На пустыре, за школой, весь наш класс тренировался для похода. Валентин Дмитриевич, в спортивном костюме, с секундомером в руках, был судьей, а две команды соревновались. Мы подбежали, когда первая команда уже поставила палатку, а у другой что-то не ладилось. Потом эти догнали, и ветер стал раздувать обе палатки — желтую и голубую. Красиво! И в поход захотелось в десять раз больше, чем когда мы всего этого не видели.
        Уже заполыхал первый костер, запахло дымом, а мне покоя не дает одно обстоятельство. Почему еще вчера нас никто в упор не видел, а сегодня — со всей душой.
        Выясняется, Элла за нас слово замолвила, какое надо, что мы не хуже других и с интересами у нас все в порядке.
        - Правильно! — врет Винт, а сам жадно на костры смотрит, хочется ему себя в деле показать. — Хороший она товарищ! Научила…
        - Жаль, ей в поход идти нельзя, — говорит Валентин Дмитриевич, не отрываясь от секундомера, — большая для нас потеря.
        - Пусть идет! — говорит Винт.
        - Врачи запрещают, — вздохнул Валентин Дмитриевич.
        Я Винта за рубаху тяну, он отмахивается. Объясняю ему на ухо, вдруг спросят, какой у нас интерес, вдруг проверять начнут, а что отвечать? И нам крышка, и Элку подведем. Бочком, бочком мы от класса, бегом к ее дому.
        Элла очень удивилась, увидев нас дважды на дню.
        - Спасибо, что соврала, — запыхавшись, говорит Винт. — Мы тебе тоже когда-нибудь пригодимся, не думай. Только что нам говорить, если спросят?
        - А то мы тебя подвести можем…
        Элла пожала плечами и сказала:
        - Я никогда никого не обманывала.
        - Ха-ха! — сказал Винт. — А что нас волнует?
        - Над чем мучаемся? — добавил я.
        - Ночей не спим и вообще?
        Она посмотрела на нас, непонятливых, и говорит:
        - У вас дружба. Вот ваш интерес в жизни.
        - А это разве считается? — удивились мы.
        Она кивнула, села за фортепьяно, раскрыла ноты. Ей было пора заниматься любимым делом. Мы пошли, а вслед нам музыка — грустная-грустная, одинокая-одинокая. Понятная музыка, человеческая, хоть и классика.
        - Я понял, почему она плакала! — остановился Винт.
        Я еще вчера понял, это ребенку ясно. Приехала девочка из большого города в нашу дыру, где и поговорить-то не с кем. Человеку без компании трудно.
        - Винт, — говорю, — ты клялся ее выручить.
        - Я не отказываюсь, — завздыхал Винт, — только уж больно в поход хочется, где не ступала нога человека…
        Чтоб не было пути назад, мы пошли к Валентину Дмитриевичу домой и начали объяснять, почему в поход не идем, чтоб он не обижался и в следующий раз нас не забыл:
        - Понимаете, у нас интерес к одному человеку проснулся. Приходится идти на жертву…
        - Человек болеет, — говорит Винт.
        - Понимаете, городок у нас хороший, но к нему привыкнуть надо, если ты приезжий…
        Не очень складно получалось, все мы вокруг да около объясняли, сбивались и мешали друг другу. Валентин Дмитриевич понял — настоящего педагога сразу видно.
        Вот так. А сейчас, в это самое время, пока вы в походы ходите, кино про привидения смотрите, выращиваете кактусы или замечательно ничем не занимаетесь, мы ломаемся на музыке. Я сижу рядом с Эллой, листы с нотами переворачиваю, а Винт в кресле со сном воюет. Опять он носом клюнул, я ему за спиной Эллы кулак показываю.
        - Какой темп? — спрашивает Элла. — Виталий?
        Виталий, не долго думая, ляпает:
        - Минор!
        - Ха-ха! — кричу я. — Мажор. Типичный!
        Элла останавливается, вздыхает, глядя на нас.
        - Вы назло?
        - Ни в коем случае! Что ты!
        Элла начинает горячиться:
        - Тупицы! Припадочные! Ежу понятно, что это модерато! Обыкновенное мужественное модерато. Чурки!
        В комнату заглядывает ее папа.
        - Элла, — говорит он укоризненно, — откуда такие слова?
        - А ты попробуй с ними! — кричит она.
        Отец качает головой, скрывается.
        - Последний раз, граждане! — объявляет сердито Элла.
        Живем дальше. Я через раз нотный лист забываю перевернуть, а Винт из последних сил глаза таращит. Значит, есть настоящий интерес в жизни, если такие мучения…
        Двое с лицами малолетних преступников
        Глава первая
        Куда ночь — туда и сон
        Городок Судимов помешался на бизнесе. Большая часть граждан умственно. Сидел человек или лежал, думал — вот бы здорово построить кирпичный завод и продавать кирпичи, кому они нужны. А то покруче — откупить у государства старенький кинотеатр, переоборудовать под гостиницу с бассейном, самоварами, русской баней и пускать туда иностранцев за бешеные деньги.
        У одного однажды до дела дошло. Придумано было хоть и недорого, но хитро. Есть такая старинная русская забава: намазать шест салом, повесить наверху сапоги, и кто до них долезет, тот и может забрать эти самые сапоги себе. Шеста он не нашел, вкопал трубу. Наверху, и как только он сам туда забрался, повесил башмаки. Люди подходили, но наверх никто лезть не хотел — как-то неудобно при людях из себя дурочку делать. Единственно, какой-то пьяный нашелся. Разулся, долез до середины столба и свалился. Потом лежал полчаса, отходил. Голос при падении не пострадал. Он начал так ругаться, что пришлось уводить детей. Зато набежало не меньше сотни народу — поучиться ругаться тридцать минут подряд, не повторяясь.
        Смирные люди попроще растили редиску, укроп, таскали грибы из леса, вязали кружева на продажу — торговали потихоньку и ждали, пока придет богатство.
        Вообще жить стало любопытно. На той неделе жители бегали к реке смотреть, как ее теперь имя. Раньше она называлась Пёра. Теперь на берегу, у моста и у водокачки, висели на столбах чистенькие таблички «Ривер Пиора». Совсем другое дело!
        Началась эта петрушка со строительства Химического комбината на Голубинке — было такое место на самой окраине. Комбинат с головы до ног был иностранным, самым большим то ли в Европе, то ли в Азии. Строили иностранцы со всех концов света. От них все и пошло. Они подучили местных, как не очень напрягаться, делать бизнес и богатеть. Вечерами они толпами шатались по центру города, тараторили по-своему и с удовольствием напивались.
        Со всех концов города была видна громадная кирпичная труба на стройке. Ночью в небе полыхала светящаяся надпись на трубе — «АСС». Так называлась компания, которая взялась за это дело.
        В школу номер шесть приехали ученые — тоже со своим бизнесом: узнать, кто кем хочет стать. Класс отвечал грамотно. Девчонки — манекенщицами, певицами, одна — фотомоделью. Ребята — барменами, банкирами и каратистами. Ученые сверкали очками, делали пометки в своих тетрадках. Встал Винт и испортил всю картину:
        - Хочу космонавтом.
        Ученые насторожились. Классная Лина Романовна побледнела от плохого предчувствия. Она давно считала, что эти двое, Винт и Кухня, свою жизнь посвятили делать ей назло. Назло ходили, сидели, гавкали, когда не надо, а когда надо сказать умное, могли сморозить чушь.
        - Каким таким космонавтом ты хочешь быть? — спросила она.
        - Нормальным, — буркнул Винт.
        - Нет, вы посмотрите на него! — с отчаянием сказала Лина. — Что ты из себя изображаешь?!
        - Надо же кому-то в космос летать, — стоял на своем Винт.
        Ученые хихикнули.
        - Ты, Елхов, — сказала Лина Романовна, — отстал от жизни. У тебя, наверно, папа — коммунист.
        Ученые посерьезнели.
        - Никогда, — сказал Винт, — ему бы мать денег на взносы не дала.
        Ученые ушли, а весь класс из-за Винта задержали на сорок минут. Слушали Лину Романовну. Бывают разные эпохи: в одну борются против крепостного права, в другую — за свободу слова, иногда воюют за выход или вход куда-нибудь, часто умирают по независимости. Город Судимов вступил в эпоху, когда люди стали добиваться, чтоб разбогатеть. Тот, кто не хочет богатства, идет против общества и убогий неудачник. Насчет «убогий» можно было поспорить, насчет неудачников она попала в точку.
        У Кухни с Винтом не клеилось с бизнесом. Поздно начали — вот в чем дело. Все места оказались забиты. Они попробовали окунуться в газетное дело. Наскребли денег на сто штук «Московских известий» — рассказывали, один на этой газете заработал машину. Но то ли все перестали интересоваться известиями из Москвы, то ли тот наврал насчет машины. Ушло всего одиннадцать газет за два дня. Вовремя сообразили — отнесли остальные восемьдесят девять на базар, продали бабкам. Они из них кульки под семечки делают.
        Неплохо начиналось дело с прохладительными напитками. Заняли у родителей денег на ящик пива, продали. На следующий день купили два ящика. Подошли здоровенные жлобы класса из десятого, потребовали деньги за «место». Кухня затрепыхался, что у них капитан в милиции знакомый. Те пообещали прийти завтра и пооткручивать головы всей фирме — Кухне и Винту.
        - Это не жизнь, — говорил осунувшийся Кухня, — это закон джунглей какой-то.
        А дальше произошло такое, что Винт от одного слова «бизнес» впадал в бешенство.
        Они собрались на рыбалку. У Винта барахлил велосипед. Он попросил у соседского пацана. Тот дал. Винт возвращает ему велосипед в целости и сохранности, а этот пятиклассник паршивый говорит:
        - С тебя причитается.
        Винт посмотрел на него, как на стукнутого, не принял всерьез.
        Подходит этот недоносок через неделю.
        - Я, — говорит, — счетчик включил.
        То есть если Винт не отдает, то каждый день его долг становится в два раза больше.
        - Слушай меня внимательно, — сказал ему Винт, — если ты мне еще раз попадешься на глаза, я тебя буду бить в конце каждой четверти, пока ты, придурок, школу не кончишь.
        Тот шмыгнул носом, исчез. Нашел каких-то там деловых постарше и продал им Винтов долг. То есть пообещал половину, если они заставят Винта платить.
        Пришло их человек пять, незнакомые, здоровые. Винт с маленькой сестренкой дома сидел. Вызвали его за калитку и говорят, так и так:
        - Плати, а то мы тебя сейчас пытать будем.
        - Сколько?
        Они говорят.
        - Ага, — сказал Винт, — сейчас принесу. У нас деньги в комоде лежат.
        Пошел, снял со стены отцову берданку двенадцатого калибра, сунул в нее патрон с бекасиной дробью, вышел на крыльцо и пальнул в гостей.
        До милиции дело дошло. Виноватым оказался Винт.
        - Мой сын молодец, — кричал папа того пятиклассника, — у него бизнес такой!
        Дядя Володя Елхов, батя Винта, пошел с ним побеседовать. Из него слова не вытянешь, неразговорчивый человек, но ради сына пошел. На следующий день папа молодого бизнесмена за полчаса до начала милицейского рабочего времени ждал следователя.
        - На колени встану, — сказал он следователю, — только отдайте назад мое заявление. Никто в моего сына не стрелял. Это ему показалось.
        Что там ему дядя Володя сказал, не ясно. Может, слово какое знал волшебное, типа «пожалуйста».
        Не впервой настоящая жизнь проскакивала мимо. Или, наоборот, жизнь притормаживала без предупреждения, а Кухня с Винтом продолжали мчаться неизвестно куда. Всегда в таких случаях Кухня старался вспоминать людей, которым еще хуже. Плохо тем, кто помер. Вот уж неудача, дальше некуда. Он стал перебирать, кому еще не очень, уснул. Снилась сплошная ерунда, неинтересно.
        Будто из-под ног до самого горизонта шумели дремучие леса, и кто-то спросил: «Чье это?» «Всеволода Кухтина», — ответили. Кухня очень удивился, хотел заявить по-честному, что это ошибка, но уже мелькали по обочине ровной-ровной дороги бескрайние поля. «Это принадлежит Кухне», — говорил человек крестьянского вида. «Все-все?!» — не поверил кто-то. «Все-все!» — твердо отвечал человек. Кухня вспомнил: действительно, все его — только он позабыл сначала. Не успел рта раскрыть, появились шеренги взрослых со страшными лицами. Они держали друг друга за руки, наступали на Кухню, орали в такт шагам, как это делается в детсадовской игре: «А мы просо вытопчем, вытопчем! А мы просо вытопчем, вытопчем!!!» Отступали назад с криком: «А мы просо сеяли, сеяли!!!»
        От страха Кухня как маленький разревелся. Он проснулся от громких рыданий. Думал, сон еще не кончился. Открылась дверь, к нему бросилась мать Винта:
        - Сева, миленький, ты не знаешь, где Витька?
        - Ну что ты таращишься?! — закричал отец Кухни. — Отвечай, когда тебя спрашивают!
        Винт сбежал из дома.
        А дело было так. Классная Лина Романовна даже после работы не могла оторваться от любимой игрушки — воспитание трудных подростков. И вчера, сразу после лекции о разбогатении, потащилась к Елховым. Дядя Володя Елхов не ждал гостей и был после получки несколько кривой, выпивши. Он услышал скрип калитки, глянул в окно.
        - Хозяева есть? — кричала во дворе Лина Романовна.
        Отец Винта заметался по кухне. Лина не ждала особого приглашения и уже открывала входную дверь. Дядя Володя успел сунуть початую бутылку в шкаф, в обмороке уставился на гостью.
        - Не ждали? — пропела Лина.
        Отец непонятно мотнул головой, прислонился к подоконнику, чтоб не рухнуть у нее на глазах. Дальнейший кошмар он помнил плохо, все силы уходили на изображение трезвого человека.
        - Бу-бу-бу, — доносилось до него. — Партия… коммунисты… космонавт… ваш сын… бу-бу-бу… партийные взносы…
        Лина ничего не заметила. Отец схватился за валидол — он хорошо отбивает запах спиртного. Она, ребенок, думала, насколько все-таки глубоко ее слова дошли до дядиволодиного сознания, что у него закололо в сердце.
        Ушла. Дядя Володя добавил из бутылки. В голове у него вообще все перепуталось: Лина, подпольная организация космонавтов, сын, неоплаченный взнос…
        Тут, как по заказу, нарисовался Винт. Отец бросился искать ремень, опрокинул телевизор. Винт метался по комнате, отец за ним. Винт сиганул в окно. Он давно считал себя взрослым и думал, с ремнем покончено на всю остальную жизнь.
        Сбежал Винт, а отдуваться пришлось Кухне.
        - Где он прячется? — спрашивали дома.
        - Не знаю.
        - Что тебе не хватает?! Обут, одет, сыт! Что тебе еще надо?! — кричал отец.
        - Ничего не надо, — буркнул Кухня, собирая учебники в портфель.
        - Замолчи! До чего ты докатился?!
        - Ни до чего!
        - Перестань мне перечить! Больше чтоб я тебя с твоим Винтом не видел! Кончена ваша дружба!
        Больше того, папаша провожал Кухню до школы.
        - Не позорься, — шептал Кухня, затравленно поглядывая по сторонам. — Мне же не пять лет!
        Мало того, родитель вообще хотел взять его за руку. Кухня еле отбился.
        В школе Лина Романовна уже соскучилась его ждать:
        - Где он?
        - Откуда я знаю?!
        Для начала она потащила его к завучу. Наверно, директор был еще занят.
        - Вот, пожалуйста!
        Она подтолкнула Кухню на середину кабинета.
        - Да-а-а… — сказал завуч.
        Он математику преподавал, поэтому обмерил его взглядом от макушки до подметок, прикидывая вроде, какого размера выкопать яму, чтоб зарыть этого ученика в землю и не вспоминать больше.
        - Где Елхов?
        Дальше по программе был черед директора школы.
        - Молчит! — науськала его Лина.
        Кухня протопал на середину кабинета. Директор преподавал биологию и, естественно, с интересом уставился на неизвестный для него вид млекопитающего.
        - Да что я сделал?! — не выдержал Кухня.
        Этого только и ждали.
        - Слышали! — обрадовалась Лина.
        - Что ты сказал? — удивился директор, вроде по его наблюдениям такие, как Кухня, не говорят, а кукарекают. — Как ты сказал?
        Кухня отсидел пять уроков. У школы его ждал отец. Опять начал хватать за руку.
        В доме у Елховых был сумасшедший дом. Мать Винта увидела Кухню, заплакала. На дядю Володю было жалко смотреть. Он не только слова сказать не мог, дышать в полную силу боялся. Свистни ему сейчас, он стойку на лапах сделает и хвостом виновато завиляет. Все Кухтины были здесь, даже бабушка пришла. То ли для успокоения Елховых, то ли боялись, что Кухня сбежит из-под ненадежного отцовского надзора.
        - Клянусь здоровьем родителей, — сказал Кухня, — ничего с ним не случилось.
        - Поосторожнее с родителями! — сказал отец. — Расклялся!
        Бабушка вздыхала, вздыхала себе в уголке, вдруг бухнула:
        - А если его цыгане украли?
        - Ну ты совсем, бабушка! — закричал Кухня. — Как его украдешь, такого здорового?!
        - Так, — объяснила бабушка, — сказали, на, мальчик, конфетку…
        В соседней комнате заревели Елховы-младшие. Бабушкины мысли для них оказались самые доходчивые.
        А время стало девять часов вечера. Грустно темнело. А про Винта — ни слуху ни духу. И каждый начинал думать самое плохое. Вслух говорить боялись, только глаза друг от друга прятали. Дядя Володя опять засобирался в милицию, а Кухтины пошли домой.
        У самого подъезда какой-то сопляк закричал:
        - Кухня! Кухня!
        - Брысь! — сказал ему Кухня, но осекся — мальчишка приглашающе помахал ему рукой.
        - Куда, куда?! — всполошился отец.
        - Да сейчас я! — сказал Кухня. — Он у меня это… ключ гаечный брал.
        Он подошел к мальчишке, тот полез в карман, достал клочок бумаги. «Я в Париже», — было написано рукой Винта.
        - Сева! — крикнул отец от подъезда. — Домой!
        - Иду! Сейчас! Где ты взял? — шепотом спросил Кухня.
        - Дали.
        - Читать умеешь?
        - Нет еще.
        - Молодец, — с облегчением сказал Кухня, — а это листочек так… Вот смотри… Чепуха это, а не листочек… — Он на глазах у мальчишки разорвал записку.
        Бабушка уснула, а родители все шушукались в своей комнате. Кухня еще полчаса парился в одежде под одеялом, пока они не затихли. Осторожно спустил ноги на пол, пошарил рукой под кроватью, нашел кроссовки. С ними в руках, замирая на каждом шагу, добрался до дверей. Ключ повернулся бесшумно — Кухня до ужина успел налить в замок масла от бабушкиной швейной машинки.
        Он катил на велосипеде по ночному городу, торопился. «Париж»! Как он мог забыть? С другой стороны, еще только май, и ночами бывало холодно. Это летом в Париже появятся первые жители.
        Кукуевка была окраиной, за ней уже начиналось кладбище. Надо всего только пройти парк имени Трехсот двенадцати погибших за свободу борцов, пересечь улицу Чуркина — и вот тебе кладбищенские ворота. За кладбищем, дальше в поле, давным-давно была построена электростанция. Когда начали строить Комбинат АСС, город подключили к общей энергосистеме страны, а маломощную городскую станцию закрыли. Какой-то из начальников ездил в Париж и увидел там фабрику по сжиганию мусора. Мало того, что она мусор сжигала, она производила из него море полезных вещей: бумагу, стекло, металлы. Очень выгодное предприятие. Все в Судимове обрадовались и решили из электростанции сделать чудо. Даже удивительно, как это до Парижа такое в голову никому не пришло. Для начала за будущей фабрикой устроили свалку городских отходов. С фабрикой дело шло неторопливо, а свалка получилась отличная.
        Само же здание фабрики с гаражами, подсобными помещениями, складами, конторой захватили бродяги. Так это место превратилось в Париж. Летом бродяги ночевали там, чтобы утром успеть к первым мусоровозам. Собирали бутылки, тряпки, металл, годные для дачников доски. Собирали, сортировали, потом продавали недорого. Раньше в Париже очень чувствовался дым от мусорных куч. Но со временем свалка, как живая, двигалась дальше и дальше в поле, оставляя за собой искусственные горы шлака, мусора. Укромные поляны прорастали лопухами, от дождей образовывались овражки. Такое впечатление — вроде ты на Луне. На месте свежих сбросов днем и ночью дымили кучи отходов, сновали машины — с каждым годом все больше и больше.
        На свалке вообще было интересно. Все время не знаешь, что найдешь.
        Бывает, что-нибудь дельное. Винт однажды нашел отличную велосипедную раму и поменял ее на почти новую шину.
        С бродягами или бомжами отношения у мальчишек чаще всего были плохие. Те все хотели только себе. Им не нравилось, когда из-под носа у них уводили, например, хороший диск на автомобильное колесо…
        За мыслями Кухня не заметил, как подъехал к кладбищенской ограде. Он притормозил, задумался. Путь через кладбище был намного короче. Но кладбище есть кладбище. Да еще ночью… Бабушка говорила, правда, надо бояться не мертвых, а живых, однако… От живых хоть знаешь, чего ждать, а от покойников — неизвестно.
        На кладбище из-за старых больших деревьев было темно, намного темнее, чем на улицах. Кухня прикинул направление на главную аллею.
        Сначала под ногами была твердая земля, наверно, он попал на какую-нибудь боковую дорожку. К темноте он привык, но такая навалилась тишина — в ушах звенело, а скрип колесной втулки, казалось, слышался на той стороне города. Да еще, как ни крути, под ногами лежали покойники. Это не прибавляло настроения, а даже наоборот. Он вспомнил золотое правило — чтобы не думать о плохом, надо считать. Досчитал до ста и так хорошо отключился от мрачной обстановки, что сбился с твердой дороги, и теперь переднее колесо то и дело тыкалось в могильные ограды.
        Крик этот сравнить было не с чем. Дикий, пронзительный. Он оборвался, не набрав полной силы, будто нажали кнопку и выключили. Кухня в панике начал разворачивать свою машину. Вдруг земля под ногами кончилась. Он на мгновение завис в воздухе, грохнулся на дно ямы. Сверху на него обрушился велосипед. Кухня хотел начать считать, чтоб сердце не так колотилось, но забыл, какая цифра идет после двойки…
        Потом вообще стало не до того. Он явственно услышал, как к его могиле бегут, скрючился под велосипедом.
        - Стой! — послышалось.
        У самого края его убежища кто-то остановился. Слышно было загнанное дыхание человека. Затрещали сучки под ногами преследователя:
        - От кого ты убежать хотел, сволочь?! А?! Куда ты побежал?! Ну!
        Плачущий голос первого ответил:
        - Я… никуда. Я ничего не видел. Я ничего не знаю!
        - Правильно, — сказал другой, — умница.
        - Пусти меня, — заверещал человек.
        - Заткни хавало!
        Они оказались совсем у края могилы, и Кухня уже боялся, что в темноте оба свалятся на него.
        - Ты ничего не слышал? — продолжал голос. — Мне показался какой-то шум.
        Разговор шел о Кухне с велосипедом.
        - Нет. Я не знаю.
        - Мне какой-то звон почудился. Все! Кончай трястись. Ты мне нужен.
        - Отпусти меня.
        - Ты богатым будешь, понял, — сказал голос. — Тебе повезло. Понял?!
        - Я ничего не хочу. Мне ничего не надо.
        - Иди назад! — приказал голос. — Иди, а то я тебе сейчас пасть порву, гнида!!!
        Человек с перепуганным голосом подчинился. Другой постоял еще, наверное, оглядывал кладбище или прислушивался. Потом тяжело зашагал вслед.
        Кухне помог велосипед. Он встал на седло и легко выбрался наружу. Невдалеке под большим деревом стояли люди. Двое. Кухне хотелось тихо исчезнуть, он попятился… Теперь уже другой звук разнесся по кладбищу — заунывный, нечеловеческий. Он не был похож на тот первый крик. Этот звук был сырой, тяжелый, не мог подняться от земли. Даже не определить было, откуда он берется. Люди под деревом бросились бежать — и опять в сторону Кухни. Он юркнул за какой-то памятник — жалел уже, зачем выбрался из уютной своей могилы. Пробежал один человек и другой, через время появился третий. Раздался громкий мат, затрещала одежда, и в темноте завыло болезненное «Мы-ы-ы-у-у…». Кухне казался знакомым этот больной вой, но со страху он никак не мог вспомнить, где он его слышал. Потом короткий вскрик и жуткое хрипение услышал Кухня.
        Все кончилось. Секунду тишина давила на уши, и сразу врубилась сирена. Издалека возник свет, и Кухня рассмотрел, что он в трех метрах от асфальтовой главной аллеи. На ней корчился в судорогах человек. Кухню как пронзило — это был Гриша, знакомый глухонемой. Свет набирал силу, уже слышался шум автомобильного двигателя. Перед машиной бежал человек. Ему бы надо мотать с дороги — от машины не убежать, но он, видно, совсем потерял голову. Дружно завизжали тормоза, и прямо напротив Кухни остановился милицейский автомобиль. Оттуда выкатился человек и закричал: «Стой!» Выпалил из пистолета — раз и два.
        - Не стреляйте! — закричал уже знакомый плачущий голос. — Не стреляйте! Я иду!
        Еще один милиционер вышел из машины и склонился над бьющимся в припадке Гришей. Кухня еще раньше видел, как это у Гриши бывает.
        - Я иду! Не стреляйте! Я иду!
        В свете фар Кухня рассмотрел обладателя плачущего голоса — жалкого человека в свитере. Он шел с поднятыми руками и повторял:
        - Я иду!
        - Руки на капот! — приказали ему.
        Он лег на капот, его обыскали.
        - Чей пиджак? — Милиционер поднял с земли какой-то хлам.
        - Не мой! — испуганно сказал тощий. — Это… его, глухонемого.
        - Помоги!
        Тощий в свитере помог погрузить бьющегося Гришу в машину. Сел за ним следом. Машина резко взяла с места. Наступила робкая тишина. Кухня пошевелиться боялся — не понимал, куда делся третий из этой мрачной компании. И тут он услышал треск сучьев под ногами идущего человека. Он, видно, прятался в кустах у дороги. Сейчас шел и матерился, не таясь, на чем свет стоит. Прошел совсем рядом. Запах винного перегара повис в чистом ночном воздухе. Человек уходил, не переставая лаяться на все кладбище.
        Только Кухня перевел дух, как рядом прошелестело: «Кухня!» У Кухни ноги размякли, как две сосиски. Он бы закричал от нового ужаса, но чья-то рука закрыла ему рот. «Тс-с-с!» Это был Винт.
        Они услышали из темноты неясный металлический звук. Постояли немного, и звук определился. Так звякает лопата, когда штык натыкается на камешки в рыхлой земле.
        Больше всего на свете хотелось домой. Они неслышно выбрались на аллею и до самых кладбищенских ворот шли чуть не на цыпочках.
        Прошлую ночь Винт ночевал в Париже у Гриши — местного немого и дурачка. «Замерз под утро, елки!» — вспоминал он, пока они торопились на свою улицу. Весь день он приятно ничего не делал, только сбегал в город передать Кухне записку. Вечером они с Гришей пили чай — увидели свет ручного фонарика на кладбище.
        - Ты же знаешь Гришу, — сказал Винт, — упрямый ишак! Командовать любит. Побежал скандалить, я за ним.
        Остальное Кухня видел сам.
        Кухня мышкой пробирался к кровати. Бабушка приподняла голову с подушки, закричала, как в лесу:
        - Севка!
        - Ну что ты? — зашептал внук. — В туалет сходить нельзя?
        Ему показалось, он и не спал вовсе. Только закрыл глаза, загремела чайником бабушка на кухне, просыпались родители за стеной. Винт обещал зайти пораньше, и Кухня умылся, оделся и был готов идти намного раньше, чем всегда. Переживал за велосипед на кладбище. Отец собирался провожать сына в школу, вероятность не увидеть велосипед никогда в жизни увеличилась.
        - Ты что в такую рань? — подозрительно спросил отец.
        - То тебе не нравится, что поздно, теперь плохо, что рано!.. Я дежурный сегодня, надо пораньше в школу… Ты сиди, я сам.
        - Один такой ходил сам, теперь его с милицией ищут.
        - Да уж дома Винт! — вырвалось у Кухни.
        - Откуда ты знаешь? — отец перестал есть.
        - Чувствую, — извернулся Кухня.
        Тут раздался знакомый свист. Во дворе стоял Винт.
        При дневном свете на кладбище было все по-другому. Они битых полчаса разыскивали яму, куда упал Кухня. Нашли. Велосипед был целый. У Кухни на сердце полегчало. Они вытащили велосипед и попытались определить место вчерашних событий. Кухня нашел памятник, за которым он ночью прятался. Отсюда они увидели женскую фигуру в черном под запоминающимся большим деревом. Для начала разговора Кухня вытащил несколько неживых цветков из венка на чьей-то могиле.
        Они остановились около свежего могильного холмика. Кухня положил на него цветы. Нестарая бабушка в черном сидела около такой же могилы метрах в четырех. У нее горела тоненькая свечка, воткнутая в землю.
        - Скажите, — начал Кухня, — а зачем у вас свеча?.. Бабка глянула на них, долго соображая, что от нее хотят, потом сказала:
        - Поминальная. Что я мужа не забыла и помню…
        - Эх! — сказал Кухня. — А мы не взяли. Разговор завязался.
        - Кто у вас? — спросила бабка, чтоб только отвлечься от своих нерадостных мыслей.
        - Сестра, — сказал Кухня, — вот его сестра… Он показал на Винта.
        Винт не знал, как выглядят братья умерших, на всякий случай стал смотреть на небо.
        - Сколько ж ей было? — продолжала бабка, думая о своем.
        - Девять лет, — сказал Кухня.
        - Такая маленькая, — вздохнула бабушка. — Как же так?
        - Утонула, — сказал Винт.
        - Плавать не умела, — пояснил Кухня, — а так бы ничего…
        Винту очень не нравился разговор о сестре-утопленнице, он пошел напрямик:
        - Скажите, у вас с могилой все в порядке?
        - Как это? — насторожилась бабка. — Как понять — в порядке?..
        - У нас весь холмик разворотили, — сказал Кухня.
        - У меня тоже, — поделилась бабушка, — это я еще в порядок привела… А то прямо сапожищами все истоптано…
        - Кто ж это? — хитро спросил Кухня.
        - Да эти пропойцы, — сказала бабка, — копали новую яму, ну и натоптали…
        Бабушка говорила очень невнимательно. Видно, мысли у нее были не здесь и очень важные. Потом вдруг сразу живо поднялась, взяла большую сумку, на которой сидела, пошла.
        - До свидания, — крикнул Кухня вслед.
        Она остановилась, обернулась, ничего не сказала, кивнула головой и ушла.
        - Странная, — сказал Винт, — заторможенная…
        Свеча на бабкином холмике под большим деревом догорала. Вокруг могилы действительно все было истоптано.
        - Это дерево я хорошо помню.
        - Я тоже, — сказал Винт.
        - Значит, здесь они и копали.
        - Копали — я не видел, — сказал Винт.
        Они решили восстановить события по порядку.
        - Вот отсюда мы шли. Гриша впереди, я сзади. Потом раздался крик… — рассказывал Винт. — Потом Гриша побежал, а я отстал, испугался. Он-то не слышит ни фига — храбрый…
        - Может, это вампиры? — выдал Кухня.
        - Да ладно! — отмахнулся Винт.
        - Это я так, для разговору… Надо всякие версии проработать.
        Винт согласился насчет проработать.
        - Значит, им надо было раскопать могилу… — предположил Кухня.
        - Зачем? — спросил Винт.
        - Может, у покойника кольцо с бриллиантом?
        - Кто ж с бриллиантом хоронит?..
        Вернулись к Кухниной могиле.
        - Вот тут один догнал другого и говорит: «Ты разбогатеешь…» — вспоминал Кухня.
        - Кто ж от богатства бегает?..
        - Потому что испугался крика. Вот такой был крик: «А-а-а!»
        - Я слышал, — кивнул Винт. — А кто кричал?
        Кухня задумался, потом сказал неуверенно:
        - А может, они сами и кричали.
        Винт вздохнул.
        - А что? Ты не слышал? Бывает, хоронят покойника, а он живой. Тут не так заорешь!
        - Кончай ты! — поморщился Винт.
        - Придумай ты — получше! — разозлился Кухня. — А то стоит как обмороженный. Ты что предлагаешь?
        - Я предлагаю плюнуть на это дело. «Куда ночь — туда и сон» — есть такая поговорка…
        - Ну уж нет, — сказал Кухня. — Я этого так не оставлю. У тебя каждый день такое случается?
        - Хорошо, что не каждый, — буркнул Винт.
        Короче, на Кухнином велосипеде они вместо школы покатили в больницу. Гришу всегда, если припадок, возили в больницу.
        Эти сотрудники в белых халатах заразились бестолочью от больных. По третьему кругу Кухня с Винтом хотели выяснить, в какой палате лежит Гриша, — бесполезно. Давай им фамилию, адрес, чем болеет и кто доставил. Нашли наконец чуточку сообразительную докторшу.
        - Мы его отпустили, — сказала она празднично, — у него прошел приступ эпилепсии. Потом за ним пришел родственник…
        - Какой? — хором спросили ребята.
        - Какой-то родственник.
        Никогда никакой родни у Гриши не было.
        Глава вторая
        Бег в мешках
        Эти два паразита мальчишки на кладбище все испортили. Еще бы минута, и она вспомнила, что у нее из дома украли. Перед самым их приходом мысль зацепилась за что-то ясное и понятное, но привязались малолетки, и все ушло.
        Значит, так: кто-то влез в ее дом…
        С чего началось: у пожилой женщины Тихоновой умер муж. Хоронили его хорошо, с оркестром. На поминки пришло много гостей, некоторым даже стульев не хватило. Тихонов не болел, не мучился, заснул и не проснулся больше. Жена не могла привыкнуть к его смерти. То вдруг вспоминала хорошее, то злилась, что за всю зиму он не починил забор, куда въехал чей-то грузовик.
        Тихонша было уличное прозвище Тихоновой. Именно так — Тихонша, с ударением на первом слоге. Женщина она была крикливая, бестолковая, но хозяйственная.
        Муж умер в четверг, а к вечеру пришла телеграмма: «Поздравляю большой удачей. Шиш». В горе, хлопотах, заботах никто не обратил на это серьезного внимания. Может, почта напутала. На следующий день обряжали покойника — принесли новое: «Не горбись. Шиш». Это уже походило на издевательство. Ее сестра поджала губы, неприятно покачала головой. «Что ты хочешь этим сказать?» — разозлилась Тихонша. Сестра недолюбливала покойного.
        После похорон — два сообщения в один день: «067 050426. Жду ответа, как соловей лета». Телеграммы приходили из неизвестного города Каменец-Уральский. У Тихоновых там не было ни родных, ни знакомых. Последняя: «Не понял. Шиш», — вывела ее из себя. Тихонша пошла в милицию. Пробилась к начальнику, тот и слушать ее не захотел, сплавил к капитану Конову.
        Капитан Конов раньше был чемпионом области в полутяжелом весе. Когда он шел по улице, хоть и не в форме, — никакому самому заядлому хулигану в голову не приходило пристать. Даже, в общем, хулиганить рядом не хотелось, глядя на его короткую, мощную шею и длинные руки. Он угрюмо, исподлобья смотрел на Тихоншу. Дослушал и сказал:
        - Здесь угрозыск, бабушка. Вам к участковому.
        - Он у нас дурак! — сказала Тихонова.
        - К участковому, — как отрезал Конов.
        Пришлось идти.
        - Бабушка, — сказал участковый, — у милиции больше дела нет, как укрощать всяких писателей.
        - Вот. Что это означает? — Она показала ему телеграмму с колонкой цифр. Ее почему-то особенно пугали именно эти загадочные цифры.
        - Откуда я знаю? — сказал участковый.
        - А если это мафия?
        - Это не мафия.
        - А что тогда?
        - Может, у деда любовница была по фамилии Шиш, — пошутил жизнерадостный участковый, — мало ли что… Цифры — номер телефона.
        Вот почему неодобрительно качала головой сестра Тихонши. Два месяца назад Тихонов ездил по дешевой путевке на юг. Приехал загорелый, чужой, нахальный. «Как там?» — спрашивала она. «Никак!» — весело отвечал муж. Никак и все. Ей это не понравилось, и сестре не понравилось. О мертвых нельзя думать плохо, но Тихонша не могла себя пересилить. В светлую память о покойном вкрадывалась горечь. Ну что это такое: «Жду ответа, как соловей лета»? Или уж совсем: «Не горбись»! Муж действительно был сутулый, она сама твердила: «Распрямись, не ходи крючком!» Тихонша имела право, жена, а тут развязно: «Не горбись».
        Они сидели у сестры, горевали. Пришел племянник — молодой, ушлый, серьезный. Просмотрел телеграммы. Выслушал женщин, сказал:
        - Ну и что вы сидите?
        - А что делать?
        Он не стал тратиться на разговоры, подошел к телефону, набрал номер с телеграммы. Все замерли в предчувствии разгадки.
        - Дайте мне Шишу! — требовательно сказал племянник в телефон. — Меня интересует Шиш…
        Он еще подержал трубку у уха, опустил.
        - Ну что? — хором спросили сестры.
        - Издеваются…
        Все благополучно разъяснилось на следующий день. В дверь постучали.
        - Мне бы, — вошедший человек кашлянул в кулак, — Дмитрия…
        Тихонша всхлипнула, отвернула голову, закрыла лицо рукой.
        - Заболел? — спросил гость упавшим голосом.
        Она замотала головой:
        - Помер.
        Незнакомцу стало плохо. Он поставил свой портфель на пол и медленно опустился на стул у дверей.
        - Я думаю, почему он молчит, — сказал незнакомец.
        - Так вы Шиш?! — всплеснула Тихонша руками.
        Он не понял ее радости, вяло кивнул головой.
        - А ведь такой крепкий мужик. Я думал, мы с ним еще… — Он не договорил, махнул рукой.
        От родных не дождешься сочувствия, а тут посторонний — и так распереживался. Тихонша усадила гостя за стол, поила чаем. Они беседовали.
        - Он вам ничего обо мне не говорил?
        - Нет… — Она побоялась обидеть душевного человека, добавила: — Может, и говорил. Говорил, наверно, да я забыла…
        Он долго, подробно рассказывал про их с Тихоновым житье на юге. Про море, про бессовестную молодежь, про беседы, и как они пили пиво. Особенно ему запал в душу случай с победой в соревнованиях по бегу в мешках.
        - Это очень трудно — бежать в мешке. Там помоложе нас были, а выиграли мы с Дмитрием. Победа осталась за нашей командой: я и он. Ихний затейник выдал нам приз… Кто ж мог даже подумать о плохом?.. Мы им тогда показали, этим молодым…
        Он рассказал ей про свою работу в пожарной команде, она показала ему семейный альбом с фотографиями. Шиш рассказал случай с ним и летающей тарелкой у него над балконом. От тарелки шел голубой свет, и слышалось легкое жужжание. Тихонша в ответ поведала про бабушку из пригородного села, которая нашла полный горшок денег, жалко только, деньги были старые и сейчас их не принимали в магазинах.
        Подружились они окончательно на гадании. Тихонше еще никто так верно не гадал.
        - Форма этого пальца, — говорил Шиш, держа ее руку в своей, — стремление к чистоте и порядку. А вот этот бугорок — беззащитность и стремление к знаниям… Бывает, вы поверите человеку, а он вас обманет?
        - Еще как бывает!
        - Но вы прощаете легко, потому что любите людей… жалеете их.
        - Даже себя ругаю иногда!
        - Две планеты управляют вами — суровый Сатурн и легкомысленная Венера… Опасайтесь молодых людей с русыми волосами…
        Они прощались.
        - Я в командировке. Командировку взял специально, чтоб Дмитрия повидать…
        - Заходите еще.
        - Если время будет, с удовольствием… А он вам обо мне ничего не говорил? — опять спросил Шиш.
        Тихонше за мужа даже стыдно стало:
        - Да он вообще был такой… суровый, молчун.
        - А мы думали, дружить будем… Как мы с ним этот бег в мешках выиграли! Бывает же такое…
        Кляня дороговизну, Шиш заплатил за номер в паршивой гостинице. Дел у него не было решительно никаких. Медведем бродил от стены до стены, бормотал что-то, махал руками, закатывал глаза к пыльному потолку. Вышел на улицу, поймал себя на том, что бежит неизвестно куда, вернулся в гостиницу. Три раза пил чай в буфете, бродил по гостиничным некрасивым коридорам.
        - Ты чего маешься, дед? — спросил длинноволосый парень. Он полуголый, босиком стоял в дверях номера. Кажется, только проснулся.
        - Внучек нашелся! — пробормотал Шиш и начал тыкать ключом в свою дверь.
        - В буфете выпить нечего?
        - Есть чего, — сказал Шиш.
        - Выпьем?
        Шиш развел руками.
        - Я плачу, — сказал длинноволосый, — ты сходи, а я пока оденусь.
        - Давай, — согласился Шиш. — Я, знаешь, лучше в магазин сгоняю. Там дешевле…
        Они поровну разлили по стаканам, выпили. Пришло время знакомиться.
        - Шиш.
        - Класс! — сказал парень. — А я Полундра.
        - Шиш Анатолий Адольфович, — сказал Шиш, — ты дослушай сначала…
        Выпили за знакомство.
        Анатолий Адольфович Шиш до недавнего времени работал пожарником на фабрике. Хорошая работа. Сутки работаешь — двое отдыхаешь. В «пожарке» он научился отлично играть в домино, рассказывать анекдоты, разбираться в гороскопах. Шиша уволили после отказа ехать заправлять огнетушители. Как раз в ту пятницу у него был самый черный день в году. «Окружите себя друзьями и поезжайте в деревню», — тревожно советовал гороскоп.
        Теперь он временно не работал. Анатолия Адольфовича заинтересовали неопознанные летающие объекты, и он вступил в общество, которое этой проблемой интересуется серьезно… Шиш был Козерог по гороскопу. Его планета Сатурн, цвет черный, металл — чугун. Под этим знаком, кроме него, родились Марлен Дитрих, Аль Капоне, Мао Цзедун. «Они зачастую угрюмы, суровы, задумчивы, хотя это отнюдь не мешает им упрямо двигаться к цели и, несмотря ни на что, добиваться успеха! Когда его ровесники уже устали, поникли, отцвели, Козерог только входит в пору своего могущества и расцвета. Опытен, закален и еще полон сил!»
        - Торчу! — хохотал Полундра. — Поливай дальше!
        - Это наука! — кричал Шиш. — А ты сопляк! Вот, к примеру, мне сейчас пятьдесят пять, да? А по гороскопу Козерог добивается настоящего признания только в пятьдесят шесть.
        - Ну и как дела?
        - А вот так. Поехал я отдыхать на юг…
        Полундра уже икал от смеха, повалился на кровать и сучил ногами:
        - Перестань!
        Шиш затолкал обе ноги в наволочку и скакал по номеру от окна до двери и обратно.
        - Умру! — кричал Полундра.
        - А потом мы победили, — сказал Шиш, — и затейник нам вручил лотерейный билет…
        - Ну?!
        - Он выиграл коттедж ценой двести пятьдесят тысяч долларов!
        Полундра протрезвел.
        - На двоих? — спросил.
        Шиш печально кивнул.
        - А тот не хочет делиться?
        - Помер.
        - Вдова в курсе?
        Шиш пожал плечами:
        - Молчит. Такая скотина!
        Полундра встал, насвистывая прошелся по номеру.
        - Я на ней женюсь, — говорил Шиш уже под утро, — хоть она, корова, и Скорпион…
        - Несерьезно, — внушал ему Полундра. — Как у нее двери запираются? Какой замок?
        Конов и участковый переглянулись многозначительно. Легкомысленный участковый хотел покрутить у виска пальцем, но Тихонша обернулась, и он просто пригладил волосы.
        - Вот этот костюм висел за сереньким платьем, а сейчас, наоборот, — сначала серенькое платье… Даже не так! Висела белая кофточка, серенькое платьице, а уж только потом костюм…
        - Так, — сказал Конов.
        - Нижний ящик, пожалуйста. Я всегда мужа ругала — полезет в ящик, а до конца не закроет.
        - Кого вы подозреваете в краже?
        - Никого, — рассеянно сказала Тихонша. — Или вот этот медвежонок — подарок двоюродной племянницы, маленькая еще. Медвежонок смотрел не на вас, как теперь, а примерно в окно… — Она взяла медвежонка и повернула правильно.
        - Что у вас пропало? — не выдержал Конов.
        - Не знаю, — всхлипнула Тихонша, — столько вещей, не могу сообразить.
        - Деньги у вас были?
        - Были. — Она достала кошелек из шкафа, раскрыла и показала милиции: — Вот они, на месте. Хотя…
        Тихонша покопалась в кошельке и торжественно сообщила:
        - Лазили в кошелек! Вот эта тысяча лежала в другом отделении.
        Милиционеры вздохнули одновременно.
        - Вы немного расстроены смертью мужа, — мягко сказал Конов.
        - Я сильно расстроена! — возразила Тихонша. — Я ночей не сплю.
        - Я не спорю, — сказал Конов, — вам надо успокоиться…
        - Если мне надо будет успокоиться, я психушку вызову. А меня ограбили…
        - Бабушка, — застонал Конов, — нельзя же милицию дергать только потому, что вам что-то показалось! А вы еще по начальству бегаете, стучите!
        Ясное дело, они принимали ее за сумасшедшую.
        - Хорошо, — прорычал Конов, — пишите заявление. Только сначала найдите, что у вас украли.
        Знавшие аккуратную Тихоншу глазам бы своим не поверили. На полу, на столах, стульях, диване, на кровати и подоконниках были раскиданы вещи, посуда, бумаги. Сама в черном, вдовьем платке бродила среди всего этого безобразия, бормотала вслух, потом вдруг всплескивала руками и мчалась на кухню. Отодвигала от стены тяжелый сундук, тупо смотрела на пятно невыцветшего пола под ним.
        Нашлась брошь, потерянная десять лет назад, чьи-то детские башмаки. Она даже вспомнила, куда делся лотерейный билет, который муж привез из последнего отпуска. Но понять, что исчезло из дома, не получалось.
        Пришел прощаться Шиш. Она поздоровалась рассеянно, а он растерялся от погрома в доме.
        - У меня для вас радость, — засуетился он. — Помните, я вам говорил, что мы с Дмитрием выиграли бег в мешках.
        «Господи! — сердито подумала Тихонша. — Вроде о человеке вспомнить нечего, кроме этого бега в мешках?»
        Шиш достал из портфеля записную книжку, начал листать.
        - Главный затейник выдал нам приз. Один на двоих. Вот вам, говорит, легковая машина.
        - Какая машина?
        - Шутил. Он нам лотерейный билет вручил. Есть такая лотерея «Пепси». Машину мы не выиграли, а выиграли электрический утюг! Я так записал на всякий случай номер билета, а сегодня вспомнил и проверил…
        - Нету вашего лотерейного билета.
        - Как это нету?! — выкрикнул Шиш.
        Она удивленно посмотрела на него. «Хотел, наверно, половину утюга получить, — решила про себя. — Вот люди!»
        - Он остался у Дмитрия в кармане пиджака. Так его с билетом и похоронили…
        Шиш ей явно не верил:
        - Вы не ошиблись?
        - Как я ошибусь, если полсуток квартиру обыскиваю. Подите-ка сюда. Помогите диван открыть.
        Добрую четверть часа они возились с диваном. В нем должен был лежать ковер, про который она вспомнила. Ковер был на месте. Диван никак не закрывался обратно. Может, потому, что Шиш торопился и нервничал ужасно.
        - Деньги не пропали, — злобно сказал Шиш. — Что вы паникуете?!
        Его было не узнать. Будто подменили интеллигентного пожарника на приемщика стеклопосуды. Сегодня даже этот, мешком ударенный, считал ее дурой…
        «У хорошего человека папу Адольфом не назовут», — подумалось вдруг. Она пристально посмотрела на него. Шиш забегал глазами. «Шиш, шишок, анчутка», — припоминала Тихонша. Так в деревнях называют некрупных чертей. «Приехали!» — сказала она самой себе. Напротив нее сидит человек… Она о нем ничего не знает… Притащился в такую даль… Шиш завертелся под ее тяжелым взглядом. Казалось, он читал ее мысли. «Что ему от меня надо? — затосковала Тихонша. — Что с меня взять?!»
        - Ладно, — хрипло сказал Шиш, — ухожу…
        Глаза прятал. Пот выступил у него на лбу. «Знает!» — оглушительно подумала Тихонша. Этот головастик-прорицатель и пожарник знал, кто и зачем был у нее в доме! Он пятился к двери, не спускал с нее глаз, будто боялся, что ему выстрелят в спину. «Он!» — кричало у Тихонши в мозгу. Он сам и залез к ней в дом!
        Шиш захлопнул за собой дверь. Тихонша видела, как он трусцой пробежал мимо окон.
        - С ума схожу! — громко вслух сказала она.
        Глава третья
        Сэр
        В этом году Гриша занимал самое лучшее место в Париже — трансформаторную будку. Отличное жилье с крышей и железной дверью, которую можно было закрывать на замок. Все стояло на своих местах — большой диван со свалки, где прошлой ночью спал Винт, пружинный матрац на полу, ящик вместо стола, на нем стаканы и помятый, но не дырявый хороший чайник. Винт с Кухней переглянулись. Дверь была не закрыта. Гриша здесь не появлялся.
        Давным-давно, когда раскручивалась история с постройкой Комбината, по улице гоняли стадо. Каждую весну откуда-то появлялся пастух Гриша — злой, волосатый, глухонемой. С виду он походил на ненормального, но коров пас хорошо. Хозяйки говорили:
        - Ага, ненормальный, попробуй ему в срок деньги не заплати, он тебе покажет ненормального!
        Из его десяти слов еле-еле узнавалось одно. Звуки у него звучали, как под водой: задумывались в голове правильно, а пока доходили до губ, искажались. Так еще бывает, если магнитофон плохо тянет пленку. Но его понимали прекрасно, особенно если он начинал орать, когда, к примеру, хозяйка вовремя не подрежет скотине копыта.
        - Ага, дурак, — говорила опозоренная хозяйка, — таких дураков поискать.
        Ближние выпасы заняли под строительство Комбината. Стадо распалось, но с первым теплом в городе объявлялся Гриша. И как раньше он следил за стадом, теперь стал смотреть за кладбищем. Помогал ухаживать за могилками, хоронить, приносил стакан, если кто хотел помянуть родственника, а уж во время всяких родительских дней он был самый желанный в любой компании. Никто не назначал его ни на какую должность, никто не платил ему зарплаты. Давали — еду, немного денег. Подчинялись ему, а если чья могила была не прибрана, старались не попадаться на глаза. Гриша мычал укоризненно, грозил пальцем, яростно изъяснялся руками на глухонемом своем языке. И человеку становилось стыдно за свою нечувствительность, лень или беспамятство.
        Самое удивительное — у него был паспорт, которым он очень гордился, любил хвастаться. Тыкал в фотографию на документе, потом показывал на себя. На фотографии он был совсем непохожий на себя теперешнего: молоденький, стриженый, не подумаешь, что больной. По паспорту его звали Сергей. Откуда взялось имя Гриша, не знал никто. Гриша и Гриша.
        - Тихо! Постой! — вдруг насторожился Винт. — Смотри!
        Кухня увидел идущего к будке человека. Незнакомец заметил их, неуверенно остановился. Круто развернулся, пошел обратно к городу.
        - Эй! — крикнул Кухня.
        Человек убыстрил шаги. Ребята бросились за ним, человек оглянулся и побежал.
        - Подождите! На минутку!
        Они бы догнали его, человек не очень мог бегать, но у него в запасе было метров пятьдесят, поэтому он успел добежать до деревьев около кладбища и пропал.
        - Чего это он? — спросил Кухня.
        - Эй! — крикнул Винт.
        В ответ прошелестели деревья, и далеко со станции прогудел тепловоз.
        - Полный город сумасшедших, — сказал Винт.
        Кухня зябко передернул плечами.
        - Пойдем, а? А то опять дома попадет…
        Они не сделали и трех шагов, их окликнул хриплый голос:
        - Эй, вы!
        Они вздрогнули, голос раздался совсем рядом. Обернулись — из-за деревьев выступил человек. Тощий, в профиль не видно, в стоптанных ботинках, мятых брюках и заношенном свитере. Обычный бомж, бродяга.
        Кухня рот раскрыл от неожиданности — это он вчера пытался убегать от милиции. Наверно, у него привычка была такая — на всякий случай убегать.
        - Вы чего? — спросил тощий. — Что вам надо?
        - Ничего, — сказал Кухня.
        - А зачем вы за мной гнались?
        - Мы Гришу ищем… глухонемого…
        - Зачем?
        - Он нам приятель, — сказал Винт, — мы его ищем, а он потерялся куда-то. Вы не знаете?
        - Может, знаю, а может, не знаю, — загадочно сказал человек. — У вас деньги есть?
        - Нету, — сказал Винт. — Откуда у нас? — Он не узнал тощего — вчера с его места было хуже видно, чем с Кухниного.
        - Есть! — сказал Кухня.
        - Не ври! — Винт толкнул его локтем в бок.
        - Я отдам, — сказал тощий, — клянусь. Честно! Приходите сюда завтра. Я вдвойне отдам!
        - Молчи! — прошипел Кухня Винту.
        - Отдаст он, как же!
        Кухня рассчитал все правильно. Через двадцать минут они оказались в «шалмане». Было такое заведение неподалеку от вокзала. Попросту — пивная для не очень требовательных людей. Требовательные сидели и пили пиво в баре с официантами, а на дверях стоял швейцар. С другой стороны к бару был пристроен обширный навес, под ним — два ряда высоких деревянных столов. Люди опускали монету в автомат, получали свою порцию пива и пили стоя. Новый знакомый пристроил их на освободившееся место у длинного стола, сказал:
        - Не пускайте никого!
        Исчез, растворился в дымном от табака воздухе, пропал среди одинаково раскрасневшихся лиц.
        - Занято! — сказал Кухня, когда перед его носом чья-то рука поставила две полные кружки.
        Он сначала сказал, а уж потом обернулся и втянул голову в плечи — громадный верзила смотрел на него сверху вниз. По глазам этого орангутанга видно было, как ему хочется вылить обе кружки Кухне за шиворот.
        - О, блин, компания, — сказал Винт, озираясь по сторонам, — вот бы Лину Романовну сюда…
        Вернулся их тощий знакомый с кружкой пива в одной руке и полстаканом водки — в другой. Они освободили ему место у стола. Оборванец не стал терять время. Махнул водку, запил пивом. Предложил пиво сначала Винту, потом Кухне.
        - Не пьем, — сказал Кухня.
        Тощий не слишком огорчился, сделал хороший, в половину кружки глоток, облокотился на стол, достал сигареты. То ли он был слабый, то ли не ел давно — хмелел на глазах с каждой затяжкой.
        - Зовите меня Сэр, — сказал он, — у меня такое прозвище.
        Ребята хоть и сомневались, но вида из вежливости не подали.
        - Сэр, — сказал Кухня, — мы Гришу ищем…
        - Отлично! — сказал тощий Сэр. — Я сам его ищу!
        Перекрывая беспорядочный гам, звон кружек, раздался голос:
        - Сэр Фуфло!
        Сэр уменьшился в росте на треть. Два шкафа по метр девяносто ждали его. На каждом было наворочено мускулов килограммов по сто, и, ясное дело, на мозги там немного оставалось. Сэр затрусил по приглашению. Ему налили, как клоуну.
        - Вахлаки! — не очень громко сообщил он по возвращении. — Несут не поймешь чего! Фуфло какое-то придумали… — Он подмигнул Винту и Кухне: мол, знай наших.
        - Сэр, мы Гришу ищем, — напомнил Кухня.
        - Какого Гришу? — удивился Сэр. — А-а, Гришу! Ладно, пацаны, вы меня выручили, я вас. Он в больнице, заболел.
        - Нету его там, мы уже были.
        Известие неприятно поразило Сэра. Он тревожно огляделся.
        - Вы точно знаете?
        - Его увел какой-то родственник, — пояснил Кухня, — а родственников у него нет.
        Сэр помрачнел еще больше. Пьяная мысль ударила ему в голову, он опасливо посмотрел на них и спросил:
        - А зачем он вам нужен?
        - Он нам тоже деньги должен, — нашелся Винт. — Вот вы, Сэр, сказали — отдадите, и он так сказал и пропал…
        Это объяснение чуть успокоило Сэра Фуфло. Или его просто разморило, и он стал пьянеть со скоростью звука.
        - Спокойно, — сказал он, — я завтра расплачиваюсь… Приходите в Париж часов в пять, я угощаю. В пять у меня будет мешок денег…
        Больше из него вытянуть ничего не получалось.
        - Только деньги зря истратили! — ворчал Винт.
        - Не скажи. Вот увидишь, у него завтра будут деньги.
        В семьях их прихода устали ждать. Скандал у Елховых не очень удался. Дядя Володя Елхов чувствовал недавнюю вину перед сыном, грудью встал на его защиту.
        Худо пришлось Кухне. Отец только к соседям не сбегал с его курткой.
        - Нет, ты понюхай! — тыкал он куртку бабушке.
        - У меня нос заложило, — отмахнулась она, боясь навредить внуку.
        - Голый табак! — кричал отец. — Куда это годится?! Отвязался от куртки, стал мучить Кухню:
        - Дыхни! Глубже! Еще дыхни!
        При этом тряс его за плечи. Приговор был недлинный:
        - Завтра после школы пулей домой и ни на шаг!
        Припомнили такое, о чем он думать забыл. Например, что первая его оценка была двойка.
        - Вы бы еще детсад вспомнили!
        Помощь пришла с бабушкиной стороны:
        - Забросили мальчишку. Конечно, волчонком растет.
        Тут родители заново оживились и понеслись выяснять, в кого Кухня такой.
        - Я сам займусь твоим воспитанием! — решил отец.
        - Уже каникулы скоро, — пискнул Кухня.
        - Зато на следующий год ты будешь у меня отличником. При чем здесь табак, которым куртка пропиталась в пивной, и его успеваемость, никто объяснить не мог. По опыту, отцовского пыла ненадолго хватало, но неделю он мог испортить вконец.
        На следующий день после школы Винта даже на порог не пустили.
        - Нету его, — сказала бабушка.
        - А куда ж он делся?
        - Не твое дело. — Она закрыла дверь.
        Кухня играл с отцом в шахматы. Услышал свист с улицы. Вскочил.
        - Сиди тихо, — сказал отец, — хуже будет.
        - Кухня! — донесся тоскливый призыв со двора. Они договаривались подскочить в Париж около пяти, а уже было половина шестого. Винт послонялся около Кухниного дома, надеялся, тот сумеет выбраться. Время шло, надо было ехать, хотя бы одному.
        Дверь в трансформаторную будку была открыта. Гриша не объявился.
        Сэра тоже не было. Другого Винт и не ожидал. «Мешок денег! — хмыкнул он. — После стакана водки ему вагон с золотом мог почудиться!» Можно было возвращаться домой и смотреть телевизор.
        Винт решил подождать. Сидеть и выглядывать богатого дяденьку было скучно и холодно. Винт походил, пособирал щепок на костерок. «Все правильно, — думал он, — может, этот Сэр ванну из шампанского принимает!» Он сложил из щепок шалашик, так хорошо загоралось, без бумаги. «С миллионером понятно, — думал он, — но куда делся Гриша? Если он не в больнице, то тоже вот-вот должен объявиться. Он всегда старался до темноты». Винт долго искал спички в полутемном Гришином жилище.
        Он вовремя услышал хруст шагов — весь двор бывшей электростанции был усыпан битым стеклом. Из темноты на свет было хорошо видно человека с длинными волосами. Он оглядывался любопытно — явно был здесь впервые и не знал, например, про обитаемую трансформаторную будку. Закурил, поглядывая в сторону города, вдруг отбросил сигарету, спрятался за углом.
        Сэр торопливо шагал к будке, в каждой руке у него было по полному полиэтиленовому мешку. Человек шагнул Сэру навстречу. Винт не видел, но почувствовал — тот чуть не заплакал при виде незнакомца. Он, наверно, с самого города мечтал очутиться в Гришиной хибаре, присесть и отдохнуть. Незнакомец захохотал неожиданно, ни с чего, приседал, хлопал себя по коленям, ржал.
        Резко прервал смех, спросил через губу, с презрением:
        - Че ты трясешься? Не рад?
        - Как ты узнал, что я здесь?
        - Сам проболтался. Веди в гости.
        Винт заметался по каморке, ему совсем не хотелось показываться на глаза этому весельчаку. Диван у Гриши был точь-в-точь как у них дома, только старее и поломанный.
        Винт вспомнил про младшего брата, который решил спрятаться в диване, чтоб о нем затревожились и стали искать. Брата сразу не хватились, и он уснул под пружинным сиденьем. Мать чуть с ума не сошла, пока он там не проснулся и не начал орать со страха.
        Винт взялся за край сиденья, оно легко поднялось. Он лег на пол и опустил над собой пыльное сиденье с ржавыми пружинами.
        - Менты сюда не заглядывают? — входя спросил длинноволосый. — Как тут в кайф, слушай! Давай жить вместе?
        Он упал на диван, и пружины над Винтом заскрипели, посыпалась труха.
        - Мне выпить надо, — скрипуче сказал Сэр, — я выпить хочу. Можно?
        - Ты славно затарился! — сказал незнакомец. — Бабу ждешь?! О, какие напитки? Пей, разрешаю. Я ж не зверь.
        Прямо перед Винтом дрожащая рука Сэра ухватилась за горлышко красивой бутылки.
        - Открыть не можешь?!
        Незнакомец забрал у него бутылку, ругнулся.
        - Сейчас я ее.
        Он пошел к двери. Сэр сидел тихо, не шелохнувшись.
        - Кто здесь?! — заорал незнакомец с порога. — Ты, гнида, кто здесь есть, я тебя спрашиваю!?
        Сэр захрипел. Незнакомец, наверно, передавил ему горло воротом рубашки.
        - Чей там велосипед? Во дворе?
        - Мой, — хрипло сказал Сэр.
        Винту под диваном немного полегчало.
        Сэр от толчка завалился на ящик, где сидел раньше.
        - У тебя на штаны не хватает. Откуда велик?
        - Украл.
        - Я тебе сказал — деньги сегодня получишь.
        - Думал, обманешь.
        Веселый гость успокоился.
        - Не вижу, куда лить. Стакан есть?
        Сэр не мог больше терпеть, раздалось бульканье. Он выпил из горлышка, счастливо выдохнул.
        - Сейчас, — пробормотал он, — я свечку купил. Сейчас…
        Он долго искал коробок. Сломалось две спички в его нетвердых руках.
        - Дай сюда!
        Незнакомец уверенно чиркнул о коробок, осветилась каморка. Прямо перед лицом Винта стояли ноги в новеньких кроссовках. О таких мечтали все пацаны на улице. «Рибок» — ясно при свече читалась надпись фирмы. Стоили они отцовскую зарплату, если не больше. «Рибок»… Забулькало спиртное в стаканы.
        - За нашу победу! — сказал гость.
        Сэр доставал из мешка и раскладывал закуску. Незнакомец молча жевал. Удивительно, но Сэр совсем не опьянел.
        - Ты зачем приехал? — спросил он.
        - Повидаться.
        - Мы виделись сегодня, когда ты мне деньги давал.
        - Чем ты недоволен?
        Сэр помолчал.
        - Ты Гришу… убил?
        - Этого придурка? — лениво спросил незнакомец.
        - Он безобидный…
        Гость расхохотался. Он странно веселился — вдруг начинался хохот, обрывался сразу, вроде он себе рот зажимал ладошкой.
        - За что ты его, Полундра?
        - А чтоб не болтался под ногами. Он не такой уж дурак. Что-то там соображает своими тухлыми мозгами.
        - Ты меня убьешь? — тихо спросил Сэр.
        Полундра молчал. Ему доставляло удовольствие смотреть на потевшего от страха жалкого алкоголика.
        - Ты же молчать обещал насчет кладбища.
        - Буду! — выкрикнул Сэр.
        - А по пьяни? С дружками? А в ментовку попадешь?!
        - Я уеду. Я на Черное море поеду.
        - Хорошая мысль, — вяло сказал Полундра.
        - Уеду, клянусь! Ты меня никогда не увидишь.
        - Откуда ты знаешь, что этот придурок не в психушке? Проверял, что ли?
        - Нет, что ты, Полундра, — засуетился Сэр, — этот пиджак на тебе, он же ведь с Гришей уехал в психушку. Ну я и подумал…
        - А, пиджак…
        Труха опять посыпалась на Винта, заскрипели пружины. Наверно, Полундра снимал пиджак.
        - Держи.
        - Зачем он мне?
        - Я тебе его дарю, — сказал Полундра тоном, после которого от подарков не отказываются.
        - Спасибо.
        - Живой твой придурок. Мы с ним повидались, а потом его опять в психушку забрали. Можешь его навестить.
        «Врет!» — подумал Винт под диваном.
        Они еще выпили. Гость засобирался уходить. Сэр проводил его до порога. Долго стоял там, хотел быть уверенным, что тот не вернется и не спрятался за дверью. Прошаркал к столу, сел.
        - Вылезай! Он ушел.
        Винт выбрался из-под дивана.
        - Что ж ты велосипед не спрятал?
        - А как вы узнали, Сэр, что я здесь?
        - Твои ноги с моего места видно.
        На ящике стояло несколько бутылок с иностранными наклейками, яркая ветчина лежала на чистой бумаге, из пакета выглядывала палка дорогой колбасы. Свеча горела не простая, с золотыми прожилками, толстая.
        - Выпьем? — предложил Сэр.
        - Я не люблю, — сказал Винт.
        - Я тебе сладенького, — суетился Сэр, — видишь, банан нарисован. Бананом пахнет… и крепость, на, почитай.
        - Не по-русски, — сказал Винт.
        - Крепость читай там, сбоку. Крепость по-русски…
        - Двадцать пять процентов.
        - Видишь, — сказал Сэр, — это детям можно…
        Винт налил себе капельку.
        - Где твой дружок?
        - Из дому не выпускают.
        - Значит, нахулиганил.
        Сэр выпил водки из темной бутылки. Винт отхлебнул сладкую зеленую жидкость из своего стакана. Действительно, было совсем не горько, вкусно пахло бананом. В животе стало тепло.
        - Вот мой долг… — Сэр достал из кармана пачку денег, не считая отделил часть.
        - Это много, — сказал Винт.
        - Ничего, — сказал Сэр, — вы хорошие ребята, не жалко…
        Он оглянулся тревожно и опять начал пить. Винт когда-то читал про землетрясения. Ни один прибор не может определить, когда земля начнет уходить из-под ног, самый ученый академик не знает времени извергаться вулканам и рушиться зданиям, а глупое зверье чует без всяких приборов. Сэр своей паникой просто звал на себя беду. То шептал, то начинал кричать, прислушивался к чему-то, срывался с места, бежал на улицу смотреть в сторону города. Пил все время — жадно, много и часто.
        - Зачем он приходил? — в десятый раз спрашивал он себя.
        - Кто этот Полундра? — спросил Винт.
        - Ужасный, — сказал Сэр, — ужасный, ужасный, ужасный… Он человека может убить. Запросто. Возьмет какую-нибудь железяку и по башке. Ему ничего не стоит. Не вздумай попадаться ему на пути. Увидишь и прячься сразу. Ни в коем случае, ни за какие деньги…
        Он снова налег на водку.
        - Умеют делать! — говорил он, разглядывая бутылки. — Такую водку можно пить. На здоровье!
        Замолк, с ужасом уставился на подаренный гостем пиджак. Подобрался к нему, как к змее, потом взбесился. Швырнул пиджак со всей силы на пол и начал топтать. Винт подтянул ноги, чтоб ему не мешать. Сэр скакал на пиджаке, и тень его на стене прыгала и ломалась. Он утомился, сел, дышал тяжело. Вдруг подозрительно посмотрел на Винта и сказал:
        - Что я тебе сейчас сказал?
        - Ничего.
        - Если я что-нибудь скажу, не запоминай. Это опасно. Не надо тебе ничего запоминать.
        Ему стало холодно, он обнял себя руками за плечи, но его заколотило еще сильнее. Винт закрыл дверь, но все равно у Сэра зуб на зуб не попадал, тряслась сигарета во рту. Винт отряхнул пиджак, накинул ему на плечи. Тот пригрелся, успокоился. Руки перестали ходить ходуном, он смог выпить еще стакан. Это не пошло ему на пользу. Он вдруг взвизгнул, сбросил пиджак.
        - Ты кто?
        Тут уж Винту стало не по себе. В глазах у Сэра пропало всякое соображение, он уставился на него слепыми, белыми глазами. Винт потихоньку начал подвигаться к выходу.
        - Куда?!
        Сэр хотел схватить, достать его рукой, промахнулся и плашмя лицом грохнулся на бетонный пол. Попытался подняться, не смог. Речь его стала бессвязной, он скрипел зубами и грозил кому-то тощим кулаком.
        Винт замучался поднимать его с пола. Кое-как уложил на диван, накрыл пиджаком и задул свечку.
        Паршиво было на душе. Все-таки состояние передается от одного человека к другому. Ярко полыхала на комбинатовской трубе реклама АСС. Даже от нее сегодня вечером веяло жутью.
        - Как ты мог?! — орал Кухня утром по пути в школу.
        - Так и мог, — виновато гудел Винт.
        - Продался за какую-то мелочь! — Он потряс пачкой денег, которые Винт принес от Сэра.
        - Ты бы сам попробовал!
        - Он бы у меня в две секунды раскололся. Ты зачем пошел? Ликер пить? Ты пошел все у него разузнать.
        - У него белая горячка! — возмутился наконец Винт. — Он зарежет и думать забудет. Я после всю ночь уснуть не мог.
        - Давай не пойдем на первый урок? — предложил Кухня у самой школы. — А то Сэр денется куда-нибудь, и мы ничего не узнаем.
        - Не узнаем, и хорошо. Меньше знаешь — дольше проживешь. Первые два урока Лины Романовны, забыл?
        - А после школы мне надо домой. Пулей…
        - Никуда Сэр не денется, — сказал Винт, — знаешь, у него сколько водки. С географии сбежим…
        На виду у всего класса Кухня затеял считать деньги, неожиданно на них свалившиеся. Винт поглядывал на него с неодобрением. Кухня слюнил пальцы, неторопливо складывал купюры, туманно смотрел в потолок и шевелил губами. Полкласса считали вместе с ним про себя.
        - Кухтин! — сказала Лина. — Сейчас отберу!
        Кухня прервался, не досчитав, небрежно сунул деньги в карман, вздохнул утомленно. Давно пора было показать народу — они с Винтом умеют делать бизнес, если им хочется!
        - Слушай, — подвалил Бряндя на перемене, — вы не займете до понедельника.
        - Не займем, — сказал Кухня.
        - Сейчас, — сказал Винт, — мы и трудились, чтоб тебе занять до понедельника…
        Они произвели впечатление. Даже Симакин подошел и предложил купить почтовую марку с Гитлером.
        - На фиг нам твой Гитлер? — опешил Винт. — Что у нас, деньги лишние?
        - Хорошее вложение капитала, — сказал Симакин, — она через пять лет будет стоить в двадцать раз больше…
        - Мы ее и через пять лет не купим, — сказал Кухня.
        - Деловые! — вздохнул Винт. — Приклей себе эту марку знаешь куда?!
        Всем классом пошли смотреть на героя Селезнева — ничего особенного, так себе — маленький, толстый, румяный. Но важный, чувствовал общее внимание и только на цыпочки не вставал, чтоб его лучше видели.
        - Чума! — сказал Винт.
        Селезнев из шестого класса взял и специально левой рукой написал на листке бумаги в клеточку: «Положи деньги в парке под памятником 312 погибшим за свободу борцам, а то с твоим сыном будет несчастный случай». Положил эту писульку в конверт, заклеил, отправил по почте своей маме. Поначалу все шло отлично. Его не пускали в школу, он торчал круглые сутки у телевизора, жрал конфеты. Мать места себе не находила, боялась за своего ребенка. Несчастный случай с сыном, то есть с Селезнем, все-таки произошел. Его поймала милиция, когда он притащился к Тремстам двенадцати за мамиными деньгами.
        - Тоже мне! — сказал завистливый Кухня. — Герой.
        Про этот бизнес областная газета написала целую статью с фотографией Селезня.
        - Верь мне, Винт, — сказал Кухня, — если мы распутаем это дело, про нас не так напишут…
        Второй Линин урок тянулся дольше учебного полугодия.
        Они даже портфели не взяли, думали, успеют обернуться до конца занятий. Бежали всю дорогу. Натолкнулись на длинноволосого человека, идущего навстречу, пробормотали извинения, побежали дальше. Человек стоял и смотрел на две мальчишеские фигурки, пересекающие шлаковые завалы перед Парижем.
        Сэр был мертв. К нему даже подходить не надо было — мертвее не бывает. Отважному Кухне стало плохо, он вышел за дверь. Винт никогда не видел таких страшных покойников. Глаза у Сэра были открыты, зубы оскалены, правая рука скрючена у горла.
        На столе стояла простая поллитровка с водочной наклейкой. Других не было. Винт пересилил себя, взял бутылку и понюхал из горлышка — пахло водкой.
        Обратно они бежали раза в два быстрее.
        - Дяденька! — закричали они издалека. — Постойте! Слышите?!
        Человек остановился и ждал их. Это его они толкнули минуту назад.
        - Там мертвый человек лежит. Надо что-то делать! — задыхаясь говорил Кухня.
        - Где?
        - Вон там! Мы пришли, а он уже мертвый…
        Винт не произнес ни слова, он не отрываясь смотрел на кроссовки фирмы «Рибок» на ногах незнакомца.
        - Надо же! — сказал человек. — Срочно звоните в милицию. Срочно, а я их тут встречу.
        Винт боялся поднять на него глаза. Человек бы сразу догадался, что его узнали.
        - Торопитесь, — сказал человек, — телефон там, у кладбища. Я жду здесь.
        Они побежали.
        - Надо срочно проверить, живой Гриша или его тоже убили, — задушенным голосом сказал Винт.
        Кухня остановился, икнул.
        - Так Сэр не это… Не из-за пьянства?..
        - Его отравили… Там бутылка на столе — вчера такой не было!
        - Кто?
        - Не оборачивайся, — прошептал Винт, — его зовут Полундра.
        Кухня и минуты не вытерпел, оглянулся. Человек в белых кроссовках пропал, исчез, вроде его никогда и не было, привиделся.
        Из телефонной трубки кричал милицейский голос:
        - Кто сообщает? Фамилия? Кто сообщил?!
        Винт посмотрел на Кухню.
        Тот забрал у него трубку, повесил.
        Люди говорят: «дурдом», «полный дурдом», «тебе в дурдом пора». Настоящий дурдом — психиатрическая больница, похожая на все остальные больницы. Уже во дворе пахнет лекарствами и больничной манкой. Приходят родственники с передачами и детьми, быстро ходят женщины в белых халатах, вокруг растут тополя. Другое дело внутри — везде решетки на окнах, а на дверях нет ручек, чтоб их открывать. Да и врачи очень странные. Прошлый раз докторша была добрая тетя, а сегодня смотрела на них уж очень внимательно и серьезно. Может, вспоминала, нет ли там пары свободных коек для двух подростков. А уж говорила такое — волосы на голове шевелились. Будто Гришу выпустили вчера, а он напился и напал на женщину с ребенком.
        Кухня тоскливо посмотрел на окно в решетках, проглотил слюну и сказал:
        - Он безвредный. Это у него вид такой. Не очень…
        - Привезла его милиция, — сказала доктор, — в наручниках. Он оказывал сопротивление, бесновался, кричал.
        - Он кричит, — пояснил Кухня, — если где когда непорядок. Так просто он кричать не будет. Это его специально разозлили…
        - И напоили специально?
        - Он не пьет, — сказал Винт, — это ошибка…
        Почему-то на слове «ошибка» врач недовольно вздохнула. Вытащила из халата ключ — такие ключи у проводников в поезде, — открыла им дверь кабинета.
        - А свидание можно? — робко спросил Кухня.
        - Нет.
        Кухня давно забыл про «пулей домой». Они сидели на бревнах. Их консультировал опытный человек — у него брат лежал сейчас в этой больнице.
        - Хуже, чем ваш сделал, не придумать. За одну драку, за одну женщину, за одну выпивку — торчать здесь не переторчать.
        Ребята молчали расстроенно. Они сами не ожидали от Гриши.
        - Подстроили, — сказал Винт, — он не такой.
        - Если б нам дали с ним поговорить, — сказал Кухня.
        - Не дадут, — сказал брат больного, — это они не любят. И прогулки отменят. Можно проверить.
        Они шли за ним вдоль высокого забора с колючей проволокой наверху. Путь их новому приятелю был знакомый — до большой щели в плотной ограде. Брат сначала сам посмотрел вовнутрь, потом подпустил Винта и Кухню.
        Забор огораживал большой двор, по которому ходили наголо остриженные люди. То есть не все ходили. Кто-то сидел на траве под деревьями, некоторые — на скамейках. Люди как люди, только лысые да одеты в полинялые пижамы или халаты. Они разговаривали, спорили, смеялись — вроде дома отдыха.
        - Чем же они сумасшедшие? — спросил Кухня. — Тихие такие, и не подумаешь.
        - Они, брат, такие смирные, что договориться друг с дружкой не могут. Вон, вишь, спорят. А если б они договорились — они б этот дом разнесли напрочь…
        Гриши среди больной публики не было.
        - А я что говорил, буйных не пускают, — сказал брат больного, — будет себя хорошо вести, разрешат гулять, а то и свидания дадут… Моего тоже нет.
        - А убежать они не могут?
        - А как?
        - Через забор.
        - Куда ж они в таком одеянии? Их первая милиция сграбастает. Да вон и санитары наблюдают.
        Они и не заметили санитаров. Двух больших мужиков в белых халатах. Те и не охраняли особенно, сидели в тени, курили и разговаривали.
        - Как вы думаете, — спросил Кухня, — когда нашего выпустят?
        Брат больного пожал плечами:
        - Мой брат девятый год лежит.
        - Никак не вылечится? — охнули ребята.
        - Бывает, вылечится месяца на два, а потом опять сюда…
        - Да-а-а, — сказал Винт, — вдруг неделю проболеешь, и то от скуки деваться некуда…
        - У нас другое дело, — сказал Кухня, — понимаете, он не больной, по ошибке.
        - И у меня по ошибке, — согласился брат больного, — тут половина по ошибке.
        - Ну да? — не поверил Винт. — Кому ж это надо столько народу кормить?
        - Родственникам, — сказал брат больного, — некоторым родственникам очень выгодно. Вот у моего брата была жена, так?
        Ребята кивнули.
        - Такая… жалко, вы еще пацаны, вам всего не расскажешь.
        - Говорите, говорите, — сказал Кухня, — мы всякое в жизни видели.
        - Так вот, восемь лет назад мой брат почувствовал неладное. Он вечером выпивал обязательно, без этого уснуть не мог. Днем на работе — никогда, а вечером выпивал, крепко выпивал. И вдруг по утрам у него стала болеть голова.
        - Говорят, с утра надо опохмеляться, — сказал Винт.
        - Пробовал, не помогало. Тогда один раз он делает вид, что пьет, а сам рюмки под стол выливает. Незаметно для нее, для этой… как ее, мать ее, ну жены. Потом ложится, закрывает глаза, вроде спит. И что бы вы думали? — Брат больного посмотрел на Винта, потом на Кухню, опять на Винта.
        - Не знаю, — сказал Винт.
        - Она берет доску, на которой брат обычно мясо рубил. Убирает у него из-под головы подушку, вместо нее… эту доску. Хватает его за волосы и начинает его затылком со всей силы стучать об эту тесину…
        Ребята не ожидали такого поворота, даже интересно стало.
        - Он вскакивает, хватает топор…
        Человек посмотрел на Винта, на Кухню.
        - Зарубил?! — сказал Кухня.
        - Не успел — она в окно выпрыгнула…
        Все помолчали, обдумывая историю.
        - А зачем она так? — спросил Винт.
        Человек отчаянно сморщился, махнул рукой.
        - Не любила, собака, — сказал горько.
        - У нас просто, — вздохнул Винт, — никакой любви.
        - Ничего себе просто! — обиделся Кухня за их случай. — У нас вообще страшное дело. Каким-то людям нужно упрятать человека в дурдом.
        - Может, они хотят его квартиру оттяпать? — предположил брат больного. — Или машину.
        - Нет, — сказал Винт, — наш бедный…
        - Может, все-таки в милицию заявить? — посоветовался с опытным человеком Кухня.
        - Они с милицией заодно, — сказал брат больного. — Кто его в дурдом доставил? — Мужик развел руками: — Мафия! Они из кого хочешь урода сделают.
        Кухня понял, что дома все равно влетит, и бросил об этом переживать. Как они и ожидали, их портфели забрал домой староста Симакин. Он сидел и в одиночестве смотрел фильм ужасов по «видику».
        - Пятый раз смотрю, и все равно страшно, — похвастался он. — Хотите, на начало поставлю.
        - Не надо, Вася, — вежливо отказался Кухня, — а то мы домой побоимся идти.
        Вокруг такое творилось, а люди ходили, и ничего. Все были уверены — самое страшное происходит в фильмах ужасов.
        Солнце катило среди нежных облаков, светло-желтое, просто сыр в масле.
        - Винт, — сказал Кухня, — хочешь, я скажу — ты обалдеешь?
        - Ну?
        - Там, на кладбище, никого не выкапывали. Наоборот, закапывали.
        Винт обалдел:
        - Что закапывали?
        - Какие-нибудь ценности. Ворованные.
        - Что ж они, места не могли найти повеселее?
        - В том и фокус. Везде, где закопаешь, видно, что земля перекопана, а здесь нет — могила-то свежая.
        - Ну, Кухня! Я б никогда не додумался.
        - Это не я, — сознался Кухня, — в одном детективе прочитал. Только там убили человека и зарыли в свежую могилу. Самое милое дело. И земля перекопана, и никто не догадается разыскивать труп в чужой могиле…
        Винт вдруг остановился и сказал:
        - Кухня! А ты помнишь этот крик на кладбище?!
        Кухня начал икать.
        - Что это со мной? — сказал он. — Весь день сегодня икаю.
        - Кто-то вспоминает, — хмуро разъяснил Винт.
        - Родители. — Кухня опять икнул. — Значит, ты думаешь кричал тот, кого потом закопали?..
        В дверь кабинета вошла Тихонша, за ней здоровый, непрошибаемый мужик с маленькими, умными глазками.
        - Это мой деверь, — сказала Тихонша. Конов не стал представляться.
        - Вы определили, что у вас похитили? — спросил он.
        - Хуже, — глухим голосом сказала Тихонша, — тут такие дела…
        - Что еще?
        - Я сегодня была на кладбище…
        - Короче! — чуть громче, чем надо, сказал Конов. «Нервы ни к черту!» — подумал про себя.
        - Мы заявление составили. — Она дала ему три исписанных листа бумаги.
        У Конова задрожала рука. Он положил бумаги перед собой на стол. «Было ясное раннее утро. Я сидела на могиле моего супруга (покойного) Тихонова Дмитрия Степановича», — прочел с отвращением.
        Она сразу почувствовала неладное, когда появились двое мальчиков. «С лицами малолетних преступников» — так они ей показались. «Она в маразме, шизофреничка. — У Конова в глазах плыли строки нового заявления. — Ну а родственник? Или у них это семейное? Или, — неожиданно мелькнуло у него, — мне надо срочно в отпуск!»
        - Вы на чем остановились? — Она испугалась, что он не будет читать дальше.
        - На малолетних преступниках…
        - Один — чистый волчонок. Дай ему палец — сразу откусит!
        Имелся в виду Кухня. Про второго, про Винта, она тоже ничего хорошего не могла вспомнить:
        - Или махоркой в глаза, или бритвой по лицу — ему как водицы испить.
        Конов перевернул страницу. Преступники пришли попроведывать утонувшую сестру. «Потому что она вроде не умела плавать», — писала Тихонша. «В отпуск. Срочно!» — думал свое Конов. Читал: «…тогда на могиле ничего не было, один холмик. А тут появилась плита из искусственного гранита с надписью и фарфоровой фотографией. Никакой девочки там и близко не было. А лежал и лежит негр».
        Коротко, по-людски, ничего не случилось. Сегодня Тихонша пошла на кладбище, и выяснилось, что рядом с покойным мужем похоронена не девочка-утопленница, а негр. «Почему негр?!»
        - Вы теперь мне каждый день будете писать новое заявление? — поинтересовался Конов.
        - Минуточку, — вмешался деверь, — это не новое заявление, а продолжение старых.
        Конов не ошибся — деверя голыми руками не возьмешь.
        - Их на разведку послали, — сообщила Тихонша, — вон, мол, старуха — дура. А ну, расспросите ее…
        Деверь подтвердил ее предположения кивками.
        - О чем? Что они хотели разведать?
        - Вот вы и расследуйте! — сказал деверь. — Кто из нас сыщик?
        Конов встал, заканчивая глупый разговор.
        - Что вы собираетесь предпринять? — спросил обиженный невниманием деверь.
        - Что вы предлагаете? — поинтересовался Конов.
        - Это ваша работа, — надавил деверь. — Наше дело заявить.
        - Ничего не собираюсь, — коротко сказал Конов.
        Глава четвертая
        Сыщик
        Тихонша похудела, пропал аппетит и веселость. Она стала пугливее ласточки, круглосуточно впадала в глупую задумчивость. Человек всегда начинает бояться, когда не знает причин событий, происходящих вокруг него. Ей каждое мгновение казалось, еще чуть — она додумается до правды, и жизнь опять станет уютной.
        Тихонша вслед за всеми родственниками побаивалась своего племянника. Самостоятельный был парень, хоть и безотцовщина. Он с детства отличался серьезом. Еще и годика ему не было, мать его уронила. Малыш кричал беспрерывно двое суток, думали, не выживет. Случайно один из родни побренчал у него над кроваткой денежной мелочью. Малютка мгновенно затих и пошел на поправку. Ни красивые погремушки, ни соски-пустышки, ни колыбельные песни у мальчугана не проходили. При звоне монет он вовремя засыпал, падала высокая температура, проходила сыпь.
        Теперь он стал взрослым, выучил английский язык, ездил на машине «тойота», хоть и не новой, но очень хорошей.
        Завел свой бизнес. Пока он еще не развернулся, но родственники понимали, кто у них будет первый в семье миллионщик. А с детства сохранилась привычка: он все время бренчал в кармане мелочью, особенно когда были неприятности и надо было успокоиться.
        - Вот счет, тетя. — Он положил перед ней квитанцию за междугородный телефонный разговор. — Помните, вы от ревности помешались, и я звонил этому Шишу.
        - Конечно, конечно, — согласилась Тихонша.
        - Я пошел. Не забудьте оплатить.
        Племянник давно внес в родственную безалаберность американский порядок. «Каждый платит за себя!» По-цивилизованному жить стало удобнее. Заплатил и роднись на здоровье, а то вечно один не доплачивает, другой переживает, что переплатил. «Например, — говорил племянник, — браки по расчету самые прочные. Статистика. Потому что не мордобой из-за ревности, а четкий экономический расчет!» Родственники соглашались: «Дружба дружбой, а табачок врозь».
        Тихонша надела очки.
        Не сумма ее поразила — ряд цифр телефонного номера на квитанции: 067 050426. «Жду ответа, как соловей лета, 067 050426. Шиш» — так появились эти цифры. Она бросилась к ящику, где аккуратно хранила все свои бумаги. Нашла телеграммы Шиша. Их было пять, стало четыре. Телеграмма с таинственным номером пропала. Тихонша поняла наконец, что у нее украли.
        - Мне некогда, тетя, — невежливо сказал племянник, увидев ее во второй раз на дню, только теперь уже на пороге своей конторы, которая называлась офис.
        Тетя Тихонша слабо махнула рукой, ноги ее не держали. Она бессильно опустилась в кресло. Племянник раздраженно побренчал мелочью в кармане.
        - Что с вами?
        - Мне этот пожарник Шиш сказал, что я выиграла электрический утюг…
        - Вам лечиться надо, тетя, — ласково сказал племянник.
        - И назвал не тот номер…
        - А какой надо?
        Тихонша молча протянула счет за переговоры.
        - Зачем же он такой обманщик? — еще не врубился племянник.
        - Он думал, я ему билет отдам.
        - Но вы не отдали?! — Племянник бросил свою мелочь, и глаза у него замерцали по-волчьи.
        - Билет похоронен вместе с Димой, — пролепетала Тихонша.
        - И ты сказала ему об этом?! — страшным голосом закричал племянник.
        Он посадил тетку в свою «тойоту» первый раз в жизни и помчал в центральный городской банк.
        - Когда разыгрывалась последняя лотерея?! — требовательно спросил он у девушки в окошке.
        - Неделю назад.
        - Таблицу!
        Тихонша подала телефонную квитанцию. Племянник проверил, и даже ему, железному, стало плохо. Номер выиграл. Коттедж в Подмосковье.
        У инспектора Конова в кабинете сидели Тихонша с деверем и племянником со стороны сестры, как объяснила Тихонша. Вместе они двоих таких инспекторов могли скушать и не поморщиться.
        - Я подавала заявление, что меня ограбили, а вы не послушали. А это был Шиш, и он украл телеграмму, чтоб я не додумалась насчет лотерейного билета…
        - Подождите, тетя, — раздраженно сказал племянник, — не путайте. Главное сейчас — раскопать могилу.
        - Если лотерейного билета не окажется, будете отвечать, — вякнул деверь.
        Чтоб только не видеть эту компанию никогда больше, Конов готов был разрешить им перелопатить все кладбище.
        - Это надо сделать срочно, — сказал деверь, — если мы уже не опоздали.
        - А пока хорошо бы поставить милиционера около могилы, — добавил племяш.
        Конов стиснул зубы — могло вылететь слово, за которое придется отвечать. Вежливо посоветовал пока наладить дежурство самим, потому что милиционеры боятся покойников, особенно ночью. Эти остолопы даже не улыбнулись.
        - Теперь слушайте меня внимательно, — твердо сказал Конов, — раскапывание могилы, то есть эксгумация трупа, производится только с разрешения прокурора, в присутствии врача патологоанатома. Второе — для того чтобы раскопать могилу, я должен завести уголовное дело о смерти Тихонова. Дело я могу завести в случае, если причина смерти покойного неясна, появились какие-то новые обстоятельства…
        - Они появились! — сказал племянник.
        - Это для вас, а не для меня. Так нам все кладбище перевернуть придется. Кто-то носовой платок забыл в кармане покойника, кто-то зажигалку… Вы уверены, что этот лотерейный билет действительно там, а не у вас под половиком?
        - Абсолютно! — сказала Тихонша.
        - А я нет.
        Родственники сурово и неодобрительно смотрели на Конова, который сделал вид занятого человека и бессмысленно выдвинул и задвинул ящик стола.
        - Мы будем жаловаться прокурору, — сказал муж сестры.
        - На здоровье. Кстати, попросите у него разрешение на вскрытие могилы. Он вам его даст, а я обеспечу техническую сторону дела.
        Зазвонил телефон. На старой электростанции был обнаружен труп. Конов положил трубку, встал.
        - Извините. — И показал родственникам на дверь.
        - Где кабинет вашего начальника, не подскажете? — спросил деверь.
        - Подскажу, — вежливо ответил Конов. — На этом этаже, как выйдете от меня, направо…
        Дело было дурное. Уже при первом взгляде на труп неизвестного было понятно, что он принял спиртного сверх человеческих возможностей. Конов попросил криминалиста не тянуть с экспертизой жидкости из водочной бутылки. Хотя по одному запаху было понятно, какого происхождения напиток.
        Личность неизвестного установили без всякого труда. Двум бродягам было предъявлено тело пострадавшего. Они хором признали своего приятеля по прозвищу Сэр. Выяснить, с кем он пил вчера, с кем разговаривал последним, не представлялось возможным. В их обществе не замечали ни появления своих товарищей, ни их исчезновения.
        - Скрипнул, значит, — сокрушенно сказал один.
        - Посмотрите внимательно, — сказал Конов. — На нем его одежда?
        - А кто его знает.
        - Одежда как одежда, — поддержал второй.
        Конов дал себя уговорить. Не хотел накручивать лишних сложностей. Пиджак на мертвом был явно ворованный, слишком хороший по сравнению с брюками, стоптанной обувью.
        Не успел Конов вернуться в кабинет, его дернули к начальнику.
        - …она долбанутая, у нее крыша поехала, — говорил Конов, — то ей телеграммы шлют, то лотерея, то негры на кладбище…
        Он мог распинаться еще слов на тридцать, мог закончить на этой фразе, лучше всего было помолчать. Начальник слушал его только из вежливости.
        - Свободен, Конов, — сказал подполковник, — со своими клиентами разбирайся сам. Я к тебе своих дураков не посылаю? Заявления поступили?
        - Она каждый день новое пишет!
        - Ее право. Твоя обязанность — разобраться и не дергать начальство.
        Позвонила экспертиза. Содержимое бутылки, найденной у тела бродяги по прозвищу Сэр, было технической жидкостью на спиртовой основе. Проще — отрава. Личное дело каждого — рисковать в выборе напитков. Но на бутылке была заводская наклейка. Совсем недавно случилось массовое отравление где-то в области спиртовой дрянью, проданной, как водка. Пришло распоряжение особенно внимательно относиться к подобным случаям.
        Конов засел над оперативной сводкой событий за предшествующую неделю. Больше алкогольных отравлений не фиксировалось. Зато было четко прописано про покойного Сэра: за два дня до смерти его задержала милиция на кладбище в нетрезвом состоянии. Конов вздохнул. После Тихонши он про кладбища слышать не мог.
        Для очистки совести Конов с нарядом нагрянул на две квартиры, где, по агентурным сведениям, торговали спиртным. В обоих случаях нашли самодельную водку в солидных количествах.
        - Что ты милый?! — перепугалась первая бабка-торговка. — От моего самогона голова не болит, а ты говоришь — отрава!
        Во втором случае такая же бабулька не дала делать обыск. Добровольно выставила две большие бутыли с мутноватой жидкостью. Пока составляли протокол, она махнула из первой.
        - Слеза! — сказала она. — Штраф я заплачу, виновата, но чтоб из-за этой прелести человек погиб — брехня!
        Она для доказательства храбро выпила из другой и не только не померла, но, наоборот, ожила. Понесла по кочкам сначала правительство, потом милицию. Лично Конову сказала на прощание:
        - Свинья ты последняя, вот ты кто!
        Дело можно было закрывать.
        В эту ночь Конов видел сон о каком-то из своих рождений — то ли до сегодняшнего, то ли после.
        - И не сопротивляйтесь, — строго сказали ему. — Идите и ловите преступников.
        - Я хочу быть садоводом, — сказал Конов. — Нельзя же рождаться в одну и ту же профессию…
        Ему показалось, те, которые руководят назначениями, с пониманием отнеслись к его возражениям. Его приятно захватила ласковая сила, и он вверх тормашками полетел то ли вверх, то ли вниз. Пока он летал, ему вообще расхотелось работать, но сказать об этом было некому. Дал себе слово не забыть при случае доложить заветное желание начальству, но тотчас забыл.
        Он очутился в неизвестном городе. Никого не знал из людей, не узнавал улиц, домов, но понимал — город называется Судимов. Что-то мешало под мышкой, он расстегнул пиджак и увидел пистолет в удобной кобуре. Но не расстроился, а, наоборот, обрадовался. Зачем-то этот пистолет был нужен. Правда, никак не мог вспомнить, зачем хорошим людям пистолеты под мышкой.
        - Ты сыщик, — сказал ему кто-то, может, просто внутренний голос сказал, — ты — сыщик!
        Шла прекрасная, нужная жизнь. Он мчался за преступниками на мощном мотоцикле, отстреливался от банды, спасая восхитительных девушек, и попал в коварную западню. Его решили распилить пополам, ему вырезали сердце, били бамбуком по пяткам, привязывали к хвосту дикой лошади, жгли заживо…
        Конов боялся одного: сейчас он проснется. Его вызовут к начальнику уголовного розыска, и все начнется сначала: старухи-самогонщицы, смерть по пьянке, негры на кладбище…
        Он еще во дворе милиции узнал, что его ищет подполковник, не придал этому значения.
        Вошел в здание, дежурный оторвался от телефона:
        - Вас срочно к начальнику.
        Конов попытался припомнить свои упущения за вчерашний день и ничего не припомнил.
        - Как дела? — спросил начальник задушевным голосом.
        Конов понял — никакие его дела начальника не интересуют, пожал плечами, с тревогой посмотрел на наливающегося гневом подполковника.
        - Как с этой, с… — Начальник ткнулся в бумажку перед собой и прочел: — С Тихоновой…
        - Ненормальная… — пожал плечами Конов.
        - Зачем ты ее к прокурору отправил? Умник!
        - Прокурор дает разрешение на вскрытие могил… Если появляются причины…
        - Он дал это разрешение! — закричал, уже не сдерживая себя, подполковник. — И причина есть. Самая для тебя причина — там труп лежит…
        - Правильно, — тупо сказал Конов, — куда ему деваться.
        - Да не мужа, кретин! Там труп совершенно другого человека.
        Сегодня ночью малахольные деверь с племянником вскрыли могилу Тихонова. Утром заявились к прокурору с повинной и жалобой на инспектора Конова.
        - Если б вы послушали тетю, может, и убийства не было, — нахально сказал племянник.
        - Совесть есть? — спросил Конов.
        - Совести много, — сказал деверь, — денег не хватает.
        - Только не надо насчет совести, — вставил племянник.
        - Ну да, — поддержал деверь, — а то все кругом богатеют, а мы на том же месте.
        Конов оставил милиционера на воротах кладбища встречать следователя прокуратуры.
        - Перестаньте вы бренчать!!! — не выдержал Конов.
        Племянник игрался в кармане с мелочью.
        - Что — нельзя?
        Конов пожал плечами. Рядом два мужика варили ограду вокруг соседней могилы.
        - Помните? — Вдова повела головой в сторону сварщиков.
        Про сварщиков Конов, убей, ничего не помнил.
        - Подойдите, подойдите.
        Конов неохотно сделал за ней пару шагов. Мужики перестали варить, хмуро на них посмотрели.
        - Милиция, — сказал племянник, — прервитесь.
        - Здесь должна лежать девочка-утопленница, так?! Десяти лет! — Тихонша ткнула в гранитную плиту на могиле.
        - Нам сказали варить, мы и варим, — сипло прогудел один из сварщиков.
        - Не мешайте, — прошипел племянник, — кому вы нужны!
        Сварщики обиженно заткнулись. Она могла ничего не говорить. Конов и сам видел фотографию пожилого веселого негра.
        - На Комбинате работал, — сказал один из сварщиков, — завещал похоронить себя по православному обряду…
        На счастье, по аллее шла машина с красным крестом — приехали медики, следом машина прокуратуры. Следователем был назначен Синцов. Хуже быть не могло. Это был самый старый следователь прокуратуры, Конову приходилось с ним работать. Он мог завалить любое дело, наизусть знал все законы, болел астмой. Все ждали, когда уж погуляют на его проводах на пенсию.
        Дальше пошла полная бестолочь. Пришли человек пять с лопатами.
        - Куда? — спросил Конов. — Кто вас звал?
        - Мы могильщики.
        - Мне нужны два человека.
        - Мы бесплатно, — сказали могильщики.
        Следователь ехидно смотрел на Конова. Народные гуляния продолжались. Пришел директор с тремя женщинами.
        - Куда вас несет?! — закричал Конов.
        - Мы — бухгалтерия.
        - Здесь ничего подсчитывать не надо!
        - Вы просили понятых, — сказал директор.
        - Два человека. Всего два человека.
        При виде такой толпы только покойники не прибежали узнать, в чем дело. Но все пришедшие их навестить заспешили не пропустить что-нибудь интересное. Кое-как освободили место вокруг могилы, и двое могильщиков начали копать.
        Толпа молча наблюдала за их действиями. Каждый норовил быть поближе к центру события. Милиционеры урезонивали самых рьяных. Одна из бухгалтерии умудрилась встать за спиной Синцова. Она завизжала вдруг, следователь вздрогнул — из земли показалась кисть человеческой руки.
        Могильщики заработали осторожнее. Вскоре показалось плечо, а потом лицо мертвого человека.
        Тихонша упала в обморок. Анатолий Адольфович Шиш с проломленной головой лежал на крышке гроба…
        Дальше — хуже. Вскрыли гроб — на покойнике не оказалось пиджака с лотерейным билетом.
        У Конова было пакостное ощущение боксера, получившего удар в первом раунде. Кувалдой прошел сокрушительный кулак непонятно как, в какое пропущенное Коновым мгновение. Он устоял, продолжал уходить, нырять, уклоняться, но мыслей не осталось, кроме: очутиться в прохладном углу ринга и расставить все по местам, просоображать случившееся.
        - Где лотерея? — бесновался деверь. — Я вас спрашиваю — где наш лотерейный билет?
        Синцов промолчал на кладбище, теперь звонил из прокуратуры:
        - Прошу вас держать меня в курсе ваших действий. — Небрежно добавил: — У прокурора лежит письмо Тихоновой.
        Когда она его только написать успела, еще и полутора часов не прошло. Заявление о продажном инспекторе Конове, который в сговоре с преступным миром ограбил могилу покойного мужа.
        - Жду сообщений, — сказал Синцов и повесил трубку.
        Конов откинулся в кресле. Не шелохнувшись, не меняя позы сидел десять минут. На десятой минуте он перестал ругать свою службу, малоумную Тихоншу, прокуратуру, начальника. Переключился на себя. «Нельзя давать себе послабления, вот что, инспектор, — говорил он себе, — ты же не в похоронном оркестре работаешь. Стоп! — У него начал оживать взгляд. — Не надо давать себе послаблений… А ты? Вчера… Сэр! Сэр…»
        Конов подобрался в кресле, живо накрутил телефон:
        - Морг? Инспектор Конов. Меня интересует бродяга, которого мы к вам доставили…
        На счастье, Сэра не успели похоронить. Конов позвонил подполковнику. Невозмутимо выслушал ругань в свой адрес, попросил в помощь оперативника — толкового лейтенантика Гену из молодых.
        - Сначала в морг, — сказал он Гене. — Нужен пиджак с тела одного покойника — бомжа… С этим пиджаком поедешь к Тихоновой. Предъявишь на опознание.
        Гена уже был у дверей. Конов сказал:
        - Там она будет орать, не обращай внимания — дикая…
        Сам Конов вторично проглядел оперативную сводку событий. Нашел место, где рассказывалось о задержании Сэра в нетрезвом состоянии, и выяснил фамилию командира патрульной машины. Наудачу он опять был в патруле, с ним можно было связаться по рации.
        - Сержант! — кричал Конов в трубку. — Как тебя зовут?
        - Петр.
        - Петро, просьба — дуй сюда. Срочно!
        Пока сержант добирался, в Государственный банк ушла телеграмма: «Задержать выплату по билету лотереи «Пепси» за номером 067 050426».
        Лейтенант Гена привез пиджак Сэра. Тихонова опознала его как принадлежащий покойному мужу.
        - Ну как там вообще? — дипломатично спросил Конов.
        - Вроде как бы ей выстрелили крупной солью в мягкое место, — так же дипломатично ответил лейтенант Гена.
        - Обзвони гостиницы. Анатолий Адольфович Шиш. Где останавливался, как наследил и списки жильцов, которые с ним пересекались. Если, конечно, он жил в гостинице…
        Сержант с патрульной машины, молодой, голубоглазый, был хороший милиционер — помнил все до мелочей, не задавал глупых вопросов, понимая, что коллега Конов крупно попал.
        - Мы патрулем ехали по кладбищу, это входит в наш маршрут. Вдруг навстречу бежит пьяный, напоролся на нас, побежал от машины. Мозги, видать, совсем пропил… Я сделал предупредительный выстрел, и он вернулся к машине. Прибежал как миленький.
        - Что он делал на кладбище?
        - Пил, что он делал. Потом у его собутыльника начался припадок, он перепугался, бежать, а тут мы… Этого с припадком мы отвезли в психушку…
        - Почему не написал об этом в рапорте?
        - А что писать? Это глухонемой с кладбища, мы его знаем. Он ничего не нарушал. Мы вообще могли им не заниматься, вызвать «скорую» — и все. Так, по-человечески взяли и довезли. А у пьяного не было документов, его привезли в милицию, к утру выпустили.
        Кресло заскрипело под тяжелым Коновым. Он достал из-под стола пиджак, положил перед сержантом.
        - Не помнишь, он в пиджаке был?
        Сержант повертел пиджак.
        - Пиджак был, — сказал он, — не знаю, этот или нет. Но он не на бомже был, валялся на асфальте, рядом с глухонемым. Мы его под голову ему положили. Пол в машине железный. Так с пиджаком и сдали в больницу…
        Через полчаса Конов был в психбольнице.
        - Пиджак? — Неправдоподобно золотоволосая медсестра наморщила аккуратный лобик, полистала толстую книгу. — Когда он поступил в первый раз, у него был пиджак. Вот… в описи вещей записан.
        - Как это в первый? — спросил Конов.
        - А вы не знаете? Его выпустили, он напился и устроил в городе драку.
        - Сейчас он здесь?
        - В пятой палате для буйных.
        - А пиджак?
        Сестра мотнула кудряшками на лбу, опять полистала свою книгу.
        - Нет, — сказала она, — сейчас он поступил к нам без пиджака… Его забирал родственник, — припомнила она.
        - Как выглядит?
        - Молодой человек с такими длинными волосами, высокого роста.
        - Могли бы узнать?
        Она пожала плечами:
        - Наверно.
        Дежурный врач проводил Конова к Грише. Тот сидел на кровати, свежестриженый «под ноль», смотрел в окно, не вступал ни в какие переговоры.
        - Странная история, — говорил врач, — он наш давний клиент, но такое впервые… Такая агрессивность… Напал на женщину с ребенком. Хорошо, рядом оказался муж.
        Пострадавшие от Гриши были хорошие, мирные люди. Они до сих пор не могли прийти в себя от случившегося. На их место поставь любого, такое не забудешь — ревущий сумасшедший с лопатой наперевес… Они вышли погулять с детьми. Муж со старшим ребенком пошел покупать мороженое, жена с маленькой дочкой осталась ждать.
        - Кто-то обронил паспорт. Я подняла и тут увидела, как бежит этот урод с лопатой. Я еще стою и говорю громко: «Чей паспорт, граждане?» Тут он на меня и обрушился. Я закричала.
        - А кто обронил паспорт? — спросил Конов.
        - Я не заметила. Сразу я подумала на молодого человека. Окликнула, но он даже не оглянулся.
        - Как выглядел?
        - Он не обернулся, не знаю. У него были длинные волосы.
        - Как одет?
        - Не помню.
        - На нем не было темно-синего пиджака?
        - Не помню.
        - А на немом?
        - Немой был в рубашке без всякого пиджака. Да, — вдруг вспомнила она, — на этом длинноволосом были белые кроссовки. Я почему помню, что они были белые уж очень. Как-то не вязались с его одеждой.
        - Я никакого человека не видел, — сказал ее муж, — слышу, моя заверещала. Оглянулся, а на нее навалился этот черт. Ну, я ему, он мне… Толпа собралась. Крики. Потом кто-то вызвал милицию, или она сама приехала. Этот немой и милиционера успел ударить, но его все-таки завалили, наручники…
        В милиции Конова ждал лейтенант Гена.
        - Шиш Анатолий Адольфович, — сказал он протокольно, — проживал в гостинице «Вокзальная». Вот список жильцов.
        Он положил список на стол Конову. В списке было семьдесят два человека.
        - Он как-то проявил себя?
        - Нет, — сказал лейтенант, — никто ничего про него не помнит. Был и был. Одну ночь.
        Конов добрался домой к одиннадцати часам вечера. Сил оставалось на донышке, он распределил их с чрезвычайной скупостью. Снял пиджак, ботинки, прошел на холостяцкую свою кухню, достал из холодильника два пива, открыл. В комнате включил телевизор, сел в кресло. Надо было отключить телефон, чтоб нормально посмотреть спортивные известия, но на это силы уже не хватило. Он сделал основательный глоток. До спорта было еще шесть минут. Пока на экране лопотала какая-то крашеная, рядом жался корявый молодой человек нерусской наружности.
        Под изображением внизу побежала надпись: «Альберт, выигрывший главный приз лотереи «Пепси» — коттедж в Подмосковье».
        Конов чуть ручку настройки звука не свернул…
        - Вы когда-нибудь участвовали в розыгрышах? — заорала ведущая.
        Конов убавил звук.
        - Что я — псих?! — резонно сказал человек.
        - Ха-ха-ха! — развеселилась ведущая. — А как вы рискнули купить этот счастливый билет?
        - Шел по улице и купил, — неласково, с акцентом сказал корявый.
        Видно было, ему совсем не хотелось радоваться своей удаче на глазах миллионов зрителей. Он все время косился в сторону, а перед ответом на вопрос тягостно задумывался.
        Человек был не длинноволосый, не высокий, на нем не было белых кроссовок, по крайней мере сейчас. Конов, не отрывая взгляда от экрана, достал список жильцов гостиницы «Вокзальная» на день, когда там жил Шиш. Счастливый Алик был в списке. Бегущей строкой на экране шла Аликина фамилия, а ведущая продолжала:
        - Сначала вы, наверно, прочли рекламу лотереи «Пепси»?
        - Я не умею читать, — честно сказал Алик.
        У Кухни родители и бабушка охали и вздыхали над чужим счастьем. Кухня расстроился. «Учишься, учишься, — думал он, — а толку из этого. Вон неграмотный…»
        - Мы в гостях у Алика! — трещала ведущая. — Показывайте нам свои апартаменты, богатый вы человек!
        Главное желание Алика, по всему было, оказаться в пяти сутках езды от шикарного дома, но он покорно открыл дверь — это оказалась ванная. Блестел кафель. Алик некрасиво, как в жизни, отразился в двух зеркалах.
        - Вам нравится?
        - Нэ слабо, — сказал Алик.
        - Да! Коттедж за двести пятьдесят тысяч долларов — это «нэ слабо»!
        В семье у Винта переживали за выигравшего.
        - Сейчас задурят ему голову, — сказал дядя Володя Елхов, — не надо деньгами брать. Деньги уходят, а коттедж стоит и дорожает.
        - Двести пятьдесят тысяч долларов! — сладко ужаснулась мать. — Это же сколько на рубли?!
        Ведущая щелкнула выключателем, в комнате зажглась люстра, заиграла бликами на мебельной полировке, стеклах.
        - Двести пятьдесят тысяч долларов! — стонала ведущая. — Двести пятьдесят тысяч долларов в лотерее «Пепси»! Первой лотереи такого типа в нашей стране!
        Тихонша с родственниками собиралась пить чай. С появлением ведущей и неуклюжего Алика они замерли. Никто уж и чая не хотел при таком повороте дела.
        - Вы, тетя, — сказал племянник, — профукали все, что можно.
        - Меньше языком надо было молотить, — сказал деверь, — не расскажи ты пожарнику, где билет, мы бы сейчас были богатые люди.
        Заиграла радостная музыка.
        - Я теперь всегда буду играть в лотерею «Пепси»! — мрачно заявил подученный Алик.
        - Торопитесь, кто не проверил свой билет! — затараторила ведущая. — Номер 067 050426 выиграл. Теперь ваша очередь!
        У Конова зазвонил телефон.
        - Смотрите? — поинтересовался Синцов.
        - Угу, — сказал Конов. — Какая-то ерунда…
        - Список проживавших в гостинице одновременно с Шишом перед вами?
        - Этот Алик в списке есть, — сказал Конов.
        - Когда вы можете вылететь в Москву?
        - Рейс через три часа.
        - Ордер на арест я сейчас организую.
        - С этим арестом могут быть неприятности.
        - Знаю, — сказал Синцов, — но у нас выхода нет. Мне прокурор звонил. В городе паника. Люди хотят ночами охранять могилы своих покойников. Совершенно дурацкие слухи…
        Гришу выпустили на прогулку. Ребята по очереди совались в заборную щель. Все было хуже, чем они предполагали. Неугомонного немого было не узнать. Обритый наголо, он был совсем не Гриша. А прибавить сюда линялую больничную одежду, вялые движения — нормальный дурак, которого надо держать взаперти или пугать им непослушных пятилеток. Брат хронического больного не врал: тут умели из человека сделать мартышку.
        Кухня встал на плечи Винта и сел верхом на заборе. Психи бурно ему обрадовались, а Гриша посмотрел и отвернулся. К неудовольствию сумасшедших, санитары согнали Кухню с забора.
        - Через месяц-другой его можно будет в цирке показывать, — мрачно сказал Винт.
        - Там подростки есть среди больных, — сказал Кухня.
        - Ну и что? — подозрительно спросил Винт. — Что ты на меня так смотришь?
        - У меня классная идея!
        Идея начала воплощаться сразу. Они долго ходили по магазинам — выбирали товар подешевле. Поспорили о качестве. Винт выбил тридцать воздушных шаров. Ненадутые, сморщенные они поместились в карманах.
        - Ой! — досадливо сказала мать Винта. — Стригись как хочешь. Ты уже взрослый… Подумай, на кого ты будешь похож!
        Винт заторопился из дома, пока она не передумала. По пути захватил топорик из сарая. Он был нужен сделать дыру в заборе, через которую мог пролезть человек.
        Винт не думал о своей красоте, хотя волос было жалко.
        Парикмахерша проделала в его прическе борозду ото лба до затылка, и переживать стало поздно. Кухня увидел его, остриженного наголо, не удержался и захихикал.
        - Сейчас все брошу на фиг! — разозлился Винт.
        Кухня дал честное слово постричься завтра так же точно.
        У забора росла здоровая старая береза. С нее двор для прогулок был как на ладони. Надуть тридцать шаров оказалось делом очень трудным, кружилась голова, в горле першило от талька — им зачем-то пересыпают шары.
        Кухня остался на березе. Винт спустился, обошел забор, проверил доски, которые они заранее оторвали, и начал переодеваться. Кухня видел все это со своей березы. Пока не вышли больные, он успел надуть еще пару разноцветных шаров.
        Психи гуляли вторую прогулку — им перед ужином полагалось. Винт в щель выглядел Гришу.
        - Ну что ты тянешь? — прошептал он, будто Кухня стоял рядом.
        Кухня рассчитал точно. Для начала медленно-медленно из березовой листвы выплыл первый шар. Его заметил один больной, побежал к месту, куда он должен был упасть. Двое других увидели бегущего товарища и не размышляя бросились вслед. Следующие два шара закувыркались под порывом ветра, важно опустились на землю. А в воздухе плыла новая партия. Сумасшедшие, кажется, решили, что наступил Новый год, и веселились вовсю. Один, самый агрессивный, захватил несколько шаров и не подпускал никого; у другого в руках шар лопнул, и он тупо смотрел на ладошку с порванной резинкой. Несколько человек азартно толкали друг дружку, изображая футбол.
        Санитары опомнились, хотя и не знали, что делать в таком случае. Уже полтора десятка шаров скакали по земле, больные задрались. Санитары бросились разнимать, один снизу орал на Кухню и грозил ему кулаком.
        Гриша сидел себе тихо в стороне и не интересовался возней с шарами. Товарищ у него нашелся такой же безразличный. Они сидели и наблюдали. К ним подошел Винт в отцовской пижаме. Она была на несколько размеров больше, чем надо. Винт взял Гришу за руку. То ли Гриша узнал его, то ли ему было все равно, но он покорно пошел за ним. Плохо, за ним увязался его новый товарищ. Винт отодвинул доску в заборе, подтолкнул в дыру Гришу, псих поперся следом.
        - Иди отсюда, дурак! — прошипел Винт, скользнул за Гришей.
        Гришиному товарищу это не понравилось, и он стал колотиться с той стороны. Подоспел Кухня и стал держать доску. Винт скинул с себя пижаму, под ней были нормальные брюки и майка. Гриша натянул Кухниного папы штаны.
        Они благополучно миновали город, вышли на кладбище. Гриша хотел прямиком махнуть в свою трансформаторную будку.
        - Ты совсем больной?! — кричал Кухня. — Мы тебя выручили?!
        Хотелось узнать у него, какую могилу копали той жуткой ночью, когда кто-то кричал, Гриша бился в припадке, а милиционеры стреляли, чтоб остановить несчастливого Сэра.
        Они опоздали. Могила, где когда-то сидела старуха в черном и у нее горела свечка в земле, была уже раскопана. То есть видно было, что ее копали, земля была рыхлой, а холм над могилой был много выше, чем тогда.
        - Я тебе говорил, Винт! — расстроился Кухня, взял горсть не успевшей засохнуть земли. — Кто-то здесь уже побывал.
        - Ну и плевать, — сказал Винт.
        Гришу неожиданно заколотило, да так, что боязно стало, вдруг опять у него припадок начнется.
        - Ты чё? — Винт подергал его за рубашку.
        Гриша замычал тоскливо, показал на фотографию жизнерадостного негра на соседней могиле.
        - Пойдем, ладно, — сказал Кухня. — Гриша негров никогда не видел. Боится…
        Как он радовался, несчастный глухарь, когда оказался в своей трансформаторной будке. Хватал знакомые предметы — мятый чайник, кусок толстого зеркала. Даже рукой провел по стене — то ли здоровался, то ли, наоборот, не узнавал. Потом вдруг взял и заплакал.
        Ребята отвернулись. Кухня вдруг вспомнил: давным-давно его отлупила бабушка. С компанией таких же, как он, маленьких идиотов он дразнил уличного дурачка. Кухня хотел отличиться, кинул камень и пробил Грише голову. Бабушка стегала его прутом, подошел немой и удержал ее руку. У него из головы текла кровь. Бабушка бросила прут, заплакала. Тут и Кухня заревел. Он почему-то испугался, что больше с ним уже никто и никогда жить не будет.
        Глава пятая
        Записки сумасшедшей
        Конов не любил Москву. Больно много здесь было начальников и жуликов. Причем те и другие походили друг на друга, как родные. Даже тренированный взгляд опытного инспектора не выручал. Конов готов был спорить — если человек в Москве улыбается тебе навстречу, не орет, не лезет вперед, не знает все на свете, то он явно приехал с Камчатки в командировку или делает здесь пересадку из Самары на Калугу. Столица ничему не удивляется и всех может поставить на место. Какой-нибудь житель Бирюлева в две секунды объяснит космонавту, год проболтавшемуся в космосе, что у американцев техника сильнее. Восстань сегодня Владимир Мономах, чумной таксист скучно скажет: «А-а, ты из Киева».
        У Конова были соображения насчет исправить положение — например, перенести столицу в Уральские горы. Но идеи сыщика из Судимова никого не волновали. Наоборот, у Москвы были соображения насчет Судимова, и они всегда проходили и приносили судимовцам одни неприятности.
        Сегодня Москва радовала Конова. Он сразу вышел на Алика. С поезда поехал на телевидение, узнать, где может быть этот счастливец. Алик был тут, на студии, записывался на новую передачу про людей, которым в жизни везет.
        - А зачем вам его? — спросила косоватая и рыжая.
        Кажется, какая тебе разница, телевизионная ты крыса, уголовный розыск интересуется, он, наверно, не передачу готовит, а работает. Но вслух Конов говорил вежливо:
        - Алика потеряла мама и просила его найти.
        Другой человек внимательно рассматривал его удостоверение.
        - А-а, вы из Судимова. А зачем он вам?
        - Хочу поздравить с выигрышем.
        - Юмор?
        - Ну да, — вздыхал Конов.
        - У него сейчас съемка в студии номер восемь.
        До конца съемки оставалось немного. Конов сидел на пульте — такая большая комната с одной стеклянной стеной, все остальное пространство было напичкано аппаратурой. На двадцати экранах изгалялась ведущая. Они репетировали встречу Алика с бизнесменами, которые устроили всю эту лотерею.
        - Еще раз! — кричал режиссер в микрофон здесь, на пульте. — Повторите тост! Вторая и третья камеры на господ бизнесменов! Первая на Алика и на Веронику. Готовы?!!
        - Подождите, — сказала Вероника злым голосом, — у меня нос блестит.
        - Дайте ей гримера!
        Алик освоился, обнаглел и сейчас советовал двум банкирам и одному брокеру, как надо слушать его замечательный тост.
        - Руку к сердцу, — говорил Алик, — и наклоняешься, дорогой…
        Какой-то лысый прижимал руку куда-то поверх большого живота, наклоняться у него получалось не очень, поэтому он только кивал головой…
        - Что с носом Вероники? — кричал режиссер.
        - Готово.
        - Тост!
        Объявили перерыв в записи. Народ повалил из студии покурить или попить кофе. Алик предпочел пепси-колу. Он не слишком удивился появлению Конова. Глянул в ордер на арест и сказал только:
        - У меня вещи в гостинице.
        - Заберем.
        - Алик! — подошла девушка. — Мы вас ждем.
        Алик развел руками, а головой указал на Конова.
        - В чем дело? — не поняла девушка.
        - Алик торопится, — сказал Конов. — У нас поезд через час.
        - Вы с ума сошли!
        К выходу Конова с Аликом провожала расстроенная группа устроителей лотереи, телевизионных работников и просто людей, возмущенных от природы.
        - Что он себе позволяет?! Кошмар! Надо же что-то сделать! Поймите, у нас эфир сегодня! Эта передача на миллионы зрителей! Вы знаете, сколько стоит минута телевизионного времени?!
        - Передачу лучше отменить, — посоветовал Конов.
        - Сделайте же что-нибудь! Кто он такой?! Позвоните начальству! Хамство какое! Алик, вы не расстраивайтесь! Мы вас не бросим! Надо срочно звонить начальству! Надо звонить министру! Надо звонить! Мы будем жаловаться! Кто он такой?!
        Конов невозмутимо шагал к выходу, рукой легонько поддерживая Алика под локоть. К повальному крику он привык и вел себя, как если б его окружила толпа цыган, когда их товарища поймали на карманной краже. Он испытывал горячую благодарность к задержанному. Тот хоть не рвался из рук, не кричал, а то толпа была бы гуще, пришлось бы вытаскивать наручники, а этого цыгане и интеллигенты не любят.
        Алик оказался не прост. Несколько домашних заготовок на подобный случай у него было. В тесном от машин и пешеходов переулке он вырвал локоть из цепких рук Конова, юркнул в закопченную арку меж домами. Конов бегал лучше, чем он, карабкался на заборы ловчее, а уж силы ему хватало на трех таких Аликов. Чтоб тот не шалил, пришлось все-таки надеть на него наручники.
        Следующая неприятность поджидала Конова в номере гостиницы. Их встретили трое Аликиных земляков. При виде наручников их вроде скипидаром помазали. Вскочили, замахали руками, загугукали на своем языке, угрожающе двинулись на Конова. Конов показал им пистолет. Дружки продолжали кричать и возмущаться, но отступили и руками размахивали меньше.
        Они благополучно уселись в поезд. Конов попросил у проводника свободное купе, к счастью, оно оказалось, закрылся изнутри и разомкнул наручники, которые уже два часа надежно связывали их — одно кольцо на руке Конова, другое — на запястье Алика. Теперь Алик оказался пристегнут к металлической стойке. Поезд тронулся.
        - Этот человек тебе известен? — Конов показывал фотографию Шиша.
        Алик всмотрелся, с облегчением сказал «нет».
        - Ты в одно и то же время проживал с ним в гостинице «Вокзальная».
        - Мало ли с кем я проживал, — пожал Алик плечами.
        Он так же равнодушно не узнал Сэра на другой фотографии. Конов внимательно смотрел на его реакции, с тоской подумал: «Не врет».
        - Ты билет лотереи нашел?
        - Купил, — не поддался на провокацию Алик.
        - Сам купил или с рук?
        - Сам.
        - Где?
        - В Москве.
        - Неправда, Алик, — сказал Конов, — билеты этой серии в Москве не продавались. Что ты скажешь?
        - Не понимаю по-русски, — сказал Алик.
        - Простыл, что ли?
        - Не понимаю, что ты говоришь. — Алик откинулся на сиденье и закрыл глаза.
        Через минуту послышалось свободное дыхание спящего человека. Или нервы у Алика были стальные, или ему не о чем было тревожиться.
        «Пустой номер, — дремотно ворочались мысли Конова, — этот Алик совершенно пустой номер. Алик купил у кого-то билет. У спившегося Сэра? У говорливого Шиша-пожарника? У длинноволосого парня в белых кроссовках?»
        Алик пошевелился сонно — будто мысли Конова передались ему загадочными волнами. Конов снял пиджак, положил на стол перед собой листы, исписанные трудным почерком, и стал внимательно их прочитывать. Это были дурацкие заявления Тихоновой. «Что ж, — говорил себе Конов, — если мир вокруг сошел с ума, значит, надо понять его безумный язык».
        «…Если б я была сумасшедшая, — читал он с каменным лицом, — я могла подумать, что мой муж (покойный) ожил и каким-то образом оказался в дому. Вечно он не клал на место, что брал. Если, например, полезет за носовым платком, обязательно не задвинет до конца нижний ящик шкафа…»
        Хотелось бы посмотреть на инспектора, который за этой галиматьей увидел бы серьезное дело.
        «Я верю, — приказал себе Конов, — Шиш обыскал квартиру, не нашел билета, пришел на следующий день с идиотским сообщением про электроутюг, чтоб попытаться выпытать у сумасшедшей старухи, куда она дела лотерею… Она раскололась». Он сунулся в листки: «Шиш — это не шиш в смысле фиги, — писала Тихонша, — а в смысле мелкий черт. И тут меня как ударило: а кто он такой, что я знаю об этом пожарнике? Я ж его документы не проверяла. Может, он не пожарник, а шпана. Не Шиш, а Иванов, а Шиш — его воровская кличка? Вон их сколько, уголовников, расплодилось!..»
        «Было ясное раннее утро, около восьми часов… или бритвой по лицу, или махоркой в глаза… сестра-утопленница, которая не умела плавать… Я бы и не вспомнила этих хулиганов, если б в их могиле не лежал посторонний негр…» Почему-то ей не пришло в голову назначить негра главой шайки. «Надо поймать этих маленьких мерзавцев, — советовала Тихонша, — и хорошенько порасспрашивать». Порасспрашивать, конечно, было бы не плохо, но как их найти? Тем более в школах не сегодня завтра начнутся летние каникулы. «У вас все в порядке с могилой?» — спросили они, — писала Тихонша. — С чего бы им беспокоиться о чужой могиле?! Значит, подучили…» Бабка была права — мальцов надо было хоть из-под земли, но достать…
        Впервые в жизни инспектор Конов начинал действовать под впечатлением от записок сумасшедшей.
        Полундру было не узнать. Пропали плохо мытые патлы, прическа стала модной, а волосы блестели и пахли французским одеколоном. Белый костюм, черные очки в хорошей оправе, мягкие итальянские туфли могли превратить его в иностранца, если б он не был безобразно пьян, не смотрел каждую минуту в большие золотые часы на руке, а лица из его разудалой компании не просились на стенд «Их разыскивает милиция».
        - Кто нас обидит, тот дня не проживет! — кричал Полундра.
        Компания изнывала от желания, чтоб их кто-нибудь обидел, но никто не хотел. Люди расступались, а вокзальный милиционер стал смотреть в сторону.
        Через стекло изнутри перонного киоска за гульбой наблюдали человек шесть людей кавказских национальностей. Они негромко переговаривались по-своему, хотя одно слово было понятно: «Сволочь».
        Полундру грузили в мягкий вагон, рекой лилось шампанское. Проводнице сунули горсть помятых денег.
        - Куда ему? — спросила проводница.
        - В Москву! — сказали ей. — Его назначили президентом!
        - Полундра! — кричал Полундра.
        До столицы Полундра не добрался. Он очухался от безжалостных ударов по щекам. В полутьме двухместного купе на него зловеще смотрели пять пар черных глаз. Один из гостей вынул финку. Полундра попытался сопротивляться, его скрутили в момент. Человек с финкой аккуратно и безжалостно разрезал ему новенький кожаный ремень, заодно пояс элегантных брюк. Из купе вынесли шикарный чемодан, следом шел Полундра, двумя руками придерживая спадающие брюки.
        - Он в Москву, — попыталась вмешаться проводница.
        - Передумал, — с сильным акцентом сказал замыкающий процессию, — у него дела.
        Они выгрузились на неизвестной станции. Около привокзальной площади ждала машина. Полундру усадили на заднее сиденье между двумя сердитыми людьми.
        - Что случилось? — наконец открыл рот Полундра и пожалел.
        Сидящий слева жестоко ударил его локтем в живот. Полундра ткнулся головой в спинку переднего сиденья и захрипел. Машина тронулась, неторопливо прокатила по мирному городку, на шоссе водитель прибавил скорость, и она помчалась обратно в сторону Судимова.
        Полундре мало не показалось. Европейский костюм на нем превратился в грязные лохмотья, из пробитой головы кровь намочила волосы и застывая натекала на левую половину лица.
        - Приведи себя в человеческий вид, Полундра, — сказал сутулый человек с золотой цепочкой на запястье правой руки, — глянь, на кого ты похож.
        Полундра с трудом выбрался из кресла, куда рухнул минуту назад. Брюки спали с него, он со стоном наклонился, натянул их обратно, неуверенно пошел к дверям. Пятеро южных людей расселись по всей комнате. Все молчали, слышался только плеск воды, урчание крана в ванной. Он появился кое-как умытый, без остатков пиджака, все так же держась за брюки руками.
        - В жизни главное — честность, — сказал сутулый, — честность на дороге не валяется.
        Он знал, что говорил. Он много прожил. Честности учился с пятнадцати лет, когда первый раз сел как малолетка за разбой. Потом он сидел за ограбление, кражу, мошенничество, убийство, хищения в особо крупных размерах и даже за укрывательство от алиментов. Ему было время подумать и узнать главные в жизни вещи. Это был Авторитет — такой человек, которого все боялись и слушались, который мог похоронить южных людей и Полундру и всех их товарищей.
        - Не вздумайте жульничать, — сказал он, — ни ты, Полундра, ни вы, черти…
        Один из компании перевернул над столом сумку, из нее посыпались пачки денег.
        - Все? — спросил Авторитет.
        - Клянусь! — пролепетал Полундра. — Я продал им честную лотерею.
        - Сколько вы ему заплатили?
        - Полностью.
        - Сколько истратил?
        - Долги, — встрял Полундра, — гад буду — все здесь.
        - Тут ничего не осталось, — сказали горные люди.
        - Умеет гулять, — одобрительно сказал Авторитет. — Отдавать не любит.
        Он ударил по больному. Пострадавшие заговорили разом.
        - Хорош, хорош! — остановил Авторитет, — Идите пока в ту комнату, я с ним потолкую.
        Гости переглянулись неуверенно, им не нравилось такое предложение.
        - Убейте его, — сказал Авторитет равнодушно, — вы правы…
        Им и это не подходило.
        - Правильно. Его жизнь недорого стоит. Да ничего не стоит. Вам нужны деньги, хорошие деньги, чистые, как из прачечной, законные, без налогов… Там есть выпить, в той комнате. И не подслушивайте…
        Полундра бывал во всяких переделках: его резали два раза, однажды хотели утопить. Но так близко к смерти, как сегодня, он не был никогда. Перестали ныть ссадины, ушла боль из избитого тела. Страх оказался больнее всего.
        - Говори, — сказал Авторитет, — не торопись. От этого зависит твоя жизнь. Там покойник к этому билету?
        - Два, — виновато сказал Полундра, — этого алкоголика надо было убрать. Он бы все равно проболтался по пьянке…
        - Говори по порядку…
        Полундра начал по порядку, со встречи с Шишом в отвратительно скучной судимовской гостинице. Сначала он не очень поверил в россказни сумасшедшего пожарника, хотя сам предложил поискать билет в доме вдовы. Они подождали, пока старуха ушла по своим делам. Полундра без проблем открыл окно в кухне Тихонши, сам остался на стреме, а Шиш забрался в дом. Он искал билет часа полтора — не нашел.
        Надо было разговаривать со старухой, и Шиш придумал про выигранный утюг. Придумка не ахти, но сработала неожиданно четко. Выяснилось — лотерейный билет ушел в могилу вместе с покойником, в кармане парадного пиджака.
        Полундра с Шишом до вечера околачивались на кладбище. Ждали, пока стемнеет. На счастье, подвернулся Сэр. За бутылку пьяница готов был прокопать земной шар насквозь. Мигом организовал две лопаты — взял у могильщиков в сарайчике, он иногда у них подрабатывал за выпивку. Темнело.
        В две лопаты они за пятнадцать минут вскрыли могилу. Сэр уже был на кочерге — пьяный, оттого безумный и полный отваги. Они с пожарником мешали друг другу в тесной могиле. Полноватому Шишу пришлось вылезть, хотя ему и очень не хотелось — он все боялся оказаться в дураках. Сэр сдернул крышку гроба, она поддалась легко, гвозди были тонкие, ящичные.
        Алкан не знал и не интересовался, зачем все это затеялось. Важно — его угощали и обещали заплатить. Он повозился с покойником, снял пиджак, выбрался наверх.
        Полундра и Шиш одновременно схватились за пиджак. Шиш вырвал его из рук Полундры и стал отступать. Как бы Полундра сделал свое дело — и свободен.
        Вместо деревянной ручки штык лопаты был намертво приварен к обрезку водопроводной трубы. Полундра шагнул за Шишом, тот заорал дико. Полундра коротко размахнулся и опустил лопату на лысину наглого пожарника.
        Дальше все пошло наперекос. Во-первых, алкоголик сиганул в темноту, он его еле догнал.
        Вернулись. Не успел Полундра высвободить пиджак из судорожно сжатых рук Шиша, появился глухонемой. Алкоголик опять сбежал, а Полундра схватился с немым. Завыла ментовская сирена, немой заколотился в припадке. Полундра чудом успел нырнуть в тень кустов. От милицейских фар стало светло, как в полдень.
        - Непруха, — говорил Полундра, — я думал, задохнусь от злости, когда этот поганый мент поднял тряпку с асфальта… Я не понял, куда делся пиджак с билетом, а он лежал в двух метрах от меня…
        Полундра знал, куда свозят шушеру наподобие Сэра. В ночном киоске он прикупил пару вина, стал ждать. Сэра выпустили с рассветом. Он увидел Полундру и закручинился о теплой камере в милиции.
        - Я ничего им не сказал, — забормотал он.
        - Попробовал бы ты.
        Полундра нарочито медленно отпил из бутылки. Сэр облизнулся.
        - Где дурак?
        - В психушке.
        - Пиджак?
        - При нем.
        - Выпить хочешь?
        Алкан даже не смог ответить, глотнул пересохшим горлом.
        - Если ты хоть слово — я тебя урою. Запросто пропадешь без вести…
        - Дай выпить!
        - Ты завтра разбогатеешь, понял. Тебе полгода водку лакать хватит…
        - Я понял.
        Полундра протянул ему вино, тот жадно присосался к бутылке.
        - Слушай, а этот… Он полный чехол или как?
        - Дурачок! — сказал Сэр, у него сразу стал заплетаться язык. — Ненормальный…
        Полундра поехал выручать немого. В больнице Гришу знали. Полундре поверили, что он родственник больного с полуслова — лечить Гришу или держать его здесь вечно никто не собирался. Полундре вручили паспорт немого, а потом его самого. Такого же дурного, как обычно, только в новеньком темно-синем пиджаке.
        - Что ты привязался?! — ругалась на Гришу крашенная в блондинку сестра. — Вон я ему отдала твой паспорт! Родственнику твоему! Вон у него твой паспорт.
        Полундра показал Грише паспорт, и тот заспешил за ним, как собака за колбасой, не отрывая глаз от любимого документа. Он никак не мог догнать Полундру, зазлобничал, замычал требовательно, все пытался схватить его руку.
        На пути оказалось уличное кафе.
        - Садись! Садись! — Полундра хотел приручить его, дружески усадил на стул, похлопал по плечу.
        Немой отбросил его руку. Зарычал, начал тыкать пальцем в сторону паспорта, потом себе в грудь.
        - Твой, твой!!! — успокаивал его Полундра. — Халдей!
        Появился молоденький бармен.
        Полундра заказал водку, сок, мороженое.
        Мороженое он заказал от растерянности, но попал в точку — дурачок обожал сладкое. Пока несли заказ, Полундра попытался объяснить немому выгоду мены паспорта на пиджак. Тому пиджак, видно, нравился, и он не собирался с ним расставаться. Про лотерейный билет объяснить оказалось сложнее. Полундра попытался залезть к немому в карман, тот свирепо вырвался.
        От водки немой отказался. Выпил сок, придвинул к себе мороженое и заработал ложкой. Полундра слил себе всю водку, выпил. Понаблюдал за жрущим немым. Ему пришла в голову идея, он приподнялся пойти в бар. Дурак не дремал, схватил его за рубашку. Треснуть бы его по балде, но приходилось брать лаской.
        - Еще надо? — говорил он. — Тебе понравилось, да? Повторим. У-у, баран! — вырвалось у него…
        - В коктейль добавь вишневки, — сказал он бармену, — «шерри-бренди»…
        - В этот коктейль «шерри» не идет, — начал учить сопливый бармен.
        - Раньше не шел, а теперь идет, понял, — втолковывал ему Полундра. — Он запаха водки не любит. Сделай покрепче, а на вкус компот…
        Немой махнул компота. Лимон, лед в бокале сработали — он не почуял спиртного. Придвинул к себе новую порцию мороженого. Полундра возобновил разговор о пиджаке и паспорте. Дурак наглел с каждой минутой — начало действовать спиртное. Бармен повторил. Коктейль немому понравился, и новую порцию он махнул, как лимонад. То ли его таблетками закормили, то ли подкололи иглой, но опьянел он сразу. Вытер рожу от мороженого и без разговоров схватил Полундру за горло. Кругом был народ, неподалеку регулировщик прогуливался вдоль улицы, да и хватка у урода была неслабая — паспорт пришлось отдать. Дурак спокойно проверил свою фотографию, потыкал пальцем на себя, на паспорт: «Мой». Положил его во внутренний карман и, ни тебе спасибо, ни до свидания, поплелся из кафе.
        Он уверенно шел в известном ему направлении. Миновал центр, Кукуевку, вышел к кладбищу.
        Полундра из-за кустов видел топтание дурака вокруг могилы Тихонова. Он садился, вставал, бормотал что-то, угрожающе мычал, оглядываясь по сторонам. На несчастье, увидел кладбищенских посетителей. Рванул к ним, схватил за руку мужчину. Тот пошел за ним неохотно.
        - Волнуется, — говорил мужик жене.
        - Что, Гриша, что не нравится? — говорила женщина. — Креста не поставили? Да? Не успели. Может, он хочет сказать, что цветы воруют?
        Гриша отчаялся найти понимание. Снял пиджак, повесил на соседнюю ограду. Несуществующей лопатой начал будто копать землю.
        - Помер он, Гриша, — сказал мужчина. — Помер и лежит под землей. Кондратий его хватил, это верно.
        - Пойдем, — сказала женщина мужу, — и так задержались…
        Мужик в утешение сунул ему денежную бумажку. Дурачок помычал горестно, опять начал кружить вокруг могилы. Круги становились все шире. Полундра отступил подальше. Внезапно немой взревел торжествующе — нашел лопату.
        Было пора. Полундра выскочил из кустов, схватил пиджак с ограды. Дурак опешил от неожиданности.
        Мало того что идиот был здоровый кабан, он и бегал прилично. Прохожие шарахались в стороны от бегущего волосатого немого с лопатой наперевес. Полундра незаметно кинул паспорт на асфальт. Смешался с толпой у торговых рядов.
        - Молодой человек! — окликнула его женщина с детьми. — Вы уронили?..
        На нее обрушился немой. Откинул лопату в сторону, схватил за руку с паспортом. Женщина завизжала…
        Про отравление алкаша, про то, как Полундра втюхал билет кавказцам («По дешевке», — говорил Полундра), Авторитет слушал уже невнимательно. Полундра все говорил, начал повторяться — боялся, с концом рассказа закончится его жизнь.
        - Тебя может опознать медицинская сестра, так?
        - Да.
        - Больше никто?
        - Вроде нет.
        - Ты ее найдешь?
        - Да. Крашеная шушера.
        - Зови их! — сказал Авторитет.
        Полундра открыл дверь в соседнюю комнату. Дальнейшее он уже воспринимал со стороны, безучастно и нелюбопытно. Он видел, как входили в комнату, рассаживались мрачные фигуры. Полундра ощущал себя сидящим в кресле, капля густой крови застывала на щеке, он смахнул ее рукой, рука дрожала. Он видел все отчетливо, настолько, что обратил внимание на еле заметное помигивание лампочки в настольной лампе. В соседнем доме играла знакомая музыка, он никак не мог вспомнить какая.
        Авторитет сообщил свое решение:
        - Берусь уладить это дело. Понадобится билет этой лотереи. Нормальный — пустой билет…
        Увядали к рассвету яркие звезды на небе. Конов сдал Алика в следственный изолятор и пешком пошел домой. Обратил внимание на усиленные милицейские патрули на улицах.
        - Что у нас опять? — спросил у знакомого лейтенанта.
        Тот тоже смертельно хотел спать.
        - Буйный сбежал из дурдома.
        «К нашему берегу не дерьмо, так щепка», — засыпая на ходу, думал Конов.
        Остановился, подумал, вернулся к лейтенанту.
        - Когда у школьников каникулы? — спросил он.
        - Скоро. Через неделю, не больше…
        Конов пришел домой. Оттягивая приятную минуту, когда разденется, коснется холодной постели и согреваясь немедленно уснет, сделал чаю.
        Рассвело. Просыпались соседи на работу, кто-то громко заговорил на лестничной площадке, заурчали машины на улице, загрохотал во дворе мотоцикл с плохим глушителем. Конов, прихлебывая чай, выглянул в окно. Было ясное раннее утро… Он поперхнулся.
        «Было ясное раннее утро, около восьми… — запрыгали перед его глазами буквы из текста Тихонши. — Тут и появились эти двое с лицами малолетних преступников…» Как мог он пропустить главное? Около восьми порядочные дети досматривают сладкие сны в кроватях или в школу собираются. «Почему они должны ночевать дома?! — стучало в мозгах. — Не на вокзале, не в подъезде, не на чердаке?! Почему им не быть в бегах из теплого родительского гнезда, из детдома, из интерната для трудных детей?!»
        На работу Конов пришел первым. Опять запросил сводку событий по городу. Рядом со знакомым сообщением о задержании Сэра в нетрезвом состоянии на кладбище стояло сообщение о пропаже или похищении малолетнего Виктора Елхова…
        - Кухтин и Елхов! — сразу сказала Лина Романовна. — Это они.
        Конов слова не сказал, кроме «здравствуйте». Успел только показать удостоверение.
        - Я так и думала, — сказала она, — как увидела у них деньги, так сразу и ждала, когда явится милиция.
        - Какие деньги? — осторожно спросил ничего не понимающий Конов.
        - Недавно на уроке Кухтин считал деньги.
        Конов ничего не имел против Кухтина, фамилию которого он слышал впервые, но не перебивал.
        - Может, ему на мороженое родители дали? — добродушно сказал он, раздразнивая нервную учительницу.
        - Там была целая пачка в крупных купюрах.
        Конов не проявлял особой заинтересованности в разговоре, слушал доброжелательно и с сочувствием. А перед глазами стояла строчка из заявления: «Один с мордой волчонка. Другой — то ли махорку в глаза, то ли бритвой по лицу!»
        - …дети — вампиры, — говорила Лина.
        Он вынырнул из своих мыслей, наугад спросил:
        - Которые кровь пьют?
        «Все с ума посходили», — с отчаянием подумал он.
        - При чем здесь кровь, — сказала Лина Романовна, — это суеверия, глупости. Мы все получаем из космоса энергию, — начала она урок, — мы все — дети космоса… А есть люди, которые могут пользоваться только чужой энергией, — паразиты…
        Дитя космоса Конов отчаянно пытался не потерять нить разговора.
        - Они пьют, если хотите, чужую энергию. Вампиры. Энергетические.
        - Я, собственно, интересуюсь Елховым, — сказал он, — на той неделе он пропал из дома, а потом нашелся…
        Теперь пришел Линин черед волноваться.
        - Вы думаете, из-за меня?
        - Зачем так, — сказал Конов, — я ничего не думаю.
        - Эти двое — кошмар, наказание!
        - Почему вы все время говорите — эти двое? Сбежал только Елхов.
        - Не верю, — сказала Лина, — их вообще надо разбросать по разным школам. Сбежал Елхов, а Кухтин ничего не знал? Ха-ха!
        - А если их расспросить? — неудачно предложил Конов.
        - Ничего не скажут! Вытаращатся вот так, — она показала, как они вытаращатся, — и будут изображать баранов.
        Конов попросил ее показать приятелей. Она, конечно, не подавала вида про милицию, слова лишнего не сказала. Просто шла с широкой улыбкой им навстречу. Ребята думали, она кому-то сзади улыбается, даже обернулись.
        - Здравствуйте, ребята, — запросто сказала Лина.
        - Так мы уже здоровались, — напомнил Кухня, — помните, вы мне тройку поставили на уроке.
        Лина поняла свою ошибку, решила ее исправить тут же.
        - Почему тройку, — еще шире улыбнулась она, — я тебе поставила четверку.
        - А сказали…
        - Это я так сказала — устно, а в журнал поставила четверку…
        - Если вы думаете, — сказал Винт, — что это мы побили лампочки в туалете, то это не мы совсем…
        Лина еще не слышала про лампочки, но сразу решила — они. Виду не подала.
        - Я ничего не думаю, — сказала она. — Вы домой собрались?
        Ребята переглянулись.
        - Домой. Нас родители ждут, — так же соврал Кухня.
        - По дому надо помочь, — бодро включился Винт, — а как же…
        - Настоящие мужчины! — сказала Лина. — До свидания.
        Они в себя пришли не сразу.
        - Заболела, что ли? — сказал Винт.
        Конов торопливо распрощался с педагогом, заспешил за друзьями. Догнал их уже за воротами школы.
        - Пустите меня! — первым очнулся Кухня. — Пустите меня!
        Винт сопел молча и только яростно рвался из рук.
        - Помогите! — блажил Кухня. — Люди!!!
        Конов склонился к ним, сказал Винту:
        - У меня руки заняты. Залезь ко мне в карман.
        - А-а-а! — орал Кухня.
        Начали останавливаться прохожие, и это придавало ему сил. Винта отрезвил невозмутимый тон Конова. Он залез в ближний к нему карман и достал милицейское удостоверение.
        - Кончай, Кухня! — сказал он.
        Кухня был не без сознания и тоже увидел документ. Замолк.
        - Зачем вы их трогаете? — сказала женщина, отозвавшаяся на вопли Кухни.
        Подошли еще двое из прохожих. В газетах то и дело писали о кражах детей.
        - Вон милиция, — постращал один из подошедших, — отпустите их.
        - Предъяви, — сказал Конов.
        Винт показал красное удостоверение с гербом, и все успокоились.
        - Это не мы, — на всякий пожарный случай сказал Кухня.
        - А кто?
        - Мы не знаем.
        - А что, собственно, не мы?
        Кухня понял, что перестарался, и туманно сказал:
        - Вообще не мы…
        Конов молча вел машину. Не задавал никаких вопросов, внимательно смотрел за дорогой. Это нервировало.
        - Не вздумайте бегать, — предупредил он перед остановкой, — у меня ваши адреса. Домой приду. Это ведь хуже, правда?
        Тихонша узнала их сразу.
        - Волосы сбрил, думал, я тебя не узнаю. Мол, старуха и не видит ничего! Эх, ты-ы-ы! Вместо того, чтобы учиться, а?!
        - Они? — спросил Конов.
        - А то кто же?! У бритого сестра потонула. А этот, болтун, — повернулась она к Кухне, — совершенно без совести. Ограбили старуху и рады? Куда мой билет украли, а? Или я такая богатая, что мне квартиры не надо? Посмотрите, как я живу?
        Они хлопали глазами и не чувствовали себя виноватыми, потому что не понимали, о чем речь. А дом Тихонши вовсе не казался им таким уж плохим. Обычный, как у Винта. Даже поновее.
        Конов опять сидел за рулем, они сзади.
        - Куда сумасшедшего дели?
        - Он не сумасшедший, — сказал Кухня, — из него сумасшедшего хотят сделать.
        - У него паспорт есть, — сказал Винт.
        Сначала Конов давал честное слово, что ничего плохого с Гришей не произойдет, потом врач больницы торжественно пообещал не кормить его никакими таблетками и не колоть уколов. Сам Гриша добровольно никогда бы не пошел в психушку, даже в тихое отделение, в отдельную палату. Но ему показали паспорт. Гриша пропал, сдался, пошел, как теленок, за своей ненаглядной книжицей. Нормальному человеку не понять, а для него красные корочки были дороже свободы.
        Потом они в кабинете Конова битый час рассказывали все, что знают. Особенно интересовал Конова человек по прозвищу Полундра в белых кроссовках «Рибок», с волосами до плеч.
        - Узнаете его, если увидите? — спросил он.
        - Конечно, — сказал Кухня, — мы его, вот как вас, видели…
        - Только не очень хочется, — сказал Винт.
        Конов молился только об одном — чтоб «Полундра» было настоящей кличкой, чтоб человек под таким прозвищем привлекался к уголовной ответственности и его данные были в компьютере Министерства внутренних дел.
        Полундра не только привлекался, но дважды сидел. По фототелеграфу пришла его фотография, не очень хорошего качества, но ребята его узнали.
        Медицинская сестра с фантастически неправдоподобными золотыми волосами тоже ни секунды не сомневалась.
        - Только у него волосы были длинные, — сказала она, — и на фотографии он помоложе выглядит.
        Следователь прокуратуры Синцов всегда напоминал ему сову. В этой важной птице половина фигуры — глаза. Конов всегда, когда видел сову, удивлялся ошибке природы, приделавшей такие огромные гляделки к коротенькому туловищу.
        - Я вам весь день звоню, — сверкнул он очками.
        - Мне кажется, — небрежно сказал Конов старой сове, — Алика надо освободить из-под стражи.
        - Завтра. Завтра он освободится.
        «Соображает старик, — подумал Конов, — но делать такие ошибки…»
        - Ошибки здесь никакой не было, — сказал Синцов, — я был уверен, Алик перекупил билет. Надо было предъявить ему обвинение в убийстве, чтоб зашевелился человек, который ему всучил этот выигрыш.
        Синцов встал и подошел к окну. Скучный, неразговорчивый, сейчас он походил на мокрую сову, хотя Конов и не знал, как выглядят мокрые совы.
        - Я, кажется, нашел убийцу. — Конов положил фотографию Полундры на стол.
        Сегодня со стариком происходило неладное. Он, было, оживился, кинулся к фотографии, подержал в своих когтях, отбросил.
        - Похож, — сказал кисло.
        «Плохо дело, — подумал Конов, — вот так и я скоро постарею».
        - Его опознала медсестра из психиатрички, — сказал Конов и спохватился: — Вы сказали, похож. На кого похож?
        - Этот человек полчаса назад вышел из этого кабинета.
        - С повинной?! — удивился Конов.
        - Как свидетель. Почитайте.
        Свидетельские показания Полундры коротко и нагло сообщали, что, находясь в городе Сочи, он приобрел лотерейный билет, который потом перепродал Алику в связи со своим тяжелым материальным положением, которое наступило после ограбления его неизвестными людьми. Полундра готов был предоставить справку о травмах, нанесенных ему грабителями.
        - Я промахнулся, — сказал Синцов, — они договорились полюбовно, чего я не ожидал. Так что этого Алика нужно отпускать.
        - Но можно арестовывать Полундру, — сказал Конов.
        - Основания?
        - Он проживал в гостинице одновременно с Шишом.
        - Там проживало еще семьдесят человек.
        - Он забирал немого Гришу из больницы на следующий день после убийства Шиша. Медсестра опознает его.
        Синцов вяло махнул рукой:
        - Скажет, проявил человеколюбие или кто-то его попросил. Какие тут основания для ареста?
        - Он был на кладбище вместе с Сэром, Шишом и немым, и только чудом его не взяла милиция.
        - У него есть свидетели, что он был в это время вообще в другом городе.
        Конов протянул ему записанные показания Кухни и Винта. Синцов начал читать рассеянно, без интереса, потом вцепился в листки, и фигура его стала вырастать над столом, наливаться силой.
        - Капитан! — Он засверкал своими моргалками. — Ведь этот Полундра даже не подозревает об этих мальчишках. Нахал! Развалился тут… Можно, говорит, я закурю.
        Час назад Синцов под настроение выгнал местное телевидение из кабинета. Сейчас журналисты поджидали его у входа в прокуратуру. Позвонили из Москвы, и они рвались в бой — уж очень им хотелось поучаствовать в передаче на всю страну. Синцова было не узнать: он победно задирал голову, и репортеру даже показалось, он напевает, не разжимая губ.
        - Скажите, — ринулся к нему репортер, — стоит ли выигрывать в лотерею, если каждый выигрыш будет проверяться милицией?
        - Прокуратурой, — ядовито поправил Синцов.
        - Правительство не работает, мафия процветает, но стоит честному гражданину выиграть крупную сумму…
        - Отстаньте! — поморщился Синцов и с достоинством пошел от них.
        - …сразу хватает и камер, и наручников, и следователей… Бабушка, — прицепился репортер к зазевавшейся старушке, — город Судимов от слова «суд».
        - Не-е-е, — протянула бабушка, — от судьбы.
        - Такова наша судьба!..
        Глава шестая
        Двое с лицами малолетних преступников
        Последний раз после польского нашествия в Смутное время страна вспоминала Судимов лет семь назад. Тогда выяснялось, кому поручить строительство Комбината — то ли Корее, то ли Турции. Взяли Сингапур.
        Страна успокоилась и забыла про Судимов. Забыла до этой злосчастной лотереи. Никто и предположить не мог, что тут начнется.
        - Вот ведь какой народ живет в Судимове, — говорила ведущая Вероника, — им мало, чтоб у самих все удачно складывалось, им еще надо, чтоб у соседа корова сдохла.
        Выступал один чуть не академик. Говорил о неприкосновенности лотерейного билета и правах человека.
        Алику тоже дали слово. Он ввернул о праве наций на самоопределение, но его не поддержали, хотя выслушали сочувственно.
        Про сам Судимов и говорить нечего. Люди перестали ждать девяносто шестые серии парагвайских фильмов про миллионеров, забросили футбол, последние известия. Все исключительно переживали, получит Алик деньги или нет.
        Не было мальчишки в городе, который бы не завидовал Кухне и Винту. Все слышали об их отваге в деле с лотереей. Никто не знал, чем, собственно, они отличились, но от незнания их слава и значительность только выигрывали.
        Задумайся Полундра о существовании этих двух школьников, он уж, наверно, сумел сделать ноги куда подальше от города.
        На допросах у следователя Синцова Полундра устал рассказывать о том, как купил на свои деньги лотерейный билет. С Шишом никогда не виделся. С людьми, подобными Сэру, никогда не выпивал, не вступал ни в никакие отношения. Про немого Гришу слышит в первый раз. Следователь Синцов моргал своими огромными гляделками, молчал.
        Полундре в камере начали сниться сны. Он там был мышкой-полевкой в когтях у зловещей совы.
        Но и Синцову пришлось — не позавидуешь. На него наехала пресса. Местная газета докопалась, например, что его папа был в плену у немцев. Телевидение показало дневник Синцова за девятый класс со сплошными тройками. Сначала за следователя заступались городские власти и прокурор. Но только сначала.
        Выяснилось, фирма АСС — благодетель Судимова, его светлое будущее — была одним из учредителей знаменитой, единственной в своем роде лотереи. Фирме было выгодно скандал замять, про погибших, пожарного и жалкого бродягу, забыть, а то люди перестанут покупать билеты замечательной игры.
        Из фирмы к мэру пожаловали два каких-то малайца с переводчиком. Не стали ругаться, а напомнили ему о мусоросжигательной фабрике на базе бывшей электростанции. Представить себе невозможно, какое это золотое дно — уничтожение мусора. Во-первых, город чистый. Но главное — иностранцы готовы привезти еще свой мусор и платить за его сжигание. Но и это не конец радостей. После сжигания образуется много чего полезного, и все это можно с чистой совестью продать за доллары, а на вырученные деньги построить в Судимове аэропорт или небоскреб.
        Мэр позвонил прокурору. Прокурор вызвал Синцова. Долго ходил вокруг да около. Рассказывал о важности лотереи, первой в истории страны.
        - Выручка от лотереи, кстати, пойдет в помощь недоразвитым детям…
        Синцов сидел напротив него, всей своей фигурой напоминал устаревший Уголовный кодекс.
        - Что подумают о нашем городе, — гнул прокурор, — вы хотите опозорить нас на весь мир? Скажут, русские вообще против богатых…
        Синцов не пошевелился даже после такого обвинения.
        - А мусоросжигательная фабрика? Вы хотите, чтоб к вам прилетали внуки на самолете? Подумайте о городе…
        Синцов не хотел думать о городе, а внук у него жил на соседней улице.
        После его ухода прокурор неприязненно вспоминал, какую птицу ему напоминает старый следователь, и не мог вспомнить. Синцов же понял одно: дело о лотерейном билете последнее в его жизни. Дальше — пенсия.
        Учредители лотереи не собирались сдаваться. «Мы не только даем выигрывать. Мы защищаем наших участников!» — объявила Вероника по телевизору. Все понимали, что их дурят, что это просто замечательная реклама для лотереи, но поддавались, слушали, раскрыв уши, и собирались участвовать в следующем розыгрыше.
        Наконец в город прибыло тяжелое оружие. Адвокат, которая готова была защитить кого хочешь. Или ей нравилась лотерея, или ей много платили. Она на вокзале по прибытии объявила:
        - У вас черт знает что делается!
        Она посторонний человек, ясное дело, но тут и свои, городские, ничего толком не понимали. Говорили о маге-астрологе по фамилии Шиш, который сам себе предсказал смерть на местном кладбище. Был слух об убийце, сошедшем с ума и теперь нажимающем на манку в городской психбольнице. Другие верили, Тихонова похоронили живьем, а он в гробу перевернулся. Пронеслось — билет не при чем, покойниками с кладбища кормят нутрий, а из нутрий делают шапки на зиму. Одного старика с этими шапками чуть не прибили на рынке.
        Все хотели дознаться правды у Кухни и Винта, но те хранили тайну следствия. Родители никогда еще так не гордились своими наследниками. Другие взрослые им завидовали — не у всех такие важные дети.
        Но в один прекрасный день дядя Володя Елхов, пряча глаза, подкатил к сыну с такими мыслями:
        - Винт, говорят, может, не надо связываться с этим делом. Кто-то помер, кого-то убили. Людей не воротишь…
        - Ага, — сказал Винт невнимательно, — а потом эти еще кого-нибудь ломанут.
        - Не будешь первый лезть, не ломанут. Непростое это дело. — Дядя Володя не смотрел Винту в глаза. — Мне один человек сказал, убийцы — немой и этот подзаборный пьяница. Пиджак покойника на ком был? На пьянице, который от водки сгорел.
        - Так, — до Винта наконец дошло, — откудова ты знаешь про пиджак?
        - Ты не возникай, — сказала мать в поддержку отца, — сам рассказывал.
        - Я?! — У Винта даже голос сорвался. — Я вам рассказывал, что его отравили, а про пиджак Сэра молчал! Ни слова!
        - Не молчал. Я сама слышала.
        - Все, хватит! — хлопнул по столу дядя Володя. — Ты — ребенок и будешь делать, что тебе велят!
        Заорали младшие Елховы в соседней комнате. Родители как ошпаренные метнулись туда. Думали, они головы себе посворачивали.
        - Что случилось?!
        - Ты Витьку бить будешь! — ревели младшие.
        - Когда я его последний раз пальцем тронул, вашего Витьку?!
        - Скажи ему сам. — Мать перевалила все на дядю Володю и ушла укладывать детей.
        - Кто приходил? — напрямую спросил Винт.
        - Приходил такой, видно, из мафии, миллион предлагал, чтоб ты не выступал в суде. С виду не подумаешь, авторитетный такой…
        Кухня, в отличие от Винта, сразу почувствовал неладное, когда отец, мать, бабушка как бы нечаянно собрались вместе и начали такой же разговор.
        - В чем дело?! — возмутился Кухня. — Мы с Винтом свидетели, а вы кто такие?
        - Мы твои родители! — закричал отец. — Или ты забыл!
        Кухтины-родители были похитрее Елховых, но прокололась бабушка:
        - Ваш придурочный — пьяница. Его пьяного в городе поймали, а то бы он натворил делов!
        - Откуда ты знаешь, что Гриша был пьяный? — вцепился в нее Кухня. — Кто тебе это сказал?!
        - Никто.
        - Отвечать будете! Тайна следствия!
        - Сам говорил, — сказала мать.
        - Как ты сказала?! — кричал Кухня. — Я честное слово дал, понятно! Я вам рассказывал, что Сэра отравили. А про Гришу я молчал!
        Кухня объявил родственникам бойкот, даже телевизор с ними не стал смотреть. Лег в постель и отвернулся к стене. Пришел отец, присел рядом.
        - Кто вас подучил? — спросил Кухня.
        - Сутулый такой, цепь на руке, — неохотно сказал отец, — пожилой. «Не надо вам неприятностей», — говорит. Ты у нас один, мы с матерью боимся…
        Так стала закатываться героическая жизнь Винта и Кухни. Родители еще раз и два подступились к ним со своими рассуждениями, потом мирные переговоры закончились. Кухню увезли на юг. Винта забрали в деревню за двести с чем-то километров от города.
        Прошла неделя и другая. Стало казаться, история с кладбищем случилась очень давно. Может, год назад. Винтовы родители радовались за сына. На дворе начали плодиться кролики, он единолично занимался с ними. Отсаживал маток, ждал приплод, чистил клетки, косил для кролей траву. Один раз напал на передачу с ведущей Вероникой, но даже смотреть не стал. Ушел. Родители переглянулись, довольные. Дядя Володя на следующий день пообещал ему купить настоящее ружье.
        Кухня чах на далеком юге. Его родители просто извелись. Сын не купался, не ел мороженого, не загорал и не поехал смотреть на дельфинов.
        - Слушай, — спросил он у отца, — а если Гришу расстреляют?..
        - Успокойся. Он невменяемый. Их не судят…
        Родители посовещались. Мать охая выделила огромную сумму, Кухне купили видеомагнитофон «Сони». Ни у кого из класса такого не было. Он сначала обрадовался, потом сник.
        - Заберите себе! — сказал грубо. — Мне он не нужен.
        - Какой-нибудь не такой? — перепугалась мать. — Так поменять можно.
        - Вам за меня деньги заплатили! Чтоб я свидетелем не был.
        Мать расплакалась и ушла из номера. Побледневший отец сказал:
        - Клянусь, ни копейки не взяли. Предлагали, было такое…
        Зал суда был под завязку. Такого не было даже на выступлении баптиста из Норвегии, хотя он обещал излечить всех желающих, а здоровым в конце выступления давали Библию с картинками. Речь прокурора слушали, как о повышении цен, — не шелохнувшись. Он рассказал историю, будто подглядывал за каждым шагом Полундры. Обвинил его в двойном умышленном убийстве с корыстной целью.
        - Требую высшей меры наказания — расстрела…
        Зал зашевелился, завздыхал, люди зацокали языками, и все повернули головы на Полундру. Он никак не реагировал. Народ обратился к адвокатше — та деловито копалась в бумажках. Кто-то даже подумал, что она самое главное прослушала. Другие решили — притворяется, скрывает свою растерянность.
        - Молодец у нас прокурор, — говорили в перерыве.
        - Она, адвокат, думала, тут ей обломится денег заработать!
        - Это не Москва. У нас, брат, за ушко да на солнышко. Это у них в Москве все схвачено!
        Заговорила адвокат, в зале пронесся смешок. Уж очень у нее был грубый голос. «С таким голосом, — качали головой, — в уборной «Занято!» кричать». Но потом к голосу притерпелись, стали слушать содержание, и лица людей повытягивались. Прокурор хоть был земляком и говорил неплохо, однако и она выступала не худо. В перерыве люди только не разодрались, спорили, кто больше прав — приезжая адвокат или прокурор. У прокурора речь была, конечно, правильная, ничего не скажешь, но у москвички получалось человечнее.
        По ее получалось так. Два несчастных, забытых обществом человека решили выпить, а денег не было. А может, они не ели неделю, хотели поесть, но с деньгами и в этом случае было плохо. Глухонемой Гриша указал бродяге Сэру свежую могилу. Он помогал хоронить Тихонова, это все видели, и обратил внимание на хорошую одежду покойника. Они бы выкопали гроб, сняли одежду и хоть на вечер были счастливы. Но здесь вмешался случай. Этим захоронением интересовался приезжий человек Анатолий Адольфович Шиш. Он отдыхал с покойным, есть трогательное свидетельство, как они выиграли бег в мешках и получили приз — лотерейный билет «Пепси» — один на двоих. И он, Шиш, приехал за своей долей выигрыша. Вдова сообщила ему, что билет лежит в кармане пиджака, а пиджак в могиле. Шиш увидел гробокопателей, думал, они посягают на его часть выигрыша, пытался помешать им. Его убили. Вероятнее всего, не желая этого, случайно. Свидетельство тому — паника, из-за которой у одного начался припадок, а другой в беспамятстве бежал от милицейской машины.
        Утром их обоих выпустили. Одного из психушки, другого из милиции. Они поспорили меж собой. Пиджак достался более сообразительному Сэру. Гриша с горя напился, полез драться и опять попал в больницу. Сэр тем же вечером выпил спиртовое пойло — денег не было на что-нибудь приличное. Выпил и помер.
        Зрители очнулись и начали переговариваться в зале.
        - В чем дело? — спросил строгий судья.
        - Куда билет-то делся?! — крикнул кто-то нетерпеливый.
        - Буду крикунов удалять из зала! — сказал судья. — Не ваше дело, куда делся. Тут суд работает.
        «Да что это такое, — шептались зрители, — она им вкручивает черт знает что, а они как чурки».
        - Никакого билета не было! — протрубила адвокат.
        Переждала сумбур в зале. Посмотрела на подзащитного Полундру, и все посмотрели. Голос ее стал мягче, жалостливее. Полундра ни с какой стороны не был связан с этой историей. На кладбище он вообще не бывал, у него там никто не похоронен. Где находится обиталище бродяг, он не знает, название Париж не слышал. Он приехал по своим делам в город, снял номер в гостинице, и все бы кончилось мирно и хорошо и не волновались бы сегодня зрители в зале суда, а судьи на даче окучивали бы картошку. Но…
        Полундра выиграл по лотерее! По этому случаю он решил выпить. Некрасиво, конечно, но по-человечески понятно. По своей расположенности к людям решил угостить случайных знакомых. Они напоили его, избили, сняли вещи, отобрали деньги. Глупые подонки не подозревали, что его богатство заключается в клочке бумажки, то есть билете, и не забрали его. Следы побоев подтверждаются данными экспертизы. Что делать в чужом городе избитому, без документов, без копейки денег?.. И он продает свой билет Алику, Альберту. На что имеет полное право.
        «Из-за чего сыр-бор разгорелся? — думали некоторые зрители в зале. — Действительно, наверно, злые у нас в Судимове люди». После ее речи становилось жалко всех. И Полундру, и мертвого пожарника, и переволновавшегося Алика.
        - Я хотела бы отметить низкую квалификацию следователя и прокуратуры вообще, — сказала адвокат на закуску. — По существу, все обвинение строится на показаниях двух несовершеннолетних. Вот передо мной письмо родителей одного из них — Кухтина. Здесь написано, что их сын отказывается от своих показаний. Второго свидетеля, тоже несовершеннолетнего, нет в суде, и, думаю, не надо мучить детей, заставляя придумывать неправду.
        - Я здесь! — раздался голос от двери, и все оглянулись.
        Оглянулись и засмеялись: Винт был перепачкан с ног до головы, вроде его первоклассники на уроке рисования раскрашивали под черта. «Да уж, — завздыхали в зале, — не было свидетеля, но и это чучело». Никто, кроме конвойного солдата, не заметил движения Полундры. Он даже привстал, чтоб лучше разглядеть новое лицо.
        Адвокат мигом собралась с мыслями и вспомнила закон. По нему подросток может выступать в суде только в присутствии родителей. А если нет родителей, пусть идет домой играть. Прокурор знал другой закон. Вместо родителей с подростком в суде может выступать его классный руководитель или воспитатель, если он из детского дома. Объявили перерыв, пока не объявится Лина Романовна.
        Добраться из деревни до города можно было только поездом. Утром рано Винт взял мешок и пошел, как обычно, за травой для кроликов. Мешок спрятал и через лес побежал к вокзалу. Денег не было. Он попытался сунуться в один поезд, другой, проводники попались бдительные, и проехать бесплатно не удавалось. С третьим поездом Винт решил не рисковать. С другой стороны тамбура есть лестница на крышу, ряд приваренных к вагону ступенек. До отправления он стоял на такой. Когда состав тронулся и кончились подъездные пути, вылез на крышу. Ехал веселее, чем в душном вагоне. Хлопотно было перед каждой станцией покидать крышу, чтобы не увидели железнодорожники или милиция. От этого лазания он был весь в копоти, будто его из трубы вынули. За время перерыва Винт умылся. Лучше не стало, грязь только размазалась по лицу, рубашка намокла, и теперь уже казалось, его подобрали в луже. Появилась Лина Романовна. Перерыв закончился.
        - Ты слышал, что нам здесь рассказал адвокат? — начал прокурор.
        - Да, — сказал Винт, — я был в коридоре, но дверь не совсем закрыта. Я слышал.
        - Ну и как?
        - Я протестую! — густо сказала адвокат.
        Судья спохватился и сказал строго:
        - Вопросы и ответы только по существу дела.
        - По существу она все наврала, — сказал Винт.
        Адвокат хотела изобразить обморок из-за крайнего возмущения, но она выглядела здоровее всех в зале, и у нее ничего не вышло. Пришел черед вмешаться Лине Романовне.
        - Ребенок волнуется, — объяснила она. — В городе вообще ужасная языковая культура. Как надо сказать, Елхов?
        - Тетенька все выдумала.
        Лина довольно посмотрела на судью.
        - Дальше что надо сделать?
        - Извиниться.
        - Ну?
        - Извините меня, пожалуйста, — Винт не сдержался и добавил: — Но все это неправда.
        Задавал вопросы прокурор:
        - Суд интересуется, был ли связан подсудимый… вон который за решеткой… Ты узнаешь его?
        - Конечно. Его зовут Полундра.
        - Был ли он связан, знаком с Сэром и Гришей?..
        Они сидели у костра, когда увидели свет фонарика на кладбище, рассказывал Винт. Гриша побежал наводить порядок и ввязался в драку с нарушителями кладбищенского покоя. В зале наступила обвальная тишина, когда Винт рассказывал про свое лежание под дряхлым диваном в трансформаторной будке. Всем стало страшно от истории про пьяного бродягу, а особенно про его смерть. Зал стал смотреть на Полундру в том месте, где Винт описывал их утреннюю встречу около Парижа, про знакомые кроссовки на ногах убийцы.
        - Сэр был в пиджаке? — спрашивал прокурор.
        - Нет. Сколько я его ни видел, он всегда носил свитер.
        - Он мог принести пиджак в руках.
        - Нет. В обеих руках были пакеты с едой и выпивкой.
        - Пиджак мог лежать в будке.
        - Не было. Да и кто оставит пиджак, если будка открыта.
        - Откуда же взялся пиджак?
        - Вот этот принес.
        Винт боялся смотреть на Полундру и только повел головой в его сторону. Винту вообще надоело в суде. Все время задавали какие-то дурацкие вопросы. Сначала про пиджак: кому этот пиджак нужен? Дальше началось про кроссовки. Вроде все преступление в том, кто и что носит.
        - Ты узнал подсудимого по кроссовкам «Рибок»?
        - Да, они очень дорогие. Запоминаются.
        - Но он не один ходит в таких кроссовках?
        - Они были прямо перед моими глазами.
        - Ну и что?
        - На правой было заметное пятно от зеленой краски. Он, наверно, по заборам лазал. У нас заборы такой краской красят.
        Прокурор торжественно оглядел зал и прочитал протокол: действительно, у подсудимого были изъяты кроссовки «Рибок», на правой — след от зеленой краски.
        Интересное дело. Одного человека очень трудно уговорить даже на мелочь. Стоит людям собраться в толпу, они начинают верить каждому встречному, лишь бы его хорошо было слышно. Сначала зал был за прокурора, потом засомневался и перекинулся к адвокату. Сейчас и уборщице, она стояла в дверях, забыв про свою работу, была ясна абсолютная правота Винта.
        На месте адвоката любой нормальный собрал бы свои бумажки и побежал на вокзал, пока дают билеты на проходящий московский поезд. Но когда в зале загромыхал ее голос, стало понятно: ей все чужие слова — в поле ветер, скучно. Даже больше — то, что другого могло свалить с ног, только придавало ей сил. И в этом скоро все грустно убедились.
        - В деле, — начала она издалека, — есть заявление родителей этого мальчика: он сбежал из дома. Ты ведь поэтому ночевал у немого?
        - Если б я не ночевал, — сказал Винт, — вы бы никогда не узнали правды.
        Пришло время вмешаться Лине. То ли она свою вину чувствовала за то происшествие, то ли боялась, начнут разбираться, почему ее ученики не ночуют дома. Она поговорила о трудности подросткового возраста, перешла на трудности сегодняшнего времени, следом пошло о трудностях учителей в деле воспитания. «Мы так учим наших детей, — говорила она, — чтобы они были свободными гражданами в свободной стране». Закончила неожиданно:
        - У нас вообще один из ведущих по поведению и успеваемости класс.
        - Я, кажется, к вам заходила? — спросила адвокат.
        И взяла в руку новую бумагу. Сколько у нее этих бумаг было?!
        - Но мы с вами говорили вообще, — смутилась Лина. — Не конкретно…
        - Минуточку. — Адвокат начала выборочно читать: — «Трудные дети… неважные родители… подозрительная внеклассная жизнь и даже энергетические вампиры. Не поручусь… Надо разбросать их по разным школам…»
        На Лину жалко было смотреть. Она пошла пятнами и стала говорить очень тихо:
        - Я не знала…
        - Громче!
        - Я говорила вообще. Я давала характеристику совсем для другого.
        Зал зароптал. Всех когда-нибудь доставали классные руководители.
        - У вас, значит, несколько характеристик? На все случаи жизни?!
        Так она съела Лину за ее двуличность. Адвокат думала, на Винта это подействует: он растеряется, начнет путаться, перестанет ей противоречить. Напрасно. Он растерялся, если б Лина сказала, что он — ее надежда и любимый ученик.
        Адвокат начала новую атаку-разведку с бутылки со спиртом.
        - Бутылка с отравой появилась только утром. А остальных иностранных уже не было, — сказал Винт.
        - Куда ж они подевались? — наивно пробасила адвокат.
        - Полундра их выбросил, а взамен поставил отравленную. Сэр ее и стал пить, другого не было.
        - Значит, подсудимый ушел, потом вернулся с отравой. Почему же он сразу не спрятал эту бутылку среди остальных?
        - Сэр боялся, что он его убьет. Он бы не взял от него ничего.
        - Но этот алкоголик мог ночью проснуться, сам сбегать себе за добавкой?
        - Он не дошел бы до города. Потом, у него было много чего выпить, когда я уходил. А Полундра все повыбрасывал.
        - Но зачем? Он мог просто поставить среди других бутылок свою.
        - Он не дурак, — сказал Винт, — каждый бы заинтересовался, откуда у Сэра деньги на такую выпивку. Потом каждый бы спросил, почему он к таким хорошим бутылкам купил эту, убогую…
        - Но в карманах у твоего Сэра…
        - Он не мой.
        - При нем не нашли денег.
        - Значит, Полундра украл.
        Сходу ей ничего не обломилось. «Туши лампу, — думали в зале, — молодец пацан, ничего не боится. Таких нам прокуроров надо! А то — тык-мык…»
        - Зачем ты пришел к нему? — вышла она на новый виток.
        - Сэр был должен нам с Кухней деньги.
        - Зачем он занимал?
        - Выпить хотел.
        - Сколько он тебе отдал?
        - Не помню.
        - Приходишь брать долг и не знаешь, сколько тебе должны?
        - Он отдал не считая, больше.
        - Намного?
        - Намного.
        - У него была только водка?
        - Был еще ликер.
        - Сладкий?
        - Да.
        - Откуда ты знаешь, что ликер сладкий?
        - Я попробовал… немножко… — Винт запнулся.
        Адвокат так быстро задавала вопросы, что он не успел сообразить, для чего она интересуется каким-то паршивым ликером. В зале досадливо крякнули. «Ну москвичи, ну собаки, — думали люди, — не хочешь, а скажешь. Не надо было про ликер».
        - Мы не пьем.
        Лучше бы он не оправдывался.
        - Кажется, из двух характеристик учительницы, — заговорила адвокат, — верна та, где этот подросток назван трудным. Все-таки представить мальчика пьющим ночью с опустившимся человеком…
        - Протестую! — сказал прокурор.
        - Мы собрались не для обсуждения личности свидетеля, — сказал ей судья.
        - Извините, но это относится к делу. У мертвого не нашли ни рубля. Учительница показывает, что у этих мальчишек завелись деньги после известных событий. Почему эти малыши не могли воспользоваться карманом пьяного?.. Какая же цена их показаниям?!
        - Не буду больше ничего говорить! — сказал Винт и пошел к выходу.
        Винту улыбались ободряюще, кто-то похлопал его по плечу. В проходе какой-то выпивший пожал руку. Винт хотел уйти совсем и не показываться больше. Не вытерпел, остался в коридоре у приоткрытой двери. Хотелось узнать, кто победит. Рядом с ним оказалась Тихонша. Он поздоровался. Она сделала вид, что его не знает.
        Пришло время играть прокурору.
        - Адвокат упорно настаивает на том, что подсудимый был не знаком ни с глухонемым, ни с Сэром.
        - Конечно.
        - Пригласите свидетельницу Савинкову, — сказал прокурор.
        Винт в коридоре у дверей посторонился, давая дорогу женщине с крашеными волосами. Он вспомнил ее — неласковая медсестра из психушки.
        Судья подождал, пока медсестра дошла до свидетельского места. Предупредил об ответственности за ложные показания.
        - У защиты не будет вопросов?
        - Будет. Этот ли человек, — адвокат показала на Полундру, — приходил забирать из больницы глухонемого пациента вашей клиники?
        Медсестра даже не посмотрела в сторону Полундры, не сделала вида, что вспоминает, сомневается.
        - Нет, — мотнулись кудряшки у нее на лбу, — этого человека я никогда не видела.
        Прокурор оторопел и дал возможность адвокату задать еще вопрос. Адвокат подошла к медсестре, показала ей фотографию.
        - Да. Этот человек приходил забирать немого, — сказала та.
        Адвокат пояснила присутствующим — на снимке Сэр.
        - Но вы на следствии, — пришел в себя прокурор, — показывали на подсудимого.
        - Меня следователь уговорил, — сказала сестра, — я такая внушаемая…
        В зале сидел человек и старался не выделяться. Он знал судей, прокурора и не хотел лишний раз светиться своим присутствием. Кивал на каждое слово, сказанное крашеной медсестрой. Это был Авторитет. Он знал цену каждому слову свидетельницы, потому что виделся с ней только вчера вечером.
        Снова все оживились с упоминания о личности Шиша. Многие уж и забыли про него.
        - Человек дает телеграмму с точным номером выигрыша. Приезжает специально в город. Узнает у вдовы местонахождение билета, раскапывает могилу. А выигрышный билет оказывается у вашего подзащитного. Не странно ли? — говорил прокурор.
        - Не было ничего этого! — сказала адвокат.
        Хоть к ней уже привыкли, но это было слишком. Даже для москвички. Тем более Тихонша только глухим не рассказала в городе о беге в мешках, пожарнике из Каменец-Уральского, о глупой своей забывчивости, по которой билет оказался в могиле.
        - Читаю! — зычно провозгласила адвокат. — Заметка из газеты «Уральский следопыт»: «…в три часа ночи летательный аппарат в форме тарелки завис на уровне балкона третьего этажа. От него шел голубой свет и слышалось легкое жужжание. Неизвестное существо в блистающем костюме предложило Анатолию Адольфовичу пройти в тарелку. Причем существо не говорило, но Шиш понимал его без слов. Вероятно, имел место паранормальный способ передачи информации. Он не чувствовал враждебности в действиях инопланетянина и последовал за ним…» И так далее…
        - Дальше! — попросили из зала.
        Всем было интересно, чем закончилось.
        - Тишина в зале! — рявкнул судья.
        Шиша бросила жена из-за его глупостей, его уволили из пожарной команды — он не ездил тушить пожары, если на небе звезды раскладывались нехорошим образом. Что стоит такому вычитать номер выигрышного билета, вообразить себя его хозяином, приехать тревожить покой бедной вдовы?
        Оставалась, правда, сама бедная вдова Тихонова. Но никто не сомневался, адвокатша сумеет найти на своем столе бумажку, и все узнают про нее какую-нибудь дрянь. Мало ли. Может, она сумасшедшая, может, тайком пьет горькую, и ей не то что билеты лотереи — черти кажутся. Никто не угадал, ни один человек.
        Тихонша вошла в зал мелкими шажками. На ней был черный платок, черное платье.
        - Не волнуйтесь, — подбодрила ее адвокат, — вы писали, что билет, номер 067 серия 050426, по небрежности остался в костюме покойного мужа.
        - Да, — пролепетала перепуганная Тихонша, — мне так казалось…
        - А на самом деле?
        Тихонша махнула рукой, приложила платочек к глазам, всхлипнула.
        - На самом деле я нашла свой билет вчера под половиком.
        - Передайте его мне.
        Тихонша засеменила к ней. Полундра злобно ухмыльнулся, глядя на суд и на глупый народ в зале. Незаметно благодарно кивнул Авторитету.
        - Вот! — Адвокат подняла над головой маленький синий клочок бумаги. — Вот этот ничего не выигравший билет явился причиной всех событий!
        Она на глазах у всех разорвала его на мелкие кусочки.
        Винт плюнул, пошел на вокзал. Дома его ждали большие неприятности…
        Глава седьмая
        Последняя
        Полундра на радостях закатил грандиозную попойку. Его повязали под утро. Он гонялся за тремя своими товарищами с заряженным пистолетом. С тех пор его не видели. Пропал, сгинул.
        Конов не забыл про Гришу. Устроил его к сектантам. Они появились незаметно вместе с иностранцами и были богатые. Придешь к ним на проповедь — тебе или книжку, или гуманитарную помощь. Все бы ничего, но уж больно долго надо было слушать их представления. Подарки выдавали только в конце. Они объявили, что вылечат Гришу, а то в него вселились черти. Умора была, когда Гриша с ихним проповедником прыгали по сцене. Издалека и не отличишь, кто из них припадочный. Дважды объявлялось на весь город о его полном излечении. Но Гриша подвел, а может, просто черти в нем сидели неподдающиеся. Только как он был придурком, так и остался. Тогда они решили заняться над ним милосердием и взяли истопником в молельный дом. Одевали Гришу в гуманитарную помощь, кормили как на убой и вечно заявляли в милицию о его похищении. Хотя это было никакое не похищение, просто Грише они смертельно надоедали, и он сбегал в Париж. Через неделю импортные тряпки на нем становились вполне отечественными. Он носился по кладбищу и орал, как прежде, наводил порядок. К холодам, когда некуда было деваться, возвращался к сектантам. «Вот он,
блудный сын!» — кричал проповедник в телевизоре. У них каждую субботу была местная передача. Гриша изображал блудного сына, но весь город знал, что он — Гриша с кладбища, и никто не верил. Кроме самих сектантов.
        Когда Кухня и Винт шли в центр, всегда проходили дом Тихонши. Она видела их пару раз и написала заявление, что они специально ходят подглядывать, чтоб поджечь дом.
        Дом у нее теперь был лучший на всей улице. Двухэтажный и каменный. Его и захочешь — не подожжешь.
        Уж сколько он стоил по нынешним ценам — страшно подумать. Тихонша всем рассказывала, что получила наследство из Америки. Никто не верил.
        Гриша скрывался вторую неделю. Оброс, по обычаю, по самые уши, колом стояли на голове жесткие волосы, а из правой штанины торчало грязное колено — он зацепился за что-то и выхватил кусок из брюк. Дымила свалка, дрались вороны, не поделили какую-то падаль, солнца оставалось кусочек. Гриша завороженно смотрел в костер.
        - Милиционер родился, — нарушил молчание Винт.
        - Как ты сказал? — не понял Кухня.
        - Это когда люди говорят-говорят, суетятся-суетятся, потом вдруг замолкнут. Тогда считается, милиционер родился.
        - А-а-а…
        Закипел чайник над костром. Да сразу так сильно, кипяток выплеснулся на огонь. Гриша бросился снимать, обжегся, затряс рукой. Конечно, все у него стали виноваты. Разорался, замахал своими граблями. Посылать его за чаем в таком состоянии нечего было и думать. Винт пошел в будку.
        Вернулся с чаем и подал Грише. Тот любил заваривать сам.
        - Девять уже, — сказал Винт.
        - Откуда ты знаешь?
        Винт мотнул головой в сторону города. На трубе Комбината загорелась красная реклама компании АСС. По ней теперь проверяли время. Ровно в девять вечера ее включали, ровно в восемь утра выключали.
        Гриша насыпал сухой чай в кипяток, прикрыл чайник своим пиджаком. Произнес с десяток слов, ни одного понятного.
        - Все-таки жалко, что он такой… как пень, — сказал Винт.
        - Правда рассказывают, что Гриша был нормальный сначала, а потом от учения свихнулся?
        - Кто тебе сказал?
        - Плохотнюк. Говорит, у Гриши родители были жутко умные. Профессора, а может, академики. Гриша в три года знал «Песнь о вещем Олеге». Приходят гости, родители сразу Гришу на табуретку ставят. Он чешет наизусть…
        Они разом пригляделись к Грише. Тот подумал, надо их развлекать, начал молотить по-своему.
        - Плохотнюк к тому, что книги читать вредно, а то станешь, как Гриша. Он мне тоже одну историю рассказывал. Про мальчика-богатыря. Тот в десять лет мог от полу отжаться сто раз.
        - Кошмар!
        - Плохотнюк говорит, от того, что его утром не будили. Сколько хочет, столько и спит…
        - Вредно рано вставать?
        - Ну! — кивнул Винт.
        Гриша разлил чай по стаканам. Винт достал сигарету и прикурил от костра.
        - Где ты взял? — спросил Кухня.
        - У Гриши нашел. Там еще полпачки. Хочешь — возьми.
        - Он же не курит.
        - Он все собирает. Такой халдей.
        Солнце словно мешком прикрыли — было и сразу не стало. Ярче заполыхал костер, огонь пригнулся под ровным вечерним ветром, потерянно к ночи закричали птицы. Они втроем прихлебывали горячий чай. Винт покуривал. Гриша перебегал взглядом с одного на другого. Пора было домой, но совсем не хотелось. В костер больше не подбрасывали, и он потихоньку замирал.
        - Эзра!
        Ребята повернули головы. В наступающих сумерках к Парижу в низком по пояс тумане плыли две вороньи фигуры. Ребята узнали проповедника — худого, высокого, с глазами, как у хека под маринадом. Рядом выступала полная женщина. Она и каркала на все лады. Проповедник не умел по-русски. В телевизоре его всегда переводили.
        Гриша заинтересовался, куда смотрят Винт с Кухней. Увидел — под ним будто загорелось. Вскочил, затрусил к себе в убежище, закрылся.
        Не везло ему жутко. Сначала его звали Гришей, хотя по паспорту он был Сергей. Сектанты перекрестили его в Эзру. Никто имени-то такого не слышал — Эзра. Ну что это значит?! Бабушка Кухни считала, что Захар.
        Те подошли поближе.
        - Эзра!
        - Не надрывайтесь, — сказал Винт, — он все равно не слышит.
        - Иди своей дорогой, — сказала женщина.
        - Сейчас перекрещу, — пообещал Кухня, — и рассеетесь!
        Женщина смотрела в рот проповеднику. Он взмахнул костлявой рукой, и они запели вместе что-то духовное. Он пел по-английски, а она непонятно по какому. Они искренне считали, что уши не главное, и Гриша слышит их своим сердцем.
        Винт с Кухней заторопились домой. Завтра надо было встать пораньше. У них появился бизнес, и дела шли в гору.
        До такого бизнеса никто не догадался. На щите Винт написал большими буквами: «Рассказываем последний анекдот!» Люди усмехались, отдавали деньги, кто сколько хочет, подставляли ухо для анекдота. Кухня начинал рассказывать:
        - Однажды…
        Впрочем, это уже другая история…
        Содержание
        Князь Удача Андреевич… 3
        Магия черная и белая… 61
        Двое с лицами малолетних преступников… 113
        Глава первая Куда ночь — туда и сон… 114
        Глава вторая Бег в мешках… 132
        Глава третья Сэр… 141
        Глава четвертая Сыщик… 165
        Глава пятая Записки сумасшедшей… 186
        Глава шестая Двое с лицами малолетних преступников… 208
        Глава седьмая Последняя… 225