Послушай мое сердце Бьянка Питцорно
        Книга живого классика итальянской литературы Бьянки Питцорно (р. 1942) «Послушай мое сердце» с иллюстрациями Квентина Блейка вышла в 1991 году и сразу же завоевала читательскую любовь.
        В автобиографическом романе писательница рассказывает об одном школьном годе в начале 1950-х.
        Абсурдные эпизоды, показывающие самодурство взрослых и беззащитность детей перед их несправедливостью, перемежаются со смешными сочинениями главной героини, историями про черепаху, хроникой борьбы с Подлизами и Лицемерками и девичьей болтовней.
        Книга опубликована при поддержке Министерства иностранных дел Итальянской Республики.
        Питцорно Бьянка
        Послушай мое сердце
        СЕНТЯБРЬ
        Глава первая,
        в которой мы знакомимся с Приской, одной из трех героинь этой книги. И с ее черепахой
        Когда Приска была маленькой, она ни за что не хотела учиться плавать под водой, как ни уговаривали ее папа с дедушкой. Она думала, что морская вода через уши просочится к ней прямо в мозг. А кому нужны размокшие мозги? Вот и дедушка, когда сердился, что она не поняла его с полуслова, кричал: «У тебя что, разжижение мозгов?»
        По той же причине Приска никогда не прыгала с лодки или с мола, как ее брат Габриеле и другие дети. Но даже когда она мирно плавала, задрав подбородок, обязательно находился какой-нибудь противный мальчишка, который незаметно подплывал сзади, клал ей руку на голову и топил.
        Сколько слез было пролито! От страха, а еще больше от бессильной злобы. А мама, когда Приска, бывало, прибежит к ней жаловаться, вместо того чтобы заступиться за нее или утешить, кричала:
        - Ты что, шуток не понимаешь? Подумаешь, какая обидчивая! Ну что такого тебе сделали? Хочешь, чтоб весь пляж над тобой смеялся?
        Потом Приска подросла и поняла, что вода ну никак не может залиться в мозг. Ни через уши, ни через любые другие дырки на голове. Это ей объяснил доктор Маффеи, дядя ее подруги Элизы, и подкрепил свои слова картинкой из умной медицинской книжки:
        - Через рот и через нос вода может проникнуть разве только в легкие или в желудок, — показал он ей, — никак не в мозг.
        Это ее успокоило.
        И теперь в свои девять Приска ныряла, стиснув зубы и зажав нос двумя пальцами, а еще плавала, опустив подбородок в воду. А еще — на спине, так что наружу только ноздри торчали. И совсем не боялась, что вода затекает ей в уши и в открытые глаза. Глаза, правда, немного пощипывало.
        Так дышать она научилась у своей черепахи. Динозавра была сухопутной (по-научному Testudo graeca), и вместо жабр у нее были легкие, вот и приходилось ей волей-неволей дышать воздухом. Сухопутная Динозавра очень любила море. Когда Приска брала ее с собой на пляж и сажала под зонтик, она уползала за ней к воде и плавала у берега, едва заметно шевеля лапами и погрузив свой желто-каштановый панцирь в воду, так что только ноздри торчали. Но, разумеется, плавала она не на спине. Всем известно, что черепахи ненавидят лежать кверху пузом, а если вам когда-нибудь доведется встретить черепаху в таком положении, сделайте доброе дело и переверните ее, пусть ползет.
        Однажды, когда Динозавра купалась, ее унесло течением, и вот она уже скрылась за горизонтом. Приска все глаза выплакала, решив, что потеряла ее навеки.
        На следующее утро, ровно в семь часов, в дверь Пунтони постучал полицейский из береговой охраны. Он принес Динозавру, и Инес, которая открыла ему дверь, рассказывала потом, что парень не знал, смеяться ему или плакать, потому что черепаха от страха загадила ему всю форму бело-зелеными какашками. С черепахами так всегда, стоит им только разволноваться: Приска и Элиза не раз испытали это на собственной шкуре.
        Адрес Динозавры полицейский прочел на ее номерном знаке — только благодаря этому черепаху вытащили из воды и она не уплыла в Испанию.
        Около пяти утра катер береговой охраны выслеживал контрабандистов довольно далеко от берега, как вдруг за бортом показалась черепаха. Она отчаянно гребла к суше, а течение отбрасывало ее в открытое море. Полицейские сразу поняли, что это не простая черепаха — у простых черепах номерных знаков не бывает, — и, схватив рыболовную сеть, бросились ее ловить.
        Гениальная идея с этим номером принадлежала Инес, самой юной служанке в доме Пунтони. Инес заметила, что летом, когда Пунтони снимают домик в приморской деревне, Динозавра все время норовит уползти на улицу, а там ее могут принять за дикую — того и гляди кто-нибудь утащит.
        Тогда Инес взяла красную клейкую ленту — самую прочную! — отрезала от нее кусочек и приклеила сзади на панцирь. На ленте, нажимая изо всех сил, написала чернильным карандашом: «Динозавра Пунтони. Набережная Христофора Колумба, 29, справа от бара „Джино“».
        - Ну вот, такую надпись даже водой не смоет, — сказала Инес.
        Приска пришла в восторг от ее практичности.
        А мама с Габриеле, наоборот, подняли их на смех.
        - Где это видано: черепаха с номером, как у машины?! Что за идиотская затея?!
        А вот теперь именно благодаря этой идиотской затее полицейский понял, что черепаха принадлежит семье Пунтони, и отнес ее домой. Ему, кстати, очень приглянулась Инес, но она отвергла его ухаживания — ей мужчины в форме никогда не нравились.
        - Когда рядом парень в форме, мне все время кажется, что меня вот-вот арестуют, — призналась она как-то Приске.
        Инес родилась в глухой горной деревушке. Тамошние жители полицейских называли «Правосудием» и, даром что не делали ничего плохого, предпочитали держаться от них подальше.
        Сейчас Динозавра жила в городе, и, хотя у нее был прекрасный террариум, построенный специально для нее Приской и Элизой под присмотром Габриеле, она при всяком удобном случае пробиралась в дом, заползала в комнату своей маленькой хозяйки и пряталась под кровать. Там она ждала, когда Антония, самая старая служанка в доме Пунтони, придет убирать. Завидев ее стоптанные шлепанцы, Динозавра с неожиданной для черепахи скоростью выбиралась из своего укрытия и впивалась Антонии в пятку. И не разжимала челюстей пока Антония с визгом не стряхивала ее с ноги. Динозавра отлетала к стене, отскакивала рикошетом, как бильярдный шар, стукалась о противоположную стену и уползала восвояси готовить следующую засаду. Они люто друг друга ненавидели, и Приска никак не могла взять в толк почему.
        Глава вторая,
        в которой Приска волнуется из-за предстоящего знакомства с новой учительницей
        Двадцать третьего сентября[1 - В Италии начало учебного года зависит от региона. Первыми — примерно 12 -14 сентября, в школу идут жители северной Италии. Герои нашей книжки живут южнее и учиться начинают только в конце сентября.], за день до начала учебного года, Приска отправилась на море.
        В семье Пунтони была традиция: в этот день папа брал отгул в своей адвокатской конторе и отвозил всех на море закрывать купальный сезон. Обычно они ездили на тихий и укрытый от ветра Можжевеловый пляж.
        И вот теперь Приска плыла на спине, еле-еле перебирая ногами, чтобы не пойти ко дну. С берега до нее доносились радостные визги Филиппо, которого подбрасывала Инес, и глухие удары мяча, в который играл Габриеле. Приска смотрела в небо, на мелкие рваные облака, налетающих чаек. Щурилась от солнца и думала обо всем на свете.
        Больше всего о своем возлюбленном, само собой. Теперь она так уверенно чувствует себя в воде, что во время кораблекрушения, когда ОН будет тонуть, она вцепится ему в бороду и тут же вытащит на берег, и ОН будет ей благодарен по гроб жизни. Правда, Элиза считает, что это дурацкая идея, ведь ОН все равно плавает гораздо лучше Приски и спасать его совершенно ни к чему.
        - А вдруг он потеряет сознание, вдруг грот-мачта корабля ка-ак свалится ему прямо на голову?
        В фильмах и комиксах всегда именно так и происходит!
        Еще она думала о школе и немного беспокоилась, ведь в этом году у них будет новая учительница завтра они увидят ее в первый раз. Мало ли, что она за птица.
        Приска уже много дней только об этом и говорила. Габриеле над ней смеялся:
        - Подумаешь, у всех в четвертом классе новый учитель.
        Сам-то он переходил в среднюю школу[2 - Во времена, которые описываются в книжке, в Италии было бесплатное государственное восьмилетнее образование: пять лет начальной школы с одним учителем по всем предметам и три года по выбору: средней школы, после которой можно было продолжать образование в высших учебных заведениях или курсы профессионального образования.], и вместо одного учителя у него теперь будет по учителю на каждый предмет.
        - А если бы ты была на моем месте? — насмешливо спрашивал он Приску. — Ты что, обделалась бы от страха, как твоя черепаха?
        Габриеле нарочно выбрал такое грубое слово, чтобы потом наивная Приска повторила его при взрослых, например за праздничным столом, и получила подзатыльник, не говоря уж о репутации дерзкой и невоспитанной девчонки. Сам-то он внимательно следил, чтоб у него не проскочило какое-нибудь словечко, когда поблизости был хоть один взрослый, так что все считали его очень воспитанным и спокойным мальчиком.
        «Пусть Габриеле говорит что угодно! — думала Приска. — А я все равно волнуюсь. Эту новую училку не только я не знаю. Ее же никто не знает. Даже с виду». И правда, это была не просто учительница, которая всегда работала в школе «Сант-Эуфемия» и теперь брала их класс. Нет. Эта пришла из другой школы.
        Среди мам ходило много слухов о новой учительнице. Было известно, что раньше она преподавала в школе «Благоговение», единственной частной женской школе города, которую держали утонченные французские монахини. В «Благоговении», конечно, учились дочери только самых богатых и высокомерных родителей.
        Рассказывали, эта учительница очень требовательна в том, что касается учебы, не брезгует современными методиками (на музыке они даже слушали проигрыватель!), но очень строга по части дисциплины.
        - На вступительных экзаменах в среднюю школу ее ученицы всегда получают высокие оценки, — сказала Элизина бабушка по маме, — как бы ей не показалось, что наша бедняжка недотягивает до этого уровня!
        - За Элизу можно не беспокоиться, да и за подруг ее тоже, — возразила бабушка по папе, — они все очень развиты для своего возраста.
        Но Приска беспокоилась, да еще как! Хотя бы потому, что новая учительница с самого начала повела себя немного странно. Через школьную канцелярию она известила семьи всех своих учениц, что обычный синий бант придется заменить.
        Одевались ученики «Сант-Эуфемии» очень просто: черная форма и бант на шее, синий — для девочек, красный — для мальчиков. Но ученицы Арджии Сфорцы — так звали учительницу — должны были носить особенные ленты: розовые в голубой горошек, которые можно было найти только (по крайней мере, так сказала синьора Сфорца) в галантерее на бульваре Гориция.
        Приска вздрогнула, и в нос попала вода: она вспомнила, что у нее-то банта нет, потому что мама дотянула с этим до последнего, и им придется покупать его сегодня.
        «Надеюсь, что когда мы вернемся в город, галантерея будет открыта», — подумала Приска.
        Галантерея оказалась открыта, но, к сожалению, розовая лента в голубой горошек закончилась.
        - Чего же вы хотите, синьора Пунтони? Больно много желающих на нее объявилось. У меня в жизни таких запасов не было. Еще третьего дня не осталось ни сантиметра. Я уже заказал новую партию, но она придет только дней через десять, не раньше.
        - Ну вот! Почему ты не купила на прошлой неделе, как Элизина бабушка?! Послала бы Инес или Антонию, если у тебя самой времени не было, — разрыдалась Приска. — Я без банта в школу не пойду.
        - Еще не хватало! — прикрикнула на нее синьора Пунтони, и так раздосадованная тем, что Приска ревет на людях.
        - Мне влетит от учительницы. Она напишет мне замечание в дневник в первый учебный день. Я без банта не пойду.
        - Не делай из мухи слона! Я напишу тебе объяснительную записку.
        - Не пойду, не пойду, не пойду!
        Синьора Пунтони вздохнула: ей так и хотелось отвесить Приске оплеуху, но при галантерейщике было неловко.
        - Ну хорошо! Значит, я встану рано утром и сама отведу тебя в школу. Скажу этой твоей учительнице, что я во всем виновата.
        - Ну что, теперь все в порядке? — спросил папа, которому до ужина еще нужно было заглянуть в свою контору, а он уже порядком проголодался.
        - Да, — ответила Приска. Но дулась весь оставшийся вечер.
        Глава третья,
        в которой мы знакомимся со второй героиней этой повести, которая волнуется не меньше
        Хотя Элизе бабушка Мариучча заранее купила розовую ленту в голубой горошек, ее тоже беспокоила предстоящая встреча. Она так волновалась, что за ужином не могла проглотить ни кусочка.
        - Будешь тощая, как спичка, и тебя унесет ветром, — вздохнула няня Изолина, глядя на ее полную тарелку.
        - Подумай о бедных голодных африканских детях… — с упреком добавил дядя Казимиро.
        - Зачем далеко ходить? Просто представь себе, что эта прекрасная котлета окажется в консервной банке у Доменико, — подхватила няня.
        Доменико был «придворным нищим» дома Маффеи и притаскивался каждый божий день за остатками обеда, которые он складывал в старую жестяную банку с проволочной ручкой. Элиза до смерти боялась Доменико — такой он был старый и грязный. Зимой и летом нищий носил длинное, негнущееся от грязи пальто, сшитое из солдатского одеяла. При каждом шаге оно хлопало его по голым, покрытым струпьями ногам. Ходил он сгорбившись, опираясь на палку. С няней, которая выносила ему объедки на лестничную клетку, он был очень вежлив.
        Но когда другой нищий осмелился подняться по лестнице дома Маффеи, Доменико отдубасил его палкой и потом долго еще кричал ему вслед проклятия.
        От одной только мысли о Доменико с его консервной банкой и месивом из объедков Элизу замутило.
        - Ну давай, смелее! Хоть кусочек. Ложку за дядю! — настаивала няня.
        - Как же! Это скорее ложка за няню! — вмешался дядя Леопольдо. — Да оставьте же ее в покое! Иногда диета лучше, чем котлета.
        Он взглянул на Элизу в надежде рассмешить ее своим стишком. Но Элиза уставилась в тарелку и кусала губы.
        - Средневековые рыцари тоже проводили в посте и молитвах канун посвящения, — разглагольствовал дядя Казимиро. — Это называлось «бдение над оружием». Ночь напролет они стояли на коленях на голом полу, без еды и питья…
        - Еще ты тут со своими средневековыми рыцарями! — возмутилась бабушка Мариучча. — Из-за вас она вообще сон потеряет. Золотце, тебе не о чем беспокоиться. Вот увидишь, новая учительница тебе очень понравится. А теперь иди спать. Няня принесет тебе стакан теплого молока с медом.
        - Хочешь, я почитаю тебе главу из «Тайн черных джунглей»[3 - Приключенческий роман итальянского писателя Эмилио Сальгари (1895 г.).]? — примирительно предложил дядя Казимиро.
        - Она отлично умеет читать сама. Не маленькая, — отрезал дядя Леопольдо.
        У Элизы на ночном столике действительно лежала красивая книжка с картинками «Маленькая принцесса»[4 - Повесть английской писательницы Фрэнсис Бернетт (1905 г.).] — Розальба дала почитать, — и каждый вечер она прочитывала из нее несколько страниц. Она как раз дошла до того, как Сара Крю обеднела и коварная директриса пансиона отправила ее жить на чердак. Элизе не терпелось узнать, что же дальше.
        И она так зачиталась, что забыла о своих тревогах.
        Глава четвертая,
        в которой две наши героини отважно встречают первый день учебы
        - Ты волнуешься? — спросила бабушка Мариучча, когда они проходили через ворота в переполненный школьный двор. — Вот увидишь, все будет хорошо.
        - По-моему, тебе уже пора! — сказала Элиза, которая стеснялась приходить в школу с бабушкой, как первоклашка. — Смотри! Вон Приска! Пойду ее догоню.
        - Я с тобой, хочу поздороваться с синьорой Пунтони.
        Вид у Приски был жалкий — банта не было, темные локоны растрепались, белый воротничок съехал, форма помялась, на носу красовалась клякса.
        Ее мама, наоборот, была как всегда элегантна: прическа — волосок к волоску, безупречная помада, перчатки, туфли, сумочка и соломенная шляпка в тон к льняному розовому костюму.
        Она поздоровалась с бабушкой Мариуччей.
        - Не поверите, синьора Маффеи, с утра все было в порядке, но за несколько минут моя дочь умудрилась превратиться в совершеннейшую оборванку. Прямо не знаю, что с ней делать. На улицу стыдно выходить.
        - Ты можешь идти на два шага впереди и делать вид, что со мной не знакома, — предложила Приска.
        - Посмотрите на нее! Она еще шутит. Надеюсь, новая учительница — не такая тряпка, как синьорина Соле, и сможет тебя приструнить!
        «Надеюсь, нет», — подумала Элиза. Приска нравилась ей ровно такой, как есть. Лучшей подругой, которую она ни на кого не променяет. Даже на Розальбу: такую милую, добрую и верную, что дядя Казимиро прозвал ее «верный Каммамури».
        Приска, конечно, была Сандоканом, а Элиза долго колебалась между Янесом и Тремаль-Найком. В конце концов победил Тремаль — потому что у него была тигрица Дарма[5 - Каммамури, Сандокан, Янес, Тремаль-Найк с тигрицей Дармой — герои серии приключенческих романов Эмилио Сальгари.]. То есть в данном случае — старый, жирный и очень трусливый нянин кот Чиччо, который боялся даже мух. Случись ему оказаться в настоящих черных джунглях, он бы вскарабкался к Элизе на руки и ни за что бы оттуда не слез.
        Толпа детей и родителей теснила их вверх по мраморной лестнице к главному входу.
        - Ну, бабушка, уходи уже! — нетерпеливо умоляла Элиза.
        - Иду-иду, — обиженно сказала бабушка Мариучча, — но за обедом расскажешь, какая она, эта новая учительница. И, пожалуйста, после уроков сразу домой, не застревай нигде по дороге.
        Синьора Пунтони проводила обеих девочек в вестибюль, еле продравшись сквозь толпу. Школьники носились по коридорам в поисках своих классов, толкались, смеялись и громко окликали друг друга.
        - Смотри! Там Марчелла! А вот Вивиана и Фернанда! Привет, Джулиа! — вопила Приска, замечая одноклассниц.
        Здорово снова увидеть одноклассниц после каникул. Даже таких противных как Звева и Алессандра. Казалось, что лето все стерло — ссоры, обиды, соперничество. И они уже не были «врагами».
        Да, «врагами», потому что с первого класса между средним и правым рядом велась война. В среднем сидели Приска, Элиза, Розальба и их подружки. Они все хорошо учились, но были среди них довольно резвые и шумные, так что учительница Соле нежно звала их «мои Сорванцы». В конце концов так стали называть весь ряд. Правый ряд делили между собой те, кого Приска и Розальба окрестили Подлизы и Притворщицы: они вечно строили козни всем подряд, притворялись, разбалтывали чужие секреты и шпионили. Все, кроме ужасной Звевы Лопез дель Рио, которая была слишком надменна для подобных интриг. Зато она была такой жестокой и властной, что ее соседка по первой парте Эмилия Дамиани постоянно ходила вся в синяках от ее щипков и тычков.
        Левый ряд, не такой сплоченный и без признанных лидеров, обычно сохранял нейтралитет, за что и был прозван Крольчатником. Но в самых горячих схватках он примыкал к среднему. Не думайте, впрочем, что эта поддержка давала большое преимущество среднему ряду, потому что правый мог рассчитывать в случае надобности на более могущественного союзника в лице учительницы, обманутой коварным поведением Подлиз и Притворщиц.
        Учительница — синьорина Соле, а не новая — не принимала всерьез стычки между своими ученицами. Она считала, что это нормально, и, со своей стороны, старалась быть справедливой, потому что была привязана к ним ко всем.
        - Мне повезло, — говорила она коллегам. — У меня хороший класс. Все девочки порядочные, воспитанные, присмотренные. У меня с ними никаких проблем.
        Хотя некоторые девочки были из очень небогатых семей, как дочка портнихи Луизелла или дочь сторожа Анна, в полдень все ходили есть домой, и никто не оставался на завтрак, который предоставлял самым бедным ученикам попечительский совет школы. Это тоже очень нравилось учительнице, которой не приходилось дежурить в шумной и вонючей столовой.
        Неудивительно, что 4 «Г» славился как лучший женский класс школы, и поговаривали, что новая учительница согласилась перейти из школы «Благоговение» только при условии, что ей достанется именно этот 4-й класс, и никакой другой.
        Сегодня в толпе ученицы 4 «Г» отличались от всех остальных школьников розовым бантом в голубой горошек. Правда, некоторые, как и Приска, не успели купить ленту.
        Многие девочки пришли с мамами и с букетами в руках. «А вот и Подлизы готовятся заискивать перед новой училкой», — подумала Приска и поняла, что ничего не изменилось. Никакого перемирия не будет. Вражда вот-вот вспыхнет с новой силой. И она первой объявит войну.
        - Подлизы! — крикнула Приска.
        Одна из мам услышала ее и сказала дочери:
        - Какая невоспитанная девочка. Кто это?
        Синьора Пунтони побагровела.
        - С ума сошла! Ты хоть знаешь, кто это? Жена судьи Панаро! От него зависит решение в процессе, который ведет твой отец!
        Поиска стерпела подзатыльник, даже не пикнув, потому что поняла, что на нее смотрят. Незачем всяким Подлизам знать, что она чувствует.
        Вообще-то она очень волновалась. Чем ближе они подходили к классу, тем быстрее колотилось сердце. Она взяла Элизу за руку и приложила к своей груди. Бум-бум-бум…
        - Перестань! Ты нарочно так делаешь, чтоб меня пугать, — возмутилась Элиза.
        - М-да, для племянницы кардиолога ты ужасная невежда, — ответила подруга, — ты что, не помнишь, как синьорина Соле объясняла нам, что работа сердца, легких и желудка непроизвольна? Невозможно так делать нарочно.
        В этот момент прибежала Розальба, за ней — старик в серой рубашке с ее портфелем в руках (вовсе не ее дедушка, как многие думали, а заведующий складом ее отца по имени синьор Пирас).
        - Видали, я пришла вовремя?! Все, синьор Пирас, идите в магазин, — запыхавшись сказала Розальба, которая, как и Элиза, стеснялась, что ее провожают. Синьора Пираса не пришлось просить дважды. Он поставил портфель на землю и побежал подметать магазин опилками[6 - Прежде чем подмести, пол было принято посыпать влажными опилками, хорошо впитывающими грязь и пыль. Так до сих пор делают в метро.], ему надо было успеть к открытию.
        Подруги так радостно обнялись, будто не виделись целое столетие, хотя два дня назад все втроем играли у Элизы. Они повернули за угол и наконец увидели ее, свою новую учительницу, которая поджидала их в глубине коридора в дверях старого класса.
        Глава пятая,
        в которой мы знакомимся с новой учительницей
        Учительница Арджиа Сфорца оказалась невысокой и полной. И старше, чем они ожидали. А может, так только казалось из-за того, что она была вся серая. У нее были серые волнистые волосы и очки в металлической оправе. А еще серая юбка и серая вязаная кофта. И лицо, подумала Элиза, тоже какое-то серое, несмотря на яркое пятно пунцовой помады.
        Но тут лицо учительницы озарилось широкой пунцовой улыбкой: она увидела Эстер Панаро, которая подходила за руку с мамой, сжимая букетик цветов («Первая Подлиза нанесла удар!» — навострила уши Приска).
        Не переставая улыбаться, синьора Сфорца любезно приветствовала родителей и выслушивала извинения тех, чьи дочки, как Приска, пришли без правильных розовых бантов в голубой горошек.
        - Ничего страшного, синьора. Да, понимаю. Разумеется, во всем виноват галантерейщик… Не волнуйтесь. Пока я закрою на это глаза. Но, пожалуйста, как только будет возможность… Я очень рада, что ваша дочь оказалась у меня в классе. До свидания! Идите спокойно. Ничего страшного.
        - Видишь, какая она милая? — прошептала синьора Пунтони дочке. — Стоило поднимать меня с постели в такую рань! Вечно ты делаешь из мухи слона.
        Учительница горячо пожимала руки родителям, гладила по головкам девочек, поправляя им прически. Элиза вздохнула с облегчением.
        Но когда они сели за парту, Приска шепнула ей:
        - Мне не нравятся ее руки. Даже не знаю, как объяснить… Ты как следует их разглядела? Они белые и мягкие, будто без костей. Погладила — как змея проползла.
        Элизе нечего было на это сказать, потому что ее учительница не погладила. Ее она, нагнувшись, поцеловала в лоб, оставив на нем яркий пунцовый след. Элиза решила, что поцелуем удостоили только ее за то, что она сирота. Наверное, учительница узнала это из табеля или классного журнала. Наверное, там написано: Маффеи Элиза Лукреция Мария, отец — покойный Джованни, мать — покойная Гардениго Изабелла.
        Родители Элизы погибли во время бомбардировки, когда их первой и единственной дочери было два года. Сама Элиза спаслась, потому что была не с ними, а в эвакуации в деревне вместе со своей тетей и бабушкой Мариуччей. Но она не осталась на свете одна-одинешенька, как героини слезливых романов, которые так нравятся Розальбе. Наоборот, у нее была куча родственников, которые перессорились из-за того, кто возьмет ее к себе. Ожесточеннее всех спорили две бабушки.
        Бабушка по материнской линии, Лукреция Гардениго, настаивала, что у нее девочке будет лучше, потому что она живет на вилле с садом, тремя горничными и шофером. Бабушка по отцу, Мариучча Маффеи, говорила, что раз «ребята» доверили ей малышку на время эвакуации, значит, они считали, что она лучше всех справится с ее воспитанием.
        В конце концов они так и не смогли договориться и решили довериться судьбе: дядя Леопольдо предложил дедушке Анастазио срезаться в кости. Победивший забирал Элизу. Как мы видели, судьба решила спор в пользу семьи бабушки Мариуччи, и Элиза осталась жить с ней, старой няней Изолиной и тремя дядями: Казимиро, Леопольдо и Бальдассаре, братьями ее отца. Когда на дядю Леопольдо находило настроение телячьих нежностей, он сажал Элизу на колени, целовал ее за ушком и говорил:
        - Ты моя, и только моя. Это я выиграл тебя в кости, и пусть только кто-нибудь попробует отыграться!
        Глава шестая,
        в которой на сцену выходят две новые ученицы
        Все родители ушли. Девочки расселись по партам, заняв свои обычные места.
        И тут, за несколько секунд до звонка, в класс робко зашли две новые ученицы. Все сразу поняли, что они из тех бедных девочек, что живут в старом квартале у рынка или на окраине, где город сливается с деревней. И не только по синим выцветшим бантам на шее вместо розовых в голубой горошек, как требовала синьора Сфорца.
        Месяц назад бабушка Мариучча вызвала портниху сшить Элизе пару новых школьных платьев — за лето она вытянулась на четыре сантиметра! — и, как обычно, принялась причитать:
        - Почему обязательно черная форма? У меня сердце сжимается, когда она выходит на улицу вся в черном, как сиротка из приюта.
        Элиза не раз видела этих сироток в их черных накидках — они часто сопровождали похоронные процессии. Сиротки пели на латыни и казались очень грустными. Но стоило опекавшей их монахине отвернуться, как они начинали хихикать, строить рожи, пихаться и толкаться, а если замечали, что Элиза на них смотрит, показывали ей язык. Элиза частенько задумывалась о том, как так получилось, что никто из родственников не добился чести взять их к себе. Может, они играли в кости с приютом, и монахини всегда выигрывали.
        А дядя Бальдассаре, когда бабушка сетовала на цвет фартука, всегда заступался за спартанскую школьную форму:
        - В ней все мальчики и девочки выглядят одинаково. И не видна разница между богатыми в красивой и модной одежде и бедными в лохмотьях. Форма скрывает все различия и не может породить зависть и соперничество. Мы же столько боролись за бесплатное и обязательное образование; и вот, начальная школа — единая, одинаковая для всех… Школьная форма — это символ равенства, и мы должны им гордиться!
        И ничего этот дядя Бальдассаре не понимает, подумала в тот день Элиза, глядя на двух новеньких. И она, и ее подруги способны с ходу распознать бедную девочку по тысяче других деталей.
        Не говоря уже о том, что форменные платья могут быть очень даже разными. В таких, например, как у Звевы Лопез и Эстер Панаро, хоть на бал отправляйся: блестящие, со сборчатым подолом, складками и воланами, с накрахмаленным кружевным воротничком и чистым платком в кармашке. А бывают потертые, заштопанные с оторванными карманами и твердым холодным целлулоидным воротничком, который можно не стирать, а просто почистить ластиком. К тому же бедные девочки всегда носят одно-единственное платье, а у остальных по два, а то и по три на смену, да еще разного фасона.
        А прическа: сразу видно, что их волос никогда не касалась рука парикмахера. Чистые волосы для них вообще большая редкость, обычно они замусоленные, спутанные, покрытые коркой грязи. А под фартуком сползающие штопаные чулки и ботинки из пожертвований школьного попечительского совета — из твердой, как картон, искусственной кожи, прибитой к подошвам уродскими металлическими гвоздями.
        Еще они неприятно пахли, много и заразительно ругались и лучше всех прыгали через скакалку и играли в вышибалы. А еще обычно бедные девочки и мальчики остаются на второй год. Вот Аннина Демуро училась с ними в первом классе, но потом ее два раза оставляли на второй год, и в этом году она должна была снова идти во второй класс: такая худая и высокая среди всех этих девчушек, которые только-только научились писать.
        Глава седьмая,
        в которой учительница ведет себя странно
        Две новенькие тоже были второгодницами. В прошлом году их видели в коридоре с 4 «В». Видимо, теперь их определили к ним в класс «Г», потому что он самый маленький из четвертых и у них всегда есть пустые парты.
        Несколько Кроликов приветливо улыбнулись. Но девочки не смогли войти в класс, потому что учительница остановила их на пороге:
        - А вы что тут делаете?
        - Нам в канцелярии сказали идти в 4 «Г».
        - Глупости. Вы перепутали класс.
        Девочка повыше робко повторила:
        - Но в канцелярии сказали «Г»!
        Тут синьора Сфорца совсем взбесилась:
        - Не смей мне перечить, грубиянка! Если я сказала, что вы перепутали, значит, так и есть!
        - Но…
        - Никаких «но»! Ты, что, слов не понимаешь? Сразу видно, второгодница!
        Остальные девочки внимательно слушали, а Приска уже вся извертелась за партой. Учительница позвала служителя, который заглянул в свои бумажки и сказал:
        - Все правильно. Эти две девочки записаны в 4 «Г».
        - Но это невозможно! — кричала учительница, — пойдите уточните в канцелярии. Мне обещали…
        - Извините! — вскочила Марчелла Озио, которая сидела на первой парте в ряду Кроликов, ближе всего к двери. — Простите, синьора Сфорца, может, вы спросите, как их зовут, и проверите, записаны ли они в журнале?
        Девочек звали Гудзон Аделаиде и Реповик Иоланда. И их имена были в журнале. Учительница побледнела.
        - Так. А почему же у вас тогда нету розовых бантов в голубой горошек? — злобно спросила она.
        - В галантерее их не осталось… — пробормотала Гудзон Аделаиде.
        - Надо было раньше думать, — отрезала учительница.
        Девочки пожали плечами.
        - Отлично. Сделайте мне одолжение: отправляйтесь домой, и чтоб духу вашего здесь не было, пока не достанете форменный бант! Вон!
        Иоланда и Аделаиде понуро пошли к лестнице. Приска вертелась за партой, как угорь на сковородке.
        - Послушай, как бьется мое сердце! — прошептала она, схватив Элизу за руку и прижав ее к груди. — Оно вот-вот разорвется.
        БУМ-БУМ-БУМ.
        - Не пугай меня! — взмолилась Элиза. Она прекрасно знала, что добром это не кончится — Приска не выносила несправедливости.
        И действительно, Приска уже встала и решительно направилась к двери.
        - Ты куда, Пунтони? В туалет еще рано выходить. К тому же, надо спросить разрешения.
        - Я иду не в туалет, я иду домой, — еле сдерживаясь, проговорила Приска. — Вернусь, когда достану розовый бант.
        - Что тебе в голову взбрело? Остановись! Ты что, не слышала, что я сказала твоей маме?
        Белые полные руки оказались неожиданно сильными. Они схватили Приску за плечи и водрузили за парту. Учительница велела Марчелле закрыть дверь.
        - А теперь начнем урок! — сказала учительница, как ни в чем не бывало сияя пунцовой улыбкой.
        Глава восьмая,
        в которой учительница выбирает неудачную тему сочинения
        - Возьмите ваши тетрадки, — сказала синьора Сфорца после переклички (фамилии Гудзон и Реповик она просто пропустила). — Для начала возьмем тему, которая поможет мне поближе с вами познакомиться.
        «Возьмем? — пронеслось в голове у Элизы. — Ты тоже собираешься писать?», и она еле заметно улыбнулась, что не скрылось от орлиного взора учительницы.
        - Что тут смешного, Маффеи? Ты хочешь первый день учебы начать с замечания?
        Элиза покраснела и уткнулась в тетрадку. Приска нахмурилась.
        Учительница подошла к доске.
        - Тема сочинения такая, — сказала она и застучала мелом, выводя каждую букву, — «Кем работает мой папа».
        Элиза проглотила комок, который застрял у нее в горле. На глаза навернулись слезы. Синьорина Соле старалась не давать сочинения на такие темы. Но синьора Сфорца ведь тоже знает, что у нее нет ни папы, ни мамы. Разве она не поцеловала ее единственную из всех за то, что она сирота. И что ей теперь писать? А что писать Луизелле, у которой тоже нет папы? Кстати, почему это ее не поцеловали. Может, потому что она потеряла только папу, а мама у нее была?
        Элиза чувствовала, как слезы давят ей на веки и щекочет в носу, но не хотела доставлять учительнице удовольствие видеть, как она плачет. Она отогнала слезы, хлюпнув носом.
        - Маффеи! Если ты простудилась, возьми носовой платок! — прикрикнула синьора Сфорца, от которой, видимо, не утаить ни вздоха.
        - Не валяй дурака! Придумай что-нибудь! — прошептала Приска, пихнув ее локтем. — Напиши, например, что твой отец — английский король, или знаменитый убийца, или сумасшедший изобретатель, или киноактер, все, что взбредет в голову.
        Элиза покачала головой. Она так не умеет. К тому же она так расстроилась, что не сможет сосредоточиться.
        - Тогда делай вид, что пишешь! Я за тебя напишу сочинение. Про дядю Леопольдо, — прошептала Приска.
        - Пунтони, тихо! Что за разговорчики? Еще одно слово, и я тебя отсажу, — гаркнула учительница.
        Но Приска ее не слушала. Она уже увлеченно писала — больше всего на свете Приска любила писать. Постепенно к ней вернулось хорошее настроение, она заулыбалась.
        Приска передала листок Элизе, чтобы та его перекатала. Вот что там было написано:
        Папы у меня нет, поэтому я расскажу о его брате-близнеце, дяде Леопольдо. Мой дядя Леопольдо по профессии кардиолог. Кардиолог — это врач, который лечит людям больное сердце, и если сердце случаем сломалось, он его чинит. Но мой дядя сердца не чинит: он, наоборот, их ломает, точнее разбивает. Но он не нарочно. К тому же не всем. Только красивым молодым женщинам. Они все в него влюбляются. Они притворяются больными, мол, у них сильное сердцебиение, только чтобы попасть в его клинику и лечиться у него. Тогда они заболевают по-настоящему и остаются с разбитым сердцем, потому что он не отвечает им взаимностью. Но дядя такой очаровательный, что эти дурочки все равно не могут его не любить.
        Мой дядя очень красивый. У него голубые глаза, он лысый, и у него блестящая загорелая голова. Лица почти не видно, потому что у него длинная каштановая борода и усы. Он высокий и крепкий, как боксер. Он очень сильный, и когда кто-нибудь из больных теряет сознание, может сам отнести его в больницу. Дядя живет с моей бабушкой, со мной и двумя своими братьями. Мы были бы счастливой семьей, но эти красивые женщины, которые за ним увиваются, никогда не оставляют нас в покое. Они заваливают наш дом письмами, цветами и шоколадными конфетами «Поцелуй». Они грозятся покончить с собой на нашей лестничной клетке, и бабушку это беспокоит, потому что она не любит смотреть на кровь, а уж тем более вытирать ее тряпкой. Но я ее успокаиваю: «Может, они не будут резать вены. Может, просто отравятся, и все будет чистенько».
        Эти поклонницы шпионят за моим дядей через подзорную трубу из домов напротив и посылают ему любовные записочки с помощью духового ружья или почтовых голубей. Они пишут «ДОРОГОЙ ЛЕОПОЛЬДО то… ДОРОГОЙ ЛЕОПОЛЬДО сё. ЛЮБОВЬ МОЯ, Я ТЕБЯ ОБОЖАЮ, Я ЖИВУ ТОЛЬКО РАДИ ЛЮБВИ К ТЕБЕ». Как можно быть такими идиотками?
        Моему дяде плевать на них всех. Он влюблен в мою лучшую подругу, знаменитую писательницу, которой всего девять лет, поэтому они не могут пожениться. Но он поклялся, что подождет ее. Когда ей исполнится пятнадцать, они поженятся, я буду подружкой невесты, которая держит шлейф, и все мы будем жить долго и счастливо. Вот такая работа у моего дяди.
        Элиза Маффеи, 4 «Г»
        - Ты с ума сошла? — вполголоса сказала Элиза, прочитав черновик. — Я не могу сдать такое сочинение.
        - Почему? Прекрасное сочинение, — обрелась Приска.
        - Маффеи! Пунтони! О чем вы там болтаете? Тихо! — прогремел голос учительницы.
        Элиза писала, зачеркивала и писала снова и, когда время вышло, вот что получила синьора Сфорца:
        «Мой отец умер, так что никем не работает. Он лежит на кладбище вместе с мамой. Бабушка Мариучча каждый день приходит на их могилу. Иногда она берет меня с собой».
        Учительница собрала тетрадки и унесла проверять домой. Не то чтобы она ожидала каких-то сюрпризов. Она заранее все разузнала о семьях своих учениц. Ей было известно, что среди пап есть префект, судья, нотариус, два адвоката, два крупных землевладельца, дантист, хирург, журналист, два богатых торговца — все они задавали тон классу и делали его похожим на классы школы «Благоговение».
        Еще там есть — и синьора Сфорца не могла взять в толк, как директор мог такое допустить, — столяр, зеленщик, слесарь, крестьянин, сторож и портниха. Портнихой работает мама Луизеллы, а папа у нее умер, хотя учительница и не стала целовать ее в лоб.
        Как бы то ни было, даже дочки таких скромных родителей — девочки воспитанные, прилежные и смышленые.
        Элиза Маффеи — вообще особый случай: ее дедушка с бабушкой по материнской линии очень знатные, богатые и влиятельные, хотя семья отца, с которой она живет, и поскромнее. Зато дяди, как на подбор, — архитектор, кардиолог и инженер.
        «Прекрасный класс!» — думала синьора Сфорца по дороге домой. Почти идеальный.
        Глава девятая,
        в которой мы делаем шаг назад и узнаем, как подружились две наши героини
        Приска и Элиза были подругами всю жизнь. Точнее, они стали подругами еще до своего рождения.
        - Ваш случай, — изрекал дядя Казимиро, — типичный образец наследственной дружбы.
        Действительно, папа Приски еще в школе подружился с Элизиным папой и его братом-близнецом дядей Леопольдо. И когда Элизин папа погиб, Прискин папа и дядя Леопольдо поклялись, что будут заботиться о сироте. Поэтому дядя Леопольдо сыграл ту знаменитую партию в кости. А синьор Пунтони любил ее, как родную дочь. Так что Приска и Элиза были не просто подруги, но даже в каком-то смысле сестры.
        К счастью, в тот день, когда они встретились — одной было две недели, другой — три месяца, они сочли друг друга очень симпатичными и сразу же подружились, что далеко не всегда бывает с сестрами.
        - Представь, если бы ты оказалась мерзкой девчонкой и мы бы все время ссорились! Или подлизой и врушкой, — говорила иногда Элиза.
        - А если бы ты была заносчивой и вредной, как Звева, — отвечала Приска, — я бы тебя хорошенько отдубасила! Взрослые ни за что не заставили бы меня с тобой дружить.
        Подруги проводили вместе чуть ли не каждый день после школы. Иногда Элиза приходила к Приске, иногда наоборот.
        У Элизы они могли спокойно поиграть и сделать уроки, а вот в доме Пунтони всегда была страшная суета.
        Ну, во-первых, Габриеле со своими друзьями. Мальчишки были всего на два года старше, но смотрели на них свысока и все время дразнили. Вообще-то Приска и Габриеле неплохо ладили, но перед друзьями он стеснялся девчонок и делался таким же противным.
        А тут еще Филиппо — прелесть, конечно, как все малыши, — но он только-только научился ходить и все хватал: рвал Прискины книги, ломал ее игрушки и ронял на себя тяжелые предметы.
        Теоретически, за ним должна была присматривать Инес. Но когда подруги были дома, она приносила его к ним в комнату.
        - Посмотрите за малышом пять минут? Мне надо в туалет.
        Она исчезала, и пять минут превращались в час.
        - Она заперлась в туалете и читает продолжение фоторомана в журнале «Гранд-Отель»[7 - Популярный итальянский журнал конца 1940-х годов, печатавший фотороманы. Они были устроены как современные комиксы, только вместо картинок там были фотографии.] — объясняла Приска. Маме она, конечно, не жаловалась.
        А тем временем Филиппо успевал раскидать все их игрушки, описаться, вскарабкаться двадцать раз на кровать и столько же раз упасть.
        На крик ребенка, которого Приске и Элизе никак не удавалось унять, прибегала Инес.
        - Только бы хозяйка не услышала! — и она прикладывала ему монетку к ушибу. Шишки, правда, все равно никуда не девались.
        В доме Маффеи, наоборот, у Элизы была прекрасная комната, куда взрослые всегда стучались и спрашивали: «Можно?»
        А если Элиза отвечала: «Секундочку», они ждали в коридоре, пока она не скажет «Входите». Это производило огромное впечатление на ее подруг.
        Каждый раз, разделавшись с уроками, Приска предлагала Элизе зайти в комнату дяди Леопольдо (естественно, когда его не было дома). Она входила туда на цыпочках, как в церковь. Трогала одним пальцем подушку на кровати.
        - Сюда он кладет голову, когда спит.
        Она страшно ревновала к трем мужчинам, портрет которых висел над кроватью доктора Маффеи. Их профили были нарисованы в ряд, на головах у всех были странные капюшоны, а сверху лавровые венцы.
        Элиза, которая была с ними знакома с детства и сто раз о них спрашивала, объясняла:
        - Их зовут Данте, Петрарка и Боккаччо. Это очень древние люди. Все они были писателями.
        - Подумаешь, я тоже писательница, — с завистью говорила Приска. И думала: «Но мой портрет дядя Леопольдо почему-то не вешает в своей комнате».
        Глава десятая,
        в которой Приска открывает свое истинное призвание
        Любовь к дяде Леопольдо и решение стать писательницей родились в сердце Приски одновременно. Вот как было дело. Каждый год в конце декабря фармацевтические фирмы посылали доктору Маффеи кучу роскошных ежедневников: в кожаных и матерчатых переплетах с золотыми буквами на обложках и корешках. Так они поздравляли его с Рождеством и заодно рекламировали свои лекарства.
        Естественно, дяде Леопольдо нужен был только один из них. Остальные он раздавал родственникам и друзьям, но ему и в голову не приходило, что такой подарок может понравиться маленькой девочке, по крайней мере Элиза никогда не проявляла к ним никакого интереса. Но однажды Приска с папой пришли в клинику дяди Леопольдо, чтобы поздравить его с Новым годом.
        Приска, которая тогда ходила во второй класс, только что сделала удивительное открытие. Она заметила, что если записать одну за другой в несколько длинных предложений, например про маму или про весну, ну, все эти глупые мыслишки, которые все равно толкутся у нее в голове, то получится рассказ. Так просто, что Приска подумала: «Так вот как пишут книги! Может, и я могу стать писательницей?»
        Но пока из этого ничего не вышло, наверное, потому что у нее были только тетрадки в линеечку с черной обложкой, ни капельки не похожие на книги. И вообще, она твердо решила быть тореадором… когда вырастет, разумеется. Она смотрела с Инес кино про тореадора, и он сразил ее наповал. Какой у него костюм! А как он размахивает красной тряпкой перед самым носом у быка! Она даже выяснила, что его костюм по-испански называется traje de luz, а красная тряпка — muleta.
        - Ты совсем сдурела! — сказал ей Габриеле. — Ты только что записалась в Клуб защиты животных, а теперь хочешь быть мясником на арене.
        - Тореадором!
        - А тореадор, по-твоему, кто? Настоящий мясник, только в блестящем костюме!
        «Ну, я-то не буду убивать быков, — думала Приска, — я буду их другом. Мы с ними будем просто играть и бегать, и все зрители будут нам аплодировать и бросать цветы».
        - Все равно женщин-тореадоров не бывает, — презрительно добавлял Габриеле.
        «Придется поменять пол», — решила Приска. Элиза ей как-то показала медицинский журнал дяди Леопольдо, и в нем была фотография шофера грузовика из Швеции, который сделал себе операцию и превратился в красивую девушку. «А еще если бы я была мальчиком, я бы могла стать юнгой и путешествовать по миру, — думала Приска, — но что же тогда будет с моими семнадцатью детьми?»
        Дело в том, что мама вечно жаловалась, сколько хлопот с маленькими детьми (она, конечно, не говорила «с вами», но кого еще она могла иметь в виду?). Приске это страшно надоело, и она назло решила родить семнадцать детей: восемь мальчиков и девять девочек. Она уже выбрала для них имена — самые странные, какие удалось найти в святцах, и была уверена, что они вырастут очень хорошими и воспитать их будет легче легкого.
        «Ну хорошо! Значит, я сначала выйду замуж и рожу своих семнадцать детей и только потом поменяю пол и стану тореадором». Вот что значит научный прогресс.
        Но вернемся к тому Новому году и клинике доктора Маффеи.
        Когда Приска увидела стопку ежедневников (не меньше десятка!), ее как током ударило. Ей почудилось, что эти цветные блокноты зовут ее, как сирены, чуть не увлекшие Одиссея в глубину моря.
        - Заполни меня! Заполни меня! — кричали белые страницы с золотым обрезом. — Возьми перо и закрой меня словами!
        Приска уставилась на них как завороженная. Вот они — книжки, которые можно написать! Уже готовенькие, в переплете, как из магазина, только пустые, ждут, пока их заполнят словами и рисунками.
        И ровно в эту секунду она решила, что не будет ни тореадором, ни юнгой, а станет писательницей. К тому же это никак не помешает ей иметь семнадцать детей. Она так смотрела на эти ежедневники, что дядя Леопольдо сказал:
        - Тебе нравятся? Бери на здоровье! Я все равно ими не пользуюсь.
        Как Приска могла отблагодарить дядю Леопольдо за такую щедрость? Только влюбиться в него.
        Влюбиться в семь с половиной лет не так-то просто, но Приска справилась: она не раз видела, как это делается в кино и в фотороманах Инес.
        Естественно, она никому об этом не сказала. А уж дяде Леопольдо и подавно. Единственная, кому она доверилась, была Элиза.
        - Смотри, никому не проболтайся! — велела Приска. — Это тайная любовь.
        Элиза сдержала слово, но не прошло и месяца, как Прискину тайну узнали все, по крайней мере в доме Пунтони. Сложно было не заметить, что Приска завесила всю комнату фотографиями доктора Маффеи. Она приклеила их даже на дневник и школьные тетрадки.
        Весной, когда в траве под городскими деревьями пробивались крошечные белые ромашки, Приска собирала их и тайком клала на лобовое стекло Его машины. Она засовывала их под дворники, чтобы ветром не унесло. Она мечтала совершить подвиг и заслужить восхищение своего возлюбленного.
        Однажды утром Приска проснулась с криком:
        - Мама, мама! У меня болит сердце! Я скорее всего умираю.
        - Не говори глупости! Ты отлично выглядишь. Кровь с молоком, — сказала мама. — Когда у человека болит сердце, он бледнеет и губы у него становятся синими.
        - Но у меня сильно болит вот здесь, в груди. Ай! Ай! Как больно! — кричала Приска.
        В конце концов ее прямо в пижаме завернули в одеяло, погрузили в машину и повезли в клинику дяди Леопольдо.
        - Что стряслось, малышка? — спросил кардиолог.
        - Дядя Леопольдо, послушайте, как бьется мое сердце! Как сильно бьется мое сердце!
        Оно действительно сильно билось, но не болело. Сидеть в пижаме и чувствовать, как дядя Леопольдо прикладывает ухо к спине — еще бы оно не билось!
        - Ничего страшного… Небольшая нервная тахикардия, — сказал врач, снимая стетоскоп.
        - Вечно ты делаешь из мухи слона! Как ты нас напугала! — раздраженно сказала мама.
        Глава одиннадцатая,
        в которой мы знакомимся с третьей героиней этой повести
        С тех пор дядя Леопольдо вместо того чтобы раздавать направо и налево ненужные ежедневники, откладывал их для Приски.
        Теперь юная писательница могла заполнять страницу за страницей своими рассказами. Иллюстрации к ним она рисовала сама. А когда ей казалось, что у нее не получится, просила Розальбу, которая могла нарисовать что угодно, причем ниоткуда не срисовывая — ни с книжки, ни с натуры. Синьорина Соле ничего об этом всем не знала. Но очень хвалила Прискины сочинения и всегда ставила ей отличные оценки по итальянскому. Последнее сочинение, которое Приска написала в третьем классе, ей настолько понравилось, что она поставила ей десять с плюсом[8 - В итальянских школах — десятибалльная система. То есть «десять с плюсом» у нас — «пять с плюсом».].
        - Это прекрасное сочинение. Я бы напечатала его в школьной газете, но не буду. И в классе вслух тоже прочитать не смогу, — сказала учительница Приске. — Твоя подруга может обидеться.
        В сочинении, длинном как роман, описывалась семья Розальбы. На самом деле оно называлось «Моя семья», но Приске надоело до чертиков писать о папе, маме, Габриеле, Филиппо и Динозавре… Она уже впихнула их в такое количество сочинений, что уже не знала, что про них сказать.
        Так что она решила описать семью Кардано, которую знала много лет, потому что они с Розальбой были подругами с детского сада. Вот это сочинение:
        Папа Розальбы владеет магазином одежды, который при надлежит его семье уже больше, ста лет. На двери вывеска: КАРДАНО, ЭЛЕГАНТНОСТЬ ПОД РУКОЙ.
        Папа Розальбы проводит целый день за прилавком магазина. У него много продавщиц, кассирша и заведующий складом синьор Пирас. Мать Розальбы — художница. Она сидит перед мольбертом у окна и пишет картины маслом. Она никогда не готовит.
        Когда приходит пора обеда или ужина, синьор Кардано забирает у бакалейщика пакеты с готовой едой, которую его жена заказала по телефону. Еще синьора Кардано никогда не убирает. Горничной у них нет, и по воскресеньям к ним приходит убирать синьор Пирас, он ведь все равно убирает в магазине. В будни синьора одалживает его у мужа, чтобы он сходил за заказом или отвел куда-нибудь детей. Розальба всегда говорит: «Что бы мы делали без синьора Пираса?»
        У Розальбы есть два старших брата. Их зовут Леонардо и Микеланджело, потому что их мама верит не в святых, а в этих древних художников. А имя «Розальба» они позаимствовали у одной венецианской художницы, которая рисовала пастелью портреты накрахмаленных дам и кавалеров и детей с пончиком в руке.
        У синьора Кардано нет машины, но Розальбе разрешается брать такси каждый раз, когда она опаздывает. Даже когда у нее нет денег, ведь ее знают все таксисты и если что, заезжают в магазин и просят кассиршу расплатиться.
        Еще у Розальбы с братьями есть открытый счет у бакалейщика Сантини и в кондитерской Манна. Открытый счет значит, что они могут заходить и бесплатно завтракать или полдничать. Ну не то чтобы совсем бесплатно. Они говорят: «Запишите на мой счет». И в конце каждого месяца их папа за них расплачивается и говорит: «Сколько же вы едите! Вы мне стоите целое состояние! Вы меня разорите!» Но Розальба говорит, что если навесить на синьора Пираса еще и завтраки с полдниками, это станет последней каплей и он уволится.
        Сильвана Бои, портниха, которая шьет для Элизиной бабушки, сказала нам, что синьора Кардано — бесчеловечная мать и что, будь ее муж настоящим мужчиной, он давно бы ее поколотил, чтобы она занималась домом и детьми вместо того, чтобы все время торчать с этими кисточками в руках. Она сказала нам, что синьор Кардано не бьет ее, потому что постыдно в нее влюблен, ведь она такая красивая, и раб ее капризов. Все в городе это знают.
        Мне лично синьора Кардано не кажется такой уж красивой. И когда я прихожу в магазин за новым пальто, я смотрю во все глаза на Розальбиного папу, но не могу представить себе его в цепях, как раба.
        Сильвана Бои все время поет такую песенку: «Его цепи сотканы из цветов!» Так что я решила, что, может быть, синьора Кардано, когда никто не видит, откладывает свои кисточки и перевязывает мужа, как колбасу, ветками роз, которые она вечно рисует, и он страдает, весь исколотый шипами, по никогда не жалуется, потому что сходит с ума от любви. Розальба говорит, что я дура, раз мне приходят в голову такие мысли и что ее родители никогда ничего подобного не делают.
        Я забыла одну очень важную вещь. Каждый год, за две недели до Рождества «КАРДАНО, ЭЛЕГАНТНОСТЬ ПОД РУКОЙ» убирает всю одежду и превращается в единственный в городе магазин игрушек. Старую вывеску завешивают новой из папье-маше. Разноцветные позолоченные буквы гласят: ДЕТСКИЙ РАЙ.
        И это правда, потому что мы часами торчим у витрины, а потом несемся домой писать список подарков для Младенца Христа[9 - Итальянским детям рассказывают, что подарки приносит Младенец Иисус или Баббо Натале («Дед Мороз»).] (даже мы, взрослые, которые уже знают, откуда берутся подарки).
        Самое прекрасное в Розальбе, что она совершенно не задирает нос, в отличие от некоторых других наших одноклассниц, которым и гордиться-то почти нечем, не буду называть их имена, чтобы не прослыть сплетницей.
        В общем, семья Кардано мне очень нравится, и мне хотелось бы иметь такую семью. Или хотя бы таких родственников.
        Приска Пунтони, 3 «Г»
        Когда мама Приски читала это сочинение, она сначала страшно смеялась.
        - Вот язык у тебя без костей, когда о других рассказываешь!
        Но потом обиделась:
        - Ты бы хотела такую семью, да? Мы для тебя недостаточно оригинальны? Ты просто свинюшка неблагодарная.
        Неужели она не понимает, что когда люди пишут, они могут позволить себе поэтические вольности?
        ОКТЯБРЬ
        Глава первая,
        в которой учительница открывает свое истинное лицо
        Учебный год уже десять дней как начался, а галантерейщик с улицы Гориция все еще не получил новую партию розовой ленты в голубой горошек.
        Приска, Флавия, Марина и Фернанда спокойно ходили в школу без бантов, а Реповик Иоланда и Гудзон Аделаиде слова учительницы восприняли всерьез и больше не появлялись.
        «Может, они перепугались до смерти и никогда уже не придут», — думала Элиза. В каком-то смысле она им завидовала.
        Хотя синьора Сфорца постоянно улыбалась и почти на них не кричала, девочки все чаще вспоминали свою прежнюю учительницу, добрую синьорину Соле.
        - Она слишком строгая! Слишком! — жаловалась Элиза бабушке Мариучче. — Мы с ней дохнуть не смеем. За партой пошевелиться нельзя, даже если нога затекла или нос чешется.
        Бабушка Мариучча вздыхала:
        - Бедные девочки!
        - Даже руки нужно держать по правилам! — возмущалась Приска.
        Для рук был два положения: «первое» — ладони на парту, пальцы растопырить, и «второе» — руки за спину.
        - Спину прямо! Прямо! Представьте, что держите на голове словарь.
        Еще синьора Сфорца высмеивала Элизу за то, как она держит перо, а левше Розальбе привязывала левую руку поясом от платья к спинке парты, чтобы она писала правой.
        - И почему твои родители и синьорина Соле терпели эту дикость… Из тебя ничего путного не выйдет, если не научишься все делать правой рукой.
        - Но Леонардо да Винчи… — возражала Розальба.
        - Послушайте только эту дерзкую девчонку! Леонардо да Винчи, еще чего выдумала! За это тебе двойка по рисованию и двойка по поведению, в следующий раз будешь умнее.
        Приска тоже впервые в жизни схлопотала двойку, и самое обидное, по ее любимому итальянскому.
        На второй день учебы, сразу после переклички и молитвы, учительница вызвала ее к доске и протянула ей тетрадку с тем самым сочинением о папиной профессии. В тетрадке было написано вот что:
        Я не знаю, кем работает мой папа. Я сто раз его спрашивала, но он отвечал, что нам, детям, лучше не соваться во взрослые дела. А еще говорил, что если полиция устроит облаву в нашем доме и будет нас допрашивать, нам лучше ничего не знать, чтобы мы, не дай бог, не проболтались.
        Обычно папа работает по ночам. Однажды я увидела, как он уходит на работу — на лице у него была черная маска, за спиной пустой мешок, в руке связка фальшивых ключей и отмычка. Еще у него были перчатки.
        В другой раз, когда он вернулся с работы, я подождала, чтобы он заснул, и залезла в мешок. Там была куча драгоценностей, пачки банкнот, серебряные канделябры и на самом дне отрубленная кисть, еще истекающая кровью, с дорогими кольцами на каждом пальце, даже на большом.
        А через пару дней папа нас всех повез в потрясающее путешествие в Америку. Мне бы очень хотелось узнать, кем работает мой папа, тогда я бы тоже могла выбрать такую работу, когда вырасту.
        Приска Пунтони, 4 «Г»
        - Что это еще за глупости? — строго спросила учительница.
        Поиска растерялась. Ей-то казалось, что сочинение вышло прекрасным, да и написано хорошо: оригинально и без ошибок.
        - Разве ты не дочь адвоката Пунтони? — настаивала синьора Сфорца.
        - Дочь.
        - Тогда зачем ты написала все эти глупости вместо того, чтобы сказать, что твой отец работает адвокатом?
        - В сочинениях я всегда фантазирую.
        - И фантазии тебе не занимать! Но в этот раз я просила написать реалистическое сочинение. Надо было написать правду.
        - Мой папа говорит, что не стоит рассказывать кому ни попадя про частную жизнь нашей семьи.
        Учительница вздохнула.
        - Не сомневаюсь, что у вас дома никто не следит за тем, что ты читаешь. Наверное, тебе позволяют читать эти английские и американские детективчики…
        - Да, моя мама подписана на детективную серию «Мондадори».
        - Твоя мама — взрослый человек. А детям не следует читать взрослые книжки.
        - А я и не читаю мамины детективы. Мы с Габриеле читаем «Мандрейка» и «Фантомаса».
        Учительница вздохнула еще тяжелей.
        - Значит так, Пунтони, запомни раз и навсегда. В этом классе все решаю я. И если я захочу получить сочинение, в котором не будет ни слова правды, я так и скажу — «А теперь, девочки, пофантазируем». И тогда ты, Пунтони, сможешь написать все, что тебе в голову взбредет. А если я прошу изложить все как есть, именно это и надо делать. Так что, Пунтони, за этот «шедевр» я поставлю тебе тройку.
        «Три» по итальянскому! Ее первой оценкой в четвертом классе будет «три» по итальянскому!
        Приска открыла рот, но сказать ей было нечего, и она вернулась за парту. Сердце бешено колотилось, в ушах звенело.
        Подлизы, конечно, начали было над ней посмеиваться, но учительница так грозно гаркнула «Тихо!», что все замерли на своих местах.
        В первые дни синьора Сфорца только и делала, что спрашивала, спрашивала и спрашивала без конца.
        - Прежде чем перейти к программе четвертого класса, я должна определить ваш уровень знаний.
        Она не скрывала своего недоверия к методам синьорины Соле и пыталась застать их врасплох сложнейшими вопросами. Но они обычно отвечали все правильно, потому что старая учительница со своими повадками ласковой наседки прекрасно научила их всему, что требовалось по программе. Не случайно 4 «Г» считался лучшим женским классом школы!
        Несмотря на то что девочки из рядов Кроликов и Сорванцов отвечали хорошо, лучшие оценки всегда доставались Подлизам и Притворщицам, которые своими гримасами и жеманством, своими поклонами и слепым послушанием быстро добились расположения учительницы. Поразительно, но даже Звева Лопез дель Рио, которая мало того, что была глупа как овца, так еще и держалась надменно и нахально, набрала уже свою коллекцию семерок и восьмерок, полученных «в качестве поощрения».
        Что до Приски, то несмотря на историю с сочинением, синьора Сфорца вынуждена была признать, что та умна и знает кучу всего даже сверх программы третьего класса. И все равно она к ней придиралась:
        - Ты слишком много читаешь!
        - А что в этом плохого? — заметила однажды Розальба.
        - А тебя никто не спрашивал, — строго ответила учительница и поставила ей минус по поведению в журнал. (Четыре минуса снижали на балл среднюю оценку по успеваемости и поведению.) Потом она снова обратилась к Приске:
        - Ты читаешь книги, неподходящие для твоего возраста, которые внушают тебе странные мысли. Тебе нужно больше заниматься школьными предметами.
        Однажды учительница — Приска была уверена, что она сделала это ей назло, — стала объяснять на уроке происхождение ее имени.
        - Это слово латинского происхождения, женский род прилагательного priscus, что значит «древний». Уменьшительно-ласкательное от него на латыни звучит как «Присцилла». Странно, что твои родители не назвали тебя Присциллой — это имя куда красивее и больше походит для девочки.
        Приска страшно разозлилась. Если есть имя, которое она ненавидит, так это Присцилла. Оно ассоциировалось у нее с глупой воображалой — сплошные кружева, цветочки и капризы, как в американских фильмах. У нее мурашки по коже от одной только мысли, что ее могли так звать.
        С тех пор Подлизы, когда хотели ее разозлить, кричали:
        - Присцилла! Присцилла!
        Глава вторая,
        в которой мы присутствуем при больших маневрах
        Но больше всего Сорванцы и Кролики невзлюбили затею синьоры Сфорцы, которую Элизин дядя Казимиро назвал по-военному «большие маневры».
        Еще в первый день, собрав сочинения и засунув их в портфель, учительница строго оглядела класс и сказала:
        - Примерно через час прозвенит звонок и урок кончится. Предупреждаю вас, что не только в этом классе, но и в коридорах, и на лестнице, и в школьном дворе вы должны соблюдать дисциплину. С момента, когда вы заходите в ворота школы, вы находитесь под моей ответственностью, и я требую, чтобы вы не позорили меня перед другими классами.
        Потом она построила их в ряд вдоль стенки и очень придирчиво выровняла по росту.
        - Слова «приблизительно» в моем словаре нет. Вам следует всегда об этом помнить.
        Ради симметрии многие закадычные подружки были безжалостно разлучены. В том числе Приска и Элиза, которых, правда, поставили друг за другом, так что в случае острой необходимости они могли шепотом переговариваться.
        - А теперь идемте в коридор и потренируемся маршировать. Предупреждаю, соблюдайте тишину. Чтоб я не слышала ни звука, понятно?
        Когда раздавался звонок, все остальные школьники бросались вон из класса и веселыми беспорядочными рядами проносились по коридорам и лестницам. На последней ступеньке ряды ряды рассеивались, и дети высыпали во двор горланящей толпой.
        Четвертый «Г» всегда выходил последним, потому что они целую вечность тратили на то, чтобы построиться. Из-за парт девочки вставали не все одновременно, а одна пара за другой строго по хлопку учительницы (которая записала себе в журнал имена учениц в порядке составленного строя). Потом они пересекали коридор и лестницу в абсолютной тишине, с негнущейся спиной, печатая шаг и не оглядываясь по сторонам.
        Спустившись по лестнице, они не бросались врассыпную, а все так же строем шагали дальше, продираясь сквозь толпу, и по команде учительницы «Стой!» останавливались точно посреди двора. В этот момент все без исключения — школьники, учителя, родители — тоже как по команде поворачивались к ним, чтобы посмотреть, что это за странные марширующие девочки с розовыми лентами на шее.
        Каждый раз, чувствуя на себе взгляды тысячи глаз, Приска думала, что не переживет этого позора и провалится-таки сквозь землю. А однажды Приска заметила в толпе дядю Леопольдо, и сердце заколотилось так сильно, что она не смогла петь. Да, именно петь, потому что после того, как они вставали, учительница, надувшись от гордости за этот спектакль, отступала на три шага и командовала громовым голосом:
        - Равняйсь!
        В полной тишине девочки поворачивались на четверть оборота. Учительница поднимала руку с вытянутым указательным пальцем и делала знак головой.
        Девочки делали глубокий вдох и запевали:
        Вот и кончился день тяжелый.
        Мы уходим домой из школы,
        Но уносим мы знания чудо с собой.
        И за то вам спасибо, синьора-а!
        Эту песню, которую синьора Сфорца «лично сочинила» во времена «Благоговения», все должны были переписать в тетрадки и выучить наизусть.
        - Поклон! — командовала учительница, как только пение смолкало. Двадцать восемь голов молча наклонялись. Двадцать восемь розовых бантов в голубой горошек (точнее, в первые дни двадцать четыре) исчезали под двадцатью восемью подбородками, прижимавшимися к двадцати восьми шеям.
        Мамы Подлиз созерцали эту сцену с восхищением и умилением. Несомненно, класс, где учатся их девочки, выгодно отличается от всех остальных классов школы!
        - Налево — равняйсь! Марш! — командовала учительница. Строй направлялся к воротам и только за воротами рассеивался, вливаясь в толпу других школьников.
        Глава третья,
        в которой учительнице приходится выбирать между симметрией и благопристойностью
        Прошло уже двенадцать дней с начала учебного года, когда галантерейщик с улицы Гориция сообщил, что получил наконец новую партию розовой ленты в голубой горошек. Так что на следующий день все без исключения ученицы 4 «Г» могли явиться в школу с шеями, украшенными правильными лентами.
        Но радужное настроение учительницы, добившейся полной зрительной гармонии, было безнадежно испорчено возвращением Реповик Иоланды и Гудзон Аделаиде. Синьора Сфорца так искренне удивилась, увидев двух новеньких, что Приска прошептала Элизе:
        - Она не ожидала, что они вернутся! Она была уверена, что избавилась от них навсегда!
        Но на этот раз прогнать Иоланду и Аделаиде учительнице не удалось. Они не только были украшены розовой лентой, но и явились в сопровождении школьного сторожа, который принес объяснительные от родителей с печатью школьной канцелярии, а также записку от директора, который приказывал учительнице принять девочек в класс.
        Как только сторож удалился, начались трудности.
        Прежде всего, куда посадить новеньких?
        Хотя Аделаиде и Иоланда были второгодницами, то есть по крайней мере на год старше остальных, роста они были очень низкого и по логике должны были сидеть на первых партах. Но…
        - Кто рано встает, тому бог подает! — изрекла учительница. — Не могу же я требовать у ваших одноклассниц уступить вам место!
        Единственные свободные парты были в самом конце класса. Одна в ряду Кроликов, одна в ряду Сорванцов и две в ряду Подлиз, как было видно из плана, который учительница нарисовала в первые дни и держала между страницами журнала.
        Все ждали, что учительница из любви к симметрии посадит новеньких в ряд Подлиз за Эстер и Ренатой, которые уже заранее брезгливо нахмурились.
        Но, к большому облегчению Подлиз и удивлению всех остальных, учительница посадила новеньких на последнюю парту в ряду Кроликов. Но это еще не все. Хотя учительница только что заявила, что не хочет никого пересаживать, она отправила Лучану и Маризу в ряд Подлиз, а остальных Кроликов сдвинула на парту вперед, так что между ними и новенькими осталась одна свободная парта.
        Конечно, проще было бы освободить предпоследнюю парту, пересадив Анну и Луизеллу, но не могла же она посадить дочь сторожа и дочь портнихи вместе с отпрысками лучших семей в городе!
        Тщедушные Аделаиде и Иоланда совсем потерялись за спинами Анны и Луизеллы и конечно не видели доску. Но они не возражали. Казалось, им даже по душе такое уединение.
        Дальше возникли сложности с «большими маневрами», где без симметрии не обойтись. Просто поставить их на последнее место было никак нельзя. Ведь тогда вместо того, чтобы остаться незамеченными, они будут привлекать к себе взгляды всех зрителей.
        Чтобы не нарушать церемонию выхода, учительнице не оставалось ничего другого, как поставить новеньких по росту, то есть переделать весь строй (и, разумеется, написать в журнал новый список).
        Но туг обнаружилось одно очень досадное обстоятельство.
        Самой маленькой была Марчелла Озио, дочь знаменитого хирурга, которая была младше всех на год и до сих пор с честью открывала большие маневры в паре со Звевой Лопез дель Рио, принадлежавшей к богатой семье землевладельцев из старинного испанского рода.
        Гудзон Аделаиде со своими рахитичными ножками оказалась ниже их обеих. Симметрия требовала, чтобы она, а не Звева, открывала строй вместе с Марчеллой. Она — в своей дырявой заляпанной форме, со своими деревенскими длинными косами!
        Разве могут такие разные девочки составлять первую пару класса? И что подумает профессор Озио, если ему случится забирать дочь из школы?
        Но учительница слишком долго рассказывала ученицам о симметрии и порядке, так что отступать ей было некуда. К тому же Марчелла Озио уже схватила Гудзон Аделаиде за руку и отпускать не собиралась. Она была счастлива, что нашлась одноклассница ниже нее. Учительнице пришлось смириться, но было понятно, что она при первой же возможности им это припомнит.
        К сожалению, Иоланда и Аделаиде, хоть и пропустили репетиции больших маневров, так старались повторять за другими, что не предоставили повода для упрека. Аделаиде к тому же очень помогло, что Марчелла крепко держит ее за руку — так ей было гораздо проще поймать ритм.
        Синьора Сфорца злилась на новеньких еще и по другой причине. Аделаиде и Иоланда были очень бедными и после уроков ели бесплатный обед, который, как презрительно говорила Звева, наверное, был для них единственной нищей за день. А это означало, что сеньоре Сфорце теперь приходилось дежурь в школьной столовой. Что может быть ужасней!
        Глава четвертая,
        из которой мы узнаем, что тот, кто моется, попадает в рай
        На следующий день сразу после переклички и молитвы учительница вдруг заявила:
        - Чистота тела — это зеркало души. Опрятная одежда — знак уважения к окружающим. Отныне я буду каждое утро проверять, как вы соблюдаете это важнейшее правило этикета. Встаньте!
        Девочки вскочили, стараясь держать спины и головы прямо, как их учила синьора Сфорца.
        - Руки на парту, пальца растопырить и выпрямить! — скомандовала учительница, выйдя из-за своего стола с пятидесятисантиметровой линейкой в руках.
        - Если она осмелится меня тронуть, клянусь, я вырву линейку у нее из рук и разломаю об ее башку, — прошептала соседке по парте Звева Лопез, которая знала, что у нее неприлично обгрызенные ногти.
        - Тихо!
        И учительница стала медленно обходить все парты, осматривая учениц одну за другой.
        Она проверяла чистоту ногтей, шеи, зубов и ушей. В порядке ли форма, не отрываются ли пуговицы; начищены ли ботинки, не спущены ли чулки, расчесаны ли волосы, точно ли посередине пробор.
        Она поднимала линейкой волосы на затылке, чтобы открыть шею и проверить, нет ли черной полоски на воротнике сорочки. Дотрагивалась до губ, приказывая открыть рот и показать зубы. Указывала на съехавший чулок, пятно на платье, прядь выбившихся волос.
        - Легкую небрежность, — сказала она, — я буду наказывать двумя или тремя ударами линейки. За небольшие нарушения — ставить отметку в журнале. За серьезные — ставить отметку и выгонять из класса.
        Инспекция разных рядов проходила в разном ритме. Ряд Подлиз учительница прошла бодрым шагом с извиняющейся улыбкой. Здесь не было необходимости поднимать линейку и уж тем более опускать ее для ударов. Одного взгляда было достаточно, чтобы поправить розовый бант, сместившийся на миллиметр. Обгрызенные ногти Звевы было видно за версту, но учительница сделала вид, что их не заметила.
        С рядом Сорванцов тоже не возникло особых проблем. Подозрительная линейка постоянно поднималась, но ударяла редко, оценок в журнал тоже было мало. Приска заработала три удара по заляпанным чернилами пальцам, но без оценки.
        - Пунтони, ты неисправима, — учительница даже засмеялась.
        Неприятности начались, когда синьора Сфорца подошла к ряду Кроликов. Она обходила его медленно, очень медленно, наслаждаясь видом затаивших дыхание девочек. Кроме Марчеллы и Розальбы, досталось всем. У линейки была куча хлопот: подниматься, указывать, ударять.
        - Чистота тела — это зеркало души, — повторяла учительница. Как вы появитесь в раю с такими неухоженными душами? Вам придется отправиться в ад. Таким грязнулям, как вы, там самое место.
        Большинство наказанных девочек не обратили внимания на эти страшные пророчества. Но Анна, дочь сторожа, расплакалась.
        - В моем классе я не потерплю плакс! — с досадой сказала синьора Сфорца. — Выйди вон! Умойся и не возвращайся до звонка.
        Весь класс замер, когда учительница добралась до последней парты. И слепой бы заметил, что Аделаиде и Иоланда были не очень-то опрятными и давно не мылись. Что с ними сделает учительница? Сколько раз ударит линейкой? Или двух грязнуль снова выгонят из класса?
        Но, ко всеобщему удивлению, ни одного удара линейкой не последовало. Она даже не коснулась двух девочек. Примерно в метре от них учительница остановилась, скорчив гримасу.
        - Какой аромат фиалок! — воскликнула она с сарказмом. — Какое благоухание роз! Эй, вы две, сколько дней вы не мылись?
        Тишина. Девочки уставились на нее в замешательстве.
        «Я бы на их месте умерла бы со стыда», — подумала Элиза.
        - Ну же! Сколько дней? — напирала учительница. Иоланда, которая была посмелее, пролепетала:
        - На Успение[10 - 15 августа.] крестный возил нас на пляж…
        - Ах! Вы ее послушайте только! Морская вода! На Успение синьорина ездила на пляж! А ванна, грязнуля? Ванна? Когда последний раз ты купалась в ванне?
        - Синьора учительница, у этих двух нет ванной, — сказала Звева Лопез дель Рио презрительным тоном.
        - У них, наверное, есть душ, — вмешалась эта дурочка Эмилия Дамиани.
        - Ага! Десять раз! Какая же ты глупая, Эмилия! — отрезала Звева.
        - Тихо! — сказала учительница. — Если даже у них нет ни ванны, ни душа, меня это не касается. Я требую, чтобы мои ученицы, все мои ученицы, мылись, а уж как — неважно.
        Потом она повернулась к Аделаиде:
        - А ты, Рапунцель[11 - Героиня сказки братьев Гримм, у которой были волшебные длинные волосы.], можно узнать, сколько времени мыло не касалось этих прекрасных белокурых кос? От тебя козой воняет.
        Аделаиде тихонько заплакала. Лицо у нее было грязным, под носом — корка от соплей, слезы оставляли на щеках две блестящие полоски, как будто улитка проползла.
        - Запомните раз и навсегда, — строго сказала учительница, — отныне все будет по-другому. Сегодня я буду снисходительна. Но завтра, если вы не придете начищенные до блеска, как две новехонькие монетки, я покажу вам где раки зимуют!
        Глава пятая,
        в которой Гудзон Аделаиде меняет прическу
        Элиза и Розальба ходили в школу одной дорогой. Они выходили из дома без двадцати восемь, хотя идти было совсем недалеко, а первый звонок звонил только в четверть девятого. Им нравилось подходить к школе, когда сторож еще не открыл ворота и можно спокойно поиграть с другими ранними пташками или просто поговорить.
        К тому же им еще надо было зайти в кондитерскую Манна, где Розальба завтракала за стойкой чашкой горячего шоколада и трубочкой со сливками.
        - Хочешь откусить? — щедро предлагала она. Элизу дважды просить не приходилось. На глоток шоколада она тоже соглашалась. Потом с усами из коричневой пены подруги продолжали свой путь.
        Если погода была хорошая, они делали крюк через городские сады, которые в этот час поливали и где в сезон всегда можно было найти божью коровку на живой изгороди или мохнатую желто-коричневую гусеницу, упавшую с веток дуба.
        На следующий день после первой проверки чистоты и порядка синьоры Сфорцы Элиза и Розальба как раз шли через городские сады, когда заметили возле пруда с красными рыбками две знакомые фигуры.
        - Смотри! Это Аделаиде и Иоланда! — воскликнула Элиза. — Что они делают?
        Две девочки поставили на землю портфели и нависли над водой.
        - Осторожно, не свалитесь в воду! — крикнула Розальба. — Утонуть можно даже там, где мелко.
        - Что вы делаете? — спросила Элиза, подходя ближе.
        - Моемся, — робко ответила Иоланда.
        - Иначе… иначе учительница… — попыталась объяснить Аделаиде.
        Розальба смерила их с ног до головы критическим взглядом.
        - Мы вам поможем, — сказала она.
        Они намочили носовые платки, выжали их и стали тереть со всей силы шеи, уши, щеки…
        Это оказалось почти так же весело, как играть в кукол и вскоре все четверо смеялись, брызгались водой и дурачились, как закадычные подружки.
        Когда спустя полчаса весь класс вскочил на ноги для проверки, Элиза бросила удовлетворенный взгляд на последнюю парту слева. Лица Иоланды и Аделаиде блестели и немного раскраснелись от спешки. Уши были вычищены снаружи и изнутри, шеи, руки и колени тоже. Учительница могла быть довольна.
        Но синьора Сфорца и на этот раз остановилась в метре от девочек, скривив нос.
        - Что за благоухание роз! Что за запах фиалок! — воскликнула она. — Сегодня вы вылизались, как кошки. Вы что, думаете, вам хватит простого умывания?
        Тогда только Элиза осознала, что хоть лица и вымыты, но платья, чулки, волосы остались прежними.
        - Что я вам вчера обещала, дорогие? Уже забыли? — угрожающе спросила учительница.
        - Простите, синьора, но они же не виноваты, если няня… — встряла Эмилия Дамиани, которая терпеть не могла воду, и старая няня каждый вечер насильно погружала ее в ванну.
        - Какая же ты глупая, Эмилия! Откуда у них взяться няне! — перебила ее Звева Лопез.
        - Как раз поэтому они должны учиться сами нести ответственность за свой внешний вид, — сказала учительница.
        Приска изо всех сил сжала Элизину руку, вонзая ногти ей в ладонь. Розальба подняла крышку парты и захлопнула ее. Бам!
        - Что происходит? — грозно спросила учительница.
        - По-моему, сегодня они достаточно чистые, — с вызовом сказала Розальба.
        - Ах так? Правда? Ты думаешь, что разбираешься в этом лучше меня, Кардано? Тогда помоги мне. Иди сюда, я сказала!
        Растерянная Розальба встала и подошла ближе.
        - К примеру, вот эти прекрасные белокурые косы кажутся тебе достаточно чистыми? — спросила учительница, приподнимая линейкой косу Аделаиде. — По-твоему, они хорошо пахнут? Ну же, понюхай! Понюхай вблизи!
        Аделаиде задрожала. Розальба понюхала и сказала:
        - Пахнут изысканно.
        - Правда? Тогда слушай, раз тебе не противно их трогать, подержи-ка их вот так секунду.
        Розальба послушалась, недоумевая. Учительница в мгновение ока положила линейку, достала из кармана ножницы и решительно — чик-чик! — срезала под корень обе косички.
        - Спасибо, Кардано. Если хочешь, возьми их себе на память. Уверена, твоя подруга Гудзон не против. Можешь заняться разведением вшей.
        Потом она посмотрела на Аделаиде, которая застыла у парты, широко открыв налитые слезами глаза.
        - А ты, Запах Фиалок, чего хнычешь? Мне в классе плаксы не нужны. Выйди и умойся. Или лучше иди-ка домой, пусть мама полюбуется твоей новой прической.
        На следующий день Аделаиде появилась в школе остриженная почти наголо, как мальчишка или чесоточная, и с синяком под правым глазом.
        - Что случилось? — поинтересовалась Розальба на перемене.
        - Ее мама побила, — объяснила Иоланда. И добавила со злостью:
        - Ты могла бы и помолчать вчера с учительницей! Кто тебя просил совать нос не в свое дело?
        - Что? — воскликнула Приска возмущенно. — Вместо того, чтобы жаловаться на несправедливость учительницы, она разозлилась на Розальбу, которая ничего не сделала? Это нечестно.
        - Давай расскажем твоему папе, — предложила Розальба, — он привык защищать людей.
        Но адвокат Пунтони даже слушать их не захотел.
        - Приска, я тебя предупреждал с того дня, как ты начала ходить в детский сад. Никаких жалоб, никаких обвинений, никаких сплетен. Ты должна научиться справляться сама. Школа этому тоже учит.
        «Я так и знала, — подумала Приска, — от взрослых ничего хорошего не жди».
        Она так злилась, что схватила один из своих ежедневников и стала писать.
        Глава шестая,
        в которой открываются опасности чрезмерной чистоплотности
        Жил однажды один синьор, синьор Марио, жена его умерла оставив его вдовцом с тремя детьми: двумя девочками и мальчиком.
        Старшей дочери, которую звали Розетта, пришлось бросить школу и присматривать за братом и сестрой, которым было пять лет и три года. Розетте было одиннадцать и она не очень-то умела убирать дом, готовить, стирать и так далее. Хуже всего ей удавалось содержать в порядке детей, которые ходили непричесанные, в ботинках разного цвета, нижнем белье поверх пальто, с липкими от варенья руками и все в соплях. Зато у них всегда было хорошее настроение, потому чтя Розетта с ними играла, рассказывала им прекрасные сказки, пела им песни и разрешала есть все что угодно.
        Но синьор Марио, вернувшись вечером домой с работы, ужасно злился, что они такие грязные, и кричал на бедную Розетту: «Ты вынудишь меня найти вам мачеху!»
        Но все оставалось по-прежнему, и тогда папа женился снова. Мачеха была помешана на уборке и чистоте. Едва переступив порог, она закрыла детей в чулане для метел и держала там три дня без еды и питья, а сама в это время перевернула все вверх дном, подметая, натирая полы, полируя мебель, моя окна и преследуя мельчайшую пылинку.
        Когда дом был настолько чистым, что смахивал на больницу, мачеха открыла детей и отвела их в ванную, где наполнила ванну кипятком. Она бросила их в обжигающую воду, как они ни кричали, и с такой силой терла их жесткой щеткой, что вместе с грязью содрала с них немного кожи. Потом она одела их в белые стерильные пижамы и постригла наголо, потому что считала, что в волосах скапливается грязь.
        Двое младших плакали навзрыд, а у Розетты сжималось сердце оттого, что она не могла защитить их от мачехи.
        Когда синьор Марио вернулся с работы, он застал детей уже в кроватях, привязанных ремнями, чтобы они не могли встать и ходить босиком, пачкая ноги.
        Розетта, естественно, пожаловалась на мачеху, но отец сказал: «И поделом тебе! Ты сама этого хотела! Я полностью одобряю мачеху. Я много лет не видел вас такими чистыми!»
        Для трех маленьких сирот жизнь превратилась в ад. Мачеха не пускала их на улицу, потому что боялась микробов, не давала им играть и нормально есть, чтобы они не испачкали рот и салфетки. Кормила она их отвратительной похлебкой, кастрюлю с которой подвешивала к люстре. В кастрюлю вставлялись три резиновые трубки с кранами. Дети должны были садиться под ними и брать в рот кончик трубки, только тогда мачеха поворачивала кран, чтобы ни капли этой бурды не просочилось наружу.
        Двое младших плакали дни и ночи напролет, и Розетта от расстройства, что она не может им помочь, заболела.
        Сначала мачеха решила лечить ее методом собственного изобретения. Она запихивала ее в ванну шесть раз в день и не давала ей больше есть, потому что пустой желудок чист, а чистый — значит здоровый.
        Но Розетта не выздоравливала, наоборот, она умирала. Тогда синьор Марио прислушался к голосу совести и позвонил доктору.
        Пришел доктор по имени Польдо Лео и увидел, что не только Розетта при смерти, но и младшие дети вот-вот заболеют. Тогда он выпроводил мачеху под предлогом того, что надо купить кое-какие лекарства в аптеке, погрузил трех сирот в свою машину, отвез к себе домой и спрятал на чердаке. Потом вернулся обратно за секунду до того, как мачеха вошла в дом.
        - Вот беда! — сказал ей доктор. — Я их всех запихнул в ванну, чтобы помыть, ибо чистота — лучшее лекарство а они растворились в воде, как три обмылка.
        - Только бы они не засорили мне трубу! — сказала мачеха довольная, что избавилась от этих трех нерях. Она до смерти их ненавидела, потому что знала, что синьор Марио женился на ней, чтобы она присматривала за детьми, а не потому, что влюбился в нее.
        Синьор Марио, вернувшись с работы, пришел в отчаяние, начал плакать, кричать и угрожать жене, что, если она не вытащит из трубопровода детей, он выгонит ее из дома. Тогда она подумала: «Вот стану красавицей и сражу его наповал он еще сильнее влюбится, думать перестанет об этих сопляках а скоро их и вовсе забудет».
        Она отправилась к доктору Польдо Лео (который тайком вылечил Розетту и по-прежнему прятал у себя детей, разрешая им пачкаться сколько душе угодно) и спросила у него:
        - Доктор, нет ли у вас специального шампуня, чтобы стать блондинкой с длинными кудрявыми блестящими, как солнце, волосами?
        - Конечно есть, синьора! И я охотно им с вами поделюсь в память о бедных детках, которых вы так любили.
        - А у вас нет специального лосьона для тела, чтобы стать высокой, стройной, изящной, пышной, где требуется, а кожа чтобы стала бархатистой, как персик, белой и нежной, как лепесток магнолии?
        - Конечно есть, синьора! У меня есть пена для ванны, которая творит чудеса. И я охотно ею с вами поделюсь тоже в память об этих бедных детках.
        Розетта, спрятавшись за диваном, довольно хихикала: она-то знала, что на самом деле было в тех пузырьках, которые мачеха жадно запихивала в сумку.
        Мачеха вернулась домой и застала синьора Марио плачущим в детской комнате.
        - Да ладно тебе, плакса! — сказала она ему, проходя. — Нечего тут сидеть и сокрушаться, это ни к чему не приведет! Завтра мы вызовем сантехника и попросим его обследовать трубы. А пока сходим на ужин в какое-нибудь романтичное местечко, чтобы немного развеяться. Я иду собираться.
        Она пошла в ванную, наполнила ванну и вылила туда содержимое флакончика, отчего сразу образовалась пышная пена. Она разделась и погрузилась в воду. Она почувствовала легкое жжение. «Он уже действует! — довольная, подумала она. — Теперь я помою голову чудесным шампунем». Вылив на голову второй пузырек, она принялась тереть и массировать ее. Шампунь тоже сильно пенился, и мачеха почувствовала не очень приятный зуд, но решила, что так и должно быть.
        Закончив тереть и массировать, она ополоснула голову под душем. Но каково же было ее удивление, точнее ужас, когда она увидела, что вода смывает не только пену, но и все волосы, прядь за прядью, и она становится абсолютно лысой.
        Она открыла рот, чтобы закричать, но взгляд ее упал вниз, и она увидела, что живот у нее раздувается до гигантских размеров и становится бледно-зеленым. С еще большим ужасом она заметила, что все ее тело распухает, да так, что она уже застряла в ванне и не может пошевелиться. Кожа стала грубой и в пупырышках, как у жабы, зеленой с коричневыми пятнами.
        Рядом с ванной висело зеркало. Мачеха увидела, что превратилась в огромное лысое чудовище. Она завизжала и упала в обморок.
        На ее крик прибежал сеньор Марио, который, увидев, во что превратилась его жена, не придумал ничего лучше, как вылить на нее жидкость для прочистки труб.
        Огромное отвратительное тело с урчанием застыло, сжалось и стало уменьшаться: оно становилось все тоньше и бесцветнее, пока, как уж, не скользнуло в сливное отверстие.
        - Вот что случается с теми, кто слишком много моется! — вздохнул синьор Марио. И так как он был немного взволнован, то отправился к доктору Польдо Лео, чтобы тот прописал ему успокоительное.
        Когда он рассказал, что приключилось с его женой, трое детей счастливые выбрались из-за дивана и бросились ему на шею.
        Доктор сказал:
        - Синьор Марио, имею честь просить руки вашей дочери Розетты! Едва ей исполнится пятнадцать, мы поженимся.
        И жили они долго и счастливо и мылись редко и очень осторожно.
        НОЯБРЬ
        Глава первая,
        в которой рассказывается о бабушке Мариучче и ее усопших
        - Спорим, завтра учительница нам задаст сочинение о Дне поминовения усопших[12 - Второго ноября каждого года в странах, где исповедуют католицизм, принято вспоминать об умерших родных и близких.]? — мрачно сказала Элиза.
        Они и так уже несколько дней учили слезливые стихотворения, и надо было видеть, какие грустные и смиренные лица делали Подлизы, когда выходили к доске их рассказывать!
        Каждый год в конце октября начиналась одна и та же песенка. Отрывки из хрестоматий, уроки, диктанты так и кишели крестами, сиротами, вдовами, хризантемами, могилами и кипарисами[13 - В Италии хризантемы возлагают на могилы, а кипарисы сажают на кладбищах.].
        Элиза не понимала, почему о мертвых нужно думать только раз в году. Вот бабушка Мариучча каждый день ходит на кладбище. Она отправляется туда после обеда, как только поможет няне убрать со стола. Бабушка одевается, надевает черную шляпку на резинке, которая цепляется за пучок, и говорит:
        - Ну, я пошла.
        И все знают куда.
        Кладбище далеко, на холме за городом. Чтобы их мама не устала, Элизины дяди договорились с соседом, что он будет отвозить и привозить ее на мотоцикле. Приобрели что-то вроде абонемента.
        Но не думайте только, что бабушка Мариучча в своем черном платье в белый горошек, в перчатках и с большой сумкой с серебряной пряжкой усаживалась на мотоцикл верхом, обхватив за пояс галантного провожатого. Нет. К мотоциклу синьора Владимиро (так звали соседа) была прицеплена сбоку специальная коляска — это, если кто не знает, что-то вроде железной лодочки на колесах с пассажирским сиденьем внутри.
        Бабушка до смерти боялась быстрой езды. Она вцеплялась в бортики коляски и всю дорогу верещала:
        - Осторожнее на повороте! Сбавь скорость! Тормози! Мамочки, нас хочет обогнать грузовик!
        К счастью, нервы у синьора Владимиро (который был женат на продавщице из табачной лавки на углу, но, если верить Сильване Бои, в молодости был влюблен в бабушку Мариуччу) были железные, и он не сердился.
        Как только они выезжали на проселочную дорогу, мотоцикл поднимал облако пыли, и бабушка заходилась в кашле. Но это было только начало, потому что дорога начинала петлять, и как ни старался Владимиро вписываться в повороты, бабушку все равно укачивало и рвало. Затем она с большим достоинством протирала руки и лоб смоченным в одеколоне «Пармская фиалка» платочком. И так каждый раз — в одном и том же месте, по пути туда и обратно.
        Время от времени бабушка брала с собой Элизу. Когда Элиза была маленькой, бабушка боялась просто сажать ее рядом и крепко зажимала между колен, чтобы она не вылетела на повороте. Ехать в таком положении было страшно неудобно, любоваться дорогой не получалось, но Элиза всегда радовалась этим прогулкам.
        Подъехав к кладбищу, синьор Владимиро прощался с бабушкой:
        - Увидимся в полседьмого.
        И отправлялся по своим делам.
        Бабушка Мариучча отряхивалась от пыли, приводила в порядок прическу, поправляла Элизе воротничок и спрашивала:
        - Ну, с кем мы сегодня поздороваемся первым?
        У нее была куча покойников, которых следовало навестить: ее родители, родители покойного мужа (Элизины прабабушки и прадедушки); бедный дедушка Теренцио, сестры, лучшая подружка школьных времен, учительница музыки, когда бабушка еще была не замужем и пела романсы, старый хозяин их дома, колбасник из лавки на углу, который, бедняжка, умер от инфаркта всего два года назад, несмотря на все рекомендации и лечение дяди Леопольдо.
        И, конечно, «ребята»: Джованни и Изабелла, у них бабушка сидела дольше всех.
        Элиза считала, что кладбище — волшебное место, очень романтичное и таинственное.
        Тут были тенистые аллеи, устланные мхом, старые деревья с толстыми сучковатыми стволами. Сквозь зелень белели скульптуры — красивые женщины с длинными развевающимися волосами, дети в мраморных кружевах и матросках, ангелы с огромными крыльями. А еще — целые мраморные семьи, которые обнимались и плакали у постели кого-то усопшего, не обращая ни малейшего внимания на то, что творится вокруг. Были и скелеты, с головой завернутые в саван, которые грозили прохожим косой.
        Элиза их не боялась, она ведь знала, что они не настоящие и не могут двигаться. На плече одного скелета птичка свила гнездо. По косе другого ползали улитки, и Элиза думала, что на следующий карнавал она тоже оденется призраком и напугает няню Изолину.
        Пока бабушка присаживалась у той или другой могилы и беседовала со своими мертвыми, Элиза бродила по кладбищу и читала надписи на плитах. Иногда попадались такие смешные, что она их записывала, чтобы показать Приске — может, она вставит их в какой-нибудь роман.
        Последней бабушка навещала могилу ребят. Она подзывала Элизу и показывала ее двум фотографиям под стеклом:
        - С ней все в порядке, с вашей малышкой. Давненько она не приходила! Посмотрите, как она выросла. Я забочусь о ней. К тому же есть еще дяди и няня. Вам не о чем беспокоиться, — говорила она.
        Когда Элиза была маленькой, она думала, что родители действительно смотрят на нее с этих круглых медальонов, похожих на иллюминаторы, и махала им рукой. Они, естественно, не отвечали, и она обижалась. Смешно вспомнить! Но она никогда не напишет про это в сочинении — такое посторонним не рассказывают. Даже Приске — Элизе не хотелось, чтобы это попало в один из ее рассказов.
        Глава вторая,
        в которой Приска тоже идет на кладбище
        Приска ходила на кладбище только второго ноября с Габриеле, родителями и дедушкой, все в парадных костюмах. Мама в этот день, даже если осень запаздывала и было тепло, обязательно надевала элегантное черное пальто с воротником из лисы и черную шляпку с вуалью.
        В машине взрослые разговаривали и смеялись, но стоило им зайти за железную кладбищенскую ограду, как они принимали подобающий случаю вид: грустный, чинный и полный достоинства.
        Им надо было навестить не так уж много усопших. Только бабушку по папиной линии, которую тоже звали Приска Пунтони.
        Бабушка Приска умерла больше сорока лет назад, когда папа только родился. Тогда дедушка тут же принялся искать другую жену, которая бы позаботилась о его сынишке, и нашел бабушку Терезу (она с ними на кладбище не ездила, утверждая, что эта покойница — не ее ума дело).
        Приска считала, что, видимо, дедушка не так уж сильно любил первую жену, иначе бы он остался верен ее памяти (пусть не навсегда, но хотя бы на несколько лет), а для воспитания новорожденного нанял бы няню.
        Дедушка и правда, похоже, забыл эту первую Приску Пунтони. Он никогда не упоминал о ней, и в тот единственный день в году, когда приносил ей букетик цветов, с интересом рассматривал фотографию на могильной плите, как будто говоря: «Неужели я действительно знал это лицо? Неужели я когда-то был на ней женат?»
        Зато он заказал для нее очень красивую статую или даже, как хвасталась его невестка перед подругами, «скульптурную группу» у лучшего скульптора города.
        Приске ужасно нравилась эта скульптура, и каждый год она подолгу ее рассматривала. Это была мраморная колыбелька с подушкой, одеяльцем, покрывалом и всем остальным, а в ней пухленький голый младенец, который пытался удержать за подол ночной рубашки красивую девушку, улетающую в небо, но без крыльев, будто ее засосало вихрем. На постаменте были выгравированы такие слова:
        ПРИСКА ПУНТОНИ
        ДОБРОДЕТЕЛЬНАЯ ДЕВОЧКА.
        ПРЕДАННАЯ И НЕЖНЕЙШАЯ ЖЕНА,
        ОСТАВИЛА ЭТУ ЮДОЛЬ СЛЕЗ,
        ЕДВА ВКУСИВ РАДОСТЬ МАТЕРИНСТВА.
        ПРОЖИЛА 22 ГОДА
        И ТЕПЕРЬ ЖИВЕТ ЛИШЬ В ВОСПОМИНАНИЯХ
        БЕЗУТЕШНОЙ СЕМЬИ.
        В этом году, как обычно, Приска была поражена видом собственного имени, высеченного на мраморе. Но еще больше ее поразило, что буквы немного выцвели по сравнению с прошлым годом: через сколько лет они сотрутся совсем?
        «От меня тоже останется только это? Всего несколько лет, и все, кто меня любил, про меня забудут?»
        Она стала в уме составлять список: даже родители, Габриеле, Инес, Элиза, даже дядя Леопольдо, даже ее семнадцать детей? Эта мысль была невыносима. Для чего тогда она родилась, если от ее пребывания здесь не останется и следа?
        Потом ей пришла в голову неожиданная мысль. А вот и нет! Кое-кто будет помнить ее во веки веков. Ее читатели! Она же помнит Луизу Мэй Олкотт[14 - Американская писательница (1832 -1888). Ее сама известная книга — «Маленькие женщины».], которая уже сто лет назад умерла, да к тому же в Америке. Писательская слава Приски Пунтони будет длиться вечно. Ей тоже поставят памятник: с тетрадкой и пером в руке, но не на кладбище, а на главной площади города. Монумент как у Виктора Эммануила Второго[15 - Первый король объединенной Италии. В его честь в Риме, на площади Венеции, установлен монумент, который официально называют Алтарь Отечества, а в народе — «пишущая машинка».]. В ее честь будут названы школы, больницы, дороги и площади, а на доме, где она родилась, повесят мемориальную доску.
        Успокоенная, она погладила щеки мраморного младенца, который странным образом был похож на Филиппо.
        Папа и дедушка принялись наводить порядок на могиле. Они вырывали сорняки, выскребали сухой мох, меняли воду в вазах… Мама им не помогала — боялась испачкать пальто — и болтала с синьорой Франки с соседней могилы. Приска увидела, что по аллее шествует синьора Сфорца под руку с каким-то господином, наверно, ее мужем. Вот она рассыпалась в любезностях, здороваясь с семьей Лопез дель Рио в полном составе. Вот остановилась поболтать с папой Вивианы Арто, препротивным синьором, который страшно задирал нос, потому что был профессором в университете. А вот синьора Сфорца наткнулась на группку одетых в черное женщин, с ними шла Аделаиде. Аделаиде потянула за подол платья самую старую из них, и они все вместе поздоровались с учительницей, поклонившись чуть ли не до земли. Но синьора Сфорца прошла мимо с высоко поднятой головой, как будто их там вовсе не было. Даже с такого расстояния Приска увидела что Аделаиде очень расстроилась. Тогда-то ей в голову и пришла блестящая мысль: «А что, если учительница сама подлиза?»
        Глава третья,
        в которой Приска узнает кое-что удивительное
        У выхода Приска заметила в толпе Реповик Иоланду.
        - Привет! Я пришла навестить бабушку Приску. А ты?
        Иоланда начала перечислять, загибая пальцы:
        - Моего брата Адриано, сестер Луизу и Винченцину…
        - У тебя умер брат и две сестры? — в ужасе спросила Приска. — Сколько им было лет?
        - Ну, не знаю… — ответила Иоланда, — три или четыре месяца… Или нет; Луиза уже умела ходить… Может быть, три года…
        - И отчего они умерли?
        - Не знаю! Мама говорит, что Бог ей помог… — и она стала равнодушно перечислять дальше: — Еще тетя Кармела, дядя Торе… А вот дедушку мы больше не нашли.
        - Как это больше не нашли?
        - Его вырыли из могилы и положили туда кого-то другого. Мама говорит, что он теперь в братской могиле.
        Приска ничего не понимала.
        - В братской могиле?
        - Хочешь посмотреть? — спросила Иоланда заговорщицким шепотом. — Это совсем близко. Побежали!
        И не дожидаясь ответа, она схватила Приску за руку, втащила ее обратно на кладбище и повела в дальний конец главной аллеи, где Приска никогда не была.
        Здесь не было ни тенистых аллей, ни статуй. Могилы были просто земляными холмиками с деревянными крестами, как в вестернах. А в центре стояло невысокое беленое строение, смахивающее на большую цистерну, с крестом наверху.
        - Иди сюда! — сказала Иоланда. Потом остановилась и пристально посмотрела ей в глаза. — Клянись, что никому не расскажешь!
        - Клянусь, — сказала Приска.
        - Пусть у меня рука отсохнет.
        - Пусть у меня рука отсохнет.
        Они огляделись, нет ли кого вокруг, и подошли к строению. На деревянной двери была надпись:
        БРАТСКАЯ МОГИЛА
        БУДЬТЕ ПОЧТИТЕЛЬНЫ!
        МЫ БЫЛИ ТАМ ЖЕ, ГДЕ ВЫ.
        ВЫ БУДЕТЕ ТАМ ЖЕ, ГДЕ МЫ.
        Высоко в двери было окошечко с железной решеткой. Девочки по очереди приподняли друг друга и заглянули внутрь.
        «Мне все равно никто не поверит, если я расскажу, что видела такую кучу человеческих костей, сваленных как попало, — подумала Приска, — решат, что я это выдумала».
        - Мой дедушка там, внутри, — с важным видом заявила Иоланда.
        - Который из них? — спросила Приска.
        - Черт его знает! Не видишь что ли, какой тут бардак? На площади перед кладбищем Приску отчитала мама.
        - Где тебя носило? Посмотри! Ты испачкала пальто в чем-то белом!
        - Давайте скорее в машину! — позвал дедушка.
        Перед самым домом Приска, которая всю дорогу задумчиво молчала, спросила:
        - А когда кости бабушки Приски перенесут в братскую могилу?
        Дедушка резко затормозил.
        - Что за вздор ты несешь? Почему вдруг их куда-то перенесут?
        - Дедушку одной моей подруги уже перенесли.
        - Твоей подруги? — удивилась мама. — Какой еще подруги?
        - Реповик Иоланды.
        - А! Ну, она не твоя подруга. Она твоя одноклассница, а дружить с ней не надо.
        - Почему?
        - Потому что. Не хватало еще, чтоб она заразила тебя вшами или научила ругаться.
        - Не бойся, бабушку Приску из могилы не унесут, — примирительно сказал папа, — это наша могила, уже много поколений. Мы заплатили за эту землю и можем в ней оставаться до скончания веков. Дедушка твоей одноклассницы, видимо, был гостем в могиле на участке для бедных. Гостеприимство по закону длится только девять лет, после чего нужно освободить место для другого покойника и перебраться в братскую могилу.
        - Все равно, если ты мертв, ты ничего даже не заметишь, — утешал сестру Габриеле.
        - Но не так же! Все вперемешку! А если кто-то в день Страшного суда возьмет по ошибке чужую ногу? — возразила Приска, вспомнив беспорядок в этих бедных костях.
        - Фу, какая гадость! Прекратите немедленно! — велела мама. — Я больше не хочу слышать ни слова об этих костях. Вы мне весь аппетит испортите.
        Действительно, уже подошло время обеда, и Антония по случаю Дня поминовения наверняка приготовила традиционные сласти.
        Глава четвертая,
        в которой Антония оказывается прекрасной рассказчицей
        Антония была большим знатоком не только сладостей но и страшных историй о покойниках, призраках и дьявольских кознях.
        Когда Габриеле и Приска были маленькими, они обожали эти ее истории. Дни напролет они торчали на кухне и слушали Антонию, которая гладила и рассказывала, лущила горох и рассказывала, мыла посуду и рассказывала, а детям все было мало.
        - Еще одну, ну пожалуйста!
        Была история о черном коне смерти. Глубокой ночью конь смерти три раза проносится галопом мимо дома того, кому суждено умереть наутро. Так что если в тишине услышишь цокот его копыт и печальное ржание, готовься — тебя или кого-то из домочадцев, никто не знает, кого именно, скоро заберет смерть.
        Еще была святая Урсула, стучащая в дверь. Один удар означает, что тебя подстерегает страшная болезнь или несчастный случай. Два удара — что пора исповедаться в грехах, составить завещание и привести все свои дела в порядок. Но если раздастся три удара, спасения нет. Смерть придет еще до рассвета, и остается только доверить свою душу Господу.
        А одна старуха каждую ночь приходила на кладбище, обкрадывала только что похороненных мертвецов и продавала потом их вещи. И вот однажды она хотела снять с трупа носок и оторвала всю ногу. Старуха испугалась, что ее застукают, и побежала домой прямо вместе с ногой. На следующую ночь мертвец пришел за тем, что принадлежало ему. В комнату, где спала старуха, вела лестница. В темноте она услышала звон колокольчика, который мертвец носил на шее, и замогильный голос:
        Динь-дон, прыг-скок,
        Дай мне ногу и носок!
        Динь-дон, погоди,
        Одна ступенька позади!
        Потом было две ступеньки позади, три ступеньки позади, четыре, пять, потом он входил в комнату, а воришка все не могла пошевелиться от ужаса, и труп утащил ее в ад прямо в заштопанной ночной рубашке и с матрасом, в который она вцепилась, но это ей не помогло.
        Еще была история о Джованнино Бесстрашном, который на спор с друзьями пошел на кладбище ночью, чтобы отнести похлебку из хлеба и укропа только что погребенному покойнику. Когда мертвец в саване поднялся из могилы и протянул к нему крючковатые руки, Джованнино протянул ему миску и ласково сказал:
        - Подуй, а то обожжешься!
        На руках и ногах Антонии часто были большие темные синяки, она объясняла детям, что это следы от пальцев мертвецов, которые по ночам бродят вокруг ее кровати и щекочут ее.
        Приска и Габриеле наслушаться не могли этих страшилок.
        - Еще! Еще одну! — упрашивали они, а по спине бегали мурашки, и сердце очень приятно билось от страха, но на самом деле не так уж они и боялись, ведь был день и все они вместе сидели на теплой кухне.
        Но зато ночью они ни за что не хотели тушить свет и прятались друг у друга в кровати, а когда наконец засыпали, им снились кошмары, и они с криком просыпались.
        Мама, докопавшись до причины этого страха, строго-настрого запретила Антонии забивать головы детей этими «невежественными и суеверными» глупостями. Обидевшись, старая служанка пообещала:
        - Пусть у меня язык отсохнет, если я им еще что-нибудь расскажу!
        Но было уже поздно. Эти истории Приска и Габриеле не забудут никогда.
        Глава пятая,
        в которой Приска пишет жуткий рассказ
        В тот вечер, когда пора было ложиться спать, Приска поняла, что совершенно не хочет оставаться в комнате одна. Она была уверена, что как только выключат свет, все эти разбросанные скелеты, которые она видела утром в братской могиле, придут к ней. А может быть, один из них уже прячется под кроватью и только ждет, чтоб схватить ее за ногу.
        Она прекрасно знала, что на самом деле такого не бывает и что все эти страхи — плод ее воображения, но не могла победить их.
        Поэтому, надев пижаму и почистив зубы, она вместо того, чтобы пойти в свою комнату, зашла в комнату Габриеле, который собирал портфель на завтра.
        - Можно, я посплю у тебя сегодня ночью?
        - Еще не хватало! Ты уже слишком большая, мы в кровати не поместимся. И вообще ты пинаешься!
        - А если я посплю в кресле?
        - К утру у тебя все тело онемеет. Ну как хочешь, дело твое.
        Спать в кресле оказалось и правда неудобно. Габриеле уже видел седьмой сон, а Приска все вертелась, стараясь не свешивать ноги, чтобы какая-нибудь ледяная рука не высунулась из-под кресла и не схватила ее. В конце концов она зажгла ночник и встала. Потом села за письменный стол брата и стала рыться в ящиках. Ей нужна была бумага, чтобы срочно записать новый рассказ, но пройти по коридору в свою комнату и взять один из ежедневников дяди Леопольдо было слишком страшно.
        Она зажгла еще и настольную лампу. Все равно Габриеле, если уж он заснул, и пушкой не разбудишь. Она взяла перо и стала быстро писать.
        Жила-была одна знатная и богатая синьора по имени Гарпия Смерца. Однажды зимней ночью синьора нашла на ступеньках своего дома корзинку, а в корзинке был младенец с запиской, пришпиленной булавкой к слюнявчику: «Ее зовут Анастасия, позаботьтесь о ней!»
        Синьора собиралась было отпихнуть корзинку, чтобы она скатилась кувырком по лестнице и упала в сугроб, но вдруг увидела в ногах новорожденной маленький сверток с другой запиской: «На расходы». В свертке лежали драгоценности и драгоценные камни. Тогда синьора Смерца решила взять подкидыша и воспитать. Но она обращалась с Анастасией совсем не как с родной дочерью: как только малютка встала на ноги, она сунула ей метлу в руки и сделала из нее служанку. У синьоры Смерцы было много другой прислуги, но маленькой Анастасии выпадала самая тяжелая и черная работа.
        Когда ей исполнилось семь лет, она поняла, что так не может продолжаться всю жизнь, и взбунтовалась. Теперь она на все говорила:
        - Нет. Я не буду этого делать.
        Хозяйка надавала ей оплеух, потом побила линейкой, потом выпорола, потом оставила ее без еды и отобрала у нее ботинки, заставив ее ходить босиком по снегу. Но на каждый новый приказ Анастасия упрямо отвечала: «Нет. Я не буду этого делать».
        Тогда Гарпия Смерца дождалась темноты и отвела ее на кладбище. Она хотела втолкнуть ее туда, но Анастасия с такой силой вцепилась в ее юбку, что втащила за собой. В этот момент ворота захлопнулись сами с сухим щелчком. И они обе оказались пленницами на кладбище.
        Анастасия не боялась, потому что хуже, чем есть, уже не могло быть. А синьора Смерча начала стучать зубами.
        - Не уходи далеко! — приказала она девочке. — Будь рядом и держи меня за руку.
        Но Анастасия вывернулась и побежала к одной могиле, на которой стоял большой мраморный ангел с расправленными крыльями. Завидев ее, ангел сошел с пьедестала и нагнулся, чтобы взять ее на руки.
        - Держись крепче, — сказал он ей, — мне придется высоко взлететь, чтобы перелететь через ворота. Куда тебя отнести?
        - В дом, где есть симпатичные дети, которым нужна сестра. Но сначала залетим в дом к синьоре Смерце и заберем то, что осталось от моих сокровищ.
        Ангел захлопал большими крыльями, подняв сильный ветер, и взлетел ввысь. Гарпия Смерца бросилась за ним с криком:
        - Подождите! Возьмите меня с собой! Унесите меня из этого жуткого места!
        Но так ангел ее не послушал!
        Оставшись одна, синьора Смерца заметила, что могильные холмики начинают шевелиться.
        - Спасите! — закричала она и попробовала вскарабкаться на дерево, но ничего из этого не вышло, потому что она была не слишком ловкая, к тому же на ней были туфли на высоком каблуке и узкая юбка.
        Тогда она бросилась бежать по аллее, а за ней кто-то шел, ТОП-ТОП-ТОП… Она добежала до строения с братской могилой и, решив, что это домик, в котором можно спрятаться, открыла дверь, бросилась внутрь и упала вниз головой в эту кучу разбросанных костей.
        ТОП-ТОП-ТОП… В дверях показалась статуя красивой девушки в ночной рубашке с распущенными волосами и голым младенцем (тоже статуей) на руках.
        - Ты не выйдешь отсюда, — сказала она ей, — пока не разберешь эти кости, восстановив полностью каждый скелет. Смотри же, если останется хоть одна микроскопическая косточка, я не выпущу тебя отсюда.
        Гарпия Смерца горько заплакала:
        - У меня никогда не получится!
        - Что ж, так и быть, — сказала на это статуя, — чтобы, скелеты у тебя не разваливались, я тебе дам вот это.
        И она бросила ей толстый клубок красной шерсти.
        Гарпия Смерца полтора года собирала все эти скелеты. Она почти закончила, но последнему скелету не хватало целой ноги.
        - Ты ее потеряла? Какая ты рассеянная! Поищи хорошенько! — говорила статуя бабушки Приски.
        Но она просто издевалась над ней, ведь она прекрасно тала, что ноги этой нет. Это был скелет солдата. На войне его ранили в правую ногу, и ее потом пришлось ампутировать. Это произошло где-то в России, и нога была похоронена там. Солдат вернулся домой на костылях и только через много лет умер и был похоронен на этом кладбище с одной ногой.
        Гарпия Смерца плакала и повторяла:
        - Я искала повсюду, но никак не могу найти.
        В конце концов статуя заявила:
        - Единственное, что ты можешь сделать, если хочешь выбраться отсюда, — отдать скелету одну из своих ног.
        - А как же я?
        - А ты будешь ходить па костылях.
        Потом она сжалилась:
        - Если ты уступишь свою ногу этому бедному скелету, я отдам тебе мою. Они все равно мне не нужны, а под рубашкой их даже не видно.
        Так через полтора года Гарпия Смерца все-таки вернулась домой, худая, бледная, с седыми волосами. Она стала хромать и носить длинные юбки до земли. И если кто-нибудь хлопал ее по правой ноге, к примеру, в кино, чтобы привлечь ее внимание, то очень удивлялся, какая она твердая и холодная.
        Закончив писать, Приска, очень довольная, но до смерти уставшая, растянулась на коврике перед кроватью Габриеле, накрылась его халатом и заснула крепким сном, хоть пол и был твердым и холодным.
        ДЕКАБРЬ
        Глава первая,
        в которой составляются списки рождественских подарков
        Как обычно, в ночь с 9 на 10 декабря папа Розальбы убрал с витрины одежду и выложил игрушки. В 4 «Г» в этот день никто не мог сосредоточиться на уроках: все ждали полудня, когда — на час раньше, чем положено, — закончатся занятия.
        Это был особенный день для всех детей в городе. Их не только отпускали из школы на час раньше, но и разрешали дома опоздать на обед.
        Все дело в том, что нужно было во что бы то ни стало раньше других добраться до витрины «Детского рая». И не только из любопытства. Лучших — и самых дорогих — игрушек в магазине синьора Кардано было по несколько штук. Некоторых вообще по одной.
        Розальба уже сто раз объясняла подругам почему.
        - Все полки на складе до самого потолка набиты одеждой, которая должна вернуться в магазин после рождественских каникул. Папа не может заказывать десять или двадцать экземпляров громоздких игрушек. Синьору Пирасу просто некуда будет их складывать.
        Поэтому, если тебе позарез нужна была именно эта, сияющая с витрины игрушка, мешкать было нельзя, иначе она достанется кому-нибудь более проворному. Зато если тебе удавалось убедить маму или папу немедленно отправиться в «Детский рай» и оставить залог за конструктор или велосипед, можно было не сомневаться, что синьор Кардано никому их не отдаст. Чтобы никого зря не обнадеживать, отец Розальбы вешал на «забронированные» игрушки табличку «Продано». И если ты не знал наверняка, что ее забронировали твои родители, про игрушку можно было забыть.
        Некоторые взрослые понимали, насколько это важно. Элиза, к примеру, была уверена, что как только она расскажет дома о своем выборе, бабушка Мариучча или один из дядей при первой возможности отправится в «Детский рай» и внесет залог за ее рождественский подарок. Если кто и мешкал, то только она сама, потому что никогда не могла решиться. С одной стороны, ей хотелось всего, с другой — она очень боялась, что дядям придется потратить на нее слишком много денег.
        Розальбе, конечно, повезло больше всех. Она получала каталог с игрушками в сентябре — еще до того, как их заказывали в разных фирмах. Впрочем, выбирать только по каталогу она бы уже не рискнула. Однажды она заказала кукольный домик, который показался ей очень красивым и прочным, а привезли блеклую картонную ерунду, которая развалилась через неделю. А в другой раз набор «Маленького химика» оказался коробкой с дурацкими пустыми бутылочками.
        И он все равно стал ее рождественским подарком. Синьор Кардано строго сказал:
        - Ну уж нет, синьорина! Передумывать уже поздно.
        Так она научилась ждать, пока с материка[16 - Героини книги живут на острове Сардиния.] доставят большие посылки с игрушками. Она помогала синьору Пирасу их распаковывать, а значит, могла выбрать подарок на три дня раньше, чем все остальные дети в городе.
        Зная это, одноклассницы начинали преследовать ее с первых чисел декабря. Эстер Панаро даже готова была отдать ей свою коллекцию наклеек с актрисами, лишь бы она провела ее на склад до того, как будут оформлены витрины. Но Розальба отказалась наотрез. Это нечестно. И вообще, будет она всяких подлиз на склад водить! И только Звева Лопез дель Рио не участвовала в этой гонке:
        - Мне нравятся только очень, очень дорогие вещи, — усмехалась она, — а их в этом городе оборванцев никто не может себе позволить, кроме моих родителей. Так что куда мне торопиться?
        И как ни злились Приска и Розальба, так и происходило. И не потому даже, что Лопез дель Рио и правда были самыми богатыми в городе. А потому, что только они так баловали свою дочь.
        Элизу Звевины штучки не очень-то волновали. Вкусы у них были абсолютно разные, так что у нее из-под носа игрушку никогда не уводили.
        - У нас очень скромная девочка, — каждый год говорила бабушка Мариучча, заворачивая подарок, который — она точно знала — порадует Элизу больше всего. Это был бесплатный каталог фирмы «Фретте», в котором в разделе нижнего белья красовались мужчины, женщины и дети в трусах и майках. Элиза раскрашивала их пастелью, наклеивала на лист картона, а потом аккуратно вырезала. Кусочек белого картона внизу сгибался и служил подставкой. Потом она рисовала и вырезала им одежду, которая крепилась с помощью двух «крылышек» на плечах.
        Элиза набила уже четыре или пять обувных коробок этими «семейками» и их гардеробом, но каждый год с трепетом ждала нового каталога.
        Больше всего ей нравились страницы с одежкой для новорожденных, там были очаровательные младенцы всех видов — спящие и бодрствующие, веселые и плачущие; некоторые, завернутые в полотенце, сосали голую ножку или сладко зевали. Элиза их обожала и Приску заразила.
        - Вот чудачки! — говорила синьора Пунтони, — это же надо: играть с картонными куклами, когда есть настоящие!
        Но в этом году, увы, самая дорогая кукла с витрины была такой прекрасной, что даже они, как и все остальные ученицы 4 «Г» и, пожалуй, всех школ города, не могли не влюбиться в это фарфоровое чудо. Это была девочка размером с настоящего годовалого младенца. Она была очень красивая, но, главное, у нее внутри был механизм: если повернуть ключик на животе, она двигала ножками и ручками, крутила головой и говорила жалобным голосом: «Мама, я хочу спать! Уложи меня».
        Розальбе, которая увидела ее первый раз еще в коробке, папа сказал:
        - Мы пока еще не стали миллионерами!
        Кукла действительно стоила добрых десять тысяч лир. Поэтому, чтобы избежать недоразумений, синьор Кардано выставил ее с приколотым к платью ценником, чего раньше никогда не делал. И все девочки города сразу поняли, что их любви к Притти Долл[17 - Pretty Doll — красивая кукла (англ.).], а именно так называлась эта кукла, не суждено стать взаимной.
        Все, кроме Звевы Лопез, которая дразнила одноклассниц, рассказывая, что она будет делать, когда у нее появится чудесная кукла, а в этом она не сомневалась. Она уже даже ею приторговывала.
        - Дашь списать задачу — сможешь подержать ее на руках полчаса. Подаришь мне свою заколку в виде кошки — я дам тебе повернуть ключик.
        А потом добавляла с важным видом:
        - Придется немного прибрать в моем шкафу для игрушек, чтобы освободить для нее место. Хорошо, учительница велела нам подготовить эти коробки для бедных детей. Жалко выбрасывать старые куклы, хоть они мне и надоели до смерти.
        Глава вторая,
        в которой собирают подарки для бедных
        Эта коробка для бедных была новым веянием в школе «Сант-Эуфемия». Учительница Сфорца принесла этот обычай из «Благоговения».
        Первого декабря она обратилась к ученицам с необычным для нее выражением лица, нежным и немного грустным, и сказала:
        - Девочки, скоро Рождество[18 - В Италии рождество отмечают 25 декабря.]. Я знаю, что многие из вас уже приготовили список подарков. Всех вас ждут новые платья, игрушки, сласти и чудесный рождественский ужин. Но не забывайте, что Рождество — это праздник великодушия и щедрости. Нужно подумать о подарках для бедных детей, и чем скорее, тем лучше. Начните прямо сегодня: поищите в своих шкафах, кладовках, на чердаках игрушки, в которые вы больше не играете. Попросите своих мам дать вам поношенные платья, свитера, шапки, старые ботинки и принесите все это в школу. Мы поставим здесь две большие картонные коробки: одну — для одежды, вторую для игрушек, и попробуем набить их до краев. Это будет вашим приношением младенцу Христу, как дары пастухов в Вифлееме.
        Эта речь глубоко тронула большую часть учениц. У некоторых, особенно в ряду Подлиз, глаза заблестели.
        И на следующий же день начали появляться подарки для бедных детей. Ученицы, не сговариваясь, стали состязаться в великодушии: кто принесет больше. Учительница записывала в специальную тетрадку каждый предмет и благосклонно говорила дарительницам:
        - Молодец! Твоя маленькая жертва будет вознаграждена. Ты пополняешь райские сокровища!
        В раю довольно странное представление о сокровищах, думала Приска. Ей-то казалось, что большая часть этих подарков внушает омерзение. Содержимое двух коробок, которое росло с каждым днем, напоминало ей кучу мусора, которую, переезжая, оставили в старом доме.
        Самыми отвратительными были подарки Звевы, которых к тому же было больше всего.
        - Эта противная девчонка всерьез решила освободить свои шкафы от всякого хлама! — возмущалась Розальба.
        В коробках громоздились не только куклы без ног и волос, с мятыми ободранными лицами, но и пластмассовые ноги и руки без кукол. Облезлые плюшевые мишки, слепые и обмякшие, потому что из них высыпались все опилки. Порванные настольные игры без фишек, шашечные доски без шашек, сломанные коляски, трехколесные велосипеды без колес и руля, юлы с заклинившей пружиной…
        А одежда! Рваная, грязная и такая заношенная, что, казалось, она вся состоит из дырок. Были там и ботинки без пары, и кофты, которые так сели от стирки, что годились разве что двухлетнему ребенку.
        - Главное, что вы о них подумали! — с вызовом говорила учительница, встретившись с презрительным взглядом Приски.
        - Если бы пастухи принесли такое барахло к вифлеемской пещере, младенец Иисус надавал бы им подзатыльников, — заметила шепотом Розальба.
        Сама она скрепя сердце рассталась с прекрасной лошадкой из папье-маше на колесиках из своего детства. А так как от многочисленных поцелуев лошадка немного облезла, мама покрасила ее масляными красками, и она стала как новенькая.
        А Приска принесла пару черных лакированных туфелек, совсем новых.
        - Ты уверена, что хочешь положить это в коробку с одеждой? — спросила синьора Сфорца, увидев их.
        - Ну раз я их принесла…
        - Тебе их мама дала?
        - Конечно!
        Но это была неправда. На самом деле она сама так решила, не спрашивая ни у кого. «Они мои, значит, я могу делать с ними, что хочу», — подумала Приска.
        Это было нелегкое решение. Туфли ей ужасно нравились. Бабушка Тереза подарила ей эти туфли к темно-красному бархатному платью, чтобы она пошла с дедушкой в городской театр на оперу. Еще они очень нравились Инес. Увидев их первый раз, она всплеснула руками и воскликнула:
        - Ах, если бы у меня были такие туфли, когда я была маленькой, я бы сошла с ума от счастья.
        Дома в деревне маленькая Инес бегала босиком. И пять лет назад наниматься няней в дом Пунтони тоже пришла босиком. Приска отлично помнила этот день, хотя была тогда совсем маленькой и не ходила в школу.
        Только что закончилась война, и в деревнях, где жили семьи пастухов и крестьян, ушедших на фронт и еще не вернувшихся, была такая нищета, что матери привозили своих совсем юных дочерей в город не ради заработка (это были совсем гроши), а просто потому, что в состоятельных семьях они смогут есть каждый день.
        Инес было тринадцать, и ее привезла мама. Вся в черном, в юбке до пола и шали на голове, она была похожа на колдунью из «Белоснежки», которую Приска и Габриеле только что видели в мультфильме Уолта Диснея в кино (их с Элизой туда водил дядя Леопольдо).
        Инес, наоборот, была в белом. В единственном за всю ее жизнь хорошем платье, том самом, в котором она была на конфирмации за три года до этого. Платье было ей коротко и жало под мышками, потому что у нее уже начала расти грудь.
        Из деревни они приехали на автобусе, и обе были босиком. Но мама несла за шнурки пару белых кожаных детских ботинок, у которых были аккуратно отрезаны носы. Это был весь их багаж.
        Габриеле и Приска, которые наблюдали за их приездом с лестничной клетки, прижавшись лбами к перилам, видели, как они зашли во двор. Там, перед тем как ступить на лестницу и предстать перед «хозяевами», мама встала на колени и втиснула ноги дочери в белые ботиночки, которые, несмотря на отрезанный носок, были ей так узки, что она хромала. Дети помчались в дом и спрятались в прихожей под диваном, чтобы незримо присутствовать при встрече мамы с новой няней. Из-под дивана им было прекрасно видно, что под белым газовым накрахмаленным платьицем у Инес совсем ничего не было, даже трусов.
        - Она сильная. Может справиться с любой домашней работой. Но если уж она будет плохо себя вести — врежьте ей как следует! — сказала мама Инес синьору Пунтони. — Задайте ей трепку, а если она мне нажалуется, я ей еще добавлю.
        Но Инес с самого начала вела себя так хорошо, что ни хозяйке, ни Антонии ни разу не пришлось поднять на нее руку.
        Как только мать Инес ушла, Антония посадила девочку в ванну с горячей водой и дезинфицирующим средством. Потом она долго расчесывала ее частым гребнем в поисках вшей, но не нашла. Волосы у Инес были очень красивыми: черные, как вороново крыло, блестящие, длинные.
        Был вызван доктор Маффеи.
        - Отличная девчушка, здоровая как бык, хотя несколько истощенная, — изрек он.
        Тогда синьора Пунтони поручила Антонии купить вместе с Инес пару ботинок и нижнее белье. Заказала ей у портнихи рубашки: две розовые и две голубые, две серые юбки и четыре белых фартука. Научила ее надевать перчатки, чтобы накрывать на стол, и попросила никогда не говорить на диалекте, ни с Антонией, ни, боже упаси, с детьми.
        Так Инес вошла в семью Пунтони, которую она с годами привыкла считать своей, тем более что ее собственная мать умерла, когда Инес было четырнадцать, а отец так и не вернулся с войны.
        Она выросла настоящей надменной красавицей, за которой так и вились ухажеры. Когда они выходили гулять с Филиппо, Приска и Габриеле должны были их отслеживать и предупреждать Инес. Хозяйка дарила ей свои поношенные платья, которые ей невероятно шли.
        Но страсть к обуви у нее осталась.
        Глава третья,
        в которой снова говорится о черных лакированных туфельках
        Именно из-за Инес Приске выбрала такой рождественский подарок для бедных. Конечно, ей жалко было расставаться со своими изящными туфельками, но она считала, что подарок должен «сводить с ума от радости» того, кто его получает, а иначе грош ему цена.
        Но ее мама была другого мнения. Когда через пару дней она увидела Приску, собравшуюся в театр с дедушкой, в бархатном платье и в желтых кожаных сапожках со шнурками, доставшихся ей от Габриеле, она сказала:
        - Что это взбрело тебе в голову? Сбегай-ка надень красивые лакированные туфли!
        - У меня их больше нет, — сказала Приска.
        - Как нет?
        - Я их подарила.
        - Подарила? Кому?
        - Бедным детям.
        - Каким бедным детям?
        - Не знаю. Тем, из коробки.
        - Ты меня с ума сведешь! Что это еще за коробка такая?
        Приска объяснила, в чем дело, и мама с облегчением вздохнула.
        - Завтра скажешь учительнице, что ты все перепутала, и попросишь ее вернуть тебе туфли.
        - Ну уж нет! — возмутилась Приска. — Подарок — это подарок, его нельзя попросить обратно.
        - А ты попросишь как миленькая! Совсем с ума сошла! Пара новехоньких туфель, которые будут тебе как раз всю зиму. Да и сдались бедным детям твои элегантные туфли! Можешь отнести им те старые ботинки Габриеле, которые тебе не годятся.
        - Но у них дырявые подошвы!
        - Ну и что? Тот, кому они достанутся, поставит на них новые подметки.
        Приска подумала, что маленькой Инес эти старые ботинки совсем бы не понравились.
        - Я не могу попросить обратно вещь, которую подарила, — упрямо повторила она. Что подумают Подлизы? Нет, лучше умереть.
        - Хочешь, чтоб я тебя ударила? — спросила мама и, не дожидаясь ответа, отвесила ей пощечину. — Когда ты уже научишься слушаться?
        Приска рыдала так отчаянно, что у нее распухло лицо, и дедушка не взял ее в театр, а ведь давали «Трубадура», где цыганку сжигают на костре, а перед этим ее сын, который на самом деле ей не сын, поет арию, которая Приске так нравится, что мурашки по коже.
        Но на следующей день унижаться и просить у учительницы туфли обратно пришлось все-таки маме.
        - Не волнуйтесь, синьора Пунтони, я их держала в шкафу, даже не развернула. Я была уверена, что тут какая-то ошибка, ждала, что ваша дочь передумает, и не спешила класть их в коробку.
        - Не знаю, как вас отблагодарить. Вы уже, наверное, убедились, что Приска такая выдумщица, за ней не уследишь.
        - Ничего страшного. Главное, что она вовремя передумала.
        Приска была вне себя от злости. «И ничего я не передумала!» С тех пор каждый раз, как они попадались ей на глаза, у нее портилось настроение, и при любой возможности она волочила их по гравию или терла одну туфлю об другую, чтобы испортить лак.
        А Элиза так и не принесла никакого подарка: ни старого, ни нового.
        - Чего ты ждешь, Маффеи? — спрашивала каждый день учительница. — Ты хочешь прослыть жадиной? Ты, внучка синьоры Лукреции Гардениго?
        Но Элиза твердо решила, что, пусть даже это бросит тень на бабушку Лукрецию, она ничегошеньки не принесет, потому что она догадалась, хоть и с опозданием, кое о чем, что даже в голову не приходило Сорванцам и Кроликам, а Подлизы и Притворщицы отлично поняли с самого первого дня.
        Содержимое двух коробок, весь этот хлам, который подло дарить и обидно получать, предназначался не как обычно негритятам в Африке или еще каким-то абстрактным и незнакомым детям, а двум конкретным людям: Иоланде и Аделаиде.
        - …и их братьям и сестрам: этой шайке грязных и сопливых обезьянок, потому что для них двоих многовато будет, — нашептывала Звева Эмилии Дамиани, злобно хихикая за крышкой парты. — Думаешь Аромат Фиалок и Благоухание Роз заслужили все это добро?
        Элиза, подслушав этот разговор, подтвердивший ее подозрения, вспыхнула, руки у нее так и чесались отвесить Звеве подзатыльник. Но, в отличие от Приски, драк она боялась, поэтому вернулась на свое место, вся трясясь от возмущения.
        Она решила, что, если подарки на самом деле предназначены Иоланде и Аделаиде, она не собирается кое-как швырять для них в коробки всякое старье, а лучше возьмет две красивые игрушки поновей, завернет их в красивую подарочную бумагу, обвяжет золотой лентой, украсит сосновой веточкой и лично подарит их Девочкам за дверями школы. Она надеялась, что так им не будет обидно.
        Глава четвертая,
        в которой Аделаиде приносит подарок для бедных детей
        Даже Иоланда и Аделаиде на своей одинокой парте в глубине Крольчатника не поняли, что все это затевается против них. К коробкам они никакого интереса не проявляли. Ясное дело, никто не ожидал, что они тоже что-нибудь принесут, так что им все это было до лампочки. Они не смотрели, что приносили каждый день одноклассницы и что учительница аккуратно записывала в блокнот.
        Как все девочки в городе, они часами торчали перед витриной синьора Кардано, не сводя глаз с волшебной куклы. Они не строили никаких иллюзий. Не дурочки же они, и отлично понимают, что об этом чуде, как и обо всех остальных выставленных в витрине игрушках, они могут только мечтать. Но мечтать так мечтать: куда лучше о кукле, чем о сваленном в коробки хламе.
        И вот 12 декабря случилось нечто неожиданное.
        Пришел черед приношения даров, и синьора Сфорца стояла возле двух больших коробок с блокнотом в руке, записывая новые поступления.
        - Марчелла Озио, дождевик красный. Флавия Ланди, Пиноккио на шарнирах, в тряпичной одежде. Аделаиде Гудзон… АДЕЛАИДЕ ГУДЗОН??!
        Да-да, Аделаиде тоже подошла к ящику с игрушками и осторожно положила туда пару роликовых коньков, подержанных, но в хорошем состоянии.
        - Что ты делаешь, Гудзон? — в ужасе спросила учительница.
        - Безумие! — поддакнула Звева с первой парты Подлиз.
        Аделаиде остановилась, немного удивившись такой реакции, но ожидая, что учительница тоже запишет ее дар в блокнот.
        - Кто тебе дал эти ролики? Где ты их взяла? — рявкнула учительница.
        - Одна синьора… — пробормотала Аделаиде.
        - Какая синьора? Ага, значит, они не твои! У кого ты их… взяла?
        (Она удержалась от слова «украла», чтобы не портить рождественскую атмосферу.)
        - Одна синьора, — упрямо твердила Аделаиде, — я их не брала. Она сама мне их дала. Я ходила с мамой убирать у нее на чердаке, а коньки стояли в углу, потому что ее дети уже выросли. Она увидела, что я на них смотрю и спросила: «Хочешь?» Она мне их подарила.
        - А можно узнать, раз это подарок, почему же ты не оставила его у себя? У тебя что, так много игрушек, что ты не знаешь, куда их девать? Зачем ты притащила их в школу?
        Аделаиде пожала плечами. Что за странный вопрос! Вот уже две недели все ее одноклассницы приносят вещи для бедных… Почему бы и ей не принести?
        - От тебя мы не можем ничего принять, — сказала учительница, выудив из кучи ролики и сунув их в руки Аделаиде.
        Тогда Розальба вскочила из-за парты, как чертик из табакерки:
        - Почему?
        - Почему? — наступала Приска.
        - Почему? — спросила Марчелла Озио.
        - О-ля-ля! Народное восстание! — съязвила учительница. — По кочану. И не будь вы безмозглыми курицами, которые не видят дальше своего носа, вы бы сами поняли почему. Неужели вам все нужно объяснять, даже то, что ясно как день? А ты, Рапунцель, унеси их домой, эти ролики, и береги как зеницу ока или отдай кому угодно.
        Подавленная Аделаиде села за парту.
        - Я же тебе говорила! — набросилась на нее Иоланда. — Вот видишь! Они не захотели их брать. Не надо было даже нести их в школу. А все почему? Ты хочешь быть как все. Как дочки богачей. Хочешь, чтобы учительница тебя похвалила. Она никогда этого не сделает. Ты просто фантазерка и дурочка.
        Под градом упреков Аделаиде молча заплакала, шмыгая носом.
        - Вон! Плакс я не потерплю! — скомандовала учительница, показывая пальцем на дверь.
        Приска со своей парты метала на нее такие исполненные ненависти взгляды, что будь это пули, они бы ее продырявили. Но учительнице было плевать, и это бесило Приску. Неужели ребенок никогда не может победить взрослого?
        Дальше больше: ровно в этот момент сложенная в восемь раз записка, переходя из рук в руки, добралась до ее парты. Приска развернула ее дрожащими руками и прочла:
        «Эй ты, адвокат безнадежных дел! Не теряй свое время, защищая эти две груды мусора и уверяя нас, что они такие же, как мы. ОНИ НЕ ТАКИЕ! И они недостойны учиться в этом классе, они должны целовать песок, по которому мы ходим, и спасибо еще сказать за то, что мы не плюем в них каждый раз, как проходим мимо. А сама-то: тоже мне нашелся защитник слабых и угнетеных, на себя-то посмотри. Твой дед по матери был пастухом, а ты забрала обратно лакированные туфли и ничего не принесла взамен. Позор!»
        Это был почерк Звевы.
        - Какая безграмотная! «Угнетенных» пишется с двумя «н»! — спокойно сказала Элиза. Потом она увидела, что Приска вся побагровела. Она положила ей руку на грудь и услышала «Бум-бум-бум!» Боевые барабаны!
        - Успокойся. Дыши глубже и выйди попить воды, — сказала она ей. — Звеве это так не пройдет. Я уже придумала красивую месть.
        Глава пятая,
        в которой три подруги готовят месть
        Идею мести Элизе подал дядя Казимиро с его привычкой пересказывать ей сюжеты самых интересных, по его мнению, книг. Элиза уже знала «Илиаду», «Божественную комедию», «Неистового Роланда», «Дон Кихота», «Робинзона Крузо»… Конечно, она не все в них понимала и дала себе слово прочесть их когда-нибудь сама, но только когда вырастет: пока она боялась таких толстых книжек.
        Десятого декабря, когда Элиза с дядей Казимиро поехали за город, чтобы набрать мха для рождественского вертепа, дядя по дороге пересказал ей «Отверженных» Гюго.
        Элизу поразила в самое сердце история Козетты. Перед смертью мать попросила заботиться о ней пару трактирщиков, которых считала порядочными добрыми людьми, а они оказались настоящими мучителями. Еще коварнее были две их дочери со странными именами Эпонина и Азельма: они запрещали бедной Козетте, у которой не было игрушек и которой приходилось делать самую тяжелую и черную работу, не только играть с их куклой, но даже прикасаться к ней.
        Но доблестный каторжник Жан Вальжан, сбежавший из тюрьмы и разбогатевший, явился спасти сироту. Первым делом он подарил ей куклу, такую необыкновенную, что злые дочки трактирщиков лопнули от зависти.
        - А что если мы тоже так сделаем? — сказала Элиза Приске в тот день, когда они возвращались с ежедневной прогулки к «Детскому раю». — Что если мы подарим Иоланде и Аделаиде такие игрушки, которым все Звевины и в подметки не годятся. Красивее всего, что когда-либо видела учительница.
        - По-моему, лучше не искать какие-то особенные игрушки, — предложила Розальба, — а просто подарить им те, которые нравятся Звеве и которые она не сомневается получить.
        - А ты знаешь какие?
        - Я видела ее список в магазине. Она, конечно, потребовала Притти Долл и черную плюшевую пантеру, самую большую. А еще, представьте себе, шотландское платьице из тафты с юбкой-воланом и пальто из верблюжьей шерсти с коричневыми бархатными пуговицами.
        Девочки всегда удивлялись, когда кто-то заказывал в подарок одежду. Ее ведь и так родители все время покупают. Какой же это тогда подарок?
        Приска скандалила из-за каждой новой покупки, потому что очень привязывалась к старой одежде и не хотела с ней расставаться. Из «новых» вещей она охотно принимала только пальто и куртки, которые становились малы Габриеле, потому что они застегивались на мужскую сторону, и ей казалось, что в них она уже очень похожа на юнгу или первооткрывателя.
        - Синьор Лопез уже принес список в магазин, — продолжала Розальба, — но не оставил никакого залога, и папа не считает себя обязанным «бронировать» эти подарки.
        - Значит, тот, кто придет первым с деньгами в кармане, может их унести! — торжествующе подхватила Элиза.
        Идея, конечно, замечательная, но как ее осуществить? Розальба знала, сколько стоит каждая из этих вещей, и вместе выходило тридцать пять тысяч лир. Даже если разбить копилки и собрать все их сбережения, такой огромной суммы им никак не набрать.
        - Спокойно. Значит, мы просто украдем эти подарки. Розальба будет отвлекать синьора Пираса, а мы проберемся в магазин ночью, — предложила Приска.
        - Ничего не выйдет. У меня даже ключей от магазина нет, — сказала Розальба.
        - А мы откроем его отмычкой и постараемся не оставлять отпечатков пальцев…
        - Прекрасно! Папа заявит в полицию, и когда игрушки и одежду найдут у Аделаиде и Иоланды, их арестуют за воровство, и Звева будет счастлива.
        - Нужно придумать что-нибудь другое, — сказала Элиза.
        - Давайте посоветуемся с дядей Леопольдо, — предложила Розальба. Она уже удостоверилась раньше, что доктор Маффеи был единственным из знакомых ей взрослых, на которого можно положиться.
        Итак, они отправились к нему в клинику и попросили аудиенции.
        - Да вы настоящие маленькие стервы! — заметил доктор Маффеи, когда девочки изложили ему свой план. — Чем ваша бедная одноклассница это заслужила? Что она вам сделала?
        - Бедная! — взорвалась Приска. И, не говоря ни слова, достала измятую записку и сунула ее под нос дяде Леопольдо.
        - Хм, ну да! Вы правы. Это она стерва. Она заслуживает и большего, эта зазнайка. Но я не понимаю, при чем здесь я. Что вы от меня хотите?
        - Совета, — сказала Розальба.
        - Мне кажется, он вам не требуется. Вы и так уже все продумали. Здесь нужен не совет, а деньги в долг.
        - Точно, — сказала Приска.
        - Но вы отдаете себе отчет, что для ребенка вашего возраста это огромная сумма. Какие гарантии погашения долга вы можете предоставить?
        Розальба сникла. Она была дочерью торговца и к тому же хорошо считала, так что понимала отчаянность их финансового положения.
        Но Приска умоляюще сложила руки:
        - Не мог бы ты одолжить нам эти деньги? Мы вернем тебе, когда вырастем. Мне достанется в наследство жемчужное ожерелье бабушки Приски и ее бриллиантовые сережки.
        Элиза лягнула ее под столом ногой. Она ненавидела просить денег у дядей, даже чтобы купить такие необходимые вещи, как новые тетрадки или перья. Но дядя Леопольдо как будто не расслышал.
        - Как ты думаешь, твой папа может предоставить вам кредит? — спросил он Розальбу. Розальба помотала головой. В магазине прямо над кассой висело объявление:
        ИЗБАВЬТЕ НАС, ПОЖАЛУЙСТА,
        ОТ НЕОБХОДИМОСТИ ОТКАЗЫВАТЬ.
        В ЭТОМ МАГАЗИНЕ НИКОМУ
        НЕ ПРОДАЮТ В КРЕДИТ.
        - Тогда ничего другого не остается, — заключил дядя Леопольдо. — Эти деньги вам придется заработать.
        - Но как? И потом, мы потратим на это целую вечность, а Рождество уже через две недели, — возразила Элиза.
        - Я заплачу вам вперед. Скажем так, это будет не долг, а рабочий контракт, — сказал дядя Леопольдо. — Ты, Розальба, посчитай-ка, сколько должна заработать каждая из вас, чтобы получилась нужная сумма.
        Розальба покорябала на листочке и сказала:
        - 11 667 лир…
        - Отлично. На такую зарплату вы нанимаетесь с сегодняшнего дня до конца пасхальных каникул.
        - А что нам надо будет делать?
        - Значит так. Элиза каждые выходные будет мыть мне машину. Снаружи и внутри. Будет вытряхивать коврики, чистить щеткой кресла и выводить на них пятна, стирать пыль с приборной доски, вытряхивать пепельницы, полировать руль. И шины: тщательно мыть теплой водой и вытирать насухо. Хорошо?
        - Хорошо, — со вздохом ответила Элиза. Она ненавидела запах в салоне автомобиля, ее от него просто тошнило. А еще больше запах гаража, в котором ей придется работать. Но она понимала, что это очень великодушное предложение и отказываться нельзя.
        - Розальба, — продолжал доктор Маффеи, — раз в неделю будет приходить к нам домой, брать стремянку и выбивать пыль из всех книжек в моей библиотеке, полка за полкой. Это тонкая работа. Каждым томом нужно три раза хлопнуть по подоконнику. И, разумеется, ставить их на место нужно не как попало, а ровно так, как они стояли.
        - Эту работу могу делать я… — вызвалась Приска. На самом деле из трех подружек она была главной по книгам. И возможность провести столько времени в кабинете своего тайного возлюбленного казалась ей очень соблазнительной.
        - Нет, — сказал дядя Леопольдо, — раз ты так любишь рассказывать небылицы, будешь раз в неделю навещать мою бывшую медсестру, Олимпию, помнишь ее? Она живет здесь неподалеку, и ноги у нее так распухли от плохого кровообращения, что она не может выходить из дома и страшно скучает, к тому же она почти слепая, а сестра, которая за ней ухаживает, не умеет читать. Я уверен, что твои визиты будут для нее настоящим праздником.
        - Ох, — сказала Приска, потому что не очень-то жаловала Олимпию. Она чересчур много болтала о дяде Леопольдо, да так, будто он ее собственность. «Мой доктор» то, «мой доктор» сё. «Я провела с ним бок о бок двадцать лет и умею читать его мысли, нам слова не нужны…»
        Но приказ есть приказ, так что она, конечно, будет ходить как миленькая и читать лучшие страницы из своих записных книжек.
        - А я пока окажу вам одну ценную услугу, — добавил дядя Леопольдо, — и совершенно бесплатно. Я пойду и лично куплю эти подарки и попрошу синьора Кардано не рассказывать ни одной живой душе, кому он их продал. Устроим этой маленькой ведьме Лопез настоящий сюрприз.
        Глава шестая,
        в которой дядя Леопольдо сдерживает свое обещание
        - Так странно! — сказал на следующий день за столом отец Розальбы. — Я не думал, что доктор Маффеи так дружит с Лопезами дель Рио.
        - С чего ты это взял? — спросила его жена.
        - Сегодня утром он заявился в магазин и скупил все, что синьор Лопез указал в своем списке. Он не ограничился залогом, чтобы их забронировать. Оплатил до последнего цента, наличными.
        - Но с чего ты взял, что он сделал это для Лопезов? Это, наверное, для Элизы, — заметила жена. — Розальба, ты ничего об этом не знаешь?
        Розальба энергично замотала головой. Она не могла ответить, потому что ее всегда учили не говорить с набитым ртом. А еще потому, что ей не хотелось врать. Но она чуть не задохнулась от радости при мысли, как она расскажет подружкам, что их верный союзник уже начал действовать.
        - Нет. Для Элизы синьор Казимиро Маффеи уже забронировал велосипед, конструктор и плюшевого мишку, — сказал синьор Кардано. — И потом, ты же знаешь, Маффеи никогда не дарят племяннице одежду на Рождество. А Лопезы кроме игрушек выбрали еще пальто и элегантное платьице, и их доктор Маффеи уже велел прислать к нему в клинику.
        - Наверное, он хочет отблагодарить Лопезов за какую-нибудь услугу, — сказала синьора Кардано.
        - Кто знает? Он еще попросил меня не вешать табличку «Продано» на игрушки, выставленные в витрине. Видимо, хочет сделать им сюрприз…
        - А если кто-нибудь другой захочет их купить?
        - Да кто их купит? За такие деньги только Лопезы могут их себе позволить. Но вот что действительно странно. Доктор Маффеи попросил меня еще кое о чем…
        - О чем? — спросила заинтригованная Розальба.
        Но в этот момент Леонардо, у которого была дурацкая привычка качаться на стуле за едой, с грохотом упал навзничь, ударившись головой об пол. Он всего лишь набил себе шишку, но так рыдал, что началась страшная суета, и родители так и не вспомнили о докторе Маффеи и его странной покупке, а Розальба так и не узнала, о чем же еще попросил дядя Леопольдо ее отца.
        Рождество приближалось, и каждая ученица 4 «Г» уже принесла свой дар бедным детям. Обе коробки были набиты до краев.
        - Не хватает только Пунтони и Маффеи, — каждое утро говорила синьора Сфорца, сверяясь со списком в своем блокноте. — Чего вы ждете? Помните, что каникулы начинаются 22-го, а значит, торжественное вручение подарков мы должны устроить 21-го.
        Элиза и Приска сделали вид, что не слышат.
        - Вы, как всегда, все делаете в последний момент! — упрекала их учительница.
        А Звева ругалась:
        - Жадины-говядины, турецкий барабан! Я-то знаю, что вы ничего не принесете.
        Она натравила на них весь ряд Подлиз.
        - Как вы смеете называть себя христианками! — обвиняла их Эстер Панаро. — Сестра Джованна на катехизации сто раз говорила нам, что излишки надо отдавать бедным. Кто не делает пожертвования, попадает ад…
        - А ты, Приска, совсем обнаглела: это же надо — послать маму забирать обратно эти старые туфли… — вторила ей Алессандра.
        - Ну то, что Элиза ничего не приносит, еще можно понять. Она же сирота, выращенная на подаяния родственников, — говорила с сочувствием Эмилия Дамиани, которая всегда пыталась всех примирить, но только все портила.
        И на этот раз ее реплика натолкнула Звеву на коварную мысль. Звева была вне себя от злости из-за того, что «враги» не реагировали на издевательства ее шайки. Она никак не могла взять в толк, почему Приска, которая обычно поддавалась на любую провокацию и тут же лезла в драку, сейчас только улыбается с видом превосходства.
        - Скоро Рождество! Не ссорьтесь! Нужно любить друг друга! — увещевала Эмилия.
        Звева больно щипала ее и шипела:
        - Может, ты заткнешься, дура несчастная?
        Двадцатого декабря учительница спросила:
        - Кто из вас хочет прийти в школу после обеда помогать мне заворачивать подарки для бедных?
        Поднялось много рук, в том числе рука Аделаиде.
        Учительница выбрала трех Подлиз: Эстер, Алессандру и Звеву, которая вызвалась помогать, чтобы осуществить свой план. Они были заняты до самого вечера, так что Звева пропустила ежедневный визит в «Детский рай» и не заметила, что кукла и пантера исчезли из витрины. Это выглядело странно. Обычно все игрушки, проданы они или нет, красовались в витрине до полудня 24-го, чтобы она не пустела, пока последние запоздавшие покупатели не сделают свой выбор.
        У синьора Лопеза была привычка покупать подарки поздно вечером 24-го, поэтому он тоже не заметил, что в городе появился кто-то, способный увести такие дорогие игрушки прямо у него из-под носа.
        Глава седьмая,
        в которой мы присутствуем при вручении даров
        И вот настало утро 21-го. Ученицы 4 «Г» заходили в класс группками и бросали исподтишка любопытные взгляды на два стула рядом с учительским столом, на которых до вчерашнего дня стояли две коробки. Никто не заметил, что Приска и Элиза кроме портфелей тащили две большие сумки.
        Коробок уже не было. Вместо них лежали два свертка, завернутые в грубую желтую бумагу, как в лавке мясника, и перевязанные бечевкой. Никакой цветной ленты, еловой шишки или стеклянного шарика.
        - Они не слишком перетрудились… — заметила вполголоса Марчелла Озио.
        А Эмилия Дамиани спросила у Алессандры:
        - Вы потратили весь день на то, чтобы состряпать два таких уродских свертка?
        - Ты, как всегда, ничего не понимаешь! — ответила Алессандра. — Главное было не сделать свертки, а разделить подарки поровну, чтобы все куклы не оказались в одном свертке, а лошадки в другом. И одежду надо было разделить. Пара чулок — направо, пара — налево… Знаешь, нехорошо выбирать себе любимчиков из бедных. Это немилосердно!
        - А еще учительница велела нам выкинуть совсем старье, — добавила Эстер, — хотя, по-моему, и оно бы отлично сошло.
        - Тихо! Что за разговорчики? Все по местам, — это вошла в класс синьора Сфорца. В мгновение ока наступила тишина.
        Учительница провела урок как ни в чем ни бывало, не обращая внимания на прикованные к сверткам взгляды девочек. Потом дала задание на каникулы, в том числе сочинение «Мои размышления перед вертепом».
        Наконец где-то за полчаса до звонка она торжественно объявила:
        - Вот и настала пора даров! Реповик! Гудзон! Встаньте и поблагодарите своих одноклассниц. Эти прекрасные подарки — для вас.
        Девочки встали, удивленная Аделаиде с улыбкой до ушей и насупленная Иоланда.
        - Ну же, вперед! Подойдите сюда! — скомандовала учительница.
        Они послушались и подошли к сверткам.
        - Еще минуточку внимания! — сказала синьора Сфорца. — Ваша одноклассница Рената Голинелли прочтет для вас стихотворение, которое я лично сочинила специально по этому случаю.
        Рената вышла к доске, встала по стойке смирно, уставилась в точку над головой учительницы и стала вдохновенно декламировать:
        В яслях на соломе младенец лежит,
        От холода бедный лежит и дрожит.
        Но ослик и вол тут же рядом встают,
        Дыханием теплым его обдают.
        Несут пастухи Иисусу дары,
        Они так щедры, они так добры.
        И каждый из нас может им подражать
        И бедным ребятам подарки собрать!
        Произнося последнюю строчку, она показала пальцем на Аделаиде и Иоланду. Когда она закончила, учительница сказала:
        - Ну вот, а теперь можете взять подарки, каждой — по свертку. Но сделайте одолжение, не разворачивайте их, пока не дойдете до дома, а то нести будет неудобно.
        Но не успели девочки взять свертки, подняла руку Приска:
        - Я тоже хочу рассказать стихотворение про Рождество.
        (Это не входило в их план; идея пришла ей в голову, пока она слушала Ренатины глупости.)
        - У нас не осталось времени, — сказала учительница, — вот-вот прозвенит звонок. И вообще, при чем тут ты, ты же не принесла ни одного подарка?
        - Я принесла, — сказала Приска, вытаскивая из-под парты огромный сверток, завернутый в красную бумагу с золотым узором, и, не дожидаясь разрешения, скороговоркой прочитала:
        Пастухи ушли давно,
        Есть подарки все равно.
        На верблюдах три царя
        Привезли их для тебя!
        Она сделала знак Элизе и Розальбе, которые подтащили к учительскому столу другой сверток, сверкающий серебряными нитями.
        - Для Иоланды… и для Аделаиде! — сказала Элиза. С пожеланиями счастливого Рождества от нас! — она обняла и поцеловала девочек, Приска и Розальба повторили за ней.
        Глава восьмая,
        в которой дым коромыслом
        От удивления все так и сидели с раскрытыми ртами. Кто-то из Кроликов робко зааплодировал, но учительница остановила их свирепым взглядом. Подлизы и Притворщицы были совсем сбиты с толку. С одной стороны, им было страшно любопытно. С другой — всем их щедрым подаркам из коробок для бедных грош цена по сравнению с этими красивыми свертками «трех царей».
        - Подумаешь, красивая бумага. Посмотрим еще, что там внутри, — язвительно заметила Эстер Панаро.
        - Да, вы двое, разверните-ка эти свертки и покажите нам, что там за чудеса, — скомандовала Звева.
        Аделаиде набросилась на ленту и тянула изо всех сил, пытаясь развязать ее, а Иоланда так и стояла столбом, скрестив на груди руки.
        Лента развязалась, бумага была сорвана… и все хором вздохнули, когда из свертка показалось прелестное шотландское платьице из тафты с юбкой-воланом.
        - Ровно то, что тебе нужно, Аромат Фиалок! — саркастически заметила учительница, бросив красноречивый взгляд на тощие и грязные ноги Аделаиде и старые истоптанные башмаки. — Оно будет чудесно на тебе смотреться, когда ты будешь танцевать с принцем.
        «Надо сказать папочке, чтобы купил мне бархатное, — подумала Звева. — Не можем же мы ходить в одинаковых платьях с этой оборванкой. И что это взбрело в голову этой идиотке Пунтони?»
        Но когда Аделаиде вытащила из упаковки черную пантеру и, взвизгнув от радости, что есть силы прижала ее к себе, до Звевы начало доходить, что это не просто случайное совпадение. Со злости она побелела как мел.
        В этот момент Иоланде надоело дуться, и она тоже принялась разворачивать свой сверток, красный с золотым узором. Увидев Притти Долл — а это была именно она, второй такой днем с огнем не сыскать, — весь класс просто остолбенел, даже учительница. Звева не выдержала:
        - Это моя кукла! И пантера тоже, и платье, и пальто. Все мое! Мой папа их забронировал!
        - Нет, — уверенно сказала Розальба, — он их не забронировал. В задаток он не оставил ни лиры. А то бы папа не продал их нам.
        Но Звева ее не слушала. Она набросилась на Иоланду и попыталась вырвать куклу у нее из рук.
        - Ах ты, гадкая оборванка, отдай! Это моя! Ты не имеешь права к ней прикасаться своими грязными лапами.
        Но Иоланда и не думала уступать:
        - Нет, моя! Мне ее подарили! — завопила она и вцепилась зубами в Звевину руку. Звева завизжала, но куклу не отпустила и осыпала противницу градом ударов.
        - Осторожнее! Вы сломаете куклу, — взмолилась обеспокоенная Эмилия Дамиани.
        Учительница, застигнутая врасплох, не знала, что предпринять.
        В школе «Благоговение» такого безобразия случиться не могло. Чтобы маленькая оборванка осмелилась поднять руку на барышню из хорошей семьи! Правда, в той школе оборванок не было.
        - Реповик, немедленно прекрати! — скомандовала она.
        Но Реповик не могла прекратить, даже если бы захотела (да она и не хотела), потому что Звева обхватила ее так крепко, что не отцепишься. Учительница схватила линейку, чтобы ударить Аделаиде, но поняла, что в этой мешанине из ног и рук невозможно различить, где чье, и она рискует попасть по Звеве, которую как раз хочет защитить.
        - Озио! Сбегай за сторожем! — скомандовала она. - А ты, Реповик, не думай, что это сойдет тебе с рук! Я выгоню тебя из школы, я упеку тебя за решетку!
        Тем временем в ряду Сорванцов разворачивалась другая драма.
        Пока Элиза с ужасом наблюдала за дракой между Звевой и Иоландой, к ней подошла Алессандра и с ехидным видом протянула сверток поменьше в такой же желтой бумаге из мясной лавки.
        - Раз ты такая бедная сиротка, что не могла принести даже самую завалящую игрушку, мы решили, что ты тоже заслужила подарка из коробок для бедных. От имени всего класса — счастливого Рождества!
        Изумленная Элиза развернула сверток, и на колени ей посыпался весь тот пыльный хлам, который учительница забраковала, а Звева старательно отложила в сторонку с одной только целью ее унизить. У нее на глаза навернулись слезы, но она не успела разрыдаться, потому что тут Приска угрожающе схватила Алессандру за ворот и так двинула кулаком по носу, что хлынула кровь.
        - Скажи, кто тебя подбил на эту подлость! Скажи мне. Ты ведь не сама это придумала!
        И — раз — дала ей такую затрещину, что в ушах зазвенело.
        - Пунтони! Ты сошла с ума? — закричала учительница.
        - Это все Звева, — пробормотала Алессандра, в ужасе глядя, как кровь заливает ей воротничок, розовую ленту в голубой горошек, форму.
        Приска раздраженно оттолкнула ее подальше и направилась к дерущимся девочкам: Звеве уже удалось вырвать куклу из рук Иоланды и уложить противницу на пол.
        - Ах ты, подлюка! Что тебе сделала Элиза? — разъяренно спросила она ее.
        - Чего ты так злишься? Когда дарят подарок, нужно благодарить, — насмехалась Звева, все еще прижимая бедную Иоланду коленкой к полу.
        - Вот тебе моя благодарность, получай! — закричала Приска, вцепившись ей в волосы и поднимая на ноги.
        Иоланда схватила куклу и ретировалась за свою парту в глубине класса.
        Приска как следует встряхнула Звеву, а потом, прижав к стенке, начала дубасить руками и ногами. Звева в ответ кусалась и царапалась вне себя от бешенства и унижения: ее поколотили перед всем классом!
        - Куда подевалось рождественское настроение? — хныкала Эмилия Дамиани.
        Пришел сторож.
        - Что тут происходит?
        - Разнимите их! — приказала учительница, которая очень злилась, что больше не может свалить все на Иоланду.
        Сторож и глазом не моргнул. Он и не такое видал в классах для мальчиков.
        - Кто первым начал? — угрюмо спросил он, разведя противниц по разные стороны от кафедры.
        - Звева! — хором ответили все Кролики и Сорванцы.
        Поскольку среди Кроликов была дочь сторожа Анна, которая никогда не врет, он поверил и без малейшего уважения к знатному роду Лопез дель Рио сказал Звеве:
        - Вот видишь, получила на орехи? И поделом, будешь знать в следующий раз!
        Но класс не унимался. Аделаиде, стоя рядом с кафедрой, рыдала, прижимая к себе бархатную пантеру. Розальба заботливо вытирала своим платочком кровь с Прискиных исцарапанных рук. Элиза истерически смеялась. Марчелла Озио повторяла:
        - Какой позор! Какой позор!
        Кролики и Сорванцы солидарно роптали, угрожающе поглядывая на Подлиз.
        - Дети, я в ужасе, — заявила синьора Сфорца, как только закрылась дверь за сторожем. — Я-то думала, что буду учить класс порядочных девочек, а не племя маленьких дикарок. Даже грузчики себя так не ведут! Эта вспышка агрессии так меня расстроила, что я не знаю, что и делать. Но не думайте, что это сойдет вам с рук. После каникул я приму меры. Все вы вели себя отвратительно, но есть среди вас зачинщики этой мерзкой драки, а есть те, кто просто поддался на провокацию. Я это учту. Кое-кто за это дорого заплатит.
        И после этой угрозы она погрузилась в мрачное молчание и принялась перебирать бумаги у себя на столе. К счастью, в этот момент прозвенел звонок. Подавленные девочки молча двинулись к вешалке за своими пальто. Потом, соблюдая идеальный порядок, построились в ряд и вышли в коридор. Аделаиде и Иоланда еле-еле тащили по два больших свертка: один — в желтой бумаге из мясной лавки, все еще крепко перевязанный бечевкой, второй — в цветной бумаге, весь истерзанный. Из одного торчал хвост черной пантеры, из другого — голая ножка Притти Долл.
        Внизу во дворе весь класс без сучка, без задоринки исполнил «большие маневры» и воодушевленно пропел «Вот и кончился день тяжелый». Потом девочки разошлись по двору, желая друг другу счастливого Рождества и веселых каникул, но как-то вяло.
        - Я это так не оставлю, не думай. Ты еще поплатишься, — шепнула Звева, проходя мимо Приски.
        - Попробуй только еще раз тронуть Элизу, я тебе покажу! — сквозь зубы ответила Приска.
        Глава девятая,
        в которой к семье Маффеи наведываются гости
        В тот же день, сразу после обеда, когда дяди пили кофе, а Элиза помогала бабушке убирать со стола, няня заметила:
        - Странно… Кажется, будто на нашей лестнице плачет ребенок.
        - Тебе повсюду слышатся дети, — со смехом сказал дядя Казимиро, — типичный случай профессионального расстройства.
        - Хочется заполучить нового малыша под свою опеку? — подхватил дядя Бальдассаре. — Придется подождать, когда Элизе стукнет двадцать.
        - Двадцать пять, — исправил его дядя Леопольдо, — я не дам ей выйти замуж, пока не получит диплом.
        - Пф-ф! — презрительно сказала няня. — И что потом девочка будет делать с этим дипломом, одному Богу известно! Твоя мать, Леопольдо, вышла замуж в семнадцать лет и прекрасно поставила вас всех на ноги без всякого диплома.
        - Потому что ты, няня, мне помогала, — сказала бабушка Мариучча, — не знаю, что бы я без тебя делала.
        Она всегда так говорила, когда видела, что няня в плохом настроении, и хотела ее утешить. Няне, хотя по ней и не скажешь, было уже под восемьдесят, и сначала она была няней самой бабушки Мариуччи.
        Элиза с трудом могла представить себе бабушку маленькой. Но когда-то она тоже была ребенком, как все люди на земле. Она лежала в такой высокой коляске на рессорах, а катила коляску няня Изолина, которая приехала из деревни в дом Элизиных прадедушки и прабабушки, чтобы заботиться о бабушке.
        - Я пеленала ее туго-туго с ног до головы. Так тогда все делали, — говорила няня, — и дети росли лучше, чем сейчас, с красивой прямой спиной.
        - Что за глупости! — замечал дядя Леопольдо.
        - Ничего не глупости! У твоей матери всегда была прекрасная осанка, все благодаря пеленкам. А вы все ходите сгорбившись, как старички…
        Когда бабушка вышла замуж, няня стала жить с ней и воспитала ее четверых детей. И, наконец, она сидела с Элизой. Так что неудивительно, что все, что касалось детей, ее волновало.
        Теперь детский плач стал ясно слышен.
        - Что… — начала бабушка, но тут раздался звонок в дверь. Дядя Бальдассаре поставил свою чашку и пошел открывать.
        На лестничной клетке стояла молодая женщина, очень худая и бедно одетая. За руку она крепко держала сопливую девчушку, закутанную в огромный грязный свитер.
        Девочка хныкала и пыталась спрятаться за мать. А мать, завидев дядю Бальдассаре, швырнула ему что-то большое, завернутое в газету.
        - Вот! Я все вернула, — сказала женщина. — Проверьте, все ли на месте. Будьте уверены, моя дочь получила по заслугам. Мы люди бедные, но не воры! Такого в нашей семье еще не случалось, жалкая воришка! — И она ударила по щеке девочку, которая заплакала еще пуще.
        Дядя Бальдассаре, совсем сбитый с толку, пробормотал:
        - Извините, синьора… Я не понимаю…
        В этот момент в свертке что-то зашевелилось и чей-то голосок жалобно пропищал: «Мама, я хочу спать! Уложи меня».
        - Мама! — закричал в свою очередь насмерть перепуганный дядя Бальдассаре, уставившись на сверток, будто там была ядовитая змея, но не осмеливаясь бросить его. — Мама! Иди сюда!
        Прибежала бабушка Мариучча, а с ней Элиза, дядя Леопольдо и няня.
        - Иоланда! — воскликнула Элиза, узнав подругу. — Почему ты плачешь? Что с тобой сделали?
        - Скажи ей, что я ничего не украла, — рыдала Иоланда.
        - Ах, не украла? Воришка, и врунья к тому же! — взвизгнула мама. И раз — еще затрещина.
        - Синьора, успокойтесь! — вмешался дядя Леопольдо авторитетным тоном. — Объясните, пожалуйста, что произошло.
        - Ну конечно! Вы такие богатые, что даже не заметили, что произошло. У вас столько вещей, что если чего-то пропадет, вам должны сообщать об этом посторонние.
        - Но у нас ничего не пропало, — возразила бабушка Мариучча.
        - И у девочки тоже? Эта несчастная воришка, моя дочь, пусть крадет у нее одежду, игрушки, а вам хоть бы хны, вы и глазом не моргнули…
        - Я их не украла! Мне их подарили! — закричала Иоланда. — Скажи ей, Элиза, что мне их подарили.
        - Конечно, подарили, — возмущенно подтвердила Элиза. — Это наш рождественский подарок.
        - Но это же… кукла за десять тысяч лир… — сказала мама Иоланды, не веря своим ушам, и тут же снова взяла воинственный тон: — Хорошенький подарок! Да знает ли вы, доктор, что у нас семь голодных ртов? Что нам делать с такой куклой и роскошным пальто? Съесть, что ли?
        - Извините, — сказал дядя Леопольдо, — было еще письмо. Вы его не читали?
        - Мы не читаем чужие письма, — гордо заявила женщина.
        - Но на конверте ваше имя.
        - Мы не умеем читать, — неохотно призналась она.
        - Но Иоланда же ходит в школу, — заметила Элиза. — Вы могли ее попросить прочесть.
        - Как же! Чтобы она нам опять наврала с три короба…
        - Напрасно вы не поверили девочке, синьора, — сказал дядя Леопольдо. — Это письмо было для вас. В нем было написано, что, если вы сочтете нужным, можете вернуть подарки в «Детский рай» и выбрать взамен все что угодно, на ту же сумму. Такое соглашение я лично заключил с синьором Кардано.
        - А нельзя получить вместо этого деньги? — спросила женщина с жадным огоньком в глазах. — У нас кончается аренда, столько трат…
        - Мама! — взмолилась Иоланда и потянула ее за шаль.
        - Нет, деньги получить нельзя, — сказал дядя Леопольдо, — это не рождественское пожертвование, это подарок от наших девочек вашей дочери. Вы можете выбрать то, что ей необходимо…
        - Хорошо, — сухо сказала женщина как будто обидевшись, — тогда спасибо. Извините за беспокойство.
        Она выхватила сверток из рук дяди Бальдассаре, который все это время прижимал его к груди, не зная, что с ним делать, рванула Иоланду за руку и потащила за собой по лестнице.
        - Пока, Иоланда! — смущенно попрощалась Элиза. Она чувствовала себя виноватой, сама не понимая почему.
        - С такими людьми лучше не связываться! — изрекла няня. — Это же надо так бить ребенка! Да еще на людях! Какой позор!
        А у Аделаиде, видимо, нашелся кто-то, кто умеет читать, во всяком случае, они не выражали никаких протестов. За пару дней все подаренные игрушки и одежда вернулись в «Детский рай», в обмен на обувь, белье и одежду для взрослых. Но хотя теперь кукла, пантера, платье и пальто снова стали доступны, синьор Лопез дель Рио не желал их даже видеть.
        - После того, как они побывали в руках у этого сброда! После того, как мою дочь публично унизили! А все потому, что вы, синьор Кардано, не выполнили своих обязательств! Знаете, что я вам скажу? Ноги моей больше не будет в вашем магазине.
        - Пожалуйста, как вам угодно! — ответил синьор Кардано, а позже объяснял жене так:
        - Такой клиент мне и даром не нужен. Впрочем, хотел бы я посмотреть, где он теперь будет покупать подарки для своей ломаки. Во всем городе только у нас в магазине продаются игрушки, и он это прекрасно знает. Самое досадное во всей этой истории то, что у меня на шее останется эта говорящая кукла. Ума не приложу, кто еще захочет ее купить.
        Но на следующий день Притти Долл захотела купить… угадайте кто? Бабушка Мариучча, которая решила подарить ее в шутку дяде Бальдассаре. Она видела, как он растерялся тогда на лестнице с этим механическим созданием на руках, которое плакало и сучило ножками и ручками.
        И что, вы думаете, оправившись от удивления, он подарил куклу Элизе, как ожидали все домашние? Ничего подобного. Он запер ее в шкафу в своей комнате, и никто ее больше не видел. Вынимал ли он ее потом немного поиграть, так и осталось тайной.
        Глава десятая,
        в которой Приска размышляет перед вертепом. Сочинение Приски
        Жила-была на свете девочка по имени Эмма, и была она главарем шайки разбойников. Разбойники слушались Эмму беспрекословно, потому что она однажды нашла в песке пустыни волшебную лампу, из которой, если ее потереть, появлялся огромный могущественный джинн, который умел летать, становиться невидимым, делать все что угодно и был ее рабом.
        Каждый раз, когда разбойники пытались взбунтоваться и сбежать с частью сокровищ, Эмма вызывала джинна из лампы и приказывала ему поймать их и как следует отдубасить палкой, так она поддерживала дисциплину в шайке мятежных мужчин.
        Спали они все в одной пещере, чтобы войти в нее, нужно было произнести магическое заклинание, а днем разъезжали верхом по пустыне. Если им попадался навстречу караван богатых торговцев, они нападали на него и отнимали все добро. Если же они встречали какое-нибудь бедное племя, которое кочевало с одного оазиса на другой, гонимое засухой или неурожаем, Эмма приглашала все племя к ним в пещеру передохнуть и одаривала их бесчисленными богатствами, главным образом едой и игрушками для детей.
        Однажды Эмма скакала со своими разбойниками по дюнам и увидела вдалеке длиннющий караван из одногорбых и двугорбых верблюдов, груженных узлами. Еще там были собаки, лошади и три старика, должно быть, вожди племени, потому что вокруг них суетилось множество слуг, которые держали над ними зонт от солнца и обмахивали веером.
        - В атаку, мои смельчаки! — крикнула Эмма, и в мгновение ока караван был захвачен, а его вожди взяты в плен.
        - Кто вы? И куда идете со всем этим добром? — допрашивала их Эмма, связав как колбасу.
        - Мы три царя, — ответили они, — идем в Вифлеем поздравлять новорожденного младенца.
        - Богатого или бедного?
        - Нищего. Представьте себе, он родился в хлеву, потому что у его родителей не было денег заплатить за гостиницу.
        - Тогда я иду с вами, — сказала Эмма. И приказала освободить пленников с тысячей извинений и собраться в путь.
        Итак, они отправились в Вифлеем. Днем они ориентировались по компасу. А ночью шли за звездой, и один из волхвов, который изобрел телескоп, видел ее лучше всех и делал вычисления по своим астрономическим анализам.
        И вот они стали замечать, что пальмы вокруг покрыты снегом, что тропинки в деревнях кишат пастухами с овцами на плечах, прачками, детьми с корзинками фруктов на головах, волынщиками и женщинами, которые кормят кур.
        - Значит, мы приближаемся к яслям, — объяснил Эмме самый старый волхв. — Видишь вон тот освещенный замок на холме? Это дворец Ирода, неврастеника, который хочет убить всех маленьких детей, потому что они ему мешают.
        - Моему папе тоже мешают дети, — сказала Эмма, — особенно когда они плачут по ночам. Он говорит, что ему хочется вышвырнуть их в окно. Но потом он вставляет в уши затычки из воска и успокаивается.
        Она потерла лампу и приказала джинну отправиться во дворец и хорошенько отдубасить Ирода.
        - А потом преврати его в крошечного малыша.
        - Слушаюсь, госпожа! — ответил джинн и улетел.
        Они подошли к Вифлеемской пещере, которая вся освещалась мерцающими красными и зелеными огням, а над ней парил ангел с полоской лазурной ткани, на которой было написано «На земле мир, в человеках благоволение».
        В пещере были Богородица и Святой Иосиф, которые принимали гостей, а на полу в соломенной колыбельке лежал младенец Иисус, совсем голый, кроме полоски лазурной ткани на животе, которая непонятно как держалась.
        Цари слезли с верблюдов и подарили ему золото, ладан и миро.
        Эмма слезла с коня, поздоровалась с Девой Марией и спросила ее:
        - Извините, синьора, почему вы не надели что-нибудь на этого малыша? Почему он гол как сокол?
        - О! Но ведь жарко! — ответила Мария.
        - Мне так не кажется, — сказала Эмма. — На дворе декабрь. Вы разве не видите, что на пальмах лежит снег? Вы и ваш муж одеты по погоде, с длинными рукавами. У пастухов и волынщиков есть меховые куртки, а у царей тюрбаны и мантии.
        Сама она, как увидела снег, сразу нацепила толстые носки, свитер и шерстяную шапку.
        Мария, смутившись, стала оправдываться:
        - Ну, здесь есть осел и вол, они согревают его своим дыханием.
        - Очень гигиенично! — заметила Эмма. — Да вы даже не подстелили под него пеленку, он у вас лежит на голой соломе. Вы знаете, что он может подцепить клещей? И уж точно он будет весь красный. Кожа у младенцев очень нежная, знаете?
        - Я не очень-то в этом понимаю. Это мой первый ребенок, — ответила Мария.
        - Уверяю вас, что так оно и есть. Мой брат Филиппо в прошлом году как-то раз плакал всю ночь и не давал нам спать, пока Антония не обнаружила, что у него попка красная, как у павиана, потому что мы недостаточно часто меняли ему пеленки. Вот вы сколько раз в день меняете пеленки своему малышу?
        - На самом деле, — сказала Марш, — я никогда не меняю ему пеленки, у него и пеленок-то таких фланелевых нет, как у вашего брата.
        - А эта полоска лазурной ткани?
        - Ах это, это для красоты! Ну и стыдно, знаете ли. Когда видно… ну вы понимаете, что я хочу сказать…
        - Она, наверное, вся описанная, — сказала Эмма. — Разве вы не знаете, что маленькие мальчики писают фонтанчиком?
        - Я и не знала, — призналась Мария, — я не очень разбираюсь в этих вещах.
        Тогда Эмма потерла лампу и вызвала джинна.
        - Будь так добр, сгоняй к Фретте и купи там все приданое для новорожденного. Постельное белье, одеяла, клеенку, пеленки, английские булавки, распашонки, майки, шерстяные пинетки, рукавички, чтоб не расцарапать лицо, слюнявчики, ползунки и, главное, пять-шесть кофточек из самой мягкой шерсти, первого и второго размера. А еще ванночку для купания, детский шампунь, который не щиплет глазки, халат, тальк или крем от покраснений. Да, и еще градусник в форме рыбки и резиновую уточку.
        - Надо же! Как ты в этом разбираешься!
        - Ну да, — скромно признала Эмма, — я научилась этому, когда родился брат, а потом раз сто играла с куклами в дочки-матери.
        Джинн из лампы мигом обернулся и принес все, что она велела. От себя он еще купил коляску. Голубую.
        - Спасибо. Это лучший подарок, который я получала за все эти века, — сказала Мария.
        - Не за что, — вежливо ответила Эмма. Она поцеловала младенца, вскочила в седло и отдала приказ своим разбойникам пуститься в обратный путь.
        Они вернулись в свою пещеру и жили долго и счастливо.
        Когда Эмме исполнилось 16, она вышла замуж за бедуинского принца и родила семнадцать детей: восемь мальчиков и девять девочек.
        Но, хотя в пустыне очень жарко, она никогда не клала их голыми на солому, чтоб они там обливались потом и их кусали клещи, а всегда наряжала в прекрасные вышитые одежки, чтоб не ударить в грязь лицом перед людьми, которые заходили их поздравить.
        ЯНВАРЬ
        Глава первая,
        в которой учительница вершит правосудие
        Каникулы заканчивались. Седьмого января надо было снова идти в школу. Приска, Элиза и Розальба все каникулы помнили угрозу учительницы «принять меры».
        Больше всех была напугана Элиза. Розальба утешала ее:
        - Она же сказала: «Я смогу отличить тех, кто затеял драку, от тех, кто поддался на провокацию». Ясное дело, что провоцировала всех Звева.
        Но Элиза с горечью возражала:
        - Мы же первые начали. Точнее, Приска, когда встала и прочла эти глупые стихи про трех царей.
        - Все-таки они были получше стихов про бедных ребят! — возразила слегка обиженная Приска. Потом добавила: — Послушай! Давайте проведем эксперимент. Возможно, ты права. Синьора Сфорца считает, что мы во всем виноваты, и решила нас наказать. Но если она такая подлиза, как я подозреваю, есть способ помешать этому.
        - Какой?
        - Попросить твою бабушку Лукрецию отвезти нас в школу.
        - Это не сработает… — скептически заметила Элиза.
        - Попытка не пытка, — настаивала Розальба.
        Бабушка Лукреция была просто счастлива исполнить просьбу внученьки. Будь ее воля, она бы каждый день возила девочку в школу на машине с шофером:
        - Автомобилю тоже полезно подышать свежим воздухом. Он дни напролет киснет в гараже.
        - О здоровье автомобиля позаботьтесь вы, — неизменно отвечал дядя Леопольдо, — а я позабочусь об Элизином: нет ничего здоровее, чем утренняя прогулка пешком.
        - И ты должна поехать со мной, — настаивала в тот день Элиза. Естественно, она не объяснила почему, а притворилась, будто это просто каприз. Бабушка поворчала, потому что не привыкла вставать так рано, но в конце концов согласилась.
        Судьбе было угодно, чтобы огромный черный автомобиль с хромированными блестящими ручками остановился перед школой ровно в тот момент, когда пришла синьора Сфорца. Дети обступили автомобиль, чтобы посмотреть на водителя в форме, который вышел и открыл с поклоном сначала одну, потом другую заднюю дверцу.
        Даже синьора Сфорца с любопытством уставилась на него.
        Когда она увидела, как из этого чуда выходят три ее ученицы и почтительно с ней здороваются, губы ее расплылись в довольной улыбке. Но когда синьора Лукреция Гардениго, в своем норковом пальто, со скромными утренними украшениями и безукоризненной прической под элегантной шляпкой, слегка опираясь на руку шофера в перчатке, сошла на тротуар перед школой, учительница окончательно растаяла и бросилась ее приветствовать:
        - Синьора Гардениго! Чем мы обязаны такой чести?
        Бабушка Лукреция смерила ее гордым взглядом:
        - Вас очень легко удивить. Что же в этом странного, когда бабушка отводит в школу свою внучку?
        - О, ваша Элиза — сущий ангелочек! — завизжала синьора Сфорца. — Настоящее сокровище!
        - И как дела в школе у моего ангелочка? Учится? Хорошо себя ведет? Не позорит меня? Вы довольны такой ученицей?
        - Она лучше всех! Лучше всех в классе! Я счастлива что она учится в моем классе! — поспешила заверить синьора Сфорца своим самым сладким голосом.
        - Хорошо. Надеюсь, что Элиза так же довольна вами, — заключила бабушка Лукреция, не обращая внимания на руку, которую ей протягивала синьора Сфорца.
        Элиза готова была сквозь землю провалиться. Ей всегда становилось неловко, когда бабушка Лукреция вела себя так высокомерно. Элиза могла поспорить, что в детстве бабушка была еще похуже Звевы Лопез. Но Приска толкнула ее в бок и прошептала:
        - Вот видишь! Сработало. Я была права. Училка — подлиза. Тебя пронесло. Надеюсь, и нам это пригодится.
        Бабушка Лукреция поцеловала Элизу в лоб, холодно кивнула учительнице на прощание, села в машину и велела шоферу трогаться.
        И тут учительница сделала нечто такое, что все застыли разинув рты. На глазах у всех она притянула к себе Элизу и поцеловала в лоб, ровно в том месте, которого коснулись губы бабушки. Элизе показалось, будто по ней скользнуло змеиное жало.
        - Уж лучше наказание, чем эта комедия, — сказала она вполголоса Приске, когда они уже сидели в классе. — Мы сами повели себя как подлизы.
        - С врагом нужно бороться его же оружием, — решительно ответила Приска.
        После переклички, молитвы и контроля чистоты учительница открыла журнал и устремила холодный взгляд на Приску и Розальбу.
        - Учитывая досадный эпизод, случившийся в последний день занятий, — сказала она, — я была вынуждена…
        «О нет! Двойка по поведению!» — подумала Розальба, сжимая крышку парты взмокшими руками.
        - …написать замечание Розальбе Кардано, которая вытянула из отца тайные сведения и использовала их, и Приске Пунтони за то, что она без спросу прочитала стихотворение и дралась как уличный мальчишка. Эти замечания я написала пока карандашом. Они подтвердятся, только если Кардано и Пунтони снова поведут себя неподобающим образом. В противном случае я их сотру.
        Она замолчала. Приска и Розальба вздохнули с облегчением. Замечание — это просто пустяки, даже если его обвести чернилами. Чтобы снизить на балл отметку по поведению, требовалось четыре таких замечания. Но остальные девочки с тревогой ждали продолжения. А что будет за это Звеве? А Элизе, которая, конечно, была сообщницей Приски и Розальбы?
        Синьора Сфорца медленно-медленно закрыла журнал. Она протянула руку и взяла длинную палочку, которая была спрятана у стены за ее столом.
        - Не хочется доходить до такого, — сказала учительница с сожалением, — но некоторые ваши одноклассницы своим грубым поведением просто меня вынуждают.
        Она взмахнула палочкой, и девочки увидели, что из нее торчат ржавые гвоздики. Тогда они ее узнали. До прошлого года она поддерживала карту Европы, которая висела на стене. Гвоздиками карта крепилась к палке. Но она была такая старая и потрескавшаяся, что ее заменили, и теперь на стене красовалась новая, побольше и поярче.
        Но пусть это и не было специально изобретенное синьорой Сфорца орудие наказания, вид у этой палки был зловещий.
        «Если она поранит нас этими гвоздиками, у нас будет столбняк», — подумала Элиза. Она была уверена, что теперь пришла очередь ее и Звевы, которая, впрочем, сидела совершенно спокойно, будто не сомневалась в своей безнаказанности.
        А учительница и правда сказала ледяным страшным голосом:
        - Реповик! Гудзон!
        - Я?! А я-то что сделала? — захныкала Аделаиде. А глаза всех Кроликов и Сорванцов загорелись от возмущения. Марчелла Озио пробормотала что-то сквозь зубы.
        - Тихо! — скомандовала учительница. — Что ты сделала, Рапунцель? Я тебе скажу, что ты сделала, тоже мне паинька. Из-за тебя была унижена твоя одноклассница, которой ты недостойна даже шнурки завязывать. За это ты схлопочешь пять ударов палкой. Вперед, вытяни руки! Ладонями вниз!
        Аделаиде послушалась, дрожа. Пока на нее сыпались удары — один, два, три… — она кусала себе губы, чтобы не плакать. Весь класс следил затаив дыхание. У Эмилии Дамиани вырвался нервный смешок.
        - А теперь Реповик! — сказала учительница. — Ты осмелилась ударить Звеву Лопез дель Рио… Осмелилась поднять руку на девочку из хорошей семьи. Ты, нищая оборванка… Имела наглость…
        - Она первая начала, — перебила ее Иоланда.
        - Не пытайся оправдываться. Ты совершила очень серьезный проступок, за который я могла бы посадить тебя в тюрьму. Но я вместо этого накажу тебя всего лишь двадцатью ударами палкой, после чего ты отправишься домой и будешь всю неделю размышлять о своем поведении. Вперед! Вытяни руки!
        Двадцать ударов — это много. Палка взмывалась в воздух и обрушивалась на ладони Иоланды, оставляя красные следы. К счастью, гвоздей на конце не было, так что кровь не пролилась.
        Звева довольно наблюдала за этим из-за своей парты, наслаждаясь местью.
        Приска побледнела как смерть, губы ее посинели. Бум-бум-бум — билось ее сердце. «Подлиза, — думала она со всей ненавистью, на какую была способна. — Ты не осмелилась злиться на нас, потому что боишься наших родителей. А эти бедняжки, ты ведь знаешь, вздумай они пожаловаться дома — получат еще порцию оплеух… Я хочу плюнуть тебе в лицо, хочу растоптать тебя. Хочу видеть тебя в гробу в белых тапочках».
        И она принялась демонстративно что-то писать в своем дневнике, от всей души желая, чтобы ее засекли: «Подлиза, которая пресмыкается перед власть имущими, отвратительна, как подвальная крыса. Но подлиза, которая использует свою маленькую власть, заставляя пресмыкаться тех, кто слабее нее, — просто гиена, стерва, мерзкое существо…»
        Учительница не удостоила ее взглядом и продолжала хлестать Иоланду, которая дерзко смотрела ей прямо в глаза.
        Когда синьора Сфорца Закончила, девочка вытерла руки о передник за спиной и сказала с вызовом:
        - А мне все равно не больно!
        - Вон! — скомандовала учительница, указывая ей на дверь. — Озио, иди за сторожем. Скажи ему, что одну ученицу надо отстранить от занятий, пусть проводит ее к директору.
        И она принялась спокойно записывать в журнал, за что Иоланду надо на неделю исключить из школы.
        Глава вторая,
        в которой речь идет о рыбьем жире
        - Я ее ненавижу, ненавижу, ненавижу! — сказала Элиза, от ярости пихнув стул — обычный кухонный стул ни в чем не повинный, разве что немного облупившийся.
        - Ого, какой пыл! — заметил дядя Бальдассаре. — Я знаю тебя с рождения, но никогда не видел, чтоб тебя охватила столь пагубная и пылкая страсть!
        - Бальдассаре, будь проще. Мы же не в опере! — упрекнула его няня и осторожно спросила у Элизы: — Можно узнать, кого именно ты ненавидишь, золотце?
        - Учительницу. Синьору Сфорцу. Я ее ненавижу, — повторила Элиза, топая ногами.
        - Но, радость моя, как же можно ненавидеть учительницу? — пришла в ужас бабушка Мариучча, которая ничего не знала про последние подвиги синьоры Сфорцы. — Что она тебе сделала? Я никогда не видела, чтобы ты так выходила из себя.
        - Из-за нее Приска умрет от разрыва сердца, — мрачно сказала Элиза.
        - От инфаркта, — машинально поправил ее дядя Леопольдо, который в этот момент входил на кухню. — Учись использовать точные термины…
        Потом он насторожился:
        - Кто, ты сказала, умрет от инфаркта?
        - Приска.
        - Ах, вот оно что! Совсем плоха? — усмехнулся доктор Маффеи.
        - Послушал бы ты, как бьется ее сердце, когда она злится, — с обидой сказала Элиза.
        - Поверь мне, за это можешь не беспокоиться, — сказал тогда дядя Леопольдо уже серьезно. — Очень маловероятно, что у здоровой как бык девятилетней девочки случится инфаркт. По последним статистическим данным…
        - Оно делает БУМ-БУМ-БУМ! Оно вот-вот разорвется! — перебила его Элиза.
        - О Господи! Надеюсь, что нет. Эта девочка такая эмоциональная… — вздохнула бабушка Мариучча. — Но при чем тут учительница?
        - Что такого ужасного она вам сделала на этот раз? — насмешливо осведомился дядя Казимиро.
        Элиза ненавидела, когда ее не воспринимали всерьез. Она разрыдалась. Она что-то бессвязно лепетала, из чего можно было разобрать только:
        - Во всем виновата ложка.
        - Не устраивай истерику, — твердо сказал дядя Бальдассаре. — Если женщины до сих пор не захватили этот мир, то только потому, что у них всегда глаза на мокром месте. Какая еще ложка?
        - Для рыбьего жира.
        - Боже праведный! — не веря своим ушам, вмешался дядя Казимиро. — Только не говори, что она вас заставила пить эту гадость!
        - Эта гадость, — возразил дядя Леопольдо, — к твоему сведению, богата витаминами. Это лучшее укрепляющее средство из тех, что у нас есть, для слабых и истощенных детей.
        - Но Элиза и Приска, слава Богу, не слабые и не истощенные, — сказал дядя Казимиро.
        - Она нам его и не дает, — уточнила Элиза сквозь слезы. — Рыбий жир велено давать бедным девочкам. Так распорядился директор.
        - Слушай, Элиза, перестань, в конце концов, хныкать и постарайся рассуждать здраво, — сказал дядя Бальдассаре, сажая ее к себе на колени. — Я тебе уже объяснял тысячу раз, что мы счастливое исключение, но после войны цены взвились так, что бедным людям стало нечего есть. Только макароны, картошка и полевые травы. Дети их были вечно голодными и плохо росли. Поэтому, когда открылись школы, школьный попечительский совет решил каждый день бесплатно раздавать самым истощенным школьникам горячую пищу, то, что вы называете «завтраками», и рыбий жир, который — признаю — не очень-то вкусный, зато содержит в себе витамины, бесценные для растущего организма. Если его дают этим твоим двум одноклассницам, то исключительно для их блага, а не для того чтобы унизить.
        - Я знаю, — сказала Элиза, которая тем временем перестала плакать.
        - Тогда объясни это своей глупышке Приске, что если она хочет быть адвокатом, как папа, пусть поищет дело получше.
        - Но это не из-за рыбьего жира. Это из-за ложки…
        - Тогда расскажи по порядку всю эту историю с ложкой, — сказала няня, — а то мы так до утра тут просидим, беспокоясь за сердце твоей подруги и ничегошеньки не понимая.
        И Элиза, крепко прижавшись к дяде Бальдассаре, стала рассказывать.
        Глава третья,
        в которой рассказывается история с ложкой
        Три дня назад Иоланда вернулась в класс после недельного изгнания в сопровождении сторожа. Он передал учительнице записку от директора и коричневую бутылку с рыбьим жиром, которую она взяла с недовольной миной.
        Все знали, что такое рыбий жир, но до сих пор среди них не было таких истощенных девочек, которым полагается его пить, поэтому коричневая бутыль никогда не появлялась в их классе.
        Но Аделаиде и Иоланде она была хорошо знакома, равно как и тошнотворный запах и вкус ее содержимого, которые их преследовали с самого первого школьного дня.
        Знали они и то, что попечительский совет предоставлял укрепляющее средство бесплатно, но ложку для него детям надо было приносить из дома.
        Поэтому на следующий день, без всякого напоминания, они пришли в школу с завернутыми в старую газету оловянными ложками.
        В одиннадцать, после перемены, они безропотно подошли к учительскому столу, готовые стоически проглотить свою порцию лекарства под любопытными взглядами одноклассниц. Это было для них обычным делом. Наоборот, их удивляло, что это гадкое укрепляющее средство приходится пить только им одним. В их предыдущих классах добрая половина учениц ровно в одиннадцать выстраивалась в очередь перед учительским столом для приема рыбьего жира.
        Учительница взяла ложки двумя пальцами за самый кончик, с отвращением сморщив нос. Потом, увидев, что они заворачивают их еще жирными в газетный лист, она взорвалась:
        - Что это за гадость? Идите в туалет и вымойте их с мылом. И с завтрашнего дня, сделайте одолжение, носите ваши ложки завернутыми в матерчатую салфетку!
        На следующий день обе ложки прибыли в школу в сероватых тряпицах. И вот во время «больших маневров» случилась ужасная вещь. Когда класс в четком порядке спускался по первому пролету лестницы, грязная ложка Аделаиде нашла дырочку в старом портфеле, проскользнула в нее и упала на ступеньки с металлическим позвякиваньем, которое в гробовой тишине прозвучало звонко, как серебряный колокольчик.
        Учительница, которая шагала сбоку от строя, резко остановилась. Аделаиде тоже остановилась, чтобы поднять ложку. Если она вернется домой без ложки, мать ее побьет.
        Остаток строя, которому не был отдан приказ «стой», не знал, останавливаться или идти дальше, сбил с ног бедную Аделаиде. Решение взяла на себя Марчелла Озио. Она развела руки и остановила всех на секунду, пока их одноклассница выпрямлялась и вставала обратно в строй. Но в это время учительница тоже успела опомниться.
        - Всем стоять! — завопила она, оглядываясь по сторонам, нет ли кого-нибудь постороннего (никого кроме ее учениц не было, потому что они, как обычно, покидали класс последними).
        Потом учительница медленно и неумолимо дошла до головы строя и своей белой полной рукой ударила со всей силы Аделаиду по правой щеке. Шмяк! — хлопнула пощечина, будто мокрая тряпка, и голова девочки наклонилась набок. Чтобы выпрямить ее, учительница ударила и по левой щеке: шмяк!
        Приска схватила Элизину руку и прижала к своей груди. Сердце билось, как обезумевшая птичка о стекло. Аделаиде поникла головой, моргнула и шмыгнула носом.
        - Никаких плакс! — прошипела учительница.
        На бледном лице девочки отпечатки ее пальцев выделялись, будто след от помады.
        - И благодари Бога, что это не случилось с тобой внизу, во дворе, на глазах у всех, — в ярости сказала учительница, — а то бы я выгнала тебя из всех школ королевства!
        - Республики, — не сдержалась Марчелла и приготовилась увернуться от пощечины, которой, она была уверена, ей теперь не избежать.
        Но учительница пришла в себя и даже улыбнулась:
        - Молодец, Озио! Я поставлю тебе плюс по истории. Вперед, марш!
        Глава четвертая,
        в которой Элиза заводит тетрадь несправедливостей
        - Действительно неприятный эпизод, — заметил дядя Казимиро, когда Элиза закончила свой рассказ.
        - А что еще делать несчастным учительницам со всем этим сбродом, который ходит теперь и государственные школы? — невозмутимо заметила няня. — А уж сколько оплеух я отвесила вам троим, — добавила она, довольно глядя на трех дядей. - И ничего, никто не умер.
        - Другие времена, — отрезал дядя Леопольдо. — К тому же мы в детстве были настоящими чертенятами, все так говорят. И тебе разрешала мама.
        - Физические наказания это средневековые воспитательные меры, — возмущенно сказал дядя Бальдассаре. — И тебе я это прощаю только потому, что ты такая старая… Посмотрим, как ты запоешь, если твоей драгоценной Элизе отвесят оплеух!
        - Я уверена, что Элиза никогда не делала и не сделает ничего такого, чтобы их заслужить, — стояла на своем няня. - И вообще лучше бы вы отдали ее в школу «Благоговение», как хотела синьора Лукреция. Так нет же, мы такие демократичные!..
        - В общем, дорогая моя, — примирительно сказал Элизе дядя Казимиро, — эти бедные дети привыкли каждый день получать тумаки от своих родителей. Это не производит на них такого впечатления, как на вас. Готов поспорить, что для этих твоих одноклассниц пара пощечин — обычное дело.
        - При чем здесь это? У учительницы ты нет никакого права поднимать руку на детей, которые ей поручены, — возразил дядя Леопольдо.
        - Ну что поделаешь? Такова жизнь. Главное, чтобы никто не тронул нашу Элизу.
        - Пусть только попробует! — угрожающе воскликнула бабушка.
        - Если эта ведьма тронет на тебе хоть волосок, сразу расскажи мне! — попросил дядя Казимиро. — Я приду в школу и устрою кровавую расправу.
        - Конечно! Во главе с тигрятами Малайзии, вооруженными кинжалами, мачете и саблями! — поднял его на смех дядя Бальдассаре.
        Так все перешло в шутку.
        Но Элизе было не до смеха. Она заперлась в своей комнате, взяла чистую тетрадку и написала на обложке: «Учебный год 1949/1950. Класс 4 „Г“».
        В строчке «предмет» она написала большими буквами: «НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ».
        Это не она первая придумала. Это все Приска, которая два года назад поняла, что ее мама — самая драчливая из всех знакомых мам.
        Приска только что читала в книжке про одного заключенного, который делал зарубку на стене камеры после каждой нанесенной ему обиды, чтобы не забыть ни одной, когда пробьет час мести. И раз у нее не было подходящей стены (вздумай она поцарапать обои в своей комнате, пришлось бы отметить еще одну нанесенную обиду), она стала записывать каждый полученный подзатыльник в своем ежедневнике.
        Но она была девочкой честной, даже наедине с собой, поэтому она разделила страницу на две части вертикальной линией. Слева она написала «ЗАСЛУЖЕННЫЕ», а справа — «НЕСПРАВЕДЛИВЫЕ». Время от времени она подводила итог, и оказывалось, что заслуженных всегда было чуть больше, чем несправедливых.
        Были там еще страницы, испещренные шифрованными знаками, — здесь она записывала все разы, когда ей случалось что-нибудь натворить, а ее так и не засекли и не наказали. Эти цифры приравнивались к числу несправедливых подзатыльников, поэтому в конце концов Приске пришлось признать, что жаловаться ей особо не на что.
        - Но моих семнадцать детей я никогда не побью, — решила она. — Во-первых, потому что они будут очень послушными, а во-вторых, потому что это унизительно, а я хочу, чтобы они выросли гордыми, с чувством собственного достоинства.
        И вот теперь, пока Элиза красивым почерком записывала: «Выгнала с занятий из-за бантов», «Постригла косы» и так далее, Приска у себя дома заканчивала уроки на завтра. Напоследок она оставила свое любимое: «Сочинение на свободную тему. Вымысел или случай из жизни».
        Вспомнив утреннее происшествие, Приска пошла к Габриеле:
        - Мне нужно, чтобы ты изобрел мне ложку.
        Брат, у которого, как у всех изобретателей, был блестящий и рациональный ум, ответил:
        - Вообще-то ложку уже изобрел пещерный человек.
        - Ты меня не понял. Я хочу, чтобы ты изобрел специальную ложку, заводную или с каким-нибудь секретным механизмом, которая может превратиться в орудие пыток.
        - Ладно, — сказал Габриеле. — Когда она тебе нужна?
        - Срочно. Я хочу вставить ее в сочинение, которое нужно завтра сдать.
        - А, ну тогда не обязательно, чтоб она по-настоящему работала, раз это только для сочинения.
        - Да, мне нужна просто идея. Но только смотри, это должна быть и вправду ужасная ложка.
        - С одной ложкой много не сделаешь. А может, нам взять целый сервиз?
        - Еще лучше. Главное, сделай его по-настоящему кошмарным.
        Габриеле принялся за работу и через полчаса вручил сестре три листа рисунков, вычислений и пояснений, заляпанных вареньем, потому что он заодно перекусил, чтобы стимулировать мыслительный процесс.
        Приска пару минут изучала проект, потом, довольная, уселась за стол, взяла тетрадку для черновиков и вывела наверху страницы: «Сочинение на свободную тему. Вымысел.»
        Глава пятая
        Месть проклятой ложки. Рассказ Приски
        (На самом деле в названии должны были быть «ложки» во множественном числе, но автор решила допустить поэтическую вольность, чтобы язык не спотыкался. Как вы узнаете из рассказа, ложек-то была дюжина.)
        Жила-была на свете одна синьора, очень богатая и брезгливая, по имени Анаконда Сморща. Она была довольно старая, у нее были очки в металлической оправе и серые волосы тоже будто из железа. Она выращивала белых кроликов, которых потом без малейших угрызений совести продавала в трактир под домом, чтобы из них делали рагу.
        У синьоры Сморща был очень красивый дом: красивая мебель, красивое постельное белье, красивые скатерти, красивая посуда и красивые приборы.
        Но она была недовольна: ей казалось, что форма ложек недостаточно изящна. Она все ныла и ныла, пока ее мужу это не надоело. Он подарил ей прекрасный набор столового серебра в бархатной коробке и велел высечь на ручках приборов инициалы своей жены: А. С.
        Муж синьоры Сморща не знал, что это столовое серебро из лаборатории сумасшедшего ученого, который разработал его для своих экспериментов. Да и сама она об этом не знала. Первая особенность этих ложек заключалась в том, что они портили вкус еды.
        Синьора Сморща, чтобы похвастать новым столовым серебром, устроила званый ужин и пригласила на него самых именитых людей города. Она велела повару приготовить настоящий деликатес — трюфельный суп — и думала, что гости засыпят ее комплиментами.
        Но когда мэр попробовал ложку супа, он почувствовал ужасный вкус гнилой петрушки и тухлых яиц и с отвращением плюнул в тарелку. Жена префекта почувствовала вкус тухлой рыбы и из вежливости плюнула в салфетку. Епископ почувствовал вкус собачьего помета, кишащего червяками, и чуть не потерял сознание. Графиня Мельхиор почувствовала вкус рвоты, и ее вырвало.
        И, как это всегда бывает, всех остальных сотрапезников, глядя на нее, тоже начало рвать прямо в тарелки, и ужин синьоры Сморща был испорчен.
        Вторая особенность заключалась в том, что в самые неожиданные моменты ложки принимались кружиться в воздухе парами и стучать друг по другу, как кастаньеты.
        Однажды ночью, когда синьора Сморща уже давно спала, ее вдруг разбудил этот странный шум. Она страшно перепугалась, но не осмелилась закричать. Она убеждала себя для храбрости, что это ее муж тайком учится играть на кастаньетах, чтобы сделать ей сюрприз (а муж-то был туговат на ухо, поэтому он ничего не слышал и мирно спал у нее под боком).
        Итак, синьора Сморща притворилась, что все в порядке, но пара ложек в темноте подлетела к кровати, сложилась клешней и укусила ее в плечо (или, скорее, даже сильно ущипнула). Синьора завопила. Тогда ложки ущипнули ее мужа в ногу. После чего тихонько ретировались обратно в ящик буфета.
        «Этот дом населен духами», — с ужасом подумали супруги.
        Третья особенность ложек заключалась в том, что когда кто-нибудь в них отражался, он видел себя гораздо красивее, чем на самом деле. Однажды, когда синьора начистила их до блеска, она подняла одну ложку до уровня глаз и увидела в ней вместо своего отражения отражение очень красивой женщины.
        «Ах, как мне идет эта новая прическа!» — подумала она и решила поучаствовать в конкурсе красоты. Но когда она прошла по подиуму, зрители, которые видели ее такой как есть, засвистели и стали забрасывать ее тухлыми яйцами и помидорами, так что ей, бедной и униженной, пришлось сбежать куда подальше.
        Муж тоже увидел свое отражение в ложке и показался себе таким красивым, что подумал: «Что меня заставляет жить с такой безобразной женщиной?» Тогда он собрал чемоданы — и поминай как звали.
        Четвертая особенность ложек заключалась в том, что иногда они покрывались невидимыми дырками.
        Чтобы развеяться немного, синьора Сморща решила отправиться в путешествие в Африку. И вот они оказались в пустыне; запасы воды уже закончились, когда они набрели на оазис с источником. Синьора Сморща была слишком брезглива, чтобы набрать воды пригоршней, как все остальные туристы, и решила воспользоваться серебряными ложками, которые прихватила с собой, чтобы показать свои изысканные манеры за столом, не подозревая, что они были причиной всех ее бед.
        Она набирала воды в ложку, подносила ко рту, но ложка оказывалась пустой и сухой. Тогда синьора Сморща решила, что это не настоящий источник, а всего лишь мираж. И пока остальные туристы пили воду в свое удовольствие, она, проклиная судьбу, умерла от жажды, и не было на свете ни души, которая бы о ней пожалела.
        - Ты ведь не осмелишься сдать учительнице такое сочинение? — сказал Габриеле, прочтя его и одобрив литературное применение своего техно-магического изобретения.
        - Почему? — с невинным видом спросила Приска.
        - Потому что главную героиню зовут почти так же, как твою учительницу. Ты не заметила?
        - В мире есть куча людей с похожими именами. Если она решит, что я имела в виду ее, значит, у нее совесть нечиста.
        - Она подумает, что ты нарочно. Она поставит тебе кол и напишет замечание в дневник, вот увидишь…
        Но учительница вернула сочинение почти без исправлений и поставила за него целых 8 баллов.
        - Фантазии у тебя хоть отбавляй, да и пишешь ты хорошо, — только и сказала она.
        Рената Голинелли подняла руку:
        - А вы нам его прочитаете?
        По неписаным правилам 4 «Г» сочинения, набравшие 8, 9 или 10 баллов, читались в классе вслух в качестве образца.
        Но на этот раз синьора Сфорца сказала:
        - Нет. Сегодня у нас нет времени. Мне надо прочесть вам сочинение Звевы Лопез дель Рио, которая заработала 9 баллов. Тема у него такая: «Значение смирения и милосердия к бедным».
        «Она ничего не поняла или только притворяется?» — гадала Приска.
        А Элиза, которая с большим удовольствием прочитала сочинение подруги, подумала: «До чего нам придется дойти, чтобы вывести ее из терпения и заставить нас побить?»
        Раз другого выхода не было, она решила сама подвергнуться риску, чтобы дяде Казимиро пришлось прийти ей на помощь и устроить обещанную кровавую расправу.
        ФЕВРАЛЬ
        Глава первая,
        в которой Элиза ведет себя из рук вон плохо
        Нелегко было после трех с половиной лет безупречного поведения из послушной, милой и воспитанной девочки вдруг превратиться в неуправляемую строптивицу. Тем более что природа наделила Элизу кротким и тихим нравом, в отличие от вспыльчивой, готовой взорваться по любому поводу Приски.
        Поэтому Элизе, чтобы плохо себя вести, нужно было разработать подробный план, установить правила и действовать строго в соответствии с ними. Нельзя было ни на секунду расслабиться.
        Приска, ярая сторонница затеи с кровавой расправой, помогала подруге выдумывать самые ужасные выходки, которые просто обязаны были вывести учительницу из себя.
        Но что бы Элиза ни натворила, все оказывалось пустяком.
        Не отвечать на вопросы учительницы, сдавать задание с ошибками на мятом грязном листочке… Увлеченно ковырять в носу, чесаться, опрокидывать чернильницу на учебники… Одно такое преступление, совершенное любым из Кроликов (кроме, пожалуй, Марчеллы и Розальбы, которые, впрочем, никогда не позволяли себе ничего подобного), не говоря уж об Аделаиде и Иоланде, вызывало вспышку ярости, строгий выговор и не меньше пяти ударов линейкой.
        Элиза уже три дня хулиганила как могла, но ничего не получалось. Учительница кричала, угрожала, смотрела свирепым взглядом и даже написала в дневник замечание (всего одно!), но единственным ощутимым результатом стала любезная записка бабушке Лукреции: «Девочка в последнее время какая-то усталая и ленивая. Может быть, ей не помешает пару дней отдохнуть и попить что-нибудь укрепляющее». Бабушка Лукреция пришла с запиской к дяде Леопольдо:
        - Это еще что за новости? И вообще, почему она пишет мне, если прекрасно знает, что Элиза живет с вами?
        - Я считаю, что Элиза в отличной форме. Пусть лучше синьора Сфорца займется таблицей умножения, а диагнозы и назначения оставит нам, докторам, — рассмеялся дядя Леопольдо.
        На следующий день, по совету Розальбы, Элиза встала прямо посреди урока, сняла правую туфлю и метнула ее в окно. Стекло со звоном разбилось, а туфля вылетела на улицу и упала в апельсиновый сад по соседству со школьной спортивной площадкой.
        Элизины одноклассницы сидели разинув рты.
        Последние несколько дней они с удивлением наблюдали, как переменилась Элиза. Даже Звева Лопез так себя не вела и уж тем более не вытворяла столько проделок подряд. Но еще больше учениц 4 «Г» приводило в замешательство то, что учительница только ругала ее и угрожала наказанием, вместо того чтобы принять меры.
        В ту секунду, когда Элиза бросила туфлю, учительница сидела, склонившись над хрестоматией.
        - Что это было? — вздрогнула она. — Какой-то уличный мальчишка швырнул в окно камнем?
        - Это Маффеи! — сказала Звева, довольная, что можно наябедничать. — Она сошла с ума и стала бросаться туфлями.
        - Лопез, не говори ерунды.
        - Но посмотрите на осколки! Они же все вылетели наружу. И вон у Элизы только одна туфля.
        Синьора Сфорца не могла отрицать очевидного:
        - Что произошло, Маффеи?
        Элиза порядком струхнула, но отступать было некуда:
        - Мне попал камешек в туфлю. Я встряхнула ногой, и туфля соскользнула.
        Довольно нелепое объяснение. Как можно так тряхнуть ногой, чтобы туфля взлетела к окну и разбила его? Но учительницу оно устроило.
        - Ты какая-то беспокойная в последнее время, Маффеи. Ты плохо себя чувствуешь? Ты уверена, что не заболеваешь корью?
        - Я уже переболела в прошлом году, — сказала Элиза. А потом, не спросив разрешения, направилась к двери.
        - А теперь ты куда?
        - Поднимать мою туфлю.
        - Не выходи так! Ты простудишься. Одолжи хотя бы пару ботинок у кого-нибудь из одноклассниц. У кого такой же размер обуви?
        Когда Элиза ушла, учительница повернулась к классу и строго сказала:
        - Не думайте только, что этот подвиг останется безнаказанным. Я понимаю, конечно, что ваша одноклассница плохо себя чувствует. К тому же не стоит забывать, что она сирота. Но в моем классе надо соблюдать дисциплину. А ты, Агата, чему так улыбаешься? Хочешь получить линейкой? Нет? Тогда я напишу тебе замечание в журнал.
        Но несмотря на угрозы, Элизе все сошло с рук. А хозяин сада, куда приземлилась туфля, очень смеялся над ее рассказом и даже подарил ей полный пакет сладких апельсинов.
        Чем дальше, тем безнадежнее казалась эта затея. С одной стороны, из Элизы вышла абсолютно бездарная хулиганка. А с другой — учительница, похоже, была полна решимости оправдать даже самые ужасные Элизины выходки.
        - Может, зря мы в тот день попросили бабушку Лукрецию отвезти нас на машине, — сказала Розальба.
        Глава вторая,
        в которой Элиза и Розальба наносят визит
        Учительница не случайно упомянула корь. Она знала, что в школе уже многие заболели и, скорее всего, грядет эпидемия.
        Вот и в 4 «Г» через неделю после происшествия с туфлей чуть не полкласса не пришло в школу.
        - Нужно устроить так, чтобы те из вас, кто уже переболел корью, а значит, не может заразиться, навестили больных и отнесли им уроки, — сказала учительница, — иначе они будут отставать.
        - Я пойду к Роберте! — вызвалась Алессандра.
        - Я пойду к Флавии, она живет рядом! — предложила Марина.
        К Звеве захотели пойти целых четверо — все мечтали увидеть знаменитую позолоченную кровать с шелковым балдахином и одеялом из песца, которая была описана в стольких сочинениях.
        Элиза, разумеется, пойдет к Приске, которая заболела одной из первых.
        Учительница долго всех записывала и наконец сказала:
        - Хорошо. Все решено.
        - Извините, — подняла руку Розальба. — А кто пойдет к Реповик и Гудзон?
        - Они нам не подруги, эти две! — возразила Урсула.
        - И потом, никто не знает, где они живут… — сказала Алессандра.
        - Я знаю, где они живут, — сказала Элиза. — Иоланда — за собором, а Аделаиде — возле Старого рынка.
        - Думаю, ваши родители не обрадуются, если я вас пошлю в самые бедные кварталы нашего города, где полно всякого сброда, — заметила учительница.
        - И что же делать? — спросила Розальба.
        - Ничего не делать. Пусть эти благоухающие синьорины сами выкручиваются. Я их в свой класс не приглашала.
        - Но это нечестно! — сказала Элиза позже, когда они остались вдвоем с Розальбой. — Они ведь и так второгодницы! Если сейчас они опять отстанут, в следующий класс им не перейти. Мы сами к ним пойдем.
        И они пошли. Только сначала навестили Приску. Температура была уже небольшой, но Приска все равно ворчала, потому что ей надоело сидеть дома и она уже перечитала все книжки (и даже целую коллекцию фотороманов, которые ей тайком выдавала Инес и откуда она узнала, что все мужчины — вруны и предатели).
        Элиза не раз бывала на Старом рынке вместе с няней. Няня считала, что только там можно купить по-настоящему свежие овощи. А вот Розальба была тут первый раз. И дорога к рынку — точнее, один длиннющий узкий извилистый переулок — произвела на нее огромное впечатление. Высокие дома загораживали солнце. Неба тоже было не видно — его закрывали бесконечные веревки с бельем. Ступеньки домов кишели детьми — самые маленькие бегали с голой попой, — которые играли, визжали, ссорились среди мусорных куч.
        Женщины тоже громко ссорились, визгливо выкрикивая проклятия.
        - Смотри! — хихикнула Розальба.
        По переулку сновали толпы людей, но прямо посередине неподвижно стояла женщина, опустив руки и глядя перед собой. Это была высокая красивая старуха с прямой спиной, одетая в цветастое деревенское платье. Она держала на голове корзину с овощами. «Она держит эту корзину с таким гордым видом, будто она королева и на голове у нее корона, усыпанная бриллиантами», — подумала Элиза. А та широко расставила босые ноги и желтая струя, текущая из-под трех ее разноцветных юбок надетых одна на другую, с журчанием сливалась со сточными водами в канавке посреди мостовой.
        - В деревне все женщины так делают. Они не носят трусов, — объяснила Элиза, которая уже видела такое раньше.
        - И что, прямо у всех на виду? Она не стесняется?
        Элиза не успела ответить, потому что кто-то положил ей руку на плечо:
        - Маффеи!
        - Аделаиде! Так ты не болеешь корью?
        У Аделаиде на руках сидел ребенок, на плече висела огромная сумка. На ней было клетчатое платье из коробок для бедных, не по размеру и рваное, ноги — босые, несмотря на холодный февральский ветер. Элиза с трудом ее узнала, да и то только по короткой стрижке.
        - Что вы здесь делаете? — удивилась Аделаиде.
        - Мы пришли рассказать тебе, что проходят в школе. Мы думали, у тебя корь, — сказала Элиза.
        - Нет. Я в прошлом году болела.
        - Тогда почему же ты не пришла в школу? — спросила Розальба.
        - Потому что мама нашла работу на пять дней у одной синьоры, помогает ей с переездом, а я должна присматривать за детьми. Это мой самый младший брат.
        - Какой милый малыш! — сказала Розальба, чувствуя себя последней лгуньей. Братик Аделаиде был тощий, грязный, со спутанными волосами и длинным бледным лицом, как у взрослого.
        - Как его зовут? — спросила Элиза.
        - Козимино, — сказала Аделаиде, перекладывая малыша на плечо. — Ну и тяжелый же! И есть еще четверо.
        Все вместе они подошли к ее дому.
        - Входите. Здесь я живу.
        Нужно было спуститься по ступенькам — жили они в подвале. Дом Аделаиде состоял из одной-единственной комнаты с земляным полом. Воздух и свет проникали туда только из входной двери.
        Комната была загромождена мебелью: двуспальная кровать, без одной ножки и покрытая драным покрывалом в цветочек, комод с зеркалом и лампадкой, стол с четырьмя стульями, плитка с газовым баллоном, ножная швейная машинка и старая коляска, куда Аделаиде положила младенца. Козимино немедленно захныкал.
        «Шестеро детей и родители… Где же они спят? А где Аделаиде делает уроки? Даже книжных полок нет… Да и книжек тоже», — подумала Элиза.
        Ей хотелось пить. Однако, оглядевшись, она не увидела раковины. Двери в ванную тоже не было. «Где же они моются? Где делают свои дела?» Но спросить она, конечно, не решалась. Но ей не пришлось слишком долго ждать, когда эта тайна будет раскрыта.
        Девочка лет семи, очень похожая на Аделаиде, но с двумя длинными белобрысыми косами, вбежала в дом и, не поздоровавшись, молча остановилась у двери; она схватила за медное кольцо и приподняла каменную плиту, закрывавшую яму в полу. Потом спустила трусы и села на корточки над ямой.
        - Лучана! Чтоб тебе пусто было! Занавеску хотя бы закрой, бесстыдница! — закричала Аделаиде и спрятала сестру за старой простыней, натянутой на проволоку. — Вот выскочит крыса из ямы и укусит тебя за задницу!
        - Правда крыса может вылезти? — испугалась Розальба.
        - Если не закрывать крышку…
        Аделаиде взяла ведро воды, стоявшее рядом с плитой, и вылила его в яму.
        - Ну вот, придется опять идти за водой… — вздохнула она.
        - Мы тебя проводим, — предложила Розальба.
        По дороге Аделаиде рассказала им, что Иоланда тоже не болеет. Она уехала в деревню — помогать бабушке печь пирожные к празднику.
        На обратном пути, неся в руке большое цинковое ведро, больно бьющее по ногам и выплевывавшее ледяную воду на ботинки и чулки, Элиза вспоминала слова учительницы: «Матерчатая салфетка. Хорошее мыло. Вы должны блестеть как новенькие монетки».
        Глава третья,
        в которой Розальба угощает
        Дома они застали всех братьев и сестер Аделаиде, один другого грязнее и оборваннее, которые, прослышав о гостях, поджидали их, выстроившись на ступеньках. Они знали, что это те самые девочки, которые подарили их сестре необыкновенные рождественские подарки, и ждали от их прихода невесть каких чудес.
        Младшие тут же принялись своими грязными ручонками обшаривать карманы гостей. Четырехлетняя Лоренцина в восторге гладила меховой воротник Розальбиного пальто и приговаривала «мяу-мяу».
        - Эй! Чего встали? Идите играйте. Кыш! Кыш! — кричала Аделаиде, сгоняя их со ступенек.
        - Мы есть хотим! — заныла бесстыдница Лучана.
        - Да! Есть! Покорми нас! — попросил другой.
        - Только смотрите, если я покормлю вас сейчас, на ужин ничего не останется, — предупредила старшая сестра.
        - Мы сейчас хотим есть! — закричали дети.
        - Ну хорошо! Все за стол! — скомандовала Аделаиде.
        Потом любезно обратилась к подругам:
        - Вы тоже располагайтесь. Проходите, пожалуйста.
        - Нет, спасибо. Мы уже перекусили у Приски, — поспешно сказала Розальба, которой совсем не хотелось сидеть в этой грязи. — Занимайся детьми. Мы подождем на улице.
        Элиза пихнула ее в бок. Пусть в этом полутемном вонючем подвале можно задохнуться, но это все-таки Аделаидин дом, и так вести себя невежливо.
        Так что они вошли, сели на краешек кровати и стали смотреть, как Аделаиде управляется со своим зоопарком.
        Обед или ранний ужин состоял из холодных макарон с засохшей томатной пастой, от одного только взгляда на которую делалось дурно. Еще детям досталось по треугольному сырку в фольге и по полстакана молока. Аделаиде резала хлеб, ловко орудуя длиннющим острым ножом.
        Лучана, разделавшись со своей порцией, протянула тарелку к кастрюле, где осталось немного макарон.
        - Нет. Это для мамы, когда она вернется. Попробуйте только тронуть их — убью, — строго сказала Аделаиде. Она накрыла кастрюлю тарелкой и заперла в буфете.
        «Сама она к еде не притронулась, а оставшихся макарон на двоих слишком мало, — подумала Элиза. — Или даже на троих?»
        - А где твой отец? — спросила она Аделаиде.
        - Папа эмигрировал в Германию. Сначала он работал в шахте и каждый месяц присылал нам деньги. Но теперь шахта обвалилась. Он остался жив, в отличие от других, но новую работу пока не нашел и ничего нам не посылает.
        Розальбе пришла в голову неожиданная идея.
        - Ты можешь сгонять с нами в центр на полчасика?
        - Ну, если Лучана присмотрит за детьми…
        Но Лучана совершенно не собиралась оказывать ей такую услугу:
        - Ты старшая! Мама сказала…
        - Мы принесем тебе леденцы, — пообещала Розальба.
        - И шоколадку, — стала торговаться эта соплячка.
        - И халву! — заверещали остальные.
        - Если будете хорошо себя вести, получите леденцы, шоколадку и халву, — пообещала Розальба.
        Элиза вопросительно посмотрела на нее. У них же денег нет!
        - У меня же открытый счет в кондитерской Манна! — шепнула ей Розальба. — Идем!
        - Я тоже хочу с вами! — захныкала Лучана, которая услышала слово «кондитерская». — Я боюсь оставаться одна с детьми!
        - Ну хорошо! С детьми посидишь ты, Элиза, — распорядилась Розальба, которая уже не могла отказаться от своей затеи. — Мы вернемся самое позднее через полчаса.
        Аделаиде и Лучана оробели от всего этого света и блеска. В кондитерской было людно: синьоры пили аперитив у стойки, а дамы, в основном пожилые, потягивали горячий шоколад или чай за круглыми мраморными столиками.
        Сначала Розальба просто хотела накупить сладостей и унести с собой, сказав, что это для мамы. Но уже в кондитерской она подумала, что Аделаиде и Лучана никогда не ели за столиками и наверняка им это страшно понравится.
        Не замечая смущения девочек, на которых удивленно и презрительно поглядывали официанты, Розальба потащила их в самую середину зала, усадила за столик под хрустальной люстрой и непринужденно заказала:
        - Три горячих шоколада со взбитыми сливками и тарелку пирожных.
        Синьор Кардано — все-таки очень уважаемый клиент, и Розальба тут завсегдатай. Поэтому ее обслужили по всем правилам, хотя хозяин кондитерской не спускал глаз с ее подруг, боясь, что они своей грязной одеждой и заляпанными башмаками испачкают его драгоценные кресла, обитые светло-зеленым атласом.
        Аделаиде не понимала, как Розальба осмеливается заказывать все это добро, не расплачиваясь. Конечно, она тоже часто покупала в кредит. Но тогда бакалейщик обращался с ней очень грубо, обслуживал последней и никогда не давал больше полкило макарон за раз. А тут Розальба все заказывала и заказывала новые пирожные, как только они опустошали тарелки, и никто из официантов не кричал на нее и не говорил «Ну все хватит».
        Розальба с удивлением наблюдала за своими гостьями, которые все ели и ели и не могли остановиться. Она твердо решила их не ограничивать — в этом вся соль угощения, — но никак не подозревала, что желудок такой маленькой девчушки, как Лучана, может вместить такое огромное количество пищи (а ведь она еще съела хлеб, сырок, молоко и макароны…).
        Сестры Гудзон вслед за горячим шоколадом выпили по два лимонада и три газировки каждая. И съели пирожных: 20 — Аделаиде и 27 — Лучана. И не мини-пирожных, а больших настоящих: официанты приносили корзиночки с кремом, трубочки со сливками, «наполеон», безе, эклеры, берлинское печенье…
        Они ели, пили, и лица у них раскраснелись, потому что в кондитерской было очень жарко.
        Розальба подошла к стойке и попросила завернуть ей с собой леденцы, шоколад и халву.
        - А твой папа знает об этом внеплановом празднике? — спросил хозяин. — Смотри, счет уже перевалил за 4500 лир.
        - Знает-знает! — соврала Розальба. А сама подсчитывала про себя: «Полтора-два месяца на завтрак придется заказывать только горячий шоколад. Никаких пирожных. Или даже стакан молока, он дешевле. Только бы потом не захотеть есть посреди уроков!»
        Но она совершенно не жалела о своей щедрости. Аделаиде и Лучана благодаря ей смогли раз в жизни съесть все, действительно ВСЕ пирожные, какие хотели.
        - Теперь нам пора, — сказала она, вернувшись за столик. — Элиза почти час уже ждет нас у вас дома. Она наверное, волнуется.
        Лучана встала, протягивая руку к блюду, на котором оставалось пять пирожных с кремом. Аделаиде остановила ее злым взглядом.
        - Я для детей брала! — оправдывалась Лучана.
        - Не беспокойся. У нас есть халва и леденцы.
        Когда они вышли из кондитерской, уже стемнело Розальбе показалось, что сестры Гудзон какие-то бледные. Но она решила, что это из-за освещения. Вскоре Лучана начала пошатываться, как пьяная.
        - Эй, смотри под ноги! — прикрикнула на нее Аделаиде.
        - Мне плохо, — объявила младшая сестра, остановившись у фонаря. — Мне очень плохо. Я умираю.
        - Давай мы отведем тебя в больницу, — встревожилась Розальба. А что, если кто-то подсыпал яд в пирожные синьора Манны?
        - Какая еще больница! — успокоила ее Аделаиде. — Она всегда так говорит, когда у нее болит живот. Лучана, если ты мне заблюешь ноги, я тебе башку оторву!
        Пока Лучану рвало, Аделаиде заботливо поддерживала ее за лоб. Лучана плакала и причитала:
        - У меня болит живот! Мне срочно нужно в туалет!
        - Давай прямо здесь, тут никого нет.
        Когда трагедия закончилась, Аделаида спросила:
        - Сколько стоили пирожные и все остальное?
        Розальба неопределенно махнула рукой — невежливо называть цену.
        - Говорю тебе, не меньше двух тысяч, — заявила Аделаиде, которая не очень-то разбиралась в роскошных кондитерских. — Ну вот, а эта дура тысячу лир проср…ла.
        Это было такое нехорошее слово! Розальба его только на заборе читала, но никогда не слышала, чтоб кто-нибудь произносил его вслух, даже Джиджи, рассыльный со склада, самый невоспитанный и грубый мальчишка, которого она знала.
        Глава четвертая,
        в которой Элиза совершает страшный проступок
        На следующий день после школы Элиза и Розальба отправились делать уроки к Приске и всё ей рассказали: про дом Аделаиде, про то, как Розальба пригласила их в кондитерскую, и чем все это закончилось.
        - …и Аделаиде сказала: «Тысячу лир проср…ла!» — повторяли они, произнося грубое слово целиком и задыхаясь от смеха.
        Они ужасались грубости этого слова и одновременно восхищались, что им хватает смелости его повторять. Весь вечер, вместо того чтобы заниматься, они только и делали, что выдумывали разные истории, которые можно было закончить словами «…и мы все проср…ли!»
        - Слушайте, у меня идея! — сказала вдруг Приска. — Отныне Элиза на все вопросы учительницы должна отвечать этим выражением.
        - Я не смогу. У меня смелости не хватит… — сказала Элиза.
        - Ты хочешь добиться кровавой расправы или нет?
        - Да, но… я не могу, Приска, правда не могу!
        - Да можешь-можешь! — ободрила ее Розальба. — Помнишь, как легко получилось с туфлей? На этот раз учительница не сможет притвориться, что все в порядке. Она не сможет ударить в грязь лицом перед всем классом. Ей придется отвесить тебе оплеуху или хотя бы ударить палкой…
        - А ты расскажешь все дяде Казимиро! — торжествующе заключила Приска. — Но прошу тебя, подожди, пока я не выздоровлю и не вернусь в школу. Я не хочу пропустить это зрелище.
        Спустя четыре дня она уже снова сидела за партой.
        - Не будь трусихой, умоляю, — шепнула она, сжимая Элизину руку.
        Удобный случай представился только около одиннадцати. Учительница только что подробно рассказала об экспедиции Христофора Колумба.
        - А теперь посмотрим, кто помнит названия трех кораблей? — сказала она наконец, оглядывая класс. — Давай ты, Серели.
        Марина встала:
        - Первый корабль назывался «Нинья», что по-испански значит «девочка», «малютка»…
        - Достаточно! Теперь ты… Ланди, скажи-ка мне, как назывался второй корабль?
        - «Пинта», — ответила Флавия.
        - Отлично. А третий?.. Посмотрим… посмотрим… кто мне скажет, как назывался третий…
        Учительница медленно обводила взглядом ряды, но ученицы сидели спокойно, ведь ответ знала каждая. Еще бы, они ведь слышали это имя десять минут назад! Только Приска, Розальба и Элиза слышали, как кровь стучит в висках, и трепетали.
        - Посмотрим-посмотрим… Ты… Маффеи! Как назывался последний корабль?
        Элиза встала. Во рту у нее пересохло. Она открыла рот, но не произнесла ни звука.
        - Давай, это очень просто, — ободрила ее учительница.
        Молчание.
        - Не помнишь? Я тебе подскажу. Он назывался С…
        - Сра…ая Мария, — звонко сказала Элиза (она, естественно, произнесла слово целиком. Мы здесь не будем писать его полностью, чтобы не нарываться на неприятности, у нас же нет никакого дяди Казимиро, который нас защитит).
        Учительница застыла как соляной столп. Она ушам своим не верила: может, у нее слуховые галлюцинации? Но испуганные лица учениц убедили ее, что она не ослышалась:
        - Маффеи! Ты с ума сошла? Как назывался третий корабль Колумба?
        - Сра…ая Мария! — повторила Элиза, ей уже было не страшно — все равно как прыгнуть с вышки и обнаружить, что вода держит.
        - Это уж слишком! — закричала учительница. — Кто тебя научил такому слову? Кто это был?
        - Никто, — ответила Элиза.
        - Как это никто?
        - Я сама его придумала.
        Кое-кто из девочек начал посмеиваться. Одна Подлиза отчетливо прошептала на ухо соседке по парте:
        - Сра…ая Мария. Ничего себе придумала!
        - Тихо! — взревела учительница.
        Никогда они еще не видели, чтобы она так выходила из себя. Она вся взмокла, руки у нее дрожали, она с трудом могла говорить. «Ну теперь-то она точно ее побьет, никуда не денется, — подумала Розальба. — Если она ее не ударит, никто из нас больше не будет ее уважать».
        Элиза ждала, гордо выпрямившись, как героиня какого-нибудь романа.
        - Маффеи! — сказала учительница, тыкая в нее пальцем. — Если ты мне не скажешь, кто тебя научил этому слову, я тебя… я тебя…
        «Ну давай, смелее!» — попыталась передать ей мысли на расстоянии Приска.
        - Я тебя… — повторяла учительница, как заевшая пластинка. Но выражение лица у нее было таким свирепым что Притворщицы прекратили хихикать и замолкли. Кролики дрожали, как самые настоящие кролики.
        - Кто тебя этому научил? — прогремела синьора Сфорца.
        - Я! — вскочила Иоланда. Ей тоже хотелось показать себя героиней перед одноклассницами, как Гарроне, про которого она читала в «Сердце» де Амичиса. Ей хотелось отплатить, единственным возможным для нее способом, Элизе и остальным за рождественский подарок. Она ненавидела чувствовать себя кому-то обязанной. И потом, она вынесла уже столько ударов палкой, оплеух, столько временных исключений с занятий, а Элиза была такая нежная, этакая сладкая куколка.
        Элиза, которая этого совсем не ожидала, завизжала:
        - Это неправда! Это не она!
        - Не пытайся ее защитить! — сказала синьора Сфорца, счастливая, что может свою ярость вылить на Иоланду. — Конечно, она. Кто еще? Я была уверена, что такая порядочная девочка, как ты, такое слово могла услышать только от двух этих сквернословок. Я не просто так не хотела их видеть в своем классе.
        - Это неправда! — перебила ее Розальба. — Иоланда тут ни при чем. Я первая и…
        - Хватит! Не надо меня путать! Перестаньте наконец вы трое разыгрывать из себя адвокатов. Все равно вам не сбить меня с толку. Вам не удастся спасти этих двух несчастных от справедливого наказания… Надо же научить такому грубому слову, такой омерзительной ругани девочку из хорошей семьи… Если бы это слышала синьора Гардениго… Но ты же не станешь произносить его при бабушке, правда, Маффеи? Это неслыханно! Это очень плохое слово!
        Иоланда нетерпеливо подставила руки для ударов палкой. «Давайте уже покончим с этим поскорее!» — говорил ее взгляд.
        - Э, нет, моя дорогая. Здесь нужно кое-что другое! — сказала синьора Сфорца. — Марчелла, будь так добра, сходи в туалет и принеси мне тазик с водой и мыло.
        - Извините, я не могу. У меня новые туфли, я натерла ногу, — придумала Марчелла, которая не хотела участвовать в наказании Иоланды.
        - Тогда пойдет Звева.
        - Я вам не слуга, — ответила эта змея.
        «Стоит дать слабину, и наступает хаос», — подумала учительница. Но сегодня у нее не было сил бороться на два фронта. Она сделала вид, что не расслышала.
        - Хорошо, деточка, — сказала она. — Значит, пойдет Алессандра.
        Алессандру не пришлось просить дважды, и она в мгновение ока вернулась с тем, что нужно.
        Учительница убрала журнал в шкаф, поставила тазик на учительский стол и приготовила густой мыльный раствор.
        - Ругательства загрязняют наш рот, — заявила она. — Значит, тот, кто их произносит, должен вымыть рот с мылом.
        «Уж лучше палка. Меня же стошнит перед всем классом», — подумала Элиза.
        «Интересно, достаточно ли это серьезное оскорбление, чтобы требовать кровавой расправы?» — гадала Приска.
        Но учительница благосклонно кивнула Элизе и сказала.
        - Реповик! К доске!
        Иоланда пошла к доске, высоко подняв голову, наслаждаясь своей ролью героини.
        - Но это несправедливо! Ругательство произнесла Элиза, — запротестовала Розальба.
        - Думаешь, я не могу понять, кто развратитель, а кто жертва? — строго сказала учительница. — Твоя подруга Маффеи стала жертвой собственного милосердия. Если бы она держалась подальше от этих негодяек, с ней бы ничего не случилось. А эта злодейка Реповик воспользовалась ее наивностью и чуть не затащила ее в трясину. Чего тут спорить? Она же сама призналась.
        Когда Иоланда подошла к доске, учительница скомандовала:
        - Высуни язык.
        Потом обернулась к Алессандре:
        - Намыль его хорошенько.
        Алессандра так и сделала.
        - А теперь прополощи рот, — сказала учительница, показывая на тазик. Вода в нем была такой мыльной, что, когда Иоланда сделала глоток, поднялась пена.
        - Полощи-полощи. Двигай щеками, всюду прополощи. От всей этой грязи, которую ты говорила, не должно остаться ни следа.
        Иоланда повиновалась. Она полоскала рот с минуту, потом собралась сплюнуть в тазик.
        - Стой! Проглоти это! — приказала учительница. Иоланда задрала голову, сделала вид, что глотает, потом повернулась к учительнице и выплюнула на нее струю пены пополам со слюнями.
        Глава пятая,
        в которой Приска пишет письмо директору школы
        Уважаемый синьор директор,
        Вы, наверное, меня не помните. Меня зовут Приска Пунтони, и я учусь в 4 «Г» классе Вашей школы. Я сижу на третьей парте в среднем ряду. Со мной сидит Элиза Маффеи, она блондинка. А слева сижу я, у меня темные волосы. Так что нас не спутать. Мы с Вами знакомы три с половиной года и последний раз виделись в январе, когда Вы приходили в наш класс вручать табели. Я — та ученица, у которой с синьориной Соле всегда была девятка по итальянскому. Но синьора Сфорца поставила мне семерку, потому что говорит, что я слишком много выдумываю.
        Может, Вы лучше помните наш строй, когда мы маршируем к выходу и поем эту смешную песенку. Наша пара седьмая, и тут Вы не ошибетесь, потому что со мной в паре Лаура Бонавенте, единственная рыжая в классе.
        Ну а теперь, когда я представилась, я скажу, зачем я Вам пишу.
        Дело в том, что в нашем классе была допущена чудовищная несправедливость, и я уверена, что Вам наврали с три короба, чтобы Вы подписали исключение из школы, и Вы даже не знаете, что на самом деле произошло.
        Почему Вы выгнали из школы ученицу Реповик Иоланду?
        Сторож нам сказал, что Вы обвинили ее в серьезном нарушении дисциплины, потому что она плюнула в учительницу. И что это было последней каплей, которая переполнила чашу терпения, потому что Иоланда уже натворила много бед, но ее всегда прощали, а такой дерзкий поступок уже нельзя простить.
        Вы еще написали, что ее присутствие опасно для нас, ее одноклассниц, что она учит нас ругаться и что она — дурной пример для всех. Наши мамы попросили ее устранить. А это все неправда, потому что никто из мам ничего подобного не просил (разве что тайком, а писать анонимные письма — это подло, потому что за свои поступки надо отвечать).
        И ругаться она нас не учила. Мы и так умели, а она никогда не ругалась при нас. Она никогда не делала ничего плохого, так что и прощать ее было не за что, тут опять вранье. Почему Вы так написали? Она же не виновата, что ходила немного грязная, у нее дома нет ванны, как у нас, и даже электричества нет. Она даже пыталась помыться в прудике в городском саду, но синьора Сфорца притворилась, что не заметила их усилий, а наоборот, отстригла Аделаиде косы, хотя не имеет права, потому что только мамы могут стричь своих детей.
        Я не знаю, кем Иоланда хочет стать, когда вырастет, потому что она никогда мне об этом не говорила. Но я знаю, что все девочки должны учиться и получить хотя бы аттестат. Бабушка Тереза говорит, что диплом не обязательно, но в наши времена без аттестата никуда. А Вы не даете ей даже получить аттестат о начальном образовании. Разве это справедливо? Только за то, что она плюнула в учительницу? Тем более она плюнула не слюнями, а мыльной водой, учительница сама заставила ее пить эту воду. Может быть, она вообще случайно вылилась у нее изо рта. Известно ли Вам, синьор директор, что убийство бывает преднамеренным и непреднамеренным, когда убийца не виноват, потому что убил случайно! А это был непреднамеренный плевок, и Вы должны учитывать это, вынося приговор бедной Иоланде.
        Я знаю, что она не очень хорошо училась, оставалась на второй год, по всем предметам у нее были двойки и тройки. Но, если бы она осталась в школе, она бы могла подтянуться. К тому же с ней синьора Сфорца была ужасно нетерпелива, и с Аделаиде тоже.
        Кого на самом деле надо судить, синьор директор, так это нашу учительницу синьору Сфорца, она настоящая лгунья и все Подлизы у нее в любимчиках. Вам не следовало бы слушать только учительницу, спросили бы нас тоже, мы же все видели и можем свидетельствовать, что Иоланда была спровоцирована. В процессе же бывает не только обвинение, но и защита, которая имеет право привести своих свидетелей. Я в этих вещах разбираюсь, потому что мой папа адвокат, мой дедушка тоже, и они иногда дают мне подержать листок с речью, когда учат ее наизусть.
        Даже у убийц есть адвокат, а у Иоланды нет. Говорю Вам, Вы допустили серьезную следственную ошибку.
        Возможно, Вы не виноваты, потому что Вас плохо проинформировали. Но теперь, когда Вы знаете правду, Вы просто обязаны все исправить и позвать Иоланду обратно в школу. Ее родители тоже наверняка поверили в обвинение и побили ее. А теперь пошлют ее работать, хотя по закону до четырнадцати лет работать нельзя. И все из-за этой ведьмы Сфорца! Разве это справедливо?
        Вы, как самое главное лицо школы, которого все должны слушаться, подумайте об этом и верните Иоланду. Отправьте ее, к примеру, в другой класс.
        Спасибо. С уважением,
        Приска Пунтони, 4 «Г»
        Это письмо Приска не просто написала в одном из своих ежедневников. После долгих колебаний она все-таки переписала его на лист бумаги для протоколов, вложила в конверт и отнесла в школьную канцелярию Приска боялась возможных последствий, ходила сама не своя. Две недели она ждала, что директор вызовет ее к себе и потребует объяснений. Или что передаст письмо учительнице. На то, что ее просьба будет удовлетворена и Иоланда вернется в школу, она не очень-то надеялась, хотя и страстно желала этого.
        Иоланда и правда не вернулась, и Аделаиде рассказала, что ее отдали в служанки к богатым господам из деревни ее бабушки. Приска так и не получила никакого ответа на свое письмо, и к директору ее не вызывали.
        - Я думаю, что секретарша просто выкинула твой конверт и не стала передавать его адресату, — говорила Розальба.
        Но однажды во время Карнавала дедушка повел ее с собой в Городской театр на оперу «Мадам Баттерфляй» Пуччини. Это очень грустная опера об одной японской девушке, на которой в шутку женится американский лейтенант Пинкертон, а потом бросает ее с маленьким ребенком. Она в отчаянии делает себе харакири, то есть вспарывает живот кинжалом. Но сначала завязывает глаза ребенку, чтобы не напугать его.
        В антракте Приска с дедушкой встретили элегантно одетого директора школы, который провожал жену в буфет.
        - Добрый день, синьор Пунтони! — сказал директор. — Как поживаете? Вам понравился баритон? Вам не кажется, что Судзуки фальшивит? (Судзуки — так звали верную служанку мадам Баттерфляй.)
        Дедушка что-то проворчал, потому что не любил обсуждать оперу, которая еще не закончилась, а директор в ответ:
        - А это, значит, ваша знаменитая внучка?
        - Почему знаменитая? — удивился дедушка.
        - Прекрасно соображает! И прекрасно пишет! — сказал директор, противно потрепав Приску по волосам. — Она продолжит семейную традицию, правда? Прирожденный адвокат!
        - На самом деле на нее у нас другие планы, — сдержанно сказал дедушка.
        - Вы получили мое письмо или нет? — не выдержала Приска.
        Директор заговорщицки ей подмигнул.
        - Не волнуйся, — сказал он ей, отводя в сторонку. — Я никому его не показывал, и главное — не показал твоей учительнице. Ты не очень-то хорошо о ней отзываешься, правда? Знаешь, я тебя понимаю. Дети в твоем возрасте — такие идеалисты и не могут понять, что на самом деле правильно, а что нет. Как раз для этого и нужны взрослые. Чтобы вас направлять, решать, что для вас лучше. Когда ты подрастешь, ты поймешь, что некоторые люди неспособны пользоваться преимуществами образования. От них в классе один беспорядок, так что лучше их устранять. Ты же знаешь, как написано в Евангелии? «И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя…»
        Приска была уверена: Иисус не имел в виду Иоланду. Она почувствовала, как глаза у нее наполняются слезами. Слезами горечи и бессильной злобы.
        - Ну, ну, — добродушно сказал директор, потрепав ее по щеке. Потом наклонился к ней и, дурачась, пропел вполголоса арию из оперы, которую только что исполнял тенор:
        Не плачь, дитя, не плачь,
        Пусть квакают, как жабы!
        Никто на белом свете
        Не стоит твоих слез —
        Ни бонзы, ни родня.
        - Боже мой, как ты фальшивишь! Не паясничай! — прикрикнула на него жена. - И оставь в покое девочку! Тебе школы не хватает? Нужно обязательно мучить ее еще и в театре?
        - Я слышал вы говорили о каком-то письме. Ты переписываешься с этим синьором? — спросил дедушка, когда директор с женой отошли.
        - Нет, — ответила Приска.
        Все второе отделение Приска, выпрямившись на бархатном сиденье, проплакала, залив слезами кружевной воротничок. Но никто не обратил на это внимания. Многие женщины и девочки в театре плакали над жестокой судьбой бедной мадам Баттерфляй.
        МАРТ
        Глава первая,
        в которой Элиза становится примерной ученицей, а Приска усыновляет сироту
        С уходом Иоланды в 4 «Г» вернулись покой и мир. Всесильность учительницы, которая может с легкостью выгнать «провинившуюся» ученицу, заставила всех забыть ее слабость по отношению к Элизе и позорный плевок. В конце концов она победила, и так будет всегда, если какой-нибудь ученице еще взбредет в голову с ней ссориться.
        Какая там кровавая расправа! Элиза была так подавлена последствиями своей хулиганской выходки, что опять превратилась в образцовую ученицу. Теперь она боялась. Но не за себя, а за Аделаиде.
        Пару месяцев назад Розальба дала ей почитать сборник рассказов, и в одном рассказе говорилось о юном принце, наследнике богатого и могущественного короля. Среди слуг у этого принца был простой мальчишка, в обязанности которого входило получать удары кнутом за своего знатного маленького хозяина, когда его наставники решали его наказать.
        Тогда Элизу это страшно возмутило, а теперь она сама чувствовала себя эгоистичной принцессой-недотрогой, за гадкие выходки которой доставалось другим.
        Она была уверена, что, если опять набедокурит, синьора Сфорца исхитрится обвинить во всем Аделаиде, чтоб и ее выгнать из школы.
        Сама Аделаиде, оставшись одна на своей отдельной парте в глубине класса, старалась вести себя как можно лучше. Она сидела на уроках тише воды ниже травы, внимательно слушала и вытягивала шею, пытаясь увидеть хотя бы кусочек доски. Когда синьора Сфорца что-нибудь спрашивала, она поднимала руку, и хотя ее никогда не вызывали, не падала духом и тянула руку снова и снова.
        Она даже раздобыла где-то новую форму, конечно, слегка поношенную и слишком большого размера, зато целую, без пятен и со всеми пуговицами.
        - Мадемуазель хочет, чтоб мы лопнули от зависти к ее элегантному платью! — отпустила замечание Звева, и Приске, как обычно, ужасно захотелось ее лягнуть. Но она сдержалась, потому что тоже боялась навлечь гнев учительницы на Аделаиде. К тому же, когда высиживаешь яйцо, драться не стоит.
        Дело в том, что канарейки Прискиной мамы снесли пять яиц и стали их любовно высиживать, но потом им вдруг надоело, и они выкинули их из гнезда. Четыре яйца разбились, перепачкав пол клетки. Но Инес удалось спасти пятое, красивого серо-голубого цвета, и она отдала его Приске, которая решила его усыновить.
        Она осторожно обернула его слоем ваты и положила в полотняный мешочек, в каких дарят конфеты на крестины.
        Сначала она положила яйцо на батарею в своей комнате. Но Габриеле сказал:
        - Ты видела, что птицы, когда высиживают яйца, никогда не улетают из гнезда? Тут нужна постоянная температура, а батареи на ночь отключают…
        Тогда Приска решила хранить яйцо подмышкой — раз именно сюда ставят градусник, значит, тут теплее всего.
        Она прицепила узелок к майке булавкой и каждый раз, когда принимала душ или переодевалась, аккуратно перекладывала мешочек с яйцом в какое-нибудь теплое местечко.
        Приска, которая обычно ворочалась во сне, как уж на сковородке, научилась спать неподвижно, свернувшись на правом боку (яйцо было слева). Куда подевался ее богатырский сон? Она то и дело просыпалась с мыслью: «О Господи, яйцо! Я его раздавлю!»
        Итак, она хранила его в целости и сохранности уже шесть дней и не собиралась рисковать, затеяв драку со Звевой.
        Теперь Приска благодарила Бога, что дядя Леопольдо поручил ей сидеть и развлекать Олимпию. А что, если ей выпало бы мыть машину или выколачивать книги о подоконник? Как бы она тогда справлялась с яйцом?
        Вообще-то, когда история с рождественскими подарками так неприятно закончилась, дядя Леопольдо позвал девочек и предложил им простить долг. Но Элиза гордо ответила:
        - Извини, но ты же все равно потратил свои тридцать тысяч лир. И никто тебе их не возвращал.
        И настояла на том, чтобы исполнить взятые на себя обязательства. Приске с Розальбой, которые с радостью бы согласились на великодушное предложение доктора Маффеи, теперь не оставалось ничего другого, как последовать примеру Элизы.
        К счастью, Пасха в этом году выпадала на конец марта. Приска надеялась, что к тому времени ее птенец тоже уже вылупится. Конечно, она не раз видела только что вылупившихся канареек и знала, какие они уродливые и лысые, без единого перышка, эдакие с огромными выпученными глазами, но все равно представляла себе пушистого желтого цыпленка с пасхальной открытки.
        Глава вторая,
        в которой учительница делает объявление
        Так обстояли дела, когда синьора Сфорца сказала, что хочет поговорить с родителями учениц, и продиктовала для них сообщение, которое нужно было записать в дневник: она собирает всех в субботу вечером в доме синьора Голинелли, папы Ренаты, который любезно предоставил в их распоряжение свою гостиную.
        Дети на это собрание не приглашались, но дядя Леопольдо сказал Элизе:
        - Учитывая, что там будут говорить о вещах, которые тебя касаются, правильно будет, если ты пойдешь со мной и сможешь высказать свое мнение.
        Она была там единственная из всего класса. На собрании не было даже Голинелли, которая жила в этой квартире. Наоборот, жена инженера, увидев Элизу, сказала ей:
        - Тебе будет скучно… Пойди лучше поиграй с Ренатой.
        Но Элиза помотала головой и крепко прижалась к дяде.
        Кроме хозяина дома и доктора Маффеи, мужчин на собрании не было. Пришли только мамы. Некоторые из них были уже знакомы и сразу принялись сплетничать и болтать о вещах, не имеющих никого отношения к школе. Другие, как мама Анны Пиу или мама Паолы Марради, держались в стороне. Мама Луизеллы прислала записку, в которой извинялась, что не может прийти. Ей нужно дошить красное бархатное платье для Звевы.
        - Девочка завтра идет на детский праздник и хочет во чтобы то ни стало надеть новое платье, — сказала синьора Лопез, довольная тем, что для портнихи пожелания клиентов важнее материнского долга.
        Когда все собрались, синьора Сфорца села во главе стала, откашлялась и попросила минуточку внимания.
        - Возможно, вам известно, — начала она, — что в «Благоговении» я обычно перепрыгивала со своими ученицами через пятый класс и готовила их к вступительному экзамену в среднюю школу уже в конце четвертого класса. У меня никогда не возникало сложностей с тем, чтобы пройти за год программу четвертого и пятого классов, и на экзаменах мои ученицы всегда получали лучшие оценки.
        Мамы закивали. Бывшие ученицы синьоры Сфорца славились на весь город своими успехами.
        - Все эти месяцы, — продолжала учительница, — я размышляла, стоит ли поступать так же с вашими девочками. Я сомневалась в их уровне знаний, не была уверена, что они это потянут.
        Она замолчала, чтобы отпить глоток вермута, заставив всех несколько секунд терзаться вопросом, действительно ли их дочери глупее учениц «Благоговения».
        Синьора Сфорца вытерла рот вышитой салфеткой и продолжала:
        - Должна признать, что предыдущие три года синьорина Соле поработала на славу, возможно, благодаря тому, что класс был заранее прекрасно подобран. Я убедилась, что уровень у девочек очень хороший, у них прочная база и заниматься они умеют. Поэтому довожу до вашего сведения: я решила, что они тоже будут перепрыгивать через пятый класс. Мы уже очень продвинулись по программе, и у меня не возникнет никаких сложностей с тем, чтобы за оставшиеся несколько месяцев пройти все, что нужно к экзаменам.
        Раздались одобрительные возгласы. Синьора Голинелли стала передавать поднос с вермутом и закусками. Но туг Дядя Леопольдо поднял руку, прося тишины, и спросил.
        - Простите, а можно узнать, в связи с чем вы приняли такое решение?
        - В связи с чем?.. Господи, это же ясно как день! — возмутилась синьора Мандас. — Так девочки выиграют целый год.
        - В каком смысле выиграют? — спросил доктор Маффеи. — Мне кажется, они его теряют. Теряют пятый класс начальной школы.
        - Доктор, не шутите, — укорила его в шутку жена профессора Артома, мама Вивианы. — Теряют, выигрывают… Это все игра словами. А на самом деле девочки поступят в среднюю школу на год раньше, чем их сверстницы.
        - Вот именно. И потеряют целый год детства.
        - Да что вы говорите! Мне кажется, это прекрасная идея! — взвизгнула синьора Лопез дель Рио.
        Тогда синьора Кокко, мама Анджелы, робко подняла руку.
        - А наши?
        - Что ваши?
        - Наши дочки. Им нужно сдать экзамен за пятый класс, а потом они будут поступать не в среднюю школу, а на курсы профессионального образования.
        Присутствующие застыли в замешательстве. Учительница сидела бесстрастно, как сфинкс, и молчала. Тишину нарушила хозяйка дома, она сказала сухо, как будто ей нагрубили:
        - Сколько вас?
        - Ну… смотрите. Моя, Меле, Агата Фьори, Анна Пиу, Марради, Луизелла Урас… а еще эта новенькая, что живет возле Старого рынка. Гудзон! Гудзон Аделаиде…
        «Кролики в полном составе», — подумала Элиза. Кроме, конечно, Марчеллы и Розальбы, которые сидели на первой парте и колебались между Кроликами и Сорванцами.
        Синьора Голинелли быстро сосчитала по пальцам.
        - Семь против двадцати двух. Кажется, вас меньшинство. По правилам демократии…
        - При чем тут демократия? Мы жертвуем собой, посылая детей в школу, чтобы они получили аттестат о начальном образовании. Это государственная школа или нет? — возразила синьора Кокко, которая привыкла разбивать комья земли мотыгой и не отступала перед трудностями.
        - Она права, — поддержал ее дядя Леопольдо.
        Синьора Сфорца не ожидала встретить сопротивление. Она рассчитывала только на похвалы и благодарности и напустила на себя вид оскорбленного достоинства, отчего ее лицо казалось еще более кислым.
        - Успокойтесь, синьора. И успокойте своих… хм… коллег. Значит, с вашими дочками я продолжу программу четвертого класса, а на следующий год, если, конечно, их переведут в пятый класс, они попадут к новой учительнице.
        Дядя Леопольдо спросил у Элизы:
        - А ты что хочешь делать? Хочешь перепрыгивать через пятый класс или ходить в него, как другие?
        - Что за глупости! — возмутилась синьора Пунтони. — Элиза такая умная и прилежная. Вы же не хотите послать ее на курсы профессионального образования…
        - Она сама должна выбрать, — настаивал дядя.
        - А что будут делать Приска и Розальба? — спросила Элиза.
        - Конечно, перепрыгивать, — решительно заявила синьора Пунтони.
        - Естественно, перепрыгивать, — сказала синьора Кардано, которая во время всех этих споров любовалась закатом за окном и не понимала, чего тут ссориться.
        - Тогда я тоже буду прыгать, — сказала Элиза.
        Глава третья,
        в которой ученицы тренируются перед прыжком
        С тех пор класс разделился на две части, которые учились по разным программам.
        Кроликам учительница задавала простые задания, которые проверяла на лету, и почти никогда их не вызывала. Она уделяла им время, только когда остальные писали сочинения на уроке, и говорила шепотом, чтобы не мешать «прыгуньям».
        А остальным диктовала бесконечные экзаменационные билеты, которые надо было заучивать наизусть. На долгие обсуждения и объяснения времени уже не было. К вступительным экзаменам нужно было подготовить длиннющий список билетов. Туда входили стихотворения, книги, теоремы, биографии и еще куча билетов по истории, географии и естествознанию.
        Учительница Сфорца умела мастерски сводить каждый билет к одному тетрадному листу: «народы Европы», «герои, отдавшие жизнь за воссоединение Италии», «млекопитающие», «ежемесячные рассказы учителя из повести „Сердце“ Эдмондо де Амичиса», «великие итальянские художники», «фазы луны», «ведение домашнего хозяйства», «вулканы», «„Пегая лошадка“ Джованни Пасколи», «стежок крестиком», «электричество». Приска долго убеждала остальных Сорванцов, что эти билеты учительница не писала каждый день специально для них, как она утверждала, а составила их однажды двадцать лет назад для барышень из «Благоговения».
        Но как бы то ни было, тетрадки и головы с каждым днем забивались новыми словами.
        Розальба возмущалась:
        - Мне не нравится так учиться. Как попугаи какие-то.
        Память у нее была не очень, и она не могла запомнить что-то, если не понимала до конца. Ей приходилось каждый билет перечитывать по десять-двадцать раз. Так что на то, чтобы рисовать, кататься на роликах, ходить в гости или в кино на фильмы про Тарзана, которые она обожала, совсем не оставалось времени.
        А Марчелле Озио — которая на год всех младше, так что, закончив школу, выиграет (или потеряет?) два года, — наоборот, достаточно было разок взглянуть на билет, чтобы уже запомнить его навсегда. Когда учительница ее вызывала, она вставала, клала руки на парту, запрокидывала голову назад, закрывала глаза и барабанила билет без выражения на одном дыхании, выстреливая слова как пулемет:
        - Чезаре Баттисти родился в Тренто в семье тра-та-та тра-та-та тра-та-та…
        - Северная граница Испании проходит по Бискайскому заливу тра-та-та тра-та тра-та-та…
        Приска с восхищением наблюдала за ней со своей парты. У нее тоже была хорошая память, но она рассказывала билеты часами, потому что ей нравилось говорить с выражением, чтобы все знаки препинания было слышно, особенно знаки вопроса, с паузами и активно жестикулируя (правда, сейчас из-за этого яйца гораздо меньше, чем обычно).
        Учительнице это быстро надоедало, и она прерывала Приску:
        - Достаточно-достаточно! Я вижу, что ты выучила!
        А Аделаиде смотрела на нее вытаращив глаза, и хотя она занималась по другой программе, но однажды ее засекли за тем, что она вполголоса повторяет самые удивительные моменты из билета о жизни Джузеппе Мадзини и о смерти Аниты в сосновой роще Равенны.
        - Ты чего это, Рапунцель? Вздумала поступать в университет? — съязвила Алессандра.
        Но у нее тоже теперь на всякие козни времени было в обрез.
        Глава четвертая,
        в которой Приска заводит новое знакомство
        15 марта синьора Сфорца вызвала в школу синьору Пунтони.
        - Что опять натворила эта поганка? — сразу встревожилась Прискина мама.
        - Ничего. Наоборот, я ею очень довольна. Я уверена, что она получит высший балл по итальянскому, истории и другим предметам. Кроме математики — в ней она слабовата…
        - Она не знает математику? — спросила мама. — Она отстает? Не умеет решать задачи? Нахватала двоек?
        - Нет, нет. На «удовлетворительно» она без труда дотягивает. Но если бы была прилежнее, могла бы получать восьмерки и девятки. Конечно, я понимаю, что сейчас ей и так приходится много заниматься для экзаменов… Но грех портить прекрасный табель шестеркой.
        - Грех, что и говорить! — вздохнула синьора Пунтони, которая так и не поняла, что она может с этим сделать. Это же очевидно: тот, у кого хорошо с родным языком и литературой, как у Приски, не может быть силен в математике.
        - Если бы ей кто-то помог помимо школьных занятий… Если бы она могла иногда брать уроки… — рискнула учительница.
        - Конечно! — сказала синьора Пунтони с облегчением; она всегда боялась, что учительница скажет, что Приска слишком странная, слишком строптивая, чтобы учиться в школе. — Все уроки, какие вы сочтете нужным! Может быть, даже вы сами, синьора… За отдельную плату, разумеется…
        - Нет, — сдержанно ответила учительница. — Я из принципа не даю частных уроков.
        Так что им пришлось искать другого репетитора. Они нашли синьорину МУндулу по рекомендации дяди Казимиро.
        Приска была совершенно не в восторге от того, что теперь придется тратить три часа в неделю на эти дурацкие уроки:
        - Мама, я точно не сорвусь на экзамене, вот увидишь. Конечно, я не делаю таких успехов, как Розальба, но как-нибудь сдам.
        - У тебя нет никакого самолюбия! Как-нибудь! Ты должна получить хотя бы восемь, чтобы не испортить табель.
        Приске пришлось смириться.
        Синьорина Мундула жила на шестом этаже старого дома в самом центре. На лестнице стояла полутьма, и на площадках сильно пахло капустой.
        В первый раз Приску провожала Инес, которая держала ее за руку и крепко сжимала в знак сочувствия. Она тоже была уверена, что Приске не нужны никакие репетиторы.
        Они поднялись на последний этаж, отдышались и позвонили в дверь. Открыла им толстая неопрятная старуха в мокром фартуке.
        - Здравствуйте, синьора. Это дочка адвоката Пунтони, — скороговоркой произнесла Инес. Она подтолкнула Приску вперед, повернулась и отправилась восвояси, оставив ее наедине с незнакомкой.
        «Это и есть учительница? — растерянно думала Приска. — Или ее домработница?»
        - Входи-входи! — сказала женщина. — Моя дочь сейчас подойдет.
        Она провела Приску в маленькую комнату, то ли гостиную, то ли столовую, со столом, накрытым зеленой клеенкой.
        Приска злилась и немного побаивалась. А вдруг новая учительница злая? А вдруг она такая же неряха, как ее мама? Она проклинала синьору Сфорцу за эту идею с репетитором по математике.
        И тут дверь открылась и случилось чудо. Синьорина Мундула оказалась молодой и о-о-очень красивой!
        Эта была самая красивая женщина, которую Приска когда-либо видела, кроме разве что киноактрис.
        Он была высокая, стройная, элегантная, хотя одета была в простой домашний свитер и юбку. У нее была очень светлая кожа и волнистые огненно-рыжие волосы, сколотые черепаховым гребнем на правом виске и ниспадающие на плечи. Чудные близко посаженные глаза, светло-карие, прозрачные, как стеклянные глаза кукол. А на щеках, когда она улыбалась, появлялись две ямочки («Это ангелы ее ущипнули во сне за щеки», — сказала бы Антония).
        Она могла быть кем угодно, но не учительницей математики. Она вообще была не похожа не учительницу.
        К тому же она оказалась очень милой.
        - Ты, значит, крестница Леопольдо? — сказала она просто и пожала Приске руку как взрослой.
        Сразу после урока Приска, вместо того чтобы идти домой, помчалась к Элизе, чтобы все ей рассказать:
        - Она похожа на ирландскую фею! Знаешь, как из сказки…
        - Какие примеры она тебе давала? — спросила Элиза, которая как раз проходила признак делимости на девять и сейчас больше интересовалась математикой, чем женской красотой.
        Приска нетерпеливо отмахнулась от глупого вопроса. Из урока она не запомнила ровном счетом ничего, кроме лица синьорины Мундулы, голубой жилки на виске, хрипловатого голоса, белых тонких рук, которые так изящно держали карандаш, скрещенных ног и пряди волос, которая постоянно падала ей на лоб, несмотря на гребень… А ее милый смех и заговорщицкий тон — хотим мы или нет поразить этих больших профессоров-экзаменаторов? Тебе придется серьезно поработать.
        - Она потрясающая! — вздохнула Приска. — Тебе обязательно надо с ней познакомиться. Может, ты тоже будешь ходить к ней на занятия?
        Но дядя Леопольдо считал, что Элизины отметки достаточно хороши, а на средний балл ему было наплевать.
        - Мне гораздо важнее, чтобы у тебя оставалось время поиграть на свежем воздухе. Когда ты последний раз каталась на велосипеде?
        - У нее столько уроков, безобразие просто! — неодобрительно вставила няня.
        - Вот именно. Только репетитора нам не хватало!
        Так что им пришлось смириться. Но на следующий день по дороге из школы они решили сделать крюк и пройти мимо Технического института.
        - Вдруг мы ее встретим!
        Розальба, узнав об этом, тоже захотела пойти. Они подошли к институту, как раз когда прозвенел звонок и молодежь, в основном парни в модных брюках для гольфа, двинулась вниз по лестнице.
        И вот в толпе мелькнула копна огненно-рыжих волос, которые ни с чем не спутать.
        - Вот она! — сказала Приска. Сердце у нее бешено колотилось. Она затащила своих подруг за какую-то машину.
        - Ты нас не познакомишь? — удивленно спросила Розальба, которая ожидала, что их представят учительнице.
        - Тс-с!
        Синьорина Мундула, не подозревая, что за ней шпионят, прошла так близко, что до нее можно было дотронуться.
        - Правда красавица? — спросила Приска, когда ее кумир удалился.
        - Она косит, — сказала Элиза.
        - Неправда. У нее просто глаза близко посажены. Это придает ей такой таинственный вид.
        - Она похожа на Морин О'Салливан, — заметила Розальба.
        - На кого, на кого? — недоверчиво спросила Приска.
        - На Джейн. Подругу Тарзана[19 - Девочки говорят о героях фильма «Тарзан: человек-обезьяна» 1932 года. В этом и других фильмах о Тарзане Морин О'Салливан играла подругу Тарзана Джейн Паркер.]. Ты что, не помнишь?
        - Как ее зовут? — поинтересовалась Элиза.
        - Я не знаю. Я постеснялась спросить, — призналась Приска.
        Девочки уставились на нее в недоумении.
        - Я спрошу у дяди Казимиро, — заявила Элиза.
        «Интересно, почему это она просила передать привет не ему, а дяде Леопольдо? — размышляла тем временем Приска. — Может быть, она давно его не видела, а с дядей Казимиро только что разговаривала по поводу этих уроков?»
        Синьорину Мундула звали Ундина, и ни одно женское имя не казалась трем подругам таким прелестным и подходящим своей хозяйке.
        Все следующие дни они только о ней и говорили.
        - Странно, почему она еще не замужем? Ей, наверное, лет двадцать пять, не меньше, — удивлялась Розальба.
        - У такой женщины должна быть толпа поклонников, — говорила Приска. — Наверняка все ее ученики тоже в нее влюблены.
        - Может быть, она ждет настоящую большую любовь, — предположила Инес, к которой обратились с этим вопросом как к специалисту. — Может быть, в этом городе нет никого, кто был бы достоин ее…
        - Ах, был бы тут принц, или американский летчик, или цыган-скрипач с горящим взором! — вздыхала Приска. — Я бы бросилась к его ногам и не вставала, пока не вырвала бы у него поцелуй для синьорины Мундулы.
        - Дядя Казимиро, видать, совсем бесчувственный, раз он знаком с ней столько лет и никогда за ней не ухаживал, — заметила Элиза.
        - А может, он за ней ухаживал, а она ему отказала, — предположила Розальба.
        Глава пятая,
        в которой Приска узнает, что такое разочарование и ревность
        Каждый понедельник, среду и пятницу Приска взлетала по этой пахнущей капустой лестнице с таким чувством, будто это была лестница в небеса. И всегда к радостному предвкушению встречи примешивалась легкая тревога. А вдруг синьорина Мундула на этот раз ее разочарует? Вдруг она будет не такая красивая, не такая милая? Вдруг она скажет или сделает что-то не так?
        - Ну, это еще не конец света. Помни, что идеальных людей не бывает, — пыталась образумить ее Розальба.
        Но синьорина Мундула была самим совершенством, и с каждым днем Приска влюблялась все сильнее.
        Порой она удивлялась, как таким скромным и простым родителям (у ее отца была столярная мастерская на первом этаже дома, в котором они жили) удалось произвести на свет и воспитать такое неземное создание, утонченное, хрупкое и светлое, как алебастровая лампа.
        Приска читала в сказках про детей, которых подменили в колыбели феи или эльфы. Это бы, конечно, все объяснило, но в жизни так не бывает.
        Как ни странно, Приска, которая обычно была такой непосредственной («нахальной», как говорила бабушка Тереза), оставшись с глазу на глаз со своим кумиром, не осмеливалась выразить восхищение. Она, наоборот, все время молчала и краснела по самому пустячному поводу.
        - Давай, не стесняйся! Я же тебя не съем! — говорила ей учительница. — Мужчины все-таки ничего не понимают в детях. Представь себе, Казимиро предупреждал меня, что ты — настоящая чума!
        Вернувшись домой, Приска вместо того, чтобы решать примеры по математике или зубрить биографию очередного героя, отдавшего жизнь за воссоединение Италии, исписывала целые страницы своих ежедневников стихами, посвященными «удивительной, необычайной, потрясающей, неописуемой Ундине, дочери пены морской и пегасов».
        В школе она сидела осоловевшая и безучастная ко всему, даже к очередным козням учительницы и нападкам Звевы и Алессандры.
        Она мечтала совершать героические поступки, которые вызвали бы восхищение ее богини. Она мечтала жертвовать собой, страдать ради нее, мечтала о том, как умрет за Ундину, и будут пышные похороны с трубами и барабанами, как на Страстной неделе, и Ундина и дядя Леопольдо будут идти за ее гробом и безутешно рыдать.
        И вот наконец случай пострадать представился на самом деле, но не совсем так, как она себе это воображала.
        Но, хоть душа Приски и была охвачена этой новой страстью, она не бросала свое канареечное яйцо. По ночам страх раздавить его мешал ей в слезах обнимать подушку, как делали в кино влюбленные героини. Но в остальном высиживание ничуть не портило ее отношения с синьориной Мундулой. Даже наоборот: эта ее привычка прижимать левую руку к туловищу, эти осторожные движения, которые получались уже сами собой, укрепили ее новую репутацию девочки спокойной, послушной и немного сонной.
        Прошло уже больше месяца с тех пор, как она взяла сироту под свое крыло, и теперь, по мнению Габриеле, рождение птенчика было уже не за горами.
        - Слушай внимательно, не стучит ли он уже клювом в скорлупку. Тогда тебе надо будет немедленно вынуть яйцо из ваты, иначе птенчик задохнется.
        Приска надеялась, что признаки приближающегося рождения не появятся в школе во время уроков, иначе придется делать вид, что ей срочно надо в туалет, и прятаться там. Но гораздо хуже, если они появятся во время урока математики, где она один на один с синьориной Мундулой и выдумать благовидный предлог значительно труднее.
        Вот если бы птенчик вылупился дома, это было бы вообще идеально, к примеру, после ужина, когда у Антонии и Инес нашлось бы время для помощи и необходимых советов.
        Однажды в пятницу синьорина Мундула встретила ее со светящимся от радости лицом. Она была похожа на зажженный светильник из розового опала.
        - Сегодня никаких занятий, Приска! Сегодня нам надо кое-что отпраздновать! Со мной произошло нечто прекрасное! Давай же, поздравляй меня и обнимай!
        Приска растерянно подошла к ней. Обнять ее? Разве может простой смертный прикасаться к богине, тем более сжимать ее в объятьях? Ей вспомнилась история Семелы, матери Диониса, которая была сожжена за то, что хотела посмотреть на Зевса во всем блеске его величия (и ее сыну, бедному сироте, пришлось пройти через огонь, воду и медные трубы, как рассказывалось в сборнике мифов дяди Леопольдо).
        - Обними меня! — повторила синьорина Мундула, и пока Приска стояла столбом, протянула руки, привлекла к себе и сжала в объятиях. От нее очень приятно пахло. Она сжала ее изо всех сил.
        КРАК! — сделало яйцо. Приска взвизгнула.
        - Что случилось? Я сделала тебе больно?
        - О Боже! Оно разбилось! — задыхаясь, сказала Приска, шаря руками под сорочкой.
        - Что? Что разбилось? Да что с тобой?
        Онемев от удивления, Ундина уставилась на Приску, которая, совершенно обезумев, вырвалась из ее объятий и крутилась волчком, пытаясь отстегнуть узелок от сорочки.
        - Что там у тебя внутри?
        - Мое яйцо! — сказала Приска дрожащим голосом. И протянула узелок ей. — Вы откройте, я боюсь.
        - Яйцо! Несносная девчонка, зачем ты его туда засунула?
        - Я его высиживала.
        Она с ужасом представляла себе, что окажется внутри свертка.
        - Откройте же его! — умоляла она. — Может быть, птенчик был уже готов родиться, уже сформировался… Может, мы еще можем спасти его… положить в инкубатор.
        Синьорина Мундула взяла сверток и с большой осторожностью развернула его. Вата была пропитана липкой желтоватой кашицей, которая воняла… воняла… тухлыми яйцами!
        - Боже праведный, Приска! Сколько же ты его там держала?
        - Больше месяца! — рыдала Приска. — А теперь я его раздавила, да? Он умер?
        - О, святая простота! Нет, он не то чтобы умер. Его никогда и не существовало. Где ты взяла это яйцо?
        - В клетке. Его мама выкинула его из гнезда.
        - Видишь ли, скорее всего, она сделала это не со зла, а потому, что высиживать его было бессмысленно. Это было не оплодотворенное яйцо, из которого получается эмбрион, а потом птенчик… Это было всего-навсего такое яйцо, из которого жарят яичницу…
        - А я все это время…
        - Да, ты высиживала белок и желток, которые в конце концов испортились. Ты не чувствуешь, как воняет тухлыми яйцами? Ох, Приска, какая же ты дурилка!
        Когда объект твоей страсти, вместо того чтобы восхищаться, над тобой смеется — это просто ужасно. На свете нет ничего более унизительного. Приска вытерла слезы тыльной стороной ладони, всхлипнула и попыталась сменить тему.
        - Вы говорили, что я могу вас поздравить. Что же случилось с Вами такого прекрасного?
        - Я влюблена, девочка моя. И теперь я наконец-то узнала, что он тоже в меня влюблен.
        - Кто он?
        - Не будь такой бестактной! Мы решили пока никому об этом не рассказывать. Тебе я рассказала, потому что… потому что сегодня я так счастлива, что не могу молчать… А еще потому, что ты мне нравишься; ты такая молчаливая и сдержанная, и я уверена, что ты никому не разболтаешь. Ты ведь правда никому не скажешь, Приска?
        - Клянусь! Отсохни у меня язык! — торжественно пообещала Приска, но сама скрестила за спиной пальцы, чтобы клятва была недействительной.
        - Впрочем, очень скоро ты все узнаешь, — добавила синьорина Мундула.
        - Скажите хотя бы, знаю ли я его.
        - Может, и знаешь. А может, и нет, — подмигнула ей Учительница. — Потерпи чуть-чуть! Обещаю, на нашей свадьбе ты будешь держать шлейф. В качестве компенсации за то, что из-за меня разбилось твое яйцо.
        - И Элиза тоже. Моя подруга Элиза Маффеи.
        - И Элиза тоже. Можешь быть уверена.
        Глава шестая,
        в которой Звева пишет интересное сочинение
        - Я думаю, это дядя Казимиро, — сказала Розальба, придирчиво разглядывая свое отражение. — Ай! Больно!
        - А ты не верти головой, — ответила Приска, которая пыталась заплести подруге две куцые косички.
        - Нет! — сдалась наконец она. — Они еще слишком короткие.
        - А я вам говорю, это не он, — вмешалась Элиза. — Если бы это был он, он был бы веселым и довольным. А он в последнее время очень раздражительный… Огрызнулся на бабушку Мариуччу, поссорился с дядей Леопольдо, который взял его галстук без спроса.
        - А может, это кто-то не отсюда? Может, иностранец? — предположила Розальба.
        - Ковбой… индийский принц…
        - Да ладно тебе, Приска! Где бы она их встретила? На собрании преподавателей Технического института?
        - Слушайте, — предложила Элиза. — Есть только один способ узнать, кто это. Надо застать их вместе. Когда они целуются, например.
        - Надо выследить Ундину, — сказала Розальба.
        Но это, конечно, было невозможно. Прежде всего потому, что учительница задавала им с каждым днем все больше билетов, так что на прогулки времени почти не оставалось. К тому же влюбленные, скорее всего, встречаются после ужина, когда девочек отправляют в свои комнаты собирать портфель на завтра и ложиться спать, и можно даже не заикаться о том, чтобы выйти на улицу в это время.
        Единственное, что они могут сделать, — это смотреть во все глаза и слушать во все уши.
        В школе девочкам приходилось с такой скоростью писать и переписывать бесконечные билеты, что они едва успевали перевести дух. Между Подлизами и Сорванцами поневоле установилось перемирие.
        Только Звева как будто совсем не участвовала в этой гонке. Написав несколько страниц, она начинала вертеться за партой, жаловаться, что ей скучно что у нее вспотели руки, что на пальцах мозоли, что обломался кончик пера, что у нее свело ногу судорогой…
        «И чего она придумывает? — с презрением думала Приска. — Если бы я была учительницей, я бы не верила ни одному ее слову…»
        Но учительница ей верила или делала вид, что верит.
        - Иди в коридор размять ноги, дорогая. Эмилия Дамиани даст тебе тетрадку переписать дома.
        На следующий день Звева под предлогом, что ей пришлось переписывать (правда, чаще всего почерк был взрослым), не могла рассказать наизусть билет. И бедная Эмилия, тетрадка которой все время лежала у подруги, тоже. А Звева отстала уже на 25 страниц. Но ей было наплевать, у нее даже находилось время, чтобы дразнить одноклассниц и отвлекать их от занятий.
        Однажды учительница задала тему сочинения в классе: «Какой сюрприз».
        Звева, которая обычно после объявления темы добрых полчаса чесала голову пером, смотрела в пустоту и мучила Эмилию, тут же бросилась писать с ехидной улыбочкой. Она сдала сочинение раньше всех, так что учительница успела взглянуть на него, дожидаясь остальных работ.
        Приска, которая уже закончила черновик и дала пальцам отдохнуть, перед тем как переписывать набело, видела, как синьора Сфорца его читала. С каждой строчкой выражение ее лица менялось: от скучающего к внимательному, от внимательного к довольному, а потом — просто расплылось. Поскольку Звева никогда не отличалась ни хорошим правописанием, ни оригинальностью суждений, Приска гадала, что же ей так понравилось. Ждать, пока тайна раскроется, ей пришлось недолго.
        Синьора Сфорца собрала все тетради и сложила в портфель. Все, кроме Звевиной. Ее она взяла в руки и торжественно сказала:
        - Я хочу прочитать вам сочинение Звевы Лопез дель Рио не столько потому, что оно очень хорошее, сколько потому, что в нем рассказывается новость, которую, думаю, всем будет интересно узнать. Не думайте, что я выгнала вашу одноклассницу Реповик с легким сердцем. Я не раз спрашивала себя, что же с ней будет в жизни, если она останется такой же строптивой ленивицей. Но, кажется, она тоже нашла свою дорогу. Достойный способ зарабатывать себе на хлеб. Вот послушайте!
        Она поправила очки на носу и начала читать, исправляя по ходу самые грубые ошибки.
        «Тема сочинения: Какой сюрприз!
        Давеча я ездила к бабушке, которая живет в огромном особняке в деревне Озуни. Это очень старинный двухэтажный дом с двадцатью комнатами — спальнями и гостиными, двумя мраморными лесенками, старинными коврами и мебелью, портретами наших предков и, конечно, со всеми современными удобствами. Еще там есть большой двор с конюшней, потому что мой дедушка любит лошадей. А у бабушки есть сад с аллеями, и фонтанами, и оранжереями».
        - Вот расхвасталась! — прошептала Марчелла Розальбе. — Неизвестно еще, правда ли это. Никто не видел эти хоромы!
        - Озио! Слушай внимательно! — одернула ее учительница. И продолжила:
        «Чтобы содержать в порядке такой большой дом, бабушке нужно много слуг. Но теперь прислуга уже не та, что раньше. Сейчас слуги дурно воспитаны, если сделать им замечание, грубят в ответ, тащат все, что плохо лежит, и все поголовно страшные лентяи. Мой дедушка всегда говорит, что до войны все было не так и что сейчас, когда эта шваль свергла короля, всякий бродяга возомнил себя героем, и надо поставить их на место.
        Но с моей бабушкой слуги не осмеливаются даже пикнуть, она-то умеет с ними обращаться. Неслучайно она происходит из рода Вичере, который правил этим островом, еще когда его населяли племена первобытных дикарей.
        Сюрприз поджидал меня, когда мама захотела выпить кофе и позвонила в колокольчик. Угадайте, кто вошел с подносом в наряде горничной в голубом платье, белом переднике и наколке? Реповик Иоланда! Собственной персоной! Не знаю, узнала ли она меня, потому что все время смотрела в пол и ни разу не поднимала глаз. Бабушка сказала:
        - Это новенькая. Она у меня недавно. Она еще совсем неотесанная, но я ее воспитываю.
        Тогда мама сказала:
        - Может, пришлешь ее нам, когда научишь хорошим манерам? В городе так сложно найти хорошую прислугу! Все ужасно распущенные.
        И бабушка ответила:
        - Не торопись! Надо еще посмотреть, как она поддается дрессировке. Пока она еще чуть-чуть строптивая, но я очень надеюсь укротить ее.
        После этого Реповик Иоланда ушла на кухню, не попрощавшись, но мне кажется, что краешком глаза она меня увидела и узнала. И может быть, даже будет прислуживать в нашем доме. Вот так сюрприз!»
        Розальба так возмутилась, что не могла говорить. Элиза с тревогой смотрела на Аделаиде, но она подняла крышку парты и спряталась за ней, опустив голову.
        Марчелла Озио подняла руку и сказала:
        - Но Иоланда еще маленькая! По закону до 14 лет нужно ходить в школу. Ее могут арестовать, бабушку Звевы…
        - Арестовать! Как же! Только за то, что сделала доброе дело и приютила эту негодяйку с улицы? И запомните… Слушай внимательно, Гудзон! Это и к тебе относится!.. Запомните, тому, кто должен зарабатывать себе на хлеб в поте лица, начинать лучше раньше.
        - К тому же это вовсе не правдивая история. Я все придумала! — сказала Звева со злорадным огоньком в глазах.
        Глава седьмая,
        в которой девочки творят в честь прекрасной Ундины
        Таинственный возлюбленный синьорины Мундула не только не охладил Прискин пыл, но и возвысил ее в глазах Розальбы и Элизы. Теперь и они были очарованы этим удивительным созданием с огненной шевелюрой.
        Розальба устраивала засады у Технического института, чтобы хорошенько ее рассмотреть. Потом возвращалась домой и принималась делать наброски карандашом, углем и пастелью. Она рисовала глаза, носы, профили, губы, волнистые пряди волос… Ей хотелось сделать как можно более точный портрет Ундины. Это будет ее первая работа маслом. Она попросит у мамы холст и краски, когда в совершенстве овладеет искусством изображать эти нежнейшие черты. А Приска однажды заявила:
        - Сегодня ночью я никак не могла заснуть и сочинила задачу в честь Ундины.
        - Ты, наверное, хотела сказать «поэму», — поправила ее Элиза.
        - Нет. Задачу. Вот, почитай… Элиза стала читать:
        Один синьор работал водопроводчиком, на самом деле он был обнищавшим японским самураем, и звали его Мирокази.
        Он работал сантехником, чтобы поскорее заработать много денег. Ведь он задумал выкупить изумрудную диадему, которую его покойная мать вынуждена была продать ростовщику, чтобы оплатить больницу, когда заболела. Если она пролежала в больнице 9 дней, палата стоит 70 лир в день, плюс 200 лир за медицински, услуги за весь период и 10 лир на чай медсестре, какой долг был у мамы самурая? (……)
        Диадема была сделана из 12 крупных изумрудов, каждый ценой в 500 лир. Оправа была золотая и весила 50 грамм. Золото стоит 35 лир за грамм. Но ростовщик купил диадему всего за 3000 лир. Сколько потеряла на этом жена самурая? (……) И сколько на этом заработал ростовщик, если учесть, что он немедленно перепродал диадему очень богатой синьоре Агонии Серца за 12 000 лир? (……)
        Шли годы. Однажды Мирокази вызвали чинить засорившуюся ванну. Квартира располагалась на шестом этаже. Между этажами было по два лестничных пролета, разделенных лестничной клеткой. Каждый пролет состоял из 23 ступенек, кроме двух последних, в которых было по 25 ступенек. Сколько всего ступенек пришлось пройти синьору Мирокази и на скольких лестничных клетках он мог отдохнуть? (…… и ……)
        Ванна могла вместить 83 литра воды. Из крана ванны, когда он был полностью открыт, выливалось по 2,5 литра воды в минуту. В сток обычно сливалось 3 литра воды, а теперь, когда ванна сломалась, только 1 литр. Сколько требовалось времени на то, чтобы ванна переполнилась, до поломки (……) и сколько требуется после поломки? (……)
        Хозяйка ванны была тучной женщиной по имени Ина Ула, она была вся покрыта грязью, так что видны были только глаза.
        - Раньше, когда вода нормально сливалась, я могла каждый день принимать ванну! — призналась она синьору Мирокази. — Но, к сожалению, знаете, как это бывает, грязь накапливается слой за слоем! Каждый день на мне оседает 300 грамм. Представьте себе, я не мылась уже 3 месяца!
        Если учесть, что Ина Ула сейчас весит 80 кг, какой у нее собственный вес, когда она чистая? (……)
        На починку ванны Мирокази потратил 7 часов. Если учесть, что его тариф 50 лир в час и ему пришлось еще заменить кран стоимостью 30 лир и пробку за 10 лир и что в конце концов он, по причине, которая станет ясна позже, сделал синьорине Уле скидку в 20 %, сколько она должна была заплатить за ремонт ванны? (……)
        Закончив, Мирокази сказал:
        - Ну, давайте посмотрим, как работает слив! Синьорина, примите ванну!
        Ина Ула мылась, и грязь отваливалась с нее слой за слоем. В конце концов, как бабочка из кокона, из ванны вылезла прекрасная девушка с огненно-рыжими волосами. Именно о такой женщине Мирокази всегда мечтал.
        И действительно, увидев, какая она красавица, водопроводчик влюбился по уши и сказал:
        - Выходите за меня замуж. Я подарю вам изумрудную диадему моей покойной матери.
        Но он еще не скопил достаточно денег, чтобы выкупить ее, потому что синьора Агония Серца требовала за нее 20 000 лир. У Мирокази было только 11 300. Сколько ему не хватало до требуемой суммы, учитывая, что его брат Сальдабарре был готов помочь ему и подарить 1000 лир? (……)
        И сколько заработала бы на этой сделке коварная богачка Агония Серца? (……)
        Ина Ула сказала ему на это:
        - Я тоже тебя люблю и выйду за тебя замуж. Чтобы помочь тебе собрать нужную сумму, я буду преподавать математику ученицам синьоры Агонии Серца, которая не способна ничему научить, так что приходится нанимать репетиторов.
        Она взяла трех учениц, всего получалось 9 часов в неделю. Учитывая, что синьорина Ула брала 20 лир за час, сколько требовалось месяцев, чтобы собрать сумму, которой не хватало синьору Мирокази? (……)
        Когда диадема наконец-то вернулась в руки Мирокази, он бросил работу водопроводчика и снова стал самураем. Он женился па синьорине Ине Ула, и трех учениц позвали быть подружками невесты.
        Если учесть, что шлейф был длиной в 5 м, сколько сантиметров пришлось на каждую из них? (……)
        И если учесть, что усилие, чтобы держать 10 см шлейфа, требует 18 калорий, а булочка с кремом содержит 28 калорий, сколько булочек пришлось съесть каждой подружке невесты, чтобы восстановить силы? (……)
        Супруги жили долго и счастливо столько лет, сколько было часов уроков, плюс минуты, потраченные на ремонт ванны, плюс граммы грязи, скопившиеся на синьорине Ула за полтора месяца, плюс калории дюжины булочек. Сколько счастливых лет прожили супруги? (……)
        P. S. Синьорина Ула не могла мыться в марте, апреле и мае.
        АПРЕЛЬ
        Глава первая,
        в которой Приска распрощалась с Олимпией
        15 апреля, в Вербное воскресенье, Приска в последний раз навещала старушку Олимпию. Она не стала ей рассказывать о том, что больше не придет, потому что на Пасху заканчивается ее обязательство перед дядей Леопольдо: бывшая медсестра ничего об этом не знала и думала, что Приска навещает ее по доброте душевной. Вместо этого Приска объяснила, что перепрыгивает через пятый класс и ей надо в два раза больше заниматься перед экзаменом. А еще рассказала Олимпии о том, что ходит заниматься к синьорине Мундуле.
        - Ну как? Нравится тебе эта плутовка Ундина? — оживилась Олимпия.
        Плутовка? Неужели они говорят об одном и том же человеке? Эта женщина, такая мудрая, такая уравновешенная, которая двигается с таким гармоничным и спокойным изяществом, и вдруг плутовка? Удивление Приски было таким заметным, что Олимпия рассмеялась.
        - Я ведь знаю ее с рождения, и она для меня все еще ребенок. Мы с Мундула дальние родственники, и ее мама — моя лучшая подруга с самого детства. Маленькая Ундина была страшная хулиганка и всегда играла в мальчишеские игры. Настоящий ураган! Она вечно бегала с мячом и затевала драки со всеми уличными мальчишками, которые, конечно, страшно ее колотили. А какая дерзкая была! Ее маме так и не удалось научить ее, что ребенок должен беспрекословно слушаться взрослых и, если на него кричат, должен молчать… Просто чума, говорю тебе! Кто бы мог подумать, что она станет такой прилежной, выиграет все эти стипендии и поступит в Университет.
        Приска слушала как завороженная. До сих пор она никогда не задумывалась о том, что ее богиня тоже когда-то была маленькой девочкой, как она сама. Ей всегда с трудом удавалось представить, что взрослые раньше были детьми. Маленькая Ундина… как бы ей хотелось с ней познакомиться! Они бы наверняка подружились!
        - У тебя нет ее детской фотографии? — спросила она.
        - Должна быть где-то. Принеси-ка мне альбом из шкафа. Он на первой полке справа… Или нет. Погоди. Он у меня тут на тумбочке. Вчера заходил доктор и тоже захотел посмотреть его.
        Приска была так взволнована, ей так не терпелось посмотреть, какое лицо было у Ундины в детстве, что она не обратила внимание на этого «доктора».
        Олимпия бережно перелистывала картонные страницы, обклеенные фотографиями…
        - Вот! Она должна быть тут. У нее была конфирмация в один день с моей племянницей Адой.
        Кудрявая темноволосая Ада с длинной белой лентой на лбу, на которой держалась вуаль, улыбалась. Но вместо фотографии Ундины на листе остались только четыре липких треугольника по углам более светлого прямоугольника.
        - Она оторвалась! Эти ушки ни к чему не годны, — сказала Олимпия. — Поищи-ка на полу. Она должна была упасть куда-то сюда.
        Приска встала на четвереньки и стала искать под кроватью, под креслом Олимпии, под тумбочкой. Она даже приподняла края истертого пыльного ковра. Но фотографии и след простыл.
        - Она, наверное, еще раньше отклеилась, — сказала Олимпия. — Знала бы ты, сколько всего находит моя сестра на дне под ящиками, когда делает генеральную уборку! Столько вещей там прячется!
        Приска хотела было сразу поискать в шкафу, но Олимпия сказала:
        - Да брось: ящики тяжелые, ты одна не справишься. Я покажу ее тебе в следующий раз.
        И в утешение она рассказала Приске историю, которая случилась много лет назад, когда кум синьора Мундулы, который был пастухом в Озуни, подарил ему к Пасхе ягненка.
        Он привел его в Вербное воскресенье, чтобы девочка могла поиграть с ним до того, как его зарежут и съедят. Он был такой маленький, что еще не умел щипать траву, и им приходилось поить его молоком из бутылочки. Кормила его Ундина, и ягненок считал, что она его мама, и бегал за ней по всему дому, тыкаясь лбом в ноги, чтобы показать, как он ее любит. Она помыла его в ушате, чтобы он стал белым-пребелым, и повязала ему на шею голубую ленточку с прошлогоднего пасхального яйца. Когда она выходила гулять на улицу, она брала ягненка на руки, потому что он не умел спускаться по лестнице. Поводок ему был не нужен, потому что он не убегал, а ходил за ней по пятам, и если она делала вид, что уходит, он бросался за ней, жалобно блея. Ундина не поняла еще, что ягненку суждено оказаться в духовке к пасхальному ужину. Но вечером в Великую пятницу, когда они мыли посуду после ужина, мама сказала ей:
        - А из шкуры ягненка мы сделаем тебе симпатичный коврик, будет лежать перед твоей кроватью.
        Тогда она все поняла. Но промолчала. Ночью она дождалась, когда папа с мамой заснут, взяла ягненка на плечи, как Иисус Христос, и в ночной рубашке босиком вышла на улицу. Можешь себе представить, как испугалась мама, когда утром не обнаружила ее в постели. Она закричала, перебудила всех соседей, папа пошел в полицию. О ягненке никто и не вспомнил. Считали, что ее украли цыгане, потому что она была по-настоящему красивой и утонченной девочкой, как будто из знатной семьи. В девять утра Ундина вернулась, все ноги у нее были в земле, и она никому не говорила, где была. Я думаю, она ушла за старые городские стены и бродила по полям, пока не нашла пастуха со стадом. Вот ему она и отдала ягненка. Правда, это уже я придумала потом. Она так ничего и не захотела рассказывать, и отец ее хорошенько отколотил, во-первых, за то, что она всех заставила поволноваться, а во-вторых, потому что в субботу мясные лавки были закрыты, и в тот год на Пасху семья Мундула осталась без ягненка на столе.
        Приска слушала, восхищаясь маленькой Ундиной. Идти одной ночью по темному городу, потом по полям, где с ней могло случиться все что угодно… Ее переполняли сочувствие и жалость к Ундине за все эти оплеухи, которые выпали не ее долю, как назло, в день любви и согласия.
        «А может, она тоже вела журнал учета незаслуженных подзатыльников? Интересно, помнит ли она еще о них…» — думала Приска.
        Но в следующую среду Приска, придя на урок, не решилась спросить Ундину об этом и даже не рассказала, что разговаривала о ней с Олимпией. Она только смотрела на нее, пытаясь представить с ягненком на плечах, как Иисуса Христа, но не могла.
        Глава вторая,
        в которой учительница получает цветы
        На Пасху было все еще холодно и шел дождь. Но через пару дней наступила хорошая погода, пришло тепло, а вместе с ним необходимость убирать зимние вещи. Девочки ходили с голыми ногами, а это значило, что наступила весна.
        В саду синьоры Лукреции все цвело, и Элиза, как и в прошлом году, каждый день по дороге из школы собирала там букетик цветов для бабушки Мариуччи, которая отвозила его на кладбище.
        Сама бабушка Лукреция на кладбище никогда не ходила, но не имела ничего против того, чтобы ее розы, барвинки, ирисы и ноготки оказывались на могиле Изабеллы.
        Однажды Анджела Кокко пришла в школу с большим букетом анемонов и тюльпанов, под которые ее отец отвел кусочек на своем огороде. Она робко подошла к учительскому столу и положила его рядом с журналом.
        - Это вам, синьора, — сказала она учительнице, не глядя на нее, и чуть ли не бегом бросилась к парте.
        - Спасибо, Анджела. Очень мило с твоей стороны, — сказала синьора Сфорца. Она окунула лицо в цветы, чтобы насладиться их ароматом, потом отправила Розальбу к сторожу за вазой.
        «Анджела ведь самый настоящий Кролик, — думала Приска. — Что это на нее нашло? Я понимаю, если бы это сделал кто-то из Подлиз. Но Анджела? Она же даже не будет прыгать через класс, и со следующего года у нее будет новая учительница…»
        Но Анджела с гордым видом восседала за своей партой. Она знала, что одноклассницы ей завидуют. Как они сами не догадались воспользоваться весной, чтобы завоевать расположение учительницы!
        Она еще больше задрала нос, когда синьора Сфорца прервала на пятнадцать минут диктовку билетов и стала объяснять классу разницу между тюльпанами и анемонами, рассказала о Голландии и ветряных мельницах, хотя на экзамене это не спрашивали.
        Когда прозвенел звонок, учительница вынула цветы из вазы, вытерла стебли газетой и так, с букетом в руках, пошла со строем учениц во двор.
        «Теперь все остальные дети, все учителя и родители увидят цветы, — подумала Анджела. — А потом учительница принесет их домой, поставит в красивую вазу и уж неделю-то точно будет думать обо мне всякий раз, как на них посмотрит».
        В первый раз с начала учебного года она гордилась профессией своего папы.
        Класс прекрасно выполнил большие маневры, спел песню, наклонил на прощание головы, а Анджела все любовалась этим красивым разноцветным пятном в руках учительницы. Потом строй рассыпался, и девочки хлынули к выходу. Синьора Сфорца тоже вышла через главный вход.
        На крыльце, нежась на весеннем солнышке, ждала синьора Мандас, мама Алессандры, в своем элегантном синем костюме в белый горошек.
        Завидев ее, учительница засияла:
        - Вот так сюрприз, синьора Мандас! Как приятно вас видеть! Как поживаете? И как поживает профессор?
        - Хорошо, спасибо. А вы, синьора Сфорца? Надеюсь, Алессандра вам не очень досаждает…
        - Нет-нет, что вы! Ваша девочка — настоящее сокровище! Такая умная и добрая…
        - Я очень рада. Ну, Алессандра, попрощайся с учительницей, мы идем домой. До свиданья, синьора.
        Учительница любезно улыбнулась. Потом в порыве подобострастия протянула букет цветов.
        - Синьора Мандас, примите этот дар. Цветы в доме приносят радость…
        - О нет. Я не могу их принять, — не слишком настойчиво стала отнекиваться синьора.
        - Прошу вас! Вы доставите мне удовольствие. Берите!
        Синьора Мандас благосклонно улыбнулась и приняла цветы.
        Анджела, которая с тревогой наблюдала за этой сценой, побледнела. И тут еще эта Алессандра, спускаясь по лестнице за руку с мамой, повернулась и показала ей язык.
        - Теперь будешь знать, — сказала Анджеле Приска, которая тоже все видела, — надо было принести пучок чертополоха! И подложить на стул, чтоб она на него села!
        Когда они вертелись за партой, учительница всегда спрашивала:
        - Что с тобой такое? Ты что, на чертополох села?
        Вот было бы здорово, если бы она сама как-нибудь уколола себе задницу этими колючками.
        Больше никто из девочек не заметил, какая судьба постигла цветы Анджелы Кокко.
        Всем ученицам синьоры Сфорцы захотелось перещеголять Анджелу. Вдруг стало модным приносить учительнице цветы. И дня не проходило без того, чтобы на учительском столе не появлялось два-три букетика. Их приносили, как водится, Подлизы просто по привычке заискивать. А еще потому, что их матери говорили:
        - Мы в долгу перед синьорой Сфорцей. Обычно учительницы в государственных школах готовят учениц только к экзаменам за пятый класс. А для вступительных экзаменов в среднюю школу приходится нанимать репетиторов и грохать на эту кучу денег.
        Конечно, они не думали отделаться только цветами. Они уже обсуждали между собой, как еще ее отблагодарить. Но пока они могли таким приятным способом выразить свою признательность.
        Многие Сорванцы тоже приносили цветы, чтобы Подлизы не обзывали их голодранцами.
        И Кролики приносили, просто чтобы не отставать от других.
        Синьора Сфорца часто выходила из ворот школы с полной охапкой всевозможных цветов.
        Приска, которая шпионила за ней, заметила, что если поблизости оказывалась мама кого-то из Подлиз или Сорванцов, которая приходила забирать свою дочку, букеты Кроликов шли по рукам. Бывало, что букет доставался той же синьоре, которая утром всучила его своей дочери. Тогда они обе хихикали, как девчонки, когда обмениваются вкладышами.
        Кролики очень страдали из-за этого, но продолжали приносить свои букетики в надежде, что на этот раз синьора Сфорца оставит их себе.
        Приска это не переваривала, и Элиза тоже. В Элизином журнале цветы, переданные знатным мамам, записывались в колонку «Несправедливостей». Сами они ни за что не хотели подражать одноклассницам. Опять повторялась та же история, что с рождественскими подарками для бедных. Тех, кто еще не возложил цветы на учительский стол, остались единицы. Среди них были Приска, Элиза, Розальба и Аделаиде.
        И Звева, которая, видимо, считала ниже своего достоинства дарить учительнице подарки. Зато ее мама у школьных ворот получила уже три букета, принесенных Кроликами.
        Глава третья,
        в которой Элиза обнаруживает кое-что и очень расстраивается
        Однажды в воскресенье после обеда Приска пошла делать уроки к Элизе и застала подругу с красными, распухшими от слез глазами.
        - Может, ты сможешь узнать у нее, что случилось, — сказала бабушка Мариучча. — Мы не смогли вытянуть из нее ни слова.
        Но Элиза только молча хлюпала носом. Когда бабушка и няня вышли из комнаты, она закрыла дверь на ключ.
        Приска принесла в портфеле Динозавру, которая только что вышла из спячки. Черепаха сверкала красотой и чистотой. Утром Приска искупала ее в теплой воде, чтобы смыть пыль, и надо было видеть, как черепаха потягивается в воде, с каким наслаждением высовывает из панциря лапы и умную головку. Приска дала ей немного поплавать в тазике, потом вытерла и натерла панцирь каплей оливкового масла.
        Динозавра очень проголодалась после долгого зимнего поста, и когда Приска положила ее на стол, сразу набросилась на листья примулы, которая стояла у Элизы в горшке.
        - Кыш, дурында! — засмеялась Приска.
        Но Элиза и ухом не повела.
        - Можно узнать, что с тобой случилось? — потеряв терпение, спросила Приска.
        - Я решила уйти из дома, — ответила Элиза.
        Она приподняла край покрывала и показала собранный чемодан…
        - Что они тебе сделали?
        - Дядя Леопольдо меня больше не любит.
        - Да ладно!
        - Да, не любит! Он хочет взять другую девочку. А меня, наверное, отправит в детский дом.
        - Чепуха какая-то! Как это другую девочку? Ты же его племянница.
        - Пойдем, я тебе кое-что покажу, — сказала Элиза. — Разуйся, а то бабушка с няней услышат.
        Так, босиком, на цыпочках они прошли по коридору к комнате дяди Леопольдо, где царила полутьма.
        Элиза подошла к каминной полке, на которой в серебряных рамочках стояли фотографии. Бабушка Мариучча в молодости, покойный дедушка Теренций, близнецы в детстве, бабушка с дедушкой на собственной свадьбе, Бальдассаре и Казимиро в военной форме и Элиза во всех видах: совсем крошечная, постарше — на море, на плечах у дяди Леопольдо, в первой школьной форме, в костюме Тремал-Найка на карнавале, в белом платье на конфирмации…
        И вот теперь среди этих семейных фотографий появилась еще одна, большая и в красивой рамке.
        На ней была девочка приблизительно их возраста. Видно было только лицо и кусочек воротника.
        Приска взяла фотографию в руки и поднесла к окну, чтобы разглядеть получше.
        - Кто это? — спросила она шепотом.
        - Я не знаю, — ответила Элиза. — Я с ней не знакома. Вот сегодня первый раз увидела.
        - Ну ты у дяди Леопольдо спросила, кто это?
        - Да. Но он не сказал! Сказал только: «Вот увидишь, она тебе понравится». Значит, он хочет привести ее к нам жить!
        Девочка была красивая, ничего не скажешь. С венком из искусственных цветов на светлых волосах, прямым носом, серьезным ртом, хотя ямочка на правой щеке выдавала, что она еле-еле сдерживает улыбку. Глаза веселые, ясные. Может быть, немного близко посаженные, так что она смахивала на птицу. Но все равно очень симпатичная.
        Приска почувствовала укол ревности. В доме Маффеи было полно ее фотографий, но дядя Леопольдо никогда не ставил их в рамку на каминной полке. Наверное, она сама виновата, она ведь так ни разу и не сказала ему про свою любовь. Приска придирчиво разглядывала незнакомую девочку. Кто она? Что ей надо? Откуда она взялась?
        - Она на кого-то похожа! — воскликнула она вдруг.
        Но на кого? Сходство едва уловимое. Все равно Приска ее ненавидит. Теперь она согласна с решением Элизы. Нельзя оставаться под одной крышей с этой непрошеной гостьей. Элизе пора сматываться. Но куда?
        - К бабушке Лукреции?
        - Она меня приведет обратно.
        - Ты можешь спрятаться у нас на чердаке. Я буду каждый день приносить тебе еду, как в той книге из серии «Библиотека моих детей».
        - Габриеле нас застукает. Он все время забирается на чердак, чтобы мастерить там свои изобретения.
        - Тогда ты можешь убежать из города и найти какой-нибудь заброшенный пастуший шалаш. А я буду приходить тебя навещать.
        Но Элиза была ужасная трусиха и даже подумать не могла о том, чтобы жить одной, особенно ночью, когда вокруг ходят бандиты, лают собаки, а под кровать заползают скорпионы или даже мыши! Надо было придумать, кто сможет ее спрятать. Кто-то надежный, кто их не выдаст.
        - Придумала! — воскликнула Приска, кое-что вспомнив о ночных полях и пастухах. — Ты спрячешься у Ундины дома! Она наверняка поймет, что ты не можешь оставаться дома, и никому ничего не расскажет…
        - Но она же живет с родителями!
        - Ну, придумает какую-нибудь отговорку. Скажет, что ты новая ученица и тебя поселили к ней на пансион.
        - Но она со мной даже не знакома…
        - Зато я ей о тебе рассказывала сотни раз… Давай, пошевеливайся! Пойдем к ней скорее!
        Они взяли чемодан и вынесли на лестничную клетку.
        Потом Элиза заглянула на кухню:
        - Бабушка! Мы пойдем погуляем!
        - Хорошо. Ты хоть развеешься. Осторожнее на дороге, умоляю!
        - Может быть, мы сходим в кино, — сказала Приска, чтобы выиграть еще немного времени.
        - Ладно. А деньги на билеты у вас есть?
        Девочки растерянно переглянулись. У них не было ни копейки, но нельзя же убегать из дома с пустыми карманами. Хорошо хоть бабушка заговорила о деньгах!
        - Да-да!
        Девочки решили, что разговаривать с бабушкой о деньгах слишком опасно, да и нечестно так ее обманывать, они же не собирались ни в какое кино! Так что Элиза вернулась в свою комнату, схватила копилку и велела Приске спрятать ее в портфель.
        - Отдыхайте, — сказала бабушка Мариучча, провожая их до двери.
        «Господи, только бы она не выглянула на лестницу и не увидела чемодан!»
        Бабушка остановилась посреди коридора.
        - Пожалуйста, если пойдете в кино, выбирайте места с краю, поближе к двери. И если кто-нибудь бросит на пол окурок, затопчите его скорее.
        Она панически боялась пожара в зрительном зале.
        - И если почуете запах дыма, убегайте первыми, иначе другие зрители вас затопчут. Ах да! И если незнакомый человек предложит вам конфетку, ни за что не берите и зовите служителя.
        Элиза бросилась ей на шею и крепко-крепко обняла.
        - Пока, бабушка. Прощай!
        - Эй! Ты же не в Америку уезжаешь! — засмеялась бабушка Мариучча.
        Она-то, бедняжка, не знала, что обнимает внучку в последний раз и что Элиза никогда больше не вернется.
        Глава четвертая,
        в которой Элиза наконец-то знакомится с Ундиной
        К дому семьи Мундула они отправились самой длинной дорогой, избегая всех улиц, где можно было встретить знакомых. Никто не должен был видеть их с чемоданом.
        Они еле дошли — чемодан оказался жутко тяжелым. А ведь им еще предстояло преодолеть десять пролетов лестницы!
        Между третьим и четвертым этажом Приска внезапно остановилась и сказала:
        - Динозавра! Я забыла ее на столе в твоей комнате!
        - Придешь за ней завтра.
        - Твоя бабушка меня убьет, когда узнает, что я помогла тебе сбежать!
        - А ты ей не говори. Скажи, что я вдруг ка-ак побежала, и ты не видела куда.
        С каждой ступенькой Элиза нервничала все сильней. Что они скажут Ундине? А вдруг ее нет дома? А есть ли в этом доме чердак, где можно спрятаться?
        Приска тоже постепенно теряла уверенность в себе. Она и так всегда стеснялась своей богини, а тут ей еще придется объяснять, просить, даже склонять к преступлению.
        Уж кто-кто, а Приска прекрасно знала, что несовершеннолетний ребенок не может уйти жить сам но себе без разрешения родителей. Это противозаконно.
        Если их поймают, Ундину могут посадить в тюрьму, а их самих отправят в исправительную колонию, это что-то среднее между самым ужасным детским домом и тюрьмой для дурных мальчишек, которые разбивают уличные фонари и вырезают свое имя на скамейке бритвой.
        Когда они поднялись на последний этаж, сердце у нее колотилось так сильно, что она взяла Элизину руку и прижала ее к груди. БУМ-БУМ-БУМ! Рано или поздно она умрет от инфаркта. И все из-за дяди Леопольдо!
        Но пути назад не было. Девочки позвонили. Дверь отворилась, и все сразу оказалось гораздо проще, чем они себе представляли.
        Увидев девочек, которые тащили чемодан, Ундина и глазом не моргнула.
        - Это моя подруга Элиза, — сказала Приска.
        - Я знаю. Проходите в гостиную. Жарковато, а? Хотите чего-нибудь попить?
        Она принесла три газировки с трубочками.
        - Ну, что случилось? Чем я могу вам помочь?
        Если они хотят, чтобы она им помогла, лучше сразу вывалить всю правду. Элиза совершенно не стеснялась. Наоборот, ей казалось, что она знает Ундину всю жизнь, как будто они старые друзья. Увидев, что Элиза чувствует себя так свободно, Приска тоже осмелела.
        Они рассказали о дяде Леопольдо и о том, как он заменил Элизе умершего отца. Он был ее законный представитель, так было написано в дневнике внизу страницы: подпись родителя или законного представителя (Розальба всегда приписывала там букву «о», так что получалось заоконный, и девочки страшно хохотали, что есть какой-то представитель за окном, а есть за дверью, а есть под кроватью и т. п.).
        Потом рассказали, что дядя Леопольдо передумал и больше не хочет быть Элизиным папой, а хочет взять другую девочку. И так как синьорина Мундула не могла в это поверить, они рассказали ей про фотографию, которая неожиданно появилась сегодня утром на самом почетном месте.
        Ундина слушала их серьезно и внимательно. Узнав про фотографию, она очень удивилась и попросила описать ее во всех подробностях.
        Когда они замолчали, Ундина сказала:
        - Элиза, если хочешь жить у меня, добро пожаловать. Можешь оставаться сколько душе угодно. У меня в комнате есть запасная кровать, а со своими родителями я как-нибудь разберусь. Но я хочу тебе кое-что сказать. Не стоит бояться эту девочку… Она не сможет причинить тебе никакого вреда. Она…
        - Вы ее знаете? — перебила удивленная Приска.
        - Я ее знала, — сказала синьорина Мундула с грустной улыбкой. — Но ее больше нет. Она исчезла много лет назад.
        - Она умерла? — с облегчением спросила Элиза.
        Ундина кивнула. Затем обняла Элизу:
        - Знаешь, она бы тебе понравилась. И ты бы ей понравилась, я в этом уверена.
        Приска была в замешательстве. С чего вдруг дядя Леопольдо поставил в своей комнате фотографию девочки, которая умерла много лет назад? Может, это его родственница? Очередная племянница, как Элиза? А синьорина Мундула чего так разволновалась? Она-то тут при чем?
        - Я все поняла! — воскликнула она вдруг, гордая своей проницательностью. — Это тайная дочь дяди Казимиро… и ваша!
        Она ткнула пальцем в Ундину и продолжала:
        - Ваша дочь, которую вы много лет от всех скрывали, умерла. О, как я вам сочувствую! Так вот почему дядя Казимиро в последнее время такой мрачный!
        Элиза была потрясена. Тайная кузина? Но почему ей никто ничего не рассказал?
        Она тоже посмотрела на Ундину, которая вместо того, чтобы расплакаться и признаться, что ее тайна раскрыта, звонко расхохоталась.
        - Ох, Приска, Приска! И как это только пришло тебе в голову? У тебя очень богатая фантазия.
        - И ничего не богатая, — обиделась Приска. — В фотороманах Инес…
        - Вот именно. В фотороманах, — смеялась Ундина.
        - Значит, это неправда? Это не ваша дочь? — спросила Элиза.
        - Нет, клянусь тебе. И не дяди Казимиро.
        - Но кто же тогда?
        - Этого я вам сказать не могу. Пока не могу. Я бы и рада, но это не от меня зависит. Вам придется еще немного подождать. Но главное, Элиза, это то, что ты навсегда останешься любимой племянницей дяди Леопольдо, единственной, кого, как вы говорите, он законно представляет. За это я могу отвечать. Клянусь.
        Приска с восхищением наблюдала за своей Ундиной и думала: «Она и вправду необычайная. Как она умудряется так ловко читать мысли дяди Леопольдо, который для нее всего лишь брат ее отвергнутого ухажера?»
        Чемодан они спрятали в гараже, а бабушке Мариучче сказали, что смотрели красивый и очень грустный фильм о девочке, которая умерла прямо в день первого причастия.
        - Бедное создание! Ну, хотя бы она попала прямиком на небо, — сказала бабушка, которая была очень впечатлительна. — Приска, тебя там ждет твоя черепаха. Больше ее не забывай.
        Глава пятая,
        в которой таинственная фотография исчезает
        На следующее утро во время перемены Элиза и Приска только и говорили об этой бедной умершей девочке. Естественно, они все рассказали Розальбе, которая пыталась помочь им раскрыть тайну, предлагая тысячу гипотез, одна другой чудней.
        Розальба накануне ездила со своими братьями в гости к господину Пирасу в его маленький загородный домик и пропустила все: фотографию, побег Элизы из дома, знакомство с Ундиной…
        И хотя кроткая Розальба понимала, что девочки не специально так подстроили, чтобы все эти волнующие события выпали ровно на тот день, когда ее не было, она чувствовала себя обиженной. Тогда Элиза сказала:
        - Сегодня после обеда приходи делать уроки ко мне. Хоть на фотографию посмотришь… А лучше приходи к нам обедать. Бабушка Мариучча обрадуется.
        По дороге из школы они зашли в бар позвонить: синьоре Кардано — спросить разрешения, и бабушке, чтобы она поставила на стол лишний прибор. Потом они двинулись к дому Маффеи и опять заговорили о таинственной девочке.
        - Если она умерла, то надо за нее молиться, — сказала Розальба, у которой только что была катехизация.
        - А можно принести ей цветы, — добавила Элиза. Теперь ей было стыдно за враждебные чувства, которые она питала к этой бедной умершей девочке.
        - Давай пройдем мимо твой бабушки Лукреции и нарвем фрезий, — сказала Розальба. Но тогда бы пришлось делать слишком большой крюк, а они уже и так опаздывали на обед.
        Так что они поспешили к дому, но тут заметили, что высокая живая изгородь из боярышника, вдоль которой они шли, вся усыпана цветами. Они остановились и обломали несколько веток, высунувшихся за ограду. Сад за изгородью был усеян ирисами, фрезиями, кустовыми розами, крупными красными пионами. Двери и окна домика были закрыты. Хозяев, видимо, не было дома или они обедали на заднем дворе. На улице не было ни души.
        - Подержи-ка мой портфель, — скомандовала Элиза и стала карабкаться на ограду.
        Но Розальбе не нравилось просто так стоять, и она полезла вслед за Элизой. Совесть их не мучила — это же не воровство, потом новые вырастут, — и они собрали кучу цветов, опустошив несколько клумб. Они чувствовали себя героями, как Сандокан и Янез, которые продирались сквозь Черные джунгли, чтобы застичь врасплох коварных тугов.
        Потом, испугавшись хлопнувшего окна, они стремительно вскарабкались на ограду, перелезли обратно и понеслись к дому.
        Только когда они скрылись в подъезде, Элиза остановилась, чтобы разделить цветы на два букета. Большой — отдать бабушке, чтобы она отнесла его на кладбище, и маленький — поставить в вазочку перед фотографией умершей девочки.
        Но когда после обеда подруги прокрались в комнату дяди Леопольдо, который уже ушел в клинику, они обнаружили, что фотографии больше нет. Она исчезла!
        - Может быть, дядя понял, что я вчера плакала из-за фотографии этой девочки, и куда-то ее спрятал, — сказала Элиза.
        Они обшарили всю комнату, но так и не нашли ее. Розальба была разочарована.
        - И что мы теперь будем делать с этими цветами?
        - О! Идея! Давай подарим их Ундине, она была так добра со мной! Тогда ты тоже сможешь увидеть ее вблизи и даже поговорить с ней.
        Ундина так обрадовалась цветам, да и самим девочкам тоже, что, когда они уже обсудили таинственное исчезновение фотографии (эта новость Ундине тоже почему-то очень понравилась), Розальба набралась храбрости и сказала, что хочет нарисовать ее портрет маслом.
        - Только вот по памяти рисовать сложно. Может, вы мне попозируете? Я сама буду к вам приходить. Например, во время ваших занятий с Приской, я не буду мешать…
        - Дождемся лучше лета, — сказала Ундина, — сейчас вам надо готовиться к экзаменам. И я к тому времени тоже улажу кое-какие дела.
        Похоже, эти «кое-какие» дела были очень приятными, по крайней мере, когда Ундина их упомянула, глаза у нее засверкали.
        В школе синьора Сфорца диктовала все новые и новые билеты, и «прыгуньи» заучивали их наизусть. Кролики были практически предоставлены самим себе. Аделаиде довела до совершенства искусство сливаться с толпой и не привлекать к себе внимание. Она стала такой смирной и тихой, такой незаметной на своей отдаленной парте что если бы не ежедневная церемония приема рыбьего жира, все бы и вовсе забыли о ее существовании.
        Теперь наказание грозило только Сорванцам и Подлизам. Когда их вызывали, а они не могли без запинки рассказать нужный билет, учительница делала страшные глаза и начинала размахивать линейкой и даже наносить ею удары. Но только по парте — она внимательно следила за тем, чтобы линейка не попала по пальцам, а приземлилась на сантиметр дальше. Правда, они все равно боялись: «А вдруг промажет?»
        Звева, которая обычно молчала как рыба, не сносила даже этого символического жеста. Вместо того чтобы класть ладони с растопыренными пальцами на парту, она с вызовом смотрела учительнице в глаза, скрестив руки на груди. И синьора Сфорца всегда первой отводила взгляд.
        Глава шестая,
        в которой учительница снова замечает Аделаиде
        20 апреля, к великому удивлению всего 4 «Г», Аделаиде, зайдя в класс, вместо того чтобы потихоньку пробраться на свою парту, остановилась на пороге, открыла свой потертый портфель и извлекла оттуда завернутый в газету объемистый сверток. Она развернула бумагу и под любопытными взглядами одноклассниц достала букет желтых и красных тюльпанов. Скромный такой букет, без целлофана и оберточной бумаги и даже без бечевки, чтобы букет не разваливался.
        Аделаиде встряхнула их, подправила букет и торжественно возложила их на учительский стол, произнеся ритуальную фразу:
        - Это вам, синьора.
        Но учительница, которая следила за ней с непроницаемым лицом, вместо того чтобы сказать, как обычно: «Спасибо. Как это мило!», покосилась на цветы и злобно спросила:
        - Где ты это взяла?
        - В саду, — пробормотала Аделаиде, которая не ожидала такой реакции.
        - В каком еще саду? Только не рассказывай мне, что у тебя есть сад, Рапунцель!
        Аделаиде ничего не ответила. Всем известно, что возле Старого рынка садов нет.
        - Так где ты их взяла? — наседала учительница.
        Молчание.
        - Может, ты их купила у цветочника?
        - Да! У цветочника! — схватилась за соломинку Аделаиде.
        - И откуда же ты, интересно, взяла деньги? Может, у тебя их так много, что девать некуда? Кого ты пытаешься обмануть, гадкая оборванка?
        Аделаиде, опустив голову, кусала нижнюю губу.
        - Ты не купила их, лгунья! На них нет ни ленты, ни этикетки… Они даже в целлофан не завернуты…
        Аделаиде все так же стояла, молча уставившись на свои ботинки. Отрицать очевидное было бесполезно.
        - Я сама тебе расскажу, откуда эти цветы, Рапунцель, — сказала синьора Сфорца, свирепея. Она замолчала, удостоверилась, что весь класс ее внимательно слушает, и прогрохотала:
        - Ты их украла!
        Аделаиде вздрогнула.
        - Я их не украла, — сказала она дрожащим голосом.
        - Нет, украла. Отпираться бесполезно, оборвана. Ты — воровка. Это ясно как день. Ты лгунья и воровка. А мне в моем классе воровки не нужны!
        Голос учительницы становился все выше и резче, а тон все более угрожающим. Кролики, хотя обвинение их не касалось, испуганно дрожали. Сорванцы и даже Подлизы напряженно наблюдали за этой сценой, затаив дыхание.
        - Я их не украла. Я их не украла. Это неправда, — упрямо твердила Аделаиде.
        - Ах, неправда! Значит, это я лгунья! Еще лучше, Рапунцель. Ты еще и оскорбляешь меня.
        - Я не… — пробормотала Аделаиде.
        - Ты воровка, признайся лучше! Где ты их украла? В каком саду?
        «Такой шум из-за пары тюльпанов!» — думала Розальба, ей так и хотелось встать и крикнуть: «Это я ей подарила!», — но она боялась, что это только навлечет на Аделаиде новые беды: такой свирепый и решительный вид был у учительницы, ну вылитые волк и ягненок из басни Эзопа.
        Но Аделаиде упрямо твердила:
        - Я их не украла.
        - Отлично, — ледяным голосом сказала учительница. — Значит, вызову полицию. Посмотрим, захочешь ли ты сказать правду, когда окажешься в тюрьме.
        Угроза подействовала. Аделаиде потеряла над собой контроль.
        - Нет, нет! Только не в тюрьму! — заверещала она. Она так и стояла рядом с учительским столом, плечи тряслись от рыданий, из носа текло, руки дрожали.
        - Даже с собакой… Даже с собакой так не обращаются! — прошептала Приска, вцепившись в Элизину руку и вонзая ей ногти в ладонь. — Я этого не выдержу. Послушай мое сердце!
        БУМ-БУМ-БУМ-БУМ!
        - Хочешь, я скажу, что ты плохо себя чувствуешь, и провожу тебя в туалет? — предложила Элиза.
        - Нет. Я хочу посмотреть, как далеко она зайдет. Но она мне за это заплатит! Не знаю когда, не знаю как. Но она мне за это заплатит, клянусь.
        - Гудзон, спрашиваю тебя в последний раз, — медленно произнесла учительница спокойным жутким голосом. — Где ты украла эти цветы?
        - Я их не украла! — выкрикнула Аделаиде и сквозь слезы, запинаясь и дрожа, рассказала наконец-то правду.
        Она уже много дней мечтала принести учительнице цветы, как все остальные одноклассницы. Но у нее и вправду нет ни сада, ни денег на цветочника. И вот утром, проходя мимо богатого дома, она увидела, как горничная выбрасывает мусор. Среди мусора был большой букет еще не совсем увядших тюльпанов. Она подождала, когда девушка уйдет обратно в дом, опрокинула мусорное ведро и отобрала самые свежие тюльпаны, у которых все лепестки были на месте. Некоторые даже еще не раскрылись! Она сполоснула их под колонкой, чтобы смыть с них грязь и освежить, и вытерла старой газетой, в которую обычно заворачивала ложку.
        - Так вот откуда этот отвратительный запах рыбы! — сказала учительница. — Это все?
        - Да, — ответила Аделаиде и еще раз добавила: — Я их не украла. Они были ничейные.
        Учительница молча смотрела на нее, почти с минуту, будто размышляя. Аделаиде воспользовалась этим, чтобы вытереть лицо грязным платком.
        Остальные девочки, считая, что драме конец, начали отвлекаться, завозились за партами. У кого-то из Кроликов вырвался нервный смешок. Две-три Подлизы стали шепотом переговариваться. Можно было отчетливо различить голос Эмилии Дамиани, которая сказала:
        - На самом деле это все очень трогательно…
        - ТИ-И-ИХО! — заорала красная как пион учительница, выскочив из-за стола, как чертик из табакерки. Она метнула убийственный взгляд на Эмилию, потом ее ярость обрушилась на бедную Аделаиде. — И ты, негодяйка, осмелилась, ты имела наглость подарить мне цветы из помойки! Мне, твоей учительнице! Вот, значит, как ты ко мне относишься! Ты осмелилась положить мусор на мой стол, наплевав на всякую гигиену… Ах, да! Ты же не знаешь, что такое гигиена… И ты еще сказала, что эти отбросы — подарок мне. Ты меня оскорбила. Такое оскорбление я не могу терпеть! Даже не знаю, как тебя за это наказать.
        Аделаиде безропотно протянула ладони.
        - Нет! Ты только испачкаешь розги. Забирай свои вонючие цветы и вон отсюда! Озио, вот тебе журнал. Проводи ее в кабинет директора. Она на две недели исключается из школы… Пусть возвращается… если она вообще вернется… только в сопровождении родителей. Мне надо с ними поговорить…
        Но на следующий день, несмотря на исключение, Аделаиде явилась в школу с матерью, тщедушной женщиной с перманентом в выцветшем платье из коробок для бедных.
        Девочки подумали, что она пришла протестовать против несправедливости, доказывать невиновность своей дочери, требовать, чтобы наказание отменили.
        Конечно, от такой маленькой хрупкой женщины, думала Элиза, нечего ожидать настоящей кровавой расправы. Но уж славной сцены с криком, и ругательствами, и размахиванием кулаками под носом у учительницы, в общем головомойки, которая приведет синьору Сфорцу в замешательство, не миновать. И Элиза замерла в предвкушении.
        Но синьора Гудзон, крепко держа Аделаиде за ухо, подтащила ее к учительскому столу.
        - Проси прощения у учительницы! — велела она.
        - Извините, — сказала Аделаиде, опустив голову.
        - Этого мало, — сказала учительница.
        - Вы правы, — отозвалась мать. Она схватила Аделаиде за волосы, которые отрастали у нее беспорядочными вихрами, и принялась бить ее по лицу, по голове, по плечам. И кричать:
        - Чтоб у тебя глаза из орбит выкатились! Паршивка! Позор семьи, тюрьма по тебе плачет, свинья неблагодарная…
        Аделаиде не издала ни звука, только закрыла голову руками.
        - Теперь вы довольны, синьора? — закончив, спросила мать у учительницы. — Она получила по заслугам?
        Синьора Сфорца ничего не ответила. Презрительным жестом она указала ей на дверь. Мать потащила Аделаиде за волосы вон из класса.
        - Дикари, — процедила учительница сквозь зубы. Потом как ни в чем ни бывало улыбнулась девочкам: — Прошу вас, забудьте эту досадную сцену, свидетелями которой вам пришлось быть. Теперь вы понимаете, почему я считала Гудзон неподходящей для вас компанией.
        Тогда они видели Аделаиде в последний раз.
        Вскоре Элиза, отправившись с няней на Старый рынок, встретила Лучану и спросила у нее про сестру.
        - Она работает у одной богатой синьоры — сказала девочка и заговорщицки ей подмигнула: — А помнишь все эти вкусные пирожные? Все эти пирожные, которые я просра…а.
        Но Элизе было совсем не до смеха.
        - С такими дурно воспитанными девчонками тебе говорить не о чем, — сказала няня, расслышав бранное слово. И утащила ее прочь, не дав даже попрощаться с Лучаной.
        Глава седьмая,
        в которой Приска пишет патриотический экзаменационный билет
        Примо Тонипум родился в Милане в 1841 г. в знаменитой разбойничьей семье.
        В те годы в Милане царили австрийцы, которые ненавидели итальянцев, особенно карбонариев, и страшно их притесняли. Они раздавали им пощечины, били розгами по рукам, насмехались над ними, оскорбляли их, сажали в тюрьму, вешали, а если кто-нибудь отваживался сорвать цветов на клумбах Австрийского командования, они оставляли их гнить (цветы) в ведре грязной воды, а потом заставляли их (патриотов) это есть.
        А каждый раз, когда кто-нибудь кричал: «Да здравствует Италия!», австрийцы мыли ему рот с мылом.
        Во всем городе было запрещено пользоваться любыми ложками, потому что генерал, который стоял во главе австрийских войск, отвратительный старик по имени Аргус фон Сфорцески ненавидел эти приборы. Суп надо было пить из трубочки, а сахар в кофе — перемешивать пальцем. Потому-то многие миланцы, привыкшие пить горячий кофе, разгуливали с забинтованным указательным пальцем. Некоторые из них, правда, не по-настоящему обжигались, а только притворялись, потому что были подлизами и хотели показать, как они выполняют приказы генерала.
        Когда Примо Тонипуму исполнилось 9 лет, он вступил в тайное общество карбонариев, которое пряталось в подвалах и не боялось ни мышей, ни кого бы то ни было. На первом собрании главарь карабинеров заявил:
        - Вчера этот ужасный Аргус фон Сфорцески совершил очередную гнусность. Кто-то должен взяться наказать его. Предупреждаю вас, это очень опасное предприятие.
        Примо не заставил себя просить дважды и вызвался добровольцем. Ему объяснили дорогу в частные апартаменты генерала, и под покровом тьмы он пробрался в подвалы дворца, где расположилось вражеское командование. Здесь он переоделся в женское платье, надел парик и стал стучаться в кухню, говоря, что ищет работу судомойки. Его приняли и поручили ему уборку в комнатах генерала.
        Первое время он вел себя так хитро и осторожно, что генерал стал к нему благоволить, точнее, к ней благоволить, ведь он думал, что это судомойка Примина.
        Когда Примо полностью завоевал доверие фон Сфорцески и его караула, он решил переходить к действию.
        Однажды утром, застилая постель, он подложил туда дикобраза. Из подушки вытряхнул все гусиное перо и набил ее крапивой, а в матрас подсунул острые камни. Он начистил до блеска мраморные полы и посыпал их тальком, чтобы они скользили. В тапочки генерала засунул по кактусу. Вылил в умывальник бутылку коньяка, которую Аргус фон Сфорцески держал на ночном столике, и налил туда слабительное.
        Тем временем генерал сидел в своем кабинете и втыкал булавки в карту Италии. И с каждой булавкой он приговаривал: «Хлоп! Еще одного патриота проткнули!» Это чтобы вы могли себе представить, каким беспощадным и жестоким человеком он был.
        В полдень он приказал принести обед.
        Примо-Примина взял у повара поднос для генерала и отправился к нему. По дороге он плюнул в суп, подложил живых червяков в котлеты и скорпионов в салат. В вино вылил пузырек красных чернил, а вместо сыра положил здоровый кусок мыла. С торта снял взбитые сливки и выложил пену для бритья.
        Генерал был так голоден, что смел все без разбора. А когда доел, положил руку на живот и завопил: «Спасите-помогите! Мне плохо! Позовите доктора!»
        Слуги подняли его и понесли в комнату, чтобы уложить в постель. Но они поскользнулись на тальке и так сильно шарахнули генерала об пол, что он сломал ногу. Огорченные слуги подняли его и надели ему тапочки.
        - Ай-ай-ай, — закричал генерал. — Мои бедные пальцы! Положите меня в постель, придурки!
        (Он так обходился со слугами, потому что они были итальянцами.)
        - Положите мне подушку под спину.
        Он почувствовал ужасное жжение, но не знал, что это крапива. А когда дикобраз зашевелился и вонзил свои иглы ему в икры, он подумал, что это боль от перелома.
        - Ну когда же придет этот копуша доктор? — роптал он. — Я тут умираю, а он болтает с часовыми на улице. Может, он проклятый карбонарий, который хочет моей смерти?
        - Что вы, генерал! Он один из наших, — сказал ему его ординарец. — Это очень надежный человек. До того как его приняли в наш штат придворным врачом, он был палачом в Вене.
        - Хорошо. Но пусть поторапливается. А пока выпью-ка я бокальчик коньяка, чтобы немного взбодриться.
        Он выпил, и у него тут же чудовищно разболелся живот. Доктор не приходил, потому что Примо подкараулил его в пустынном коридоре. Он оглушил его, связал и запер в шкафу. Но предварительно снял с него форму, приклеил фальшивые усы и превратился в придворного врача Австрийской армии В этом наряде он пробрался в спальню генерала, подошел к его постели и взял его за запястье.
        - Доктор, мне плохо. Я умираю, — прохрипел больной.
        - Вот именно, — сказал Примо по-австрийски (он был такой умный, что знал все языки). — Вам остались последние минуты жизни.
        - А вы уставились на меня, как баран на новые ворота! Проклятье, сделайте же что-нибудь! Доктор вы или не доктор? Зачем я вас позвал?
        - Я попробую вас вылечить, — сдержанно сказал Примо, — но предупреждаю вас, что надежды мало.
        Он сделал ему семь уколов в разные части тела. Чтобы уколоть его побольнее, он обломал все иглы от шприцев, которые нашел в чемоданчике доктора. Наклеил ему пять пластырей на самые волосатые участки тела и сорвал их, сделав вид, что перепутал. А потом дал ему выпить два литра очень горького лекарства.
        Генералу становилось все хуже. Крапива жгла кожу, дикобраз под простыней кололся все сильней.
        - Случай безнадежный, — сказал Примо, — советую вам послать за священником.
        - Да-да. Позовите полкового священника, — сказал генерал.
        - Я позову его, — вызвался Примо и вышел из комнаты.
        Он достал из чемоданчика доктора рясу, которую приготовил заранее, отклеил фальшивые усы и переоделся в священника. Потом вернулся в спальню.
        - Я пришел исповедовать тебя, — сказал он на чистейшей латыни (ведь он был очень умным и знал все языки). — Расскажи мне о своих грехах.
        Слуги и ординарец оставили их одних, и генерал начал рассказывать обо всех своих деспотических выходках и несправедливостях по отношению к итальянским патриотам, особенно к карбонариям.
        За каждый грех Примо со всей мочи ударял его розгами по рукам и приговаривал:
        - Кайся-кайся, поганец! Кайся-кайся, негодяй! В наказание тебе придется подать в отставку и закрыться в монастыре, где ты будешь питаться одними сухарями и вареной крапивой.
        - Но значит, я не умру! — возразил генерал.
        - На этот раз нет. А там посмотрим.
        - Это нечестно! Я хотел красивых похорон, с черными конями с перьями, с пушками на колесах, оркестром и строем моих солдат, которые плачут и говорят, каким я был героем. И мне хотелось могилу в усыпальнице Кафедрального собора и большой памятник на площади, окруженный цепями, чтобы на него не взбирались мальчишки.
        - А получишь кукиш с маслом. Ты этого всего не заслуживаешь, — сказал Примо, его было не разжалобить.
        Он свистнул, и в окно пролезли пятеро карбонариев, переодетых в монахов. Один из них приставил пистолет к голове бывшего умирающего и сказал:
        - Теперь бери листок бумаги и пиши: «Я подаю в отставку. Я мерзкий червяк. Да здравствует Италия, да здравствуют патриоты, да здравствуют карбонарии! Аргус фон Сфорцески».
        Они завернули его в одеяло с кровати и утащили вон. С того дня от него ни слуху ни духу.
        Примо Тонипума поздравили все патриоты и, закончив воссоединение Италии, приказали возвести ему прекрасный памятник на рыночной площади.
        МАЙ
        Глава первая, в которой Элиза проводит разведку
        - Климат нынче совсем не тот, что раньше! — жаловалась Антония, задыхаясь от жары и обмахиваясь картонкой из-под торта. — Где это видано: тридцать градусов в начале мая!
        Светлая плитка на кухонном балконе ослепительно сияла на солнце. Воздух дрожал от жары, герань в горшках поникла, как зелень из супа.
        - Инес, — спросила Приска, входя на кухню. — Ты случайно не видела Динозавру?
        - Нет. Здесь ее нет. Я только что подмела и помыла пол, я бы ее заметила.
        - А на балконе? Ты уверена, что она не выползла на балкон?
        Надо во что бы то ни стало ее найти. Приска знала по опыту, что черепахи — животные очень крепкие и выносливые, устойчивые к любым лишениям и бедам. Только одно можно считать по-настоящему губительным для черепахи: солнце в зените в самые жаркие часы дня, когда бедняжке некуда спрятаться. Если температура слишком высокая, сердце черепахи не выдерживает, и она умирает, как объяснял дядя Леопольдо, от кардиогенного шока.
        У Приски уже был печальный опыт в детстве с маленькой черепашкой, которую она держала в обувной коробке и однажды после обеда забыла на подоконнике, где беспощадно палило летнее солнце до самого вечера. Сколько слез и сколько благих намерений, когда ей в утешение подарили Динозавру!
        Теперь-то она знала, что в некоторые часы дня на балконе тоже нет ни одного тенистого уголка, даже за горшками с геранью. Она открыла дверь кухни и позвала:
        - Динозавра! Динозавра!
        Все без толку. Она достала из холодильника две черешенки и положила на пол.
        - Ну, красавица! Иди поешь!
        Без толку.
        Тогда она стала обшаривать балкон сантиметр за сантиметром, сдвигая все горшки, но Динозавры не было. Приска подошла к ограждению и посмотрела на соседний дом. Было видно, как плавится от жары гудрон на его крыше, а больше ничего.
        - Ты смотрела в террариуме? — спросила Инес.
        Террариум — большой деревянный ящик с землей, камнями, травой и даже миской с водой вместо озера — стоял на балконе в Прискиной спальне. Но Динозавра не любила там сидеть и предпочитала прогулки по дому.
        - Я смотрела. Там ее нет, — сказала Приска, заметно нервничая.
        - Не волнуйся. Она наверняка в гостиной или в комнате твоей мамы, небось спряталась под какой-нибудь мебелью, — утешала ее Инее. — Но знаешь, что мы сделаем на всякий случай? Мы поставим снаружи стул и накроем его мокрым полотенцем, пусть свисает с трех сторон. Тогда, если Динозавра вдруг откуда-нибудь появится, она найдет, где спрятаться от солнца.
        Инес всегда что-нибудь придумает! Приска послала ей воздушный поцелуй и побежала одеваться. Она опаздывала на занятия по математике.
        До экзамена оставалось уже чуть больше месяца. Учительница объявила, что надо еще выучить всего-то с десяток билетов, а потом класс займется Великим Повторением всего пройденного.
        Синьора Сфорца была спокойна, в хорошем настроении, гордая своим классом, особенно теперь, избавившись от последней паршивой овцы по имени Гудзон Аделаиде.
        Она еще не знала, что Элиза в своем журнале Несправедливостей написала большими буквами красным карандашом:
        ДОВОЛЬНО
        И строчкой ниже:
        МЕСТЬ
        И еще строчкой ниже:
        КРОВАВАЯ РАСПРАВА
        Теперь, когда угроза навлечь неприятности на бедную Аделаиде исчезла, Элиза решила возобновить борьбу и вынудить синьору Сфорцу ударить ее, чтобы вызвать месть дяди Казимиро.
        А может, и других дядей тоже: не верится, что Леопольдо и Бальдассаре будут сидеть, сложа руки.
        Она провела разведку, чтобы убедиться, что дядя Казимиро настроен все так же воинственно.
        Однажды, возвращаясь из школы, она не стала подниматься в свою квартиру, а уселась прямо на лестнице и принялась представлять себе самые грустные вещи на свете. Это было несложно. Ведь у нее были мама и папа — там, в могилке на кладбище, и теперь еще эта бедная умершая девочка с фотографии. Да еще Иоланда, которой пришлось наняться в прислуги к этой спесивой бабушке Звевы, и Аделаиде, которую так жестоко избивала мать, и потом еще Доменико, который подъедал жуткую смесь из объедков в банке, и дядя Казимиро, тоже бедняжка, ведь он любит Ундину Мундулу, а она влюблена в какого-то незнакомца.
        Элиза была очень трепетной девочкой и через пять минут уже рыдала. Она очень старалась, не дай бог, не подумать о чем-нибудь веселом, чтобы слезы не высохли, и, поддерживая себя всхлипываниями, которые вроде черешни (как говорила Приска), потому что с ними невозможно остановиться, поднялась по лестнице, позвонила и бросилась в объятия к няне, которая открыла дверь.
        - Батюшки святы! Что случилось? Что они с тобой сделали? — запричитала няня, забирая у нее портфель и подталкивая ее к столовой, где дяди и бабушка уже сидели за столом.
        Бабушка Мариучча вскочила и стала утирать ей слезы платком.
        - Что случилось?
        - Она сказала… — всхлипывала Элиза. — Она сказала… что побьет меня… если я еще раз так сделаю.
        Чем дальше, тем легче у нее выходило. Ей уже казалось, что все это правда, а не фантазия Приски, которая, естественно, вместе с Розальбой помогала ей в этой затее.
        - Кто сказал, что побьет тебя, если ты еще раз так сделаешь? — спросил дядя Бальдассаре.
        - Учительница. Я уронила чернильницу на пол, и чернила разлились. Пришлось вызывать сторожа протирать все тряпкой… — сказала Элиза сквозь слезы. — И она мне сказала, что, если я еще раз так сделаю, она отхлестает меня розгами. Но я не нарочно.
        - Розгами? Пусть только попробует! — тут же угрожающе сказал дядя Казимиро.
        - Ну, может, просто отвесит оплеуху… — добавила Элиза, перестав рыдать, но все еще всхлипывая.
        - Оплеуху? Пусть только пальцем тебя тронет, будет иметь дело со мной, — сказал дядя Бальдассаре.
        - Мне не нравятся такие меры наказания, — сказал дядя Леопольдо. — Да я завтра же приду забирать тебя из школы и скажу ей при случае, чтоб она не смела прикасаться к тебе. Если ты будешь плохо себя вести, пусть она поставит нас в известность, а мы уж сами решим, наказывать ли тебя и как.
        - Нет, нет! Не надо. Иначе одноклассницы будут надо мной смеяться и скажут, что я трусиха… — сказала Элиза, испугавшись, что ее ложь откроется. Учительница и не думала ей угрожать и, конечно, не стала бы ее бить только из-за одной чернильницы.
        - Ты права. Со школьными трудностями нужно справляться самой, — сказал дядя Леопольдо.
        - Но если только эта ведьма осмелится поднять на тебя руку… да что я говорю «поднять руку»? Если она осмелится хоть пальцем тебя тронуть, скажи мне, — повторил дядя Казимиро.
        Успокоенная этим обещанием, Элиза пересказала его подругам, и они решили сообща вернуться к старому плану, который они забросили в тот день, когда выгнали Иоланду.
        - Но слово «ср…ть» я больше не буду говорить, — заявила Элиза, — оно слишком грубое, и я стесняюсь.
        - Хорошо. Мы придумаем что-нибудь новенькое.
        Приска и Розальба чувствовали себя немного виноватыми, потому что они-то по плану оставались за кулисами и суфлировали, и одна только Элиза открыто бросала вызов учительнице.
        Впрочем, вряд ли кто-нибудь из взрослых — случись учительнице поднять руку на одну из них — вмешался бы и потребовал отмщения. Отец Приски сказал бы только: «Сама выкручивайся». Мама Розальбы ограничилась бы сетованиями, что телесные наказания — это жуть как некрасиво, а отец поручил бы разобраться во всем синьору Пирасу, который недостоин перечить учительнице; все Розальбу после такого просто на смех бы подняли.
        Так что их жертва оказалось бы бесполезной.
        - Просто глупо подставлять себя под удары, если за этим не последует кровавая месть, — успокаивала их Элиза.
        Глава вторая,
        в которой Элиза выступает соло
        У Приски было паршивое настроение, потому что она никак не могла найти Динозавру. Она искала ее повсюду, но черепаха как сквозь землю провалилась.
        - Ты уверена, что Филиппо не вышвырнул ее в окно? — с тревогой спрашивала она у Инес. Жили они на пятом этаже.
        - Я не разрешаю ему подходить к окну, не беспокойся, — успокаивала ее няня. — К тому же твоя черепаха и без Филиппо постоянно куда-нибудь карабкается.
        - Габриеле! Это ты! Ты утащил ее на чердак для своих экспериментов!
        - Я против вивисекции, — возмущенно возражал Габриеле.
        - Она вернется, вот увидишь! — говорила Антония. — И опять будет вертеться у меня под ногами.
        - Но откуда она вернется? Куда она могла деться?
        Несмотря на отчаяние, в которое ее повергла пропажа Динозавры, Приска умудрилась посвятить полчаса «Плану кровавой мести» и сочинить песенку, которую Элиза в два счета выучила наизусть (она здорово настропалилась со всеми этими билетами!).
        На следующий день на последнем этапе больших маневров Марчелла, которую подослали шпионом к Подлизам, шепнула Звеве — она после исчезновения Аделаиде опять возглавляла строй рядом с ней:
        - Послушай, что поет Элиза Маффеи! По-моему, это не те слова.
        Звева послушала, и злорадная улыбка осветила ее лицо. Назавтра на перемене она дождалась, когда Приска, Элиза и Розальба уйдут вместе в туалет (они нарочно это сделали: это было частью Плана), и приказала всему классу:
        - Чтоб никто сегодня не пел «Вот и кончился день тяжелый» целиком, ясно? Только первые два-три слова. Потом все разом замолчим. Вот увидите, какой получится фокус.
        Кролики зароптали, мол, учительница их накажет.
        - Если она кого и накажет, то точно не кого-то из нас, зуб даю. А вот если вы не послушаетесь меня, то пары затрещин вам не миновать.
        И вот, когда настал черед песни, весь класс завел: «Вот и кончился день тяжелый» и умолк. По двору разнесся высокий чистый голос Элизы, которая звонко пела:
        Вот и кончился день тяжелый,
        Вы ужасны, как ад, синьора.
        Вы страшны, как свинья из лужи,
        Нет вас гаже, противней, ху-уже!
        Те, что стояли поближе, смеялись все: и стар, и млад, а одноклассницы с ужасом уставились на Элизу. У нее что, помутился рассудок? Но если Звева заметила это еще накануне, значит Элиза пела эти оскорбительные строки не первый день. Что скажет синьора Сфорца?
        Учительница остолбенела. Она не могла произнести следующие команды: «Поклон!» и «Равняйсь! Вперед, марш.»
        Единственное, что она смогла выговорить через не сколько секунд дрожащим голосом, показывая пальцем на Элизу, было:
        - Маффеи!
        И Элиза — по правилам поднятый палец означал, надо запевать песню, — начала с начала:
        Вот и кончился день тяжелый,
        Вы ужасны, как ад, синьора…
        - Хватит! Замолчи! — пыталась остановить ее учительница, но Элиза уже завелась и допела куплет до конца, к большому удовольствию вторых и третьих классов.
        Поднялся страшный шум. Все заговорили одновременно. Кто-то хохотал, какой-то Кролик пищал:
        - Ты что, хочешь, чтоб она тебя убила?
        Учительница стояла неподвижно, белая как мел. Сторож усадил ее на стул и принес стакан воды.
        - Давайте, все по домам! Расходитесь, расходитесь! Мне надо закрыть ворота! — кричал синьор Пиу, оттесняя любопытных.
        Розальба взяла Элизу за руку и потащила сквозь толпу к выходу:
        - Ну, теперь посмотрим, что будет дальше.
        На этот раз Элиза была уверена, что назавтра ее побьют. Конечно, она чуть-чуть волновалась, но главное — ей было страшно интересно, ведь ни один взрослый никогда в жизни не поднимал на нее руку, и она не знала, как это бывает. С виду это было не особо приятно. Но Приске чуть ли не каждый день доставалось от матери, да и Аделаиде, в конце концов, как-то пережила все это. Чем Элиза хуже других, неужели не выдержит это испытание?
        Но вместо этого после обеда, когда бабушка Мариучча была на кладбище, учительница позвонила по телефону. К счастью, дядей тоже не было дома, так что трубку взяла няня.
        - Вы член семьи? — спросила синьора Сфорца, представившись.
        - Конечно! — ответила няня.
        - Тогда я бы вам посоветовала показать девочку врачу. Возможно, неврологу. Сегодня в школе она вела себя очень странно, лепетала какой-то вздор. Она выставила себя на посмешище перед всей школой. Может быть, у нее тепловой удар. Или она переутомилась от занятий. Мне кажется, у нее слабые нервы. Она говорила гадости и про меня. Но не в этом суть. Покажите ее врачу, иначе нам самим придется об этом позаботиться. Будет очень неприятно, если с ней опять случится приступ и нам придется вызывать школьного доктора, тогда все узнают, что ваша внучка нуждается в психиатрической помощи.
        Няня слушала, вытаращив глаза.
        - Не волнуйтесь, синьора. Мы примем меры, — произнесла она наконец. Она повесила трубку и медленно обернулась к Элизе, которая стояла рядом, пытаясь разобрать что-нибудь из разговора. — Послушай, эта учительница сказала, что ты сошла с ума. Что ты натворила?
        Это уж слишком! Ну и хитрющая же эта учительница… Бедная повредившаяся в уме девочка может говорить все, что угодно, и ее слова ничего не будут значить. Учительница и пальцем ее не тронет, но, прикрываясь заботой о ней, убедит всех упечь ее в психушку. А что скажет дядя Леопольдо, когда узнает, что своим поведением она завоевала себе славу, от которой так сложно потом отделаться? В детективах, если кто-нибудь притворяется сумасшедшим (обычно какая-нибудь придурковатая жена, которая не знала, что ее муж преступник), ему потом приходится годами доказывать, что он нормальный.
        Надо во что бы то ни стало сделать так, чтобы никто из домашних не узнал об этом звонке.
        - Ну? Что ты натворила?
        - Да ничего такого! Она услышала, как я пою одну смешную песенку… Ну, знаешь, такую бессмысленную белиберду…
        - В школе не поют, — строго сказала няня.
        Элиза притворилась, что ей очень стыдно:
        - Я больше так не буду. Обещаю. Умоляю, няня, не рассказывай бабушке. Она будет только понапрасну волноваться: ты же знаешь, какая она мнительная! И дядям не рассказывай…
        - Хорошо. На этот раз прощаю. Но ты отныне веди себя хорошо. Я не хочу больше слышать ничего подобного, ясно?
        Приска и Розальба, которых Элиза вызвала на срочное совещание, согласились с ней — план не работает.
        Если синьора Сфорца из-за каждого нового преступления Элизы, вместо того, чтобы бить ее, будет звонить бабушке или дядям, в конце концов кровавая расправа совершится не в школе, а в доме Маффеи.
        - Нужно придумать что-нибудь новенькое, — вздохнула Приска. — Такое серьезное преступление, чтобы у нее сдали нервы и она мгновенно среагировала. А отвесив тебе оплеуху, она уже не сможет всем рассказывать, что ты сошла с ума…
        Это предприятие теперь казалось куда сложнее, чем виделось вначале. Учительница готова была пойти на любую хитрость, чтобы избежать лобового столкновения.
        Глава третья,
        в которой учительница нервничает
        - Ты какая-то беспокойная, — сказала Ундина Приске. — Не слушаешь, делаешь ошибки во всех задачках и вертишься на стуле, как уж на сковородке… Можно узнать, что с тобой такое?
        Но несмотря на всю любовь и доверие, которые Приска к ней питала, синьорина Мундула все же принадлежала к миру взрослых. К тому же она сама учительница. Невозможно посвятить ее в План кровавой расправы. Наверняка она выдаст их дяде Казимиро, и все сорвется. Так что она объясняла собственное беспокойство пропажей Динозавры (это не был только предлог, она действительно не могла с этим смириться) и новой манией учительницы, которая портила жизнь всему классу.
        Теперь тетрадки должны быть не просто чистыми и опрятными. Они должны были быть безукоризненными. Ни единого пятнышка и помятости. Без исправлений и зачеркиваний, с полями, выровненными до миллиметра. В общем, должны больше смахивать на книги, чем на тетради.
        Дело в том, что в этом году вводились новые правила для вступительного экзамена в среднюю школу.
        Экзамен за пятый класс, то есть последний класс начальной школы, проводили в самой школе, и комиссия составлялась из учителей других классов, которые так или иначе знали всех детей, ведь за пять лет они тысячу раз встречали их во дворе, в вестибюле, на лестнице и в коридорах.
        А потом надо было сдавать вступительные экзамены в местном отделении Управления средними школами, там комиссия состояла из незнакомых преподавателей. Учителям запрещалось провожать своих детей и присутствовать на экзаменах. Это испытание детям предстояло проходить в полном одиночестве.
        Если, конечно, это не были ученики частных школ. До сих пор синьора Сфорца всегда сопровождала своих драгоценных куколок из «Благоговения». И теперь ей совершенно не улыбалась мысль послать на верную гибель свой 4 «Г». За нескольких учениц она волновалась. Неизвестно еще, как они ее опозорят!
        Мало того. В этом году Управление средними школами потребовало, чтобы каждый ученик принес на экзамен свою личную тетрадь, подписанную директором школы. Но и это еще не все. Если весь класс (или большая его часть) хотел перепрыгнуть через пятый класс, нужно было получить разрешение у инспектора начальной школы.
        Он должен был прийти в класс, устроить опрос, чтобы убедиться, что ученики достаточно подготовлены, проверить тетради, которые они собираются нести на экзамен, и поставить свою подпись и печать в классный журнал и на методичку с планом уроков.
        Перед этим визитом синьора Сфорца совсем разнервничалась.
        Удары розг сыпались градом на ладони Кроликов и на парты остальных. Даже Звеву Лопез — абсолютно неслыханное дело — поставили в угол за то, что она измяла и перепачкала в шоколаде свою тетрадь. Но самое невероятное, что Звева, будто загипнотизированная разъяренным взглядом учительницы, беспрекословно послушалась.
        Приска и Элиза только нетерпеливо фыркали, а Розальба тем временем ломала голову, как бы воспользоваться новой страстью учительницы для исполнения Плана кровавой расправы.
        Глава четвертая,
        в которой Антония подвергается нападению неизвестного чудовища
        - Вот увидишь, я найду ее прямо под носом! — говорила Антония про Динозавру. Но, конечно, она и не думала, что ее слова окажутся пророческими.
        - Из-за этой проклятой твари я чуть концы не отдала, — жаловалась она потом Приске. — Да знаешь ли ты, что от испуга можно умереть? Особенно с таким слабым сердцем, как у меня.
        Но такая перспектива не очень-то тревожила семью Пунтони после того, как дядя Леопольдо, осмотрев Антонию, сказал, что у нее слабое сердце, только когда ей это удобно.
        Да и чья вина, что Динозавра умудрилась перебраться с кухонного балкона на залитую гудроном соседскую крышу? Кто прислонил к стенке кучу грязного белья, по которой Динозавра взобралась как по лестнице? Антония, собственной персоной! Так что теперь ей лучше попридержать язык.
        Бабушка Тереза, уж на что она сама трусиха, и то так и покатывалась со смеху, когда ей рассказывали историю возвращения Динозавры, так что это не было так уж страшно, как пыталась изобразить Антония.
        Было без четверти восемь, утро выдалось свежим и ясным. В столовой завтракали Приска и Габриеле, уже готовые к выходу в школу. Инес кормила Филиппо, который, вместо того чтобы глотать, размазывал кашу по стульчику.
        - Слава Богу, кончилась эта жара, — сказала няня, и тут из кухни раздался визг Антонии:
        - Помогите! Спаси-и-и-и-ите! Чудовище!
        Инес вытащила ребенка из стульчика и прижала к себе, ища глазами, куда бы его спрятать от неминуемой опасности. Приска и Габриеле вскочили на ноги и бросились на кухню на помощь Антонии. Проносясь по коридору, Приска сорвала деревянные плечики с вешалки. В случае чего ими можно защищаться как шпагой. Габриеле выхватил из кармана свой универсальный швейцарский ножик. Они ворвались в кухню, когда из ванной донесся голос адвоката Пунтони, он орал:
        - Черт возьми! Что у вас там творится? Что это за тарарам?
        Антония взгромоздилась на стул и продолжала визжать, издавая короткие прерывистые вопли, как полицейская сирена. Вытаращив глаза от страха, она уставилась на чудовищное существо, которое медленно ползло к ней от балконной двери.
        Приска и Габриеле остановились как вкопанные. Они никогда в жизни не видели ничего подобного. Это было странное чудовище, размером почти с курицу, но с короткими лапами, так что пузо волочилось по земле. Оно напоминало дикобраза, потому что было покрыто иглами. Только иглы эти были все разные: одни длинные и твердые, другие шерстистые, третьи как птичьи перья, были еще желтые и мягкие… Скорее даже не иглы, а пестрая свалявшаяся шубка, из которой к тому же торчали ветки с зелеными листочками и красная ангорская нить.
        - Что это за существо? — растерянно спросил Габриеле. — Как оно оказалось на пятом этаже?
        - Может быть, оно умеет летать… — предположила Приска, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь похожее на крылья. Конечно, если бы оно взлетело и бросилось прямо на нее…
        Но чудовище медленно и неумолимо с тихим шелестом ползло прямо к Антонии.
        - Я ему не понравилась! Помогите! Приведите кого-нибудь! Позовите отца!
        На пороге кухни появился адвокат Пунтони без рубашки и с мокрым полотенцем через плечо.
        - Антония, прекратите кричать! Вы разбудите синьору. Немедленно слеза… Черт возьми, что это за тварь?
        - Папа, это чудовище, — взволнованно завопила Приска, размахивая вешалкой в надежде обратить в бегство это странное существо.
        А Габриеле поджидал его, широко расставив ноги и сжимая перочинный ножик в правой руке.
        Из-за спины синьора Пунтони показалась физиономия Инес, которая тем временем спрятала Филиппо в колыбельку. Инес посмотрела на чудовище, но вместо того чтобы испуганно завизжать, расхохоталась:
        - Это же Динозавра. Она вернулась! Как она умудрилась так изгваздаться?
        Тайну раскрыл Габриеле, который собрал и проанализировал все улики с терпением и проницательностью юного Шерлока Холмса.
        Итак, Динозавра сама не могла перелезть через каменную приступку высотой около тридцати сантиметров, на которой держались прутья ограждения и которая отделяла балкон дома Пунтони от залитой гудроном крыши соседнего дома. Но несколько дней назад по груде грязного белья, о которой мы уже говорили, черепахе удалось перебраться на другую сторону. Скорее всего, обследовав неизвестную территорию, она спряталась в тени большого бака, который стоял на соседской крыше и не был виден с балкона Пунтони.
        Что она делала эти пять дней, так и осталось тайной. Возможно, с наступлением прохлады она принялась искать дорогу домой и каждый вечер подползала к приступке, чтобы вернуться на балкон. Но белье уже убрали, и вскарабкаться ей было не по чему.
        Тем временем гудрон плавился от жары и приставал к панцирю. Густой и вязкий, он забивался во все щели и трещины.
        А потом к нему прилеплялся весь мусор, который ветром заносило на крышу: сухие ветки, птичьи перья, бумажки, клочки шерсти из матрасов, которые выбивали на соседних балконах. С каждым днем Динозаврина «шубка» становилась все гуще и длиннее.
        И вот наконец, когда бедное животное уже готовилось сдохнуть от жары, голода и жажды (а может, и от тоски по своей маленькой хозяйке), ветер нанес к приступке такую груду бумажек, сухих листьев и другого мусора, что Динозавра смогла вскарабкаться на нее и вернуться домой.
        Антония была вне себя от злости. Она была уверена, что черепаха сделала это ей назло, чтобы опозорить ее перед всеми, перед детьми, ее, серьезную женщину за пятьдесят!
        А Приска не знала, смеяться ей или плакать. Смеяться от счастья, что Динозавра нашлась, живая и невредимая. Или плакать от отчаянья, ведь ее нужно очистить от всей этой грязи. Она положила ее в картонную коробку с проделанными в ней дырками и высокими бортиками, поставила коробку, накрытую тряпкой от солнца, на балкон в своей комнате и убежала в школу. Все утро она только и думала, что о своей черепахе, и чуть не схлопотала розгой по пальцам, хотя это не входило в План кровавой расправы.
        После обеда она взялась за дело с помощью Габриеле и Инес, которая с Филиппо на руках стояла рядом, смотрела и давала советы.
        - Сначала оборви все веточки, перья и спутавшиеся нитки. Это несложно. Как курицу ощипать.
        Черепаха была какая-то странная, словно оцепенела: она не двигала ни лапами, ни головой, даже под панцирь их не втягивала.
        - Она вся в гудроне, он забился в каждую щелочку, бедное животное, — сказала Инес, — сначала можешь поскоблить палочкой, но потом придется растворителем.
        Смоченными в бензине кусочками ваты Приска и Габриеле постепенно освобождали Динозавру от этой черной липкой гадости.
        - Посмотри на нее! Она не дышит носом! — заметил вдруг Габриеле. — Гудрон забился ей даже в ноздри!
        Тогда Приска отыскала зубочистки, окунула в бензин и очень осторожно прочистила микроскопические ноздри черепахи. Динозавра удовлетворенно чихнула.
        - Отлично. Порядок. А теперь как следует помыться и натереться маслом, — сказала Инес.
        Но Приске пришла в голову еще одна идея:
        - Этот проклятый гудрон наверняка заткнул и дырку под хвостом. Бедняжка Динозавра! Пять дней не делать свои дела! Какая мука!
        Она положила ее на колени вверх тормашками, схватила ногтями кончик хвоста и вытащила его из-под панциря. Ее подозрения подтвердились. Там тоже был сгусток гудрона.
        - Зубочистку! — скомандовала она, как хирург, который просит: «Ножницы! Скальпель!»
        - Фу, какая гадость! Куда ты суешься! — воскликнула Инес.
        - Посмотрела бы я на тебя с пробкой из гудрона в этом месте целых пять дней!
        Когда Динозавру «откупорили», она издала протяжный вздох облегчения и выпустила на пол струю зеленоватых какашек.
        - Какая гадость! — повторила Инес.
        Смешно, что Инес такая брезгливая, ведь сама-то она, с тех пор как родился Филиппо, только и делает, что меняет ему пеленки и моет попу. По крайней мере, какашки вегетарианки Динозавры, у которой очень простая система пищеварения, не пахнут, ну разве что чуть-чуть травой, как лошадиный помет.
        Но именно благодаря брезгливости Инес Приска придумала неожиданный и изысканный способ насолить синьоре Сфорце.
        Глава пятая,
        в которой объявляется о предстоящем посещении инспектора
        К большому огорчению всей семьи, настроение дяди Казимиро портилось с каждым днем.
        - Он становится все более мрачным, нервным и раздражительным, — докладывала Элиза своим подругам.
        Казимиро, который всегда был самым болтливым из трех братьев и высказывал свое мнение по любому поводу, теперь после еды, вместо того, чтобы посидеть полчасика в гостиной, покурить со своими братьями, сразу же запирался в своей комнате и сидел там один.
        - А еще он стал пожирать карамельки, — рассказывала Элиза. — Представьте себе, взрослый мужчина! Он их не сосет, а жует. Слышали бы вы, с каким хрустом он вгрызается в них зубами! Няня накричала на него, как на маленького, сказала ему, что каждая карамелька — это один оборот бормашины, а он послал ее к черту. Тогда няня расплакалась, а дядя Леопольдо спросил: «Обязательно было так грубить?» И знаете, что ответил на это дядя Казимиро? Он сказал: «Оставь меня в покое. Ты прекрасно знаешь, что это из-за тебя мне так плохо». И дядя Леопольдо покраснел и больше не произнес ни слова.
        Все это было очень странно, потому что дядя Леопольдо всегда был с ним очень милым, и даже в последнее время милее, чем обычно.
        - Бедняжка! Когда страдаешь от безответной любви, раздражает каждый пустяк… — заметила Приска, которая разбиралась в любви. В одном фоторомане Инес был бразильский офицеришко, который, чтобы выплеснуть свою хандру, стрелял по диким степным кроликам, хотя они ему ничего не сделали.
        Элиза не знала, что и думать об этом неожиданном превращении дяди Казимиро. С одной стороны, такое его злобное настроение — идеальное состояние для мести. С другой — она боялась, что дядя уйдет с головой в свои личные проблемы и забудет, что его долг — мстить обидчикам любимой племянницы.
        Нужно поторапливаться. А то они рискуют просто так разозлить учительницу и подставить Элизу под удар. А нет ничего глупее, чем бесполезная жертва, как часто повторял дядя Леопольдо.
        Но судьба была к ним благосклонна. 15 мая синьора Сфорца взволнованно объявила ученицам, что в следующий четверг их посетит инспектор младших классов:
        - Умоляю вас, не волнуйтесь и не стесняйтесь. Не опозорьте меня.
        Но она, конечно, волновалась не за них, а за свой журнал и методичку, которые инспектор должен был проверить и оценить.
        Чтобы их, не дай бог, не испачкать, она даже принесла из дома пару белых полотняных перчаток — такие надевают гувернантки, когда накрывают на стол. Каждое утро она вытаскивала журнал и методичку из ящика учительского стола и переворачивала страницы с такой осторожностью, будто это крылья бабочек.
        При этом она самодовольно улыбалась. Хорошая работа, ничего не скажешь, внушительная и по содержанию, и по форме. Инспектор сразу поймет, что учительница Сфорца привила ученицам не только все необходимые знания, но и чувство прекрасного, любовь к порядку и точность.
        Потом она открывала методичку наугад и оглядывала класс.
        - Здесь написано: «История: Энрико Тоти». Кто сможет рассказать нам о жизни Энрико Тоти?
        Приска помнила только, что у него была странная привычка метать в австрийцев костыли вместо стрел или пуль, поэтому не осмеливалась поднять руку. Гораздо больше ей нравилась история Сильвио Пеллико, который много лет просидел в тюрьме, где приручил крыс и научился ампутировать ноги друзьям без анестезии.
        Вызвав двух-трех девочек, учительница осторожно закрывала журнал и методичку, заворачивала их в белую бумагу и убирала обратно в ящик, который запирала на ключ, настороженно оглядываясь по сторонам.
        Это стало ее навязчивой идеей, очередным ритуалом. Одни и те же движения в одном и том же порядке и всегда в одно и то же время.
        Через несколько дней Приска могла бы сесть с закрытыми глазами в классе на другом конце коридора и безошибочно сказать: «Вот сейчас она вынимает ключ из сумочки… Открывает ящик. Теперь надевает перчатки. Достает журнал и кладет его на учительский стол. Разворачивает оберточную бумагу. Теперь берет методичку и кладет ее на журнал».
        Такая пунктуальность идеально вписывалась в Прискин новый план мести.
        Глава шестая,
        в которой Элиза и Розальба делают открытие
        В то воскресенье Розальба, как обычно, собиралась к синьору Пирасу в его загородный домик и предложила Элизе поехать с ней.
        Они помогали старому кладовщику мотыжить, полоть поливать и собирать улиток. Синьор Пирас обожал лакомиться улитками и заразил своим пристрастием Розальбу, которая теперь умела чистить их отрубями и готовить.
        Элиза, наоборот, говорила:
        - Какая мерзость!
        Мерзость и мука для бедных созданий, которые, ничего не подозревая, ползают себе по веткам и листьям, и хоть и замечают опасность своими четырьмя глазами (два на голове и два на рожках), убежать все равно не могут. И хрупкая ракушка их совсем не защищает, куда ей до черепашьего панциря!
        - Вовсе не мерзость! Французы предпочитают улиток устрицам и икре! — говорил синьор Пирас, который гордился своим изысканным вкусом.
        Устриц и икру Элиза тоже бы есть не стала, поэтому решила никогда не ездить во Францию.
        Они вернулись в город уже в сумерках, и синьор Пирас захотел проводить их до дому:
        - В наши времена девочкам не стоит ходить так поздно, мало ли что…
        Дорога к центру шла мимо дома учительницы Сфорца, которая жила на окраине в мансарде многоквартирного дома.
        Было жарко. Воздух пах белыми цветами акации, усыпавшими большие деревья. Все окна были открыты, но только одно, то, что над скамейкой, было освещено. Соблазн был внезапным и непреодолимым.
        - Если мы туда заберемся, то сможем увидеть, что там внутри, — предложила Розальба.
        Элизе идея понравилась.
        - Синьор Пирас, следите, чтобы никто не шел по дороге! — распорядилась Розальба, протягивая старику корзинку с улитками.
        - Но Розальба! Так нельзя! Это некрасиво, — пролепетал синьор Пирас, зная, что эта плутовка все равно не послушается. — Постарайтесь хотя бы не упасть! Не расшибитесь!
        Розальба в два прыжка перебралась со скамейки на карниз крыши и вцепилась в подоконник. Она заглянула в комнату, стараясь, чтобы ее не заметили. Элиза, схватившись за ставню, подглядывала с другой стороны.
        Они-то думали, что увидят синьору Сфорца, сидящую в кресле и заполняющую свой драгоценный журнал или беседующую с мужем. Но не тут-то было.
        Посреди комнаты стоял большой обеденный стол. Вокруг стола сидели восемь девочек с книжками и тетрадками перед собой. Элиза узнала Эстер Панаро, Ренату Голинелли и Камиллу Ранидду. Спиной, судя по всему, сидели Урсула Узини, Алессандра Мандас, Флавия Ланди и Эмилия Дамиани. Во главе стола, надувшись, расположилась Звева Лопез дель Рио. Ряд Подлиз в полном составе!
        Синьора Сфорца стояла у другого конца стола, тоже с тетрадкой в руках, и, несмотря на поздний час, вела урок. Она что-то объясняла, спрашивала, исправляла задания в тетрадях… У нее не было никаких розг в руке, и говорила она строго, но ласково. Элиза и Розальба слышали обрывки фраз вроде:
        - Деточка, что ты натворила? Смотри, здесь надо было разделить, а не умножить… Попробуй еще раз…
        Или:
        - Флавия, бедняжка, память тебя подвела, это очень сложный билет. Есть только один способ. Я знаю, что это скучно, но уверяю тебя, это сработает. Отсядь в сторонку со своей тетрадкой и перепиши его еще два раза. Вот увидишь, ты запомнишь его и никогда не забудешь.
        Розальба побледнела. Так вот почему Подлизы, которые с синьориной Соле, да и в начале года с синьорой Сфорца еле-еле вытягивали на «удовлетворительно», в последней четверти получали только отличные оценки и были готовы к экзамену на твердое «хорошо». Учительница, потихоньку от всего класса, давала им частные уроки! Интересно, бесплатно — она та еще подлиза — или заставляла их платить?
        Какие же притворщицы и лицемерки Эстер, Рената и их милейшие подружки! Они всегда готовы шпионить, сплетничать о ком-нибудь из Сорванцов или Кроликов, дай им только повод, разбалтывать все секреты. Но тут они умудрились держать язык за зубами: об этих вечерних уроках никто и не догадывался. Ни одна из них не проговорилась. Даже эта простушка Эмилия Дамиани.
        Розальба была в бешенстве. Как бы ей хотелось ворваться в комнату на лиане, как Тарзан, приземлиться на стол, стуча себя кулаками в грудь и крича «Оооооо!», и разбросать пинками книжки, и тетрадки, и…
        - Эй! Слезайте, быстро! Кто-то идет! — прошептал снизу синьор Пирас.
        Элиза первая спрыгнула вниз и ловко и приземлилась. А Розальба с размаху плюхнулась прямо на синьора Пираса.
        - Осторожнее, ты раздавишь улиток.
        - Какая врунья! — заметила Элиза, когда они отошли достаточно далеко. — Знаешь, что она сказала маме Приски, когда советовала нанять ей репетитора по математике? «Я из принципа не даю частных уроков». Из принципа! Постыдилась бы!
        - Ну и слава Богу! Зато мы познакомились с синьориной Мундулой, — сказала Розальба. Потом она вдруг остановилась. — Подождите секундочку!
        Она порылась в карманах и вытащила измятый белый листок. Она всегда носила с собой бумагу, на случай если ей вдруг неудержимо захочется рисовать. Она попросила у синьора Пираса огрызок карандаша, который старик всегда носил в нагрудном кармашке, и написала большими буквами:
        ВРУНЬЯ!
        Потом она подняла с земли камень и плотно-плотно завернула его в записку.
        - Вы идите вперед! Спрячьтесь за углом. Я скоро вернусь.
        - Что ты делаешь? — запротестовал синьор Пирас. — Стой! Уже совсем темно…
        - Она мигом, — успокоила его Элиза, которая догадалась, что собирается сделать Розальба, и потащила его вперед, в густую тень акаций. Она и не думала спрятаться за углом и пропустить Розальбин подвиг.
        А Розальба подбежала к дому, прицелилась и запустила камнем в освещенное окно. Послышался звон разбитого стекла, и в тот же миг погас свет.
        Она попала в лампочку! В темноте раздался визг, шум падения, треск опрокинутых стульев, беспорядочные обрывки фраз…
        - Что это было?
        - Я слышала взрыв…
        Потом в квадрате окна обрисовалась какая-то тень Но Розальба была уже далеко, под покровом темноты рядом с Элизой и синьором Пирасом. Она утащила их за угол, схватила подругу за руки и, смеясь как одержимая, завертела ее в стремительном хороводе.
        Врунья и подлиза!
        Врунья и подлиза!
        Пели они в такт.
        Врунья и подлиза,
        Не ждала сюрприза!
        Врунья и подлиза,
        Час расправы близок!
        Даже Приска не смогла бы с лету сочинить такую складную песенку.
        - Улитки! Осторожнее с улитками! — кричал синьор Пирас, пытаясь защитить от ударов драгоценную корзинку.
        Весь оставшийся путь, до самых ворот дома Кардано (дядя Леопольдо должен был зайти за Элизой после ужина), подруги напевали:
        Врунья и подлиза,
        Не ждала сюрприза!
        Погоди же, погоди —
        Наша месть впереди!
        Глава седьмая,
        в которой рассказывается об охоте на черепах и возносятся хвалы Динозавре
        На следующий день в школе синьора Сфорца и словом не обмолвилась о том, что произошло накануне вечером.
        И Подлизы тоже.
        - А что им еще остается? — сказала Розальба. — Они же не могут себя выдать, а то весь класс узнает про частные уроки.
        Дни шли за днями. Понедельник, вторник, среда… Инспектор должен был прийти в четверг около половины двенадцатого.
        И пока учительница любовалась своими бумажками, Приска, Элиза и Розальба каждую свободную минуту оттачивали свой План.
        Такой План мог прийти в голову только настоящему знатоку природы и поведения черепах. А кто, кроме Приски, мог похвастаться такой осведомленностью?
        Еще в раннем детстве, в деревне, когда ее двоюродный брат Альфонсо брал ее с собой на охоту на черепах, Приска поняла, что второе после сердца слабое место этих животных — кишечник.
        Охота, естественно, состояла не в том, чтобы гнаться за черепахами по полям. Замеченная черепаха, считай, уже поймана. Но заметить ее пестрый панцирь на фоне земли, камней и зарослей не так легко. Поэтому нужно засечь черепаху, когда она, к примеру, ползет через дорогу и четко выделяется на белой пыли или на сером асфальте.
        Еще Приска научилась распознавать среди других звуков природы шорох черепахи, ползущей в сухой траве.
        Другие девочки с визгом разбегались, думая, что это уж. Но Приска знала, что этот медленный размеренный шорох не имеет ничего общего с змеиным стремительным шелестом. Так шуршит обладательница четырех лап, продирающаяся сквозь жнивье и сухие ветки и волочащая тяжелый громоздкий панцирь.
        Но самый надежный способ удачно поохотиться — это пойти на дальние огороды, примыкающие к полю, между двумя и тремя часами дня, когда солнце палит беспощадно.
        - У тебя будет солнечный удар! — грозила Антония трагическим тоном, а Инес гонялась за ней, чтобы надеть ей на голову белую полотняную панаму, смоченную в холодной воде, а потом выжатую.
        Огороды были обнесены низенькой каменной оградой — не от воров, которые могли перелезть через нее в два счета, а от ослов и бродячих коз, которые любят полакомиться баклажанами и помидорами.
        В ограде оставались щели, в которые в самые жаркие летние дни окрестные черепахи заползали, чтобы спрятаться от солнца, которое иначе их бы убило.
        Так что охотникам достаточно было просто обшарить все ограды, засовывая руку в глубокие щели. Конечно, там можно было нарваться на паука, ужа или ящерицу. Но тем не менее за полчаса случалось выманить восемь или девять черепах, которые от испуга прятались целиком под панцирь, как будто говоря: «Никого нет дома. Приходите завтра».
        Большую часть жертв, кроме тех случаев, когда у охотника была с собой коробка или корзина — а это считалось неспортивным и нечестным, — в результате отпускали. Но, конечно, не сразу, а после долгих поглаживаний и постукиваний по панцирю и советов не валять дурака и не прятаться больше в таких простых местах.
        Каждый охотник мог принести домой не больше двух черепах за раз. Это правило возникло из соображений гигиены. Дело в том, что как только черепаха приходила в себя и вылезала из-под панциря, она пугалась еще сильнее и тут же выпускала струю жидких какашек.
        Неопытных охотников черепахи обделывали с ног до головы, и они с криком отвращения швыряли свою добычу на обочину. И оставалось только надеяться, что несчастные животные упадут не на спину, а на живот и смогут вернуться в заросли, к свободе.
        А такие опытные охотники, как Альфонсо и Приска, знали, что, возвращаясь с охоты, нужно нести черепах на вытянутых руках. Но даже так был риск забрызгать ноги. К счастью, по пути в деревню стояла колонка, где можно было помыться самим и сполоснуть черепаху.
        Если обращаться с ними ласково и бережно и угощать фруктами, то черепахи могли уже в первый день высунуть мордочку из-под панциря и давали себя погладить, но при первом же громком звуке прятались обратно. Чтобы научить их отзываться на свое имя, нужно было набраться терпения. Им не так-то просто было запомнить свое новое имя (старое имя так и оставалось тайной, но Приска была уверена, что в их прошлой дикой жизни оно у них было). В процессе дрессировки каждая черепаха проявляла свой характер, свою личность, свои вкусы, привязанность и неприязнь к разным членам семьи. Только безумец может утверждать, что все черепахи одинаковые!
        Динозавра, к примеру, не любила, чтобы ее гладили по голове, а предпочитала нежное почесывание под мягким, пульсирующим горлом. Когда Приска с ней разговаривала, она наклоняла голову набок, чтобы лучше слышать. Еще она умела спускаться по лестнице. Она разработала свой собственный метод: подползала к краю ступеньки и свешивалась вниз, оценивая ее высоту; потом ложилась так, чтобы тело наполовину лежало на ступеньке, а наполовину висело в воздухе, и начинала раскачиваться, незаметно продвигаясь вперед. Последний толчок она рассчитывала так, чтобы приземлиться на нижнюю ступеньку в правильном положении, то есть на живот.
        Естественно, подняться наверх она не могла. Так что она просто ложилась у подножия лестницы, вытягивала голову и терпеливо ждала, пока кто-нибудь не поднимет ее наверх.
        Кроме того, она была очень ловкой для черепахи: если она падала на спину, то могла, если, конечно, это не был натертый до блеска скользкий пол, сама встать обратно на лапы. Она начинала раскачиваться с боку на бок, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, пока ее лапы не коснутся земли. В этот момент ей достаточно было выступа, камешка, неровности почвы, щелки между плиткой. Динозавра вставляла туда свой коготь для опоры, собирала все силы и, используя лапу как рычаг, отталкивалась и переворачивалась.
        Если у нее не получалось с первого раза, она без устали повторяла все сначала во второй, третий, четвертый, пятый раз, пока не добивалась чего хотела. Непоседа Приска завидовала ее терпению и воле. Она бы так ни за что не смогла.
        Динозавра к тому же была созданием добрым и незлопамятным. Сколько раз Приска, охваченная злым духом, который заставляет обижать слабых, совала ей в ноздрю волос, чтоб она чихала… Динозавра втягивала голову в панцирь и обижалась. Но стоило только ее погладить или предложить ей земляники, как она тут же забывала о проступке хозяйки.
        Динозавра обожала землянику. Едва заслышав ее запах, она впадала в такое неистовство, что мчалась к прекрасной красной ягоде с невероятной скоростью.
        Дядя Казимиро рассказал Элизе легенду о быстром Ахилле, который, соревнуясь в беге с черепахой, не смог ее обогнать.
        - Наверняка рядом с финишем рос кустик земляники! — заметила Приска.
        Динозавра обожала и земляничное мороженое. Но Приска заметила, что разумнее не потакать этому ее капризу, потому что мороженое (любое, даже сливочное) действовало на черепаху так же, как сильное волнение. Стоило ей с жадностью проглотить даже самую капельку мороженого, четверть чайной ложечки, протянутой на кончике пальца, как Динозавра тут же высовывала хвост и выпускала Ниагарский водопад.
        Не то чтобы она потом плохо себя чувствовала или это приводило к каким-то неприятным последствиям. А вот у Приски неприятности были: перепачканные тетрадки, если это случалось на письменном столе; грязная одежда, лужа на полу, да такая большая, что приходилось звать на помощь Инес с тряпкой (потому что Антония, которая на самом деле отвечала за уборку, рассердилась бы или, того хуже, наказала Динозавру).
        Глава восьмая,
        в которой Динозавра, снабженная часовым механизмом, становится орудием возмездия
        В начале недели перед визитом инспектора Динозавра должно быть, решила, что ее маленькая хозяйка совсем рехнулась. В понедельник, вторник и среду ее закармливали земляничным мороженым и не ругали, когда она пачкала все кругом, а наоборот, хвалили и подбадривали.
        Мороженое ей приносила Розальба, то, вкусное, из кондитерской Манна. Она, как обычно, не платила за него, а записывала на счет. Задачей Приски было скормить его Динозавре, а потом удерживать черепаху на подстеленных старых газетах, пока полностью не завершится (довольно молниеносный) процесс пищеварения.
        Элизе, вооруженной хронометром (они стащили его на время у дяди Леопольдо), поручались подсчеты. Она должна была записывать на листке бумаги: А) количество мороженого, скормленного черепахе; В) время между поглощением мороженого и его выходом обратно; С) количество и консистенцию какашек, которые выходили с другой стороны панциря.
        Они провели много экспериментов и установили, что пищеварительная система Динозавры работает весьма регулярно. Соотношения между величинами А, В и С можно было контролировать с точностью до секунды и миллиграмма. И, конечно, меняя значение А, можно было менять, сколько заблагорассудится, значение С. Величина В всегда оставалась постоянной; точнее, если увеличить количество мороженого, время сокращалось, но незначительно.
        - Отлично! — воскликнула Приска, когда убедилась, что очередной эксперимент прошел удачно. — Ну если и на этот раз не наступит кровавая расправа, я перейду в среднюю школу «Благоговение».
        Утром в четверг учительница вошла в класс в новом платье. В первый раз в жизни девочки увидели ее не в сером. Она надела зеленое шелковое платье с красным и голубым узором, сходила в парикмахерскую, и пурпурная помада блестела еще ярче, чем обычно.
        У девочек тоже были выстиранные и выглаженные форменные платья, белоснежные воротнички и розовые ленты в голубой горошек, безукоризненно повязанные и взбитые, с подрезанными как ласточкин хвост кончиками.
        Поскольку инспектор должен был прийти только после большой перемены, первые уроки учительница Сфорца, пытаясь сдержать собственное волнение и волнение учениц, вела как обычно. Перекличка, молитва, гигиенический контроль, несколько слов о том, что не надо бояться и отвечать следует вежливо и четко. Потом она достала журнал и методичку и в последний раз их проверила. Поскольку они были по-прежнему идеальны, довольная учительница начала спрашивать и пересаживать девочек, сажая подальше тех, кто отвечал неуверенно.
        Тем временем было уже без четверти одиннадцать. Звонок на перемену должен прозвенеть в половину двенадцатого.
        Синьора Сфорца уже предупредила, что в этот день она не выйдет из класса на перемене — вдруг инспектор придет пораньше — и девочки тоже должны остаться. Подумаешь, каких-то десять минут. Если кому-то очень нужно, пусть лучше выйдет сейчас, потому что потом до часу об этом не может быть и речи.
        Пока учительница терпеливо повторяла с Звевой Лопез «Пегую лошадку» Джованни Пасколи, Элиза выудила из портфеля хронометр дяди Леопольдо, листок с таблицей величин А, В и С и прошептала:
        - Готово. Сейчас или никогда.
        Розальба вытащила непромокаемый бумажный стаканчик с земляничным мороженым. Несмотря на сухой лед которым его обложили в кондитерской, мороженое уже немного подтаяло.
        Приска приподняла крышку парты и погладила Динозавру, которая до сих пор лежала завернутая в платок на куске клеенки Филиппо. Динозавру не кормили уже сутки, обещая ей в награду за терпение пиршество из земляничного мороженого.
        Розальба передала сверток из кондитерской Манна в руки Анджелы Кокко. Анджела дождалась, когда учительница посмотрит в другую сторону, и сунула его в руки Элизы. Динозавра под крышкой парты увидела перед собой гору земляничного мороженого.
        - Ну, красавица, — шепотом подбодрила ее Приска. — Съешь сколько сможешь!
        Очевидно, что если увеличить количество величины А, количество величины С пропорционально вырастает. От долгого поста у нее разыгрался аппетит что надо. Динозавра в мгновение ока проглотила все содержимое стаканчика.
        - Двенадцать минут, — сказала Элиза, сверившись с табличкой, и передала хронометр Приске, которая начала обратный счет.
        На счет «шесть» Элиза схватила черепаху и подняла руку:
        - Синьора, можно я вам кое-что покажу?
        - К доске, пожалуйста! — сказала синьора Сфорца, которая даже обрадовалась — нужно было хоть чем-то занять себя и девочек в эти последние волнительные минуты.
        Элиза подошла и положила Динозавру на край учительского стола.
        - Извините, — сказала она. — Я никак не могу понять, моя черепаха относится к классу пресмыкающихся или земноводных?
        Так уже бывало: школьницы часто приносили в класс какую-нибудь домашнюю или дикую зверушку и показывали ее одноклассницам и учительнице, которая поощряла их интерес к природе и с удовольствием проводила наглядное занятие по зоологии. Она и глазом не моргнула даже в тот раз, когда Марчелла Озио принесла новорожденную летучую мышь.
        Впервые животное прогуливалось по учительскому столу в такой опасной близости от журнала и методички. Но учительница так волновалась и нервничала, что даже не заметила опасности.
        - Какая красивая черепаха! — сказала она, прикидывая, что это прекрасная возможность продемонстрировать инспектору, какие у нее передовые методы обучения естественным наукам. — Если ты заглянешь в свое учебное пособие, Маффеи, то увидишь, что черепаху относят к пресмыкающимся.
        («Три», — считала Приска.)
        - А еще, — добавила Элиза, — я не могу понять, сколько ей лет. Мне сказали, что нужно посчитать квадратики… А вот эти по краям тоже считать?
        И, делая вид, что показывает квадратики на панцире, она приподняла Динозавру и положила ее прямо на журнал.
        - Сними ее отсюда, — сказала учительница. Она еще ничего не подозревала, но не могла стерпеть эту живность, пусть даже чистую-пречистую (а Приска ее помыла и протерла панцирь шерстяной тряпочкой с парой капель оливкового масла), прямо на своем драгоценном журнале.
        - Извините, — сказала Элиза и взяла черепаху, все еще держа ее над столом.
        («Один», — вполголоса сказала Приска.)
        - Мне сказали, что такая черепаха может прожить триста лет, это правда? — продолжала Элиза. — Тогда у нее будет триста квадратиков?
        - Ноль, — сказала Приска и кашлянула. Это был условный сигнал. Элиза положила Динозавру на методичку.
        - Боже мой, Маффеи! Убери ее отсюда! — раздраженно повторила учительница. — Сколько раз нужно повторять?
        Но Элиза не послушалась, а, засунув руки в карманы, уставилась на черепаху, зная, что учительнице противно ее трогать.
        - Ну давай, красавица! Смелее, пора! — сказала Приска, но про себя, потому что вина должна была лежать целиком на Элизе, иначе — прощай, кровавая расправа!
        И, будто читая ее мысли, Динозавра высунула хвост и выпустила поток полужидких какашек, которые залили методичку и добрую половину журнала.
        Учительница закричала как резаная:
        - Маффеи! Смотри, что ты натворила! Что мне теперь делать?
        Арджиа Сфорца и правда не знала, что делать. До прихода инспектора осталось не больше двадцати минут. Она не успеет раздобыть новый журнал и новую тетрадь для методички и все туда переписать. И отмыть как следует те, что изгадила черепаха, тоже.
        - Забери эту тварь! — захрипела она сдавленным голосом. Лицо стало пунцовым, в тон яркой помаде.
        Элиза взяла Динозавру, протерла ее кое-как платком и сунула в карман. Потом взглянула на методичку и журнал и сказала спокойно:
        - Действительно жалко!
        Одноклассницы смотрели на нее в ужасе. Они не понимали, почему она так и стоит рядом с этой фурией, в которую стремительно превращалась их учительница. Почему не бежит, почему не спрячется за партой? Скоро прозвенит звонок с урока, Марчелла Озио откроет дверь в коридор и, глядишь, учительница возьмет себя в руки, чтобы не опозориться перед посторонними.
        Но Элиза так и стояла столбом, созерцая катастрофу с таким удовлетворением, что учительница заподозрила неладное:
        - Ты сделала это нарочно!
        - Да, — просто ответила Элиза.
        Хлоп!
        Быстрый как молния удар пришелся ей на левую щеку и заставил пошатнуться. Она не представляла себе, как это больно, даже ухо обожгло и в голове загудело. Глаза наполнились слезами. И тут Элиза вспомнила Аделаиде и как та защищала голову руками. Подумаешь, одна жалкая затрещина, сильная, конечно, но это тебе не избиения палкой. Может быть, этого даже не хватит для кровавой расправы. Придется продолжать.
        - И это я бросила камень в ваше окно, — добавила она с вызовом, дерзко выставив вперед подбородок.
        Учительница вскочила из-за учительского стола, схватила ее за воротничок, смяв прекрасную розовую ленту в голубой горошек, и принялась лупить ее, впав в самую настоящую истерику.
        Шмяк! Шмяк! — мелькали ее белые мягкие руки. В голове у Элизы гудело, уши горели, но она думала только о Динозавре — как бы от всех этих толчков Динозавра не выпала из кармана и не ударилась о пол, так ведь и панцирь можно расколоть! Так что вместо того, чтоб закрыть лицо руками, она прижала их к карману.
        Розальба вцепилась в край парты: «Хватит! Хватит, ради Бога! Я этого не выдержу!» — думала она. Но Приска не теряла хладнокровия и записывала на листок бумаги число затрещин и тумаков, чтобы дядя Казимиро и семья Маффеи доподлинно узнали, что пришлось перенести Элизе.
        В этот момент раздался стук в дверь. Элиза и учительница его даже не услышали. Но Розальба бросилась открывать.
        - Что тут происходит? — прогремел голос директора. Из-за его спины выглядывал инспектор, действительно решивший прийти немного пораньше.
        Глава девятая,
        в которой у учительницы случается нервный срыв
        В классе повисла мертвая тишина.
        Элизу вырвали из рук синьоры Сфорца и, так как у нее шла кровь носом, отправили в медпункт.
        - Кто ее проводит? — спросил директор.
        - Я! — вызвалась Марчелла Озио.
        - Я! — вскочила Приска. — Я ее лучшая подруга!
        - Одной достаточно, — сказал директор и кивнул Марчелле.
        И хотя Приску и мучила совесть, что она оставит Элизу в этот трудный момент, в глубине души она была рада остаться в классе и посмотреть, чем кончится эта трагедия.
        Синьора Сфорца покорно выпустила Элизу из рук, но так и не произнесла ни слова. Она словно остолбенела, в своем расхристанном платье, перепачканном в крови и, по правде говоря, еще и в соплях, брызнувших из носа ее жертвы. Волосы всклокочены, лицо перекошено, по нему течет пот, руки дрожат. Девочки никогда не видели ее такой, даже когда Иоланда плюнула на нее мыльной водой. Тогда, как они теперь понимали, это была сознательная ярость, добровольная и преднамеренная. Учительница, в конце концов, действовала продуманно.
        Но на этот раз она действительно потеряла контроль, ярость завела ее слишком далеко, дальше, чем ей бы хотелось, а теперь ее одолел неконтролируемый стыд и страх последствий. Было тяжело и странно видеть взрослого, доведенного до такого состояния.
        Розальба считала, что это, пожалуй, даже слишком жестокое наказание.
        Но Приска еще не была удовлетворена и предвкушала вмешательство дяди Казимиро.
        Директор подставил учительнице стул, и она обмякла в нем, как тряпичная кукла. Потом велел Розальбе принести стакан воды. Девочки сидели тихо, все еще смущенные тем, что им пришлось увидеть. Они и представить себе не могли, что девочку их круга, девочку из хорошей семьи, могут так грубо избить.
        Инспектор тоже молчал и строго оглядывался по сторонам.
        - Ну, так можно узнать, что произошло? — повторил директор, напоив синьору Сфорца водой и похлопав ее ободряюще по плечу. Учительница молча показала на стол.
        Приска могла поклясться, что в глазах директора мелькнула искра смеха, которую он тут же погасил.
        - Кто это сделал? — спросил он.
        Учительнице открывала и закрывала рот, не в силах заговорить.
        - Это Маффеи! — вскочила со своей парты Звева.
        Эмилия Дамиани представила себе Элизу, которая вскарабкивается на учительский стол, чтобы справить нужду, и прыснула со смеху.
        - Тихо! — пролепетала синьора Сфорца.
        - Но что это такое? — изумленно спросил директор, подходя поближе, чтобы лучше разглядеть жижу, которая растекалась по бумагам.
        Тишина. Может быть, будь здесь Лучана Гудзон, она сказала бы со своей наглой ухмылкой уличной девчонки: «Тут наср…ли!»
        Но никто из присутствующих не осмеливался произнести вслух это бранное слово или любое другое из тех, что приличные люди используют вместо него.
        - Что это? — повторил инспектор, обращаясь непосредственно к учительнице.
        - Черепаха… — ответила учительница, заламывая руки, но закончить не смогла.
        Инспектор смотрел на нее в растерянности.
        - Черепаха?
        Тогда Приска поняла, что надо брать ситуацию в свои руки. Она встала.
        - Это испражнения черепахи, синьор инспектор. Экскременты, — сказала она спокойно. — Произошла неприятность, и учительница рассердилась на Маффеи. Но здесь никто не виноват.
        - Ну, расскажи хоть ты мне, как было дело, раз ты тут единственная язык не проглотила, — сказал директор.
        И Приска рассказала все, не упоминая, естественно, о том, что Динозавра была запрограммирована ими как бомба с часовым механизмом.
        - Такое иногда случается с животными, — заключила она с невинным видом.
        - Совершенно верно, — согласился инспектор. — Девочка не могла предвидеть…
        - Она сделала это нарочно! — возразила учительница упавшим голосом.
        - Что Вы, синьора! Как девочка могла сделать так, чтобы?.. Животные не делают этого по команде. Да и потом, в конце концов, мне кажется, что ущерб не слишком велик. Достаточно все как следует помыть…
        - Но журнал! Он должен перейти в архив, храниться там всегда. И методичка…
        - Синьора Сфорца — человек очень аккуратный, — заметил директор.
        - Это все, конечно, хорошо. Но главное — все-таки знания учениц. Послушаем кого-нибудь из них.
        Первой вызвали Звеву, которая промямлила с грехом пополам билет с биографией Джузеппе Мадзини. Но учительница была слишком подавлена, чтобы отреагировать на этот новый удар.
        Потом пришел черед Эстер Панаро, которая с деятельностью вулканов справилась немного лучше. Розальбе повезло: ей достался вопрос по математике, а Приска, которой предложили рассказать какое-нибудь стихотворение на выбор, с выражением прочитала Себастьяно Сатту, которое начинается так:
        Вой, как собака, убитая душа!
        Я слышу тебя сквозь ночной ветер.
        Без ружья я иду по долинам и пещерам
        С перерезанным горлом.
        Она читала замечательно — у всего класса по спине мурашки забегали, особенно в конце, когда мертвец, жаждущий мести, говорит:
        Боже! Лекарство, которое меня излечит, течет в венах моего заклятого врага!
        Тем временем учительница немного пришла в себя и молилась, чтобы Марчелла Озио поскорее вернулась из медпункта. Не столько для того, чтобы поразить инспектора ее потрясающей памятью, сколько чтобы узнать, как там Элиза.
        Ей оставалось только надеяться, что учительница не причинила Элизе серьезного вреда и не поранила кольцом с драгоценным камнем, ведь кровь из носу может хлынуть и от самого слабенького удара.
        Она очень боялась мер, которые директор и инспектор теперь предпримут против нее. Она боялась, что семья Маффеи заявит на нее в полицию. Но больше всего ее мучило то, что синьора Лукреция Гардениго теперь, конечно, не только заберет внучку из ее класса, но и перестанет с ней здороваться и убедит лучших людей города держать своих дочерей подальше от этой сумасшедшей истерички Арджии Сфорцы.
        Марчелла вернулась в класс в одиночестве и сказала, что с Элизой все в порядке, кровь быстро остановилась, но медсестра позвонила дяде Леопольдо, чтобы он забрал ее домой.
        Розальба и Приска победоносно переглянулись. Грядет кровавая расправа.
        Глава десятая,
        в которой Элиза понимает, что зря жертвовала собой
        Правду говорят, что на обещания взрослых никогда нельзя положиться. Когда пришел дядя Леопольдо, Элиза уже была умыта и причесана, кроме того, медсестра приложила холодные компрессы к распухшим от слез глазам. Так что теперь, не считая маленького пятнышка крови на мятом воротничке, она выглядела как обычно. Уши у нее все еще горели от затрещин, но разве это можно заметить, это же не синяки и царапины, взывающие к мести. Дядя Леопольдо усадил ее в машину с запрокинутой головой и сказал:
        - Прижимай платок к ноздрям, пока мы не приедем домой. С тобой такое уже бывало в школе?
        - Не бывало со мной такого! — возмущенно ответила Элиза. — Это все из-за учительницы. Она меня избила.
        - Она тебя избила? — в голосе дяди слышалось недоверие.
        - Она отвесила мне кучу оплеух… Мне было больно…
        - Не хнычь. Рассказывай. А дальше?
        - А потом она схватила меня за шкирку, и встряхнула, и чуть меня не задушила… Один удар пришелся мне по носу, а она не угомонилась, даже когда увидела кровь… Если бы не пришел директор, она бы меня до смерти избила…
        - Ну-ну, давай не будем преувеличивать! А можно узнать что ты натворила? Ты опять опрокинула чернильницу?
        - Нет — сказала Элиза. — Это произошло, когда Динозавра… — она вдруг вспомнила, что черепаха до сих пор у нее в кармане, и вытащила ее, чтобы она не задохнулась.
        - Разве это не Прискина черепаха? Как она оказалась у тебя?
        - Я положила ее к себе в карман, когда…
        - Когда что?
        В общем, дядя Леопольдо, раз уж он брался за дело, действовал ловчее ищейки. Ему удалось выудить из Элизы всю правду, включая А, В и С и то, что она без спросу взяла у него хронометр.
        - Ну, если учительница отвесила тебе пару оплеух, ты их заслужила, — заключил он, дослушав ее до конца — Ты знаешь, я против телесных наказаний. Но если кого-то провоцируют сверх всякой меры, у него есть смягчающие обстоятельства. Одного никак не могу понять, зачем тебе и твоим безмозглым подружкам такое устраивать, к тому же прямо накануне экзаменов…
        Элиза так разозлилась и обиделась на дядю, что больше не промолвила ни слова. Если бы дядя Леопольдо любил ее по-настоящему, он бы ее защищал и утешал, вместо того, чтобы читать ей нотации. Вся надежда теперь на дядю Казимиро.
        На лестнице она тайком поковыряла в носу, чтобы опять пошла кровь, но ничего из этого не вышло. Так что, за неимением лучшего, она принялась всхлипывать.
        Дядя Казимиро еще не вернулся с работы. Бабушка и няня, узнав, что стряслось, очень распереживались и сказали, что учительница — сущая ведьма и надо пожаловаться директору.
        - Но он и так все знает! Он своими глазами видел, как она меня била. Он сам же ее остановил…
        - Ну тогда не беспокойся. Значит, ей достанется по заслугам, — сказала бабушка. — Я вот только никак не могу понять, дитя мое, с какой целью ты и Приска притащили в школу черепаху именно сегодня, когда приходил инспектор…
        Заслышав, как в замке поворачивается ключ дяди Казимиро, она снова принялась всхлипывать и собралась было снова разыграть трагедию, теперь уже за обеденным столом.
        Но дядя Леопольдо лишил ее возможности застать Казимиро врасплох.
        - Сегодня утром Элизе попало от учительницы, — объявил он, разворачивая салфетку и раскладывая ее на коленях. — Да, я знаю, что вы против телесных наказаний. Я тоже считаю, что детей нельзя бить, но Элиза вела себя отвратительно. Надеюсь, это послужит ей уроком.
        И всё? Элиза бросила жалостный взгляд на дядю Казимиро, который в тот день казался гораздо спокойнее и веселее, чем обычно.
        - Она меня избила, — сказала Элиза. — Она надавала мне пощечин. У меня даже кровь носом пошла.
        Дядя Казимиро посмотрел на нее испытующе.
        - Выглядишь ты превосходно. Не скажешь, что тебя страшно избили!
        - Но дядя! Ты же говорил, пусть она только пальцем меня тронет…
        - А дядя Леопольдо сказал, что ты вела себя отвратительно. Можно узнать, что ты натворила?
        - Только не за столом, — отрезал дядя Леопольдо.
        - Послушай, Элиза, — сказал тогда дядя Казимиро, — воистину сильные духом не теряют гордости и достоинства перед лицом врагов. Помнишь, как Каммамури в тот раз…
        Элиза разрыдалась. Вскочила, отпихнула стул, швырнула на пол салфетку и бросилась в свою комнату.
        - Не устраивай истерику! Я тебе тысячу раз говорил, что слезами горю не поможешь, — крикнул ей вслед Казимиро.
        Вот и все, чего удалось от него добиться.
        Глава одиннадцатая,
        в которой неожиданно вмешивается дядя Бальдассаре
        Приска и Розальба, услышав, что никакой кровавой расправы не последует, не могли поверить своим ушам. Конечно, они не ожидали, что дядя Казимиро действительно ворвется в класс, вооруженный турецкой саблей с криками вскочит на парту и рассечет на кусочки синьору Сфорцу. Но пусть бы он хотя бы взял ее за грудки, прикрикнул не нее, обозвал как-нибудь. А еще устроил сцену в кабинете директора и добился, чтобы ее выгнали навсегда из всех школ страны. Вот что он должен был сделать после всех своих обещаний.
        - А ему на меня совершенно наплевать! — рыдала Элиза. — Он сидит себе там с дурацкой улыбкой, будто увидел Лурдскую Мадонну… Вон он даже обнял дядю Леопольдо. Теперь у них любовь и дружба, как раньше. Они объединились против меня…
        Она смертельно обижалась на дядей, которые, вместо того чтоб посочувствовать ей и, главное, отомстить за нее, мирно курили и болтали на веранде.
        Дядя Казимиро даже напевал в ванной, пока чистил зубы, а такого они от него не слышали месяца три, не меньше.
        - Может, Ундина передумала и согласилась? — рискнула Розальба.
        Но Элизе было плевать на любовные похождения этих предателей. Пропади они все пропадом: он, Ундина, дядя Леопольдо и прочие!
        Нежданная помощь пришла от двух членов семьи, которых Элиза совершенно не брала в расчет: от дяди Бальдассаре и бабушки Лукреции.
        Дядя Бальдассаре сразу же после обеда написал очень строгое письмо директору школы «Сант-Эуфемия», уведомив его, что намерен забрать племянницу из школы, а также сообщить о произошедшем в Управление начальными школами.
        И, вопреки желанию дяди Леопольдо, он оставил Элизу на следующий день дома, только попросил ее не бросать занятия и продолжать готовиться к экзаменам.
        Директор ответил запиской, в которой приглашал дядю Бальдассаре к себе в кабинет для объяснений. Бальдассаре взял с собой Элизу, к которой директор пытался безуспешно подлизаться и шутливо трепал ее по щеке.
        - Учительница Сфорца просила передать вам свои извинения, — сказал он. — Она очень устала. Она так много трудилась, чтобы подготовить девочек к экзаменам, и, естественно, Элиза, ей очень важно было показать инспектору безупречный журнал. Происшествие с… э-э-э… черепахой выбило ее из колеи. И я прекрасно ее понимаю. Я убедил ее взять несколько дней отгула. Она очень сильный педагог. Лучший в нашей школе, и я уверен, что ничего похожего впредь не повторится. Если вы согласны, я предлагаю закрыть эту тему и никогда не вспоминать.
        - Мне кажется, это слишком простое решение, — холодно ответил дядя Бальдассаре, — мы совершенно не согласны, правда, Элиза?
        - Не очень-то благородно с вашей стороны ожесточаться против прекрасного человека, который столько сделал для детей и у которого сдали нервы от усердного выполнения своего долга, — сказал директор. — Другие родители настроены гораздо более миролюбиво…
        И, как фокусник вытаскивает кролика из цилиндра, он выудил из ящика письменного стола конверт и протянул его дяде Бальдассаре.
        В конверте лежало письмо от синьоры Панаро, жены судьи. Она писала от лица «всех мам», которые сожалеют о досадном инциденте, явившемся, конечно, следствием недоразумения, и выражают надежду, что маленькая Маффеи уже оправилась. Этим письмом они хотят выразить свое уважение и доверие к синьоре Сфорце, которой они безмерно благодарны за все, что она сделала для их девочек. Они чувствуют себя отчасти в ответе за случившееся, потому что, разумеется, все это произошло только потому, что синьора Сфорца слишком усердно трудилась ради блага их детей, неудивительно, что у нее так расшатались нервы. Они надеются, что учительница как можно скорее придет в себя и вернется в свой класс, где девочки ждут ее с нетерпением, чтобы завершить подготовку к экзаменам и закончить учебный год. Внизу стояли подписи мам всех Подлиз и большей части Сорванцов, в том числе синьоры Пунтони.
        - Так что видите, господин Маффеи, если школьное управление начнет расследование, вы окажетесь один против всех остальных родителей.
        - Ясно, — прищурился дядя Бальдассаре. — Они, значит, считают эту истеричку лучшим учителем на планете. Их право. Но мой ребенок в эту школу больше не пойдет. Я ее забираю. До экзамена осталось меньше месяца, а на следующий год она пойдет в среднюю школу.
        Вообще-то такое решение мог принять только дядя Леопольдо, официальный опекун Элизы. Но Бальдассаре настаивал, и Леопольдо не стал перечить старшему брату, тем более что в эти дни он был несколько рассеян, как будто его голова была занята какими-то более важными делами.
        Но последний удар нанесла синьоре Сфорца бабушка Лукреция, которая отправила к учительнице свою лучшую служанку в безукоризненной форме горничной из богатого дома. Служанка торжественно вручила учительнице записку:
        Уважаемая синьора.
        Вы осмелились поднять руку на беззащитное существо, в венах которого тенет кровь Гардениго ди Пьянафьорита. Кровь не водица, и моя внучка при любых обстоятельствах всегда будет выше вас во всех отношениях. Если бы вы были дворянкой или хотя бы принадлежали к классу крупной буржуазии, мой муж вызвал бы вашего мужа на дуэль, чтобы смыть это оскорбление. Но простолюдины вроде вас заслуживают только публичной порки. Впрочем, мы не опустимся до этого. Стыдитесь!
        P. S. Ответ не нужен.
        Графиня Лукреция Гардениго ди Пьянафьорита,
        рожденная в Сантомассо-ди-Луни-делла-Кампеда.
        Инес, когда Приска пересказала ей письмо слово в слово и с выражением (сказалась предэкзаменационная зубрежка), воскликнула:
        - Как красиво! Прямо как в романе!
        Но синьора Сфорца восприняла его очень серьезно. Ее это письмо задело по-настоящему.
        Глава двенадцатая,
        в которой Приска пишет рассказ под названием «Призрак из рамки»
        Однажды одна девочка по имени Эдитта очень разозлилась на своих родителей за то, что они обещают ей золотые горы, но никогда не сдерживают своих обещаний.
        Тогда она решила порвать с ними все отношения и отправилась жить под большую кровать в комнате для гостей, куда никто никогда не заходил.
        Это была очень старинная кровать, из кованого железа, выкрашенного в черный цвет, с четырьмя латунными позолоченными шариками. На ней был белый шелковый балдахин, и она была такая высокая, что под ней можно было спокойно жить, как в маленьком домике.
        Эдитта заботливо ее обставила, притащила туда надувной матрас, чтобы на нем спать, картонную коробку, которая служила ей столом, свои книжки, игрушки, альбом для рисования и цветные карандаши.
        Она торчала под кроватью целыми днями и не пускала никого из домашних, кроме дяди, который всегда обращался с ней хорошо; звали его Редальбассо. Этому дяде даже разрешалось приносить ей еду, но только тайком от всех, глубокой ночью, потому что Эдитта угрожала родителям, что им в наказание она уморит себя голодом.
        Дяде Редальбассо было велено приносить ей исключительно жареную картошку, котлеты, яйца вкрутую, шоколадную пасту, сырой лук, косхалву и маринованные овощи — любимые лакомства Эдитты.
        Иногда ночью она просыпалась от стука в окно. Тук! Тук! Это две лучшие подруги Эдитты навещали ее, вскарабкавшись по канату на пятый этаж. Эдитта принимала их на балконе. Там лежал матрас, на котором они сидели и болтали, а еще висели занавески, которые можно было задернуть, чтоб не кусали комары.
        Однажды ночью, когда они преспокойно болтали на балконе, они услышали какой-то шорох снаружи, в комнате. Эдитта вздрогнула от страха: она-то знала, что это не может быть никто из домашних. Дядя Редальбассо уже принес ей припасы, и теперь все спали.
        Потом она увидела бледную руку, которая просунулась между занавесок и пыталась их раздвинуть. Она открыла было рот, чтобы закричать, но ее подруга Перла зажала ей рот:
        - Ты что, хочешь весь дом перебудить?
        Перла была очень отважной девчонкой и ничего не боялась, даже эту белую руку, представьте себе! Занавеска открылась, и подруги увидели лицо девочки со светлыми волосами, в ночной рубашке и с венком из искусственных цветов на голове. Но странное дело: хотя у нее были глаза, нос, рот, руки, ноги и все остальное, ее тело было прозрачным, и видно было все, что находится за ним.
        - Это призрак, — сразу смекнула Ребекка, так звали третью подругу.
        И тут Эдитта ее узнала. Это была умершая девочка с фотографии, которую ее отец держал на ночном столике. Эдитта не знала, кто она такая. Может быть, какая-нибудь умершая кузина, о которой ей никто никогда не говорил. И вот настала пора выяснить эту тайну.
        - Кто ты? — спросила она, еле сдерживая страх, ведь ей впервые в жизни довелось разговаривать с призраком.
        - Я не знаю, — ответила умершая девочка таким грустным голосом, что сердце разрывалось.
        - Как это ты не знаешь? Это невозможно! — возразила Ребекка. — Мы много можем не знать, но не знать, кто мы такие, — это уж слишком.
        - Я так давно умерла, что забыла.
        - Во дает! — воскликнула Перла. — Ты даже имени своего не помнишь?
        - Нет, — огорченно сказал призрак.
        - Хорошенькое дело! А с чего тебе вздумалось выйти из рамки и явиться сюда нас пугать?
        - Ну, кажется, вы не очень-то испугались. Я и не хотела. Мне просто ужасно скучно на этом столике, рядом с ночником, стаканом, будильником и детективами… Мне не нравятся детективы. Я их боюсь.
        - Вы только послушайте! Призрак, который боится! — рассмеялась Эдитта.
        - И этот мужчина, который спит там…
        «Папа», — подумала Эдитта.
        - … этот мужчина храпит так громко, как будто он злое чудовище! — сказала прозрачная девочка.
        - Короче, ты ищешь компанию, — оборвала ее Перла.
        - Да. Я услышала, как вы смеетесь, и подумала, что, может, вы захотите со мной поиграть…
        - Хорошо. Но это будет сложно, мы ведь не знаем, как тебя называть, — сказала Эдитта.
        - Давайте мы сами ей придумаем имя! — предложила Ребекка.
        - Или выбери ты, — великодушно предложила Перла. — Как ты хочешь зваться?
        Призрак немного подумал, потом сказал:
        - Раз тебя зовут Перла, то есть Жемчуг, пусть меня тоже зовут как драгоценный камень: Аметиста.
        Вскоре у Аметисты вошло в привычку что ни ночь выходить из рамки и отправляться в комнату для гостей (конечно, только после того, как дядя Редальбассо приходил с подносам с ужином). Если у Эдитты в гостях были ее подруги, то они играли все вчетвером, если она заставала ее одну, то они болтали до зари и страшно подружились. Иногда Эдитта учила ее чему-нибудь из школьной программы, водила ее рукой по тетрадке, зубрила с ней таблицу умножения, потому что Аметиста была круглая невежда. Может быть, когда-то она и была блестящей ученицей, но сейчас все забыла.
        Однажды, когда они собрались все вчетвером, Аметиста неожиданно заявила, что ей надоело торчать в четырех стенах и хочется выйти погулять и на людей посмотреть.
        - Отличная идея! — одобрила Ребекка. — Когда рассветет, ты, вместо того, чтоб вернуться в свою рамку, вылезешь с нами в окно, и мы покажем тебе город.
        - А потом, — подхватила Перла, которая была страшная выдумщица, — ты пойдешь с нами в школу. Представьте себе, призрак за партой! У учительницы удар случится!
        Перла, Ребекка и Аметиста в тот день навеселились всласть, пугая людей, которые, заметив, что тело одной из девочек просвечивает насквозь, визжали и пускались наутек. Учительница, которая тоже бросилась из класса вон, трусиха этакая, упала со школьной лестницы и сломала оба запястья. Ей загипсовали руки, вправить их до конца так и не удалось, и с тех пор она больше не могла развешивать ученицам оплеухи.
        Но вот беда: мама Эдитты в то утро, протирая пыль в спальне, заметила, что рамка пуста.
        «Как странно! — подумала она. — Видимо, этой фотографии было столько лет, что она совсем выцвела».
        Поэтому она взяла и подарила рамку приходскому священнику, который собирал по домам безделушки для благотворительной лотереи.
        На закате Аметиста вернулась домой довольная, но усталая от новых впечатлений. Она мечтала отдохнуть, но рамки на месте не было.
        В отчаянье она побежала к Эдитте, которая в своем домике под кроватью играла сама с собой в шашки.
        - Что мне теперь делать? Что мне теперь делать? Я не могу вернуться в свою рамку! — рыдала девочка-призрак.
        - Ну, пока оставайся тут со мной, — сказала Эдитта, протягивая ей носовой платок. — Завтра придут Перла и Ребекка, и мы вместе что-нибудь придумаем.
        На следующий день подруги пришли.
        - Очень странно! — сказала Перла. — Ты как будто изменилась. Как будто… как будто… Как будто ты стала плотнее.
        - Раньше ты была прозрачная, как воздух или как бутылка из тонкого стекла, — сказала Ребекка. — А теперь ты как будто из дыма. Или из разбавленного водой молока.
        Дело в том, что рамка не только защищала Аметисту, но и стерегла. И как только она исчезла, Аметиста потихоньку начала преображаться. Из призрака она превращалась в девочку из плоти и крови.
        Потребовалось три дня на то, чтобы преображение полностью свершилось. Теперь Аметиста стала живой и цветущей, как ее подружки. Но она по-прежнему не помнила, кем была в предыдущей жизни.
        Но на самом деле это было не так уж важно, потому что своим новым подружкам она нравилась такой, как есть.
        Она осталась жить с Эдиттой под большой кроватью с балдахином в комнате для гостей, и никто никогда не узнал о ее существовании. Дядя Редальбассо на просьбу увеличить порции еды подумал только, что Эдитта растет, и от жизни в целебном климате комнаты для гостей аппетиту нее повышается.
        ИЮНЬ
        Глава первая,
        в которой рассказывается о подарке и выпускном экзамене в начальной школе
        Элиза в школу больше не вернулась, но за экзамен не волновалась. Экзаменационные билеты она выучили наизусть еще месяц назад, a Приска и Розальба каждый день приходили к ней после школы заниматься, и они все вместе доводили до конца Великое повторение всего пройденного.
        5 июня закончились уроки, и школа закрылась. Теперь она откроется только 10-го, когда ученики средних классов придут смотреть списки переведенных в следующий класс и оставленных на второй год и получать табели, а третьи, обычные пятые и четвертые, перепрыгивающие через пятый, придут сдавать экзамен. Для 4 «Г» это была всего лишь формальность, потому что ученикам, которым предстояло сдать еще вступительный экзамен, нужно было только прочитать коротенькое стихотворение и ответить на пару пустячных вопросов.
        По этому случаю Сорванцы, Подлизы и Кролики встретятся все вместе в последний раз. Да и то только в вестибюле: там Кролики будут смотреть списки переведенных в пятый класс, а на следующий год они будут у другой учительницы и вообще пойдут другой дорогой, точнее, срежут путь, чтобы начать работать уже в четырнадцать лет. Для Элизы это будет еще и возможность впервые с того кровавого дня в последний раз в жизни (так она, по крайней мере, надеялась) увидеться с синьорой Сфорцей.
        И наконец, 15 июня Сорванцы и Подлизы, уже с аттестатами за начальную школу, должны будут явиться в Среднюю школу № 2 и сдать первый вступительный экзамен комиссии из незнакомых учителей, который будет уже не формальностью, а самым настоящим экзаменом.
        3 июня Приска пришла к Маффеи с запиской от своей мамы, где было написано, что «все мамы» перепрыгивающих через класс девочек решили преподнести подарок синьоре Сфорце, чтобы отблагодарить ее за то, что она бесплатно подготовила их детей к экзаменам. Синьора Панаро, жена судьи, уже приглядела в ювелирном магазине на площади Сан-Карло очень красивый серебряный поднос, который показался ей достойным подарком. Стоит этот поднос 110 000 лир. Так что бабушку Мариуччу просят передать с Приской ее долю в 5000 лир.
        Пожалуйста, вложите деньги в конверт и приколите его к карману английской булавкой, а то эта безмозглая девчонка его потеряет. С наилучшими пожеланиями…
        Возмущенная до глубины души, бабушка Мариучча тут же позвонила синьоре Пунтони.
        - Простите, неужели вы считаете, что после того, как обошлись с Элизой, мы тоже будем участвовать в складчине? У меня нет ни малейшего желания делать подарки этой ведьме, — сказала она.
        - Поступайте как знаете, синьора Маффеи, — сухо ответила мама Приски, — но если вы позволите, я бы вам посоветовала… Я бы на вашем месте деньги дала, не такая уж это большая сумма. Подумайте, сколько бы вам стоило нанять девочке репетитора на целый год. Уж я-то знаю, намучилась с этой проклятой синьориной Мундулой, и это ведь только один предмет! Вы что, хотите, чтобы на записке, сопровождающей подарок, не стояло Элизиного имени? Вы хотите на весь город прослыть скупердяями?
        - Я считаю, что если там не будет Элизиной подписи, то все поймут, что это не из-за денег, а по уважительной причине, — возразила бабушка.
        - Сколько шуму из-за пары подзатыльников! А девочка тем временем прошла всю программу за два класса и, скорее всего, успешно сдаст экзамен. По-вашему, это ничего не стоит? Впрочем, дело ваше. До свидания.
        - Я никаких подарков этой гадине дарить не буду, — упрямо повторила бабушка Мариучча, уже повесив трубку. Но еще до ужина ей нанесла визит бабушка Лукреция, которая считала, что нужно поучаствовать в подарке.
        - При чем здесь благодарность? Этого только не хватало! Нет, это именно что моральная пощечина. Покажем ей, что мы выше ее мелочности. Ну, и кроме того, я не хочу, чтобы весь город шушукался у нас за спиной. Бросим ей подачку и покончим с этим!
        Дядя Леопольдо, хотя аргументы приводил совсем другие, придерживался того же мнения. Так что Элизино имя включили в список девочек, которые растроганно благодарили синьору Сфорцу за ее уроки или даже, как пелось в песне, «за знания чудо».
        Накануне переводного экзамена в пятый класс Элиза немного волновалась. Все-таки встреча с учительницей была серьезным испытанием. Бояться она не боялась, потому что знала, что там будут два других учителя, и была уверена, что в их присутствии синьора Сфорца не осмелится ей ничего сказать или сделать. Но от одной только мысли, что она должна будет с ней говорить, у нее колотилось сердце и потели руки.
        За ужином дядя Казимиро неожиданно сказал:
        - Во сколько у тебя этот экзамен? Ей-богу, я возьму отгул и провожу тебя. Хочешь?
        - На самом деле я тоже собирался ее проводить, — вмешался дядя Леопольдо. — Значит, пойдем вместе.
        - Тебя устроят два храбрых рыцаря, или хочешь еще и третьего? — подмигнул Элизе дядя Бальдассаре.
        - Двух хватит, — ответила Элиза, довольная тем, что дяди наконец-то вспомнили о ее существовании.
        Экзамен прошел как по маслу. Учительницу было не узнать: любезная, дружелюбная, внимательная. А вот Элиза, наоборот, вела себя сдержанней, чем обычно. И каждый раз, когда ее взгляд падал на эти белые мягкие руки, уши начинали гореть.
        Она набрала максимум баллов, как, впрочем, и Приска, Розальба, Марчелла, Фернанда и Симона. Большинство Подлиз заработали жалкие «шестерки» и только пару «семерок». На этом настаивали две чужие учительницы, хотя синьора Сфорца и упиралась.
        - Ну что вы, это очень умная девочка, просто она стесняется посторонних. А эта только что перенесла ветрянку. Но уверяю вас, на уроках они всегда первыми вызывались отвечать.
        Но коллеги не хотели уступать ни балла! А вот Розальбе они решили поставить 10 баллов за рисование, а Приске — чудо из чудес — 10 по итальянскому, но главное 9, да-да, 9 по математике!
        Прямо из школы Приска понеслась к Ундине и взлетела по лестнице с такой скоростью, что наверху еще долго не могла отдышаться. БУМ-БУМ-БУМ — билось ее сердце. Но на этот раз от счастья.
        Глава вторая,
        в которой Приска попадается в ловушку
        10 июня синьора Панаро, жена судьи, позвонила жене адвоката Пунтони:
        - Мне только что доставили серебряный поднос от ювелира, он уже завернут, очень красиво и изящно. Я хотела послать Эстер вручить его синьоре Сфорце уже сегодня вечером. Ждать результата вступительного экзамена как-то некрасиво, Вам не кажется?
        Синьора Пунтони была полностью с ней согласна.
        - Разумеется, я отправлю прислугу проводить девочку. Но мне кажется, будет очень мило, если вместе с моей дочкой придет еще несколько учениц. Я уже позвонила синьоре Мандас насчет Алессандры и инженеру Голинелли насчет Ренаты. Мне бы очень хотелось, чтоб четвертой была ваша Приска.
        - Как это мило с вашей стороны! — растаяла синьора Пунтони. — Приска будет просто счастлива. Пойдут все вместе от вашего дома, так? Во сколько ее отправить к вам? В четыре? Отлично. Еще раз спасибо, что подумали о нас.
        - Мама, какая же ты подлиза! — сказала Приска, когда мама повесила трубку. — Зачем ты согласилась? Я не собираюсь туда идти.
        - Пойдешь как миленькая, тоже мне! И вообще, гордиться нужно, что из всех одноклассниц выбрали именно тебя!
        - Ни за что не пойду!
        Но, как обычно, в конце концов она все-таки послушалась. В общем, и выбора у нее особо не было. Разве что закатить истерику, кататься по полу, орать до хрипоты, пока не подскочит температура. Да и то может не сработать: если уж Прискиной маме взбрело в голову заставить ее что-то сделать, она будет упрямиться хуже Приски. Впрочем, хоть Приске и не хотелось иметь ничего общего с этими тремя Подлизами, ей, конечно, было страшно любопытно посмотреть, как они будут кривляться, вручая подарок, и послушать, какие лицемерные глупости они наговорят этой Сфорце.
        В общем, она сваляла дурака, что дала себя уговорить и в четыре явилась к дому Панаро.
        Там она с удивлением обнаружила, что Эстер еще в кровати после дневного сна, а остальные дуры придут только в половину шестого.
        - Я специально просила тебя прийти пораньше, — сказала жена судьи, встретив ее очень любезно, — так как хочу доверить тебе очень важное дело. Из всех учениц синьоры Сфорцы справиться с ним можешь только ты.
        Приска недоверчиво посмотрела на нее.
        - Проходи, — сказала синьора Панаро, заводя ее в комнату, обставленную старинной мебелью: там были стол и кресло с львиными лапами на ножках и красивые книжные шкафы с серыми шелковыми шторками. — Это кабинет моего мужа. А это его письменный стол, за которым он пишет приговоры. Представляешь? Правда, потрясающе — писать за столом судьи?
        Писать что? Приска по-прежнему смотрела на нее, ожидая объяснений.
        - Стихотворение! — с воодушевлением воскликнула синьора Панаро. — Благодарственное стихотворение, посвященное учительнице. Я знаю, что на экзамене за четвертый класс ты получила 10 по итальянскому. Я знаю, что ты прекрасно пишешь стихи. Ты прославилась на всю школу.
        Приска поняла, что синьора всей этой лестью заманивает ее в ловушку.
        - Только ты можешь это сделать, понимаешь? Я специально попросила тебя прийти за полтора часа до остальных. А теперь я оставлю тебя здесь в тишине и покое с бумагой и пером. Необязательно сочинять длиннющую поэму, как ты любишь, говорят. Хватит нескольких строк, что-то милое и изящное, от всего сердца…
        - У меня не получится, — сквозь зубы пробормотала Приска.
        - Да ладно тебе! Не скромничай. Эстер мне сказала, что у тебя целые толстенные ежедневники исписаны стихами.
        - Но сейчас у меня нет вдохновения… — схватилась за соломинку Приска.
        - Ну, пусть оно придет! У тебя впереди целый час. А потом Эстер, у которой очень красивый почерк, перепишет его на этот пергамент. Смотри! Вот что мы уже написали:
        СИНЬОРЕ СФОРЦЕ
        С ЛЮБОВЬЮ И БЛАГОДАРНОСТЬЮ.
        ВАШ 4 «Г»
        10 июня 1950 года
        - Все, я выхожу. Уверена, ты сочинишь что-нибудь прекрасное.
        Она вышла и закрыла за собой дверь. Мышеловка захлопнулась. Деваться Приске было некуда. Это со своими она могла быть дерзкой и храброй, а чужих стеснялась. К тому же Панаро были не просто чужие.
        С самого рождения Приска только и слышала, что о судье Панаро, о том, какой он строгий и влиятельный. Он представлял Закон, и от него во многом зависела судьба их семьи. И если над его тупой дочерью Приска могла издеваться в школе, то, оказавшись в этом кабинете, она готова была сдаться. Ведь судья Панаро судил не только преступников, но и работу ее отца и деда. И так же, как он с легкостью отправлял людей в тюрьму, ему ничего не стоит лишить ее семью средств к существованию, и тогда, нищие и голодные, они будут скитаться по улицам городка и просить милостыню.
        Такая же властная манера его жены, которой и в голову не приходило, что кто-то может ее ослушаться, совсем парализовала волю Приски. Даже обстановка кабинета, его темная мебель и задернутые бордовые шторы угнетали, напоминали о ее слабости и бессилии.
        Ничего не поделаешь. Она оказалась в плену, и ценой ее свободы станет это проклятое стихотворение. Другого способа вырваться нет, так что лучше уж закончить с этим поскорее.
        К счастью, она перечитала кучу этих глупых стишков, напичканных фальшивыми клише. Она собрала в кулак всю свою ловкость и умение играть словами и приказала своим чувствам и совести молчать. Пососала кончик пера, глубоко вздохнула и с чувством глубокого презрения к самой себе начала писать, почти без помарок.
        Ах, были мы глупы, как дети,
        Читать, писать мы не могли.
        О, горе нам, в любом предмете
        Мы были полные нули.
        Но тут спасение пришло к нам!
        Синьора Сфорца в класс вошла
        И тут же, как луч солнца в окна,
        Ученья свет в нас пролила.
        С тех пор идем дорогой знаний,
        Храним терпения запас;
        Мы лень отправили в изгнанье,
        Чтоб быть похожими на Вас.
        Победу принесет упорство.
        Спасибо Вам, синьора Сфорца!
        Закончив писать, она почувствовала себя жалким червяком. В этих строках не было ни капли правды, начиная с первой строфы, очень несправедливой по отношению к доброй синьорине Соле. А что ей оставалось делать? Если она напишет то, что думает,
        Судья без капли снисхожденья
        Отправит прямиком в тюрьму…
        Она открыла дверь и позвала:
        - Синьора! Синьора Панаро! Я всё!
        Глава третья,
        в которой Приску мучает совесть
        Стихотворение и, главное, скорость, с которой оно было написано, привели синьору Панаро в полный восторг. Пока Приска писала, Эстер, оказывается, уже встала, умылась и надела свое лучшее платье. Заразившись воодушевлением матери, она, вместо того чтобы, как обычно, встретить Приску какой-нибудь грубостью, бросилась ей на шею, будто они закадычные подружки. Потом она уселась за отцовский письменный стол и начала переписывать Прискин шедевр набело, немного завидуя, что сама такого никогда в жизни не придумает.
        Только она закончила, как показались Рената и Алессандра, тоже расфуфыренные как на бал.
        Синьора Панаро торжественно передала служанке сверток с дорогущим серебряным подносом, умоляя держать его покрепче.
        - Когда вы дойдете до ворот синьоры Сфорцы, дай его понести Эстер. Ты в дом не поднимайся, а подожди девочек на лестнице. Пусть лучше они одни разыграют маленькую церемонию, которую я для них придумала.
        Она объяснила девочкам, что, когда они войдут и поздороваются с учительницей, Приска должна сразу «с выражением» прочесть стихотворение. После этого Эстер вручит сверток с серебряным подносом, а пока синьора Сфорца будет его разворачивать, они должны хором запеть «Вот и кончился день тяжелый». Только, как заметила Приска, вместо «день» надо петь «год».
        И вот они вышли из дома и отправились в путь, служанка и четыре девочки, под палящим — хоть и было почти шесть вечера — летним солнцем, от которого дрожал воздух.
        Пока они шли по почти безлюдным улицам, в голов у Приски роилась тысяча мыслей. Она уже сто раз пожалела о том, что натворила: трусость, непростительное малодушие. Чем она теперь отличается от самых гадких вечно заискивающих Подлиз? Стоило так презирать их все эти годы, чтобы потом повести себя как одна из них и даже хуже. Ну почему, почему она не отказалась? Почему не устояла перед любезным деспотизмом синьоры Панаро? Лучше бы уж оказаться со всей семьей на улице или в тюрьме, чем стать подлизой.
        А теперь ей придется еще разыгрывать эту низкую комедию. Смотреть в глаза синьоре Сфорца и хвалить ее, говорить ей, как они мечтают стать на нее похожими, как она их прекрасно всему научила и все такое, хотя сама она ее ненавидит и презирает, и если есть на свете кто-то, на кого бы она не хотела быть похожей ни за какие коврижки, так это она, синьора Гарпия, жестокая, лживая, властная и лицемерная, настоящая стерва!
        Ей вспомнились коробки для бедных и ошеломленное лицо Аделаиде, которой только что отрезали косы; ее бедные, облитые грязью тюльпаны. И намыленный язык Иоланды…
        Своим мерзким стихотворением она, Приска, встала на сторону учительницы, предала их, и теперь ей казалось, что они укоризненно качают головами.
        Она была уверена, что угрызения совести будут мучить ее всю жизнь, точить ей мозг как червь, безжалостно, лишая ее веры в себя, самоуважения и чувства собственного достоинства.
        Если бы только можно было вернуться назад! Но от служанки Панаро исходила такая же непреодолимая властность, как от хозяев, и она решительно подталкивала ее вперед по дороге унижений.
        «Надо что-нибудь придумать, чтобы не пойти туда. Я еще успею. Но что? Что?» — лихорадочно размышляла она.
        Приска горестно опустила голову, и вдруг ей в глаза бросилась линия, разделяющая плитку на тротуаре, ей вдруг показалось, что это непреодолимая граница, грань между добром и злом, и если зайти за нее, этот позор уже не смыть.
        Она вдруг поняла, что просто не может переступить эту черту, и остановилась как вкопанная — так курица замирает перед нарисованной мелом линией.
        - Я дальше не пойду, — решительно заявила она.
        - Как это не пойдешь? — удивилась Алессандра. — Мы же почти пришли.
        - Я не могу идти дальше, — уперлась Приска.
        - Иди-иди! Что это еще за капризы? — строго сказала служанка и подтолкнула ее за плечи.
        Но Приска не сдвинулась с места.
        - Что с тобой? Ты что, заболела?
        - Да! (Вот, то что надо!) Мне очень плохо. Ай-ай-ай! У меня болит живот. Мне срочно нужно в туалет.
        - Ну, если тебе и правда так плохо… — с сомнением сказала служанка. Не очень-то красиво заявляться к учительнице домой и первым делом проситься в туалет. Это испортит всю торжественную церемонию. — Тогда лучше иди домой.
        Для вящей убедительности, Приска переминалась с ноги на ногу.
        - А стихотворение? Кто же расскажет стихотворение? — спросила Эстер, вцепившись в пергамент.
        Больше всего Приске хотелось бы забрать его с собой и уничтожить, стереть в порошок, но она понимала, что это невозможно.
        - Расскажи ты. И даже знаешь что? Скажи лучше, что это ты сочинила.
        - Правда? Правда можно? — Эстер ушам своим не верила.
        - Да-да. Мне все равно.
        - А ты никому не расскажешь, что это ты написала?
        - Никому. Клянусь. Пусть у меня язык отсохнет.
        - Ну, что же ты стоишь?! — шикнула на Приску служанка и погнала дальше остатки своего стада.
        Приска бросилась стремглав домой, чувствуя себя легкой, как перышко. Уф, гора с плеч, Приска даже принялась напевать, сочиняя на ходу:
        Вот и кончился год тяжелый,
        Ненавижу я эту школу,
        И особенно вас, да, особенно вас
        Худшая в мире синьо-ора!
        Вот это я понимаю, стихотворение!
        На бегу Приска почувствовала легкое покалывание в боку. Он решила сначала, что это селезенка, и перешла на шаг.
        Но боль не утихла, а наоборот разыгралась и распространилась на всю брюшную полость… Приске показалось, что ее кишки извиваются, как змеи в мешке… Спасите-помогите! Будто в наказание за ложь, живот у нее по-настоящему дико разболелся. А вдруг она не добежит до дома и опозорится перед всем честным народом?
        В животе заурчало, ладони вспотели, а все тело горело.
        Вдруг она увидела такси. Вот он, путь ко спасению. Она подняла руку. И только потом сообразила, что оплатить проезд-то ей нечем: у нее же, как обычно, в кармане ни гроша.
        - Куда поедем, юная синьорина?
        Тут Приска с облегчением узнала одного из таксистов Розальбы.
        - Улица Мандзони 7, пожалуйста.
        - А деньги-то у тебя есть? Ну-ка, покажи.
        - Нету. Пожалуйста, умоляю, отвезите меня все равно! Я подруга Розальбы Кардано. За меня могут заплатить в кассе магазина…
        Таксист расхохотался.
        - Садись! Видать, ты очень торопишься! На пожар, что ли?
        Они еле успели. Приска всю дорогу очень боялась, что ей станет совсем невмоготу и она перепачкает таксисту весь салон.
        Дома ей сделалось совсем худо. Начался сильный жар. Мама Приски в кои-то веки восприняла ее всерьез и послала поскорей за дядей Леопольдо.
        - Похоже на отравление, — сказал доктор. — Что ты сегодня ела?
        Приска ничего не ответила. Она чувствовала себя как выжатый лимон. Оторвать голову от подушки не было сил. Но все равно она была счастлива. Счастлива, что дядя Леопольдо с ласковым вниманием наклоняется к ее кровати, и осторожно щупает ей живот кончиками своих холодных пальцев. Счастлива, главное, что нашла в себе силы, пусть в самый последний момент, порвать сети лжи и лицемерия, в которые она попалась, как последняя трусиха.
        Приска чуть не расхохоталась, представив себе, что бы сказала Гудзон Аделаиде о ее кратком приступе «подлизовости».
        - К счастью, ты быстро разделалась с этим страшным ядом. Видишь? Ты его весь выср…ла!
        Глава четвертая,
        в которой выясняется, наконец, кто эта девочка на фотографии
        На следующее утро, около девяти, когда Приска еще дремала, одуревшая от пустоты в желудке и температуры, в коридоре зазвонил телефон. Сквозь дверь до нее донесся мамин голос:
        - Нет. Она еще спит. Ты разве не знаешь, что ей вчера было плохо? Она даже не смогла пойти вручать подарок учительнице! Господи, ну что такого срочного тебе нужно ей сообщить? Ты что, не можешь перезвонить через пару часов?
        Тут она заглянула в комнату.
        - Ты не спишь? Там твоя Элиза, она хочет тебе немедленно что-то сказать. Ей как вожжа под хвост попала. Сказала, что не может ждать ни секунды. Ты в состоянии подойти к телефону?
        Приска встала и поплелась в коридор. Она чувствовала себя еще очень слабой, и ей пришлось держаться за стенку. Она взяла трубку.
        - Элиза?
        - Приска! Ты не представляешь! Приска, держись крепче! Мы узнали… Ну, дай мне сказать! — было слышно, как Розальба смеется и пытается вырвать у Элизы трубку.
        Что это Розальба делает в такое время у Маффеи? Ах, да! Великое повторение пройденного. Приске хотелось спать и в голове гудело.
        - Ну и? — немного раздраженно спросила она.
        - Мы узнали, кто она, эта умершая девочка… которая, кстати, совсем не умерла…
        - Ну и кто это?
        - Попробуй угадай.
        - Ох, Элиза! У меня голова кружится. Выкладывай давай. Кто это?
        - Она похожа на себя на фотографии! И как мы сами не заметили? Вот Розальба сразу узнала.
        - Элиза, если ты немедленно мне не скажешь, я повешу трубку.
        - Я, я! Я ей расскажу! — Розальбе удалось завладеть трубкой и она проорала в нее, лопаясь от гордости. — Это я ее узнала. Это Ундина. Ундина Мундула, ей там девять.
        Это уж слишком! Приска нащупала стул. Она не могла понять, кружится у нее голова от голода или от волнения.
        - Но что делает фотография Ундины в комнате у дяди Леопольдо?
        - Приска, держись. Обещай мне, что не будешь плакать, — это снова Элиза, она говорила немного смущенно и нерешительно. — Приска, никто в этом не виноват. Она не нарочно. Она даже не знала, что ты первая…
        - Короче!
        - Короче: они помолвлены уже три месяца.
        - Что-о-о-о?
        Если бы Приска была героиней фотороманов Инес, то эти слова отравленной стрелой вонзились бы ей в сердце. Но вместо этого ее охватила такая радость, что она сама удивилась. Два существа, которые ей дороже всего на свете, любят друг друга. Чего еще можно желать?
        - Ура! Когда свадьба? — с восторгом выпалила она, и Элиза с Розальбой на другом конце провода застыли, разинув рты.
        - 26-го.
        - Тогда нужно срочно выздоравливать, я же обещала Ундине нести шлейф.
        - Ты не злишься? — удивленно спросила Элиза. Она-то боялась, что сейчас разыграется ужасная сцена ревности.
        - Послушай, как бьется мое сердце, — сказала Приска, прижимая трубку к груди.
        Элиза услышала спокойное равномерное биение. Она вздохнула с облегчением. Приска просто непредсказуема. При таких драматических обстоятельствах она умудряется не ревновать. Она необыкновенная. Лучше всех. Как ей повезло с подругой!
        После обеда у Приски все еще была высокая температура, но это не помешало подругам навестить ее и рассказать все по порядку. Инес тоже была допущена на это собрание, и, разумеется, она притащила с собой Филиппо, которому, правда, на любовные дела Ундины и дяди Леопольдо было наплевать, и через пять минут он уже крепко спал.
        А история, между тем, была захватывающая, и Приска с Инес слушали, затаив дыхание.
        Самое невероятное, никто из семьи Маффеи не заметил, что дядя Казимиро в один прекрасный день бросил курить, даже Элиза, которая так внимательно за ним наблюдала, даже дядя Леопольдо, который сам натолкнул его на это решение. Именно из-за этого, а вовсе не из-за ревности, Казимиро стал таким нервным и раздражительным и так огрызался на брата кардиолога, который всегда осуждал курение.
        - А знаешь, почему он никак не отреагировал на то, что учительница меня побила? — объяснила Элиза. — Почему и не подумал устроить кровавую расправу? Потому что ровно в тот день он не выдержал и снова начал курить. Он был так счастлив и расслаблен, что ему совершенно не хотелось ни с кем ссориться!
        Когда Элиза закончила свой рассказ, Инес вздохнула:
        - Как романтично! Это похоже на фотороман из «Гранд-Отеля». Когда, только увидев одно название, знаешь, что будешь плакать.
        - И правда, — заметила Розальба. — А название могло быть такое «Братья-соперники, или Недоразумение».
        - Приска, давай ты напишешь такой рассказ! — с воодушевлением предложила Элиза.
        - Дайте только выздороветь, — пообещала подруга.
        Но она никак не выздоравливала. Температура не падала.
        - Это не вирус. Просто слабость, как после нервного потрясения, — сказал дядя Леопольдо.
        - Не смеши меня! Какое нервное потрясение в девять лет! Я думаю, она просто тайком сожрала какую-нибудь гадость, и теперь у нее несварение, — заявила Прискина мама, будто гораздо лучше разбирается в детских болезнях, чем доктора.
        В день, когда одноклассницы сдавали первый вступительный экзамен, Приска все еще лежала в постели с температурой. Дядя Леопольдо строго-настрого запретил ей выходить из дома.
        - Я потеряю год! — отчаивалась Приска.
        - Ну, вообще-то не так-то плохо еще год походить в начальную школу. Тебе нет еще десяти.
        - Но я уже сдала экзамены за пятый класс! В начальной школе мне больше делать нечего. К тому же я потеряю Элизу и остальных одноклассниц!
        - Успокойся. Если ты будешь так нервничать, у тебя поднимется температура, ты же знаешь. В первых числах июля будет специальная «сессия для болевших» — еще одна возможность сдать экзамены. А если ты и тогда еще не окрепнешь, попробуешь сдать в сентябре. Вот увидишь, так или иначе этой осенью ты тоже будешь учиться в средней школе.
        Все равно Приска так горько рыдала, что дядя Леопольдо пообещал ей в утешение, что ее навестит Ундина.
        Ундина пришла, и ее присутствие было как дуновение свежего благоуханного ветерка в закрытой комнате. Приска смотрела на Ундину сквозь слезы, и она казалась ей красивой, как никогда. Она прекрасно понимала, как дядя Леопольдо мог в нее влюбиться. Она на его месте втрескалась бы по уши.
        Для начала Ундина ей сказала, что пришла пора перейти на «ты». Приободрившись, Приска принялась болтать без умолку и в конце концов призналась, что сама выдумала, что у нее болит живот, только бы не идти к учительнице.
        - Но он тут же разболелся по-настоящему, как будто от этих слов. Правда, странно?
        - Не очень-то. Видимо, твое тело просто послушалось тебя и обеспечило тебе железное алиби. Но теперь пора уже с этим покончить. Или, может, ты в глубине души не хочешь и вступительные экзамены сдавать?
        Приска засмеялась. Сдавать она, конечно, хочет. И хочет поскорее выздороветь.
        - А то кто же будет нести твой шлейф?
        Потом Ундина захотела узнать, за что Приска так ненавидит учительницу.
        - За то, что она побила твою лучшую подругу? Ну да, она переборщила. Но Элиза вела себя ужасно, сказал мне дядя Леопольдо. Она провоцировала ее всеми возможными способами. Одному Богу известно, почему, ведь обычно она такая спокойная девочка.
        - Мне тоже известно, — вырвалось у Приски. Так что ей пришлось рассказать об Иоланде и Аделаиде, о журнале Несправедливостей и обо всем остальном.
        Ундина, которая поначалу слушала ее с улыбкой и вставляла шутливые замечания, постепенно становилась серьезной.
        - Бедная Приска, — сказала она, когда Приска закончила свой рассказ, — в каком ужасном мире нам приходится жить, несмотря на все эти красивые речи о демократии, которые ведут друзья Бальдассаре Маффеи! Знаешь, я тоже в детстве была бедной девочкой. Ты же видела моих родителей. Теперь благодаря моей работе они живут безбедно, но ты наверное, заметила, что они совсем не похожи на твоих дедушку с бабушкой, на синьору Гардениго, на родителей твоих подруг…
        - Ты тоже жила в подвале без окон? — спросила Приска. — С дыркой в полу вместо туалета, через которую пролезали крысы?
        - Нет. Мы были не так бедны. Мой отец работал. К тому же это было еще до войны… Но мы едва сводили концы с концами, и мои подружки не ходили в школу. Они пасли дома своих младших братьев и сестер, в 7 -8 лет уже шли в подмастерья к портнихам и швеям или работать судомойками в какой-нибудь богатый дом.
        - А ты?
        - А мне ужасно повезло. Даже трижды повезло. У меня был честолюбивый отец, я была единственной дочкой и встретила добрую и умную учительницу, которая мне очень помогала, даже когда я уже училась в средней школе, а потом и в институте. К счастью, не все такие, как твоя синьора Сфорца!
        - Но кто знает, сколько еще на свете таких, как она! — сказала Приска.
        - Кто знает… — отозвалась эхом Ундина.
        Глава пятая,
        в которой Приска пишет рассказ под названием «Братья-соперники, или Недоразумение»
        Это история, в отличие от всех остальных, чистая правда, от первого до последнего слова.
        Жили-были два брата по имени Леопольдо и Казимиро. Леопольдо был старше, он был очень красивым и таким очаровательным, что все женщины, увидев его, влюблялись с первого взгляда. Но он плевал на всех этих женщин и оставался холостяком. По профессии он был кардиолог.
        А Казимиро был инженером, и он не был и вполовину так красив, как Леопольдо. У него даже бороды не было, и женщины сами плевать на него хотели. У него в жизни не было ни одной поклонницы. Но он все равно не вешал нос, ведь он все время читал книги о пиратах Малайзии и утешал себя мыслью, что однажды встретит прекрасную Марианну по прозвищу Жемчужина Лабуана и отыграется за этих дурочек!
        Однажды Казимиро подменял какого-то преподавателя в Техническом институте и познакомился с прекрасной учительницей математики с романтическим именем Ундина и по фамилии Мундула, в которой тоже есть что-то морское. У Ундины были рыжие волосы, она быт красива, как море на закате. А когда она злилась, то была прекрасна, как буря, со своими волнами кудрей. Увидев ее, Казимиро подумал: «Эта девушка еще прекраснее Жемчужины Лабуана, прекраснее… Девы пагоды, прекраснее Сурамы!»
        Он забросил свои книжки про пиратов и влюбился в Ундину. Но она, узнав про это, сказала ему: «Лучше останемся друзьями». Так они и сделали, но сердце Казимиро было разбито.
        Тогда Казимиро решил показаться брату кардиологу, и Леопольдо сказал: «Ничего страшного. Не стоит страдать из-за женщины, которая не отвечает тебе взаимностью. Но я бы на твоем месте бросил курить, потому что курение гораздо вреднее для сердца, чем несчастная любовь».
        С тех пор Леопольдо очень хотелось посмотреть хотя бы одним глазком на эту жестокую женщину, из-за которой так страдал его брат. После долгих уговоров ему удалось убедить брата познакомить его с ней. Леопольдо тоже влюбился в нее с первого взгляда. Но не хотел подло уводить ее у бедного Казимиро, поэтому ничего не сказал и решил ее забыть.
        А Ундина, как все женщины, не смогла устоять перед очарованием прекрасного кардиолога и тоже влюбилась в него. Но, увидев, что он не проявляет к ней ни малейшего интереса, она решила, ей тоже никогда его не завоевать. Так что теперь они страдали все втроем. Двое молча, и один, Казимиро, с бесконечными стонами и вздохами.
        Надо вам сказать, что у братьев была племянница, а у этой племянницы две подруги: писательница и художница, и писательница тоже была влюблена в прекрасного Леопольдо, но она была слишком юна, чтобы выйти за него замуж. Сначала ей надо было переделать кучу всего, например перепрыгнуть через пятый класс начальной школы, а так как она была не очень-то сильна в математике, ее отправили на дополнительные занятия к кому бы вы думали? Да-да, к Ундине!
        Время шло. Ундина любила и тайно страдала, потому что думала, что у Леопольдо холодное каменное сердце. Леопольдо любил и тайно страдал, потому что был убежден, что Ундина плевать на него хотела, как на Казимиро.
        А Казимиро, без ведома этих двоих, снова взялся за книжки про пиратов и потихоньку забывал Ундину, которая по сравнению с Жемчужиной Лабуана казалась ему теперь не такой уж привлекательной. Но совет брата по поводу сигарет он не забыл: он бросил курить, и от этого стал очень нервным.
        Тем временем страсть Ундины к Леопольдо росла, и однажды красавица набралась смелости и пришла на прием к очаровательному кардиологу. Она сказала ему, что сердце ее разбито и чья в том вина. Леопольдо от такого неожиданного признания покраснел, как рак, потому что был очень застенчив, и ответил:
        - Я тоже тебя люблю, моя обожаемая Ундина. Я люблю тебя с того самого дня, как увидел тебя впервые, и хочу на тебя жениться. Но что же нам делать с бедным Казимиро? Я не осмелюсь рассказать ему, особенно сейчас, когда он такой нервный и как будто злится на меня, хотя я не сделал ту ничего плохого.
        Так что они решили пока держать свою любовь в тайне и подождать, пака Казимиро немного воспрянет духом.
        Именно в этот день Ундина разбила яйцо писательницы, которая была натурой щедрой и великодушной и сразу ее простила.
        Леопольдо очень хотелось поставить у себя в комнате фотографию своей возлюбленной, чтобы целовать ее, когда особенно соскучится (в таких случаях он приговаривал, как его мама Мариучча, когда ее муж ушел в солдаты: «Горе мне, горе! Это ж надо иметь невесту из плоти и крови, а целовать бумажную!»). Но он боялся, что если Казимиро, который жил с ним, заметит фотографию Ундины, он сразу обо всем догадается и расстроится еще пуще. Тогда он украл у старой медсестры на пенсии детскую фотографию своей возлюбленной и поставил ее на каминной полке — уже хоть что-то. Но, сделав это, он причинил страшную боль своей племяннице, которая ничего не подозревала о всяких там влюбленностях и решила, что девочка на фотографии — еще одна дядина племянница, претендующая на его опеку и любовь. Представьте себе, сколько недоразумений, лишь бы не обидеть этого драгоценного Казимиро, который тем временем об Ундине и думать забыл!
        Когда Ундина узнала про фотографию, она рассердилась и сказала:
        - Дурачок! Разве ты не видишь, как она похожа на меня нынешнюю? Спрячь ее поскорее в ящик, а то твой брат увидит ее и сразу обо всем догадается.
        Леопольдо так и сделал. Но его племянница с подружками тем временем уже разузнали кое-что об этой фотографии. В общем, они решили, что на ней умершая девочка, и стали молиться за ее душу. Видимо, молитвы подействовали, и в один прекрасный день Казимиро решил, что просто не может бросить курить, купил блок сигарет и сказал Леопольдо:
        - Прости, дорогой кардиолог, но я предпочитаю веселую жизнь с барахлящим сердцем, отменному здоровью без удовольствия, я же, черт возьми, как Янес, который перед битвой всегда должен был выкурить последнюю сигарету.
        Тогда Леопольдо спросил его:
        - Так значит, ты так страдал не из-за Ундины?
        - Да кто о ней вообще думает! — равнодушно ответил Казимиро и с наслаждением закурил.
        Тогда довольный Леопольдо во всем признался брату, и тот сказал на это:
        - Поздравляю! Чтобы доказать тебе, что меня это никак не задевает, я буду вашим свидетелем на свадьбе, если хочешь.
        Успокоенный, дядя Леопольдо попросил Ундину заказать для него красивую художественную фотографию, а пока извлек из ящика ту, детскую.
        Племянница братьев и ее подруги ничего не знали об этих последних событиях и продолжали молиться за бедную умершую девочку. И так бы ничего не узнали, если бы не художница, которая уже пару месяцев назад задумала нарисовать портрет прекрасной Ундины, и стала очень внимательно ее изучать, и изрисовала весь альбом эскизами ее глаз, ушей, носа, рта и прочего.
        И вот однажды она зашла случайно к своей подруге и увидела фотографию, которая снова появилась на каминной полке.
        - Какая, к черту, умершая девочка? — воскликнула она. — Это же Ундина Мундула! Вы что, не видите? Посмотрите на эти уши! Только у Ундины такие смешные уши!
        Так раскрылась и эта тайна. В конце июня Ундина и Леопольдо поженились. Свадьба была очень красивая, хотя жара стояла адская и все гости обливались потом, а шелковые платья дам липли к телу и обтягивали каждую жировую складку. У Ундины было очень элегантное платье с длинным шлейфом. Его несли племянница Леопольдо со своей подругой писательницей, но Казимиро все равно споткнулся об него и покатился кубарем с алтаря.
        Все плакали от умиления. Плакали, обливались потом и утирались, а некто Антония, которая не была среди гостей, а готовила на кухне закуски, говорила:
        «Климат нынче совсем не тот, что раньше! Если они не поторопятся, у меня все мороженое растает».
        Новобрачные отправились в свадебное путешествие, Казимиро тоже уехал со своей мамой, племянницей и еще одним братом по имени Бальдассарре, о котором мы до сих пор не упоминали, поскольку во всей этой истории он оставался в стороне и не вмешивался, даром что старший брат. Они отправились в свой загородный дом и все еще там.
        Писательница сдала вступительные экзамены в среднюю школу в начале июля и поступила со средним баллом 9. Сразу после этого она отправилась на море с семьей и своей любимой черепахой Динозаврой. И вот теперь она наслаждается каникулами в ожидании начала нового учебного года.
        - Когда Элиза и Розальба рассказали нам эту историю в тот день, когда ты лежала в постели с температурой, она казалась гораздо более драматичной и романтичной — заявила Инес, возвращая Приске блокнот. — А ты описала это как анекдот какой-то.
        - Ну что я могу поделать? Так у меня получилось, — ответила Приска, не обидевшись.
        Она спрятала блокнот в пляжную сумку, надела ласты и вошла в воду. Динозавра, которая жевала пучок травы в тени машины, бросила его и поползла за ней, с трудом пробираясь по неровной земле. В этом году Инес пришла в голову еще более блестящая идея: вместо того, чтобы прилеплять на нее номер из клейкой ленты, она написала ей домашний адрес прямо на панцире лаком для ногтей.
        - Если это не вредно для нас, простых смертных, то уж для такой грубой твари тем более!
        Ярко-красная блестящая надпись была видна издалека.
        Пока черепаха пыталась доползти до песка, Филиппо, которому уже исполнилось два и он очень быстро бегал, встал на ее пути и остановил ее босой ножкой.
        - Тепаха, тепаха! — Он взял ее на руки, поднес к лицу и, выпятив губы, попытался поцеловать ее в морду. Но Динозавра, у который были свои причины ему не доверять, полностью спряталась в панцирь. Тогда малыш вприпрыжку отнес ее к берегу. Но вместо того, чтобы бросить в воду, положил ее на мокрый песок и уселся сверху.
        А Приска плавала на спине в прозрачной, как стекло, воде и, щурясь, смотрела на небо, разделенное ровно пополам белым следом самолета.
        notes
        Примечания
        1
        В Италии начало учебного года зависит от региона. Первыми — примерно 12 -14 сентября, в школу идут жители северной Италии. Герои нашей книжки живут южнее и учиться начинают только в конце сентября.
        2
        Во времена, которые описываются в книжке, в Италии было бесплатное государственное восьмилетнее образование: пять лет начальной школы с одним учителем по всем предметам и три года по выбору: средней школы, после которой можно было продолжать образование в высших учебных заведениях или курсы профессионального образования.
        3
        Приключенческий роман итальянского писателя Эмилио Сальгари (1895 г.).
        4
        Повесть английской писательницы Фрэнсис Бернетт (1905 г.).
        5
        Каммамури, Сандокан, Янес, Тремаль-Найк с тигрицей Дармой — герои серии приключенческих романов Эмилио Сальгари.
        6
        Прежде чем подмести, пол было принято посыпать влажными опилками, хорошо впитывающими грязь и пыль. Так до сих пор делают в метро.
        7
        Популярный итальянский журнал конца 1940-х годов, печатавший фотороманы. Они были устроены как современные комиксы, только вместо картинок там были фотографии.
        8
        В итальянских школах — десятибалльная система. То есть «десять с плюсом» у нас — «пять с плюсом».
        9
        Итальянским детям рассказывают, что подарки приносит Младенец Иисус или Баббо Натале («Дед Мороз»).
        10
        15 августа.
        11
        Героиня сказки братьев Гримм, у которой были волшебные длинные волосы.
        12
        Второго ноября каждого года в странах, где исповедуют католицизм, принято вспоминать об умерших родных и близких.
        13
        В Италии хризантемы возлагают на могилы, а кипарисы сажают на кладбищах.
        14
        Американская писательница (1832 -1888). Ее сама известная книга — «Маленькие женщины».
        15
        Первый король объединенной Италии. В его честь в Риме, на площади Венеции, установлен монумент, который официально называют Алтарь Отечества, а в народе — «пишущая машинка».
        16
        Героини книги живут на острове Сардиния.
        17
        Pretty Doll — красивая кукла (англ.).
        18
        В Италии рождество отмечают 25 декабря.
        19
        Девочки говорят о героях фильма «Тарзан: человек-обезьяна» 1932 года. В этом и других фильмах о Тарзане Морин О'Салливан играла подругу Тарзана Джейн Паркер.