Я - Янис Канни Мёллер
        Янис 12 лет и она — «ребенок-одуванчик». Так в Швеции называют не белокурых ангелоподобных деток с аккуратным пробором и в чистеньких вельветовых брючках, а подростков, которые в своем и без того непростом возрасте вынуждены преодолевать всевозможные жизненные трудности. Янис учится в школе, любит кататься на велосипеде, а ещё ей приходится делить комнату со старшим братом, который связался с плохой компанией. Но вдруг — это волшебное, сказочное вдруг — у Янис появляется совершенно необычная подруга. И с этого момента начинают происходить самые удивительные (и ужасные!) события, какие только способны себе представить жители небогатого стокгольмского пригорода.
        Канни Мёллер
        Я — Янис
        1. О том, как сбежал брат и появилась старушка
        Разозлиться на собственного брата, да так, что видеть его больше не хочешь — хуже не придумаешь! Так я разозлилась на Зака. Стояла, уставившись на ворота Грёна Лунд, и кипела от злости!
        Больше не дождется от меня ничего хорошего!
        Вернется домой ночью и захочет залезть в окно — и не подумаю ему помогать!
        В общем, я решила его разлюбить. Налить ему полный рюкзак кетчупа — это по-детски, я знаю. Будь я помладше, что-нибудь такое и сделала бы — насыпала бы скрепок в кровать, например, — но теперь не буду. Теперь я умная. Пусть узнает, что такое сестра, которой нет до него дела. С этой минуты я буду смотреть сквозь него. Заговорит — не буду отвечать. Посмотрит на меня — а я в сторону. Как будто его и нет. В одной книжке про индейцев было написано, что так можно наказать человека: тот, кто совершил преступление, становится для всего племени невидимкой. И тогда преступник сходит с ума. Ну, по-настоящему. Становится сумасшедшим. Запросто. Хотя я, конечно, не целое племя. Я один-единственный человек.
        Что делать, если тебя предал лучший друг? Да, Зак мне не только брат — я люблю его больше всех в мире. Наверное, даже больше, чем маму.
        Зак пропал вместе с моими деньгами. Маме он сказал, что мы пойдем в парк Грёна Лунд, он и я. Но потом появился Адидас. Проклятый придурок Адидас! В таких случаях ругаться плохими словами можно. Проклятый придурок! А когда еще ругаться? Когда-то ведь надо использовать такие слова?
        - С сеструхой гуляешь? Куда это вы направились?
        Сеструха! Как будто я липкое насекомое или слизь на дне мусорного мешка.
        А Зак просто стоял и ничего не говорил. Так всегда бывает, как только приходит Адидас. Зак превращается в труса. В жалкую размазню.
        Так что я сразу поняла, что будет вместо Грёнан.
        - Ты обещал маме, что будешь со мной, — канючила я, как маленькая. — Это мои деньги — их папа прислал!
        Народ в метро стал оборачиваться, и я заныла, как трехлетка, чтобы помучить Зака. Когда мы пересаживались на автобус, который идет до Грёна Лунд, они попытались сбежать. Но я успела запрыгнуть в автобус. Тогда они выпрыгнули. Ну и я прыгнула за ними.
        - Отдай деньги! — орала я так, что люди оборачивались и смотрели вслед.
        Зак рявкнул, чтобы я заткнулась и ехала домой.
        А с чего мне ехать домой, если это мои деньги? Он что, подумал, что я прямо так и отдам ему двести крон?
        Я добежала до самых ворот.
        Когда Зак достал из кармана деньги — мои деньги! — я попыталась отнять их у него.
        - Тебе нельзя так поздно гулять одной, — ухмыльнулся Адидас и толкнул меня назад. Прыщей у этого слизняка было больше, чем обычно. Наверное, это потому, что в нем столько гадости — должна ведь она как-то выходить наружу. То есть, если в журналах пишут правду — что красота внутри человека, — то с уродством должно быть то же самое? Ясное дело, если красота внутри, уродство тоже где-то там. Само собой.
        А Зак стоял тряпка тряпкой и, конечно, ничего не говорил. Мог бы сбежать от Адидаса вместе со мной, между прочим. На этот раз Адидас был один, никаких идиотов из его вонючей компании рядом не было. Мы бы убежали в зоопарк Скансен и спрятались среди павлинов. Притаились за распущенным хвостом. А потом спокойненько спустились бы обратно сюда. Только он и я. Если бы только Зак не был таким дурацким трусом!
        Вместо этого я стояла и смотрела, как брат покупает на мои деньги два билета — один себе, другой Адидасу. Я зажмурилась, как будто светило яркое солнце, но никакое солнце не светило. Главное, что я не разревелась.
        Может, только носом немного шмыгнула: в ту же секунду рядом со мной оказалась длинная худая старуха. В уродливом пальто и с коричневой сумочкой. Она протянула мне платок.
        - Сморкайся! — приказала она.
        Я уставилась на нее: кажется, мы не были знакомы.
        - Ты что, не слышишь? Сопливые дети — это гадость! Сморкайся!
        Что делать, если незнакомая тетенька сует тебе под нос платок? Приходится сморкаться, не успев даже подумать.
        Платок был старинный. С вышитыми красными розами и буквами АЛЬ.
        Но этого старухе было мало, она потребовала, чтобы я высморкалась еще раз, чтобы все до капли вышло, как она выразилась.
        Я стояла и думала, сколько еще позора мне придется вынести в этот день.
        - Детей не учат сморкаться. Ты, может быть, не знаешь, как это делается?
        Мне стало обидно, и, чтобы доказать, что умею, я сморкнулась так, что чуть плащ ей не забрызгала. Старуха поморщилась и смахнула капли перчаткой. Потом глубоко вздохнула и спросила, не хочу ли я пойти вместе с ней.
        - У меня нет денег, брат отнял, — сказала я.
        - Жаль, что у тебя такой брат.
        - Да, — согласилась я.
        - А мне жаль, что приходится идти в Грёна Лунд в одиночку, — сказала она.
        - Да, жаль. Но у меня нет денег, — ответила я. Мне уже надоело стоять и держать в руках носовой платок, не зная, что с ним делать.
        - Если я за тебя заплачу, можно тебя кое о чем попросить? Это мелочь, ничего особенного, — улыбнулась она.
        Я молчала.
        - Ну? — нетерпеливо произнесла она.
        - Может, заберете платок? — я протянула ей гадкий комок.
        - Нет, знаешь что! Лучше от него избавиться. Брось его в урну, вон там — поскорее, и пойдем!
        Я сделала, как она сказала, а когда наша очередь почти подошла, вспомнила, что она о чем-то просила.
        - Вы о чем-то хотели меня попросить? — недоверчиво спросила я. Мне, конечно, хотелось в Грёна Лунд, но не любой ценой. Может, она заставит меня мыть сто штук окон или выколачивать старые ковры. Или вынести пятьсот гнилых мусорных мешков.
        - Да это мелочь, тебе понравится.
        От таких слов кто угодно засомневается.
        - Я не могу выгуливать собак, у меня аллергия! — сообщила я. — Ужасная аллергия! Все опухает, дышать не могу и…
        - Да никто не говорит о собаках! — перебила она. — У меня только господин Аль. А он не собака.
        Эти слова сбили меня с толку, и я замолчала.
        Вдруг она потащила меня в сторону: ей показалось, что соседняя очередь движется быстрее.
        - Ну вот, — довольно произнесла она, когда мы пробрались вперед. — Скоро попадем внутрь!
        На старухе было пальто с меховым воротником. Не по погоде теплая одежда. Под носом и на лбу все блестело, как полированное. Еще на ней была шапка из коричневого меха, под которой было не видно, есть ли у нее волосы. Заметнее всего были глаза. Она как будто приковывала взглядом. Как будто хватала тебя и не отпускала.
        Она заплатила за двоих, и настроение у меня улучшилось. Я надеялась, что Зак меня заметит. Очень хотелось увидеть его физиономию и потренироваться смотреть сквозь него, как будто его и нет.
        Старуха достала из сумки пакетик карамели. Одну карамельку положила в рот, а другую — в мою протянутую руку.
        Конфетка оказалась кислющая, от каких морщишься. Старуха засмеялась, как ведьма. Будь я помладше, я бы испугалась. Теперь-то я, конечно, не верю в ведьм и прочие детсадовские вещи. Но на всякий случай выплюнула карамельку, как только она отвернулась.
        - Сначала постреляем или поедем по тоннелю любви? — прищурилась она.
        - Постреляем! — выпалила я. Не очень-то мне хотелось ехать с ней по тоннелю любви. С Линусом, парнем из моего класса, я бы не против, а с ней — спасибо, не надо.
        Хоть старуха и заплатила за меня, в цель я не попала ни разу. Зато она почти ни разу не промахнулась! Как будто у нее в глазу был снайперский прицел. И как только одна лимонная карамелька заканчивалась, она быстро совала в рот новую! Я слышала, как конфетка катается у нее во рту: то цокает о зубы, то снова на язык.
        За несколько минут старуха собрала целую кучу призов: стеклянную вазу, коробку шоколада и огромного медвежонка.
        - Это тебе! — сказала она, всучив мне голубого медведя. Пару секунд вместо мигающих лампочек у меня перед глазами был только голубой мех.
        Все это стало мне надоедать, хотелось сбежать подальше и от тетки, и от медведя. А вдруг мне сегодня и вправду везет? Вдруг Линус тоже здесь?
        Я закрыла глаза и увидела Линуса:
        У него темные волосы, немного вьются.
        И веснушки.
        И довольно-таки длинные ноги.
        На вид он сильный (но не как этот урод Арнольд Шварцнеггер, конечно).
        Он не очень высокий. (Если бы мне захотелось его поцеловать, то не пришлось бы вставать на цыпочки. Это ведь хорошо?)
        Если хотите знать, он самый красивый парень в классе.
        Я почувствовала руку на плече и чуть не подпрыгнула от счастья, но рука была не Линуса, а ее. Она протянула коробку шоколада, которую только что выиграла. Я съела несколько конфет, и мне так захотелось пить, что целое озеро бы выпила.
        Она пошла за лимонадом, тут бы мне и сбежать. Хотя вышло бы глупо: пить-то хотелось ужасно.
        И что вы думаете! Она вернулась с одной банкой.
        - Пожалуйста! — старуха протянула ее мне.
        Я пила, а она все сосала карамельку.
        - А вы? — спросила я, когда на дне остался один глоток.
        - Ну, если ты точно больше не хочешь… — не успела я ответить, как она схватила банку.
        Тогда-то я и поняла, что денег у нее мало. Тогда почему она на меня тратилась?
        Она тщательно протерла край банки: сначала рукой, потом платочком с розами. А потом одним махом допила лимонад.
        - Пойду поищу воды, — сказала она и облизнула пересохшие губы. Жди меня здесь, хорошо? Я на минутку.
        2. О бабочках в животе
        Скоро она вернулась с призовой вазой, полной воды. Я тоже немножко отхлебнула. Голубой медведь исчез. Наверное, старушке он надоел, а может, она поняла, что я не в восторге от голубых медведей. Вскоре я увидела маленькую девочку, которая тащила с собой такого же.
        Мы вместе пошли в тоннель привидений и на ковер-самолет. Потом я три раза прокатилась на американских горках, а старушка стояла и смотрела.
        Сама она кататься не хотела, но за меня платила! Понимаете? Три раза! Зачем? Просто по доброте или хотела чего-то?
        Как здорово, когда ты на самом верху! Когда вагончики уже взобрались на крутой подъем и подъезжают к пропасти. Медленно-медленно, так что весь город видно. Шпили церквей, небо и стаю ворон, которые роются в урнах.
        А среди ворон — Зак. Адидас ухватил его за куртку и явно собирается вмазать. Что ж, Заку не впервой.
        Но ему удалось вырваться, и оба скрылись за качелями «Викинг». Может, они просто в шутку боролись, откуда мне знать.
        Я-то обрадовалась, что не придется смотреть, как его бьют. Мне от этого тоже как бы больно, от одного вида.
        И вот мы подъехали к пропасти, и в животе защекотало. Все вверх тормашками, а в голове ни единой мысли. Желудок подлетает прямо к горлу, только и держись, чтобы не стошнило.
        Сколько же можно лететь вниз?
        Сколько нужно лететь вниз, чтобы попасть в низ?
        Я вернулась, шатаясь из стороны в сторону.
        - А теперь ты, наверное, хочешь на «Свободный полет»?
        - Нет, спасибо, — отказалась я, еле сдержав тошноту. Бабочки в животе еще не успокоились.
        - Ты почему такая бледная? — спросила она, наклонившись ко мне.
        - Мне, наверное, домой надо, — даже подумать страшно, что будет, если меня стошнит. Прямо здесь.
        - Но у нас же самое интересное осталось. Гвоздь программы.
        - Мне надо домой… — я и подумать не успела, что это за гвоздь программы.
        Она взяла меня за руку и потащила к автодрому. Я, конечно, могла вырваться, но было как-то жаль. Не каждый день тебя бесплатно катают в Грёнан!
        Очередь оказалась длиннющая. Старушка чуть не лопнула от нетерпения. Похоже, автодром и впрямь был для нее гвоздем программы.
        А я радовалась, что очередь — желудок тем временем успокоился.
        - Обожаю машинки, — сказала старушка. — Но только быстрые. С полным приводом. Пусть даже дорога извилистая и скользкая.
        - Ясно.
        Мне даже думать не хотелось, каково оказаться с ней на такой дорожке.
        - Ты когда-нибудь ездила на машине в Альпах? — спросила она.
        - Нет, — мне и не хотелось.
        - Нет ничего лучше! — продолжала она взахлеб. — Как будто летаешь!
        Наверное, в эту минуту карамелька попала не в то горло. Никогда еще я не слышала такого кашля.
        - Постучи по спине! — прохрипела она, и я стала стучать. Довольно сильно, чтобы кашель прошел. И тут я снова увидела Зака и Адидаса. Они шли мимо автодрома и, кажется, все еще ругались. Я спряталась за старушкину спину. Не заметили!
        - Подержи, пожалуйста, мою шляпу, — она принялась рыться в сумочке. Позор, конечно, стоять с таким хламом в руках. Я спрятала шляпу за спину, надеясь, что в ней не водится мерзких насекомых.
        Когда подошла наша очередь, живот уже успокоился. Риск нулевой.
        Старушка направилась прямиком к красному автомобилю с самого края. Потом вдруг передумала и бросилась к желтому, в который садилась маленькая девочка с папой.
        - Это моя машинка! — крикнула старушка и втиснулась за руль. Папа с девочкой испугались.
        - Но мы первые подошли… — жалобно сказала девочка.
        - Первые, первые… — передразнила старушка. — Зато я старше!
        Она поджала ноги и уткнулась подбородком в колени. Тогда я заметила, какая она высокая. Прямо каланча в пальто. Старуха нетерпеливо ткнула в меня пальцем:
        - Давай, садись побыстрее! И держись крепче!
        Значит, она решила, что я буду сидеть рядом, а она вести!
        Разочарование на вкус — как остатки теплого лимонада в банке из мусорной урны. Вдобавок ко всему, она стянула шляпу и бросила мне на колени. Пришлось сидеть и держать старую уродливую шляпу с гнилым птичьим пером! Старуха поджала губы и наклонилась вперед, как гонщик.
        - Ты готова? — причмокнула она.
        Я пожала плечами и вздохнула. Если бы не Зак и Адидас, я бы, наверное, давно сбежала. Они стояли у ограды автодрома, и я изо всех сил старалась спрятаться за старухиной спиной. Но спасения не было. Брат уставился прямо на меня. И Адидас пялился. И оба смеялись, как идиоты. В конце концов, все стали смотреть на нас.
        И тогда машинки рванули вперед.
        Старуха закусила губу и старательно вела машину среди остальных. Нас ловко подрезал ярко-зеленый автомобильчик: папа и дочка отомстили за то, что старуха выгнала их из машины.
        - Идиоты! — взревела старуха. — А если бы все водили, как вы?
        Никогда раньше я не видела, чтобы человек так веселился. Если другой автомобиль подъезжал слишком близко, она грозила кулаком, сердито перекатывая карамельку во рту. Весь Грёна Лунд глазел на нас. Глаза у Зака чуть не выкатились из орбит. Адидас вопил и скакал, как мяч. Чуть не обсмеялся, наверное.
        Когда гонка закончилась, мне хотелось только одного — исчезнуть, пропасть без следа. Но для начала мне пришлось вытаскивать старуху из автомобильчика — колени застряли.
        - Еще один разочек? — ныла она, и мне пришлось объяснять ей, что в таком случае придется снова встать в очередь.
        - Нет, мы просто будем сидеть здесь. Все будет как надо.
        Я объяснила, что тут же придут охранники и прогонят нас.
        С автодрома она уходила пошатываясь. Я была ей едва по пояс, но она опиралась на меня.
        А Зак с Адидасом вовсю пялились. Им, конечно же, было интересно, что я делаю. Не занялась ли уходом за престарелыми.
        - Ну, как тебе? — спросила она, рухнув на скамейку.
        - Ты хорошо вела! — сказала я. Что-то ведь надо было сказать.
        Она кивнула и вся поникла. А потом и вовсе как будто сдулась. Голова вместе со шляпой спряталась под воротник пальто. Как черепаха, которая убрала голову в панцирь.
        - Эй? — я стала ее тормошить. — Тебе нехорошо?
        Голова и не думала подниматься, сумка соскользнула на землю. Я подняла ее и вспомнила, что там карамельки — может, желто-зеленая конфетка приведет ее в чувство. Достав пакетик из сумки, я заметила Адидаса, который подобрался к нашей скамейке. Знаком он показал, чтобы я кинула ему сумочку. Но я спрятала ее под пальто старушки. Тут к нам подошел парень в униформе и спросил, как у нас дела.
        - Не знаю, — ответила я. — Наверное, она просто устала.
        - Это твоя бабушка? — спросил парень.
        - Не-а, — ответила я.
        - Ну, то есть, тетушка, — исправился он, на большее его фантазии не хватило. Я достала из пакетика карамельку и попыталась отыскать старушкин рот.
        - Хорошо, что у тебя есть лекарство, — сказал парень в униформе. — Принести воды?
        - Да, спасибо, — сказала я.
        Из старушкиного горла вырвался булькающий звук. Вскоре она открыла глаза и сонно посмотрела на меня.
        - Что это за девочка? А может, ты мальчик?
        Дурацкое чувство, когда люди не понимают таких простых вещей. Может быть, я должна была родиться мальчиком. А может, первым существом нового рода. Я бы не против. Но как бы не так.
        - Меня зовут Янис, — сказала я. — Могу доказать, что я девчонка, но не очень-то хочется.
        Она засмеялась и тут же приободрилась.
        - А меня зовут Глория — я не говорила? — она пожала мою руку, как будто мы только что встретились.
        Тут вернулся парень в униформе с кружкой воды.
        Она выпила почти всю воду залпом.
        Адидас все еще болтался рядом.
        Я понимала, что он хочет сделать с сумкой. Уж точно не конфетку достать.
        - Можешь идти, если хочешь! Спасибо тебе! — сказала Глория, и я заметила, что она едва не уронила сумочку. Я поправила ремешок, чтобы не падала. Казалось, старушка очень устала, рука совсем ослабла.
        Адидас злобно скорчился.
        - Но я же должна была чем-то помочь? — нервно спросила я.
        - Ты уже помогла, не понимаешь? А я посижу пока, отдохну…
        - Ну, пока, — сказала я. — И… не роняй сумку!
        - Не уроню, — сказала она. — Я никогда не роняю сумку!
        - Ты точно доберешься до дома?
        Она нетерпеливо кивнула и махнула рукой, показывая, что мне пора идти. Я обернулась. Она сидела на скамейке.
        Сумка была с ней.
        3. О том, что такое старший брат
        Я спряталась за колонной в метро и ждала поезда, то и дело высматривая Адидаса.
        В поезде было безопаснее. Я сжалась в комок и забилась в угол. В вагоне больше никого не было. Когда осталось проехать всего три станции, на сиденье напротив приземлился он. Бежать было некуда. Двери закрылись, поезд тронулся.
        Он прижал мои ступни своими.
        - Сюрприз?
        Я пожала плечами, глядя в окно. Как будто сквозь Адидаса. Тогда он стал шарить по моим карманам и под курткой.
        - Сколько у нее было?
        Я извивалась, как червяк, было ужас как противно, что он трогает меня руками.
        - Я у нее ничего не брала! Она добрая!
        - Не ври! Ты ее обчистила! Давай сюда!
        - У меня ничего нет, говорю!
        Он стянул с меня куртку, но ничего не нашел. Только старую жеваную жвачку.
        - Ч-черт, да ты совсем дура, — пробормотал он, бросив куртку мне в лицо. Молния больно поцарапала щеку, так что из глаз полились слезы, я не виновата.
        - Разбуди, когда приедем, — прошипел Адидас.
        Он уселся в углу возле окна и натянул куртку на голову. У его отца магазин спорттоваров. Он говорит, что отец и дарит ему всякие вещи. Но я не уверена. Я слышала, Адидас ворует. И куртки, и кроссовки. Но точно я не знаю.
        Когда поезд остановился на нашей станции, я выскользнула, а его не стала будить. Это была месть. Я надеялась, что он уедет далеко и будет долго добираться домой.
        Мама ужасно разозлилась, когда узнала, что Зак меня бросил. Он оправдывался и говорил, что я просто исчезла. И что он мог поделать!
        - Она же не маленький ребенок, чтобы водить ее за руку!
        Я решила смотреть сквозь него, и потому пошла в ванную и заперлась там. Пусть ругаются без меня.
        Вскоре за дверью послышался голос Зака. Он шептал, ясное дело.
        - Открой, Янис! Надо поговорить!
        Но я молчала. Потом открыла кран. Раз уже мне придется здесь сидеть, то можно и ванну принять. Очень приятно принять ванну, когда холодно. Вот еще бы еды прямо сюда.
        - Ну открой! — умолял Зак.
        Иногда на него находит, он повторяет одно и то же, как зацикленный. Одно и то же, раз за разом. Ну, плюс еще «пожалуйста». Но я не открывала. Потом послышался мамин голос.
        - Открой дверь, Янис! Сейчас же!
        Но я уже лежала в ванне и плескалась в горячей воде и пене. Если бы я стала вылезать, чтобы открыть дверь, то залила бы весь пол.
        Через некоторое время мама нашла запасной ключ, который висел на крючке в кухне. Она ворвалась в ванную с безумным видом. У нее за спиной стоял Зак, вид у него был еще глупее, чем обычно.
        - Янис, милая моя девочка, — воскликнула она, обнаружив меня в ванне, и опустилась на колени. — Почему ты не открывала? Почему не отвечала?
        Мне и на этот вопрос не хотелось отвечать.
        - Что случилось?
        - Я же сказал, — испуганно произнес Зак. — Она просто исчезла.
        - Выйди вон! Я хочу поговорить с Янис наедине!
        Зак вышел и закрыл дверь. Тогда я, наконец, открыла глаза. Мама шмыгнула носом и погладила меня по голове.
        - Я так беспокоилась, девочка моя! Ну, рассказывай!
        Я хотела рассказать все как было, что Зак отнял у меня деньги, но слова не шли. Я все еще злилась, но брага предавать не хотела. Так не делают.
        - Как же ты могла просто исчезнуть? — спросила мама.
        Я пожала плечами.
        - Но теперь ты дома. Проголодалась, наверное. Приготовить пиццу?
        Я кивнула и одарила маму самой сияющей улыбкой. Ей это было так нужно. Она не виновата, что Зак идиот.
        Весь вечер я делала вид, что Зака нет. И когда мы улеглись по кроватям — тоже. Я в верхней, ом в нижней. Эти кровати у нас всегда были. Хотя скоро мы из них вырастем, как говорит мама. Когда Зак потягивается, ноги высовываются наружу.
        Я слышала, как Зак ворочается, пыхтит и шуршит простынями.
        - Спасибо, что не сказала маме.
        Он ждал, что я отвечу. В конце концов он встал и, как всегда, стукнулся головой о потолок — мою кровать.
        - Ну что мне было делать?
        Я продолжала делать вид, что его нет.
        - Она за тебя заплатила, да?
        Я повернулась на бок и собралась спать.
        - Наших денег все равно не хватило бы… — ныл Зак, и тогда я не сдержалась.
        - Это были мои деньги.
        Зак вздохнул.
        - Ладно. Твои деньги.
        - Завтра все скажу матери. Что ты их взял.
        - Не скажешь!
        - Скажу.
        - Забирай мой компьютер.
        - Нет, спасибо. Зачем мне сломанный компьютер?
        - Можно починить.
        - Сам чини!
        - Ну чего ты…
        - Твои мотоциклетные перчатки. Иначе все расскажу.
        - Договорились.
        Зак вздохнул. Я спрыгнула вниз и стала рыться в его вещах. Нащупав мягкую кожу, я вытащила перчатки и надела. Понюхала, уткнувшись носом. Настоящая кожа. Нюхаешь и забываешь, что перчатки — это еще не мотоцикл.
        - Три недели, — сказал Зак, вдруг догадавшись, какая это ценная штука.
        Я согласилась.
        Мне не очень-то нравится ссориться с братом.
        И не очень-то нравится делать вид, что его нет. Иначе какой толк в старшем брате.
        Я ткнула его по-боксерски. Он засмеялся и пихнул меня в живот. Довольно-таки ласково.
        Неважно, кто заснул первым.
        Зак больше не был для меня невидимкой, и он это знал.
        4. О тех, кто спит и кто не спит
        Половину жизни человек спит. А вторую половину жизни, получается, ест, работает и ходит в туалет?
        Когда я вышла, Зак еще храпел. Утро воскресенья. Я в черных перчатках. Не только в них, конечно, но остальное — как обычно. Синие джинсы, полосатый джемпер, старая спортивная куртка Зака. Мамины кроссовки, которые она разрешает мне надевать.
        Ночью шел дождь. Двор был похож на озера, разделенные узенькими полосками суши. Я взяла велосипед. Хотя вытаскивать его с балкона и нести над паркетом в гостиной трудно. И еще втаскивать в лифт и вытаскивать из подъезда. Если выходишь в одиночку, дверь подъезда успевает захлопнуться, и тогда можно разбить задний фонарь. Но вот что хорошо: некоторые вещи случаются всего один раз. Если ты, конечно, не такой идиот, чтобы ставить новый фонарь.
        Проще было бы оставлять велик в подъезде, но тогда его могут украсть.
        Я стала объезжать озера во дворе, петляя так, что брызги летели во все стороны. Поднималась на заднее колесо и училась делать прыжок с поворотом на сто восемьдесят градусов. Все на заднем колесе. Попробуйте сами! Только не сдавайтесь! Приходится долго тренироваться. Но в мотоциклетных перчатках ничего не страшно.
        Еще я смотрела по сторонам. У Линуса и его старшей сестры есть собака. Довольно маленькая, с длинными лохматыми ушами. Симпатичная. Если бы не аллергия, я бы тоже от такой не отказалась. Собака всегда тебе рада. По утрам Линус выгуливает Шавку. Так зовут собачку. Может, Линус, как я, не любит долго спать. А может, его вредная сестра заставляет.
        Я осторожно оглядывалась вокруг. Не очень хочется показывать, что ты кого-то ждешь.
        Он не пришел. А я уже придумала, что делать, если он появится. Сначала быстро проехаться на заднем колесе. Это чтобы привлечь его внимание, а уж потом плотной змейкой между луж. Чтобы его незаметно окружили следы на асфальте.
        А потом не знаю что. Зависит от того: рассердится он или улыбнется, или вообще не заметит.
        Единственное, чего я не собиралась делать — это его забрызгать. Такое парню, который только что принял душ, точно не понравилось бы.
        Через пару минут я увидела, как из подъезда выходит женщина. Высокая, в одной руке пакет с мусором, под мышкой стопка газет, а в другой руке черный кот на поводке. На подходе к мусорной будке кот стал красться, прижимаясь к земле. Старуха все еще держала его на поводке, очень длинном. Потом привязала к велосипедной стойке и пошла относить мусор.
        Вернувшись, она повернулась лицом к солнцу. И я увидела, кто это: Глория Аль! Которая любит радиомашинки и кислые карамельки! И живет здесь!
        Довольно трудно махать рукой, когда едешь на заднем колесе, но я помахала. Сначала подумала, что грохнусь, но вместо этого понеслась вперед со страшной скоростью. Прямо к мусорной будке. Кот весь сжался, как иногда бывает с котами. Как тигры по телевизору. Наверное, врезавшись в стенку, я испортила его прыжок. Кот рванулся прочь, а старуха закричала:
        - Убийца! Мучитель кошек! — кричала она, пока я выбиралась из лужи, пытаясь собрать вместе руки-ноги.
        - Он упустил мышь, свой завтрак, и все из-за тебя! — продолжала она.
        Наконец, я, шатаясь, поднялась на ноги, расцарапанные колени ныли, но это Глорию не волновало. Она нагнулась и схватила перчатки, которые я уронила в полете. Я думала, что она протянет их мне: бери, это твои? Но не тут-то было. Она их надела! На свои руки! Кажется, она думала, что это боксерские перчатки. Она боксировала, глядя на меня. А потом скрылась вместе с кошкой в подъезде. И с перчатками впридачу.
        Я стояла и тряслась от злости. Ну и ведьма! Потом я догадалась, что надо посмотреть, в какой квартире она живет. Но в подъезде было тихо, ни гула лифта, ни скрежета звонка. Как это старуха может так быстро бегать?
        Я прочитала все имена на доске в подъезде и, наконец, нашла Глорию Аль. Цокольный этаж. Вот почему она так быстро исчезла.
        Я сердито позвонила в дверь.
        Она приоткрыла дверь, совсем немного. Я увидела только нос и глаз.
        - Ты что, думаешь, я глухая?
        - Перчатки… — жалко пискнула я.
        - Какие перчатки? Что ты болтаешь?
        - Мои мотоциклетные перчатки, которые ты забрала! Это моего брата перчатки.
        - Так чьи они? Твои или твоего брата?
        - Моего брата. Он дал мне их на время. Надо будет их отдать. Скоро.
        - Понятно. Не знаю, впускать тебя или нет. Чуть не задавила господина Аля своим велосипедом! У тебя что, глаз нет?!
        Губы ее немного скривились. Непонятно, улыбалась она или собиралась ругаться дальше.
        - Ну, входи уже! — она сняла дверную цепочку.
        В квартире странно пахло. Наверное, котом. А может, старушкой. У нас дома пахнет «Хироу». Это дезодорант Зака. Каждое утро он им брызгается. Не только под мышками. Поливает все тело, прыскает в трусы и в кроссовки. Он говорит, что девчонки ненавидят парней, которые воняют. Но он-то как раз воняет!
        Дома у Глории точно нет никакого «Хироу». Когда я снимала обувь в прихожей, я первым делом увидела кучу фото автомобилей на стенах. Из рекламных брошюр, которые присылают по почте. У Глории они стали картинами на стенах. Больше я ничего не успела подумать: на столе в гостиной лежали черные перчатки. Которые грыз кот!
        Я бросилась спасать мягкую кожу. Глория бросилась за мной со словами «успокойся!» Как можно успокоиться, если кот вот-вот отгрызет большой палец перчатки твоего брата? Нет, ну вы скажите? Представьте, что он, наконец, раздобыл мотоцикл, а на перчатках нет больших пальцев? Это же позор.
        Коту не понравилось мое появление. Он бросился на меня, выпустив когти, к тому же у меня защипало лицо. Оно прямо-таки загорелось!
        Глория спасла меня, вытащив на кухню.
        - Перчатки! — пищала я. — Он же их съест!
        - Нет, вы слышали такие глупости! Как будто господина Аля волнуют твои перчатки.
        - Принеси их… пожалуйста…
        Она принесла их и бросила передо мной на кухонный стол.
        - Послушай-ка меня, я тебе кое-что объясню.
        1. Нечего сбивать своим велосипедом кота, который охотится на мышь. Кот может обидеться.
        2. Хозяйка кота тоже может очень сильно обидеться.
        3. Не надо бросаться на обиженного кота. Он будет защищаться.
        - И как же сильно может обидеться кот, если его обидеть? — спросила я, поскольку уже поняла, что такие разговоры Глории нравятся. Но она схватила меня за подбородок и повернула лицом к себе. Потом так же резко отпустила и отправилась к раковине. Она налила горячей воды в миску и взяла огромный платок, который я сразу узнала. С розочками. Я сидела на стуле и понимала, что бежать некуда. Она мыла мое лицо горячей водой с мылом, и от этого кожа горела так, что мне только и хотелось, чтобы приехала пожарная команда и полила меня из огнетушителя.
        Потом я заметила, что на коленях тоже кровь. Разодрала, наверное, когда упала с велосипеда. Но теперь уже ничего не чувствовала. Глорию это не волновало. Она раздвинула рваную материю на коленках и принялась тереть раны. Потом порвала кухонное полотенце на полоски и перевязала мне ноги. Вид был такой, словно меня загипсовали.
        - Ну! Вставай! Идти можешь?
        Я проковыляла к окну. Больше всего мне хотелось в него выпрыгнуть.
        - Больно?
        Я кивнула. Когда она растерла раны, стало действительно больно.
        - У тебя жалкий вид, но уж ты, наверное, сделаешь так, чтобы в следующий раз упала я! Я пойду выносить мусор, а ты собьешь меня велосипедом, да? Знаю я таких мальчишек!
        - Девчонок. Не забывай, что я девчонка! — злобно напомнила я.
        - Ни почтения, ни уважения, ни воспитания! — продолжала она. — Не понимаю, что ты здесь делаешь? Прочь отсюда!
        Кот, господин Аль, кажется, готовился наброситься на меня, так что я кинулась — решила убраться прочь подобру-поздорову.
        Только во дворе я вспомнила, что перчатки остались там. Ну как можно быть такой растяпой?
        Я снова бросилась к подъезду, спустилась вниз и позвонила в дверь Глории. Звонила много раз, но даже шагов за дверью не услышала.
        Я приоткрыла почтовую щель.
        - Эй! Верни перчатки, это моего брата!
        Ничего не слышно. Она как будто испарилась — вместе с котом и всем остальным.
        5. Непобедимая
        Велосипед, во всяком случае, все еще лежал во дворе. Я подумала, что надо бы втащить его внутрь. И тогда услышала звук, похожий на звон жемчужин в хрустальной вазе. Льдистый. Звенящий.
        Я обернулась и увидела Линуса Персона. Он смеялся, его коричневая собака прыгала и тявкала так, что ушам было больно.
        Именно в ту минуту я не была в восторге от животных. И от парней тоже. Даже Линус уже не казался мне таким красивым. Я просто взяла велосипед и понесла его в подъезд. Он мог бы и помочь мне, подержать дверь — видно же было, как мне трудно. Но он не помог, так что дверь ударила прямо по заднему фонарю. Который был уже разбит.
        Такой парень, как Линус, конечно же, считает, что я уродина. Крабовая палочка, как говорит Адидас. Маленькая, твердая и замороженная. А теперь у меня еще и колени перевязаны рваным полотенцем, которое виднеется через дырки в штанах.
        В понедельник я снова попыталась добраться до перчаток. И во вторник, и в среду. Звонила и звонила в дверь. Но старуха как будто испарилась. Может, умерла? Я поднималась по лестнице и думала, что надо позвонить 112. Если к ней никто не приходит, то никто ведь и не заметит, упади она замертво. И что тогда будет с мотоциклетными перчатками?
        Если бы Зак не вмешался, то все, наверное, было бы нормально.
        В четверг вечером я, как обычно, позвонила в дверь Глории. Крикнула в почтовую щель и, кажется, в темноте под дверью зашипел кот. Я опустила крышку. Не дай бог, он просунет лапу в щель и снова меня расцарапает.
        Когда я вышла, то увидела Адидаса, Зака, Линуса и его старшую сестру. И еще тех идиотов, которые постоянно ошиваются рядом с Адидасом, я и знать не хочу, как их зовут. Они все одинаковые, так что я зову их просто гориллами. Хотя это, конечно, нехорошо по отношению к гориллам.
        - Что ты сделала с перчатками Зака? — спросил Адидас, когда я повернула к нашему подъезду.
        Я уставилась на брата: зачем надо было говорить с Адидасом о вещах, которые касаются только нас двоих.
        - Чего ты все время звонишь в дверь этой старухе? — спросил Адидас, все так же пялясь на меня.
        - Какой старухе? — притворилась я.
        - Мы за тобой следили, — он сплюнул на асфальт. — Ты каждый вечер стоишь и звонишь. Ты чокнулась, что ли?
        - Да это не новость, — вставила сестра Линуса. — Янис не то чтобы…
        - Что — не то чтобы? — я шагнула к ней. Она ухмыльнулась всей своей размалеванной физиономией, так что коричневый крем сморщился уродливыми полосочками.
        - Не то чтобы совсем нормальная.
        - А ты? — прошипела я. — Ты просто дерьмо.
        - Чего? Да ты совсем идиотка!
        - Прекрати! — сказал Линус, пихнув свою сестру так, что та зашаталась.
        - Ладно, защищай эту ненормальную, сколько влезет, мне плевать!
        Я не собираюсь даже вспоминать, что за гнусное имя у сестры Линуса. В общем, она обиделась и ушла. Ну и хорошо. Никто не заплакал.
        - Если что-то берешь, надо отдавать! — сказал Адидас, думая, что мы все еще препираемся из-за перчаток.
        - Наплюй, — попытался Зак. — Я сам ей их дал. Это паше дело.
        - Never ever, — прошипел Адидас. — Ты думаешь, я тебе их дал, чтобы твоя сеструха потом увела? Это очень крутые перчатки, так и знай. Минимум тысяча. Минимум.
        Как обычно, Адидас орал на моего брата, а тот стоял, разинув рот. Такая у него была роль: молчать в тряпочку. Мне стало стыдно, поэтому я рванула на себя велосипед и отправилась подальше. Пусть стоят и пялятся, сколько влезет. Даже Адидасу не пришло бы в голову гнаться за мной. Когда я на велосипеде, меня никто не тронет.
        Вечером, когда мама зашла пожелать мне спокойной ночи, она, конечно же, обнаружила, что Зака нет на месте. И еще заметила, что у нас в комнате довольно-таки холодно. Но связать эти вещи воедино она не догадалась. Она не глупая, но все-таки не догадалась, что у нас с Заком договор. Он выбирается по вечерам через окно, а я помогаю. Мы живем на втором этаже, иначе ничего не вышло бы. Перебравшись через перила балкона, он скользит вниз по водосточной трубе. Подниматься обратно намного труднее, но Зак выработал неплохую технику. Когда мама вошла, я едва успела закрыть окно. Перед сном мне надо было оставить небольшую щелку, чтобы он смог открыть окно, когда вернется.
        Но этим вечером я подумывала, не забыть ли об этой щелке. Надо было как-то наказать его за то, что этот дурень проболтался Адидасу о перчатках.
        - Где Зак? — спросила мама.
        - Ушел к другу делать уроки. У них завтра контрольная.
        - Я хочу, чтобы вы говорили мне, когда уходите.
        - Я всегда говорю.
        - Как у вас холодно!
        Она подошла к батарее и потрогала.
        - Что-то не так — или на нас экономят.
        Затем она подошла ко мне и встала на цыпочки у кровати. Иначе не дотянуться, чтобы меня обнять.
        Мне нравится, когда она обнимает меня перед сном. Тогда тревоги уходят. Я знаю, что это по-детски и, может, неправильно, что мне это нравится. Зак вот больше не хочет, чтобы его обнимали.
        А потом, когда она ушла, угадайте, чего я не сделала?
        Я не встала, не отодвинула цветы и не открыла окно для Зака.
        На этот раз пусть спускается и заходит через дверь. Мама проснется и, конечно, его отругает. Это как раз то, что нужно. Зак должен выпутаться из сети Адидаса.
        Так я задумала.
        Но когда меня разбудил стук в окно, стало ужасно страшно, что он упадет и разобьется. Я вскочила, бросилась к окну, отодвинула цветы, открыла окно и втащила его внутрь.
        - Прости, я забыла, — пробормотала я.
        - Больше так не делай! — ворчнул он и обнял меня. Я чувствовала, что он немного дрожит. Может быть, он чуть не упал. Наверное, испугался.
        Я уловила запах и принюхалась. Противный сладкий запах, меня чуть не стошнило.
        - Фу-у! Карина, да?
        О-па! А я-то поклялась никогда не произносить имя мерзкой сестрицы Линуса!
        Лицо у Зака вытянулось.
        - Ты просто завидуешь.
        - Да прямо уж.
        - Будь как все девчонки, Янис. Больше я тебе ничего не посоветую. Как брат и просто как парень.
        - Спасибо, без тебя справлюсь, — огрызнулась я.
        - Ты кое-кому нравишься.
        - И кому же?
        - Больше не будешь забывать про окно?
        - Не буду.
        - Линус. Он все время на тебя смотрит.
        Я ничего не ответила. Хорошо, что в комнате было темно — в темноте не видно, как краснеешь.
        6. Глория
        На следующий вечер я успела только один раз нажать на звонок у двери Глории Аль. Хотела нажать еще пару раз, но это не понадобилось. Дверь распахнулась, словно она только и ждала меня. Может быть, и ждала?
        - Заходи! — улыбнулась она.
        - Мотоциклетные перчатки, — я уставилась на ее руки. Но никаких перчаток на них, конечно же, не было.
        - Конечно, — сказала она. — Конечно, забирай. Они ведь твои.
        Она обернулась и взяла их с полки. Фотографии машин на стене трепетали, когда она двигалась.
        Я быстро оглядела перчатки: вдруг кот отгрыз палец.
        Старушка отодвинула занавеску у входа в гостиную. Круглый стол был накрыт: посередине большой торт, два высоких стакана и кувшин с красным напитком.
        - У тебя будут гости? — спросила я.
        - Ну, гости… Ты вот пришла. Ты же гость?
        - Но как ты узнала, что…
        - Дай-ка посмотреть на твое лицо, на свету.
        Она подвела меня к окну и осторожно взяла за подбородок. Повернула лицо к свету.
        - Почти зажило.
        Она отпустила меня, чтобы прогнать кота, который запрыгнул на стол и принялся лизать сливки с торта.
        - А ну-ка прочь, паршивец! Мало того, что ты поранил Янис, так теперь еще и съесть ее торт собираешься! Давай-ка, садись, Янис!
        Она выдвинула стул для меня, как в ресторане. Кот запрыгнул на диван, явно затаив обиду.
        Глория положила большой кусок торта на мою тарелку и наполнила стакан.
        - Любишь малиновый морс?
        - Конечно, — я сделала большой глоток. Откуда она знала, что мне ужасно хочется пить и что мне жутко нравятся сливочные торты, украшенные шоколадом? Правда, пришлось немного соскоблить там, где лизал господин Аль.
        - Сколько лет твоему коту? — спросила я, глядя на господина Аля, который свернулся на диване. Время от времени он поднимал голову и смотрел на меня марципаново-зелеными глазами.
        - Он не рассказывал, так что я не знаю. Однажды вечером, три года назад он просто пришел. Забрался в окно и начал мяукать. С тех пор живет здесь. Другого господина Аля у меня нет, так что я решила, что будет он. Иногда мы ссоримся, но разве есть пары, которые никогда не ругаются? Например, мне не нравится, когда он ревнует. Нельзя же вести себя так, как будто я ему принадлежу! Как ты думаешь?
        - Нельзя, — согласилась я. — Человек не может принадлежать коту.
        - Никто никому не может принадлежать, — решительно заявила Глория. — Каждый из нас принадлежит самому себе.
        Она ела торт с закрытыми глазами.
        - Давно, — сказала она. — Давно я не пробовала торт…
        Я огляделась по сторонам. Ничего особенного в комнате не было. Но на шкафу стояло несколько фотографий, а на окне — пара поникших растений.
        - Это все господин Аль, — вздохнула Глория. — Он грызет листья, стоит мне отвернуться.
        - Откуда ты знала, что я сегодня приду?
        Она посмотрела на меня и улыбнулась.
        - Нетрудно было догадаться. Хочешь еще морса?
        Не дожидаясь ответа, она снова наполнила стакан.
        Потом встала и отправилась к шкафу, на котором стоял большой аппарат. Она нажала на кнопку, закрутились два колеса, узкая коричневая пленка стала перематываться с одного на другое. Глория схватила косынку и завязала под подбородком. Потом уселась на стул и закрыла глаза, откинувшись на спинку стула. Аппарат затарахтел, как заведенный мотор. Вот переключили скорость, гудение усилилось. Старушке не сиделось на стуле. Тело раскачивалось из стороны в сторону.
        - Слышишь, что это такое? — произнесла она, не открывая глаз.
        - Мотоцикл, — ответила я.
        - Это понятно. Но какой?
        - М-м… «ХД»?
        - Именно. «Харли Дэвидсон». Конец пятидесятых… — добавила она с таким видом, какой бывает у мамы, когда она делает первый глоток шампанского в Новый год.
        - Понятно, — казалось, теперь машина несется со скоростью не меньше двухсот пятидесяти километров в час.
        - Ты только послушай, какой он ловкий на поворотах!
        - Ага, — я отпила еще немного сока. Старушка сидела с закрытыми глазами, а я не хотела ей мешать, поэтому просто взяла еще кусок торта. Только кот видел, что я делаю.
        - Слушай! — сказала она, хотя из магнитофона раздавалось только глухое урчание. В следующий миг по комнате галопом пронесся табун лошадей. Звук был как настоящий, я чуть под стол не спряталась.
        Старушка засмеялась и всплеснула руками.
        - Скачите, лошадки мои! Вейтесь по ветру, гривы! Пусть реки замрут, пусть деревья затаят дыхание!
        Я поперхнулась малиновым морсом и закашлялась.
        - Лошади взбивают пыль, — она постучала меня по спине. — Тебе надо прокашляться!
        Но лошади ускакали, и над нами пронеслась стая птиц. Я надеялась, что это не чайки, которые какают прямо на головы людям.
        - Это прочистит твои легкие, — она сделала большой глоток из своего стакана. — Какой прекрасный день!
        - Ясно, — сказала я, хотя ничего не было ясно. Кот злобно уставился на меня. Он все еще сердился, что его отогнали от торта.
        - Обожаю путешествовать, — сказала старушка, когда шелест крыльев утих. Послышался звук приближающегося поезда. Он так грохотал, что пришлось напомнить себе, что ты сидишь в комнате и пьешь морс, а не разгуливаешь по прерии.
        Когда поезд совсем приблизился, пришлось зажать уши. Казалось, он едет по деревянному мосту, где надо прижиматься к перилам, чтобы тебя не сбили.
        Поезд исчез с долгим свистом, и Глория выключила аппарат.
        - Он очень старый, — она погладила блестящий деревянный бок. — Я завела его, когда коллекционировала звуки. Когда-то у меня был еще и маленький, который можно носить с собой.
        - Понятно, — я попыталась представить себе, как это было. Никогда не слышала, чтобы кто-нибудь собирал звуки.
        - Иногда я ходила в кино с магнитофоном в сумке. А потом слушала пленку и видела весь фильм от начала до конца. Бесплатно.
        - Больше ты так не делаешь?
        - Маленький сломался. А этот слишком тяжелый. К тому же, я, наверное, уже посмотрела все хорошие фильмы.
        Она подошла к шкафу и взяла с полки фотографию.
        Я увидела мужчину с большими усами, который держал под уздцы двух лошадей, белую и черную. Лошади везли что-то вроде повозки — похоже на цирковую.
        - Это мой папа — тот, кто ведет лошадей. Негру и Бьянку.
        Она сдвинула очки на лоб.
        - А за повозкой целый караван. Последними идут повозки с животными. У нас было два льва, верблюд и множество кошек и собак.
        - Ой, — сказала я. Больше ничего не смогла произнести.
        - Мы путешествовали по дорогам Германии, Румынии, Венгрии. В любую непогоду. Находили достаточно большую поляну и разбивали шатер. Если нам разрешали. Еще у нас была карусель. После очень долгого перехода, если мы были слишком усталыми для представления, запускали одну карусель. И еще пускали посмотреть животных за деньги. А мы с мамой делали сахарную вату. Ее всегда хорошо брали. Те, кто посмотрел на льва и верблюда, всегда хотели угоститься сладеньким. Сахарная вата обволакивает нервы, как настоящая мягкая вата. И ты успокаиваешься.
        Я не знала, правду она говорит или нет. Я не знала, имеет ли это значение — она говорит все как есть или сочиняет. Но были фотографии. Дядя Йосеф со львом. На другой фотографии он держал хлыст, рядом — верблюд. Между горбами верблюда сидела собака, на каждом горбе по кошке.
        - Этот номер придумал мой папа, — гордо рассказывала Глория. — Собака и кошки менялись местами, а верблюд вышагивал по манежу. Иногда они забирались к нему на голову, иногда прыгали через горбы, как прыгают через козла. Ты где-нибудь еще такое видела?
        Я помотала головой.
        - А верблюду это нравилось? — осторожно спросила я. — Что они так по нему прыгали?
        - На репетициях Гоби, конечно, был недоволен. Верблюда звали Гоби. Если папа пытался его заставить, он просто ложился на землю. И папе приходилось слушаться, иначе номера не получилось бы.
        - А ты? — спросила я. — Ты ухаживала за животными, да?
        - Мы все ухаживали. Мама и папа, и братья. А Йосеф ухаживал за львом.
        Она осторожно достала две фотографии, которые были спрятаны за снимком дяди Йосефа со львом. На одной была девочка на велосипеде. Вторую Глория показала, смущаясь. Девочка в белом платье шла по канату, одновременно жонглируя тремя кеглями.
        - Тебе, конечно, не видно, что это я. Да и я уже почти не вижу.
        Я посмотрела на Глорию, чтобы сравнить. Похожего было немного. Может быть, глаза.
        - Это последний год нашего «Цирка Варьете».
        Она вздохнула и стала собирать фотографии, но мне хотелось смотреть еще. Тогда она решительно отняла их у меня и вернулась к шкафу. Она не стала расставлять их так же красиво, как прежде, а просто сложила в кучу. Потом тяжко опустилась на стул. Устало поднесла стакан ко рту.
        - Что случилось?.. — спросила я. — Почему это был последний год?
        - Я осталась одна, — она поставила стакан. — Они отняли у нас цирк. Всю нашу семью отправили в лагерь. Мы же были цыгане. Мы были как мусор. Никого не волновало, что мы умеем. Маму, папу, моих троих братьев и Йосефа, всех увезли на грузовике. И львов они забрали, не знаю, что с ними стало. Может, их убили, а может, отправили в зоопарк. Но меня не нашли. Когда пришли солдаты, я собирала дрова в лесу. А потом спряталась на опушке. Видела, как солдаты их бьют и загоняют в грузовик. Я ничего не могла сделать. Папа один раз обернулся и посмотрел на деревья, где я пряталась. Кажется, он понял, что я была там.
        Глория смотрела прямо перед собой с застывшим лицом.
        - Я лежала, пока не стемнело, потом прокралась к нашей стоянке. Зашла в повозку, в которой жила всю жизнь. Легла в свою постель и стала просить Бога, чтобы они вернулись. Я думала, что если уснуть и потом проснуться, то все будет как обычно.
        7. «Цирк Варьете»
        Но когда она проснулась, ничего не изменилось. Ее семья не вернулась. Три дня Глория оставалась на разоренной стоянке. На третью ночь пришли пьяные люди, забрали вещи из повозок и подожгли остальное. И убили верблюда.
        - Они хотели мяса, — сказала Глория. — В то время все голодали.
        Глория убежала в лес. Она успела захватить только узелок с одеждой и еще фотографии, которые теперь показывала мне.
        Я не знала, что сказать ей в ответ. Поэтому молчала.
        - О таком обычно не говорят… — она положила руку на спину коту, совсем рядом с моей рукой.
        - Господин Аль ничего не рассказывал о том, откуда пришел. Просто запрыгнул ко мне через окно, — продолжала она. — Может, оно и к лучшему. Знать друг о друге как можно меньше.
        - Но о друзьях хочется узнавать больше и больше, — сказала я. — Моим маме с папой тоже пришлось бежать. Иначе папу посадили бы в тюрьму.
        Она посмотрела на меня, и глаза у нее заблестели — может быть, от слез.
        - Знаешь что, Янис? Когда-нибудь мы с тобой пойдем в настоящий, очень хороший парк развлечений. Там будет карусель и лошади с золотыми гривами — вот бы отвести тебя в такое место! Тиволи в Копенгагене — ты там была?
        - Нет. Мне, наверное, пора, — сказала я. — Который час?
        - Что скажешь, господин Аль? — спросила она у кота. — Который час, по-твоему?
        Кот зевнул.
        Тогда я заметила, что в доме не слышно тиканья. Часов не было ни на стене, ни на шкафу. И на руке у Глории не было.
        - Не люблю часы, — сказала она. — Но дрозды только что запели, значит, скоро семь.
        - Ой, тогда мне пора домой.
        - Не забудь перчатки!
        Она протянула мне перчатки. Я подняла голову и подумала, что это самая высокая женщина из всех, кого я видела. Интересно, умеет ли она до сих пор ходить по канату, как раньше.
        - У тебя есть велосипед, да? — сказала она, когда я подошла к входной двери.
        - Да, — ответила я.
        - А трюки знаешь?
        - Не очень-то.
        - Пойдем, — она стала натягивать пальто.
        - Сейчас?
        - Сейчас.
        Я боялась, что во дворе будет народ. Не то чтобы я стыдилась Глории, но появляться с ней на людях совсем не хотелось.
        Она встала на лестнице. Ей было, как будто, холодно. Для разогрева я сделала несколько кругов среди луж. Когда я проезжала мимо нее, она махала рукой.
        И я начала: прибавила скорость, поднялась на заднее колесо и проехала метров пять, а потом снова опустила переднее. А потом попробовала один трюк, который у меня не очень хорошо получается. Прыгать на заднем колесе вперед маленькими скачками. И самое трудное — развернуться в другую сторону и прыгать обратно, ни разу не опустив переднее колесо.
        Я не заметила Адидаса и его придурковатых горилл, которые стояли у соседнего подъезда. Увидела, только когда Глория перестала хлопать и я попробовала проехаться по узкой доске, перекинутой через самую большую лужу. Это было трудно, и не успела я доехать до конца, как Глория ушла — наверное, сильно замерзла, не знаю. Может быть, она ждала трюков поинтереснее.
        Тогда Адидас и подослал ту гориллу, что побольше, — Али. Он ухватился за багажник, и я чуть не шлепнулась в воду.
        - Отпусти, обезьяна вонючая! — заорала я.
        - Адидас хочет с тобой поговорить, — буркнула горилла.
        - Передай, что я с ним разговаривать не хочу!
        Но он не отпускал багажник.
        Я поняла, что деваться некуда. Пришлось идти.
        - Здорово, — ухмыльнулся Адидас. — В цирк пойдешь работать?
        - Посмотрим, — ответила я.
        - А старуха твоя — что она говорит?
        - Какая старуха?
        - С которой ты на свидания ходишь.
        Я попыталась вырваться вместе с велосипедом, но ничего не вышло.
        - Как звать-то старуху?
        - Не знаю.
        - И что ты там делаешь?
        - Ничего.
        Горилла ухмыльнулась еще шире.
        - Она тебе вещи дарит? — прокашлялся тот, что поменьше. Зеббе или как там его. Большая горилла Али хрюкнул:
        - Ты ей нравишься, видно. Что она тебе дает?
        - Морс, — ответила я.
        - Но у нее ж еще что-нибудь есть? — Адидас пнул переднее колесо моего велосипеда. Это мне не понравилось — переднее колесо, если погнется, исправить трудно.
        - Отпусти велосипед! — крикнула я. — У нее есть только злобный кот!
        - Не ври, — хрюкнул Али.
        - Через несколько дней покажешь, что она тебе подарила, — прошипел Адидас. — Поняла?
        - Она мне морс дает, вот и все, я же сказала!
        - Ну и ведьма! Тогда сама бери. Кольцо с бриллиантом. Или что угодно. Окей?
        - Плохо слышишь? — заорала я. — У нее ничего нет!
        Если бы не старшая сестра Линуса, после которой Зак воняет духами, все закончилось бы хуже. Адидас, прямо скажем, чувством юмора не славится.
        - Вы чего пристаете к мелким? — крикнула сестра Линуса, дернув поводок. Пес чуть не потерял равновесие — в ту секунду он стоял на трех лапах и мочился на дерево.
        - Отвянь! — гаркнули адидасовы гориллы. Один рывок — и мне, наконец, удалось освободить велик. Я, как бешеная, понеслась к своему дому. Мне повезло: дверь подъезда открылась прямо передо мной, какой-то ребенок выходил на улицу. Я, наверное, его чуть с ног не сбила. Не успела дверь захлопнуться, как я уже поднималась в лифте на второй этаж. Со скоростью света. Глории бы этот номер понравился. Но главное, что я спаслась. Велосипед отлично вписался на балконе. Но осталось еще кое-что. Мама. Она прислонилась к косяку у входа в кухню, виду нее был сердитый.
        - Что дают? — спросила я, изображая самую солнечную улыбку. Мама любит солнце, в этой стране ей всегда холодно, как она говорит.
        - Мы уже поели. Где ты была?
        - Гуляла здесь, недалеко, — ответила я.
        Зак сидел за столом и мрачно жевал.
        - Вся ругань мне досталась! — прошипел он, пока мама накладывала мне спагетти и мясной соус.
        Что еще рассказать про этот день? Перед сном я лежала и думала. О цирке, который был у родителей Глории. Куда солдаты увели ее маму и папу? Моя мама рассказывала, что случилось с ее братьями. Их отправили в какой-то лагерь, там они были несколько месяцев. Потому что не хотели сражаться против собственного народа. Это было далеко. В той стране, где родились мама и папа. Но я шведка… или как сказать. То есть, я родилась здесь.
        - Зак, — я решила проверить, не спит ли он.
        - М-м, — наверное, почти уснул.
        - Почему солдаты отправляют людей в лагерь?
        - Ты о ком?
        - О солдатах. Зачем они это делают?
        - Потому что им приказывают… Хватит спрашивать!
        - Кто приказывает?
        - Не знаю. Правительство или самый главный в стране, или, может, начальник полиции.
        - Это где угодно может случиться?
        - Нет. Здесь не может.
        - Точно?
        - Да, точно. Я думаю.
        - Расскажи, где ты родился. Как там было?
        - На кровати… белая простыня… немного крови… мать лежала и стонала, потому что я был такой большо-ой…
        - А потом?
        - Хлюп! Я и выскочил.
        - Ясное дело, но…
        - Вот дурочка! И ты поверила? Никто не помнит, как родился!
        - А маму с папой отправили бы в тюрьму, если бы они не бежали сюда?
        - Ты слишком много спрашиваешь, хватит уже.
        Я слышала, как Зак протяжно зевает в кровати под моей.
        - Хорошо, что ты нашла мои перчатки, — пробормотал он. — Без них и мотоцикл заводить нет смысла. А мотоцикл я раздобуду, ты знаешь. Когда мне исполнится шестнадцать. А когда исполнится восемнадцать, поменяю на настоящий «ХД». И уеду.
        8. Про «А» и «У»
        Казалось, теперь Глория ждет меня по вечерам. Торт покупать каждый раз она, конечно, не могла, но морс у нее был всегда. Иногда красный, малиновый, иногда желтый, апельсиновый. Сама она хрустела своими лимонными карамельками. Как будто только ими и питалась.
        Однажды вечером, когда было тепло, ей захотелось прогуляться. Сначала я сомневалась. Как объяснишь, что на улице полно врагов. Хотя она, кажется, поняла.
        - Можем выйти через подвал, — предложила она.
        Я спросила, что она задумала.
        - Главное, возьми велосипед.
        Недалеко от нас есть старый кирпичный дом. Похоже, что раньше это была фабрика. За домом — асфальтированная площадка.
        Когда мы туда пришли, я вскочила на велосипед и немного проехалась. Часть площадки была довольно ровной и гладкой, но дальше шли выбоины. В них скопилась грязная коричневая вода.
        - Можно прокатиться? — спросила Глория.
        - Конечно. Но осторожнее с выбоинами! Если въехать, то колесо лопнет.
        Ноги у нее были слишком длинные.
        - Можно поднять сиденье? — спросила она.
        - Только гаечным ключом, — ответила я.
        - И у нас его нет? — встревожилась она.
        Я поискала в карманах. В шутку.
        - Ладно, — сказала она и принялась крутить педали.
        Ей приходилось раздвигать колени, чтобы они не упирались в руль. Но в результате все получалось. Пальто развевалось, как бурая мантия. Глория позвала господина Аля, и тот вскочил на багажник. Потом Глория стала нарезать круги, довольно быстро. Классно, если учесть колени, руль и выбоины в асфальте. Каким-то удивительным образом она на ходу сняла пальто и кинула мне. На ней были штаны со штрипками на подошвах. Синие. И синий джемпер. Вдруг она пристроила одно колено на седло. Другую ногу вытянула назад. Кот решил, что безопаснее всего спрыгнуть, и я его понимала.
        Она держалась за руль, и велосипед катился сам по себе. Мне ужасно понравилось. На асфальте было полно выбоин и трещин — я надеялась, что она тоже это видит.
        Номер закончился тем, что велосипед резко вильнул в сторону. Я подбежала к ней. Она неподвижно лежала под великом. Господин Аль тоже подбежал с жалобным мяуканьем.
        Я подняла велосипед, Глория медленно встала. Ничего не говоря, она взяла пальто и надела. Застегнула все пуговицы, тяжеловато дыша. Потом достала из кармана карамельку и положила в рот.
        - Я слишком длинная. И слишком старая, — произнесла она, наконец.
        - Слишком много дыр в асфальте, — сказала я.
        - Когда я была маленькая, умела стоять на седле. На одной ноге.
        - Разучиться легко. Тренироваться — самое главное. Это и «А», и «У».
        Она засмеялась, и я поняла почему. Эта поговорка про «А» и «У» — самая дурацкая в мире. Не понимаю, с чего я вдруг ее вспомнила. Наверное, из-за нашей учительницы, которая все твердит про «А» и «У». «Правильно говорить — это „А“ и „У“…» — повторяет она. — «Вам надо учиться хорошо говорить по-шведски». И «учить уроки — это „А“ и „У“, если хочешь кем-то стать». Но она ни разу не смогла объяснить, почему все заканчивается на «У».
        Ф, X, Ц, Ч, Ш, Щ, Ъ, Ы, Ь, Э, Ю, Я — они что, ничего не стоят и потому не считаются?
        - Ты ударилась? — спросила я.
        - Это ничего, — улыбнулась она.
        Хотя вид у нее был потрясенный. Мы присели на лужайку между островков асфальта. Она достала бутылку с морсом, и господин Аль стал лакать из крышечки. Очень здорово: язык так и мелькал, и ни капли мимо. Для нас Глория захватила кофейные чашки. Мы больше не говорили о велосипедных трюках. Весь пикник Глория сидела с мрачным видом.
        Когда мы прощались у ее подъезда, она вздохнула.
        - Ты не знаешь, где можно купить дешевый велосипед?
        - Можешь брать мой, когда я в школе.
        - Он слишком маленький. Но все равно спасибо. А может, я слишком длинная.
        В эту минуту она закашлялась, и вид у нее стал совсем как у настоящей старухи. Которая даже сама до дома не дойдет.
        - Пока, — быстро попрощалась я. Она же не знала про горилл в адидасовской одежде.
        Она кивнула, и мне показалось, что наша прогулка как-то грустно закончилась. Но что поделаешь. Господин Аль, по крайней мере, радостно прыгал у ног Глории. Наверное, соскучился по салаке.
        Я обернулась и тут же увидела их. Мой брат был среди этих идиотов. Когда он уже поймет, во что ввязался? И сеструха Линуса там тоже была. В своих штанах с молниями. Молнии были расстегнуты, так что виднелись бедра. В пупке блестело кольцо. И татуировку-скорпион на плече было видно, потому что одета она была в узенькую майку. Мой брат уже два года за ней таскается. Этот дурак все не поймет, что ему ничего не светит.
        Он много о себе думает, мой брат. Например, что он нравится Адидасу. Конечно, иногда Адидас дарит ему вещи. Всякие красивые спортивные штуки, все с пометкой из отцовского магазина. Отец меня убьет, если я расскажу, где магазин. Потому что тогда вы туда поедете и будете клянчить, потому что знаете меня. Мой отец — король «Адидаса». У него все права на торговлю в Швеции. На весь импорт. Поэтому он такой занятой…
        Никто не верит в эти сказки про импорт и шведские права. Мы с Заком смотрели в городе. Пошли в самый большой магазин «Адидас» и спросили про короля «Адидаса». Нас тут же выгнали, решив, что мы пришли воровать. Это Зак никогда не расскажет Адидасу. Он же не самоубийца.
        Большая горилла встал около моего велика, широко расставив ноги. Зеббе держал багажник.
        - Ну как, повеселились со старухой? — провонял Адидас. Честное слово, как только он открывает рот, сразу воняет.
        Я злобно уставилась на Зака. Он вообще брат мне или кто?
        - Ты чего за сеструхой не следишь, Зак? Не пора ли научить ее уважать старших?
        Адидас толкнул Зака, так что тот чуть не упал на меня. Сестра Линуса заржала так, что кольцо в пупке подпрыгнуло. Почему никто не вставит в это кольцо цепочку и не уведет ее подальше? Мне бы и дела не было.
        - З-зачем ты приходишь к старухе? — выдохнул Зак прямо мне в ухо.
        Отвечать мне было некогда.
        - Проверь карманы! — приказал Адидас.
        С ума сойти, я глазам не верила, но этот размазня послушался! Он рылся в моих карманах, пока я не ударила его в живот. И еще коленом между ног. Я тренировалась, правда, на всякий случай. Ну, знаете, всякие уроды в подъезде и все такое. Но я и не думала, что придется Зака коленкой… А что мне оставалось делать? Я же говорю, он дурак.
        Не очень приятно было смотреть, как он побледнел и согнулся пополам.
        Адидас прыгал вокруг, как будто ему муравьев в штаны насыпали.
        - Она тебя бьет, а ты терпишь? Зак, покажи ей! Пусть она тебя уважает!
        Но Зак только стонал. Похоже, я попала куда надо.
        Мало того, Адидас ему еще и по челюсти съездил.
        Зак еще сильнее побледнел.
        Адидас — король идиотов — направился в мою сторону. Наверное, подумал, что я задрожу от страха. И я, конечно, задрожала. Кажется, это было заметно.
        - Старших надо уважать, тебе не говорили? — просипел он.
        - Ты мне отец, что ли? — отозвалась я. Голос дрожал — так бывает, когда ждешь удара и не знаешь точно, сильный он будет или не очень. Надо было что-то ответить, но не слишком, чтобы не полететь на землю.
        - Ты не слышала, что я тебе велел сделать?
        Он навалился на руль велика. Адидас насквозь гнилой. От бритого черепа до уродливых башмаков.
        - Послезавтра — последний срок, — выплюнул он мне в лицо. — Принесешь побрякушек. Поняла? Твой братец мне задолжал. Придется помогать. Иначе ему это боком выйдет, догоняешь?
        Он толкнул руль, и велосипед откатился назад. От неожиданности гориллы отшатнулись назад, чуть не спотыкаясь. Я поймала момент и сбежала. Даже не оглядываясь назад, я знала, что Заку несладко. Но помочь я не могла. Пусть учится разбираться со своими проблемами.
        Только перед сном я поняла, что это и моя проблема тоже. За весь вечер Зак не произнес ни слова. Не ответил даже, когда я сказала «спокойной ночи». Я понимала, что он злится за то, что я его коленом. Но он же сам виноват.
        Я уже почти заснула, как вдруг в темноте послышался голос Зака.
        - Ты должна что-нибудь достать! Хоть ерунду какую-нибудь.
        - Чего? Ты о чем?
        - Что угодно. У нее должны быть вещи, которые она и не помнит, и не заметит, если ты… ну, ты понимаешь… если они пропадут.
        - Ни за что!
        - Ты должна. Хоть что-нибудь…
        - Я сказала — нет.
        - Ну чего ты уперлась?
        - Мне нравится Глория, не понимаешь? Она мой друг.
        - Это ты не понимаешь. Если бы ты была как все девчонки, то послушалась бы меня. Я твой старший брат.
        Я фыркнула и спряталась под одеялом с головой.
        9. Про брата, дела у которого плохи (то есть еще хуже, чем он думает)
        На следующий день в школе я услышала разговоры о моем брате. Говорили, что он не послушался Адидаса.
        На обеде Зак вдруг появился на нашей половине школьного двора. Не то чтобы старшеклассникам запрещено приходить туда, где гуляет шестой класс, но просто так не принято. В школе все разделено. Между всеми, и между парнями и девчонками — тоже. Девчонки стоят по несколько человек и говорят гадости о других. Или красятся в туалете. Парни из пятых и шестых классов чаще всего на футбольной площадке. Я тоже обычно там. На площадке, по крайней мере, что-то происходит, хоть и там бывает скучновато. Одни и те же люди делают одни и те же вещи. Не очень-то весело.
        Я увидела, как Зак идет в нашу сторону. Его явно не волновало, что он вот-вот испортит гол. Ему кричали, чтобы отошел в сторону, но он шел прямо ко мне. И на воротах стояла я, так что ситуация получилась деликатная. Не знаю, что он думал — может, что я пропущу гол. Но я не собиралась. Пусть братишка сколько угодно стоит у ворот, набычившись, а гол я не пропущу. И у друзей воровать не буду.
        Только когда Зак повернулся ко мне, я заметила. Левый глаз затек. Почти полностью. И не надо мне говорить, что его вдруг ужалила пчела.
        Когда наш нападающий оказался у других ворот, я шагнула к Заку. На минуточку можно, подумала я.
        - Видишь, — сказал он.
        - Чего он на тебя злится? — спросила я так же коротко.
        - Есть за что.
        - Зачем ты вообще с ним?
        - А куда мне переехать, в Бразилию? Он появляется везде, куда я ни пойду!
        - Ты его пес: слушайся хозяина! Хорошая собачка! — я передразнила Адидаса.
        Зак сделал шаг ко мне, я отступила. Наверное, зря я про собачку — это уже слишком. Но это же правда. Стоит Адидасу свистнуть, как мой брат бежит к нему или ползет по трубе, или что угодно.
        - Что вы делаете там по вечерам? — тихо спросила я.
        Зак посмотрел на меня. Он весь дрожал.
        И тут наши стали кричать на меня, как бешеные. Наши ворота стояли без защиты, нападение приближалось. Я еле успела к воротам и приняла мяч.
        Когда я отдышалась и огляделась, Зака уже не было. Как будто жалел, что разболтался.
        Вечер тянулся, как жвачка. Развязка наступила, когда Эмма рассказала, что слышала — не знаю, правда это или нет, говорила она, потряхивая конским хвостом, — она слышала, что именно из-за Зака Адидас попался полиции с кучей дорогих спортивных вещей. Шлемов, боксерских перчаток, хоккейных наколенников и прочего.
        - Ну и дурак у тебя брат, — издевалась Эмма, хлопая серебристо-голубыми веками. Сегодня она была там. Ну, то есть, в туалете с остальными, на большой перемене. Губы у нее на каждом слове отливали серебром.
        - Сначала идет на взлом магазина, а потом все портит! Он совсем больной или как?
        - Сама больная! — прошипела я, но она и не думала закрывать рот.
        - Так что Зеббе, Али и Адидаса забрали на допрос. В полицейском участке. Может, теперь их отправят в интернат. Для таких как они.
        - Для таких как они интернатов не бывает, — сказала я.
        - Все равно. Твой брат — идиот, — нудила она, облизывая губы.
        - Если уж пошел с ними, так иди, — она кивнула, как будто сказала умную вещь.
        Я прекрасно поняла, что дела Зака плохи.
        На этот раз Глория открыла только после пятого сигнала. Я думала, что она снова упрямится и не хочет открывать, хоть и сидит дома. Но вот дверь отворилась. Господин Аль бросился ко мне и стал тереться о ноги, так что джинсы быстро превратились в штаны из кошачьей шерсти.
        Глория потащила меня на кухню, лицо у нее было красное.
        На кухонном столе лежала открытая газета.
        - Смотри! — она ткнула пальцем. — Они называются «Цирк Варьете»! — Глаза сверкали. — И они едут сюда!
        - Но это ведь не может быть тот… который из твоего детства?
        - Конечно, нет. Но название то же.
        Я посмотрела на объявление. Первое представление в нашем районе должно было состояться через два дня.
        - И они будут здесь пять дней! — по ее голосу можно было подумать, что к ней едут родственники.
        - Пойдем! — она вытащила меня в прихожую, обулась и надела пальто.
        Мы поднялись на лифте на шестой этаж и подошли к чердачной двери. Я не понимала, что мы собираемся делать — наверное, Глория хотела что-то взять. Может быть, я должна была ей помочь. Но она направилась прямо к окошку в потолке. У нее был ключ, но замок не давался. Пришлось хорошенько постараться, чтобы открыть.
        Мы осторожно выбрались на крышу. Господин Аль в несколько прыжков оказался у края, и выглядело это опасно. Глория позвала его, но он продолжал гоняться за осенней листвой. Наверное, воображал, что это жирные мыши.
        Я не понимала, зачем мы сюда забрались. А потом увидела. Вдали на шоссе виднелся караван вагончиков и грузовиков.
        - Видишь? — прошептала она. — Они едут сюда! Они все ближе!
        Это был «Цирк Варьете». Еще далеко, но уже можно было разглядеть красные и желтые вагончики. Хоть караван и ехал очень медленно в среднем ряду, все машины сигналили и старались обогнать.
        Глория откинула голову назад, волосы развевались на ветру. Вид у нее был слегка дикий, безумный, она сказала:
        - Последний вечер! Мы с тобой!
        - У меня нет денег, — прошептала я.
        - Я откладывала часть пенсии. На непредвиденные расходы. А это и есть непредвиденные расходы. Если ты захочешь пойти со мной.
        - Конечно, — сказала я. — Разумеется.
        Мы стояли на крыше и смотрели на маленькую часть мира. Непокорные. Непобедимые. Невероятно сильные. Просто невероятные. Вперед в необозримое будущее! На школьном дворе какие-то мелкие гоняли мяч. Я не знала, кто это, но отсюда сверху они казались смешными. Прямо под нами прошел парень с собакой. Может быть, это был Линус с Шавкой. Меня это не волновало. Пусть и не думает, что он меня интересует. Ни капельки.
        - Там я живу, — я показала дом напротив. В эту минуту открылось наше окно. В нашей с Заком комнате. Две руки вытряхивали одеяло.
        - Это твоя мама? — спросила Глория.
        Я кивнула.
        - Подумать только, человек тратит силы на вытряхивание одеяла! — возмутилась Глория. — На ее месте я тратила бы каждую минуту на тренировку трюков.
        - Каких трюков? — спросила я.
        - Цирковых, конечно! Я бы тренировалась, пока не стала лучшей в мире!
        - А если бы у тебя были дети? Неужели ты не стала бы вытряхивать их одеяла?
        - Дети сами могут это делать.
        - Не думаю, что у моей мамы есть цирковой номер, — сказала я.
        - Хорошо, что у меня никогда не было детей, — фыркнула Глория.
        - Это почему?
        - С детьми много хлопот! А я не из тех, кто вытряхивает чужие одеяла.
        - Значит, со мной много хлопот?
        Она непонимающе посмотрела на меня.
        - Почему?
        - Потому что я ребенок.
        - Ты?
        Я кивнула.
        - Бедная, — сказала она. — Ничего, это пройдет.
        - Я тоже не буду заводить детей, — решительно произнесла я.
        - Не зарекайся. Вот встретишь кого-нибудь — и все. Так обычно бывает.
        - Нет, сначала надо делать всякие гадости. А я не хочу.
        - Ну, может, ты еще передумаешь, — Глория отправилась к вентиляционной трубе, похожей на дымовую. Я пошла за ней, мне не было слышно, что она говорит. Наверное, ей стало неловко. Пришел кот и стал тереться о мои колени: он все-таки не упал с крыши.
        - Может, тебе покажется, что это романтично… или увлекательно, или…
        Она прислонилась к трубе и обхватила ее руками. Мы были довольно высоко, и вид у нее стал немного странный, как будто мечтательный. Как будто она обнимала вовсе не уродливую трубу.
        - Может, мне покажется, что мне кто-то нравится, — сказала я, не сводя глаз с Глории. — Пока он не начнет болтать ерунду.
        - Ну не все же болтают ерунду?
        - Все, — убежденно ответила я.
        - Тогда придется влюбиться в немого, — сказала Глория.
        - Я вообще не хочу ни в кого влюбляться, и поэтому у меня никогда не будет детей, — сказала я.
        Вместо ответа Глория забралась на самый верх трубы, раскинула руки и замерла. Разговор о любви пришлось закончить, чтобы она не потеряла равновесие.
        Вскоре она слезла, и я вздохнула с облегчением. Она забралась наверх, чтобы что-то доказать себе. А может быть, просто захотела вдохнуть побольше свежего воздуха.
        Цирковой караван все приближался к нашему району.
        Мама наконец-то все вытряхнула и закрыла окно.
        - Расскажи о своем номере, — попросила я. — Что ты делала раньше. В «Цирке Варьете».
        - В другой раз, — сказала она. — Слишком холодно.
        Когда мы нашли господина Аля и спустились с крыши, настала пора идти домой.
        На маленьком трюмо в прихожей стояла сумка Глории. Она была открыта. Проходя мимо, я заглянула внутрь. Там лежала целая пачка купюр. Я вспомнила заплывший глаз Зака. Если брат попал в передрягу, хочется ему помочь. Чтобы у него больше ничего не опухало. Потому что Адидас говорит про какой-то дурацкий долг. Из кухни доносился голос Глории:
        - Вку-усная салака, правда, господин Аль? Маленький непутевый котишка… вот…
        Я засунула руку в сумку и вытащила сотню. Она ничего не заметит. Я быстро спрятала купюру в карман.
        Я добралась до нашей прихожей, до кухни и до стола — и вот купюра стала жечь, как огонь. Через ткань, прямо к коже. Ногу жгло и щипало.
        Зак еще не пришел домой. Мама, конечно, стала жаловаться, что вечно кого-то из нас нет дома. Что мы никак не можем собраться и спокойно поужинать. Сколько можно повторять?
        Ногу жгло и щипало. Я не вытерпела.
        - Я скоро приду, — сказала я и выбежала из-за стола.
        - Куда ты?
        - Забыла кое-что!
        Только бы не столкнуться с Заком на лестнице! Если увижу его опухший глаз, могу решить, что самое важное — спасти его от Адидаса.
        Зака на лестнице не было. И во дворе тоже. Я нырнула в подъезд Глории. Спустилась по темной лестнице до ее двери. Осторожно приоткрыла почтовую щель. Она слушала магнитофон. В квартире раздавался лошадиный топот. Ни она, ни господин Аль не слышали, что у двери кто-то есть. Я осторожно опустила сотню в щель, чтобы она приземлилась на коврик у двери.
        И жечь тут же перестало. Какое облегчение! Какое счастье!
        Зак пришел домой поздно. Кроме фингала, к которому я уже почти привыкла, на щеке появился совсем свежий синяк.
        - Оставишь окно открытым? — спросил Зак, когда я забралась в постель.
        - Ни за что! — я схватила его за рукав. — Ты старше меня, но ничего не понимаешь!
        Зак вырвался.
        - Ты попадешься полицейским… — ныла я. — А твоя новая куртка «Адидас» — ты не понимаешь, откуда она?
        - Ты хочешь, чтобы завтра меня снова избили?
        - Ты что, его раб?
        На это мой брат ничего не ответил. Он уже вылез в окно.
        Если бы у меня осталась сотенная купюра Глории, я отдала бы ее Заку. Я знаю, что они делают по вечерам. Скоро Зак попадется. И поговорить не с кем. Мама упадет в обморок, если узнает.
        Перед сном я молилась. Сначала долго не могла вспомнить, как она начинается — про то, что Бог заботится о детях. Может, я не все слова правильно вспомнила, но молилась я о том, чтобы мой брат не попался полиции. И чтобы немного поумнел.
        10. Про кошачью еду и другие сложности
        Утром у Зака был бледный и несчастный вид. Он остался лежать в постели и сказал, что заболел: горло болит и все тело ломит.
        Мама поставила перед ним витаминный компот.
        - Тебе надо много пить, это полезно!
        И обещала вернуться домой как можно скорее.
        - Но не раньше шести, — добавила она.
        Я ничего не сказала. Я понимала, что витаминный компот Заку не поможет.
        После уроков я зашла домой. Хотела проверить, чем занят Зак. Он лежал в постели, как и утром. Мне он не ответил — наверное, спал.
        Я быстро поехала к пустырю, где ставили цирковой шатер. На вершине уже развевался вымпел. Вагончики стояли вокруг шатра.
        В это же время монтировали карусель и автодром. Машинками занимались четверо рабочих. Я смотрела, облокотившись на велик, и один из них спросил, не хочу ли я помочь. Я пожала плечами и опустила велосипедную подножку.
        - Принеси ящик с инструментами из водительской кабины, — он махнул рукой в сторону синего грузовика.
        - Ладно, — мне все равно нечем было заняться.
        Ящик я увидела сразу. Только я собралась его вытащить, как увидела, что бардачок у приборной панели открыт. И там лежит бумажник. Я быстро обернулась и посмотрела на автодром. Все четверо были заняты, никто не смотрел на грузовик. Я открыла бумажник. И достала пятисотенную купюру. Руки действовали быстрее, чем голова. Купюра словно сама влетела в карман.
        Ящик с инструментами был тяжелый, тащить его было непросто. С каждым шагом он ударял меня по ногам.
        - Хорошо! — сказал рабочий, который попросил меня притащить ящик. И улыбнулся. Потом порылся среди инструментов и достал разводной ключ. И в следующее мгновение управился с гайкой.
        - Кинь сюда ключ, — сказал следующий и подкрутил гайки со своей стороны.
        Автодром должен был выйти неплохой.
        Чуть подальше пробовали карусель. Развеселая музыка звучала слишком громко и шумно.
        Я вскочила на велосипед и уехала прочь.
        Подъехав к заправке между шоссе и домами, я увидела Зака. Это точно был он — скользнул между стеклянными дверьми. А должен был лежать в постели и пить витаминный компот!
        Я открыла двери и увидела Адидаса и горилл среди стеллажей. Зак подошел к кассе и заговорил с парнем, который там работает. Спросил про какие-то редкие батарейки. Парень сказал, что ему надо проверить в кладовке, есть ли у них такие. Но вряд ли, добавил он.
        Как только парень вышел, Адидас с гориллами стали набивать полные карманы вещей. Шоколадки, лимонад, фонарики, бутылки с моторным маслом, все подряд. Удивительно, сколько всего умещалось в их карманах.
        - Привет, Зак! — сказала я — довольно громко — и подошла к брату.
        Зак обернулся и скривился.
        Продавец услышал, что пришел новый покупатель, и высунул голову из кладовки.
        - Таких батареек у нас нет, — сказал он и тут же заметил, что среди стеллажей кто-то движется, поэтому быстро вернулся к кассе. Тогда Адидас спокойно встал у газетного лотка и принялся листать журналы, насвистывая сквозь зубы. Али и Зеббе встали у него за спиной и стали смотреть через плечо. Адидас грубо заржал и показал на фото:
        - Видали сиськи?
        - Ей помощник нужен, чтобы их держать, — ухмыльнулся Али. — Я бы не отказался. Это уж точно.
        - Это точно, — отозвался Зеббе. Мелкая горилла.
        - Вы будете покупать этот журнал? — раздраженно спросил парень за кассой. — Если нет — положите на место.
        - Посмотрим, — медленно произнес Адидас. — Надо проверить, а потом уж брать.
        Зак вышел вон, и я хотела отправиться за ним. Но в эту минуту дверь открылась снаружи, и мне пришлось подождать. В магазин вошел кто-то высокий и в пальто.
        - Привет, Янис! — сказала Глория Аль. Встреча была не очень-то к месту.
        Я хотела было протиснуться мимо нее. Единственное, чего мне хотелось — это убраться подальше. Но Глория загородила выход.
        - Ты куда спешишь, Янис? — произнесла она так тихо, что услышать ее могла только я, и не сдвинулась с места. У меня не было никакой возможности выбраться. Она к тому же положила руку на мое плечо, и весила эта рука не меньше тонны.
        - Где у вас кошачья еда? — спросила Глория приказным тоном, глядя на парня за кассой. Он указал на стеллаж.
        - Там же, где молоко, с другой стороны.
        - Можешь помочь? — спросила она, еще крепче вцепившись в мое плечо. — В таких местах никакого обслуживания.
        Я бросилась в проход между стеллажами. Как машинка на пульте управления. Когда я вернулась с банкой, Глория неодобрительно посмотрела сначала на меня, потом на банку. Затем снова обратилась к продавцу:
        - У вас только этот сорт?
        - Это же автозаправка, — недовольно ответил парень.
        Я слышала, как за Адидасом и его телохранителями захлопнулась дверь.
        Я надеялась, что их собьет машина, как только они выйдут из магазина. Или что угодно, лишь бы мне их больше не видеть.
        Глория отправилась к холодильнику с молоком.
        - Но молока у вас несколько видов! — обвинительным тоном произнесла она, обращаясь к продавцу, которому все это явно начало надоедать.
        - Но… кошачья еда… это же…
        - Что? Не так важно? — перебила Глория.
        - Нет, если человек пришел за бензином… — пробормотал парень, перебирая жвачки в коробке.
        Наконец, Глория решилась купить плохую кошачью еду и пять пакетиков кислой карамели.
        Я открыла дверь — не могла же я сказать ей, что лучше оставаться на заправке, пока поблизости бродят бандиты и грабители.
        Всего через несколько метров перед Глорией возник Адидас и произнес самым масляным голосом:
        - Помочь вам нести, тетенька?
        - Спасибо, очень мило, но банку кошачьих консервов и несколько пакетиков карамели я и сама донесу.
        Она обошла Адидаса и посмотрела на меня:
        - Пока, Янис!
        Глория быстро направилась к домам. Адидас стоял и таращился ей вслед. Не набросился сзади, ничего такого. Просто стоял.
        - Значит, это твоя старуха?
        Он медленно открыл банку колы, которая зашипела, как горящий пикфордов шнур. Протянул банку мне, чтобы я попробовала. Угодливо ухмыльнулся. Я сделала шаг назад, хотела сесть на велик и уехать.
        - Ну, отвечай! Это и есть твоя любимая старушенция? Которая угощает тебя морсом и дарит подарки?
        - Это не она, — сказала я.
        - Чего? Слыхали? — Адидас повернулся к Зеббе и Али, которые, похоже, ничего не понимали. — У тебя несколько бабок? Ты что, лесбиянка?
        - Заткнись! — сказала я.
        - Знаешь, что я ненавижу больше всего в мире?
        Он стоял так близко, что я чувствовала, как воняет помойкой.
        - Ненавижу мелких телок, которые мне врут! Хочешь оставить эту бабку себе, да? Эгоистка! Тухлый номер!
        Но если кто и был тухлый, так это Адидас. Я старалась не дышать и сделала еще шаг назад.
        Он протянул банку с колой Али, который отпил и передал Зеббе. Не знаю, передали ее Заку или нет, потому что в эту секунду мне вмазали. Голова чуть не отлетела. Тогда — наконец-то! — Зак что-то сделал. Он встал между мной и Адидасом.
        - Не смей бить мою сестру, понял!
        - Да? Не сметь? Ну-ка, смотри!
        Он приготовился ударить еще раз. Но зачем мне было ждать? Меньше чем за секунду я вскочила на велик и понеслась оттуда. Хотя голова все еще была не на месте.
        11. О снах, которых лучше бы и не было
        Мама открыла кухонное окно. Из цирка доносилась музыка. Кажется, ей тоже нравилось. Она слегка подпевала. И вдруг умолкла.
        Зак хлебал гороховый суп, не говоря ни слова. Когда у него такое настроение, всем не по себе.
        Мама даже не сказала ему, чтобы не хлюпал. Если бы я так ела, она прикрикнула бы: «Янис! Ешь потише!»
        Но она только вытянула шею над цветочными горшками. Я так мало знаю о маме. Например, почему в ту минуту у нее был такой вид, словно она только и хотела исчезнуть. Правда, мамы не исчезают, как папы.
        - Как хорошо, что к нам приехал цирк! У них, наверное, и лошади есть?
        - Вонючий цирк! — фыркнул Зак над желтовато-коричневым бульоном.
        - Откуда тебе знать! — крикнула я ему.
        - Настоящий цирк идиотов! — дразнил он.
        - Ну-ка замолчите, — сказала мама. Вид у нее был грустный. — Я думала, что мы туда пойдем. Втроем.
        - Never, — сказал Зак. — Тухлятина чертова.
        - Мы не ругаемся дома, Зак, и ты это знаешь.
        Зак вздохнул. Мама решила закончить воспитание. Момент был не самый подходящий.
        - А ты, Янис? — Казалось, она и вправду очень хочет в этот голубой шатер.
        - Не знаю, — сказала я, помешивая суп в тарелке.
        - Понятно, — сказала мама.
        Я чувствовала себя предателем. Стоило мне пошевелиться, как в кармане шуршало. И уже начинало жечь.
        Я закрылась в туалете и почувствовала себя ужасно несчастной. Ради Зака я украла пятьсот крон. А он этого не заслуживал.
        - Что с тобой? — спросила мама через дверь.
        - Все хорошо, — ответила я и спустила воду.
        Зак лежал на кровати. Руки он спрятал под одеялом.
        Я опустила пятисотенную купюру на его живот.
        - Что? — Зак поднялся и сел. Он стал вертеть купюру в руках и проверять ее на свет, как будто думал, что я сама ее нарисовала.
        Потом улыбнулся.
        - Где ты ее достала?
        Но я не ответила.
        Зак вскочил с кровати. Он схватил меня — то ли обнял, то ли танцевать собрался — и закричал:
        - Ты лучшая в мире сестра, знаешь?
        Я, конечно, не знала, но слышать это было приятно.
        - Черт, Янис, какая ты классная!
        Пришлось шикнуть на него — не очень-то хотелось, чтобы мама пришла в эту самую минуту. Ни один из нас не смог бы объяснить, откуда взялись деньги.
        - Это от старухи? — спросил Зак, когда мы оба уселись на его кровать.
        - Ни за что не взяла бы ничего у нее.
        - Но не у мамы же ты их украла?
        Он произнес эти слова, но это была такая глупость, что я даже отвечать не стала.
        А Заку больше нечего было сказать.
        Приятно лишить кого-нибудь дара речи.
        Жалко только, что это бывает так редко.
        Я убрала со стола и налила полную раковину пенной воды.
        Мама словно и не видела, что я делаю. Сначала она смотрела в окно, как будто замечталась.
        - Пойдем в цирк? — спросила я, вымыв уже половину посуды. Мама по-прежнему не говорила ни слова. Если бы на моем месте был Зак, она захвалила бы его еще до того, как он включил воду.
        - Ты моешь посуду? — она неуверенно улыбнулась, как будто не могла поверить своим глазам.
        Я ничего не ответила, только терла из всех сил. Тогда она засмеялась. Жаль, что она смеется так редко.
        - Ты хочешь? — спросила она.
        - Мыть посуду?
        - Пойти со мной в цирк.
        - Конечно.
        Обману ли я Глорию? — подумала я. Если сначала пойду с мамой? Наверное, нет.
        Вечером, когда Зак забрался в окно, я еще не спала. Он ставил горшки с цветами на место, тихонько насвистывая. Скоро его голова оказалась рядом с моей.
        - Ты меня спасла, понимаешь?
        - Больше не буду.
        - И не надо. Можешь носить перчатки сколько хочешь.
        Он совсем сбил меня с толку. Как-то неправильно было сравнивать перчатки, которые он дал мне на время, и украденные деньги.
        - Ты спишь? — прошептал он.
        - Кажется, да, — ответила я. — Пошли Адидаса куда подальше.
        - Обещаю.
        - Даже если он будет дарить тебе вещи?
        - Не нужно мне его барахло. Все краденое. Нет у его отца никакого магазина. Да и отца тоже нет, наверное.
        - И у нас нет.
        - Есть!
        - Не замечала.
        - Скоро мы с ним встретимся. На летних каникулах.
        - На неделю, ага.
        - Ну и?
        - Я не собираюсь ехать. Плевать мне на него.
        - Не плевать, я знаю.
        - Ему же плевать на нас!
        - Он подарит нам кучу всего…
        - Вот именно. Наверное, думает, что нас можно купить.
        - Он наш отец.
        - Тихо! Спи! — кажется, я разозлилась.
        - Что такое?
        - Больше не хочу о нем слышать, понятно?
        - Ладно, больше трепаться не будем. Спи!
        Я знала, что теперь будет: как только я усну, начнутся сны. Такие сны, которых мне совсем не хочется.
        Если у меня будут дети, я их никогда не брошу. Даже если у меня появится новая любовь, детей я не забуду. Ни за что! Хотя у меня не будет детей. И вообще, становиться взрослым — такая засада. Если б только можно было гонять и гонять на велике. Или завести «ХД» и гонять на нем. И ни о чем не думать. Вот бы отказаться расти.
        А потом мне приснился тот сон, который снится каждый раз, стоит подумать о папе: мы вместе идем по улице, у него хорошее настроение, у меня тоже. Но он прибавляет шагу и идет все быстрее и быстрее. Наконец, мне приходится бежать, но я все равно не успеваю. Я кричу и прошу подождать, но он только смеется и отвечает, чтобы я поспешила. И я спешу, и, наконец, бегу со всех ног, но папа все равно далеко впереди. Потом он скрывается за углом, и, когда я поворачиваю, его нет, и я не знаю, куда мне идти. Я стою одна, мимо проходят люди и смотрят на меня. И тогда я замечаю, что я в чужом городе, не узнаю дома и людей. Они что-то говорят, может быть, спрашивают, почему я стою там. Я не понимаю их язык и не могу ответить, поэтому снова бегу. Мне не хватает дыхания, хочется упасть на землю и заплакать.
        Когда я просыпаюсь, подушка мокрая. Иногда и в постели мокро. Ужасно стыдно. Мама ничего не говорит, но матрас обернула целлофаном. И это тоже позор. Когда поворачиваюсь, он шуршит, и я обо всем вспоминаю.
        Этой ночью я проснулась и успела в туалет.
        И увидела, что там лежит мама — то есть, в ванне. Она зажгла стеариновые свечи и слушала плеер на большой громкости. Рэгги, любимая мамина музыка.
        - Привет, — сказала я. — Купаешься?
        Кажется, она кивнула мне — а может, просто в такт музыке.
        - Можно, я пописаю?
        Она открыла глаза и сняла наушники.
        - Как хорошо, что ты успела.
        Справившись, я не стала сразу уходить. Наша ванная выглядела необычно. Как зал вечеринки, с музыкой и светом. Правда, я боялась, что она уснет и — вдруг утонет. Такое же случается во сне? Ведь можно и не проснуться. Даже если нос и рот окажутся под водой. Если ты очень устал. Как мама, например.
        - Наверное, и мне пора в постель, — сказала она и встала.
        Я немного застеснялась, она ведь была совсем голая. Странно было бы, конечно, если бы она купалась в одежде, но все равно, не очень-то хочется смотреть на мамину грудь и то, что там, пониже. В детстве, конечно, казалось, что кустик под животом — это смешно, но потом, когда чувствуешь, что становишься такой же, с кустиком и прочим, не очень-то приятно смотреть на голую маму. Сразу вспоминаешь, что происходит с тобой. Хотя тебя и не спрашивают, хочешь ли ты себе две булки и кустик посередине. А если булок нет, то тебя за это дразнят. Все самое важное всегда решают за тебя и не спрашивают. Так что я отвернулась, пока мама оборачивалась полотенцем. Я ужасно боялась, что она снова начнет эти занудные разговоры про месячные. Что в какой-то момент это случится и не надо бояться. Это совершенно естественно! И гораздо хуже, когда этого нет! Просто надо попросить маму купить прокладок. Так говорила тетка из психологической службы для подростков, когда пришла в наш класс. Или можно попросить тампоны, если больше нравится. «Свобода в коробочке», как они называются. Я и слышать не хочу про это безобразие —
истекать кровью, пока тебе не стукнет пятьдесят! Не понимаю, как это можно пережить.
        - Ты скучаешь по папе? — спросила я.
        Она вздохнула.
        - Хотела бы ответить «нет». Но ответ — да. Да, скучаю.
        - Может, ему надоест та, другая? — попробовала я утешить ее.
        - Лучше бы он ей надоел. Чтобы узнал, каково это, когда тебя бросают.
        - И чтобы он пришел и плакал, и просился обратно?
        - И тогда бы я ответила… НЕТ!
        - Почему? Ты же по нему скучаешь?
        - Если человек тебя предал, то нельзя просто…
        - И я бы сказала «нет». Нет. Нет! НЕТ!
        Она засмеялась, выключила плеер, вытащила пробку в ванне, задула свечи.
        Потом мы легли спать. В разные кровати. В разных комнатах. Хотя в тот вечер мне хотелось забраться к ней. Но просить об этом — слишком по-детски.
        Я долго лежала и слушала, как вода вытекает из ванны. Звук свободы. Если бы можно было стать пенной водой в ванне! Хлынуть по трубе в… Ну, в очистные сооружения, конечно, не хочется. Лучше прямо в море. А в море в эту минуту пусть купается папа. Потому что он любит плавать. Если я правильно помню. В нашем фотоальбоме есть снимок. Папа купается вместе с двумя детьми. Мальчик умеет плавать, а у девочки розовый плавательный круг. «Янис, 5 лет, Зак, 7 лет», — написано под фотографией. И папа улыбается и смеется, и можно подумать, что он ни за что в жизни не уедет и не оставит этих детей, потому что это его дети.
        Снимков, на которых он собирает вещи и уезжает, у нас нет. Как и снимков того, как он ссорится с мамой, закрыв дверь в комнату, где спят его дети, о которых он скоро забудет.
        Кроме одной недели летом, когда он вдруг о нас вспоминает.
        12. Про пап и верблюдов
        Странно, но на следующий день пришло письмо от папы. Когда я обнаружила его на коврике у двери, дома никого не было. Я узнала папин почерк и могла бы сразу выбросить в мусоропровод. Или сжечь на балконе. Проклятый папа!
        Но вместо этого я распечатала конверт. Оттуда выпали фотографии. Он смотрел прямо на меня. Стоял и улыбался на крыльце дома — кажется, нового. Рядом с ним — Мари, его новая жена. У нее на руках ребенок. У папы на плечах мальчик, смеется прямо в камеру. Смеется прямо мне в лицо. Ладно, бить младших нехорошо. Хотя в ту минуту мне очень захотелось. Врезать по этой физиономии, чтобы не лыбился! В письме были еще фотографии. Папа играет с мальчишкой в саду. Жена играет с малышом на одеяле, расстеленном на лужайке.
        Я так устала. Просто ужасно устала вдруг. Жутко, кошмарно, адски устала. У меня не было сил читать, что написал папа. У меня не было сил оставаться дома.
        Я позвонила в дверь Глории, но она не открыла. Вечно так. Я уже знала, что нет смысла звонить второй раз. Иногда она просто хочет, чтобы ее оставили в покое.
        Я села на велик и поехала к футбольному полю. Но когда приехала, почувствовала, что играть совсем не хочется Хотя Мират и крикнул, что если я не хочу, то могу и не стоять на воротах. Но у меня просто не было сил. Мират подошел и спросил, что со мной и почему я сержусь.
        - Я не сержусь, — ответила я.
        - Сердишься, — сказал он. — Ты теперь все время сердитая.
        Потом он побежал обратно на поле, а я поехала дальше на велике. За школой была площадка для скейтеров. Там всегда кто-нибудь катается. Все время одни и те же парни. В уродских шапках и штанах, которые висят на заднице.
        Иногда мне дают покататься на скейте. Это здорово. Если бы я много тренировалась, то у меня получалось бы неплохо. Но в тот день они только кричали, чтобы я отъехала и не занимала место со своим уродским велосипедом. И тогда я по-настоящему рассердилась и проехалась по рампе, так что парень, который был там в ту минуту, потерял равновесие и упал.
        Я уехала, а они кричали мне вслед.
        Я поехала к цирку. Погода была хорошая, почти как летом. На лугу за шатром паслись лошади. Две коричневых, одна белая. Каждая из них ходила на длинной привязи у колышка. Если бы лошади были беспокойные, они бы запутались, но эти, похоже, сами понимали, как надо двигаться. Пять грузовиков стояли недалеко от входа. Я узнала тот, в котором недавно побывала. На зеркале заднего обзора висел розовый медвежонок. И вдруг я заметила, что между передних колес торчат две ноги. Выглядело это довольно жутко. Как будто грузовик кого-то задавил. Ноги зашевелились и из-под машины вылез человек. Лицо и руки у него были в машинном масле. Он с трудом встал и, бранясь себе под нос, достал из кармана тряпку и стал утираться.
        Когда он повернулся ко мне, я увидела, что это тот, кто просил меня принести ящик с инструментами. Мне захотелось вскочить на велосипед и удрать. Обернувшись, я увидела, что он вытирает руки тряпкой и смотрит на меня.
        Из шатра доносилась музыка. Парни в тренировочных костюмах вышли оттуда и зашли в вагончик. На вид они были потные и усталые.
        Я увидела ее издалека, на сухой траве по другую сторону шатра. Глория сидела вместе с господином Алем.
        Он был на поводке, который Глория привязала к колышку в земле.
        - Как лошади, — сказала я.
        - Так делают, когда приходится ездить, и нет загонов.
        Я опустила велосипед на землю и села рядом с ней. Дул ветер, я мерзла, но рядом с Глорией можно было спрятаться от ветра. Мы молчали. Она ела шоколадную вафлю. Потом отломила кусок и протянула мне.
        - Спасибо, — сказала я, хоть в горле и стоял ком. И я не собиралась рассказывать Глории почему. Я решила спрятать фотографии и забыть, что у меня есть почти родной брат, которому можно сидеть на плечах у папы. Избалованный сопляк, у которого велосипед, конечно, лучше моего, хоть он сам и младше. Которому покупают все, что он захочет. Все, что взбредет в голову.
        - Как твой брат? — вдруг спросила Глория.
        - Ненавижу его, — выпалила я, не успев подумать.
        Она удивленно взглянула на меня.
        - Я думала, ты помогаешь ему забираться в окно по вечерам.
        - А, ты про Зака, — я откусила кусок вафли.
        - А у тебя есть еще братья? — спросила она.
        Мне не пришлось отвечать, потому что в ту самую минуту кое-что произошло. Из одного вагона для животных вышел мужчина в зеленом комбинезоне. Он пятился по трапу и держал в руке веревку. Повторяя ласковые слова, он тянул за нее изо всех сил. Вскоре показалась светло-коричневая морда, пара больших ушей и большие, большие глаза, которые оглядывались по сторонам.
        Глория вдохнула и выдохнула:
        - Гоби!
        Верблюд важно спускался по трапу. Кажется, раньше я видела верблюдов только по телевизору. Он был гораздо выше, чем я думала, и шаг у него был шире. Большие ноги, как будто в каких-то тапках с двумя пальцами.
        - Верблюды такие красивые, — прошептала Глория. — Такие умные. И никогда не забывают друзей. — Гоби? — позвала она, когда верблюд проходил мимо нас. Потом повторила еще, и еще, но верблюд и ухом не повел.
        Мужчина в комбинезоне отвел верблюда на луг. Там он вбил в землю железную трубу и привязал к ней веревку. Верблюд замер и огляделся по сторонам, словно не спеша с выводами о том, где находится. Такое существо не спешит. Не несется по жизни, задрав хвост.
        - Это, конечно, не Гоби, — пробормотала Глория себе под нос. — Когда он жил у нас, ему уже было двадцать лет. А с тех пор прошло еще шестьдесят… Верблюды, конечно, живут долго, — сказала она, обращаясь ко мне, — ноне так долго. Ты почему плачешь?
        - Не знаю, — я утерла слезы рукой. — Может, потому что он сидит на привязи.
        - Вид у него одинокий, — согласилась Глория. — Наверное, у них нет денег на второго верблюда.
        - Его надо отпустить на свободу. Где-нибудь, где есть другие верблюды.
        - Сейчас плохое время для верблюдов, — вздохнула Глория.
        Я не очень поняла, что она имеет в виду, но не стала ничего говорить. Наверное, верблюды — это для нее больная тема. Как папы — для меня. Особенно такие, которые сначала сбегают, а потом вдруг зовут к себе. На неделю, побыть дочкой. Если хорошо себя вести и не надоедать, тебя, может, позовут и на следующее лето. И тогда он вообразит, что он хороший папа и вовсе никого не забывал.
        Мы сидели и думали. Сейчас плохое время для животных и уж точно плохое для пап. Может быть, для страха сейчас хорошее время. Вспомнить хотя бы Зака, который так боится, что соглашается на все, что предлагает Адидас.
        Верблюд жевал и как будто не очень интересовался тем, что происходит вокруг. Не то чтобы я ждала, что он спросит, где находится лучшая пиццерия, но мог бы просто повернуть голову и немного посмотреть на меня. Наверное, было бы приятно. Если бы верблюд стал меня разглядывать.
        Я закрыла дверь как можно тише и разулась. Мама и Зак сидели за кухонным столом. Перед ними лежали фотографии и письмо. Мама изо всех сил постаралась улыбнуться мне.
        - Папа ждет вас на первой неделе каникул.
        - Я не поеду, — ответила я и налила стакан воды.
        - Смотри, он прислал фотографии, — сказал Зак. — Это дом, который он построил. И наши брат и сестра.
        Мама встала из-за стола и подошла к раковине. Она стала мыть овощи. Потом достала большой нож и разделочную доску и принялась резать и рубить с громким, ритмичным стуком. А Зак сидел и пялился на фотографии.
        - Я не поеду, — сказала я. — Ненавижу их!
        Мама положила нож в раковину, я видела ее спину. Она медленно обернулась и горько посмотрела на меня.
        - Я не хочу, чтобы ты так говорила, Янис. Это твои брат и сестра. Они ничего плохого тебе не сделали, правда?
        - Ну…
        - Дети не выбирают себе родителей, так? — продолжала мама.
        - Нет. И очень жаль, — ответила я.
        - Иначе бы люди вымерли, — пробормотал Зак. — Нормальных-то мало.
        Мама снова повернулась к раковине и стала резать. На этот раз намного спокойнее.
        - Я хочу, чтобы неделю вы провели с папой и его новой семьей. Если не знаешь обоих родителей, то ты не целый человек, а половина.
        - Но я хотел бы только с папой, — пробормотал Зак.
        - Без тех, остальных.
        - Он же написал, что придумал что-то для вас троих, только троих. Например, поехать в Копенгаген. Сходить в парк Тиволи… или что-нибудь еще, если захотите. Дайте ему шанс. Он же ваш папа. Не забывайте.
        - А ты? — спросила я.
        - Я не поеду, это ни к чему.
        - Но что ты будешь делать всю эту неделю?
        - Может быть, поработаю побольше, заработаю денег, и мы сможем поехать куда-нибудь вместе.
        - А по вечерам? — беспокойно спросил Зак.
        - Что я буду делать, по вечерам, вместо того, чтобы ругаться с вами? Посмотрим, остались ли у меня друзья… С которыми можно сходить в кино. Или что-нибудь еще… Побыть одной тоже интересно.
        Мне захотелось рассказать маме о Глории. Но я удержалась. Там же был Зак. Он бы ни за что не понял.
        13. Про сейчас и раньше
        На следующий день Глория открыла дверь очень бледная. Не спалось ночью, как она объяснила.
        - Во сне ко мне приходил папа, — прошептала она, проходя в гостиную. Там она тяжко опустилась на диван.
        - Иногда это приятные сны… Я просыпаюсь и чувствую себя маленькой девочкой, снова в нашем доме-повозке. Но сегодня ночью…
        Она посмотрела на меня и надолго умолкла. И я поняла почему: иногда надо подумать, прежде чем рассказать сон — вдруг потом пожалеешь.
        - Мы свернули шатер, разобрали карусель, завели Гоби в его повозку. Собаки и кошки ездили с людьми. Кроме одной собаки, большого сенбернара, который всегда оставался вместе с Гоби. А мы спешили, я не знала почему, но папа нас подгонял. Он кричал и сердился на нас. Так мне приснилось. А потом… когда мы запрягли лошадей, и заработали моторы грузовиков, вдруг пошел дождь и засверкали молнии. Мы с мамой решили подождать, пока погода разгуляется, но папа кричал, что нет времени, что надо спешить.
        Мы сидели на бархатном красном диване Глории. У нее были и красные шелковые подушки. Господин Аль запрыгнул ко мне на колени, я погладила его по голове и почесала за ушами, как ему нравится, но он вдруг зашипел и спрыгнул на пол. Глория не заметила — она смотрела в окно, как будто все, что случилось в ее сне, происходило там.
        - И когда мы уже выехали — а дождь все лил, ничего не было видно — прямо перед нами на дороге возникли люди. Они остановили повозки и всех выгнали. Даже Гоби. Папа разозлился и что-то им сказал. Тогда раздался такой сильный хлопок, что у меня уши заложило, и папа оказался на земле. Из головы текла кровь. Гоби стоял рядом и смотрел, а потом лег рядом с папой. Мама втолкнула меня в один из грузовиков и увезла нас прочь. Они стреляли нам вслед.
        Глория посмотрела на меня.
        - Почему мне это приснилось? На самом деле все было не так.
        - Сны — странная штука, — сказала я. — Они просто снятся, и все.
        - Но все казалось таким настоящим… словно все было как в этом сне, а вовсе не так, как я помнила.
        - Но это было так давно, — больше мне ничего не пришло в голову. Глупые слова. Как будто неважно, как все произошло, потому что это было так давно.
        - Как ты попала в Швецию? — спросила я после молчания.
        - Сначала я была в каком-то детском доме. Они звали меня сопливой цыганкой, и я сбежала. И как-то попала сюда.
        - Сюда?
        - Да… в Швецию. А может, и детский дом был в Швеции. Я не знаю. Вокруг были леса. Поэтому я и сумела сбежать. Сначала бродила на свободе, было лето, черника и малина. Я даже силки пыталась делать, чтобы раздобыть мяса. Но у меня, конечно, ничего не получалось.
        Представить это было нетрудно. Как Глория бегает среди деревьев и ищет что-нибудь съедобное. Надеется, что кто-нибудь попадется в силки.
        - Ты когда-нибудь была по-настоящему голодной? — спросила она.
        - Да, — сказала я. — Почти каждый день.
        Она засмеялась.
        - Когда я попала в ту семью в Сконе, я была кожа да кости. Они меня удочерили.
        - Они были добрые?
        - Как с настоящей дочерью.
        - А где они теперь?
        - Умерли, конечно. И дома их больше нет. Теперь там большие многоквартирные дома. Я была там и видела, я знаю.
        - Почему ты не завела себе мужа и детей?
        - Завела? Как можно завести…
        - А ты хотела бы детей, если бы… если бы ты встретила… подходящего человека?
        - Нет, не думаю, — сказала она и достала вышитый платок. Высморкалась. Потом положила в рот лимонную карамельку. Долго перекатывала ее во рту, а потом сказала:
        - К тому же, я так никого и не встретила.
        Она засмеялась и посмотрела на меня.
        - Наверное, я слишком трусливая для любви.
        Мне хотелось, чтобы она объяснила, почему трусила и сколько для этого нужно храбрости. Для любви, то есть.
        Наконец, я рассказала про папино письмо. И про фотографии. И про первую неделю каникул, которую мы с Заком должны провести у него.
        - Поезжай! — решительно сказала она.
        - Ни за что! Он на нас наплевал…
        - Сколько у тебя пап?
        - Один. Да и тот…
        - И у меня был один. Только один. И я по нему скучаю. Хотя иногда и сердилась на него.
        - Он тебя бил?
        - Случалось. А твой папа тебя не бил?
        - Не думаю. Когда он сбежал, мне было шесть лет.
        - Это, конечно, ему простить нельзя. Что он сбежал. Это хуже, чем пощечина.
        - Теперь у него двое новых детей вместо меня и Зака.
        - И ты их никогда не видела?
        Я потрясла головой. Глаза у нее заблестели, и она спросила:
        - Ты иногда думаешь о папе?
        - Я не хочу о нем думать!
        - Но ведь думаешь иногда? И сны видишь?
        Я кивнула и уставилась в пол.
        - …я не хочу видеть его мерзких детей!
        - Никто не может тебя заставить. Ты большая и сильная, у тебя свои ноги — тебе и решать, куда идти.
        Я подняла на нее глаза. На ее усталое лицо падал свет из окна. Я знаю, так бывает. Один кошмарный сон может испортить целый день.
        - Слышишь? — сказала она, когда я собралась уходить. Она приставила ладонь к уху и прислушалась к звукам с улицы.
        Наверное, музыка доносилась с пустыря. А может быть, из какого-нибудь телевизора.
        Но я промолчала.
        - Ты же не забыла? В воскресенье? Ты и я.
        Я, конечно, ничего не забыла. И не стала говорить, что сначала иду в цирк с мамой. Наверное, Глория расстроилась бы, если бы узнала.
        14. Про ботинки-крокодилки
        Мама спросила у Зака, не передумал ли он и не хочет ли с нами, но Зак только фыркнул:
        - В этот вонючий цирк!
        И мы пошли вдвоем. Мама нарядилась. По-моему, она была очень красивая. Она завила волосы и шла широким, веселым шагом.
        Я косилась в сторону дома Глории — не очень-то хотелось, чтобы она меня заметила.
        - Как там Мират? — спросила мама. — Давно к нам не заходили твои друзья.
        - Они скучные, — ответила я. — Я с ними больше не дружу.
        - Да? А с кем ты теперь дружишь?
        - Да почти ни с кем.
        - Может, с кем-то, кто живет в том доме? — она с таинственным видом махнула в сторону подъезда Глории.
        Я не ответила, и мама продолжила:
        - Ты часто выходишь из того подъезда.
        - У нас в классе новая девочка, — пробормотала я и сама не поняла, почему я не говорю все как есть. Но рассказать про Глорию было бы так сложно.
        - Новая девочка? Здорово. Как ее зовут?
        - Глория, — сказала я.
        - Глория? Как красиво. Откуда она?
        - Из Румынии или вроде того.
        - Приводи ее в гости!
        Я пообещала, хоть и знала, что никогда этого не сделаю.
        - А лучше, — мама просияла, — забеги к ней и спроси, может, она пойдет с нами в цирк? Ее я тоже приглашаю.
        - Нет, — быстро сообразила я. — Сегодня вечером она собиралась к своим родственникам в… Сёдертэлье!
        Мама немного удивилась. Наверное, я слишком быстро ответила. Но вот мы прошли дом и вошли в тоннель под шоссе, и она уже забыла про новую девочку. Я пожалела, что использовала имя Глории. Как будто я почти предала ее. Но придумывать что-то другое было поздно. Я надеялась, что мама скоро все забудет. Иначе мне придется сказать, что мы поссорились, что я ненавижу эту девочку и больше не хочу с ней разговаривать. Тогда мама спросила бы, почему мы поссорились…
        Похолодало, и небо было бирюзовым, как порой на картинках. На цирковых флагах на вершине шатра блестело несколько звезд.
        Карусель уже работала, и автодром тоже. Вокруг ходили люди с облачками сахарной ваты. У входа в шатер выстроилась очередь.
        - Я не была в цирке с самого детства, — сказала мама с блеском в глазах. Иногда к нам приезжал цирк-шапито, как этот, но нечасто, ведь мы жили высоко в горах, а дорога туда была крутой и извилистой. Когда мы слышали, что приближается цирк, все дети высыпали на дорогу, чтобы помочь толкать повозки. Иногда нам разрешали помогать ставить шатер и все остальное.
        Я попыталась представить, как мама выглядела в те времена, когда жила среди высоких гор.
        - Ты была примерно как я? — спросила я.
        Она посмотрела на меня и слегка улыбнулась, и тут подошла ее очередь покупать билеты. Пока мы шли ко входу, она снова посмотрела на меня и засмеялась.
        - Мой папа звал меня Адрианом, а не Адрианой. Он, наверное, думал, что я больше похожа на мальчика, чем на девочку. У меня были такие же длинные ноги, как у тебя, и каштановые волосы. А может, и глаза те же, и рот.
        Она обняла меня и провела рукой по моим непослушным волосам.
        Когда мы нашли свое место в шатре, до начала представления еще оставалось немного времени, но прожекторы над манежем уже зажгли, и еще играл небольшой цирковой оркестр.
        - Я вспомнила, — сказала мама. — Ее звали Сильва! Что с ней сейчас, интересно…
        - Какая Сильва?
        - Мы были одногодки. Она приехала летом с цирком, а на зиму осталась жить у нас. Мы стали лучшими друзьями, но весной ее родители приехали и забрали обратно в цирк. Я только и ждала, что наступит осень, и цирк закроется на зиму. Моя мама тоже думала, что Сильва приедет и снова будет жить с нами. Но она не приехала. Выпал снег, и через неделю я поняла, что она не приедет совсем. Что же с ней стало…
        На мгновение мне показалось, что мама говорит о Глории. Глория и цирк-шапито! Потом я посмотрела на маму и поняла, что по сравнению с Глорией она очень молодая. Так что Сильва была другим человеком, и все-таки — как похоже! И потом я подумала, что в мире, наверное, полным-полно Сильв и Глорий — и, наверное, всегда было полно.
        И вот началось представление. Я узнала акробатов, я видела, как однажды вечером они возвращались с тренировки. Но тогда они были потные и усталые, а теперь сияли, такие красивые в сверкающих трико и с сияющими улыбками.
        Потом на манеж выскочил спотыкающийся клоун. Ботинки у него были, как длинные крокодильи морды. Голые пальцы торчали наружу. Он шел, раскачиваясь, с ящиком для инструментов в руках. Потом стал возиться с опорой шатра, и в какой-то момент показалось, что сейчас все упадет. Публика вскрикнула. Кое-кто встал и принялся протискиваться к проходу. Но тогда пришел директор цирка и стал кричать на клоуна, который только кланялся и пятился, и показывал пальцем. Директор приказал ему немедленно починить палатку.
        - Augenblicket — ja! — крикнул клоун и снова поклонился.
        Я узнала его, и меня как обожгло. Если он меня узнает — это конец. Вдруг он понял, кто взял его деньги?
        Когда он посмотрел на меня, прятаться за маму было поздно. Она засмеялась и подтолкнула меня.
        - Он тебя имеет в виду! Он хочет, чтобы ты ему помогла!
        Я встала, как лунатик, и вдруг навстречу мне протянулся лес рук, готовых помочь выбраться на манеж.
        Луч прожектора чуть не ослепил меня, но клоун взял за руку и подвел к опоре.
        - Ты починяйт, да?
        Он указал под самый купол, и народ взвыл от хохота. Может быть, они смеялись надо мной, потому что вид у меня был растерянный и глупый.
        Клоун вытянулся, показывая, что он слишком короткий и не дотягивается. Потом указал на свои плечи, как будто я могла вот так запросто взять и забраться. Странное дело — у меня получилось. Он схватил меня, и я вмиг очутилась у него на плечах. Он держал меня за ноги, и мне казалось, что это нормальное дело — стоять вот так.
        Потом он подошел к опоре, я вытянулась и толкнула ее. Раздался щелчок, и шатер снова стал ровным и красивым. Публика аплодировала и смеялась.
        Спрыгивая с плеч клоуна, я успела почувствовать запах грима на его лице. Оно было красное, с черными кругами вокруг глаз и большим красным ртом. Один глаз подмигнул мне.
        До самого конца представления я думала о том, почему клоун выбрал именно меня. И почему он так подмигнул. Он что, знал?
        Когда появился верблюд, меня затошнило. При виде двух покачивающихся горбов — как лодки в шторм — легче мне не стало.
        Девушка в розовом трико приказывала верблюду ходить разными кругами — то шире, то уже. Множество маленьких пуделей описывали вокруг верблюжьих ног восьмерки. От всего этого у меня разыгралась морская болезнь. Я чувствовала, что надо срочно встать и выйти.
        - Я сейчас, — сказала я маме.
        - Пойти с тобой? — прошептала она.
        - Нет, — ответила я. Соседи зашикали.
        Я только и успела забежать за вагончик. Там меня долго и чудесно рвало. Чудесно было то, что больше не надо сдерживаться. Очень приятно. Казалось, что если от всего избавиться, то можно будет жить дальше. Пока я не огляделась по сторонам. Неподалеку стоял клоун и смотрел прямо на меня. И я не могла сдвинуться с места. Приросла к земле. Он затушил сигарету и подошел ко мне. Крокодильи морды хлопали на ходу, он не улыбался. Угольно-черные глаза смотрели на меня.
        - Как ты? — спросил он, уже без своего циркового акцента.
        - Простите, — сказала я, потому что не могла думать ни о чем, кроме пятисотенной купюры, украденной из бумажника. — Я не нарочно, — добавила я.
        - Жаль, что тебя тошнит, — сказал клоун. — Хочешь воды?
        - Спасибо, — согласилась я, чтобы избавиться от него. Секунды мне хватило бы, чтобы сбежать оттуда. Кажется, он понял, о чем я думаю, и сказал:
        - Стой здесь и не уходи!
        Я кивнула и не посмела ослушаться. Скоро он вернулся из вагончика со стаканом воды.
        - У тебя хорошо получилось, — похвалил он, и я чуть не подавилась.
        - Некоторые дети неуклюжие и глупые — а ты нет!
        - Спасибо, — ответила я. — За воду.
        - Теперь все в порядке?
        - Да, — сказала я. — Кажется, все нормально.
        - Тогда возвращайся быстрее, пока все не пропустила! — сказал он, подмигнув, и я исчезла за десятую долю секунды, не больше.
        Мама встретила меня с облегчением.
        - Как ты? — прошептала она.
        - Хорошо, — сказала я.
        После скучного номера с двумя лошадьми, которые только и делали, что оставляли кучки навоза на манеже, снова появился клоун. У него были совок и мешок, и он стал убирать навоз, но каждый раз, когда он собирался бросить навоз в мешок, тот сворачивался, и все падало мимо. Он прикрикивал на мешок, но ничего не помогало, тот сворачивался, стоило клоуну повернуться к нему. Директор цирка вошел и закричал на клоуна:
        - Jezt! Augenblicklich! Idiote! Verstehstdu?
        - Verstehe, — крикнул клоун в ответ и случайно махнул совком так, что навоз полетел прямо в лицо директору. Публика завизжала от радости, словно каждый только и мечтал забросать директора навозом. Тот кричал и бранился, пытаясь избавиться от комков. Красный занавес приоткрылся, и на манеж вышли еще три клоуна. Их я тоже узнала. Это были акробаты, которые натянули красные парики и огромные штаны на подтяжках. В руках у них были ведра с водой.
        - Duschen! — крикнул один из них и вытянул перед собой шланг с чем-то вроде лейки на конце. Тогда первый, в крокодильих ботинках, улыбнулся и радостно повторил:
        - Duschen ja! Sch nja! Duschen ja!
        Он закрыл глаза, как будто ему уже было жутко приятно, а другие стали взбираться друг на друга. Из шланга на клоуна полилась вода: прямо в широкие штанины, выливаясь наружу внизу. Публика кричала и визжала. Клоун стал мокрый и липкий, остальные бродили вокруг, черпали воду и поливали друг друга.
        - Помогите! Не умею плавать! — орал тот, что дал мне стакан воды и у которого я стащила пятьсот крон. Три других клоуна исчезли, а он все лежал на животе и загребал руками грязь. Потом директор снова стал кричать и браниться, и клоуна в крокодильих ботинках закатали в ковер и унесли.
        15. Все еще тошнит
        Всю ночь мне снились гадкие сны, а утром я проснулась совсем больная. Вряд ли кто-нибудь захочет слушать, как меня рвало, так что я не буду рассказывать. Но рвало меня примерно как слона, которому очень, очень плохо. Мама не пошла на работу, хотя, наверное, было бы легче, если бы она ушла. От ее вопросов легче не становилось. Она спрашивала, не произошло ли за последнее время чего-нибудь необычного. Не боюсь ли я кого-нибудь.
        - Лучше рассказать мне, чем лежать в одиночку и мучиться, — сказала она.
        Она сидела на краешке моей кровати, добрая и мягкая, как бархат, и хотелось, чтобы мне снова было три года, чтобы я заплакала и рассказала, почему съела все печенье.
        Но мне было не три года. И печенья я не ела.
        Я бросилась в туалет, где меня еще раз основательно прополоскало.
        Вечером следующего дня я села на велосипед и медленно поехала к цирковому шатру. Не то чтобы мне очень гуда хотелось. Я мечтала, чтобы там никого не оказалось. Чтобы они собрались и уехали на два дня раньше. Конечно, Глория расстроилась бы, если бы не смогла посмотреть представление, но дело было серьезное.
        И все-таки я туда поехала. Почему? Как-то тянуло. Я не могла остановиться.
        Лошади и верблюд паслись, привязанные к колышкам. Среди вагончиков играли дети, а взрослые отдыхали, развалившись в пластиковых креслах. Был такой теплый вечер, когда кажется, что уже наступило лето, хотя на самом деле даже весна еще толком не началась.
        С другой стороны шатра кто-то что-то заколачивал. Ритмичный металлический звук. Я поехала туда, как будто невидимая рука потянула велосипед за руль.
        Клоун склонился над железной опорой и вбивал ее в землю большой кувалдой. Это уже были не трюки. На нем был рабочий комбинезон, и когда он встряхивал головой, капли пота летели в разные стороны. Рядом стояли двое других — их я тоже узнала, они были акробатами и клоунами, которые носили воду. Все трое улыбались мне.
        - Тебе уже лучше? — спросил тот, у которого раньше были ботинки с крокодильими мордами, а теперь, конечно же, нет.
        - Да, — сказала я. Хотя в ту минуту мне было не очень-то хорошо.
        - Можешь принести ящик с инструментами из зеленого грузовика?
        Он произнес это совершенно спокойно. Но хуже слов и придумать было нельзя. Я смотрела на него, будто он был и не клоун вовсе, а очень сердитый дяденька, который отлично знает, что я вор.
        - Ладно, — согласилась я и опустила велосипед на землю.
        В кабине грузовика пахло бананами, и я вспомнила, что в прошлый раз тоже так было. Я быстро схватила ящик с инструментами и снова захлопнула дверь. Может, бардачок и был открыт — может, и бумажник из него торчал, но я даже знать этого не хотела.
        Вернувшись, я увидела, что они подняли мой велосипед, а один щупает колесо.
        Я опустила ящик на землю.
        - Умеешь ездить? — спросил тот, который всего два вечера назад так легко поднял меня на плечи.
        - Конечно, умею, — ответила я.
        - Покажи.
        Земля была довольно неровная, но я все-таки поднялась на заднее колесо и немного проехала. Ничего особенного. Пара небольших кругов. Даже стыдно показывать циркачам.
        Поэтому я смутилась, когда те, кто отдыхал в пластиковых креслах, вдруг очнулись и уставились на меня.
        - Альфред! — представился тот, кому мне, вообще-то, совсем не хотелось пожимать руку. Но что делать, если он уже ее протянул?
        - Янис, — ответила я.
        - Хорошо, Янис, — сказал один из акробатов. — Вези велосипед в шатер.
        Он что, решил, что мой велик какой-то особенный? Ошибается. Маленькие подскоки на заднем колесе — вот и все, чему я его научила. А тут ему вдруг разрешили то, о чем, наверное, тайно мечтает каждый велосипед.
        Альфред и акробаты положили доски на козлы и построили в манеже дорогу. Все они были длинноваты для моего велосипеда, но все-таки по очереди въезжали на одну доску, чтобы тут же ринуться вниз по другой. Вверх — вниз.
        Сначала я просто сидела и смотрела, а потом мне захотелось попробовать самой. Я сделала обычные качели — положила доску на козлы — и въехала на нее, но когда добралась до середины, доска наклонилась, и я съехала вниз. Самое жуткое — сильный удар, когда доска наклоняется и опускается на другую сторону. Как будто тело выбрасывает сильная катапульта, и ты, как ракета, чуть не врезаешься в стенку шатра.
        Прежде чем мне удалось справиться с этим номером, я упала столько раз, что даже считать перестала. Хотя время как будто остановилось. Я тренировалась и тренировалась, и никто не говорил, что пора заканчивать.
        Домой я приехала довольно поздно. Но мама и слова не сказала, только посмотрела на мои рваные брюки и кровавые коленки.
        - Что случилось, Янис?
        - Ничего особенного, — ответила я. — Просто каталась на велосипеде.
        На следующий день была суббота. В воскресенье «Цирк Варьете» должен был дать последнее представление в нашем районе. Как и всегда по субботам, встала я довольно рано. И мне очень хотелось еще немного потренироваться с велосипедом в манеже.
        Мама и Зак еще спали, когда я вышла из дома.
        Не успев дойти до пустыря, я встретила Альфреда. Он только что вышел из магазина на заправке с пакетиком в руках.
        - Ты уже завтракала? — спросил он, помахав пакетом.
        Я не завтракала, поэтому покачала головой.
        Альфред жил один в вагончике. Мне там сразу понравилось. На стене висела большая картина с клоуном.
        - Видишь, кто это? — спросил он.
        - Ты?
        Он засмеялся, возясь с чайником в уголке.
        - Это Чарли Ривел. Стоит мне взглянуть на эту картину, как я снова вспоминаю, почему хочу быть клоуном. Никто не умел смешить людей, как он.
        - Хорошо нарисовано, — сказала я, мне и вправду так казалось. Что-то особенное в глазах: они смотрят на тебя, где бы ты ни стоял. Я попробовала разные места: и когда я стояла у двери, и когда села на красный диван, взгляд Чарли следовал за мной.
        - Как можно так нарисовать? — сказала я.
        - Не представляю, — ответил Альфред и налил мне чаю. — Я купил ее на барахолке в Кракове.
        - Это где? — спросила я. Я и не представляла, что такое жить в вагончике и все время быть в пути.
        - В Польше.
        - Ты там живешь?
        - Иногда. Возьми еще бутерброд.
        Я уже и забыла, что боялась его. И даже почти забыла про пятьсот крон. Альфред ел медленно и задумчиво.
        Я и сама не заметила, как рассказала кучу разных вещей о себе. Еще он спросил меня, как я научилась ездить на велосипеде. Я засмеялась — все умеют кататься на велосипеде.
        - Сначала маме приходилось бегать за мной и держать за багажник. Мне, наверное, было лет пять.
        - У тебя остался тот велосипед?
        - Не знаю. Может, в подвале.
        Так мы и отправились ко мне домой. Чем ближе мы подходили, тем больше мне становилось не по себе. Но было еще рано, и во дворе только малыши раскачивали качели. Когда мы проходили мимо, они попросили, чтобы их подтолкнули, и Альфред раскачал их так, что они побледнели.
        Потом мы ушли, не дожидаясь сердитых мамаш.
        16. О расплате
        Он был там, мой первый красный велосипед. За диваном и сломанными стульями. Альфред без труда достал его оттуда и хорошенько накачал: и с покрышками, и с клапанами все было в порядке.
        - Пора ему подвигаться, правда?
        Он сел на велосипед и поехал, прямо в подвальном коридоре. Выглядело это ужасно глупо: Альфред не помещался на седле и задирал колени выше ушей. Когда он уселся на багажник, я подумала, что велосипед не выдержит. Но он каким-то образом устоял.
        - Сколько ты за него хочешь? — спросил Альфред, достав бумажник, который так хорошо был мне знаком.
        - Нисколько, — быстро ответила я, стараясь не стучать зубами.
        - Ну, пятьсот крон он точно стоит, — Альфред протянул мне купюру.
        - Нет! — крикнула я. — Мне не нужны твои пятьсот крон!
        Альфред посмотрел на меня и наверняка заметил, что у меня стучат зубы. Так всегда бывает, когда я волнуюсь. Но, может, он подумал, что мне просто холодно в подвале.
        Он спрятал бумажник, и я снова успокоилась.
        И тогда мне стало хорошо, как никогда: мы были в расчете, Альфред и я. Пятьсот крон — и пятьсот крон. И пусть никто ничего не знает.
        Дети на качелях еще не оправились от шока и пускали сопли. Когда они увидели дядьку, который едет, сидя на руле самого маленького в мире велосипеда, один свалился с качелей. Мы не стали останавливаться и смотреть, грохнулся второй или остался болтаться.
        У заправки Альфред остановился. Он выпрямился и вытащил велосипед из-под согнутых коленок:
        - Постереги! — и нырнул в стеклянные двери.
        Кажется, моему старому велосипеду было неплохо. Я думала, у него будут кривые спицы и овальные колеса: с виду Альфред был довольно тяжелый. Но велосипед остался цел и невредим. Мне тоже захотелось попробовать. Сидеть задом наперед, на руле — можно ведь попытаться.
        Начать оказалось трудно. Может быть, и дальше было бы не легче, но об этом я ничего не знаю, потому что никакого «дальше» не получилось. Когда сидишь на руле, управлять приходится задницей. А для равновесия приходится вытягивать перед собой руки. Я проехала несколько метров и резко остановилась. Кто-то ухватился за руль. Этот кто-то заливисто смеялся.
        С трудом обернувшись, я оказалась нос к носу с Линусом. Его собака прыгала и вертелась так, будто всю жизнь мечтала встретить именно меня.
        - Как у тебя здорово получается! — сказал Линус. Улыбался он от уха до уха.
        - Да это не велосипед, а ерунда, — ответила я.
        - Велосипедные трюки — это для тебя! — сказал он.
        - Тебя будут показывать по телевизору, это точно! Ты можешь многого добиться.
        Не успела я толком понять, что передо мной стоит Линус и нахваливает меня, как вернулся Альфред.
        - Так ездить — это же круто, понимаешь? — продолжал прекрасный голос Линуса. Если бы мы были одни, я, наверное, решилась бы его обнять. Но теперь мы были не одни. Определенно не одни.
        Линус посмотрел на Альфреда, оглядел его с головы до ног.
        - Ты ее папа?
        - Нет, — сказал Альфред. Он засмеялся, и мне захотелось провалиться сквозь провонявший бензином асфальт.
        Альфред выдохнул сигаретный дым левым уголком рта и ухмыльнулся:
        - Хотя точно сказать никогда нельзя!
        То, что произошло в следующее мгновение, мне трудно объяснить. Я толкнула велосипед, который стоил пятьсот крон, прямо в живот Альфреду. Непонятно почему? Потому что я ненавижу мужицкие шутки! Да, некоторые толком не знают, кому они папы, а кому нет — это что, смешно?
        Не сказав никому ни слова, я ушла.
        Наверное, ни Линус, ни Альфред не поняли, что произошло. Подумали, пожалуй, что я просто чокнутая.
        Я уехала в парк за школой. Парни из седьмого класса катались на скейтах по рампе. Настроение у меня было ни к черту, поэтому я нарочно подъехала, чтобы им помешать, а потом пришлось изо всех сил крутить педали, чтобы они не догнали. Скейтер, которого вывели из себя, — это вам не шутки.
        Я позвонила в дверь Глории пять раз, продолжать не было смысла. Может, она и завтра не откроет. Тогда не будет никакого цирка. Наверно, оно и к лучшему. Не уверена, что хочу идти туда снова. Из-за Альфреда.
        Иногда люди вроде как разочаровывают.
        Особенно те, которые сначала кажутся лучше других.
        17. О разочарованиях и, может быть, немножко о любви
        Так вот бывает. Иногда разочаровываешься в людях. Разве Зак не обещал, что больше не будет тусоваться с Адидасом и его гориллами? Обещал. И все-таки я должна была и дальше продолжать эту возню с окном: цветочные горшки на пол, окно приоткрыть. Вы, конечно, скажете: а зачем ставить обратно горшки, пусть стоят себе на полу? И окно можно не закрывать, зачем? Совсем мозгов нет, что ли? Очень жаль!
        А я тогда отвечу, что вы не видели мамы, которая влетает в комнату, как бешеный торнадо, и спрашивает, почему так холодно и цветы стоят на полу. Так что все эти вылазки Зака — ужасная морока. Ради брата многим можно жертвовать, но есть же и предел.
        В общем, в ту субботу мы поссорились.
        - Не валяй дурака, — сказал он. — Можешь оставить себе перчатки.
        - Сам носи свои проклятые перчатки, — крикнула я. — Все равно у тебя не будет никакого мотоцикла, потому что ты попадешься полиции и все — врубись, наконец!
        Зак дико посмотрел на меня, двинул цветочные горшки так, что земля просыпалась на пол, и вылез в окно. Я рассвирепела.
        Потом бросилась в холл, надела куртку и башмаки и ринулась вниз по лестнице.
        Когда я выбежала на улицу, Зака уже не было. Он, конечно, не стал дожидаться, пока я выйду и стану кричать дальше.
        Вечер был тихий и ясный, и мне совсем не хотелось тут же возвращаться домой. Березы зазеленели, и я заметила это только теперь, но тепло еще не пришло. Скорее, казалось, что зима и лето этой ночью готовятся к заключительной битве. Звезды жадно глазели, как зрители на трибунах.
        Я села на качели из большой тракторной покрышки и откинулась назад, чтобы смотреть прямо в вечность. Небо было бирюзового цвета, который я так люблю. Когда у меня появится своя комната, там будут такие стены.
        Я смотрела вверх, и на небе появлялись новые и новые звезды. Разной величины, разной яркости. В такие минуты начинаются всякие мысли. Про то, как все устроено. Началось ли все с Большого взрыва. И что во вселенной полно мертвых звезд. И что у тебя внутри тоже полно звездной пыли. Иногда трудно понять, откуда берутся слова. Наверное, это вещи, которые ты слышал раньше.
        Звездная пыль. Которую можно хранить в баночке. Сделать дырочки в дне и посыпать людей. Только избранных. Может, это будет давать власть над ними? Может, тогда они будут тебя любить — если ты, конечно, этого хочешь? Вот это вещь! Я подумала про одного человека, стала бы я его посыпать или нет.
        Не знаю, как долго я качалась на качелях. Можно всю ночь провисеть так, глядя в небо. Правда, шея заболит, конечно.
        - Привет, — сказал кто-то совсем рядом со мной. Я обернулась и увидела каштановую собачку и голубые джинсы.
        Я не стала и отвечать и даже не выпрямилась. Раз уж он увидел меня на детских качелях, лучше оставаться на месте. Или хуже. Все равно. Я прекрасно знала, кто носит эти голубые джинсы.
        Он велел собаке лечь и не шевелиться, а потом бросился на качели рядом. Цепи зазвенели, а внутри у меня раздался какой-то хлопок. Как будто короткое замыкание. Голубые молнии и потом — большая красная. Большой взрыв. Стало жарко, но я дрожала, как от холода.
        Я смотрела в небо и была готова к чему угодно. Может быть, он протянет руку и коснется меня. Наверное, я тогда умру — ну и ладно. Я стала бы самым счастливым трупом на свете.
        - Гляди! — Линус показал вверх. — Спутник!
        Одна из светящихся точек двигалась слева направо. Наверное, это было очень высоко. Я бы и не заметила, если бы он не показал.
        - Это не может быть самолет — разве что, метеозонд…
        - Метеозонд? — глупо переспросила я, хотя можно было и догадаться, что это такое. Наверное, я спросила, чтобы он сказал что-нибудь еще.
        - Они нужны метеорологам, чтобы решать, какая будет погода.
        - Это они решают, какая будет погода? — подколола я.
        Линус пожал плечами.
        - Ты сказал, что они решают, какая будет погода, — продолжила я, идиотка!
        - Окей. Чтобы они узнавали, какая будет погода. Довольна?
        Я кивнула. Линус молчал. Наверное, собирался уходить.
        - Ты знаешь созвездия? — я запустила разведывательный зонд. Если он обиделся и считает, что я тупая идиотка, может не отвечать.
        - Большая Медведица! — указал он. — И Малая, и Дракон… — продолжал он, — и Рыбы, и Лев, и Скорпион, и…
        - Сочиняешь, да? — сказала я.
        - Нет, — удивился он. — Они так называются.
        - Как в гороскопе?
        - А ты думала, созвездия придумали газеты, чтобы людям было во что верить?
        - Но в звезды же никто не верит!
        - Моя сестра верит. На сто процентов. Если там написано, что сейчас благоприятный период для страстной любви, она вопит, как сумасшедшая. Бедный парень, который захочет с ней встречаться. Ему придется завести слуховой аппарат.
        Глаза Линуса сияли, как самые яркие звезды во всей Солнечной системе.
        Он взялся за цепь моих качелей. Мы стали качаться в одном ритме и видели небо из одной и той же точки.
        - Вот бы на высокую гору, с биноклем, — сказала я. Его голова оказалась так близко, что я почувствовала запах его волос. Немного соленый, чуть сладкий, почти фруктовый. Как у одной головы может быть столько запахов? И что еще нужно для жизни? Соль, сахар, фрукты — этого любому хватит. Я вдохнула так глубоко, что закашлялась. Он похлопал меня по спине. Не так, как хлопают, когда кто-то поперхнется. Намного мягче. И приятнее. Наверное, он просто постеснялся хлопать сильнее.
        - Это легко, — сказал Линус. — Раздобыть бинокль.
        И еще немного похлопал меня по спине.
        - Но гор здесь нет, — ответила я.
        - Зато есть высокие дома, можно забраться на крышу.
        Он быстро подался вперед и приземлился на ноги.
        - Пойдем, — сказал он. И я, конечно, пошла.
        Через десять минут мы стояли на крыше дома Линуса. Когда мы стали открывать чердачный люк, я вспомнила, что уже бывала там. Линус, Шавка и вся остальная семья жили на четвертом этаже в том же доме, что и Глория. Иногда весь мир становится таким маленьким, что умещается в одном доме.
        - Обещай, что не будешь подходить к краю, — сказал он, когда мы выбрались на крышу.
        - Конечно, — согласилась я. — Ты тоже обещай!
        - Ни за что не подойду. У края пропасти всегда есть какой-то вихрь. Его тяга и заставляет человека прыгнуть вниз. Даже если не хотел, все равно не можешь удержаться. Тяга уносит.
        Чтобы тяга не добралась до нас, мы попятились назад и прислонились к вентиляционной трубе. Там внутри что-то жужжало, как осиный рой.
        - Держи меня! — сказал Линус, глядя в бинокль. — У меня иногда голова кружится.
        - А это опасно? — беспокойно спросила я.
        - Не-ет, это просто семейное.
        Я, конечно, крепко ухватила его за талию и стала держать изо всех сил.
        - Крепче держи, — сказал он. — Голова кружится… я чувствую… вначале хуже всего…
        Тогда я притянула его к себе и обняла второй рукой, для уверенности сцепив пальцы. Кажется, как только он прислонился ко мне, головокружение прошло. Куртка задралась, и я почувствовала горячую кожу. Наверное, поэтому я и задрожала.
        Линус опустил бинокль, а потом поднес к моим глазам.
        - Видишь что-нибудь?
        - Да… кажется, — ответила я. — Много синего воздуха…
        - Можно посмотреть? — он снова поднес бинокль к своему лицу.
        Мы стояли, как приклеенные друг к другу — все из-за этого головокружения — так что мое лицо было совсем близко, и ему не приходилось сильно передвигать бинокль. А потом Линус стал подкручивать кольцо, которым регулируют резкость.
        - Ой! — я вдруг увидела яркую звезду. — Что это? НЛО?
        - Наверное, Венера — если это та звезда, что виднеется над лесом… можно посмотреть?
        Он повернулся так, что мне пришлось отпустить его. Сразу стало холодновато.
        Линус смотрел в бинокль, а я смотрела на него.
        Потом он откинулся назад, так что мне тоже пришлось откинуться. Наверное, со стороны такая поза выглядела довольно странно, но мы же были одни. Не понимаю почему, но стоять там с биноклем было так удивительно приятно. Я могла бы хоть всю жизнь простоять.
        - Посмотри на тот спутник — над шоссе, почти у самого цирка — смотри!
        Мне пришлось настроить резкость. Глаза ведь у людей разные. Даже если люди друг другу нравятся. Тем временем он встал позади меня и сцепил руки вокруг, как я прежде. Хотя я и не говорила, что у меня кружится голова. Я наклонилась назад, чтобы разглядеть спутник, и спиной почувствовала пуговицы на его куртке.
        - Видишь? — прошептал он.
        - М-м-м, — ответила я.
        - Выше, — он поднял бинокль и замер, не расцепляя рук. Я почувствовала, как одна коснулась моей щеки.
        Наконец, мы сели. Стоять дальше было тяжело. Когда обнимаешься, нужна дополнительная опора. Чтобы тяга у края пропасти не подхватила и не унесла. Обнимая Линуса, легко утратить контроль над собой, глядишь — и голова закружилась, и ты пропал. Можно просто улететь, как на ракете. Или как из катапульты. Короче говоря, дело рискованное.
        18. Про холодную ночь
        Перед сном было о чем подумать. Во-первых, о Линусе и бинокле. Во-вторых… тоже о Линусе. Без бинокля. Например, о том, что он такой… прекрасный, в тысячной степени.
        Зак говорит, что добрые девчонки всегда некрасивые. Что это главное правило. Но к Линусу это не подходит. Он, конечно, и не девчонка. Но мне кажется, что Зак вообще неправ. Наконец-то я поняла, что мой брат во многом неправ. Раньше я думала, что он знает все. Про саблезубых тигров, самолеты и смерть. И, конечно, про всякие другие вещи, которые не начинаются на «с». Но он, кажется, ничего не понимает в том, что действительно важно. Как бы он, например, описал меня, если бы его попросили? Сказал бы, что я…
        Добрая уродка? (по носу сковородкой)
        Или:
        Красивая, но псих? (согласна, снова стих)
        Или, хуже всего:
        Что виду меня идиотский и что Я ИДИОТКА И ЕСТЬ!
        Просто крабовая палочка, вот и все.
        Я уже выключила свет, как вдруг вспомнила, что нужно приоткрыть окно, и спрыгнула на пол. Последний раз — самый последний! — я помогаю Заку. Наверное, из-за того, что вокруг было так темно, я заметила, как за качелями развевается подол ночной рубашки. А внутри рубашки — длинная худая старуха.
        Если ей захотелось потанцевать — то почему не в своей квартире? Если кто-нибудь ее увидит, то подумают, что она сошла с ума!
        Я полезла в окно — иначе пришлось бы разбудить маму. И уж поверьте, это был первый и последний раз! А если водосточная груба сломается, пока ты по ней спускаешься? Чтобы переломать себе кучу всего, второго этажа вполне достаточно.
        Я опустилась — в целости и сохранности — на землю, а водосточная труба осталась на месте.
        Подойдя ближе, я услышала, как Глория поет, расхаживая в ночной рубашке. Я хотела сразу же сказать ей, чтобы она немедленно шла домой, иначе простудится, а то и соседи вызовут скорую, чтобы сумасшедшую старуху поскорее забрали в психушку.
        А потом я увидела, почему она так странно двигается и кажется еще выше, чем обычно. Она находилась в воздухе. Глория натянула веревку между качелями и лазалкой и танцевала прямо на ней! Поверх белой ночной рубашки она надела розовую кофту, а на голову — ту старую коричневую шляпу с пером. Она напевала грустную мелодию и держала в руках раскрытый зонтик.
        Мне, скажу честно, понравилось то, что она делает — не каждый день видишь людей, которые танцуют на канате. На Глории была пара старомодных кед и серые шерстяные носки. Хотя канат провисал и раскачивался, она двигалась довольно уверенно. Только добравшись до лазалки, Глория заметила меня. Она красиво вскочила на перекладину, и я зааплодировала.
        - Достаточно один раз научиться и… — радостно сказала она. Не знаю точно, что она имела в виду. Может быть, что если уж научилась танцевать на канате, то не забудешь никогда.
        - Научить тебя? — спросила она и улыбнулась.
        - Да-а… Хотя сегодня холодновато. — В свете звезд тонкие губы Глории казались совсем синими. — Давно ты на улице? — спросила я.
        - Ну, давно или недавно… а что?
        - Можешь заболеть.
        - Заболеть? Я? Мы же завтра идем в цирк!
        И она так же красиво вскочила обратно на канат, чтобы прошествовать обратно к качелям. Над головой она держала зонтик, хотя дождя не было, — наверное, просто для равновесия.
        Неподалеку возникли чьи-то тени. Кажется, я услышала смех Адидаса. Если они еще не увидели Глорию, то вот-вот увидят. Одна из теней была похожа на моего брата.
        - Глория! — прошептала я. — Нам надо домой, быстрее!
        Ни с того, ни с сего бросать тренировку и сломя голову бежать прочь — это было не в ее стиле. Она медленно спустилась на землю, и я кивнула в сторону компании, которая приближалась к нам.
        - Ты их боишься? — спросила она, удивленно взглянув на меня.
        - Ну, пойдем! — прошептала я, потянув за подол, чтобы она пошла за мной.
        - Веревка! — сказала она. — Надо забрать веревку!
        - Я принесу ее потом! Обещаю! Главное, пойдем домой!
        Но она заупрямилась и стала развязывать узлы. В темноте это было не так-то легко.
        - Зырь, старуха гуляет в ночной рубашке! — это был голос Адидаса, тут же раздалось и его обычное ржание, как будто записанное на кассету.
        Я поняла — скрываться поздно.
        - Зырь, сеструха Зака! У вас чё, вечеринка в пижамах?
        Сестра Линуса ткнула пальцем в мою сторону, а потом схватилась за живот и согнулась пополам.
        Зак сбежал. Я посмотрела на наше окно — он как раз перелезал через перила балкона. Он удрал! На секунду мне показалось, что он шагнет в воздух и полетит на асфальт. Когда Зак скрылся в окне, я обнаружила, что Адидас разговаривает с Глорией.
        Он спрашивал, ее ли веревка.
        Глория ответила, что веревка ее, очень хорошая и дорогая, и что она долго ее искала.
        - Старухам веревки не нужны, — сказал Адидас и достал нож. Одним махом он срезал веревку прямо под узлом.
        Потом бросился ко второму узлу, нож сверкнул, Глория закричала — и вот он отрезал второй конец. Теперь с двух сторон болтались жалкие обрезки.
        - Не трогай мою веревку! Она моя!
        Голос Глории прозвучал глухо, она наклонилась, чтобы подобрать то, что осталось от ее каната. Но Адидас тут же подскочил к ней, и его ботинки оказались прямо у рук Глории.
        Я бросилась к ней, схватила за руку и потащила за собой к подъезду. Нож сверкнул два раза, я не хотела, чтобы он сверкнул третий.
        Когда мы добрались до квартиры Глории, она плакала. Я сходила на кухню и поставила чайник. Потом помогла Глории улечься в постель. Но сначала я надела на нее еще одну большую кофту прямо поверх розовой. А поверх одеяла постелила еще два пледа. Но Глория все равно дрожала так, что вся постель тряслась, как центрифуга.
        - Выпей еще чаю, — сказала я и протянула ей кружку.
        - Тебе надо согреться.
        - Почему люди такие злые? — всхлипывала она. — Во все времена, ужасно, ужасно злые. Почему?
        Я поняла, что она говорит не только об Адидасе. Она думала и о том кошмарном дне, когда убили ее папу. Когда деревенские жители забрали верблюда и весь цирк пропал.
        - Почему? — рыдала она. — Что я сделала этому мальчишке? Почему он стал вредить мне?
        - Не знаю, — ответила я.
        Это была правда, я и в самом деле не знала, как становятся такими, как Адидас.
        - Как можно вообще кому-то верить?
        - Не знаю, — сказала я.
        - И я не знаю… — вздохнула она.
        - Хотя… Иногда… — сказала я и вышла во двор, чтобы подобрать веревку, которую Адидас бросил на землю.
        Растрепанные концы были взъерошены, но веревка еще годилась для использования. Она, конечно, стала короче — Глории придется чаще поворачивать.
        Глория закрыла глаза — может быть, она уже засыпала, когда я снова вошла в квартиру. По крайней мере, она не ответила, когда я спросила, не холодно ли ей. Господин Аль лежал у нее на животе. Я надеялась, что он хорошенько ее согреет.
        По дороге домой я снова увидела два узла от веревки. Никто никогда не догадается, откуда они взялись. Никто, кроме меня, не знает, что кое-кто в нашем дворе умеет танцевать на канате. В тоненькой ночной сорочке, к тому же. Держа в вытянутой руке раскрытый зонтик. Старушка, которая в один счастливый момент обнаружила, что все еще умеет танцевать на канате. Старушка, у которой больше нет каната.
        Не важно, что Зака не было рядом с Адидасом, когда тот резал веревку. Как раз в ту минуту он и должен был оказаться рядом! Тогда он и должен был взбунтоваться! А если не решился сейчас, то не решится никогда.
        Стоя под своим окном и глядя на водосточную трубу, я поняла, что не смогу. Только не сейчас. Поэтому я поехала на лифте. И позвонила в дверь. Открыл, конечно, не Зак, а мама. Взъерошенная, сонная мама. Казалось, она не понимала, что это я.
        Я быстро протиснулась мимо нее. Не хватало только, чтобы все любопытные соседи пооткрывали двери и уставились на нас.
        - Я уронила кое-что в окно, — сказала я. — И забыла ключ.
        - Что это ты уронила? Покажи-ка!
        Я пошарила в кармане и нашла только крышечку от бутылки. Ее я и показала маме. Она включила свет в прихожей, крышечка блеснула, но никто не поверил бы, что за таким можно побежать на улицу.
        - Пойдем-ка на кухню, — велела мама.
        Она сказала, чтобы я села на стул. Потом поставила передо мной стакан молока и уселась напротив.
        - А теперь рассказывай! Я проснулась час назад и подумала, что к нам ломятся грабители. Но это был твой брат, который влез в окно! Я и его расспросила, не сомневайся. Наконец, он рассказал. И ты тоже рассказывай, Янис. Рассказывай, что ты делаешь по ночам на улице! И, пожалуйста, только правду!
        - Это только сегодня! Честное слово!
        - И что ты делала там сегодня?
        В горле застрял противный комок. Я глотнула молока, чтобы избавиться от него. Но он никуда не делся. Наверное, оставалось только рассказать. Про Глорию Аль. Про Адидаса. Про Зака. И про украденные ради братишки-идиота пятьсот крон. А потом я рассказала про свой старый велосипед и про Альфреда. А потом я так разошлась, что рассказала еще немного про Глорию Аль и цирк ее родителей. И про Линуса тоже.
        - Он все знает об астрономии и звездах, а еще у него бинокль. Мы видели спутник, хотя, может, это был просто метеозонд.
        Мама улыбнулась и налила себе молока.
        - Счастливый ты человек, Янис.
        - Ты в гороскопе прочитала?
        - Не нужен мне гороскоп. Я и так вижу.
        - Как это? — спросила я и покраснела.
        - Потому что у тебя замечательные друзья. Глория и Линус. Это самое главное богатство!
        - Никому не рассказывай, — сказала я и уже немного пожалела, что разболталась. Это все тяжесть, невыносимая тяжесть в животе и в горле, из-за нее я и рассказала. И почти все выболтала. Что мы с Линусом обнимались и целовались, я, конечно, рассказывать не стала. Но мама, кажется, сама это вычислила.
        19. Про шаркающие тапки
        Воскресное утро. Спала я намного дольше, чем обычно. Мама уже проснулась и возилась на кухне, я слышала, как она хлопает дверцами на кухне. Там пахло свежим хлебом. Мы вместе позавтракали. Чай и две свежие булки с сыром. Как ни крути, а день начался хорошо.
        Когда мама стала откашливаться, я подумала, что она поперхнулась крошками. Потом она покраснела и стала подыскивать слова. Я сразу поняла, что мама что-то задумала.
        - Я… в город поеду.
        - Но сегодня же воскресенье?
        - Я встречаюсь с приятелем… с другом… мы прогуляемся, может быть, пообедаем вместе…
        Сказав эти трудные слова, она выдохнула так, как будто только что накачала спущенное колесо. Вид у нее был усталый.
        - Хорошо, — сказала я. — Тебе это нужно.
        - Что? — переспросила она.
        - Пообедать.
        - Не уверена, что ты поняла.
        - Твой друг — мужчина?
        Она кивнула.
        - Кстати, ты можешь пойти со мной!
        Она просияла так, будто и в самом деле хотела.
        И тогда я поняла, что она собирается встретиться не просто с другом. Она явно ужасно нервничала.
        - Нет, не хочу, — ответила я. — Это твой друг. Не мой.
        И когда я это произнесла, то сразу стала думать, как бы все было, если бы он вдруг появился в нашей жизни. Если бы он, например, тоже сидел за этим кухонным столом.
        - А он какой? — недоверчиво спросила я.
        - Никлас? На самом деле, я его не очень хорошо знаю.
        Она засмеялась, и я поняла, что речь наверняка идет о чем-то важном.
        - Мы ездим в одном и том же поезде метро, — продолжила она. — В семь одиннадцать утра. Иногда и вечером едем вместе. И так уже полгода. Сначала мы замечали друг друга, но ничего не говорили. А потом он вдруг спросил, не можем ли мы встретиться на выходных. Безумие какое-то…
        Я успела кое-что прикинуть. Если люди долгое время ездят в одном поезде метро и утром, и вечером, то это должно что-то означать. Это не может быть просто случайностью. Поездов так много.
        - Он хотел позвать меня на танцы в пятницу, но я сказала, что не могу.
        - Трусишь, да?
        - С чего это я вдруг пойду куда-то с человеком, которого видела только в метро?
        - Не знаю.
        - Вот видишь!
        Она встала и принялась мыть миску из-под теста.
        - О чем нам говорить? А если будет одна неловкость?
        Я пожала плечами — откуда мне знать, если она сама не знает?
        - Но у меня нет его номера, так что я не могу позвонить и сказать, что передумала.
        - А зачем тебе передумывать? — спросила я.
        - Нехорошо просто так не прийти…
        - Можешь заказать кучу креветок, а если он окажется занудой, то больше с ним не встречаться.
        - Тогда придется ехать поездом раньше. Или вообще ездить на автобусе.
        - Или сделать пластическую операцию, чтобы он тебя не узнал. Тогда ты сможешь и дальше ездить в семь одиннадцать.
        Мама сняла резиновые перчатки и задумчиво посмотрела в окно.
        Интересно, что это за Никлас. Противный или клевый.
        - Он довольно высокий. Темные волосы. Вьющиеся, — сказала мама, хотя ее никто и не спрашивал. Она все еще мечтательно смотрела в окно. Как будто там за окном летал ее Никлас.
        - Хватит, — сказала я.
        - И голос у него приятный.
        Тогда я удивилась:
        - Он что, поет? С гитарой и шляпой для денег?
        - Нет, конечно! Но голос у него мелодичный. Звонкий, понимаешь?
        - Звонкий? Вот такой?
        И я стукнула ложкой о раковину, получилось звонко, но мама сказала, что я ничего не понимаю. Тогда я стала звонко размешивать ложечкой чай в чашке, так что он чуть не расплескался, но она покачала головой.
        - Прекрати, Янис! — засмеялась мама, когда я стала проверять на звонкость тарелки и стаканы.
        - Тихо! — крикнул Зак из нашей комнаты.
        - Не рассказывай ему, — прошептала мама.
        - Да тут и рассказывать нечего. Или есть?..
        - Нет, правда, нет, — сказала мама, и лицо у нее поскучнело.
        Я позвонила в дверь Глории. Звонок дребезжал, звонким этот звук было не назвать. Хорошо бы она открыла дверь, нам пора было идти. В четыре часа начало, а мы собирались прийти заранее. Глория хотела сначала покататься на карусели и автодроме. И вот теперь она не открывает.
        Я приоткрыла почтовую щель и позвала ее.
        - Это я, Янис! Открой!
        Под дверью мяукал господин Аль.
        - Иди, разбуди ее! Поскорее!
        Тогда я, наконец, услышала шарканье тапок.
        - Это я! Открой!
        - Сегодня не могу…
        Глория говорила хриплым голосом, а потом раскашлялась.
        - Открывай!
        Я знала, что не выдержу, если услышу, как шаркающие туфли удаляются по направлению к спальне.
        - Ты не слышишь, что я говорю? — сердито крикнула она. — Сегодня у меня нет сил!
        Она снова закашлялась, но потом все-таки подошла к двери и стала возиться с замком и цепочкой. Дверь открылась, совсем немного, но я успела вставить ногу в щель, чтобы Глория снова ее не захлопнула.
        Лицо у нее было серое, а одета она была по-прежнему в белую сорочку и розовую кофту.
        Я проскользнула внутрь, и господин Аль, по крайней мере, обрадовался, что я пришла. Он терся о мои ноги, как клубок шерсти, но на него у меня не было времени.
        Глория снова легла в постель, повернувшись лицом к стене.
        - Сегодня же последнее представление, — сказала я.
        - Тебе надо одеться.
        - Не выйдет. Я не хочу. Ты же слышишь!
        И она снова закашлялась так, что кровать затряслась.
        - Ты простыла ночью, — сказала я.
        Она ничего не ответила, но все еще лежала спиной ко мне, и это можно было считать ответом.
        - Ты хотела посмотреть на акробатов, — сказала я. — Они очень хорошо выступают.
        Она тут же повернулась ко мне.
        - Откуда ты знаешь?
        - И карусель такая быстрая, и гривы у лошадей золотые…
        - Ты уже была там? Без меня?
        - Мама захотела, и я…
        - Я болею! Оставь меня в покое. Пока.
        - В какой одежде ты пойдешь?
        - Я больше не собираюсь выходить из дома.
        Она закрыла лицо руками.
        - Почему он отрезал мою веревку? — плакала она.
        - Найдем новую.
        - Чтобы он и ее отрезал? Почему этот мальчишка ходит с ножом и все режет?
        - Времени уже много, пора вставать!
        - Я буду лежать. Я больше ничего не хочу.
        Она повернулась на спину и уставилась в потолок. Не слышно было даже тиканья часов — Глория не любила часы — только глухой рев самолета вдалеке. Глория лежала совсем тихо, даже хриплого дыхания не слышалось. Я испугалась, что она задержала дыхание и решила не дышать, пока не задохнется.
        - Но мы же решили, — повторяла я, как капризный ребенок.
        - А теперь я передумала, — просипела она. — Неужели трудно понять?
        Глория снова задержала дыхание, да еще и глаза закрыла.
        Я открыла ее шкаф: там пахло шерстью, пылью — может быть, чуть-чуть духами. А может быть, лимонными карамельками. В самой глубине висело красное платье из гладкой материи, я достала его и показала Глории.
        Она приоткрыла один глаз.
        - Надевай! Я заварю чай! И пойдем!
        Наконец, она снова задышала.
        20. Увидимся, Янис!
        Красное платье подчеркивало бледность Глории. Я налила ей чаю в чашку с цветочками. Она оперлась на стол и снова закашлялась.
        - Хотя, если тебе так плохо, может, не ходить никуда?…
        - Что за ерунда? Конечно, пойдем! — ответила она и отхлебнула горячего чаю.
        Перед выходом Глория отыскала в ванной помаду и подкрасила губы и щеки.
        - А ты веди себя хорошо! — строго сказала она господину Алю, который попытался выскользнуть в коридор. Когда мы вышли, из-за двери раздалось его мяуканье.
        - Ты всего лишь кот, господин Аль! — сказала Глория в почтовую щелку. — Пора тебе это понять!
        Дул ветер, моросил дождь. Глория и вправду приободрилась — шла она так быстро, что я едва поспевала следом.
        - Можешь поехать на велосипеде, — сказала она. — Мы спешим.
        Я сбегала за велосипедом, а она тем временем дошла почти до самой автозаправки на шоссе.
        Глория пошатывалась, но все-таки прибавила шагу, увидев огни карусели и шатер. Музыка ее тоже воодушевляла. Сначала она хотела срезать и пойти прямо через шоссе, но потом согласилась спуститься в подземный переход.
        На пустыре мне пришлось слезть с велосипеда и пойти пешком: было грязно, и Глория совсем испачкала туфли. Носки тоже — но она не замечала. Щеки у нее горели, как в лихорадке.
        Глория беспокойно перетаптывалась с ноги на ногу. Последние минуты она постоянно спрашивала меня, останутся ли билеты.
        - Конечно, останутся! — отвечала я, но Глорию это не успокаивало.
        Потом она стала жаловаться, что мы слишком поздно вышли, но я не стала напоминать ей, что виновата не я.
        Пристегнув велосипед у дерева, я заметила мелькнувшую неподалеку черную куртку Адидаса. Но когда я снова подошла к Глории, он исчез. Может быть, мне просто показалось. Вообще-то, не только он носил черную куртку «Адидас» с тремя полосками.
        - Билеты есть! — крикнула она. — Идем в цирк!
        Везде было полно народу. Глория осталась у карусели, сказала, что просто постоит и посмотрит.
        Дверь в вагончик Альфреда была заперта. Разумеется, у него были и другие дела, кроме как стоять и высматривать меня. Да и вообще, он, наверное, решил, что я как-то странно себя веду. Он же не знал, что для меня папы — больное место.
        В слякоти вокруг вагончиков читались все следы, земля была исхожена вдоль и поперек. Между вагончиками и шатром воздух словно дрожал. Можно себе представить, как волнуются те, кому вот-вот выходить на манеж.
        Неподалеку я увидела Альфреда в костюме клоуна. Он продавал зрителям программки. Башмаки хлопали пастью, Альфред улыбался.
        - Добро пожаловать, Янис!
        А под гримом — добрая альфредова улыбка, которая мне так нравилась.
        - Я пришла с Глорией, — сказала я.
        - Какой Глорией?
        - Старушкой, которая стоит у карусели! — я обернулась и указала туда, где никакой Глории не было. Я оставила Альфреда и стала протискиваться к карусели.
        Глория неслась, обхватив за шею лошадь с золотой гривой. Пальто развевалось по ветру, как мантия. Красное платье светилось на солнце. Люди указывали на нее пальцем и смеялись.
        Карусель прибавляла скорость, Глория ужасно побледнела. Некоторые дети заплакали. Человек, который управлял каруселью, выплюнул жевательный табак и повернул колесо: ход замедлился. Глория схватила пальто, стараясь запахнуть полы, но потеряла равновесие и соскользнула с лошади. Когда карусель совсем остановилась, я побежала к Глории, но несколько взрослых успели первыми. Они опустили Глорию на землю. Ее трясло, долгое время она не могла прийти в себя.
        - Ты же хотела просто посмотреть! — сказала я.
        - Что, нельзя передумать? — откашлялась она.
        - Можно.
        - Лошадь понесло! Но я удержалась!
        - Повезло, — сказала я.
        - Может, и не просто повезло, — улыбнулась она, и на щеках появился румянец.
        Я помогла ей застегнуть пальто и повязать шарф. Сумочка все это время висела на плече, хотя Глория едва ли не вниз головой висела. Она открыла сумочку и положила в рот лимонную карамельку. Потом решила и меня угостить. Сначала мне эти конфетки совсем не нравились, а теперь я бы немного расстроилась, если бы не почувствовала кислого вкуса, от которого сводило язык.
        - Твое пальто развевалось, как мантия. Ты была похожа на принцессу цирка, — сказала я, наслаждаясь лимонным вкусом.
        Она улыбнулась, и щеки порозовели еще больше. А потом настало время идти в шатер.
        Нам достались прекрасные места у самой арены. Я уже видела представление, поэтому первый номер меня ничем не удивил. Но потом появился Альфред на велосипеде. Велосипед был такой маленький, что казалось, будто колеса растут прямо из тела Альфреда. Педали то и дело цеплялись за ботинки. Публика смеялась, а он кричал «фу!» своим ботинкам-крокодилкам. В конце концов, ему пришлось отцеплять их, как упрямых собак. Я не поняла, что он сделал, но ботинки вдруг сердито заворчали. Глория подалась вперед, чтобы получше разглядеть. Она приоткрыла рот и затаила дыхание.
        Казалось, мой старый велосипед-развалюха только и мечтал погреться в лучах прожекторов. Он своенравно пересек арену и направился к публике, прежде чем Альфред его остановил. Он слез с седла и прикрикнул:
        - Ты меня слушаться! Verstehst du?
        Сначала седло кивнуло, а потом покрутилось из стороны в сторону, как будто говоря, что совсем не понимает и вовсе не собирается слушаться.
        Альфред закатил велосипеду пощечину, и тот взвыл и рванулся прочь. Конечно, удержать равновесие самостоятельно он не смог. Перед самым падением Альфред схватил его за руль. Это было похоже на чародейство.
        Пока Альфред укладывал доску на козлы, велосипед стоял и смотрел. Альфред совсем его не держал. Но стоило Альфреду похвалить велик, как тот стал падать, словно тут же вспомнил, что велосипедам не положено самостоятельно держать равновесие. Альфред присел на корточки, чтобы удостовериться, что доска лежит до миллиметра верно. При этом, то палец ноги, выглядывающий из дырявого башмака, то палец руки успевал подхватить велосипед как раз перед тем, как руль ударялся о пол. Потом Альфред жестами объяснил, что они будут делать. Затем наклонился к велосипеду и прислушался к ответу. Похоже, велосипед не понял, поэтому Альфреду пришлось объяснять снова и снова, и тогда седло трижды кивнуло и даже хихикнуло. Я была уверена, что хихикнул именно велосипед.
        - Готов? — спросил Альфред, и красный велосипед снова кивнул.
        Альфред был похож на большого шмеля, который пытается въехать на велосипеде по травинке, а когда доска наклонилась в противоположную сторону, велик подпрыгнул. Последний отрезок пути он проделал на тормозах. Когда они оказались внизу, Альфред погладил седло и дал велику несколько кусочков сахара, которые исчезли где-то у звонка. Велосипед радостно заржал — совершенно непонятно, откуда взялся этот звук.
        В завершение Альфред сделал круг почета по арене, велосипед радостно заржал и встал на дыбы, а потом скрылся.
        Глория аплодировала дольше всех.
        - Никогда не видела номера лучше! — восторженно смеялась она. — Вот это человек! Вот это велосипед!
        - Это мой велосипед, — сказала я. Мне хотелось показать, что и я причастна к мастерству Альфреда.
        - Наверное, он всю жизнь тренировался. — произнесла Глория, словно не слыша меня.
        - Всего два дня, — сказала я. Глория посмотрела на меня взглядом оскорбленного человека.
        - Сомневаюсь, что ты настолько хорошо в этом разбираешься.
        - Ладно, — вздохнула я. Спорить мне не хотелось.
        Когда мы вышли из шатра, Альфред стоял у своего вагончика.
        - Подожди здесь! — сказала Глория. — Я хочу поблагодарить этого талантливого клоуна — я и не думала, что когда-нибудь снова увижу что-то подобное!
        - Его зовут Альфред, — произнесла я так тихо, что Глория не должна была услышать, но она оказалась вовсе не туга на ухо.
        - Ты его знаешь? Не верю!
        - Не веришь? — повторила я и пошла к нему. Глория отправилась следом. Казалось, она стесняется.
        - Как тебе номер с велосипедом? — спросил Альфред, положив руку мне на плечо.
        - Неплохо, — ответила я. — Особенно прыжок.
        Даже не знаю, почему я не сказала, что это лучший цирковой номер из всех, что я видела.
        - Я хочу научиться делать то же самое, только задом наперед, — сказал он и почесал лысину.
        - Будет здорово, — ответила я. — Вот бы посмотреть.
        Огромный нарисованный рот не мог скрыть печальное выражение лица.
        - Тогда тебе придется поехать в Сёдертэлье. Или в Эскильстунна. Сегодня вечером мы сворачиваемся и уезжаем.
        Я не успела осознать, насколько это грустно, потому что Глория тут же вставила:
        - Спасибо! За изысканный артистизм, господин…
        - Альфред Перссон, — подсказал Альфред. — Большое спасибо, фру…
        - Глория Аль. Фрёкен, — добавила она, смутившись.
        - Как приятно познакомиться с твоей учительницей! — сказал Альфред. — Она хорошо учится в школе? Или только на велике гоняет хорошо?
        - Об этом мне ничего не известно, — сказала Глория. Наверное, у нее временно притупился слух и она ничего не поняла. — Но могу сказать, что выросла в цирке, который тоже назывался «Цирк Варьете», — гордо продолжила она. А наш верблюд — Гоби — был такой же красивый, как ваш.
        Прежде чем циркачи свернули и все погрузили в машины, мы успели прокатиться на автодроме. Я села в отдельную машинку — иногда хочется порулить самостоятельно. Но Альфред, удивительное дело, скрючился на сиденье рядом с Глорией. Она подобрала полы пальто, прижала к себе сумочку и покраснела. Похоже, им так нравилось кататься вместе, что Глория забывала рулить. Альфреду несколько раз приходилось тянуться к рулю, чтобы не врезаться в ограду.
        Может быть, они говорили о том, как сделать идеальное цирковое выступление. Может быть, Глория рассказала Альфреду о своем номере. Мне она об этом пока не говорила.
        Автодром давно опустел, а они все сидели в машинке. Акробаты смыли грим и переоделись в рабочие комбинезоны, даже директор цирка надел рабочие перчатки.
        Я стояла и смотрела, как разбирают карусель. Лошади были тяжелые, каждую можно было снять только вдвоем. Но работа продвигалась быстро, все знали свое дело. Было заметно, что они делали это вместе не раз и не два. Правда, то, что Альфреда не было рядом, их сердило. Время от времени кто-нибудь бросал взгляд на радиомашинку, где он по-прежнему сидел вместе с Глорией.
        Должно быть, он замечал, что его ждут, но все же не торопился заканчивать разговор. Наконец, оба выбрались из своего кабриолета и направились к ожидающим.
        Глория светилась и порхала над глинистым месивом. Наверное, я завидовала: разве Альфред не мой друг? А может, все изменилось?
        Я отстегнула велик, но уехать было трудно. Завтра «Цирка Варьете» здесь уже не будет. Я опустила велосипед на землю и побежала к шатру. По меньшей мере десять человек вытаскивали из земли стальные клинья. Альфред был среди них.
        - Можно… ну… у тебя есть телефон? Или ты не хочешь его давать?
        Альфред встал и потянулся. Затем серьезно посмотрел на меня.
        - Каждый раз, когда я буду выполнять этот номер с велосипедом, я буду думать о тебе, — сказал он.
        Меня как будто обожгло под ребрами.
        - Я не велосипед, — сказала я.
        Почему нельзя взять номер его телефона? Неужели Альфред думает только о моем старом велосипеде — ведь мы, наверное, больше никогда не встретимся?
        - Ясное дело, ты не велосипед. Ты Янис, — сказал он.
        Он погладил меня по щеке, ладонь у него была шершавая.
        - Я не очень-то люблю мобильные телефоны, но ты всегда можешь найти меня в «Цирке Варьете».
        Наверное, у меня было очень грустное лицо. В эту минуту мне больше всего хотелось, чтобы он был моим папой — ведь тогда он, конечно же, позвал меня с собой? Или… вообще-то это ничего бы не изменило.
        - В конце лета мы будем недалеко отсюда, — улыбнулся он. — На другом конце города.
        - Ясно, — без особой надежды произнесла я.
        - А пока тренируйся на велосипеде. Может быть, когда-нибудь мы покатаемся вместе.
        - Ты просто так говоришь, — сказала я. — Ничего такого не будет.
        И тогда он наклонился. И просто обнял меня. Долго-долго, даже дольше, чем я надеялась. Пах он так, как должен пахнуть папа. По-моему. Тепло и приятно. И немного потно.
        - Увидимся, Янис!
        Я повернулась и побежала. Я не хотела, чтобы он увидел, как хлынут слезы. Как из душа. Вообще-то я не плачу. Это хорошее качество. Я никогда не плачу по пустякам.
        21. Про трудную дорогу домой
        Глории было холодно. Пальто у нее было слишком тонкое, а красное платье больше подходило для прогулки в жаркий летний день.
        Она захотела срезать и пойти через пустырь. Хотя уже смеркалось, и разглядеть дорогу было трудно.
        - Хочешь поехать на велосипеде? Хотя земля, конечно, неровная…
        - Можно, — она взяла у меня велосипед.
        Как только она взобралась на седло, я поняла, что мысль была глупая. Я, конечно, видела, как она ездит на велосипеде, но сейчас мы были не на асфальтированной площадке. Я подталкивала сзади и держала багажник, чтобы велосипед не терял равновесие. Так мы и пробирались вперед, шаг за шагом.
        Я обернулась, чтобы посмотреть, убрали шатер или нет. Стенки уже сняли, купол сдувался, как продырявленный шарик. Я заметила и еще кое-что: точнее, кое-кого.
        Они шли за нами.
        Кажется, это называется «дурное предчувствие»? Когда в животе у тебя острый камень, и ты знаешь, что теперь все, конец.
        Только бы успеть до заправки. Там они не посмеют ничего сделать. Но Глорию пошатывало, казалось, ей совсем нехорошо.
        - Садись на багажник, я тебя повезу, — предложила я срывающимся голосом.
        - Не сможешь, — ответила она, еле переставляя заплетающиеся ноги.
        Я успела схватить велосипед, прежде чем он упал, но Глория все же увязла в грязи. И как будто не собиралась вставать.
        И не вставала. Пальто снова распахнулось и скомкалось. Она была похожа на большую красную медузу, выброшенную на берег.
        - Вставай! — приказала я. — Вставай!
        - Мне надо передохнуть… Ох как хорошо…
        И она разлеглась так, будто собралась переночевать в глине.
        Кто к нам приближается, сомневаться не приходилось. За Адидасом и гориллами плелись еще двое. Я могла лишь надеяться, что один из них — Зак. И что мой брат наконец-то соберется с силами. Плохо было дело, одна надежда на Зака.
        Я тормошила Глорию, но она лежала на месте.
        - Ты заболеешь, — сказала я. — Пожалуйста, встань!
        Тогда она немного пошевелилась. Но сил у нее по-прежнему не было. Глория старалась, как могла, но сумела лишь чуть-чуть приподняться, а потом снова шлепнулась в глину.
        - Вызывай буксир. У меня нет сил. Хотя можно и здесь остаться. Только вот не понимаю, как это вышло, что ты знакома с этим чудесным Альфредом Перссоном. Расскажи, как вы познакомились!
        - Не сейчас, а когда мы доберемся до твоего дома.
        - Нет, сейчас! Расскажи сейчас!
        Мне стало трудно дышать. Адидас, Али и Зеббе были всего в сотне метров от нас.
        - Надо встать! Глория, пожалуйста! — попыталась я в последний раз, хоть и понимала, что уже поздно.
        - Где моя сумочка? — Глория попыталась нащупать ее поблизости.
        Недалеко в грязи виднелось что-то коричневое.
        - Встань, тогда я ее принесу, — сказала я.
        Едва я взяла сумочку, как на меня набросился Адидас. Я крепко прижала сумочку к себе.
        - Дай сюда! — прошипел он.
        Адидас дернул сумочку к себе. Мне удалось ударить его коленом в живот, а потом в пах. Он взвыл, но сумку из рук не выпустил. Из нее посыпались вещи, и он принялся шарить вокруг в поисках драгоценностей. Тогда я снова на него набросилась. Мы боролись в грязи, и несложно догадаться, у кого дела были хуже.
        Зак, конечно, учил меня бороться, но Адидас был намного крупнее и тяжелее. И когда он встал на ноги, я лежала, уткнувшись лицом в грязь. Не знаю, сколько я пролежала, нюхая комки глины, но через какое-то время все же поднялась. Голова кружилась, ноги заплетались.
        Сначала я не поняла, что происходит с Глорией. Она попыталась встать, но Адидас толкнул ее так, что она снова упала. Али и Зеббе кричали, что надо сматываться. Голоса будто доносились издалека, хотя на самом деле они были совсем рядом. Я как будто немного оглохла.
        Адидас побежал через пустырь, прижимая к себе сумку Глории. Гориллы неслись за ним, все время оглядываясь назад. Как будто думали, что мы с Глорией за ними погонимся.
        Наконец, Зак и Линус добрались до нас. Оба бросились ко мне с таким видом, будто готовы спасти меня от смерти или еще чего похуже.
        - Как ты? — спросил Линус и стер глину с моей щеки. Я от этого чуть в обморок не упала. Жалко, что у него не было времени и вторую щеку почистить, на нее ведь тоже налипло довольно много глины. Но Глория неподвижно лежала на земле. Мы втроем склонились над ней. Она лежала с закрытыми глазами, платье было уже не красное.
        - Она умерла? — прошептал Зак.
        - Я позвоню в службу спасения, — сказал Линус.
        Я села на землю рядом с Глорией, в голове гудело, из носа капало что-то красное. Но это была ерунда по сравнению с тем, что случилось с ней.
        Минуты, когда приходится просто ждать, — самые ужасные. Наконец, мы увидели скорую, которая тряслась по пустырю. Она была похожа на корабль в беспокойном море.
        Зак с Линусом стояли и махали руками, чтобы нас заметили. Я держала на коленях голову Глории. Она еще не открыла глаза. Но я несколько раз трогала сонную артерию — она пульсировала.
        Когда Глорию стали перекладывать на носилки, она открыла глаза.
        - Моя сумка… — проговорила она. — Дай мне сумку…
        Никто, кроме меня, не понял, что она говорит. Она снова впала в забытье и, наверное, даже не заметила, что ее отнесли на носилках к скорой, двери которой уже были распахнуты в ожидании.
        Я сидела на земле. Никогда прежде я не чувствовала себя так безобразно. Санитар из скорой снова подошел к нам.
        - Что произошло? — спросил он.
        Я думала, что Зак ответит. Они с Линусом должны были лучше видеть, как все происходило. Но они только переглядывались и переминались с ноги на ногу.
        - Это один парень, его зовут Адидас, — сказала я.
        - Вот как, — кивнул санитар. — И это один из вас?
        Зак и Линус замотали головой так, что головы чуть не отвалились.
        - Тогда поедем с нами, — сказал санитар и положил руку мне на плечо. — Тебе, кажется, тоже нужна перевязка.
        По дороге в больницу я сидела рядом с шофером. Где-то позади, в салоне скорой, врачи занимались Глорией. Через окошко мне было видно, что они подключили шланги и что она дышит через какой-то пластиковый намордник. Глаза были закрыты.
        - Она поправится? — спросила я, когда мы выехали на шоссе.
        - Почти все поправляются, — сказал тот, кто сидел за рулем. — Это твоя бабушка?
        - Это Глория, — сказала я.
        - Ясно, — ответил он, посмотрев на меня. Затем он связался с больницей.
        - Пожилая женщина, избита. Поступит через пятнадцать минут. И девочка, нужна перевязка.
        - Он забрал ее сумку, — сказала я. — Этого он и хотел.
        - Ты знаешь этого Адидаса.
        Я кивнула.
        - А тех двоих, что там стояли?
        - Они пришли позже. Зак — мой брат, а второго зовут Линус. Он никогда не дерется. Он добрый.
        - А ты, тебя как зовут?
        Я, конечно, сказала. Это же не секрет.
        В больнице мне сделали перевязку. Потом спросили, не позвать ли маму, но я попросила отвезти меня домой. Они позвонили домой, чтобы проверить, будет ли мама дома, когда я приеду.
        Глория лежала на кровати в коридоре, все еще под капельницей. Жидкость была прозрачная, как вода, она капала из бутылки на подставке, текла по прозрачному шлангу, а потом попадала в кровь Глории. Игла была воткнута в тыльную сторону ладони. На лице виднелись царапуны, в волосах — грязь. На Глорию натянули больничную рубашку и укрыли одеялами. Пальто и платье свернули и положили под кровать. Глория просила рассказать, почему она оказалась в больнице.
        Я рассказала о нападении, о том, как Адидас схватил ее сумку и убежал.
        - Он и тебя избил? — беспокойно спросила Глория. Она попыталась протянуть руку к моей щеке, но обессилела на полпути. Рука снова упала на желтое больничное одеяло.
        - Ничего страшного, — сказала я и сжала ее ладонь. Она была холодновата.
        - Он забрал мою сумку, да?
        - Да.
        Она глубоко вздохнула, со свистом и хрипом.
        - Там лежали фотографии, мамы и папы. Я всегда носила их с собой. Без них так пусто. Сейчас они нужны мне.
        Глория заплакала. А я не могла объяснить, зачем такому, как Адидас, ее фотографии. Наверное, он ужасно разозлился, обнаружив в сумке одни карамельки и старые снимки. Наверное, он все это выбросил по пути.
        Тогда я и решилась. Надо вернуть Глории фотографии. Адидасу это не сойдет с рук. Не всю жизнь ему над нами издеваться.
        Настало время положить этому конец.
        22. Про то, что дела плохи
        Разъезжать по нашему району в полицейской машине было немного странно. По дороге я все рассказала, даже о «Цирке Варьете», о том, что мы смотрели последнее представление и что Глория сначала была бодра, а потом, по дороге домой, вдруг устала.
        Еще я рассказала все, что знала об Адидасе. Ничего хорошего о нем я даже вспомнить не могла.
        - Мой брат считает, что он… нормальный… иногда, — сказала я. Больше ничего человеческого об Адидасе я не вспомнила. Ненависть наполняла меня до самых краев. То, что произошло, стало последней каплей. Ненависть бурлила и плескала через край. Три года я боялась этого гада — все время, что он жил в нашем районе.
        - А ты не знаешь его адреса? — спросил полицейский, который сидел рядом со мной на заднем сиденье. — А его настоящее имя?
        - Зак должен знать, — сказала я.
        Так вышло, что домой я пришла в компании двух полицейских. Хотя мама, казалось, заметила только повязку на голове.
        - Янис, милая моя!
        Она обняла меня и вдруг сообразила, что пришла я не одна.
        - Зак вернулся? — спросила я.
        Мама покачала головой.
        - Что случилось?
        Я дала понять, что мы все должны пройти внутрь. Пусть лучше соседи не видят высоченных полицейских у нашей двери. Это что-то вроде инстинкта: не очень-то хочется появляться на людях вместе с полицейскими.
        Мы сели за кухонный стол, и маме стали задавать вопросы о Заке, но она знала еще меньше, чем я.
        - В школе, наверное, знают. У них должны быть адреса учеников.
        В эту минуту хлопнула входная дверь. Увидев полицейских, Зак резко затормозил. Потом мне показалось, что он хочет сбежать. Но Зак, кажется, понял, что это дурацкая мысль.
        - Сядь, Зак, — сказала мама. — Ты должен ответить кое на какие вопросы. Сейчас же.
        Мне стало жаль брата. Я его знаю. Это самый трусливый из всех людей. Он думает, что все можно скрыть: главное, молчать, а потом все чудесным образом рассосется. Мама у нас совсем не такая: ей во всем надо разобраться, она не успокоится, пока не заставит тебя раскрыть карты. Так что вопросов она задавала больше, чем полицейские.
        Но и Зак не знал, где живет Адидас.
        - Мы всегда встречаемся на улице, — сказал он. — Я ни разу не был у него дома.
        - Он должен вернуть сумку, — сказала я. — Глория носила в ней фотографии своих родителей. Они нужны ей — немедленно!
        Я злобно уставилась на Зака, как будто именно он должен был разобраться с сумкой.
        Полицейские стали прощаться и сказали, что, возможно, им понадобится поговорить со мной или с Заком еще раз. В таком случае они нас найдут.
        - Надеюсь, его как следует накажут, этого Адидаса, — сказала мама.
        - Ну-у, посмотрим, — сказал один полицейский, ковыряясь в ухе. — Если ему нет четырнадцати, он все-таки еще ребенок. Тогда наказывать его нельзя. Им займется социальная служба.
        - Конечно, — согласилась мама. — Я и забыла. — Кажется, она смутилась. Трудно представить себе, что такой, как Адидас, может быть ребенком.
        Когда я вошла в нашу комнату, Зак уже лег спать. Я поняла, что сегодня никаких вылазок через окно не будет, и сдернула с него одеяло.
        - Где вы обычно встречаетесь?
        Он уставился на меня, как будто не понял, что я сказала.
        - Где? — повторила я.
        - У заправки или у метро. Но ты его не найдешь.
        - Я попробую.
        Я пристально посмотрела на брата, отодвинула горшки с пеларгониями и полезла в окно.
        Зак сел на постель. Он, конечно, побледнел.
        У заправки было пусто. Ни одной машины у колонок, ни одного покупателя. Даже продавца не было видно. Как будто весь район опустел. Где все люди, думала я, направляясь к метро. Поезд только что прибыл, и в дверях показались люди, которые тут же разошлись в разные стороны. Снова пусто.
        Я мерзла, в голове что-то противно стучало. Повязка была довольно неудобная, кожа чесалась все сильнее и сильнее, и, наконец, стала чесаться так, что я не выдержала. Я сняла повязку. Это оказалось так же просто, как снять шапку. Я потрогала голову, крови не было. Только какая-то корка на волосах. Было немного больно. Но без повязки гораздо лучше. Что бы там ни было, а не очень-то хочется разгуливать вокруг в виде сбежавшей мумии. Если нет особой необходимости. Мы с Заком однажды смотрели такое кино. Там все было внутри пирамиды, и один человек встал из гроба и…
        Больше я ничего не успела подумать: кто-то возник среди домов. Не мумия, конечно. Он был в черной куртке. Я немного заволновалась: хорошо, если это Адидас.
        Если это он, то мне больше не надо ждать. Надо просто сказать — отдавай сумку, вот и все. Если у него нет с собой сумки, пусть принесет.
        И я пошла бы за ним домой. Он от меня не скроется.
        Не знаю, почему я решила, что он будет меня слушать.
        Но это был не Адидас. Просто человек шел к метро. Он даже не взглянул на меня и сразу скрылся.
        Какой-то невероятный вечер, все люди куда-то исчезли, как будто вместе с цирком уехали. В какую-то минуту я захотела позвать Линуса, хорошо бы не стоять здесь одной. Но не успела, потому что увидела черную куртку с белыми полосками. В дверях метро показался Адидас. Он почти сразу меня заметил.
        Я стояла у неработающего фонтана.
        В нем никогда нет воды, я ни разу не видела даже самой маленькой струйки. Если, конечно, никто не остановится помочиться. Как, например, Адидас.
        Он подошел к фонтану и повернулся спиной ко мне. Я увидела струю и услышала, как она ударяется о стенку пустого бассейна.
        - Ты что здесь делаешь? — спросил он, не оборачиваясь.
        - Тебя жду, — ответила я.
        - Тебе мало влетело? — даже по спине было видно, что он ухмыляется.
        - Мне нужна сумка, — сказала я.
        Тогда он обернулся.
        - Ты что, совсем рехнулась?
        - Тебе какое дело, — ответила я. — Давай сумку.
        - Ну ты зануда. Я ее выбросил, если хочешь знать.
        - Где?
        - А чего это я буду отчитываться?
        - Потому что там то, что нужно Глории.
        - Что за Глория?
        - Ты ее избил и ограбил.
        - А, та…
        - Она в больнице.
        - Там ничего не было.
        - Куда ты ее выбросил?
        - Только пять тошнотных конфет. И двадцать крон. И все. Проваливай, слышь?
        Но я не собиралась проваливать. Я стояла и смотрела на него.
        Он шагнул ко мне, и я подумала, что если он подойдет еще немного, я дам ему коленом. Или головой. Хотя это вряд ли. Голова у меня была не в форме. Но он сделал только один шаг, остановился и ухмыльнулся.
        - Ты такая мелкая, цыпа, — издевался он. — Как малю-усенькая крабовая палочка.
        Он протянул руку и хотел меня пощупать, но я отскочила в сторону.
        - Где ты выбросил сумку? — рявкнула я. — Говори!
        - А если не скажу? — продолжал издеваться он. — Что тогда будет?
        - Я позвоню в полицию и скажу, где тебя можно забрать.
        - Не скажешь! — прошипел он прямо мне в лицо. Я стояла на месте, хотя каждое его слово воняло блевотой.
        - Глория была без сознания, доперло до тебя или нет, дерьмо?
        Он стал похож на рыбу, которая хватала ртом воздух, но я не дала ему одуматься.
        - Тебя разыскивают, если хочешь знать! И скоро схватят!
        Его зашатало. В эту минуту я подумала, что никогда раньше не видела его в одиночку. Может, гориллы его бросили.
        - Сумку! — я уставилась на него.
        Не говоря ни слова, он указал на другую сторону площади, но я решила, что так легко он не отделается.
        - Принеси!
        - Ты настучала копам?
        - Скажу, когда отдашь сумку.
        Тут он снова рассвирепел, и я подумала, что он все-таки мне врежет.
        Но он не врезал. Он повернулся и пошел в ту сторону, куда указал. Там он достал из урны что-то коричневое и вернулся. Сумка Глории была открыта, но я ее закрыла.
        - Ну, что с копами? — это снова прозвучало как угроза.
        - Если ты настучишь, Заку не поздоровится!
        И я засмеялась. Это было так глупо. Если у кого-то дела и были плохи, то у него. Так я ему и сказала, а потом повернулась и ушла.
        А он остался. Наверное, ума не хватало понять, как сильно переменится его жизнь в ближайшее время.
        Я просто положила сумку рядом со своей подушкой и пошла в ванную. Лицо в зеркале оказалось не очень-то красивым. Вокруг левого глаза все посинело, волосы потемнели от запекшейся крови. Но у меня не было сил возиться с ними. В эту минуту мне хотелось только спать.
        23. Про отеки
        У меня было сотрясение мозга, раны на голове, синяки и вдобавок отеки, так что ни о какой школе и речи быть не могло.
        Мама сообщила, что ближайшее время не собирается оставлять меня ни на минуту. Пока не заживут раны. Она позвонила на работу и сказала, что будет сидеть дома с больным ребенком. Прозвучало это так смешно, что я расхохоталась, но от этого заболело лицо, и мне пришлось так же внезапно умолкнуть.
        После чая с бутербродом я хотела пойти к Глории: фотографии, наверное, могли ее взбодрить, но мама меня не отпустила. Она хотела все знать. И мне пришлось нелегко.
        - А как с ночными вылазками Зака? Куда он ходит?
        Я пожала плечами и попыталась изобразить полное неведение. У мамы был перепуганный вид — наконец-то она поняла, что совсем ничего не знает о сыне.
        - Ты все знаешь, но не хочешь его выдавать. А я не собираюсь тебя заставлять.
        - Спасибо, — сказала я.
        Она мрачно взглянула на меня.
        - Но я не сдамся, пока он все не расскажет. И я понимаю, что все эти его спортивные вещи, я понимаю, что…
        Она закрыла лицо руками, и я испугалась, что она сорвется.
        - Твой брат — вор? — прошептала она, не отнимая рук от лица.
        Это был трудный вопрос, и я не ответила.
        Никогда в жизни я не чувствовала такой ненависти к Адидасу, как тогда. Он только портит жизнь другим.
        Таких, как он, не должно быть.
        И все-таки он есть.
        В больницу к Глории я пришла уже днем. Вместе с мамой, конечно, — кажется, она решила совсем не выпускать меня из виду. Это было приятно — чувствовать, что я для нее важна.
        Глория не спала. Из бутылки рядом с кроватью по-прежнему капала прозрачная жидкость.
        - Она очень слаба, — сказала медсестра, подведя нас к кровати. — Сегодня вам не стоит оставаться здесь слишком долго.
        Я показала сумку.
        Тогда в лице Глории что-то изменилось. Оно снова ожило. Она приподняла голову и протянула руку. Я отдала сумку Глории, но та ее уронила. Сумка скользнула с кровати на пол, и Глория не успела ее подхватить.
        - Какая же я неуклюжая, — пробормотала Глория.
        - Открой ее!
        И я открыла. Наверное, дома я не открывала сумку из уважения к Глории.
        - Она пустая, — сказала я, пошарив внутри.
        - Посмотри в кармашке на молнии…
        Я нащупала молнию, но в кармашке тоже было пусто.
        - В подкладке есть дырка, — вспомнила Глория.
        Тогда я почувствовала, что за подкладкой что-то есть.
        Пошарив внутри, я, наконец, вытащила две фотографии. Бумага пожелтела, от одной из них оторвался кусочек, но на снимке все еще можно было разглядеть женщину, сидящую перед цирковой повозкой. На коленях у нее сидел пухлый малыш. Женщина гордо смотрела прямо в камеру. Фотография была потрепанная, но у края виднелись ноги верблюда. У входа в повозку стоял мужчина с черными усами и в темном костюме. Рубашка светилась белизной, хоть снимок и был очень старый. Мужчина тоже улыбался прямо в камеру. У глаз виднелись морщинки.
        Глория потянулась к фотографиям. Потом протянула вторую, чтобы я посмотрела на нее.
        Маленькая девочка шла по канату. На ней была балетная пачка, а в руке — зонтик. Снимок был сделан с довольно большого расстояния, было видно всю цирковую арену и даже лица некоторых зрителей. Фотографию сделали во время представления.
        Глория улыбалась. Она крепко сжимала фотографию. Рука дрожала. Я ничего не спрашивала. Это были ее родители, а девочка на канате — никто иной, как она сама.
        Когда мы с мамой ушли, Глория лежала с закрытыми глазами, прижав фотографии к груди.
        В тот день мама так и не смогла учинить Заку допрос. На часах было уже семь, а он еще не вернулся домой. Мама с ума сходила от волнения. Она думала, что Зак боится возвращаться, и все время ругала себя, что ничего не замечала. И говорила, что во всем виновата она. Потом она позвонила папе в Мальмё, но тогда оказалось, что во всем виноват он. Она кричала, что ему нет дела до сына, что поэтому у Зака и начались неприятности. Что Заку слишком не хватало отца.
        - Мальчику нужен отцовский пример! — кричала она.
        Я закрылась в нашей комнате. Терпение было на пределе. Я посмотрела в окно и подумала, что можно сбежать. Можно сесть на велосипед и поехать к Альфреду — здорово было бы с ним увидеться. Но вдруг я вспомнила, что уже слишком Поздно. Что я увижу только истоптанную траву и пустоту. Может быть, я нашла бы место, где Альфред всего несколько дней назад угощал меня завтраком в своем вагончике. Всего несколько дней назад! А кажется, будто в другой жизни. До того, как все произошло.
        Когда мама открыла дверь, я лежала на кровати Зака.
        - Что ты делаешь? — беспокойно спросила она.
        - Скоро нам понадобятся новые кровати, — сказала я.
        - Я бы не смогла спать здесь, внизу…
        Не знаю, почему я заговорила о кроватях, в ту минуту это было не самое важное. Потом я, наконец, посмотрела на маму. Она прислонилась к косяку.
        - Надо забрать Зака из полицейского участка. Мне только что позвонили, он полдня там провел.
        Я вскочила и, конечно, ударилась головой о верхний этаж кровати, совсем как Зак.
        - Я с тобой! — сказала я.
        - Ты останешься дома, — ответила мама. — Останешься — значит, останешься. Здесь, в квартире. Когда я приду, ты должна быть тут — понятно? А не где-нибудь еще!
        - Понятно, — пискнула я. От маминого сердитого голоса у меня снова заболела голова.
        Она подошла ко мне и поцеловала в лоб, потом туда, где была рана, а потом в то место, которым я только что ударилась о кровать.
        - Маленькая моя… Тебе надо беречься! Я поставила лазанью в духовку, она будет готова через десять минут. Поешь. Я пошла.
        Я проводила маму до двери. Она наклонилась, чтобы обуться, и вид у нее был ужасно усталый.
        - Не беспокойся, — сказала она уже на пороге. — Я скоро вернусь. Вместе с Закариасом.
        Закариас. Прозвучало это так, словно она собиралась привести домой чужого человека.
        Можно сказать, так оно и было. Домой пришел выжатый, раздавленный Зак. Как будто он сушился на веревке и совсем выцвел. Он ничего не говорил, только сел за стол. Мама положила ему кусок лазаньи. Она тоже молчала. Я думала, что Зак отодвинет тарелку, но он принялся есть молча и сосредоточенно. Я сидела и смотрела на него, моего молчащего и жующего брага. Он сидел, как робот. Наконец, Зак наелся и отодвинул тарелку. Все это время никто ничего не говорил — но вот Зак взглянул на меня. Глаза у него были очень грустные.
        - Что с Глорией?
        - Не знаю. Она все еще под капельницей.
        - Она в шоке, — сказала мама. — Это неизбежно, если человека избили.
        И она бросила на Зака жуткий взгляд, как будто он был во всем виноват. Мне стало холодно.
        - Ты ведь никогда не грабил и не… бил никого? — выдавила я из себя.
        Зак посмотрел на меня. Какое-то время мне казалось, что он не собирается отвечать. Потом он откашлялся:
        - Когда мы были в спортивном магазине, в городе… ночью… несколько недель назад…
        Он снова посмотрел на меня, и я, конечно, поняла, что в магазин они зашли не за покупками. Мама тоже поняла, хотя, скорее всего, не хотела понимать.
        - Сработала сигнализация, пришел человек. Мы его оттолкнули… он упал… из головы пошла кровь… и Адидас… пнул его в живот…
        - И ты был там, Зак!
        Зак кивнул, глядя в стол.
        - Ты тоже пинал? Ты бил его — отвечай, Зак!
        Мама сорвалась на крик.
        - Я толкнул его — один раз… я не пинал, не бил. Я сбежал…
        - Хотя ты все время помогал Адидасу… — упрямо продолжала я.
        - Зак полдня сидел на допросе, — перебила меня мама уже обычном голосом. — Ему надо отдохнуть!
        Она решила, что я говорю лишнее. Но меня было не остановить.
        - Адидаса надо посадить в тюрьму! — кричала я.
        - Заткнись! — крикнул Зак. — Ты ничего не соображаешь, поняла?
        - Но это же он заставил тебя…
        Я не могла найти нужных слов. А может, я стала сомневаться? Действительно ли Адидас заставлял моего брата сбегать через окно по ночам? Или он сам хотел? Может, это из-за вещей? А может, потому что он трусил и не смел уйти? А может, ему просто нравилось? Видеть, как люди боятся — вдруг ему нравилось?
        - Адидаса все еще допрашивают, — сказала мама. — Не думаю, что кто-нибудь придет за ним.
        - Он никому не нужен! Вы что, думаете, кому-то есть до него дело? Вряд ли!
        Зак вскочил из-за стола и бросился к раковине и крану с водой. Он ревел, пил воду и умывал лицо — все сразу. Тогда я сообразила, что Зак и Адидас все-таки друзья. Как это ни странно.
        Когда Зак обернулся, я увидела, что у него дергается лицо. Казалось, он вот-вот взорвется. Но вместо этого он сделал глубокий вдох и закрыл глаза. Успокоив дрожь, он снова открыл их.
        - Он, конечно, идиот. Тиран и все что угодно. Он бьет тех, кто его не слушается, все его боятся. Но он не всегда такой… его отец…
        - Ты же говорил, что у него нет отца? — промямлила я.
        - У всех есть отец. Где-нибудь. Отец Адидаса сидит в тюрьме. А может, сбежал, не знаю.
        - А мама? Она ничего не понимает? — спросила я. А потом посмотрела на нашу маму. Она ведь тоже ничего не понимала.
        - Он не живет дома. У матери новый мужик. И он дерется.
        - Где же Адидас живет?
        - По-разному. Чаще всего у разных алкашей. Они пускают его ночевать.
        Мама сидела, сглатывая и глядя на свои руки, а потом подошла к Заку. Она обняла его и посмотрела в глаза.
        - Ты давно это знал? О том, как он живет?
        Зак вывернулся и снова сел за стол.
        Мама вздохнула, как и всегда, когда не знала, что сказать.
        Тогда я увидела, что по небу летят первые ласточки. Мне стало не до брата и не до мамы. На ласточек так приятно смотреть. Их становилось все больше и больше. Они носились на невероятной скорости. Интересно, кто-нибудь ее измерял? Скорость, на которой летают ласточки? Они кричали голодными голосами — наверное, насекомых было мало, ведь лето еще не началось.
        Но я-то не птица, я сижу за кухонным столом и, возможно, больше никогда не соберусь с силами, чтобы встать.
        - Я, конечно, кое-что замечал…
        Это был голос Зака, но не обычный, а какой-то тяжелый, каменный.
        - Он все трепался о своем папаше, как будто он какой-нибудь крестный отец, который приедет на «феррари» и все будет зашибись. Но все же понимали, что он врет.
        - Почему ты ничего не говорил? Надо было поговорить со мной. Мы могли бы…
        Мама умолкла. Наверное, поняла, что вот-вот скажет неправду. О том, что Адидас мог бы жить у нас или что-нибудь такое.
        - Ты понимаешь, что теперь может произойти? Зак! Отвечай!
        - Меня не могут наказать, по возрасту, — ответил брат и упрямо посмотрел на маму.
        Тогда мама ударила его. Я никогда не видела такого раньше.
        Левая щека Зака покраснела.
        Потом мама заплакала.
        Потом заплакала я.
        А Зак заперся в ванной.
        И ничего оттуда не было слышно.
        24. Про ночь
        В конце концов, он вышел.
        В конце концов, наступила ночь.
        В конце концов, мы все легли спать.
        Но до того успели о многом поговорить.
        Сначала мама попросила прощения за то, что ударила Зака.
        А он спросил, сможет ли она когда-нибудь простить его.
        Тогда она спросила:
        - За что мне тебя прощать?
        - За то, что я тебя обманывал… врал… я хотел, чтобы ты думала, что я не тот, кто я есть…
        Тогда мама сказала странную вещь:
        - А ты, можешь ты меня простить за то, что я была такая… глупая. Прости меня за то, что я не понимала, что происходит! Что я до сих пор ничего не видела — можешь простить меня за это?
        Когда она стала так говорить, Зак совсем обезумел:
        - Ты ни в чем не виновата, мама — это я виноват!
        - Прекратите, оба! — заплакала я, не выдержав этих разговоров. В висках стучало, ласточки больше не летали.
        - Зака посадят в тюрьму, да? — спросила я. Мне ничего не рассказали, я так и не знала самого важного — что будет с моим братом.
        Мама посмотрела на меня.
        - Его вызовут на беседу. Если повезет, останется жить у нас.
        - А если нет? — голос скомкался, как старая бумага.
        - Отправят в патронажную семью или в интернат, — сказал Зак, как будто о ком-то другом. — В Швеции четырнадцатилетних в тюрьму не сажают.
        Только когда мы улеглись спать, я смогла отвлечься от мыслей о Заке.
        - А он ходил с вами?
        - Кто?
        - Линус…
        - Нет, — сказал Зак. — Его сестра иногда с нами, но он никогда.
        - Я просто хотела узнать, — произнесла я, стараясь изобразить обычный голос, хотя на самом деле несколько минут не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть.
        Мне хотелось спуститься по водосточной трубе, хоть я и поклялась больше никогда этого не делать. Спуститься можно за минуту, перебежать двор, набрать код замка, подняться на четвертый этаж и позвонить в дверь. А он будет меня ждать, он откроет дверь, и тогда мы… Что? Обнимемся?
        Я поняла, что мысли мои похожи на какой-то дурацкий сериал. Дверь, конечно же, откроет не Линус, а его папа или мама, а может, сестра. И я не буду знать, что сказать. Потому что нормальные люди не звонят в дверь в половине первого ночи.
        - Как ты? — спросила я, свесившись вниз, чтобы увидеть лицо Зака. Его глаза блестели в темноте.
        Он протянул руку и обнял меня за шею. Тогда я спустилась вниз и легла рядом с ним. Мы были как маленькие дети, которые очень боятся тролля. Тогда страшнее всего остаться в одиночестве — сразу схватят. А вдвоем можно спастись.
        Только мы могли спасти друг друга.
        Никто из нас не знал, что будет дальше. Может быть, когда все успокоится, жизнь станет прежней?
        - Я нашла сумку, — пробормотала я, чуть согревшись.
        - Какую сумку? Глории?
        - Я ее раздобыла.
        - Как?
        - Я его заставила.
        - Ты заставила Адидаса?
        Зак не мог поверить. Ну и пусть. Иногда невероятное оказывается правдой.
        В конце концов, мы все-таки уснули.
        25. Тебе я доверяю
        Глория пришла в себя. Ей разрешили вернуться домой. Пока она была в больнице, господин Аль жил у нас. Если скажу, что все было хорошо, то совру. Хорошо не было ни секунды. Он взбирался на занавески, опрокидывал цветочные горшки, мочился на ковры и порвал три маминых джемпера. Он злобно шипел, когда мы хотели войти на кухню. Он шипел на маму, когда она хотела согнать его со стула.
        - Ему у нас не нравится, — говорила мама.
        - Он скучает по Глории, — отвечала я.
        И, наконец, Глория вернулась домой. На такси. Я держала господина Аля на поводке Мы стояли у подъезда и смотрели, как таксист обошел машину, открыл дверцу и помог Глории выбраться наружу.
        Трудно поверить, что кот может быть сильным, как лев, но в эту минуту господин Аль проявил львиную силу. Он вырвался из ошейника, и поводок повис у меня в руках. Господин Аль бросился к Глории, подскочил к ее ногам и стал тереться о них, шипением отпугнув услужливого таксиста, который тут же спрятался в машине.
        Опираясь на палку, Глория медленно подошла к подъезду. Господин Аль и бежал перед ней, и терся о ноги — все одновременно.
        - Пропусти меня, кот-обормот, — пробормотала Глория.
        Я заварила нам чаю. Глория почти ничего не говорила. Она изменилась, я почти сразу это почувствовала. Когда я спросила, болит ли у нее нога, она бросила на меня долгий взгляд, но ничего не ответила.
        - Хочешь еще чаю?
        Она покачала головой, а потом сказала, чтобы я шла домой. Глория собиралась лечь. Но я не хотела уходить. Чего-то не хватало. Не хватало чего-то очень, очень важного.
        - Не надо было никуда ходить в тот день, — бормотала Глория, с трудом добравшись до спальни. Она села на кровать, которую я застелила красиво, как только смогла.
        - Это ты настояла на том, чтобы мы пошли в цирк, так? Ты уговорила меня, хоть мне и было нехорошо…
        Комната будто поплыла. Пол исчез под ногами — Глория обвиняла меня в том, что произошло!
        - Почему ты так хотела, чтобы мы пошли в этот цирк — как там его — «Цирк Варьете»…
        Она произнесла эти слова презрительным тоном, фыркнув. Я ничего не понимала.
        - Это же ты…
        - Вовсе нет! — перебила она меня. — Я прекрасно помню, что лежала в постели, больная, а ты не сдавалась. Ты же упрямая. Чего ты вообще от меня хочешь?
        Я сглотнула комок, глядя на нее.
        - Если ты хотела что-нибудь украсть — я не могу тебе помешать, пожалуйста!
        Она взмахнула рукой, словно ее квартира была полна драгоценностей.
        Я так расстроилась, что не могла даже заплакать. Все это не укладывалось в голове.
        - Ты думаешь, что я позвала тебя в цирк, чтобы Адидас украл твою сумку? Ты так думаешь, да?
        - Не кричи не меня! Я старый больной человек.
        - Ничего подобного, — сказала я. — Ты так себя чувствуешь только потому, что думаешь — все люди ужасные! И что я тоже ужасная!
        - А что, не так? Ты не ужасная? Не как все?
        - Нет, — сказала я. — Я не ужасная, и другие тоже.
        - И твой брат не заодно с теми бандитами, которые меня избили?
        - Зак никого не бьет!
        - Он из той компании, так?
        - Но я-то не Зак! Я — Янис, пойми ты это! И я никогда не была заодно с этими идиотами!
        - Режут чужие веревки, отнимают сумки… — бормотала Глория, вставая с кровати. Она подошла к окну — спина вдруг выпрямилась, ненужная палка осталась у стены. На подоконнике лежали три лимонных карамельки. Она положила одну в рот, а потом еще одну. И не предложила мне третью.
        - Нельзя играть с чувствами людей, — сказала Глория, повернувшись ко мне.
        - Нельзя просто так обвинять людей, — возразила я.
        - Люди чувствительные, не забывай об этом, Янис!
        - Вот именно. Не забывай об этом, Глория! Ты обвиняешь меня… непонятно в чем…
        Я опустилась на ее кровать и не смогла закончить это ужасное предложение. Глория погладила меня по щеке. По ее лицу катились слезы.
        - В больнице я все время размышляла. Ты сразу мне понравилась… хотя нет. Ты понравилась мне, когда высморкалась, и когда мы прокатились по тоннелю любви, вот когда. Помнишь? Тогда, в Грёна Лунд?
        Я кивнула — конечно, я помнила, как она заплатила за меня, когда Зак и Адидас украли мои деньги.
        - И я лежала в палате и думала, думала. Мне стало страшно — так страшно мне не было с самого детства. Пойми, что ты очень много значила для меня… И вдруг все то оказалось притворством? Вдруг ты всего-навсего наглая девчонка, которая решила меня одурачить? Победить меня? Уничтожить меня?
        - Не понимаю, как ты могла такое подумать…
        - Мне было страшно.
        - Тебе и сейчас страшно?
        Она покачала головой.
        - Я ведь могла бы оставить господина Аля умирать от голода, пока ты была в больнице.
        - Бы пускали его ловить крыс за помойкой?
        - Это гадко.
        - Ему так не кажется.
        - Тогда отведи его туда! Бери своего кота и отправляйся к крысам!
        Уже в прихожей я услышала какой-то клекочущий звук у себя за спиной.
        Обернувшись, я увидела, что она смеется так, что плечи подскакивают едва ли не выше ее длинных ушей. Она смеялась так долго, что мне стало казаться, будто она сошла с ума. Может, ее надо отвезти обратно в больницу?
        - Иди сюда, Янис, сядь рядом…
        Я немного подумала, но потом все же села.
        - Бери своего кота и отправляйся к крысам! — выдавила она из себя вперемешку со смехом и кашлем.
        Если она пыталась изобразить меня, то получилось не очень-то похоже.
        - Смейся сколько угодно, — сказала я. — Я сделала, что смогла.
        - Спасибо, Янис. За то, что ты позаботилась о капризном коте и сварливой старухе.
        Она протянула мне руку. И кивнула.
        - Надо доверять людям, — сказала я.
        - По крайней мере, тебе, — ответила она. — Тебе я доверяю, Янис.
        Линус был дома. Он и открыл дверь, когда я позвонила.
        - Жалко твоего брата… — он осторожно посмотрел на меня.
        - Сам виноват, он идиот, — сказала я.
        - Его на допрос вызвали, да?
        - И твою сестру тоже?
        Он кивнул.
        - Может, вылезем на крышу? — предложила я.
        Бинокль висел на крючке в прихожей — не знаю, зачем он взял его с собой. В это время суток не очень-то много звезд.
        Мы сидели на жестяной крыше, прислонившись к вентиляционной трубе, и ничего не говорили — кажется, Линус тоже очень устал. Так бывает, если в семье ругаются и кричат, а ты не знаешь, станет ли все снова хорошо.
        - Сестра уедет на лето. В какой-то интернат. Она будет учиться все каникулы.
        Мне показалось, что он ее жалеет.
        - Когда она вернулась домой из полицейского участка, я думал, отец влепит ей пощечину.
        Голова у меня потяжелела, скользнула вниз и застыла на плече у Линуса.
        Через какое-то время его рука поднялась и погладила меня по щеке. Я хотела, чтобы все так и продолжалось. Без разговоров, только это вот поглаживание. Хоть целую вечность. Его пальцы подобрались к пластырю, которым была заклеена рана у меня на голове. Линус забеспокоился и стал спрашивать, как я себя чувствую после сотрясения мозга. Сильное оно было или не очень.
        Я сказала, что сотрясение было среднее. И что все скоро пройдет.
        - А рана? Заживает?
        Я кивнула и почувствовала ком в горле — от счастья, что он беспокоится о моей голове.
        - Слишком много вокруг паршивого! — сказал он. — Поганого! Гадкого!
        - Пожалуйста, не кричи, — промямлила я.
        - Прости — я не подумал о твоей голове…
        Я кивнула и снова прислонилась к нему — было так приятно прильнуть ухом к его джемперу. Мне захотелось спать, уткнуться в него и спать, спать.
        - Что ты будешь делать летом? — спросил он.
        - Придется ехать к папе, в Мальмё… когда начнутся каникулы… — зевнула я.
        - Долго тебя не будет?
        - Неделю, наверное… а что?
        Он не ответил, а поцеловал меня. Сначала совсем немного, но потом наши языки очнулись и тоже захотели целоваться. Сперва было немного странно, что у меня во рту чей-то язык, раньше со мной такого не было. Но через некоторое время это совсем перестало казаться странным.
        26. Больше никогда
        Но на первой неделе каникул я не поехала к папе. Было решено, что я поеду к нему в конце июля. Сначала Зак должен был пожить в папиной семье один. Я боялась, что его решат отправить туда навсегда, этого бы я не вынесла.
        - Я, наверное, просто буду встречаться с ним почаще, — уклончиво ответил Зак, и мне показалось, что ему не хватает папы. Что он скучает по нему гораздо больше, чем я.
        За два дня до отъезда Зака я получила письмо. Это было целое событие, ведь я не так часто получаю почту.
        Письмо было от Альфреда. Он звал меня в Эскильстуну посмотреть на его номер с велосипедом. «Я тренировался все время, с тех пор как мы уехали, и хочу узнать твое мнение. Надеюсь, Глория приедет с тобой. Вот деньги на билет. Мари и Софи, которые ухаживают за лошадьми, говорят, что ты можешь спать в их вагончике, если хочешь. Там много места».
        Мама читала, заглядывая через плечо: я услышала ее смех.
        - Хорошо, мама? Я хочу, правда!
        Она обняла меня, и я поняла, что это означает — можно ехать.
        Через секунду я уже спускалась по лестнице, размахивая письмом.
        Мне пришлось довольно долго ждать, пока Глория добредет до двери. Я несколько раз крикнула через почтовую щель, чтобы она меня впустила. После выписки из больницы она была не очень-то бодрой. Не хотела гулять, не просила мой велосипед, ничего. Поэтому мне так хотелось показать ей письмо и взбодрить ее. Как витаминной инъекцией.
        Вид у нее был бледный и поникший.
        - Поедем туда! — я помахала конвертом. Они будут в Эскильстуне через три дня!
        Глория открыла рот, чтобы ответить, но вместо слов раздался сильный кашель. Никогда раньше я не слышала такого кашля. Она не могла устоять на ногах и присела на табурет в прихожей. Я помогла Глории добраться до кровати.
        Тогда я и поняла, что Глория больна. Серьезно больна.
        Я не была у нее три дня, и, казалось, все это время она не выбиралась из постели. Если ей и удавалось что-нибудь сказать, то голос был тихим, как шепот. Вдобавок ее то и дело душил кашель.
        Господин Аль тихо сидел на стуле, глаза у него были очень большие и очень зеленые. Он не сводил взгляда с Глории. Правда, один раз посмотрел на меня. Как будто просил сделать так, чтобы Глория снова поправилась.
        Как все может происходить так быстро?
        Когда я привела маму, из квартиры Глории не доносился даже кашель. Там было совсем тихо.
        Она лежала в постели с закрытыми глазами. Мама прислушалась к ее дыханию и нащупала пульс. Потом нашла телефон и вызвала скорую.
        Глория потеряла сознание задолго до приезда скорой. Грудная клетка почти не подымалась, таким слабым было дыхание. Я сидела на краешке кровати и гладила ее по руке, снова рассказывая о письме Альфреда — лишь бы она открыла глаза.
        - Он хочет, чтобы мы приехали, — шептала я ей на ухо. Может быть, она слышала, хоть и не отвечала. Выражение лица не менялось. Даже веки не дрогнули ни разу.
        Санитар спросил меня и маму, ближайшие ли мы родственники Глории.
        - Нет, — ответила мама.
        - Да, — ответила я.
        Они записали номер нашего телефона, чтобы отдать персоналу в больнице. Чтобы там знали, кому звонить.
        Эти слова так и звенели у меня в ушах. Звонить — когда? Когда Глория умрет, что ли?
        Господин Аль отказывался покидать квартиру Глории. Когда я хотела его поднять, он вцепился когтями в ковер.
        - Наверное, на какое-то время надо оставить его здесь, — сказала мама. — Придем потом, дадим ему еды и спросим, не передумал ли.
        Я удивилась: мама, которая вообще не любит кошек, с таким пониманием отнеслась к господину Алю.
        Тем же вечером из больницы позвонили. Глории было очень плохо, нельзя было сказать с уверенностью, доживет ли она до утра.
        - Так что, если хотите попрощаться, приходите сейчас.
        Глория лежала в отдельной палате, мама принесла ей букет первоцветов. Они красиво смотрелись в вазе на тумбочке. Солнце уже зашло, но по небу все еще летали ласточки. Казалось, что они летают ради Глории. Чтобы ей не было одиноко, ее развлекали лучшие в мире воздушные акробаты.
        Но Глория не смотрела на ласточек. Она лежала с закрытыми глазами.
        Мы долго сидели у кровати, и вот ее лицо дрогнуло. Она открыла глаза и посмотрела на меня. Губы шевельнулись, словно она хотела что-то сказать, а может быть — просто улыбнуться. Грудь поднялась и снова опустилась. И больше не поднялась. Я поняла, что Глория теперь никогда не положит в рот лимонную карамельку. Что она больше вообще ничего не сделает.
        Как можно одновременно понимать и не понимать?
        Что я больше никогда не позвоню в ее дверь — это невозможно было понять тогда, тем вечером.
        Что я больше никогда не буду гадать, откроет она или нет. Голова понимает, а сердце не хочет.
        Больше никогда. Всего два слова.
        Когда я рассказала господину Алю, что случилось, он посмотрел на меня. Потом потерся о мои ноги и не стал сопротивляться, когда я взяла его на руки.
        Может быть, он испытал облегчение.
        Ведь ему больше не придется ждать.
        27. О том, кто парит невидимкой
        Сейчас я сижу в шатре «Цирка Варьете» в Эскильстуне. Рядом со мной должна была сидеть Глория, но вместо нее — рыжий мальчик. Он посасывает сахарную вату с противным причмокиванием.
        Похороны Глории послезавтра. Днем позднее Зак поедет к папе. Мама сказала, чтобы я внимательно смотрела номер Альфреда.
        - Глория хотела бы, чтобы ты смотрела его как следует.
        Я не стала спрашивать маму, откуда она знает, чего хотела бы Глория, а просто положила в сумку зубную щетку и пижаму.
        Сегодня ночью я буду спать в цирковом вагончике.
        Альфред встретил меня на вокзале. Когда он услышал, что произошло, лицо у него стало очень серьезное.
        - Старые артисты часто умирают одни, — сказал он.
        - Глория слишком долго была одна. Хотя под конец у нее появилась ты. Ей повезло.
        Странно сидеть здесь. Трудно сосредоточиться на номере. Акробаты уже выступили, а я почти не видела. Взгляд все время скользит вверх, под голубой купол. Как будто ищет кого-то. Как будто я верю, что кто-то парит невидимкой между канатами и штагами. Та, кому больше не нужно тело. Та, что наслаждается невесомостью и проворством ласточки. Может быть, на небесах есть и лимонные карамельки.
        Альфред хлопает своими башмаками и ударяет опору, так что часть шатра повисает над нами, как сдувшийся шар. Я не кричу, как другие. Я же знаю, что купол — двойной, и весь шатер упасть не может. Я жду, кого Альфред выберет из публики. Он указывает, и я замираю — неужели меня? Но рыжий мальчишка, сидящий рядом со мной, издает радостный вопль и пробирается к арене.
        Это было смешно. Мальчишка полностью поверил, что именно он снова поднял купол.
        Альфред снял его с плеч, мальчик поклонился и покраснел, когда публика зааплодировала. Он с геройским видом уселся на свое прежнее место рядом со мной.
        - Видела? — сказал он.
        - Хорошо сработано, — отозвалась я.
        - Так страшно было стоять у него на плечах! Кто не умеет держать равновесие, точно упадет…
        - Ладно, — сказала я. — Только помолчи!
        Он умолк до антракта.
        - Тебе обидно стало, да? — ухмыльнулся он. — Ты думала, он тебя выбрал, да?
        Сначала я подумала, что мое внимание привлекла птица под куполом. А потом я увидела, что это Глория. Счастливая. Я несколько раз смогла разглядеть ее улыбающееся лицо. Кажется, она хотела, чтобы я ее простила.
        - За что, Глория?
        - За то, что под конец я была такой мой.
        - Мама говорит, что от шока человек может измениться.
        - Ну а теперь шок прошел.
        - Хорошо.
        - Ты же придешь на мои похороны? Не побоишься?
        - Конечно. Не буду же я бояться тебя только потому, что ты умерла!
        - Я хотела бы, чтобы на похоронах играла цирковая музыка — если можно.
        - Попробую устроить.
        - Спасибо.
        После антракта Альфред выехал на моем старом красном «Крещенде». Глория под куполом светилась, как прожектор.
        - Ну, ну, — сказал Альфред и погладил велосипед по седлу. И оно покрутилось из стороны в сторону — упрямо и самоуверенно. Тогда Альфред протянул кусочек сахара, который велосипед каким-то образом проглотил. Даже отрыжку было слышно.
        - Фу! Рыгать некрасиво! — Альфред погрозил пальцем. Тогда велосипед рыгнул еще раз.
        А потом велик вдруг сам поехал вверх по доске. Альфред побежал вдоль доски и поймал велосипед в объятья, когда тот добрался до конца и упал. Альфред стал укачивать его, как плачущего ребенка, напевал и приговаривал. Но велосипед все шалил, и тогда Альфред шлепнул его по заднему колесу. Тогда велосипед подскочил, так что Альфреду пришлось нестись через всю арену и ловить его на другом конце. Послышался смех: может быть, смеялся велосипед, а может, кто-то под куполом.
        В антракте мой рыжий сосед раздобыл еще сахарной ваты. Она свисала с подбородка липкой бородой.
        - Это тот же дяденька! Я стоял у него на плечах!
        - Заткнись! — прошипела я, и мальчишка с перепугу проглотил половину своей ваты.
        Номер закончился тем, что велосипед стал хвалиться и притворяться, что все делал сам — ведь Альфред просто разъезжал верхом на нем. В ответ Альфред подмигнул публике и погладил велосипед по седлу. Тогда звонок на руле стал вызванивать целую мелодию, и оба протанцевали к выходу.
        Я сидела на табурете в вагончике Альфреда и смотрела, как он смывает грим. Красная, черная и белая краска оставалась на бумажных салфетках, и через некоторое время из зеркала смотрело его обычное лицо.
        - Какой хороший номер, — сказала я.
        Он засмеялся.
        - Это велосипед хороший. А я делаю, что могу.
        Я посмотрела на его отражение в зеркале — непонятно, что он имеет в виду.
        - Что ты будешь делать все лето? — спросил Альфред.
        Я пожала плечами.
        - Послезавтра пойду на похороны Глории.
        - Может, потом поработаешь у нас в цирке? Нам нужен еще один человек для ухода за животными.
        - Но… — запнулась я. — Я никогда не ухаживала за животными. Кроме кота Глории, конечно.
        - Мари и Софи тебя научат. Это, кстати, мои дочки.
        - Но… — снова запнулась я, не зная, о чем спросить в первую очередь.
        - Я говорил с директором, — сказал Альфред. — Первая неделя будет испытательным сроком. Если тебе понравится и ты поладишь с верблюдом, можешь ездить с нами до конца гастролей. Платить тебе много не будут, тебе ведь мало лет. Но на карманные расходы хватит. И, конечно, жить ты можешь с Софи и Мари.
        Ничего лучше себе и представить было нельзя, и все же это было невозможно.
        - Я украла у тебя деньги, — сказала я.
        Альфред посмотрел на меня.
        - Не сейчас. Раньше.
        Альфред медленно закрутил крышку банки с кремом для снятия грима. Потом кивнул.
        - Я заметил в тот же день. Что в бумажнике не хватает пятисотки.
        - У моего брата неприятности.
        Я пыталась говорить твердым голосом, но получалось не очень.
        - Ты украла ради брата?
        Взгляд Альфреда жег меня.
        - Может быть, я отработаю летом?
        - А ты помнишь, как я хотел купить твой велосипед?
        Я кивнула.
        - Ты так испугалась при виде моего бумажника. И не хотела брать денег за велосипед. Тогда я понял, что это ты. Но велосипед твой стоит многого! Так что мы в расчете.
        Он протянул мне пятерню.
        - Тебе не придется копаться в верблюжьем навозе только из-за этого, — продолжил он. — Стряхни с себя эту вину, Янис. Надо уметь прощаться с тем, что прошло.
        28. Про похороны
        Женщина в черном костюме сказала, что выбор музыки очень необычный и предложила подумать еще раз. Но этого не требовалось. Альфред дал мне название пластинки с цирковой музыкой, и я ее уже купила.
        Женщина в костюме вертела в руках пластинку, как будто та была обжигающе горячей.
        - А потом, в конце, нужно включить старый магнитофон.
        - Что включить?
        - То, что нравилось Глории. В этой часовне хорошая стереосистема?
        Женщина вздохнула и сказала, что магнитофон надо будет принести заранее.
        - Ну что ж, — заключила она. — Ну что ж, сделаем так.
        Когда я выходила, мне показалось, что где-то в воздухе раздался смех. А может, это были ласточки.
        Мы с мамой и Заком поднимались по ступеням часовни, шел дождь. Я удивилась, что Зак пошел с нами — он же совсем не знал Глорию.
        - Я хочу, — заявил он.
        Когда мы вошли, то увидели зажженные свечи у алтаря. И вокруг гроба. Он был белый, а на крышке лежали красные, белые и голубые цветы.
        В одном углу я увидела спину Линуса. Стоя на коленях, он возился с проводами стереосистемы.
        Мы сидели в первом ряду: там можно было не думать о пустых скамейках позади нас. Часовня должна была наполниться печальными звуками трубы, но пока было тихо. Линус посмотрел на меня и покачал головой. Я улыбнулась ему. Он не виноват, что с этой старой стереосистемой не случилось чуда.
        - Все равно красиво, — прошептала мама. — Не расстраивайся, Янис. Сейчас Глория слышит ту музыку, которую хочет слушать.
        Огонь свечей трепетал в тишине, цветы источали аромат, который наполнял всю часовню.
        В эту минуту на гравиевой площадке перед часовней затормозил автомобиль. Потом послышался звук трубы — именно та мелодия, которую предложил Альфред и которой, как он думал, обрадовалась бы Глория.
        Двери часовни открылись. На белом лице Альфреда чернели глаза.
        Он шел по проходу в костюме клоуна, ботинки разевали пасть при каждом шаге. Альфред остановился у гроба Глории. И все это время играл на трубе так, что казалось, купол вот-вот раскроется и впустит небо.
        Лишь когда Альфред доиграл и опустил трубу, я снова смогла дышать.
        Когда священник попрощался с Глорией и каждый из нас обошел гроб, Линусу удалось запустить стереосистему. А когда гроб опустился под пол, послышался топот диких лошадей в степи.
        Женщина в черном костюме распахнула двери, ведущие в сад, на луга. Наверное, чтобы лошади вырвались на свободу, а не метались, перепуганные, в часовне.
        Мы все стояли на гравиевой площадке перед часовней. Пели птицы. Пока мы были внутри, закончился дождь, и на деревьях засверкала листва.
        - Смотри, — сказала мама.
        Над кладбищем, лесом и домами — а может быть, надо всем миром — светилась огромная радуга.
        Мы пожали друг другу руки, и Альфред стал собираться, чтобы успеть к вечернему представлению. Но сначала он подвез нас всех домой. Мы теснились на сиденье.
        - А ваши дочери не будут возражать, что Янис поселится в их вагончике? — спросила мама.
        Он засмеялся.
        - Они ждут этого! Они всегда хотели младшую сестренку.
        Мама улыбнулась. Я видела, что она доверяет Альфреду.
        Когда все вылезли из машины, я ненадолго задержалась в кабине грузовика.
        До этого я не плакала ни о Глории, ни о Заке, ни о себе самой. Но вот нахлынуло. Все вместе.
        - Почему Глория умерла? — всхлипывала я.
        - Потому что все люди умирают.
        - Но почему именно сейчас?
        - Не знаю, может ли какой-то момент быть более подходящим для смерти, чем другие, — сказал Альфред и включил радио, игравшее спокойную музыку.
        - Зачем нужны такие, как Адидас? — продолжала я, как будто Альфред мог ответить на все вопросы.
        Он осторожно погладил меня по щеке.
        - Такие, как Адидас, не всегда были такими.
        Я немного подумала и, наконец, примерно поняла, что он имеет в виду.
        На Альфреде была коричневая куртка — и хорошо, потому что кожаные куртки хорошо переносят влагу.
        - Мой папа как будто и не папа мне теперь, — хныкала я, уткнувшись в потертую кожу.
        Альфред ничего не сказал. Только погладил меня по щеке.
        Может быть, он смутился и поэтому завел мотор. Тот взвыл, и я поняла, что пора вылезать из кабины, иначе Альфред опоздает на представление.
        - Под конец она стала странно себя вести, — сказала я.
        - Глория?
        - Как будто боялась, что я обманула ее… как будто я не та, за кого себя выдаю…
        - Она просто человек, которого не раз предавали. Такие люди иногда странно себя ведут. До завтра, Янис! Мне пора!
        Я выпрыгнула из кабины и посмотрела вслед грузовику. Перед тем как зайти в дом, я бросила взгляд на подъезд Глории. Потом подумала, что Линус живет в том же доме, и это была приятная мысль. Хотя теперь все будет совсем не так, как раньше, когда я приходила и звонила в дверь Глории.
        Эпилог
        Я смотрю на Зака. Его раскрытый чемодан лежит на кровати. Пока он положил туда только стопку трусов и несколько пар носков.
        - Ты что, летом в одних трусах будешь ходить? — спрашиваю я.
        - А ты? — он кивает на мою сумку, которая совсем еще пустая. — Ничего с собой не возьмешь?
        И только тогда я понимаю: мы с Заком долго не увидимся. Несколько недель. А может, два месяца. Я никогда не расставалась с ним на такое долгое время.
        - Но ты же приедешь потом к папе — в июле?
        Он беспокойно смотрит на меня.
        - Обещаешь, Янис? Что приедешь?
        Я бросаюсь на шею брату.
        - Я не хочу, чтобы ты уезжал, — шепчу я. — Я буду по тебе так сильно скучать!
        - Ерунда! — смеется он. — Что ты сочиняешь! — он толкает меня, и я шлепаюсь рядом с ним на кровать.
        Мама входит со стопкой выглаженной одежды в руках и видит нас.
        - Что же это такое! Давайте-ка собирайтесь скорее!
        Она смотрит на нас, потом опускает стопку одежды на пол и садится на кровать рядом со мной и Заком. Господин Аль беззвучно прокрадывается в комнату. Он ложится прямо на выглаженную одежду и лижет лапы.
        Я смотрю на маму, у нее немного усталый вид.
        - Красивые были похороны, — говорит она.
        Некоторое время мы сидим молча, мама гладит нас обоих по щекам. Это так торжественно, как прощание.
        - А что с Никласом? — спрашиваю я.
        - Каким Никласом? — спрашивает Зак.
        - Мы приятно провели время, — отвечает мама. — Но дальше, наверное, будем видеться только в семь одиннадцать. Может быть, еще сходим в кино.
        - Ладно, — говорю я. Кажется, примерно ясно.
        Когда сумки, наконец, были собраны, и настала пора спать, я, конечно, не могла заснуть. И Зак тоже. Он ворочался и вертелся так, что кровать скрипела.
        - Что с ним сделают? — прошептала я.
        - С кем?
        - С Адидасом.
        - Наверное, отдадут в другую семью. Не знаю. Здесь точно не оставят. Спи!
        - Ладно.
        Но заснуть было не так-то просто. Сначала я думала об Адидасе. Сможет ли он измениться, если переедет в другое место. Я надеялась, что да. Потом я стала думать о Глории, а потом о господине Але. А вдруг мама не будет отпускать его на охоту за мышами? А вдруг он впадет в депрессию? Сначала не стало Глории, теперь еще и я исчезну.
        Я встала и набрала номер мобильного, который оставил Альфред. Он сказал, что господина Аля можно взять с собой.
        - Он может жить с тобой, со мной или с верблюдом, — зевнул Альфред. — Все образуется. А если у него есть талант, он сможет выступать с номером! Спокойной ночи!
        Я отправилась на кухню и достала несколько банок кошачьих консервов. Мама сидела за столом. Перед ней стояла чашка и зажженная свеча. На стуле напротив с мрачным видом сидел господин Аль. Я рассказала ему о том, что его жизнь скоро переменится. Он зевнул.
        Я забралась к маме на колени, как в детстве, и сделала глоток чая из ее чашки. Она подула на мои волосы, было приятно и щекотно. Совсем так, как в моих воспоминаниях.
        - Хороший этот твой Альфред, — сказала мама. — Сегодня увидела его и поняла, что правильно делаю, отпуская тебя.
        И тогда мне впервые за долгое время стало по-настоящему хорошо.
        А господин Аль растянулся на столе и замурлыкал.