Весёлый третий Мария Киселёва
        Веселая повесть о третьеклассниках.
        Мария Киселёва
        Весёлый третий

1
        Шурик пришел в третий «Б». Первый раз. Он встал у дверей и стоял, потому что места у него еще не было.
        Рядом рыжий мальчишка сказал, как в цирке: «Але гоп!» — и сунул в рот кусок мела. Все ребята глядели, что будет. А рыжий Гошка Сковородкин начал усиленно двигать челюстью, чтобы всем было видно, что он жует. Сначала он жевал и улыбался, а потом вдруг скривился так, будто раскусил кислую начинку. Один глаз у него стал круглым, как костяшка на классных счетах, а другой сощурился в щелку. Ребята смеялись. Шурик понял, что это Гошка фокусы показывает. Сейчас он должен открыть рот и вынуть целый и даже сухой кусок мелу.
        - Эй, а ты что — наблюдатель? — К Шурику подскочил верткий чернявый мальчишка. Все забыли про фокус и глядели на Шурика.
        - Почему? Я не знаю…
        - Не знаешь? — Мальчишка задрал подбородок и подступил еще ближе. — Какие газетчики нашлись! Придут, постоят тихонько, а потом напишут: «В 3-м «Б» подсказывают, в 3-м «Б» галстуки в чернила макают».
        - Когда мы про вас писали, — сказала Шурику в лицо курносенькая Вера, — так прямо подписывались. А вы струсили — «Наблюдатель».
        Чернявый оттолкнул Веру и опять наскочил на Шурика:
        - Наблюдай, наблюдай. Видал, как Гошка фокусы показывает? Напиши теперь: «В 3-м «Б» мел едят тоннами…»
        Тут Гошка поперхнулся. Он вспомнил, что фокус закончен, открыл рот и вместо целого куска мела выплюнул белую кашицу. Девчонки взвизгнули. Гошка высунул белый язык и не знал, что делать. Все смеялись.
        - Я не наблюдатель, — сказал Шурик, когда фокусник убежал в умывальник. — Я новичок.
        - А-а! — закричало сразу несколько голосов. — Так бы и сказал. Как тебя звать?
        - Чурик. Шижов.
        - Чурик? — мальчишка вытаращил глаза.
        - Ой, — смутился Шурик. — Это я всегда… иногда… Шурик — вот что.
        Он хотел сказать, что иногда, когда он волнуется, он нечаянно перепутывает слова, тогда и может получиться не Шурик Чижов, а Чурик Шижов. Но он не успел этого сказать, потому что чернявый сам догадался:
        - Чижов? Тогда почему ты вчера не пришел? Ты был уже в списке.
        - Вчера?..
        - Да. Чижик-пыжик, где ты был… вчера?
        Шурик едва вспомнил:
        - Я в парикмахерскую ходил.
        Кто-то фыркнул.
        - Правильно. Я тоже, когда стригусь, в школу не хожу.
        Ребята засмеялись.
        - Ну хватит, Сенька, пусть он садится, а то скоро звонок.
        - Конечно. Садись, садись.
        - А… куда?
        - Куда хочешь. — Сенька махнул рукой на все три ряда.
        - Ну вот сюда можно?
        - Можно. Только тут Капустин сидит.
        - А-а. А сюда?
        - Пожалуйста. Тут сижу я, Сеня Гиндин.
        Шурик совсем растерялся. Весь класс смотрел на него.
        - Садись, садись, — настаивал Сеня Гиндин.
        - А как же ты?
        - А я постою. Ты будешь сидеть, а я рядом стоять.
        Всем было весело, только не Шурику, конечно.
        - …Учительница скажет: «Гиндин!» А мне и вставать не надо.
        - Иди сюда, — потянула за рукав курносенькая Вера. — Я одна сижу. Петьку от меня отсадили, он ко мне подсматривал. Ты не подсматриваешь?
        - Нет.
        Зазвенел звонок. Шурик сидел на своем месте, в первом ряду, на третьей парте.

2
        Нина Дмитриевна сразу заметила Шурика.
        - Чижов? Хорошо. Почему ты вчера не был?
        Ребята заерзали. Шурик только и мог сказать про парикмахерскую, но теперь уже не сказал. Нина Дмитриевна спросила еще, что Шурик проходил по арифметике в старой школе. Он ответил и сел. Начали решать задачу.
        - А число писать римскими цифрами? — спросила девчонка.
        - Нет, арабскими.
        У Шурика дрогнуло перо. Вот тебе раз, тут арабскими пишут.
        Он отложил ручку и сидел, опустив голову. Хорошо было в старой школе. Все ребята знакомые, все знали, что он — Шурик Чижов, а никакой не наблюдатель, а главное, он там все умел делать так же, как другие. Соседка Вера что-то писала в тетрадке и на промокашке. Шурик боялся глянуть, чтоб его не отсадили, как Петьку, за подглядывание.
        - Валя Савчук, не разговаривай, — сказала Нина Дмитриевна ученице в первом ряду.
        Шурик посмотрел на белобрысенькую девчонку.
        - А ты, Савчук Галя, уже решила?
        Такая же девчонка в третьем ряду ответила: «Да». «Что это у них? — тоскливо подумал Шурик. — Все какие-то одинаковые. Девчонки по две штуки с одной фамилией, и не поймешь… Хорошо было в старой школе…»
        - Чижов, ты почему не пишешь?
        Шурик съежился:
        - Я… не умею.
        Гиндин подпрыгнул на парте.
        - Мы арабские цифры не проходили.
        - А какие?
        - Русские.
        Все засмеялись, но Шурику уже не было обидно, потому что Нина Дмитриевна объяснила, что цифры, которыми мы пишем, были привезены к нам арабами, поэтому и называются они арабскими.
        Шурик обрадовался и уже не стал спрашивать, откуда и как это привезены, а сел и быстро решил задачу. А Вера еще писала, писала, грызла ручку и наконец заглянула в Шурикову тетрадь.
        На других уроках в этот день все было благополучно. По русскому разбирали правило, которое Шурик уже проходил в своей школе, так что он даже обогнал этот 3-й «Б». И на уроке пения пели те же песни. Учительница пения Шурику даже больше понравилась, потому что она тоже пела с ребятами. А учитель в старой школе никогда не пел. Ребята говорили, что он в молодости был артистом, а когда совсем потерял голос, пошел в школу учителем пения. Шурик спросил про это у своего брата Кости, который учился в седьмом классе.
        - Враки все, — буркнул брат. — Ерунду придумали.
        - Откуда ты знаешь?
        - Один древний мудрец сказал: «Нельзя потерять того, чего никогда не имел». Понял?
        - Значит, не потерял?
        - Не потерял.
        - А где же он? Голос?
        - Вникни.
        Шурик вникал, вникал и так и сяк. Очень трудно все-таки древние мудрецы говорили. И всегда почему-то не про то, о чем спрашиваешь. Да оно, если хорошенько подумать, и понятно: что тот мудрец мог сказать про учителя пения, если его никогда не видал? Ничего, конечно, не мог. Вот к такому выводу пришел тогда Шурик, после того как вник в мудрую фразу. Ну, это было в старой школе. А тут учительница хорошо пела, и, значит, все без мудреца было ясно.

3
        Шурик скоро понял, что 3-й «Б» хороший класс, веселый. И ребята в нем свои, знакомые. С сестрами Савчук тоже все оказалось просто. Шурик и раньше знал, что бывают близнецы. Это когда у мамы родятся сразу две дочки или два сыночка. И даже, кажется, может быть сынок и дочка. В общем, Шурик об этом знал, просто сначала растерялся. А теперь он их не путал, потому что Валя сидела в первом ряду, а Галя — в третьем.
        Одним словом, теперь все в порядке. И Сеня Гиндин оказался ничего мальчишка, не такой уж вредный, как можно было подумать. Он потом объяснил Шурику, что из него смешные слова сами лезут, просто нечаянно. Он уже и не рад и сколько раз попадал впросак, а остановиться не может. Шурик после этого простил ему первую встречу. Мало ли какие недостатки у людей бывают?
        А Сеня и вправду скоро попал впросак. Весь класс тогда смеялся. Это было на уроке труда. На этом уроке все делают одно дело. Хорошо, если надо доски стругать для табуреток или еще для чего. А то вот вышивание. Все должны вышивать. Никто даже не спрашивает, мальчик ты или не мальчик и будешь ли ты потом вышивать, когда вырастешь.
        Сене досталось вышивать кошку. Нина Дмитриевна советовала начать с хвоста, а голову оставить напоследок, когда будут получаться уже ровные крестики. А Сеня решил сначала сделать глаза.
        - А то что? Я на нее смотрю, а она на меня нет.
        Глаза вышли разной величины, и кошка как будто подмигивала.
        - Как Сковородкин, когда фокусы показывает, — сказала Сенина соседка.
        - Точно, — обрадовался Сеня и сразу повернулся назад. — Эй, узнаете?
        Ребята стали тянуть шеи и смотреть.
        - Что случилось? — спросила Нина Дмитриевна.
        - Да вот… вышла не кошка, а Гошка.
        Все смеялись, а Нина Дмитриевна нет. Потом Сеня вместо треугольных маленьких ушек вышил красными нитками целых два бублика. Это чтобы на Гошку Сковородкина было похоже, потому что Сеня считал, что Гошка лопоухий. И опять всем показывал, и все ребята тянулись смотреть. Учительница рассердилась на Сеню, а он сказал:
        - Я ведь не умею вышивать, Нина Дмитриевна. Разве я виноват, что получился Гошкин портрет.
        Весь класс опять смеялся, а Нина Дмитриевна опять нет.
        - Это получился автопортрет, — сказала она.
        Смеялись еще громче. Сеня тоже. Даже Гошка, видно, не выдержал и захохотал. А чего обижаться? Раз смешно — ничего не поделаешь.
        Дома Сеня рассказал, как он развеселил весь класс автопортретом. Он вынул свою вышивку и всем показал.
        - Довольно смело, — сказал папа. — Говоришь, смеялись?
        - Еще как!
        - Значит, удачно. Молодец. И хорошо, что ты свои карикатуры начинаешь с самого себя.
        Сеня поперхнулся. Кажется, только теперь он понял, что такое автопортрет.

4
        Шурикова соседка Вера любила разговаривать на уроках. Именно на уроках, потому что на переменах она часто стояла у окна и разглядывала прохожих, или сидела на корточках возле клетки с хомячками в живом уголке, или еще что-нибудь делала и напевала тихонько про себя. А на уроках на нее находила охота разговаривать. Как раз, когда нельзя. Шурик сказал ей:
        - Зачем ты разговариваешь на уроках? Не можешь подождать? На перемене, пожалуйста, говори, сколько хочешь.
        - Да о чем же я буду говорить на перемене? — удивилась Вера. — Я не знаю, о чем говорить на перемене.
        - Ну вот о том же, о чем на уроке, и говори на перемене.
        - Ты что, Чижик? — удивилась еще больше Вера. — Зачем же я второй раз буду одно и то же говорить? Второй раз никому не интересно.
        - Да почему же второй раз! — рассердился Шурик. — Ты говори на перемене первый, а на уроке… да нет, не второй, а совсем не говори. А то только мешаешь, и Нина Дмитриевна замечания делает…
        Вера обиделась на Шурика и целый урок не разговаривала, но потом — характер у нее добрый — все забыла, и опять пошло по-старому. Сначала она рассказала про свои красные босоножки, от которых потеряла пряжку, потом про мальчишку из соседнего третьего класса, который играет на скрипке уже целых семь лет и, значит, начал играть, когда ему было только три года. Скрипочка у него тогда была маленькая-маленькая, наверное, чуть побольше столовой ложки. А потом хотела рассказать еще… Шурик догадался, что у нее теперь разговоров будет еще больше, потому что накопилось за тот урок, который она молчала.
        - Ну тебя, — шепнул он. — Перестань. У тебя от меня голова болит.
        Вера хихикнула и уткнула нос в тетрадку.
        - Ты сказал «у тебя от меня». Значит, у меня от тебя голова болит, — и Вера показала пальцем на свою голову, которая якобы болит от Шурика. Шурик, конечно, возмутился.
        - Как же это у тебя? Разве я рассказываю про босоножку и про скрипочку, которая чуть больше ложки?
        Тут Нина Дмитриевна сделала им замечание. Вера подождала немного, а потом продолжала:
        - Конечно, это не ты рассказывал про босоножку и про скрипочку. Поэтому ты хотел сказать, что у тебя от меня голова болит, понимаешь? У тебя от меня. А сказал «у тебя от меня». Наоборот.
        - Как же наоборот? Хотел «у тебя от меня», и сказал «у тебя от меня», разве это наоборот?
        - Конечно. Ведь не у тебя от меня… нет, как раз у тебя. Подожди, это ты меня запутал. — Вера оглянулась на Нину Дмитриевну. — Раз болит у тебя, то ты должен сказать: «У меня от тебя». Понял?
        - Здравствуйте! Сама напутала. И перестань, а то и правда боловная голь.
        Вера фыркнула на весь класс и раскатилась смехом. Нина Дмитриевна сердито постучала карандашом.
        - Пересядь на последнюю парту, — сказала Вере.
        - Это не я, Нина Дмитриевна. Это Чижов сказал «боловная голь».
        - Пересядь, Чижов. Что это такое?
        - Нет, Нина Дмитриевна! — закричала Вера. — За что же Чижова? Это я. Он просто сказал: «боловная голь», а засмеялась я. Нечаянно.
        - Боловная голь! — обрадовался Гиндин. Он сразу бросил свою ручку и повернулся к Шурику. — Чего это «голь?»
        Шурик сидел красный и скорее хотел пересесть на последнюю парту, чтобы его не видели, но Вера схватила его за рукав и не пустила.
        - Это не он, Нина Дмитриевна. Он только сказал «боловная голь» — значит, головная боль. Ну голова болит. Он просто волновался и перепутал.
        - Отчего же он волновался? — спросила Нина Дмитриевна.
        - Ну… просто так, наверно.
        - И голова у него болит просто так?
        - Да, — ответил Шурик тихо.
        - Нет, голова от меня — сказала Вера. — Я лучше пересяду! Она собрала свой портфель, но тут как раз прозвенел звонок.
        А урок был последний.
        - Вот как хорошо, — сказала Вера. — Всем еще собираться, а я уже готова. Давай я тебе помогу, а то ты опять что-нибудь забудешь.
        Вообще-то Вера хорошая, добрая девочка, только вот говоруха. Нет, пожалуйста, пусть говорит. Говорить всегда интересно. Просто зачем же на уроках? Другие все-таки на переменах больше всего разговаривают. Может, она как-то наоборот устроена? Тогда разве она виновата?
        Шурик думал об этом, пока шел из школы. Потом мимо проехал парень на мотоцикле, и Шурик стал думать про этот мотоцикл. Велосипед хорошо, а мотоцикл еще лучше, потому что педали не крутить. Сиди себе просто так, ничего не делай… и будешь ехать, ехать… Сначала по улицам, потом по полям и лесам, по долинам и по взгорьям, потому что выедешь за город. Потом по болотам. Тут Шурик опомнился. Нет, по болотам не пойдет. По болотам что-нибудь другое надо. Тут Шурика догнал Гошка Сковородкин, и они пошли вместе.
        А дома опять вспомнилась Вера, и сразу все как-то стало понятно. Ничего в ней такого нет. Ученица самая обыкновенная. Вся причина в том, что урок-то сорок пять минут, а перемена — десять. Вот если бы наоборот было — другое дело. Урок бы всего десять минут, а перемена сорок пять. Конечно, она говорила бы на перемене. Сорок пять минут разговаривать! Тогда, ясно, десять минут и помолчать можно. Ну и вообще, до чего бы хорошо было! И почему это так не сделают?

5
        Дежурные остались убирать класс.
        - Эй, моя щетка самая главная, — объявил Шурик. — Из девятого «А». Вот на ней метка.
        - А у меня из десятого! — крикнул Гошка и ткнул Шурика черенком в грудь. Начался бой.
        - Хватит вам! — закричала Вера.
        Потом щетки превратились в копья и летали по всему классу. Когда сшибли глобус со шкафа, Гошка сказал:
        - Все. Давайте подметать.
        Щетка все время застревала под партами, громыхала, а выметала только середину. По краям и в углах оставался сор.
        - Что ты все на коленках ползаешь? — спросил Шурик.
        - Да бумажки выковыриваю. У меня щетка совсем не метет.
        И правда, Гошка вытащил целую кучу бумажек и стал их зачем-то ворошить. Девочки торопили, а он все копался, а потом вдруг зажал какую-то записку в руке. Шурик увидел, как рыжие Гошкины брови дрогнули и столкнулись друг с другом у переносья. После этого Шурик выскочил за Гошкой из класса и спросил тихо:
        - Что?
        Сковородкин потащил Шурика в угол, за раздевалку. В углу было темно, но все равно разобрали: «Шпион шпионил…» Дальше оторвано. А ниже: «Шурша шагами, швырнул шпагу швейцару…» После этого полторы строчки густо зачеркнуты. Гошка вцепился в записку. Красные ресницы его дрожали.
        - Видал? «Шпион шпионил. Шурша шагами, швырнул шпагу швейцару».
        Строчки запрыгали в Гошкиных руках, он прижал их чернильным пальцем. Дальше удалось прочесть: «Шум школы… Шепелявый шепот Шмелевой». А в конце непонятное слово «Шамба-бамба».
        - Какой Шмелевой? Ольки? — спросил Шурик.
        Гошкины глаза светились, как у филина. Когда он навел их на Шурика, Чижову стало как-то не по себе.
        - Конечно. Кто же еще Шмелева?
        Сковородкин был весь красный, на носу у него, прямо на веснушки, сели капельки пота.
        - Записка тайная, понял? — шептал он прямо в лицо Шурику. — Она, Шмелева, потеряла. От шпиона, который шпионил.
        Шурику тоже стало жарко.
        - Стой ты, — сказал он. — Не божет мыть. (Значит, «не может быть».) Шмелева — трусиха.
        - Притворяется, — прошептал Гошка над ухом. — Шпионы всегда притворяются.
        - Эй, мальчишки! — крикнули из класса. — Куда пропали, бессовестные?
        - Ну их, — отмахнулся Гошка. — Надо проследить. Не говори пока, проследим Шмелеву.
        - Да нет, — сказал Шурик с сомнением, — наверно, не Шмелева. Она даже ежа боялась в живом уголке.
        - Да говорю же притворяется. Чтоб не заметили. Видишь: «Шмелевой… шепелявый шепот».
        - Почему шепелявый?
        - Ну все равно.
        - А помнишь, она свои тапочки отдала Сеньке на физкультуре? А ее потом из строя вывели.
        - Ну вот же! — замахал Сковородкин руками. — Это уж точно. Шпионы всегда хотят добренькими казаться.
        - Чижик, Гошка! Безобразие какое. Принесите хоть совок! — крикнула в коридор Валя Савчук.
        - Давай принесем, — сказал Шурик.
        - Какой совок? Соображаешь? — зашипел Сковородкин. Он оглянулся направо-налево, положил записку в карман и прижал ладонью. — Я ее выведу на чистую воду. Я ее под гипнозом выпытаю.
        Это значит — Шмелеву.
        На другой день за Олей Шмелевой было установлено наблюдение. Она пришла, сунула портфель в парту, отошла в коридоре к окну и стала грызть пряник. Ничего подозрительного. Девчонка как девчонка. А может, то и подозрительно, что подошла к окну? И что пряник грызет? Съела, облизала пальцы. Потом села на место.
        - Притворяется, — шепнул Гошка.
        На уроке решали трудные примеры и было не до Шмелевой. Учительница собрала тетради и раздала другие. Оля увидела у себя тройку и заплакала. Этот случай разбирался на перемене.
        - Я думаю, — сказал Шурик, — они из-за троек не плачут. Они — это, ясно, шпионы.
        - Они все должны уметь делать, — заверил Гошка шепотом. — И плакать, и все. Вот увидишь, я под гипнозом все выпытаю.
        И Сковородкин занялся гипнозом. Он сидел сзади Шмелевой, так что гипнотизировать ее мог только в затылок.
        На уроке рисования все старались изобразить в своих альбомах кофейник, который стоял на столе. Сковородкин наспех набросал что-то в тетради и уставился на ровный пробор Шмелевой. Он глядел не мигая. Лицо его постепенно покраснело и застыло, как маска. Шмелева тоже сидела не двигаясь.
        «Действует», — подумал Шурик и почувствовал какую-то дрожь в ногах. Сковородкин все глядел, глядел и постепенно наливался краской. Вдруг Шмелева тряхнула головой, повернулась назад, взяла резинку и стала быстро стирать. Гошка вздрогнул, оторопело оглянулся и что-то подрисовал в тетрадке. В это время к нему подошла Нина Дмитриевна:
        - Что это, Гоша? Мы рисуем не чайник, а кофейник. Неужели он тебе кажется круглым?
        Гошка поднял на учительницу красное лицо и часто моргал.
        - Надо рисовать, что видишь. А это что за хвосты? Нелепая фантазия, — сказала недовольно Нина Дмитриевна.
        Сковородкин растерянно смотрел в тетрадь и сам не мог ничего понять. Действительно, у круглого чайника почему-то были два прямых хвостика.
        - Это не кофейник и не чайник даже, а какая-то голова, — учительница сердито захлопнула тетрадь.
        Гошка окончательно очнулся. Это действительно была голова. Оли Шмелевой. Сама собой получилась. Ребята смеялись. Пусть посмеются. Гошка потерпит. Он не скажет, конечно, почему это вышло. Не скажет даже, что в общем правильно вышло: и он рисовал, что видел.
        Целую неделю Сковородкин занимался гипнозом. И что же? Шмелева стала оглядываться в его сторону. Поддается! Однажды она передернула плечами и спросила:
        - Что уставился?
        В другой раз показала язык. Ничего, Гошка потерпит. А как-то пришла раньше других, уселась на последнюю парту и что-то писала. Когда кто-то вошел, смяла листы и убрала.
        Сковородкин стоял за шкафом и наблюдал. Его то в жар бросало, то в холод. Когда было уже много ребят, он незаметно вышел и, оттеснив Шмелеву в угол, прямо сказал:
        - Шурша шагами, швырнул шпагу швейцару.
        - Да ну тебя! — и убежала.
        Гошка опять подошел к ней и прошептал зловеще:
        - Шамбабамба.
        - Сам шамбабамба! — и даже не дрогнула.
        Сковородкина это озадачило. Тогда он решил достать записки, которые спрятаны у нее в фартуке. Тайные, конечно, записки. Тогда ей некуда будет деваться. На уроке он обдумывал план. Может, затеять драку? Или придумать игру, в которой надо выворачивать карманы?
        - Сковородкин, — сказала учительница. — Что с тобой случилось?
        - Мне к доске?
        - Нет, не к доске. Что случилось, спрашиваю. Ты плохо слушаешь.
        - Ничего, Нина Дмитриевна.
        - Тогда будь внимательнее.
        Сковородкин стал внимательнее и заметил, что Миша Капустин что-то украдкой пишет. «Странно, — подумал Гошка. — Чего это у нас все прячут?» На перемене он подошел к Капустину.
        - А ты не играешь? Мы давно играем. — Миша показал листок. «Пекинский поп посетил парикмахерскую. Парикмахер попался плохой, подстриг плешиво. Парикмахер получил подзатыльник, потом полетел под помойку. Попу прокричал: «Плати пятьдесят пятаков, паршивец!»
        - Понял? — спросил Миша. — Все слова должны на одну букву начинаться. На «п» много слов, а на некоторые мало. Понял?
        Сковородкин, кажется, понял. «Шпион шпионил… Шурша шагами, швырнул шпагу…»
        - Шурша шагами — это тоже твое?
        - Ага. Ты читал? Вот на «ш» очень трудно.
        - А что это «Шамбабамба»?
        - А это так.
        Ничего себе так. Вот дать бы подзатыльник, чтоб полетел под помойку… или как там?
        - Ну, а Шмелева при чем?
        - Да ни при чем, — засмеялся Капустин. — На «ш» просто.
        Тьфу ты! Шамбабамба. Такая шамбабамба, что лучше никому не рассказывать.

6
        Петя Субботин очень любит читать. Все, конечно, любят читать, но когда начнется какая-нибудь игра, можно и совсем забыть про чтение. А Петя наоборот, как начнет читать, так и про игру забудет.
        И на улице Субботин читает. Афиши и объявления. Как-то он стоял возле афиши, и к нему обратился прохожий.
        - Ты что же безобразничаешь?
        Петя удивленно посмотрел на мужчину.
        - Зачем угол оторвал?
        - Это не я. Что вы?
        - Да ты тут давно вертишься. Я тебя с той стороны еще заметил.
        - Я читал.
        - А зачем тебе читать? Ты же на вечерние представления не ходишь.
        - А все равно интересно. Вот тут написано: «Горе…», а дальше оторвано. Какое горе?
        - «Горе от ума». Вот какое.
        - От ума? А разве от ума бывает горе?
        Мужчина засмеялся:
        - Ты в школу не опоздал?
        - А сколько сейчас? — встревожился Петя.
        - Без двадцати час.
        - А-а, нет. Нам к часу. А школа вот она.
        - Зачем же ты так рано вышел? — спросил мужчина. — Замерзнешь.
        - Нет, я всегда так. Пока иду, читаю. И как раз приду.
        И правда, пришел вовремя. Это в тот день было, когда решали задачу про молочную ферму. Пол-урока тогда бились, чтобы узнать, сколько корова дает в день молока. Наконец решили — двенадцать литров.
        - У всех такой ответ? — спросила Нина Дмитриевна.
        - У меня другой, — сказал Петя. — У меня полтора литра. Ребята засмеялись.
        - Ты опять напутал, Субботин. И мог бы сам догадаться. Ну что это за корова, которая дает полтора литра? Каждый знает, что корова дает гораздо больше.
        - Так я и догадался, Нина Дмитриевна. И я знаю, что больше, если она… фактическая корова.
        Петина соседка фыркнула, а любопытный Сеня сразу повернулся:
        - Какая фактическая?
        Пришлось Пете объяснить.
        - Это все получается из-за очковтирательства, Нина Дмитриевна. В этих… в сводках. Это я в «Крокодиле» читал. «Машка и бумажка» называется. В конце там было написано:
        Ведь в сводках Машка числилась коровой,
        Фактически ж она была коза!
        - Неужели?
        - Честное пионерское. Вот я сперва подумал, что ошибся, а потом подумал, что у меня, может, и есть такая корова, которая коза. То есть коза, которая… Да что они все смеются?
        Но и Нина Дмитриевна смеялась тоже.
        - Ах ты, читатель «Крокодила», — сказала она потом.
        На втором уроке разбирали сочинение о поездке в Останкино. Нина Дмитриевна зачитала несколько лучших рассказов. Потом открыла Петину тетрадь.
        - Все свое сочинение ты посвятил статуе Венеры. Это хорошо, что ты ценишь произведения искусства.
        Петя расплылся в улыбке.
        - А твое объяснение, отчего Венера безрукая — просто целое открытие.
        - Ага, — сказал Петя. — Я сам недавно узнал.
        - Догадываюсь, что недавно, — продолжала учительница. — Потому что до сих пор считали, что при раскопках не были найдены руки этой статуи. Так она и осталась без рук. А ты пишешь, что Венера имела дурную привычку… грызть ногти. И отгрызла себе руки выше локтей.
        - Правильно, — сказал Петя под общий хохот.
        - Откуда же такие научные сведения? — спросила Нина Дмитриевна. — Не из «Крокодила» ли опять?
        - Ага, — кивнул Петя. — Опять. Там была картинка про Венеру. Одна тетенька говорит своей дочке: «Если ты будешь еще грызть ногти, с тобой случится то же самое». Тогда я сразу догадался, что эта Венера себе руки отгрызла. Ага. А когда я на экскурсии ее увидел, так все про это и думал, а больше уж ничего не видел. Поэтому и написал все только про нее.
        Нина Дмитриевна стала объяснять Пете, что это юмор, шутка. Так это и надо понимать.
        - А-а, — протянул Петя. — Понял.
        А когда сел, сказал соседке тихонько:
        - Ничего себе шутка — руки отгрызть. Да еще мраморные.

7
        Шурик сдружился с Гошкой Сковородкиным. Сначала Гошка ему понравился за то, что он не смеялся, когда Шурик перепутывал слова, и быстро научился их понимать, а потом еще оказалось, что они живут в одном дворе. Недавно Гошка ходил в планетарий, поэтому теперь Шурик тоже идет с дядей Мишей.
        - Как это ты сумел прогулять час и остаться чистым? — спросил дядя Миша за воротами.
        - А что? Очень просто. Мы ничего не делали с Гошкой Сковородкиным, а только разговаривали.
        - Целый час разговаривали?
        - Конечно. Бывает, мы и больше разговариваем. Хоть два, а то и три.
        - Про что же вы сегодня говорили? Наверно, все про шпионов?
        - И нет. Про родственников.
        - Это интересно. Что же про родственников?
        - Ну я сказал, что у меня бабушка в Донбассе, а Гошка сказал, что у него папин брат в Баку. Вот и все.
        - А потом?
        - А потом про фотоаппараты. Я сказал, что накоплю денег и куплю себе аппарат, если будет нужно, а если не будет нужно, не куплю. А Гошка сказал, что он себе тоже купит аппарат, если будет нужно, а если не будет нужно…
        - Понятно. А дальше?
        - Про разное. Про цирк, например. Гошка рассказывал, что у них в квартире девочка маленькая соску проглотила. Ее бабушка испугалась — и к доктору. А я сказал, что ничего особенного, она, может, хочет фокусницей быть.
        - Ну девочка жива-здорова?
        - Да фокусники вон ножи глотают и то ничего, а что соска?
        - Ишь ты какой! Фокусники-то умеют, а девочка маленькая.
        - И она умеет, раз проглотила.
        - М-да, — сказал дядя Миша. — Значит, потом все про цирк толковали?
        - Да нет. Про все. Про колодцы.
        - Артезианские?
        - Почему? Про простые. Как оттуда вещи разные вытаскивать.
        - Ну, которые уронили. Гошка рассказывал, как он умеет вытаскивать. Он летом галчонка вытащил. Тот с дерева в колодец упал. Маленький совсем… из гнезда. Гошка его доставал ведром.
        - Удачно?
        - Ну да. Галчонок был мертвый, а достал удачно.
        Дядя Миша покачал головой:
        - Ну, брат, это трудно назвать удачей.
        - Нет, конечно, хорошо, если б вынул живого. А все-таки вынул. А я в том году упустил компас в колодец, так и не достал. А еще я упустил…
        Но тут как раз подошли к планетарию и купили билеты.
        После планетария стал нужен телескоп. Просто во как необходим, по горло. Оказалось, что у Пети Субботина есть детская энциклопедия, а в ней про этот телескоп написано.
        И дело-то несложное. Честное слово. На планке длиной в метр укрепляются две линзы с двух концов. Вот и все. Шурик с Гошкой сначала даже не поверили, что телескоп — это такой пустяк, а потом начали смеяться. Подумайте только, стоит прикрепить два каких-то стеклышка к планке, и, пожалуйста, — телескоп! Нет, конечно, не такой, как в планетарии, это понятно, но все равно! Можно наблюдать планеты. Взял навел на небо — и тебе Марс! Здравствуйте! Сенька Гиндин от зависти лопнет, Капустин так рот и разинет. А Нина Дмитриевна удивится.
        Шурик вновь прочитал вслух устройство телескопа. Всего-то одна страничка, и половину выкинуть можно. Это где линзы описываются. Такие-то, мол, и такие-то, с названиями разными. В книгах всегда так: напишут, напишут, а посмотришь — чего там? Стеклышко небольшое, вон оно на рисунке показано.
        Трубку решили не делать. Она совсем не главная часть. Она для того только и нужна, чтобы лучи не рассеивались, а так ни для чего больше. Зато канители с ней много, тем более что их две описаны, чтобы одна в другую вставлялась.
        - Пусть у нас свет рассеивается, правда? Нам не жалко, — сказал Шурик.
        - Конечно. Светила от этого не пострадают.
        А еще про подставку не стали читать. Планка, значит, должна на подставке стоять. Тоже ни к чему. Кто хочет планеты смотреть, сам подержит, не барин.
        В общем, можно было начинать, затруднения только в этой планке. Метр длина, вот в чем дело. Сначала казалось просто, а вышло, что в доме нет такой планки. Не выдернуть ли где-нибудь из ограды? Но когда вспомнили все ограды, то оказалось, что они низкие. И зачем тогда их только делают? Но это уже другой вопрос. Вот теперь хоть плачь, теперь не до смеха.
        А с линзами проще. Во-первых, у Шурика есть фильмоскоп. Из него выдернуть можно. У папы есть фотоувеличитель, еще одна линза. Дома у Гошки в шкатулке какая-то лупа — и еще одно стекло. Это уж сколько? Потом от карманного фонарика можно взять… А всего лишь две и нужны.
        Гошка ушел домой и что-то долго не возвращался. Наконец прибежал — батюшки! Планку принес! Здоровенная, выше метра, наверно. Сосед-столяр дал. Бывают же добрые люди.
        Теперь все в порядке, опять стало хорошо и весело. Выбрали две подходящие линзы и прикрепили их на концах планки. Все, как написано. Стали смотреть пока что на окна противоположного дома, потому что небо было еще светлое. Наводили, наводили — что такое? Ничего не видно. Просто так весь дом видно, а в телескоп ну хоть бы какое окно чердачное показалось — нет! Тут Гошка догадался — вот умная голова! — что сразу двоим смотреть нельзя, двое всегда толкаются. Стали смотреть поодиночке — и все равно.
        - Трубка все-таки нужна, — заключил тогда Гошка.
        Пожалуй, что так. Хоть она и не главная часть, а без нее не выходит. Планка длинная, дрожит в руках, и линза с линзой никак не совпадает. А это уже главное.
        Пришлось читать то, что пропустили, и клеить бумажную трубку.
        Какая трудная оказалась, то широка, то узка, то еще что-нибудь. Наконец склеили. Посмотрели — дальний конец опять прыгает. Тьфу ты! Ничего не поделаешь, подставку надо. Штатив, как она в книжке называется. Целый вечер с этим штативом возились. Уж на небе звезды появились, а телескоп все не готов. Но вот укрепили на подставке, дрожание кончилось. А все равно ничего не видно, только мутное пятно.
        - Знаешь, давай линзы сменим, — предложил Шурик. — У нас ведь еще есть.
        Вставили другие, потом еще раз меняли. Все одно. Вот тебе Марс и Юпитер! Одна Луна была тут как тут, так сама в окно и лезла.
        - Свинство это, не телескоп, — сказал Гошка. — Шамбабамба какая-то.
        Он всегда теперь говорил «шамбабамба», когда недоразумение какое-нибудь досадное получалось.
        А Шурик со зла стихи сочинил. У него всегда так: как настроение испортится, так начинают стихи получаться. А когда дело совсем скверно, так по нескольку штук сразу выходят, как сейчас:
        Вам, планеты, стыд и срам,
        Что не показываетесь нам.
        Где известный плут Плутон?
        В облаках укрылся он.
        Ты, Уран, куда пропал?
        Настоящий ты нахал.
        И все вот в таком духе. Лишь про Луну особо:
        Ах ты, Лунушка-Луна,
        Только ты одна видна.
        Гошка был вполне согласен с такой характеристикой планет. Тут вернулся Костя, Шуриков брат. Он глянул на телескоп и спросил, что это за безобразие? А когда узнал, сказал: «Хм!»
        - Чего «хм»? Ничего и не «хм»! — Шурик вырвал у него телескоп.
        - Не брались бы, вот чего. Это для старших школьников.
        - Подумаешь! Другие старшие делают тяп-ляп. А мы старались.
        - Зря старались.
        - Почему зря?
        Костя усмехнулся:
        - «Из кувшина можно вылить только то, что есть внутри». — И ушел.
        - Из какого кувшина? — Это Гошка спросил, потому что он про мудрецов ничего не знал.
        - Да ну, ерундовина. Это древние умники говорили. Из простого кувшина.
        - А что вылить?
        Шурик стал объяснять, что ничего выливать не надо. Это вроде, как в басне. Говорят, например, про слона или осла какого-нибудь, а на самом деле это не осел, а директор. Ну это Гошка знал, это каждый знает. А тут чего вылить? Как он сказал?
        - Ну как, как? Можно вылить, сказал, что есть в кувшине. Например, есть вода, можно вылить ее. Понял? Есть молоко, можно вылить. Вот и все.
        - Действительно, ерундовина. Вылить да вылить. К чему тут какие-то кувшины?
        - Да не какие-то, — сказал Костя, выходя из кухни. — А вот эти.
        И стукнул Шурика и Гошку головами.
        Ну вот так оно и вышло. Дело не в кувшинах, а в головах. Только из головы чего же выльешь? Тьфу ты, чепуха какая! Вот уж кого бы Шурик никогда не слушал, так это древних мудрецов.

8
        Есть в 3-м «Б» ученик Миша Капустин. Тот самый, который шамбабамбу придумал, из-за которой такая неприятная история вышла. История-то, конечно, не вышла, это только у Гошки в голове было, но все равно неловко перед Шмелевой.
        Капустин, ясно, не виноват. Он никого обижать не собирался.
        Ученик он тихий, и такой, про которого говорят, что пороху он не придумает. Дело совсем не в порохе, его давно придумали, а это значит только, что Миша ничего интересного выдумать не может, потому что он рассеянный, забывчивый, он даже рот закрывать забывает и часто сидит с открытым ртом. А Чижов с этим не согласен. Если так, то разве могла бы выйти такая смешная история, как на уроке арифметики? Повторяли деление. Нина Дмитриевна задала всем придумать задачу. Сначала все думали, а потом стали поднимать руки. Шурик придумал хорошую задачу. Не про килограммы и не про метры, которые давно надоели, а про крыши. То есть про куски железа, которыми крыли крыши. Хорошая получилась задача, Нина Дмитриевна похвалила.
        - Ну еще кто придумал? — спросила она.
        Поднялось много рук, а Миша сидел и на всех оглядывался.
        - А ты, Капустин, думаешь?
        - Думаю.
        - Серьезно думай, спрошу тебя.
        Миша перестал вертеться и начал серьезно думать. А пока Галя Савчук рассказала свою задачу. Тоже хорошая задача. Про детский сад. Только ребята не делились на четыре группы без остатка и два ребенка оставались в остатке. Весь класс решал, куда девать этих двоих, а Миша ничего не слышал. Он думал над своей задачей.
        - Ну как, Миша, готов? — спросила Нина Дмитриевна.
        - Готов.
        Он встал и посмотрел почему-то на Шурика.
        - На одной крыше…
        - Опять про крышу? — удивился Сковородкин.
        - Да не про ту. Значит, на одной крыше стояли двадцать три… статуи.
        У Нины Дмитриевны дрогнули брови.
        - Статуи, — поправила она ударение.
        - Ну статуи.
        - На крыше, говоришь?
        - На крыше.
        В классе зашумели. Гиндин вытянул лицо и застыл, изображая скульптуру. Сковородкин тоже окаменел, но в другой позе.
        - Спокойно, ребята. Ну что ж, это бывает. Например, на здании Зимнего дворца.
        - А там на крыше? — обрадовался Миша. — И тоже двадцать три?
        - Кто же кого спрашивает, Капустин? Ты меня или я тебя? Не отвлекайся.
        - Ну вот, — продолжал Миша, — стояли двадцать три статуи. Ой, статуи то есть.
        - Ну и что же? — спросила Нина Дмитриевна.
        - А потом девять… пропало.
        Вера прыснула и раскатилась тонким смехом. Другие тоже не выдержали.
        - Куда же они пропали?
        Миша пожал плечами:
        - Не знаю. Вот это и надо решить.
        В классе стало весело. Нина Дмитриевна не сразу всех успокоила.
        - Не складно получается, Капустин, — сказала она потом. — Мы ведь не загадки загадываем, а задачи решаем.
        Учительница говорила не сердито, и Капустин ничего не подозревал, но она обмакнула перо в чернила — значит, сейчас поставит в журнале отметку. Миша сразу забеспокоился.
        - И я задачу…
        - Но ты не придумал, а сказал, что готов.
        - Почему? Я придумал.
        - Тогда говори.
        Миша кивнул головой, встал поудобнее, а сказал только:
        - Чего говорить?
        - Ну дальше. Куда делись твои статуи?
        - А-а, — вспомнил Миша. — Не все, а девять штук только.
        - Хорошо, девять штук, — сказала Нина Дмитриевна уже сердито.
        - Они это… как уж…
        - Слезли, — подсказал Гиндин.
        Миша улыбнулся и промолчал. Все ждали. А в голову, как назло, ничего не приходило. Нина Дмитриевна снова взяла ручку.
        - Они слезли, — поспешно сказал Миша.
        Класс грохнул смехом. Капустин сел. Учительница поставила в журнале двойку. В общем-то история вроде смешная, только Мише было не смешно.
        На другой день все забыли про эту задачу, и сам Капустин забыл, наверно, но когда начался урок арифметики, он сидел очень грустный. Его соседка ни с того ни с сего подняла руку:
        - Спросите Мишу, Нина Дмитриевна.
        - Я его вчера спрашивала.
        - Ну вот же… он и хочет исправиться.
        - Скоро будет контрольная, пусть исправляется.
        А контрольная была трудная. Только ничего, все решили. И Миша ее решил. Значит, с двойкой было покончено и можно бы про нее больше не вспоминать. Но о ней вспомнили, и вот как.
        Вскоре назначили сбор звена. Звеньевая Валя Савчук сказала:
        - Мы соревнуемся с третьим звеном. Значит, мы должны лучше их учиться и работать. Учимся мы неплохо, а должны еще лучше, потому что они учатся тоже хорошо. А чтобы мы лучше учились, мы должны помогать отстающим.
        - А кто у нас отстающий?
        - А отстающих у нас нет.
        - А кому же мы помогать будем?
        - Вот я и говорю, — продолжала звеньевая, — что у нас нехорошо получается: помогать некому.
        - Ну это же хорошо, — сказал Шурик, — что нет отстающих.
        - Это, конечно, хорошо, но тогда звено будет плохо работать, раз не будем помогать…
        Да, положение было трудное. Обсуждали его и так и этак, а выходило одно: соревнования не выиграть. Тут и вспомнили Мишину двойку.
        - Но он ее исправил, — звеньевая вздохнула. — Вот если б не исправил, мы бы ему помогали.
        - Да зачем? — сказал Сковородкин. — Он сам с ней быстро покончил.
        - Ну да. Три дня она только и была, — сказала Савчук невесело. — Мы даже сбора не успели собрать.
        В третьем звене другое дело. Там есть такой ученик, которому все звено помогает. И в классе с ним остаются и домой ходят. Валиной сестре хорошо там звеньевой быть. А Валя просто не знает, что делать.
        - Давайте нахватаем двоек, — предложил Сеня Гиндин. — А потом начнем их исправлять.
        - А что? — поддержал Сковородкин. — Никто и не узнает, какие это двойки.
        Это они придумали, конечно, так, для смеха, но звеньевая очень возмутилась и сказала, что это будут нечестные двойки, а отметки надо получать честно. Опять поговорили, поговорили про Мишу и решили переходить ко второму вопросу. В этом вопросе стояли внеклассные мероприятия. Это значит: помогать младшим, собирать макулатуру и металлолом. Решили собирать макулатуру завтра же. Но тут вышла временная задержка из-за сильных декабрьских морозов.

9
        Новогодние стенные газеты всегда бывают самые лучшие. Оно и понятно: они с Дедом-Морозом. Но такую еще не видали. Ее внесли перед уроками сестры Савчук, причем Галя входила в дверь спиной и так и шла задом наперед, держа двумя руками широкий рулон, а Валя с другого конца несла этот рулон, сдвинув брови и растопырив локти. За ними важно выступала Шурикова соседка Вера с портфелями Вали и Гали. Все, конечно, бросились к газете. Дед-Мороз был сделан аппликацией. Никто не знал, что аппликация — это такая красота! Парчовая шапка у Деда блестела так, словно она обледенела и как будто поэтому она была такая жесткая, задубелая. Хотелось прижать к ней палец и посмотреть, какая под ним получится проталинка. Но самое главное — борода. Серебристая, капроновая, она занимала весь правый верхний угол, всю половину и даже свисала ниже листа.
        Весь класс прямо с ума сошел, когда увидел такую газету. Все галдели, лезли вперед, тянули руки, чтобы потрогать.
        Галя и Валя Савчук сразу стали красные, лохматые, отбивались локтями и коленками и кричали: «Тише! Не давите!» Сеня Гиндин всех расталкивал, оттаскивал назад, орал почему-то:
        - Ишь, бездельники, лежебоки! Бросились на готовенькое!
        Сам он ничего еще для газеты не сделал и только теперь должен был прикрепить ее кнопками. Когда он пролез к стене и встал на учительский стул, оказалось, что кнопки у него пропали.
        - Что за злые шутки? — кричал Гиндин со стула. — Мишка, ты не проглотил?
        - Нет, — сказал Капустин и закрыл рот.
        - Чиж! Не у тебя в кармане?
        - Нет.
        Коробка с кнопками нашлась у самого же Сени, и газета была повешена на стену. Вот тут-то и стало видно и какая шапка, и какая борода, и что она занимает всю правую половину листа.
        Когда вошла Нина Дмитриевна, она сказала: «Ох!» — и остановилась у газеты. А все зашумели и засмеялись, потому что все поняли, что Нина Дмитриевна не ожидала такой красоты, потому что она даже не заметила, что забыла поздороваться и положить журнал на стол. А так и стояла минуту, а может, больше, а когда повернулась, то потерла ладонью об ладонь и сказала:
        - Ах, как у нас хорошо, ребята. Вроде морозец и пахнет хвоей. И вроде мы все румяные, правда?
        - Правда! — закричали ребята.
        Вот какая была газета. С ней стало веселее, интереснее, только задачи решать стало трудно. Арифметика совсем не лезла в голову, когда тут такой Дед-Мороз и пахнет хвоей.
        Капустин дольше всех вздыхал над задачкой и глядел на газету. И, кажется, совсем забылся, серебряная борода, наверно, его прямо приколдовала, потому что он так на нее засмотрелся, что ручка у него выкатилась из ослабевших пальцев и покатилась по парте. Он схватил ее уже на коленях.
        У Шурика задача тоже не решалась, а вместо этого получились стихи:
        Здравствуй, Дедушка Мороз,
        Что ты нам в мешке принес?
        Он показал их соседке Вере. Она подумала и написала на той же промокашке:
        Ничего я не принес,
        Отвечает Дед-Мороз.
        «Как это ничего, а мешок?» — написал на другой стороне Шурик. Тут Нина Дмитриевна отобрала промокашку, а Шурик стал решать задачу. Лопаты, лопаты… в первой бригаде лопаты, во второй, в третьей, и не поймешь, сколько всего лопат. Наконец получилось.
        - Восемнадцать! — прошептал Шурик Деду-Морозу.
        - Ты что? Двадцать три, — удивилась Галя Савчук.
        - Тихо, тихо, — сказала Нина Дмитриевна, но было уже поздно.
        «Как же так?» — думал Шурик и глядел на Деда-Мороза. А тот подмигивал своим хитрым веселым глазом, мол, соображай, Чижов, что к чему. И Шурик сообразил: конечно, двадцать три, потому что он забыл прибавить пять лопат, про которые узнал в первом вопросе. Он их быстренько прибавил и — все в порядке, задача решена. Так-то, Дедушка Мороз, мы соображаем, когда надо.
        На перемене все снова стояли у газеты, и многие потирали руки, как Нина Дмитриевна. Снова читали поздравления. Вот сорока с круглым черным глазом держит в клюве телеграмму и просит Веру, Шурикову соседку, научить ее тараторить. Вера — первая мастерица трещать, а бедная сорока двух слов связать не умеет.
        Все смеялись, только Вера сказала сердито прямо в черный сорочий глаз:
        - Ничего я не первая. Олька первее.
        И для Оли была телеграмма. От Буратино: «Олечка-Шмелёвочка! Будь добренькая-предобренькая, отдай свои кляксы. Я поступаю в школу, а какой же первоклассник без клякс? Отдай, прошу очень-преочень». А дальше были веселые карикатуры про драчунов и лентяев, а Дед-Мороз лукаво щурился: как, мол, узнаете себя?
        А Шурику казалось, что Дед-Мороз говорит: «Так-то, Чижик, в другой раз не будь разиней».
        Удивительная это была газета.
        И вот на другой день, как только ребята вошли в класс, они увидели, что вместо левого угла газеты, где была хрустящая, с инеем, Дедова рукавица, которая держала развязанный мешок, из которого сыпались разные шутки, телеграммы и эти… эпиграммы, так вот вместо этого угла не осталось уже ничего почти до самой нижней кнопки.
        Что тут началось!
        Все завыли, закричали, сестры Савчук заревели в два голоса. Кто это, кто посмел, кого толкнула черная зависть?
        - Это пятый! — крикнул Гиндин. — Тунеядцы, бездельники! Вот это кто!
        - А-а! — подхватили ребята. — Не жди пощады!
        Пятый «А» занимался в этом классе в первую смену, и на противоположной стене у них тоже висела новогодняя газета. Но что это была за газета? Какая-то наляпанная краской елка. На нее просто было тошно смотреть после Деда-Мороза.
        - Не жди пощады! — завопила толпа своему отсутствующему противнику — пятому классу — и ринулась… нет, не к этой елке, это просто тьфу, а не елка. Они ринулись к стенду, где красиво и строго было написано «А. П. Чехов» и с портрета смотрело тоже красивое лицо в пенсне и с бородкой. Первым заскочил на парту Гиндин, нет, кажется, Сковородкин, а потом уже все остальные, и уже нельзя было разобрать, кто первый дернул за бумагу, только она упруго хрустнула и двумя половинками отделилась от стены. Одну минуту шла расправа: бумага гремела, шуршала над головами ребят и скоро затихла и легла смятыми клочками на полу. Тут только все опомнились и увидели, что Нина Дмитриевна была уже у своего стола.
        И что же оказалось? Оказалось, что вот это — Нина Дмитриевна кивнула на клочки бумаги — возмутительный факт.
        - А они-то! — закричали ребята и показали на свою газету, но Нина Дмитриевна даже не повернула головы.
        - Возмутительный факт, — продолжала она, — который никогда раньше не имел места в школе.
        - Как не имел? Они первые!
        Как это не имел? Разорвали же Деда-Мороза! Просто непонятно, почему Нина Дмитриевна не хочет этого замечать.
        - А ну-ка успокойтесь, — сказала Нина Дмитриевна сердито. — Говори кто-нибудь один. Вот ты, Чижов.
        Шурик вскочил.
        - Конечно, у нас всех лучший Мед-Дороз! — крикнул он. — Им завидно, они…
        - Какой… Дороз?
        - Дед-Мороз, — быстро подсказал Гошка.
        - Да, Дед-Мороз, — повторил Шурик. — Им завидно, бодая середа…
        - Седая борода, — перевел Гошка.
        - Подожди, Чижов. Говори хладнокровно.
        - Я хлад… морковно. Бодая… борода, как настоящая.
        Нина Дмитриевна поняла и рассердилась еще больше. Нельзя так плохо думать о своих старших товарищах. Еще неизвестно, как это случилось. Тут она наконец повернулась к газете. Еще неизвестно.
        - А это… — указала на пустой стенд и стала говорить, что Чехов — наша гордость, наш большой русский писатель. В классе стало тихо, потом кто-то вздохнул. Сковородкин поглядел на календарь погоды пятого класса и показал что-то пальцами. Ну да, конечно, надо было разорвать этот календарь, раз такое дело. А Нина Дмитриевна все говорила про Чехова, потом вышла и принесла книжку. До конца урока читали «Каштанку». Когда прозвенел звонок, все как будто очнулись.
        - Да-а-а, — протянул Сковородкин. — Вот он какой, наш Чехов.
        - Конечно, — сказал Гиндин. — Вот какой. А ты говоришь — календарь! Календарь это что! — и махнул рукой.
        На перемене выяснилось, что разорвал газету соседний третий класс и совсем нечаянно. Они принесли синтетический клей и склеили почти незаметно. Дед-Мороз еще долгое время встречал ребят по утрам.
        А Чехов стал любимым писателем. Когда проходили «Ваньку Жукова», ни одной тройки в классе не было.

10
        Гошка неважно ответил по арифметике. Совсем неважно. Чуть двойку не схватил. А на другой день по русскому языку то же самое.
        - Что это ты? — спросил Шурик.
        Гошка наморщил лоб, наклонил набок голову, как будто ему опять про спряжение глаголов надо отвечать, но потом очнулся:
        - А-а, некогда было, — и кивнул на классную доску. — Потом. Некогда, значит, уроками заниматься, потом, значит, исправит.
        Шурик так и подумал, что Сковородкин дома опять за что-нибудь взялся.
        - Стой ты, — сказал Сковородкин и потрогал что-то в кармане. — Иди-ка сюда.
        В углу Гошка прислонил Шурика к стене и велел закрыть глаза.
        - Теперь понюхай. Чем пахнет?
        - Это… как уж… — стал вспоминать Шурик. — Ну-ка покажи.
        - Да не трожь! Закрой глаза. — Гошка опять придавил Шурика к стене. — Нюхай внимательно. И не так громко. А то ты хрюкаешь, а не нюхаешь.
        Пахло знакомо чернильной тряпкой, но это, конечно, от Гошкиных рук, и Шурик этот запах старался отбросить, а вот чем-то еще… тоже знакомым, но не очень.
        - Сапогом, — вспомнил с трудом Шурик.
        Гошкины глаза раскрылись, брови раздвинулись… Шурик хотел сказать, что он не виноват, раз…
        - Правильно! — выдохнул Гошка, и лицо его от радости стало красным. — Дегтярная мазь. Сапогом, значит, дегтем. Это просто ты дегтярную мазь никогда не нюхал, а сапоги, особенно солдатские, пахнут дегтем. У тебя хорошее обоняние. Я сейчас обонянием занимаюсь.
        Перемена, как назло, кончилась, и Шурик не успел толком ничего узнать и даже рассмотреть дегтярную мазь. Гошка тут же закрыл спичечную коробку с мазью и хотел сунуть обратно в карман, но Шурик схватил ее, коробка хрустнула, Сковородкин испугался и отпустил. И Шурик положил ее в свой карман.
        На уроке он потихоньку открыл эту коробку, посмотрел на черную жирную мазь, нагнулся под парту и понюхал. Хорошо пахла мазь. Солдатским сапогом. Грузовой машиной, если слазить под кузов. И еще чем-то.
        Домой шли вместе с Гошкой. Обоняние развито у всех. По-разному, конечно: у собак очень сильно, у человека так себе. У рыб и птиц, считается, что почти нет его. Или совсем нет. Гошка не согласен. Вот у него канарейка, и он уже убедился. Гошка кормит ее коноплей, морковкой. Она дает ему погладить головку, клюет его палец. Но стоит подойти Гошкиной сестре, как птица сразу упорхнет в другой конец клетки. И ничего не клюет.
        Сначала Гошка подумал, что она просто не переносит шума, всяких там восклицаний:
        - Цып-цып-цып! Гули-гули! Ну иди, иди сюда, миленькая! Цып-цып-цып!
        И действительно, кому это понравится? Гошка сразу отучил от этого сестру. Во-первых, нечего кричать, во-вторых, это не цыпленок и не голубь. Сестра стала тихо подходить к клетке и могла целый час стоять с протянутой морковкой, канарейка не брала. Гошка тогда догадался, что она запаха не переносит. Клюквенного. Сестра любит конфеты «Клюковка» и вместо завтрака в школе покупает «Клюковку». Даже школьный фартук сестры пропах клюквой. Так что обоняние у птиц есть. Конечно, не как у собак, но его можно развить. Если тренировать. Гошка прошлым летом начал было тренировать, но ему помешали.
        - Ты птицу тренировал?
        - Не-ет. Девчонку. Соседку в деревне. Она ничего, только рева. Этим все и испортила.
        …В деревню приехала Милочка. Она спрыгнула с крыльца, остановилась перед Гошкой и стала на него смотреть. Тогда он спросил:
        - У тебя чутье есть?
        - Какое чутье?
        - Ну… собачье. В носу.
        Она пожала плечами.
        - Раз не знаешь, надо проверить в будке.
        Насчет будки Гошка раньше догадался. Нюх всегда лучше в будке, потому что собака в будке никого не видит, а угадывает нюхом. А когда она на дворе, то нюх ей не нужен, потому что и так всех видно.
        Милочка, оказывается, ничего про свое чутье не знала и никого по нюху не угадывала. Это не беда. Чутье можно развивать, нужно только тренироваться в будке.
        Двор у Гошки был большой, будка хорошая, покрашенная краской, но лезть в нее Милочка не хотела.
        - Да не бойся, — подбадривал Гошка. — Жучки нет, она с дедом на рыбалке. Лезь головой.
        По двору прошла Гошкина бабушка — скрип-скрип ведерком.
        - Ну лезь, чего ты! — Гошка быстро встал на четвереньки, сунул голову в будку и бодро тявкнул два раза.
        - Видишь? — он уже опять стоял перед Милочкой. — Ну вот, теперь определяй чутьем, — сказал Гошка, когда загнутые косички исчезли в Жучкиной конуре. — Кто стоит рядом с тобой?
        - Ну ты.
        - Правильно! Молодец. А теперь — кто идет? Скрип-скрип ведерко.
        - Бабушка твоя.
        - Верно! — закричал Гошка. — Вот видишь! То есть ты не видишь, а чутьем определяешь. Стой, стой, не вылезай! А теперь…
        - Гав-гав! — кто-то задергал Милочку за платье.
        - Ой, Жучка! — закричала она на весь двор.
        - Правильно! — орал Гошка. — Я говорил!
        Милочка плакала и пряталась за Гошкину бабушку от Жучки. И тренировать свое обоняние никак не хотела.
        - Рева такая, — сказал Гошка Шурику. — Весь опыт сорвала. А хорошо уже получалось. — Он потрогал спичечную коробку в кармане. — Дегтярная мазь, это я для канарейки купил. Положу в клетку. Будет улицей пахнуть, деревней. Веселее станет. Не веришь?
        Нет, почему же? Шурик верит. Конечно, если среди зимы представить себе лето, да еще деревню, никаких тебе, значит, уроков… конечно, веселее станет. Нет, уроки это не для канарейки, но вообще… Кто же лето не любит?
        - Вот пойдем ко мне, посмотришь, — сказал Гошка. — Посмотришь, как она повеселеет.
        Пока раздевались в передней, из комнаты было слышно тоненькое и певучее:
        - Цып-цып-цыпу-улечки! Цып-цып, моя ми-иленькая!
        Шурик догадался, что это Гошкина сестра, которая уже пришла из школы. Канарейка сидела на жердочке и, повернув голову набок, клевала морковку, просунутую между прутиками клетки. Она так бойко и уверенно долбила клювом, что сама себя чуть не сбрасывала с жердочки и все время цепко хваталась за нее своими тонкими, длинными пальцами с острыми, как загнутые шильца, коготками.
        Гошкина сестра повернулась, сказала Шурику: «Здрассь…» — и быстро отвернулась и закрыла своим бантом канарейку.
        Шурик хотел подойти к клетке, но Гошкина сестра опять оглянулась, и Шурик почему-то остановился.
        - Цып-цып-цыпу-улечки… — бормотала Гошкина сестра совсем уже тихонько, так что получалось только: «ып-ып-ыпу-улечки…» — но канарейка все равно клевала. Это было слышно по дребезжанию прутиков, которые держали морковку.
        Шурик сначала растерялся, но потом все-таки догадался, что канарейка никакого клюквенного запаха не боится, раз она так ладит с Гошкиной сестрой. А скорее всего у нее просто обоняния нету.
        - Отойди-ка, — сказал Гошка и отодвинул плечом сестру.
        - Ну тебя, — сказала она и встала опять на свое место. — Ты сам неправильно делаешь: морковку надо не резать, а давать вот так, целиком. Видишь, клюет.
        - Целиком, целиком. Где это ты видела на воле, чтобы птица клевала целую морковь?
        - А что же она ее на воле мелко режет? — прищурила глаза Гошкина сестра. Она опять взглянула на Шурика и хотела отойти, но тут Гошка достал коробку с дегтярной мазью.
        - Фи, гадость, — сказала Гошкина сестра и зажала нос.
        А Гошка открыл коробку, помахал ею вокруг себя, чтобы запах разошелся по всей комнате, и положил в клетку. А еще он принес откуда-то из передней ржавую подкову и тоже положил в клетку.
        - Вот теперь у тебя, — сказал он канарейке, — привольное житье. Уже лето и пейзаж. Деревня. Чирикай на здоровье. Здорово я сделал? — спросил он уже у Шурика.
        Шурик не успел ответить, потому что он смотрел на дверь, за которую ушла Гошкина сестра.
        - Ах, это… — сказал Гошка. — Да это потому, что она теперь немного умнее стала. Ест ириски — «Кис-кис». Я запретил ей «Клюковки».
        - Я сегодня опять «Клюковки» ела! — сказала Гошкина сестра из-за двери. — И вчера…
        Гошка вдруг начал подсвистывать и выделывать трели: «пи-ик! чу-уик!» — чтобы канарейка ему отвечала, а сестра, наоборот, замолчала. Гошка очень старался, и канарейка действительно, наклоняя головку, внимательно слушала, а потом стала тихонько что-то чирикать.
        - Видишь? — показывал Гошка. — Что значит деготь! Она раньше в это время не пела.
        Шурик Чижов видел, но думал все-таки, что это вовсе не из-за мази. И обоняние тут ни при чем.

11
        - Кто тут? — спросили за дверью.
        - Это мы. Шурик и Вера.
        Женщина открыла дверь.
        - У вас есть макулатура?
        - Опять? Уже приходили.
        - Из третьего звена?
        - Не знаю, из какого звена. А что?
        Вера и Шурик объяснили, что они соревнуются с третьим звеном и, наверное, третье соберет больше.
        - Ну погодите, — сказала женщина. — Погляжу.
        Хорошая оказалась женщина, вынесла целый сверток бумаги. В другой квартире открыл здоровенный парень.
        - Здравствуйте. У вас макулатура есть?
        - Мускулатура? Есть. Не обижаемся.
        Вера хихикнула и закрыла рот варежкой.
        - Да нет. Ну старые газеты, книжки ненужные…
        - О! — сказал парень. — Ненужные книжки есть. Даже вредные. Сейчас.
        Он быстро ушел и вынес три журнала дамских мод:
        - Забирайте. От них сестрице только вред. Может, учиться лучше будет.
        Журналы были красивые, новые.
        - А она вас ругать не будет? — спросила Вера.
        - Старших не ругают, — сказал парень басом и надавил Верин нос.
        Этажом выше открыл интеллигентный старик в халате и сразу пригласил войти. Вера и Шурик вошли в переднюю и объяснили, что такое макулатура. Из старой бумаги, тряпок, ветоши на фабрике сделают новую бумагу.
        - Что вы говорите? — улыбнулся старик. — Это интересно. А еще из чего делают бумагу?
        - Еще? А зачем еще? Хватит из этого.
        Шурик и Вера стояли в передней, а хозяин квартиры тут же, в кладовой, перебирал журналы и складывал некоторые на стул.
        - Нет, макулатуры не хватит. — Он смотрел вниз поверх очков. — Новые книги тысячами выпускаются каждый месяц. Книга живет долго. Пройдет несколько лет, прежде чем она устареет. А многие книги представляют собой большую ценность и никогда не станут макулатурой. Вот эта библиотека, — старик показал на книжный шкаф, — досталась мне от отца. Ей больше ста лет.
        - Уй ты-ы! — удивился Шурик и прочитал: «Карамзин, Жуковский…»
        - Да, молодые люди, — сказал старик значительно. — Не всякая книга становится макулатурой.
        И снова стал откладывать бумаги на стул.
        - …И если бы бумажная промышленность надеялась только на макулатуру, ей пришлось бы закрыть большинство своих фабрик. Так из чего же главным образом делают бумагу?
        - А-а, — вспомнил Шурик. — Из дерева.
        - Правильно. А еще?
        А еще, сколько ни вспоминали, не вспомнили.
        - Еще бумагу делают из соломы, камыша, льна, хлопка, осоки и пеньки.
        Тут интересный старик кончил завязывать большую пачку газет и журналов и протянул ее Шурику. В это время открылась дверь из комнаты и вышла Оля. Оля Шмелева. Шурик и Вера прямо рты открыли. Они совсем не думали, что это Олина квартира и Олин дедушка. Ой, как неловко получилось, ведь Оля в третьем звене, а они соревнуются.
        - Ну тогда не надо, — сказал Шурик. — Мы же не знали.
        - Конечно, пусть Оля возьмет. — Вера махнула на пачку. — А то вдруг мы их перегоним.
        Дедушка вопросительно смотрел вниз поверх очков. Ему объяснили про соревнование и стали прощаться.
        - Минуточку, минуточку, молодые люди. Соревнование — это не вражда, а помощь. Забирайте вашу макулатуру. Оля будет ходить со своим звеном так же, как и вы. А соберет больше тот, кто больше постарается.
        Шурик и Вера пошли в следующий подъезд. В первой двери не открыли. Девчонка сказала, что ее мама ушла на английский язык.
        - На урок, что ли?
        - На язык.
        - Ты одна сидишь?
        - Одна.
        - Ну и сиди.
        Когда дошли до четвертого этажи, набрались две тяжелые пачки. Решили отнести их в школу. В подъезде одного дома вдруг увидели Петю Субботина. Он сидел на кипе бумаг и читал женский календарь.
        - Ты чего? — спросил Шурик. — Почему в школу не идешь?
        - Уже пора? — испугался Петя.
        - Да нет, на уроки рано.
        - А-а, — успокоился Петя. — Интересно вот тут про купание новорожденных. Оказывается, новорожденных первое время надо купать в кипяченой воде с марганцовокислым калием. Я не знал. А еще вот тут интересно про рацион цыплят.
        Потом Петя вынул из кармана сложенную вдвое брошюру о вреде курения. Хорошая брошюра. Он ее тоже прочитал. И вообще в его пачке оказалось много хороших книжек.
        Все трое подходили уже к школе, когда их догнала высокая девчонка в брюках.
        - Стойте, — сказала она. — Это вам мой брат журналы мод отдал? Вам? Верните сейчас же.
        Вера отдала ей журналы.
        - Спасибо, — сказала она. — Сообразил братец. С ним будет разговор.
        И убежала.
        «Старших не ругают», — вспомнила Вера.
        В школьном дворе, у весов, толпились ребята третьего звена. А у стены лежала их макулатура. Целая гора. Когда первое звено сложило свою кучу, получилось тоже немало, но все же, кажется, меньше. Скоро пришла пионервожатая и взвесила. Подумайте только, третье звено отстало! Правда, мало, на 1 килограмм 200 граммов всего, но все же отстало. А ведь гора их, надо честно признаться, была больше. Тут Шурик и вспомнил, как один мудрец все же справедливо сказал: «Не верь своим глазам».
        Ребята стали перетаскивать кипы в сарай, а Петя все рылся в них и отбирал книги и журналы.
        - Разрешите мне взять вот это почитать, — попросил он пионервожатую, — Вы не беспокойтесь, что взвешено, я все обратно принесу.
        - Ну возьми, — сказала вожатая. — Только не все. Занимательную арифметику — пожалуйста, а вот «Раскрой купальных костюмов» оставь. Тебе ведь не надо?
        - А все равно интересно. Дайте, я уже начал вон под той картинкой…
        Потом Петя отобрал еще несколько книжек, и получилось так, что уносил он больше, чем принес. Тогда и другие ребята тоже захотели взять что-нибудь почитать, но тут уж вожатая закрыла сарай.

12
        На другой день Петя рассказывал всякие интересные истории, которые он вычитал в старых книжках.
        - Книги очень хорошие, жалко их на переделку отдавать.
        - Правда, а вдруг новые не такие будут, — сказала Вера. — Бывает же, что новая книга хуже старой.
        - Конечно, бывает, — согласились ребята. Оказалось даже, что у каждого есть такая новая, которая хуже старой.
        - Тогда зачем же их отдавать на переделку? Надо оставить.
        - Нет, нельзя, — сказала Валя Савчук. — Я отвечаю. Они уже взвешенные. Принеси, Субботин, обратно.
        - Да знаю, что взвешенные. Я принесу. Только не надо их портить. Пусть их читают.
        - Нельзя, раз это макулатура…
        - Нет можно, — сказал Шурик. — Не всякая книга становится макулатурой. Вот. Книгу можно сто лет читать, а то и двести. Хоть она и взвешенная.
        Тут зазвенел звонок, и начался урок. Только на уроке как-то не сиделось спокойно, все думалось, вдруг хорошие книги пропадут.
        - Что это вы какие-то взбудораженные? — спросила Нина Дмитриевна.
        - Нет, мы ничего, — ответил Сковородкин.
        А на перемене стали опять обсуждать, что делать с макулатурой.
        - Надо хорошие книги отобрать и сдать их в библиотеку, — сказал Шурик. — А если не возьмут, не надо, сделаем свою. Когда все прочитаем, кому-нибудь подарим. А то и сразу.
        - Правильно! — все были рады такому решению. Только вот кому подарить? Может быть, отослать на целину?
        - На целину не надо, — заявила Валя Савчук. — Там все есть. Зачем там старые книжки?
        Ну тогда куда же? Стали опять думать.
        - Целина ведь она где? У нас. А у нас все есть, — сказал Миша Капустин. — А вот в буржуазных странах ничего нету. Ну у рабочих, которые безработные. Вот ихним бы ребятам послать…
        Вот так Капустин! Молчит, молчит, да и дело скажет. Всем очень понравилось такое предложение. А что? Вот старшие классы ведут переписку с англичанами и французами. А 3-й «Б» этим англичанам — бах! — посылку. Все сразу оживились, даже звеньевая не возражала, хотя она и отвечала за макулатуру. Перемена кончилась. Все довольные пошли в класс.
        Вдруг кто-то крикнул:
        - А читать-то как? Они же иностранцы!
        Батюшки! И правда. Как это никто сразу не сообразил. Это всякий младенец знает, что русскую книжку иностранцу не прочесть. Тьфу ты! Все опять развалилось.
        - Кто это придумал-то? Капустин? Ай да Миша, брякнул.
        - Что все-таки у нас происходит? — Нина Дмитриевна смотрела на ребят и не начинала урока. Тогда ей все рассказали.
        - Я тоже согласна, что хорошей, нужной книжке место в библиотеке, а не в котле бумажной фабрики.
        - Сдают ведь ненужные, — сказал Сеня Гиндин.
        - Ненужные этим людям. Например, учебники, по которым уже отучились. Или дети в семье выросли, а детские книжки остались. Здесь они уже бесполезны, а в другом месте очень нужны.
        А еще Нина Дмитриевна сказала, что целина, конечно, край богатый, но и там еще есть затруднения. Вот, например, с книгами. Так что ребята целинных земель будут рады посылке.
        Тогда все ученики решили принести еще и своих книжек, чтобы получилась хорошая библиотека. Вот как закончился в 3-м «Б» сбор макулатуры.

13
        Петя Субботин пришел рано, положил свой портфель в парту и сел. О чем-то думал. И только когда Валя Савчук широко открыла глаза и закричала: «Ты что это, Суббота, на мое место сел?» — он оглядел парту и действительно не нашел на ней своей метки в левом углу.
        - Ты чего? — спросил Шурик.
        - Расстроенный, — сказал Субботин и вздохнул. — Бабушка у меня…
        - Заболела?
        - Да нет. От рук отбилась.
        Шурик вытянул шею.
        - …Не слушается совсем, — пояснил Субботин и опять вздохнул.
        - Да ты что? — удивился Шурик и схватил Петю за рукав, потому что Петя хотел уже отойти. — Кого же она слушаться должна?
        - Меня.
        - С ума сошел ты, Петька? Это ты ее слушаться должен…
        - Да ничего ты, Чиж, не знаешь, — сказал Субботин и оживился. — Я должен ее, а она меня. Вот как надо. А так — никакой жизни. У тебя бабушки нет, ты не знаешь.
        Тут подошли другие ребята, и Петя сперва не хотел, а потом рассказал все с начала. С бабушкой беда. Совсем слушаться перестала. И чем дальше, тем хуже. Ничем ей не угодишь, все не так. Белую мышь принес — паника… Другая бы радовалась. Обменял на серую мышь — скандал! Стал олово плавить — что было! Сковородку даже соседке с нижней площадки показывала.
        - Какую сковородку? — не понял Шурик.
        - Которую прожег. Когда плавил. Нечаянно.
        - Надо было на противне, — сказал Миша Капустин. — Противень толще.
        - Не в том дело — толще, — вмешался Гиндин. — Им все равно тоньше или толще. Старухи вообще вредные. Ей сколько лет?
        - Пятьдесят… кажется.
        - Старая совсем женщина. И чего надо? Сидела бы на скамеечке.
        - А моей бабушке шестьдесят три, — сказала Вера. — И она совсем не старая. И ни капельки не похожа на старуху, ничего ты не знаешь, Сенька.
        Тут все стали говорить, сколько лет их бабушке, и оказалось, что у Пети даже самая молодая бабушка.
        - Тогда пусть она в артистки идет, — предложил Сеня Гиндин. — В самодеятельность. Артистки очень занятые всегда, у нее на тебя времени не будет.
        - Иди ты сам в артистки, — обиделся Петя. — Расскажи вам горе.
        - Да нет, что ты. Мы очень даже понимаем. — Вера оттолкнула Гиндина. — Ты не расстраивайся так. Бабушка должна ругаться. Только не всегда. А ты, Петя, очень рассеянный. Забыл клетку закрыть, мышь убежала.
        - Она же ученая.
        - А все равно. И сковородку…
        - Это нечаянно.
        - Дело не в сковородке, — сказал Гошка Сковородкин. Он пришел позже всех, но уже разобрался. — Все бабушки ругаются. Это от возраста. Например, как детям или детенышам надо играть, так старикам надо поучать, значит, ворчать. Но против этого есть средство.
        Все повернулись к Сковородкину.
        - Бабушку надо увлечь! Не понятно? Ну как же непонятно? — рассердился Сковородкин. — Вот ты принес мышь. А что такое мышь, зачем мышь — неизвестно. А если бы ты все толком объяснил, бабушка бы увлеклась. Для нее эта мышь дороже всего, может быть, стала бы. Или олово. Здравствуйте, зачем бабушке олово? А ты бы рассказал ей про это олово… Вот моя бабушка. Играли мы с Чижом в настольный теннис. Помнишь, Чиж? Разбили, конечно, кое-что. Бабушка совсем нас выгнала из комнаты. А потом? Когда увлекли? Что она кричала, помнишь, Чиж? «Давай, давай, бей, мазила!»
        И вообще, оказывается, иметь бабушку — это не так просто. Это хорошо, замечательно. Считается, что дети, имеющие бабушек, счастливые дети.
        - Так что ты, Суббота, счастливый, — ткнул Гошка Субботина в грудь. — Только надо еще поработать над воспитанием. Чьим, чьим, бабушкиным, конечно! Ах, я все вру? Да это в женском календаре написано, вот! Ты, Суббота, сам же мне его дал почитать.
        Тут многие пожалели, что выбросили этот календарь в макулатуру. Но и то хорошо, что Субботин его вытащил оттуда и попросил у вожатой домой. Там, оказывается, столько про родителей написано, что нигде больше такого и не встретишь. Нет, написано, конечно, про детей, но как-то так, что падает больше на мам и бабушек.
        - В общем им тоже довольно трудно, — сказал Сковородкин и хотел привести один пример, но тут совершенно некстати прозвенел звонок. Хорошо еще, что первым уроком была физкультура и можно было хоть кое-как поговорить.
        Петя заметно повеселел, а Гошка совсем раскраснелся, волосы у него стали мокрые на висках, он что-то жестами показывал Субботину, то сутулился и опирался на невидимую палочку, то выпрямлялся и маршировал на месте, выпятив грудь. Должно быть, он показывал бабушку до и после воспитания. Это было интересно всем, а не только Пете, поэтому все смотрели на Сковородкина. Вскоре учитель его вывел из строя.
        После урока, когда одевались, Субботин почти согласился свою бабушку увлечь. Но еще колебался. Тогда Валя Савчук предложила посоветоваться с «Пионерской правдой». А что? Написать и спросить: «Что делать пионеру, у которого бабушка от рук отбилась?»
        - Ишь какая! — обиделся Петя. — Чтобы про мою бабушку вся страна узнала.
        - Ну и что же, — сказал Гиндин. — Зато она прочитает и исправится.
        - А чего ей исправляться, что она испорченная, что ли? — закричал Петя, барахтаясь в рубашке, которую он как раз надевал.
        Гиндин, наверно, ничего не понял, потому и сказал:
        - Вот, вот. Пусть исправляется.
        - Да чего исправляется? — заорал Петя, как только просунул голову в ворот. — Она и так лучше всех! Просто мышей боится… Если бы ты боялся…
        - Ну а олово? Тоже боится?
        - Как дам вот сейчас! Говорю же, сковородку прожег! Если бы у тебя прожгли… Да что это такое? Где же пуговицы?
        Все посмотрели Пете на ворот. Там действительно не было ни одной пуговицы.
        - Их мыши ученые отгрызли, — съязвил Гиндин.
        - Ой, Петька, — сказала Вера. — Это же не твоя рубашка. У тебя же в зеленую клетку.
        - Это Сенькина рубашка, — угадал Сковородкин.
        Тут и Гиндин узнал свою рубаху по чернильному пятну, и они с Петей стали меняться, но когда Субботин снова оделся, рукава у него оказались чуть ниже локтей, и все грянули смехом.
        - Пугало огородное! — кричал Сеня Гиндин, а Петя теперь уже растерялся, потому что перемена кончилась, все были готовы, а на нем была какая-то чужая рубашка. Он так и стоял, действительно, как пугало огородное, в чужой рубахе, когда вошла Нина Дмитриевна. Она не выдержала и засмеялась.
        - Кто же еще не в своей рубашке? — спросила Нина Дмитриевна. — Посмотрите на себя.
        - Все в своей.
        - А ты, Миша Капустин?
        - В своей.
        - Ну сними-ка куртку и встань.
        Миша встал.
        - Ой, второе пугало! — закатывался от смеха Гиндин и показывал на Мишины рукава, которые съезжали ниже пальцев.
        Субботин и Капустин тоже рассмеялись, когда поглядели друг на друга, потом поменялись рубашками, и урок начался. Прошел он не очень спокойно, потому что еще не был решен вопрос с Петиной бабушкой. На перемене Валя Савчук сказала:
        - Знаешь, Петя, никто про твою бабушку ничего знать не будет. Можно ведь фамилию не называть. Просто спросить: как быть пионеру, у которого трудная бабушка? И все. Или по радио, например. В воскресной передаче. Очень хорошо.
        Петя Субботин решил все же бабушку свою увлечь. А если не поможет, тогда уж по радио передать. Без фамилии, конечно.
        Но пока такой передачи не было.

14
        Каждый пионер должен помогать младшим. Это в тетрадке звеньевой записано. У Сени Гиндина в квартире есть дошкольница Маринка, а больше никого нету. Тут уж выбирать не приходится. Сеня вызвал Маринку в переднюю.
        - Во, гляди, — он показал ей новые коньки с ботинками.
        - Ой, каки-ие! Это не «снегурки», да?
        - «Снегурки»! На таких чемпионы катаются, поняла?
        Маринка поняла. Тогда Сеня позвал ее на каток.
        - Ты что? Я никогда не каталась.
        - Дело какое! Я научу. В валенках — это тьфу! В ботинках — это да. И чемпионы падают.
        - Ну вот. А я никогда…
        - Да что ты заладила. Чемпионы не падают, это я так. И потом: чемпиона никто не держит, а я тебя за руки буду держать. Поняла?
        Маринка нерешительно теребила свой передник.
        - Трусиха. Сказал же не отпущу. Буду твоей, как говорится, верной опорой.
        - Подпоркой, — поправила Маринка.
        - Ну да. Ой, что я? Какой подпоркой? — закричал Сеня. — Не учи, когда не знаешь. Иди собирайся!
        По лестнице они сходили за руки.
        - Ой, ой! — выкрикивала негромко Маринка.
        - Не бойсь! Со мной не пропадешь.
        Когда сошли со ступенек, Маринка еще раз сказала «Ой!» и пошла вдоль стены. Сеня смело шагнул и покачнулся.
        - Держи…
        - Держу, держу.
        - Да я говорю: «Держись», чудо-юдо.
        Каток был крохотным, круглое ледяное блюдечко в середине двора. Но Маринка глянула и отступила назад. А Сеня уверенно шагнул на лед. Тут же левый конек его лязгнул по Маринкиной «снегурке», Маринка дернулась вперед и попала на каток руками раньше, чем ногами.
        - Ничего, — сказал Сеня вставая, — ничего. Я тоже падал сначала.
        Они опять взялись за руки. Ступни у Сени вихлялись, в щиколотках ломило.
        - Постой, я зашнуровал туго. Вот в чем дело. — Он сел на лед и стал развязывать шнурки. Развязывал, потом затягивал, потом опять… Наконец встал. — Нет, теперь слабо.
        И снова сел на лед, потому что сесть больше было некуда.
        - Ты постой, — говорил он Маринке. — Шнурки — это важное дело. Куда пошла одна? Шлепнешься опять. Ну вот готово. Держись за меня, — он подтянулся и шагнул вперед. Вдруг один конек сразу запнулся, а другой легко описал вокруг него дугу, и Сеня, сделав полный оборот, сел прямо перед Маринкой.
        - Ой, ха-ха! Как ты вертелся, Сенька! Вон твоя шапка, сейчас принесу.
        - Стой на месте! «Ха-ха». Без тебя принесу.
        - Я прямо испугалась сначала, правда. Думала…
        - Думала! Ты фигуры на льду видала? Ничего ты не видала. Стоишь-то как? Вот как надо.
        Сеня уперся руками в лед и стал подниматься. Коньки кляцали друг о друга и не стояли на месте.
        - Ой, ха-ха!
        - Что «ха-ха»! Сама стоять не умеешь, опять скривилась.
        - Ха-ха! — заливалась Маринка. — А как ты меня видишь? Через четвереньки? Из-под рук и из-под ног?
        - А как бы ты тут стояла? Тут место скользкое.
        - А должно быть не скользкое?
        - Должно быть скользкое, отстань! Да не такое.
        Сеня снова стал подниматься, и опять коньки буксовали на скользком месте. Маринка неуклюже прошла взад-вперед по катку и принесла Сенину шапку.
        - Да отвяжись со своей шапкой! Без нее жарко. Опять ты косолапая! — закричал Сеня. — Учишь, учишь…
        Он подтянул ноги и быстро встал.
        - Вот смотри: берешь ногу и опираешься ра-а-аз!
        - Как — берешь ногу? — фыркнула Маринка.
        - Как, как? Что это за каток? — Сеня опять поднимался с колен. — Какой балда тут ямок наделал? Что стоишь, показал ведь?
        Маринка поставила ногу носком наружу, как Сеня велел, и прокатилась немного.
        - Та-ак, так. Эй, эй, теперь не так.
        Сеня сидел на льду и уже не пытался вставать.
        - Куда повернула? Как я учил? Смотри. — Он, сидя, поставил конек.
        - Ха-ха! Учитель какой. Встать не может!
        - «Ха-ха», — не в первый раз передразнил Сеня. — А ты видала учителей? Они что, всегда стоят, да?
        - Ну ладно, теперь так? — Маринка проехала вокруг Сени.
        - Давай, давай, гони! — командовал Сеня и, чтобы видеть Маринку, поворачивался вокруг своей оси. — Стоп! Зачем через ножку? Кто показывал?
        Когда Маринка устала, ее учитель сказал:
        - Хватит. Пошли домой.
        Маринка свезла Сеню со льда. На тротуаре они взялись за руки.
        - Завтра поворот покажу, — сказал Сеня. — Выучишь, не бойся. Я говорил, со мной не пропадешь.
        После этого Сеня, конечно, мог записать в тетрадь звена, что он помогал младшим.

15
        Сегодня Гошка обещал достать бобы. Конечно, самые обыкновенные, из которых суп варят. Только их ни у кого не оказалось. Это в первом звене. А во втором и в третьем еще вчера их положили в мокрую вату. Проращивать. Потому что началась весна.
        Ну где же Гошка? Со звонком открыла дверь Нина Дмитриевна, Сковородкин прошмыгнул у нее под рукой и — бегом на заднюю парту. Шурик слова сказать ему не успел, а по лицу у него разве узнаешь, достал или нет?
        - Ты что, Шурик, все назад поворачиваешься? — спросила Нина Дмитриевна. — У тебя чернил нет?
        Да все есть, только не понятно, что Сковородкин знаками показывает. Так головой кивает, будто он достал, а то вроде и не достал. Потом показал растопыренные пальцы. Неужели десять штук принес?
        Наконец урок окончен. Действительно, Гошка принес десять штук.
        - А чего же ты головой мотал вот так? Я думал, ты не достал.
        - Да говорю же, сначала не мог найти, вот и мотал, а потом уж достал под самый вечер.
        Бобы были гладенькие, блестящие, как морские камушки.
        - А вот это три фасолины, — показал Гошка.
        После уроков хотели сразу идти к Шурику и положить бобы в мокрую вату, но Гошка свернул в свое парадное:
        - Только бабушке покажусь, а то опять скажет, что я к кому-нибудь закатился.
        И правда, он пришел быстро. Ткнул пальцем в мокрую вату и торжественно объявил:
        - Начинается посадка бобовых культур!
        Полез в карман, потом в другой, повертел обеими руками в двух карманах.
        - Стойте, где же культуры?
        - Может, в портфеле оставил?
        - Да нет, я туда не клал. Клал в пенал, но это на уроке. В парту выкладывал, это тоже на уроке. Потом в брюки положил, еще дорогой показывал…
        И вдруг как закричит:
        - Ой! Это же какие брюки! Тьфу ты! Это же не школьные. Бабушка велела переодеть.
        Гошка побежал домой.
        - Внимание! — закричал он, как только вернулся. — Начинается посадка бобовых культур!
        И зерна положили в вату.
        - Ну чего теперь? Гулять?
        - А если вата высохнет?
        Посидели еще. Вата не сохла. Пошли гулять. Потом несколько раз прибегали смотреть. Соседская бабка, которая открывала дверь, стала ворчать:
        - Носит вас сорок раз! Чего матуситесь?
        Когда Шурик ей вынес блюдце, сказала:
        - Куды еще поливать? Завтра польешь. Ступай гулять. — И опять: — Не матусись!
        Наутро Шурик подбежал к подоконнику, пододвинул блюдце. Что такое? Все семена сморщились и стали совсем не похожими на гладкие камушки. Может, им тут сухо или, наоборот, сыро? Зачем они съежились? Потом оказалось, что все в порядке, так и у третьего звена было.
        На другое утро — опять чудеса. Все зерна гладенькие, ни одной морщинки. «Набухают», — догадался Шурик. А у двух бобов кожа лопнула. Пропадут теперь.
        - Что ты «пропадут»! — тараторила толстуха Наташка из, третьего звена. — Это правильно, они разбухли. Наши тоже бухли-бухли, бухли-бухли, а потом лопнули.
        - Вот и ты скоро лопнешь, — сказал ей Шурик беззлобно.
        Потом появились росточки. Белые ножки. Их прикладывали к линейке, измеряли и записывали в дневник. Два дня все было хорошо, а на третий они закорючились. Росточки. Конечно, линейка теперь не годилась. Решили измерять на глаз. Только по линейке у Гошки с Шуриком получалось одинаково, а на глаз по-разному. Та же соседская бабушка сказала:
        - Будет вам! Это пустое. Их в землю надо сажать.
        Принесли с клумбы две банки земли и стали сажать. Чтобы фасоль не спутать, сделали наклейку «Фасоль».
        - Ты смотри вверх ногами не клади, — наказывал Гошка.
        - Какими ногами?
        - Ну ростками. Засыпали. Полили.
        - Жалко, что их невидно, правда?
        - Ага.
        На другой день в банках все было по-прежнему. Тоска зеленая. И что в дневник писать?
        - Они у нас теперь без вести пропавшие, — вздыхал Шурик. — Может, погибли, может, нет.
        Они не погибли. В банке с бобами появились бледненькие стебельки. Молодцы бобы! Первые вылезли. Потом развернулись листочки. А фасоли еще не было.
        - Вы лентяйки, — говорил Гошка. Он несколько раз в день прибегал спросить, как лентяйки? А поздно вечером забарабанил в окно, забыл, наверно, что существуют двери.
        - Ты чего, спишь уже? Одевайся. Их озвучивать надо.
        - Я не сплю. Кого озвучивать?
        - Кого, кого. Фасолины. Я, растяпа такой, забыл совсем. Одевайся, понесем их к Субботину.
        Пока Шурик одевался, Гошка все ругал себя. Еще бы, весь свет знает, что растения любят музыку и растут под нее быстрее. Фасоль, бедняга, не может пробиться, а такой разиня Гошка не сообразил ее озвучить. Два дня пропало.
        Субботины еще не спали, хотя Петина сестра-дошкольница была уже в длинной ночной сорочке. Ей объяснили метод озвучивания, и она села за рояль. Проиграла гаммы несколько раз, потому что она только недавно стала учиться музыке.
        - А еще что-нибудь можешь? — спросил Гошка. — А то это им не понятно. — Он кивнул на банку с фасолью.
        Еще она сыграла «Собачий вальс». Гошка держал перед ней банку и кивал головой.
        - На сегодня хватит, — говорил он на обратном пути. — А завтра еще принесем.
        Наутро Шурик как глянул в банку, так открыл рот. Землю как будто кто-то рыл, вся она была маленькими холмиками, а из-под каждого холмика виднелась… фасоль. Это куда же они лезут? Их же глубоко посадили. Надо росток выпускать, а они сами лезут. Шурик хотел бежать к Гошке, но тот заявился сам, крича опять: «Как лентяйки?» У банки он заморгал часто-часто:
        - Фокус-мокус. Что они, ненормальные? Или ты их все-таки посадил вверх ногами?
        - Это не я их вверх ногами, а это ты их озвучил.
        Батюшки! Неужели на музыку так полезли? Шиворот-навыворот? Опять какая-то шамбабамба получается.
        Думали, думали и решили засыпать их сверху землей. Неправда, пустят ростки. На другой день фасоль опять вылезла. Опять ее засыпали. Вот так озвучивание! Сладу нет. А на третье утро Шурик все понял: фасоли стояли на стебельках, раскрыли свои семена на две половинки, а между ними уже зеленели листочки. Значит, они так растут. И засыпать их не надо.
        - Ну как? — орал Гошка. — Убедился? Не зря же говорят: «Прорастать, так с музыкой!»
        И действительно, Шурик что-то подобное слышал. Ну теперь-то ясно, что прорастать лучше с музыкой.
        Весь класс высадил свои бобы на грядки соседнего детского сада.
        - Вот спасибо вам, ребята, — говорила воспитательница. — Получим урожай и на следующий год сами посадим.
        - А вы знаете, как прорастать? — спросил Шурик. — Если бы они просто прорастали…
        - Вот как? Я думала просто. Тогда растолкуйте нам с малышами.
        Шурик и Гошка все рассказали, а чтобы ребята не забыли на будущий год, написали им дома памятку:
        САЖАЙ БОБЫ!
        Это цветными веселыми буквами, а дальше уже совершенно серьезно чернилами.
        При посадке бобовых культур помни:
        Положишь в вату — не матусись!
        Когда зерна ежатся — не бойся. Когда лопнут — опять не бойся.
        Прямые ростки меряй линейкой, закорюченные — на глаз.
        Бобы растут нормально. Фасоль наоборот. Это знай.
        Фасоль озвучивай (лучше «Собачьим вальсом»).
        Что будет надо, спроси у нас. Только ищи нас в 4-м классе.
        И подписались.