Черная Пасть Павел Карпов
        ... Черная пасть - так каспийские мореходы, таймунщики и рыбаки прозвали чудовищный и сказочно богатый залив Кара-Богаз-Гол. Страшными легендами и загадочностью овеяна Черная пасть, которая, по живучему преданию, пожирает мелеющий Каспий, заглатывая его воды в бездну. Таинственные сказания живут в народе и о "змеином острове" Кара-Ада, ставшем в годы гражданской войны местом гибели многих революционеров.
        В заповедных местах добытчики и отважные искатели берут из каспийских тайников несметные химические богатства.
        О суровых поисках кладов и жизненных дорог, испытаниях и приключениях эта книга.
        ПАВЕЛ КАРПОВ
        ЧЕРНАЯ ПАСТЬ
        Надо выяснить дело насчет Кара-Бугаза.
        В.И.Ленин
        1
        По берегу моря с закопченным фонарем "летучая мышь" в руке шел, припадая на правую, укороченную ногу, странный человек. Ничего из одежды на нем не было, кроме потрепанной пилотки на голове и черного шнурка, опоясавшего впалый живот и костлявую поясницу. Шел неторопливо, временами приостанавливался и хмуро поглядывал то на раннее краснощекое солнце, то на каменистый, отделенный от берега нешироким заливом, остров Кара-Ада.
        Дойдя до скалистого берегового мыса, облизанного волнами, человек поднялся на его пологий откос и посмотрел в сторону поселка. Он кого-то ждал.
        Бекдуз уже проснулся - это видно было по сутолоке на его улицах и движению, как всегда, не в сторону моря, где манили прохладой набегавшие волны, а к меловым косогорам и перекатным барханам, за которыми угадывались соляные пади, соединенные подземными протоками с Кара-Богаз-Голом. К морю же по глубокому рыхлому и колючему песку с ракушечником, как следы ушедшего дня, тянулись лишь старые темные колесные вмятины, захолонувшие и отвердевшие за ночь, да низкие наплывы кизячного, прогорклого дыма.
        На мокром гранитном выступе одинокий человек с фонарем в руке стоял до тех пор, пока его плоскую, худую спину не припекло солнце. Поправив на животе врезавшийся шнурок, он тяжело и медленно побрел к лодке. Спрятанное под скамейкой белье было скручено жгутом и туго перетянуто солдатским ремнем. Доставая одежду, человек прислушивался к утренним разрозненным, будто ищущим друг друга, перекликающимся звукам. Одевался он неторопливо. Сидя на борту лодки, подержал на весу ноги, вытер их, подвигал пальцами, смахнул портянкой подсохший, щекочущий песок и начал расчетливо натягивать сразу исподники и брюки. Взялся было за сапог, но почему-то раздумал.
        По другую сторону волнореза, в потоке солнца, идущего с моря на землю, появился белотелый, кругленький, юркий купальщик с розовым банным полотенцем через плечо и слюдяным, прозрачным мешочком в руке.
        В тот же миг лодка отчалила от берега. Лодочник старался держаться береговой кромки. Загребал веслом широко и плавно, подруливая к каменной, ноздреватой глыбе и не спуская глаз с купальщика. А тот будто не обращал на него внимания: то приседал, то кланялся.
        На рейде заголосил пароход, а на острове с повернутой* крутолобой башенки недавно выключенного маяка в море посыпались, словно осколки радуги, разноцветные звездочки, и послышался какой-то глубинный, потаенный гул, отдаленно напоминая звук литого, чугунного колокола.
        Ранний купальщик и неторопливый лодочник одновременно вздрогнули и замерли, прислушиваясь к шелесту волн... Обеспокоенный чем-то лодочник тут же причалил к берегу, вылез из лодки, надел сапоги, подпоясался и заковылял по берегу, пряча около голенища кирзового, вздутого на сгибах, сапога свою закопченную "летучую мышь" от солнца и искристой башенки маяка.
        Юркий купальщик пошел в сторону от солнца, волоча по песку полотенце. Поспешно и суетливо удаляясь от того места, где причалила лодка, он взглядом увлекал человека с черным фонарем в руке за глыбистый волнорез... Повинуясь молчаливому зову, странный человек тащился вслед, сутулясь и еще более прихрамывая. Когда оба скрылись за обломком упавшей в море скалы, волны уже успели зализать следы. И только за клубком жилистых водорослей темнело на песке тавро от солдатского сапога.
        2
        ... За открытым окном - синяя, тяжело колышущаяся стена. Острая, извилистая грань отделяет ее от белесого неба. Страшно, но так любопытно и так хочется смотреть на вздыбленное море, а если захотеть, то до него, пожалуй, можно рукой дотронуться. Волна подбежала к самому окошку и стала выше и песчаного берега, и костлявого громоотвода. Узенькую лодку словно приклеили к морской синеве и она плоско висит над берегом. Нина смотрела на высокое - до самого неба, подвижное море и не переставала удивляться, как эта зыбкая громада не вливается через открытое окно в комнату. Перевесившись через подоконник и зажмурившись, она протянула обнаженную до плеча смуглую руку с длинными пальцами, чтобы дотронуться до водяной стенки. Вдруг явственно почувствовала прохладную массу воды, побултыхалась в ней рукой; посмотрела на мокрые пальцы, залюбовалась янтарными капельками, тихо падающими на толченые ракушки под окном... Потом вскинула голову, чтобы не мешала прическа, и снова посмотрела: перед глазами песок и ноготки ракушек - глянцевые, притупленные ноготки...
        - Мелькнуло и ничего нет! - неожиданно воскликнула Нина и села на подоконник, поджав босые, сильные, загорелые ноги с капельками воды на икрах от недавнего купанья. Она громко и озорно засмеялась. - Одно мельканье, видимость... И море над головой, и сухие золотистые брызги, и эти ракушки - чьи-то окаменевшие древние мозги. Этот самый - брагинский черный лебедь - чья-то обгоревшая душа!.. Ничего вечного... настоящего. Кругом одно мельканье... А все эти видения я, наверно, сама выдумала. Слышите, Брагин, Игорь!.. Захочу и ничего этого не будет... Вот кинусь сейчас в эту морскую глыбь, зайду в земной шар... стена упадет и вместе со мной укроет весь свет... Фу, какая дымчатая ерунда!.. Все есть и ничего нет... Мельканье. Какой-то калейдоскоп. Сознание только на мгновенье вспыхнет - и все... А может, все это опять когда-то возродится?!. - Нина захохотала, дергаясь плечами, уткнула лицо в ладони и чуть не свалилась с подоконника. Не будь рядом Сергея, она наверняка слетела бы на пол, хохочущая, отрешенная.
        - Ерунда какая-то, Сережа! - твердила она и хохотала до затяжного кашля.
        - Возможно, - ответил осторожно Брагин.
        - Мимолетность во всем, правда? - продолжала она смеяться заливисто. - Пушинки сна...
        - Послушай, Нина, что я рассказываю! - Из глубины комнаты послышался тоже смех, но холодноватый, сдержанный. - Это занятно! Вернулся, стало быть, мудрец... интурист из путешествия и рассказывает друзьям, что он видел в диковинных странах. И что же?.. Оказывается, на знойном острове он обнаружил первобытных обитателей. Как и полагается, все ходят голыми. Райская неприхотливость и ультрабожеская мода. "Совсем без одежды?" - спросил недоверчиво его друг-домосед. Этот маловер, видать, был очень похожим на одного из наших друзей... рационалистов. "- В чем мать родила!.." - отвечал повидавший виды человек. "- Не может того быть! - не соглашался домосед. - Как же так?" "- Да, без единой бретельки..." "-А как же они отличают мужчин от женщин?"
        Смеялись все, и громче всех Сергей. На этом Игорь его и подловил.
        - Сережа, не кажется ли тебе, что Фома этот неверующий напоминает тебя?
        - Сходства не улавливаю...
        - И для тебя - самое очевидное, всем понятное нередко кажется загадочным! Без бутафории, Сереженька, ты не можешь... Очевидные истины ты не разумеешь без указателя... святая наивность! И в институте ты поражал нас ею...
        - Подкоп? - Сергей подступил с вилкой и бумажной салфеткой к Игорю Завидному.
        В тот же миг все разговоры покрыл приятный веселый голос.
        - Доблестные галурги, оставьте вашу будничную суетность! Никчемным спором не надо портить чудесную новеллу о мудреце, который не верил в истинность творений природы. - На середину комнаты вышел улыбающийся и выпрашивающий к себе внимания Семен Семенович Метанов. В вытянутой руке он держал бокал искрометного шампанского. - Игорь Маркович, какая прелесть ваша новелла! Расскажи сначала. Только с острым перчиком и без морали. Давайте же, други, на нашем простеньком торжестве отдохнем от моралистики.
        Не от хмеля, а больше от полемического возбуждения и нескрываемой радости по случаю нежданного застолья Игорь Завидный был на редкость говорлив и обаятелен. Но разговор его не был беспредметным, и при каждом удобном случае он старался подковырнуть Сергея Брагина. Делал он это на правах гостя и в своем роде - именинника. И опять же больше для Сергея, а не для Нины и Метанова, он вытянул на свет пряную новеллину, позаимствованную у персидского остряка Закани.
        - Банальная, бородатая мудрость! - перебила Завидного Нина.- Брось ты, Игорь, старую, как мир, восточную побрехушку! Видно, что она заучена тобой до оскомины и с умыслом.
        - Нинель, ты ошибаешься на сей раз, - с наигранной обидчивостью и капризом ответил Игорь. Он театрально вытянул руку и, явно рисуясь, вознамерился снять облитую солнцем девушку с подоконника. - Пока не затвердил, Ниночка, а только разучиваю эту блестящую восточную репризу для своих столичных друзей. Выверяю ее валентность!
        - Браво, Игорь Маркович, ты проверяешь на нас, провинциалах, остроту своей светской шпаги! - Нина захлопала в ладоши и привстала на цыпочки, напрягши до предела стройные, будто литые ноги. - Это, пожалуй, действительно остроумно... Завидно, галург Завидный! - сымпровизировала Нина.
        Шутка о восточном мудреце спервоначала казалась невинной, но вдруг она обернулась другой стороной и стала обидно двусмысленной. Сергей почувствовал скрытые шипы в этой притче и сменился в лице. Завидный словно ждал этой перемены, начал заигрывать с Ниной. Старший по возрасту и служебному положению Семен Семенович Метанов добровольно и как-то незаметно вошел в роль миротворца. Он серьезно и не без оснований опасался, что молодой ленинградский ученый, Завидный, сотрудник головного института, и друг его - Сергей Брагнн, осевший после учебы в Бекдузе, схлестнутся в споре. На этот раз перепалка затевалась не в кабинете главного инженера, как вчера, а на званом обеде, в доме лаборантки опытного цеха Анны Петровны. Обед был устроен по важному случаю. Именинником на нем был гость, Игорь Завидный. Вчера он получил из института телеграмму: ".. Поздравляем ученой степенью кандидата химических наук"; до своего отъезда из Бекдуза, с промыслов Кара-Богаз-Гола, Завидный решил в узком кругу отметить радостное событие. Особенно приятно и важно сделать это было вместе с однокашниками, питомцами Новочеркасского
института, с которыми судьба снова свела его на "диком бреге" овеянного легендами и сказаниями каспийского залива Черная пасть. Думали-гадали, где лучше пображничать, и послушались Нину; собрались в деревянном, опрятном и надежном рыбачьем домишке.
        Сразу же условились, что распорядителем будет сам Игорь. Он этого очень хотел, взяв на себя все расходы и оставив хозяйкам кулинарные хлопоты и прием гостей, которых было не так уж много. Но Анна Петровна по опыту знала, что и этих немногих будет трудно обиходить: каждому потрафь и угоди. Вроде бы свойские люди, простые, а строптивцы, спорщики несусветные. Не успеют сойтись, так тут же ярятся бодливыми козлами. Анна Петровна больше всего опасалась этих "культурных" раздоров. Ко всему была готова; но никак не ожидала, что так скоро среди ученых людей из-за какой-то скабрезной побасенки обиды пойдут. И выпили-то всего ничего. Спасибо Семену Семеновичу, сам взялся коноводить всем: знает дело, любой пожар своей речью может залить, лютых врагов помирить, не то что дружков угомонить. На Метанова и Нину больше всего и надеялась старушка. А вышло так, что Нину после стакана шипучки будто подменили. Разбыстрилась больше всех, вспорхнула и купаться побежала От моря вернулась босиком, ядреная, задорная, как утренняя зорька. Заставила всех налить стаканы. Еще шипучки... Больше для лихости. Свой же недопитый
фужер взяла. Анна Петровна как мать любила шумливую и вспыльчивую, но уважительную и не жадную девушку, но сейчас укоряла ее за озорство, за то, что спорщиков она не только не старалась утихомирить, но, наоборот, подзадоривала, как будто хотела стравить Сережу с этим красавцем Завидным. А, может, так показалось старушке, которая к молодым относилась с материнской задушевностью и постоянной опаской, - не натворили бы чего. Никого она особо не отличала, только, пожалуй, к Сереже Брагину относилась с явным пристрастием и скрытой нежностью. Он был чело-зеком прямым, внимательным и почему-то, как казалось Анне Петровне, очень одиноким, хотя и общительным. Но, пожалуй, самое главное - был он лучшим другом ее мужа, старого таймунщика Ковус-ага. У старушки почему-то всегда светлело на душе, когда Сережа и Нина были рядышком, или когда издали, но дружелюбно переглядывались. Она замечала, что Сережа как-то тянулся к Нине, но робко, скрытно... И ей хорошо было рядом с ним. Почему? Она и сама не знала, да и не доискивалась причины. Хорошо, и все тут... "Пусть и им будет уютно и светло в жизни", - не раз думала
она про себя. Старушка знала, чего стоит человеческая близость, понимание и душевное участие.
        Повидать ей довелось на своем веку многое, и она научилась примечать.
        От Анны Петровны не укрылось: когда Игорь начал рассказывать "веселящие" истории, Сергей украдкой опрокинул в рот недопитое при тосте, сентябрем взглянул на улыбчивую и раскрасневшуюся Нину. Посмотрев на свое кособокое отражение в пустой бутылке, порывисто встал из-за стола и подошел к виновнику торжества. Семен Семенович очень кстати предупредил их разговор.
        - Не лучше ли нам на воздух? - снисходительно поглядывая на друзей и обняв их за плечи, он приблизил молодых людей к себе. - У моря легче дышится. Замечено, что ионизированный воздух выравнивает тонус. К тому же, при виде моря стыдно спорить по пустякам.
        - Какой выравниватель тонуса? - возмутился Сергей. - Вы все стараетесь подстричь, сгладить, перекинуть мостик! Надо ли так, Семен Семенович? Подслащенная ложь...
        Анна Петровна, с потным, курносым и насмешливым лицом, разгладила на голове ровненький и широкий развал седых волос и, подбоченясь, с притворным вздохом подсела к Нине на уголок походного рундука капитана Ковус-ага. Сморкаясь в уголок фартука, старушка прошептала:
        - В деревне у нас бондарь Касьян был... Такой же, как Метанов: на что ни взглянет - все вянет.
        - О, милейший Сергей Денисович, зачем же свой гарпун в меня бросать! - улыбчиво отвечал Метанов. - Старого каспийского осетра острогой поддеть трудно. Пойдемте-ка, други!.. Можно искупаться, охладить страсти.
        - А зачем? - с усмешкой спросил Сергей, вырываясь из липучих объятий Метанова. Прислонившись к стене, он горячо провозгласил. - Страсти и только страсти нужны для свершения великих дел. Без них конец всему возвышенному как в творчестве, так и в личной жизни...
        - Да, весьма мудрое изреченье! - великодушно похвалил Метанов, - Не лишне было бы узнать автора. Как и предыдущий анекдотец, сия сентенция тоже из восточного кладезя мудрости?
        - Не угадали, Семен Семенович, это из другой шкатулки.
        - Возможно. Но мне по душе эта мысль. В ней кредо на всю жизнь. Пожалуй, морским купаньем не охладить такой страсти!
        Притихшая было Нина испытующе и задумчиво посмотрела на Сергея.
        - Что страсти! Их сладкий недуг исчезнет при слове рассудка.
        - Стоит ли нам встревать в спор великих мыслителей, в прения номенклатурных небожителей! - Семен Семенович, довольный своей остротой, самозабвенно захохотал, что не всегда мог себе позволить. В смехе он особенно соблюдал сдержанность и осторожность. Оборвав смех, он добавил. - Все гениальное - это рекордный вес, который не всегда годится для. повседневной гимнастики ума. Нам что-нибудь полегче... лирическое, скажем.
        - Тонкое по интеллекту, интимное и скрытое от расхо'-жей практики - не по нутру Брагину! - довольно осторожно пропел Игорь, приятельски подмигнув Нине. - Ему больше подходит этакое эпическое, с громом меди и барабанным боем. Чтобы все было значительно, весомо и зримо, как на плакате. Эх, жалко, нет стихов про белоснежное, сульфатное озеро Черной пасти и волшебные кристаллы, от которых, к несчастью, слабит... Но соль и деньгу тут лопатой гребут!
        - Метко и складно!.. "Денежки лопатой гребут!" Лопата у нас - лирика соляных угодий. Как колдунья на помеле. Бессмертна, и пока на озерах ее власть. Но скоро заставим кикимору взлететь па небо в чертоги духов. - С опрометчивым увлечением Сергей опять ударился в патетику, не заметив иронии друга.
        - Браво, упоительно - слабительной лирике Кара-Богаз-Гола! - торжественно провозгласил Игорь Завидный.- Вдарь еще, Сережа, по тугим и звонким струнам Бекдуза!.. Кажется, есть и такой музыкальный инструмент. Ах, го-пуз!.. Прошу прощения.
        - К черту шутки и насмешки! Озера наши соляные - прекрасны! - Сергей с увлечением, искренне и запальчиво заговорил о сказочных каспийских угодьях. - Подымись на вершину Семиглавого Мара, глянь на искристые озера! Белым-бело! Солнцем поджаривает, налетает ли афганец, они в хрустальном уборе непорочной чистоты. Не у нас ли на Каспии заповедная девственность и первозданная красота!..
        Торжественное затишье,
        Оправленное в резьбу,
        Похоже на четверостишье
        О спящей царевне в гробу.
        И белому мертвому царству,
        Бросавшему мысленно в дрожь,
        Я тихо шепчу: "Благодарствуй,
        Ты больше, чем просят, даешь"
        Неожиданная и напряженная тишина установилась в комнате. Все смолкли, прислушиваясь и всматриваясь в "белое торжественное затишье", ставшее таким зримым и выпуклым после поразившего всех поэтического экстаза Сергея Брагина.
        - Милый Сереженька, ты ли это?.. Не узнаю и хвалю за находку, - удивленно проговорила Нина. Поправив прическу своих темнокаштановых волос, она взяла его руку и сжала пальцы в кулак. - Пастернак на Кара-Богазе... Звучит. А теперь слушай меня и не разжимай кулак, пока я не досчитаю до трех... тогда ладонь свою покажешь. Согласен?
        - А потом?.. - все еще раз горяченный и сияющий спрашивал Сергей. - Когда покажу тебе ладонь...
        Они отошли к открытому окну , за которым теперь уже было совсем другое море. От острова Кара-Ада ветер нагнетал к берегу невысокие, темноватые складки, с редкими, хохлатыми бурунами. Не было на воде лодок, а горизонт исковеркали первые, беспорядочные волны. Нина снова уставилась на море, но притихшая, без прежней беспокойности.
        - Слушайся меня, Сережа, и давай вместе считать до трех... Я не хочу, чтоб ты был смешон. Сожми крепче кулак!
        Гости оказались очень колготными и норовистыми - каждый на свой манер, - и Анна Петровна была настороже, то и дело выглядывала из чадной кухни, где на газовой плите шипело и клокотало что-то вкусное.
        Перекинув через плечо старенький, латаный чулок, наполненный почти до пят луковицами, она колдовала над гусем, породистым каспийским крикуном, - начиняла его яблоками. Гирлянду лука Анна Петровна как сняла со стены для кухонной надобности, так, по забывчивости, и носила в руках.
        - Рассудочные стихи, - глубокомысленно заметил Семен Семенович. - Миротворные. Пассивно созерцательные. И конструктивным холодком веет... Если уж стихами отстреливаться, то я бы прострочил очередь из автоматического оружия молодых!
        - Слава те!.. - облегченно вздохнула Анна Петровна.- До стихов дошли. Сейчас такие словеса пойдут; Умаялись про соль да трубы спорить, - она поманила на кухню Нину, но та взглянула как-то безразлично, словно ничего не видела перед собой. Одиноко она стояла у окна, под широкой, порхающей от ветра тюлевой занавесью, безучастно тихая, заложив руки за голову.
        Нина даже не обратила внимания на шум за окном, на чьи-то хрусткие, тяжелые шаги по ракушечнику и повернула голову только после осторожного покашливания. Утопая в рыхлом песке, перед рыбацким домиком остановился, облитый солнцем, путник в сером пиджаке нараспашку, в каких-то новомодных, бронзовых, негнущихся брюках и неизвестно каких ботинках, скрытых в песчаной перине. Голубоватая, вся в дырочках, шляпа, снятая не то от жары, не то в знак приветствия, была прижата к груди, сразу же узнав в пришельце ашхабадского литератора Пральникова, Нина тоже как-то машинально приложила руку к груди и поклонилась, напрасно силясь согнать с лица выражение безучастности.
        - Виктор Степанович! - послышался из глубины комнаты голос Сергея Брагина, давно и близко знакомого с писателем. - К нам в гости?..
        - У вас в гостях я уже был, - шутливо отозвался Пральников, здороваясь со всеми через окно. - И никого не нашел ни дома, ни в конторе, а теперь пришел повидать Ковус-ага.
        - И его нет!.. Он на Баре, с водолазом не может расстаться, - с готовностью и виноватой улыбкой ответила Анна Петровна, для чего-то снимая с себя мешковатый, белый халат и пряча его в шкафчике. Скорей всего старушка опасалась, что приезжий человек не признает в ней хозяйку дома, а примет за подавальщицу из столовой или за больничную хожалку. А это было бы обидно, потому что гость пришел к Ковус-ага, и она должна принять его как хозяйка. - Заходите. Чего под окном-то стоять. Поди не славить пришли!.. Встреть, Нина, - засуетилась Анна Петровна, в виде залога приняв от гостя через окно жесткую, будто пропитанную клеем или крахмалом, летнюю шляпу-решето.
        Первым столичному литератору пожал руку на крылечке все же Семен Семенович, не раз встречавшийся с ним до этого и на промыслах, и в Ашхабаде.
        - Куда вы меня - прямо к столу! - слабо отбивался Пральников. - Я и переодеться не успел с дороги.. Вид у меня карнавальный.
        - У нас не смотрины, а дружеская пирушка! - озорно подмигнув Анне Петровне, выручила гостя Нина. - Знакомьтесь.
        Знакомиться-то пришлось одному Игорю Марковичу Завидному, потому что остальных гость, оказывается, уже знал по своим прежним встречам и приездам в соляные урочища Кара-Богаз-Гола. Без всяких оговорок, излишних околичностей ашхабадец Виктор Пральников был сразу же принят в компанию воскресных бражников. Его присутствие не создало больших отклонений в начатом разговоре, наоборот, накал увеличился, и причиной тому была нескрываемая заинтересованность гостя в споре. Он поддерживал Завидного и в го же время одобрял горячие наскоки чересчур откровенного и прямого практика Сергея Брагина. Казалось, что в их споре Виктор Пральников хотел не только выяснить их точки зрения, но и утвердить свою, прояснив ее, прежде всего, для себя. Потом Брагин поймет это более отчетливо, а сейчас он был просто рад чувствовать рядом понимающего и в чем-то поддерживающего его человека.
        - Известно, что делают ерша из различных напитков, -без особого труда снова овладевал инициативой Семен
        Семенович, - но позвольте, други, как же тогда назвать нашу разговорную мешанину?..
        - От ершика, говорят, голова болит! - простодушно заметила Анна Петровна.
        - Тогда восприемлем незамутненной! - с этими словами Семен Семенович налил всем столичной. И гут же подбросил тост. - За процветание и урожайность нашей Каспийской житницы!
        - Будьте...-вздохнула старушка. - Чтоб не бедовала Черная пасть! И за моего Ковус-ага пригубьте.
        - И за все светлое в этой Черной пасти! - добавила негромко Нина, притронувшись к стопке Сергея Брагина.
        - Светлое и разумное, - ответил он кивком. Метанов в этом шушуканье усмотрел какое-то нарушение этикета и утвердил свое:
        - Никаких показных тостов. За тучную ниву Каспия и ее достойных жнецов!..
        - Будьте!.. - одобрила Анна Петровна. Опорожнив рюмку, старушка опустилась на табурет и заскучала. Но кручина не шла к ее курносому и хотя морщинистому, но задорному, веселому лицу. Игорь шумно отодвинул стул, снял со спинки ремешок "Спидолы" и, сразу же настроившись на нужную волну, шарахнул по всем углам комнаты джазовой сечкой... Он вызвал и напустил музыку не для того, чтобы слушать, а чтобы разговор, который он хотел продолжать, не был безответственно общим и разбродным. Взрыв джаза быстро утих, и палилась нежная, мягкая, словно шелковистая, мелодия. Музыка постепенно обволакивала, затягивала все как бы голубоватой дымкой, в которой можно у всех на виду, никуда не удаляясь, побыть с человеком наедине... Безошибочно определив, что Сергей был готов к такому "рандеву", а, значит, и к откровенно когтистому разговору, Игорь Завидный решительно подступил к Сергею. Музыкальную табакерку с золотистыми перепонками и ременным жгутиком он поставил на подоконник возле Нины. Вскоре тут образовался как бы эпицентр "джазового потрясения", вихревого и заразительного. Танцевальные позывы коснулись
порозовевшего от столичной томного, игриво сдержанного Семена Семеновича. Шутки ради он пригласил на танец Анну Петровну.
        - Оно бы и не грешно притопнуть и повести плечами! Только мне не до чечетки, - Анна Петровна засмеялась всем своим открытым, русским лицом, светлыми глазами, каждой морщинкой. - В духовке гусак млеет, как бы не начал гоготать. За приглашение благодарна, Семен Семенович. В другой раз - вот моя рука! - старушка поклонилась с красивой плавностью.
        Закусивший с дороги на уголке стола Виктор Степанович Пральников посидел около Брагина, а потом с позволения хозяйки дома углубился в семейный альбом Ковус-ага. В пожелтевшей папке "скоросшивателя" были собраны не только давнишние фотографии старого моряка, но и разные бумаги, две грамоты и газетные вырезки, относящиеся, главным образом, к проплыву таймунщиков через Каспий до Москвы. Любопытный альбом в какой-то мере мог заменить желанную беседу с самим Ковус-ага, которого Пральников должен был непременно повидать. Застолье между тем шумно продолжалось.
        Нина опрометью скрылась в другой комнате и вышла с лентой в смоченных одеколоном волосах, в черных лодочках, свежая, насмешливая и гордая. Метанов расшаркался, склонил набок голову и с маслянистой улыбкой уставился на обаятельную девушку.
        - Смею надеяться!..
        Они согласно, крепко обнялись в танце. И сразу же чем-то не понравилась эта пара озабоченной старушке. Взглянув сурово на Сережу, она бросила на посудник чулок с луком и громко, замутив голосом музыку, спросила:
        - Семен Семенович, сударик, а какой у вас номер?
        - Простите, про какой именно номер...
        - Очки какие носите? Мои некстати треснули. По ободочку... Не откажите в любезности, помогите. Пока вы танцуете, я в ваших очках гуся обследую!
        Нина от души рассмеялась и, касаясь грудью разгоряченного партнера, сбилась с такта.
        - Но позвольте, при чем тут мои очки? - смутился чуткий Метанов под взглядом Нины, но быстро нашелся, не испортил танца. Погрозив пальцем шутливой старушке, Семен Семенович властно и порывисто обнял девушку, привлек к себе в такт музыки, и Нина тут же стала удивительно податливой, покорной музыке и кавалеру.
        Танцевала Нина с упоением, целиком отдаваясь восторженному порыву, отточенной слаженности движений, взаимному чувству ритма танца.
        Обособленно сидели на кушетке Брагин и Завидный, не мешая ни танцующим, ни Виктору Пральникову. С откровенным любопытством следя за Ниной, Сергей ожидал, с чего же начнет разговор Игорь, занятый своей хитроумной зажигалкой-медальончиком, сувениром какого-то заграничного фестиваля.
        - Деспотизм редких вещей, впрочем, как и красивых людей, не имеет предела, но как дьявольски приятен этот гнет красивости! - восторженно жаловался Игорь. - Иная чарующая безделушка завлекает и пленит, как та искусная француженка, сказавшая откровенно: "Смелей вперед, и я - ваша!.." Вот и эта ладанка, с виду простушка, но бесценна, как раковина с жемчугом. - Игорь любовно положил зажигалку на ладонь, отвел руку в сторону и взглянул, избоченясь. - Маньяк ты, Сережа, и упрямство твое болезненное. Ты словно противишься приятному. Взять хотя бы курение... Помню, в институте, желторотиком ты выкуривал в день по две пачки едкого "Прибоя", а в дебрях Каспия, где дикарем можно запросто стать, из упрямства ты лишил себя даже этой горькой сладости.
        - Пытаюсь открывать в себе новые горизонты. Многое я о себе еще не знаю. - Сергей говорил и видел, как игривая Нина и вспотевший Метанов, кружась по комнате, около кадки с фикусом сбились с шага, виновато и понимающе посмотрели друг другу в глаза, молча и согласно повернули головы в разные стороны.
        Пухленькие пальчики рук усердствующего и упоенного танцем Метанова шевелились и прыгали на плече Нины; эти розовые, блудливые присосы-щупальцы как будто искали чего-то... Порой очень мнительный и горячий, до неприличного вспыльчивый, Сергей не сводил глаз с ее запрокинутой головы, округлых плеч и мелькающих ног, то быстрых и напряженных, а то плавных и легких, отливающих глянцевым загаром... Все замечал Сергей. А многое и додумывал... Она сейчас, конечно, чувствовала своим телом горячие переборы руки Метанова, отвечала на касание пухленьких, вызывающих гадливость пальцев мысленно или плечиком. Не могла не чувствовать и не отвечать. Они же соприкасаются... Сережа страдал от своей подозрительности, казнился догадками. Бывало и раньше с ним такое... Нина перехватила свою красивую, не очень полную, сильную и смуглую руку, растопыренными пальцами провела по спине окончательно взмокшего Метанова, и - не иначе,-что-то передавая ему своим объятием... Сергей отвернулся, но ненадолго. Когда снова обратил взор на танцующих, то увидел, как Нина с полузакрытыми, томными глазами что-то нашептывала Семену
Семеновичу, и тот, распаренный, как мышиный жеребчик, дергался всем телом, семенил полусогнутыми ногами, шаркая подошвами, а на поворотах лихо выбрыкивал. Более мучительного зрелища, кажется, Сергей еще не видывал. Он ненавидел сейчас и танцоров, и проклятую "спидолу", но больше всего - свои унизительные мучения... Выйдя на веранду, он устремил свой воспаленный взгляд в холодную и вспученную ветром безбрежность моря.
        - Впередсмотрящий и неподкупный Брагин! Скажи... ты веришь во вредителей? - неожиданно спросил Игорь. Оказывается, он был все время рядом, наблюдал за его добровольной казнью, и сейчас решил, видимо, доканать.
        - Пожалуй, больше верю в дельцов, - глядя в море, ответил Сергей. - Они дьявольски изворотливы и обаятельны. А как живучи и цепки!.. Дельцы могут страшно навредить. Рассудим, Игорь, начистоту. Когда идет свободная борьба мнений, то естественно должны быть сторонники и вероятны, конечно, противники. Только недоумок этого не поймет. Бывает, кто-то в споре заблуждается, не в ту сторону тянет. Но одни, так сказать, искренне заблуждаются, а другие с умыслом кривят... случается, что некоторые ловкачи свои скороспелые и модные поделки, а точнее - подделки выгодно запродают доверчивым людям.
        - А как же, Брагин, отличить истинного, пытливого открывателя нового от убежденного в своем плутовстве, пробивного хлюста?
        - Только с помощью изотопов... совести! С помощью чрезвычайно зорких лучей чести.
        - Вот к этому и пришли. Послушай же, Брагин, ведь тог анекдотичный мудрец тоже, видимо, ошибочно и только по одним штанам причисляет себя к мужскому племени. Очень жаль беднягу, не дошел до изотопов! - Оба смотрели на море, на остров, на притаенный маяк утесистого Кара-Ада. Игорь помолчал. Потом зашагал в дальний угол веранды и долго рассматривал старое осиное гнездо, затянутое паутиной, из которого как будто повыпадали зубы... Неторопливо вернулся к Сергею и к приостановленному разговору. - Смешно, Сергей, но и в делах ты такой же. К примеру взять трубопровод. Получается с ним такая же анекдотическая метаморфоза. До сих пор ты не уверен: есть он или... С дурацким, с ослиным упорством ты, старик, не доверяешь явному, обнаженно зримому... Не инженер ты, Брагин, а упрямый осел.
        Нисколько не удивился Сергей такому вихрению в разговоре. Он стоял вполоборота к Игорю, пристально наблюдая за полетом стрижа, мелькавшего у кромки облака.
        - Просишь или вынуждаешь? - сказал Сергей напрямик. - Имея свое убеждение, как же можно подлаживаться под чужое?
        - Прямее говори, Брагин. Не хочешь нас поддержать, когда печь будут принимать... Ты хочешь казаться умнее ученых, имеющих звания? Допустим, ты умнее меня, на минутку допустим... Но, а как же видные галурги?!
        - Брось шаманить, Игорь! Пойми, это не упрямство. Мне надо, просто необходимо, во всем самому убедиться... Возможно, я стану вашим сторонником, но только после того, как поверю. Понимаешь, пойму и поверю!.. Без проверки жизнью вообще трудно верить, и я - не могу, не имею права.
        - От кого ты ждешь этих прав? Губит тебя робость, бескрылая рассудительность! О каких пожирающих страстях ты сейчас распинался? Неистовый Руссо плохой помощник на промысле слабительных солей. Не годится мятежный Жан Жак - в галурги! - Повышая голос при нагнетании джазовой музыки, Игорь незаметно для себя продолжал говорить в том же тоне и после того, как умолкла "Спидола", доставившая Сергею столько мук. - Мы поругались бы, Сергей, не будь такими друзьями.
        - В том-то и дело... такими друзьями!.. -вздохнул Брагин. - Все это не так просто, Игорь. На поверхности видна только одна макушка, как у того островка Кара-Ада. А что скрыто в глубине?..
        - Тугодумом становишься в этой глухомани. Я тебе про это и говорю: все гораздо сложнее, чем ты думаешь, Сергей. Но и усложнять, препарировать не следует. Есть сложности очень понятные, и неразумно в них ковыряться, нагнетать заумь. - Музыка быстро угасла, словно вода впиталась в песок. Поглядывая на ашхабадского писателя, увлеченного беседой с Анной Петровной, Игорь говорил тише. - От тебя, Сережа, многое зависит.-Но может статься так, что ты незаметно для себя... окажешься в стороне; спокойненько, при соблюдении светской вежливости может так случиться - отторгнут тебя от ключевых позиций. Есть способы....
        На веранду торопливо шел Метанов, разгоряченный, в прилипшей к телу шелковой косоворотке, с красной вязью на груди. Нина спешила за ним стремительной, размашистой походкой, поправляя на ходу рассыпанные волосы, спадающие на лоб мальчишескими, обдерганными прядками. Легкие, остроносые лодочки проплыли вдоль узеньких, как на палубе судна, половиц до низкого порожка-реечки, но на веранду не ступили. Сергей грустно следил за легкими, туго облегающими ступни, черными лодочками и не мог отвести от них глаз. Они преследовали его, как ехидные зверьки, манили, издевались и грозили...
        - Не будет ли так лучше для тебя! В сторонке иной раз быть гораздо выгоднее. Надо только умело ждать... опытные гиревики на помосте какой-то необязательный для себя вес пропускают, - заботливо поучал Игорь. И вдруг он заулыбался. - Купаться собрались? - быстро перешел он на общий разговор. - А где же обещанная моторка? Ниночка, а тебе надо зонтик прихватить. Я принесу...
        - Поспорили? - Нина все понимала и не собиралась прятаться под зонтиком. - Никогда не можете ладить...
        - Ниночка, драки не будет! У меня сегодня такой праздник! Просто наш старик не в духе.
        - Значит, затеяли праздничный турнир?
        - Считай, что в шахматы сразились.
        - Чья взяла?
        - Партия осталась неоконченной, - скучновато усмехаясь, Игорь почесал затылок сразу двумя руками и сделал жалостливую гримасу.-Мой несгибаемый противник имеет... лишнюю пешку!
        - Только и всего? - Нина, поняв намек, вспыхнула, нахмурила тугие, высокие валики бровей и не рассердилась, а скорее по-детски обиделась. Силясь улыбаться, она становилась жалкой. - Какая-то пешка...
        - Не какая-то, а проходная, но у меня - качество! Пожалуй, это стоящая компенсация.
        - О, как это занятно! - Нина начинала злиться не на Игоря, а на себя за несдержанность и откровенную вздорность. Ну стоит ли сравнивать себя с какой-то пешкой?.. Она чувствовала, что подкалывает Игоря, пожалуй, зря. Может, он совсем не хотел уподоблять ее пешке и, конечно, шутил, не имея в виду ее отношений с Сергеем. Она пыталась уверить себя, что это была просто дружеская шалость со стороны тонкого и чувствительного Игоря, но сдержаться уже не могла.
        - Расчетливо играй, Завидный, у тебя качество! И кандидатский... диплом.
        - Чур-чур!.. Кандидатский балл... ты хотела сказать! - и так вышло, что от своей же шутки Игорь вдруг скис. Вспышка Нины и обнаженность ее слов озадачили его. - Я не хотел никакого подвоха, это же шахматная терминология.
        - Зато я с подвохом! Пойди, Игорек, поищи мой зонтик! - Примешивая к рассерженности чуточку наиг.ран-ности, Нина была великолепна, и Сергей со своей обостренной восприимчивостью не преминул отметить это про себя.- Повелеваю всем: на берег, к морю! - Нина притопнула шиловидными каблучками с коронками, тряхнула мальчишеской прической. - А вам, рыцарям, продолжать затеянный турнир! Семен Семенович, и мы составим пару: поиграем в пятнашки или в лянгу! Жалко, альчиков нет!
        - Неужели на большее мы с вами не способны, Нина Алексеевна? А плавание или гребля! - Семен Семенович говорил Нине, но не отходил от Завидного, намереваясь что-то ему сообщить. - Как это залихватски выразился поэт: поседевший, как сказанье, и как песня, молодой! По мне!.. Спасательная поэзия-для персональников. Ну-с, зонт под мышку, "Тербаш" в руки, а прикладную музыку - на плечо, и к морю. - Он повесил бледножелтую "Спидолу" на согнутую руку, слегка тронул ее, и она сразу же очнулась, забубнила с холодной заученностью и повтор-ностью.
        Подошли с альбомом фотографий Пральников и Анна Петровна.
        - Я нарочно не мешал вашему диспуту, - осторожно проговорил Виктор Степанович, глядя на Брагина. - Но считайте меня, Сергей Денисович, в главном деле своим сторонником. Я тоже против миленького лоска и прожектерства.
        Для Метанова эта мимолетная реплика дошла сквозь томную испарину цыганского романса, которым угощала "Спидола", но Семен Семенович тут же ответил Пральникову:
        - Дорогой Виктор Степанович, правда ли это, что в цивилизованном мире началось увлечение старинными иконками и поржавевшими керосиновыми лампами?.. Говорят, что за ними приезжали к нам даже из-за океана. Интересно и другое: как лично вы относитесь к этому драгоценнейшему хламу? Кажется, вы об этом именно начали говорить?..
        Виктор Пральников даже порадовался столь тонкому ходу своего собеседника и тут же намекнул на эту удачную находку:
        - Замечено в последнее время такое увлечение, - Пральников подождал, когда подойдет Завидный, и спросил: - Кого же вы, Семен Семенович, считаете больше антикваром - меня или Брагина?
        - Боже упаси считать вас старьевщиками! - ужаснулся Метанов.
        Нина подхватила его под руку и повела на улицу. Не слишком разгульная, но колготная компания после трудных сборов направлялась к морю.
        - Забыли про хозяйку! - спохватилась Нина на крыльце. - Анна Петровна, оставьте горшки и шагайте с нами. Покатаем вас на моторке.
        - У меня гусак, - ответила старуха, заглядывая в духовку.
        - Не улетит.
        - Иди, Нина, погуляй. Только будь осторожна, не быстрись, не плавай далеко... И за Сережей посматривай. Напали все на одного... И ты тоже. От твоего смеха он мучается. Ничего не пойму! - Анна Петровна заспешила к холодильнику. - Водички возьмите пресненькой. У моря сгорите!
        Пока хозяйка сливала в термос ледяную воду, искала сетку и ворчала на свою забывчивость, вылазка купальщиков к морю окончательно расстроилась.
        - Позвольте, мадам! - подскочил услужливый Метанов.
        Он схватил термос, но не удержал его в пухлой руке и уронил. Звон разбитого стекла попортил и музыку и настроение. За окном тоже послышался шум, а в комнату поползла дорожная пыль.
        3
        Виновником разлада оказался не разбитый термос, а Ягмур Борджаков, примчавшийся на мотоцикле с насосной станции, от рапозабора, где опробовались новые скважины.
        - Воронка! - крикнул Ягмур, глядя со своей запыленной, трехколесной трещотки на растерявшихся дачников с зонтиком, корзинкой и букетиком... музыки. - Карстовая воронка рот разевает, видно... нового проекта просит! - Начальник насосной станции и не думал никого удивить своим известием, он как бы продолжал недоконченный разговор. Свесившись с мотоцикла, Ягмур спросил у Метанова. - Затыкать будем промоину или бежать от нее к берегу залива?..
        - Где эта язва, за, установкой? - Торопыга Брагин бросился к мотоциклу и опередил в разговоре главного инженера. - Крах, прощаться... Я же говорил... И что за народец! Милые мои, тут же бревна нужны. Главное - в опоре.
        "Нарывается. Опять раньше других лезет", - подумала Нина, зная, что если Брагин так сердечно начал разговор, то скандала не миновать.
        - Промоина у самой будки. Ротище... во! - уточнял Ягмур Борджаков. Он встретился глазами с Сергеем и быстро перевел взгляд на Метанова: "Мол, тебя-то, Сережа, я хорошо понимаю, а что скажет главный?.." - Насос придется остановить. Воронка к нему ползет.
        Неизвестно, как бы повел себя Семен Семенович дальше в разговоре, но слово "остановить" заставило его высказаться незамедлительно и более определенно.
        - Никаких остановок. Печь сдавать, а вы трубопровод думаете выключить! В пустышку хотите превратить уникальный рапопровод, всю систему сырьевого питания ставить под удар! Так можно дискредитировать всю нашу новую технику и погубить позитивную идею омолаживания промыслов Кара-Богаз-Гола! - И удивительное дело, Метанов на этот раз опередил Брагина. - Сергей Денисович, именно вам следует позаботиться о непрерывной работе установки. Сейчас же отправляйтесь вместе с Борджаковым и посмотрите... Смелее действуйте, так ли уж страшен черт! Вы знаете, что карстовые явления для нас не диво. Рассол может размыть наледь. И у человека случается нежданное прободение кишечника, а тут нечто схожее: дырявится соляной панцирь. Рядом - отрада и чудище Черная пасть, Каспий. - Пользуясь носовым платком, как промокашкой, собрав прилежно и осторожно пот со лба, Семен Семенович обратился просящим взглядом за поддержкой к Игорю Завидному. - С провалами пока приходится мириться, хотя и пора бы противопоставить своенравной природе... Разумеется, борьба с карстовыми нашествиями должна вестись в широком плане. Скрытое
сверление воронки надо предвидеть; Сергей Денисович, а у нас на промыслах больше кустарей и почти нет интеллектуальных творцов. Не так ли, Игорь Маркович?!
        Завидный не сразу ответил. Вернулись в комнату, но никто не садился.
        - Не совсем так, Семен Семенович, - отозвался, наконец, и позволил себе не согласиться с Метановым рассудительный Игорь Завидный. - Если говорить в широком плане, то Брагина одного посылать нельзя, и в бухту Куркуль лучше ехать нам всем. Мы должны быть готовы к приезду комиссии. Сдача печи "кипящего слоя" для нас - самое важное.
        - Согласен, - не осмелился возражать Семен Семенович. Незаметно скрутив буравчиком носовой платок, он выжал его и обернул им палец. - Только прошу извинить, я за директора остался. Мне позвонить могут из Ашхабада управленцы или руководители из научного центра. Может нагрянуть и приемочная комиссия. Вот если бы прилетел Чары Акмурадович! Сложив королевские полномочия, я был бы к вашим услугам, друзья. А пока мне приходится изнывать от полноты власти.
        Мотоцикл Ягмура, словно зеленый кузнечик, судорожно дрыгался на белесом песке с крапинками ракушек и порывался прыгнуть на ступеньки крыльца. Да и самому Ягмуру Борджакову не терпелось ехать. Не до разговоров. На подземной качалке в любую минуту может быть новая катастрофа. Да и кто знает,гвозможно, солевая бездна уже поглотила и будку, и насос...
        И самое страшное было в том, что помочь тут уже никто не мог. Да и не за помощью, пожалуй, приехал Ягмур, он спешил известить о появлении еще одной воронки в соляном панцире залива. Таких зеленых пропастей становилось все больше, и надо было торопиться к новому омуту.
        Выручил всех Завидный. Он показал Метанову на часы, и тот молча попятился, покинул комнату и, упершись низким и плоским задом в сучковатые перильца веранды, мило промолвил:
        - "Поехали!.." - Сказал попугай в зубах у кошки... - Едем, друзья!
        - Могут из центра позвонить, потому-то и надо быстрее ехать. Я так считаю, - сдерживал себя Завидный, чтобы не казаться властным, - иначе с вашим злополучным трубопроводом можно вылететь в трубу
        - Шутки люблю. И особенно к месту! - сдержанно ответил Семен Семенович. Согнутым пальцем он старательно собрал со лба смородинки пота и попросил Борджакова вызвать автомашину. Для самоуспокоения и для прикрытия общей тревоги Метанов как бы пылил словами. - Продлим свой пикник у кратера Черной пасти... Простите, Нина Алексеевна! - неожиданно обратился он с поклоном к притихшей и необыкновенно очаровательной девушке в голубом. - Мы вынуждены покинуть эту приморскую виллу. Мы уезжаем. Должны... Всю жизнь мы должники, - и Метанов еще раз поклонился и Нине, и Анне Петровне.
        Про "Спидолу" все забыли. Оставленная кем-то в умывальнике, бедняжка верещала в уединении. Происходила обычная в подобных случаях сумятица, когда говорили все вместе, торопились уходить, но никому не хотелось покидать теплой компании.
        - По инерции чувств хотелось бы именно так и продолжать воскресенье, однако у каждого ручейка свой порожек, - говорил Метанов.
        - Впереди еще вечер, - сама не зная к чему сказала Нина.
        - Не браните, если что не так! - с видом покаяния и досады говорила Анна Петровна, осторожно держа в руках новую и надушенную велюровую шляпу Семена Семеновича. - На гуся-то приходите!
        - Вернетесь? Только без ложных обещаний. Да или нет? - громко спросила Нина у Игоря, поправляя ему галстук. - Отвечай без увертов!
        - Ниночка, ты с бритвой к горлу! Пощади, - с великолепной миной мученика взмолился Завидный. - Не утонем в соленой дыре - вернемся. Всякое может случиться. У Брагина вон зубы стиснуты, а на лбу морщины. Чует смертную казнь. Не говори, Нинель, я сам все понимаю! Любит лозунговую манерность, браваду, "гражданскую романтику". Не инженер-галург, а "красный дьяволенок" из дедовского фильма. - Игорь небрежно пожевывал кончик папиросы. Смотрел он на Нину в упор, покровительственно и с откровенным, чуть нагловатым, хмельным любопытством. - Ведь правда, Нина, общий дружок наш Сережа и в институте был всегда как-то угловато и пресно провинциален? Для меня он всегда кажется чересчур правильным, несгибаемым, а точнее - негнущимся, будто отвердевшим на каком-то банальном морально-этическом тезисе. Не спорь, Нина, в этот приезд я окончательно убедился. Он пуще прежнего нагнетает во всем туполобую прямоту. И я скажу ему: "Примитив занял в твоей душе место святого образка!" Пусть обижается. У Брагина как-то несовременно все, не стремится, старик, к свободной интеллектуальности... И ты, Нинель, не воспитываешь
ортодокса. А, кажется, должна бы его культивировать!
        - Кажется, за вами машина пришла, - Нина прервала поток суесловия. - Смотри, Игорь, обещано!..
        Брагин с перекинутым через плечо пиджаком стоял за дверью в коридоре и, догадываясь по взглядам в его сторону, что говорят о нем, помахал друзьям рукой и простодушно улыбнулся. Странным и даже страшноватым показалось Нине то, что Игорь ответил Сергею тоже улыбкой. Ложной улыбкой... Нина это чувствовала, и ей вдруг стало немножко стыдно перед Сергеем. Она опустила голову и прикусила губу, и Сережка тоже улыбался, хотя лицо его было угрюмым. Неожиданно он подбежал, и улыбка исчезла.
        - Возьми, Игорь, мои очки. На озере - ослепнешь!.. От прямого попадания тут многие слепнут... У нас все напрямик: соль озерная - бьет лучами, а люди - словом.
        - Опять подвох, Брагин! С помощью своих очков хочешь внушить мне брагинские взгляды, - неожиданно нахохлившись, Игорь внимательно прислушался к разговору Метанова с начальником насосной и, какая жалость, не мог уловить слов, а по выражению лиц, особенно по всегдашней благости на лице Семена Семеновича трудно было что-либо определить. - Мне понятен твой подвох. Даешь свои защитные очки, чтобы заставить меня смотреть на все твоими глазами, или же вынуждаешь принять защитную позу? Согласен с твоими условиями. Я принимаю эту мимикрию, - с приятной непосредственностью и вдохновением Завидный очень умно обставил эту сцену. Он бережно надел коричневые квадратные очки и с жестом зазывного фотографа, отступив назад, расшаркался перед Ниной. - Теперь, Брагин, я смотрю на Нину Алексеевну твоими скрытными глазами. О боже, сколько тайн и мечтаний во взгляде!.. Еще мгновение и мой гиперболоид лучом тайных желаний пронзит беззащитное сердце. Нинель, вы чувствуете огонь? Вам в сердце нацелен любовный луч лазера!
        Все это было проделано хлестким экспромтом, метко и хамовито... Нина вроде бы обиделась, потом рассмеялась и, не глядя на Сергея, сказала растроганно:
        - Талантливо, Игорь, бесподобно! Не смотри на меня через брагинские очки, а то испепелишь. Вот откуда исходили все мои волнения и порывы!..
        Такого Сергей и вовсе не ожидал. Сговорились? Значит, дуют в одну дуду, только разными голосами...
        - Пришла машина! - крикнул из-за дерева Борд-жаков. - Догоняйте, - он пришпорил своего конька-горбунка и умчался или к озеру, к ротастой промоине, или в гараж за тягачом.
        Гости поспешили к автомашине. Выпроваживая их. Анна Петровна выговаривала за быстрый уход и непочтение к дому таймунщика и красного партизана Ковус-ага -Нина пыталась успокоить ее, но та уже привязалась к Семену Семеновичу, просила за что-то извинить и задержавшегося на водопаде у Черной пасти Ковус-ага, и сынишку Мурада, убежавшего на весь день к морю.
        Нина и Сергей рядышком шли по веранде и до самого крыльца молчали. Около затянутой вьюнками лестницы с перильцами Нина съязвила:
        - В прорубь гам не столкни Игорька... Знаю, опять спор затеешь. Тебе же больше всех надо! Пожалуй, прав Завидный: мечешься и блуждаешь ты, Сереженька, в жизни. До какой-то невидали докапываешься, хочешь побольше на себя взвалить и рискуешь на каждом шагу. Ищешь, присматриваешься... Не в инженеры, а в следователи бы тебе. И в этом, кажись, прав Игорек. Не зря, видно, он говорит, что тебе улики нужны, а не умелые комбинации, оригинальность и крупный, умопомрачительный размах. Вот Завидный - оригинален!.. А ты зачем пыжишься? Попусту завидуешь Игорю И я завидую ему, но с другой стороны... В какую среду попал Завидный! Блеск. Правда, заносчив, с форсом, но начинает чем-то нравиться...
        Было похоже, что Нина жестоко испытывала Сергея, и колола больно. А он, бедолага, сегодня вообще не понимал Нину: ни ту, которая сидела в воздушном платьице босиком на подоконнике, ни ту, которая прижималась в танце к слащавому Метанову, и уж совсем не знал, для чего сейчас она швабрила ему и без того измученную до боли душу. И Сергей не сдержался:
        - В дворянские времена, Ниночка, ты обязательно влюбилась бы в проезжего корнета и грустно глядела на дорогу за умчавшейся тройкой вослед, - Сергей сначала пожалел о сказанном, но обида нахлынула с новой силой, он отвернулся и присовокупил. - А на морском бульваре ты бы и за гейшу могла сойти... До Катюши Масловой тебе далеко. У той - порядочность.
        Нина часто-часто заморгала, словно соринка в глаз попала. Двумя пальчиками она боязливо сняла с вьюнка и посадила на лавочку большекрылую бабочку, красную с черным, сомлевшую от зноя. Цветной пушок с ее крыльев золотил пальцы Нины и, кажется, больно жег. Опустив голову и продолжая часто моргать и кривить губы, Нина подула тихонько - на руку и на бабочку.
        - Спасибо, Сережа! Иди. Тебя ждут. Не смотри на меня, иди!
        ... Торопились и мешкали. Семен Семенович предупредительно усадил Завидного рядом с шофером, в передок автомашины, а Брагина пригласил к себе на заднее сиденье, приготовив местечко с правой руки, чтобы было сподручнее разговаривать с Игорем Марковичем.
        Сергей только было собрался влезть под тень газика, как со стороны моря показался мальчонка в грязных, спадавших плавках. Он бежал по гребню песчаного сугроба, отчаянно размахивая над головой рубашкой и выкрикивая какое-то короткое слово, не то очень радостное, не то - страшное.
        - Утоп! - крикнул он в последний раз за несколько шагов до людей. Замолчал и пошел, пошатываясь и спотыкаясь, не к людям, а в сторону школьного садика.
        - Вася! - окликнул мальчишку Сергей. - Что ты?..
        Сивый, с облупленной кожей на худых ключицах, тонконогий парнишка боязливо, бочком подошел к Сергею, оглянувшись на море и на остров Кара-Ада, уткнулся в скомканную рубашку и глухо зарыдал.
        - Скажи! - Сергей встряхнул его за мокрый чуб.
        - Мурадка утонул.. Не как тогда - насовсем!..
        4
        ... Старуха верила в приметы и редко ошибалась. Если встречался Анне Петровне человек с пустыми ведрами, она знала - удачи не жди. И хотя шла по важному делу, вода в доме нужна, она покорно возвращалась с полдороги и ставила свои ведра в темном чуланчике. Примета верная: привозная вода в колонке кончилась и нечего попусту ходить. В таких случаях, не мешкая, она посылала Мурадика на пристань, чтобы узнал, когда придет танкер с водой из Баку. Жили они у самого моря. В штормовую крутоверть волны под окнами бесились, грозясь в гости нагрянуть. Рядом было море, а воды иной раз не хватало для дома, деревцам и вьюнкам. Правда, на черный день и для особых нужд у Анны Петровны содержался неприкосновенный запас. Поутру, в воскресных хлопотах с приемом друзей Нины старушка не успела сходить к колонке, а когда спохватилась, вышла на улицу, то встретила соседку с пустыми ведрами. Возвращайся - народная примета...
        - Анна Петровна, твоя вода неужель совсем пропал?- заботливо спросила соседка, жена механика Мамраза Тугельбаева. - Моя вода полно. Сколько не жалко - бери!
        Озадаченная Анна Петровна не сразу ответила. С шумливой соседкой Куляш они стояли поодаль друг от друга, разговаривая чуть ли не через улицу. У каждой - громадное, из жердочек коромысло. Обычное коромысло должно лежать на плечах, а эта махина, похожая на большую раму с прикрепленными ведрами, держится на бечевке, перекинутой через шею. В таком обрамлении не разбежишься шибко, но очень удобно носить воду. У Куляш рама красивая, покрашена в сине-красный цвет, с казахским орнаментом, как и расшитая плисовая кофточка на самой соседке.
        - Бери вода, Петровна, если не жалко! - еще настойчивее предлагала услужливая казашка.
        - Не так, Куляш! - поправляет ее Анна Петровна. - Говори так: бери, если надо...
        - Ай, бара-бер... Если надо, то - не жалко!..
        - Так это, Куляш, новая пословица! Спасибо за воду. Пока своим запасом обойдусь, милая Куляш. Я хотела бочонок замочить. Рассохся, косточки гремят. Жалко посудину.
        Соседки не спешат расставаться. Переходят на одну сторону необыкновенной улицы: несказанно чистой, прямой и ровной. В городе химиков Бекдузе, припертом Каракумами к морю, улицы необыкновенно свежи и роскошны, пожалуй, таких и в столице не увидишь. Правда, в Бекдузе всего две улицы, но какие дивные!
        - В фантастическом аэрогороде живем! - шутили бекдузцы. - На наших улицах можно не только самолет, но и ракету, космический корабль приземлить.
        В этом была доля правды: улицы, покрытые мощными бетонными плитами, напоминали и посадочную площадку, и взлетную дорожку для современных воздушных лайнеров. А заслуга и вина в этом принадлежала двум грозным побратимам: песку и ветру. Они диктовали людям свои условия. Ни гравий, ни щебенка, ни асфальт не держались на улицах и дорогах пустынного поселения, и, доведенные до крайности, градостроители заковали их в вековечный бетон. По сторонам улиц дыбились сугробы колючего песка с иголками дробленых ракушек, а между домами ровная и незыблемая бетонированная твердь. Всегда чистенькие, подметенные ветром, улицы были местом встреч, сборов и гулянок. Но особенно оживленно и людно бывало около моря, где скрещивались дороги - в порт, на соляные озера, к аэродрому, заводской новостройке и опытным химическим установкам. Отсюда же шел порожистый, опасный путь по берегу моря к заливу Кара-Богаз-Гол, в тайники Черной пасти. Там клокотал загадочный залив, в который через узкую горловину с водопадом бесследно уходил мелеющий Каспий.
        Старожилы Бекдуза сразу же опознавали заезжих, особенно тех, кто намеревался попасть к водопаду Бар у жерла залива. Прежде чем отправиться на Бар, они подолгу расспрашивали про все, что связано с Черной пастью. Одного из таких залетных странников и встретила утром Куляш. Стараясь поближе подойти к Анне Петровне, она опустила на землю ведра вместе с деревянной оградкой, вышла из расписной рамы и зашептала на ушко старушке:
        - Твой Ковус-ага не имел ни с кем безобразность? Может, твой Ковус-ага браконьер развратный... косулю или осетра на базар повел?.. А, может, как мой Мамраз, узду потерял?..
        - Скажи на милость, откуда ты, Куляш, взяла? - ужаснулась Анна Петровна. - Не хочешь, а помянешь свою администрацию или царицу небесную!
        - Не царица, а один человек ищет Ковуса-ага. Черную пасть хотел сунуться... и остров Кара-Ада имел с биноклем интерес. Смотри, говорю, на маяк, если не жалко!.. Своя башка не жалка...
        - Где приезжего видела?
        - У колодца я с брюхом была... Мне домой надо, живот погреть надо и молоко шибко кипит... а ему Кара-Ада со змеями и твой Ковус-ага надо...
        - Чего он ищет? - не могла толком добиться Анна Петровна. - Иди-ка лучше, Куляш, и посмотри свое молоко.
        - Бай-бо!..- спохватилась Куляш, загремела пустыми ведрами, но тут же опять опустила раму. - Ай, пускай молоко... мой жеребец... Мамраз смотрит. Ему рчень горячий молоко и девушка надо... Кипяток любит Мамраз!
        - Милая Куляш, да разве можно так! - покачала головой Анна Петровна. - Зря ты все, Куляш, на своего наговариваешь!
        - Полный ералаш, Петровна! Я одна на две подушки рвусь, ноги бросаю, а он на печи с твоей Ниной горячо ночует... наверно, браконьерство делает! - Куляш сердито пнула бадейку и сбросила с плеч веревочную лямку. - Мой красивый Мамраз самый удалой браконьер! Буду в ЗАГС жаловаться. Зачем он такой брак давал? А если не будет в семье полный порядок, возьму домбру, брови мал-мал брею и на пляж пойду. Туда-сюда крути, найду носатый матрос, а потом с домброй загораем... А, может, домброй Мамразу дам по башке! Ты скажи, Петровна, мой Мамраз удалой браконьер?..
        - Перестань, не мели зря, Куляш!
        - Зачем молоть мне мука? Не шути, Петровна! Я утром кружка бросаю, а Мамраз тарелка бросал. Я два тарелка бросал, он миска и графин бросал... Браконьер!
        - Смех и грех! - Анна Петровна старалась говорить негромко и шутливо, чтобы как-то утихомирить Куляш. Лучше бы, конечно, прекратить этот разговор, но старушка знала, что Куляш не впервой ей про это рассказывает, и надо было выслушать до конца и чем-то помочь расстроенной соседке. Зря Куляш вмешивала Нину в какие-то пустые выдумки. И Анне Петровне наплевать бы на эти наговоры, если бы не печь... Опять эта злополучная сушильня. Из-за нее и Сергей с гостем повздорили. Видно, неспроста столько от нее беспокойства людям.
        - Ай, что получилось... - Куляш вдруг сменилась в лице, будто сломалась в пояснице и присела посредине деревянных реек коромысла. - У меня форменно яман!..
        Мамраз надел мне ведро, и я спокойно на ковер села. Потом хорошо поговорили. Не знаю, может, я про Нину зря? - она умолкла и стиснула зубы. Крупные пятна у ней на лице стали багровыми.-Ай, опять живот... Стучит.
        - Зря ты... Идем, Куляш! Все это ты зря делаешь. Мамраз тебя любит... Сына ждет.
        - Не дам вот сына!.. Хочешь - дочь бери! Сильным, замедленным движением молодая женщина выпрямилась и хотела улыбнуться, словно извиняясь за все свои наговоры, но бледному, страдальческому лицу не шла улыбка, и Куляш это поняла.
        - Скажи ей, Анна Петровна... - Куляш прижала к груди свои черные, жидковатые косички, и опять силилась улыбнуться. -Скажи Нине... пусть она не балует на печи Мамраза... Зачем надо браконьер?.. Кому нужен мой домбра на пляж?..
        На рейде, в лучах солнца медленно разворачивался и недовольно гудел белый, огромный пароход, на поводу у закопченного, упористого буксира. Из порта ему откликалась сирена, кланялся подъемный кран с флажком на стреле. Женщины засмотрелись на море и не заметили, как вместе с облачком пыли рядом появился парнишка.
        - Мамка, за водокачкой тюленя волной на песок выбросило! - доложил Мурад, курчавый, большеглазый сорванец в полосатой рубашке, похожей на тельняшку, полинялых трусиках и с компасом на руке. - Смотреть пойдешь? Белый тюлень. Не простой. И как будто спит. Нос у него разбитый. Наверно, с винтом пароходным дрался или на маяк хотел забраться и сорвался на скалу. Они, тюлени, ловкие. На водопаде мы с папой видели, как один лысак попал в кипящий котел, но не разбился. Вылез на берег и пополз от Черной пасти к морю по песку. А рыба - глупая, прямо в соленое озеро прет и плавает там вверх брюхом. Эх, жалко белого тюленя. Видать, вожак!..
        - Какой еще дохляк тюлень? - спросила Анна Петровна. - В порт лучше сбегай, Мурадик.
        - Не видела, мамка, не говори! Огромный беляк!.. обтекаемый, как ракета! Хотя и сильный тюлень, а с острова до берега не доплыл. Весь кончился... Страшный пролив, а я все равно доберусь до острова! - хорохорился Мурад. - Не веришь?.. Один доплыву. Про книжку помнишь, в которой наш Кара-Ада описан?.. Беляки красных бросили на острове. Помнишь? Тифозные студенты тогда не доплыли до берега, а я здоровый, доплыву!..
        Ласково и с опаской смотрит Анна Петровна на своего баловня, то послушного и тихого, а то вот такого, бесенка. Не усмотришь. Шустрый, и выдумщик, на маяк рвется, в море, к острову...
        - Узнай, Мурад, на причале, когда танкер с водой приплывет? Может быть, он и на Бар пойдет? Тебя бы взял. Поедешь к отцу? Опять зовет тебя...
        - Насовсем?
        Было бы здорово! Мурадик давно просился на Бар, к водопаду, где, поговаривают, Каспий проваливается и уходит через огромную дыру в землю. Поэтому море мелеет. Правда, говорят в школе, что Каспий испаряется, но Мурадик больше верит в подземную пропасть... Так интереснее. Отец, который и сам любит легенды, не мешает ему так думать. Пусть. Подрастет - разберется во всем. Отца, бородатого Ковус-ага, называют "пальваном Кара-Богаза", богатырем Черной пасти... Наверно, не зря говорят. Не раз Мурад был с отцом на водопаде, и в самом заливе Кара-Богазе плавал, у бережка, а бездонной пропасти, подземелья, которое пожирает море, так и не видел. Но все равно верит, что увидит чудовищную дыру. Вот поедет к отцу, спустится за водопад, а там и покажется пропасть!.. Должна же где-то быть дырища, если море у всех на глазах пропадает, а люди не могут спасти огромный и могучий Каспий?.. Мураду говорил учитель, что ученые хотят в Каспий пустить северные реки... Когда еще это будет! Пожалуй, легче эту самую пасть закупорить. Найти бы только ее! Одному трудно искать, но есть друг, Васька Шабан...
        Пока мать и тетя Куляш о чем-то переговариваются, Мурад смотрит по сторонам: не покажется ли Васька. Надо обязательно сказать ему о поездке. С ним и в порт сбегать можно. Вдвоем быстрей, наперегонки.
        - И Васька со мной на Бар поедет? Пусть едет.. Не жалко. Ладно, мама? - Мурад поднимается на цыпочки и поправляет ей на голове седую прядку. - У меня компас, а у него бинокль и охотничий нож. Стальная с вырезом финка, знаешь, мама, третий номер. Чик - и ваших нет!
        - Не выдумывай! Беги в порт. Да смотри, опять не сорвись... Смотри там, сынок!
        Бежать без Васьки не хочется. Да, и уговор дороже денег - сегодня надо до острова добраться. Он докажет, что без лодки может доплыть до Кара-Ада. Сегодня туда, в другой раз саженками и по-матросски, не выбрасывая рук из воды, он проплывет и обратно от острова до Бекдуза. Не надо никаких лодок. И спасательных кругов, поясов.. Мурад поклялся и - доплывет.
        Мурад раза три перечитал удивительно простенькую и необыкновенно живую книгу К. Паустовского "Кара-Бугаз". Из нее он узнал о гибели революционеров на островке Кара-Ада: их привезли на змеиный остров белогвардейцы. Умерли они почти все от голода и тифа. Бакинские студенты, желая спасти своих товарищей от смерти, поплыли зимой, в снегопад через пролив к тому берегу, где сейчас стоял городок Бекдуз. Но Каспий погубил двух смельчаков... Они утонули в проливе, не добравшись до земли... Так было написано в книжке. Больные парни утонули. А Мурад должен доплыть... Он решил так. Он здоров, ловкий и смелый, лучше всех в школе плавает, дольше других может под водой сидеть. Даже Васька Шабан не устоит против него. И он умеет стоять на своем, решил - сделает.
        Но море не любит шутить. Мурад недавно опять пытался добраться до Кара-Ада, но не доплыл и до бакена, нахлебался и стал пузыри пускать... Подобрали дозорные с маяка. После этого упрямец недели две не подходил к морю, по крайней мере никто из друзей не видел его днем на берегу. Думали, что Мурада стало тошнить от одного вида морской воды, но, оказывается, плохо знали друзья упрямого сына Ковус-ага. Не подозревала о его секретах даже мать, Анна Петровна. Оказывается, длиннорукий и медлительный с виду кудряш бегал к морю ночью, плавал даже в ненастье, когда горящее сердце маяка на Кара-Ада посылало в морскую бучу тревожные сигналы: оно вспыхивало и билось без устали, и Мураду казалось, что это светит большое сердце героев, которые навечно остались на острове, чтобы светить и в туман, и в бурю, и когда кругом спокойно, чтобы со звездами и с космонавтами переговариваться... Вместе с ребятами Мурад не раз бродил по каменистым трущобам острова, был и на маяке, на волшебной, зеркальной башне, но все равно всегда смотрел на остров украдкой, с опаской, затаив дыхание. Кара-Ада казался ему загадочным, хотя и
был небольшим островком, без единого деревца, открытым со всех сторон ветрам и волнам. В шторм, когда буря приходила с севера, волны перемахивали через остров, казавшийся издалека огромным валуном, обкатанным морем.
        Каменный, овеянный легендами остров манил властно, звал к себе Мурада. Многое слышал он про него, но ему казалось, что пока сам не доплывает до Кара-Ада, так и не узнает самой важной тайны. Надо обязательно проплыть тем путем, по которому революционеры плыли... И пока не испытаешь себя - главного не узнаешь, никакие книжки тут не помогут. Надо одолеть пролив любой ценой... Так решил про себя Мурад. Он поклялся это сделать. И понять его в этом мог только тот, кто сам в жизни не боялся трудных и сложных задач. О таких людях Мурад читал, слышал. Таким он считал своего отца, воевавшего когда-то с басмачами, таймунщика Ковус-ага. Своими рассказами бывший партизан еще больше разжигал пылкое воображение мальчика, единственного в семье ребенка, попавшего к ним с Анной Петровной при необычных обстоятельствах пять лет назад.
        5
        ...Ковус-ага плавал тогда на баркасе "Баклан", который ходил от Бекдуза до Красноводска, перевозя разные грузы для комбината "Карабогазсульфат". Осенью старенький баркас попал в холодную штормовую купель, напоролся на каменистый меляк, повредил винт и едва дотянул до порта. Стоянка затянулась на неделю, хотя ремонтники и старались побыстрее подлечить работягу "Баклана". Во время вынужденного простоя Ковус-ага с мотористом и матросами подолгу бывал на берегу. Возвращаясь как-то из города к причалу, он заметил возле пожарной каланчи с красной покатой крышей спрятавшуюся от косого дождя фигурку. Когда Ковус-ага хотел рассмотреть ее поближе, фигурка шмыгнула за огнетушитель и присела у ящика с песком и баграми. Щупальцы карманного фонарика отыскали парнишку с горящими, как у волчонка, глазами. Он был в синем костюмчике, берете и новеньких ботинках. Встреча была как бы случайной, но капитана баркаса малец сразу же узнал. И как старого знакомого спросил:
        - Отчаливаете, дяденька шкипер?
        - Да, скоро снимаемся... А ты откуда будешь? - поинтересовался Ковус-ага.
        - Дежурный по столовой. Я... за пищеблок отвечаю.
        - Что такое? Повтори, салажонок?
        - Интернатский я...- парнишка доверчиво и с надеждой положил обе руки старику на грудь, потрогал легонько медные пуговицы. - Возьмите, дяденька, в Кара-Богаз. Я буду слушаться. Палубу драить, картошку чистить, за румбами смотреть!
        - И долго ты думал? - засмеялся подошедший моторист Мамраз. - Мать, наверно, тебя выпорола, вот и решил броситься в море. Корсаром хочешь стать?
        - Нет... Не хочу!..
        - И не жалко мать оставлять?
        - Нет матери, - без жалобы, но дрогнувшим голоском сказал малец, просяще глядя в строгие и внимательные глаза Ковус-ага... - Отца у меня вовсе не было. Никакого.
        Косматый ветер бросал вокруг брызги и дождевую пыль, стегая по лицам, будто мокрым растрепанным веником. Вспышки фонаря в плотной, подвижной мути казались клочьями желтоватой пены, которую ветер сбрасывал с дощатого причала в море. Грузный "Баклан" со скрипом качался на волне и был готов к отплытию. Утром его загрузят тюками новеньких, спресованных мешков для сульфата, соляркой, лавровым листом, брынзой, шелковыми абажурами с кистями в подарок новоселам, кадушками под цветы и резиновыми сапогами для старателей соляных озер Бекдуза. Капитан "Баклана", трепанный каспийскими штормами, осторожный Ковус-ага подсчитывал в уме весомость всех этих грузов, уже перевешанных и в точности подсчитанных, словно и впрямь собирался взять на борт непредвиденного пассажира. Во всяком случае, такое мог предположить знавший слабости своего капитана Мамраз, песенник и силач, с красивым лицом и усами, чем-то похожий на запорожца, только на карабогазский манер; в рукавицах и резиновых сапожищах, просоленный ядовитым тузлуком и химикатами,
        - Значит, берем с собой качкалдака, Ковус-ага? - подзадоривал парнишку Мамраз. Он приподнял его на уровень своего лица и посмотрел: кто таков. - Вижу, настоящий джигит, туркмен.
        - Мурад - я!.. В классе старше всех - санитаром назначен, И на дутаре играю...- отозвался малец в берете, из-под которого постреливали во все стороны черные кудерьки.
        - К кому же в Кара-Богаз собрался? - сам не зная к чему, разговорился и стал допытываться Ковус-ага.
        Мурад с трудом высвободился из цепких и осторожных рук Мамраза. Осмелевший, хитроватый парнишка посмотрел на холодную лужицу у ног, вздохнул, поднял воротничок куртки и приклонил голову к притихшему Ковус-ага.
        - А кого мне еще надо? - запросто и убежденно сказал Мурад. - Вы там есть... хватит.
        - Вах, наконец-то нашлась родня! - Мамраз неловко потянул Мурада к себе, но тот, уронив берет, вырвался и снова прилип к старику.
        Из мокрой, клубящейся темноты ударили склянки. Глуховатые металлические шлепки не улетали далеко в осеннюю мокрядь, а отлипались от колокола и словно тут же оседали в сырость.
        - Вижу, Мурадик, ты, как буек на воде, стойкий. Понимаешь, дружок, ты мне чем-то нравишься. Оно и можно бы прокатить по волнам...- Ковус-ага провел по мокрым усам всей ладонью, недосказал, чего хотел, а когда уложил усы на место, то уже не вернулся к прерванному разговору. - Не все, видно, получается в жизни по пословице... Видишь, Мурад, вот старому верблюду как раз и не надо тянуться за верблюжонком!..- Ковус-ага прикрыл собой парнишку от ветра, погрел у себя на груди и натянул ему беретку до ушей. - Не фасонь, дружок, простудишься. Беги к своим ребятам. Не торчи тут один. Плохо одному-то... Сходим в Бекдуз и через неделю опять здесь пришвартуемся. Приходи тогда в гости. Потолкуем. Привезу тебе ракушек с острова Кара-Ада. Слышал про такой остров на Каспии?
        - Читал... И ребятам про него говорил, - ответил неожиданно Мурадик. - Знаю про Кара-Ада. Ну, берете меня в море? Я так и знал. Вы... добрый капитан! Когда ребята встречали вас в интернате...
        - Помню. Вай-вай, как ты поймал меня, старого моржа! - Ковус-ага рассмеялся, но тут же снова посуровел. - Я тебе ничего не обещал!
        - А я вам поверил, тогда еще поверил, когда вы в интернате про революционеров с Кара-Ада рассказывали. Значит, зря я вам поверил? Ну, и пусть. Все равно - верю.
        - Может и не зря, но только... Прощай, Мурадик. Пора нам на корабль. На вот, возьми на память!.. - старик что-то сунул ему в руку. - Получше ракушки эта штуковина.
        Мурад тут же решил оценить подарок. Быстренько рванулся под светлый душ у фонарного столба, и, присев под лампочкой, принялся разглядывать плоскую баночку с дрожащей стрелкой.
        - Компас! - обрадованно засуетился он вокруг столба, стараясь определить стороны света. - Вы, капитан, находитесь сейчас на... севере! - ткнул он пальцем в пуговицу с якорем на бушлате старика. - О, теперь я не собьюсь, обязательно найду вас...
        Притихший Ковус-ага поднял лицо и взглянул на темное, наволочное небо; и то ли дождинка ему в глаз попала, или от другого чего, но только старик вдруг часто заморгал и отвернулся от фонаря к наклонной стенке дождя.
        - Эх, шайтан! - он протер глаза костяшкой кулака И прикрикнул. - Ну, Мурад, всем по местам! Тебе - в интернат, книжки читать, а нам - в море, с волнами драться. Пошли, Мамраз! - Старик поднялся по сходням на борт баркаса, и вдруг остановился, словно спохватился.- Эй, джигит, а где ты живешь?.. Красноводск большой. Ведь за мной ракушки с Кара-Ада!
        Сначала никто не отозвался. А чуть погодя, откуда-то донесся неунывающий голосок Мурада:
        - Не бойтесь, дядя Ковус-ага, я сам вас найду-у!.. По компасу.
        Команда "Баклана" торопилась с отплытием и потому никто не придал особого значения словам парнишки.
        Только Ковус-ага почему-то встревожился, сошел с баркаса и забегал по мокрым тесинам причала. Он позвал Мурада с уступчивой мягкостью, но не получил ответа. Рассердившись, прикрикнул на него, потребовал сейчас же выйти на свет и дать обещание немедленно вернуться в интернат. Напрасно стоял старик под дождем: беглец к нему не подошел, никакого обещания не дал. "Ну и хлюст, бежать куда-то рвется, - подумал Ковус-ага. - Буду в интернате, отчитаю по всем морским правилам". "Баклан" снялся с якоря, взял курс на Кизыл-Су. В кубрике Мамраз стал было подтрунивать над стариком, но примолк, заметив, что капитан не на шутку закручинился: привязался к сироте или просто беспокоился - один тот бродит в такую муторную непогоду.
        - Ай, яшули, не пропадет с твоим компасом!
        - Другое тут... Поверил ведь мне этот верблюжонок! Ты, Мамраз, вдумайся: поверил! С этим не шутят.
        - Понять можно, но ты, Ковус-ага, не обещал.
        - В том-то и дело - без слов он понял, по-своему, верблюжонок, поверил в таймунщика Ковуса, - усатый капитан стоял перед веселым здоровяком Мамразом до крайности возбужденный.
        Моторист понимал, что старик говорит про очень важное, может, главное в своей жизни: об ответственности перед человеком, который в тебя верит.
        - Нет, ты лучше пойми, Мамраз! - старик силился убедить, яснее высказать свою заботу. - Мне когда-то такие слова говорил и Степан... тот, что на Кара-Ада в тряпье, полуголый среди змей лежал. И остался лежать. А теперь вот этот верблюжонок то же самое сказал. И откуда он взялся! Уколол прямо в сердце. Одно теперь остается: доказать дружку, что он не ошибся. Нельзя веру губить. Вера - она в жизни как солнце!
        - Стареешь, капитан. Ничего и не надо доказывать. Верит, и пусть! От этого ему на свете будет уютнее.
        Тяжелые, разъяренные волны налетали на баркас с разбегу, били увесисто и хлестко, рассыпаясь при ударе на миллионы зеленых водяных комьев. "Баклан" грудью бросался им навстречу и рассекал литые глыбы. Повернись он бортом или покажи корму - в щепки разобьет. Ковус-ага сам стал за штурвал. Мамраз был рядом, ему хотелось дослушать старика до конца, хотя он и торопился к машине, возле которой оставил помощника.
        - Если человек тебе верит, это радостно и дорого, но и нагрузно! А не оправдать этой веры - боязно, - Ковус-ага напряженно следил за высоким, загнутым, вихрастым гребнем надвигавшейся волны и вел судно прямо на нее. - Верой надо дорожить; опасно и страшно подрывать веру как многих, так и одного человека. У меня, Мамраз, жизнь долгая и крученая, как якорный канат. Я испытал, как обманутая вера в человека больно и надолго потрошит душу... И это никогда не забывается.
        Огромный, подвижный клюв волны навис над баркасом, грозясь растерзать с налету, но "Баклан" рванулся навстречу, поднялся, словно на дыбы встал, и, выдержав удар, вырвался на простор. А за девятым, высоченным валом стало вдруг видно, как на краю моря уже поднялось багровое, без лучей и короны, холодноватое осеннее солнце. Ветер слабел. И та гребнистая волна, с которой сразился "Баклан", была минучей опасностью. Не попадалось больше таких гривастых в летучем стаде волн. Штормовая полоса осталась позади.
        - Сбавить обороты! - приказал Ковус-ага, передавая штурвал помощнику. - Следи за одиноким дымком. Встречный.
        После ночных штормовых мытарств надо было осмотреть баркас, снасти, груз, и старик вместе с Мамразом спустился с мостика на палубу. Было свежо и сыро, ветер путался и брюзжал в снастях, жалуясь на вечные скитания и бесприютное одиночество. Капитан и моторист прежде всего осмотрели ящики с приборами для лаборатории, которые крепили особенно бережно. "Принимать эти приборы будет, наверно, Анна Петровна с девчатами", - подумал Ковус-ага. Поправили брезент на кислородных баллонах и подошли к сложенным у кормы тюкам мешковины. На верхней кипе Мамраз вдруг увидел темно-серую птицу, чуть побольше голубя. Бусинками желтоватых, немигающих глаз она смотрела на людей, пыталась взлететь, но не могла. Кособочась, птичка поволокла за собой перебитое крылышко, ткнулась в узел каната, жалобно пискнула и притихла.
        - Качкалдак! - удивился Мамраз. - Сам на завтрак прилетел.
        Было удивительно, что осторожный морской дичок пристал к людям, но до крайности поразило капитана и другое: в открытом море у подранка-качкалдака вдруг нашелся ярый защитник. И это было так неожиданно и непостижимо, что старик кинулся было за дробовиком, а Мамраз от изумления тоненько присвистнул и присел на канатную бухту. Только моторист сказал про качкалдака и повара, как из норки между кипами мешков послышался угрожающий голос:
        - Птичку не трогай, а то получишь!..
        Старику было стыдно за свою минутную растерянность и он решил тут же оправдаться перед всей командой, напустив на себя капитанской строгости.
        - Эй, кто это вздумал контрабандой плыть на моем судне? А ну-ка, прочистить шваброй и взять в мокрый брезент! - прикрикнул Ковус-ага. - Чужак, выброси на палубу, что есть из оружия, и - вылезай с вытянутыми руками!..
        Мешковина зашевелилась, но никто не показался из пыльного схорона. Ни бесшумного пистолета, ни ампулы с ядом, ни зашифрованной карты не было выложено на узкие половицы палубы.
        - Считаю до трех! - Ковус-ага становился свирепым. Ему принесли ружье и он, выставив ствол, начал пошевеливать мешкотару. - Р-раз!..
        Между тюками было много ходов и лазутчик юркнул под другую кипу.
        - Два-а-а!.. - на всякий случай растягивая свою команду, отсчитывал старик. В его голосе звучала не угроза, а уговор. - Два-а, говорю-ю!..
        Скорей всего старик не испугал, а разжалобил таинственного лазутчика.
        Из-под мокрого рядна показалась посиневная от холода рука. Помедлив, чужак бережно положил на прошпаклеванный пол что-то завернутое в платочек.
        - Шутиха!.. Смотри, батя, на фронте от такой штуки наш писарь-каптенармус грыжу словил! - припугнул капитана пожилой матрос с чечевичными веснушками по всему лицу, Фалалей Кийко. - Неводом надо брать карасика!..
        Никого не слушая, Ковус-ага поднял малюсенький сверточек, растянул уголки платка. И то, что увидел старик, действительно могло принадлежать к набору шпионского снаряжения и инструментария... На его заскорузлой ладони поблескивал новенький и очень нервозный компас. Стрелка с темным носиком мелко поклевала точечки делений и, подрыгав, ткнулась в ту сторону, где стоял Ковус-ага. Капитан сразу же узнал свой компас с царапиной на стенке.
        - Тр-ри1 - выкрикнул он роковую цифру. - Вылезай, а не то, хар-рам зада!.. акулам за борт выброшу.
        За крайней кипой поднялся уголок брезента и на свет показалась чумазая, припухшая рожица с большими вопрошающими глазами. В черных кудряшках торчала конопляная кострика от мешковины, помятый берет за торчащими крупными ушами держался с помощью какого-то мутузка, завязанного узелком на подбородке, словно сомбреро у испанского тореадора.
        - А домой не вернете? А если того, то я... - выставлял свои условия нежданно объявившийся Мурад.
        - Ах ты, килька глазастая! - совсем не сердито заругался старик.
        Слева по борту послышался утробный, похожий на бычий рев, гудок встречного танкера. Неказистый, потрепанный штормами "Баклан" ответил дорожному морскому богатырю крикливым, бравым баском. Подгоняемый невысокой, но торопкой волной опрятный и блестящий танкер с питьевой водой в трюмах шел ходко и несказанно красиво. С железным узким мостиком во всю длину корпуса, с насосными, выгнутыми трубами и широкой броневой площадкой танкер "Ашхабад" был больше похож на заводскую установку, чем на морское судно. Трудолюбивый, мирный фрегат плыл спокойно и величаво. К нему с почтением относились и элегантные теплоходы, проплывающие мимо, и реактивные лайнеры, полосующие небо.
        - С танкера спрашивают, не надо ли чего? - доложил радист.
        - Скажу. Подожди пока выстукивать, - ответил капитан. Он решительно шагнул к корме и хотел было снять с крючьев абордажный багор, но Мурад опередил и сам выбрался на палубу. В помятой, испачканной одежонке, в пуху и пыли, он как будто выскочил из куриного гнезда, и был не смешон, а жалок, но не хотел вымаливать пощады. С опущенной головой, придерживая рукой штанишки и шмыгая носом, Мурадик подошел к старику и сказал тихонько ему одному:
        - Возьмите. Никогда в жизни не обману. Честно, никому так не обещал... Поверьте, дяденька Ковус-ага... Как я вам верю... Возьмите меня. Хочу с вами в Кара-Богаз.
        Что творилось в душе старика, никто не знал, и вся команда думала, что Ковус-ага отправит мальчишку с встречным танкером в Красноводск. Радист нетерпеливо выстукивал пальцем у себя на лбу заученные знаки морзянки, выжидательно посматривая на молчаливого и как бы растерянного капитана. Танкер подходил все ближе, сего борта приветственно махали руками и фуражками, что-то кричали, видимо, ожидая ответа на свои позывные. Вот встречные корабли поравнялись, с минуту словно постояли на одном месте и начали медленно расходиться.
        - Передай, - крикнул Ковус-ага радисту, - спасибо скажи, попутного ветра! - Ковус-ага застегнул парнишке пуговицу на курточке и вернул компас. - Просигналь, радист, что у нас все в порядке. Полный вперед!..
        Мамраз с пониманием подмигнул радисту и направился к своей машине, а старый веснушчатый и плешивый матрос, заигрывая с Мурадом, изловчился и дал ему отрывистый и резкий подзатыльник, чтобы брезент не трогал над тюками. Потом костистый Фалалей Кийко поделился фронтовыми воспоминаниями.
        - У нас на Первом Украинском был тоже сын полка. Ну и бестия, однажды у повара генеральский паштет слопал!.. С автоматом любил забавляться. Баловал его командир, а однажды снаряд в полевую кухню плюхнулся.. На этот раз ничего... Спасли парнишку. С пасынками одна возня. Неслухи.
        Мурад стрельнул черными глазищами в конопатого наговорщика и сжал кулаки.
        - Не хнычь, Кийко, где ты воевал? - не утерпел и не очень ласково спросил Мамраз. - Все ты скулишь, как будто заноза у тебя в пятке! Заведешь и - пошла в грязной мотне ковыряться. Светлого ничего не видишь, с заднего хода ко всему подползаешь.
        - Эх, соколик! Повидал я на веку и страстей, и восторгов, и подвигов. Знал бы ты, сколько их - бессмертных героев я упокоил... От Волги до самого Берлина был бессменно в похоронной команде. Фрицы бомбят, долбают, стервы, а ты... гробы, значит, по всей форме чтоб были... И фуражечку каждому усопшему на грудь козырьком... Опять же все регалии и отличья. Ты вот орешь, а хоть раз рубашечку на остывшее тело натягивал? А где тебе знать, как это все происходит... Тут тоже, брат, технология.
        - Уйди, Фалалей! - недружелюбно проговорил Мамраз.
        - Не по твоему велению ухожу. Совсем с корабля списываюсь. Бакенщиком приглашают... Значит, нужен я еще в деле. С фонариком поплаваю. Ночь - она милей. Умеючи, можно и в ночах многое увидеть... Не ругайся зря, Мамраз, не все понятно с первого взгляда в жизни. Наруже одна глупость лежит.
        - Берут тебя на Кара-Ада зря! Бакены должны светить, а не чадить. А от тебя какой свет?
        Фалалей Кийко, словно не расслышал этих слов; улыбнулся, оскалив зубы, и поблагодарил буйного и шумливого моториста кивком. Многие не понимали солдата Кийко из похоронной команды...
        - Законной пенсии выжидаю. Фронтовику что положено - отдай! О нас думают. Всегда будут думать. Одно слово - фронтовик. Вот гляди, - Кийко задрал рубаху и показал шрам вдоль ребер. - Законная рана. По всем правилам. Даже и не знаю, с какой стороны прилетела эта пампушка. Известно, мина - дура. Хрясть по ребрышкам каким-то железным ошметком. Пощупала под кожей...
        - Опять же зря, - с нескрываемым пренебрежением сказал Мамраз.
        - Как это понимать?
        - Мину зря потратили!..
        - Как тут, милок, угадаешь!.. - притворялся простачком Фалалей Кийко. - Вот героям, которых я упокоил, жить бы да жить, от геройской славы припек собирать! Так нет!.. - Кийко с неприятным хохотком указал рукой на парнишку около Ковус-ага. - А этот кудрявенький ангелочек шибко похож на нашего сына полка. Гляди-ка, так и влезет в душу старому баклану - Ковус-ага, как тот к нашему генералу! Тех-то, милок, обоих пришлось потом упокоить...
        - Про самого генерала говоришь? - почему-то не поверил Мамраз.
        - Обоих... Предал земле своими руками. Под салют, конечно, троекратно...
        Мамраз так зло и так внимательно, изучающе посмотрел на конопатого Фалалея, словно видел его впервые.
        - Уйди, Кийко. Не смотри так землисто и смрадно на них.
        - На обоих?..
        Отойдя на несколько шагов и по-прежнему вглядываясь в Кийко, обозленный Мамраз проворчал:
        - Уйди, тухляк!
        - Мне-то што! Не я подбираю подкидышей. Старому скомороху скажи. Разнежился.
        Танкер прошел так близко от "Баклана", что была слышна тяжелая одышка машин и щемящий писк зуммера. Посигналили друг другу на прощанье и разошлись, как положено в море. За танкером летели кликуши-чайки, а старый баркас сопровождал один качкалдак с перебитым крылышком. Чем быстрее удалялся танкер, тем увереннее и светлее становилось лицо осмелевшего парнишки.
        - Пуговицу надо пришить, дядя Ковус-ага! За такое нас классный руководитель наказывал, - сделал Мурад замечание бородатому морскому волку.- И брился он каждый день.
        - Добро, - смущенно крякнул Ковус-ага. - Есть утечка во внешности... А ты пока иди-ка умойся и закуси.- Спервоначалу старик никак не мог подобрать нужный тон в разговоре с малышом: он обращался к найденышу то слишком мягко и покровительственно, то грубовато и строго. Сразу же с похвалой он отметил про себя - парнишка одинаково внятно говорит по-туркменски и по-русски, как и сам старик. Мурад при всей своей доверчивости как будто в чем-то постоянно испытывал своего покровителя. - Про своих воспитателей ты кстати, верблюжонок, напомнил. На берегу надо во всем разобраться, а сейчас - марш в мою каюту!..
        Мурад не шел.
        - Ну, чего еще?
        - Качкалдак...
        Хромоногий, с костистой, будто квадратной спиной, нелюдимый Фалалей Кийко уже выследил птицу, подхватил кособокого подранка и поволок куда-то. Не раздумывая, Мурад налетел на него со всех ног и ударил головой в пах. Неожиданный и ловкий удар едва не свалил жестокого птицелова на палубу. Кийко выпустил из рук качкал-дака и хотел подцепить Мурада за курточку, но тот увернулся.
        - Молодец! - одобрил действия парнишки Мамраз. - Удар хотя и ниже пояса, но правильный. Сделан с учетом обстоятельств.
        - Прекратить, а то всех в трюм! - пригрозил Ковус-ага, потрепав за ухо найденыша. - Разбойничать не смей. На судне порядок воинский.
        - Все равно я не дам душить птичку. У-у, хромой!
        - Не огрызайся, барсучонок! - старик про себя похвалил малыша за характер и хватку, но для вида ворчал. Разинь и Ковус-ага не любил.
        Не сдавался и Кийко, почуявший возможность пощекотать нервы себе и другим.
        - Упокоить бы хворобу, чтобы не мучилась. Шейку узелком - и цок! Как-то в цирк меня пригласили, с почетом. Ученого медведя свежевать. Золотистая шерстка!..
        Мамраз сделал вид, что вышло случайно, и шарахнул в Кийко жесткой струей из пожарного шланга, прервав погребальную панихиду.
        - На котловое довольствие проходимцев подбираем, - ворчал Кийко, пощипывая в ушах редкие, сивые волоски. - Не баркас, а Ноев ковчег с профсоюзной прослойкой. Все норовят парочками!
        - Тебе только пары не нашлось, Кийко, - не стерпел, наконец, и сам Ковус-ага. - Видно, другой такой особы не скоро подыщешь. Собирай свой сундучок. Скоро берег. Да не оставляй ничего, чтобы уж безвозвратно...
        - Доплаваетесь по морским ухабам и вы, старый бодряк. На каждый поплавок есть свое грузило. А старость хуже балласта. Не забывайте про это, Ной-ага.
        Кийко будто в воду глядел, когда предрекал такую напасть на старого моряка. "Баклан" и его несгибаемый капитан Ковус-ага вскоре получили новое назначение. Видавший виды баркас сняли с наезженного морского тракта и перебросили в залив Кара-Богаз, в сумрачные таинственные заводи Черной пасти. Всего один раз удалось Ковус-ага сходить еще на нем в Красноводск. Старик в эту поездку разузнал все о "приблудном гольце", как в сердцах назвала Мурада хозяйка рыбацкой сторожки Анна Петровна, и выхлопотала на парнишку нужные документы, чтобы взять его к себе. Хлопоты грозились затянуться, но в них энергично встряла сама Анна Петровна. Ей удалось кое-кого убедить и задобрить, а других разжалобить своим старческим "сиротством". Баркас очень кстати загруз на стоянке в затоне. "Баклана" решили "перелицевать", из грузового суденышка делали пловучую "академию", научную лабораторию для наблюдения за норовом и стихиями Черной пасти. С него сняли лишнюю оснастку, вериги и упряжь морского битюга; подмолодили и покрыли голубой краской. Тяжелую машину заменили новым движком, и он, "Баклан" стал легкой и быстрой, по
словам Ковус-ага, дачной игрушкой. Разобиженный Ковус-ага смотрел теперь на судно как на праздного туриста, и ему было жалко прежнего упористого, безропотного "Баклана" - бурлака; тот грузоход был похож на самого Ковус-ага и биографией и своим простецким трудовым обличьем. Была бы воля старика, он не позволил бы все переиндчивать на баркасе, но спорить было бесполезно. И Ковус-ага, зная, что все равно не покинет родное суденышко, смирился. По делам Мурада день-деньской он бегал то в интернат, то в поликлинику сдавать кровь на анализ, то в гороно, то по магазинам покупать тетрадки и разные сыновние надобности. Предвидя большие хлопоты, Анна Петровна взяла из лаборатории короткий отпуск и приехала с Ковус-ага в Красноводск. Они твердо решили сделать свою семью более многолюдной и горластой. Одиночество и затишье в доме тяготило стариков, они не привыкли к этому.
        Старания увенчались успехом.
        Возвращались в Бекдуз все вместе на обновленном и принаряженном "Баклане". Морем добрались до базы экспедиции у пролива Черной пасти, а тут расстались. Ковус-ага остался с гидрологами, у водопада Бар, а сияющий от счастья Мурад вместе со своей матерью Анной Петровной на грузовике уехали в Бекдуз.
        Так интернатский малышок Мурад попал в семью. Пришел негаданно и непрошенно, но никому это не показалось странным или несообразным. В поселке больше половины были приезжие. Основательно и бурно строился Бекдуз, а вместе с ним нарождались и создавались новые семьи, их человеческий, сердечный сплав крепчал не только среди молодых добытчиков Кара-Богаза, но и у старожилов. В шуме свадебных, обручальных всплесков и новоселий маленький праздник в семье Ковус-ага прошел тихо и спокойно. Мурад не чувствовал себя новоселом, он как-будто домой вернулся после долгой отлучки. Льнул малыш больше к Ковус-ага, и не столько заботился о своем устройстве в доме, сколько искал повода и возможности побыть подольше рядом со старым таймунщиком, которого он с таким трудом разыскал тогда на пристани. Переступив порог, осмотревшись в деревянном особняке, приткнувшемся к каменистой косе возле самого моря, Мурад с замирающим сердцем спросил:
        - Неужели здесь будем жить?
        - Все вместе, - вымолвила с неменьшим волнением Анна Петровна. - Одной семьей.
        - И по звонку вставать будем? - с деловым видом осведомился сын.
        - По будильнику.
        - Зарядку я буду проводить.
        - Ладно уж, командуй!
        Анна Петровна усадила его на стул и посмотрела на смуглого кудряша со стороны, как будто желая раз и навсегда убедиться, что в ее комнатушке присел не залетный скворчик, а сын!.. И показалось старушке, что кудрявый найденыш уже давно... всегда был с ней рядом. Так же вот он не раз уже сидел перед ней, ерзая от нетерпения, шмыгая носом и поглядывая на ее беспокойные, в густых прожилках худые руки. За эти дни, пока вытребовали разные бумаги, они так подружились, что стали настоящей родней.
        - В интернате я чемпионом был по плаванию, - выхвалялся сын.
        - Вот и договорились; ты проводишь зарядку, а я буду проверять твои тетрадки. И спрашивать за все буду строго.
        - Ага, как воспитательница. Только в угол мне уже не положено, с весны угол отменили, - Мурад серьезно и растерянно посмотрел на Анну Петровну, подошел к ней и хотел обнять, но не решился. Он помялся и заулыбался. Было трудно преодолеть волнение и сыновнюю неловкость. И все же он тихонечко положил ей на голову свою смуглую длинную ручонку с растопыренными пальцами.- Наказывай меня, мама, только в угол не ставь. Я уже большой.
        - Зарекаться не буду, как придется, сынок. Самовольничать не дам. Будешь у меня, милок, как шелковый! - Анна Петровна сказала это, пожалуй, для себя, чтобы не показать Мураду давившие слезы. -А если что... то и двухвостку сделаю.
        - Двухвостка? Интересно. Игрушка, да?
        - Драчливая игрушка - кнутик с двумя хвостиками, - по щеке Анны Петровны все-таки покатилась слеза, похожая на падучую звездочку.- Бабой-ягой тебя пугать не буду, а приструнить сумею. Заруби себе на носу!.. Мурадик осторожно и бережно снял у нее слезинку со щеки и покорно сказал:
        - А ты не бойся, мама, пугай меня бабой-ягой. Если что, эту старую каргу даже под облаками можно ракетой сбить.
        Через три дня неожиданно нагрянул с Бара на вертолете Ковус-ага. Он сопровождал начальника экспедиции, постоянно работавшей, в заливе Кара-Богаз-Гола, помогал ему получать какое-то новое оборудование для научного судна "Баклан". Подновленный катер теперь уважительно называли на Баре фелюгой. Дела делами, но рвался Ковус-ага и домой, хотелось повидать семью, сына.
        Он тихонечко вошел в домик и увидел мать с сыном. Они и спорили и обнимались. Наблюдавший за всем из другой комнаты Ковус-ага шагнул через порог, подхватил найденыша под мышки и поднял до потолка:
        - Не ждали меня, а я прилетел! Вся семья в сборе.
        - Пообедаем и будем играть! - обрадовался Мурад. - Я и на дутаре умею, и на барабане, и на гребенке запросто могу зудеть!.. Ну-ка, мама, дай свою!
        До концерта на этот раз дело не дошло. После обеда задумали делать перестановку в доме. И в этих делах Мурад оказался толковым помощником. Он быстренько подмел пол, поправил на столе клеенку и налил в графин воды. Потом снял с вешалки парадный китель Ковус-ага и начал его примерять перед зеркалом, попутно отдавая родителям грозные команды:
        - Полундра, мама! Плита коптит, газом пахнет.
        - И правда, разиня я старая! - спохватилась Анна Петровна.
        Отцу была подана построже команда:
        - Эй, на спардеке! Чтоб пор-рядок! Драить палубу. Взять швабру, и чтоб блестело все, как харя у шашлычника!
        Ревностный морской служака, высоко почитавший парадную форму, Ковус-ага невольно подтянулся и покосился на свой капитанский мундир, который сопливенький мальчуган возил по полу.
        - Сними этот наряд, мой хан! - сердечно попросил он Мурада, не смея прикоснуться рукой к одетому по всей форме капитану. - Рановато тебе такое!.. Утонешь в рукавах.
        - Не утону! - возразил сын. - Пусть мундир немножко длинный... Можно перешить! Мама, вот тут подрежь!
        Пробил будильник. А в порту рявкнул сухогруз, и от этого густого рыканья вздрогнули листочки у пахучей герани с красными петушками. Вода в графине колыхнулась и покрылась мелкими фисташками.
        - Уберем лишнее, сынок, - отозвалась с кухни Анна Петровна. - Примерить только надо!..
        - Режь, мама, примерять удобней будет... А то длинно.
        Ковус-ага, кажется, не на шутку всполошился, вспомнив притчу: дитя сильней самого короля! Захочет и добьется своего. А Мурадик не просто ребенок, а по документам взятый у Советской власти в семью полноправный гражданин. Тут двойная ответственность.
        - Мать, а мать! - хотел рассудить по справедливости Ковус-ага. - Не лучше ли ему пока лыжный костюмчик, а когда мой военно-морской флот справит парад...
        У Анны Петровны голова шла кругом от этого перекора, смешного и никчемного: стар что мал...
        - Какой парад у твоего флота? - строго спросила она таймунщика, подбоченясь и наступая на старика.
        - Посмотри в календарь: есть там и у нашего брата красный листок. Парадный денек!
        - Парад собираешься принимать? В календаре нарисован линкор, а не твой таймун.
        - Не говори так, Аня! - старика задели за живое и он перешел на имена, что делал в особо важных и щекотливых случаях. - Я на своем тайму не в Кремле был!
        В мешковатом парадном одеянии Мурад быстренько - не подошел, а подплыл к отцу.
        - До Кремля своим ходом добрался?
        - Даже обратно вернулся.
        - И по Москве на таймуне плыл?
        - По главной речной дороге.
        - И в царь-колокол вам звонили?
        - Во все колокола звонили! Даже салют был.
        - Как космонавтам?
        - Немного пониже, но высоко огнем стреляли! До самых кремлевских звезд.
        - Из царь-пушки?
        - Вот этого, сынок, я не разглядел. Вся Москва в огнях была. - Со стороны причала послышался утомленный и ворчливый гудок подходившего судна. Он будто жаловался на трудную дорогу, на издубасившее его волнами море. - Снимай мою парадную робу, сынок. Попразднуем и перешьем на школьную форму.
        Анна Петровна с укоризной посмотрела на старого капитана и досадливо поджала губы.
        - Крепче держись за пуговицы, а то отнимут хламиду!- Возьму вот и перешью.
        - Мать... Мамочку твою, сынок, уговорим как-нибудь на лыжный бушлатик А тут разве сукно? - Ковус-ага поднял мальчугана на руки и, стараясь задобрить, унес раздевать его в другую комнату.
        Часто Ковус-ага выводил из терпения детскими выходками Анну Петровну. Сначала она обижалась, потом смирилась; знала, что делал он это не нарочно, а по своей душевной простоте и обостренной щепетильности во всем, что было связано с годами будоражной молодости, с памятью о друзьях и событиях, которые он считал дорогими не только для себя, но и для всех. И даже такие вот шутки со своим потрепанным кителем, в котором форсил когда-то в Москве, он переживал по нескольку дней. Угождать ему или лукавить перед ним в таких случаях было не только бесполезно, но и опасно. Старик не переносил снисхождения, жалости, не прощал никаких послаблений. Анна Петровна знала, что в таких случаях лучше оставить его в покое и дать время самому "перебродить". А что Ковус-ага обиделся, она почуяла сразу, как только он начал к ней обращаться по имени. Прекрасно знала Анна Петровна и другое: уступать сразу тоже нельзя, а то все будет принято за насмешку; к тому же совсем некстати было при ребенке продолжать эту семейную перебранку из-за пустяков. Пароходный гудок выручил Анну Петровну.
        - Не балуй сына нежностями! - крикнула она в горницу. - Пусть и по хозяйству мне помогает. Воды нет... макушку помочить. Пошли его... к причалу сбегает. Слышно, самовар-то приплыл. - Это тоже была невинная уловка. Она знала, что Ковус-ага не потерпит глумления над своим флотом и сейчас же непременно поправит ее.
        - Не знаешь ни одной флотской боевой единицы, - обидчиво откликнулся старик. - Самовар на кухне у тебя, а это - танкер!.. Мурад, беги, встречай "Шаумяна". Быстрей поворачивайся, юнга!
        Про себя хитрый и наблюдательный бесенок старался сразу же определить: кто из них добрее и кого при случае можно быстрее разжалобить. Думал он про это без всякой задней мысли, на всякий случай...
        Просьба отца совпадала с наказом матери, и такое единодушие родителей Мураду было по сердцу. Ему не только разрешали повидаться с морем; его посылали в порт, который виднелся за окном. Стоило только выйти на бетонированную дорогу, обогнуть бак на железной голенастой треноге и за песчаным косогором - сразу же начинался деревянный помост на сваях, вокруг которых в зеленой воде увивались юркие кефальки. Мурад даже знает, как сократить этот путь, если бежать вдоль узкоколейки, по которой летом возят с сухих озер в порт мешки и железные короба с горькой солью. Про богатые безводные озера и ценную соляную муку Мурад уже успел узнать от мальчишек. Все клады добывались из Черной пасти. Оттуда же приплывали мертвые тюлени, уснувшие белуги и утки... Сколько вокруг удивительных тайн, и как тут усидеть дома, тем более, когда старшие сами посылают к морю, в порт, откуда рукой подать до змеиного острова Кара-Ада!..
        - А ведра не надо брать? - спросил Мурад, думая, что бы такое прихватить для защиты от черного лохматого Курта, с которым он не успел подружиться.
        - Отправляйся порожняком, да смотри - опять не сорвись!..
        Это строгое "смотри" едва не погубило в прошлый раз Мурада Он засмотрелся на недоступный остров Кара-Ада, на мигалку маяка, забылся и сорвался с помоста в воду, к кефали на побывку. Ныряльщика не сразу заметили, и он едва не угодил под винт буксира; хорошо что изловчился и успел схватиться за скобу сваи. Вахтенный матрос полуживого вытащил его на берег. Домой принесли на парусине. И это произошло на второй же день после вступления Мурада в семью таймунщика.
        ...Не забылось это до сих пор. Как только слышал Мурад от матери "смотри", так вспоминал свою первую встречу со змеиным островом Кара-Ада. Встретились они тогда на расстоянии, но и то Мурад еле выжил. И вот опять, помогая отяжелевшей тете Куляш дойти до крыльца, Анна Петровна наказывала Мураду:
        - Узнай про воду и - назад. Смотри - не сорвись! Тут подвернулся и Васька Шабан.
        - Мурадка, говорят, на Змеином череп нашли. Настоящий, как живой, с глазами...
        Новостью о "живом черепе" раскосый Шабан растревовожил брюхатую тетю Куляш.
        - Чему они обрадовались? - не расслышала Куляш, повиснув на плече Анны Петровны.
        - Воду привезли! - крикнул ей на ухо Мурад. - Родниковую, без хлорки. Айда, Шабан!
        - Смотри, сынок!.. - может и еще что-нибудь наказала бы ему Анна Петровна, но было недосуг. Куляш застонала и заулыбалась, словно извиняясь за свою слабость.
        - Не волнуйся и не поднимай тяжелого, - наказыв'ала соседке старуха. - Запомни: нужна осторожность и уход.
        - Какой уход? Не говори, соседка, такое слово с ребром... уход! - Куляш сердито загремела пустыми ведрами. - Не надо Мамразу говорить про уход! Он будет делать уход с Ниной... Мой Мамраз разный уход знает, может девушку словом защекотать... Мне один раз сказал щипучее слово, я и пошла за ним в степь... Потом в загс пошла. И дальше пойду!..
        - Полюбила.
        - Как же, Петровна, разве мой Мамраз можно не любить? Он такой... Это и страшно: для каждой пташки - он сокол.
        - Любишь, а наговариваешь.
        - Боюсь, Петровна, другая тоже не дура. Полюбит... Такой, как Мамраз - нет другой сокол. Не отдам. Позор буду делать! - неожиданно Куляш зашлась сухим, колким кашлем. Схватилась рукой за горло.-Скажи Нине... Если она будет мой Мамраз аркан брать, я буду позор делать, шибко делать!
        Нет, не зря Анна Петровна верила в приметы: не к добру встретилась ей Куляш с пустыми ведрами. Старуха совсем растерялась от таких нападок соседки на ее квартирантку. В расстроенных чувствах она совсем забыла про то, что наказала Мураду, и пошла не домой, а к пустой водопроводной колонке. Ей сейчас было все равно, куда идти. Надо было разобраться в обидных наговорах и подозрениях Куляш. Красавца Мамраза она знала давно, вместе с Ковус-ага он плавал на "Баклане", частенько бывал у них дома. Когда баркас перевели в Черную пасть, механик Мамраз перешел на сульфатный промысел, обслуживал опытную печь "кипящего слоя". К своей квартирантке, одинокой инженерше Нине Алексеевне она тоже успела как следует присмотреться. Ничего предосудительного про нее не скажешь. Беда вся, что одинокая... Бывает же такое в жизни, когда здоровая и привлекательная девушка мается в одиночестве, словно у молодицы на роду любовное сиротство написано. Да и нельзя сказать, чтобы Нина не пользовалась вниманием. Рядом с ней всегда кто-нибудь был. По мнению Анны Петровны, самым приметным и пригожим был темноволосый, подвижный и
разговорчивый Сережа Брагин, но с ним-то бедовая и вспыльчивая Нина спорила больше всех. Недавно молодец из Ленинграда прикатил. Ничего не скажешь: привлекательный, стройный и обходительный, по всему видно - головастый и балованный; говорят, один сынок в семье одесского юриста. Все начальство Бекдуза к нему тяготеет, значит, каким-то влиятельным положением наделен. Вчера допоздна смеялись и спорили на веранде, а сегодня - праздничный сбор. Чуть свет хозяйка с Ниной поднялись, и все время на ногах. Тонкостями приема и деликатесами угощения Нина сама занимается, а Анне Петровне положено готовить что понаваристей и посытнее.
        Оторвавшись от плиты утречком, Анна Петровна вышла за порог на минутку, а где минутка - там и час. Заговорилась с Куляш и, кажется, забыла обо всем, а когда вернулась на кухню, там от чада не продохнуть. Пришлось вентилятором выгонять смрад в открытое окно.
        - Мама! - вихрем влетел на кухню Мурад. - Давай ведра, возьмем воду прямо с танкера. Я - запросто! Матросы с "Шаумяна" - правильные ребята. Обещают нас в Баку взять и показать дом настоящего Шаумяна. Что там танкер!
        - Ну, наговорил, - еле остановила сына Анна Петровна. - Ведра не утопи, да, смотри, не сорвись!..
        - Не маленький!
        С Васькой Шабаном три раза ходили за водой, наполнили бочонок, ванну, банки из-под варенья, пикулей и маринованного портулака, самовар и даже грелку... Сбегали в магазин, потом за свежей почтой. Принесли Нине Алексеевне письмо и извещение на посылку, от матери, из Оренбурга. Принес Мурад и новость: какой-то человек в дымчатой шляпе спрашивал на почте про Ковус-ага.
        - Что ты ему сказал? - Анна Петровна вспомнила, что и Куляш говорила про какого-то приезжего.
        - Сказал, что я сын капитана Ковуса! Дом наш показал, где живем. Сказал - зайдет сегодня.
        - И все? - словно еще чего-то ожидая, спросила старуха.
        6
        Неподалеку от пристани, у каменной косы, из воды наклонно торчали железные сваи старого причала, а из песка - ребра разбитых лодок и ржавые лапы якорей. Отсюда особенно хорошо был виден небольшой, крутолобый и гранитно-литой остров Кара-Ада; башня маяка с площадкой и решеткой наверху, как у минарета; прыгающие на воде поплавки с лампочками и корабли на рейде... В этом тихом, укромном местечке ходко брались бычки, окуни, а ближе к косе обреталась тьма-тьмущая раков, клещистых и грязно-зеленых. Водились возле косы ленивые и жирные ужи.
        Купальщики и рыболовы, и особенно из приезжих, побаивались свайного волнобоя, но зато ребятня целыми днями хозяйничала около глубокого затона. Тут начинались и решались ожесточенные споры, разрабатывались самые дерзкие походы, проплывы и набеги... Слабаков тут не щадили, зато почитались в ребячьей гавани, среди южных поморов отчаянные и сноровистые, такие, как Васька Шабан, который спокойненько таскал ужей за пазухой, и однажды спас... поезд с мешками экспортного сульфата. Если бы не Шабан, то поезд сполз с погнутых рельсин пристани в море. Про Ваську даже в газете писали. Мурад, как и другие ребята, завидовал Шабану, но про себя считал, что его заслуги - пустяки по сравнению с тем, что он задумал: доплыть до Кара-Ада. Без лодки, без чужой помощи.
        И сделает это Мурад не когда-нибудь, а сегодня. Вдвоем с Васькой пришли они к волнорезу.
        - До захода солнца буду на острове. Не догребу своими руками, лучше не жить мне. Клянусь! - шептал Мурад, встав лицом к морю.
        - Зачем так? - струхнул Васька Шабан. - Говори маленькими словечками, тихими, а то за тебя страшно. Ну, скажи так: возьми у меня Шабан, чего хочешь, если не доплыву.
        - Соображаешь? Получится, что я откупаюсь ва свою слабину. А вдруг меня обзовут потом...
        - Какой-то ты ненормальный. Мурад! В интернате все такие?
        - Сравнил! Бакинские ребята с Кара-Ада были вон какие! Читал про них в книжке? Зимой поплыли, товарищей спасали; где мы с тобой сейчас стоим, они сюда плыли. Не добрались. - Мурад понизил голос и указал рукой на Кара-Ада. - Если не догребу к тем скалам, то назовешь меня...- пригорюнился и опустил голову в раздумье Мурад, подыскивая самое обидное слово на тот случай, если не выполнит клятвы. - Не доплыву, не сделаю, что обещал - назови просто меня обманщиком. Так и скажи, болтун. Это на всю жизнь... Видел тавро на ляжке у лошади? Если назовут тебя болтуном, значит, ты уже с тавром. Отец говорит, что страшней болтунов нет никого. Они все мутят и народ обманывают. Понял!.. - Поморщившись, Мурад потрогал смоляные кудряшки, снял со лба прилипшую паутинку и сжал Ваське руку. Оглянулся и повел дружка по разглаженному волнами песку, к ребячьему тайнику. Остановился и сказал: - Вася, я не дам назвать себя болтуном. Догребу до острова!
        После недавних штормов море, словно пристыженное и надорвавшееся своим безудержным буйством, притихло и оглаживалось на солнце, нежилось, лаская береговые отмели, хранившие следы уничтожительного набега тяжелых водяных валов. Не доходя до берега, волна скидывала со своего гребня белую бахрому, тужилась упругой грудью и разливала по жаровне песка прозрачные, тонкие блины.
        Берег был подвижной межой между Каспием и Каракумами. Никогда во веки веков не достигалось согласия между пустыней и морем. В припадке штормового бешенства Каспий бросал на сушу табуны гривастых волн аргамаков и грозился заполонить весь мир, а пустыня поднимала свои звенящие барханы и устремляла тьму песчаных стрел навстречу морскому разбою. Открытый со всех сторон Бекдуз постоянно находился на поле брани, где сшибались в слепой сече встречные стихии. Побеждала почти всегда пустыня. Оставленный на берегу прощальный наряд из водорослей - зеленый саван моря, Каракумы засыпали песком, и на берегу от ветренного свея вырастали песчаные дюны, похожие на надгробия. Долго потом на влажном прибрежий виднелись следы побоища; глубоко прорезанные секущим каракумским ветром отметины и шрамы. В ненастные ночи, когда не показывались ни луна, ни звезды, море шарило застругами по песчаной равнине и хоронило в своих холодных склепах роковые трофеи: обломки лодок и береговых строений...
        В такие ночи Мурад не мог уснуть. Он бродил по берегу, останавливался против угрюмого острова Кара-Ада, терзаемый своей беспомощностью, до крайности возбужденный зовущими светляками маяка, которые подмигивали ему то сочувственно и с заговорщицким пониманием, то насмешливо и лукаво, но всегда дружески. В прошлую ночь Мурад точно по маяку выверил свой компас. Подойдя сейчас к скрюченной штормом рельсине, он достал компас, встал на цыпочки и вытянул шею, как будто хотел заглянуть за обруч горизонта.
        - Ночью, Вася, лучше плыть к острову. Можно все время держаться по краешку луча маяка, а вот сейчас приходится следить за магнитной стрелкой, - пояснил дружку озабоченный Мурад. - Днем, когда плывешь, из воды остров плохо видно. За волнами скрывается. Но я Кара-Ада сердцем вижу. У меня в груди, Вася, как будто тоже бесится магнитная стрелка. Хочешь, проверь: вот зажмурюсь, закружу голову, на одной ножке побегу к бархану, а сердце все равно в сторону маяка и острова постреливает. Видал?..
        Васька Шабан, повизгивая, зашел в холодную воду до колен и стал бросать на солнце пригоршнями рассыпчатую воду. Зеленая и тяжелая, похоже, она действительно долетала до самого солнца и возвращалась оттуда золотыми бусинками, которые, падая обратно в море, позванивали.
        - Мурад, а ведь ты непонятный какой-то!.. - хотел потрудней выразиться Шабан.
        - Какой? Говори не как оратор, а по-домашнему, просто...
        - Почему ты такой беспокойный и выдумщик?.. Ходим с тобой вместе в школу, за седьмой класс одни задачки решаем, а не пойму я тебя. Иной раз ты... как будто в десятом учишься, а то вдруг как первоклашка. Зачем ты все выдумываешь и веришь в свои выдумки? Любишь в загадки играть, да? Вот хотя бы этот остров. Дался он тебе! Стоял и пусть стоит сотни лет. Удобно для маяка. Прошлое? Что осталось на нем от тех... Подберем и схороним. А ты плыть! Зачем? Пускал уже пузыри, опять нахлебаешься.
        - Себя хочу испытать. Знаешь, Шабан, а вдруг и нам пришлось бы или придется!.. И у нас в жизни столько разных испытаний. Когда я читаю про героев, то думаю: и Зоя, и Зорге, и Гагарин... все они по-своему к подвигам готовились. Закалялись, рисковали... Я тоже хочу себя испытать!
        С виду Мурад был смирный паренек и не очень разговорчивый, а сейчас так его прорвало, что Васька ужасался. От своего отца, работающего на комбинате претензио-нистом, главным по юридически-консультативной части, Васька Шабан всякого наслышался и знал много замысловатых слов. Но то, что говорил Мурад, плохо понимал.
        - Ты уже пробовал, Мурад! Поплыл и чуть не сыграл в ящик, нырнул по-топорному на дно, - настырный и хитроватый Васька пытался охладить его пыл и боялся за дружка, потому что он сейчас как никогда нарывался и не хотел ничего слушать. - Знаешь, Мурадка, можно на лодку к рыбакам попроситься! Подвезут до Кара-Ада. Мы и череп тот увидим, и на маяк попросимся!
        - На лодке потом, а сначала я сам. Смотри, Шабан, никому не говори. Клянись!..
        Море припадало к ногам прохладными струями, ластилось шельмой и словно подслушивало уговор друзей. Оно манило и зазывало в свои объятья, расстилая никем не хоженную дорогу в таинственную даль. А по берегу волнами ходил зной. Солнце выбелило небо и с утра от пустыни поддавливал сухой и занозистый, будто из тамдыра, текучий жар. Звенящая тишина. Шелест плавных, ленточных волн и мириадов песчинок не нарушал той первозданной и особенно ощутимой около моря тишины вечности, которая, видимо, больше всех знакома космонавтам; подслушав ее в небе, они, должно быть, всегда помнят о молчании вечности на земле. Притихший Васька Шабан осторожно обмакнул в воду короткие толстые ноги с рыжей щетиной на икрах и зашел в море. Из-под ступней потек песок, щиколотку правой ноги царапнул зазубренной клешней рак, а к левой - присосалось что-то скользкое, студеное, и со всех сторон тыкались и пощипывали кожу крохотные рыбешки. Васька вдруг вспомнил про кровожадных и прожорливых рыбок "пирайя", которые налетают скопищем и в несколько секунд до косточек обгладывают плывущего буйвола. Про то, что такие проворные хищники
водятся в Каспии, Васька Шабан не слышал, но все равно брала оторопь и сердце начинал жечь уголек страха.
        - Тебе не боязно, Мурад, одному плавать? - справился о самочувствии дружка Васька. - Остров кишит водяными змеями!
        - Не шуми. Слушай.
        - Чего?.. Как под пяткой хлюпает и рядом кто-то сопит? Слышу.
        И вдруг Васька Шабан к удивлению уловил что-то вроде песни. Пели густым согласным хором и - диво дивное - голоса доносились будто с моря. Наверно, радио заливалось в опустевшем воскресном порту, но чудилось, словно эти наплывающие звуки посылал затонувший островок с чуткой и дальновидной указкой маяка.
        - Нечего слушать, - упрямо бубнил Шабан, - какой-то самодельный хоровой кружок выводит рулады.
        - Ничего ты, Шабан, не слышишь.
        - Уши не заткнуты ватой!
        - Ты сердцем слушай. Это море зовет...
        - Опять выдумываешь.
        - Не веришь, Шабан? Наверно, думаешь - не доплыву? Зря болтаю?.. Вот увидишь! Все потом поверят,- щурясь от солнечного сияния, с притаенной улыбкой Мурад погладил, покатал ладошкой свои блестящие кудряшки и пригнулся, всматриваясь в струнку горизонта, словно готовясь к прыжку. - Боязно, а манит, - Мурад глубоко вздохнул, напрягся, как это делают ныряльщики готовясь надолго уйти под воду, и сразу же стал каким-то другим, суровым, будто осерчал на кого-то, и побледнел. В пыланье солнца и воркотне ленивых волн притихший Васька услышал его последние слова. - Подержи рубашку. Я - скоро...
        Тихонько удаляясь от берега, он сначала держал согнутые в локтях руки перед грудью, потом мягко подпрыгнул, нырнул с головой, и тут же выскочил по грудь из воды. Поплыл Мурад неторопливо, уверенно и старательно отмеряя локтями голубой сатин моря. Голова маленького пловца долго мелькала в перекатных волнах, будто кланяясь кому-то в складках синевы. Но вот мокрые кудряшки вспыхнули на солнце последний раз и померкли. Мурад слился с морем, а вскоре самая высокая волна, скрывшая его из глаз, докатилась до берега и улеглась около Васьки чистоплеском, ничего не сказав о дружке. Озабоченный Шабан прикинул: когда пробьют склянки в порту, Мурад уже будет на середине пролива. Так загадывал сам Мурад, мудруя над неразлучным компасом. Ваське нравилась эта загадочность, но караулить рубашку все равно было скучно.
        И как на зло - вокруг все делалось с какой-то нетерпимой, воскресной замедленностью и тянучкой. Наконец-то в порту будто звякнула медная бутыль. Густой звук, словно шлепок... Вторая и третья нашлепка. Эти "склянки" были до того отчетливо зримы, что Ваське почудились пролетающие над головой медяшки. Ему очень хотелось, чтобы утробный бой морских часов услышал Мурад и не считал себя одиноким.
        Васька Шабан знал, что Мурад не вернется, не добившись своего. И побаивался. Голубую, выгоревшую на плечиках добела рубашку с потертым воротничком, оставленную другом, Васька простирнул, разгладил на коленке и расстелил на чистом песке, закрепив по уголкам камешками.
        Попозже стали подходить ребята. Они направлялись за каменную косу, где водились породистые раки, и зазывали с собой Ваську. Тот плутовато мямлил что-то про наказ матери не убегать далеко, отнекивался. Шабан хотел сохранить в тайне уговор с Мурадом, но быстро проболтался. Какой тут поднялся галдеж! Одни завидовали интернатскому кудряшу, хвалили за смелость, а другие осуждали.
        - Опять поплыл без спросу?
        - Ты очень много спрашиваешь!
        - Правильный парень Мурад.
        - Завидки берут - зенки дерут! Если бы не цыпки на ногах, и если бы мамка была чужая, как у него, я бы тоже.. А то мамку жалко.
        - Мамсик... Тюфяк. В герои собрался!
        - И ты не больно рвешься на Кара-Ада.
        - Опоздал я... Поплыл бы с Мурадом.
        - Слышь, Филька, а ты догоняй!
        С вонючим ночным фонарем, в порыжелых керзовых сапогах и с бляшками высохшего ила на пилотке подошел, хромая, кособокий бакенщик. Увидев рубашку на песке, Фалалей Кийко оживился.
        - Утоп кто? - спросил он с интересом. Не доверяя солнцу, он стал фонарем подсвечивать, размахивать им как кадилом, словно подзывая утопленника. - Год нынче негожий, бедственный. По-местному змеиным зовется. У нас и без того разномастного дерьма невпроворот. Давно сосунок нырнул? Поди, на край света унесло.
        - Кого, дядя Кийко, ищете? - не понял Васька. - Буек унесло?
        Кийко снял грязную шлычку и вытер свою пунцовую лысину, покрытую с боков золотистым пушком.
        - Мне все равно - кого искать. Хотя бы и тебя, красноперый! - вздумал пошутить Кийко, - Лишь бы мерочку форматную снять и обрядить... Чья такая хорошенькая рубашечка!
        - Он... Мурад оставил, - Васька подхватил и спрятал рубашку за спину. - Скоро вернется.
        - На остров подался?
        - К своей цели... Он такое задумал!
        - На бакен курс взял?
        - По компасу.
        Встревоженный чем-то Кийко поставил фонарь, обнюхал мокрые от керосина пальцы и чихнул.
        - Вот и не верь себе! Когда плыл от бакена, что-то слышал, но думал - почудилось. Мурадом, говоришь, зовут этого блажного! Значит, молчок... Если что - притяну в свидетели к упокойному.
        Стреляя глазенками, ребята отпрянули от горящего днем фонаря, но не переставали наблюдать за бакенщиком. Исполнительный и во всем исправный Фалалей Кийко сходил на пристань за багром, снял сапоги. Чертыхаясь, на цыпочках попрыгал по мокрому песку, сел в лодку и поплыл куда-то вдоль берега.
        Обступив Ваську Шабана, ребята долго молчали, забыв про раков и бычков. Никто не знал, что делать.
        - Ждать и обязательно думать про Мурадку... Ему легче будет, - сказал тогда Васька Шабан. Ребята послушались и начали думать про то, чтобы у Мурада голова ле закружилась, ноги не свела судорога и чтоб Кийко не зацепил его багром.
        А волны бежали все быстрее и быстрее, ветер становился напористей, круче; пройдоха ветер и звонкие цимбалы волн уже знали обо всем, что происходило около острова, но как будто не решались первыми поведать об этом. Мальчишки Бекдуза никогда не робели перед морем, а сейчас притихли, начали беспокоиться.
        В порту несколько раз отбивали склянки. Мурад не иначе должен быть уже на острове. Много времени прошло, как он уплыл, и как утром навестил их бакенщик Фалалей Кийко. Помня уговор, Васька Шабан в какой уж раз стал искать условного сигнала, но в это время между белых кружевных грядок волн показался черный носатый ялик бакенщика. Сухопарый Кийко сидел на корме и торопливо греб веслом, словно помешивая в миске ложкой. Правил он осторожно, как видно, в лодке что-то вез... Всевидящие, быстрые чайки с плачем провожали черную лодку до берега. Их острые, с изломом крылья, напоминающие бумеранг, мелькнули над притихшей стайкой ребятишек, и вдруг когтистые кликуши сизыми молнийка-ми взвились над берегом и унеслись к маяку.
        Деловитый Кийко загремел цепью от якоря и бросил весло. Лодка закачалась на волнах и повернулась к берегу бортом. Под ее днищем захрустел песок. Когда Кийко опустился на дно лодки и согнулся, то ребята, глядя на его костлявую в прыщах спину, отхлынули к железным сваям... И только Васька Шабан, прижимая к груди рубашку, пошел навстречу Мурадке, которого Кийко вынес из черного челна и положил на постель из высохших морских водорослей. Лежал маленький следопыт со сжатыми кулаками, головой к острову, с полуоткрытым левым глазом, смотревшим на Ваську с немым вопросом: "Опять не веришь, Шабан?" Васька подошел ближе и ему показалось, что губы у Мурадки вдруг зашевелились, как будто он хотел сказать что-то ему... одному.
        - Шкраба возьми, - услышал Васька леденящий голос Фалалея Кийко. - Сварить можно. Лобастенький...
        Васька увидел в кудряшках Мурада шевелящегося, глазастого краба.
        - Дядя Фалалей! - закричал Васька. - До болятка зацарапает!..
        - Не больно ему. Отмучился.
        - Не-ет!.. обманываешь, дядька Кийко! Он встанет, побежит. Мурадка, не лежи так!..
        Обтерев руки пилоткой и обнюхав пальцы, Кийко закурил.
        - Беги к людям, - сказал он сердито. - Чтоб упокоить.
        - Нельзя ему лежать! Верните его обратно... к себе! Море все больше ярилось, с плачем метались чайки, а с нахмуренного севера грозился бедами штормовой ветер. Девятая, самая огромная и ходовая волна, дотянулась до неподвижного Мурада, отыскала противного, кособокого краба и метнула его в плавующую у берега траву.
        - Лишку хлебнул, сосунок! Откачивал я его. Не помогает, - Кийко снял с толстой, раздвоенной заячьей губы крошки табака, повторил уже спокойнее и страшнее. - Извести людей. Успокоился...
        - Нельзя ему так, скоро нам в школу!.. - захлебываясь от слез, закричал Васька и уткнулся в выстиранную и скомканную рубашку. Не оглядываясь, он бросился к поселку.
        Волны тихонько дотягивались до Мурада, тормошили, звали с собой.
        - Когда ни умирать, все одно день терять, - рассуждал Фалалей Кийко сам с собой. Оглядываясь на остров, он выволок лодку на берег и стал натягивать сапоги с железными угольниками и торчащими из голенищ ушками.
        Повернувшись в сторону поселка, Кийко увидел бегущую голенастую девушку в голубом. Словно чего-то испугавшись, он попятился с сапогом в руке к морю, намереваясь сесть в лодку. Но тут же спохватился Делать этого нельзя. Он вернулся к утопленнику.
        Ничего не видя перед собой, кроме лежащего на зализанном волнами песке кудрявого голыша со вздутым животиком, Нина добежала до воды и почему-то приблизилась к Мураду со стороны моря. Подняла его на руки и начала тормошить.
        - Когда это?.. - спросила она оторопевшего Фалалея Кийко, который едва расслышал ее тихий голос, хотя Нина смотрела на него в упор.
        - Нынче, стало быть! - с большим затруднением ответил он на простенький вопрос. - Я его извлек...
        - Когда? - тем же вопросом Нина заставила невозмутимого Кийко вздрогнуть и отойти от утопленника.
        - Гольтепу с утра видел... Потом по делам плавал. На обратном курсе я его и извлек...
        С нескрываемой брезгливостью Нина взглянула на губастое, желтоватое лицо Фалалея с каким-то липким, елейным лоском, и наклонилась к Мурадику. Растерла ему грудь, положила боком к себе на колено и принялась разводить вялые, безжизненные руки. Ребятишки осмелели, по одиночке вылезли из своей засады и окружили девушку. Продолжая мучить и тормошить неподвижное, но все еще розоватое тело Мурада, Нина быстро всем нашла работу: одного послала в порт за пресной водой и брезентом; другого направила к сторожихе с водокачки за нашатырным спиртом, а Ваську попросила поддерживать Мураду голову, отгонять мух и вытирать с губ зеленую пену.
        - Он нас опять увидит? А узнает, когда вернется оттуда?... - шепотом спрашивал пухленький, рыжеволосый Васька Шабан. Рядом с Ниной у него почти совсем пропал прежний страх и ему вдруг показалось, что Мурадка просто устал, когда плыл к острову, и уснул, а, может, и притворяется, чтобы отдохнуть, а потом опять улизнуть на Кара-Ада. Он такой! Сказал же: "живой или мертвый на острове буду!" Но тут же Васька начинал спорить с собой: Мурад не притвора, зачем ему зря пугать ребят и народ собирать?.. Наверно, он в море забылся, закрыл глаза и куда-то ушел от всех, но скоро вернется. Вон, в прошлом году заезжего циркача со дна моря багром достали... И ничего. Откачали. Поправился и опять на сцене керосин пил и шпаги глотал. Ваське вдруг показалось, что Мурадка пошевелил пальцем ноги и чуть приоткрыл второй глаз. Потом ему почудилось, что в лице Мурада что-то дрогнуло, изменилось, и проступило не то облегчение, не то боль.
        Васька вскрикнул:
        - Укол ему надо!
        Нине тоже на мгновение показалось, что по телу Мурада прошла дрожь, и он тихонечко дернулся, пытаясь выпрямиться. Она приоткрыла ему веко и быстро отдернула руку, отвернулась, чтобы не глядеть на Ваську.
        - Беги к машине! Чего они, как дохлые, едут! - неожиданно для Васьки, большая и сильная тетя Нина всхлипнула и больно ущипнула его за руку. - Беги. И скажи, чтобы не пылили и не гудели.
        Автомашина, снаряженная на соляные озера Сергеем Брагиным, сразу же от крыльца дома Анны Петровны рванула в больницу за врачом и теперь мчалась к морю. Она ехала без дороги, напрямик по глубокому, еще не просохшему после штормовых всплесков песку, виляя задком, кособочась и буксуя.
        - Эй, Васек! - позвала Нина. - Побудь здесь. Я быстрей, - Нина начала метаться по берегу, теряла выдержку и прежнюю уверенность. Она чувствовала, что Мурад вот-вот может пробудиться к жизни и боялась, как бы нечаянно не погубить, не загасить вспыхнувший светлячок, не потушить искорку жизни Отчаяние придало ей силы и она подняла тело утопленника на руки. Качаясь и проваливаясь в глубокий песок, покрытый илистой дерюжкой прибоя, понесла Мурада навстречу автомашине. Нина хотела вырвать у смерти и вечности хотя бы мгновение для этого сорванца и выдумщика, захотевшего узнать для себя что-то новое и дерзкое, сделать в жизни хотя и маленькое, но свое открытие. Шагать Нине было трудно. Песок лежал сугробами, ноги вязли чуть ли не до колен. А машина была уже недалеко, из нее высовывалась худенькая, беловолосая девушка в больничном халате. Она что-то кричала и махала руками, но трудно было разобрать ее слова. Нина видела только темно-серую целину песка перед собой. Шаг... еще шаг... еще толчок вперед. Покидали последние силы.
        Шум машины перешел в рёв. Газик дергался и чадил совсем рядом. Белая девушка висела на дверке кабины, размахивала пузатой сумкой с красным крестом. А куцый газик визжал и ревел, приближался рывками, кривым судорожным скоком. Но вот он выпрыгнул на травянистую кочку, присыпанную тонким мучнистым песком, и снова застрял. Рычал, но не мог сдвинуться ни взад, ни вперед.
        Вся какая-то воздушная, белая девушка выскочила из зеленого легковика и побежала к Нине, падая на песок и помогая себе руками и сумкой с широкой лямочкой. Присела, начала копаться под кустом полыни: потеряла туфель с шилоносым каблучком. Сняла второй, пошла босиком. Опять увязла. Подбежал Сергей. Подхватив вместе с сумкой, понес на руках "скорую помощь" к сизым былинкам солянки, где стояла на коленях обессилевшая Нина.
        Хрупкая, облачно белая девушка быстрым и рассчитанным движением взяла руку Мурада, потрогала пальцами глаза, достала шприц и еще что-то из сумки. С надеждой и завистью смотрела на нее Нина. Маленькая медичка делала все без суеты, ничем не выражала свое отношение к случившемуся, но была уверена и жертвенно предана своему искусству и, главное, пользы от нее было гораздо больше, чем от сильной и рослой Нины. Около нее и Нине стало легче. По бледному, с розовыми щеками лицу девушки невозможно было ничего понять, а спросить ее было страшно.
        Потеряв счет времени и утратив всякое представление о чередующихся событиях в этот день, Нина рядом с молчаливой, но деятельной девушкой забылась и на минутку закрыла глаза. Голова закружилась, и Нина почувствовала, как она словно взлетела и тут же быстро опустилась на гигантских качелях... Снова подлетела к облакам и никак не могла опуститься. А когда открыла глаза, то посмотрела вокруг каким-то прояснившимся, обновленным взглядом, как будто впервые увидела и солнце, и море, и остров в розовой дымке... и синеглазую, всю в белом девушку, а рядом с ней лежащего Мурада с открытыми, бессмысленными, но уже подвижными глазами. Сначала и не поняла Нина, откуда он взялся, Мурадик... В памяти зиял провал. И - вдруг все вспомнила. Только на мгновение закрыла глаза, а казалось, что ушла ото всего и отсутствовала страшно долго. И в это мгновенное затмение Мурад вернулся оттуда... Без ее помощи пробудился. Обидно, что без нее, но и радостно. Вернулся!..
        - Пришел, с нами он теперь? - спросила Нина, невольно признаваясь этой милой, тихоголосой и скрытно сильной девушке в своей слабости. - Больше не уйдет?
        - Попробуем удержать. Трудно!
        - А почему стало так тихо? - Нина смотрела на приближавшуюся автомашину, на бежавшего рядом с ней Сергея, видела, как он махал рукой, потрясая в воздухе красивой туфелькой, но ничего не слышала и блуждала мыслями, как во сне.
        Девушка, оторвавшись на минутку от Мурада, тихо и нежно вытерла Нине марлей лоб, чем-то похолодила виски.
        - Чихните, не стесняйтесь! Это бывает от натуги. Вы сделали самое трудное, необходимое. Вернули ему дыхание, а сами малость зашлись. Пройдет. Обопритесь на меня. Чихайте еще!..
        Услышав эти слова, Нина сразу же догадалась, что и она минуту назад лежала пластом.
        - Крошки... в глазах. И скушно... - вдруг мучительно зашевелил губами Мурад. - А где волны?.. Лучше спать... - и он затих.
        Услышав голос дружка, Васька Шабан подбежал к девушке в халате и спросил:
        - Меня он звал? Скажите - я здесь. Не давайте ему проваливаться. Я сейчас его так заинтересую! - Присвистнув на радостях, Шабан словил двух большущих серых мух, поддел их соломинками и подошел к Мураду. - Теперь - не спать, Мурадка! Поиграем, а то каникулы скоро пройдут. Не спи, ладно? - уже не так уверенно проговорил Васька и, прячась за спиной девушки, снова позвал: - Мурад, смотри - слепни. За которого мажешь? Я за лягавого. Пускаю - который выше! Ого, смотри! Твой над морем взвился. К острову зафинтил. - С мухами дело не вышло, тогда Васька хотел соблазнить дружка самопалом, но не решался при всех показать.
        Виляя туда-сюда, подкатила автомашина и чуть не задела Ваську колесом. Он отпрыгнул в сторону, к скрытой в песке охотничьей утиной засидке, и услышал, как вскрикнул Мурад.
        7
        Берег опустел. Тугую и стойкую тишину не нарушало даже вечное движение моря. Становилось как-то сиротливо перед огромностью мира. Завидный смотрел в даль моря, но думал не о водной стихии, а о том, почему бакенщик Кийко, едва успев доложить о встрече с торгашом, так торопится оттолкнуть лодку от берега и старается не смотреть в его сторону. Тяготила какая-то недосказанность.
        - Днем фонарь-то надо бросать! - окликнул бакенщика Завидный, потрогав за дужку неказистый светильник с закопченным стеклом.
        Не очень охотно отозвался Кийко, поглядывая из-под согнутого локтя:
        - Шуметь-то не надо, Маркович!..
        - Передал? - спросил Завидный, не скрывая своего нетерпения.
        Прыгая в одном сапоге, Кийко отталкивал лодку все дальше от берега.
        - Вечерком лучше бы об этом, Игорь Маркович. Опрятнее будет, - Кийко, чтобы приглушить разговор, старался греметь пустым ведерком, бултыхался за бортом лодки веслом. - Как на грех, подвернулся этот сосунок. Не иначе, упокоят прыткого пловца. Ну и быстряк! Куда заплыл!.. Все я прикинул: и духовитого торгаша покататься взял незаметно, и встречи с маячными избежали, а этот нырок объявился около самого острова. Тонуть зачем-то вздумал... Видел он что-нибудь, аль нет?.. Мытарься теперь. Лишний сыч в таких делишках... -не спуская глаз с Завидного, пугнул его на всякий случай Фалалей Кийко.
        Неожиданная перепутанность ходов и первая затычка в этом щекотливом и весьма деликатном деле не столько испугала и обеспокоила, сколько взбесила Завидного. Преступного он не видел в своих сношениях с иностранцем, но лишних разговоров опасался. С его стороны не могло быть никаких просчетов. Он все объяснил Кийко, имел откровенный разговор с удивительно понятливым агентом иностранной торговой фирмы, человеком деловым, любознательным и опрятным... Рукопись, которую следовало ему передать, в сущности не представляла ничего особенного, не содержала больших секретов. Отпечатанный на машинке материал был популярным описанием добычи солей в Бекдузе и проблем залива, которыми интересовались во многих странах; и не только в Италии, куда отправлялись сейчас первые партии сульфата, собранного на элитном Шестом озере. Этот материал Игорь Завидный готовил для журнала и решил проверить его ценность... Можно бы ознакомить со своими заметками иностранца где-то в другом месте, но Игорю казалось, что раньше времени об этом шума поднимать не следует. Осторожность, пожалуй, не повредит. Он хотел этими первыми, общими
заметками как бы затравить иностранца, привлечь его внимание к своим выкладкам и своей незаурядной особе... Игорь Маркович, давно помышлявший об ученой карьере, пока не все до конца обдумал, но надо же было сделать первые шаги, а нужное потом прибавится. Ради популярности стоило рискнуть... И вот первые козни, досадные неприятности из-за неуклюжести Кийко, подвернувшегося со своими услугами и закопченным фонарем; несмышленыша, интернатского пескаря, который вздумал тонуть и телипаться поплавком на волнах около острова, где Фалалей Кийко облюбовал местечко для прогулок с любознательным негоциантом. Правда, нет худа без добра: возня с парнишкой дала возможность Игорю повидаться с Кийко.
        Завидный сказал, чтобы в порт за ним не приходила машина. Под этим предлогом он мог задержаться на берегу, но все же нарываться было нельзя. Его ждали и могли подумать, что он увиливает от поездки к провальному месту около новых рапозаборников; и во-вторых, при столь трагических обстоятельствах, когда весь поселок химиков взбудоражен случаем с утопленником, он вздумал прохлаждаться или выжидать где-то у моря... Но как бы там ни было, Игорь Завидный не мог уйти к конторе комбината, где условились встретиться с Брагиным, не расспросив обо всем незадачливого, хромоногого топтыгу Кийко. Размышляя, Игорь упрекнул себя: очень уж легко доверился он бакенщику. А впрочем, так ли это, не сам ли Кийко надоумил поговорить с иностранцем, который якобы проявляет к Завидному интерес? Да и так ли незадачлив бакенщик, и такой ли он простофиля, каким кажется поначалу? Игорю Марковичу хотелось услышать ответ если не утвердительный, то хотя бы обнадеживающий. Если игра не клеилась, зачем продолжать?
        - Вам, Маркович, дадено время подумать. До вечера. Кажись, уступку купчик вам делает. Хотя и торопится с отъездом, а подождать согласен. Видать, не хочет увозить пустым портфель из крокодиловой кожи. Решайте, Маркович, - облизывая раздвоенную губу, морщась, проговорил Фалалей. - Мне побыстрей бы сбросить с себя эту налыгу, которую накинули как на вола в ярме. А то, не ровен час: начнут выпрямлять только один рог, а нечаянно на хребетике и позвонки посчитают!.. В таких делах не всегда опрятно получается. Знаю, в похоронной служил...
        Прежде чем надеть второй сапог, Кийко принялся разглядывать дырку на его потертой халявке, а через пробоину как будто прицелился прямо в грудь Игорю Завидному.
        - Заморский гость, кажись, не прочь попользоваться бумагами, только не пойму, чего он темнит... Может, дополнения ему нужны?.. Помозгуйте.
        Умеющий действовать умно в сложных делах Игорь Завидный все же не сразу понял, что не стоило ему так горячиться и показывать Фалалею свою зависимость от заезжего иностранца. Этому торгашу могли в любое время отказать в поставке сульфата и прекратить всякие сношения с заграничной фирмой, как и намекал на такой исход наш представитель, сопровождавший торгового агента. О своей невольной зависимости от самого бакенщика, оголенного до пояса и лоснящегося, словно в смальце, Завидному было недосуг думать.
        - Где рукопись? Хочу видеть, - потребовал Завидный, заглядывая в пузырь фонаря и под сиденье в лодке.
        - Про то и не сомневайтесь. У меня покойно, как в гробике.
        Игорь хотя и нервничал, но старался держать себя в руках У него было основание надеяться, что, связавшись с утопленником, Брагин из больницы скоро не вырвется и на промысла не уедет. Встав вполоборота к Фалалею, чтобы можнр было следить за подходами к лодке, Игорь заставил бакенщика более подробно рассказать о встрече с ловким негоциантом. Слушал Игорь, тяжело дыша от напряжения, и узнал такое, отчего пришлось еще больше задуматься.
        ... Утром, объезжая бакены, Кийко встретился с ребятишками, которые спозаранку проводили Мурада в опасное плавание. Вооружившись багром, он хотел отправиться на поиски мальчугана, но передумал. Прямой опасности пока не было. Кто знает, может, и доплывет до острова. Лишнего шума боялся Фалалей. Он разделся донага, но купаться не решился в такую рань и отправился нагишом бродить по берегу с фонарем. Возле косы, в глухом месте, он встретил иностранца и без особых помех посадил его в лодку и отправился за остров, где на зорьке начинался воскресный лов. Ребячья орава со своими затеями и рыбаки не очень беспокоили. Таиться в чем-либо Кийко и не думал. К подводной косе, опасной своей каменистой скрытностью, бакенщик подплыл осторожно и в назначенный срок,
        ...Там они и встретились поутру, оттуда и потянулась цепочка событий воскресного дня. В лодку проворно, с завидной спортивной легкостью скокнул смышленный иностранец. Больших подозрений эта прогулка не могла вызвать. Это раньше иностранцы были невидалью, а теперь к ним до того привыкли, что порой принимали как своих командированных, а иногда и с такой угодливостью - сущее умиление. По-русски многие из них лопотали исправно, обходились без толмачей и нянек. Бывало и такое: чтобы выразить к приезжим, свое чрезмерное расположение, им старались показать как можно побольше, а порой - вещи для них совсем не обязательные. Доверчивость, как говорится, гостеприимство через край.
        В Бекдузе торгагент жил вольготно, хотя особенно широко разбежаться ему было и негде: море, пески, соляные перелоги..Но если гость не сумел развернуться вширь, то, кажется, небезуспешно проникал вглубь. За неделю, что жил в поселке, завязал знакомства с работниками экспедиции на Баре, которые приезжали с залива и жили в гостинице, заинтересовался независимой и импозантной личностью Игоря Завидного. У них появились какие-то общие интересы с ним, были места ежедневных встреч: гостиница, столовая, контора, сульфатные угодья и - делающий всех равными на лоне природы - пляж Еще тогда, когда помощник иностранца знакомил их, торгагент проявил скрытое, но не настолько, чтобы этого не заметил Игорь Завидный, любопытство к работе молодого специалиста. Потом при встречах этот интерес проглянул более откровенно, и опять это не укрылось от Игоря, и даже в какой-то мере польстило ему. Правда, он не придавал этому большого значения, понимая, что в мировую науку с помощью таких знакомств не войдешь, но как-то прославить свое имя предоставлялась возможность. Причем Игорю Завидному никаких открытий тут не
принадлежало, но он что-то знал, мог пописывать. Очень прельщала публикация Выход за границу, такая доступная популярность!..
        В институте галургии, который представлял здесь на промыслах Игорь Завидный, крупные ученые гордились своими заграничными публикациями. Они считались достижениями научной мысли, имели завидный резонанс. Но то крупные галурги! А он разве не может сделать первый шаг к настоящей славе?.. Так что Игорю не было никакого расчета отставать от своих маститых коллег. Получится задуманное - хорошо, а если ничего не выйдет из бекдузского дебюта - потеря небольшая, тем более, что никто об этой неудаче знать не будет. Напечататься за рубежом Игорю было лестно, и он решил действовать тайком, втихомолку. Рискованное дело, но бакенщик Кийко- человек от науки далекий и в подобных тонкостях вряд ли разбирается. Зато оказался полезным как связной.
        А на большее и не претендовал губастый Фалалей. У него был свой расчет: сначала он прихватил с собой полученные от Завидного бумаги и посадил в лодку чернявого торгаша, от которого густо пахло одеколоном, как от залежалого покойника перед выносом... Удалившись от берега, сидя на корме с веслом, Кийко осторожно готовился к началу разговора, для которого заранее припас несколько обязательных слов, самых необходимых; и ни одного лишнего.
        Правда, он допускал, что иностранец сам начнет разговор; Фалалею он чем-то напоминал пленного фрица, те, как известно, были очень разговорчивы и любезны. С чего только начнется этот разговор? Плыли на волну, держась чуть левее острова, поодаль от проторенного фарватера Неожиданно за бортом показалось что-то блестевшее, продолговатое. Когда подплыли поближе, увидели неподвижную севрюгу, с застывшими плавниками, будто заснувшую.
        - Лучи? - сразу же оживился иностранец, глядя красивыми бархатными глазами на молчаливого кормчего. - Опасная смерть...
        - Про солнечный удар говорите? - Кийко не ожидал такого пустякового разговора. - Небесный луч их не берет. У севрюг своя смерть. Рыбья, невидимая...
        Заинтересовавшись падалью, торгагент взял у Кийко весло и подогнал остроносую севрюжку поближе к лодке.
        - Рецедив заражения!..
        - Зачем зря наговаривать: всякая тварь в свой час дохнет, а полезная животина особенно квелая!
        - Природа не очень вредная особа! - в дополнение к своим словам иностранец пустил в ход руки, начал "выражаться" на пальцах, хотя и языком объяснял не так уж плохо. - Я имею сказать болезнь...
        - А, стало быть, вы про ту болезнь, от которой на голове плешь растекается и кости крошатся?
        Иностранец покосился на лодочника: или очень глупого, или утонченно хитрого. Прислушался к говору моря и взглянул на небо. Хотя и чувствовалось движение воды, ветровые вспышки, но мир берегла внушительная тишина. Кийко забрал у гостя свое обглоданное, узкое, как вобла, весло, крякнул и поплыл к острову. На покойницу-севрюгу больше не взглянул.
        - Возникла, пожила свое и ушла. Задержаться на этом свете дольше срока никому не дадено. Без обновленья никак нельзя... Сядьте или нагнитесь, а то носа лодки не видать.
        Носатая рыбина осталась далеко позади, а господин в спортивной куртке и синих очках все кособочился в ее сторону и прислушивался, посматривая на небо:
        - Мэмэнто мори, мэмэнто вивэре!.. - промурлыкал торгагент, переливая воду из ладони в ладонь, как будто собирался умываться.
        - О каком моменте в море говорите? - спросил Кийко. Обмакнув в воде весло, он включил моторчик своей лодки. В проливе, между островом и берегом, волна была шире, течение сильнее.
        - О, и в переводе этот афоризм имеет черный блеск... Помни о жизни, помни о смерти. - Поглядывая за борт моторки, гость, видимо, ожидал еще видеть осетра или севрюгу кверху пузом. Он вынул из кармана платок и бережно стал протирать очки, недовольно ощупывая взглядом развалившегося на корме Фалалея. Можно было подумать, что эта вылазка на остров была затеяна самим Кийко, как морская увеселительная прогулка, и что это не был задуманный кем-то вояж для обмена "научной информацией заинтересованных сторон, во благо мировой цивилизации". Угрюмый бакенщик достал из-под сиденья оторванный карман от ватника и начал вытирать руки, как бы с намерением что-то предпринять. Эти манипуляции заинтересовали торгагента и он начал оглядываться по сторонам. Заметив встречную шлюпку, надел очки, перегнулся за борт.
        - Дико кругом, а есть люди, которые понимают смысл жизни. Бизнес и частная инициатива - есть двигатель прогресса. Этот приятный галург, который Завидный... имел бы у нас, в свободном мире, славу, богатство! Бизнес. Профит. У него активная голова и быстрые руки. Ближнего не надо обижать, его надо перегонять!.. Вместе - всегда тесно. А который злой конкурент - пусть будет труп,- собеседник Фалалея неожиданно оказался еще и шутником. - Теснота хороша, когда рядом крепкое и горячее тело девушки... Вы - есть настоящий гондольер! Мужчина, когда очень тесно, должны знать!... У вас тут тихий и приятно дикий пляж. Я видел на нем очень гибкое тело... Этот инженер, который Завидный, хочет получить любовный патент на тот инженер, который крепкая и злая девушка... О, я хорошо наблюдал. Они очень современно лежат на пляже. Такая девушка в умелых руках - тоже бизнес. Но пусть знает он, Завидный, как много шелка надо на ее волнистое тело! Пусть он не упускает случай иметь свободные деньги для своей знойной Кармен. Наша фирма умеет ценить игроков хороший класс, которым не нужен гандикап. Завидный может играть на
равных и даже давать фору. У него хороший вкус, он сразу меня заметил! Наша фирма не только берет сульфат, она ищет пригодных друзей!..
        Разговорчивость этого нарядного селезня была для Кийко кстати. Огибая остров, он все еще мучительно раздумывал, как бы быстрее развязаться с надоевшими бумагами, которые он сберегал то в сапоге, то под сиденьем лодки, то в фонарном пузыре. Слушая, Фалалей не очень вникал в смысл этой длинной проповеди, но вполне разумел, о чем заботился экскурсант. За островом, на солнечном плесе царило рыболовецкое оживление. За время штормов рыбаки истосковались по жадному клеву, дружно высыпали на море, и каждый занял свой участок, рыбный "мел-лек", облюбованный еще с весны.
        Чтобы не особенно маячить и в то же время не делать подозрительного таинства из своего вояжа, Кийко лавировал между островом и рыбаками, не упуская из поля зрения самых дальних лодок, на которых узнавал дружков, втихую промышлявших со своими переметами красную рыбу, которая строго оберегалась.
        - О, вы у нас были бы доходный гондольер! - услышал Кийко непрошенную похвалу. - Кто умеет так молчать, тот дорого стоит. Вы хороший гид. Я хотел бы видеть лысый остров... Можно?
        - Мы его не прячем. Наоборот, стараемся показать, и говорим про него: у нас тут революция была. Да еще какая!.. - голос у Фалалея Кийко неожиданно переменился, стал тверже и внушительнее.
        - Понимаю... С острыми клыками интервенты? Я много видел красный плакат.
        - Клыков у этих упырей не видел, а зады запомнились...
        - О, зачем так ругать! История не всегда любит громил. Она протягивает руку для поцелуя тому, кто умеет тихо... Наша фирма не обижает друзей тихих и умных. Вас, гондольер, тоже не забудем. Я уеду, а другой специалист может приехать... Фирма друзей не обижает.
        Сбавив газ у мотора, чтобы лучше слышать собеседника, Фалалей старался уловить главное, потаенное в разговоре, опасаясь слишком хитрой "насадки" на закидушке ловца. Сомнительного не усмотрел и, взбодрив моторчик, на больших оборотах направил лодку к южной, каменистой оконечности острова. Пусть потом Завидный выясняет тонкости дипломатии, а он - просто морской извозчик. Какой он гондольер! Фалалею Кийко на сегодня хватит звания бакенщика, и прошлое у него прочно покоится на двух медалях и почестях контуженного фронтовика. Не ропщет Фалалей.
        Причалили к лобастому валуну, похожему на черного борова. Потрафляя течению веслом, Кийко подтянул корму лодки к пологому спуску, высадил притихшего экскурсанта на берег. В расщелинах со вздохом плескались волны; в открытом море они казались меньше и спокойнее, чем у берега, где обрывался их бег, и они всю накопленную силу и злость вымещали на одиноком, сиротливом островке Кара-Ада.
        Неторопливо, молча устремились они на крутой откос. Карабкаясь по карнизу скалы, напарник Кийко вдруг вскрикнул и с перекошенным от ужаса лицом попятился, чудом удержавшись на острие камня Он успел подняться довольно высоко, и падать было страшно и опасно. Разожми руки - полетишь вниз, и, пожалуй, не в воду, а на каменистые зубцы. Кийко что-то кричал агенту из-за валуна, но тот не слушал. И вдруг Кийко увидел, как у экскурсанта по волосатым рукам с побелевшими от натуги костяшками и золотым перстнем, лениво, с холодным безразличием, медленно поводя головой, ползла живая плеть... Серая, скользкая, жирная. Касаясь рук, ее рубчатый, слюдяной живот проминался, и страшно было видеть, как тело гада непрерывно двигалось, стекало с руки, а поднятая голова с желтоватыми бусинками глаз все время маячила перед лицом экскурсанта с вытаращенными глазами и потным лбом. Кийко оторопело наблюдал из-за каменного высокого шкафа, зная, что всякое шевеление к добру не приведет, хотя, по всей видимости, блудливого иностранца уважила не ядовитая гадюка, а студенистый увалень - уж. Они кишат на Кара-Ада, и попадались не
только в одиночку, но и клубками, шевелящимися кочками с десятками голов и остреньких жал. Облобызав руку торгагента, флегматичный уж скрылся во мглистой сырости, а страдалец с золотым ободком на пальце никак не решался открыть сощуренных глаз. Должно быть, гадючий холод дошел ему до костей и он долго еще чувствовал прикосновение ползучей слизи... Фалалею и сейчас шуметь было опасно: вздрогнув, человек мог расслабиться и рухнуть с обрыва. Подойдя сбоку, Кийко ухватил лежащего ничком покупателя химикатов и "тихих" душ за руку и оттащил от обрыва на мшистый тюфячок из плесени.
        - Где вы прятались? Вам отвечать за меня перед свободным государством! Убили кобру? - принялся вдруг кричать торгаш, разглядывая свои руки, как будто они стали чужими, мерзкими. - О, этот холод с того света!- он встряхнул кистями, отер их о штанину и стал дуть в ладони, словно на морозе. - хуже смерти... Плохо, когда у тебя холод. Мне никак нельзя!.. Его могут почувствовать женщины. И тогда... - экскурсант не знал, что делать с затекшими руками, обласканными гадом. - Как долго гадюка текла! Страшная пытка. О, теперь я знаю тот холод, который ждет там!.. Моя душа будет чувствовать этот холод, будет леденеть, но спастись не сможет... Ничего не будет - только леденящий холод! Вы понимаете?..
        - Понял еще на фронте, - с каким-то спокойным- и тихим ожесточением ответил Кийко. - Я знаю другую пытку... На фронте я никого... слышите, никого не убил. Ни одного вражеского поганца не прикончил... Но я многих, очень многих не смог спасти от смерти - своих... упокоил. Не врагов, а своих... боевых друзей, - Кийко в первый раз так близко и так пристально посмотрел в очаровательные, лучистые глаза иностранца, и тот не выдержал его пренебрежительного и леденящего взгляда. - Знаешь ли ты, ездок по свету, что хоронить своих тяжелее, чем убивать врагов?..
        Притихший торгагент так и не решился взглянуть на своего гондольера в эту минуту. Отвернувшись, он думал свое:
        - У вас есть холод... от другой змеи! Я боюсь политику.
        Они встали на разные стороны поржавелого, корявого камня, и были на виду у рыбаков. И это Фалалею не претило: к чему играть в кошки-мышки, пусть их все видят. Чтобы не обижать Игоря Завидного, уважить его просьбу, он покажет иностранцу "змеиный остров", и они вернутся в Бекдуз. Никакого разговора о бумагах пока не получалось. Возможно, они и не понадобятся? Это - к лучшему. Не придется потом терзаться ожиданиями каких-то последствий.
        Они прошли по мрачному коридору нависших каменных громад с мокрыми, гладкими стенами. В душной сумеречности что-то хлюпало, возилось, шипело. Поднялись на небольшую террасу с двумя ковахами - неглубокими пещерными боковушками в скале. Закрытая со всех сторон, ровная площадка казалась полом опрятной комнаты, не имеющей крыши. Экскурсанту, видимо, нравилась эта камерная обстановка, тишина укромного уголка. И он не скрывал, что ему теперь импонировала безлюдность острова и библейская пустынность змеиного заповедника. Куда девались недавние страхи и философичные, грустные размышления о человеческой неприкаянности, бренности бытия, "вечном хладе" и неприютном потустороннем мире! У него вдруг пробудился живой интерес к окружающему, и он силился проникнуть взглядом на другой край острова.
        - Маяк спит? - вскинул он чистый, до полированного блеска выбритый подбородок. - Ему надо быть против солнца. Вот такой азимут...
        - Направления тут разные!..
        Экскурсант становился не только любопытным, но и нагловато настойчивым. Он понимал, что инженер Завидный в этом деле пытается хитрить, сам не поплыл, а послал бакенщика: что он думает?
        - А далеко отсюда до маяка, имея в виду слышимость... Кийко не был склонен к рассусоливанию, не очень сдержанно ответил:
        - Кричи хоть до мокроты!.. Не услышат маячники.
        - Кричать нет необходимости, - торгагент, чуть прищурив левый глаз, поднял лицо к солнцу и косил на своего гондольера. - О, как здесь интересно! Не покажете ли еще что-нибудь гостю? Экзотика -моя слабость Потрудитесь. Тот, который Завидный, отблагодарит.
        Скрытый намек кольнул Кийко в больное место, но он совладал с собой. Потрогав пальцем канавку на своей заячьей губе, он с готовностью предложил свои услуги.
        - Шагайте. Сейчас увидете!.. - Кийко вскочил на каменный придел у скалы, в углу площадки, и помог взобраться туда же своему спутнику. - Смотрите. Лучше смотрите! Вам это надо видеть. И запомнить.
        С невысокой гранитной приступочки открылся удивительно широкий мир. Около серокаменного подноса, на котором они находились, оказался продолговатый грушевидный водоем, не озерко, а тихая котлубань - впадина с чистой дождевой водой. По дну наполненной до краев нерукотворной ванны стлался изумрудный коврик, а на него, сверху, через ключевую прозрачность, падали тени от обоженных солнцем и потрескавшихся каменистых истуканов. Это чистенькое зеркальце было самой живописной отметинкой на мрачном острове, как драгоценный амулет на челе грубого дикаря. Вокруг этой глубокой лужицы не было ни деревца, ни лужайки, ни полынного кустика. Вполне подтверждалось, что "змеиный остров" был когда-то огромной подводной скалой, которая потом вылупилась из пучины, идущего на убыль Каспия; поднялась она из воды голой и за долгие годы не обзавелась никакой живинкой, осталась прежней мертвой глыбой, хотя и величалась теперь островом. Унылый вид Кара-Ада еще более оттеняла и подчеркивала окружавшая его раздольная, морская вольница: горы облаков на горизонте, разноцветная чересполосица водных полей, растрепанная ветром
длинная, пенистая коса, а у горизонта - как плавающие листики лавра - лодки и корабли на рейде, неподвижно и уместно впаянные в морской пейзаж. Маяк, хотя он и возвышался над этим вечным покоем, с того места, где стояли Кийко и черноокий иностранец, не был виден. Его скрывал красноватый подкрылок скалы, опущенный тяжело и низко, словно богатырское забрало. Неугасимый светильник, словно хранитель огня Прометея, никогда не обманывающий маяк, будоражил море и небо в любую непогодь и хмару; он маячил самым далеким путникам, а вот совсем рядом его рассмотреть было невозможно. Видно, не для дурного глаза открывал Кара-Ада свое лицо.
        ... Море. Небо. Камни да еще что-то невидимое, но неотступно присутствующее рядом. И это незримое, но сильное и волевое чувствовалось в воздухе, в камнях, в переливах волн и даже в облачке, упавшем на живую скатертку дождевого водоема.
        - Смотрите, - повелительно шепнул бакенщик пришельцу. - Шире глаза откройте!
        Все, что было доступно взгляду, уже осмотрел торг-агент, и даже пощелкал фотоаппаратом, из которого умел постреливать почти не целясь, навскидку. Должно быть, оптическое ружьецо было пристреляно надежно. Он порывался за скалу, не иначе, надеясь увидеть маяк и еще чего-нибудь, но Фалалей Кийко неволил его взгляд в другую сторону.
        - Туда смотрите!
        - А-а! - игриво заулыбался пришелец. - Куча камней и медная звезда! На эту жестянку надо смотреть? Пожалуйста, я с удовольстивем... Могу для фотокадра! Эти несуразные камни не очень портят рельеф. Экзотичный пейзаж. О, Азия!
        Фалалей не оскорбительно, но властно повелевал:
        - Посмотри и запомни это место! Другим там расскажи. Не так смотришь. Прямей и шире смотри!..
        - Отчетливо вижу и без очков серую кучу. Натуральные камни, а ля булыжники!..
        - Могила.
        Пришелец с тихим испугом, уже по-другому взглянул на одинокий, гордый холмик, машинально снял шляпу и спрятал ее за спиной.
        - О, жалкая могилка! Это всегда трогательно. Рядом с могилой забываешь о пустяках и обидах.
        - Вечная могила. Навсегда она свежая. И памятливая: около нее ничего не позабудешь!..
        В руках экскурсанта сверкнул фотоаппарат.
        - О, романтика Азии! Утопленник или от змеи?..
        - Разные тут... Их много: и заморенных, и тифозных, и утопших, и засохших!.. Еще не все отыскались. По косточкам собираем и храним. Братская могила..
        - О, я слышал про этих гордецов, которые без кушанья, без всякого багажа и воды остались на необитаемом острове Кара-Ада. Никто не просил пощады и еды!..
        - Смотри. Здесь видны и интервентов следы... На этом змеином острове народных борцов погубили. Каждый камень здесь - мститель. Камни не умирают. В них остался их огонь, - Кийко дал волю словам и тут же умерил пыл.
        - О, революция - плохая драма. Стреляют - все, и без холостых патронов! Она нашла даже этот змеиный островок. Лучше без революций... Надо тихо. Ты согласен, хозяин гондолы?
        Пренебрежение и даже брезгливость к могильным камням, подленькое смакование какой-то сомнительной независимости и безверия у этого холеного красавчика были противны.
        - Идите к могиле, - пригласил Фалалей торташа.-Иногда там слышны голоса... Приготовьтесь. Всякое бывает!
        - Химера. Я убежденный материалист. Люблю диалектику, хотя и принадлежу, как вы говорите, к миру капиталистов. Надо уходить отсюда. Оставим в этой могиле политику!.. Ведь я не столько представитель торговой фирмы, сколько турист. О, у вас очень уважают и берегут интуристов. Многое им показывают. Вы сильные. Вам можно... Но у меня спрос скромный. Я любитель природы, экзотики. Ведите, гондольер, туда, где можно отдохнуть и где есть редкий, красивый вид!..
        Не знал и не догадывался Фалалей Кийко, что про него говорил иностранцу Завидный, но уже начинал понимать, что этот обременительный экскурсант не очень-то ему доверяет, испытывает и мучает утонченными уловками. Отыскивая поудобнее спуск к небольшой лагуне, турист с коммерческими поручениями снова напал на Фалалея с дознаниями, но теперь иного - сердечного порядка.
        - У вас должна быть большая семья, гондольер? Задумчив и осторожен человек, который кормит много детей,- ни с того, ни с сего вздумал он сочувствовать многосемейным, к которым причислил и одинокого Фалалея. - Своя гондола - хорошо, но нужен еще бизнес!..
        - Нет нужды! - хотел отнекнуться Фалалей.
        - О, вы гордый аскет! Женоненавистник... Так у вас говорят? Вы их боитесь? О, зачем опасения!.. С ними надо тонко уметь... Помогает!
        Фалалей остановился, широко расставил кривоватые ноги в кирзовых сапожищах и поиграл кончиком ремешка.
        - Отгадали. Премного побаиваюсь их... Все какие-то жидковатые попадаются. На том и овдовел... Так что я против них во какой зуб имею!..
        И тут, наконец-то, Фалалей угодил иностранцу как истинный гид. От удовольствия торгаш с икотой засмеялся и причмокнул, потерев ладони о согнутые коленки.
        - О, вы есть великолепный оперный гондольер! Зачем у вас не гитара ловкого Фигаро, а фонарь Диогена?..
        - Эх, опера, туды ее в качель!.. И без гондолов мне тоже, а фонарь нужен, чтоб всякую мошкару привлекать на свет! По ночам-то одному скучно, - отшутился Фалалей, поглядывая на укороченные тени скал. - Солнце скоро подойдет к обеду. Пора. В срок вас доставить обратно наказывали.
        - Спешить надо медленно!
        Остановились. Прислушались. В камнях что-то цикало, тонко позванивало, и могло показаться, что это змейки оттачивали и пробовали свои жала. Осторожно ступая, вышли на карниз скального обрыва и спустились с него на солнечную проталину с овальными выпуклостями, грузными, застывшими, напоминавшими наплывы вулканической лавы. Между буграми извивались трещины с мшистой оторочкой. На лобастой поверхности было скользко, не за что ухватиться при падении. Балансируя, торгагент хотел перешагнуть через трещину и замер. Откуда ни возьмись, на площадку вихрем выскочила серая, рослая овчарка. Без лая, с выставленными вперед ушами и острым клыком она метнулась под ноги, и не успел торгаш опомниться, как овчарка выдернула из-под камня толстую гадюку, одним махом разорвав ее надвое... Отброшенные в разные стороны половинки извивались, подпрыгивали, ища друг друга, чтобы соединиться. Голова шипела, поднималась стоймя и пялила еще живые и уже мертвые глазищи...
        - Найда! - крикнул Фалалей. - Ко мне, Найда! Собака, не обращая внимания на окрик, рыскала меж камней с низко опущенной мордой, делала круги, петляла.
        - Майна... Вира! - бакенщик попытался взять лягавую морскими командами. - Вира!.. Назад, Найда! - Кийко боялся, как бы серая, с черным ремнем на спине, здоровущая овчарка не набросилась на чужака. Тогда, наверняка, не избежать международного скандала.
        Сам иностранец старался помочь бакенщику избежать ненужной скандальности. Он наклонился, присел и принялся тоже отдавать команды, но не собаке, а Фалалею.
        - Фас... фас! Именно так командуйте ей!.. Тубо... апорт...- с перепугу торгагент, видимо, тоже что-то путал, заикался и мешал слова. - Зовите ее, чтобы удалилась!.. Персона нон грата! Цыц!..
        - Найда, дуреха, выдеру! - нашел-таки Фалалей верные для нее слова.
        Собака подбежала, осмотрела, обнюхала обоих и отошла в сторонку, продолжая наблюдать за чужаком и за ползучими гадами. Умная Найда была настороже, но не выказывала открытой враждебности или злонамеренности, прохаживалась в сторонке и косила глазом за камень, голый и круглый, как шар.
        - Охрана маяка? - отдышавшись от испуга и резких движений, спросил турист напрямик.
        - Какая там охрана! - ответил почему-то гнусаво Фалалей.-Прибежала дворняга... Охотится наша Найда не за шпионами, а за ужами. Заметили? Свой приемчик выработала. На две половиночки делит гадючье тельце; туда головка, а сюда - хвостик... Не буду врать, чужих людей Найда тоже примечает, особенно когда с дороги сбиваются.
        - Змеи. Могила. Ищейки... Очень густо!.. Другой охраны на Кара-Ада и не надо, - заключил со скрытой озлобленностью торгаш.
        Прищелкнув пальцами над головой, он подал знак своему гиду, чтобы двигаться и побыстрее уйти от клыкастого конвоя. Ему удалось сделать всего несколько шагов в сторону моря, далеко он не ушел. Невесть откуда выскочила вторая собака, поменьше первой и не такая породистая, но куда более свирепая, с черным мурлом и белыми кустистыми бровями. Рыча и двигая складками на шее, пес остановился и начал, не спеша, перекладывать примой, твердый хвост из стороны в сторону, словно отсчитывая минуты, оставшиеся людям на раздумье и на прощанье с солнцем...
        - Тарзан, сидеть! - обратился к барбосу с невинной улыбкой Фалалей. - Разберемся. Шабаш!..
        К кудлатому, разномастному псу с белыми бровями важно подошла дородная красавица Найда и что-то, видимо, сообщила ему по-собачьему. Тот перестал рычать и уставился на бакенщика, шевеля обрубками ушей. Фалалей, подмигнув, бросил псу облупленную тарашку.
        - Поотведай, Тарзанчик, остренького. Найда, не тронь! Получи вот свое!.. - Фалалей взял из рук торгаша печенье и положил перед собакой.
        К удивлению и досаде иностранца безухий кобелек рыбу охотно сожрал, а на "десерт" даже не взглянул. Но в долгу он не остался и тут же доказал свое уважение к негоцианту, проявив даже услужливость. Метнувшись за расколотый молнией валун, Тарзан повозился в густой, мшистой зелени и вернулся с живой плеткой в зубах. На-пружинясь, он мотнул мордой, сделал рывок, и в зубах у него хрустнуло... Помедлив, Тарзан оскалил клыки, рванул еще раз, и положил у ног туриста дрыгающуюся, надорванную гадюку...
        - Вот и вам презент! - не из желания оскорбить гостя, а по ходу действия негромко сказал Фалалей Кийко.- Не обессудьте. У Тарзана свой прием-он слегка надрывает. Нежный пес.
        - Мерси! - поморщившись и вздрагивая, ответил торговый агент. - Теперь я хочу, чтобы домой!..
        - И я согласный, - вежливо ответил бакенщик. - Еще посмотреть ничего не хотите? Мне наказали...
        - Зачем вы так долго мучили? Я просил быстро и тихо, - ответил экскурсант. - Пишущий автор, который есть Завидный, должен оценить такое. И вы тоже!.. - Само собой! - Кийко удивлялся способности этого красивого, изнеженного хлюпика быстро меняться, умению мгновенно брать себя в руки и не упускать инициативу в разговоре и действиях. Фалалей вздохнул и добавил. - Спустимся к морю. Там покойнее .
        - Бумагу дадите почитать. Я буду думать...
        - Как не дать: велено угождать и нос по ветру держать. На подхвате!..
        Ставший вдруг официальным, чем-то недовольный представитель торговой фирмы взял у Кийко скрученные в трубочку бумаги и поднял на лоб светозащитные очки.
        - На что намекаете? - спросил он.
        - Какие намеки, когда все ясно, - без запинки ответил Фалалей... - У вас своя работа, а мое дело фонарики и ревуны в исправности соблюдать. Фарватер, одним словом! Чтобы ни одна посудина на мель не села, в остров не уткнулась, на косу не наскочила. Морским стрелочником довожусь я корабельщикам. Многие меня уважают... Пригодился вот и Завидному.
        Укрывшись в тени под скалой, иностранец осматривал сверток и как будто не слышал сопевшего у него за спиной бакенщика.
        - Услуги надо ценить, - вдруг сказал он, - и особенно деликатные! У вас есть талант продажного гида.
        Не ожидал Фалалей подобного иезуитства от заморского джентльмена.
        - С паршивой овцы - шерсти клок! - прошамкал Фалалей, не желая в этой игре быть битым.
        Торгаш так же спокойно ответил:
        - Вместе с инженером, который есть Завидный, вы бросили меня змеям. Хорошо есть умные собаки, а то я давно бы посинел и вздулся от яда. У вас очень милые собаки. Какая у Тарзана цена? О, это настоящий Цербер.
        - Здешние собаки не продаются, господин интурист!- с великолепной выдержкой ответил Фалалей Кийко, все больше интересуясь личностью залетного филина. - Как видите, пока мы торгуем химией, а не живностью. А таким псам и цены нет! От дикой мрази они остров очищают Раньше маячники под подушками, в снятых сапогах и даже в детских колясках ужей находили. Теперь гады подальше прячутся.
        - О, как хорошо, что кроме собак у вас кое-что можно купить! Не все имеет табу... Вы гуманные и сильные, вам нечего бояться.
        Бывал иногда и сам Фалалей Кийко беспощадным, ядовитым, а потому не мог не уважить скрытое изуверство, которое проглядывало у смазливого купчика. А уважил его Кийко простым, нехитрым способом: пока торгагент разворачивал бумагу, он молчал, но только тот принялся читать первый листок, как Кийко вдруг заговорил:
        - Опять же про наших непродажных собак, - вырвалось у него как бы между прочим. - Псы радеют, шкуры не жалея, но везде не усмотрят. Вот полюбуйтесь на эту хинину... Детеныш змеи!
        - Что это? - попытался отмахнуться зачитавшийся торгаш. - Я прошу не мешать.
        Изведав столько острых ощущений, загрустивший гость, кажется, не знал: кого здесь больше опасаться. Но и одному оставаться было страшновато. За каждым камнем, булыгой мерещились рогульки гадючьих жал... Но, как видно, чужестранец был далеко не робким. Оценив обстановку, он внимательно просмотрел рукопись, оценивающе полистал ее несколько раз и прислушался к шагам бакенщика. Сначала доносилось его пыхтенье на подъеме, потом шум от сапог с подковками. К воде скатился граненый камешек, наполовину влажный, должно быть вывернутый каблуком. Но все стихло. Земные звуки утробно и глухо поглощались массой воды.
        Полуденное море. Оно тяжело ворочалось под солнцем, насылало на остров волокуши волн, чтобы разрушить, размыть его, упрятать в своих глубинах. Оно делало это осмысленно и методично, подтачивая береговые скалы, образуя каменные грибы-навесы. Под одним из таких грибных нахлюпов и приспособился торгаш, оглядываясь и следя за движением на берегу. Он торопился, но действовал уверенно, расчетливо. В море с этой стороны острова было пустынно; единственная рыбачья лодка мельтешила почти у самого горизонта. Она то тонула, то выпрыгивала на волну. На берегу тоже было спокойно. Заморского дельца в эту минуту могло видеть лишь гадючье племя, но ползучие, пожалуй, сейчас были в то же время лучшим ограждением от непрошенного любопытства. Без суеты и лишних движений торгаш обнажил фотоаппарат и с прилежной точностью заснял на пленку по нескольку раз одну страницу за другой... Рукопись была не очень объемистой и времени на это ушло немного. Он пересчитал машинописные страницы, проверил еще раз нумерацию и связь на переходах. Не упустил ни один перенос, и особенно сосредоточился на подписи под текстом... В правом
нижнем углу страницы расписался автор. Подпись была хотя и замысловатой, но вполне разборчивой. Фотограф влюбленно похвалил про себя почерк Завидного и запечатлел прихотливый росчерк с разной выдержкой. По всему было видно, что опытный фотограф уважал свою клиентуру.
        Сделав главное, он присел на камень и обратил лицо к морю, однако продолжал внимательно следить за окружающей обстановкой, и словно затылком видел, что делалось на склоне и выше каменного навеса. Мимолетный шорох... Вспорхнула вспугнутая кем-то птичка, и делец мгновенно обернулся, отложил в сторону фотоаппарат. Отодвинувшись от него, принялся небрежно, с подавленным видом листать страницы довольно заурядной газетной статьи о переработке рассолов, добыче сульфата из отложений мирабилита, с помощью несложной, но в условиях Бекдуза новой аппаратуры. Как и ожидал торгагент, технической секретности эта проблема не содержала, но были заманчивы споры, которые велись вокруг самой проблемы и которые при желании и умении можно было бы истолковать самым неожиданным образом. В этом опытный делец убедился при первом взгляде на рукопись. А если к запальчивой статье в "свободной прессе" прибавить эрудированные комментарии, то взрывная публикация вполне окупит все хлопоты и треволнения на этом змеином острове. Негоциант знал, как желанны и как щедро оплачиваются его хозяевами скандальные поделки подобного рода.
Правда, куда больший фурор производили литературные опусы, добытые из-за "железного занавеса", но недурно поиметь и такой гешефт. Главное не в секретности текста, а в самой скандалезности публикации и сделке с податливым искателем славы. Достаточно было затравить Завидного...
        Шум за спиной больше не повторялся, но спугнутая птичка и скатившийся голыш предупреждали о близком присутствии кого-то... Но все уже сделано и можно не суетиться, наоборот, было выгоднее показать безразличие и может быть даже сожаление о пустой трате времени, хотя, впрочем, и тут полезнее будет классическая мера - "чуть-чуть"
        Придавив бумаги камешком, чтобы не сдуло ветром, экскурсант вымыл руки, окатил водой лицо и не спеша стал подниматься наверх, рассчитывая упредить чье-либо появление. Поднявшись на первый карниз, он никого не обнаружил. Осмелев, прошел по гладкой, отполированной временем и ветром площадке. На ней опасаться было нечего - малейшую соринку видно. Поднял круглую гальку, чтобы запустить ее на верхний карниз скалы, и тут же почувствовал, что за ним кто-то следит... Ничего другого не оставалось, как ждать на месте. Некуда да и незачем было скрываться. Показное безразличие подходило сейчас больше. Надо подождать: время, как и море, - все равно .выбросит спрятанное на берег. Ему хотелось повернуться и пойти навстречу устремленному на него взгляду и тем доказать, что бояться ему нечего. И он пошел, влекомый необъяснимым магнитом. Направление было выбрано правильное; внутренний указатель, обостренный инстинкт самосохранения сработал безошибочно. Не по какой-либо зримой тропке, а по раскладу камней он понял, что из рас-щелка, вылизанного добела волнами, есть близкий выход. Свернув влево, он увидел в
зеленоватом полумраке распадок, вырубленные водой ступени и выход к солнцу. Тут и встретил его Фалалей.
        - Не заплутался? - спросил он, словно расставаясь они условились встретиться именно в этой сказочной, дикой русалочьей келье.
        - В тишине лучше видится, - с пониманием вопроса ответил торгаш. - Я давно заметил: если очень думать о ком-нибудь, то можно непременно повстречаться, не сговариваясь...
        - Бывает такое, - туманно пробормотал Фалалей Кийко, обтирая потный кадык клетчатым платком. - Бумагу-то опасно бросать на берегу; ветер, волна-воровка или паскуда чайка... Все прочитали? Можно прибрать? - Фалалей достал из-за пазухи бумаги и, повертев их в руках перед самым лицом торгагента, сунул за пазуху.
        - Скрепочку зря потеряли. Этот предмет не для острова...
        - О, бумага уже у вас? - удивился торгаш. При всей своей телепатической одаренности он не мог предвидеть такой сверхловкости от криволапого бакенщика, у которого на ногах были не крылатые сандалии Меркурия, а кирзовые бахилы. - Вы уже спускались к воде?
        - Проведать вас шел, и разминулись. А бумаженции прихватил на всякий случай, чтоб ветром не унесло, но скрепульку не нашел.
        Бакенщик твердил о какой-то безделице - скрепке, но ни разу не заикнулся про фотоаппарат, оставленный вместе с бумагами у моря. Впрочем, скрепка могла быть хорошим предлогом, чтобы спуститься под скалистый грибок к воде и взять свой безотказный "Кодак". Бакенщик мог его и не заметить со стороны валуна, и все же агент не мог скрыть своего беспокойства. Не верилось ему, что бакенщик сумел так быстро обернуться с бумагами. Впрочем, это нечаянное недоразумение, ловкий финт лодочника могли обернуться на пользу торгагенту: разве его небрежность не была свидетельством отсутствия у него злых умыслов?.. Только пожелай, примени он приемы элементарной конспирации, и все выглядело бы иначе. Конечно, агент понимал, что в этой тонкой, филигранной игре не следует преувеличивать ни своей мнимой небрежности, ни легковерья посапывающего себе под нос бакенщика. Не надо и вида подавать, что он слишком заинтересован бумагой, содержание которой не было шедевром и могло быть достоянием любой провинциальной газеты. Важнее была сама принадлежность рукописи и побуждения падкого до рекламы автора дать писанине ход там, где
она могла прозвучать совершенно в ином ключе. Прием ловли "славоискателей" довольно примитивный, но почему от него отказываться, если капкан, кажется, уже сработал?.. Вряд ли подобные тонкости были бакенщику по его разумению.
        - Теперь поплывем? - прервал его размышления Кийко.
        - Не оставить бы чего! - озабоченно проговорил торг-агент. - В другой раз трудно будет попасть на этот гостеприимный остров.
        - Почему же! Говорят, только лев не возвращается по следу!
        Пока Фалалей Кийко спускался в расщелок, гость уже скрылся за уступом скалы. В отличие от осторожного льва, он вернулся к морю по своему следу, и поспешность его не была излишней. Бросившись к валуну, он до прихода бакенщика успел забрать свой фотоаппарат, оказавшийся на том же самом месте, где был оставлен, в луночке. Видно, не много любопытных в этом гадючьем царстве и не всякому охота появляться здесь без крайней нужды.
        Подошедший Кийко даже не взглянул на гостя, а принялся шарить между осколками камней. Согнувшись, словно лягавая, он стал перебирать разноцветные бусы из гальки и маленьких ракушек. Гость чувствовал себя виноватым и тоже пустился на поиски злосчастной скрепки, без которой вполне можно было бы и обойтись. На этот раз зрение более обостренным оказалось у агента.
        - Алло! - послышался его торжествующий возглас.- Мой предок был искателем жемчуга. Осанна! Всегда так помогай мне, всевышний! - На шутку этот возглас не походил.
        Довольный собой агент держал в руках крупную, .похожую на дамскую шпильку с волнистыми ножками, стальную скрепку. Был доволен и Фалалей Кийко. Можно было возвращаться в поселок.
        Шли не кружным путем через возвышенности острова, а берегом, прямо по воде. Гость сбросил сандалеты с витыми ремешками и нес их в руках, увертываясь от волн. Локтем он придерживал висящий на боку фотоаппарат и старался попадать ногой в следы бакенщика, но это ему не удавалось. Сапоги Фалалея, как у каменного гостя, оставляли на песке глубокий след великаньих шагов. Он шел, кланяясь на каждом шагу, словно брел навстречу буре с бурлацкой ношей на плечах. Семеня сзади, агент поминутно оглядывался, побаиваясь собачьей охраны острова. Его опасения не были напрасными. Стоило ему чуть приотстать, как за каменистым стояком, облепленным птичьим пометом, вспыхнули собачьи глаза. Таясь в скальных надолбах, Найда с Тарзаном провожали гостей до самой лодки.
        - Не устали? - заговорил бакенщик около лодки, вынимая из песка небольшой якорек с пиковыми тузами на лапах. - Не хотите искупаться?
        Предложение было заманчивым. Жар валил не только с неба, но и от потрескивающих, как на каменке, голышей. Солнечные лучи обстреливали даже с воды; отражаясь, они были особенно колючими и бередящими.
        - Раздевайтесь... не таитесь. Ведь я и банщиком был, в войну на вошебойке служил.
        - О, педикулез! - зацепился неохотно за ниточку разговора агент. - У вас много квалификаций.. О, вы несравненный гид!
        - Особенно одним ремеслом горжусь: поросят холостить умею за мое почтение. Пятачок в зажим, и хвать!...
        - О, это хирург, который есть кастрирует. Фалалей засмеялся. От его утробного, перекатного хохота повеселел и гость.
        Внезапный, вспугнувший птиц хохот Кийко не обошелся без последствий. И бакенщику, и агенту одновременно послышался с моря чей-то голос: крик не крик, и стон не стон... Купанье само собой отпало. Усадив экскурсанта, Кийко быстро оттолкнул лодку, да так далеко, что пришлось догонять ее по колено в воде. С залитыми сапогами, вскарабкавшись через корму, он прислушался к ровному шуму волн у бортов лодки и у каменистого, изрезанного берега. Но кроме плеска воды ничего не слышалось. Нет, ошибиться они не могли: это был человеческий голос. Кийко включил было мотор, чтобы побороздить в волнах, но дымный стукач глушил все звуки и его пришлось пригасить.
        - Эге-ей! - крикнул бакенщик, поводя в разные стороны рупором из ладоней. - Кто есть живо-ой! Го-го!..
        Проплыли метров сто в том направлении, куда нагнетало волны. Повстречались чайки и баклан. Искали за обломком скалы, упавшим в море... Звали. Били в пустую бадейку. Никто не откликался. Несколько минут фланировали вдоль восточной оконечности острова, потом вернулись к месту стоянки и по памяти восстановили направление, откуда мог послышаться вопль. Получалось, что плыть надо поперек волнистой, морской пахоты, наперерез живым бороздам. Поплыли, но и это ничего не дало.
        - Остается одно - галлюцинация! - откровенно отрекался от услышанного приунывший экскурсант. - В такую жару можно всякое увидеть и услышать. Я могу допустить рядом даже черта, который Мефистофель!
        Лучше бы торгашу этого не говорить. Только лодка приблизилась к берегу, как на скале, действительно, страшным дьявольским видением выросла собака. Это была разъяренная, бегающая по краю скалы Найда. Она то рычала, то принималась лаять, и все время оборачивалась мордой в одну сторону: к проливу. Вытянувшись в струнку и царапая когтями камни, Найда готова была сорваться со скалы. В той же стороне, куда она рвалась, над водой с плачем метнулись чайки...
        Включив мотор и двинув рулем так круто, что торгаш грохнулся на дно лодки, Фалалей Кийко поплыл на крик птиц. Чайки не обманули. В разлете двух грудастых волн Кийко заметил синее пятно. А когда подплыл ближе, то увидел надутый мешочек... Нет, это был не тряпичный пузырь. На скате волны синели трусы малыша, а голова, руки и ноги - все было в воде.
        Кийко подрулил к гладкой выпуклости, перегнулся через борт и с огромным трудом поднял тяжелое, набрякшее, свинцово-синее тело мальчишки... Фалалей узнал его. В Бекдузе все знали приемыша таймунщика Ковус-ага. И вспомнилось Фалалею, что это о нем утром шептались ребятишки на берегу. Как знал Фалалей, что не сдобровать сорванцу в холодном проливе: ведь он и хотел плыть вслед за мальчишкой, но раздумал - сам вернется к берегу. Но вот и не вернулся... И теперь Фалалей ругал себя за оплошность, за то, что не вернул мальчишку. - Не дотянул, шалопай безродный, - принялся ругать утопленника Фалалей. То назойливый экскурсант, то утопленник... А тут эти треклятые бумаги, подсунутые Завидным. - Держите за ноги! - крикнул Фалалей своему пассажиру. - Мягче, в такт попадайте. Не рвите. Эх, видать, никогда сами не тонули и никого не откачивали!
        - О, я люблю гимнастику, - старался угодить торгаш. - Но лучше быть в стороне. Моей персоне нельзя касаться утопленника. Виза! Лучше я поплыву к берегу. С визой лучше мне самому тонуть. Отпустите меня в море...
        - Тяните за ноги, говорю! Потом и вас выброшу в море.
        Мурад не подавал признаков жизни. Лежал неподвижно на коленях Фалалея с закинутыми за голову ручонками и одним левым, остекляневшим глазом смотрел в белый омут знойного неба.
        Высадив за пристанью торгаша, Кийко причалил как раз к тому месту, где поджидал своего упрямого дружка Васька Шабан и куда вскоре прибежала Нина, а потом подъехал газик и увез неудачливого пловца в больницу.
        8
        ...Воскресенье выдалось на редкость колготным и событийным. Немноголюдное, но шумное застолье, зачинщиком и вдохновителем которого был дебютант в науке
        Игорь Завидный, расплескалось через край и едва не вылилось в большую ссору. А потом как будто прорвало невидимую запруду времени и хлынуло одно за другим: авария насосной установки, утопленник... Подхваченные вихрем событий участники недавнего пикника разбрелись в разные стороны, а потом вновь собрались около конторы, чтобы ехать в бухту, к месту аварии. Не было лишь Сергея и Нины.
        Сергей задержался в больнице. Вместе с Ниной он помогал нести Мурада в палату, потом увязался за врачом и не сразу сообразил, что он не помогает, а мешает и что он больше нужен в другом месте. Нина в накинутом на плечи халате, с каким-то отчужденным взглядом сидела около Мурада. Медики, понимая, что ее помощь также уже не нужна, молча согласились на ее присутствие около пострадавшего. Мурад начал было уже разговаривать и узнавать людей, но вдруг ему стало хуже.
        Спохватившись, что она отстала от друзей, Нина выбежала из палаты во двор.
        - Ты уходишь, Сережа? - догнала и остановила она Брагина на аллейке кружевных туек и поблекших акаций с вялыми, словно опущенными в кипяток, листочками.
        - Без меня тут обойдетесь, - Сергей остановился, поправил Нине накинутый на плечи халат, вздохнул. - И ехать надо и до Ковус-ага нужно дозвониться.
        - Я позвоню,- ответила Нина. - А ты сделай другое.
        - Что именно?
        - Скажи, только не забудь: пусть Игорь не ждет меня вечером...
        - Что вечером? - не сразу дошло до Брагина.
        - Не приду.
        - А-а, значит, ты ему обещала?.. - с запозданием спохватился он.
        - Обещала. Но ты не думай, Сережа!..
        - А зачем, пусть Завидный думает.
        Нетвердой походкой, кутаясь в халат, Нина пошла вдоль аллейки к больничному оконцу с марлевой занавеской. Сергей постоял и побрел к конторе.
        Каким-то чудом успевший в этой крутоверти все же переодеться, Семен Семенович Метанов в парусиновой фуражке, серой блузе со сборками на пояснице и легких прюнелевых полусапожках нервно ходил около газетной витрины, за которой стояла автомашина, и просил шофера сигналить. Небритый, с помятым припухшим лицом водитель Ораз, поднятый по "тревоге", неохотно нажимал на кнопку клаксона.
        - Лучше я сбегаю, чем аккумулятор сажать, - ворчал Ораз. - Когда директора нет, то каждый себя ханом считает.
        - Происшествие, Ораз! - в который раз говорил Метанов. - Отгул получишь.
        - Диабет получу, Семен Семенович, от ваших сладких слов! - ответил шофер. Унять Ораза было трудно. - Всю ночь около печи с вашим Завидным торчал.
        У Метанова мигом слетело с лица скучающее выражение.
        - Ночью на установку ездили? - спросил он с живейшим интересом.
        - Ну да! Про эту шарманку слушать тошно! Деньги в трубу пускаем. Видно, тупую технику берем... А тупой ножик - руку режет!
        Подъехал на мотоцикле начальник насосной Ягмур Борджаков.
        - У тебя, Ораз, весьма глубокие познания, - покровительственно сказал Метанов. - На опытную установку пойдешь? Похлопочу.
        На водителя эти слова подействовали освежающе, и он заулыбался.
        - Сладчайший Семен Семенович, обо мне не беспокойтесь. Я свое в жизни найду. Когда верблюд хочет есть, он протягивает шею!..
        Метанов пожал плечами и подошел к Борджакову. Около конторы, окруженной кустами серебристого лоха, как-то неожиданно и тихо появился Сергей Брагин.
        - Прелестно! - воскликнул Метанов. - Я уверен, что Игорь Маркович не заставит себя ждать. Присядемте перед дорожкой.
        Сделав вид, что не ладятся часы, Борджаков потряс ими перед ухом и поморщился.
        - Можем одни ехать, Ягмур, - сразу же понял его Брагин. Он быстро уселся в остроносую люльку-торпеду мотоциклета и, прикрыв колени шторой, сказал Метанову: - Ищите нас у проруби, если не в самой полынье. Пусть Завидный догоняет!..
        - Прилично ли гостя опережать? - Метанова смутила поспешность Сергея. - Задержка не по нашей вине,
        Сергей Денисович. Утопленник!.. Я советую вместе ехать в бухту, чтобы потом без кривотолков. Вы же знаете, что есть условия для подобного вируса, - Метанов скорбно поджал губы. - У нас весьма благодатная питательная среда... Настоящий агар-агар для бацилл сплетен и подсиживания. Шофер вон что про печь плетет! Не от вас ли перенял?
        - Возможно! У меня голос громкий. Мать с детства горланом прозвала.
        - Я это к слову, Сергей Денисович. Всякий, кто сведущ в вопросах субординации...
        Впрочем, этих слов Брагин уже не слышал. Стараясь не высовываться и прячась под слюдяным козырьком, Сергей будто слился с мотоциклом, который сразу же взял разбег по бетонированной дороге и, минуя окраину, уносился в смутновато чадную озерную даль.
        ...Ехали от моря на северо-восток, к огнедышащему Каракумскому безбрежью. В этой полустепной провинции, между морем и пустыней, находилось основное хозяйство химкомбината. Разбросанный по берегу рабочий поселок за водокачкой почти незаметно и спокойно переходил в степной аул с приземистыми мазанками, войлочными кибитками, около которых виднелись дымные мангалы и на ветерке газык-приколы для коз и верблюдов. Кое-где громоздились коровьи загоны со стожками почерневшего сена на плоских крышах. Живописный и гостеприимный аул был для жителей Бекдуза как бы подсобным хозяйством, в котором обретались исконные жители этих заповедных мест: степняки-казахи, выходцы из Мангышлака, и каспийские туркмены, родовитые таймунщики и рыбаки. Многие бекдузцы имели квартиры в поселке и юрты в ауле. Дачные угодья никого не стесняли, а молочный скот был просто необходим. Верблюжий чал и кумыс в этих трудных местах были самыми целительными напитками, спасали, особенно детей, от многих болезней и недугов.
        Упругие жилки узкоколейной дороги от морского причала сначала тянулись в рабочий городок, пройдя вдоль его улиц, они шли к пескам, рассекали надвое аул и вплетались в "узел" энергетики и транспорта Омар-Ата. Здесь была электростанция, вагонный парк, ремонтные мастерские. Отсюда рельсы узкоколейки и провода тянулись по барханистым, а кое-где и по гористым увалам: налево - в порт, направо - к соляным промысловым озерам, почти до самой бухты Куркуль, и рапозаборных насосных установок. Разъезженная шоссейка тяготела к железнодорожной ветке, вместе с ней по насыпи бойко вырывалась из Бекдуза, но дальше отклонялась на солончаковый выгон. От развилки более устойчивая колея бежала на аэродром, а вторая, разбитая и многоходовая, - мимо производственной площадки уползала к белесым буграм, за которыми скрывались озерные сульфатные прииски.
        Мотоцикл несся по ленте солончаковой низины. На аэродроме кроме полосатого колпака с пойманным ветром и небольшого домика с радиомачтой не было никаких дорожных ориентиров. Посадочная площадка, раскинувшись по такыру от моря до лучистых бугров, казалась очень обширной. К одинокому, брюхатому "антону" неслась почтовая машина, а в противоположную сторону от самолета вприпрыжку убегала голенастая, одногорбая верблюдица. За ней увязался беленький верблюжонок на тонких, негнущихся ножках. Вдруг верблюжонок остановился около огромной и воркующей птицы из фанеры, поднял голову и принялся прыгать на одном месте. Мать тоже остановилась, с возмущением помахала хвостом и пошла назад, к глупышу, как будто знала людскую пословицу: большому верблюду положено ходить за маленьким...
        - Кто-то прилетел! - перекрывая рев мотора, сказал Ягмур.
        - Ты здорово подметил, Ягмур, - рассмеялся Сергей.
        - Может комиссия, печь принимать?
        - Утешенье слабое.
        - А вдруг поможет?.. Ведь даже волшебная палочка о двух концах!
        - Сошлются на какой-нибудь параграф, артикул, а это, как любит говорить Метанов, не имеет "обратной силы".
        Ягмур выругался. На пыльной подушке дороги начал усиленно помогать буксующему самокату ногой.
        После больших мытарств миновали песочную заставу. На твердой лобовине дороги Ягмур остановился, чтобы осмотреть задок у коляски, в которой колыхался Брагин. Ее все время забрасывало на выбоинах и песчаных высевках. Обойдя мотоцикл, Ягмур надел ветрозащитные очки, делающие его горбоносое лицо загадочным и очень фотогеничным, пригодным для любого детективного фильма. С пристрастием оглядев машину, по виду хрупкую и слабую, Ягмур остался доволен безотказным коньком-горбунком, выручавшим не раз в этих кромешных дебрях. Поправив очки, Ягмур тронул тихонько на изволок, направляясь к рапозаборам.
        - Увязнем с печами, говоришь? - подзадоривал Ягмур Сергея. - А, может быть, рановато снимать эти самые... для купанья? Авось, уладится!
        - Такие вот, как ты, божьи коровки, и мостят ад благими пожеланиями! Уладится?.. Ты давеча свою бабку Огульгерек вспомнил, а я дедом Павлом козырну, который рассказывал про невозмутимого, покладистого соседа: завяз горемычный в болоте. Телегу утопил, и ничего... не горюет. Держит нос по ветру. Вот и лошадь затянуло. Тоже - ничего!.. Ушел и сам по пояс, но не ропщет. Погруз до самой головы, вот-вот и макушка скроется в трясине, а он взглянул на чистое небо, на ясное солнышко и с умилением прошептал: "Спасибо, боже, хоть не чадно!.."
        - Утонул, но до конца довольным остался! - расхохотался Ягмур, выбравшись из дорожной пыли на твердый солончаковый наст. - Вижу, твой яшули, Павел-ага сюит бабки Огульгерек!
        - Смех - смехом, а из "антона" действительно вываливается какая-то тепленькая компания. Пришпорь своего горбунка! - Сергей надвинул на глаза соломенную шляпу и спрятался под слюдяным козырьком. - Неужели комиссия?
        Газик помчался к самолету. Сергей прошелся пальцами по пуговицам темной крапчатой полурукавки, словно по клавишам баяна, со свистом вздохнул: - Ну, теперь наш Семен Семенович заворкует!
        Широкий такыр, служивший аэродромом, остался справа, в низине. Путники поднялись на бугристое плато, как бы на второй этаж бекдузского приморья. Окаменевшие складки указывали на то, что эти возвышенные изрезы некогда были берегом залива Кара-Богаз. Сразу же за обочиной дороги начинался промышленный комплекс. Самым внушительным и приглядным было легкое, в частых оконных переплетах, трехэтажное здание из розоватой гюши. В этом "воздушном замке" помещался опытный цех по комплексной переработке рассола. Виднелись замысловатые переплетения труб, холодильные установки, центрифуги и циклоны... На втором плане стояло такое же радующее взор помещение, в котором находилась бишофитная установка. Гораздо большую площадь занимала строительная площадка сульфатного завода. К слову "новостройка" так привыкли, что иной раз в шутку, а иногда и всерьез этот огороженный такыр называли попросту пустырем. Строительство первого сульфатного завода в химическом оазисе затянулось надолго, а в последнее время вообще оказалось под сомнением. Словно по иронии судьбы завод закладывался возле того самого бугра, на котором до
сих пор печальным памятником стоял железный рыдван, заржавелый и искореженный, когда-то гордо названный местным умельцем Иваном Вишняком "комбайном". Голопузый бугор, белесый и выгоревший, с извилистыми протоками, выбитыми ветром, никто не называл иначе, как "каток Вишняка". Для приезжих было интересно: кто же выкинул на свалку эту тяжелую махину? Оказывается - щупленькая и сухолядая фанерная лопата. Длинная и затяжная эта история... с фанеркой, тщедушной лопаткой. Пытались ее выжить с сульфатных озер и другие зевластые механические подборщики, но никого не пощадила она. Знать, был у нее секрет вечной молодости.
        - От Вишняка к озеру завернем или напрямик? - спросил Ягмур, заранее зная, что Брагин полезет напролом через бугры.
        - Ты сам-то как ехал?
        - Мне разбирать было некогда. Прямиком летел!..
        - Бери по своему следу.
        На спуске с косогора, изрытого неглубокими штольнями, в которых добывали гюшу, на краю ощеренной розоватой каверны Ягмур, потрогав рукой пыльную маску на своем лице, обернулся к Сергею.
        - Провозились долго мы в поселке, но спешить-то, кажется, все равно некуда. Провал не заткнуть...
        Сергей подпрыгнул на выбоине и едва не вылетел из люльки. Открыл рот, чтобы выругаться, но его так забило и начало корежить, будто в лихорадке или падучей, что он только клацал зубами, а слова застряли в горле. Мотоцикл залетел на такой дорожный рубель, что казалось, будто в днище люльки клевали отбойными молотками. На этой-то дорожной "гребенке", дергаясь, словно в "пляске святого Витта", Сергей вдруг надумал задираться и спорить с водителем мотоцикла.
        - Яг...мур, ты тще-щес-лав-ный, - повиснув на мгновение в воздухе, выкрикнул Сергей. - Завистник ты!
        Удар был мягким и довольно продолжительным, Сергей провалился на дно люльки, съежился.
        - Слезай, - спокойно сказал Ягмур, и это простое слово оказалось настолько сильнодействующим, что Сергей ухватился обеими руками за голову.
        Он не понял, что же произошло: мотоцикл оказался в какой-то жаркой и мягкой перине. Мчавшаяся вдогонку туча пыли быстро их прикрыла вонючим балдахином.
        - А зачем слезать? - закричал в липкой пыли Сергей.
        - Кто катается, тот и арбу должен толкать!..
        - Заехали?
        - Залетели.
        Высунув ноги из коляски и выпрямившись, Сергей погрузился до колен в легкую, горячую пыль.
        - Давай подождем Метанова, - проговорил он, с грустью глядя на пушистую заграду.
        - Не думаю, чтоб Метанов тут поехал.
        - Тогда надо поспешать. Могут опередить, - Сергею все время казалось, что Борджаков вовсе не торопится к своей насосной и едет туда против своей воли. - Ребята нас ждут!
        - Ждать больше нечего, Сергей Денисович! И попасть на рапозабор никогда не поздно: зрелище надолго сохранится...
        Стоя посредине глубокого, пыльного озерка, Сергей хотел вытереть нос, поднес к лицу пыльный рукав и расчихался.
        - Тьфу, дьявольщина! Ты, Ягмур, чего-то финтишь!.. Скажи начистоту, что с установкой?
        - Карстовый провал... Ты же, Сережа, и накликал своим прогнозированием.
        - Надо было предвидеть. А ты, джигит, остаешься в сторонке?
        - Не думаю... Катаклизм произошел правильный! Кому первому пропишут?
        Мотоцикл выволокли из ямы. Ягмур закурил. Сергей злился на дорогу, на разные проволочки, но больше на себя: всегда спешит, суетится, но часто опаздывает. А сегодня на каждом шагу барьеры, которые ни обойтиг ни объехать.
        - Гадаешь, кому первому достанется спрынцовка?.. Нам же и придется низенько кланяться... на три метра против ветра.
        Смех разбирал Ягмура, но он проглотил смешинку.
        - Не прибедняйся, Сергей, ты-то умеешь за свое постоять! Завидую тебе. Ты видел опасность, когда только начинали бурить. И говорил об этом.
        - А что толку? Говорил, но надо было делать!..
        - Значит, не нашел ты нужной струны для складной игры.
        - Зато есть ловкачи, которые умеют находить нужную, но чаще всего слабую струнку. И наяривают по ней!
        - Ты имеешь в виду хор Завидного? А Метанов у него вроде солиста-бахши! - Ягмур обжег палец папиросой.- Сами мы виноваты. Поддаемся!.
        - Свист и пыль столбом, а нам это представление не очень-то по душе. Надо знать, что от этого народу прибудет. Надо по-хозяйски распоряжаться своим добром.
        За разговором не заметили, как вытянули мотоцикл на косогор.
        - А ты знаешь, Сергей, у тебя в этой пустыне зря пропала чудесная речь, - пошутил Ягмур.
        - К сожалению, для некоторых людей слова стали не более, чем бенгальские огни. Светят, но не греют. Замечается это, к несчастью, не у наших только, а и у некоторых наезжих к нам. И откуда берется у них это безразличие к будничным, трудовым делам?
        - У нас текучка мало идет на убыль!
        - Сезонники... - Сергей отпустил это словцо и дал ему удалиться, как будто для того, чтобы рассмотреть его со стороны. - Сезонники. Холодное и осклизлое словечко. Поденщики... как мухи-поденки. Временщики... Когда такое чувство заползает к человеку в душу, то жди от него чего-то недоброго и даже мерзкого. Я лично опасаюсь таких... Линялый народец.
        - Ничего не поделаешь. Многое у нас на промыслах пока от солнца и ветра. Вот и летят иные на солнышко!..
        - Об этом и речь! Завод испортит летунам-сезонникам летную погоду. Завод нам нужен, современный комбинат.
        ...Налетел ветер, ударился с разгона, взбаламутил песок и поднял к небу подвижный, гнутый змеевик. Пыльное чучело на ходулях шустро прошлось по скату бугра, перевалило на другую сторону и, колыхаясь и свистя, устремилось к озеру.
        В лицо Ягмуру швырнуло ветром горстку песка, и водитель долго отплевывался и протирал глаза.
        - Уступи руль, а сам в подол поплачь! - Сергей силой усадил друга в люльку и, завладев рулем мотоцикла, рванул с места на такой скорости, что Ягмур, пытавшийся что-то крикнуть, захлебнулся от воздушной струи. Крик его остался далеко позади, вместе с огарком сигареты. К слюдяному козырьку кокардой прилипла бабочка...
        Призрачными видениями проплывали в дрожащем мареве знакомые картины. Грозовая фасолина водоема - крайнего в каскаде искусственных озер; похожая издали на элеватор с трубой, печь "кипящего слоя", недавно обновившая собой унылый, худосочный пейзаж; фанерное гнездовье - легенькие домики сборщиков сульфата и длинный лабаз мастерских, где делались и подновлялись лопаты... Рядом навесы, под которыми стояли дренажные машины, а чуть поодаль - новенькие "комбайны" для механического сбора сульфата, которые "доводил до ума" ленинградский инженер Иван Волков. Они, робкие младенцы, только учились ходить по ледяной корочке мирабилита. Машины стояли у берега сухого озера. Около них возились люди. От глинистого яра Семиглавого Мара, у подножья величественной печи "КС" с указующим перстом громоотвода, начиналось знаменитое Шестое озеро - жемчужина всего оазиса. Даже с отдаленного нагорья в жарком, белесом царстве можно было определить скопление стоящих в беспорядке пузатых мешков, похожих на пингвинов. Поблескивали на солнце металлические диадемы у захватистых лопат, да вырастали неожиданно новые стайки пингвинов,
и все это походило на фата-моргану. У грубоватого с виду, трудового Бекдуза были свои живые волшебные сны; вокруг безводных, с сыпучим зеркалом, озер роились дивные легенды.
        - Сказка, - вздохнул Сергей. - Лебедей только нет.
        - А вон они вкалывают, наши лебеди! - в миг уничтожил Ягмур все чары сказочной фантасмагории.
        На белой ниве сульфатного поля трудно было заметить сборщиков, облаченных с ног до головы в белое: в марлевых масках, защитных очках и голицах до локтей. Привидения, как им и полагалось, двигались бесшумно и казались бестелесыми.
        - Сезонники не валяют дурака, гребут рубли. Накидают их в торбу и фью-ить!.. Помахают крылышками. Мы их жалеем по весне, а они нам сочувствуют по осени. Улетают, а нас за погорельцев считают!..
        За кремнистым, с красной окалиной на камнях, увалом открылся широкий вид на Куркульскую бухту. Под солнцем, ослепительно и колюче искрясь, пылала белыми, синими и пурпурными огнями неоглядная ледяная равнина. Сначала трудно поверить, что перед тобой не водная, подвижная гладь, а твердый наст, застывшая, неподвижная твердь. Но это безмятежное лоно обманчиво, так и чудилось, что притихшая стихия остановилась лишь на миг, что она вот-вот снова разбушуется, грянет сокрушительный шквал и бухта закипит, вспенится и опять соединится с отхлынувшим Каспием.
        ...Бухта. Когда-то в ней укрывались от бурь морские корабли, а сейчас тут отлегла соль. Мотоцикл, похожий на игрушечного попрыгунчика, сорвался с откоса и влетел в бухту вместе с клубами пыли. Дорога была наезжена, местами водяниста, но вполне земная. Однако стоило углубиться подальше в бухту, как колея начинала мокреть, темнеть и как бы плавиться под колесами. И тут уж лучше не оглядываться, не мешкать, а мчаться вперед, к черным точкам, плавающим на горизонте в серебристом кипятке. Оглянешься, сразу же станет не по себе: берег далеко позади, а под ногами чуть прикрытая соляным настом бездна - чрево Кара-Богаза, настоящая Черная пасть. Чем больше удаляешься от суши, тем отчетливее вырисовываются по сторонам береговые изрезы самой бухты. Соляной панцирь Куркуля достигает нескольких метров, но не везде он одинаково прочен и устойчив. Под верхним покровом погребены огромные массы насыщенных рассолов, оставленные и подпитываемые заливом. Ниже первого рассольного горизонта снова лежит твердая соляная прокладка. А под ней - опять скопления тузлука. Такие схороны в несколько этажей. Замурованный бассейн
погребенных рассолов никто до дна пока не измерил и сколько здесь этих глубинных нар - никто точно не знает. Вероятно, больше шести... Наиболее пригодным оказался второй горизонт. Из его сот и выкачивается рассол - рапа. По трубам она поступает в открытые вместилища озер. В этих бассейнах с наступлением зимних холодов рассол твердеет и превращается в мирабилит. Проходит время и под летним солнцем мирабилит обезвоживается, становится драгоценным порошком сульфата натрия, который составляет пока главное богатство оазиса.
        Залив Кара-Богаз и урочище Бекдуз располагают несказанными сокровищами, но используются они пока не полностью. Нужна высокая техника, и она пробивала себе дорогу, но с большим трудом. Об этом и шел всю дорогу разговор. Брагин мало-помалу уводил мотоцикл от береговых илистых припаев и брал правее, где блестела гладкая наледь. Про себя он как бы продолжал начатый спор с Ягмуром о делах комбината, в которых пытался разобраться не он один и не только с помощью таких вот дорожных диалогов и самых досужих силлогизмов. Споры об этом шли жаркие.
        - Злость в тебе кипит, Брагин, - подтрунивал Ягмур, когда разговор перешел опять на установку печи "кипящего слоя", с которой был связан Завидный. - Не хочешь согласиться, что он обскакал нас с тобой на байге - на скачках жизни. Пожалуй, обскакал. И вот бесится джигит брагин. Да, Завидный - ловкий, с толком все делает. Поневоле позавидуешь. И приятный человек. Говорится же: если руки в масле, пригладь волосы. У него сейчас - масленица!
        - Ну и народец! - криво, через силу улыбнулся Сергей. - Садись на передок, бери руль! Вези. А я, видно, никуда не гожусь... в люльке поеду.
        - Слышь, Сережа, на верблюда сел - за горб не прячься!
        Неспроста Брагин передал и вручил свою судьбу Ягмуру: сын чабана Борджака и бухту знал, и на своем мотоцикле мог бесом летать по самым непроходимым дорогам.
        А сейчас начинались те самые места, которые, по всей вероятности, и находятся у черта на куличках. На соляном подтаявшем катке появились твердые наросты и наплывы, оставленные нагонной рапой в пору буйных ветров и шторма. По застывшим волнам мотоцикл бросало и било хуже, чем лодку в море. Однако не это таило главную опасность. Всюду подстерегали полыньи, карстовые воронки, возникавшие в разных местах и внезапно. В слепящем сиянии солнца и слитков соли такая полынья могла оказаться незамеченной совсем рядом, и тут хватка и чутье Ягмура были просто необходимы.
        Лучшим ориентиром в этом разгуле света и призрачных видений на волнах знойного половодья была толстая, тёмнокрасная плеть трубопровода, уложенная прямо на твердый соляной наст. Этот внушительный водопровод брал свое начало у головных источников, оснащенных насосами, и уползал к земляным ваннам "горного цеха". Свою службу прожорливый трубопровод пока не нес и только испытывался, но внимания к себе требовал ничуть не меньше, если не больше, других опорных пунктов промыслового хозяйства комбината. Именно рапозаборники, водовод и "горный цех" должны были обеспечивать громоздкие печи сырьем - мирабилитом. Жерла железной махины почти пустовали и наполнялись тяжелой рапой лишь тогда, когда пускались в ход насосы и опробовались распылители.
        - Во время аварии успел отключиться этот удав? - спросил Брагин, когда мотоцикл огибал выпяченное колено трубопровода.
        - А когда он бывает включен? - сказал и недовольно сплюнул через плечо Борджаков. - Три начальных скважины едва дышат, а десятая вовсе заткнулась. Ты, Брагин, начальник производственного отдела, должен знать!
        - Говорил вам - за фильтрами следите, - сказанные тихо и вяло, эти слова не вызвали у Борджакова никаких возражений и заметных эмоций. Брагин и не стал продолжать разговора, ставшего в тягость. Привстав в люльке, он спросил:
        - Что там впереди?
        - Прямо - пятый колодец. Узнаешь его в мареве?.. А правее - шестой заборник. Он самый... Провальный. Люди около него, как у свежей могилы...
        - Туда глянь, за насыпь!
        Обернувшись, Ягмур только сейчас заметил мчавшийся газик.
        - Метановский дозор!
        - Провозжались с твоей трещоткой. Жми!
        - Неужели обогнали? - не сразу сдался Ягмур. Помахав рукой водителю Оразу, притихший Брагин ткнул Ягмура в бок:
        - Не зря подкалывает Метанов: мы с тобой во всем - напрямик!
        - Хочешь пересесть в его арбу?
        - Ну и дурачина ты, Ягмур! - рассердился Сергей. Замолкли до конца пути. Остановились у самого края зловещего зеленого разлива вокруг огромной воронки. Люди стояли с наветренной стороны и смотрели под ноги... Казалось, подходило к концу какое-то печальное прощание и ветер над головой плаксиво перебирал невидимые струны.
        Соскочив с мотоцикла, Брагин пошел прямо на толпу. Еще не видя ничего в подробностях, он почувствовал - свершилось непоправимое. Перед ним молча расступились. Глядя прямо перед собой и не видя ничего, кроме плавающей на поверхности разлива пустой спичечной коробки, Брагин дошел до подвижной, маслянистой губы, выпукло вытянутой и медленно слизывающей человеческие следы с соляной наледи. Холодная губа шевелилась, наползала на дымившийся окурок...
        Оторопевший Сергей Брагин засмотрелся в зеленый сумрак воронки и не заметил, как заступил в воду и залил туфли. Ветер с силой гнал спичечный коробок на другой край небольшого, вытянутого озерка, но стремительный волчок воронки не отпускал от себя, и коробок быстро вращался, превратившись в синий кружочек. Мелькающий пятачок - это все, что осталось от тесовой будки, в которой стоял насос и мощный электромотор. Сильное вытяжное устройство, сделанное добротно и надолго, выдерживало штормовой натиск нагонной рапы и набеги шальных орд пустыни, но рухнуло от невидимой напасти. Не мог машинный заслон противостоять подземной слепой стихии, от которой пока не было спасенья. Люди даже не успели толком разобраться, что же произошло, хотя не первый раз встречались с карстовыми провалами. Слесарь возился у подводящей трубы, а моторист заменял изогнутый рожок замерного стекла..
        Все произошло мгновенно, как в землетрясение: будка качнулась, дрогнула и, накренившись на угловую бревенчатую опору, повалилась, пошла вниз... Казалось, тяжелая установка тонула не под своей тяжестью, а ее увлекала в преисподнюю зубастая, цепкая дьявольская сила. Моторист едва успел выскочить из потонувшего деревянного колокола. Только что была под ногами крепкая опора, соляной пласт, в котором скважину сверлили специальным буром, и вдруг - разверзлась пропасть и втянула всю громоздкую рабочую колонку... И вот коробок спичек, который недавно держал моторист в руках, чтобы прикурить, остался единственным вещественным доказательством при разборе страшной истории. Коробочка мелькала и кружилась на поверхности крохотным поплавком.
        - Клюет, стерва! - услышал Брагин за собой чей-то неунывающий голос. - Тяни, подсекай!..
        - Так клюнет, что чесать устанешь!..
        - И отчего такая погибель? На ровном месте яма роется. Кого ни спрошу, ни один соледобытчик не может толково пояснить. Кто роет воронки и почему именно там, где мы со своей механикой колупаемся?..
        - Снимай с себя стильные дудочки и ныряй! Достанешь свою будку, тогда поймешь.
        - Ну и вострячок ты, Лимон, нешто у дьявола из пасти достанешь?
        - Попробуй, у тебя бородища стильная, как у водяного!
        - Не водолаз я...
        - То-то, далеко куцему до зайца! Сейчас вот начальник производственного... Брагин запросто всю астролябию достанет! Расступись, братва, наш Денисович будет принимать соленую купель!
        - Оно и недурно от ревматизма!
        - А кто строил эти избушки на курьих ножках?
        - Строили - я те дам! Но вот беда: в подземелье кто-то дурачится!
        - Грымза ты старая, головой думай, а не багажником! Брагин же говорил, что под будку надо опоры подводить.
        - Виноватого теперь ищи на дне омута!
        Спорили разноголосо, вразнобой, а засмеялись дружно, словно подчиняясь незримому дирижеру; и этот согласный смех не показался Сергею обидным, потому что в искреннем хохоте не чувствовалось ни насмешки, ни баловства, ни издевки: смехом люди пытались скрыть свое чувство досады и горечи. Сергею от общего внимания стало полегче. Он чувствовал рядом сильных и беспокойных людей, остро переживающих вместе с ним беду, и если готовых в таком положении еще и смеяться, значит, способных на многое.
        - До потопа насос работал? - спросил Сергей, сделав такой жест рукой, как будто пробовал: не перегрелся ли кожух мотора и не сбавить ли обороты. - Стекло для замера у него было старенькое. Не надо бы мотор разгонять!..
        - Сменили стекло, Сергей Денисович, и манометр исправили, - картинно одетый, носатый моторист тоже полез в воду к Сергею, стоявшему у самого уреза полыньи.
        - А когда тузлук выступил и поползло под будкой, мотор еще работал?
        - Нормально тянул!.. Он тут ни при чем. Отдушина в панцыре вон какая, и побольше нашей скворешню глотнет. А на той язве вовсе ничего не стояло, и пустой бочки не было, а тоже - провал, - броской наружности, в берете и с косичками на висках моторист Феликс Лимонов показал на покрытую сизой рябью продолговатую лужу, распластавшуюся будто каракатица. В этом месте воронка появилась еще более загадочно, глубокая, не видно дна; рванула соляная каверна на блестящем голяке, в стороне от насосной установки и трубопровода.
        - Важно знать, что у мотора все было в порядке, - эти слова Сергея были очень понятны мотористу, и он пояснил печальную суть более чем скуповато:
        - Стеклышко жалко. Пробное...
        Потный детина с красной косынкой на голове, похлопав Феликса Лимонова по плечу, хихикнул:
        - Сундук и гармунь чур! с ним!.. Замук жалко. Послышался короткий вздох, и здоровяк истово крякнул. Феликс наступил смехачу на ногу, и тот смолк.
        - На ребят можете положиться, Сергей Денисович! Установка не виновата, а расчеты надо бы выверить, - нагнувшись, чтобы засучить брюки, Феликс шепнул Брагину: - Смотрите, Метанов тоже в воду рвется. Хочет, а хотелку боится замочить!
        - Да, Феликс, дело тут не в трубочке, хотя и за ней надо следить. Беду приносят подледные чертики из Кара-Богаза, которых мы не видим, и, хуже того, почти ничего о них не знаем. В Черную пасть, видно, надо поглубже залезать.
        - Эх, Сергей Денисович, меня осенило! - чему-то неожиданно обрадовался худой и огнеокий Феликс Лимонов...- У чертей в соленом омуте, наверно, сейчас всекаспийский фестиваль! Славным моторчиком поживились, хвостатые. Надо и на них найти управу. Что получится, если на чертят полосатых напустить... - Феликс внимательно следил за выражением лица Сергея и до смешного посерьезнел и остепенился. Лохматые волосы пригладил ладошкой, а берет для чего-то в карман сунул. - Давайте попробуем направить на водяных злыдней современные меченые атомы!.. Здорово должно получиться! Я уверен, Сергей Денисович, что они могут многое нам рассказать.
        - Про что ты, Феликс? - словно ослышавшись, быстро переспросил Сергей Брагин. - Какое поручение думаешь ты дать меченым разведчикам?
        - За новаторство это предложение пока не выдаю, - спокойно сказал Феликс Лимонов, - но уверен, что о помощью атомов мы и в Черную пасть сможем проникнуть... Для начала я думаю это поместить в нашем "Прожекторе" под рубрикой: "Комсомольцы - беспокойные сердца".
        - Оставь пока рубрики! - Сергей всерьез принял его слова, задумался над чем-то и сделал опасный шаг по тузлуку к зияющей воронке, источавшей из глубины мутную зелень. - Знаешь, Феликс, в этой мимолетной искорке таится стойкий огонь! Во всяком случае, это может быть началом поиска. Ведь мы до сих пор почти ничего не знаем о движении погребенных рассолов, о их зависимости от погоды и настроений Кара-Богаза, изменений в заливе... Маловато мы ищем, хотя и не скажешь, что безмятежно живем. Похоже, что мечемся, а не разведываем.
        Сухопарый, с балетной грацией в движеньях Феликс Лимонов временно совмещал должности моториста и гидрогеолога. Развивая идею о применении в борьбе с карстами меченых атомов, он шастал по воде рядом с Брагиным, ощупывая дно своей стройной и проворной ножкой в легком сапожке, выставленном далеко вперед, словно в каком-то бравурном танце.
        - Дальше нельзя! - крикнул он прямо в ухо и тихонько взял Брагина за руки. - Края воронки крошатся. Провалитесь!..
        - Они и должны крошиться, - соглашался с ним Сергей, продвигаясь к стволу опасного, но приманчивого колодца.
        - А что там зачернелось в кратере? - поинтересовался начальник производственного отдела.
        - Надежда наша... пузыри пускает! - ляпнул напрямик Лимонов.
        - Похоже, но потонуть своей надежде мы не дадим! - Сергей сделал еще шаг, и вдруг поскользнулся, упал и плавно поехал на спине к урезу воронки.
        Феликс ухватил его за руку, но Брагин дернулся и поплыл юзом... Не удержал его Феликс и за ворот рубахи. И тогда, не раздумывая, он схватил Сергея за пыльные, жесткие волосы и, упершись ногами в соляной нарост, поволок его из едкого рассола на сухое место.
        Отфыркиваясь, Сергей встал, отжал мокрую штанину, потряс головой и, морщась, стал поправлять всклокоченные волосы.
        - Ну, милок, и надрал ты мне чемерь!
        - Погорячился, Сергей Денисович, чуть-чуть скальп с вас не снял!
        - Спасибо, - ответил дружески Брагин, почесывая макушку. - Иногда такое дранье помогает от головной боли... И особенно от глупых иллюзий.
        - Ого, значит угодил, - Феликс оглянулся на размахивающего руками Метанова, который порывался заговорить с Брагиным, но боялся приблизиться к воронке.
        - Извольте выслушать, - петушился Семен Семенович.- Это по вашей части, Брагин!..
        - Сюда, к эпицентру пусть подтягивается, - шепнул Сергею непримиримый Лимонов. - Тут как на арене, все видно!
        Получалось как будто по пословице, лошади дерутся, а ишаку попадает. Оказавшись между двух огней, Феликс подумал именно об этом и сказал Сергею:
        - Не идите к нему, Сергей Денисович, пусть он внедряется в производство!.. Я Метанову сюда брод промеряю.
        Опираясь на плечо Ягмура, осторожный Метанов, моргослепо щурясь от солнца и отсветов полыхающей слюдяной равнины, с робостью и осмотрительностью двинулся к заполненному рассолом кратеру. И уж, конечно, Семен Семенович понимал, что будь Брагин на сухом, ему не пришлось бы форсировать это потопленное ристалище, на котором он волей-неволей должен был состязаться со своим молодым оппонентом не только в тонкостях галургии, но и в храбрости и бесшабашной удали. Диспут предстоял на виду у людей, знающих толк и в том, и в другом, и, наверняка, оценивающих сейчас каждое его слово и движенье. Спор, некогда начатый на ученом совете и продолженный на партийном собрании, а потом в компании Завидного, теперь мог разгореться с новым накалом прямо в бухте, у места аварии... События последнего времени, цепочка неурядиц и устраивающих катастрофичностей в бухте Куркуль, питающей весь оазис химии, вызывали новые споры и дрязги. И вот неуемный Брагин вызывал Семена Семеновича на "трибуну", не для словопрений и речевого турнира, а для разговора по душам на край глубокой ямы... Сергей Брагин очень хотел этого разговора,
чтобы еще раз удостовериться в чем-то самому, и еще для того, чтобы показать и объяснить положение дел другим. Открыто, без утайки.
        - Все объяснимо, и нет тут никакого сверхестества, - не желая отпускать руку Ягмура и подавшись всем корпусом вперед, словно прыгун е лыжного трамплина, Семен Семенович старался обрести внушительное равновесие и спокойствие, - но явление это патологическое, и мы, Сергей Денисович, бессильны что-либо изменить! Карстовые явления не нами открыты и вызваны. Они всегда были и должны случаться. Это я вынужден утверждать именно сейчас и непременно здесь, для полной наглядности!..
        - Что постелишь, на то и ляжешь! - неожиданно перебил главного инженера Ягмур Борджаков. - Надо было это предвидеть, и следовало располагать данными не в масштабе мирового океана, а конкретно на Куркуле, вот здесь, на новом рапозаборе!.. С нашими анализами концентрации солей вы были обязаны считаться. Надо, товарищ Метанов, полагаться не только на приезжие авторитеты, но и на своих специалистов. У нас в Бекдузе, на комбинате есть отличные знатоки своего дела, настоящие галурги. И вот вам, Семен Семенович, одно из наглядных доказательств. Наши расчеты оказались верными. Насыщенность рассолов в этом соске бухты оказалась гораздо ниже, чем это указывалось вами во всех расчетных документах. Описка, просчет?.. Не так ли и с печью "кипящего слоя" выходит? Под видом нового у нас пытаются насаждать примитив!
        Трудным оказалось положение попавшего в неожиданный переплет, склонного к обстоятельности и рассудительности, умеющего красиво убеждать Метанова, да и вид у него потускнел. Нужно было не только смотреть под ноги, чтобы не зашагнуть слишком далеко и не бултыхнуться в прорубь, но к тому же следовало опасаться новых осадочных прободений, и при всем этом надежно вести не просто разговор, а возмутительный, неуместный спор о вещах, не принятых даже в комнатной обстановке, неприличных при его положении и авторитете... Отвечать Метанову было трудно еще и потому, что и Брагин и Ягмур Борджаков были безусловно во многом правы.
        - Оспаривать локальность карстовых порождений, я полагаю, сейчас излишне, - поднажал на официоз Метанов, - и все же нам следует заактировать, так сказать, засвидетельствовать и узаконить документом утрату промышленного объекта, который ценился не только в подразделении рапного хозяйства, но и в масштабе всего комбината. - Метанов, увлекшись словопрениями, рискнул отхватиться от своего поводыря Ягмура. Он повернулся округлой спиной и предстал своей редкой фигурой, почти не имеющей плеч, которые были плавным продолжением шеи в виде бутыли. Метанов опасливо оглядел место аварии и вымученно сказал: - Сергей Денисович, приказываю взять под свою ответственность... Оформите нужные бумаги, запишите показания участников этого печального, не дай бог, уголовного происшествия! Заготовьте вместе с Борджаковым форменный акт, - заметив на лице Брагина явное недовольство, Метанов прибавил: - Советую это сделать, не откладывая, с соблюдением юридической чистоплотности. Надеюсь, вам ясно: делается это в ваших интересах. Именно вам, Сергей Денисович, первому придется объяснять, доказывать, а возможно и кое-что
покрывать. И какие бы ни были ваши теоретические возражения и экскурсы в историю промышленной практики Кара-Богаз-Гола, не забывайте, что вы, Брагин, строили насосные установки и трубопровод. В создавшейся ситуации для вас это должно быть исходным пунктом и главным логическим тезисом!..
        Сергей терпеливо выслушал тонко построенную и, кажется, неопровержимую рацею. Слушал Брагин, не двигаясь и не сводя глаз с суетливого и дергавшегося всем телом Метанова, и от его тяжелого взгляда, забыв об осторожности, Семен Семенович вдруг начал пятиться к проруби. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы Сергей не шагнул к нему и не придержал за рукав шелкового, разглаженного кителя.
        - Бумаги получите. Подписи будут, - деловито сказал Брагин, поймав на лету слетевший с головы Метанова белый, с тугой пружиной внутри картуз. - На этот счет будьте покойны, Семен Семенович, но берегитесь солнечного удара! Не обнажайте свою многодумную голову. С неба удары не менее опасны, чем из-под броневых укрытий и многоэтажных пластов.
        - Благодарю за такую заботу и предостережение, - ответил Метанов, укрепляя на голове фуражку с распором внутри. - И то хорошо, что вы подобно древнему оракулу не предрекаете на голову с неба черепаху! Говорят, что когда-то сбылось такое пророчество, и мудрецу на голову свалилась черепаха...
        - Что вы, Семен Семенович, пусть орел с черепахой в когтях пролетит мимо вас! - без тени насмешки проговорил Брагин. - Для небесного наказания есть другие головы, не чета вашей!
        Удаляясь от ротастой воронки и становясь постепенно самоувереннее, Метанов скрытно и тонко направил вперед чуткий, цепкий, как у виноградной лозы, усик для нащупывания верного настроения противника. Переменившись, он искал теперь примирения. Подойдя вплотную, Метанов ласково взглянул в глубоко посаженные, с тяжелыми, сходящимися на переносице бровями зеленоватые глаза Бра-гина. Ответный взгляд был невыносим; неловко чувствуя себя под воздействием брагинских, прищуренных и пристальных глаз, Семен Семенович утеплил и подсластил свою улыбку. А когда и это не поимело заметного влияния, то с неожиданной фамильярностью, покровительственно взял руку Сергея и начал ее порывисто, страстно пожимать, по всей видимости добиваясь ответного пожатия.
        - Имею все основания заверить, - горячо, о близким придыханием зашептал Метанов, - что кара небес не коснется и вас!.. Но при одном условии: с вашей стороны должна быть разумная и уступчивая положительность. Понимаете, Сергей Денисович, проявление тонкой интеллектуальности!.. Не только я, но и все заинтересованные лица... ждем понимания и взаимного доверия. Но вы почему-то прямолинейны и упрямы. При вашем интеллекте и проницательности и широте одаренной натуры. И опять же завидной интимности, если не влюбчивости!.. - момент был необычайно трогательным. Заметив, что рука Сергея неожиданно сжалась в кулак, Метанов все равно не отпустил ее. - При вашем влиянии и непогрешимости... вы могли бы нам помочь! Я ждал и верил, что вы откликнетесь. И сейчас жду. Видите, первым протягиваю руку, а вы мне - кулак!
        - Вижу... Когда осел не идет к поклаже, то сам неси к нему куль с солью. Так вы думаете? Если так, то ошибаетесь. Я не удираю от самой тяжелой поклажи. Могу уверить, что в этом еще убедитесь, - Сергей не совсем вежливо вырвал свою руку и стряхнул с нее невидимую липкую паутину. - Реальность - вещь неопровержимая... а солнечного удара все же остерегайтесь, Семен Семенович. Нынче особенно лучи прямы и пробойны! Видно, сказывается год активного солнца. У народа во всем приметы верные.
        Метанов снова пытался подловить Брагина, но уже не за руку, а - на слове.
        - Светило для всех одно! Не заблуждайтесь на этот предмет, - и вдруг в голосе Метанова прозвучала откровенная повелительность, и отнюдь не уступка, а откровенный вызов. - Стоим мы на одной доске.
        - Но на разных ее концах!
        - Не забывайте, Сергей Денисович, ведь все в движении, и сама доска как на качелях!.. Помните: на весах великих счастья чашам редко дан покой!..
        Таким обнаженно довлеющим Сергей Брагин никогда еще не видел главного инженера, у которого вид был не только самоуверенным, но и угрожающим.
        - На весах и качелях важна устойчивость. Всегда опасна легковесность, - потише и поровнее заговорил Сергей.
        - Потому-то и надо крепче держаться, - срыву подхватил Метанов. - И знать надо в жизни главное - за что и за кого можно ухватиться в случае падения! Знаете ли вы это, Брагин? Боюсь, что нет... Поедемте отсюда вместе, Сергей Денисович, в дороге часто приходят позитивные мысли и решения, - Метанов снова становился уступчивее и каким-то полинялым, нездешним. Его крупное, с широким угловатым подбородком лицо, неожиданно стало утомленным, пасмурным, но сохранившим мягкие черты и дородность. Он спрятал руки в карманы подмоченной рассолом куртки, вздохнул. - Иногда так хочется ехать, мчаться вдаль!.. Не сказывается ли и на нас, простолюдинах, всемогущий и умопомрачительный закон относительности? И не проявляется ли в жадной потребности движения инстинкт самосохранения и не удлиняют ли дороги нам жизнь?.. Любопытно, как вы мыслите на сей счет, шустрый диалектик? Интересно и другое: что вас обуревает... порыв в будущее или пылкая героика и революционная окалинка ретроспективы?..
        Они шли от зеленого провала, огибая воронку стороной, ближе к трубопроводу, за которым все сияло и горело от солнца, как будто шевелилась стеклянная пена... Уставший и невольно увлеченный этой предметной философией, Сергей не заметил, как начал думать в унисон метановским мыслям, подлаживаясь под его размеренный, плавный шаг.
        - Кажется, еще Лев Толстой заметил, что представление бесконечности есть болезнь ума, - как на плавных и длинных качелях убаюкивал Метанов своего еще недавно грозного и неподкупного судью и обвинителя. - И право же, Сергей Денисович, в новейших научных открытиях есть что-то от мистики, фатальности и наивной веры в загробное зрение... Не странно ли, что некогда бывшая слепая вера и фанатичное суеверие начинают как будто обретать научность и чудовищную материальность... Наш ум, мышление сливаются и с небытием и с бессмертием, а память порой выкидывает такие штучки, которые наводят на мысль о памяти вечности, данной каждому из нас... Страшно подумать, но иной раз вспоминаешь постройку не наших сульфатных печей и вот этих таких недолговечных качалок на льду, а свое участие... в постройке египетских пирамид и знакомство с древнейшими современниками-фараонами... И заманчиво и обременительно носить в себе память вечности. Признайтесь, вас донимает порой такая дьявольская память? Удивительно проста и непостижима химия нашего бытия, - запыхавшийся Метанов был неузнаваемо бледен, а щеки горели лихорадочным
румянцем. Он словно очнулся от забытья, испуганно посмотрел на Сергея, устремил глаза в небо и взялся за голову. - Да, Сергей Денисович, при таком солнцемете и до удара недалеко. Кружилиха мыслей. Бренность... Уедем. Пусть Борджаков тут докончит... Поедем вместе. Я вас не отпускаю!
        Не сразу ответил на это настойчивое приглашение Сергей; он не без удивления смотрел не на собеседника, а на высокое, быстро изменяющееся облачко в темно-синей растушевке, и продолжал вслушиваться в удалявшиеся слова Метанова. Было странное и удивительное совпадение мыслей: об этом или почти о таком же не раз задумывался и он... Не может быть, чтобы в этом случайном разговоре так быстро усвоились и откликнулись мысли Метанова, впавшего в столь откровенный самоанализ? Скорей всего тут была просто усталость, непомерно быстрая смена событий. Разобраться в этом, вернуть ясность мысли и силы могла лишь сама природа. И одиночество... Сергею как никогда хотелось побыть с самим собой, отстраниться от всего, услышать свое сердце и голос разума... Надо было позволить событиям отдалиться, чтобы видеть все на расстоянии. Непомерно огромными были нагромождения дня, и удивительно, что одно другим не заслонялось, ничто не затмевалось и не исключалось, а, наоборот, все происшедшее имело какое-то преемственное внутреннее сцепление; и у каждого события намечалось свое продолжение и пока еще скрытые и почти
неугадываемые последствия... Но не тайные переплетения отягощали и пугали в эти минуты Сергея Брагина. Страх подкрадывался изнутри, от тихо подступающего безразличия ко всему... При такой апатии, безмятежности, блаженном созерцании и согласии со всеми могло случиться непоправимое. Откуда и отчего пришло такое состояние? Сергей не мог понять, но он видел безошибочно, что Метанов уловил происходящую в нем перемену, и еще больше обволакивал его мутящим сладковатым туманом; он словно завивался, как шелкопряд, в уютный гладенький кокон... хотел спрятаться от всего, укрыться от резкого и колючего.
        Нужен был острый толчок, встряска или жгучая ненависть... И Сергей все больше злился на эту приятную сонливость и податливость. Он начинал негодовать, ругать себя за ту легкость, с которой позволил Метанову увлечь себя на этот нелепый разговор, где все двигалось замедленно, становилось отвлеченным, холодно и рассудочно безразличным, и где все заведомо обрекалось на подчинение чьей-то воле... Но как ни пытался Сергей по-настоящему разозлиться на свой снобизм, ничего не получалось. Его одолевала вялость и податливость.
        Противное безразличие и отрешенность все больше лушили в мягких объятиях. И не только в себе, но и вокруг черствела какая-то прозрачная, но душная и сжимающая остекленелость. Высокое солнце в белом небе как будто вовсе остановилось, и день превратился в безмерный сухой и жаркий тамдыр, в котором не было продушины и не было выхода... Крылатый истолкователь расстояний - промчавшийся ветерок, - где-то заблудился, иссяк... Во все стороны, до самого горизонта гладкая окрестность мертвенно сияла, она была невозмутимо и угрюмо плоской и чистой, и вся эта непогрешимая правильность, ровность и белизна покоились под великолепным, точно хрустальным, и безысходным колпаком...
        Голосок Семена Семеновича тоже казался красивым, но вымученным:
        - Сдается мне порой, что в наших трюизмах, ходячих прописных, общеизвестных истинах обесценивается и не замечается собственное начало, не прощупывается пульс личного побуждения, - Метанов вроде бы и не настаивал, чтобы с ним соглашались, но своей доверительностью невольно заставлял слушать. Он, очевидно, рассчитывал на то, что узнав, услышав нечто большее, чем допустимо или положено честному человеку, он невольно становится в какой-то мере зависимым, если не пленным. - Это воскресенье для меня, Сергей Денисович, стало фатальным днем исповеди... Довольно рискованно обнажаю свои душевные телеса, но я вам вполне доверяю, и, разумеется, не требую от вас взамен таких же интимных излияний. Не обижайтесь, но вы тронули меня своей потешной наивностью в таком, прямо говоря, подсудном деле, как эта авария!.. Я философствую вместо того, чтобы разграничить, так сказать, степень участия или соучастия в катастрофе. И бог весть, зачем я так рискованно пустился в столь откровенные и шокирующие излияния. Скажите, не слишком ли я себя оглупляю?..
        И даже это новое откровение Семена Семеновича не замутило у Сергея какой-то сладенькой, детской благостыни и парения над этой безмолвной, серебристой пустыней. Разморенный вконец жарой и сырой духотищей, Сергей мотал головой, но нужных слов не находил.
        - А вы не сокрушайтесь, Сергей Денисович, - уже в другой, более мажорной интонации заговорил Метанов, поглядывая на скользящий по ледовью газик. - Знаете, казнить и самого себя лучше все же при людях! На миру и смерть красна. Отсюда вытекает, что вам нужно достойное общество, и мы вас не отпустим от себя. Сейчас же поедем и договоримся о главном...
        - Интересно, а о чем нам договариваться? - не слыша своего голоса, тихо, одними губами спросил Брагин.
        - Не договоримся... тогда столкуемся: как удобнее расценить содеянное зло природой и людьми? - к этому деликатному вопросу Семен Семенович, кажется, готовился в течение всей этой интимной беседы тэт-а-тэт. - Юный друг, в необъяснимых явлениях одновременно, как это ни странно, есть своя предельная ясность. Посудите сами, Сергей Денисович: карстовые пролежни земли - страшная стихия. Каждое такое дупло может быть опасным и болезненным, как зуботочина, но при определенной изворотливости в таком дупле можно укрыться от беды... Вполне логичное суждение: загадки природы - позыв и стимул к поискам! А где поиски, там риск, возможные срывы, и тем более в таком темном деле, как укрощение карстовых чудищ! Всякие новации требуют неминуемых жертв.
        Автомашина хотя и спешила к Метанову, но подвигалась медленно. Буксуя, бессильно скользя по наледи,- газик был похож на ту самую злополучную муху, которая вздумала выкобениваться на стекле. Метанов внимательно следил за вертким газиком, и когда он выбрался на песок, то перешел на скороговорку, стремясь закончить беседу без посторонних.
        - Аварию при желании можно посчитать ничем иным, как досадным, но поучительным и в каком-то аспекте даже полезным результатом опытных испытаний. У нас никто не отбирал права на эксперимент. Надеюсь, вы не забыли научную истину: отрицательный результат тоже - результат и аргумент в споре. А так толкуется не только в физике.
        - Значит, списать убытки за счет стихийного бедствия? - сообразуясь с обстановкой, также в дискуссионном темпе проговорил Сергей. - Наконец-то вы, Семен Семенович, разгрызли орешек, до самой сути дотронулись. Хорошо, спишем, но кого этим обманем? - Брагин помолчал. Примерно такой же разговор у них уже был однажды, но сейчас Сергей как бы заново переосмысливал суть дела. Не слишком ли многое прощалось и списывалось под видом опытных испытаний?
        - Все эти издержки необходимы для опыта и накопления технических навыков, так нужных для дальнейшего освоения уникальной структуры Кара-Богаза, - всем своим видом Метанов показывал, что самообладание его начинало покидать. Он заметно смутился, смешался и потому прибегнул к испытанному многословию. - Мы идем на уступки, Брагин, надеясь, что вы поймете и оцените...
        - Выдаете аванс? - улыбнулся и прокашлялся Сергей, чтобы не показать появившейся у него заинтересованности в этом обязывающем разговоре. - Я сомневаюсь, что сумею оправдать вашу снисходительность и доверчивость. Бывает, что я против своей воли становлюсь ералашным, остистым!
        Утомленное, но розоватое и приятное лицо Семена Семеновича осветилось изнутри нескрываемой вспышкой удовольствия, если не радости.
        - О, самоанализ - превыше всех познаний! Я иногда позволяю себе эту внутреннюю гимнастику, а порой и... экзекуцию.
        Метанов подал знак шоферу, чтобы тот не торопился, но Ораз слишком хорошо знал щепетильность главного инженера и старался поближе подъехать, двигаясь с большим риском, "на цыпочках". Газик подъехал на тормозах, с выключенным мотором, и казалось, что Ораз за хвост его придерживает. Высунувшись из кабины, Игорь Завидный готовился спрыгнуть на соляной каток. Он лихо сорвался с подножки и побежал. Ораз с ущемленным самолюбием подползал на газике, как на салазках, и хотя голосом, но опередил своего спутника.
        - Семен Семеныч, этот самый писатель тоже рвется к проруби! Я давно бы подвез его к вам, но машина бесится. Харрам заде, затеяла танцы-манцы на льду!
        Пущенные, словно подметные голуби, и долетевшие до Метанова раньше, чем дошел Завидный, слова Ораза оказали свое магическое действие. Семен Семенович забеспокоился, начал торопить Сергея:
        - Отвечайте, Брагин, вместе будем сдавать свое изделие приемной комиссии? Или как на планерках - дуэльную стрельбу откроем? Опасно нам этим увлекаться. Мы слишком знаем друг друга и трудно будет промахнуться!..
        - Согласен. Ранений нам не избежать... Но я не могу понять, зачем вам и друзьям вашим нужен мой одинокий голос? - также без обиняков проговорил Сергей. - Агрегат ваш запущен на полные обороты. Все у вас подготовлено и ладится, разве что бездействующий трубопровод, просчеты на рапозаборах... Но в этом вы хотите сделать виновницей стихию. Кроме того, Завидный уверяет, что все необходимое уже улажено и сглажено... на высшем уровне.
        Услышав упоминание о себе, Игорь подошел к Сергею и с трогательной заботой осведомился:
        - Разговор у вас по душам? Отлично. Разумеется, ничем уже не поможешь рухнувшей установке. Моторист в деталях мне обрисовал подземный ураган, и ты, Сергей, тут не виновен, - свое волнение Игорь пытался скрыть нехитрым способом: он заботливо успокаивал Сергея, как бы переваливая свой груз на него. - Сомневаться не надо, о тебе мы непременно подумаем. Вызволим! Конечно, кое-где ты, Серега, не доглядел... Но тут, пожалуй, никакие опоры не выдержат. Размывается и оседает целый массив. Не тушуйся! Выбелим, не дадим профсоюзной общественности тебя закопать. Вытянем! - Завидный суетился и для себя искал поддержки. - Твой друг, писатель Пральников не откажет еще разок печатно поддержать всех нас, новаторов!.. Он сейчас, Сережа, очень хочет поговорить с тобой. Не лезь в пузырь, будь умницей. Расскажи про широкие опытные исследования... А мы тебя вызволим. Не теряй надежды, если даже что поначалу только... размокропогодится. Наш ученый коллектив имеет солидное протеже. Тебе одному говорю, чтобы крепче держался. У нас есть опора, будь спокоен. Крепенькое заземление!..
        Сергей не стал тешить слух приятеля сладкими звуками, трезво оценивал реальность, а она была суровой.
        - Себе противоречишь, Игорь. Ты же сейчас сказал, что никакие опоры не помогут, когда дает трещину и рушится целый массив!..
        - Кобра ты, Брагин, а не друг! За такого, как ты, пресмыкаться, умолять кого-то не хочется. Я не привык валяться в ногах у толпы...
        - И не надо за меня никого умолять, Игорь Маркович! Никакого компромисса не потерплю! Матерно возражаю против пресмыкательства и всяких сделок. И хотя пушки к бою едут задом... я лезу в драку лбом и грудью! Ты знаешь это, Завидный!
        - Ну, опять ты, Сережа, на таран? Для тебя хочется сделать как лучше...
        По другую сторону автомашины о чем-то так же темпераментно разговаривали Метанов с Ягмуром Борджаковым, который все это время, не дожидаясь ничьих указаний,что-то записывал, вычерчивал на бумаге и даже фотографировал.
        - Провал это - не главное! Взгляните на трубопровод, - слышался тонкий голосок Ягмура, ставший от возмущения совсем писклявым.- Волосяной кол тоже надо умеючи забивать. А горный цех? Ничего он не дает. Печи кипящего слоя не обеспечены мирабилитом. Опять Шестое озеро опустошать?.. Опять же, и машины уборочные... На солончак их не пустишь. Вы, Семен Семенович, знаете, чтЬ халат, скроенный по совету людей, не будет коротким. А у нас халат и спины прикрыть не может. Значит, плохо советуемся.
        - Ну, уважаемый, хватит упражняться в народном фольклоре! Я не позволю бросать мне в лицо всякую ветошь! Тебя, инженер Борджаков, учили техническому языку, а не балаганным прибауткам! - Метанов тут же понял, что допустил излишнюю горячность и начал усиленно протирать очки, словно они-то и были во всем виноваты.
        - Вот что... Вы лучше все свои соображения запишите, Ягмур Борджакович, а мы почитаем. Подробненько, юридично прочитаем!.. Ах, какая адская головная боль. И вокруг пожар на соленом льду!..
        - Опять же по пословице и выходит: слушай, что говорит мулла, но не делай, как он! - усмехнулся Ягмур Борджаков.
        - Шут с ним - пусть будет мулла! - примиренчески повел себя Семен Семенович. - Главное, не забудьте оформить как следует подписями. Собственноручные... Браги-на мы с собой увезем, а вы оставайтесь. Создайте нужные бумаги. Оправдательные.
        Метанов торопился и начинал путаться в своих распоряжениях.
        Не очень-то собранным был и Завидный. Положив шляпу на заднее сидение в газике и собравшись было последовать за ней в атомашину, он вдруг повернулся к воронке лицом и пошел... Дойдя до мокрого, остановился и стал внимательно всматриваться в темневшую у горизонта вторую сторожку с насосной установкой, от которой тянулся к берегу бухты железный хобот трубопровода.
        Сергей остался один около мазутного пятна на "льду". Из всех мельтешащих в памяти событий дня ему ярче всего почему-то вспомнилось утро... Веселая сходка в рыбачьем домике Анны Петровны. Музыка. Спор и она... озорная, томящаяся, стройная и беспокойная Нина на подоконнике, со сложенными ладонями на голове. За ней была синяя стена моря... Нина звала его к себе и дразнила. И сейчас, уже удалившись на целый день и став видением памяти, она тоже дразнила, и еще больше, чем тогда. И хотя в последние минуты, расставаясь в больнице, он оставил ее печальной около умирающего Мурадика, виделась она сейчас Сергею, как утром, босоногой, в коротком голубом платьице, на живом экране моря... Как жалко, что расстроилась встреча друзей. Сергея с самого начала поразила даже не сама беда, а Нина около утопленника. Переживала она безмолвно и глубоко, словно от жизни Мурада зависела ее собственная судьба, как будто она поклялась в чем-то перед ним или загадала... И это было похоже на нее. Сергей замечал в ее характере и не такое. Его всегда поражала в ней обнаженная искренность и жертвенность, с какой она увлекалась,
отдавалась своим желаниям. Не раз Сергей задумывался над этой чертой характера Нины, и хотя порой осуждал за это, все же не видел в ее выходках ни причуд, ни капризов. Что у них сейчас там с Анной Петровной около Мурада? Эх, был бы Ковус-ага рядом!
        Сергей сейчас понимал, что надо срочно ехать в Бекдуз, зайти в больницу. И к черту упрямство: принять приглашение Метанова и ехать, сейчас же. Не медля ни минуты. И вдруг Сергею все стало казаться медлительным и полусонным.
        - Игорь! - крикнул через силу Сергей, делая какие-то отмашки рукой приунывшему Ягмуру. - Надо ехать!
        Но когда подошел Завидный и взял свою шляпу, чтобы освободить ему место в автомашине, то Сергей отвел его в сторону.
        - Знаешь, Игорь... Я совсем было запамятовал, - Сергей смотрел на приятеля растерянно, и как-то неожиданно, с наивным старанием вымолвил, - Нина просила передать...
        - Ты, Брагин, кроме всего прочего сегодня и за курьера! - мстительно и самодовольно улыбнулся Игорь. - И что же она просила?
        - Чтобы ты ее вечером не ждал. Не придет.
        - Странно. У нас с ней задушевный разговор.
        - Как знать!..
        С досадой вздохнув и сплюнув, Завидный взглянул на свой удлиненный, красивый ноготь на мизинце:
        - И ты ей веришь, Брагин? Ужимки. Не хочешь ли убедиться? Сейчас же едем!
        Сергей посмотрел не в лицо Завидному, а на его красивую руку с узкой ладонью и загнутым вверх средним пальцем, когда Игорь вдруг захотел его бесцеременно обнять. Отстранив напряженную, сильную руку Игоря, нахмурившийся Сергей стряхнул пыль со своего плеча и только, после этого взглянул в колючие и шарящие глаза друга.
        - Я остаюсь. Пеший конному не товарищ, - сказал Сергей.
        - Что за метаморфозы! Ну, смотри... И ты ничего не хочешь ей передать? Завидный с удивительным тактом и апломбом выдерживал свой подловато покровительственный и в то же время деловой тон. - Ведь Нина Алексеевна непременно спросит про тебя. - Склонив голову на бок, Игорь отпустил дружескую похвалу с притаенными шипами. - А тебе идет, Брагин, очень идет ореол мученика. Ниночку это тронет! Уверен.
        - Про ореол говоришь! Не хочу от тебя отставать и ходить с... босой головой! Ты хочешь напялить на себя лавровый венок, а я этой воздушной витушкой... световой чалмой обойдусь. Согласен даже на ореол мученика.
        Наблюдавшему со стороны Метанову, должно быть, казалось, что друзья обсуждают совместный план действий перед строгой комиссией по приемке печи "кипящего слоя" и, он, забравшись в автомашину, как бы невзначай торкнул сигнал.
        - Пожалуй, Нина права: тебе очень помогает в жизни скорпионий сарказм.
        - Еще как!.. Ковус-ага уверяет, что шутки дают ему ресурсы, как верблюду горб.
        - В таком положении, как сейчас у тебя, вся надежда на шутовство. Могут сжалиться!
        - И я так думаю, Игорь Маркович. Соберу сейчас ребят около воронки и начнем состязаться: кто глубже... пробуравит соляной настил! Знаешь, чем прославилась легендарная степнячка Кизжибек?.. Слышал, на сколько локтей... вдарила она в глубь земли?.. Куда там твоя кар стовая воронка!
        - Валяй, Брагин, может, переплюнешь Кизжибек!
        - Акт не забывайте! - искренне советовал Метанов, уезжая. - Все дело в полнотелом акте!.. И нужный упор делайте.
        - Упремся, Семен Семенович, будьте спокойны! - ответил Сергей.
        ...Солнце огненным, щетинистым подбородком коснулось земли, готовясь на покой. Шустрый газик помчался за ним вдогонку и скоро расплавился в его красноватых лучах. Туда же, к морю, тяжелыми рывками летела, кособочась, чайка с перебитым крылом. Долетит ли?.. Сергей проводил ее взглядом и почему-то опять вспомнил Нину.
        9
        Воронка, втянувшая в омут мотор установки, долго не отпускала от себя людей.
        - Сезонники? - Ягмур как будто хотел побольше узнать о своих делах от приезжего человека. Пральников тоже не прочь был усложнить разговор, он никак не походил на того недоступного, выдуманного писателя, каким представлял себе Ягмур когда-то кудесника слова. - Мы все грешим этим. Поневоле будешь сезонником. Моя бабка Огульгерек в таких случаях любит говорить: "Если мозги летом не кипят, то зимой казан не закипит!"
        - Прибаутка ядреная! Как житейскую мудрость эту байку можно взять в дорожный ранец, но только для химиков она как-то не очень звучит. Конечно, календарю природы надо подчиняться, но так зависеть от прихотей погоды современному химическому предприятию! - Виктор Пральников, беседуя с очень напористым и эрудированным инженером Борджаковым старался не мешать Брагину и Лимонову, бившимся до самых сумерек над бумажной тягомотиной - составлением акта.
        Участь почти каждого приезжего одинакова: заговорив с одним, он ненароком втягивает в разговор и других присутствующих. Затронув сезонников за живое, Пральников невольно оказался в положении гастролирующего шахматиста, дающего сеанс одновременной игры на нескольких досках. Понимая сложность и остроту ситуации, он старался не дробить разговор, а для собственной же устойчивости придерживаться избранного направления в главной теме.
        - Если говорить о погоде, то ее можно делать и с помощью земных светил. Надобно только поиметь такие агрегаты. Сейчас погоду делают технические новшества
        - Пах, а разве мы против? - отвечал Ягмур. - Против нового у нас даже ручники-лопаточники в открытую не выступают. Жалуются на адские муки ручного труда, а сами гребут лопаточкой деньгу.
        - А кто из нас не прошел эту школу? - вступился за ручников электромонтер с насосной станции, настоящий великан Чичибабин. - Лопата на сульфатных озерах - мать родная. Без нее и комбинат не вырос бы! Говорить легче, а если мерить с другого конца, то лопата до сих пор кормит. Даже некоторые изобретатели и дельцы около фанерной лопаты харчуются.
        - Не очень-то закормила! Говорят, новую дотацию начальство вымаливает.
        - Не удивляйся! Изобретатели у нас часто меняются, и конструкции разные обновляются, а дедовская лопата, бедняжка, без передыха век коротает! С виду - кляча, никак отсочать не может, а своим губителям - иным конструкторам машин - дарит всякие благости!. Скоро вот за печурку с решетом будем расплачиваться, а она, говорят, международного патентика стоит.
        - Вах, Чичибабин, какая у тебя бухгалтерия! На пальцах считаешь.
        - Учет у меня не по пальцам ведется, а нутром! - с обидой ответил Чичибабин, пробуя плечом кузов подошедшего грузовика. - Нынче надо не в считалочку играть, а дело вести с умом. Реформа - умных любит!.. Иногда вижу себя за директорским столом. Так хочется дела повернуть!
        - Силен, Чичибабин! А когда здороваешься за руку с посетителем, от кресла отлипаешься, иль сидя, кивком головы приветствуешь?..
        - Под локти полотенце в жару не забывай подстилать. Потно на таком посту.
        - И мой совет прими, башлык Чичибабин. С приезжими когда речь ведешь, пересаживайся на диван! Для внушительности.
        - Не забудь барометр карманный завести, Чичибабин.
        У нашего-то барометры и в кабинете, и дома. А в сейфе, говорят, хранится особый, по которому все другие проверку проходят. Лопата и барометр! По ним у нас погода строится.
        - Все это само собой, - серьезно рассудил Чичибабин. - Понятное дело: солнышко и совок!.. А беседовать с людьми могу везде, где приспичит. Вот, столичный писатель не побоялся даже к воронке подойти. Да ведь я директором... всех приезжих принимал бы не в кабинете, а на Шестом озере. Пусть сначала солей наших отведают, а потом уж тары-бары! Если выдержит человек, не прослабит его, значит, стоящий он. А то в прошлый раз приехал откуда-то знаток планировать новый поселок. С неделю по всем кабинетам в конторе ходил, бумагами шебуршал, по утрам и вечерам морские ванночки принимал. Потом, наконец, надумал поехать к сборщикам на озеро, посмотреть, как они "деньгу гребут..." Денек был такой же вот: солнышко с утра припекало, прямо обухом по голове било. Только было проектант решил пройтись по соленому снежку, а его и стукнуло! Едва привели в чувство. Из-за этого солнечного удара неделю лишнюю у нас пробыл. И что вы думаете! Удар на пользу пошел: оказывается, только после этого он спохватился и отыскал в проекте нового Бекдуза махонькую промашку. Оказывается, забыл он предусмотреть озеленение поселка и его
окрестностей. Был бы я директором, разве допустил бы такое!
        История, действительно, невыдуманная и довольно забавная, но она не вызвала смеха ни сейчас, ни в тот день, когда проектант вдруг спохватился и нашел прореху в своем, уже одобренном научным институтом, проекте.
        - О таких вот делягах надо писать, Виктор Степанович! - не утерпел Брагин и отвлекся на минутку от пространного акта. - А то все нас в рутинерстве обличаете.
        - Будет вам, Сергей Денисович, на себя наговаривать!- Пральников понимал, что он намекает на его недавнюю статью в газете о поднятом шуме вокруг рекламируемой печи "кипящего слоя", о маловерах и крикунах, не уважающих искателей нового... С первыми откликами на свою темпераментную статью Пральников успел познакомиться пока внутри редакции, а теперь вот выслушивал колючие отклики не просто читателей, а "действующих лиц, главных персонажей" своего опуса. Статья имела скорее постановочный характер и не преследовала остро обличительных целей. Важно было порассуждать на злободневную, прямо-таки жгучую тему.- Об этом хочется не только писать обзорные статьи!.. Впору на язык плаката переходить.
        - Я - тоже за зубатый плакат! - с митинговым па-фасом воскликнул Феликс Лимонов.
        Не ожидавший, видимо, такой солидарности, Пральников схватился за шляпу, словно опасаясь, что криком ее сорвет с головы, как ветром. - Бунтарь Маяковский для потомков чего только не делал шершавым языком плаката! Не хвастаясь, скажу: я всю свою звонкую силу сатирика отдаю комсомольскому прожектору. Искренне приглашаем и вас, Виктор Степанович, сотрудничать в нашем сатириконе. Думаю, не посчитаете это зазорным. Плакатный язык для нас тоже приемлем. Видите, поймали вас на слове! К вашим услугам голосистый и пронзительный правдомет без всяких анестезирующих средств. За попадание ручаемся. "Прожектор" наш испытан.
        - Как представитель газеты, я сам пекусь об авторском активе! - с живым участием ответил Пральников. - Предложение, впрочем, заманчивое. Разумеется, участие в вашем издании гарантируется соблюдением всех авторских прав.
        - Не беспокойтесь, ни одной нужной запятой у вас из статьи не упадет, а за волосы на голове - не ручаемся!..
        - Рискуя головой, по волосам не плачут.
        - Тогда считайте себя, Виктор Степанович, нашим прожектористом. Светить - и никаких гвоздей!..
        - На попятную ни в коем случае: отступление отрезано, мосты сожжены! Я - с вами, ребята!
        Пока Феликс Лимонов, редактор недремного "Прожектора" натягивал тугую тетиву разговора со столичным литератором, рядовые книгочтеи Ягмур и Сергей мучились над "словесной мучелью" акта. Все в нем было вроде бы складно, фактов с избытком, но какой-то малости, кажется, не доставало.
        - Помогите, Виктор Степанович, - умоляюще проговорил Сергей, словно гость был признанным мастаком именно в "жанре докладных и сочинительстве актов". - Дополняйте, отбавляйте! Вы тоже, пожалуй, у нас теперь полноправный свидетель... Возьмем да и притянем вас к акту. При последней фазе соляного потопа вы присутствовали. Заглатывание пастью воронки мокрого брезента и круглое вращение спичечного коробка!... Это тоже улики.
        - Чего видел, от того не буду отпираться, - согласно кивнул Пральников. - Кто знает, а вдруг с помощью таких вот актов и проявляется активное вторжение в жизнь, о котором мы так часто говорим.
        - И которого требует наш соцреализм!.. Так вы хотели сказать, Виктор Степанович? - Феликс Лимонов держался очень свободно и обращался к литератору, как к собрату по перу. - Что ж, тогда смелее вторгайтесь! Ка-ра-Богаз любит дерзких, буйных и даже одержимых. А вы - активный участник бурных событий.
        - Боюсь, что это лишь начало!
        - Другие пусть побаиваются! - ответил Феликс Лимонов.
        - Не зря мылимся с актом, свидетели, слава богу, есть,- добавил тихо к этому разговору Чичибабин, развинчивая плоскогубцами многоступенчатый, сделанный в виде ракетки, алюминиевый мундштук. - Осталось ответчиков обозначить.
        - Да, вижу притянуть и меня решили, - говорил Пральников, перечитывая написанное Ягмуром и Сергеем. - Согласен. По-моему, надо отчетливее провести мысль о прежних расчетах вашей лаборатории и о том, что они не учитывались... Надежность всего трубопровода оцените, как инженеры; ради него бурились эти новые скважины, так? О карстовых провальнях тоже надо бы подробней.
        - Слышали, Сергей Денисович, и я за эти пунктики. В акте, как и в любом произведении, важна архитектоника! Не так ли, Виктор Степанович?
        - Стройность и соразмеренность прежде всего!..
        - Быстро мы сработались, уже понимаем друг друга! Очередной залп "Комсомольского прожектора" будет дан именно по этой актуальной... и затонувшей будке.
        - От будки и без пальбы осталась одна воронка, мокрое место! - Пральников отдал бумагу Сергею и что-то записал в свой блокнот. Чуть повыше Сергея ростом, Виктор Степанович был узковат в плечах, но такой же крепкий, жилистый. Седина у него шла с висков и поднялась уже довольно высоко, и сам он заметно грузнел, хотя был порывистый, быстрый на ногу. Несмотря на крепкое сложение, Пральников был бледнолицым и казался чрезмерно утомленным. Морщины под глазами и шрам на правой щеке от пендинки еще больше старили его, но темно-серые, лучистые глаза при разговоре как бы сжигали все приметы раннего постарения.
        Сергей и Виктор Пральников с минуту смотрели на густеющие винные краски заката, на уплывающий в сумерки выгнутый огромной подковой берег бухты. Пральников снова взял листок из рук Брагина, взвесил его в руках, задумался.
        - Тяжелый груз у этой бумаги. Хочется знать, верите вы, Сергей Денисович, что все написанное тут будет правильно понято?
        - Позвольте и мне спросить: а вы - в свое... верите?
        - Иначе ни одного слова не потревожил, не поднял бы для человеческой работы,- тихо и доверчиво сказал Пральников.
        И раньше Сергей почувствовал, что их откровенный разговор будет затяжным, и поэтому комкать его не хотелось, лучше было повременить, подождать более зрелой и удобной минуты.
        - Про карсты... аварию тоже будете писать ? - спросил Сергей.
        Взяв Брагина под руку, гость сделал несколько шагов и остановился, поглядывая на возню возле мотоцикла и выкрики несговорчивого Ягмура, которого ребята намеревались послать в магазин за какими-то покупками.
        - Простите, Сергей Денисович, но вы, кажется, находитесь во власти ходячего и очень досадного мнения, что писатель - это очарованный странник... Все хватает с лету, грабастает с первого взгляда, и пишет во все лопатки! Пришел. Увидел. Написал. Нет. И еще тысячу раз - нет! Все написанное - это и увиденное, и личная судьба, и сплав мечты с реальностью... А, впрочем, эту дьявольскую химию и магию творчества я только постигаю... Да и кто ее до конца изведал!
        - Нет, так я не думаю, но я уверен, что про наш инцидент вам придется писать. А не вы, так другие приоткроют завесу, и рассеют туман, напускаемый дельцами. Но сдается, Виктор Степанович, что именно вы можете правильно и выпукло осветить события. Ко всему этому вы так близко подошли в своей недавней статье. Хотелось бы ее вместе с ребятами еще перечитать.
        - Обсуждение?
        - Коллективная читка - чинно и благородно. Меня просят об этом...
        Двойственным было отношение Пральникова к дружески откровенному предложению ребят. Руководство комбината уже поспешило отписаться, признав "высокую актуальность, стопроцентную правдивость и справедливость" материала. Редактору газеты такой отклик в высшей степени импонировал, автору тоже льстил ответ; и вдруг - вытаскивать на свет улежавшуюся в подшивке тематическую полоску о "Большой туркменской химии". Но это хотелось сделать. И не ради простого любопытства, это была внутренняя потребность до конца разобраться в переплетении фактов, сцеплении деталей, в разноголосице и все более обостряющемся столкновении различных мнений. Ведь в газете выступали не только поборники нового химического комплекса в Бекдузе, но и его опровергатели- люди несогласные с односторонним и чрезмерным увлечением печами "кипящего слоя", их противники, коих Семен Семенович Метанов называл не иначе, как "хулителями передовых технических идей". Сам Метанов, пожалуй, тоже страдал повышенным пристрастием, но на стороне солидной группы конструкторов было как бы само время, требующее смелых нововведений, и особенно в таких
отраслях, как химия. И тем более в таких заповедных, до сих пор не только как следует не освоенных, но и не обжитых просторах Восточного Каспия.
        В какой уж раз Пральников старался все эти логические компоненты привести в строгий порядок, но всякий раз его одолевали новые сомнения, он не мог утвердиться на определенном решении, порой ниспровергал свою же точку зрения, и был крайне собой недоволен. Это чувство недовольства и сомнений снова охватило его в разговоре с инженером Сергеем Брагиным, которого Пральников уважал, как галурга вдумчивого, ищущего, тоже часто недовольного собой, человека с беспокойным, а порой и мятежным характером. Пральников не любил безоговорочных истин и категорических оценок, слишком уравновешенных, затверделых в одном мнении людей, потому-то к Сергею он и раньше относился с повышенным интересом и чувством дружбы.
        Что Брагин так вот и при всех заговорил о газетной статье, что сам он как будто и не хотел высказываться до конца, а просил выслушать ребят, - во всем этом и в нервозности Сергея он не находил ничего настораживающего. Заставляло задумываться другое: почему Сергей как бы щадит его, Пральникова, оберегает от своего откровенного мнения? Еще хуже, если напористый пустынник укоряет его не в заблуждении, а в неискренности.
        - Громкая читка могла бы состояться и без меня, но если мои поклонники желают, я согласен. Давайте соберемся, - твердо пообещал Пральников. - Берусь читать с комментариями и даже между строк!..
        - Вот это будет здорово, Виктор Степанович! - ответил за всех Лимонов. - Поглубже берите, а мы подсветим вам своим прожектором. В накладе не останетесь.
        Громоздкий, нескладный, не знающий куда девать свою нерастраченную силищу, скуластый Назар Чичибабин легонько положил Феликсу на плечо ручищу, и тот податливо присел.
        - Как ты с ним калякаешь? - проговорил тоненько и нежно Чичибабин, нагнувшись над пригорюнившимся Феликсом. - Он кто тебе - брат или сват?
        По всему видно, несусветный пройдоха и зубоскал Феликс Лимонов ожидал худшего от "каменной десницы" Чичибабина, и, услышав это семейное внушение, сразу же вывернулся из-под тяжелого жома его руки и пояснил добродушному великану с плоскогубцами за поясом:
        - Не встревай, Назар, в творческий разговор. Мы еще не дошли до восьмижаберных цитации, остроконечных реприз и метафор с тройным касанием! - Феликс Лимонов предостерегающе перешел на шепот, упулясь вглядом в цветной "потолок" огромного козырька фуражки жокея.-Предупреждаю, Назар, когда я в творческом накале, то голой рукой не притрагивайся, а надевай монтерские резиновые краги! Правильно, Виктор Степанович?
        - Абсолютно, - ответил Пральников, на минутку отвлекаясь от разговора с Сергеем. - В творчестве без техники безопасности нельзя. Быстро свечку заработаешь!
        - Какую? - воскликнул Феликс, не ожидавший такой реплики с двойным касанием.
        - Хочешь, играй в любки: с фитилем, поминальную или же целительную!..
        - Э, тогда лучше с контактом, для творческого зажигания. Двухфазную!..
        Пронятый до седьмого пота таким нашпигованным диалогом, Феликс Лимонов с еще большим интересом посмотрел на гостя.
        - С вами, небось, и на поясках не берись! Забросите в эту вот воронку к соленому лешему.
        - Опять задирается словоблуд! - более решительно вступил в разговор Назар Чичибабин, - Выходи на левую! Чего к человеку пристаешь. На пояски!.. Я тебе так защемлю живчик!
        Устрашающий вид Чичибабина подействовал на доброго и уважительного, но временами взбалмошного и надоедливого Феликса Лимонова.
        - На нас не должен обижаться Виктор Степанович, - оправдывался Феликс, обхватив Назара за поясницу. - Мы ему свою душу откроем. Но только пусть и он от нас не хоронится. Законы дружбы у нас, как у запорожцев. А ты, Назар, за батьку! Только шальной ты, Чичибабин, и недоросль в словесности и в электротехнике! Мотор едва не сжег в этой будке, во-время утонул. Что значит водяное охлаждение! Пшикнуло и концы в воду.
        Обнаружив подвох, Чичибабин рявкнул, замахал руками, ощупывая себя со всех сторон, но Феликс успел отцепиться.
        - Закончим с актом, - не обращая внимания на ребячью возню, сказал Брагин. - Подпишемся...
        - И впрямь, как у запорожцев. Письмо турецкому султану, - язвил Феликс. - Жалко, словарь не тот!
        По темному окаему бухты внезапно пробежал колючий, белый огонь. Он то полосовал землю, то упирался бивнями в небо.
        - Ага, автобус! - сразу же определил Ягмур Борджаков. - На нем, вместе с ними поедешь, Сергей? - спросил он, кивнув на Пральникова и остальных ребят. - Или со мной?
        - Забери, пожалуйста, Феликса и поезжай, - негромко попросил Сергей. - Мы завернем на печь, может, там заночуем. Не забудь его увезти...
        - С одним условием: если я соглашусь, - отозвался из-за плеча Феликс Лимонов. - Так-то, Ягмур, друг сердечный, таракан запечный! И мне полезно танцевать от печки! Забирай-ка лучше Чичибабина. Телохранителем будет в ночной поездке.
        - Прокатиться можно, только выдержит ли, Ягмур, твой мотылек? - Чичибабин приподнял задок мотоцикла и попробовал на прочность.
        - Поставь, не игрушка, - обиделся Ягмур. - Вижу, хорошим толкачом будешь.
        10
        ...Подъезжая к огнедышащей горе, наползающей из темноты с грохотом и лязгом, Виктор Пральников только сейчас понял, как он устал от непривычной, сосущей тишины в омертвелой бухте. Глухой шум, надвигаясь вместе со светом, как будто помалу снимал эту сковывающую тяжесть глухоты. Автобус остановился, не доезжая до конторки, примостившейся на высотке Семиглавого Мара. Здесь была настоящая станица озерных механизаторов, которые обретались по соседству с корпусами печи "кипящего слоя", на лобастом бугре у глиняного берега знаменитого Шестого озера. Шофер оставил тут трех путников, и не выключая мотора, - автобус сразу же шел в поселок - осмотрел скаты колес, заглянул в радиатор.
        - Всем по местам! - крикнул он, закончив осмотр машины.
        - Сто-ой, Джусуй! - послышался из темноты ломкий веселый голосок. - Телеграмма-молния. Распишись, Джусуй!
        - Про што орешь? - сразу же узнав в темноте "почтальона", недовольный шофер шагнул под ручьистые фары и выругался.
        - Ай, Джусуй, зачем культивировать ругань. Если невтерпеж, то лучше губной гармошкой язык почеши.
        -Утеплился. Ну-ка дыхни!- шофер, не скупясь на гвоздистые выражения, ходил перед автобусом на освещенной полянке и словно на арену вызывал к себе вдруг притихшего "почтальона", в роли которого решил выступить дружок, бульдозерист Погос. - Давай, что у тебя?
        В световой полукруг вошел паренек, плюгавенький с виду, но юркий и мускулистый, без рубашки и в чепчике из носового платка с четырьмя узелками-рожками Играя крохотными усиками, улыбаясь, Погос фукнул и подбавил к запаху бензина спертого винного перегара.
        - Теле-фоно-грам-ма! - изрек Погос с видимым удовольствием, приплясывая перед фарами. - Слушай и получай Хочешь - записывай. Ар-ра! Ты везешь ашхабадского соловья?.. Вези дальше... Он очень красиво пишет. К тем вези, кого он подхваливает. А мы сами про себя на пишем... на пергаменте Шестого озера. Никто не сотрет имя нашего Ивана Ильича!.. С подлинным верно: Иван Волков, из Ленинграда .. А рядышком мы распишемся с Какаджаном на своих самоходках. Знай наших!
        - Хвальбишка, - проговорил шофер. - Машины вашего Волкова только ходить учатся!
        - Уже бегают! Дай-дорогу!..
        Шофер спорить не решался: друг Погос знал, о чем говорит.
        - Вызов гостю из Ашхабада,- крикнул "почтальон" - Получай телеграмму!
        - Показывай скорей. Мне ехать надо!
        - Звонили нам из конторы, а туда звякнули из Ашхабада. Теперь я тебе звоню. Ар-ра!.. в полном порядке теле-фоно-грамма: ты, Джусуй, звони дальше. Погос больше не почтальон.
        - Когда звонили? - пытался уточнить шофер. Погос выставил вперед указательный палец и упер его в грудь Джусуя.
        - Ты про это должен знать, Джусуй. Теперь ты почтальон. Ар-ра!..
        Джусуй рассердился и хотел ударить ногой почтальона но сумел едва достать носком босоножка
        - Темный кулан ты, Джусуй, зачем культивируешь такой балет?
        Подошел Брагин.
        - Ара, Сергей Денисович, салам!
        - Как поживаешь, Погос, о чем шумишь? - спросил Брагин водителя сборочной машины.
        - Мы в шашки играли, а тут телефон из конторы! Один звонок писателю, а другой - вам, Сергей Денисович. Похоже, важная личность вами интересовалась.
        Не усидел в автобусе Пральников. По разговору он все понял.
        - Спасибо. Все правильно, - поблагодарил он Погоса, - я ждал этого звонка. - Пральников справился у Сергея. - Отсюда можно позвонить в Ашхабад?
        - Красноводск поможет - дозвонимся!
        - Ну и славно! Не задерживайте автобус. Я остаюсь.
        Вслед за Погосом гость направился к фанерному лабазу, приютившемуся на склоне Семиглавого Мара. Под навесом в свете красноватых "вздыхающих" лампочек устало и грузно стояли машины, густо покрытые соляной пудрой. Под глиняным, высоким яром лежало Шестое озеро. Ослепительное днем, сейчас оно источало ровный и спокойный голубоватый свет, и казалось настоящим, полноводным озером, притихшим и задумчивым. Огоньки вдоль полотна узкоколейки казались отражением звезд. На крутом берегу с широким спуском путники остановились. Снизу тянуло горьковатыми испарениями, прохладой.
        - Настоящий Севан! Смотрите, как много... этого озера! - воскликнул Погос с поднятыми к небу руками. - Нетронутая красота. А свету сколько! Эх, жалко, уходит мимо озера в пустыню криворотая луна! Ничего. Ар-ра, своя теперь естьЦ луна. Дорого стоит, зато светит лихо. Печь у нас теперь вместо светила. Далеко огонь бросает!
        Со стороны крутояра, наперекор ущербному месяцу, действительно лился в ночь бесноватый свет форсунок. Красноватые отблески доходили почти до озера. Голотелый Погос в пляшущих бликах казался бронзовым гномом.
        - В бараке тебя не ждут? - спросил Феликс Пого-са. - А то пойдем, провожу.
        - Ар-ра, и правда, меня сам конструктор Волков ждет! Сегодня мы с Иван Ильичей весь день вкалывали! Испытывали новую самоходку. Душа из нее вон, пошла! Батька наш опять уткнулся в бумаги, а я, как видишь, на вахте. Знаешь, Феликс, как мы потянем! Затычка будет, сам я впрягусь в машину Волкова, а вытянем. С Иваном Ильичей, ребята, как боги чудесят! - паренек чуть ли не до
        небес превозносил ленинградского шефа и его машину. Чтобы быть лучше понятым, он сделал убедительное резюме: - Увидите, как эта проклятая лопата от нашего агрегата получит пистон!
        - И скоро это сбудется? - спросил Феликс.
        - Хочешь, пойдем к Ивану Ильичу. Ар-ра, с одного уголка тебе откроем секрет. - Погос с силой потер ладонями виски и вдруг стал совсем другим, как будто и не хмелел, а придурялся. Он снял с головы платок, вытерся и причесался. - Сергей Денисович, не бранитесь, хватил с устатка. Весь день мантулили с Волковым. Три щетки сменили. Ну и капрон нащетинили!.. В Ашхабадский завод надо ехать. Пусть лучше дают капрон, а мы сами из шнура щетки натыкаем! Вылизывать озеро будут, как телочки!
        Сергея Брагина очень интересовал этот разговр, но не в такой форме и не в эти минуты. Находчивый Погос сразу же сообразил - что к чему, и нашел способ выслужиться:
        - Сергей Денисович, в этих мастерских телефон с придурью. То молчит, то тявкает. Звонить надо из дежурки, с печи.
        - Во, пожалуй, это верно! - чему-то вдруг обрадовавшись, согласился Брагин. Погосу он наказал: - Передай Волкову, что я хочу его видеть.
        - И он про вас часто вспоминает. За щетки, само собой, ругает. Но говорит, что на экспорт уже можно смело машинами фуговать порошок! Пойдет в Италию, Финляндию, Турцию и на Кубу!..
        - Ладно хвастаться! Приду посмотрю, - повеселев, отозвался Сергей. - Лучше помогайте и слушайтесь Ивана Ильича.
        - Такому человеку памятник надо хлопотать на Кара-Богазе! При жизни, - растроганно проговорил Погос. - Стоит этого Волков.
        И уже когда разошлись в разные стороны, из темноты снова послышался голос возбужденного Погоса:
        - У писателя ашхабадского, кажись, кто-то родился! И как-то светлее вдруг стало от этих слов и на земле и в небе.
        - Поздравляю, Виктор Степанович! - с радостным чувством прошептал Сергей.
        - Благодарю, - стесняясь чего-то, не сразу, осторожно, как бы опасаясь не спугнуть добрую весть, ответил
        Пральников. - Наконец-то родилась. Книжка! Самая важная и дорогая в жизни.
        - Да, у вас настоящее рождество!
        - Увидеть надо, во что оно все вылилось и вылепилось! Знаете, Сергей Денисович, встреча со своей книгой - труднейшее испытание! Чего-то даже боязно, перед этим высочайшим выступлением на миру! Книга твоя и уже - не твоя. Без твоего спроса пойдет она теперь к людям. Как ее примут и оценят? Хочется, чтобы она стала советчиком и помощницей людям в жизни. Стоит ли она больших и вечных дел народа? Другой меры у нас нет и не должно быть в творчестве, - Виктор Пральников говорил возвышенные, как могло показаться, громкие слова, но произносил он их просто и задушевно, видимо, давно уже обдумав это внутренне необходимое для себя. Сергей так и понимал, что для него это были повседневные рабочие думы, нужные не для парадных излияний, а ставшие жизненной потребностью.
        Они брели по песку, перемешанному с солью и мокрыми леденцами мирабилита, шагали тяжело и медленно, с бурлацкими поклонами навстречу красной мигалке у крыльца шиферного домика. Неподалеку высилась печная махина. Вспыхивали форсунки и над высокой кирпичной трубой темнел дымный тельпек. Во всем чувствовалось движение, заполошная суета, однако смысл происходящего стал понятен только после того, как Брагин уловил чей-то ворчливый разговор на краю завальной ямы, около бездействующего экскаватора.
        - Сачкуем!
        - Козе-ел!
        - А я толкую, что не та схема... У циклона, видишь ли, настоящее бешенство проявилось! В трубу уносит прорву, чуть ли не всю плановую продукцию. Вот и выходит, что в дыре не та схема!..
        - Ну, положим, не все уносит.
        - Остается курам на смехоту!
        - Эй, подожди закуривать! Не придется ли из бункера кувалдой дурь выбивать?
        - Вот бы сюда этих дошлых изобретателей! Дал бы я самому главному кувалду и заставил по машине лупить, чтоб она мирабилит подавала. Мне уже надоело...
        - Сём Сёмыч, говорят, у этих изобретателей на первой скрипке играет.
        - На самом большом барабане! Ну, лезем наверх. Там и покурим.
        В шорохе песка и просоленной робы послышалась жалоба:
        - Зачем я бросил фанерку? Елозил бы с ней помалу и в кошель добрую толику отделял!
        - Жалеешь что ль старую? У брошенной зазнобушки всегда все лучше.
        - Ладно те, охальник!
        - А что замечено на горизонте?
        - Сама хозяйка появилась! И когда успела примчаться? Не спится девоньке без Коленьки!..
        - Спрячь спички.
        В свете матовой от пыли лампочки в своем утреннем голубом платье с пояском около забитого глыбами оплывшего мирабилитом бункера появилась Нина Протасова. Она не удивилась, встретив Брагина, и даже не заговорила с ним, а, поздоровавшись с Виктором Степановичем, бросилась к аварийному рубильнику. Лампочка мигнула, на столбе что-то сухо щелкнуло. И тут же, неохотно, лениво, с трудом одолевая вековечную сонность пустыни, заунывно всхлипнула сирена, подвывая голодным шакалам, по-бабьи рыдавшим за барханом.
        Сирена голосила все сильней, и ее визг беспощадно полосовал ночную тишину, но пустыня оставалась равнодушной к аварии. А когда умолкла сирена, снова зарыдали шакалы и за барханом, и за крутояром озера.
        11
        ...Прилегли только на часок, не раздеваясь, на чужих койках, а проспали под колыбельную ветра и шорох текучего песка за стеной почти до конца смены. Поднявшись и наскоро умывшись у девушек в лаборатории, Брагин заглянул в соседнюю комнату с широкой скамьей, столиком и телефоном на стене между небольшими окнами - одно к озеру, а другое - к печной установке. Под огромной картой Кара-Богаза и озерного района на зеленой раскладушке лежала Нина. Она спала, прикрывшись газетой от мух и случайных взглядов. Дышала она ровно, спокойно, и грудь ее поднималась вместе с шелестящей газетой, на которой красовалась большая фотография купающихся в речке ребятишек. Смуглые ноги Нина прикрыла белым халатиком с вышитыми буковками на кармашке. В тихом рабочем кабинете приятно пахло духами, а временами и холодным табачным дымком, который исходил от потолка и стен. На столе, поверх малиновой плюшевой скатерти лежала авторучка, отсвечивающие горячим угольком золотые часики с пуговку и скомканный носовой платочек с кружавчиками.
        Сергей примечал все малости с воровской остротой непрошенного пришельца. На краешке стола, около самого изголовья раскладушки белел исписанный листок бумаги, придавленный с уголка компасом. Очень уж знакомым и вместе с тем совершенно случайным, даже чужеродным показался в этой конторе игрушечный, детский компас... Мурад! Конечно, это компас непослушного Мурада Сейчас Сергей вспомнил, что Нина вчера в суматохе сказала что-то радостное, обнадеживающее про Мурадика, но он даже не понял, что, а переспрашивать не решился.
        Спящая Нина не чувствовала пылкого соглядатая. Глубоко дыша, она лежала спокойно, не шевелилась. Но под взглядом Сергея она вдруг поежилась и, выпятив небольшую крепкую грудь, с тихим стоном потянулась. Пробормотала что-то и перевернулась со спины на бок. Загоревшая голая нога до колена свесилась с раскладушки, завязка от халата попала между пальцами, и Нина дернула ступней, но тут же успокоилась. Сергей понимал, что нехорошо разглядывать одиноко спящую девушку и тайно ласкать взглядом ее сонную, утомленную фигуру в тонком, прилипшем к телу платье... Всеми силами он пытался пристыдить себя, сделал попытку уйти и притворить дверь, но раздумал. Он не мог покинуть Нину, и не только потому, что ему было сладко, хорошо рядом с ней; Сергей с ненавистью и тревогой смотрел на телефон, боялся, как бы из него не посыпались в комнатку дребезжащие осколки звонка и не поранили Нину, уставшую после стольких переживаний. Сильная и стройная, Нина казалась упавшей на ходу, и Сереже хотелось подойти к ней... Нагнуться. Нет, он не покинет ее, не в силах он сейчас уйти ... Пусть Нина потом бранится, дуется и
обижается, что подкарауливал во сне, но все равно он не уйдет. Ах, если бы отключить проклятый телефон!.. Посетителей нечего опасаться. Ранняя пора. И дела пока могли подождать: у вставшей на ремонт печи командовал Мамраз, который вполне мог обходиться без начальника опытной установки - Нины. Никого из близких не опасался Сергей, зная, что гость не отойдет ни на шаг от Мамраза, и он не хотел им обоим мешать. Писатель Виктор Пральников наконец-то все видел без услужливых провожатых, толмачей. Печь "кипящего слоя" была сейчас в натуральном виде.
        Присев на лавку, Сергей смотрел в окно на тихое, предрассветное озеро, но видел не мешки с сульфатом, а раскладушку и спящую Нину. С трудом бедный Сережа пересиливал желание подсесть к ней близко-близко и притронуться хотя бы пальцем, погладить ее растрепанные волосы, расправить каштановые завитки на щеке... Долго смотрел он на плечико, на то, как она дышит и пружинят комочки грудей... Нина была такая близкая, зовущая, доступная. И была она какая-то совсем другая, комнатная, простенькая, беззащитная. Строгий моралист мог бы подумать, что Сергей видел сейчас в Нине только женщину, забыв свой долг и обязанность командира производства. "Черт с ним, пускай как хочет думает", - свергал Сергей этого инфантильного моралиста. Рядом была красивая и крепкая телом и почти обнаженная девушка... Но было и другое, она - недоступная, простая Нинка - строгий, откровенный друг. Нет, она была больше, дороже.. Нина - единственная на свете! Вслух Сергей, пожалуй, никогда не решился бы произнести таких палящих слов ни ей и никому другому. Да и себе до этого он никогда не признавался в этом, а сейчас, в такой мешкотне
и крутоверти, совсем некстати и неожиданно на Сергея нахлынули такие чувства, от которых рядом с Нинкой не было спасенья. Что с ним происходило, Сергей плохо понимал, но бурные и нежные чувства не умещались в груди, просились наружу, требовали решений...
        Но какое же могло быть сейчас решительное действие, когда обожаемая Нина спала на кособокой, провисшей почти до пола раскладушке, и даже не шевелилась в тесной брезентовой зыбке, а он с преглупым видом караулил телефон, и в угаре чувств даже не подумав о простой вещи: при всей своей рыцарской отваге и жертвенности все равно ему не удастся упредить телефонного звонка, который, наверняка, "разбудит сон красавицы младой", и тут ничего не сможет поделать сам начальник производственного отдела... Сергей поймет это после, тогда и раскается в любовных увлечениях. Но это когда еще будет, а пока он ревностно и с вожделением нес свой тяжелый рыцарский крест и был далек от хитростного суемудрия...
        Чуть шевельнулась газета на груди у Нины, и она стала дышать тише и чаще. Сергей тоже притих, приноравливаясь вздохами к ее дыханию, но ему как назло страшно хотелось прокашляться, свербело в носу, того и гляди расчихаешься. А что если на минуту покинуть караул, отлучиться с поста и как следует откашляться за углом тонкостенного коттеджа? Телефон будет умницей, не раззвонится, не подведет. Вставая со скамьи, Сергей надавил ногой на рассохшиеся половицы. Стоял непрерывный машинный гул, и земля сотрясалась вместе с шиферным теремом, можно было двигаться без особых предосторожностей, но Сергею показалось, что скрип половицы заглушил рычание огнедышащей печи за стеной. "Фу, медведь неуклюжий!" - только успел он мысленно выругать себя, как пожелтевшая на солнце и ставшая почти негнущейся, полуистлевшая газета с шумом упала на пол с раскладушки и над пригнувшимся, крадущимся Сергеем во весь рост встала вовсе не заспанная, свежая и румяная Нина,
        - Бежать собрался, Брагин? - спросила она лукаво, потягиваясь и оглаживая платье на боках и бедрах. - Мало того, что все утр о сопел над самым ухом, теперь решил смотать удочки и уйти от прямого разговора.
        - Доброе утро, Нина... Алексеевна! - выгадывая время на размышление, медленно и церемонно проговорил Сергей. Он поражался столь быстрому преображению поднявшейся с раскладушки Нины ... - Как спалось?
        - Никак. Ночью с печью возились, а под утро, только прилегла, поклонник нагрянул с менестрелями, утренней серенадой и вздохами... До песен, правда, дело не дошло, но охрана внушительная оказалась. Почетный караул! Шевельнуться было страшно.
        - Да, я посматривал, как бы чего!..
        - Понимаю, пожара боялся и в караул встал, Брагин?- слова Нины вроде бы и не походили на насмешку, но слушать их было обидно. - О, была опасность! Слава богу, в пожарный инвентарь не входит колчан со стрелами, а то могло бы вспыхнуть от тебя пламя. Я заметила из-под газеты...
        - С той стороны, правда, могло показаться, будто я подстерегал. Но поверьте, Нина Алексеевна, зашел я в эту комнату совершенно случайно, - в длинных оправданиях всегда таится подвох или, по крайности, несуразица, и поэтому, зайдя так далеко в поисках причины, за которой можно было бы укрыться, Сергей еще больше усложнял разговор. - А если сказать точнее, Нина, то я ждал звонка! Могли сюда позвонить.
        - Напрасно ждал, Брагин. Телефон не работает.
        - Не может быть! - изумление Сергея было настолько искренним и впечатляющим, что Нина улыбнулась и этим окончательно взяла верх над утренним визитером.
        - Чего ж я караулил? Выходит, зря боялся.
        - Нет, Сережа, пожалуй, это я зря боялась, когда заметила, твой тигриный рывок к раскладушке. - Нина говорила тихо, глядя в окно на сизый, дымящийся ладан озерного, чистого утра.
        - Да-да, я за мухой погнался. А так... ничего. Старался не нарушать, - через другое окно было видно, как всплывало из-за бархана красное и плоское солнце без своего нарядного оперения, похожее на печную заслонку, огромную и ужасающе близкую: накатит - испепелит. Взглянув в створку полуоткрытого окна, Сергей увидел отраженное в стекле грустное и задумчивое лицо Нины. И она уловила его отражение. Взгляды их встретились. - Потом... мне было с тобой хорошо, Нина. Ты и не подозреваешь, какая это была минута!..
        - Откуда ты взял, а вдруг - подозреваю? - спокойно, с тем же грустным взглядом отозвалась Нина.
        - И ты бы меня... прогнала? Осудила? Стала бы ненавидеть... Сочла бы за позор?..
        Покрасневшая Нина отвела глаза от изображения Брагина в окне, взглянула на него, растерянного и до крайности возбужденного. Легонько, нежно и любовно, почти не касаясь, провела рукой по его щеке.
        - Не знаю, Сережа...
        Дернувшись всем телом, Сергей поймал ее теплую, загоревшую руку, прижал к губам, уткнулся в мягкую, нежную ладонь лицом и начал жадно, безрассудно целовать.
        - Нина, подожди! Побудем... Не ругай! - он поцеловал руку около локтя, потом ткнулся в плечо. Рывком привлек Нину к себе, и до боли в губах, задыхаясь, припал к ее полуоткрытому рту... - Пусть так и будет, Нина! Люблю. Слышишь? - Сергей прижимался всем телом и судорожно шарил руками, мешая слова с поцелуями, и - приневолил ее в уголок. - Скажи, Нина, что надо... Скажи... навсегда будем вместе!
        Вздумай Нина вырываться, пожалуй, ни за что не высвободилась бы из его безумных объятий: но она, вдруг прижавшись изо всех сил к нему, шепнула жарко и покорно:
        - Ладно, Сережа...
        - Что... что ладно? - засуетился Сергей и отвел от себя пылающее, с влажными припухшими губами Нинино лицо. - Ты сказала?..
        - Ладно себя зря травить, - Нина выскользнула из его дрожащих рук, пятерней поправила ему волосы на голове, зажмурилась и словно отгоняя от себя какое-то сладкое, но запретное видение, тряхнула шапкой темно-каштановых волос. - Прошло. Все... Нельзя так, Сережа.
        - Почему же прошло? - будто в тумане бродил по комнате и шарил что-то руками Сергей. - Мы можем сейчас и уехать, Ниночка! Возьмем и уедем, или просто уйдем. Нам надо сейчас быть вдвоем. Надо!..
        - Все прошло, Сергей Денисович! Успокойся. Какой ты, Сережка, бешеный! - с огромным напряжением воли Нина отстранила Сергея, подошла к полуприкрытому окну и, будто умываясь, обжала лицо. - Прошла. Никогда не вернется та минута, когда ты, Сережа, мух отгонял...- Нина вдруг засмеялась каким-то чужим, надрывным голосом, и распахнула окно. - Уже утро. Входи, новый день!
        - Подожди, Нина, можно все вернуть!..
        - Подойди к окошку, освежись.
        Зазвонил телефон. Непонимающе переглянувшись, с трудом возвращаясь к действительности, они подошли к железному ящику со звонком. У Сергея был жалкий, потерянный вид; ушла та минута, которая могла их навсегда соединить.
        - Звонят, Гулька! - послышалось через коридор из лаборатории.
        В комнату вбежала босоногая девушка в распахнутом халатике, с пробиркой в руке. Не раздумывая, она взяла телефонную трубку, дунула два раза и только после этого взглянула на Сергея и Нину. Гуля очень смутилась и начала запахивать халат.
        - Алло, исправный! Нина Алексеевна, кажется, из больницы.
        Положив осторожно трубку на тумбочку, практикантка-студентка техникума Гюльнара Байнаева на цыпочках удалилась, но за порогом не выдержала и оглянулась, не понимая, почему молчат всегда такие разговорчивые и приветливые инженеры. Гуля притворила дверь, подождала и еще поднажала плечом на дверное полотно, чтоб было поплотней. Смолкли ее шаги, а телефонная трубка все лежала и потрескивала на тумбочке. Несколько раз из нее вырывались пчелками неразборчивые, пискливые слова, но Нина не решалась прикоснуться к трубке. Послышался раздраженный, повелевающий гудок, потом треск сухого валежника, но только Нина подняла трубку, как все шумы снялись: в телефонной чашке переливалось волнистое журчание расстояний.
        12
        - Слушаю... говорю!.. - заторопилась Нина, сжимая трубку обеими руками и глядя на Сергея таким испепеляющим взглядом, как будто ему предстояло расплачиваться за любой исход этого разговора. - Это я, Анна Петровна, слышу! Почему плачете? Если что, то лучше молчите. Ничего не надо...
        Куда там молчать! Трубка вдруг обрела такую скорострельность, что грозила докрасна раскалиться или вдребезги разлететься. Слов нельзя разобрать, но смысл был понятен. Анна Петровна кричала не без причины. Мурадику лучше. И были слезы радости: он уже встает. Рвется опять к морю. Все время спрашивает про отца, про Нину и еще кого-то звал даже в бреду. Шептал что-то про бакенщика Фалалея Кийко, искал Сергея Денисовича... Этому сообщению Брагин не особенно поверил, но Анна Петровна повторила все слово в слово из приемного покоя больницы. Нине и Сергею показалось, что в трубке шевельнулся слабенький, жалостливый, но не плаксивый голосок Мурада - неуемного и неудачливого покорителя острова Кара-Ада.
        - Мура-ад! - крикнул Сергей что было духу. Нина прижала трубку к груди, а Сергей, продолжая кричать, начал вырывать трубку.
        - Держись, Мурад! Не давай зря колоть! На зарядку переходи, глубже дыши. Поднажми на голубцы с кефиром!
        - С ума сошел! - вскинулась Нина, - Разве ему можно мясное! - и в трубку. - Не слушайте его, Анна Петровна, не перегружайте грубой пищей... Что? Нет, не про стул... и не про гланды! Что сказать Сергею? А ну его, на бешбармак, говорит, пусть жмет! Кому нужен клистер?.. Не телефон, а ветряная мельница. Да, теперь поняла: Ковус-ага поспешил на вертолете. Привет ему, и от Сергея! - У Нины был счастливый вид, но печаль нет-нет да пробивалась, и трудно было сказать, в чем больше: в глазах, в голосе или в улыбке. - Вот Брагин говорит, чтобы Ковус-ага подождал столичного писателя. Анна Петровна, миленькая, сама не заболей!.. Передохнешь в могиле?.. Ладно вам! Что - Сергею Денисовичу? Слышишь, Брагин, жареный гусь все еще ждет в холодильнике... Понял. И рвется. Да, настоящий гусятник!
        - Знаешь, Нина! - перешел на строгие нотки Сергей. - Как это называется?
        - Обжорством! - внушительно ответила Нина. - И рукоблудием!
        - Еще чего?
        - Не пугайся, Сережа, трубка уже стала глухонемой, - Нина проворно сложила раскладушку, прибрала на столе и начала ходить по комнате, не глядя на Сергея. - К планерке останешься?
        - Что за вопрос. Пока не пустите печь, буду тут торчать, - так же сухо без лишних эмоций, как и подобает в служебном присутствии, ответил Брагин.
        - Боюсь, долго ждать придется.
        - Чем дольше, тем вам же хуже! Эх, и горазды вы, Нина Алексеевна, на обещания! Имейте в виду, ваши броские заверения идут в карман к Метанову как доходные акции. Еще дороже будет стоить хилая печь.
        - Ты, кажется, не меньше главного отвечаешь, инженер Брагин, за установку.
        - Уверен, что больше... Но и с вас строго спрошу.
        - Теперь, Сергей Денисович, ты заговорил, как настоящий новатор, - шум торопливых шагов насторожил Нину, и она выглянула в окно. Потом, обернувшись, быстро шагнула в глубину комнаты. - И вид у тебя, как у настоящего мужчины. А давеча, когда ты мух вздумал отгонять рыцарской рукой, то был похож на... приготовишку. Не знала, что ты такой уважительный, Серёжа! Ты очень - правильный. Клянусь мандрагорой - священным корнем, который ты мне подарил. Помнишь, привез из долины Сумбара? И ты зря обижался на Завидного.
        - Нина, причем тут мандрагора? - Сергея и раньше возмущали такие вот выходки... начальника опытной печи, а сейчас тем более - опять про Игоря!.. - Нина Алексеевна, кому-то из нас придется отойти в сторону и уступить тропинку!
        - Точнее: уступить служебную лестницу, по которой ты стремишься, опираясь на директорское плечо? Не бойся, Брагин, я не встану на пути.
        Морщась и бросая вокруг негодующие взгляды, на которые Нина никак не реагировала, Брагин искал и не мог найти способа поясней выразить свои мысли, которые неважно складывались и плохо выговаривались.
          - Отношения надо прояснить! - подбирался Сергей к искомому, но не был уверен, что говорит именно то, что нужно было ему и Нине. - В личных отношениях мы играем в ловитки. Не спорь! И на работе связывает по рукам и ногам какая-то тенетная условность. Все это видят. Давай, Нина, повернем по-другому.
        - Как именно повернуть? - Нина вопросительно и даже требовательно повторила свой вопрос трижды.
        - Не знаю, но это необходимо...
        - Согласна. В ловитки мы больше играть не будем. И оставь коварные приемчики ухаживания... с мухобойней, искуситель Брагин! - ответом своим Нина была, видимо, вполне довольна. Она взглянула на Сергея через оконное стекло и увидела, что тот растерян и пытается объяснить что-то через зеркальное отражение на пальцах. - То, что случилось между нами, советую больше не повторять. Не торжествуй, Брагин! И поцелуй я позволила ради любопытства. С меня этого вполне довольно. Не велика, оказывается, радость!..
        Внушительное самообладание, выдержка, не кокетство, чего он не замечал у Нины, а разумная и достойная сдержанность и даже холодность окончательно покорили Сергея. Не зная, в чем именно, но он почувствовал себя страшно виноватым, и неизвестно что удерживало его от покаянных извинений, которые он порывался пылко излить перед оскорбленной. Должно быть, в предвидении этой трогательной сцены, Нина нарушила всю мелодраматичность момента.
        - Ты боишься, Брагин, как бы не обременили тебя сердечные увлечения, в которых ты не можешь признаться! Тебя пугает наша близость, опереточная интимность в служебной обстановке. Да? Производство и - душещипательное касание!.. Ведь я подчиненная, Брагин! Не боишься, что подам куда следует за посягательство на мою девичью честь... на сугубо производственной почве? Чего открещиваешься? В каждой шутке - толика правды. Не скрывай, ты этого испугался. Как бы не опорочили тебя, любовник Брагин!..
        - Ты вышла на орбиту, близкую к расчетной!
        - Похоже... признаюсь.
        Сергей поражался, как эта симпатичная девушка, к которой он был давненько неравнодушен, могла так тонко угадывать его запретные мысли.
        - Общий рисунок моего замысла такой, однако ж тут важны тонкости и детали!
        - На что ты, Брагин, намекаешь? - Нина не сердилась, а скорее потешалась над удальским самомнением Сергея. -Эх ты, жуир сульфатный! Чего же нам с тобой скрывать, Сергей Денисович, уж не подкидыша ли?..
        Не зная, как возразить, Сергей счел за лучшее прикрыть окно и подойти к телефону, хотя и не знал: куда и зачем звонить. Солнце уже поднялось и с озера сползло туманное покрывало; за косогором тарахтел мотовоз с платформами, торопясь из порта к Семиглавому Мару за мешками с сульфатом. И хотя тени становились резкими и прямыми, час был ранний. Не видно было людей в мастерских и на озерных пушистых делянках. Сборщики не торопились в поле: солнце должно нагреть мирабилит, высушить поверхность озера, чтобы оно покрылось легким белым порошком, словно инеем или волшебным смушком, и тогда-то начнется настоящая рукопашная схватка. Дотемна будет бурно кипеть сухое озеро. У косогора по-прежнему слышался шум на печной установке, и привычное ухо улавливало тот устоявшийся ритм, который позволял судить о затяжном ремонте. На это указывало и молчание телефона, и неторопливое движение автомашин от печи к озеру за мирабилитом, и тишина в соседнем бараке, где отдыхала дневная смена.
        - Послушай, Нина! - собрался-таки с мыслями Сергей, пытаясь затушевать все колкости и неуклюжести уже не первого разговора на интимную тему. - О таких вещах, пожалуй, лучше писать, чем говорить. Хотя кто-то, кажется, Лион Фейхтвангер изрек, что слово сказанное дороже слова писанного... Не берусь спорить, но только я тебе, Нина, пожалуй, лучше напишу об этом. Улыбаешься! Ничего смешного тут нет. Разгребу дела, сяду на всенощную и напишу. Если откровенно, я уже начал писать!..
        - Не свадебное ли послание с цитатами из "Домостроя" и медицинского пособия для новобрачных?
        - Снова смеешься.
        - Ничуть. Я прекрасно понимаю, что есть такое, - не коварство и любовь, а более серьезное душевное сцепление, - как у тебя: любовь и субординация!
        - Никогда меня не поймешь...
        - Пойму, Сережа, пиши только не стихами, а современной, "телеграфной прозой", - сказала Нина, подводя свои крошечные часики с витой браслеткой. - Я отвечу тебе взаимностью. Клянусь мандрагорой!
        За этой выспренной клятвой немедленно последовал стук в дверь. Вошли рослый красавец Мамраз и чем-то удрученный гость Виктор Пральников с небольшим кулечком в руках.
        - Мне послышалась мандрагора, - непринужденно включился в разговор Виктор Степанович. - Кто-нибудь из вас видел эти человекоподобные коренья или к слову пришлось? Мандрагора... Я недавно из Кара-Кала, где впервые в нашей стране был найден этот волшебный, таинственный корень. Чабан помог отыскать. Когда удачливая Ольга Мизгирева из Сумбара сообщила в Ленинград о находке, то ее сначала на смех подняли. Потом приехали, взглянули на "чабанскую травку" и ахнули: священная мандрагора, которая растет в потаенных местах на берегу Средиземного моря, оказалась на туркменской земле.
        Чтобы настроиться общему разговору, иной раз достаточно случайного слова, сказанного кем-то, и вот уж ручеек беседы вьется, теряется и снова проступает, бежит издалека и струится к безвестным бережкам... Счастливый корень мандрагоры оказался той запевкой, без которой не обойтись самому дружному хору. Виктор Пральников не претендуя на роль дирижера, оказался неплохим запевалой. Он не спеша подошел к столику и положил на него свой кулечек, похожий на детскую погремушку с орешками или горошинками. В газетном пакетике у него, действительно, был мелкий, гранулированный сульфат последней выделки, полученный перед "закозлением" печи. Не останавливая на твердом крошеве общего внимания, Пральников взглянул на молодых приятелей и продолжил взвихренный разговор о мандрагоре.
        - Удивительные корни очень похожи на обнаженные женские фигурки, они не уступают по своим целебным свойствам женьшеню.
        Сергей Брагин бывал в долине Сумбара, видел и держал в руках мандрагору, и даже привез маленький корешок в подарок Нине, которая давно мечтала увидеть этот колдовской дар природы. Поддержанный Сергеем, словоохотливый гость придал разговору еще больше живости и интригующей остроты.
        - В старину из корня мандрагоры вырезали так называемую "адамову голову", которую берегли как амулет, приносящий счастье, отгоняющий болезни и привораживающий женихов, а также дающий богатство и славу!
        - Не верится в колдовство, но интересно,- таинственным шепотом, не сводя детски востороженных глаз с Виктора Степановича, вымолвила Нина. - А еще что известно?
        - И с амулетами и с самим растением связывались невероятные легенды о кладах, пророческих гаданьях. Есть даже предание, что мандрагора любит расти... под виселицами, у ног повешенных, и потому ее корни так похожи на человечков, - Виктор Степанович присел на скамью, а остальные стояли неподвижно, слушая, затаив дыхание. - Герои шекспировской драмы, кажется, "Юлий Цезарь", клялись мандрагорой, а наш чародей Чайковский посвятил ей чудесную музыку! - рассказчик спустился из высоких эмпирей в тесную прокуренную комнатку и взглянул на ее хозяйку. - Странно, что за этой фанерной дверцей мне послышалась мифическая и земная мандрагора... От нее можно всякого ожидать.
        - Вы не ослышались, Виктор Степанович, я упомянула о ней.
        - Магическое есть в этом слове! Мне тоже сейчас подумалось, что я как бы одновременно должен писать о туркменской мандрагоре Сумбара и о Черной пасти - Кара-Богазе. Два дива нашего солнечного края.
        - В одном подвале об этом будет? - простодушно спросил Мамраз, зная, что "подвал" в газете - это своего рода алтарь или туркменский тор - почетнейшее место в кибитке.
        - Трудно про это написать в одном очерке, - заметил Пральников. - Про чудеса наши надо рассказать поинтересней и что особенно важно - как можно достоверней. Очеркисты нашей газеты решили к 100-летию со дня рождения Владимира Ильича Ленина пройти по писательским тропам тридцатых богатырских лет. С огромной высоты наших дней - далеко видно назад и вперед... Видны и люди, дела и памятные тропы... А тропы эти не заросли плевелом, не покрылись повитель-травою. Свой вечнозеленый след оставили на этих скрижалях первых пятилеток бахари и баяны советской литературы, не гости, а труженики туркменской земли Владимир Луговской, Всеволод Иванов, Николай Тихонов, Леонид Леонов, Юрий Олеша! Они шли не по древним караванным тропам, а прокладывали новые; и знали они, что тропа выведет на дорогу, а дорога неминуемо приведет к народу. Даровитых писателей влекла сюда не только редкостная суровая и многоликая экзотика Туркмении. Они стремились к "работникам воды и границ", к покорителям пустыни и истребителям смертоносных саранчуков; шли они к чекистам дождевой ямы Ширам-Кую и кудесникам фисташковых рощ Бадхыза. К
добытчикам кладов Кара-Богаза, к героям и мученикам змеиного острова Кара-Ада. А в тяжкую военную годину такие труженики литературы, как волшебник слова Юрий Олеша, нашли на туркменской земле отцовский кров, ласку и вдохновение. - Виктор Степанович не боялся утомить слушателей, он видел их интерес и ему льстило это внимание, которое было творческой потребностью. Он собирался писать обо всем этом и думал не только выверить истинность и прочность своих замыслов, но и хотел многое почерпнуть из общения с этими старателями Кара-Богаза, получить нужный творческий заряд и жизненную основу для своего достоверного и правдивого повествования. Он, возможно, и не затеял бы этого разговора, не будь твердо убежден, что между событиями и людьми огненных тридцатых годов существует прямая и кровная связь с нынешними буднями, с этими вот беспокойными, драчливыми, ищущими проходчиками неподатливой каспийской целины. На "писательских тропах" выискивал Виктор Пральников для очерков не простое совпадение, схожесть положений, черт, экзотических и стилевых повторностей, а глубинные процессы созвучия в пафосе трудовых
свершений, кровную преемственность, воплощение в жизнь светлых ленинских идей. Он не представлял пока себе новую книгу в отчетливой форме, но чем больше был с людьми, чем ближе сходился с ними, тем отчетливее прояснялось главное. Был нужным и этот, как бы случайный разговор. Виктор Пральников после долгого раздумья продолжал:
        - Задумано многое оживить из виденного и пережитого. Искренне хочется рассказать и о самих могиканах, с которыми посчастливилось побыть, хоть и немного, но близко, услышать от них неповторимое, подивиться их любви и тяге к людям... С годами все понятней делается истина: то, что можешь сделать сейчас ты, никому другому в целом мире никогда не удастся. В этом заключен большой смысл и огромная мера нашей личной ответственности за дела и за время. Мы обязаны своим трудом многое сохранить в памяти людской, - прислушиваясь к утренним, пока еще неясным шумам за окном, Виктор Степанович не упускал из вида внимание друзей. - Во время войны я работал в пограничной газете в Ашхабаде. Тогда и познакомился с этим человеком, удивительно пристально нацеленным во что-то свое, с тонким, беспощадным и в то же время добрым видением мира. Чудаковатым и мудрым казался он, Олеша... Юрий Карлович-ага. Так назвал он себя в письме к туркменским друзьям-писателям. Письмо это до сих пор у меня хранится. Юрий Олеша тоже проложил свою тропу на земле туркменской.
        - Был ли Олеша таким же подвижником, как Луговской и Тихонов, которые Туркмению на весь свет прославили? - спросил Сергей Брагин.
        - А с какой меркой тут подходить! Сразу и не скажешь,- Пральников взглянул на Сергея и добавил: - Доведется, почитаю тебе свои записи. И письмо Юрия Карловича-ага покажу Оно многое объяснит. Это, в своем роде, письмо-исповедь. И нигде оно пока не печаталось.
        - Хотелось бы почитать и записки ваши, и письмо необыкновенное! - сказал Сергей. - Не думайте, Виктор Степанович, что мы живы солью единой!
        - Почитайте вот... Обещаю и то показать. Мамраз слушал молча, с интересом, но вдруг выступил как истинный дружинник, решительно и во всеоружии:
        - Я бдительно оберегал ваш рассказ. Очень занятно про других говорите, но лучше бы свои творения показали. Есть же у вас книжки в переплете!
        Прикрыв ладонью уставшие глаза, Виктор Степанович ответил:
        - В жесткий переплет, кажется, сам я попал с вашей печью "кипящего слоя". Чувствую, что погружаюсь в самый что ни на есть кипяток.
        Дружелюбный голос и взгляд Нины заметно ободрили гостя.
        - Страдать в топке Люцифера вместе будем, Виктор Степанович! - сказала Нина. - Посмотрим - кому в ней сгореть придется?
        Втихомолку посматривали на часы. Но и тут откровеннее всех оказался Мамраз:
        - Если утро вечера мудренее, то пора завтракать! И как шельмец угадал общее желание, словно в воду глядел! Все проголодались. Сначала хотели ехать в поселок, что находится на том берегу озера, в столовую, но Нина отговорила. Она сбегала к девушкам в лабораторию и, вернувшись, вызвалась угостить яичницей.
        - Будет и десерт: кому кок-чай с сушеными дынями, а кому - газировка со льдом!
        Все были согласны на импровизированную яичницу с помидорами из долины Сумбара. Они вызревали на одной земле с волшебной мандрагорой. Это обстоятельство не преминула подчеркнуть Нина, сказав, что дивные помидоры и хурму лаборантка Гуля привезла из Кара-Кала.
        - Не хотите ли вы' доказать, Нина Алексеевна, что и помидоры столь же чудодейственны, что в них тот же элексир бодрости и любви, как в мандрагоре? - поинтересовался Виктор Степанович, протирая платком свою высокую залысину, уходящую вверх двумя протоками, и оставляя на лбу узкий мысок пепельно-серых волос.
        Опять угловато и шершаво встрял в разговор Мамраз:
        - Стряпуха она исправная. С печью справляется. Но жалость берет, когда смотришь на ее командиров...
        На смуглом, почти черном лице Мамраза белозубая, здоровая и откровенная улыбка была неотразимо привлекательной, и Сергей сразу же перехватил теплый взгляд Нины, ревниво отметив про себя, что улыбка охочего до женщин батыра ей нравится, и она открыто любуется им. К постыдной ревности, - этот порок Сергей давно обнаружил в себе, и мучился от него, - к обостренной подозрительности влюбленного примешивалось чувство служебного долга... Память услужливо подбросила какие-то давние намеки Анны Петровны и жены Мамраза - Куляш. Ах, Сереженька, не слишком ли ты многое стал замечать, не закружилась ли и вправду, как говорят Игорь с Ниной, твоя многодумная головушка? Что же ты перестал есть, не глядишь на "глазунью", заришься на блестящие чары шаловливого батыра? И зачем эти подчеркнуто презрительные взгляды в сторону Нины? Пожалей, не расстраивай почтенную компанию, не порть этот простенький, но такой вкусный завтрак. Уплетай за обе щеки душистую "глазунью" из привезенных тобой же яиц каспийских чаек... Ешь или отпей, Сережа, газировки с плавающим хрустальным ледком!.. "Черт те что получается, - мутились
мысли у Сергея, как будто действительно в этих сумбарских помидорках таится какая-то искринка, схваченная от мандрагоры!.. Лицо горит, трудно дышать, и она, Нина, это видит. Нарочно его дразнит, открыто любуется похотливым оскалом Мам-раза... как тогда, танцуя, она висла и налегала на Метанова... Изводит. Манерничает. Но зачем бедовая Нинка строит из себя многоопытную львицу? Вон и Виктор Пральников, кажись, все заметил, сказать что-то хочет. Конечно, речь пойдет обо мне! Жевать надо хлеб и копченку, а может, нарочно поперхнуться и выскочить за дверь?.."
        - Да-а! - проговорил Виктор Степанович, широко улыбнувшись. - Не помидоры, а райский ранет! Есть в них этакое снадобие!... Королевское блюдо.
        - А глазунья? - подхватил Мамраз. - Блеск!
        - Э, что это за глазунья, Мамраз! - игриво и величаво возмутилась Нина. - Не понимаешь тонкостей кулинарии.
        Обиду, хотя и шутливую, Мамраз не простил.
        - Про тебя говорю, Нина Алексеевна. Глаза у тебя играют!
        - Я - глазунья! - засмеялась Нина. - Оригинально, хотя можно бы и обидеться.
        Завтрак был всеми уважен, и Виктор Пральников, кажется, даже не заметил, что "королевское блюдо" состряпано из пятнистых чаячьих яиц, собранных на островках Кара-Богаза. Сергей насобирал их из гнезд морских мартынов в свою последнюю поездку на Бар, в штаб экспедиции, к Ковус-ага. Очень кстати в конце завтрака Сергей вспомнил про старика. Когда все вышли на ветерок и лаборантка Гуля прибрала в комнате, Сергей позвонил в контору комбината Он предупредил Метанова и вернувшегося из Ашхабада директора Чары Акмурадова, что весь день пробудет на печной установке и на рапозаборе. Когда Сергей говорил с Чары Акмурадовым, то встревоженный чем-то директор хотя и жаждал сейчас же его повидать, но решение Брагина самому разобраться во всем у печки и на аварийных скважинах одобрил.
        - Новости клыкастые, - пытался шутить Чары Акмурадов. - Гостей приму и приеду к тебе. - На вопросы Сергея он отвечал коротко. - Хочешь знать, что привез? Гляди зорче в мягкое место. Где заноза воткнулась - оттуда и вынимай. Догадываешься? Вряд ли... Не мучайся, Сергей. Приеду и скажу. Акт? Ягмур привез. Поменьше занимайся казуистикой, разберись во всем вместе с людьми. Посоветуйся с ними, как быть дальше. Провал этот наш общий. Метанов затевает, говоришь, следственное дело? Не он один... Поэтому и не опирайся на кривую саксаулину, а то и сам кривым станешь! Как там поживает Иван Ильич Волков? На этого инера можно надеяться. Салам ему передай! Если такой инер есть в нашем караване, то груз на земле не залежится. Да, настоящий Ленинградец. Салам ему!..
        Разговор с Чары Акмур адовым не облегчал положения и не сулил ничего утешительного, поэтому и хотелось потолковать хотя бы по телефону с Ковус-ага. Но старик уже ушел из конторы, наверное, в больницу к Мурадику. Туда звонить Сергей не решился. И тревожить не хотел и другого боялся... К вечеру надо было вернуться в Бекдуз.
        Зависнув на телефоне, Брагин подумал, что все ушли к опытной установке и ему придется догонять остальных, но Сергей ошибся. Виктор Степанович ждал его, оглядывая издалека громоздкую печь, похожую и на элеватор, и на многоэтажную паровую мельницу. Не раз он был тут и гостем, и экскурсантом, и судьей в спорах, а сегодня хотел побыть простым учеником, новичком-сменщиком, которому положено знать и печь, и положение дел на ней. Виктор Степанович требовал от инженера Брагина помочь в рабочей науке, просил начать курс обучения прямо не сходя с места Пожалуй, так-то было и лучше. Отсюда - светлый, широкий обзор: рядом озеро в бархатистой оправе, железная дорога, мастерские и машинная база на Семиглавом Маре, транспортные подходы к печи "кипящего слоя" и панорама стройки. Что писатель во всем этом основательно сведущ, Сергей про это знал. Были у Сергея основания подозревать, что Виктор Степанович хочет сейчас не методических указаний, а предметной беседы и даже спора. Да, открытого, выяснительного разговора. Пральников не вызывал на этот спор, но хотел приблизить неминуемое - предельной ясности в
запутанном деле, чего и сам Сергей Брагин давно добивался
        - Из редакции уже дважды звонили, - открывался постепенно Виктор Степанович.
        - С книгой поздравляют! - проговорил Сергей, искренне уважающий Виктора Пральникова и веривший в него, прежде всего, как в настоящего человека и старшего друга.
        - Об этом поговорить, Сергей Денисович, успеем, - Виктор Степанович обеими руками взял Брагина за плечи и крепко тряхнул, словно, действительно, начиная борьбу: с захватами, бросками, кульбитами и дожиманьем на лопатки. Но этого не случилось, и Виктор Пральников честно и открыто посмотрел Сергею в глаза. - Помоги мне все это понять, Сережа! И себя, инженера Брагина - понять помоги!.. Хочу знать тебя таким, какой ты есть. А через тебя, я уверен, очень многое пойму во всем происходящем. Прав ты или нет - это жизнь покажет! Но ты говори все так, как думаешь, во что веришь и что ненавидишь. Мне это надо не столько для писания, - конечно, и для этого нужно, -но больше для веры в ищущих, активных людей... За все время знакомства и дружбы Виктор Степанович не говорил с Сергеем таким озабоченным и просящим тоном, и никогда так не умолял его о самом простом и насущном- говорить обо всем начистоту, помочь, научить, присоветовать! Но, как никогда, в этом же сейчас нуждался и сам Сергей. Но, коли надо, так получай все начистоту; спорить так спорить! Придется все написанное до этого о печах "кипящего слоя"
основательно встряхнуть.
        13
        ... Они неторопливо вышли на крутояр озера. Под июльским косматым солнцем ослепительно сияла земля в своем чистом, белоснежном уборе. В бухте Куркуль казалось все заледеневшим, скованным трескучим морозом, а Шестое озеро будто запорошило мягким, пушистым снегом; длинные, пружинистые рельсы, повторявшие береговые изгибы, напоминали свежий санный след.
        Мощный, затвердевший слой мирабилита уже прогрелся на солнце, подсох и распушился сверху. "Жито" на поле созрело, порошок идеальной белизны и чистоты был готов для сбора. На одном конце озера его сгребали фанерными лопатами с длиннющими держаками, а у другого, то сходясь около сторожки, то расползаясь в разные стороны, елозили две самоходки - сборочные машины ленинградца Волкова. В бязевых белых и широченных балдахинах, в марлевых масках и темных очках сборщики очень напоминали привидения, облачившиеся в маскхалаты, а стоявшие рядами мешки с мучнистой солью походили на огромных пингвинов.
        Благодатное Шестое озеро лежало во всей красе и зрелой спелости. А сколько превращений в течение года произошло на нем, прежде чем озеро начало отдавать людям свой чудесный урожай. Осенью из скважин бухты Куркуль погребенные под панцирем рассолы качали в верхние хранилища, потом шло заполнение всей озерной гирлянды. При первых заморозках происходило то качественное изменение, когда из рассола-маточника выпадал, выкристаллизовывался мирабилит. Сначала зеленоватый, но прозрачный раствор мутнел, становился грязноватым, потом начинал мглисто густеть; происходило бурное движение, и на дно озера оседала тяжелая масса. Это и называлось "садкой мирабилита". Маточник, обедненный, но еще очень полезный раствор спускали в естественные впадины. С помощью коллекторной системы заполненные озера освобождались от излишней жидкости, обезвоживались. Мирабилит твердел и под лучами палящего солнца "вызревал", на гладкой поверхности соляной оледенелости обильно выступал и накапливался подушечкой мучнистый порошок; тяжелый, густой и хрустящий.
        ... Лопата. Большой фанерный лист с тонким черенком... На сборе сульфата долгие десятилетия она не имела соперниц, да и теперь машины только грозились ее потеснить. Как и в далекие времена, она чувствовала себя владычицей, а ее владельцы - витязями и богатеями сульфатных угодий.
        Большая доля сульфата натрия до сих пор шла заказчикам из-под лопаты. Правда, никто не сомневался в перспективности передовой техники, машин. Их подхваливали, упоминали в докладах и отчетах. Но откровенно говоря, им отводилось главным образом место в будущем. И не трудно было заметить, что на химическом комбинате о будущем говорилось больше и куда охотнее, чем о насущных делах и нуждах нынешнего дня. Вспоминалось частенько и прошлое, упоминалось не только в рассказах старожилов - первых каспийских "поморов", но и в статистических выкладках. Производственная быль тридцатых годов на Кара-Богазе выглядела весьма внушительно. Рассуждая о дальнейшем развитии богатейшей житницы, больше всего винили злонамеренную природу Кара-Богаз-Гола, минувшую войну, трудности роста химической промышленности в провинциях, и снова уповали... на своеобразие и прихотливость уникального гидрохимического бассейна. Но были и другие причины, которые сдерживали разбег: о них-то и начинался самый серьезный разговор в Бекдузе.
        Увлеченные именно таким разговором, Сергей и Виктор Пральников по берегу озера направились к опытной установке. У поворота влажной от обилия соли дороги они еще раз окинули взором белую пустыню и вдруг приостановились, привлеченные шумом и криками, замутившими величавое белое безмолвие.
        - Безобразники! - кричало на шофера самое горластое привидение в черных очках. - Притянем за милую душу!
        - Я так вытяну заводной ручкой, до гроба помнить будешь, - спокойно парировал шофер угрозы, отбиваясь от деревянной лопаты в руках привидения. - Думаешь, пригузывать вам будем, выходцы с того света!.. Скоро сколупнем. Позорите двадцатый век, ископаемые!
        - Вам, роботам, только бы добро в дерьмо переводить. С машиной своей вонючей уже заткнулись! Теперь - печь! Все равно к нам присунетесь. Вон мешочки наши убывают по ночам. Взаймы или насовсем берете?
        - Сам ты мешочник! - шофер скокнул козелком, поскользнулся и сделал футбольный финт, но увернуться ему не удалось. Лопата очкастого привидения с длинной, как у поварешки рукоятью, сначала прошлась по ногам, а потом смачно припечаталась к спине. - Подними хвост! Почешу!..
        - Эй, джигит, скажи этой кухарке, хозяйке хромой печи, - повелительно наказывало привидение утробным замогильным голосом, - пусть не уродует на Шестом озере зеркало. Отшибем лапку! Попусти, так вы все озеро растащите! И хотя бы дело делали, а то взялись небо пудрить. Мирабилит в помет преобразуете. Пусть ваша длинноногая цаца сама придет, я с ней сладко потолкую! - пообещало привидение, превратившись в сизое облачко, оно тут же исчезло.
        Протирая глаза, шофер пятился к автомашине, которая стояла на краю ямы, вырытой посредине ровной делянки, припорошенной белыми хрусталиками проступившего сульфата. На этой белоснежнбй, как скатерть, поляне яма с рваными краями казалась зияющей раной. Виднелись рытвины поменьше, словно оспины или воронки от мин, а поодаль от сыпучего плёса, за береговым выступом холодно зеленела длинная траншея со следами автомобильных шин по краям. В живое, дебелое тело озерной кормилицы вонзились заступы, сломанные доски и тупые "шалманы". Следы этих изуверств и ранений виднелись по всему побережью Шестого озера, прилегающему к печным владениям инженера Протасовой и ее подручных. Отсюда для выпарных аппаратов печи брали мирабилит. Шестое уникальное озеро, с таким трудом и старанием подготовленное для машинного сбора сульфата, ковырялось и уродовалось. Вопреки всем расчетам и здравому смыслу плодороднейшая плантация обкрадывалась и приводилась в негодность варварским способом. И легче никому не становилось от того, что эта дикость, бесхозяйственность (которую претензионист Шабанов назвал "самокастрацией")
именовалась официально "временной мерой на период испытаний печи". Основная сырьевая база для печи не была подготовлена и вряд ли скоро могла дать ощутимую отдачу. Новые скважины не подавали необходимых рассолов, не оправдывал надежд громоздкий и дорогостоящий трубопровод, для которого трубы покупались на валюту в Западной Германии. Выяснилась вся несостоятельность "горного цеха", появились опасения, что может подтвердиться пониженная насыщенность рассолов на новом рапозаборе. Об этом предупреждали работники заводской лаборатории, но с этим не считались. И немудрено, что богатое и щедрое Шестое озеро, на запасах которого, в основном, держался весь комбинат, с пуском печи сильно пострадает, обеднеет. Благодатное озеро с девственной опрятностью и цельностью превратится в развороченный кратер; чудный родник станет похожим на свалку.
        Рисуя перед гостем такую отвратную картину, Брагин для контраста на белое накладывал лишь черную краску и малевал такими жирными мазками, что лежавшее перед глазами озеро будто и впрямь преображалось, его великолепное тело начинало покрываться рубцами и язвами.
        - Первопроходцы Кара-Богаза обнаружили несметные богатства. Неужели наши достижения в космосе, электронике, кибернетике и ядерных превращениях не помогут нам в полном освоении кладовых Каспия!.. Я говорю не о далеких временах будущего, это нужно делать сегодня. Сейчас. Уже потеряно много лет, и мы должны искать и трудиться с предельным напряжением и с наибольшей экономической выгодой. Об этом я пекусь, Виктор Степанович, в этом я вижу главную заботу всего нашего коллектива.
        - Ну, а если для наибольшей эффективности, выгоды временно пожертвовать чем-то? - осторожно ворошил костер разговора гость.
        - Дорогой Виктор Степанович, мне понятна необратимость закона диалектики - отрицание отрицания! - не опасаясь шероховатых слов говорил и сильно волновался Сергей. - Но, пожалуй, не все новоявленное есть благо и экономически выгодно. Нельзя насильно насаждать такое, чему противится жизнь ну, скажем, сама природа и специфика нашего производства!
        - Не все сразу обретает наилучшую, рациональную форму. Помехи и недоделки устранимы, лишь бы они не губили главную жизненную необходимость.
        - Опять же, Виктор Степанович, что принять за главную необходимость. Допускаем, что идея механизации нашего химического производства, как и другого, не вызывает возражений; но скажем прямо, та же печь устанавливается на наших промыслах без широкой технической ориентировки и целевой обоснованности. Опытная, говорите? Но и опыты должны проводиться на прочной производственной базе, делаться это должно в интересах производства, с учетом запросов, условий, опыта, с позиций целесообразности. Поверьте, это не делячество. Наше производство должно быть кровно заинтересовано в этих опытах, но не дай же бог - служить подопытным объектом! Предметом сомнительного экспериментирования. Вот от чего досада берет.
        - Позитивная сторона дела, Сергей Денисович, у тебя досконально обоснована, но в то же время сквозит и некий княжеский суверенитет. Этакая квасная самостийность. Научное учреждение, связанное с вами, должно понимать это не хуже озерного водяного Сергея Брагина! - с этими словами Пральников начал было спускаться с берега к другой автомашине, возле которой было еще многолюднее: грузчики и шофер оборонялись от пяти привидений в белых балахонах и черных очках. Тактика этих привидений, в отличие от первой бестии, была более совершенной: незримая рука вскидывала пустой мешок, норовя накинуть его на голову шофера и утянуть пленника к насыпанному бугорку - тумпаку.
        - Утихомирить надо! - забеспокоился Пральников.
        - Разберутся, - отмахнулся Брагин. - Такие стычки у нас вместо физзарядки
        - Говоришь - разберутся, а если - раздерутся?
        - Что делать, у нас квасная самостийность. Ваш урок!
        - Придираешься к слову, Сергей Денисович!
        - Я в том смысле, - пытался невинно подковырнуть гостя Брагин, как бы выгораживая сборщиков-ручников, всеми хитростями старавшихся помешать забору мирабилита со своего участка для печи, - когда им делаешь за это выговор, они обижаются и не видят за собой вины. Нам, мол, тоже дозволена материальная заинтересованность.
        - Разумеется, и тут должен действовать этот мощный фактор и стимулятор, - спокойно продолжал Виктор Степанович. - Но в данном случае, в порочной междоусобице выплывает изначальный смысл этого емкого и активного слова. В давние времена стимул был равнозначен слову раздражитель: слонов когда-то подгоняли острым "стимулом". А у вас на почве "стимула" начинается чуть ли не драка! Требуется сознательное понимание материального и морального.
        - Вам хочется, Виктор Степанович, напомнить еще и о социальной, общественной совести каждого из нас, - охотно соглашался с этой мыслью Брагин. - Именно эта сторона дела, Виктор Степанович, меня и волнует, заботит во всем происходящем сейчас у нас на комбинате. Совесть! Ответственность коллектива и личная, строжайшая ответственность каждого из нас за судьбу и расцвет государства. Запомните... очень прошу, Виктор Степанович, запомнить это при оценке моих слов, поступков, устремлений. Противно и очень опасно, когда творится что-то против совести... Да, против общественной совести и потребностей народа, а преподносится это дельцами, как забота о прогрессе!..
        Дослушав друга, Виктор Пральников спустился в огромную озерную солоницу. Подошел к шоферу и закутанным бекдузским "бедуинам", шагающим по сухому озеру в своих библейских одеяниях. Каждый из них имел при себе пучок завязок из шпагата для мешков. Белые, просторные сутаны... белая скатерть озера и белый купол неба - вся эта превосходная белизна особенно резко оттеняла черный загар на лицах и резкость цветистых слов. Присутствие посторонних не смущало спорщиков, да и сказать по правде - перед этой суровостью и огромностью природы все чувствовали себя в какой-то мере равными, и трудно было сразу отличить хозяев озера от посторонних. В обиходе тут были иногда такие натурные категории слов, что одним своим присутствием или мимолетным укором немного можно было изменить. Виктор Степанович обошел рытвину и стал ближе не к шоферу, а к высокому рябоватому крикуну, с узким, как бы сплющенным у висков лицом, увенчанным фигурным носом. Ряболицый занес над головой лопату и раздумывал, кого бы огреть половчее. На подошедшего гостя он взглянул косо. Но когда увидел, что тот стал ему во фланг и прикрывает опасную
сторону, то поприветствовал его взмахом белых, склеившихся бровей:
        - Эй, качкалдаки, вот смотрите - у меня свидетель! Он давно видел, не даст дырявое слово сказать. У меня очень культурный свидетель, он подтвердит, как ты меня бросал в яму, - рябой опустил лопату и, сняв рукавицы, привлек к себе и неуклюже обласкал Виктора Степановича. - Не бойся, Гулам-заде не берет ничего обратно! Дал - бери! Ты очень симпатичный свидетель!
        Приняв это дружеское излияние за шутку, Пральников хотел было достать блокнот, чтобы взять что-то на заметку, но ряболицый предупредительно остановил:
        - Ара, писать вместе будем! Я научу тебя умно и красиво писать. Будешь писака, как персик! А пока смотри и запоминай. Потом писать красиво будем, вах!
        - Ничего особенного я не видел, - попытался улыбкой отделаться Виктор Степанович.
        - Ай, сейчас все увидишь, симпатичный друг! - Гулам-заде снисходительно посмотрел на своего дородного свидетеля и с такой внезапностью и силой взмахнул лопатой, что она прожужжала над ухом Пральникова.
        Послышался треск и звон. Шофер, сивый, голубоглазый парнишка в красном беретике, с ловкостью тореадора сделал резкий выпад и устремил вперед острый железный заступ. Фанерная махина рябого налетчика разлетелась в щепки, а сам Гулам-заде не удержался после столь резкого замаха и свалился в зеленоватую, с остекляневшими краями выемку. И так плюхнулся в соленую воду, что только брызги засверкали.
        - Биться надо честно, а то стальным жгутиком подбавлю, - пообещал пожилой, белолицый грузчик в тельняшке, играя пружинистым тросом. - Горячий получится пластырь. Лучше не плутуй, Гулам-заде.
        - Ай, пожалеем петушков! - вылезая из соленой купели, проговорил Гулам-заде с явной хитрецой. И, обращаясь к Пральникову, добавил: - Не будем с тобой красиво писать. Скажи им, симпатяга, чтобы они рыли ямы в другом месте. Зачем портят нашу бахчу? Когда соберем урожай, приходи. Шампур-шашлык будет! "Шамхор" тоже пей, душа любезный! Гулам-заде на таре сыграет, а ты плясать будешь! Приходи.
        Никто не заметил, как хитрец взял у кого-то лопату с огроменной рукоятью, какие бывают только у пекарей, и незаметно двигая ее перед собой стал исподволь подвигаться к голубоглазому шоферу, словно волк к красной шапочке. Не доверяя приглашению к шашлыку, знаменитому кавказскому вину "Шамхор" и танцам под тар, длиннорукий грузчик со свистом раскрутил в воздухе стальную плетку:
        - Эй, Гулам-заде, а под балалайку сплясать не хочешь? - весело крикнул он.
        От мешков быстро отделилась полная, подвижная женщина, и, ни слова не говоря, обхватила сзади за поясницу коварного Гулам-заде. Почувствовав родные объятия, скандалист загрустил и сразу же угомонился.
        - Вах, свет моих очей, приходи в гости! Шашлык не хочешь, шампур получишь! - стараясь поддержать свой престиж, кричал Гулам-заде. - Держи меня, Фирюза! Крепче обнимай, Фирюза, пусть завидуют!
        В это время на озерной арене появился третий истец и пайщик, куда более притязательный, вооруженный по последнему слову новой техники - это был ленинградский инженер Иван Волков на своем приземистом, с растопыренными, как у клушки, крыльями, самоходе.
        Приблизившись почти вплотную к собравшимся на своей самоходке, Волков сделал широкий заезд; и там, где она прошла, на белом поле образовалась гладкая полоса, похожая на беговую дорожку стадиона.
        - Базарный чистильщик! - съязвил шофер, восхищаясь чистотой машинного сбора сульфата.
        - Попробуйте-ка выбраться из заколдованного круга! - с вызовом проговорил Волков, не выключая мотора и не выпуская штурвала из рук. Восседая на мягкой пружинистой подушечке, он настороженно выглядывал из-под выгоревшего тента и по возбужденным лицам старался понять, что тут происходит.
        - Сергей Денисович, - обратился он к Брагину, - от грызунов спасения нет. Вижу, опять добро кромсают, да и мой пирог закусили!
        - Вам-то, Иван Ильич, пока есть где разбежаться, а вот рукопашников поджимают, - Сергей почувствовал, что оказался между огней, перед которыми жгучее солнце казалось безобидным светильником. - Отважились своим ходом в такую даль? Обратно не придется подталкивать?
        - В помочах больше не нуждаемся. Пришли мы сюда,- Иван Ильич кивнул сидевшему рядом Какаджану Ширлиеву, - чтобы не уходить обратно!.. На том краю озера становится тесно. Давайте новый участок, а не то комбайн сам заберется в белое безмолвие...
        По тому, как ленинградский инженер разговаривал и держался, можно было догадаться, что он не собирается шутить. Посоветовавшись со своим помощником, бригадиром механизированного сбора сульфата, бритоголовым толстяком Какаджаном Ширлиевым, Иван Ильич приглушил мотор и спустился на распушенный и еще нетронутый наст. Обходя вокруг запорошенного солью, щетинистого подборщика, он отдавал Какаджану какие-то команды, на которые тот отвечал движением рычагов и условными сигналами. Годами уж под пятьдесят, сухощавый и подслеповатый, в двойных очках, - обычных и светозащитных, - Иван Ильич Волков нервно суетился возле своего детища. Едко искрившийся иней сульфата сухо хрустел под его ботинками на толстой микропористой подошве. Все одеянье на Волкове было явно не по сезону: шерстяной, черный костюм, фетровая шляпа, белая рубашка с узким галстуком. Казалось, Иван Ильич заглянул на озеро на минутку, проведать свою самоходку, а потом снова нырнуть в кабинетные недра, чтобы хлопотать, доказывать, спорить. В потайном кармане, в целлофановом мешочке у него всегда хранились порошки с сульфатом трех сортов: печной
сушки, ручного и машинного сбора. Иван Ильич всех уверял, что из-под самоходки сульфат можно хоть сейчас продавать и в аптеке, и на всемирном аукционе. В дорогом, разглаженном костюме Волков кое-кому казался случайным гостем на промыслах. Но для сульфатчиков Волков был своим человеком. Беспокойный и настырный, он не уходил с озера неделями, и что удивительно - совсем не страдал от жары. Его можно было постоянно видеть около машины. И что бы он ни делал, всегда выглядел чистым, элегантным, каким-то праздничным. Тем, кто пытался подтрунивать над болезненной аккуратностью и чистоплотностью, Иван Ильич веско отвечал: "Я же - ленинградец!".
        Поспешая за беспокойным конструктором, Сергей и Виктор Пральников осмотрели трактор с навесным агрегатом, заглянули в железный короб бункера. Хотели что-то спросить, но Волков, только сейчас находившийся рядом, вдруг исчез. Он успел уже шмыгнуть под машину; лег на спину и принялся выстукивать днище прицепа, разговаривая с Какаджаном Ширлиевым на своем техническом, "железном" языке.
        - Иван Ильич, - спросил Брагин, - мелкий ремонт или замена целого узла?
        Какаджан, обливаясь потом около штурвала, давил на педали, а Волков снизу колотил французским ключом. Еще раз позвал его Брагин, а в ответ - железный лязг. Но не зря, стало быть, говорится, что ласковым словом можно и змею выманить из норы...
        - Пригодные, видать, самоделки! Ползают, скребут и метут. Вот если бы взяли на себя толику плана, то лучший участок озера не жалко бы отдать, - обращаясь к Пральникову, сказал Сергей. - Ломать график придется, но заманчивый риск. Оправдается ли? Или опять все окажется только пробой? - Пытая кулаком крепость бункера, Брагин добавил: - О сульфатосборочной машине я советую вам, Виктор Степанович, сказать доброе слово и устно, и печатно. Если с печью дела довольно туманны, то машины будут нашей опорой. Считайте, что уже есть сульфатный комбайн. Стоит всячески заинтересовать нашими запросами и нуждами машиностроительный завод в Ашхабаде. Дружба с ним нам очень дорога. Эх, если бы оправдал себя комбайн и на этот раз! А вдруг - носом об стол...
        Эти обидные слова тут же дошли до слуха конструктора и его выбросило из-под машины точно пружиной.
        - Промедление смерти подобно! Не имеем права мешкать. Добьемся своего и заберем все озеро, а там и другие бассейны!.. Какаджан, разгружай бункер! - в полный голос скомандовал Иван Ильич, перепутав в руках очки и не зная какие прежде надеть: увеличительные или светозащитные. - Засекайте время. Ну-ка, скребуны, освобождайте десятину! - помахивая гаечным ключом, Иван Ильич угрожающе двинулся на Гулам-заде и потеснил его дородную подругу Фирюзу. Это был дерзкий вызов всему промысловому семейству.
        - Вай, вай, какую десятину? - решил уточнить Гулам-заде. Он взял лопату наперевес, вспомнил мимоходом аллаха и, вытянув вперед волосатые руки, пошел грудью на тщедушного конструктора. Обожаемая, властолюбивая Фирюза на этот раз не мешала ему: она помахала веником, которым сметала сульфат после лопаты, чтоб и пылинки не пропадало, тряхнула головой и ахнула:
        - А мы - обмылки?
        И тут снова всколыхнулись грузчики и шоферы.
        - У нас печь кипящая простаивает! Аида, ребята!
        Шоферу удалось попридержать свою ораву, но семейная артель Гулам-заде наступала. И не сдобровать бы Ивану Ильичу в своих лавсановых, немнущихся брюках и безразмерных носочках, трепыхаться бы ему под огромной лопатой, если бы Сергей Брагин не выскочил на ринг и не крикнул на Гулам-заде. Завизжавшая Фирюза оттолкнула пышными грудями своего нареченного и, оскалив зубы, с улыбочкой показала Брагину кукиш.
        За машиной, на которой восседал лысоголовый Какаджан, послышался сдержанный рык, тяжелый хруст под ногами, и на стороне ручников, словно со дна озера, вырос бородатый, бекдузский дядька Черномор... Это был главный лопаточник, могучий старик Ширли. Явление самого Ширли-ага для спорщиков было столь неожиданным, что растерялся даже Сергей Брагин, не говоря уж об Иване Ильиче, который пикировался с Ширли-ага не первый день.
        - Калтаманишь, Сергей! - с трудом сдерживаясь, проговорил Ширли и рванул на груди тесемки у красной рубахи. - Зачем так-то, сынок?.. Я уважаю тебя, а ты приходишь на чистое, небесное озеро и вместе с моим Какаджаном харрам делаешь... Шестое озеро я вот этими корявыми руками построил. Бог мир создал, а Шестое озеро - я сработал!.. А ты, верблюжонок, зачем хар-рам делаешь?.. - старик снова затянул завязки на груди, перегнулся, отстегнул от пояса кожаный чехол с ножом и подал его Сергею. - На, сынок, лучше бороду отрежь, а озеро уродовать не дам! Это говорю я, Ширли-меченый, не дам!..
        Гулам-заде и Фирюза стали у старика с боков, стальные ручники поддерживали с тыла. У шофера из ватаги печников и у Ивана Волкова вид был подавленный. Старик, ражий в своем упрямстве, был непреклонен. Ширли-ага мог пойти на любые жертвы, он горой стоял за своих подопечных сборщиков. Это все знали. В обиду старик не даст.
        - Боишься, Сережа? - мрачно проговорил старик. - Подходи, кто смелый!..
        - Возьми, отец, наш семейный нож! - вдруг послышалея не угрожающий, но внушительный голос. - Не позорь свою бороду и всю нашу семью!
        Сначала Ширли-ага сделал вид, что не расслышал слов Какаджана, но когда сын начал отмерять поле от рытвины до вдавленных в мирабилит рельсов, старик опять подступил к Сергею с ножом и повторил угрозу:
        - Режь бороду,- Ширли-ага обнажил охотничий стальной клинок, выставил к Сергею роговую волнистую ручку, а чехлом поддел снизу свою величавую, черную бородищу и захрипел: - Коси!.. Оболванишь, как барана, тогда отдам под машины участок.
        Условие было простым и заманчивым, но невыполнимым. Шутка шуткой, а Ширли-ага, который был не просто стариком, но и начальником участка ручного сбора сульфата, не пускал никого на самое удобное для машин поле. Бригаде печников можно было выделить другую разработку, хотя и в этом случае невыгодно удлинялся подвоз, но машинам пока не было подходящей житницы для уборки. Хотелось не просто испытывать новые подборщики; стояла задача добиться от них наивысшей выработки. Они должны оправдать затраты, и более того - доказать свои возможности, перспективность и рабочую стать. На глазах у всех разгорался решительный и жестокий бой многотрудной, давно желанной машины с неказистой, простой и безотказной деревянной лопатой. Сколько было уже таких схваток? Кормилица-лопата выстояла, и ручники как всегда сейчас были уверены в семижильной фанерной старушке и в своем многоопытном, несгибаемом заступнике Ширли-ага.
        - Режьте бороду или уходите, не мешайте работать! У нас план, - непримиримо стоял старик.
        Выходило само собой, что весь этот торг и тяжесть спора Ширли-ага брал на себя.
        - Бороду режь!.. Посмотрим, кто верх возьмет. Вода утечет, камень останется! - рука на груди у старика мелко дрожала и черные завитки бороды горели на солнце синеватым пламенем. - Ре-ежь, Сережа! Боишься? Ну, кто смелый?..
        Долго длилось молчание. И вдруг Какаджан рванулся к отцу, взял у него из рук нож с джейраньей роговицей и попробовал острие лезвия на ногте.
        - Сильному инеру первая палка! - Какаджан засучил рукава рубахи и поплевал в ладонь. - Куда потом, отец, девать твою бороду? Домой отнести или отдашь мне, я приспособлю на щетку для подборщика? Славная бородища, густая и упрямая!..
        Не дрогнул ни один мускул на старческом, испитом, но без единой морщинки лице Ширли-ага. Негодуя, теряя под ногами опору и престиж законодателя озерных добытчиков и воротил, Ширли-ага любовался и гордился в душе сыном. Не он ли внушил ему: в споре не жалеть даже отца!.. Нельзя было обижаться на Какаджана, но и себя он не мог выставить на позор. Преспокойно сняв новый, ради гостей надетый красный халат, старик расстелил его перед самоходкой и сыном Какаджаном. Расправил складки на широких полах, стряхнул белую пыльцу с рукава и поклонился :
        - Теперь пускай, гони, Какаджан, свою шайтан-арбу!..
        В белой шелковой рубахе и небольшой чабанской шапке подсолнухом, Ширли-ага пошел по ломаному переулочку между набитых, но еще не завязанных мешков, удаляясь от людей и позора под высокие барханы...
        С расстроенным видом Иван Ильич Волков и Какаджан смотрели на мережку следов, оставленных стариком Ширли-ага на крупчатой белизне озера. Ширли-ага уходил, не оглянувшись, не ускоряя и не уменьшая выверенного жизнью шага, но в его твердой походке чувствовалась надломленность и усталость. Какаджан видел, как отец сгорбился, и от этого стала больше заметна его ревматическая хромота, но сжатые в кулаки руки выражали упорство и душевную бурю старика. Бережно подняв халат, Иван Ильич стряхнул с него колючие блестки и протянул Какаджану.
        На озерной житнице, так же как и на хлебном жнивье, нескошенный колос осыпается. Несобранный вовремя сульфат портится, пропадает. И все же Сергей Брагин решился, посмел отдать для машин лучшую поляну, за которую дружными семьями, шумными, спаянными артелями держались ручники во главе с караван-баши бородатым Ширли-ага.
        - К обеду пустим четыре агрегата, - пообещал Иван Ильич.
        - Картинно, друг на друга? - поинтересовался Брагин. - Как в прошлый раз для паренька из телецентра?
        - Пойдем без бутафории, - заверил Какаджан.
        - Ну, брат, и злопамятный ты! - прогневался Иван
        Ильич, сконфуженно поглядывая сквозь двойной заслон очков.
        И все же ему пришлось объяснить Виктору Пральникову, как они с Какаджаном демонстрировали свои первые машины перед приезжим оператором телецентра. Одна самоходка шла-шла, да и остановилась перед съемочным аппаратом Назад повернула, но подвела и на втором заезде. Съемщик волнуется - погода начала портиться. Подул из пустыни ветер с песочком, на озере начиналась соляная метель. Что делать? Какаджан сообразил и распорядился пустить на аппарат машины с разных сторон. Какая окажется на ходу, ту и снимай. С помощью этого нововведения удалось сделать нужный кадр... Случилось такое, но потом как оправдали себя волковские утюги!.. Иван Ильич, рассказывая об этом, погрозил Брагину гаечным ключом.
        - Надо было, Сергей Денисович, к этой поначалу грустной новелле жизнеутверждающий конец добавлять! Помните, в тот же вьюжный день, когда ретивые ручники забились в свои берлоги, мы на самоходках не бросили озеро и собрали сульфат за сотню лопат. Помните? Поле боя осталось за машинами. Всегда об этом в своих рассказах добавляйте.
        - Беру вас, Иван Ильич, в соавторы новеллы об утюгах.
        - Нет уж, мы свою летопись теперь поярче начнем выписывать. Надо позаботиться, Какаджан, чтобы эти мешки с нашей дороги убрали. Заезды будем делать шире, инженер Брагин!
        Около своих машин конструктор Волков забывал обо всем на свете. Кажется, дай ему права и волю, он на озере все перевернет по-своему. Заручившись поддержкой начальника производственного отдела Брагина, хлопотливый Иван Ильич стал более властным, снял пиджак и позволил себе расстегнуть верхнюю пуговицу у рубашки; а когда его попросили оставить мешки у поворота узкоколейки, то Волков взъярился:
        - Без дураков чтобы... Сергей Денисович! Как инженер, вы должны чувствовать иноходь и нрав моего работяги Ему нужна достойная сценическая площадка. Я уже говорил вам и Чары Акмурадовичу, чтобы начинали переделку подъездных железнодорожных путей. Столбов лишних много понавтыкано, всю систему транспортировки и электропроводки надо менять. Коллекторы устарели, перепутаны! Старые отводы маточника и грунтовых вод нас не устраивают. Режим малосилен, - Иван Ильич подумал, не забыл ли чего. - Да, учтите - в ближайшее время машин у нас будет за двадцать. А потом еще больше. Все доводы взвесьте.
        - Взвесим, - скупо и немногословно ответил Сергей Брагин.
        - Каждое слово попрошу тщательно взвесить,-настаивал Иван Ильич, поднимая рукава своей белой, выглаженной рубашки и чувству я себя в едкой белесой пыли так же уверенно, как в конструкторском бюро. - Говоря кратко, экономно, попрошу все взвесить, Сергей Денисович!
        - До пылинки взвесим, Иван Ильич, - успокаивал его Сергей. - Подытожим и оценим весь наш разговор возле весов!
        Сначала сдержанно и робко, потом откровенно и широко, розовощекое лицо Ивана Ильича Волкова расплылось в улыбке.
        - Товар, значит, лицом, а невесту натурой! - Волков обратился за сочувствием к Виктору Пральникову. - Как вам нравится эта натурфилософия?.. Техническую идею, жар и свет души, затаенную надежду - все на весы тащит этот хозяин сульфатной фактории.
        - Хозяин должен быть расчетливым, - осторожно поддержал Сергея Пральников, все время порывавшийся извлечь на свет божий записную книжку и разумно остерегавшийся это делать. - Когда начинается игра в слова, то фактура необходима!
        Волков перебил:
        - В таком случае, я тоже остаюсь хозяином своего слова. Я готов взвесить весь собранный сульфат и могу поручиться за машины, Сергей Денисович. Вот мое слово.
        - И слово, и сульфат взвесим!..
        - Постараемся, чтоб вышло с походом! - Волков пригнулся и приложил ладонь к глазам. Через рельсы переползала вторая сборочная машина. - Ого, пожаловал Погос. Узнай, Какаджан, зачем он здесь. Разве у бугра на выработке делать нечего?
        Комбайн подошел раньше, чем Какаджан успел встретить его у переезда. Погос хотел говорить лично с Иваном Ильичем, махал ему рукой и пускал из глушителя машины сизые кольца. В поле маячили четыре подборщика, а на ходу было только три, и если с этим что-то не ладится, то на весы Волкову придется класть главным образом свои обещания. Погос не торопился с докладом. Головастый, с открытым веселым лицом и кудлатыми волосами, в клетчатой рубашке навыпуск и белых, как будто дамских босоножках, он подъехал вплотную, решив покрасоваться перед всеми за рулем машины. Вид у него был бравый, залихватский. Добившись желаемого впечатления, Погос неторопливо спустился на запорошенную твердь и только после этого поздоровался.
        - На подмогу к вам приехал. Не ждали? - весело сказал он Ивану Ильичу.
        Лицо у Погоса сияло, блаженно улыбалось, и это насторожило Какаджана.
        - Говори, зачем пожаловал?
        - Помогать.
        - У бугра уже все вымели? - не понимал и сам конструктор Волков. - Вам на два агрегата выделили участок, а ты вздумал кататься.
        - Так точно, там две чародейки работают! - ответил Погос с достоинством. - А эта - как бы добавочная. Поставили на ноги...
        - Ну, братец, это же совсем другая обедня! - вскинулся от весов Иван Ильич и потряс Погоса за плечи. Обращаясь к Сергею, он потребовал: - Теперь готовьте побольше гири!
        - Прибытка желаю! Не спотыкаться!.. - напутствовал друзей Сергей Брагин. - А для Ширли-ага другой участок найдем. На скате дивная полянка!
        Эти слова заставили ленинградца задуматься.
        - Вечерком наведаюсь к Ширли-ага, - сказал Иван Ильич. - Посоветоваться надо. Старику многое подвластно в этих соляных хоромах.... Люди его почитают, и нам поможет Ширли-ага!
        Успокаивал Брагин не столько ленинградца и Какаджана, которые обрели уверенность в своих поисках, и говорил не столько им, сколько себе. Все эти распоряжения он сделал неожиданно, словно бы по наитию, хотя в утреннем разговоре с директором Чары Акмурадовым, он предупреждал об этом и возражений не слышал. Как бы там ни было, но для печи необходим свой солевой массив, свой источник, и не где-нибудь, а поблизости, чтобы во время перевозки мирабилит не мог утратить нужных качеств и свойств, не превратился в глыбистые монолиты. А сейчас плачь, да кромсай ровные старательно "засеянные" для ручного и машинного сбора делянки. Сергею Брагину вытянутое Шестое озеро показалось удивительно похожим на волшебную "шагреневую кожу", обладающую чудесным свойством удовлетворять любые желания и в то же время трагически уменьшаться... А желаний было много, они появлялись и непрерывно возрастали. Не прошло и полчаса со времени разговора с Иваном Волковым, не успели машины сделать полного гона и разгрузить свои бункеры, как прибежал шофер и передал телефонное распоряжение Метанова: брать для печи "кипящего слоя"
мирабилит, где удобнее и ближе. И чтобы никаких задержек и проволочек: у печей особый режим.
        - Так что, не обессудьте, Сергей Денисович, у нас приказ: брать за яблочко! - с видом сожаления и досадой необходимости повиноваться пояснил свои действия шофер.- Нина Алексеевна тоже торопит и поругивается. Чего, говорит, Брагин там с ума сходит! Шутить с печью вздумал. Пусть, говорит, не выделывает Брагин эти самые коники...
        Сивый паренек в красном берете почесывал ключом автомашины переносицу и силился еще что-то припомнить из разговора с начальницей "кипящей печи". Ошарашенный такой новостью, Сергей Брагин помог парню:
        - А не сказала ваша хозяйка такую притчу: у нас печаль по чужим печам, а своя, словно яловая!
        - Не!.. - поморщился от удовольствия шофер и замотал головой. - Такого не молвила, но вот что пожелала: пусть, говорит, со стороны не командует, надо прийти и помочь циклон отрегулировать! Он первый хозяин производства...
        - Что и говорить - хозяин! - Сергей подошел к Виктору Степановичу, который вопреки своей привычке в беседах с людьми не потрясать блокнотом, все же достал записную книжку и бегло укладывал слова то в строку, то столбиком.- Хозяин! Ходи изба, ходи печь - хозяину негде лечь! Теперь-то разбираетесь во всем этом, Виктор Степанович? Вы просили учить и показывать, но я, как видно, наставник плохой. Сами разумейте.
        - Не собираюсь роптать. Смещения кое-какие в понятиях и представлениях у меня происходят, но в основном я придерживаюсь прежних устоев и убеждений. Сульфато-сборочные машины сегодня сделали весьма серьезную заявку. Иван Волков, сразу видно, в жизни не просто прохожий! В новое дело он не просится, а вторгается! И тут ты, Сергей Денисович, совершенно прав: если печь пока в какой-то мере вещь условная, то комбайн ленинградца Волкова можно считать на вооружении добытчиков Кара-Богаза. Конечно, хотелось бы и с печью такой же ясности, но не все сразу дается.
        - Вы уловили пока, можно сказать, только фактуру, но советую вникнуть и в тенденции. Для меня Иван Ильич не только помощник, но и образец советского инженера и гражданина, - предупредив шофера, чтобы тот без них не уезжал, Сергей заметил Пральникову: - Вот они - две новинки у нас: печь и сборочные машины. Печь всеми правдами и неправдами нам навязывают, а за машины - весь химический оазис, сама жизнь. Я рад, что вы разобрались в этом, Виктор Степанович. Жаль, что в этой науке не моя заслуга.
        - Я и другое уловил: когда ты чем-то не доволен, то стараешься все выместить на себе. В меру это, быть может, и полезно, но повседневный шахсей-вахсей и самобичевание похожи на кликушество.
        - О, я польщен! Хотя бы в этом открытии оказывается моя заслуга, - Брагин взял из рук Виктора Степановича карандаш, повертел его и положил гостю в карман. - Сейчас я ругаю не только себя, но и тех, кто с мелкой коммерцией пытается опекать Кара-Богаз. Не хочется верить, но, кажется, и в такой тонкой науке, как галургия, есть заправские коновалы! Пойдем к печной установке: там сейчас эпицентр всех наших технических потрясений! Хочу еще раз увериться; там надо мне быть.
        - Иных желаний нет?
        - Желаний... Хочется в море. Бросился бы с разбегу и плыл долго, с дикой злостью и радостью!
        - По волнам... плыви, мой челн, по воле волн.
        - Против волн. Навстречу буйному ветру и самой высокой волне, могучей и бурной, как наша жизнь!..
        14
        ...Природа создала человека, чтобы познать себя... Значит, в человеке заключено все величие и могущество мира, его смысл и тайны... Сколько об этом написано гениальных стихов, слышано философских откровений. Сергей нередко предавался таким раздумьям. Близость чего-то могучего, огромного, поражающего своей силой и величием, невольно заставляет вглядываться в себя, оценивать соразмерно с этой огромностью свои силы и свой полет... Таким удивительным великаном для Сергея было море. Около моря он всегда чувствовал не только беспокойство, радостно-тревожную будоражность, но и приток новых сил, желание испробовать их до конца, вложить всего себя в такое дело, чтоб дух захватило! Ему, человеку быстро увлекающемуся, не страшившемуся юношеской романтики, всегда казалось обидным, что всё, с чем он соприкасался в жизни и работе, не шло ни в какое сравнение с морем, уступало ему не только в мощи и огромности, но и в устойчивой основательности, безудержном размахе. Сергей рисовал в своем пылком и вольно-прихотливом, но разумно контролируемом воображении какое-то еще невиданное, величественное творение рук
человеческих, и видел его около моря. Оно не только не уступало морю, но было еще более сильное, разумное. Только создав такое, думалось ему, можно обрести власть над природой и взять у Каспия и его дитяти - залива Кара-Богаз трудные, но несметные сокровища. Брагину постоянно казалось, что все добытчики химических богатств должны переживать не только чувство досады, неудовлетворенности, но и горького стыда от того, что в течение стольких лет чудотворный, сказочно богатый Кара-Богаз-Гол не стал щедрее к людям, что часто за красными, громкими словами кроется примирение с неподатливой природой и непростительная самоуспокоенность. Средств на научно-изыскательские работы, на различные экспедиции, экспериментальные поиски и строительство государство всегда отпускает с лихвой, однако народное хозяйство не получает пока должной отдачи. И это досаднее всего, ведь есть же все возможности брать из кладовой природы больше и оправдывать затраты разумно. ...В своих очерках писатель Виктор Пральников приводил много интересных материалов о развитии производства на Кара-Богазе с первых дней образования Советской
власти. Еще в апреле 1918 года в знаменитой работе "Очередные задачи Советской власти" В. И. Ленин писал о том, что Советская республика располагает гигантскими запасами руд, топлива, леса, сырья для химической промышленности, и называл - Карабугаз. В. И. Ленин говорил: "Разработка этих естественных богатств приемами новейшей техники даст основу невиданного прогресса производительных сил". В одном из очерков Виктор Пральников рассказывал весьма примечательную историю одного письма В. И. Ленину. В Центральном государственном архиве народного хозяйства СССР обнаружен интереснейший документ - письмо Н. П. Горбунова, председателя Научно-технического отдела при ВСНХ Владимиру Ильичу Ленину. Вот выдержки из этого послания:
        "28 ноября 1918 г.
        Дорогой товарищ Ленин.
        Мне очень нужно было с Вами поговорить о моей работе, но я думаю, что у меня это плохо выйдет. Мне очень 'нужна сейчас Ваша моральная поддержка, и поэтому я решил написать это письмо.
        Чтобы по-прежнему продолжать свою работу раскачивания русской науки и приспособления ее к нуждам Республики, чтобы по-прежнему целиком отдаваться этой работе, может быть и незаметной вначале, мне совершенно необходимо знать, считаете ли Вы мою работу важной и нужной. Это очень трудно сдвинуть наши ученые силы с мертвой неподвижной точки, на которой они замерзли уже десятки лет. Очень трудно сломать стену... Но видно уже, что зашевелились всюду. После вчерашнего совещания о Карабугазе, о роли его, Баку и всего Каспийского района, как мирового центра будущей химической промышленности, о тех химических работах, которые нужно ставить немедленно, чтобы найти, изыскать методы применения сульфата, который десятками миллионов пудов ежегодно отлагается по берегам Карабугаза, о технических процессах, которые нужно придумать, чтобы дешево превращать сульфат в соду и серную кислоту - основу всякой большой химической промышленности..."
        В своем письме Н. П. Горбунов рассказывает о профессорах, специально приехавших из Петрограда на совещание о Кара-Бугазе. Речь идет об ученых, вскоре объединившихся вокруг Института прикладной химии, которые с энтузиазмом работали над проблемами залива.
        ...Тогда же в 1918 году был создан специальный Кара-Бугазский комитет. Душой всего дела был ученый с мировым именем академик Николай Семенович Курнаков. Под его руководством комитет в самые тяжелые месяцы гражданской войны и интервенции разработал детальные программы научного промышленно-технического изучения Кара-Бугаза, который, по образному выражению одного ученого, "является в полном смысле заводом, ежегодно автоматически добывающим из воды Каспийского моря чистую глауберову соль".
        Владимир Ильич Ленин проявлял неизменный интерес к проблемам освоения богатств Кара-Бугаза. Когда в 1921 году на страницах "Правды" один из видных советских хозяйственников назвал Кара-Бугаз "золотым дном", Владимир Ильич сейчас же пишет Горбунову: "Надо выяснить дело насчет Кара-Бугаза. Если очень заняты, можно отложить на несколько дней, но не больше".
        По решению Совнаркома в 1921 году в Кара-Бугаз отправилась научная экспедиция, на которую было отпущено несколько десятков тысяч рублей золотом. Страна не пожалела средств, чтобы как можно лучше снарядить "разведчиков будущего". Возглавлял экспедицию видный специалист Николай Иванович Подкапаев, ближайший сотрудник академика Курнакова. Экспедиция работала в очень сложных условиях: в стране только что окончилась гражданская война. Экономическая разруха давала о себе знать на каждом шагу. И только благодаря поддержке правительства и заботе Владимира Ильича Ленина экспедиция успешно справилась с заданием. Были проведены физико-химические, гидрографические, метеорологические и геологические исследования Кара-Бугаза. Только тогда Н. С. Курнаков мог с полным основанием заявить: "Необычайная и единственная в своем роде мощность месторождения, относительная легкость добычи и дешевизна сообщения ставят Кара-Бугаз на первое место среди других источников глауберовой соли не только в нашем отечестве, но и в целом мире".
        Началось освоение Кара-Богаза. Это были уже не отдельные поединки человека с Черной пастью, а планомерная, повседневная, трудная борьба за полное покорение залива. Никогда не забывал об этом Сергей Брагин, как не забывал и о самом главном в своей работе: что бы ни было, какие бы ни совершались открытия и сколько бы ни строилось по его соляным плесам приисков и городищ, чем бы ты ни был занят и какую бы ни держал сторону в самом ожесточенном техническом или просто человеческом споре о будущем Кара-Богаза, - ты не должен никогда и ни при каких самых сложных обстоятельствах забывать о главном - о том, сколько сделал для этой забытой богом и человеком дикой окраины Ильич. Ты обязан делом оправдать ленинскую заботу о процветании и богатствах этой химической провинции. Заботы Ленина и народа о судьбе Кара-Богаза должны стать твоей личной заботой и судьбой. Ты пришел сюда не временщиком, а полноправным и заинтересованным тружеником, и ты - в ответе за исполнение ленинской мечты и заботы!..- Такие слова строго говорил себе Сергей Брагин, возвращаясь мысленно к прошлому Кара-Богаза, и к главному - жизнь
здесь вызвана по воле партии, Ленина. И когда заходила речь о революционных традициях, заветах отцов и преемственности этих традиций, то Сергей видел свою революционность не только в готовности выполнить боевой приказ, рискуя жизнью, он видел святость традиций и в продолжении и завершении трудовых свершений отцов, старших братьев, чья высокая гражданственность, не на словах, а в повседневных трудах и тяготах; чье бескорыстие, задушевная человечность, уважительность, товарищество и какая-то удивительно чистая и величественная простота - все это целиком должно стать достоянием сегодняшнего молодого поколения. Иногда юношам и девушкам, да и нам самим не хватает, не достает именно всего этого. А ведь не только в прострелянных пулями флагах и стягах, найденных гильзах с паутинками в горлышках, не только в первых листовках и революционных прокламациях, в предсмертных надписях на стенах, в окропленных кровью партийных и комсомольских билетах наше революционное наследие, но и во всем этом - трудовом и творческом. А бывает, мы забываем про это, слово "революционное" понимаем иногда ограниченно, и, тем самым,
невольно сужаем это победное в своей конкретности понятие. Бои на баррикадах и ленинские субботники, красный террор и борьба народа с беспризорностью, разруха, голодовка страшного двадцать первого года и - это драгоценное, народное золото на экспедицию в неисследованный, дикий Кара-Богаз... И на всем этом лежит революционность и титаническая ленинская мысль, здесь виден живой Ильич, самый человечный человек - Ленин!.. У Сергея Брагина, рядового партии, эти мысли все более обретают стройность и последовательность, и оттого вся его жизнь становится еще более стремительной, творчески активной и понятной в своей революционной ленинской основе.
        Хотя глубина океана времени с каждым мгновением возрастает, а минувшие события отдаляются, сын саратовского грузчика-волгаря Сергей Брагин несказанно живо и отчетливо чувствовал близость революционного набата и дыхание огненных лет. И то великое и неповторимое, что происходило в жизни нашей страны, в судьбе каждого советского человека, помогало ему лучше понять значение всех тех революционных событий, ближе становилась сама революционная идея, еще понятнее, дороже и ближе, стал Ленин. Не раз Сергей Брагин делился мыслями об этом с близкими, и убеждался, что другие переживали то же чувство горделивого обновления, повзросления, уверенности в своем деле построения коммунизма и личной ответственности за судьбу государства, созданного Ильичем.
        Для проводимой в эти дни ленинианы, большого народного торжества, Сергея Брагина попросили поделиться в газете и по радио своими мыслями и переживаниями. И, кажется, никогда Сергей не выступал с такой страстностью, прямотой и убежденностью. По воле партии и Ленина ожил и поднимается Кара-Богаз-Гол. И люди в прикаспийских пустошах, в пустынных дебрях трудятся и побеждают все трудности по заветам Ленина. Подумав и дотронувшись до самого дорогого и сокровенного в своей душе, Сергей с волнением написал в выступлении о своей личной... да, личной близости к Ленину, о человечном человеке Ильиче, который вошел в его жизнь и судьбу, в его работу, в его думы: вождь и друг, мудрец и труженик, великий и простой Ильич. В радостях и тяжелых горестях, во всех жизненных испытаниях - Ильич всегда рядышком живой и добрый. И Сергей Врагин из сурового раздолья Кара-Богаза не побоялся в газетном выступлении сказать о своем глубоко личном - о Ленине и о себе; он сказал это так же смело, честно и просто, как сказал об этом Прометей революционной поэзии Владимир Маяковский:
        Я
        себя
        под Лениным чищу, чтоб плыть
        в революцию дальше...
        Выступление по радио и в газете помогло Сергею Бра-гину высказать вслух свои сокровенные мысли, раздумья, сделать себе строгую, поистине революционную внутреннюю проверку и еще раз убедиться в своей душевной слитности с самым дорогим, что стало трудовым бореньем и смыслом жизни: служение народу и ленинским идеям. И он очень хотел, добивался того, чтобы все это возвышенное и свято дорогое стало еще более приложимым в повседневных делах, в труде своем и товарищей: и чтобы мелочи в делах и отношениях с людьми не затмевали главного, и чтобы самому не мельчать и не сбиваться, не залезать в мещански удобненькую и расхожую "мешкотару..." Он, Сергей Брагин, не считал себя исключением среди других, но все же хотел если не выдающегося, то заметного, своего, активного проявления в жизни и во всех делах. В главном он не хотел никому уступать и не мог грешить против совести. Он полюбил Кара-Богаз, страстно, с пылкой надеждой жаждал видеть его цветущим и плодоносящим, видеть не как замкнутый сундук ценностей, а работающий для народа сегодня, сейчас, щедрый, активный источник, покорный и добрый вулкан Черной
пасти.
        ...Дотошный Виктор Пральников, усевшись в кабине самосвала третьим, о чем-то говорил с шофером, и оба они кричали, плохо понимая друг друга, на ухабах непрестанно стукались головами, будто целовались. Со всеми своими переживаниями и бурливыми мыслями Сергей хотел сейчас же вступить в их разговор, и ему это удалось; спутники говорили и думали о том же, так что Сергею не трудно было попасть в лад.
        - Трубу поправлять надо, - уцепился в разговоре за какое-то слово шофер. - Стыдно и чудно: за десять верст ее видно, а сразу не догадались, что все дело в трубе!..
        - С намеком. Все хлопоты и возня с печью - труба?..- кричал и клевал носом в ветровое стекло Пральников, стараясь дотронуться платком до своего лба с залысиной, чтобы вытереть пот.
        - Пока что - труба! - убежденно отвечал водитель. Долго еще выпытывал гость у шофера про трубу.
        На повороте дороги трясти начало особенно жестоко и дробно, хотя самосвал уже выехал на широкий двор, границы которого определялись не забором и не дувалом, а барханами с одной стороны, и спуском к озеру - с другой.
        Завалочная яма и покосившийся бак, похожий на огромный куб, также были на границе печных владений.
        - Вы до свалки? - спросил шофер, поправляя темной, с обводами у ногтей, волосатой рукой сивый чубчик.
        - Вали! - улыбнулся Виктор Степанович. - Можно и до свалки!
        У края огромной, покрытой цементом, ямы самосвал остановился, и, когда попутчики освободили кабину, шофер, не прикрывая дверцу, подъехал задом к железному порожку. Кузов медленно поднялся торчком, и влажная, белесая масса мирабилита, как живой сахар, сползла в нишу. Не успел самосвал отойти от железного прикола и выровнять короб кузова, как вдруг завопила сирена. Она предупреждала об опасности тех, кто находился в этот момент у транспортера. Сирена выла с визгом и свистом. Замигал красный свет.
        Печь, которую вчера заколодило, помалу приходила в себя, начинала ворочать своими захолонувшими членами.
        - Ой, срежет! - надсадно крикнул Брагин неосторожному Виктору Степановичу, который подошел к металлическому скосу с обглоданной поверхностью; похожему на высокую снежную горку. - Руки!.. - грубо, но с добрым намерением Брагин оттолкнул Пральникова от тяжелого ковша-самотаски, укрепленного на тросе. Махина с грохотом поползла над головой.
        - Потянуло! - Виктор Пральников был несказанно доволен, что печь начала действовать. Можно будет, наконец-то, посмотреть ее в работе, поговорить с людьми. Представлялась возможность поближе понаблюдать за предметом споров и раздумий.
        С лязгом и скрипучими перепевами бежала бесконечная лента транспортера. Не забывая, что Виктор Степанович просил помочь разобраться в "печных" делах и деталях, Сергей повел его тем же путем, каким двигался мирабилит, вывороченный и привезенный из кладовой Шестого озера. Ковш, похожий на экскаваторный, заглатывал серое месиво и тащил на площадку к бункеру. Отсюда начинался поистине "кремнистый" путь водянистого мирабилита. Сергей Брагин дал гостю простой совет: для того, чтобы понять принцип работы установки, надо начинать путь вместе с озерным леденцом. Ковш взобрался на площадку, вырыгнул из своего сычуга содержимое в бункер и опять скользнул вниз. А мирабилит, полежав малость в железной утробе, начал опускаться снова на уровень земли, и только оттуда шлейка транспортера потащила его к огниву печи, на второй этаж громоздкого, аляповатого сооружения с лестничными переходами и опасно обнаженными силовыми и подъемными узлами.
        Снаружи печь имела весьма внушительный вид, и хотя она разочаровывала Виктора Степановича при внутреннем осмотре, однако ж при всех шероховатостях и недоделках, она была солидным промышленным объектом в хозяйстве комбината. При более вдумчивом и добросовестном отношении к разработке проблемы "кипящего слоя" печь могла бы приносить немалую пользу. Именно это и заставило Сергея Брагина так ревностно и щепетильно относиться к нововведению, как к опорному пункту химического производства. На печь делалась слишком большая ставка. С риском для всего хозяйства комбината отодвигалось на второй план строительство более современного и прогрессивного объекта - сульфатного завода, который позволял начать комплексную переработку рассолов залива Кара-Богаз.
        - Как зовется?... - просил пояснений Виктор Степанович, указывая рукой на погрузчик. - Ломаю голову и не вспомню.
        - Записать хотите? - Брагин приостановился, поднял вверх лицо и прислушался не к отдельным звукам, а к общему, густому шуму вокруг печной махины, улавливая в нем посторонние звуковые примеси, тупые удары дерева по железу. - Вот это - скреперная лебедка... Это транспортер... а это - роторная дробилка... Дальше мирабилит поступает на ленточные весы. После этого вступают в дело циклоны и конусный аппарат...
        - Это мне понятно, - отвечал прилежный ученик. - По этому курсу экзамены у меня принимали Семен Семенович и Завидный. Ты мне простую вещь объясни, Сергей: зачем ковш поднимает мирабилит на ту верхнюю площадку, а потом из бункера содержимое ссыпается опять на землю и снова поднимается. Что за премудрость?
        Брагин вернулся в тень дощатого помоста.
        - Лучше бы у Метанова про это спросить, Виктор Степанович. Он хотя и не генеральный, но тоже конструктор этого технического бедлама!
        - Не стал я докучать этим Семен Семенычу!..
        - Зачем хитрить? Сами видите, что эта операция суть... мартышкин труд!
        - Вижу, как сырье возносится на второй этаж, затем снова падает к голове транспортера. Зряшная перекидка, - Пральников боялся в технических хитростях попасть впросак, поэтому раньше не мог даже подозревать этой нелепости.
        - И как можно допускать такой очевидный просчет-Побывал у нас как-то директор Харьковского института, сотрудничающего с нашим комбинатом, взглянул на эту диковинку и воскликнул недоуменно: "Что за новина?"! Спросил он у самого Метанова, но тут же понял оплошность и невольно устыдился своего вопроса. Смутился и Метанов, но всю вину свалил на проектировщиков. Странно все же получается, Виктор Степанович! В спешке и сумятице мы зря думаем, что все неполадки "утрясутся", что упущения пронесет как-нибудь. Ведь жизнью много-много раз доказано, что избавления от расплаты за халатность и попустительство никогда не бывает. Наоборот, одна поблажка, - себе или другим, - слабинка, согласное молчание, влекут за собой новые и еще более ощутимые, а порой тяжелые последствия.
        Свою склонность к обобщениям и резким выводам Сергей Брагин показал на этот раз весьма предметно. Поднявшись по крутой железной стремянке, Сергей проводил Пральникова к загрузочному барабану, заставив его попотеть и почертыхаться, а потом свел на исходный рубеж, вниз, к транспортеру. Таким же галсом ходил ковш вверх и вниз. Свое право наставника по отношению к столичному литератору Сергей решил использовать во всей полноте и строгости.
        - У загрузочной ямы находятся ворота печной установки, - говорил Сергей. - Подъемник, мягко говоря, первая клякса... Возможно, что я кое-что утрирую, но вы сами отсеивайте рациональное зерно. Мне хочется, Виктор Степанович, чтобы вам было все понятнее, и, не скрою, чтобы и вас брала досада, пронимала жгучая неудовлетворенность.
        - Да, подъемник глуповат, но промашка эта в начале пути вполне устранима, - ответил Пральников.
        Непреклонность Сергея в критической оценке сооружения очень озадачивала Виктора Степановича. Что это: молодецкое упрямство, заблуждение, обида или зависть?
        Нет, все эти морально-этические категории Пральников не раз перебирал, но не мог остановиться на чем-то определенно и твердо. Слишком остро Сергей Брагин переживал поспешность и нахрапистость, давление, с которым возвели печи "кипящего слоя". Он искренне опасался за судьбу новой установки и ему никак нельзя было приписать какое-то налетное чувство, расчет или безрассудное озлобление. Во всем мог сомневаться Виктор Степанович, но только не в его искренности. Сергей Брагин порой доходил до злых и бесшабашных выходок, но рисовки или преднамеренности в нем не замечалось, и тут, видимо, Виктору Степановичу нужна была не метрическая рулетка, а чуткие и душевные измерения.
        - Хотелось бы от печи более оправданной впечатляемости и твердых вероятий, - твердил свое Сергей. - Сомнения не в самом ходе химического процесса, а, пожалуй, в инженерном решении "кипящего слоя". Как будет досадно еще раз опростоволоситься!..
        Увлеченный осмотром печи Виктор Пральников, не отставая, шагал подле Сергея по ходу транспортера, приближаясь к железной площадке.
        - Возможно все это от горячности, Сергей Денисович, давай малость поостынем. Ты же знаешь, что холод на озерах способствует кристаллизации вещества. Авось, и у нас мысли обретут четкость и твердость кристаллов.
        Уговаривать заладившего свое Сергея Брагина - все равно, что гнуть за рога молодого быка.
        - Вы спросили, в какой ряд может попасть печь "кипящего слоя"... Потревожьте историю и поставьте в один ряд наши прежние технические реликвии... Во что комбинату обошлась вращающаяся печь? Вы же и писали о ней. А печь "кипящего слоя" еще накладнее. И мы не знаем, как сбросить этот подарок со своих плеч. Силком ее навязывают, мы несем огромные амортизационные расходы, ведь печь почти совсем не работает: у нее и моральный убыток, и износ... как у той старушки, которую повстречал Мефистофель и скучно запел: - "Эта старая красотка даже черту не находка!.." Песенку эту я часто вспоминаю. Предписано нам министерством использовать "кипятильню" до последнего дыхания... и про сгнивший фанерный трубопровод вы писали, а про новый водовод - стальной, заграничный, наверно, тоже напишете. Через его утробу, как я уже говорил, вылетели сотни тысяч рублей наличным золотом. А чего стоит "горный цех"! И это не все наши технические "шедевры". Очень много у нас досадных несообразностей. И каждая новая прореха, каждый просчет до сих пор кое-кому кажется случайным. Но ведь еще великий Жюль Верн с изумительной
проницательностью сказал: "Случай может иметь капризы, но не привычки!"
        Широкая, с ложбинкой в середине, лента транспортера на роликах была непомерно длинной, и двигаясь за ней, словно по течению ручья, Сергей воспользовался расстоянием для этого "проблемного" разговора. С каждым шагом шум нарастал, многоярусная махина печи, вся сплошь из открытых металлических конструкций, клеток и 'лестниц, звучала по-разному, но все звуки сливались воедино на огороженной перильцами площадке. Сюда поднималась верхняя оконечность транспортера с грузом мирабилита. Сергей и Пральников как раз успели к загрузке верхнего бункера, из которого серое крошево сырья поступало в основной - сушильный аппарат. Влажная масса, тяжелая и вязкая, шевелилась в огромном конусообразном резервуаре, сцеплялась, приставала к поржавевшим стенкам, медленно и неохотно стекалась к выходной горловине. Устройство это было настолько примитивным и топорным, что рядом с современным аппаратом "кипящего слоя" казалось пародией на машину. И если бы только казалось. Дежурный оператор помигал красной лампочкой, и двое рабочих поспешно откликнулись на этот зов... глухими, тяжелыми ударами. Прекратился доступ мирабилита,
и пришлось обстукивать стенки ломами и деревянной кувалдой, подходящей для забивки свай.
        - Ходи, Федя, я пошел, ты маленький - я большой!- приговаривал парень без рубахи, с крылатым орлом во всю грудь, держащим в клюве какую-то медальку на ниточке. Он бил кувалдой с плеча, весело, бедово. - На бойне быков с первого раза клал! - хвастался он пучеглазой, сонной женщине с ломиком в руках.
        - Приложись к моей стенке, Гоша! - с ленцой просила его напарница. - Скоро ли сделают к бункеру обещанную зуделку?
        - Вибратор! - захохотал Гоша. - Какой он там еще получится этот твой вибратор, а мой, глянь-ка, во!.. - и пудовая кувалда ухнула рядом с плечом Виктора Пральникова. - Не бойтесь! Я резак по седьмому разряду. Ни один, бык на меня не обиделся, - успокаивал парень, - мимо жилки не промажу.
        - Не болтай, Гоша, приложись еще вот тут! - бесстрастно гундела закутанная в кружевную скатертку молодуха.
        - Хоп, хор-рош! - крикнул оператор, осаживая голосом и лампочкой молотобойца.
        - Наша кибернетика,- проговорил Сергей Брагин. - Норовим с кувалдой в большую химию. Не пустят - вломимся!
        - Пристрой сюда вибратор, тогда и не будет бычиных резаков в химии, - тихо проговорил Виктор Степанович. - Основное у печи не этот короб, а "кипящий слой". Показывай главное, поводырь!
        В блестящих зеленоватых и чуть печальных глазах Сергея Брагина мгновенно вспыхнула искорка, поплясала и стала колюче острой, опасной.
        - Резаки, которые так вот стараются, к сожалению, есть не только тут, и не только с кувалдой, а с инструментами более тонкими, и с приятными манерами, ангельским обхождением. Обаятельные резаки, эти утонченные и как бы рафинированные дельцы не только жалки и презренны, но и страшно вредны, чудовищно опасны. Ведь если бы не было где-то резака с рейсфедером, калькой, холодным, а может и просто туповатым умом, не умеющего, а, может, - не желающего считать народную копейку и смотреть в завтрашний день, - не будь такого хлюста при проектировании и постройке этой печи, сейчас нам не потребовался бы вот этот ловкий, неотразимый резак с бойни. Этого молодца можно от души похвалить за прилежность, а того, ученого... за ушко да на солнышко! - Сергею не мешали говорить: наоборот, морщась от шума и слушая Брагина, Виктор Степанович пытался что-то записывать. Сергей продолжал, и глаза его светились не летучим кратковременным огоньком, а стойким негодующим огнем. - Знаете, когда я прочитал в "Известиях" статью нашего министра об индустриализации химического процесса, то, прежде всего, подумал о нашей горемычной
печи "кипящегослоя"... Автор солидного труда справедливо и обеспокоенно говорит, что наука о технологии у нас разработана недостаточно. Это, пожалуй, является одной из главных причин неудач при проектировании некоторых новых производств. И как же с ним не согласиться, когда он говорит, что, как правило, мы спотыкаемся не на химизме процесса, а на его инженерном, аппаратурном оформлении, создании стройного, работоспособного и экономически выгодного технологического процесса, - настроение у Сергея Брагина стало еще более воинственным, словно в эту минуту рядом с ним был сам министр, который поддерживал его боевитость. - Читая статью, я так и ждал, что в качестве примера будет приведена наша печь "кипящего слоя". Но если писать про печь, то непременно надо писать и о наших людях. О самых типичных!..
        "Каких людей надо, иметь в виду? - подумал Виктор Пральников... - Если судить по таким, как молотобоец Гоша с бычьей шеей и всегда собранный, нацеленный' на главное дело Мамраз, только что подошедший откуда-то к бункеру; дежурившая в аппаратной чернявая девушка в тюбетейке, с косами и в синих очках; или сам Сергей Бра-гин, беспокойный, колючий, словно в шипах?.. Если с такими людьми иметь дело, то можно наверняка сказать, что такие не живут и ничего не делают в полнакала, и ни на какой компромисс с неверностью и немощью не пойдут. А именно таких и примечал прежде всего Виктор Степанович на передовых редутах комбината, такие были во всех ватагах карабогазских добытчиков. Вчера он видел, как такие же буяны - Ягмур Борджаков, Феликс Лимонов и Назар Чичибабин вместе с Брагиным в открытую схлестнулись, не повздорили, а форменным образом сцепились с Метановым и наезжим специалистом из солидного института Игорем Завидным. Ребята не считали фатальными карстовые провалы и воронки. Их можно было предвидеть и "лечить". Да и эти вот недоделки, примитив были вполне устранимы при слаженной работе научных
работников и практиков. В этом все больше убеждался Пральников.
        - Охота у нас нынче удачная! - проговорил Мамраз, когда подошли к аппарату, служившему своего рода реактором на печной установке. - Три козла за сутки.
        - Любимая народная игра, - балуясь кувалдой, добавил Гоша, - козлодрань! Я скоро мастером спорта буду по козлодрани.
        - Вникай, Гоша, мы из тебя галурга сделаем! - утешал его Мамраз. - К топке тебя скоро поставим. Форсунку ты знаешь. Работал в котельной.
        - Эх, Мамраз, ты вот до человека доходить умеешь, не то что некоторые красивые химики, - играя литыми клубками мышц и смешливыми серыми глазами, ответил Гоша. - Вынужденный час без дела у печки стоим, а за простои не хотят платить. Думаю я: не лучше ли бросить эту технику и опять взяться за лопату?
        - Получишь, Гоша, утешенье. Завтра становимся на усиленную вахту. Будет и тебе работа!
        - Опять ночные мешки... - Гоша во-время спохватился и умолк.
        Мамраз призадумался, но про мешки в этот раз не спросил.
        - Высший сорт гранулированного сульфата для комиссии будем гнать...
        - Люблю высокий тон! Будь спокоен, Мамраз.
        - Потому я и готовлю тебя в котельную.
        В течение всего разговора начальника смены Мамраза о подсобником Сергей что-то нервозно чертил сначала на бумаге, потом прямо на белой, припорошенной глади железного помоста. Он хотел довести свою роль наставника и толмача до конца, и больше всего боялся, если Виктор Степанович будет потом судить о вещах не от искренней убежденности, а по незнанию или легковерию. Сергей поспешил рассказать о главном узле печи, о том, что же такое "кипящий слой". Все превращения сырого мирабилита происходили в огромной конусообразной емкости - облицованном огнеупорами барабане, пышущем жаром и содрогающемся от адского напора огненного ветра и пара. Используя свои права наставника, Сергей внушительно спросил гостя, прослеживая острием карандаша контуры своего чертежа:
        - Понятен принцип?.. Интересно, как бы эту премудрость вы пояснили незнающему человеку или своему оппоненту, Виктор Степанович?
        - Без всяких вакаций - экзамены! - воскликнул Пральников, пытаясь с помощью шутки увильнуть от вопроса.
        - Не стесняйтесь, Виктор Степанович, полную аттестацию получите, по всему курсу.
        - Опять затеваете спор про уносы сульфата в циклонах?..
        - А вы обо всем по порядку, - исподволь проявлял свою волю Брагин. - Дойдем и до критической точки!
        Понимая, что отступать некуда, - вокруг собрались сменщики, которые, впрочем, давно уже привыкли к этим непрерывным спорам, пересудам. Ребята не столько вникали в смысл спора, сколько смотрели на гостей и оценивали их на свой манер. Виктор Степанович не был похож на других досужих посетителей; в нем до смешного проглядывала откровенная и заинтересованная зависимость ото всей этой громоздкой, неуютной рабочей обстановки. В разговоре и поведении гостя сквозил горячий интерес к этим озабоченным, уставшим людям. И сейчас, глядя на него и на инженера Брагина, ребята замечали, как гость откровенно зависел от Брагина и не таил своей доброй зависти к Сергею, который имел власть над этими машинами и людьми.
        - Устройство печи очень сложное и громоздкое. Это верно, - заговорил Виктор Степанович, все свое внимание сосредоточив на красивой мощной фигуре Гоши. - Однако ж новое приходит непроторенным путем. Бывают и у него завихрения, рецедивы примитивизма!
        - Поэтому мы из нее кувалдой и выколачиваем дурь, - Гоша достал из кармана зеркальце и проверил: на месте ли синяк, словленный им на транспортере. - Что в печи хорошего, так это постоянный жар в ее утробе. В любую погоду она может, как пчела, набирать добрый взяток! Если бы в печи было побольше смысла, то... кляча не просила бы кнута.
        - Сломать надо ее нрав! Втянется и она в упряжь, - Виктору Степановичу нравилось живое, ревностное любопытство у парня к новому агрегату. И хотя Гоша ворчал, видно было по всему, что к лопате он больше не вернется.
        - А не такой ли у нее нрав, как у той собаки, про которую говорят: я-то знаю - она не укусит, но знает ли об этом собака?..
        Одобрительным смешком поддержали Гошу друзья.
        А пышущая жаром печь словно чувствовала, что она в центре внимания, что ее обсуждали и разбирали по косточкам. Гудела, набирала пары, упиралась изо всех сил. Дрожал железный помост, на котором сгрудились люди, завывали форсунки, бушевали смерчи. Из бункера мокрый мирабилит падал на решетки аппарата "кипящего слоя". Таких решеток с копеечными глазками было восемь, а в них - более десяти тысяч дырок. Под большим напором мельничного вентилятора подавались горячие газы. Слой мирабилита на решетках получался толщиной почти в полметра. Острые, раскаленные струи пронизывали снизу эту подушку, и вся толща оказывалась во взвешенном состоянии, бурлила и словно кипела, выделяя лишнюю влагу. В условиях чудовищного дутья при высокой температура "воздушного кипения" и происходило таинственное превращение грубой, сырой, аморфной массы в чистый, кристаллический, да еще и гранулированный, крупчатый сульфат натрия. Эти малюсенькие горошинки почти в пять раз плотнее рассыпчатого и пыльного сульфата, который созревает на озерах под солнечными лучами. Кипящий слой - тайник печи. Он не требует милостей солнца ветровых
озерных токов и урожайной засухи. Есть возможность избавиться от пагубной сезонности. Как досадно иметь под рукой такие богатства и брать их только в летнюю погожую пору.
        - На тройке бы промчаться по лыжне нашего Шестого озера! - поддержал Виктора Степановича участливый Мамраз. - Ленты в гривы и - айда!
        - О тройке все мечтаем. Три печных машины у нас уже установили, ка баланс их поспешили поставить... А этой тройке предписана годичная нагрузка в сто сорок тысяч новым рублем. А что имеем?.. - не прочь был порассуждать и Сергей Брагин, и в словах его чувствовался кипяток - На трех этих коней все расчеты: и корм, и диета, а в упряжке пока тянется одна лошадка, не шибко дюжая, пристяжная!.. На такую кобылку много не взвалишь, Мамраз!
        - Хворая кобылка долго стояла, а вот сейчас сдвинулась. Грунит легонько, разошлась! - с осторожностью опытного коногона ответил Мамраз. - Хотя бы семенила и хвостом помахивала. Авось, объездим!..
        На высокой площадке с лесенкой, у порога железной будки, возвышаясь надо всеми и купаясь в перелетном ветре, стояла девушка с косами. Она с любопытством поглядывала на гостей, но была настороже, держалась рукой за при-толку двери и все время порывалась убежать. В аппаратной, у приборов ее подстраховывала подруга, и нельзя было надолго отлучаться. Раздался сигнал. Девушка подала знак рукой Мамразу и скрылась за броневой створкой с надписью: "Посторонним вход воспрещен".
        Из железной рубки управляли всеми узлами печи. На высокой панели, заняв почти всю стену от пола до потолка, находились различные приборы: прыгали стрелки, царапали бумагу самописцы, мигали разноцветные лампочки... Печь работала на высшем режиме. Приборы показывали, что потекли струи готового сульфата. В вихревом циклоне с червячными смесителями шла сортировка частиц, из которых одни под собственной тяжестью оседали, а легкие уносились через борова в вытяжную трубу. Наиболее весомые фракции попадали в сборный бункер и возвращались на вторичную загрузку, а все бросовое мешалось с песком и отходами и называлось - трухляк.. Сложный цикл отбора паров, вихрения в циклонах и выноса отходов в атмосферу - именно этот процесс и являлся наиболее проблематичным, до конца невыверенным и технически несовершенным. Вокруг этого и возникал сыр-бор. Просчеты конструкторской группы и проектировщиков становились все более очевидными. Печь "кипящего слоя" почти копировала все главное, принцип и стати печей из содового производства. Эта копировка, нехитрый сколок с готовенького, чувствовались во всем. Печь не
рассчитывалась на повышенную влажность мирабилита в Кара-Богазе. Циклоны спроектированы и сделаны очень нерасчетливо, а вытяжная система, построенная сразу на три печи, не обеспечивала тягу даже одной установки... Скорость выноса сульфата была катастрофической, уносы доходили до пятидесяти процентов, из которых почти половина выбрасывается в трубу. Сказывались ошибки в расчетах "тепла"; при выносе сульфата в отход держалась температура более, чем сотня градусов. Непомерно возрастал расход горючего. Вместо мазута, в целях повышения активности печи, тайком жгли дорогую солярку. Но и этот допинг мало помогал.
        В наиболее ответственных узлах и пунктах новая установка давала то и дело опасные осечки, срывы, убытки. Чтобы не затевать опять спора о циклонах и грешном выносе добра на ветер, Виктор Степанович, беседуя с Мамразом, больше спрашивал, а потом сменил разговор ч направился в цех готовой продукции, который напоминал обширный лабаз, выбеленный по стенам и потолку тонкой соляной пылью. Сюда шел готовый сульфат, гораздо темнее, чем на озере; сероватая крупка стекала сверху в нагретые вороха. Горячие крупинки капали на цементный пол и катились к воротам с железными вереями. В углу цеха стояло приспособление для механической затарки. Здесь все было просто и надежно. Гранулированный сульфат готовился для погрузки не в мешки, а в контейнеры, установленные на железнодорожных платформах. Узкоколейка подходила вплотную к воротам. Новый метод погрузки был освоен не только здесь, но и на озерах, и это вместе со сборочными машинами давало комбинату большую выгоду. Во всех этих новшествах виделся завтрашний день приисков, и люди все более чувствовали силу своей вооруженности, но перепутанность старого с новым
обволакивала липкой и горячей паутиной, и рутинность этого особенно была видна вокруг печи. Если на озерах, на ветру, под открытым небом фанеркой собирался сульфат кристальной чистоты и прямо с открытого тока в двойных новеньких мешках отправлялся во все концы нашей страны и за границу, то в печном пакгаузе возвышались разномастные курганчики: в одних сульфат был белый, в соседнем - серомастный, а в крайнем - дегтярно-темный. И размер крупиц гранулированного сульфата был не однороден.
        - По сравнению с озерным дивом - печной порошок, словно трухляк! - Брагин показывал товар лицом. - Советую взять эти образчики. Пригодятся. Вот порошок с озера, а это печные дробинки.
        - Все образуется... И это дело дозреет. Пока еще молодо! - твердил Виктор Степанович.
        - Как доходит зеленый... помидор? Без солнышка, без живой пуповинки, единственно от напора времени... Это не зрелость, а старость. Я верю в горячую жизненную силу!
        - Ну, Сергей Денисович, теперь и я вижу: у каждого скомороха своя погудка!
        - Своя все же!..
        У Виктора Степановича при всей кажущейся легкости разговора вид был утомленный, натруженный, и гость все более раздражительно воспринимал ворчливость Сергея Брамина, который, казалось, был перенасыщен отрицательными зарядами, и все в нем потрескивало и искрилось, как у кота, которого гладят против шерсти. Считая себя вправе говорить откровенно и даже непочтительно при необходимости, Виктор Степанович резко ответил:
        - Делать дело и не верить!..
        - Я не болел бы так душой, если бы не верил, - с жестким спокойствием ответил Брагин. - Я - верующий, истовый.
        - Опасна даже не крамола, а рисовка. Не все мне понятно, Сергей Денисович, в твоих возражениях.
        - Вполне возможно, Виктор Степанович, это зависит, прежде всего, от личного отношения к предмету. Я тут,
        кажется, плохой вам помощник. Не смею вас больше утруждать.
        - Обида?
        - Вижу, что становлюсь в тягость.
        - Кто кому? - Виктор Степанович насупленно покручивал часы.
        - Доказательств просите, и сами же боитесь их. Смотрите, сколько у этого создания родимых пятен!
        Ставший суетливым, взвинченным Виктор Пральников принялся отряхивать с брюк въевшуюся мучель и перешнуровывать Легкие, растоптанные сандалеты с вафельными верхами и прорезями с боков. Покончив с этим занятием, он снова взглянул на часы, и тогда Сергей понял, что до этого крутил он их машинально, не следя за ходом стрелок, а сейчас будто спохватился.
        - Из пустых слов не сваришь плов, Сергей Денисович. Вещественность, фактура нужна, чтоб пожевать!
        Сергея Брагина как будто укололи в самое чувствительное местечко, и он зачерпнул пригоршней крупяной сульфат из вороха.
        - К вашим услугам шахский рис! Это уже не слова, а зернистый намолот.
        - Ну и овод!.. Ведь ты не признаешь, игнорируешь это рациональное зерно!- своей раздражительности Пральников не скрывал и начал подзывать взглядом Мам-раза, чтоб не быть с Сергеем наедине. - Понасыпал мне этой крупчатки во все карманы, а она кик бодяга разъедает тело и душу. Травишь меня, Брагин! Отступником и прозелитом меня стараешься сделать. Не знаю, как теперь Метанову на глаза показаться.
        - Знаете.
        - Тогда, Сергей Денисович, отправь меня с какой-нибудь оказией в Бекдуз. Видно, вместе нам с тобой не удастся махнуть, - Пральников поглядывал на остановившийся внизу мотовоз в серой, пушистой фуфайке, и хотел узнать, когда он поползет в порт. - Хотелось бы свести вас с Метановым и Завидным, соавторами печи. Редакция требует продолжения начатого разговора о коренном техническом переоснащении Кара-Богаз-Гола. Мы ждем, слово за вами!
        - Поговорим после, Виктор Степанович. Я должен позвонить на скважину. Спросить надо у Ягмура Борджакова, а потом решим с поездкой.
        15
        ...Сирена заголосила как-то сразу со всех сторон, словно тревожные звуки изданали все предметы: и стены, и вагонетки, и кран, и пронизанные солнцем мириады сверкающих пылинок. Тревога! Случалась она и раньше, но не такая. Сирена выла не с короткими перехватами, а устойчивым, не отступающим и надрывным ревом. И черным казался этот рев, затмевающий не только слух, но и глаза страшной хмарью...
        - Меня отпевают, - медленно и уныло проговорил Мамраз. - На плохом месте буран застал! - Он пошел на зов сирены, сгибаясь и припадая, как темяшит человек навстречу бурану.
        Все, что произошло под вой сирены, люди пересказывали потом по-разному, в зависимости от того, кто где в ту минуту находился, что делал и с кем был рядом. Мамраз первым выскочил из белого лабаза. Он бежал и вее время пытался что-нибудь схватить на бегу. Попался черенок от лопаты, и он схватил этот обломок, лишь бы вооружиться чем-нибудь, хотя еще не знал причину тревоги. Понесся он в сторону котельной, на голоса; перемахнул через сцеп вагонеток, держа палку в правой руке, словно панок для чушек или биту для лапты. Сергея Брагина вой сирены как будто ударил в грудь. Сделав полшага к двери, он остановился с вытянутой шеей и полусогнутыми в локтях, застывшими перед грудью руками. Прислушался он не к изнывающей сирене, а к шуму машин, улавливая тревогу в их надрывной перебойности. Что-то ржаво, костисто заскрежетало, и сквозь этот противный, омерзительный звук раздался ничем не заглушаемый, - ни воем сирены, ни скрежетом металла, ни свистом и шипением пара, - сквозь эти смешанные шумы слух до боли полоснул протяжный человеческий стон. Не сильный и не жалостливый, но бесконечно одинокий, затухающий...
        Сергей отстранил Пральникова к мешкам и бросился за угол, к завалочной яме, подрагивающей в конвульсиях, остановленной ленте транспортера.
        ...Кто стонал?... Кому пришлось пострадать? Это Сергей понял раньше, чем подбежал к людям, столпившимся около бетонного трехгранного, как штык, столба, который поддерживал железный лоток транспортера. Стон не повторился, но все еще слышался тот протяжный звук, кровянистый и одинокий, заглушивший стук и холодный скрежет огромного скопления трущегося металла. Куда-то в степь, закрыв ладонями лицо, бежала лупоглазая молодка, работавшая вместе с атлетом Гошей около бункера. Отвернувшись от столба и ото всех, увязнув в сульфатной мучели, одиноко стояла побледневшая Нина... Люди то и дело убегали звонить по Телефону, но не надеясь на своих вестовых, Мамраз посылал их беспрестанно. Под видом оказания какой-то помощи многие бежали прочь от страшного места, лишь бы не видеть Гошу.
        - По локоть... и как ровненько оттяпало! - пояснял очевидец, ставший в глазах собравшихся настоящие героем. - Первым я бросился к нему. Подбежал, а пальцы уже на земле, и шевелятся...
        - Отдельно?
        - Я схватил было в горячке отпавшую... и к нему. Приставить хотел. Гоша взглянул и заругался, - рассказчик повторялся, начинал врать и даже важничать. - Смотрит на меня Гоша и головой качает. И вдруг говорит: "Не жми ее крепко, а то больно!.." И опять застонал, когда я отпавшую взял...Чувствует ее.
        - И то хорошо - левую. Все ж удачно!..
        - Утешил, хомяк!
        Гоша все такой же красивый, с распластанным орлом во всю грудь стоял возле столба, опираясь на него затылком и прогнув спину, и глядел не на людей, а на парящего около печной башни черного с белой головой и вихорком голубя. В лице Гоши произошло одно заметное смещение: он мгновенно состарился, стал каким-то кротким и младенчески беззащитным.
        - Прикройте, - сказал Гоша требовательно, даже не повернув головы в ту сторону, где лежала кисть руки. - Ватником ее угомоните...
        Заботливый Погос, наблюдая за лицом и дрожащими коленями Гоши, хотел хоть чем-нибудь облегчить мученья друга.
        - Может, приляжешь, аль зыбнешь табачку?
        Не шевелясь, словно боясь потерять опору, Гоша попросил:
        - Найди, Погос...
        Просьбу эту услышал не один Погос. Откуда-то появилась рядом старуха в резиновом фартуке и черных нарукавниках, склонилась к Брагину и виновато улыбнулась:
        - Зайтись может, сердешный! Не протестуйте, Сергей Денисович. У нас дед Слюнка под плугом споткнулся. До самой репицы... Так же вот умолял поднести. Угостили, так потом Слюнка женился опосля!..
        - Давай! - метнулся к старухе Погос и безошибочно нашупал у нее под фартуком бутылку с нагретой живо том водкой. Сдернул зубами с бутылки наклепку, встряхнул и подал Гоше.
        - Поехали! До свадьбы заживет, - провозгласил Погос.
        Старуха, улыбаясь Брагину, достала из-под фартука желтоватый соленый огурец со впалыми боками.
        - Кусай, Гоша, я подержу...
        Пил он не отрываясь, медленно двигая кадыком, будто отмеряя по сто граммов, которыми втихомолку не раз угощала его с дружками отзывчивая внучка мудрого деда Слюнки. Бережно вытянул до дна... Пустую бутылку опустил к ногам. Подышал широко открытым ртом, повел глазами и остановил взгляд на Сергее Брагине. С минуту Гоша молча и виновато моргал, стараясь сосредоточиться. Поморщившись как-то странно одной стороной лица, выпрямился, отвалился тяжело от столба и подошел к Сергею. Не доходя шага три, Гоша остановился, вытянул перед собой оголенную мускулистую руку, поднес к глазам, подвигал плечами и уронил себе в ладонь крупную слезинку.
        - Сергей Денисович, кажись, сам я виноват. Не учел эту технику... Не учел.
        Сергей хотел поддержать Гошу, но тот сильным движением правой руки отстранил и сам взял его за плечо, до боли сдавив железными пальцами.
        - Жалобы моей не будет, - сказал спокойно Гоша. - Но предупреждаю: не вздумайте Нину Алексеевну обвинять!.. Кто посмеет... вот этой уцелевшей... Не сморгну.
        - Помолчи, Гоша. За солнцем следи, держись. Не спи, - Сергей облапил его обеими руками, сгибаясь под тяжестью слабеющего и падающего тела, топтался на месте, не зная как быть. Подошли Мамраз и Виктор Праль-ников.
        Замотанная, трепетно подрыгивающая культя лежала у Сергея на плече, и Гоша пытался управлять обрубком, учился обходиться без руки, но никак не мог постичь умом свою укороченность... Пошевеливая жесткой коротышкой,
        Гоша все время нэп бался к левому карману, смотрел на оттопыренный зевок.
        - Смотрите, она тычется в карман... Скребется, а ухватить не сильна, видно, слежались сигаретки... И зачем она, цапуха, вздумала шарить тогда в кармане? А ролики были рядом... Локоть скользнул и - шабалки... Как все быстро случается! И вот уже не вернешь?.. - осклизлое грузное тело Гоши вдруг напряглось и выпрямилось в рывке. - А был ли сигнал-то, что транспортер пущен? Вдруг и не было никакого клаксона?
        - Не слышал я клаксонах-- наивно ответил Сергей.
        - Не в вас дело, Сергей Денисович. Если бы орал клаксон, моя рука не полезла бы в карман. За сигаретой Рука у меня чуткая, и не такое может, - что-то острое и прямое пыром, как костыш, уперлось Сергею в плечо начало легко биться. - Где она? Покажите!. - вскрикнул Гоша, и опять послышался холодящий сердце стон, одинокий и гаснущий... I
        Гошу отправили в Бекдуз на вертолете. Вместе с ним улетел и Виктор Пральников. Лишь Сергею, видно, не суждено было скоро выбраться из этой жаркой озерной путины. Он еще долго петлял между скважинами рапозабора и насосной станцией, вокруг волковских самоходок и в горном цехе, пока не оказался под вечер снова на печном чертогоне. Здесь все еще поговаривали про Гошу и оставленные им около бункера деревянную долбню и чекмарь, которыми он орудовал, хотя вокруг была "новейшая опытная техника", призванная сказать свое незалежалое слово в химии. Вернувшись от карстовой проталины, поглотившей машинный домик, Сергей Брагин приказал Феликсу Лимонову и Чичибабину готовить оградительные трубы для насосных фильтров и сделать необходимые расчеты для того, чтобы знать, каким должно быть удаление опущенных в рассол трубчатых сосунов от силовых агрегатов. Была опасность, что насосные установки оказывают слишком большое давление на соляной панцирь. Вынос "сосунов" в сторону мог оградить в какой-то мере рапозаборники от карстовых прободений и разгула нагонной рапы. Осенью и в зимнее ненастье каждое нашествие тяжелых
волн - прилива Кара-Богаза грозило страшным бедствием. Пересохшая бухта снова соединялась с Черной пастью и становилась многоводной. Потоп бушевал подолгу. Люди, работающие на трубопроводе и качалках, подвергались смертельной опасности. Ягмур Борджаков и Сергей Брагин написали более десяти страниц своей благонамеренной реляции Принесет ли это пользу? В тоскливом томлении душного, пыльного вечера возвращался Сергей на установку "кипящего слоя". Угрюмая башня печи, которая после происшедшей трагедии еще больше напоминала чудовищный обелиск, была опутана смрадом, загадочно молчала. Пустая тишина порой бывает опаснее злого рыкания и земного содрогания. От Семиглавого Мара, становища бульдозеристов и самоходчиков, Сергей пошел пешком. Не найдя никого в дежурке и лаборатории, он заспешил наверх, откуда доносились шлепки по железу и пригрублые голоса. Что еще могло произойти после случившегося? Кажется, ничем больше не удивить и не пронять этих битых, просоленных и опаленных людей.
        Когда Сергей поднялся на площадку к сушильному борову печи, на него никто не обратил ни малейшего внимания, да и он никого ни о чем не стал спрашивать. Без слов понятно.
        Взрыв...
        Короткое, хлесткое слово, как и само действие. Взорвалась и едва не разлетелась вдребезги громоздкая сушильная кубышка с наростами огнеупорной глины на боках. Плавкая масса мирабилита забила отверстия в шестой секции, а пар снизу так поднапер, что решетка вылетела. Ее вырвало вместе со скрепами. Взрывом поуродовало всю установку.
        Уставший, бессловесно и затаенно яростный, и, кажется, далекий от того, что тут произошло, Сергей пришел как раз в тот момент, когда у конусного аппарата вскрыли боковушку и на площадку вырвалось облако пара и раскаленных, крошечных соляных москитов и вонючих, несгоревших газов. Прикрывая рукой лицо Мамраз в рыбачьей зюйдвестке и с красным платком на шее весело и разбойно орал что-то своим помощникам - слесарям, кочегарам и операторам. Рядом с ним стояла Нина Протасова, в брезентовой куртке и резиновых сапогах. Несуразно одетая, но все такая же стройная, сильная и неторопливая в движениях, она, видимо, пыталась руководить действиями Мамраза, но вряд ли доходили до него ее слова
        - Козлодра-ань! - как будто ликовал в азарте борьбы со стихией черноволосый, белозубый Мамраз. - Хватит всем маханлодыжки! Бешбармак на целый мир!
        По напускной разгульности и наигранной скороговорке Сергей Брагин догадался, что Мамраз растерян и озадачен не меньше, если не больше других: с него главный спрос. На Мамраза смотрели с надеждой, от него прежде всего ждала помощи Нина Алексеевна, которая, распорядившись остановить печь, все еще медлила, веря в изворотливость и нажимность Мамраза Но эта вера помалу угасала; влияние начальника смены Мамраза на понурившихся ребят не очень-то было заметным.
        Сергей Брагин считал вполне вероятным, что аварию повлек за собой несчастный случай с Гошей; люди ослабили контроль за машинами и теперь под ударом новой беды могут допустить еще более тяжелые оплошности Но и в таких крайних обстоятельствах Сергей не мог допустить даже мысли об остановке печи во время ее испытаний. Нужно было до конца убедиться в ее возможностях и эффективности применения в условиях Кара-Богаза. Когда установка отработает положенное время, причем, в наилучших условиях, при самом заботливом и внимательном отношении и уходе, тогда будет видно, на что она грдится, и для кривотолков не останется места; тогда... тут ни убавить, ни прибавить - так оно и было на печи! Понимал Сергей Брагин, что важнее всего сейчас была неопровержимая разумность технических доводов, которые следовало подтвердить наглядными результатами.
        Верящий труженик Кара-Богаз-Гола, инженер Сергей Брагин хотел бы видеть в опытной печной установке опору и надежду химического оазиса, спасение от пагубной сезонности и рабской зависимости от роковых причуд природы, но одного хотения было мало. И Сергей не мог заставить себя идти наперекор совести, своему собственному опыту и неподдельному внутреннему сопротивлению, порождаемому далеко не одной только наблюдательностью и интуицией заинтересованного, ищущего человека. Задумывался над этим Сергей много раз, серьезно и честно, и он не мог упрекнуть себя в чем-то предвзятом, навеянном или наговорном. Но не только об этом думал сейчас Сергей, поднявшись на печную высоту и стоя перед пышущим жерлом, в котором не могла успокоиться клокочущая тяжелая лава расплавленного мирабилита: очень беспокоился Сергей о Нине, сцепившей длинные пальцы своей смуглой руки и прикрывавшей лицо, глаза от сухого кипятка, полыхавшего вокруг открытого люка. Мучилась Нина не столько от огня и удушья, сколько от сознания необходимости опять ставить печь на ремонт. Другого выхода она не видела. Устранять неполадки в полыхавшем
огнем аппарате?.. Об этом страшно было даже подумать. На подобный подвиг вряд ли решились бы самые ярые сторонники печи, которым сейчас была дорога каждая рабочая минута. И тут произошло самое неожиданное: на это добровольное смертоубийство решился "опровергатель", как называл его Пральников, противник поспешной приемки печи... Сергей Брагин.
        - Жарко, Нина Алексеевна? - спросил С.ергей, сбычив шею и наморщив лоб.
        - Останавливаем. Опять всем нам будет постыдная процедура, - Нина потрогала пальцем ресницы и брови, болезненно поморщилась. - И кто меня затащил сюда?..
        - Нельзя печь останавливать, - сказал Сергей. - Установка должна работать! Будем исправлять и чинить, чтоб не оставлять никакой лазейки!..
        - Чинить в таком пекле? Сгореть можно. Одного искалечило и других гробить... Что ты, Сергей, не позволю! - испуганными, горящими глазами Нина смотрела на Брагина, обжимая кулаками свои покрытые солью виски.
        - Найди валенки, - попросил Сергей - Будь умницей!..
        Нина подозвала Мамраза, продолжая глядеть на Сергея с опаской и недоверием.
        - Валенки просит. Найдешь? - глазами Нина спрашивала у Мамраза: "К чему все это затевается?.."
        - Тогда и ватники! - воскликнул с живостью Мамраз.
        Теперь Нина поняла смысл всей этой подготовки и, разжав кулаки, выставила вперед руку, слабым движением не то подзывая, не то прогоняя с глаз долой Сергея.
        - Я не позволю! Не дам, не разрешу! - решительно шагнула к Сергею Нина, тяжело волоча резиновые бахилы. - Из-за Гоши теперь всю жизнь убиваться! А тут еще!.. Не разрешаю лично и категорически! И не командуйте здесь, Сергей Денисович!.. Приказываю... умоляю, Серёжа!.. Хочешь помочь - вызывай монтажников, а самому не позволю лезть в горящий котел Их тоже не заставляй помирать, не имеешь такого права!
        Машины продолжали стучать и сотрясать огромное тело печи. Шумел ветер в железных переплетах и лестничных проходах, гудел внизу погрузчик, но несмотря на разноладные шумы, около пышущей печной ниши стало так тихо, что всех поразил... мяукающий котенок. Забавный, шаловливый и удивительно разноцветный комочек... Даже глазки у него были разных цветов. Избочась, фырча и фукая через усики, он подкатился к ногам Сергея, облюбовал его коричневый пыльный туфель и заиграл со шнурком. Пушистый баловень Фомка обитал у девушек в аппаратной. Оставшись без внимания, он спустился по прутикам железной лесенки, видимо, решив, что без него в этот кризисный момент не обойтись. Напряжение и деловитость людей при появлении Фомки на какое-то мгновение спали, кто-то даже засмеялся:
        - Трехцветная кошка, Сергей Денисович, к счастью! Нагнувшись, Сергей взял Фомку и цоднял над головой.
        Котенок заверещал и вцепился острыми, как крапивные иголки, коготками в руку Сергея. С трудом отцепив, Сергей отдал Фомку рослой, большеглазой Девушке с косами.
        - Поиграться самое время! Им - не отвечать, - посчитала необходимым заметить Нина Алексеевна. - На советы и посулы не скупятся, а чтоб с умом подсобить!..
        Отзывчивый Фомка первым уловил в ее голосе жалостливые нотки. Выставив в ее сторону белые, искристые тычинки усов, он тоненько пискнул.
        - Конечно, можно теперь на меня всех зверей натравлять! - вконец разобидевшись, буркнула Нина. Потешный Фомка, которого она ласкала и нежила, вывел ее из равновесия, и она решила показать свою полную независимость от конторских писак, проявить самостоятельность. - Мамраз, останавливай печь! Здесь не Майданек, чтобы жарить людей! Никакого ремонта в горячем виде не дозволено.
        Терпеливо и внимательно выслушав хозяйку печи, Сергей Брагин сказал в расчете, что никто не поймет:
        - Жимолость...
        Нина поняла потаенный смысл сказанного, упоминания вьюнка с волчьей ягодой.
        - Еще что скажешь, Сережа? Говори. Мне все равно! - Нина прижала к груди котенка и отвернулась.
        - Рисковать никем не придется, - пытался смягчить положение Сергей. - Я сам полезу. Подсобишь, Мамраз?
        - Из подсобников я вырос, Сергей Денисович! - обиделся Мамраз. - Только вместе с вами. И валенки, и кожух найдем. Даже малахай достану, лисий!
        Охотников изжариться было немного, но помощники
        Сергею Брагину нашлись. Чтобы не прерывать начатого цикла, печь решили не останавливать. Это имело значение не только для выявления наилучшего теплового режима, испытания надежности всего оборудования, которое от частых остановок деформировалось. Эти утечки могли создать различные лазейки в оценке перспективности всей установки. Для Сергея Брагина это было особенно важно: он хотел еще раз лично во всем убедиться, добиваясь объективной оценки рабочих возможностей печи, искренне желая ей "попутного ветра", если она сможет оправдать надежды.
        На площадке становилось трудно дышать, и все помалу пятились, отходили к парапету от жаркого очага, перед которым возникали дрожащие воздушные шары с обжигающими взрывными волнами. Почти прекратили подачу тепла, но его скопилось столько, что потребовалось бы не менее суток для остывания выпарных и сушильных конструкций. Люди затевали опасное дело, а вокруг витала и тихо опускалась на землю успокоительная блажь летнего вечера с липучими синими пушинками сна... С высоты печного балкона было хорошо видно, как постепенно тонули в синей вате окрестные увалы, песчаные перекаты барханов и приморские каменные гребешки, бывшие когда-то донными уторами Каспия. Темный океан вокруг печной громады сужался неотвратимо, но вдруг навстречу ночи хлынули прибоем электрические огни, и тьма неохотно отступила, скапливаясь и густея за барханной запрудой.
        От бойкого света стало веселее и глазам, и сердцу, хотя опасность от людей не уходила. С каждой минутой работа по очистке выпарного аппарата усложнялась. Сергей, не дожидаясь согласия Нины Алексеевны, с азартом и упрямством взялся за ремонт решетки. Из кочегарки принесли ватники, кожух с огромным ивернем на спине и оторванным рукавом, две пары расшлепанных, мокрых от мазута и тузлука валенок. На случай нехватки, в придачу к этой амуниции приволокли старые ватные халаты и бешмет. Не весть откуда сторожиха, та, что сподобила пострадавшего Гошу притаенной водочкой, принесла Сергею маску от противогаза довоенной выделки, из красной резины с пеликаньим носом...
        Роясь в принесенном барахле, Сергей Брагин не заметил, как на площадку поднялись ребята с насосной станции. Догадливый и решительный Феликс Лимонов подошел к
        Сергею, спросил из осторожности одними глазами: "что делать?"
        - Починкой решета займемся, не останавливая печи,- ответил Сергей. - Мои условия: кто хочет!.. Без понукания и тем более - без одолжения, - Сергей помолчал, глядя на шепчущихся ребят. - Мамраз, полушубок положен тебе или мне?..
        - Надевайте, только боюсь, что утонете в этом волшебном кожухе!..
        Часто Мамразу становилось самому неловко от неуместных упоминаний о их разнице в росте, но таков характер: спохватывался он, когда было уже поздно.
        - С ветряком мне, конечно, не сравняться, - обычно также резко отвечал Сергей и сожалел об этом тоже всегда с запозданием. - Бери мой ватник, да за головой смотри, шалаш не покрытый, когда в пекло полезешь.
        - Давайте, я вам рукава у шубняка засучу. О, ссадинка на пальце... Завязать надо. Нина Алексеевна, помогите!
        - Зачем зовешь? Сам завязывай или отойди! - огрызнулся Сергей.
        Полушубок, действительно, доходил чуть ли не до пяток, а рукава пришлось на три оборота засучивать, и все же вид у Сергея был бравый; скрытую бедовую силу в глазах не могли спрятать бугристые надбровья с густым, кустистым забралом. Поджатые губы небольшого, упрямого рта выражали злость. Сергей уже успел сосредоточиться для решительного порыва, как это делает опытный спортсмен перед взятием заветного рубежа; только опытный глаз может заметить короткую, почти неуловимую паузу и мимолетную, умышленную расслабленность мышц при нечеловеческом, предельном средоточии воли, а потом - рывок... такой взрыв силы и воли, в который вкладывается без остатка все! Такие неимоверные рывки сопутствуют в спорте и во всей жизни наивысшим достижениям: они обнаруживают в человеке высоту его возможностей, его силу и крепость, степень природной одаренности. Сергей по натуре своей, по всему складу характера и развития был воителем и спортсменом. Он бережно растил в себе это начало, и в других прежде всего уважал разумную порывистость, страсть и честную отчетливость во всем.
        Сейчас Сергеем руководило не столько разумение, сколько воспитанные в спорте чутье и сноровка, волевое желание быть выше обстоятельств и угрозы опасности.
        Он знал одно - иначе поступить не может! Этого требовало общее дело. И народ за добро скажет спасибо, чтобы ни случилось... Сергей не боялся громкости и традиционности слова "общее", которое давно у него слилось с понятием своего, сокровенного и личного. Самовлюбленный, болезненно эгоистичный Игорь Завидный и Нина нередко подтрунивали над "божьей простотой" и "пионерской прямолинейностью" Сергея. Говорили о нем такое и в институте и сейчас. Особенно потешался Завидный. Больно кололи Сергея эти ядовитые, прокаленные шпильки. Друзьям все время казалось или по крайней мере они делали вид, что их серьезно тревожит одержимость Сергея, его увлечение "начальной политграмотой". Игорь Завидный не раз высказывался в том смысле, что... подозревает его в заученной, показной положительности, чрезмерной позитивности, хотя Сергею частенько перепадало и за необдуманные выходки и рискованные ребристые слова Спорить с щепетильным Игорем и упрямой Ниной было, пожалуй, бесполезно. Когда у друзей была явная неустойка в споре, то Нина чаще всего пускала в ход свой аргумент повышения "культуры вкуса", а Завидный
глаголил об утонченно развитой, жадной до минутных услад, современной личности с "заграничным диапазоном и новациями века". Иногда Нина выражала все это горячей, прочувствованной скороговоркой, а порой улыбчивым, сожалеющим взглядом, в котором была скука и ожидание чего-то потрясающего, важного не для всех, а ей одной. Сергею под таким взглядом всегда было неловко, и ему хотелось любой выходкой, даже самой глупой, смутить ее, вывести из состояния наивной пренебрежительности... Нет, на Нину Сергей не сетовал. Она не хотела его обидеть, но Завидный все больше настораживал.
        ... Обрядившись сейчас в овчинный, с кислым козлиным запахом полушубок, Сергей вдруг почувствовал на себе этот до боли знакомый, мутящий взгляд Нининых глаз. И хотя она отошла в сторонку, ее взгляд держал Сергея в своем цепком пучке, испытывал, томил... Он давил и стеснял Сергея, был для него такой же тяжестью, как само испытание - лезть в горячую печь, В кожухе не по росту Сергей был похож на водовоза или песенного ямщика, и эта театрализация заставляла его краснеть и потеть больше, чем ударявший в лицо печной пыл. Помог Сергею Феликс Лимонов. Как истинный боец идеологического фронта, он даже в этом аварийном переодевании, в довольно нелепом, костюмированном моменте нашел героическое начало. С большой искренностью, услышанной и понятой всеми, он сказал:
        - Не сермяжную правду, а бессмертие добывали наши ребята, сражаясь в таких кожухах, бросаясь грудью на дзот! У нас сейчас - тоже атака. Я с вами, Сергей Денисович, без понукания, по доброй воле!
        Такой подмоге Сергей был рад. Если и Назар Чичиба-бин решится, можно сказать, вступает в игру "основной состав".
        - Давно доказано, что не боги горшки обжигают. Стало быть - и печи ремонтируют не боги, - рассудительно проговорил Чичибабин. - Боги- номенклатурные деятели, а мы - бахари! Сергей Денисович, откудова начинать? За друга готов я хоть в воду!..
        - А в огонь?
        - В крови горит огонь желаний! - подхватил Феликс Лимонов.-Правда, Назар-бай?..
        Мамраз смотрел на союз энтузиастов с некоторой предвзятостью: не пристало хозяйничать в чужом приходе! Соваться в чужой монастырь со своим уставом. . Тут, на печи "кипящего слоя", как у божьего престола, были свои апостолы и чудодеи, и шебутиться каким-то насосникам, "мирабам", которые только и знают переливать и цедить тузлук, хорохориться этим мокроступам возле современной техники никто не позволит. Мамраз с благосклонностью принимает от них помощь, но своих ребят унижать не позволит.
        - В обморок не попадаете? - перво-наперво осведомился он у Феликса. - Сразу признавайтесь, чтобы заранее нашатырный спирт приготовить.
        Отлично слышал и понимал все это Назар Чичибабин, натянувший на себя для работы в печи нелепый курпейчатый картуз с ушными отворотами. Для точности он спросил у Феликса:
        - Чего там брякает этот запечный сверчок насчет спиртного?.. На понюшку не соглашайся!
        Феликс взглянул на Мамраза, поправил пышные, любовно отращенные баки и модно подстриженную шевелюру.
        - Предлагает нам ватник и одни валенки на двоих. Видал?
        - Обойдемся. Бери. Большего от него не дождешься.
        - Какие вам валенки? - Мамраз смекнул, но поздно. Валенки оказались у насосников. - Может, вернете валенки? Все равно только одни.
        - Обойдемся, - проговорил Чичибабин. - Бери, Феликс, примеряй на левую ногу! Мне и одного хватит. Журавликом в печке буду стоять. В крайнем случае - нога на ногу лишь бы не поджаривало. А сковородка уже готова?
        Шутки шутками, и друзья с рапозабора снарядились для броска в пекло. Феликс снял с руки часы, вынул из кармана авторучку и блокнотик и объявил о своей готовности "номер один".
        - Понял, Мамраз: сажай хоть в печь, только горшком не называй!-Феликс подошел к жаркому зеву печи, стряхнул со лба пот и махнул рукой. - Прощай, Мамраз, иду на таран. Назар, айда!..
        Загоревшись не меньше ребят азартом огневой схватки, с трудом сдерживая порыв, Сергей осмотрел приготовленные инструменты и с шахтерским нагрудным фонарем остановился на железном мостике, обляпанном горячим дымящимся варевом, которое грузно вытекало из печной утробы и которое надо было выгребать, чтобы очистить соты выпарных секций.
        - Где припасенная вода? - спросил Сергей у Мам-раза.
        Пузатый бак стоял на площадке, а бидон поднимали по лестнице. Кроме того, приготовили пожарные брандспойты. Но все это, пожалуй, служило больше утешением, но не подспорьем. Участь людей могло бы облегчить только время, необходимое для того, чтобы остыть металлу, огнеупорам и нагретой массе мирабилита. А если не ждать, то надо лезть в духовку, имеющую страшную термическую разность: наверху, над секциями более ста градусов, а под решетками - за пятьсот.
        - Жара самая подходящая, чтобы превратиться в шашлык! - с полным техническим обоснованием заявил Феликс.
        Нахлобучив треух и прикрывая рот ладонью, как это часто делается в сорокоградусный мороз, Феликс шагнул вслед за Сергеем, и так широко шагнул, что ткнулся ему в спину. Сергей, занеся ногу за острый, как тесак, порожек железного лаза, вдруг остановился, снял защитные очки и поискал кого-то глазами... Нина поняла, кого он ищет.
        И она подошла. Непримиримо строгая, но с участливым взглядом, приготовившись слушать приказ или простое желание... Все равно. Для нее сейчас он был только Сергеем. Никем больше. И уж, конечно, не начальник, сумасбродству которого она должна подчиняться. Пусть в этой заварухе будет теперь каждый по себе. Нине казалось, что так будет лучше. Никакой круговой поруки. В тонкости она сейчас не вникала. Не могла этого делать после того, что случилось с Гошей, и перед тем, что могло произойти с Сергеем, Мамразом, Феликсом... С опаской и добрыми пожеланиями Нина следила за всем происходящим, но изменить что-либо уже не могла. Не было сил, но если бы она имела возможность проявить свою волю и власть, то первым делом запретила бы хозяйничать Брагину в ее владениях... Пусть бы он кричал, приказывал, повелевал, - она ни за что не подчинилась бы... А еще, и это было главным, если бы Нина имела хотя бы чуточку побольше сил, она... уговорила, со стыдной мольбой упросила бы Сергея не делать того, что он надумал... Попросила бы не рисковать, не испытывать лишний раз судьбу: свою и ее судьбу... Но у Нины не было
сейчас сил ни противиться, ни упрашивать. Она боялась за него... Не поздно ли она это поняла? Нина мучилась и ничто не могло облегчить страданий. Да и было ли на свете от этого лекарство?..
        - Следи за часами, - внушительно говорил ей Сергей, касаясь лбом ее волос. - На секунды считай!..
        - Часы у меня есть, Сережа, - покорно прошептала Нина, поднеся Сергею свою руку и задержав ее около его щеки.
        - По секундам, понятно?..
        - Понимаю, но зачем ты так... Сереженька?..
        - Попробуй только вызывать на воздух раньше!.. Регламент. И никакого...
        Нет, видимо, она и вправду сошла с ума, ничего не соображает и ее нужно и можно шпынять так вот, как набивную тряпичную куклу; видно, ей мало слов, и надо растолковывать, объяснять на пальцах, как набитой дурочке. Что происходит, до чего она дошла в постыдном чинопочитании?
        - Нечего тыкать пальцем в стрелки! - вдруг вспыхнула ершиком Нина, отводя, будто для замаха, руку с часами. - Я вам, Брагин, не стрелочница! Понятно? Лезь, суй шальную голову, и можешь не вылезать. - Нине наконец-то открылось целительное лекарство, и она вкусила его сполна. Это было лекарство, давшее ей удивительные силы, чтобы сопротивляться чужой воле. Она почувствовала гнев и недовольство, обозлилась на этого лозунгового богатыря. - Лезь, Брагин! - Теперь уж повелевала она. - Я засеку время, по секундной стрелке определю твой глупый час! Ну, чего испугался?..
        - Спасибо, Нина, следи. Только не надо - раньше срока!..
        И Сергей скрылся, неуклюжий, в смешном наряде, ушел в чадный омут, словно водолаз погруз в пучине... За ним шагнули Феликс Лимонов и Мамраз...
        Наготове были лопаты, носилки, вода и огнетушители. Началась работа, которую, в сущности, трудно было и назвать-то работой. Скорее всего это была игра с огнем и со смертью, добровольное самоубийство и состязание...
        Прежде чем взяться за исправление решетки, надо было освободить завалочный аппарат от нагретого мирабилита. Делать это приходилось вручную, в тесной и темной, удушливой каморке, и было похоже, что человека в горшок посадили. Доставалось и тем, кто помогал снаружи. Горнило будто совсем не остывало. Делать все надо было в спешке. Расплавленная масса уже сама по себе напоминала стихийное бедствие, а когда остывала, то твердела, становилась каменной. Тут требовалась не лопата и заступ, а кирка или отбойный молоток.
        Пар повалил гуще и стал убойно жгучим, когда начали ворошить подвижно грузнеющий завал. Принятый Сергеем Брагиным порядок очистки забитых решеток посменно, по часовой стрелке, сразу же дал трещину. Не успела Нина начать счет времени, как из парной задом вылез Мамраз. За ним, стараясь от стыда ни на кого не глядеть, выполз на четвереньках Феликс Лимонов.
        - Срыву не возьмешь, - роптал Феликс, потирая нос ладонью и все время поднимая лицо вверх. - Хотел бы я видеть того козла, который в этой душегубке всех пересидит!
        Сам того не желая, Феликс оскорбил своего предводителя - Брагина, находящегося в раскаленной пасти.
        - Где он? Почему бросили Сергея? - не могла больше вынести страшной неизвестности Нина.- Дайте фонарь, я проверю...
        Мамраз опустил голову, стыдно было встречаться глазами с Ниной.
        - Вам нельзя, задыхаетесь, а как же он? - допытывалась Нина, тормошила присевшего на корточки Мамраза.
        - Звали, тащили его! Уперся.
        В пожарной робе и мерлушковом картузе на свет божий появился Назар Чичибабин. Он сразу же понял суть разговора и готов был слоновьей поступью растоптать трусов.
        - Подсоблять надо, а не раками ползать!
        Назар нагнулся, чтобы снова нырнуть в пекло, но у самого проема столкнулся лбом с Сергеем и попятился. Спешней в руке, Сергей прикрывал рот рукавицей и скрипуче кашлял. Он был не мокрый, а какой-то липкий и сизый, словно инеем покрытый. Не разгибая спины он добрался до загнутой рельсины около транспортера и замотал головой. Теперь он не кашлял, а харкал... Содрагаясь всем телом и приседая, он отплевывался кровью и слизью. Подняв глаза, протянул обожженную руку... Нина подала ему молочник с водой, но Сергей не мог пить, и она влила ему воды в рот.
        - Полоскай, - шептала она. - На кровавое пятно не смотри. Голова закружится.
        - Какое пятно?
        - Рот вытри, Сережа. Ничего не болит?
        - Какая боль? Все в порядке. Только не поймешь - как лучше: мешками или носилками убирать слитки?..
        Назар Чичибабин все слышал и не дремал. Надвисая над Сергеем, он посоветовал:
        - Ведрами лучше! Внакидку колупать и выбрасывать. По ступенькам, как на хошаре.
        - Тоже верно. Ломик бери! Только пар не глотай, Назар, а то нутро вывернет.
        - А чем же дышать, Сергей Денисович? - простодушно спрашивал Чичибабин.
        - Упрямством и самолюбием. Валерий Чкалов таким образом полюс покорил. Когда у него не оставалось уже сил, он летел на упрямстве. Читал об этом?
        - Верю... Тогда живем! - Назар оглянулся: - Кто с нами? Из трусов буду чебуреки делать. Пошли.
        Ребята не особенно спешили. Мамраз и Феликс о чем-то тихо упрашивали кочегара. Заметив это, Нина Алексеевна не стала просить, а повелительно и строго посматривала на растерявшегося Шабасана, который масляной паклей вытирал свою бритую, с сократовским лбом голову. Оказывается, от Шабасана требовали "отступления" в разгар боя, просили выключить всю аппаратуру, иными словами, намертво остановить печь. Возможно ли? Недавний военный моряк тихоокеанского флота отлично знал, что есть субординация, и получив личное приказание Сергея Денисовича, не мог ослушаться. Самое многое, на что решился Шабасан, это украдкой показал на Брагина:
        - Он только может отменить приказ. Я на посту, амба!
        Тут же нашлись знающие люди, толкователи административных градаций и субординации.
        - Когда отдано приказание? Встряхнись, Шабасан! Летошний снежок вспомнил! - пытался расслабить бдительность Шабасана второй кочегар, квелый старикан. - Смотри, начальник-то уже иссяк, кровцой перхает. Вот тебе и приказание!
        Кто-то крикнул:
        - Вызвать сюда конструкторов, чтоб попарились!
        Поскольку вся эта перепалка касалась лично Шабасана, то недавний флотский служака был особенно строг к своим обязанностям. Он посмотрел на Сергея - слышал ли хулу в свой адрес и что думал на этот счет?.. Слышал. И думал так же, как и Шабасан: не останавливать печь. Не уступать слабакам. Сергей вытер кровь полой шубы, скосил глаза в сторону яркого, белогривого рефлектора, набрал в легкие побольше свежего воздуха и вразвалку, пошел опять к зеву печи. Нет, это была не бравада и не игра с опасностью. Наоборот, было бы глупой рисовкой- делать вид, что тут можно взять наскоком, и что лезть в огонь, пусть даже в шубе и в валенках, составляет большое удовольствие. Сергей понимал, что дело это рискованное, но крайне необходимое, и шел на все, чтобы оправдать веру людей в нужность техники, которую следоваловнедрять смелее, шире, но с более умным расчетом. Была не только усталость, но и острая боль: он обжег себе нутро, казалось, до самой печенки все ошпарил, и не знал, откуда взялась кровь... Но силы еще были, упорство и азарт снимали боль, по телу волнами прокатился беспокойный зуд, хотелось добиться
своего. Он шел неторопливо, теперь только узнав по-настоящему опасность и соразмерив свои уже испытанные силы. За Сергеем темяшили не очень-то "обстрелянный" Чичибабин и уже "прожаренные" Мамраз с Лимоновым, которые теперь не выказывали ложного энтузиазма: они шли страдать, и не было у них робости. Как и Сергей Брагин, они успели получить навык, к ним быстро пришло понимание чувства "постоянного риска". Это и был тот незаметный героизм, который в иных профессиях проявляется почти каждодневно.
        Оказавшись снова в темном и тесном от давящей жары гроте, ребята уже не делали того, с чего пришлось начинать в первом раунде, когда приходилось больше осматриваться и озираться. Не теряя времени и сил, они начали с того, на чем оборвался прежний заход, и в чадном пекле, как черти в аду, развили такую деятельность, что стоявшие снаружи люди словно обалдели от удивления. Из выпарного колодца, гонимая самыми различными способами и инструментами, на площадку повалила горячая бурая масса. Ее тут же подхватывали ведрами, совками, носилками, старались спровадить дальше, к лестнице, вниз. Быстро и совсем непредвиденно образовалась непрерывная конвейерная цепочка, которая начиналась в темной духовке.
        На долю ребят выпало не испытание, а сущая пытка: воздух глотали рывками, зажимая рот и нос ладонями, дышали в рукав и варежки, говорить почти не говорили, а двигались словно под водой, разгребая перед собой спертый, плотный, царапающий воздух... В "Комсомольском прожекторе" об этой удивительной, драматической операции Феликс Лимонов писал потом языком бойкого репортажа: "Температура в печурке, где орудовал Сергей Бра-гин с отважной братвой, достигала очень высоких значений!" Да, было несказанно тяжело, не у одного Сергея становилась красной слюна: кровоточила кожа лица и рук, сжимало горло. Глаза резало, будто в газокамере, жилы надувались и были готовы полопаться, в голове стоял дробящий шум. Два фонарика и бьющий снаружи в проем рефлектор освещали клубящуюся муть в толстостенном барабане. Облицованные огнеупорной глиной округлые стенки были горячими и скользкими. Руки и плечи прикасались к ним, елозили, как по смальцу. Узнать друг друга в этом кромешном аду было трудно, и все же, не сговариваясь, ребята старались не терять из вида Сергея, держались поближе к нему, чтобы в любую минуту прийти на
помощь. В свой черед Сергей следил, кто и когда выходил наружу из огненного погружения. Нина потом только поняла, что Сергей не зря поручил ей роль секундометристки. От нее многое зависело, и Нина строго следила за работающими. Установилась своеобразная очередность "проветривания". Найденный ритм оказался просто необходимым, потому что в работу надо было включать людей непрерывно. Без этого на какой-то результат нельзя было рассчитывать. Коротким порывом, лихим наскоком не многого можно было добиться.
        В минуту короткого передыха Чичибабин вздумал было закурить. Попросил сигарету, уселся на перевернутую вверх дном бадейку и трясущимися руками зажег спичку. Тяжелая капля пота сорвалась со лба и загасила огонек. Чертыхнувшись, Назар чиркнул вторую спичку и прикрыл ее ладонью. Сигарету прижег, но курить не смог. С первой же затяжки сморщился, поперхнулся и зашелся нехорошим, сухим кашлем. Нина вырвала у него намусоленную цыгарку и отдала Шабасану, чтоб тот потушил, а сама силком заставила Назара выпить кружку крепкого, полуостывшего зеленого чая. Дала что-то понюхать из пузырька и пообещала в следующий раз угостить кумысом или чалом. Такая же процедура была проделана и с Мамразом, но Феликса Лимонова не удалось провести, как воробья на мякине...
        Расчетливый парняга принял положенное угощение по заведенной Ниной рецептуре, а потом спустился с лестницы "до ветра" и всласть накурился. На обратном пути перехватил у девчат из лаборатории кисленькой газировки.
        Было строго установлено: по одному в камере не оставаться, орудовать не меньше, чем вдвоем. Воспользовавшись суматохой, в нарушение этого условия, Сергей задержался в огнеупорном склепе после того, как оттуда вылез Феликс. Сначала не придали этому особого значения. Подождали с минуту, но Сергей не показывается.
        - Денисович! - крикнул Назар в рупор из ладоней. - Нечестная игра: мы загораем, а вы - трудодни гребете! Вытряхивайтесь на свет, не то силком вытащу!..
        Малость еще подождали, а потом решили наказать самовольника и припугнуть холодной струей из шланга. Покричали, побрызгали у входа, но большего не сделали: воду нельзя было пускать, и без того пар валил как от политой каменки. Погромче и строже позвали. Шипела вода в худом шланге, выл в ночи шакал, и завывал в темноте тоскливый ветер, а из печной ниши не было никакого отклика.
        - На нервах играет. Это же - Брагин! Разве он понимает!.. - жалостливо и обиженно проговорила Нина, не скрывая своего волнения и страха за судьбу противного, непослушного Сережи.
        И тут-то всех удивило, что тихий голосок Нины подействовал вернее, чем рыканье Назара и угрозы хлестнуть из пожарного шланга.
        В клубах пара показались фуражка, очки, красный нос и... четки. В руках у Брагина блестели перламутровые четки. Словно сказочный Садко со дна моря, Сергей добыл божественное ожерелье, ряску из драгоценных фасолин, нанизанных на суровую нитку.
        - Шаманить Брагин вздумал! - не столько возмущаясь, сколько поражаясь нелепой выходке Сергея воскликнула Нина.
        В рваной шубе, валенках, с безумными, воспаленными глазами, да еще перебирая трясущимися руками не то четки, не то какие-то раскольничьи лестовки, Сергей действительно походил на колдуна или шамана. И где ухитрился добыть эту не очень-то современную вещицу? Да и что вздумалось Сергею в такое неподходящее время заниматься пустяками, а если судить по принадлежности обрядового предмета, то - святотатством? Так и было, Сергей с кощунственным видом продолжал у всех на виду перебирать перламутровые дольки и что-то шептать. В любой другой, только не в этой суровой обстановке, причуда Брагина могла бы показаться остроумным экоссезом, шутовством, нелепой выходкой, но как надо было вообще понимать его скоморошье явление народу из раскаленной печи? На веселенькую шутку не походило. И вдруг Нину обожгла страшная мысль, ей почудилось, что волосы у Сергея из темно-каштановых превратились в белые, стали седыми... Она бросилась к Сережке и обрадовалась своей ошибке. Просоленный пар выбелил ему не только голову, но и брови. Брагин стоял и перебирал четки; если это не шутка, тогда - безумие. Нина отступила на шаг,
чтобы лучше вглядеться в лицо Сергея, и к своему ужасу уловила на его твердых, суховатых губах улыбку.
        - Он еще и хохочет! - сказала Нина. - Присмотрись, Феликс, ничего не замечаешь?
        - В каком смысле?..
        - Очарованный он чем-то!
        - Страданий на лице не замечаю... а вот причину радости - не пойму! Весьма любопытный фокус, где он добыл эту снотворную принадлежность послушника и капуцина? Я до сих пор не ведаю - в каком сельмаге продаются такие снизки... Эти дивные четки? Сам Фантомас позавидовал бы нашему Сергею Денисовичу!..
        Опечаленная Нина, откинув со лба челку коротких подвижных волос, уставилась на Феликса, словно желая удостовериться: не рехнулся ли он вместес Брагиным?.. Да и вообще - в своем ли они уме, о чем думают? Лезут скопом в самое пекло. От одной аварии не оправились, а тут готово новое "чепе"... Нет уж, она сама позаботится, чтобы это фиглярство Брагину даром не прошло. Упреками, наветами и смешными угрозами в адрес бедного Сергея она хотела отогнать от себя тревогу, ради чего и завела разговор с Феликсом. Но тот как будто нарочно паясничал, смотрел на часы и подмигивал Брагину.
        - Все равно не уложились, Сергей Денисович!
        Шлепая мокрыми валенками по железному, штампованному настилу с пупырышками, как на новых галошах, и размахивая рукавами шубы, Сергей приблизился к Нине.
        - Сорок семь - как одна бусинка!.. Не веришь? - все также непонятно шептал Сережа. - Через каждые одиннадцать - одна покруглее. А пятнадцатая - с двойным ротиком... Запомни, Нина, двадцатая бусинка - самая светлая, с голубинкой... Совсем голубая. Смотри, вот она! - Сергей не глядя, на ощупь отыскал ту перламутровую ягодку, которую облюбовал еще там, в темноте печной камеры, и которую выделил среди остальных по какому-то внутреннему, интуитивному признаку. И почему-то именно отгадал голубую. - Смотри, Нина, верно? Отсчитай от этой вот бусинки. - Сергей отвернулся от блестящей, переливчатой цепочки. - Ну скажи теперь, какая она? Я не видел ее тогда, клянусь! Я чувствую ее пальцами...
        Безотчетно повинуясь голосу и страстной настойчивости Сергея, Нина взглянула за зажатую между пальцами ягодку. Она была голубой. Рядом с ней - все белые, а эта отличимая от других.
        - Чепуха, - удивленно, одними губами проговорила Нина. - В темноте ты не мог отгадать ее цвет. Какая-то несуразица.
        - Узнал. Поверь, Нина! Вот я держу ее. Посчитай, двадцатая?
        К изумлению Нины голубая жемчужина оказалась точно двадцатой.
        - Как же ты отгадал? - прошептала Нина. - Что это такое, Сергей? - Она боялась спугнуть это колдовство даже дыханием, положила руку на грудь, опустила длинные, с загнутыми кончиками ресницы. Впадинки на ее щеках стали еще глубже, и лицо Нины показалось Сергею как никогда красивым.
        - Не знаю, как я почувствовал. Нина, я загадал и не ошибся в цвете, значит, в том, загаданном, тоже не ошибусь!..
        - В чем, Сережа?
        - Вместе узнаем...
        - Когда?
        - Не знаю.
        Они смотрели друг другу в глаза и продолжали разговор без слов. Переглядки были понятны только им двоим. Феликс решил нарушить пантомиму.
        - Молитва атеиста! Это же редкое зрелище! - Феликс прищелкнул пальцами и молниеносно вычертил в воздухе какие-то загогулины. - Алло, прошу дать подсвет.
        Мы наблюдаем феноменальный цирковой номер. Отличное оконце для "Прожектора". И как дивно эта сценка кадрируется! Назар, прихорони четки для антирелигиозного реквизита.
        ... Все это было похоже на сказочный сон: и необычайностью происходящего, и замедленностью действия и непостижимой заданностью и заранее известным исходом...
        - Нина, а ведь все это уже было когда-то!
        - Опять загадки. Ты уже говорил как-то про это. И потом ты сейчас устал, и, пожалуй, надорвался. Сережа, ты болен!
        - Печь. Шуба. Четки. Ты и я... И голубинка эта в нашей судьбе. Было это уже, было, черточка в черточку!..
        - Когда и где это могло быть? - не совсем понимала, но догадывалась Нина, о чем говорил Сергей. - Этого не могло быть. Не может быть повторения одной жизни...
        - Было... Зачем-то время снова возвращает... Взгляд Сергея стал спокойным, но в нем была сила, заставившая Нину не только вслушиваться, но и как бы всматриваться в слова, которые рождались в его взгляде и были зримым отражением мыслей. Неужели Сергей верил в то, что говорил? Все это могло быть только порождением воспаленного воображения, до крайности обостренной чувствительности. И ничего не было удивительного, что на Сергея Брагина накатило такое в парильне, где можно было коптить воблу, колбасы и окорока, а не только тихонько впадать в уничижение и даже сходить с ума... У Нины были все основания сомневаться в здравом рассудке Сергея, и ей хотелось уйти, но его взгляд приковывал ее внимание, и она боялась даже подумать о Сергее плохо, потому что он мог разгадать ее мысли.
        - И котенок тогда так же вот ловил в лужице звезду!.. А ты, Нина, стараясь не обидеть меня, так же вот сожалею-чи глядела на мой вспотевший лоб, - Сергей становился хуже сумасшедшего; он опасно покорял своей лихорадочной убежденностью и видел гораздо больше, чем мог видеть и понимать обыкновенный человек. На него действительно накатило какое-то странное наваждение. А разноцветный, шалый Фомка гонялся по лужице за одинокой плавающей звездочкой, упавшей с неба. Сергей обошел сторонкой котенка и сказал: - Сейчас может кто-то закричать в ночи...
        Они прислушались. Прошла минута. Вторая... И вдруг спокойно и очень обдуманно, а главное - подготовление заголосил осел. Поорал, икнул два раза и снова заорал, как будто в себя, во внутрь, захлебываясь. Это колдовство на вислоухом осле было уже совсем потешным.
        - Отгадал, Брагин! - поздравила Нина чревовещателя, но не посмела даже улыбнуться. Все же это была какая-то дьявольщина, в которой надо было разобраться.
        - И тогда так было...
        - Пусть, - согласилась Нина. - Ты не отдохнешь, Сережа? - спросила Нина как можно проще. - Только прямо говори, не стесняйся. Пойдем ко мне в комнату. Тихо и одни побудем... Хочешь? Ты тогда умолял...
        Сергей посмотрел на нее скучно, и сожалеющая улыбка еще более опостнила его усталое и похудевшее лицо. Взгляд его, минуту назад энергичных, волевых глаз блуждал по желтеющим в бледном свете предметам.
        - Вдвоем и тихо... И это уже было, Нина. Тень прошедшего...
        - Говори, да не заговаривайся, Брагин! - обиделась Нина. - Что у нас было? Уж не думаешь ли ты, что я навязываюсь?..
        - Я говорю о волнах времени...-Сергей никак не хотел отпускать болезненное видение, воспаленное осиянье времени. Он стоял и улыбался.
        - Если ты не дурачишься, Сережа, то болен. И не спорь, у тебя затмение, - Нина стала более строгой.
        Сергей пытался было снова сбить ее с толку, но она не хотела этого добровольного головокружения. Лишь на минутку покорилась видению, вдумалась в навязчивые слова Сергея и тут же увидела опасную глубину этой химеры. Она не хотела витать в сферах, в которые залетел каким-то чудом Сергей, видимо, перенагревшись в печном аду. Но и лгать она не могла. Чтобы Нина не думала сейчас про Сергея, она не могла сказать, что все это он делал притворно. Будет время и Нина попытается спокойно разобраться в приступах такой вот проникновенности зрения у Сергея, но, как и сейчас, не сумеет ничего толком объяснить, хотя и читала не раз про навязчивые идеи, про давно знакомые, как бы повторяющиеся видения. Но в чем Нина сейчас была права, так это в том, что Сергей смертельно устал, нервно надорван, а, может, и болен. Если бы не Феликс Лимонов, ей, пожалуй, удалось бы увести Сергея в ту самую светелку с фанерной дверью и раскладушкой, в которой утром он застал Нину спящей.
        - Не только любопытства ради, вы должны пояснить: почему задержались в этом термосе и какой инок одолжил вам четки? Если бы вам удалось вытащить из печи копченого сига или мою будущую тещу, я бы не удивился, но увидеть четки!.. Не иначе - на вас шуба факира.
        - Давно известно, что нет чуда без покрывала. На мне шуба получше, чем у мудреца Кемине. Она полна... не только заплат, но и чудес. В левом ее кармане оказались четки, нашелся кусок брынзы и вот эта свистулька.
        - Туйдук! - больше других удивился находке кочегар Шабасан. - Мой. Вот где оказался!
        - Нашлась дедушкина потеря! - засмеялся Мамраз.
        Чабанский голосистый туйдук, обыкновенную камышинку с ладами Сергей посмотрел на свет и отдал Шабаса-ну, а вторую руку держал в правом кармане шубы, и когда вынул ее, то все увидели какой-то металлический, матово-красноватый кругляшок.
        - Еще чем одарила шуба-самобранка? - не утерпел Феликс, засучивая рукава, чтобы принять от фокусника таинственный предмет.
        Показав пятачок, Сергей однако не отдал его никому, продолжая держать на ладони.
        - Монетка? - маялся и сгорал от любопытства Феликс.
        - Награда, - с глубокой задумчивостью ответил Сергей Брагин. - За Будапешт. Чеканная медаль. Чья бы?..
        На общей памяти за последнее время на Семиглавом Маре сменилось три династии ночных сторожей, и каждому из них шуба служила безотказно, постепенно обрастая заплатками. Первым в "сторожевой династии" был пожилой курд Вахаб. Ему и принадлежали перламутровые четки. Недолго пользовался залатанным кожухом и Шабасан. Он тоже знал про четки, однако не трогал их, считая чужое добро неприкосновенным. В придачу к четкам он оставил в кармане шубы туйдук, подаренный ему отцом в их последнюю встречу на берегу Каракум-реки, куда ездил Шабасан после флотской службы.
        Так уж повелось: новый обладатель шубы хранил ее как зеницу ока, а с ней и память о тех, кто оставил в ней свое тепло. Третьим владельцем, самым ревнительным и грозным, был не кто иной, как Фалалей Кийко.
        - Знамо, Фалалея эта медаль, - подтвердила преемница Кийко, шумливая Степанида Маркеловна. - У него их, почитай, полная грудь...
        Прошло не меньше часа горячей печной операции, а в ночи словно ничего не изменилось за это время. Налетал то горячий и сухой, а то сыроватый, с длинными космами ветер. Он мыкался между пустыней и морем и не мог нарушить ни протяжности ночной тьмы, ни всполохов ночных светляков, разбросанных по озеру, но больше всего скопившихся вокруг печной громады. Чтобы не затеряться в ночи бесследно, ветер голосил, шумел в железных дебрях построек, около оторванных листов крыши, и.дико бесновался на открытой площадке, где коротали ночь добытчики. Тут он был заметнее, чем в открытом поле, на каменистом озере и в пустоте темного неба. Незримый странник становился невольным участником событий и даже помощником. Своим мохнатым помелом ветер очищал площадку от жара, срезал у печи ее пышущие лизуны и окатывал разгоряченных ребят упругими струями, пропитанными солью морских волн, запахом водорослей, дурманом степной полыни и дымком чабанских костров. У бекдузского ветра чудесный букет. Тяжело и бессловесно ворочаясь в душном склепе, ребята думали о нем и ждали встречи с ним. Выбравшись на волю, первым делом
подставляли ему лицо, грудь, ловили ртом и загребали ладонями... Пожалуй, ребята делали это непроизвольно, ища избавления от удушья, и это для них было спасеньем. Но кочегар Шабасан узрел в этом слепое преклонение перед природой, и потребовал от Нины Алексеевны чуткой заботы об охране здоровья. Шальной ветер хотя и пользительный, но не очень-то он пробирает. Шабасан, потирая свой бугристый, широкий лоб, сразу же нашел этому вопросу веское обоснование.
        - Надо помочь ветру, тогда и прохлады прибудет, и запашок полыни и ковыля будет погуще.
        Мощный вентилятор подтащили к месту аварии и быстро пустили. Сергей Брагин, удивленный заметной переменой в климате, раньше времени появился на площадке и, увидев работающий вентилятор, прямо-таки поразился.
        - Лучше и не придумаешь. Чья идея? - Сергей посмотрел на Шабасана.
        - Перед вами агрегат Протасовой! - быстро ответил Шабасан.
          Снизу, из темноты, от дежурки что-то кричали. Шабасан перегнулся через железные, как у борта корабля, поручни, и свистнул, дав этим понять, чтобы кричали в его сторону.
        - Джарчи-крикун зовет к телефону Нину Алексеевну! Доклад кто-то требует и ругает за остановку печи...- передал Шабасан полученные от Степаниды Маркеловны сведения.
        Нина вопросительно взглянула на Сергея, замешкалась на верхних ступеньках лестницы.
        - В одиннадцать ноль-ноль! - крикнул ей Сергей.- Если не верят, то пусть приедут и посмотрят.
        - Иди ты, Сергей! Лучше поверят, - стала умолять Нина.
        - Некогда играть: веришь-не веришь! У нас не флирт, а авария!
        Повозившись вместе с Шабасаном около вентилятора, Сергей снова скрылся в темном, закрытом клубами пара погребке. Судя по тому, как Сергей спокойно говорил с Шабасаном и давал распоряжение готовить мирабилит для загрузки, а главное - как Сергей старательно поправил алую ленточку у котика Фомки и выбрал из его цветистой шубки остья верблюжьей колючки, а потом посадил себе на плечо и сдунул как пушинку на плечо Шабасану, Нина поняла, что дела у Сергея спорились. И он был доволен ребятами. Видимо, оставшись тогда один в парной барокамере, Сергей не только перебирал четки и загадывал о их счастливой звезде, но и подобрал ключик к коварному печному сундуку. Ничего не сказал ей Сергей такого, чтобы радоваться, а у Нины все равно отлегло от сердца, и сама не признаваясь в том, она все больше начинала верить Сергею, и словно бы стала лучше понимать его взбалмошный, сложный характер, в котором не сразу поймешь, чего больше: волевой, буйной силы и упорства или рассудочности, мягкости и нежности, и особенно какой-то своей веры в исполнение задуманного?.. Правда, тот кто хотел, понимал характер Сергея Брагина.
Взять хотя бы этот случай с ремонтом печи, когда инструкциями, наставлениями, предписаниями, да и просто здравым смыслом отвергалось всякое касательство к печному раскаленному нутру; когда огнеупоры должны быть сначала остужены, прежде чем подступиться к ним, а охлаждение мыслилось и было возможно только при вмешательстве самого времени.
        В этом случае требовалась не иначе как полная остановка, отключение всех узлов, а такие простои были больше всего противопоказаны печи "кипящего слоя". Сергей Брагин во многом не согласный с Игорем Завидным, Метановым и главными создателями печи, узревший, может быть, раньше других ее неустойку, первым же и взялся исправлять печь с риском для жизни. Он не только сам отважился на опасный шаг, но и увлек помощников, которые верили Сергею Брагину. Кажется, не ему бы, начальнику производственного отдела бросаться без оглядки в эту бучу, но Сергей, не раздумывая, ввязался в эту сложную историю. Вначале и Нина не верила в успех Брагина, а сейчас по каким-то необъяснимым черточкам и приметам она увидела в Сергее такое, что не может не обеспечить ему успех. С этой уверенностью она и пошла к телефону, рассчитывая тут же вернуться, но задержалась.
        Звонили, по всей вероятности, с квартирного телефона: слышался не только вежливый голос Метанова, его плавная речь с правильными паузами, отчетливыми окончаниями слов и соблюдением всех правил дикторской орфоэпии. В мелодичные рулады Семена Семеновича вплетались детские взвизги, смех, хорошо знакомая и уже полузабытая симфоническая музыка. Оказывается, кроме обжигающего пара, грохота металла, вонючего мирабилита, смертельной усталости - были на свете... музыка, детский смех, домашний уют. Нину это так нежданно удивило, что она начала отвечать Семену Семеновичу невпопад, словно не понимая, чего выпытывал и зачем неволил наушничать вежливый и добропорядочный Метанов. После необязательного общего разговора он подчеркнуто спросил:
        - Что там делает лично Брагин? Не путает, ничего не свергает?.. А, понимаю, пытается руководить! Смехотворно. Не все распоряжения принимайте безоговорочно. Не стесняйтесь, звоните мне домой. Информируйте обо всем, Нина Алексеевна! Почему сам Брагин не подходит к телефону?.. Ниже достоинства? После того, как мы обменялись мнением...
        Ребячий смех на другом конце провода умолк, стала слышнее музыка, увертюра Бетховена... "Эгмонт" или "Кориолан". Нина иногда путала их, если слушала отрывочно.
        - Брагин не хочет говорить! - вдруг сказала Нина.
        - Ах, не желает, хотя и знает, что вызываю я?.. -
        немедленно последовала мелодичная и почти напевная фраза.
        Спохватившись, Нина постукала по решетке трубки ноготком и нарочно дунула так, что по линии пошел треск.
        - Алло, вы слышите, Семен Семеныч? - пыталась выпутаться Нина из неловкого положения. - Накладки сплошные! Сливаются... Брагин... Бетховен...
        - Повторите, кто уволен? - всполошившийся Ме-танов ничего не понял: - Ах, Брагин нахален? По буквам передавайте об этом... Весьма важно.
        - Алло!.. Работают как черти, говорю, - тихо и отчетливо послала по проводам Нина. - Брагин не имеет времени на разговоры. Да, все делает по-своему, а ребята помогают. Нарушает и коверкает?.. Нет, себя больше калечит. Фиаско? Пока не знаю кто... Брагин уже распорядился поднять вторую смену. Скоро пускаем печь. Не верите и меня спрашиваете? Да, и Сергею Денисовичу, и ребятам я уже поверила. Опять фиаско?.. Угадали, я хочу быть храброй.
        Длинная пауза позволила Нине снова встретиться о "'Эгмонтом".
        - Удивительное существо человек, - начал Метанов плавный, должно быть тщательно продуманный диалог, заготовленный на всякий случай и вполне возможно, что не для нее, - верить он может даже тому, что нелепо и несбыточно, лишь бы продлить, подхлестнуть надежду. Считаю эту духовную гидропонику...
        Нина слушала молча, прижимая трубку к уху обеими руками. Всем существом она ловила мятежную и одухотворяющую музыку Бетховена, слушала муки и восторги бунтаря Эгмонта. Погрузившись в стихию звуков, Нина поражалась какой-то необъяснимой зовущей силе музыки, стремясь всем сердцем за сильным и правдивым бетхо-венским зовом жизни... Неподвижно стояла она в низенькой комнатушке с фанерным потолочком, прижавшись к стене и приникнув к родничку чудесных звуков, лучше и живительнее которых сейчас для нее не было ничего на свете. Нина отдалась музыке целиком, изливая свои чувства, душу и получая ответную поддержку.
        А говоривший с упоением и красивостью Метанов казался пустячно порхающим и хотя важным, но не взаправдашним. Жизнь грозила сладкоголосому Семену Семенычу свежим, буревым ветром. И буйство этого ветра Нина слышала в мятущейся музыке "Эгмонта", которая не глушила голос Метанова, а сжигала...
        16
        Пушистый Фомка не смыкал шустрых глаз, ему и ночь была нипочем. Мягким клубочком он носился по заснеженной белым порошком площадке, прихорашиваясь, то н дело смотрелся в лужицу под фонарем около пожарной бочки. Заглядывая в дрожащее зеркальце, он заигрывал с усатым, глазастым и смешным гномиком. Расставался с ним, когда отбегал и опять встречал, как только заглядывал в кругленькую бездну со звездочкой в глубине. Надоел этот усатый гномик Фомке, и он решил прогнать его: ударил лапкой по лужице и поскользнулся. Замутился мир, потухла звездочка и Фомка сам полетел в темную бездну... Нина едва успела выхватить мокрого и теперь худенького Фомку из-под колеса тачки, прижала к щеке, и тут впервые за все время катастрофы ее охватил страх. Как это ужасно: все может произойти так быстро, легко, бессмысленно!.. Какая-то чугунная тишина стояла вокруг. Все так же двигались предметы и люди, но беззвучно, с холодным отупением. Почему все вокруг стало таким бесцветным и сонным, или таким оно и было раньше? Но ведь что-то изменилось же за то время, пока она спускалась вниз по железной крутой лесенке, у которой
ступеньки были похожи на острые, заточенные лезвия; ведь что-то подвинулось во всем окружающем? Походив по площадке и поискав чего-то, Нина поняла, что она сама стала совсем другой... И все это произошло, пожалуй, после разговора с Сергеем, когда она поверила в него. И еще, наверное, от того, что Нина в первый раз осмелилась открыто засмеяться на слова Семена Семеныча о их "взаимном понимании утонченных чувств и прелести чистого интеллекта... а также тщетности грубого фанатизма, к которому прибегают иные и не глупые, образованные, но "грубошерстные" специалисты вроде Брагина". Метанов не очень высоко ценил "витязей картонного меча" и снисходительно терпел их "газетный энтузиазм". В данном случае Метанов с издевкой отзывался об энтузиазме Брагина, "который действовал куда успешнее медведя, помогавшего мужику гнуть дуги из дубков"... Но все это было сказано в шутливой форме, а для служебного пользования Метанов изрек:
        - Передайте, Нина Алексеевна, мое высокое благодарение, и пусть Сергей Денисович не сомневается в достойной оценке его труда и похвальной жертвенности! - Не упустив случая еще раз напомнить Нине о ее мягкости и уступчивости, Метанов присовокупил великодушно: - Серьезно, Нина Алексеевна, с ним не связывайтесь, если что - попросите меня. Авторитетов Брагин побаивается. Мой гость и друг - Игорь Маркович, не очень одобряет зубодробительные методы Брагина, но на этот раз он, пожалуй, не против вмешательства в конструктивные тонкости установки "кипящего слоя". Наш обожаемый Игорь Маркович делает уступки этому практику...
        В этом месте телефонного разговора Нина чуть было не крикнула в трубку: "Брагин ваши химические тонкости ломом выворачивает, и считает, что лом - инструмент слишком деликатный для печи, а кочегар Шабасан в качестве опахала к этим тонкостям приподобил мельничный вентилятор; а жена шорника Степанида Маркеловна приволокла новенькую деревянную кувалду для бункера!.." Слов этих Нина не сказала, но неосторожно засмеялась.
        Ответа она не расслышала, кажется, Метанов ничего не понял и тоже рассмеялся... над неудачником Брагиным. После этого, нарушив всякий этикет и думая только о Сергее, о себе и этой разломной ночи, Нина слушала "Эгмонта" - бетховенского титана. А когда рядом титан - ничего не страшно. Только надо честно поступать с титанами!..
        ...Вернувшись на площадку, она проверила вентилятор, который помогал прямо-таки здорово. Шабасан успевал не только следить за всеми вспомогательными работами, но и выполнял роль автогенщика. Сварка срочно потребовалась внутри поврежденного аппарата, и Брагин, обрядив Шабасана в свою дубленую шубу, взял его в удушливое, огневое царство. В раскаленном котле, похожем на опасную бомбу, скопились горячие газы, копоть, едкий пар от смешения самых различных химикатов, вдобавок к этому внутри аппарата начались взрывы и дьявольские вспышки электросварки. Ослепительный свет ручных молний в спертой мгле терял свою яркость. Он едва пробивался сквозь дымную, бурлящую толщу, и при каждой новой вспышке из отдушины котла газы вырывались, словно из ствола крепостной пушки. Мрачный световой эффект давал возможность представить, в каком аду находились ребята.
        Занятая подготовкой смены, выдерживая установленный режим, Нина сначала не придала значения тому, что Сергей позвал с собой Шабасана и отдал ему шубу, а сам юркнул в парильню в одном свитере и лыжных брюках. Ребята через небольшие интервалы по очереди выбирались на свет, и всякий раз в шутку и всерьез удивлялись после своего "небытия", что свет еще есть и что его небесные опоры не рухнули и не собираются падать, лишь бы самим выстоять и уцелеть.
        Выходить наружу стали чаще. Окатывались водой, без разбору с жадностью пили все, что попадалось под руку: холодный чай, воду, сюзме-чал из кислого молока и недоброженный квас бабки Степаниды. Курить никого не тянуло, да и говорили мало. Выбравшись на волю, сидели на ветерке, в сторонке, надсадно дыша ночным воздухом, уронив руки и понуро глядя перед собой на то, что первым попадало в поле зрения. Фомку, блудливого чертенка с черной манишкой, никто не обходил вниманием. Одни старательно вытирали ему нос и мордочку платком и подолом рубахи, а другие также заботливо... пачкали ему шубку потными ладонями. Он не обижался, доверчиво заглядывал в глаза и порывался потрогать лапкой набрякшие, побелевщие брови и ресницы у своих нянек. Не упуская случая, Нина разговаривала с каждым из ребят и хотела знать, что делается с решетками. Их очистка опять затягивалась. Каждый уверял, что дело уже сделано: разок наведаться в пекло к Брагину, подлатать уголок решетки, забрать инструмент и можно не на побывку, а насовсем выходить к звездам, на вольный ветер. Один Сергей ничего не обещал и уже столько времени не
появлялся на площадке. Ребята говорили, что они с Шабасаном в душегубке по очереди меняются шубой и даже спор затевают: кому она больше в тягость, а без нее каждого кондрашка бьет...
        ... На часах скоро одиннадцать. Условленный срок. Звонил несколько раз директор Чары Акмурадов и просил сообщить... о погоде. Он понимал всю сложность операции. Чары Акмурадов не торопил ребят - героев и мучеников норовистой печи; он по-настоящему беспокоился о судьбе людей и обещал приехать. Через несколько минут Нина будет держать ответ. Ну и что ж, ведь давно известно, что солдат на ветру - левофланговый, за весь строй в ответе. Нина не боялась предстоящего доклада: если решетки исправят, то не будет причины тревожиться. Пусть утром мотовоз подтягивает вереницу платформ. Гранулированный сульфат пойдет. А если поднятый шум окажется пустой брехней и ничего с ремонтом без остановки печи не получится, то Сергей Брагин будет сам обмениваться любезностями с руководством комбината. Будет... если выберется из парильни по добру и по здорову, если не сварится в своем дубленом полушубке, как безвестный шелкопряд, сварившись в котле, навсегда остается в шелковом саване, сотканном им самим... Нина почувствовала недоброе в той заботливой осторожности и медлительности, с какой Феликс Лимонов прилепил ей к
вязаной кофточке на груди живую брошь - Фомку-царапку. Феликс не торопился говорить, потискал котенка, подготовил Нину молчанием.
        - Поспешить надо, Нина Алексеевна!..
        - Тебе дурно? - сказала Нина совсем не то, что подумала, и так сжала в руках котенка, что тот запищал и квакнул лягушонком. - Миленький, тебе тяжело?..
        - До слез "миленький", - вздохнул Феликс. - Не может даже ругаться путем! Значит хана!.. Атаман не крикнет больше: "Сарынь - на кичку!.."
        - Умолк?.. - не сразу поняла Нина словоблудного Феликса.
        - Героев кладут на щит или плащ-палатку, а у нас- верблюжья колючка! - Феликс прибил рукой раздерганное гнездо сторожихи Маркеловны. - Здесь и упокоим, как говорит Фалалей Кийко, уложим своего гегемона. - Феликс удивительно умел скрывать в таком словословии свои истинные мысли и переживания, делал это так искусно, что никогда не казался фигляром; он говорил- о чем думали и остальные, только своими словами, отборными, до предела напряженными, имеющими крепкий заряд. Он не любил как бы залежалые слова, которые можно было назвать и "калиброванными", годящимися на все случаи, для любого разговора. Про себя Феликс жалел людей, пробавляющихся карманным, кухонным запасцем слов. Слушая его сейчас, Нина знала, что главный смысл этой очень условной речи где-то еще впереди, а может - уже в прошлом... Так и случилось. Феликс добавил всего несколько слов к сказанному. - Нина, прими его в свои руки. Тебе одной доверяем. И ему будет полегче...
        Так и не поняла Нина - для чего Феликс Лимонов раньше всех выскочил из огнеупорного колокола, в котором находились ребята: или хотел подготовить ее к дурному известию, или самому стало невмоготу и он поспешил выбрать местечко для заплошавшего вожака.
        В клубах пара, неузнаваемым, одряхлевшим появился Сергей. Трудно было уразуметь, каким способом двигался Брагин: вели его или несли. Шуба на нем раскисла и висела грязной дерюгой, лицо казалось маслянистым и побитым, с кровоподтеками. Подшитые, с кожаными задниками, губастые валенки Сергей потерял и щеголял в бордовых безразмерных носках со стрелками. Ноги у бедняги из-под шубы едва выглядывали, краснели гусиными лапками. Поравнявшись с Ниной, смешной и жалкий в своем скоморошьем наряде, Сергей вдруг осклабился, показав редкие и крупные зубы. Пожалуй, ему нехватало сейчас только тех чёток, с которыми Брагин стал бы главным сатиром этой Вальпургиевой ночи. Опасаясь смотреть на Сергея, опечаленная Нина пошла рядом и показала Мамразу, где лучше приохотить горемыку. Уложили его на травяное ложе Маркеловны. Старуха в это время играла бахчевой трещоткой где-то внизу, около завалочной ямы. Потом послышался "сверчок". Посвистывала бабка лихо, выделывая милицейским свистком замысловатые соловьиные коленца. Распластавшись на подстилке и загадочно улыбаясь, Сергей пытался поймать рукой серебристые бабкины
трели, и показывал на них пальцем.
        - Какое у Маркеловны тонкое шитьё! Можно тюбетейки вышивать.
        - С решеткой покончим и тогда займемся тюбетейками или гюльяка девушкам будем чеканить, - ответил Феликс тихоголосому Сергею. - А не получится, можно и в золотари податься. Вон сколько добра мы выгребли! Передовую технику вполне освоили! - Феликс Лимонов в этом диалоге блестяще доказал, что он может быть собеседником любому человеку и при всяких обстоятельствах, даже... если тот в бреду. Страстный словолюб верил в лекарственную силу слов, и рад был придти на помощь дорогому существу или же, в крайнем случае, пособоровать. Но сейчас Феликс говорил не ради утешения. - Давайте, други, итоги... Как сказал поэт: тогда считать мы стали раны, товарищей считать...
        -Чтобы во всем разобраться, сначала перекусить бы!- приободрился после молчания Назар Чичибабин.
        - Кумыс остался, Шабасан? - спросил Мамраз, растирая ладонью грудь Сергея. - Нина Алексеевна, доложите по команде о наших трофеях!..
        Поднимаясь с локтя на кисть, опираясь на левую руку, рывком, Сергей привстал и снял с груди тяжелую руку Мамраза. Не в силах согнать с лица застарелую и вымученную улыбку, он поморщился.
        - Кто это сказал - спросил вдруг Сергей у Шабасана, - ну кто наврал, что жар костей не ломит?.. Все это - враки! Пословица с прорехой... От жара и пара кости так корежит, будто через тукодробилку пропустили. Эй, Феликс, ты рановато всплыл на поверхность! Теперь вот и не знаешь про чудеса в печном решете. Правда, Шабасан?
        - Чего голову ломать, Сергей Денисович! Поломанной вы не бросили бы эту чертову самоловку. Если вы тут, значит, полный порядок! - ответил Феликс.
        Взглянув доверчиво и просяще на Нину, -Сергей сказал:
        - Не пора ли нам избавить начальство от мук? Позвони... Пускаем печь. -Он встал, покачиваясь, подошел к бочке с водой и начал умываться.
        Подсобники и Мамраз уже заделывали отдушину в аппарате, подправляли огнеупоры. Осталось наладить дутье и можно было засыпать мирабилит.
        ...Установке вернули жизнь. Стрелка часов медленно подбиралась к верхней зарубке. Близилась полночь, а это значит, что свое обещание Сергей Брагин исполнил. Не подкачали и ребята, и все же Нина не шла к телефону. Не лучше ли Сергею самому сообщить в Бекдуз приятную весть? Разве не лестно услышать похвалу! А Брагин и ребята заслужили даже большего. Конечно, главное было не в докладе и похвале, а в том, что печь снова работает и остыть ей не дали. Не оставалось повода для разговора о "техническом невежестве обслуживающего персонала новейшей установки", печь "кипящего слоя" имела полную возможность показывать все, на что способна. Устранена угроза длительной остановки, а это был бич, на который так знобяще уповали коллеги Метанова из конструкторской группы. Один из них весьма откровенно излил свою печаль: "Пока среднее техническое звено комбината постигнет тонкости новой конструкции, могут произойти известные моральные издержки в этом варианте печи. Все быстротечно в технике!" А среднее звено на приисках Кара-Богаза - это в основном молодые инженеры - Ягмур Борджаков, Нина Протасова, заканчивающий
заочно химический техникум Шабасан, Мамраз, Сергей Брагин. Вот по их вине, оказывается, мог произойти моральный износ установки "кипящего слоя", и этот износ угрожал еще до того, как печь начнет приносить государству пользу? Что ж, тогда хваленая печь напоминала ту кобылку, которая, не видавши горы, обмарала гужи!..
        Ночь никак не могла устояться, обрести сонный покой. Частым пунктиром затишье прострочил появившийся со стороны озера мотоцикл. Он так стрекотал, что трудно было уследить за его движением. И вдруг сразу заглох, и по тому, как внезапно умолк, можно было догадаться, что мотоциклист затормозил на большой скорости. Этим лихим гонщиком оказался Ягмур. С опущенными на подбородок очками, он вбежал по лесенке, и поскользнувшись, схватился за удлинитель к переносной лампе. Хотя и была лампешка в защитной сетке, слетев с гвоздя, она ударилась о кирку и взорвалась маленькой бомбочкой. Хлопок получился чистым и веселым, и никто не возмутился случайным недоразумением. Появление Ягмура на освещенной печной арене тоже никого не удивило. Не сговариваясь, ребята ответили на его приветствие общим усталым кивком.
        - Салам!..
        - Не разбудил? - словно извиняясь за что-то, сказал Ягмур.
        - Ничего. Прощаем, - успокоил его Феликс. - Если думаешь, что сплю, то приляжь рядышком и всхрапни, как мерин в упряжке!..
        Подстерегая зевак и слишком забывчивых, тонким хлыстом полоснула сирена. Не успела пройти первая оторопь и холодок под ложечкой, как дрогнула, лязгнула и поползла лента транспортера. На широком полотне, словно на верблюжьей шорке, поднимались вверх к завалочному окну, к исправленному котлу и огневым решеткам бугристые валики мирабилита. Пришла в движенье длинная, непрерывная цепь агрегата и узлов. Задрожал воздух, замигали огоньки... А ветер сквозным потоком смывал ночные звуки и уносил их чернильный настой на край озера.
        - Чары Акмурадович к тебе прислал, - проговорил Ягмур, когда вместе с Сергеем Брагиным они поднялись в аппаратную, к пульту управления с разноцветными лампочками, стрелками, самописцами и кнопками, на которых девушка в тюбетейке играла как на баяне. - Директор просил тебя, Сергей Денисович, не только подправить, что испортилось, но и проследить за работой всех агрегатов до конца смены. Сутки-то эти режимные, контрольные! Для комиссии идет выработка. Нина про это знает?
        - Не спрашивал.
        - Должна знать.
        Не только Нина знала, но и Мамраз. Только Шабасан чего-то не договаривал.
        Сергей с Ягмуром сходили в котельню и опять в аппаратную, в просторный, гулкий зал с низеньким столиком посредине.
        - По дороге к тебе я шофера Ораза встретил на бетонке, - раздумчиво сообщил Ягмур, стоя у панели с приборами.- Машину, говорит, срочно требуют... Могут нагрянуть.
        - Похоже. - Устало ответил Сергей, - Нина по разным телефонам торкалась и никому не дозвонилась. Видно, в одном месте где-то собрались.
        - Скорей всего уже уселись в газик и торопятся сюда. Ораз свою арбу не привык шажком гонять. Жди гостей, Нина Алексеевна, не жалей кок-чая! - Ягмур подошел к Нине и посоветовал оповестить всех о возможном визите.
        - Вах, была не была, сам всем скажу! - вызвался Ша-басан.
        - Ходи изба, ходи печь, хозяюшке негде лечь! Гостям счета нет, и все командуют! - притопнув каблучком, сказала Нина. Вместе с другими она впала в кисло-шутливый тон, и убрав с подоконника мухомор, поставила на его место бутыль с зеленым зельем-отстоявшейся рапой, соляной настойкой. Взглянув на приборы, она подошла к дежурившей девушке Айне... Нина тут же забыла что-то, крикнула и остановила транспортер. Потом посигналила и снова пустила... Вот так было и с Гошей... Скрежетала и завывала самотаска мирабилита, мигала красная лампочка. Видимо, вся эта система подачи сырья не давала Нине покоя.
        Молчаливая Айна, в белом халатике, похожем на длинную блузку, высокая, медлительная девушка с двумя косами на груди, - как и подобает незамужней туркменке, - ходила рядом с Ниной Алексеевной и что-то отмечала в тетрадке. Ее черные, внимательные и лукавые глаза успевали следить за нервными, чуткими приборами с мелкими, еле заметными делениями и беспокойными стрелками, за поздними посетителями и за тем, что делалось на площадке, за широким окном, около транспортера. Но больше всего Айна наблюдала за Ниной Алексеевной. Прилежной и предупредительной Айне казалось, что хозяйка печной установки чем-то недовольна, хотя в аппаратной был образцовый порядок, приборы не вызывали тревоги.
        После ремонта установка быстро набирала тепловой уровень, скорость вихрения в циклонах и необходимую ритмичность в подаче мирабилита. Кажется, не было причин волноваться, и все же дежурная Айна около Нины чувствовала какую-то неуверенность.
        - Как ты считаешь, Айна, каков сейчас унос сульфата в атмосферу?- спросила Нина, листая тетрадь и отыскивая какие-то цифровые записи. Выше нормы?.. Отмечай это особо.
        - Аи, ничего не меняется. Семен Семеныч говорил про какой-то регулятор, а пылит еще больше.
        Девушки шептались, склонившись над тетрадкой около щитка с белыми глазницами, а Сергей с Ягмуром - сидели на круглых стульчиках и рассматривали схему установки, подложенную под целлофановую слоёнку.
        - Смотрю на эту паутину, Сергей Денисович, и мне кажется, что она соткана на живую нитку, из каких-то обрывков, - рассуждал Ягмур Борджаков, резко вскидывая брови, чтобы не так слипались усталые глаза. - Сживили кое-как это шитво, потому и рвется. Насильно приставлено одно к другому. Вот эти циклоны! Взяты на прокат из другой схемы, предусматривающей пониженную влажность мирабилита. Такие циклоны я давно видел на содовых печах. Нина Алексеевна бьется над потерями сульфата и его сорностью, а виноваты не Шабасан и лаборантка Айна, а вот эти случайные ветродуи!
        Сергей навалился грудью на стол и подпер голову рукой, глядя не на приборы, не на замкнутые линии, полукружия и квадратики, и не на телефонограмму под прозрачной пластиной, в которой Метанов предупреждал об ответственности... за прием телефонных звонков из конторы, касающихся испытаний печи. Сергей Брагин смотрел на висевшую около окна карту нашей страны и рядом на дощечке - красную, кричащую надпись. "Включено!!!" Это слово с тремя восклицательными знаками предупреждало, что включена система печной установки и надо быть осторожным около машин. Но Сергей сейчас читал это внушительное слово в другом смысле: печная установка уже включена в систему химических мощностей страны, советский народ имеет право на нее рассчитывать, ждет пользы, возмещения затрат.
        - Включено, - повторил Сергей пылающее слово.
        - На полную включено и должно тянуть.- Теми же мыслями был занят и Ягмур Борджаков.
        - И тянет. Пока - из народной копилки.
        Сергей закрыл глаза, наморщил лицо и крепко потер переносицу. Глаза от бессонницы, смрада и усталости резало и ломило. Стучало в висках, все тело болезненно ныло.
        Походив около поднятых ветром занавесок, он попросил у Нины записи за последнюю неделю и сличил их по дням. Были непонятные скачки и лихорадности, особенно за последние несколько суток, которые предшествовали приезду комиссии. Ожидая вопросов, Нина не отходила далеко от Сергея и не теряла связи с Айной, хлопотавшей у приборов. Хмурый Мамраз молча стоял у раскрытого окна, смотрел на редкие, бледносухощавые, продольно упавшие огоньки Шестого озера. Огромность трескуче сухого озера чувствовалась по какой-то втягивающей тишине и неуловимости границ небесного свода над твердой гладью озерного разлива.
        Отвернувшийся к темноватому окну Мамраз внимательно прислушивался к разговору, следил за шагами Нины и шелестом бумаги в руках Сергея Брагина.
        - Недельный баланс сульфата к субботе почему-то возрос почти вдвое, а расход энергии снизился.- Не спрашивал, а вслух рассуждал Сергей.- В чем же секрет?...
        - Точно и сама не знаю. Скорей всего сказывается новая регулировка и режим экономии,- так же спокойно отвечала Нина. - Люди осваивают установку и понимать начинают...
        - Между сменами очень большая разница! Ты задумывалась над этим? - не скрывая своих подозрений, спросил Сергей.- Кстати, что понимать люди начинают?
        Интуитивно, затылком Мамраз чувствовал, что Сергей смотрел в эту минуту на него, а голос повысил тоже для того, чтобы и он прислушался к разговору.
        - Ничего инкриминирующего, темного в этом я не нахожу, - с нервозной поспешностью отозвалась Нина.- Никто из нас на сульфате или мазуте наживаться не намерен. Проверяйте учет... Счетчики запасные в карманах не носим.- Нина повысила голос, засуетилась и едва не сбила со стола графин на стеклянном подносе.- Вместе с нами работает дружинник. Грезишь, Мамраз, отзовись!..
        Не поворачивая головы, глядя на изрезанное полосами света озеро, Мамраз ответил:
        - Пора отозваться, Нина Алексеевна! Мне тоже здесь не все понятно, как инженеру, а вот как дружинник, кое-что стал примечать...
        Нина тихонько подошла к Мамразу, вздохнула у него за плечом и помолчала, давая этим понять, что при желании могла бы одним словом испортить ему настроение.
        Внимательно наблюдая за их молчаливым поединком, Сергей встал, взболтал в графине воду с осадком на дне и посмотрел на свет.
        - Взгляни, Ягмур, какая муть!.. Привозная вода быстро мутнеет. Свою надо опреснять. Слышал, на Мангышлаке какой атомный опреснитель отгрохали!.. Будет время, и у себя такой же самоварчик заведем.
        - Да, Сережа, это будет здорово; своя пресная вода, мощная газовая река, которая уже идет к нам, обилие электричества!.. Держись, Черная пасть! Все богатства выжмем из Кара-Богаза, и скажем - мы с честью выполнили завет Ильича. Я уверен, что мы скоро так скажем! - Ягмур Борджаков подошел к карте, провел рукой по голубому припаю Каспия, напоминавшему тучный курдюк овцы.
        - Вот для этого и надо нам надежной, стоящей техникой обзаводиться, - добавил к словам Ягмура Сергей. - Будем считать, что мы начали решительное наступление, и ленинский завет уже выполняется. Главное сейчас - делать все лучше и быстрей!
        - Попробуй разгон взять, если под ногами такое вот путается! - ворчал Мамраз.
        В дверь постучали, притом очень странно, ударили около пола чем-то крепким, тяжелым и угловатым.
        - Зайдите,- на правах старшего ответил на стук начальник смены Мамраз.
        Широкая, обитая толстой мякотью дверь аппаратной отворилась и на порожке встала Степанида Маркеловна с ружьем на плече, с арбузом под мышкой и кастрюлькой в руке. Она прошла прямо к столу и положила свое приношение перед Сергеем Брагиным и Ягмуром Борджаковым.
        - Икра баклажанная. Перетомилась чуток, но с дымком, лакомая, - с русским хлебосольством угощала Маркеловна.- На ломтик кладите, а можно и ложкой! - Старуха, приглашая Сергея отведать первым, стала около него с боку и кивала. - В чугунке томила Отведай, Денисыч, и других угости!
        - Спасибо, - засуетился Сергей. - А ты подперчила, Маркеловна? Ну, тогда попробуем. В животе давно урчит, чего лукавить. Ягмур, Нина - прошу! - Он встал и пододвинул стул Нине. - Всякого за ночь испытали, а вот поесть не удалось.
        - И чтоб наизнанку вывернули кастрюльку, - приказывала Степанида Маркеловна, - а то драгоценную воду расходовать на мытье!
        - Уважим,- отозвался Сергей, деловито вооружаясь ложкой.
        Не обращая ни на кого внимания и ни мало не стесняясь, Маркеловна блаженно, с тоненьким стенанием зевнула, пошептала что-то и еще раз зевнула, пошире, а потом застыдилась и прикрылась рукавом.
        - Ох и снопьяная ночь выдалась! - посетовала старуха.- Тяжко сторожить, когда никто не тревожит. Думаю раздобыть себе нюхательный табак, али, как его - нас! Для бодрости!..
        Ее не прерывали. Старуха обиженно посмотрела на всех: делают вид, что слушают, а самим тошно разговаривать со старой. Но Маркеловна ошибалась. Ее слушали и между словами кое-что угадывали. Это старуха сразу же понялг из вопроса Мамраза,'который наглухо закрыл окно и спросил:
        - Чеменев тоже по ночам не тревожит? - Мамраз подошел к Айне и что-то шепнул ей. Потом вернулся к ночной охраннице.- А, навещает! Значит, с тобой, Степанида, ему расставаться жалко. Два месяца, как на пенсию ушел, дочь в поселок зовет, а он тут в степи зажился. Не отцепится никак от слепой времянки.
        Сергей, сильно проголодавшийся, склонясь над кастрюлей и с каким-то отупением слушая разговор, заметил Мамразу:
        - Не удлиняй разговор. Маркеловна сейчас на посту, личность неприкосновенная. Нельзя ее задерживать...
        - Никак нельзя,- согласился Мамраз.- Пойдем-ка отсюда, Степанида Маркеловна!
        Нина вдруг забеспокоилась, смешалась, некстати заулыбалась.
        - Всегда начинается с пустяка, а потом!..
        - Мудрец изрек: каждая шутка - начало зла, - ответил суховато Мамраз.
        - Другую я пословицу слышала, батыр с Мангышлака! - Нина говорила сбивчиво, озлобленно.- Молодец против овец!.. Эх, дружинник!..
        Пока длился их довольно туманный разговор, Сергей смотрел и слушал, но безучастно, с каким-то дремотньм отдохновением. Спасительная спортивная привычка и умение использовать самую короткую передышку для концент рации сил и воли часто выручала Брагина. Он доел икру с теплой, поджаристой, белой пышкой, взрезал арбуз V выдал всем по сочному ломтю, не обойдя и Айну, которая все время как-то настороженно поглядывала на Сергея и, видать, хотела что-то сказать. Красный сахаристый арбуз заставил Мамраза и Маркеловну вернуться с порога. Они заметно повеселели и стали быстро уплетать, явно побаиваясь дальнейшего, неминуемого разговора. Нина положила свой ломоть на подоконник, прикрыла газетой. Ей было не до арбуза, но Сергей истолковал ее отказ по-своему, как пренебрежение или обиду. Желая убедиться в своих догадках, он вырезал из второй половинки арбуза сердцевину и подал ее на кончике охотничьего ножа Нине. Росистая, ядреная, с глубокими норками от семячек мякоть горела на ноже. Страдание на лице Сергея и его умоляющий взгляд не тронули а, пожалуй, больше удивили Нину. Столько искренности и смешной
откровенности было в этом неуклюжем жесте, что Нина смутилась, приняла угощение и повернулась к измерителю накала в печи. Стрелка прибора билась около запретной черты. Для оператор а это был серьезный сигнал, и Айна потянулась к телефону, невольно взглянув на Сергея. Недавние муки покинули светлое чело ревнивого ухажёра, он уже спокойно готовил печной капризуле новый ломтик арбуза.
        Чего только нельзя увидеть в такую беспокойную ночь, когда усталые, обремененные заботами, но молодые и задорные остаются одни, без опекунов и становятся самими собой. Около посветлевшей Нины и глазастой смуглянки Айны Сергей вдруг стал неузнаваем.
        - Все время рваться вверх и вдаль! Вот это девиз, Айна! - Сергей был не то чтобы весел, но после короткого передыха и нежданной трапезы находился в приподнятом настроении.
        - Теперь буду знать, чем вас лечить - арбузом! - засмеялась Айна.
        Все было таким скоротечным, разноголосым, и все же Сергей сумел воспользоваться светлой полоской, живительной отдушинкой в этой ночи, чтобы устоять и приготовиться к новым испытаниям. Мамраз и Степанида Маркеловна ушли. Не притворив за собой дверь, они спустились с лестницы и о чем-то снова заспорили внизу, на ветру. Последовал за ними и Ягмур Борджаков, которому только что звонили с насосной станции. Оставшись один с девушками, Сергей шумно и проворно прибрал на столе, завернул посуду, остаток еды в марлю и спрятал в шкафчик. Айна, озорно подмигнув ему вместо похвалы, начала звонить по внутреннему телефону в котельную и на завалочную площадку. Нина, кажется, вообще не заметила его стараний.
        Взыскующим тоном, еле сдерживаясь, она поговорила с Шабасаном и отвела Сергея к приоткрытому окну.
        - Неужели и ты что-то подозреваешь, Брагин? - спросила она пытливо, и не с возмущением, а с любопытным беспокойством.- Я здесь день и ночь пропадаю, но ничего не вижу предосудительного. Показатели... Да, они резко меняются, но меняется и настройка печи! Доделки, пристройки, замена приборов...
        - Согласен... Колупается тут, кому не лень,- сказал Сергей,- но основные узлы не имеют никаких коренных изменений. Доделки -идут в котельной, возимся с техникой безопасности, но сама видишь результаты!..
        - Гошу уже оперировали,- глядя в пол, с большим запозданием сообщила Нина о своем разговоре с Метановым.- Удалили до плеча... А он говорят, даже не застонал.- Нина помолчала, распахнула окно.- Я уверена, что он о нас думает. Что скажу при встрече?..
        - Важнее другое - что Гоша нам скажет! - Сергей прислушался к шуму со стороны озера. Там были свои тайны, на сухом, будто колдовском болоте все время что-то происходило, двигалось, сопело, вспыхивало, шептало... Ночной шабаш то разгорался, то делался притаеннее, но никогда не затухал совсем: на мучнистом озере творилась живая сказка.
        Шум ветра временами перебивался какой-то возней и человеческими голосами, но вдруг и это покрывалось криком птицы или древним, но всегда юным и восторженным возгласом 'осла. Эту животину держал грузчик и затарщик Чеменев, промышлявший заготовкой саксаула, верблюжьей колючки и куровника на топливо. Увлеченный таинственной ночной былью, Сергей не заметил, как в зал аппаратной вошел директор комбината Чары Акмурадов. Сергей ожидал его с вечера, а вернее- еще с утра, но все же его появление было сюрпризом. В просторном с овальными, как в операционной, углами зале, да и во всем печном царстве на какое-то время установилось относительное спокойствие. Люди от занятости и усталости молчали, на время как бы потеряв связь между собой. Когда происходит что-то страшно неожиданное, вроде недавней схватки с огневой стихией, то появление нового человека часто не замечается, но приезд директора в полуночный час поневоле показался всем неожиданным.
        - Живы - здоровы! - не сразу заговорил Чары Акмурадов.- Это главное! В другой раз такой ремонт, пожалуй, не надо разрешать. Рискованно. Не знал я, Сергей Денисович, что у нас есть такие герои. Похвально. Я уже сообщил в Красноводский горком партии, а писатель Пральников в Ашхабад позвонил. Гляди, распишут теперь. Стоит, конечно, но с оговорками!..
        - Попарились, и больше ничего,- Сергею, кажется, не очень-то по душе был весь этот разговор.- До подвига, может быть, и далековато, а поработали ребята на совесть! - Он взглянул на сомкнутые в круг крылышки жужжащего у потолка вентилятора и, подойдя к регулятору, прибавил ходу. Ветер в зале стал зримым, многоруким. Заколыхались занавески, поднялась над столом бумага, а у Айны зашевелились на груди косы. Оживленнее стали лица полуночников. Сергей прищурился и продолжал теперь уж с пылом:- Люди умеют работать, и делают все, не жалея себя. Сколько можно с ними сделать на Кара-Богазе! Прежде всего именно это было доказано в ночной схватке.
        - Не тужи, Сергей Денисович, и завод пустим! Добьемся своего. Из разговора с секретарем горкома партии я понял, что у нас не только сульфатный завод скоро будет. - Чары Акмурадов подошел вместе с Ниной Алексеевной к щитку с контрольными приборами, посмотрел на свои часы и полистал записи в "бортовом журнале" опытной установки. - Пока вы с печью воевали, мы получили "добро" на пуск бишофитной установки.
        - Разрешили? - Сергей от окна быстро пересек зал, чтобы получше удостовериться в серьезности этих слов. - На полный режим будем ставить бишофитную!
        - От нас все зависит.
        - И это хорошо, но не слишком ли много у нас опытного оборудования! И так мало по-настоящему промышленного, доходного, работящего.
        - Благо бишофит теперь пойдет на комбинат в Фергану не с твоего тюленьего храповика, а с фабричной установки, которую можно скоро дотянуть до требуемой мощности. Приналяжем и на нее, и на сульфатный завод. А тут содовый, бромный уже проектируют. Да и магнием мы очень богаты. Его требует наша промышленность. Давать надо!
        Сергей промолчал, но говорить ему не терпелось.
        - Пока плюхаемся с этой патентной печью, могли бы завод ввести в строй действующих. И бишофитом завалили бы заказчиков. Гляди, и бромный завод начал бы подниматься, и кальцинированная сода была бы уже не мечтой, а реальностью! Не надо позволять уводить себя и, главное, дело в сторону. Давайте, Чары Акмурадович, поговорим на рассвете. Лучшее время для мечты... Вот как подумаешь о ленинских словах, о требованиях Ильича к Кара-Богазу, и хочется свои дела самой большой мерой измерять!..
        - Наивысшей мерой, Сергей Денисович, народной и государственной! - проговорил Чары Акмурадов, задумчиво глядя на щиток с приборами.
        - Химия сегодня - это наш хлеб и оружие! За медлительность в освоении Кара-Богаза с нас надо построже требовать, - говорил убежденно Сергей Брагин. - У нас есть все условия искать, пробовать и работать надежно, с огромной экономической отдачей. Запасы, богатства наши прямо-таки беспредельны. Материалы о Кара-Богаз-Голе в наших и заграничных изданиях постоянно появляются. Кто к нам только не приезжает! Со спутников американцы за нами наблюдают. Залив фотографируют, расчеты какие-то делают и об этом пишут в журналах.... Торговых агентов присылают к нам иностранные фирмы. Вот какого кобчика сейчас к нам подпустили! Шныряет и вынюхивает..
        Акулы заграничные зарятся. Прощупывают. Прицеливаются. Вот как надо свое достоинство блюсти! Иностранные жучки держат нос по ветру!.. Если уж из космоса обстреливают объективами, то на земле и подавно пялят глаза на каждую нашу родинку и золотинку. Надо крепко помнить об этом. С нашим заморским гостем тоже лобызаться рановато... Все ли тут ладно? - Сергей ходил от окна к стене и обратно, все время обращаясь почему-то именно к карте, тыкая пальцем в затемненную глубь Каспия и в голубой "аппендикс" на восточном берегу акватории залива Потом он сел за столик, где только что делил арбуз, поднял графин и посмотрел на свет.
        Поднятая давеча со дна густая муть все еще висела тягостным воспоминанием и никак не хотела оседать. В разговоре тоже все время чувствовался какой-то неприятный осадок, который нет-нет да и поднимался омрачающей тиной. Сам того не замечая, Сергей сел вынужденно, потому что устал. Особенно почувствовал он эту телесную и умственную усталость, когда опустился на стул.
        - Чары Акмурадович, вы приехали вместе с Метановым? - спросил вдруг Сергей.
        - И даже с Игорем Марковичем!.. Прямо из автомашины они бросились осматривать ваши латки на выпарном аппарате.
        - Ну и как... довольны?
        - Удивляются. Такой ремонт у них не дозволяется инструкциями.
        - Выходит, обидели мы конструкторов!
        - Поглядим... Они тебя на койке ищут. Спорят, удобно ли будить!
        Опершись боком о стол, Сергей сидел неподвижно и говорил через силу.
        - Вздремнуть не мешало бы, - с каким-то безразличием, словно о ком-то другом сказал Сергей.
        - За чем же дело встало? - сочувственно ответил Чары Акмурадов. - Довезу до дому.
        - Боюсь, что усну в пути. Придется канителиться.
        - Тогда тут... Можете уложить его, девушки? - озабоченно спросил Чары Акмурадов. - Кажется, он не буйный.
        Айна немного смутилась и тихонько рассмеялась, отчего вконец застеснялась.
        - Нас сейчас в спальне нет, пусть ложится!..
        - От такой заботы и спать расхотелось, - вяло засмеялся Сергей и поерошил волосы. - Лучше второй трудодень мне, Чары Акмурадович, начисляйте. Потом сразу за все отосплюсь, а сейчас вам буду ночь портить. Пойдемте. Следы Гоши около транспортера посмотрим. Вместе с Метановым и Завидным!..
        Чары Акмурадов достал платок, подержал его в руках и накрутил на палец.
        - Не лучше ли до утра отложить?
        Сбросив сонливость, Сергей Брагин стал упрямым, несговорчивым.
        - Но ведь люди около печи продолжают работать, как и Гоша, тем же способом!
        В подтверждение его слов послышался сигнал, известивший тех, кто был в опасной зоне, что транспортер включен. Сергей быстро открыл дверь на площадку, и невольно отступил на полшага: порожек неторопливо и спокойно переползал домовитый и общительный Фомка. Он поднял носик к Сергею и благодарно мяукнул. Потерся у ноги бочком, выгнул пушистую спину и поковылял в свой угол, к блюдцу с молоком. Лизнул, поперхнулся, фыркнул и стал лакать.
        - Анечка, - попросила Нина провожавшую ее Айну, - посади Фомку в ящик шкафа. Не совсем закрывай, отдушнику оставь. Ладно, Анюта?..
        - Все равно спать он ко мне на колени заберется. Правда, Фомич?..
        И в эту минуту за окном в темноте, на озере громыхнул выстрел. Рваный. Лохматый и мягкий, будто стреляли ватой. После глухого хлопка почудилось, что в воздухе запахло паленым валенком, и разорванный в клочья воздух долго не мог соединиться.
        - Вверх что ли отсалютовали?.. - проговорил озадаченно Чары Акмурадов. - Не иначе, Степанида заспалась. В народе говорят, что спящего и змея не трогает... Значит, кто-то другой потревожил.
        Невысокого роста, располневший в пятьдесят лет и начавший курить, уверяя всех, что прибег к этому зелью по совету врачей, Чары Акмурадов был человеком удивительно спокойным и покладистым. Никак не верилось, что он в то же время был заядлым охотником и рыболовом, а несколько лет назад охранял границу в субтропиках, южнее Кара-Богаза, имел бывалый воин в своем послужном списке много благодарностей и наград за свой верный солдатский труд и мастерство следопыта. Была в послужном списке воина границы Акмурадова и такая боевая операция, о которой он никому не говорит. Мало кто знал и о его ранении, хотя осторожная и даже болезненная походка и чуть приподнятое правое плечо выдавали давнишний прокол груди... Сергей Брагин понаслышке знал об этом, но никогда не расспрашивал. Посчитает нужным - расскажет... Услышав сейчас выстрел за окном, Чары Акмурадов замер на пороге комнаты и по давней привычке быстро взглянул на котенка Фомку. Животные и звери острее чувствуют все передряги, их поведение опытному глазу говорит о многом. На этот раз пугливое создание не помогло: Фомка, привыкший к шуму и грохоту, не
выказал ни малейших признаков беспокойства. Он потрогал лапой свою тень на стене и начал преспокойно лакать молоко.
        - Боюсь, что выстрел сделан не с перепугу и не для острастки, а... по существу! - определил Сергей, бросившись к притворенному ветром окну.
        Сергей не мог похвастаться ни послужным списком, ни своим боевым прошлым на границе, ни выдержкой Чары Акмурадова. Был когда-то и Брагин военным человеком, но служил в строительных частях и трудился над восстановлением туркменской столицы, рассыпанного в пыль землетрясением Ашхабада. А вот спортсменом и охотником был не менее заядлым, горячим и удачливым, чем чекист Акмурадов. В свое время Сережа Брагин увлекался теннисом и стрельбой, а сейчас в Бекдузе перешел на шахматы и гантели, хотя в последнее время серьезно приналег на плавание. Правда, он еще не пробовал со своим дружком Мурадом плыть до Кара-Ада, но делал успехи и прилично играл в водное поло. Впрочем, в этом он целиком полагался на оценку своего тренера... Нины Протасовой, которая похвалу зря не расточала. Вот и сейчас, высказав свою догадку о прицельной стрельбе, Сергей быстро взглянул на Нину, словно ища в ее взгляде подтверждения своему мнению... Степанида Маркеловна в эту ночь бодрствовала, была на ногах, значит, стреляла не спросонья.
        Нина не выдержала вопрошающего, брагинского взгляда, отвернулась, но внешне казалась спокойной и даже чуть развязной. Она взяла Фомку на руки, подняла к потолку и посадила его на шкаф.
        - Мало ли тут бродит охотников. У-у, злюки, стреляют! - приговаривала она, обращаясь к Фомке. - А наша Маркеловна, пожалуй, и стрелять не умеет! Дирекция считает, что около печи баба должна быть с ухватом или кочергой, но не с ружьем. Степаниде дали пушку не иначе, как с запаянными курками!
        - Нина Алексеевна, а вы проверяете охрану объекта? - поинтересовался Сергей. - Круг ваших обязанностей...
        - Не круг, а беличье колесо, товарищ Брагин! - отпарировала Нина, не любившая у Сергея этот начальственный тон, к которому он иногда прибегал при старших по должности, видимо, из желания показать соблюдение всех лестничных ступенек субординации. - Если бы я была уверена, что ружье у Маркеловны действительно стреляет, то применила бы его не ночью, а днем, чтобы не промахнуться!.. Я отбила бы кое у кого охоту командовать и лезть со своим... ангельским ликом в чужой огород. - Нина выскочила за порог, оставив Фомку на шкафу. - На старухах вздумали вымещать. Припадки бдительности!.. Разрешите, Чары Акмурадович, я пойду узнаю и доложу товарищу Брагину!..
        Ворвался ветер и с ним вместе влетели мягкие хлопья второго, такого же растрепанного и смутного выстрела, каким обычно отплевывается старенькая двустволка.
        - Вот теперь - прицельный выстрел... В нашу сторону, Сергей Денисович! - безошибочно определил Чарь: Акмурадов, сразу же утратив свою завидную выдержку. - Не будем ждать, пока мушкет перезарядят!
        Спокойнее всех оказался пушистенький Фомка. Он вовсе не испугался, повел ушами и угомонился на уголке шкафа, пошевеливая испачканным в чернилах хвостом, Нина взглянула на котенка, и почему-то вспомнила в эту минуту дурашливый разговор Мурадика... с цепным псом Акбаем. "Не смотри так, Акбай! - крикнул Мурад на дружка и добавил: - тетя Нина, Акбай смотрит и как будтс думает, что он человек, а мы - собаки..." Похоже, что и Фомка сейчас так же думал о стрельбе людей. Нина посмотрелась на ходу в стеклянную створку шкафа и устыдилась своих вздорных мыслей о котенке.
        Она выбежала во двор навстречу ветру и темноте, чтобы доказать Брагину и другим, что на ее участке ничего позорного произойти не может. Сбежав с лестницы, Нина от фонаря метнулась к водонапорному баку, за котельную, к аляповатой кустарной установке по переработке бишофита. Под фонарем перевела дух и окунувшись в темноту, устремилась к Семиглавому Мару, чтобы оттуда спуститься к озеру. Под яром, в озерном распахе мигали огоньки, обозначавшие каёмку железной дороги и дренажные стойки. Внутри железного океана, как спящие свиньи, пузатились мешки с сульфатом, который был собран машинами ленинградца Волкова и старателями последнего из могикан - ручниками бригады Ширли-ага. Спуск к озеру и светлые бегунки в пойме были хорошо видны со стороны бака. Про валиваясь в "солевой снег", Нина устремилась к мешкам. откуда и прозвучал последний выстрел. Шла она наобум Направления не знали и Чары Акмурадов с Брагиным, которые поспешали в темноте за Ниной, чтобы не потерять ее в поднявшемся переполохе.
        Казалось удивительным, что после выстрелов нигде не было заметно ни малейшего движения или какого-либо беспокойства. Можно было предположить, что кто-то пульнул из озорства и притих, а, может, и забыл про пущенных в ночь двух ружейных чижей. Пытанный и крещённый в жаркой перестрелке на границе Чары Акмурадов знал что безнаказанно игра с оружием не обходится, и даже шальной выстрел находит цель. Акмурадов догнал Нину около бульдозера и придержал ее за руку. Сергей Брагин остановился чуть в сторонке. Лучше заметишь чье-либо движение и нужный предмет при наблюдении, если сам затаишься и будешь в неподвижности сличать один предмет с другим. Этому старого следопыта Чары Акмурадова не надо было учить. Но едва он успел притаиться, как из-за поломанного прицепа к автомашине вышел человек. Не очень таясь, но осторожно, темная фигура сначала направилась к бульдозеру, однако, не дойдя до него метров десять, вдруг резко свернула к баку с мазутом. Видимо, крадущийся человек был не лишен чутья и понимания опасности. Нина узнала этого человека и хотела окликнуть, но Чары Акмурадов положил ей руку на плечо.
Узнали идущего и Сергей с директором. Ничего плохого за этим человеком не замечалось, можно бы и не таиться, но выстрелы в темноте клали на все отпечаток подозрительности, и за ним продолжали тихо наблюдать. Попетляв на Маре между автомашин и бочек, человек неторопливо и осмотрительно направился к жилым баракам. Перейдя блестевшие рельсины, завернул к одинокой сторожке грузчика Ивана Чеменева.
        Подождав немного, Чары Акмурадов поднял свой "дозор" из засады.
        - Сам Мокридин! - с недоумением, смягчая негодующий взгляд Брагина лучами карманного фонарика, проговорила Нина. - Почему? Он же больной и освобождение получил! За него Мамраз дежурит.
        - От высокой температуры иногда случается бессонница или бред, - заметил Сергей.
        Мокридин шагал довольно уверенно и неторопливо, как и полагается с бюллетенем в кармане.
        Закрытое облаками небо словно опустилось ниже .над разбросанными по озеру лампочками. У дальних огней поднявшаяся пыль заметно притушила лучи, а у ближних как бы промакнула тени. Стало темнее и глуше, подвижный воздух с наждачным песком царапал тело, запорашивал лицо, бил в глаза. Порывы вскоре ослабли, и теперь ветер не рвался горячими языками, а давил огромной массой, подгоняя тучи в небе и песчаные клубы на земле. Такие ветры в Бекдузе и на озерах дули почти каждую ночь. Они не особенно беспокоили, лишь бы к восходу солнца угомонились, чтоб можно было собирать сульфат.
        Ветер окончательно слизал все прежние ночные звуки, и только в отдалении гремела печь, лязгали транспортеры, ухали и гудели форсунки.
        - Надо было пойти за Мокридиным вслед, - сказал Чары Акмурадов, - по заячьим следам доходят до медвежьих!
        - Стражницу надо искать, - ответил Сергей Бра-гин. - Без Маркеловны дело тут не обошлось.
        Появление крадущегося Мокридина окончательно подавило Нину.
        - Не зная обстановки, не надо расстраиваться и шум поднимать,- старался утешить ее Чары Акмурадов. - Конечно, можно бы сделать так, как тот находчивый арба-кеш на старом ашхабадском базаре...
        - Чем же прославился арбакеш? - полюбопытствовал Сергей, видя, что и Нину заинтересовал рассказчик.
        Чары Акмурадов, продолжая наблюдать, отвел свой "наряд" за бульдозер и шепотком досказал:
        - На шумном базаре было столько ослов, что арбакеш потерял свою скотину. Никак не может отыскать. И попал в беду, как мы сейчас, но не растерялся. Крикнул хитрец, что хочет зарезать осла, а шкуру продать. Для порядка предупредил всех базарных, чтобы те свою живность забрали. Когда заботливые хозяева увели вислоухих скакунов, арбакеш без труда опознал возле дувала своего осла!..
        Сергею понравилась побрехушка и он сдержанно усмехнулся.
        - Толково!..
        - При чем тут мы, осел и арбакеш?... - невпопад спросила Нина. - Брагин всегда смеется... несерьезно!
        Пришлось пояснить.
        - Мы не можем найти своего стража... Как же быть? Может, испробовать способ хитроумного арбакеша? Припугнуть всех остальных,чтобы разбежались, и тогда наша охрана обозначится..!
        Признаться в своей недогадливости было неловко, и Нина с запозданием усмехнулась.
        От порыва ветра сверху вдруг обрушилась туча песка. Сергей выхватил из рук Нины фонарик и, присев, поднял над головой пучок света. Акмурадов тоже пригнулся, и в этот миг чья-то здоровенная ручища потушила ладонью старательный фонарик. Нина вскрикнула. Ей показалась страшной не огромная рука со скрюченными, медленно сводимыми пальцами, а то, как ручища грубо и нагло схватила живительный огонек и погасила его в кулаке. Страшно, когда в чьем-то кулаке мрет родничок света... Сергей, не разбирая что к чему, лишь от одной обиды за украденный свет, разъяренным барсом взметнулся с земли и ударил снизу вверх, в то место, откуда протягивалась рука: ударил и кулаком, и крюком локтя, и поворотом плеча, и всем корпусом, как бьют натренированные и сильные боксеры. Удар пришелся впору. Волосатая рука, державшая в кулаке свет, разжалась, и фонарик снова засветился.
        - Зачем так-то, с копыт! - вдруг услышал Сергей рядом с собой осипший голос Мамраза. - Мы его бредешком хотели.
        - Кого, Сережа, зашиб? - ничего не разобрала Нина.
        Сергей отдал ей фонарик и быстро вытер о штанину саднящий, сжатый до судорожной боли небольшой, но тяжелый, будто литой кулак. Ударил, как говорится, от души, с оттяжкой, за мое почтение. Гаситель света с волосатой дланью как хряснулся навзничь, так и успокоился, не сказав даже "спасибо". Щелкнул фонарик в руке Мамраза и на землю упал светлячок, обрисовав на песке рослого, громоздкого человека с жилистыми, волосатыми держками и курносым, небритым лицом, на котором застыло такое блаженное выражение, как будто верзиле щекотали пятки или дали отведать любовного напитка.
        - Чеменев, - без труда опознала своего шабра Степанида Маркеловна, кося глаза на ружье в руках Мамраза.- Уложен по всем правилам, как тополек-саженец. И улыбаться бы ему не нужно. Шрапнель из моего ружья не взяла, так тычка получил мерин охальный.-Разъяренная Степанида ткнула верзилу чуником. - А я-то ему верила, старая, по ночам за мной шастал. Помогать вызвался!
        - Чистый нокаут, - определил Мамраз. - Вот это удар! Маркеловна, кто еще шнырял между мешками? У такого сторожа на бахчах ни одного арбуза не останется. Посвисти, Маркеловна!
        - Золотые слова, Мамраз! И дружинники наши только на танцах отличаются, - долго не решался вступить в разговор Чары Акмурадов. - На самом же деле вот где нужны охрана и твоя богатырская застава, Мамраз.
        - Был у вас мой рапорт, - не умолчал Сергей Брагин, поглядывая на отставного грузчика Ивана Чеменева. - Для многих у нас на озере сульфат стал бросовым, заместо балластного песка. Тащат, кому не лень! У хлопкоробов на харманах порядок, а мы свое добро не бережем.
        - Куда его девать? - спрашивал Мамраз неизвестно кого про лежащего нарушителя Чеменева. - Мешки надо бы пересчитать. Не зря на озере стрельбу и возню подняли.
        - Зарятся, как шакалы, на ядовитые мешки! - ругалась Степанида Маркеловна. - Неужели сплавлять сольцу хотели?
        - Ты, Маркеловна, лучше бы про то сказала: сколько уже сплавили мешков?.. - злился Мамраз.
        - И куда этот мухомор употребить-то можно? - искренне недоумевала Маркеловна. - Кульками не продашь, а'пятерик в автобусе в город не увезешь. Не иначе, по пьяному заполоху бродил этот боров по озеру. А мешки те... в сторонке могли с дневной раструски остаться. Я их по заплаткам-то не примечаю. - Простодушные оправдания | Маркеловны звучали очень неубедительно, и она это понимала. Вдруг чему-то обрадовавшись, старуха присела около пошевелившейся головы Чеменева. - Ба, уже дрыгает, родимый!.. Сейчас он мне полную реестру сделает!..
        Увидев над собой заботливое и просящее лицо Степаниды, Чеменев снова смежил веки.
        - Дай-ка, Мамраз, ружье, я ему приложу мушку понюхать. Говори, сколь мешков переместил? И с кем ты тут мухлевал? Ишь, на корысть доходную набрел! - Степанида ухватила за ствол и выдернула у Мамраза из рук дробовик. - Я тебя, прощелыгу, распишу по всем статьям, а потом пусть посадят тебя...
        Между тем Чеменев, улежавшись на теплом песке, косил глазом и не мог решить: вставать ему или еще подождать. Скулы-то и впрямь будто проволокой стянуло, а язык к гортани присох. Из нерешительности вывела его угроза Маркеловны:
        - Чары Акмурадович, мне этого лысака не доверяйте. Порешу.
        - Решать вместе будем, Степанида Маркеловна, - ответил Акмурадов, взглянув на часы и на светлеющую полоску неба.
        Обменявшись взглядом с Брагиным, спокойный и тяжеловесный Мамраз подошел к Чеменеву, ухватил его подмышки и сначала поставил на пятки, потом на полные ступни.
        - Цепляйся за планету покрепче, а то полетишь! - посоветовал он Чеменеву. - Земля-то держать тебя не хочет. Слаб в коленках!
        Широко расставив ноги и пробуя рукой сдвинуть нижнюю челюсть, Чеменев вращал белками глаз, пытал взглядом то одного, то другого, стараясь отгадать: кто же преподнес так смачно и ладно?.. Рослый, дюжий Мамраз? Коренастый, на коротких и чуть кривоватых ногах, полнеющий Чары Акмурадов? Этот тоже не промажет. Кулак у него увесистый. А, может, худощавый, но ладный, с крутыми, сильными плечами и полусогнутыми в локтях руками, пружинистый и собранный Сергей Брагин? Да, этот двинет при нужде, у него и в словах-то хватка завзятого бойца, а кулак - налитой.
        - Ты, Серёга, заехал? - спросил в упор Чеменев, разминая руки и плечи, словно примериваясь отпустить сдачу. Взгляд его лупастых глаз был смутным, недобрым. - О последствиях не думал? Приложиться так плотненько!..
        - Думал про все, когда оглаживал, - спокойно ответил Сергей.
        - Тогда спасибо, Денисыч, что так точно рассчитал. Не довел до ладана!.. Теперь и вовсе я верю, что слова твои тоже не пустышки, а со свинцовым наливом.
        - Подхваливаешь, охальник, думаешь скостят! - не уступала Маркеловна. - У-у, прилипала!..
        - И буду его хвалить, Маркеловна. Много дури одним махом выбил. Сразу образумил.
        Похвала была лестной так же и предводителю дружинников Мамразу: давала свои плоды воспитательная работа. Эта ночь действительно вразумила Ивана Чеменева, и было решено отпустить его с миром до утра, хотя Степанида Маркеловна и настаивала "печь его по всем статьям". С трудом уговорили ее не применять больше в дело оружие.
        Потирая щеку, Чеменев подошел к Сергею и еще раз попытал его взглядом, тронул за плечо.
        - Благодарствую, Денисыч, за целебную критику, - шептал Чеменев дрожащими губами, порываясь уже не пытать силу Сергея, а обнять.
        Хмуро, обеспокоенно, подняв густые торчащие брови, Сергей первый раз взглянул Чеменеву в лицо. Спросил отрывисто :
        - Сам дойдешь или помочь?
        Чтобы скрыть слезы, бывший сибирский плотогон Иван Чеменев отвернулся. Пошел он не к своей времянке у глиняного крутояра, а к Каспию. Зашагал Чеменев туда, куда прошел Мокридин...
        Пошагал Чеменев по песчаному свею неуклюже и с какой-то задумкой, но далеко не ушел. Сергей Брагин нагнал его, и они пошли вместе, близко друг от друга, но не рядом: они как будто вели с собой кого-то третьего. И он, третий, будто шел промеж них, широким шагом, к Семиглавому Мару.
        От Ивана Чеменева, из первых уст узнал Сергей некоторые подробности ночной стрельбы. Перед ужином к нему зашел Мокридин, начальник смены с печной установки, и завел странный разговор. Большими приятелями Чеменев с Мокридиным не были, но вели знакомство еще со времен совместной работы в транспортной конторе, где один был грузчиком, а другой, Мокридин, - главным механиком в депо мотовозов. Сблизили их не только рыбалки и охота на моторке Чеменева. Среди сборщиков сульфата и подсобников с печи Чеменев имел много дружков, были свои ребята у табельщиков и весовщиков на участках ручного сбора и на площадках, отведенных для машин Волкова. И если с уходом на пенсию эти связи Ивану Чеменеву стали не очень потребными, то Степан Мокридин в них нуждался, и особенно сейчас, когда опытная установка стала на усиленный режим и когда все показатели, как по выработке сульфата, так и по расходу электроэнергии и горючего в форсунках начали приобретать особое значение. То ли по своей надобности, то ли по чьей-то просьбе Степан Зиновьевич попросил Чеменева заручиться поддержкой кого-либо из табельщиков, чтобы можно
было в случае необходимости брать на время, - да, только взаимообразно, - несколько "торбочек" озерного сульфата, собранного ручниками. Требовалось это, по словам Мокридина, единственно для соблюдения "плавности и гибкости графика, поддержки престижа новой техники...." А в конце месяца все можно будет сбалансировать и вернуть ручникам взятое на "прокат".
        Чеменев подумал, поговорил с друзьями и стал помогать Мокридину сплавлять сульфат в задник печного склада. Делалось это расчетливо и тихо, разумеется, не так часто, чтобы не создавалось больших разнобоев в выработке между сменами на печи. Кроме Мокридина к такому допингу никто не прибегал, хватало пока этой прибавки.
        Первым начал замечать отставание своей смены Мамраз. Работали его ребята вроде бы не хуже, чем в смене Мокридина, а на гора выдавалось сульфата меньше. Ходили разные слухи, но Мамраз им не верил, и не стал зря тревожить Нину Алексеевну. Он хотел во всем убедиться своими глазами, и повел наблюдения за ночным сторожем Степанидой Маркеловной. Слишком подолгу иной раз засиживалась она среди сменщиков, отлучалась со своего поста.
        Связи Маркеловны с пьющим Чеменевым и до этого были довольно близкими, а после посвящения Чеменева в пенсионеры их отношения утеплились еще больше. Днем Сте-панида домовничала, да и у бобыля свободного времени хоть отбавляй. Поумерил Чеменев свой рыболовецкий пыл, ссылаясь на сомнительные недуги. Здоровье его, слава богу, не вызывало ни у кого опасений, на пенсию плотогон надумал идти почти в конце седьмого десятка. Степаниду Маркеловну многие называли старухой, но это больше потому, что она так сама себя охотно величала. На самом же деле кареглазая, дородная и упитанная Маркеловна была не так уж слаба душой и телом, правда, лицом казалась старше своих лет. Морщин было много. Не прошло даром почти тридцатилетнее бдение в белом озерном пекле, в пыльном чаду, около соляных кучек-тумпаков, которые затар-щица Степанида пересыпала в мешки и благословляла сульфат на странствия по белому свету. Сколько мешков прошло через ее руки - не счесть. И они так примелькались, что она смотрела на них как на скучную принадлежность озерного захолустья; как на кусты кочковатой полыни, подмытые и приподнятые ветром;
как на барханы по берегу озера; на перелетных дудаков-дроф и гусей, которых очень напоминали белые чувалы. Во множестве появлялись мешки и огромными стаями уплывали с озера в морские скитания. Куда ни посмотришь - всюду мешки и мешки!.. По правде говоря, для Маркеловны они давно потеряли свой счет и цену, стали как бы безразличны. И хотя из-за мешков часто спорили и даже на озере дрались ручники, на ночь их оставляли большими станицами под открытым небом, без всяких ограждений и обозначений: лишь кое-где можно было увидеть бумажку или тряпочки с "семейными гербами". Словно спящие отары они были неподвижны ночью, и на просторном пыльном лежбище было тихо и спокойно.
        Да и много ли значили два - три передвинутых с места на место пятерика, если за день каждый старатель иной раз набивал порошком до сотни таких пузатых пингвинов.
        Миролюбивой и благодушной Маркеловне никогда не приходило в голову, что мешки с сульфатом можно было не только перетаскивать и уносить, а перевозить десятками и даже сотнями, делать это на глазах у всех, и в то же время... незаметно. Если ночью с озера возили на самосвалах к завалочной яме мирабилит, то почему бы не подбросить и подсохшего, затаренного сульфата?.. Пропажу одного, приметного, с заплатой мешка где-нибудь с краю гурта Маркеловна, может быть, и заметила бы, а десяток или сотнягу!.. На такое "оптовое" убавление у ней глаз не был наметан. Зато такие масштабы стали привычными Чеме-неву и Мокридину. Приверженность к крупным операциям себя вполне оправдывала. И главной виной Маркеловны было, видно, то, что за долгую жизнь она не научилась а, вернее, ее не научили - за сосной различать леса.
        Связь охранницы Степаниды Бауковой с Чеменевым была крепкой. Никто иной, как захмелевший Иван Чеме-нев подпутал ее с арбузом, уговорив нести его в аппаратную. Баклажанную икру Маркеловна сама приготовила для Нины Алексеевны, которую сердечно уважала. Днем еще заметила Степанида Маркеловна, как она горбилась около закобызившейся печи, и сжалилась, словно мать, над ней и Сергеем. А поди ж ты, как обернулось дело с переспелым арбузом! Увидел Мамраз в арбузной мраморной рвани, словно ворожея в извилинах ладони, все с первого взгляда: Маркеловне, мол, выпала дальняя дорога и казенный дом... Не к добру она бросила без охраны подъезды и озерную губу около Семиглавого Мара, не ко времени вздумала угощать проперченной икрой с прованским маслом. Видать, не зря сказывается, что простота бывает хуже воровства. А тут тебе и простота, и - воровство!..
        События развивались мирно и плавно. Как помнится, от пульта управления печью Мамраз повел Маркеловну по невидимым тропкам соленого ночного царства: она шла впереди и сама торила путь. А тому, кудряшу белозубому, будто все равно было, куда вела его руженосица. По дороге Мамраз укорял ее за сонливость и отсутствие воинской выправки... Обижаться она и не думала: спать любила, а выправку и еще кое-что за тридцать озерных лет соль пои-сточила. Шел Мамраз сзади, но будто вожжами управлял ее ходом, остановками и поворотами. Словно понукал хитрец своим молчанием, неволил идти не куда-нибудь, а на участок машинного сбора, где вчера допоздна пыхтели вол-ковские "божьи коровки". Место это находилось неподалеку от вскрытого пласта, откуда грузовики возили мирабилит для опытной установки. Этой дорогой могли ездить и другие машины, возить не только мокрый, льдистый мирабилит, но и просушенный, собранный сульфат. Другие сторожа этого места не касались, редко добредала сюда и Маркеловна. "Ну, кому охота возиться ночью по своей воле с мешками соли, которой вокруг столько, что возить- не перевозить! А ведь ее и
щепотку в суп не положишь" - думала Маркеловна по своей простоте.
        Дойти до карьера им не удалось. Не дошел до того места и тот человек, которого они в темноте сначала приняли за чувал с солью. Сначала он стоял неподвижно, но вдруг засуетился и начал оттаскивать к дороге мешки.
        - Я же говорю - ночь снопьяная, - протирая глаза, пожаловалась Маркеловна оторопевшему Мамразу.- Всякая кинобредь мерещится! Чего доброго - сядешь на мешок и смотреть начнешь задарма.- Маркеловна сняла с плеча ружье и заглянула в ствол, как будто хотела убедиться, что оно заряжено.- Ты, Мамразушка, понимаешь чего-нибудь? Мне ходячая мешкотара чудится!..
        Настороженный Мамраз шепнул Маркеловне, чтобы она не шумела и смотрела, что будет дальше. Маркеловна же поняла предупреждение по-другому: только сейчас она отличала в темноте человека от мешков и сразу же решила действовать. Ей вдруг показалось с перепугу, что и другие мешки зашевелились... После всех передряг Степанида и сама не могла объяснить: зачем и куда она стреляла? Зато очень внятно пояснил потом Чеменев, которого от раскаленной и кучной картечи спас мешок с сульфатом, поднятый на спину. В мешок вошло волчье свинцовое угощение. Не разбирая дороги, Чеменев бросился бежать к Семиглавому Мару, где поджидал Мокридин. Вслед беглецу Мамраз крикнул, чтоб остановился, но где там!.. Чеменеву легче было пасть от выстрела, чем встретиться с кем-нибудь из знакомых. Догнать этого человека было можно, и Мамраз бросился ему наперерез, но тут прогремел второй выстрел, неизвестно кому предназначенный... Мамраз вынужден был вернуться и забрать у Маркеловны ружье, ставшее вдвойне опасным.
        Чеменев сумел удрать от Мамраза, но из огня он в полымя попал. Увидев в темноте тощий лучик фонарика, он принял его за сигнал Мокридина. Опрометью метнулся к одинокому огоньку и хотел убрать, похоронить его, зажать в кулаке, чтобы все было бесследно, молча... Но, как говорится, с огнем шутки плохи. В этом Чеменев вполне убедился, когда у него... искры из глаз посыпались.
        Брел сейчас Иван Чеменев рядом с Сергеем и страдал не от свинцового удара в челюсть, а от бабьего выстрела в спину. Уж лучше бы - ниже спины, да крупной солью, как сопливому воришке - огороднику. До самой времянки, пока поднимались на изволок, Чеменев молчал. У входа в мазанку, около фанерки на песке, придавленной рельсиной и служившей крыльцом, он потребовал от Сергея:
        - Мокридина не замай. Я сам сниму скорлупку!..
        Сугробы песка до самого оконца и плоская крыша делали мазанку с виду гораздо ниже, чем она была на самом деле. С крыши, к двери спускалась на железном поводке электрическая лампочка; свет падал переливами, окатывая подступы к халупе мутными волнами. По обеим сторонам фанерного крыльца возвышались песчаные отвалы. Тропинка шла между ними. Одинокая мазанка напоминала блиндаж или погреб для картошки. Дверь на случай заносов открывалась во внутрь. Сейчас она была не прикрыта. Растворив дверь во всю ширь и став спиной к притолоке, Чеменев пропустил вперед Сергея Брагина, откинул марлевую подсиненную занавеску и остановился у порога в недоумении. За столиком, покрытым чистой накрахмаленной скатертью с росписью по краям и острыми углами сидели гости. Под портретом улыбающейся Валентины Терешковой восседал осанистый Степан Зиновьевич Мокридин, а под засушенной мордочкой детеныша сайгака, висевшей на гвоздике, горбился лысоголовый, худолядый, с приподнятой левой бровью Фалалей Кийко. Между ног он держал зажженный фонарь с черно-маслянистым стеклом.
        Гости увлеченно резались в карты. На приветствие Сергея сдержанно кивнули и снова вперили глаза в карточный иконостас.
        - Вашего короля, Степан Зиновьевич, я козырьком упокоил, - бубнил Кийко, тяжело укладывая на бедного короля свою козырную карту, словно надгробную плиту. - Упокоил и - аминь! - На лоб Фалалею сел крупный черный комар. Подождав пока тот впился, Кийко спокойно снял его двумя пальцами, поднес к глазам, рассмотрел получше и приложил к раскаленному стеклу фонаря. - Упокоим кровососика....
        - Развлекаетесь? - спросил Чеменев, загремев в углу ведром. Он угощал водой Брагина.
        - Коротаем времечко, чтобы хворь отогнать, - ответил Мокридин. - Перебросились в шесть листиков.
        Сергей Брагин внутренне содрогнулся от его выдержки и скрытности.
        - Стреляли где-то... Не слышали? - сразу же выказал свою карту Сергей.
        - Надо было про это спросить там, около бульдозер а, - с прежней выдержкой, потрясающе спокойно ответил Мокридин. - Никто из вас троих... в темноте даже моим здоровьем не поинтересовался. А я хотя и болезненный, на бюллетене содержусь, но утром приму смену у Мамраза. Решился. Не положено болеть в такое ответственное время. Чтобы не ложиться больше, не раскиснуть в постели, приходится вот в свои козыри дуться. Благо, партнер попался сносный! - Мокридин помолчал, ожидая слов Сергея, но ничего не услышал. Его не смутило молчание Брагина. Наоборот, оно кое-что объяснило. - А я видел вас, когда шел из карьера!.. Вы кого-то ждали, и я не стал мешать. - Степан Зиновьевич в разговоре прилежно побил все карты Кийко и взял из колоды остатки. - А стреляли там, Сергей Денисович, зря! Ведь я лично попросил Чеменева расчистить дорогу для самосвалов, чтобы заезды подсократить. Представьте себе, что все было согласовано с главным инженером Метановым. Подумал я: утром заступаю, стало быть, фронт работ надо подготовить заранее. И вдруг - пальба!.. Стрелкам-то не пришлось бы засылать к пострадавшим своих
секундантов! Любопытно, кто стрелял? Могло и убить!
        - Масть у тебя черная, Степан Зиновьевич! - вершил беспощадно свои карточные дела Фалалей Кийко. - Вы дамочку с кудерьками под меня подложили, а я ее упокоил... крестовым пестом! Не дрыгнет больше дамочка...
        Подойдя сзади к Мокридину с полынным горько-пахучим веником в руке и заглянув через плечо в его карты, Чеменев изрек угрожающе:
        - Сдавайся, калядчик!..
        - С козырями-то?
        - Упокоим! - Кийко взглянул на Сергея и чуть отодвинулся к стенке, как бы приглашая его сесть рядом на узкую, высокую скамейку.
        Приглашение было кстати: Сергей дьявольски утомился. Он шагнул к сайгачьему чучелу и опустился на скамейку, медленно, с болью в ногах и пояснице. Кийко отодвинулся еще, и когда Сергей оперся рукой о грубо струганную сосновую доску с желобками от шерхебеля, то неожиданно нащупал какую-то бумажку. Осторожно помял ее в руке и, не выдавая находки и ни на кого не глядя, сунул ее в карман.
        Кийко преспокойно добивал Мокридина:
        - Упокоим!
        - С козырями-то?
        - Сдавайся, филин!
        - Эге, мы еще не так козырнем! - злился и, ехидно улыбаясь, угрожал клыкастый Мокридин.
        Задуманный разговор с Мокридиным у Сергея Брагина не получился. Правда, они поговорили, но не так, как хотелось Сергею. Напрасно он силился уличить осторожного и ушлого Степана Зиновьевича, заставить признаться во всех кознях, на которые намекал Чеменев. Во время этого неприятного разговора Мокридин даже не бросил играть в карты, и больше того, в таких накалистых обстоятельствах, никудышними картами надеялся выиграть, пытался козырять. В те минуты Сергею и в мысли не пришло, что Степан Мокридин отвечал за свои действия перед авторитетами из группы Метанова. Кажется, он даже верил в пользительность своего опасного промысла и манипуляций: Мокридин усердно перевозил собранный лопатами и машинами сульфат к опытной установке, "повышая ее выработку". Его уверили, что эта добавка к печной продукции вещь временная и делается во избежание "дискредитации" новой техники. Многого тогда еще не разумел Сергей Бра-гин, поэтому удивился и тому, как услужливо выпроводил его из своего блиндажа Чеменев, обещавший снять со своего дружка "скорлупку"... А как было бы кстати узнать Сергею про то, что происходило в
мазанке с песчаными отвалами после его ухода и как исполнил Иван Чеменев свое обещание.
        Не дожидаясь окончания игрального кона, Сергей заспешил. Сложенная в несколько раз на манер бумажного чертика записка лежала в кармане, покалывала и просилась наружу, чтобы быстрей рассказать нечто важное... Поднявшись от порога наверх, к фанерке под лампочкой, он прислушался. Откуда-то доносилась музыка: не то со стороны печи, не то со стороны поселка, раскинувшегося на буграх около насосной станции. Прямо не верилось, что в мире столько музыки, и что она так миролюбиво уживается с дикой полынью, ветром, песчаными бурями первобытных заповедников и пустошей. Сергей схватил на лету обрывки какой-то органной фуги печали, но не стал вслушиваться в тягучие звуки подстать ветру, а поспешил за отвал, к стене мазанки, куда доходили всплески лампадного света. Не терпелось развернуть записку, переданную Фалалеем неизвестно от кого. Не успел он развернуть бумажку, как на плечо ему опустилась увесистая рука. Увернувшись от нежданных объятий, Сергей быстро встал спиной к мазанке с вылупившейся от жары дранкой. И как в ночной драке, на всякий случай сжав кулак, Сергей слегка присел и отвел плечо назад для
своего коронного апперкота. Пригляделся. Рядом стоял Фалалей Кийко с непокрытой головой.
        - Упокоить решили? Погодьте, - негромко произнес Кийко, коснувшись его ноги фонарем. - Бить не надо. И читать - тоже!... Сначала я скажу. Записку передал рыбак Ковус-ага. И еще хочу устно сказать.., Пойдемте к тому крематорию с кипящей печью. Только упреждаю: буду говорить то, что мне нагнусавил торговый интурист. Заграничный, знаете? Скользучий, как уж с Кара-Ада.
        - По своей воле пришел сюда, Фалалей?
        - Пока не поймешь! У меня и своя воля крепенькая, молью не изъеденная. - Кийко все время прикасался то к плечу, то к локтю, а один раз даже попробовал на щеке у Сергея колючую щетину. - Игорь Маркович и другие общаются с этим иностранным головлем, а что ж мне!.. Мы сами с усами!.. Опасности в иностранцах, вроде бы, не стало такой, как раньше. Вчера он в клубе так вытанцовывал, такие коленца вытворял - пятками уши себе почесывал. А ведь птица важная. Вроде бы звонили откуда-то, чтоб ухаживали за ним... Понимать надо. - Стараясь в темноте рассмотреть лицо Сергея, Кийко часто забегал вперед, и Сергей невольно натыкался на него. - О чем я хочу сказать: и вас торгаш просил подумать про контакты ученые... Может, что предложить желаете... Скоро он уезжает. Хочет встретиться с вами. Можно и в конторе... Ему видишь ли, главное - заручку поиметь!..
        - И все? - не подавая вида, что миссия Фалалея его несказанно удивила, Сергей старался выказывать в меру и заинтересованность. - Ко мне одному у него такая тяга?
        - Сдается мне, Сергей Денисович, что и с другими он толковал. Много и сладко, кажись, сулит... Наш Кара-Богаз, видно, покоя им не дает своими кладами.
        - Это и все? Можно бы тебе, Фалалей, и не ездить сюда, - суховато сказал Сергей. - Я и сам собираюсь в Бекдуз. Но за услугу '- спасибо!
        Фалалей Кийко нисколько не обиделся на такое отношение.
        - Не стоит благодарности, Сергей Денисович. Я и по другим делам здесь. На печи у меня одежонка осталась. Шубняк и другое барахлишко.
        Сергей знал этот волшебный полушубок, спасший его в дымной душегубке. Он вспомнил про свою находку в кармане и решил порадовать Кийко:
        - Награда твоя нашлась, Фалалей. Медаль за Будапешт. Не забывай её, кровью она завоевана. Хранить надо, как дорогую память и благодарность народа.
        - Медаль? - спокойно переспросил Фалалей Кийко. - Откуда знаете, в личном деле моем читали?
        - В руках держал. Тяжелая. Горячая. Видно, много в себя вобрала. Береги ее, победитель!
        Теперь-то Кийко не утерпел. Встал перед Сергеем, лицом к лицу, и еще более настойчиво хотел заглянуть ему в глаза.
        - Не смеешься, Сергей Денисович, разве похож я на победителя?!.
        - Похож. Опаленный, изломанный, но настоящий победитель.
        Глядя в упор, Фалалей убедился, что тот не смеялся, и только после этого уступил дорогу.
        - Спасибо, Сергей Денисович, за сердечное слово!.. Так они повстречались в ту ночь. И так разошлись.
        Молча. Не договорив чего-то скрытого, оставив недосказанное про себя, но как будто условились о встрече и продолжении разговора, важного для того и другого. В хлопотах бакенщика Фалалея наблюдательный Сергей Брагин стал кое-что понимать, и начинал проникаться искренним уважением к угрюмому бобылю...
        От мазанки Сергей быстро зашагал к печной громадине. Не доходя до площадки с весами, в темноте он встретился с охранницей Степанидой Маркеловной,
        - Ругать будете? - спросила она в таком наступательном порыве, что Сергей не рискнул даже возвысить голос и дал ей высказаться. - За то самое... взгреете?
        - За что?
        - Маху я дала!
        - Да, зря с поста ушла!
        - Нет, зря я промазала! Прицел не тот взяла.
        Старуха вошла в такой раж, что Сергею стало не по себе, и он попытался задобрить Маркеловну:
        - Никакой промашки у тебя не было, - говорил он нарочно тише, чтобы сбить у нее боевой азарт. - Заряд в цель попал!..
        - Попал? И ему от свинца ничего? Какими же бирюльками вы меня снабдили? Я стреляю, а он, как заговоренный.
        - Мешок с солью спину ему прикрыл, - пояснил Брагин.
        - Жалко! - Маркеловна жаждала возмездия. - Я ему хотела гусек испортить. Он в долгу у меня!.. - После этих слов Маркеловна вдруг осеклась и вздохнула. - Ну, прослабило меня, как на исповеди! - Она поутихла, стала спиной к ветру. - А второй кто был, которого я не успела пощупать?
        - Такое дельце, Маркеловна, дробью и картечью не пояснишь. Видно, плоховато мы пока стреляем!..
        На дороге, за серебристыми баками стояла автомашина с потушенными фарами. Оказывается, директор Чары Акмурадов до сих пор ждал Сергея Брагина, чтобы вместе ехать в Бекдуз. В газике - битком набито, и Сергей сначала не рассмотрел всех спутников. Место ему уважили рядом с шофером, и скорее всего из опасения, что он сейчас же пустится в бурные споры со своими соседями, а рядом с шофером он был безопаснее. Но в дороге не возникло никаких споров, и Сергей задремал, клюнув раза три в ветровое стекло, не обращая внимания на чей-то шепот сзади. Ехал он в мучительном полусне. А когда его подвезли к квартире и ссадили, Сергей только тогда узнал, что вместе с ним сидели в газике Метанов, Мамраз и профессор из Туркменской Академии наук Георгий Николаевич Сокольников. Но не было в автомашине Игоря Завидного, который до этого больше всех рвался в поселок. Поискав его глазами и не найдя среди пассажиров, Сергей сначала не придал этому значения, но потом его вдруг осенило: Игорь остался с Ниной...
        Оставив его одного, спутники пожелали Сергею спокойной ночи. Запоздалое пожелание. Море на востоке уже светлело и словно поднималось над берегами, грозилось расплескаться по всей земле. И чем светлее делалось море, тем шире и грозней становился голубой разлив. Сначала море плескалось только по другую сторону косы, и вода на горизонте казалась воздушнее и светлее, чем небо. Но вот лазурное половодье хлынуло через гранитный гребень косы. Разлив угрожающе охватывал безбрежную ширь, и когда над барханами заиграла заряна, в другой стороне залива вытвердился над водой каменный каравай острова Кара-Ада; встал во весь рост маяк с приспущенным зеркальным забралом. А лазоревые огоньки побежали еще дальше по лиловому океану горизонта, и вдруг море разом охватило западную окраину Бекдуза, приблизилось к самым домам и как бы поднялось над ними.
        Море... Каждый день другое. Новое. Неузнанное. На землю с воды хлынула соленая синь и таинственный шепот волн, пришедших издалека по звездным перекатам.
        Свежесть утра. Ядреный ветер и нетронутая чистота слившихся воедино солнца, неба и моря... Все это было рядом, властно звало и просилось влиться во внутрь, заполнить собой все существо. Сергей посмотрел на полукруглый, словно ласточкино гнездо, прилепленный к стене балкончик своей квартиры, на открытую дверь и вздувшуюся пузырем занавеску. На улице, широкой, приплюснутой бетонными плитами, никого не было. Взглянув на блестевшую в комнате спинку кровати и угол подушки, Сергей потянулся, зевнул и прямо посередине пустынной улицы снял с себя сначала рубашку, а потом и сиреневую шелковую майку с волейбольным номером на груди и спине. Ветер впился иголками в загоревшее, мускулистое тело, и такое нетерпение взыграло и стрельнуло по жилам, что он не устоял на месте и бросился в колючки ветра.
        Рассвет он встретил, качаясь на волнах. Потом бродил по берегу. Первые лучи солнца быстро нашли его спящим на песке и дружески разбудили, когда надо было вставать, приниматься за дела. Домой Сергей зашел только переодеться, послушать последние известия и выпить бутылку кефира, забытого в холодильнике. Он настроил приемник и, выйдя па балкон, заглянул со стороны в свою комнату. Когда долго не бываешь дома и когда никто не прикасается к предметам, то по их расположению, устоявшемуся созвучию и молчаливым знакам можно узнать свои мысли, с которыми покинул этих близких друзей. Надо только получше прислушаться и присмотреться к ним... Радость и благодарность памяти так же сильны, как и суд памяти. Предметы в небольшой комнатке на втором этаже с подвесным балконом на улицу, в сторону пустыни и соляных озер, вся ее обстановка и сам воздух, казалось, хранили тепло и свет тех минут, когда Сергей торопился на встречу с ней... И если он тогда не страдал, то мучительно думал о Нине. Хотел угодить своим видом, чисто выбритым лицом, рубашкой, выглаженной собственными руками, и мыслями о том, что наконец-то он
все расскажет Нине, признается ей в своих чувствах. А вот на столике перед окном и ее портрет в витом овале. Внимательный и бедовый взгляд, впадинки на щеках, чуть дрогнувшие в улыбке губы и шаловливые мальчишеские волосы, подчеркивающие порывистость, озорную силу и милую ветренность, бьющую против воли, от избытка здоровья и нерастраченных желаний. Вот так, уходя, поставил он фотографию на краешек, чтобы она была как можно ближе, когда он пойдет к порогу комнаты, а потом чуточку пораньше встретит... Все предметы тогда повернулись к ней... И сейчас все было так же. Да и как могло быть иначе, ведь Сергей не переставал думать о Нине. Он зашел в комнату. Сел перед столом, но не тронул портрета. Тишина стала в тягость. Он повернулся и включил радиоприемник. Музыка. Знакомая, родная музыка. Неужели возможно такое в жизни и какому закону это подвластно? Фортепьянная пьеса из "Времен года" Чайковского. Народный напев... "Говорила калина - цвести не буду я весной...." Сколько раз слушали они это вместе с Ниной. Когда прошлый раз Сергей шел к ней, чтобы встретиться на обеде у Анны Петровны, звучала эта же
несбыточная клятва калины, которая зарекалась, но зацвела по весне... Пусть и это останется... Сер гей, как и тогда, выключил приемник перед концом мелодии, как бы остановив время. Кто знает, может быть, когда он подумает потом о Нине и заиграет музыка, то снова послышится жалоба калины...
        Много позволяет чудачеств человек наедине с собой.
        Нет, это не так: Сергей в это утро не был одиноким, в комнате была она... с озорными глазами, смешинкой в уголке губ и впадинкой на щеке. Нина нигде не покидала...
        А когда Сергей зашел в контору, наведался в кабинет главного инженера Метанова, то поистине волшебное утро явило новое чудо: в телефонной трубке звучал ее возбужденный голос. Сергей уселся на диван и прислушался к разговору. Без особого труда улавливалось то, что кричала Нина с "печного" телефона.
        - ... Нет, Семен Семенович, я от него не в восторге, так и есть, но то, что Брагин рисковал и помог нам с вами - факт! - эти слова Метанов словно нечаянно, как неуловимых джинов, выпустил из трубки, и спохватившись, начал забивать говорливую чашечку приторно - горьковатым словесным конфитюром, который Семен Семенович несказанно обожал, сам чувствительно лакомился и других преохотно угощал. Но как ни улыбался сейчас Метанов, стараясь передать свою улыбчивость на расстояние интонациями голоса, ему все же приходилось больше слушать, чем говорить. Начальник опытной установки Нина Протасова, как понял Сергей, обвиняла в чем-то главного инженера и требовала, чтобы ее убрали с печи. Теперь уже окончательно. Ни на какие уступки она больше не шла. "Хватит ей этого исполнительства!" Невмоготу. Одно за другим: пришла беда - отворяй ворота!..
        - Про стрельбу, Нина Алексеевна, забудьте! - с большими затруднениями отвечал Метанов. - Я всегда говорил, что охрана важных объектов - дело не женское. Подыщем. Сейчас же иду к Чары Акмурадову. Я - на вашей стороне. Боритесь за показатели!... КМокридину? Понимаю. Не стоит к нему относиться с предубеждением. Чистейшее недоразумение! Мы сумеем рассеять подозрение. - Семен Семенович прижал трубку к груди и смахнув пот с лица, пододвинул Брагину сигареты, зажигалку дивной формы и пепельницу.-Слушаю... Разумеется, мы настороже. Поволноваться можно, но отчаиваться категорически запрещаю! Ничего не меняйте, пусть смены остаются в прежнем порядке. - И опять Метанову пришлось прикладывать трубку к груди, словно стетоскоп для выслушивания сердца. Залив окурок водой из графина, он долго не отвечал собеседнице. А когда заговорил, то уже совсем другим голосом, отягощенным тоном официальности и чем-то гораздо большим, чем личные отношения с
        Ниной Алексеевной. Лицо его стало напряженным, он косил глазами в трубку, как бы умоляя Нину не кричать.
        - Парторг уже звонил? Совершенно справедливо. Главный вопрос - сдача печи "кипящего слоя". Заберите все необходимое и приезжайте пораньше. Вместе произведем рекогносцировку местности. Что еще, Маркеловну? Не ваша печаль, кого надо-оповестят. Приезжайте... Оснований достаточно, чтобы надеяться нам на зеленый светофор. Не прощаюсь!..
        Закончив разговор и услышав отбой, Семен Семенович не вешал трубку и долго еще смотрел на Сергея, видимо, считая и его участником этой обменной информации, в которой Брагина, действительно, интересовало многое. Сергей понял из этого разговора, что Метанов готовится к заседанию партбюро основательно и находится во всеоружии, имея про запас какой-то новый козырь.
        Впрочем, об этом Сергей скоро узнает от Чары Акмура-дова. Оказывается, поступило распоряжение совсем остановить и законсервировать, а возможно и демонтировать вращающуюся печь, которая в какой-то мере конкурировала с установкой "кипящего слоя". "Вращалка" была с наружным обогревом, напоминая печи работающие на цементных заводах. Как только началось освоение новой установки, предшественницу все время держали в "черном теле", пускали редко, мотивируя ее остановки старостью и неэкономичностью. И вот получено распоряжение на ее полное выключение из производственного цикла и продажу, если найдутся охотники. Акции новой установки значительно повышались. Чары Акмурадов и Брагин догадывались о вмешательстве в это дело сторонников Игоря Завидного и Метанова. Своим беспокойным, пытливым умом Сергей Брагин предвидел другое: раньше срока придется списывать махину "кипящего слоя", которая рядом с новым сульфатным заводом и другими установками всем покажется... несуразной корягой - раскорякой, техническим анахронизмом. Думал он об этом сердито и с некоторым пристрастием, но в главном вряд ли ошибался.
        В последнее время Семену Семеновичу стало казаться, что Брагин чересчур вспыльчив, прямодушен и мнителен. И он начинал опасаться молодого инженера, не наедине, а когда тот выражал свои суждения с запальчивым убеждением при других, не считаясь ни с какими авторитетами и рамками приличия. За Сергеем Брагиным такой грех водился, и он знал об этом, однако обнаружить в себе изъян бывает куда легче, чем подлечить болезнь. Семен Семенович был старше Сергея годами и богаче житейским опытом, он был когда-то и простым лаборантом, и преподавателем института, и директором комбината на Азовском море, повидал заграницу, к тому же Метанов был мягче характером и тоньше, изысканнее и обаятельнее в обхождении. Он знал за Сергеем Брагиным другую слабость: говорить все напрямоту, часто по первому впечатлению и с резкостью ослепляющей, с азартом увлекшегося спортсмена. Отступать от сделанного 'или отрекаться от сказанного Сергей не любил, а вернее - не мог, и это тоже превосходно, знал Семен Семенович, и умел этим пользоваться так, что Сергей и не подозревал, а если и догадывался, то чаще всего с запозданием. И ему
оставалось потом только наблюдать, как ловко пользуется Метанов его опрометчивыми взрывами. Как бы там ни было, сейчас Метанов прибег к испытанному приему. Положив палец на переключатель, он продолжал держать в руке телефонную трубку, словно жалея, что не досказал чего-то Нине Алексеевне. Это по его мнению должно было возбудить любопытство Брагина и толкнуть его на откровенный обмен мнений... Но не думал Семен Семенович, что этот обмен начнется с такого наскока и таких решительных действий Сергея Брагина, который вихрем подлетел к телефону, выхватил у Метанова из рук трубку и только потом попросил разрешения позвонить. Он снова вызвал печную установку.
        - Протасовой хотите что-то передать или вспомнили о забытом на Маре во время поездки? - поинтересовался Метанов, пока Сергей еще не начал разговора и, ощупывая шнур, продувал замусоренную посторонними звуками трубку.
        - Предупредить ее надо, чтоб потом путаницы не было, - отозвался Сергей. - С какого часа вращающаяся печь отключается? Это важно для подсчетов.
        - О, оригинальный рисунок мысли! - незамедлительно отозвался Метанов, стараясь придать своим словам насмешливый оттенок. - Какой-нибудь абстракционист мог бы ее изобразить коротеньким кусочком медной проволоки, завязанной тройным узелком, а кончик расплющив и раздвоив острыми усиками...
        - Почему же именно раздвоив? - простодушно спросил Сергей, продолжая выдувать трескучий сор из трубки.
        - В вашем вопросе, Сергей Денисович, не столько яда, сколько зрительной опасности, как в змеином жале! Простаки боятся именно раздвоенного язычка, но ведь смерть таится в зубе, - с педагогической обстоятельностью пояснил Семен Семенович, причем это пояснение он делал Брагину уже не первый раз и оно стало у него своеобразным рефреном в особо важных разговорах. - Своим вопросом о вращающейся печи вы хотите не прояснить суть, а в некотором роде - запутать. Оно?..
        - Я хочу просто предупредить Протасову, - ответил Сергей, - и ничего не стараюсь запутывать, наоборот, хочу другим помочь, чтоб не спутали... А то будут валить все беды на вращалку!
        - Можно подумать, что это не выжившая из ума цементная громыхалка, а драгоценная амфора! - искусно рулил в разговоре Семен Семенович не только с помощью кормового устройства, но и лавируя парусом словесного ялика.
        - Надо чтоб заранее отделили сульфат один от другого, - беспокоился Сергей Брагин, зная, что готовая продукция от двух разных печей ссыпалась в одном помещении и хотя по виду была разной, могла перемешаться, что и случалось не раз.
          - Мне сдается, Сергей Денисович, что вы печетесь впустую... Вращалка уже давно простаивает, а если подает признаки жизни, то робким чиханием или кряхтеньем!.. И, как всегда, Сергей оказался самим собой: он так бурно реагировал на эти слова, что бросил заговорившую наконец-то трубку и стал метать слова, не глядя на собеседника, из вежливости боясь обидеть, обжечь его взглядом, но в то же время нимало не беспокоясь о выборе слов, а если и беспокоился, то подбирал словцо покрупнее калибром, самое бодяжное и жгучее, чтоб до седьмого ребра пронимало.
        - Апокриф, ложно сочиненная версия, дорогой Семен Семенович! Вы любите это камфорно вонючее слово, - ярился Сергей, - именно апокриф! Эти сочинения попадаются уже не раз в отчетной документации. И вы, главный инженер, допускаете это техническое святотатство! Теперь доказываете, что вращалка давно уж обомлела, выдохлась... А ее и привезли-то сюда с камышинкой в заднем клапане, как цыганскую коняку у деда Щукаря... И все же с нашей помощью она тянула, да и сейчас перхает, но тянет, кое-что выдает на гора. Учитывать это надо, как припек вращающейся, печи И путать тумпаки - бугорки сульфатные не позволительно Иначе, Семен Семенович, с помощью одной тростинки мы начнем надувать двух кобылок!..
        - Эх, вложить бы такую речь в уста уркагану из криминального боевика! Не надо и стрелять, всю сценичность можно держать на вашем феерическом речитативе, - Метанов сумел-таки рассмеяться, а у Сергея хватило юмора, чтобы ответить на этот вымученный смех простой и тихой, вполне искренней улыбкой.
        - Знал бы дед Щукарь, что камышинкой грешат не только конокрады, но и галурги!..
        Смех у Метанова перешел в улыбку, а фальшивая улыбка в нервную гримасу. На этот раз Семен Семенович 'что-то не подрассчитал, и в накладе остался сам, а не Брагин. Но когда Сергей во второй раз потянулся к телефонной трубке, то не сумел завладеть: Семен Семенович снял ее с рычага первым и запрашивал через коридор конторы по телефону у директора разрешения зайти к нему по важному делу. Получил ли он такое разрешение?.. Их разговор неожиданно оборвался. И не успел осторожный Семен Семенович положить трубку, как в кабинет торопливо вошел сам Чары Акмурадов.
        С Брагиным они в это утро еще не виделись. Акмурадов поздоровался с ним, крепко пожав руку и заглянув в глаза.
        - Из Ферганы пришла телеграмма. Наш бишофит получили... - сказал он возбужденно.
        - Вчера еще было сообщение, - не хотел казаться несведущим Метанов.
        - Я о другом говорю, Семен Семенович! Бишофит наш прошел анализ.- Чары Акмурадов подсел к столу и начал ковыряться в деревянном, украшенном резьбой стаканчике для карандашей, среди которых острием кверху обнаженно торчало лезвие скальпеля.
        - На положительный результат, Чары Акмурадович, вы, надо полагать, и не рассчитывали! - старался опередить сообщение директора озадаченный Метанов. - С такого самогонного аппарата как ваш, Сергей Денисович, нормального продукта получить трудновато. Вы не обижайтесь на меня, дружище! Сознайтесь, вы не ждете Нобелевской премии за свою винокурню?
        - Я жду того, на что делом рассчитываю! - ответил Сергей. - Новая бишофитная установка делалась с учетом нашего первого опыта. Вы же не станете этого отрицать. И если ферганцы примут первую пробу бекдузского бишофита, если он сослужит службу для хлопкоробов и поможет им удалять с помощью наших химикатов листья с хлопчатника для машинного сбора, то мы вправе быть довольными!..
        Чары Акмурадов посмотрел снизу вверх на стоявшего рядом Сергея, выслушал его внимательно и пытливо, потом поднялся со стула и вынул из нагрудного кармана шелкового кителя сложенную телеграмму.
        - Вот ответ! - Акмурадов пригладил седой чуб в черной шевелюре, который говорил больше о сохранившейся молодости, чем о наступающей старости, перевел взгляд на Метанова, затем снова на молодого друга. - Скажи, Сергей, только откровенно, без патетики: ты искренне веришь в наш бишофит? Не зря ли возимся?
        - Верю.
        - Надежда - бог грядущих дней. - Метанов надел очки, приготовившись читать мало утешительную телеграмму.
        Небрежно взяв ее у директора, Семен Семенович откашлялся и сел с раскрытым ртом и отведенной в сторону левой рукой в ораторской позе. Сергей, приготовившийся слушать, прикрыл окно, насторожился, но так ничего и не услышал. В недоумении повернувшись к Метанову, он увидел его набирающим какой-то номер телефона, а телеграмма, топорщась от клейстера, встала дыбом на краю стола и стойко сопротивлялась ветру, старавшемуся сдуть ее на пол. Не обращая ни на кого внимания, Сергей бережно взял жесткую бумагу обеими руками и снова отошел к задернутому снизу окну. Прочел. Положил телеграмму на стекло метановского стола, разгладил ее и прижал с уголка стаканчиком с резьбой, чтобы ветер не унес.
        - Наш бишофит и должен быть лучше немецкого, - сдержанно и удовлетворенно проговорил Сергей Брагин. - Ведь наш-то... уроженец Кара-Богаза, который один на земном шаре!
        - Не надо утрировать и принимать всерьез! - шумел у телефона Метанов, зажав рукой трубку. - Все это скидки на молодость туркменской химии. Поблажки!..
        Обиженный этой словесной кислятиной, Сергей выхватил телеграмму из-под стаканчика и вслух прочел добрую весточку с Ферганского химического комбината, куда они послали первую партию своего бишофита. Узбекские химики тоже радовались, что в сравнении с заграничным, немецким, бекдузский бишофит оказался лучшим. Ферганцы просили срочно сообщить, какой заказ могли бы принять добытчики Кара-Богаза?..
        - Ну, и сколько же, Сергей Денисович, мы сможем поднять? - спросил Чары Акмурадов.
        - Сейчас приток небольшой, - откровенно признался Сергей Брагин. - Но заявку можем дать очень серьезную, будем поставлять бишофит. У нас уже есть вполне современная установка. Главное сделано - получаем бишофит из рассолов.
        - Собираемся получать, - Метанов продолжал куда-то безуспешно названивать, и делая это усердно, он в то же время горячо поддерживал разговор. - Вы, Сергей Денисович, сами же говорите, что девиз у нас пионерский: твори, выдумывай, пробуй!.. Так? И установка ваша больше похожа на духовой пистолетик из камышины, в которую ребятишки заряжают арбузную кожуру. Где же ваши звонкие шпоры времени?..
        - Проба пробе рознь, Семен Семенович! - ответил Брагин. - Бишофитная установка, сделанная без широковещательных реклам, без всяких, как говорят музыканты, форшлагов, сразу же помогла нам открыть животворный родник. А вот другие пробы... трубопровода, "горного цеха", сифонных установок для садки мирабилита и еще кое-что - для нас как бы вместо водолазной обувки со свинцовыми подошвами. Дает нам устойчивость, чтобы держаться в погруженном состоянии!..
        - Старая притча и как она не надоест! - у Метанова на высоком, выразительном лбу морщинки до того плотно сжались, что слились в синеватую опухоль. Он бросил звонить, переключился на зажигалку, которая тоже перестала высекать искру. - И так вы, Брагин, всякий раз переходите на личные выпады! Бишофит нужен, но не ложкой снятая пеночка; деловой, устойчивый бишофит для крупнейшего в стране Ферганского комбината. На телеграмму отвечать надо трезво, без ложных заверений. Так, Чары Акмурадович?
        - Ответ я уже приготовил.
        - И какой же, любопытно? - Семен Семенович, наконец-то, засветил зажигалку. Задул ее и снова зажег. - Соблазн велик, но по одёжке и протягивай ножки!..
        Сергей Брагин молчал, но именно к нему обратился Акмурадов:
        - Как бы ты, Сергей, ответил ферганцам?
        - Дадим бишофит. Не отступим. У нас его будет много. Пусть ферганцы рассчитывают на наше рабочее слово.
        - О, великий романтизм! - сожалеючи проговорил Семен Семенович. - Буря и натиск! То воитель вы, а то рыцарь на час. Восторженное настроение посещает вас, Сергей Денисович, не надолго. Сейчас обещаете, а потом сомнения. Самовар-то ваш пеной давится! С новой установкой тоже возня.
        - Но зато дело с бишофитом твердое, жизненное, оправданное. И мы уже пополняем народную копилку. Да и за свой небывалый самовар мы не боимся! - от сказанного Брагин не желал отступать, и своей иронией Метанову не удалось его сбить. Но Сергея беспокоило не это словопрение, а молчание Чары Акмурадова, до сих пор ничего не сказавшего о своем решении.
        - На дохлых тюленей опять надеетесь, Сергей Денисович? - вспомнил старую историю Метанов. Ничем он не гнушался и не брезговал, когда хотел обезоружить противника в споре. - Галургия наша вряд ли раздобреет от тюленьего жира! На падаль не надо полагаться, лучше уж браконьерство. Не так ли? А впрочем, это оригинально, бесподобно! Какая изысканная рецептура!.. Вы, Брагин, тоже пытаетесь сделать открытие и получить право на патент. Дерзайте, ныне ободренны!..
        Сергей Брагин был удивительно сдержан и тактичен, почувствовав, что противник пускает в ход издевки и подталкивает на открытый скандал. Он понимал, что Чары Ак-мурадов надеялся на него. Приневолив себя к вежливому ответу, Сергей сказал:
        - Вы находите, Семен Семенович, что это действительно открытие? Тогда не поможете ли с Игорем Завидным оформить мне свое авторство?
        Наступившая пауза напоминала предгрозовое затишье. Чары Акмурадов дал Метанову возможность закурить, собраться с мыслями, но опередил его в разговоре, положив на стол телеграмму.
        - Пишите, Семен Семенович, наш ответ ферганцам, - попросил он главного инженера. - Будем поставлять бишофит. Да не смотрите так трагично... Пишите, что мы ждем солидный заказ!..
        В кабинет вошел Байрам Сахатов, парторг комбината, и за разговором сначала никто не обратил внимания на то, что же он держал под мышкой и в руке, А когда увидели, то все трое в недоумении переглянулись. Сахатов принес картонный блин с магнитофонной лентой, деревянный кубок и мешочек с землей. Ничего не говоря, он остановился около порога, и худощавое лицо у него было торжественным и печальным. Метанов оторвался от телеграммы, но только для того, чтобы встряхнуть под столом авторучку. Попробовав перо на ногте большого пальца, Семен Семенович взглянул на директора и мучительно стал дописывать обязательство на поставку бишофита. Появление парторга Сахатова он хотел было использовать для продолжения дискуссии на больную тему, но по взгляду Чары Ак-мурадова понял, что надо сначала дописать телеграмму, а потом уже затевать разговор. Сергей Брагин решил, что Байраму Сахатову требуется помощь, и подойдя к нему, хотел взять целлофановый мешочек.
        - Не трогай! - внушительно предупредил его Байрам, вытянув свою длинную руку так, что Сергей при всем желании не смог бы завладеть таинственным мешочком. - Возьми сначала голоса... Не запутай. Не клади. Держи осторожно!..
        Все знали, что парторг только что прилетел из Красноводска, куда его вызывали в горком партии по тем же вопросам опытной установки и машинного сбора сульфата. Но вместо того, чтобы до заседания партбюро рассказывать о своей поездке, Байрам Сахатов, явно чем-то озадаченный и как всегда сдержанный, обдумывающий что-то и готовый сообщить какую-то новость, возился со странным набором разнородных предметов. Вид у него был важный, взволнованный. Парторг бывал иногда очень неугомонным и часто проявлял себя с какой-то неожиданной жизненной стороны, поражая всех жизнелюбием и выдумкой.
        - Не перепутай голоса, Сергей! - просил он в какой уж раз.
        - Что это за кубышка? - спросил Сергей, пытаясь дотронуться до красиво выточенного кубка. - Клади на стол и говори, что принес!
        - Нельзя класть! - с беспокойной живостью ответил Байрам Сахатов. - Это - как факел! Здесь не просто земля, а огонь сердца... большая человеческая жизнь!..
        Интерес у Сергея перешел в нетерпенье, которое и толкнуло его на поступок, если не детский, то не совсем приличный: Сергей дотянулся до руки Сахатова и силой опустил ее к столу. Но и после этого парторг не выпустил из рук то, что так бережно держал и не решался никому доверить. Первому все же он доверил Сергею Брагину.
        - Возьми, - сказал Байрам Сахатов с трепетным предостережением. - Не клади... В руках держи. Чувствуешь, Сергей, что это?..
        - Не пойму.
        - Это горсть земли с могилы героя Валерия Рылова.
        Но и после этого не поверил Сергей, что это действительно так. Неужели это от их земляка Валерки Рылова, весельчака и спортсмена, молодого геолога, сына карабогаз-ского искателя?.. Паренек из Бекдуза, Герой Советского Союза Валерий Дмитриевич Рылов погиб в бою с фашистами на литовской земле и похоронен в Римше, на кладбище, в самом центре селения. И вот земля оттуда... Черная, влажная, с неувядшими травинками.
        - Из Литвы? И еще свежая, пахучая земля, - не верилось Сергею. - Как ты добыл, Байрам?
        - Друзья привезли, - сказал наконец новость Сахатов. - У нас же сейчас гости с берегов Янтарного моря! А вы и не знаете. Ночью приехали, когда вы на озере стреляли по своим теням...
        Сергей взглянул на Сахатова: всерьез ли он насчет теней? Не похоже, чтоб смеялся.
        - Сестра нашего Валерия увела гостей к себе. Захватила всех сразу Ирина Дмитриевна и не выпускает из дома. Насилу вот это выпросил. - От этой новости люди как-то вдруг подтянулись и насторожились, а текущие дела на какое-то время стали обсуждаться не так крикливо и суматошно.
        - И ты до сих пор молчал! - серьезно упрекнул Сахатова директор Чары Акмурадов.
        - А гости не похожи на циркачей. Без афиш и фанфар приехали, - не обижаясь на упрек, ответил Сахатов. - С аэродрома без провожатых сразу нашли дорогу к своим родственникам.
        - Да, эти литовцы теперь самые ближайшие наши родственники! Крепче такого родства не может быть на свете, - Чары Акмурадов потрогал небритый подбородок, посмотрел на других.
        Под стать ему своей щетиной был только Сергей Брагин, совсем одичавший за время аварии. Он хотел побриться в обеденный перерыв. И только Метанов, хотя и провел вместе с ними ночь на колесах, был свеж, готов к любому приему. Про Байрама Сахатова - высокого, с длинными, зачесанными назад гладкими волосами, чуть приспущенными висками и спокойным, осторожным лицом; про молодого парторга, недавнего лаборанта, выпускника ашхабадского университета и говорить было нечего. У него всегда был вид аккуратного учителя или лектора, хотя он подолгу пропадал на озерах среди сборщиков, на промышленной площадке, около установки "кипящего слоя", в порту, на жилых стройках, в пионерских лагерях. Элегантность и кажущаяся хрупкость фигуры не мешали Байраму Сахатову лезть в самую адскую черновую работу, в производственную толчею. Бывало, что он слишком глубоко уходил и путался в мелочах, в которых без него можно было обойтись. За эту вездесущность и настырность Чары Акмурадов и другие коммунисты нередко упрекали Сахатова, а он в шутливой форме, но вполне резонно говорил:
        - Лабораторная работа, как вы решили, не по мне. Вот я и стал подвижником. Зачем ждать, когда к тебе придут: лучше самому пойти к людям и узнать от них нужное, послушать, чего хотят сказать, проведать - о чем их заботы. Не будет халат коротким, если по совету сшит!
        Возразить на это было трудно, и все же некоторая несобранность и желание во всё встревать и делать самому у Сахатова были. Освобожденным парторгом он работал немногим более года, набирал опыт и помощников, а отсутствие усидчивости и степенности Байрам с успехом возмещал своей завидной энергией, поворотливостью, твердостью суждений в самых щекотливых вопросах и умением отличать истинных тружеников от болтунов и приспособленцев. Знавший Сахатова лучше других, Чары Акмурадов не случайно упрекнул, подозревая, что тот опять взял на себя лишнего.
        - Вместе с гостями ты прилетел из Красноводска? Теперь я догадываюсь, почему им не понадобились провожатые в Бекдузе. - Пожалуй, не зря ворчал Чары Акмурадов, таких гостей надо встречать, если и не речами и барабанами, то и не втихомолку, а всем миром, хлебом-солью. - Узнал хотя бы о их планах, Байрам Сахатович? - продолжал хмуриться директор.
        - Вы же туркмен, Чары Акмурадович, - так же серьезно отозвался Сахатов, поглаживая расписную шкатулку. - Гость в доме - превыше всего! Для своей родни - литовцев из Римши - ничего не пожалеем и не скроем.
        - И по-русски гостей так встречают, Чары Акмурадович! - поддержал парторга Сергей Брагин. - Стеснять их не надо, а подумать как лучше принять, положено!
        - Опять, Сергей Денисович, хотите взять силовым приемом, - нарушил свое затянувшееся молчание Метанов. - Поголовным большинством берете: двое на одного. Я на вашей стороне, Чары Акмурадович! Нельзя допускать произвола под видом радения и энтузиазма. Общественное горение тоже не лишне регламентировать, Байрам Сахато-вич! Мы тут с бишофитом не знаем что делать, в темную играем, а у вас обособленные приемы гостей чуть ли не из-за границы!.. Западных соплеменников, которые отлично знают, что такое высший тон и настоящий сервис, надобно изысканно встречать. И ваш, Сергей Денисович, национальный этикет тоже следует отпускать в меру, когда вступает в свои права истинная цивилизованность. Это своего рода бомонд!.. Я готов помочь, Чары Акмурадович. Очень ко времени оказался среди нас Игорь Маркович Завидный - украшение любого общества! - Семен Семенович прищелкнул пальцами, словно заранее предвкушая свой душещипательный конферанс на этой встрече. - Эх, а не пригласить ли нам на торжества представителя с того света? Это будет сенсация, шик! Послушай, старина, Байрам Саха-тович, давай угостим этих
прибалтийцев... представителем иностранной фирмы. Это же фурор!..
        Первым возразил сам Байрам Сахатов.
        - Наши друзья не на карнавал приехали, и не на смотрины. Они не нуждаются в такой сомнительной приправе.
        - Что... разве у нас выводка подержанных грандов? - в том же смысле, что и Сахатов, сказал Сергей. Кивнув на телеграмму, он заметил: - А про бишофит, Семен Семенович, вы свои слова зря в общую разговорную кучу свалили! Об этом у нас особая речь, и темнить тут, как вы справедливо подчеркнули, не следует. Сегодня на партбюро и с бишофитом проясним.
        Семен Семенович умел ловить стрелы на лету и пускать их в обратном направлении, но сейчас своим даром он не воспользовался, видимо, решив, что у Братина слишком туго натянута тетива лука. Тем более он не знал, как истолковать напряженное молчание Чары Акмурадова.
        - В такое время разве может состояться заседание партийного бюро? - спросил Метанов у всех сразу. - День отдан гостям...
        Озабоченность на его лице по этому поводу была столь внушительной, что он для большой убедительности привстал на цыпочки и выглянул в окно, словно гости уже надвигались и следовало побыстрей все поворачивать на улыбчивый лад. Но смотреть-то, оказывается, надо было не в окна, а на дверь, которая отворилась с такой стремительностью и с таким ветром, что бумаги слетели со стола, а люстра закачалась и на плечо Семену Семеновичу упала сонная моль, застрявшая в светильнике с ночи. В дверях появился самый заметный и необходимый в этот день га-лург - председатель завкома Садык Мустафин, пожилой, полный, но очень подвижной и суетливый, гурьевский казах в полувоенной форме. Как всегда с планшеткой, в сапогах, гимнастерке с накладными карманами и не по костюму - в войлочной белой шляпе степняка.
        Поприветствовав всех осторожно приподнятой шляпой, Мустафин вошел в кружок, расстегнул планшетку и вынул из нее кусочек медной проволоки.
        - Видали? - спросил он почему-то именно у Сергея Брагина.
        На первый взгляд ничего особенного в этой медяшке не было, и Сергей осмотрел у проводничка концы: один был блестящий, с острым обрезом, другой - оплавленный, с копченым наростом. Прикинув, к чему бы этот кусочек проволоки мог крепиться, Сергей спросил:
        - Для ребят подобрал, стрелять из рогатки?..
        - Ах, не узнаешь, Сергей Денисович! - укорил его в недогадливости Мустафин. Он взял у Брагина погнутую проволочку и передал Метанову. - Вам, Семен Семенович, велел отдать Гоша. От него я пришел. Из больницы. Говорит Гоша, что нашел ее в электрическом счетчике у "мангалки" кипящего слоя.
        - При чем тут счетчик? - возмутился Метанов. - Не бредит ли этот субъект?
        - Аи-аи, Семен Семенович, зачем такая обида? - Мустафин вынул из планшетки узенькую бумажную ленту, исписанную в столбик. - Вот кривая градусов у Гоши. -
        Видите - прямая! Нет у него температуры. Врачи даже не верят, а я верю. Гоша не будет обманывать. Он человек правдивый. Если у него эта самая кривая... все время прямая и температура в норме, значит, Гоша правильный человек. И бред ему не нужен, Семен Семенович! Я хотел выбросить эту проволоку, а он вам послал. Пусть, говорит, у вас лежит. Должен найтись хозяин!..
        - Если и найдется, то не по своей воле. Теперь понятно... - сказал вдруг непокладистый Сергей Брагин. - Сохранить проводничок все же придется, Семен Семенович! Послано вам лично...
        - В категорической форме - лично! - подтвердил Сабит Мустафин. Толстяк все время двигался и вовлекал в движение других: одному что-то давал в руки, другого просил посмотреть на Гошин бюллетень, с третьим о чем-то пошептался у окна, и всем по очереди любезно наступал на ноги. Никого не оставив без внимания, Мустафин задал собравшимся головоломный вопрос: - Кого угощать калиной?..
        Первое, что поспешил выяснить каждый из присутствующих: не ослышался ли? И не оговорился ли умаявшийся батыр Сабит Мустафин, который был действительно вездесущим человеком, знал на химических разработках буквально все и всех, потому что около пятнадцати лет работал грузчиком в порту, на ручном сборе сульфата, потом весовщиком, заведовал товарным двором, а председателем завкома избирался пятый раз. Он завсегда был в самых липких делах, как в репьях и, кажется, не было таких вопросов в жизни Бекдуза, которых бы не касался профсоюзный лидер Мустафин. Шумный его приход в кабинет Метанова сейчас всех озадачил: откуда взял Мустафин в пустыне калину?
        - А брусникой, случайно, не хочешь нас угостить? - вздумал было посмеяться Семен Семенович.
        - Не я, а гости угощают! -Мустафин широко улыбнулся, приготовившись еще чем-то угостить. Скрытничать Мустафин не умел и сразу же проговорился. - И вино выставили на стол, сгущенное очень!..
        - Разгулялся ты, Мустафин, не сдержать! - покачал головой Чары Акмурадов. Отвлекшись на минутку от разговора, он передал вошедшей секретарше телеграмму и попросил заказать разговор с Ашхабадом.
        - Калину - к общему столу! - предложил между тем Сахатов. - Для гостей и у нас найдется такое, чего они никогда не видывали.
        - Простые люди, настоящие родственники! Литовцы уже собрали наш народ на улице. Меня ждут! - Сабит Мустафин обмахивался планшеткой и пятился к двери, чтобы улизнуть, видимо, кому-то чего-то уже наобещав. - Я так и скажу...
        - Что ты им скажешь? - остановил его Чары Акмуралов.
        - Ничего особенного. Скажу, что вы уже готовы... Пришлось попросить его сесть на диван и посоветоваться сообща, как раскроить день. Гостям по праву отводилось почетное место и основное внимание. Шкатулку Байрам Сахатов поставил на стол, и ее рассматривали со всех сторон, как диковинку. В своем роде это была музейная вещица, которая поражала не только тонкостью, филигранностью отделки, красотой древесного рисунка и какой-то теплой и задушевной тональностью раскраски. Шкатулка была любовно сделана для семьи Валерия Рылова, в память о дорогом человеке и в знак уважения сельчан Римши к своему защитнику, отдавшему жизнь за их счастливую долю. Небольшую толику этой земли с могилы Валерия они привезли с собой, и она будет храниться в этой деревянной шкатулке. У драгоценного сосуда было две ручки и крышечка с янтарем. На одной стороне шкатулки была вычерчена с мелкими подробностями карта Литвы, а на другой - с таким же старанием изображена акватория Каспия и залива Кара-Богаз. Мастер не пожалел сил и душевного жара для отделки драгоценного ларца. Потом выяснилось, что эта дивная мастерица сама приехала к
бекдузским химикам. Ее звали Аделе Гадукене. Работала она председателем Игналинского райисполкома. Шкатулка говорила о многом. Не успели ее рассмотреть во всех деталях, как в коридоре послышался шум. В сопровождении ребят в кабинет вошла сестра Валерия Рылова, моложавая, с характерным крупным, скуластым и веселым лицом сибирячки, Ирина Дмитриевна.
        - Караул, смирно! - послышался негромкий, утомленный голосок.
        К своему удивлению Сергей Брагин увидел во главе пионеров, одетых по всей форме, своего верного дружка Мурада, уже вставшего на ноги после заплыва к острову Кара-Ада. Сергею показалось, что Мурад неузнаваемо повзрослел и ему очень шла белая рубашка с ковровой вышивкой на вороте, тюбетейка и зимние, тяжелые ботинки, видимо, надетые в жару лишь потому, что были совсем новенькими и ядовито блестели. На похудевшем, бледно-желтом лице крупный нос и горящие, черные глаза выделялись особенно заметно и делали Мурада строгим и чуточку незнакомым. Во всей его вытянувшейся фигурке чувствовалась какая-то угловатость, а в глазах недетская суровость и пристальность. На стриженой под машинку чуть удлиненной голове смешно торчали тонкие, оттопыренные уши, а глаза горели волевым, мятежным огнем. Сергей Брагин почувствовал взгляд этих глаз на себе еще до того, как узнал в принарядившемся, худеньком мальчугане Мурада. А когда узнал, и они встретились глазами, Сергей вспомнил сразу же о записке, переданной ему Фалалеем Кийко. Он перечитывал ее несколько раз, но мало из нее понял. Ясно было одно: Мурад, а, может быть
и Ковус-ага, хотят о чем-то поговорить... Когда это лучше сделать? Этот требовательный вопрос прочел сейчас Сергей в горящих глазенках Мурада.
        - Ирина Дмитриевна, пионерский караул готов для охраны... и встречи с Героем, нашим Валерием!.. Мы, тетя "Ира, обещаем и клянемся!..-Мурад, отдавая рапорт, сначала держал руку по всем правилам пионерского устава над головой, но вдруг покачнулся и взялся за тюбетейку, а потом быстро выправился и взмахнул рукой так ловко и важно, словно в ней была сабля или маршальский жезл. - Пионеры Кара-Богаза принимают Героя в свои ряды!..
        Нет, это была не игра и не праздничный ритуал; выполнялся суровый и тяжелый обряд мужества; это была встреча со своим земляком, погибшим и как бы вновь воспылавшим в родном Кара-Богазе, откуда он веселым, самонадеянным и жизнелюбивым пареньком ушел- на войну. Маленькие сограждане встречали Валерия Рылова с почетом и пионерской верностью. Чутких ребячьих сердец в эти минуты как будто коснулось пламя войны; оно испытывало на верность и крепость, закаляло. Ребята держались молодцевато, правда, сказывалась напряженность, ответственность, но они гордились, что именно их послали все школьники и пионеры сопровождать Ирину Дмитриевну, сестру Героя. Мурад стоял от тети Иры по правую сторону, а слева держал недремный караул Васька Шабан, тоже нарядный, накрахмаленный и очень взъерошенный, с облупленным носом и лоснящимися щеками от затяжного купания. Остальные ребята выстроились за ними.
        Воинственный вид ребятишек и рапорт Мурада вконец растрогали Ирину Дмитриевну, и она вместо того, чтобы как старшая, на правах родственницы отдавать распоряжения, оперлась на своих маленьких рыцарей - Мурада с Васяткой - и расплакалась... Губы кривились, словно через силу улыбались, а слезы струились по щекам и падали то к Ваське, то к Мураду. Рядом с плачущей сестрой Героя ребята .казались особенно мужественными. Большие и маленькие преклонили головы перед точеной, расписной урной, в которую Сергей Брагин бережно, при общем молчании, опустил землю с зелеными росточками и самоцветами песчинок.
        - Караул, готовьсь!.. - Мурад сделал шаг вперед и опустился на колено. Стояла напряженная тишина, хотя и в комнате, и в приемной, и в коридоре собрался народ. Байрам Сахатов взял урну и подошел к Ирине Дмитриевне.
        - Тебе, Мурадик... Неси! - сказала тетя Ира и передала Мурадику живую землю.
        Расталкивая ребят, к Мураду протиснулся Васька Ша-бан, и с этой минуты до самой школы, куда понесли урну, стал его телохранителем. Правда, не он один. На улице к Ирине Дмитриевне Рыловой подошел Ковус-ага и вместе с ней занял место около Мурадика. Так и шли они серединой бетонированной, залитой солнцем и вычищенной морским ветром улицы, нигде не останавливаясь и не прибавляя шага до новой школы с молоденьким садиком из акаций, серебристого лоха, коренастых карагачей и обрядившихся в зеленые сарафаны старомодных ив.
        ...Никто не оповещал жителей Бекдуза, и с радиоузла не успели сказать о приезде гостей, а люди по извечной негласной осведомленности потянулись к школе. И лучшей встречи литовским побратимам нельзя было и придумать.
        В обеденный перерыв приехали старатели с Семиглавого Мара и с Шестого озера, пришли портовики, приплыли с легендарного Кара-Ада служители маяка... Тихие и скромные гости, притомленные долгими путями-дорогами в затерянный Кара-Богаз, приунывшие было от жары, вдруг оказались в таком водовороте, что забыли про усталость, перестали обращать внимание на липкий, нагретый ветер, от которого не было спасения. Поначалу литовцы держались вместе, но скоро, гостей разъединили, и у каждого из них оказалось свое тесное и шумное окружение. В поселке химиков уже знали, кто именно к ним приехал. Об этом передавалось изустно, по самому надежному - беспроволочному телефону. В центре внимания была медлительная и внимательная ко всем, светлоглазая и густобровая Аделе Гадукене, стоявшая во главе крупного литовского района. Серьезная, скупая на улыбку Аделе ни на шаг не отходила от сестры Героя, растерянной и суетливой Ирины Дмитриевны, с которой она подружилась давненько. Они переписывались, обменивались посылками. Закадычными подружками стали их дочки: Римма и Лида. В прошлом году химики Бекдуза гостили в литовской
деревушке Римши, Ирина Дмитриевна стала там дороже родной сестры, у Аделе ее приняли как члена семьи.
        Сейчас среди делегатов литовских крестьян была Евгения Булатовене, директор средней Римшинской школы, носящей имя Валерия Рылова, и главный врач больницы Бронислав Балычавичус. В школьном мирке и гости и свои поступили полностью в подчинение к пионерам. Главными распорядителями здесь были ребята из класса Мурада и Васьки Шабана, именно того класса, в котором учился Валерка Рылов. Во время переклички каждый день здесь звучало:
        - Валерий Рылов!.. Лучший ученик класса отвечал:
        - Гвардии старший сержант Валерий Рылов погиб смертью героя в борьбе с фашистскими захватчиками при освобождении литовской деревни Карлы...
        Навечно занесено его имя в списки учеников школы. Здесь есть его парта. Его ученические доспехи. Его уголок, и в нем - портрет... Из рамочки смотрит живой Валерка. Узколицый. Стриженый, с широко расставленными глазами и упрямо сжатыми в одну линию тонкими губами. На нем темная рубашка с застегнутым воротом... Глядит он внимательно и вопросительно, как будто ждет от людей какого-то ответа или подтверждения тому, что он не зря отдал жизнь, что людям хорошо живется и они помнят его, Валерия Рылова... И люди задушевно отвечали ему: ты не забыт, Валерий! И жизнь свою отдал не напрасно: кто кончил жизнь геройски, начал свое бессмертие...
        Мурад поставил сосуд с живой, проросшей землей перед портретом. В незатейливом классном уголке как будто вспыхнул светильник, наводивший на всю обстановку и на строгие лица людей грустную торжественность. Те, кто был старше годами, вспомнили военную грозу, родных и друзей, не вернувшихся домой, но оставивших свой вечный след на земле. У ребят в эти минуты с особенной остротой пробивалось чувство ответственности за свои поступки и дела, и осмысленное уважение того, что совершали их отцы и старшие братья. Пожалуй, именно в такие минуты зарождались те могучие истоки гражданской и боевой преемственности, которые питали силы нашего народа и нашей советской державы. Здесь не было ничего показного, притянутого, специально состроенного. Сама жизнь породила эту встречу литовских и туркменских тружеников у школьной парты, портрета Героя и около самодельного кувшинчика с горсткой родной земли, взятой из грузного могильного холмика.
        Из окна школы был хорошо виден суровый, гранитный остров Кара-Ада - нерукотворный памятник богатырям октябрьских бурь. Славные революционеры в эти минуты тоже были рядом, они будто несли почетный караул у горки цветов и кувшинчика с прахом... Среди собравшихся их представлял участник тех мятежных событий, каспийский таймунщик Ковус-ага. Прослышав о приезде гостей, старик принарядился в красную атласную рубашку с черными тесемками и солдатским ремнем, надел высокий черный тельпек, темно-синие, армейские диагоналевые брюки с кантами, и слежавшиеся, долго неношеные, со сплющенными голенищами сапоги. Крупное лицо с выразительным носом, внушительный рост и могучая, иссиня черная борода делали Ковус-ага самой заметной и колоритной фигурой среди гостей и своих. Это замечала не только растроганная Анна Петровна, пришедшая сюда вместе со своей семьей; столичный литератор Виктор Пральников, часто обращавшийся к Сергею Брагину и Чары Акмурадову, не сводил глаз с Ковус-ага. Долго и старательно искал он старика, и вот повстречал в такой обстановке, где Ковус-ага казался олицетворением живучей связи времен,
событий и поколений; могучий яшули с Каспия представлял как бы всю туркменскую землю и свой народ. И лучшего представителя, казалось, не могло и быть. Каспийский партизан, помощник революционеров с острова Кара-Ада, подвижник неистового Кара-Богаз-Гола, он завоевал эту землю, сокровищный край, и твердо стоит на жизненной боевой высоте. Старый рыбак знал умного, чуть заносчивого, но уважительного Валерку Рылова, провожал его на войну и сейчас склонил голову перед горсткой земли, политой его кровью... Ковус-ага имел право сказать своему Мураду и его друзьям, пионерам Бекдуза, а вместе с ними и взрослым, а себе - первому:
        - К борьбе за ленинское дело - будьте готовы!
        На слова каспийского таймунщика откликнулись дружно:
        - Всегда готовы!
        Услышал Ковус-ага в клятвенном хоре голос Сергея Брагина, и ему захотелось быть рядом с Сергеем. Тот, словно угадав желание старика, подошел сам; и теперь вместе Сергей Брагин и Ковус-ага повторили:
        - Всегда готовы!..
        К бородачу Ковус-ага подошли гости. Скрестив руки на груди и поклонившись, Аделе Гадукене растерянно сказала:
        - Какие сильные вы... на Кара-Богазе! Спасибо, папаша, за такого удальца! Валерий Рылов стал нашим родным сыном. - Взяв Ковуса-ага за руку, статная и красивая литовка ласково заглянула ему в натруженные морем и жизнью глаза, прошептала. - Приезжайте к нам в Римшу. Постоим рядом с Валерием... Погостите у нас... Увидите край наш и полюбите!
        Молчаливый и торжественный Ковус-ага вдруг разгладил свою бородищу и порывисто обнял литовскую молодуху, крепко прижал к груди. А две слезинки, соленые, как морские брызги, оброненные стариком в бороду, пожалуй, никто кроме Анны Петровны не заметил. Пристально следила она за своим капитаном, и все время проталкивалась к нему поближе.
        - Рано к себе приглашаете, - улыбнулся Ковус-ага. - Сначала посмотрите, как мы вас примем!
        - Посмотрели! От нас ничего не скроете. Мы - как дома! - тоже улыбаясь, живо ответила Аделе.
        - Право гостя - право бога... говорили старики! - Ковусу-ага нравилась бойкость светлоглазой и румяной литовки.
        - Э-э, я знаю и другое у туркмен: незванный гость на мягкое не сядет. Так? - Аделе снова заглянула в глаза старика, добрые и ласковые.
        - Вас мы давно к себе звали, за вами в Литву наши джигиты ездили!..
        - Спасибо, отец, кто от сердца зовет, того к себе приглашай! Так у нас говорят. Приезжайте к нам!..
        Ковус-ага хотел побыть с ребятами и поддался их уговорам повезти гостей на каменный скирд Кара-Ада. Яшули попросил Чары Акмурадова помочь в этом. Но, оказывается, гостей пригласили к себе озерные добытчики сульфата, и уже прислали автобус. Ребятам была обещана поездка на остров завтра. "Пожалуй, это к лучшему, - подумал Ковус-ага, - надо обязательно поговорить с Сергеем". Но сделать этого не удалось. Из школы, как только проводили гостей на Шестое озеро, Чары Акмурадов, Сахатов и Брагин с Мустафиным уехали на бишофитную установку. Помчались они вслед за телеграммой, только что отправленной ферганским химикам.
        Летучая сходка, стихийно вспыхнувшая в перерыв, была первой встречей гостей и бекдузцев. Вечером в клубе должно было состояться настоящее чествование желанных гостей - побратимов.
        Из школы почти все разошлись, и в классном уголке, около пожелтевшего, но не потерявшего своей живости портрета, источавшего свет солдатского бессмертия, стало тихо. Здесь остались одни ребята, а с ними Ковус-ага. Парторг Байрам Сахатов попросил его сказать вечером гостям из Литвы несколько слов... О чем? Пусть старый партизан, каспийский бунтарь и старатель сам решит. Лучше всего можно было думать около солдата, смотрящего с сыновней доверчивостью и гордым спокойствием воина, которого не страшила пуля и смерть, а теперь не пугает забвение: глухая плесень безвестности никогда не коснется его имени. Герой будет жить всегда. Остался вместе с Ковус-ага и Мурад. Ему предстояло на пионерском сборе рассказать о подвиге вот этого остроносого, упрямого и, кажется, чуть холодноватого и самолюбивого человека в солдатской гимнастерке, переступившего через порог этой школы в бессмертие... Мурад не раз слышал это громкое и студеное слово, и думал сейчас, как он произнесет его перед ребятами и что подумает в ту минуту?.. А может, бессмертия и не бывает, а есть добрая память и уважение людей! Остальное все земля
берет... Вот она - земля в кувшинчике. Сильная, родимая, заряженная силой жизни земля. На этой земле Валерка в последний раз видел солнце и ушел в нее... А вот его живое лицо. Он всегда будет жить в памяти людей, и это самое главное. Все это надо обдумать. Сейчас, пока нет ребят и взрослые работают - машинами и лопатами сгребают серебристый порошок, чтобы лучше зеленели поля, чтобы было больше гладких и белых тетрадей, увлекательных книг, энергии для космических кораблей... Пока в порту, где когда-то Валерка ловил бычков и кильку, грузили сульфатом корабли... Пока мамка, Анна Петровна, в лаборатории разливала по колбочкам пробу рапы из подземных колодцев... Пока на острове Кара-Ада готовили маяк к ночному дозору... Пока отец, Ковус-ага, вспоминает про то, как они топили колчаковский транспорт и рубились с басмачами, потом строили фелюгу, чтобы проникнуть в Черную пасть, в тайник залива, а потом плыли от Каспия к стенам Московского Кремля на таймунах... Да, надо все обдумать, пока не вернулся с приисков Сергей Денисович, которого с нетерпением ждал Мурад; надо было вспомнить, как это было у Валерки
        Рылова, когда он свой подвиг совершил. На такой подвиг, пожалуй, решился бы и он, Мурад! А для начала он сделает к нему первый шаг, доплывет до острова Кара-Ада...
        Мурад не по писанному, а со слов жительницы Римши, литовки Аделе, от тети Ирины и фронтовика, приезжавшего в Бекдуз, так много узнал... Командиром отделения связистов был Валерий на фронте. Однажды полк форсировал Западную Двину. С тяжелой катушкой и телефоном Валерий первым бросился в реку. Рвались снаряды и мины, пули вжикали как мухи-журчалки. Они искали смельчака, витали рядом, а Валерка все плыл, подталкивая впереди себя крохотный плотик. Валерка был ранен, но плыл... Вот и берег. Ползком, еле волоча раненую ногу, он установил связь с командным пунктом, и наша артиллерия начала громить вражеские укрепления. Обеспечивая связь, Валерка с товарищами вели огонь по врагу. Несколько раз провод рвало минами и снарядами. Валерка взбирался на крутояр, тянул провод руками и зубами, но не давал молчать телефону. Враги искали телефон самолетами, снарядами... и бомбили. Зелененький ящичек телефона был опасен для них. Связь поддерживал полуживой, истекающий кровью Валерий Рылов. Он помог полку не только форсировать Западную Двину, но и занять важный плацдарм, обеспечивший наступление наших войск.
        В этом бою отличился не один Валерий, лихо дрались и его друзья. Развертывалось стремительное наступление, и гвардейцы безостановочно рвались вперед. Еще много было на пути к победе боев, еще не раз Валерий покажет свою ратную удаль, пока... осколок танкового снаряда не сразит карабогазгольского парня на литовской земле, на окраине живописного селения Карлы, неподалеку от сарая, в котором находились раненые советские воины и жизнь которых спас Валерий. Сам он получил больше десяти ран, и умер, когда осколок попал в голову. Погиб воин, но не умерла вместе с ним солдатская слава. Через шесть дней после его гибели 22 июля 1944 года в газетах был опубликован Указ о присвоении парню с Кара-Богаз-Гола Валерию Рылову звания Героя Советского Союза.
        ... Пока взрослые на озерах собирали урожай, а краны-верхогляды в порту загружали сульфатом трюмы кораблей, пока не проснулась ребятня в лагере и нежилась в прохладе пионерского терема на берегу Каспия, Мурад смотрел на портрет солдата 'и записывал в тетрадку все, что знал о его жизни и подвиге. Мурад расскажет об этом друзьям. Тетя Аделе сказала, что она прочтет стихотворение литовской кружевницы Марии Чепуленене о подвиге Валерия, а по радио будут передавать запись выступления колхозников и пионеров Римши, и литовские песни... Мурад знает, что и как рассказывать, он мысленно ставит себя рядом с Валерием.
        - Папа, а я так смогу? - Серьезно, волнуясь чуть ли не до слез, спрашивает парнишка у Ковуса-ага.
        Старик долго молчит, он не хочет бросать слов зря. И Мурад с трепетом ждет, что он скажет. Наконец, Ковус-ага поднимает голову, оглаживает бороду и обнимает сынишку.
        - Сможешь. Только всегда готовь себя к этому. Всегда! Требуй от себя с каждым днем больше. И верь в свои силы, орленок!..
        Мурад крепко прижимается к Ковусу-ага. Он верит ему, верит в себя.
        Гудит пароход. Не прощается, а дружески предупреждает людей и море о своем выступлении в трудный путь. Гудит грозно, властно, чтобы все знали: пароход выходит в море. Ковус-ага повернулся лицом на звук гудка, встрепенулся.
        - Пойдем, Мурад, - проговорил он, оправляя рубаху и надевая тельпек. Старик взглянул на портрет Валерия Рылова, на устоявшийся в уголке кувшинчик с земной плотью и взял Мурада за руку. - На пристань пойдем. "Степан Шаумян" двигает!.. И провожать и встречать его положено.
        17
        К морю они пошли не улицей, а через садик с акациями, сафорой и туйками, по морскому чистому игольчатому песку с ракушечной крошкой. Не верилось, что в такой сыпучке могут расти деревья, у которых нижние ветки кое-где торчали прямо из сугробов. Вокруг было солнце с песком пополам... Несмотря на зной и невзгоды, зеленые воители выживали, отбивали у песка и ветра пологий морской берег. Приезжие удивлялись этому, а старожилы рассказывали, как из этого морского угла, из Бекдуза доходили до самой Москвы и выходили на выставках в чемпионы сочные, душистые дыни и пудовые арбузы.
        Кара-Богаз мало видеть. Его надобно знать. С этой целью и осматривал чуть ли не каждое деревце в школьном саду Виктор Степанович Пральников. Впрочем, это не помешало ему заметить Ковуса-ага, едва старик покинул ребячье царство и вышел на воздух. Но и тут Пральников чуть было не упустил Ковуса-ага. Думая, что старик пойдет в поселок, в сторону своего дома, Виктор Степанович свернул на главную аллею, но Ковус-ага шел через гаревую дорожку и прямиком, сквозь живую изгородь подрезанной маклюры направился к пристани. Мурад заметил ашхабадца, но тоже не остановился, поспешил за отцом и скрылся за колючим штакетником. Догадываясь, что они торопятся на пристань, Виктор Степанович постоял перед небольшой статуей первой туркменской пионерки Эне, обогнул беседку, баскетбольный щит и зашагал на шум моря.
        Всплески волн за кустами лоха и деревьями помешали Пральникову услышать негромкий окрик редкого посетителя школьного сквера. Оглянулся он, когда совсем рядом услышал шарканье ботинок и сопенье разомлевшего иностранца.
        - Алло! В такую жару бегать надо медленно, - проговорил он с укоризной, хотя сам шел удивительно быстро. - Я хотел спросить у вас, милейший, про эти деревья. Какая будет у них порода?
        Виктор Степанович был уже знаком с заезжим торгашом по гостинице и встречал у директора комбината Чары Акмурадова. Он приветствовал гостя наклоном головы и, остановившись, проговорил:
        - А какая порода деревьев вас интересует?
        - О, я ищу не сандаловое дерево и не самшит, который есть из семейства буксовых. Я не собираюсь делать скрипку, как великий мастер Страдивариус или Гварнери. - Иностранец держался свободно, но без фамильярности, с соблюдением чувства такта и некоторой дистанции. - Мне нужен ваш сказочный... саксаул. Это не он есть? - иностранец подтянул к себе жидковатую, но крепкую ветку тамариска.
        - Нет, это не саксаул, - решил помочь негоцианту Пральников. - Саксаул ни с каким деревом не спутаешь.
        - О, как дороги для памяти дикие достопримечательности! А когда к этому примешиваются еще и причуды!..
        -- Какие же причуды у вас могут быть связаны с саксаулом? - заинтересовался Пральников.
        - Вы все равно не поверите. Мы, иностранцы, для вас все изверги, тираны, чудаки. Мы ничего не любим, кроме золота. Пусть будет так, но я хочу увезти из Кара-Богаза немного саксаула.
        - Это не трудно сделать, но зачем?
        - О, я обещал своей подруге сделать настоящий шашлык... на саксауле! Она знает, что нет на свете ничего лучше такого шашлыка. Вы литератор и можете меня понять. Чтоб и она со мной мысленно побыла в Каракумах, я привезу ей саксаул. В его дыму поджарю альпийского барашка! Поверьте, леди оценит это, а её внимание стоит хороший бизнес! Такой для нее утонченный сюрприз. Из Африки я привез ей очаровательный зуб аллигатора и кусочек шкуры питона на ридикюль... Из Египта вывез редкие ценности для своей коллекции: две умопомрачительных голубых бусинки из мастаба - древней гробницы какого-то жреца. У вас в Туркмении есть и текинские ковры, и ахалтекинские кони и еще кое-что из природного... Сульфат для нашей фирмы я уже приобретаю. Отличное у вас сырье, золотой край. Через протеже мне добыли ковровую сумочку!.. Но мне еще чего-то хочется, не казенного, а экстр аваганте!.. И я надумал саксаул.
        - У вас изысканные запросы,- довольно пассивно поддержал разговор Пральников. - Больше ничего вас не заинтересовало?
        - Торговля всегда останется скучной коммерцией, а экзотика - мое увлечение. Я видел вашу туркменскую мадонну в гипсе, которая есть первая пионерка. Видел страшный остров Кар-ра-Ада! Камни. Змеи. Кости...
        - Для нас Кара-Ада не только мрачные скалы! - горячо возразил Виктор Степанович. - Это - суровый памятник, всегда посылающий людям живой свет. Остров Кара-Ада олицетворяет нашу борьбу, ее великий смысл и светлую память о творцах Октября!..
        - О, я понимаю, туркменские карбонарии!.. - с пафосом, в котором улавливалась скрытая ирония, произнес странствующий бизнесмен. - О, это есть каспийские пирамиды фараонам революции!.. - довольный этим экспромтом, иностранец улыбнулся, впрочем, весьма осторожно, помня о своей дипломатической визе. - О, свет маяка с опасного острова Кара-Ада я не возьму для своей фирмы! Я беру на экспорт, как две египетских бусинки из мастаба, две маленьких фактуры саксаула из ваших джунглей... О, Кара-Ада!.. Ад-да!.. у мрачного Данте нет такого ада... Кар-ра-Ада!..
        Это восклицание вырвалось у красивого, надушенного итальянского купчика в тот самый момент, когда они вышли из школьного садика со скульптурой юной туркменки Эне, смело боровшейся с врагами молодой Советской власти. Покинув кленовый подог, Пральников и гость сразу же оказались на морском волнобое, у пристани. Из синей, волнующейся пучины поднималась каменная твердыня острова.
        - О, Кара-Ада!.. - повторял иностранец, когда они подошли к стоявшим на пирсе бородатому Ковусу-Ага в кумачовой рубахе и бледнолицему Мураду.
        Тяжело и ворчливо, как бы нехотя разминаясь, от причала отваливал "Степан Шаумян". На пристани было немноголюдно. Ковус-ага с парнишкой, провожая судно, сначала шли по берегу, потом ступили на бревенчатый настил и продолжали двигаться параллельно пароходу до самого крайнего бревна, пришитого к сваям железными скобами. Не глядя под ноги, шагая твердо, уверенно, старик и курил, и переговаривался знаками с моряком на пароходе. У шаткого перильца Ковус-ага остановился, вдруг захохотал и погрозил своему собеседнику кулаком.
        - Подол опустится, а... срам в глазах останется! - крикнул старик, видимо, не решаясь передать знаками сокровенный смысл этой весьма фигуральной поговорки. - Понял?.. Попутного ветра. Хош!..
        Ковус-ага оглянулся на берег и увидел иностранца, а с ним ашхабадского гостя.
        - Пап, а дяденька с парохода опять тебе машет, - дернул отца за рубаху Мурад.
        - Этот разговор боцман заводит уже не к делу!
        - А о чем он говорит, пап? - полюбопытствовал Мурад.
        - Старый спор. -Отмахнулся от парнишки старик.- За бакенщика Кийко меня ругает. Зря, говорит, к нему придираюсь. Наверно, Кийко и не плохой человек, но скрытый и землистый какой-то! Не даром говорят: бойся бабу крикливую, а мужчину - молчаливого!..
        - Бакенщик? - Мурад вздрогнул и вцепился старику в плечо. - У него рука в керосине и волосатая. Он ведь такой?..
        - Чего ты испугался? - спросил сынишку Ковус-ага, но как ни добивался, ничего больше не вытянул от побледневшего и замкнувшегося в себя Мурада. - Ну и молчи, посапывай: хоть и сопливый нос, да свой!
        Закадычный друг старика, бакинский боцман Пинхасик, с которым они дружили с юности, перестал кривляться и паясничать на корме судна: он увидел, как Ковус-ага вступил в разговор с подошедшими к нему людьми.
        - Попутного ветра, - еще раз прошептал Ковус-ага.
        Уменьшаясь и словно впитываясь в синюю даль, "Степан Шаумян" уходил в море. Таял он на глазах, и то, что несколько минут назад было явью, быстро становилось только памятью; и чтобы представить себе толстого боцмана с обветренным лицом, в круглой фуражке и разглаженной форменке, Мураду уже приходилось напрягать свое воображение, память... Он наморщил лоб и сжал кулачки: он был недоволен своей памятью... Ему почему-то вдруг стало жалко расставаться с добродушным, хотя и крикливым толстяком, которого на глазах поглощало расстояние и время. Рядом с ним Мураду было куда приятнее и интереснее, чем с холодно-блестящим беззаботным и пахучим иностранцем, который казался каким-то липким и ядовитым. От этого чувства Мурад никак не мог отделаться; учтивый, улыбчивый вид подошедшего иностранца сначала бросил его в дрожь, заставил побледнеть и ухватиться за руку Ковуса-ага, и хорошо, что ни отец, ни другие не заметили его внезапной ярости, и он сумел оправиться от какого-то испуга. Если Мурад и не принимал участия в разговоре, то следил за его накалом и вспышками. Вскоре разговор коснулся его, и Мурад стал как
бы в центре внимания. Произошло это после того, как Виктор Пральников начал расспрашивать старика про оставшихся в живых пленников острова Кара-Ада, которых спасал партизан Ковус-ага, а потом сопровождал до Красноводска... Для иностранца упоминание о змеином ковчеге оказалось неприятным, и он отошел от старика, приблизившись к безобидному мальчугану с красным галстуком.
        - О, ты настоящий агит-картинка! - залепетал иностранец. - Теперь я буду знать, с кем общается наш Джанни Родари. Прелестный маскарад!.. - и он протянул руку, чтобы тронуть пальчиком пылающий язычок галстука, но взглянув в лицо Мурада, вдруг, словно обжегшись, отпрянул. - О, как можно?!.. - прошептал он достаточно громко, чтобы все услышали: - опять Кар-ра-Ада!.. Как может ходить утопленник? Это - он?.. Тот, который плыл на Кара-Ада. Кто его спас?.. - иностранец смотрел прямо в лицо Мураду и говорил ему же о нем самом, как будто об отсутствующем. - Он... не может больше ходить... Тот синий и холодный, с крабом...
        - И я помню! - спокойно, как и полагается духам, ответил Мурад. - И вас, и толстого ужа помню!
        - О, Кар-ра-Ада! - взмолился чужестранец, не имея смелости оторвать взгляда от говорящего утопленника. - Как можно: и краб у вас тоже обманщик?..
        Подошли Ковус-ага с Пральниковым.
        - Хар-рам зада, пакость тоже рядом бывает! - подтвердил Ковус-ага.
        Кого ругал Ковус-ага, никто не понял. Мурад боялся, как бы отец в сердцах не наделал чего-нибудь непозволительного в присутствии приезжих. Заметив беспокойство сына, старик перестал ворчать и тихо заговорил с Виктором Степановичем, который тоже старался повлиять на старика успокоительно, отводя разговор от острых поворотов. Но если бы Пральников знал в эту минуту о переживаниях Мурада, он, пожалуй, больше бы тревожился за малыша. Мурад смотрел на торгового дельца озлобленным, но осторожным зверьком. Никто не знал, помнит ли он хотя бы смутно то, что происходило с ним в воде, на лодке, на песке с крабом в волосах? Об этом никому не дано знать, кроме него самого, да и он долго будет вспоминать обрывки кошмарного, смертного сна, в котором многое слилось и перепуталось, но что-то крепко запомнилось; вдруг он признал иностранца и как бы вновь увидел такое, чего, вероятно, и сам гость не удержал в памяти.
        - У вас, господа, настоящий химический Клондайк!- иностранец, оправившись от смущения, сел на своего конька. Как не волновала и не изводила его экзотика заповедных уголков земного шара, химические богатства Кара-Богаз-Гола интересовали все же больше, чем звенящий, окостенелый на ветру саксаул. Гость осмелился опять обратиться прямо к Ковусу-ага. - Хотя вы скорее похожи на бога пустыни, чем на химика, все же интересно мне узнать: догадываетесь ли вы об истинных сокровищах залива Кара-Богаз?
        - Не только догадываюсь, я здесь хозяин!..
        - О, как приятно играть в загадки! - иностранец обрел истинное вдохновение и уже не скрывал того, чем хотел удивить Ковуса-ага. - Вы только мечтаете, а далекие от вас, тонкие специалисты уже точный расчет имеют. Я говорю о специалистах других стран. Вы читаете их рефератории? - Завладев разговором, гость поочередно выбирал себе оппонентов. Не получив ответа насчет рефераториев от старика, он обратился к Виктору Степановичу.- Надеюсь, вы в курсе международной научной информации? Надо полагать, недавно вы видели в американских журналах снимки... ваших родных мест. Этих самых, где мы сейчас стоим. О, как изумительно зафиксирован ваш неприкосновенный Клондайк. Запечатанный под замки залив Кара-Богаз они не только измерили по всем параметрам, но и ловко препарируют!.. Делают точные расчеты сколько и какого химического продукта можно и нужно получать из рассолов и твердого сырья. В проектах они уже настроили вокруг акватории залива заводы и даже комбинаты, перегонные установки, акведуки!.. Вся эта индустрия коллег...
        - Акул! - не стесняясь, вставил Ковус-ага. - Мы давно знаем, какие у этих хищников вкусы и как они любят жрать чужое!
        - О, бизнес можно делать, не впутываясь в политику, господа! - заграничный делец пытался делать вид, что говорит это всерьез. - Наша фирма готова сотрудничать на чисто коммерческой конъюнктуре. При такой ситуации можно вместе шагать, но надо очень зорко наблюдать за ногами других!
        - Друг смотрит в лицо, недобрый - на ноги, - спокойно вставлял свои замечания Ковус-ага. - Одни с неба, на спутниках, как коршуны за нами подсматривают, а другие - низом шныряют, по-шакальи!..
        - О, я тоже люблю народный юмор! - деланно засмеялся иностранец. - Ловкий паяц - сильнее короля!
        - Да, маскарад бывает очень толковым, -неторопливо говорил старик. - А умного оценишь рядом с дураком!
        - О, мы о другом сейчас говорим! Я человек деловой. Мне за службу фирма платит. - Иностранец настойчиво возвращался к своему. - Другие с неба к вам заглядывают. Без всякого разрешения. Мы - из рук в руки хотим!.. Симбиоз. Зачем с неба, зачем со спутника фиксация? Можно - из кармана в карман!..
        Ковус-ага вел разговор спокойно и деловито, и Пральников ему не мешал, а лишь следил за всеми перипетиями диалога и подстраховывал старика на всякий случай. Но в этом не возникало необходимости. На последние слова иностранца Ковус-ага ответил:
        - Пусть летают и зарятся стервятники! Для Черной пасти это не страшно. Журавль в небе, а силок - на земле. Мы знаем, по каким дорогам летают спутники. Говорят, что они у американцев только на воду могут садиться, а в Черной пасти водица ядовитая: зад разъест.
        - О, это... секс!
        - Найдем где стервятникам сесть!..
        Волны у берега перекатывались с глухим, тяжелым плеском, и на отходе - ухали. Их ворчливый говор был как бы продолжением оборвавшейся беседы на пристани. Налетел ветер с горячей и колючей песчаной крупкой. Иностранец спрятал глаза за щитками темных очков, а рот прикрыл клетчатым платком. Старик взглянул на него и сказал как бы между прочим:
        - Да, чем язык короче, тем жизнь длиннее. - Хоп! - торкнул тихонечко Ковус-ага локтем Виктора Степановича. - Верблюда упрекнули за кривую шею: "А что у меня прямое?" - с обидой спросил верблюд. Понять это надо! - Старик отнимал у ветра свою бороду, а тот дергал ее своей беспалой ручищей до боли.
        К поселку, на ветер - каждый шел по-своему: Ковус-ага грудью вперед, иностранец - бочком, согнувшись и защищаясь рукой, словно опасаясь удара... А пустыня хлестала беспощадно. Внезапный шквал, сначала порывистый и верховой, набрал устойчивую силу, и помела поземка. Песок бил жесткими струями. Стоило на миг остановиться, и тело теряло равновесие, уступало встречному ветровому напору. Казалось, на ветер можно было ложиться с вытянутыми вперед руками, как на парусину. Иностранец свернул к водонапорной башне, и постояв в затишье, направился к гостинице.
        Компания распалась, и тужить об этом не приходилось. Освободившись от дипломатической нагрузки, Ковус-ага без труда уговорил Виктора Степановича навестить их рыбацкий бивак, служивший надежным укрытием при любой погоде.
        Мурад не пошел с ними. Надеясь встретить Сергея Денисовича, он побрел по бурлящему песку к конторе. О чем хотел он говорить? В тонкости и сам Мурад не знал: зачем он так настойчиво ищет этой встречи? Ему хотелось посоветоваться с Сергеем Денисовичем... Он начал вдруг что-то вспоминать из своей опасной истории с проплывом и короткой побывки около острова... Что-то ему будто мерещилось, но было и такое, о чем хотелось поговорить со старшими. Он не очень оправился от своего потрясения и ему бы лежать, а он ходил, тянулся к людям... Изо всех сил крепился. Нет, ему нельзя лежать, он должен посоветоваться с Сергеем Денисовичем.
        Мурад бредет по песку, тонет в буране, падает, встает и рвется через тугую завесу... Какой бешеный ветер, но и он не может пересилить удушающий зной. Трудно дышать, нет сил вытаскивать ноги из песка... Незаметно для себя Мурад поворачивает к морю и ноги пошли быстрее. Море... Сразу стало свежее. Просторнее. Мурад вдохнул полной грудью и повернулся лицом к острову. Кара-Ада!... Он был в лиловом тумане. Башенка маяка упиралась в небо, и словно покачивалась, а сам остров как будто медленно плыл навстречу волнам и тучам. На маяке вдруг блеснуло какое-то зеркальце; солнечный зайчик побежал по волнам, скользнул по песку и скрылся в песчаном рванье бури. И вдруг этот зайчик осветил что-то в памяти... Мурадик до боли стиснул зубы, зажмурился и вспомнил... Мгновенная вспышка выхватила из тьмы гребень волны с зеленым вихром, потом камешек, расколотый волнами, но не раскрошенный... он распался, когда краб задел его панцирем и, как самосвал, попер на себе тоненькую, слоистую плитку. А рядом с высохшей мумией рака - Мурад увидел тогда след от гвоздя в чьем-то каблуке. И опять - там, тень от скалы словно таяла
под солнцем, вмятина от каблука фигурная, как пряник... А еще дальше к скале было что-то белое... И когда белое затрепыхалось, залаяли собаки.. Откуда взялась собака?.. И вдруг от собачьего лая белое пятно пропало... Совсем, как будто его и не бывало... Но ведь было же это белое! Что это такое?.. Зайчик, только что сбежавший с маяка и потерявшийся в песчаном смерче, больше ничего не воскресил в памяти Мурада. Но вдруг снова вспомнился собачий лай, а потом мелькнувшая тень у берега... Когда это было - до краба или после?.. Плавно и тонко выводил ветер свою кантилену. Мурад уцепился слухом за ветровые долгие тяжи. Ведь и тогда - так же сверлил скалу ветер, и что-то скользкое и длинное, как уж, обтекло скалу... А потом-на краю тени появилась Найда, и по дну, в светлой воде около берега опять проползало что-то продолговатое... Опять краб был... и опять каблук мелькнул за камнем... Ага, и очки!.. Было, все это было!.. Но откуда взялась белая, вонючая салфетка на лице и резиновая кишка во рту? И краб с огоньком... Нет, это был уже не краб, а зеркальце у тети на лбу. А каблук с гвоздем и Найда... там, на
Кара-Ада ведь были?..
        Очутившись опять в своем школьном садике, Мурад не удивился: все время от самого моря его вела сюда мысль о встрече с Сергеем Денисовичем. Он и в садик давеча выходил из школы с тем же тайным желанием встретить его, расспросить о самом себе: дядя Сережа умный, он должен знать... Мурад часто возвращался к этим мыслям, и стал замечать, что когда думал об острове, то вспоминал что-то из своего потерянного кусочка жизни. Подойдя к молчаливой и гордой, смотревшей на него гипсовой пионерке Эне, Мурад остановился. Памятник девочке не был похож на другие статуи. Он не возвышался над живыми людьми как другие. Курносая Эне, в простеньком платьице, помятом ветром, с длинными косами и книжкой, прижатой к груди, стояла на скрещении двух аллей, под густым карагачом. Казалось, она только что выбежала из класса на перемену и поджидала свою подружку. Ростом Эне была не выше девчат, с которыми учился Мурад в одном классе.
        Эне словно приглашала к себе друзей, звала их стать рядом, чтобы вместе посмотреть вокруг. То, что увидела чуткая сердцем и непреклонная Эне на заре Советской власти, как свою мечту, теперь сбылось. И вот сейчас, поднявшись на новую ступеньку времени, Эне видела новые дали, новые зори, и в их свете судьбу своих молодых друзей... Мурад подошел вплотную к Эне. Она была ровня ему, плечо к плечу, совсем простая девчонка, которую хотелось дернуть за косу, отнять книжку и заставить бегать по дорожкам садика, помучить, чтоб она не сразу догнала.
        - Эне, - тихонько говорит Мурад, - я не буду отнимать у тебя книжку. Не бойся. Мне сегодня нельзя баловаться. Я про Валерку Рылова буду рассказывать ребятам. - Мурад оглянулся и провел по теплому лицу девочки ладошкой. - И про тебя, Эне, расскажу. Тетя Аделе из Литвы и ее друзья должны знать и про тебя.
        Песчаный ветер - корявый листодер, - притих, набух от моря влагой и мягко шастал по листьям, проминая зеленый шатер над головой и смывая с личика Эне гипсовый сон.
        - Не скучай, Эне, - незаметно продолжал Мурад. - Скоро каникулы кончатся, ребята придут в школу и мы каждую перемену будем с тобой играть. Подожди еще немного, Эне-джан!
        - Тоже хочешь памятником стать, Мурад-джан!? Мы с тобой будем вместе, - послышалось нежданно от гипсовой стройненькой фигурки в длинном платьице. - К славе рвешься... Да? Тогда становись рядом со мной, я подвинусь. Нам и двоим места хватит. Слава - она огромная, как солнце. Только смотри, не сгори в ней. Она - жжет, испепеляет, как и солнце!
        Колючая ветка, которую Мурад вертел в руке, без труда достала невидимого оракула и огрела его по спине.
        - Не дури! - взмолился оракул. - Бо-ольно!..
        Добрая Эне сжалилась и прикрыла собой Ваську Шабана.
        18
        Вихрило. Солнечные лучи застревали, с трудом пробивались через песчаный фильтр, и оттого, что небо было закрыто, духота становилась все более гнетущей и вязкой.
        - Все равно страдать - айда пешочком! - предложил Байрам Сахатов, и от бишофитной установки они зашагали по занесенному коричневой пылью полыннику, держа курс на шатровую клубную крышу и телевизионную крестовину.
        - А времени тебе не жалко? - заметил Сергей Бра-гин, когда они оказались в открытом поле и, не сговариваясь, одновременно прикрыли от пыльного ветра уши ладонями. - Столько еще надо успеть до вечера!
        - Когда много дел и спешка кружит голову, полезно помедлить... а спешка пусть пройдет мимо! - ответил на это Сахатов. Он положил голову на руку, как будто старался вылить из уха воду после купания, и вышагивал как-то вприпрыжку, боком. - Так советуют делать неторопливые скандинавы. Полезное правило. А я так заторопился, что до заседания бюро не нашел времени с тобой поговорить.
        Брагин торопливо обошел сросшиеся кусты полыни и селина, ответил:
        - Ладно и то, хоть об этом успел сказать!
        - Кроме шуток, честно говори, Сергей: готовишься к драке? - Сахатов и Брагин перемахнули через горку кизяка, прикрытую обрывком толя. - Успешный пуск бишофитной установки и похвала ферганцев нас радуют, а кое-кто... резервирует свое мнение.
        - Я совсем другое заметил, Байрам Сахатович, - захлебываясь ветром, горячился Брагин. - Иные не прочь поднять хвалебный шум вокруг бишофита, чтобы печные дела на время притушить. Маневр довольно неожиданный, но объяснимый.
        - Ты недоволен похвалой Метанова в твой адрес?
        - Надо разобраться: зачем ему это понадобилось.
        - Как же не радоваться общему успеху. - Сахатов заходил вперед Сергея и ложился на ветер то боком, то спиной, умудряясь обходить кочковатую полынь и затвердевшие песчаные тюфяки, ни разу не споткнувшись и не потеряв направления. - Мне Метанов по секрету сказал, что после удачи с бишофитом ты, Сергей Денисович, будешь более покладист и терпим... Чуешь, какой прогноз твоей душевной погоды! Оказывается, Метанов обеспокоенно измеряет уровень твоей психической настройки.
        Сергей, подойдя к проделанной грейдером просеке в полыннике, вдруг выскочил вперед Сахатова и прикрыл его грудью от вихревого крутящегося столба. Отплевываясь, он крикнул:
        - Умница наш Семен Семенович, ходкую бишофитную установку можно теперь сделать спасительным громоотводом: нависшую грозу с печью и трубопроводом можно смягчить. - Сергей вышел на ровный такыр, стряхнул с себя тяжелые песчаные вериги и стал лицом к подходившему Байраму Сахатову. - Я думаю, что на сегодняшнем партбюро мы окончательно решим дело с заказом ферганских химиков. Дело выгодное, перспективное. И этот успех много значит для будущего. На этом и сосредоточим внимание. Людям нужна уверенность в наших возможностях. И тут я согласен с Метановым: не все постромки, видно, надо рвать. Надобно и упряжь уважать... - Сергей резко повернулся лицом к ветру и пошел с откинутой назад головой, оскаленным ртом, словно преодолевая последний финишный рубеж. - Только не думай, Байрам, что я в чем-то отступаю. Нет. Просто согласен временно поддержать других и перед главком сделать антраша!.. Сделай, милка, антраша - больно гузка хороша. Так что ли, Байрам?
        - Да продлит аллах дни твои, Сережа!- вздохнул Сахатов. - Ты правоверный галург! Причем, истинно карабогазской закваски, работаешь главным образом на рассоле, а он у нас - слабительный... Значит, делаем антраша, и потому что эта самая... гузка хороша, говоришь?
        - Вполне серьезно, Байрам Сахатович! - Сергей вдруг стал мрачным и даже подавленным. - Может, и прав Метанов - надо ли так ломиться и дерзить, доходить до бойцовской ярости? Все гораздо плавней и мягче... Семен Семенович наконец-то признался, что он верил в нашу затею с бишофитом. Правда, считает, что на роль серьезных поставщиков всего нужного для химикатов сельскому хозяйству мы не годимся, но что Метанов изменил свое отношение ко мне - это факт, и он ждет от меня взаимности, угомонил он мои порывы... Прямо скажу, Байрам Сахатович, Семен Семенович как будто подкупил меня, он просит не перечить в разговорах о печи "кипящего слоя". Сам Метанов соглашается с некоторыми издержками конструкторской группы, признается в личных погрешностях и умоляет, как коллегу, от себя, Завидного и своих единомышленников... Вот я и задумался после метановских увещеваний: стоит ли на сегодняшнем заседании парбюро добиваться какой-то определенности и категоричности? Не торопимся ли мы с выводами, Байрам Сахатович? После разговора с Семеном Семеновичем я начал кое в чем сомневаться. Ты слышишь, о чем я толкую?
        Сахатов шел против ветра, кланяясь, боком, отвернувшись от Брагина, словно подтягивая за собой невод или упиравшегося осла.
        - Слышу тебя, Сергей Денисович, отчетливо, а понимаю плохо, - отозвался Сахатов, не глядя на своего спутника и не дожидаясь его у перехода через железнодорожные плети с промасленными и поджаренными шпалами.
        За колючими, присыпанными песком ежами перекати-поля, по которым можно было ходить, как по карабурам - камышовым мешкам с камнями, Брагин догнал Сахатова.
        - В запутанных делах с печью "кипящего слоя" надо годами разбираться. До этого мне все казалось гораздо проще и яснее, а теперь, когда Семен Семенович готов все невзгоды и неполадки взять на себя, меня начинает мучить совесть. Жалко сердягу! Смогу ли я выступать на бюро? Понимаешь, Байрам Сахатович, сомневаться я начинаю в справедливости некоторых наших нападок... Ведь на нас - "самогонщиков", рискнувших "гнать бишофит", тоже нападали, а мы вдруг оказались выше всех поклепов. Семен Семенович признается в своем неверии... Так, может быть и мне надо умерить свой пыл! И, как ты говоришь, "пропустить торопливость мимо", подумать обо всем с "дремотой"...
        - Лихая грусть! - проговорил Сахатов, все так же шествуя впереди и увлекая за собой Сергея на новый подъем, теперь уж к бугристому мару, на котором стоял киоск с газированной водой. - Ты добился своего с бишофитом, и ценой невмешательства в... "кипящий слой" хочешь взять себе передышку, если не сказать больше - отступить в тихий тупичок? Скажи, Сергей Денисович, это так?
        - Ну, брат, опять у тебя поспешная категоричность! Я хочу порассуждать, присмотреться, а не ретироваться.
        - Или ты, Сергей, шутишь, или у тебя вывих мозгов Все это не похоже на тебя и на то, что ты говорил и делал до сих пор.
        - Не спорю, я и сам удивляюсь, как это Семен Семенович без Игоря Завидного, один, сумел на меня как-то мягко повлиять. - Сергей не заметил, как осушил подряд два стакана не очень холодной, шипучей воды. - Если что... не обижайся на меня. Я не мог не сказать тебе этого до начала партбюро.
        - Мог бы и не говорить...
        - Почему?
        - Тебе, Сергей Денисович, все равно придется про все это говорить. Перед всеми коммунистами нашего коллектива. Вот к этому советую получше подготовиться.
        - Но я имею право...
        - Да, имеешь право и должен честно сказать! А я расскажу всем, почему тебя всегда поддерживал, Сергей Денисович, и до сего времени стою на этой точке зрения... На твоих, твердых, государственных позициях!.. Это тоже мое право.
        Голубая фанерная будочка, украшенная сановитыми пингвинами в черных фраках и моржами, держащими на носу вазочки с клубничным мороженым, почти до самого прилавка и окошка была занесена песком. Славненькая, пугливая с виду девушка-казашка, молча приглядывалась к шумным водохлебам и уже забыла, какой стакан наливала. В песчаном теремке она была похожа на сказочное существо, но не на бутафорную фею, а на самую настоящую землеройку, охраняющую родничок. Будочку с пингвинами и моржевым аттракционом строители Бекдуза вынесли не то что на окраину поселка, а прямо к барханам, с запасом строительной перспективы. Рядом проходила дорога, путников было много и мышке-норушке - по имени Джамиля - не приходилось скучать.
        Свернув с наезженной колеи прямо в песчаный омут, остановился высокий, величиной с вагон, новенький самосвал. Кабина его была выше будки с газировкой, и девушка, услышав свое имя, сначала машинально взглянула в потолок теремка, и только потом, разгладив брови, выглянула из оконца, лицом вверх, изловчившись даже помахать шоферу рукой. Возбужденная Джамиля, казалось, забыла о притихших водохлебах и откровенно увлеклась чубатым парнем на самосвале, который потребовал бутылку "Арзни" со льда прямо в кабину.
        - Точка зрения и моя позиция... - повторил Сергей слова парторга. -Поверь, Байрам, я не покидаю обстрелянную и пытанную не раз высотку, но осмотреться все же не мешает... Многое мельтешить перед глазами начинает, отделить одно от другого трудно!..
        - Забравшись на верблюда, за горб не прячься!.. - ответил Байрам Сахатов любимой поговоркой таймунщика Ковуса-ага.
        Вернув девушке пустые стаканы, они зашагали к дому в строительных лесах, от которого начиналась улица.
        - И ты, Байрам, про высоту заговорил, - склеивал Сергей прерванный разговор. - Метанов тоже... правда, на верблюда меня не сажал, но заставлял парить над дрязгами повседневности. Мне кажется, что сегодня на бюро он будет всепрощающ, миролюбив и журчащ. Стоит ли мне потрясать терпугом? Не пора ли оперировать более тонкими категориями? Семен Семенович подает наглядный пример разумной позитивности...
        За новостройками начались жилые дома с мачтами и крестовинами на крышах, с цветочными горшками на балконах, с ящиками, полными разной рухляди у подъездов, для которой не нашлось пока места в новых, мало изученных квартирах. Чем ближе к центру поселка - больше знакомых. Перейдя на теневой тротуар, Сергей и Байрам Сахатов старались говорить тише, делая вид, что ведут шутливую беседу. Оповещенные по радио, жители поселка присматривались ко всем прохожим, стараясь не пропустить литовских гостей. Замечалось приподнятое, праздничное оживление. У входа в контору, обметая веничком запыленные ботинки, Сахатов пригнулся на ступеньках крыльца, и когда Сергей, вооружившись щеткой, согнулся в поклоне, сказал ему:
        - Сережа, еще раз советую тебе: за верблюжий горб не надо прятаться...
        - А ну-ка, идем к тебе! - воскликнул Сергей. - Только чур за стол парторга не прятаться, Байрам Сахатович. Это тоже мой совет!
        На веранде никого не было, здесь стоял полумрак, и после ветровой свистопляски тишина помещения казалась оглушающей. Прежде, чем идти к себе через шумный, оживленный коридор, Сахатов прошелся с Сергеем под колышущейся лиственной стеной из вьюнов и хмеля, ожидая - не скажет ли еще чего расстроенный дружок. Нет, Брагин больше не намерен был говорить о посторонних вещах и ждал минуты, когда можно будет сказать главное.
        - Не подумай только, что я тебя понуждаю на острый разговор, Сережа.
        - Я согласен на это принуждение. И спасибо тебе скажу!..
        - Боюсь, что не благодарить меня будешь, а ругать. Признайся, ты дурачиться вздумал или всерьез меняешь свои убеждения, становишься приверженцем того, что недавно свергал? - этот многопудовый вопрос парторг Сахатов задал Сергею Брагину в своем тихом кабинете, выходящем окнами к морю.
        - Обещаю, Байрам Сахатович, ответить тебе, только сначала послушай одну невинную притчу.
        - Ты садись, в ногах, говорят, правды нет. Вот так... Теперь рассказывай.
        - Разговорились как-то два правоверных погонщика ослов. Один у другого спрашивает: "Скажи-ка, голова, куда попадет в конце концов волк: в ад или в рай?" "Ай, - отвечает голова, - какая тебе разница?.." "О, это очень важно. Я хочу знать, куда попадет наш мулла. Его съел вчера волк..."
        - Сложное сплетение судеб! - улыбнулся Сахатов.
        - И к чему ты это мне говоришь?
        - Хочу знать: куда я попаду после того, если будет принято решение сдавать в эксплуатацию печь "кипящего слоя"?
        Сахатов платил Брагину тем же:
        - О, это все зависит от того - успел ли тебя... освоить Семен Семенович?
        - А как ты думаешь?
        - Если не совсем освоил, то изжевал изрядно!..
        Осматривая ажурную этажерку со спортивными трофеями в виде отделанных под серебро кубков, шахматных часов с кнопками и литой фигурки девушки с веслом, Сергей прислушался к тому, как Сахатов зашелестел на столе бумагами.
        - Ладно. Поглядим, - пробормотал Сергей, уклоняясь от прямых ответов.
        - Кстати, Сергей Денисович, ты читал очерк Виктора Пральникова в газете о твоем бишофите? - Спросил его парторг. - На, прочти, и скажи свое суждение.
        - Не видел. Виктор Степанович ничего не говорил...
        - Зачем же говорить одному, если можно написать для всей республики!
        Сергей с интересом взял газету.
        - Небось, оправдывается за свои прежние восторги от "жрицы огня" - прожорливой печи!
        - У мастеровитого беллетриста все гораздо умнее и тоньше. Виктор Пральников пишет в порядке обсуждения: можешь спорить, возражать или соглашаться! - Сахатов посматривал на отгородившегося газетой Брагина, даже через бумажный заслон угадывая выражение его худощавого, бровастого лица. - Народ замечает наши новины. Бишофит - это желанный рубеж. Для нас это поддержка. Результат нашей зрелости и самостоятельности! Это, Сергей Денисович, и есть выполнение заветов Ильича, один из ключиков к сокровищам Кара-Богаз-Гола.
        - Хочется большего, товарищ парторг! И прежде всего - именно самостоятельности. - Брагин оторвался от газеты и с интересом рассматривал серебряный кубок, полученный пловцами на соревнованиях в Красноводске. - К сожалению, мы ото всего зависим: и от погодных причуд, и от прихоти опекунов по научной части... И, пожалуй, не лишне будет прислушаться к откровениям Метанова.
        Подойдя к Сергею, Байрам Сахатов вежливо взял у него из рук именной кубок с чернением по серебру и поставил рядышком с рослой бронзовой девушкой, прижавшей к бедру тонкое, как ржаной колосок, весло.
        - Не балуйся с кубком, а то олимпийский огонь сожжет тебе грудь. Ты сегодня, Сережа, очень огнеопасный! Охладись вот лимонадом. - Сахатов редко повышал голос и был не то, чтобы застенчив, а сдержан и терпелив. Помня о дорожном разговоре, он надеялся, что Сергей сам его продолжит и скажет о том, что его волнует. Сахатов сел на край дивана и попросил. - Почитай вслух... Пральников о самостоятельности и живой инициативе пишет. Если верить ему, то ты - первопроходец!..
        - И ты в это веришь?
        - Всей душой верю, Сережа!
        - Тогда читай сам, что там написано. Длинноты и жидковатое пропускай, а галушки лови!
        ...После короткой ссылки на свое первое письмо из Кара-Богаза об испытаниях печи "кипящего слоя", основываясь на фактах, Виктор Пральников занятным собеседованием зажигал интерес к тому будоражному, что делалось на химическом комбинате. Туркменские галурги искали ключи к новому кладу, запрятанному каспийским Кащеем Бессмертным, к драгоценному химикату по имени бишофит. Спрос на него огромный. Он нужен в промышленности, сельском хозяйстве; с его помощью губят на полях вредителей, удаляют наперекор природе листья с лапистых кустов хлопчатника, чтоб машинам не было помех при сборе "белого золота". Повсюду требуется хлористый магний, которым рассолы Кара-Богаза несказанно богаты, но который никому пока не удавалось добывать на Каспии, тем более прямо из рассола: такого до сего времени не знала мировая практика.
        ... Когда и как зачервилась мысль об этом у Сергея Брагина, он и сам в точности не помнил. Знал он одно, что именно парторг Байрам Сахатов первым начал его подбивать на рискованную "алхимию..." Иначе и не назовешь то, что пришлось изведать Сергею Брагину, Ягмуру Борджакову, Мамразу и другим из инициативной группы. Их поначалу считали чуть ли не шарлатанами. Рядом с опытным цехом строилась по всем научным выкладкам и схемам бишофитная колоннада, а Брагин и его друзья, как мураши, подняли возню на берегу Шестого озера; и они решили не когда-то, а сегодня, сейчас гнать бишофит прямо на озерных разливах, не дожидаясь пуска сложного агрегата, который строился с проволочками и похоронными рыданиями, как и сульфатный завод. Главный инженер Метанов и в бишофитном комплексе все затяжки и срывы оправдывал "трудностями поисков и стихийными катаклизмами залива...". Впрочем, в этом он был не одинок. Многое под видом научной обстоятельности и создания запасов прочности делалось с присутствием той холодящей мертвечины мысли, против которой выступали неуемный Сергей Брагин, тихий и вежливый Байрам Сахатов,
"прожектористы" во главе с Феликсом Лимоновым, ашхабадский академик Сокольников, неугомонный ленинградец Иван Волков со своей механической щеткой.
        Обаятельный Семен Семенович назвал затею Брагина с бишофитной кухней ничем иным, как "мыльной химерой". А наедине Метанов выразился более определенно, назвав идею Брагина "мизерной акцией".
        И словно в подтверждение этой диагностики, трудности возникали на каждом шагу, все приходилось собирать по лоскутам и щепочкам. Свою астролябию Сергей Брагин и его помощники строили из подсобных материалов, а проще говоря - из старья и отходов. Неподалеку от печи и котельной, на берегу озера сначала появились две стареньких цистерны. Потом трубы, огнеупорные кирпичи, детали небольшой форсунки, ванна... В разбросанном виде все это представлялось случайным скоплением громоздких предметов, трудно соединимых между собой. Так оно и было: соединить все эти узлы и емкости стоило больших трудов; делалось это вручную, на открытой площадке, в неурочное время, чаще всего - ночью. На стихийной новостройке специальности у людей мешались: Брагин с парторгом Сахатовым работали и за конструкторов, и за сварщиков, и за чернорабочих. Говорят, камень, брошенный по согласию, далеко летит!.. Дружно работали брагинцы, и груда старья постепенно приобрела стройность и смысл. Установили железные бочки друг на дружку... Пирамида имела прочное каменное основание. Нижний сосуд был химическим аппаратом, в котором происходил
нагрев рапы, выпарка... Приспособили водопровод, оборудовали отстойник, сделали вальцы. И вот - отдельные узлы соединились, залит рассол, которым богато соседнее озеро. Задута форсунка... Сначала опробовали агрегат на рассвете, в час, когда вершатся самые ответственные и рискованные дела. Огонь привел в движение сложную установку, и она успешно проделала положенный цикл. Пройдя через все круги адова чистилища, рассол обрел предельную насыщенность и нужную температуру, потек в удаленное от кипятильника корыто. Дно отстойника покрыл ось густой жижей; тяжелая масса потом загустела, покрылась зеленоватой пленкой, которую сняли ножом и поместили в специальную посудину для охлаждения.
        Так ватага инженера Брагина получила впервые чешуйчатый бишофит.
        И все началось многообещающе складно: рычала форсунка, металось дикой кошкой когтистое пламя, грелся в бочке рассол. Из отводящей трубки со свистом высверливался пар. Постепенно началось отделение бишофитной массы... Но вдруг кто-то чихнул и фыркнул. Не сам ли Бра-гин? Нет, в предрассветной, сероштанной тишине пустыни люди казались окаменевшими изваяниями; они не разговаривали, не двигались, не хотели ничем мешать появлению сокровища, долго скрываемого в кладовых Кара-Бо-газа. Неохотно, словно с болью и мучениями отдавал он людям драгоценную толику из своих тайников, и, отдавая, будто дразнил и предупреждал: без боя и жертв - ничего не отдаст Черная пасть!.. Засвистел пар и снова - мокрый, горячий взрыв... Теперь-то вдруг стало все страшно понятным: из отводящей трубки фукал и стрелял спертый пар, а потом под громадным напором начала рваться наружу пена.
        Пена... Это была не та белая, ласкающая кипень, с пощипывающей шипучкой. Пена в аппарате - это несчастье, катастрофа!
        - Выключай! - крикнул Сергей Брагин, поднеся к глазам ладонь, обожженную паром и клочьями едкой пены.
        Форсунка зашипела осипшим голоском, как будто ей в горло воткнули укрощающую сурдинку. Клокотанье в выпарном аппарате смолкло, и вся неуклюжая, казавшаяся смехотворной, установка начала остывать, обнаружив свою позывность к отдыху.
        - Эх, хороша душистая пена... но только в бане, Сергей Денисович! - обидно спокойно проговорил Байрам Сахатов, в котором сейчас не всякий узнал бы своего уважаемого парторга. И по виду он был сезонным чернорабочим, и по поведению, и по своим словесам ничем не отличался от усталых и озлобленных неудачей людей; только пожалуй, был он поспокойней и чуточку выдержанней других. - Плюет в лицо твоя конструкция, Сережа, а наше дело - вытираться. И - конструкция права! Мы перед этим железным чучелом пигмеи, ничего не стоим. Плюется, злыдня, харкает, нутро свое выворачивает!.. А ты стой и рукавом вытирайся. Читал я где-то про такого вот робота... Смех да и только!
        - Какие коленца тот самодур вытворял? - спросил расстроенный и ошпаренный горячим рассолом Ягмур Борджаков.
        - Не назвал он своих конструкторов дураками?- просил ответить поточнее жующий что-то Назар Чичибабин. Он рассуждал более реалистически: что бы ни произошло - все равно придется работать, а для этого потребуются силы. Значит, следует подзаправиться. Если сейчас, на рассвете так жарко, а что будет, когда настанет день? Назар продолжал допытываться: - Известно, робот- махина бессердечная, чего же он захотел?..
        - Как сказать! - возразил Сахатов. - Робот, про которого я читал, наоборот, все близко к сердцу принимал.
        Затаил он злобу на конструктора, явился к нему под... фальшивым номером и начал выслуживаться перед своим творцом, чтобы выбрать моментик и - сработать с отрицательным знаком.
        - И, наверно, с жиру стал беситься? - засмеялся Феликс Лимонов.
        - Мне кажется, что наш робот не с жиру бесится, а, наоборот, страдает от дистрофии. Пожалуй, жира-то ему, бедняге, и не хватает. Подмазать надо - он и перестанет плеваться.
        У Сергея от слов Байрама Сахатова и от своей неожиданной догадки лицо просветлело.
        - Это же настоящее открытие, инженер Сахатов! - воскликнул Сергей. Сор и пыль, нежелательные органические вещества влияют на пленочное натяжение... нарушается вязкость, и отсюда пена. Нужно найти что-то связущее. Может быть, жир?..
        - Не подмажешь - не поедешь! - согласился Феликс Лимонов. - Эврика!
        - Эх, почему я раньше не додумался! - сокрушался Назар. - А сейчас только понял: что к чему!
        - Не тужи, - вместе на охоту пойдем! - утешал его Мамраз.
        - Охота? - насторожился Сахатов. - Тюлений промысел...
        - Браконьерство? - быстро спохватился Сергей Брагин. - Не тоже!.. - Сергей вдруг принялся искать что-то у себя в карманах. -Я, кажется, говорил тебе, Байрам! Вот бы сейчас нам эту пшикалку. Тогда не надо бы и за тюленем охотиться. Есть средство более современное. Добыл я недавно памятную рекламку международного класса. Не подозревайте меня, ребята, в низкопоклонстве... но когда я был в Москве, прихватил с английской выставки в Сокольниках вот этот прейскурант. - Сергей Брагин достал из своей кожемитовой папки наглянцованный бумажный квадратик с рисунками... На картинке были разноцветные мыльные пузыри и вместительный белый бак на треноге с трубками, краниками, стеклянными фонариками, а сбоку - кастрюлька с рычажком.
        Треногий пузан был не внушителен с виду, но со всех сторон к нему тянулись внушительные надписи. Феликс Лимонов поднял разрисованный листок к свету и начал вслух читать:
        - Это первое в мире! Будьте среди первых, получающих от нее преимущества! Покупайте аппарат "Сонтри-фюдж".
        - Эх, врать - не мякину жевать, не подавишься! - пристыдил своего приятеля Чичибабин. - Ну и пустобай, ты, Феликс, как зазывала с ярмарки!
        - А это самая настоящая ярмарочная сделка, Назар! Слушай, еще не то узнаешь. - И Феликс продолжал читать торговую рекламу. - Наша установка комбинирует малую скорость, малую центробежную силу ускорения со звуковой энергией высокой интенсивности для удаления пены... вокруг звуковой индукции... происходит моментальное удаление пены с химических жидкостей!..
        - Ага, это нам подходит!
        - Еще как, слушай дальше, Назар... Только больное воображение приводит к пределам возможностей нашей установки! Освобождение от пены наконец-то уже здесь!..
        Не перебивая Феликса, дождавшись, пока тот показал всем зазывающую рекламу, Сергей Брагин как бы примерил ее к своей все еще пофыркивающей, сумасбродной батарее из коробок и бочек.
        - Написано тут хуже, чем на самом деле выглядит этот пеногаситель, - сказал раздумчиво Сергей. - Показывалась установка в действии. Огромная пузырчатая гора пены от звукового удара мгновенно превращается в спокойную жидкость. Тогда еще в Сокольниках подумал я о своей бишофитной вагранке и о таком сильном пеноглоте. Поспрашивал потом в нашем министерстве. Говорят, есть у нас получше этих заморских, свои установки, а где они и когда дойдут до Кара-Богаза, про то министерские сидельцы не сказали!..
        - Пора остыть бы! - ворчал Чичибабин.
        - О чем ты, детка? - не понял его Феликс Лимонов. Ему показалось, что Назар вознамерился боднуть разгоряченного изобретателя Брагина, который не оправдал их надежды, заставил понапрасну коротать столько ночей, корпеть над аляпистой чертовщиной и делать из дерьма карамельки... И все же, по мнению Феликса, говорить так не следовало Чичибабину.
        - Молчи, Назар, умнее будешь! Не играй дурака, послушайся моего совета.
        - Не я артист! - обиделся Назар. - Это ты изображаешь из себя цыганского барона! И я не про конструкторов говорю, а фантастическую клячу ругаю... И не зря ругаю эту злыдню, потому что верю в нее! Охладить ее побыстрей предлагаю, и нутро прочистить, а опосля жирку в рассол подпустить!..
        Мамраз подошел к форсунке и хотел выключить. Сергей остановил его.
        - На других режимах проверим. Найти бы пеногаситель!
        Разговор вертелся вокруг одного: как и где добыть жирной, однородной и доступной жидкости?
        - Про режим говорите, Сергей Денисович? - переспросил Чичибабин. - Вот загарпуню тюленя для нашей жиротопки, поправим дела, и тогда я согласен на самый строгий режим. На тюленя мне не надо разрешения!
        - Не ори, морской мародер! - одернул его Феликс.- Не столько дела, сколько воплей. Не боишься, что за разбой ославят?
        - Для общей пользы согласен на самый строгий режим. Приказывайте, Сергей Денисович!
        - Приказаний никаких не будет, - с чисто брагинским откровением сказал Сергей. - Кто хочет пусть со мной идет. Голова пропадет - шапка останется! Так любил говорить Чапай. Смелого пуля боится, смелого штык не берет!..
        - Значит, с бою брать? - негромко спросил Сахатов.
        - Искать...
        - Это разумно. Желаю удачи, Сережа!
        Охота - всегда поиск и ожидание. Сколько выстрадаешь - про то никто не знает, а что добудешь - известно всем. Таков неписаный закон охоты. Высший совет на бишофитной установке решил: большой партии охотников не составлять, на промысел отправиться самым заядлым- Сергею Брагину и Назару Чичибабину. Говоря по совести, и тот и другой не очень-то верили в это предприятие и надеялись обдумать все как следует около моря. Оно подскажет и научит, - надежный советчик и помощник. Но помощь пришла к Сергею на этот раз не от вещего, дружелюбного моря, а от маленьких друзей, которых он повстречал на излучине, между поселком и насосами-тягачами, гнавшими из затона морскую воду к озерам. Среди ребятишек был Мурад, который всегда рад поделиться новостью и находкой с Сергеем Денисовичем. Не удержался Мурадик и на этот раз. Другие ребята сторонились охотников с собакой, а он запросто подошел к Сергею и сообщил о своей вылазке к затонувшему танкеру и о том, что они видели выброшенного морем и припрятанного в камнях здоровущего тюленя. Друзья договорились сказать про тюленя дядьке Чеменеву, который сплавляя куда-то
подброшенных морем жирных чушек, а ребят за находки одаривал...
        - Там и казарки летают, - доложил с готовностью Мурад. - Гусей не видел... и кряквы нет ни одной. Лысух тоже нет.
        - А бородача не видел? - спросил Сергей.
        - Эх, если б увидел - поговорил с ним! - мечтательно отвечал Мурад, падкий до всего редкого, диковинного. А птица бородач, достигающая огромных размеров, была как раз такой редкостью. Осторожный и умный бородач, по рассказам охотников, имел одну слабость - был необыкновенно любознательным, и в такие минуты очень рисковал. Случалось, что из-за любопытства крылатый хищник подходил к спящему или прикорнувшему человеку, осторожно и совсем не кровожадно трогал его своим страшным, убийственным клювом, рассматривал...
        - Я хотел посидеть около тюленя и подождать: вдруг к нему бородач прилетит! Ребята торопят к танкеру, говорят, он всплывать начал.
        - А где прибортился этот толстяк? - спросил Сергей про тюленя.
        - Сергей Денисович, а вы пускайте Пальму. Она найдет. Вон туда идите, где чайки летают!.. Чуть левее синего верблюда на небе. Видите?.. Дядя Сережа, а что думаете делать с морской свиньей?..
        - Освежуем и - в химию!.. Для полезного дела стараемся. Спасибо тебе, Мурадка, и всем ребятам - за подмогу!
        Огненно-рыжая Пальма с длинной шерстью, узкой человекоподобной мордочкой и вислыми черными ушами умоляюще смотрела на Сергея, звала и уводила его взглядом от людей и шума в просторную даль влажных прибрежных песков, по которым катались ленивые и безмолвные волны. Царила необъятная тишина воды и земли, могущественная и тяжелая, словно литая. Человеческие голоса и даже отдаленные ружейные хлопки ничуть не нарушали этой огромной, возвышающей и прозрачной тишины, которая возбуждала не тоску одиночества, а чувство силы и слитности с одухотворенной и могучей природой. Сергей Брагин порывисто и глубоко вздохнул, повернувшись к морю, набрал в себя воздуха до боли в груди, и привлек к себе Мурада. И подумалось ему, что такая ребячья буча, такие стыковые, бурные, жизненные события, как суровая быль острова Кара-Ада, подвиг Валерки Рылова, буревые, рабочие страсти в овеянном легендами оазисе Черной пасти и вот такая могучая природная явь Каспия - все это должно сделать сына таймунщика, умного и пытливого Мурада большим и умеющим человеком, которому будут не страшны загадки и страшное дыхание
Кара-Богаз-Гола... А пока Мурадик помогал Сергею добыть для опытов на бишофитной установке тюлений жир.
        - Я провожу вас до Шор-Тепе! - совсем не по взрослому, подтянув ремешок на портках, сказал Мурад.
        - Спасибо, дружище, мы и сами найдем! Указал ты нам точно.
        ...С помощью маленьких помощников, бишофитчики нашли тогда нужный эликсир и смогли укротить шальную пену. Но если унялся пенный шквал в котле, то продолжал он бушевать вокруг опытной установки. В угоду Метанову кое-кто обвинял Сергея Брагина в кустарщине и поношении престижа "большой химии". А сам Семен Семенович не в шутку, а вполне серьезно, и даже тоном обвинения упрекнул Сергея и Байрама Сахатова в порочной, опасной тактике "нахрапа и навала", которая, мол, вредит высоким новациям, и, в частности, освоению и пуску печи
        "кипящего слоя". Сказано это было на партийном собрании, а после, в кулуарах, в дополнение к трибунной речи Метанов добавил:
        - Ревность в любви, Сергей Денисович, это ни что иное, как членовредительство души! В вопросах технического прогресса ревность - это по меньшей мере антиобщественный рецидив. Наша печь - новое слово в технике, а ваша "сам-фунька" - это чистейшая профанация. Но подфунить вам не удается! У нас - высшая техническая идея, а ваша самоделка - мышиная возня вокруг кусочка сала. О, ревность!..
        И прав был Семен Семенович: долго шла возня вокруг тюленьего сала, пока, наконец-то "сам-фунька" выдала на гора первую щепотку зеленоватых чешуек, оказавшихся при анализе превосходным бишофитом. И дело не только в том, что брагинский самовар-самопал, приноровился давать бишофит уже не щепотками, а тоннами. Неказистая коптелка, кондовая самоделка оказалась не такой уж простофилей: она позволила сделать открытие далеко не местного значения, на опыте и по принципу брагинской печурки и выросла мощная бишофитная установка. И пока она вступала в строй, задорная жихорка помогала своей дородной сестре. И первыми отблагодарили Сергея Брагина, Байрама Сахатова и всю ватагу за усердие ферганские химики, помощники хлопкоробов, труженики чудесной фабрики плодородия.
        И как было сейчас, накануне заседания партбюро не вспомнить об этом Байраму Сахатову и Сергею Брагину. В кабинет парторга вошли озабоченный Чары Акмурадов и чем-то взволнованный Метанов,- включив вентилятор, и отлипая от потного тела рубашку на груди и плечах, Метанов сел на диван. Отдышавшись, он сказал, что приехал из Москвы шеф Игоря Завидного, руководительница всей конструкторской группы, истинная опекунья печи, а к тому же - родная сестра виднейшего ученого и крупного общественного деятеля, среди галургов чрезвычайно популярная и влиятельная - Ева Казимировна Каганова. Прилетела неожиданно даже для самого Игоря Завидного, на грузовом "антоне" в сопровождении молодого, но лысоголового и близорукого ассистента. Несмотря на столь пассивную и жидковатую внешность, молодой, преуспевающий ученый Лазарь Пустовойтов, оказывается, привез с собой уже готовый и необыкновенно дерзкий план реконструкции трубопровода, проложенного от рапозабора к бассейнам "горного цеха" и оказавшегося беспомощным и "устаревшим" до того, как показать себя в деле и оправдать хотя бы малую толику сделанных затрат. Метанов
успел не только встретить свою именитую руководительницу, но и пообещал ей немедленную аудиенцию у директора комбината с непременным присутствием парторга и начальников всех производственных подразделений. Разумеет ся, Метанов предупредил профессора Каганову о занятости всех, о приезде гостей из Литвы, о предстоящем заседании партбюро.
        И странно: только сейчас, глядя на возбужденное, сияющее и в то же время настороженное лицо Метанова, притихший Сергей Брагин заметил, как сильно выделяются у Семена Семеновича среди крупных, широких и темноватых зубов два верхних белых и острых клыка. Несомненно, он и раньше замечал эти крепкие, совершенно не стершиеся, по-своему красивые, вполне приличные клыки, но до этого Сергей не улавливал в них такого обнаженного и угрожающего блеска; не остроты и крепости, а именно жгучего и опасно колючего блеска... Метанов, широко улыбаясь, уловил на себе пристальный взгляд Сергея и, не убавляя улыбчивости, прикрыл рот рукой, почесывая пальцами кончик пористого, красноватого носа.
        - Устроилась Ева Казимировна, по нашим условиям шикарно, - докладывал Метанов. - Двойной номер с отдельным входом со стороны моря. Ванна... Ворчит, как всегда, нервничает, что мы задерживаем главное!.. Недовольна и тем, что в тепличные условия помещаем ее, не совсем приличные для "кадровой пролетарки". Мило ворчит, как только одна Ева Казимировна может ворчать!.. Рвется к своей дочурке-печурке. Предложил ей передохнуть с дороги, а она и слушать не хочет. Пенсне свое разгрохала в самолете, просит починить или очки подходящие достать. Деликатное поручение! Что вы скажете, Чары Акмурадович?..
        - С обстановкой нашей гостью познакомили? - спросил довольно сухо директор Акмурадов.
        - В приличествующем виде, - словно извиняясь, отвечал Семен Семенович, не прикрывая больше рукой рта и с нажимом показывая блестящие клыки.
        - Обещает нам помочь? - осведомился осторожно Байрам Сахатов.
        - Откровенно говоря, Ева Казимьровна не видит особых причин для беспокойства, - Метанов как-то уж очень игриво взглянул на Сергея Брагина через уцелевшее стеклышко в золоченом пенсне Кагановой. - Она упрекает нас в чудовищной медлительности! Ева Казимировна встревожена, как, впрочем, и руководство института, ученые авторитеты... Есть сведения, что в загранице тоже ставятся аналогичные эксперименты и существует угроза, что нас опередят с патентом. Кошмарная новость. Ева Казимировна, по всей видимости, уполномочена форсировать!..
        - Можно подумать, что кто-то нарочно сдерживает пуск печи, - проворчал Байрам Сахатов.
        - Как мог, я, разумеется, рассеял ее подозрения. И теперь, как я думаю, мы постараемся это сделать сообща, - спрятав пенсне, с решительным видом сказал Метанов. - Да, Сергей Денисович, все же придется форсировать!
        - Похвальное желание... форсировать все словесные преграды. Так надо понимать? - Сергей принялся раскручивать телефонный шнур, спутанный вперехлест; можно было подумать, что это стал зримым чей-то витой разговор по проводам.
        - Вы угадали, Сергей Денисович, дело идет к оформлению окончательной приемной документации. Важен момент. ..
        - И - патент. - Сергей снял телефонную трубку, опустил ее на весу к коврику и она начала быстренько вращаться в одну сторону, потом остановилась, постояла, и несколько раз повернулась в обратном направлении.
        Не впервые Брагину и Метанову говорить с таким двойным заходом, пикироваться и при людях и наедине, и между ними установились отношения, которые со стороны, постороннему могли показаться враждебными, и не иначе как предвещающими ссору и бурную сцену, на самом же деле их отношения носили более глубинный характер и наружные излияния напоминали лишь колебания почвы при скрытых тектонических взрывах. И тем, кто был близок к Сергею и Семену Семеновичу, приходилось удивляться не этим, то и дело вспыхивающим словесным перепалкам и взаимным колкостям, а какой-то недосказанности: Сергей Брагин и его старший по возрасту и положению оппонент не давали волю полному излиянию своих чувств. Они часто были вместе и согласно решали многие другие вопросы, продолжая в то же время придерживаться своих прежних
        взглядов. Не было ли в этом известной доли лицемерия или притворства? Пожалуй, нет. Оба они отлично понимали друг друга, и не заблуждались в оценке занимаемых позиций каждым из них. А ссоры и схватки? Их возможность не исключалась, но, видимо, их разногласия и расхождения во мнениях были гораздо значительнее и глубже, чем просто личные отношения и повседневные хлопоты. Вот об этом-то, пожалуй, знали не многие. Директор комбината Чары Акмурадов и Байрам Сахатов, более других посвященные во все сложности их отношений, с приездом Кагановой опасались бурных событий, понимая всю важность и остроту происходящего. От них не укрылось, что в последнее время Семен Семенович стал более терпим к горячности Сергея Брагина, проявляя внимательность к нему и с запозданием, но по достоинству оценив успехи брагинской "сам-фуньки" и заслуги в создании более совершенной бишофитной установки. Можно было подумать, что их отношения становились иными, но как же это могло произойти, если все спорные вопросы не только не потеряли своей остроты, но и, наоборот, поднакалились? В решении этих вопросов директор Акмурадов и
парторг Сахатов занимали те же позиции, что и Сергей Брагин, не видели никакого компромисса с людьми сомнительного поведения в главном - техническом оснащении химической житницы Кара-Богаз-Гола.
        В тишине резанул слух своей нежданной вспышкой телефонный звонок.
        - Она!.. - с каким-то приятным и сладким испугом прошептал Семен Семенович.
        - Печь... - оттуда звонят?.. - не сразу сообразил Байрам Сахатов.
        - Ева Казимировна, - с чем же сладостным волнением произнес Метанов.- Она осталась одна... Ева Казимировна нас ищет!
        Звонок не повторился, в телефонной трубке слышался шум. И когда Семен Семенович повернул голову на скрип открываемой двери, то к своему удивлению увидел на пороге гостью, Каганову. Натужно шуря глаза, Ева Казимировна, в дорожном сером платье с белым жабо, остановилась в двери и казалась скромной простушкой без своего золоченого пенсне, в неказистых проволочных очках, позаимствованных ею у пожилой портнихи. Интервал между звонком и скрипом двери был ничтожен: оказывается, пока секретарша набирала номер телефона парторга в приемной, проворная Ева Казимировна заявилась сама в кабинет. У нее были свои привычки... Продолжая щуриться, она внимательно оглядела комнату, словно желая поточнее пересчитать все предметы в ней и присутствующих, и только после осмотра сдержанно поздоровалась. И эта сдержанность, которую 'можно было принять за смущение, очень выгодно подчеркивала опять же простоту и радушие крепкой, в меру полной, черноволосой с проседью на висках, быстроглазой симпатичной женщины.
        - Не ждали? - Ева Казимировна потрогала на затылке обеими руками свои недлинные, кудреватые волосы. - Семен Семенович уже успел нарисовать мне полную картину... мало утешительную. Признаться, я всего этого ожидала, и даже большего. Все новое в какой-то мере рискованно. Но несмотря на помехи, баланс нашей красавицы-печи все же добротный! Достигает проектного. - Ева Казимировна достала из кожаной папки бумаги.
        В лице Семена Семеновича вдруг что-то перекосилось и дрогнуло. Он подошел к Кагановой:
        - Бумаги потом, Ева Казимировна. Не лучше ли основное оговорить пока в принципе?.. Есть основания считать, что приемочная комиссия и руководство комбината готовы сесть за круглый стол и... положительно решить этот вопрос.
        - Смею полагать, что узы времени... - начала было Ева Казимировна, но заметив решительный жест нахмуренного Чары Акмурадова, она досадливо поморщилась и взглянула на Метанова, словно упрекая его за несговорчивость своих оппонентов. - Смотреть на дело следует в масштабах наивысших, и никак не местечково. Уникальность вашего оазиса и выгоды наших открытий... Все ясно!
        - Выгоды и перспективность! - спокойно, только, пожалуй, слишком громко заговорил - Чары Акмурадов. - Для нас это главное, в этом - жизнь, а не сомнительная рекламность.
        - Приоритет положен на весы двух различных общественных формаций. Мы и так дозволяем себе роскошь - мешкаем и топчемся, чешем затылки и робко дуем на воду. В то время, как идет страшнейший штурм высот космоса и глубин материи! - Ева Казимировна Каганова, не впадая в менторский тон, в то же время старалась внушить своим слушателям, что они в заповедной глуши не могут знать всего того, что известно ей, Еве Казимировне, благодаря связям и знатному родству.
        У Сергея Брагина вспыхнули глаза и он возразил:
        - Но еще меньше права мы имеем во всеуслышание молчать о том, что надо говорить откровенно и в глаза! - Сергей извиняюще улыбнулся, и эта улыбка на возбужденном лице с горящими, зеленоватыми глазами показалась чужой и случайной. Она не сделала добрее и уступчивее сухощавое, с острыми энергичными чертами лицо. Улыбка лишь оттенила строгость и внутреннее горение Сергея Брагина. - Скажите, Ева Казимировна, вы сами-то верите, что ваши маломощные печи дадут большому Кара-Богазу столько, сколько о них шумим?
        - Вклад, несомненно, намечается! - воскликнула Ка-ганова, по всей видимости, никак не ожидавшая такого лобового вопроса и рассчитывая громкостью голоса подавить свое волнение и сгладить замешательство.- Полученный патент, признанный приоритет и широкая огласка изобретения - новины галургии - придадут вашему, други мои, приобретению еще больший авторитет! Одно то, что такого еще ни у кого нет и в ближайшее время не ожидается, дает огромное удовлетворение. А еще важнее, что наши печи "кипящего слоя" - это наглядный пример укрепления науки с жизнью, головного института с производством. В течение многих лет наш институт связан с вашей первобытной... иными словами первозданной, уникальнейшей кладовой природы. И наши печи создают превосходнейшую возможность дальнейших взаимностей с вашим комбинатом. Многие наши научные работники получили высокие звания на вашей питательной почве!.. И кандидаты, и доктора, да и сама я, слуга ваша скромная, все мы обязаны этому благодатному краю! Возьмите, товарищ Брагин, вашего коллегу, милейшего Игоря Марковича Завидного! Он тоже, если можно так сказать, продукт вашего
животворного климата! Вы должны гордиться этим, в вашей кузнице,- я далека от преувеличения, и не утрирую, - но на вашем комбинате куются кадры ученых.- Цветистая речь, волнующий экспромт, кажется, сделали свое дело: позволили Кагановой собраться с мыслями и ослабить впечатление от неприятного, будто шелудивого вопроса о жизненности и технической зрелости широко разрекламированной установки. Для проверки воздействия своего выспренного речитатива Ева Казимировна подбросила такую репризу: - На формальном и крайне необходимом акте приема печи в эксплуатацию наши связи не только не рвутся и не ослабевают, напротив, они укрепляются! Мы будем всячески помогать вам в освоении печи, и со своей стороны продолжать ее совершенствование. Да, мы будем ее постоянно доделывать!.. Я уже добилась посылки к вам своих талантливых мальчиков, имеющих кандидатские степени, а сейчас привезла к вашим услугам необыкновенно одаренного и эрудированного спеца, с дерзким, потрясающим проектом реконструкции всей системы раповодов и снабжения наших печей сырьем. И насчет печи у Лазаря Пустовойтова есть свои любопытные соображения,
но это дело будущего, сначала внедрим наш, апробированный вариант! Тут, Чары Акмурадович и Сергей Денисович, я с вами вполне согласна. Модернизация от нас никуда не уйдет, а пока поторопимся с этой нужной формальностью приемки.
        - Позвольте, Ева Казимировна, комиссия уже прибыла, но не будет ли все это слишком поспешным? - свое сомнение Чары Акмурадов высказал твердым голосом вплотную подойдя к напористой и самоуверенной Еве Ка-зимировне.
        - Сомнения и возражения - ключи к Познанью! - мучаясь с чужими очками, проповедовала Каганова. - Момент серьезный, не спорю. Но опять же - мы к вашим услугам... ваши помощники! Я, друзья, приехала, - Каганова прищурилась, поморгала, и, вконец раздосадованная, спрятала чужие очки в пухлую, бежевую сумку, - я поспешила к вам по поручению конструкторской группы, чтобы форсировать наше новаторское предприятие. Оптимизировать! И уверить в весьма заманчивых акциях...
        Писавший что-то в настольный блокнот парторг Байрам Сахатов при последних словах Кагановой насторожился и с тихой тревогой спросил:
        - Не обречем ли мы себя на заведомое недомогание? Посудите сами, Ева Казимировна, ведь стоит нам только принять ваши агрегаты, как сразу же на них будут наряжены плановые задания. Сумеют ли печи вытянуть этот груз?
        Тихий вопрос Байрама Сахатова по силе и нагрузке не уступал, пожалуй, недавнему вопросу Сергея Брагина, и Ева Казимировна сразу же оценила скрытую согласованность своих оппонентов. Как и в первый раз, она для начала опустила словесную завесу, из блесток вперемежку с липкой мутью, - и чуть отошла в сторону.
        - Масштабность и разногранность нашей установки, принцип искусственного обезвоживания мирабилита - все это, в конце концов, не может не сказаться на производственном балансе, особенно в зимний период, когда на озерах кончается... курортный, бархатный сезон, - Ева Казимировна взглянула на часы, потом на директора Акму-радова и на Метанова. - Общая пропозиция ясна, займемся деталями, Чары Акмурадович! Я уверена, что уже пора, Семен Семенович! Я всегда говорила, что у нас в прикаспийских раздольях, на солнечной окраине Кара-Богаз-Гола надежные и милые коллеги! Прошу вас, друга, к общему столу! - Ева Казимировна сделала широкий хозяйский жест рукой перед директором, что, по-видимому, должно было означать приглашение всем от его имени; для самого Акмурадова это оказалось явно неожиданным.- И никаких колебаний. От сделанного отступать все равно поздно. Только - вперед!..
        Зная известного всему ученому миру Каганова-старшего по портретам, Сергей Брагин внимательнее присмотрелся к Еве Казимировне, желая отыскать родственные черты, но почему-то не нашел этого сходства. У сестры было более суровое, более мужественное лицо и пристальный, повелительный взгляд, и вся она была до того внушительна и непререкаема, что спорить с ней было вроде бы опасно. Своим "пролетарским происхождением" и грубоватой простотой она кичилась не зря: прямота, бесхитростность в обхождении, несмотря на высокое ученое звание и немалые заслуги, находчивость и шутливая экспансивность были у Кагановой покоряющими. Одной из этих черточек, юмором, и решил воспользоваться Сергей Брагин, понимая, что других средств восстановить равновесие в этом вежливом поединке у него не остается.
        - Скажите откровенно, Ева Казимировна: не напоминаем ли мы сейчас прыгунов с островка Пентекоста, что затерялся в просторах Океании? - Пока Сергей говорил, Ева Казимировна взяла Чары Акмурадова под руку и увлекала его к двери, видимо, намереваясь обосноваться в директорском кабинете для решительного удара по сомневающимся.
        - Пентекоста? - очень мило подмигнула Брагину жизнерадостная Ева Казимировна. Она вела себя как добрая и искушенная хозяйка.
        - Да, те летуны, которым к ногам привязываются лианы, и смельчаки прыгают с тридцатиметровой высоты вниз головой,- Сергей Брагин нагнулся и показал, как делают островитяне.- Голова прыгуна почти касается земли, еще малость и... Но гибкие лианы, длина которых точно рассчитана, натягиваются струной, пружинят, прыгун резко взлетает вверх, а потом мягко опускается на землю. В этом соревновании выигрывает истинный ловкач: тот, кому удается в момент падения коснуться земли. - Сергей Брагин почесал переносицу и спросил Сахатова.- Ты, Байрам, не чувствуешь сейчас у своих ног лианы?..
        - В том смысле, что и нам предстоит головокружительное испытание, как тем прыгунам?.. Про это хочешь сказать, Сергей Денисович? - не застигнутый врасплох вопросом Брагина, тактичный и неторопливый Сахатов подошел к висевшему на стене календарю и сорвал очередной листок. Не спеша прочел долготу дня и ночи, всмотрелся в шахматную двухходовку; помедлив, перевернул листок и - чудеса в решете - на обратной стороне листика календаря Байрам Сахатов увидел коротенькую справку о... прыгунах Пентекоста. С удивлением Сахатов взглянул на Сергея: видимо, тот уже прочел про акробатов Океании и заговорил о них не случайно. Он хотел тут же спросить его об этом, но счел неудобным и прочел последнюю фразу из энциклопедической справки в календаре: - Весь шик прыжка - слегка коснуться земли руками, а лучше... лбом. Если же кто-либо по трусости откажется от участия в соревнованиях, то его ожидает крупный штраф или суровое наказание.
        Ева Казимировна сначала не обратила внимание на шутки молодых людей, уступавших ей в годах почти вдвое. Но когда речь пошла о штрафах и наказаниях, Каганова снова достала чужие очки и взяла из рук Сахатова каверзный листок, на котором интересовала ее не шахматная головоломка, а воздушные гимнасты на сомнительной привязи.
        - Странные гримасы... юмора, - проговорила вспотевшая Ева Казимировна, вытирая росинки на своих очень заметных усиках, будто подведенных углем. Она не улыбалась, но посматривала смешливо. - С таким же успехом, джигиты, вы можете сравнить меня с путешественницей, которую ловко подхватили под мышки, перенесли через барханы и такыры, а потом услужливо сбросили над... затвердевшим Шестым озером, чтобы я плыла к своей "кипящей слойке". Думаете, на это мое положение не похоже?..
        - Нет, это совершенно иной вид спорта, Ева Казими-ровна, - все в том же шутливом тоне проговорил. Сергей Брагин. - Ваша солидность и наше уважение к вам не дают права на подобные аналогии. Себя - другое дело, мы можем уподоблять кому угодно. Наше положение двойственное: принимая установку с пагубными недотяжками, мы не только принимаем на себя непосильное бремя, но и даем государству ложные обязательства на поставку, такого количества гранулированного" "зимнего" сульфата, какого дать не сможем. Мы и одну печь не заставили нормально работать, а к нам на баланс хотят взвалить сразу три... За такие делишки народ должен с нас сурово спросить!
        - Сергей Денисович, все это чистейшая формальность!- с укоризной сказала Каганова. - И не мы одни это прекраснейшим образом понимаем. Дотяжки и доделки будут идти своим чередом. И вам не придется пенять на себя. - Мы - к вашим услугам. Можете положиться на наши связи и эрудированную аргументацию!
        - Это похоже на обман! С кого же спрос!.. - вежливо негодовал Сергей Брагин.
        - Пеняйте... на меня! - лихо отрубила Ева Казимировна, обтирая мокрым, только что выжатым платком морщинистую шею. Она превосходно держалась, перемежая шутки с вещами, которые годились прямо в акт по приемке печей на баланс комбината. Полуофициальная беседа и несусветная жарища, которая Создавала какую-то банную или по крайней мере страдальческую, мученическую обстановку, позволяла как шутить, так и рассчитывать на снисхождение. Столичная гостья с успехом пользовалась и тем и другим.
        Для завершения заглубленного разговора Байрам Са-хатов счел нужным добавить:
        - На нашем заседании партбюро, Ева Казимировна, ваше слово - первое!
        - Я только что подумала об этом! - Ева Казимировна помолчала, ей показалось, что Метанов уставился на нее, чтобы сказать что-то. Нет, Семен Семенович ничего не сказал, но глаза напрягал не зря: то, что он хотел передать своему шефу, было понятно без слов. - На чью же поддержку я могу рассчитывать?- с искренней озабоченностью спросила Каганова. - В Ашхабаде меня заверили... но я понимаю, что без вашей поддержки мой успех не будет полным. Хотя, как вы понимаете, для нашей творческой группы необходим только полный успех - сдача печи в эксплуатацию и патент. Международный приоритет нашей страны зависит теперь только от сдачи установки. - Ева Казимировна на все прежние приглашения присесть даже не взглянула на диван и на стулья, а теперь вдруг устало поморщилась и не стала скрывать одолевшей слабости. - Со всем моим старческим удовольствием я выслушаю вас, коллеги,- осторожно, не сгибая спины и держаясь за воротничок кофты рукой, она опустилась на потертый край дивана. - Старость не радость. Не послушалась врачей и поехала... Ну да ничего, пусть поболею. Среди друзей это не беда. А горя бояться -
счастья не видать.- С трудом усевшись и поправив подол на полных коленях, Ева Казимировна попросила к себе немножечко снисхождения. - Поговорите со мной, друзья, без заседательского резона, хотя я уважаю это, прежде всего, в решении острых вопросов. Не неженка я, а кровная пролетарка, но уставать стала. Чары Акмурадович, садитесь ко мне поближе и поговорите со мной как чуткие единомышленники... Мы должны прийти к соглашению. Это весьма желательно! Бывало, каждый полученный патент для нашей красной профессуры становился праздником!.. - Гордый поворот головы с прямым красивым носом и жест руки как нельзя лучше подкрепили слова Евы Казимировны. - Да, праздником! Признанием заслуг выходцев из народа...
        Чтобы не казаться высокомерным и плохо настроенным против непомерно требовательной гостьи, Чары Акмура-дов откликнулся на первый же кивок Евы Казимировны и присел рядом с ней, хотя нежиться было некогда.
        - Поймите же, наконец, и вы, Ева Казимировна, - взмолился Акмурадов, - войдите в наше положение и вспомните: во что нам обходятся такие же вот уступки с приемкой трубопровода, рапозабора... А ведь были уважены нами и другие сомнительные проекты. Мы не против, не возражаем против вашего авторского права на эту конструкцию печей, но оформляйте все это другими путями. У ваа это наверняка может получиться... До этого же у вас многое выходило и получалось! Есть, видно, испытанные приемы.
        Владейте своим авторским правом с наслаждением. Но для нас, практически!..
        - Милейший Чары Акмурадович, одного сознания высоких прав и превосходства нам недостаточно... Как вы можете этого не понимать! Мои высокие коллеги всегда отзываются о вас с необычайной похвалой, и нам приятно иметь дело с вашим комбинатом. Осмелюсь признаться, что мы привыкли рассчитывать на вас, и всякое непонимание наших усилий ввергает нас в уныние и страх. Поверьте, Чары Акмурадович, сейчас, как никогда нужна ваша отзывчивость!..
        До этого Ева Казимировна пыталась коснуться сокровенных струн души у Сергея Брагина, и, видимо, не зря старалась; если она и не добилась желаемого сполна, то кое-что выяснила. Эта индивидуальная обработка, по всей видимости, входила в расчеты гостьи. И парторг Байрам Сахатов, считавшийся неплохим воспитателем и человеко-ведом, отдавая должное Еве Казимировне, с интересом ждал, когда придет и его черед. Он заметил, как гостья постепенно подбиралась к нему сначала взглядами, потом мимолетными вопросами, и вот попросила Сахатова связать ее с цехом "кипящего слоя", с Ниной Протасовой.
        Напряженно наблюдавший за всеми Метанов забыл, что у него в руках пыльник Кагановой и кинулся к телефону первым, но зацепился модной хламидой за спинку стула, уронил пыльник и с глупым и растерянным видом плюхнулся на прикрытую чехлом пишущую машинку.
        - Пардон, простите за морскую качку! - сказал он Сахатову, придав всему шутливый оттенок.
        Но никто на это даже внимания не обратил. За окном неожиданно послышался голос Нины Алексеевны, и все невольно прислушались к ее разговору с Чеменевым и Степанидой Маркеловной.
        - Его, лешего, не дробью надо, а метлой! - ворчала под кустом тамариска охранница. - Я пришла, чтобы про все это сказать!.. Не то - самосуд, кипятком ошпарю!..
        - Что за речи? - ужаснулась Нина Алексеевна, сопровождавшая закадычных друзей к начальству.
        - Вот и славно, она уже здесь! - обрадовано встрепенулась Ева Казимировна, услышав знакомый голос.- Нина Алексеевна, не томите. Скоренько ко мне!
        Вся шумная компания, как на грех, остановилась против окна, и Ева Казимировна, приоткрыв занавеску, оказалась как бы участницей этой живописной сцены. Правда, Нина Алексеевна быстро оправилась от смущения, примирила своих спутников и поспешила к именитой гостье.
        - О, каспийская русалка, вы все хорошеете! - с откровенной завистью встретила Нину Ева Казимировна.- Когда же, наконец, я покажу тебя своим почтенным коллегам? В успехе я не сомневаюсь. Подойдите поближе, Нинель, я без очков. Стань бочком. О, нет, я не ошиблась. Небольшая полнота делает стати... Не смущайтесь, душа моя, от меня, белендрясницы, всякое можно услышать. Говорю не в поношение, а на зависть мужчинам. Хорошенькую оправу надо подыскать такому алмазу!.. Можете не сомневаться, я, старая делегатка, побеспокоюсь о молодом дарованьице. Ниночка, садись рядышком, отложим все дела и потолкуем о женских тайнах. Слышите, други, на время мы освобождаем вас от своего присутствия. Не правда ли, Нинок?
        Не мог оставить без внимания своих посетителей и парторг Байрам Сахатов. Он услужливо уступил свой кабинет дамам, а сам вышел к Чеменеву и Степаниде Маркеловне.
        - Байрам Сахатович, прибью Чеменя не картечью, так скалкой! А не то станушкой придушу,- сразу же, без проволочек ввела в курс дела парторга Степанида Маркеловна. - Хватит с ним нянькаться!.. До прокурора дойду, телесные доказательства имею!.. Речи сладенькие напевал...- Степанида Маркеловна шепотом подозвала Байрама Сахатова к себе поближе.- Таить-то мне нечего, люди видят. Все расскажу, ничего не утаю, лишь бы на Нину Алексеевну поклепа не было. Она ни в чем не виновата. Не знала она, что соль перетаскивали с одного места на другое, с озера к печному амбару.- Топчась на одном месте, Чеменев со Степанидой Маркеловной почти до колен погрузли в песок.- Солнце пекло из белого небесного бездонья, а они никак не могли договориться... в телефонный рожок...- Степанида Маркеловна осеклась, поймав на себе тревожный и колючий взгляд главного инженера. Может, наговорила лишнего? Не должно бы... Говорила, что знала и думала. А если не так ее поняли - пусть. И Маркеловна так ответила на пытливый взгляд: - Народ у нас в Бекдузе добрый, работает с большим серьезом и огоньком, а тех, кто под ногами путается, мы -
за ушко да на солнышко! Сильным людям одно надо - требовать строже с других и с себя. - Взглянув на привалившегося к стене Чеменева, Степанида Маркеловна тихо сказала парторгу Сахатову.- Натворил он много, но я верю в него... одумается.
        - Нашлась заступница,- хмуро вздохнул Чеменев. Степанида Маркеловна подошла к Чеменеву, потопталась на раскаленном песке и отвела дружка в тень.
        - Люди помогут тебе, только душой не криви,- сказала она с участием.- Слушай, чего я скажу...
        - Помолчи, Маркеловна, ты уже свое сказала!
        - Значит, главное ты понял... Помолчу.
        ... Воронки на поверхности бурного течения дня возникали тут и там, река жизни бурлила. Пожалуй, в самый шальной водоворот попала Нина, бросившись на зов Евы Казимировны. Одинокую, расстроенную и обиженную встретила она гостью в кабинете парторга Сахатова. К ее боевитой, моложавой не по годам фигуре роль покинутой страдалицы совершенно не шла. Буйные волосы, вызывающий поворот головы, энергичный профиль с прямым, продолжающим линию лба, пожалуй, чуть великоватым носом; в меру полная грудь и покатые плечи делали Каганову не только представительной, но и привлекательной. Несмотря на морщины, которые не всегда являются признаком возраста и поизношенности, а часто говорят о странствиях и пережитом, Каганова была еще крепкой и энергичной. И при всем этом, она обладала каким-то удивительным даром казаться разной не только в зависимости от обстановки и положения; она могла изменяться по собственному желанию, неожиданно и порой очень резко. Этот дар перевоплощения более других знал ловкий дипломат и утонченный жуир Метанов, всегда издали любовавшийся тем впечатлением, которое производит своей
артистичностью на окружающих его ученая покровительница. Ева Казимировна сегодня превзошла себя: сначала она показалась разбитой, утомленной зноем и дорогой, заехавшей слишком далеко пожилой вдовицей, а потом вдруг предстала беззаветной, прямодушной, романтически порывистой и пламенной "пролетаркой"... В споре о главном техническом стержне событий, - о печах и сдаче их комбинату, - Каганова проявила себя доверенным лицом института, сестрой академика, специалистом с именем, в достаточной степени эрудированным и поднаторевшим галургом... И тут же в разговоре с директором, парторгом Сахатовым и Брагиным она неожиданно обнаружила коммерческую и в какой-то степени сутяжную хватку, показала цепкую и алчную руку, тянущуюся к патенту... Конечно, было в ней желание помочь делу, но нескрываемая жажда личной выгоды, стремление попользоваться сомнительным изобретением, перенятым у других, все же брали у Кагановой верх. Проглядывало и то, как Ева Казимировна надеялась на своего преданного коллегу - Метанова. Пожалуй, большего ждала она и от преуспевающего в институте Игоря Завидного, похвалявшегося своей дружбой
на химическом комбинате и влиянием на "среднее техническое звено", прежде всего на своих прежних однокашников Сергея Брагина и Нину Протасову.
        Выходило у Кагановой не совсем так, как ожидалось, но пока нельзя было сказать и другого,- что ничего не выходило. Обиженность и страдальческий вид у Евы Казимировны, который так перепугал Нину Протасову в кабинете Сахатова, был не признаком бессилия и отступления, а хитрым актом перевооружения, смены реквизита, которого у нее было предостаточно. Впрочем, так обнаженно мог бы подумать только Метанов, а Нина отнеслась к ее переживаниям с доверчивым участием и тревогой, тем более, что причин для этого было много. Лицо у Евы Казимировны было бледным, щека чуть подергивалась, а черные глаза, глядевшие на деревянный пестик вешалки, были пугающе неподвижны и никак не согласовывались с блуждавшей улыбкой.
        - Посиди со мной, гордая амазонка!.. - попросила гостья. - От тебя так и веет силой и хотеньем жить! Да, жить, добиваться, пробовать, увлекать! - Ева Казимировна посмотрела на Нину как будто спекшимися, обугленными глазами, продолжая обидчиво, измученно улыбаться. - Не обижайся на меня, Нина, ведь в жизни почти невозможно придумать или сделать такого, чего уже не делали другие. В тебе я узнаю свою прошлую и запоздалую молодость. У меня тоже было гордое и обременительное одиночество. И чем оно хорошо - жалеть рядом никого не приходится... Боже, сколько сил и достоинства уходит на жалость к ближним! И тяжелее всего, что люди не понимают... Как много им прощается, и уступки часто делаются из-за жалости. - Ева Казимировна изменилась лицом, теперь губы у нее были сухо поджаты, а глаза так пылали и расширились, что в них страшно было взглянуть. - Признаюсь тебе.
        Ниночка, как молодой товарке: сколько ни берегла я свою гордыню, изрядно натруженную, а поступиться пришлось... опять же из-за жалости... Пожалела я - не больше... А он, бедняжка, не понял моей подачки, и это совсем жалко! В такую тягучую жарищу, когда в голове шумы перезвонные, а тело будто избито, когда мысли словно плывут и плавятся, в таком состоянии чего только не может случиться с человеком. Нина вдруг вспомнила, как в чадном котле Сергей Брагин даже... в любви ей объяснялся, чётки перебирал и кабалистику призывал на помощь, чтобы подтвердить свое сердечное влечение. А теперь любовную тему деликатно затронула сама владычица "кипящей печи". Но сейчас Нина была не склонна копаться в этих переживаниях, ее озадачило состояние Евы Казимировны. Неприятной вдавлинкой в памяти осталась у нее давняя, одна из первых ашхабадских встреч с Кагановой, в республиканском управлении, когда Ева Казимировна вежливо согласилась, уступив уговорам Метанова, доверить свою печь молодому инженеру Нине Протасовой. У Кагановой был тогда такой же спекшийся, обугленный вопрос в глазах. Не из жалости ли и тогда уступила
Каганова? В то время Нина не поверила бы в это, а сейчас была почти уверена.
        - Тебя, Нина, можно чувствовать на расстоянии, - вдруг сделала открытие Ева Казимировна. - Ты еще не села рядом, а твое приближение уже чувствовалось и нарастало... У тебя дивный дар, Ниночка, и надо суметь этим воспользоваться в жизни. Поверь, говорю без всяких эмоциональных прикрас, откровенно, как старшая годами и кое-что повидавшая и понимающая в житейской мишуре. Не каждому дано такое обаяние, и если у тебя, милочка, не гаснет дивный заряд даже в добровольном, светском монашестве, значит, благость в тебе неистощима. Не удивляйся, милая, что я говорю как купчиха из пьес Островского. Говорю искренне и не зря. От болтливых и не лишенных чутья и вкуса мужчин я кое-что слышала, но больше я доверяюсь своему темпераменту и опыту.
        - Вы так говорите, Ева Казимировна, что мне как-то неудобно! - слабо защищаясь, смущенно сказала Нина. - Знали вы меня еще студенткой, я и тогда от вас ничего не скрывала... Во время практики вы тоже нами руководили, и я никогда от вас ничего такого не слышала, Ева Казимировна!
        - О том и толкую, дурашка, что знаю тебя лучше, чем своих дочерей. И нечего тебе смущаться, святошу из себя строить!.. Ведь ты не какая-то золушка. Слава богу, ты современная и не суеверная. Характер у тебя на мой похож: я те дам!..
        - Я не о том хотела поговорить. Неспокойно у меня на сердце... Про печь хочу вам доложить. Наедине. Разобраться вместе надо...
        - Затем я и прилетела в такую жару. Вот послушай...- Ева Казимировна крепко прижала Нинину руку у себя под тяжелой и плотной грудью, стараясь передать ей удары своего мятежного сердца. Сначала Нина не особенно вслушивалась в ее сердечную ритмику, но Каганова все сильнее давила на ладонь, и Нина стала невольно отсчитывать про себя упругие и очень частые толчки. Тут видимо, Ева Казимировна не преувеличивала, жара, ее действительно, угнетала. - Теперь, Нина Алексеевна, скажу тебе профессорскую мудрость: чем проще доказательство, тем оно убедительнее. Я тебя попросила послушать и определить: о чем тревожится мое сердце. Слышишь, чувствуешь, как мне тяжело?.. Поверь, это не от одной жары и ядовитых паров могучего чудища Кара-Богаз-Гола. Климат я переношу любой, даже... нашего министерства, которое вообще-то нас не стесняет, но наподобие ваших деляг ждет от тутовника ягод раньше, чем они созреют! Всем подавай от изобретения сразу же и доход! Но я не пекарь, чтобы с первой выпечки снимать припек. Химия - дело наитончайшее, и спешка может привести к уничтожающим катаклизмам... Для опытов требуется время и
средства, и скупиться ни в том, ни в ином случае для новаций не следует. Непрерывность опытов в производственных условиях не должна лимитироваться формальным приемом и сдачей конструкции, как это сейчас требуют от нашего творческого коллектива. Связывать себе руки мы не позволим ни министерству, ни таким разумникам, как Акмурадов и Брагин, которые помешаны на доходах и прибылях.
        Грудь Евы Казимировны пришла в такое волнение, а сама она так задвигалась на диване, что Нина при всем своем желании не смогла бы наблюдать за ее сердцебиением, она едва успевала замечать ее отрывочные, искрометные деташе, которым позавидовал бы самый опытный скрипач. Ева Казимировна, должно быть, хотела, чтобы ее слышали, косвенно разумеется, боковым слухом не только в кабинете парторга, но и в коридоре, за окном и по возможности в других апартаментах. К такому способу излагать свою точку зрения Каганова прибегала в самых крайних случаях, выражаясь без угроз, но всегда внушительно и адресование.
        - Я не люблю прибегать к своим связям, у них слишком крупные акции, - поднажала Ева Казимировна на свою скромность, - это могло бы кое-кому повредить, но когда обстоятельства вынуждают, а чисто научные интересы требуют, то и родство призвать на помощь не грешно. Кому следует, поймут, что делается это не корысти ради и, тем более, не в целях морального шантажа или .вымогательства, а единственно с целью продвижения и внедрения новых технических идей. Рутинеры у нас еще не перевелись, хотя открыто такое родимое пятно вряд ли кто покажет! Существуют надежные атрибуты - надолбы, за которыми можно укрываться и отстреливаться, ничем не рискуя. Разве мы посягаем на интересы производства и желанные прибыли! Об этом только и пекутся истинные труженики и авторитеты большой химии. - Пододвинув к себе телефон, Ева Казимировна поерзала и пересела со щекочущих, выпирающих пружин старенького дивана на жестковатый валик. Откинув с глаз прядь влажных волос она спросила Нину: - Москву можно вызывать отсюда или лучше с почты?
        Нина тоже встала, и низенький, промятый диван облегченно и протяжно вздохнул.
        - Лучше с почты.
        - Помоги, Ниночка, я так нуждаюсь в твоей поддержке, - уловив свое отражение в оконном проеме Ева Казимировна прищурилась, смахнула платочком пыль со стекла. - А старость все же подпудривает своим пеплом. Эх, половодье времени!.. Ничто на свете не тянется так медленно и ничто не летит так быстро. Знай это, Ниночка, и кое-что пересмотри в своем гордом одиночестве... Прости, милая, я сегодня удивительно непоследовательна и экстравагантна. Не кажусь ли я тебе, Нина, такой?.. Аи, не беда! Еву Каганову во всяких видах знают! - она снова всмотрелась в свое волнистое отражение, отошла от окна.- Безутешная старость: лишилась я последнего - своих всевидящих очков!.. На Метанова понадеешься и не того можешь лишиться! Горазд щипун, но не очень!.. Правда?..
        Неожиданное восклицание Кагановой насторожило Нину, и она предпочла лучше промолчать.
        - Впрочем, наш Сема не лишен приятностей, сластолюб и эрудит. Для ваших пампасов такой грамотей - истинное светило. Не шучу, милочка! В нашем институте на него делается солидная ставка.- Каганова сделала приличествующую паузу, подержала перед глазами пустой футлярчик от пенсне и подошла к Нине. - И ты у нас в заздравном листе числишься. Надеюсь, оправдаешь надежды и расчеты своих друзей!
        Нина пожала плечами, вздохнула.
        - От меня в этой баталии с печами так мало зависит! Я, кажется, напрасно заняла чье-то ответственное место на опытной установке. Не осиливаю, многое прощаю... Столько уже наворочено! А если бы Брагин не помогал!.. Ворчит, клянет, но лезет в самое пекло.
        - Не путаешь ли ты этих двух витязей, Нина Алексеевна, Брагина с Игорем Марковичем Завидным? - перебила Каганова, не обращавшая внимание на постоянные телефонные звонки, адресованные, видимо, хозяину кабинета, парторгу Сахатову,
        - Вы же просили откровенно, Ева Казимировна!..
        - Разумеется, как добрые подруги. Ты прости меня... Ненавижу себя за бестактность, а братец-академик когда-то за это меня сёк!.. Тебе одной открываю свои семейные секреты. Про самого-то Каганова пустячки рассказывать не следует. Тебе-то, милочка, откуда про это знать, а я в таких кругах циркулировала и такими знакомствами подкрепилась - не везде сказать про это рискнешь. Некоторые завистники считают, что все это по милости брата, и злословят: у счастливицы, мол, короткий век! Но как они, легковерцы, ошибаются. Жалко их! Связи - есть связи, и не всякие перемены могут их оборвать. Наоборот, иные встряски только укрепляют эти свойские отношения. Видишь, как я с тобой откровенна! И само собой, милая, надеюсь на взаимность. А взбалмошность мою прости... У меня до невозможности деятельный и острый интеллект. Это во мне открыли другие, но не наше семейное светило. Друзья раскрыли мой талант, и научили пользоваться этим надежным орудием. - Ева Казимировна, подавшись к затененному ветками маклюры окну и взглянув на часы, словно сверив их по оконному секстанту, поспешно обернулась к Нине. - В тебе, моя
подружка, я тоже сделала открытие. Есть у тебя и умственная цепкость, и женская притягательная, чувственная сила. Злоупотреблять своими возможностями, пожалуй, безрассудно, а испытать в стоящем деле не только не возбраняется, но и предписывается здравым смыслом. - Каганова могла делать не только стремительные деташе, отделять речевым смычком нотку от нотки, но и говорить длинными периодами, сохраняя в монологах и академическую логичность, и кое-что другое; она умело добавляла в свою речь и житейского навара, и прямого салонного цикория, и вернодействующей цикуты. Нина хотя и обратила внимание на искусство Евы Казимировны, однако даже не догадывалась, сколь искусна была гостья в этом труднейшем амплуа. - Я не дала тебе, Нина, досказать про твоих влюбчивых дружков... Любопытного пыжика и цепкого кобчика Брагина и красиво оперенного попугайчика Игоря Марковича!.. Кто из них и на что горазд? Только не путай: разве от катастрофы нашу печь спас не Завидный? Сейчас же расскажи... Говори, пока я тебя опять не перебила и не увела в сторону. А, впрочем, рядом со столбовой дорогой, по которой мы маршируем в
общем строю, неплохо иметь свою стороннюю тропочку. Ну, опять меня потянуло на обочину! Рассказывай, Нина, я слушаю и молчу!
        - Если про все говорить, будет долго и в кабинете парторга не совсем удобно, - взяв себя в руки и сосредоточившись на главном, Нина решила не запускать и не затемнять разговора с Кагановой. - Не лучше ли нам поехать на озеро, к установке! Там у меня записи, дневник, акты аварий...
        - Никуда, милочка, не надо отсюда перемещаться. Здесь наш приют! - точно определила свое местонахождение во вселенной решительная и в то же время осмотрительная Ева Казимировна. - В кабинете партийного руководителя никто не побеспокоит. Телефон - нас не касается. Пусть себе звонит. - Телефон, действительно, звонил почти непрестанно, но на него перестали обращать внимание. Каганова мельком по этому поводу заметила: - Все повторяющееся становится обычным. Телефон не мешает, он даже прикрывает... говори, умница!
        - И про несчастный случай? - Нина решила и впрямь быть откровенной. - Вся система транспортера, подача мирабилита, сигнализация - все это вызывает опасение. Тут столько недоделок!
        - Не с перепугу ли подобные аффектации, Нина Алексеевна? - Не глядя на собеседницу, спрашивая, но не настаивая на скором ответе, проговорила Каганова.
        - Другие утечки тоже беспокоят, - продолжала Нина, быстро переносясь мыслями к своему дымному хуторку в степи и погружаясь в "кипящий слой". - Энергии уходит вдвое больше... И циклоны портят дело, страшные уносы, порча добра, а гранулы!..
        - Не утруждай себя, Нина, плохого мне и без тебя наговорят предостаточно. - Каганова начинала нервничать, и теперь телефон стал досаждать. Она порывалась к трубке, но притрагиваться не решалась, опасаясь чего-то. - Тот, кто ищет у нашей печи неполадки, не делает открытий. Мы и сами кое-что знаем, не боимся доработок. Но полезней будет заняться этим, когда сдадим печь, получим гарантии и патент... Надо опередить всех конкурентов. Странно, что именно этого мы никак втолковать не можем. В этом, простите, Нина, главный пункт помешательства ваших тугодумов. Инкриминируемые нам грехи не так уж и существенны и страшны.
        - Я веду такой учет, Ева Казимировна!
        - Прилежность ваша мне тоже известна, миленькая!- эта реплика Кагановой, по всей видимости, была давно уготована тем, кто попытается потрясать рабочей документацией. - Метанов меня аккуратно и весьма пристрастно информирует. Поверьте, в подобных вещах Сёма толк знает, а заинтересован он не в "точности" твоего учета.
        - Да, он может подтвердить! - тоже впадая в нервозность, воскликнула Нина, искренне желая помочь своей руководительнице. Но не подумала она про то, что может перестараться. И Каганова намекнула на это.
        - Я не сомневаюсь, что Метанов все может подтвердить. Тем более, когда он помогал вам, Нина Алексеевна, строить... да, строить и подстраивать ваш учет. Как вы не можете понять, инженер Протасова! - раздраженно посетовала Каганова на слепую наивность Нины. - Мы ьам доверили судьбу своего детища, и не хотели бы в вас ошибиться, инженер Протасова!.. Мы должны говорить с вами как галурги-профессионалы, а не как приготовишки, - Каганова стала напряженно прислушиваться, как будто теперь уж сама хотела телефонного звонка, но никто больше не звонил. Было утомительно тихо, и собеседницы услышали возбужденное дыхание друг друга.
        Переглянувшись, они устыдились этого неожиданного открытия. И пожалели, что разговор прекратился. Нередко свое смущение или застенчивость некоторые люди пытаются скрыть вспышкой гнева, дерзостью и даже грубостью. Как это ни было угловатым и предосудительным, Ева Казимировна поступила именно так. Она вдруг ошарашила Нину таким вопросом:
        - Что вы думаете, Нина Алексеевна, о конфиденциальности нашего разговора?.. Не старайтесь искать ответа. Никакой конфиденциальности у нас нет и не было. Во-первых, мы находимся в кабинете парторга; а во-вторых, и это самое важное: обо всех неполадках, о технике и секретах вашего учета и отношениях к новой технике я буду говорить перед коммунистами комбината. С присущей мне прямотой и пролетарской страстью буду говорить!
        - Можно подумать, что я против! - воскликнула Нина, и ее искренность изрядно перепугала Каганову.
        - Нина Алексеевна, не к лицу вам такая непонятливость! Мне хочется одного - чтобы вы не думали... лишнего, больше того, чем было сказано между нами. Никаких подробностей испытания печи я пока не прошу, но о последней аварии и ремонте хочу знать. Не верится мне, что наш суровый оппонент Брагин снизошел до решеток с "козлом" и полез в пекло? Ради чего он это делал? Не хочет ли в долю войти?..
        - Если бы не он!.. - Нина почему-то стеснялась слишком расхваливать Сергея, но сказать о его, действительно безумном, поступке ей хотелось, и она осторожно взглянула на Каганову, чтобы увидеть выражение ее лица.- Сергей Денисович из уважения к технике и чтобы до конца убедиться в возможностях установки... Печь быстро пустили... и это кое-кого заставило посмотреть на нее более снисходительно. Сергей решился...
        - Брагин сам орудовал? - недоверчиво спрашивала Каганова. - Не хотите ли подкупить меня?..
        - О самом и говорить нечего! Еще бы минутку, и поминай, как звали... Один он не много бы сделал. Помощников Сергей Денисович умеет находить, ребята за ним куда хочешь пойдут!.. Даже не верится - ремонт сделали без охлаждения печи.
        - Непостижимо! Поразительно!.. - по лицу Евы Казимировны скользнула приятная улыбка. - Откровенно говоря, такого ремонта я и мои коллеги даже не предусматривали. Трудно поверить, и если бы в этом не усматривалось нечто побочное...
        - Все так здорово получилось, Ева Казимировна! У Сергея такое бывает, чего и не ждешь! - Нина смолкла, как только почувствовала на себе быстрый и очень пытливый взгляд Кагановой.
        - Разумеется, Игорь Маркович Завидный не уступал Брагину и постоял за свою печь?- как о само собой разумеющемся спросила Ева Казимировна о своем питомце.
        - Да, Завидный и Метанов, не жалея сил, звонили по телефону!.. Потом приехали, когда все было сделано. Правда, к стрельбе они успели. Знаете...
        - Отлично знаю, Нина Алексеевна, вся баталия под окном была разыграна в лицах. Жалко, что сам Семен Семеныч под шрапнель не попал! - По коридору кто-то быстро прошагал в сторону директорского кабинета, а через минуту в том же направлении прокатился сдержанный гул нескольких голосов. Судя по всему, бекдузцы опять встречали кого-то из приезжих. Каганова постояла на цыпочках около двери и вернулась к дивану. Обняв Нину, она подвела ее к этажерке с литой обнаженной пловчихой на верхней полочке. Заглянув Нине в лицо, Ева Казимировна вздохнула. - Брагина я сама поблагодарю. Как проворен он и удачлив, хотя я не совсем понимаю его рвения.
        - Сергей не мог иначе, Ева Казимировна! - все свое волнение Нина выказала до конца, раскраснелась, смешно дунула на упавшую к губам прядку темных, тяжелых волос. - Вы его совсем не знаете, Сергея!..
        Взяв за талию, Каганова поставила Нину перед собой и осмотрела ее с ног до головы, любуясь и подзадоривая.
        - Порыв и страсть мне в Брагине нравятся. Он может, когда хочет... Вот если бы он захотел быть с нами!.. Скажи, Нина, поддержит он нас? - Каганова уже не рассуждала, а напрямик спрашивала.
        - Брагин поддерживает то, во что верит!
        - А тебе, Ниночка, он верит? - еще более категорично спросила Каганова.
        - В каком смысле, Ева Казимировна? - Для Нины этот вопрос показался обидным, но она сумела скрыть свои чувства. - Наши отношения слишком откровенны...
        - Я кое-что смыслю в меркантильных вещицах, Нина Алексеевна! Такого, как Сержик Брагин, когда-то я... пламенно пожалела, И поверь, милая, после не очень осуждала себя. Жалость к другим не всегда оскорбляет себя. А других? Пусть не принуждают к подачкам. При случае дай это понять! Испытай его жалостью... Уверяю, Ниночка, все, что касается порядочности, останется на своих местах.
        - Что останется?.. - совсем уж простодушно спросила Нина.
        - Потом узнаешь, милашка! - Каганова, избоченясь, полюбовалась на себя в оконном звене. - Посмотри на меня, как находишь? Не теряйся и ты, Нинель!.. Чтобы быть вполне современной, надобно кое-чем поступиться... В свое удовольствие, разумеется. Вижу,' ты заинтригована? Признайся, сможешь на Брагина повлиять? Попытайся. Достигнешь... А я вам потом вот с Игорем Завидным такое уготовлю в лучшем свете! Завидный про это уже знает... Поразмысли обо всем спокойненько. И по-женски... Чего не уразумела сейчас, потом поймешь. Нет-нет, сейчас ничего не говори!.. Я в тебя верю. Не могла ошибиться. Возьми на себя этого оленя, а с остальными я сама управлюсь. На моей стороне такие авторитеты!
        Крутой зной волнами валил через окно, прибивал вместе с тягучей тишиной пустыни. Нина оцепенело стояла у подоконника, на котором лежала целая коллекция соляных камней, банок и пирамидок с разноцветными колбами и пробирками. В замешательстве Нина даже не заметила, когда из комнаты вышла Каганова. Она засмотрелась в густые листья маклюры и вдруг ей стало все безразличным, и то, что ее сейчас окружало, казалось, не имело к ней никакого отношения. Весь мир в эти минуты сосредоточился в ней самой, и Нина хотела разобраться в переменчивой и сложной путанице своих мыслей. Многое надо было обдумать до встречи с Сергеем...
        19
        Ковус-ага, как истинный туркмен, был человеком в высшей степени радушным и хлебосольным, не на словах, а делом подтверждал он, что гость в доме - важней отца. Старик не знал- где лучше усадить и чем угостить столичного человека. При всей этой обрядной почтительности
        Ковус-ага держался просто, а по отношению к хозяйке, Анне Петровне, даже с какой-то стариковской покорностью и уступчивостью. Старик больше суетился около гостя, Виктора Степановича, а до другого почти совсем не касался, хотя и делал Анне Петровне время от времени знаки рукой, глазами и редко - голосом. Чай для туркмена - всегда чай, и тут Ковус-ага не шел на поводу у слишком умеренной Анны Петровны. Он угощал загустевшим, горьковатым и обжигающим эликсиром из расписных, прикрытых полотенцем чайников и тонких, голубеньких пиал. Чаепитие старик признавал только при закрытых дверях, чтоб парок струился из пиалы и чтоб каждая потинка созревала на лбу, щекотала и пощипывала...
        За чаем говорили охотно, и больше о том, про что давно собирался расспросить у старика Виктор Пральников. Черный остров Кара-Ада был у них не то чтобы темой, а скорее пунктом, вокруг которого шли разговоры; и тем узлом, который скреплял этот разговор. Кара-Ада... Если многие знали об этом мрачном каменном истукане по рассказам других, а больше по книгам, то Ковус-ага был с ним "знаком лично". И вместе с тем, старик охотно, с интересом, слушал все, что другие рассказывали о нем, читал написанное. Со стариковской, рыбацкой лукавинкой, Ковус-ага как бы проверял достоверность этих бывальщин и писаний, изредка вставлял веское замечание или же, легонько нажимая на рассказчика, просил повторить самое забористое. Иногда подолгу отмалчивался. Если кому-нибудь пришло бы в голову просить старика пересказать написанное о Кара-Богазе, то старый таймун-щик передал бы это если и не слово в слово, то с точностью удивительной, только наверняка рассказ старика будет гораздо длиннее писаний, но эти длинноты не от стариковского многословия и угловатости речи, а от желания Ковус-ага добавить от себя жизненные
подробности, уточнить некоторые положения, подкрепить уже известное своими воспоминаниями и наблюдениями. Старожил Кара-Богаз-Гола и человек строгий по натуре, Ковус-ага всегда сверял в напечатанном точность описания родной бухты, побережья, острова. Каждое слово выверял с натурой. И особенно бережно перечитывал историю, связанную с Кара-Ада, которую Ковус-ага знал досконально.
        ...Шла зима 1920 года. Тяжелый дождь обрушился на Петровск. К северу от него до самой Астрахани море лежало подо льдом. Старенький пароходик набирал пары. Посудина была очень скрипучей. Белогвардейцы готовились драпать из Петровска под напором красных частей. Но они не хотели удирать порожняком, и прихватили с собой живой груз... большевиков из тюрьмы. Ночью корабль обогнул мол и вышел в море.
        Куда пираты держали курс? Об этом не знал даже капитан парохода. Офицер провел по карте линию от Петровска до затерянной в море точки и сказал:
        - Держать! К острову Кара-Ад а!
        - Кара-Ада? - Удивился капитан и мрачно добавил. - Нельзя.
        - Такого быть не может! - отрезал взбешенный офицер.
        - Каждый моряк знает, что около Кара-Ада нет якорных стоянок. Плыть туда опасно, да еще в такой шторм!
        - Приказ!
        - Было бы вам, господин офицер, известно, что около Черной пасти вообще нельзя плавать зимой.
        - На карте нет никакой Черной пасти, капитан! - бесновался недобитый колчаковец.
        - Посмотрите получше, господин офицер, вот эта прорва - Черная пасть... Кара-Бугаз! Тут - смерть!
        Но офицер, видно, боялся красных на берегу и пленных в трюме парохода больше, чем Черной пасти. Он приказал капитану держаться заданного курса. Душегубам, задумавшим черное дело, нужна была именно такая глушь, хотя и капитан и конвойные еще раз заглянули в лоцию Каспия и прочли описание острова Кара-Ада. Описан он был скупо, но предельно точно... Остров Кара-Ада, представляющий собой обломок гигантской скалы, расположен к северу от Кара-Бугазского залива и находится близ мыса Даг-Джиг, что против мыса Бекташ. На острове множество змей... Подходы к острову крайне опасны, он окружен рифами. Якорных стоянок нет. Береговые косы и дно - голая каменная плита, на которой не держатся якоря... Остров небольшой, сильно скалистый. Западный его берег обрывистый, приглублый, а противоположный - более пологий. Длина острова Кара-Ада по мередиану всего около пятисот метров...
        Голые камни. Ни капли пресной воды. Змеи... Сюда глухой ночью и привезли заключенных . Высадка их на Кара-Ада длилась несколько часов. Волны не давали подойти шлюпкам к каменистому берегу и пленников толкали в воду, чтобы они добирались до острова своим ходом.
        Так же украдкой, с воровской осторожностью пароход, выкрашенный в черно-желтый цвет, ушел от страшного острова. Обреченным на смерть большевикам не дали ни воды, ни корки хлеба... Их было около ста, а сколько точно, никто до сих пор не знает.
        Оставшись на мертвом, необитаемом острове, отпетые протяжным гудком ушедшего парохода, люди развели на ледяном ветру костры и снесли к ним тяжелобольных тифом. До утра дожило лишь шестьдесят... Люди хотели жить, они отчаянно боролись со смертью.
        ...Когда рассказывал Ковус-ага страшную историю, то, дойдя до этого места, делал паузу. В чем же дело? Оказывается, к этому приучил сынишка Мурад, который хотя и не раз читал про Кара-Ада в книгах, но от отца всегда слушал с особенным вниманием. Ковус-ага знал больше написанного и мог не только отвечать на любые вопросы, но направлять и поворачивать рассказ в любую сторону...
        Сегодня за чаем ради любознательного гостя Виктора Степановича Ковус-ага старался припомнить все, что знал о тех ненастных днях. Старик вдруг начал говорить такое, чего раньше никто от него не слышал. Да и рассказывал он сегодня не так, как всегда. Скорее это был не рассказ, а беседа двух людей, уже многое знающих о предмете разговора и старающихся уточнить отдельные факты, случаи, положения, выяснить вероятные побуждения людей, сопоставить и выверить свои догадки... Ковус-ага и Виктор Пральников сидели не во дворе под деревьями и даже не на веранде в тени вьюнков, а в средней, самой глухой, и, потому в жару самой прохладной, комнате, с занавешенными байковыми одеялами и прикрытыми жалюзи окнами. Комната была нежно-синяя от шелкового абажура, из-под которого лампочку не было видно, зато ровный мягкий свет проникал во все уголки. Казалось, это была не комната, а голубой аквариум. Правда, в сухом аквариуме не было ни водорослей, ни песка с ракушками, а от сундука в углу и огромного целлофанового, с зимней одеждой, матраса в углу нестерпимо пахло нафталином, но зато было тихо и спокойно. Чай приносил
из кухни сам Ковус-ага, заваривал он его крепко, с пряной, душистой блажью, от которой тело сладко ныло, а в голове светлело, мысли становились острыми и стойкими, как при первом памятливом взгляде на новый предмет... Старик верил, что тот, кто умеет с чувством и пониманием пить чай, тот никогда не сменяет его ни на какое хмельное зелье, никогда не будет знать болезней, и всегда будет жить и работать с радостной жадностью. Услышав такое, Пральников подумал, что тут было поразительное сходство мыслей у двух стариков: Ковуса-ага и Льва Толстого, который, как известно, для своей работы чай считал подспорьем, отводил ему роль необыкновенную...
        Когда.Пральников сообщил об этом Ковус-ага, тот ничуть не удивился.
        - Видишь, не зря русский старик мудрецом, стал! И море, и чай любил. - Ковус-ага с уверенностью добавил: - Жалко, не побывал Лев Толстой в самом загадочном и богатом месте на земле - в нашем Кара-Богазе. Тут бы он нашел главную соль земли. И в пустыню в какую-то пустяковую вздумал уходить... Шел бы в наши Каракумы, тут мы не дали бы ему пропасть.
        Вот какие мысли может возбудить терпкий, пахучий кок-чай в тихой прохладной комнате, при синем, солоноватом свете. За окном ворочалось море и высился легендарный остров Кара-Ада... Хмурый Ковус-ага прислушивался к говору волн и продолжал свой рассказ.
        ...На восточном, не шибко пологом берегу Кара-Ада пылал тогда умирающий костер. Казалось, он уже никого не звал, ни о чем не молил, а светился холодным и безнадежным светом, как светит в ночи гнилушка гробовой доски на одинокой могиле...
        - Тут было самое страшное, - вспоминал Ковус-ага.- Я говорю не о смерти тифозных, не о гибели несчастных от жажды и истощения. Нет, бывает не смерть страшна, а другое...
        Старик замолчал, и Виктор Пральников ни о чем не спрашивал, не торопил с рассказом. В эту минуту Ковус-ага, пожалуй, презрел бы навсегда каждого, кто посмел мешать ему думать, вспоминать. Он смотрел в синий от абажура угол комнаты и сам был весь синий... Только глаза пылали огнем и не поддавались мертвенно призрачной синеве.
        - Страшно больше смерти, когда у человека не остается надежды!.. Да, простой человеческой надежды на лучшее... Пусть оно, это лучшее, придет даже после смерти, но придет! - глядя в занавешенное окно, в сторону острова Кара-Ада, старик сидел прямо, не моргая, а говорил не шевеля губами, будто мысли его получали звучание помимо его усилий: единственно по его воле. Угрюмоватый, неподвижный с горящими глазами Ковус-ага продолжал, полуоткрыв волосатый рот:
        - "Все!.. Навсегда потухаем... Конец... Все зря.." Слова эти сказал не тифозный в бреду, а, как передавал свидетель, вполне здоровый из заключенных, только сильно ослабший и умирающий. Ему, не тифозному, наверно, еще страшнее было потухать. С отчаяния, должно быть, и веру всю выдохнул из себя... "Все зря", сказал умирающий, когда увидел, как трое парней собрались плыть с острова к берегу... Один из джигитов, спустившись к воде, поскользнулся, упал от изнеможения и зарыдал... Двое других парней, говорят, студенты из Темир-Хан-Шуры, оттащили упавшего друга от клыкастой волны и бросились в ледяную воду. Они верили, что их дела не пропадут зря. И не только у них была вера, в их сердцах полыхал огонь лютый против врагов. Не хотели молодые революционеры умирать на мокрых, холодных камнях змеиного острова. Они жить хотели ... чтобы мстить врагам! Они не стали ждать смерти на камнях. Они решили плыть к тому берегу пролива, чтобы найти людей и позвать их на помощь умирающим... За друзей шли они на верную гибель. - Ковус-ага в этом месте рассказа не мог сдержаться. Старик дал себе полную волю, не соглашаясь
с написанным по этому поводу в книгах и с тем, что утверждали другие. Таймунщик в этом верил только своему закадычному дружку, старожилу Кара-Богаза, знаменитому партизану и хранителю старины Алдану. Этот все знал и про Кара-Ада, и про открывателей залива Черная пасть. Не хвастливый, наоборот, скупой на слова, Алдан знал и того, мангышлакского казаха, который заметил первым огонек на змеином острове. По словам Алдана, чабан, верблюжатник, кочевавший с отарами по степи, был другом туркмен-рыбаков. Не одну зиму он пас овец в этих местах, доходил до Кара-Богаза и Чагала... Чабан и спас брошенных на острове. Этот казах поведал потом обо всем Алдану. А прославленный изчи-следопыт передал все по порядку Ковус-ага; тот рассказал другим, но не каждому, а самым надежным, чтобы не переврал какой-нибудь несмышленыш. Сегодня для хорошего гостя, понимающего толк и в зеленом кок-чае и в занятном стариковском слове, - который не просто слушал, а записывал, переспрашивал, норовил в спор вступить, - для такого понимающего слушателя Ковус-ага не жалел припрятанные для себя слова и подробности. Свой рассказ он не хотел
комкать, говорил медленно и обстоятельно. - Пишут в книгах, что студенты из Темир-Хан-Шуры были хотя и горячими, ретивыми, а пользы вроде бы, революционерам мало принесли. Один со слабости упал на каменный топчан, а двое, посильней метнулись в волны и поплыли, но не сумели выстоять против течения в проливе, волн и зимней стужи... Утонули они недалеко от берега... Плюшевая занавеска на двери пошевелилась, ее поволокло в коридорчик и парок над пиалкой у старика .дрогнул, потянулся в сторону двери. Ковус-ага, не оглядываясь на дверь и не выпуская из рук пиалы с чаем, окликнул:
        - Мурад!
        Дверь тонюсенько скрипнула, и скомканную сквозняком занавеску снова втянуло в комнату.
        - Чего притих, наверно, ждешь про студентов, верблюжонок? - спросил старик, повернув голову на приторный дверной скрип. - Иди ко мне!
        Мурад оказался не за дверью, а внизу, под занавеской. Он неохотно вышел на свет, без рубашки, в трусах и сандалетках. Блестящая кожа, ребрышки и облупленное лицо-все мгновенно стало от люстры синим, и сам Мурад был чем-то похож на сказочного человека-амфибию. Поклонившись, Мурад уставился на люстру - синюю медузу.
        - Садись, - сказал Ковус-ага, зная, что теперь Мурад ни за что не пропустит рассказа. Он будет ловить каждое слово, даже за дверью, под окном. Через трубу заберется в комнату, а дослушает до конца живую легенду змеиного острова Кара-Ада. Однако, прежде чем продолжить начатое, старик спросил парнишку. - Бычки-то клюют?
        - Ага!.. Головастый попался, папа! Принес...- с довольным видом доложил Мурад. - Я его - туда!.. - и он сделал какое-то замысловатое движение обеими руками. - А дров наколю потом. Ладно, пап?..
        - Смотри! - строго сказал старик. - Мигом у меня!
        - Сказал - сделаю!
        Виктор Степанович что-то тем временем записывал, отчеркивал, делал уже на исписанных листиках какие-то знаки, кружки, прикрыл ладонями записную книжку, задумался.
        - С Алданом как-то страшно говорить, он и в разговоре матерый охотник. Смотрит тебе в глаза и видит: веришь ему или нет... Чуть усомнится в почтении - такое скажет! А то и совсем замолчит. Разозлится - и слова из старика не вытянешь. Я при нем карандаш боялся показывать. Но не жалею, что ездил к нему на край света. Столько Алдан рассказал про схватки с басмачами, про то, как Черная пасть рыбаков вместе с лодкой проглотила; как рыба, тюлени и даже птицы в заливе гибнут. Про сайгаков и соли лечебные... С таким, как Алдан, не на часок встречаться, а рядом жить надо!
        Старческая ревность нет-нет да и проглядывала у Ковус-ага. Он вылил из пиалы под фикус холодный чай, не спеша сходил на кухню и принес электрический чайник. Дал кипятку заново побурлить, а потом также неторопливо и молча заварил покрепче. Позволил чайку постоять, потом три раза перелил густой напиток в пиалу и обратно, закутал чайник в полотенце и только после этого, собрав в кулак бороду, проговорил:
        - Про Кара-Ада много от Алдана выведал?..
        - Пытался, Ковус-ага, только мудреный старик не стал много говорить. К тебе отослал. Пусть, говорит, Ковус-ага про остров сам вспоминает, он смертников от Бекдаша на дорогу к Красноводску вывозил...
        - И про студента не сказал? - поспешно спросил Ковус-ага.
        - Вышел я у него из доверия, должно быть. Ничего больше не сказал Алдан. О чем хочешь говорил, а этого даже не коснулся. На память пожаловался, боюсь, говорит, что-нибудь наболтать лишнего, и обидеть Ковус-ага... забываться, мол, начал... Лукавит.
        Ковус-ага разлил чай.
        - Нет, не лукавит Алдан. Старик и вправду иногда стал терять нужное слово. А оно, нужное-то слово, только одно, как солнце в небе. Замены ему нет. В слове - сам человек. Потерял нужное слово, считай и человека уже нет... Стареет Алдан. На память жаловался. Говорит, мыслями заикаться стал... И тут же смеется над собой: заика-то больше говорит. Вот умный Алдан и старается не рассусоливать о том, что ему дорого. Чтоб лишнего не сказать и правды не испортить.
        Подобравшись к самому столу, Мурад согнулся на ковре у ног отца и с нетерпением смотрел ему в бороду.
        - Утонули? - не утерпел Мурад и вернул отца к недосказанному.
        Ковус-ага ласково потрепал парнишку за ухо.
        - Уловил ты меня, Мурадик! Значит, не зря говорится: сегодняшнее слово для завтрашнего подушка. Слушай, сынок, что было дальше... В описаниях сказано, что утонули ребята из Темир-Хан-Шуры. Не хочется верить, но, видать, не зря говорится: весть о смерти ложной не бывает... Только не зря они утонули, как про то пишут. Алдан узнал от мангышлакского казаха, след которого давно в степи остыл, а добрая память жива. Сколько парней с острова поплыло, не знал чабан. И про то, что на острове творилось, тоже казах не знал. В описаниях больше толкуется про знатных людей, а до нас степной ветер донес чабанскую правду, не пером писанную, а каракумским солнцем, на песке выжженную и соленой каспийской волной скрепленную. Когда я попросил Алдана снова об этом рассказать, то старик обиделся. Следопыт Алдан всегда что-нибудь ищет, пытает - вот и меня решил испытать: не кладу ли я ему арбуз под мышку. Согласился рассказать, но ворчал и хмурил свое потухающее, желтое лицо. Набаловал, говорит, вас своими историями... У кого чесотка, к тому и летит черный комар. Поворчал Алдан, но уступил: все, что от мангышлакского
казаха слыхал, выложил мне, и даже больше, чем раньше. - Тяжелый, в одну широкую точь, плюшевый занавес снова зашевелился и дверь вершка на два приоткрылась. Сухой, тонкий скрип острой спицей вонзился в тишину, прошел от стены к стене и снова вернулся к двери. Ковус-ага, умолкнув на полуслове, молча и грузно повернулся к занавеске и стул под ним затрещал. Дверь так быстро захлопнулась, что скрип от нее не успел даже дрыгнуть.
        - Дело у кого-то есть! - вежливо и осторожно проговорил Виктор Степанович, вытирая пот со своих глубоких, округлых залысин. У него было гладкое, выбритое, продолговатое и слегка горбоносое, перепавшее в поездке, лицо. Рядом с бородатым, просоленным и задубелым Ковусом-ага Виктор Пральников казался моложавым, хотя уже успел перешагнуть середину житейского века. Встревая в семейные дела и робко поясняя дверной скрип, гость рисковал тем, что рассказ старика, ради которого он многим жертвовал в этой поездке, мог нелепо прерваться, но Виктор Степанович опасался и другого: не выяснив чего-то старик может запустить важное дело, а потом начнет торопиться, и какой там рассказ, сам уедет к водопаду, в трущобы Черной пасти. - Ковус-ага, узнать надо, кто приходил! - Еще более осторожно посоветовал Пральников.
        - Всяк хан в своем доме, - вразумительно ответил Ковус-ага. - Кому надо, не поленится хозяина потревожить.
        - Это мама! - Мурадик удивленно посмотрел с пола в густой навес бороды отца. - Наверно, она... про бычка!
        - Знаю, кто еще может мешать! - устало улыбаясь, проговорил Ковус-ага. - Пусть заходит, если надо, и не играет в молчанку. Перепугать может, а я знаю, что бывает с пугливым: щедрый отдает половину, а трус - все!..
        За камышовой дерюжкой занавешенного окна послышался недовольный голос Анны Петровны:
        - Пугливым не прикидывайся! И звать меня не надо...
        - Как же так!.. Иди, Мурадик, и сейчас же позови! - Ковус-ага засмеялся, - ведь не положено шутить с хозяйкой, когда у нее в доме все горит.
        - Сам сидишь - другим не мешай! А то каждый горазд балясами жернова вертеть! - отозвалась Анна Петровна в том же назидательно-шутливом тоне, который, как видно, в доме никого не обижал.
        - Вспомнил!.. Я сейчас, мама! - спохватился Мурад.
        - Сиди уж, я сама разожгла, - отозвалась Анна Петровна. - А другое - потом поможешь сделать...
        - Мам, не ругай меня. - Мурад вскочил с пола, но старик властно усадил его. - Нечего оправдываться, если не виноват. Плохого не сделаешь - в рот тебе никто не плюнет. Посиди... Послушай.
        - Мурад, кошки чего-то дерут на перилах! Скажи отцу, а я по делу пошла! - крикнула Анна Петровна. - Пусть он знает - я старое капитанское свидетельство сожгла. Мухи засидели!.. - заскрипели половицы, мяукнула кошка и все утихло.
        После недолгого молчания старик встрепенулся:
        - Пойди, Мурад, посмотри мою рапорту!..
        - А ты без меня ничего не рассказывай!
        - Беги, бумагу проверь, каждое слово чтоб на месте!.. И кошек шугни!
        Никаких кошек на веранде не оказалось, да и драть им было нечего. То, что старый рыбак назвал бычком, было прибрано в надежное место. Да и семейная реликвия - верительная грамота бывшего капитана Ковус-ага тоже находилась в полной сохранности.
        - Эх и мамка! - воскликнул Мурад, дойдя до середины комнаты с поднятой занавеской на голове и вынырнув, словно из-под палатки. Он промакнул ладошкой облупленный нос, стал перед отцом по стойке "смирно" и прокричал:- Ага!..
        - Что за "ага"? - недоумевающе посмотрел на своего юнгу капитан.
        - И бумагу, и слова проверил. Все на месте, кроме "ага",- Не оказалось этого довеска!..
        - Хорошо ли читал?
        - Так точно, капитан! Там написано просто "Ковус".. и никаких "ага".
        Старик вытянул вперед руки, и Мурадик, поняв приглашение, ловко нырнул головой в его бороду.
        - Эх, сынок, не положен был этот довесок! Молодым был твой капитан. А теперь вот грузным стал - яшули Ковус-ага! Приятный, но все же груз!...
        - Наша мамка не зря заговорила про капитанскую бумагу. Она ее в новую рамочку вставила. Теперь ты в рамке и под стеклом, как адмирал Макаров!
        - Почему именно он? - спросил Ковус-ага, не скрывая того, что ему приятно такое сравнение.
        - Борода у тебя такая же, как у него... лопата - пиль С пылкой доверчивостью полюбил Мурад своего отца и хотя нашли они друг друга совсем недавно, Ковус-ага тоже успел крепко привязаться и полюбить своего дотошного сынишку.
        - Хей, верблюжонок, не я, а старый Алдан-Глазастый похож на настоящего адмирала! Алдан учил нас плавать не только по Каспию, до стен Кремля довел он нас на туркменских таймунах. - Снова увлекшись рассказом, Ковус-ага внушительно смотрел на Виктора Степановича, стараясь передать свои мысли не только голосом, но и взглядом, а когда вошел в раж, то и руки пустил в ход- взял у Виктора Степановича железный, пухленький и очень хитрый карандашик со вставным сердечком и начал что-то чертить на клеенке стола. - Алдан-Глазастый сам делает таймуны. Крепкие, против волны смелые! Он говорит, что и в ту зиму, когда беляков лупили, на змеиный остров он плавал с ученым человеком на самодельном таймуне...
        Но до того, как плыть... Так вот, на острове казах-чабан, друг Алдана, первым заметил потухающий костер. Теперь БОТ пиши, Виктор Степанович. Про то, что я узнал от Алдана, еще никто не слышал. Расскажи всем. Это дополнением будет к напечатанному в книгах и к молве народной.
        - Я слушаю, - успокоил старика гость. - Все запомню. Говори.
        - Увидел казах затухающий огонь и не понял: откуда этот последний крик костра на змеином острове? Значит, кого-то на плохом месте буран застал. У песчаного мыса, где стоял чабан, Каспий рыдал молча, и всю беду в глубину прятал. А там, у Кара-Ада на скалах и рифах, бушевал прибой и вздохи острова слышались далеко. Мигнул еще раз огонек в темноте и погас... Откуда свет на острове? Ведьма или дэв туда залетели? Чабан не испугался, но подумал нехорошо. Про Кара-Богаз ведь страшно слушать, что говорят до сих пор... Со всеми потрохами заглатывает Черная пасть высыхающий Каспий. Мне Алдан говорил, это в молодости он знал старого таймунщика, у которого неизвестное чудовище затянуло двух сыновей в Черную пасть. Своими ушами я слышал от приезжих солеваров, что наш Каспий не совсем пропадает в каменной пасти за Баром, что будто он опять выходит на свет где-то около Ледовитого океана... Другие, тоже, должно быть, знающие люди, так сказывают: Каспий тихонько в Арал уходит подземными, тайными ходами, потому и тощает. Помилуй аллах, урожайное Каспийское море и вовсе с пустым выменем останется, а Кара-Богаз может
совсем отделиться от моря, пересохнет и песком его занесет... Не хочется верить в такую напасть. И во всем виновата Черная пасть. Она как вампир, высасывает кровь Каспия. Разве насытится бездна?.. Так же вот был страшен кочевникам и остров Кара-Ада. Он никого не принимал, и никого живым не отпускал. Не было на нем ничего живого, кроме гадов. И вдруг - огонек!.. Конечно, казах удивился такому видению.
        Забрался он на бархан, чтобы получше видеть. Но ничего не рассмотрел. Не шайтан ли шутки шутит?! Казах совсем ошалел... Хотел бежать к отаре, чтобы позвать своего помощника-чолука, и не успел. Услышал казах не то крик, не то стон у берега. Спустился к воде, крикнул в темноту. В ответ послышался тихий плеск и... хохот. Вдвойне страшно, когда смерть хохочет!.. Чабан взялся за голову, палку хотел запустить с перепугу туда, где шайтан смеялся, но потом увидел: человек в море. И не хохотал он, а захлебывался. Трудно тонул человек. За каждый миг боролся со смертью, чтобы сообщить о товарищах... Казах все понял, но как помочь?.. Побежал он к другим чабанам. Привел их к страшному месту. Собрались они на берегу и разожгли костры в разных местах, чтобы сигнал подать на остров и человеку в море посветить. К этому времени светляк на Кара-Ада уже погас. Все скрыла ночь. А море ухало, изрыгало холод. Шел мокрый снег. Когда волна откатилась от берега, опять послышался крик. Слабый. Короткий. Последний... Никто из чабанов не сомневался, что около мыса Бекташа с острова появился человек. Значит, на Кара-Ада
творится что-то страшное... В свете костров кружились бестолковые снежинки. Сначала они были мелкие, легкие, потом стали крупнее, мохнатее... "Тельпеки падают с неба", говорят про такой снег. Подбросили чабаны саксаула в костры. А что дальше делать? Лодок у них не было, чтобы на остров плыть. А море бушует. Море в снегу...
        - Значит... студент не показался...- прошептал Мурад, приблизившись к отцу по коврику на коленях. Он верил, что это был студент из Темир-Шуры, который не утонул около острова, а пересек все же ледяной пролив, подал весточку чабану и помог спасти товарищей.
        - Не всплыл. - Ковус-ага отодвинулся вместе со стулом к стене и только там, в полутьме, тихонько встал и потрогал пальцем перевитые, густые брови. - Не отозвался больше парень. Одним выкриком все он сказал: весь остаток жизни вложил в этот крик о друзьях... И его услышали. Бросились на помощь пострадавшим.
        - Видишь, папа, все-таки он был около берега! - Мурад, стоя на коленях перед стариком, еле слышно шептал.- Я обязательно доплыву!..
        - Не о тебе пока речь, верблюжонок. Настоящим джигитом был парень из Темира! Другие не решились, а он поплыл по зимним волнам, в снег. Смельчаки знают, что глаз - трус, а сердце - храбрец! Отчаянный джигит и чабанов заставил делать невозможное. Подбросив саксаула в костры, они бросились искать лодки. А где же больше было искать, как не в проливе!.. Там, около самой Черной пасти поселился безумный человек. Русский ученый. Никто не знает, как он попал к Бару. Чуть живой был, а все искал что-то в соляном царстве. Говорили, что этот бородатый человек был на волоске от смерти, в горле у него торчала серебряная трубочка. Через нее он дышал... Николаем звали этого чудака. Жил с ним еще один человек, армянин. Тоже душевный и смелый человек. Встречался я с ними. Николая с трубкой особенно хорошо помню... Так вот, когда прибежал казах в их деревянный, куриный домик, они делали какие-то опыты с солью.
        - Кара-Ада! - крикнул чабан с порога.
        К нему бросились с расспросами, но узнали немного. Казах только и сказал, что с острова сигнал подают... У солеваров был кулас. Небольшой, но крепкий, парусный. Такому не страшен каспийский шторм. А волна тогда была куда больше верблюжьего горба, как говорит Алдан! Это надо понимать, что накат был крепкий!.. Человек с серебряным горлом и мангышлакский казах вдвоем поплыли от залива к острову Кара-Ада. Обогнули они страшную, острую как охотничий нож каменную косу, и вышли в море. Чабан для своих овец - шах, а в море он - приманка для осетра. Так шутят моряки про степняков, но про этого джигита с Мангышлака нельзя говорить жалкие слова. Он был настоящий батыр... Да продлит аллах его дни, если отважный казах и сейчас жив, жирного ему бешбармака и хмельного кумыса. Иной раз я думаю, что надо бы объявить всесоюзный розыск и найти того чабана. Шутка сказать, в истории гражданской войны он свой маяк оставил. - Ковус-ага взглянул на Виктора Степановича и, заметив по его лицу, что тот собирается перебить, положил ему на небольшую, с широкими и короткими ногтями сильную, натруженную руку свою тяжелую и
горячую пятерню. - А если нет в живых, то надо могилку отыскать и отметить памятным знаком.
        - Будет здорово! - воскликнул Мурад, привскочив с колен, напружинившись худеньким, мускулистым телом. Он как гуттаперчевый мальчик в цирке изогнулся и поднял к потолку руку. - Могила неизвестного чабана! - Мурад вдруг притих и опять опустился на ковер у ног Ковус-ага.- Нет, лучше бы он жил. Может, я его увижу и про все сам расспрошу. И про студента из Темир-Хана, и про ученого с серебряной трубочкой...
        - Можно бы поискать таинственного вестника-чабана, если бы знать имя! - не утерпел и тоже заговорил Виктор
        Пральников, стараясь поддержать Мурада, на которого хмурился Ковус-ага за то, что тот его перебил.
        Нельзя было перебивать старика, надо было еще многое от него узнать о полузабытом и почти утерянном для истории эпизоде. В оставшихся записях события на островке Кара-Ада и мысе Бекташ проходят всего лишь как эпизод гражданской войны в Закаспии, но из таких вот взрывных, неповторимых и драматических эпизодов и создается сама история. Виктор Степанович не ради любопытства собирал по крупицам все, что было известно об этом; он считал своим долгом отыскать все ценное, неповторимое, передать отголоски тех событий, рассказать о встречах с их участниками, запечатлеть живые черты, человеческую гордость участников октябрьских сражений, рядовых ленинской гвардии.
        То, о чем сейчас рассказывал Ковус-ага, уже никогда и ни от кого не услышишь. Тихо угасающий, хотя еще крепящийся старый каспиец Алдан и его младший сподвижник Ковус-ага, - оба они из революционного племени "краснопалочников", "красных следопытов" и всезнающих быстроногих проводников. Добродушные и в то же время чувствительно беспокойные яшули были той живой историей, которая как будто не уходила в прошлое, не была подвластна секачу времени и не становилась тленом или тенью; она переходила в другие дела и в других людей нового поколения; она не усыхала и не блекла от возраста и старости - эта история, она цементировала и заряжала силой и энергией смену поколений, и каждая черточка, всякое живое свидетельство бывалых людей светилось искрами октябрьского пламени. Виктор Степанович надеялся еще разок встретиться со стариком и не торопил его с рассказом, чтобы тот не гасил живые интонации. Про чабана он хотел знать побольше подробностей. Ковус-ага сегодня вспоминал минувшее с завидной ясностью и рассказывал как бы не для других, а говорил себе, все переживал заново.
        - И Алдан ничего не знает о степняке, который стал спасителем? - спросил Виктор Степанович.
        Ковус-ага с досадой посмотрел теперь уж не на сынишку, а на седеющего литератора, который тоже страдал мальчишеским нетерпением.
        - Верблюда не увидели, а орешки его заметили! Так?..- со стариковской колкостью сказал Ковус-ага, желая подкузьмить в чем-то гостя.
        - Я поясню, Ковус-ага...
        - Мне Алдан все пояснил! Он и про этого верблюда мне напомнил. Алдан на меня за этот же самый вопрос так обиделся.!. Он так и сказал: нас часто спрашивают и упрекают... того-то вы не видели, этого не запомнили, а про того и совсем не слышали... Ругают, что мы верблюда-то не заметили... Видели мы самых сильных инеров. Даже таких, про которых в народе говорят: когда в караване есть такой инер, груз на земле не залежится. Но мы все делали и жили не для похвальбы. Делали так все от сердца, искренне и жертвенно, как народ и как Ленин велели! Делали все по велению сердца, а наши сердца навсегда народу и делу Ленина отданы. Так говорит мой друг Алдан. И я так думаю. Про того чабана, судьбой которого во многих книгах интересуются, Алдан сказал: был он такой же, как мы, бедняк, свое богатство при себе носил: кибитка за плечами, ложка - за поясом. Ходил за отарой, искал счастье. Только никак не мог его догнать: он за ним пешком, с чабанской гнутой палкой спешил, а счастье - на скакуне убегало. Не сразу оно к нам в этот край и после Октября пришло, за бедняцкое счастье еще долго мы дрались с интервентами и
басмачами. Когда друг Алдана, казах из Мангышлака бросился спасать революционеров, он не думал, что совершает подвиг, что когда-то его разыскивать и прославлять будут. Чабан был настоящий человек, делал все по совести и по сердцу. Алдан говорит, что он его всегда называл просто - чабан... Тот его курдючным салом, бешбармаком и кумысом баловал, а рыбак Алдан снабжал красной рыбешкой, кавказским табачком, дробью, порохом и новостями... После того самого случая, как сказал Алдан, его друг будто, бы на нефтяные промысла, на Эмбу или к себе на Мангышлак подался.
        - А другие говорят, что соль на Кара-Богазе собирал, - подстраиваясь под рассказчика, вставил Виктор Степанович.
        - Дослушай заику до конца... - продолжал Ковус-ага. - Вспомнил я про спасенных, которых потом провожал в Красноводск. Как ни торопился Алдан, добрался он до Кара-Ада после казаха и ученого со свистулькой в горле... Те уже копошились на берегу, отделяя живых от мертвых. Живых снесли к кострам. Отхаживали их водой и водкой... Другого лекарства не было под руками. Первым пришел в себя матрос. Он косоглазо взглянул на приплывших и упал без памяти на руки чабану. Уже в лодке удалось от него кое-что узнать. Из пленников Кара-Ада, брошенных в штормовом, январском море белогвардейцами, осталось в живых только пятнадцать... Кости остальных до сих пор находят в разных концах острова и сносят в братскую могилу, которая пока не приняла все останки... Змеиный остров не хотел отпускать своих жертв. Приходилось бороться за жизнь каждого. Алдан помогал спасителям, выносил пострадавших, указывал путь между рифами. Из тех, кого переносили в лодку, тоже не все увидели солнце. В ту же ночь умерло еще шесть... Оставшиеся в живых разделились на две группы: шестеро в сопровождении чабанов ушли в сторону Красноводска, а
трое остались в дощатом домике у разинутой, ненасытной Черной пасти, вместе с соледобытчиками Кара-Богаза.
        Ковус-ага и его слушатели несколько минут молча смотрели в сторону острова Кара-Ада, который угадывался по гудкам пароходов, огибавших его восточные, причудливые берега при выходе из порта и как будто салютовавших павшим героям. Мурад сидел на ковре прямо против Ковус-ага, положив руки на колени и вытянув шею. Он старался не перебивать отца, чтобы все до конца дослушать, и хотя знал наперед, чем все кончится, ждал чего-то нового... И действительно Ковус-ага всякий раз добавлял к своему неувядающему рассказу не только новые подробности и детали, живые интонации и краски, но и совсем незнакомые повороты событий. Только недавно он сказал, что оставшийся в живых и временно поселившийся на Баре, у залива матрос несколько раз потом переплывал вместе с Ковус-ага и Алданом на таймуне широкую морскую протоку между мысом Бекташ и островом Кара-Ада. Он все удивлялся тому, как сумел ее одолеть изможденный студент из Темир-Хана. Не раз плавал потом матрос с Ковус-ага на остров, подолгу бродил в тех местах, где свалил их тиф, голод, и где, по словам матроса, полумертвый ученый человек растерял какие-то записки
про Черную пасть.
        - Спрашивал я после про эти бумаги, - заговорил снова Ковус-ага, - дознавался у своих и приезжих людей. Спасенный нами тогда грамотей оказался геологом, дельным человеком. В Кара-Богазе потом жил и, говорят, много полезного сделал, и хотел сделать еще больше. Того инженера беляки дважды приговаривали к расстрелу, а тиф его без всякого приговора уложил умирать на ледяные камни острова, но когда он поднялся на ноги, то сразу же пошел искать в наших краях клад для народа. Хотел он построить такой завод, чтобы прямо из рассола залива добывать сразу несколько разных солей. Будто бы, победивший семь смертей человек даже советовал строить такой завод прямо в Красноводске, а рапу к нему по трубам гнать... Я не академик и не знаю, как лучше вытягивать химию из каспийской воды, но только скажу, что человек, которого беляки к стенке ставили, на которого натравили борзую тифозную вошь, спасенный нами человек хотел видеть Кара-Богаз богатой житницей Каспия, и жизнь не жалел для этого. Какой пример для всех нас и особенно для молодежи?.. Я вот иной раз думаю: кого бы из наших сегодняшних молодцов можно сравнить
с тем искателем?..
        - Меня спрашиваешь, Ковус-ага? - поднявшись со своего плетеного стула, Пральников в синем сумраке побродил по комнате и остановился против занавешенного окна, за которым буйствовало солнце и ворочалось море. Из порта слышались кустистые звуки губной гармошки, на которой перекликались стоеросовые и мешковатые портальные краны. Виктор Степанович прислушался к портовой музыке и взглянул на коленопреклоненного Мурада.
        Быстро поднявшись с ковра, Мурад неожиданно выпалил:
        - Дядя Сережа Брагин такой же, как революционеры!
        Ковус-ага молча обнял парнишку и не отпускал, от себя. Слова Мурада Виктор Степанович истолковал тоже в пользу Сергея Брагина, но решил про себя, что Мураду в этом изречении принадлежит, видимо, в лучшем случае, подстрочный перевод, а оригинал, несомненно, исходил от самого Ковус-ага.
        Словно догадавшись, о чем думает гость, старик любовно шлепнул парнишку по голой спине и подул на ладонь, словно обжегшись.
        - Лошадь куют, а ослик ногу поднимает! - сказал Ковус-ага.
        Своей обиды Мурад не выказал, да, пожалуй, и не было никакой обиды, но досада была: все разумное и дельное взрослые приписывают только себе. Чтобы излить эту досаду, он тут же нашел блестящий повод.
        - Угли, наверно, уже в золу превратились, - сказал он нарочито холодно.
        - В какую золу? - всполошился старик, для чего-то выключив синюю люстру. - Беги, Мурадка, помахай фанеркой!..
        - Саксаул без маханья свое дело знает!..
        - Махай, говорю, чтобы ровней горело! - более внушительно сказал старик.
        - Горит где-то! Меня берите на помощь! - участливо отозвался Виктор Степанович, не совсем понимая - для чего и где надо было махать фанеркой.
        - Шашлыком мы решили побаловаться, - признался наконец Ковус-ага. - Сынок где-то осетринки достал... Говорит, сам поймал!
        Мурад на этот раз по-настоящему обиделся:
        - Кто поймал, тот лучше меня все знает!..
        - Соли больше сыпь на угли, чтобы пламени не было,- с отцовской лаской заговорил старик. - Поди, верблюжонок, соль не жалей. Сыпь, только фанеркой с бочков, фанеркой!
        Мурад и тут нашелся:
        - Махать буду так, что осетру станет жарко! А вам придется... хрен тереть. Очки черные за зеркалом, в комнате Нины Алексеевны...
        - Зачем очки? - не понял Ковус-ага.
        - Без очков хрен сразу заест! Он так ударяет, что даже очки потеют!
        Ковус-ага поднял над дверью занавеску и выпроводил Мурада из комнаты.
        - Сегодняшний воробей - вчерашнего чирикать учит.
        - Не веришь, я видел, как от хрена очки потеют! - не унимался Мурад.
        - А разве я говорю, что не видел? - засмеялся Ковус-ага. - Слепой идет в одну сторону, а глухой - в другую.
        - Папа! - крикнул Мурадик. - Без меня ничего интересного не рассказывай.
        - Якши, верблюжонок!
        20
        ...Приготовление шашлыка всегда связано не только с шумной возней, но и с таинственным исполнением обряда огнепоклонников. Ковус-ага не очень-то любил кухню, но огонь боготворил. Он умел понимать язык костра на отмелях, после того, как морской отлив "жарь" оставлял после себя скользкий холод, а рядом был не только огонь, но и рыбачья пожива: судачок, белорыбица или каспийская севрюжка, которую знающие люди прямо из моря кладут на огонек. В жизни каждый человек старается угостить близкого самым дорогим; так поступил и Ковус-ага. Для Виктора Степановича он задумал сделать шашлык из свежей осетрины. Саксаул для такого случая у старика специально хранился в дальнем углу кладовки, сложенный не вчера, и не год, а лет пять назад, и ставший не костяным, а железным. Ковус-ага заранее рассчитал, сколько понадобится кусков железного дерева и сложил их возле жаровни. Разводить огонь старик начинал не с основного топлива: хозяйке дома и Мураду он наказал приготовить сначала огонь для того, чтобы потом уложить и жечь выдержанный саксаул. Сейчас наступал тот момент, когда мастер должен был занять место у
жаровни, как усса - кузнец возле горна и наковальни.
        Мешать старику в это время никто бы не рискнул. Он головой ушел в приготовление рыбацкого лакомства, которое мало походило на обычную стряпню и напоминало скорее сложную операцию, проводимую непременно на открытом воздухе. Виктор
        Степанович Пральников знал, что старик, как и он, мысленно продолжал прерванный разговор, но отошел в сторонку и присел в тени под длинными и крепкими перистыми листьями айлантуса. Наблюдая за Ковус-ага, Пральников не прекращал своей внутренней работы над постижением старика и закреплением в памяти всего, что связано с его рассказами, с бытностью и окружением Ковус-ага. Все это было неповторимо, и не столько по колориту, сколько по жизненной устойчивости и суровой правдивости старика. Виктора Степановича покоряла цельность и убежденность Ковуса-ага в оценке жизненных явлений, которые он рассматривал всегда непременно в свете той государственности, какую усвоил и выстрадал в огне боевых испытаний, завоеваний и утрат. Разговор, по всей видимости, был прерван надолго, и Виктор Степанович не отваживался мешать старику, который на глазах у всех превращался в грозного и неприступного жреца.
        Коряга саксаула была выбрана не дупластая и не слишком усохшая и перележавшая. Короткие чурки, были словно свинцовые слитки. В широкой, на трубчатых ножках жаровне Ковус-ага разгреб вспыхивающие синеватыми язычками угли и принялся не укладывать, а устанавливать друг к другу куски звенящего дерева. Даже на приготовленных углях они вспыхнули не вдруг, а сначала прокалились, потемнели и только после этого покрылись по бокам темно-красными цветочками, которые нескоро соединились в огненный букет костра. Зная заранее, что надо делать, Мурад принес в бадье воду, целую пачку соли, фанерку, сделанную в виде веера, и две кастрюли. Шашлык - дело мужское, и причем - строго единоличное, поэтому Ковус-ага не то чтобы важничал, нет, он делал все с достоинством и держал всех на дистанции. Анна Петровна превосходно знала самолюбие и привередливость Ковуса-ага, когда он стоял около жаровни, словно хирург возле операционного стола, и требовал строгого порядка и беспрекословного повиновения. При другом шашлычном варианте, когда мясо или рыба заранее маринуются с лучком и перчиком и заливаются уксусом, Петровна
допускалась к предварительным операциям, но сейчас готовился шашлык самый лакомый простой и пряный, какой готовят рыбаки у костра, едва успев вытащить рыбину из сети, снять с крючка перемета или подпуска. Ковус-ага уже видел, какого долгоносика втихомолку принес от маячного дружка расторопный Мурад. Молодой осетр лежал под ванной в мокрой парусине, не очень крупный, но телесный, с комковатым брюшком, икряной. Было похоже, что у маячного служаки осетр плавал в садке на привязи: из-под жаберного панциря торчал обрывок телефонного провода. По всему было видно, что морской гуляка недавно заснул и старому рыбаку немного было жалко красавца, но охотничьи страсти бурлили в крови Ковус-ага, и он не мог им противиться. Чтобы не только никто не мешал, но даже не смущал взглядом, Ковус-ага унес осетра вместе с небольшим столиком за угол веранды.
        У жаровни остались дежурить Мурад и Виктор Степанович. Подошла Анна Петровна. Шепнула что-то Мураду, и тот опрометью слетал в кухню за ложкой и миской.
        - Без икры не обойдется, - сказала потихоньку Анна Петровна. - Приятель наш с маяка холостого осетрика не пошлет. Ковус-ага не любит тревожить друзей по пустякам, и если просит, то - острая нужда; значит, надо самое лучшее. Сам-то в долгу не останется!
        - Зачем, мама, так говорить про отца! - обиделся Мурад. - Он и не просил, дядя Маяк или как его... сам прислал. Увидел меня и дал. Я не хотел брать, сам таких ловить умею!
        - Умеешь, сынок, умеешь!.. И я про то же говорю. Надень очки, возьми тёрку и корешки построгай. Только слезы кулаком не вытирай.
        - Не бойся, мама, не заплачу! - На кухню Мурад ушел не очень охотно, и тереть едучий корень ему не хотелось. От интересных разговоров не любил он уходить.
        Анна Петровна смахнула фартуком песок с табурета и поставила его в тени, около кадушки с мохнатой пальмой.
        От приглашения посидеть Виктор Степанович отказался.
        - На огонь посмотрю. Люблю огонь, - приговаривал он, обходя жаровню. - У саксаула затаенное неяркое тяжелое пламя, почти как у каменного угля. Недаром он такой плотный, должно быть солнце все лишнее уже выжгло. Саксаул напоминает кокс пустыни!..
        - А мне кажется - саксаул это дерево старости, - сказала Анна Петровна со вздохом. - От рожденья он горбатенький. И сама земля здесь кажется мудрей и старше, чем в других местах. От трудовой усталости и пота вся солью пропиталась...
        Замечание это понравилось Виктору Степановичу.
        - Давно приехали в эти края?
        - Я и сама не знаю! - усмехнувшись, Анна Петровна скрестила на груди руки. - Ведь по-разному можно время измерять: веснами, морщинами, получками... У меня свой счет, я по вспышкам памяти время меряю: что помнится, то я и считаю прожитым, а остальное время снова вернется, чтобы запомниться чем-то важным. Смешно и горестно!
        Жалко дни, которые гаснут, не вспыхнув пламенем, не осветив ничего впереди, не оставив доброй памяти... А есть видные дни, как верстовые столбы в жизни - с пользой для народа прожитые. Вот по ним и надо вести счет времени!..
        - У вас, Анна Петровна, свое летоисчисление, по светящимся дням и годам. Интересно, сколько же вы кладете себе световых лет?
        - Смех смехом, а кажется мне, что я только вчера приехала сюда!
        - Что же было необычного в тот день? - Виктор Степанович все больше удивлялся привязанности многих людей к этому пустынному месту и замечал какие-то коренные, осмысленные и долговременные связи между жителями Прикаспия. Особенно была видна эта товарищеская спайка в семье Ковус-ага.
        - Приехала я сюда жарким летом и прямо с автомашины бросилась к морю... Бежала по песку изо всех сил, без памяти; бежала, а моря будто и не увидела: все на свете каменный остров заслонил. Как это случилось - не пойму, но только островок больше моря стал... Он к себе звал... Не каменный истукан, а Захар мой, муж погибший, у которого последнюю кровинку взял и впитал в себя этот остров.
        - Вы посмотреть эти места приехали?
        Ветерок тихонько и бережно шевелил седые волосы и какой-то старомодный бантик на груди у Анны Петровны.
        - Только прикоснуться хотела к этой земле, а как ступила, так и приросла к ней. Боялась потеряться здесь, думала людей близких не встречу и ничего не узнаю про казненного тифозной смертью астраханского шорника, моего Захара Мусатова. А потом друзей тут нашла, все разузнала и про него и про других бунтарей. Повез меня на остров молчаливый, смуглый лицом перевозчик в узкой лодке - бударке. Много дней мы плавали с ним вместе. Он все молчал, а когда я собралась уезжать, бородатый лодочник вдруг нарушил обет молчания. "Остров, говорит не отпустит тебя... Оставайся жить в моей хижине". "Как же так? - удивилась я. - Ведь не перекати поле; у меня какой ни есть, а свой домишко, и не где-нибудь, а возле астраханского Кремля, в центре города, где когда-то челн Петра Первого причаливал". Бородатый рыбак сказал, что у него ничего нет, кроме этой кибитки. Правда, была еще собака, бочка с пресной водой... Но и это хозяйство рыбаку стало обузой. На сейнере он плавал, а домик оставлял без присмотра. "Хочешь - хозяйничай, Айна!" Запросто предложил бородач. Имя свое мне подобрал, и не только имя, но и ключик к
сердцу нашел ловкий рыбак. Уговорил остаться. Бросила я знаменитый петровский причал в Астрахани и осталась с собачкой полновластной хозяйкой вот этого особняка у синего моря. Уплыл мой рыбак в тот же день, а вместо себя оставил двустволку, лодку и весло именное с росписью "Ковус"... Весло это до сих пор хранится. В курятнике насест из него сделан.
        - Эй, тузлук! - послышалось из-за веранды.
        - Несу! - откликнулась поспешно Анна Петровна. - Так я и знала - икряной. Другого ему не пришлют.
        Наблюдая за стариковскими хлопотами, Виктор Степанович улыбнулся.
        - Капитан дает команду!
        - Почтение к нему какое-то особенное. Все стараются для Ковуса-ага добро сделать, - говорила Анна Петровна, склонившись над кастрюлей и пробуя на язык крепость тузлука. - С таким же уважением к Ковусу, который спасал друзей моего Захара, и я вошла в его дом. Оно известно: если уважаешь человека, то не отблагодарив, не уйдешь... Мне долго благодарить его надо. Вот я и решила вековать вместе под этой крышей. А теперь и вовсе - сын у нас!.. Миловаться мы не набалованы, но когда соберемся всей семьей, то радостно и светло в рыбачьем теремке.
        - Туз-лук!
        Хозяина дома отлично понимали, это было видно по тому, с каким проворством Анна Петровна бросилась с кастрюлей к бочке с пресной водой, а потом начала щепотью сыпать соль в посудину. Подбежал от жаровни Мурад и они вместе понесли рассол в тень от веранды и одинокой, изнывающей от зноя белой акации. Виктор Степанович уже не чувствовал себя посторонним в этом доме, тем более, убегая, Мурад показал ему на жаровню, и гость понял это как просьбу приглядывать за строжайшим режимом горения саксаула. Вероятно, только в лабораториях так изнурительно следят за тиглями, в которых собираются для взвешивания остатки после выпаривания. Свою задачу Виктор Степанович понял правильно: во-первых, ничего не трогать, а во-вторых, оберегать походную кухню от длинномордой, поджарой и на редкость волосатой свиньи, непонятной масти и непостижимого возраста. Собакообразная свинья все время норовила почесаться о ножки жаровни, и Виктор Степанович применил против нее самый варварский способ внушения: уронил уголек на спину, но тут же сбил его острой шпагой, приготовленной для шашлыка.
        - На поплавок яйцо неси! - распорядился старик, выбегая из-за веранды с охотничьим ножом, которым разделывал осетра.
        - Вареное или с желтком? - послышался растерянный голосок Мурада.
        - С желтком... Фу ты, сырое! - ответил второпях Ковус-ага. - На поплавок.
        - А куга не пойдет для поплавка? - хотел побыстрее услужить Мурад, припоминая, где оставил свои удочки.
        - Без торгов и перекоров не можете обойтись. - Анна Петровна захватила ладонью со дна кастрюли тузлук, попробовала на язык и, не довольствуясь этим, пропустила мутноватый рассол между пальцами, как делала это со щелоком. - В норме. Никаких поплавков не нужно. Опускай... Пусть схватит!
        - На глазок штопаешь, по-бабьи! - проворчал Ковус-ага. - Мерка в каждом деле требуется. - Старик стоял с поднятыми руками, а Мурад подвертывал ему рукава рубашки, и сопел, приподнявшись на цыпочках.
        - Хвастаешь, что на рыбалке один икру запросто обделываешь, а тут всем табором пригузывают! - не сдержалась Анна Петровна.
        - Сравнила плешивого с гололобым! - возмутился старик. - У моря мне полная свобода, никто не мешает!
        - Ах, так... Уйди, Мурадик!
        - Не трогай, он сито будет держать, а ты неси к огню осетрину. - В густом, охрипшем голосе старика уже не было прежней ворчливости: он уверился, что рассол приготовлен добротно и в нем не только яйцо, но и камень, пожалуй, не утонет. Для свежей икры тузлучная крепость была самая подходящая. Оставалось отделить чудесные дробинки осетровой икры от жира и пленки, закалить их в рассоле, а потом сдобрить пряностями, в которых Ковус-ага знал толк.
        Оглядываясь на жаровню, подошел Виктор Степанович. В руках он держал острый шампур для шашлыка, которым только что гонял свинью. Зеленые, немнущиеся брюки у него были в золе, а на лице, во всю щеку, сажевая широкая полоса.
        - Не помешаю, Ковус-ага? - спросил он просяще, заглядывая в алюминиевую чашку с дырявым дном.
        - Э, милый человек! - пробасил Ковус-ага и погрозил гостю мухобойкой. - Железочка эта не для игры. Положи, а то наколешься, Виктор Степанович!
        - Там много этих стальных спиц! - смутился Пральников.
        - Лишних нет. Боюсь, что за столом не хватит. Осетринка - лучший сорт!
        - Блин - не клин, живот не разорвет! - этой шуткой Виктор Степанович хотел прикрыть свое смущенье.
        - Потерпите немного, Виктор Степанович! Начинаем. Пусть же не сгорит ни шашлык, ни вертел! - Ковус-ага потрогал бороду и натужно крякнул: - Полный вперед!
        ... Тот, кто хоть раз ел шашлык прямо с огня, обжигаясь поджаристой, сочной и солоноватой убоинкой, держа в руках раскаленный шомпол, тот никогда не забудет этого первобытного деликатеса. Ну, а кому довелось у костерка отведать только что пойманной и зажаренной на вертеле осетринки или севрюжки, с приставшим угольком и горьковатым дымком, тому рыбный шашлык нигде и никогда в жизни не заменит ни одно самое изысканное и дорогое кушанье! Если же при этом шашлык из свежей осетрины приготовил сам Ковус-ага, то равного этому шашлыку не найти на свете. От одного вида закованной в хрустящую корочку жареной осетрины, от щекочущего, сладковатого запаха можно сойти с ума!.. Об этом с Ковусом-ага не надо лучше спорить. Старик был в этом так же уверен, как и в красоте своей бороды и существовании тайных подземных ходов, по которым Черная пасть уводит куда-то Каспий. Науку старик уважал, но в вековую тайну залива верил и бороду свою любил, а осетровым шашлыком и свежей икрой угощал самых близких друзей. Виктору Пральникову повезло, он сразу же пришелся по душе старику и все больше входил в доверие, хотя после
случая с волосатой свиньей и шашлычным шомполом впал в немилость... Опустив икру в рассол и поколдовав над ней, молча и в одиночестве, Ковус-ага занял место около жаровни. Раскаленный добела саксаул с яростью выбрасывал из себя огонь солнца, накопленный в пустыне. Тяжелые, литые бруски этого крепкого дерева, отпламенев, не рассыпались, а переливчато краснели и полыхали золотыми слитками. Вооружившись деревянной кочерыжкой, Ковус-ага сгрудил крупные уголья и головешки в левый конец жаровни, освободив середину с жестяной решеткой. Подкатив самую жаркую, огненнобелую бабку, он счистил с нее пушок пепла и бережно разбил на дольки. Угольки быстро спаялись между собой и образовали огнистый под: там, где пробивались язычки пламени, Ковус-ага поворошил палочкой, и угольки покраснели. По всему поду от движения воздуха побежали разноцветные язычки. Фанерной лопаточкой Ковус-ага смахнул с углей сначала голубоватые, потом фиолетовые, не дал устояться и желтоватым цветочкам... Он высветил из угольков солнечно-белый налив и только после этого взял в руки смоченный в ведерке плоский шомпол. Анна Петровна подала ему
шампур с насаженной осетриной, но старик, осмотрев насадку, отложил в сторонку. Первую вязку Ковус-ага сделал сам, нанизав на вертел куски поровнее и пожирнее. Подумав и пошептав что-то, он уложил шампур с левого края, несколько раз примерив его поперек жаровни. Два других повисли над углями чуть правее, и только четвертой коснулась огня тщательно подправленная стариком вязка, которую приготовила Анна Петровна. Закапал на угли желтоватый жир и под вертелами запылало. Пошевеливая левой рукой шомпола, Ковус-ага в другую руку взял фанерку и помахал над жаровней, а потом бросил в пламя горстку соли и снова помахал фанеркой. Запахло жареным. Затрещало в жаровне, жирный, вкусный дымок зачадил по двору, и не было от сладкого плена никакого спасения; и не один Мурад уже глотал слюнки, притворно смахивая слезинку от натертого хрена.
        - А про хрен никто не вспоминает! - закрывая от огня лицо рукой и сжалившись над сынишкой, проговорил Ковус-ага.
        - Яшули, да к такому яству ничего и не надо. Божественно! - воскликнул Виктор Степанович. С нескрываемым вожделением смотрел он на шашлык, облюбовав самый увесистый и румяный шомпол слева.
        - На рыбалке мы так!.. - Ковус-ага очень уж неожиданно выхватил из жаровни пахучую гирлянду с кипящими, румяными кусками осетрины и подал гостю.
        - Держи на пробу!..
        - Куда же такой пай! - восторженно удивился Виктор Степанович. - Помогай, Мурадик!
        - За стол сначала усади, - засуетилась Анна Петровна.
        Но старик запротестовал:
        - Вкус испортишь! Сольцы и корочку хлеба. И больше ничего, по-рыбацки...
        Подумав и прицелившись, с какого конца лучше начинать, Виктор Степанович неожиданно для самого себя впился в средний, самый соблазнительный, с запеченным бочком кусок. С этой минуты он словно потерял дар речи, разучился слышать и видеть. От сочного, продымленного осетрового шашлыка нельзя было оторваться. Ковус-ага, довольный тем, что угодил, сам посолил ему второй, еще более тяжелый шомпол, на котором красовалась спинка с подгоревшими шипами, из-под которых капал жир. Не думал никогда раньше Виктор Степанович, что может существовать на свете такое объедение. Похвалить хотелось эту горячую, прокопченную и поджаренную на углях саксаула осетринку, но не было сил оторваться от шашлыка, и он лишь глазами улыбался старику, который успевал угощать и гостя, и своих домашних. Все происходило так, как хотел Ковус-ага, и как бывает на рыбацком бивуаке. Хорошо получалось, непринужденно, по-семейному, с грубоватой простотой. Угощались, забыв на время обо всем, что творилось вокруг за пределами двора, который мало походил на хозяйский двор в обычном понимании: во дворе рыбацкого особняка был тот же берег моря,
с крупным, светло-серым песком и ракушками, которые острее бритвы резали не только голые ноги, но и обувь, проникали даже в закрытые ботинки, переносились ветром и застревали в волосах, втыкались иглами в телеграфные столбы, оконные рамы, и случалось, ранили летящих птиц. Сугробы песка лежали около веранды, внутри сетчатого курятника, а в центре двора возвышался пологий барханчик с бельевым шестом на вершине.
        В таком дворе трудно поднять шум, звуки глохли в песчаных глушителях, и даже шаги не слышались. Только этим можно было объяснить, что появление нового человека вблизи жаровни осталось никем не замеченным.
        - День добрый! - напевно поздоровался пришелец.
        - О, Игорь Маркович! - так же восторженно приветствовал его Виктор Пральников. - Вы совсем запропали!
        - В бегах и поисках изнываем! - поморщился Завидный, надвинув на очки шляпу. - Одного нашел, а троих потерял. - Он скривил рот и выплюнул изжеванный окурок на песок.
        - Зачем сердиться! - заметил Ковус-ага. - Молодому джигиту приветливость к лицу. Подходите к огню. Угощайтесь! ..
        - Нину Алексеевну не видели? - спросил Завидный, втягивая носом пряный дымок от жаркого.
        - Полагается сперва закусить, а потом дела решать, - Ковус-ага покосился на жену, вздохнув, перевел глаза на Виктора Степановича. Но и на нем не остановил взгляда, а зыркнул под столик, где стояло ведерко с водой и плавающими ледяшками из холодильника. Укоризненно и издевательски покачивая белой головкой и высовывая из сту-денной воды гладкие плечики, плавала бутылка с водкой, слегка начатая. - Хотя сегодня и не выходной, но паек... есть паек! - Старик притворно ссутулился и зашелся кашлем.
        - Что за паек? - заглушая не очень-то убедительное покашливание, спросила Анна Петровна.
        Отказавшись от намерения тронуть сердце жены страдальческим видом и болестями, старик решил брать рассудительностью.
        - Пайки разные бывают: фронтовой, арктический, высокогорный... Даже змееловам от укуса кобры или гюрзы нормочка спирта полагается. Опять же за отдаленность спецпаек существует!..
        - А за такие штучки по рукам бьют! - Анна Петровна теперь ворчала от обиды, нанесенной ей как хозяйке. Старик самовольно извлек посудину из ведра и мокрую поставил на скатерку, посматривая, во что бы побыстрее разлить постылую.
        - Неприлично, когда маячит посуда, - решил побыстрей покончить с зельем Ковус-ага.
        - Лишнее стекло - с глаз долой! - с суетливым участием и живым интересом отнесся к этой веселой находке Виктор Степанович. - А шашлычок великолепен! Интересно, что больше ловится в этом году: осетр или севрюга?..- начинался тот условноактуальный и в то же время совсем не обязательный разговор, в котором обычно участвуют и знают скрытый смысл только собутыльники. - И то сказать, осетр нынче хорош!..
        - Белуга - та похитрее, у нее ятови посложнее осетровых, - срыву подхватил разговор старик, наклоняя бутылку. - Осетровое ятовье - ямы для схорону, ближе к берегу бывают, особенно зимой. Белуга просто не попадается!.. Если что после шального шторма, когда надоест ей на дне отлеживаться.
        - Не греши, старый, такая вот белорыбица в любую погоду у тебя ловится! - уже никого не стесняясь, выговаривала хозяйка.
        - Айна, ты же у меня настоящая капитанова подруга! Для нас с тобой в жизни одна байдарка, - растрогался вконец старик. - Кроме байдарки нам ничего и не надо. Поплывем далеко-далеко, Айна, паруса у нас крепкие! Ты только, Айна, правь семейным кулусом, а на веслах и у паруса я не подкачаю. Про это скажет сам Алдан!
        - Библейский человек ваш Алдан, - подтвердил Виктор Степанович, желая поддержать старика. - Крупная и романтическая личность.
        Хозяйке слова Виктора Степановича показались такими серьезными, что своей ворчливости она устыдилась.
        - Неси, Айна, икру! - распорядился Ковус-ага, начиная тот широкий разворот, какие иногда у него случались, особенно после долгих отлучек из дома. - Пусть гости знают рыбацкий стол! Да, икру я сам принесу, а тебе, Айна, еще надо отлучиться...
        - Нечего выдумывать! - Анна Петровна знала, что если ее стали называть ласкательно Айной, то просьбам не будет конца. Чего она хотела выяснить с самого начала, так это соотношение сил: кто в компании может при случае ее поддержать, а кто безоговорочно примет сторону матерого шкипера. Неспроста она спросила всех разом: - За мной дело не станет, только не много ли будет?..
        - Про осетровые ятови я тоже много слышал, но какой глубины и где больше встречаются эти рыбьи ямы, плохо знаю, Ковус-ага! Да и как умещаются в ямах морские великаны? - Виктор Степанович продолжал разговор как ни в чем не бывало, словно вопрос хозяйки его вовсе не касался. И Ковус-ага по достоинству это оценил.
        - Впадины эти бывают огромные, - принялся охотно объяснять старик. - На песке покажу, только пусть нам не мешают глупыми вопросами!.. Вот, к примеру, этот барханчик будем считать за остров Кара-Ада. Если пойти теперь от него румбом к собачьей будке, на зюйд-вест, то осетровые ятови останутся чуть лег ее. Делаем сразу же створ для ориентира!..
        - Пожалуй, двух-то будет много! - продолжала пытать Анна Петровна.
        - Ориентир даден! - с ударением проговорил старик. - Надо действовать. Все дадено!..
        Не вступал в разговор только Игорь Маркович Завидный, задумчиво смотревший в крайнее, завешанное окно дома, где находилась комнатка Нины. Но вот и он высказался:
        - Мое участие в этой прелестной трапезе, пожалуй, на этом и закончится. Бегать куда-то за шнапсом в такую жару... Лично я - против!
        Наклонившись, Ковус-ага выдернул из-под себя табурет и положил его на песок боком, ножками к жаровне. А когда снова сел на опрокинутый табурет, да вдобавок еще вдавил его в песок, то оказался ниже всех. И вид у него был обиженный.
        - Так вот и глушат великанов в осетровых ямах! - сердито проговорил Ковус-ага, тряхнув головой и роняя пот с лица на песок.
        Главного в споре старик так и не коснулся, а это Анне Петровне говорило о многом, и прежде всего о том, что в магазин придется идти неминуемо. Мурад, все делавший молча, не спеша поднялся на веранду и принес кастрюльку с икрой. Внимание гостей и хозяев теперь разделилось между жаровней, окутанной легким дымком, и столиком, на котором появилась лучшая в мире икра каспийского осетра. Но если Виктор Степанович с живейшим интересом отнесся к дарам Каспия, то Игорь Завидный довольно безучастно смотрел на все, что делалось в этой волшебной рыбацкой кухне, на воздухе, около моря.
        Его бледное лицо с черными, почти прямыми бровями и тонкой иронической складкой губ, было лихорадочно возбуждено, а в глазах попеременно светилась ехидная усмешка и скрытое презрение. Виктор Пральников заметил это вовремя и не стал досаждать Завидному со своим разговором, надеясь, что тот сам подаст подходящий повод. Чем дальше, тем труднее Игорю Завидному было скрывать то, зачем он пришел в этот дом. Как ни было приятно общество патриарха Кара-Богаза и ашхабадского литератора, он искал другой встречи, иного разговора. Нельзя сказать, чтобы и Ковус-ага с Пральниковым не догадывались
        об этом... Окно в комнате Нины Протасовой было по-дневному, наглухо занавешено, а что делалось за этой плотной занавесью из простого синего тика, про то никто не знал. Нина как пришла после работы, так и укрылась в своей келье.
        Крайне озабоченный и нетерпеливый, Игорь Завидный встал с узкой скамеечки под акацией, вытер руки платком и собрался что-то спросить у Анны Петровны, направляющейся с сеткой в магазин, но не успел. На крылечке появилась Нина. В белом коротеньком ситцевом платье с плетеным голубым пояском. Нина остановилась на верхней ступеньке и словно с капитанского мостика крикнула:
        - Эге-ей, дядя Ковус, всех угощаете?..
        - Сначала тех, кто не опаздывает, - ответил старик, подмигнув Мурадику.
        Эти слова Нину ничуть не смутили. Ступив ногой в раскаленный песок, она вскрикнула и широкими прыжками преодолела знакомую солнечную полянку между домом и деревом, под которым стоял стол.
        - Хорошо, я согласна быть подавальщицей! - сказала она, расставляя на столе тарелочки.
        Гости и старик заулыбались, но Анна Петровна тут же их огорчила. Почувствовав поддержку, она решила восстановить равновесие в компании.
        - Не прислуживай им, Нина, пусть сами управляются. Все равно не угодишь. Отдохни лучше и поговей малость, пока я схожу в магазин, а потом такими блинами с черной икрой угощу! Блины подкидные - повкусней шашлыка горелого!
        - Но не лучше самой горилки!.. Не захваливай свои блины! - за всю мужскую половину ответил Ковус-ага.
        - Не хорохорься больно-то! - осадила его хозяйка. - Такого питка из себя строишь! Будешь потом ночью извиненья вместе с кефиром просить. Мне не жалко, я принесу, только потом не умоляй примочки делать!..
        Старик со звоном ударил связкой стальных шомполов по краю жаровни.
        - Айна, полундра!..
        Значительность этих слов больше других была понятна Нине, которая не раз оказывалась между двух огней. Зная наперед, что ни одна сторона сразу не уступит, она начала хозяйничать, желая своей деятельностью отвлечь внимание от спорного предмета. В такие минуты она не боялась оплошностей или промахов, и, хитрости ради, кое-что делала невпопад, чтобы вызвать замечания, втянуть в разговор строптивдев и нарушить их суровую, а иногда и болезненную, смотря по обстоятельствам, старчески упрямую сосредоточенность. Разложенные было на столике мелкие тарелочки Нина непонятно для чего одни махом сгребла и, сложив стопочкой, опустила в ведро с водой, а на стол высыпала из фартука небьющиеся розетки под варенье.
        - Пусть будет все в том же игральном стиле! - Нина пересчитала пальцем присутствующих и выразительным жестом произвела пересчет разноцветным плошкам, в которые она, по всей видимости, намеревалась разверстать икру. В глубокую тарелку она выложила помытые, свежие помидоры, а в другую - надрезанные, но такие же целые, только очищенные луковки. С боков молодая кухарка подложила янтарные, тупоносые и ребристые стручки болгарского перца, пахучий пучок петрушки с кинзой и тархуном.
        - Помидоры... розетки! - не вынесла такой нелепицы Анна Петровна. - Хотя бы нарезать!..
        - Не будем нарушать моды, - преспокойно ответила Нина, продолжая хозяйничать в том же стиле.
        - А эти пуговки для чего? - спросил Ковус-ага у Анны Петровны. - Опять, Айна, твои проделки!
        - Как хочу, так и делаю! - с озорной непререкаемостью ответила за старушку Нина.
        - Зачем ты ее научила, Айна? - начинал терять свое капитанское величие разгневанный Ковус-ага.
        Виктор Степанович, как ни силился, не смог скрыть улыбку и бросил горсть горячего и колючего, как битое стекло, песка в надоевшую ему, поджарую и косматую свинью.
        - Эх, дударь мой, дударь! - покачала головой Анна Петровна. - Нина, готовь закуску, а я сейчас эту самую "Бредню" принесу. Клюкнем за здоровье тех, кто в пути... к здравому смыслу! Выпьем, Нина, "Бредни"!..
        - То-то и есть бабьи бредни! - рассмеялся от души Ковус-ага. - Хотя бы на пустой бутылке прочитала, чем пахнет "Бренди".
        - Смеется дударь! Да мы с Ниной Алексеевной!..
        Но увлеченная убранством стола, задумчивая Нина не расслышала, чем хотела пригрозить старушка бородатому дударику. Подошел Игорь Завидный. Взял со стола
        былинку петрушки и приткнул ее Нине за верхний вырез фартука. Отступил на шаг и полюбовался своей милой шалостью. Но когда Игорь протянул руку, чтобы снять с ее груди веточку, Нина опередила его, положила травинку в рот и начала жевать.
        - Провинция тем привлекательна, что мелкое свинство здесь не замечаешь не только у себя, но даже у того человека, которого хотел бы в чем-то упрекнуть! Все или многое здесь прощается, - проговорил Завидный, поглаживая ладошкой щеку и желая, видимо, обратить внимание Нины на свою небритую, но красивую физиономию.
        - Я бы не сказала, что ничего у нас не замечается! Мне, например, очень заметно твое желание показать сейчас свое мнимое превосходство, - ответила Нина, заменяя некоторые розетки тарелками.
        - Глупости, Нина Алексеевна, если бы ты знала, какое я ничтожество!.. - со стоном выдавил из себя Завидный.
        - В другое время, Игорь, я скажу!..
        - Этого я и добиваюсь. Скажи поскорей только одному! - Завидный ловко выкручивался из общей компании, увлекая Нину к веранде. - Мне поговорить надо, Нина! Я хочу знать: в этих делишках заслуга Брагина или это ваша совместная стряпня?..
        - К чему, Игорь, такая многозначительность? Говори понятнее.
        - Сможешь ли ты выслушать сейчас? Я буду говорить без дураков!...
        Иной раз самый колючий разговор со стороны выглядит как приятная, интимная беседа, и люди, не знающие существа этого разговора, даже в шумной компании вдруг затихают, стараются быть потише и не шуметь, чтобы не мешать обособленной беседе. Ковус-ага и улыбающийся, возбужденный всем происходящим Виктор Степанович затеяли в золе печь картошку и оставили молодежь в уединении, а Анна Петровна поспешила в магазин. Мурад еще до этого улизнул к морю, чутьем угадывая, что ничего любопытного от взрослых он больше не узнает. Просто они сейчас не способны были ни на что интересное, разжарились, истомились ожиданием хозяйки из магазина. Будь здесь дядя Сережа Брагин, они сразу нашли бы общий разговор, тем более, что Мурад искал встречи с ним. Откуда было Мураду знать, что именно о Брагине и шел разговор между тетей Ниной и этим красивым перворазрядником по волейболу,
        за что, собственно, Мурад и уважал Завидного. Он видел его в игре на приморском бульваре, когда команда химиков играла с бакинскими моряками и выиграла только благодаря резкой подаче и "колам" у сетки, которые намертво заколачивал чернявый и бледнолицый гость. Сначала Мурад хотел послушать, какие обидные слова говорит приезжий тете Нине, и потом намекнуть об этом дяде Сереже. Но Мурад терпеть не мог ябедников, никогда сплетнями не занимался и, хотя с тяжелым сердцем, но оставил их одних под слоеными, резными кистями арчи, прильнувшей к уголку веранды. Нина заметила переживания парнишки и, желая как-то успокоить, кивнула ему на прощанье, а потом нарочно заговорила с Завидным громче, чтобы отвести всякую подозрительность. Удалось ли это сделать, Нина не знала; вернее, была уверена, что не удалось... Она верила в неподкупность и чуткое сердце нареченного братика, привязанного к ней и отчаянного в своей страшной детской ревности.
        - При всех лучше вести разговор! - Это и были те слова, которые сказала Нина без утайки, громко, и которые последними услышал Мурад, уходя к морю.
        Что ответил Завидный, он не разобрал, да и не мог слышать, потому что Игорь терпеливо дождался, когда малышок скрылся из глаз.
        - У меня, Нина Алексеевна, очень серьезный разговор, - сказал Игорь Завидный с тревогой. - Печь стала работать хуже после того, как Брагин ее отремонтировал.
        - Этого не может быть. Когда я уезжала, установка была на ходу.
        - Выход сульфата упал, я видел учет...
        - Я только что оттуда. Циклоны выдувают чуть ли не половину массы!..
        Нина, подойдя к столу, прикрыла газетой стопку мелких тарелок с сиреневыми крестиками и вытерла руки посудным полотенцем.
        - Твои претензии, Игорь, мне не совсем понятны. Во-первых, Брагин с ребятами делали ремонт сушильного аппарата, и все это было при мне. А в циклонах они ничего не трогали, и эти жерла работают так, как ты их отрегулировал и настроил.
        Бледное лицо Игоря заметно порозовело, глаза сузились.
        - Поэтому-то я и решил все выяснить именно с тобой.
        Горячий ремонт печи Брагин затеял при тебе и с твоего разрешения!
        - А какое нужно Сергею разрешение, если он начальник производственного отдела комбината? - Нина продолжала вытирать руки, словно чувствовала на них какую-то неотвязную грязь. - Да я ему и не перечила.
        - Именно так!.. И это мне очень важно знать, и засвидетельствовать.
        - Главный инженер Метанов тоже знал об этом!
        - В общих чертах. Приблизительно. По телефону... Впрочем, я с ним еще откровенно не беседовал. Но то, что он уже сказал, будет не в вашу с Брагиным пользу!
        - О какой пользе говоришь, Завидный?
        - Больше о твоей, Нина Алексеевна! Мне посчастливилось узнать совершенно потрясающие новости от Евы Казимировны. Она прозрачно намекнула на возможность нашей... с тобой, Нина, совместной работы в институте... Оптимальный жизненный вариант, и все это связано с нашей победой в этом вот последнем раунде! Пойми, Нина: наше детище, нашу печь не только не хотят толком понять, больше того - ее калечат и уродуют под видом лечебной профилактики!.. Говори для нашей, Нина, пользы: что вы сделали с печью в эту ночь?..
        - Постой-ка, Игорь Маркович!.. Говори яснее и не прячь глаза...
        - Повторяю... Показатели печи после ремонта, который Брагин делал самовольно, нас не могут удовлетворить. Коэффициент полезного выхода...
        - Что ты говоришь, Завидный! Сделано невозможное, это похоже на чудо! Не охлаждая печь, Сергей Брагин со своей дружиной...
        - Ода верности! Скажи, Нина, кого превозносить за это чудо: одного Брагина?.. А, может, и тебя с ним вместе?..
        - Послушай, Завидный! Я выполняю обязанности начальника установки и отвечаю за все лично! Это тебя устраивает, Игорь Маркович?
        - Простите, Нина Алексеевна, но пока речь идет не об административной ответственности, а о твоей, можно сказать, интимной причастности к брагинскому подвигу. Ты искренне его поддерживала или из-за доверчивости, по причине женской слабости? Мне надо все точно знать, и не только для себя лично, но еще больше для докладной... Я вполне допускаю, Нина, что тут возможен и технический инженерный просчет и твоя неустойка перед авторитетом Брагина, как следствие должностных превратностей субординации. Служебная версия будет для тебя, Нина, наиболее выгодной.
        - Какая выгода?.. Зачем ты навязываешь мне какие-то... версии?
        На это Игорь Завидный ответил не то чтобы неохотно, но помедлив, посмотрев в сторону Пральникова и Ковуса-ага. Подчеркивая важность и значительность их разговора, он спросил:
        - Почему ты решила, что я навязываю тебе свое мнение и свои версии?.. Я попросил бы, Нина Алексеевна, заметить этот словесный экивок!..
        - Даже это у тебя не свое?.. - вспыхнула сдержанным негодованием Нина. - Ты выполняешь чей-то приказ!
        - Опять же, прошу заметить: вынужден выполнять!.. Потому-то и надо считаться с этим обстоятельством.
        Досадливо и брезгливо Нина еще раз вытерла руки, теперь уж не посудным полотенцем, а фартуком, но и после этого долго еще держала их на отлете, стараясь кивком отбросить с глаз упавшие волосы.
        - Нельзя ли ясней выражаться? Значит, если допустить, что после ночного ремонта печь сбилась с режима, то - виновен только Брагин?
        - Как знать, не захочет ли Брагин поделить с кем-нибудь лавры мученика? Надеюсь, Нина, ты не намерена именно теперь претендовать на лавры Герострата?
        - Теперь... Почему ты нажимаешь на это словечко?
        - После всего, что я доверительно сообщил тебе от имени наших влиятельных друзей, которые желают и делают нам с тобой много добра...
        - Довольно странно, что эти друзья ничего не говорят мне. Ведь я могу отвечать за свои действия. - Укороченные, темные волосы острыми, литыми прядями падали н а лоб, и Нина смотрела исподлобья.
        - Друзья не оставят без внимания, Ниночка! - Почувствовав в словах и поведении Нины некоторую неустойку и решив, что главное уже сделано, Игорь попытался шуткой ослабить накал разговора.
        - Не следует нервничать, Ниночка! Побереги силы и восторги для более полезного и приятного! - улыбнулся Игорь, поправив ей простенькую, мальчишескую прическу. - Нам с тобой, душечка, надо смотреть вперед. Вот когда укрепим свои позиции, все пристроим и отоварим!..
        - Не слишком ли часто, Игорь Маркович, ты говоришь за двоих? - Нина заставила Завидного посмотреть прямо в глаза. - Давай обещания и зароки только от своего имени. Так будет лучше для тебя и меня. Учти!..
        Игорь Завидный отчего-то неожиданно вздрогнул, зябко поежился, а его бледное лицо стало белым.
        - Поздно, Нина!.. Я уже пообещал... дал обязательство, упросил Каганову за нас двоих!..
        21
        ...На маяке люди суровые. Жили они обособленно, и хотя тайн особых не имели, но режим соблюдали строжайший, воинский. Попасть в гости к островитянам - все равно, что оказаться в приятном, но подневольном плену. Жадные до нового человека и новостей, служители маяка хозяйские права использовали в полной мере; тут, как в подводном царстве, куда попал Садко, пока не споешь всех песен, не вырвешься. Гостям из Литвы куда ни шло, им было все в новинку, они на Кара-Ада ступили как на сказочную землю, а директор комбината Чары Акмурадов оказался прямо-таки в положении варяжского гостя. Попал и загостился... Загруз. И ни о каком заседании бюро речи не могло быть. На острове запропали они вместе с Байрамом Сахатовым и Сабитом Мустафиным.
        С этим известием и подкатили к особняку Ковуса-ага на мотоцикле - одетый по-вечернему, во все темное, Сергей Брагин и ленинградец Иван Волков, в зеленом халате с завязками на рукавах и глубоким карманом. В таких робах подсобники на товарном дворе штопали мешки и раскручивали веревки, когда не было шпагата, чтобы это крученое вервие пустить на завязки. В таком одеянии маститый конструктор первого в мире сульфатосборочного комбайна мог бы свободно сойти за конюха или дезинфектора. Ивана Волкова это, видимо, ничуть не смущало. Он был доволен. Халат надежно защитил его в дороге с Шестого озера, о котором в шутку говорили, что Волков полюбил его не меньше, чем великий Чайковский свое "Лебединое озеро".
        Удивительно собранным, до самозабвенности устремленным к цели и устойчиво выносливым был ленинградец Волков. Казалось, в таком напряжении можно было жить какое-то загаданное или вынужденное время, а потом неминуем склеротический эффект. Нет же, чем больше было дел и забот, тем сильнее Волков "самозаряжался". Узнав сейчас, что руководство комбината загрузло вместе с гостями на маяке, и что никакого собрания не предвидится, Иван Ильич бросился искать Игоря Завидного, чтобы договориться с ним о дележе "шагреневой кожи" Шестого озера - участка для сбора сульфата комбайнерами и печниками. Дело это спорное, и сегодня Иван Ильич намеревался крепко поговорить на заседании партбюро. Но оно откладывалось. Пожалев об этом, неукротимый воитель с берегов Невы решил лично и веско потолковать с конструкторами и испытателями печи "кипящего слоя". Для этого и разыскивал Завидного.
        - Не должно заседание откладываться! - не хотел верить Завидный.
        - Так вышло, - отвечал ему Сергей Брагин. - Про это уже все знают. Вас велено предупредить: тебя, Нину, Виктора Степановича!..
        - Одна задержка влечет другую, - буркнул себе под нос Завидный.
        Вернувшаяся из магазина Анна Петровна сразу же определила новых прихожан к столу. Побыв недолго в магазине и потоптавшись в очереди, она оказалась в курсе всех последних новостей.
        - Люди бегут к гостинице. Бабы сказывают, что иностранца змея укусила, - сообщила она как бы между прочим.
        - Ври? - угрожающе поднял кулак Ковус-ага, - это же походит на дипломатическую полундру. Никакая гадюка не имеет права кусать иностранца с пропуском. Если какой без визы сунется, такому сама земля наша ноги будет жечь!
        - Каким змеям с дипломатами кусаться полагается, я не знаю! Пусть хоть до издыхания жалят! - Анна Петровна вынула из жаровни щипцы для углей и обвела по песку вокруг себя. - Я вот так бы очертила вокруг наших владений и никого не пускала за эту грань!
        - Айна, займись блинами возле своего тамдыра.
        - Блинами, Ниночка, вечерять будем, а сейчас надо сбегать на постоялый двор. Может и вправду ужалили кого-то! Прижиганье в пузырьке прихвачу. На скорпионах настоена, пользительная.
        - Не суйся к заморскому ухарю со своими ядохимикатами! - прикрикнул Ковус-ага. - Случится заваруха, тогда узнаешь, чем пахнет конвенция!
        - Помитингуй тут, капитан, а я побегу! - отозвалась с веранды Анна Петровна.
        Послышался крик с улицы, который заставил насторожиться, подняться со своих мест. Ковус-ага быстро сунул руки в ведро с водой, помыл, обжал на ветерке.
        - Поймался! - вбежав во двор, кричал Мурад. - Пытают!..
        - Так ему и надо! - облегченно вздохнув за вьюнковыми рясками, откликнулся Ковус-ага. Можно было подумать, что они с Мурадом заранее договорились, и он ждал такого известия, которое в сущности ничего не объясняло ни гостям, ни самому старику. И все-таки Ковус-ага еще раз воскликнул: - Так и надо!..
        Пожалуй, только Сергей Брагин заметил внезапную перемену, происшедшую в Игоре Завидном. Взглянув на часы, он обернулся и смерил взглядом свою длинную, предвечернюю тень на земле; поднявшись на цыпочки, еще раз посмотрел на свое темное отражение и, ни слова не говоря, поволок себя... другого, отпечатанного на песке туда, откуда слышался пугающий своей невнятностью, мальчишеский голос.
        Нина подошла к Сергею, взглянула на него, молчаливо и недоуменно спрашивая о странном уходе Игоря. А что ей мог ответить Сергей, понимавший в поведении Игоря только одно: все происходящее и его касалось в какой-то мере...
        - Пытают! - кричал запыхавшийся Мурад. Он выделывал рукой сложные зигзаги, вилюшки, угрожающе нацеливался пальцем и делал уколы в воздухе: - Скользкий и сильный гад, едва поймали!.. Накрыли одеялом. Удрать хотел, гад!.. Феликс Лимон не смог, а Мамраз накрыл. Дружинник, что надо!..
        - Сцапали, значит? - хотел удостовериться Ковус-ага.
        - Пытают... Узнать надо, какое жало у гадины!..
        - Кто там у заезжей?
        - Все... И дядька Кийко!.. - голос у Мурада задрожал.
        - Ну, тогда и вправду дело пахнет ладаном, - забеспокоился еще больше Ковус-ага.
        Без происшествий в Бекдузе не проходило дня, и в этом смысле он, пожалуй, ничем не отличался от других отдаленных и быстро заселяемых мест, куда стекался народ со всего света. Избалованные самыми невероятными зрелищами, бекдузцы не придали особого значения случаю в гостинице, хотя и приключилось это с иностранцем. Обнаруженная между делом в чемодане или еще где-то в номере гостиницы... гадюка не произвела такого фурора, как свежее, холодное пиво, выгруженное в порту с бакинского лайнера. Но были и такие, кого гостиничный случай в какой-то степени касался прямо или косвенно: понять этого сразу нельзя. Да и сам инцидент, в котором, прямо сказать, винить было некого, оказался делом не столько страшным, сколько загадочным.
        Когда Ковус-ага и гости покинули наполненный дымком двор, то от гостиницы кое-кто из зевак уже поспешал к столовой, где начинался вечерний розлив пива.
        Молчаливый и нахохлившийся Мурад шел рядом с Сергеем на полшага впереди, то и дело заглядывая ему в глаза, словно ожидая какого-то вопроса: ведь Мурад уже был в гостинице и кое-что знал о происшедшем. Но Сергей Денисович ни о чем его не спрашивал. "Ну и пусть, - обидчиво думал про себя Мурад. - Взрослые всегда думают, что они все знают... Ничего, спросят и у ребят!.. С Васькой Шабаном они все видят, что делается на берегу моря..."
        - Врачи приезжали? - тут же спросил Сергей.
        - А зачем врачи? - Мурадик прижался к Сергею и с невероятной, недетской силой стиснул ему локоть цепкими и дрожащими ручонками.-Опять врачи... Как тогда... и краб?..
        - Без укуса обошлось в гостинице? - не сразу понял Сергей перемену у своего дружка
        Мурад еще сильнее стиснул ему руку.
        - Когда залаяла Найда... краба уже под камнем не было, - Мурад шептал глядя себе под ноги. - А камешек был вдавлен в песок. И водичка выступила... с солнышком водичка. Потом сразу два каблука рядом... После каблуки пропали, а бумажка... белела.
        Сергей догадался, в чем дело, пошел тише, обняв парнишку.
        - Ты уже, Мурадик, говорил про бумажку. - Внимательно вслушивался Сергей в несвязный шепоток, которым Мурад хотел передать свои донельзя спутанные воспоминания страшного дня. - Плюнь на бумажку. Важно?.. Тогда вспомни, какая была бумажка?..
        Мучительно и тупо глядя в небо, Мурад отпустил руку Сергея.
        - Смятая... Вы тоже знаете про эту бумагу? Скомкана. Лист газеты с картинкой... Пингвин радио слушает.
        - Один?
        - Нет. Рядом тоже пингвин в черной майке!..
        - А не три птицы было? - Сергей с состраданием смотрел на мальчишку, на его мучения вспомнить до конца то, что он видел тогда на острове и позабыл. Не в первый раз Сергей Брагин и Мурад пытались вместе восстановить в памяти живые картины, но всякий раз созданное в мучениях видение доходило до какого-то неуловимо опасного пункта и бесследно исчезало. В порванной памяти Мурада не хватало какого-то звена, которое выпало и разрушило всю цепочку событий. Провал не восполнялся, и Сергей не мог понять, что нужно было дружку: долгий покой, крепкая встряска или какой-то светлый и жгучий лучик, который кольнул бы в темную точечку и высек искорку в надорванном сознании. - Три было пингвина! - смешно и глуповато крикнул Сергей, встряхнув Мурада на подходе к гостинице. - Тр-ри! Я помню этот снимок. Два увальня, а третий пингвин ковылял к ним по снегу. Кособочился, лапку поднял. Вот так... Вспомнил, Мурадик?..
        - Неправда ваша! - убежденно, а потому тихо, внушительно возразил Мурад. Теперь он смотрел не в небо, а на макушки деревьев, видимо, не рискуя сразу взглянуть на землю со знакомыми предметами, чтобы не расплескать возникшего видения. - Два их было!.. Один плясал, а другой разинул рот и смеялся над ним...
        Нарочно приотстав от Виктора Пральникова и старика, Сергей не торопил дружка, не спешил он и соглашаться с ним в споре о танцующих снежных пижонах во фраках. Потеряв задор и наивысший накал в остром споре, Мурадик вдруг упустил пойманный светлячок.
        - Пересчитай получше. Как ты их видишь?
        - Как живых вижу... Когда ветер смял газету, то пингвишка один остался, а второй пропал. Камнем его придавило...
        - Кто же его так наказал?
        - Не знаю... Все смыли волны. Вот опять волны над головой!.. Не хочу водой дышать!.. - Мурад схватил Сергея за руку, отчаянно потянул с волнистого песка к увязшим в песке возле заборчика деревянным саням с полозьями из рельс, которые напоминали плавающий плот.
        - Не унесут нас волны, не робей, Мурадка! Оглянувшись, Ковус-ага крикнул из-за саней, чтобы не отставали.
        - Бежим! - Мурад, кажется, уже забыл о волнах и пингвинах. - Я проведу вас в номера с заднего хода. Запросто. - Он повеселел, поднял с песка из-под ног луженую солнцем ракушку и дунул в нее так, что она засвистела. Видно, порвалась с -трудом сотканная паутинка, ускользнул из нее светлячок памяти, и Мурадик ничего больше не вспомнил из потерянного.
        Ничем не мог помочь Сергей страдающему дружку, и это еще больше обостряло его молчаливое негодование. Память!.. Она очень нужна. Острая. Стойкая. Настороженная и неподкупная. Сергей Брагин снова убедился в этом и не хотел оставлять Мурада одного.
        Шагах в двадцати от крыльца гостиницы, опустившейся почти до самой крыши в песчаные барханы, Ковус-ага остановился, чтобы подождать приотставших спутников. Виктор Пральников продолжал брести по тонкому, сухому, перевеянному ветром пухляку. Он вел себя как-то безучастно, разговаривал только с Ковусом-ага, и все о том же: о его встречах с партизаном, следопытом и пустынником Алданом и о своих похождениях, стараясь увлечь старика в тихое местечко и поговорить. Но Ковус-ага в отличие от людей расчетливых и осторожных, хотел быть и становился участником почти всех наиболее кипятковых и острых событий в своем вольном Кара-Богазе. Как мог он оставаться в стороне, когда взвихрилась такая загадочная история с пронырливым иностранным торгашом?.. Старик опасался, как бы не пострадал кто другой в этой змееловке, боялся за своего сорванца Мурада.
        - Что бредешь, как при боковой качке? - проговорил старик, вглядываясь в потное, угрюмое лицо Сергея. - Опять о чем-то с Мурадом шушукаетесь? Новый штурм Кара-Ада хотите затеять? Завидую я вашей дружбе, ребятки, сколько у вас, молодых, впереди! Только иной раз такое выдумываете, и - верите в эти выдумки!..
        - Не хотел бы, да поверишь, яшули!
        - Ох, салаги, я вижу на вашей шхуне такой дедвейт - как бы вам не забулькать! - старый капитан пустил в ход это слово, обозначавшее полную загрузку судна, не случайно. Он намекал на ту невидимую тяжесть, которая все сильней давила на его молодых друзей. Их беспокойство не могло укрыться от старика, но Ковус-ага знал, как иногда бывает пагубным встревать в чужие дела и надоедать любопытством, набиваться с услугами. При всей суровости характера, Ковус-ага снисходительно относился к обоим заговорщикам, считая, что Сергей Денисович просто потакает Мураду в его очерёдной затее. Сам старик не раз оказывался в положении хранителя коварных тайн и соучастника самых тонких заговоров... Мурад был большим выдумщиком, любил роль "вождя краснокожих" и вовлекал в свои проделки не только ребят, но и домашних. На какие-то новые проказы и намекал сейчас Ковус-ага. Но дела были посерьезнее. Сергею становилось тяжело молчать, и все же он не хотел впутывать в эту неясную историю никого. Кто знает, какой оборот могут принять скоротечные события, в которых была какая-то пугающая бессвязная путаница и в то же время
страшная нагнетаемость... Сергея пугала сейчас странная фатальность того, что происходило в гостинице с иностранцем. Слишком уж деятельным и любопытным оказался этот субъект, проявляя интерес не только к саксауловым сувенирам, но и к вещам иного порядка. Зачем нужно было Игорю Завидному с ним связываться? За это Сергей и про себя его ругал и в лицо говорил. Сейчас Сергея поразило другое: почему Игорь так переживает происшествие в гостинице?.. Неужели все дело в повышенной чувствительности?.. Ковус-ага, шагая к гостинице, не мешал думать Сергею, но вот послышался его голос.
        - Опоздали мы... - разочарованно проговорил старик возле крыльца, которое успели полить, а верхнюю ступеньку застелить влажной дерюжкой. - Самое интересное кончилось. Давайте для приличия поднимемся на этот надраенный спардек, вытрем чистенько ноги и пойдем обратно!..
        - Хотела бы я видеть, кто поднимется первым! - чуть приоткрыв окна, любезно осведомилась хозяйка гостиницы, приятная, деловитая армянка с очаровательными, влюбленными глазами. - К такому абреку я сама выйду навстречу, руками обовью!
        Взгляд веселой, умеющей внушать желания, пышной Тамиллы целиком достался Сергею Брагину; и он, собравшись было подняться на крыльцо, в порыжелых и очищенных от мелкой пыли крупным песком туфлях, остановился, вдруг повеселев под ее смешливым взглядом.
        - Удивительно, как через этот порог осмелилась беда перешагнуть! - сказал Сергей, не зная, куда деться от глаз Тамиллы. - Тут надо бояться другого...
        - Вай, такие слова только под кемончу петь!..
        - Не до песен, Тамилла Артемовна. Неужели и вправду у вас обидели гостей? - серьезно спросил Сергей.
        - Мамраза спросите, он расскажет, - продолжая все так же заинтересованно смотреть на Сергея, но теперь через стекло, огнеокая хозяйка гостиницы плотно прикрыла окно.
        Легкий на помине Мамраз шел со стороны аптеки и держал соломенную шляпу в вытянутой руке. Подвигался он медленно и осторожно, словно боялся что-то расплескать или просыпать. Когда перешел улицу и показался с приподнятой за сомкнутые поля шляпой под окнами гостиницы, дверь с шумом распахнулась и на пороге появился сначала взбешенный иностранный жилец, а за ним невозмутимо спокойный его провожатый.
        - Хватит мне этих эссе! - замахал руками торгаш на Мамраза. - Я утверждаю полный модус вивенди и добро пожаловать!.. Не надо мне больше на гада смотреть. Я верю, пардон, что этот морской гад вполне приличный джентльмен и хотел со мной поиграть!.. - Все время опасливо поднимая одну ногу, галантный иностранец в эту минуту походил на вертлявого кобелька. - Хватит играть, беру тайм-аут!..
        - Как же так! - отвечал Мамраз, слегка встряхнув шляпу из рисовой соломки. - Обижать невинную тварь нельзя! Чтобы ошибки не вышло, надо убедиться документально: яд у нее или сплошная невинность?..
        - Алло, я верю в невинность гада без дополнительных анализов! - торговый деятель хотел всеми средствами избавиться от дальнейших разговоров и всяких поисков доказательств невинности и безопасности морской змеи, и главное - прекратить шум и потушить повышенный интерес к своей любознательной особе. Блудливый негоциант, кажется, готов был сейчас подружиться даже с коброй, лишь бы не привлекать к себе внимания и не заставлять людей делать столько обременительных услуг. Он был все время внутренне настороже и ждал неминуемой встречи с каким-нибудь изощренным русским детективом, и не сомневался, что в чем-нибудь сумеет заметить признаки слежки за собой, неуклюжую подозрительность или пытливую почтительность, в которой неминуемо сквозит желание приблизиться и потрогать за воротник. И как странно, ничего такого бывалый, вышколенный путешественник и деловой человек заметить не мог, относя это не столько за счет искусства наблюдателей, сколько за счет своей выдержки и заученности манер, и главное - первобытной пустынности, где нечего было прятать, да и некуда... Тут все было на виду, и люди не особенно
таились, а некоторые даже сами, без особых позывов с его стороны, искали личных контактов... Агент торговой фирмы, собственно, и не имел никаких особых помыслов и заданий, но ему нужны были знакомства, чтобы потом передать кое-кому о мимолетных, но все же связях... Вот, пожалуй, и все... Видеть он видел многое, а вот на знакомства не очень везло. Мелковаты были пока эти знакомства... Но говорят: мелкая рыбешка приводит большую. Ловец умел ждать. Умел он и другое: вовремя смотать свои снасти, если набегала тревожная волна... Пока клёва настоящего не было, но и погода не особенно беспокоила. Утихнет возня с появившейся откуда-то нежданно гадюкой и можно снова осмотреть "поплавки".
        - Проверьте, даже не шипит! - приблизился вплотную к гостю Мамраз. - И не звенит колечками... Спит дурень ползучий... У нас ведь ужи не похожи на речных. Те с желтинкой на кумполе, фасонистые, а наши не стиляги: серенькие простачки...
        - Я сильно согласен! - хотел и не мог улыбнуться купчик. - У нас водятся превосходные экспонаты. Я начинаю жалеть, что не оставил этого красавца в своем чемодане, чтобы взять на память! Мне тогда было бы спокойней, чем сейчас, когда столько процедур. Зачем такой фурор для моей персоны! Я желаю все тихо!..
        - И я говорю - зачем ералаш! - соглашался Мамраз. - Вот тихонько откройте шляпу и посмотрите. Хотите, при всех сфотографируем ужа, чтоб потом зря не говорили! Держите шляпу...
        - О, спасибо. И мой салам!..
        - Этого мало. Документальность нужна. Мы, дружинники не хотим, чтобы нас потом обвиняли в бездействии. Надо удостоверить, что вам не грозила никакая опасность, и что ужа вы прихватили на берегу моря со своим купальным костюмчиком!.. Здешние ужи очень доверчивы, прямо ручные. - Мамразу все-таки удалось уговорить агента подержать шляпу. - Смотрители маяка рассказывают, как они по утрам из-под подушки выгребают пригоршнями пригревшихся, сонных ужей. Ничего не поделаешь - такая фауна!
        - Пардон, но вы уверены, что в шляпе тот самый? - агент теперь боялся выпустить из рук шляпу, крепко сжимал ее треснутые поля с белыми нитками и грациозно балансировал на обрезе верхней ступеньки. - У вас их так много... можно перепутать!
        В деловую беседу двух "высоких договаривающихся сторон" никто не вмешивался, и хотя Сергей Брагин с Пральниковым порывались нарушить нейтралитет и поддержать сторону Мамраза, бывалый Ковус-ага суровым взглядом напоминал о роли нейтральных наблюдателей.
        - О, их чересчур тут много! - согласился Мамраз. - И все же можно отличить других от этого... живого каната. Дайте-ка, я покажу вам его!..
        - Я пас-с! Форменный капут!.. - С пафосом заговорил негоциант. - Я брошу его в море и амба! Будет очень нормальный модус вивенди ...
        Сергей заметил, что в течение всей этой неприглядной истории в крайнем окне, с мелкой накомарной сеткой, занавеска мелко вздрагивала, и как видно, не от ветра. Не сразу Сергей смог соединить это невинное шевеление подсиненной бязевой шторки с фактом отсутствия Игоря Завидного. И помог ему это сделать не кто иной, как сам Игорь.
        - Для полной уверенности надо бы у вас и другие вещи проверить,- вежливо, уважительно, с неподдельным беспокойством дружинника проговорил Мамраз. - Может, еще один уж где-нибудь свернулся и уснул. Вдруг он вздумает распрямиться!.. Этого ползунка отдадим юннатам. -Мамраз передал шляпу Мураду. - Давайте еще ужей поищем. Дозволите, я рискну!.. Исключительно для порядка и вящего спокойствия!..
        ...На другой стороне улицы почти незаметно показался Кийко со своим фонарем Диогена. Сергей только сейчас припомнил, что он и до этого замечал бакенщика на подходах к гостинице. А когда Мамраз шел с ужом в шляпе от аптеки, то Фалалей Кийко делал ему какие-то скрытые знаки своим фонарем. Видимо, у каждого были свои дела...
        Наблюдая за крайним окном гостиницы, Сергей увидел, как занавеска откинулась и за сеткой показалось настороженное и, как всегда, скрыто надменное лицо Игоря Завидного. Не успел Мамраз и с места сдвинуться, чтоб идти в номер гостя, как Игорь уже появился на крыльце. Поклонившись негоцианту, словно упреждая его благодарность, Завидный сказал Мамразу:
        - Они не нуждаются больше в нашей опеке, сами разберутся в своем реквизите. Не правда ли?..
        Агент и его провожатый закивали головами: один Завидному, другой - Мамразу; а потом вместе - всем присутствующим. Сергей снова заметил под навесом живой изгороди неподвижную фигуру Фалалея Кийко... Недовольный выходкой Завидного, дружинник Мамраз постоял у крыльца и скрылся за кустами тамариска.
        22
        Гости поспешили в свои покои, а Сергей, встретив испытующий и чуть растерянный взгляд Игоря, кивнул ему и зашагал к морю.
        ...Ни разу не оглянулся. Не замедлил шага, не слышал позади никого, но не сомневался, что Игорь идет вслед.
        Шли берегом. К каменному, с продолбинами в боках, избитому волнами и косым, береговым ветром, мысу. Здесь они раньше бывали втроем... Сергей и один приходил к этому каменистому, уединенному взгромождению, уходящему покатым спуском в песок, а крутым - в море. От этого нелюдимого, видного издалека лобного места, в сторону острова уходила узкая, обмываемая волнами гряда, напоминавшая эспланаду - пространство, ничем не занятое, оставленное между крепостью и береговыми постройками для более надежной обороны. Казалось, самой природой здесь было уготовано ристалище для поединка друзей.
        Не оборачиваясь, Сергей прошел дальше ноздреватого каменного борова, чтобы не останавливаться и не ждать Игоря, и чтобы не перебивать возбужденный ход мыслей.
        Пройдя по влажному песку у самого уреза воды, он повернулся и словно завзятый дуэлянт пошел к замшелому барьеру.
        С другой стороны так же неторопливо и выжидательно приближался Игорь Завидный.
        Не думали друзья, что давний спор между ними примет такое продолжение...
        Сергей не смог бы выразить этого словами, но всем существом своим чувствовал, как что-то скользкое и пакостное разрасталось в их взаимоотношениях с Игорем. Не сама нелепая история с ужом и появление гаденыша в чемодане, а странное и двусмысленное поведение Игоря во время всей этой катавасии наполнили душу Сергея скверным чувством. После опасного столкновения Завидного с Мамразом на крыльце, когда дружинник вынужден был отступить, Сергей еще больше встревожился. Самой неприятной была упорная невнятность в поведении Игоря, его скрытность по отношению к другим и вызывающая откровенность по отношению к нему, Сергею. Своим поведением Игорь словно хотел показать полнейшую независимость от Сергея, и даже пренебрежение к его дружескому мнению. "Что хочешь, дружище, то и думай, а я именно так буду делать! И ты не посмеешь мешать, и будешь помалкивать не только по праву дружбы..." Так оно и вышло у крыльца, когда Мамраз был поставлен в тупик выходкой Завидного, а он, Брагин, ничего не смог изменить, ничем не помог старательному Мамразу.
        ... Они должны объясниться. И это произойдет здесь у моря. Сергей все больше понимал, что их вначале общие, деловые разногласия начинали накапливаться и как бы сгущаться, принимать более категорическую форму: и то, что некогда было только разговором, - становилось опасным острием.
        - Прямо в затылок тебе смотрел всю дорогу, - хмуро проговорил Игорь Завидный. - Неужели тебе не хотелось обернуться! Ведь я могу внушать!
        - Если бы я обернулся, - спокойно ответил Сергей, - ты ни шагу не сделал бы дальше...
        - Ого, а ты не боишься, Брагин, что твоя полуда может пооблезть?..
        - Я не боюсь, но ты, Игорь, себя .. начинаешь бояться, и тут всего можно ожидать Самого пакостного!..
        Они сошлись возле обтесанного морем валуна, похожего на дикое, степное надгробие, и говорили друг другу в лицо, не отводя глаз.
        - Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется!.. - глухо, с натугой изрек Завидный.
        - В прошлый раз, около Нины ты по другому поводу тревожил тень Федора Тютчева.
        - Предугадать-то не дано!..
        - Чего же ты, Игорь, в себе боишься? - Сергей видел бледное, но спокойное лицо Завидного, и снова поражался его выдержке. Да, он умел скрывать свои мысли и чувства. - А боязнь себя - страшнее угроз и наглости. Хотя и скрываешь, но ты испуган...
        - Не дано!.. И к этой неизбежности надо относиться спокойно.
        - Но в твоем спокойствии виден страх.
        - И все же предугадать можно. - Набежавший было от волнения румянец на щеках Игоря быстро угас в холодной и стойкой бледности лица. Лишь на какое-то мгновение удалось Сергею поколебать его спокойствие. - До того, как сказать Мамразу слово об этом симпатичном венецианце, я уже предугадывал, как оно будет воспринято тобой, Сергей Денисович! И я не ошибся. Твой улавливатель сработал синхронно. - Игорь держался непринужденно, но свои худые руки из-за спины не показывал, старательно прятал, видимо, опасаясь выдать внутреннее волнение.
        - Я знаю, Брагин, ты следил за мной и через окно. Что это: дружеская забота или служебная бдительность?..
        - Больше - чувство юмора!.. Смешно наблюдать, когда человек от себя начинает что-то прятать, а еще большее юродство, когда пытается показать другим... что он этого не делает. - Сергей нагнулся, выдернул из песка оголенное ветром, но еще живое корневище черкеза, невидимого поблизости, и с силой ударил по каменной махине, разделявшей друзей как волнорез. - Помнишь, Игорь, как один мудрец наблюдал человека наедине с самим собой? Чудак ловил солнечный зайчик, а другой - заставлял ходить пустые валенки... Смешно? Не очень... Человек никогда не бывает совершенно один... С ним всегда совесть. Когда я заметил тебя, Игорь, за накрахмаленной, с переломом поперек, занавеской...
        - То увидел, как моя совесть показывает тебе пальчиком на фиговый листок?
        - Не совсем так, Игорь Маркович! Совесть твоя была в то время... в заношенной и грязной, соломенной шляпе, которую держал Мамраз.
        - Врешь ты!.. В шляпе была гадюка...
        Игорь Завидный с болезненной гримасой на лице вынес из-за спины правую руку. Пальцы на ней были скрючены и туго сведены судорогой. Он с улыбкой поморщился и ударил скрюченной, неподвижной кистью по колену... Послышался сухой хруст и жалкий, удушливый смешок со всхлипом...
        С моря шел тяжелый клыкастый вал. Можно было еще успеть отпрыгнуть, отскочить от надвигавшейся громадины, спрятаться за каменный редут. Но ни Сергей, ни Завидный не двинулись с места.
        * * *
        Шквал наступал без ветра, боковой, в обход гранитной гряды. И вдруг послышался гул. Не остров ли Кара-Ада гудел вековечным колоколом?!.
          ... За пирсом, возле тихой, ракушечной отмели неожиданно повстречался Сергею директор Чары Акмурадов. Они сошлись и молча постояли на берегу, глядя в беспокойный перебор волн. Светлые, серебристые облака с легкой звенью проплывали над хмурой и гладкой глыбой Кара-Ада. Луна стояла прямо над маяком, и свет ее в маячных огнях казался почти синим и каким-то пыльно и оседающе сухим, безжизненным, тогда как лучи маяка источали живой, трепетный свет, и море бережно перекладывало его с волны на волну, стараясь проторить запоздалым пловцам ночную дорогу. В порту отбили склянки. Из поселка по ветру долетали смех и музыка.
        - Купаться не думаешь? - спросил Чары Акмурадов. - Мне переобуться надо. Чокои свои модельные песком засыпал.
        - Купайтесь, - ответил Сергей Брагин, присаживаясь на обломанную якорную лапу. - Я покараулю...
        - Тебе доверю караул. - Чары Акмурадович присел на борт старой шлюпки, заваленной слежавшимися песком и сухими водорослями. Посматривая из-под приспущенных бровей, старый пограничник Акмурадов осторожно заметил: - А ты, Сергей, и вправду сейчас чем-то на караульного похож. Только не пойму: в наряд собрался или из дозора возвращаешься?...
        Сергей молчал, догадываясь, что Чары Акмурадову уже известно не только про гадючью находку в чемодане заезжего торгаша, но и о разговоре и стычке Брагина с Игорем Завидным.
        - Молчишь? - неожиданно спросил Акмурадов. - Как знаешь. Мне Фалалей Кийко мимоходом кое-что порассказал. Про остров и чемодан... Не зря ведь этот дядя даже днем - с фонарем!..
        Луна поплутала в облаках и пропала в их потемневшей пучине, а маячные прострелы на море стали видней и острее.
        - Я тоже видел бакенщика у гостиницы, - вспомнил Сергей, крепче оседлав массивную якорную лапу. - Потом он даже пытался что-то сказать... Я спешил.
        - Умение слушать, говорят, признак ума.
        - Согласен, но в Завидном и во всем другом я сам желаю разобраться. - Сергей начинал горячиться. Он встал, и, шагнув к воде, наступил на широкий павлиний веер подкравшейся волны. Попрыгал на песке и подсел к Акмурадову в засыпанную шлюпку. - Чары Акмурадович, я вижу - вы хотите мне что-то сказать!.. - Серьезный, даже встревоженный вид старшего товарища настораживал Сергея, но он не посмел допытываться, понимая, что в разговоре, начатом не по своей воле, благоразумнее помолчать.
        - Когда обдумаешь все это, тогда сам первым заговоришь, Сергей Денисович. - Отколов от борта шлюпки гнилую доску, Акмурадов бросил ее в темноту.
        23
        Неделя прошла тяжело, громоздко и раскатисто, как грозовая туча. И если бы эта туча изошла громами, обрушилась ливнями и выпалила всю свою скрытую зарядность, то не было бы тягости от минувшей бури. Но в том-то и дело, что туча хотя и разразилась непогодой, нашумела, но не выказала всей силы и спрятала в могучей утробе и громы и молнии. В любой момент гроза могла грянуть с еще большим ожесточением. В этом Сергей Брагин не сомневался, и потому хотелось осмотреться, подумать над тем, что унесла и что оставила грозовая неделя.
        Рядом осталось меньше людей, с которыми приходилось близко сталкиваться в последние дни, и было больше времени для раздумий. Но когда Сергей раздумывал о последних событиях, то переживал происшедшее с еще большей остротой. Время сглаживало лишь второстепенное, а главное нисколько не меркло и не отступало в прошлое. И все же можно было сейчас попристальней рассмотреть то, что в горячке споров путалось и мешалось. "А что же в минувшей неделе было главным?" - такой вопрос Сергей не раз ставил перед собой, и что странно - не мог с достаточной определенностью выделить это главное: их, главных пунктов, было несколько... И как ни мудрил и ни лукавил Сергей, стараясь отделить глубоко интимное от горластого общественного, все это переплеталось мудреным шитьем и непостижимой изгибностью... И Завидный, и Метанов, и писатель Виктор Пральников, и Чары Акмурадов, и Ковус-ага, и "породистая делегатка", как ее окрестил Мамраз, дьявольски умная и изворотливая Ева Каганова, и сильная и беспокойная Нина Протасова -все они хотя и жиля в его сознании каждый в отдельности и по своему, но в то же время никак не могли
находиться вне связей друг с другом, помимо того деятельного и большого сообщества, которое укреплялось этим летом на промыслах в Бекдузе. Сергей чувствовал и понимал, что он оказался в центре, на самом огневом редуте, и накрепко был связан со всеми участниками последних событий. С особой наглядностью, выразительностью это проявилось на партийном бюро. А сейчас Сергей Брагин хотел все это как следует обдумать...
        Все было чрезвычайно живо в памяти, и перед глазами неизменно вставала удивительно разнохарактерная, мастерски реагирующая на обстановку Каганова. Ей, бедняжке, нездоровилось, и Ева Казимировна все время просила разговаривать потише, а, если возможно, то в полголоса и по очереди, не перебивая друг друга. И партбюро действительно началось спокойно и плавно, хотя вопросы обсуждались жгучие, и в словопрениях приняли участие не только свои, комбинатские, но и ленинградец Иван Волков, профессор Туркменской академии наук Сокольников, представители главка и Министерства. Правда, плавность и солидность собрания, фигурально названного Евой Казимировной "симпозиумом виднейших галургов", его размеренность и порядок сразу же были нарушены, и не кем-нибудь, а самой же Кагановой. После утверждения повестки дня члены партбюро приступили к обсуждению вопроса о ходе комплексного строительства на промыслах Бекдуза. Вопрос вроде бы чересчур общий, но решался он конкретно; прежде всего, предстояло выяснить - что сдерживало строительство сульфатного завода, наиболее важного объекта в общем химическом комплексе? Дело в
том, что заводы Сибири и другие предприятия страны, поставляющие оборудование, были готовы досрочно изготовить выпарные установки и другие промышленные узлы, а строительство заводских помещений на Кара-Богазе срывалось, по разным причинам отодвигалось и даже ставилось под сомнение. Причем, сам проект сульфатного завода нуждался в некоторых изменениях, в сторону увеличения мощности. К великой радости туркменских химиков для житницы Кара-Богаза уже делалось мощное ответвление от магистрального газопровода, идущего из Средней Азии к Центру страны. Значит, скоро сюда придет огненная река голубого топлива. А то ведь до сих пор химикам возили горючее пароходами; промысла постоянно держались на голодном "электропайке", а пресную воду не просто возили, а "доставляли", как лимитированный товар.
        Чары Акмурадов, приободренный сообщением о приходе газа, нарисовал такую радужную картину, что Ева Казимировна, на правах гостьи, сделала любезное замечание всем членам партбюро.
        - Увлечение гигантоманией не всегда разумно, - сказала она хворым голоском. - От нас требуется реальный подход, и в этом аспекте нужно конструктивное решение, а не общие благие озарения!..
        - На нашем небосводе завод будет важным светилом, но не единственным, - ответил парторг Сахатов. - Мы кладем начало крупной индустрии на Кара-Богаз-Голе. И это наша генеральная линия.
        - Всякие восторженные экскурсы в область техниче ских предположений... - Ева Казимировна сидела за столом рядом с Сахатовым, но старалась говорить как можно громче, - не для него одного, - и в поисках сочувствия поминутно прикладывала кончики пальцев то к виску, то к переносице. - Зачем трескучие анонсы, когда есть уже готовая, авторизованная новинка-печь "кипящего слоя". Мы готовы помочь периферии!..
        На ее слова первым отозвался ленинградский конструктор сульфатосборочной машины Иван Волков, выйдя на середину комнаты с поднятой рукой.
        То, что произошло после этих слов приезжей гостьи Кагановой, имеет важный, глубинный смысл: оказывается, заботиться о благе и процветании Кара-Богаза можно по-разному. У туркменских химиков в Москве, Ленинграде, Ташкенте - по всей Советской стране были настоящие, доброжелательные и щедрые друзья и помощники. Одним из таких беспокойных искателей и был ленинградский конструктор Иван Ильич Волков. Именно он и задал тон всему на партийном бюро.
        - Новая техника - это первейший вопрос! - согласился он с Кагановой. - Новая и выгодная!.. А сейчас на Кара-Богазе для хворых печей забирают лучший мирабилит, губят богатейшее Шестое озеро. И больше того, такие поделки, как эта печь, дискредитируют разумную технику, идею новаторства!
        - Простите, Иван Ильич, вы меня превратно поняли! - рискуя здоровьем, еще громче заговорила Каганова и приложила ко лбу не палец, а всю ладонь. - Вы про Ерёму, а я про Фому!
        - Возможно. Глухому все слышится в рифму...
        - С вашими славными подметалами, сульфатными комбайнами, Иван Ильич, мы дела полюбовно уладим. Сейчас главное - надо решить - принять печи в эксплуатацию. Пора запрячь молодок, поставить их под нагрузку!
        В этом месте Брагин в первый раз сорвался, но пока еще не очень скандально.
        - Они уже стоят... в полном смысле! - не утерпев, позволил он себе реплику, чуть не оглушив сидящего рядом Чары Акмурадовича.
        Член партбюро Метанов что-то шепнул Сахатову, и тот попросил присутствующих не перебивать друг друга, но Ева Казимировна возразила:
        - Пускай перебивает меня Брагин, - даже потребовала Каганова, - но только пусть до конца договаривает!
        - А я все сказал, - Брагин привстал, как провинившийся ученик, и обернулся лицом к сидевшим в углу Нине и Завидному. - Принимать печь рановато. И говорить надо пока об одной установке, а две других не опробованы. - Примем - наверняка наплачемся!..
        - И это говорит молодой инженер! - Каганова приосанилась, куда девалась мигрень и другие напасти. -Я утверждаю, что у нас эксперимент вполне удавшийся, и можно смело брать на баланс новые мощности. Можно поздравить себя с технической обновкой!
        - Такие обновки в кармане прорешки дерут! - выпалил Сергей.
        Это был второй, более пагубный срыв Брагина, ибо Каганова эти слова инкриминировала как злонамеренные обобщения и поклеп на директивные мероприятия по развитию Большой химии.
        - В отечественной практике еще не встречалось столь смелых и уникальных новаций! Мы ставим на службу народу агрегаты, позволяющие получать из рассолов Кара-Богаза гранулированные фракции сульфата. Подлежит ли это сомнению? Хотела бы я услышать возражения. Наша отечественная практика засвидетельствует появление, если не феномена, то во всяком случае выдающегося явления в галургии... И гарантия тому - патент международного значения. О, какое это ценное и почетное завоевание! - Добившись основного - внимания - и выверив на сосредоточенных лицах силу аргументации, Каганова решила, видимо, доконать своих слушателей такими доводами: - Уверена, что кичливая заграница с удовольствием получила бы в руки ключик от нашего заманчивого ларца. И не исключено, что кто-то попытается это сделать, захочет подобрать шифр, отгадать и воспользоваться нашим техническим паролем. - Каганова сейчас не ошибалась: внимание собравшихся было накалено до предела, и она с хитростью, словно на каменку плеснула из злато-устого ковшика. - Ускоренная сдача печей выбивает козыри у самых злонамеренных... Авторское свидетельство на
изобретение дает нам право на самую широковещательную публикацию, чем мы, разумеется, сразу же и воспользуемся. Не правда ли Игорь Маркович? - сказала это Каганова, даже не взглянув на Завидного, сосредоточив все внимание на хмуром лице Сергея Брагина, до которого свет настольной лампы доходил сбоку и скрадывал истинное выражение его лица. - Так что главный и победоносный наш козырь - быстрота действий, оперативность. И нам не занимать этих драгоценных качеств. Этой воинственностью все дышит вокруг нас, и мне всегда чудится, что каждый камень легендарного острова Кара-Ада заряжен, стреляет!..
        - И в цель попадает! - без запинки, поспешно добавил Сергей Брагин. - Потому-то верх в нашей жизни берет истинная революционность... Ленинская. Не забывайте об этом!
        - Благодарю вас, Сергей Денисович, за прочувственный аккомпанемент! - снова взявшись за голову и облокотившись о спинку стула с милой трогательностью проговорила Ева Казимировна.
        Ленинградец Иван Волков привстал с дивана и попытался усадить ее в креслице возле стола.
        - Вы очень любезны, Иван Ильич, но не такой помощи я от вас ждала! Когда речь идет об истинном техническом прогрессе, то мелочные счеты и всякие передряги надо бы позабыть. Мы же с вами представители высшей науки, которая отличается обширной технической эрудицией, а к нашим техническим идеям и к нам лично кое-кто относится предвзято, с местническим пристрастием. Не хотелось бы докладывать об этом в Министерстве, но ради таких, как вы, Иван Ильич, скромников, придется кое-что прояснить!.. Если провинциальная инертность в какой-то мере понятна и простительна, то умысел и преднамеренность таких представителей центра вселяют серьезнейшие опасения у нас и наших коллег. Не хотелось бы докучать светлейшему своему братцу, но идеи прогресса - превыше всего!..
        - Простите, Ева Казимировна, но меня совершенно зря вы причисляете к униженным и оскорбленным, или, как вот мне подсказывает Виктор Степанович, к уцененным! - смутившийся Иван Волков продолжал поддерживать Каганову с левого бока, и теперь уж совсем ни к чему, потому что Ева Казимировна все время пыталась снять со своей полной талии его прилипшую руку, но никак не могла этого сделать. Услужливый кавалер имел довольно глуповатый вид, напоминая чем-то лекаря, прощупывающего у своей пациентки селезенку. Пациентка, наконец-то, оттянула в сторону руку Волкова и обиженно опустила ресницы.
        - Ужасно трудно, - вздохнула Ева Казимировна. - Какие дебри!..
        - Наоборот, здесь, мне думается, и работается лучше, чем в институте, - искренне сказал ленинградец Волков. - Я многим обязан своим друзьям из Кара-Богаза. В мою техническую идею они вдохнули жизнь, моего "бумажного", бывшего лишь в проекте, коня они поставили на ноги и заставили не только бегать, но и работать. А Сергею Денисовичу я обязан больше других за содействие и советы, за дружеское вмешательство в мои несовершенные замыслы... Да, умное вмешательство! Говорят, на Шестом озере, в Кара-Богазе родилась машина. Это правильно, сульфатосборочная машина родилась здесь. И названия она заслуживает другого, достойного своих творцов. Я буду на этом настаивать. Попрошу это записать в протокол. Название машине вы дадите, друзья!..
        - Теперь-то я отличнейше понимаю, почему так настоятельно нужна интеллектуальная литература, - проговорила с чувством Каганова. - Живы еще братишки-корешки... Я с вами, Иван Ильич, разговор веду не ради словотворческой утехи, а по большому, гамбургскому счету!..
        Иван Ильич Волков дослушал Каганову и спокойно ответил:
        - Мы, слава богу, умеем отличить истинно интеллектуальное от затхлого мещанского. Как часто пытаются интеллектуалисты выдать одно за другое. Отрыжки стареньких, знакомых идеек! Та же Марфа, только в другом сарафане - интеллектуальном на этот раз. Не исключено, и вполне возможно, что это пугающее, надуманное словцо по разоблачении будет чем-то заменено не менее "интеллектуальным"! - Волков сделал знак Сахатову и добавил. - Это не для протокола...
        - Но для большого разговора, - заметил Виктор Пральников.
        Были на партийном бюро не менее острые разговоры по чисто техническим вопросам. Но о чем бы ни спорили, главным оставались сульфатный завод, печь и "горный цех" с водоводом и рапозаборниками. Ева Казимировна с Метановым неожиданно получили самую энергичную поддержку со стороны представителя главка. И хотя ашхабадский профессор Сокольников был вместе с Акмурадовым, Сахатовым и Брагиным, создалась какая-то непонятная ситуация, напоминающая хотя и сомнительное, но равенство сил. Баланс этот был настолько шатким и призрачным, что выступление председателя месткома Мустафина сразу же разрушило эту видимость равнозначности.
        После хлопот с гостями из Литвы, - с которыми Муста-фин так подружился и сроднился, что едва не уехал с ними в колхоз имени Валерия Рылова, - и после распределения квартир, сразу в двух новых домах, Мустафин до того измотался и иссяк, что пришел на бюро даже без своей планшетки. Его выступление было, пожалуй, самым коротким и спокойным. Умиротворенная и массивная фигура Мустафина во всем зеленом, вельветовом до сих пор стояла перед глазами у Сергея. Профсоюзный лидер сидел, как всегда, по правую руку от секретаря парткома Байрама Са-хатова и, как Кутузов в Филях перед сдачей Москвы, дремал. Он действительно был переутомлен, и это все понимали. Но тот, кто знал близко простака Мустафина, не поддавался обману насчет его видимой безучастности и дремотности. Бывший фронтовик, минометчик превосходно знал, что... бдения и сна "приходит час определенный".
        Пожалуй, Мустафин был похож чем-то и на музыканта, вооруженного контрабасом, которого меньше всего, кажется, касается дирижерская палочка, и в оркестре он как бы скучает или дремлет, но когда вступает в игру, то в зрительном зале звенят люстры, у актеров трясутся парики и по телу зуд идет!..
        Дремал Сабит Мустафин до тех пор, пока не умолк отработанный до тончайших нюансов голос Евы Казимировны. Как только она стихла, и воцарившаяся тишина стала работать явно на Каганову, Мустафин воспрял из дремоты, сделал вид, что старается прочесть что-то в записях Сахатова, и неторопливо поднялся из-за стола. Он так внушительно сдвинул брови и уперся руками в стол, что никто его дремавшим уже не помнил, словно так он и стоял все время в недремной позе властителя дум.
        - Когда внимательно слушаешь и не мешаешь говорить, то очень обогащаешься мыслями, - сказал Мустафин так спокойно, что Сахатов побоялся поднять упавший карандаш. - Мне стало ясно, что Ева Казимировна Каганова и наш уважаемый товарищ Метанов вместе с крупным, галургом Завидным дадут нам в руки "кипящие печи.!.." Само-собой - если так действовать, то и плешивую девку можно выдать замуж! Якши, одна печь... идет замуж! Но ведь к другим пока никакие женихи не сватаются. Якши, играем свадьбу. Кайтарма делаем, и шурум-бурум!.. Потом тихонько шуры-муры делаем!.. - Мустафин попробовал руками крепость стола, погладил пальцем чернильное тавро на скатерти. - Все это очень даже якши, но как быть месткому с теми, кто сульфат не туда таскал и ворованное прятал? Куда воткнем вот эту медную проволоку из счетчика? Что делать с приписками?..
        - Кого ты спрашиваешь, Сабит Мустафин? - вызывал его на более откровенный разговор Сергей Брагин.
        - Всех спрашиваю, - придавив ладонью крышку от чернильницы, ответил Мустафин. - И себя первого спрашиваю!..
        Прямо перед Мустафиным со стула, стоящего около этажерки с кубками и шахматными часами, поднялся неопределенных лет, седовласый, но не старый, с приятным розовощеким лицом и ноздреватым приплюснутым носом гость из главка. По виду это был очень здоровый, жизнерадостный, с отличным пищеварением атлет, имеющий склонность к раннему поседению. Когда же он заговорил, то оказалось, что голосок у него болезненно жидок, а выговор шипящих звуков жестковат, с занозистой ржавчинкой. В комнату, где заседал партком и где шла открытая борьба мнений и страсти все разгорались, вдруг вошла вместе с этим загробным лепетом даже не старость, а трухлявая дряхлость. И говор его оказался ни чем иным, как вторицею, отголоском речений Евы Кагановой.
        - Не всякая новация становится понятной и доступной сразу и каждому. Истинно прогрессивное, а не старомодное, высоко интеллектуальное, а не примитивно политграмотное и низменно бытовое, зиж-ждется... - тонко и надрывно, как кузнечик в лебеде, заскрежетал представитель главка.
        - Про плешивую девку не зря же я заговорил! - Му-стафин сделал не совсем приличный жест рукой вокруг живота и добавил. - Ваша речь, милый товарищ, меня не удивила. Кто варит плов в казане, у того руки в саже!.. А вы тоже возитесь с печной... моделью Евы Казимировны!..
        Ноздрястый украдкой взглянул на свои ладони, но вовремя спохватился и поспешил снова пристроиться к разговору.
        - Занятно слушать бывальщины. В них столько первозданной простоты и отважной провинциальной доверчивости, что нельзя не умиляться выступлениями таких респектабельных авторитетов нашей отечественной галургии, как уважаемый Сабит Мустафич. - Представитель главка тонко и люто мстил за выказанный испуг и опасение увидеть на своих руках сажу, но не от казана, а от внедряемой с его помощью печи "кипящего слоя". - Галург Мустафин, разумеется, не может не знать о сложном генезисе самой технической идеи "кипящего слоя" и ее воплощении в столь оптимальный вариант промышленного агрегата. Я имею в виду ваше приобретение!..
        - Агрегат, что и говорить, оригинальный, а его генезис - зарождение и развитие, я имел возможность проследить раньше, повторяю - в готовом виде, еще на содовом производстве в азовском бассейне! - теперь уж с дискуссионной запальчивостью и ораторской осанкой заговорил Сабит Мустафин, сохраняя в то же время традиционную месткомовскую демократичность. - Предлагаемая новация не столь свежа, а главное - не очень-то подходит нам. То, что годится для содового производства, у нас может потерпеть фиаско!.. Я уже сказал, что нависает сдача печи на наш баланс, и вы добиваетесь этого, как я понимаю. Рычаги очень мощные приведены в действие, и как видно, пока не самые главные.
        Представитель главка пожал плечами и пододвинул свой стул к Кагановой.
        Игорь Завидный давно порывался вставить словцо в разговор, и счел выгодным сделать это в создавшейся ситуации.
        - Плакаться на какое-то давление и беззащитность, по меньшей мере, похоже на гримасничество, вымогательство снисхождения и скидок на провинциализм. Если и приведены в действие какие-то рычаги, так это атрибуты высокой технической культуры и обязательности научных вы водов для уважающих себя практиков!.. Пагубные прояв ления узкого практицизма у вас, товарищ Мустафин, проглядывают весьма зримо. Похоже, что вы не доверяете советской науке и ее бескорыстным представителям. Можете быть уверены, что наша печь получит мировое признание, и прерогатива будет принадлежать нам. Прерогатива!.. Вам понятно это слово, товарищ Мустафин?
        - Знакомое словечко, батыр Завидный! А вам понятно такое словечко... престидижитатор?
        - Простите, какое?..
        - Вот и задумались, Игорь Маркович. А слово не так уж и хитроумное. Так интеллектуально толкуется... дошлый фокусник, проделывающий свои номера при помощи неимоверной быстроты движений и ловкости рук. Так вот, лично я всегда больше всего опасаюсь таких ловкачей от науки... престидижитаторов.
        Завидный помялся, взглянул на Семена Семеновича, который в чем-то горячо убеждал парторга Сахатова.
        - В своей среде мы изобличаем сомнительных технических отпрысков... - брезгливо выговорил Завидный, стараясь не очень-то распространяться. - Наша печь - плод коллективного и квалифицированного мышления, и она не лишена того секрета долголетия, который не сразу проявляется. Для нее существует определенный период, чтобы выйти в элиту... И мы ее дотянем.
        - Вы хотите сказать, Игорь Маркович, что ваша печь похожа на волшебную печь Исфагана? Помните такое чудо Востока? Земное, всамделишнее и действующее... Недавно в газете о ней опять писали. Загадка и диво! Как известно, установлена эта печь была вместе с котлом в бане. Для нагрева воды в огромном котле достаточно было... Чего бы вы думали? Обыкновенной свечки с фитильком. Эксперты со всего света съехались в Исфаган, чтобы разгадать секрет банной печи. Американцы больше других усердствовали, доказывая, что в печке используется... скрытая атомная установка. И что вы думаете? Разобрали печь по кирпичику. Каждую штуковину оглядели, замерили и описали. Ничего сверхъестественного не нашли. Покачали головами и на высокой научной основе опять сложили печь - тютелька в тютельку. И как вы думаете? - Мустафин повернулся к Еве Казимировне и помолчал. - Печь как ни разогревали, она была холодна. Навсегда остыла. Дух-то из нее выпустили. Понимаете, какое чудо в нее мастер вселил! Живой дух. Без живинки самая хитрая поделка, как сказал мне приятель, будет опять же похожа на клячу деда Щукаря.
        - Помилуйте, что за аналогия! - простонала Ева Казимировна.
        - С крутым замесом и кисленькая, как наш казахский курт! - Мустафин сказал это, перевалившись через стол и принимая от профессора Сокольникова записку, которую, кажется, тот в свою очередь получил от кого-то через приоткрывшуюся дверь. Записку Мустафин отдал Сахато-ву и закончил выступление воинственно: - В отношении печной установки я от своего мнения не откажусь!
        - Твое мнение, Мустафин, имеет вес. Учтется, - ответил Сахатов и вернул записку. - Читай...
        Заговорил Семен Семенович Метанов, а гневный Мустафин принялся читать послание, написанное на большом, желтоватом листе, разграфленном жирными линиями и вырванном из какой-то конторской книги. По каракулям понял Мустафин, от кого была цветистая весточка: писала Степанида Маркеловна. Лист большой, и редкие слова разбежались по нему, как овцы на выгоне. Мустафин подсел к Сергею Брагину и показал грозный ультиматум. Он гласил: "Давай мне, Мустафа, прения..."
        - Что делать? - пожимал плечами Мустафин.
        - Обратись к собранию, - посоветовал Брагин.
        - Степанида ждать не будет. Ворвется и скажет все напрямик!
        - А ты боишься?
        - Зачем такие слова, Сергей Денисович! Не я, а другие побаиваются.
        Полуобернувшись и привстав, Мустафин посмотрел на дверь. Через щелку виднелся желтоватый, придымленный свет в коридоре и чья-то прилипшая к дверной ручке фигура. В успокоение себе Мустафин предположил, что это Степанида Маркеловна застыла у порога. Но терпение ее нельзя было испытывать, искушение выступить могло толкнуть ее на лихой шаг. Мустафин пододвинулся к столу, чтобы посоветоваться с Сахатовым. Тот молча прочел послание и передал директору Чары Акмурадову. Поинтересовался запиской и представитель главка. Предвидя, должно быть, характер и эффект, от выступления Маркеловны, он начал тыкать авторучкой в разлапистые каракули и шептать что-то директору. Чары Акмурадов посмотрел на Му-стафина с Брагиным, а седоволосый молодец из главка взглянул на Еву Казимировну, и так выразительно, что у Кагановой зарделись щеки и грудь высоко поднялась от глубокого и затяжного вздоха.
        Произошла какая-то заминка в ходе прений. Представителя главка якобы вызвали по междугороднему телефону, о чем невнятно пробормотал Метанов. Был объявлен перерыв.
        Покинув свои места в душной комнате, участники заседания разбились на группы. Сергей как-то ни к кому не пристал и вышел на веранду. Незаметно для себя удалился в садик и тихонько зашагал по дорожке между кустами лоха в сторону моря. Далеко забираться было нельзя, но даже шум моря освобождал от мелочности, заставлял думать о вещах крупно, весомо. Сергей отметил про себя, что хотя заседание шло довольно путанно и бурно, главное от этого не затушевывалось, наоборот, мнения сторон обозначились более определенно, не было больше неизвестности: никто и никого попусту не убеждал, чувствовалось, что время уговоров миновало. Наступила пора решительных действий. Труженики всех подразделений комбината ждали, чем закончится высокий совет. Сергей ждал этого не меньше других, но не обманывал себя и признавался наедине, шагая по аллейке, что строительство завода снова срывается... Берут пока верх сторонники печей и другой сомнительной техники. Прогуливаясь в одиночестве, Сергей никак не предполагал, что, свернув с дорожки в освещенный круг под тополем, он встретится с Ниной.
        - Не ожидал? - как будто именно этому больше всего удивилась Нина. - Вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой!..
        - Скажи честно, Нина, подглядывала? - Сергей никак не мог поверить, что эта встреча не преднамеренна.
        - Ты меня нашел, а не я тебя!
        Верно. Ничего не скажешь. Нина сидела на овале узкой дощатой лавочки, замкнутой вокруг тополя- и пришла сюда сразу, как объявили перерыв.
        - Как тебе нравится потасовка? - спросил Сергей с жестковатой интонацией, чтобы скрыть смущение.
        - Странно, но ты мне больше всех нравишься, Сережа! До своих противных, изобличительных выкриков не доходишь.- Нина усадила его рядом, помолчала, старательно застегнув ему верхнюю пуговицу на рубашке. - Застегнись для отважной сдержанности! - засмеялась она. - Ты сегодня, Сергей, приятно и загадочно утомленный. Выступал ты, не договаривая, а молча с умной усмешкой, которая в соединении с твоим измученным видом казалась даже мудрой. Верь, ты, Сергей Денисович, нравишься, если не сделаешь брагинского выверта! Тебя сегодня без повторов и нажимов все отлично поняли. Большего, Сережа, не надо! Советую тебе от души, дружески. Я не против, чтоб ты до конца отстаивал свое, но без надрывного пафоса. Он так коробит и портит тебя...
        - Ладно. Буду употреблять слова средней упитанности и лиловой окраски.
        - Только не бесись, Сережа, давай договоримся хотя бы на сегодня!
        - Ты что - именинница? У меня тоже нет никакого юбилея. Чем же тогда свят сей день?
        - Тем, что я решилась сказать очень важное...
        - Неужели, поручение от Евы Казимировны? - Сергей медленно повернул голову к Нине, но посмотрел поверх ее головы, потому что та склонилась и положила ладони к нему на колени.
        - Могло быть... но только я свое хочу сказать. Правду говорю!.. Ты мне веришь, Сережа? Скажи. Честно!
        - Ладно... Говори.
        - Заряжаешь себя для спора? Я так измучилась. Не спорь... Хочу говорить шепотком. Для одного тебя...
        - И никому больше?
        - Только для нас, Сережа! Дай руку. Сожми мою крепко-крепко. Еще сильней, чтоб больно было. Не бойся. Не закричу. Еще!..
        ... Они чуть припозднились. Все уже расселись по своим местам, и парторг Сахатов собрался сделать опоздавшим внушение, но подоспевшая Степанида Маркеловна приняла весь огонь на себя.
        - Зря не хотели меня слушать! - заговорила она с порога, и развивая свою мысль, двинулась к столу. Заявилась она не одна, захватила с собой Чеменева. Подтолкнув его на свет, Маркеловна объявила. - Уступаю пока этому прохиндею свои прения. Говори, да не виляй!..
        Никто, и даже сам Мустафин не знал, как в подобных случаях следует поступать. Степанида Маркеловна умело и расчетливо выбрала именно ту неопределенную минуту, когда перерыв официально как бы не кончился, но все расселись по местам, и Сергей Брагин с Ниной Алексеевной были еще на ногах. Понимала Маркеловна и другое: перед приезжими свои местные не решатся "перегибать палку".
        Чеменев, видно, не по своей воле оказался здесь. Близость грозной стражницы его не на шутку пугала. И он заговорил откровенно, решительно:
        - Анафемски трудная планида. Если такое допускает демократический централизм, товарищ Мустафин, то я выскажу робкое соображеньице!
        - Допускает, - авторитетно подтвердил Сабит Мустафин.
        - Тогда я буду голосовать за специальную комиссию или чрезвычайную тройку, - с тревогой на морщинистом лице сказал Чеменев. - На ветер слов не буду бросать и требую, чтобы каждое мое словечко сейчас было к делу подшито и пронумеровано! Найдется потом иной историк-толкователь.
        - А прошнуровать не хочешь? - поводила пальцем по ладони Степанида Маркеловна. - Значит, шитья захотел?!. Я тебе такое дельце приштопаю! Не засоряй, Чеменев, прения, говори все начистоту!
        Перепалка была горячая, но в ней не чувствовалось склочного вздора и пустячной мстительности. Это была не стычка, а столкновение, с подспудной подготовкой.
        - Каждое слово, я хочу к делу приобщить, - обдуманно выкладывал свое Чеменев, - и чтобы оно по всем правилам фигурировало.
        Никто из присутствующих не вмешивался в разговор охранницы и пострадавшего при ночной пальбе Чеменева. Всем становилось понятным, что без этих многое знающих людей невозможно было толково и серьезно решать те вопросы, которые сейчас накалились до предела.
        - В порядке выяснения обстоятельства, я предлагаю, - вежливо перебил Чеменева обеспокоенный Метанов, - и это будет разумным, заняться разбором недоразумения особо!..
        - Пусть свое доскажут! - предложил в свою очередь Мустафин.
        - Досказывать не хочу, - облегчила положение Мета-нова поникшая Степанида Маркеловна. - Охранять печь я отказываюсь... Вокруг нее черти беснуются. А я, хоть и стара, но не ведьма, и шабаш отвергаю!..
        - Степанида Маркеловна, так не положено! Успокойся и скажи свою точку зрения, - наставительно проговорил Мустафин.
        Пожилая женщина, с умным русским лицом и сухими, натруженными глазами посмотрела на Семена Семеновича Метанова и ответила:
        - По мне так: коли темнить кому-то выгодно, значит - тут не чисто! И вообще, с таким рыдваном, как наша печь, мы шибко вперед не пойдем. Зачем к ней тащат чужой сульфат?.. Я высказываю то, что знаю и что ребятки с Шестого поручили мне вызвездить в прениях. На мертвом ходу у нас печь с лежанкой!..
        "...На мертвом ходу", повторял потом Виктор Праль-ников всю дорогу, пока они шли вдвоем с Сергеем Брагиным от конторы до столовой. После шумных споров в конторе - на улице, под высокой и яркой луной, на шаловливом и влажном ветерке с моря казалось удивительно просторно. Шли они медленно, устало, постепенно сбрасывая с себя внутренний груз излишнего словесного скарба. Сергей шагал и поглядывал на Виктора Степановича, ожидая его мнения о закончившемся диспуте.
        - Прояснилось многое, но одного вдохновенного порыва тут недостаточно. - Пральников останавливался через каждые три-четыре шага и словно прислушивался к прошедшим, но еще не смолкнувшим дебатам.
        - Я не против патентов. И, по секрету скажу, свой мечтаю получить. Готовлю небольшое, но, кажется, оригинальное открытие по борьбе с карстами - воронками в солевых пластах. Но я против того, когда погоня за патентами превращается в техническое браконьерство, и не в пределах одного химического оазиса, а в гораздо большем масштабе. Напрасно Ева Каганова нарекала меня хулителем "патентной службы". Я хотел бы помешать тем, кто устраивает такую, как у нас, козлодрань!..
        А Виктор Степанович старался убедить Брагина в том, в чем сам начинал сомневаться: в необходимости принять печи и уважить Каганову, Метанова...
        - Сегодняшний разговор на бюро был весьма категоричным, - говорил Пральников, - дело можно считать как бы уже решенным. Конечно, кое-что пока еще шатко, зыбко, худосочно, но время торопит, и благо, если Каганова с компанией понимают... Они должны помочь...
        Продолжая беседу, они остановились перед крыльцом гостиницы. Проводив взглядом торопливо сбежавшую по ступенькам хозяйку гостиницы Тамиллу Артемовну, Сергей ответил Пральникову:
        - То, что вы сейчас говорили, Виктор Степанович, очень напоминает историйку старухи с мясником.
        - Скажи...
        - Покупая тощее мясо, сердобольная старушка спросила у мясника: "Неужели, не жалко было резать такого худенького теленочка?" Добряк - мясник ответил ей в утешенье: "Я его и не резал... Он сам подох..."
        - Да, бывают такие мясники! - согласился Праль-ников.
        - Печники наши не лучше оказались!
        - Сказано отлично, но ты форменный раскольник, Брагин!
        - Нет, дорогой Виктор Степанович, повинны мы в другом - во взаимном амнистировании и безличной ответственности Взыскиваем и спрашиваем за малости, а большие промашки зачастую сходят нам с рук. Зря иной раз гласности боимся, а ведь все равно всем известно и доброе и плохое. Что получается с нашими печами: чем больше тратимся и нагромождаем одно на другое, тем больше стараемся умалчивать о нелепостях и просчетах единственно по той причине, что сделанного и растраченного, мол, не вернешь: на будущее, учтем... все виноваты. Но если разобраться, все ли? Да и не в одних средствах дело - огромны утечки по моральному, человеческому счету! Но, я не брюзга все больше начинаю размышлять и примечать. Ведь как велика в общих делах доля нашей личной ответственности! - Сергей повел Пральникова к морю. На ветровом месте остановился и убежденно сказал: - Каждая кухарка должна уметь управлять государством... Я понимаю это и так: каждый из нас на своем посту должен быть государем, таким же властным, зрелым и ответственным перед напором времени, как и большие, самые высокие руководители!.. Я вот чувствую, что лично
отвечаю за печи и за весь этот край. Понятно я выражаюсь?
        - Говори, Сергей!..
        - Искренне говорю. Когда душа горит, не могу молчать. Иной раз - слишком... Знаю этот грех за собой, но говорю искренне Уверен, что завтра нам еще больше требовательности к себе потребуется. Много у нас впереди работы и дел!
        Провожали друг друга по нескольку раз: от гостиницы к дому, и обратно. Расстались у моря. Пральников побрел к пристани, где готовился к отплытию сухогруз, а Сергей вдруг заторопился домой, под окнами которого только что разбирали недавнюю историю с молодым рабочим Бама-том, отправившимся с ребятами, несмотря на поздний час, к ленинградцу Ивану Ильичу Волкову на собеседование. Дальновидный Бамат решил заранее прицениться, куда лучше податься: в отряд сульфатосборочных машин или к "рукопашникам", где ему пообещали испытанную и доходную фанерную лопату; легкую, широкую, с длинным и отшлифованным до блеска 'держаком. Брагин не стал ему ничего советовать, кроме одного: сделать выбор по собственной воле, чтоб потом никого не винить. И посоветоваться с инженером Волковым.
        Возвращаясь домой по песчаной набережной, залитой прорезанным через легкие облака светом луны, и жадно вдыхая влажный воздух моря, Сергей думал об этом интересном, буйном и неглупом парне, от которого можно было ждать многого. Радовало и то, что Бамат со своим "оруженосцем" Санькой пошли не куда-нибудь, а к мастеровитому и одержимому Ивану Волкову. Сергей Брагин не был безразличен к судьбе этого крепыша и жизнелюбца, повторяющего чем-то участь лесковского разгульного и горемычного "очарованного странника".
        Думая так, Сергей вдруг обратился мыслями к своей собственной особе, стремившейся сейчас по пустынному взморью, стараясь не попадаться на глаза знакомым... Куда он так спешил? Сергей пока не отвечал на этот щекотливый вопрос даже себе. Разве он не пытает сейчас судьбу очарованного странника? Разобраться в этом после пережитого нелегко, и он устремился прямо на предмет. Знал бы Виктор Степанович, куда так торопился поборник истины, только что возражавший против внедрения мелких, разрозненных агрегатов и безрассудного насаждения "опытных" установок... Расчетливый экономист и рачительный хозяйственник, Сергей Брагин пробирался берегом в новых туфлях по водянистому песку, под плеск полусонных волн в свою обитель с балкончиком, на втором этаже. Головокружения после пива он не чувствовал, но была заметна шаткая неуравновешенность и "двойная тяга": своя и еще какая-то посторонняя, чужая, но не злая, сладостная... Сергей хотел идти прямо, а его уводило в сторону; надо бы отдохнуть, а невольника своих скрытых желаний и страстей тянуло на огонек, на песни и на тихий журчащий разговор.
        Сокращая путь и поддавшись "двойной тяге", Сергей ударился к дому через парк, с трудом преодолев живую изгородь из колючек маклюры. В лунном тумане он набрел на клумбу с цветами и сорвал две тонкие ножки ириса. Ему почудилось, что кто-то заметил это ночное злодейство. Пригибаясь и прикрывая подолом рубахи цветы, Сергей поспешил покинуть парк тем же путем - через дебри маклюры. Руки и ноги ему словно рашпилем обработали, но цветочки он вынес целенькими. Последнее обстоятельство для Сергея было особенно важным, и к нему вернулось игривое настроение.
        С цветами и посвистом заправского кабальеро Сергей Брагин поднялся по лестнице к своей комнатушке. Но тут-го и поджидала его каверза, изменившая весь ход событий. Порывшись в карманах, он не нашел ключа от английского замка своей квартиры. Заглянув через щелку двери в комнату, Сергей услышал, как верный будильник усердно отсекал головки гвоздикам - секундам. До утра было далековато и можно было бы спокойно посидеть на лестничной площадке, любуясь при желтом свете лампочки хохочущими во весь рот, нежно-розовыми ирисами. Цветы были и впрямь хороши, с нежным пушком, тонким ароматом и тайнами ночного приморского парка. Только и оставалось - любоваться дивными созданиями природы. Но это быстро наскучило.
        Будильник за дверью все так же неумолчно и деловито подсекал секунды звонкими ножничками, а задремавшему Сергею вдруг показалось, что кто-то невидимый начинает потихоньку стричь его... Обернувшись, он увидел на лестничном мраморе с колбасными прожилками и вкрапинками узенькую ленточку света, которая протянулась от соседской двери. Сергей отчетливо помнил, что когда он поднимался наверх, никаких световых полосок и зайчиков он не видел, и дверь соседки была плотно прикрыта. Значит, пока он дремал, соседка Тамилла Артемовна, хозяйка гостиницы, приоткрыла свою уютную комнатку и выпустила зайчика погулять... Сидеть и дальше на лестнице было просто неприлично. Сергей поднялся, оправил помятую рубашку, умыл сухой ладошкой стянутое дремотой лицо и кашлянул.
        Он хотел, чтобы было правильно понято его бедственное положение. И оно было понято...
        - Пришли, Сергей Денисович? - тихо, очень тихо спросила из-за приоткрытой двери Тамилла Артемовна, оставаясь невидимой
        - Посеял ключ, - так же тихо, но чуть потверже ответил Сергей - Теперь вот лунные ванны принимаю
        За дверью послышался шорох и древесный скрип.
        - Или проситься к кому-нибудь на уплотнение, - пошутил Сергей, - с цветами, разумеется, и с полной гарантией неприкосновенности личности... - Да, кстати, который час?
        - Около полуночи. Я только легла... Но вы заходите. Что-нибудь придумаем
        - Спасибо Но мне бы ключ. У вас. наверно, есть запасной?
        - Я же сказала: что-нибудь придумаем Заходите же! Ой, да вы, кажется, боитесь меня? - Тамилла Артемовна от души расхохоталась
        - Бояться-то мне, собственно, нечего. Просто я чертовски устал. На ходу сплю!..
        Тамилла Артемовна подошла к порогу, взяла Сергея за руку и почти силой затащила в комнату.
        - Садись вот сюда, - она указала ему на стул возле кровати - Я сегодня тоже страшно устала: тут наши дорогие гости, и тут иностранец, змея... Совсем голова закружилась. Это мне? .- Тамилла Артемовна бережно высвободила из рук Сергея цветы и поставила их в вазу. - Чего же еще хотеть?- Тамилла была по-ночному хороша и разнеженна в своем пестреньком, ситцевом платье в горошек, из которого она не то, чтобы выросла, но которое ей стало тесноватым, особенно в тех местах, которые подчеркивали сдержанную и здоровую полноту сорокалетней вдовушки - Идите же!.. Вот ваш ключ.
        - Какой ключ? - не понял Сергей. Вернее, он понял, но не ожидал такого досадного оборота. Опереточная сценка с цветами иначе и не могла заканчиваться. Жалко одно - Сергей уже позволил себя увлечь ложными намеками. - Я вам, Тамилла Артемовна, не оставлял своего ключа.
        - Он остался в скважине...
        - Как же так?..
        Не желая продолжать пустопорожние разговоры, Та-
        милла поднесла Сергею на вытянутом пальчике ключ с колечком.
        - Не оставляйте больше, - пожурила она забывчивого соседа. - К добру не приведет такая рассеянность.
        Чтобы дотянуться до ключа, надо было переступить через коврик. И Сергей это сделал.
        - Я не мог забыть, - пояснил он, стараясь не смотреть по сторонам на разбросанные в комнате принадлежности женского туалета. - Никогда такого не было, чтобы я...
        - Не зарекайтесь, Сергей Денисович, вы мужчина одинокий, и стало быть, всякое может случиться. За своим ключиком следить полагается...
        Досужая Мунька, та самая головастая и криволапая, общая коммунальная ищейка, которая только что юлила внизу, теперь перебралась на второй этаж и сироткой подвывала сзади Сергея. Пришлось прикрыть дверь.
        Тамилла Артемовна по достоинству оценила этот благоразумный жест и подставила стульчик возле туалетного столика. Где в эту минуту находился ключ, Сергей не уследил, но в следующую минуту заботливая хозяйка уже выпорхнула из кухни, держа в руке не ключ, а темный графинчик.
        - Освежитесь, - сказала она с полным пониманием бедственного положения соседа.
        - Спасибо, Тамилла Артемовна! Всем известно, какая вы хозяйка.
        - Клиенты не жалуются. Пока гребу благодарности и премии. У меня - будь здоров!..
        Сергей прислушался. За дверью тонюсенько повизгивала и доброжелательно подвывала Мунька.
        - Пойду я!..- заулыбался Сергей, поискав глазами ключ на столике и подоконнике.
        Тамилла обжала спереди платье и поковырялась в карманчике, давая понять, что беспокоиться не следовало.
        - Теперь вы дома. Идти вам некуда и незачем. На меня положитесь... Давайте вместе освежимся. У меня тоже застой вышел...
        - А с ключом как же?
        - Все станет на свое место!..
        Мунька притихла, а потом вдруг негромко, но приветственно тявкнула.
        - Без ключа мне нельзя, - заговорил Сергей более решительно. - Не могу я...
        - Возьмите свой ключ, а то подумаете, что вас хотят ограбить или изнасиловать!.. И убирайтесь!.. Цветы забери. Ночью от них разит псиной! - зло крикнула Тамилла Артемовна, распахивая дверь.
        24
        ... И вот опять цветы. Такие же, ирисы на длинных ножках, похожие на леденцовых петушков с палочками. Провожают Еву Казимировну Каганову. Она улетает в Ашхабад вместе со столичными представителями. Этим же самолетом летят и Сергей Брагин с Пральниковым; и тоже в туркменскую столицу. От вольницы химиков Бекдуза,- похожего чем-то на Запорожскую сечь, упрятанного от большой земли ча порогами Черной пасти, - до Красноводска все они попутчики. А там кто как: Сергей с приятелем намеревались добраться поездом, чтобы в пути "отшлюзоваться" после пустыни, войти в городской ритм и вместе обдумать последние события...
        Цветы, предназначенные для Евы Казимировны, сначала держал Метанов, потом они с Игорем Завидным занялись погрузкой багажа Кагановой: баночек с черной икрой, свертков с балыком и образцов химической продукции комбината... Голенастые ирисы со слюдяными петушками оказались в руках у Нины, сумрачной и неразговорчивой.
        Сергею казалось, что Нина сердится на него. До последнего дня она ничего не знала о его отъезде, как и он о ее близком отпуске. Сейчас он стыдливо избегал встречаться взглядом с ней, а когда Нина взяла в руки тонкошейки ирисов, розовых, как и те, ночные... Сергей и подавно смутился. Ему казалось, что Нина осведомлена о его ночном посещении Тамиллы Артемовны; знал, что ничего предосудительного не сделал, но чувствовал какую-то вину перёд Ниной. Он знал, что Тамилла Артемовна наверняка кому-то рассказывала о его ночном визите и, конечно, преподнесла это так, как ей выгодно. От этой догадки Сергею стало дурно на душе и он потянул в буфет Виктора Степановича и принял "посошок на дорогу". Выйдя из буфета, не стерпел и заговорил с Ниной, чтобы узнать правду и не мучиться всю поездку.
        - Лучше все-таки встречать цветами, чем провожать, - глубокомысленно и прочувствованно заметил Сергей, стремясь пересчитать прутики в руке у Нины. - А еще лучше - придумать разную расцветку: для встреч и провожанья!
        - А как же быть, когда встречают и провожают с одними и теми же цветами? - колко заметила Нина, улыбнувшись невесело, краешком губ.
        - Не знаю.
        - Память коротка у тебя, Сережа?..
        "Вот и узнал, чего хотел! - глумился над собой Сергей. - Можешь лететь и ехать вполне спокойно".
        - Что тебе привезти, Нина? - серьезно и наступательно спросил Сергей.
        Нина опять силилась улыбнуться.
        - Будешь в ашхабадском зоопарке, перо поищи от черного лебедя. Ладно уж, поверю, что с охоты привез. Давно обещаешь... Иди, Сережа, трап убирают!
        - А как же цветы? - засуетился Сергей, видя, что последние пассажиры уже поднимаются по игрушечной блестящей лесенке с трубочками вместо ступенек.
        - Тебе, Сереженька, везет на цветы, - закусила губу расстроенная вконец Нина. - Бери и вручи Кагановой. Она сразу простит тебе все грехи!..
        Сергей выхватил опротивевшие ему мертвенно-восковые ирисы и бросился к самолету.
        - Не верь нико-ому-у!.. - кричал громко до одури Сергей на бегу, сам не зная для чего и о чем. - Я для тебя, Нина!..
        Когда он высунулся в последний раз из оцинкованной берлоги "антона", Нина стояла на прежнем месте, около раскрашенного под клоуна, клетчатого фанерного домика. Она была одна. Сергею вдруг стало жалко Нину, он помахал длинноногими цветами и, размахнувшись посильнее, выбросил их на ветер. Последнее, что увидел Сергей на земле, так это то, как Игорь Завидный кинулся ловить стеклянные ирисы, и как Нина, не дожидаясь отбытия самолета, пошла к узкоколейке, где стоя ли крохотные вагончики поезда, уходящего к озеру и Семиглавому Мару. Пока "антон" разбегался и, зависая над крышами домов, набирал высоту, Сергей все время мысленно находился с Ниной. Его мучило сознание своей вины перед ней, а какой вины - он и сам точно не знал. Было грустно и гадко на душе. Часто так бывает: при отъезде почему-то вдруг делается жалко, и не кого-нибудь, а самого себя... Кажется, люди проводили и уже забыли, а ведь только что делали опечаленные лица. Представлялась возможность подумать и о главных, последних в жизни проводах... В дороге думается обо всем с обостренной прямотой.
        Злой на всех и особенно на себя улетел Сергей из утреннего Бекдуза. Сидели они рядом с Евой Казимировной, около пилотской кабины. Каганова невозмутимо посмеивалась с ватой в ушах и поплевывала кизиловыми косточками в бумажный мешочек. Обернувшись к иллюминатору, Сергей смотрел не вперед, а под хвост самолета. Что-то смутное, нерешенное с жалостью бросил он там, где остался Завидный; но и тут рядом, где старательно обсасывала кислые кизиловые косточки Ева Казимировна, тоже тяготило Сергея это нечто, насильно увозимое Кагановой... Где ему было бы лучше сейчас? Пожалуй, все-таки рядом с Кагановой. Тут, за облаками, проваливаясь в воздушные ямы и снова взлетая, они были на равных; и там, куда она торопилась, он тоже может оказаться с ней рядом, пусть и не в одинаковых рангах. Оставалась еще возможность посоветоваться с людьми, имеющими силу, влиятельность и прямое отношение к судьбе Кара-Богаза. Нет, не жаловаться и не просить ехал Сергей Брагин. У него было задание, которое касалось не столько ввода в действие печей "кипящего слоя", сколько изготовления на ашхабадском заводе имени ХХ-летия ТССР
сульфатосборочных машин. Ленинградец Иван Волков снабдил его всеми конструкторскими полномочиями и особенно просил проследить за креплением транспортера, бункера и самое главное - за подвеской капроновых щеток. В Управлении химической промышленности республики надо было не только доказать необходимость заказа новых двадцати машин, но и разместить этот заказ для немедленного выполнения. Принимаемые на баланс печи "кипящего слоя" необходимо было подстраховать. Озерный сульфат до сих пор оставался основным богатством края. Виктор Степанович обещал подсобить через газету, использовать связи и влияние, но больше всего надеялся Сергей на письмо, которое они составили вместе с директором Чары Акмурадовым и Байрамом Сахатовым для партийных органов, и которое следовало использовать в самом крайнем случае...
        Воздушный автобус, неторопливый и жестковатый, но удивительно надежный, провез пассажиров вдоль берега моря и через пески на высокое красноводское плато. В такси Сергей Брагин опять оказался рядом с Кагановой.
        - Про вашу оказию, Сергей Денисович, я знаю, - сказала Ева Казимировна, когда они остановились возле гостиницы. - В городе я вам помогу. Не чинитесь, пользуйтесь моими услугами, только чур-мою печурку не обижать! Уговор!
        - Помогите с машинами, Ева Казимировна. Для печей будет превосходная возможность доказать свое преимущество в этом соревновании... Пока завод не достроен...
        - Оставим служебные разговоры. Попросите-ка лучше, Сергей Денисович, мне отдельный номер в гостинице. Только до утра. Будьте джентльменом!
        Подобного поручения Брагин не ожидал. Очень мизерной была просьба, но для него явно непосильной. Квартирмейстером и ходатаем по таким щекотливым делам Сергей был плохим, но отказаться не посмел.
        - Не беспокойтесь, Ева Казимировна, - ответил с апломбом Сергей.
        К удивлению самого Сергея Брагина номер удалось получить, помог им с Виктором Пральниковым редактор местной газеты, человек с мягкими манерами, тихим усталым голосом и длинными выжидательными паузами в разговоре. С болезненно пухлым лицом и мешковатый с виду, он, кажется, был проворным в иных делах... Устроив Еву Казимировну в номер, он решил облегчить участь Сергея с Пральниковым, и увез ее на взморье в своей подержанной и кособокой автомашине.
        - Вечером жду на кофе. Не обижайте меня! - приглашала перед отъездом Ева Казимировна.
        Когда она вернулась с прогулки, друзья, устроившись прекрасно на балконе второго этажа, так и не услышали. Улетела Каганова на рассвете, и в провожающих, видимо, не нуждалась. У нее образовалась своя свита, в которую Сергей и не стремился. Личную свободу он считал высшим благом.
        - Не беспокойся, - шутил над ним потом Виктор Степанович, - она не обойдет тебя в Ашхабаде, да и вообще, своим вниманием. У нее к тебе, Денисович, особый интерес.
        - Не люблю попечителей и благотворительность!
        - Не отказывай же Кагановой в ее собственных потребностях. Ну, хотя бы в чисто практической потребности получше знать своих противников, их ходы, сильные и слабые стороны... А для этого вся кое сближение - найденный клад. Атака вниманием!
        - В вашей издевке, Виктор Степанович, есть доля правды.
        - Не сомневаюсь, под этим ты подразумеваешь то, что работает на твои раздоры с Кагановой и возможные ваши столкновения в столичных ведомствах.
        - А что еще мне можете сказать - я знаю! Интересно - что напишете в газете об этом! Если начнете лукавить, я готов публично возражать.
        - Не сомневаюсь в этом. И буду приветствовать. Поиск продолжается... И я с тобой в этом поиске, Сергей Денисович!
        - Только ничего на забывайте в этой истории. - Сергей теперь как бы издали смотрел на дела химического комбината, и видел их более отчетливо. - Память надо беречь. Я верю: чем крепче у человека память, тем он долговечнее... Ему тогда подвластно время. И как страшна забывчивость, глухота памяти. Такой человек, как будто и не жил, он не имеет продолжения... За ним глухая стена! Надежно все надо помнить!.. Да я уже говорил вам об этом. И еще буду повторять. Вполне возможно, что нашу историю с печами в Кара-Богазе кое-кто попытается предать забвению, захоронить. Но нельзя этого допускать. История эта многому учит. Есть суд памяти, но есть и уроки памяти!
        - Вижу, ты был счастлив, если бы в ненавистных тебе печах зажечь вечный огонь... Для закалки памяти и пыток дельцов-еретиков!..
        - Я бы это сделал! - серьезно ответил Сергей. Разговор начался еще в гостинице и продолжался почти весь день, пока они ходили по твердокаменному Красноводску. Город - скала... С каким трудом, заботой и лаской тут выращивали каждый кленок, каждую акацию. Водичку получали они малыми дозами, словно по рецептам. Скалистый город из красного кремня и розового туфа был радостно зеленым; до пятого этажа дотягивались виноградные лозины, хмель, вьюнки; и даже прирученные подсолнухи кивали золотистыми венчиками с балконов и подоконников.
        Красноводск можно обойти за час-полтора, но был у города и другой, свой внутренний маршрут, свои жизненные артерии, сокровенные пути, по которым торопливым шагом не пройти. Тут приходилось как бы приноравливаться к шагам самой истории, которая так богата у Красноводска, города-труженика и бунтаря.
        Сергей Брагин и Пральников отправились на небольшую наклоненную к морю площадь; к приземистому, как бы распластанному на берегу подслеповатому зданию. Сейчас тут благоговейно тихий музей, но некогда в этом шатровом, низком, как лабаз, здании находился арестный дом. Осенью 1918 года с ветхого парохода "Туркмен" сюда были доставлены бакинские комиссары. В самом конце узкого и низкого, как нора, коридора, на левом порядке зияет черной дырой камера с железной дверью. Побитый и вытоптанный цементный пол. У левой закопченной стены широкие дощатые нары на тонких столбиках... Эта камера была их последним пристанищем на земле и в жизни. Отсюда в первом часу ночи с 19 на 20 сентября их вывели и в который раз пересчитали: двадцать шесть. Под строжайшей охраной посадили в темный вагон экстренного поезда. Рядом, в другом вагоне ехали палачи. Под покровом страшной ночи, на 207 версте, между станциями Перевал и Ахча-Куйма поезд остановился. Из вагона их выводили небольшими группами. И тут же, почти рядом с полотном железной дороги, у песчаного бархана убивали...
        Шаумян, Джапаридзе, Фиолетов, Мешади Азизбеков... Их было двадцать шесть. Вот в этой камере, с этих наспех сколоченных нар их подняли, проверили по списку и в лицо. И увели. Чтоб убить и закопать в песок... Чудилось, камера смертников полна привидений... Дрожащий полумрак. Казалось, что с той ночи никто не прикасался рукой к этим нарам, дверям, не ступал по кавернам в цементном полу, не дышал этим затхлым воздухом.
        Молча, неторопливо обошли они бывший каземат, а когда выбрались на солнечную улицу, Сергей сказал:
        - До странного живо, явственно чувствуется их присутствие.
        Солнце было особенно огнистым, а море беспокойным, вздыбленным на горизонте. Казалось, природа хотела сжечь и смыть с лица земли этот слепой, мрачный "арестный дом", но ему суждено стоять на берегу моря немым, суровым напоминанием о былом и думах Степана Шаумяна и его кровных братьев. Их было двадцать шесть... Отсюда пролегла их дорога в бессмертие.
        К музею со стороны моря подошли два рослых солдата с полной говорливой девушкой в красном сарафане и с. небольшой книжкой в руках, с заложенным между страницами цветком гвоздики. Остановившись перед входом, солдаты подтянулись, покрепче утвердили и поправили фуражки, смахнули пыль с сапог.
        - Подождите, - тихо сказала девушка, - надо постоять и о них подумать!..
        ... Слова девушки в красном сарафане слышались Сергею даже в поезде.
        - Надо о них подумать!.. - себе и Пральникову несколько раз повторял Сергей. - Всегда надо о них помнить.
        Поезд шел мимо глубокой, гористой выемки в морском берегу, минуя работящую Уфру - надежный форпост трудового Каспия. Дальше дорога, повторяя прихотливые изгибы побережья, шла на восток. Море. Известковое взгорье. Степной полынок, а за равниной - каракумская глухомань.
        Этим же путем в сентябрьскую ночь увозили комиссаров. Последние часы их жизни длились до 207 версты...
        А вот и Ахча-Куйма. Пустынный, глухой полустанок. Будка стрелочника и выкрашенный домик. Провисшие телеграфные провода. Суслиные бугорки и норы. Коршуны. Зной. Неразбуженная тишина, которую лишь слегка тревожили проходившие поезда и редкие автомашины. В эту сталистую тишину, должно быть, на века впаялись те выстрелы, последние слова Степана Шаумяна, проклятья и завещанья....
        Поезд стоит здесь несколько минут. Люди, не отходившие всю дорогу от окон, покидают вагоны и стремятся к песчаным, тяжелым насыпям, политым кровью. До сих пор попадаются здесь винтовочные гильзы... Но не эти находки, не памятник, полузасыпанный песком, не передаваемые по наследству стрелочниками достоверные подробности той сентябрьской ночи - ничто так не говорит о мужестве и бессмертии, как эта неподкупная тишина. Надо только вслушаться в нее и... подумать о них!
        Поезд покатил дальше. Где-то справа лежала граница. В купе вместе с Сергеем и Виктором Пральниковым ехал пожилой офицер. Седой воин чувствовал себя и в вагоне уверенно и даже сановито, и это происходило не за счет важности и рисовки, а за счет его простоты, выдержки и какой-то скрытой нечеловеческой напряженности во взгляде. На нижней полке, ближе к двери, сидел молоденький голубоглазый солдат, не зная как лучше в такой непривычной семейной обстановке держать автомат, с которым гораздо удобнее на границе, чем в купе мягкого вагона.
        Поезд замедлил ход, но не остановился. По всему составу прошла железная судорога, колеса глухо заскрежетали и вдруг, словно освободившись от пут, легко покатили под уклон, по высокой насыпи с узкими прорезями во многих местах для пропуска силевых вод, которые насылает по весне Копет-Даг.
        - Чайку прикажете? - уважительно обратился к офицеру проводник с острыми хвостатыми усами.
        - Прикажу, - ответил офицер, вытирая полотенцем лицо, шею и грудь.- Если можно - покрепче и похолоднее!
        - Тогда старой заварки? - сразу же догадался черноусый казах. - Есть заварка!
        - Несите.
        На столе появился шестигранный чайник с подтянутой талией и яркими цветами на боках. Офицер решил поделиться с соседями по купе "божественным напитком", как он назвал старую заварку. Солдат с автоматом привстал и покачал головой, а Пральников поднял в руке уже налитый стакан с ломтиком лимона, поклонился. И только Сергей рискнул принять дегтярный напиток и тут же отпил полстакана. Он любил "вчерашний" чай и тем угодил офицеру.
        Оказалось, что седовласый полковник давненько знаком и даже вместе когда-то служил в одной комендатуре с Чары Акмурадовым.
        - Связи не рвем со старым чекистом, - проговорил с улыбкой полковник. - Бывают и сейчас общие интересы... Привет ему, Акмурадовичу!
        Поезд мчался возле горных нагромождений, и в вагоне стало темновато и как-то глухо. Близость гор и границы, дикой и настороженной природы - все это сразу же опростило и подпортило блеск вагона: стаканчики на столе, полированные лежанки, белоснежные постели - весь этот тепличный уют был похож на мишуру, зато автомат в руках солдата стал в этой суровости самым значимым и надежным приобретеньем человеческих рук. Солдат это понял и теперь уже не прятал автомата, пододвинулся с ним к открытому окну, за которым, скрадывая скорость поезда, тянулась громадная, гладко стесанная и бурая стена без единой трещинки и выступа. Многим пассажирам казалось, что это и есть тот пограничный редут, за которым притаился потусторонний, чужой мир. Таким зримым и надежным казался твердокаменный заслон. И люди не отходили от окна, стараясь хотя бы краешком глаза проникнуть в секрет охраны рубежа. Глухая, неприступная стена вдруг оборвалась, осталась позади, и вместе с ней прошла напряженность. До самого горизонта расстилалась чуть всхолмленная и плавно, почти незаметно приподнимающаяся к горному кряжу тихая солончаковая
долина. Поезд помчался веселее, в окна вагона ударил суховатый, но пряный, травянистый степной настой.
        - Отошла, - послышался из коридора облегченный вздох старушки, державшей около себя за рукавчик матроски мальчугана с пугачом. - Крепость, как стена монастырская. Пойди-ка пересигни! Теперь и я вижу, как замурована эта самая граница. И впрямь - на замке. - Старушка приподнялась на цыпочки и еще раз посмотрела на отступившие каменистые отвесы.
        По коридору вагона шел пограничный патруль.
        - Проверимся, - сказал, вставая с лавочки, полковник и первым полез в карман гимнастерки за документом.
        - И вас это касается? - проговорил Сергей Брагин, выкладывая на столик паспорт.
        - Граница...
        Долина не кончалась, но подъем становился все круче, волнистее, из поворота кособочилось покрытое железистой ржавчиной корявое взгорье, от которого волнами расходился зной. С громоздкой небрежностью по степи были разбросаны валуны и каменные сундуки. Весной, когда в горных распадках бушует мутный силь, пожалуй, не пришлось бы гадать: откуда взялись эти каменные мамонты. Их двигают дикие потоки, уносят до самой пустыни, образуя из горных обломков сказочные селения.
        За окном тянулись уступы многоярусного Копет-Дага. Поезд помчался под уклон с огромной скоростью. Машинист словно хотел побыстрее миновать эти места. Здесь особенно чувствовалось обжигающее дыхание границы и ее невидимая близость.
        Поезд обогнул горный выступ, омываемый пустыней, и замедлил ход. Приближался небольшой зеленый оазис с выстроившимися вдоль арыков деревьями. Первым встретил поезд старик на кичливом, поджаром верблюде, с гордо поднятой глазастой головой. В руках у старика была изогнутая, как скрипичный смычок, чабанская палка и снятый с головы тельпек, а на макушке сидела крохотная шлычка- техья Поезд и голенастый верблюд... Многих приводила в умиление эта экзотическая сценка, но, пожалуй, мало кто видел такую встречу, как эта... Старик на чванливом верблюде сначала двигался со стороны водокачки навстречу поезду. Поравнялся с вагоном, в котором ехал седовласый полковник, и вдруг повернул своего быстроногого инера по ходу поезда и пустил его во всю прыть. Верблюд, чувствуя себя в пустыне полноправным хозяином и презирая своих противников, рванулся с такой стремительностью, что обогнал поезд; и старик против своей воли проскочил восьмой вагон, к которому он так пристально присматривался и никак не мог к нему пристроиться. На вершине бархана, когда вагон обгонял инера, они и встретились: старый пограничник и чабан.
Полковник успел что-то крикнуть, а старик в тельпеке сделать какой-то знак рукой и палкой.
        - Уважил меня Чарыяр, - улыбаясь и покашливая от волнения, проговорил полковник. - Встретил. Не забыл!.. Выхаживал меня после ранения дынями и чалом. Давно вместе воюем.
        - Значит, до его отары дошла телеграмма? - от души разделял его восторг Сергей Брагин.
        - Видно поздно дошла, - сказал Пральников. - Чуть не припозднился старик.
        Полковник многозначительно подмигнул и допил свой холодный чай.
        - Тут дело верное... без телеграммы. -Заторопился офицер со своими ремнями, пуговицами на гимнастерке и и расческой. - И опоздать он не может, хотя и не по службе эта встреча. К отпускнику спешил Чарыяр из Каракумов.
        - Как же он догадался? - удивился Виктор Степанович.
        - Граница. - Полковник достал с верхней полки подарок старому чабану, двухстволку в кожаном чехле. - Всегда на посту наш Чарыяр.
        Как-то неожиданно на этой небольшой, тихой, ничем не примечательной остановке пограничники покинули вагон и Сергей с Пральниковым остались в купе одни.
        ...За окном дотлевала на солнце летняя, степная гарь, неожиданно сменяемая зелеными куртинками и полноводными арыками с гусиной травкой по берегам. Горный кряж, тянувшийся со стороны Каспия, круто поворачивал, а его слоеный отрог как бы тонул, тяжело уходил в землю, и виделась в этом работа веков.
        Начинался длинный и плавный подъем к Ашхабаду. Из-под илистых, заросших наносов, между оплывших рвов и зеленых пятен старинных окопов выпирали на свет горные останцы.
        И едва Копет-Даг подошел своей кряжистой оравой ближе к границе и занял там нагорные посты, а стальная параллель дороги изогнулась к кочевым барханам, как в поезде началось усиленное движение, которое вряд ли было по душе машинисту тепловоза: почти все пассажиры ринулись к левому борту вагонов, облепили окна и кое-где открыли на ходу двери... Показалась огненно-синяя лента Каракум-реки, сверкающая на солнце в песчаном ложе рыбьей чешуей. Сколько ни смотри на это диво - никогда не перестанешь любоваться рукотворным чудом наших дней, которое уже сегодня стало одним из чудес мира, значимее египетских пирамид и воздушных садов Семирамиды. Но была в этом сверхчудесном творении какая-то милая сердцу простота, обычность и будничная житейская нужда и потребность. И даже страшновато было подумать, что совсем еще недавно не было этой благодатной воды в песчаных берегах; в том самом месте, где сейчас текла река, взвивались в небо пыльные удавы смерчей, и засыпали все живое, хоронили колодцы и целые селения. Каракум-река не остановилась возле стен Ашхабада, она рвалась дальше через пустыню к нефтяному оазису
Небит-Дага, к сказочным субтропикам Атрека, а потом и к седому Каспию. Приближалось время, когда обильная вода придет и в чудесный оазис Кара-Богаз-Гола.
        - Все мы, советские, можем! - с восхищением говорил Сергей Брагин не только Виктору Степановичу, но и всем спутникам, собравшимся возле окна. - Если сумели такой канал отгрохать, то и Кара-Богаз целиком покорим.
        - Родство близкое, - согласился Виктор Пральников.
        - И судьба одна - все богатства народу.
        - Я уверен, Сергей Денисович, что близость Кара-кум-реки даст тебе силы и крутой пыл в хлопотах о Кара-Богазе!..
        - С вокзала - сразу побегу к речке. Выкупаюсь для храбрости и выдержки!
        - Последнее - для тебя важней. С вокзала - сразу ко мне. Осмотришься и начнешь дела ворошить. От меня ближе и к заводу, где ваши "чистильщики" делаются. И управление на третьей остановке троллейбуса. Телефон под рукой. Я сейчас остался один в домике. Дорого за постой не возьму: двор польешь, бак для душа наполнишь и урюк потрясешь и попробуешь, а главное - телефонные звонки будешь отводить. Согласен? А я тебе в других делах обещаю подсобить.
        - Пока не приму каракумскую купель, ничего не скажу. Уговор!
        Виктор Пральников согласился и пошел в купе собирать дорожные пожитки.
        За окном клубились зеленые виноградники, между фигуристых резных листьев виднелись тугие, готовые лопнуть, будто налитые виноградные гроздья, покрытые сизой пыльцой. За деревьями высились новые жилые дома с балкончиками, много было недостроенных. И ни буйная зелень, ни обширные микрорайоны, пока еще не в силах были скрыть неказистых, но испытанных времянок, слепленных и сколоченных когда-то на скорую руку в роковые часы ашхабадского землетрясения... Неподалеку от элеватора, рядом с полотном дороги до сих пор красовалась времяночка, напоминавшая оранжерею с пальмой над стеклянным потолком из гаршинского рассказа; прямо из крыши у нее рос огромный клен.
        А вокруг добротные, неломкие дома с тенезащитными устройствами и цветами на балконах. Шли с удочками и спасательным кругом ребятишки... Промчался туристский автобус со стеклянным верхом, с табличкой на лбу: "Озеро"... Сергею вспомнилась страшная ночь землетрясения, когда он среди мертвой тишины, в едком известковом тумане, двигаясь по шаткой, колеблемой под ногами земле вдруг встретился возле квасной будки... со страусом, который ушел из зоопарка и несколько дней спокойно и важно бродил по улицам. И, пожалуй, не многие ашхабадцы в те дни замечали страуса среди развалин. В эти несколько минут, перед вокзалом нового Ашхабада, вспомнилось
        Сергею и другое, из пережитого в ту ночь... Вдвоем с другом стояли они в тот час на углу жилого квартала почти в центре города, над арыком, выложенным широкими каменными плитами. Рядом росло дерево и стоял высокий дувал. Южная, тихая ночь октября. Молодой месяц с вечера скрылся за горбом Копет-Дага и звездное небо было высоким, темным. Все вокруг цепенело от вязкой тишины и безмятежного сна. Уже перевалило за полночь, но друзья после колготного дня и вечерних споров не могли расстаться. Сергей стоял спиной к высоченному, в полтора человеческих роста дувалу, лицом к горам; а его друг, газетчик, привалившись к пышной белой акации, находился чуть сбоку. Ничто не предвещало катастрофы... Только чуткие собаки лаяли и бесились, словно бы без видимой причины. Но если бы люди были чуточку понаблюдательней и осторожней, они могли бы догадаться, понять причину собачьей тревоги... Оглушительный, раскатистый удар шел снизу и сбоку... Сергей упал на край сухого арыка. Потом его стряхнуло на каменное дно. Туда же свалился и друг. Покачнулись и упали вместе с домом деревья. Потом деревья выпрямились, а дома
рассыпались. К счастью, огромный глинобитный дувал рухнул не на улицу, а во двор. Поднявшись, Сергей уже не увидел ни дувала, ни домов... Качались без ветра деревья, колыхалась под ногами земля, ставшая какой-то волнистой, зыбкой, даже мягкой... За дерево бесполезно было держаться, потому что вокруг него ходили ходуном земные волны... и не было никакой опоры, не было ничего устойчивого и прочного. Сергей с ужасом увидел, как на середине улицы, на ровном месте шевелились кирпичи; поднимались стоймя, лениво переворачивались на бок и снова становились дыбом... двигались на ровной, наезженной дороге камни... Все качалось, куда-то двигалось, ползло... И вокруг белесая, густая пыль, в которой ничего, абсолютно ничего не виделось и не слышалось. Обрушилась на землю космическая тишина. Все молчало: непроглядная пыль и цепкая тишина. И тут Сергей вдруг почувствовал то леденящее, пустотное одиночество и потерю всего, что связывало его с земным и вещественным... Сознание не могло объять размеров катастрофы, и все случившееся уже не казалось страшным, потому что ничего не осталось кроме тишины и собственного
сознания... Было лишь чувство своего присутствия в мире... но это сознание витало в безмолвной пустоте... На миг Сергею показалось, что его мышление и обостренное сознание - это какой-то желточек во вселенной, один, оторвавшийся ото всего, витающий в бесконечности... И уже ничего не было страшного: было парение мысли... И была память на все до мелочей, было понимание себя, но все вокруг потеряло границы и время... Тишина и безбрежная глубь освещенной откуда-то неподвижной пыли. Казалось, все было подвешено и плавало в этой космической мути: витай и мысли про себя тысячелетия... Оторванность сознания от всего земного, рухнувшего была настолько ясной, что новый подземный удар показался запоздалой волной в пыльном океане... Вернуться на истерзанную землю помогли опять же собаки: не те, небесные Гончие псы, вокруг которых вились мысли, а неказистые и верные дворняжки, которые предупреждали людей о катастрофе. Первыми опомнились они после землетрясения и подняли теперь уже не тревожный вой, а призывной спасительный лай.... Они будоражили людей, помогали найти верх-низ у изуродованной, вывернутой наизнанку
земли и всего земного. И первое, что пришло Сергею на ум: что с Москвой?... Если она устояла, значит, придет спасение и все будет надежно. И Москва первой узнала о бедствии, раньше всех пришла на выручку ашхабадцам.
        Воспоминания эти нахлынули невольно при встрече с новым, красивым и молодцеватым Ашхабадом. Сергей не был в нем давно и сейчас не узнавал знакомых улиц, застроенных такими домами, которые сделали бы честь любой столице. И этот шумный величавый город требовал от Сергея повышенной ответственности. Друзья остались в Кара-Богазе, и ему надо было действовать от их имени, стариться за всех. Сумеет ли он выполнить наказы коллектива? Поезд замедлял ход, подходил к станции и, как всегда, вместе с чувством облегчения в конце пути надвигалось ожидание новых хлопот и неизвестности...
        - С приездом, Сергей Денисович? - послышалось из купе. Это был шутливый, но внушительный, хозяйский голос Виктора Пральникова. - В гостях положено слушаться. Сейчас - ко мне, а потом рассудим! Отпущу тебя и на озеро. Вот оно - рядом!...
        О, это совсем не было похожим на одиночество, хотя встреча с большим городом и прошлым неволила к раздумьям.
        - Только предупреждаю, Виктор Степанович, пленником я не буду. - решительно заявил Сергей. - Очень непослушный и неуклюжий, в неволе я могу натворить больше, чем разыгравшийся слон!..
        25
        ...Разве мог подумать Сергей Брагин, что ему так повезет с самого начала. На этот счет у него были свои приметы: настоящие удачи в поездках к нему приходили почему-то чаще всего перед обратной дорогой, накануне отъезда, а на этот раз все складывалось как-будто иначе. Заявившись в Управление химической промышленности пораньше, Сергей Брагин, как обычно, решил сначала походить по отделам, чтобы самому показаться и поразведать насчет последних новостей и настроений. И что сразу заметил, - управленцы старались поменьше рассказывать, а побольше норовили расспрашивать. Удалось узнать о бурной деятельности Евы Казимировны Кагановой, которая в столице уже успела везде побывать и многих "навострить" против бекдузских "рутинеров", которым не удалось захоронить оригинальнейшую техническую идею, близкую к полному и триумфальному воплощению... Именно об этом управленцы больше всего и заводили разговор с Брагиным; Кара-Богаз-Гол был далеко от Ашхабада и не всем удавалось бывать в глубинке; к тому же последние события получили такой резонанс, что к приезжему инженеру Брагину интерес был особый. Сергей
рассчитывал узнать обстановку, но ничего дельного не выведал. Завершить полный круг хождений ему помешал сам начальник Управления Максаков, к которому Сергей Брагин собирался зайти в последнюю очередь, имея уже про запас необходимую устную информацию от работников управления. Хитрости в этом, прямо сказать, никакой не было, и Сергей быстро понял, что "царедворец" из него никогда бы не вышел, а интриган и прислужник-тем более... Брагин не выгоды искал во время своих кабинетных скитаний, а готовил себя исподволь к решающим встречам и разговорам на высшем уровне. Хотел внутренне собраться, подготовиться. Увидев в конце коридора высокого светловолосого юношу в сером, элегантном костюме, Сергей Брагин второпях даже не заметил, что тот поклонился ему. Свою оплошность он обнаружил лишь тогда, когда в приемной столкнулся с ним поближе. Опять, как и в прошлый свой приезд, Сергей Брагин принял молодого человека с красивым, открытым русским лицом за хорошо воспитанного спортсмена, а ведь знал, что новый начальник управления Николай Иванович Максаков именно и есть тот, атлетического сложения, уважительный
человек, с которым он до этих пор лишь говорил по телефону. Максаков был моложе Брагина, недавно окончил институт, но уже успел поднатореть на северных промыслах в Кучукег и даже в Министерстве работал, но почему-то не усидел в Москве, кажется, даже напросился в Туркмению.
        - Я вас, Сергей Денисович, ждал вчера, - сказал Максаков, приглашая Сергея в свой крохотный, с чайным столиком в левом углу, у окна, уютный кабинетик. - Да, я уже знаю, когда вы приехали. - Максаков предупредительно сделал ему знак рукой не возражать пока. - Не в укор говорю, а просто хотелось встретиться с вами до отъезда Кагановой.
        - Не знал я, что будет такая нужда! - удивленно ответил Сергей, стоя около знакомой карты Каспия, родного Кара-Богаз-Гола... Карта занимала почти весь простенок и была как бы огромным окном в пустынный, далекий и близкий мир.
        - Ева Казимировна очень торопилась с убытием!..
        - Не потому ли, что мы не встретились? Максаков осторожно, не касаясь бокового зачеса, вытер пот со лба кончиком платка, подошел к карте. Глядя на него, Сергей Брагин снова удивился его моложавости и в то же время твердой самостоятельности, мужественности и умной выдержке. Не зная, чем это объяснить, Сергей чувствовал к Николаю Максакову неподдельное расположение и даже добрую зависть... Он завидовал тому, как Максаков, оставаясь красивым, лихим и щеголеватым парнем, мог быть таким уверенным, полноценным и уважаемым руководителем огромного химического хозяйства богатейшей республики. "По всему видно - трудом дошел до этой высоты. С запасом идет по жизни: и молодость, и такое доверие. Надежный парень!" - подумал Сергей, глядя в лицо Николая Максакова, которое было загоревшим и удивительно нежным, словно в первый раз побритое.
        - Согласен, Сергей Денисович: одна сторона спешила, а другая - не торопилась, - Максаков через полуоткрытую дверь сказал секретарше, чтобы его соединили с директором машиностроительного завода. - Впрочем, Каганова успела свое сказать! Мне хотелось бы вас послушать. Только знаете, Сергей Денисович, хочу полной откровенности между нами. Не для готовящейся коллегии и министерских реляций. Я хочу лично уяснить... Один ваш товарищ из Бекдуза пригрозил народным контролем и особым разбирательством....
        - Зачем же грозить! - Сергей вдруг почувствовал себя почему-то свободнее, глубоко вздохнул и, переступив с ноги на ногу, оперся рукой о простенок с картой, утвердив ладонь как раз посредине Каспия. - Грозить не следует, но для улучшения дела и развития Кара-Богаза не грешно воспользоваться помощью заинтересованных организаций.
        - Следствием, инспекцией?
        - Прояснением...
        - Согласен. Такая помощь не повредит. Прояснение необходимо, хотя и без того многое стало для нас проясняться.
        Сергея удивила осведомленность Максакова не только в делах с печами "кипящего слоя", но и в более пикантных вещах, касающихся как общих знакомых, так и самых близких друзей.
        - В раскаленную печь бросаться, по меньшей мере, безрассудство, - сказал между прочим увлеченный откровенной беседой Максаков, - но я на твоем месте, Сергей, поступил.бы так же! Ты правильно все понял и оценил: и для себя, и еще больше для других это надобно сделать! Вот это и я считаю живинкой, божьей искрой в человеке! Увлечься и зажечь других - к этому надо нам всегда стремиться. - В эту минуту юный Максаков был еще меньше похож на начальника управления, и с ним стало как-то еще надежнее, чувствовалось рядом плечо друга, и светлая сила. - И я верю, что Игорь Завидный тебя не понял... Главного он не понял: зачем ты полез гореть в "их" печь, как бы не веря в нее, отвергая!.. Но я тебя отлично понял. В этом есть что-то более важное, чем сам предмет. Я тебе это так поясню...
        - Не надо, - ответил, волнуясь, Сергей, - я побывал за той чертой...
        Они сели на простенькую кушетку, совершенно не канцелярского типа, с двумя тоненькими валиками и выпуклым клеенчатым брюшком.
        - Ева Казимировна похвалила тебя, Сергей, за огненную прыть, - сказал Максаков, - но заподозрила в фиглярстве и заискиваньи перед ней, мол, на всякий случай! Обещала рассказать о твоей доблести своим друзьям. Прославишься.
        - Лихая слава, если она от Евы Казимировны! - выкрикнул Сергей так громко, что секретарша поспешила притворить дверь кабинета. Находило такое на Брагина: от чрезмерной искренности он порой возвышал голос до скандального крика.
        В разговоре с начальником управления Сергей со стыдом подумал о своих хождениях по кабинетам, чтобы подготовиться к беседе с начальством. И он лишний раз убедился, что такие встречи, как у них с Максаковым, готовятся самой жизнью, по ее велению. Не раз потом будет Сергей Брагин вспоминать про задушевный, искренний разговор, который помог разобраться во многих жизненных вопросах. Узнал Сергей от Николая Максакова то, о чем все время думал: готовился к утверждению Правительством грандиозный план реконструкции и промышленного оснащения всего огромного и богатейшего химического бассейна Кара-Богаз-Гола; намечалось использование не только природного газа и мощной электросети, но и атомной энергии... Намечалось перекрытие пролива, зарегулирование стока Каспия в бездну Черной пасти; химики получали возможность регулировать режим залива, влиять на процесс образования драгоценных солей. Намечалось строительство химических комбинатов по комплексной переработке рассолов. И теперь уже речь шла не о печах...
        Не дозвонившись до директора завода, на котором делались сульфатосборочные машины для Кара-Богаза, Николай Максаков вместе с Брагиным поехали прямо на завод. И эта поездка сильно помогла.
        В первый же день Сергею удалось разрешить самую главную заботу с машинами и капроновой пряжей для щеток, которую "контрабандным" путем ловкий Бамат приспособился добывать у рыбаков. Знал Максаков и о нуждах бишофитной установки. Тут все обстояло сложнее, было связано с Ферганой и Главком, однако и в этом Максаков помог. Перед концом работы он уехал в Совет Министров, пообещав позвонить вечером на квартиру Виктору Праль-никову, с которым, оказывается, Николай Максаков был близко знаком. Сближали их, по всей вероятности, не только жгучие проблемы Кара-Богаз-Гола. Они вместе писали историю Прикаспия и, как оказалось, крепко дружили с пограничниками, вместе выезжали в долину Гяурса и предгорья Копет-Дага поохотиться на красавчиков, турту-шек и более крупную живность - архаров, облюбованных к "отстрелу".
        Возвратившись с завода в управление, Сергей Брагин получил от секретарши бумажный квадратик с номером телефона... Звонил Виктор Степанович. Он сегодня дежурил з редакции по выпуску номера и просил Сергея хозяйничать в доме.
        Это было к лучшему. Сергею хотелось побыть одному и позвонить в Кара-Богаз, как было условлено, Чары Акмурадову. Новостей хоть отбавляй, надо было о многом рассказать, посоветоваться. Отъезд Сергея из Ашхабада видимо, задержится, хотя несколько сульфатосборочных машин уже отгружалось. Появились новые хлопоты, куда более важные: принято решение о форсированном строительстве завода. Но и после этого печи "кипящего слоя" оставались темой для самых серьезных разговоров. История с печами многому научила, надо было сделать здоровые выводы для новых дел. Это был наглядный урок, когда жизнь расчищала дорогу новому, передовому и убирала с пути мелкие, непрочные и недолговечные поделки. После беседы и совместных хлопот с Николаем Ивановичем Максаковым для Сергея стали более отчетливо видны новые горизонты и широкая поступь Большой химии.
        Сергей долго бродил по городу. Обедал на "Горке", на вершине древнего кургана ашхабадской крепости, приспособленной под летний ресторан. На обильно политой площадке, с которой открывается замечательный вид на Копет-Даг и зеленые разливы города, во вьюнковой беседке, на ветерке Сергей засиделся дотемна. После зашел в Ленинский садик, постоял возле удивительных узоров на памятнике Ильичу, о которых сложено множество стихов, а фотографии этих литых ковров ходят по всему свету. Хотелось подольше побродить по родному городу, меняющемуся и растущему с неимоверной быстротой и ширью; тянуло побывать в парках и на площади Карла Маркса, где шипели и лучились фонтаны... По проспекту Свободы, считавшемуся до войны самым длинным в мире, Сергей неторопливо пошел к стадиону, возле которого приютился легонький, сборный домик Виктора Пральникова.
        Тихий особнячок был обсажен беспорядочно, но щедро и старательно, с нескрываемой жадностью к растениям. В небольшом дворике росли и урючные деревья, и яблони, и сливы, и айва, и кустики узколистного граната, и тутовник, и даже колючий куст вирджинского можжевельника. И вся эта разнородная, стесненная, но пышная зеленая мозаика была окружена плотным витьем виноградных лоз, а внизу, в зеленом сумраке, клубилась на влажных грядках черная смородина. Плодоносили деревья в этом диковатом царстве скупо, но росли буйно и космато, прикрывая и оплетая тонкостенный домик со всех сторон до самой трубы.
        Дворик был полит. Цементная дорожка к крыльцу блестела лужицами. Значит, хозяин ушел недавно. Ключ, как и полагается, спрятан под пустой банкой у крана... В комнатах полумрак и прохлада. На столе около телефона записка: наказы, просьбы, наставления насчет газовой плиты и холодильника... Семью Виктор Степанович отправил на все лето в дачное местечко Фирюзу, а самому, как всегда, было не доступно такое житье, о чем он и не жалел.
        Сергей позвонил в редакцию и получил от Пральникова дополнительное указание: до его прихода - не ложиться. Обещал что-то принести. И очень робким, почти просящим голосом Виктор Степанович попросил Сергея между делом, после звонка в Кара-Богаз, почитать то, что он оставил на столике возле телефона... Виктору Степановичу очень хотелось, чтобы Сергей прочел это внимательно, в тишине, один. И чтобы сразу об этом ничего не говорил, а сказал бы после, когда все отлежится в памяти. А если забудется, то и совсем не вспоминать... Вот какие условия поставил автор перед читателем. Пишет он об этом давно, по настоятельной просьбе московских друзей, потому что кроме него, Пральникова, об этом так подробно и широко никто не знает, а знать про это интересно, такое - неповторимо в жизни...
        Виктор Пральников знал, что Сергей по-настоящему, серьезно и глубоко любил литературу, выступал в газетах и по радио, работал неторопливо над сборником документальных очерков о людях Кара-Богаза, и просил его помочь в окончательной отделке материала. Зная прямоту и неподкупность суждений Сергея Брагина и здоровую жизненность его взглядов, Пральников очень дорожил его мнением о своей новой и необычной работе. Это были воспоминания...
        После такой просьбы. Сергей не сразу отважился прикоснуться к синей папочке, в которой лежала перепечатанная на машинке рукопись. Листы добротной бумаги с простой скрепкой были прикрыты сверху газетной страницей. Сергей решил не читать до тех пор, пока не позвонит в Кара-Богаз, чтобы потом получше сосредоточиться.
        День был по-настоящему везучим. Междугородняя откликнулась в тот же час, и Сергей сумел поговорить с парторгом комбината Байрамом Сахатовым. Директора Чары Акмурадова не оказалось в Кара-Богазе. Он срочно вылетел в Красноводск. Это было очень интересно. Готовился большой сбор химиков в туркменской столице, на который приезжали ученые Москвы и Ленинграда во главе с президентом Академии наук СССР. Все это совпадало с тем, что узнал Сергей от Максакова в Управлении.
        В приподнятом настроении Сергей сел за столик и раскрыл рукопись. Виктор Степанович много раз заводил разговор о своих встречах с "редкими людьми"... И Сергей ожидал интересного рассказа. Открыв первую страницу, он прочел не напечатанное, а бережно, любовно выписанное от руки "Олеша". Дальше шли живые, короткие заметки.
        Это были разрозненные записи, между которыми белели небольшие просветы. Сразу же становилось очевидным, что это зарубки памяти, строки раздумья... Сколько Сергей просидел за этими записями, он не помнил. В чтение ушел с головой, а потом долго ходил по комнате и думал. Такого в жизни читал он немного.
        * * *
        Юрий Олеша.
        ... "Ни дня без строчки". Так называется эта книга, вышедшая в свет уже после... ухода Олеши. Но помнится, Юрий Карлович говорил, что он готовит книгу "Что я видел на земле"... Разговор об этой книге произошел во время одной из первых наших встреч в Ашхабаде, во время войны.
        Про эту необычайную встречу, пожалуй, надо рассказать поподробнее.
        Познакомил меня с Олешей ашхабадский поэт Борис Шувалов. Летом. На улице. Под вечер. Я работал тогда в пограничной газете, был одет по всей форме и держался, как подобает военному. Сдержанно, горделиво и несколько скованно. Но выдержки мне хватило не надолго. Юрий Олеша быстро втянул в разговор и через несколько минут мы уже о чем-то увлеченно шумели на пустынной улице. Кстати, другого места для беседы у нас и не было, и я пригласил Олешу с Шуваловым в пограничную офицерскую столовую. Возражений не последовало, и мы отправились на улицу Житникова. Успели как раз... к закрытию столовой, когда рфициантки уже покинули зал, а буфетчица Нина Ермолович только что закрепила замочек и пломбу на медном кранике боченка с "Безменном". Положение создалось незавидное, и дело было вовсе не в моем уязвленном воинском самолюбии; Шувалов сказал, что Юрий Олеша не прочь был бы закусить. Не шиковал Олеша в те военные, скитальческие дни. Выручил нас Борис Шувалов, поэт общительный, находчивый и смелый. Он очень трогательно и с такой церемонной длительностью стал извиняться перед буфетчицей за беспокойство, что та не
вытерпела, растрогалась и усадила нас за крайний столик. С кухни принесла не очень остывшей каши. Это был отлично разваренный и сдобренный хлопковым маслом маш, который, как потом оказалось, Юрий Карлович обожал до конца своей жизни. Снизошла буфетчица и к моему положению, уважила хозяйскую гордыню: доверила мне ключик от жбана с вином... Она торопилась домой. Вряд ли такое великодушие проявила бы какая-нибудь старорежимная шинкарка.
        ...Так в первый раз мы сидели с ним рядом, и я не сводил глаз с его характерного, лукавого, умного и усталого лица с густыми, очень подвижными бровями. Олеша сразу же показался мне почему-то похожим на знаменитого артиста Москвина. Когда я ему после напомнил об этом, Юрий Карлович согласился и даже сказал о чем-то общем у него с Москвиным... Приятно и немного страшновато было сидеть старшине в зеленых пограничных погонах с этим добрым и лукавым кудесником...
        Говорить с ним было легко, но не просто. Олеша не только вслушивался, но и всматривался в каждое слово, иногда казалось, что он нарочно вызывал и даже выпрашивал какое-то интересное, редкостное слово, которое он долго искал, ждал и надеялся найти. Хитрить с ним было нельзя: это могло обидеть его, а главное - бесполезно было хитрить и лукавить; он сразу же замечал неискренность и, видимо, никому ее в душе не прощал...
        После этой, как бы случайной встречи у нас завязалось довольно длительное знакомство. Наше первое застолье затянулось допоздна из-за оживленной и страстной беседы...
        Юрий Карлович говорил о своей книге, которую "пишет всю жизнь".
        - Что я видел на земле... Так я хочу ее назвать. Пойдет? - неожиданно, очень доверчиво, без всякой подготовки спросил он. - Нравится такое название? Только - честно. Это книга о виденном, пережитом... Она уже готова, но пока в лоскутах. Надо собрать, а главное - выбрать. Что я видел... Мое море... Мое небо... Хорошо бы дать название каждому отрывку... Море... Солнце... Отец... Учитель...
        - А не будет ли такое название книги слишком поминальным, похоронным? "Что я видел на земле"... Все уже в прошлом! - осмелился я заметить.
        - Так находишь? Значит, может такое показаться? - быстро ответил Олеша, как будто только и ждал этого замечания и уже давно готовился к возражению. - Загроб-но?.. Пожалуй. Что я видел... Накликать? О, это страшно! Книжка заранее старится... Это, пожалуй, верно. А если иначе: Мое открытие мира или просто - записки... Моя жизнь... Нет, надо еще подумать; такое название, видно, не годится. Сразу же - в прошлое! - Что я видел... Я еще думаю кое-что увидеть!..
        В разговоре он несколько раз возвращался к этому, и все время в чем-то сомневался. Помнится и другое: о названии вышедшей потом книги - "Ни дня без строчки" - он ни разу не сказал.
        В тот вечер толковали о многом. Олеше очень не понравилось чье-то суждение о прозе Алексея Толстого, о ее "сделанности и нарочитой утяжеленности..."
        - Как можно не видеть, что Алексей Толстой делает медальончики! - воскликнул Олеша. - Надо все умеючи видеть и слышать в написанном. Какая лепка в "Петре Первом"!.. Меньшиков приложился щекой к царской панагии и на щеке у него остался отпечаток: и тут он весь "без лести предан!.." Какой вздор иной раз несут о тяжелой прозе Алексея Толстого. А у него все зримо, выпукло - медальончики!..
        * * *
        ...Шли по улице, до половины дороги залитой лунным светом. Луны снизу не было видно за деревьями. Юрий Карлович остановился и поднял вверх руки.
        - Мой длиннолицый друг! - тихо и грустно сказал он молодому, буйному клену, закрывшему ветвями луну. - Освободи светило!..-До конца квартала шли молча. Кленочки остались позади, начинался холодный лунный разлив во всю уличную ширь. - Вот и нет моих длиннолицых... Трудно без друзей. Когда я один, то часто думаю: все равно за меня кому-то попадет... - Потом он вдруг тихо рассмеялся.-Жить опасно. Можно умереть!.. Что я видел на земле!.. Надо попытаться разорвать этот круг. Не подойдет такое название книге!..
        * * *
        Встретилась стайка парней и девушек. Они так искренне и заразительно смеялись, что казалось, кроме весны, смеха и шуток в мире ничего нет.
        - Они даже и не думают о том, почему им так хорошо и весело, - сказал Олеша. - В них бродит и буйствует молодость!
        * * *
        На республиканском конкурсе Юрий Олеша получил премию за рассказ "Клыч". Я сказал ему, что вчера слушал рассказ по радио.
        - И я слушал, - ответил Юрий Карлович. - Бросился к репродуктору с карандашом, чтобы вычеркнуть одно... лишнее слово!
        Помнится, что Олеша писал только карандашом. Однажды, показывая лист из тетради, исписанный простым карандашом, он сказал:
        - Ничего не нашел сегодня интересного почитать. Пришлось самому написать. Ничего, читается!..
        * * *
        - Досадно, - жаловался Олеша, перечитывая свой перевод туркменской повести. - После редактора Садовского текст оказался побитым!
        В другой раз он откровенно признался в беседе:
        - Мне трудней писать, чем другим... У меня совершенно нет обязательного служебного языка. Всякий раз я как будто начинаю все с самого начала, учусь писать. Язык для меня всегда, - новая, неизведанная стихия... разная, трудная и желанная!..
        ...Когда заходил разговор о спорте, Юрий Олеша неизменно вспоминал, как сам когда-то играл за одесскую футбольную команду, с увлечением говорил о своем большом друге Старостине и каком-то очень полюбившемся ему "стелющемся хавбеке".
        * * *
        ...В московском Доме литераторов Юрий Карлович пригласил нас с писателем Александром Аборским в биллиардную. По крутой,- почти отвесной шаткой лестнице мы поднялись на второй этаж и оказались в тесноватой комнате, где стояли два стареньких стола.
        - В... комнате пахнет дыней! -неожиданно провозгласил Олеша и спросил меня: - Знаешь такую новеллу? Вот ее автор. Знакомьтесь: Василий Барохвостов!..
        Олеша подвел нас к столику, из-за которого встал серьезный, очень сосредоточенный человек с мягкими, красивыми движениями.
        Познакомились. Это был автор широко известной в 30-х годах новеллы "В комнате пахнет дыней" и других рассказов.
        - Главный игрок, - шепнул мне Юрий Карлович, - и здесь и во всей Москве. Предпочитает - на интерес... Имеет здесь постоянный гонорар. Из вас кто-нибудь играет?- спросил Олеша.
        Я считал себя игроком со стажем, и Аборский увлекался биллиардом. Олеше очень хотелось сделать приятное нам, ашхабадцам, выходцам из недавнего землетрясения, и в то же время он опасался за исход этого культпохода.
        - Основное, - наставлял Слеша, - не порвать сукно, а за время - сумеем расплатиться....
        Олеша играл с Аборским, а меня "стравил" с маститым Барохвостовым. Играли любительские партии, без денежной нагрузки. Первыми нашими ударами по шарам Юрий Олеша остался доволен. Похвалил и за результат встречи. Я выиграл у маркера контровую. В последнем шаре, на дальней тонкой резке, "через всю десятину" стола.
        Когда покидали биллиардную, Юрий Карлович сказал на крутой, коварной лестнице, с которой, говорят, когда-то последний русский мойарх падал:
        - Молодец Вася Барохвостов, был и остался новеллистом. С таким блеском проиграл. И как он тебя затягивал!
        - А как же с последним шаром? - я готов был обидеться. - Такого трудного пришлось класть, на предельной резке!..
        - Об этом и речь. Именно такая блестящая концовка ему больше пришлась по душе. Новеллист!...
        - Юрий Карлович, но ведь должна же быть в этом и моя доля!..
        - Как у всякого действующего лица. Но не герой строит сюжет, а новеллист. И тут авторское право остается за Барохвостовым. Он великолепно поддавался и достиг желаемого твоим блестящим ударом!..
        Обидно было слышать такое, но пришлось склонить голову перед великим новеллистом: Олеша умел найти сюжет в самом незаметном и обыденном. Эта гигантская внутренняя работа не прекращалась у него никогда.
        * * *
        ...После горячих и бурных поэтических волнений в зале, спорщики стали растекаться по соседним комнатам и коридорам. Продолжались они и возле однорукой Венеры, украшающей собою приземистый особняк Союза писателей. Перед тем, как спуститься с лестницы, Олеша постоял около холодно и блестяще красивой статуи:
        - Наша героиня стиха не такая кичливая, как Венера, но гордая!.. Отвернулась от парня, ушла и даже не оглянулась. Какова.!, Уверен, что друг мой, Кара Сейтлиев, был когда-то и сам опален такой встречей. С пониманием об этом у него написано. Горячо, порывисто и тонко!.. - Юрий Карлович увлек своих слушателей вниз по лестнице, потом во двор, на мороз и снег. - Когда я переводил это стихотворение, то, кажется, не все в нем увидел. Сейчас на слух выверил. Живучий стих!
        И Олеша в который уж раз продекламировал это небольшое лирическое стихотворение туркменского шахира, которое он переводил лет десять назад, и которое вдруг на декаде получило такое широкое хождение. О нем много говорили. Покинув шумную компанию, мы с Юрием Карловичем оказались в охотничьем зале Дома литераторов.
        - Надо посидеть и подумать, - сказал Олеша, подходя к огромному, закопченному камину. - За что же так хвалят это стихотворение? Три раза сегодня упоминали. Под конец сам Николай Тихонов о нем заговорил. В чем же дело? Уяснить это очень важно... Пожалуй, тут удачно соединилось национальное, чувственное и напевное своеобразие стиха Кара Сейтлиева, и энергичность, зримость перевода. Проверим-ка еще на слух!..
        Сидели мы в пустом зале перед охотничьим черным камином в фарфоровой оправе, и Олеша читал.... Вдруг он споткнулся на ударном слоге, прервал чтение и тут же вернулся к оборванной строчке.
        - Ага, вот где заземление! - Юрий Карлович начал осторожно и бережно вытаскивать из стиха каждое слово, вслушиваясь, вглядываясь в него, и, кажется, даже пробуя на запах, вкус и на зубок... - Конечно, Тихонов не знает о той строчке, в первом, моем варианте, а то бы заметил разницу... До редакторской порчи у меня так было сказано про своенравную и гордую девушку "...исчезла вдруг, украденная садом". А стало: "Она ушла по гаревой дорожке". Вяло, сонно, больнично!.. Придется девушку вернуть... Не та походка!
        * * *
        ...Несколько раз мы бывали вместе в Третьяковской галерее. Жена Олеши - тактичная, терпеливая и уважительная Ольга Густавовна говорила, что он любил приглашать в Третьяковку своих друзей, знакомых, гостей; и не по той причине, что жил напротив галереи, окна в окна, а потому что Юрий Олеша глубоко, искренне и даже фанатично любил живопись. Около картин он не мог стоять спокойно и смотреть "про себя". Юрий Карлович то и дело делился своими мыслями, удивлялся и заражал этим собеседников. Уверял, что всякий раз находит новое, невиданное в знакомых полотнах, которые как бы "меняются". По-разному проявлялся его дар смещённо-образного и афористичного мышления - это было у него и в языке и в самой манере устного рассказа, и даже в поступках.... Он все время чего-то искал, сравнивал, открывал, отбрасывал и снова мчался на поиски образов, словосочетаний, неожиданных сюжетных поворотов, перепадов....
        Тот памятный поход в Третьяковку Олеша затеял, пожалуй, не для нас, гостивших ашхабадцев. Он был на чем-то сосредоточен и, кажется, уже давно. Едва поднявшись по главной лестнице галереи, он своей шаркающей, широкой походкой устремился в тот зал, где находилась знаменитая картина Александра Иванова "Явление Христа народу". Много раз видевший её, Олеша снова торопился на свидание с ней.
        - Интересно получается, - сказал Юрий Карлович, издали осматривая давно изученную картину. - Она все время изменяется, ширится, становится глубже и загадочнее. С этим красным пятном на воде творится непонятное... Откуда взялось оно?.. Уверяют знатоки, что это отсвет плаща на плечах какой-то фигуры. Но где этот персонаж и кто он?.. Нет его на картине. Видимо, был он в других вариантах картины, а потом удален художником. Но почему же тогда осталось багряное пятно на воде? Неужели гениальный художник, работавший над своей картиной так долго и мучительно, не видел этой несообразности? Почему-то я уверен, что Александр Иванов все это видел не хуже экскурсоводов.... И оставил тень на воде умышленно.... Как след мелькнувшего, во что он поверил. Созданный художником образ не мог исчезнуть для него бесследно...
        * * *
        ...В московском музее изобразительных искусств имени Пушкина мы были почти полдня. По знакомым залам Олеша ходил словно новичок и как будто видел все впервые. Вникал во все и всем интересовался. Наблюдать за ним было тоже интересно и поучительно. Он расспрашивал служителей музея и знающих посетителей о всяких разностях, часто о простых вещах, потом вдруг сам начинал с увлечением рассказывать о сокровенных тонкостях искусства.
        У статуи Ники Фракийской стояли долго... Юрий Карлович вступил в оживленный разговор с молодым офицером, все время державшим руки за спиной, и просил своего собеседника проследить "движение и дыхание камня..."
        - Демонический порыв и полет. Непостижимая сила движенья. Величавая и вечная стремительность!.. Словами такое передать трудно.
        ...Меня привлекла удивительно прозрачная, спокойная, наполненная какой-то тихой таинственностью картина французского живописца, кажется, восемнадцатого века. Развалины замка... Одна стена из необтесанных камней еще крепкая, хорошо сохранилась и обвита буйным плющом Через проем стены и вьющуюся зелень пробивается ровная протяжная мелодия света. В воздухе повисла пронизанная этим светом легкая туманная дымка, она словно поднималась из минувшего, от рухнувших столетий, и была зримой вечностью... Древние камни. Молодая, нежная зелень. Ни людей, ни птиц, но чувствовалось присутствие каких-то существ, беспокойных, витающих как светлые тени и теплый прах...
        Я спросил: в чем сила этого колдовства света и мерцающего покоя?.. Юрий Олеша, должно быть, давно обдумал это и тихо ответил:
        - Мир без меня...
        * * *
        - Когда долго живешь в Москве, то начинаешь многое понимать, - говорил нам Олеша, переходя Пятницкую.- Теперь-то для меня ясно, что лучший ресторан в Москве "Балчуг", а самый большой смутьян... Катаев!..
        На голове у Юрия Карловича была меховая, будто у пономаря, старомодная шапка, подаренная ему Валентином Катаевым.
        - Поспорили мы с Валей Не знаю - надолго ли? Кажется, серьезно. Трудно нам спорить. Больно...
        Пятницкую улицу Олеша любил и часто приводил на нее гостей и приятелей из своего Лаврушинского переулка, где высится писательский дом, а напротив широко раскинула изумительные хоромы Третьяковка. Даже сейчас, когда воспоминания отделены временем, и события теснят одно другое, мне трудно представить Москву без Олеши. Чаще всего он видится мне на Каменном мосту, откуда он всякий раз любовался "выплывающим лебедем" белого кремлевского храма с точеной, златоглавой колокольней; на Пятницкой или в кафе "Националы). Тут привелось нам с Олешей увидеться и в последний раз... Но об этом я расскажу потом, а пока мы шагаем по Пятницкой, и Юрий Карлович в катаевской облезлой шапочке старчески обидчиво поругивает своего испытанного друга, с которым, как признавался Олеша, они помогали Ильфу и Петрову отделывать и "затевать" многие сцены из "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка". Юрий Карлович много говорил в тот вечер о минувшем...
        Возвращаясь неторопливо на Лаврушинский, после долгого молчания, он вдруг рассмеялся.
        - Совсем недавно... будто вчера это было... Я слышу сейчас этот разговор: "Юрка! - кричит мне мать. - Не убегай далеко со двора. Слышишь, Юрка, отделаю ремнем!" А теперь, покидая двор, я слышу за собой тихие, сочувствующие голоса старушек: "Смотри, пошел! Сам пошел. Один..."
        Не знаю, как осмелился, но я тихонько добавил в диалог Юрия Карловича:
        - Смотри, один пошел! Подь-подь, сердешный!..
        - Да, так и шепчут: подь-подь, сердешный! Провожают. ..
        После, года через три, я слышал, как Олеша разным людям пересказывал милую, сердечную притчу и непременно добавлял:
        - Пошел, смотри, один пошел. Подь-подь, сердешный!.. Радостно было слышать и сознавать: Юрий Олеша принял смешинку в свою задушевную копилку.
        * * *
        В комнатке, на седьмом этаже Юрий Карлович вдруг вернулся к прерванному разговору о рукописях и сурово изрек нам с другом:
        - Смелей шагать надо! Вы очень дополняете друг друга: один может, но, кажется, не знает!.. Другой - знает, но не может...
        Вспоминая об этом через несколько лет Юрий Карлович так же озабоченно говорил:
        - Полезно знать, что каждый из нас бывает в чем-то кособоким!..
        * * *
        ...Он и вправду, этот легонький батожок из можжевельника был похож на чибиса. Олеша и на этот раз определил точно. Головка, длинный, прямой носик и шейка у деревянного чибиса поражали своей выразительностью и четкостью, но все это как бы обрисовалось только после того, как Юрий Карлович первым заметил необыкновенное сходство сучка с птичкой.
        - Где чибис? - суетливо бегал Олеша вокруг такси по снегу. - Куда делся чибис? Его нельзя упускать. Это же находка! В руках - настоящая птица. Где чибис?
        От московского рынка Зацепа мы собрались на Казанский вокзал. Порошил вечерний сухой снежок и весь воздух был в морозных кристаллинках. Голубое сияние и тихий перезвон исходили от снежинок. В длинном мешковатом пальто, в брюках, закрывающих до земли каблуки ботинок, и в котиковой шапке, похожей на монашескую скуфью, Олеша бесшумно передвигался по запорошенному ледку и недовольно двигал тяжелыми бровями.
        - Не мог же в такой мороз далеко улететь этот чибис,- бурчал Олеша с видом сердитого вещуна. - Ловите, все ищите чибиса!..
        Не раз мне доводилось наблюдать у Олеши такую настойчивость в простенькой затее и очень складную, выразительную "повторность" в языке. Кажется, он вообще, любил остроумные повторы, которые всегда звучали у него по-новому, в каком-то потаенном, внутреннем развитии. И тут, видно, Олеше очень полюбилось в зимний мороз "летнее" слово.
        - Чибис! Где прячется хитрый чибис?.. О, это не простая птичка! Ее надо сохранить и довезти до Ашхабада. Где же чибис?
        Можжевеловый носатый посошок совершал свой путь на юг из Малеевки, с заснеженного берега Вертушинки. Не простая обожженная и обструганная палочка с бугорками от сучков, плоским темячком и острым носиком, а подарок от чудесного старичка, собирателя "камешков и посошков", автора знаменитой "Доменной печи" и "Сладкой каторги" Николая Николаевича Ляшко, с которым мы познакомились в Доме творчества имени А. Серафимовича. Попали мы туда - ашхабадские писатели - после землетрясения. Там и новый, 1949 год, встречали. Помнится, как мы быстро и легко сошлись с задушевным, тихоголосым и жадным до новых людей Ляшко, Он сам пришел в нашу комнату и заботливо спросил, как устроились "ашхабадские погорельцы".
        После этого Николай Николаевич стал нашим самым близким другом, и мы до самого отъезда из Малеевки каждый день были вместе. Как-то я осмелился показать Ляшко три своих рассказа. Николай Николаевич весь день держал их у себя, а вечером как бы случайно зашел в нашу комнату. Долго мы беседовали с ним вдвоем... До сих пор, до мельчайших подробностей я помню разговор и свои переживания в тот январский вечер. Готовясь к встрече и исповеди у этого неповторимого русского писателя, я старался заранее продумать ход беседы, хотел рассказать ему и свою биографию, и службу на границе, и впечатления об ашхабадском землетрясении, а больше всего готовился говорить о своих рассказах, которые Ляшко унес в свою морозную комнату с открытой форточкой в Зимний лес. Старик относился к разряду "сердечников" и спал в лыжном костюме при открытом окне или форточке. Иногда комнатный холод у него достигал пяти - семи градусов. Держался Ляшко бодро, часто сердито шутил, ругая за что-то женщин, "ведьм" и космополитов... Он находился под неусыпным наблюдением родных и медиков после пережитой трагедии с дочерью... Все мы про это
знали, и друзья весь день меня поругивали за то, что я нагрузил старика своими "избранными творями..." В те дни сам Николай Николаевич аккуратно по утрам работал, заполняя рассказами большую конторскую книгу с длинными графами. Окончив утренний труд, он заходил к нам и тоненьким голоском очень строго спрашивал:
        - Ну, как нормочка?.. - он хотел знать, как у нас шла работа.
        С таким вопросом зашел Ляшко и в этот раз. Я ответил ему, что уже сделал задуманное. Он подсел к столу и запросто положил на него мои рассказы. И не успел я как следует сосредоточиться, вспомнить что-либо из заранее приготовленного для беседы, как правдивый, прямой и честный старик начал выкладывать все, что он думал о моем творчестве.
        - Для меня ты лучшее отобрал? - спросил он напрямик.
        - Похоже...
        - Тогда слушай... Этот вот рассказ - подальше спрячь. Понимаешь? Спрячь и не ищи его ни при какой погоде... над другим вот рассказом можно поработать. Есть смысл. А этот, самый коротенький - и есть настоящий рассказ! - Ляшко помолчал. Медленно и задумчиво встал и подошел к заиндевелому окну, выходящему в сторону заснеженной лесной речушки Вертушинки. Я с ожесточенным вниманием ждал еще каких-то самых важных, сокровенных и напутственных слов маститого писателя, умудренного жизнью, очень чуткого человека. Ляшко отвернулся от окна и положил мне на плечо руку. - Что ж тебе еще сказать: дуй, бога нет!..
        Больше ничего не сказал мне Ляшко. Но я понял все, о чем он думал и чего желал мне от души, на всю жизнь.
        На следующее утро, тихонечко войдя в комнату, Николай Николаевич еще более участливо спросил:
        - Ну, как нормочка?..
        В ту зиму дачу на берегу извилистой, прихотливой Вертушинки, что неподалеку от древней Рузы, навестили Всеволод Иванов, Михаил Пришвин, Петр Замойский, Вера Инбер и другие видные писатели. К ашхабадцам все они относились с дружеской теплотой, но настоящими друзьями стали Всеволод Вячеславович Иванов, Николай Николаевич Ляшко и Петр Иванович Замойский. Беседы с ними, прогулки и споры были живительны, интересны, памятны. Ляшко не только охотно делился муками и радостями творчества, но и читал только что написанный рассказ о чекистах, сорвавших крупную операцию расхитителей золота... Он охотно выслушивал наши суждения, тут же делал правку.
        Однажды Ляшко открыл нам свой секрет: после этой зимы он собирался совершить путешествие, которое называл "вместе с весной". Свое необычайное путешествие Николай Николаевич собирался начать на юге и потом двигаться вместе с весной на север, сопровождая цветы и весенний гомон по всей советской земле. Свою весну он думал растянуть месяца на три, а встретить ее собирался у нас, на туркменской земле. Вечером Николай Николаевич позвал меня в свою донельзя остуженную комнату и для начала поковырял ножичком замерзшие чернила в граненом сосуде, а потом стал показывать камешки, не какие-то особенные, драгоценные, сказочные самоцветы, а очень земные камешки с речных берегов и морских отмелей. С радостным самозабвением перебирал старик свои находки. Но, как оказалось, пригласил он к себе не для того, чтобы потешить разноцветными каменьями. Добродушный и хитроватый Ляшко от камешков сразу же взялся... за палку. Их было больше десятка, разных палок и посошков - березовых и дубовых, но больше из обожженного можжевельника.
        - Выбирай. Увезешь в Туркмению мой подарок, - проговорил с неожиданной настойчивостью Ляшко. - Какую покрепче бери. Надежную!..
        - Все они красивые и надежные, - растерялся я.
        - Все я не отдам! - засмеялся Ляшко. - Одну бери... Любую.
        Мне сразу же приглянулась длинненькая палочка с пупырышками и золотистым отливом, прямая, как свеча, и с двумя крепкими, чуть скошенными вниз усиками - это было настоящее чудо русской природы.
        - Вот эту! - ухватился я за тонкотелую избранницу.
        - Э-э, нет! - переполошился не на шутку Николай Николаевич, - только не эту... двухструйную!.. Любую, кроме нее. Этот посошок Жариков чудом выискал. Распро-наединственный на свете экземпляр!..
        Детский писатель Леонид Жариков тоже отдыхал и работал тогда в Доме творчества, и не только писал, но и занимался ремеслом "резьбы по дереву". Для Ляшко он сделал несколько чудесных тросточек, и особенно полюбившуюся старику эту "двурогую" диковинку.
        - Подбери, братец, другую! - отводил меня от своей любимицы Николай Николаевич.
        И я выбрал палочку покороче, с длинным носом и широким лбом.
        - Бери и храни! - строго наказал мне Ляшко. - И помни, что это от меня посошок! До того, как я приеду для встречи с туркменской весной, пусть у тебя побудет мой посошок. А потом посмотрим...
        Я поклялся бережно хранить палочку из русского леса для путешествия старого писателя по туркменской весне. Из Малеевки я привез ее в Москву, а оттуда забрал в Ашхабад...
        Посошок очень понравился Юрию Карловичу Олеше, а еще больше пришлась ему по душе затея Ляшко пройтись вслед за "вечной весной". Он даже хотел присоединиться к нему. Посошок для путешествия Олеша оберегал заботливо и глаз не спускал... с чибиса.
        - Где чибис? Не утонул ли в снегу? - перебирая дорожную кладь и осматривая автомашину, беспокоился Юрий Карлович. - Пусть знает Ляшко - как заботлив Олеша!..
        Нашел Юрий Карлович пропавшего "чибиса" и наказал мне не выпускать его больше из рук.
        - Береги до большой весны!..
        Олеша вручил можжевеловый посошок и вдруг принялся ругать. Сначала я не понял, за что...
        - До весны еще далеко, а ты, дружок, оголен! Юрий Карлович заполохнул на мне пальто, загородил от снежного ветра и поднял воротник. Не успел я сообразить и что-либо предпринять, как Олеша замотал мне вокруг шеи свой шерстяной мягкий шарф.
        - Защитись, и не забывай про это, когда горло в опасности!..
        И можжевеловую тростинку с птичьим носиком и старенький серый в полоску шарф я храню до Большой весны. Ляшко и Олеша наказали...
        * * *
        - Оля, а правда он похож на гоплита! - воскликнул однажды Олеша, показывая своей жене на меня. - Осанка, рост, профиль... Напор, прямота и выправка!..
        Я тогда только что расстался с солдатской шинелью, сохранял армейскую закалку и мог вполне походить на древнего пехотинца. Да и зачем было спорить, если Олеше выдумка понравилась.
        * * *
        - У меня есть говорящая кошка! Не верите?..
        И Юрий Карлович брал на руки черную, с золотыми, горящими глазами и красным бантом, мурлыку. Короткая шерсть на ней лоснилась и кошка загадочно поводила усами.
        - Понимаете ее? Нет... Я тоже не понимаю, - шутливо продолжал Олеша. - Но я пока многих языков не знаю... Кошачьего тоже. Однако убежден, что моя кошка имеет свой разговорник...
        * * *
        Когда ему сказали, что он любит часто смотреться в зеркало, Олеша ответил:
        - Люблю, и сам не знаю почему. Не красоты ищу, а выражения мысли на лице... На Москвина похож? Что-то угадывается. Ну-ка, посмотрим! - Он принялся плавно поворачивать голову перед зеркалом. - Интересно, знал ли о нашем сходстве Москвин?..
        * * *
        - О моем хмеле говорят больше, чем это было и есть на самом деле, - без жалобы и раздумчиво сказал однажды Олеша, соблюдая почти трехгодичный пост. - В людях - страшная сила инерции! Иногда явь к нам приходит только через два-три года, и мы судим о вещах по старинке. На себе проверил. Когда я грешил, то меня часто попрекали... Потом я опреснился... Но по инерции многие продолжали при встречах сочувствовать мне. Потом был снова грешок, довольно затяжной. И вот при встречах меня вдруг начали хвалить и поздравлять... И вид, говорят, у вас, Юрий Карлович, стал совсем другим, вы посвежели, и все теперь довольны!.. А когда я действительно имел другой, свежий вид, то почему-то этого не замечали... Я не обижаюсь, но всем скажу: я мог бы написать толковый и вдохновенный трактат о хмеле... В нем было бы четыре части. Самая интересная, занятная и драматичная - четвертая часть "Похмелье"... Знаю, и это будет потом отнесено к ненаписанному. Как много - ненаписанного ..
        * * *
        ...Сидели на диване в вестибюле Союза писателей. Зимний полумрак. Будничная тишина. Олеша курил и молчал, глядя в широкое окно, у которого подоконник был почти на уровне пола. Вдруг по коридору, слева послышались торопливые, тяжелые шаги. Мы повернули головы, привстали...
        По ковровой дорожке шел Фадеев. Он был в шапке и длинной, пышной шубе. Стремительный, красивый, деловой. Олеша как-то вмялся в диван, отодвинулся за плечо соседа и хотел быть совсем незаметным.
        Фадеев увидел. Низко поклонился и что-то сказал на ходу.
        - Редко видимся, но не забыл, - проговорил Юрий Карлович. - Какой силой веет от него! Шагающий...
        ...И уже после того, как Фадеева не стало, Юрий Олеша с горечью и удивленно ворчал:
        - Что наделал! А ведь знал, что нельзя этого делать...
        * * *
        При первой же нашей встрече в Москве после ашхабадского землетрясения, с волнением расспрашивая о городе и людях, Юрий Олеша захотел узнать:
        - Интересно, что же осталось от комнатки, в которой мы когда-то жили?
        Находясь во время войны в Ашхабаде, семья Олеши жила в гостинице "Интурист", на улице Гоголя. Комната находилась на втором этаже, в правом крыле огромного здания. Во время стихийного бедствия гостиница рухнула, но правая половина, к счастью, уцелела... Узнав, об этом, Юрий Олеша несказанно обрадовался:
        - Я знаю, что Ашхабад ко мне всегда был добр. И как важно, что моя комнатка уцелела. Значит, я еще надежно храним, и катастрофы мне не угрожают!..
        * * *
        ...Наш общий друг Борис Шувалов пострадал во время уличного происшествия. Юрий Карлович очень интересовался подробностями, и когда я сказал, что с ним произошел несчастный случай, Олеша стал бурно возражать. Он отвергал всякую случайность.
        - У него были враги!
        Мы принялись уверять, что никаких врагов у пострадавшего не было.
        - Были, - стоял на своем Олеша. - Я хорошо знал одного из них. Однажды я видел, как наш друг заспорил с чистильщиком сапог... тот уронил нашего дружка, но Борис пустился на крайнее коварство. Лежа, он дотянулся ногой до ящичка с гвоздями и из последних сил, носком ботинка перевернул ящик и высыпал крохотные гвоздики в дорожную пыль... Чистильщик охнул, схватился за голову и заплакал... Я это видел. Представляете, что значили махонькие гвоздики во время войны? Я тогда же поругал друга за коварную выходку. Вполне допускаю, что обиженный чистильщик мог наказать... Истинный сапожник такое не простит.
        * * *
        ...Последние встречи.
        Их было три. Московская зима 1958 года. Лаврушинский переулок. Третьяковка, а напротив - писательский дом, в котором жил Юрий Олеша. Иду к нему с волнением и надеждой. Был слух, что заботливая Ольга Густавовна никого не пускает к Олеше. Он не совсем еще оправился от недавней болезни сердца и живет затворником.
        Иду мимо висячей клетки лифта. Поднимаюсь по лестнице на седьмой этаж, двигаюсь осторожно, медленно, чтобы подольше побыть в этом доме. Может случиться, что я его не увижу... Опасения мои оказались не лишенными оснований. Вот и дверь с цифрой "73". Едва я успел отнять руку от звонка, как дверь резко, но узко приоткрылась и в проеме показалась голова Ольги Густавовны.
        Поздоровались.
        Ольга Густавовна была чем-то сильно обеспокоена, глядела подозрительно, испытующе. Приняла холодно и снисходительно. И то, что она сказала, было не совсем понятно.
        - Конца нет... То вы, то Старостин... А Юра болен!
        - Оля, не выдумывай! - послышался из коридорчика как всегда очень отчетливый и зажигающий голос Олеши. - Я - слава богу!..
        - Юра, не настаивай! Мне лучше знать...
        - А если я соглашусь лежать? - простодушно хитрил Юрий Карлович.
        Задумавшись, Ольга Густавовна решительно потребовала от меня твердых гарантий:
        - Обещайте... или - распрощаемся! Почувствовав облегчение от делового разговора, я сразу дал три заверенья:
        - Ничего не нарушим, Ольга Густавовна! Во-первых, со мной ничего нет... Во-вторых, обещаем не выходить из комнаты ни вместе, ни порознь! И в-третьих, Юрий Карлович не пойдет меня провожать!..
        - Ни шагу не сделаю за порог! - поклялся Олеша. - Беседуем и расстаемся в комнате. Соглашайся, Оля, условия для нас с ним кабальные!..
        Нам поверили. И мы не нарушили своих обещаний. Вечер тот для меня незабываем и о нем хочется рассказать неторопливо и бережно... Увлекшись сразу же у порога разговором и желая окончательно покорить Ольгу Густавовну своим послушанием и благонамеренностью, мы с Юрием Карловичем направились из коридора в их семейную светелку. Я даже пальто снять не успел. Усадив меня на кушетку, Олеша притушил радио и уселся за свой небольшой рабочий столик, на котором красовалась портативная машинка, но рядом с ней лежал незаменимый карандаш и несколько начатых, не исписанных до конца листов бумаги.
        ...Говорили о разном. Больше о литературе. Не могу до сих пор ничем объяснить, но этот последний наш задушевный разговор чем-то очень напоминал первый, во время войны, в Ашхабаде. Между ними прошло... пятнадцать накалистых лет. И вот мы снова без деланной последовательности, но чутко понимая друг друга, говорим о близком.
        - О Луговском читали? - спросил я Олешу.
        - Что именно?
        - Стихотворение Юрия Гордиенко... Старому поэту... Того Гордиенко, которого вы во время туркменской декады сравнили с Одоевским. Помните?..
        - Знаю я его. И за стихами слежу, но этого - не читал. Чем оно примечательно?
        Я на память прочел несколько строк из этого стиха о Владимире Александровиче Луговском Стихотворение Юрий Карлович слушал внимательно, с интересом и оно ему, кажется, понравилось. Ободренный вниманием, я начал рассказывать необыкновенную историю этого поэтического произведения, доставившего людям немало хлопот и даже обид...
        ...В 1957 году зачинался альманах "Ашхабад", и мы принялись собирать для первого номера наиболее стоящие, интересные произведения. Обратились за помощью к своим московским друзьям. На этот зов охотно откликнулись Николай Тихонов, Владимир Козин, Георгий Санников, Арсений Тарковский... прислал свои стихи и переводы' туркменских поэтов Владимир Луговской. И вскоре в нашу редакцию пришло письмо от Юрия Гордиенко, к которому было приложено только что написанное им стихотворение "Старому поэту".
        Как могло родиться такое?..
        Этот вопрос задавали потом многие. Стихотворение было ладно сработано, искренне, имело прямое посвящение Владимиру Луговскому... Но посвящение это было посмертным, а поэт-то был жив и здоров. Многих это стихотворение смущало и даже печалило. Наш друг Юрий Гордиенко казался в чем-то неправым... Споры и пересуды по этому поводу длились несколько дней. Закончиться этим спорам не было суждено. И судьба стихотворения решилась самым роковым и неожиданным образом... Из Москвы ночью в Ашхабад пришло известие о смерти Владимира Луговского... И удивительно -все потом стало именно так или почти так, как это описано в преждевременном, но в общем-то интересном, зрелом стихотворении Юрия Гордиенко.
        Рассказывая об этом Олеше, я упомянул и другое: как Владимир Александрович Луговской отнесся к этому довольно странному и редкостному творению своего московского собрата. Мне довелось позже узнать про это от подруги В. А. Луговского, приезжавшей не раз в Ашхабад, Елены Леонидовны Быковой-Луговской. Стихотворение Ю. Гордиенко "Старому поэту" к В. А. Луговскому попало в рукописном виде. Он взял его с собой в Крым и долго не читал, ни в дороге, ни в Ялте, где отдыхал. Прочесть решил почему-то в Семеизе, куда ездил незадолго до смерти. Прочел и сказал:
        - Я не знаю другого случая, когда бы так писал русский поэт... Это не обидно, - но - страшно и требует личного разговора...
        Такого разговора у В. А. Луговского с автором стиха не состоялось. Владимир Александрович через два дня ушел из жизни, а его бунтарское сердце упокоили в ялтинской скале, как это наказал поэт своим друзьям. Сам В. А. Луговской, как известно, похоронен в Москве, на Новодевичьем...
        Всю эту почти невероятную и трогательную историю Олеша выслушал молча, сидя за рабочим столом. Когда я замолчал, Юрий Карлович словно очнулся от забытья, схватил карандаш и постучал им по валику машинки.
        - Оля, послушай, пожалуйста, о чем он рассказывает!.. Стихи о Луговском. Я понимаю старого ворчуна, и Гордиенко тоже... Он имел право так писать о большом человеке. - Олеша встал и для чего-то убрал со столика все бумаги, оставив на виду лишь карандаш. - Писать он мог, но надо ли было в печать посылать?.. Не все написанное ко времени годится. Для меня это - вопрос вопросов. Я пишу, пишу... и больше для себя!
        Ольга Густавовна, оказывается, слышала весь наш разговор и он оказал на нее самое благотворное влияние. Хозяйка дома заметно подобрела, предложила мне раздеться и даже сама повесила пальто, а потом любезно приготовила крепкого кофе...
        Теперь мы сидели с Юрием Карловичем рядом на кушетке и неторопливо пили терпкий напиток. Я очень явственно помню и другое бурное завихрение в нашем разговоре. Заметив у Олеши интерес к нашему новому альманаху "Ашхабад", я от имени всех друзей попросил его сделать что-либо в ближайший номер.
        - Новое издание - это всегда праздник! - сказал Олеша и вдруг игриво прищелкнул пальцами. - Дураком я был бы, не урвав у вас тыщенки две!.. - Громче всех этой простоватой шутке рассмеялся сам же Олеша, никогда не искавший выгоды в своем литературном труде. Он любил похваляться своей главной литературной выгодой в жизни: при награждении видных литераторов, Олеше... простили долг в Литфонде.
        - Урву! - с улыбкой повторил Юрий Карлович. - И непременно тыщенки две! Это - звучит!..
        Он стал расспрашивать об альманахе и возможностях его перехода на права журнала, об авторах, новых произведениях туркменских писателей, их переводах на русский...
        Зашел разговор об очерке. Для каждого издания это один из острейших вопросов. Я посетовал, что находятся у нас литераторы, которые откровенно или скрыто настроены против сюжетных очерков, частенько называя их "облегченными или комолыми" рассказами. Мне хотелось узнать мнение Олеши; очерк я всегда любил и считал, что он может быть - как глубоким социальным, экономическим исследованием, так и, острым событийным явлением, выражением самобытного характера или отражением драматичного, жизненного конфликта, описанного с новеллистической стройностью и художественным умыслом... сюжетно и драматично. Примерно в таких энергических и, быть может, спорных словесах я и выражал Олеше свою точку зрения.
        - Втягиваете меня в свой спор? - горячо поддержал разговор Олеша. - Говорю совершенно серьезно, что "Кармен" Мериме я считаю отличным очерком. Это не принижает "Кармен". И я не раз думал об этом. А что сказать про "Ат-Даван" Короленко!.. Это одна из лучших новелл мировой литературы, хотя автор считал ее очерком. В споре об очерке - я на вашей стороне. Написать об этом для "Ашхабада"? Подумаю. Честно говоря, очень хочется написать. Горький говорил, что очерк граничит с исследованием и рассказом... Возможно, что это и так. Вот о "границах" очерка и следует потолковать. И не надо забывать о "Кармен"...
        * * *
        ...В дни Третьего писательского съезда Олеша сидел дома. Я застал его одного... Юрий Карлович был в наглаженном костюме, при галстуке. Сначала я думал, что Олеша собрался уходить из дома, но оказалось - он ждал какую-то особу из Мосфильма для работы над киносценарием.
        - Старый чудак принарядился для встречи! - говорил Олеша, ежеминутно оглядывая себя в зеркало. - Предстоит редакция не только сценария, но и моей внешности. У меня сегодня - прием!
        После недолгого разговора, в котором главным была какая-то недосказанность, Олеша спросил:
        - На съезде будешь?
        - Да, у меня гостевой билет...
        Юрий Олеша прислушался к шагам за дверью, порывисто встал с кушетки, но шли не к нему: спешили на более верхние этажей...
        - На первом съезде мне приходилось от самого Горького отбиваться, а теперь вот никто не тревожит... Видно, мне приписан полный покой. Провожу девицу из Мосфильма и улягусь...
        Никто к нему не пришел и он вызвался проводить меня. Далеко отлучиться из дома Юрий Карлович не рискнул, только до Пятницкой. Он хмурился, разговаривал рассеянно и спрашивал у прохожих время. Возле винного, безлюдного в этот час магазинчика, в котором отпускалось в розлив, не сговариваясь, мы остановились.
        - Зайдешь? - спросил Юрий Карлович. - У меня сухой закон.
        Зашли больше ради уважения к былому, чем из-за потребности. И это было последнее вино, выпитое вместе с Юрием Олешей. Он сам заказал белый портвейн... Мне - два стакана. Себе - один. И три шоколадных конфетки в синем...
        В памяти осталась какая-то загадочная, тихая улыбка на лице Юрия Олеши, и его медленная, шаркающая поступь по Пятницкой. После дождя на улице было шумно и весело. Олеша еще раз спросил у прохожего время и сказал, обходя мутную лужицу на углу, у трамвайного поворота:
        - Съезд уже начался!..
        * * *
        ...После заключительного заседания участники съезда возлагали огромный венок к Мавзолею. Через двор Кремля мы шли вместе с Сергеем Смирновым и еще одним, приезжим поэтом. Я осмелился напомнить Сергею Васильевичу про Олешу.
        - Виноват, пожалуй, я! - сожалеючи сказал он. - Списки у меня были...
        С Красной площади мы уходили вместе с Юрием Гор-диенко. И опять говорили о нем...
        - Разыскать бы его сейчас! - воскликнул с надеждой Гордиенко.-Побыть с ним - это праздник!..
        - Он или дома, или в "Национале", - высказал я предположение.
        - Берешься найти Олешу?
        - Постараюсь...
        - Приглашай его ко мне. Если согласится, дай знать по телефону. - Юрий Гордиенко льстил себя надеждой увидеть Олешу у себя в гостях, в Руновском переулке и заспешил домой.
        У меня был небольшой, но верный выбор: писательский дом напротив Третьяковки или... Юрий Карлович много лет подряд, во второй половине дня постоянно сиживал в кафе "Националы". Это наискосок от гостиницы "Москва". где мы с Гордиенко разрабатывали нехитрый план поисков популярного и в то же время очень одинокого создателя "Трех толстяков".
        Моросил майский, но холодный и злодейски колкий дождик. Было часов пять... Пересекая улицу Горького, я почему-то был уверен, что встречу его непременно здесь.
        В кафе, около вешалки стояло почему-то два швейцара: один пожилой, а другой помоложе.
        - Юрий Карлович?...-степенно отозвался на мой вопрос старший. - Недавно пришел. Не будете раздеваться? Позвать? Подождите.
        Юрий Олеша появился в том же новом, темно-сером костюме, быстрый, нетерпеливый, видно, находясь в жару прерванного застольного спора... Он был тщательно выбрит, имел задорный и боевой вид.
        - Со съезда? - спросил он, тепло поздоровавшись. Ответить не дал. - Почему не раздеваешься? Пойдем к нашему столу. Будет интересно...
        Я торопливо рассказал ему о хлопотах Юрия Петровича Гордиенко. Он задумался.
        ...Это была наша последняя встреча с Олешей. Последние ее минуты. Встреча была страшно короткой, и как бы мне ни хотелось говорить сейчас о ней подробно и медленно,- все равно она будет скоротечной и мимолетной... Юрий Карлович вытер мне своим платком мокрую от дождика щеку и честно, как всегда, по-мужски, откровенно сказал:
        - Уйти я не могу, понимаешь!.. Жалею, но не могу. И твое тяжелое положение понимаю. Решай: к нашему столу или к нему!.. Извинись за меня. - Он помолчал и с расстановкой добавил. - И скажи Юрию Гордиенко, что стихи его люблю!.. А теперь твое слово... Я жду.
        Положение мое было не из легких.
        - Идем к нашему столу. Гордиенко не должен обижаться, - приглашал Юрий Карлович.
        Я не принял этого приглашения. Меня ждали...
        - Тогда иди, - с пониманием и ласково сказал мне Юрий Олеша. - Иди!..
        Он заглянул мне в лицо своими умно-пытливыми, добрыми и усталыми глазами. Обнял. Поцеловал...
        - Иди!..
        Из крохотной прихожей с двумя швейцарами, вешалкой, трюмо и приступочкой для чистки ботинок он удалился так же быстро, как и вошел. Я проводил взглядом его невысокую, широковатую и чуть сутулую фигуру с приподнятыми плечами.
        Он ушел, не оглядываясь... Это было правилом Юрия Олеши: не оглядываться... И он не раз говорил об этом.
        Старик на вешалке тоже посмотрел Олеше вслед и сказал:
        - Заходите... Юрий Олеша будет всегда!
        * * *
        ...Московский старец так и сказал: "Юрий Олеша будет всегда". В этом большая правда. У меня хранится письмо Юрия Олеши, которое он прислал писателям Туркмении в ответ на поздравление его с шестидесятилетием. Я часто перечитываю это письмо. Искренне, неподкупно олешевское откровение, - и слышу его живой, беспокойный голос...
        "Мои дорогие друзья!
        Вы понимаете, какое чувство благодарности, любви, уважения и товарищества по отношению к Вам вызвало у меня Ваше послание.
        Спасибо за поздравление! Жаль, что из тех товарищей, славные имена которых стоят в телеграмме - хотя бы нескольких нет в Москве. Мы бы подняли бокалы за остальных, за Туркмению, за Ашхабад, за служение литературе - за молодость, черт возьми, за красоту и силу!
        Я мало сделал за эти долгие годы работы. Но это не потому, что я ленился, а потому что я немного одержим идеей совершенства. Мне часто перестает нравиться то, что делал, скажем, сегодня. Я бросаю, начинаю сначала, мучаюсь, зачеркиваю - в результате груда рукописей (которую, кстати, видели Кара Сейтлиев, Аборский) и мало результата - книги нет! Конечно, мания совершенства это плохо. Тут есть и тщеславие. Мне только хочется сказать, что в этой мании есть здоровое начало: хочется писать хорошо, во всю нагрузку.
        Будем писать хорошо! За Вашу поэзию, товарищи, за Вашу прозу, драматургию - за Вашу литературу, яркую, как Ваше солнце, строгую, как Ваши ковры, сочную, как Ваши дыни, сильную, как Ваши кони! Целую и обнимаю Вас всех старый Олеша
        Юрий Карлович-ага. Москва, 2 апреля, 1959 года".
        * * *
        ...Когда Сергей Брагин дочитал до конца это трогательное и доверчивое письмо Юрия Олеши туркменским друзьям, то даже вздохнул от неожиданности: оно показалось до того близким и знакомым, что он удивленно еще раз перечитал, потом порывисто встал и принялся ходить по комнате... Не сразу Сергей уразумел, что эти необыкновенные записи, сам того не замечая, он перечитывал, не отрываясь, уже в третий раз... Чародея слова Юрию Олешу жизнелюбец Сергей Брагин чуть ли не боготворил, и ему как-то не верилось, что Виктор Пральников знал Олешу так близко и мог поведать о нем такую человеческую простоту, которую никто и никогда еще не рассказывал. По крайней мере Сергей Брагин не читал такого и не слышал, хотя имя острослова и мудреца Олеши чуть ли не легендами овеяно и о нем до сих пор ходят побасёнки и анекдоты, подобно веселым сказаниям о Ходже Насреддине.
        Позвонил из редакции Виктор Степанович. Обещал скоро приехать. Сергей ходил по комнате и ничего не мог делать. И читать больше не мог. Хотелось побыстрей встретиться с Пральниковым и обо всем расспросить: надо было именно сейчас взглянуть на этого человека, после того, как Сергей прочел записки и столько узнал. Он ждал Виктора Пральникова, чтобы, взглянув на него, лучше разглядеть живые черточки того кудесника... Сергей мог в жизни до безумия сильно увлекаться, и он знал за собой этот грех... или дар, и не стыдился этого.
        Виктор Степанович вернулся под утро - газетный номер оказался тяжелым и дежурный принес пахнувшую краской свежую газету, которая для самого Пральникова была уже далеко не свежей, а зачитанной чуть ли не до дыр и заученной наизусть. На второй газетной полосе стоял трехколонник, который у дежурного по выпуску номера до сих пор вызывал повышенный интерес. Пральников устало опустился на кушетку и начал перечитывать, на этот раз не в дежурной комнате и не в корректорской, а в своем рабочем кабинете, где в эту ночь обосновался гость из Кара-Богаза, Сергей Брагин.
        - Номер подписан и отпечатан, - сказал Виктор Степанович. - Можешь читать. Это и тебя касается, Сергей Денисович!
        Не гвоздем, а пожалуй, "шпигарем" номера была статья спецкорра Виктора Пральникова.
        - Соль номера, - сказал Пральников.
        - Наша соль, из Кара-Богаза! - воскликнул Брагин, вчитываясь в написанное. - Сколько потрясающих чтений у меня в эту летнюю ночь. Я все еще нахожусь под впечатлением удивительных записок об Олеше... Не знаю, как назвать! Это надо непременно напечатать. Такого о нем еще не писали: просто, откровенно и свежо...
        По всей видимости, Виктор Пральников ждал, с нетерпением ждал этого читательского отзыва и не стал скрывать волнения и какой-то трогательной растерянности от восторженной оценки своего труда. Это была не какая-то жанровая новинка, а бесхитростная исповедь современника и приятеля неподражаемого Юрия Олеши.
        - Хочешь, я помогу тебе, Сергей Денисович, соединить вот этот сегодняшний газетный очерк с этими записями! Порой далеко отстоящие друг от друга вещи оказываются на поверку не такими уж чуждыми. Когда я ночью вычитывал в полосе свой драчливый и для тебя, пожалуй, несколько неожиданный очерк, то вдруг вспомнил... и рванулся было домой, чтобы дописать в свои воспоминания то, что я слышал от Юрия Олеши о Кара-Богазе.
        - Надо бережно дописать! - засуетился Сергей.
        - Кому-то такая живинка может показаться малостью, но я убежден, что каждую крупицу надо сохранять. Кто знает, какой драгоценностью она может оказаться! Не зря же заботился и сам Олеша, чтобы оставить в людской памяти самое важное и любопытное из того... "что я видел на земле". Кара-Богаз Юрий Олеша вспоминал не раз и спрашивал, каким путем лучше добираться до каспийского заповедника?..
        - Хочу посмотреть этот тайник, - говорил Олеша. - Быть в Туркмении и не посмотреть Кара-Богаз! Столько разных всячин о нем говорят и пишут.
        В свой последний приезд в Ашхабад Юрий Карлович рассказывал о впечатлениях от полета над Каспием. От Москвы он добирался самолетом.
        - С высоты так хотелось взглянуть на знаменитый Кара-Богаз, но он был где-то в стороне. Если бы мог, уговорил летчика завернуть! Досадно, был совсем близко и опять не увидел Черную пасть. Дельфины пронесли мимо... Какие дельфины ? Я сидел в самолете против окошечка и смотрел на вытянутое и литое тело мотора. С другой стороны - был такой же силач. Наш самолет как будто дельфины тянули! Умные и выносливые. Пронесли дельфины мимо Кара-Богаз-Гола. Неужели я так и не увижу этот таинственный уголок?..
        26
        Газету с очерком Виктора Пральникова о делах в Кара-Богазе Сергей Брагин видел потом в учреждениях и кабинетах, куда заходил по делам. В отличие от прежних полемических статей о проблемах химического оазиса этот очерк привлекал к себе внимание спокойным и рассудительным тоном и очень правдивой достоверностью в показе того, что делалось на комбинате по освоению новой техники и как брались у природы ее несметные дары. В начале очерка, правда, звучала репортажная скоропись, но чем дальше, тем показ событий и людей становился все более пристальным. Автор не неволил читателя к какому-то непременному выводу, однако ж заставлял подумать над тем, какую выгоду несет с собой в Кара-Богаз комплексная механизация и почему нежелательны временные установки... В описанных событиях и делах не раз фигурировали и директор комбината Чары Акмурадов, и Сергей Брагин, и Нина Протасова, и Ягмур Борджаков.. Им были отведены в очерке разные роли и неодинаковая "жилплощадь", а в диалогах у одних была торопливая, словесная иноходь, а у других - тон учености и импозантности... Из очерка явствовало одно: коллектив химиков
Кара-Богаза, все старатели ратуют за быстрейшее строительство завода, многоотраслевого комбината... Вопрос ставился прямо и бескомпромиссно. И что-удалось подметить Сергею Брагину, для многих ответственных работников управления и других учреждений такая постановка вопроса не явилась неожиданностью. Значит, что-то было уже подготовлено для решительного штурма Черной пасти, и очерк Виктора Пральникова был выражением мнения широкой общественности, не только Туркменской республики, но и всей нашей страны.
        - Как-то очень уж просто получается! - с добродушным удивлением вопрошал Сергей у Виктора Пральникова. - Мы же все время об этом говорили: надо завод сульфатный быстрей достраивать, тогда сезонность намного устраним. За сульфатным - другие - бромный и содовый заводы. Кажется, чего понятнее, но с каким трением идет это в жизнь. И вот - очерк все проясняет, и, как видно, в республике и в Москве с нашим мнением согласны!..
        - Вопрос ставится масштабно, и не только речь идет о быстрейшем решении этого вопроса. Начинается широкое и мощное наступление техники на тайники Каспия, - запальчиво и убежденно говорил Виктор Степанович.
        - Вокруг твоего очерка, наверно, страсти бушуют?
        - Отзвуки разные...
        - Виктор Степанович, а по каким материалам вы его писали?
        - Использовал все, что подсмотрел и узнал у тебя, Мамраза, Ягмура Борджакова, Садыка Мустафина и Ковуса-ага...
        - А как же на этот счет в верхах? - вдруг впал в непонятливость Сергей Брагин. - Мы же никуда не жаловались, не слали своих прожектов!
        - Знаешь что, дорогой Сергей Денисович, расспроси-ка об этом лучше своего кормчего, директора Чары Акмурадова. - Он, наверняка, лучше меня знает!
        Сергей и удивился и обрадовался.
        - Чары Акмурадов в Ашхабаде?
        - И не один!..
        - Чем же вызвано такое нашествие?
        - Есть и общая причина, и личные мотивы. - Виктор Степанович говорил эти новости, когда они выходили из шашлычной в самом центре города, напротив правительственного здания.
        ...Место это чудесное: цветник и тенистый садик, бассейн с одинокой и чванливой уткой; среди раскаленного асфальта уголок живой природы с сосенками, ивами и арчой; розами, чаиром, шиповником и портулаком... Праль-ников поманил к себе утку и угостил ее печеньем.
        - Я говорю тебе, Сергей, что слышал от Чары Акмурадовича. Правда, виделся и с Игорем Завидным, но говорил с ним больше на спортивные темы. Познакомил его с нашим знаменитым снайпером Маратом Ниязовым. Да, Завидный что-то говорил о хлопотах отпускницы Нины Протасовой ... Старый Ковус-ага наказал разыскать какие-то фотографии таймунщиков в краеведческом музее.
        - У тебя, Виктор Степанович, огромный чувал новостей. А где Чары Акмурадов?
        - Я встретил его в Совете Министров. Он куда-то торопился.
        Сергей нагнулся и провел рукой по удивительно сочной и свежей гусиной траве, которая хорошо ужилась рядом с верблюжьей колючкой, но не той, пустынной, а городской, декоративной, какой-то сизовато жирной и привлекательной. И прямо не верилось - под сосенкой прижился кустик хлопчатника....
        Через улицу, на высоком флагштоке самого красивого и важного здания в Ашхабаде развевался флаг Туркменской республики. В белесом небе вершины Копет-Дага казались совсем близкими, и гордо высились как бы рядом с государственным флагом. На широкой площадке, около мощных колонн с лепной мозаикой, у входа в здание Верховного Совета Туркменской ССР остановилась небольшая, но очень красочная группа чернокожих, прихотливо одетых людей с фотоаппаратами, зонтиками, блокнотами.
        Ловкий и услужливый гид выстроил их полукружием и взмахами руки, как сказочный маг, начал поворачивать их головы то влево, к тутовому гиганту, то вправо в сторону Копет-Дага... Послушные, но недоверчивые и очень любознательные, как дети, заморские туристы, видимо, искали следов землетрясения и ковыряли ноготками облицовку колонн и глазурь орнамента... В прочности и достоверности постройки не могли усомниться. Наиболее предприимчивый араб с огромной чалмой достал из клетчатого мешка дыню и тут же, у фронтона туркменского парламента быстро взрезал вахарманку. Она треснула от легкого прикосновения. Послышался дружный возглас "вах-вах!..." и чудесная дыня мгновенно распалась на дольки и разошлась по рукам. Даже издали было видно, что прелесть лучшей в мире дыни у гостей не вызывала сомнений, и они наслаждались... Видно было и другое: как спокойно и вольготно чувствовали себя гости из далеких африканских и арабских стран под гостеприимным и величавым флагом советской Туркмении.
        - Видишь? - воскликнул Сергей Брагин, рванувшись прямо через цветник на дорогу.
        - Великолепная сценка! - отозвался Пральников, глядя на гостей. - Пожалуй, подошла бы "Огоньку" на обложку! И символ, и фактаж, и краски!..
        - Не туда смотришь. Видишь из дверей Совмина выходит Чары Акмурадов?.. Вот это еще более важно: старатель с Кара-Богаз-Гола решает дела с правительством...
        Пральников добавил:
        - И, как видно, доволен результатами. Широко и весело шагает, и не куда-нибудь, а прямо сюда.
        Они сошлись около бассейна. Встреча оказалась совсем не случайной, как вначале Сергею подумалось. У Праль-никова с Чары Акмурадовым была договоренность. Сергей Брагин присоединился к их, не просто компании, а как выразился Акмурадов, "оперативной группе".
        День этот был важным и памятным. После совещания в Управлении химической промышленности, вместе с большой группой химиков они были приглашены в Центральный Комитет партии, где широко и конкретно решалась судьба Кара-Богаз-Гола. Форсированное строительство завода и мощного комбината было не только поддержано, были отпущены средства, выделены фонды, подключалась специализированная строительная организация.
        Была принята и уже начала проводиться в жизнь широкая программа комплексного использования сказочных богатств Кара-Богаз-Гола. Осуществлялось то, о чем мечтали первые добытчики химических кладов и умирающие от голода и тифа революционеры на легендарном острове Кара-Ада. Через несколько месяцев должен был вступить в строй сульфатный завод. Добыча химических богатств в Кара-Богазе будет теперь идти круглогодично, и не только из погребенных рассолов, но и прямо из самого залива Черной пасти ...Одновременно начиналось строительство бромного и содового заводов. В царство химиков направлялась река "голубого топлива" и прокладывалась железнодорожная магистраль. Устанавливались самые мощные в нашей стране атомные опреснители и гелиоустановки. Открывалось специальное учебное заведение по подготовке специалистов для Кара-Богаза.
        Обо всем этом Чары Акмурадов и Сергей Брагин узнали в беседе с секретарем Центрального Комитета компартии Туркменистана, который уделил им много времени и внимания.
        - Спасибо, друзья, вы помогли нам разобраться не только в вопросе опытных установок в Кара-Богазе, - сказал в конце беседы секретарь. - Утвердилось совершенно отчетливое направление в освоении и техническом оснащении богатейшего химического оазиса. И ваши усилия не пропадают даром. Отвергая негодное и хилое, надо с еще большим напором и оптимизмом внедрять стоящее, новое, перспективное. Центральный Комитет партии уверен, что мощное техническое вооружение попадает в надежные руки. У вас, друзья, есть теперь богатый и ценный опыт борьбы за передовые идеи в технике и в борьбе за стойкого, деятельного и жизнелюбивого творца наших побед, за советского человека - труженика!..
        Секретарь Центрального Комитета сказал Акмурадову и Брагину, что собирается в Кара-Богаз.
        - Хочу быть в новых делах вашим помощником! - сказал он.-С Ковусом-ага тоже надо мне повидаться. На большой сбор к ленинскому юбилею его приглашаем!..
        Долго потом Чары Акмурадов и Сергей Брагин бродили по лунным улицам ночного Ашхабада, чтобы осмыслить все услышанное, всмотреться в происходящее, подумать о надвигающихся, бурных и радостных событиях технического обновления. Чего скрывать: было приятно и радостно знать, что они оказались правы, что их поняли и поддержали: им оказали доверие в новом деле. Но не только об этом думали сейчас каспийские химики Чары Акмурадов и Сергей Брагин. Было самое время взвесить и свой вклад в полезные дела. Их поддержали и оценили правильность их действий, но все ли они сделали для развития загадочного Кара-Богаза? Пожалуй, нет! Богатства Кара-Богаз-Гола ждут, чтобы одарить людей полной мерой. Эти щедроты лрироды должны быть полностью вовлечены в народное хозяйство нашей страны: об этом мечтал Ильич.
        Минувший день оставил друзьям не одни утешения и радостные воспоминания: с коммунистов Чары Акмурадова и Сергея Брагина, как и с других, было спрошено за все прорехи и упущения, которые случились на химических промыслах. Они были в ответе за судьбу Кара-Богаза. И сознание всей огромности этой заботы, ответственности, а главное - доверия, давали новые силы, хотелось быстрее вернуться в свои суровые, но близкие сердцу и зовущие угодья Впереди ждали дела, но еще больше - люди, друзья и сообщники в большом трудовом поиске.
        Директор химического комбината Чары Акмурадов не стал дожидаться поезда в Красноводск и решил лететь с первым же попутным самолетом, в сторону Небит-Дага, хотя этот рейс был связан с пересадками и множеством неудобств.
        На ашхабадском аэродроме Чары Акмурадова провожал только Брагин. Причиной тому были, пожалуй, особые наказы, которые давал Акмурадов Сергею перед его важным разговором с работниками народного контроля. Хотелось все выяснить до конца о малопригодной технике, чтобы ничто не мешало шагать вперед, к новому.
        ...И только перед самым отлетом рвущегося в небо лайнера Чары Акмурадов, как бы спохватившись и отойдя от трапа, оглянулся по сторонам и передал Сергею небольшой, легкий, но жестковатый сверточек. На бетонированном, с черными прожилками, клетчатом поле дрожал каракумский зной. С водохранилища, от Каракум-реки залетела чайка. Рассекая воздух острыми крыльями, она метнулась к мачте над аэровокзалом, потом полетела к балкону жилого дома. Среди построек она потеряла демоническую силу морской стихии, стала какой-то ручной и домашней. Ребята подметнули к ней голубя, и гордая, быстрая, как молния, чайка летела над школой вместе с кротким голубком... Ветер донес до чайки властный зов воды, и она мигом вырвалась из каменной тесноты на просторы молодого моря в Каракумах.
        Чары Акмурадов пропустил мимо двух худощавых и очень озабоченных туристов в войлочных белых шляпах и негнущихся синих шортах, а потом легонько кивнул вслед улетевшей чайке:
        - Узнаешь, Сережа?
        - Странников? - не понял Брагин.
        - Чайку... - Я сразу узнал: наша землячка, с Кара-Богаза. Новоселье в пустыне справляет. А это, Сергей Денисович, весточка тоже из наших краев. От дружка твоего, Мурада-следопыта!.. - Чары Акмурадов передал Брагину сверточек, и тот сразу же спрятал его.
        Не утерпев, Сергей спросил, когда рядом никого не осталось:
        - Что я должен делать с этим подарком, Чары Акмурадович?
        - Подумай. Я для себя эту задачу уже решил...
        - Похоже на какую-то тайну.
        - Было такое, а теперь туман рассеивается. То, что я тебе передал, это - не открытие, а подтверждение наших прежних выводов. Спасибо питомцу старого Ковуса-ага, бедовому Мураду. Он помог своей находкой, хотя и без нее мы с тобой, Сергей, знали главное в этой запутанной истории. Мои друзья с границы не ошиблись...
        - Неужели Мурад нашел?.. Значит, он вспомнил: и волны, и остров, и камень...
        Чары Акмурадов мягко шагал по гладким плитам, очень похожим на те, которыми вымощены улицы ветрового Бек-дуза, и следил за трапом самолета. Ковровую лесенку собирались откатывать.
        - Будь осторожен, Сережа, не горячись. Не забывай: осторожность - признак силы. Посылочку я придержал, чтобы ты еще раз убедился и был всегда бойцом. Не забыл своего поединка на берегу моря, возле камня?.. И тогда, и особенно сейчас трудную схватку ты выиграл, Сергей! Уверен, что закалка и уроки тебе еще пригодятся в жизни. Мы всегда, постоянно должны быть сильными, чуткими и зоркими. Свое, завоеванное надо уметь оберегать. Уметь!.. Охотники до чужого еще не перевелись. У нас - рядом граница. Суровы ее законы, и каждый из нас, Сережа, в ответе перед всем народом за нерушимость границы, и
        за чистоту в своем доме. Кажется, истина известная, но повторять ее про себя надо всегда: чтоб истина не потускнела, да и сам не дремал! - Чары Акмурадов заторопился к самолету. - Все нужное я уже сделал, но и ты смотри, Сергей! Не задерживайся долго. Буду ждать. Настоящая страда на родимом Кара-Богазе только начинается! Смотри, Сергей, хош!..
        - Доброго пути, Чары Акмурадович!
        О многом передумал Брагин, пока ехал из аэропорта к гостинице, которая находилась почти на другом краю города.
        .. Зайдя в небольшой, самый отдаленный номер в конце коридора на первом этаже, он внимательно оглядел посылочку. А в ней всего-то и было: записка в половину листа из тетрадки и ролик с пленкой, завернутой в черное. И еще - обсосанная морем голубенькая праща... В записке, исчерченной с угла на угол химическим карандашом, кроме текста, было что-то вроде схемы южного берега Кара-Ада.
        Не верил никто, а Мурад тогда доплыл до Кара-Ада! Своим ходом, без лодки и чужой помощи. Встретила его на острове одна только овчарка Найда с маяка. Мурад плыл тем же путем, между Бекдузом и Змеиным островом, где утонули когда-то бакинские студенты-революционеры... Они были больные и не доплыли, а он, бекдузский пионер доплыл! Мурад еще и не то сделает в жизни! Он ведь сын таймунщика Ковуса-ага!
        Сергей с жадностью читал обо всем этом. Он гордился своим дружком и верил в его светлую, большую жизнь.
        В конце записки была загадка, которую Сергей не сразу разгадал. Что за стрелы были нарисованы у камней маяка и куда вели тайные, извилистые нити?.. На кого бросилась черная змея? Несколько раз перечитывал Сергей записку, прежде чем обратил внимание на слово в уголке листа. "Вспомнил..." Мурад, тонувший и чудом воскресший, забыл, что стряслось с ним около острова. Он многое видел, перед тем как утонуть, но все ушло из памяти. Теперь вспомнил: как он увидел на берегу фотоаппарат, как вынул из него пленку и куда ее спрятал...
        Как это здорово, что Мурад вспомнил! Очень многое вспомнилось и самому Сергею Брагину. Пленка была старательно и туго обернута, хорошо сохранилась, и Сергею не терпелось узнать: что на ней?
        Неразлучный фотоаппарат Сергею сейчас очень пригодился. В Ашхабаде Брагин сделал много снимков, и пленку было в самый раз проявить. Это был хороший предлог заняться "черной магией". Не мешкая, он отправился к Виктору Пральникову. Хозяин дома не стал досаждать гостю своими докуками. Угостив зеленым чаем, куда-то уехал. Сергей остался один.
        Закрывшись в чуланчике с красным фонарем и реактивами, Сергей осторожно проявил пленку. Снимки стоили того, чтобы их показать кому следует... Для иностранного дельца с липкими щупальцами потеря пленки наверняка была ощутимой и, пожалуй, нежданной... Мог ли опытный заморский делец ожидать такой прыти от голопузого утоп: ленника?!
        Безобидные с первого взгляда снимки рукописи Игоря Завидного, отданной на самое короткое время залетному ловкачу, и сейчас еще сохраняли зарядную и опасную силу. Сергей Брагин отчетливо понимал, что речь шла не только о государственной тайне и народных интересах, но и о чести советского человека...
        Вернувшись в гостиницу, Сергей задумался. Он прекрасно знал, что делать в таком случае и куда следовало обратиться, но не спешил... Кое-что до этого уже предпринял недавний пограничник Чары Акмурадов. Сергей тоже был настороже и можно было еще подумать... А думал Сергей о нем - о друге своем Игоре. Тяжелая дума! И грустная. Сегодня они уже встречались. На очень представительном совещании, где Игорь Маркович Завидный ратовал за "свободу выражения личности... свободу творческих поисков, подчиненных позывам и критериям высокого интеллекта..." Историю с установкой негожих печей в Бекдузе он считал нестоящей "мужской дискуссии", настаивал зачислить эти убыточные печи в разряд опытных до полного их износа... Завидный грозился "тряхнуть кое-кого из недалеких практиков", поносил местный "примитив". Все это было несколько часов назад: споры о техническом прогрессе и тупости "местных деляг", о высоком интеллекте избранных и самовыражении... Все эти словесные изящества были днем, а сейчас, когда, получив пленку, Сергей Брагин прикоснулся к черной бумаге с острова Кара-Ада, то стало явным гнусное падение... И
они снова, как тогда у волнобоя, должны были встать с Игорем лицом к лицу.
        Сергей не стал никому звонить. И никуда не поехал о посылкой сорванца Мурада. До устали ходил он в задумчивости из угла в угол перед зеркальным шкафом, а потом спокойно и сдержанно пригласил к себе в номер Игоря Завидного, который остановился в той же гостинице.
        ...Разговор у них долго не получался. Завидный не очень был склонен к словословию после последней стычки. На рассвете он улетал в Москву. Вместе с ним отправлялась и отпускница Нина Протасова.
        - Хочешь, Брагин, утешать меня, как погорельца? - сказал Игорь высокомерно и с пренебрежением. - В науке бывает и не такое. Истинно интеллектуальное, даже облитое грязью и пошлостью, не меркнет. Мне жаль тебя, Сержик! Прозябать и увечить свой ум... Ты обрек себя на это. И я могу это понять, но пачкать ворота, как хавронья!.. Разве можно в святилище науки так орудовать?! Засосал тебя провинциализм. Грызет зависть. И эта умильная девственность желаний, примитив идеек!..- Завидный распахнул легкую сорочку и прикрыл ладонью родинку на груди. Поморщился. - Понять не могу: зачем тебе понадобилось под дружка рядиться? Мерзко на душе ото всей этой мишуры. И за тебя, Брагин, мне стыдновато!
        Сергей выслушал и, кажется, ожидал от этой встречи большего - драки... Стоял он боком к шкафу, косясь в зеркало. Собранный, утихомиренно страшный.
        - Да, мерзко, Игорек! - ответил тихо Сергей. - Возьми вот на дорогу ладанку. А может - и вместо бирки сойдет, как отметина для избранных!
        Переменился Игорь мгновенно. Побледнел, начал перебирать пуговицы на шелковой рубашке, но пальцы плохо повиновались, деревянели, как тогда...
        - Пленка?.. Откуда?.. Мне отдаешь?! Никто не видел?.. Отдай, Брагин, ты же друг!.. - Завидный подпер спиной закрытую дверь, затряс скрюченной кистью руки. Он сразу все понял. Не знал только одного: видел ли кто пленку? Про это Игорь спросил с тем нежданным спокойствием, которое иногда дается людям в минуту смертельной беды.
        - Никому не давал ты эту пустышку, Брагин? - Игорь смотрел на Сергея через зеркало, отвлекая и его от прямого взгляда. - Только не думай со мной играть. Неужели у тебя, Брагин, рука поднимется? Хотя другого я и не жду, когда игра проиграна...
        - Возьми, Игорек! - строго сказал Сергей. - Куда хочешь... сам отнесешь. Советую обо всем подумать.
        - Отдаешь, Сережа?..
        Едва успел Игорь спрятать сверточек в карман, как на пороге появилась Нина, В новеньком голубом платье с вышивкой на коротких рукавчиках и попросту в домашних шлепанцах, но с веером. Её номер был в том же коридоре, и Нина забежала на минутку.
        - Посошок на дорогу? - осторожно сказала она, глядя в зеркало сразу на обоих.
        Сергей с Игорем стояли перед зеркалом и молчали. В сетку окна на свет метнулась летучая мышь и отпрянула, почуяв опасность.
        - Счастливого вам пути! - проговорил Сергей и шагнул за порог, намереваясь уходить, но задержался. - Только груз свой еще раз проверьте!..
        Нина слышала выкрики друзей и только теперь поняла, что оказалась свидетельницей острого и, быть может, рокового разговора.
        - Опять перебранка? - спросила Нина, мало надеясь на откровенный ответ спорщиков.-Давайте посидим перед дорогой. Сережа, угощай гостей!
        Брагин отошел от порога и стал на краю ковра, словно борец в ожидании противника. Но вызов не был принят. Опустившись на стул, Игорь Завидный вертел в руках расческу и старательно, потихоньку выламывал из нее пружинистые зубочки.
        - Не обижайся Нина, но угощенье у нас горькое, - проговорил Сергей, отвернувшись от стола.
        Игорь встал, и болезненно морщась, пытался переломить расческу, но она была о серебряным ободком и не поддавалась...
        - Я теперь кое-что знаю, - неожиданно ответила Нина на слова Сергея. - Вспомнила и поняла.
        - Но ведь другие не знают! - зло засмеялся Завидный. Он глубоко всунул руку в правый карман. Так глубоко, что скособочился, склонил на бок голову и, казалось, до судороги пальцев сжимал жгутик пленки со Змеиного острова.
        Нина быстро сложила пахучий сандаловый веер, который до сих пор держала раскрытым, и подошла к Игорю Завидному.
        - Откройся, - потребовала она тихо и властно. - Про все людям сам скажи!..
        В дверь постучали. Сначала тихонько, просяще, потом требовательно. Игорь, покачнувшись, больно схватил Нину за плечо, умоляюще уставился на Сергея.
        - Войдите! - крикнул Сергей через всю комнату. Дверь быстро распахнулась и на пороге появился сильно взволнованный чем-то начальник управления Николай Максаков. Поздоровавшись, он извинился за непрошенное вторжение и объявил при всех Сергею Брагину!
        - Позвонить не мог. Приказано лично передать: срочно собирайся в Кара-Богаз!
        - Что за спешка, Николай Иванович! Я и без того тороплюсь домой.
        - Самолет уходит через час. Специальным рейсом из Москвы. Наш министр и руководство спецстроя просят тебя, Сергей Денисович, быть с ними. Дела начинаются - дух захватывает. Ведь за это и ты ратовал, Брагин!
        - Никаких прошений я не посылал! - неловко скрывал свою радость Сергей.
        - Когда думаешь о том же, о чем весь наш народ думает и чего он властно добивается, то думы твои далеко слышны! - с огоньком в быстрых, озорных глазах ответил Николай Максаков.
        В эту минуту он показался Сергею Брагину еще более юным, порывистым, увлекающимся. Нравился ему Максаков, и заражал своим задором.
        - Мы хозяева Кара-Богаза, и желаем многого, - не уступал Брагин в запальчивости Николаю Максакову, который и в гостинице чувствовал себя так же уверенно, как и в управлении химической промышленности. - Мы хотим, не когда-нибудь, а сегодня же иметь на берегу Каспия комбинат для комплексной переработки богатств залива Черной пасти. Новое постановление партии о химизации сельского хозяйства и заданиях на сверхтяжелые урожаи читали? Доля Кара-Богаза в этом решающая. Ко двору нам будет и атомный опреснитель морской воды, и газопровод в два жерла, и мощная электростанция на бездымном топливе... Вот это и будет с коммунистическим размахом, по-ленински!.. Я верю, что этот день наступил.
        - Представь себе, Сергей Денисович, что наши предложения почти все приняты. Многое и другое делается для
        Кара-Богаза В этом ты убедишься. Пойдем! За тобой прислали автомашину.
        Не вынимая рук из карманов, Игорь Завидный прислонился к подоконнику и не сводил глаз с настороженной Нины.
        - Мне надо повидаться с Виктором Пральниковым, - сказал Сергей в нерешительности.
        - Он ждет тебя на аэродроме, - давно приготовленным ответом успокоил его Максаков. - Летит в Кара-Богаз вместе с нами Разве усидит дома в такое время Виктор Степанович! Уже готовит .что-то вместе с министром для "Известий". Нынче у всех повышенный интерес к Черной пасти. Отрадно!
        Сергей быстро собрал свои вещи и присел на краешек стула.
        - Помолчим перед дорогой, - сказал он, обращаясь к Нине.
        Максаков посчитал лучшим удалиться, чтобы побыстрее вызволить Брагина.
        Нина подошла к Сергею. Не обращая внимания на Завидного, сжала ему лицо ладонями и заглянула в глаза.
        - Я вижу, тебе не хочется сейчас уезжать, Сережа! Боишься нас оставлять?
        - Раньше мог бояться, - признался Брагин, но теперь ты все знаешь... И я верю тебе. Будь умной и строгой. Нельзя нам иначе, Нина. Нельзя!..
        Нина поправила Сергею галстук и проверила в кармане пиджака платок. Присела рядышком на один стул, чтобы помолчать перед дорогой, но не удержалась и шепнула:
        - У Анны Петровны возьми, Сережа, записку. Хорошо? Только обещай не читать... Порви. Нет, сожги, а пепел в песок закопай. Чтобы никаких следов... Приеду и все расскажу!..
        - Долго ждать, - Сергей тоже нарушил обет молчания перед разлукой.
        - Вернусь в Бекдуз быстрей, чем ты думаешь. - Нина встала, прислушалась к чему-то за дверью - Порешим вот с Игорем Марковичем...
        Завидный не дал ей докончить. Подтянув к себе рывком за шнур телефон, он начал поспешно листать справочник
        - Не уходи, прошу тебя, Сергей! - тихо, очень тихо попросил Игорь, прикрыв обе створки окна. Он взял телефонную трубку, но тут же выпустил из непослушных рук. - Чтобы знал... и все вы, чтоб уверились. Скажу... Подняв трубку, Сергей указал Завидному на скрученный шнур, который был в кольцах и мелких клубочках.
        - Советую сначала распутать все, инженер Завидный! - озабоченно и сурово сказал Брагин.
        - Иди, Сережа, не забудь меня встретить, - попросила Нина, застегивая Брагину пуговицы на пиджаке. - Счастливого пути, - она порывисто сжала ему руку.- А мы тут будем распутывать... Я все сделаю. Не беспокойся, Серёжа!..
        И только теперь помолчали перед дорогой.