Библиотека / Детская Литература / Жидков Станислав : " Римский Трибун " - читать онлайн

Сохранить .
Римский трибун Станислав Николаевич Жидков
        Повесть о событиях в Риме середины XIV столетия, о последнем народном трибуне римлян Кола ди Риенцо (1313 -1354).
        Для среднего и старшего школьного возраста.
        Станислав Жидков
        РИМСКИЙ ТРИБУН
        Историческая повесть
        
        
        
        Предисловие
        
        еперь к тебе, трибун-освободитель,
        Петрарки друг, мы взоры обратим.
        О, за позор отчизны грозный мститель,
        Риенцо. Римской доблести носитель!
        Когда свободы ветхий ствол хранит
        Один хоть лист — пусть как венок лежит
        Он над тобой…

    Байрон. Паломничество Чайльд Гарольда Песнь IV.
        Эта книга расскажет вам о событиях в Риме середины XIV века, развернувшейся там борьбе между феодальной аристократией и торгово-ремесленным населением. В результате восстания римлян в мае 1347 года была провозглашена республика во главе с римским трибуном Кола ди Риенцо.
        Кола родился в Риме, примерно в 1313 году, в семье бедного трактирщика. До двадцати лет жил в деревне и мало чем отличался от простых крестьян. Вернувшись в Рим двадцатилетним юношей, он самостоятельно приобрел начальные знания, а затем стал посещать университет. С большой любовью изучал он римских писателей и блистательное прошлое своей родины. Кола мечтал о возрождении былого величия Древнего Рима, в котором в то время царили нищета и запустение. В городе хозяйничали бароны и магнаты. Кола на себе испытал всю «прелесть» существовавшего тогда правления: один из баронов совершенно безнаказанно убил его младшего брата. Когда же как красноречивому оратору ему дали место городского нотария, он получил возможность еще глубже узнать о злоупотреблениях грандов. Изменить существующее положение, сделать так, чтобы Рим, как он писал, «вернулся к своему древнему, хорошему состоянию» — такова цель, которую он с группой друзей поставил перед собой, готовя революцию.
        Переворот произошел 19 мая 1347 года. В полночь с четырьмя знаменами, вместе с папским легатом Кола подошел к Капитолию и обнародовал новые законы. Созванное вслед за этим народное собрание утвердило предложенные им реформы. С помощью городской милиции Кола подавил сопротивление баронов. Кола принял титул римского трибуна и провел ряд прогрессивных преобразований, пытаясь объединить Италию в единое национальное государство. На его призыв откликнулись двадцать пять мелких итальянских государств, заключивших союз с Римом. Все итальянские патриоты с восторгом приветствовали деятельность Колы. «Не забудется в веках, что безумец этот, цветами увенчанный плебей, на обломках Рима первый уронил луч света на мглу своего времени и пророчески указал отечеству своему путь…» — напишут позже о Кола историки. Яростное сопротивление баронов и церкви помешало трибуну осуществить до конца задуманное. Сын своего времени, Кола ди Риенцо пытался бороться с тиранией, используя тиранические же методы. Он ввел очень большой налог на граждан, чтобы содержать наемное войско и вести борьбу с аристократами. Это подорвало
престиж Риенцо; 8 октября 1354 года вспыхнуло восстание римлян, во время которого трибун был убит.
        Но его идеи и смелая борьба против произвола феодалов оставили в памяти итальянского народа глубокий след.
        Образ римского трибуна продолжает жить в памяти человечества. О нем писали поэты Петрарка, Байрон. В 1835 году английский писатель Булвер-Литтон выпустил большой исторический роман «Риенци, или Последний из трибунов», приобретший широкую популярность и положенный в основу оперы Р. Вагнера «Риенци». Молодой Ф. Энгельс в конце 1840 — начале 1841 года создал набросок стихотворной драмы «Кола ди Риенци».
        Одной из первых опер, поставленных на сцене Большого театра после Великой Октябрьской революции, была опера Р. Вагнера «Риенци».
        
        Глава I
        РИМСКИЕ БУДНИ
        
        есенним вечером 1333 года по одной из древних римских дорог шагал молодой человек с котомкой за плечами и крепкой суковатой палкой в руках. Невеселые думы одолевали его. С той минуты, как пришло известие о смерти отца, он чувствовал себя глубоко несчастным.
        С каждой милей, приближавшей его к родным местам, он все острее переживал тяжесть утраты. Вспоминалась небольшая таверна в квартале делла Регола, на берегу Тибра, недалеко от моста Кваттро Капп. Там, среди бедных домишек римских ремесленников и мелких торговцев, среди водяных мельниц и сновавших по реке барок, прошло детство. Перед глазами как живой вставал отец, рослый, плечистый трактирщик, вспоминалась мать, отстирывающая в Тибре чужое белье. Она так любила своих детей. Особенно его, первенца. Но мать умерла давно, десять лет назад.
        Вокруг быстро сгущалась темнота. Плотные облака, опустившиеся с гор, затянули небо. Со стороны города доносился едва различимый колокольный перезвон.
        Внезапно впереди за кустами послышались крики и шум борьбы. Кто-то звал на помощь. Человек на дороге вздрогнул, остановился и прислушался, словно не зная, на что решиться. Потом, устыдившись своего малодушия, бросился вперед и увидел на обочине повозку, остановленную вооруженными людьми. Один из них держал отчаянно вырывавшегося возницу, второй связывал стенавшего старика, а третий, в поблескивающих доспехах и в надвинутой на глаза шляпе, нес к оседланному коню женщину. На ее голову, чтобы заглушить крики, был накинут плащ. Путник, нахмурившись, перекрестился, сбросил с плеч котомку и, прячась за кустами, стал приближаться к человеку в доспехах. Прежде чем тот заметил опасность, он обрушил ему на голову свой увесистый посох. Бандит вместе с ношей рухнул на землю.
        Юноша тотчас поспешил на помощь вознице и старику. Он действовал суковатой палкой так ловко, что через минуту еще один из грабителей лежал на земле, а другой после короткой схватки, в которой принял участие и освобожденный возница, успевший вооружиться мечом, был обращен в бегство. Когда уцелевший разбойник скрылся в чаще, молодой человек подобрал котомку и подошел к вознице.
        - Вовремя ты подоспел, друг. Мы обязаны тебе жизнью, — опуская оружие, повернулся к нему возница. — Как твое имя?
        - Кола ди Риенцо.
        - А мое Чекко. Чекко Манчини. Я художник. Это мой брат Франческо. Он городской нотарий.
        Говоривший воткнул в землю меч и помог связанному старику освободиться.
        - Спасибо тебе, храбрец, — поднимаясь, произнес нотарий. — Ты не побоялся напасть на целую шайку.
        - И дрался здорово, — заметил Чекко. — Простой палкой двоих уложил.
        - В горах приходилось иметь дело с волками, — смущенно отозвался путник.
        - Запали факел, — обратился старик к брату. — Не случилось ли чего с Ниной?
        Они поспешили к неподвижно лежавшей женщине. Старый нотарий снял с ее головы плащ. Чекко зажег смоляной факел. При свете огня Кола ди Риенцо увидел бледное лицо девушки. Ей было лет шестнадцать. Через несколько минут она глубоко вздохнула.
        - Слава богу, очнулась! — радостно сказал старик. — Перенесите ее в повозку.
        Кола легко поднял девушку. Она открыла глаза и испуганно вскрикнула.
        - Не бойся, дочка! Это наш спаситель, — успокоил ее нотарий.
        Он взял у брата факел и осветил тело человека в доспехах. Тот лежал лицом вниз, не подавая признаков жизни. Чекко перевернул грабителя на спину и приподнял его шляпу, надвинутую на самые брови.
        - Святое небо! Мартино ди Порто! — со страхом воскликнул он.
        - Давай уносить ноги, пока целы, — побледнев, сказал старый нотарий. — Его люди могут вернуться.
        - Кто это? — усаживая девушку в повозку, спросил Кола.
        - Ты не слышал о Мартино ди Порто? — изумился Чекко. — Да его знает здесь каждый. В Риме нет большего злодея, чем этот барон.
        - Он из рода Орсини, — пробормотал старик, устраиваясь рядом с Колой. — От таких разбойников лучше быть подальше.
        - Гаси факел, Франческо, — подбирая поводья, сказал Чекко. — Держитесь крепче!
        Он сунул меч под сиденье, вскочил на повозку и погнал лошадь к городу.
        Через полчаса они благополучно добрались до Рима и миновали заставу. Проехав по мосту Кваттро Капп на другую сторону Тибра, возница остановил повозку перед невысоким каменным зданием.
        - Вот мы и дома. — Чекко Манчини спрыгнул на землю. — Ты, конечно, зайдешь? Не обидишь отказом, — обратился он к молодому человеку. — Считай отныне этот дом своим.
        - Мне бы только плечо перевязать, — сказал Кола, показывая разодранный и окровавленный рукав куртки.
        - Э, Да он ранен! Что же ты молчал? — засуетился старик, вводя гостя в комнату. — Ну-ка, Нина, помоги.
        Девушка быстро принесла все, что нужно было для перевязки, и принялась осторожно промывать рану своему спасителю. Пока дочь нотария заботливо бинтовала плечо, Кола ди Риенцо не спускал с нее глаз.
        - Не больно? — встретив его взгляд, улыбнулась Нина. — Вы терпеливы. Через два дня смените повязку. Если зайдете к нам, я охотно сделаю это сама.
        - Обязательно зайду, — пообещал Кола. — Тем более, мы почти соседи.
        - Разве вы здешний? Я вас прежде не видела.
        - Я много лет провел в деревне у родственника, а тут живут мои братья и сестра.
        - Где же ваш дом?
        - На той стороне. В квартале делла Регола, на углу между Иудейским храмом и мостом Кваттро Капп.
        - Там таверна Лоренцо Габрини. Его недавно похоронили на францисканском кладбище.
        - Это мой отец, — печально опустил голову юноша.
        - Так ты сын трактирщика Риенцо! — воскликнул Чекко. — Хороший был человек, не боялся говорить правду. Потому-то его и не любили те, кто правит городом.
        - Не знаете, как умер мой отец? — тихо спросил Кола.
        - Говорят, тело Лоренцо нашли за мостом у мельницы. Кто его убил, неизвестно.
        - В последнее время у нас невесть что творится, — накрывая на стол, сказала жена художника. — Ночью на улице лучше не появляйся. На каждом шагу убийства и грабежи. Даже днем небезопасно. Вчера у рынка опять была схватка между людьми Колонна и Орсини.
        - Ни ремесленникам, ни торговому люду нет жизни, — вздохнул нотарий. — Зато знать чувствует себя прекрасно. Сидят себе в укрепленных палаццо и творят, что вздумают.
        - Однако мы заболтались, угощаем гостя разговорами, — спохватился хозяин. Он взял молодого человека под руку и повел к столу. — Кстати, из каких ты мест возвращаешься?
        - Я жил у деда, недалеко от Ананьи, — ответил Кола. — Помогал по хозяйству.
        - Давно ты у него?
        - Лет с девяти, как умерла мать. Нас, ребят, было четверо. Меня как старшего отец отправил в деревню. Два брата и сестра с ним остались.
        - И с тех пор вы здесь не были? — спросила Нина.
        - Года три назад мы приезжали сюда с дедом на пасху. А отец к нам часто наведывался. Привозил деньги францисканцу, что обучал меня грамоте.
        - Оказывается, ты ученый, — улыбнулся нотарий. — Чему же учил тебя монах?
        - Я умею читать по-латыни, знаю Ветхий и Новый завет, помню наизусть многие псалмы. Фра Томмазо говорил, что я мог бы сдать экзамен за семинарию.
        - Ну, а кроме священного писания?
        - Еще он обучал меня счету и риторике. Только арифметика мне плохо давалась, я больше любил читать книги. Жаль, их там было мало.
        - Ты можешь пользоваться нашими книгами. Заходи в любое время. Нина тоже любительница чтения. — Старик потрепал дочь по волосам. — Она тебе все покажет.
        - Мой брат уже много лет собирает старинные рукописи и редкие произведения. А я их привожу в порядок, — пояснил Чекко. — У нас в доме немало интересного.
        - Недавно отца пригласили в университет читать курс по древнеримскому праву, — с гордостью произнесла девушка. — Он знает много языков.
        - Если хочешь, приходи на мои лекции, — заканчивая ужин, сказал хозяин. — Будешь хорошо заниматься, станешь, как я, нотарием.
        - Учиться-то я очень хочу, — задумчиво произнес Кола. — Только ведь мне придется теперь работать за отца. А хлопот с таверной сами знаете сколько.
        - Во всяком случае, в любом деле рассчитывай на нас, — допивая свое вино и поднимаясь из-за стола, сказал Чекко Манчини. — Мы с братом ничего для тебя не пожалеем. Сегодня ты спас нашу семью от большой беды.
        Поблагодарив новых знакомых и пообещав на следующий день навестить их, юноша простился и пошел к дому отца в квартал делла Регола.

* * *
        Легкая крытая повозка, запряженная четверкой белых лошадей, подъехала к центральному портику огромного дворца-крепости. Дворец принадлежал Колонна, самым могущественным из римских баронов. Отряд всадников, следовавший за повозкой, остановился неподалеку. Капитан кавалеристов, спрыгнув с коня, откинул подножку и помог сойти на землю высокому, слегка сутулящемуся человеку в красной кардинальской мантии.
        Дворцовые слуги распахнули массивную, обитую бронзой, дверь. Разминая затекшие в пути ноги, кардинал с улыбкой посматривал вокруг. Навстречу уже спешил могучий чернобородый рыцарь в короткой кольчуге, с широким кинжалом у пояса.
        - Монсиньор Джованни — брат наш! Наконец-то выбрался из своего Авиньона. — Бородач заключил гостя в крепкие объятья.
        - Потише, Стефано, не поломай ребра, — со смехом отозвался прелат. — Как вы тут? Где отец?
        - Ждет наверху. Мы все рады твоему приезду. С тех пор как пришло письмо, каждый день о тебе говорим. Что там нового при дворе его святейшества?
        Они вошли в парадную дверь и миновали несколько больших зал, полных солдат-швейцарцев и мелких дворян, наводнявших, по обыкновению, палаццо Колонна.
        Наемники и вассалы чувствовали себя здесь как дома. Живя щедротами хлебосольного барона, они слонялись по саду и первому этажу дворца, играли в кости, коротали кто как мог время в ожидании, когда патрону понадобятся их услуги. При виде кардинала и Стефано Колонна-младшего все почтительно раскланивались.
        - У вас по-прежнему как в осажденном замке, — заметил монсиньор Джованни. — Неужели нельзя обойтись без стольких солдат?
        - Чтобы править чернью, надо держать ее в страхе, — пожал плечами Стефано. — К тому же с такими соседями, как Орсини, приходится постоянно быть, начеку.
        Поднявшись по широкой мраморной лестнице на второй этаж, куда допускались только члены семьи и ближайшие друзья дома, братья вскоре вошли в просторный рабочий кабинет Стефано Колонна-старшего. Глава рода, крепкий старик, с буйной седой шевелюрой, в распахнутом бархатном камзоле и голубых чулках, сидел у окна, быстро записывая что-то в счетную книгу.
        Заметив в дверях сына, с которым не виделся несколько лет, он подошел к нему и трижды поцеловал.
        - Покажись, покажись, ваше преосвященство, — радостно говорил барон, рассматривая гостя. — Что-то рано начинаешь сдавать.
        - Зато ты, отец, выглядишь молодцом, — улыбнулся прелат.
        - Проводи большую часть дня в седле, это полезно, — улыбнулся старик.
        - Мне приходится заниматься совсем другим, — вздохнул монсиньор Джованни. — Кардинал при особе его святейшества — дело не простое.
        - Разумеется, тем, кто хлопочет о спасении чужих душ, некогда думать о собственном теле, — с иронией произнес барон.
        - Жизнь в Авиньоне имеет свои преимущества, — вмешался в разговор Стефано Колонна-младший. — Не зря все Стремятся туда. Говорят, при дворе папы собрались самые блестящие умы.
        - Что касается талантов, там их действительно немало. И первый среди них — наш соотечественник Петрарка, — сказал кардинал.
        - Ты писал, что знаком с поэтом? — заинтересовался старый барон. — Расскажи о нем.
        - О, это необыкновенный человек! В тридцать лет он уже и филолог, и историк, и географ, и философ. Но прежде всего — поэт. И какой поэт! В искусстве стихосложения с ним мог бы сравниться лишь Данте[1 - Данте (1265 -1321) — великий итальянский поэт, творец «Божественной комедии».].
        - Ты, разумеется, стал его покровителем? — опять спросил старый барон.
        - Иметь такую звезду в свите не только приятно, но и полезно. К тому же как глава итальянской партии при папском дворе я обязан заботиться о нем. Мы стали друзьями. Петрарка посвятил мне один из своих прекрасных сонетов. Вот послушайте:
        Покинув нечестивый Вавилон,
        Приют скорбей, вместилище порока,
        Я из бесстыдных стен бежал далеко,
        Чтоб мир в душе моей был сохранен.
        
        Я здесь один. Любовью вдохновлен,
        Пишу стихи, рву травы у потока,
        Мечтаю вслух, парю умом высоко,
        Гляжу вперед и лучших жду времен.
        
        Мне все равно — я беден иль богат;
        Не занят я ни чернью, ни собою,
        Ни зноем сердца, ни жарой лучей.
        
        Лишь двух людей я видеть был бы рад:
        Одну — с не столь суровою душою,
        Другого — с бодростью минувших дней.
        Кардинал многозначительно посмотрел на отца и брата.
        - Одна — это его Лаура. Другой — это я!
        - А нечестивый Вавилон, надо полагать, Авиньон? — покачал головой барон. — Не слишком-то он лестно выражается о новой столице христианского мира.
        - Поэт, как и все мы, итальянцы, считает, что папа должен вернуться в Рим. Но его святейшество не хочет покидать Францию, — сказал монсиньор Джованни.
        - Под защитой французского короля ему спокойней, — произнес Стефано Колонна-младший. — Здесь нельзя чувствовать себя в безопасности. У нас дня не проходит без войны и разбоев. Только что приходили купцы, просили дать им солдат. Даже днем они боятся выезжать из города. Дороги в округе кишат бандитами. Без большого отряда хоть не пускайся в путь.
        - Да и в самом Риме не лучше, — подтвердил старый барон. — Недавно чуть было не убили моего внука. Он неосторожно вышел за ворота нашего квартала, так в него стреляли из арбалета. Хорошо, не попали. Мальчик вовремя убежал.
        - Как, Джанни уже такой большой? — удивился кардинал. — Я помню его совсем малышом.
        - Сейчас ты не узнаешь племянника, — с гордостью сказал старик. — Он растет быстро и будет со временем достойным продолжателем нашего рода. Однако пойдем-ка на женскую половину. Там тоже ждут дорогого гостя.

* * *
        С крутого Авентинского холма, нависшего обрывистыми склонами над Тибром, Кола ди Риенцо и Нина любовались вечерним Римом. Дочь нотария была в длинном голубом платье, отороченном на шее синим бархатом. Сквозь узкие прорези рукавов виднелось белоснежное полотно рубашки. Золотистые волосы заплетены в тугую косу и украшены по моде того времени цветными лентами.
        Рядом со своей нарядной спутницей Кола, в простом старом камзоле и сандалиях на босу ногу, больше походил на скромного слугу. Только атлетическая фигура и часто менявшееся выражение одухотворенного лица с орлиным носом приковывали внимание прохожих.
        - Люблю наш древний город, но не могу спокойно смотреть на эти камни. Как вспомнишь о славном прошлом, невольно сравниваешь с тем, что стало. — Юноша показал на лежавшие вокруг руины. — Когда-то здесь были великолепные здания и жили свободные римские граждане.
        - Зато теперь тут свободно пасутся овцы, — улыбнулась Нина. — Посмотри-ка, они даже бродят по священным развалинам храма.
        - Неужели этому гиганту не суждено подняться! — с грустью произнес Кола.
        Он замолчал и снова погрузился в размышления, глядя на раскинувшийся внизу город.
        За двойной каменной оградой, на огромном пространстве среди беспорядочно разбросанных домишек и развалин античных сооружений виднелись засеянные поля, пустыри и чахлые виноградники. На вершинах холмов, где некогда возвышались императорские дворцы, стояли сейчас серые невзрачные замки римских вельмож и обнесенные высокими стенами монастыри. На фоне темной зелени ярко выделялись заросшие травой красные кирпичи кладки, сохранившиеся кое-где колонны и арки.
        - Ты сегодня так погружен в мысли о далеком прошлом, что совсем не замечаешь настоящего, — с легким упреком сказала девушка. — Даже не похвалил моего нового платья. А ведь я трудилась над ним три дня.
        - О, платье чудесное! Только для меня ты прекрасна в любом одеянии. — Кола взял ее за руку. — Знаешь, я с тех пор, как тебя встретил, чувствую в себе столько сил, что готов перевернуть мир.
        - Не потому ли ты стащил вчера с седла мессере Фортифьекка?
        - Этого подлеца следовало проучить. Он сбил своей лошадью ребенка.
        - Префект[2 - Префект — начальник городской милиции Рима.] хотел тебя арестовать, да, к счастью, вступился Стефано Колонна. Старик не забыл, как ты отделал его врага Мартино ди Порто. Он ведь опять разбойничает на дорогах. Тебе следует быть осторожней. Не такой Мартино человек, чтобы прощать.
        - Должно быть, у него крепкая голова, — засмеялся Кола. — При следующей встрече придется принять это во внимание.
        - Все шутишь, а я постоянно в тревоге за тебя. Неужели нельзя не ввязываться в опасные переделки?
        - Но будешь ли ты тогда уважать меня? Подумай, можно ли уважать труса?
        - Ты прав! Я люблю тебя именно таким, — прошептала Ника.
        Она вдруг положила руки ему на плечи и быстро поцеловала. От неожиданности Кола растерялся. Он успел ощутить ее влажные губы, успел почувствовать необыкновенную радость, но в то же время тревога и озабоченность невольно отразились на его лице.
        Это заметила девушка.
        - Что с тобой? — с беспокойством спросила она. — Ты чем-то огорчен?
        - Согласится ли твой отец на наш брак? Говорят, мессере Франческо отказал недавно молодому синьору Бельведеро.
        - Да он потому и отказал, что знает все, — улыбнулась Нина. — Я сама ему рассказала.
        - А он?
        - Сперва сердился за то, что мы скрыли от него. Потом одобрил мой выбор.
        - Клянусь небом, учитель — необыкновенный человек! — просияв, воскликнул Кола. — Я уважаю его больше всех в городе.
        - Отец тоже любит тебя. Говорит, из тебя выйдет настоящий ученый.
        - О, Нина, я сейчас самый счастливый из людей! А ты — ты самая славная девушка на свете! — Он подхватил ее на руки и закружил в воздухе.

* * *
        В узкой длинной мансарде у пылающего камина Кола ди Риенцо что-то переписывал с ветхого пергамента. Грубый, сколоченный из плохо обструганных досок стол был завален листами, свитками и книгами в толстых кожаных переплетах. В центре стоял глиняный чернильный прибор и стакан с очиненными гусиными перьями.
        За окном хлестал дождь. Поскрипывая ставнями, завывал ветер.
        Несмотря на горевший в камине огонь, в комнате было холодно и сыро.
        - Еще пишешь? Не замерз? — поднимаясь по крутой лестнице, спросила Нина. — Попробуй пирога с маком.
        Кола поцеловал жену, взял тонкий нож для очинки перьев и отрезал два куска.
        - Попробуем, как у вас получилось.
        - Много работы? Может быть, помочь? Почерк у меня почти такой же. — Нина посмотрела на разложенные на столе листы.
        - Ничего, осталось переписать страниц десять. Потом отнесу к Чекко для разрисовки, и начнем переплетать.
        - Для кого книга?
        - Мессере Бруно заказал для Стефано Колонна. Им понравилось, как я сделал в прошлый раз томик Виргилия. Скоро у нас появятся деньги. Синьор хочет завести большую библиотеку.
        - Теперь это в моде. Даже те, кто не умеет читать, приобретают книги. Боятся прослыть невеждами.
        С улицы вдруг донеслись громкие возгласы, топот проносившихся всадников. В дверях появилась взволнованная Ирена.
        - Синьор Колонна опять воюет с Орсини. У моста Сант-Антонио настоящее сражение. Как бы Марко и Конте не попали под стрелы. Их должны сейчас отпустить из школы.
        - Успокойся, сестра, они не маленькие, — вглядываясь в окно, с тревогой сказал Кола. — Да вон и Конте.
        Из-за угла показался сын художника. Он бежал, отчаянно махая руками. Все поспешили вниз навстречу мальчику.
        - Скорей… скорей… на мосту… сбили Марко! — заикаясь от рыданий, выкрикнул Конте.
        Кола ди Риенцо бросился по улице к реке. На той стороне Тибра еще шла схватка. С набережной долетали воинственные крики солдат. Он вбежал на мост и увидел брата. Тот лежал запрокинув голову в луже крови. Рядом валялась ученическая аспидная доска. Лицо Марко было изуродовано, грудь продавлена лошадиным копытом.
        Опустившись на колено, Кола припал щекой к окровавленной рубашке брата. Но тщетно пытался он уловить под ней биение жизни. Тело мальчика оставалось холодным и неподвижным. Марко был мертв. Когда это дошло до сознания Колы, в глазах его блеснула ненависть.
        - Будьте прокляты, детоубийцы! — Он поднял к небу сжатые кулаки.
        Древний Рим

        
        Глава II
        ДРУГ ПЕТРАРКИ
        
        воя речь в защиту Марсилия Падуанского[3 - Марсилий Падуанскнй (1270 -1342) — прогрессивный итальянский политический деятель, противник притязаний папства на светскую власть.]всполошила сегодня ученых мужей. — Франческо Манчини с упреком взглянул на шедшего рядом Колу. — Особенно их напугали цитаты о народовластии.
        - Можно подумать, что законы существуют лишь затем, чтобы оправдывать произвол, — отозвался Риенцо.
        - Не будь наивным, друг мой, законы всегда служат сильным. Давать правителям советы по меньшей мере рискованно. К тому же в большинстве случаев страдания человека вызываются несоответствием его желаний с окружающим миропорядком, — заметил старый нотарий. — Поэтому необходимо приспосабливать одно к другому. А так как миропорядок не в нашей власти, то остается менять желания.
        - Мы можем изменить и порядок, — возразил Кола. — Разве не об этом вопиют руины прошлого? Надо лишь заставить людей поверить в такую возможность.
        - И ты хочешь сделать это? — улыбнулся старик.
        - Почему бы и нет! Кто-то должен указать новый путь.
        - Тогда готовься попасть на крест.
        - Даже если под ним будет костер! — отозвался Риенцо.

* * *
        - Лоренцо! Лоренцо, смотри кто вернулся! — громко позвала Нина. — Что же ты не встречаешь?
        Игравший в углу четырехлетний мальчик, вскочив на ноги, бросился к двери. Кола ди Риенцо радостно подхватил подбежавшего сына. Вместе с ним в таверну вошли несколько молодых людей в поношенных студенческих куртках. Возбужденно переговариваясь, они расположились у камина. Из кухни вышел Бернардо.
        - Ну, как? Что сказали в папской камере?[4 - Камера — городская канцелярия, ведавшая церковными и светскими делами.] — обратился он к брату.
        - Дали официальное разрешение. Можно опубликовать переводы! — Кола подбросил малыша вверх и, ловко поймав, усадил на колени.
        - Я уверен — они прочли лишь первые страницы, — засмеялся один из студентов. — Не то епископ наверняка бы запретил.
        В этот момент на пороге появился Чекко Манчини в своей измазанной красками рабочей куртке.
        - А, Чекко, заходи, заходи! — весело приветствовал его Кола. — Есть добрая весть.
        - Уж не отпустили ли тебе по ошибке грехи? — улыбнулся художник.
        - Почти угадал. Епископ и камера разрешили опубликовать республиканские законы.
        - Поздравляю! И советую поспешить, пока там не передумали. — Он достал сахарную конфету и потрепал маленького Лоренцо по щеке. — Это тебе от деда Франческо.
        - Что отец? Как себя чувствует? — спросила Нина.
        - Слава богу! Послал сказать, чтобы вы готовились к празднику. Завтра в Рим приезжает Петрарка.
        - Петрарка! К нам едет великий Петрарка! — раздались взволнованные возгласы.
        Все обступили художника.
        - Его приглашали короноваться лавром в Париже и в Неаполе, — продолжал Чекко. — Но он предпочел, чтобы зеленый венок был возложен на него здесь. Говорят, король Роберт Неаполитанский три дня напрасно упрашивал поэта остаться.
        - Клянусь — он истинный итальянец! — воскликнул Кола. — Такие не забывают родину.
        - Теперь ясно, почему епископ разрешил публикацию древних законов, — заметил Гуаллато. — Он боится Петрарки… Послушайте, как тот разделался с папским двором в Авиньоне.
        Студент поднял руку. В наступившей тишине зазвучали стихи:
        Да поразит тебя небесный гром,
        Негодный двор! Ты, бедных разоряя
        И крохи их в свою казну сбирая,
        Богаче и сильнее с каждым днем.
        
        Гнездо измен, где все то зло творится,
        Что губит ныне божий свет, —
        Вино, еда, постель — вот твой завет,
        И лишь один разврат в тебе гнездится.
        - Не так громко, друг! Тут не пустырь, — похлопал юношу по плечу Чекко. — Что простят Петрарке, не простят нам. — Художник внимательно обвел взглядом собравшихся и с улыбкой добавил — В наше время жизнь потерять нетрудно. А она может пригодиться и для дела.

* * *
        Город с утра был охвачен волнением. Весть о прибытии Петрарки разнеслась по Риму. Толпы народа в праздничных одеждах устремились к Большим воротам. Сюда же стекались жители окрестных селений. Древняя либиканская дорога была запружена людьми. Всем хотелось увидеть торжественный въезд любимого поэта.
        Несколько сот всадников-кавалеротти, юношей из зажиточных семей, служивших в городской милиции и представлявших цвет римской армии, поскакали в Альбано для встречи. Вместе с членами знатных феодальных родов и посланцами неаполитанского короля, сопровождавшими Петрарку, они должны были составить почетный эскорт.
        По одну сторону от двойных ворот, с высоким аттиком, возведенным еще во времена императора Клавдия, расположились представители тринадцати цехов во главе с консулами и советниками.
        Ближе к центру колыхались на ветру расшитые эмблемами знамена старших цехов: земледельцев, шерстяников, мясников.
        Напротив стояли должностные лица городских районов. Под цветными парчовыми штандартами находились выборные начальники-капориони, рядом сборщики налогов габельери и гаршиери, ведавшие продовольственным снабжением. За расстановкой и поддержанием порядка следили «добрые мужи» из «Совета тринадцати»[5 - «Совет тринадцати» — орган городского самоуправления из тринадцати человек, по числу районов.] и солдаты префекта.
        По обочинам дороги, насколько хватало глаз, толпились ремесленники, подмастерья, ученики, поденщики, монахи, крестьяне, нищие. Среди простонародья выделялись яркими нарядами купцы и их жены. Отдельными группами держались студенты, писцы, художники и люди дворянского сословия.
        Кола ди Риенцо с друзьями поднялся на городскую стену, чтобы лучше наблюдать церемонию. Глядя вниз на оживленную толпу, он думал о Франческо Петрарке.
        Какая удивительная судьба выпала на долю этого человека! Слава поэта гремела по всей Европе. Могущественные государи осыпали его милостями, наперебой приглашая к себе. И вот через несколько часов он получит высшее признание и будет, по древнему обычаю, увенчан зеленым венком на Капитолии.
        - Короноваться лавром в тридцать шесть лет не приходилось еще ни одному поэту, — заметил Чекко Манчини. — Петрарка первый так рано добился этой чести.
        - Говорят, он сын простолюдина? — спросил Кола.
        - Его отца изгнали из Флоренции вместе с Данте. До прихода к власти черных гвельфов[6 - Черные гвельфы — партия флорентийских банкиров, связанная с папой и одержавшая победу с помощью французских войск.] он был нотарием коммуны.
        - Какая интересная фамилия — Петрарка. Ни у кого не встречал такой.
        - По-настоящему его фамилия Петракко, — отозвался художник. — Поэт переделал ее для благозвучия на латинский лад.
        - Он родился во Франции?
        - Нет, в Ареццо. Семья переехала в Авиньон, когда ему было лет восемь.
        - Ты видел его?
        - Несколько лет назад Петрарка гостил в Риме у Стефано Колонна. Мы познакомились во дворце, где я расписывал стены.
        - Каков он? Хорош собой?
        - Ростом Франческо пониже тебя. Лицом смугл, худощав. Пожалуй, замечательны в нем лишь глаза: всегда живые, необычайно проницательные.
        - Я слышал, Петрарка готовился стать юристом, прежде чем пошел в клирики? — вежливо осведомился один из студентов.
        - Отец хотел сделать из него законника, — сказал Чекко. — Его послали изучать право в Монтелье, потом в Болонью. Но Франческо больше интересовался древней литературой, далее принял духовный сан, чтобы без помех заниматься любимым делом.
        - А почему он так дружит с родом Колонна? Им посвящено уже несколько сонетов.
        - Неужели не знаешь! Кардинал Джованни Колонна был в Авиньоне первым его покровителем.
        - Смотрите! Смотрите! — показал Гуаллато.
        Вдали на дороге, запруженной народом, появился всадник в красной мантии. Следом, поднимая облака пыли, двигался блестящий многолюдный эскорт. Стоявшая внизу толпа взволнованно загудела.
        - Едет! Петрарка едет! — донеслись крики.
        Сотни встречающих замахали руками, шапками, платками. Шум голосов постепенно нарастал. Через некоторое время стало видно непокрытую голову поэта, сидевшего на белой лошади.
        Знаменосцы у ворот склонили перед ним знамена. Под ликующие возгласы римлян, осыпаемый цветами, Петрарка въехал в город.
        В сопровождении горожан он направился к Капитолию, где должна была состояться торжественная коронация. Кола ди Риенцо, Чекко Манчини и другие поспешно спустились со стены, стараясь держаться поближе к поэту. Вместе с толпой они дошли до площади.
        Епископ, префект, сенаторы и высшее духовенство уже ожидали перед Дворцом Сенаторов. Специально отведенные места на возвышении занимали послы и именитые граждане. Доктора свободных наук, выбранные для возложения лаврового венка, находились в центре у стола, обитого зеленым бархатом. Здесь же собрались ученые богословы, порты и профессора Римского университета.
        Со всех сторон из соседних улиц и переулков продолжал прибывать народ. Солдаты городской стражи, оцепившие центральную часть площади, с трудом сдерживали быстро растущую толпу.
        Внезапно в разных концах площади раздались голоса, требовавшие тишины.
        На невысокий помост, держа в руках развернутый свиток, взошел глашатай сената. Он огласил постановление о коронации Петрарки и о присвоении ему звания почетного гражданина Рима.
        Затем на помост поднялся Франческо Петрарка. На его голову был торжественно возложен зеленый венок. На ближайшей колокольне ударили в большой колокол. Гулкий звон слился с возбужденными криками толпы. Народ восторженно поздравлял увенчанного лаврами поэта.

* * *
        - Собирайся живее! Нас ждут во дворце Колонна. — Чекко Манчини, шумно дыша, вошел в маленькую мансарду.
        - Неужели Петрарка! — Кола радостно взглянул на вошедшего, отложив в сторону гусиное перо.
        - Его познакомили вчера с твоей книгой. Брат рассказывал, что он очень заинтересовался и просил, чтобы мы зашли сегодня пораньше.
        - Разве он не уезжает?
        - Уедет после парадного обеда. Утром поэт хочет побродить по Риму. Мы будем провожатыми.
        Кола ди Риенцо поспешил вслед за художником. Они быстро прошли несколько улиц и оказались перед огромным палаццо с садом.
        Дворец принадлежал Стефано Колонна и примыкал одной стороной к старой городской стене. За стеной высилась гигантская колонна Траяна[7 - Траян (53 —117) — римский император. Воздвиг колонну в честь победы над Дакией.], ставшая символом феодального рода, захватившего рту часть Рима.
        То был настоящий город в городе. Владение могущественных синьоров охраняли десятки солдат. Высокая ограда и башни служили защитой во время частых междоусобиц.
        Миновав узкие ворота под одной из таких башен, друзья подошли к отделанному белым мрамором парадному входу палаццо Колонна. Слуги в коротких бархатных куртках, украшенных гербами, провели их в сад. Там с открытой книгой в руках уже прогуливался Петрарка в своей неизменной черной сутане.
        - Здравствуй, Чекко! — узнав, приветствовал он художника. — Любуюсь вот твоими миниатюрами. Как поживаешь?
        - Спасибо, неплохо! Брат передал, чтобы я привел сюда нашего законника.
        - Очень рад! — Поэт внимательно посмотрел на Колу. — Прочитал вчера ваш труд. Работа интересная. Но пока все спят, надо выбраться отсюда.
        Петрарка с улыбкой кивнул гостям и, попросив привратника открыть садовую калитку, повел их в сторону колонны Траяна. Вскоре они вышли на широкую площадь. Остовы величественных зданий, десятки мраморных колонн и разбитых скульптур напоминали еще здесь о былом могуществе империи.
        В центре площади стояла знаменитая тридцатиметровая колонна из крупных блоков греческого мрамора. Над ней виднелась огромная статуя Траяна. По массивному стволу колонны развертывалось спиралью вверх двадцать четыре витка двухсотметрового резного фриза с волнистыми краями. Около двух с половиной тысяч фигур барельефа представляли различные эпизоды двух дакских войн. Батальные сцены перемежались с мирными картинами и с изображениями жертвоприношений богам, в честь удачных походов, присоединивших к империи новую цветущую провинцию. Внутри колонны помещалась винтовая лестница, ведущая на капитель. Кубическое каменное основание с дверью украшали изображения трофейного оружия варваров. Там под мраморной плитой находилась урна с прахом императора Траяна.
        - Какое величественное надгробье! Да и вся площадь, — рассматривая барельеф, сказал Петрарка. — Древние знали цену славы.
        - Здесь был когда-то самый большой из римских форумов, — отозвался Чекко. — Чтобы построить его, Траян приказал снести каменный туфовый холм между Капитолием и Квириналом. Говорят, он был выше колонны.
        - Срыть холм чужими руками не трудно, — тихо заметил Кола. — Многие ставили себе памятники при жизни, не надеясь, что о них вспомнят после смерти.
        - Дело не в одном тщеславии, — покачал головой художник. — Грандиозные сооружения укрепляли в римлянах веру в свои силы. Она-то и делала их непобедимыми.
        - Где теперь та вера! — с горечью произнес молодой человек. — Если бы удалось воскресить ее в народе!
        - Что бы тогда? — с интересом взглянув на молодого человека, спросил Петрарка.
        - Тогда можно было бы возродить великую республику.
        Поэт положил руку на плечо Колы ди Риенцо:
        - Я рад, что встретил человека, разделяющего мои мысли. Видеть родину свободной и единой — мечта всех истинных патриотов. Но боюсь, что осуществить это труднее, чем ты думаешь.
        - И все же мы должны начать эту борьбу, — твердо сказал Кола.
        - Еда, и сон, и образ жизни праздный — вот добродетели людской вся суть, — задумчиво продекламировал Петрарка. Он помолчал и с улыбкой добавил: — Ваш труден и опасен путь, друзья мои! Но тем прошу я боле — нс покидайте дела в тяжкой доле.
        Беседуя, поэт и его спутники двинулись дальше.

* * *
        Маленькая старая харчевня на берегу Тибра с утра до вечера была полна народа. С тех пор как Кола ди Риенцо стал нотарием и начал выступать в защиту прав тех, кто страдал от произвола знати, многие шли сюда за помощью и советом.
        В этот день здесь было особенно людно. Горожане горячо обсуждали последние новости. Известие о смерти Бенедикта XII и избрании нового папы Климента VI пробудило большие надежды. Городская камера и сенат отправили в Авиньон посольство с просьбой перенести римские юбилейные торжества, предстоящие в 1400 году, на 1350 год. Согласие папского двора сулило в близком будущем немалые выгоды.
        - Клянусь святой пасхой, это было бы здорово! — грохнул кулаком по столу подвыпивший столяр Паоло Буффа. — На такой праздник повалят толпы паломников. Придется много строить: приводить в порядок церкви, часовни. У нас снова будет полно работы.
        - Дела тогда всем хватит, — кивнул могучего сложения кривоглазый кузнец дель Веккио. — А то сидим впроголодь, без заказов.
        - Пока тут грызутся синьоры, папа вряд ли вернется в Рим, — выразил сомнение его сосед, торговец зеленью, рассудительный Кафарелло.
        - Богомольцев сюда не заманишь, — разнося кружки с дешевым вином, согласился с ним Бернардо. — На Аппиевой дороге вчера опять купцов ограбили. Округа кишит разбойниками.
        - И в городе их не меньше. На нашу харчевню уже трижды нападали, — помогая брату, отозвалась из кухни Ирена. — По ночам мы как в осажденной крепости.
        - Это, верно, люди Мартино ди Порто. У барона с вашим Колой старые счеты, — заметил торговец зеленью.
        - Кто их разберет в темноте, — вздохнул Бернардо. — В последний раз мы с братом еле отбились. Хорошо еще, в доме были постояльцы и соседи вовремя подоспели.
        - Бандиты наглеют с каждым днем, — вмешался в разговор маленький горбатый ткач Симоне. — Сегодня в Колизее нашли троих убитых.
        - А все из-за проклятых баронов, — оторвавшись от кружки, сказал столяр. — Им разрешают носить оружие и держать наемников. Вот они и творят что вздумают, а нашему брату даже защищаться не позволяют.
        - Кола прав: чтобы навести здесь порядок, надо вышвырнуть из Рима эту нечисть! — сверкая своим единственным глазом, хрипло произнес кузнец дель Веккио.
        - Как их вышвырнешь! — пробормотал ткач. — Вон сколько у них солдат.
        Внезапно разговоры умолкли. Все повернулись к окнам. К харчевне подъехали всадники. В дверях появился Кола ди Риенцо в сопровождении Франческо Манчини и нескольких вооруженных кавалеротти. Поцеловав подбежавшую жену и весело кивнув сидевшим за столами, он быстро прошел по залу и поднялся по лестнице в свою мансарду.
        - Готовь мужа в дальнюю дорогу, Нина, — обнял Франческо Манчини дочь. — Твой Кола едет в Авиньон. Совет горожан посылает его к новому папе для переговоров.
        - Но ведь городское посольство уже уехало?
        - То официальные представители от сената, а он будет посланцем от римского народа.
        Собравшиеся в зале с восторгом приветствовали новость.
        - Неужели нельзя найти другого? — обратилась к отцу Нина. — Вы же знаете, сколько у него здесь врагов! И мне сейчас тяжело: я жду ребенка.
        - Все так, моя девочка, — прижал ее к груди старый нотарий. — Но что поделаешь? Возможно, Кола уговорит Климента Шестого вернуться в Рим. Для нашего города это очень важно. Еще решено просить о помощи Петрарку. Если поэт согласится участвовать в депутации, можно многого добиться. Говорят, новый папа большой эрудит. — Франческо Манчини ласково потрепал дочь по щеке. — Ступай помоги Коле собраться. А вы, — кивнул он Бернардо и Ирене, — угостите пока этих славных юношей. Они добровольно вызвались охранять Колу в пути.

* * *
        Опустив поводья, Кола ди Риенцо медленно ехал по тропинке, проложенной среди фруктовых садов и виноградников. Вокруг, окаймленная невысокими холмами, расстилалась живописная зеленая долина Copra. Конь уверенно шел знакомой дорогой. Несмотря на ясное солнечное утро, полное осенних ароматов и пения птиц, лицо путника было печально.
        Уже полгода он жил в Авиньоне в ожидании папского решения. Другие члены римского посольства давно покинули Францию. Он один остался вести переговоры. Каждую неделю Климент VI принимал его в своем дворце, любезно беседовал о древних искусствах и литературе, но от деловых разговоров уклонялся.
        Правда, после многократных свиданий папа обещал издать буллу о перенесении юбилея на 1350 год. Однако исполнить свое обещание он не торопился.
        Затянувшееся посольство тяготило молодого римлянина. Необходимость являться ко двору, скрывать свои мысли и вести пустые светские разговоры с каждым разом все сильнее раздражала его. Лишь письма из дома, изредка доходившие с оказией, да встречи с Петраркой, жившим неподалеку от города в маленьком имении в Воклюзе, скрашивали безрадостное существование.
        В памяти Колы вдруг ожила с необычайной яркостью их первая встреча в Авиньоне. Они увиделись тогда у входа в один из древних храмов и провели вместе весь день, беседуя о судьбах Рима, о величии и падении античной республики, давшей миру столько славных имен. Он поделился с поэтом своими сокровенными мечтами о возрождении Вечного города. Петрарка, обычно такой спокойный и сдержанный, со слезами на глазах восторженно обнял его, и с тех пор они стали друзьями.
        Вспомнив о предстоящем свидании с поэтом, Кола с грустью подумал, что вскоре он надолго лишится своего единственного друга и защитника. В ближайшее время Петрарка должен был отправиться в далекое путешествие в Неаполь. Тогда он останется один в этой чужой, малознакомой стране, где у него столько врагов.
        Вернуться же в Рим без санкции Климента VI и обещанных им грамот было нельзя. Чтобы начинать серьезную борьбу с могущественными баронами, надо было любой ценой заручиться хотя бы формальной поддержкой главы церкви.
        В том, что папа заинтересован в обуздании непокорных вассалов, можно было не сомневаться. Уже много лет крупные римские бароны чувствовали себя полновластными хозяевами в папской области и с момента переезда их сюзерена во Францию почти перестали с ним считаться.
        Вместе с тем было ясно, что его святейшество постарается не допустить полного разгрома баронов. Создание свободной республики, о чем мечтал народ, никак не входило в его расчеты.
        Погруженный в свои мысли, всадник не заметил, как добрался до усадьбы Петрарки. Знакомый лай белой лохматой собаки вывел его из задумчивости. Спрыгнув с коня, Кола ди Риенцо потрепал по шерсти подбежавшего к нему пса.
        В глубине сада показался высокий сгорбленный человек — старый преданный слуга поэта. Узнав римского посла, он приветливо ему поклонился.
        Вверив коня попечениям слуги, Кола подошел к незатейливому деревенскому домику под черепичной крышей. На открытой веранде он увидел хозяина, склонившегося над книгами. Тот был, как обычно, в серой грубой сутане, с закатанными по локоть рукавами, и в легких сандалиях на босу ногу.
        - Молодец, что приехал! — радостно встретил Петрарка земляка. — Я уже начал беспокоиться, не случилось ли чего. Убийцы здесь стоят дешево.
        - Кажется, хотят обойтись без них, — поднимаясь на крыльцо, усмехнулся гость. — Зачем тратиться. Есть более верное средство. Какой уж месяц я здесь.
        - Что папа?
        - Принимает, как прежде. Обещает даже назначить своим секретарем. Все обещает…
        - Жаль, я уезжаю, — заметил поэт. — И помочь тебе будет некому. Постарайся уведомить меня. В крайнем случае, пошли письмо с папскими курьерами.
        - Надеюсь, до твоего возвращения ничего страшного не произойдет, — вздохнул Кола. — Все будет зависеть от положения в Риме. Пока «Совет тринадцати» там в силе, меня не тронут.
        - Дай бог, — сказал Петрарка, освобождая от книг часть стола. — Ну, чем тебя угощать?
        Хозяин усадил гостя к столу и поставил перед ним кружку кислого молока и сыр.
        - К обеду я жду гостей. Приедет мой маленький Иоанн. Говорят, он больше похож на меня, чем на мать, — расхаживая по веранде, с улыбкой продолжал Франческо. — Тогда устроим прощальный пир. В погребе еще осталось несколько бутылок из тех, что прислал Климент Шестой.
        Принимаясь за скромное угощение, Кола ди Риенцо с любопытством посматривал на друга. Грубая серая сутана священника ловко сидела на его невысокой стройной фигуре. Рано поседевшие, густые волосы ниспадали до плеч, обрамляя волевое энергичное лицо.
        - Посмотри, какую прекрасную вещь прислал мой неаполитанский друг Боккаччо, — сказал Петрарка. — Мы познакомились три года назад при дворе короля Роберта. Он примерно твоих лет.
        - Я слышал о нем. Кажется, его имя Джованни. Вижу, у тебя появилось немало новых книг.
        - Это моя страсть, — кивнул поэт. — Давно мечтаю иметь хорошую библиотеку. Когда вернусь, обязательно займусь ею. Иди-ка взгляни.
        Петрарка просел гостя в одну из комнат и с гордостью показал на полки и подставки с книгами.
        - Вот мое единственное богатство. Здесь собраны творения древних и новых авторов. В общении с ними я провожу многие часы. Среди них есть умнейшие люди. — Он помолчал и негромко добавил: — Впрочем, немало и пустомель — особенно из наших богословов. Как добрый христианин я поместил их под потолок, поближе к небу.
        - К блаженным невеждам надо быть снисходительным, — улыбнулся Кола. — Ведь только их глупость и придает цену мудрецам.
        - На свете все относительно, — кивнул Франческо. — Но в одном они нравы. Философия доступна лишь немногим, наиболее сильным умам.
        - Осмеивая одно суеверие, теологи обычно впадают в другое и, как правило, считают, что еретиков следует сжигать, — заметил молодой римлянин.
        - Кто же, по-твоему, ближе к истине?
        - Те, кто, требуя свободы для себя, признают ее за другими. Ведь в каждом может быть искра божьего разума.
        - Я тоже люблю философию, — задумчиво произнес Петрарка. — Но не ту пустую, болтливую, которой кичатся наши ученые. Мне кажется, гораздо полезнее заботиться о доброй воле, чем о блестящем разуме. Познать бога нельзя, а любить можно, и эта любовь — счастье.
        - Однако как любить то, чего не знаешь? — удивленно спросил римский посол.
        - Достаточно знать о господе, насколько нам дано, что он неисчерпаемый источник всякого блага, — ответил Франческо. — «Что толку мерить разумом надменным всю глубину бездонную вселенной». Чем смотреть только вверх, лучше лишний раз заглянуть в себя. Человеку следует помышлять о людском, а о небесном пусть пекутся ангелы.
        Поэт достал с нижней полки большую рукопись в простой деревянной обложке и положил ее на столик у окна.
        - Вот моя исповедь. Здесь изложены некоторые мысли. Я еще не успел дописать. Думаю закончить в Неаполе.
        Кола ди Риенцо с волнением раскрыл рукопись. Листы были не склеены и пестрели исправлениями. На первой странице выделялось обведенное чернилами по-латыни «О презрении к миру». Ниже в скобках стояла надпись: «Беседа с блаженным Августином».
        - Буду счастлив познакомиться с новым творением. — Кола осторожно перелистал несколько страниц. — Твои книги «О достопамятных вещах» и «О знаменитых мужах» мне очень понравились. Особенно биографии Цезаря и Александра Македонского.
        - Рад, что ты ценишь эти сочинения, — сказал Петрарка. — Ведь мнение тысячи глупцов вряд ли стоит признания одного умного человека.
        - Услышать такие слова из твоих уст — большая честь, — смутился гость. — А кто из великих мужей прошлого тебе больше по душе?
        - Полагаю, в этом наши вкусы не разойдутся, — улыбнулся Франческо. — Моим первым учителем в поэзии, как и у Данте, был творец «Энеиды». Знакомство с Вергилием и побудило меня создать «Эпистолы» и «Африку». Твои любимцы Тит Ливий и Цицерон[8 - Тит Ливий — древнеримский историк. Цицерон — выдающийся оратор Древнего Рима.] также являются моими добрыми друзьями. — Он достал из ящика стола толстую пачку незапечатанных писем. — С величайшим из древнеримских ораторов я даже веду литературную переписку. Цицерон учит меня краткости и выразительности стиля. — Хозяин помахал в воздухе письмами и сунул их обратно в ящик. — Если хочешь, потом посмотришь. А сейчас пойдем спустимся в погреб. Солнце уже высоко. Пора подумать об обеде.
        Колонна Траяна
        РИС. 13 -16.
        
        Глава III
        КОЛЕСО ФОРТУНЫ
        
        мутный, будто отдаленный гул звучал все яснее. Постепенно в нем стали различимы отдельные голоса и стоны. Некоторое время Кола с удивлением прислушивался, потом с усилием открыл глаза. Высокий сводчатый потолок из серого камня и узкие окна скупо пропускали дневной свет. Затем он увидел побеленный кусок стены и темную фигуру монаха, медленно передвигавшуюся на ее фоне. Ниже, на соломенных циновках лежали и сидели люди в жалких лохмотьях. Запах прели и нечистот насыщал воздух.
        Кола ди Риенцо попробовал приподняться. Сильное головокружение заставило его отказаться от этой попытки.
        - О, наш сосед очнулся! — раздался рядом чей-то хриплый голос.
        - Я говорил, он еще жив. Покличь сюда брата Жюля.
        Кола увидел склонившегося над ним старика с белой косматой бородой.
        - На, сынок, испей. Это вино с водой.
        Говоривший приложил к его губам фляжку. Стараясь побороть подступавшую тошноту, Кола ди Риенцо заставил себя сделать несколько глотков. Теплый, кисловатый на вкус напиток окончательно прояснил сознание.
        - Где я? — с трудом прошептал он.
        - В приюте для больных и нищих при обители святого Доминика.
        - Давно я здесь?
        - Да уже третью неделю. Первое время, как принесли, все бредил в горячке. Последние два дня совсем затих, думали, не очнешься.
        - Вы слышали, о чем я бредил?
        - Счастье твое, что, кроме меня, тут никто не понимает по-итальянски. Иначе отведал бы испанских гвоздиков. — Старик отвернул рукав рубахи и обнажил тощую волосатую руку. На ней виднелись глубокие шрамы, следы старых пыток. — С инквизицией шутки плохи. Но мы побеседуем об этом, когда уйдет брат Жюль. — Он понизил голос, заметив приближавшегося монаха с большой плетеной корзиной.
        Доминиканец раздавал каждому по круглой ячменной лепешке, небольшому куску сыра и горсти сухих фруктов. Со всех сторон к монаху тянулось множество рук, слышались благодарственные молитвы.
        Внезапно ощутив приступ жестокого голода, Кола ди Риенцо приподнялся на локте. Он обвел взглядом теснившихся вокруг людей. В одном зале здесь находились здоровые и больные, дети и старики.
        Молодой доминиканец в черной засаленной сутане привычно оделял обитателей приюта монастырской милостыней.
        Стараясь не касаться паствы, чтобы не заразиться, он стремился побыстрей покончить с неприятной обязанностью.
        Перехватив голодный взгляд Колы, монах изумленно приподнял брови.
        - А! Господин римский посол! Еще живы? Думал, вам не понадобится уже земная пища.
        Он с нескрываемым любопытством подошел к больному и положил ему на грудь лепешку, сыр и пригоршню сушеных груш.
        - Недавно о вас справлялись земляки из свиты кардинала Колонна. Кажется, монсиньор хотел заказать по вашей душе поминальную мессу. — Брат Жюль подобрал полы сутаны и с усмешкой продолжал: — Видно, придется ему подождать. Что-то господь не спешит призвать вас к себе.
        Доминиканец прищурил свои маленькие глазки и, взяв корзину, двинулся дальше.
        Кола ди Риенцо жадно набросился на еду. Резкая боль в животе заставила его громко застонать. Недоеденная лепешка вывалилась из рук.
        - Ты слишком долго не ел, — участливо заметил сидевший рядом старик, — теперь надо привыкать к пище постепенно.
        Он подобрал раскатившиеся по полу сыр и груши и, аккуратно завернув их в тряпицу, откупорил свою фляжку.
        - На-ка, попей еще. Это не так опасно. — Сосед поднес фляжку к его губам.
        Сделав несколько глотков, Кола почувствовал себя лучше. Вскоре боль в желудке слегка утихла. Поблагодарив старика, молодой человек закрыл глаза, пробуя собраться с мыслями.
        «Почему он здесь? Как он, римский посол, попал в приют для больных и нищих?»
        Кола ди Риенцо попытался вспомнить события последних месяцев.
        Пожалуй, началось с того, как он проводил из Авиньона Петрарку. Несчастья посыпались вскоре после отъезда поэта. Прежде всего из Рима пришло известие о разгоне «Совета тринадцати». Новые сенаторы организовали против посланца черни судебный процесс. Его заочно приговорили к изгнанию и лишению имущества.
        Кардинал Джованни Колонна и другие итальянские патриции при папском дворе поспешили воспользоваться ситуацией. Пущенные в ход сплетни и клевета восстановили против него Климента VI. Он был лишен посольского содержания. Вынужденный ждать окончательного решения папы и не имея возможности вернуться в Рим, молодой нотарий оказался в отчаянном положении. Когда наличные деньги кончились, ему пришлось продать коня и заложить гардероб. Помогать опальному послу никто не решался. Постепенно он дошел до настоящей нищеты. Длительный голод и лишения послужили причиной болезни.
        Кола с тревогой подумал о жене и близких. Они остались без средств к существованию. А на руках у Нины недавно родившаяся девочка, еще не видевшая отца. Конечно, его друзья и Манчини не бросят их в беде. Но каково им сейчас? В городе всем распоряжаются враги.

* * *
        Прохладный ветерок чуть заметно шевелил листву акаций. На посветлевшем небе алым облаком разгоралась заря. Кола ди Риенцо, прислонившись к монастырской стене, ждал восхода солнца. Рядом кутался в рваный плащ его земляк, товарищ по приюту — старик Волкано.
        Было тихо, как бывает в ранний час, когда день только начинает вступать в свои права. Широкий двор обители святого Доминика и соседние строения окутывал плотный туман. Влажный воздух был наполнен запахами весенних садов. Подставив лицо свежему ветру, Кола с наслаждением вдыхал доносившийся откуда-то аромат цветущей сирени. Несмотря на легкий озноб и головную боль, он чувствовал, как мало-помалу к нему возвращаются силы. Вместе с ними оживали надежды.
        Крепкий от природы организм победил болезнь. Заботливый уход таких же несчастных бедняков помог ему одолеть смерть. Молодой римлянин с благодарностью взглянул на своего соседа. Этот недавно еще незнакомый человек стал верным другом и советчиком. Вспоминались тихие ночные беседы.
        Как много повидал в жизни его новый друг. Он участвовал в великом восстании патаренов и несколько лет с мечом в руках дрался за вольную общину. О своих братьях по оружию Волкано рассказывал с любовью и гордостью. Ему посчастливилось сражаться под командой прославленного Дольчино. Он хорошо знал и его ближайших помощников Маргариту и Лонгино Катанео. Их плохо вооруженное крестьянское войско не раз громило армии наемников и рыцарей, закованных с головы до ног в броню. Орды крестоносцев, собранные по указу папы, обращались в позорное бегство. Когда наконец объединенным силам папского войска удалось оттеснить общину в дикие, непроходимые горы, они больше года стойко защищались там. Не враги, а жестокий голод победил их.
        После падения лагеря повстанцев Вол капо видел казнь Дольчино и Маргариты. Смерть на костре народных вождей навсегда запечатлелась в его сердце. И сейчас этот слабый, седой старик не отказался от борьбы и поддерживал связи с тайными сектами, выступавшими против церкви и синьоров.
        С невольным почтением смотрел Кола на изборожденное морщинами, суровое лицо Волкано. Мужество старого патарена, его упорство и преданность делу вызывали уважение. Римский посол со стыдом вспомнил собственное малодушие. Всего несколько дней назад он отчаялся найти выход из своего тяжелого положения и ждал смерти, как избавления. Теперь беды не казались столь непреодолимыми. Дружба с Волкано пробудила в нем жажду жизни.
        К тому же новый друг оказался хорошим политиком. Он помог составить искусное послание Клименту VI. После заверений в преданности в нем предлагались проект реформы городского управления и меры, способные укрепить положение папской казны в Риме. Затем следовала скромная просьба о назначении автора письма нотарием городской католической камеры. Поскольку его святейшество был заинтересован в увеличении доходов со своих владений в Римской области, можно было рассчитывать на успех.
        Над далекими холмами взошло солнце. Погруженные в густой туман долина и монастырский двор разом осветились. Щедро омытая росой заблестела зелень листьев. Птицы, разбуженные яркими лучами, начали свой концерт.
        - Господи, до чего люблю утро! — глядя на оторвавшийся от горизонта раскаленный диск, тихо сказал старик. — После ночной темноты вдруг такой свет.
        - И чувствуешь себя бодрей. Все кажется простым, легким, — кивнул Кола. — Хорошо мечтать на заре.
        - Я предпочитаю воспоминания, — вздохнул Волкано. — Строить воздушные замки — свойство юности. Мы-то знаем, как тяжело бывает потом, когда они рушатся.
        - Говорят, люди не теряют надежды на счастье в любом возрасте?
        - Но лишь в зрелые годы они начинают постигать тщетность грез.
        - Мечты бывают разные, — задумчиво произнес молодой римлянин. — Есть и такие, что светят во мраке, как звезды. Без них не найдешь верный путь, не создашь ничего великого.
        - Разумные мечты приближают к познанию истины, — согласился старец. — Только чаще наш брат предается химерам. Мы охотней рисуем картины, которые льстят нашему тщеславию. Воображение доставляет дешевое удовольствие: оно тешит прихоть и самолюбие, оправдывает леность и порок.
        В глубине двора показались монахи, увешанные коробочками с кусочками мощей, четками, пузырьками со слезами божьей матери. Торопясь к открытию церквей, святые отцы направлялись в город.
        Волкано хмуро взглянул в сторону доминиканцев и негромко продолжал:
        - Иных так захватывает бесовская игра, что они совсем ничего не видят вокруг.
        - Ну, длиннополых вряд ли назовешь пустыми мечтателями, — засмеялся Кола. — Любовь к фантазиям не мешает им проявлять деловую хватку. Они не чета алхимикам и давно научились превращать воду в золото.
        Вскоре после того, как монастырская братия скрылась из глаз, у ворот обители остановился небольшой возок. Из него вышел прелат в белоснежной мантии. Переговорив о чем-то с подбежавшим послушником, он степенно зашагал к приюту.
        - Казначей его святейшества! Неужели ко мне? — с волнением пробормотал Кола.
        Увидев римского посла, придворный с улыбкой замахал рукой.
        - Кажется, наше письмо дошло до папы. — Волкано подтолкнул приятеля локтем. — Вот и кончились твои беды. Иди, иди — тебя зовут.

* * *
        Высокие свечи в тяжелых серебряных канделябрах ярко освещали квадратный зал Иисуса. Расположенный под дворцовой сокровищницей и ризницей, он служил малой гостиной папских апартаментов.
        Климент VI ужинал, пригласив на вечернюю трапезу римского посла в знак особой милости после продолжительной опалы.
        Молодой римлянин, еще не совсем оправившийся от недавно перенесенной болезни, был бледен. Рассматривая тонкую резьбу, цветные стекла в стрельчатых окнах, фрески, украшавшие стены и потолок зала, он любовался изображенными там картинами.
        Климент VI, медлительный человек с бритым лицом, крупным носом и массивной нижней челюстью, вынул из-за отворота мантии небольшой пергаментный свиток.
        - Вот распоряжение о назначении на должность нотарий городской камеры. — Он подал свиток Коле ди Риенцо. — Можешь возвращаться в Рим. Теперь сенаторы тебя не тронут. Будешь получать в месяц пять золотых флоринов. Если сумеешь хорошо вести мои дела и увеличить доходы с области, церковь не забудет твоих стараний.
        - Благодарю! Сделаю все, что в моих силах, — с поклоном заверил римлянин.
        - В твоем последнем письме много интересного, — продолжал папа. — Я рад, что мы начинаем находить общий язык. К тому же за тебя хлопочет Петрарка. Он упросил кардинала Колонна снять свои обвинения. Иметь такого покровителя — большая честь! Вы оба мечтаете о возрождении Вечного города. Лично я не вижу тут ничего плохого. Другое дело — как за это взяться.
        - Вряд ли Рим обретет былое величие, пока в нем хозяйничают враждующие друг с другом бароны, — вздохнул Кола.
        - Если к власти придут торгаши, мало что изменится, — возразил собеседник. — Достаточно вспомнить пример Флоренции, там смут не меньше. Но не будем больше толковать о политике. Кстати, к указу следует подвесить печать.
        Папа хлопнул в ладоши и приказал появившемуся в дверях слуге принести пломбарий. Он продел в отверстие на пергаменте толстую шелковую нить со свинцовым шариком на конце и расплющил его железными щипцами в круглую печать.
        - С настоящего момента ты мой нотарий. — Климент VI подал гостю свиток. — Деньги на дорожные расходы возьмешь у казначея. Сможешь въехать в Рим, как подобает при твоем новом звании.
        Кола ди Риенцо, поклонившись, принял папский дар.

* * *
        - Наконец-то! Наконец я снова с вами! — обнимая жену, взволнованно говорил Кола ди Риенцо. — Господь не зря выдумал разлуку. Разве можно было бы испытывать без нее такую радость.
        - Как ты исхудал, милый, — со слезами на глазах улыбалась Нина. — Полюбуйся скорей на свою дочку. Ведь ты ее еще не видел.
        Кола подошел к спавшей в колыбели девочке. Он долго смотрел на ребенка, чувствуя в глубине сердца необычайную нежность.
        - Уже такая большая!
        - Маддалена! Назвали так в честь бабушки.
        - Лоренцо наш тоже очень подрос.
        - Все ждал тебя. Каждый день спрашивал, когда вернешься.
        - Молодец, скоро будешь мне помощником, — крепко поцеловал сына Кола. — Сбегай-ка к Манчини. Сообщи, что я здесь. Пусть дед Франческо и Чекко идут сюда.
        Мальчик, кивнув, исчез за дверью.
        - А ты, Бернардо, все такой же. Только порыжел еще сильнее.
        Кола прижал брата к груди и повернулся к остановившемуся в дверях старику.
        - Познакомьтесь! Волкано — мой спаситель. Мы едем с ним из самого Авиньона. — Он озабоченно кого-то поискал глазами. — Но где Ирена? Что-то я не вижу своей сестры?
        - Неужели не знаешь? — улыбнулась Нина. — Три месяца назад она обвенчалась с твоим другом Туаллато. Этот любитель стихов успел окончить университет и получить звание нотарий. Он помогал нам, когда против тебя затеяли процесс.
        - Нас хотели выгнать из собственного дома, — угрюмо произнес Бернардо. — Суд вынес уже решение о конфискации траттории. Спасибо, друзья собрали деньги и внесли залог. До твоего возвращения нам разрешили остаться. Что будет теперь?
        - Теперь все будет хорошо!
        Кола ди Риенцо достал из-под камзола свиток и помахал им в воздухе.
        - Даже сенаторы не посмеют тронуть доверенное лицо папы. — Он протянул свиток брату.
        - Какая тяжелая печать. — Бернардо подошел к окну, рассматривая оттиск на свинце. — Что тут, крест и имя его святейшества?
        - Ты не ошибся. Это гербовый знак Климента Шестого. Он назначил меня своим нотарием. Отныне я буду вести дела и оформлять бумаги городской апостолической камеры.
        - Значит, кончились наши беды! — просияв, воскликнула Нина. — Ты здорово придумал. Церковь не даст в обиду тех, кто работает на нее.
        - Благодарите вот кого. — Кола кивнул в сторону скромно стоявшего на пороге старика. — Без советов Волкано вряд ли удалось бы убедить папу.
        Все с уважением посмотрели на седобородого гостя.
        - Если уж ты кому обязан, так Петрарке, — смущенно заметил Волкано. — Лишь его заступничество спасло тебя.
        - И это правда, — согласился Кола ди Риенцо. — Вы оба оказали мне неоценимые услуги.
        Кола взял старца под руку и подвел к столу:
        - Садись, отец. Пусть наш дом станет и твоим домом. Мы будем счастливы, если ты пожелаешь остаться здесь навсегда.
        - Спасибо, сынок, — растроганно сказал Волкано. — Но Рим слишком опасное убежище для таких людей, как я.
        - Куда же ты пойдешь теперь?
        - Думаю создать скит где-нибудь в глуши. Я знаю в горах одно место. Там есть деревушка в лесных дебрях, куда не всякий доберется.
        - Свободной птице в лесу привольней, — согласился Кола. — Только мне будет трудно без твоих советов. В том деле, что я задумал, твой опыт очень бы пригодился.
        - Не беспокойся, друг. В трудную минуту можешь рассчитывать на меня.
        - Неужели ты не хочешь даже погостить у нас? Поживи хоть немного.
        - Ваш дом у всех на виду. Ты теперь папский нотарий. Не забывай, за каждым твоим шагом следят. Первое время надо быть вдвойне осторожным.
        - Тогда возьми по крайней мере папский дар. Ведь он получен за твои советы. — Кола достал из-за пояса замшевый кошелек и протянул Волкано.
        Тот спокойно отстранил его руку:
        - Пускаясь в путь, не следует отягощать карман таким грузом. Не пристало страннику иметь дело с золотом. Это лишь вводит в соблазн ближних.
        - Но как я могу отблагодарить тебя?
        - Ты уже отблагодарил, — улыбнулся старик. — Разве найти доброго друга стоит меньше, чем получить горсть жалких монет? Пусть деньги его святейшества послужат нашему общему делу. А сейчас я должен идти. Лучше, чтоб меня тут не видели.
        Волкано обнял Колу и, простившись с его женой и братом, покинул тратторию.

* * *
        На башне Дворца Сенаторов пробило полдень. Кола ди Риенцо собрал разложенные на столе бумаги и запер их в стенной шкаф с резными дубовыми дверцами. Сидевший в другом углу зала писарь городской апостолической камеры, молодой монах-францисканец брат Андреа, вопросительно взглянул на него.
        - После обеда не вернетесь?
        - У меня дела в городе, — отозвался Кола.
        - Что передать, если придут от его преосвященства?
        - Скажи, завтра я сам зайду к епископу.
        - Напрасно вы затеяли этот скандал в сенате, — отвел глаза францисканец. — Все равно Колонна и Орсини сделают по-своему.
        - Пусть делают, зато весь город будет знать, что они грабители.
        - Кто же этого не знает, — вздохнул монах. — Когда зерно перевозят на их судах, они дерут за него сколько вздумают.
        - Потому что никто не решается сказать им это открыто. Но я молчать не собираюсь. Рим мог бы нанять корабли у генуэзцев. Тогда горожанам не пришлось бы платить за хлеб втридорога.
        - Ходят слухи, на заседании тайного совета вы назвали советников капитолийскими собаками, а Колонна и Ор-сини алчными волками?
        - Они и есть волки, только сосать кровь из бедного люда им осталось недолго.
        - Говорят, один из грандов даже поднял на вас руку?
        - Судья ди Нормано дал мне пощечину, — зло сказал Кола. — Они пользуются тем, что я простолюдин и не могу вызывать их на поединок.
        Он надвинул на голову капюшон и направился к выходу. Перед портиком Дворца Сенаторов, как обычно, толпились купцы, подмастерья, горожане-просители. Увидев папского нотария, все замолкли и почтительно расступились.
        Кола ди Риенцо заметил в глазах людей смущение и сочувствие. Вероятно, недавнее происшествие в зале заседаний уже стало достоянием гласности и обсуждалось по всему городу. Молодой римлянин с горечью подумал о своем бессилии.
        Скоро год как он — папский нотарий. Изо дня в день ему приходится оформлять сделки церковной казны, присутствовать в городских коллегиях и в «Совете тринадцати». По должности он поддерживал постоянные сношения с викарием папы, с сенаторами, префектом и другими высшими чиновниками.
        Но разве это помогло хоть немного изменить положение в Риме? Разве прекратились грабежи, насилия и бесчинства грандов.
        Видно, прав был Волкано. Напрасно терял он время, доказывая и убеждая там, где его не слушали. Лишь те, кто страдал от беззакония и произвола, могли помочь ему навести порядок в родном городе.

* * *
        Капитолийская площадь перед Дворцом Сенаторов с раннего утра была полна народа. Изображенная на стене дворца большая яркая картина привлекла сотни горожан и сельских жителей, собравшихся, как обычно, по воскресным дням у городского рынка. На ней было аллегорически представлено плачевное состояние Рима и виновники его несчастий. В центре тонул корабль, на который со всех сторон дули звери.
        Люди толпились, дивясь невиданному зрелищу. Острые на язык школяры громко читали надписи под фигурами и объясняли содержание изображенного. Впрочем, и без их помощи смысл рисунков был ясен каждому.
        - Рыло-то, рыло у свиньи — совсем как у сенатского судьи ди Нормано! — раздавались в толпе возгласы.
        - А дряхлый лев рядом! Эк дует гривастый. То ведь сам старик Стефано Колонна.
        - Орсини тоже досталось. Вон их герб на шее у волка. Смотри, как пыжится серый дьявол. Вот-вот лопнет!
        - Не терпится бестии потопить корабль.
        - Прочти еще, что вещает девушка в белом? — обратился горбатый ткач Симоне к стоявшему впереди рыжему подростку в студенческой куртке.
        - Это вера молит всевышнего: «Когда погибнет Рим, что станется со мной!»
        - А та красотка на берегу куда зовет? — покачиваясь, показал рукой уже успевший побывать в траттории столяр Паоло Буффа. — До чего хороша, словно живая.
        - Сам ты красотка, — весело отозвался рыжеволосый. — То же Италия призывает к единству.
        - Идем, Буффа, — тянул приятеля за рукав одноглазый гигант кузнец дель Веккио. — Сегодня добрый денек, мне удалось продать десяток серпов.
        - Отстань ты с серпами. Я хочу посмотреть, что будет, когда Орсини и Колонна узнают о картине.
        - Что будет? Ее сотрут, конечно!
        - Но там изображены святые апостолы.
        - Они не посмотрят на апостолов. Хорошо еще, никто не Знает, кто сделал эти рисунки. Ему бы не поздоровилось.
        - Готов побиться об заклад, здесь не обошлось без нашего Колы, — понизив голос, подмигнул столяр.
        - Больше некому, — согласился кузнец.
        Внезапно шум на площади стал быстро стихать. Со стороны церкви святой Марии Капитолийской показался большой конный отряд. В центре ехало несколько всадников в ярких плащах.
        - Дорогу синьору!
        - Дорогу Стефано Колонна! — угрожающе кричали они.
        Приблизившись к Дворцу Сенаторов, всадники спешились.
        Высокий седобородый старик легко спрыгнул с коня и неторопливо направился к картине. Теснившиеся у стены горожане боязливо подались назад. С минуту синьор Колонна внимательно рассматривал рисунки, потом подозвал солдат. По его приказу те начали стирать картину.
        Но толпе пронесся глухой ропот. Однако воспротивиться латникам никто не решился. Стефано Колонна окинул взглядом заполненную народом площадь. На его губах появилась презрительная усмешка. Подождав, пока солдаты справятся с делом, он спокойно повернулся и величественной походкой стал подниматься по мраморной лестнице в сенат.

* * *
        Огромный Латеранский собор, называемый еще храмом Сан Джованни Баттисты, был полон народа. Всеобщее внимание привлекала прибитая к стене за хорами начищенная до блеска широкая бронзовая плита, с вырезанной на ней длинной латинской надписью.
        - Этого не было. Что там написано? — спрашивали друг друга в толпе.
        - Говорят, плиту нашел Кола ди Риенцо, — объяснял кто-то. — Сегодня папский нотарий будет рассказывать о ней.
        Горожане с нетерпением посматривали на деревянный крашеный амвон, откуда обычно выступали проповедники.
        - Господи, скорей бы начинали, — тяжело дыша, произнес зажатый со всех сторон ткач Симоне. — Пока дождешься, душу вымотают.
        - Эва, сколь народу! Как на святую пасху, — работая локтями, упрямо продвигался вперед Паоло Буффа. — И нобилей много. Гляди, Стефано Колонна-младший и сын его Джанни.
        Столяр показал на места, отведенные для именитых граждан.
        - Сенаторы тоже там. Значит, будет интересно, — протискиваясь следом, сказал кузнец дель Веккио.
        Писарь городской апостолической камеры францисканец брат Андреа, прислонившись к одной из мраморных колонн, привычно вслушивался в разговоры. Уже год, как по приказу епископа его приставили тайно следить за папским нотарием. До недавних пор он исправно доносил обо всем, что удавалось подметить.
        Однако в последнее время в душе молодого монаха творилось неладное. Чем больше он присматривался и вникал в Замыслы бывшего трактирщика, тем чаще его охватывало смущение. С одной стороны, было ясно, что тот не слишком-то утруждал себя заботами о церковных делах. Вместе с тем Андреа не мог оставаться равнодушным к борьбе, которую вел Кола против баронов.
        Сын бедного жестянщика, он, как и все простолюдины, ненавидел знать. Смелое разоблачение нобилей и высших сановников в сенате восхищало его. Робкий по натуре, писарь искренне преклонялся перед чужим бесстрашием. Он невольно ловил себя на сочувствии мятежному нотарию.
        Впереди послышался нарастающий гул. Все устремили взоры к амвону.
        На кафедре появился рослый, плечистый человек в широком плаще из белой ткани с откинутым за спину капюшоном. На его голове была странной формы шапочка, напоминающая сложенные крылья голубя. Над крыльями виднелась золоченая корона, рассеченная надвое маленьким блестящим мечом. Эмблема могла быть истолкована как символ города, расколотого раздорами, и как призыв к оружию для сокрушения баронов.
        Брат Андреа не сразу узнал Колу ди Риенцо. Забыв обо всем, монах в изумлении смотрел на него.
        Фантастический костюм поразил толпу. В соборе сделалось тихо. Папский нотарий поднял руку и звучным голосом обратился к собравшимся.
        Он говорил о том, что Рим разрушен и лежит во прахе, что город давно уже лишился своих глаз — папы и императора. А происходит это вследствие творимых беззаконий. Затем, указывая пальцем на блестящую бронзовую плиту, он прочитал по-латыни «Lex regia», подробно объяснил значение древнего сенатского закона и стал с увлечением рассказывать о былом величии римского народа, о славных временах, когда сенат от лица всех граждан давал власть самому императору.
        Писарь и теснившиеся вокруг горожане затаив дыхание внимали оратору. Необычная проповедь захватила людей, перенося их в далекую старину. У всех вставали перед глазами знакомые развалины когда-то прекрасных сооружений — немые свидетели могущества и процветания родного города.
        - Римляне, у вас нет мира, — продолжал между тем Кола ди Риенцо. — Ваши земли не вспаханы. Зная, что приближается юбилейный год, вы не запасли ни хлеба, ни другой провизии. Ведь паломники, которые явятся сюда на юбилей, перемрут от голода. — Выступавший простер руку в сторону, где стояли нобили и должностные лица сената. — Бароны римские! — воскликнул он. — Прекратите наконец распри! Перестаньте тратить богатства, добытые трудом ваших подданных, на безумную роскошь и блудниц, на содержание наемных банд и междоусобицы. Возьмитесь за доброе дело! Очистите дороги от убийц. Изгоните из Рима всех, кто нарушает законы и мешает жить честным людям!
        Громкие крики одобрения потрясли стены собора. Речь папского нотария разбередила общую рану. Его слова находили отклик во многих сердцах. Даже среди патрициев, насмешливо крививших губы, никто не решился открыто выразить свое неудовольствие.
        - Умоляю вас, сограждане! — дождавшись, когда стих шум, с жаром продолжал Кола. — Заключите между собой мир! Забудьте вражду и ссоры. Или город наш окончательно превратится в юдоль скорби и горя, а светлый праздник Христа, который все мы ждем с такой надеждой, станет тяжким бедствием.
        Брат Андреа, прижатый толпой к колонне, взволнованно слушал оратора. В глубине души он проклинал тех, кто заставлял его следить и писать доносы на этого человека. Охваченный угрызениями совести, писарь решил, что отныне он будет по мере сил помогать ему. Придя к такой мысли, монах успокоился и почувствовал радость от сознания того, что и у него есть возможность послужить великому делу возрождения Римского государства.
        Через несколько дней Рим вновь взбудоражила кровавая схватка между солдатами Колонна и Орсини. Столкновение, как обычно, сопровождалось бесчинствами наемников и массовыми грабежами.
        В доме Манчини не спали всю ночь. Накануне вечером подвергся нападению расположенный по соседству палаццо богатого землевладельца Пандольфуччо ди Гвидо. Во время налета у него похитили дочь. Несколько слуг, защищавших имущество хозяина, были убиты. Заметая следы, бандиты подожгли палаццо.
        Художник Чекко с сыном Конте едва спасли из огня потерявшего сознание раненого соседа. Старый Франческо, неплохо разбиравшийся в медицине, перевязал пострадавшего. После долгих усилий удалось привести Пандольфуччо в чувство.
        Стеная и заламывая в отчаянии руки, он сбивчиво рассказывал:
        - Солдаты ворвались через сад, когда стемнело… Заднюю дверь высадили бревном. Распоряжался один в маске… по голосу я узнал Мартино ди Порто. — Землевладелец всхлипнул и, глотая слезы, продолжал: — Барон давно приглядывался к дочери. Меня сбили с ног у комнаты Лючии… Бедная девочка кричала, звала на помощь… Негодяи зажали ей рот и унесли вместе с ларцом, где хранились семейные ценности…
        Утром о нападении Мартино ди Порто с возмущением говорили по всему Риму. Вспомнили прежние «подвиги» барона.
        Жених похищенной девушки молодой нотарий Стефанелло Маньякачча был сыном консула цеха шерстяников. Он пользовался среди зажиточных горожан большой популярностью и в дни сбора ополчения командовал районным отрядом. Узнав о случившемся, Стефанелло обратился в сенат, требуя дознания и немедленного ареста виновника.
        Но попытка добиться правосудия ни к чему не привела. Сенатор Любертелло Бертольдо из дома Орсини сумел выгородить родственника. Мартино ди Порто остался безнаказанным. Несчастная дочь Пандольфуччо ди Гвидо бесследно исчезла.

* * *
        В гостиной дома Манчини у постели перевязанного землевладельца собрались римские нотарий Франческо, Кола ди Риенцо, Гуаллато и Стефанелло Маньякачча. Здесь же находились художник Чекко, его сын Конте и несколько молодых пополанов из отряда Стефанелло.
        - Рассчитывать на помощь сената — бесполезно, — говорил старый Франческо. — Если бы речь шла о простолюдине, его не задумываясь отправили бы на плаху. Но поднять руку на барона они никогда не согласятся.
        - Что же? Безропотно сносить, как жгут наши дома! Как похищают невест и убивают ни в чем не повинных граждан! — с горечью воскликнул Стефанелло. — Клянусь верой, я не пощадил бы жизни, чтобы отомстить грабителю.
        - Я готов отдать за это половину имущества, — приподнялся с подушек перевязанный Пандольфуччо ди Гвидо. — Неужели мы должны терпеть произвол разбойника лишь потому, что он из грандов?
        - Добраться до Мартино не так просто, — сказал Чекко. — Его замок прекрасно укреплен. Без свиты он в городе не появляется.
        - И друзей у него здесь много, — заметил один из пополанов. — Эти Орсини стоят друг за друга горой. Тронь одного — вся свора поспешит на выручку.
        - Договориться бы с домом Колонна и поднять горожан. Сообща можно расправиться с бароном, — расхаживая по комнате, возбужденно рассуждал вслух Стефанелло.
        - С Колонна столковаться не трудно. Только их любят в Риме не больше, — возразил Гуаллато. — Вряд ли тогда удастся кого поднять.
        Кола ди Риенцо, прислушиваясь к разговорам, молча поглядывал на собравшихся. Он хорошо понимал, что испытывали отец и жених похищенной девушки.
        Кола задержал взгляд на молодом Конте. Сын художника стал крепким, высоким юношей с буйной, непокорной, как у Чекко, шевелюрой. Папский нотарий подумал о младшем брате, погибшем под копытами солдатских коней. Сейчас он был бы таким же молодцом, ему шел бы двадцать второй год.
        Образ Марко, раздавленного на мосту, валявшаяся рядом ученическая сумка и аспидная доска ожили в памяти. А смерть их отца, Риенцо Габрини, тело которого нашли в Тибре — разве не звенья той же цепи? Жгучая ненависть к баронам — виновникам всех бед — переполнила Колу. Это они превратили некогда прекрасный город в притон воров и бандитов, они. поддерживают в нем произвол, чтобы безнаказанно грабить римлян.
        Кола ди Риенцо шагнул к постели раненого землевладельца.
        - Вы хотите расправиться с Мартино ди Порто? — спросил он.
        - О моя дочь! — горестно воскликнул несчастный. — Бог свидетель! Я не пожалею ничего!
        - Мы пойдем на все, лишь бы проучить грабителя, — сказал один из друзей Стефанелло.
        Все дружно поддержали его.
        - Хорошо! Обещаю вам… — Кола обвел взглядом собравшихся, — обещаю казнить барона и избавить город от воров и разбойников. Но согласны ли вы помочь мне навести здесь порядок?
        - Об этом мечтает каждый честный римлянин, — громко сказал Гуаллато. — Можешь рассчитывать на нас.
        - В моем отряде пятьдесят всадников. Я уверен, другие районы будут тоже с нами, — подхватил Стефанелло. — Мы поможем! Скажи только как?
        - Храните пока все в тайне — это главное, — понизил голос Кола ди Риенцо. — Готовьте людей, доставайте оружие. Необходимо договориться с епископом. Думаю, если на нашей стороне будет сила, он не станет противиться воле большинства горожан.
        Папский нотарий стал посвящать остальных в свой план.

* * *
        Трехэтажный каменный особняк, что стоял на южном склоне Квиринальского холма, был хорошо известен всему городу. Массивный палаццо-крепость, с узкими окнами-бойницами, с подъемными чугунными решетками вместо дверей, принадлежал Джанни Колонна, любимцу и кумиру молодых римских нобилей.
        Внук грозного Стефано Колонна, как и многие его приятели, мастерски владел мечом, правил боевым конем с помощью одних шпор и превосходно разбирался в тонкостях воинской науки. Вместе с тем, в отличие от большинства сверстников, он получил прекрасное образование, знал латынь и обладал острым умом.
        К тому же Джанни был красив лицом, строен и необыкновенно щедр. Его дом славился гостеприимством и искусными поварами. Восторженные друзья-поклонники постоянно окружали юного барона. Девицы из самых знатных и богатых семей мечтали о браке с ним. Даже поэт Петрарка отдал должное обаянию младшего Колонна, назвав его как-то «божественным юношей, полным античного, истинно римского величия».
        Почти каждый день Джанни устраивал у себя пиры. На них обычно приглашали тех, кто мог занять и позабавить избранное общество. Нередко там бывали странствующие певцы менестрели, известные музыканты, знаменитые актеры-клоуны или богословы-проповедники.
        В тот вечер собравшиеся у Джанни нобили с любопытством поглядывали на незанятое место рядом с креслом хозяина.
        - Кого пригласили? Надеюсь, он повеселит нас? В прошлый раз неаполитанский музыкант превосходно играл на флейте, — обратился сын префекта Микелле ди Вико к Джанни.
        - Сегодня я приготовил сюрприз, — отозвался тот. — Если явится, будет потеха.
        - Кто может не явиться? — изумился один из гостей. — Неужели в Риме найдется храбрец, способный отказаться от твоего приглашения?
        - Клянусь честью, ему пришлось бы дорого заплатить за неуважение к роду Колонна, — заметил другой.
        - Тот, кого я жду, не из пугливых, — усмехнулся Джанни. — Он не побоялся при всем сенате обвинить в мошенничестве и нас и Орсини.
        - Так это папский нотарий! — воскликнул сын префекта. — Ну что ж, прекрасная мысль. После выступления в Латеранском соборе он начинает все больше входить в моду. Его принимают теперь в лучших домах. С ним советуется епископ.
        - Бывший трактирщик слишком задрал нос, — вмешался в разговор Франческо Савелли, приятель Джанни. — Неплохо будет сбить с него спесь. Пусть-ка он заменит нам шута.
        - Кажется, отец Колы был прежде вашим ленником? — спросила сидевшая рядом девица в нарядном платье.
        - Мы и сейчас могли бы быть их синьорами. Только новые дурацкие законы дали им право жить в городе независимо.
        - А что это болтают о его происхождении? Будто он внебрачный сын покойного Генриха Седьмого, — спросил Микелле ди Вико.
        - Вряд ли император когда-нибудь заглядывал в их таверну, — презрительно скривил губы Франческо Савеллн. — Такие слухи распускают его почитатели из черни.
        - Во всяком случае, держит он себя как настоящий принц, — засмеялся Джанни. — Мне пришлось полчаса упрашивать его прийти сюда на вечер.
        - По-моему, он просто сумасшедший, — уверенно произнесла юная дама с пышной прической в виде высокой двухэтажной башни. — Его речи и пророчества потому и действуют на всех. Здесь привыкли к юродивым.
        - А мне Кола нравится, — обмахиваясь веером, заметила ее подруга. — Он ни на кого не похож.
        - Ты всегда отличалась странным вкусом, — осторожно покачала головой обладательница башни.
        - У рынка Кола со своими друзьями опять намалевал картину, — сказал сын префекта. — Мы насилу ее соскоблили. Толпа чуть не перебила солдат камнями.
        - Что за картина? — заинтересовался Джанни.
        - Они изобразили будущее Рима, — стал рассказывать Микелле. — Прежде чем началась потасовка, мне удалось рассмотреть ее. Представьте себе: в большом костре горят люди, в центре — старая женщина. Из церкви справа выходит ангел в белом с мечом и спасает женщину. Сверху апостолы Петр и Павел обращаются к нему со словами: «Ангел, ангел, спаси ту, которая так долго оказывала нам гостеприимство». Туча мертвых коршунов падает с неба в огонь. Их убивает белый голубь. Он передает венок из бессмертников маленькому воробью, а тот возлагает его на голову старой женщины. Внизу подпись: «Близится время великого правосудия, жди его!»
        - Неужели в подобной чертовщине можно найти какой-то смысл? — пожал плечами Франческо Савелли. — Лично я ровным счетом ничего не понимаю.
        - Ну, разобраться в этой аллегории не так уж трудно, — возразил Джанни. — Погибающая в пламени женщина — Рим; спасающий ее белый голубь, по учению иоахимитов, — святой дух; падающие же в пламя коршуны, конечно, мы — гранды.
        - А воробей, исполнитель воли голубя, сам Кола ди Риенцо, — усмехнулся Микелле ди Вико.
        Внизу на парадной лестнице послышался шум шагов. Дверь гостиной распахнулась. Слуга, в коротком камзоле с гербом дома Колонна, объявил о прибытии папского нотарий. В зал вошел Кола ди Риенцо. Он спокойно окинул взглядом собравшихся за столом и неторопливо направился к свободному креслу. Молодой барон поднялся ему навстречу.
        - Милости просим, мессере, — с преувеличенной любезностью приветствовал он гостя. — Мы давно ждем вас.
        - К сожалению, не мог прийти раньше, — откидывая назад капюшон, произнес Кола. — Меня задержал епископ.
        - Знаем, знаем, у вас много важных государственных дел и потому охотно прощаем, — отозвался хозяин. — Но но доброму обычаю нашего дома опоздавшему полагается осушить сей маленький кубок.
        Барон указал на огромный бычий рог, украшенный драгоценными камнями и вделанный в золотую оправу. По его знаку вместительный сосуд наполнили красным вином. Папский нотарий не спеша поднес кубок к губам, медленно осушил его и как ни в чем не бывало опустился в кресло.
        Посыпались удивленные возгласы:
        - Что значит бывший трактирщик!
        Разговоры за столом заметно оживились.
        - Я права, он не такой, как все, — Шептала подруге дама с веером. — До сих пор ни одному из этих благородных юнцов не удавалось справиться с рогом.
        - На прошлой неделе венецианского посла унесли чуть живого, — поправляя свою башню-прическу, согласилась та.
        Кола ди Риенцо, не обращая внимания на подтрунивание нобилей, принялся за закуски. При папском дворе в Авиньоне ему не раз случалось попадать в подобные переплеты. Вино, никогда не имевшее над ним большой силы, лишь слегка ударило в голову.
        В последнее время Риенцо часто приходилось бывать в домах римских вельмож. Одни приглашали его как ученого, друга Петрарки, другие — как опытного юриста апостолической камеры, но большинство видело в нем чудака оригинала, помешанного на древностях и умевшего к тому же потешать гостей странными речами.
        Попав на пир к молодому Колонна, папский нотарий решил продолжать свою роль. Он невозмутимо поглядывал вокруг, пробовал разные блюда и веселил собеседников остроумными замечаниями. За столом то и дело звучал смех. Тосты следовали один за другим.
        Джанни и Микелле ди Вико наперебой потчевали соседа.
        - Позвольте предложить жареных соловьев в соусе, — пододвигая Коле золоченый поднос, угощал барон. — По вкусу они, правда, мало чем отличаются от воробьев, зато это прекрасное средство для укрепления голоса. Знаменитые ораторы всегда едят их, чтобы не охрипнуть.
        - У тех, кто слишком много лает, в теле образуется пустота, — подхватил сын префекта. — Спешите заполнить ее тонкими яствами, мессере. Аппетит и челюсти у вас, кажется, отличные.
        - Еще бы, они достались ему по наследству, — насмешливо заметил Франческо Савелли. — Генрих Седьмой за один присест съедал целого барана.
        - Почаще приходите к нам. Мы здесь хорошенько откормим вас, — хлопал гостя по плечу Джанни. — Если не станете императором, отрастите по крайней мере живот, как у настоящего герцога.
        - Благодарствую за любезность, но мне, право, жаль вас. Вы еще так молоды, — в тон им отозвался Кола.
        - Это почему же? — заинтересовался Микелле ди Вико.
        - Времена меняются! Столь дерзкие речи могут стоить головы.
        - Кому?
        - Вам, конечно, — вздохнул тот, — когда я стану управлять Римом.
        Раздался общий смех.
        - Я говорю вполне серьезно, — продолжал папский нотарий. — Как только меня выберут в правители, ворам и грабителям в Риме не поздоровится!
        Новый взрыв хохота заглушил его слова.
        - Нет, право, никогда не слышала подобного! — воскликнула одна из дам.
        - Какую же казнь вы нам назначите? — вытирая выступившие от смеха слезы, спросил барон.
        - Каждый получит по заслугам, — сурово сказал Кола. — Лжецов вроде судьи ди Нормано ослеплю; графа Коэтано сожгу, чтобы не отравлял римский воздух; вас, Колонна, учитывая древность рода и вред, причиненный городу, пожалуй, придется повесить. Но не унывайте, ваши враги Орсини будут завидовать вам. Мартино ди Порто и его шайку я отправлю на плаху как простых разбойников.
        - Ой лопну, не доживу до казни, — схватился за живот Франческо Савелли. — А нас, неужели ты не пощадишь и нас — твоих бывших синьоров?!
        - В знак особой милости вашему дому будет оказана высокая честь. Вас четвертуют на площади перед Капитолием.
        Последняя реплика папского нотария привела всех в настоящий восторг. Опрокидывая кресла, хлопая в ладоши, гости повскакали с мест. Поднялся такой шум, что невозможно стало различать отдельные возгласы.
        Внезапно крики гостей были прерваны звоном набата. В зал вбежал паж Джанни. Он сообщил о нападении солдат Орсини на дом одного из сторонников Колонна. Пировавшие рыцари похватали оружие и во главе с хозяином поспешили на выручку своим.
        Кола ди Риенцо, надвинув на голову капюшон, покинул палаццо молодого барона. Сжимая под плащом рукоять маленького кинжала, он быстро шел по пустынным улицам ночного Рима. Где-то рядом в квартале Колонна не умолкая били в набат, виднелось пламя разгоравшегося пожара.
        Прислушиваясь к долетавшим с той стороны воинственным кликам, папский нотарий вспоминал насмешки нобилей и с ненавистью думал о тех, кто лишал город покоя, то и дело превращая его в арену кровавых схваток.
        Римская беднота

        
        Глава IV
        МЕЧ ПОДНЯТ
        
        ту ночь спать римлянам почти не пришлось. Пожар, начавшийся во время стычки в квартале Колонна, перекинулся вскоре на другие районы. Горели главным образом крытые соломой деревянные и глинобитные дома простолюдинов. Многие лишились крова. Пострадали сотни семей. Глубокое возмущение охватило горожан. Собираясь на улицах и площадях, народ открыто проклинал виновников несчастья.
        - Сколько же терпеть? Пора проучить ублюдков! — возбужденно басил одноглазый кузнец дель Веккио. — Мерзавцы наглеют с каждым днем.
        Столяр Паоло Буффа, злой и трезвый против обыкновения, громко ругаясь, потрясал над головой жилистым кулаком. Ночью сгорела его лачуга, служившая домом и мастерской. Старуха мать, жена и двое малых детей остались без крова. В огне погибли не только жалкая утварь, но и верстак с инструментами.
        Сосед столяра, горбатый ткач Симоне, яростно поносил префекта и бездельников сенаторов. Ему едва удалось отстоять от пожара свой сарай, где стоял приобретенный в долг ткацкий станок.
        Утром Кола велел друзьям созвать надежных людей на Авентинском холме за стеной старого францисканского кладбища.
        Место было тихое. Огромный пустырь, заросший кустами бузины и дикого орешника, служил хорошим убежищем от посторонних глаз. Сюда легко было проникнуть под видом родственников, идущих навестить могилы близких.
        Большая толпа собралась на зеленой поляне под сенью высокого каштана. Тут были богатые пополаны, знакомые землевладельца Пандольфуччо ди Гвидо, молодые кавалеротти из отряда Стефанелло Маньякачча, завсегдатаи траттории ди Риенцо, студенты, торговцы, ремесленники.
        Папский нотарий, сменивший белоснежные одеяния на обычный серый плащ, произнес страстную речь. Он говорил о тяжелых бедствиях своих сограждан. О том, что частые смуты, грабежи и пожары все больше приводят в упадок торговлю и ремесла. Сотни людей, и без того имевшие скудные заработки, совсем лишились работы и средств к существованию из-за своеволия жестоких феодалов. С гневом описывал Кола страдания римлян, которым постоянно угрожали голод, потеря имущества и жизни. Он рассказывал о земледельцах, обиженных баронами, о пилигримах, ограбленных и задушенных у самых стен города.
        Собравшиеся взволнованно слушали оратора. Возбужденные возгласы то и дело прерывали его. Видя, какое впечатление произвела его речь, Кола поднял руку и потребовал тишины.
        - Друзья! Чтобы изменить положение, у нас есть лишь один выход. Надо установить в Риме народовластие.
        Под одобрительный гул толпы папский нотарий сообщил, что он и многие уважаемые граждане уже сговорились вместе добиваться мира и справедливости, и призвал присутствующих присоединиться к ним.
        Он раскрыл принесенную с собой священную книгу и, положив на нее руку, торжественно воскликнул:
        - Клянусь не щадить жизни и имущества для освобождения родного города от тиранов!
        Затем дали клятву художник Чекко Манчини, его сын Конте, нотарий Гуаллато и Стефанелло Маньякачча, землевладелец Пандольфуччо ди Гвидо и другие.
        Когда каждый присягнул в верности, все принялись обсуждать, где лучше достать оружие и как подготовить ополченцев.

* * *
        На другой день утром по улицам Рима прошли глашатаи. Они трубили в медные трубы и призывали всех явиться на Капитолий для участия в парламенто[9 - Парламенто — народное собрание.]. Перед дворцом на Капитолийской площади быстро росла толпа. Сенаторы Пьетро ди Агабито и Любертелло Бертольдо, узнав о намерении папского нотария провести народное собрание, пытались помешать ему. Но консулы цехов и начальники районных отрядов кавалеротти неожиданно поддержали Колу ди Риенцо. Сенаторам пришлось уступить, тем более что значительная часть вооруженных сил во главе с префектом Джованни ди Вико отправились накануне в порт Корнетто, куда прибыли корабли с зерном для города.
        Впрочем, они не особенно опасались торгашей и черни. Хотя Колонна и ряд баронов со своими людьми отсутствовали, в Риме оставалось немало могущественных грандов. У них были сотни хорошо обученных, опытных в военном деле солдат. В случае необходимости с их помощью стража могла утихомирить страсти и разогнать крикунов.
        С деревянной трибуны, наспех сооруженной в центре площади, один за другим выступали ораторы. Они предлагали избрать в сенат достойных людей. Призывали покончить с произволом и навести в городе порядок. Толпа громко выражала одобрение. Со всех сторон неслись возгласы: «Хотим в правители Колу!», «Требуем правосудия!», «Долой продажных чиновников!»
        Вскоре у здания Капитолийского дворца, оттеснив простолюдинов, стали собираться римские патриции. Среди вельмож выделялись пышностью одежд представители древних родов Савелли, Гаэтани, Аннибалдески. Каждый из них явился в сопровождении многочисленной свиты и вооруженных наемников.
        Менее знатные синьоры и рыцари держались в стороне отдельными группами. Здесь же, на широких ступенях портика, под охраной конных сенатских гвардейцев расположились советники, судьи и должностные лица городских служб.
        Посматривая на заполненную народом площадь, патриции возмущались.
        - Послушайте, что кричит этот сброд! Они хотят выбрать в сенаторы бывшего трактирщика!
        - Шутки папского нотария зашли чересчур далеко. Комедия может плохо кончиться!
        - Плебеи обнаглели. Пора разогнать бездельников!
        - Их собралось слишком много. Кавалеротти и цеховые старшины заодно с чернью.
        - Жаль, нет Стефано Колонна. Старик мигом очистил бы площадь.
        - Справимся и без него. Я прихватил своих молодцов. Савелли и Аннибалдески тоже привели солдат.
        Из окон залы апостолической камеры растерянно наблюдал за происходившим епископ Раймондо.
        Это был небольшой сухонький человек преклонного возраста, весьма робкий и нерешительный по натуре. Уже несколько лет он исполнял в Риме должность папского наместника. Правда, его высокое звание мало соответствовало положению, которое он занимал. В городе всем распоряжались могущественные бароны. Деятельность же Раймондо ограничивалась хлопотами по ведению церковных служб и сбору налогов.
        Рядом с папским викарием в почтительной позе стоял писарь апостолической камеры, францисканец брат Андреа. Оторвав взгляд от окна, епископ повернул озабоченное лицо к молодому монаху.
        - Завтра день троицы. Не хватало, чтобы накануне святого праздника пролилась кровь. Надо убедить горожан разойтись с миром.
        - Народ собрался без оружия, ваше преосвященство. Если солдаты никого не тронут, все обойдется, — отозвался монах.
        - Но эти безумцы требуют невозможного. До сих пор в сенаторы назначали баронов. Гранды не допустят в правители простолюдина.
        - Парламенто может обойтись без их согласия. Римляне хотят избрать Колу ди Риенцо. Воля большинства станет законом.
        - Ну что ты болтаешь! Закон на стороне тех, у кого сила.
        - Вот именно, — чуть заметно усмехнулся францисканец. — Сейчас она как раз не у баронов.
        Папский викарий удивленно поднял брови:
        - Полагаешь, стражники не смогут разогнать толпу?
        - Как только они пустят в ход оружие, в Риме ударят в набат. Горожане возьмутся за мечи и перебьют наемников.
        - Значит, слухи о тайных собраниях не были ложны? — нахмурился епископ. — Кола действительно готовил заговор. А ты столько времени морочил мне голову, убеждая в его преданности.
        - Я и теперь могу поручиться — он действует в интересах святого престола, — смиренно потупил взор брат Андреа. — Разве вы сами не мечтали обуздать спесивых баронов? Большая часть монастырских сборов попадает в их руки. К тому же это дало бы Риму желанный мир и позволило папе вернуться в наш город.
        - Но нельзя допустить резни в такой день. — Смягчившись, Раймондо внимательно посмотрел на молодого монаха. — Необходимо что-то предпринять. Надо заботиться о престиже церкви.
        - Есть только одно средство, — негромко произнес Андреа, — мы должны быть там, с народом.
        Внезапно с площади долетели восторженные крики. Епископ и его собеседник повернулись к окну. На трибуне появилась мощная фигура Кола ди Риенцо. Он был в белом плаще с откинутым капюшоном. Все устремили взоры к помосту. Папский нотарий поднял над головой руку и медленно обвел взглядом многотысячную толпу. В наступившей тишине отчетливо зазвучал сильный голос:
        - Граждане Рима! Друзья! Братья! Мы собрались сегодня на древнем Капитолии, чтобы вместе решить, как жить дальше. Будем ли по-прежнему безропотно сносить надругательства и унижения, будем ли терпеть грабежи, насилия и голод или скажем «нет» произволу и беззаконию?
        - Нет! Нет беззаконию! — прокатилось по площади. — Требуем правосудия!
        Сотни людей яростно потрясали кулаками. Шум и гневные возгласы долго не затихали. Только повелительный жест оратора заставил римлян умолкнуть.
        - Граждане! Настало время изгнать страх из своих сердец. Это он превращает нас в послушное стадо, он позволяет властвовать злобным волкам. Алчность и своеволие баронов превратили наш город в притон наемных убийц. Они поджигают дома, обагряют улицы кровью невинных. А что сделали гранды, чтобы накормить голодных, чтобы избавить народ от тяжелых страданий? Многие из них отправились сейчас в Корнетто, чтобы захватить хлеб, закупленный на общинные средства… И все это при молчаливом попустительстве и с согласия сенаторов!
        - Долой тиранов! Будь нашим правителем! Выберем в сенат достойных! — раздались взволнованные возгласы.
        Дождавшись тишины, папский нотарий продолжал:
        - Спасем же родину от позора, сограждане! Освободим город от бандитов и тех, кто им потворствует! Это можем совершить лишь мы — простые римляне!
        Как только Кола умолк, окружавшая трибуну толпа разразилась бурей неистовых криков. Каждому казалось, что оратор обращался именно к нему. И поденщики, ремесленники, торговцы, восхищенные бесстрашием своего кумира, готовы были следовать за ним навстречу любой опасности.
        Собравшиеся у Капитолийского дворца сенатские сановники, гранды, их свита встретили эту речь негодующим ропотом и свистом. Представители знатных родов Савелли, Аннибалдески, Гаэтани, забыв взаимную вражду, выхватили мечи и начали строить латников в боевые шеренги, намереваясь разогнать чернь.
        Возмущенные горожане, в свою очередь, стали выламывать камни мостовой и вооружаться чем попало. Возможно, дело дошло бы до схватки, если бы не вмешательство епископа. Видя, что страсти накалились до предела, и желая предотвратить кровопролитие, наместник римского папы поспешил на площадь. Его сопровождало несколько каноников и монахов.
        Пройдя сквозь ряды солдат и расступившихся горожан, епископ Орвьетский поднялся на возвышение и, встав рядом с Колой, обратился к крайне возбужденной пастве:
        - Дети мои! Почтенные граждане и вы, римские синьоры! Умоляю, образумьтесь, пока не поздно, и расходитесь по домам с миром. Ведь завтра день троицы. Хватит споров и ссор! Ваши бесконечные распри и так уже почти сорок лет вынуждают главу нашей церкви жить на чужбине. Подумайте, как святой отец Климент сможет вернуться, если вы даже в канун божьего праздника готовы устроить братоубийственную резню?
        - Мы собрались без оружия! Это гранды хотят нашей крови! Долой тиранов! Им не запугать нас!
        Громкие возгласы из толпы заглушили слабый голос папского викария. Вместе с тем не желавшие уступать патриции продолжали строить латников. Вооруженное столкновение грозило вот-вот начаться. Епископ, поняв свое бессилие и не на шутку испугавшись, растерянно взглянул на Колу ди Риенцо.
        - Его преосвященство призывает всех разойтись с миром! — крикнул тот. — Послушаемся доброго совета, братья! Не дадим повода врагам нашим пустить в ход оружие. Мы соберемся здесь завтра, в день троицы. Приходите все с розами и голубями — символами свободы и святого духа. Молитесь господу! Он не оставит нас. Верьте мне. Я готов положить жизнь за спасение римского народа!
        Сойдя с помоста, папский нотарий быстро покинул площадь. За ним стали расходиться горожане.

* * *
        В углублении перед мраморной могильной плитой тускло горела маленькая лампада. На плите, вделанной в стену продолговатой четырехугольной ниши, было высечено: «Марко, сын Лоренцо. 1324 -1336».
        Кола грустно посматривал на неровное пламя светильника. Хотя время еще только приближалось к полудню и наверху сияло солнце, здесь, в древних катакомбах, начинавшихся в двух милях от городских ворот у Аппиевой дороги, царил полумрак.
        Обширная подземная галерея была когда-то убежищем первых христиан. Теперь она служила кладбищем для простолюдинов. Место пользовалось в Риме недоброй славой. Частенько тут прятались те, кто желал укрыться от закона.
        Прорытые в зернистом туфе узкие ходы, со множеством небольших зал и каморок, спускались вниз несколькими ярусами, образуя целый город. Кое-где в потолках виднелись выходившие на поверхность круглые отверстия — люминарии. Несмотря на такие отдушины, воздух в катакомбах был насыщен запахами тлена и горелого лампадного масла.
        Думая о предстоящей борьбе с баронами и о смертельной опасности, грозившей ему на каждом шагу, Кола вспоминал младшего брата. Все эти годы образ Марко жил в его сердце. Одиннадцать лет прошло с той поры, как он дал клятву отомстить убийцам — проклятым грандам. И вот близится решительный час. Завтра, в день святой троицы, он поведет народ к Капитолию, чтобы изгнать оттуда тиранов.
        Суждено ли сбыться надеждам? Удастся ли заговор? Как бы то ни было, отступать поздно. Со спокойною жизнью папского нотария покончено. Римские патриции не простят сегодняшнего выступления. Сенаторы, наверно, уже распорядились об аресте. Но здесь, вне стен города, им до него не добраться. Мало кто знает так этот запутанный подземный лабиринт, имеющий десятки выходов.
        Внезапно Кола ди Риенцо услышал легкие шаги. Вынув из ножен меч, он отступил в темноту. Кто-то осторожно приближался со стороны ближайшего входа. Вскоре в галерее показалась женская фигурка с зажженной свечой и корзинкой в руках.
        Кола узнал закутанную в плащ жену. Опустив меч, он поспешил навстречу.
        - Одна! Ты же всегда так боялась мертвых.
        - Сейчас опаснее живые. — Она обняла мужа. — С тобой мне не страшно.
        - Где дети? — спросил он.
        - Я попросила Бернардо отвести их к отцу. У нас в траттории солдаты. Тебя ищут по всему городу.
        - Пусть ищут. В катакомбы они вряд ли полезут. — Кола вложил меч в ножны. — Передала Чекко мой наказ?
        - Он все сделает, не беспокойся. Скоро сюда придет Конте. А пока подкрепи силы. Я принесла хлеба и вина. — Нина достала из корзинки сверток и небольшую оплетенную бутыль.
        - Ты настоящий ангел-хранитель, — целуя ее, произнес Кола. — Со вчерашнего дня я не имел во рту ни крошки.
        - Теперь у тебя нет времени ни для сна, ни для еды, — вздохнула Нина.
        Она вдруг умолкла и приложила палец к губам. Из галереи донесся негромкий свист. Через минуту он повторился уже ближе.
        - Там Конте. Я объяснила ему, где искать.
        В глубине темного прохода мелькнул свет факела. Показался Конте. За ним в нишу вошли нотарий Гуаллато и Стефанелло Маньякачча. Шествие замыкал кузнец дель Веккио, несший что-то под плащом.
        - Ну, как договорились о месте сбора? — спросил Кола ди Риенцо.
        - Встретимся в полночь в церкви Сант Анжело, — отозвался Конте. — Отец уже заказал тридцать месс в честь святого духа. Пока их отслужат, будет самое время двинуться к Дворцу Сенаторов.
        - Почему выбрали эту церковь? Ведь хотели в Латеранском соборе.
        - Сначала так и думали, но францисканец брат Андреа предупредил, что епископ будет служить в церкви Сант Анжело. Он посоветовал уговорить его преосвященство идти вместе с нами к Капитолию. Тогда солдаты сенатской стражи не решатся оказать сопротивление.
        - Андреа дал добрый совет, — кивнул Кола. — Только, чтобы убедить папского викария, надо показать нашу силу.
        - Отряды кавалеротти готовы выступить, — сказал Стефанелло Маньякачча. — Утром они будут на площади.
        - Мы вооружили сотни горожан, — подхватил Гуаллато, — ночью соберем их у церкви.
        - Хорошо бы достать римские знамена, — подумав, негромко произнес Кола. — Тогда народ станет действовать смелее.
        - Это я беру на себя, — сказал Стефанелло. — Один из офицеров сенатской стражи — мой родственник. Его отряд стоит сегодня в охране дворца. Я скажу ему, что знамена требует папский наместник.
        - Вот и прекрасно! Остается лишь ждать полуночи, чтобы идти в храм на мессу.
        Кола ди Риенцо улыбнулся и повернул лицо к кузнецу, молча стоявшему в стороне со своей ношей.
        - Что там у тебя?
        - Я принес доспехи. Они будут тебе впору.
        Дель Веккио развернул плащ. Под ним оказались аккуратно связанные веревкой стальные латы.
        - Делал по заказу Джанни Колонна. Но барон их не получит.
        - Тонкая работа! — восхищенно воскликнул Кола, рассматривая искусно выкованный узор на блестящем панцире. — Сколько же они стоят?
        - С Колонна я взял бы не меньше пятидесяти флоринов. А тебе отдаю так. Ведь и ты не щадишь для нас жизни.
        - Спасибо! Твой подарок ценен вдвойне, потому что сделан от чистого сердца.
        - Тут не хватает шлема, — смущенно заморгал единственным глазом кузнец. — Я не стал брать его, на нем выбит герб Колонна.
        - Ничего! Завтра божий праздник, — примеряя с помощью друзей доспехи, отозвался Кола. — В такой день рыцарю святого духа не пристало покрывать голову.

* * *
        Высокие своды церкви Сант-Анжело терялись в густом мраке. Восковые свечи озаряли неровным светом лица горожан от алтаря до самых дверей храма. Узкие створчатые окна боковых приделов уже начали светлеть, возвещая приближение утра.
        Наместник римского папы епископ Орвьетский Раймондо с трудом держался на ногах. Волнения прошедшего дня и длинная ночная служба утомили старика. Выстоять тридцать месс — нелегкое дело и для молодого священника, а ему перевалило за шестой десяток.
        Заглядывая в лежавшую на подставке Библию, Раймондо привычно читал нараспев стих за стихом. Толпа громко повторяла за ним слова молитвы. Прислушиваясь к нестройному хору, епископ с тревогой думал о наступающем празднике. Для него праздники были сущим бедствием.
        Папский викарий с сожалением вспомнил прежнюю жизнь в монастыре, тихое аббатство, надежно защищенное толстыми стенами от мирской суеты. И вместо этого теперешнее полное тревог существование. Правду говорят: «Неисповедимы пути господни». Разве о том мечтал он, когда добивался назначения в Рим? Быть наместником папы в древнем великом городе, править одной из самых богатых областей Италии — какие заманчивые перспективы, сколь прекрасные возможности должны были бы перед ним открыться. Но действительность обманула надежды, развеяла их как дым. Здесь всем самовластно распоряжались бароны. С ним, папским викарием, почти никто не считался. Префект и сенаторы обходились без его советов, наперебой запуская руку в церковную казну. Среди постоянных смут и междоусобиц частенько приходилось терпеть обиды от воинственных грандов. Особенно досаждали эти могущественные гордецы Колонна. В последнее время они перестали даже уступать ему дорогу.
        Расстроенный невеселыми мыслями, Раймондо спутал строку и запнулся на полуслове. Сделав над собой усилие, он постарался сосредоточиться на чтении священного текста. Наконец месса закончилась. Епископ закрыл Библию и торжественно направился к выходу, раздавая благословения.
        На паперти Раймондо с изумлением увидел вооруженных горожан, заполнивших всю площадь перед церковью. К нему подошел высокий человек в блестящих доспехах с непокрытой головой. Епископ с трудом узнал в рыцаре папского нотарий Колу ди Риенцо.
        - Вы… Что это значит?! — воскликнул он, делая шаг назад.
        - Народ решил идти к Капитолию, чтобы выбрать новый сенат, — почтительно опускаясь на одно колено, громко сказал Кола. — Римляне просят вас быть вместе со мной их правителем.
        - Просим! Просим стать нашим правителем! — дружно подхватила толпа.
        - Да здравствует епископ!
        - Да здравствует Кола ди Риенцо!
        Раймондо растерянно молчал. Противиться желанию горожан было не менее опасно, чем быть заодно с ними. Вместе с тем он внезапно почувствовал тайную радость от сознания того, что сможет наконец занять место, подобающее его званию. Теперь он заставит всех, даже этих гордых Колонна, уважать себя. Однако привычный страх перед всесильными баронами сковал его язык.
        - Но срок полномочий прежнего сената еще не истек, — нерешительно произнес он. — До выборов осталось два месяца.
        - Зато иссякло терпение народа, — поднимаясь с колен и сурово взглянув на маленького тщедушного епископа, сказал Кола. — Горожане больше не желают, чтобы их грабили. Если мы не наведем порядка, в Риме начнется мор от голода.
        - Долой баронов! Хлеба, хлеба! Смерть грабителям! — вновь зашумела толпа.
        Сотни копий, мечей, топоров замелькали в воздухе. В этот момент из ближайшей улицы вышла группа римских кавалеротти с развернутыми городскими знаменами. Их встретили восторженными криками. Кола ди Риенцо подал команду. Вооруженные горожане стали быстро строиться.
        - Решайтесь, ваше преосвященство, — обратился Кола к папскому викарию. — Народ ждет!
        На церковной паперти появился молодой францисканец брат Андреа.
        - Наш долг — быть с ними, — подойдя к епископу, убежденно зашептал монах. — Иначе одни они наделают бог знает что.
        Он подхватил Раймондо под руку и почти насильно подвел к знаменосцам. Кола тотчас встал рядом. Под гулкий колокольный перезвон и ликующие возгласы римлян процессия двинулась к Капитолию.

* * *
        Разогнав утренний туман, взошло солнце. Его лучи озарили город и многолюдную процессию, медленно приближавшуюся к Дворцу Сенаторов. Толпы горожан радостно встречали торжественное шествие.
        Впереди нотарий Гуаллато нес огромное малиновое знамя свободы. За ним нотарий Стефанелло Маньякачча нес белое знамя справедливости с изображением апостола Павла, стоявшего с мечом и с венцом справедливости. Третье знамя — знамя мира — держал в руках художник Чекко Манчини. На белом фоне там был изображен апостол Петр с золотыми ключами согласия и мира. Четвертое знамя — старое знамя Георгия Победоносца — по ветхости нельзя было развернуть. Его как священную реликвию на длинном древке в парчовом чехле нес Конте.
        За знаменосцами в блестящих рыцарских доспехах с непокрытой головой шел Кола ди Риенцо. Рядом, стараясь не отстать, выступал в белоснежной мантии епископ Раймондо. Горожане громко приветствовали их.
        - Да здравствует свобода! Да здравствует народ! — неслось над толпой.
        За Колой и епископом плотной группой шествовали заговорщики. В первых рядах выделялся могучим ростом кузнец дель Веккио. Вместо оружия одноглазый гигант держал на плече огромный молот. Подле него с топорами в руках шагали столяр Паоло Буффа и горбатый ткач Симоне.
        Римские женщины, как всегда в день праздника святой троицы, забрасывали проходивших красными розами и выпускали в воздух белых голубей. Молодежь присоединялась к необычной процессии. Вокруг носились толпы мальчишек. Они приплясывали от восторга и, подражая взрослым, тоже выкрикивали:
        - Да здравствует народ! Долой баронов-грабителей!
        Не встретив сопротивления, мятежники подошли к Капитолийскому дворцу. Оставшиеся в Риме бароны без префекта Джованни ди Вико, находившегося вместе с Колонна и Орсини в Корнетто, не рискнули напасть на народ. Римские сенаторы Любертелло Бертольдо и Пьетро ди Агабито, узнав о присоединении папского викария к сторонникам Колы, поспешили скрыться из города. За ними последовали многие гранды.
        Вооруженная толпа без труда захватила дворец, изгнав оттуда стражу и чиновников сената. Кола ди Риенцо поднялся на ораторскую трибуну. Тысячи римлян, собравшихся на Капитолийской площади, восторженно приветствовали его.
        Столяр Паоло Буффа и ткач Симоне, одними из первых ворвавшиеся во дворец, стояли теперь с топорами за поясом у окна большого зала сената. Глядя вниз на заполненную народом площадь, они слушали Риенцо.
        - Столы баронов ломятся от яств и вин, а вы сидите без хлеба, — долетало с площади. — Они одеваются в парчу, а вы ходите в лохмотьях. У них жизнь проходит в безделье и развлечениях, у вас в тяжких трудах и горестях. А ведь все, чем богаты нобили, они получают от вас…
        Каждое слово находило отклик в сердцах римлян. Кола поздравил сограждан с успешным началом борьбы за освобождение. Толпа отвечала бурным ликованием. Тогда Кола ди Риенцо достал широкий свиток и, передав его Конте, предложил ему прочесть законы нового Римского государства. Тот торжественно развернул свиток. В тишине, воцарившейся на площади, зазвучал звонкий голос Конте.
        - «Отныне всякий убийца, какого бы он ни был звания, карается смертью, — четко выговаривая слова, читал юноша. — Все тяжбы решаются в двухнедельный срок. Дома осужденных не разрушаются, а поступают в пользу коммуны. Всякий доносчик, не доказавший виновность того, кого обвиняет, подвергается тому же наказанию, которое следовало бы обвиняемому, если бы его вина была доказана. Каждый район Рима содержит сто пехотинцев и двадцать пять всадников. Семье солдата, павшего за отчизну, выплачивается годовое содержание. Римская камера принимает на себя заботы о сиротах и вдовах. В каждом районе будут хлебные амбары, которые должны быть полны на случай неурожая. Военный корабль постоянно охраняет римское побережье для защиты купцов. Доходы от соли, с пристаней, от дорожных сборов и штрафов используются, если окажется необходимым, для государства. Охрана римских пристаней, мостов, ворот и крепостей передается баронами правителю государства. Бароны обязаны содержать дороги и пути в безопасности, не принимать ни воров, ни преступников и должны снабжать город провиантом. В случае неповиновения — они платят
штраф в размере тысячи серебряных марок».
        Когда Конте закончил чтение, нотарий Гуаллато, стоявший рядом с юношей, поднял руку.
        - Граждане Рима! — обратился он к народу. — Одобряете ли вы эти законы?
        - Placet! Placet![10 - Placet! (лат.) — Одобряем!] — единодушно отозвалась толпа.
        Тысячи рук разом поднялись вверх, подавая таким образом знак, что законы приняты.
        - А кого вы хотите избрать в правители? — громко продолжал Гуаллато.
        - Колу! Колу ди Риенцо и епископа Раймондо! — дружно прокатилось над площадью.
        В воздух снова поднялся лес рук. Кола ди Риенцо и папский викарий вышли вперед и поклонились, как того требовал обычай. Рядом с рослым, широкоплечим Колой, в ярко поблескивающих на солнце доспехах, епископ, несмотря на высокую тиару и белоснежную мантию, казался маленьким, неприметным.
        Со всех концов неслись возгласы:
        - Да здравствует свобода!
        - Да здравствует римский народ!
        Под ликующие крики горожан в сопровождении трубачей и знаменосцев новые правители торжественно спустились с трибуны и направились к Дворцу Сенаторов.

* * *
        Высокий трехмачтовый корабль, пришвартованный толстыми канатами к деревянному причалу порта Корнетто, тихо покачивался на волнах. Разгрузка зерна подходила к концу. На берегу, наблюдая за работой грузчиков, собрались римские гранды, прибывшие сюда для закупки хлеба. Среди них выделялся величественный Стефано Колонна в красном бархатном плаще поверх стального панциря.
        Прокаленное солнцем и ветром, смуглое морщинистое лицо девяностолетнего барона было, как всегда, спокойно и преисполнено чувства собственного достоинства. Меч, висевший на золотой перевязи, напоминал о боевой славе его владельца.
        Около старика стояли двое сыновей и внук, столь же рослые и крепкие, как и он. Знаменитый глава рода Колонна насмешливо поглядывал на своих врагов Орсини, толпившихся на противоположном конце пристани. Только что Стефано удалось уговорить префекта Джованни ди Вико уступить ему половину привезенного зерна. Остальное пусть делят другие. Теперь никто не сможет соперничать с ним и сбивать цену.
        Старший Колонна с удовольствием подумал о том, сколько он получит от перепродажи хлеба. По самым скромным подсчетам выходила крупная сумма. Правда, кое-кто из баронов, особенно эти наглые Орсини, вероятно, начнут скандалить. Возможно, даже дело дойдет до схватки. Но он ее не страшится. Недаром здесь его верные наемники. Да и сыновья явились с отрядами. Если понадобится, они сумеют постоять за честь дома.
        Внезапно собравшиеся на берегу повернулись к Римской дороге. Со стороны города во весь опор мчался всадник в судейской тоге. Стефано Колонна с удивлением узнал в нем одного из своих родственников, судью ди Нормано. Спрыгнув с коня, ди Нормано пошатываясь направился к барону. Слуги тотчас подхватили взмыленного коня под уздцы, но тот, тяжело всхрапывая, рухнул наземь.
        - Ты загнал бедное животное. — Старик укоризненно взглянул на подходившего. — В чем дело?!
        - Беда! В городе мятеж! — с трудом переводя дыхание, произнес ди Нормано.
        - К этому мы привыкли, — спокойно сказал Стефано. — Почти каждый день в Риме что-нибудь случается.
        - Но не такое! Чернь захватила Капитолийский дворец.
        - Это уже нечто новое! — поднял брови барон. — Что же стража? Сенаторы?
        - Солдаты отказались драться. Сенаторам пришлось бежать. Едва удалось спасти казну.
        - Черт побери, ты в своем ли уме?! Кто мог поднять против нас оружие?
        - Кола ди Риенцо! Он давно готовил восстание, — вытирал лицо платком, отозвался судья.
        - Как, этот сумасшедший нотарий? Этот жалкий паяц, возомнивший себя новым Гракхом? Неужели в Риме не нашлось никого, кто схватил бы за шиворот наглого плебея? Ведь там осталось немало баронов.
        - Когда стало известно, что к заговорщикам примкнул папский наместник, все они предпочли покинуть город. Кое-кто, правда, заперся в своих дворцах и выжидает, чем дело кончится.
        - Ты рассказываешь странные вещи. Викарий его святейшества заодно с чернью? Не могу поверить!
        - Он шествовал к Капитолию вместе с Колой. Перед ними несли знамена. К тому же их поддержали кавалеротти и цеха. Богатые горожане и купцы помогли достать оружие.
        - Проклятые торгаши! Они за это ответят! — Стефано Колонна грозно нахмурился и окинул взглядом стоявших рядом сыновей. — Оставайтесь охранять хлеб. Если Орсини затеют ссору, сбейте с них спесь. С префектом я договорился: половина зерна должна быть нашей.
        Он подозвал швейцарца — капитана кавалерийского отряда и приказал выступать в Рим. Слуги подвели барону вороного коня. Потрепав по шее благородное животное, старик легко поднялся в седло.
        - Может быть, разрешите мне сопровождать вас? — подойдя к деду, спросил Джанни Колонна. — Здесь солдат много. После такого известия вряд ли Орсини полезут в драку.
        - Спасибо, мой мальчик, — ласково посмотрел на своего любимца Стефано. — Незачем всем беспокоиться из-за пустяков. Чтобы разогнать чернь и проучить сына трактирщика, хватит и одного Колонна.
        Старый барон тронул шпорой коня и неторопливо поскакал по Римской дороге. Двести всадников во главе с капитаном рысью двинулись за ним.

* * *
        - Вставай! Вставай скорее! Да проснись же ты наконец! — Нина долго трясла мужа, уснувшего прямо в доспехах в зале Дворца Сенаторов.
        - Что… Что там еще? — с трудом открыв глаза, отозвался Кола. — А, это ты. Уже утро.
        Он улыбнулся и, отодвинув в сторону лежавший под рукой меч, притянул жену к себе.
        - Садись, рассказывай в чем дело?
        - Поднимайся живей! Не время рассиживаться. В Рим вернулся Стефано Колонна.
        - Чертовы латы! Намяли бока. — Кола потянулся. — Без привычки ноет все тело. Как это рыцари в них ходят?
        - Ты, кажется, еще спишь? Я сказала, старый Колонна в городе!
        - Ну, теперь он не страшен, — вставая, спокойно произнес Кола ди Риенцо. — Недаром я роздал вчера папскую казну. Бедняки Рима получили деньги и хлеб. А знаешь, что такое хлеб для голодных людей?
        - Со Стефано Колонна шутки плохи, — в волнении возразила Нина. — Он прибыл с отрядом и открыто заявил, что не смирится с новой властью.
        - Тем хуже для него. Старый лев становится ослом. Спесь погубит его прежде, чем он поймет, что здесь происходит.
        - Не такой уж он осел. На площади Сан Марчелло у дворца Колонна собираются гранды. Они могут нагрянуть сюда.
        - Успокойся, я не хочу оставить тебя вдовой. — Кола поцеловал расстроенную жену и, пристегнув к поясу меч, громко позвал стражу.
        В дверях тотчас появились столяр Паоло Буффа, в громоздких не по размеру солдатских латах, и несколько молодых кавалеротти, охранявших Капитолийский дворец.
        - Поднимите дежурный отряд, удвойте караул у здания, пошлите по кварталам посыльных — пусть предупредят всех, чтобы были готовы к бою. А ты, — новый правитель Рима обратился к столяру, внимательно рассматривая его доспехи, — бери моего коня — отвезешь Стефано Колонна приказ немедленно покинуть город.
        Кола ди Риенцо подошел к столу и быстро написал несколько слов на листе пергамента. Свернув свиток, он тщательно перевязал его шелковым шнуром и прикрепил на конце небольшой свинцовый шарик. Затем с помощью специальных щипцов расплющил свинец в печать и торжественно вручил письмо Паоло Буффа.
        Тот принял свиток и, положив его за пазуху, растерянно переступил с ноги на ногу.
        - Что, боишься барона? — Кола испытующе взглянул на столяра.
        - Нет, я никогда еще не ездил на лошади, — смущенно сказал Паоло.
        - Ничего, мне тоже не доводилось править Римом. Главное — не страшись. Помни о том, что ты римлянин и крепче держи узду.
        Кола похлопал гонца по плечу и, проводив вниз, сам помог ему взобраться в седло.
        К счастью, конь бывшего папского нотария не отличался резвостью и спокойно повез неопытного седока по еще пустынным римским улицам.

* * *
        В оружейном зале своего палаццо, заложив руки за спину, молча расхаживал Стефано Колонна. На его высоком лбу резко обозначались глубокие морщины. Несколько знатных римлян в доспехах стояли у окна, смущенно посматривая на барона. Наконец старик остановился и окинул их укоризненным взглядом.
        - Как же вы допустили чернь в Капитолий? — глухо произнес он. — Неужели никто не отважился обнажить меч?
        - С ними был папский викарий, — негромко отозвался один из рыцарей. — К тому же все кавалеротти встали на сторону заговорщиков.
        - И вы испугались? — Стефано Колонна презрительно усмехнулся.
        - Мы с братом пытались убедить Аннибалдески и других выступить вместе. Но они предпочли покинуть город, — сказал Франческо Савелли. — А Джордано Орсини заявил, что считает Колу вполне достойным правителем.
        - Вот как? — Седые брови старого барона сошлись над переносицей. — Тогда не удивительно, что бывший трактирщик стал здесь господином. Только не думайте, что я примирюсь с этим. Как только мои солдаты отдохнут после похода, я поведу их к Капитолию, и горе тем, кто попробует остановить нас.
        - Часть моих людей в Корнетто, но оставшиеся в вашем распоряжении, — сказал Франческо Савелли. — Располагайте нами.
        - И мы! Мы тоже вас поддержим! — заверили остальные рыцари.
        В это время в дверях появился дворецкий. Низко поклонившись барону, он доложил, что прибыл гонец с письмом от нового римского правителя. Стефано Колонна раздраженно пожал плечами.
        - Что ж, вели впустить.
        Все выжидающе устремили взоры на дверь. Через минуту, нетвердо ступая старыми рваными башмаками, в залу вошел Паоло Буффа. Первый опыт верховой езды не прошел для него бесследно. Взмокшее от напряжения лицо было красным, ноги дрожали и плохо слушались его, как после доброй попойки. Слишком широкие солдатские латы с чужого плеча неловко сидели на худом теле. У пояса болтался вместо меча простой топор.
        При виде гонца рыцари не могли сдержать улыбок.
        - Гром его расшиби, экое чучело! — пробормотал старый Колонна. — И с таким сбродом Риенцо собирается править Римом?
        - Да это же пьяница столяр из нашего квартала! — воскликнул Франческо Савелли. — Я даже не сразу узнал его. Ну-ка, ну-ка, покажись.
        Он положил руку на плечо вошедшего и принялся рассматривать его, как некое чудо. Еще сильнее побагровев от обиды и неловкости, Паоло Буффа сбросил руку синьора и решительно шагнул к Стефано Колонна.
        - Я римский солдат и послан законным правителем! — доставая из-за пазухи помятый лист пергамента, громко сказал он. — Извольте прочесть.
        Столяр протянул свиток. Смех замер на устах старого барона. Взяв бумагу, он быстро пробежал ее глазами.
        - Как! Риенцо требует, чтобы я покинул город?
        Стефано, словно не веря, перечитал письмо еще раз. Затем гордо вскинул голову. Его взгляд был тверд и спокоен. Неторопливо разорвав листок на части, он величественным жестом бросил его в лицо посланцу.
        - Передай твоему правителю, если он, эдакий дурак, выведет меня из терпения, я велю выбросить его из окна Капитолия. — Барон указал гонцу на дверь: — А теперь убирайся, не то прикажу повесить тебя вместо пугала на воротах.
        Паоло Буффа поспешил к выходу. Столпившиеся у окон рыцари видели, как он неловко взобрался на лошадь и, уцепившись обеими руками за гриву, поскакал прочь от палаццо.
        Вскоре на башне Капитолийского дворца забили в набат. Могучий звон большого колокола разнесся по городу. Собравшиеся у Колонна гранды тревожно переглянулись.
        - Кажется, моим солдатам не придется отдыхать. — Барон подошел к окну, глядя на бегущих по улицам вооруженных горожан.
        Со всех сторон к Капитолийской площади стекались толпы римлян.
        - Вот зачем Кола затеял комедию с письмом, — сказал Франческо Савелли, — он искал предлог, чтобы предупредить наше выступление.
        - Этот дурак не так уж глуп, — заметил стоявший рядом рыцарь. — Надо было задержать гонца и сразу идти на штурм Капитолия.
        - Не будем терять время! Немедленно ведите сюда свои отряды, — обратился старый барон к рыцарям. — Хотя мои солдаты устали, это — закаленные бойцы. Вместе мы живо разгоним чернь.
        Гранды быстро вышли. Стефано Колонна вызвал капитана наемников и приказал готовить людей к схватке. Надев шлем и опоясавшись мечом, барон поднялся на зубчатую башню палаццо. Улицы и площадь вокруг точно вымерли. Напряженно вглядываясь в даль, старик с нетерпением ждал грандов, обещавших ему поддержку.
        Вот наконец из-за поворота улицы показались всадники, за ними плотным строем шла пехота. Сердце старого рыцаря радостно забилось. Он хотел уже сбежать вниз навстречу своим, но вдруг замер на месте. Над шеренгами воинов, приближавшихся к палаццо, развевались римские городские знамена.
        В одном из всадников, ехавших под малиновым знаменем, Стефано узнал Колу ди Риенцо. Не веря собственным глазам, барон с изумлением смотрел на бывшего папского нотарий. На нем были прекрасные доспехи и белый атласный плащ. Несмотря на расстояние, рыцарь оценил уверенную посадку и атлетическую фигуру противника.
        - Но где же мои союзники? — прошептал старый Колонна. — Неужели эти подлецы струсили?
        Барон беспокойно окинул взглядом площадь. Со всех сторон на площадь вступали новые отряды горожан. Вооруженная толпа быстро росла перед палаццо. Многие римляне несли с собой штурмовые лестницы. На башню торопливо поднялись капитан швейцарских наемников и дворецкий.
        - Мои люди другой день без сна, — плохо выговаривая слова, растерянно произнес швейцарец. — Против такой силы нельзя воевать!
        - Ваша светлость, — подхватил дворецкий, — в одиночку еще можно выбраться из города. Я бы незаметно провел вас. Набросьте только мой плащ.
        Стефано Колонна хмуро взглянул на слуг. Он понимал, что защищать огромный палаццо без достаточного количества солдат рискованно. Еще меньше хотелось ему оказаться осажденным в одной из башен.
        - Передай новому правителю, что я скоро вернусь, — обратив к капитану побледневшее лицо, сказал барон.
        Он взял у дворецкого плащ и стал быстро спускаться по винтовой лестнице.
        Рим


        
        Глава V
        НАРОДНЫЙ ТРИБУН
        
        ъехав на площадь Сан Марчелло, Колади Риенцо остановил коня против главных ворот палаццо Колонна. Вид огромного дворца, защищенного высокими зубчатыми башнями, заставил его задуматься: «Начинать ли штурм? Удастся ли овладеть такой крепостью?»
        Новый правитель Рима окинул взглядом отряды горожан, стекавшиеся на площадь. Большая часть его воинов была вооружена рогатинами, топорами, самодельными копьями, мало кто из этих людей имел понятие о военном деле. Да и сам он куда лучше владел дубинкой, чем мечом. Тяжелые рыцарские доспехи сковывали движения, лишая обычной уверенности.
        Всадник невольно почувствовал волнение. Лишь бы никто не заметил его нерешительности. Ведь римляне доверились ему. Они увидели в нем человека, достойного стать их вождем. Он должен оправдать надежды сограждан или погибнуть с честью.
        Привстав на стременах, Кола вынул меч. По его знаку сотни лучников и арбалетчиков приблизились к палаццо. За ними, неся штурмовые лестницы, катя осадные тараны и баллисты для метания огромных камней и бревен, двинулись остальные.
        В этот момент подъемный мост перед воротами дворца стал медленно опускаться. Между зубцами приворотной башни показался капитан наемников. Он отчаянно размахивал руками.
        - Не стреляйте! — донесся хриплый голос швейцарца. — Мои солдаты не будут драться!
        - Отворяй ворота! — въезжая на мост, потребовал Кола. — Где барон?
        - Мессере Стефано покинул город, — ответил капитан.
        Чугунные створки ворот палаццо с лязгом раскрылись.
        Кола ди Риенцо в сопровождении конных и пеших воинов проехал во двор грозной цитадели. Все еще держа в руке меч, он остановился перед толпой слуг и наемников Колонна. Велев отобрать у сдавшихся оружие, Кола отпустил их после того, как они заверили его в своей преданности новому правительству.
        - Что будем делать с дворцом? — спросил Чекко Манчини, слезая с коня.
        - Поставьте караулы и опишите имущество.
        - В Риме осталось немало баронов, — сказал художник. — Если Колонна вернется с войском, они могут ударить в спину.
        - До вечера все синьоры покинут город и отправятся в свои имения, — усмехнулся Кола. — У меня уже готов приказ. Пусть очищают леса от бандитов и занимаются хозяйством.
        Отныне их римские замки будут находиться под охраной наших солдат.
        - Думаешь, хватит для этого людей? В городе больше трехсот башен принадлежат грандам.
        - Мы снесем их до основания. Камень пойдет на строительство домов. — Кола ди Риенцо вложил меч в ножны и повернулся к Паоло Буффа.
        Тот стоял рядом с большим малиновым знаменем на плече.
        - Принимай новые владения, Паоло! Назначаю тебя кастеляном палаццо. Теперь Рим свободный город. Лишь народ будет его хозяином.

* * *
        Большой зал Капитолийского дворца гудел от возбужденных голосов. Представители от городских кварталов и цехов собрались здесь на генеральный Совет Рима. Кола ди Риенцо сидел на возвышении на месте одного из бывших сенаторов. Кресло, стоявшее рядом, пустовало. Второй правитель, епископ Раймондо, ссылаясь на нездоровье, не покидал своего палаццо. Впрочем, отсутствие папского викария мало кого тревожило.
        Никогда еще Кола не испытывал такого подъема духовных сил. Видеть, как воплощается в жизнь заветная мечта, как с каждым днем крепнет созданное им свободное государство — это ли не радость? От недавних сомнений не осталось и следа. Успех окрылил его.
        Просматривая списки судей и «Совета тринадцати», Кола ди Риенцо перебирал в уме достоинства избранных должностных лиц. Всюду удалось поставить надежных людей. Собрание только что приняло его нововведение, решив образовать особую коллегию синдиков. Она должна была охранять интересы римского народа и следить за соблюдением законов, как это было во Флоренции и в иных городах-республиках. Другое его предложение — ограничить полномочия ректоров-правителей тремя месяцами вместо шести, вызвало споры. Многие полагали, что это нанесет ущерб их престижу.
        - Народ избрал самых достойных, — говорил один из участников собрания. — Зачем снова устраивать выборы? Разве мы найдем кого-нибудь, кто сравнится доблестью и знаниями с Колой?
        - Рим нуждается в крепком правительстве, — заявил другой. — Чтобы гарантировать победу новому государству, надо наделить Колу полной властью. Мы не раз давали титул римского короля иностранным владыкам. Почему же теперь не дать его истинному римлянину?!
        - Правильно! Согласны! — подхватили разом десятки голосов. — Слава нашему освободителю! Да здравствует Кола ди Риенцо — король Рима.
        Зал разразился бурей ликующих криков. Все подняли вверх руку в знак одобрения. Кола растерянно оглядел собравшихся, обуреваемый противоречивыми чувствами. Наконец он решительно встал с кресла и обратился к собранию.
        - Граждане Рима! — покрывая общий шум, громко сказал он. — Вы называете меня освободителем. Это большая честь. Но неужели вы освободились от власти баронов только затем, чтобы иметь нового властителя. Нет, друзья! Рим должен стать свободной республикой! Лишь народ может быть здесь хозяином.
        - После бегства Колонна бароны выполнили приказ и покинули город. Однако неизвестно, как они поведут себя в будущем, — заметил Пандольфуччо ди Гвидо, только что избранный в совет «добрых мужей». — Предстоит долгая борьба. Чтобы дать силу нашим законам, надо оформить их, как это принято.
        - Звание ректора получают правители мелких селений, а ведь Рим — центр Италии, — поддержал его нотарий Стефанелло Маньякачча. — Мы должны подыскать для вас подобающий титул. Не хотите быть королем, станьте консулом или диктатором. Такие звания существовали и в республиканском Риме.
        - Король, консул, диктатор — все это титулы грандов и патрициев. Я же сын простолюдина, — возразил Кола ди Риенцо. — Если вы непременно желаете дать мне титул, то я предпочел бы называться трибуном. Такой титул народ давал защитникам своих прав и свобод.
        - Многие лета Коле — народному трибуну! — дружно отозвался зал.
        - Трибун! Народный трибун — вот достойное звание! — радостно восклицали участники собрания.
        Кола, с минуту задумчиво слушавший восторженные возгласы, поднял руку и сказал:
        - Спасибо, друзья! Я горд вашим доверием и постараюсь оправдать его.
        Художник Чекко Манчини, выйдя на балкон Капитолийского дворца, сообщил собравшейся внизу толпе горожан решение генерального Совета Рима. Оно было встречено криками одобрения. Народ славил господа и Колу, своего освободителя.

* * *
        День был жаркий, безоблачный. Июньское солнце стояло почти в зените. По улицам Рима медленно ехали трубач-глашатай и четверо всадников в латах. За солдатами, обливаясь потом, плелся грузный человек в голубом бархатном камзоле и в высокой шляпе с павлиньим пером. Его руки и ноги были закованы в цепи, на груди висела деревянная табличка с надписью: «Вор».
        Мальчишки, приплясывая и улюлюкая, сопровождали шествие. На каждой площади и перекрестке трубач останавливал коня и, протрубив три раза, торжественно разворачивал свиток и зачитывал постановление народного собрания:
        - «Все воры и мошенники, независимо от титулов и знатности рода, будут отныне подвергаться лишению гражданских прав и публичному позорному осмеянию».
        Указывая на толстяка в цепях, глашатай громко объявлял:
        - «Мессере Пьетро ди Агабито Колонна, бывший сенатор, осужден за участие в краже городской казны в день праздника святой троицы».
        Собравшиеся вокруг римляне осыпали осужденного насмешками.
        - Вор! Брюхатый вор! Подлец, как и все Колонна! — наперебой выкрикивали они.
        В бывшего сенатора летели комья сухого помета и гнилые овощи. Выждав, когда запас ругательств и метательных снарядов в толпе иссякал, трубач и солдаты двигались дальше, таща за собой упиравшегося гранда.
        Перед широкой каменной лестницей, соединявшей Капитолийскую площадь с главным рынком, невдалеке от Patibolo — места казни, с утра до вечера заседала избранная народом коллегия римского суда. Разбор дел велся по всем правилам с участием шести заседателей и писца, заносившего показания свидетелей. Решения суда тут же приводились в исполнение.
        На черной смоляной перекладине виселицы покачивались на ветру тела казненных. Убийц, чья вина была доказана, ждало здесь заслуженное возмездие. Высокое зубчатое колесо с истерзанными останками наиболее закоренелых бандитов грозно возвышалось над крутым откосом, куда сбрасывали трупы. Палач и его помощники в масках дежурили у страшных орудий пыток.
        Перед белым знаменем справедливости, на котором был изображен апостол Павел с пальмовой ветвью и обнаженным мечом, возле большого базальтового льва сидел Кола ди Риенцо. Народному трибуну приходилось принимать участие в работе коллегии. Он судил наиболее важных преступников.
        Поглядывая на каменное изваяние льва, вывезенное когда-то с берегов Нила, Кола вытер полой мантии струившийся по лицу пот. Ему показалось, что древнее египетское чудище затаило усмешку. Трибун отвел взгляд в сторону и заметил воронье, кружившее над местом казни.
        Он подумал, что скоро наконец стервятники останутся без поживы. Число преступлений с каждым днем убывало. Грабежи и убийства в Риме почти прекратились. Решительные меры против разбойников приносили плоды. Дороги становились безопасными. Жизнь в городе быстро налаживалась.
        Кола ди Риенцо вспомнил последнее народное собрание. Удалось решить еще одну трудную проблему. Очищены авгиевы конюшни римского правосудия. Накопившиеся за много лет неразобранные тяжбы были прекращены самими жалобщиками. После его речи многие согласились уладить свои споры мирным путем. Было разом изъято свыше 1800 дел. Остальные без задержки разбирались особой палатой справедливости и мира.
        - Смотри! Бертольдо дель Ангвилера явился, — тронул трибуна за плечо нотарий Гуаллато. — Граф вызван по жалобе погонщика мулов Паскуале.
        - Пусть подойдут оба, — расправляя мантию, произнес Кола.
        В сопровождении солдат судейской стражи граф и погонщик мулов приблизились к столу правосудия. На столе, покрытом красным сукном, лежали Библия и книга новых законов в кожаном толстом переплете.
        Немолодой уже граф, хозяин обширных угодий и замка дель Ангвилера, расположенного по соседству с Римом, был в рыцарских доспехах и ярком плаще с гербом своего рода. Рядом стоял босой погонщик в рваной рубахе и засаленных штанах.
        - Положите руку на Библию. Поклянитесь, что будете говорить правду и только правду! — потребовал трибун.
        Истец и ответчик исполнили приказание.
        - А теперь, Паскуале, расскажи, как было дело.
        - Я вез в город фрукты и бочонок вина, — начал, запинаясь, погонщик. — Возле замка дель Ангвилера на меня напали разбойники и отняли повозку. Люди графа видели все со стен, но не оказали помощи. Когда я пожаловался синьору, он посоветовал не ездить больше этой дорогой.
        - Правду ли он говорит? — пристально глядя на графа, спросил Кола.
        - Разве я должен защищать всех голодранцев, проезжающих через мои земли, — презрительно пожал плечами граф.
        - Паскуале беден, но он такой же гражданин Римской республики, как и ты, — нахмурил брови трибун. — Следить за порядком и охранять дороги — главная обязанность каждого синьора. Если кого-нибудь еще ограбят в твоих владениях, мы назначим туда другого управляющего. Теперь оба ждите решения суда. Оно будет объявлено через несколько минут.
        Граф и погонщик мулов отошли в сторону. Кола ди Риенцо выслушал по очереди мнение шести заседателей, сидевших против него за столом правосудия. Совещание продолжалось недолго. Вскоре нотарий Гуаллато подозвал писца, чтобы записать решение. Солдаты вновь подвели истца и ответчика. Народный трибун, подняв скипетр, зачитал приговор:
        - «Граф Бертольдо дель Ангвилера обязан дать пострадавшему от грабителей погонщику мулов Паскуале тридцать золотых флоринов. Кроме того, за плохую охрану дорог в своих владениях он должен внести четыреста флоринов штрафа в казну республики. Срок выплаты денег не позднее двадцати четырех часов с момента оглашения приговора».
        Старый граф, услышав это, побагровел и хотел что-то возразить, но один из солдат бесцеремонно взял его за плечо, давая понять, что спорить бесполезно. В это время со стороны реки послышались крики и шум толпы. В конце улицы показался отряд вооруженных всадников. Они конвоировали повозку, на которой везли связанного преступника.
        - Мартино ди Порто! Мартино ди Порто поймали! Барона-грабителя судить будут! — возбужденно сообщали друг другу римляне.
        На площадь отовсюду сбегался народ. Многие спешили занять места поближе к лобному месту. К столу правосудия подвели барона с деревянной колодкой на шее.
        - Взяли разбойника на месте преступления, — доложил старший конвоя столяр Паоло Буффа. — Барон со своими людьми напал на корабль, севший на мель в устье Тибра. Разбойники перебили всю команду. Лишь капитана пощадили, надеясь получить за него выкуп. — Паоло кивнул на коренастого человека в костюме моряка, который прибыл с отрядом.
        Тот клятвенно подтвердил сказанное.
        - Смерть убийце! На плаху барона! Колесовать его! — раздались в толпе возгласы.
        - Где сообщники преступника? — дождавшись, когда шум утих, спросил Кола ди Риенцо.
        - Несколько человек, уцелевших после схватки, мы повесили на деревьях у реки против места, где стоит корабль, — отозвался Паоло Буффа. — Везти их сюда было не на чем. Повозки были заняты ранеными.
        - Что скажешь в свое оправдание, барон? — сурово обратился трибун к Мартино ди Порто.
        - Вы не можете судить меня, — гордо ответил обвиняемый, — я вассал его святейшества римского папы. Только он вправе требовать от меня ответа.
        - Здесь нет больше вассалов и сюзеренов, — насмешливо возразил Кола. — В Риме теперь правит народ и его законные избранники. — Он повернулся к членам коллегии суда и заседателям: — Этот человек обвиняется в убийстве, в ограблении и в сопротивлении властям. Его вина доказана свидетелями. Каков будет ваш приговор?
        - Смерть! Смерть! Смерть! — один за другим произнесли все сидевшие за столом правосудия.
        Трибун встал, торжественно поднял скипетр и громко объявил на всю площадь:
        - Барон Мартино ди Порто из рода Орсини, рыцарь и бывший сенатор Рима, приговаривается за предумышленное убийство и другие преступления к лишению жизни через повешение!
        Приговор вызвал одобрительные крики толпы. Палач и его подручные в черных масках-капюшонах тотчас потащили преступника к виселице. Дежурный монах-францисканец наскоро исповедал осужденного. Затем под гневные возгласы римлян барона вздернули на смоленую перекладину, где уже болтались тела нескольких разбойников.

* * *
        Из распахнутых окон пахнуло свежестью утра. Кола ди Риенцо пробежал глазами исписанный лист, задул ненужную уже свечу и подошел к большой кровати, стоявшей в глубине просторного зала. С потолка над постелью свешивался шелковый полог. Уже вторую неделю они с Ниной жили тут, в верхних покоях Капитолийского дворца, в комнатах, занимаемых прежде сенаторами. Как не похожи были новые апартаменты на их маленький дом. Здесь все казалось чужим, временным. Только необходимость заставила его переселиться сюда. Дел было так много, что не хватало и ночи. Уже несколько дней он спал не больше трех-четырех часов в сутки.
        И сегодня пришлось подняться затемно, чтобы составить послания соседним государствам. Прежде чем явятся секретари-переписчики, необходимо было хорошенько обдумать тексты. Потом он начнет диктовать письма, наставлять посланцев и чиновников, принимать иностранных послов. Большая политика требовала большой энергии. Малейший неверный шаг грозил бедой.
        Кола ди Риенцо устало присел на край постели.
        - Опять встал в такую рань, — удивленно открыла глаза Нина. — Почему не разбудил меня?
        - Успеешь, дел хватит и на твою долю, — улыбнулся он. — Надо разослать новые послания всем городам Италии. Из Витербо и Мантуи уже прибыли ответные письма. Городские советы Флоренции и Перуджи направили к нам послов.
        - У тебя только дела на уме, — вздохнула Нина. — Я для тебя лишь помощник в работе.
        - Это не так уж мало, — обнял жену Кола. — Не всякой женщине выпадает честь заниматься государственными делами.
        - Я не тщеславна. Могла бы обойтись и без них, — заметила она. — Мне важнее твое внимание.
        - Разве я не внимателен к тебе? — возразил он. — Я делюсь с тобой всеми радостями и огорчениями.
        - И думаешь о чем угодно, только не обо мне.
        - Неужели ты хочешь, чтобы я в столь трудное для отчизны время думал лишь о тебе?
        Кола покачал головой и отодвинулся от жены.
        - Прости! Я глупая, слабая женщина. — Она прижалась к нему. — Так тоскливо после всех опасностей и страхов в этих пустынных залах.
        - Успокойся, Нина! Мне тоже часто бывает не по себе. Не думай, что отправлять на виселицу даже таких негодяев, как барон Мартино ди Порто, легкое дело. Но надо быть выше этого и работать. Работать без устали для общего блага. Без этого не стоило начинать борьбу.
        - Ты прав, — целуя его, сказала она. — Дай бог тебе силы довести начатое до конца.
        - Не знаю, увидим ли мы плоды победы, — продолжал Кола. — Но что стоят наши мелкие невзгоды по сравнению с бедами народа. Чтобы наладить здесь жизнь, мало изгнать синьоров из Рима, надо освободить от них всю Италию. Однако пора заняться посланием. Скоро явятся писцы. Вот послушай, что я сочинил.
        Он встал, подошел к столу и, взяв лист, принялся читать:
        - «Городам, правителям и народу Италии.
        Слава всевышнему, свершилась воля господа! Рим освобожден от тиранов. Святой дух призвал нас к единству и согласию, воспламенил к желанию свободы, мира и справедливости, просветил к спасению себя и вас…»
        Нина взволнованно слушала мужа.
        - «В целях постоянного соблюдения доброй воли к святому и праведному порядку, римский народ в полном единодушии на открытом и торжественном народном собрании вверил и предоставил мне, недостойному, полную исполнительную и законодательную власть в названном городе и в Римской области… Мы же хотя и сознаем, что плечи наши слишком слабы, чтобы нести столь тяжелое бремя, однако ясно понимая, что это совершено господом богом, и, полагаясь на чудесную в наших глазах милость апостолов, на суд и волю всего народа, с набожным сердцем и мужественным духом приняли вышеуказанную власть и направили очи нашего разума на преобразование и обновление права, свободы, на укрепление безопасности и мирного порядка города Рима и всей области… Мы и дальше думаем идти смело и решительно, в соответствии с законом древнего права, путем справедливого и твердого правления…»
        Дальше от имени римского народа трибун просил города и правителей Италии поддержать новый справедливый порядок и послать в Рим послов. Затем следовало обращение ко всем истинным патриотам принять участие в «божьем деле» преобразования и объединения родины.
        Дочитав лист, Кола вопросительно взглянул на жену.
        - Хорошо, — сказала Нина.

* * *
        Стефано Колонна-старший, прислушиваясь к разговорам друзей и вассалов дома, молча расхаживал по оружейному залу замка в Палестрина. Здесь, в неприступной горной цитадели вдали от Рима, можно было чувствовать себя в безопасности. И все же смутная тревога не покидала барона. С той роковой минуты, когда пришлось, переодевшись в чужой плащ, бежать из собственного палаццо, он не знал покоя.
        Почти каждый день из города доходили невероятные слухи. Рассказывали, что Кола ди Риенцо чуть было не стал королем. Народное собрание предложило ему корону, но он отказался и принял древний титул трибуна. Теперь этот сын трактирщика и прачки один управляет Римом. Говорят, он навел порядок. Бандиты и воры в панике бегут из города. Впервые за много столетий дороги в округе очищены от грабителей.
        Старый барон подошел к своему родственнику Пьетро ди Агабито, недавно выпущенному из капитолийской тюрьмы. Бывший сенатор, бледный и сильно осунувшийся, с дрожью в голосе, заикаясь, описывал свои злоключения собравшимся вокруг грандам.
        - М…меня водили по римским улицам с доской на шее. Чернь глумилась как хотела. Но еще хуже было потом: заперли в общую камеру с ворами. Чего только я не натерпелся!
        - Я слышал, вы своими глазами видели казнь Мартино ди Порто?
        - Окна нашей камеры выходили на Patibolo, — вздохнул Пьетро ди Агабито. — Я в…видел, как вешали барона.
        - Предать подобной смерти бывшего сенатора, племянника двух кардиналов, человека из столь древнего рода! На такое не осмелился бы и папа, — пробормотал префект.
        - Мартино заслужил свою участь, — заметил Стефанелло Колонна. — Давно пора проучить Орсини. Теперь у них спеси поубавится.
        - Позорная казнь барона — оскорбление для всех нас, — возразил один из грандов.
        - Кола рассчитывает запугать нас, — подхватил другой.
        - Пожалуй, он своего добился, — усмехнулся Лукка Савелли. — Граф Бертольдо дель Ангвилера, обвиненный в потакании грабителям, по первому его требованию уплатил четыреста флоринов штрафа. И другие начали выполнять приказы трибуна.
        - Поговаривают, он намерен отменить подорожные сборы. Тогда мы лишимся большей части доходов, — сказал Якопо Савелли.
        - Риенцо не зря был папским нотарием. Знает, дьявол, с какого конца овец стригут.
        - Ну, я овцой быть не собираюсь, — отозвался Джованни ди Вико. — Если сунется в мои владения, встречу как следует.
        - С Колой надо быть осторожным, — задумчиво произнес Стефанелло Колонна. — Выступать против него сейчас рискованно.
        - Он разослал всем эдикт явиться в Рим для присяги новому правительству, — сдвинул брови префект. — Уж не собираетесь ли вы идти к нему на поклон?
        - Почему бы и нет, — пожал плечами Стефанелло. — Слова остаются словами. Мы должны выиграть время.
        - Пока открытая борьба опасна, лучше переждать, — согласился Лукка Савелли.
        - Неужели и вы так думаете? — обратился Джованни ди Вико к старому барону, до сих пор не принимавшему участия в беседе.
        - Чтобы порыв урагана не свалил вас, приходится порой сгибаться, — мрачно произнес Стефано Колонна. — Но такой ветер не может дуть долго.
        - Риенцо удалось заразить своими бреднями чернь. Однако удовлетворять ее прихоти ему будет не под силу, — подхватил Стефанелло. — Скоро пыл римлян пройдет. Тогда настанет наш час.
        - Трибун — глупый мечтатель. Он верит, что слова всегда становятся делами, — тихо сказал Лукка Савелли. — А они могут стать и навозом.
        - Этот мечтатель не так уж глуп, — возразил префект. — Вспомните его поездку в Авиньон. При панском дворе он проявил себя как умный политик.
        - Как бы ни был умен этот плебей, головы ему не сносить, — уверенно сказал старый Колонна. — Он затеял игру, в которой легче все потерять, чем что-нибудь выиграть.

* * *
        - Ты хорошо выглядишь и побрился, — сказала Нина, помогая мужу надевать тонкую миланскую кольчугу, — давно не видела тебя таким.
        - Да, сегодня я отдохнул, отоспался, кажется, за целую неделю, — отозвался Кола. — Иначе нельзя, нынче я должен быть свежим. Предстоит разговор с грандами.
        - Думаешь, явятся?
        - Придут! Иначе я объявлю их изменниками. Кто откажется присягнуть, будет лишен римского гражданства.
        - Будь осторожен. От баронов можно ждать любой подлости.
        - Не беспокойся, отряд квартала делла Регола уже на площади. Наши следят за каждым. Вряд ли бароны рискнут поднять на меня руку. Они еще не забыли судьбу Мартино ди Порто.
        Из соседней комнаты выбежали дети трибуна, Лоренцо и маленькая Маддалена. Увидев отца, они устремились к нему.
        - Опять будет суд? Разреши нам пойти на площадь, отец, — попросил Лоренцо.
        - Сегодня нельзя, там будет слишком много народа, — сказал Кола. — Я принимаю присягу у баронов.
        - Это должно быть интересно! — воскликнул мальчик. — Жаль, что придется сидеть дома. Но мы посмотрим все из окна.
        В дверях появился Чекко Манчини в сопровождении Паоло Буффа и нескольких солдат.
        - Народ собрался. Пора идти. Знамена уже вынесли, — сказал художник.
        - Явились ли римские бароны?
        - Многие гранды на площади. Савелли и Аннибалдески привели с собой даже свиту.
        - Что епископ? Неужели опять не придет? — озабоченно спросила Нина.
        - Его преосвященство, как всегда, предпочитает отсиживаться в своем палаццо, — усмехнулся Чекко.
        - Бог с ним, управимся и одни. — Кола поцеловал дочь и осторожно поставил ее на пол. — Пошлите к францисканцам за братом Андреа. Я заставлю синьоров клясться на Библии.
        Трибун направился к выходу. Народ встретил Колу радостными криками. Пройдя к портику Капитолийского дворца, где у развернутых городских знамен собрались тринадцать «добрых мужей», члены коллегии суда, синдики и другие представители нового правительства, Кола ди Риенцо подал знак к началу церемонии.
        На колокольне Капитолия трижды ударил большой колокол. Затем глашатай объявил о вызове римских баронов к присяге. На площади воцарилась тишина. Тысячи горожан замерли в ожидании. Несколько минут длилось тягостное молчание. Но вот у церкви святой Марии Арачели возникло оживление. Сквозь почтительно расступающуюся толпу с той стороны быстро шел человек в рыцарских доспехах.
        - Стефанелло! Стефанелло Колонна! — шепотом сообщали друг другу римляне.
        Весть мигом облетела площадь. Все с напряженным вниманием следили за именитым грандом. Стефанелло, сын Стефано Колонна, отличался той же силой и ростом, что и отец. К тому же его считали искусным политиком. Приблизившись к трибуну, стоявшему возле знамени свободы, рыцарь снял шлем и медленно опустился на колени. Вздох облегчения вырвался у толпы.
        - Готов ли ты принести присягу? — громко спросил его Кола.
        - Да! — почтительно произнес Стефанелло.
        - Повторяй за мной, — сказал брат Андреа. — Именем господа и святых угодников клянусь никогда не выступать против римского народа и избранной им законной власти. Клянусь спасением души честно служить Риму, не давать приюта разбойникам и дурным людям, держать дороги в безопасности, помогать сиротам и вдовам, не расхищать общественного имущества и являться вооруженным или без оружия по первому требованию трибуна.
        Положив руку на Библию, Стефанелло слово в слово повторил за монахом присягу. Дав клятву, рыцарь медленно поднялся на ноги и, отпущенный трибуном, с достоинством удалился.
        Его место тотчас занял представитель враждующего с Колоннами рода барон Ринальдо Орсини. Затем принесли присягу Джанни Колонна, Николло Орсини, сам старик Стефано Колонна, Лукка и Якопо Савелли, Аннибалдески и другие бароны. Явился и бывший синьор Колы Франческо Савелли. Все публично поклялись в верности римскому народу и торжественно обещали предоставить в распоряжение трибуна себя и все, чем владели.

* * *
        Но к людям благородным смело
        Лети, о песнь моя,
        Зови их на благое дело…
        - Похвально! Очень похвально! Ты решил оставить Авиньон и вернуться на родину. — Франческо Петрарка воткнул в землю садовую лопату и подвернул широкие рукава сутаны.
        Откинув со лба седеющую прядь, он одобрительно посмотрел на стоявшего перед ним невысокого юношу в коротком камзоле и ярких двухцветных чулках, какие носили при папском дворе знатные гранды.
        - Я должен поехать, — отозвался тот. — Хочу помочь Коле ди Риенцо воскресить Рим.
        - О! «В сынах Италии моей проснулась доблесть прежних дней…» И тебя, урожденного Орсини, не смущает то, что он повесил твоего родственника? — Поэт испытующе взглянул на собеседника.
        - Мне стыдно, что Мартино ди Порто из нашего рода. А Колу я уважаю. Лишь такой человек способен управлять городом.
        - Рад это слышать. Из всех Орсини тебе, Джордано, одному по-настоящему дорога судьба Рима. — Франческо взял юношу под руку и повел по песчаной дорожке к видневшемуся за деревьями дому. — Пойдем, я как раз собирался написать римлянам. Мы с Колой старые друзья. Три года назад мы частенько виделись здесь, в Воклюзе. Передашь ему мое послание.
        - Буду счастлив хоть чем-нибудь послужить вам. Но не думайте, что среди Орсини нет достойных людей. Мой брат Никколо не хуже меня. Только он предпочитает Марса[11 - Марс — бог войны.] Минерве[12 - Минерва — богиня мудрости.] и не признает никаких искусств, кроме военного. — Джордано с улыбкой взглянул на знаменитого земляка и, помолчав, добавил: — Я читал ваш трактат «О средствах против счастья и несчастья».
        - И как?
        - К сожалению, мало кто из грандов понимает, что истинное благородство зависит не от рождения.
        - Еще труднее объяснить, что быть человеком чести вовсе не значит быть честным человеком, — задумчиво произнес поэт. — Ты, кажется, дрался недавно на дуэли?
        - Вы хотите сказать, что быть человеком чести может и подлец?
        - Вот именно…
        - Но как простить оскорбление, не выказав себя трусом?
        - Когда кто-то ударил Сократа, — заметил Петрарка, — философ сказал: «Разве стоит обижаться на лягнувшего тебя осла».
        Беседуя, они подошли к дому. Поэт ввел гостя в библиотеку, служившую кабинетом.
        - Итак, скоро ли ты едешь? — ставя на стол прибор с гусиными перьями и чернилами, спросил хозяин.
        - Как только улажу дела с папской курией, — с любопытством рассматривая книги, сказал Джордано.
        - Ты, конечно, был на последнем приеме. Что болтают при дворе о римских событиях?
        - Рассказывают удивительные вещи. Наместник, епископ Орвьетский, пишет, что Кола принял титул трибуна. В городе наведен порядок. Дороги в округе свободны от разбойников. Можно ездить без стражи. Бароны выполняют все приказы нового правительства.
        - А что Климент Шестой?
        - Пока молчит. Вы же знаете, его святейшество никогда не спешит с выводами.
        - Но как двор расценивает римский переворот?
        - Сначала со дня на день ждали падения узурпатора. Джованни Колонна предлагал даже послать войска. Однако теперь многие считают, что в Риме установится мир и папа сможет туда вернуться. За такую идею ухватились сторонники итальянской партии. Сейчас наши вновь с надеждой заговорили о переезде папской курии из Авиньона.
        - Я так и думал! — в волнении произнес поэт. — Кола начал великое дело. Рано или поздно это поймут здесь. Только бы римляне не остановились на полпути. Во всяком случае, мой долг — поздравить их с освобождением.
        Франческо Петрарка сел к столу и, вслух диктуя сам себе, стал быстро писать:
        - «Коле ди Риенцо и римскому народу!
        Не знаю, кого прежде поздравить — тебя, друг мой Кола, или освобожденных тобой римлян. Свобода теперь с вами, а милей и желанней ее нет ничего. В течение многих лет вы были лишены ее и испытали, что это значит. Но господь не потерпел рабства в городе, правившем некогда миром. Как птица в клетке, забавлявшая своего владельца, едва дадут ей вылететь, скрывается из глаз в стремительном полете, так и раб, почитавший до времени своего свирепого господина, стряхивает наконец с себя цепи».
        Вслушиваясь в тихий, ровный голос Петрарки, молодой гранд с удивлением ловил себя на том, что и сам искренне желает свободы римскому народу. А ведь он из рода Орсини. Не странно ли? Ему, синьору, ненавистно рабство? Будто издалека доносились до него слова поэта, обращенные к трибуну.
        - «…А ты, избранный муж, открыл себе доступ к бессмертию. Будь же тверд, если хочешь добиться цели; иначе знай, что насколько светлым было начало, настолько темным будет конец…»
        Петрарка сравнивал Колу с Ромулом, основателем Рима, и с Брутом, борцом против тиранов.
        - «…Вы же теперь впервые истинные граждане, — обращался поэт к римлянам. — Верьте этому мужу, ниспосланному вам небом, почитайте его как редкостный божий дар, положите души ваши за его благополучное существование…»
        В конце перечислялись герои Древнего Рима, прославившие свои имена достойными деяниями.
        - Ну, вот и письмо, — протягивая свиток, сказал Петрарка. — Передай его в руки трибуну. Это послужит тебе лучшей рекомендацией.
        - Благодарю, — бережно принимая свиток, кивнул Джордано Орсини. — Не сомневайтесь, самое большее через неделю в Риме будут читать ваше послание.

* * *
        Праздничный колокольный звон плыл над Вечным городом. Зеленые ветви лавров и плюща, перевитые гирляндами полевых цветов, украшали дома римлян. На улицах толпились богомольцы, паломники, монахи. День святого Иоанна Крестителя пользовался в Риме большой популярностью. На этот раз его отмечали с особой торжественностью.
        В Латеранском соборе, носящем имя Крестителя, должна была состояться месса. На площади перед собором и бывшим папским дворцом собрались тысячи горожан. Епископ готовился начать богослужение. Ждали прибытия Колы ди Риенцо.
        В полдень со стороны невысокой, полуразвалившейся арки Делибалла показалась многолюдная процессия. Впереди под звуки медных труб и литавров двигался большой кавалерийский отряд. Всадники, в железных панцирях и блестящих шлемах с длинными пиками и начищенными треугольными щитами, отлично держали строй.
        За ровными рядами воинов ехал на белом коне трибун. Он был с непокрытой головой. Под белоснежной мантией виднелись гладкие, как зеркало, боевые доспехи. У пояса висел меч с рукояткой в виде креста. Всадник приковывал к себе общее внимание. В нескольких шагах позади него следовали знаменосцы, дальше — многочисленная свита.
        Кола был бледен: сказывались напряженная работа и бессонные ночи. Черты лица сделались резче. Черные густые волосы падали до плеч, оттеняя белизну крутого высокого лба. Орлиный нос заострился. Лишь выражение глаз было прежним. В них светились решимость и отвага.
        Народ смотрел на трибуна с восхищением. Многие пришли в Рим из дальних селений, чтобы только взглянуть на него. Ведь это ему удалось смирить всесильных баронов, избавить страну от войн, грабежей. По его приказу в каждом районе города строили зернохранилища, на случай неурожая. Впервые голодающим оказывали помощь.
        Бродячий слепец, стоявший с девочкой-поводырем среди поденщиков и крестьян, говорил ребенку:
        - Запомни, запомни хорошенько, Розина, каков он. Не дал мне господь самому-то увидеть. Пошли ты ему здоровья и многих лет, дева пречистая!
        Кола ди Риенцо с волнением перебирал в памяти события последнего времени. Со дня святой троицы, когда были изгнаны из Капитолия бароны-сенаторы, миновало немногим больше месяца. А сколько произошло перемен! Сколько совершено им за этот срок! Другому хватило бы на всю жизнь. Ведь жизнь человека, как утверждают философы, измеряется делами. И все же это лишь капля в море. Только первый шаг на пути к цели. Удастся ли достичь ее?
        Всадник задумчиво устремил взор вдаль. Вот он стал трибуном. Как в добрые древние времена республики, избран народом законным правителем Рима. Правда, есть еще и соправитель — епископ Раймондо. Но папский наместник выходит из своего палаццо лишь для церковных служб. Старик ждет указаний из Авиньона. Папский же двор молчит. Климент VI как воды в рот набрал.
        Кола вспомнил безбровое лицо и тяжелый взгляд первосвященника. Что же, пусть выжидает. Сейчас важно выиграть время. С каждым днем положение в городе улучшается. Дороги свободны от разбойников. Налаживается торговля. Почти все бароны принесли присягу. Конечно, доверять им нельзя. Но если даже они поднимут мятеж, у Рима есть теперь надежная армия.
        Трибун с гордостью посмотрел на стройные ряды ехавших впереди воинов. На таких бойцов можно положиться.
        Подъехав к собору святого Иоанна Крестителя, Кола ди Риенцо спрыгнул с коня и, осенив себя крестным знамением, вошел в храм.

* * *
        - Приоденься сегодня. — Кола обнял жену, рассеянно осматривая накрытый к ужину стол.
        - А в этом платье я тебе не нравлюсь? — Нина подняла на мужа удивленный взгляд.
        - Мне ты нравишься в любом. — Трибун улыбнулся стоявшим неподалеку Чекко Манчини и Гуаллато. — Но нынче у нас гости, придут Джордано и Пикколо Орсини.
        - Так ты опять их пригласил? Не слишком ли доверяешься этим баронам?
        - Отчего же им не доверять? Джордано привез нам письмо Петрарки, а брат его Никколо обучает меня воинскому искусству. К тому же они искренне разделяют мое стремление возродить Рим. Нельзя же не верить людям лишь потому, что они знатного происхождения.
        - И ты, кажется, не простого рода, — усмехнулся Чекко Манчини. — Или слухи о твоем происхождении — досужий вымысел?
        Кола пожал плечами.
        - Однако ты выбрал в герб трибуната семиконечную звезду. Ведь это знак Теодориха Боэция Северина, от которого, по преданию, идет род императора Генриха.
        - Семь лучей звезды — это, по учению Иоахима Флорского, семь даров благодати. Лучи звезды напоминают лучи солнца, а оно было вышито на знамени патаренов. У братьев небесное светило было символом общины. Под таким знаком они дрались и умирали за свободу.
        - Об этом лучше помалкивай, — тихо произнес Гуаллато. — Инквизиция ждет случая обвинить тебя в ереси. От папы до сих пор нет вестей.
        - Ошибаешься! Я как раз собрал вас, чтобы прочесть письмо его святейшества. Час тому назад из Авиньона прибыл гонец. Теперь и епископ Раймондо перестанет трястись в своем палаццо.
        - Так папский двор признал нас? — обрадованно воскликнул Чекко. — И ты молчишь о самом важном!
        - Рано или поздно Клименту Шестому пришлось бы это сделать, — сказал Кола. — Но не слишком полагайтесь на его поддержку. Как только мы по-настоящему возьмем грандов за горло, он будет с ними.
        - Не поспешил ли ты с отменой сюзеренных прав баронов? Народное собрание приняло твое предложение, хотя Пандольфуччо ди Гвидо и кое-кто из купцов высказались против.
        - Я заставил трусов прикусить язык и не жалею об этом, — нахмурился трибун. — Мы лишь закрепили законом то, чего добились. Отныне у римлян нет господ, кроме папы Климента Шестого.
        - А поскольку епископ лишь формально является твоим соправителем, то все верховные права перешли к тебе, не так ли? — засмеялся Чекко.
        - Не ко мне, а к народу, — поправил его Кола.
        - Не думаю, что папскую курию устроит такое положение. Слегка ограничить баронов они, конечно, согласны. Но как только выяснится, что церковные доходы могут пострадать, Климент Шестой сделает все, чтобы вернуть власть грандам.
        - Я в этом не сомневаюсь, — спокойно отозвался Кола ди Риенцо. — Потому-то и не советую особенно рассчитывать на его помощь. Однако поговорим о делах. Ты подготовил эскиз для монет?
        - Вот несколько набросков. — Художник достал из кожаного футляра лист с черновыми зарисовками.
        - Пожалуй, этот подойдет, — указал Кола на один из рисунков. — Впрочем, герб здесь лишний. Наша монета должна быть проще. Пусть останутся только слова «Рим — глава мира». — Трибун повернулся к нотарию Гуаллато. — Ну, а у тебя как? Разобрался, кто виновен в хищении казенного имущества?
        - Теперь все ясно. Писцы нашей канцелярии за взятки продали его почти даром купцам-скупщикам, — ответил тот.
        - На какую сумму нанесен убыток?
        - Не меньше двух тысяч лир.
        - Наложи на каждого из виновников штраф в тысячу лир, а скупщиков заставь вернуть взятое безвозмездно, чтобы в другой раз не мошенничали. Тех, кто попробует воровать снова, отдавай прямо под суд и сажай в тюрьму. Да, вот еще что. Поищи-ка списки тайных агентов при бывшем правительстве. Для борьбы надо быть вооруженным. А такое оружие защитит надежней кольчуги.
        - Кому же ты поручишь руководить ими? — спросил Чекко Манчини. — Из нас вряд ли кто справится с этим делом.
        - Этим займется францисканец брат Андреа.
        - Хочешь доверить такой важный пост несведущему монаху, почти мальчишке? — изумился Гуаллато.
        - Он не так уж несведущ, — усмехнулся трибун. — По распоряжению епископа Андреа следил за мной, когда я был папским нотарием.
        - Но достаточно ли он надежен? — спросил художник.
        - Не меньше, чем мы с тобой. Сын жестянщика, принимавший клятву у баронов, знает, что его ждет, если они вернутся к власти. А вот, кажется, и наши гости. — Кола ди Риенцо живо повернулся к двери.
        В коридоре послышались шаги, шум голосов. В зал вошли братья Джордано и Никколо Орсини в сопровождении Конте, нотария Стефанелло Маньякачча, столяра Паоло Буффа и других помощников трибуна. Оба гранда в простых темных камзолах ничем не выделялись среди сограждан.
        Старший Никколо Орсини, почти на голову выше и значительно шире Джордано в плечах, лицом очень походил на брата. Только глубокий шрам на щеке несколько искажал его мягкие от природы черты. Густые светло-каштановые волосы выбивались из-под круглой бархатной шапочки. У пояса рыцаря висел широкий кинжал. Вооружение Джордано состояло лишь из маленького стилета в потертых кожаных ножнах.
        - Заходите, заходите, мы ждем вас, — проговорил Кола. — Сегодня я пригласил вас, чтобы порадовать доброй вестью.
        Кола вынес из соседней комнаты, служившей кабинетом, пергаментный свиток.
        - Вот долгожданное послание его святейшества папы римлянам. Завтра огласим его на народном собрании. А пока прочту наиболее важное. — Трибун торжественно развернул свиток и не спеша принялся читать: — «В ночь под святую пятидесятницу вы изгнали находившихся в Капитолии чиновников и единодушно, в полном согласии избрали в ректоры Рима почтенного брата Раймондо, епископа Орвьетского, нашего викария по духовным делам в том городе, и возлюбленного сына Николая ди Лоренцо, нашего, а также и вашего друга. — На миг остановившись, Кола обвел быстрым взглядом сидевших за столом и медленно продолжал: — Вследствие благоразумия и осторожности новых правителей римляне наслаждаются теперь ясными днями справедливости, мира и безопасности… Мы желаем и дозволяем, чтобы вышеназванные епископ и Николай, о котором мы знаем по опыту как о горячем ревнителе того государства, пользовались властью в названном городе и его округе с одобрения нашего впредь до иного об этом распоряжения».
        Кончив читать, трибун отложил в сторону свиток и весело предложил наполнить стоявшие на столе кубки.
        Капитолий


        
        Глава VI
        МЯТЕЖ ВИКО
        
        ончились мирные дни! — входя в кабинет трибуна, громко сказал Чекко Манчини. — Джованни ди Вико бросил нам вызов. Бывший префект напал на отряд, посланный в Ветралла.
        - Кто командовал нашими? — спросил Кола. — Я предупреждал, чтобы туда направили надежного капитана.
        - Латников повел Паоло Буффа. Хорошо еще, столяр не растерялся. Ему удалось вовремя построить людей. В схватке пало лишь несколько солдат, остальные пробились назад.
        - Неужели ди Вико решился выступить один? Или бароны успели сговориться?
        - Вряд ли. Тогда мы не собрали бы с них денег, — отозвался художник. — Почти все гранды выполнили указ о замене подорожных сборов подымной податью в пользу республики. Только граф Гаэтани медлит с выплатой.
        - Надо действовать, пока они не объединились. В последние дни префект часто наведывался к Колонна в Палестрину. Многие синьоры тайно бывают там.
        - Не зря ты создал службу осведомителей, — заметил Чекко.
        - Теперь, надеюсь, ты понимаешь, как полезен нам брат Андреа, — усмехнулся Кола. — К счастью, у Вико немало врагов. Да и у Колонна. Это поможет нам бить их порознь.
        - Хочешь воспользоваться услугами Орсини?
        - Несомненно! — кивнул трибун. — Только так можно справиться с баронами.
        Он позвонил в серебряный колокольчик. Из соседнего зала явился дежуривший там кавалеротти.
        - Немедленно отправь посыльных за Джордано и Никколо Орсини. А сейчас позови брата Андреа… — Итак, Джованни ди Вико, — задумчиво сказал он. — Полководец, имеющий богатый опыт и отличную армию. Что ж, начнем с него.
        - В распоряжении префекта Витербо, Бьеда, Ветралла… А сколько еще городов, замков… В Лациуме, в Тоскане, — тихо произнес художник. — Если его поддержат соседи, мы будем отрезаны от Средней и Северной Италии.
        - Постараемся, чтобы этого не случилось. А вот и брат Андреа. Ну, как? Справляешься с новым делом? От твоего усердия зависит теперь судьба Рима.
        - Вы преувеличиваете мое значение, — смущенно опустил глаза монах. — Я лишь верный слуга господа и по воле небес скромный помощник вашей милости.
        - Но в земных делах многое зависит и от нас, смертных. Удалось ли тебе связаться с тем старцем, о котором я говорил?
        - Микеле ди Монте Анджело, глава иоахимитов, известный в народе под именем Волкано-ясновидца, обещал свою помощь. Правда, сам он не может явиться в Рим. Однако его люди будут доставлять сведения, полезные республике. Кое-что важное они уже сообщили.
        - А как бывшие сенатские агенты-осведомители?
        - Сначала пробовали водить меня за нос, — с усмешкой сказал Андреа. — После того, как я уличил их во лжи и припугнул, стали работать. Скоро нам будет известно все, о чем замышляют враги Рима.
        - Молодец! Главное, не плати даром. Если же сведения ценные и доставлены вовремя — не скупись. Я велел казначею выдавать любую сумму по первому твоему требованию.
        - Сейчас надо бы срочно выяснить, кто собирается поддержать выступление ди Вико, — сказал Чекко Манчини. — Особенно здесь, в городе.
        - Составь список неблагонадежных грандов! — приказал Кола, обращаясь к монаху. — Вечером мне доложишь.
        Францисканец, молча кивнув, быстро вышел из кабинета. В этот момент дежурный кавалеротти доложил о прибытии Джордано и Никколо Орсини. Кола ди Риенцо приказал впустить братьев.
        - Очень хорошо, что вы уже здесь, — сказал он. — Мы должны обсудить важное дело.
        - Располагайте нами, — ответил Джордано за обоих. — Будем рады служить республике.
        - Прекрасно! Вы, конечно, знаете о выступлении ди Вико. Рим в опасности. Если быстро не разгромить префекта, его поддержат Колонна и другие. Нужен искусный полководец, чтобы повести наше войско против мятежника. — Кола пристально посмотрел на старшего Орсини. — Я решил просить об этом тебя.
        - Меня? Вы хотите доверить мне командование римской армией? — Никколо растерянно взглянул на Джордано.
        Тот похлопал его по плечу.
        - Почему бы нет? Соглашайся, — подбадривающе сказал он брату. — Вико всегда был врагом нашей семьи. Тебе ведь приходилось уже с ним сражаться.
        - Префект не раз выступал против вас на стороне Колонна, — подхватил Чекко Манчини. — Вам лучше, чем кому-либо, известно, в чем он силен, а в чем слаб как полководец.
        - Встретиться с Джованни ди Вико в открытом бою я, пожалуй, бы мог, — нерешительно произнес рыцарь. — Но если он уклонится от сражения?
        - Тогда организуем штурм его городов и замков, — уверенно сказал трибун.
        - Витербо и остальные города префекта сильно укреплены. Для штурма понадобятся баллисты и много солдат, — заметил Никколо Орсини.
        - У нас будут любые орудия и людей хватит. Римская республика найдет все необходимое. Если согласен, принимай командование. Джордано я назначаю твоим советником. Сейчас мы срочно соберем народное собрание и утвердим ваши полномочия. Ну, так как?
        Поколебавшись еще несколько мгновений, рыцарь согласился.

* * *
        Величественный и строгий зал «Удиенца» был полон сановниками апостолической курии. Почти весь папский двор собрался здесь, в южном крыле Авиньонского дворца, ожидая выхода Климента VI. Прелаты с любопытством посматривали в центр зала, где оживленно беседовал с Петраркой посол Колы ди Риенцо, только что прибывший из Рима. Глава итальянской партии кардинал Джованни Колонна стоял неподалеку, прислушиваясь к разговору.
        - Теперь у республики большая армия и есть опытные полководцы, — рассказывал римский посол. — Префект, поднявший мятеж, не решился даже принять сражение. Все города и замки ди Вико в осаде.
        - Из кого же состоит ваше войско? Чем вооружено? — с интересом расспрашивал поэт.
        Солнечные блики из окна озаряли подвижное лицо и длинные седеющие волосы Петрарки. Его старая, грубая сутана темным пятном выделялась среди мраморной белизны колонн и ярких одеяний придворных.
        - За исключением нескольких капитанов, у нас нет иностранных наемников, — с гордостью объяснял посол. — В армии только римские граждане. Их снабдили обмундированием и оружием. Конница тоже имеет все необходимое.
        - И большое войско? — Франческо Петрарка быстрым движением привычно отбросил со лба свисавшую прядь.
        - В распоряжении трибуна сейчас полторы тысячи всадников да тысяч семь пехоты. Пятьсот человек будут обслуживать осадные баллисты и катапульты. Скоро мы сможем штурмовать любые крепости.
        - Правда ли, что многие итальянские города прислали вам солдат? — вмешался в разговор кардинал Джованни Колонна.
        - Из Корнетто, Перуджии и Тоди уже прибыли отряды, — кивнул посол. — По просьбе Колы Флорентийская республика прислала сотню тосканских кавалеристов. Сиена и Нарни тоже обещают помощь войсками. Но мы обойдемся и своими силами. Трибун призвал всех римлян научиться владеть оружием. Он сам неплохо разбирается в военном деле и вместе с братьями Орсини успешно руководит боевыми действиями.
        - Бывший трактирщик во главе многотысячной армии, — скривил губы стоявший рядом с кардиналом прелат в белоснежной мантии. — Сомневаюсь, чтобы из него вышел дельный полководец.
        - Плохо вы знаете историю, — горячо возразил Петрарка. — Марий тоже не был рожден военным, однако именно он спас Рим от нашествия кивров и тевтонов.
        - Кола ди Риенцо достаточно смышлен, — неожиданно поддержал порта Джованни Колонна. — К тому же с таким наставником, как Никколо Орсини, не трудно командовать любым войском.
        - Ди Вико не менее опытный кондотьер, — негромко заметил прелат. — К нему могут присоединиться другие бароны. Неизвестно еще, чем кончится война.
        - Если трибун не пойдет на поводу у черни и сумеет договориться с остальными грандами, как с братьями Орсини, все кончится миром, — многозначительно поглядывая на посла, сказал кардинал. — Для нас это было бы самым лучшим. Пока в Италии воюют, его святейшество не вернется в Рим.
        Главный камерарий предупреждающе поднял руку. В сопровождении сановников из покоев появился Климент VI. Он не спеша прошествовал к находившемуся на возвышении трону.
        Заняв свое место, Климент VI быстро обвел взглядом зал. Увидев молодого незнакомца, стоявшего между Петраркой и кардиналом Колонна, он жестом приказал ему приблизиться. Тот сделал несколько шагов по направлению к трону и опустился на колени перед мраморным подножием. Затем, согласно придворному этикету, юноша поцеловал расшитую серебром узконосую туфлю христианского владыки.
        - Догадываюсь, откуда ты, — с улыбкой произнес папа. — Но все же назови свое имя и звание.
        - Джованни Флорентинец, посол римского трибуна Колы ди Риенцо, — негромко ответил юноша, продолжая стоять на коленях.
        - Встань и расскажи, с чем прислал тебя наш друг Кола, — кивнул Климент VI.
        - Трибун велел передать вашему святейшеству письмо и заверить в своей преданности и почтении, — поднимаясь и с низким поклоном подавая небольшой свиток, сказал посол.
        Папа развернул свиток. Затем он отдал его сановнику, ведавшему канцелярией, и распорядился принести из сокровищницы подарок, приготовленный для трибуна. Слуга вынес красивую шкатулку с инкрустациями из серебра. На крышке шкатулки были искусно изображены гербы римского народа, папы и Риенцо. Папа собственноручно вручил дар Джованни Флорентинцу.
        - Это Коле в знак нашего благоволения, — сказал он. — Сегодня же выполню просьбу трибуна, издав буллу об отпущении всех его грехов. Когда вернешься в Рим, передай ему мое пожелание, чтобы в Италии как можно скорее воцарился мир. Пусть осторожность и благоразумие подскажут нашему другу путь для примирения с теми, кто так же, как и он, не является врагом нашего престола.
        Папа милостиво благословил посла. Юноша вернулся к Петрарке, бережно неся перед собой шкатулку. Дворцовый прием продолжался.
        Стоявший у белой мраморной колонны поэт весело взглянул на римского посла.
        - Ты держался молодцом, — одобрительно шепнул он, рассматривая гербы на крышке шкатулки. — Главное — соблюдал церемониал и был краток. Это здесь ценят. Можно подумать, тебе доводилось уже бывать при дворе.
        - Трибун научил меня, — улыбнулся юноша.
        Франческо положил руку собеседнику на плечо:
        - Когда ты собираешься отбыть из Авиньона?
        - Как только получу буллу от его святейшества, — ответил Джованни Флорентинец.
        - Перед отъездом загляни ко мне в Воклюз. Дорогу туда найти не трудно, — негромко произнес Петрарка. — Я работаю сейчас над канцоной[13 - Канцона — род лирического стихотворения в итальянской поэзии.] в честь Колы ди Риенцо. Она уже почти готова. Мой друг обрадуется ей.
        - Это будет лучшим подарком трибуну, — просияв, сказал римский посол.

* * *
        - Немедленно штурмовать Ветралла? Вы требуете невозможного! — Никколо Орсини бросил на стол золоченый кондотьерский жезл и хмуро взглянул на Колу ди Риенцо. — В городе втрое больше солдат, чем у нас. Даже если ворвемся туда, надежды на победу нет.
        - Надо ждать, пока подойдут отряды, осаждающие соседние замки, — поддержал рыцаря один из находившихся в палатке капитанов.
        - Чекко Манчини и Паоло Буффа должны привести их утром. Тогда и начнем, — подхватил Джордано, поправляя толстую оплывшую свечу, что горела в походном подсвечнике.
        - Подкоп готов. Его каждую минуту могут обнаружить. Придется все начинать заново и торчать здесь черт знает сколько, — возразил трибун. — Сейчас ночь. Никому не известно, какие у нас силы.
        - Нам-то известно, — раздраженно заметил Никколо. — Идти на приступ с пятьюстами латниками против полуторатысячного гарнизона! Это несовместимо ни с логикой, ни с правилами воинской науки!
        - Плевать мне на правила. Если боитесь — так и скажите!
        - Как простой воин я готов сражаться один против пятерых, — твердо заявил Никколо Орсини. — Но как кондотьер не начну сражения, не имея шансов на успех. Поражение запятнает мою честь полководца.
        - Хвала господу, у меня нет этого преимущества, — насмешливо произнес Кола ди Риенцо. — Не хочешь рисковать честью, храни ее на здоровье. Я беру ответственность на себя и сам поведу людей.
        Капитаны смущенно переглянулись. Кола ди Риенцо взял золоченый жезл и вышел из палатки. Никколо Орсини, Джордано и другие военачальники молча поспешили за ним. Отдавая на ходу необходимые приказания, трибун уверенно направился к смутно видневшимся в темноте зубчатым стенам Ветралла. Вскоре он был уже во рву у того места, где начинался незаметно прокопанный под стеной невысокий лаз. Здесь толпились воины с лопатами.
        - Их дозор только что делал обход. Теперь явятся минут через пять, — тихо доложил один из римских солдат.
        - Пусть все, кто вызвался идти, следуют за мной, — сказал Кола. — Остальные будут ждать недалеко от ворот.
        Он решительно заткнул за пояс кондотьерский жезл и первым пополз по узкому ходу. За ним тотчас двинулись Никколо Орсини и другие. Как только по ту сторону стены собралось несколько десятков бойцов, трибун повел их к ближайшим городским воротам, защищенным двумя полукруглыми башнями. Прежде чем караульные успели забить тревогу, римляне с криками «Рим!», «Да здравствует Рим!» атаковали обе башни.
        Ночная темнота не позволяла судить о численности нападавших. Среди ветральских солдат началась паника. Трибун и Никколо Орсини ворвались в башню, где находилось подъемное устройство. Обратив в бегство охранявших его стражников, они с помощью блочного колеса быстро подняли тяжелую чугунную решетку ворот. Римские латники устремились в город.
        Расчет Колы ди Риенцо оправдался. Внезапность и решительность принесли успех. Ветральцы почти не оказывали сопротивления. Лишь небольшая часть гарнизона, состоявшая из наемников, верных ди Вико, укрылась за высокими каменными стенами городского кремля.
        Против них в тот же день были пущены в ход тяжелые катапульты и баллисты. Огромные камни и бревна стали разрушать укрепления. Одновременно по приказу трибуна были усилены боевые действия на других участках. Осажденные замки префекта Риспампано и Бьеда подверглись жесточайшему обстрелу. Это решило судьбу дела. Через две недели после начала операций римской армией Джованни ди Вико вынужден был запросить мира.

* * *
        Одна из просторных тюремных камер в глубинах подвала Капитолийского дворца имела необычный вид. Вместо покрытых прелой соломой нар там находились настоящие кровати с чистым бельем и теплыми одеялами.
        Семеро обитателей камеры, по виду настоящие гранды, тоже мало походили на узников. Трое из них мирно дремали на кроватях, остальные вполголоса беседовали у стола.
        - Напрасно ты поспешил. Нас подвел и сам сюда попал. — Граф Бертольдо дель Ангвилера укоризненно взглянул на Джованни ди Вико, с мрачным видом цедившего вино из кубка.
        - Теперь справиться с ними будет еще трудней, — заметил сидевший рядом барон Лукка Савелли. — Война пошла им на пользу. Кола создал крепкую армию.
        - Стефано Колонна предупреждал. Сейчас не время выступать, — добавил бывший сенатор Пьетро Агабито. — Мы должны пока выжидать, собирая силы.
        - Не будь вы трусами, все бы кончилось иначе, — сердито отозвался ди Вико.
        - Храбрость без осмотрительности справедливо считают глупостью, — усмехнулся Лукка Савелли. — Ты убедился в этом на собственном опыте.
        - Я убедился лишь в том, что зря полагался на вас, — возразил Джованни ди Вико.
        - Не надо спорить. Расскажи лучше, почему ты все-таки надумал явиться в Рим? — примирительно спросил у префекта Пьетро Агабито.
        - Что же мне оставалось? — пожал тот плечами. — Продолжать сопротивление после падения Ветралла? Жители моих городов не желают сражаться против римлян. С одними наемниками много не навоюешь.
        - Но гарнизон ветральского кремля еще держится.
        - Через день-два осадные баллисты разрушат их стены. Римляне ворвутся и туда. По крайней мере, я сохраню свои имения. Таковы были условия…
        - Полагаешь, Риенцо сдержит обещание?
        - Пока он не нарушал слова. У меня нет оснований не доверять ему.
        - Правда ли, что ты каялся при всем народном собрании? — подливая себе вина, спросил Лукка Савелли.
        - Я принес присягу, как и остальные. — Ди Вико косо взглянул на барона.
        - И тем не менее попал сюда!
        - Трибун обещал освободить меня, когда вернется с армией после взятия ветральского кремля.
        - Связи Рима с Тосканой теперь усилятся, — нервно теребя аккуратно подстриженную клином бородку, сказал граф дель Ангвилера. — Мало кто осмелится здесь противиться трибуну. — Он с опаской оглянулся на дверь и, понизив голос, продолжал — Синьору ди Брачча пришлось бросить семью и бежать из собственного замка. Почти все города Римской области признали суверенную власть Рима. Их примеру последовало герцогство Сориано. Говорят, лишь Никколо Гаэтано граф Фонди отказался подчиниться новому правительству.
        - Одному Гаэтано долго не продержаться, — задумчиво сказал Джованни ди Вико. — Хотя граф доблестный рыцарь и войск у него не мало.
        - Хуже всего, что среди нас нет единства, — со вздохом согласился Бертольдо дель Ангвилера. — Особенно эти Орсини. Думают лишь о себе.
        - Придет время, и они поймут, с кем им по пути, — поднимая кубок, уверенно произнес Лукка Савелли. — В Авиньоне тоже рано или поздно спохватятся.
        Барон выпил вино и спокойно достал из стоявшей перед ним объемистой корзины румяно поджаренную курицу…
        - Хорошо, хоть разрешили родственникам носить снедь, — вздохнул Пьетро Агабито. — Прошлый раз приходилось есть невесть что наравне с ворами.
        - Э… Воры! Честные! Все перепуталось, — теребя бородку, пробормотал старый граф. — Теперь воры ходят в судейских тогах.
        - Скоро все вернется на свои места, — сказал Лукка Савелли. — Сумасброд трактирщик неизбежно вызовет общее недовольство. Пока еще чернь живет мечтами. Ждет от него то, чего он дать не может.
        - Полагаете, они покинут трибуна? — выразил сомнение бывший сенатор.
        - Навоз останется навозом, чернь — чернью, — обгладывая куриную ножку, усмехнулся барон. — Эти собаки взбунтовались, потому что вообразили, что им недостает свободы. Но едва они окажутся на свободе, их тотчас потянет к хозяину.
        - Однако они могут выбрать иного господина, — тихо произнес Джованни ди Вико. — Риенцо вполне подходит для такой роли. Из него получился отличный правитель.
        - Из Колы вышел трибун, — возразил Лукка Савелли. — То есть тот, кто служит толпе и защищает ее интересы. Он может повести ее за собой, захватить замок, город, даже целую страну, но никогда из него не будет настоящего правителя.
        - Это почему же? — удивленно поднял брови префект.
        - Да именно потому, что правитель — это тот, кто правит другими, кто заставляет других служить себе, а не прислуживает сам. Чернь всегда следует за тем, кто ее соблазняет, кто ею пользуется и потом топчет. Если ей дают слишком большую волю, она тотчас начинает проявлять недовольство и ищет себе нового господина. Поэтому самый бесталанный из нас может быть лучшим государем, чем Кола.
        Барон бросил на стол обглоданную кость и снова наполнил кубок вином. Разговор смолк. Слышалось только похрапывание одного из узников да мерные шаги караульного за дверью.
        Осадные орудия

        
        Глава VII
        ТРИУМФАТОР
        
        ощий юркий школяр, взобравшись на верхний карниз над центральной аркой римских ворот Дель Пололо, звонким, срывающимся голосом декламировал стихи:
        К тебе взываю я, герой,
        Могучий духом, твердый в деле
        Служения стране родной!
        Ты нас ведешь к высокой цели.
        Он заглянул в помятый листок и, рискуя свалиться на головы толпившихся внизу горожан, во все горло продолжал:
        Тебе судьбою жезл вручен,
        Чтоб указать для Рима снова
        Затерянную в тьме времен
        Стезю величия былого.
        
        Где гражданина я найду,
        Чтоб был с тобой душою равен?
        Наш век печален и бесправен
        И к доблести таит вражду.
        - О чем он? Что читает? — расспрашивала стоявших вокруг дородная торговка с лотком на плече. — Вроде молитвы нараспев тянет.
        - Какая молитва! Это новая канцона, — отозвался старый ремесленник в измазанной глиной рабочей куртке. — Петрарка написал ее в честь нашего Колы.
        - Тише! Дайте послушать канцону! — раздались сердитые возгласы.
        Над примолкшей толпой вновь зазвучал голос юного чтеца:
        И если римскому народу
        Обресть назначено судьбой
        Былую славу и свободу,
        Он должен их найти с тобой!
        
        И эти стены вековые,
        Что будят и любовь, и страх,
        Благоговение в сердцах,
        Напоминая дни былые.
        
        И те могилы, где лежат
        Герои, чуждые забвенья,
        Все, что теперь развалин ряд,
        Все от тебя ждет возрожденья…
        Взглянув на дорогу, школяр вдруг запнулся и радостно замахал руками. При этом он сильно покачнулся и едва не рухнул вниз, заставив взвизгнуть дородную торговку.
        - Едут, едут! Я вижу их! — воскликнул он.
        Все разом повернулись к берегу Тибра, откуда должно было появиться римское войско. Вдали над лесом поднялось чуть заметное сероватое облако пыли. Постепенно оно становилось все больше, двигаясь к городу. Вскоре со стороны реки из-за бугра показались всадники, ехавшие походным строем во всю ширину дороги. Над их рядами виднелись развернутые боевые знамена.
        Тысячи римлян и римлянок, собравшихся у ворот Дель Пополо, с волнением следили за приближением воинов. Бурная радость от сознания первой крупной победы, одержанной их армией, смешивалась с глубокой тревогой и беспокойством за близких. Почти каждый ждал отца или сына, мужа или брата. В торжественном молчании люди готовились к встрече.
        Недалеко от центральной арки среди горожан стояли Нина, Лоренцо и маленькая Маддалена. Тут же были сестра Колы Ирена, старый нотарий Франческо Манчини и жена художника Чекко. Теснившийся вокруг народ с уважением поглядывал на родственников трибуна, уступая им лучшие места у дороги.
        Через несколько минут кавалерийский отряд, хвост которого еще терялся за бугром, приблизился к воротам. Можно было различить отдельных всадников, находившихся впереди. Все сразу узнали Колу ди Риенцо на белом коне, со сверкающим кондотьерским жезлом в руках. Рядом в рыцарских доспехах ехали братья Никколо и Джордано Орсини, столяр Паоло Буффа, художник Чекко Манчини и его сын Конте. За ними по шесть человек в ряд, стараясь сохранять равнение, двигалась римская конница.
        Величественная картина захватила зрителей. Молчание толпы сменилось ликующими криками:
        - Да здравствует армия!
        - Слава победителям!
        Римляне горячо приветствовали своих воинов, бросали на их пути цветы, весело махали руками.
        Нина, находившаяся на краю дороги с маленькой Маддаленой на плече, счастливо улыбалась мужу. Стоявший рядом Лоренцо вдруг кинулся к отцу. Белый арабский скакун трибуна от неожиданности взвился на дыбы. Нина испуганно вскрикнула. Какое-то мгновение казалось, что конь неминуемо раздавит мальчика, но седок, уверенно держась на стременах, ловко подхватил сына и посадил его перед собой за лукой седла.
        Под громкие крики приветствий трибун въехал в Рим.

* * *
        - Ты редко ходишь в церковь, — подходя к мужу, сказала Нина. — В городе болтают о твоих симпатиях к вероотступникам. Следует вести себя осторожнее. С этим, сам знаешь, не шутят.
        - Проклятые ханжи! — отозвался Кола ди Риенцо. — Впрочем, ты напрасно за меня волнуешься. Скоро болтуны прикусят язык. Даже епископ останется мной доволен. Я подписал указ, чтобы все римские гранды ежедневно являлись на молитву в новую часовню при Капитолии. С сегодняшнего дня каждый из них обязан, закрыв лицо капюшоном и смиренно скрестив руки, вслух, громко замаливать старые грехи. Бароны будут просить у бога прощения за то, что совершали грабежи и насилия над народом. Брату Андреа и его людям велено следить, чтобы никто не уклонялся от выполнения обряда. Пусть только осмелятся нарушить предписание.
        - Не слишком ли ты крут с ними? Кажется, бароны забыли прежние распри. Как бы они теперь сообща не выступили против республики.
        Трибун и его жена подошли к распахнутому окну. Яркое июльское солнце слепило глаза. Внизу зеленел город с его красными черепичными крышами, с острыми шпилями соборов и бесчисленными крепостными башнями. Вершины большинства башен были уже основательно разрушены. Кое-где над ними можно было различить темные фигурки людей, разбивавших каменную кладку.
        Ближе перед сенатским дворцом виднелись огромные штабеля досок, бревен, груды обтесанных глыб из серого песчаника. Вереницы повозок со всех концов города свозили строительный материал к Капитолийской площади. Сотни рабочих сортировали и складывали его.
        - Теперь никто не будет жаловаться на отсутствие работы. Дела всем хватит. Скоро снесем ветхие лачуги и построим на их месте хорошие дома, у каждого римлянина должно быть удобное жилье. Я уверен в успехе нашего дела, — продолжал Кола. — Народ Италии заинтересован в осуществлении моих замыслов. В ближайшие дни ты убедишься в этом. А пока взгляни. — Кола показал на стол, заваленный распечатанными пакетами и свитками. — Пишут со всех концов страны. Двадцать пять городов снарядили к нам посольства с богатыми дарами. Флоренция, Сиена, Пистойя — все свободные государства-коммуны приветствуют республику. Даже гордые венецианцы прислали послание.
        - Что Это — императорский герб? — беря со стола большой пакет с оловянной печатью на шнуре, удивленно спросила Нина. — Неужели от Людвига из Баварии?
        - Он прислал тайных послов, — кивнул Кола. — Венгерский король тоже просит моего посредничества в тяжбе с королевой Джованной. От них прибыло целое посольство. Кстати, Джованна подарила тебе пятьсот флоринов и несколько шкатулок с драгоценными украшениями.
        - И ты до сих пор не обмолвился ни словом! — с упреком воскликнула Нина. — Так я теперь богата!
        - Деньги я передал в казну республики, — улыбнулся Кола. — Главное не в них. То, что к нам обращаются папа, император, короли, имеет гораздо большую цену. Это означает всеобщее признание. Рим опять становится центром Италии и мира. Не случайно византийский император и даже султан Вавилонии шлют мне свои поздравления.
        - Ну, до былого могущества Риму еще далеко, — заметила Нина, кладя на место пакет с императорской печатью.
        - Зато мы на верном пути. Скоро ты собственными глазами увидишь, как растет авторитет и значение города. По моему приглашению к предстоящему празднику Ферагосто сюда съедутся самые знаменитые турнирные бойцы, ораторы, купцы и люди науки. Посольства многих городов Италии уже выразили согласие объединиться в дружественный союз под эгидой Рима. Я решил по этому случаю принять посвящение в рыцари. Легче будет вести переговоры с разными государями.
        - Как, ты — враг знати — собираешься стать рыцарем?
        - Да, я приму рыцарское звание, но приму его от народа. Трибун будет одновременно и рыцарем. Пусть тогда эти высокородные спесивцы посмеют отказать ему в праве вызывать их на поединок.

* * *
        Уже несколько дней Рим жил в радостном волнении. Приближались Feriae Augusti — августовские празднества, очень популярные еще в древние времена. К этой дате были приурочены на сей раз торжества по случаю заключения дружественного союза между итальянскими городами.
        Празднования начались 31 июля 1347 года. Накануне народное собрание постановило: «Дать почетный титул рыцаря святого духа Николаю, строгому и милосердному трибуну мира, свободы и справедливости, освободителю священного Римского государства». Наиболее достойным и уважаемым гражданам республики поручили провести традиционный ритуал посвящения Колы ди Риенцо в рыцари.
        С утра на Капитолии стали собираться иностранные посольства и делегации от цехов и районов Рима. Массы народа, заполнившие площадь, громко приветствовали их. Посланцы Флоренции, Сиены, Ареццо и других городов выстроились перед дворцом, чтобы сопровождать трибуна к собору святого Иоанна Крестителя. Среди гостей выделялись юноши, явившиеся для участия в турнирах и играх.
        В три часа пополудни огромная процессия медленно направилась от Капитолия к бывшей папской резиденции в Латеране, где должен был состояться обряд посвящения.
        Впереди торжественно выступали делегации разных городов и государств Италии, приглашенных специальными письмами трибуна. Над ними реяли знамена и значки с гербами.
        Дальше пестрой, беспорядочной толпой двигались акробаты, шуты, буффоны. Они демонстрировали всевозможные трюки; кувыркались, прыгали, строили рожи и даже успевали разыгрывать на ходу небольшие комические сценки. Трубачи в красно-зеленых шляпах дружно трубили в длинные серебряные трубы. Барабанщики, флейтисты, волынщики, составив большой оркестр, исполняли различные мелодии.
        За артистами и музыкантами шли пятьсот празднично одетых женщин. Потом шли группами молодые люди, съехавшиеся со всех концов Италии, чтобы участвовать в атлетических состязаниях. Многие юноши были в ярких нарядных костюмах. Во время прохождения процессии они снимали с себя бархатные плащи и по тогдашнему обычаю кидали их народу в подарок.
        Два юных пажа открывали новое шествие, ведя под уздцы белого арабского скакуна. В нескольких шагах от них столяр Паоло Буффа в начищенных солдатских латах нес обнаженный меч. Далее следовал сам трибун в белом шелковом плаще. Знаменосец держал над его головой развернутое малиновое знамя свободы. Рядом важно шествовал папский наместник в Риме Раймондо, ставший недавно архиепископом.
        На почтительном расстоянии от них держалась многочисленная свита из синдиков, добрых мужей, консулов цехов, капориони и римских грандов. За должностными лицами с песнями и веселыми возгласами двигался простой люд.
        Тысячи римлян, выстроившихся вдоль дороги, с гордостью взирали на пышные иностранные посольства, прибывшие в Рим для заключения дружественного союза с их свободной республикой. Над руинами Вечного города, казалось, снова витали призраки былого величия.
        Уже темнело, когда шествие достигло собора святого Иоанна Крестителя. Широкую площадь перед бывшей папской резиденцией заполнил народ. Трибун поднялся в лоджию, расписанную фресками знаменитого флорентийца Джотто в юбилейном тысяча трехсотом году. Лоджия, получившая название Юбилейной, украшала северный фасад храма. Отсюда Кола ди Риенцо своим могучим голосом объявил:
        - Сограждане-братья! Этой ночью я должен быть посвящен в рыцари святого духа. Завтра вы непременно возвращайтесь сюда и услышите слова, которые будут угодны богу на небе и людям на земле.
        Толпа, обсуждая необычную речь трибуна, стала расходиться.
        После торжественной церковной службы в соборе начался обряд посвящения.
        Прежде всего по установленному церемониалу претенденту полагалось омыться. Кола ди Риенцо распорядился наполнить водой базальтовую купель Латеранского баптистерия. Здание баптистерия-крестильни находилось рядом с собором и считалось в городе святыней. По преданию, папа Сильвестр когда-то крестил в той самой купели императора Константина Великого и излечил его тем от проказы.
        Тут, в древней базальтовой купели, которую окружали восемь высоких колонн из темного, поблескивавшего при свечах порфира, Кола совершил предписанное традицией омовение. Потом он облачился в новые белые одежды и в сопровождении факельщиков вышел на площадь. Вико Скотто, всеми уважаемый римлянин из простолюдинов, специально избранный народным собранием, повязал трибуну пояс с мечом и исполнил главный акт ритуала — нанес ему по плечу тяжелый удар мечом плашмя. С этого момента Кола ди Риенцо становился рыцарем.
        Два знатных гранда рыцарского звания Никколо Орсини и Никколо дельи Арманни надели вновь посвященному золотые шпоры, сначала, как полагалось, на левую ногу, потом на правую. После того ему были поднесены особые знаки отличия и грамота, удостоверяющая его титул. Присутствовавшие на церемонии послы дружественных государств и представители цехов и районов Рима горячо поздравили трибуна.
        Ночь Коле полагалось провести в «бдении», без сна, на страже своего рыцарского оружия. Но в Италии того времени не слишком строго придерживались этой части обряда. Трибун, посмеиваясь над неудобным обычаем, вместо того, чтобы бодрствовать на страже собственных доспехов, велел поставить кровать в баптистерии, рядом с базальтовой купелью Константина Великого, и спокойно проспал там до утра.

* * *
        Первого августа, в день праздника святого апостола Петра тысячи горожан заполнили Латеранскую площадь. В соборе Иоанна Крестителя шла торжественная утренняя месса. Кола ди Риенцо в блестящих рыцарских доспехах, в пурпурном плаще стоял окруженный друзьями, послами и римскими грандами. Узнав, что народ собрался перед храмом, трибун не дослушал церковную службу и вышел в Юбилейную лоджию.
        Толпа встретила Колу рукоплесканиями. Подняв руку и подождав, когда приветственные крики утихнут, он громко сказал.
        - Римляне! Мы должны вернуть себе все права, отнятые у нас синьорами. Только народ может принимать и отменять законы в священной Римской империи!
        Напомнив о былых привилегиях свободных граждан Рима, трибун объявил:
        - Мы вызываем сюда обоих претендентов на императорский престол — Карла Богемского и Людвига Баварского! Мы вызываем также германских курфюрстов и требуем от них объяснения, кто предоставил им право избирать от нашего имени римского императора.
        Краткая речь трибуна как гром среди ясного неба поразила римлян. Несколько секунд на площади царило молчание.
        Смысл сказанного не сразу достиг сознания. Но вот раздались отдельные возгласы:
        - Правильно! Вернем себе все права!
        - Да здравствует римский народ!
        Толпа загудела, шумно выражая одобрение. Кола быстро обвел взглядом собравшихся внизу, развернул большой свиток и принялся торжественно читать новый декрет.
        Между тем папский наместник архиепископ Раймондо успел окончить утреннюю мессу. Вместе с другими прелатами, послами и грандами он появился на церковной паперти. Здесь архиепископ с удивлением услышал о вызове в Рим германских курфюрстов и претендентов на императорский престол. Святой город Рим объявлялся главой мира и опорой христианской веры. Все народы Италии и граждане отдельных городов признавались свободными римлянами.
        Изумление наместника росло с каждой минутой. После оглашения декрета трибун обнажил меч и, размахивая им в три стороны, как это делали когда-то римские императоры, произнес:
        - Это все наше!
        Ни текст декрета, ни процедура его обнародования не были согласованы с папским викарием. Раймондо растерянно стоял под Юбилейной лоджией. Наконец, усмотрев в действиях трибуна крамолу (до сих пор лишь римский первосвященник имел право вмешиваться в дела избрания императора), он стал протестовать, требуя от Колы объяснений. Но тот дал знак музыкантам, и оркестр заглушил голос престарелого архиепископа. Тогда викарий призвал своего юриста, чтобы официально, в письменной форме, засвидетельствовать свое несогласие.
        Большинство римлян, впрочем, не заметили маленького инцидента. Тем более, что вскоре началось долгожданное всенародное пиршество. Духовенство, послы и многочисленные гости были приглашены в Латеранский дворец на праздничный обед. Толпа с веселым шумом двинулась туда.
        Бывшая папская резиденция и соседние строения были по приказу трибуна специально подготовлены для торжественного приема. Старинные залы Константиновского дворца, новый палаццо и личные апартаменты пап наскоро расширили, сломав лишние стены и перегородки. В углах огромных зал устроили кладовые для вин. Кухни соединили с основными помещениями широкими деревянными лестницами.
        Никогда еще в древнем Латеране не бывало столько народу. Тысячи римлян и гостей со всей Италии разместились в его стенах. Для тех, кому не хватило места во дворце, были поставлены столы и скамьи на портиках, крылечках и прямо на площади вокруг конной статуи императора Константина.
        Искусные мастера устроили при этом настоящее чудо. Когда ликующие горожане расселись за столами и осушили первый кубок во здравие рыцаря святого духа Колы, из бронзовых ноздрей лошади-статуи внезапно хлынула струя красного вина. Все с восторженными возгласами бросились к памятнику. Так как желающих утолить жажду было много, у коня образовалась давка. Вино больше лилось на землю и на людей, чем в кубки. Затем кто-то догадался подставить под струю пустую бочку. Дело сразу пошло на лад. Драгоценную влагу стали черпать ковшами.
        Любопытные облепили памятник, дивясь на едва заметную свинцовую трубку, подведенную к ноздрям лошади. Один из мастеров, находившихся тут же, объяснял хитрое устройство:
        - Трубка соединена с дворцом. А там — огромный чан. В него будут наливать по мере надобности. Об этом распорядился трибун.
        Узнав, что вина хватит, все стали хвалить Колу. Какой-то подвыпивший оратор, взобравшись на круп коня, прославлял щедрость и изобретательность рыцаря святого духа.
        - Пейте и опьяняйтесь, возлюбленные! — подражая монахам-проповедникам, призывал он. — Ибо что есть вино? Это же благостная кровь божия, и пьющий ее обретает жизнь вечную!
        Молодая женщина, вероятно жена оратора, тянула его за штанину, уговаривая слезть, пока не разбился. Вокруг слышались шутки, подбадривающие возгласы:
        - Не поддавайся, Лючано! Жарь дальше!
        И тот, ухватившись за бронзовую голову императора, громко продолжал:
        - Кто жаждет царства небесного, подходи и пей! Истину говорю! Спросите у любого монаха. Разве найдется хоть один из святой братии, кто отказался бы выпить доброго вина?
        - Браво, Лючано! Молодец! — поздравляли его приятели.
        Однако насладиться признанием публики «проповеднику» помешала сердобольная женщина. Она слишком сильно потянула его вниз, и под всеобщий смех он свалился с коня.
        В старом зале святого Иоанна среди послов и ученых мужей расположились друзья и ближайшие помощники трибуна. Чекко Манчини, Конте, столяр Паоло Буффа, нотарий Гуаллато, Пандольфуччо ди Гвидо сидели здесь рядом с братьями Никколо и Джордано Орсини и другими римскими грандами.
        Для самого Колы ди Риенцо был накрыт стоявший на возвышении отдельный мраморный стол. Он хранился во дворце как величайшая реликвия. До сих пор за ним ели только наследники святого Петра римские первосвященники. За этот стол пригласили также и архиепископа Раймондо. Недавно негодовавший викарий при виде роскошных яств и множества бутылей поддался искушению. Смягчившись, он занял предложенное место.
        В разгар праздничного обеда старый бродячий менестрель приветствовал трибуна от имени артистов. Подыгрывая себе на лютне, он с воодушевлением декламировал посвященные Коле стихи из канцоны Петрарки:
        …Тобою будет потушен
        Пожар гражданских войн,
        Утихнет звон мечей.
        
        Вновь мир прольет отраду…
        И небо доблести твоей
        Пошлет достойную награду…
        
        Нередко трудною борьбою
        Дается славных дел свершенье,
        И терпят грозные гоненья
        Герои от судьбы слепой:
        
        Но пред твоим величьем дивным
        Судьбы вражда усмирена,
        И кажет славы путь она
        С приветом радостно-призывным.
        Присутствующие шумно хлопали чтецу. Растроганный трибун снял с себя тяжелую золотую цепь, дар венгерского короля, надел ее на шею старика и расцеловал его. О благородном поступке Колы тотчас стало известно на площади. Это еще больше усилило общее ликование.
        После праздничного обеда начались атлетические состязания, кулачные бои и большой рыцарский турнир. Знаменитые воители из разных стран показывали свое уменье владеть мечом и копьем. Жена трибуна и красавицы, выбранные в распорядительницы игрищ, вручали победителям богатые призы.

* * *
        На другой день должно было состояться празднование в честь союза Рима с итальянскими городами. В Капитолии шли последние приготовления. Искусные мастера-ювелиры сделали по заказу трибуна больше двухсот золотых обручальных колец. Их решили вручить в знак любви и твердой верности послам и представителям дружественных государств, прибывшим на римские торжества. Наиболее крупным городам-республикам намечалось передать для той же цели особые знамена.
        Кола ди Риенцо, заложив руки за спину, неторопливо расхаживал по своей рабочей комнате. Перед ним стоял францисканец брат Андреа.
        - Ну как, о чем болтают в городе? Довольны ли праздником? — Трибун внимательно посмотрел на монаха.
        - Состязание атлетов и рыцарский турнир удались на славу. Угощению тоже все рады. Подобного пира отродясь никто не видывал, — отозвался тот. — Меня тревожит другое. Кто-то сеет слухи, будто вы нарочно глумитесь над христианскими святынями. Сперва омовение в купели Константина Великого, потом превращение его памятника в винный сосуд, наконец, недозволенное пользование папским столом.
        - И в чем тут святотатство? Император Константин вошел в ту купель язычником, я же выкупался там как добрый христианин. А за столом его святейшества мы сидели вместе с архиепископом и вкушали вполне благопристойно.
        - Тем не менее в Авиньон шлют доносы. Моим людям удалось перехватить несколько анонимных писем. Вас обвиняют в намерении вызвать в Рим не только претендентов на императорский престол, но и самого папу.
        - Зачем мне вызывать его? — пожал плечами Риенцо. — Климент Шестой обещал быть здесь в юбилейном 1350 году. До тех пор мы и без него обойдемся.
        - Впрочем, главное не это, — продолжал брат Андреа. — Анонимно на вас писали и раньше. Хуже дело с Раймондо. Вчера у собора Крестителя при чтении нового декрета архиепископ заставил своего нотария составить официальный протест. Его уже отправили в Авиньон.
        - Трус он, этот Раймондо, — поднимаясь, спокойно сказал Кола. — Жалкий, старый трус! Впрочем, помешать он нам не сможет. Если понадобится, мы лишим его ректорства. После празднеств я сам напишу об этом папе.
        - Полагаете, Климент Шестой одобрит новые постановления? — с сомнением спросил монах.
        - В душе он, конечно, будет против, — усмехнулся Кола ди Риенцо. — Но его святейшество не так глуп, чтобы открыто противиться воле римского народа. Говоря откровенно, меня больше беспокоят бароны. Никколо Гаэтани граф Фонди до сих пор не явился в Рим. Кое-кто из рода Орсини тайно поддерживает его. В ближайшее время пошлю графу вызов на поединок. Не примет честного боя, придется начать с ним войну.

* * *
        - Почти все делегации уже перед дворцом, а Раймондо все нет! — Чекко Манчини озабоченно взглянул на трибуна, стоявшего у окна большого зала Совета.
        - Подождем еще немного, — сказал тот. — Если архиепископ не явится, я раздам знамена и кольца без него. В конце концов это не церковное венчание, обойдемся и без священника.
        - Будет ли прок от такого «брака»? — подходя к мужу, заметила Нина. — Без папского благословения союз долго не просуществует.
        - Лишь бы было в семье согласие, — улыбнулся Кола.
        - В том-то и беда, что в согласии приходится сомневаться, — вздохнул художник. — Многие города не желают терять независимость. Объединение Италии для них дело второстепенное.
        - Народные собрания в Ареццо и в свободной Сиенской республике сами признали суверенную власть Рима, — негромко произнес трибун. — Они не случайно просят назначить им римского подесту. Постоянные нашествия чужеземных захватчиков их кое-чему научили.
        - Зато другие больше полагаются на собственные стены, — возразил Чекко. — Неизвестно еще, примут ли они наши знамена.
        - В одиночку сейчас не проживешь. Это скоро поймут все, — убежденно сказал Кола ди Риенцо. — Но не будем спорить. Постараемся выполнить свой долг перед родиной.
        Трибун решительно шагнул к окну и дал знак трубачам, ожидавшим у портика Капитолийского дворца. Тотчас десятки длинных серебряных труб возвестили о начале торжественной церемонии.
        По случаю заключения союза между итальянскими городами и Римом, на площади широким полукругом выстроились делегации двадцати пяти дружественных государств. За ними толпился народ. Горожане пришли полюбоваться праздничным зрелищем. Многие взобрались на штабеля досок, бревен, на высокие груды камней, подготовленных для будущих строек. Взоры всех были устремлены к портику, где находились трубачи.
        Не успели протяжные звуки труб замереть в воздухе, как из дворца появился Кола ди Риенцо в рыцарских доспехах и пурпурной мантии. Рядом шел художник Чекко Манчини. Он держал в руках папский дар — серебряную шкатулку с вырезанными на крышке гербами. Солдаты-знаменосцы несли за ними развернутые знамена.
        Подойдя к делегации города Перуджии, стоявшей на левом краю широкого полукруга, Кола громким голосом приветствовал ее. Достав из шкатулки, которую нес художник, памятные обручальные кольца, он вручил их послам в знак любви и твердой верности делу мира, свободы и справедливости.
        Затем трибун обратился к делегатам с просьбой принять от римлян знамя императора Константина. Это должно было еще больше освятить заключаемый союз. Перуджинцы с радостью выразили согласие и получили знамя. На алом поле его был изображен белый орел, попирающий разделенный на три части земной шар.
        С теми же почестями были переданы кольца и знамена посланцам города Тоди. Им досталось знамя Рима и трибуна. На нем был вышит золотом герб Риенцо и волчица с двумя близнецами Ремом и Ромулом. Третья делегация от дружественной Сиены вместе с дарственными кольцами получила малиновое знамя свободы.
        Настала очередь флорентийцев. Для них было приготовлено красочное знамя Италии с изображением двух женщин и земного шара. Послы самого богатого и могущественного города в мире приняли кольца, но взять знамя неожиданно отказались, считая, что это может быть истолковано как посягательство на независимость.
        Представители других городов стали доказывать их неправоту. Возникший спор угрожал сорвать торжества. Тогда трибун спокойно вернул знамя солдату-знаменосцу, многозначительно сказав при этом:
        - В свое время и в своем месте придет тот, кто возьмет его.
        Потом как ни в чем не бывало перешел к следующей делегации.
        После раздачи колец и знамен все делегации и народ были снова приглашены в Латеранский дворец, на этот раз на пир в честь союзников. Под звуки труб и ликующие крики толпы посланцы итальянских городов направились к бывшей папской резиденции.
        Веселые празднества продолжались.

* * *
        Тонкие дубовые стружки легкими кольцами слетали к двум мальчикам, игравшим перед верстаком. Дети со смехом ловили их.
        Столяр Паоло Буффа в рубахе с засученными по локоть рукавами обстругивал большую доску, добродушно болтал с сыновьями.
        - Осталось подстричь еще немного, и начнем сколачивать дверь, — поправляя рубанок, сказал он.
        - Почему подстричь, разве это овца? — удивился мальчик постарше.
        - Стригут не только овец, Микеле. Можно подстричь и доску. Смотри, какие у нее золотистые кудри.
        - Э… глядите, кто к нам пожаловал! — воскликнул вдруг столяр, кивая в окно. — Ну-ка, встречайте гостей.
        В ворота дома входили нищий слепец в перевязанном веревкой плаще и маленькая девочка-поводырь. Она улыбалась, завидев старых знакомых. Дети столяра с радостными криками кинулись к ней.
        Пришельцев усадили на почетном месте перед крашеным деревянным распятием. Паоло Буффа достал глиняный кувшин с вином. Его мать вынула из камина дымящийся горшок, а жена, задвинув в угол прядильный станок, поставила на стол миски, свежие овощи и стопку ячменных лепешек. Хозяева принялись потчевать скитальцев.
        - Кушайте, кушайте, божьи странники. У нас сейчас еды вволю, — говорила старуха, подкладывая девочке и слепцу поленты. — Пошли, господи, многие лета Коле — нашему заступнику.
        - И дом вот отстроили, — наливая всем вина, с гордостью сказал Паола Буффа. — Осталось только дверь сбить да крышу доделать. Будет не хуже, чем у людей.
        - Только бы опять война не началась, — вздохнула жена столяра. — Об этом молим мадонну.
        - Какие блестящие! — разглядывая висевшие на стене щит и латы, сказала девочка-поводырь. — Я видела такие на солдатах у городских ворот.
        - Ты не ошиблась, малышка, — улыбнулся столяр. — Я тоже служу в римском войске. Даже командую отрядом.
        - Говорят, вам неплохо платят за службу? — спросил слепец.
        - Солдату в день по восемь сольдо, — ответил хозяин дома. — В походе еще столько же. Такие деньги на ремесле не выручишь. — Он помолчал и пододвинул старому нищему кружку с вином. — Ну, а вы где побывали, отец? С тех пор как мы расстались, прошло немало времени.
        - Много мест исходили мы с Розиной, — неторопливо отпив из кружки, отозвался тот. — Были у моря и в горах. Потом решили вернуться в Рим. Ходит слух, что трибун хочет создать дома для сирот и калек.
        - Он предложил устроить приюты при монастырях, — подтвердил столяр. — Несколько таких домов уже открыто. Народное собрание утвердило его предложение.
        - Слава господу! — просиял старик. — Может быть, кончатся наши скитания.

* * *
        - Хоть на время отложи дела. Ты с утра ничего не ел. — Нина решительно поставила перед мужем кувшин с молоком и поднос с зажаренной уткой.
        Кола ди Риенцо покорно отложил в сторону бумаги и воткнул в песочницу гусиное перо.
        - Эти проклятые анонимные письма испортят аппетит кому угодно, — принимаясь за жаркое, сказал он.
        - Прежде чем объявлять новые эдикты, надо было договориться с архиепископом.
        - Разве убедишь в чем-либо старого ханжу? Он боится собственной тени.
        - Смотри, в Авиньоне у тебя врагов не мало. Если курия начнет плести интриги, туго придется.
        - Церковь всегда была заодно с баронами, — спокойно сказал трибун. — Я уверен, что граф Гаэтани пользуется ее тайной поддержкой. Потому-то он так смел и не подчиняется моим приказам. Но, дай срок, мы до него доберемся.
        - Лучше бы не связываться с графом. С ним дружат многие из семьи Орсини.
        - Напротив, сейчас необходимо действовать еще решительней. Петрарка в каждом письме призывает к этому. Послушай, что он пишет. — Кола развернул небольшой свиток и начал быстро читать: — «Я не перестану ежедневно писать тебе, чтобы ты знал мои мысли и опасения. Ты стоишь на большой высоте, на виду у всех и не только ныне живущих, но и будущих людей; ты — предмет их разговоров, их суда, ибо блистательно, и велико, и прекрасно твое предприятие! Никогда не забудут тебя ни этот век, ни грядущие! Но людские речи пусты и переменчивы: пусть же не колеблят они твоих намерений. Будь тверд, как Капитолийская скала — обитель твоя, не замечающая дыхания ветров!
        Не знаю, известно ли тебе, каким успехом пользуются здесь твои послания. Их так усердно списывают, с такой поспешностью несут в апартаменты святейшего отца, что можно подумать, будто они написаны не простым смертным, а сваливаются к нам прямо с неба. Едва становится известным, что получено твое письмо, — все приходит в движение! Никогда дельфийский оракул не толковался столь разнообразно, как объясняется каждое твое слово.
        Я видел многих, не знающих, чем следует больше восторгаться: твоими деяниями или твоими словами, называть ли тебя Брутом или Цицероном? Итак, продолжай, как ты начал, и пиши всегда, чтобы весь мир читал тебя.
        Ты заложил прочный фундамент: истину, мир, правосудие, свободу — строй же на них. Все, что ты создашь на такой основе, будет долговечно и выдержит любые нападки.
        А в то время, как ты занят деяниями, я — пока не найдется гения, достойного описать эти события, — отдаю тебе мой слабый талант и мое перо, для того чтобы со своей стороны, как говорит Тит Ливий, способствовать увековечению подвигов избранного народа».
        - Да, — тихо произнесла Нина, — Петрарка — твой друг и настоящий патриот. Но большинству французских да и итальянских прелатов чужды наши идеи. Они охотней читают доносы инквизиторов. Тебе следует быть осторожным. Неужели нельзя договориться с Раймондо? Ведь до сих пор ты умел с ним ладить?
        - Вряд ли из этого что получится. Я решил дополнить эдикт от первого августа еще тремя законами. А они никак не могут прийтись по вкусу архиепископу.
        - Какие законы? — Нина изумленно взглянула на мужа.
        - Я хочу освободить церковных крестьян от их непосредственных хозяев. Они будут подчиняться не аббатствам и епископам, а прямо его святейшеству папе и кардиналам.
        - То есть на деле твоему правительству?
        - Почему бы и нет? Они станут полноправными гражданами Римской республики.
        - Но твои постановления еще больше всполошат клириков!
        - Скорее аббатов и епископов, — усмехнулся Кола. — Папе и кардиналам все равно, с кого получать деньги. Зато крестьянам не придется платить лишним ворам, достаточно бездельникам дают во время служб и церемоний.
        - Ты раздуваешь костер! — воскликнула Нина. — Не угодить бы в него.
        - Пока это нам не грозит. Посмотри, какое послание я готовлю в Авиньон. — Кола протянул жене лист, исписанный мелким почерком.
        - Ты доказываешь, что вызов в Рим претендентов на императорский престол — дело полезное и папству? — пробежав глазами первые строки, сказала Нина. — Дальше я что-то не разберу. Прочти вот отсюда.
        Кола ди Риенцо взял лист и стал негромко читать:
        - «С помощью святого духа в Риме чудесным образом восстановлены свобода, справедливость и мир. Под нашим управлением город очищен наконец от разбойников и перестал быть их логовом. Широко открыты дороги, леса, холмы, и любые места сейчас безопасны для пилигримов».
        Трибун поднялся из-за стола и с письмом в руках прошелся по комнате.
        - А вот о Раймондо. Пусть папа узнает правду об архиепископе. — Кола неторопливо продолжал чтение — «Из почета и уважения к Вашей милостивейшей святости в начале правления я присоединил к себе викария. Когда же было выяснено скрываемое им в течение многих дней малодушие, народ снова единогласно утвердил меня одного. Зная, однако, что плечи мои недостаточно сильны для несения все увеличивающихся государственных забот, я уже дважды предлагал на заседании Совета, чтобы по истечении трехмесячного срока избрали нового трибуна. Но так как все отказываются, я вынужден сохранять за собой власть и делаю это не из честолюбия, не из стремления к высокому сану, должности или мирской известности, которой всегда следует избегать, как грязи, а из желания общего блага и ради благоденствия всех народов. Прошу не особенно прислушиваться к ложным сообщениям, так как с моей стороны все делается во славу и хвалу Вашего святейшества».
        - Когда же ты намерен огласить новые законы? — помолчав, спросила Нина.
        - Пятнадцатого августа в храме Марии Маджоре намечено мое коронование. Думаю — этот день будет самым удобным.
        - Решил все-таки не отказываться от венца? Как бы тебя не обвинили потом в тщеславии.
        - Для престижа Рима — главы мира — необходимо укрепить власть трибуна. Она должна быть официально признана и церковью и союзными послами. Чем пышнее и красочнее будет обставлен ритуал, тем лучше.

* * *
        - Все ли готово к коронации? Договорился ли с приорами церквей? — спросил трибун у брата Андреа, входя в его комнату, похожую на келью.
        Молодой францисканец поклонился и показал рукой на стол, где лежали золотой шар державы с маленьким крестом и шесть венцов: пять зеленых из листьев и один серебряный.
        - Приоры согласились венчать вас. Правда, кое-кому пришлось напомнить о капитолийском подвале. — Монах сдвинул брови. — Впрочем, они оказались понятливей, чем я ожидал.
        - Раймондо, наверное, опять скажется больным и не явится в храм, — тихо произнес Кола. — Обычай требует, чтобы последний серебряный венец был освящен по меньшей мере епископом.
        - Даже в этом господь помогает нам, — улыбнулся Андреа. — Только что в Рим прибыл архиепископ Неаполитанский. Он не в ладах с Раймондо и обещал принять участие в торжествах. Мы уже условились.
        - Тогда остается решить еще один вопрос. Я хочу, чтобы зеленые венцы с меня снимал человек низкого звания. Им должен быть какой-нибудь бедняк. Пусть римляне видят, что я ценю простых людей не меньше прелатов. Народ сделал меня трибуном, и лишь он может развенчать меня.
        - Подыскать подходящего человека нетрудно, — заметил монах. — Кстати, в приемной вас ждет старец, по виду нищий…
        - Что же ты не впустил его?
        - Старик показался мне не тем, за кого он себя выдает. Слишком гордый взгляд, хотя одет в лохмотья. Надо бы проверить.
        - Не будь чересчур подозрительным, — сказал Кола. — Вряд ли моей жизни угрожает опасность от руки слабого старика.
        - У вас много врагов. Не следует забывать об осторожности.
        - Это правда, — согласился трибун, — но все-таки прикажи впустить его. Возможно, мы заставляем ждать друга.
        Брат Андреа вышел из комнаты. Вскоре он вернулся в сопровождении невысокого седобородого старца. Кола ди Риенцо радостно шагнул ему навстречу.
        - Волкано! Мой спаситель! — Он заключил пришельца в объятия. — Вот мы и свиделись. Мне как раз нужен человек, который будет снимать венцы с трибуна.
        - Что же, могу и снять, работа не тяжелая, — улыбнулся старец. — Но я пришел, чтобы сообщить кое-что важное.
        - Хорошо, об этом мы еще потолкуем. А сейчас пора собираться…

* * *
        На Эсквилинском холме среди мелких домишек ремесленников и развалин древних строений высился величественный храм Марии Маджоре. Его увенчивали две широкие восьмиугольные башни с позолоченными куполами и самая высокая в городе колокольня. На протяжении десяти веков римляне ежегодно отмечали здесь день успения пресвятой девы Марии. Утром пятнадцатого августа у храма Марии Маджоре собрался почти весь город. После традиционной службы в честь царицы небесной в соборе состоялся торжественный обряд венчания трибуна.
        Перед главным алтарем собора при большом стечении народа прелаты римской церкви поочередно венчали его шестью венцами. Первый венец из листьев дуба возложил на трибуна приор Латеранского собора. Поясняя символический смысл венца, он сказал: «Ты спас граждан от смерти». Затем приор церкви святого Петра со словами «Ты охранял науки» надел ему другой венец из плюща. Потом трибуна венчали: декан церкви святого Павла — миртом, приор храма Марии Маджор — лавром, старший каноник Капитолийской церкви — венцом из зелени, росшей на триумфальной арке императора Константина Великого. Шестой серебряный венец-корону надел на Колу специально прибывший приор церкви Святого Духа в Саксии. При этом каждый из них разъяснял символику венца.
        Старый Волкано, стоявший рядом в своем рваном плаще, всякий раз с приближением к трибуну нового прелата, снимал с его головы зеленые венцы и клал их на алтарь. Затем прославленный рыцарь Готфрид вручил Коле ди Риенцо золотую державу, торжественно сказав при этом: «Августейший трибун, прими и соблюдай справедливость. Даруй свободу и мир!»
        После окончания коронации, трибун выступил перед собравшейся у храма многотысячной толпой. Он объявил о трех новых законах, дополнявших постановление от первого августа. Народ с ликованием одобрил декреты о запрещении иностранным государям являться в Италию с войсками, о ликвидации партий гвельфов и гибеллинов и о признании церковных крестьян свободными гражданами Рима.
        Римские ремесленники

        
        Глава VIII
        ТУЧИ СГУЩАЮТСЯ
        
        гадайте, чем я вас порадую?
        Чекко Манчини окинул взглядом трибуна, Нину и Волкано, беседовавших за столом в малой гостиной Капитолийского дворца. Достав из-за пояса кожаный мешочек, он высыпал оттуда несколько десятков монет.
        - «Рим — глава мира»! — беря в руки одну из монет, прочел выбитые на ней слова Волкано.
        - Флорентийские мастера неплохо справляются с заказом, — улыбнулся Кола ди Риенцо. — А как серебро?
        - Чеканку серебряных и золотых монет еще не начали, но скоро и ее наладим. — Художник опустился на стул рядом с племянницей.
        - Петрарка пишет, — тихо произнес Кола, — при папском дворе недавно обсуждался вопрос: полезны ли для церкви мир и союз между итальянскими городами. Он не находит слов от возмущения. Даже итальянские кардиналы высказались против объединения страны. Проклятые ханжи считают полезными вражду и раскол среди христиан.
        - Как же иначе, — усмехнулся старец. — Пока идет резня, воюющие наперебой обращаются к папе и кардиналам, покупая золотом их благорасположение. А когда люди живут мирно, зачем им обращаться к папе.
        - Значит, признаются полезными волки, если они заставляют овец уважать пастыря! — с горечью воскликнула Нина.
        - Только авиньонские святоши напрасно принимают нас за овец, — хмуро посматривая в окно, сказал трибун. — Он перевел взгляд на Волкано. — Так ты уверен, что жители Гаэты хотят присоединиться к Римской республике?
        - Я был там и говорил со многими, — кивнул старик. — Весь город готов подняться против графа. Никколо Гаэтани ненавидят даже собственные вассалы. Начальник его канцелярии Анжело Малабранка перейдет на сторону римлян, как только вы пошлете войска.
        - Графа Гаэтани поддерживают архиепископ и сам папа, — заметил Чекко Манчини. — Орсини и другие бароны требуют, чтобы были признаны его права.
        - Мы признаем их лишь в том случае, если граф явится в Рим с повинной и присягнет в верности республике, — твердо сказал Кола. — А пока я объявлю его изменником отечества и конфискую принадлежащие ему римские владения. Папский фаворит нарушает законы и отказался драться со мной в честном бою. У нас есть все основания направить в графство Фонди войска. Мы силой заставим его подчиниться. Кстати, это будет уроком для других.
        - Джордано и Пикколо Орсини вряд ли согласятся принять участие в кампании, — вмешалась в разговор Нина. — Ты же знаешь, их род связан с Гаэтани дружбой.
        - Зато У Колонна с графом старые счеты. Не сомневаюсь, что юный Джанни Колонна охотно поведет римскую армию против врага своего дома. Впрочем, если он откажется, командовать могу и я. Хотя было бы лучше, чтобы бароны били друг друга.
        - Только не забывай, что Колонна тоже не слишком любят республику, — заметил Волкано.

* * *
        - Почему ваши отряды не присоединились к войску? Разве вам не доставили приказ немедленно идти к Сорманетто? — Трибун сурово взглянул на двух воинов, стоявших перед ним в стальных латах и шлемах с поднятыми забралами.
        - Согласно инструкции мы не должны покидать Рим, — ответил рыжебородый крепыш, капитан флорентийского отряда. — Мое правительство дало указание действовать только в пределах города.
        - Я тоже не получил разрешения воевать вне римского дистрикта, — в тон ему отозвался рыцарь, командовавший отрядом из города Тоди.
        - Но это чепуха! — сердито воскликнул Кола. — Сейчас все решается там. Стенам Рима никто не угрожает.
        - Таково предписание светлейшей синьории, — пожал плечами капитан флорентийцев. — Можете спросить у посла нашей республики.
        - Не очень-то ваша республика ценит союзников. Сперва отказались брать знамя свободы, теперь не желаете участвовать в войне с изменником графом. Можно подумать, что вам чуждо дело, за которое мы боремся, и что объединение родины вас не интересует.
        В этот момент в зал вбежал Паоло Буффа.
        - Победа! Граф разбит! — Столяр радостно направился к трибуну.
        Кола крепко обнял его.
        - Рассказывай! Где было сражение?
        - У подножия Сорманетто, как и наметили. Только Джанни Колонна не явился к сроку. Сначала мы не хотели начинать без него боя, но на нашу сторону перешел начальник графской канцелярии Анжело Малабранка. Он повел передовой римский отряд и удачно атаковал войска графа. Нам удалось обратить Никколо Гаэтани в бегство и захватить много пленных. Взято графское знамя.
        - Слава богу! Молодцы! — Кола ди Риенцо бросил торжествующий взгляд на капитанов-союзников и снова повернулся к столяру: — Куда же бежал граф?
        - Он отступил с остатками армии в горы. Джанни Колонна, подоспевший к концу сражения, преследует его.
        - Теперь путь на Фонди и другие города графства открыт, — весело сказал Кола. — В ближайшее время война кончится.
        - Жители Гаэты уже прислали к нам послов с просьбой о воссоединении с Римом, — кивнул Паоло Буффа.
        - Надо объявить народу добрую весть! — трибун вызвал дежурного офицера и распорядился ударить в большой колокол на дворцовой башне.
        Вскоре могучий звон поплыл над Капитолием, извещая горожан о новой победе римского оружия.

* * *
        Среди подстриженных кустов розария перед мраморным фонтаном тихо разговаривали папа Климент VI и двое прелатов. Легкий освежающий ветерок долетал с берегов Роны. Был послеполуденный час, когда зной спал и солнце, склоняясь к горизонту, озаряло лишь верхние этажи Авиньонского дворца.
        - Из Италии поступают тревожные вести, — кардинал Джованни Колонна, обрывая лепестки белой розы, посмотрел на папу и веронского епископа Маттео Рибальдо. — Трибун начал прибирать к рукам не только баронские, но и церковные земли. Он объявил наших крестьян свободными гражданами республики.
        - Вам, кажется, беспокоиться не о чем, — отозвался Маттео Рибальдо, маленький, щуплый человек с усталыми глазами. — По новому римскому декрету владения епископов и аббатов переходят теперь в ведение кардиналов и его святейшества.
        - Лишь глупец не поймет, что это уловка, — оставил в покое розу Джованни Колонна. — Под видом восстановления наших прав Риенцо пытается распространить собственную власть за пределы римского дистрикта. Вслед за Ареццо под его «высокую» руку отдались почти все города Сабины и Патримониума святого Петра. Церковь лишилась почти всех своих территорий в Италии.
        - Сегодня у тебя есть еще одна причина порадоваться за земляков, — не без иронии заметил Климент VI, покачиваясь в плетеном кресле. — Только что получено сообщение. Враг вашего семейства Гаэтани явился в Рим с повинной. Его знамя волокли по городским улицам. Сын трактирщика и чернь одержали победу, и помог им разбить графа не кто иной, как твой любимый крестник.
        - Джанни слишком молод, чтобы отдавать отчет в своих поступках, — смущенно произнес кардинал. — Он не первый, кого обмануло коварное красноречие трибуна. Впрочем, я не думаю, чтобы участие юноши в войне могло повлиять на ход событий. В римском войске и без него немало способных капитанов.
        - Дело не в военных талантах. Беда в том, что среди римских баронов нет единства. Они позволяют бить себя порознь. — Папа насмешливо взглянул на кардинала и с обычной медлительностью продолжал: — Твой племянник идет на поводу у Колы. В ущерб всему сословию грандов он сводит счеты с графом. Куда же девалась гордость и проницательность Колонна? Они стали послушными слугами бывших вассалов.
        - Риенцо расчетливо использует вражду между родами, — сказал епископ Маттео. — Сперва натравил Орсини на префекта ди Вико, потом Колонна на Гаэтани. Хитроумному плебею все сходит с рук.
        - Во всяком случае, до сих пор сходило, — пробормотал папа. — Пора вмешаться. Этот выскочка залетел слишком высоко. Послушайте-ка, что он мне пишет.
        Климент VI распахнул шелковую белоснежную мантию и, достав из внутреннего кармана свернутый листок, стал читать:
        - «Да знает Ваше милосердие, что почти все земли Патримония и Сабины, по причине несправедливых притеснений, испытываемых ими от чиновников церкви (о чем сообщаю — бог тому свидетель — со стыдом), слезно просили через своих синдиков, законно к нам посланных, чтобы мы освободили их от ярости тиранов и дали бы этим землям возможность вести жизнь безопасную в мире и спокойствии. И так как любое народное горе вызывает острое сочувствие нашего сердца, то мы озаботились — не в ущерб или оскорбление святой церкви, за интересы которой мы всегда ратуем, — но ради торжества справедливости, к чему, не страшась смерти, стремится все существо наше, мы озаботились оказать им всякое содействие, какое было в наших силах».
        Скомкав листок, папа с негодованием потряс им в воздухе.
        - Если бы Ваше святейшество отлучило Колу от церкви, он бы долго в Риме не удержался, — негромко заметил кардинал.
        - Риенцо достаточно скомпрометировал себя, — подхватил веронский епископ. — Он пользовался священным столом и омывался в купели Константина Великого, которую в письмах именует лоханью.
        - Объявить его еретиком и предать анафеме никогда не поздно, — задумчиво глядя в глубину сада, сказал Климент VI. — Но открытая борьба повредит нам. Положение в Италии сложное. Венгерский король не зря шлет послов к трибуну. Если он начнет войну, Кола может стать его союзником. К тому же идея объединения страны пришлась многим по вкусу. Не только Петрарка увлечен ею. Лучше, не затевая ссоры, помочь баронам самим расправиться с отступником.
        - Как же вы собираетесь достичь цели? — с уважением посмотрев на собеседника, вкрадчиво спросил кардинал Колонна.
        - Прежде всего надо написать нашим итальянским легатам и ректорам провинций. Затем пошлем на место опытных людей. — Папа повернулся к Маттео Рибальдо: — Вероятно, этим придется заняться тебе и кардиналу Бертрану де До. Он как раз улаживает в Неаполе дела с королевой Иоанной. Я дам необходимые полномочия и средства. Главное, не терять время.
        Климент VI тяжело поднялся с кресла, запахнул мантию и вызвал придворного писца.

* * *
        Порывистый юго-восточный ветер гнал с моря обрывки туч. Кое-где на мгновение проглядывали из-за них яркие звезды. Земля, обильно политая недавним дождем, поблескивала под ногами черными лужами. Кола ди Риенцо быстро шел вдоль берега Тибра, направляясь к Капитолию. Затянувшиеся переговоры с настоятелем и монахами из обители Сан Франциско, задержали его допоздна.
        Трибун устал и был очень зол. Почти три часа пришлось убеждать несговорчивую братию отдать трапезную и часть монастырских помещений новому приюту для бездомных сирот. Его просьбы помочь богоугодному делу не находили ответа. Не подействовало и обещание щедрого вознаграждения. Только угроза применить силу и выгнать строптивых францисканцев из Рима заставила их уступить.
        Кола в сердцах сплюнул, вспомнив бурную перепалку. И так почти во всем. Каждое, даже самое незначительное нововведение, которым он пытался облегчить долю простых людей, встречало яростное противодействие тех, кто жил их трудами. Погруженный в свои думы, трибун замедлил шаг, приближаясь к мосту Святой Марии.
        Внезапный сильный удар под лопатку свалил его наземь. Падая лицом вниз, Кола успел сообразить, что били в сердце кинжалом. Какое счастье, что он надел под плащ стальную кольчугу. Превозмогая боль, трибун быстро перевернулся на спину и ногами оттолкнул человека, пытавшегося повторить удар.
        Нападавший поскользнулся на сырой земле и на миг потерял равновесие. Это дало возможность Кола подняться. Выхватив из ножен меч, он пустил его в ход. После короткой схватки ему удалось выбить из рук убийцы оружие. Противник, рослый, дюжий малый, не ожидавший такого исхода, обратился в бегство.
        Трибун в несколько прыжков настиг беглеца и, свалив с ног, прижал коленом к земле. Быстро оглядевшись и убедившись, что бандит действовал без сообщников, Кола взял его за горло.
        - Кем подослан? Отвечай, мерзавец! — Он сдавил рукой шею врага. — Не вздумай лгать! Не то отправлю тебя к праотцам.
        - Пощади, — задыхаясь, прохрипел незнакомец. — Все расскажу. Только отпусти.
        - Отпущу, если скажешь правду. Говори, подлый пес!
        - Мне велели убить тебя, — поспешно произнес тот. — Обещали тысячу флоринов.
        - Кто? Францисканцы? Или архиепископ?
        - Нет, римские бароны.
        - Кто именно?
        - Меня нанял Лукка Савелли. При этом были Стефано Колонна-старший, Ринальдо Орсини и сыновья Аннибалдески.
        - От кого ты должен был получить золото?
        - Они внесли деньги поровну и дали слово заплатить мне, как только я выполню поручение.
        - Когда ты виделся с ними? — спросил Кола.
        - В день победы над графом Гаэтани. С тех пор я следил за вами.
        - Где же ты встречался с баронами?
        - В первый раз в одном из палаццо Колонна, потом у Ринальдо Орсини.
        - Вот как! Значит, кровные враги нашли общий язык. — Кола снял руку с горла разбойника. — Если то, что ты сказал, правда, я отпущу тебя и за ценные сведения дам даже денег на дорогу. Здесь тебе все равно оставаться нельзя.
        - Клянусь богом, не вру! — с надеждой, обрадованно воскликнул бандит. — А пожелаете, я готов послужить вашей милости. Такой человек и вам может пригодиться.
        - Ну, твое ремесло тут не в моде. Да и мастер из тебя неважный, — усмехнулся трибун. — Пойдем-ка со мной. Пока проверим твое сообщение, посидишь в капитолийском подвале. Там, правда, сыровато, но зато безопасно.
        Кола ди Риенцо крепко связал ремнем руки убийцы и повел его по ночному Риму.

* * *
        - В Авиньоне избили нашего гонца! — Трибун негодующе ударил кулаком по столу. — На него напали среди бела дня, сломали курьерский жезл, разбили шкатулку с корреспонденцией и разорвали в клочья мои письма.
        - А что же папская стража? — удивленно вскинул брови Чекко Манчини.
        - В том-то и дело! Солдаты все видели, но на помощь не пришли.
        - Там избивают римского гонца, здесь пытаются расправиться с тобой. Я уверен — это звенья одной цепи.
        - Сильно ли пострадал курьер? — в волнении спросила Нина.
        - С окровавленной головой, он едва добрался до гостиницы. — Кола ди Риенцо взял лежащий перед ним свиток. — Вот что пишет мне Петрарка: «…Гонец твоей светлости знает теперь по собственному опыту, какой гуманности, милосердия и справедливости можешь ты ожидать отсюда.
        Мыслимо ли подобное злодейство! Напасть на безоружного, ни в чем не повинного юношу, сломать священный жезл — символ посольской неприкосновенности, разорвать драгоценнейшие письма, способные смягчить даже мраморные души. Таково господствующее здесь сейчас гостеприимство и милосердие! — Трибун возмущенно продолжал: — Нанося оскорбление твоему послу, тем самым пытаются оскорбить тебя, а в твоем лице защитника свободы и справедливости».
        - Ясно одно, — тихо произнес художник, — папская курия начала против нас необъявленную войну. Климент Шестой стремится объединить баронов.
        - Заговорщики еще не знают, что подкупленный убийца их выдал, — сказал Кола. — Надо вырвать у змеи жало, прежде чем она укусит.
        - Что ты задумал? — быстро взглянула на мужа Нина.
        - Я сделаю то, к чему призывает в письме мой друг Петрарка. Поэт дает добрый совет. — Трибун развернул свиток и негромко прочел: — «…Продолжай твердо, что начал. Ты славно поднялся. Иди же смело к остальному, сокрушая препятствия. Действуй решительнее и толстую жабу, спесиво изображающую из себя могучего вола, растопчи, сокруши, раздави!»
        - Раздавить ту жабу не так просто, — в раздумье сказал Чекко Манчини.
        - Тем не менее попробуем. — Кола ди Риенцо повернулся к брату Андреа, молча стоявшему у двери со своей неразлучной кожаной папкой. — Успел ли ты выяснить, кто из баронов, замешанных в заговоре, находится сейчас в Риме?
        - Кроме Стефано Колонна-младшего и Лукки Савелли, все в городе, — с готовностью отозвался монах.
        - Хорошо! Немедленно пошли каждому из них приглашение явиться ко мне в полдень на званый обед. Сегодня как раз праздник — день святого креста. Чтобы не возбудить подозрений, вызови сюда и других грандов. Пусть думают, что это обычная дворцовая церемония… А ты, — обратился трибун к жене, — распорядись накрыть стол в большом зале Совета. Приготовьте самое лучшее вино и снедь. Музыканты тоже должны быть на местах.
        Проводив взглядом жену и молодого францисканца, отправившихся исполнять приказания, Кола усмехнулся:
        - Враги не успеют опомниться, как будут в наших руках. Мы покончим с ними одним ударом.
        - Слишком похоже на заманивание мышей в мышеловку, — поморщился Чекко Манчини. — К тому же в божий день, когда все мирно празднуют. Не в моих правилах действовать хитростью.
        - В политике без нее не обойдешься, — возразил трибун. — Это, во всяком случае, лучше, чем убивать людей из-за угла.
        - Не собираешься же ты схватить баронов лишь для того, чтобы потом помиловать?
        - Помиловать? Ну нет! Они будут осуждены. Осуждены как убийцы и изменники. Но судить их будет открытый суд по всем правилам римских законов. — Кола нахмурился. — У нас достаточно улик, чтобы доказать преступность заговорщиков.
        Трибун исподлобья взглянул на своего ближайшего соратника и, помолчав, добавил:
        - Ступай готовь стражу. Выбери солдат понадежней. На столяра Паоло Буффа и наших из квартала делла Регола можно положиться.

* * *
        В большом зале Совета Капитолийского дворца было шумно и весело. Римские гранды, приглашенные сюда, чтобы торжественно отметить день святого креста, дружно пировали за общим столом. Так как случай у моста Святой Марии держался в строжайшей тайне, ни у кого из заговорщиков не зародилось подозрений.
        Недавние соперники из враждовавших родов Колонна, Орсини, Савелли и Аннибалдески мирно беседовали друг с другом. Кола ди Риенцо сидел в кресле между Стефано Колонна-старшим и главой дома Орсини бароном Ринальдо.
        - Эту бутыль, — разливая вино, говорил Кола, — прислал наш друг Людовик Баварский. Германский король все еще рассчитывает стать римским императором. А в том серебряном сосуде — дар от другого Людовика, короля Венгрии. Они с Иоанной Неаполитанской просят, чтобы я побыстрее разрешил их спор. Скандальное убийство королевича Андрея грозит кончиться войной. Быть третейским судьей у таких особ — дело хлопотное.
        - Зато весьма прибыльное, — заметил Ринальдо Орсини, разглядывая с видом знатока большие изумруды на горловине серебряного сосуда.
        - Кто бы подумал, — пряча в седых усах усмешку, сказал захмелевший старик Колонна, — кто бы мог предположить, что сыну трактирщика и прачки доведется разбирать дела королей. — Барон одним духом осушил свой кубок и, воздев глаза к потолку, негромко добавил: — Боже правый, стоило прожить на земле девяносто лет, чтобы увидеть такое.
        - Человека отличает не знатность рода, — вмешался в разговор Чекко Манчини. — Главное в нем ум и талант. Что толку чваниться чистотой крови, если в голове пустота.
        - У плебеев мозги встречаются еще реже, — сдвинул брови Стефано Колонна. — Благородство происхождения не ценит лишь чернь. Наследственность играет большую роль даже среди животных. Можно ли равнять чистокровного скакуна с простым лошаком или породистую гончую с дворнягой?
        Смелое сравнение старого барона вызвало за столом громкий смех. Изрядно подвыпившие гранды наперебой стали развивать его мысль, приводя в доказательство новые примеры.
        - Не предавайтесь иллюзии, порожденной тщеславием, — выждав, когда общий гомон утих, спокойно сказал Кола ди Риенцо. — Кто хвалит собственную породу, не становится от этого лучше. И змея кажется себе венцом творения. Но, как бы она ни обольщалась, все знают, что имеют дело с ядовитой тварью.
        Слова трибуна смутили пирующих. Художник, зорко наблюдавший за гостями, заметил, как многие из них обменялись тревожными взглядами. Только Стефано Колонна сохранил хладнокровие.
        - Опаснее всего те змеи, которые умеют прятать жало, — вызывающе сказал он. — Ответь-ка мне на один вопрос, трибун. Что лучше для вождя народа — быть экономным или щедрым, беречь государственную казну или расточать ее на ненужные представления?
        - Если речь идет о народном празднестве, то лучше быть щедрым, — не задумываясь, отозвался Кола. — Еще Теофраст в своей книге о богатствах хвалит великолепные зрелища. Мудрый грек-философ убедительно доказал, что красочные зрелища — наиполезнейшее из того, что может дать богатство. Ведь они способны возвышать души смертных.
        - Разве благородные души нуждаются в жалком комедианстве? — взяв Колу за отворот его расшитой золотом мантии, усмехнулся Стефано. — Не лучше ли было бы тебе вместо этой роскошной одежды носить самую простую, более подходящую для смиренного христианина, каким ты хочешь казаться?
        - Я смиренный христианин для людей достойных, — отбрасывая от себя руку старого барона, сурово произнес Кола. — Для преступников и убийц я буду судьей.
        Стефано Колонна, побледнев, схватился за рукоять кинжала. По знаку Чекко Манчини из распахнувшихся дверей тотчас вышли рослые римские гвардейцы. Тут же, по указанию Колы ди Риенцо, были взяты под стражу барон и другие заговорщики.
        Все произошло так быстро и неожиданно, что многие гости не успели даже подняться из-за стола.

* * *
        Ночь подходила к концу. За окнами уже брезжил рассвет. Догоревшая до основания свеча, в последний раз мигнув, погасла. Кола ди Риенцо в задумчивости расхаживал по кабинету, посматривая на задремавшую жену.
        Снизу из большого зала дворца доносился стук молотков и грохот досок. Зал спешно обивали красной материей, в центре его сооружали высокий помост. Прислушиваясь к шуму и голосам рабочих, трибун остановился у распахнутого окна и ожесточенно потер виски. Приближалось утро, через несколько часов должен был состояться суд над заговорщиками, а он все еще никак не мог принять решение.
        Вчера, в день ареста баронов, сомнений не было. Сама судьба отдала ему в руки наиболее опасных врагов, и он был уверен, что разом и навсегда избавит от них республику. Проклятую змею, в образе римских баронов, следовало раздавить. Раздавить без жалости и снисхождения! Только тогда можно было не опасаться ее ядовитого жала. К этому настойчиво призывал в своих письмах Петрарка, это подсказывал ему собственный опыт.
        Так почему, почему он стал вдруг колебаться в столь ясном, казалось бы, деле? Разве накануне вечером не было народного собрания? Разве римляне не одобрили его смелых действий и не требовали смертной казни для преступников? Коле вдруг показалось, что он вновь слышит грозный гул толпы, яростно поносившей изменников баронов. Но потом!
        Потом началось иное. Трибун опустился в кресло, морщась, как от зубной боли.
        Целую ночь беспрерывным потоком к нему в Капитолий приходили просители. Они умоляли пощадить арестованных. Это было сущее паломничество. Среди хлопотавших находились не только родственники подсудимых, не только Джордано и Никколо Орсини, воевавшие вместе с ним против префекта, не только молодой Джанни Колонна, помогавший разбить графа Гаэтани, в их числе оказались и многие кавалеротти и люди из простонародья.
        Было от чего призадуматься. Римские цеха, связанные многолетними узами с семьями грандов, прислали настоящие делегации с просьбой о их помиловании. Того же настойчиво требовали представители духовенства и дружественных иностранных государств. Даже среди его ближайших соратников большинство высказалось против казни.
        Да и сам он испытывал невольное омерзение перед необходимостью физической расправы над заговорщиками. Риенцо в отчаянии обхватил голову руками.
        Что делать? Поступить, как подсказывала логика борьбы, или поддаться уговорам и чувству жалости? Казнить подлых убийц или пощадить их и опять ждать предательского удара в спину? Можно, конечно, заставить баронов публично покаяться и еще раз принести торжественную присягу. Но разве заслуживают веры их лживые клятвы?
        Трибун яростно сжал кулаки и, вскочив с кресла, быстро заходил по комнате. Нет, смерть! Только смерть гадины могла спасти от ее жала. Напрасно он поддается собственным чувствам и уговорам друзей. Их снисходительность, возможно, и простительна. Они просто не видят, не способны понять последствий, а он-то знает, что это не кончится добром, знает, что неуместная жалость может стоить им всем жизни.
        Однако чем упрямее, чем настойчивее Кола убеждал себя в необходимости уничтожить врагов, тем яснее понимал, что поступит наоборот.
        Он простит мятежников. Простит, как уже простил префекта ди Вико, графа Гаэтани и многих других. Но, видит бог, это будет его последняя уступка. Если кто-нибудь из баронов посмеет снова выступить против республики, пощады им больше не будет!
        Придя наконец к такому решению, трибун устало опустился в кресло и забылся тяжелым, беспокойным сном.

* * *
        Большой зал Капитолийского дворца, с обитыми красной тканью стенами, был заполнен до отказа. Перед сооруженным за ночь высоким помостом расположились на скамьях члены совета «добрых мужей», синдики, консулы цехов и другие должностные лица республики. Дальше до самых дверей теснились, стоя, горожане. Среди собравшихся слышались нетерпеливые возгласы:
        - Чего ждут? Почему не начинают суда? На Patibolо уже все готово к казни!
        Наконец шум в зале стих. На помосте появился Кола ди Риенцо в длинной судейской мантии, с серебряным скипетром в руках.
        Он напомнил о законе, принятом двадцатого мая в день установления народной власти. По этому закону каждый, кто покушался на жизнь свободных римских граждан, подлежал смертной казни. Затем трибун рассказал о ночном нападении у моста Святой Марии, о признании схваченного им наемного убийцы и перечислил имена баронов — организаторов покушения. По его знаку солдаты вывели на помост закованного в цепи бандита. Тот поклялся на Библии и подтвердил, что все сказанное трибуном истинная правда.
        - Смерть! Смерть баронам-убийцам! — раздавались негодующие крики.
        - Под топор! На виселицу изменников! — неслось из дальних концов зала, где толпились простолюдины.
        Кола ди Риенцо выждал, когда гомон стих, и вновь обратился к собравшимся.
        - Учитывая чистосердечное раскаяние наемного убийцы, полностью признавшего вину, — громко сказал он, — я предлагаю заменить ему смертную казнь пожизненным изгнанием из пределов Римской республики.
        Горожане единодушно выразили согласие поднятием правой руки. Тогда трибун сообщил о просьбе многие уважаемых граждан пощадить и других раскаявшихся заговорщиков. Поведав о ночных визитах, о настоятельных советах духовных лиц и послов дружественных государств, он призвал собрание быть снисходительным к подсудимым, если они дадут публичную клятву повиноваться в будущем народу.
        Потом под конвоем ввели арестованных баронов. Они были одеты в черное, без всяких знаков отличия. Еще накануне вечером им было зачитано обвинение в организации заговора и покушении на жизнь трибуна. Ночью их как обреченных на смерть исповедовали и причастили монахи-минориты.
        Увидев обитый красной тканью зал, суровые лица горожан и подкупленного ими наемника, понуро стоявшего в кандалах перед Колой, бароны потеряли последнюю надежду и стали умолять собрание о помиловании, Они раскаивались в содеянном и клялись всеми святыми никогда больше не замышлять зла против республики.
        Забыв о знатности рода, бывший сенатор Пьетро ди Агабито, бароны Орсо Орсини, Франческо Савелли и сыновья Аннибалдески опустились на колени и со слезами просили о пощаде. Лишь Стефано Колонна сохранил присутствие духа. Закрыв лицо руками, девяностолетний старик молча стоял среди рыдающих и кающихся грандов.
        Кола ди Риенцо, мучимый противоречивыми чувствами, хмуро смотрел на поверженных синьоров. Зрелище унижения врагов, еще недавно считавшихся всесильными, не приносило радости. Напротив, в этот миг он больше, чем кто-либо, понимал нелепость своего положения. Бароны были у него в руках, можно было легко избавиться от них, а вместо этого ему пришлось самому упрашивать собрание о снисхождении к ним.
        Трибун до боли в руке сжал скипетр и, подняв его над головой, шагнул к грандам.
        - Народ и мы согласны простить вас, — громко сказал он. — Мы не будем считать вас врагами и еще раз окажем вам доверие. Но страшитесь, если в будущем нам придется раскаяться в своем великодушии!
        Опозоренным заговорщикам оставалось только благодарить за милость.
        Через день в Капитолийской церкви бароны вновь принесли присягу верно служить римскому народу.

* * *
        Небольшая ладья с высоко приподнятой над водою кормой и крутым носом легко скользила вдоль скалистого берега по голубой глади Неаполитанского залива. Десяток дюжих гребцов неторопливо работали веслами. Стоял почти полный штиль. На корме под широким цветным зонтом негромко беседовали архиепископ неаполитанский Джованни Орсини, его двоюродный брат, глава дома Орсини барон Ринальдо и папский легат кардинал Бертран де До.
        Хотя каждому из них было под шестьдесят, выглядели они по-разному. Изборожденное морщинами худосочное лицо и седые волосы, видневшиеся из-под красной кардинальской шапочки, сильно старили папского легата. Оба Орсини, напротив, казались намного моложе своих лет. Особенно архиепископ. Глядя на его пышущие здоровьем щеки, ему можно было дать не больше пятидесяти.
        - Жаль, мне осталось недолго пользоваться вашим гостеприимством, — вздохнул папский легат. — Сегодня от его святейшества пришло письмо. Придется ехать в Рим.
        - Ах да, Риенцо, — понимающе кивнул архиепископ, — справиться с ним нелегко.
        - После неудачи с нашим заговором никто не решается рисковать, — с хмурым видом произнес барон. — Угроза трибуна на многих подействовала. Все забились в свои замки и не осмеливаются высунуть оттуда носа.
        - Но вы-то? Неужели и вы готовы забыть позорное судилище? — Кардинал испытующе посмотрел на Ринальдо. — Об унизительной комедии говорят теперь не только в Италии.
        - Такое смывается лишь кровью, — угрюмо пробормотал тот. — Я не пожалел бы и жизни, чтобы отомстить. Да как? Проклятый выскочка стал еще осторожней.
        - Организовывать новое покушение, пожалуй, не стоит, — задумчиво сказал Бертран де До. — Для восстановления чести вы должны разбить Колу в открытом бою. Сейчас это как раз нетрудно. Римская армия распущена. Пока идет сбор винограда и большинство горожан работает в садах, можно захватить Капитолий.
        - Чтобы ворваться в Рим, нужны солдаты. Много солдат, — нерешительно сказал барон. — Несколько вольных дружин предлагали свои услуги. Но им надо платить вперед. Потребуется сразу большая сумма.
        - О деньгах не тревожься, найдем, — с готовностью отозвался кардинал. — Из Авиньона пришло разрешение пользоваться церковной казной.
        - Кроме наемников, я должен запастись всем необходимым и как следует укрепить свои замки. В случае неудачи в них можно будет выдержать осаду.
        - Думаю, тебе нечего опасаться длительных осад, — заметил архиепископ. — Если святейший отец дает средства для наведения порядка в Риме, то порядок там будет в ближайшее время.
        - Однако до последнего дня папа не трогал Колу, — сказал барон. — Он мог бы давно отлучить его за присвоение церковных земель. Вместо этого с ним ведут переписку, как с достойным правителем.
        - Положение сейчас изменилось. Вот послание, которое я получил от Климента Шестого.
        Бертран де До вынул из кожаного футляра свернутое в свиток письмо и, развернув, прочел:
        - «Мы и братья наши решили, что будет весьма полезно, если ты немедля отправишься в Кампанию и займешься римскими делами. Безумная дерзость Николая, сына Лаврентия, присвоившего себе титул трибуна, крайне беспокоит нас. Его поступки не только постоянно вредят нам, но и делают римский народ врагом всего христианского мира.
        Этот Николай захватывает земли церкви, присваивает ее права. Он действует против викария и нобилей города, заключает тайные договоры, вступил в союз с Людовиком Венгерским и издал эдикты, имеющие целью ограничить первенство и власть церкви. — Кардинал многозначительно взглянул на собеседника и негромко продолжал: — Говорят, самозванный трибун совершил также многое такое, что дает право заподозрить его в отступничестве, а посему тебе следует посмотреть, нельзя ли начать против него дела, как против еретика. Под страхом тяжких бедствий увещевай народ воздерживаться от повиновения, помощи и сочувствия этому Николаю, дабы римляне не участвовали ни в каких его делах. Если же они не послушают, то подвергни Рим церковному интердикту со всеми последствиями.
        По дошедшим до нас сведениям, Риенцо заставляет многих приносить священные клятвы. Религия не должна служить нечестивцу. Мы даем тебе полную власть силою наших грамот, специально на этот предмет составленных, развязать все клятвы, исторгнутые им у грандов и у народа и освободить их от соблюдения данных обещаний».
        - Превосходные вести! — радостно воскликнул барон. — Теперь Кола долго не продержится.
        - Это еще не все, — улыбнулся папский легат. — Послушай дальше. «Обычно безумство исправляют не словами, а ударами бича, поэтому мы назначаем для управления Патримониумом святого Петра в Тусции племянника нашего, благородного рыцаря Гуичарда де Камбрен, и хотим, чтобы он для защиты церковных владений и для обуздания дерзости Николая имел пеших и конных солдат в таком количестве, какое ты сочтешь достаточным…»
        - Слава господу, — с облегчением вздохнул архиепископ неаполитанский. — Наконец-то в Авиньоне поняли, что дольше медлить нельзя.
        Бертран де До кивнул и неторопливо продолжал чтение:
        - «Чтобы отвратить народ от отступника, следовало бы устроить во всех тринадцати районах города или хотя бы в некоторых раздачу денег или хлеба. Но так как римляне имеют привычку не помнить об оказанных им благодеяниях, то реши сам на месте, как лучше организовать это с пользой для дела. Если же найдешь нужным воздействовать более радикальными средствами, обратись ко всем церквам, общинам и отдельным лицам с просьбой о помощи, а также посмотри, нельзя ли некоторых непокорных нам грандов примирить с церковью, дабы скорее и легче можно было сокрушить бесчестие этого безумца».
        - А как с индульгенциями? — спросил архиепископ. — Мы, кажется, писали папе? Они бы тоже пригодились.
        - На этот счет у Климента свое мнение, — сказал кардинал. — В конце письма как раз говорится о них, вот: «Что касается юбилейных индульгенций, то мы полагаем за лучшее временно удержать их, ибо не знаем, желает ли римский народ отступить от пропасти или же продолжает стремиться к ней, пребывая в своих заблуждениях: но если он отречется от них и действительно вернется к повиновению нам, то мы поспешно вышлем эти грамоты и щедро изольем на Рим отеческие милости и любовь».
        Значит, можно договариваться с предводителями вольных дружин? — Барон, расправив усы, взглянул на папского легата.
        - Разумеется. И постарайся не терять времени, — отозвался тот, убирая послание в кожаный футляр.

* * *
        Настойчивый стук в дверь разбудил Нину. Она приподняла голову и с тревогой взглянула на спавшего рядом мужа. Накануне Кола работал, по обыкновению, допоздна и теперь спал как убитый. Она принялась трясти его за плечо:
        - Вставай! Вставай, что-то случилось!
        Наконец трибун поднялся, открыл дверь и увидел перед собой брата Андреа и незнакомого старика крестьянина.
        - Наши опасения оправдались. Ринальдо Орсини не зря ездил в Неаполь. Он привел с юга наемников и готовит внезапный удар. — Молодой францисканец кивнул на незнакомца: — Это верный человек. К счастью, он предупредил вовремя.
        - Они выступили из Марино и через час будут у ворот Сан Джованни, — подтвердил старик. — Среди ваших стражников есть их люди, которые должны открыть ворота. Я чуть было не загнал лошадь, чтобы успеть сообщить вам.
        - Спасибо, отец! Много ли у барона солдат?
        - Тысячи три одних наемников. Говорят, Ринальдо уплатил им вперед и обещал еще каждому по десять флоринов, если возьмут Капитолий.
        - Проклятый изменник! — воскликнул Кола. — Откуда у него такие деньги?
        - Не иначе как из казны его святейшества, — тихо произнес брат Андреа. — Надо действовать, пока не поздно. Я уже велел сменить часовых у ворот Сан Джованни.
        - Хорошо! Распорядись также, чтобы везде удвоили караулы, — сказал трибун. — И пошли звонарей на колокольни. Как только барон подойдет к Риму, мы поднимем на ноги весь город.
        Он вернулся в комнату и с помощью Нины стал облачаться в доспехи. Между тем снизу послышались резкие команды, топот ног, звон оружия. От Капитолийского дворца во все стороны помчались верховые, разнося тревожную весть. На улицах и площадях замелькали факелы.
        На рассвете отряды Ринальдо Орсини подошли к Риму. Но ворота Сан Джованни оказались заперты. На башнях стояли готовые к бою стрелки. В городе забили в набат. Не решившись на штурм высоких стен, солдаты барона принялись опустошать пригородные сады и грабить местных жителей. Они угоняли скот, забирали заложниками мужчин, женщин, детей. Несколько селений было сожжено дотла. Началась паника. Бросая свои дома и имущество, тысячи людей устремились в город, ища защиты от насильников и мародеров. Римская армия, почти целиком распущенная в этот горячий период сбора винограда, быстро пополнялась. Общая ненависть к синьорам позволила Коле в короткий срок собрать силы, еще более крупные, чем в войне с префектом Вико и с графом Фонди.
        Скоро в распоряжении трибуна было 1800 всадников и до двадцати тысяч пехоты. Встав во главе армии, Кола ди Риенцо повел ее на врага. Через несколько дней ему удалось разгромить наемников барона. Затем он взял штурмом замок Орсини Кастелуцни и подверг осаде их главную цитадель — крепость Марино.

* * *
        Огромные осадные баллисты день и ночь метали тяжелые бревна и каменные глыбы. Толстые двойные стены Марино, возведенные из крепкого песчаника, почти не страдали от обстрела, лишь содрогаясь от мощных ударов. Зато вершины многих башен и жилые постройки внутри крепости подверглись сильным разрушениям. Осажденные ежедневно несли большие потери. Уже насчитывались сотни убитых и раненых. Многочисленный гарнизон быстро таял.
        Падение Кастелуцни, разгром римлянами других замков и разорение окрестных имений барона заставили Ринальдо искать примирения с трибуном.
        - Барон опять просит принять парламентеров. Он готов сдаться, если ты обещаешь сохранить ему жизнь и владения. — Чекко Манчини вопросительно взглянул на Колу ди Риенцо, заряжавшего вместе с солдатами осадную машину.
        - Никаких переговоров с изменником. Мы возьмем Марино и повесим его в назидание всем клятвоотступникам. — Кола похлопал рукой крупный валун, уложенный в седловину катапульты, и с силой рванул веревку, удерживающую рычаг.
        Тяжелый каменный снаряд со свистом пронесся в сторону крепости. Художник посмотрел на трибуна. Атлетически сложенный, в блестящих стальных доспехах к шлеме с высоким гребнем, он казался настоящим богом войны. Небольшой шрам над бровью, полученный во время недавнего штурма Кастелуцци, придавал его чертам выражение суровой отваги. Обычная бледность от постоянных недосыпаний и напряженной кабинетной работы сменилась крепким загаром.
        - Прогулка под Марино пошла тебе впрок. — Чекко с улыбкой присел на один из валунов, приготовленных для метания. — Однако дела требуют твоего возвращения в Рим. Туда прибыл новый папский легат. Он прислал уже третье письмо. Наверно, хочет сообщить инструкции из Авиньона.
        - Бертран де До вызывает меня, надеясь спасти этим барона. Старая лиса думает, я не знаю, на чьи деньги Орсини нанимали солдат.
        - Официально ты подданный папы и обязан повиноваться его кардиналам.
        - Курия начинает открыто поддерживать баронов. Боюсь, скоро придется воевать с папой.
        - Церковники давно ищут повод объявить тебя еретиком. Если на Рим наложат интердикт, нам не поздоровится.
        - Ради корысти духовенство продаст и бога, — усмехнулся Кола. — Но я с ними церемониться не собираюсь. Прежде чем выслушивать авиньонские инструкции, мы постараемся взять Марино и повесить барона.
        - Смотри, кто явился! — указал вдруг художник на подъезжавшего всадника.
        Кола ди Риенцо с удивлением увидел брата Андреа, неуверенно державшегося в седле. Породистый вороной конь нес монаха прямо на катапульту. Слишком сильно натянув поводья, молодой францисканец заставил коня резко остановиться и мешком свалился на груду камней, заготовленных для метания. Солдаты подняли на смех неумелого всадника. Трибун поспешил к нему на помощь.
        - Не разбился? — поднимая Андреа, с тревогой спросил Кола.
        - Жив, кажется, — ощупывая бока, с улыбкой отозвался тот.
        - Что это заставило тебя пуститься в столь опасное путешествие?
        Улыбка сошла с лица юноши.
        - Папский легат подбивает баронов на мятеж, — тяжело дыша, сказал он. — Колонна и Савелли уже дали согласие. Они договариваются о совместном выступлении против трибуната.
        - Вот как? От кого ты получил сведения?
        - От одного из слуг Колонна. Джордано и Николо Орсини тоже сознались, что кардинал упрашивал их присоединиться к Колонна.
        - Слава богу, хоть эти верны присяге.
        - Клятвы потеряли силу, — понизив голос, сказал францисканец. — Папа дал Бертрану де До право освобождать наших людей от присяги. У него есть специальная булла за подписью Климента.
        - Черт побери! Теперь гранды зашевелятся! — воскликнул Чекко Манчини.
        - Кое-кто уже собирает войска, — кивнул Андреа, — они крутятся возле кардинала. Того и гляди, в городе вспыхнет мятеж.
        - Придется вернуться в Рим, навести там порядок. — Кола ди Риенцо с сожалением взглянул в сторону полуобвалившихся башен Марино. — Жаль, не добили Ринальдо. Но он от нас не уйдет.
        Созвав капитанов, трибун приказал ставить осадные машины на колеса и готовить армию к походу.
        Римская церковь

        
        Глава IX
        РАЗГРОМ КОЛОННОВ
        
        еожиданно Кола ди Риенцо вернулся с войском в Рим. Прежде всего он велел разрушить городские дворцы Ринальдо и Орсо Орсини. Пустив в ход осадные баллисты и катапульты, солдаты за несколько часов сровняли с землей богатейшие паллацо-крепости, принадлежавшие мятежным баронам.
        Затем трибун в полном вооружении во главе кавалерии подъехал к базилике святого Петра в Ватикане, вошел в ризницу-сакристию и надел прямо на латы знаменитую далматику Карла Великого — особое парадное одеяние в виде широкого плаща-рубахи, искусно расшитого мелким жемчугом и золотом.
        В такой одежде поверх рыцарских доспехов Кола отправился на свидание с папским легатом. Под громкие звуки боевых труб и восторженные крики своих воинов он вошел во дворец, где его ждал кардинал.
        Бертран де До настойчиво звал Колу в город, рассчитывая расправиться с ним с помощью баронов-заговорщиков, пока римская армия занята осадой Марино. Но осторожный плебей спутал ему все карты, приведя с собой войско. Известие о разрушении дворцов Орсини еще сильнее встревожило легата.
        Он не знал, как быть. Инструкции из Авиньона требовали немедленно сместить трибуна, лишив его всех постов и титулов, или по крайней мере заставить отказаться от изданных им эдиктов. В случае если Кола смирится и даст согласие вернуться к прежней скромной роли ректора, послушного распоряжениям курии, его можно было оставить у власти, взяв с него письменные гарантии быть верным папе.
        Теперь кардинал жалел о том, что впутался в столь опасное дело. Что, если Кола узнал о готовящемся заговоре? Ведь этот сумасброд еретик способен поднять руку и на духовное лицо. Недаром о нем ходят самые невероятные слухи. Бертран де До с ужасом представил, как по приказу отступника его волокут на виселицу.
        В этот момент в дверях выросла могучая фигура Колы ди Риенцо. Толпившаяся вокруг кардинала свита невольно подалась назад, оставив его один на один с трибуном.
        - Вы призывали нас? Что вам угодно сообщить? — спросил Кола.
        - У нас есть распоряжения от нашего господина папы, — пересилив наконец испуг, произнес кардинал.
        - Что же это за распоряжения?
        Легат, почувствовав в голосе трибуна открытый вызов, потупил взор и долго смущенно молчал, не решаясь продолжать беседу. Кола ди Риенцо не стал дожидаться ответа. Внезапно повернувшись спиной к собеседнику, он вышел из комнаты и покинул дворец.
        В тот же день кардинал вместе с многочисленной свитой бежал из Рима и поспешил в Монтефьясконе, куда незадолго до того прибыл с войсками новый ректор Патримониума, папский племянник рыцарь Гуичард де Камбрен. Кола ди Риенцо, избавившись таким образом от легата, снова отправился под Марино продолжать войну с Орсини.

* * *
        В круглой походной палатке трибуна было холодно и сыро. С провисшего полотняного потолка часто капала вода, на земляном полу образовались лужи. Кола, запахнувшись в плащ, посматривал на открытый полог входа, откуда, стряхивая с плеч воду, в палатку один за другим входили вызванные им капитаны и усаживались на лавках вокруг большого, грубо сколоченного стола. Лица воинов были хмуры и озабочены.
        Внезапные ноябрьские дожди, почти непрерывно лившие уже вторую неделю, сковали действия осаждавших. Размытые дороги не позволяли подвозить камни для баллист, мешали снабжению армии. Подходили к концу захваченные с собой продовольствие и фураж, не хватало палаток и теплой одежды. Горожане-ополченцы, не привыкшие к суровым условиям, сильно страдали от непогоды.
        - Больных с каждым днем все больше. — Чекко Манчини смахнул упавшую на него с потолка каплю и окинул взглядом собравшихся. — Если опять отложим штурм Марино, скоро не с кем будет идти на приступ.
        - Штурмовать двойные стены, не разрушив башен, невозможно, — отозвался один из капитанов. — Надо ждать. Дождь не может продолжаться до бесконечности.
        - Даже если он перестанет, дороги подсохнут не сразу, — сказал Чекко. — Мы взяли приступом Кастелуцци. Почему бы не попробовать атаковать и эту крепость?
        - Лучше рисковать жизнью в открытом бою, чем гнить здесь в дырявых палатках, — поддержал художника его сын Конте.
        - Рисковать можно, когда есть шансы на победу, а так — лишь зря губить людей, — возразил столяр Паоло Буффа.
        Снаружи донеслось тяжелое хлюпанье конских копыт по размокшей глине. У входа показался промокший, забрызганный грязью всадник. Все узнали в нем городского нотария Гуаллато.
        - Тьфу ты пропасть! Ну и погодка! Пока до вас доберешься, хоть выжимай одежду. — Он припал губами к предложенной кем-то фляжке и устало опустился на скамейку.
        - Хорошо, что приехал, — сказал трибун. — Что в Риме? Удалось достать продовольствие?
        - С хлебом худо. Приходится раздавать последние запасы населению. А тут, как назло, дождь не перестает. — Гуаллато махнул рукой.
        - Что сказал брат Андреа? Ты виделся с ним?
        - Францисканец просил передать, чтобы вы немедленно вели армию назад. В городе неспокойно. Вместо папского легата в Рим явился кардинал Джованни Колонна. Он запугивает народ интердиктом.
        - Проклятые гиены в рясах! Хотят всадить нож в спину. — Кола, сжав кулаки, заходил по палатке.
        - Но не это главное. — Гуаллато понизил голос. — Пока кардинал орудует в городе, в Палестрине собрали войско. К Колонна примкнули многие бароны. Старик Стефано ведет к городу семьсот всадников и четыре тысячи пехоты.
        - Если их впустят в Рим, все пропало! — в волнении воскликнул Чекко Манчини. — Что же ты не сказал сразу?
        - По такой грязи им и за три дня не добраться, — отвечал Гуаллато. — За этот срок мы успеем подготовиться.
        - А как же с Марино? — спросил Паоло Буффа.
        - Осаду придется снять, — вздохнул Кола ди Риенцо. — Орсини займемся после.
        - Я еще не все сказал, — хмуро глядя себе под ноги, продолжал нотарий. — Есть сведения об измене многих римских купцов и кавалеротти. Кардинал убедил их послать письмо Стефану Колонна. Они обещали баронам открыть городские ворота и помочь разгромить чернь.
        - Вот как! — усмехнулся трибун. — И эти предали Рим! Кто же нам верен, кроме простого люда?
        - Джордано и Никколо Орсини пока еще поддерживают республику, — сказал Гуаллато. — Джованни ди Вико как префект отправился за продовольствием для города. Но брат Андреа ему не доверяет. Возможно, он заодно с Колонна.
        - Что же, жаловаться на судьбу не приходится. Врагов становится все больше, — с горькой иронией сказал Кола. — Однако попробуем с божьей помощью обратить неудачи в победу! — Он окинул соратников пристальным взглядом и велел седлать коней.

* * *
        Колокольный звон плыл над Римом, призывая народ принять участие в парламенто. На Капитолийскую площадь отовсюду стекались ремесленники, лавочники, школяры, солдаты-ополченцы. Горожане спешили занять места поближе к портику дворца, чтобы лучше слышать ораторов. Наконец звон колоколов затих, на балконе появился трибун. Он был с непокрытой головой, в доспехах и простом белом плаще. Подняв над собой скипетр, Кола ди Риенцо выждал, пока смолк шум приветствий, и обратился к римлянам.
        - Сограждане, республика в опасности! — Его сильный голос разнесся над площадью. — Бароны-изменники опять развязали войну. Забыв присягу и клятвы, они напали на нас, когда мы были заняты мирным трудом. Снова горят селения и льется кровь невинных. Снова наемники обращают в пустыню наши сады и нивы. Но разве тираны слышат плач вдов и сирот? Стефано Колонна ведет сюда свою армию, чтобы лишить вас свободы. Пусть же каждый возьмется за оружие и встанет на защиту родного города. Встретим врагов, как встречали их наши предки. Пусть этот бой будет последним для баронов!
        - Смерть предателям! Отстоим Рим! — дружным эхом откликнулась толпа. — Да здравствует свобода!
        На площади долго не смолкали возбужденные крики. Когда они начали затихать, Кола продолжил речь.
        Трибун призвал не верить слухам, распускаемым приспешниками баронов, и особенно кардиналом Джованни Колонна, обвиняющим его в ереси. Затем Кола ди Риенцо объявил подвластными Риму все крепости и земли в Кампании, приобретенные бесчестным путем кардиналом Колонна.
        Горожане затаив дыхание слушали трибуна и потом долго не расходились с площади, обсуждая нависшую над Римом опасность. Все были преисполнены решимости с оружием в руках защищать свободу.

* * *
        Утром девятнадцатого ноября Рим облетела неожиданная весть. Джованни ди Вико, выпущенный незадолго до того из тюрьмы, сдержал обещание, доставив в город обоз с продовольствием. Он привел большое стадо быков и пятьсот повозок с зерном. Вместе с Вико прибыли пятнадцать тосканских баронов и многочисленным отряд кавалерии из Витербо.
        Кола ди Риенцо задумчиво расхаживал по залу Совета, с беспокойством посматривая в окна на запруженную повозками площадь Капитолия и прилегающие улицы. Уже несколько часов префект в Риме, но почему-то до сих пор не явился к нему. В дверях показался брат Андреа. Все выжидающе повернулись в его сторону.
        - Наши опасения подтвердились, — сказал францисканец. — Тосканские рыцари и солдаты расположились в гостинице у ворот Святого Лоренцо.
        - В той части города, куда должны подойти войска Колонна! — воскликнул Гуаллато.
        - Вот именно, — отозвался монах. — Когда у ворот начнется сражение, ударят нам в спину.
        - Я говорил — нельзя доверять Вико, — сказал Чекко Манчини. — Его хлеб и быки — Троянский конь, с помощью которого они проникли сюда, чтобы погубить нас.
        - Неплохо задумано, — нахмурившись, произнес трибун. — Но мы не наивные троянцы.
        - Надо выпроводить людей префекта из Рима, пока не подошла армия Колонна, — предложил Гуаллато. — Можно Это сделать под каким-нибудь благовидным предлогом.
        - Зачем усиливать врагов, — пожал плечами Кола ди Риенцо. — Мы оставим их здесь, а оружие и коней раздадим ополченцам. У нас будет надежная кавалерия вместо изменников кавалеротти.
        - Ты хочешь без всякого повода арестовать тосканцев? — недоверчиво взглянул на трибуна художник.
        - Повод найти не трудно, — усмехнулся тот. — Объявим, что перебежчик из лагеря Колонна сообщил о готовящемся предательстве. К тому же я не сомневаюсь, что это так и есть. Во всяком случае, подставлять спину под нож глупо. Пусть пока посидят в тюрьме, это безопасней и нам и им.
        - Да, на союзников рассчитывать не приходится, — сказал Чекко Манчини.
        - Что, флорентийцы так и не прислали солдат? — спросил Гуаллато.
        - Я писал им трижды, и все напрасно, — махнул рукой Кола. — Республика торгашей не желает ссориться с Авиньоном. К сожалению, и другие города уклоняются от союзнического долга. Все боятся навлечь на себя гнев церкви.
        - Значит, придется воевать одним и против баронов и против папской курии, — вздохнул нотарий.
        - Я думаю воспользоваться помощью венгерского короля, — сказал трибун. — Он враждует с папой и обещал прислать отряд. Не знаю только, успеют ли они добраться.
        Кола вдруг умолк и прильнул к окну. Все последовали его примеру. Внизу к портику дворца подъехал всадник в рыцарских доспехах. Спрыгнув с коня, он быстро взбежал по мраморной лестнице и вошел в зал.
        - Джордано Орсини?! — с удивлением глядя на молодого гранда, сказал трибун. — Рад тебя видеть.
        - Войска Колонна в четырех милях от Рима. Их кавалерия вошла в Монументо. — Юноша устало опустился на стул, вытирая с лица пот. — Мы с братом поспешили сюда, чтобы предупредить вас.
        - Где же Никколо?
        - Он поскакал в замок Святого Ангела собирать людей.
        - Спасибо, твое сообщение очень ценно. — Кола пристально посмотрел в глаза рыцарю. — Скажи, могу ли я рассчитывать на вас с братом?
        - Клянусь, мы не изменим! — воскликнул тот. — Колонна — наши смертельные враги. Если они победят, мы погибли.
        - Хорошо! Передай Никколо — пусть немедленно ведет свой отряд к воротам Святого Лоренцо. Надо обезоружить людей ди Вико, пока они не впустили Колонна в город.
        - У префекта много солдат. Они могут оказать сопротивление, — смутился на миг Джордано.
        - Ничего, я приведу на помощь ополченцев. — Кола ди Риенцо похлопал юношу по плечу. — Главное, действуйте решительнее.
        Трибун повернулся к брату Андреа:
        - Вели звонить в колокола. А вы, — он взглянул на Чекко Манчини и нотария Гуаллато, — позаботьтесь, чтобы сменили стражу у городских ворот. Новый пароль «Дух святой — рыцарь».

* * *
        Буйный ветер с дождем хлестал по лицу старого Стефано Колонна. Гроза началась в полночь, вскоре после того, как они выступили из Монументо. Вглядываясь в темноту, седовласый рыцарь уверенно вел коня по размытой дороге. Рядом ехали его сын Стефано Колонна-младший и любимый внук Джанни, надежда и гордость рода. Следом двигалось войско.
        Со стороны Рима, сквозь порывы разгулявшейся стихии, доносился тревожный гул набата. Девяностолетний барон с удивлением прислушивался к колокольному звону. Неужели римские кавалеротти, не дождавшись его, подняли мятеж? Или префект ди Вико решил разделаться с трибуном своими силами? Как бы то ни было, следовало спешить. Не для того они двое суток месили грязь, чтобы отдавать другим победу.
        С трудом удержавшись в седле, всадник вдруг тихо выругался. Он не понимал, что с ним творится. Видно, вторая бессонная ночь под дождем не прошла бесследно. «Неужели простудился или годы?» — с горечью подумал старый рыцарь. Торопливо отстегнув фляжку с вином, он сделал несколько глотков.
        - Что с тобой? — с беспокойством спросил Джанни, внимательно посмотрев на деда.
        - Ничего, пройдет. Наверно, лихорадка! — Старик выпрямился в седле, продолжая путь.
        Через некоторое время впереди показались очертания монастыря Сан Лоренцо. В центре возвышался храм и колокольня. Монастырь стоял на Римской дороге неподалеку от городских ворот с тем же названием. Велев всем оставаться в святой обители и ждать его сигнала, Стефано Колонна взял одного из слуг и смело подъехал к воротам.
        - Мессере Родриго! — громко позвал барон. — Мне надо вернуться домой. Я римский гражданин и сторонник доброго порядка.
        Так как никто не откликнулся, Стефано постучал копьем по металлической обивке ворот и повторил пароль, полученный накануне от заговорщиков-кавалеротти. На сторожевой башне показался часовой. Увидев рыцаря, он погрозил арбалетом.
        - Тот, кого ты зовешь, не здесь! Разве вы не знаете, как гневается на вас народ? Разве не слышите набатного звона? Лучше послушай меня, столяра Паоло Буффа, и убирайся. А в знак того, что сюда вы не войдете, — вот ключ от ворот.
        И он бросил тяжелый ключ, стараясь угодить гранду в голову. Едва успев пригнуться, рыцарь услышал, как ключ шлепнулся в лужу. Поскольку ворота отпирались изнутри, этот жест не оставил сомнений у барона.
        - Берегись! — в ярости воскликнул патриций. — Стефано Колонна тебя не забудет!
        Развернув коня, всадник поскакал обратно к монастырю.
        В монастыре Сан Лоренцо наскоро собрался военный совет. Известие о смене часовых поколебало решимость мятежных грандов. Хотя некоторые из них, и в том числе юный Джанни Колонна, требовали немедленного штурма города, многие высказались за то, чтобы отвести войска и выбрать более подходящий момент.
        Особенно умолял не рисковать понапрасну родственник Колонна бывший сенатор Пьетро ди Агабито. Пока Стефано Колонна ездил к воротам и вел переговоры со столяром, он успел вздремнуть, расположившись на лавке в одной из исповедален церкви. Теперь толстяк с дрожью в голосе рассказывал, что ему приснилась жена в траурных вдовьих одеждах.
        После долгих споров и пререканий договорились наконец отложить штурм и отступить назад к Монументо. Но для сохранения достоинства было решено перед уходом продефилировать с развернутыми знаменами у ворот Рима. В те времена подобные торжественные демонстрации были в моде. Рыцари часто устраивали их, чтобы поддержать свою честь и показать таким образом презрение противнику.
        Стефано Колонна-старший, чувствуя все усиливающееся недомогание и озноб, вверил общее командование сыну и в сопровождении небольшого отряда первым уехал в Монументо. Оставшаяся армия была разделена на три части и, развернув знамена, в боевом порядке двинулась под барабанный бой к воротам Святого Лоренцо.

* * *
        Между тем гроза утихла, дождь перестал и начало быстро светать. Римские ополченцы молча наблюдали со стен за приближением вражеского войска. На площадке приворотной башни рядом с Чекко Манчини и Паоло Буффа стоял в гладких стальных доспехах трибун. Чуть в стороне нотарий Гуаллато держал малиновое знамя свободы.
        В этот момент отряд, приближавшийся к воротам Святого Лоренцо, замедлил шаг. Солдаты Колонна, оказавшись на расстоянии полета стрелы от стен, вместо того чтобы устремиться на штурм, угрожающе замахали оружием и, сохраняя строй, стали поворачивать назад. Командовавший ими конный рыцарь, в высоком шлеме с плюмажем, подняв над головой меч, промчался совсем близко от башни.
        - Неужели уйдут без боя?! — Кола ди Риенцо удивленно переглянулся с Чекко Манчини.
        - По рыцарским понятиям это называется отступить с честью, — усмехнулся художник.
        - Кто тот петух с перьями? Что-то я его не припомню, — указал трибун на всадника с поднятым мечом.
        - Как, ты не узнал Шарретто ди Шарра? Ведь это сын знаменитого кондотьера. Того самого, который дал пощечину папе Бонифацию Восьмому! Колонна вызвали своего родственника из Франции. Он привел немало наемников. А вон и наши старые Знакомые бароны Петруччо Франджинанэ и Ринальдо Орсини. — Чекко кивнул на двух рыцарей, выступавших во главе нового большого отряда.
        Приблизившись к городским стенам, вторая группа пеших и конных солдат в точности повторила маневр своих предшественников и, торжественно продефилировав у ворот, стала уходить по дороге на Монументо.
        Тотчас со стороны монастыря Сан Лоренцо показалась третья самая блестящая и хорошо вооруженная часть рыцарского войска. Она состояла главным образом из грандов, собравшихся по призыву папского легата под знамена Колонна. В ее рядах находилось больше сотни баронов, явившихся со всех концов Италии воевать с Римом. За каждым рыцарем следовали телохранители и оруженосцы.
        Кола ди Риенцо и горожане-ополченцы хмуро смотрели на вражескую конницу, пестревшую гербами и значками на копьях. В первом ряду, немного опередив других, двигалось восемь всадников. Они потрясали оружием и выкрикивали ругательства, вызывая трусливую чернь на бой. Среди надменных крикунов все узнали юного Джанни Колонна, ехавшего бок о бок со своим недавним противником графом Гаэтани ди Фонди.
        Римские ополченцы, всю ночь проведшие без сна в ожидании атаки, пришли в ярость. Наглость грандов, которые глумились над ними, отступая от города, переполнила чашу терпения. С громкими проклятиями они бросились вниз, требуя немедленно открыть ворота. Так как ключа не нашлось, многие принялись рубить их боевыми секирами.
        Некоторое время окованные медью дубовые ворота выдерживали бурный натиск. Но вот за дело взялся одноглазый гигант кузнец дель Веккио. Под ударами его огромного топора железные скобы прогнулись и одна из створок ворот, соскочив с петель, с грохотом рухнула вниз. Толпившиеся вокруг горожане и сам кузнец едва успели отпрянуть.
        Рыцари по ту сторону стен с изумлением услышали яростные крики и сильный шум от ударов секир. Не зная, что творится под башней, Джанни Колонна подумал, что это их сторонники кавалеротти или люди префекта ди Вико напали с тыла на ополченцев и разбивают ворота, чтобы впустить в город своих. Заметив, как одна из створок рухнула наземь, молодой воин взял копье наперевес и пришпорил копя.
        Как молния влетел он в образовавшийся проход, заставив расступиться собравшихся у ворот ополченцев. Если бы другие рыцари сразу поскакали за ним, вся армия Колонна могла бы ворваться в город. Но находившиеся в первом ряду гранды не решились последовать за юношей. Оказавшись один среди врагов, Джанни попытался развернуть коня. Однако лошадь его оступилась в дождевой луже и упала на передние ноги.
        Проклиная товарищей, которые бросили его, юный храбрец выпрыгнул из седла и с криками: «Колонна! Ко мне, Колонна!», стал отбиваться мечом от ополченцев.
        В это время Стефано Колонна-младший, ехавший в центре отряда, почувствовал, что впереди случилось что-то неладное. Подскакав к воротам и узнав, что Джанни один въехал в город, он приказал всем не отставать и устремился на выручку сына.
        Ворвавшись в ворота, рыцарь услышал отчаянный призыв юноши и хотел прийти к нему на помощь, но тяжелый камень, брошенный с башни, поверг барона вместе с конем наземь. Почти в тот же миг упал, заливаясь кровью, смертельно раненный Джанни.
        Несколько десятков грандов, рискнувших последовать за Колонна, были быстро перебиты набежавшими со всех сторон горожанами. В мгновение ока с убитых содрали богатые доспехи и одежду. Опьяненные удачей, римляне толпой хлынули из ворот навстречу вражескому войску.
        На нешироком пустыре между городскими стенами и деревянными заборами виноградников монастыря Сан Лоренцо разгорелось жестокое сражение. Сгрудившаяся на размытой дороге рыцарская кавалерия оказалась в трудном положении. Скользкий грунт и глубокие лужи лишили тяжело вооруженных всадников всех преимуществ. Ополченцы смело атаковали их, действуя длинными пиками и алебардами.
        Кола ди Риенцо дрался в первых рядах. Его любимое оружие, традиционная римская секира, которой он владел с большим мастерством, с одного удара валила всадника с лошади. Чекко Манчини и Паоло Буффа едва поспевали за ним, переступая через тела павших. Тут же находился нотарий Гуаллато с развернутым знаменем в руках.
        Многие бароны, упав с коней, пытались спастись бегством. Они перелезали через невысокую деревянную ограду и кидались в глубину монастырского сада, надеясь спрятаться среди густых виноградных лоз. Но разъяренные ополченцы повсюду настигали их и беспощадно убивали, забирая себе в качестве трофеев рыцарские доспехи и оружие.
        Лишенные предводителя, гранды в беспорядке отступали, оставляя на поле боя сотни раненых и убитых. Однако у монастыря Сан Лоренцо, куда успели вернуться отряды Петруччо Франджипанэ и Шарретто ди Шарра, армия Колонна оказала организованное сопротивление. Опытные в военном деле наемники, выставив вперед острую стену пик, остановили горожан и начали теснить их назад.
        Кола, яростно отбиваясь от наседавших солдат, заметил, как упало на землю малиновое знамя свободы. Нотарий Гуаллато и защищавшие знамя римляне были смяты вражеским строем. Раненный стрелой в плечо, беспомощно выронил меч Чекко Манчини, рядом истекал кровью столяр Паоло Буффа. Наемники неудержимо надвигались на них.
        Внезапно трибун услышал сзади знакомый голос:
        - Отец! Отец!
        Обернувшись, Кола с изумлением увидел своего сына Лоренцо. Мальчик сидел на коне впереди незнакомого чернобородого воина в позолоченных латах. За ними со стороны городских ворот двигался большой кавалерийский отряд. Всадники с ходу вступили в бой с наемниками Колонна. Бородач в латах подскакал к трибуну.
        - Кажется, мы вовремя подоспели! — плохо выговаривая слова, прокричал он.
        - Кто вы? — недоумевая спросил Кола ди Риенцо.
        - Нас послал венгерский король Людовик, — улыбнулся незнакомец. — Полчаса назад триста всадников вошли со мной в Рим через ворота Святого Панкрацио, что на том берегу Тибра. А сын у тебя настоящий рыцарь, — добавил капитан, потрепав мальчика по растрепанным волосам. — Благодаря ему мы нашли кратчайшую дорогу.
        - Мне велел привести их дядя Конте, — объяснил Лоренцо. — Он сам поскакал с отрядом Джордано и Никколо Орсини, чтобы атаковать Колонна с тыла. Смотри! Вон и они!
        Мальчик радостно показал в сторону монастыря, откуда с копьями наперевес мчались конные римские воины.
        - Слава богу! — воскликнул трибун. — Ты стал вестником победы!
        Кола подошел к груде убитых, где лежал нотарий Гуаллато. Он скорбно склонился над телом друга, потом взял из рук погибшего знамя и, подняв его над головой, повел своих людей в бой.
        Неожиданная помощь венгерцев и умелые действия римской кавалерии, руководимой Никколо и Джордано Орсини, решили исход сражения. Бросая оружие, уцелевшие наемники обратились вскоре в бегство. Однако уйти удалось немногим. Вся дорога у монастыря Сан Лоренцо и окрестные виноградники, где они пытались укрыться, были усеяны трупами солдат и грандов.
        Кроме Стефано Колонна-младшего и Джанни, в бою погибли бывший сенатор Пьетро ди Агабито Колонна, его племянники Бельведеро и Камилло, граф Гаэтани ди Фонди, синьоры Франджипанэ, Калигаро, Луньяно и еще восемьдесят баронов. Двадцать баронов сдались в плен на милость победителей, обещая за сохранение жизни хороший выкуп.
        Лишь один из Колонна — молодой Шарретто ди Шарра — с небольшим отрядом сумел пробиться и отступить к Монументо. Чудом удалось также избежать смерти и пленения барону Ринальдо Орсини. Потеряв знамя и почти всех своих воинов, он, раненный, бежал назад в Марино.
        Как только известие о разгроме армии Колонна распространилось по городу, в Риме радостно зазвонили колокола. Народ поспешил встречать победителей. Под громкое пение серебряных труб и ликующие крики толпы, Кола ди Риенцо, в сопровождении ополченцев и отличившихся в бою всадников, торжественно вошел в ворота Святого Лоренцо. За ним рядом с чернобородым капитаном венгерцев ехал на боевом коне маленький Лоренцо.
        Под башней, где началась битва, трибун велел сыну слезть с коня и опуститься на колени. Он снял с головы шлем, зачерпнул им из лужи воды, смешанной с кровью баронов, и, окропив ею мальчика, объявил:
        - Отныне ты будешь рыцарем победы!
        Капитан отряда венгерцев, согласно обычаю, нанес по плечу Лоренцо удар плашмя мечом и надел ему свои золотые шпоры.
        Посвятив сына столь необычайным способом в рыцарский сан, Кола ди Риенцо проследовал во главе римских солдат к Капитолию, вошел в храм святой Марии Арачели и здесь возложил на алтарь богородицы серебряный венец и жезл трибуна. После этого Кола отслужил поминальный молебен в честь сограждан, павших в бою за родину и свободу.
        Был полдень, когда трибун поднялся на балкон Капитолийского дворца. Внизу собрался ликующий, празднующий победу народ. Кола ди Риенцо обратился к римлянам, поблагодарил их за верность республике и заявил, что навсегда вкладывает меч свой в ножны.

* * *
        В траурных одеждах, не желая никого видеть, угрюмо расхаживал по опустевшим залам Палестринского замка старый Колонна. Внезапная хворь, поразившая его в ночь перед боем, прошла, но не проходила жгучая тоска, поселившаяся с той поры в сердце. С горечью думал барон о несправедливости судьбы, которая не давала смерти ему, девяностолетнему старцу и безжалостно отнимала жизнь у сыновей и внуков.
        Последнее время несчастья неотступно преследовали семью Колонна. За три года Стефано потерял трех сыновей, а теперь сразу оказались убиты еще шестеро из его рода.
        И среди них первенец, носивший то же имя и во всем столь похожий на него. Но еще тяжелее, чем утрата сына-наследника, была для барона потеря любимого внука Джанни, надежды и радости старика.
        Стефано с содроганием вспоминал тот страшный миг в Монументо, когда пришло известие о разгроме войска. Он забыл уже, кто первый сообщил ему о гибели сына, внука, племянников, однако никогда не забыть ему горечи тех минут. Нет, старый рыцарь не уронил своего достоинства, не показал слабости перед другими. Ни слез, ни стона, ни единой жалобы не сорвалось с уст гордого Колонна.
        «На все воля господня, — сказал только он. — Лучше умереть, чем подчиняться сыну плебея!»
        И вот он один. Один в этом пустом замке и в целом мире! Правда, есть еще двое сыновей — кардинал Джованни и барон Стефанелло, но оба они бездетны и не продолжат уже славного рода. Уронив седую голову на грудь, Стефано Колонна молча остановился у окна, наблюдая, как опадает с одинокого дуба во дворе желтая осенняя листва.
        - Ваша светлость, прибыл из Рима отец Макарио, — бесшумно появившись в дверях, тихо доложил слуга.
        - Впусти, — не поворачиваясь, сказал барон.
        В зал вошел старый, сгорбленный священник, каноник церкви Сан Сильвестро, при которой Колонна основали небольшой женский монастырь для своих дочерей. Робко приблизившись к Стефано, каноник почтительно замер, не спуская глаз со спины патриция. В течение нескольких минут оба не произносили ни слова. Наконец барон нарушил молчание.
        - Рассказывай, — негромко попросил он.
        - Как только сражение окончилось и трибун с солдатами вернулся в город, — со вздохом начал священник, — мы отыскали тела мессере Стефано, Джанни и Пьетро ди Агабито. Они лежали в наполненной водой яме у ворот Святого Лоренцо и были совсем голы. Чернь не оставила на них даже белья. Ваш сын был сильно изуродован, в него попал камень с башни. А на теле Джанни виднелись десятки ран. Храбрый юноша дрался до конца.
        Каноник заметил, как по щеке старого Колонна скатилась слеза.
        - Нам хотелось похоронить их, как подобает людям знатного рода, — сказал он. — Ночью удалось тайно перенести тела ко мне, в церковь Сан Сильвестро. Мы погребли их у самого алтаря по всем правилам, только без традиционного оплакивания.
        - Спасибо, святой отец! — Барон подошел к священнику и вложил ему в руку тяжелый кошель. — Это на поминальную службу по убиенным. Но прежде чем ты вернешься в Рим, съезди в Монтефьясконе к папскому легату. Передай кардиналу де До мое письмо и скажи, что Стефано Колонна не сложил оружия.

* * *
        - Извините, ваше святейшество, есть новости из Италии, — негромко сказал старший камерарий.
        Он почтительно остановился в нескольких шагах от римского первосвященника.
        - Опять тревожишь по пустякам? — с упреком произнес Климент VI.
        - Сообщение важное, — кланяясь, продолжал камерарий. — У стен Рима произошло сражение. Кола ди Риенцо разгромил Колонна.
        - Не может быть! — изумился папа. — Неужели сын трактирщика одержал победу над доблестными рыцарями?
        - Гонец от кардинала рассказывает, что в бою пали шестеро Колонна. Больше восьмидесяти баронов убито и двадцать сдались в плен римлянам. Лишь Шарретто ди Шарра, да Ринальдо Орсини спаслись. Ваш племянник — ректор Патримониума и Бертран де До просят денег для создания новой армии.
        - Деньги, деньги! Все требуют их, будто они растут здесь, как трава. — Климент VI, прищурившись, посмотрел на старшего камерария. — Пусть используют церковные сборы в Пьемонте и Тоскане.
        - Легат просит также послать письма к баронам Италии, чтобы они явились в Монтефьясконе для участия в войне с трибуном.
        - Сейчас же распорядитесь составить эти письма. Я подпишу. К вечеру пошлем.
        - Еще Бертран де До сообщает, что необходимо немедленно отлучить Колу.
        - Хотелось бы обойтись без этого, — недовольно вздохнул папа. — Кстати, не было ли за время моей болезни посланий от Риенцо?
        - Есть письмо, датированное одиннадцатым октября. Мы не вскрывали его без вашего разрешения. С тех пор трибун больше не пишет.
        - Принеси сюда то письмо и прочти! — приказал Климент VI.
        Старший камерарий вскоре вернулся с небольшим свитком в руках. Став у окна, он развернул свиток и принялся читать, отчетливо произнося каждое слово, как того требовал папа:
        - «Римскому первосвященнику Клименту Шестому от Николая, рыцаря святого духа и трибуна города Рима!
        Я несказанно удивлен тем, что Ваша мудрость, по дошедшим до меня слухам, поддается коварным наговорам, лукавствам и козням хитрецов, допускает склонять себя ко всему, кроме правды, и готова начать процесс против Вашего скромнейшего раба. Разве не бесчестно бояться судить по собственной совести и порицать только по подозрению? Разве есть такой закон, по которому надлежало бы забрасывать каменьями добрые дела?»
        Климент внимательно слушал письмо трибуна. «Да, не зря Кола слывет блестящим оратором и стилистом, — думал он. — Недаром им восхищается Петрарка».
        - «Мне надоело, что не хотят признавать моих намерений, мне противно, когда хорошие поступки считаются делами дьявольскими; меня возмущает, когда я, не употребляющий козней и не опасающийся предательства, обвиняюсь теми, из которых одни желали бы постоянно тиранически управлять городом, а другие хотели бы видеть Рим разрушенным до основания».
        По лицу папы пробежала тень. Затем Кола высмеивал тех, кто считал кощунством его омовение в купели императора Константина.
        - «…Возможно ли, чтобы то, что было позволено язычнику, очищавшемуся от проказы, было бы запрещено христианину, очищавшему город и народ от проказы тиранического рабства? Или эта каменная лохань, находящаяся в храме, святее самого храма, в который, однако, не только разрешается, но и предписывается входить?»
        Чем дальше читал камерарий, тем мрачнее становилось лицо первосвященника.
        - «Неверно, будто я был призван к власти вместе с Вашим викарием; нет, я один был призван всем народом и духом святым, избравшим неопытного юношу для спасения римлян. Викария же Вашего я сам призвал и не из необходимости, а из уважения к Вашей милости. Но после того как он проявил свое долго скрываемое ничтожество, народ снова единогласно утвердил уже меня одного».
        Разобрав одно за другим обвинения, «бросаемые в него злыми языками и кажущиеся смешными в глазах благоразумия», Риенцо снова обращался к папе, как равный.
        - «Я умоляю Вас именем господа бога не судить обо мне, руководствуясь только злобою унижающих меня…
        Было бы гораздо лучше, если бы церковь никогда больше не насаждала вредные, ядовитые лозы, не поддерживала бы Этих людей, поступки которых оказываются тем пагубнее для римского народа, чем легче они могут совершать их благодаря безнаказанности и подлой хитрости. Многие из тех, кто сейчас носит паллиум[14 - Паллиум — узкая лента, носимая архиепископами.] курии, не уверены в собственных силах и стремятся предать Рим в руки чужестранцев.
        Но господь посрамит их замыслы и не допустит, чтобы они отдали священный город во власть иноземцам!..»
        Вызывающе своевольный и вместе с тем полный достоинства тон письма заставлял папу все больше хмуриться.
        - «…Что же касается меня, то я уповаю на бога, а нс на деньги, на истину, а не на ложь, на молитвы бедняков, а не на силы людские.
        Да погубит господь всех противодействующих нынешнему „доброму порядку“, да поразит и сокрушит их мечом своего правосудия, если только дух божий не лжец!»
        На последней строке камерарий запнулся и, бросив испуганный взгляд на папу, прочел ее чуть слышным шепотом.
        - Что? Как? — Климент VI, быстро подойдя к чтецу, вырвал из его рук свиток. — Ну да, здесь так и написано: «Если дух божий не лжец!» — близоруко вглядываясь в бумагу, повторил он. — Но ведь это… это же хуже любой ереси! Сегодня же! Сейчас же отлучить отступника! Немедленно предать его анафеме!

* * *
        - Ганнибал, Ганнибал! Ты умеешь побеждать, но не умеешь использовать победы. — Старый нотарий Франческо Манчини взглянул на трибуна. — Надо было сразу вести армию к Палестрине и добить Колонна. Теперь Стефано Колонна и Шарретто ди Шарра опять собирают солдат.
        - Кроме Палестрины, есть Марино, Монтефьясконе и десятки других укрепленных городов и замков, — устало произнес Кола ди Риенцо, сидевший у постели раненого Чекко. — Невозможно выиграть войну без большого, надежного войску. А на что его содержать?
        - Неужели у республики нет средств? — приподнял с подушки забинтованную голову художник. — Почему бы не заставить купцов и горожан побогаче раскошелиться для родины?
        - Тем, у кого есть деньги, начхать на родину, — с горечью усмехнулся Кола. — Как только я заикнулся об увеличении торговых пошлин, в народном собрании подняли такой шум, что минут двадцать мне не давали раскрыть рта.
        - Схватили бы крикунов и судили как изменников! — гневно сказал Чекко. — Я уверен, что половина из них продалась папскому легату.
        - Кое-кого мы уже арестовали, — вмешался в разговор Конте. — Однако новый налог на соль вызывает недовольство не только у толстосумов. Многие бедняки отказываются служить в армии. Их семьи опять голодают.
        - Положение с хлебом отчаянное, — вздохнул трибун. — Мало того, что нам не дали собрать урожай. Отряды Шарретто, Колонна и Лукки Савелли продолжают грабить северные районы. Племянник папы — ректор Патримониума поддерживает мятежных баронов. Они отрезали республику от Пьемонта и Тосканы, где мы закупили зерно. А теперь еще папский легат грозит Риму интердиктом. Скоро мы не сможем покупать продовольствие даже у союзников.
        - Если папа объявит тебя отступником и подвергнет город интердикту, то Римской республике придет конец, — заметил Чекко.
        - Дело не столько в папе, а в том, что нам не удалось укрепить благосостояние римлян, — возразил трибун. — Сопротивление грандов и курии растет. Война с ними подрывает торговлю и приносит разорение ремесленникам. Римляне сумели устоять перед натиском врагов, но сумеют ли они устоять перед голодом?
        - Неужели нигде нельзя достать хлеб? — с надеждой взглянул на Колу Конте.
        - Генуэзцы обещали помочь. Постараемся использовать каждую возможность. — Трибун положил руку на плечо юноше. — Тебе придется сегодня выехать с отрядом в Чивита-Веккиа. Хорошенько укрепи город, будешь там подестой. Помни — это важнейший порт, через который мы можем получать продовольствие.
        - Вы доверяете мне такой пост! — Конте смущенно зарделся. — Не сомневайтесь, я скорее погибну, чем впущу туда баронов.
        - Неужели ты думаешь, что генуэзские купцы осмелятся нарушить интердикт, если папский легат осуществит угрозу? — подходя к мужу, спросила Нина.
        - Легат — это еще не папа, — ответил Кола. — К тому же до моего отлучения дело, возможно, и не дойдет. Я собираюсь пригласить архиепископа Раймондо вновь стать моим соправителем. Если старый пень не заартачится, мы получим передышку и сможем запастись продовольствием.
        - Провести курию не так просто. Да и поймет ли тебя народ? — негромко произнес старый Франческо. — Впрочем, другого пути все равно нет.

* * *
        - Послушай, Бернардо, что за дрянь ты ставишь вместо верначчи? Неужели в твоей харчевне нет даже приличного вина? — Пандольфуччо ди Гвидо с гримасой отодвинул от себя кружку.
        - Это лучшее, что я могу предложить, — со вздохом ответил трактирщик. — Вы же знаете, как трудно с продуктами. Поля Кампании вытоптаны, сады и виноградники пришли в запустение.
        - Но твой брат трибун, кажется, мог бы достать для тебя.
        - Об этом с ним лучше не разговаривать, — махнув рукой, помрачнел Бернардо. — Однажды я попросил достать дюжину бочонков, так он при всех обругал меня скотом.
        - Странный человек. Не помочь родному брату, — пожал плечами землевладелец.
        - Трибун сам теперь пьет лишь воду, — сказал ткач Симоне, сидевший с приятелями в углу траттории. — Дворцовые запасы переданы по его приказу домам для сирот.
        - Он на всем экономит, ведь солдатам нужно платить, а денег нет, — сказал зеленщик Кафарелло. — В Капитолии даже поваров уволили.
        - Ну, это вряд ли поможет, — усмехнулся консул цеха красильщиков, расположившийся рядом с Пандольфуччо ди Гвидо. — Не надо было ротозейничать раньше. Зачем отпустил на свободу грандов-заговорщиков? Не было бы войны, всего было бы вдоволь.
        - Сейчас вы умно болтаете, — возразил Паоло Буффа, поддерживая забинтованную руку. — А тогда первые хлопотали за грандов.
        - После победы над Колонна, он мог бы расправиться с мятежниками, — проворчал Пандольфуччо. — Только вместо того, чтобы вести армию на Палестрину, ваш Кола заявил, что навсегда вкладывает меч в ножны.
        - А теперь он облагает всех налогами и отбирает имущество у людей, которые наживали добро честным трудом, — раздраженно добавил его сосед.
        - Налоги еще можно понять, — пробасил из другого конца зала кузнец дель Веккио. — Но зачем ему понадобилось звать в Рим папского викария?
        - Раймондо потребовал увеличить городской совет на тридцать девять человек. Он пытался протащить туда своих людей, — сообщил Кафарелло. — Хорошо, наши вовремя сообразили и выгнали их на другой день из Капитолия. Дело дошло даже до драки.
        - По требованию викария Кола отказался от прав, предоставленных ему сабинцами и от вызова в Рим претендентов на императорский престол. Если так и дальше пойдет, нам скоро опять придется плясать под дудку кардиналов. — Кузнец с грохотом обрушил кулак на стол. — Клянусь богом, эти лживые святоши в мантиях не лучше грандов.
        - Но ведь где-то надо брать деньги на армию, — возразил столяр Буффа. — Неужели трудно понять: он не хочет, чтобы папа наложил на город интердикт. Тогда мы не сможем доставать продовольствие.
        - Интердикт, интердикт, — сплюнул на пол одноглазый исполин. — Боитесь вы этих интердиктов. Разве мы не можем выбрать себе собственного папу из римлян?
        - Пап выбирают кардиналы, — сказал Пандольфуччо ди Гвидо. — Думаешь, достаточно надеть на кого-нибудь тиару, чтобы он стал первосвященником?
        - У Рима и без того много врагов, — заметил консул цеха красильщиков. — Если выступить против законного главы церкви, на нас ополчатся все христианские страны.
        - То, что делает трибун, никогда не будет в ущерб римскому народу, — убежденно произнес Паоло Буффа.
        - Кола лучше других знает, что надо делать, — поддержал его ткач Симоне, — без него не видать нам ни порядка, ни свободы.
        - Хорош порядок, когда, не спросясь, врываются в твой дом и обкладывают налогом имущество, — хмуро сказал Пандольфуччо ди Гвидо.
        - Да и от свободы какой толк, коль жрать нечего, — берясь за кружку, вздохнул кузнец.
        Римское оружие

        
        Глава X
        ПРОЩАЙ РИМ
        
        ранческо Петрарка, в черной сутане и надвинутой до бровей широкополой шляпе, медленно шел по узкой кривой улице. Он направлялся к западной окраине Генуи. Улица круто спускалась к морю. Высокие, в шесть-семь этажей дома, построенные несколько веков назад, стояли здесь так близко друг к другу, что казалось, будто наверху их разделяет лишь маленькая светлая полоска. Несмотря на полдень и ясное небо, внизу между стенами зданий царила густая тень.
        Когда-то, впервые попав в Геную, Петрарка не мог без восхищения смотреть на эти удивительные каменные строения, теснившиеся словно живые исполины за массивными крепостными стенами. Каждый такой дом, каждая башня могли бы многое поведать о героическом прошлом города. Но сейчас поэту было не до истории. Глядя под ноги и рассеянно натыкаясь на прохожих, он брел, погруженный в думы о настоящем. Глубокая печаль отражалась в его взоре.
        Всего неделю назад он покинул свое маленькое имение под Авиньоном и, полный светлых надежд, выехал в Италию, стремясь побыстрей добраться до Рима. Ему не терпелось собственными глазами увидеть то, что он воспевал заочно. С каким восторгом, с какой искренней радостью он встретил известие о победе римлян над мятежными баронами, пытавшимися захватить город. Лишь гибель Стефано Колонна-младшего и юного Джанни, с которым он был раньше так близок, несколько расстроила его. Но личное отступало на второй план, ведь дело касалось интересов родины.
        Все последние месяцы поэт был охвачен чувством необычайного подъема. Воплощалась в жизнь заветная мечта. Рим, как раскованный Прометей, победоносно сокрушал врагов, возвращая себе былой блеск и славу. Под руководством его друга народного трибуна Колы город возрождал лучшие традиции Римской республики. Петрарка надеялся, что скоро Рим снова станет столицей Италии, а затем и всего мира, и тогда кончатся кровавые войны, междоусобицы и на земле воцарятся мир и справедливость.
        Еще вчера эти надежды окрыляли поэта, позволяя не замечать усталости и трудности пути. И вдруг все изменилось. Утром он получил письмо, посланное ему вдогонку из Авиньона. Один из его друзей сообщал последние римские новости. Он описывал тяжелое положение города, нехватку хлеба, недовольство добропорядочных горожан трибуном, который стал вести себя как настоящий тиран и шел на поводу у черни, обкладывая налогами тех, у кого были деньги.
        Друг сообщал также, что, желая угодить папской курии, Кола публично отказался от вызова в Рим претендентов на императорский престол и от многих своих эдиктов. В доказательство он прислал копию письма Колы к архиепископу Раймондо.
        Сомневаться в правдивости неожиданного сообщения не приходилось. Это было для Петрарки как удар грома среди ясного неба. Внезапно все предстало перед ним в ином свете. С болью и горечью он понял, что его мечты об объединении Италии, о мире и справедливости еще очень далеки от осуществления, да и сама возможность их претворения в жизнь спорна. После мучительных раздумий и колебаний Франческо решил отказаться от поездки в Рим и вернуться во Францию.
        Выйдя из тенистой улицы на набережную, поэт направился к невысокому зданию, расположенному среди портовых складов. Это была таверна, известная под названием «Дары моря».
        У окна, в углу большого зала, сидели за столиком двое моряков в грубых суконных камзолах. Один из них, человек с окладистой черной бородой, живо повернулся к вошедшему.
        - Ну, уложил вещи, земляк? Мы уже кончаем погрузку. В полночь снимаемся с якоря.
        - Благодарю, капитан, — ответил Петрарка. — Я пришел предупредить вас, чтобы не ждали.
        - Что, решил отложить поездку? — удивился моряк.
        - Увижу Рим в более подходящее время. — Поэт в нескольких словах рассказал о письме, полученном утром.
        - Все это так, — согласился капитан. — Только как защитить республику без солдат?
        - Коле сейчас нелегко, — заметил второй моряк. — Если папа подвергнет Рим интердикту, ему не удержаться. Республика бедствует без хлеба.
        - Риенцо во многом сам виноват, — задумчиво произнес капитан. — Зря он прощал баронов да и сейчас возится с архиепископом.
        - Если бы вы смогли передать мое письмо трибуну, — сказал поэт. — Я заплатил бы сколько надо.
        - Друзьям не платят, — ответил бородач. — Мы и так охотно исполним твою просьбу. Наш корабль идет в Чивита-Веккиа, откуда недалеко до Рима. Если сами не сможем передать письмо, пошлем с надежным человеком.
        - Спасибо! — поблагодарил Петрарка. — Тогда я тотчас и напишу.
        Поэт достал висевший на поясе небольшой письменный прибор в деревянном футляре и, присев к столу, стал быстро писать.
        «Римскому трибуну Коле ди Риенцо!
        Нередко, признаюсь, давал ты мне повод с радостью повторять слова, вложенные когда-то Цицероном в уста Сципиона Африканского: „Откуда эти великие, ласкающие мой слух звуки?“
        Умоляю тебя, не заставляй же меня теперь воскликнуть: „Откуда эти мрачные слухи, так болезненно поражающие меня?“
        Остерегись, прошу тебя: не омрачай свою блистательную славу…
        Ты достиг таких страшных высот, которые в наш век не были никому доступны, и поднялся таким быстрым и необычным путем, что я даже не могу представить, существует ли более ужасная бездна, чем та, которая открывается перед тобой!»
        Моряки, чтобы не мешать Петрарке, отошли к стойке.
        «Ты должен стоять твердо и непоколебимо, если не желаешь представить зрелища, которое заставит смеяться твоих врагов и плакать твоих друзей, — быстро продолжал писать поэт. — Не легко приобрести славное имя, еще труднее поддержать его! Не приводи меня к жестокой необходимости закончить сатирой то лирическое произведение, которое я писал тебе в хвалу. Не думай, что я говорю таким языком без основания. Уехав из Авиньона, я получил письмо с известиями о тебе, весьма отличающимися от прежних, и очень мало радостными: ты любишь не народ, а подонки его, ты уклонился в сторону. О, что мог бы я тебе сказать? Разве только то, что Брут писал Цицерону: „Я стыжусь этой перемены, этой судьбы“. Неужели ты, в котором я приветствовал вождя добрых, предстанешь теперь миру спутником негодяев?.. Куда же скрылся твой добрый гений, тот дух — советник твоих замечательных предприятий, с которым, как говорили, ты прежде постоянно совещался? Ибо так велики были дела твои, что невозможно было приписать их силам человеческим. Но зачем я печалюсь! Все совершается по предвечным законам: я не могу ничего изменить, я могу
лишь бежать. Я стремился к тебе всем сердцем, но теперь изменяю свой путь: я не хочу тебя видеть иным, чем ты был. Прости, Рим! Прощай и ты, если правда то, что я узнал… А может быть, слухи, дошедшие до меня, меня обманули? Если бы это было так! Как осчастливила бы меня моя ошибка! Хотя тот, кто мне пишет, заслуживает полнейшего доверия и трудно заподозрить его во лжи. Горечь, которую я испытываю, побуждает меня искать утешение в собственном неверии. Боже милостивый! Поддержи это неверие и преврати печальные вести в радостные. Итак, пусть лучше один из моих друзей огорчит меня на несколько дней ложью, чем ты, предав родину, сделаешь меня на всю жизнь несчастным… Если же (чему я не хочу верить) ты беззаботно относишься к собственной славе, то, по крайней мере, подумай о моей. Ты знаешь, какая буря угрожает мне. Толпы врагов, стремящихся ниспровергнуть меня, ждут неудачи твоего предприятия.
        Поэтому, пока еще есть время, будь внимателен и обдумывай каждый свой шаг, будь постоянно настороже и не ошибайся в оценке самого себя. Кто ты? Кем ты был? Откуда и куда идешь? И до какой степени смеешь ты выдвигаться, не вредя свободе, представителем которой ты являешься? Какое имя носишь? Какие надежды ты пробудил? Какие теории во всеуслышание проповедовал? Обдумай все это и тогда ты поймешь, что ты не господин республики, а только слуга ее.
        Прощай. Генуя, 29 ноября, 1347 г.».
        Дописав последнее слово, Петрарка, не подписываясь, свернул бумагу и протянул капитану:
        - Передай Коле. Здесь все, что я желал ему сказать. — Поэт поднялся из-за стола и стал собирать в деревянный футляр принадлежности для письма.

* * *
        - Еще немного усилий, и мы покончим с трибуном. — Кардинал Бертран де До неторопливо обвел взглядом прелатов и рыцарей, собравшихся в малом зале дворца ректора Патримониума. — В ближайшие дни нанесем решающий удар.
        - В прошлый раз, наступая на Рим, я тоже так думал, — негромко заметил Стефано Колонна, вызванный папским письмом вместе с другими баронами в Монтефьясконе.
        - С тех пор кое-что изменилось, — с улыбкой возразил седовласому воину кардинал. — Наша общая борьба с отступником начинает приносить плоды. Рим почти отрезан от мира. Теперь многие, не только купцы, недовольны и перестали доверять Коле. Трибун не решается даже собирать народные собрания. Я не говорю уже о введенных им налогах, которые чуть было не вызвали там настоящий мятеж.
        - И все же чтобы ворваться в Рим, надо иметь втрое больше солдат, чем у нас, — пробормотал Стефано. — Да и стены — преграда немалая.
        - А мы не станем туда врываться, — возразил папский легат. — На этот раз мы нанесем удар изнутри.
        - Но как? Кто это сделает? — Все устремили взор на кардинала.
        - Это сделает золото, — спокойно произнес Бертран де До. — Золото и наши люди, прежде всего люди нашего нового союзника графа Минорбино.
        - Разве Минорбино не на службе у венгерского короля, друга трибуна? — удивленно воскликнул барон Лукка Савелли. — Или король Людовик решил примириться с папой?
        - Конечно, он служит королю и сейчас находится в Риме, чтобы набрать солдат в королевскую армию, — вмешался в разговор папский племянник рыцарь Гуичард де Камбрен. — Но к счастью, нам удалось с ним договориться. Минорбино выступит со своими людьми, как только получит приказ и обещанные ему деньги.
        - Кто же будет платить? Обычно граф продает свои услуги не дешево, — усмехнулся Лукка Савелли. — А мы, сами знаете, вконец разорены этой войной.
        - Не беспокойтесь, средства есть, — ответил папский племянник. — Вы должны лишь предупредить своих людей в Риме, чтобы они нс сидели сложа руки и действовали заодно с графом.
        - Пока что у Минорбино всего сто пятьдесят солдат, — кивнул кардинал де До. — Но если все наши сторонники дружно его поддержат, то успех обеспечен. Главное, умело подготовить выступление. А этим мы уже давно занимаемся. Во многих римских церквах идет раздача денег и хлеба тем, кто высказывается против трибуна.
        - Есть, верно, и план выступления? — спросил Стефано Колонна.
        - Я посоветовал графу укрепиться в вашем квартале под аркой Спасителя и действовать оттуда. В назначенный день он велит ударить в набат в церкви Святого Ангела.
        - Полагаете, их не перебьют, прежде чем они соберутся?
        - Если все пойдет, как мы задумали, вряд ли трибуну удастся поднять горожан, — сказал легат. — Кола до сих пор не может выплатить жалованье ополченцам. Они разуверились в республике и не станут сражаться даром. К тому же в ближайшие дни Рим будет официально подвергнут интердикту. Мы уже имеем сообщение о предании Колы анафеме. Булла Климента Шестого должна вот-вот прийти из Авиньона. Каждый, кто выступит против отступника с оружием в руках, получит отпущение всех грехов. А с отлученных прежде будет снято отлучение.
        - Слава господу! — перекрестился старый Колонна. — Наконец-то разделаемся с проклятым плебеем.

* * *
        - Сова! Опять она кричит! — Кола ди Риенцо вскочил с постели и возбужденно заходил по комнате. — Каждую ночь это исчадье прилетает на колокольню.
        - Ты стал чересчур раздражителен, — прислушиваясь к отдаленным крикам ночной птицы, сказала Нина. — Раньше тебе и в голову не пришло бы обращать внимание на такие мелочи.
        - «Мелочи»! — Кола наткнулся впотьмах на стул и отшвырнул его в угол. — Чует мое сердце — накличет она беду.
        - Что тебя так расстроило? Нам пока ничего не угрожает, — заметила Нина. — После разгрома Колонна армия грандов вряд ли рискнет снова приблизиться к стенам Рима.
        - Не страшны бароны с их армиями, — подходя к окну и всматриваясь в темноту, отозвался Кола. — Не боюсь я и папской своры с ее отлучением. Другое меня бесит.
        - Что же именно?
        - Равнодушие! Подлое равнодушие тех, ради кого я начал борьбу. Большинство римлян готовы променять свободу на чечевичную похлебку. Они нуждались в республике, пока их грабили бароны. Теперь же они не желают служить честью и совестью. Все ждут выгоды, наживы. Всем надо платить наличными за каждый шаг, за каждую услугу. Но чем, спрашивается, платить, если казна пуста, если никто не хочет голосовать за введение налогов?
        - Можно ли упрекать людей за то, что они стремятся обеспечить свои семьи? — вздохнула Нина. — Положение с хлебом трудное.
        - Эти песни я уже слышал! — резко сказал Кола.
        - Многих тревожит завтрашний день, — продолжала Нина. — Запасы продовольствия на складах невелики, а конца войны с баронами не видно. К тому же этот страх перед интердиктом. Говорят, папа уже подписал буллу.
        - Если бы все столь же усердно заботились о благе государства, как заботятся о своем собственном, — с усмешкой сказал трибун, — мы сумели бы разбить грандов и достать что надо. Но наши уважаемые сограждане вместо того, чтобы честно служить общему делу, предпочитают ходить по монастырям и храмам. Ведь там раздают зерно и денежные подачки. Разумеется, тем, кто готов бунтовать против законно избранного правительства.
        - Ты говоришь это мне, — с упреком сказала Нина. — Почему же ты не хочешь рассказать и другим о том же? Можно было бы созвать народное собрание. Можно наконец конфисковать имущество священников и монастырей, уличенных во вражде.
        - Что проку собирать, объяснять, доказывать, если не хотят понимать? — безнадежно махнул рукой Кола.
        Трибун, заложив руки за спину, ходил по комнате.
        - Что же ты думаешь делать? — чуть слышно спросила Нина.
        - Еще не знаю, — взглянув на жену, отозвался Кола.
        - Ко надо что-то делать. Если сидеть сложа руки, бароны опять вернутся в Рим.
        - Пусть возвращаются, — останавливаясь, сказал Кола. — Пожалуй, так даже будет лучше. Тогда у всех откроются глаза. Римляне и без моих речей поймут, как им жить дальше.

* * *
        Вечером 14 декабря 1347 года квартал Колонна огласился воинственными криками. Наемники графа Минорбино, эмиссара венгерского короля, размахивая оружием, прошли по улицам, призывая к убийству трибуна. У церкви Сант Анжело они встретились с небольшим отрядом в форме римских гвардейцев.
        Из рядов солдат графа Минорбино раздались угрожающие крики:
        - Убирайтесь отсюда! Уходите, пока целы! Смерть трибуну!
        По приказу капитана гвардейцы обнажили мечи и бросились на крикунов. После короткой схватки им удалось обратить наемников в бегство. Но выстрелом из арбалета был ранен стрелой в бедро капитан гвардейцев. Лишившись начальника, солдаты не стали преследовать мятежников и ушли к Капитолию, унося на руках раненого капитана.
        Сторонники грандов вскоре вернулись на площадь и стали сооружать баррикаду под аркой Святого Спасителя в Пезоли. Они укрепились также в развалинах цирка Фламиния и на соседних улицах. По распоряжению графа Минорбино его люди поднялись на колокольню церкви Сант Анжело и ударили в набат. В ответ, призывая ополченцев к оружию, загудел большой капитолийский колокол.

* * *
        В боевых доспехах с трибунским скипетром в руках Кола ди Риенцо неподвижно стоял у распахнутого окна большого зала Совета. Его лицо было бледно, под глазами обозначились темные круги. Всю ночь он провел без сна. На колокольне Капитолийского дворца продолжал призывно гудеть могучий Патарен. От беспрерывного звона сотрясались стены зала.
        Кола с горечью смотрел на залитую утренним солнцем площадь. Недобрые предчувствия последних дней не обманули его. Худшие опасения подтвердились. Лишь немногие из ополченцев пришли защищать республику. Вместо стройных отрядов пешей и конной милиции, вместо многотысячной, хорошо вооруженной армии, еще недавно готовой беспрекословно повиноваться его приказам, перед дворцом собралось всего несколько сотен бедняков из ближайших кварталов.
        Кола с негодованием сжал скипетр. Разумеется, бароны не замедлят воспользоваться ситуацией. Все эти Колонна, Савелли, Орсини поспешат теперь с войсками в Рим. Даже если сегодня удастся разогнать наемников Минорбино о их приспешниками из грандов и кавалеротти, завтра все равно придется покинуть Капитолий. Оставаться во дворце не имеет смысла. Здесь он подвергал ненужной опасности не только себя, но и жизнь своих друзей и близких.
        Риенцо решительно отвернулся от окна и подозвал брата Андреа.
        - Пошли кого-нибудь на колокольню. Пусть прекратят трезвон, — спокойно сказал он. — Вели трубачам выстроиться у портика дворца. Знаменосцу взять знамя свободы.
        Бывший францисканец, ничего не сказав, ушел исполнять приказание. Через минуту большой Патарен умолк, стали слышны отдаленный набат в квартале Колонна, шум толпы и голоса солдат, строившихся внизу на площади. К трибуну, ведя за руки детей, подошла жена.
        - Поведешь ополченцев в бой? — с тревогой спросила она. — Лучше пошли опытного капитана. Никколо и Джордано Орсини недавно предлагали свои услуги.
        - Кого вести? — Кола хмуро кивнул в сторону окна. — Всю ночь звонили напрасно. Явилось всего несколько сот человек.
        - Что же? Оставаться здесь, ждать, пока нас убьют? — тихо сказала Нина.
        - Не теряй времени. Переоденься монахиней и отправляйся с детьми в Чивита-Веккио к Конте. Брат Андреа поможет вам добраться. Передай Франческо и Чекко Манчини, чтобы тоже уезжали из Рима. В ближайшее время сюда вернутся бароны.
        - Отец не хочет покидать город, — вздохнула Нина. — Он говорит, что предпочитает умереть здесь.
        - Умереть проще всего, — сурово сказал Кола. — Но мы должны жить, чтобы продолжать борьбу. Возвращение синьоров еще не означает их победы. Скоро они убедятся в Этом.
        - Что будет с тобой? — Нина прижалась к груди мужа.
        - Обо мне не беспокойся. Как только появится возможность, я дам знать о себе. А пока прощай! Береги детей.
        Кола поцеловал маленькую Маддалену, сына Лоренцо и, обняв плачущую жену, проводил ее до дверей зала. Вскоре вернулся брат Андреа. Трибун отдал ему последние распоряжения и твердым шагом направился к выходу.
        Солдаты стражи, ополченцы и народ перед портиком дворца встретили его появление настороженным молчанием. Взойдя на возвышение для ораторов, Кола ди Риенцо обратился к толпе.
        - Братья, сограждане! — громко сказал он. — Я трудился, не щадя сил, и делал все для вашего блага. Но из-за происков врагов многие мною недовольны. Большинство римлян не явилось на призыв капитолийского колокола и не пожелало защищать республику, которой угрожает смертельная опасность. Поэтому теперь, на седьмой месяц управления, я сам отказываюсь от власти.
        Неожиданное сообщение повергло собравшихся в замешательство. Толпа возбужденно загудела. Послышались растерянные возгласы, проклятия трусам, изменившим трибуну и отечеству.
        Когда шум на площади поутих, Кола продолжил речь. Он поблагодарил всех, кто остался верен республике, кто вместе с ним, не жалея жизни, боролся за свободу и справедливость. Выразив уверенность в том, что их общее дело рано или поздно победит, он торжественно обещал вернуться, как только римский народ вновь призовет его.
        Солдаты-ополченцы, не стыдясь, вытирали со щек слезы. Сквозь почтительно расступившуюся толпу со скипетром и державой в руках Кола ди Риенцо прошел на другой конец площади к храму святой Марии Арачели и сложил на алтарь богородицы знаки трибунского достоинства.
        Затем Риенцо сел на коня. Знаменосец развернул над его головой знамя. Сопровождаемый вооруженным отрядом гвардии, он спустился с Капитолийского холма. В квартале делла Регола на берегу Тибра Кола распустил своих воинов и, взяв знамя свободы, скрылся.

* * *
        На северо-восточной окраине Рима, там, где к самому Тибру подходит крепостная стена, окаймляющая правобережную часть города, высится точно могучий страж замок Святого Ангела. Грандиозное сооружение в виде квадратного основания и поставленного на него цилиндра, выложенных из белого и серого туфа, было воздвигнуто еще во втором веке и служило когда-то семейным мавзолеем императора Адриана.
        После падения империи величественный мавзолей, поражающий необычайными формами, стал использоваться грандами как крепость и в течение несколько веков переходил из рук в руки, пока в нем не утвердились представители рода Орсини. Во время семимесячного правления в Риме народной партии почти все баронские твердыни были разрушены. Но замок Святого Ангела уцелел, потому что его владельцы верно служили республике. Здесь-то и укрылся Риенцо, когда покинул Капитолий.
        - Оставайся у нас сколько пожелаешь, — говорил Коле Джордано Орсини, расхаживая по длинному, узкому оружейному залу. — Мы с братом рады помочь тебе.
        - Спасибо. — Бывший трибун поблагодарил юношу взглядом. — Не хотелось бы покидать сейчас Рим.
        - Думаешь продолжать борьбу? — подходя к окну, спросил Никколо Орсини. — Войска Колонна и Савелли уже вошли в город, теперь папский легат будет назначать сенаторов.
        - Пусть назначает, — спокойно ответил гость. — Римляне скоро увидят, к чему это приведет.
        - Странно, но тебя по-прежнему боятся, — сказал Джордано. — Трое суток никто не осмеливался приблизиться к Капитолийскому дворцу. Лишь сегодня Стефано Колонна собрал горожан на площади.
        - О чем же он говорил? — усмехнулся Кола.
        - Его выступление поразило всех! — взволнованно стал рассказывать юноша. — Я не верил собственным ушам. Колонна сделал то, чего от него никак не ожидали. Он призвал сохранять порядок, установленный тобой. Больше того, Стефано признал, что ты справедливо защищал народ. Под конец старый барон велел привести нотария Франческо Манчини и публично дал твоему тестю «поцелуй мира».
        - Если это игра, то сыграна она с большим мастерством, — подтвердил Никколо Орсини. — Я тоже был на площади. Стефано обещал безопасность и тебе и твоей семье.
        - Его обещания ничего не стоят, — задумчиво сказал Кола. — Врагов у меня много и без Колонна.
        - Хуже всего папское отлучение, — согласился Джордано. — Если огласят буллу, инквизиция не отвяжется.
        - Пока народ на моей стороне, инквизиция не страшна. — Кола ди Риенцо повернулся к окну и посмотрел вдаль на раскинувшийся за рекой Рим.
        Из верхних покоев замка Святого Ангела были хорошо видны центральные улицы и башня Капитолийского дворца. Бывший трибун молча вглядывался в знакомые очертания.
        Удастся ли вернуться в Капитолий? Или власть навсегда останется в руках баронов?
        - Народ! Вы все еще верите в него. — Никколо Орсини пристально взглянул на Колу. — Народ — толпа, а толпа всегда отличалась непостоянством.
        - Особенно когда дело касается новшеств, — подхватил его младший брат. — Провозвестники нового торжествуют лишь в том случае, если умеют опираться на вооруженную силу.
        - Правда сильнее всякого оружия, — негромко сказал Риенцо. — Научить бы только людей отличать ее от лжи.
        - Veritas odium parit[15 - Истина порождает ненависть (лат.).РИС. 77 -79.], — заметил Джордано. — Даже самый хороший правитель не должен рассчитывать, что в трудные для него дни он встретит в своих согражданах те же чувства, как и в дни удачи.
        - В этом я уже убедился, — печально улыбнулся Кола.

* * *
        Порывистый северный ветер кружил в воздухе первые снежинки. Едва долетев до земли, белые хлопья таяли, превращаясь в грязные лужи. Лохматые тучи плыли так низко над городом, что казалось, будто они цепляются за голые верхушки лиственниц с растрепанными птичьими гнездами.
        Несмотря на слякоть и холод, Капитолийская площадь была запружена народом. За тройной шеренгой солдат, оцепивших ораторскую трибуну и Дворец Сенаторов, собралась многотысячная толпа. На фасаде дворца были изображены человеческие фигуры головой вниз, под ними стояли надписи. Горожане, похлопывая себя по бокам и пританцовывая, чтобы согреться, разглядывали картины.
        - Смотрите, это же Кола! А те, рядом, Чекко Манчини и Конте! Зачем их нарисовали?
        - А ты спроси у новых сенаторов.
        - Каких сенаторов? Разве уже были выборы?
        - О выборах теперь забудь. Папский легат обойдется и без твоей помощи!
        - Кого же он назначил сенаторами?
        - Лукку Савелли и Бертольдо Орсини.
        - Почему не Стефано Колонна?
        - Колонна сам отказался, не хочет больше заниматься мирскими делами.
        - Правильно делает. Пора старику и о небе подумать. За девяносто лет нагрешил немало.
        - Зачем звонили в колокола? Если выбрали сенаторов без нас, для чего собрали народ?
        - Говорят, будут читать послание.
        - Какое послание?
        - Скоро услышишь. Пришла папская булла из Авиньона.
        Неподалеку от трибуны в толпе стояли двое. Один, помоложе, с перевязанной платком щекой, то и дело поправлял повязку, скрывавшую большую часть лица. Второй, невысокий седобородый старец в надвинутой до бровей шляпе, опираясь на посох, зябко кутался в пестревший заплатами плащ.
        - Не лучше ли уйти, Волкано? — обратился к старцу молодой. — Дел еще много.
        - Надо послушать буллу, — тихо отозвался тот. — Да вон, кажется, и глашатай.
        Старец кивнул в сторону дворца. Оттуда сквозь шеренгу солдат в сопровождении пестрой толпы прелатов и грандов шествовал к трибуне человек в красной кардинальской мантии.
        - Бертран де До, папский легат! — мгновенно разнеслось по площади.
        Все устремили взоры на кардинала. Бертран де До, поддерживая отороченные куньим мехом полы мантии, неторопливо поднялся на возвышение для ораторов. Он осенил собравшийся народ крестным знамением, затем развернул большой пергаментный свиток. В наступившей тишине отчетливо зазвучал его голос.
        - «Булла Римского первосвященника, папы Климента Шестого от третьего декабря 1347 года, — торжественно огласил легат. — Сим апостолическим посланием Мы, Климент Шестой, заверяем народ римский в нашей любви и отеческой заботе и предупреждаем о бедах, угрожающих всем, кто до сих пор еще не отрекся от отлученного нами Колы ди Риенцо. — Кардинал обвел взглядом безмолвную толпу и быстро продолжал: — За славу и власть, дарованную ему церковью, Риенцо отплатил черной неблагодарностью. Он удалил епископа Орвьетского, данного ему в соправители, попирал права церкви, налагая наказания не только на мирян, но и на духовных лиц. Он захватывал церковное имущество. Желая господствовать и подобно Люциферу возвыситься, он осквернил купель императора Константина. — Бертран де До на мгновение остановился, чтобы стряхнуть с пергамента снежинки, и принялся читать дальше: — Предтеча антихриста, сын греха и проклятия, враг всего, что считается и почитается людьми за божественное, он не побоялся навлечь на римлян опасности и беды, лишая их благоволения церкви».
        Легат сделал многозначительную паузу и, напрягая голос, закончил:
        - «Поэтому Мы просим и требуем и даем вам отеческий совет: не следуйте больше за вышеназванным Колой, не давайте ему ни помощи, ни расположения, а предоставьте его самому себе вместе со всеми его заблуждениями. Да исторгнется он из вашей среды, как паршивая овца, могущая заразить все стадо, ибо злоба его ползет, как змея, жалит, как скорпион, отравляет, как яд!»
        Дочитав последнюю фразу, кардинал окоченевшими от холода пальцами с трудом свернул свиток и, еще раз перекрестив народ, покинул трибуну. Римляне поспешно стали расходиться с площади.
        - Сегодня же передай Коле, чтобы не задерживался в городе, — взяв под руку своего молодого спутника, тихо произнес Волкано. — Кардинал ведет с Орсини переговоры о выдаче Колы. Он обещал за его голову крупную сумму.
        - Мы уже приготовили лошадей, — поправляя сползавшую со щеки повязку, отозвался Андреа. — В Чивита-Веккиа нас ждет Конте.

* * *
        Было раннее утро. Медный масляный фонарь тускло освещал невысокие своды зала палаццо подесты. Сквозь обращенные к морю узкие стрельчатые окна виднелись смутные очертания кораблей, пришвартованных к причалам. Дальняя часть гавани и мол Чивита-Веккиа еще скрывались в ночной темноте. Со стороны порта доносился лязг выбираемых цепей, крики матросов.
        Нина молча смотрела в окно. Всю ночь она не сомкнула глаз. Накануне Конте сообщил о возможном прибытии Колы. Наконец вдали послышался конский топот. В глубине улицы показались два всадника. У перекрестка они разъехались. Один поскакал к гавани, другой, в черном плаще и капюшоне, направился к палаццо. Хотя лицо седока невозможно было разглядеть, по тому, как он держался в седле, Нина узнала мужа. Спрыгнув с коня, Кола взбежал на крыльцо.
        - Слава богу! Ты жив, — сквозь слезы улыбнулась Нина. — С тех пор как Андреа помог мне с детьми перебраться сюда, я не находила покоя.
        - Какой покой может быть у жены человека, преданного анафеме? — целуя ее, сказал Кола. — Хотя пора бы уже тебе привыкнуть. Насколько я помню, жизнь у нас никогда не была спокойной.
        - Что ты намерен теперь делать? — тихо спросила Нина.
        - То же, что и прежде, — драться!
        - Даже если тебя ждет печальный конец?
        - Печальный конец ждет каждого, — усмехнулся Кола. — Но жизнь не должна быть печальной, за это мы и боремся. Не будем, однако, заниматься философией. Скажи, куда ты упрятала детей?
        - В деревню, к родным. Они зовут к себе всех. Места там глухие, нас никто не знает.
        - Превосходно, будешь пока у них. Чекко и Конте уйдут с тобой. Неплохо бы и твоего отца Франческо убедить перебраться туда.
        - Разве вы не станете защищать Чивита-Веккиа? Гарнизон здесь надежный, стены прочные.
        - Зачем лишние жертвы? Без Рима продолжать войну с баронами бессмысленно. Мы решили распустить людей. Они нам еще понадобятся.
        - Неужели ты не пойдешь с нами?
        - К сожалению, мы должны расстаться. Я отплываю на юг. Брат Андреа уже готовит корабль. Пришло известие, что король венгерский занял Неаполь. Если бывший союзник поможет, то в ближайшее время я смогу вернуться в Рим.
        - Не выдаст ли он тебя папскому легату?
        - Вряд ли король Людовик станет выслуживаться перед Авиньоном.
        - Смотри-ка, кто пожаловал! — воскликнула Нина, поворачиваясь к двери.
        На пороге появился Волкано в своем ветхом одеянии божьего странника. В руках он держал широкополую шляпу и посох. Риенцо радостно шагнул ему навстречу.
        - Ну как там в Риме? — обнимая старца, принялся расспрашивать Кола.
        - Есть вести разные, хорошие и плохие. — Волкано поставил посох в угол и устало опустился на скамейку. — Многие горожане начинают понимать, что они потеряли. Твое последнее письмо тайно переписывают и читают повсюду. Да и без письма ясно, что порядка при баронах не будет. Вчера, пока кардинал читал папское послание, кто-то нарисовал в церкви Марии Магдалены ангела с гербом Рима и с крестом. Над крестом голубь. Ангел попирал ногами аспида, льва, василиска и дракона.
        - Это же символ святого духа! — воскликнул Кола. — На моем гербе был тоже голубь.
        - Вот именно, — кивнул старец. — Все сразу догадались, что это за картина. Народ толпой повалил в церковь. Когда стражники, посланные новыми сенаторами, хотели стереть ее со стены, дело дошло до потасовки.
        - Твои слова воскрешают во мне надежду, — сказал Кола.
        - Есть, к сожалению, и другие новости, — вздохнул Волкано. — По городу объявлено, что против тебя начато два процесса. Один — по обвинению в узурпации власти, второй — по обвинению в ереси.
        - Решили судить сразу и светским и церковным судом, — усмехнулся бывший трибун.
        - Оба дела будут вестись в Монтефьясконе, куда вернулся папский легат. Кардинал вызывает тебя на суд, обещая неприкосновенность и свободу во время процесса.
        - Чтобы я доверился папскому волку! Неужели он считает меня идиотом? — пожал плечами Кола ди Риенцо. — Сегодня я отплываю в Неаполь. И если вернусь в Рим, то не иначе как во главе доброго отряда.
        - Думаешь, король венгерский поможет? — с сомнением произнес Волкано. — У Людовика много собственных хлопот. Ему сейчас не до Рима.
        - Во всяком случае, надо выяснить его намерения. Здесь мне пока делать нечего.
        - Будь осторожен. При королевском дворе немало папских соглядатаев.
        - Не лучше ли тебе остаться с нами, а туда пошли кого-нибудь другого, — умоляюще взглянула на мужа Нина.
        - Кому суждено сгореть, тот не утонет, — сказал Кола. — Пойдем-ка вниз. Брат Андреа и Конте, наверно, уже ждут на пристани.
        Римская знать

        
        Глава XI
        НАВСТРЕЧУ РОКУ
        
        ный паж Людовика Венгерского бесшумно вошел в зал королевской библиотеки. Увидев Колу ди Риенцо, погруженного в чтение старинного манускрипта, мальчик почтительно поклонился.
        - Король приглашает вашу милость к себе. Сегодня будет новый маг. Говорят, он знаком с белой и черной магией.
        - Откуда он взялся? — с сожаление отрываясь от огромной книги, прикованной цепью к специальному поставу, спросил Кола.
        - Прибыл с купцами. Он понимает наш язык и успел поразить всех: угадал имя и возраст шута Иштвана.
        - Зная, в чей дом попадешь, это не столь уж трудно, — чуть заметно усмехнулся Кола. — Скажи его величеству королю, я весьма благодарен за приглашение.
        Заложив страницу тонкой деревянной закладкой, Кола бережно закрыл книгу и, рассеянно глядя себе под ноги, направился к королевским покоям. Уже второй месяц он жил здесь в Неаполе в качестве гостя и друга короля венгерского. Людовик окружил его заботой и обещал помощь.
        Однако время шло, а обещания оставались обещаниями. Как только речь заходила о делах, находились сотни причин, чтобы отложить их. Кола начинал понимать, что помощи он не дождется. Правда, король не отвечал на требования папского легата выдать отступника, но ссориться окончательно с Авиньоном Людовик не решался.
        Тем более, что положение в Неаполитанском королевстве было нелегкое. Постоянные междоусобицы сильно разорили страну. И что еще хуже, в самом Неаполе вдруг вспыхнула чума. При королевском дворе все чаще поговаривали о возвращении в Венгрию. Интерес Людовика к итальянским делам быстро угасал.
        Кола ди Риенцо, преследуемый мрачными мыслями, не заметил, как дошел до королевских покоев.
        В небольшой приемной, примыкавшей к тронному залу, уже толпились придворные вельможи и дамы. Здесь же находился король Людовик Венгерский, высокий, необычайно подвижной человек лет шестидесяти. На его широком, очень белом лице, обрамленном русой бородой, возбужденно поблескивали светло-голубые глаза.
        Людовик слыл человеком светским, неглупым, лишенным предрассудков. Он охотно устраивал философские диспуты и любил беседовать с учеными мужами. Однако не меньше, чем поиски вечных истин, короля занимали шумные пиры и охота.
        Поймав взгляд Колы, Людовик Венгерский поманил его пальцем.
        - Иди сюда, присаживайся. Сейчас сарацин покажет свое искусство. Ведь он не только угадывает настоящее, но и предсказывает будущее.
        - Благодарю за приглашение. Охотно послушаю аравийского пророка, — улыбнулся бывший трибун. — Завидую этим счастливцам.
        - Почему ты называешь их счастливцами? — заинтересовался Людовик.
        - Магам достаточно лишь раз угадать правду, и все им верят. У нас, простых смертных, наоборот: раз ошибешься и тебя считают лжецом.
        - Часто искусство в том и состоит, чтобы умело выдавать ложь за истину, — засмеялся король.
        Людовик Венгерский громко хлопнул в ладоши. Через минуту открылась боковая дверь, двое слуг внесли мраморный столик с высокой серебряной курильницей для благовоний. За ними шествовал сухопарый сарацин в длинной белой тунике и чалме. На его смуглом бесстрастном лице выделялись блестящие навыкате глаза.
        Движения аравитянина были медлительны и преисполнены достоинства. Выйдя на середину зала, он прижал к груди тонкие кисти рук и слегка наклонил голову.
        - Говорят, ты можешь предсказать будущее любого человека? Так ли это? — спросил король.
        - Да, если духи не откажутся поведать о нем, — четко выговаривая итальянские слова, ответил маг.
        - Что же для этого требуется?
        - Пусть тот, кто хочет узнать свою судьбу, забудет страх и приблизится ко мне.
        Людовик обернулся, вопросительно всматриваясь в лица придворных сановников и дам, толпившихся за его креслом. Те смущенно поглядывали друг на друга. Никто не решался выйти вперед. Наступило тягостное молчание. Кола ди Риенцо, встретив на мгновение внимательный взгляд сарацина, вдруг почувствовал, что тот ждет именно его. Не раздумывая долго римлянин поднялся и шагнул к столику. Толпа придворных заметно оживилась.
        Маг тотчас велел закрыть двери и занавесить окна плотными шторами. Когда стало темно, он начал что-то сыпать в курильницу, произнося заклинания. Внезапно там вспыхнуло легкое синеватое пламя. Густой белый дым пополз вверх к потолку, образуя причудливые фигуры. При мерцающем свете казалось, что они шевелятся. В зале запахло серой и полевыми травами.
        Бывший трибун Рима с любопытством наблюдал за действиями аравитянина. Он сразу догадался, что этот человек хорошо осведомлен о нем. Игра становилась интересной. Обычно маги были людьми, искушенными в тонкостях придворных интриг. Их предсказания могли быть полезны.
        Кола почувствовал прикосновение теплых влажных пальцев сарацина. Послышался его глухой голос с едва заметным акцентом.
        - А теперь спрашивай, духи согласны тебе ответить.
        - Я хотел бы узнать, что ждет меня? — подумав, сказал римлянин. — Удастся ли вернуться туда, откуда я вынужден был уйти? И кто бы мог помочь в моем деле?
        Аравитянин кивнул, подошел к курильнице и бросил в нее горсть мелких черных зерен. Затем он опустился на колени и произнес несколько непонятных слов.
        Чуть тлевший голубой огонек вдруг начал расти и менять цвет, сперва на зеленый, потом на оранжевый и наконец превратился в длинный красный язык пламени. В курильнице послышалось потрескивание, чем-то напоминавшее речь мага. Все затаив дыхание следили за странным диалогом.
        Внезапно аравитянин молитвенно воздел руки к небу и пал ниц, издав резкий гортанный звук. В тот же миг яркая вспышка озарила стены, громовой раскат потряс зал. Раздались испуганные возгласы. Все погрузилось во мрак. Когда шторы открыли, зрители увидели поднявшегося с ковра аравитянина и Колу, невозмутимо стоявшего на своем месте.
        - Да не опечалит праведного слово истины, — с поклоном обратился маг к Риенцо. — Знай же, великие испытания уготованы тебе. На пути твоем будут злоба и ненависть, ложь и измена. Многочисленные беды и разочарования ожидают тебя. Но если тяжкие удары судьбы не сломят твоего мужества, ты достигнешь желанного и вернешься в родной город.
        Людовик Венгерский, придворные сановники и дамы изумленно переглянулись, пораженные пророчеством сарацина, угадавшего, кто перед ним.
        - Неужели духи оставили без ответа мой последний вопрос? — пристально вглядываясь в лицо аравитянина, спросил Кола. — Где искать помощи?
        - Дерзай и упорствуй, тогда небо поможет тебе, — громко произнес маг и, понизив голос так, чтобы не слышали другие, быстро добавил по-латыни: — Обратись к герцогу Гуарньери. Король отказался от услуг его дружины. За хорошие деньги кондотьер будет воевать с самим дьяволом.
        Затем аравитянин отвесил всем низкий поклон и, дав знак слугам унести столик с курильницей, величественно удалился.
        - Ну как? — торжествуя, сказал Людовик Венгерский. — Не правда ли, замечательное зрелище?
        - Ваш араб настоящий мудрец, — с улыбкой отозвался Кола ди Риенцо.

* * *
        Два босых францисканца в грубых коричневых сутанах с палками в руках и тощими котомками за плечами шли вдоль берега моря, направляясь к видневшемуся вдали селению. Один был безус, второй, постарше и выше ростом, зарос густой черной бородой. Посматривая на огненный диск солнца, наполовину погруженный в море, бородач устало сказал:
        - Не спеши, Андреа, я совсем сбил ногу. Мы отшагали уже миль двадцать. Не заночевать ли нам здесь на берегу?
        - Под крышей лучше. Да и поесть бы не худо, — отозвался молодой монах. — Может быть, достанем чего-нибудь в деревне у рыбаков.
        - Ладно, как-нибудь доплетусь.
        - Борода очень изменила твой облик, — взглянув на подхрамывающего спутника, заметил Андреа. — К тому же эта сутана. В таком виде не многие узнали бы тебя в Риме.
        - Не напоминай о нем, — вздохнул бывший трибун. — Все мои надежды развеялись как дым.
        - Если бы не брат твоей милости, мы вернулись бы в Капитолин. Но трактирщик Бернардо оказался предателем. Он удрал вместе с нашими деньгами.
        - До сих пор не могу поверить! Как же это случилось? После стольких хлопот удалось договориться с герцогом Гуарньери. Кондотьер уже готовил отряд. Оставалось выплатить солдатам аванс, и успех был бы обеспечен.
        - Когда пришло твое письмо, мы тотчас стали собирать деньги, — принялся рассказывать Андреа. — Три тысячи флоринов — сумма немалая. Но каждый вносил сколько мог, лишь бы снова избавиться от проклятых баронов. Даже многие из купцов, не желавших прежде помогать нам, пожертвовали свои сбережения. Мы набрали больше, чем требовалось. Твой брат вызвался отвезти деньги. Бернардо клялся, что доставит их в срок, а сам исчез, как только получил флорины.
        - Подлая душа! Он давно мечтал разбогатеть и добился своего, — хмуро произнес Кола ди Риенцо. — Прав оказался маг. Несчастья преследуют меня. Король Людовик так и не сдержал обещания, хотя до последнего дня называл себя другом и союзником. Теперь удар нанес родной брат. Кому же еще можно верить?
        - Что заставило венгерского короля внезапно покинуть Италию? — спросил Андреа, желая изменить тему разговора.
        - Чума напугала здесь всех. Как только мор распространился по Неаполю, Людовик сел на корабль и поспешил домой в Венгрию.
        - Не удивительно. Эта страшная болезнь косит без разбора, — сказал юноша. — Говорят, что на юге Франции уцелела лишь треть жителей. При папском дворе погибло немало прелатов. После смерти кардинала Джованни Колонна Климент Шестой заперся в загородном замке на Роне и никого к себе не допускает.
        - А как в Риме? Я слышал, там были сильные землетрясения?
        - Мы думали, что настал конец света, — кивнул Андреа. — Такого ужаса никто никогда не видел. Я едва успел выбежать из храма святого Павла, как стены базилики обрушились и погребли под обломками всех, кто там находился. Латеранский собор тоже стоит сейчас без купола. В городе много жертв.
        - Да, великие беды потрясают мир, — задумчиво произнес Кола.
        - Не эти ли знамения должны возвестить приближение божьего суда? — подхватил юноша. — Видно, сбываются библейские пророчества?
        - Не стоит, Андреа, гадать о неведомом. Скоро мы доберемся до горы Майелла, где нас ждет с братьями Волкано. Там, вдали от мирской суеты, будет время спокойно обдумать, что происходит на земле.
        - Ты решил отказаться от своих планов? Хочешь уйти к иоахимитам и жить с отшельниками?
        - Что еще остается человеку, обманутому согражданами, союзниками, родным братом; человеку, объявленному вне закона. Единственное, что он может сделать, — это бежать к таким же отверженным, где никто не спросит ни имени, ни прошлого.
        - Но почему ты избрал иоахимитов? Разве нет других тайных орденов, которые охотно приняли бы тебя?
        - У них свободные порядки: не надо бросать жену, отрекаться от детей, связывать себя обетами. К тому же Волкано — мой близкий друг и один из тех, кто до конца оставался нам верен. Однако поспешим, а то стемнеет, прежде чем мы окажемся в деревне.

* * *
        На крутом склоне величественной горы Майелла, в глубине скалистого ущелья, прорезанного бурным потоком и густо заросшего колючим кустарником, ютился небольшой скит иоахимитов. Здесь, в самой дикой и труднодоступной части Апеннинского хребта, на границе Римской области и Неаполитанского королевства, нашли себе убежище те, кто предпочитал терпеть лишения, лишь бы оставаться свободным.
        За невысоким дубовым частоколом в убогих прокопченных хижинах, кое-как сложенных из камня и глины, жили члены гонимого братства, уже много лет воевавшего с папской церковью. Сурова природа Абруццких гор. Но голод и холод не пугали обитателей скита. Люди обходились тем немногим, что удавалось найти в столь глухой и мало пригодной для жилья местности.
        Тут среди журчания ледяных ручьев и могучих сосен искал Кола отдохновенья, спасаясь от мести курии и баронов.
        В своих письмах Кола ди Риенцо описывал нравы и быт отшельников, среди которых он провел почти два года.
        «…Они распродали все свое земное имущество и роздали деньги бедным, довольствуясь двумя грубыми шерстяными туниками, презрительно удаляя со своих тел всякие дорогие ткани… Между ними нет ни жадности, ни зависти, ни честолюбия, ни тщеславия, но зато там царит желанная бедность, истинное смирение, радостное терпение, невинность, чистота и несокрушимое милосердие… Они спят на соломе, а многие даже на голой земле… Никто из них не дотрагивается до денег… О жизнь смертных, дающая бессмертие! Жизнь ангельская, осуждаемая разве только друзьями сатаны! Если бы я не испытал тебя, не жаждала бы тебя так душа моя!..»

* * *
        Войдя по колено в ледяную воду горной речки, Кола ди Риенцо погрузил на дно длинный шест с зацепом и вытащил с его помощью толстую двухметровую вершу, сплетенную из гибких ивовых прутьев. Убедившись в том, что плетенка не пуста, он быстро вынес ее на берег.
        - Ого сколько! — разглядывая бившуюся в верше рыбу, воскликнул Волкано. — Если и в других есть, нам, пожалуй, не донести.
        - Ничего, возьмем лишь крупную, остальная пусть подрастет, — отозвался Кола.
        Бросив мелкоту обратно в воду, он установил вершу на прежнее место и подошел к костру. Старец собрал рыб в корзину и присел рядом, подложив в огонь сухих веток.
        - Ну как, не наскучила тебе еще отшельническая жизнь? — спросил Волкано.
        - Нет. — Бывший трибун с улыбкой посмотрел на рваную тунику, едва доходившую ему до колен.
        - Однако мне кажется, порой ты слишком задумчив.
        - Что ж тут удивительного! — вздохнул Кола. — Уже несколько раз святой дух призывал меня туда, в Рим…
        - В юбилейном году там будет много паломников, — сказал старец. — Тогда мы и пойдем туда вместе!.. Однако пора возвращаться в скит. Идем! Надо еще проверить остальные верши.
        Старец поднял на плечо корзину с рыбой. Бывший трибун взял шест и большой охотничий лук. По едва заметной тропинке они двинулись вдоль берега извилистой горной речки.

* * *
        Поток солнечного света назойливо бил в глаза. Кола ди Риенцо глубоко вздохнул и приподнял голову. Некоторое время он, щурясь, смотрел на яркое пятно, не в силах окончательно преодолеть сон. Наконец его взгляд различил на фоне окна толстую ржавую решетку. Тотчас началось пробуждение. Приступ кашля, напомнив о лихорадке, вызвал острую головную боль.
        Бывший римский трибун сбросил с себя старый плащ, служивший одеялом, и с трудом встал с узкой деревянной койки. Его знобило и пошатывало от слабости. Держась за стену, чтобы не упасть, он шагнул к двери. Та оказалась запертой.
        Кола в недоумении обернулся и, не совсем еще придя в себя, оглядел помещение, где находился. Заваленный бумагами стол у окна, грубо сколоченный табурет и койка занимали большую часть низкой сводчатой каморки, похожей не то на монастырскую келью, не то на тюремную камеру.
        Где он? Как попал сюда? Почему ничего не помнит?
        Риенцо подошел к окну и в изнеможении опустился на табурет. Внезапно взгляд его остановился на мелкоисписанном листе, лежавшем на столе. В конце листка красовалась размашистая, витиеватая подпись. Все стало проясняться.
        Ну конечно, вот последнее письмо римского императора, чешского короля Карла IV. Кола не ответил на него из-за болезни. В его памяти ожили Пражский дворец, первая встреча с монархом. Кола просил помощи у Карла IV. Император любезно принял его у себя. И был, казалось, увлечен планами Колы возродить Великую Римскую империю.
        Однако великодушие Карла IV, который принял опального трибуна, было лишь искусной игрой. Выслушав необычайные предложения Риенцо, император попросил собеседника изложить все им сказанное письменно. Затем он велел взять гостя под стражу. И вот уже год, как его держат под замком, переводя из одной крепости в другую.
        Кола ди Риенцо скомкал лежавшее перед ним письмо и с горестью подумал о роковой ошибке. Теперь скоро он будет отправлен в Авиньон и предстанет перед папским судом. В приговоре сомневаться не приходилось. Пощады не будет. Впереди ждали следствие, доносы, пытки. Как опасного еретика его, вероятно, осудят на мучительную казнь.
        Привычным движением Кола со вздохом откинул назад упавшие на лоб волосы. Нет, боли он не боялся, и сейчас она не пугала его. Но умереть в застенке от рук палачей было унизительно.
        Карл IV не спешил отправлять его в Авиньон. Ведь он понимал, что выдать опального трибуна, добровольно явившегося к нему, значило открыто проявить перед всем миром свою низость.
        И Карл IV, пытаясь оправдать предательство, слал пленнику нравоучительные послания, уговаривал его, пока нс поздно, подумать о спасении души и покаяться в своих «богопротивных деяниях». Он даже обещал помирить его с папой, если тот откажется от опасных заблуждений и публично признает, что был введен в искушение дьяволом.
        Бывший трибун снова закашлялся, почувствовал сильный озноб и головокружение. Подняв с койки плащ, он поспешно закутался в него и некоторое время неподвижно сидел у окна, стараясь побороть очередной приступ лихорадки. Постепенно ему удалось пересилить недуг. Что ж, хорошо, что ему разрешают писать. Император и архиепископ, ведущий его дело, получат его ответ. Упрямая складка залегла над сдвинутыми бровями узника. Отыскав в бумагах чистые листы, он придвинул к себе бронзовую чернильницу, открыл ее и взялся за перо.
        Кола ди Риенцо писал императору, архиепископу Пражскому и друзьям на родину. В письмах он доказывал свою правоту и невиновность. Некоторые его письма неизвестно как стали достоянием гласности. Их тайно переписывали, распространяли и читали при дворе императора, и в Авиньоне, и по всей Италии. В тюрьме он оказался еще более опасен, чем на свободе.
        Климент VI требовал выдачи неистового еретика. Однако император, понимая, что пострадает его честь, все откладывал свое решение, тем более что бывший трибун был тяжело болен и думали, что он вот-вот умрет. Наконец из Авиньона прибыл в Прагу епископ Сполетский со специальным поручением привезти узника на папский суд.
        О прибытии Колы в Авиньон в августе 1352 года рассказывает Петрарка: «Недавно в курию пришел, вернее, не пришел, а был приведен как пленник, Никколо ди Лоренцо, когда-то трибун Рима, наводивший на всех страх… Я любил его доблесть, хвалил за нее, я восхищался его мужеством, я был счастлив за Италию, полагая возрожденной империю Рима и считал обеспеченным мир для всего мира. Поэтому я был охвачен такой радостью, что не мог не делиться ею, и мне казалось, что я участвую в его славе, поддерживая его и его деяния своим словом. И это придавало ему силы, чему свидетели все его гонцы и письма. С воодушевлением я старался еще больше воспламенить эту пылкую душу, ибо мне было хорошо известно, как разгораются от славы и хвалы благородные сердца… Я не пророк, и он не был пророком, но то, что он делал и, казалось, хотел делать, было поистине достойным не только моего, но и всеобщего восхищения. Итак, прибыл в курию жалким и презираемым тот, кто заставлял трепетать от ужаса злодеев всего мира, кто наполнял радостной надеждой и ожиданием сердца добрых; этот человек, сопровождаемый некогда всем римским народом и
достойнейшими гражданами, представителями итальянских городов, шел теперь между солдат среди толпы подонков, жаждущих увидеть лицо того, чье имя было столь знаменито. И он был прислан римским королем римскому первосвященнику. О удивительная коммерция! Не смею говорить большего, и даже не следовало бы говорить то, что уже сказано. Как только он прибыл, святейший отец назначил суд из трех кардиналов, которым и было поручено решить, какой казни достоин тот, кто хотел освободить республику! „О времена, о нравы!“ — никогда не устану повторять я. Да, по-моему, он достоин любой казни за то, что не сумел с достаточной настойчивостью осуществить задуманное, он не сделал того, что должен был сделать, как того требовали обстоятельства. Взявшись защищать свободу, он не сокрушил одним ударом врагов ее в тот момент, когда мог это совершить. Он упустил великолепный случай, который судьба никогда еще не предоставляла ни одному правителю. А вместо этого он отпустил всех врагов и даже не отнял у них оружия! Жестокое и роковое ослепление… Рим не был бы опять рабом, а он не был бы узником… Я основывал на этом человеке
последнюю надежду на свободу в Италии. Я давно уже знал и любил его; когда же он взял на себя бремя великого дела, я не мог не преклоняться перед ним… И признаюсь: каков бы ни был конец, я не могу не считать начало великолепным».
        Дальше поэт описывает, как вели Колу по городу и о своей дружбе с ним, завязавшейся здесь, в Авиньоне.
        «…Теперь спасение этого человека, от которого некогда зависело спасение и сохранение стольких народов, зависит от суда других. Его жизнь и репутация находятся в одинаковой опасности. Не удивляйся, если услышишь, что суд объявит его бесчестным и заслуживающим смертной казни — тело всякого смертного, даже святого, может быть уничтожено, но добродетель не боится ни смерти, ни бесславия. Она неуязвима; никакое оскорбление, никакое оружие для нее не страшны… Его обвиняют не в том, за что винят его все порядочные люди, его обвиняют не за то, как он кончил начатое им дело, а за то именно, что он его начал… Его вина, говорят здесь, в том, что он первый вздумал вернуть Риму свободу и прежнее величие, и что он полагал, будто решать дела Римской империи возможно только в Риме! О преступление, достойное виселицы! Римский гражданин не мог молча сносить вида своей родины, превращенной в рабыню презреннейших людей. Да! Таково его преступление! За это требуют пытки Риенцо!»
        По приказу Климента VI узника заключили в одну из башен папского дворца, приковав его за ногу к стене. Судили бывшего трибуна его злейшие враги: кардинал Бертран де До, первый объявивший его еретиком еще в бытность свою папским легатом в Риме, кардинал Талейран, который был вождем французской партии в кардинальской коллегии и имел с Колой личные счеты, и кардинал Гвидо Булонский. Самый состав суда уже предрешал приговор. Какой справедливости мог ожидать от этих судей Кола ди Риенцо, было ясно для всех и стало еще яснее после того, как стало известно, что подсудимому не позволили даже иметь адвоката.
        Риенцо был вскоре приговорен к смертной казни, и приговор был объявлен ему…
        Шуты и маг

        
        Глава XII
        ВОЗВРАЩЕНИЕ
        
        толяр Паоло Буффа, голодный и злой, что в последнее время бывало с ним нередко, медленно брел по людной рыночной площади. Несмотря на базарный день, ему не удалось купить ни соли, ни хлеба. Угрюмо глядя себе под ноги, он с тоской думал о том, как ни с чем вернется домой, к детям.
        Вокруг потревоженным роем гудел народ. Слышались возгласы негодования, крепкая брань.
        - Чтоб им сдохнуть, этим сенаторам! Вывезли все зерно из Рима!
        - Так жить невозможно! Любое терпение лопнет.
        - Теперь опять увеличат цену на хлеб, как недавно на соль!
        - Будь прокляты, грабители! Нет на них управы.
        - Дождутся, возьмемся за топоры!
        Среди общего шума и гвалта до Паоло вдруг донеслись слова, заставившие его поднять голову. Неподалеку отчетливо произнесли имя Колы ди Риенцо. Буффа остановился и окинул взглядом площадь. Впереди, в гончарных рядах, он увидел большую толпу. Горожане плотно обступили перевернутую вверх дном бочку, на которую взобрался длинный рыжий юнец из школяров. Он держал перед собой развернутый свиток и громко читал.
        - «Тот, кто некогда был нашим трибуном, находится в заключении, как будто бы он был вором или предателем своей родины, — услышал столяр. — Ожидая смерти, он томится в оковах, и то, в чем не отказывали до сих пор ни одному богохульнику — право защиты, — отнято у него перед земными судьями, господами „справедливости“».
        - О чем читает? Что за бумага? — проталкиваясь поближе, спросил Паоло.
        - Тише ты! — зашикали на него. — Это письмо Петрарки к римскому народу.
        - «Знайте же, почтенные мужи! — продолжал юноша. — Нашего согражданина упрекают не за то, что он пренебрегал свободой, а за то, что он ее защищал, не за то, что он покинул Капитолий, а за то, что он его занимал! Величайшее его преступление, за которое его хотят лишить жизни, — это утверждение, что Римская империя должна находиться в Риме и во власти римлян!»
        Паоло Буффа, забыв собственные беды, жадно слушал послание поэта. В его памяти ожило прошлое: заполненная горожанами Капитолийская площадь, народное собрание, волнующие речи Колы. Когда же это было? Неужели миновало всего пять лет? Теперь то время казалось далеким сном. Ведь именно тогда он впервые узнал, что такое родина, понял, зачем стоит жить, чего добиваться. И все лучшее, отпущенное ему судьбой, было связано с именем трибуна.
        Столяр с трудом отогнал нахлынувшие воспоминания, стараясь не пропустить того, о чем говорилось в письме Петрарки, — «…Умоляю вас не покидать Риенцо и требовать его возвращения, — звонко звучал юный голос. — Если он сделал ошибку, то совершил ее в Риме и только Риму принадлежит право судить его. Если же трибун заслуживает не пытки, а хвалы и награды, то где надлежит ему получить их, как не там, где он совершал свои достойные деяния…
        Спасите этого человека! Спасите того, кто подвергся тысяче опасностей и внушил к себе смертельную ненависть ради вашего спасения.
        Вспомните, в каком состоянии вы находились до него и как сразу мудростью и энергией одного человека не только Рим, но и вся Италия оживились новыми надеждами; как внезапно возвеличилось имя итальянца, как обновилась римская слава, как испугались и огорчились наши враги и как обрадовались наши друзья; какие ожидания воскресли в сердцах народов; как изменился ход вещей, как преобразилась земля, как неожиданна и чудесна была революция».
        Паоло Буффа затаив дыхание слушал чтеца. Вокруг была тишина. Лишь с дальних концов площади по-прежнему доносился глухой базарный шум.
        - «В течение семи месяцев Кола ди Риенцо держал бразды республиканского правления, и если бы ему удалось кончить так же, как он начал, то это было бы дело скорей божественное, чем человеческое, — отчетливо выговаривая слова, читал школяр. — Такому человеку, принесшему себя в жертву ради вашей славы, а не ради своей гордости, вы, не колеблясь, должны прийти на помощь… Осмельтесь же на что-нибудь, заклинаю вас памятью истории Рима, останками великих предков, милосердием господа, завещавшего любить ближних и помогать несчастным! Страх недостоин римлян!
        Сделайте все для спасения того, о ком я говорю! Будьте единодушны, пусть мир узнает, что у римского народа одна воля и один голос… Требуйте узника или по крайней мере справедливости и освободите Риенцо от недостойной его тюрьмы!»
        Едва послание Петрарки было дочитано, рыночная площадь забурлила и огласилась сотнями криков.
        - Свободу Коле ди Риенцо! Долой сенаторов! Да здравствует трибунат!
        Столяр Паоло Буффа вдруг поднял руку и громко воскликнул:
        - Идем к Капитолию! Потребуем народного собрания!
        Его дружно поддержали:
        - На Капитолий! Все на Капитолий!
        Толпа, вооружаясь валявшимися под ногами камнями, с яростными возгласами устремилась к Капитолийскому дворцу.

* * *
        - Как только кончится прием испанского посла, я позову вашу милость. — Папский камерарий слегка поклонился и бесшумно исчез за дверью.
        Кола ди Риенцо остался один в малом гостевом зале Авиньонского дворца. Прихрамывая, он подошел к высокому венецианскому зеркалу, вделанному в стену, и взглянул на свое отражение. В новом, отлично сшитом камзоле и дутых штанах из дорогого сукна, в кожаных узконосых сапогах, какие носили рыцари, он выглядел не так уж плохо.
        Конечно, трехлетнее заключение оставило следы. На лице появились морщины, борода стала почти седой, а ведь ему всего 38 лет. Последние месяцы он провел в постоянном ожидании казни в одиночной полутемной камере, под одной из башен папской резиденции.
        Но, слава богу, теперь все позади. Бороду можно подкрасить или сбрить, а чрезмерная худоба и бледность начали понемногу проходить благодаря хорошему питанию и ежедневным прогулкам по дворцовому парку. Только вот с правой ногой беда. То место, где была надета колодка с тяжелой цепью, которой он был прикован к стене, очень болело. Хотя придворный врач и дал целебные мази, вряд ли он перестанет хромать прежде, чем доберется до Италии.
        При мысли о предстоящем возвращении на родину сердце Колы забилось сильнее. Неужели он опять увидит Рим? Наконец-то божественное провидение вспомнило о нем. Чудесное избавление пришло в тот миг, когда, казалось, не было никакой надежды. Правда, небесная милость была возвещена устами человека, мало походившего на ангела. Это был всего-навсего старый тюремный надзиратель, обычно угрюмый и молчаливый. Однажды он явился в камеру и, сам заговорив вдруг с узником, сообщил о смерти Климента VI.
        Дальше события разворачивались быстро. Недели через полторы пришло известие об избрании конклавом нового папы. Им стал француз Этьен Обер, получивший имя Иннокентий VI. Новый первосвященник вскоре потребовал к себе дело узника. Рассмотрев его, он объявил, что в поступках и речах бывшего трибуна не было ничего, противоречащего христианской религии, и потому нужно отменить приговор; тем более что римское население настойчиво выражало желание видеть его свободным.
        Кола ди Риенцо улыбнулся. Кажется, маг-сарацин, предсказав возвращение в Рим, не ошибся. Один папа велел его казнить, другой миловал и, вероятно, пошлет в Италию. Слухи о волнениях в Вечном городе проникали даже сюда, за толстые стены Авиньонского дворца. Размышления Колы были прерваны появлением камерария. Тот молча проводил его в рабочий кабинет папы. Иннокентий VI, болезненного вида человек, в очках, с усталым лицом, изборожденным старческими морщинами, поднялся из-за стола и отослал камерария. Подойдя к гостю, опустившемуся перед ним на колени, он положил ему руку на плечо и сказал:
        - Встань! Встань, сын мой, и соблаговоли выслушать нас. Мы знаем, ты долго подвергался гонениям и перенес многие невзгоды. Но такова участь всех, кто хочет добра, не умея бороться со злом.
        Папа прошелся по комнате, остановился у окна и, внимательно посмотрев оттуда на собеседника, продолжал:
        - Ты хотел привести Италию к миру, а там по-прежнему не утихают войны. Ты собирался сделать Рим оплотом порядка и добродетели, а он, как и раньше, остается рассадником смут и пороков.
        - Чтобы избавиться от междоусобиц, надо обуздать баронов и объединить страну, — тихо произнес бывший римский трибун.
        - Совершенно верно, — согласился Иннокентий VI, — только свершить это может лишь церковь. И мы постараемся в ближайшее время дать народам Италии желанный мир и спокойствие. Кардинал Альборнос, лучший из наших кардиналов, назначен легатом и викарием всех наших владений на Апеннинском полуострове. Тебя же мы намерены направить в Рим, если ты, впрочем, выразишь согласие.
        - Я готов! — радостно воскликнул Кола ди Риенцо.
        - Однако, не скрою, мы рассчитываем, что, наученный горьким опытом, ты употребишь свои силы и влияние на действительное водворение общественного блага. — Папа подошел к столу и, взяв один из лежавших там свитков, продолжал: — Вот письмо к римлянам. Мы отправим его сегодня же в «Совет тринадцати». Послушай, это касается тебя. — Иннокентий VI, придерживая очки, стал неторопливо читать: — «Хотя по поводу возлюбленного сына нашего, благородного мужа Николая Риенцо, вашего согражданина и рыцаря, было говорено много худого, как нашему предшественнику, блаженной памяти папе Клименту Шестому, так и нам; хотя против него веден был даже процесс, однако мы, направляемые божественным милосердием и принимая во внимание, что, хотя Этот рыцарь, ныне содержащийся в нашей темнице, многое преувеличивал, зато совершил много действительно хороших и великих дел…»
        Папа бросил на гостя быстрый взгляд и, сделав многозначительную паузу, закончил:
        - «И учитывая, что ваше единодушное и всеобщее желание, которое неоднократно высказывалось, заключается именно в его освобождении и возвращении в город, мы сняли с него всякие обвинения, освободили от всех тех наказаний, к каким он был приговорен, и, выпустив его из темницы, в скором времени пришлем к вам».
        Дочитав письмо, римский первосвященник с улыбкой сказал:
        - Надеюсь, мы будем добрыми друзьями, не так ли?
        - Не знаю, как благодарить ваше святейшество, — взволнованно произнес Кола. — Вас послало мне само небо!
        - Я просто забочусь о деле, которому служу, — задумчиво глядя на собеседника, отозвался папа. — Каждый из нас в меру своих сил выполняет волю всевышнего. А теперь, сын мой, иди готовься в дорогу.

* * *
        Ждать! Опять приходится ждать! Уже десять месяцев, как он покинул проклятый Авиньон, но до сих пор никак не может добраться до Рима.
        Кола остановился у маленькой беседки и с надеждой взглянул в глубину сада, где находился дом его новых приятелей. Мессере Аримбальдо и мессере Бреттоне, младшие братья знаменитого кондотьера Монреаля, были самыми богатыми людьми в Перудже. Он познакомился с братьями в расчете достать через них денег для найма солдат. Возвращаться в Капитолий без хорошего отряда было немыслимо.
        Бывший трибун вспомнил о неудачах, которые преследовали его на родине. Не успел он пересечь границу Италии, от Иннокентия VI поступило распоряжение отправиться в Монтефьясконе к папскому легату кардиналу Альборносу. Затем началась война между Альборносом и Джованни ди Вико, и ему пришлось принять в ней участие в качестве рыцаря.
        В памяти Колы ожили сцены нудной лагерной жизни, осады крепостей Вико и жарких боев. Пока он сражался в армии кардинала, в Риме подняли мятеж бароны. То и дело в городе разгорались схватки и лилась кровь. Альборнос послал туда временным правителем Гвидо делла Изола, бывшего когда-то подестой в Ареццо, потом сместил его и назначил своего племянника Гомеса. Но это лишь усилило беспорядки.
        Недовольные римляне снарядили в Авиньон посольство и обратились к папе с просьбой назначить Колу ди Риенцо пожизненным сенатором. Иннокентий VI принял посланцев доброжелательно и написал Альборносу, чтобы тот направил Колу с вооруженным отрядом в Рим. Однако кардинал, занятый войной с Вико, не желая ослаблять собственные силы, отказался выделять средства и солдат для этого предприятия.
        Тогда Кола решил действовать самостоятельно. В Перудже он уговорил братьев знаменитого кондотьера Монреаля участвовать вместе с ним в походе на Вечный город. Аримбальдо и Бреттоне согласились дать взаймы четыре тысячи флоринов, за что он должен был сделать их главнокомандующими римского войска. Оставалось лишь получить деньги в банке. Но для этого требовалось разрешение от самого Монреаля. Братья написали ему, и вот уже вторую неделю все с нетерпением ждали ответа.
        Бывший трибун с тоской подумал о том, что кондотьер может ответить отказом и тогда их предприятие будет обречено на провал. А медлить нельзя, время проходит, и удачная ситуация, которая сложилась сейчас в Риме, возможно, не повторится.
        Со стороны дома вдруг послышались громкие, возбужденные голоса. Кола ди Риенцо взволнованно посмотрел туда и увидел Аримбальдо и Бреттоне, спешивших к нему в сопровождении целой толпы молодых людей.
        - Что? Неужели ответил? — не удержался, спросил Кола.
        - Слава господу, письмо получено! Брат разрешил взять деньги, — радостно отозвался мессере Аримбальдо.
        - Можно сегодня же начать вербовку солдат, — подтвердил Бреттоне. — Кстати, в городе задержались наемники, отпущенные недавно графом Малатестой да Римини. У нас будет отличный отряд.

* * *
        Первого августа 1354 года, в день праздника своего покровителя апостола Петра, Рим спешно готовился к прибытию Колы ди Риенцо. С раннего утра по городу разнеслась весть о приближении его отряда. Улицы, дома, триумфальные арки от Капитолийской площади до ворот дель Пополо украсились разноцветными полотнищами, зелеными ветками, гирляндами живых цветов.
        Римская кавалерия выступила навстречу бывшему трибуну. В знак мира всадники держали в руках пальмовые и оливковые ветви. Первая встреча произошла на дороге в нескольких милях от городских ворот. Молодой капитан отряда кавалеротти, подъехав к Коле, почтительно поднял над головой пальмовую ветвь и вместо приветствия громко продекламировал посвященные ему стихи Петрарки:
        О муза! Видишь на скале
        Тарпейской мощного героя:
        Стоит он с думой на челе
        Об общем благе и покое.
        
        Иди к нему и возвести:
        «Ты озарен лучами славы,
        Ты призван родину спасти —
        Восстань на подвиг величавый!
        
        Склонен под бременем веков,
        С потухшими от слез очами,
        Рим скорбными зовет мольбами
        Тебя со всех семи холмов!»
        Под восторженные крики солдат они, не сходя с коней, обнялись. Затем, пропустив на дорогу воинов Риенцо, кавалеротти пристроились к ним и общим большим отрядом двинулись к Риму.
        Кола ди Риенцо ехал впереди. На нем был пурпурного цвета плащ, золотые рыцарские шпоры и длинная, украшенная драгоценными камнями шпага, дар кардинала Альборноса за храбрость, проявленную в войне с Вико. Приближаясь к родному городу, он думал о недавнем свидании с папским легатом. По пути из Перуджи пришлось специально заехать в Монтефьясконе — резиденцию кардинала.
        Альборнос исполнил наконец волю Иннокентия VI и назначил его римским сенатором, однако денег по-прежнему не выделил и дал ясно понять, чтобы он рассчитывал лишь на собственные силы. Всадник, обернувшись, угрюмо окинул взглядом свое немногочисленное войско.
        Мессере Аримбальдо и Бреттоне, которым он доверил командование, вели двести пятьдесят наемников — германцев. Это были крепкие бородачи, плохо понимавшие по-итальянски, но отлично вооруженные и опытные в ратном деле. Следом шли двести тосканских пехотинцев и около сотни добровольцев, присоединившихся к ним в Перуджи. Денег, взятых в долг у братьев Монреаля, едва хватило, чтобы снабдить отряд всем необходимым и уплатить солдатам за месяц вперед.
        Кола вздохнул, размышляя о будущем. Положение в Риме было сложным. Недаром там по нескольку раз за год менялась власть. Удастся ли вовремя пополнить казну и преодолеть трудности, которые неизбежно возникнут, как только он окажется в Капитолийском дворце? За последние годы бароны, некогда почти разгромленные им, восстановили силы. Справиться с ними теперь будет нелегко.
        Праздничный колокольный звон, доносившийся со стороны города, вывел Колу ди Риенцо из задумчивости. Привстав на стременах, он разглядел ажурную каменную надстройку над воротами дель Пополо и огромную толпу встречающих горожан. При его приближении они замахали руками и зелеными ветками. На дорогу под копыта коня полетели цветы. Воздух огласился дружными криками приветствий.
        Сердце бывшего трибуна дрогнуло, когда он увидел людей из своего квартала. Над их головами развевалось малиновое знамя свободы. Рядом со знаменосцем, в котором он без труда узнал столяра Паоло Буффа, стояли одноглазый гигант кузнец дель Веккио, горбатый ткач Симоне, зеленщик Кафарелло и другие завсегдатаи маленькой траттории на берегу Тибра. С ними когда-то он шел на штурм Капитолия, им он доверил хранить знамя.
        Кола вдруг почувствовал невероятную радость. Сбылась заветная мечта. Он снова в Риме. Ровно семь лет назад, в день посвящения в рыцари, он провозгласил на Латеранской площади декрет о возвращении народу исконных прав на власть. И вот теперь, испытав все превратности судьбы, гонения, скитания в горах, отшельничество, тюремное заключение и суд со смертным приговором, он опять видел перед собой тех, ради кого начал борьбу.
        Кола с улыбкой посмотрел вокруг. По всему пути от ворот дель Пополо до Капитолийского холма толпы римлян приветствовали его ликующими криками. Народ с удивлением и восторгом чествовал своего героя, человека, против которого оказались бессильны даже такие могущественные враги, как папа и император.

* * *
        - Мир, свобода, справедливость! Всего месяц прошел с тех пор, как Рим, ликуя, встречал тебя этими словами. А сегодня по городу носятся слухи о войне. — Нина с тревогой взглянула на мужа. — Неужели Стефанелло Колонна поступил столь подло с нашим послом?
        - Он избил его и потребовал выкуп, как настоящий разбойник, — надевая с помощью сына доспехи, отозвался Кола.
        - И ты уплатил выкуп?
        - Пришлось! Но римская армия сегодня же выступит против Палестрины.
        - Думаешь, твои капитаны Лримбальдо и Бреттоне справятся с бароном?
        - Я поведу войска вместе с ними. Можешь не сомневаться. Ни один предатель не получит теперь пощады. Последний волк из рода Колонна отправится вскоре вслед за родичами.
        С площади донеслись возбужденные крики. Все с тревогой обернулись к двери. На пороге появился зеленщик Кафарелло, посланный Колой для переговоров со Стефанелло Колонна. Его посольский кафтан был порван, на щеке и под глазом виднелись синяки, из распухшей губы сочилась кровь.
        - Будь неладна та минута, когда я согласился стать твоим послом, — с трудом проговорил он. — Проклятый барон выбил мне сразу три зуба.
        - Стефанелло заплатит за подлость, — надевая пояс с мечом, сказал Кола. — Через час мы выступим против изменника.
        - Следует спешить, — угрюмо пробормотал зеленщик. — Барон отпустил меня у самого города и повел своих головорезов грабить римские селения. Колонна велел солдатам жечь все, что нельзя взять или угнать с собой в Палестрину.
        - Оставайся здесь, поможешь матери, — обратился Кола ди Риенцо к сыну. — В случае опасности немедленно дайте знать.
        Он поцеловал жену и быстро направился к выходу.

* * *
        - Ты поистине бесстрашен, синьор! — Барон Лукка Савелли с любопытством смотрел на сидевшего перед ним незнакомца в скромной одежде простолюдина. — Иметь лучшую армию в Европе и одному без слуг и свиты тайно явиться в Рим, где властвует это исчадье ада. Право, на такое может решиться лишь человек, подобный тебе, Монреаль.
        - Я не посвящаю в свои дела слуг и привык все делать сам, — негромко сказал кондотьер. — К тому же здесь меня не знают. Итак, не будем терять времени. Я жду ответа, согласны ли вы вступить со мной в союз?
        - Ты хочешь, чтобы мы, римские бароны, помогли тебе захватить город и дали возможность твоим отрядам иметь тут постоянную и надежную стоянку?
        - Захватить Рим я мог бы и без вас, — чуть заметно усмехнулся Монреаль. — А вот насчет остального верно. Если в моем распоряжении будет этот город, я смогу диктовать свою волю всей Италии, да и не только ей.
        - Разумеется, — кивнул барон. — Под твоими знаменами сорок тысяч солдат. Ни папа, ни император не в силах собрать такого войска.
        - Дело не в количестве солдат, — заметил знаменитый предводитель наемников. — Для моих воинов, как и для меня, война — профессия. Никто не сможет тягаться с нами в этом искусстве.
        - Однако что даст такой союз нам — патрициям Рима? — спросил Лукка Савелли. — Что получим мы за помощь и содействие?
        - Я избавлю вас от Риенцо и гарантирую неприкосновенность ваших владений. Вам не придется больше дрожать перед чернью за жизнь и имущество, — подумав, ответил рыцарь.
        - Как же ты отделаешься от Колы? Хотя твои братья и считаются командующими римской армией, на деле пока всем руководит сын трактирщика. Он осадил Палестрину и через день-два собирается начать штурм.
        - Брать приступом столь хорошо укрепленный замок его воины не станут. Большинство из них наемники. Им заплачено всего за месяц вперед, и срок этот на исходе. Как только солдаты убедятся, что у их патрона нет денег, они перестанут повиноваться. Аримбальдо и Бреттоне уже получили от меня указание, как действовать. В ближайшее время Риенцо придется отказаться от власти или значительно увеличить налоги, а это наверняка вызовет общее недовольство. И в том и в другом случае с ним будет покончено.
        - Ты ловкий политик, — улыбнулся Лукка Савелли. — Однако учти: Кола не так прост. На твоем месте я не стал бы рисковать собственной головой там, где можно использовать чужие.
        - Риск — главная черта нашего ремесла, — серьезно сказал кондотьер. — Кто вершит великие дела, должен быть готов к мелким неприятностям. Впрочем, вряд ли Риенцо осмелится судить меня, если я попадусь ему в руки, у меня достаточно средств, чтобы откупиться.
        Монреаль поднялся и, пройдясь по комнате, вдруг остановился перед собеседником.
        - Так как же с союзом? Устраивают ли вас мои условия? — Он пристально взглянул на барона.
        - Лично я согласен! — с готовностью ответил тот. — Думаю, что Колонна и другие тоже возражать не станут. Только прежде чем дать окончательный ответ, мы должны все обсудить. На это уйдет самое большее два-три дня.
        - Три дня! — задумчиво повторил Монреаль. — Пожалуй, задерживаться здесь на такой срок действительно небезопасно. — Он вздохнул и, махнув рукой, решительно добавил: — Ну да ладно! Ведь дело идет о целом Риме.

* * *
        - Ночью к осажденным прошел обоз. — Кола ди Риенцо хмуро взглянул на Аримбальдо и Бреттоне, командующих римским войском. — Почему не поставили заставы на лесной дороге?
        - Виноваты не мы, — ответил Аримбальдо, старший из братьев. — Латники самовольно покинули пост. Ведь вчера истек срок, на который их нанимали.
        - Я же обещал рассчитаться с ними после взятия Палестрины, — сказал Кола. — К штурму почти все готово. Скоро из Рима подойдут ополченцы, и мы начнем приступ.
        - Наши люди привыкли получать деньги вперед, — заметил Бреттоне. — Кому охота рисковать головой за одни обещания.
        - Вот как? Тогда объявите всем: кто не желает служить в римской армии, пусть немедленно убирается. Но если кому-нибудь еще взбредет в голову оставить без разрешения пост или нарушить приказ, его повесят как предателя. Кстати, это касается и вас, начальников. — Кола ди Риенцо круто повернулся и пошел к своей палатке.
        Ночной инцидент не на шутку встревожил его. Конечно, несколько повозок с провизией, проскочивших в осажденную Палестрину, не могли существенно повлиять на ход событий. Но то, что наемники перестают подчиняться, служило плохим предзнаменованием. С одними ополченцами замка не взять. Для штурма такой крепости нужны опытные бойцы. Кола посмотрел в сторону высоких каменных стен. Он понимал, что, не заплатив солдатам, начинать приступ немыслимо. Денег же в казне не было. Лишь Аримбальдо и Бреттоне могли бы помочь. Их брат Монреаль был достаточно богат, чтобы ссудить необходимую сумму. Однако в последнее время оба капитана вели себя подозрительно. Доверяться им дальше было опасно.
        Риенцо задумался. Оставалось еще одно средство. Он мог бы пополнить казну за счет новых налогов. Но это неизбежно вызовет недовольство. Отказываться от штурма Палестрины? Отступи они сейчас перед Колонна, завтра придется отступать перед другими. Только разгром мятежного барона позволил бы Римской республике укрепиться и покончить с войной. Кола ди Риенцо с ненавистью вспомнил надменное лицо Стефанелло, последнего представителя многочисленного когда-то рода Колонна. Человек этот славился необычайным коварством. Возможно, ему удалось подкупить Аримбальдо и Бреттоне. Имея такого противника, надо быть начеку.
        Внезапно Кола увидел скачущего по Римской дороге всадника. Еще издали он узнал Чекко Манчини. Художник подъехал к нему.
        - Что-нибудь случилось? — с беспокойством спросил Кола.
        - Монреаль в городе, — сказал Чекко, тяжело слезая с коня.
        - Зачем он пожаловал?
        - Да уж не для того, чтобы помочь нам. Кондотьер предлагает грандам тайный союз. Он обещал расправиться с тобой, если те впустят его наемников в город и согласятся, чтобы Рим стал базой для его армии.
        - С кем же он ведет переговоры?
        - От его имени действует барон Лукка Савелли. Завтра римские патриции должны дать ответ. Можно не сомневаться, что они пойдут на сделку.
        - Теперь ясно, почему мои военачальники пропускают обозы в Палестрину, — хмуро сказал Кола. — Но как удалось узнать о Монреале?
        - Он скрывается в доме Пандольфуччо ди Гвидо. Один из слуг Пандольфуччо сообщил, что в заговоре замешаны не только гранды, но и многие богатые горожане из кавалеротти.
        - Значит, толстосумы заодно с баронами готовы предать Рим! — Кола быстро взглянул на Чекко. — Надо действовать! Скажи, могу ли я в такую минуту рассчитывать на тебя?
        - Иначе я не был бы здесь, — отозвался художник.
        - Тогда оставайся тут за меня. Пусть пока никто не знает о моем отъезде. На наших ополченцев и капитана Риккардо можно положиться. Следи в оба за Аримбальдо и Бреттоне. Чуть что, гони их из лагеря. А наемникам скажи, что в ближайшее время они получат плату за месяц вперед и мы начнем штурм крепости.
        - Поедешь в город один? — изумленно спросил Чекко. — Лучше бы вернуться туда со всей армией.
        - Нельзя выпускать Колонна. С изменниками в Риме я справлюсь и сам. Заодно постараюсь собрать с горожан деньги.
        - Ну дай тебе бог удачи.
        - И тебе тоже.
        Они крепко обнялись. Через несколько минут Кола ди Риенцо покинул лагерь.

* * *
        - Конте с отрядом выступает сегодня. Я бы тоже хотел пойти с ополченцами на штурм Палестрины. — Лоренцо исподлобья взглянул на отца.
        - Мы оба будем там, когда начнется приступ, — отрываясь от бумаг, отозвался Кола ди Риенцо. — А пока тебе придется съездить в Монтефьясконе. Отвезешь кардиналу Альборносу мое послание.
        - Неужели нельзя отправить письмо с другим гонцом?
        - Пойми, сынок, это очень важно. Папский легат обещал прислать конницу. Именно сейчас она нужна, как никогда. Поторопи кардинала и постарайся, чтобы отряд через два дня был в Риме. За это время я соберу с горожан налог, и мы сможем уплатить солдатам. Тогда и начнем штурм Палестрины.
        - Разве нельзя обойтись без всадников кардинала, отец?
        - Мы должны оставить их в городе. Ведь если нас не будет, заговорщики опять попытаются поднять мятеж.
        - Ты отправляешь с Конте почти всех верных людей. Не лучше ли оставить часть отряда? Когда я вернусь, можно будет взять их с собой.
        - Здесь я как-нибудь обойдусь. После казни Монреаля и Пандольфуччо ди Гвидо изменники поджали хвосты. А вот нашим под Палестриной необходима помощь. Наемники грозят покинуть лагерь. Надо показать им силу республики.
        Кола вновь склонился над столом. Дописав письмо, он приложил к бумаге свою печать.
        - Возьми двух солдат из моих стражников. Скачите, не жалейте коней. — Он поднялся, обнял сына и трижды поцеловал.
        - До свидания, отец, — пряча письмо на груди, сказал Лоренцо. — Я сделаю все, чтобы выполнить твой наказ.
        Проводив сына до двери, Кола ди Риенцо подошел к окну. Внизу на площади перед Капитолийским дворцом строились ополченцы. Оттуда доносились слова команд, голоса и плач женщин, пришедших проститься с близкими. Среди провожавших Кола узнал своего тестя Франческо Манчини. Тот стоял рядом с племянником Конте. В блестящих доспехах и высоком шлеме капитана ополченцев сын художника выглядел бывалым рыцарем. Вот он подал знак, и трубачи протрубили сигнал «в поход». Отряд длинной колонной двинулся с площади.
        Кола устало опустился в кресло. Уже трое суток, с того дня как пришло известие о появлении в Риме Монреаля, он почти не спал. И сейчас тревожные мысли не давали сомкнуть глаз. К счастью, удалось схватить кондотьера. Главный заговорщик и его укрыватель Пандольфуччо ди Гвидо казнены. Но в городе действуют их многочисленные сообщники. Лукка Савелли, другие бароны и богатые пополаны, готовившиеся предать республику, остались на свободе. И трогать их нельзя. Прежде надо покончить с Колонна. Только падение Палестрины могло развязать руки для борьбы с тайными недругами в самом Риме.
        А пока враги распускали всевозможные слухи и подбивали горожан уклоняться от уплаты налогов. Несмотря на решение народного собрания, сбор средств на армию проходил с трудом. В некоторых районах чуть было не дошло до бунта. Приходилось даже прибегать к помощи солдат, чтобы утихомирить крикунов. Теперь с уходом преданных ополченцев в городе будет еще неспокойней.
        Погруженный в свои думы, Кола не заметил, как к нему подошел Франческо Манчини.
        - Ну вот, простился с Конте. Он уверен в нашей победе.
        - Побольше бы нам таких воинов, — тихо отозвался Кола ди Риенцо.
        - А тебе пора отдохнуть. Ведь человек не может без сна. — Старый нотарий положил руку на плечо зятю. — Ступай-ка приляг, мой друг.
        - Потом отосплюсь. Еще надо успеть многое, — вздохнул Кола.
        - Не лучше ли вам с Ниной перебраться пока в мой дом? В нашем квартале было бы спокойней.

* * *
        В доме столяра Паоло Буффа было шумно и весело. Соседи и друзья собрались к столяру на семейное торжество. Он справлял в этот день крестины третьего сына. Женщины хлопотали вокруг младенца, укладывая его в свежевыструганную люльку.
        Придвинув стол к верстаку, Буффа расставил на них горшки с полентой и вареными овощами. Сосед, горбатый ткач Симоне, разлил по кружкам вино из глиняной оплетенной бутыли. Когда все было готово, хозяин пригласил друзей к столу.
        - Выпьем за новоокрещенного раба божия Николая! — торжественно произнес он. — Пусть господь пошлет ему удачу и крепкое здоровье.
        - За нового римлянина! — Гости дружно подняли и осушили кружки.
        - Жаль, вина больше нет, — кивая на пустую бутыль, вздохнул Симоне. — Разве так следовало бы отметить это событие.
        - И поленту придется есть без соли, — пробуя густой отвар из горшка, пробасил кузнец дель Веккио. — От чертовых налогов можно сдохнуть.
        Одноглазый гигант положил на стол ложку и в сердцах добавил:
        - Ладно бы грабили синьоры, а то свой брат, из таких же простолюдинов, обирает почище любого разбойника. Виданное ли дело, чтобы взимать подати за вино. Этого не было даже при баронах.
        - Напрасно ты ворчишь на Колу, — возразил ткач Симоне. — Не он, а Стефанелло Колонна опять начал войну. Кроме налогов, где Риенцо взять денег на солдат? Наемники сражаться даром не станут.
        - Деньги могли бы быть, — вмешался в разговор зеленщик Кафарелло. — Вместо того чтобы казнить Монреаля, следовало бы получить за него выкуп. Ведь кондотьер обещал за жизнь двадцать тысяч флоринов.
        - Прежде, когда Кола был трибуном, он заботился о римлянах, — подхватил кузнец. — А теперь, став сенатором, он больше думает, как бы угодить Авиньону. Недаром папский легат прислал его сюда.
        - Наш капорионе Пандольфуччо ди Гвидо правильно говорил, что Риенцо ничего не жалеет для себя, а других готов морить голодом, — заметил Кафарелло. — Он советовал изгнать его из города как предателя.
        - Кто бы здесь тогда правил? Уж не ты ли? — с иронией спросил Симоне.
        - Можно было бы установить народную синьорию, как во Флоренции.
        - Пандольфуччо сам предатель и получил по заслугам, — нахмурился Паоло Буффа. — Лукка Савелли и другие гранды не зря водили с ним компанию.
        - Ты все еще веришь в Риенцо, — усмехнулся дель Веккио. — Даже сына назвал в его честь Николаем. А по мне, лучше уж иметь таких псов, как Колонна и Савелли, чем сидеть впроголодь и без вина…
        - Довольно вам спорить, — прервала их старуха, мать столяра. — Поговорили бы о чем другом или спойте, пока малый не спит.
        - Песню! Давай песню! — зашумели гости.
        Микеле, старший сын Паоло Буффа, неокрепшим еще, юношеским голосом запел. Остальные подхватили.

* * *
        - Проснись, Кола! Скорее проснись. Послушай, о чем он говорит. — Нина настойчиво трясла мужа за плечо.
        Когда тот наконец открыл глаза, она растерянно показала на старого Люччоло Пелличаро, дальнего родственника из деревни, который жил последние месяцы с ними.
        - Здесь творится недоброе, — запинаясь от волнения, сказал старик. — Я спустился на первый этаж и никого не нашел. Мы остались одни. Все чиновники и стражники покинули дворец.
        - Как покинули? Почему? — Кола ди Риенцо быстро встал с постели и принялся торопливо одеваться.
        - Наверно, испугались угроз заговорщиков, — тихо произнесла Нина. — Зря ты отправил все отряды осаждать Палестрину.
        - Нельзя выпускать Стефанелло Колонна. Замок вот-вот падет, — сказал Кола. — Тут справимся сами. Кардинал Альборнос обещал прислать из Монтефьясконе конный отряд.
        - Успеют ли они?
        - Я послал к легату Лоренцо. Всадники должны были быть в Риме еще вчера.
        - Однако пока их нет, — заметил Люччоло Пелличаро.
        - Они могут явиться каждую минуту, — успокоил старика Риенцо.
        В это время внизу громко хлопнула дверь, донесся топот бегущего, кто-то поднимался по лестнице. Люччоло и Нина с тревогой переглянулись. Кола снял со стены меч. На пороге комнаты показался Паоло Буффа.
        - Спасайтесь, ваша милость, — тяжело переводя дыхание, сказал столяр. — Лукка Савелли и другие гранды хотят убить вас. Спрячьтесь где-нибудь, пока не прибудут наши солдаты.
        - Он прав, Лоренцо и отряд из Монтефьясконе могут задержаться. Надежнее переждать опасное время у друзей. — Нина умоляюще взглянула на мужа.
        - Бежать из Капитолия я успею, — в раздумье сказал Кола. — Возможно, они еще не осмелятся напасть на дворец.
        - Спешите, не то будет поздно. — Паоло Буффа указал на окно.
        Со стороны рынка и Капитолийской площади двигались толпой заговорщики. В руках идущих сверкало оружие.
        - Буди Маддалену! Веди ее к выходу в Табулярий, — обратился к жене Кола ди Риенцо. — А вы помогите-ка мне запереть хорошенько двери.
        Вместе с Паоло и Люччоло Пелличаро он спустился вниз, чтобы закрыть двери на железные засовы. Когда все было готово, они собрались у входа в Тубалярий, откуда можно было незаметно выбраться к развалинам древнего форума. Нина привела наспех одетую Маддалену. Девочка жалась к матери, испуганно протирая заспанные глаза.
        - Ступайте в дом Манчини и ждите там, — сказал Риенцо, целуя дочь и жену. — Люччоло и Паоло вас проводят.
        - А ты? Неужели останешься здесь? — не удержав слез, спросила Нина.
        - Я не только сенатор, но и трибун, — ответил Кола. — Попробую поговорить с ними.
        Он вернулся во дворец и, закрыв ход в Табулярий, направился в зал Совета. Между тем заговорщики приблизились к Зданию. С площади донеслись яростные угрозы. Крепкие дубовые двери задрожали от ударов. Прислушиваясь к крикам, Кола ди Риенцо взял знамя республики с изображенными на нем буквами «SPQR», что означало «сенат и римский народ», и поднялся на второй этаж к балкону, откуда обычно произносил речи.
        Развернув знамя, он смело вышел на балкон и сделал знак, чтобы все замолчали. Неизвестно, чем кончилось бы дело, если бы ему позволили говорить. Однако он не успел раскрыть рта. На балкон обрушился град стрел и камней. Одна из стрел ранила его в руку, несколько камней угодило в голову.
        Выронив знамя и обливаясь кровью, Кола поспешно отступил назад. С трудом держась на ногах, он вытащил из раны стрелу и кое-как перевязал руку обрывком рубахи. Надо было спасаться. Но как? Дворец окружили враги. Солдаты из Монтефьясконе, как назло, задерживались.
        Внезапно Риенцо заметил густой черный дым, клубами поднимавшийся над портиком. Он приблизился к окну и увидел, что дверь облили смолой и подожгли. Огненные языки уже лизали деревянный карниз. Стало ясно, что заговорщики все учли и действуют по плану. Раздумывать долго не было времени, пламя быстро надвигалось.
        Кола бросился в комнату, где жил Люччоло Пелличаро и, превозмогая боль в руке, надел поверх окровавленного камзола потрепанный плащ старика. Затем кое-как остриг бороду. Едва успев переоблачиться, он услышал громкие крики. Мятежники ворвались во дворец и поднимались уже по лестнице.
        Спрятавшись в маленькой полутемной каморке, Риенцо улучил момент и ловко смешался с нападавшими. Ему удалось благополучно спуститься вниз и добраться до самой двери. Но тут он увидел Лукку Савелли, отдававшего какие-то приказания своим людям. Отступать было поздно.
        Отвернув лицо в сторону, чтобы не быть узнанным, Кола попытался пройти мима. Однако один из слуг барона крепко схватил его за раненое плечо.
        - Кто таков? — спросил он. — Ну-ка покажись!
        Кола застонал от резкой боли.
        - Да это же сенатор! Клянусь сатаной! — вглядываясь, воскликнул Лукка Савелли. — Не упустите его, молодцы. Каждый получит по десять флоринов.
        На Колу ди Риенцо накинулось сразу несколько человек. Истекающего кровью пленника вывели на площадь и поставили у статуи черного базальтового льва, где он некогда вершил правосудие. Обступив Риенцо, заговорщики принялись осыпать его бранью. Однако никто не решался первым пустить в ход оружие. Даже в своей окровавленной одежде с остриженной бородой и перевязанной рукой он внушал страх.
        Едва держась на ногах, Риенцо молча вглядывался в людей, толпившихся вокруг. Сильнее, чем угроза смерти и жгучая боль от раны, мучило Колу сознание обиды. Многие из тех, кто стоял здесь, не были грандами, не были и городскими толстосумами, которые могли быть недовольны его правлением. Нет, то были простые, незнатные римляне, чьи интересы он защищал и отстаивал.
        На мгновение память перенесла Колу назад к той минуте, когда он торжественно въезжал в Рим после семилетнего отсутствия. Весь город тогда с радостью встречал его. Какие почести оказывал ему народ на пути к Капитолию. Почему же сейчас они не хотят ему помочь?
        Кола ди Риенцо вдруг покачнулся и, пытаясь удержаться, оперся здоровой рукой о базальтовую морду льва. Холод камня, остывшего за ночь, несколько успокоил его и вернул силы. Он выпрямился и бросил взгляд вдаль, туда, где за мостом через Тибр находился дом Манчини.
        «Хорошо, что жена и дочь в безопасности. И мне надо было бы уйти с ними, — подумал Риенцо. — Благородный человек этот Буффа, честный и преданный до конца».
        Мысль о столяре заставила его улыбнуться. В этот момент, по знаку Лукки Савелли, один из слуг барона вонзил кинжал в спину раненого. Тотчас набросились на Колу и другие. Исколотый ножами, так и не проронив ни слова, он упал к подножию статуи.

* * *
        Ненастной ночью 8 октября 1354 года в глубине древних римских катакомб горел одинокий огонек масляного светильника. Слабый язычок пламени тускло озарял изъеденные сыростью серые стены и ровные ряды могильных плит. Франческо Манчини, Нина и маленькая Маддалена молча смотрели, как работают кирками художник Чекко и Люччоло Пелличаро. Они старались сдвинуть плиту с надписью: «Марко, сын Лоренцо. 1324 -1336». Наконец им удалось приподнять ее и отвалить в сторону.
        - Лоренцо и Конте все нет, — вытирая с лица пот, сказал Люччоло. — Не случилось бы с ними беды.
        - Бог даст, не погибнут! Ночь темная, — отозвался художник. — Солдаты наверняка пьяны. Стефанелло Колонна не скупится на вино.
        - Вчера у них была настоящая вакханалия, — подтвердил нотарий Франческо. — Особенно на кампо дель Ауста.
        - Видел там костер? — Чекко взглянул на брата.
        - Я смотрел из церкви Марчелло, видел, как снимали со столба тело Колы, — кивнул Франческо.
        - Отряд из Монтефьясконе так и не явился в Рим, — вздохнул Люччоло Пелличаро. — зрямы понадеялись на помощь папского легата.
        - Кардинал Альборнос умышленно задержал всадников, — сказал Чекко. — Лоренцо напрасно прождал два дня.
        - А что с римской армией, осаждавшей Палестрину? — спросил Франческо. — Каким образом Колонна так быстро вернулся в город?
        - Едва стало известно об убийстве Колы, наемники покинули войско, — ответил художник. — Нам с Конте и другим добровольцам ничего не оставалось, как разойтись по домам. Теперь бароны опять хозяйничают в Риме.
        - Там кто-то идет! — воскликнула Маддалена. — Кажется, это брат.
        Девочка показала рукой в темную галерею катакомбы. В дальнем конце ее появился неровный огонек факела. Вскоре в подземный зал вошли Лоренцо и Конте, вооруженные мечами. Лоренцо нес что-то завернутое в камзол. Рубашка на нем была окровавлена.
        - Ты ранен? — шагнув к сыну, быстро спросила Нина.
        - Пришлось драться с караульными, — глухо отозвался юноша. — Они не успели поднять тревогу.
        Он развернул камзол, в котором был собран прах отца. Женщина со стоном опустилась на колени. Все молча стояли вокруг. Послышались рыдания. Это плакала, уткнувшись в плечо деда, маленькая Маддалена.
        Старый нотарий Франческо бережно переложил пепел в небольшую урну с изображенным на ней крестом. Урну поставили рядом с полуистлевшим гробом Марко. Когда плиту водворили обратно, Конте показал на свободное место под надписью:
        - Здесь вполне уместится еще одно имя.
        - Не надо, — вытирая глаза, сказал Франческо. — О нем будут помнить и так.
        Римские воины
        notes
        Примечания
        1
        Данте (1265 -1321) — великий итальянский поэт, творец «Божественной комедии».
        2
        Префект — начальник городской милиции Рима.
        3
        Марсилий Падуанскнй (1270 -1342) — прогрессивный итальянский политический деятель, противник притязаний папства на светскую власть.
        4
        Камера — городская канцелярия, ведавшая церковными и светскими делами.
        5
        «Совет тринадцати» — орган городского самоуправления из тринадцати человек, по числу районов.
        6
        Черные гвельфы — партия флорентийских банкиров, связанная с папой и одержавшая победу с помощью французских войск.
        7
        Траян (53 —117) — римский император. Воздвиг колонну в честь победы над Дакией.
        8
        Тит Ливий — древнеримский историк. Цицерон — выдающийся оратор Древнего Рима.
        9
        Парламенто — народное собрание.
        10
        Placet! (лат.) — Одобряем!
        11
        Марс — бог войны.
        12
        Минерва — богиня мудрости.
        13
        Канцона — род лирического стихотворения в итальянской поэзии.
        14
        Паллиум — узкая лента, носимая архиепископами.
        15
        Истина порождает ненависть (лат.).
        РИС. 77 -79.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к