Операция «Дозор» Николай Матвеевич Егоров
        Действие повести происходит в пионерском лагере. Главный герой ее — пятиклассник Пантелей, мечтающий совершить подвиг, вырабатывает план захвата обнаруженного им «шпиона», вместе с другими пионерами участвует в военной игре, организованной пограничниками.
        О веселых приключениях ребят, их радостях и огорчениях, победах и неудачах рассказывается в этой книге. Имена героев, события, место действия повести вымышлены.
        Николай Матвеевич Егоров
        Операция «Дозор»
        
        1
        Место для засады — лучше не бывает! Над невысоким обрывом словно карниз, нависли густо переплетенные ветви. Тут хоть сто лет таись — не обнаружат. Однако сейчас в распоряжении Пантелея ста лет не имеется. И даже часа. С минуты на минуту могут хватиться, что его в отряде нет, и потому надо поскорее выбираться отсюда. Да как выберешься, если между засадой и отрядным участком на пляже лежит ровная и совершенно открытая россыпь прокаленной прибрежной гальки?
        Орионовна возвышается на своем любимом, большом, как стол, камне. Кругленькая, с кругленьким лицом, она сидит, поджав ноги, и страдает от жары: на глаза надвинула соломенную шляпку, на плечи набросила махровое полотенце и то и дело промокает уголком розовые потные щеки. Сильный свет солнца падает на неподвижную поверхность моря, дробится и, отражаясь, бьет в глаза. Орионовна отворачивается от моря и с тоской смотрит на заросли, что дугой огибают бухту и пляж. Она, небось, охотно ушла бы с этой каменной сковородки в лес. И самое опасное теперь — на нее напороться.
        Орионовна — воспитательница пятого отряда Ирина Родионовна. Вожатым в отряде — Валерий Васильевич. Он сейчас стоит на границе между отрядами, у самой воды, и что-то рассказывает вожатой шестого отряда Валерии Васильевне, улыбается и плавно разводит руками. Валерия Васильевна, высокая, красивая, увлеченно слушает Валерия Васильевича, даже темные очки сняла и будто под музыку помахивает ими. Но все равно не проскочишь — Валерий Васильевич наблюдателен и сразу засечет.
        Вот как все обернулось: уходил в засаду, а угодил в мышеловку! Скоро прозвучит сигнал: первая очередь — в море! В этот момент и всполошатся.
        Пантелей согнулся, как бегун перед высоким стартом. Рукой легко уперся в корявый ствол граба. В этом положении легче стоять и можно без промедления ринуться вниз, лишь бы представился удобный момент…
        Конечно, ему влетит. Пусть влетит! Время он провел не зря и не зря пострадает. То, что он увидел, для первой разведки — вполне достаточно.
        Справа, если смотреть на море, выделяется низкий мыс. Это наверняка Митрич Малый, другого такого, похожего на нож, не видно. Слева — мыс Митрич Большой. Он еще дальше вдается в море, и загривок у него, как у зубра. Все совпадает с тем, что рассказывали ребята, которые уже во второй, а то и в третий раз приезжают сюда.
        Между мысами — лесистые склоны. С двух сторон сбегают они к сухому в эту летнюю пору руслу Кристинина ручья. Выше по ручью синеет теснина — Кристинина погибель. Ближе к морю, на покатых полянках, в тени дубов — постройки лагеря. А перед ними, у берега, — голубая фанерная хижина бородатого плаврука Эммануила Османовича. К хижине цветными ребристыми крыльями примыкают прямоугольные навесы. Когда дует ветер с моря, крылья дрожат и чудится, что все это вот-вот взлетит и на бреющем понесется над волнами.
        На мысу Митрич Большой возвышается башня. Наблюдательный пункт пограничников. Где-то там и прожекторы, стремительными лучами которых по ночам озаряются берег и море.
        На пути к Митричу Большому — нагромождение оранжевых глыб. Точно стадо моржей выбросилось из воды и сгрудилось под низким обрывом. Больше некуда, а «моржи», глупые, все лезут и лезут. И конца им не видно. Из моря торчат лохматые, в зеленой щетине, каменные морды животных. На второй день после приезда в лагерь штормило, среди глыб бушевали волны, и слышался рев, словно «моржи» пришли в ярость…
        Оранжевые камни впредь из виду не выпускать. Почему? На то «есть свои веские причины. Веские и тайные…
        Эммануил Османович вышел из голубой хижины, по лесенке взбежал на крышу. У него растет брюшко, и он все время втягивает его. Оттого плечи невольно вздергиваются, и шея кажется совсем короткой. На голове плаврука — фуражка-мичманка. Лицо обрамлено узкой черной бородкой.
        Эммануил Османович положил руки на перильца, посмотрел на море, на небо. Наверное, он воображал себя старым морским волком, стоящим на капитанском мостике. Одно его слово — и выбегут на палубу корабля матросы, кошками взберутся на реи, переставят паруса, и фрегат ляжет на новый курс.
        Но время шло, матросы не вылезали из кубрика, и Эммануил Османович махнул рукой. Это был знак горнисту. Тот поднес трубу к губам, и над пляжем прокатились сверкающие медные звуки.
        Ребята вскочили, рванулись к воде.
        Орионовна тоже вскочила, предупреждающе вытянула вперед руки:
        - Это — не для вас! Это — для нас! Вы — ждете нашу команду.
        Ребята знали, что без разрешения воспитателя к воде подходить нельзя, но всякий раз, услышав сигнал, они кидались к морю.
        Орионовна и Валерий Васильевич взялись наводить порядок, а Пантелей оттолкнулся от дерева, скользнул вниз и вприпрыжку понесся к отряду. Ему всего несколько секунд нужно было на то, чтобы добежать до отряда, завернуть за спину Орионовны, затем вылететь из-за нее и занять свое место в шеренге, в двух шагах от воды. А там — сигнал — и купайся себе! И то, что он встанет в шеренгу чуть-чуть позже других, может пойти ему на пользу — не спешил человек, ждал команды воспитательницы!
        Все складывалось наилучшим образом: он бежал к отряду, а Орионовна и Валерий Васильевич все еще были заняты самыми нетерпеливыми ребятами.
        Все обошлось бы, если бы не Ленка Яковлева.
        - Пантелей! Давай! Быстрей! — завопила она. — Смотри опоздаешь! Без моря останешься!
        И тут же, точно хлыстом по воздуху ударили, раздался возмущенный крик Бастика Дзяка:
        - Чего одешь?! Пдооили тебя!
        Бастик не выговаривает «р», и тем, кто впервые слышит мальчугана, кажется, что у него насморк.
        - Не твое… дело!!! — до невозможности повысила Ленка голос. — Панте-лей!!! Скорей!!! — Она схватила свою рыжую челку, дергала, едва с корнем не вырывала: дескать, чего ты медлишь, растяпа!
        Козлом скакавший по галечнику, Пантелей от этого сдвоенного крика замер в нелепой позе — на одной ноге, руки в стороны.
        Валерий Васильевич обернулся и засмеялся.
        Розовое лицо воспитательницы порозовело еще сильнее.
        - Поди-ка сюда, — угрожающе, ровным голосом позвала Орионовна. — Ну…
        Пантелей приблизился не спеша, но с выражением полнейшей покорности: чтобы побыстрее отделаться от старшего, надо меньше сопротивляться. Пусть воспитательница мораль почитает — выслушаем, скажем, что понимаем. Пусть она накажет — вытерпим. Лишь, бы с расспросами не наседала.
        - Где ты был? Почему ты отсутствовал? — Орионовна, как назло, начала с расспросов и не торопила с ответом — поставила голову боком, направила ухо на Пантелея: дескать, я вся внимание — подумай и выкладывай по порядку.
        Пантелей разглядывал маленькое, розовое, просвеченное солнцем ухо и молчал.
        - Так!.. Хорошо же ты начинаешь лагерную смену! Третий день всего — и уже самовольная отлучка неизвестно куда и неизвестно зачем… Что ж, буду знать, каков ты. Кстати, напомни свою фамилию… Ну!
        Пантелей замялся и тихо произнес:
        - Кондра… шов…
        - Не расслышала, повтори.
        Пантелей скупо прибавил:
        - Кондрашов моя фамилия!
        - И вовсе нет!!! — радостно заорала Ленка Яковлева. — Кондрашин его фамилия! Я знаю — Кондрашин!
        Орионовна недоверчиво взглянула на Ленку.
        - Кондрашин, Кондрашин! — закивала Ленка. — Мы в одною доме живем, в одном классе учимся!
        - Зачем тебе это понадобилось — искажать свою фамилию? Ну?
        В глазах Бастика Дзяка отразилось безграничное любопытство, но сейчас главное было — выручить товарища, и Бастик подсказал:
        - Он нечаянно…
        Пантелей опустил голову, исподлобья посмотрел на Ленку и одними губами неслышно проговорил: «Погоди же, Чемодан для Грамот».
        Ленка подергала челку и тоже одними губами ехидно бросила:
        - Да-с!
        «Даскнуть бы тебе!» — вертелось на языке Пантелея, но он перехватил взгляд Капы Довгаль и сдержался.
        Черные мохнатые глаза Капы Довгаль сначала изучающе остановились на Пантелее, потом нашли Ленку, и она проглотила то, что» хотела добавить к своему «да-с!»
        Капа вообще говорила мало. И самым неприятным было, когда: она, отворачиваясь, негромко и протяжно выговаривала: «Стыыы-доба!» Значит — все, не стоишь ты того, чтобы обращать на тебя внимание и принимать всерьез.
        Орионовна больше не могла ждать и сообщила Пантелею, будто он слепой и глухой — не знает, что здесь к чему:
        - Сейчас все твои товарищи пойдут купаться. И у тебя… — Она сделала паузу, дала Пантелею возможность осознать сообщение и добавила: — И у тебя будет время помолчать. Здесь вот — на берегу. Иди же на свое место!
        Пантелей послушно отошел и сел на ташки-вьетнамки.
        - Накрой голову, — потребовала Орионовна. Она не собиралась выпускать его из виду.
        Пантелей надел пилотку.
        Ребята плескались в узкой полоске воды между берегом и пенопластовыми поплавками на капроновой веревке. Валерий Васильевич стоял у самой черты ограждения, и все равно вожатому было по пояс.
        Орионовна памятником высилась на своем камне, считала головы мальчишек и девчонок и строго предупреждала:
        - Не нырять! Не нырять!
        Санька Багров крутился возле Валерия Васильевича: сюда Орионовна поглядывала реже. Улучил момент, нырнул. Валерий Васильевич сделал вид, что ничего не заметил, но Орионовна была начеку, ткнула пальцем, погрозила:
        - Выведу на берег!
        Здесь, на берегу, время ползет медленнее черепахи. Пантелей томился от жары, от желания броситься в море, нырнуть разок-другой. Можно бы подойти к Орионовне, оказать: «Больше не буду». Она сразу спросит: «Так где же ты был?» А он скорее откусит себе язык, чем раскроет свою тайну. Вернее всего — сидеть и помалкивать, помалкивать и терпеть…
        Горнист просигналил, и первая смена купающихся неохотно вылезла из моря. Ребята валились на гальку. Санька Багров шумно отфыркивался:
        - Хорро-шшо!.. Да жалко — мало!
        Мало ему! Позагорал бы тут! От Пантелея дым пойдет, если Орионовна заставит вторую смену на берегу провести.
        Бастик Дзяк купался в голубых резиновых тапочках. Выходя из моря, он снял их, наполнил водой, понес к Пантелею.
        - Полить тебе на спину?
        - Только мучиться, — отказался Пантелей.
        Бастик выплеснул воду на камни, она высохла на глазах. Пленка воды сжималась от краев к середине, пока не исчезла. Пантелей еще ниже опустил голову, отяжелевшую от жары и обиды.
        Орионовна позвала его и догадливо прищурилась:
        - А ты, Кондрашин, не родственник Ивану Пантелеевичу Кондрашину?
        Пантелей вздохнул.
        - Да или нет?… Ну!
        - Да! — подала голос Ленка. — Я знаю! Родственник! Даже сын!
        - Ах вот как! — Орионовна всплеснула руками. — Следовательно, ты и к Пантелею Лукичу Кондрашину имеешь отношение?
        - Имеет! — молниеносно подтвердила Ленка. — Он даже внук!
        Орионовна бессильно опустила плечи — так она огорчилась!
        - Ай-яй-яй!.. Такая уважаемая у тебя семья! И ты так… ведешь себя… Разве таким должен быть потомок Пантелея Лукича?
        - Потомок! — завизжала Ленка, давясь от смеха.
        - Яковлева! — одернула Орионовна Ленку.
        - Схлопочешь ты! — грозно прошептал Санька Багров.
        Ленка повела плечами:
        - Испугалась! Аж дрожу!
        - Схлопочешь! — громко поддержал Бастик Саньку.
        Ленка пригладила челку и рта больше не раскрыла.
        Бастик Дзяк первый заметил, что на этот раз Ленка приехала в лагерь не с рюкзаком, как в прошлом году, а с большим чемоданом.
        - Она пдимедная! — возвестил Бастик. — Ее всегда гдамотами нагдаждают! А в дюкзаке везти их домой неудобно. Вот она и выпдосила у мамы чемодан. Мечтает наполучить кучу гдамот!
        - И вовсе нет! И вовсе нет! — безуспешно пыталась возразить Ленка.
        Объяснение Бастика ребятам понравилось, и приклеилась к Ленке кличка — Чемодан для Грамот, или сокращенно, Чемодан. Не отлепить ее!
        Бастик и трудное имя-отчество Ирины Родионовны переделал в короткое и звучное — Орионовна…
        - Ай-яй-яй, — сокрушалась Орионовна, глядя на Пантелея. — Ай-яй-яй!
        Но тут горнист просигналил: приготовиться! Орионовна с сожалением отвернулась от Пантелея.
        Вторая смена стала строиться на краю берега, у воды.
        Валерий Васильевич подошел к Пантелею, наклонился к нему:
        - Признался бы ты: куда ходил, что видел? Может, что интересное открыл? Так двинули бы по твоему следу всем отрядом, а? Еще спасибо тебе сказали бы.
        - Только нашей благодарности не хватало! — не оглядываясь, перебила Орионовна. — Такую фамилию носит и…
        - Что ж, ладно, — сказал Валерий Васильевич. — В конце концов каждый человек имеет право на личную тайну. И на уважение к этой личной тайне. Пошли купаться. Под мою ответственность.
        «Под мою ответственность» было предназначено для Орионовны. Она прикрыла глаза: идите уж, что с вами поделаешь!
        Валерий Васильевич положил сильную ладонь на горячее плечо Пантелея:
        - Нырнем, брат! Остудимся, чтобы лучше думалось и чувствовалось!
        Рослый, мускулистый, он, красиво прихрамывая, направился к воде. Валерий Васильевич известный на всю область спортсмен-легкоатлет. Барьерист. За четырнадцать секунд пробегает сто десять метров, на пути перелетая через десять высоких барьеров. Весной на соревнованиях он повредил стопу и теперь почти не тренировался — лечился. Пантелей и все другие ребята с первой встречи зауважали Валерия Васильевича. Благодарность сейчас наполняла душу Пантелея, и он едва не захромал, подражая вожатому. Да побоялся, что невольно передразнит Валерия Васильевича.
        После жары на берегу море показалось прохладным, и Пантелей сначала поплыл быстро, энергично, а потом, разогревшись, лег на спину, и мелкие волнишки заскользили по лицу. И вдруг они сбесились — ударили в нос, в рот. Пантелей поперхнулся, ошалело замотал головой. По громкому смеху понял, что это Ленка Яковлева плеснула в лицо. Повернулся туда-сюда, обнаружил ее: она стояла вблизи берега, готовая выбежать из воды.
        - Только посмей! — крикнула Ленка.
        Он не посмел, видел: она ждет не дождется, чтоб он погнался за нею.
        - Нужно было тебе шуметь! «Пантелей! Быстрей!»
        - Я же хотела как лучше!
        - Выдала и еще «спасибо» выпрашиваешь!
        - И не выпрашиваю! И не выпрашиваю!
        Ленка едва не плакала. Светлые волосы облепили голову. С лица, как слезы, сбегали капли морской воды.
        - В другой раз не влезай — сам отвечать буду, — Пантелей не умел долго злиться, а слезы тягостно действовали на него. — Разнюнилась тут.
        Ленка вылезла на берег.
        Пантелею тоже расхотелось купаться. Да и срок истек. Только Пантелей шагнул из воды — сигнал послышался.
        Ленка шмыгала носом — успокоиться не могла. Капа Довгаль осуждающе покачала головой. Пантелей не разобрался, к кому это относилось — к нему или к Ленке, но почувствовал себя виноватым. Такой он человек. И судьба у него такая, что даже доброе недобром оборачивается.
        Орионовна не первая укоряла Пантелея его фамилией. Будто он виноват, что не родился, скажем, Петровым или Ивановым. То, что позволялось Петровым или Ивановым, то, безусловно, воспрещалось ему, Кондрашину. Он гордился своим дедом Кондрашиным и своим отцом Кондрашиным, но как часто эта гордость сопровождалась горечью!
        Дед был знаменитый. Перед Великой Отечественной войной служил на границе. Вступил в бой с фашистами в первый день войны в первый час, даже в первую секунду. И сражался без передышки восемь дней и ночей, хотя с ним была совсем небольшая группа красноармейцев, вооруженных лишь винтовками и гранатами. Закончился хлеб, но пограничники защищали свою позицию. Закончилась вода — пограничники все равно держались. Закончились патроны, и тогда отважные бойцы с последними гранатами бросились в атаку, прервали окружение и ушли в лес. И стали партизанами. Пантелей Лукич командовал отрядом и погиб на третьем году войны.
        Сын Пантелея Лукича, Иван Пантелеевич, в те военные годы — подросток, пошел на завод учеником токаря. Ученичество было недолгим — сын пограничника вскоре заменил рабочего, ушедшего на фронт. К концу войны Иван Кондрашин стал отличным токарем, потом лучшим в городе, а потом знаменитым на всю область. Его портрет — на доске Почета в центре города.
        Пантелей любил деда и отца безграничной и верной любовью, и только он знал, как это трудно — носить фамилию Кондрашиных. Чуть кто услышит, тут же спрашивает: а не в родстве ли ты с Пантелеем Лукичом и с Иваном Пантелеевичем? И, убедившись, что в родстве, — советует всегда брать с них пример. Будто он сам этого не хочет не стремится к этому. Но ему же говорят: тебе многое дано, с тебя многое и спросится. И сам ты на деле, выходит, ничего не стоишь, нуль ты перед собственной фамилией, или, в крайнем случае, фигура, которую может шпынять кто угодно с самой незаметной фамилией. Ты ему — ничего, а он тебе такое может наговорить, что поневоле захочется впредь скрывать: кто ты и от кого происходишь…
        Мучился всем этим Пантелей давно. Наверное, с той поры, когда понял, что он — Кондрашин, сын Кондрашина и внук Кондрашина. Мучился и мечтал доказать, что он и сам не лыком шит.
        Да не так просто сделать это. Война была давно. На всенародную стройку не убежишь, а убежишь — поймают и домой вернут. Кому ты, неумеха, на стройке нужен? От кружка юных космонавтов до космоса не ближе, чем от любой другой точки земли. Что остается? Макулатуру собирать? В школьный двор металлолом стаскивать — ржавые кровати да битые радиаторы водяного отопления? Это всюду делается, ничего в этом необыкновенного нет…
        Странно ведут себя взрослые: в пример ставят, что давно в историю вошло. В великие времена все это было. Как же ты сравняешься с известными и заслуженными людьми, если то, на чем они себя показали, сто раз в книгах описано, в кино снято? Не вернешь тех времен, не повторишь…
        И все-таки родился у Пантелея один счастливый замысел. Очень секретный замысел. Многое еще надо взвесить, со всех сторон оглядеть. Но кажется, что-то может выйти. И так хочется, чтоб вышло!..
        Пока Пантелей думал думу о своей странной доле, наступила пора купаться. Плаврук с капитанского мостика еще раз оглядел морскую даль. Горнист продул горячо блестевшую трубу. Валерий Васильевич что-то сказал Валерии Васильевне и покинул пост на границе двух отрядов.
        - Ребята, — обратился вожатый к пионерам, — кто хочет нырять, — поднимите руки.
        Мальчишки вскочили и пустились плясать, хлопая в ладоши и крича «ура».
        Орионовна раздраженно замахала руками. Валерий Васильевич с любопытством смотрел на ребят, будто это были марсиане.
        - Я просил вас поднять руки, а вы что делаете? — спросил Валерий Васильевич.
        - Но ведь нырять запрещено! — сказала Орионовна, и мальчики замолкли: могло оказаться, что радуются они рано, если не зря.
        - А мы не будем отменять запрет, — объяснил Валерий Васильевич. — Мы проведем организованную тренировку на тему: «Как правильно погружаться в воду и как на ней держаться…»
        Вожатый упирал на слово «организованно» и «тема». Это, видно, убедило и успокоило Орионовну.
        - Обязательно организованно и непременно осторожно, — предупредила воспитательница.
        Мальчишки снова заплясали и закричали «ура!».
        - А мы что — хуже? — обиделась Ленка Яковлева.
        - Я обращался не только к мальчикам, — сказал Валерий Васильевич.
        - Это вы сейчас так, — не желая расставаться с обидой, упрекнула Ленка. — Всегда и везде мальчишкам — все в первую очередь, а девочки — обойдутся! Должно же быть равноправие?!
        - Хорошо, — предложил Валерий Васильевич. — Пусть девочки ныряют первыми.
        Девчонки запротестовали — многих страшила эта необычная тренировка.
        А все было очень просто. Следовало набрать в легкие воздух, погрузиться в воду, сложиться калачиком и подождать, пока вода вытолкнет тебя на поверхность. Главное — не барахтаться: вода держит спокойного и уверенного и наказывает трусливого и суетливого.
        Для мальчишек тренировка была нетрудной — они умели плавать и не боялись воды.
        Опустившись на дно, Пантелей открыл глаза, увидел неясные очертания камней. Толща воды была пронизана обломками солнечных лучей. Они дрожали, перекрещивались, как остроги вонзались в голубых медуз. Пантелей почувствовал, как его поднимает. Спине стало тепло — она показалась из воды. Можно было выпрямиться и стать на ноги.
        Бастика Дзяка вода выбросила, как мячик, — так он легок. Бастик ударил ладонями по воде и заорал:
        - Я — подводная лодка! Я — атомная подводная лодка!
        Некоторые из девчонок отказались нырять. А те, кто согласился, жеманились, визжали, затыкали уши и носы растопыренными пальцами, просили Валерия Васильевича внимательно смотреть за ними и спасать, если они начнут тонуть.
        Только Капа Довгаль держалась здорово: нырнула без ужимок, а вынырнув, тряхнула головой и молча вышла на берег, не обратив внимания на похвалу Валерия Васильевича.
        Если бы Пантелею для выполнения тайного и важного замысла понадобился помощник, более подходящего, чем Капа, не сыскать. К сожалению, помощник не нужен — Пантелей все должен сделать сам! Только сам!
        2
        Доктор сказал, что второго моря не будет.
        Это значило: нынче после полдника все останутся в лагере. И даже начальник лагеря не в силах теперь что-либо изменить; доктор сказал!
        Совсем молодой, с большими айболитовскими очками на тонком лице, доктор никогда не снимает белого халата. В столовой, в спальнях, на пляже, в кино он появляется в белом халате с градусником и старинной деревянной трубкой для прослушивания больных — она торчит из нагрудного кармана, как маленький коричневый горн. Говорили, что трубка досталась доктору по наследству от прадеда, деревенского лекаря.
        Доктор даже в море совал термометр, прикрепленный к палке. Если море волновалось, доктор отзывался о нем, как о заболевшем: «Лихорадит».
        Сегодня море спокойное. Стоит неподвижная жара. По отзывам ребят, которые уже бывали в этом лагере, — в такую пору другой погоды здесь не бывает. Тут и ветры дуют словно по расписанию. Вечером налетает с гор холодный и порывистый ветер, под ударами которого деревья жалобно стонут. К ночи стихает. А утром задувает с моря, будто ветер возвращается в горы. Он свежий и дышать им — одно удовольствие. Но с каждым часом он все больше нагревается, размякнет. К полудню его охватывает сонная лень, и он совсем сникает.
        Зной нарастает и нарастает, и спасение одно — залезть в море. Но доктор второе море отменил. Боится, что ребята с непривычки перегреются и перекупаются. Дома с утра до вечера не вылезали из речек и прудов и — ничего не случалось. А здесь вот доктор тревожится. Что, все вдруг слабосильными стали?
        Ребята приуныли. Не обрадовал даже полдник: каждому две шоколадные конфеты и большое яблоко. Уныния не рассеяло и объявление, переданное по радио от имени завхоза Павла Тарасовича: «Тот, кто соберет и сдаст пятьдесят оберток от конфет, получит приз — шоколадку».
        Нехитрая хитрость — Павел Тарасович, прозванный Полторасычем то ли за свой огромный рост, то ли за мрачность характера, надеялся, что мальчишки и девчонки кинутся собирать фантики и вмиг очистят территорию лагеря. Малыши из десятого и девятого отрядов, «ромашки» и «чебурашки», еще во время полдника едва из рук не вырывали бумажки — каждому хотелось приз получить. А старшие огорчились — их и сладкое не прельщало…
        Санька Багров, придя на отрядное место, залез на дерево, смотрел оттуда на море, опечаленно размышлял вслух:
        - И чего это наш доктор не достался другому лагерю?
        Ребята молчали — зачем попусту душу травить?
        Бастик Дзяк скрылся в кустах и завопил:
        - Сдавайтесь! Выходите по одному и складывайте одужие!
        Порой он вылетал из кустов, воинственно озирался и снова бросался в наступление.
        Девчонки, как всегда, сидели по одну сторону стола — против мальчишек. Деревья отбрасывали на длинный стол резные тени. Из глубины леса тянул сквознячок. Самая дисциплинированная в отряде пионерка, любительница порядка и справедливости, Ленка Яковлева поежилась:
        - Сейчас бы на пляж, под солнышко. В прошлом году в это время вовсю купались…
        - И ты Яковлева! — не глядя бросила Орионовна. Она сосредоточенно перелистывала песенник. — Не думаю, что в минувшем году в лагере нарушался общий порядок.
        - Не нарушался. Другой был. — Санька Багров мечтательно пропел: — Соо-сосемммм друууугой! И доктор был другооой!
        Валерий Васильевич принес футбольный мяч, постучал им о землю, пристыдил:
        - Хватит, ребята, скулить. Еще надоест в море барахтаться!
        Пантелей точно знал, что уже в середине смены не так будет тянуть на море. Но то — в середине смены. А сейчас… влекло одно море, по которому за зиму соскучились.
        - А ведь впереди малая олимпиада, — сказал Пантелей. — Надо готовиться. И нормы ГТО сдавать надо. И там — плавание. А без тренировок не проплывешь как следует…
        - Все в свое время. А сегодня у нас футбол, — Валерий Васильевич сжал, как арбуз, мяч в руках и вопросительно взглянул на Орионовну.
        - Но ведь… такой зной! Дети должны акклиматизироваться, дети должны поправляться, а не бегать под солнцем, истекая потом!
        - Они ж не поросята! Зачем им привесы?! — Валерий Васильевич врезал мяч в землю, тот со звоном подскочил и прилип к ладони вожатого. — Они должны быть здоровыми, подвижными, стройными — это главное.
        - Верно. Однако… — Орионовна поискала подходящее выражение, — и репетировать надо…
        Ребята давно были на ногах — футбол любили все. Футбол и в жару, и в дождь, и в снег найдет охотников.
        Бастик Дзяк прервал сражение и вылез из кустов. Поднялась Капа Довгаль.
        - Давайте так, — предложил Валерий Васильевич. — Я с ребятами проведу тренировку, а девочки будут петь. А потом девочки сыграют в волейбол, а мальчики споют…
        - Я — на футбол, — заявила Капа.
        Ленка Яковлева дернула челку, будто сказала «фи».
        Валерий Васильевич одобрительно кивнул, и ни один из ребят не стал возражать — и потому, что Валерий Васильевич одобрительно кивнул, и потому, что Капа Довгаль есть Капа Довгаль, другим девчонкам не чета.
        - Только вы там не очень, — нехотя уступила Орионовна.
        Футбольное поле уже было занято — тренировался первый отряд, здоровенные ребята, которых по росту хоть сегодня включай в команду класса «А».
        - Сыграем с ними! — загорелся Санька Багров. — Мы их всухую! Десять — ноль!
        Валерий Васильевич не согласился — рано храбриться! — отвел ребят на небольшую полянку, на которой во время принципиальных матчей рассаживались болельщики.
        - Здесь мы в пас побьем…
        Поставил ребят в кружок и велел передавать мяч друг другу — несильно и точно. Скучное это дело — ноги гудят от желания садануть по мячу так, чтобы он снарядом летел, а Валерий Васильевич сдерживает: мягче — в ноги партнеру! И Капу прихваливает — она дает лас вкрадчиво и аккуратно, будто вышивает. Ребятам, хочешь не хочешь, стараться приходится — стыдно от девчонки отставать!
        Потом разбились на две команды и играли без ворот — обводку и отбор мяча отрабатывали. Это было интереснее. Капа финты выделывала — позавидуешь. А Бастик таким быстроногим оказался — даже с мячом от любого уйдет. Светлые мягкие кудри падают ему на глаза, он тряхнет головой и летит вперед — не мальчишка, а истребитель. Олега Забрускина, самого рослого в отряде, злило, что Капа ловко обводила его. А Бастик уводил мяч в сторону, и стоило Олегу приблизиться, быстро передавал партнеру. Забрускин попробовал играть грубо — «в кость», но Капа тут же толкнула его плечом в плечо, и он рухнул на траву. И не придерешься: все — в рамках правил!
        А потом Валерий Васильевич дал ребятам задание проделать не сколько упражнений для укрепления мускулов, а сам стал тренировать Саньку Багрова — тот вызвался играть в воротах.
        Санька обозначил камнями ворота, Валерий Васильевич бросал мяч руками, целя то в один угол, то в другой. Багров кошкой кидался на мяч, смело падал на землю. Из такого надежный вратарь получится!
        Пантелей любил футбол не меньше других, а старался не только из любви к игре. В том деле, которое он задумал, спорт — необходимейшее средство: без него не станешь сильным, ловким и быстрым.
        На перекладине Пантелей подтягивался до того, что в глазах черные точки возникали. Ничего — пусть мускулы будут железными!
        Вместе с Пантелеем тренировался, вернее, пытался тренироваться Митя Янцевич, худенький, мечтательный и красивый мальчик. Подтянуться ему удавалось не больше одного раза. А подняв ноги углом, он тут же ронял их и едва не плакал от досады.
        - Давай еще! Давай! — настаивал Пантелей и помогал Мите, подхватывая его, когда он срывался с перекладины.
        Побледневший Митя кусал губы:
        - Не выйдет у меня! Не выйдет…
        - Не сдавайся, — убеждал Пантелей — неудача товарища задевала его, как собственная. — Вспомни, что говорил Валерий Васильевич: «Каждый из нас в чем-то силен, только надо выяснить — в чем. И доказать, что ты силен. Но это уже легче. Главное — для себя выяснить»…
        Впечатлительный Митя дрейфил, и оттого каждое движение его становилось корявым, неуверенным.
        - Переламывай себя, Митя. Скажи себе, что ты не хуже других, что ты все сделаешь. Мы потом с тобой такое сообразим!..
        Сказал и челюсти сжал: едва не проговорился!
        - Что — сообразим? — с надеждой спросил Митя и тут же потух. — Какой из меня толк? Помешаю тебе…
        - Не помешаешь, — Пантелей лихорадочно думал: чтобы такое сказать, чтобы тайну свою не раскрыть и Митю заинтересовать? — Ты погоди, останемся одни — поделюсь… Давай еще раз.
        Митя сосиской повис на перекладине.
        - Хватит вам, пацаны! — позвал Олег Забрускин. — Давайте лучше побоксируем.
        Олег сильный парень. Старший брат у него боксер-перворазрядник, и Олег собирается стать боксером. Олег знал некоторые приемы бокса, показывал их ребятам, а затем предлагал «поработать вполсилы». И бил доверчивых, даже маленьких не жалел. «Работать» с ним не соглашались, и он в одиночку размахивал руками, лупил по воздуху, защищался от воображаемых ударов: вел бой с тенью. Оказывается, и такое в боксе есть.
        И сейчас, закончив очередной бой с тенью, Олег запрыгал будто со скалкой:
        - Так отработаем раунд-другой? Вполсилы…
        «А ведь бокс мне может пригодиться, — мелькнуло в голове Пантелея. — Даже очень пригодиться!.. Самбо, конечно, полезнее было бы, но кто тут знает самбо? А Олег кое-что в боксе понимает».
        - Давай, — решительно сказал Пантелей. — И каждый день. Как по расписанию, а?
        - А не забоишься? — Олег верил и не верил.
        - Сам бы ты не забоялся. Давай, показывай!
        Олег потирал руки от удовольствия и вдруг застыл с открытым ртом: возле Пантелея, как в строю, стоял Митя Янцевич.
        - И ты? — наконец выдохнул Олег.
        - И я, — Митя сделал глубокий вдох. — И я!
        Отошли подальше, за деревья, выбрали чистый клочок земли. Олег заскакал галопом: он стремился быстренько показать основные приемы и — померяться силой. А Пантелей требовал: не спеши, учи основательно.
        - Я то, что на первых порах понадобится, покажу и — попробуем. Знаете, как настоящие тренеры проверяют новичков? На первой тренировке перчатки на руки и — на ринг. Против опытного боксера. Тот дает под дыхало разок, чтоб новичок почувствовал, что такое бокс. Чтобы понял: бокс не для слюнтяев. Уйдет — пусть уйдет. А останется — бойцом будет.
        Пришлось согласиться. Олег и Пантелей стали лицом к лицу, подняли кулаки. Митю попросили быть судьей, смотреть, чтоб не били ниже пояса и по затылку. Он попросил соперников отступить друг от друга и скомандовал: «Бокс!»
        Пантелей прикрыл руками челюсть и пошел на Олега. А тот быстро шагнул навстречу и больно ткнул кулаком в грудь. Метил он в солнечное сплетение, да промазал. Уговор — бить вполсилы — он нарушил. Пантелей опустил руки, собираясь протестовать. А Олег снова нанес удар и влепил бы в зубы, если бы Пантелей не увернулся. Кулак скользнул по скуле, почти у виска. Пантелей разозлился и ударил Олега по шее — тот был выше ростом. Ответ был неожиданным и чувствительным — Олег даже присел.
        - На сегодня с тебя хватит, — Олег незаметно потер шею. — А ты не передумал?
        - Не передумал, — робко проговорил Митя и вышел на «ринг», заслонив лицо кулаками.
        Олег ударил в живот. Митя согнулся, закачался, но устоял.
        - Ты чего так! — крикнул Пантелей Олегу. — Какие тут полсилы?
        Олег пошевелил пальцами, самодовольно улыбнулся:
        - Смотря у кого какая сила. Мои полсилы с его полсилами, конечно, не сравнишь…
        Митя выпрямился:
        - Давай еще…
        - Завтра продолжим, — сказал Пантелей Мите и повернулся к Олегу: — Ты не думай, что дух из нас вышиб! Еще посмотрим, кто крепче!
        После тренировки Валерий Васильевич повел ребят умываться. Там, возле умывальника, Пантелей шепнул Мите:
        - Мы с тобой к концерту свой номер подготовим. Я буду хулиганом-верзилой, а ты боксером, на которого хулиган нарвется. И получит сдачу…
        - Так ты это обещал?
        - Это! А разве не интересно…
        - Интересно, — разочарованно сказал Митя. — Но это можно было сделать без ежедневных тренировок.
        3
        Большие вершины громоздились там, где небо скатывалось к земле. Даже в самые ясные дни эти лесистые громады ровно синели — так далеко они были. Когда-то давным-давно горы ушли отсюда, а одна замешкалась и теперь нависала над лагерем. До нее всего ничего — если выйдешь в путь после завтрака, к обеду в лагерь вернешься. Зеленая гора с рыжей шапкой набекрень, она к вечеру мрачнела, закутывалась в сизый туман. С этой горы и наплывала плотная, прохладная темень. Свет отступил в море и надолго задержался у горизонта. Он розовел и струился, а потом вдруг сник. И высветилась луна, и чистыми бездымными костерками разгорелись звезды.
        Наступил длинный вечер, незаметно переходивший в ночь.
        После ужина было велено всем одеться потеплее — сегодня кино.
        У домика, в котором помещались кладовая завхоза и камера хранения, образовалась очередь. Меланья Фаддеевна, седенькая старушка в очках, ведавшая камерой хранения, выносила чемоданчики и рюкзаки, уговаривала:
        - Дети, спокойней! Спокойней, дети! Успеете и одеться, и в кино попасть!
        Но какая-то неведомая сила заставила их толкаться и ссориться.
        Полторасыч оторвался от работы, поднял голову, и все пристыженно затихли. Прикрыв колени старым мешком, он сидел на перевернутом ящике и укреплял расшатавшиеся табуретки. Когда дело ладилось, он напевал что-то печальное, когда не ладилось — сердито замолкал.
        Рассказывали, что во время Великой Отечественной войны у Павла Тарасовича погибли жена и сын — бомба попала в дом, в котором они жили. Сына он даже не видел. Тот родился, когда Павел Тарасович уже сражался на фронте. В ту пору Полторасыч был молодым, а воевал здорово — батальоном командовал, заслужил шесть орденов и много медалей. Сразу после Победы уволился из армии: здоровье ухудшилось — сказались ранения и контузии. Устроился завхозом в школу, а на лето уезжал в лагеря. Новой семьи он так и не завел и старался всегда быть при детях.
        Плотно сжав губы, Полторасыч засадил в паз перекладину и перестарался — табуретка перекосилась и развалилась. Полторасыч исподлобья, поверх очков, съехавших на кончик носа, смотрел на обломки, как бы спрашивал: бросить вас или все-таки сбить-сколотить?
        Из очереди выбрался Бастик Дзяк, схватил ножку с перекладинкой, торчавшей как магазин-рожок в автомате, упер в живот, застрочил:
        - Ду-ду-ду, Tax! Дуууу!
        Полторасыч поправил очки:
        - Покажи-ка этот автомат…
        Бастик протянул ему деревяшку. Полторасыч повертел ее в руках:
        - Ну и глаз у тебя! Похоже ведь!.. Как тебя зовут?… Бастик. Это как же, если полностью?
        - Бастилий! Кдепость такая была в Падиже! И тюдьма! Ее восставшие даздушили!
        - Да слыхал… Давай, лучше, Бастилий, к делу приспособим этот твой автомат. Помоги мне, пока твоя очередь не подошла…
        Некоторое время они работали, ни слова не произнося. Потом Полторасыч спросил:
        - А кем ты станешь, когда школу закончишь?
        - Военным! Генедалом буду!
        - Защитником Родины, значит…
        - Нет, нападающим! Как только вдаг поднимется, я сдазу нападу!
        Полторасыч сбросил очки на кончик носа, долго смотрел на Бастика:
        - Молодец!.. Держи-ка тут — я шип вколочу…
        Очередь распалась — заинтересовались ребята ремонтом табуреток: скажи любому — кинется в помощники Полторасычу. Да вот Бастик первым успел и — завидно другим…
        Пантелей получил свой рюкзак, достал из него шерстяной свитер с короткими рукавами и здесь же, у камеры хранения, натянул его. Свитер был не нов, многажды стиран, стал тесноват, но зато хорошо облегал тело, словно мускулы вдруг бугристо наливались.
        Пантелей пошел в кино важный и солидный, как настоящий силач. Даже локти в сторону вывернул, будто могучие мускулы мешали прижать их к бокам. И на скамейке перед экраном сидел, широко расставив ноги и положив кулаки на колени.
        Во время концертов и киносеансов каждый отряд занимает свои постоянные места. Малыши — у самой эстрады, старшие — подальше. Пятый отряд — в середине этого зала под открытым небом. Орионовна сидит с девчонками, а с мальчишек глаз не спускает.
        Валерий Васильевич прохаживается вдоль рядов и нет-нет, да и войдет в зону шестого отряда, скажет словечко-другое Валерии Васильевне.
        Плаврук решил использовать время, оставшееся до сеанса и, стоя перед экраном, читал вслух правила поведения на воде. Он взял утвержденные начальником лагеря правила и изложил их стихами. Чтоб получалось складно, он при чтении чуть-чуть изменял некоторые слова:
        Балваться нельзя нигде!
        А тем боле в воде!
        Эммануил Османович, зачитав пункт, требовал повторить его хором.
        Малыши старались:
        Сколько можно повторять,
        что запре!..щено нырять?
        Ребята из старших отрядов только рты раскрывали и — ни звука. Эммануил Османович сердился, натягивал на лоб мичманку и все начинал сначала: он отвечал за порядок на пляже и боролся за него всеми силами.
        Никто никогда не видал, чтоб Эммануил Османович купался в море. Одни утверждали что во время тихого часа он заплывает за горизонт, другие язвили, что он плохо плавает, если вообще умеет плавать. Проверить это не удавалось…
        Пантелей сидит почти у края скамейки, за спиной у Капы и Бастика. Слева от Пантелея — Митя Янцевич, справа — Санька Багров.
        Санька ерзает и тарахтит:
        - Кино — первый сорт! Про индейцев. Посмотришь — и самому в индейцы захочется!
        Бастик оборачивается:
        - Дазве это война у индейцев! Вот бы настоящую — с танками и пушками — показали! Как наши фашистов гдомили!
        - Про войну у Полторасыча можно спросить! А индейцев кто у нас видел? — спорил Санька.
        Но как только свет погас и на экране появилось название мультфильма, с которого начинался сеанс, Санька нырнул в темноту и растворился в ней. Это было замечательно ловкое нахальство — под носом у Валерия Васильевича проскочил. Такое — не повторить! Слишком редкая удача, чтоб сразу двоим повезло. Попробуешь сам — попадешься. Надо выждать, но это значит — время терять.
        Попробовал Пантелей мультики смотреть — не смотрелось. А-а, была не была!.. Предупредил Митю:
        - Я сейчас, на минутку…
        - Куда ты? С Санькой сговорился?
        - Да ты что? Мне просто надо, — Пантелей огляделся: Валерия Васильевича нет ни возле пятого, ни возле шестого отряда, Орионовна от мультика не отрывается. — Ты побудь тут. Я скоро…
        - А если я с тобой? — попросился Митя.
        - Нельзя пока…
        Пантелей перебрался на край скамьи, уставился на экран, будто сильно заинтересовался мультиком. Митя отвернулся, может, от обиды, может, для того, чтобы не привлекать к Пантелею внимания.
        Миг потребовался на то, чтобы соскользнуть на траву и броситься за кусты, что окаймляют эстраду. И в этот миг на всякий случай схватился за живот. Если кто увидит, то скорее обсмеет, чем поднимет тревогу.
        Два прыжка — и Пантелей у дорожки, обсаженной сиренью. Ровно подстриженные кусты тянулись, как два темных каменных забора. Между ними — залитый светом асфальт. На нем — ни души. Но выходить из тени опасно — еще наткнешься на кого-нибудь из взрослых, опоздавших в кино.
        Прокрался по-за сиренью до высоченного кипариса, тень которого зачеркнула кусок асфальта. По этой тени пересек дорожку.
        Он стремился к морю, но идти прямо к нему было рискованно — по курсу много открытых площадок. Взял левее, на склон, под которым выстроились в ряд слепые в этот час жилые домики. Почудилось, что кто-то там бродит, и Пантелей приник к жесткой траве, вслушался. Нет, это листва шуршит. Вскочил, оскользаясь, пробежал по склону и настороженно ступил в густую темень под старыми дубами. Над головою ровно и негромко гудело. Сквозь это гудение различался шелест листвы. Пантелей старался непременно определить, что и где шумит. Но при этом было и жутко, и гордо думалось, что он, одинокий, отважно продвигается в таинственной ночи и, отбрасывая страхи, стремится во что бы то ни стало достигнуть цели.
        Дубы высились кордоном между жилыми домиками и баней. Всюду черно, только перед прачечной болтается на столбе лампочка, и медленно качается конус желтого света, в котором мечется мошкара — чем ближе к лампочке, тем гуще рой.
        Пантелей по широкой дуге обошел прачечную и оказался на краю леса.
        Пока все было хорошо. Никем не обнаруженный, он миновал обитаемый район. Меры предосторожности, которые он принимает, удачны. А самое главное — он не расслабился, не потерял бдительности. Удача удачей, но держи ушки на макушке — даже самых опытных и везучих разведчиков, бывало, подводили самые пустяковые пустяки. Не радоваться раньше времени, не зевать!
        Держась опушки, можно спуститься почти что к морю. И навряд ли кто тут встретится. Подумал так и замер. Застучало сердце в груди. Заставил себя затаить дыхание, вслушаться. Из-за утла донесся странный плеск. Ночь, безлюдье — и этот плеск. Что бы это могло быть? Ручья тут нет. Кран открыт? Но вода из крана издает иной звук.
        Плеск повторился. Потом еще и еще. Беспорядочный плеск и сопение. Чудится, что кто-то отдувается. Может, дикий кабан забрел? Где-то тут должен стоять железный бак на огромных камнях. В нем греют воду для, прачечной. Разводят между камнями костер и целый день подкладывают дровишки и подливают воду в бак. Неужто кабану захотелось напиться здесь? Разве нет у него своего постоянного водопоя? Читал, что встречаются медведи-шатуны. А шатуны-кабаны бывают? Медведь ли, кабан ли — зачем зверю теплая, пахнущая дымом вода? Мало ли в лесу родников со свежей водой?
        Ноги приросли к земле. Вспомнил, что до эстрады далеко. Если накинется зверь, не убежишь, не позовешь на помощь. Ори не ори — не успеют.
        А чего орать? Зверь сюда не полезет — тут нет ни огородов, ни фруктовых деревьев. А вода в баке, конечно же, не понравится уважающему себя кабану или медведю. Не Африка, чтоб все пересыхало до капли, чтобы любая жидкость ценилась на вес золота…
        Кто же тогда плещется? Махнуть на эту загадку рукой и обойти подозрительное место? И так ведь много времени потерял. Пусть себе купается кабан или кто другой.
        Но что это за разведка будет, если не выяснишь, что тут происходит? И как ты убедишься в том, что ты не трусишка? Если с первого выхода на самостоятельное дело начнешь вилять, как ты выработаешь орлиную походку, про которую говорил отец?
        У мужчин Кондрашиных в лице одна особенность — нос уточкой. Всем мужчины Кондрашины удались: и видным ростом, и русыми густыми волосами, и чистой белой кожей, и серыми ясными глазами. Но вместе со всем этим из поколения в поколение передается неуместный, надо сказать, нос. Торчит кончик — смех один. Тому смех, у кого нос как нос. А мужчинам Кондрашиным каково?
        Верно, отец Пантелея не тушевался, когда речь заходила о кондрашинском фамильном носе, говаривал: «Ничего, что нос утиный, была бы походка орлиной».
        Как ходят орлы, Пантелей никогда не видел. Видал, как летают — высоко и могуче. Видал, как сидят в зоопарке — гордо, неподвижно. И надо понимать, отец имеет в виду не саму по себе походку, а повадку. Если ты смел, благороден, честен и мужествен, значит, ты — орел, и походка у тебя орлиная. Орлу не пристало дрожать! Пусть хоть сотня кабанов и медведей заберется в бак — не дрейфить!
        Стараясь ступать неслышно, Пантелей вернулся к прачечной, прилип к стене. Плеск все тот же — неизвестное существо ничего не подозревает.
        Пантелей тихо дошел до угла. Плеск и сопение стали гораздо слышнее. Закрыл глаза, чтоб они еще лучше привыкли к темноте, потом открыл и выглянул из-за угла. Сначала уловил размытые очертания бака. Огня под ним не было, но тепло еще чувствовалось: угли, небось, тлеют под золой.
        Похоже, в баке человек — круглое торчит над железным краем. Вор, что ли? А если вор, то что ему в баке делать.
        Пантелей заставил себя оторваться от угла и зашагать к баку. Он двигался смело, не таясь, желая обратить на себя внимание и ошарашить того, кто сидел в баке.
        Плеск прекратился, и испуганный голос спросил:
        - Кто там?… Идет кто?
        Пантелей не ответил — голос был пацанячий. Это прибавило смелости.
        - Кто там, спрашиваю? — осмелел и купальщик.
        Пантелей расхохотался:
        - Санька, это ты там?
        - А ты — это ты, Кондраш?
        Пантелей совсем приблизился к баку и ясно увидал мокрые плечи и голову Саньки Багрова:
        - Ты чего тут?
        - Да вот — наслаждаюсь! Знал бы ты, какая красота! Везде холодина, а тут — теплынь… Давай, лезь!..
        Багров разлегся в баке, но так, чтобы рядом место оставалось. Он совершенно успокоился и лениво окатывал себя водой, покряхтывал.
        - Тебе и одному тесно… Я пошел.
        - Куда ты?
        - Да так… Пройдусь маленько и — в кино.
        - Я вот докупаюсь и тоже в кино… Передай Орионовне, что Багров полагает скоро быть!
        - Передам, чтоб… ждала и верила!
        Пантелей завернул за угол прачечной, оглянулся и — к лесу.
        Рассчитал он точно: опушка вывела его к обрыву, под которым сгрудились глыбы камней. Между деревьями пролегала тропа, за тропой теснились кусты, а за кустами был обрыв. Шаг шагнуть, и ты — на месте.
        Сейчас все было окрашено в одинаковый темный цвет: и заросли над обрывом, и море у берега, и камни на мелкой воде.
        Море задумчиво дышало: уууу… Ду… Фрршшш… Уууу!.. Ду!.. Фррршшш!..
        Иногда от камней долетало красивое: кло-кло!.. Тлан-тлан!
        Это вода лопотала и мягко позванивала в узких лабиринтах меж камней.
        От ствола к стволу, загораживая лицо руками, чтоб не пораниться, Пантелей спустился к краю обрыва.
        Луна лила на море синеватый свет. Он лежал полосой. Оттого все по сторонам от полосы выглядело еще темнее. И начинало казаться, что причудливые глыбы медленно ворочаются, пытаются освободить место для тех, что ждут в море. А те, что ждут, те просят, поторапливают: кло-кло… Тлан-тлан…
        Пантелей сжался, как бы слился с темнотой, с берегом, с деревьями и камнями.
        И вдруг над Митричем Большим вырос и уперся в небо столб света — пограничники включили свой прожектор. Столб качнулся и лег на море, высвечивая каждый клочок его. Стал виден туман над водой — он теперь нежно клубился в луче света, пронизанный насквозь. Ничто не скроется, ничто не пересечет поверхности, разрубленной ослепительным столбом!
        На верхушках камней, возле берега, заиграли острые отблески. Не верилось, что эти глыбы могли быть оранжевыми — они как тушью облиты. Если до камней доплывешь, то в этой туши можешь скрыться вполне. Не обязательно ведь в лодке плавать здесь. Заимей водолазное снаряжение и надежный акваланг и скользи под водой.
        Пантелей поступил бы только так, доведись ему тайно высаживаться. Именно к этим камням выплыл бы, припал к любому и — словно нет тебя. Затем — под обрыв, к зарослям. А дальше: ищи-свищи!
        Возможно такое? А почему бы и нет? Перевелись, что ли, на земном шаре люди, которые хотели бы нарушить нашу границу? Не перевелись. Они где-то готовятся, специально тренируются. Выбирают удобный момент и…
        Они, разумеется, не ходят табунами. Не такая у нас граница, не такие пограничники, чтоб нарушители вольно бродили по нашим пределам. Но попытаться враг может? И здесь — именно в этом месте? И как раз тогда, когда ты ведешь наблюдение? Вот сейчас, например?
        Свет прожектора поднялся, спал, точно ссыпался обратно в то стекло, из которого вырос. Воцарилась глубочайшая темнота. Самая подходящая для того, кто сейчас вынырнет из глубины, чтоб затаиться в камнях, отдышаться и двинуться дальше…
        Пантелей подумал, что давно, очень давно, до Великой Отечественной войны, летней ночью охранял границу его дед — Пантелей Кондрашин, старший лейтенант, начальник заставы. Перед ним текла река. По реке невидимо обозначалась граница. Дед точно знал, где проходит она, по каким рябинкам на черной воде. За этой линией — враги. Дед всматривается в темноту, вслушивается в шум воды, ловит каждую тень, что возникает на том берегу, каждый звук, что раздается там. Дед спокоен. Страх не берет его. Он знает на границе все и расшифровывает каждую тень, каждый звук. И если что не так, он сразу все поймет. И когда понадобится, поднимет пограничников, выставит заслоны и будет защищать границу до последней возможности.
        Дед, наверное, думал в ту летнюю ночь: ну-ка, вражина, попробуй, только попытайся — немедля образумим!..
        Жаль, никогда не узнает дед Пантелей, что не кто-нибудь, а его внук Пантелей стоит у границы, всматривается в ночь и думает: ну-ка, вражина, попробуй, только попытайся… Сразу пограничники образумят всякого. Они стерегут границу. Вот на этом клочке их нет в эту минуту. Выйдет из моря враг, и первым его обнаружит Пантелей Кондрашин. Чего не случается в жизни! Случится такое — повезет ему!.. Смешно?… Это как смотреть: то смешно, а то и не смешно.
        Пантелей даже оглянулся: никто не слышит, как он тут размышляет?
        Нет, ночь тиха и мирна. Море задумчиво шуршит прибрежной галькой…
        Он возвращался той же дорогой, которой вышел к морю. И воображал, как возможный нарушитель пробирается вблизи лагеря, спешит до рассвета уйти в горы или за несколько ночных часов совершить диверсию и вернуться в море. В горах, перешагивая через долины, вереницей тянутся вышки линии электропередачи, высокие, ажурные. На их стальных плечах — провода. Откуда и куда они? Пантелей точно этого не знает. Но наверняка где-то работает завод, который без электричества, что течет по этим проводам, не проживет и минуты. Возле каждой вышки часового не поставишь, и достаточно подорвать одну из таких, чтобы завод погрузился во тьму и чтобы застыли станки в цехах.
        Разве допустимо — прозевать нарушителя? Да тут всякий, кто окажется у границы, обязан глаз не смыкать, смотреть и слушать вовсю. Нельзя надеяться, что все за тебя одни пограничники сделают…
        Пантелей забеспокоился, словно нарушитель не придуман им, а на деле пересек границу, идет в глубину нашей территории, неся на себе тяжелый груз взрывчатки. Послышался нестройный шум листьев — лазутчик через кусты пробирается? Донесся слабый треск — враг на сухую хворостинку наступил?
        Ночь говорила на своем языке. Он мог означать, что все в порядке; он мог и предупреждать — чужой прячется! Если бы понимать ночной шепот, как понимаешь своих ребят из отряда?!.
        Голоса на подходе к прачечной ударили по нему, как выстрелы. Помня, что Санька барахтается в баке, Пантелей не ждал с этой стороны ничего такого особенного. И вдруг — два голоса. Один — тонкий и жалобный — Санькин. А второй — низкий, суровый — чей он? Говорящий не таится, выходит, что он — свой. Прижавшись спиной к стене, Пантелей боком прошел к углу и чуть-чуть высунулся. Кто-то очень рослый стоял возле бака и помогал Саньке вылезти.
        - На одевание — тридцать секунд. И — к воспитательнице. Сам обо всем доложишь.
        Это был Полторасыч.
        - А может, обойдемся? Я ж больше не буду. Слово, — клянчил Санька, неловко натягивая штаны на мокрые ноги.
        Полторасыч молчал — все ведь сказано.
        - Я пойду, — уговаривал Санька. — И зачем эти доклады?
        Полторасыч опять смолчал и положил руку на Санькино плечо.
        - Я не убегу. Слово…
        Полторасыч издал странный звук: то ли хохотнул, то ли прокашлялся, и снял руку с плеча.
        Пантелей кратчайшей дорогой, не соблюдая мер предосторожности, понесся к эстраде…
        Индеец стоял на крыше и стрелял не целясь. Белые угнетатели кувырком летели с коней. Зрители восторженно ахали и дергали плечами, точно они сами палили из больших старинных ружей.
        Пантелей опять схватился за живот и проскочил к своему месту. Митя пробурчал что-то недовольное.
        - Понимаешь, кое-что задержало, — оправдываясь, шептал ему в ухо Пантелей.
        - Друг называется…
        - Придет пора — все скажу, а пока на слово поверь.
        Полторасыч и Санька вышли из темноты, как ни в чем не бывало сели возле Орионовны. Полторасыч что-то сказал ей, она кивнула, не отводя глаз от экрана. Завхоз встал и ушел, а Санька смирна сутулился рядом с воспитательницей.
        Замелькали последние кадры, и появился Валерий Васильевич. Картину он досматривал стоя.
        Вспыхнул свет.
        - Пятому отряду оставаться на месте, — распорядилась Орионовна.
        Уходили отряд за отрядом, и множество глаз смотрело не вперед, а назад. Даже лопоухие малыши из десятого отряда догадались: в пятом что-то произошло. И даже эти, лопоухие, подковыривали:
        - Вам еще одно кино покажут?
        Орионовна, сумрачная и замкнутая, ждала, пока скамейки вокруг пятого отряда опустеют. Ребята выпытывали у Саньки: что он такое отколол, на чем попался?
        - Ну? — обратилась Орионовна к Саньке. — Как тебе купалось в баке у прачечной?
        Раздался такой хохот, что Саньке, отвечая, пришлось крикнуть:
        - Здорово!.. Такая красотишшша!
        Приятного было мало, и Санька для показа храбрился.
        - Ну и как? — злорадно усмехнулся Олег Забрускин. — Удалось переплыть этот бассейн?
        - Удалось! — гаркнул Санька.
        Примерная Ленка Яковлева не стерпела:
        - В отряде ЧП, а ты, Забрускин, цирк открыл тут?
        Орионовна подняла руку, замотала головой: такой ход разговора ее не устраивал:
        - Я оставила всех вас здесь не для того, чтобы вы веселились. В отряде происходит недопустимое: утром один самовольщик выявился, вечером второй…
        «Сейчас поставит на пару с Санькой и начнет мораль читать, — с тоской подумал Пантелей. — Фамилию припомнит… А если знает, что из кино удирал, — добавит, до отбоя будет обсуждать».
        Но он ошибся. О вечерней отлучке Орионовна не знала и воспитывала одного Саньку:
        - На что это похоже, Багров. Взрослым себя считаешь. Вон и гриву отрастил моднейшую…
        Что касается «гривы», то Орионовна явно преувеличивала. Санька всего-навсего не постригся перед отъездом в лагерь. Все остриглись, а он не захотел, как все. Жесткие и прямые волосы его налезают на уши, ежиком торчат надо лбом. До гривы далеко!
        Санька оскорбленно вскинул подбородок:
        - А что? Это дело мое! Отращу кудри до плеч — девчонки от зависти поумирают.
        - Хватит! — оборвала Орионовна. — Вместо того, чтобы ко сну готовиться, мы с тобой тут…
        - Так спать хочется, — влез Олег Забрускин. — А он нарушает…
        - Тебе слово не давали, — перебила Орионовна и снова за Саньку взялась. — Что же с тобой делать? Ничего ты не хочешь понимать. Каково будет общественное мнение о нас?
        - А вы скажите общественному мнению, что виновный строго наказан — и дело с концом, — предложил Санька.
        На лице Орионовны отразилось недоумение: я к вам со всей душой, а вы чем отвечаете?
        Орионовна бессильно уронила руки и ушла, полная огорчения и обиды. Ребята растерялись, виновато глядели ей вслед.
        - Встали, построились, — сказал Валерий Васильевич. — Ноги мыть и — по палатам.
        К умывальникам шли строем. Бастик протиснулся вперед, к Багрову, тихо спросил:
        - А пдавда, ты хочешь эту… модедновую пдическу?
        - Да я смеюсь! — Санька пригладил влажные волосы. — Она пугается, вот я и пугаю. Я вот возьму и наголо остригусь. Даже побрею голову.
        - Пдавда?
        - А чего? Мне это — раз и все!
        4
        Через дорожку от дружинной линейки — круглая бетонная площадка со скамейками по краю. Здесь проводятся массовки.
        Массовка — от слова массовый. Следовательно, игры-танцы для масс — для всех. Все отряды обязаны являться сюда в полном составе. Никто не должен оставаться сам по себе. Этого требует начальник лагеря.
        Отряды и являлись сюда в полном составе, но в том, что затевала культурница-массовичка Лионела Карповна, участвовали в основном девочки. Они неутомимо играли и танцевали. Иногда танцевали и ребята постарше. Большинство же мальчиков занимало скамейки и бегало вокруг площадки. Малыши боролись и катались на мягкой траве, как жеребята.
        Музыки было вдоволь: то играл толстый аккордеонист Толик, то гремел репродуктор — колокол на столбе. Когда играл Толик, слышны были ребячьи голоса и даже мерный шум моря. Когда гремел репродуктор, все заглушалось, и в горах зарождалось эхо.
        В этот вечер Орионовна попыталась весь пятый отряд приохотить к танцам — ведь ничто так не сплачивает коллектив, как общее дело! Она вывела мальчишек и девчонок на площадку, построила парами.
        Лионела Карповна, туго затянутая в светлый брючный костюм, показала движения польки и попросила повторить их за нею. Толик наигрывал. Мальчишки дурачились, скрывая неловкость и неумение. Девчонки, задаваясь, ныли:
        - Ирина Родионовна, а чего Багров на ноги наступает!
        - Ирина Родионовна, а чего Забрускин говорит, что я неуклюжая, как корова!
        Орионовна старалась не обращать внимания, веселилась, как никогда, упорно проводя свою линию: танцевать всем! Она взяла в партнеры Пантелея. Ему не до этих танцев — век бы их не видать — но не удерешь. И он танцевал, глядя себе под ноги, оступаясь и сбиваясь с шага. Орионовна не сердилась, терпеливо подсказывала:
        - Музыку слушай, музыку, а ноги — они сами пойдут, как только ты услышишь музыку…
        Она и других ребят подбадривала, а некоторых даже прихваливала. Оставив ненадолго Пантелея, она подошла к Лионеле Карповне и вместе с нею дирижировала танцами, напевала. Пантелей уже высматривал местечко на скамье, когда Орионовна подозвала Капу и подтолкнула к Пантелею:
        - Займись моим партнером. Он уже почти умеет!
        Сделали несколько шагов, и ноги Пантелея одеревенели от напряжения. Он остановился. Капа стояла рядом, давая ему отдохнуть. В ее черных мохнатых глазах было спокойное внимание, и Пантелей решил: постараюсь, станцую, как следует! Но скоро Капа остановилась и придержала Пантелея за руку:
        - Танцуй свободно, как ходишь… Посмотри, вон…
        Валерий Васильевич танцевал с Валерией Васильевной. Они танцевали, и музыка равнялась по ним. Она вроде бы даже замедлялась, когда Валерий Васильевич медленно переставлял ногу, которая болела. Музыка как будто даже затихала, когда Валерий Васильевич что-то говорил Валерии Васильевне. Они шли — глаза в глаза. Он заговаривал, а она слушала и кивала едва заметно: понимаю, продолжайте, продолжайте…
        - Говорить надо? — спросил Пантелей. — О чем?
        В глазах Капы блеснул смех, но сказала она сердито:
        - Ни о чем!
        Аккордеонист Толик устал. В колоколе репродуктора что-то хрипело и стучало.
        Валерий Васильевич пошел к скамейке — передохнуть. Бастик Дзяк уступил ему место, а сам стал рядышком, помялся:
        - Валедий Васильевич, а кто вам Валедия Васильевна?
        - Коллега… Товарищ по работе…
        - А Идина Додионовна?
        - Тоже товарищ по работе…
        - А почему вы все вдемя только с Валедией Васильевной дазговадиваете?
        - Разве?
        - Ага!
        Заиграла музыка, Валерий Васильевич поднялся и развел руками: мол, видишь, некогда отвечать на твои вопросы.
        Усилия Орионовны не пропали даром — ребята кое-чему научились, а научившись, стали охотнее выходить на площадку, покорно выполняли требования своих партнерш. И тут случилось непредвиденное.
        Увлеченно танцевавший Санька Багров вдруг качнулся, вываливаясь из ряда. Пары сбились. А Санька попытался вернуться на место, но его повело — он едва не рухнул на бетон. Орионовна подхватила его, и он на ослабевших ногах побрел к скамейке. Санька согнулся, вдавил кулаки в живот, икал и постанывал.
        Малышей сдуло с ближайшей скамейки. Санька лег на нее, лицом к спинке. Резко вытянулся, дернулся, свернулся калачиком, заохал через силу:
        - Ой-и… Мамочка!.. Ой-и…
        Растерянная Орионовна гладила его голову, просила:
        - Что с тобой, Александр! Ну, скажи же, что с тобой?…
        Санька корчился, невнятно жаловался:
        - Уммми-раю…
        Перекрывая все звуки, взлетел пронзительный голос Бастика:
        - Багдов умидает! Сам он сказал, сам!.. Доктода!
        Валерий Васильевич подсунул под Саньку руки, сказал Орионовне:
        - Я его в медпункт отнесу…
        - Что вы! — всполошилась Орионовна. — А вдруг хуже станет.
        - Доктода! — вопил Бастик.
        - Замолчи! Я уже иду за ним! — воскликнула Валерия Васильевна и побежала в сторону медпункта.
        Плаврук Эммануил Османович, который никогда прежде на этой площадке не появлялся, теперь примчался, склонился над Санькой, допытываясь:
        - Ты узнаешь меня, Багров? Багров, это я. Скажи, что с тобой, скажи, Багров, и я окажу тебе первую помощь! Первую помощь!
        Орионовна оттеснила плаврука, загородила Саньку собой:
        - Ни в коем случае! Никакой самодеятельности! Поскорее доктора!
        Лионела Карповна разгоняла ребятишек, отстраняла взрослых:
        - Не надо толпиться возле больного: ему необходим воздух!
        Санька терял силы и нечленораздельно мычал:
        - Ыииии… Умммм…
        Доктор взлетел на площадку, как большая белая птица, — крыльями развевались полы халата. Он поднял руку, потребовал:
        - Музыку!.. Убрать!..
        И музыка оборвалась, точно радист услыхал доктора.
        - Минуточку! Сейчас разберемся!
        Только доктор подскочил к Саньке, только взял руку, чтобы пульс нащупать, как случилось еще более непредвиденное: «умирающий» легко встал, потянулся, хихикнул:
        - Чего вы? Я — ничего…
        Все застыли, а Санька вразвалочку пошел по площадке, будто круг почета делал. Все провожали его глазами и не могли рта раскрыть.
        - Продолжайте, танцуйте, — помахав рукой, разрешил Санька.
        И тут плаврук пришел в себя:
        - Утопить тебя мало!
        Орионовна заплакала:
        - Ну, Багров!.. Ну!
        - Во дает! — восхитился Олег Забрускин. — Ложный вызов! «Скорая» приехала, а больной — здоров.
        А доктор, удивив окружающих, рассмеялся:
        - И хорошо, что здоров, хуже было бы, если бы он по-настоящему захворал!
        Саньке не удалось закончить круг почета. Репродуктор на столбе кашлянул и металлическим тенорком сообщил:
        - Пионер пятого отряда Александр Багров, вас вызывает начальник лагеря!
        Санька струхнул. Спрыгнул с площадки, но дать стрекоча не успел — угодил в объятия Полторасыча:
        - Что теперь ты учудил? — тихо поинтересовался завхоз.
        - А ну их! — огорченно отмахнулся Санька. — С ними шутишь, а они… не понимают шуток, а я — отвечай…
        - Сам пойдешь или сопровождать?
        Санька уронил голову набок, долгим взглядом посмотрел на Полторасыча и сказал:
        - Сам…
        И поплелся. Глядя на него, невольно подумаешь: человек и вправду заболел и, не желая утруждать других, сам добирается до пункта первой помощи…
        Что там у начальника было, как разговор сложился, никто не узнал. Мальчишки и девчонки наседали на Саньку, а он отделывался одной фразой:
        - Побеседовали по душам…
        Мальчишек злило, что Санька туману напускает, вместо того чтобы рассказать об увиденном и услышанном. Девчонок злило, что Санька так легкомысленно держится, умнее всех себя считает! В пятом отряде назревала буря, но не разразилась — началось построение на вечернюю линейку.
        Отряды заняли свои места, и председатели советов отрядов ждали команды председателя совета дружины подготовиться к рапортам. И тут хвост пятого отряда, где стояли самые маленькие, изогнулся в сторону кустов и сыпанул с дорожки.
        - Что вы делаете? Назад! Ну! — Орионовна пыталась поймать ребят, кинувшихся в кусты.
        Ни один не послушался.
        Валерий Васильевич тоже сунулся в кусты, но не выгонял мальчишек, а смотрел: за чем они охотятся?
        - Пятый отряд, что там у вас случилось? — допытывалась дежурная вожатая.
        Орионовна беспомощно вскинула плечи: сама понять не могу!
        И тут из кустов выбрался Бастик Дзяк.
        - Одионовна! Одионовна! — возбужденно кричал Бастик. — Посмотдите — это же светлячки!
        Он схватил воспитательницу за руку, толкался, голос его звенел все сильнее и сильнее.
        - Что ж ты наделал? — трагически спросила Орионовна, она не заметила, что Бастик обратился к ней по непозволительно искаженному имени-отчеству. — Мы — на линейке! На линейке!
        - Это же светлячки! — доказывал Бастик и, подняв кулачок к лицу воспитательницы, разжал пальцы — на ладони тлели живые угольки. Они то разгорались, то угасали, словно их ненадолго затягивало пеплом.
        Орионовна загляделась на угольки, потом подхватила вздрагивающую руку Бастика, опустила ее пониже:
        - Вижу, хорошо вижу… Что ж теперь делать?
        - Пятый отряд, что там у вас? — грозно повторила свой вопрос дежурная вожатая.
        - Светлячки! Светлячки появились! — неожиданно ответила Орионовна и заторопила малышей, вылетавших из кустов со сжатыми кулачками. — Быстрее стройтесь, быстрее!
        Когда строем возвращались с линейки, Ленка Яковлева сказала так, чтоб все слышали:
        - Надо срочно собрать совет отряда и обсудить поведение мальчишек. Строго спросить с Багрова и с Кондрашина. И с Дзяка тоже!
        - Тебе надо больше всех! — распалился Бастик. — Тебя надо обсудить, чтобы скандалы не заводила: «Обсудить! Сдочно!» Жаль пистолета нет, а то бы я тебе показал!
        Ленка ударилась в слезы. Отряд без команды остановился. Строй, смешался.
        - Я мечтаю, чтоб наш отряд был первым в лагере, и я — виновата! — хлюпая носом, наседала на Бастика Ленка.
        - Но-но-но! — Санька Багров стал между ними.
        Девчонки были на стороне Ленки и потребовали: всех мальчишек за то, что они не умеют себя вести, передать в малышовский отряд — к «чебурашкам». Самые ретивые даже руки подняли — голосовали за то, чтобы так позорно наказать мальчишек.
        - Стыыы-доба! — бросила Капа Довгаль.
        Девчонки уставились на нее: а-а, ты против подруг, ты за этих негодных мальчишек!?
        - А мальчики потребуют передать нас в отряд «ромашек!» И будем перебрасываться, да? — насмешливо спросила Капа. — А переведут ли?… Зачем же попусту спорить?
        И мальчишки и девчонки озадаченно замолкли.
        Валерий Васильевич все это время держался нейтрально: пусть, мол, померяются силами и — победит умнейший! Орионовна вконец расстроилась: отряд от рук отбился и не сладить с ним! Она покачивала головой и с завистью смотрела на отряды, которые организованно проходили мимо, направляясь к жилым домикам.
        Воспользовавшись паузой, Валерий Васильевич распорядился:
        - Подравнялись и пошли!
        Вожатый — впереди, отряд — за ним. Орионовна замыкала. Скоро она успокоилась и на подходе к домику сказала:
        - Яковлева, конечно, перехватила, но то, что она мечтает об успехах своего отряда, заслуживает уважения.
        - Я бы ее уважил, — непривычно тихо отозвался Бастик.
        Орионовна не услыхала…
        Мальчишки были в постелях, когда Орионовна заглянула к ним, щелкнула выключателем, пожелала спокойной ночи и бодро провозгласила:
        - Все дружно уснули!
        Попробовала бы сама дружно уснуть! Целый день, как заведенные были, и вдруг — сразу утихомирятся, точно не свет, а их выключили?
        Ребята ворочались в кроватях, с опаской переговаривались: все знали, что воспитательница и вожатый не ушли отдыхать и не скоро еще уйдут. Они ходят по коридору и прислушиваются к тому, что в комнатах делается. И в любую минуту могут войти.
        Пантелей натянул простыню до горла, потом откинул ее. Лег на левый бок, потом перекинулся на правый.
        Олег тихо свистнул и позвал Багрова:
        - Санька, ты спишь?
        - Сплю… А что?
        - А все же, что тебе начальник сказал?
        - Сам бы мог догадаться — что: благодарность объявил.
        - За дураков нас принимаешь? — оскорбился Олег, встал на колени и запустил в Саньку подушку.
        Тот кинул подушку обратно, нырнул под простыню с головой, сдавленно, будто его душат, выкрикнул:
        - Мамочки!
        Дверь тотчас же отворилась, и в светлом прямоугольнике четко обозначилась высокая фигура вожатого:
        - Кто звал меня?
        Санька взбрыкнулся и загыгыкал. И как эхо прокатилось: одобрительно загыгыкали другие мальчишки, только потише.
        - Я пришла, — невозмутимо сказал Валерий Васильевич. — Я ваша мама!
        Санька прыснул смехом. И другие прыснули.
        Валерий Васильевич подошел к Санькиной кровати:
        - Так чего тебе, сынок?
        Санька высунул голову:
        - Ась?
        Он рассчитывал, что ребята отзовутся. Но всем уже расхотелось шалить — дуростью все это попахивало.
        - А вы и верно, как мать нам, — продолжал балагурить Санька, но по голосу чувствовалось — уже чует, что маху дал, и старается вывернуться. — Вы же ж заботитесь о нас…
        Олег привстал, будто только что проснулся, потер глаза:
        - Устраиваешь тут цирк. Спать не даешь, клоун!
        - Обижают меня, — притворно пожаловался Санька вожатому. — Рады, что родная маменька далеко…
        Валерий Васильевич движением руки попросил Саньку подвинуться и сел на краешек кровати.
        - Охота тебе, Багров, на посмешище себя выставлять? — задумчиво спросил вожатый. — А вы, ребята, потакаете ему, и жалобы ваши, что он мешает вам спать, ничего не стоят.
        - Он выкомаривает, а вы — на всех, — загундосил Олег Забрускин. — Виноваты мы, что он такой, да?… Виноваты, чтоб нас наравне с ним ставили?…
        - Злой же ты, Забрускин. Себялюбец несчастный! — взорвался Валерий Васильевич.
        - А кто себя ненавидит, кто? — Олег сел на кровати. — Все ведь себя любят. Даже Санька, хоть одна дорога ему — в клоуны!
        Санька схватился за спинку кровати, вскочил:
        - А чем я плох? Придумал — клоун!.. Я военным буду!.. Ну-ка выходи, покажу, какой я тебе клоун!
        - Будешь, будешь военным, — как маленькому, сказал Валерий Васильевич.
        Санька растрогался, всхлипнул и лег, накрывшись простыней.
        - Испугал! — запоздало отозвался Забрускин, но никто не обратил внимания.
        - Зддавия желаем, товадищ полковник Багдов! — провозгласил Бастик Дзяк, да так, что стекла в окнах зазвякали.
        - А что? — спросил Валерий Васильевич и весело сказал: — Пройдут годы, встретится вам на улице полковник. Вглядитесь, а это Александр Багров. Тот самый, что в одном с вами лагере был. И станете вы гордиться, что с детства знаете такого славного человека…
        Митя поперхнулся. Олег недоверчиво буркнул:
        - Скажете!
        Бастик вытянулся на кровати по стойке «смирно», порывался рапортовать «полковнику» Багрову.
        Валерий Васильевич махнул ему: скройся! Бастик рухнул на кровать, зарылся под подушку, промычал оттуда:
        - Погибаю, но не сдаюсь!
        - Ничего хитрого, — продолжал Валерий Васильевич. — Откуда берутся министры, художники, ученые, чемпионы? Из обыкновенных ребят. Так что готовьтесь, товарищи генералы и чемпионы!
        - Неужели такое возможно? — как бы про себя просил Митя Янцевич.
        - Да, возможно. Даже естественно, — заверил Валерий Васильевич, поднимаясь. — Верно же, Багров!
        - Полковник Багров! — поправил Санька.
        - Полковник Багров, — охотно повторил вожатый. — Поговорили, пора и на боковую. И мне тоже…
        - Валерий Васильевич, — умоляюще позвал Митя. — Расскажите что-нибудь такое — мы быстрее заснем.
        - Отбой когда уж был! — Валерий Васильевич пошел к двери. — Всюду спят.
        - Дасскажите что-нибудь етдашное! — присоединился к Мите Бастик. — Пдо дазведчиков и шпионов.
        - В другой раз, ребята, поздно уж…
        - Ну, мне разрешите! Все равно мы всегда перед сном рассказываем, — настаивал Митя. — Я расскажу, а вы послушайте со всеми…
        Валерий Васильевич заколебался.
        - Пусть расскажет, пусть! Пусть! — доносилось изо всех углов.
        - Ладно, только постарайся не растягивать, — согласился Валерий Васильевич.
        - Вы садитесь ко мне, — Митя поправил край постели, готовя место для вожатого.
        Каждому хотелось, чтобы Валерий Васильевич сел на его кровать, но всем ясно было — у Мити больше прав: он нынче рассказчик.
        - Стдашно будет? — спросил Бастик.
        - Будет, — пообещал Митя и заторопился: — Давным-давно, очень давно, когда на этих берегах…
        Валерий Васильевич остановил его:
        - Ты коротко рассказывай, но не тараторь…
        - Я сначала начну, — Митя сделал паузу. — Давно-давно, очень давно, когда на этих берегах не было ни одного пионерского лагеря… и даже погранзастав не было… Давным-давно, в незапамятные времена, еще при царе, жил здесь старый рыбак Митрий. А с ним два сына и дочь. Дочь Кристина совсем молодая была — шестнадцать лет, а парни уже взрослые были. Их по отцу все называли: старшего Митричем Большим. Он здоровенный был, бородатый.
        - Как наш плаврук? — снова перебил Забрускин.
        - Ты помалкивай, это тебе не вечед вопдосов-ответов! — взвился Бастик.
        - Еще бородатей, чем плаврук, — рассказывал Митя. — А младший был, значит, Митрич Малый. Он тоже был сильный, но чуть послабее старшего. И без бороды. Оба они были добрые и справедливые. Как отец. Все они — и отец, и братья — любили Кристину. Она варила еду и шила мужчинам рубахи и штаны. А сапоги они сами шили. И сети сами вязали, и лодку смолили своими руками.
        - Что-то не слыхал такое, — Олег явно завидовал, что все слушают Митин рассказ. — Третий раз я в этом лагере, а не слыхал. Выдумываешь ты все…
        - Не хочешь слушать — не слушай! Но молчи, — потребовал Пантелей. — Спасибо сказал бы…
        Митя увлекся рассказом и не стал спорить с Забрускиным.
        - Жили и поживали они тут, пока царь не подарил здешние берега, горы и леса своему другу — барону Лупану. Тот был жадный и злой, пьяница и обжора. Пришел он сюда с солдатами, сжег он хижину Митрия. Отец с сыновьями — за колья. Большая битва была. Старый Митрий погиб. Кристину солдаты схватили. Митрич Большой и Митрич Малый едва спаслись — на лодке ушли в море, когда не стало возможности сражаться… А богатый Лупан выше по ручью построил дворец из горного камня. В самой дальней комнате он запер Кристину. Он опоил Кристину особыми травами, и когда братья вернулись, она отказалась уйти с братьями, сказала, что любит Лупана и вечно с ним будет…
        - Вот непутевая! — охнул Санька. — Из-за нее рискуют, а она…
        - Братья утопили Лупана в море, а Кристина выпрыгнула из окна и разбилась о камни. Было это в самом узком и глубоком месте ущелья. С той поры это место называют Кристининой погибелью. Братья ушли в море. Здесь они оставаться не могли: царь послал против них целую армию…
        Ни звука в комнате — лишь ровный и усталый голос Мити. Когда Митя закончил рассказ, Валерий Васильевич встал, на цыпочках вышел из комнаты, притворил дверь.
        Пантелей дослушивал историю с закрытыми глазами. Он видел здешние берега, как наяву. Видел оба мыса и нагромождение оранжевых камней. Чернели бока каменных животных, столб света рвался в небо и ложился на море, и синий дым клубился над ровной водой, и нарушитель границы выплывал к камням. А потом нарушитель неслышно двигался по траве, как в замедленном кино. И, как в замедленном кино, преследовали его пограничники. Они осветили лазутчика фонариками и наставили на него автоматы. Он слепо озирался и покорно тянул вверх руки, трясся от страха и всхлипывал. Совсем рядом всхлипывал…
        Пантелей открыл глаза, прислушался:
        - Ты чего, Мить?
        Митя длинно вздохнул:
        - Ничего… Маму жалко!
        - Ты ж недавно видел ее. Рано бы соскучиться.
        - Не соскучился я. У меня папа недавно умер, и она одна. Жалко ее…
        - Раз она отпустила тебя, значит, так надо. Ты не расстраивайся. Она тебя отдыхать послала — отдыхай… Спи…
        - Понимаю. А все равно не отдыхается. И не спится. Вдруг что с нею случится? Я хочу быть сильным и смелым, чтоб выручать ее. Но я — здесь и не знаю, как она там… И мысли всякие плохие наседают, наседают…
        - Спи. Ночью всегда плохие мысли наседают. Спи. Все будет в порядке.
        Пантелею вдруг самому захотелось всхлипнуть: так жалко стало себя и так потянуло к маме. А она далеко и скучает по нему и считает дни до конца лагерной смены…
        5
        Накануне костра пионерского мужества пятому отряду поручили заменить флажки на дружинной линейке. Четыре шнура тянулись в разные стороны от верхушки мачты, на которой реял государственный флаг Союза Советских Социалистических Республик. У подножия мачты была деревянная трибунка с тонкими перильцами. Вдоль дорожки — цветы. Такие яркие, будто здесь собрали не семь цветов радуги, а семьдесят семь. И тем виднее, как полиняли от солнца и дождей разноцветные флажки на шнурах…
        Валерий Васильевич собрался к завхозу за материалами.
        Наверное, во всей стране не сыскать второго такого бережливого и прижимистого завхоза, как Полторасыч. Ему все кажется, что взрослые, особенно воспитатели и вожатые, не ценят народное добро: дай им волю — выпотрошат кладовку, в дым и пыль превратят все, что доставалось и завозилось в лагерь загодя, еще зимой. Когда приходили к нему за чем-нибудь, он допытывался, что сталось со старым? Пробовали починить и в дело употребить? Как до сих пор обходились? Может, и дальше обойдетесь без обновы?
        Только в одном случае смягчался Полторасыч — когда приходили к нему с детьми. Потому, направляясь к завхозу, Валерий Васильевич взял с собою Пантелея Кондрашина и Бастика Дзяка. Пантелей — внук военного. Бастик — сам завоевал авторитет у Полторасыча. А два дня назад, когда пятый отряд дежурил по столовой, этот авторитет заметно укрепился.
        Бастика поставили у двери в столовую. Медсестра строго-настрого наказывала у всех проверять руки, грязнуль посылать к умывальнику.
        Бастик был добросовестен до беспощадности. У двери затор образовался, вожатые и воспитатели пытались оказать на Бастика давление, но он не поддавался. И тут появился плаврук. Кинул два пальца к козырьку мичманки, попросил ребят расступиться и пошел напрямик. Бастик стал перед ним:
        - Покажите дуки!
        - Ты что — не видишь, кто идет?
        - Вижу!.. Вы куда идете? В столовую? Есть чем будете? Дуками? Значит, должны пдойти пдоведку!
        Плаврук рассердился:
        - Эт-то безобразие!.. Надо с умом дежурить!
        - Покажите дуки!! — потребовал Бастик так, что малыши испуганно шарахнулись от двери.
        В это время подошел Полторасыч, молча вытянул перед Бастиком руки, а потом отозвал Эммануила Османовича в сторонку:
        - Дежурных уважать надо.
        Плаврук смирился — показал руки. Бастик поступил благородно — не стал придираться, не попытался проучить, а вежливо пригласил:
        - Пожалуйста, пдоходите! Пдиятного аппетита!
        …Перед крыльцом кладовки громоздилась куча пыльного старья. Чего только не было здесь! Колченогие стулья, допотопные изорванные костюмы, разрозненная детская обувь с «голодными» подметками, раздавленные пластмассовые куклы, поломанные шахматные доски, смятые картонные коробки, дырявые резиновые мячи и всякое другое, давно потерявшее свой первоначальный вид барахло — подчас не поймешь, чем оно было «при жизни»? Полторасыч горестно сутулился возле кучи, будто это была свежая могила. Столько добра предстояло списать, изрубить, сжечь — разве можно смотреть спокойно?
        Когда подошли Валерий Васильевич, Пантелей и Бастик, Полторасыч даже не оглянулся. Шаря взглядом по куче, он доставал из нее то одно, то другое, долго рассматривал и неохотно бросал обратно.
        - Павел Тарасович, — вежливо заговорил вожатый, — у нас к вам просьба.
        Полторасыч вздохнул и не ответил.
        - Нам дали важное и срочное задание, — как бы продолжая речь вожатого, заговорил Пантелей. — Мы сегодня должны сделать…
        Полторасыч обернулся к Пантелею.
        - Обязаны сегодня закончить, — подтвердил Бастик. Полторасыч покосился на кучу, будто сказал ей: погоди, еще потолкуем. И спросил ребят, точно давно ждал их и рад им помочь:
        - Так какая у вас, хлопчики, забота?
        В этом месте едва начавшегося разговора Валерий Васильевич допустил просчет и чуть все не испортил — он нетерпеливо вмешался:
        - Необходимо получить у вас несколько сортов материи и крепкий шнур.
        Полторасыч тяжело задумался. Лицо его стало хмурым — не подступишься. Валерий Васильевич виновато подмигнул Пантелею: дескать, попробуй ты.
        - Флажки все белые стали. И разлохматились, — пожаловался Пантелей. — Смотреть стыдно…
        - А костед вот-вот, — добавил Бастик.
        Полторасыч закивал:
        - Да-да, случается такое… Случается. Что ж, материи дам. Подсчитали, чем обойдетесь?
        - Подсчитали, — предупредительно сказал вожатый и, вроде о пустяке говорил, напомнил: — И шнура. Мы осмотрели старый — не годится он, поверьте нам.
        - Верю, конечно, верю. Но он ведь не мог выцвести? Ну, серым стал, так весь серый. Бывает те серый шнур!
        - Бывает… Но на этом — узелок на узелке, — объяснял Валерий Васильевич.
        - А нельзя узелки флажками замаскировать? — с надеждой спросил Полторасыч.
        - Можно. Но… — Пантелей не успел закончить фразу.
        Полторасыч ткнул пальцем в сторону вожатого и наставительно произнес:
        - Слыхали: можно!
        Валерий Васильевич нервно рассмеялся, а Полторасыч снова замкнулся. Полез в кучу, отбросил картонный коробок, потряс перед; собой ветхую мешковину. И вдруг на глаза ему попался пионерский барабан. Полторасыч повертел его в руках, ковырнул краску на облупленном боку, сунул палец в дыру.
        - Ай-яй-яй, что с тобой сделали, — шепотом запричитал Полторасыч и бережно опустил барабан на кучу, но тут же снова взял, костяшками пальцев ударил по бледной, какой-то старчески пятнистой коже. Барабан жалобно охнул.
        Полторасыч поднялся на веранду, положил барабан на стол. Зашел в кладовку, вынес новенькие барабанные палочки. Огляделся, примерился и стукнул. Раз, другой. Легонько стукнул, едва слышно. Барабан, видно, уже не один год лежал без дела. Да и какие дела у него, тяжелораненого, осипшего от времени и работы, от пыли и сырости, в которых пребывал немало дней. Чувствовалось, что от малейшего прикосновения ему больно. А тут — палочками его! Как в пору далекой и невозвратной молодости!
        Однако он был барабаном и помнил лучшие времена. Он потерял голос, но еще слышал и чувствовал ритм. И он все-таки отозвался на легкий стук палочек. Он зазвучал тихо, с хрипотцой, пытаясь исполнить марш. Да беда, что и Полторасыч в последний раз играл на барабане лет сорок назад, не меньше. Марш получался сухой, отрывистый, сбивчивый. Барабан стыдился, покашливал, а Полторасыч страдал, сокрушенно признавался:
        - Да!.. Да, не то!
        Вожатый и ребята давно уж были на веранде. Валерий Васильевич попросил:
        - Дайте мне попробовать…
        Полторасыч ревниво спрятал палочки за спину:
        - А вы умеете?
        - Да, как вам сказать…
        - Барабан не для баловства, — насупился Полторасыч.
        - Какое баловство! Что я, не понимаю! — взмолился Валерий Васильевич. — Если потренироваться, все вспомню: приходилось мне играть!
        Полторасыч отдал палочки вожатому. Тот и так и этак повернул барабан, а потом коряво сыграл фразу. Ясно, что не впервые берет палочки в руки, да позабыл то, что когда-то знал.
        - Погодите, — остановил Полторасыч вожатого. — Послушайте: там-там, там-там, та-та… та-та-та-та!.. Там-там, там-там, та-та… та-та-та!.. Улавливаете?
        Валерий Васильевич улавливал с трудом, а Полторасыч безо всяких церемоний отобрал у него палочки и передал их Пантелею:
        - Попытайся ты, хлопчик…
        У Бастика такое появилось в глазах, что Полторасыч нашел нужным сказать:
        - И ты, Бастилий, испробуешь. После него…
        Пантелей примеривался, а Полторасыч советовал:
        - Поаккуратней, но не робей. Напевай про себя: «Кем был, кем был, старый ба-ра-бан-щик… Кем был, кем был, стрый ба-ра-… бан!»
        Шевеля губами в такт словам, Пантелей стал выбивать:
        - Кем! Был?… Кем! Был?… Старый!.. Барабанщик? Кем! Был? Кем! Был?… Старый барабан?
        Полторасыч одобрительно приговаривал:
        - Должно у тебя выйти, должно!
        Пантелею не хотелось расставаться с барабаном. Сейчас бы впереди отряда оказаться. Ударить так, чтоб все подтянулись и зашагали ровно и твердо!
        А рядом стоял невеселый Бастик, и Пантелей пересилил себя:
        - Пусть он теперь…
        Полторасыч и для Бастика повторил слова, обращенные к старому барабанщику и к старому барабану.
        Бастик забылся и — в голос:
        - Кем!! Был!!! Кем!! Был!!!
        - Погоди, — Полторасыч придержал руки Бастика. — Ты головы не теряй. Ты вдумчиво играй…
        Бастик сжал губы и лупанул по барабану.
        Полторасыч насторожился:
        - Постой-ка, Бастилий. Спой это так… голосом.
        Бастик выполнил просьбу.
        - Да, у тебя, кажется, слуха нет! Спой еще раз, бедолага…
        Бастик открыл рот и ни звука не издал — в глазах слезы.
        - Что ты! — расстроился Полторасыч. — Не хотел я обидеть тебя…
        - Не обижаюсь я. У меня сдоду не было слуха. Только голос.
        - Люди и так живут. Ты ведь не музыкальным взводом командовать собираешься… Запомнил ритм и играй, — Полторасыч приготовился подсказывать Бастику ритм: — Начинай…
        Бастик положил палочки на стол:
        - Зачем?
        - Зря ты оробел! — Полторасыч в сердцах ударил палочками, барабан вскрикнул и застонал.
        На стон из камеры хранения вышла Меланья Фаддеевна. Поправила широкую белую прядь в серых от седины волосах, дернула острым носиком — очки блеснули:
        - Позвольте мне…
        Полторасыч вскинул брови: что со старушкой?
        Меланья Фаддеевна была самой старшей по возрасту среди сотрудников лагеря. Ребятишки, забывая ее редкое имя-отчество, называли ее бабушкой: она аж до революции родилась!.. Целыми днями сидела она в камере хранения, выдавала пионерам их вещи, шила костюмы к концертам и смотрам, чинила одежду детям и взрослым, разучивала с малышами старые песни.
        Меланья Фаддеевна отобрала у Полторасыча палочки, подергала ремень на барабане — крепок ли? — и перекинула через плечо. Приладила барабан перед собой, бережно погладила ладошкой кожу, как по щеке провела. Долго перекладывала палочки из руки в руку и… ударила!.. Как она ударила! Какую дробь выбила!
        Преодолевая удушье, барабан зарокотал. Он запел и призывно и востороженно загрохотал, будто вел за собой сотни пионеров в рядах и будто ему подпевали золотые горны!
        Со всех сторон сбегались к камере хранения мальчишки и девчонки. Самые азартные лезли на веранду, висели на перилах, толпились на ступенях.
        Меланья Фаддеевна вскинула голову, на худых щеках ее появился румянец, а глаза за стеклами больших очков были сосредоточенными и грустными. Она не сразу обратила внимание на ребятишек и играла марш. И вдруг, заметив, что публики хоть отбавляй, смутилась, опустила руки с палочками.
        - Играйте!.. Еще играйте! — просили ребятишки.
        - Извините, — Меланья Фаддеевна сняла барабан и положила на стол. — Извините, у меня — дела…
        Только хотела уйти в свою камеру хранения, как прибежала старшая пионервожатая Василиса Максимовна:
        - Что здесь происходит?
        - Да вот, — Меланья Фаддеевна беспокойно заморгала.
        - Имущество перед списанием обследуем, — сказал Полторасыч, раскидывая кучу и извлекая из нее пробитые барабаны и помятые горны.
        - Это здорово! — радовалась Василиса Максимовна. — Научите меня барабанить!
        - Сразу этому не научишь, — наставительно промолвила Меланья Фаддеевна.
        - Так-так! — Василиса Максимовна прижала указательный палец к губам: дескать, помалкивай и думай.
        Все вокруг ждали, что решит старшая пионервожатая.
        - Так вот! — Василиса Максимовна рубанула воздух рукой. — Выявим ребят, которые уже умеют играть. Отберем тех, кто желает научиться. Организуем школу юных барабанщиков. Вас, Меланья Фаддеевна, назначим директором и старшим преподавателем школы… Первый выпуск учащихся — завтра, перед костром пионерского мужества…
        - Да разве до завтра успеешь? — засомневалась Меланья Фаддеевна.
        - Маловат срок, — сожалеюще покачал головой Полторасыч. — Что бы раньше спохватиться?
        - Больше времени все равно нет и взять негде… Надо успеть! — сказала Василиса Максимовна. Так сказала, что ни Меланья Фаддеевна, ни Полторасыч возражать не стали, дружно ответили:
        - Сделаем!
        - Все барабаны — в дело. И старые, и те, что в пионерской комнате. Пришедшие в негодность — починить. Сколько удастся, прикупить сегодня же, — отдала Василиса Максимовна последние распоряжения и умчалась: работы у нее хватало.
        - Можно мы этот барабан в свой отряд возьмем? — попросил Пантелей.
        Полторасыч разрешил, а Меланья Фаддеевна забрала его на некоторое время — дырку заделать, кожу натянуть.
        - А как насчет шнура? — вспомнил Валерий Васильевич.
        - Сейчас получите, что с вами поделаешь, — сказал Полторасыч и пошел в кладовку за материей и новым шнуром — внезапное спасение старых барабанов и горнов привело его в самое лучшее расположение духа.
        Конец этого дня и первая половина следующего были самыми шумными за всю историю пионерских лагерей на Черноморском и других побережьях. Школа юных барабанщиков работала почти без перерывов. В ней открылся и второй класс — юных трубачей, с которыми занимался бородатый плаврук Эммануил Османович. Вступительные экзамены были короткими и строгими — от желающих поступить в школу отбоя не было. На уроках ни минуты не теряли даром. И ни на минуту не могла возвратиться в лагерь тишина, отгоняемая стуком барабанов и пением горнов.
        К начальнику лагеря пошли жалобщики: от грохота и рева житья нет. Доктор потрясал нормами допустимого шума. Получалось, что в лагере доза шума — смертельная. Повар, садовник и сторож грозились уволиться с работы. Начальник лагеря не знал, как поступить: с одной стороны, нельзя не посочувствовать людям, с другой — какой же это пионерский лагерь будет, если запретить бить в барабаны и дуть в горны? Впрочем, если бы он и решился запретить, ничего у него не вышло бы: стихию приказом не остановишь.
        В пику жалобщикам Эммануил Османович бросил клич: «Бей в барабан и не бойся!» И ребята били в барабаны и дудели на горнах. Ни в одной школе не было таких старательных, преданных и неутомимых учеников, как в школе Меланьи Фаддеевны!
        Старшая пионервожатая Василиса Максимовна и культурница Лионела Карповна срочно переделали сценарий предстоящего сбора и костра: убрали партию аккордеона, всюду ввели барабаны и горны.
        Больше всего выгадал толстый аккордеонист Толик — ему оставалось сыграть всего-навсего одну песню, которую на сборе споет вся дружина, и несколько танцев. И наперед у него намечалось резкое уменьшение нагрузки — от его услуг отказывались всюду: мол, у нас тут не дом отдыха, а пионерский лагерь! Бей в барабан и не бойся!
        Печалился Бастик Дзяк. Ему сказали, что попробуют принять в школу юных барабанщиков с испытательным сроком, но только после сбора. Бастик приходил на занятия и обездоленно сидел рядом с Пантелеем.
        6
        Все в природе менялось так картинно и торжественно, будто природа была не сама по себе, а тоже участвовала в пионерском сборе, тоже получила роль по сценарию и старалась оправдать доверие совета дружины.
        Солнце погрузилось в оранжевую пучину на горизонте, и море стало остывать и синеть, как металл, вынутый из огня. Вблизи берега заклубился туман, похожий на бурый дым.
        В небе рваными островами стояли облака, по краям холодно подсвеченные луной. В фиолетовых проливах поблескивали и подрагивали мелкие робкие звезды.
        Деревья и кусты вокруг дружинной линейки как бы всплыли и повисли в неясном сумраке.
        И зарокотали барабаны, и запели горны, и знаменная группа появилась там, где деревья расступились, образуя неширокий проход на линейку. Оттуда прямая дорожка нацелилась на флагшток. Среди высоких цветов до поры таились наземные светильники. Увидав знамя, они вспыхнули.
        Большое полотнище дружинного знамени медленно колыхалось на древке, то вдруг становясь густо фиолетовым, то загораясь алым и золотым.
        Все десять отрядов дружины выстроились на линейке, обозначив длинный прямоугольник. В плотнеющей мгле таинственно белели рубашки пионеров.
        На трибуне, возле мачты, стояли начальник лагеря Ким Кириллович и почетный пионер дружины Павел Тарасович. Между ними — гость, замполит с погранзаставы, лейтенант Дашкевич. Ростом он с Полторасыча, но шире в плечах, не сутулится, голова на сильной шее сидит прямо, от козырька на лицо падает черная косая тень.
        Барабанщики и горнисты в самом начале обора заняли место напротив трибунки, спиной к кустам и деревьям, у низкого каменного бордюра, что обрамлял линейку. Пантелей попал в последний ряд и воспользовался этим — поднялся на бордюр, чтобы лучше видеть все.
        Пантелей вместе со всеми бил в барабан, бил энергично и взволнованно, и все у него получалось гораздо лучше, чем на уроках в школе Меланьи Фаддеевны. Руки сами помнили то, чему их учили, руки сами следили за тем, чтобы играть в лад с другими барабанщиками и с горнистами. Четкий и могучий ритм был в марше, который звучал над дружиной. Он был и в самом Пантелее — в каждой его жилке.
        Первым в группе горнистов был Эммануил Османович. Он надел белую рубашку и шорты и даже с мичманкой расстался, заменив ее красной пилоткой. Он здорово играл на горне — игру его можно было различить по чистоте и точности и в грохоте барабанов и в зове горнов. Это тоже помогало исполнять марш, под который знамя обходило строй дружины. Оно побывало в каждом отряде, ветерок, поднятый его жарким крылом, коснулся лица каждого пионера и октябренка, со всеми поздоровалось знамя и только после этого заняло свое место у трибуны.
        Василиса Максимовна подала знак, и горны и барабаны смолкли.
        Пантелей опустил руки с палочками и только теперь почувствовал, как устали и затекли мускулы. Они гудели и вздрагивали. Они все еще играли марш…
        В полной тишине из-за деревьев показались четверо ребят с факелами. Долго, очень долго шли они к трибуне, рядом с которой на железной треноге возвышалась широкая и глубокая чаша. Факельщики шли так ровно, что огни почти не клонились, и дым поднимался вверх, как в безветренную погоду. Окружив треногу, факельщики замерли, потом враз подняли руки, и четыре огня сошлись над чашей, и в ней забегало, запрыгало торопливое, синее с белым и красным, пламя. Ребята отвели факелы, огонь ненадолго осел. Там, в глубине чаши, он окреп и вырос, выплеснулся за края. Он отрывался от чаши и возвращался в нее, неугомонный, нервный, печальный и торжественный. Он стремился улететь, но что-то задерживало его, и он бился, не жалея крыльев.
        Факельщики с погашенными факелами отошли за трибунку.
        Над линейкой зазвучали стихи. Они передавались от отряда к отряду, как эстафета, они прокатывались по прямоугольнику пионерского строя. Ребята, читавшие стихи, передавали друг другу былину о мальчишках и девчонках, которые жили, как все, а закончили свои короткие жизни геройски.
        Растаяла в воздухе последняя строчка стихов, и старшая пионервожатая начала перекличку:
        - Павлик Морозов!
        Тонкий и напряженный голос отозвался:
        - В строю!
        - Валя Котик!
        - В строю!
        Пантелей поворачивал голову на голоса, вглядывался в ряды пионеров, и ему чудилось, что ребята, которых вызывает старшая пионервожатая, стоят сейчас плечом к плечу с живыми, что они сами отвечают: «В строю!»
        - Леня Голиков!
        - В строю!
        Пантелею хотелось рассмотреть их, узнать в лицо, но в слабом свете, в неподвижном строю одинаково одетых ребят это было невозможно. За героя легко было принять любого из тех, кто вытянулся в стойке «смирно».
        - Миша Гаврилов!
        - В строю!
        - Марат Казей!
        - В строю!
        Молча висели в небе облака-острова с рваными берегами, пропитанными лунным светом. Молча мигали далекие звезды, которым неуютно было в черноте неба, в такой глубокой черноте, что страшно смотреть на нее — точно на краю пропасти стоишь. Молча темнели деревья. Молча металось пламя в железной чаше. Была тишина, такая чуткая и легкая тишина, что хотелось задержать дыхание, чтобы не нарушить ее.
        Пионеры-герои не знали, что когда-то их будут выкликать на сборах, что живые услышат их живой отклик. Пантелей знал, что это бывает, и подумал: хотел бы он, чтобы о нем вспомнили, чтоб назвали его на вечерней перекличке, чтоб играли горны и барабаны и чтоб на ветру хлопали знамена?
        «Вы, как взрослые, встали на врага. А знали вы, ребята, что можете погибнуть?» — спросил их Пантелей.
        «Знали, — ответили они. И спросили: — А ты готов встать на врага и, если придется, погибнуть в схватке? Ты готов вступить в эту схватку, зная, что можешь отдать жизнь?»
        По спине прошел холодок.
        Не сразу ответил Пантелей, и они не торопили — они ждали, пока он хорошо подумает, твердо решит и скажет то, от чего никогда потом не откажется.
        «Готов, — подумав, ответил Пантелей. — Мне страшно, но я готов».
        Пионеры-герои поверили ему. Они молчали — о чем же еще говорить, если человек заявляет: «Я готов». И не скрывает, что ему страшно!
        Когда послышались такты знакомой музыки, Пантелею показалось, что эта тишина вдруг запела-заиграла. И дружина — без малого четыреста голосов — подпела тишине:
        Пускай мы не солдаты, но клятву свою
        даем, как дает ее воин в бою,
        навек ей верны остаемся.
        Пел пограничник лейтенант Дашкевич. Пел почетный пионер Павел Тарасович. Покачивая горном, пел плаврук Эммануил Османович. Пел Пантелей Кондрашин. Он пел, и все крепче было в нем желание выполнить то, что он задумал. Он не отступит, даже если тысяча опасностей будет подстерегать его. Он покажет, что отважен, настойчив, решителен, как пионеры-герои. Пусть только удача устроит ему испытание, и все, что зависит от него, все он доведет до конца…
        От школьной скамьи
        навсегда, до конца
        отдать тебе, Родина,
        наши сердца
        клянемся!
        Клянемся!
        Клянемся!
        Без малого четыреста голосов клялись, и среди них звучали голоса Павлика Морозова, Вали Котика, Марата Казея и всех других, кто отозвался на перекличке. Нет, их голоса нельзя было различить, отделить от других, они слышались вместе со всеми. Любой голос, вплетенный в песню-клятву, мог оказаться голосом пионера-героя…
        Клятву повторяли барабаны и горны. Дружина шла на костровую площадку, а барабанщики и горнисты пока оставались на месте и играли, и дружина равняла по ним шаг. В одном строю шли и те, кто выкликал, и те, кого выкликали…
        Костровая площадка была на поляне между лагерем и дорогой. Невысокие кусты, будто взявшись за руки, стояли внизу, а за ними по одну сторону — горы, по другую — море. И будто ничего больше нет в окрестности.
        В центре поляны — пирамида из сухих стволов и сучьев. Она — как ракета на старте. Люди поставили ее и решили отдохнуть перед пуском. Они ушли, а она высится в ночи, смотрит в небо, на звезды, к которым скоро полетит.
        Отряды растекались по краям поляны. Садились прямо на траву. Было темно.
        Девочки из старших отрядов сбились в кружок, запели что-то нежное. «Чебурашки» увели к себе лейтенанта-пограничника Дашкевича хватали его за руки, закидывали вопросами — сто вопросов в секунду; что-то рассказывали ему наперебой — сто рассказов в секунду. Фуражку с него давно сняли. По очереди надевали ее и отдавали лейтенанту честь. Он улыбался и одновременно отвечал на сто вопросов, слушал одновременно сто рассказов и приветственно кивал малышам, отдававшим ему честь.
        Полторасыч подошел к пирамиде, хозяйски оглядел ее и стал поправлять: где хворостину поглубже сунет, где проволоку туже затянет. Помощники у него объявились сами, несли из кустов сушняк. Посмотреть со стороны — стартовая команда засуетилась на космодроме.
        Барабанщики и горнисты там, на линейке, заиграли громко и призывно. Факельщики, взяв из железной чаши кусочки пламени, понесли его на костровую площадку.
        Выйдя на поляну, барабанщики и горнисты остановились, а факельщики медленно двинулись к «ракете». «Стартовая команда» разбежалась по отрядам. «Чебурашки» вернули лейтенанту головной убор и раскрыли рты — наступил главный момент, и они готовились не прозевать его.
        Факельщики склонили огни к подножию «ракеты».
        Пламя запрыгало внизу, словно оглядывало землю, потом кинулось вверх, как белка, перебрасываясь с ветки на ветку. И вдруг упало в основание «ракеты», будто внезапно обессилело и сорвалось. Оно грузно поворочалось, выстрелило в сторону дымной струей и взлетело, охватив «ракету» до верхушки, поглотив ее. К небу поднялся сноп искр.
        Треск и гудение разнеслись по поляне. Сухим жаром обдало ребят.
        «Ракета» набрала самую высокую космическую скорость и, окруженная роем только что родившихся звезд, понеслась к тем звездам, что мерцали на небе.
        Чудилось, что «ракеты» взлетают одна за другой, что звезды рождаются непрерывно и земля гудит, провожая их.
        А пионеры вслед за «ракетами» послали давнюю песню:
        Взвейтесь кострами, синие ночи,
        мы пионеры, дети рабочих!
        Эта песня не стареет, потому что с той поры, как она появилась, в нее все время вплетаются новые голоса. Время идет, и песня обретает все большую силу. И вместе с нынешними ребятами поют ее Павлик Морозов, Валя Котик, Марат Казей и все другие пионеры-герои:
        Взвейтесь кострами, синие ночи!
        А за мысом Митрич Большой вырос столб света. Наверное, пограничники услыхали пионерскую песню и включили прожектор. Лучи по дуге прочертили небо над морем и нацелились в ту точку, в которую летели «ракеты» и звезды из костра. Точно пограничники решили посветить пионерским ракетам, чтоб им виднее было на космической дороге.
        Убедившись в том, что «ракеты» теперь не собьются с курса, пограничники положили световой столб на море: праздник праздником, космические полеты комическими полетами, а служба остается службой — она не должна прерываться. В ночной тьме яснее звезды, к которым устремляются «ракеты». В ночной тьме ярче пламя пионерского костра. Но в той же ночной тьме наши враги видят своего подручного и надеются, пользуясь ночной тьмой, нарушить границу…
        7
        Облака, что с вечера островами темнели в небе, к утру соединились в один серый гористый материк. Да с гор, задевая верхушки деревьев, приволокся сырой туман. И посеялось что-то мелкое и нудное. Дождь не дождь, а мокро.
        Море зябко ежилось. И доежилось — побежали к берегу белые-барашки. Здравствуйте — только вас не хватало! Теперь, если в течение дня и разгонит этот «дождь не дождь», на пляж не попасть: море не успеет утихомириться. И сиди на веранде с самого утра до самого вечера. А что сделаешь на веранде, хоть она и просторна, когда на ней целый отряд толчется?
        Валерий Васильевич оба шахматных комплекта отдал девчонкам — их очередь готовиться к малой олимпиаде. Если говорить всерьез, то одна Капа Довгаль умеет играть. Остальные «гроссмейстерши» только ходы знают. Валерий Васильевич сам взялся тренировать их и надеется поднатаскать настолько, чтоб они на третьем ходу ферзей не зевали.
        Орионовна на мальчишек насела: пишите домой. Каждого в отдельности предупредила: «Пока не сдашь конверт с письмом — никаких развлечений».
        Забрускин доказывал, что он написал родителям о себе, когда сообщал почтовый адрес лагеря. Санька Багров говорил, что уже два письма отправил и даже брался вспомнить их содержание. Бастик Дзяк призвал в свидетели Ленку Чемодан для Грамот: она вместе со своим письмом бросила в почтовый ящик письмо Бастика.
        Ничто не принималось во внимание.
        - Ваши родители не обидятся, получив лишнее письмо, — убеждала Орионовна. — А когда сами станете родителями, приведете свой сегодняшний добрый поступок в пример детям. Как образец внимания.
        - А я никогда не женюсь! — Олег Забрускин постучал по груди кулаком. — Никогда! Ни за что!
        Орионовна усмехнулась:
        - Ты не женишься, так другие женятся…
        - Куда вы денетесь? — скривила губы Ленка. Сидит за шахматной доской, а слушает, что там мальчишки говорят.
        Не отрывая мохнатых глаз от фигур, Капа Довгаль сказала. Ленке:
        - У тебя ладья под ударом…
        Если бы предложили, Пантелей сыграл бы с Капой пару тренировочных партий, но Валерий Васильевич не догадался предложить, а просить неловко. Неизвестно, что еще подумает, когда сам назовешься…
        Пантелей в несколько минут настрочил страничку: жив, здоров, аппетит хороший, добавки дают сколько хочешь, в палате тепло и сухо, сквозняков нет, кино — через день, доктор строгий. Чуть что — сует термометр под мышку и трубку к груди приставляет: дыши, не дыши…
        Мама такие письма любит, хоть десяток за день получит — не обидится, что все об одном и том же!
        Отдав конверт Орионовне, Пантелей тянул шею, пытался разглядеть, что там делается на доске у Капы и Ленки.
        А рядом тихо мучился Митя Янцевич. Уперся взглядом в тетрадный листок и чешет концом шариковой ручки под носом. Будет потеха, если невзначай перевернет ручку!
        - И чего ты раздумываешь? — Пантелей покосился на Митино письмо. — Изложи, что есть, про наше житье. Дуй по распорядку дня — твоя мама спасибо скажет!
        Митя снова склонился над листком, а потом повернулся к Пантелею:
        - А скажи, тебе домой не хочется?
        - Кому не хочется домой? — уклонился Пантелей от прямого ответа.
        - Мне не так хочется, — одними губами сказал Митя. — Не так, как тебе. Мне невыносимо хочется.
        - Преувеличиваешь ты, — отрубил Пантелей, хотя чувствовал: Мите по-другому хочется, но ведь нельзя поддакивать тому, кто распускается!
        - Если бы я знал, как она там?
        Пантелею стало жалко Митю:
        - Хочешь, продиктую?
        Предлагая продиктовать, Пантелей не думал, что Митя прямо поймет его слова. Рассчитывал, что взыграет Митино самолюбие, и он напишет матери, как надо. А Митя тряхнул головой:
        - Диктуй…
        Митя ни одного слова не оспорил. Все изложил, как диктовал Пантелей. Да еще в конце добавил: «Мамочка, мне так хорошо здесь, что две смены мог бы прожить в лагере!»
        - Во ты дал! — весело одобрил Пантелей. — Так и надо. Незачем матери знать, что ты заскучал. Вот только не прочтет она все наоборот: раз про две смены заговорил, значит, маскирует, что и в одной худо?
        Митя перечитал письмо и приписал: «Но ты на вторую смену путевку не покупай: я за одну отдохнуть успею».
        Отдав письмо воспитательнице, Митя вернулся за стол, вырвал из тетради в клетку новый листок, широким и уверенным движением нарисовал на нем дугу.
        - Что это будет? — поинтересовался Пантелей.
        - У тебя — своя тайна, у меня — своя. Придет пора — открою…
        Митя у середины дуги причертил несколько прямоугольничков, а за ними нарисовал маленькие деревца.
        «Карта! — догадался Пантелей. — Бухта и наш лагерь!»
        Не стал высказывать своей догадки, чтоб не спугнуть, продолжал молча наблюдать.
        На карте появились горы, пирамидка, в которой Пантелей узнал условное обозначение вышки пограничников. Несколько длинных и поперечных штрихов — и по горам прошла электролиния.
        - А для чего ты это составляешь?
        - Да так. Все равно делать нечего!
        - Ну да, так я и поверил, что твоя тайна — от нечего делать.
        Митя повернул листок и беспечно сказал:
        - Это я для памяти, если честно сказать… Буду в школе писать сочинение на тему «Как я провел лето», приложу для наглядности. Учительница похвалит. Пятерку поставит. Всему классу прочтет, как образец.
        Чем больше говорил Митя, тем меньше Пантелей верил ему. Путал Митя: для памяти, для наглядности! Но Пантелей не разоблачал. Прикинулся, что верит, и даже помог нанести дорогу, что шла вдоль ущелья, в сторону электролинии, возможно, на перевал. Где-то за перевалом был хутор, в котором жили с семьями лесники. А за вторым перевалом — станица. Про хутор и станицу Пантелей лишь слыхал, бывать там не приходилось, и он посоветовал Мите пометить их приблизительно, а со временем уточнить.
        Митя развеселился и этим больше насторожил Пантелея. Митя явно заметал следы к какой-то тайне. К какой же?
        Пантелей всматривался в чертеж. Что больше всего интересует Митю? С какой целью можно использовать такую карту? Куда по ней выйдешь? Ничего определенного сказать нельзя было.
        И вдруг родилось подозрение: «А что если и Митя задумал выследить и взять нарушителя границы? Не случайно у него на глазах он все далекое зарисовывает, а ближнее без внимания оставляет. Вроде бы без внимания. Это он меня от моря и береговой лини отвлекает, подальше от границы уводит — до нее, мол, дела нет. Нашел простофилю!»
        Пантелей решил прощупать Митю:
        - Ты про Большого Митрича и про Малого не забывай. И тропу, что вдоль моря, по-над обрывом пробирается, обозначь.
        Митя небрежно поставил две закорючки и провел извилистую линию.
        «Точно — о границе думает. Так ведь не заказано ему! Только очень уж он робкий и неловкий. Неуверенный какой-то. Возьмется за непосильное и провалит. Вдобавок и мне все испортит… И сразу не сообразишь, что предпринять, как быть? Одно пока ясно — сбивать Митю с толку нечестно. Пусть лучше уж действует, как умеет…»
        Пока Пантелей рассуждал так, сзади подобрался Олег. Митя спрятал листок, Олег поднял палец, погрозил им:
        - Вы что-то тут замыслили! Хороши друзья! Бокс им покажи, то да ее для них сделай, а они втайне договариваются, а тебя будто и нет!
        - Да это я письмо пишу! — неудачно соврал Митя.
        - Ты его уже сдал, — уличил Олег. — Свидетелей выставить?
        - Да мы просто так, — стал Пантелей выручать Митю и сунул руку под стол, где Митя прятал карту. — Игру изобретаем… Можешь убедиться!
        Митя отстранился:
        - Нет!.. Лучше ты ему про свое расскажи!
        - Про что это «про свое»? — Пантелей такого не ожидал. — Про что, скажи, про что?
        - Ага — про что? — Олег улыбался, будто застал их за чем-то нехорошим. — Выкладывайте по очереди, а можете и хором — как вам удобнее…
        - Куда он убегал? Куда два раза ходил? — Митя под столом сложил листок и спрятал его в карман шортов. — Пусть вот про это расскажет!
        - Ах, про это! Про это, значит! — Пантелей прижал руки к животу. — А может человек внезапно захворать? Ответь: может?
        - Ах, живот у него заболел! — непривычно зло насмехался Митя. — А то я не понимаю, когда живот, а когда не живот! Маленький я!
        Поведение Мити не оставляло сомнений: задумал важное, выдать себя опасается и теперь всеми силами отводит от себя внимание.
        К счастью, самолюбие Олега взяло верх над любопытством:
        - Ха!.. Не сговорились, друзья, врете невпопад. Как вы со мной, так и я с вами: не будет бокса! Сами тренируйтесь, если хочется!.. Я их учи, а они за моей спиной что-то прикидывают и еще дурачка из меня строят!
        Олег отошел от стола. Пантелей и Митя отвернулись друг от друга.
        Орионовна заметила, что ребята повздорили. Впрочем, не они одни ссорились: скученные на веранде, ребята быстро остывали к любому делу, нудились, злились друг на друга.
        Надо было чем-то новым занять ребят, и Орионовна обратилась к ним:
        - Самое время изучить наши законы!
        - А чего их изучать! Они всюду написаны! Целиком и вразброс! И возле линейки, и в пионерской комнате, — Санька Багров загибал пальцы, перечисляя все места, где выставлены щиты с «нашими законами».
        - Ну, раз ты хорошо их знаешь, помоги нам — напомни, — Орионовна изобразила на лице крайнюю заинтересованность и ожидание.
        - Закон времени… Закон моря и…
        Санька пыжился, смотрел по сторонам, как подсказки ждал, но больше ни одного закона не вспомнил.
        - Ну, — торжествовала Орионовна. — Потому-то ты их и нарушаешь, что они известны тебе лишь понаслышке. Не знаешь ты их, не проникся их духом.
        - Видно, не проникся, — печально поддакнул Санька.
        Широким жестом Орионовна пригласила ребят сесть поближе к ней.
        Орионовна знала все законы наизусть. И каждый подробно растолковывала. Попутно вопросы задавала: как понимаете то или то?
        А чего там понимать? Закон времени: всюду к сроку поспевай. Закон моря: не нарушай правил поведения на пляже, не шали в воде! Закон территории: за пределы лагеря без разрешения ни-ни! Закон доброго отношения к людям — он сам за себя говорит. Закон доброго отношения друг к другу — ясно, что это такое. Закон поднятой руки: не дали слова — не вылезай! И последний закон: законы обжалованию не подлежат.
        Орионовна вежливо и настойчиво вколачивала законы. Только что не заставляла повторять их хором, как любит делать плаврук Эммануил Османович. Небось, спит он сейчас в своей голубой хижине или читает про морские приключения. Чем ему еще заниматься, когда такая некупальная погода!
        А погода сжалилась над ребятами. А может, ей надоело слушать про законы.
        Внезапно и быстро, как часто случается на море, природа изменила свой облик, будто переоделась. Усилился ветер, изорвал и растолкал тучи, протер синие окошки в разрывах, слизнул капельки воды с трав и камней. Не сумел одного — море не погладил. И барашки так и ходили по нему.
        Еще больше стала угнетать веранда, словно это каменная каморка без окон, без дверей. Ноги ныли от желания бегать и прыгать. Глаз не оторвать от простора, который начинается сразу за перилами веранды. Манит воздух, подсиненный небесной синевой.
        Даже на Валерия Васильевича все это подействовало. Он сел на перила, того и гляди, перекинет ноги и спрыгнет на землю. Одна Орионовна не собиралась до обеда менять положение, одной ей хотелось и дальше говорить о законах.
        - Ну, пойдемте же куда-нибудь, — заныл Олег так, точно он уже просился и получил отказ. — Сколько можно сидеть тут? На дворе давно уже солнце!
        - Правда, пойдемте, — заныли и другие, словно только теперь с необычной остротой ощутили, какое это несчастье — сидеть под крышей.
        Валерий Васильевич постучал пальцем по стеклу часов:
        - До обеда можно хорошенько проветриться в лесу. Побегать можно. Минут сорок, а то и больше…
        - Уда!!! — вскочил Бастик Дзяк.
        - Уррра! — подхватили все мальчишки.
        Орионовна прикрыла глаза: не вижу, дескать, не слышу, пока вы не успокоитесь.
        Мальчики замолкли, выжидательно уставились на вожатого.
        Орионовна глянула на море, потом на горы и на небо, потом на Валерия Васильевича:
        - Вы ногу повредили, а не можете без беготни. Дай вам волю, вы все бы мероприятия беготней заменили бы…
        - Извините — бегом!
        - Какая разница: бегом, беготней! — Орионовна поднялась, но выйти из-за стола не спешила, и завяло готовое вырваться новое ребячье «ура». Она складывала письма, не забывая на каждом прочитать адрес.
        Другой бы вышел из себя, но не таков Валерий Васильевич — он наблюдал за действиями Орионовны, как за фокусом, и невозмутимо ставил вопрос:
        - К чему… издавна… стремился… человек?
        Орионовна усмехнулась: тоже мне вопрос, посложнее не нашлось?
        - В космос! — подсказал Бастик.
        Санька выразительно тыкнул и погладил живот.
        - В будущее, — уверенно заявила Ленка Чемодан.
        Вожатый покачал головой, выдержал паузу и очень тихо и четко произнес:
        - К высо-кой… ско-рости… передвижения… по земле!
        Мальчишки победно смотрели на воспитательницу, а она подняла руки ладонями вверх: мол, кто бы думал, что вы такое вспомните!
        - Люди приручили лошадь и верблюда. Люди изобрели велосипед и автомобиль. И все, в общем-то, совсем недавно. А многие тысячелетия человек бегал! Бегал!
        Орионовна обиженно поджала губы: надо же, такой поклеп возвести на человека и человечество!
        Вожатый сожалеюще улыбнулся: мол, сочувствую, но нравится не нравится, а так было:
        - Бежал охотник за зверем!..
        И Санька Багров взбрыкнул и махнул рукой, как бы метнул копье в зверя.
        - Бежал воин за убегающим врагом! — продолжал вожатый.
        И Бастик Дзяк подпрыгнул и вскинул руку с невидимым мечом. А Олег Забрускин провел два прямых удара, два резких и сильных удара. После таких самый стойкий враг рухнет.
        - Бежал в столицу государства вестник победы!
        - Ура! — радовались мальчишки: Орионовне нечем крыть, после заключительного довода, ей придется уступить.
        Но, оказывается, этот аргумент не был заключительным.
        - Бежал влюбленный, спеша на свидание!
        Мальчишки озадаченно молчали.
        Девчонки с интересом смотрели на вожатого.
        - Ну! — Орионовна решительно вышла из-за стола. — Ну!
        - И все — на своих на двоих, — почувствовав близкий успех, внушал Валерий Васильевич. — Не случайно, что ребенок, едва научившись стоять на ногах, стремится не ходить, а… бегать!
        - Куда вы поведете нас бегать? — обреченно спросила Орионовна.
        - В лес! — за вожатого ответили мальчишки.
        - Да, в лес… Шестой отряд уже на пути к нему…
        - Так бы сразу и сказали, что шестой отряд уже на пути к лесу. Не пришлось бы читать лекцию о беготне, — победно сказала Орионовна.
        …Тихо было в лесу. Пахло сырым листом и горьковатым мхом — он зеленел на пнях. Иногда ветер сбивал с ветвей последние дождевые капли, и они звучно шуршали в жесткой лесной траве.
        Тропинка обходила старые деревья и горбатые валуны, сторонилась зарослей ржавой колючки, не сопротивляясь, скатывалась в низинки и терпеливо одолевала подъемы. Шли по ней гуськом, пока тропинка не расплелась, как коса. Ребята разбрелись, замелькали между стволами.
        Девчонки попытались набрать букетики, но цветов почти не было: каменистая почва не для них. Лишь кое-где слабо желтели они, крошечные, на коротеньких ножках — трудно пальцами ухватить. То ли выродившийся горицвет, то ли лесной двойник его.
        Капа сорвала несколько цветочков, приложила их к своим густым черным волосам.
        - Ах! — ненатурально восхитилась Ленка Чемодан, и Капа бросила их на землю.
        Пантелею хотелось сказать, что хорошо, когда маленькие желтые цветы украшают черные густые волосы, но он не сказал, а вслед за Ленкой ненатурально восхитился: «Ах!»
        По правилам, Капа должна была покрутить пальцем у виска, однако она этого не сделала, и Пантелей, вспыхнув от стыда и злости, по-глупому показал Капе кулак. К счастью, она уже не смотрела на Пантелея.
        Бастик Дзяк, пробиравшийся чуть в стороне от тропинки — он начинал свою военную игру, — видел, как Капа приложила цветы к волосам и как бросила их на землю. Он остановился и долгим взглядом посмотрел на Капу. Она спокойно встретила его взгляд, как бы поощрила: что ты хочешь сказать? Скажи — я слушаю.
        - А ты кдасивая, Капа… Ты очень кдасивая…
        Бастины щеки вспыхнули, и чудом казалось, что его тонкие светлые волосы, упавшие на лицо, не загорелись. Капа обрадовалась, подошла к Бастику, провела ладошкой по его щеке. Наверное, ладошка была прохладная. Пантелей отвернулся и снова пережил недавний стыд.
        Как странно все в жизни устроено. Не хочешь грубить этому человеку, а грубишь ему даже больше, чем другим. Хотел бы не сторониться этого человека, а сторонишься. Да еще как! Подальше держишься… Хотел бы хорошим быть в глазах этого человека, а делаешь все наоборот — будто мечтаешь быть в глазах этого человека грубым и нахальным. И стараешься вовсю! Аж самому неприятно…
        У тропинки сохранился старый, но крепкий еще пень. Санька Багров влез на него, повертелся, не зная, что отколоть. И вдруг нашелся: поднял одну руку вверх, другую отвел в сторону.
        - Постовой на перекрестке!.. Разрешите проехать? — застряла перед ним Ленка Яковлева.
        Капа прошла мимо.
        - Катись, Чемодан! — крикнул Санька и вскинул руки, изображая пальму. — Был бы я деревом…
        Капа оглянулась, ее темные мохнатые глаза ожидающе остановились на Саньке.
        - …Рос бы тут день и ночь. Лет триста! Чего бы только не повидал! Чего бы только не запомнил! — Санька задумался — исторические события не спешили выбраться из его памяти.
        «Так что бы ты повидал и запомнил?» — спрашивали глаза Капы, а память Саньки и фантазия его забастовали.
        Олег Забрускин замахнулся воображаемым топором:
        - И срубили бы тебя, бессловесного, под корень!
        Санька сделал вид, что не замечает насмешки, и повалился, как подрубленное дерево, — надо было довести игру до конца и выйти из нее.
        Поступать, как Санька Багров поступает, Пантелей не мог — не тот у него характер. Но и смотреть на все это представление сил не было. И злился он на Саньку, на себя и даже на Капу. «Ну вас всех! — подумал он, и себя в виду имея. — Есть же дела поважнее!»
        Пантелей отшвырнул хлыстик, которым сбивал верхушки ржавых колючек, и тихо пошел по боковой тропинке. Крадучись ступал он, чтоб не скатить с тропинки камешка, не качнуть ветки, не подмять ростка на пути. Продвигался, как следопыт, как отважный и расчетливый разведчик.
        Огорчения и вправду скоро рассеялись, точно и не было их. Все заслонил собою лес. Лес — это не просто деревья, зверье, птицы, лес — это одно большое и мудрое существо. Лес тоже что-то чувствует, о чем-то размышляет. И если долго побыть с ним, то начнешь, понимать его, а он станет доверять тебе и расскажет, куда и почему бегут тропинки, отчего озабоченно молчат мшистые валуны, отчего хороводятся молодые сосенки, отчего позаброшенно жмется среди соседей можжевельник, отчего просторно стоит кряжистый, весь в наростах и дуплах древний дуб.
        Этот лес свой. Он знает своих. А если подойдет к нему чужак, то камни и деревья сдвинутся перед ним, тропинки, причудливо пересекаясь, собьют его с пути. А если по следу чужака пойдут наши, то камни и деревья расступятся, тропинки выпрямятся стрелой и выведут наших наперерез чужаку…
        - Дети, не удаляйтесь, чтоб я вас видела!.. Дети!..
        Это Орионовна. Она выбрала бугорок на сравнительно открытом месте, устроилась там — не собирается дальше идти и предупреждает, чтоб не разбегались.
        Девчонки бродили поблизости, а мальчишки бегали в поисках необычного. Бастик Дзяк наткнулся на плоский стоящий торчмя валун, скрылся за ним, как за щитом, выставил большой сук:
        - Пацаны! Я с пулеметом залег, я пдикдываю наших! Атакуйте меня!!!
        Санька и Олег бросились в атаку. Бастик строчил, кричал, что умрет, но не сдастся. А когда Санька и Олег подошли близко, он потребовал, чтобы они спрятались от шквального огня. Они тоже залегли и, вскидываясь на миг, метали в пулеметчика шишки. Бастик не жаловался — в бою, как в бою!
        Получив приказ на отход, Бастик переменил позицию, а Санька с Олегом разошлись в стороны — решили окружить пулеметчика с флангов. Команды подавались в полный голос, и в лесу шум стоял, точно не тройка мальчишек, а три роты сражаются…
        Шестой отряд продвигался параллельным курсом, и вожатые, Валерий Васильевич и Валерия Васильевна, оказались рядом. Сколько говорят, а никак не наговорятся. Откуда у них слова берутся?
        Пантелей вырабатывал неслышный шаг и развивал свою наблюдательность. Пройдет метров пять, остановится, обшарит взором деревья и камни: кто и когда мог сломать ветку? откуда и почему, скатился на тропу этот обломок песчаника? чья шерстинка застряла в растрескавшейся коре?
        Тренируясь, Пантелей не забывал маскироваться. Внешне он представлялся этаким рассеянным курортником, который разглядывает все и ничего. Это делалось для Мити, который прилип-таки к Пантелею и перебирал тропинки: то чуть вперед уходил, то чуть, отставал. Бывало, возвращался к валуну, что незаметнее, к дереву, что повиднее: запоминает их, что ли? Для своей тайны старается или стремится проникнуть в мою тайну? А чего бы он так часто с вопросами приставал: «Эта тропа так и идет все вверх и вверх? А дорогу на хутор она пересечет? А к заставе не свернет? К электролинии вывести может?». Только ли местность изучает? Да, местность он изучает основательно, но и не менее основательно выведывает мой замысел. Значит, надо отвечать ему и дальше прикидываться, что значения этим вопросам и ответам не придаешь. Просто гуляешь, просто любуешься лесом и ни до чего больше дела у тебя нет.
        Митя хотел сориентироваться, и Пантелей помогал ему, показывая, где север, а где юг, где запад, а где восток. И крутясь вокруг своей оси, засек Олега. Тот перебежал от дерева к дереву, притаился за стволом. Потрогал кору, закинул голову, уставился на листву, чуть ли не пересчитал ее — артист!
        Пантелей не стал уличать его, даже не подал виду, что обнаружил слежку. Смотри, мол, смотри — много ли увидишь?
        Исключительно бдителен был и Митя — ни разу бумажку не достал, ни штришка не нанес. На память надеется. Высмотрит, что надо, а позже, когда останется один, дополнит свою карту.
        А Олег думает, что Пантелей и Митя вправду заодно. Пусть думает!
        Они разом наткнулись на каменную преграду. Она пролегла по некрутому склону, поперек тропинок. Не разберешь сходу: выперла ли из земли складка, сложил ли кто теперь уже полуразрушенную стену? Камни почернели, местами заросли травой и даже молодыми деревцами.
        Пантелей взобрался на преграду. За нею был круглый провал с выходами камня, а за провалом еще одна преграда, наискосок к первой.
        Мальчишки, как сигнал получили, сбежались, усеяли стену, загалдели: откуда она взялась? для чего ее возвели? Каждый свою историю верной считает.
        Митя о Митричах вспомнил:
        - Против Митричей поставили эту баррикаду. Солдаты ее сделали по приказу Лупана. Если подальше в лес зайти, можно на Кристинину погибель выйти и на место, где дом Лупана стоял…
        - Не, — замотал головой Санька. — Во время гражданской войны здесь был лагерь красных партизан. Отсюда они по белым саданули так, что те за море ускакали…
        - А между тем, — заговорил Валерий Васильевич, который тоже сюда поспел, — белые за море не отсюда бежали, а километров на пятьдесят южнее… Все это фашисты нагородили. Они тут сидели и от страха дрожали — десанта опасались. Пушек и минометов навезли, блиндажи вырыли.
        - Да не помогло, — гордо поддержала Валерия Васильевна Валерия Васильевича, будто это он десант высадил и долбанул фашистов. — На рассвете подошли катера. Морская пехота — в воду! Холода стояли — лед на камнях. Но пехота прошла по ним и — в лес! Все разметала: каменные преграды, лесные завалы, пушки и пулеметы…
        - Вот бы найти стадое одужие или хотя бы гильзы! — Бастик стал заглядывать в щели между камнями, раздвигать кусты крапивы.
        - Не найдешь, Бастик! — остановил Санька. — Здесь столько лет лагеря, здесь столько пацанов побывало, а до этого трофейщики и саперы лес прочесали…
        - После пацанов не найдешь, — согласился Бастик. — Давайте тогда штудм устдоим. — Мы — десантники! Наступаем и побеждаем!
        Мальчишки согласились, не задумываясь. Валерий Васильевич слова сказать не успел — послышался голос Орионовны:
        - Возвращаемся в лагерь. Время обедать!
        8
        Лионела Карповна обидела пятый отряд. Может, она этого не хотела, но так получилось. Обидела сразу целый отряд — всех его пионеров, и даже воспитательницу с вожатым. Лионела Карповна послушала отрядных певцов и чтецов, посмотрела отрядных танцоров и заявила, что в пятом отряде талантов нет. Так прямо и сказала и ни одного номера не взяла для дружинного концерта. Даже сценку «Спортсмен и Хулиган», которую разыграли Митя Янцевич и Пантелей Кондрашин, забраковала, заметив, что это старо и э-ле-мен-тарно!
        Орионовне было так горько наблюдать, как развенчивают и унижают отряд, что она, не переставая, улыбалась массовичке-культурнице и на прощание сказала ей спасибо! И извинилась за то, что отряд оторвал у массовички драгоценное время.
        Ребята приуныли. Положение представлялось безвыходным — не пойдешь же к начальнику лагеря жаловаться и доказывать, что в отряде — сплошь гении! Раз нет талантов, так нет. И не суйся на сцену. Любуйся другими, аплодируй другим, которые покажут на концерте то, на что они способны и на что не способен пятый отряд…
        Все тихо сидели на отрядном месте — переживали обиду. Орионовна то открывала, то закрывала тетрадку — там у нее было записано, что и когда делать. В том числе и репетиции к концерту, которые теперь никому не нужны. Появилось свободное время, но, что с ним делать, сходу не придумаешь, в состоянии обиды — тем более.
        Валерия Васильевича не было. Его срочно начальник лагеря вызвал. Вернулся вожатый мрачный. Никогда его таким не видели. Ребята не смотрят на него: неприятность у вожатого, лучше не трогать человека. Орионовна собралась с силами, нарушила тягостную тишину:
        - И вас в бездарные зачислили?
        - Наоборот, сказали, что в нашем коллективе бездарных вожатых и воспитателей не было и нет. Все, значит, талантливы, и я в том числе…
        Так, выходит, Валерия Васильевича назначили артистом. Он будет выступать в концерте ВВД — вожатые и воспитатели детям. Этого мальчишки и девчонки всегда ждали с нетерпением — интересное и смешное представление!
        - А что вы делать будете? — подлетела к вожатому Ленка Чемодан.
        - Балет исполнять! Знаменитый! Чайковского!
        - «Лебединое озеро»! — восторженно подсказала Ленка. — Танец маленьких лебедей!
        - Самого маленького лебедя танцевать буду я. Рост у меня самый подходящий — метр восемьдесят пять.
        Валерий Васильевич сел, упер локти в колени, опустил голову. — А вы не волнуйтесь! — Ленка в волнении теребила свою рыжую челку. — Я знаю, как надо! Я в балетный кружок ходила. Хотите, сейчас же начнем репетировать?
        Вожатый не поднял головы.
        - У вас получится, — сказала Орионовна. — Вы спортсмен. А не получится — дети повеселятся. Смех развивает…
        - Кстати, вам тоже приказано быть талантливой, — отозвался Валерий Васильевич. — Вас тоже вызовут, ждите.
        Ждать не пришлось — донесся металлический голос радио: Ирину Родионовну — срочно к начальнику лагеря.
        Снова на отрядном месте воцарилось подавленное молчание.
        Бастик Дзяк подсел к вожатому, плечом в бок уперся.
        - Ты чего? — спросил Валерий Васильевич.
        - А ведь у меня есть талант…
        Ребята обернулись к Бастику. Заинтересовался и Валерий Васильевич:
        - Какой же у тебя талант?
        Бастик тяжело вздохнул:
        - Если б я знал, то сдазу бы сказал Лионеле Кадповне. А то вот думаю, думаю, не могу надумать — какой.
        - С чего ж ты взял, что у тебя — талант? — задето спросил Олег Забрускин. — У единственного в отряде — талант!
        - Ну и что, что у одного! — накинулся на Олега Санька Багров. — Хоть бы у одного был!..
        - Ты поделись — что там и как. Может, вместе сообразим, — совершенно серьезно произнес Валерий Васильевич. — Тут нечего скромничать, тут о чести отряда речь идет…
        - Как-то не спалось, а додители об Октябдине говодили — о моей сестде, — начал Бастик. — Она на скдипке учится игдать. У нее ходошо получается, вот додители и дадуются. А я их огодчал: ни к чему, кдоме военного дела, меня не тянет. Это мама так сказала. А папа сказал, что у меня есть талант. А какой, я не дослышал. Да и все давно мне было. Все давно я военным буду… А теледъ, когда весь отдяд забдаковали, я мог бы выдучить, и очень мне надо знать пдо мой талант. А как?…
        - Если разобраться, то бездарных людей не бывает, — сказал Валерий Васильевич. — Так что всем нам надо подумать…
        В это время вернулась Орионовна. Щеки пылают — еще не остыли после разговора у начальника лагеря. Не ожидая расспросов, она бросила:
        - Знайте, что я — цыганка. Член ансамбля цыган…
        Она металась, ходила вдоль скамьи, что-то шептала. Видно, спорила с начальником. Потом остановилась, повернулась к Валерию Васильевичу:
        - Буду петь, заваливаться назад и трясти плечами! Как, нравится вам?
        - Я рожден для балета, вы — для цыганского искусства, — примирительно сказал Валерий Васильевич. — А вот как всему нашему коллективу быть?
        Орионовна немедля забыла о своем:
        - Чтоб целый коллектив и был бездарным?
        Что тут началось!
        Все вместе, всем отрядом, заново переживали обиду, вместе были потрясены справедливым гневом.
        - Не может быть коллектив бездарным!
        Эта фраза прозвучала, разбитая на голоса, как стихи, что читаются на линейке. До хрипа в голосе возмущался Санька Багров, иронизировал Олег Забрускин, взрывался Бастик Дзяк — в общем, всяк на свой манер.
        - Мы докажем, что мы талантливы! — в восторге от этого единения, весело и решительно сказала Орионовна. — Мы подготовим коллективный номер и выступим на концерте. Мы коллективно сделаем то, чего не смогли сделать, будучи разобщенными. Мы выступим!
        Девчонки захлопали в ладоши, мальчишки исполнили какой-то невообразимый танец — то ли индейский, то ли индийский, то ли тот и другой одновременно.
        Митя Янцевич заплясал, засветился и также внезапно потух, засомневался:
        - А если и коллективный забракуют.
        На секунду отряд опешил. Но только на секунду.
        - Не посмеют! — распалилась Орионовна.
        - Не посмеют!! — стукнул кулаком по столу Санька.
        - Не посмеют!!! — закрепил Бастик Дзяк.
        Орионовна обняла Бастика за плечи:
        - Да! Мы все сделаем так, что Лионела Карповна поймет: зря нас со счетов сбросила!.. И все другие отряды нам еще позавидуют!.. Ну, а теперь — репетировать! Немедленно!
        Желание репетировать сейчас же, не теряя ни минуты, было всеобщим. Если бы Пантелею или любому другому пацану в этот момент предложили роль феи в какой-нибудь сказке, он взялся бы и справился бы. Но даже роли феи не было в запасе у отряда. Никаких ролей не было.
        Что же тогда репетировать?
        Эта трезвая мысль внесла в сплоченные ряды пятого отряда некоторое замешательство, но под напором Орионовны его преодолели:
        - Думать вместе и не расслабляться! Решать коллективно, не теряя веры в коллектив!
        И посыпались предложения.
        Предлагали разучить и показать гимнастические пирамиды.
        Предлагали одноактную пьесу поставить.
        Предлагали составить цирковую программу с иллюзионным номером на манер Кио — целое отделение в концерте занять.
        Предлагали создать шумовой оркестр.
        Все это было хорошо, но недостаточно для громкой и гордой победы. А пятый отряд — знаменитый отряд, и победа у него должна быть соответственная.
        Затеялся яростный спор. Некоторые из ребят сгоряча едва не подрались. Друг друга опровергали и ни на чем не могли остановиться.
        А потом вдруг осенило. Позже всем отрядом не могли вспомнить, чья умная голова родила такую замечательную идею: разыграть сцену о Мальчише-Кибальчише. С песней. Которую исполнит весь отряд — все без исключения будут петь!
        Того умного молодчину не отыскали, не определили. Помирились на том, что сказала Орионовна:
        - Весь отряд — молодчина!
        Репетиция началась сумбурно — с того, что каждый что-то изобретал и тут же показывал, как это можно на сцене сыграть. Оказалось, что любой в пятом отряде способен быть и драматическим актером, и певцом, и дирижером-хоровиком, и режиссером-постановщиком.
        В конце концов номер сложился так.
        Весь отряд полукругом стоит на сцене, в глубине ее. А на первом плане, справа, в кресле сидит толстый Главный Буржуин: он сам допрашивает Мальчиша-Кибальчиша, которого с помощью измены захватила буржуинская сила. Роль Главного Буржуина дали Олегу Забрускину.
        Слева стоит связанный Мальчиш-Кибальчиш. На эту роль претендовали все мальчики, но досталась она Саньке Багрову: и вид у него бравый, и голос зычный.
        Главный Буржуин выпытывает у Мальчиша-Кибальчиша могучий секрет крепкой Красной Армии. Главный Буржуин в бешенство приходит, страшными карами угрожает Мальчишу-Кибальчишу. Но храбрый Мальчиш-Кибальчиш ничего не боится, даже самой смерти не боится, и говорит:
        - Не скажу вам военной тайны! И не будет вам победы! Красная Армия прискачет и разобьет вас! Слышите — она скачет!
        И выбегают на сцену бойцы Красной Армии в буденовках и с автоматами — такими, какими сегодня вооружены наши солдаты.
        Бойцы разгромили и разогнали буржуинскую силу и освободили Мальчиша-Кибальчиша.
        В сказке, которая напечатана в книге, Мальчиш-Кибальчиш погибает. Но ведь давно на земле новые времена, и не будет неправдой, если Мальчиш-Кибальчиш останется живым; один погиб, но другие не погибли, и победителями считаются все — и живые, и павшие в бою…
        Когда назначали бойцов-освободителей, Бастик Дзяк попросился в автоматчики. Его просьбу удовлетворили: он здорово изображает свист и фырчание пуль:
        - Ду-ду-ду!.. Джью!.. Ффф-ды-ды-ды!
        Невольно пригибаешься, будто над тобой свинец проносится.
        Но Бастик потребовал для себя и вторую роль — роль глашатая, который после победы стоит на краю сцены и первым произносит слова привета Мальчишу-Кибальчишу.
        Был у Бастика дар от природы — громкий голос. Никому не удавалось перекричать его. Был у него и минус — он вместо «р» произносил «д». Когда ему указали на это, Бастик едва не заплакал. Выручил его Валерий Васильевич:
        - А я считаю, что можно дать эту роль Бастику. Человек был в бою, устал, перенервничал и, естественно, не все складно выговаривает. Так это и хорошо — это жизненно…
        Как только разгромили буржуинов и освободили Мальчиша-Кибальчиша и как только все снова стали в строй отряда (Буржуин — за спинами пионеров), Бастик выбежал на воображаемый край сцены и вскричал так, что его должны были услышать даже на погранзаставе:
        - Плывут падоходы!!!
        И весь отряд провозгласил:
        - Привет Мальчишу!
        - Пдолетают летчики!
        И весь отряд провозгласил:
        - Привет Мальчишу!
        - Пдобегают падовозы!!!
        И весь отряд провозгласил:
        - Привет Мальчишу!
        - Идут пионеды!!!
        И весь отряд провозгласил:
        - Салют Мальчишу!
        Это и команда шагать — отряд идет и на ходу исполняет песню о Мальчише-Кибальчише:
        Салют Мальчишу смелому,
        а трусу — никогда!
        И весь пятый отряд — одни смелые Мальчиши-Кибальчиши. Если придется встретиться с буржуинской силой, они, пионеры пятого отряда, докажут это…
        Репетировали ребята и не видели, как на отрядное место пришли начальник лагеря Ким Кириллович и Лионела Карповна. Они стали под деревом, смотрят и слушают. И Ким Кириллович спрашивает:
        - Признайтесь, Лионела Карповна, вы хотели разыграть меня? Сюрприз хотели сделать? Ловко вы!
        Лионела Карповна засмущалась:
        - Да как вам сказать? Этого они мне не показывали. Вероятно, сюрприз хотели сделать…
        - Хороший номер у вас, ребята, — громко сказал Ким Кириллович. — Замечательный сюрприз Лионеле Карповне вы сделали, она вам очень благодарна. С этим номером ваш отряд включается в программу дружинного концерта…
        - С этим, — сказала Лионела Карповна и пальцем шутливо погрозила. — Хитрюги вы этакие.
        9
        День выдался — сплошное издевательство. Тысячу раз пожалеешь, что согласился поехать в пионерский лагерь. Лучше бы дома остался — на речку бегал бы да в футбол играл!
        Солнечно и тепло, ветра почти не слышно. А море бугрится волнами, и вдоль берега кипит белая прибойная полоса. Вода забегает, тяжело обрушивается на галечную россыпь.
        Доктор в своем неизменно белом халате ходит у самой линии прибоя. Можно подумать, что он пытается успокоить море. А на самом деле он в патрульные отрядился — следит, чтоб не нарушалась граница между отрядами и морем.
        Все отряды на пляже. Загорают!
        Кому нужна коричневая кожа, если не дают кинуться в прибойную волну, поднырнуть под нее, покачаться на горбатом валу, а потом лихо вернуться на берег и убежать от наката, который разбивается у тебя за спиной!
        Тяжелее других приходится ребятам из пятого отряда — Валерий Васильевич купается. Орионовна отвернулась: она не может запретить эту вольность, а вожатый не спешит выходить из воды, играет с прибоем. Девчонки восхищаются Валерием Васильевичем, а Валерия Васильевна прижала руки к груди — страшится за него. Плаврук Эммануил Османович взгромоздился на любимый камень Орионовны и дает советы. Послушать его — так он вырос не в люльке, а в штормовых передрягах. Вожатому эти советы, как глухому пианино: голос человека в гуле прибоя не различить, но плаврук старается вовсю.
        А ребята — каждый на свой манер проявляют себя.
        Олег любое движение Валерия Васильевича обсуждает — он сам не барахтался бы так.
        Санька Багров цедит сквозь зубы, что в такую волну даже «чебурашек» купать можно, что ему самому даже скучно было бы в таком море, что старшие напускают туману. Когда отряды сидят на берегу, подальше от моря, вожатым и воспитателям легче — не надо в воде головы считать.
        Бастик Дзяк дробит голыши. Во все стороны летят осколки. Орионовна одергивает его. Он ненадолго утихает — минуты на две, чтоб затем снова запустить свою камнедробилку.
        Митя безучастен — спит не спит, а ни слова не вымолвит, думает о чем-то своем. Возможно, планы тайные разрабатывает.
        - В ушах звенит от уговоров, — бормочет Пантелей, выбирает ладный голышек и по крутой дуге запускает его в море. — Будьте сильными! Будьте ловкими и смелыми. — Новый голыш летит в море. Орионовна требует: «Кондрашин, прекрати!» Пантелей делает вид, что не слышит и нащупывает голыш. — Станешь сильным, ловким и смелым, лежа кверху пузом!
        Валерий Васильевич будто услыхал Пантелея. Вылез на берег, лег, отдуваясь. Он озяб и устал. Валерия Васильевна корит его: вредно так много плескаться, когда на море шторм! А он, едва отдышавшись, предложил:
        - Померимся, кто дальше камень толкнет, кто лучше с места прыгнет, кто быстрее всех по песку пробежит пятнадцать метров, кто больше сделает приседаний с булыжником на плече?
        Расслабленные вынужденным бездельем, ребята отозвались не сразу, а девчонки сперва и не шевельнулись.
        Орионовна в секретари соревнования себя предложила, взялась списки желающих составить.
        Пантелей решил выступить по всем видам — и силы проверить, и потренироваться. Митя тоже во все списки попал.
        Первыми состязались мальчики. Девчонки «болели». Ленка Яковлева была против Пантелея. Капа Довгаль — не поймешь за кого. Вроде ни за кого, но так не бывает!
        Не бывает!
        Когда Олег стал чемпионом среди метателей, Ленка показала язык Пантелею: ага, на третьем месте оказался, даже Багрова не обошел!
        Капа бровью не повела, и Ленка дернула себя за челку и брякнула:
        - Да-с!
        Когда Пантелей занял первое место среди прыгунов, Ленка стала доказывать, что он «заступил» — Олег отстал на каких-то пять-шесть миллиметров. Она потребовала для Олега лишнюю попытку — он, мол, докажет, кто сильнее, кто настоящий чемпион.
        - Все правильно! — сказала Капа.
        Ленка не удержалась:
        - Уж ты-то, знаем, за кого болеешь!
        В беге по песку Пантелей на полгруди опередил Олега. Так боролся за победу, что ноги занемели. После финиша споткнулся и упал. Совсем как знаменитый десятиборец Николай Авилов на Мюнхенской олимпиаде.
        - Уж ты-то, знаем, для кого стараешься! — громко съязвила Ленка.
        Поднимаясь, Пантелей на миг взглянул на Капу — она будто и не слышала Ленку, будто Ленки и вовсе нет на пляже.
        Он не сумел бы так. Единственное, что удалось ему, — это не крикнуть Ленке что-нибудь злое.
        Девчонки по трем видам состязались: в беге, в прыжках и метании камней. Капа всюду победила без особых усилий. Она и среди пацанов не была бы последней.
        Пантелей обрадовался: точно он сам — абсолютный чемпион. Но радовался скрытно, чтоб Ленка Чемодан не заметила его радости…
        Пока соревновались, вспотели, вывалялись в песке.
        - Скупнуться бы, — для формы сказал Санька: кто разрешит, все равно — говори не говори.
        Но случилось невероятное: Валерий Васильевич убедил и доктора, и начальника лагеря, и плаврука, и Орионовну, и они согласились с тем, чтобы
        Валерий Васильевич лично!
        Всех участников состязаний!
        По очереди!
        Только за руку!
        Завел в море!
        И дал ополоснуться!!!
        - По десять секунд на каждого, — предупредил доктор.
        - Под вашу ответственность, — предупредил плаврук.
        - После того, как совсем остынут, — предупредила Орионовна.
        Процедура была длинной. Валерий Васильевич брал очередного, с оглядкой вел к воде и ставил боком к волнам. Море набегало и обдавало прохладной пеной, заметанной на песке и мелких камешках.
        Мальчишки норовили чуть присесть, чтобы волна накрыла с головой.
        Девчонки тянулись, как жерди, чтоб брызги на волосы не попали; девчонки повизгивали от страха перед тем, что могло бы случиться, если бы Валерий Васильевич не удержал их. Капа не визжала. Она ступила в море, будто досадовала на то, что оно такое суетливое и замурзанное: «Стыыы-доба! А еще морем называется!»
        Пока пятый получал этот скупой морской паек, в других отрядах все стали любителями спорта — захотели посоревноваться. Но опоздали — подошло обеденное время.
        Начальник лагеря учел, что пятый отряд первым провел состязания, и в награду разрешил после обеда и тихого часа взять на кухне чистое ведро, пачку соли и коробку спичек и у оранжевых камней половить крабов…
        Здесь волны до берега не доходили. На некотором отдалении от него их встречали отставшие глыбы-моржи и рассекали. Ослабленные потоки, шипя, крутились у прибрежных камней, взъерошивали и зализывали космы водорослей. Без всякого риска, буквально под носом у этих нестрашных потоков, можно лазить между камнями и ловить крабов.
        Девчонки занялись сбором сушняка. Его тут — уйма. Точно белые кости животных, всюду лежат искривленные сучья — вода их долго омывала, солнце высушивало. Они легки и горят, как порох.
        Попадаются и доски, которые при самом небольшом воображении легко принять за обломки кораблей, потерпевших крушение.
        Мальчишки ловили крабов. Самыми удачливыми были Санька Багров и Бастик Дзяк. Отвернут в сторону камень и, пожалуйста, — краб собственной персоной. Мчится боком к ближайшей щели, но Саньку и Бастика не проведешь. Хватают беглецов так, что кажется — крабы сами в руки лезут.
        Когда ловили первых, все сбегались, глазели, пальцы в клешни совали. А потом попривыкли, только спрашивали, много ли добычи в ведре? Скоро ли варить?
        Орионовна глядела на крабов, чуть отстраняясь и морщась. Валерий Васильевич с рассеянным видом сидел на глыбе, не отворачиваясь от брызг.
        У Пантелея свое на уме. Он ловит крабов, а сам поглядывает: пора действовать? Ему надо, чтоб все увлеклись и перестали замечать его.
        Санька все время тарахтел. Откатывал камень и уговаривал его: «Не упирайся, подвинься, жалко тебе этих клешнястых?» Взлетала в расщелину волнишка, брызгалась в лицо. Санька возмущался: «Что за шуточки такие!» Вцепится краб в палец, Санька подначивает: «Зря силы тратишь, все равно в ведро попадешь». Поймал он большущего краба, колупнул ногтем хитин: «Никак ты глубинный?»
        У Мити лов не шел, и он помогал Саньке, когда попадались тяжелые камни.
        - Чем он, глубинный, от других отличается?
        - В том-то и дело, что ничем, — ответил Саньке Митя. — А хочется такого вот поймать…
        - А какой он?
        - Вот и посмотрели бы… — Санька хитро сощурился. — Вот бы крабом родиться! Попасть бы в крабий пионерский лагерь. Поглазеть на дно морское, на чудищ всяких…
        - Брр, — вздрогнул Митя, — скажешь!..
        - А как бы ты в строю ходил? Боком! — Олег даже показал, как ходил бы Санька, родись он крабом. — И на костер попал бы. В ведре, конечно…
        Пантелей для виду крутился среди камней у воды, даже одного заблудившегося крабенка поймал — совсем малыша-несмышленыша, с ноготь на большом пальце. Ребята все больше охотой да фантастическими разговорами увлекались, а Пантелей отходил все дальше от моря. От глыбы к глыбе. Где посидит, где в галечной россыпи поковыряется. Цель одна — к обрыву подобраться, хоть на несколько секунд подобраться. И обязательно — незаметно. Но Олег Забрускин окликнул Пантелея, когда тот на полпути к обрыву был:
        - Ну и какие крабы там, на сухом?
        - А я не крабов ищу… Диковинный камень найти хочу…
        - Камешками, значит, интересуешься? Драгоценными?
        Можно было ответить как следует, но Пантелей не стал задираться, пропустил мимо ушей:
        - А может, кокос попадется…
        Забрускин клюнул:
        - Чего, чего?
        - Кокосовый орех, говорю, — Пантелей показал на кожуру, покрытую бурым жестким волосом: — Видишь, парик с ореха. Может, где-то здесь и сам господин орех лежит!
        Забрускин-то поверил, но от незваных наблюдателей отделаться не удалось: не только Олег занялся поиском кокосового ореха, но и Митя с Бастиком прибежали.
        - Откуда он тут? — Митя осторожно потрогал «парик».
        - С кодабля, откуда еще! — объяснил Бастик. — Был штодм, с палубы смывало всякое, вот и его сбдосило и занесло волнами сюда…
        - Ну да, целый мешок смыло для вас, ненаглядных, — сказал Олег. — Как подберете, не забудьте поделиться!
        Крабы — это дело верное, а кокосы, скорее всего, — пустой номер, и Олег не захотел тратить времени.
        Бастик Дзяк превратился в охотника за скальпами: нацепил кожуру с волосом на палку и — за девчонками. Те шарахались в ужасе, а Бастик распалялся и орал что-то на «индейском» — да так, что мороз по коже…
        А вот Митя мечтал найти кокос и послать его маме. Пантелея Митина доверчивость поставила в тупик. Мало ли что выкидывает море из своей необъятной утробы? И то, что нашли этот «парик», ничего еще не значит. Наверное, какой-нибудь заграничный богач слопал кокос, а слуги выбросили кожуру вместе с прочим мусором. Подумал Пантелей так, а вслух не высказал: пожалел Митю — пусть надеется.
        Митя не отставал от Пантелея, считал, что так быстрее можно отыскать этот несчастный кокос. Или только прикидывался и свое гнул? Но это-то обстоятельство и помогло Пантелею найти выход:
        - Мы так толку не добьемся: толчемся на одном месте. Лучше будет, если охватим обширную территорию. Отойди подальше и прочесывай берег. Ты к круглым булыгам присматривайся: орехи-то круглые.
        Митя неохотно отдалился, тыча пяткой в круглые камни.
        Пантелей иногда поднимал вымазанные смолой ерундовины вроде обломка весла, пластмассовой игрушки, куска многослойной резины и с притворной тщательностью осматривал и отшвыривал так, чтоб Митя обратил внимание и отвлекся…
        Перед обрывом была неширокая ровная площадка. Песок и кое-где камешки. Сам обрыв глинистый, желтый, и песок под ним желтоватый, будто подпаленный.
        Кто-то здесь побывал совсем недавно. На глаза попался фантик от шоколадной конфеты, раздавленное печенье. В метре от обрыва — выложенная из камней пирамидка. От пирамидки тянется длинная прямая и к ней по перпендикуляру примыкает вторая — покороче. Вдоль прямой — буквы не буквы, цифры не цифры — знаки непонятные.
        Тому, кто в этих местах отдыхает, незачем влезать под неуютный обрыв. Да и мало кто решится отдыхать среди глыб и неубранного мусора. Значит, тут был тот, кого такое место устраивает! Кто же? И что зашифровано в этих знаках?
        Баловство — исключается.
        Исключается и случайность — море и ветер так не сработают. Это человек постарался.
        А вдруг?
        Пантелей даже мысленно выразить догадку не решился.
        Эх, если бы зарисовать все это! Но ни бумажки в кармане, ни карандаша. Надо запомнить все до самой маленькой мелочишки и спустя некоторое время проверить — изменится ли что-нибудь?
        Только не надо торчать на одном месте и подбираться близко к знаку! Оставить свой след — значит, спугнуть того, для кого все это выложено.
        Ребята сварили крабов и сзывали всех полакомиться. Пантелей отказался бы, но… не отказался. Конспирация требует выдержки. Хочешь не хочешь, а веди себя, как все…
        10
        Звук в кино был такой громкий, что преследовал Пантелея все время, пока он в темноте бежал к лесу. Чудилось, что кто-то, не таясь, переговаривается за спиной, видит его и в любой момент может окликнуть. Только на высоком месте — у самого леса — ветер с гор размыл, а потом и вовсе сдул этот звук. И сразу пропало обманчивое опасение, что тебя видят и могут задержать.
        Пантелей остановился, с облегчением перевел дух.
        Сильно светила луна. От этого тени были особенно густы.
        Под ногами шуршала сухая трава. Сонно лопотала листва на деревьях.
        Луч прожектора вырос за склоном слева, упал в сторону моря — за лесом его не было видно. Море было близко, но почему-то прибойное эхо не доносилось сюда. Пантелей даже засомневался в своих расчетах: а не дальше он от берега, чем думает?… Да нет, судя по тому, как круто выгнулся склон, обрыв совсем рядом. Просто ветер мешает расслышать море. Надо смело углубляться в лес — пора!
        Пантелей осторожно шагнул под деревья на опушке, в густую темень. Руки — вперед, нащупал ствол, снова постоял. И хотя глаза привыкли к черноте тени, он дотянулся до другого ствола, не отрывая руки от первого: бдительность и расчетливость не помешают.
        С каждым шагом идти все труднее из-за крутизны. Это вынуждало не просто опираться о стволы, а основательно держаться за них, чтоб не покатиться.
        Обрыв он не увидел, а почувствовал. Внутри, в животе, образовался холодок, и ноги сами не захотели идти вперед. Надо идти, надо. Чуть-чуть в сторону, и снова чуть-чуть вперед.
        А вот и море открылось. Оно спокойно, будто выглажено ветром с берега. Оно почти неподвижно, оно еле плещется у камней, и с края леса его, конечно, не расслышишь…
        Желтая лунная дорожка бежит от невидимого горизонта к берегу. Поперек дорожки лежит луч прожектора. Все чисто под ним: ни души, ни предмета. Луч поднялся и снова упал. Плотнее стало море, высветлилась желтая дорожка, словно в краску серебра подбавили. На горбах камней отчеканились холодные блики.
        И донесся плеск. Тихий и мелодичный плеск.
        Малюсенькая волна шлепнулась о черную глыбу? Нет, звук тогда был бы другой.
        Все в Пантелее напряглось. Оглушительно застучало сердце, что-то загудело в ушах. И на какое-то время он потерял способность слышать. А когда слух вернулся к нему, он снова уловил тот же плеск.
        Пантелей обшарил глазами море — ничего. Заставил себя не спеша вглядеться в водную гладь — опять ничего. Перевел взгляд на черные глыбы с бликами на горбах. Тоже ничего.
        А одинокий плеск не утихает. Неужели все-таки волна так бьется? Единственная на весь этот берег? Чепуха! Не бывает такого, чтоб одна плескалась, а другие нет. Плеск подозрительный, и необходимо, определить, откуда и почему он появляется.
        Направление? Оттуда, от камней, доносится плеск. От тех, что отстали и пока не выбрались на берег.
        «Моржи» давно заснули. И те, что стеснились на берегу, и те, которых ночь застала в море. Они в своей стихии — и спят, как ни в чем не бывало. Но кто же не спит возле них?
        Какое-то пятно двигалось к берегу. А не показалось ли? Не показалось! Так оно там!
        Короткая тень приподнялась, качнулась и растаяла. Затек снова возникла и снова качнулась. Плеск усилился.
        Стараясь не зашуметь, Пантелей опустился на землю. Если можно было бы, он вжался бы в нее, чтоб только нос торчал и глаза смотрели.
        Из моря выходил человек. Огромный человек, на плечах которого светились студеные блики. Бело-желтые на черном. Он вынырнул из моря, и легководолазный костюм из прорезиненной ткани обтянул его плечи. Вот почему такие блики лежат на нем.
        Несколько секунд Пантелей совершенно отчетливо видел человека. Он обходил каменные глыбы, что торчали из воды. Приблизился к берегу, задержался и то ли прокашлялся, то ли смех подавил.
        А потом исчез. Ясно: вышел на берег и затерялся среди камней.
        Шпион!.. Нарушитель границы!..
        А если нет? Пантелей не стал сам себя обманывать, взял догадку под сомнение.
        …А если он подводный охотник? Но какая охота ночью? На воздухе почти ничего не видно, а в морской глубине и подавно… Может, кого волной сбило с палубы? Вот он и спасается. Какая же волна в такую тихую ночь? И разве он молчал бы? Звал бы людей на помощь.
        Похоже, что это нарушитель. Он выбрался из подводной лодки через люк для торпеды. С аквалангом проплыл под водой. Возле берега опустил акваланг на дно.
        Неужели его не заметили, не засекли?… Допустим, костюм его покрыт особым составом и приборы выходят из строя. Так и это должно бы встревожить пограничников. А их не видно и не слышно, и прожектор не светится. Выходит, нарушителю везет! Кому-то все же удается проникнуть к нам. И сегодня как раз такой случай!
        Куда подался этот вражина?
        Что же делать?
        Побежать на заставу?
        Или в лагерь рвануть, поднять людей, организовать облаву?
        А если это не нарушитель?
        А если все же это нарушитель?
        Нельзя сейчас вылезать из засады, нельзя бежать ни на заставу, ни в лагерь — ведь неизвестно, куда пойдет и что предпримет этот человек.
        Да и опасно — можно выдать себя. И если это враг, то не ты его схватишь, а он тебя. Так что даже дышать надо осторожно и наблюдать, вслушиваться в каждый звук. В темноте хороший слух — самое надежное дело.
        Было бы у Пантелея сто ушей, он наставил бы их на все — на море, на небо, на лес и горы, на каждый камень у воды. Но природа дала ему всего-навсего пару ушей, которые ничего не хотели слышать, кроме прибоя. Это потому, что прибой сам лез в уши, будто хотел помешать Пантелею, будто хотел помочь тому, кто скрылся из глаз.
        И вдруг внизу что-то пискнуло. Нет, это не мышь, это не живое. Вот писк повторился. За ним послышалось легкое гудение. Потом прерывистое фырчанье. И снова писк, только длинный.
        Пантелей терялся в догадках: что бы это могло быть?
        Зачастила морзянка, ворвался в нее мужской голос, на голос наплыла музыка, на музыку — долгие высокие сигналы.
        Рация!
        Шпион выходит на связь…
        Вот когда Пантелей почувствовал, как мало он знает и как мало умеет! Сейчас бы расшифровать эти сигналы или каким-либо образом засечь их, чтобы расшифровать после. Плохо, очень плохо! Но жалеть поздно, надо слушать!
        Рация продолжала работать, но к писку и фырканью прибавился шепот. Настоящий шепот, не из эфира. Значит, нарушитель не один там? С кем же он? Откуда взялся второй? Тоже из моря вышел или ждал здесь?
        Это женщина! Это она шепчет! Да-да, она перешептывается с мужчиной.
        Ясно: радистка ждала шпиона на берегу и теперь обеспечивает ему связь с резидентом, который прячется где-то в тылу. Теперь понятно, откуда взялась конфетная обертка. Женщина есть женщина, хотя она и радистка шпиона. Без шоколадных конфет она не может — все они, женщины, сладкоежки. А кроме того, с конфетами ей легче. Она шла сюда по горам, по лесным тропинкам. Устала и проголодалась. За спиной — рация: много еды не возьмешь. Разумнее всего заменить, скажем, хлеб и колбасу шоколадом. Так любой на ее месте поступил бы.
        Надо думать, и знаки на песке к ним относятся. И следы эти двое оставляют. Не впервые они встречаются в этой точке и не в последний раз. У них тут явка.
        Пантелей был доволен собой — он точно определил участок берега, на который могут нацелиться враги. Должен и с другим справиться. Но, прежде чем действовать, надо все разведать, все разузнать и обдумать, не теряя времени даром, но и не спеша. Выдержка, скрытность, наблюдательность. Отныне они — закон для него.
        Рация работала. Шпион и его радистка шептались, но нельзя было разобрать, о чем они толкуют? В один момент показалось, что радистка сердится, а шпион смеется. Морзянку сменила музыка. Видно, передача закончилась, и радистка дает понять резиденту: все в порядке.
        Хрустнула галька. Между камнями помаячила высокая тень. Плеснула вода.
        Нарушитель ушел.
        И никто его не остановил!
        Пантелей чудом удержался и не кинулся в море за нарушителем.
        Спокойно! Нарушитель скрылся в море, но радистка-то осталась. И резидент где-то маскируется. В ларьке торгует или обувь чистит.
        Взять радистку!.. Нет, продолжать наблюдение!
        В одну из следующих ночей нарушитель вернется сюда, и радистка будет ждать его. Взять этих двоих без «хвостов» — глупо. Надо узнать, кто у них резидентом. Надо установить, откуда они получают тайные сведения. Все это необходимо, чтобы сразу обезвредить всю агентуру.
        Значит, так.
        Первое — определить распорядок встреч шпиона и его радистки.
        Второе — узнать, каким путем выходит к шпиону радистка?
        Третье — решить: самому брать шпиона и радистку или завербовать в помощники кого-либо из ребят?
        Решение было принято, и можно было возвращаться в лагерь. Если Орионовна узнает, что он отлучался, никакие разговоры о задуманном подвиге не помогут. Не оправдаешься, а дело загубишь: в следующий раз сюда не вырвешься.
        На эстраду он вернулся благополучно — фильм еще не закончился. Остаток вечера, до отбоя, вертелся на глазах у воспитательницы и вожатого, старался внушить им, что уж кто-кто, а пионер Пантелей Кондрашин из отряда ни на шаг.
        После отбоя он заснул не сразу. Возможно, он очень долго не спал. Всю ночь или почти всю. Размышлял о своем. Наверное, потому и во сне не расставался со «своим» нарушителем и радисткой.
        Где они сейчас? Чем занимаются?
        А не зря ли смолчал? А не лучше было бы немедля сообщить обо всем начальнику лагеря и на погранзаставу?
        Он смолчал, а они, шпионы, непойманные, выведывают наши тайны, подбирают себе сообщников, готовят или уже проводят диверсии.
        Он спит в постели, а вражеский лазутчик, возможно, подбирается лесом к линии электропередачи. В любую секунду может грянуть взрыв, и заводы останутся без энергии, в лагерях и санаториях погаснет свет.
        Он спит, а резидент, замаскировавшись под какого-нибудь портового работника, проникает на пирс, а оттуда в трюм теплохода и закладывает адскую машину, которая пустит на дно судно и комбайны, предназначенные для Кубы.
        Он спит, а в чужой стране расшифровывают радиограмму, которую передала радистка, и зашифровывают то, что она завтра или послезавтра поймает и доставит резиденту.
        Он проснулся от толчка в плечо. Испуганно вскочил, стащил со спинки стула шорты, надел к только тут опомнился, сердито спросил Митю, привставшего на кровати:
        - Чего ты?
        - Я ничего. Это ты. Сначала бормотал что-то, а потом застонал…
        - А чего ты не спишь?
        - Я спал бы, да ты мешаешь. И мама вспоминается…
        - Опять ты за свое. Ничего с ней не случится. Спи…
        Пантелей лег, отвернулся, повторил мягче, дружелюбнее:
        - Спи…
        И чуть погодя добавил:
        - Даю слово: завтра море будет…
        - Угу, — успокоенно отозвался Митя.
        Наверное, Пантелей уже выспался, отдохнул. Все не таким показалось, как сразу после отбоя: не надо горячиться и нагонять на себя страху. Надо вести разведку, собирать сведения, готовить снаряжение для задержания нарушителя государственной границы.
        11
        После подъема завертелся, забегал лагерь. И вместе со всеми завертелся, забегал Пантелей Кондрашин. Все у него выходило, как надо. Но перед выходом на море он встревожился.
        …У главных ворот, перед грибком дежурного, на асфальтовой дорожке нарисованы круги. Белые, небольшие — на две ступни рассчитаны. Подойдет отряд, станет, и не надо ребят по головам считать. Глянь на цифры, что сбоку от кругов, и записывай в тетрадку, сколько пионеров идет на море.
        Пятый отряд в полном составе выстроился, почти все круги занял. Дежурный сделал пометку в тетради, а потом посмотрел: все ли с полотенцами, у всех ли головы покрыты? Воспитательница и вожатый еще там, возле домика, в сотый раз напомнили каждому, что надо взять на море. А Митю проглядели. И дежурный повернул его обратно — за пилоткой и полотенцем.
        Море лежало впереди спокойное, манящее. Всюду царил солнечный свет. Золотисто-синий, переливающийся, он заполнил все над головой — до неба. Зеленоватый, блещущий, он стелился над водой. Сизый, неподвижно застывший, он держался над горами и лесом. Хороша была погода, так хороша, что забылись плохие дни, будто их и не бывает в природе…
        Митя плелся по дорожке. Ребята кричали вслед, подгоняли, а Митя плелся, мелко перебирая ногами, как старик.
        Вернулся нескоро. Видик у него пасмурный, как у осеннего дня перед дождем. Вот-вот заплачет.
        - Что с тобой, Мить?
        - Да ничего, — шепнул Митя. Пантелей едва расслышал и не поверил.
        Орионовна оказалась рядом, приложила ладонь ко лбу — температура в норме.
        - По дому скучаешь? Вот получишь письмо — легче станет. Будто маму повидаешь.
        - Угу, — подозрительно поспешно согласился Митя и даже губы раздвинул — улыбку из себя выдавил.
        - Мить, не темни, — придвинулся Пантелей.
        - Да чего ты? Могу же я, как Санька, представление устроить, — Митя для убедительности даже застонал.
        - Ты как народный артист представляешься, — влезла в разговор Ленка Чемодан. — Уж так похоже, уж так похоже.
        Купание в тот день было — одно наслаждение! Море чистейшее — видны каждый камешек и пятнышки солнца на дне. Медуз почти нет, да и те немногие, что выплыли, держатся у пенопластовых поплавков.
        Доктор в белом халате и айболитовских очках загонял в тень мальчишек и девчонок, у которых «ограниченное солнце». Это значит, что им нельзя или почти нельзя сидеть на солнцепеке. В их число попала и Ленка Яковлева. Она сопротивлялась, доказывала, что уже привыкла к жаре, а доктор, тыча пальцем в бумажку со списком ослабленных: «В тень!..» Так ей и надо.
        - Я должна репетировать с Валерием Васильевичем, — ухватилась Ленка за последний довод. — Скоро концерт, а у нас почти ничего не готово.
        Доктора этим не смутишь:
        - Можете увести и его в тень!
        Бородатый плаврук Эммануил Османович командовал с капитанского мостика хрипловатым, как у старого морского волка, голосом. Мичманку он надвинул на нос, чтобы солнце не било в глаза.
        Ирина Родионовна вполголоса напевала цыганскую песню и потряхивала плечами. Как всегда, она страдала от жары, но репетицию не прекращала — боялась провалиться на концерте.
        Бастик Дзяк опять изображал атомную подводную лодку, запускающую ракеты. Он набирал в рот воду, ложился на спину и выдувал тонкий фонтан.
        - Да ты настоящий кит! Кит! — насмехался Олег Забрускин.
        - Сам ты кит! — едва не захлебываясь, огрызался Бастик и направлял «ракеты» в противника.
        Все шло своим чередом, и никто не подозревал, что ночью совсем близко отсюда из моря вышел нарушитель границы. И никто не догадывался, что Пантелей Кондрашин единственный видел того нарушителя, единственный слышал, как работала рация.
        Хорошо бы побывать на том месте, посмотреть, что там и как. Должны какие-то следы обнаружиться. Да как уйдешь? Олег Забрускин подначивает Бастика, а сам не сводит глаз с Мити и Пантелея — все думает, что они замышляют.
        Ленка Чемодан пригорюнилась под навесом — даже жалко ее. А между тем она сейчас зла, как сто тигров: двинься за пределы отрядного участка, такой крик поднимет, что не обрадуешься.
        Капа Довгаль читает книгу, порой отрывается и задумчиво останавливает свои мохнатые глаза то на одном, то на другом. Чаще всего и дольше всего почему-то на нем, на Пантелее. Она не выдаст, но неловко на виду у нее давать стрекоча. Она не знает, что у тебя на уме, и покажется ей что-то нехорошее. А этого почему-то не хочется.
        Чем больше препятствий, тем сильнее желание. В этом Пантелей убеждался не раз. Но случается, что исключительно сильные желания исполняются самым неожиданным образом. Так вышло и теперь.
        На пляже появился Полторасыч, и все взоры обратились на него. Никогда прежде его здесь не видели. Может, он не любил купаться, а может, из-за множества хозяйственных дел у него времени на море не хватало. Полторасыч поговорил с начальником лагеря, потом с Орионовной и Валерием Васильевичем. Все ждали и гадали, что стряслось, что предстоит?
        Валерий Васильевич созвал ребят пятого отряда:
        - Все мы поступаем в распоряжение Павла Тарасовича. К празднику Нептуна нужны водоросли…
        - Ура!.. Урррра!
        Восторг и гордость звучали в дружном хоре. Восторг потому, что просто купаться в море — это одно, а лезть в воду за водорослями — это другое, совсем другое! Гордость потому, что важное дело доверили не первому или второму, а именно пятому отряду! И пусть они, старшие, позавидуют! А о «ромашках» и «чебурашках» и говорить нечего!
        Пантелей кричал «ура!» громче всех и даже подпрыгивал. Для него это задание как раз наруку: подводные луга начинались за оранжевыми глыбами. С засады над обрывом то место в море казалось особенно темным, воду рябило там больше, чем на глубине. На многие сотни метров тянулись эти луга, и можно было подумать, что именно они, обильные водоросли, привлекли сюда каменных «моржей»…
        Ближе к берегу, среди торчащих из воды камней, — желто-зеленые водоросли. Всюду серебрились воздушные пузырьки. Они и держали водоросли на плаву, у самой поверхности. А подальше колыхались у дна бурые кусты с мелкой грубой листвой. За ними и полез Валерий Васильевич, взял с собой Саньку и Пантелея.
        Под водой лежали нагромождения пористого камня. Станешь — по пояс. Водоросли сплетались у камней, в песчаных низинах, куда надо было нырять.
        Пантелей нырнул с открытыми глазами и подумал вдруг, что тот нарушитель границы мог пробираться вот тут, вдоль камней; по-над узкой полоской песка. Свети не свети — не разглядишь его. Он же наверняка в легководолазном костюме, юлит себе, забившись в тень, как бычок. Пантелей уставился на бычка, который чуть ли не оглаживал брюшком камень. Но воздух в легких иссяк, и Пантелей выскочил на поверхность.
        - Случилось что? — забеспокоился Валерий Васильевич.
        Пантелей не ответил, вздохнул поглубже, бросился ко дну, ухватился за огромный куст, вытянул его и поплыл к берегу.
        Навстречу — ребята из новой смены.
        Ребята, что ждали своей очереди нырять, приняли водоросли, вместе с Полторасычем стали раскладывать их на гальке.
        Санька и Пантелей отдыхали. Полторасычу было жарко, он расстегнул и вытащил из-за пояса рубашку. Ветерок отбрасывал ее, открывал грудь и бока. Никогда Пантелей не видал столько шрамов на одном человеке. Да такие рубцы, что жутко становится…
        Поделиться бы с ним, посоветоваться. И если б знать, что он не потребует поскорее доложить пограничникам.
        Пантелей залез на оранжевую глыбу, посидел на ней, перебрался на другую.
        Олег нырял. Митя брезгливо собирал тонкие водоросли у берега.
        Пантелей настолько продвинулся к обрыву, что мог осмотреть то место, где шпион встречался с радисткой.
        Следов стало больше. Появились две новые шоколадные бумажки. Одна из них была свернута трубочкой и блестела — ее долго выглаживали пальцами. Специально так сделано или радистка волновалась и, сама того не замечая, свертывала бумажку?
        Знак, выложенный из камней, не изменился. Не зря все это. Надо понимать, что сигнализируют: все в порядке, явка не завалена, встреча состоится. А то, что некоторые камни и сейчас отброшены, не положены в ряд, это маскировка: посторонний должен принять все это за пляжное баловство.
        Где же рация стояла? Рация — металлический ящичек. Небольшой, непременно на транзисторах. Все равно должен след оставить — четкий след от углов. Нету их. Или что-нибудь подстилали? Или радистка держала рацию на коленях? Или даже из рюкзака не доставала? Ведь в чем-то ее принесли?
        А каким все-таки путем радистка пришла сюда? Скорее всего между лагерем и погранзаставой. Все тропки, проходящие по этому направлению, надо изучить. И следы поискать. Если удастся установить, где и когда радистка проходит, то можно будет сначала взять ее. С нею и в одиночку можно справиться. Вторым шпиона брать. Кого-либо на подмогу позвать. Или лагерь по тревоге на ноги поставить. Или к пограничникам обратиться.
        План прост и доступен. Надо действовать…
        Водорослей «накосили» — на два праздника хватит. Принесли их и оставили досыхать под навесом, возле синего домика плаврука.
        В тот день и второе море было — после тихого часа и полдника снова ходили на пляж. Накупались вволю. Когда вернулись в лагерь, Валерий Васильевич назначил тренировку футбольной команды. Митя сказал, что притомился, и попросил освободить его от тренировки.
        - Перекупался ты, — сказал Валерий Васильевич. — Иди на отрядное место, отдохни там, в тенечке.
        Митя ушел со спортплощадки и, немного погодя, вернулся, кивнув Пантелею, будто хотел что-то сказать ему.
        - Чего ты?
        - Ничего, я так, — тихо ответил Митя и махнул рукой, точно попрощался.
        Пантелей не придал всему этому значения: перекупался, вот и киснет, сильнее по маме тоскует. Нечего волноваться — отсидит часок в тени, очухается. А вот самому как бы рвануть в разведку? На усталость не сошлешься: вожатый не поверит. Да и по какой-нибудь другой причине не отпросишься: Олег решит, что Пантелей с Митей затевают тайное, и кинется по следу.
        В разгар тренировки Валерия Васильевна привела пацанов из шестого отряда и попросила Валерия Васильевича заняться с ними. В порядке шефства над младшими. Валерий Васильевич сиял. Тоже нашел радостное дело — тренировать команду, с которой придется играть на первенство лагеря! Вожатый услал своих ребят на снаряды — мышцы подкачать, а мяч отдал футболистам шестого. Они играли, а Валерий Васильевич объяснял Валерии Васильевне, как строить командную игру.
        «Вот бы сейчас и уйти!» — подумал Пантелей.
        К счастью, Санька в этот момент отвлек Олега Забрускина. Увел его в сторону, стал уговаривать. Олег сначала усмехался, отнекивался, а потом сплюнул и удрал с Санькой.
        12
        Эта тропа откуда-то издалека прибегала и куда-то далеко убегала. И все вдоль моря. Она пересекала и тот лесной мысок, что скатывался к обрыву и нависал над стадом каменных «моржей». Тропа была хорошо протоптана: по ней много ходили и не давали зарастать травой. Кто-то позаботился о том, чтобы прохожему не мешали кусты и нижние ветки деревьев. И ветки и кусты были срублены. На деревьях остались короткие аккуратные сучки, на тропе — едва заметные пеньки.
        Тому, кто идет к морю, этой тропы не миновать. Значит, и радистка, выходя на явку, должна пересекать тропу.
        Останавливаясь чуть ли не после каждого шага, Пантелей пошел по тропе. Он наклонялся, всматриваясь в бугорки и выбоины, обшаривая глазами кустики сухой травы, ветки и листву на них.
        Справа и слева была плотная зелень. И ничего подозрительного, ничего такого, что наводило бы на след чужака.
        Иногда листва расступалась, образуя застекленные синим окошки. Чудилось, что море за лесом поднялось стеной почти до неба. А вот если спуститься на пляж и взглянуть на море оттуда, оно опрокинется и из синего станет зеленым, особенно вблизи.
        Окошки окошками, но не в них же пролезает радистка. Не по воздуху же проносится она? Смотришь так, что глазам больно, — ни одной стежки, которая соскользала бы к обрыву. Ни одной! И в сторону гор — ни одной прогалинки. Неужели радистка не оставила даже самого слабого следика на пути к засаде? Должна была оставить! И его надо обнаружить!
        Следопыт-охотник или пограничник обязательно что-нибудь обнаружил бы, отыскал бы что-нибудь стоящее, заметил бы, что тут не так, что изменилось за последнее время.
        Хорошо еще, что учителя — ботаник и географ — не видят, в какое положение ты попал. Небось, заупрекали бы: «Не учился, Кондрашин, не слушал наших объяснений, не вникал в дополнительные материалы! Все проходил от сих до сих, чтобы не переучиться. А теперь пожинаешь плоды собственного нерадения. А ведь мы говорили, предупреждали!»
        Пантелей, как наяву, услыхал сипловатый, с одышкой, голос старого ботаника и строгую, четкую речь географа.
        Так учился же, учился не хуже других! Не на пятерки, правда, а на четверки. Знаний в голове столько, что тесно от них. Обрисовать растительность сибирской тайги? Пожалуйста. Отметить особенности рельефа в тундре? И это можно!.. А что растет на нашей улице в Ростове? Говорят, какой-то заграничный клен. А тут, вокруг лагеря, какие породы деревьев, какие тропы? Не учили, не знаю, хоть от дома до этих мест ближе, чем до тайги и тундры. Всего ночь езды…
        Пантелей поставил себя на место той радистки, вообразил, что он сам пробирается на явку. Сумел бы он в темноте весь путь без тропинок проделать? Нет, не сумел бы. Он бы одной и той же дорогой не ходил бы. Но все равно главный маршрут у него был бы. Иначе и заблудиться нехитро.
        Местные жители здесь не ходят: по косому гребню горы не очень-то разгуляешься. Потому и постоянных троп к морю нет. Тем заметнее должна быть новая тропка, да!
        Задрав голову, Пантелей долго смотрел на лесистую хребтину, словно ждал, что она подскажет ему, где проходят тропы радистки. Гора и лес молчали. Можно подумать, что испытывали его: ищи сам, а мы посмотрим, каков ты…
        Дальше идти было бессмысленно: под самой погранзаставой радистка бродить побоится. И Пантелей повернул обратно.
        Сделал несколько шагов и в зеленой стене, что отделяла его от моря, увидал небольшую прогалинку. Над самой землей кусты чуть расступились, и одна тонкая веточка неудобно изогнулась. Пантелей кинулся осматривать и противоположную стену, что к горам. Наискосок от прогалинки тропа раздалась и немного потеснила кусты. Внизу они непролазно сошлись, а повыше разредились. Пантелей поднял ногу и переступил через препятствие. Перед ним была стежка! Еле заметная, но и ей он обрадовался.
        Осторожно раздвигая ветки, сделал несколько шагов и в недоумении задержался: стежка раздваивалась. Куда идти? Слева было посвободнее, и он пошел влево. Он очутился в тоннеле, свод которого быстро опускался, заставляя нагибаться. Метров через десять Пантелей опустился на четвереньки. Может, вернуться, другой стежкой направиться? А кто сказал, что шпионы обязательно по удобным дорогам ходят? Может, этот лаз и привлекает радистку? Ладоням и коленям было больно: то и дело натыкался на сухие сучья. Но зря страдал — в тупик забрался.
        Возвратился к развилке и пошел по правой стежке, уже понимая, что и тут ждет его тупик. Как назло, стежку обступали колючие кусты и мертвые деревца. Кожа зудела, за воротник сыпалась какая-то труха. Здесь было круче, а ухватиться не за что. За колючки — страшно, за мертвые стволы — рискованно: повалишь, свой след оставишь.
        В одном месте стежку перегородило упавшее дерево. Полез под него, ушиб затылок и чуть не заплакал — не от боли, а от обиды: дальше пути не было. Снова нырнул под упавшее дерево, старался пониже присесть, чтоб не стукнуться, и в таком положении обратил внимание на плоские камни в колючих кустах. Ступая по этим камням, свернул в сторону и выпрямился на крошечной полянке размером в два стола, не больше! Сюда попадало солнце, и мягкая зеленая травка стелилась ковром. Так бы и вытянулся здесь. Да некогда. Надо искать продолжение стежки.
        Оглядел края полянки и — ничего путного. Пора, пожалуй, в лагерь идти. Устал, исцарапался, от пота и трухи щиплет шею и спину… Нет, так не годится. Если себя жалко, не надо за серьезное дело браться. Тому, кто себя бережет, лучше всего ловить шпионов, сидя на стуле перед телевизором. Пять серий подряд будешь героем, не выходя из дому и грызя яблоки!.. Вперед, Пантелей Кондрашин. Нос у тебя утиный, пусть походка будет орлиной.
        Он едва ли не каждый кустик ощупывал вокруг полянки — так тщательно изучал края ее. И был вознагражден за это упорство — продолжение стежки оказалось за кустами, поэтому-то сразу в глаза не бросилось. Плечом вперед Пантелей втиснулся в кусты и пошел по прогалинке, которая с каждым шагом расширялась. Она привела в неглубокую низину, по дну которой извивалась самая настоящая тропа.
        Здесь было тихо и сыро. Над высокой стреловидной тропой летали стрекозы. Алели ягоды шиповника.
        Под ногами чавкало — тропу заливало водой. А если дальше болото? Впрочем, в горах болот не бывает. Где-то пробегает ручеек, вода натекла сюда и застоялась. Наберешь в кеды — не велика беда. Разуться, что ли? Нельзя: пожалеешь обувь, поранишь ноги.
        Он зашлепал по мокрой черной земле, прошитой травою.
        Тропа все круче забирала вправо и вышла к дороге. Это была старая, заброшенная дорога, по которой когда-то возили дрова или камень: на обочине валялись гнилые поленья и замшелые обломки песчаника.
        Сначала дорога потянулась вверх, потом косо скользнула вниз и врезалась в ручей. Разогнался, перепрыгнул широко разлившуюся воду, пошел на подъем. Обочины и середина дороги густо заросли, неглубокая колея выглажена дождевыми потоками. Если радистка проходила по этой дороге, то будут следы. Пантелей ступал по затравевшей середине и глаз не сводил с колеи. Из-за этого сразу и не заметил, что кое-где пыльная трава потемнела: кто-то или что-то сбило пыль. Кто?… Что?… Не радистка ли?
        Могла ведь она пойти по траве, чтоб не наследить на колее? Конечно, могла! Даже обязана была! Ее же учили, прежде чем заслать к нам. А если не заслали, если тут подобрали? Допустим, подкупили, напугали и завербовали? Все равно она получила инструктаж. Да и сама сообразила бы. Это же какой дурой родиться надо, чтобы не сообразить…
        Пантелей все больше свыкался с мыслью, что именно радистка шла здесь, пробираясь к морю. И невольно рисовал ее облик: она невысокая и крепкая. Красивая, со светлыми волосами. Шпионки всегда красивые и светловолосые. На ней зеленый костюм из тонкой и плотной ткани — куртка и лыжные брюки. На ногах — горные ботинки. Стоп! Если тяжелые горные ботинки, то земля под травой подомнется.
        Пантелей опустился на колени и руками отвел траву. Земля совершенно цела. Горные ботинки отпадают… А кеды? Глянем на свой след. Под кедами трава ложится, а земля остается нетронутой. Там, где ступала радистка, трава еле примята. В чем же шла она, вражина? Не босиком же! Какой там босиком! Ночью, с тяжелым вещевым мешком за плечами, даже при свете фонарика не разгуляешься. Что-то на ногах было. Что же?
        Вот если бы она на колею ногой попала! Хотя бы случайно — ведь ночью шла, всякое могло быть. Иногда пыль сбита с травы впритык с колеей. Миллиметр в сторону — должен остаться четкий след. Да, видно, радистка не давала себе поблажки и все время на траву ступала.
        Дорога круто вильнула, травянистый выступ между колеями скосило. Это и подвело бдительную радистку — она опустила ногу на приглаженную пыль и, наверное, сама того не заметила, иначе забила бы след, стерла бы его.
        Вот он, долгожданный! Четкий и… странный след. Нога маленькая, обутая во что-то непонятное. Вроде босиком была и не босиком.
        След — в тонких параллельных рубчиках. Похоже на вельветовый чулок. Только вельветовых чулок не бывает. Вот задача! Задумаешься!
        Охотничий зуд подстегивал Пантелея. На месте не стоялось. Думать можно и на ходу! Вперед! Там, впереди, может еще раз повезти! Он зашагал по дороге, огибавшей впадину и одновременно забиравшейся на крутизну…
        А ловкая радистка больше не оступалась.
        С чем же все-таки можно сравнить ее след, чтобы определить, что у нее на ногах? Какие такие особые штиблеты ей выдали: без каблуков, мягкие, в обтяжку и прочные…
        Между тем старая дорога, одолев крутизну, влилась в другую дорогу — хорошо наезженную. По ней тяжелые грузовики ходили — шины орнамент выдавили. Дорога усыпана битым камнем, пыль на ней белая и легкая — от каждого шага взлетает облачко.
        А тут как же радистка шла? С какой стороны в какую?
        Сам себе не поверив, Пантелей увидел ясный, будто нарочно оставленный, след. Потом еще один! И еще! Цепочка следов — один другого лучше. Радистка шла вверх. Значит, так она возвращалась на свою постоянную базу. В общем, туда, где она живет, откуда выходит на явку.
        А где же тот след, который она оставила, идя навстречу с нарушителем? Машины закатали его? Почему же не закатали этих следов? Они оставлены ночью, неужели с тех пор не было тут машин? Чтоб дорога пустовала целый день — такое невозможно. Но поверим, что пустовала и следы радистки сохранились. Во что же все-таки она обута? Следов хоть отбавляй, но разгадки не найдешь. А уж все остальное — одежду и снаряжение на ней — и не представишь точно. Одни фантазии. А с помощью фантазий радистку не схватишь.
        Пантелей шел вдоль следов, и фантазия, о которой он только что подумал так пренебрежительно, овладела им.
        Она перенесла его в ночь. С крепкой веревкой и оружием (потом будет видно, с каким) Пантелей Кондрашин выходит на задание. Он занимает заранее подобранное и подготовленное место. Такое, чтоб никто его не увидел, никто его не услышал, оказавшись даже в сантиметре от него.
        При свете луны и звезд радистка выбирается из леса на тропу. Самую тоненькую веточку задевает она, и самый слабый звук родится. И Пантелей улавливает его. Ночью-то это легче, чем днем. По звуку же он определяет тот момент, когда радистка выходит на тропу. И непременно задерживается, выбирая, какие ветви раздвинуть, куда двигаться дальше. Ну и ношу поправляет. Секунда-другая набежит — этого достаточно.
        Он неслышно встает, приближается к ней вплотную, тихо приказывает:
        - Ни с места! Ни звука! Руки вверх! Малейшее движение — смерть!
        В его шепоте — уверенность и угроза.
        Ночью в лесу женщине и без того страшно. А холодный приказ на пустынной тропе приводит ее в ужас. Она немеет и коченеет. А он времени не теряет: связывает руки, заталкивает в рот носовой платок. Велит ей сесть и опутывает ноги веревкой. Оттаскивает ее в тень и привязывает к дереву. Прячет рацию. Берет оружие и требует сообщить условный сигнал. Особенно долго допрашивать некогда. Так что, если она смолчит, придется нарушителя брать в трудных и опасных условиях. Что ж, Пантелей знает, на что идет…
        Нарушитель будет ждать радистку. Или будет стремиться к обрыву, уверенный, что она там. Как только он окажется под обрывом, Пантелей свалится ему на голову. Тут любой хоть на миг растеряется. В этот миг и скрутить шпиона. Возможно, надо будет предварительно оглушить его. Только оглушить на время, чтоб потом все необходимые сведения взять: с кем связан, кто и где на него работает, расписание радиопередач и шифры.
        Дальше — проще! Позвать людей из лагеря. Группу носильщиков из ребят старших отрядов создать. Доставить шпиона и его радистку на погранзаставу…
        Ну, а если в смертельной схватке с врагом придется сложить голову, то тут ничего уж не поделаешь — борьбы без жертв не бывает.
        Дорога покатилась вниз. Чтоб сэкономить время, Пантелей побежал.
        Дорогу обступили кусты орешника и огромные старые дубы. Листву замело пылью. Тесный коридор петлял. Трудно приходится здесь водителям! Только успевай крутить баранку! А непривычному пассажиру и укачаться недолго!
        Треск впереди, за поворотом, заставил Пантелея остановиться.
        В живой тишине леса прозвучал какой-то посторонний шорох.
        Пантелей бросился вперед.
        На дороге было пусто. В кустах кто-то возился.
        Кто?
        Охотник? Чего бы он прятался…
        Зверь? Он убегал бы, продираясь сквозь заросли. Если это, конечно, не тигр, приготовившийся к прыжку. Откуда тут тигры? Может, они бродили в этих местах… в доисторические времена.
        Радистка? Среди бела дня?
        Было жутко. И Пантелей смешил себя для смелости рассуждениями о доисторических временах и крался к зарослям. Возня там уже прекратилась. Лишь одна ветка, теряя пыль, раскачивалась в сухом и теплом воздухе.
        Кто-то прятался в кустах орешника. Он мог видеть Пантелей и даже мог целиться в него…
        - Эй, кто там? Вылезай! — Пантелей хлопнул себя по заднему карману шортов, будто в нем был пистолет. — Считаю до трех!
        Никто не отозвался.
        Хитрить так хитрить:
        - Считаю до трех, а потом стреляю! Раз!.. Два!..
        Он не спешил произнести «три» — надо будет стрелять, а из чего?
        Неожиданный и оттого показавшийся громким, как выстрел, донесся всхлип.
        Пантелей оторопел. Неужели и вправду наскочил на радистку? Неужели перепугал ее до слез? Вот будет дело, коли он сейчас ее задержит? Вот удача будет!
        - Я сохраню вам жизнь, если вы немедленно сдадитесь, — раздельно сказал Пантелей. — Выходите, я не стану стрелять. Обещаю вам это!
        Всхлип повторился.
        - Будьте благоразумны! Еще раз требую: выходите! Еще раз обещаю: жизнь вам сохраню!
        - Звали тебя! — вдруг обиженно пожаловался тонкий, не женский и очень знакомый голос. — Стреляй!
        Пантелей растерянно молчал.
        Треща кустами, на дорогу вышел Митя Янцевич.
        На волосах, на пиджачке и шортах — пыль и паутина. Босоножки в руках. На ногах — носки.
        - Я не тебя искал, — признался Пантелей и поправился. — Я не искал тебя. Я гулял и случайно напал на тебя…
        - Гулял ты, — с недоверчивой усмешкой произнес Митя, стряхивая с себя пыль.
        Пантелей постучал кулаком по груди:
        - Точно!
        Поклялся и замер, озадаченный мысленным вопросом, а Митя тут что делает?
        - А ты почему тут? — подступил Пантелей к Мите. — Куда ты направляешься?
        Пантелей уже понял, что следы на дороге оставил Митя. Но что ему нужно на пустынной дороге, что завело его сюда? Кого он ищет. Тоже за радисткой гоняется? Пограничник нашелся — только со следу сбил и времени уйму забрал.
        - Домой иду! — вскричал Митя, показывая, что терять ему нечего. — К маме еду! Что мне лагерь! Что мне все вы! Уеду от вас, уеду!
        - Ну и уезжай, а орешь чего!
        Митя смутился, опустил голову:
        - Никому не говори, что встретил меня, ладно?
        - Ладно. А куда ты идешь?
        - На хутор. Оттуда — на автобусе до пристани. А там — на катере. Из города — поездом домой.
        - Пожалуй, правильно рассчитал. Только на хутор есть путь покороче. Этим до вечера будешь идти.
        - Переночую где-нибудь. На сеновале.
        - Начитался про сеновалы и ерунду говоришь, — сердито сказал Пантелей. — В горах и в сене ночью окоченеешь. Лучше уж без ночлега обойтись. Пошли, покажу короткую дорогу.
        - Правда, покажешь?
        - Что с тобой делать? Обещал — покажу…
        - Вот спасибо! Только не сердись.
        - А как не сердиться? Хорошо, что я знаю, где ты. А не знал бы? Чего бы только не передумал, обнаружив, что тебя в лагере нет. Представляешь, каково всем в отряде придется? Что будет с Ириной Родионовной и Валерием Васильевичем? Между прочим, за тебя — с них спросят…
        - Я из дому телеграмму дам, что виноват во всем.
        - А пока ты до дому доберешься, что с матерью будет? Ей ведь сразу сообщат: «Ваш сын пропал».
        - А может, я быстрей доберусь, чем телеграмма из лагеря. Ты немного выжди и доложи.
        - Балда ты! Докладчика нашел! Идем, пока не поздно…
        - У меня карта есть, — Митя достал из кармана знакомый Пантелею листок. — Как мы пойдем…
        - У тебя тут не все обозначено, — Пантелей наугад ткнул пальцем. — Вот так двинемся и угол срежем. А дальше — дело покажет.
        Митя заметно устал, брел, отставая от Пантелея и полностью доверяясь ему.
        Пантелей мысленно рисовал свою карту-схему. Он припомнил путь, который преодолел, и попытался представить, в какой стороне по отношению к лагерю они теперь находятся. Если считать, что лагерь повернут к морю фронтом, то они зашли с тылу. Где-то поблизости пролегают тропы, которые начинаются возле отрядного места. Хорошо, что дорога петляет: Митю это собьет с толку.
        Ходьба разгорячила тело. По лицу и шее тек едучий пот. И оттого хорошо чувствовалось, как в природе спадала жара. Небо было еще горячим, тепло пахла дорожная пыль, а из-под деревьев тянуло свежестью. Тени густели — предвещали приближение вечера.
        Повара в столовой, наверное, ужин приготовили. Скоро дежурные пойдут накрывать столы. А потом аппетитно заиграет горн…
        - Карту ты составил, — с укором произнес Пантелей. — А едой не запасся. Ты что, надеялся найти сеновал с кладовкой, где колбаса и хлеб?
        - На пристани буфет…
        - Буфет на пристани? Что там в буфете? Пиво!
        - Жареная рыба! Жареное мясо. Жареные пирожки, — причмокивая, перечислил Митя.
        Пантелей втянул воздух ноздрями, точно вдыхал аромат жареного:
        - И куры жареные бывают…
        - А если в кулинарию попасть, можно и картошку жареную купить. Она недорогая — семьдесят копеек килограмм.
        - Картошку лучше всего в костре испечь…
        - Надвое разломить и со сливочным маслом…
        - Это необязательно. Присолить и — ммм!
        Дорога выгнулась дугой и заскользила наискосок по склону, на дно впадины. Там к ней выбежала тропа. Пантелей уверенно повел Митю по этой тропе. Вслед за нею пришлось лезть на осыпающийся откос, а потом перепрыгивать через поваленные деревья. Когда тропа выпрямилась, ребята заговорили снова о еде, в животах раскатисто заурчало.
        - Сколько всякого на столах оставляем! Теперь хоть что-нибудь бы сюда.
        - Я и от манной каши не отказался бы, — сказал Митя.
        - А что, манная каша — вещь!
        - Да и пшенная!
        - Пшенная с луком — ууу!
        - А с кусочками жареного сала, чтоб хрумтело, — ооо!
        - Знаешь, ходили мы с папой на рыбалку…
        - И уху варили, — нетерпеливо подсказывает Митя. — В ведре!
        - Это потом!.. Я сейчас про другое!.. Папа макуху принес для сазанов. Я положил кусочек в рот. Она, макуха, шершавая, колючая и сладкая. Тает во рту…
        - Не пробовал макуху. Вот бы ее сюда…
        Впереди показалась груда камней. Когда подошли вплотную, увидели, что это часть полуразвалившейся стены.
        - Чего это она здесь? — забеспокоился Митя.
        - Да тут они почти везде… Весь лес перегорожен…
        Под деревьями накапливался сумрак. Будто поднимался от земли, как туман, и задерживался под кронами.
        Митя, оживившийся было в разговоре о еде, опять поскучнел уронил голову. Шел он тяжело, дышал шумно. Услышал приглушенные звуки горна, только повел головой, ни о чем не спросил.
        - На побережье не только наш лагерь… Много мы отшагали! А вот почему хутор нам не попался? — рассуждал Пантелей.
        Митя не ответил. Он все больше отставал, и Пантелею приходилось останавливаться, поджидать его.
        Перед отрядным местом Пантелей нерешительно затоптался.
        - Мы ведь бывали здесь? — с надеждой спросил Митя.
        - Вроде… Будто бы…
        - А не в наш лагерь попали?
        - Может, и в наш…
        - Мы заблудились?
        - Не знаю, как это получилось? Шли правильно. По карте шли…
        - Что одна карта без компаса? — оправдывал Митя Пантелея.
        Пантелей не желал принимать оправданий:
        - Не в тайге. Тут и без компаса можно… Это мы о жратве болтали и ориентировку потеряли…
        - Может, на ужин успеем?
        - Даже если опоздаем, голодными не оставят, — уверенно сказал Пантелей. — Побежим… Из последних сил?
        - Побежим. Очень есть хочется!
        Разведка почти сорвалась, но Пантелей мог быть довольным: помешал Мите сделать глупость, отвел от отряда, от воспитательницы и вожатого неприятности. А разведку — что ж, придется разведку повторить…
        В лагере пусто — все отряды ушли в столовую. Все, кроме пятого.
        Пятый построился напротив своего жилого домика. Перед строем — Орионовна, Валерий Васильевич и Санька Багров — в середине, между старшими.
        Ребята с интересом разглядывали обнаженного по пояс Саньку. Орионовна огорченно молчала. Валерий Васильевич удивленно улыбался.
        Увидав Митю и Пантелея, Орионовна подозвала их, взяла Саньку за руку, повернула к себе.
        - И на спине! Ай-яй-яй! — сокрушалась Ленка Чемодан.
        Санькина кожа была исписана синим, красным, зеленым и желтым. Все «наши законы» уместились на Санькином теле.
        Орионовна провела пальцем по закону территории, а потом по закону времени:
        - Ясно?
        - Ясно, — ответил Пантелей.
        - Ясно, — подтвердил Митя.
        - Об остальном — потом, — холодно пообещала Орионовна. Повернула Саньку лицом к строю, спросила Валерия Васильевича: — Ну, как с ним говорить?
        Валерий Васильевич неумело нахмурился.
        - А ты как бы и не понимаешь, что натворил? — обратилась Орионовна к Саньке.
        - Как это — не понимаю? Я понимаю! Это я для того, чтобы лучше усвоить «наши законы». И другим в назидание. Живая реклама. Разве плохо?
        - Очччень хорошо! Кто ж тебя так?
        - Сам!
        - Ну?! — усомнилась Орионовна.
        - Сам. Фломастером. — Санька нажал на «фломастер», думая, что так его ответ звучит убедительнее.
        - Придется одеколоном смывать, вода не возьмет, — Валерий Васильевич потер надпись. Санька щекотно съежился и рассыпчато рассмеялся.
        - У тебя рубашка с рукавами в палате?
        - В палате. Та, что в клеточку.
        - Все равно какая, лишь бы с рукавами. Надень, а надписи смоешь после ужина. Остальное — потом!
        13
        На душе у Пантелея тускло. Он предчувствует что-то нехорошее, и на ум приходят всякие невеселые мысли о жизни: валит она на человека одну неприятность за другой, будто в кучу малу играет. И кажется Пантелею, что время, как нарочно, тянется, растягивается, вместо того чтобы пулей проскакивать, унося неприятности.
        Со вчерашнего вечера, почти не забываясь, в ушах звучат слова Орионовны: «Остальное — потом». А что — остальное? Гадай не гадай, конфетку не выдадут, а совсем наоборот.
        К тому же погода опять испортилась. Из-за гор выплыли сизые тучи. Ветер толкал их по-над лесом, гнал к морю. Оно металось, выбрасывая барашки, доставая ими клочья низкого, тяжелого тумана. Сиди теперь в лагере, кукуй!
        Приуныли и другие ребята. Плохая погода могла помешать тому, чего все давно ждали. Пропадай все надежды, если польет — заполощет на сутки-двое!
        - Не-а! Не польет! — говорит Санька Багров, убеждая не столько других, сколько себя.
        - Когда очень хочешь, чтоб не лило, оно как раз и льет, — философствует Митя. — Лучше не будет, хуже — может быть!
        Переполненный энергией и верой в удачу, Бастик Дзяк неугомонно вертелся и орал:
        - Едун-да!.. Нытики вы!.. Погода нам не помеха! Пдавда, Идина Додионовна!
        - Правда, правда, — с подозрительной быстротой подтвердила воспитательница. — День границы из-за погоды не отменят, не перенесут. Если, конечно, стихия не разгуляется до опасных пределов… Но и при самой наилучшей… при самой благоприятной погоде… не смогу с уверенностью оказать, что на такое священное дело… возьмем и злостных нарушителей дисциплины!
        Пантелей упрямо склонил голову, выставил лоб и спокойна сказал:
        - День границы — для всех.
        Исподлобья оглядел ребят — никто не возражает? Пока не возражал никто.
        - Работать на границе — долг всех.
        Он посмотрел на Ирину Родионовну: против такого, что скажете? Воспитательница молчала.
        Пантелей выдержал паузу и выложил последний довод:
        - Даже отдыхающие дикари, что в палатках на Митриче Большом живут, даже они в «день границы» будут работать на границе?
        - Это точно! Это уж точно! — заспешил Санька Багров. — Тут — всех свистать наверх!
        - Кого свистать, это мы потом решим, — построжела Орионовна. — А пока — очередные дела!
        Пантелей хотел сказать что-нибудь беззаботное, но язык не повернулся. Сжималась душа: а вдруг и вправду решат Кондрашина, Багрова, Янцевича оставить в лагере! Да еще работу дадут — выдирать траву между плитами лагерной линейки…
        Еще до завтрака лагерное радио передало: по курортам Черноморского побережья разъезжает интернациональная спортивная делегация. Она проводит товарищеские матчи с местными командами. Турки, греки, арабы, иранцы, в общем представители десяти народов играют в футбол и волейбол и состязаются в перетягивании каната. И всюду побеждают!
        Плаврук Эммануил Османович с ночи уехал в кемпинг, где остановились «зарубежные» друзья-соперники. Он должен был пригласить их в пионерский лагерь «Братство».
        Физруки злились: у них намечена была военная игра, а тут — интернациональные футболисты-волейболисты.
        После завтрака радио передало, что плаврук о международной встрече договорился.
        Физруки осадили начальника лагеря. Разговор происходил на воздухе и все слышали, что физруки возмущались легкомыслием тех, кто затеял непредусмотренные матчи. Ответственность за результаты игр физруки с себя решительно снимали.
        Доктор тыкал своей деревянной трубкой в грудь начальника лагеря и требовал подвергнуть команды лагеря строжайшему медицинскому освидетельствованию, с приглашением консилиума специалистов из районной поликлиники. И тоже снимал с себя ответственность за здоровье ребят — ведь детям предстояло соревноваться со взрослыми.
        Полторасыч заявил, что против волейбола и футбола ничего не имеет — пусть играют. А за перетягивание каната не ручается. Настоящего манильского троса у него нет. Сплести же трос из бельевых веревок он не позволит — нечего народное добро переводить!
        Начальник успокаивал физруков, просил доктора быть снисходительным и не рушить дружбу народов, а Полторасычу коротко приказал веревок выдать, сколько потребуется!
        Радио сообщило, что утвержден график предстоящих встреч. Начнутся они после полдника.
        Долетая до гор и отражаясь от них, гремела музыка: радист крутил пластинки с Турецким маршем, Арабским танго и спортивными песнями.
        Пантелей нервничал. Суматоха вокруг делала ощутимее его волнение.
        Встревоженная Ирина Родионовна ни на шаг не отпускала ребят из своего отряда. Усадила их под деревьями, возле полосы препятствий. Физруки, воспользовавшись тем, что матчи состоятся во второй половине дня, затеяли-таки военизированную игру.
        Пока полоса препятствий была пуста, ребята из младших отрядов норовили влезть на снаряды. Санька Багров и Олег Забрускин перемигнулись и одновременно поднялись, побежали к проволочному тоннелю.
        Полторасыч, охранявший кучу ручных гранат (обрезки труб с деревяшками для захвата), выволок Олега и Саньку из тоннеля.
        Пантелей схватил гранату и, скрывая свою истинную цель, предложил:
        - Пока война далеко, давайте покидаем, кто дальше!
        Орионовна испугалась:
        - Покалечите друг друга!
        Валерий Васильевич взял это дело на себя. Организовал безопасную тренировку по гранатометанию.
        Пантелей улучил момент и незаметно зашвырнул одну гранату в кусты. Ею, разумеется, никого не подорвешь, но в темноте напугать нарушителя или радистку вполне можно.
        «Бой» подкатил к полосе препятствий внезапно, и Полторасычу некогда было считать гранаты.
        Вооруженные деревянными автоматами и трещетками, ребята похватали гранаты, забросали ими траншею «противника».
        Хорошо бы такой автомат раздобыть! Ночью он тоже сослужит добрую службу.
        У атакующих были «потери». «Медсестры» перевязывали и уносили «раненых». «Истекающие кровью» бойцы не оставляли автоматов, сжимали их в руках, как в настоящем сражении. Хоть бы один уронили, вояки! Что этой ораве один автомат? А Пантелею он — огромное подспорье!
        После игры победителей построили на поле. Физруки провели разбор сражения, объявили благодарность самым смелым и расторопным.
        В это время прозвучало новое сообщение: «зарубежные гости» так спланировали свое время, что смогут остаться в лагере на ужин.
        Малыши обрадовались, захлопали в ладоши, загалдели, полезли в свои карманчики. Кто измятую конфету достал, кто камешек яркой раскраски, кто еловую шишку, в общем, всякие ребячьи драгоценности, которые можно от всей души подарить гостям. Ребята постарше вслух перебирали запасы иностранных слов, щеголяли друг перед другом знанием английского, немецкого, французского и даже итальянского.
        Полторасыч с физруком собрали автоматы и гранаты, попросили ребят из пятого и шестого отрядов отнести все это добро в кладовку. Пантелей раньше всех кинулся к «оружию» и столько навьючил на себя, что под тяжестью качался из стороны в сторону, но не жаловался. За другими он угнаться не мог — шел последним. Проходя мимо куста, он огляделся и «уронил» один автомат в самую гущу — случайный глаз ни за что не увидит.
        Предчувствие предчувствием, встречи с гостями встречами, а задуманное дело не должно страдать. Когда понадобятся автомат и граната и понадобятся ли — неизвестно. Важно, чтоб они были в его распоряжении. А там — видно будет.
        14
        Не успел отзвучать сигнал «подъем», как во всю мочь заиграло радио, наверное, по ту сторону Черного моря, в Болгарии и Румынии, слышно:
        - Важная встреча приближается! Гости уже выехали к нам!.. Всем надеть парадную форму!.. Трубачи и барабанщики переходят под команду плаврука Эммануила Османовича!
        Перед большими торжествами все мелкое забывается, в крайнем случае, отходит в сторону. Большие общие торжества сплачивают и организуют людей. Так и в пятом отряде случилось. Никогда прежде не удавалось Ирине Родионовне так легко и ловко управляться с ребятами. Каждый стал в тысячу раз послушнее и расторопнее. Одно слово воспитательницы — и ее понимают, спешат выполнить просьбу. Девчонки отбросили старые распри и взялись гладить рубашки и шорты для мальчиков. А мальчики, отрекаясь от вечной вражды с девчонками, просят у них гребешки и расчесывают свои коротенькие волосы.
        Как и все другие, Пантелей наряжался, причесывался, оттирал сандалии мокрой тряпочкой.
        Когда построились, видик у отряда был — хоть на плакат зарисовывай. Образцовый видик: все в белых рубашках, в синих шортах, в красных пилотках, в белых носках и вычищенных сандалиях и тапочках. У каждого на груди по два алых языка шелкового пламени.
        Орионовна нервно запихивала под пилотку волосы, а в глазах уже светилось удовлетворение: отряд все-таки удалось привести в порядок, не стыдно иностранцам показать. Валерий Васильевич смотрел на ребят и будто не узнавал их, столь приятно изменившихся.
        На полдник пошли чинно. За столами сидели прямо, ели аккуратно, чтоб не капнуть на рубашку.
        Образцовое поведение ребят на полднике было особенно удивительно потому, что куда-то подевался начальник, который обычно наблюдал, как кормят ребят, как держатся за столом едоки-непоседы. Исчезли доктор, физруки, толстый музыкант Толик. Лишь молчаливый и строгий Полторасыч стоял у входа в столовую. На миг появился плаврук, прошелся вдоль столов, напоминая, что трубачам и барабанщикам сразу после полдника надо явиться в пионерскую комнату.
        Пантелей торопливо дожевал пирог и побежал за своим барабаном.
        Эммануил Османович плотно закрыл дверь пионерской комнаты и таинственным голосом предупредил:
        - Приготовим сюрприз для гостей. Времени мало, и мы должны постараться.
        Сначала он показал партию горнистов. Это было что-то отрывистое и пронзительное:
        - Дзнру!! Дзнру… Дзнру-дзнру-дзнру!!!
        Как бы создавая подходящий фон для этих звуков, барабанщики должны были выбивать дробь. «Долгое и ровное туше», — сказал Эммануил Османович и даже присел и пригнулся, проведя по воздуху ладонью, словно приглаживая что-то.
        Горны скоро замолкают и барабаны переходят на ритмичный и редкий стук: ду!.. Ду… Ду-ду!.. Ду…
        Репетицию прервали крики высланных на дорогу дежурных:
        - Едут!.. Едут!.. Едут!..
        Непрерывно сигналя, машина с гостями свернула с автомагистрали и уже ехала по лагерю.
        Голубой автобус сделал круг по футбольному полю и, металлически заскрежетав, резко затормозил перед волейбольной площадкой. В окнах — никого. Шофер дядя Витя, которого все ребята хорошо знали — он привозил с почты письма и посылки с конфетами, — вылез из машины, обошел ее, выстукивая ногой колеса — не упало ли давление в баллонах? Он так был занят этим делом, что не обратил внимания на многочисленных зрителей.
        - А где же гости? — растерянно спросил плаврук.
        Дядя Витя оглядел автобус:
        - Все тут были…
        И тотчас же послышались крики, поднялась возня, в окнах замелькало что-то пестрое. Автобус трясло, словно в нем топталась сотня слонов.
        Плаврук и дядя Витя испуганно отскочили от автобуса.
        Дверка распахнулась, и один за другим стали вываливаться на траву невообразимо одетые мужчины. Не поймешь кто это: слуги испанских грандов, турецкие янычары, пираты с берегов Атлантики?
        Ошеломленный Эммануил Османович подал запоздалый знак, барабанщики и горнисты недружно заиграли.
        Ррррррррррр!.. Ду… Ду… Раааааа! — захлебывались барабаны.
        Дзнру!.. Дзнру!.. — надрывались горны.
        Гостей не смутила жуткая музыка — они заплясали.
        Эммануил Османович схватил за руку невысокого и очень полного иностранца. Голова у него была повязана красной косынкой. Узел сбоку, концы падают на плечо. Глаз прикрыт черной нашлепкой, лицо перечеркнуто огромными усами, желтая жилетка расстегнута, синие спортивные штаны в заплатах, на ногах тяжелые кирзовые сапоги.
        - Най-най, боди! — строго сказал Эммануил Османович и повел головой в сторону ребят, окружавших спортплощадку.
        Толстяк зыркнул глазом туда-сюда, подпрыгнул:
        - Аа! Улла-га!
        - Га! Га-бо! — сердился плаврук.
        Одноглазый кинулся к плясунам, яростно повторяя:
        - Улла-га! Га!
        Гости постепенно построились в одну шеренгу и, как по команде, склонились, приветственно сложив руки на груди.
        Барабаны и горны отозвались вполголоса и замолкли.
        Выбежали девчонки с цветами, поднесли каждому из гостей по букету.
        Плаврук поднял руки — потребовал тишины и внимания — и дважды повторил одну и ту же приветственную речь. Сначала на иностранном, а потом на русском.
        Закончив речь, Эммануил Османович зааплодировал первым. Ударили барабаны, зарыдали горны. Плаврук рубанул воздух рукой и стало тихо.
        Волейболисты лагеря, все в желто-красных полосатых майках, вышли на площадку, хором произнесли:
        - Сборной международной наш физкультнпривет!
        Гости выстроились на своем краю площадки. Их было десять человек, и все десять собирались выйти на игру. Плаврук долго втолковывал им, сколько человек должно быть в команде, на пальцах показывал, что шесть. Иностранцы уперлись и не соглашались убрать лишних с площадки.
        - Сыграете против десятерых? — спросил сконфуженный плаврук пионеров.
        Ребята замялись — неохота ведь проиграть, а попробуй взять хоть одно очко, когда сопернику дана такая фора!
        Пантелею вся эта кутерьма надоела, и он ударил в барабан. Вся барабанная группа поддержала его.
        - Ладно уж! — в сердцах посоветовал Полторасыч волейболистам лагеря. — Сыграйте против десятерых.
        Гости поняли его без перевода — заняли на площадке свои места. Тесно — мячу негде упасть. Плаврук бросил мяч в игру.
        И началось невероятное: что-то среднее между гандболом и футболом. Судья, естественно, засчитывал очки в пользу команды лагеря. Иностранцы кидались к нему, протестовали, но плаврук был неумолим: закрыв глаза, отмахивался. И матч продолжался.
        Ребята из старших и средних отрядов узнавали в «иностранцах» сотрудников лагеря и болели за младших: они ведь сражаются со взрослыми!
        «Чебурашки» и «ромашки» все принимали на веру, удивленно глазели на гостей, восторженно визжали, видя их проделки, наперебой повторяли непривычные, «иностранные» слова.
        Закончилась первая партия. Гости бросились обнимать и качать плаврука: пионеры набирали очко за очком, а счет оказался равным! Как тут не быть благодарным судье?
        Предстояло еще состязаться в перетягивании каната. Капитан гостей отказался соревноваться с командой мальчиков, потребовал выставить команду девочек: «иностранцы» все встречи на побережье проводят в неизменном составе и переутомились, не могут выступать в условиях, равных для обеих команд.
        Пришлось срочно создавать женскую команду. Как только она вышла на поле, гости затеяли новый протест: Ирина Родионовна слишком плотна, Валерия Васильевна слишком высока. Одноглазый подвел к судье Ленку Яковлеву и показал: вся команда из таких должна состоять! Чтобы не срывать международной встречи, уступили притязаниям приезжих.
        На зеленой траве ослепительно белел канат, срочно сплетенный из новеньких бельевых веревок. Полторасыч с прощальной тоской смотрел на него: замусолится, измочалится в азартных и небрежных руках!
        Команды стали по обе стороны меловой черты, растянули канат.
        Эммануил Османович начал счет:
        - Раз!.. Два!..
        Команды выжидающе замерли.
        - Три!
        И гости свирепо затянули:
        - Улла-ла!
        Соперники лихо рванули и… повалились на траву.
        Канат лопнул сразу в трех местах.
        Полторасыч схватился за голову, отвернулся, чтоб не видеть этого безобразия.
        Плаврук приказал принести запасной канат.
        - Какой еще запасной?! — горестно воскликнул Полторасыч. — У меня тут не канатная фабрика!
        Пантелей сделал вид, что пробует связать концы каната, а сам расплел один обрывок и, скатав веревку метра в четыре длиной, спрятал за пазухой.
        - Ничья! — провозгласил плаврук, убедившись, что нового каната не раздобыть и состязания не продолжить.
        15
        В колонне по два прошли под аркой главного входа и — к лесу, к тому мыску, что нависал над обрывом.
        Настроение у всех такое, что петь хочется! Идется споро — ноги легки, как крылья, почти не касаются каменистой земли. Все друг к другу расположены, как никогда переглядываются, пересмеиваются, веселыми словами перебрасываются, хотя Орионовна всеми силами старается внушить ребятам, что в этот день особо необходимо сохранить серьезность и деловитость.
        Санька Багров с утра напоминал всем, что он полковник. А теперь, в строю, он полностью вошел в роль. Только вот понимал он ее по-своему — говорил, говорил не умолкая. Может, потому, что стремился один проделать то, что положено целому штабу. А у полковника Багрова весь штаб — он сам и Бастилий Дзяк, согласившийся побыть у него адъютантом до первой разведки или до первого боя.
        Багров вслух обдумывай решение будущей боевой задачи, приказывал одним уйти вперед, другим оставаться в резерве и, если противник зайдет с тыла, отразить его нападение. Приняв очередное решение, Санька, не оглядываясь, бросал Бастику:
        - Записать и доложить генералу.
        Увлекаясь, Санька вылезал из строя, и Орионовна всякий раз обещала вернуть его в лагерь.
        - Полковника — в лагерь? — вопрошал Санька. — Да меня вся застава ждет-выглядывает!
        Он не умел долго унывать, Санька Багров. Если вообще умел унывать. Он забыл о вчерашнем собрании и обиду на тех, кто соглашался с мнением воспитательницы: на «день границы» недисциплинированных не брать.
        Пантелей от своей обиды еще не избавился. Не потому, что был злопамятным. Вот уж чего за ним никогда не наблюдалось — злопамятства! Но предчувствие, которым он долго мучился, не обмануло его. А ведь все склонялось к тому, что оно окажется зряшным. О поведении Саньки Багрова и Пантелея Кондрашина в отряде не говорили: приезд «иностранных гостей», в которых узнали сотрудников лагеря, так развеселил всех, что в пору было раз и навсегда отбросить все неприятное. Вроде всеобщую амнистию объявить. И Пантелей расслабился и даже подумал, что выставлять его на позор несправедливо — он не «номера откалывает», а важной заботой охвачен. Пусть этого не знают, но почувствовать должны все, если они настоящие товарищи!
        Однако накануне «дня границы» — вот момент выбрали! — завели разговор, от которого до сих пор муторно. Это ж надо! Почти целый вечер над ним висела угроза: на «день границы» не возьмут!
        Вообще-то ребята не хотели обсуждать ни Саньку, ни Митю, ни Пантелея. Разговор о них долго не затевался, и Орионовна обиженно усмехалась:
        - Такое впечатление, что мы собрались посумерничать…
        Посумерничать! Не всем это слово было известно. И поэтому некоторое время оно каталось по рядам, пока не улеглось там, где лежат слова привычные, давно знакомые. Пантелея это слово задело: хорошее «посумерничать»! Сидишь на виду у всего отряда и ждешь, когда тебя шпынять начнут. Ты открытый, и каждый вправе долбануть тебя, как ему хочется. «Посумерничать»…
        Отряд подошел к лесу и, втягиваясь в тропу, перестроился в колонну походному. «Полковник» Багров скомандовал сам себе и в сопровождении «адъютанта» выскочил вперед.
        Девчонки подчеркнуто громко смеялись, срывая обыкновенные листочки, и показывали их друг другу, точно это какие-нибудь невиданные цветы из африканских джунглей. Девчонки в лесу всегда себя ведут неестественно, видно, боятся и, скрывая боязнь, шумно восторгаются пустяками.
        Пантелей воспользовался случаем и заново обследовал тропу. Как впервые, всматривался в каждый куст, в каждую прогалинку. Где-то здесь радистка спускается к морю. До мыска она могла добраться тем путем, каким Пантелей неожиданно вышел наперерез Мите. А в каком месте она пересечет тропу? Это-то прежде всего надо выяснить! Но тропа не выдает эту чужую и враждебную нашей земле женщину. Вот досада! Можно подумать, что радистка пролетает на явку через окна в зелени, в которых сияет стоящее стеной море…
        Где ж она шла, где? Спрашивал Пантелей в десятый и двадцатый раз. Заросли молчали. Они высились преградой, за которой была тайна. Преграда изгибалась, повторяя изгибы тропы. Преграда прямо-таки хвасталась своей непотревоженностью, но Пантелей не верил. Она обманывает, она пропускает радистку и скрывает следы! Смотреть надо, смотреть!
        Он ничего высмотреть не успел. Тропа пронзила мысок и заструилась по краю обрыва. Здесь он был совсем низким. До прибрежной гальки под ним — метр с хвостиком. Спрыгнуть — легче легкого. Все это Пантелей отметил машинально. Он все еще обследовал тропу в зарослях, возвращаясь на нее памятью. Наверное, потому он миновал подозрительное и спохватился, когда оно было позади. Он захромал, будто оступился, взглянул на ногу, потер ее и, не выпрямляясь, сделал несколько шагов в обратную сторону.
        - Ты куда, Кондрашин…
        - Я сейчас, Ирина Родионовна. Я ногу подвернул…
        - Ну-ка покажи?! — забеспокоилась воспитательница.
        - Да, пустяки! — Пантелей повертел ногу, ступил на нее, притопнул. — Все хорошо!
        Он ловко смахнул с ноги кеду, благо шнурок был затянут слабо.
        - Переобуйся и догоняй, — оставляя его, велела Орионовна.
        Он получил в свое распоряжение несколько секунд. Натянул кеду, вернулся к выходу из зарослей. Ребята задевали его, с любопытством совались к нему:
        - А что там?
        Он не отвечал, ловя рукой распущенный шнурок, а глазами обшаривая обрыв у крайнего куста. Земля была обрушена, и так ее обрушить можно только ногой. Скажем, схватился за куст рукой, осторожно подался вперед, стараясь съехать вниз, на песок, а сухой грунт не выдержал и ссыпался под тяжестью. Вон он желтеет на сером песке. И тут же — следы. Тот, кто здесь спускался, взял вправо и пошел вдоль обрыва к оранжевым камням. Это — она! Радистка! Кто же еще, как не она!
        Не желая привлекать внимания к своим действиям, Пантелей помчался догонять отряд. Он занял свое место впереди Мити. Тот поймал его за локоть:
        - А что там?
        Пантелей все еще прихрамывал:
        - Да на ровном месте оступился, недотепа…
        Чем дальше, тем больше верил Пантелей, что обрушила землю радистка. Кто же еще? А хитрюга ж она! Выбралась из лесу на тропу, взяв в сторону. А вот на краю обрыва сдрейфила. Женщина есть женщина! Мужчина спрыгнул бы — и заботе конец. А она хотела оползти по стенке. Тут ей в темноте все страшнее показалось, чем было на самом деле. Она схватилась за куст (оттого-то он скособочился — это врезалось в память!). Она лепилась к обрыву, вжималась в него, чтоб следы, если останутся, не были на виду. Они у самого обрыва. Если бы было время этот обрыв осмотреть, то на нем нашлись бы царапины, оставленные ногами разведчицы: она же цеплялась, чтоб не упасть! За себя опасалась, за рацию — это же увесистый груз за спиной!
        В этой точке, в момент, когда радистка дрожит от страха и непомерно осторожничает, схватить ее сподручнее всего!
        Надо будет загодя прийти, затаиться под кустом. Она явится, замешкается на краю. Пока нащупает ветку, пока найдет ногой край обрыва, она перестанет наблюдать, а он приставит автомат к спине и шепотом прикажет: «Молчать». Она заледенеет от страха. Связать ее и заткнуть ей рот — миг нужен. Затем беззвучно скользнуть вниз и — на место встречи. Радистка должна быть там раньше нарушителя: у него-то времени меньше! Этим надо и воспользоваться. Но встретить шпиона не на явке, а перед явкой! Да, только так! Не выдвигаясь из-за глыбы, стукнуть ничего не подозревающего чужака гранатой по башке, оглушить и скрутить!
        И пусть потом Орионовна вспоминает про то, как хотели отлучить Пантелея Кондрашина от «дня границы»…
        Теперь, когда он мысленно провел успешную операцию, — теперь с небывалой остротой он почувствовал обиду: как рядового озорника, как захудалого нарушителя дисциплины судили человека, который задумал героическое дело! Судили и метили в самое больное место!
        Их усадили на скамейку, приставленную к стене. Санька Багров независимо развернулся и плечом подпер стену. Митя сжался, спрятал руки между коленями и смотрел на того, кто в эту минуту говорил, — смотрел так, словно говоривший произносил самые главные в мире слова. Пантелей старался приковать взгляд к деревьям, но усмешливое лицо Орионовны притягивало. Она сидела далеко, за последним рядом. Мол, изливайте душу, я вам не мешаю. Печально прославленная троица — перед вами. Продемонстрируйте свою сплоченность, свое неприятие недисциплинированности и разболтанности!
        Ребята устроились кто на чем: на стульях, на длинном ящике для обуви, на дощатом столе для рукоделия и тихих игр, даже на перилах веранды. И ничего не демонстрировали, кроме благодушия.
        С моря долетал мерный шум вечернего наката. На площадке гремела музыка — там шла массовка. И весомый голос моря, и беззаботные ритмы танцев подчеркивали замкнутость пятого отряда, его отдаленность от всего, чем жил лагерь и чем жила уходящая в ночь природа.
        Собрание в пятом началось, но ни одной речи не было произнесено.
        Пантелей знал, что, после того, как все выскажутся, дадут слово и ему, хочешь не хочешь — дадут! Поднимут и спросят: «Ну, скажи нам, своим товарищам, членам одного коллектива, что ты думаешь о себе, о своем поведении?… Что он думает — одно, что оказать — это другое. А что сказать? Поглядел бы на того, кто в таком положении быстренько нашелся бы!
        Саньке Багрову проще. Отчитают его за «наглядную агитацию», припомнят купание в баке, спросят: «Сознаешь, что плохо поступил?». Он ответит: «Сознаю». Спросят: «Это больше не повторится?» Он ответит: «Это больше не повторится». Все будут довольны: перевоспитали Багрова. И он будет доволен: отцепились от него, пусть им будет хуже, раз они не понимают, что такое весело жить на свете!
        У Мити Янцевича горький разговор. Если бы удрал из лагеря, потому что не нравится тут, воспитательница пообижалась бы: ах, ты не ценишь, что мы для тебя делаем! Пожурила бы от имени всего начальства. Митя повинился бы. А сейчас чего виниться: к маме убегал, уверенный, что без него ей трудно. Не о себе думал.
        А Пантелею влетит — смешно подумать! — за то, что привел в лагерь беглеца, обнаружил нарушителя границы и стремится задержать его. Правда, никто не знает, как он оказался в лесу. Не знают и не скоро узнают и дадут ему дрозда! Поналепят несправедливого. И надо все вынести — никуда не денешься! И себя жалко и товарищей, которые тебе наговорят разного, не ведая, за что! И что им скажешь, когда поднимут тебя и спросят: «Сознаешь, что натворил? Даешь слово, что больше это не повторится?…»
        - Может, закроем собрание? — спросила Ирина Родионовна Валерия Васильевича.
        Вожатый стоял, прислонясь к одному из столбов, на которых держалась крыша веранды. Он с интересом глядел и на провинившуюся троицу, и на всех остальных, которым предстояло перевоспитать нарушителей дисциплины. Услышав вопрос, оттолкнулся от столба, выпрямился — головой под крышу — и удивленно вскинул брови: говорить-то и не начинали!
        - Чего это вы сегодня размолчались? — обратился к ребятам Валерий Васильевич. — От страха, что ли, языки попрятали?
        Ленка Чемодан оскорбилась:
        - За кого вы нас принимаете?
        - Вы хорошие ребята, прямые и смелые, а тут в молчунов превратились. Ну и сказали бы, что думаете…
        - Значит, мы боимся? — Ленка вскочила, дернула челочку. — Кого боимся? Кондрашина?… Я давно замечала: он не хочет считаться с нормами нашей жизни. Не хочет думать о чести нашего коллектива. А еще барабанщик! Багров — не лучше. Они друг друга стоят!
        - Как по бумажке чешет. Написала, выучила, а притворяется, что слова из сердца вылетают, — не меняя позы, процедил Санька.
        - Багров — ладно! Багрова мы знаем давно, как злостного…
        - Ого! — Санька сел прямо и, будто откровенно восхищается, уставился на нее. — Сила!
        - Вот будет тебе — сила! — не выдержала взятого тона и разозлилась Ленка. — Вот дадим тебе. И родителям напишем!
        - Яковлева! — расстроенно сказала Орионовна. — Яковлева!
        Ленка сделала паузу, закусила губы, закрыла глаза.
        - Артистка! — снова восхитился Санька.
        Пантелей будто и не слушал ничего, замкнулся. Чем яростнее будут разбирать его, тем яснее несправедливость наказания и тем больше он должен уважать себя: страдает за славное дело! Надо пострадать — он пострадает, но все доведет до конца.
        Ленка между тем собралась с силами:
        - А Багров, как дикарь, разукрасил себя. Про него не только родителям, но и в школу написать надо!.. А ты, Янцевич? Как ты мог, Янцевич? Скольким детям не дают путевок — мало их. А тебе дали. А ты? Подумал ты об этом? О воспитательнице и вожатом подумал? О маме подумал?
        Пантелей почти то же самое говорил Мите, но Ленкины слова вызвали резкую неприязнь.
        - Не смотри на меня так! — Ленка не выдержала взгляда Пантелея и отвернулась. — Никогда не видал меня?
        - Очень нужно, чтоб я тобой любовался!
        Мохнатые глаза Капы опустились: ей совестно было слушать, эту перебранку.
        Пантелей еще больше разозлился на Ленку:
        - Упражняешься тут в красноречии!
        Капа встала, ожидающе посмотрела на Орионовну.
        - Говори, Довгаль, — разрешила воспитательница.
        - Ты, Лена, не о поступке Янцевича думаешь, а о себе, о том, чтобы самой выглядеть примерной.
        - Я — эгоистка? — глаза у Ленки стали круглыми.
        Капа даже не взглянула на нее:
        - Янцевичу и так плохо, и хватит о нем. А Кондрашин и Багров достаточно взрослые, чтобы понимать, насколько они виноваты.
        Капа опустилась на свое место.
        - Это все? — удивилась Орионовна.
        - Все, — в свою очередь, удивилась Капа.
        - Значит, пусть они сами себя обсуждают, сами воспитательные меры принимают и сами контролируют себя?
        - Сами, — сказала Капа.
        - Ну знаешь ли… — растерялась Орионовна.
        По рядам прошел шелест — собрание принимало неожиданный оборот.
        Митя поднял руку:
        - Мне можно сказать?
        - Ты еще получишь слово, — в свою очередь, недовольно промолвила Орионовна.
        - Мне сейчас нужно…
        Орионовна кивнула: что с вами поделаешь?
        - Конечно, я виноват, — начал Митя. — Но я не о себе. О себе потом, когда дадут слово, в свою очередь, — голос Мити упал до едва слышного. — Не надо Кондрашина ругать. Он схитрил и помешал мне уйти. Я не обижаюсь на него. И считаю, что его осуждать не за что…
        - Ух, хитер! — протянул Олег.
        - И тебе дать слово, Забрускин? — с надеждой спросила Орионовна.
        - Что я скажу? — не вставая, произнес Олег. — Мне тут не все понятно…
        - Для того мы и собрались, чтобы во всем разобраться! — наседала Орионовна. — Что тут может быть непонятного?
        - Темнят они… Именно Янцевич убежал, именно Кондрашин задержал. Обдуривают нас…
        - Я, честно, к маме хотел, — Митя прижал руки к груди. — Я не обманываю, мы не сговаривались…
        - Не знаю, не знаю, — Олег подмигнул Саньке. — А полковник явно пошутил…
        - Какой еще полковник? — Орионовна оглядела ряды.
        - Я имею в виду нашего полковника Багрова…
        Раздался смех, но Олег невозмутимо продолжал:
        - Он пошутил. Конечно, неудачно пошутил, но это бывает…
        - Дружка выгораживаешь! — крикнула Ленка Чемодан. — Кто-то же помогал ему! Не ты ли?
        - Я все сам! — поспешил Санька.
        - И на спине — сам? — Ленка оглядела ребят: уверена была, что сразила Саньку.
        А он завел руку за спину, почесал между лопатками:
        - Смотри, куда достаю?
        Рука запрыгала за спиной, доставая любую точку.
        - И левой можешь? — заинтересовался Валерий Васильевич.
        - Как правой! — Санька демонстрировал свою гибкость, ребята позабыли о собрании, повскакивали, увлеченные этим цирком.
        - Без фокусов! — потребовала Орионовна. — Какие вы все разбросанные, не можете на главном сосредоточиться… Как же с вами на заставу идти?
        Это подействовало — установился некоторый порядок.
        - Мы будем!.. — начал Бастик Дзяк.
        Ребята мгновенно подхватили:
        - Отлично работать!
        Орионовна улыбнулась и спросила:
        - А с этой троицей что решим?
        - Поручить выдирать траву на линейке, — жестко заявила Ленка. Ее не поддержали.
        - Взять их с собой. Они больше не будут!
        Так предлагало большинство.
        - Не буду! — сказал Санька и ударил кулаком в грудь.
        - Не буду! — сказал Митя.
        - В работе с любым посоревнуюсь, — сказал Пантелей.
        - И все-таки предложение Яковлевой стоит обдумать, — сказала Орионовна. — Слова словами, а нарушение остается нарушением…
        Что-то зловещее было в этом повторении: нарушение… нарушением.
        Оно даже приснилось Пантелею, хотя Орионовна перед отбоем объявила, что завтра всем быть не в парадном, но обязательно с галстуками…
        Еще там, на собрании, Пантелей благодарно подумал: Капа умеет так вступиться за товарища, что тот не чувствует себя слабеньким и обиженным. После ее слов ощущаешь силу, потому что она не то чтобы защищает своего, а добивается справедливости.
        Теперь, припомнив собрание, он уверенно отметил: слова Капы и другим ребятам помогли правильно отнестись к прославленной троице, не наказывать бессердечно — не лишать «дня границы». И на воспитательницу должно было подействовать то, как говорила, как держала себя Капа. Такой она настоящий человек, Капа Довгаль. Вот с кем делать большие дела! Вот кому раскрыть бы свою тайну! Вот с кем бы на пару подготовить и провести операцию… Операцию… Стоп, а как называется эта операция? О названии он не позаботился, а зря. Надо сейчас определить. Операция «Шпион»? Коротко и — слишком открыто. Операция «Разведчик»? Красиво и неправильно. Операция «Дозор»? «Дозор»… «Дозор»… Так, хорошо. Он выходит в дозор и, обнаружив нарушителя границы, задерживает его…
        Тропа снова скрылась в зарослях. Начался подъем. На тропе воздух был недвижным, плотным, жарким. И шагать вверх было тяжеловато. Никто не шутил. Сопели, обливаясь густым потом. А «полковник» Багров и его «адъютант» Бастик по-прежнему шли впереди. Иногда «полковник» оборачивался и коротко бросал:
        - Крепиться, товарищи бойцы, крепиться! Самых стойких ждут награды и слава! Это я вам обещаю, я!..
        16
        Низкий берег покрыт серебристо-серым галечником. Всюду — узловатые стволы нездешних деревьев. Море принесло их издалека, выскоблив, омыв. Они белеют, как скелеты гигантских животных.
        Пустынно и тихо. Невольно приходит на ум, что с тех пор, как вымерли доисторические гиганты, никто здесь не селился.
        Кремнистая дорога спустилась с горы, круто повернула и устремилась в долину, будто спешила покинуть это безлюдное место.
        Тропа, по которой шел отряд, влилась в дорогу, и ребята стали удаляться от берега. Небольшой подъем привел их на просторную поляну. Затем миновали тенистый тоннель под раскидистыми дубами и увидели деревенскую ограду из жердей. В кустах бузины возился пятнистый, как маскировочная ткань, поросенок. Под кудрявой алычей разлеглись две красные коровы.
        Даже стадион по ту сторону ограды какой-то деревенский: невыкошенное футбольное поле, по краям трава — выше колен, неровно вытоптанная волейбольная площадка, перекладина на высоких, столбах, толстенный канат с узлом на конце, лестница.
        Долинку перегораживал каменный забор. На створках железных ворот и калитке — алые звезды. В зелени высоких яблонь и груш — черепичные крыши.
        Застава!
        Пятый отряд остановился на дороге перед воротами.
        Калитка качнулась, и вышел огромный и очень старый пес, лохматый, в черной с серым шерсти на спине, желтой на животе и широких лапах. Челюсти у него такие, что железную трубу переломят, только скрежет пойдет.
        - Это ж Буран! — завопил Санька Багров. — Он прошлым летом к нам в лагерь приходил. С пограничниками!.. Буран! Буранчик, сюда!
        Покачивая тяжелой головой, Буран приблизился к строю, постоял, подумал и улегся у ног Бастика Дзяка — заслуженный старик любил ребят.
        - Ты уше на пенщии, Буданщик? — шепелявил Бастик, считая, что так старому псу понятнее.
        Бастик опустился на колени, погладил Бурану шею, а тот поднял голову и с печальным осуждением посмотрел на мальчишку: что это за нежности такие?
        Пантелей достал из кармана карамельку, хотел было сам дать ее Бурану, но передумал, протянул Капе:
        - Угости его.
        Капа положила карамельку на ладонь, поднесла к губам Бурана.
        Пес понюхал, вздохнул и отвел морду.
        - А-а, понимаю! — Капа развернула карамельку, измяла ее в пальцах. — Ешь, теперь справишься…
        Буран слизнул карамельку, долго беззубо жевал ее, закрыв глаза и печально вздыхая.
        - Плохо быть старым, — пожалела Капа Бурана.
        Орионовна снисходительно улыбнулась:
        - Вот поживешь, узнаешь, что и в преклонных годах не хочется причислять себя к старым и что в любом возрасте есть своя прелесть.
        Капа пожала плечами — непонятное что-то!
        - А чего жалеть его? — сказал Валерий Васильевич. — Он ведь тоже был молодым.
        Орионовна и вожатому улыбнулась снисходительно.
        Буран сжевал карамельку и заснул. Его, разумеется, не интересовали разговоры, от которых не помолодеешь, не станешь сильным.
        Прикладывая пальцы к губам, ребята требовали тишины — пусть поспит старый друг и помощник пограничников.
        А Буран встрепенулся, наставил уши. Немного погодя, донесся рокот мотора. Пес осклабился, наверное, узнал, что свои едут. И вправду, из зеленого тоннеля выкатился газик с выгоревшим верхом. Машина затормозила возле отряда, дверка со стуком откинулась, и на дорогу выпрыгнул замполит заставы лейтенант Дашкевич, рослый, широкоплечий, с молодым веселым лицом.
        - Извините, товарищи, — заговорил он, поднося ладонь к козырьку. — Задержался на дозорной тропе — там ваши ребята из старших отрядов работают. Хорошо работают. Мы и для вас дело припасли. Заходите.
        За каменным забором был особый, аккуратный, спокойный и строгий мир.
        На плац выходил одноэтажный кирпичный дом с крылечком в три ступеньки и высокими окнами по фасаду. На крылечке показался сержант с красной повязкой над локтем — дежурный. Он козырнул, что-то тихо сказал лейтенанту, выслушал ответ и, снова козырнув, скрылся в доме.
        Лейтенант дал ребятам время оглядеться на заставе и сказал:
        - Вы, товарищи, сейчас находитесь на самом почетном месте нашей заставы — на плацу. Здесь наши пограничники строятся, перед тем как отправиться в наряд. Здесь мы у Красного знамени проводим наши торжества. Плац всегда должен быть в полном порядке… Я обращаюсь к пионеркам: приберите наш плац своими трудолюбивыми руками.
        Девчонки засмущались, опустили глаза и… залюбовались своими руками.
        - А пионерам можно разделиться на две группы. Одна будет засыпать канаву за зданием заставы. Другая — вырубать траву на спортплощадке, в углу двора, за складом.
        В тени между оградой и зданием тянулась длинная неглубокая канава. Землю выбрасывали на асфальт, что лепился к низу стены. Рыжая земля, перемешанная с камнями, была жестка, неподатлива — скипелась после дождей, прилипла к асфальту. Но в свежей тени работалось легко.
        Сбрасывая грунт в канаву, Пантелей посматривал на окна, затянутые чем-то темным и плотным. Окна погранзаставы! Увидеть бы, что там — за ними? А вдруг там висят плакаты, на которых нарисовано, как выслеживается и захватывается нарушитель. Не попросишься туда. Надо поработать погорячее, чтобы за старание пограничники сами решили показать заставу…
        Пантелей орудовал лопатой так, что скрежет раздавался и искры летели. И другие не отлынивали. В работу втянулись скоро и загалдели, как у себя в лагере.
        Завеса на одном из окон вздулась, откинулась, и ребята увидели всклокоченную голову молодого парня. Он растянул рот в улыбке, пригладил рукой волосы и высунулся из окна — того и гляди, вывалится. Рубашки на нем не было, и тренированные мускулы выделялись четко и красиво.
        - Здорово, хлопцы!
        - Дазбудили, кдикуны! — возмутился Бастик Дзяк, и высокий голос его ударил по всем, как пулеметная очередь, — пригнуться хотелось. — Ведь пограничники отдыхают после ночного дозора!
        Солдат в окне восхищенно взглянул на Бастика:
        - Быть тебе прапорщиком!.. Только ты не беспокойся. Разве можно спать, когда у нас такие гости?!
        - Здравия желаем! — гаркнул Санька Багров.
        Все ребята поддержали его:
        - Здравия желаем!
        Темные завесы откинулись и в других окнах, и в каждом — возникло по солдату.
        - Подъем, что ли? — откашлявшись, поинтересовался один из них.
        - Стыдно, товарищи, спать, когда в доме гости, — сказал пограничник, выглянувший первым. — Давайте-ка умываться-одеваться…
        К тому времени, когда пограничники пришли к ребятам, канава была засыпана, оставалось разровнять грунт.
        Пограничники пришли не с пустыми руками: кому гильзу подарили, кому — звездочку, кому — и то, и другое.
        Пантелею гильза досталась. Увесистая, черная внутри, опаленная и даже немного пахнущая порохом, который сгорел в ней и вытолкнул пулю. Вполне возможно, что та пуля догнала нарушителя и свалила его: не промажет пограничник, который преследует врага!..
        Если приложить гильзу краем к нижней губе и подуть, то раздается медный свист. Когда понадобится, свист бросит вперед сторожевую собаку, даст сигнал напарнику, ушедшему наперехват, поможет окликнуть неизвестного, что оказался в пограничной зоне. А еще гильза может стать нержавеющим футляром для записки, если придется вступить в неравную схватку с превосходящими силами противника, без надежды, что свои подоспеют вовремя… Вот что такое — обыкновенная стреляная гильза!
        Пограничники помогли ребятам закончить работу. И тут пришел Валерий Васильевич, одобрил сделанное и сказал:
        - Подсобим, ребята, девочкам! Они сгребли мусор в кучи, надо его вынести.
        - Всегда так — мы и за себя и за девчонок должны! — запротестовал Олег Забрускин.
        Один из пограничников обнял Олега за плечи:
        - Не будем, хлопец, жаловаться! Тяжелая работа — это наше мужское дело!
        На плацу уже действовали ребята, которые вырубили траву на спортплощадке. Землекопы присоединились к ним. Пошли в ход носилки, ведра, ящики из-под посылок — все то, во что можно насыпать опавшие листья, цементную крошку, песок и пыль.
        Пантелей большой совковой лопатой насыпал мусор. Ожидая носильщиков, он ненадолго выпрямлялся. Напротив него было окно» дежурного по заставе. Раздавался звонок, сержант поднимал трубку, что-то негромко говорил, что-то торопливо записывал в журнал, лежавший перед ним на столе.
        Вот бы сейчас тревога! Пограничники взяли бы оружие и — на свои посты, в дозор! Пристроиться за кем-нибудь, незаметно выйти в положенную точку, посмотреть, что и как будут делать солдаты. Но все было спокойно, даже буднично. Можно подумать, что ничего более важного и интересного, чем уборка мусора, на свете нет.
        И вообще на заставе, во дворе по крайней мере, ничего особенного. Лозунги всюду, и все, как один, на спортивные темы. Будто здесь молодежно-спортивный лагерь. Кроме того стадиона, что за территорией заставы, где-то здесь, в углу, — спортплощадка. Может, за небольшим кирпичным сараем с двумя дверями. На одной табличка: «ОВС», на другой — «ПФС». Должно быть, склады. На торцовой стене — красный щит, а на нем — пожарные ведра и багры. В ящике — песок. Застава, точно скрытный и неразговорчивый: человек: видишь, как он одет, а чем он занят, о чем думает — этого не распознаешь…
        После того как справились с заданием, ребята из пятого отряда собрались на плацу, построились. Лейтенант Дашкевич объявил им благодарность и сфотографировал — для фотогазеты, посвященной «дню границы». А потом предложил просто так погостить на заставе.
        Ребята пошли в тесный закуток за сараем, где стояли турник и брусья, гимнастическая стенка и конь. В длинном коробе — гриф штанги и чугунные блины, на толстом деревянном помосте — двухпудовые гири.
        Раздолье тому, кто любит помериться силой, посоревноваться в ловкости. Девчонки расселись на низеньких скамеечках, а мальчишки рассыпались, кинулись на гимнастические снаряды, ухватились за неподъемные гири.
        Пантелей повисел, поболтался на брусьях, позавидовал пограничнику, который поднимал огромнейшую штангу. А когда тот сел отдохнуть, Пантелей — к нему. Устроился рядом, помялся, спросил:
        - Если не секрет, сколько нарушителей вы задержали?
        - Какой там секрет?… Ни одного, брат!
        Пантелей недоверчиво покосился. Он приготовил было вопрос о том, как пограничник задержал первого, как второго, как третьего? А тут, на тебе — ни одного!
        - Плохо, да? Служить и ни одного не взять! — сочувственно произнес Пантелей.
        - Наоборот, хорошо! Значит, надежно прикрываем границу.
        - А разве нарушители не пытаются?
        - На то они и нарушители, чтоб пытаться. А наша забота в том, чтобы от их попыток был им убыток…
        - Что ж выходит — не может быть нарушения границы? — удивился Пантелей.
        - Может быть. В любой момент, на любом участке границы.
        - Даже сейчас, когда мы тут?
        - Даже сейчас, когда мы тут. Но ты не опасайся: мы тут, а служба идет, как ей положено идти.
        - Понятно…
        Пограничник отдал Пантелею свою фуражку, достал из длинного ящика, где хранилась штанга, наручные ремешки, надел их и подпрыгнув, повис на турнике. Раскачался и закрутил «солнце». В мундире, в брюках и сапогах!
        - Вы прямо-таки мастер! — восхитился Пантелей, когда пограничник закончил упражнение и спрыгнул на землю.
        - До мастера мне, как до неба, — переводя дыхание, сказал пограничник. — Ты вот погляди, что сейчас лейтенант Дашкевич делает.
        Лейтенант Дашкевич схватился за перекладину и подтянулся пять раз одной рукой!..
        17
        Когда начиналась лагерная смена, казалось, что впереди уйма длинных дней. На все хватит их и еще останется! Девать некуда будет, особенно последние, перед отъездом домой, дни. А они сразу покатились, как барашки по морю, и, как барашки на море, исчезали один за другим. И дела, которые представлялись далекими, которые вроде могли подождать, как-то внезапно становились близкими и неотложными. И для благополучного завершения заранее намеченного не хватало всего-навсего дня, а то и нескольких часов! Так и с концертом получилось.
        Пятый отряд готовился не спеша, основательно готовился потрясти лагерь своим исключительно талантливым номером. И тем же номером устыдить несправедливую Лионелу Карповну. А срок подошел, и все в номере было сырым, неотработанным. Пытались повторить его целиком, от первого слова до последнего, но все через пень-колоду. То исполнитель роли Мальчиша — Санька Багров слишком громко отвечал Главному Буржуину, визжал вовсю и сам же смеялся над собой. То Олег Забрускин — Главный Буржуин — валился со стула. То бойцы Красной Армии слишком рано выбегали на сцену и открывали пальбу. То хор звучал нестройно.
        Артисты злились. А так как в отряде артистами были все, то злился весь отряд.
        - Надо использовать для репетиций каждую свободную минуту, — призывала Орионовна. — И как можно серьезнее работать, серьезнее!
        Валерий Васильевич, будто он на стадионе был перед ответственным соревнованием, успокаивал:
        - Ничего, на старте соберемся и выиграем!
        Старт — сегодня вечером.
        Сегодня!!
        Но белые рубашки ребят еще сохнут на веревках возле прачечной.
        Но — Бастик Дзяк, которому быть на концерте глашатаем, так волнуется, что стал заикаться. Все ждали, что он научится четко произносить звук «р», а теперь его надо лечить еще и от заикания!
        Но — бойцы никак не договорятся с Полторасычем об автоматах: во время военной игры один автомат исчез, и, пока он не найдется, других завхоз никому не выдаст.
        Но — начальник лагеря не соглашается даже на самую малость изменить распорядок дня, чтобы выкроить дополнительное время для репетиций…
        Пантелей Кондрашин жил в этот день с двойной нагрузкой. Вместе со всеми готовился к концерту и вынашивал мысль. Именно во время концерта, когда на эстраде увлекутся борьбой талантов (разумеется после победного выступления пятого отряда, когда счастливая Орионовна потеряет бдительность), сделать попытку провести операцию «Дозор». Незаметно скрыться, взять гранату, автомат, веревку и отнести в лес, в район явки нарушителя. И засесть там, где может появиться радистка. И пятый отряд станет в этот вечер самым знаменитым отрядом на побережье.
        Пантелея в дрожь бросало от этих мыслей. Страха не было. Ну, возможно, были опасения, что упустит момент и не достигнет внезапности или в азарте потеряет голову — заспешит, засуетится. Пантелей приказывал себе: «Соберись!»
        «Соберусь! — клятвенно обещал он сам себе. — Как на старте, соберусь и — выиграю!» Он должен был действовать решительно, смело, самоотверженно и верил, что будет так действовать!
        После тихого часа, который, конечно, не получился тихим, и после полдника пятый отряд направлялся на свое место в лесу — на последнюю генеральную репетицию. Ребята шли разгоряченные и задиристые: ожидали упорную борьбу и предвкушали трудную, но славную победу.
        Пересекая главную аллею, увидели, что в лагерь спешит сержант-пограничник. Навстречу ему выбежал начальник лагеря, принял белый пакет, украшенный пятью яркими сургучными печатями, разорвал его, извлек и пробежал глазами письмо.
        Не ожидая команды, отряд остановился.
        Обеспокоенный начальник крикнул:
        - Идите на дружинную линейку! Сейчас объявим, чтоб все отряды собрались там!
        Минуты не прошло — заиграл горн и заговорило радио. По тревоге со всех сторон сбегались пионеры, становились на привычные места. Никто не знал, что ожидает их, но все понимали: предстоит что-то важное, необычное.
        Когда начальник лагеря появился на трибуне, установилась небывалая тишина:
        - Товарищи пионеры! Получены разведданные о том, что ночью враг попытается нарушить государственную границу нашей страны. В каком именно месте, к сожалению, пока не установлено. Командование погранвойск просит нас оказать помощь: перекрыть тропы, ведущие на перевал. Задача сложная и, не скрою, опасная. Но отказываться мы не имеем права. Первый и второй отряды, взяв все необходимое, выходят на выполнение задания, третий отряд — в резерве. Тот, кто в себе не уверен, вправе остаться в лагере. Никто не упрекнет. Лучше сразу отойти в сторону, чем потом подвести товарищей и сорвать операцию…
        Раздался такой вопль возмущения, что начальник прикрыл руками уши, а затем поспешил извиниться:
        - Рад, что вы такие отважные!.. Значит, у вас идут все!.. А четвертый, пятый и шестой отряды отдыхают, занимаются повседневными делами, сохраняют спокойствие и бдительность. Не исключается, что командование погранвойск попросит подкрепления…
        С линейки было видно, как к домику-кладовой подкатил автобус, и Полторасыч вместе с дядей Витей стали загружать его палатками, одеялами, кастрюлями и разным другим имуществом. Из столовой на склад и из склада в столовую забегали молодые поварихи.
        Меланья Фаддеевна ждала ребят на крылечке камеры хранения: в походе понадобится теплая одежда.
        По радио передавали марш.
        «Это мой шпион!» — в такт маршу тревожно стучало в голове Пантелея.
        Старшие отряды, как перед уходом на фронт, двинулись к камере хранения. У ребят были сосредоточенные и суровые лица.
        «Это же мой шпион!» — хотелось крикнуть Пантелею.
        Бородатый плаврук Эммануил Османович в шерстяном спортивном костюме, в куртке-штормовке с капюшоном и неизменной фуражке-мичманке развернул карту, повел по ней пальцем — видно, показывал начальнику лагеря маршрут. На карте — путь, которым уйдут в горы ребята, чтоб закрыть врагу доступ в наш тыл.
        «Это мой шпион», — растерянно думал Пантелей.
        В этот день больше никаких вестей не поступало. Даже от старших отрядов не было донесений. А если и были, то очень секретные — по радио об ушедших ребятах ни слова.
        После отбоя легли покорно, и многие, утомленные переживаниями, немедленно заснули.
        Пантелей отвернулся к стене.
        Митя зашептал:
        - Как ты думаешь, нас поднимут по тревоге? Ведь начальник обещал! Как ты понял его слова?
        - «Не исключено» — это не обещание. Спи. Если придется нам идти, то надо быть свежими.
        Митя отвернулся, сунул голову под подушку.
        «Это мой шпион, — подумал Пантелей. — Мой, и я его прозевал. И пограничники опередили меня. Разве они обязаны дремать, пока я готовился взять радистку и нарушителя? Я копался, а они делали свое дело, как им положено… Но почему решено перекрыть перевалы?… Шпион выходит из моря, встречается с радисткой и снова — в море. А радистка — в горы. Может, ее ищут? Так она не из-за перевала появляется! Из-за перевала она не успела бы! А что же тогда встревожило заставу?
        Могли получить сведения о том, что нарушитель на этот раз не вернется в море, а отправится в горы. Могли узнать, что вместо разведчика, выходящего на связь, к нам направят диверсанта. Могли выяснить, что теперь нарушитель перейдет от связи к вредительству…
        А если это не мой шпион, если это еще один, совсем другой? Пограничники проведали о том, другом, а о моем им ничего не известно. Такое возможно? Возможно. Не всегда ведь действия одного шпиона связаны с действиями другого. Бывает, что один и не подозревает о другом. Так специально делается, чтобы пойманный шпион не выдал того, который остается на свободе. И вдруг мой шпион будет продолжать свою враждебную работу, тем более что пограничники заняты кем-то еще?… Поскольку я не сообщил пограничникам о своем шпионе, я обязан теперь обезвредить его. Взять и его и радистку! Иначе я подведу пограничников. И они никогда не простят мне того, что я знал о нарушителе и молчал… Я не могу спать! Я не имею права спать! Я должен выждать! И как только все заснут, я поднимусь и пойду на завершение операции «Дозор». Так решено — так будет!»
        В голове становилось тяжело. Пантелей боролся с усталостью и отгонял сон. Часов у него не было, и он не знал, сколько времени прошло после отбоя. Вставать было рано: в палате кто-то вскрикивал, кто-то шумно ворочался. Хорошо, если во сне. А если хоть один не спит? В такую ночь, как эта, любой шаг вызовет подозрение. Ждать… Ждать…
        Горн протрубил подъем, и заговорило радио:
        «Оперативная группа пионерского лагеря «Братство» приближается к перевалу. В горах прошли дожди, и сухие промоины наполнились водой. Стремительные потоки преграждают дорогу. График удается выдерживать с огромным напряжением сил. Все здоровы и полны решимости в срок добраться до перевала!»
        Значит, ребята всю ночь были на марше, карабкались по горным тропам, форсировали бурные потоки. Мутная, холодная вода сбивала их с ног, а они шли и шли вперед. Цель близка, но не отдых предстоит, а напряженное дежурство, непрестанное наблюдение и разведка. А то и схватка с нарушителем. С вооруженным и тренированным врагом.
        Концерт перенесли на неопределенный срок. О репетиции и речи быть не может. После завтрака Орионовна созвала девчонок и устроила на веранде занятия по санитарному делу. Девчонки перевязывали друг друга, накладывали шины на конечности, с помощью зеркальца определяли: дышит или не дышит пострадавший?
        Мальчики ушли за прачечную, накололи дров и учились раскладывать костры. Если придется идти в горы, да еще провести там ночь, то нахолодаешься! Без костра не обойтись!
        Каких только костров не раскладывали. Валерий Васильевич оказался большим знатоком этого дела. Всем понравился костер «нодья»: положи два бревна рядышком, а третье сверху, запали с помощью сушняка и грейся с вечера до утра.
        Днем лучше звездный костер разложить. Его таежники изобрели. По названию видно, что это такое: бревнышки лежат концами друг к другу и расходятся по радиусам. От таежного — жара много, картошку печь хорошо. Если ветер, ставь костер с отражателем: вбей колья, к ним одно на другое привали сырые обрубки, и под этой стенкой, в затишке, запаливай сухие дрова.
        Потом ориентировались на местности: где север, а где юг определяли. На краю леса ходили гуськом, след в след, стараясь не наступать на сухие ветки, обходить, не задевая, камни.
        Радио передало по лагерю, что оперативная группа частью сил заняла перевал и выслала вперед разведку. В долине, в сырых зарослях, на разведчиков напало стадо диких кабанов. Атаку зверей удалось отразить. Есть раненые. Им оказали первую помощь, и они остались в строю. Пойман небольшой Кабанчик.
        Пантелей ни на минуту не мог отлучиться из отряда. Он понимал, что в эту пору на явке пусто, но ему хотелось побывать там, посмотреть — нет ли новых следов, в каком состоянии знак, выложенный из камешков?
        Мальчиков из пятого отряда назначили в патруль, который должен был прикрыть лагерь с востока и оседлать дорогу, что вела в Кристинину погибель.
        Так прошел день. На вечерней линейке дежурная вожатая зачитала сообщение: «Оперативная группа закрепилась в указанном районе. Выставлено охранение. Непрерывно ведутся наблюдение и разведка».
        Начальник лагеря огласил распоряжение: третьему отряду немедленно выйти в район действия опергруппы и пополнить ее; четвертому отряду подняться в поход на рассвете.
        Сразу после линейки в лагере появились два пограничника. Они обходили берег моря и завернули по пути. Они сообщили, что на берегу все спокойно, но если что-нибудь случится и понадобится подмога, с заставы прибудет нарочный.
        Пятый и шестой отряды напряженно ждали вестей и настораживались от каждого пустяка. Засигналит машина, щелкнет радио, озабоченно пройдет по лагерю начальник, ребята гадают: не наш ли черед настал?
        Пантелею не давали покоя слова пограничников «на берегу все спокойно». Значит, на заставе ничего не подозревают? А выходил ли нарушитель на связь? Не спугнул его маневр оперативной группы? Радистка могла засечь передвижение у границы и передать шифром: свидание отменяется.
        Что делать? Как быть? Выжидать или предпринять что-либо? Ответа не было. В душе росло чувство вины перед пограничниками и ребятами, ушедшими в горы. Он, как наяву, видел ночь в сырой долине, густые заросли и травянистую тропу, залитую холодной водой; хрипя и рыча, к тропе проламываются клыкастые кабаны, и ребята выбиваются из сил, хлюпая по грязи, отгоняя кабанов. Пока они мучаются внизу, выше, по склону, крадется нарушитель. Не исключено, что он-то и спугнул зверей и направил их на оперативную группу. А сам устремился в глубь нашей земли…
        А, может, ребята бредут в темноте, взбираются на крутизну, поддерживая раненых. Вокруг — темнота, свистит ветер, холод пробирает до костей, накрапывает дождь, который нагнало с дальних гор. Нельзя разложить костер: по нему нарушитель сориентируется и обойдет опасные для него посты. Он жмется к скалам, но разведчики напали на его след и перекрывают пути отхода. Вот-вот схватят вооруженного до зубов нарушителя. А тот, понимая, что пришел конец, достает бесшумный пистолет и готовится разрядить его в ближайшего из разведчиков…
        Пантелей охотно отдал бы свою теплую и сухую постель любому из ребят, мерзнувших в эту ночь в горах. По небу бежали облака. Порой они закрывали окна, и в палате воцарялась плотная тьма. Порой они проносились, задевая луну краем, и в палате играл переменчивый свет, от которого кружилась усталая голова.
        18
        Он никак не мог сообразить, почему его будят? Он ведь не спит. Закрыв глаза, он озабоченно думает о ребятах, проводивших операцию в горах. Никого из них он близко не знает: не было раньше до них дела. А теперь о себе забыть хочется, так беспокоит судьба тех ребят…
        - Ты не задохнулся под одеялом? — спросил Валерий Васильевич.
        И тут Пантелей понял, что закутан с головой, что утро наступило и пора вставать.
        Палата была почти пуста. Пантелей рванулся к двери, скатился с крылечка и — на футбольное поле.
        Зарядку проводил Валерий Васильевич: физруки ушли со старшими отрядами.
        Радио нехорошо молчало и мерещилось, что оно просто не решается заговорить, чтоб не проговориться, не выдать неприятные новости. Бывало, что этот болтливый и певучий колокол надоедал, от его неутомимой бодрости голова распухала. А теперь его молчание мучило.
        На утренней линейке дежурная вожатая прочитала по бумажке, что в этот день будет море, а потом отрядная работа. Вечером — кино. В патруль никого не послали.
        На море собирались вяло, точно под конец смены, когда все пресыщены им.
        И вдруг в серебристом колоколе щелкнуло, затем послышалось низкое гудение, пронзаемое тонким протяжным писком. На несколько секунд все смолкло, а потом слишком громкий мужской голос, захлебываясь и проглатывая окончания слов, пронесся над лагерем:
        - Перед рассветом разведка оперативной группы установила направление, в котором продвигается нарушитель. Предполагается, что ему помогают живые маяки или заранее скрытые в лесу радиопередатчики, испускающие специальные сигналы. Руководство опергруппы просит перекрыть долину и перевал севернее Кристининой погибели. О принятых мерах доложить в полевой штаб опергруппы — у водопада, что в юго-восточной части Лупанова провала.
        Радио резко выключилось. На линейку прибежал начальник лагеря:
        - Пятому и шестому отряду выступить через двадцать минут!
        Двадцать минут не прошло, а все были готовы. С собой ничего не брали — ни продуктов, ни теплой одежды.
        Позавтракали и пошли по дороге, по которой в лагерь привозили продукты. Широко раскатанная, пыльная, с белыми от пыли кустами по сторонам, она едва заметно поднималась в гору. Никто ребят не подгонял, но двигались быстро.
        Километра через полтора ребят встретили двое мужчин в гражданском. У каждого — охотничье ружье. Они показали Валерию Васильевичу схему, и он велел отрядам свернуть с дороги на тропу. Тут было потруднее — узкая тропа шла вверх и вверх по крутому склону горы. Часто попадались угловатые глыбы, узлы выпиравших из земли корней.
        Муторно было на душе у Пантелея. Если бы он не смолчал, если бы заранее установили наблюдение за нарушителем, может быть, всего этого не затевали бы, не рисковали бы жизнями ребят, не задали бы лишних забот пограничникам. Тот ли, не тот ли нарушитель, а все проще сложилось бы. Натерпелся бы стыда старый пограничник Пантелей Кондрашин, будь он жив и знай, что натворил его внук Пантелей Кондрашин. Накостылял бы дед внуку, показал бы такую славу, что век помнилось бы!
        Теперь и не исправишь наделанного. Поздно исправлять. Малюсенький шанс останется, если нарушитель, которого ловят, не имеет отношения к его, кондрашинскому, нарушителю. Тогда есть смысл в операции «Дозор». Ее надо провести. Не одному, а с пограничниками, перед которыми необходимо повиниться. Рассказать им все, а они пусть решают, как быть с самозваным и незадачливым помощником… Только кому сказать? Тем мужчинам, в гражданском? Они — добровольные дружинники, близкие друзья пограничников. Валерию Васильевичу? Он сегодня тут командир. Но ни дружинники, ни Валерий Васильевич не смогут принять срочных мер. Так что лучше повременить, пока не появятся сами пограничники…
        Тропу близко обступили деревья. Ребята хватались за стволы и нижние ветви, чтоб не потерять равновесия и не покатиться по склону, не ободраться о камни и сучья.
        Девчонок пропустили вперед: замыкающим приходится тяжелее. Но и впереди девчонкам было нелегко — строй смешался.
        Пантелей чуть прибавил ходу и оказался за спиной Капы Довгаль. Разговоров в строю не было — не до разговоров, каждый работал вовсю и берег силы. А обычно немногословная Капа пела. Вернее, что-то тихо напевала — не разберешь даже, что за мелодия, что за слова? Наверное, она так помогала себе. Пантелей следовал за нею шаг в шаг. Если она споткнется или поскользнется, — подхватит ее.
        Вывороченное с корнями дерево перегородило тропу, и Пантелей выскочил вперед, подставил плечо. Капа охотно оперлась и перелезла через ствол. Чтоб не подумали, что он для одной Капы старается, помог и Мите, и Ленке Чемодану, и Бастику Дзяку, а потом снова догнал Капу, обошел ее. Тропа зазмеилась вниз, к каменным завалам — продолжению тех завалов стен, что встречались за отрядным местом.
        Перевалили второй каменный завал, подошли к третьему. Здесь кусок стены хорошо сохранился. Возле него разрослись деревья и образовали замечательно замаскированную полянку.
        Валерий Васильевич объявил коротенький привал, развернул схему, сверил ее с местностью и распорядился:
        - Девочки остаются здесь и организуют полевой медпункт. Старшей назначается воспитательница пятого отряда — Ирина Родионовна Силисина.
        Девочки запротестовали, а Ирина Родионовна подчинилась безропотно:
        - Мы выполняем боевое задание и обязаны делать то, что нужно, а не то, что хочется…
        Без девочек темп движения возрос. На открытых и мало-мальски ровных местах Валерий Васильевич командовал:
        - Бегом!
        Колонна растягивалась, но передние успевали вырваться далеко вперед. Когда они переходили на шаг, задние волей-неволей подтягивались. Хоть и небольшой, но все-таки выигрыш во времени.
        Тропа повела в распадок. Чем ниже, тем мельче деревья, тем гуще кусты и сильнее пахнет сыростью.
        Перед тем как спуститься к ручью, Валерий Васильевич отдал приказ:
        - Мальчики из шестого отряда остаются здесь и перекрывают долину. Заслоны поставить и на правом и на левом берегах. Провести разведку вверх по ручью на пятьсот-шестьсот метров. Старшая — Валерия Васильевна Талина.
        Ручей форсировали вброд. Воды в нем — по колено. Дно каменистое. Берега мокрые, слабые — обрушиваются под ногами.
        Мокрые и грязные мальчики из пятого отряда торопливо выходили из долины. До театра боевых действий — рукой подать, и стоит ли обращать внимание на грязь и воду?
        Поднимались непрерывно. На отдых ни секунды не решались израсходовать: нарушитель не станет ждать, пока ты рассиживаешься, выливаешь воду из обуви, соскабливаешь грязь с одежды.
        Митя растер пятку, но попросил Пантелея никому не говорить. Сбросил тапочки, пошел в носках, как тогда, когда пытался бежать из лагеря, уехать к маме. Митя устал, но не жаловался. Волосы мышиными хвостиками прилипли к потному лбу, щеки раскраснелись, губы обветрились. Митя дунет под нос, собьет капельку с кончика и упорно идет дальше.
        Бастик Дзяк прямо-таки летит над тропой. Пушинка, а не пацан. Светлые кудри его откинуты назад. В глазах горит жажда боевых приключений.
        «Полковник» Багров неутомим. Он выговаривает себе должность в отряде, а Забрускин расхолаживает его: все тут рядовые, и нечего в начальники лезть!..
        Дорога открылась внезапно! Лес оборвался. И на небольшой вытянутой, поляне забелела разбитая каменистая дуга, огибавшая голое сухое дерево, все в наростах, на изломанных ветвях — клочья мха и отставшей коры. Не дерево, а леший! Большая ветка обломилась, но не упала на землю, а повисла на уцелевших волоконцах. Незаметные струйки воздуха толкали ее, она раскачивалась и скользила по стволу. Слышался жалобный скрип — леший звал кого-то, жаловался на старость и хвори…
        - Здесь мы и перехватим дорогу, — сказал Валерий Васильевич. — Из лесу не выходить, соблюдать тишину.
        - Он и сюда забежать может? — с надеждой поинтересовался Бастик.
        - Вполне. Место заброшенное. Ни души…
        Словно в опровержение слов вожатого, за дорогой, на опушке, возникли фигуры лейтенанта Дашкевича и пограничника с автоматом. У ног лейтенанта стоял старый Буран.
        Солдат и Буран остались в тени, а лейтенант Дашкевич перебежал дорогу, попросил у Валерия Васильевича схему.
        - Тут и останется часть вашей группы во главе с вами. Моя — за дорогой. В пятидесяти метрах по дороге — скалы. Выслать туда дозор. Прошу выделить надежную группу связи, которая пойдет в полевой штаб опергруппы и доложит обстановку. Наша рация вышла из строя. Если удастся устранить неисправность, мы продублируем донесение.
        Валерий Васильевич назначил Пантелея старшим группы связи и спросил, с кем бы он хотел пойти?
        - С Багровым… С Янцевичем…
        Бастик выдвинулся вперед, захлопал себя по груди:
        - С Дзяком…
        Олег отвернулся: мол, все равно одних приятелей наберешь!
        - С Забрускиным…
        - Впятером справитесь, — сказал лейтенант. — Точный маршрут сообщу по пути. Я провожу вас…
        Впереди шли Багров и Дзяк. Пантелей с лейтенантом замыкали. За группой увязался Буран. Он все время отставал, и Санька Багров предложил нести его, старого.
        - Что вы, он обидится! — отверг эту мысль лейтенант. — Он — гордый пес и не согласен считать себя стариком! Не беспокойтесь, он все равно придет, куда надо. Чего-чего, а след он не потеряет!
        Бурана оставили в покое, и он затерялся в кустах позади.
        Пантелей тронул локоть лейтенанта, и тот понял, пошел медленнее:
        - Мне надо что-то сообщить вам. По секрету…
        - Говори, нас тут подслушивать некому.
        Пантелей без утайки все выложил. Даже про учебную гранату, про деревянный автомат и обрывок веревки, хотя теперь сознавал, что это вооружение вызовет смех у военного человека.
        Лейтенант слушал внимательно и серьезно. Пантелей ждал, что лицо офицера посуровеет, но оно оставалось спокойным. Когда Пантелей закончил, лейтенант кивнул, дружелюбно улыбнулся:
        - Наши дозорные засекли тебя. И того, за кем ты ведешь наблюдение. Разговаривать подробно нам некогда. Одно скажу тебе: мы преследуем не твоего нарушителя. И будь спокоен: там все в порядке.
        Лейтенант велел задержать группу. Ребята окружили его, и он отдал приказ, быстрый и четкий:
        - Следуйте отсюда прямо вверх до тропы. Затем — по тропе вправо гребнем до перекрестка, на котором лежит длинный валун. Там снова повернете вправо и выйдите в долину. У ручья — палаточный городок. На северном склоне — штаб. Доложите начальнику штаба опергруппы, что мы пока без рации. От графика не отклоняемся. Доверенный нам район прикрыли. Задачу выполним… Повторите приказ!
        Пантелей повторил и добавил:
        - Группа к выходу на задание готова!
        Лейтенант взял под козырек:
        - Выполняйте!
        19
        Сделав несколько шагов по лесистому отрогу, Пантелей оглянулся: смотрит лейтенант вслед? Офицера на дороге не было. Доверяет, значит. Проводил, сколько необходимо, отдал приказ и пошел обратно: и других дел хватает. А это дело возложено на надежных людей.
        Доверие взрослого окрыляет ребячью душу. Пантелей вроде бы не ощущал крутизны — так стремительно поднимался на отрог. Поручи ему лейтенант Дашкевич взобраться на Казбек за один час — взобрался бы!
        Недавние тревоги рассеялись. Смешно: вел наблюдение и думал, что пограничники слепы! У тебя только мысль шевелится, а они уже действовать станут! Хоть десять нарушителей в десяти направлениях пусть кинутся — всех пограничники перехватят, а сами не смогут — найдут помощников! К любому нашему на побережье обратятся, и любой бросит все и подчинит себя пограничникам.
        Жаль, конечно, что не удастся своими руками скрутить шпиона и притащить на заставу. И этого, что в горы уходит, и того, что из моря вылезает, возьмут пограничники. Каждому — свой срок. Никуда не денутся…
        Никуда не денутся! В этих словах была не только уверенность в силах пограничников, но и гордость за себя и свою группу. И он, и его группа — тоже оплот, который ни щелочки не оставляет на границе. Не то, что для чужого человека, для мухи не оставляет!..
        Перед подъемом Пантелей не сказал, кому и где идти. Порядок в группе сложился сам собой. Митя Янцевич, довольный тем, что Пантелей выбрал и его, держался за командиром вплотную. На это место претендовал и Олег Забрускин. Он старался оттереть Митю, но безуспешно — неудобный подъем не давал Олегу зайти сбоку, а потом и выскочить вперед.
        Бастик Дзяк скакал козликом, зыркал глазами по сторонам, оборачивался назад: ему хотелось все видеть и все слышать, не упустить, если что случится. Но ничего не случилось и Дзяк докладывал сам себе, что «по пути следования все в порядке». Пантелей предупредил его: «В лесу не орать». Это — труднейшая задача, но пока Бастик с нею справляется. Тем более, что на крутом склоне не очень-то поорешь.
        Санька замыкал. Он и на этот раз попытался поделить посты и присвоить звания. И, так как сам был «полковником», щедро произвел Пантелея в генералы. Баловство, а приятно! Однако старшему группы связи не пристало поддерживать баловство, и Пантелей сухо заметил:
        - Багров, силы зря не трать!
        За деревьями не было видно гребня. Из-за этого не удавалось определить — много ли прошли, сколько еще осталось до первого поворота? Сейчас они уходили от дороги. Потом будут двигаться параллельно ей — это легко представить. А потом вернуться на продолжение той же дороги и дальше по ней — до штаба. Крюк дают. Для чего?
        Забрускин о том же подумал.
        - Слышь, Пантелей, — наступая на пятки Мите, сказал он, — мы не прямо к цели добираемся. С чего бы это?
        - Командованию виднее: оно знает то, чего мы не знаем, — ответил Пантелей.
        - Так мы ж лишнее протопаем! Крюка даем!
        - Если надо будет для дела, три крюка дадим! — отрезал Пантелей.
        - Не додумался и думать не хочешь! Тоже мне — командир! — Олегу не удалось навязать свою мысль, и он злился: — Приказ приказом, а действовать надо по обстановке. Вот на ринге, например…
        Пантелей счел благоразумным не поддерживать этот, не военный, разговор, хотя на языке вертелось: «Мы — не на ринге».
        Путь преградила узенькая насыпь. Ее преодолевали на четвереньках, цепляясь за корни. Выше сопки деревья расступились и открыли тропу.
        Забрускин обошел Митю и Пантелея, первым вышел на тропу, огляделся:
        - Курс выдерживаем точно… Дадим людям передохнуть?
        Роль подчиненного не устраивала Олега, и он стремился разделить власть с Пантелеем.
        - Времени не терять, — обращаясь сразу ко всем, сказал Пантелей. — Привал — возле валуна…
        Тропа на гребне была неширокая, но прямая. Идти по ней было легко. Олег затесался между Пантелеем и Митей и, будто до этого не делал никаких попыток взять командование на себя, рассуждал, как бы с самим собой советовался:
        - Странный маршрут получается. Буквой «П» идем. Вырисовываем эту букву. А задача-то какая? Из кончика одной ножки добраться до кончика другой ножки… Если взять наискосок, будет ближе. Быстрее будет. Просчитаться лейтенант не мог. Правда, не мог?
        Уважительное суждение о лейтенанте смягчило Пантелея:
        - Не мог, чего там говорить! Перед ним карта была — это уж точно!
        - Вот, — вернулся к своим размышлениям вслух Олег. — Так почему лейтенант не велел срезать угол? Не зря же? Не зря…
        - Не понимаешь? — подал голос Санька. — Мы обходим место, где нам почему-то нельзя находиться!
        - Там нарушитель! — воскликнул Бастик и осекся.
        - Вот, — подхватил Олег. — Нарушитель там или еще что-то такое. Мы не должны выдать себя. Почему? А потому, что нарваться на того нарушителя опасно!
        - Да что, мы такой группой не справимся с одним нарушителем? Справимся! — Санька даже остановился. — Мы, получается, убегаем от него, а его поймать надо!
        - Приказ есть приказ, — неуверенно возразил Пантелей.
        В нем боролись два желания: одно — точно выдержать заданный курс, другое — проявить самостоятельность, показать свою сметку, явиться к месту назначения побыстрее, а если повезет, то…
        - Жалеют нас, маленькими считают, — обиженно произнес Бастик. — А если мы со всех сторон накинемся, кто вырвется?
        Олег умело подливал масло в огонь:
        - Разработаем план, а ты, Пантелей, утвердишь. Рисковать без ума не будем. Ушки на макушке. Смотрим в оба! Если наткнемся на нарушителя, то по следу направимся, в штаб нарочного пошлем. Нам еще спасибо скажут!
        - Мы как раз из-за этого нарушителя шатаемся по лесу. Так чего ж кидаться в сторону! Санька полностью соглашался с Олегом.
        - В общем так, — принял Пантелей решение. — Идем напрямик. Себя все ж таки не выдаем: у нас точная задача. В случае чего — действуем по обстановке. В пути — ни шага от взятого направления. И ни звука!
        - Я за тыл отвечаю! — вызвался Санька.
        - Я впереди и смотрю вперед, — распорядился Пантелей. — Забрускин наблюдает за всем, что справа, Янцевич — слева. Дзяк слушает вовсю. Чтоб ни звука не пропустил!.. За мной!
        Пантелей сошел с тропы. На сердце поскребывало, но шаг сделан. Нечего переживать: надо решать задачу!
        На этом склоне лес был чистый и здоровый. Дубочки ровные, молодые, лишь кое-где между ними попадались старые, могучие дубы, как шрамами, покрытые черными, грубыми наростами.
        Санька Багров и Бастик Дзяк начали было фантазировать, как заметят нарушителя, незаметно перекроют ему пути и внезапно налетят на него, растерянного, обезоружат и свяжут веревкой, оплетенной из разорванных рубашек.
        Пантелей пресек этот разговор: он отвлекал от главного. Если бы у пограничников работала рация, то они донесение передали бы немедленно. Значит, чем скорее группа связи доставит в штаб донесение, тем лучше. Первоначальный маршрут изменен именно для этого — для наилучшего выполнения приказа.
        К дубняку примешался орешник. Заросли становились все гуще. Под ногами — сырая листва, бледные скользкие грибы, трухлявый хворост, покрытый плесенью. Вниз по склону катились струйки воды, комариного размера ручьи.
        Обзор ухудшился, и Пантелей приказал всем слушать, быть втройне бдительными.
        Чтоб не упасть, хватались за ветви, производя шум. Оттого приходилось часто останавливаться и прислушиваться.
        Неясный гул насторожил группу. Задержались, переглянулись.
        - Вроде вода, — Санька Багров даже присел, ловя звук по-над землей. — Вода…
        Пантелей опустился на колени, приник к земле ухом:
        - Похоже…
        Прошли еще немного, остановились. Гул, сначала казавшийся однородным, распадался на голоса: на ровный и унылый, на прерывистый и скачущий, на звонкий и мелодичный.
        Чем дальше, тем этот хор слышнее.
        Да, это была вода. Она откуда-то падала, рассыпалась, играла на много ладов.
        В сообщении опергруппы, переданном по радио, упоминался водопад. Неужели добрались до него? И так быстро! Ликование поднялось в душе Пантелея: без помех достигли цели! Не только передадут донесение, но и доложат, что попутно провели разведку, пересекли опасный район и ничего подозрительного не обнаружили! Для штаба такие вести, как хлеб!
        Чтоб не расхолаживать ребят и не вызывать шумной радости, Пантелей не поделился своей догадкой. Приказал всем оставаться на месте, а сам продвинулся вперед, повисая на ветвях и едва держась на скользкой земле. Если бы он сорвался…
        Да, если бы он сорвался, не собрал бы костей: он вышел к узкому и глубокому ущелью. Оно уходило влево и вправо, скрываясь в туманной мгле. По каменистым стенам, оставляя черные и ржавые следы, срывались обильные потоки.
        - Группа — ко мне, — упавшим голосом позвал Пантелей.
        Ребята подошли и долго подавленно молчали.
        - Поняли, почему нас послали в обход? — жестко спросил Пантелей. — Мы не выполним приказ.
        - А если вернемся? — не веря в эту возможность, спросил Митя.
        - Хоть вернемся, хоть здесь сидеть будем — задание мною сорвано, — казнил себя Пантелей. — Я — старший, я и виноват!
        - Старший, старший! — передразнил Санька. — Вместе свернули, вместе и отвечать!
        - Вместе, вместе! А если все это на пользу нарушителю? — Пантелей заморгал, чувствуя, что в уголках глаз становится горячо — слезы накапливаются. — Это же не игрушки! Проиграл, покраснел — и все!
        - Да, командир, нехорошо у тебя получилось, — как бы отделяя себя от Пантелея, которому и отчитываться, и ответ держать, — сказал Олег. — Вперед не пойдешь и назад идти — толку нет! Были бы у нас голуби для связи. Им эта дыра — раз плюнуть!
        - Я вот тебе садану, — разъярился Санька. — Плюнешь тогда! Там внизу и плюнешь!
        - Ребята, перессоримся, хуже будет! — Митя завороженно смотрел на потоки падающей воды. — Давайте подумаем, может, что придумаем!
        Пантелею на миг показалось, что все — далеко, что на все — на лес, на ущелье, на ребят — он смотрит издалека. Он — сам по себе, они — сами по себе. Ребята могут пойти дальше или не пойти, ребята могут вернуться. А он должен, хоть птицей, хоть ящерицей, хоть ветром, хоть водой, промчаться над всеми этими препятствиями. Или сказать: я, ребята, не я, и беритесь, ребята, за все сами… Ему стало жутко: как же так — надо двигаться дальше, хочется двигаться дальше и — нельзя? Нельзя!
        А если случится чудо? Скажем, поблизости обнаружится мост через ущелье. Или повиснет над группой вертолет — садитесь, подвезу! Или снизу покажется разведка, высланная штабом, — передашь донесение, а потом пусть ругают! Пусть ругают, лишь бы делу не навредить…
        Пантелею казалось, что времени прошло много. Но почему-то ребята не проявляли нетерпения. Даже Бастик Дзяк молча ждал, что скажет командир группы, и бросал в ущелье комочки сырой земли. Пантелей жестом попросил ребят оставаться на месте, а сам взялся за длинную гибкую ветвь и подобрался к самому краю, лег, глянул вниз:
        - Бастик, брось еще один катышек…
        Черный шарик скользнул по стенке, зацепился за корень, отскочил, стукнулся о выступ и, рассыпавшись, исчез.
        - Ну, что там? — свистящим шепотом спросил Бастик. — Может, еще катануть?…
        - Хватит! — Пантелей подался вперед. — Сань, подберись, возьми меня за ноги… Держи покрепче…
        Санька больно сцепил пальцы на лодыжках, но Пантелей терпел: пусть больно, лишь бы не сорваться.
        Он высунулся настолько, что видел под собой стену до дна ущелья.
        За черным карнизом переплетенной корнями почвы начинался скальный откос, сырой, местами зеленый от мха, местами красный от потеков. Он уходил влево, охватывая каменную чашу, в которую обрушивался самый крупный поток. Вода в чаше клокотала, а найдя разлом, вспученно бросалась в него и катилась, обходя блестящие валуны. Там, слева, ущелье сужалось, будто скалы распались, раздробленные саблей. И в этой ране клокотала вода.
        - Напрямую тут верных десять метров, — сообщил Пантелей Саньке.
        Тот присвистнул.
        «Сюда бы веревку подлиннее! А я припрятанный клочок не взял с собой, недотепа, — пожалел Пантелей. — Как бы он сейчас пригодился!»
        - А если демешки снимем? — догадливо спросил Бастик.
        - Штаны потеряем! Что тут наши ремешки! — сдавленным голосом сказал Санька — он устал держать Пантелея.
        - Не психуй, — одернул Саньку Пантелей. — И ремешки понадобятся… Вижу какую-то плеть. Корень длинющий. До него добраться бы, а там… Тащи меня обратно…
        Работая руками, Пантелей попятился, сел. Санька, разминая за текшие руки, пыхтел рядом.
        - Принимаю решение: спускаться и идти дальше по ущелью! — сказал Пантелей. — Я спускаюсь первым… Снять и связать ремешки…
        Больше всего Пантелея пугал земляной карниз. Если он не выдержит и рухнет — в блин расшибешься. Карниз пружинил, и сердце сжималось в комок, и в горле так пересохло, что дышать стало больно; и в лицо бил сырой холод ущелья, но отступать некуда. Надо лезть, как ни в чем не бывало, чтоб ребятам не было страшно!
        Пантелей вытянулся и сполз на край, опустил ноги. В одной руке был конец ремня, в другой — гибкая ветка. Ноги повисли в пустоте. Пантелей подтянул их к каменному откосу, а потом посмотрел вниз — уступ был близок и на него можно было стать. Пантелей уперся в камень одной ногой, потом и второй. Не выпуская ремня и ветки, постучал ногой — опора крепка. Длинный и толстый корень висел рядом. Отростки его вцепились в камень. Взявшись за корень, Пантелей повис на нем — держит!
        - Как ты там? Живой? — Санька попытался улыбнуться. Это по голосу слышно было. Санька боялся за Пантелея.
        - Погоди!
        Пантелей, как по канату, спустился и оказался на серповидной площадке. На ней сидеть можно было и даже лежать. Трое-четверо вполне уместятся, если потесниться! А потом?… Пантелей посмотрел вниз, отвел глаза и снова посмотрел. Когда привыкаешь, высота кажется меньше. Да она и так небольшая — десяти метров, конечно, здесь нет. Отсюда, с площадки, слезть на дно проще — по выступам, по щелям, помогая друг другу, подсаживая да поддерживая!
        Возвратись на первый уступ, Пантелей перевел дух и, как можно спокойнее, сказал:
        - Давайте, ребята, по очереди…
        - А не сверзимся? — спросил Олег. — Ты уверен, что там безопасно?
        - Уверен!.. А не хочешь — иди обратно!
        - Сам иди! — голова Олега показалась над краем. — Один ты смелый!
        - Сань, — позвал Пантелей. — Спускай ребят, а сам последним — по ветке. Я тебя тут подхвачу.
        - Есть, товарищ генерал! — Санька балагурит, следовательно, все идет нормально. — Первым подаю Олега!
        Ноги Олега болтались над головой. Пантелею пришлось откинуться, чтоб не получить пяткой по носу.
        - Где ты там? — не глядя, спросил Олег. — Правильно спускаюсь?
        - Правильно! Мог бы и посмотреть!
        Пантелей поддержал Олега за ноги, помог стать на камень.
        - Вот по этому корню слезай на площадку и жди.
        Олег еще висел на корне, а вверху показались ноги Мити.
        - Ты вниз пока не гляди! — сказал ему Пантелей. — В стенку упрись взглядом и двигай! Сиди там с Олегом и без меня — ни шагу!
        Митя все делал молча. Ему было страшно, но он переламывал этот страх. И Пантелей никогда ни к кому не испытывал такой нежности, как сейчас к Мите. Он подстраховывал Митю, не думая о себе. Он тысячу раз грохнулся бы в пропасть, лишь бы оградить от этого Митю.
        Бастик Дзяк тарахтел, подбадривая себя и грозя кому-то, кто решил, что группа связи повернет назад и подведет пограничников.
        - Ты оставайся здесь. Побудешь здесь с Санькой, а потом, по моей команде, пойдешь вниз, — Пантелей помог Бастику устроиться на самом краешке выступа. — Санька тебя подстрахует!
        Багров пел вполголоса:
        Полторасыча сюда бы —
        увидал бы он меня:
        ох, ты, Санечка!
        Орионовну сюда бы —
        увидала бы меня:
        ох, ты, Санечка!
        Багров пел и сползал с карниза, держась за ветку. Связанные ремни змеей скользили перед ним. Пантелей подставил плечо, Санька сел на него:
        - Дальше понесешь, товарищ генерал?
        - Понесу! — с облегчением произнес Пантелей.
        Санька стал рядом, приникнув к стене:
        - Жду дальнейших указаний, товарищ генерал!
        - Когда я скажу внизу, ты по этому корню спустишь Бастика, а потом сам…
        Пантелей сошел на серповидную площадку, где сидели Олег и Митя.
        Слева скала выдулась — не подступишься. Справа, по отвесной стене, сбегала тонкая пленка воды. Но между площадкой и стеной была щель. Пантелей пробрался к ней, сунул руку — глубоко. Ниже щель раздавалась. По ней, растопырив руки и ноги, можно спуститься вниз, если не дрожать, не опасаться царапин и синяков.
        Пантелей втиснулся в щель, схватился за край площадки, растопырил ноги. Они дрожали, и пришлось подождать, пока в них появилась сила. Сантиметр за сантиметром Пантелей погружался в щель. Вот уже потерял из виду Митю и Олега, оставшихся на площадке. Вот из-за шума воды перестал слышать их голоса. Он смотрел на противоположную стену ущелья и работал руками и ногами, стараясь не обращать внимания на боль в боку, ободранном о камень.
        Поток, бежавший по дну ущелья, был уже близок. Пантелей опустил взгляд и увидел под собой глыбу. Дотянулся и стал на нее. Дальше ходу не было. Оставалось повиснуть на глыбе и спрыгнуть на камни. Повезет — устоишь. Не повезет…
        Он лег на глыбу, полез ногами вперед, зажмурился и рухнул на большой плоский камень. Повезло!.. Перевел дух и крикнул:
        - Я внизу, ребята! Митя, лезь по щели!.. Сань, пусть Бастик перебирается на Митино место. А ты потом — на место Олега!
        В чаше клокотала вода. Плотный грохот наполнял ущелье. В лицо летели мелкие брызги. Уши заложило, и в голове зазвенело.
        Митя долго не показывался, и Пантелея охватило беспокойство:
        - Мить, что там у тебя?
        Митя не отвечал.
        - Мить, ты слышишь меня?
        - Он почти внизу, — сказал Олег.
        Через минуту Митя был на скале:
        - А теперь как?
        - Повиснешь и спрыгнешь. Я тебя поймаю! Целься на этот плоский камень…
        - Пятки отобью!
        - А ты на носки опускайся. Я подхвачу тебя…
        Митя кулем ухнул вниз и упал бы, если бы не Пантелей.
        - Отходи, — сказал Пантелей, готовясь подхватить Олега.
        - Понял теперь, почему нас в обход послали? — спросил Олег так, будто предвидел эту историю, точно предостерегал Пантелея и теперь мог упрекнуть его в легкомыслии и ненужном упрямстве.
        - Сейчас даже эта глыба сообразит!..
        Пантелей рассердился бы, но то, что с одним препятствием, считай, справились, смягчило его.
        - Раз ты такой умный, ищи, как дальше нам идти, — сказал Пантелей, высматривая Бастика, который, весело болтая, спускался по щели.
        Вот он стал на глыбе, гордо окинул взором ущелье, тряхнул светлыми кудрями:
        - Дасступись, я иду!
        Он сел на камень и полез к краю.
        - Ложись лицом вниз! — крикнул Пантелей, но опоздал.
        Дзяка потащило, перекинуло набок. Он взмахнул руками и полетел на камни. Пантелей протянул руки, кинулся к нему. Удар по голове свалил его. Он растянулся на плоском камне, а Бастик рухнул на него. «Хорошо, что не Санька, не Олег», — подумал Пантелей, и темнота заволокла ему глаза.
        Длилось это недолго — секунду или две. Пантелей открыл глаза, увидел Саньку.
        - А я думал, что ты — все!..
        - Что-то мне холодно!
        - Тут всем холодно. Кости целы?
        Пантелей ощупал себя:
        - Все целы. А Дзяк?
        - Он ногой сильно трахнулся… А ты на целую минуту обмер.
        Пантелей сел, потом поднялся на ноги. Его слегка покачивало. Он оперся о глыбу, закрыв глаза, потряс головой — полегчало.
        Бастик сидел, поглаживая щиколотку правой ноги и морщась.
        - Я не смогу идти, ребята. Вы продвигайтесь дальше, а потом вернетесь за мной или пришлете кого-нибудь…
        - Ты брось это, — Пантелей опустился возле него, потрогал пальцами ногу — она отекла. — Где это видано — товарища бросать?
        - Ты еще попроси, чтоб тебя пристрелили, не оставляя на плен и муки! — Санька подхватил Бастика под мышки, поднял: — Вторая нога цела? Попрыгаешь? А нет — полезай мне на спину!
        - Будем по очереди нести. По двое! — сказал Пантелей.
        - По этим камням? И сами не дойдете, и меня не дотащите. Вдемени мало, жмите дальше побыстдее.
        - Опирайся на Саньку и Олега — это приказ! — Пантелей окликнул Олега. — Проходы есть?
        - По камням скакать придется, — ответил Олег, возвращаясь. — Тут никто до нас не ходил. По крайней мере, следов не видать. Что там нас ждет — не угадаешь. Может, все-таки оставим тут Бастика?
        - Берись, разведчик! Дороги испугался! — возмутился Санька. — Свою шкуру жалеешь, а друг пусть пропадает?
        - Вы еще выставите меня плохим товарищем! Я о деле пекусь!
        - Прекратили разговоры, — потребовал Пантелей. — Выполняйте приказ!
        Олег подставил плечо Бастику.
        - Я иду впереди, — сказал Пантелей. — За мной — Олег и Санька с Бастиком. Митя — замыкающим. Когда мы с Митей потащим Бастика, впереди пойдет Санька, Олег — замыкающим. Не шуметь. Следить, чтоб камни не срывались и не гремели. Прижиматься к скалам, чтоб не обнаружить себя. Если нарушитель наскочит, он нас одной гранатой прихлопнет или, как цыплят, перестреляет…
        В вечную тень был погружен этот узкий каменный коридор. В воздухе висел холодный пар, пахнувший мохом и водорослями. Солнце сюда не заглядывало. Вверху, заслоненная деревьями, едва угадывалась синяя полоска неба.
        Все это угнетало, и никто не поддержал Саньку, когда он сказал, что группа связи молодцом — такого препятствия не испугалась! Не до восторгов, не до самовосхваления. Напротив, Пантелей часто говорил себе, что командир группы из него получился никудышный. Старался, старался, а все как-то по-дурному складывалось, вроде не он командир, а какая-то нелепица-судьба над ним начальница: вертит им, добрые намерения переиначивает… Препятствия не испугались! Не нарушили бы приказа, не пришлось бы, в это ущелье лезть, жизнью ребят рисковать. Бастик ногу не повредил бы. Хорошо, если дальше все благополучно пойдет. А если впереди — новые препятствия?
        Ущелье порой так сужалось, что, раскинув руки, можно было достать обе стенки. Поток то углублялся, то растекался, то забивался под скалы, то взбухал перед естественной запрудой и тугими серебристыми струями повисал над валунами.
        Ребятам приходилось иногда под страшными карнизами идти, иногда — по воде. Сверху капало, как в дождь. Ноги скользили по камням, от напряжения мускулы болели, но отдыхать некогда было — и так много времени потеряли.
        Бастик Дзяк висел на плечах у Саньки и Олега. Он пытался опираться на здоровую ногу, но это не всегда было удобно — не по ровному асфальту шли.
        В одном месте перелезали через груду больших камней.
        Уже почти одолев преграду, Бастик потерял равновесие, свалился и ободрал колени:
        - Все, ребята! Больше не могу! Оставьте меня здесь — место приметное, найдете!
        - Ну и черт с тобой! — Олег и сам крепко стукнулся. — Намучились с тобой, а ты — нет чтобы молчать! Еще выламываешься тут!
        - Чего разорались? — Санька с опаской поглядел вверх. — А если нарушитель где-то бродит? Вот и наведете его на нас!
        - Не психовать! — потребовал Пантелей. — Бастик, если бы я повредил ногу, ты бросил бы меня? Молчишь? Не бросил бы! И мы тебя не бросим! Дальше мы с Митей понесем тебя!
        Пантелей и сам начал нервничать, поэтому и распоряжался отрывисто, требовательно, чтоб ребята были уверены: командир не раскис и им не даст раскиснуть!
        Ущелье казалось бесконечно длинным — никогда не выйти из него! А оно оборвалось скоро, оборвалось внезапно, будто правая стена его опрокинулась, рассыпалась, образовав поляну. Лес обступил ту поляну, оставив широкий проход к воде. У опушки стояла палатка, а перед ней пылал костер. Бородатый плаврук Эммануил Османович рубил дрова. Девушки из первого отряда чистили картошку.
        - Скоро обед! — причмокнул Санька.
        Плаврук опустил топор:
        - Откуда? Почему? Зачем?
        - Мы направлены в штаб оперативной группы, — ответил Пантелей, давая понять, что большего он не скажет.
        Плаврук нахмурился, поправил мичманку:
        - Я — начальник тыла оперативной группы. В данный момент в гарнизоне старший по должности — я.
        - Мы направлены к начальнику штаба. Как к нему пройти?…
        Плаврук надвинул мичманку на лоб, обиженно поджал губы:
        - Двести метров вниз, а там — налево по склону…
        - Спасибо! Мы можем оставить у вас Бастика Дзяка? Первую помощь ему окажут?
        Плаврук осмотрел ногу пострадавшего, позвал одну из девушек, велел принести бинт, а сам подхватил Бастика на руки и — к палатке.
        - А мы — бегом! — махнул Пантелей ребятам.
        - Мальчики, погодите, — повариха, что была поближе к ним, отставила ведро с картошкой, вытерла руки о передник. — Товарищ старший в гарнизоне, можно я налью мальчикам компота? Они ж с дороги…
        - Разрешаю! — отозвался плаврук.
        Огромная молочная фляга почти до краев была наполнена. У ребят глаза разгорелись. Повариха щедро набрала компот в большие кружки. Выпили залпом.
        Санька на добавку намекнул, но Пантелей торопил:
        - Спасибо и на этом, нам — пора!
        Двести метров по сухому, по галечнику вдоль ручья — не расстояние. Ребята попали в широкую долину, густо заросшую высокой, в рост человека, травой и кустарником. Ручей пересек долину, потек дальше, скрывшись в лесистом распадке. Левая сторона ущелья постепенно сошла на нет — о ней напоминали лишь изломанные уступами скалы, на которых зеленел молодой лесок. К нему вела недавно протоптанная тропинка.
        Ущельный холод выходил из ребят. Наверное, из-за этого щекотало в носу.
        - Аахх!.. Чхи!.. — сотрясся Санька. — Ччч… хи!
        Он так оглушительно чихнул, что в лесочке отдалось.
        - Чего тут расчихались? — между деревьями показался парнишка с деревянным автоматом. — Другого места не нашли?
        - Побывал бы ты в той дыре, посмотрели бы тогда на тебя! — Санька закрыл глаза, сладко чихнул.
        - Кто такие? Что тут делаете? — грозно спрашивал парнишка.
        - Веди нас к начальнику штаба! У нас срочное дело! — сказал Пантелей.
        Парнишка подозрительно прищурился:
        - Кто вам сказал, что здесь штаб?
        - Некогда объясняться, веди, — настаивал Пантелей. — Будешь тянуть, мы тебя свяжем и сами пойдем!
        - Да я вас арррестую! Ишь — они меня свяжут!
        Из лесочка выбежал второй паренек, видно, начальник первого:
        - Старший — за мной! Остальные — здесь. Ты — с ними.
        - Ни шагу — от меня! — первый парнишка оттеснил Саньку, Олега и Митю. — У нас тут строго!
        Начальник кивнул Пантелею и пошел по тропе.
        Деревья и травы стремились разрастись, сцепиться, заполнить собой все, но скалы все равно выпирали из недр. Цепляясь за острые грани, зеленели плети ежевики. Из расщелин поднимались тоненькие деревца — вокалу запустили корни.
        Тропинка извивалась между скалами, взбиралась на естественные ступени.
        Ребята вышли на небольшую площадку, с которой просматривались часть ущелья, долина и начало распадка, в который устремился ручей.
        На плоской глыбе — карта, по углам прижатая камешками. Полторасыч что-то пометил на ней, взял бинокль, поднес к глазам.
        Пограничник настраивал рацию.
        - Товарищ начальник штаба, — обратился к Полторасычу парнишка, сопровождавший Пантелея. — К вам тут…
        Полторасыч опустил бинокль.
        - Лейтенант Дашкевич просил передать, — начал доклад Пантелей.
        Полторасыч прервал:
        - Знаю. Рацию наладили, и все, что нужно, передали нам.
        - Значит, зря мы…
        - Не зря… Я вас ждал. Сейчас получите новое задание!
        - Павел Тарасович, я обязан доложить. Я не по маршруту шел, а напрямик и по ущелью. Один из группы при этом пострадал.
        - Где он?
        - Там, где палатки, оставили…
        - Что с ним?
        Пантелей сказал.
        Полторасыч задумался.
        - Меня надо снять с командования, — выдавил Пантелей. — За нарушение приказа.
        - Дрейфишь, что ли? В себя больше не веришь?
        - Готов отвечать…
        - Это проще простого. Ты вот покомандуй и покажи, что умеешь учиться на своих ошибках.
        Движением руки Полторасыч подозвал Пантелея к карте:
        - Смотри вот. Сейчас ты здесь. Вернешься, пересечешь с группой долину и — на юг, не врезаясь в заросли. Прикроешь с фланга группу захвата. Ясно?
        Пантелей повторил приказ.
        - Мы на вас надеемся, — Полторасыч поднес бинокль к глазам: — Наступает решающий момент операции.
        20
        Горный отрог округло захлестнулся, как хвост громаднейшего ящера. Этот гигант прикрывал собой другого ящера, поменьше. Там, где заканчивался хвост «малыша», долинку загораживала пружинистая перемычка, ребята пробежали от одного края долины до другого и скрылись в зарослях.
        Почти сплошняком стояло держи-дерево, желтевшее бляшками-семенами. Светло зеленела листва кизила. Темнели пышные кроны: боярышника. Отцветающий шиповник держался в сторонке, словно хотел показать, что он не чета другим.
        В извилистых проходах стлалась густая и нежная трава. На открытых местах розовели головки чертополоха. Под кустами, в тени, синели запоздалые цветки барвинка. В сухом воздухе гудели пчелы, сверкали крылышками мелкие стрекозы.
        Ниже, обозначая того самого меньшего ящера, как бы щетинясь на его спине, росли бузина и высокая жесткая трава, вперемежку с камышом. Там задерживалась вода — перемычка не давала ей стечь.
        Велев ребятам залечь в зарослях, Пантелей замаскировался в ветках боярышника, оглядывая местность, пытаясь понять, где группа захвата, куда она движется? Но ни души не было.
        Неужели прав Олег Забрускин? Узнав о новом приказе, он заявил: «Нас загоняют на верхние ряды. Внизу будет заварушка, а нам останется смотреть, как в цирке».
        Хороший цирк — ни одного артиста, ни одного зрителя! Кроме группы Кондрашина. Да вдали, там, где должен быть палаточный городок, поднимается к небу голубая струйка дыма. Поварихи вместе с плавруком выдают, что поблизости есть люди. Чужак за это спасибо скажет. И обойдет опасное для него место.
        А вот где штаб, отсюда не поймешь. Хорошо устроился Полторасыч — сам все видит и остается незамеченным.
        Но что же все-таки делать? Как прикрывать фланг, если и саму группу захвата обнаружить не можешь? Продвигаться вдоль зарослей, лишь бы продвигаться? Толку с этого!
        Смотри лучше, смотри внимательнее. Дерево за деревом. Куст за кустом. Пантелей закрывал глаза, опускал голову, давал себе отдохнуть и снова — дерево за деревом, куст за кустом.
        На другой стороне долины качнулся куст. Ветра не было. Значит, там или зверь, или человек. Смотри, смотри!
        И высмотрел Пантелей — под кустом лежал мальчишка. За кустом сидел другой. Наблюдатели! Куст стоял на некотором расстоянии от опушки. И там, на опушке, маскировались ребята. У них, должно быть, та же задача: прикрыть с фланга группу захвата! Только с другого!
        - Ты не уснул там? — громким шепотом спросил Санька.
        - Тише! Давайте ко мне! Скрытно, скрытно!.. Лежать здесь, наблюдать и ждать! На той стороне — люди!
        Санька подполз к Пантелею, всмотрелся:
        - Вижу хлопцев из второго отряда!
        - Как они пойдут, так и мы! — сказал Пантелей.
        - А если они до вечера там будут? И мы до вечера? — спросил Олег. — Давай к ним связного вышлем. Может, у них свое, и к нам они отношения не имеют!
        «Тебя и пошлю», — подумал Пантелей, но приказа отдать не успел: засек, как ниже перемычки заходили верхушки трав и камыша. Ветер? Очень он судорожный. Такой и сюда долетел бы… Дело не в верхушках. Что-то внизу происходит, а в верхушках отдается.
        Вдруг там кто-то прячется?… Кто же?
        Донесся сухой треск, и успокоившиеся было верхушки снова заходили. Кто-то лез к ручью. Кабан на водопой?… Разведчик?… Нарушитель?…
        Треск повторился, и к ручью выбежали два пограничника с автоматами. Они что-то поискали на земле. Вернее, один искал, а другой, держа автомат перед собой, оберегал товарища от возможного нападения. Длилось это всего несколько секунд. Высоко вскидывая ноги, пограничники перемахнули ручей, выскочили на перемычку и решительно врезались в плотную стену бузины и травы с камышом.
        В тот же момент в самой гуще кто-то заметался, запетлял.
        Приближение пограничников заставило этого кого-то сделать выбор — удирать напрямую.
        Ребята из второго отряда тоже все видели. Не таясь, они пошли по опушке.
        - Шпион! Больше некому! — крикнул Санька. — Чего стоим!
        - Держим свою сторону, — Пантелей поднялся и, пригибаясь, пошел вдоль зарослей. — Не отставать!
        Преследуемый продирался все дальше и дальше — он спешил к лесу, в горы. Вправо ему не уйти — там второй отряд. Влево не свернуть — на группу Кондрашина наткнется. Впереди его тоже ждут, наверняка ждут!
        Пограничники разделились. Один двигался прежним путем. Второй выбежал из бузины и побежал вдоль нее. Фуражка — на затылке, китель потемнел от пота, на сапогах — бурая грязь и какие-то волосатые ошметки, отлетают, как комья из-под копыт!
        Скорость у пограничника, как у спринтера. Ребята были налегке и еле поспевали за ним.
        - Братцы! — застонал Санька. — Мы ж нарушителя можем голыми руками взять! Сами!
        - Ага! Давайте наперерез выйдем! Мы его быстренько! Он еле живой! Давай — вниз! — Олег кинулся было в сторону.
        - Отставить! Идти как приказано!.. Второй раз я от приказа не отступлю! — Пантелей и сам видел, что перехватить вчетвером одного они могут, но ни за что не соблазнился бы теперь, ни за что!
        Поведи он группу на захват и задержи шпиона, поняла бы Орионовна, что зря выставляла его захудалым нарушителем дисциплины; Ленка Чемодан закатила б речь в честь Кондрашина, который является гордостью пятого отряда; Капа остановила б на нем свои мохнатые глаза — чего удивляться? — иного и не ждала!..
        - Мы отвечаем за фланг, — напомнил Пантелей ребятам. И себе напомнил: пограничники уверены, что с этой стороны все в порядке, и занимаются своим делом. И Пантелей все, что полагается, предпримет, чтоб с этой стороны все было в порядке, чтобы ничто не угрожало группе захвата, ничто не помешало ей успешно закончить трудную и опасную операцию.
        А вообще-то, если по справедливости, к группе захвата относятся многие! Все, кто поднялись в дозор: добровольные дружинники из здешних жителей, и те ребята, что ночевали в горах, и Полторасыч, и Орионовна с девчонками на полевом медпункте, и Бастик Дзяк, пострадавший при выполнении боевого задания…
        Бузина и камыши становились мельче, почва суше. Мелькнула непокрытая голова — волосы мокрые, запорошенные травинками. Показались широкие плечи, брезентовая куртка. Человек остановился, дико озираясь, вскинул руку с заляпанным грязью пистолетом — таким муху не убьешь. Человек увидел пограничника, бежавшего вдоль бузины, швырнул в него пистолет и бросился назад.
        - Стой! — крикнул пограничник.
        Человек повернулся к нему, поднял руки. Пограничник наставил на него автомат, подошел — надо же обыскать. Может оказаться, что у врага второй пистолет припрятан и кинжал на поясе, а в уголок воротника ампула с ядом вшита… Достаточно куснуть и допрашивай потом мертвяка… Тут задержанный подпрыгнул, крутанул сальто и ногами выбил у пограничника автомат. Едва встав на ноги, потянулся к горлу нашего солдата, но сильный удар свалил шпиона — подоспел пограничник, что зарослями пробирался.
        Никто звука не издал во время этой схватки, будто немые дрались!
        Пантелей побежал наискосок, спеша к месту схватки.
        Справа подтянулась цепь — второй отряд подошел.
        С отрога спустился первый отряд, а за ним — лейтенант Дашкевич с Валерием Васильевичем и группой ребят из пятого отряда.
        Кольцо замкнулось. «Враг» был обезврежен. Но происходило странное: «шпион» вытер руки о траву, попросил:
        - Вась, дай закурить. Мои в болоте промокли!
        Пограничник достал сигареты:
        - Но загривку дать бы тебе, акробату этакому! Врезал так, что руки отсушил!
        - Вы тоже хороши! Обложили, как волка, в воду загнали и скулу чуть не свернули! — «шпион» закурил и поднялся: лейтенанта Дашкевича увидал.
        Лейтенант пожал руки пограничникам и «шпиону», а затем объявил:
        - Всем к палаточному городку. Разбор операции будет там. Потом обед и — в обратный путь!
        Лейтенант снял фуражку, подставив голову ветерку. Дело было сделано, и офицер отдыхал, пока участники операции строились.
        Пантелей подошел к лейтенанту, горько спросил:
        - Так все это — игра была?
        - Не игра! Учение было.
        - А как же с тем нарушителем? Что на море…
        - Там у тебя свое учение было. Провел ты его вполне удовлетворительно. Многого ты еще не умеешь, но мы тебя подучим. Считай, что ты первым зачислен в группу юных друзей пограничников. Эта льгота тебе за то, что ты не побоялся поставить перед собой трудную задачу… А «нарушитель» твой здесь. Можешь взглянуть на него.
        Лейтенант повел головой в сторону Валерия Васильевича.
        Пантелей недоверчиво покосился, а лейтенант с улыбкой подтвердил:
        - Он это, он! И сам я видел, что он ночами купается!
        - А конфеты, а транзистор? — тихо спросил Пантелей и тут же понял, что зря спрашивает: можно ведь догадаться, что конфетами лакомилась Валерия Васильевна, она и транзистор крутила, чтоб ей не скучно было, пока Валерий Васильевич в темноте плавает…
        Пантелей опустил глаза — света бы не видел! Выследил нарушителя — стыд один!
        Возвращаясь к своему отряду, Пантелей задержался возле вожатого:
        - Простите меня. Я вроде как подглядывал за вами. Я не хотел, так оно получилось…
        - Бывает! Я не в обиде. Не переживай!
        - А можно один вопрос?… Знак из камней выложили вы? Что он обозначает?
        - Знак? Из камней? На песке, что ли?
        - Ага. Я его не смог расшифровать…
        - Бывают знаки, обращенные к одному на свете человеку. Расшифровке не подлежат. Понимаешь?
        - Понимаю, — неуверенно сказал Пантелей.
        - Становись в строй…
        Пятому и шестому отряду предстояло замыкать колонну участников операции. Пантелей стал на свое место и смотрел, как на тропу выходили пограничники. За ними — дружинники из местных жителей с охотничьими ружьями. За дружинниками — первый отряд, и второй, и третий.
        Снова он подумал о том, что большая силища поднялась, чтобы прикрыть наши рубежи. А сколько еще народу поднимется, если что-то будет угрожать нашей Советской стране. Так было в гражданскую, когда наш народ встал против четырнадцати держав. Так было в Великую Отечественную, с которой не вернулся пограничник Пантелей Кондрашин. Придет пора, и дедовское место в боевом строю займет и он — внук пограничника Пантелей Кондрашин.