Почему? Наталья Юрьевна Дурова
... Вообще жить Татке с каждым днём становилось тяжелее. Всё ей было непонятно. А маме было не до неё. И когда утром, проснувшись, Татка говорила ей своё первое «почему», мама недовольно морщилась и небрежно принималась объяснять ...
Наталья ДУРОВА
Почему?
Обед теперь готовился наспех. Мама всплёскивала руками, быстро хватала шумовку и, обжигая пальцы, подымала крышку. Из кастрюли валил пар. Тогда мама бросала шумовку и, уменьшив огонь, уныло размешивала суп. Татке это очень нравилось. Всё было похоже на то, что делал у себя в кабинете папа. Разница была небольшая. То, что там делалось, называлось опытами, и есть это было нельзя. Здесь же почти всегда всё приготовленное нужно было съедать. Вот и сейчас мама налила ей суп, поставила тарелку на стол, нарезала булку:
— Ешь, ты же просила!..
Татка знала, что мама рассердится, если она будет долго смотреть в тарелку и искать там чего-то в прозрачной жижице. Поэтому, быстро выловив разваренный лук, Татка начала нехотя есть.
Этот мамин «суп без ничего», как и соседская тупоносая собака, которую нельзя даже пальцем тронуть, одинаково возбуждали в Татке негодование. Даже назывались они похоже: один бульон, другой бульдог.
Вообще жить Татке с каждым днём становилось тяжелее. Всё ей было непонятно. А маме было не до неё. И когда утром, проснувшись, Татка говорила ей своё первое «почему», мама недовольно морщилась и небрежно принималась объяснять.
Говорила она путано, с перерывами, а глаза её усердно рассматривали угол шкафа или, остановившись на окне, застывали. И Татке вдруг начинало казаться, что мама чужая. Ей хотелось спросить: «Почему так?» Но она не спрашивала и только отчаянно теребила подол маминого платья. Мама вздрагивала, хотела припомнить, о чём же её спрашивала Татка, и тут же забывала. Она по привычке поправляла на Татке платье или бант и, найдя что-нибудь не в порядке, обязательно бранила Татку. Татке становилось обидно, и она вдруг начинала горько плакать. Мама хваталась за голову, кричала, что у неё больше нет сил справляться с этим ребёнком, и, стуча каблуками, уходила на кухню. Успокаиваясь, Татка слышала, как она там гремит кастрюлями. После этого Татка становилась скучной и неразговорчивой. Она терпела свои вопросы до детского сада, но воспитательница Людмила Ивановна не всё могла объяснить и часто вместо ответа звонко хлопала в ладоши и начинала весёлую игру, которая увлекала и Татку.
С папой всё было иначе. Правда, его приходилось долго ждать с работы, и Татка иногда забывала свои вопросы, но на те, что оставались в памяти, папа отвечал так, как будто он читал книжку-малышку. Особенно когда у папы хорошее настроение.
Но теперь даже папа отвечал ей неохотно. Он почему-то всегда сидел у себя в кабинете, а в столовой и кухне появлялся редко. С мамой он почти не разговаривал. Татке было жалко его. И тайком, про себя, Татка сердилась на маму за то, что она стала другой. Татка многого не могла понять: были комнаты как комнаты, а теперь, пожалуйста, столовая мамина, а кабинет папин. И Таткина кровать постоянно кочует от мамы к папе.
С игрушками Татка поступила так: она просто поделила их поровну и в каждой комнате устроила свой уголок. Однако не все игрушки поделились: самую большую куклу Марьюшку никак не поделить. Татке не хотелось обижать ни папу, ни маму, поэтому, найдя ножницы, она присела на корточки около Марьюшки и, успокоив куклу, что ничего страшного не будет, произвела операцию. И сама после этого чуть не заболела. Огорчение было большое. От бедной Марьюшки после этого осталась груда опилок, несколько лоскутков и краснощёкая фарфоровая голова с мигающими глазами.
Когда всё это увидела мама, Татка сразу поняла: «Теперь несдобровать!» Лицо мамы покрылось красными пятнами. Она склонилась над Марьюшкой, но повела себя необычно. Минуту назад Татка была уверена, что мама вот-вот схватит бархатный пояс, замахнётся на неё и сейчас же поставит Татку в угол. Но мама беспомощно гладила льняные косы куклы и приговаривала: —Что же ты натворила? Зачем?
От прикосновения маминых пальцев стеклянные глаза куклы взволнованно заморгали. Нет! нет! Уж лучше бы Татку выпороли! Она не выдержала и бросилась к матери:
—Мамочка-а? Я-а не наро-оо-шна!
— Скверная девочка! Мой подарок и так испортить!
— Не буду больше! Никогда не буду-у!
— Теперь уже не поправить!.. И мама вдруг прижала Татку к себе, и они обе заплакали.
В передней резко позвонили. Звонок повторился, и Таткина мама, утирая слёзы, пошла открывать.
Держа в руках чемоданы, в переднюю с шумом ввалился Михаил Степанович, мамин «друг детства». Когда он появился здесь впервые, Татка была ещё совсем маленькой и ей было трудно понять, что такое «друг детства». Сначала ей казалось странным, что большой неуклюжий Михаил Степанович мог быть таким маленьким, как ребята из детского сада. Татке объяснили, что мальчики тоже вырастут и, когда станут взрослыми, будут друзьями Таткиного детства. Татка обрадовалась: ведь если все ребята будут такие, как Михаил Степанович, то и они будут приносить ей коробки, с конфетами и много игрушек.
Но сейчас, увидев в руках Михаила Степановича чемоданы, Татка даже растерялась. Она твёрдо знала: все нелады в доме только из-за него.
— Ты плакала, Маша? Что-нибудь случилось? Михаил Степанович встревожанно протянул маме руку. Но Татка схватилась за мамины пальцы и не выпускала их.
— Ничего не случилось. Просто Татка…
— Опять напроказила?!
— Толстый, жирный, поезд пассажирный! запрыгала Татка.
— Это так-то ты меня встречаешь? Ведь я теперь буду у вас жить.
От изумления у Татки открылся рот.
— Что? Всамделе? Татка настороженно придвинулась к матери и ещё крепче взяла её за руку.
— Всамделе!
— Нет! Татка посмотрела на маму, но та виновато отвела глаза в сторону. Не хочу…
И Татка выпустила руку матери из своих рук.
Они сидели вдвоём в маминой комнате и о чём-то говорили. Татке очень хотелось послушать, но каждый раз, когда она входила, её выставляли за дверь. Наконец она ворвалась в комнату и, торжествуя, показала на развязавшийся бант. Затем приходила застегнуть резинки, потом у неё развязался шнурок ботинка.
Вскоре им это надоело, и Михаил Степанович раздражённо сказал:
— Татка, подожди со своими шнурками! Мы тебя позовём.
Татка обиделась.
— Я к маме пришла… Мне мама говорит «неряха», когда шнурки развязаны. Вы хотите, чтоб я была неряха? И Татка посмотрела на маму.
Но мама была строгая и сердитая.
— Полно болтать глупости. Иди играй! Мама не завязала шнурки, оттолкнула от себя Татку и сконфуженно посмотрела да Михаила Степановича.
— Она с каждым днём становится забавнее, пробормотал он.
Мама вдруг быстро поднялась и вышла. Михаил Степанович пожал плечами, вошёл в кабинет и стал ходить по нему. Татка исподлобья следила за каждым движением Михаила Степановича. И вдруг увидела в его руках колбу с розовой водой, на которую папа разрешал ей только смотреть. Тут её терпение лопнуло. Она отбросила в сторону плюшевого зайца и, схватила Михаила Степановича за руку:
— Отдай!
— Что с тобой?
— Отдай лучше! упрямо повторила Татка и, подпрыгнув, ухватила колбу. Колба выскользнула из рук, упала на пол и разбилась.
На шум прибежала мама. Но Татка даже не взглянула на неё. Она опустилась иа колени и начала бережно собирать стекло.
Не сказав ни слова, мама вышла из кабинета. Татка порезала палец, но заплакала совсем не от боли. В её маленькой голове никак не укладывалось: как это мама ничего не сказала Михаилу Степановичу, что он взял колбу, когда Татку за это наказывали!
Михаил Степанович стоял над Таткой и молчал. Когда он хотел поднять её с пола, Татка ухватилась за ножки стула и завизжала. Потом притихла. Она всмотрелась в расплывшуюся лужу и, увидев в ней лицо «друга детства», вскочила на ноги и с ожесточением стала её топтать, приговаривая:
— Вот тебе, вот тебе!
Михаил Степанович позвал маму и пожаловался на Татку. Но мама схватила её на руки и, заливая йодом Таткин палец, вскрикнула:
— Помолчи!
У Михаила Степановича заалели кончики ушей, и он тяжело опустился в кресло.
Потом зазвонил телефон, мама сказала три раза:
— Да, да, да, и, обернувшись к Татке, объявила: Тебя ждёт в детском саду папа…
Татка целый день не могла понять, почему её не отвели в детский сад. Когда она спрашивала, мама как-то странно смотрела на неё и всё время повторяла:
— Так надо, надо…
Сейчас Татка заторопилась, побежала в переднюю и набросила на себя верёвочку с привязанными к ней варежками:
— Скорее, мама, скорее, а то все уйдут…
В дороге мама молчала и не спускала глаз с Татки. Или вдруг принималась её целовать. Татка несколько раз спрашивала у неё, зачем они идут в детский сад вечером, но мама по-прежнему твердила:
— Надо…
И только у самой двери детсада она сказала:
— Прощайся с ребятами, ты уезжаешь…
Прощаться было даже весело. Но, не успев толком со всеми проститься, Татка должна была идти в машину. Том ждал её папа.
В машине было тесно от чемоданов и ящиков. Кроме шофёра, папы и Татки, никого не было. Татка примостилась у папы на коленях и спросила:
— А где же мама?
Папа нахмурился, поправил Таткин шарф, закашлялся, потом ответил:
— Она ушла домой.
— Почему?
В это мгновение из-за угла показалась мама. Она бежала, на ходу запахивая пальто. Белый платок свалился с головы, но она даже не поправляла его. Татка увидела маму и испугалась. Она закричала:
— Хочу к ма-а-ме!
Папа открыл дверцу машины, выпустил Татку на тротуар. Она бросилась к маме. Мать схватила Татку на руки и, плача, принялась целовать её. Плакала мама так горько и безутешно, что проходившие мимо люди останавливались, а Татка не понимала, почему плачет мама, и тянула её в машину. Но мама не шла и опять начинала твердить своё:
— Нельзя мне, так надо, надо.
Папа вышел из машины и стоял в стороне, теребя перчатки. Татка побежала к нему, хотела что-то сказать, показывая на маму, но папа остановил её, прижал к себе и тихо, чтобы никто не слышал, сказал:
— Оставь её, Тата. Мама теперь не наша.
Татка рванулась от папы и закричала:
— Мамочка моя, не хочу, моя!.. Поедем, мама! Поедем же!..
— Не могу. Слышишь, Тата, нельзя. Надо. Так надо, повторяла мама, но в голосе её уже не было решительности. Мама закрыла лицо руками. Тогда Татка вернулась к папе и гневно прошептала:
— Ну и пусть! Не надо её брать.
Машина поехала, а мама всё стояла на углу, растерянно и безразлично разглядывая мостовую.
На вокзал пришла мамина мама Таткина бабушка. Она принесла пирожки и ещё чего-то, очень много, целую авоську.
Татка давно не видала бабушку, почти два месяца. Вообще этот год бабушка не приезжала к ним домой. Сначала она всё болела, а потом поссорилась с мамой и поэтому, когда звонила по телефону, то разговаривала с Таткой или с папой. Иногда в свободное время, в воскресенье, папа отвозил Татку на целый день к бабушке. Вот было весело!
Сейчас, войдя в купе, бабушка окинула всё хозяйским глазом и начала командовать:
— Значит, вещи на месте. Погоди, а где плетёнка с продуктами?
— Мама, да не волнуйтесь, всё будет в порядке.
— Как это в порядке, когда плетёнку наверх загнали? Ведь там же масло. Как ты будешь ехать четверо суток с ребёнком на верхней полке, не представляю!
Таткин папа посмотрел на соседа и рассмеялся. Дипломатический ход бабушки был удачен. Через несколько секунд Татка уже сидела на нижней полке.
— Осталось семь минут. Будь осторожен, Петенька!
Неожиданно бабушка обняла папу и заплакала:
— Кто бы мог подумать! Прости и меня, старую…
— Успокойтесь, мама! папа погладил бабушку по голове совсем как Татку, когда она плачет, достал платок и высморкался. Глаза у него покраснели. Татка тоже чуть не заплакала, но в это время объявили, что поезд должен ехать, а провожающим надо сойти. Бабушка заплакала ещё сильнее, заставила папу зачем-то присесть и снова поцеловала Татку. Потом папа пошёл её проводить. Поезд ехал сначала медленно, так что бабушка успевала идти рядом и махать Татке рукой. Вдруг поезд заторопился, и сколько бы Татка ни смотрела вбок, бабушки уже не было видно. Перрон быстро сменили пригороды, и когда уже совсем скрылась Москва, в купе вошёл Таткин папа.
У Татки опять было много вопросов, и главный из них приедет ли к ним мама?
Татку так и подмывало одним махом выпалить отцу мучившие вопросы, но в купе было много народу и ни одного знакомого. Татка застеснялась, отодвинулась дальше в угол и стала думать.
Она живо представила себе детский сад, своих подруг, и друзей, и Витьку Чупрыгина, который всё-таки ухитрился отколотить её на прощанье. Татка вспомнила это, и ей стало жалко свою маму. А что, если мамин «друг детства» такой, как Витька? Это тоже был вопрос.
Татка вздохнула, прислонилась к жёсткой вагонной подушке, похожей на диванный валик, но уснуть не могла. Она ворочалась, и всё время её не покидало чувство беды. Татка открыла глаза. Синий огонёк лампочки, дрожа, освещал купе, папа и двое соседей тихо беседовали. Татке показалось, что все о ней забыли, она обхватила руками подушку и громко заплакала:
— Мамочка, мамочка!..
Папа взял её на руки, стал успокаивать, но от этого Татка стала ещё сильнее плакать.
— Мамочка!.. Почему, почему она не наша, почему? плакала Татка.
Папа молчал.
А поезд ехал себе и ехал. Ему не было дела ни до маленькой Татки, ни до её «почему».
|
