Глупында Наталья Юрьевна Дурова
        Глупында — Инфекция — Кара — всё это имена одной вороны, которую мой друг Никита подобрал в больничном дворе. Мама Никиты лежала в больнице, и он ходил по утрам её навещать. К маме Никиту не пускали: корпус, где находилась его мама, считался инфекционным. Никита мог с мамой говорить только через окно палаты.
        Наталья ДУРОВА
        Глупында
        Из сборника «Звери-путешественники»
        Глупында — Инфекция — Кара — всё это имена одной вороны, которую мой друг Никита подобрал в больничном дворе. Мама Никиты лежала в больнице, и он ходил по утрам её навещать. К маме Никиту не пускали: корпус, где находилась его мама, считался инфекционным. Никита мог с мамой говорить только через окно палаты.
        Лицо у мамы было осунувшееся, жёлтое, и через зеленоватое стекло мамина голова, окутанная белым полотенцем, походила на самую первую фотографию бабушки, сделанную до революции. Теперь карточку увеличили. На ней бабушка была тёмной, неестественной, а фон сзади туманно-белый. Никита не любил эту фотокарточку и, увидев маму такой, испугался.
        — Ма-ма-а! Ма-а-мочка! — растерянно протянул Никита.
        — Как вы там живёте, ты не опаздываешь в школу? Кто тебе готовит обед — папа? — Мама радовалась Никите, радовалась тихо и очень печально.
        Папа готовит невкусно. Варил щи, забыл про картошку и положил лапшу. Потом утром кефир и всё время кефир. А сам ругается, почему по географии у меня тройка. Мамочка, ты же сама говорила, что нужно есть сахар, а кефир — кислятина, поэтому я и стал хуже учиться. Никита хотел всё рассказать маме, но почему-то жаловаться не стал, поднял на маму грустные глаза и бодро сказал:
        — Живём хорошо. Без тебя скучаем. Мам, тебя скоро выпишут?
        Мама хотела ответить, но замахала на Никиту руками и быстро пошла прочь от окна. Никита тотчас сообразил, что в палату вошёл врач и разговаривать с мамой больше нельзя.
        Вечером Никита позвонил ко мне:
        — Натка! Приходи поскорее! Нужно поговорить!
        «Раз звонит, да ещё вечером, значит произошло что-то серьёзное и ему нужно помочь», — решила я. Спешу, вхожу и слышу:
        — Ну, ты! Цып-цып-цып! Как тебя ещё там называть, чего не ешь! Цып-цып?
        Смотрю, Никита сидит на корточках, а рядом — ворона. Крылья обвисли, перья растрёпанные, будто кто-то ещё не успел её ощипать.
        — Смотри, какая! Её кормят, а она слюни распустила. Натка, больная она, а папа кричит: «Инфекция, сейчас же выбрось ворону вон! Чтоб к моему приходу духу её не было!» Эх, мамы нет! Попроси отца, он…
        Никите было тяжело, вороне — тоже. Да и мне, признаться, не легче. С одной стороны, Никита и больная ворона, а с другой — мы, взрослые, которые должны быть справедливыми. Я догадываюсь, откуда ворона, начинаю издалека:
        — Ты ходил куда-нибудь?
        — К маме.
        — А-а. Как мама себя чувствует?
        — Плохо. Вот была бы она сейчас дома… Чем ворону лечат? Скажи…
        — Подожди. Сначала выясним, откуда ворона.
        — Как?
        — Да очень просто, поговорим с ней, а ты где сам нашёл её?
        — На улице, — неохотно ответил Никита и отвернулся.
        — Так, так! Значит, шёл по улице, считал ворон и одной недосчитался? Сейчас я всё узнаю. Только ты, пожалуйста, выйди, я буду говорить с вороной наедине.
        — А ты можешь? Честно?
        — Спрашиваешь! Что, разве животных моих не видал? У меня, Никита, по птичье-зверушечьему языку всегда «отлично» было. Э, да ладно, выходи. Чем скорее всё узнаю про ворону, тем быстрее на крылья её поставим.
        Никита вышел. Я склонилась над вороной и осмотрела её. Дело ясное — птица больна и неизвестно чем. Оставлять её дома опасно для Никиты. Никита может заболеть. За дверью шорох и сопенье. Это он, конечно, подслушивает наш разговор. Что делать? Жалко Никиту, достается ему без мамы, а тут ещё ворону отнимать. Нет, не могу, решай, Никита, сам.
        — Никита! Никита!
        — Ну?.. — Никита входит настороженно, смотрит букой.
        — Чего ты сердишься? Рассказала мне ворона всю-всю правду. Не то что ты. Слушай, сейчас всё переведу тебе с птичьего на человеческий язык. Вороне двадцать семь лет, она твоя ровесница, тебе девять лет, а ей в три раза больше, но это неважно, вороны ведь живут не сто лет, как человек, а триста. Вот и считай. Была она в семье самая непоседливая и походила на папу. А папа у неё — самая настоящая ворона, вечно всё делал не так, раздражал всех. Дочка брала с него по глупости пример и тоже никого не слушалась. Когда ей говорили: «Не высовывайся из гнезда, не отлетай далеко от стаи, любопытной Варваре — нос оторвали», ворона про себя думала, что у Варвары нос мягкий — его можно оторвать, а у неё клюв твёрдый, попробуй оторви. Поэтому она постоянно с любопытством рассматривала всё яркое и блестящее, отлетая далеко от своей стаи. Однажды мальчишка выстрелил в неё серебряным шариком. Промахнулся. Она могла улететь, но шарик ей так понравился, что ворона схватила его в клюв, села на ветку, стала рассматривать, и вдруг — «трах»!..
        Даже не каркнув, только издав крыльями «ч-чох», она, подстреленная, упала на землю. Ну и что хорошего? С тех пор Глупында стала ещё глупее, а в народе, особенно у мальчишек, пошло птичье ругательство: «чокнутая, чокнутая!» А хорошо ли людям не только ругаться, а даже говорить по-птичьи? Подумай-ка! Глупында от глупости своей перестала признавать сверстников, дружила только со старшими и сама ничего не понимала в их жизни. Друзьям она надоела, они просто забывали Глупынду. Пшено, рассыпанное для голубей, или хлебную корку всегда поедали сами. Глупында становилась неказистой, от худобы перья её торчали в разные стороны, и вскоре стала она не вороной, а скорее «вороньим пугалом». Про учёбу ж она и слышать не хотела.
        «Не буду учиться. Не хочу ни читать, ни писать. Я самая худая, зато летаю быстрее всех, а тому, кто быстро перелетает с места на место, ни к чему наука».
        Как-то Глупында летала одна над городом и увидела большой дом. Дом — светлый, красивый. Даже люди все были одеты в белые халаты. Глупынде понравилось, но ещё больше понравилось то, что совсем недалеко от этого дома стояли огромные, в человеческий рост, металлические стаканы. Крышки их были открыты, и назывались они приятно и знакомо: «Помойка».
        «Правильно! Обязательно перед едой нужно вымыться. Это говорила даже бабушка. Помоюсь, помоюсь», — решила Глупында и, не задумываясь, искупалась в ещё дымящихся паром отбросах да принялась за обед. Наевшись до отвала, она вдруг показалась себе красивой. Зоб её раздувался, перья легли ровно и гладко. Пожалуй, среди ворон она сейчас выделялась бы и ходила важно, как голубь Дутыш. Прилетев в стаю, она молчала, злорадно оглядывая подружек.
        «Ни за что на свете не расскажу им. Сама всё съем».
        Молчала до вечера, а вечером, конечно, проворонила свою столовую. Наутро вороньё с жадным карканием бросилось за Глупындой.
        Прилетели к светлому дому, но завтракать осталась одна Глупында. Вороны были ведь постарше и уже успели прочесть в книге про больницу и болезни, которые называются красивым, но страшным именем «инфекция». Так у Глупынды появилось новое имя, и сразу она осталась одна, не захотела воронья стая летать с Инфекцией.
        Наутро люди увидели Глупынду возле помойки. Они принесли много еды, и Глупында обрадовалась, хотела было подлететь к своей найденной кормушке, но со вчерашнего дня она отяжелела, да и силы покинули ворону. Прошло часа два, а Глупында есть не могла. Она с трудом добралась к водосточной трубе. Хотела искупаться, распустила крылья и уж не могла их подобрать, так с распластанными крыльями и осталась сидеть, пригорюнившись, возле водосточной трубы. Тут ей и повстречался мой друг Никита. Ну, Никита, видишь, я всё знаю. Ведь ты Глупынду нашёл возле маминой палаты. Да?
        — У-угу! — ответил Никита и умоляюще заглянул мне в глаза. — Натка, ну не пропадать же ей, а? Натка, вылечи Глупынду. Честное слово, исправлю тройку по географии!
        — Хорошо, Никита, попробую и вылечить и выдрессировать твою ворону, но, учти, географию ты должен знать, и не только географию, а естествознание и всё, всё, что вы проходите в школе. Вот спросят у тебя ребята: «Никита, а где твоя ворона летает, какие страны видит, а может быть, она вообще неперелётная птица?» Что ты ответишь ребятам?
        Никита промолчал.
        Назавтра в моей квартире на подоконнике поселилась ворона. Первые дни была Глупында тихой, ничем не обращала на себя внимания. Даже собак не замечала. Вскоре она поправилась. А Никита мне покоя не даёт.
        — Натка, ты же обещала выдрессировать ворону.
        — Хорошо, — говорю, — Никита. Это не так просто, ведь сначала птицу приручить надо, чтоб никуда не улетала, сидела спокойно у меня на руке, на столике, где работу свою показать должна.
        Но Никита мой нетерпелив. Пошли мы с ним в «Детский мир», купили маленькие счёты, две одинаковые погремушки да пирамиду, что собирается из разноцветных колец.
        — Ну вот, Никита, дрессируй ворону сам.
        — Как? — удивился Никита.
        — А вот, чтобы ворона на счётах считать умела, клювом их передвигала, мы ей сегодня счёты поставим на подоконник, денька за два она к ним привыкнет.
        Потом…
        Прошло два дня. Никита прибегает:
        — Натка, а теперь можно дрессировать?
        Я улыбаюсь:
        — Что же, попробуй. Положи под счёты самое любимое лакомство Глупынды: мучных червячков. Да гляди внимательно, что птица делать будет.
        Положил Никита червячков под счёты. Глупында с какой стороны ни подойдёт к счётам, всё червячков достать не может. А потом передвинула кольцо клювом и достала червяка. Уперлась Глупында лапкой, клювом зло по счётам застучала, сразу передвинулись две костяшки. Ещё одного червячка съела. Теперь пошла работа. Наелась Глупында, а заодно и научилась передвигать костяшки.
        — Теперь, Никита, слушай меня внимательно. Несколько дней ты ворону заставляй так доставать себе завтрак, когда же она привыкнет — ты перехитри её. Задвигает Глупында счётами, а ты ей в руки завтрак сразу подай. Да ещё за каждое правильное движение увеличивай порцию. Освоит ворона счёты, принимайся за пирамиду, под каждое колечко положи ей крошки яичного желтка. Придётся Глупынде ради вкусного обеда разобрать всю пирамиду. А потом опять убери желток и за каждое снятое с пирамиды кольцо угощай Глупынду.
        Прошло полгода. Настало лето. Уехал Никита в лагерь, и в одно из воскресений отправилась я с мамой Никиты в тот лагерь погостить. Приезжаем. А Никита нас не встречает.
        — Занят он, — говорит нам пионервожатый. — Ждём вас. Скоро концерт начнётся.
        Сидим с Никитиной мамой в первом ряду.
        — Знаете, Наташа, а ведь Никита для вас сюрприз приготовил, — смотрит на меня Никитина мама и смеётся.
        Я на сцену гляжу. Там пианино стоит.
        «Ну, — думаю про себя, — наверное, сыграет сегодня в концерте Никита мою любимую „Осеннюю песню“ Чайковского».
        Объявляют Никиту. Выносят небольшой столик. Затем выходит сам Никита, а на руке у него сидит — кто бы вы думали? — Глупында. Гляжу на сцену и удивлясь, Никита точно копирует мои движения.
        — Ребята! Перед началом урока всегда раздаётся что? — спрашивает Никита у зрителей.
        — Звонок! — хором отвечают ребята.
        Ворона подходит к звонку, дёргает за верёвочку, раздаётся мелодичный звон.
        — Первый урок — чтение, — объявляет Никита.
        И ворона спокойно перелистывает книжечку, сделанную из фанеры.
        — А теперь посчитай на счётах. Правда, ребята, щёлкает, как настоящий бухгалтер! — хвалит Никита ворону. — Клювом птица защищается, клювом себе пищу достаёт. Вот сейчас Кара покажет вам урок физкультуры, как свой клюв закаляет.
        Стоит на столике приспособление, деревянное, вроде буквы «т», а по бокам висят погремушки, подходит к погремушкам ворона и лихо переворачивает их.
        — Молодец, Никита, самый настоящий дрессировщик! — аплодируем мы с мамой Никите.
        А после выступления Никита подбегает ко мне и говорит:
        — Ну, Натка, возьмёшь мою артистку Кару к себе? Хватит ей в самодеятельности быть. Пионервожатый говорит, Кару на сцену театра выпустить можно, она уже артистка.
        — Погоди, Никита, это разве не Глупында?
        — Она, конечно, она самая. Только посуди, Натка, такую умницу Глупындой называть просто обидно. Теперь она Кара.
        — Кара? — переспросила я.
        — Ну да! Каркает она точь-в-точь как здесь в поле дикие вороны. Услышит их карканье и отвечает. Я её выпустил, думаю, полетит в поле, а она нет, опять за мной и всё каркает, наверное, сердится, что расстаться с ней хочу. Эх ты, Кара, Кара, Карушка!
        Только произнёс новое имя Никита, как ворона сразу громко каркнула и стала чистить свой клюв о Никитину куртку.