Целоваться запрещено! (сборник) Ксения Драгунская
        В этом сборнике Ксении Драгунской собраны ее самые веселые и озорные рассказы о приключениях мальчиков и девочек в школе и дома, а также самые популярные пьесы для детей и взрослых.
        Ксения Драгунская
        Целоваться запрещено! (сборник)
        Ксюндра
        У меня было тяжелое детство. Можно сказать, мучительное. Я не читал рассказов и пьес Ксении Драгунской, вот и выросло черт-те что.
        Были, правда, рассказы ее папы Виктора Драгунского — про жизнь и приключения ее старшего брата Дениса. Благодаря этим рассказам я когда-то научился читать, а потом и писать, и теперь вот, видите, пишу это предисловие. А так бы вообще непонятно что получилось.
        Читать рассказы Ксении Драгунской в детстве я не мог физически — не потому, что их нельзя было достать (хотя достать нельзя было почти ничего — даже такую простую, одинаковую на всем протяжении вещь, как колбаса). Просто тогда Ксения Драгунская не могла их написать, потому что была примерно в моем возрасте. Она была одним из самых знаменитых младенцев своего времени, потому что в одном рассказе ее отца было написано, как Денису «вручается живая, свежая сестренка Ксения». Вот это она и была. Потом она как-то росла и развивалась, и когда мне было лет восемь-десять — самое время для чтения ее рассказов, — она как раз основала тайное общество «Все мальчишки дураки», сокращенно «Всемальдур». У этого общества был штаб, а также тайны. Тайны делились на те, которые мальчишкам можно выдать под пыткой, и те настоящие, которые нельзя. Поскольку все мальчишки дураки, они всегда удовлетворялись ненастоящими и прекращали пытку, так что Ксения Драгунская благополучно дожила до десятого класса, выпустилась из школы и поступила в институт кинематографии, на сценарный факультет. По ее сценариям поставлен целый
фильм с жизнерадостным названием: «Я вам больше не верю». Это серьезный успех. У некоторых сценаристов всего полфильма или вовсе ничего, и они теперь торгуют квартирами, зарабатывая в несколько раз больше, чем если бы работали по профессии. А Ксения Драгунская до сих пор пишет пьесы и сценарии, еще на что-то, видимо, надеясь. Сама она о своей кинокарьере высказалась исчерпывающе: «Сначала мои сценарии были недостаточно бодрые, в перестройку — недостаточно кровавые, а потом — недостаточно тупые. Так что я тот самый лишний человек и есть». Если это так, то все хорошее на свете произведено лишними людьми, творчество которых всегда недостаточно бодро, тупо и кроваво. К счастью, в нашем государстве почти все люди лишние, кроме тех, кто сидят на трубе, и потому у нас так много хорошего, настоящего, никому не нужного.
        В свободное от сценариев время Ксения Драгунская написала тридцать с лишним пьес, которые идут в пятнадцати с лишним театрах. Получается в среднем две пьесы на театр, но это не так. На самом деле примерно половина пьес Ксении Драгунской еще не поставлена, потому что это же не так просто — раздал роли, нарисовал декорацию в виде кухни, выпустил в нее актеров и набрал зрителей. Так можно поставить какую-нибудь простую пьесу с типовым названием, например, «Вишневый сад». А пьесу с названием «Ощущение бороды», или «Загадка таинственного секрета», не говоря уж про «Секрет русского камамбера, который утрачен навсегда-навсегда», может поставить не каждый человек, а посмотреть тем более. Надо быть умным, добрым, сострадательным, сентиментальным, ядовитым. Такой набор качеств встречается очень редко, и это еще большое счастье, что хотя бы половина пьес Ксении Драгунской поставлена и успешно стоит.
        В свободное от пьес время Ксения Драгунская написала несколько десятков рассказов и повестей про тот детский возраст, в котором пребывает до сих пор. Это отнюдь не означает, что она поныне обладает набором отвратительных детских качеств вроде капризности, лености, драчливости или канючливости. Это означает лишь, что она так и не обзавелась набором отвратительных взрослых качеств вроде скучности, назидательности, брюзгливости и унылости. Рассказы Ксении Драгунской способны любому ребенку объяснить ряд простых и полезных вещей вроде того, что есть снег нельзя, а обзываться вредно для кармы, но делает она это столь изобретательно и даже с налетом хулиганства, что этот скучный смысл проскакивает в ребенка практически незаметно, как витамин в персике. Такое контрабандное проникновение полезных вещей в ребенка как раз и составляет смысл детской литературы, но этого почти никто не умеет. Либо одни витамины, либо сплошные персики. Кроме того, у Драгунской есть уникальная способность выдумывать несуществующих существ, как то: Рыжие летучие сосиски или Ксюндра с ксятками.
        Рассказы Ксении Драгунской много раз выходили отдельными книжками под завлекательными названиями вроде «Целоваться запрещено!». Дети, которые в правильном возрасте их прочитали, растут здоровыми, веселыми, социально активными, они хорошо засыпают и своевременно просыпаются, не доставляют родителям никаких хлопот и вообще. Таковы, например, мои дети, которым я дважды дарил книги Ксении Драгунской, один раз даже с автографом. Дети, которые не читали книг Ксении Драгунской, растут сонными, вялыми, безынициативными, агрессивными и нелюбопытными. Они постоянно целуются, не зная, что это запрещено. Ничего хорошего из этого не получается. Они едят снег и дразнятся. Они все дураки. Джордж Буш-младший никогда не читал книг Ксении Драгунской и начал войну в Ираке, из которой теперь не знает, как выбраться. А мой сын, который читает книги Ксении Драгунской каждый день, иногда даже в ущерб урокам, никогда не начинает чего-нибудь, если не знает, как потом из этого выбраться. Однажды, начитавшись рассказов Ксении Драгунской, он два часа пытался расколдовать ананас, будучи убежден, что все ананасы являются
скрытыми ежами. Едва ли досуг Джорджа Буша-младшего наполнен столь приятными занятиями.
        Я читал книги Ксении Драгунской и очень хорошо себя чувствую, а Лев Толстой никогда их не читал и вообще умер.
        В свободное от сочинения рассказов время Ксения Драгунская чешет кота. Это ее любимое занятие. Через кота в нее транслируется спокойствие, юмор и радость жизни. Ксения Драгунская чешет кота и пишет замечательные книги, а вы, дорогой читатель, никогда не чешете кота и вот во что превратились. Вы скажете, что у вас нет кота, что он много жрет и дерет кресла, и с ним одна головная боль. К тому же у вас аллергия. Ничего страшного, дорогой читатель! Заведите себе книгу Ксении Драгунской и чешите ее, и вам не нужно будет никакого кота. Раз-два-три! Пошел и купил быстро, я кому сказал.
        Дмитрий Быков
        Когда я была маленькая
        Очень грустная история
        Когда я была маленькая, в меня влюбился один Федька. Он подарил мне очень красивую старинную фарфоровую, немножко лысую куклу в кружевном платье.
        Но я влюбилась в учителя природоведения. Обменяла куклу на морскую свинку и подарила ему.
        А учитель природоведения влюбился в учительницу физкультуры. Продал морскую свинку на Птичьем рынке, купил здоровенную гирю и подарил учительнице физкультуры.
        И мы все заболели скарлатиной. Но не от куклы, не от морской свинки и не от гири мы заразились. Заразились мы от Героя Советского Союза летчика-космонавта Затыкайченко, который приходил к нам в школу и со всеми учителями за руку поздоровался, а учеников лично каждого погладил по голове.
        Ну, это я все вру, ведь космонавты не болеют скарлатиной…
        Как я стала девочкой
        Когда я была маленькая, я была мальчиком. Ну, сначала мальчиком, а потом уж стала девочкой.
        Это вот как было. Мальчиком я была хулиганским и всегда обижала девчонок. И вот однажды, когда я дергала за косички сразу двух девчонок, мимо проходил волшебник и покачал головой. А вечером я превратилась в девочку. Моя мама удивилась и обрадовалась, ведь она всегда хотела дочку. И я стала жить девочкой.
        Ох и несладкая же была девчачья жизнь! Меня все время дергали за косички, дразнили, подставляли ножки, обливали из брызгалок противной лужной водой. А когда я плакала или жаловалась, обзывали ябедой и плаксой.
        Однажды я крикнула мальчишкам-обижателям:
        - Эй! Вот погодите! Превратят вас в девчонок, тогда узнаете!
        Мальчишки очень удивились. И я рассказала им, что со мной случилось. Они, конечно, испугались и больше девчонок не обижали. Только угощали конфетами и приглашали в цирк.
        Такая жизнь мне понравилась, и я уже не стала превращаться обратно в мальчишку.
        Как мне имя выбирали
        Когда я была маленькая, мне жутко не нравилось мое имя. Ну куда это годится — Ксюша? Так только кошек называют. Мне, конечно, хотелось, чтобы меня звали как-нибудь красиво. Вот у нас в классе одну девочку звали Эльвира Череззаборногузадерищенская. У учительницы даже ручка сломалась, пока она эту девочку в журнал записывала. В общем, мне было жутко обидно, я пришла домой и заплакала:
        - Ну почему у меня такое смешное и некрасивое имя?!
        - Что ты, доченька, — сказала моя мама. — Имя у тебя просто замечательное. Ведь как только ты родилась, у нас дома собрались все наши родные и стали думать, как тебя назвать. Дядя Эдик сказал, что тебе очень подойдет имя Препедигна, а дедушка решил, что назвать тебя надо просто Ракетой.
        Но тетя Вера считала, что нет на свете ничего краше имени Голендуха. Голендуха! Ведь так звали твою четвероюродную прапрабабушку! Она была такая красавица, что на ней женился царь. А она сварила ему варенье из молодых мухоморов, да такое вкусное, что он объелся им насмерть. И все очень обрадовались, потому что царь этот был очень вредный и злой. Дни рождения отменил и воевал все время с кем попало. Ужас, а не царь! Зато после него пришел другой царь — веселый и добрый. Вот какая твоя четвероюродная прапрабабушка молодец! Ей даже значок выдали: «Отличник по борьбе со злыми царями»!
        И вот тетя Вера предложила назвать тебя Голендухой. «Какая еще Голендуха?!» — закричала тетя Маша и даже кинула в тетю Веру тарелкой с малиновым желе. Тарелка попала в тети Верину голову и продырявила ее. Пришлось везти тетю Веру в больницу. А там такая добрая и умелая докторша быстро-быстро зашила дырявую голову, так что и следа не осталось. Эту добрую докторшу звали Ксюша Игоревна Парамонова. Вот в честь нее-то мы и назвали тебя Ксюшей.
        С тех пор мне даже немножко нравится мое имя. Ведь всякие там Голендухи — еще хуже!
        Ненастоящие зубы и часы с кукушкой
        Когда я была маленькая, еще всякие некоторые другие многие люди тоже были маленькими. Например, мой друг Алеша. Мы с ним за одной партой сидели.
        Вот однажды ему учительница говорит:
        - Ну, Алексей, читай наизусть стихотворение, которое я на дом задавала.
        А он говорит:
        - Я не выучил. У меня вчера последний молочный зуб выпал. И даже насморк начался…
        А учительница говорит:
        - Ну и что? У меня вон ВСЕ зубы выпали, а я на работу хожу.
        И как вынет изо рта все зубы разом! Мы так испугались! Ирка Беликова даже заплакала. А это у нашей учительницы зубы просто ненастоящими были. Тут директор в класс вошел. И тоже испугался. Но не заплакал. Он привел к нам другую учительницу — веселую и с настоящими зубами, которые изо рта не вынимаются.
        А той учительнице подарили часы с кукушкой и отправили на заслуженный отдых — на пенсию то есть. Давно бы так!
        Когда я была маленькая
        Когда я была маленькая, я была очень забывчивая. Я и сейчас забывчивая, но раньше — просто ужас!..
        В первом классе я забыла прийти в школу первого сентября, и пришлось целый год ждать следующего первого сентября, чтобы идти сразу во второй.
        А во втором классе я забыла свой ранец с учебниками и тетрадками, и мне пришлось возвращаться домой. Ранец я взяла, но забыла дорогу в школу и вспомнила о ней только в четвертом классе. Но в четвертом классе я забыла причесаться и пришла в школу совершенно лохматая. А в пятом — перепутала — осень сейчас, зима или лето — и вместо лыж прнесла на физкультуру ласты. А в шестом классе я забыла, что в школе надо вести себя прилично, и притопала в класс на руках. Как акробат! Но зато в седьмом классе… Ой, фу ты… Снова забыла. Ну, потом расскажу, когда вспомню.
        Противные старушки
        Когда я была маленькая, я была очень противная. Я и сейчас противная, но раньше — просто ужас.
        Вот мне говорят:
        - Ксюшенька, иди кушать!
        А я в ответ противным голосом:
        - Пе-пе-пе-пе-пе!..
        Даже вспоминать стыдно.
        И вот однажды весной гуляла я в саду «Эрмитаж» и показывала всем язык. Мимо проходили две старушки в беретках и спросили меня:
        - Девочка, как тебя зовут?
        - Никак, — ответила я своим противным голосом.
        - Ура! — запрыгали от радости старушки. — Наконец-то мы нашли девочку по имени Никак. Вот тебе письмо.
        И они упрыгали. В письме было написано:
        «Девочка по имени Никак! Почеши, пожалуйста, левой ногой правое ухо!»
        «Вот еще! — подумала я. — Очень надо!»
        Вечером мы с мамой и тетей Лизой пошли в «Детский мир». Мама и тетя Лиза крепко держали меня за руки, чтобы я не потерялась. И вдруг у меня ужасно зачесалось правое ухо! Я стала выдергивать свои руки. Но мама и тетя Лиза только сжали мои руки покрепче. Тогда я постаралась почесать ухо правой ногой. Но не дотянулась… И мне пришлось изловчиться и почесать правое ухо как раз левой ногой.
        И как только я это сделала, у меня тут же выросли большие кудрявые усы. И у всех других детей — тоже. В «Детском мире» поднялся страшный визг — это мамы и папы испугались своих детей усатых! И скорее побежали к врачам и милиционерам. Но врачи смогли вылечить усатых детей не сразу, а только через несколько дней.
        Зато милиционеры сразу поймали двух противных старушек в беретках. Эти старушки уже давно ходили по Москве и делали всякие безобразия. Только они были уже совсем старенькие, и их противности не хватало для безобразий. Поэтому они подыскивали противных мальчишек и девчонок и безобразничали с их помощью.
        «Надо же! — подумала я. — Оказывается, противные девочки становятся противными старушками?..»
        Мне не захотелось становиться такой старушкой, и я перестала быть противной.
        Заколдованный снег
        Когда я была маленькая, я обожала есть снег. Вот как только нападает хоть чуточку снега, я сразу на улицу — и ем, ем, ем…
        Пока меня не поймают и не отругают. И никто не мог меня отучить от этой ужасно опасной для здоровья привычки.
        И вот однажды, когда наступила зима, я сразу съела снег. А он был не простой, а заколдованный. И я превратилась в торт.
        Приходит моя мама с работы, а вместо меня на кухне — торт.
        - Надо же! Тортик! — обрадовалась мама.
        Она удивилась только, что меня дома нет, а потом подумала, что я ушла в соседний подъезд к Нинке Акимовой. И я совсем не могла ей ничего сказать — ведь торты не умеют разговаривать! Мама положила меня в холодильник. Я же превратилась не в простой торт, а в торт из мороженого. Мама подождала меня немножко, а потом все-таки решила съесть кусочек торта. Она вынула меня из холодильника, взяла в руки острый нож… И тут из торта как брызнут брызги в разные стороны! Мама попробовала брызги на вкус. А они были совсем не сладкие, а соленые, как слезы. Мама пригляделась повнимательнее и заметила, что на торте из крема бантики красные вылеплены — точно такие же, как у меня в косичках. Вот тут-то моя мама и заподозрила что-то неладное. И поскорее позвала отряд спасателей из трех волшебников и двух мороженщиков. Все вместе они меня расколдовали и превратили обратно в девочку.
        С тех пор у меня часто бывает насморк — это я в холодильнике простудилась. А снега я больше не ем, хоть и хочется иногда.
        Вдруг он опять заколдованный?
        Хулиган
        Когда я была маленькая, я обожала кататься на велосипеде по лесу. Он так здорово дзынькал, перепрыгивая через коряги, я неслась по коричневой лесной дороге, ежики и лягушата разбегались в стороны, а в глубоких прозрачных лужах отражалось небо.
        И вот однажды под вечер я ехала по лесу и встретила хулигана.
        - Эй ты, рыжая, — сказал хулиган невоспитанным голосом. — А ну слезай с велосипеда.
        Глаза у хулигана были грустные-грустные. Я сразу поняла, что у него было трудное детство.
        - Ну, чего вытаращилась? — спросил хулиган. — Слезай живо, мне на море ехать надо.
        - Хитренький! — сказала я. — Я, чур, тоже на море хочу. Ты меня на багажнике повезешь.
        И мы поехали.
        - А как мы доедем до моря? — спросила я.
        - Запросто, — сказал хулиган. — Надо только все время ехать берегом реки, а она когда-нибудь в конце концов впадет в море.
        Мы ехали берегом маленькой темной лесной речки.
        - Потом она расширится, — пообещал хулиган. — Начнут ходить пароходы, и мы доберемся до моря на попутном корабле.
        - На море на завтрак мы будем есть только арбузы! — сказала я.
        - А на обед — воблу, жвачку и соленые огурцы!
        - А на ужин — громко подпрыгивать и играть на гитаре!
        Мы выехали в поле. Подул ветер. Я прижалась ухом к спине хулигана и услышала, как бьется его хулиганское сердце. Стало темнеть. Река все не расширялась и не расширялась, и попутных кораблей что-то не было видно. Я вспомнила про маму, тетю Лизу и кота Арбузика. Как они ждут меня, смотрят в окошко, а потом плачут, звонят в милицию, «Скорую помощь» и пожарным тоже на всякий случай.
        - Эй! — я постучала по хулиганской спине. — Останови, мне домой надо.
        - А на море как же?
        - Потом как-нибудь, — пообещала я. — В следующий раз.
        Глаза у хулигана стали еще грустнее.
        - Эх ты, — сказал он, — трусиха.
        - А ты — хулиган!
        - А я зато, когда вырасту, на тебе не женюсь, — сказал хулиган слез с велосипеда и ушел.
        Самое интересное, что так оно и вышло! Уж и царь на мне женился, и злой колдун, и космонавт, и дурак. А хулиган — не женился!!! Я даже вообще его с тех пор ни разу не видела. Наверное, он уже вырос и у него есть настоящая борода.
        Но это уже совсем другая история.
        От души и на память
        Ксюндра и ксятки
        Когда я была маленькая, много водилось в наших лесах всякого дивного, невиданного и чудесного зверья. Сейчас таких зверей и в зоопарке не найдешь, и по телевизору не встретишь.
        Самым чудесным зверем была, конечно, Большая Мохнатая Ксюндра. Жила она на дереве в здоровенной корзине, а на лето переселялась к морю, чтобы загорать и смотреть пароходы. Ксюндра никогда никого не кусала и не поедала. Она была мирная. Больше всего на свете Ксюндра любила кукурузу, маленькие соленые огурцы и прыгать с разбегу в осенние кучи сухих листьев. Поэтому каждую осень Ксюндра возвращалась в родные леса, сады и парки и прыгала в кучи листьев, которые специально для нее собирали лесники и садовники. Все очень любили Ксюндру и хотели погладить. Потому что она была для здоровья полезная. Если что-то болит, надо просто пощекотать больное место мохнатым ксюндриным хвостом, и тут же все проходит. А еще у Ксюндры были всякие младшие родственники — ксятки. Они были пушистые, рыжие и симпатичные, немного похожие на котят. Веселые и маленькие, прямо с ладошку величиной. Ксятки тоже жили в лесах, садах и парках.
        И вот однажды осенью проходил по лесам, садам и паркам лесник дядя Саша. Каждую осень он начинал говорить стихами, это с ним бывало — он уж и к врачу обращался, и головой тряс, ничего не помогало. Вот, значит, проходил дядя Саша по лесу и увидел ксяток.
        - Ксятки, ксятки, — сказал дядя Саша, — ну-ка покажите пятки!
        Послушные ксятки показали дяде Саше пяточки. Пяточки у них были розовые, чистые, довольно кошачьи.
        Ксячьи пяточки дяде Саше понравились, и он сказал:
        - Вот за то, что у вас такие чистые пятки, милые ксятки, мы с вами будем сейчас играть в прятки!
        И стали они играть в прятки. Только ксятки сразу так спрятались, что больше их уже никто и никогда не мог найти. И милиция искала, и ученые профессора, и юные следопыты. Так и исчезли ксятки из наших родных лесов и дремучих огородов. А вместе с ними и Большая Меховая Ксюндра исчезла, но не потому, что играла в прятки, а так, за компанию.
        Пугало на носу
        Когда я была маленькая, у меня был очень длинный нос. Ну конечно, не такой, как у Буратино. Гораздо длинней. С таким носом мне было очень трудно жить на свете. Особенно умываться или ездить в метро. На мой нос часто садились бабочки и птицы. Хорошо еще, если синички и воробышки. А вот когда большие черные вороны…
        Моя мама просто с ног сбилась. Она водила меня ко всем докторам и специалистам по носам. Они выписывали мне пилюли, капельки, натирания, а один старенький доктор сказал, что лечить меня вообще не надо. Потому что мой нос пройдет сам по себе в один прекрасный день.
        Но прекрасный день все не наступал и не наступал, птицы сидели на моем носу, как на жердочке, прохожие показывали на меня пальцами и сердились, когда я случайно колола их своим носом, да к тому же в таком длинном носу то и дело заводился насморк.
        Тогда сосед дядя Миша устроил мне на носу пугало. Как в огороде, только поменьше. На голове у пугала была шапочка с помпончиком. А вместо головы — старый мячик с нарисованным лицом. Пугало смотрело на меня и улыбалось. От ветра оно смешно дрыгало руками, и птицы больше ко мне на нос не садились.
        Мы с пугалом подружились. Мне было жалко, что оно мерзнет на ветру, и я укутывала его своим шарфом. Нас с пугалом часто фотографировали в газетах и снимали в кино. А однажды нас с пугалом пригласили выступать в цирке. Тут я немножко заволновалась. Ведь я никогда раньше в цирке не выступала. Я ночью даже долго заснуть не могла. Но пугало смотрело на меня так весело, что я перестала волноваться. А наоборот — с нетерпением стала дожидаться утра, чтобы выступать в цирке в красивом блестящем платье. Я мечтала, мечтала об этом и заснула.
        Утром я открыла глаза, посмотрела вперед и ничего не увидела. То есть, наоборот, все увидела, кроме своего пугала. Я стала трогать свой нос. А он оказался вовсе и не длинным, а самым обыкновенным носом.
        Тогда я посмотрела в окно и увидела, что за окном стоит совершенно прекрасный день.
        Целоваться запрещено!
        Когда я училась в школе, после восьмого класса надо было сдавать экзамены. Ну, кому хочется сдавать экзамены? Никому. И поэтому, как только наступила весна и зацвела черемуха, все в нашем классе тут же стали ломать руки, ноги, выворачивать шеи, разбивать головы, два мальчика сморчками отравились, а одна девочка даже двоих детей родила, только чтобы экзамены не сдавать.
        Правда, она была второгодница.
        Я, конечно, тоже не хотела сдавать экзамены. Особенно по алгебре и геометрии. Мало того что я ничего не понимала в этих науках. Я еще очень боялась учительницы. Ее звали Джульетта Гамлетов-на. Между собой мы называли ее Котлета Омлетовна. Она была довольно сердитая. К тому же во рту у нее торчало всего два зуба. Зато железных! А на носу росла большая бородавка с тремя кудрявыми волосами.
        Вот учителя по русскому я совсем не боялась. Я хорошо училась по русскому. Только я не любила, когда учитель гладит меня по голове, потому что на руках у него совсем не было пальцев.
        Ну, английский — вообще ерунда. Англичанка нас никогда не мучила. У нее была аллергия на школьников. Она входила в класс и начинала чихать до упаду. Когда она падала, мы по очереди делали ей искусственное дыхание. У нас даже специальное расписание дежурств было составлено. Дежурные по искусственному дыханию.
        Ну вот. Когда мы с моим одноклассником и лучшим другом Алешей спохватились, что надо освобождаться от экзаменов, все больницы уже были заняты восьмиклассниками.
        И вот однажды в нашем восьмом «А» было собрание. А Алеша, как всегда, спал. И вдруг ему приснилось что-то страшное, он закричал, замахал руками, случайно заехал в ухо Ирке Беликовой, вскочил и говорит:
        - Нет!!! Не может Круглов быть командиром класса! Он в детстве котят мучил, я с ним в одном детском саду был, я знаю. И вообще! Вот вы, Котлета Омлетовна! Разве может наш советский учитель иметь во рту всего два зуба, да и то железных?!
        У учительницы алгебры-геометрии даже бородавка на носу позеленела.
        Я ему шепчу:
        - Ты что, Алексей, свихнулся?
        А он мне:
        - Папа сказал, что, если всем правду говорить, в сумасшедший дом посадят, экзамены сдавать не надо!
        Тем временем учительница приосанилась и говорит:
        - Вот, Алексей, если ты такой храбрый и мужественный, всем правду говоришь, ты и будешь командиром класса. Сдавай хорошо экзамены, ты теперь для всех пример.
        Ха-ха-ха.
        И вдруг учительница меня спрашивает:
        - А что это ты там все пишешь?
        Я говорю:
        - Стихи. О любви. Посвященные учителю биологии. Не верите? Вот.
        И прочла стихи:
        Поскорей мне расскажи,
        Как размножаются ежи…
        У учительницы чуть два железных зуба не вывалились.
        - Это же сумасшедшая девчонка! — завопила она. — На собрании класса писать такие неприличные стихи! Про учителя биологии! Да тебя просто в сумасшедший дом упрятать надо! Ну-ка, немедленно к директору!
        И повела меня к директору.
        А директор у нас был очень хороший. Он был очень маленького роста, ну вот прямо как гномик. Ну, серьезно — с кошку величиной. И чтобы наябедничать ему, как я плохо себя веду, учительнице пришлось взять его на руки.
        Вот держит она директора на руках и говорит:
        - Евгений Николаевич, она на собрании класса стихи про любовь пишет. Давайте отправим ее в сумасшедший дом.
        А директор добрым голосом говорит:
        - Про любовь — это хорошо. Значит, нормальная, здоровая девочка. Не надо ее в сумасшедший дом. Вы, Джульетта Гамлетовна, всегда ко мне со всякой ерундой. Давайте-ка вот я лучше вас поцелую.
        Я же говорю, что директор школы у нас хороший был. Обожал целоваться. Это специально для него на лестницах, в коридорах и туалетах низко-низко (чтобы он, маленький, прочитать мог) висели таблички «ЦЕЛОВАТЬСЯ ЗАПРЕЩЕНО!»
        Про меня
        Когда я была маленькая, у меня был сосед по парте Алеша. Очень хороший и воспитанный. Его ко мне специально посадили, чтобы я от него набиралась хорошести. А оказалось, что он умеет шевелить ушами! Я тут же от него научилась. А он научился от меня сворачивать язык трубочкой. И мы стали гримасничать, кривляться и просто строить друг другу рожи. Так здорово было! Но однажды на уроке музыки учительница случайно увидела, какие мы строим рожи, и так испугалась, что взвизгнула, подпрыгнула и убежала из класса прямо в Америку, где и живет до сих пор.
        Так наш класс и не выучил красивую песню «Ночь сизокрылая, мямл, мямл, мямл…».
        Однажды к нам в класс зашел директор школы. Увидел меня и спрашивает:
        - А это что за рыжая девочка?
        - Что вы! — ему говорят. — Это же Ксюша Д.
        (Потому что у нас в классе было еще две Ксюши, одна по фамилии на букву «Л», а другая — на «Ы».)
        - А-а, — говорит директор. — Смотри, Ксюша Д., веди себя хорошо, а то скоро к нам в школу придет комиссия.
        После уроков мы с Алешей пошли к нему в гости и поссорились. Сейчас уже даже не помню из-за чего. Из-за какой-то ерунды. Но Алеша так рассердился, что надел мне на голову кастрюлю с вареньем, которое только что сварила его бабушка. Хорошо еще, что варенье успело немножко остыть. Все волосы у меня на голове склеились, и меня решили обрить налысо. Но одна знакомая тетенька посоветовала вымыть мне голову смесью из кефира, керосина, лимонада и воды из аквариума. Так и сделали. Волосы расклеились, но вместо рыжих стали совершенно зелеными. В школе все удивились, но потом привыкли.
        И вдруг приходит комиссия — какая-то грустная девушка с авоськами. Увидела меня да как закричит:
        - Безобразие! Здесь, в английской школе! Куда смотрит директор! Девочку с зелеными волосами надо обрить! Не положено зеленые волосы!
        Я испугалась — теперь-то точно обреют.
        Тогда Алеша поднял руку и сказал речь:
        - Извините, пожалуйста, но разве вы не знаете, что волосы у нее не простые, а волшебные? Об этом говорили в передаче «Здоровье» и писали в газете «Волшебные Известия». Не читали? Целая история! Жил-был милиционер, и не было у него детей. Однажды он увидел, что девочка с зелеными волосами перебегает улицу на красный свет. Он свистнул в свисток и поймал девочку, чтобы долго ругать. Но вдруг передумал, просто попросил больше не бегать на красный свет и даже погладил по голове. Через несколько дней у него родилось три сына-богатыря и две дочери-красавицы.
        - Да? — переспросила грустная девушка-комиссия и вздохнула. — Ну ладно. Зеленые так зеленые.
        И погладила меня по голове.
        По дороге из нашей школы она зашла в овощной магазин и там случайно встретила прекрасного африканского принца. Он покупал соленые огурцы, чтобы приготовить себе из них африканский суп. Принц полюбил грустную девушку с самого первого взгляда, увез в африканское королевство, и она стала настоящей принцессой.
        Об этом тоже потом писали в газете «Волшебные Известия».
        А волосы у меня отмылись и опять стали рыжие.
        Мальчик с ежами
        Когда я была маленькая, я без конца со всеми ссорилась, ругалась, обзывалась, дразнилась, щипалась, кусалась, плевалась и дралась.
        Но не потому, что я была такая ужасная. Наоборот. Просто я очень любила мириться. Ведь мириться — это так здорово, так чудесно и приятно. Но чтобы хорошенько помириться, надо сначала поссориться как следует. Вот я и ссорилась нарочно.
        И вот однажды я гуляла в саду «Эрмитаж» и встретила мальчика. Он был очень красивый, кудрявый и задумчивый, с пушистым малиновым шарфом. Мне тут же жутко захотелось с этим мальчиком мириться. И чтобы обязательно держаться мизинцами и приговаривать «мирись-мирись-мирись». Я поскорее подошла к нему поближе и изо всех сил показала ему язык. А он только улыбнулся. Даже не сказал мне ничего обзывательного, вот ужас-то! Тогда я сказала:
        - А у меня зато волосы рыжие!
        Я думала, что он сейчас начнет меня дразнить и мы наконец поссоримся. А он сказал:
        - Не рыжие, а золотые. Очень красивые волосы.
        «Странный какой-то», — подумала я и сказала:
        - А ты зато псих ненормальный!
        А он порылся в кармане и протянул мне леденец на палочке. Мне стало так обидно, что он не хочет со мной ссориться, что я заплакала.
        Мальчик очень огорчился и стал меня утешать:
        - Ну не плачь, ты, наверное, шоколадную конфету хотела, а я тебе только леденец дал? Ничего, я тебе потом шоколадную принесу. А хочешь, пойдем ко мне в гости, у меня дома ежики есть, живые, настоящие. Ну не плачь, давай мириться!
        Тут я прямо подскочила от радости.
        - Конечно, давай! — завопила я.
        И мы стали мириться. Мы взялись мизинцами и так долго трясли руками, что у меня даже мизинец навсегда оттопыренным остался. Честно! А потом мы пошли к нему в гости смотреть двух живых настоящих ежиков, которые у него жили.
        И мы с этим мальчиком так ужасно подружились, что дружим до сих пор. Только теперь у него живут уже целых семь ежиков.
        Прыгучая котлета
        Когда я была маленькая, на завтраки в школе давали все очень невкусное, какое-то такое недожаренное и горелое одновременно. В нашей школе так целыми днями и пахло этим горело-недожаренным. Мы, конечно, просто терпеть не могли школьные завтраки и всегда старались принести справки от врача, что нам нельзя завтракать в школе.
        Особенно противными в школьных завтраках были котлеты. Даже вспоминать не хочется.
        И вот однажды, как раз в ноябре, когда стоят такие холодные темные дни, никак не хочется просыпаться, идти в школу и вот совсем уже не светит есть школьный завтрак, а настроение довольно сварливое, конечно же дали котлеты…
        Когда я их увидела, у меня сразу в животе как-то кисло стало. «Куда бы, — думаю я, — эту котлетину деть, чтобы никто не заметил?» Потому что учителя следили, чтобы мы все съедали на школьных завтраках и от этого хорошо учились.
        Неподалеку стоял мальчик из параллельного класса по фамилии Раппопорт. Он был отличник, но шуток не понимал. Ему скажешь: «Раппопорт-аэропорт на колесиках приехал», а он думает, что это обидные неприличности, и бежит ябедничать. Я стала смотреть на Раппопорта и думать, как он всегда ябедничает, важничает, воображает… Конечно, на самом деле он воображал не больше других, но у меня было такое сварливое настроение, что он казался мне Главным Воображалой всего нашего района или даже всей Москвы. К тому же я разглядела, что Раппопорт не ест противные котлеты, а спокойно запивает чаем бутерброды и пирожки, принесенные из дому. Наверное, заполучил справку от врача! Это разозлило меня до полного умопомрачения, и я что было силы, словно снайпер какой-то или метатель ядра, запустила котлету в Раппопорта-аэропорта…
        Но котлета не долетела. По дороге котлета слегка зацепилась за широкое плечо нашего физкультурника, изменила курс и угодила прямо в лоб одному иностранному туристу, который со своими друзьями, тоже иностранными туристами, пришел посмотреть, как в нашей школе все хорошо. Турист немножко удивился, встрепенулся, огляделся по сторонам и дружелюбно улыбнулся русской детворе, а котлета отскочила от его лба и аккуратно приземлилась в раскрытую сумочку учительницы по музыке, которая мирно пила какао с коржиком и увлеченно читала журнал «Музыкальная жизнь».
        Самое удивительное, что никто ничего не заметил. Раппопорт слопал свои бутерброды, туристы ушли осматривать медпункт, а учительница по музыке, не отрываясь от журнала, защелкнула сумочку и пошла по своим делам. Представляю себе, приходит она домой, или к ученикам, или, еще лучше, идет с женихом в кино… Смотрит какой-нибудь жалобный фильм, хочет достать носовой платочек, открывает сумочку, а там…
        Ужас какой-то!
        С тех пор я больше никогда не кидаюсь котлетами. Вдруг они тоже окажутся такими прыгучими и попадут совсем не туда? А может быть, таких прыгучих котлет больше не делают? Из чего же их все-таки делали, что у них была повышенная прыгучесть?..
        От души и на память
        Когда я была маленькой, жизнь вокруг была совсем не такой, как сейчас. По субботам все ходили в школу, девочки носили коричневую форму с черными фартуками — страшную-престрашную. Жвачка была большой редкостью. Про Барби никто и не слыхивал. Не было «Лего» и даже фильмов про Бэтмена. Просто удивительно, как мы без всего этого жили и росли?!
        Зато тогда со мной все время случались смешные истории. А теперь как-то не очень случаются. Теперь смешные истории происходят со всякими моими знакомыми детьми. Они мне эти истории рассказывают. Иногда из этих историй прямо целые рассказы получаются.
        Вот, например, рассказ Темы Коржикова, ученика третьего класса.
        На большой перемене Евдокимова закрыла дверь в класс на швабру и сказала:
        - Начинаем секретный совет! У Майи Первомаевны скоро день рождения. Надо придумать подарок.
        Петросян говорит:
        - Так решили вроде — электрический чайник. Родительский комитет деньги собирал.
        - Электрический чайник мы ей на прошлый день рождения дарили, — вспомнил Гунькин.
        - Нет, — поправил Котов. — На прошлый день рождения мы дарили ей тостер, а электрический чайник на Восьмое марта.
        - Совсем, что ли? — удивилась Смирнова. — На Восьмое марта был моющий пылесос, на прошлый день рождения — миксер, на Новый год — тостер, на окончание учебного года — кухонный комбайн «Мулинекс», а на День учителя — видеоплеер. Я точно помню, я папе рассказывала, а он и говорит: «Может, ей на первое апреля электрический стул подарить?»
        - Короче, все это полная ерунда, — решила Евдокимова. — Такое любой подарит. Надо подарить ей что-вибудь душевное. И не от родительского комитета, а от нас самих.
        - У нас в подъезде щенки родились, — говорит Женька Полунина. — Жутко породистые. Южнолабрадорская лайка. Помесь с гибралтарским боксером. Только они дорогие.
        - Надо скинуться, — предложил Петросян. — Скидывались же на пылесос.
        - Сравнил, — говорит Полунина. — Сколько пылесос стоит, это только на хвост собачий хватит…
        - Значит, надо не один большой общий подарок, а много маленьких, — придумал я.
        - Точно, — обрадовалась Евдокимова. — Много маленьких подарков гораздо лучше, чем один большой. Пусть каждый подарит Майе Первомаевне что-нибудь хорошее от себя лично. От души и на память.
        Дома я поскорее пообедал и стал думать, что бы такое подарить Майе, чтобы на память и от души.
        Надо бы подарить что-нибудь такое, что я сам люблю, чтобы совсем уж от души. А я много чего люблю! Больше всего я люблю трех барбосов, которые живут у нас на даче. Мохнатую маму Рыжуню, ее старшего сына Барошу и младшую дочку Дырку. Нашего пожилого кота Мяку Тимофеевича Мячкина я тоже люблю как родного и, пожалуй, никому не подарю, даже от души и на память. В компьютере я люблю «Командос», из музыки «Продиджи» и «Сплин»… Но все это как-то не очень подходит нашей Майе Первомаевне… Я порылся в «Лего», как следует погремел деталями и выбрал для нее трех отличных чубриков. Но тут подумал, что ведь она не станет в них играть и мои бедные милые чубрики будут просто так пылиться где-нибудь у нее в квартире, рядом с лишними электрическими чайниками и миксерами… Пожалуй, я подарю ей свой старый велик, ей наверняка полезно заняться велоспортом… Но она на нем вряд ли поместится. Раздавит еще, свалится. Хрясть — и нету.
        У меня просто голова разболелась, и я поехал на роликах в парк. В парке я встретил Женьку Полунину, тоже на роликах, и очень обрадовался. Она тоже обрадовалась. Мы с ней стали носиться, беситься и колбаситься, ели мороженое, пили коку и никак не могли придумать, что же подарить Майе Первомаевне.
        Потом мы с Женькой подъехали навестить заброшенный памятник неизвестно кому. Он стоит в нашем парке ближе к боковому выходу — на пьедестале плечи с головой, называется бюст. Он уже совсем старый и облезлый, с отбитым носом и похож на пугало огородное, а не на памятник. Весной девчонки любят надевать на него венки из одуванчиков.
        - Бедный, совсем облез, — пожалела Женька. — А представляешь, как ему тут грустно одному, особенно если ночь или дождь?
        - Надо пристроить его в хорошие руки, — сказал я.
        И мы с Женькой посмотрели друг на друга очень внимательно. А у Женьки брат — совсем взрослый, в институте учится. Когда мы сказали ему, что хотим подарить Майе Первомаевне на день рождения заброшенный бюст, он долго смеялся, но сказал, что обязательно нам поможет, ведь он в детстве тоже учился у Майи Первомаевны.
        В пятницу с утра Женькин брат на машине притащил памятник в школу и сам принес в класс. А мы с Женькой решили, что на шее у памятника удобно хранить бусы, а на голове — шляпы, поэтому Женька повесила на него несколько фенечек, а мне мама дала большую черную шляпу, которая пахла чем-то смешным. Чтобы памятник выглядел получше, Женька подрисовала ему глаза и накрасила губы.
        Когда все собрались и стали показывать друг другу подарки, мы с Женькой сразу поняли, что наш — круче всех! Ведь другие притащили какую-то полную ерунду.
        Евдокимова, наша главная умница и читательница, приготовила толстую растрепанную книжку. Сказала, что это самая интересная и любимая книжка на свете, потому что в ней нет ни начала, ни конца.
        Гунькин принес гитару и сказал, что выучил для Майи Первомаевны очень душевную и жалобную песню.
        Котов приготовил салют и фейерверк. Кравченко откуда-то приволок довольно крупный скелет, светящийся в темноте.
        Вот у Петросяна тоже ничего себе был подарок. Он где-то добыл, выменял у кого-то, африканского таракана редкой породы, величиной примерно с мою кроссовку. Таракан сидел в трехлитровой банке и шевелил усами. Вещь! Все девчонки громко визжали и махали руками, а Смирнова стала как-то подозрительно заикаться, и Петросян накрыл таракана оренбургским пуховым платком, который принесла в подарок наша хозяйственная Попова.
        Ну а уж про всякие шкатулочки с сюрпризами, выжигания по дереву, вышивания, бисероплетения, поздравления в стихах, огромные пальмы в горшках, попугаев в клетках, тортики, камни и другие икебаны я даже не говорю.
        К первому звонку у нас все было готово. На столе у Майи Первомаевны стоял памятник в шляпе и с фенечками, рядом с памятником — Гунькин с гитарой. В углу у окошка притаился Котов с салютом и фейерверком. За дверью окопался Кравченко со светящимся скелетом.
        Прозвенел второй звонок, все притихли, и Майя Первомаевна открыла дверь в класс.
        Котов тут своим салютом как жахнет, как прибабахнет! Дыму, грому!.. Из-за двери Кравченко вместе со скелетом выскакивает, Петросян таракана подсовывает, девчонки с вышиваниями лезут, поздравительные стихи читают, а Гунькин на гитаре что есть силы играет и вопит:
        - Когда! С тобой! Мы встретились! Черемуха! Цвела! И в летнем! Парке! Музыка! Играла!.. И было! Мне! Тогда еще! Совсем! Немного лет! Но дел! Успел! Наделать! Я! Немало!..
        Майя Первомаевна, конечно, слегка покачнулась. Но все-таки немножко улыбнулась, схватилась одной рукой за стену и, разгоняя другой рукой дым от салюта, стала пробираться к столу.
        Увидела наш с Женькой подарок, довольно сильно вздрогнула, уронила портфельчик и закрыла глаза. Но тут же открыла, потому что в класс вошли целых две делегации — от родительского комитета и от учителей школы. С цветами и подарками. Майя Первомаевна посмотрела на электрический чайник и коробку с миксером, засмеялась каким-то странным голосом и полезла под стол прятаться…
        В классе после салюта ремонт делали. Гунькин капитально охрип. А Майя Первомаевна немножко заболела, но когда выздоровела, в школу уже не вернулась, а открыла магазин бытовой техники.
        А наш с Женькой подарок все равно круче! Потому что от души. И на память…
        Лекарство от послушности
        День рождения дерева
        Приятно поутру встретить добрую умную собаку с теплыми ушами. Вот Теме сегодня повезло. Идет через двор, а навстречу — собака. Уши теплые-теплые. Тема специально потрогал. И она ему ничего не сказала. Посмотрела своими умными глазами с пониманием и пошла, мохнатая, дальше. И Тема тоже дальше пошел. Вдруг слышит, кто-то вздыхает. Сначала один раз, а потом и второй. Так печально и тихо: «Ах ты, боже мой, ах ты, ох-ох-ох…» Тема оглянулся. Вокруг никого не было. Только старое черное Дерево росло себе и росло.
        - Дерево, — спросил Тема строго, — это ты тут охаешь?
        - Я, детка, — ответило Дерево и опять вздохнуло.
        - Что же ты вздыхаешь? — удивился Тема. — Или тебе не нравится жить в нашем чудесном городе, где столько всего интересного?
        - Очень нравится, детка, — ответило Дерево. — А вздыхаю я потому, что у меня сегодня день рождения.
        - Вот это да! — удивился Тема. — А я и не знал, что у деревьев бывают дни рождения.
        - Сегодня мне исполняется двести тридцать два года, — грустно сказало Дерево и вздохнуло еще раз.
        Тема даже отошел подальше и запрокинул голову, чтобы оглядеть Дерево со всех сторон.
        - Значит, ты старше меня на двести двадцать пять лет, — сосчитал он. — Пожалуй, я буду называть вас на «вы». Вы как мой прапрапрадедушка.
        - Да, — вздохнуло Дерево. — Я было совсем маленьким ростком, когда в этом городе и вообще на всем белом свете не было еще ни жвачки, ни электричества.
        - Что же вы вздыхаете, если у вас день рождения?! — воскликнул Тема. — Вам, наверное, надарили кучу подарков! А какие подарки дарят деревьям?
        - Никто мне ничего не подарил. Никто не знает, что у меня день рождения.
        - Давайте я вам что-нибудь подарю! — предложил Тема. — Хотите толстый зеленый фломастер? Или апельсин? Или…
        - Скажи, детка, а хорошо ли ты учишься? — спросило Дерево.
        - Хорошо, хорошо! — похвастался Тема. — У меня только по пению четверка, потому что я громче всех пою. А остальные пятерки, все до одной.
        - Значит, ты не безобразник? — догадалось Дерево.
        - Нет, что вы! Я — командир всех пускателей бумажных корабликов.
        - Какая неприятность, — сказало Дерево и вздохнуло совсем грустно. — Куда же подевались настоящие безобразники? Или хотя бы просто озорники? Раньше их было хоть пруд пруди. А теперь — кот наплакал. Ах, какие раньше были замечательные безобразники и озорники. Они все залезали на меня и сидели на моих ветках. Это было так здорово, так приятно. А одна девочка даже построила дом во-он там, наверху, между теми ветками. Это была самая большая безобразница. Когда ее ругали дома, она прибегала, вскарабкивалась на мои ветки и пряталась. А потом ее родители стояли внизу и упрашивали спуститься. И тогда она кидала в них шишками. А потом девочка выросла и забыла меня.
        - Какими шишками? — удивился Тема. — Разве же вы елка?
        - Я? — задумалось Дерево. — Нет, я не елка. Значит, она кидала в них желудями.
        - Но вы совсем не похожи на дуб! — воскликнул Тема.
        - Да, пожалуй, — согласилось Дерево. — Знаешь, детка, я так давно живу на свете, что даже не помню, дуб я, или тополь, или еще кто-нибудь. Но это не важно. Главное, что я очень скучаю без озорников. Вот если бы кто-нибудь сидел на моих ветках и болтал ногами — я бы так обрадовалось, так обрадовалось.
        Тема подпрыгнул, чтобы ухватиться за самую низкую ветку, но так и не дотянулся.
        - Ладно, не грустите, — сказал Тема. — Стойте и ждите. А я что-нибудь придумаю.
        Тема побежал в школу. Пока он разговаривал с Деревом, уже давно начался урок. И Тема опоздал. А учительница Лизавета Андреевна была очень строгая. Она была до того строгая, что ее боялись не только ученики, но и всякие вещи. То доска перепугается и спрячется, то сумка исчезнет. Тема прибежал в класс, а Лизаветы Андреевны еще не было. Она сама опоздала. Ждала трамвай на остановке, и, когда трамвай приехал, она так строго на него посмотрела, что трамвай испугался, попятился и уехал задним ходом. А строгой Лизавете Андреевне пришлось идти в школу пешком.
        Тема первым делом спросил у главного двоечника Чмокина:
        - Чмокин! Можешь на одно дерево залезть?
        Чмокин говорит:
        - Я куда хочешь залезть могу, но не могу никуда лезть — я слово дал, честное благородное слово, вести себя прилично.
        Маня Симпатягина сказала:
        - Тема, если тебе очень надо, то я могу на дерево залезть.
        Гоша Нямский как захохочет:
        - Ты? На дерево? Ты же староста! Видали — староста на дереве!
        Маня обиделась:
        - Ну и что, что я староста! Зато я на велосипеде ездить умею, стоя и без рук.
        Тогда Глаша Стекляшкина спросила:
        - А зачем тебе на дерево? У тебя там что-нибудь случайно застряло?
        - Да нет! — сказал Тема. — Просто у этого Дерева сегодня день рождения. Ему исполняется двести тридцать два года. А его еще никто не поздравил. И ничего ему не подарил. Поэтому надо скорее залезть и сидеть на его ветках — потому что больше всего на свете это Дерево любит, когда всякие безобразники сидят у него на ветках и болтают ногами.
        - Что же ты раньше сразу не сказал? — воскликнула Стекляшкина, и все побежали залезать на Дерево.
        И залезли. Все! Вдвадцатером. Сидят и ногами болтают.
        - До чего же хорошо, до чего же здорово! — говорило Дерево. — Вот теперь я чувствую, что у меня сегодня настоящий праздник.
        Ветки у Дерева были такие толстые, сильные и надежные, что на них можно было сидеть, как на скамейке, и видеть небо, которое оказалось совсем близко.
        Но в это время мимо проходил директор школы Джон Николаевич. Он сегодня тоже опаздывал в школу. Но не потому, что от него уехал трамвай. А потому, что у него потерялся дедушка. Это случилось давно, когда Джон Николаевич был маленьким. Дедушка ушел за бубликами и куда-то с тех пор запропастился.
        А сегодня утром от дедушки пришло письмо. Дедушка писал, что у него все хорошо и что он стал наконец королем на одном острове в Тихом океане. Джон Николаевич так обрадовался, что даже не поверил. Он решил, что это он спит и ему все снится во сне. Поэтому он попросил соседей, чтобы они его ущипнули. Но они ущипнули его слишком сильно, и пришлось даже вызывать доктора.
        Поэтому директор школы Джон Николаевич сегодня немножко опаздывал на работу и теперь шел дворами, чтобы покороче. Вдруг видит — на большом черном Дереве много всего пестрого торчит. Пригляделся получше, сощурился повнимательнее, очки протер — да это же целый класс на ветках расселся и ногами болтает.
        Джон Николаевич удивился:
        - Дети! Вы почему на Дереве, а не на уроке?
        - А мы это Дерево с днем рождения поздравляем.
        Джон Николаевич хотел было тоже на Дерево залезть, подпрыгнул, но не дотянулся. Тогда он пошел в школу. И видит, Лизавета Андреевна стоит посреди пустого класса.
        Джон Николаевич ей говорит:
        - Не беспокойтесь, все в порядке, ваши дети на Дереве. Во-он там, во дворе.
        Лизавета Андреевна сделала самые строгие глаза и пошла к Дереву. Тема и его друзья сверху увидели Лизавету Андреевну и думают: «Ну все. Караул». А она уже совсем близко! И тут Дерево протянуло свою черную ветку, погладило ее по голове и сказало:
        - Это ты, Лизавета?
        Она говорит:
        - Да, Дерево, это я.
        - Чего же ты так давно не приходила? — спросило Дерево. — Неужели ты забыла меня?
        - Нет, нет, я тебя совсем не забыла, — ответила она. — Просто дел как-то много. Даже некогда на Дереве посидеть. Но я тебя помню, ты не думай. Ты все равно мое самое любимое Дерево.
        - Я тебя тоже все время помню, — сказало Дерево. — Ты самая настоящая безобразница из всех безобразников. Ты так здорово кидалась шишками… Или каштанами?..
        Лизавета Андреевна так ловко подпрыгнула, что сразу оказалась высоко на ветке старого Дерева и прислонилась к стволу. А ствол был такой широкий, что, даже если бы Лизавета Андреевна, Джон Николаевич и Тема, и Глаша взялись за руки, их рук все равно не хватило бы, чтобы обнять старое Дерево.
        Дерево было так счастливо. Теперь у него был настоящий день рождения.
        Ананасовая история
        Однажды Тема и Мотя шли по улице и встретили ананас. Ананас быстро катился по дорожке. Тема и Мотя сели на корточки и поймали его. Ананас был не большой и не маленький.
        - Видно, тут проезжала машина, полная ананасов, — догадался Тема. — И один ананас потерялся.
        - Отнесем его к тебе домой, — решила Мотя.
        Дома был Темин папа.
        - Замечательный ананас! — обрадовался он. — Вот завтра к нам в гости придут Вася и его папа Андрей Владимирович, и мы все вместе его съедим. А пока положи-ка его в холодильник.
        Они положили ананас в холодильник и сели играть в ЕСЛИМЫСЛИПОСЛЕ. (Отличная игра! Про нее — когда-нибудь в следующий раз.)
        Вдруг послышался стук.
        - Входите, входите, — сказал Темин папа. — У нас не заперто.
        Но никто не вошел, а стук послышался снова.
        - А! — догадался Тема. — Это, наверное, наш сосед наконец нарисовал портрет своей морской свинки и теперь вбивает гвоздик, чтобы повесить его на стену.
        Застучали сильнее и чаще.
        - Это, по-моему, в ванной, — сказала Мотя.
        - Надо пойти посмотреть, — предложил Тема, и втроем они вышли в коридор.
        Стучали совсем близко.
        - Это в холодильнике! — прошептала Мотя, и глаза у нее стали круглые.
        Темин папа подошел к холодильнику, прислушался и распахнул дверцу.
        В холодильнике все было в порядке. Ананас лежал на нижней полке. Больше никто не стучал.
        - Странно, — сказал Темин папа и закрыл дверцу.
        И все снова сели играть.
        Тут опять застучало. Все переглянулись.
        Папа вскочил, подбежал к холодильнику и распахнул дверцу.
        Стук прекратился. Ананас лежал на нижней полке. Рядом с ананасом натекла лужица молока. Это на верхней полке пакет перевернулся.
        Папа вытащил пакет и оглядел со всех сторон.
        - Удивительно, — сказал он, промокнул молоко тряпочкой и закрыл дверцу.
        И все снова сели играть в ЕСЛИМЫСЛИПОСЛЕ.
        И тут опять послышался стук.
        Папа хлопнул себя по лбу.
        - И как я сразу не сообразил! — воскликнул он. — Это же знаменитый ансамбль «Ого!» репетирует на чердаке!
        - А молоко? — спросила Мотя шепотом.
        Папа перестал смеяться и вскочил.
        - Сидите в комнате, — велел он, а сам подкрался к холодильнику на цыпочках и храбро распахнул дверцу.
        Пакет молока опять был перевернут.
        Папа вытащил ананас и посмотрел на него очень внимательно.
        А потом даже наклонился и прислушался.
        - Видно, скоро гроза будет или погода меняется, — сказал он. — Что-то мне все мерещится. У меня, наверное, голова болит. Мне кажется, что ананас фыркает.
        Тема и Мотя прибежали в коридор и стали прислушиваться, наклонившись над ананасом.
        - Фыркает, — сказала Мотя.
        - Еще как фырчит, — сказал Тема.
        - Это он хочет, чтобы мы его поскорее съели, — объяснила Мотя. — Ему скучно там, в холодильнике.
        - Точно! — согласился Тема.
        И папа взял в руки длинный острый нож.
        Ананас положили на стол.
        - Я не ананас! — закричал вдруг ананас. — Я ежик!
        И прямо тут же на столе превратился в ежика.
        - Ну и холодрыга у вас в холодильнике, — сказал он.
        - Дети, хватит шалить, — сказал Темин папа. — Ну кто вам разрешил тащить в дом ежа, да еще заколдованного?
        - Мы думали, он ананас, — сказал Тема. — Мы не виноваты.
        - Не виноваты, не виноваты, — сказал ежик. — Это я нарочно в ананас превратился. Бежал по улице, бежал, вдруг вижу, дети идут. Вот, думаю, превращусь-ка поскорее в ананас, а то они увидят ежика и начнут руками хватать, в какую-нибудь старую шляпу заворачивать, еще в живой уголок потащат. Терпеть не могу в живом уголке! Молоко пить заставляют…
        - Разве ежики не любят молоко? — удивилась Мотя.
        - Мы зефир в шоколаде любим, — вздохнул он. — Ну, там, клубничный кисель еще… Соленые огурцы…
        - Этого у нас нет, — огорчилась Мотя.
        А Тема угостил ежика мармеладом.
        Ёжик мигом съел мармеладину и облизнул свой круглый нос.
        - Как же ты здесь оказался? — спросил Темин папа. — Ведь ежики живут в лесах.
        - Да я так как-то… — застеснялся ежик. — Это самое…
        Потом он посмотрел на папу, Мотю и Тему и сказал:
        - Только никому не говорите. Я убежал из живого уголка. Не могу я в этом уголке… Там тесно и скучно. А по соседству еще эти кролики. Выпьют вина из одуванчиков и кричат, ругаются, топают. В общем, настоящие кролики… А я так соскучился по чистой траве.
        Папа, Мотя и Тема вынесли ежика на улицу и осторожно положили на газон. Чтобы никто не заметил и не утащил его в живой уголок.
        - Пойду во Свояси, — сказал ежик.
        - А это где? — удивился Тема.
        - Свояси, — мечтательно вздохнул ежик. — Это там, за шестью полями и тремя речками. Там живет мой мохнатый друг Кот Барбосный — лежит на крыльце и толстеет. По утрам во Своясях бывает густой туман, и его можно есть сколько хочешь. Одни говорят, что он похож на кисель, а другие — что на шоколадный крем. На самом-то деле это ежевичный зефир. Ах, Свояси — это родина всех настоящих ежиков. До встречи во Своясях. Пока! — шепнул ежик и побежал по газону.
        А никто и не заметил ежика. Все шли по своим делам. Никто даже и догадаться не мог, что бежит по тротуару и мостовым ежик, чтобы скорее попасть в лес, где чистая молодая трава.
        Только милиционер Шоколадкин посмотрел на ежика очень внимательно. На то он и милиционер, чтобы на всех внимательно смотреть. Ежик тогда как раз дорогу перебегал. Почувствовал, что на него милиционер смотрит, и на всякий случай снова ананасом прикинулся. А лапки не успел убрать.
        «Грипп у меня, что ли? — подумал милиционер Шоколадкин. — Какие-то ананасы с лапками мерещатся».
        Милиционер Шоколадкин стал щупать свой лоб и так задумался, что включил зеленый свет и долго не переключал. А когда переключил, то пожарной машине пришлось остановиться. Но ничего страшного не случилось, потому что пожарные спешили не на пожар, а в Старый Парк — танцевать, пить ситро и кататься на каруселях.
        Очень мявная история
        Мама отпустила Тему гулять и сказала:
        - Только дай мне честное слово, что не будешь трогать руками всяких котят и собачат. Они, конечно, очень милые, но у них могут быть лишаи, блошки и разные вредные насекомые. И пожалуйста, не разговаривай с незнакомыми взрослыми.
        - Честное слово! — пообещал Тема и побежал в Старый Парк.
        В это время маленький щенок по имени Чем-Чем тоже собирался гулять и даже скреб дверь своими мохнатыми лапками, а его собачья мама говорила ему на прощание:
        - Но ни в коем случае не подходи к мальчикам и девочкам. Хоть они и хорошие, но ведь от них можно заразиться свинкой, ветрянкой и даже насморком! И главное, не бегай за чужими взрослыми!
        - Не буду, не буду, мамочка. — И Чем-Чем так быстро побежал в Старый Парк, что его рыжие ушки отлетали назад.
        И в Старом Парке Тема, конечно, тут же встретил Чем-Чема, а Чем-Чем — Тему. Они остановились и стали смотреть друг на друга.
        «Чудесный щенок, — подумал Тема. — Даже не верится, что у него лишаи и блошки. Так и хочется погладить! Но я дал честное слово…»
        «Славный мальчик! — думал Чем-Чем. — Наверняка умеет приятно пощекотать щенячье пузо. Вот бы ткнуться носом в его коленку. А потом подпрыгнуть и лизнуть в щеку. Но ветрянка, свинка и насморк! Я маме обещал…»
        Так и не познакомились.
        А в это время пришел чужой дядька с большим сачком на плече.
        - Эй, мальчик, как тебя зовут? — спросил он.
        Тема вспомнил, что мама не велела ему разговаривать с незнакомыми взрослыми, и ответил:
        - Никак!
        А Чем-Чем стал прыгать, рычать и лаять на дядькины ботинки.
        - Уф, — сказал дядька и вытер лоб. — Ничего себе! Ну и Город! С одной стороны, невоспитанные мальчики, с другой — кусачие щенки.
        Тут мимо проходил Вася и его папа Андрей Владимирович. Андрей Владимирович больше всего на свете любил объяснять дорогу, если кто заблудился в Городе. Он лучше всех знал все про Город, потому что он жил в этом Городе всю жизнь — тридцать лет и два года. Вася и Андрей Владимирович выходили из дому спозаранку и ждали, не попадется ли им кто-нибудь заблудившийся.
        - Вы, наверное, нездешний? — спросил Андрей Владимирович у дядьки с сачком. — Заблудились, конечно? А может быть, хотите осмотреть наши достопримечательности? Например, картину, которую знаменитая художница Женя Чижик нарисовала прямо на стене? Или нашу Речку, по которой иногда проходят маленькие, но настоящие пароходы? А может быть, вы хотите увидеть Дерево, которому скоро исполнится почти двести пятьдесят лет?
        - Нет, нет, нет, — замахал руками дядька. — Мне нужно найти маленький кривой переулок, где стоит позабытый, заброшенный старый автомобиль.
        - Да у нас сколько угодно кривых переулков! — обрадовался Андрей Владимирович.
        - Ведь наш Город ужасно старинный! — прибавил Вася. — И кругом поблизости такие красивые дома, каких теперь не строят.
        - Зато на краю Города дома совсем новые, бело-синие, в сорок этажей, — сказал Андрей Владимирович.
        - А еще у нас есть Фабрика Разноцветных Леденцов!
        - И дом, где под самой крышей стоит каменный рыцарь.
        - Потому что наш Город — это Чудесный Город, Где Столько Всего Интересного и Замечательного.
        - Мне очень, очень нужно в самый маленький переулок со старым автомобилем, усыпанным прошлогодними листьями, — сказал дядька.
        - Вперед! — воскликнул Андрей Владимирович. — Мы вас проводим!
        И они ушли. А Тема пошел пить газированную воду.
        А Чем-Чем побежал по саду носиться просто так. И вот в самом дальнем углу сада, там, где свалены старые скамейки и разбитые фонари, Чем-Чем увидел, что в дырявом тазу сидит кто-то, похожий на маленькую серую варежку. Это был котенок.
        Чем-Чем понюхал его. Пахло чем-то грустным и несчастным.
        - Ты кто? — спросил Чем-Чем. — Как тебя зовут?
        - Не знаю, — вздохнул котенок. — Меня никак не зовут.
        - А как же тебя называют твои хозяева? — удивился Чем-Чем.
        - У меня нет хозяев, — тихо сказал котенок.
        - А кто же кормит тебя вкусностями? — не понял Чем-Чем. — Кто щекочет за ушком? Кто вытирает лапы после гулянья?
        Тут котенок заплакал.
        - Что же ты плачешь? — испугался Чем-Чем.
        - Я плачу, потому что мне не мявно! — сказал котенок сквозь слезы.
        - Как это — не мявно? — не понял Чем-Чем.
        - Ну вот когда щекочут, кормят, гладят — это мявно. А мне совсем, нисколечки не мявно. Не мявно мне!!!
        И заревел во весь голос.
        «Вот так-так, ну и ну, ай-яй-яй», — задумался Чем-Чем.
        И растерянно почесал левой лапкой свое правое ушко. Но тут же воскликнул:
        - Знаю! — и даже подпрыгнул от радости. — Это все потому, что ты не там, где надо, уселся. Тут тебя совсем не видно, и никто не знает, что ты тут сидишь. Так тебя никто не найдет. Ты лучше сядь на главной улице посреди дороги. И тогда тебя тут же кто-нибудь возьмет к себе жить насовсем!
        - Правда? — спросил котенок и перестал плакать.
        - А то! — сказал Чем-Чем. — Вот есть у меня друг по имени Вафик. Его на трамвайной остановке подобрали. Он там бумажки от конфет ел. А теперь его шампунем моют! Он телевизор сколько хочешь смотрит! Так что беги скорее на главную улицу и сиди там до победы.
        И котенок тут же помчался. Только розовые подушечки на всех четырех лапах засверкали.
        А Чем-Чем домой побежал.
        А Тема пил газированную воду. Сначала он выпил стакан зеленой и шипучей воды «Дюймовочка». Потом сразу два стакана очень вкусной воды «Лесной арбуз». Потом еще полстакана голубой воды «Спелые одуванчики». Потом еще три совсем ма-аленьких стаканчика воды «Синий ветер». Тут ему стало как-то щекотно, легко и весело, как будто он воздушный шарик. В животе у Темы кто-то сказал «у-у-у-у». «Так ведь и улететь можно», — подумал Тема и нечаянно взлетел.
        Лететь было очень здорово. Почти как плавать, но еще лучше. Тема поднялся над деревьями Старого Парка. «Полечу к бабушке, — решил он, — очень я по ней соскучился».
        В Городе все было в порядке. Ехали трамваи, стояли милиционеры, прохожие шли и смотрели под ноги. И никто не видел, что мальчик летит.
        Тема взлетел совсем высоко. Под крышей высокого дома стоял рыцарь. Для красоты стоял. Он был каменный. Он опирался на меч и смотрел на Город. «Здравствуй, рыцарь», — сказал Тема. И рыцарь улыбнулся ему. Тема полетел дальше, а рыцарь остался стоять и украшать Город.
        В это время в гости к Теминой маме пришла тетя Вера. Мама и тетя Вера пили на балконе чай с печеньем и вспоминали, как вместе учились в одном классе. А Темин папа ничего не вспоминал, просто ел печенье. Потому что он вообще в другой школе учился.
        Вдруг тетя Вера сощурилась на небо и сказала:
        - Посмотрите, вон над домом с рыцарем какой-то летающий объект. А ты, Наташенька, все не веришь в инопланетян.
        - Ну-ка, ну-ка, — сказал папа и взял в руки подзорную трубу. — Это не объект, — сказал папа. — Это наш Тема.
        - Караул! — прошептала тетя Вера.
        И все втроем побежали на улицу.
        А Тема стал плавно снижаться. «Эх, мало газировки выпил, — пожалел он. — Не хватило до бабушки долететь!»
        Опустился на сук старого дерева. Сук был такой могучий, что Тема уселся на нем, как на скамейке. Очень удобно и хорошо.
        Тема посмотрел вниз. Внизу, под старым деревом, собралась толпа. Все кричали и махали руками. «Что это с ними?» — не понял Тема и посмотрел наверх. Двумя ветками выше сидел огромный кот. И отчаянно мяукал. Увидев Тему, кот стал бегать по ветке туда-сюда и мяукать сердитым голосом.
        Толпа все увеличивалась. Подходили новые прохожие. Прохожие останавливались и задирали головы. Некоторые говорили, будто кот испугался мальчика и залез на дерево, другие — что, наоборот, мальчик испугался кота, полез на дерево, а кот за ним, и вот сейчас кот его поймает. Все хотели снять кота и мальчика с дерева, но не знали как. Позвонили пожарным, а они все не ехали. Один человек, у которого был грушевый сад, посоветовал трясти дерево, как грушу, и тогда кот и мальчик, словно груши, упадут на землю. Но другая тетенька, у которой был кот, и другой дяденька, у которого был мальчик, говорили, что трясти не надо, потому что кот и мальчик — это совсем не яблоки и не груши и незачем им падать на землю.
        Пожарные все не ехали. Толпа становилась все больше.
        И тут мимо проходили Вася и его папа Андрей Владимирович. В руках у Андрея Владимировича был аквариум с рыбками. Вася посмотрел на толпу, потом на дерево и сказал:
        - Папочка, слазай, пожалуйста, на дерево, достань оттуда кота и Тему.
        - Разве папы лазают по деревьям с аквариумами в руках? — удивился Андрей Владимирович.
        Но потом он аккуратно поставил аквариум в сторонку, подошел к дереву, подпрыгнул, уцепился за самую ближнюю ветку, подтянулся, сказал «эх» и влез на дерево.
        Андрей Владимирович слезал с дерева и держал на руках Тему. А Тема держал на руках кота. Кот пихался лапами и сердито мяукал.
        Тут как раз подоспели пожарные. Они стали пожимать Андрею Владимировичу руки. И наградили значком «Храбрый Пожарный».
        А одна кудрявая старушка плакала и целовала Андрея Владимировича. Это была хозяйка сердитого кота.
        - Дорогой Андрей Владимирович! — сказала тетя Вера. — Пойдемте к нам пить чай с пряниками, финиками, вареньем, печеньем и удовольствием.
        - Спасибо, не могу, — ответил Андрей Владимирович. — Нам надо отнести аквариум с рыбками знакомому капитану на корабль. Он выпустит рыбок в Средиземное море. У них там родина. Я в следующий раз с вами чаю попью. А вашего мальчика надо показать врачу. А то вдруг он еще куда-нибудь улетит…
        Папа подхватил Тему на руки и понес к знаменитому доктору Пяткину.
        А ничей котенок прибежал на главную улицу и сел посередине. Все шли мимо, и он все время видел разные ноги. Ботинки, кроссовки, кеды, башмаки, босоножки, сандалии и туфельки, а еще тапочки, шлепанцы, бутсы и боты. Котенок нахохлился и стал ждать.
        Мимо прошла девушка с цветами и подумала: «Котенок».
        Потом прошел человек без цветов и тоже подумал: «Котенок».
        Вот прошел дядька с колбасой в руках, не заметил котенка и наступил ему на хвост.
        - МЯУ!!! — воскликнул котенок и даже подскочил.
        И тут мимо проходил милиционер Шоколадкин. Он наклонился и взял котенка на руки.
        «Ура!» — подумал котенок и потерся усатой мордочкой о значок «Милиционер-отличник» на груди Шоколадкина.
        А Шоколадкин отнес котенка поближе к домам и посадил на землю. Потому что, когда котята посреди дороги сидят, — это непорядок.
        И тут появился тот самый человек с большим сачком. Он накрыл котенка сачком и так понес его в сачке. «Куда меня несут?» — подумал котенок и стал барахтаться и пищать. Но никто не услышал.
        Тетя Вера, мама и папа с Темой на руках пришли к доктору Пяткину. А он был занят. Он лечил мальчика. Этот мальчик все время ел снег. А теперь было лето, снег давно растаял, и мальчик съел весь снег в холодильнике.
        Мама, тетя Вера, папа и Тема уселись на креслах. Там сидела еще одна маленькая девочка с челкой. Рядом с ней была ее бабушка. Она все время гладила девочку по голове и вздыхала.
        Девочка спросила Тему:
        - Ты кто? У тебя что болит?
        Тема ответил:
        - Я Тема. У меня ничего не болит. Просто я случайно взлетел.
        Тогда девочка сказала:
        - А я — Мотя. Я часы проглотила.
        - Часы? — удивился Тема.
        - Да, вот послушай. У меня в животе.
        Тема наклонился.
        - Тикают? — спросила Мотя.
        - Нет, — сказал Тема.
        - Правильно, — сказала Мотя. — Это же «Электроника». Чего им тикать, они на батарейке.
        Бабушка вздохнула и погладила Мотю по голове.
        Тут дверь открылась, вошел мальчик — поедатель снега, его мама и сам доктор Пяткин.
        - Поезжайте в зоопарк, — говорил доктор. — Там по моей записке вам выдадут снег. У них там круглый год полно снега для моржей и белых медведей. Дайте снега вашему мальчику. Пусть досыта наестся! Чтобы ему больше не хотелось.
        - Ах, доктор, спасибо вам огромное, — сказала мама поедателя снега, и они ушли.
        Доктор посмотрел на Мотю и сказал:
        - Неужели это та самая Мотя, которая проглотила часы?
        - Да, — сказала Мотя очень тихим голосом.
        - Так-так-так, — проговорил доктор. — И что? Тикают?
        - Нет, — жалобно сказала Мотя.
        - Как?! — испугался доктор. — Значит, ты проглотила часы «Электроника»?
        - Да, — пискнула Мотя.
        Доктор схватился за сердце.
        Мотина бабушка заплакала:
        - Что же делать, доктор! Разве за ней уследишь? Мы с дедушкой уже с ног сбились. А папа и мама убежали от этой девчонки в Африку.
        - Не плачьте, бабушка, — успокоил доктор. — Мы сделаем вашей девочке особую операцию…
        - Не хочу операцию! — завопила Мотя. — Нету у меня в животе никаких часов!
        - Как нету? — удивился доктор.
        - Понимаете, — сказала Мотя. — Я решила наврать, что проглотила часы. Тогда все будут меня жалеть и лечить. А когда жалеют, можно все, что хочешь, выпросить.
        - И что же ты хочешь выпросить? — серьезно спросил доктор.
        - Котенка, — жалобно сказала Мотя.
        - Уважаемая бабушка, — строго сказал доктор. — Что же вы не разрешаете человеку завести котенка? Я выпишу вашей девочке специальный рецепт. А то вдруг она что-нибудь проглотит по-настоящему.
        И написал на листке: «ДЕВОЧКЕ МОТЕ НЕОБХОДИМО ИМЕТЬ ДЛЯ ЗДОРОВЬЯ ЖИВОГО КОТЁНКА. ДОКТОР ПЯТКИН».
        - Ага, бабушка-бабушка! — обрадовалась Мотя, и они ушли.
        А про Тему доктор сказал:
        - У вас отличный мальчик. Вы только не давайте ему пить много газировки. Потому что он выдумщик. А наукой уже доказано, что когда выдумщик выпьет много газировки, то непременно взлетит. Так что поменьше газировки. Ну, не больше пяти стаканов за один раз. Будьте здоровы. До свидания.
        И папа, мама, тетя Вера и Тема пошли домой.
        Мотя с бабушкой тоже пошли домой. Идут по улице. А впереди дядька с сачком на плече. Мотя видит — в сачке кто-то барахтается. Котенок!
        Мотя подскочила и цап дядьку за рукав:
        - Гражданин! Вы куда котенка тащите?
        Дядька остановился и поправил сачок на плече.
        - Уважаемая девочка. Как известно, кошки, или, выражаясь научно, мяуки, бывают домашние. Домашние мяуки сидят на окошках и мурлычут. Но встречаются еще и дикие, ничьи или же вовсе общественные мяуки. Эти бегают без присмотра и безобразничают на крышах. Поэтому международное общество кошколюбов решило создать в вашем городе, в переулке, где стоит старый автомобиль, АКАДЕМИЮ ОБЩЕСТВЕННЫХ МЯУК. Там бездомные кошки будут приручаться и учиться петь уютные песни или прогонять мышей.
        - Вот здорово придумали! — обрадовалась Мотя. — Только вы еще много мяук поймаете, а этого котенка отдайте лучше мне. Я буду его растить и воспитывать.
        Дядька вытащил котенка из сачка и отдал Моте.
        - Милый, милый котенок! — сказала Мотя. — Пойдем скорее ко мне домой, я вымою твои пыльные лапки.
        «Ура! — подумал котенок. — Или не ура?» — тут же испугался и на всякий случай покрепче зацепился за Мотину майку. Сердце котенка застучало часто-часто.
        - Котенок, не бойся, — сказала Мотя и прижала его к себе. — Пойдем, я напою тебя теплым молоком.
        «Мявная девочка», — решил котенок и мурлыкнул.
        А бабушка ничего не сказала. И дедушка ничего. Что поделаешь, если сам доктор Пяткин прописал девочке котенка.
        И стали они жить вчетвером.
        Котенок все время так много ел, что живот у него стал круглый, как мячик. Еще котенок все время везде ползал и шевелил усами — принюхивался. Это потому, что он знакомился со своим новым жильем. А однажды котенок куда-то подевался. Мотя искала по всей квартире, даже в шкаф заглянула. А потом смотрит — котенок под батареей спит. Ему там тепло и мявно.
        И тогда Мотя сочинила стихотворение:
        Он куда-то весь пополз,
        толстый-толстый мяу-мяу,
        и куда-то вдруг заполз,
        толстый-толстый мяу-мяу,
        а потом еще полез,
        толстый-толстый мяу-мяу,
        и куда-то весь исчез,
        а потом нашелся!
        Вот ведь какая мявная приключилась однажды история!
        Кот барбосный
        У эрделихи Дуни было много внуков — маленьких эрделят.
        А один внук был даже спаниель-кокеренок. Рыжий такой. Звали его Чем-Чем. У этого Чем-Чема был двоюродный прадедушка Кот Барбосный. Он так давно жил на свете, что никто уже не помнил, кто же он все-таки на самом деле — кот или барбос. С виду он был довольно кошачий. Только очень большой и с висячими ушами. И с бородой, как у барбоса. К тому же он никогда не мяукал, а только тихо урчал или чихал. Он и сам уже забыл, кот он или барбос. Все привыкли, что он просто такой вот специальный, совершенно Барбосный Кот.
        Целыми днями Кот Барбосный лежал на крыльце, пил чай и слушал радио. Он очень любил слушать радио. Но ему было плохо слышно. Во-первых, потому что он был уже старый. А во-вторых… Нет, надо все по порядку.
        Однажды к ступенькам крыльца подошел лесник Алексей Юрьевич в форме с золотыми пуговицами. Он присел на корточки, достал из сумки большую тетрадь и спросил:
        - Скажите, пожалуйста, кто вы все-таки на самом деле — кот или барбос? Я переписываю население окрестностей, и мне надо вас как-то записать.
        Кот Барбосный, конечно, ничего не расслышал. Он решил, что Алексей Юрьевич хочет записать его воспоминания о молодости. И он сказал:
        - Однажды, лет сто или двести назад, позапрошлой осенью, из-под сарая…
        - Нет, нет, нет, — построже сказал Алексей Юрьевич. — Вы мне лучше скажите, барбос вы или кот? Некрасиво в наше время не быть ни котом, ни барбосом и при этом быть и барбосом, и котом.
        В это время ухо Кота Барбосного приподнялось, и оттуда выглянул лягушонок.
        - Послушайте! — сердито сказал он. — Что вы кричите? У нас одна бабочка даже обратно в гусеницу превратилась!
        И скорее спрятался обратно. Алексей Юрьевич так удивился, что даже замолчал. А потом сказал:
        - Безобразие! Зачем вы напустили полные уши лягушат? А еще дедушка… Стыдно!
        И ушел.
        А Кот Барбосный так и остался лежать на крыльце, урчать, чихать и слушать радио, которое ему не было слышно, и вспоминать детство, когда он был котенком или, может быть, щенком.
        И тут прибегает двоюродный правнук рыжий Чем-Чем и говорит:
        - Дедушка, мне надо тебе что-то ужасно важное сказать. Я очень люблю одну маленькую кошачью девочку. Я ее так люблю, что сегодня укусил ее за хвост, а она залезла на дерево и не может слезть обратно.
        Кот Барбосный сказал:
        - Дорогой рыжик, ты опять забыл, что я ничего не слышу, потому что в моих просторных, мохнатых и теплых ушах прячутся от холода бабочки и маленькие лягушата. Все они там шуршат и квакают. Но выгнать их я не могу — ведь на ветру они замерзнут.
        Чем-Чем задумался. Ему очень хотелось рассказать прадедушке о кошачьей девочке. Чем-Чем думал, думал и придумал.
        - Дедушка! — сказал он. — Ты не должен слушать ушами, если уши заняты. Ты должен слушать чем-нибудь другим. Носом, например. Вот послушай…
        Чем-Чем подошел поближе к дедушкиному носу и сказал опять:
        - Дедушка, я так сильно люблю маленькую кошачью девочку, что сегодня укусил ее за хвост…
        - Чудак! — сказал Кот Барбосный. — Лучше бы ты подарил ей конфету… Как хорошо слышно! — удивился Кот Барбосный. — Теперь всегда буду слушать только носом.
        - Конфету я и сам съесть могу, — сказал Чем-Чем. — Но у меня есть ненужный цветок, — и он достал цветок из-за ошейника. — Вот понюхай, пожалуйста.
        - Чем же я буду нюхать? — задумался Кот Барбосный. — Ведь носом я слушаю. Если носом еще и нюхать, он устанет и заболеет.
        - А вот нюхать ты будешь ушами! — догадался Чем-Чем. — Ну-ка попробуй, — и поднес цветок прямо к мохнатому дедушкиному уху.
        - Чудесно пахнет этот цветок! — сказал дедушка. — Когда нюхаешь ушами, все пахнет гораздо приятнее. Какой же ты у меня умный, Чем-Чем. Ты только вот что запомни — когда ты кого-нибудь любишь, то не надо его кусать. А то этот кто-то не поймет, что ты его любишь. Лучше тому, кого любишь, дарить что-нибудь. Только не ненужное, а вкусное или красивое.
        И Чем-Чем убежал дарить кошачьей девочке цветок.
        А дедушка Кот Барбосный остался лежать на своем крыльце и слушать радио. Теперь было очень здорово слышно. Там как раз началась передача «Хорошие новости». Сообщали, что известный звездочет Наташа Ресничкина увидела в свои наблюдательные бинокли полосатую кошку. Она летела по небу, рулила хвостом, у которого был совершенно черный кончик, и держала усы по ветру. Звездочет Наташа Ресничкина очень обрадовалась, потому что летучие кошки всегда появляются к снежной зиме и чудесному Новому году.
        Суп с котом
        Некоторых мальчиков и девочек называют копушами. Это потому, что они всё очень медленно делают — одеваются, собираются и особенно едят. Весь детский сад уже спит дневным сном, а копуша сидит за столом один-одинешенек, на суп смотрит. Грустная, грустная картина…
        У меня тоже была знакомая девочка, которая медленно и плохо ела. Она почти совсем не глотала, а только складывала все за щеки. Поэтому щеки у нее были большие, толстые, а сама она была такая маленькая и худенькая, что ее не выпускали из дома в ветреную погоду.
        Когда девочка садилась за стол, на кухне начинался настоящий концерт. Мама била в барабан, папа фокусы показывал, бабушка стояла на голове, дедушка подкидывал разноцветные шарики. Но девочка все равно очень плохо ела. Мама и папа даже послали письмо знаменитому доктору Пяткину: «Помогите, доктор!» Но ответа что-то не было.
        И вот однажды девочка так долго завтракала, что опоздала на урок и пошла в школу совсем одна. А школа была в соседнем дворе. Девочка вошла в подворотню, и тут ей навстречу попался огромный полосатый кот. Таких здоровенных котов девочка еще никогда в жизни не видела.
        - Ой, — сказала она.
        - Ну и ну, — сказал кот. — Первый раз вижу такую маленькую, тощую девочку. Вы, девочка, наверное, кашу не любите?
        - Ах, котик, — вздохнула девочка. — Я вообще ничего не люблю. Даже жареную картошку. Даже кукурузу! Когда я вижу тарелку с супом, мне сразу становится грустно.
        - А суп с котом вы никогда не пробовали? — спросил кот.
        - А это из чего? — удивилась девочка.
        - Идите в школу, — усмехнулся кот. — А на обед сегодня у вас непременно будет суп с котом.
        И он ушел по своим кошачьим делам.
        Девочка еле дождалась, когда кончатся уроки. Она быстро прибежала домой, вымыла руки и уселась за стол. Но бабушка поставила перед ней тарелку самого обыкновенного супа. Девочка потыкала в тарелку ложкой — никакого кота там не было. Бабушка ушла, и девочка осталась одна. Ей стало грустно.
        И тут откуда ни возьмись появился тот самый кот — толстый и полосатый. В лапах он держал мисочку.
        - Ну-ка, что у вас сегодня на обед? — спросил он, налил из девочкиной тарелки себе в миску и стал есть.
        Да так вкусно мурлыкал, что девочке тоже захотелось поесть супа. Вдвоем-то веселее! Ела, ела и не заметила, как все съела.
        - Как вам суп с котом? — спросил кот.
        - С котом все что угодно съесть можно! — радовалась девочка.
        Но тут в кухню пришла бабушка.
        - Караул! Коты! — закричала она, хотя кот был один. — В кухне незнакомые коты! Кыш! Брысь! — она схватила веник…
        Но кот уже исчез, как будто его и не было.
        - А ты, оказывается, все съела? — просияла бабушка. — Вот молодец! Только зачем ты напустила полный дом незнакомых котов? Ведь по радио передавали, что от незнакомых котов могут завестись кусачие насекомые — муравьи и комары. Да, да, так говорят по радио.
        И она включила радио. А по радио передавали вот что:
        - Внимание! Внимание! Говорит доктор Пяткин. Мне все время пишут письма всякие папы и мамы: «Помогите, доктор! Наши дети не хотят есть. Что делать?» Отвечаю. Да не кормите вы их! Выпустите на волю. Дайте им санки, лыжи, самокаты. Или ничего не давайте. Пусть просто так бегают, пока не устанут. Потом приведите их домой и сами увидите, что будет. Пока. Доктор Пяткин.
        На следующий день бабушка так и сделала. И девочка долго бегала во дворе, прыгала и кричала. Это было ужасно здорово!
        Потом она устала и пришла домой. А дома папа как раз собрался съесть яичницу с помидорами. И тут девочка подскочила к нему и сказала:
        - Дай!
        И съела. Сама. Без кота. С тех пор девочка ест все. У нее даже уши потолстели. Такая она стала толстая и красивая.
        Поэтому не грустите, копуши. Попробуйте сделать, как доктор Пяткин советует. Вдруг поможет, а?
        А я пойду съем вкусность какую-нибудь. Молочную кашу с пенками.
        Лекарство от послушности
        Однажды в июне, в сумерках, после дождя, когда всюду тепло, и туман, и немножко грустно, в лесу, под маленькими елочками, где мох, завелся гномик. Ведь уже давно известно, что гномики появляются сами по себе, от тумана, сумерек, тепла, и моха, и грусти. Об этом писали в журнале «Волшебные известия» за позапрошлый год. Там так прямо и написано, по-научному: ТУМАН + СУМЕРКИ + ТЕПЛО + ГРУСТНО = ГНОМИК. Только не надо пытаться завести гномика у себя дома. Вот один мой знакомый, Андрей Владимирович, как-то попробовал. Набрал моха в лукошко, большую банку тумана насобирал, в сумерках сел в теплой комнате и стал грустить. Думаете, у него получился гномик? Ха-ха! Получились грибы. Самые обыкновенные разноцветные сыроежки. Но когда он вымыл их и совсем уж было собрался сварить, сыроежки засмеялись и убежали.
        Так вот, однажды в июне, в сумерках, после дождя, когда всюду тепло, и туман, и немножко грустно, в лесу, под маленькими елочками, где мох, завелся гномик. «Подожду, вдруг еще кто-нибудь заведется», — решил гномик и сел на пенек. Но никто не появлялся. «Значит, я завелся один, — сообразил он. — Вперед! К делу!» Он выбрался на дорогу. Дорога была коричневая. На ней были лужи, и в них отражалось светлое вечернее небо. В лесу становилось все тише. Птицы засыпали. От травы и дороги поднимался туман. «До чего же хорошо жить на свете!» — подумал гномик. На берегу большой лужи он увидел красный игрушечный автомобиль, вскочил в кабину и помчался, освещая дорогу маленьким фонарем, сделанным из старой лампочки от елочной гирлянды.
        Но гномики заводятся не просто от грусти, тепла, тумана и сумерек. Они появляются тогда, когда кто-то очень захочет, чтобы они появились. Когда они кому-нибудь очень нужны.
        А гномик был очень нужен! Дело в том, что недалеко от леса, на берегу реки, в старом доме с колоннами жили ужасно примерные дети. Это был такой санаторий для ужасно примерных детей. Дети были совсем примерные — они никогда не жгли костров, не приносили домой маленьких собачат и котят, не лазали по деревьям, не ходили гулять на крыши, не путешествовали по лужам и не пачкали одежду, не разбивали коленки, не верили в гномиков. Они целыми днями ходили парами друг за другом, хором пели песню «ВМЕСТЕ ВЕСЕЛО ШАГАТЬ» и ябедничали друг на друга. Дети были до того примерные, что сам знаменитый доктор Пяткин не знал, как их вылечить. Потому что от непослушности лекарства уже были, а от послушности — нет. И доктор Пяткин совсем загрустил и даже подумал: «Вот бы чудо какое-нибудь случилось. Волшебство!» И от этого его большого хотения завелся гномик.
        Гномик на красном автомобиле приехал в санаторий утром. Дети сидели на скамейке, сложив руки на коленях, и шепотом рассказывали друг другу таблицу умножения.
        Гномик поскорее превратился в маленького пушистого котенка и сел перед скамейкой, жалобно мяукая.
        - Смотрите, котенок! — сказала девочка с бантиками.
        - Заразный, наверное, — сказала другая девочка.
        - От котят лишаи, — сказал рыжий мальчишка.
        - И глисты! — прибавил мальчик в очках.
        - Надо позвать воспитательницу! — решил большой мальчик.
        - Пусть посадит его в мусорное ведро! — сказала девочка с хвостиками.
        Гном испугался мусорного ведра и поскорее превратился в мяч и весело запрыгал по дорожке.
        - Смотрите, сейчас он попадет в окно и разобьет стекло! — сказал мальчик в очках.
        - Позовите воспитательницу, пусть запрет его в кладовке.
        Гномику не хотелось в кладовку. Он превратился в художника с красками и сказал:
        - Давайте я нарисую вас всех прямо тут, на асфальте.
        Тогда дети построились парами и пошли к воспитательнице и сказали ей хором:
        - А чего там дядька какой-то сейчас асфальт своими красками вымажет?
        - Где дядька? Какой дядька? — воспитательница Алла Потаповна вышла на улицу.
        А гномик уже превратился в невидимку.
        - Да ведь тут никого нет, — сказала Алла Потаповна.
        А сама подумала: «Так, вот они уже начинают что-то выдумывать. Обязательно расскажу об этом доктору Пяткину. Может быть, дети выздоравливают?»
        И ушла.
        А гномик превратился в самого себя, в гномика на красном автомобильчике, и сказал:
        - Знаете, ребята, скажу вам честно, я — гномик.
        - Гномиков не бывает, — хором сказали примерные дети.
        И тогда гномик совсем обиделся. Еще бы не обидеться — ты спешишь на помощь в красном автомобиле, смотришь, слышишь, разговариваешь и превращаешься изо всех сил, а тебе говорят, что тебя не бывает.
        «Ну хорошо же!» — подумал гномик и превратился в дождь. Дождь намочил детей, и они превратились в маленьких лягушат.
        - Дети, идите есть клубнику с молоком! — позвала воспитательница Алла Потаповна и вышла на крыльцо.
        Но никаких детей не было.
        - Куда же они подевались? — удивилась Алла Потаповна. — И откуда вдруг столько лягушат?
        - Это мы! Это мы! — закричали лягушата и стали подпрыгивать, чтобы Алла Потаповна их получше разглядела.
        - Что за шутки? — строго спросила Алла Потаповна и прибавила жалобно: — Дети, перестаньте безобразничать.
        Она наклонилась и увидела, что у одного лягушонка веснушки, у другого — очки, а третий — с бантиками.
        Она схватилась за голову:
        - Кто вам разрешил превращаться в лягушат?! Нет, это не санаторий для примерных детей. Это просто зоопарк для безобразников! Сию минуту превращайтесь обратно!
        - Мы не можем! — завопили дети. — Нас заколдовали!
        - Не выдумывайте! — рассердилась Алла Потаповна. — Превращайтесь обратно! Считаю до трех! Раз! Два! Два с половиной! Два и три четверти! Три!!!
        Но никто не превратился.
        Алла Потаповна всплеснула руками и побежала звонить доктору Пяткину. А лягушата прыгали парами и хором пели песню «В траве сидел кузнечик».
        «Так вам и надо!» — сердито подумал гномик. Он превратился в еловую шишку и смотрел на лягушат с высокой-высокой елки.
        Приехал доктор Пяткин.
        - Здравствуйте! — хором закричали лягушата.
        Доктор надел очки, наклонился поближе к лягушатам, снял очки и упал в обморок.
        Но тут же вскочил на ноги и сказал:
        - Случай очень сложный! Необходимо посоветоваться с заграничными докторами и знатоками лягушек. Я немедленно увожу лягушат в Америку. Алла Потаповна, вызывайте вертолет!
        - Не хотим в Америку! — захныкали лягушата. А один, самый большой и толстый, стал плакать и звать маму.
        «Ну ладно. Так уж и быть», — подумал гномик. И как был еловой шишкой, так и свалился с елки.
        Шишка упала на лягушат, и они опять превратились в детей. Дети стояли и чихали, чихали, чихали. Из их носов вылетали очень красивые разноцветные бабочки.
        Когда бабочки кончились, доктор вытер лысину платком и спросил:
        - А бабочки-то как у вас в носах очутились?
        - Это все он, он, — закричали дети. — Такой меховой, маленький, с бородой и в красной шапочке. То в мяч превратится, то в котенка. На красном автомобиле приехал. Гномик, в общем!
        - Но ведь гномиков не бывает! — сказал доктор Пяткин.
        - Еще как бывают! — закричали дети. — Да вот он, вот он!
        На дороге сидел маленький и толстый щенок с висячими ушками.
        - Какой же это гномик? — удивился доктор. — Это щенок.
        - Он только притворяется щенком. А сам сейчас ка-ак превратит нас опять…
        Доктор Пяткин взял щенка под пузико и внимательно рассмотрел. Щенок тявкнул и лизнул доктора в щеку.
        - Наверное, он есть хочет, — догадался толстый мальчик.
        - Надо было его сразу накормить, когда он в котенка превратился, — сказала девочка с бантиками.
        - Давайте же скорее его кормить! — крикнул мальчик в веснушках. — Я ему свой суп отдам.
        - А я — компот!
        - А я положу его спать к себе на подушку!
        Дети схватили щенка и потащили в дом.
        «Удивительно! — подумал доктор Пяткин. — Без всякого лечения за несколько дней примерные дети стали самыми настоящими выдумщиками!»
        И правда, с тех пор дети перестали ябедничать, полюбили котят и щенков и верят в гномов.
        А гномик уехал на красном автомобильчике обратно в лес, спрятался в теплый мох и спит, пока не придет время снова появляться, если кому-нибудь понадобится.
        А щенок был настоящий щенок, а не гном. Щенок давно вырос и стал здоровенным барбосом.
        Кошачьи сны
        Однажды осенью, когда повсюду пахнет яблоками и сухими листьями, я сидела дома и смотрела в окно на свой сад. Было так тихо, что слышалось даже, как мой кот сопит во сне. «Вот соня!» — подумала я и немножко подергала его за усы. А он только мрррркнул во сне и даже ухом не повел. «Ну сколько можно спать?! — подумала я. — Ведь целыми днями только и делает, что спит, спит, спит…» Я потыкала его пальцем в меховой живот. А он только свернулся калачиком поуютнее и таинственно улыбался во сне своей усатой улыбкой. «Почему кошки и коты так любят спать? — подумала я. — Ну что в спанье такого интересного?» И тут я догадалась!!! Кошки любят спать, потому что им снятся ужасно интересные, волшебные, невиданные сны!
        Мне тут же страшно захотелось посмотреть кошачьи сны. Я даже специальное устройство для подглядывания придумала. Сначала надо сделать какой-нибудь ловитель. Ну, улавливатель такой. Ведь когда кошки спят, от их щек и усов идет особенный волшебный сонный воздух. Вот из этого воздуха и состоят кошачьи сны. Поэтому сначала надо раздобыть какой-нибудь ловитель волшебного сонного воздуха. Локатор. И присобачить его… То есть нет! Прикошачить. Сны-то кошачьи. И прикошачить локатор к телевизору. Правда, телевизор у меня немного сломанный — все время показывает одно и то же черно-белое кино с грустным концом. Ну ничего, и такой пригодится. А локатор мне даст летчик, мой сосед. Он у меня весной одалживал луковицы и банку гвоздей. Вот пусть теперь локатор притащит.
        И летчик принес мне отличный, совсем небольшой локатор. Я прикошачила локатор к телевизору, положила кота на подушку, чтобы ему еще лучше спалось, и стала в телевизор смотреть.
        Сначала я увидела море. По морю плыли коты. Они были белые. Коты плыли на матрасе. Но не на надувном! Ведь надувной матрас может от кошачьих когтей продырявиться. Коты плыли на толстом полосатом матрасе от кровати. Рыбы, дельфины, киты и разноцветные медузы выныривали из воды и кричали:
        - Привет, коты! Наконец-то вы к нам выбрались в гости!
        На берегу коты разлеглись на песочке. Загорают, морской воздух нюхают, глаза жмурят и усами шевелят. Вдруг один кот как закричит:
        - Чирик-чирик! Ква-ква! Му-му! Ваф! Ваф!
        Тогда самый главный кот потрогал его носом и сказал:
        - Ну вот. Перегрелся. Всякие кваки некошачьи чирикает. Надо нам, пожалуй, в траву перебраться и там загорать, чтобы не так жарко было.
        Коты забрались в траву. Бабочки и птицы летали над ними. А солнце сквозь траву светило полосками. И коты скоро-скоро, прямо вот у меня на глазах стали из белых превращаться в рыже-полосатых. Это они так полосато в траве загорели.
        - Так вот откуда взялись рыже-полосатые коты! — я прямо подскочила. — Рыже-полосатые — это бывшие белые, которые загорали в траве!
        Наверное, я слишком громко подскочила, потому что мой кот тут же проснулся, чихнул, перевернулся, зевнул… И опять заснул.
        И я увидела в телевизоре поэта Александра Сергеевича Пушкина. Он сидел у себя дома в деревне, пил чай с яблочным пирогом и писал стихи. Няня Арина Родионовна в уголке дремала под жужжанье своего веретена. За окном была метель, ночь, холод. В общем, всё, как в стихотворении «Зимний вечер»: «Буря мглою небо кроет…». А на коленях у Пушкина кот спит. Точно такой же, как мой. Наверное, прадедушка, или прабабушка, или даже вообще прапрапрапрапрабабушка моего кота. Теперь понятно, почему мой кот всегда такой важный! Ведь его предки спали на коленях у самого Пушкина! Я стала изо всех сил смотреть в телевизор и прислушиваться — вдруг Пушкин скажет что-нибудь или сказку прочитает.
        Но мой кот несколько раз дернул ухом, и в телевизоре вместо Пушкина показалась обыкновенная жареная курица. Мне даже обидно стало. И я догадалась, что невоспитанно это — чужие сны подглядывать.
        Старый автомобиль
        У меня есть друг. Он живет недалеко от помойки, как раз напротив телефонной будки без телефона. Целыми днями он охает или просто тихо грустит. И я совсем не знаю, как его развеселить. Ведь он не пьет лимонад, не катается на каруселях, не ходит в цирк. Потому что мой друг — Старый Автомобиль без стекол и фонарей. Раньше он был таким красивым, что все на улицах останавливались и смотрели ему вслед. На его мягких кожаных сиденьях ездили волшебники и принцессы. А теперь у него внутри бездомные кошки и голуби прячутся от дождя.
        Я часто навещаю Старый Автомобиль.
        - Здравствуйте, — говорю я и кланяюсь (ведь Старый Автомобиль обожает вежливое обращение). — Как поживаете? Не болит ли у вас что?
        - Ах, голубушка, — вздыхая, отвечает Старый Автомобиль. — Все у меня болит, и я так плохо поживаю, как еще ни один Старый Автомобиль не поживал.
        - Не грустите, пожалуйста, — говорю тогда я. — Лучше расскажите мне какую-нибудь историю. Вы так много помните всего интересного.
        И Старый Автомобиль рассказывает мне всякие истории.
        Однажды он стал рассказывать мне вот что:
        - Давным-давно в один чудесный город на белом пароходе прямо из Америки приехал я. Было раннее-раннее утро. На набережной меня видели только цветочницы и трубочисты. Они очень обрадовались и махали мне руками. А потом меня спрятали в специальную карету, запряженную двенадцатью лошадьми, и повезли во дворец. Ведь из Америки меня привезли не для кого-нибудь, а для самой принцессы.
        Принцесса была веселая. Она любила показывать фокусы и мечтала выступать в цирке. Но папа-король сказал:
        - Хватит фокусничать, доченька. Надо замуж выходить. — И нашел принцессе жениха. Очень воспитанного.
        Жених собирал фантики. Собак боялся. И кошек тоже. Нос у жениха был ужасно длинный, и в этом носу всегда водился насморк. К тому же жених не выговаривал все буквы, кроме «г», «ы» и «у». Например, он хотел сказать «дорогая принцесса», а выходило у него «ыгыугы гыуг». Зато он был богатый-пребогатый. Даже горшок у него был из чистого золота.
        Когда принцесса увидела своего жениха, она немножко загрустила. А потом сказала королю вредным голосом:
        - Да, папычка-папычка, ты вот мне, чур, подари настоящий автомобиль, а я тебе за это тогда замуж выйду.
        И для принцессы прямо из Америки привезли меня. Когда принцесса меня увидела, она только ахнула, а потом подпрыгнула, обняла короля и немножко повисела у него на шее, болтая ногами. А потом сказала опять вредным голосом:
        - Да, папычка-папычка! А может, у него мотор неправильный? Ну-ка, я сначала попробую!
        Села, и мы помчались. Все останавливались и смотрели на нас. Еще бы! По улицам мчался я, такой новенький, белый, блестящий, а за рулем — настоящая принцесса, веселая и совсем не воображала. Мы подъехали к цирку, и принцесса свистнула в два пальца:
        - Эй! Клоуны, фокусники, акробаты! Я из дому убежала! Айда со мной бродить по свету!
        И весь цирковой веселый народ с собачками и мартышками уместился на моих сиденьях. Мы путешествовали по свету. Тогда в каждом городе было море… А теперь?! Теперь море осталось только в некоторых городах, и все они далеко отсюда… Моя принцесса выучилась танцевать на проволоке и стала знаменитой. Папа-король прислал ей письмо: «Дорогая доченька! Теперь меня все знают и говорят: „Это тот самый король, у которого дочка на проволоке танцует“. Из всех наших родственников ты одна прославилась. А остальные только и умеют, что на тронах сидеть да ушами хлопать…» Так мы весело и чудесно жили с принцессой и цирковыми. Но в один прекрасный день…
        Но Старый Автомобиль не успел рассказать мне эт историю до конца. Во двор вошел дяденька с портфелем и спросил строго:
        - А это что еще за драндулет? Немедленно на свалку ржавых железяк! Сейчас придет грузовик и увезет…
        Я ужасно испугалась. Ведь от таких обидных слов Старый Автомобиль мог тут же развалиться на части. И все. И никто бы не рассказывал мне интересных историй, и бедным кошкам негде было бы спрятаться от дождя. Поэтому я сказала:
        - Не надо обзываться. Это никакой не драндулет, а Старый Автомобиль, который знает много чудесных историй. И рассказывает их тем, кто с ним вежливо обращается.
        Дяденька даже ничего ответить не успел, а Старый Автомобиль его вежливо так спрашивает:
        - Извините, а ваша фамилия случайно не Грелкин?
        Дяденька портфель выронил. Потом покашлял и говорит:
        - Допустим, Грелкин. А ты… а вы… м-м-м-м… откуда знаете?
        - Очень уж вы похожи на своего прадедушку, доктора Грелкина, — объяснил Старый Автомобиль. — Только у него голос добрее был.
        - А вы моего прадедушку знали? — Дяденька весь просто просиял.
        - Конечно, — сказал Старый Автомобиль. — Давным-давно я служил у одного задумчивого поэта. Однажды в дождливую ночь мы встретили на дороге старичка с чемоданчиком. Это и был доктор Грелкин. Он спешил к больному мальчику. И тогда мой задумчивый поэт решил, что доктору я гораздо нужнее. И подарил меня доктору Грелкину прямо сразу. Чтобы он всегда успевал к больным мальчикам и девочкам. Вашего прадедушку я очень хорошо помню.
        - Ну вот. — Дяденька почесал в затылке. — А я не умею никого лечить и работаю начальником. Слежу за порядком и чистотой в городе. Ну а теперь-то я вижу, что вы никакой не драндулет, а необыкновенный Старый Автомобиль. Хотите, я устрою вас в музей? Будете жить в тепле, никакая зима не страшна. А все будут ходить и любоваться вами.
        Старый Автомобиль подумал и сказал:
        - Нет. Я лучше останусь здесь. Ведь я — дом бедных ничьих кошек и озябших голубей.
        И Старый Автомобиль остался во дворе. И правнук доктора Грелкина прислал ему в подарок огромный непромокаемый платок с цветами и птицами. Когда начинается дождь, кто-нибудь укутывает Старый Автомобиль этим платком, и он дремлет. Ему снятся принцессы, разбойники и погони.
        Мама и король
        У Никиты был папа Володя и мама Оля. Однажды утром Никита играл в коридоре в войну с пришельцами, папа лежал на диване, качал ногой и пел «туруруруру», а мама стирала в стиральной машине, готовила обед, мыла окна, белила потолок, двигала мебель и чинила пылесос. Когда мама все сделала, она оделась, положила в сумку два яблока и сказала:
        - Ну вот, дорогие мои. Я сварила вам суп на всю жизнь и теперь от вас ухожу. Навсегда-навсегда.
        - А какой ты нам суп сварила? — спросил папа.
        - Грибной. С картошкой и жареным луком.
        - Что же, — обиделся папа. — Я теперь всю жизнь должен грибной суп есть? Интересно.
        И он снова запел «туруруруру».
        А Никита спросил:
        - Мам, можно я тут пока из твоей стиральной машины марсианский корабль построю?
        - Конечно, можно, — согласилась мама и ушла.
        Была осень. Мама пошла в парк. Там никого не было. Тогда мама стала шуршать желтыми листьями и подфутболивать их кончиками башмаков. Неприлично же при посторонних листьями шуршать. Взрослая все-таки тетенька. Шуршала мама, шуршала, вдруг смотрит — по парку еще кто-то ходит и тоже листьями шуршит. Мама пригляделась, а это молодой дядька — красивый такой, рыжий, кудрявый, а глаза веселые-веселые.
        - Вы что, тоже листьями шуршать любите? — спросила мама.
        - Очень, — сказал рыжий и улыбнулся. — Только редко удается хорошо пошуршать. Все дела, заботы. Давайте с вами вместе шуршать.
        Стали они вдвоем шуршать. А потом в кучи листьев прыгать с разбегу. Так весело было! Прыгали, прыгали, потом рыжий сказал:
        - Так бы всю жизнь с вами и прыгал. Жалко, что улетать пора. Вот наберу сейчас с собой листьев и полечу.
        И он достал огромный мешок.
        - Зачем же вам с собой листья? — спросила мама.
        - Чтобы пошуршать, когда сильно захочется. Ведь в моем королевстве всегда лето и нет сухих листьев.
        - А у вас есть королевство? — удивилась мама. — А где оно?
        - Пойдемте покажу.
        Рыжий и мама поднялись на крышу. Отсюда было далеко видно.
        - Вон, — сказал рыжий. — Видите те белые дома далеко-далеко? А за ними — лес. В этом лесу есть коричневая дорога с лужами и подорожником. Эта дорога и ведет в мое королевство. Мое королевство веселое и теплое. У меня там море и сад с каруселями. Знаете что? — придумал рыжий. — Полетим ко мне в гости, а? Я вас с мамой познакомлю. Она у меня добрая. Старенькая только. Ей уже трудно королевой быть, так что я теперь главный король.
        «Как же я раньше-то не догадалась! — подумала мама. — Конечно, таким рыжим, веселым, красивым и добрым может быть только король из королевства с морем и каруселями».
        - А кто у вас суп готовит? — спросила мама.
        - Никто, — ответил рыжий король. — Мы суп не едим. У нас всегда гречневая каша, винегрет и кисель. Полетели вместе! Я вам кошек своих покажу. Они такие смешные симпатяги! Рыжие, в зеленый горошек. А некоторые в клеточку.
        - На чем же мы к вам полетим? — спросила мама.
        Король посвистел, и на крышу опустился вертолет.
        - На каруселях с вами покатаемся! — радовался рыжий король. — А то я все один на каруселях кружусь, грустно это как-то.
        - Конечно, полетели! — решила мама. — Только я тогда домой зайду, варенье возьму вашей маме в подарок. А то неудобно в гости без гостинцев.
        Мама пошла домой, а рыжий король ждал ее прямо в вертолете около подъезда.
        Мама только дверь открыла, а Никита выбегает:
        - Ой, мам, ты куда девалась-то? Мы уж и в милицию звонили, и в «Скорую помощь», и пожарным. А папа в обморок упал. То ли от волнения, то ли от голода.
        - Как от голода? Я же вам суп сварила!
        - А мы его налить не можем! Из половника я антенну для марсианского корабля сделал, крепко прикрутил, теперь не откручивается.
        Стала мама половник от стиральной машины откручивать, Никиту супом кормить, папу от обморока лечить. Рыжий король ждал-ждал, а потом загрустил и улетел один в свое веселое королевство. Теперь он часто смотрит в подзорную трубу на дорогу и вздыхает. Но вздыхать ему осталось совсем чуточку! Потому что мама уже обещала Никите и папе, что, если они будут хорошо себя вести, она возьмет их в гости к рыжему королю в веселое королевство. И Никита с папой изо всех сил стараются вести себя хорошо.
        Крайний случай
        Жил-был мальчик Дмитрий Игоревич. Это потому, что его звали Митя, а его папу — дядя Игорь.
        Однажды Митя и его папа пошли на речку смотреть корабли. Идут, а навстречу — собака. Здоровенная! Пятнистая, с длинными ушами и бородой.
        - Здорово похожа на пойнтера, — сказал Митя.
        - Просто вылитый эрдель, — заметил папа.
        Собака остановилась и стала на них смотреть.
        - Сейчас кусаться будет, — решил Митя.
        - Вот еще, — сказала собака. — Других дел, что ли, у меня нет?
        Митя и папа тоже остановились. От удивления.
        - Извините, пожалуйста, — сказал Митя воспитанным голосом. — Разве собаки умеют разговаривать?
        - Обязательно, — грустно сказала собака. — Но только в самом крайнем случае.
        - А у вас что, уже крайний случай?
        - Да, — сказала собака совсем грустно. — Я ищу своего человека. Скажите, пожалуйста, здесь случайно не пробегал мой человек?
        - А он какой из себя?
        - О! — сказала собака и улыбнулась. — Мой человек — он такой красивый! Кудрявый и с длинным носом. В его доме полно уютных углов, в которых можно подремать. На ужин мой человек ест огромные котлеты. А еще у него очень удобные колени, куда всегда можно уткнуться мордой. Он играет на гитаре и поет задумчивым голосом.
        - Да это же просто вылитая Дарья Павловна! — воскликнул Митя, и все втроем они побежали к ней.
        Уже издалека слышалось, как Дарья Павловна играет на гитаре и поет задумчивым голосом песню про далекую звезду.
        - Здравствуйте, Дарья Павловна! — погромче закричал Митя. — Тут пришла одна симпатичная собака и говорит, что вы ее человек.
        Дарья Павловна выглянула в окошко.
        - Ах, какой прелестный барбосик, — сказала она.
        - Ну, что? — спросил папа собаку. — Она твой человек?
        - Ага! — сказала собака радостно.
        Дарья Павловна упала в обморок. Потому что она не знала, что собаки умеют разговаривать в самом крайнем случае. Но Дарья Павловна тут же очнулась и опять высунулась в окошко.
        - Мы сразу догадались, что это вы! — обрадовался Митя. — Потому что вы такая красивая, с длинным носом и на гитаре игра…
        - Что-о-о-о-о-о-о?! — Дарья Павловна схватилась за сердце, а потом за свой нос. — Ах, негодный мальчишка, противный папа, гадкий пес! Это у меня нос длинный?! Да у меня нос всего сто тридцать миллиметров с половиной!
        Она так сердито кричала, что чуть не вывалилась из окна. А Митя, папа и собака убежали.
        - Да, — сказал папа. — Наверное, она не твой человек. Она же котлет совсем не ест.
        - Георгий Иванович ест котлеты! — подскочил Митя. — Бежим!
        - Нет, — вздохнула собака. — И Георгий Иванович не мой человек. Честно говоря, у меня вообще нет своего человека. И не было никогда. Но одна моя знакомая полусиамская кошка говорит, что у каждой собаки или кошки должен быть хоть один родной человек на земле. К тому же вчера ночью шел дождь. Он шел-шел-шел-шел-шел-шел и не заметил, что я на траве сплю. И пошел прямо по мне. Я ему: «Чего брызгаешься?» А он: «Дома надо сидеть, когда я иду». Я говорю: «Ага, дома… а если у меня и дома-то нету?» А дождь говорит: «Ищи себе дом. Устраивайся в хорошие руки. Каждый барбос — кузнец своего счастья». И вот я пошла искать себе дом и устраиваться в хорошие руки. Да что-то не везет…
        Митя и папа смотрели на собаку.
        - Веселого мало, — сказал папа.
        - Мы бы тебя взяли, — сказал Митя. — Да нам никакая мама не разрешит. У нас и так уже целых два морских поросенка. Сыновья морской свинки.
        - Что ж, — вздохнула собака, — видно, быть мне всю жизнь бродягой…
        А дело было в воскресенье. В воскресенье многие мамы любят ходить в гости или куда-нибудь по делам. У них такие особые, мамские дела, которые только по воскресеньям делаются. В общем, мамы по воскресеньям часто куда-то деваются. Поэтому в воскресенья повсюду бродят беспризорные папы с детьми. И мама Мити тоже утром уехала по делам. А теперь вернулась. Митя и папа видят — мама на своем мотоцикле мчится. Затормозила так лихо, поднялась на одно колесо, опустилась, остановилась и говорит:
        - А это что еще за чудовище?
        - Это собака, — сказал Митя. — Ей жить негде. Правда, на пойнтера похожа?
        - По-моему, ее прадедушка — эрдель, — сказал папа.
        - Обыкновенная бородатая дворняга крупных размеров, — решила мама.
        Собака повернулась и пошла прочь такой несчастной походкой, что было сразу видно — это идет дворняга, бедняга, бродяга и бедолага.
        - Нет! — нахмурилась вдруг мама. — Все неправильно. Нельзя, чтобы собака уходила такой несчастной походкой. Иди, собака, сюда. Оставайся. Будешь наша.
        - У нас в доме полно углов, где можно дремать! — обрадовался Митя.
        - А у меня как раз есть отличное старое пальто! — папа тоже обрадовался. — Подходящее пальто фабрики «Красный Молодец».
        - Да зачем ей пальто? — удивился Митя.
        - А она на нем спать будет.
        А собака говорит:
        - А руки-то у вас хорошие? Я только в хорошие руки хочу…
        Папа, мама и Митя протянули ей свои руки. Она ткнулась носом в их ладони и вдруг стала красивая-прекрасивая. Это она от счастья похорошела. Ведь теперь у нее было целых три своих человека и два морских поросенка.
        Только больше собака никогда не разговаривала. Крайний случай-то кончился!
        Ерунда на постном масле
        В деревне Толстокошкино (это недалеко от села Большие Барбосы) жила девочка Мотя. Она была очень хорошая. Никогда не ябедничала, не жадничала и не вредничала. И за такую хорошесть папа повез ее в Москву, в настоящий театр.
        Идет Мотя по Москве, по сторонам глазеет. Вдруг видит — большой забор. А на заборе вот такими огромными толстыми буквами написано: «Все мальчишки — дураки».
        «Вот это да! — подумала Мотя. — Ничего себе! Неужели так вот прямо все до одного — дураки? И Данила? И Вася? Нет, Вася точно не дурак, сам стихи сочиняет. И Данила тоже — слова знает английские. Нет, не может быть, чтобы все — дураки. Но ведь крупными буквами написано. Не будут же в Москве неправду писать. Вот плакат во весь дом висит: „В магазине „Супербазар“ много всякой всячины!“ Так в этом магазине и правда все что душе угодно. Папа мне там разноцветный рюкзачок купил, а маме — гири здоровенные…»
        Мотя все время про надпись на заборе думала. Даже спектакль невнимательно смотрела. А после спектакля Мотя с папой пошли в гости к Мотиной четвероюродной сестре. Этой сестре было уже десять с половиной, и в одном ухе у нее висели сразу две сережки.
        - Я тут у вас на одном заборе такое прочитала, — шепотом сказала Мотя своей четвероюродной сестре. — Что все мальчишки — дураки.
        - А ты что, не знала? — удивилась сестра. — Вот деревня! У нас об этом все девчонки с детского сада знают.
        - Как же так? — спросила Мотя. — А если какой-нибудь один мальчишка — не дурак?
        - То, значит, он все равно дурак, — сказала сестра. — Потому что он — мальчишка.
        И Мотя решила, что если девочке уже десять с половиной и она носит две сережки в одном ухе, то она в мальчишках лучше разбирается.
        Мотя приехала домой в Толстокошкино, и к ней в гости пришли подруги — Анисья и Феофания. Мотя им про надпись рассказала. Анисья и Феофания засмеялись и поскорее убежали — всем остальным рассказывать.
        А тут как раз Вася пришел. И говорит:
        - У меня есть свой собственный меховой урчатель.
        Расстегивает куртку, а там — щенок.
        - Между прочим, — говорит Вася, — южноевропейский боксер.
        Мотя хотела щенка погладить, но вместо этого сказала гордо:
        - Все мальчишки — дураки!
        Вася так удивился! Чуть щенка не выронил. А потом как даст Моте по носу. От удивления. А Мотя его за щеку — цап. И поцарапала.
        И пошло-поехало! По деревне Толстокошкино девчонки скачут и кричат: «Все мальчишки — дураки! Все мальчишки — дураки!» Мальчишки им подножки подставляют, за волосы дергают. Девчонки царапаются, кусаются, визжат. Шум, гам. Настоящая война началась. Тухлыми апельсинами кидаются.
        Тут мимо проходила директор школы Анна Егоровна в большой шляпе. И в нее апельсин угодил. Хорошо еще, только по шляпе попало. Шляпа улетела, а Анна Егоровна собрала собрание школьников. И говорит:
        - Я ничего не понимаю. Объясните мне, пожалуйста, что случилось.
        И Моте пришлось все рассказать про надпись.
        - Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха! — засмеялась Анна Егоровна. — Да это же чепуха. То есть ерунда по-научному. Вот что. Уроки отменяются. Берем тряпки, ведра и едем в Москву смывать с забора эту глупую и вредную ерунду.
        Приехали, нашли забор, стали стирать и смывать. А буквы не стираются. И не смываются. Тогда позвали знаменитого профессора Пяткина. Он посмотрел на буквы, потом потрогал и даже понюхал. И говорит:
        - Это не простая ерунда. Это ерунда на постном масле. А постное масло очень плохо отмывается, надо позвать пожарных, чтобы они смыли эту ерунду своей особенной пеной.
        Пожарные приехали и быстро-быстро смыли эту глупую ерунду. Забор стал чистый. А тут мимо как раз проходила художница Женя Чижик со своими красками и кисточками. И на чистом заборе она нарисовала портреты Моти, Васи, Данилы, Анисьи, Феофании, Анны Егоровны и профессора Пяткина. Потому что на заборах вместо ерунды на постном масле должны красоваться портреты всяких хороших людей.
        Теперь Мотя совсем не читает, что на заборах написано. И сама не пишет. Ведь то, что написано на заборе, или просто обыкновенная ерунда, или ерунда на постном масле.
        Важная главность
        Жила-была принцесса по фамилии Картошкина. Ведь и у принцесс бывают фамилии. А звали ее Катя.
        Однажды принцесса и ее папа-царь переехали на новую квартиру. И принцесса пошла в новую школу. А сменную обувь забыла. Учительница увидела, что она прямо в сапожках в класс пришла, и говорит:
        - А голову ты дома не забыла? Бестолковая!
        «Ух ты, злющая какая!» — подумала принцесса и уселась подальше, на самую последнюю парту.
        Никто и не догадался, что она принцесса. Потому что на фотографиях в газетах она непохоже получалась. А важничать она не любила и никому не говорила, что она царская дочка. Сидит принцесса на последней парте. А учительница все ругается:
        - Кто «лыжи» через два «ы» написал? Репкин?! Безмозглый! Кто там шуршит? Не шуршать!
        И журналом изо всех сил по столу — ба-бах. Одна маленькая девочка даже заплакала с перепугу.
        «Да, — думает принцесса. — Ничего себе…»
        За ужином из гречневой каши и винегрета папа-царь спрашивает:
        - Ну как, доченька, в новой школе?
        Принцесса ему все про учительницу рассказала. Царь загрустил, а потом говорит:
        - Ладно, что-нибудь придумаем.
        Утром на уроке математики учительница вдруг ка-ак закричит:
        - Барбосов! Что у тебя во рту? Конфета? Ах, негодный, паршивый мальчишка! Вон из класса!
        И тут самая маленькая девочка встает и говорит:
        - Дорогая учительница, вы что, сегодня газет не читали?
        И газету показывает. А там написано:
        Приказ очень важной главности (для сердитых учителей)
        Кто так обзывается, тот сам так называется!
        И подпись: ЦАРЬ.
        - Значит, я теперь называюсь «бестолковая», «безмозглая», «негодная» и «паршивая»? — растерялась учительница.
        Ей стало очень обидно. До того обидно, что она ушла из школы и сделалась капитаном дальнего плавания. И уплыла далеко-далеко.
        А в школу пришел новый учитель — веселый, добрый и рыжий. Все стали прилежно учиться и радоваться, что царь такой умный и хороший.
        А Катя Картошкина все равно никому не сказала, что царь — ее папа и что она принцесса. Так ведь интереснее!
        Грустный троллейбус
        Принцесса Катя Картошкина встретила в переулке Троллейбус. У него было ужасно грустное лицо.
        - Троллейбус, — тихо спросила Катя, — ты чего такой грустный?
        - Устал я, — сказал Троллейбус человеческим, но очень толстым голосом. — Целый день вози всех, вози. А они набьются вовнутрь, пихаются, ногами по дверям стучат. И ругаются еще, что я медленный.
        - А я-то думала, что троллейбусы — железные машины и ничего не чувствуют, — удивилась Катя.
        - Мы не машины, нет, — сказал Троллейбус. — Мы дальние родственники слонов и бегемотов. Нам тесно в городе. Мы должны пастись на лугу у реки…
        Принцесса Катя Картошкина погладила Троллейбус, и он сказал:
        - А ты совсем не воображала, хоть и принцесса.
        - Откуда ты знаешь, что я принцесса?
        - Фотографии в газете видел.
        - Я на фотографиях непохоже выхожу, — сказала Катя. — А корону на улицу не надеваю, а то она у меня с головы сваливается. Ты не грусти, пожалуйста, — и Катя еще раз погладила Троллейбус на прощание.
        - Надо что-то делать, папочка, — сказала Катя вечером царю. — Нельзя же бедные троллейбусы мучить.
        - Что-нибудь придумаем, — ответил царь.
        Утром Катя Картошкина проснулась от велосипедных звонков. По городу носились велосипеды.
        Старушки ездили на больших трехколесных, со специальными корзинками для собачонок.
        Мальчишки носились на гоночных. Тетеньки на очень красивых, разноцветных, с фонариками. Дяденьки — на больших черных с телевизорами и антеннами.
        А троллейбусы вереницей ушли из города и стали жить на лугу у реки. Они грелись на солнце и слушали, как поют птицы. Всякие лесные звери прятались в троллейбусах от дождя.
        Троллейбусы решили, что скоро опять придут в город. Но не чтобы всех возить, а просто так, в гости.
        Лысая зеленая макака
        Когда я была маленькая, со мной в одном классе учился мальчик по прозвищу Виник. Потому что его фамилия была Винокуров. Он был чудной. С приветом. Притом с большим. С огромным приветищем. Когда мы обучались еще в детском саду (а мы с Виником жили в соседних домах и ходили в один детский сад), на обед дали вареную курицу, и Виник помазал ее зеленкой, чтобы курице не больно было, когда ее едят.
        В школу Виник ходил довольно редко, и мы всегда очень радовались, когда он появлялся. Раз Виник пришел, значит, обязательно что-нибудь отчебучит.
        И вот однажды, классе в четвертом, шел урок английского. Нашей любимой Ларисы Николаевны не было, и ее заменяла одна довольно вредная тетка. Она нас совершенно замучила, к тому же задразнила и заобзывала. Шел не урок английского, а какое-то мученье. Но посреди этого мученья кто-то из учителей заглянул в наш класс и позвал ее. Мучительница зыркнула на нас грозно, велела сделать пять упражнений, рявкнула, треснула журналом по столу, чтобы мы вели себя тихо, и ушла.
        Нам тут же так весело стало, так хорошо. Мы стали разговаривать обо всем на свете.
        - Хорошо бы, — сказал Димон, — завести такого какого-нибудь ученого зверька, вроде хомячка или морской свинки, и надрессировать его, чтобы он ночью, пока мама спит, выпалывал у нее из косы седые волосы. Вот как сорняки на огороде. А то она каждое утро причесывается, видит, что у нее есть седые волосы, и очень огорчается…
        - Ты лучше учись хорошо, — посоветовала отличница Смирнова. — И седых волос у мамы будет меньше…
        - А у моей мамы зато во какие мускулы, — похвастался Лукьянов.
        - А у моей бабушки зато тройной подбородок, — не отстала Вера и напыжилась вся, чтобы показать, но у нее не очень получилось.
        - Зато мой папа, — воображалистым голосом начал Макс, — такой умный и красивый, что у него целых четыре жены. И все они очень дружат с мамой и со мной, дарят подарки и шлют открытки к праздникам…
        Так мы сидели и болтали, мучительница все не шла и не шла, в конце концов нам даже надоело болтать, и Настя сказала:
        - А теперь давайте молчать!
        - Точно! — обрадовался Макс. — Кто первый заговорит, тот лысая макака!
        А Виник придумал:
        - Лучше, кто первый войдет!
        - Кто первый войдет или заговорит, тот — лысая зеленая макака! — решили все и стали молчать. Тишина.
        И тут входит учительница и сразу, с порога, произносит любимое учительское слово:
        - ТАК!!!
        Мы изо всех сил старались не смеяться, но некоторые, например Ирка или Танька, они вообще дохлые, болели часто, тут же начали хихикать.
        - Это что еще такое? Что за глупый смех? — Учительница почуяла неладное.
        Тут Ирка и Танька просто затряслись от смеха, даже повизгивать начали, а глядя на них, принялись веселиться и остальные.
        - Вы почему смеетесь? — рассвирепела учительница. — Объясните мне, что происходит! Как вы смеете?! Что во мне такого смешного?!
        Уж тут-то все чуть под парты от хохота не свалились. А учительница стала такого цвета… Я даже испугалась, что ее сейчас удар хватит.
        И Виник, наверное, тоже испугался. Он встал и сказал спокойно и вежливо:
        - Мы смеемся, потому что вы — лысая зеленая макака. Так получилось. Вы уж не огорчайтесь. Вы — лысая зеленая макака, а так — ничего страшного.
        И сел.
        У учительницы голос пропал начисто. И как это только пятнадцать минут назад она на нас кричала?
        Сначала она просто открывала рот — без всяких звуков, а потом схватилась за голову и побежала из класса спортивной рысью.
        - Странная какая-то, — пожал плечами Виник. — Сама же просила объяснить, почему все смеются.
        Винику, конечно, здорово влетело. В пятый класс он пошел в другую школу. В шестой — еще в одну. Седьмой класс заканчивал в санатории, восьмой — в другом городе, девятый — опять в Москве, но в лесной школе. Вернее, половину девятого, потому что в лесной школе он опять что-то отчебучил. В десятый класс его принимать никто не хотел. Что он делал дальше — я точно не знаю, но зато теперь наш Виник стал начальством и ездит на здоровенном джипе с мигалками.
        Приключения папы в школе № 3076
        Вот что теперь в школах творится! Вот уж история так история… Но всякие смешные истории в школе случаются не только с учителями и учениками, но и с папами и мамами. Вот, пожалуйста: кошмарная история, рассказанная Ваней Щеголевым.
        Мама принесла домой морское чудище. Оно было здоровенное, усатое и с клешнями. Когда нас водили в музей естествознания, я видел там таких в банках, только они там дохлые уже, заспиртованные. А этот бедняга — замороженный.
        - Это королевский лобстер, — сказала мама. — Нам на ужин. Знаешь, полезный какой?
        Мама села на диету. Вчера она специально ездила за город, чтобы набрать листья молодых одуванчиков и крапивы для салата. А сегодня, значит, морское чудище.
        Стали мы с мамой его варить. Мама приправ всяких в кастрюлю горстями сыпет, лобстер булькает, варится, даже окна запотели. Салатик из одуванчиков нарезали, тут папа входит.
        Потянул носом и говорит:
        - Чем это несет прямо с первого этажа? Опять, что ли, трубу где-то прорвало? Безобразие!
        Я сказал:
        - Пап, ты что, это же наш ужин. Лобстер королевский. Знаешь, полезный какой?
        Папа заглянул в кастрюлю и опять потянул носом.
        - Очень интересно, — сказал папа. — Я работаю по шестнадцать часов в сутки, иду домой, мечтая о бифштексе, а меня в родной семье встречают вареными тараканами.
        - Иногда полезно посидеть на диете, — сказала мама. — Разгрузить свой организм, подпитать йодом, морскими витаминами…
        - Хорошо, уговорила. А на гарнирчик что?
        - Салат из молодых одуванчиков, — похвасталась мама. — С крапивой.
        - Я что, кролик, что ли? — взвыл папа.
        - Одуванчик богат витаминами и микроэлементами, — сказала мама. — И вообще, сейчас май, и надо благодарно пользоваться тем, что дает нам природа. Это очень омолаживает организм.
        Мы стали есть лобстера. А что, ничего! Тем более что я ел лобстера первый раз в жизни и поэтому загадал желание. Даже целых три — чтобы в Африке побывать, чтобы лето было недождливое и чтобы все собаки и кошки стали пуленепробиваемыми.
        Мы с мамой съели лобстера с удовольствием, а папа все ворчал и морщился, особенно когда жевал одуванчики с крапивой. После этого он нажарил себе шпикачек с кетчупом и заметно подобрел.
        - Ты, папа, совсем не печешься о своем здоровье, — сказала мама. — Неправильный ты какой-то.
        - Может, ты «бэшка?» — догадался я. — Вот я — «ашка», и мама тоже в школе была «ашкой», а ты, наверное, «бэшка».
        - Да, — сказал папа гордо. — Я учился в классе «Б».
        - Так вот оно что. — Мама даже перестала есть одуванчики. — И почему я не поинтересовалась этим до свадьбы?
        - Но потом перешел в «А», — поспешил добавить папа.
        - Значит, ты, папа, как Раппопорт.
        - Что за Раппопорт еще?
        - Псих один, с нами до третьего класса учился. Круглый отличник, а шуток не понимает. Ему говорят «Раппопорт-аэропорт на колесиках приехал», а он ябедничает, что это неприличные слова. Потом ему однажды случайно четверку по математике поставили, его мама обиделась и перевела к «бэшкам».
        - У вас там вечно неизвестно что творится, — нахмурился папа.
        Папа с самого начала предлагал отдать меня в военное училище с преподаванием ряда предметов на китайском языке, потому что оно ближе всех к дому. Но мама решила, что лучше мне учиться в той же школе, в которой училась она, потому что, во-первых, ее там все хорошо помнят (в седьмом классе мама участвовала в поджоге школы), а во-вторых, фамилия-то у меня другая, никто сразу не догадается, чей я сын, а если вдруг что — мама всегда придет и разберется.
        И тут я вспомнил.
        - Наша Жанна Аполлоновна говорит, что мои родители совсем не участвуют в жизни класса. Вот бабушка Савченко цветочки в горшках подарила, потому что у Сашкиного младшего брата на них аллергия. Мама Насти Зашкиркиной двух черепашек принесла, а то они по ночам очень шуршат и топают. Все в жизни класса участвуют, а вы — нет.
        - Давайте тоже что-нибудь ненужное в класс подарим, — согласился папа.
        - Ага, — обрадовалась мама. — Бабушку или дядю Владика.
        - Вот не хотел я его в твою школу отдавать, — с горечью сказал папа. — Из этой школы все такие, как ты, получаются. Которые родного мужа голодом уморить готовы, а всех родственников в живой уголок сдать мечтают.
        - Во всяком случае, ты должен сходить к учительнице, познакомиться, поговорить по душам, — решила мама. — Учительницы это просто обожают.
        - Может, лучше ты? — жалобно спросил папа.
        - Нет уж, — сказал я. — Маму прибережем для аварийного случая.
        Еще с вечера папа договорился на работе, отложил все важные дела и стал собираться в школу. На специальную бумажку папа записал имя-отчество Жанны Аполлоновны, и что я учусь в пятом «А», и в каком кабинете этот пятый «А» находится. Мама нагладила ему белую рубашку, я начистил ботинки, дворник дядя Леша вымыл папину машину.
        Утром папа как следует набрызгался одеколоном и сказал, что надеется быть в школе часам к трем, как раз, когда ученики разойдутся и можно будет поговорить с Жанной Аполлоновной и произвести на нее приятное впечатление.
        В школе я предупредил Жанну Аполлоновну, что папа обязательно зайдет к ней сегодня, чтобы поговорить о жизни класса и моем воспитании, а сам поскорее смылся домой сразу после шестого урока.
        А дальше вот что было.
        Поскольку полдня папа находился на работе и занимался всякими важными делами, он как-то замотался. (Взрослые обожают это слово. А спроси их, во что замотался или чем замотался, ни за что не смогут ответить.) Замотавшись, папа потерял листочек с именем-отчеством Жанны Аполлоновны, перепутал, в каком я классе, не смог толком объяснить, куда идет, и чуть не подрался с охранником.
        Наконец ему удалось прорваться вовнутрь. Тут его сбила с ног ватага первоклассников с продленки, которые мчались в столовую на бесплатный полдник — пить молоко с черным хлебом. Папа, можно сказать, чудом уцелел и от испуга неожиданно вспомнил номер кабинета Жанны Аполлоновны.
        Но теперь, после общения с охранником и встречи с малышней, у папы был совсем растерзанный вид, и он зашел в туалет привести себя в порядок.
        В туалете папа зачитался надписями на стенах и с возмущением пришел к выводу, что многие слова не только на английском, но и на русском написаны с ошибками.
        Папа приосанился и зашагал прочь из туалета, торопясь поскорее высказать Жанне Аполлоновне свое беспокойство по поводу преподавания языков и вообще по всем поводам.
        Папа поднимался по лестнице и озирался по сторонам, опасаясь, как бы не выскочили еще какие-нибудь дети.
        В это время из-за угла на него набросилась дама.
        - Ну, наконец-то! — закричала она. — Мы вас ждем, ждем, а вы все не идете и не идете!
        Бедный доверчивый папа почему-то решил, что это и есть наша Жанна Аполлоновна, и послушно пошел с ней. Она привела его в класс, а там — целая толпа полуголых восьмиклассниц, из обоих восьмых. Оказывается, у старших классов в этот день был медосмотр, и папу по ошибке приняли за опоздавшего подросткового врача из нашей поликлиники.
        Папа еле отбился от восьмиклассниц, принял успокоительное и уже прицельно пошел к Жанне Аполлоновне.
        Идет по коридору, а наш учитель по истории Отечества, Ефим Яковлевич, что-то такое на потолке чинит. То ли лампочки вворачивает, то ли пятно от протечки ликвидирует. Он у нас страшный рукодельник, на него вся школа не нарадуется, никаких слесарей вызывать не надо. Словом, Ефим Яковлевич на потолке что-то мастерит, штукатурка вниз сыпется — прямо папе на голову.
        Бедный папа уже ослаб от происшествий и ничего не сказал Ефиму Яковлевичу — ни про штукатурку, ни про нашу школу, ни про всю историю Отечества.
        С головой, полной штукатурки, папа кое-как дополз до нашего класса, вежливо постучал и открыл дверь.
        Жанна Аполлоновна с Ларисой Викторовной примеряли пляжные шлепанцы, потому что уже весна и вообще скоро лето.
        И тут — то ли лобстер с одуванчиками подействовал и папин организм резко омолодился, то ли Жанна Аполлоновна тоже за свой рабочий день здорово замоталась, то ли она просто была без очков — она увидела, что папа в дверь заглядывает, и усталым таким голосом ему говорит:
        - Мальчик, ну что ты тут ходишь? Что тебе надо? Сколько раз повторять — олимпиада по географии в следующий четверг!
        Папа ничего не ответил, просто ушел и поскорее позвонил на работу — предупредить, что берет недельный отпуск и уезжает в оздоровительный центр для людей, переживших сильные нервные потрясения.
        А нам с мамой папа вечером сказал:
        - Ноги моей больше там не будет! Сами ходите в свой сумасшедший обезьянник номер тридцать — семьдесят шесть.
        Ну и зря, между прочим. Мы с мамой любим нашу школу. Смешная она у нас.
        Рыжая пьеса
        Действующие лица:
        Тим, первокурсница, 18 лет.
        Соня, 13 лет.
        Егор, 16 -17 лет.
        Егор Владимирович, папа Егора, 40 лет.
        Мама Егора, 36 лет.
        Нора.
        Хали} Друзья Егора
        Потомок.
        Красивый.
        …Это большой город с широкой рекой, по реке ходят теплоходы и грузовые баржи, в городе много важных заводов, город растет, строится, теснит деревни и предместья, на окраинах — одичавшие яблони от сметенных садов, двадцатиэтажки и много железа, оставшегося от строек. Много ржавого железа. А еще — городской парк с лодочной станцией, маленькая речка, ивы, тарзанка с лохматой веревкой… Дело происходит весной. Между первой и второй частями проходит год.
        Всякий раз — весна, май.
        Первая часть
        Разговор. Где-то. Еще не видно где. Может, темно? Или светло, но никого не видно? Просто слышно, что два человека разговаривают.
        - Тимофеева? Что вы здесь?.. Занятия давно кончились.
        - Жду. Вас.
        - Зачем?
        Тишина.
        - Я вас внимательно слушаю.
        Тишина.
        - Вам что-нибудь непонятно на лекциях?
        - Мне все понятно… То есть ничего не понятно… То есть…
        - Сумка у вас смешная…
        - Сама сшила.
        - Ну, всего доброго. Идите домой, Тимофеева.
        - Егор Владимирович…
        - Что?
        - Я вас так давно ждала. У меня даже волосы замерзли.
        - Послушайте, Тимофеева… Оля…
        - Я Аня.
        - Извините, Аня… Вы способный человек. Сессия на носу. Соберитесь как-то. Возьмите себя в руки. И перестаньте писать мне письма. Поверьте, мне нелегко говорить вам об этом. Перестаньте, пожалуйста. Ни к чему все это… Очень вас прошу… Ну, всего доброго.
        И шаги. Ушел человек.
        Окраина, маленькая речка, низкие ивы и старое могучее дерево на берегу. Тарзанка. По бегу в задумчивости бродит девушка. Это Тимофеева по кличке Тим. На плече у нее смешная холщовая сумка с множеством разноцветных пуговиц. Тим качается на тарзанке, потом разувается, достает из сумки большой моток веревки, привязывает к дереву, долго примеривается, деловито сооружает петлю, всовывает в петлю голову… Тим не замечает, что на дереве, высоко на ветке, в листве прячется рыжая девочка Соня.
        Соня. Эй! Вы что делаете?
        Тим (озирается, видит Соню и говорит честно). Вешаюсь.
        Соня. Зачем?
        Тим. Чтобы не жить.
        Соня. А дерево тут при чем? Думаете, ему очень приятно, когда на нем мертвец болтается?
        Тим молчит.
        Думает, что дереву, конечно, неприятно.
        Лучше уж под дождем постойте, он вредный, от него тоже умереть можно.
        Тим. Так ведь не сразу.
        Соня. Скажите, пожалуйста, вы случайно не видели мою собаку?
        Тим. А она какая?
        Соня. Рыжая. Мы с ней вместе рыжие, вдвоем. Отличная собака. Настоящий друг человека. Такая большая, меховая, с ушами и с бородой.
        Тим. А как ее зовут?
        Соня. Селедка.
        Тим. Хорошее имя.
        Соня. Это потому, что она довольно длинная в длину и с хвостом. Куда же она девалась? Я везде хожу и зову: Селедка, Селедка! Селедка! Все, наверное, думают, что я — того.
        Тим смотрит на Соню.
        Но вы-то, надеюсь, так не думаете?
        Тим. Ну что ты!
        Соня. Это хорошо. Пожалуй, я разрешу вам потрогать уши моей собаки. У нее очень теплые уши. Главное, чтобы она нашлась.
        Тим. Найдется. Просто ушла по своим собачьим делам. С собаками это бывает. Не грусти.
        Соня. Какая у вас сумка смешная!
        Тим. Сама сшила.
        Соня. Надо же! А мы по труду компот проходим.
        Тим. Ну и как?
        Соня. Компот? Легкотня! Вот алгебра с физикой — это да…
        Тим. А что?
        Соня. Я когда эти цифры с буквами вижу, даже пугаюсь, такие они непонятные. Но зато я хорошо себя веду — тихо сижу на задней парте, стихи сочиняю.
        Тим. Стихи?
        Соня. Про небо. Про траву и деревья. Вы любите деревья?
        Тим. Не знаю.
        Соня. А вы подумайте.
        Тим (подумав, говорит убежденно и серьезно). Да. Люблю. Да.
        Соня. Деревья живут очень долго. Они все видят и помнят. Только не всем рассказывают. По-моему, человек должен жить на дереве. Ну, хотя бы сидеть на дереве один час в день. Хотите, залезайте сюда? Деревья любят, когда на них сидят хорошие люди.
        Тим. Слушай, я знаю! Тебе надо дать объявление.
        Соня. Про собаку? Я уже давала.
        Тим. Нет, другое. Вот… Симпатичной девушке… Симпатичной рыжей девушке срочно требуется стройный юноша, волокущий в алгебре, геометрии и физике.
        Соня. Вот это да! Как вы это классно придумали! Пожалуй, я даже разрешу вам поцеловать свою собаку, когда она найдется… Я непременно дам объявление… Но вдруг придет слишком много симпатичных юношей, волокущих в алгебре и физике?
        Тим. А зачем им приходить? Пусть сначала фотографии пришлют. И дневники с отметками.
        Соня. А если наоборот, никто не отзовется? Ведь может же такое быть?
        Тим. Запросто. Мало ли, что у них на уме, у этих юношей. Потому что юноши, даже симпатичные, это тоже муж-чины.
        Соня. Мужчины?
        Тим. Да.
        Соня. А. Ага.
        Тим. А мужчины — ты знаешь, какие?
        Соня. Какие?
        Тим. Они такие. Они умеют молчать. Они могут долго терпеть. Они могут не плакать, когда очень больно. Они могут сильно-сильно скучать и никогда-никогда не звонить… Иногда у них бывают очень горячие руки.
        Соня. Правда?
        Тим. Сто пудов.
        Соня. Но я все равно дам объявление. (Ловко слезает с дерева. На ней стильные рыжие ботинки на грубой подошве.) Мне надо идти дальше. Собаку искать. Селедка! Селедка! Селедка! Вы пока можете посидеть там, на моей ветке.
        Тим. Спасибо.
        Соня. Только больше не вешайтесь.
        Тим. Не буду.
        Соня. А то деревья не любят, когда на них вешаются.
        Тим. Я поняла.
        Соня (отворачивается, проникает к стволу и шепчет скороговоркой). Дерево, милое дерево! Просмотри за ней, пожалуйста, сделай так, чтобы она не повесилась. Она добрая, и у нее смешная сумка. (Целует старый, широкий ствол и уходит, машет рукой, не оборачиваясь.)
        Тим (смотрит ей вслед и вдруг кричит отчаянно). Девочка!!!
        Соня оборачивается.
        Тим и Соня смотрят друг на друга.
        Нет, ничего… Иди.
        Дома у Егора. На полу в позе «лотос» сидит мама Егора. Медитирует. Мама Егора — красивая, статная женщина кустодиевского плана. Входит Егор, тащит гладильную доску. Устанавливает.
        Егор. Мам…
        Никакого впечатления.
        Мама…
        Заглядывает ей в лицо, она не реагирует. Егор пожимает плечами.
        Входит папа Егора с утюгом и рубашкой. Папа Егора — большой, высокий человек с хмурым лицом. Словно какая-то давняя печаль или усталость привычно и нещадно гложет его.
        Папа. Может, лучше в свитере?
        Егор. Нет, в рубашке, в рубашке…
        Егор и папа принимаются довольно неловко гладить рубашку. Мама сидит в позе «лотос».
        Егор (разговаривает по телефону). Ну и? Или! Полый улет! Да ладно, не гони шизуху… Это приколист известнейший… А мне-то что? Мне — фиолетово… Шнурки в стакане, ага. Сандалики навскидку — и вперед… Да уж такая таска начинается… Ну, хоп!
        Папа. Что за белиберда такая? Ведь это же издевательство над русской речью, Егор. Надругательство над родной словесностью!
        Егор. Дети, папа, имеют право говорить на своем языке. Декларация прав ребенка, Папа. Пункт четыре, параграф семь…
        Папа. Дети! Ты, братец, не дети уже. У тебя борода растет, «дети». Кстати, ты что, сегодня не брился?
        Егор. Брился. Просто у меня к третьему уроку опять отрастает. Стабильно.
        Папа. Я забыл — Зоя Тихоновна?
        Егор. Пап, Жанна Тимофеевна, ну что ты!
        Мама шевелится. Егор и папа смотрят, как она выпутывается из «лотоса», с удовольствием и с хрустом потягивается.
        Егор. Мам, вот папа в школу собрался. С Жанной нашей побеседовать. А то у меня три двойки годовых наклевываются…
        Мама. Погодите вы со всякой ерундой… Я должна срочно написать письмо Сай-Бабе.
        Папа. Что за баба еще?
        Мама. Это гуру такой в Индии. Он интересовался, насколько часто и успешно я практикую медитацию.
        Папа начинает напевать «Светит месяц, светит ясный».
        Егор. Пап, не волнуйся, ну ладно, пап…
        Папа выходит. Мама садится за стол и задумывается. Листает русско-английский словарь, пишет письмо.
        Возвращается папа в пиджаке и рубашке, прихорашивается перед зеркалом.
        Мама (не отрываясь от письма, морщит нос). Чем это так понесло?
        Егор. Это папа одеколоном набрызгался.
        Папа. Да не пиши ты ему! Все равно не ответит. Гуру, дел полно, не хвост собачий. Напиши лучше мне. Уж я-то отвечу…
        Егор. Пап, ну ладно, ну не надо, пап…
        Папа. Дорогая Катя! Я живу хорошо. Работаю по шестнадцать часов в сутки! А дома есть нечего! В ванной белье скисло! У парня в школе черт знает что… С комсомольским приветом, твой муж Егор Владимирович. (Уходит, сердито хлопнув дверью.)
        Мама пишет письмо Сай-Бабе.
        Егор. Мам, мама…
        Она машет рукой, не поднимая головы. Некоторое время Егор молча смотрит на нее.
        Во двор пойду, зарежу, может, кого…
        Не отрываясь от письма, она кивает. Егор уходит. Мама некоторое время пишет, потом задумывается.
        Мама. Кричит, ругается, злится, засоряет энергетическое поле нашего дома. Теперь вот ходи, сжигай злую энергию. (Зажигает свечку, ходит по квартире, делая таинственные пассы свечой.) Сказал, что в школу пошел, а сам еще куда-то… Где худые девушки… К худым ведь пошел, точно… (Долго взвешивается.) Вот похудею… Выйду замуж за правильного. Который не злится. (Опять ходит по квартире со свечкой, открывает барчик, берет большую темную бутыль, приглядывается, много ли осталось, капитально отхлебывает.)
        Звонит телефон. Мама вздрагивает. Телефон звонит долго.
        Да… Да, это три четыре пять девять восемь пять. Пожалуйста, я вас слушаю. Сумку? Какую сумку? Холщовую? С большими пуговицами? Нет, не теряли… Странно… Номер наш, да… Да, пожалуй, так будет лучше… Давайте через полчаса возле булочной…
        На окраине — одичавшие черные яблони, уцелевшие от сметенных садов, и много железа, оставшегося от строек. Непонятные железные конструкции, арматура, опрокинутые фермы электропередачи, навороченная ржавчина.
        Среди яблонь и железа — Егор и компания. Нора — знойная девушка кавказской наружности. Потомок — длинноволосый долговязый парнишка, маленькая худая Хали, видный осанистый парень по кличке Красивый, может быть, еще кто-то… На большом куске толстого пенопласта нарисован силуэт человека в полный рост. Хали мечет в пенопласт дротики, стараясь попадать строго в контуры. Нора рассказывает историю.
        Хали давится от смеха.
        Нора. А вот в шестьдесят четвертой школе случай был… Одна девочка влюбилась в обэжиста. И когда писали контрольную по мерам безопасности при эпидемии сибирской язвы, она на обратной стороне написала, что она его любит. Только очень мелкими буквами, так что ему пришлось читать под микроскопом в кабинете биологии. И он ей ничего не сказал. А сам тоже влюбился. И вот когда класс пошел в поход под руководством этого обэжиста, ночью они остались вдвоем у костра, он накрыл ее своей штормовкой, и они вместе встречали рассвет и решили уплыть на байдарках далеко-далеко… Сели и уплыли. Но река была горная, с сильным течением… Байдарка перевернулась. И обэжист спас девчонку, а сам утонул…
        Хали. Это где же это у нас поблизости горная река?
        Потомок. Хали, отстань от нее… Ну, мало ли…
        Хали. Мне просто интересно, я, может, тоже хочу в горную реку. Где?
        Потомок. Ты, Хали, расскажи лучше, чего в школе не была? Подростковые врачи приходили, медосмотр был…
        Хали. Что осматривали-то?
        Егор. Да всего по-немножку…
        Хали. В ментуру загребли, только в одиннадцать выпустили, не на четвертый же урок идти…
        Красивый. Ты как в ментуру-то угодила, с утра пораньше?
        Хали. Батя без работы у меня, дорож-ный отряд расформировали, а куда ему деваться со своим экскаватором? Он у меня только копать и умеет. Говорю ему: ты, батя, петь бы, что ли, выучился или плясать…
        Егор. Ну, а ментура-то что?
        Хали. Я думаю, надо типа объяву дать про такое дело, может, надо кому. Утром рванула на Восточный тракт и из баллончика по всем рекламным щитам стала писать: «Экскаватор, телефон такой-то». Гаишники прицепились и в отделение свезли.
        Красивый. Лучше бы сирени на продажу наломала… И то подспорье семье…
        Потомок. А то еще можно лягушек наловить и около офисов, где французы работают, продавать. Чирик — банка.
        Все посмотрели на него.
        Потомок. (Шутка). В восьмом микрорайоне стройка большая, может, там экскаватор нужен?
        Хали. Это в каком квартале, в «Б»?
        Потомок. В «Д».
        Егор. Тошно у вас тут… Полгода живу, а все не привыкну никак… Микрорайон восемь, квартал «Д», корпус пятьсот тридцать шесть… По-человечески, что ли, улицы назвать нельзя? Слова, что ли, кончились?
        Красивый. А ты в центр поезжай, там все по-человечески — и Ленина тебе, и Дзержинского…
        Егор. Мы раньше в Калуге жили, вот это город! Улицы нормально называются, то вверх идут, то вниз, потому что холмы. Ока рядом…
        Хали. Чего приехал тогда из своей Калуги?
        Егор. Говорил же сто раз, отцу по службе назначение вышло, мост тут у вас строить. Он давно хотел мост строить, конкурс выиграл за лучший проект. Река у вас тут подходящая, широкая, судоходная, серьезный мост построить можно…
        Красивый. Река, а что толку? Купаться нельзя, смертельные случаи были, вода плохая…
        Потомок. Заводы кругом злые. А раньше наша вода была — лучшая в губернии, ага. Рыбы водились — во! Где теперь пристань, рыбный базар был. И климат был хороший — летние жары не превышали двадцати семи градусов, снежный покров — толщиной не более двух аршин.
        Хали, Егор и Красивый (хором, хохоча). И все вокруг принадлежало купцам Дыркиным!
        Потомок. Ага, хохочите, хохочите. Моему прапрадеду князь Трубецкой до сих пор триста рублей серебром должен!
        Красивый. Так слупил бы должок, в ресторацию бы сползали…
        Потомок. Мануфактура купцов Дыркиных, это теперь фабрика Десятилетия Октября, и общественная библиотека Дыркиных, и фабрика зонтиков, и бани самые в губернии клевейшие, а перед революцией прапрапрадед парк конки купил, да помер, бедный, а прапрадед парк тут же пропил и влился в ряды неунывающего пролетариата…
        Красивый. Не свезло тебе, Потомок.
        Помолчали.
        Слушайте, люди, расскажите про Достоевского… Что там в «Преступлении и наказании» вообще, в чем там сермяга? Мне в четверг с литераторшей надо пообщаться.
        Хали. Так и пообщайся как следует, ты парень видный…
        Красивый. Да ну тебя… Если я не отвечу — кранты, а как ответить, если я не читал? Ну не могу я это читать, вот открываю по честному, как дойду до восемнадцатой страницы, сразу в животе как-то кисло становится…
        Потомок. А что там на восемнадцатой странице?
        Красивый. Да все трындят чего-то, трын-дят…
        Опять помолчали. Хали кидает дротики в облезлый памятник.
        Егор. А у нас под Калугой дом есть, в селе Обожалово…
        Нора. А мы раньше в Абхазии жили. Море совсем рядом было, вот как та свалка. Вокруг школы — сад, абрикосы растут. Директор школы Эдмонд Гамлетыч — добрый, всех называет «дочка», «сынок»… Всегда тепло, под Новый год розы цветут. А потом война началась, в школе госпиталь стал, все разъехались, кто куда… Там море было совсем рядом, представляете?
        Хали. (Вдруг с давнишней, накопившейся злобой). Глохни, чучма! Достала со своим морем!
        Нора. Кто так говорит — сам чучма. У нас в Абхазии все вместе жили. Вместе кушать садились, вино пить, песни петь. А ты же сама татарка, Халида, а куришь хуже русской, у нас к такой и не посватается никто…
        Хали (кривляется, дразнится). Вай, штидно, вай, как штидно, мы тут в Абхазии такие скромные девушки, жирные, как ишаки, и с усами…
        Егор. Сеанс кошачьего бокса начинается.
        Красивый. Без намордника не выпускать…
        Потомок. Да какая она татарка, вы чего? Татары — великая нация, они Русь покорили, а Хали у нас чучма правобережная… Ну-ка скажи, как по-вашему «здрасьте»? Ыксту-мыкыксту?
        Хали кидает в Потомка мелкие камушки.
        А как твою бабушку зовут? Говори, не стесняйся. Венера Сатуровна? Или все-таки Пыпындра Кыкындровна? А мы узнали от совы, что нет слов на букву «ы»!
        Хали кидает в него камешки покрупнее.
        Егор. Слушайте, я вам лучше расскажу, какой тут прикол вышел… Сегодня мой папа первый раз пошел в школу. Произвести впечатление на Жанну и все такое. Он специально время высвободил, полдня мыл машину, брился и наряжался, запоминал адрес школы. В конце концов, он добрался до школы, но по дороге забыл имя-отчество Жанны, все напутал, не смог объяснить, куда идет, и чуть не подрался с охранником. Когда ему удалось проникнуть внутрь, учительница из восьмого почему-то приняла его за опоздавшего подросткового врача и затащила в класс, полный голых восьмиклассниц. Папе удалось отбиться, и он пошел уже прицельно к Жанне, но по дороге какой-то работяга, чинивший проводку, обсыпал его штукатуркой. А мой папа здорово молодо выглядит, и Жанна, увидев его, замахала руками и сказала: «Молодой человек, встреча выпускников в следующий понедельник…» Потом папа позвонил мне и долго кричал: «Дурдом! Дур-дом! Дурдом!»
        Все веселятся от души.
        Красивый. Папа у тебя — приколист известнейший.
        Хали. Он в политехе, что ли, преподает?
        Егор. Мост строит, ну и преподает чуток, как главный архитектор проекта.
        Потомок. У меня знакомые в Политехе, говорят, в него там все студентки влюбились…
        Помолчали.
        Красивый. Потомок, ну ты же любишь книжки читать, ну расскажи мне «Преступление и наказание», друг ты мне или нет…
        Потомок. Понимаешь, Крас, это жутко философский роман…
        Хали. Там один симпотный парень старушку кокнул. Старушонку. (Хихикает.) Изергиль. Или Шапокляк. (Хихикает.)
        Красивый. Счас дошутишься…
        Егор. Хорошо бы свой самолет иметь… Такой, в духе тысяча девятьсот десятого года. И летать над городом… Я бы сам построил, только чертежей нет…
        Хали. Ты, Красюк, сам Достоевский. Ага. Потому что достал.
        Егор. Читай лучше Толстого. Там все просто. «Нет, жизнь не кончена!» — подумал князь Андрей и дал дуба под небом Аустерлица.
        Помолчали.
        Хали (кидает дротики). Вот наловчусь получше, пойду на пешеходку фокусы показывать. Тебя, Красивенький, к пенопласту приставлю и дротиками обтыкаю. Хорошо! На Красивого смотреть интересней — попадет в него или не попадет. Не забоишься, Красюк?
        Красивый. Я скоро на море поеду. Марина сказала. Летом поедем. На Кипр, вот.
        Хали. А тебя не пустят. Тебе восемнадцати еще нет. Чтобы тебя на море везти, справка от черепов нужна.
        Красивый. Ну и что?
        Хали. Сейчас они тебе напишут. Мы согласны. Чтобы нашего сыночка старуха Шапокляк на морях до смерти затрахала.
        Красивый. Никакая она не старуха. Ей всего тридцать шесть. С половиной.
        Хали. Ага.
        Красивый. Сейчас поагакаешь у меня.
        Хали. Угу, угу.
        Красивый. Чего хихикаешь? Она добрая. Я когда в тот раз на дискотеке со скинами метелился — чуть коньки не отбросил, пластом лежал, а она жалела, лечила, с ложки молоком выпаивала… А черепа вечно: «Сам виноват, сам виноват»… Мать с отцом по полгода без получки, а мне за подготовительные курсы платить надо… Марина сама предложила…
        Потомок. А все же тухло это как-то — за счет пожилой дамы…
        Красивый. Это вам, благородным, тухло, а мы люди простые. Скажи-ка лучше, благородный, чего музыкой больше не занимаешься?
        Потомок молчит.
        В музыкальное училище вроде собирался? Передумал, что ли?
        Потомок не отвечает.
        Егор. Красюк, отстань от него.
        Красивый. До ре ми фа соль ля си — села кошка на такси. Потому что папенька, потомственный купец Дыркин, пианино в картишки просадил, да и пропил… Заведи себе какую-нибудь Марину, она тебе фоно купит…
        Потомок встает. Сейчас начнется драка. Стоят и молча смотрят друг на друга.
        Егор. Ну хватит вам, ей-богу.
        Хали. Да передушите уже друг друга наконец, мальчики.
        Нора. Стыдно, стыдно…
        Красивый (вдруг говорит испуганно). Ты чего? У тебя кровь из носа…
        Потомок (ладонью вытирает нос, смущается). Это у меня бывает. Ветер же сегодня из-за реки, с третьего комбината…
        Нора. Тебе нервничать нельзя.
        Красивый. Сходил бы ты, дурень, к врачу, что ли…
        Егор. К подростковому.
        Потомок. Хорошо бы, конечно, поболеть. Так вот оттянуться, как в детстве… Капитально так, чтобы все жалели… Давно я так не болел.
        Помолчали. Вечер, конец весны, тепло, из окон ближних домов музыка.
        Хали. Слушайте, а давайте его казним? (Показывает на памятник.) Кто он вообще такой? Стоит тут на нашей клумбе неизвестно кто…
        Егор. Потомок, ты тут все знаешь, ты должен знать, кому этот памятик.
        Потомок. Вроде, космонавту, который однажды в степи на правом берегу приземлился. Крас, ты тут дольше всех живешь…
        Красивый. Откуда я знаю? Всю дорогу стоит тут, облезлый, даже лица не разглядишь…
        Хали (обходит памятник). Нет, это не космонавт. Это тиран народов! Просто его забыли убрать, потому что это маленький памятник. Но час расплаты пришел! Сейчас мы отрубим ему голову! (Надевает на голову памятнику целлофановый мешок.)
        Красивый стучит железом по железу, словно барабанная дробь.
        Появляется рыжая девочка Соня. У нее в руках венок из одуванчиков.
        Соня. Селедка! Селедка! Селедка! Люди, эй! Вы что? (Срывает целлофановый мешок с памятника, заботливо гладит его по голове.) Он же совсем старый, стоит тут один с отбитым носом. А представляете, как ему скучно по ночам, особенно если дождь…
        Егор. Ты что, знаешь, кто это?
        Соня. Конечно знаю. Это Ленин.
        Хали и Красивый ржут, остальные таращатся на Соню молча.
        Соня. Вы что, не слышали про Ленина? Он был ужасно добрый, защищал детей, носил ботинки, как у Чарли Чаплина, и любил кошек. Я видела его фотографию в одной старинной книжке, он сидит на скамейке в таких классных ботинках, с кошкой на руках, и улыбается. Он хотел, чтобы все было бесплатно — и Барби, и «Лего», и чтобы лето длилось долго-долго, пока не надоест. Но его убили. То и ли Робокоп, то ли инопланетяне.
        Пауза.
        (Надевает венок из одуванчиков на голову памятника.) Люди, вы случайно не видели мою собаку?
        Красивый. Какую собаку?
        Соня. Мою. Рыжую. Мы с ней вместе рыжие, она и я. Такая классная собака. Мохнатая и с бородой. Ее зовут Селедка. Девалась куда-то, нету уже три дня. Не видели?
        Егор. Нет.
        Потомок. Нет.
        Нора. Нет.
        Красивый. И я нет.
        Хали. Ну-ка, девочка, становись сюда. (Показывает на щит из пенопласта с нарисованным силуэтом.) Стой смирно, а я тебе расскажу, где твоя собака. Какие у тебя клеевые ботинки!
        Соня послушно становится. Она гораздо меньше силуэта.
        Соня. Вы знаете, да?! Я дам вам вознаграждение! А хотите, я вам стихи почитаю?
        Хали. Какие еще стихи?
        Соня. Мои.
        Хали. Хорошие?
        Соня. Конечно.
        Потомок, Нора и Егор. Слышишь, Халида, Отстань от нее!
        Хали. Твою собаку, девочка… (Берет дротик, прицеливается.) из твоей собаки… (Замахивается.)
        Егор, Потомок, Нора и Красивый. Хали!!!
        Красивый хватает ее за руку. Держит крепко. Стоят близко друг к другу, смотрят. Красивый молча поцеловал Хали в губы.
        Хали (отпустила руку, выбросила дротик). Нервные все стали… Зачем ты меня поцеловал, Красюк, у меня же денег нет.
        Соня. Говорите же, где собака?
        Красивый. Да не знает она ничего.
        Потомок. Иди, девочка, домой, поздно уже.
        Соня. Пожалуйста, если найдете мою собаку, скажите мне, ладно?
        Егор. Ты где живешь? Давай я тебя провожу, поздно уже.
        Нора. Она в пятьсот двенадцатом корпусе живет, я знаю.
        Соня. В пятьсот пятнадцатом.
        Егор. Как тебя зовут?
        Нора. Ее Соня зовут, я знаю. Пошли, я тебя отведу.
        Соня (оборачивается). Нашедшему собаку — вознаграждение! Ролики и Барби беременная!
        Уходит.
        Егор. Убежала, что ли, собака у нее?
        Хали. Да на шапку, наверное, застрелили.
        Потомок. Хорошая собака была. Меховая, добрая, рыжая…
        Красивый. Приманили вкусным и убили.
        Потомок. Ясный хобот…
        Егор. До чего же тошно тут! Уеду я отсюда на фиг, честно, уеду…
        Хали. А у вас в Калуге или в этом Обожалове и собак не убивают.
        Красивый. У них там все собаки — пуленепробиваемые.
        Потомок. Места у нас тут такие — никто до старости путем не доживает; ни деревья, ни собаки, ни люди.
        Помолчали.
        Каждый год хочу свой день рожденья на крыше встретить… Клево же — на крыше… Прямо вот чтобы стол накрыть… Каждый год! И ни фига!..
        Опять помолчали.
        О! Класс! Акт гостеприимства! Чтобы нашему калужскому гостю так тошно не было, мы сейчас наш квартал «Г» как-нибудь красиво назовем…
        Хали. Как?
        Красивый. Проспект купцов Дыркиных.
        Егор. Точно! Класс!
        Хали. У меня как раз баллончик есть.
        Красивый, Егор, Хали и Потомок. Дыркин-стрит, решено! Авеню, куда там!..
        Веселятся, со звоном сшибают стеклянную вывеску с обозначением квартала, пишут из баллончика на стене дома, из раскрытого окна громко слышна музыка.
        Вечером Егор ужинал со своими родителями. На ужин у них творог, сыр, салат, рис. Мама толкла что-то полезное в старинной ступке.
        Папа. Ты бы, голубушка, чем в позах всяческих киснуть и гурам каким-то письма сочинять, сходила бы, что ли, в школу. Для разнообразия. Записалась бы в родительский комитет. Все-таки единственный сын в одиннадцатый класс переходит…
        Мама. Ты что. Я не могу в школу, я там тут же кого-нибудь пришибу. Я школу до сих пор ненавижу. Она мне даже в страшных снах снится…
        Папа (не нашел, что ответить, и подлил себе в стакан жидкости из кувшина.) Скажи, а почему бы к ужину не подать немного вина? Почему за ужином надо пить это варево из листьев смородины и мяты?
        Мама. Потому что это успокаивает на ночь.
        Папа. А ты уверена, что я хочу успокаиваться?
        Мама. Листья смородины и мяты наполняют кровь витамином C, а душу — покоем и теплом…
        Папа. Ты, мой ангел, своей здоровой жизнью в могилу сведешь.
        Егор молча жует салат. Глотает. Морщится. Жует медленней, прислушивается к организму.
        Папа тоже кладет себе салат, разглядывает, сердито ковыряет вилкой.
        Егор. Мам, что это? Что ты туда покрошила?
        Мама. Это крапива и одуванчики.
        Егор. Я что, кролик, что ли? Или черепаха?!
        Мама. Сейчас май, Егор! И надо благодарно пользоваться тем, что дает нам природа. Ведь одуванчик удивительно богат витаминами группы B и витамином A в огромных количествах! А так же купрум, феррум, кальций…
        Папа. Я хочу мяса!
        Мама. Мясо — это трупы.
        Папа. Почему я, работая целыми днями, как вол, не имею право дома по-человечески пожрать, блин!
        Мама. Ну вот — блин. Опять блин. Почему блин?..
        Папа. Потому что я воспитанный человек.
        Мама. Егор, тебе сорок лет.
        Папа. Что, правда?!
        Мама. В этом возрасте уже нельзя есть что попало. Побереги сосуды головного мозга.
        Папа запел: «Светит месяц, светит ясный…»
        Егор. Пап, ну не надо… Родители! Эй! Ну вы чего?
        Мама. Егорушка, съешь яблоко. Зеленое яблоко на ночь очень полезно. Кровь разжижается.
        Папа. А если красное и с утра, то мозги.
        Мама. Что — мозги?
        Папа. Разжижаются.
        Мама (толчет в медной ступке что-то полезное). Да, послушайте, чуть не забыла. Тут сумку какую-то странную принесли. А на ней наш телефон написан. «В случае несчастья прошу известить три четыре пять девять восемь пять».
        Папа молчит.
        Мама. Да вот. (Показывает сумку с разноцветными пуговицами.)
        Папа протягивает было руку, но передумывает. Егор берет сумку.
        Папа. Что за ерунда.
        Егор. Да, правда, смотрите, вот тут на изнанке, — наш телефон. «В случае несчастья прошу известить три четыре пять девять восемь пять…» Маркером написано.
        Папа. Как это попало сюда?
        Мама. Мужик какой-то позвонил.
        Папа. Пьяный?
        Мама. Почему? Нормальный. Вот, говорит, сумку на пустыре нашел, вы случайно не теряли?
        Папа. Так. И что?
        Мама. Ну, я подумала, мало ли, что, ведь телефон-то наш, вышла к нему за угол к булочной.
        Папа. Нет, это просто потрясающе! Катя, голубушка, да в своем ли ты уме, родная? А если бы тебя похитили? А если в сумке — бомба? Эдак кто угодно позвонит. Наплетет какую-то чушь, и ты побежишь к первому встречному…
        Мама смеется.
        Черт знает что! Черт знает что!
        Егор держит в руках сумку, разглядывает, вытряхивает, в сумке ничего нет.
        Мама. Я подумала мало ли что. Все-таки наш телефон.
        Папа берет у Егора сумку, разглядывает и молчит.
        Мама и Егор смотрят на папу.
        Папа. Это просто недоразумение. Недоразумение. Наверное, неправильный номер. Это, очевидно, номер предыдущих жильцов этой квартиры.
        Егор. Каких предыдущих? Нам же телефон недавно поставили. У тебя же сначала только служебный мобильный был.
        Папа. Может, тут и мобильный мой написан? (Пожимает плечами, вертит в руках сумку.) Егор, может, это тебе?
        Егор. У наших ни у кого такой нет. Смешная торба. Я бы сразу заметил.
        Папа. Недоразумение. Ерунда какая-то, не стоит и внимания обращать.
        Мама. А мне почему-то тревожно стало. Я даже в бюро несчастных случаев позвонила.
        Папа. И что?
        Мама. Ничего не случилось. Вообще ни одного несчастного случая.
        Егор. Одни счастливые.
        Папа. Ну, я же говорю. Ничего страшного. Пустяки. (Усаживается в кресло, вытягивает ноги, устраивается полулежа, берет пульт, голубоватый отсвет телевизора ложится на его лицо.)
        Мама(намазывает лицо чем-то вязким). Прошлогодняя бузина, глубоко проникая в поры, дезинфицирует и симулирует. (Тоже усаживается и, закончив класть маску на лицо, замирает.)
        Папа смотрит боевик. Приглушенно — автоматные очереди, крики, выстрелы, взрывы.
        Егор (в задумчивости с сумкой в руках). В случае несчастья прошу известить… И наш номер… Чья же это может быть сумка? Мам… Мам…
        Мама, замерев, подняв намазанное лицо, машет на Егора рукой. Егор идет в противоположную сторону, где сидит перед телевизором папа.
        Пап… Пап…
        Папа спит под звуки боевика, под выстрелы и вопли, вытянув ноги, расслабившись всем своим большим телом. И даже во сне его хмурое лицо выражает привычную усталость. Ничего, кроме усталости.
        Вечер. Рыжая девочка Соня бродит в сумеречных дворах.
        Соня. Извините, пожалуйста, вы случайно не видели мою собаку? Такая большая, меховая, рыжая собака. Мы с ней вместе рыжие, обе, она и я. Она очень добрая. Ее зовут Селедка.
        Егор. В случае несчастья прошу известить… прошу известить…
        Соня. Не видели? Нет? Извините… Пожалуйста, если увидите, помогите ей прийти ко мне… А я вам за это отдам свои ролики и Барби беременную. Вы случайно не видели мою собаку?.. Она такая классная, настоящий друг человека…
        Егор. В случае несчастья… Прошу сообщить… три четыре пять девять… В случае несчастья… несчастья…
        Соня. Скажите ей, пожалуйста, что я очень по ней скучаю и чтобы она возвращалась домой…
        Егор. Прошу известить… Наш номер… Папа… Папа!
        Папа спит. Или притворяется спящим? Фонограмма боевика усиливается, и вот уже оглушительно звучат взрывы и выстрелы, детский плач, крики и собачий визг тонут в треске автоматных очередей, лязге танков, свисте вертолетных винтов… Егор выключает телевизор и уходит. Папа спит.
        Мама в полезной маске сидит не шевелясь, с закрытыми глазами. Тишина. Ночь.
        Соня. Пожалуйста, помогите мне найти мою собаку… Вы не знаете, где моя собака? А вы?..
        Вторая часть
        Светлый майский день, чистое небо над крышей высокого дома. Сегодня День города. Визу на площади идет народное гулянье, выступают клоуны, раздают бублики и пряники, то и дело доносится музыка и веселые голоса в усилитель. На крыше много труб, антенн, башенок и слуховых оконцев. По крыше ходит рыжая девочка Соня в своих толстых ботинках. Железная крыша гремит. Соня пьет воду из пластиковой бутылочки. У Сони на шее висит большой морской бинокль. Смотрит в бинокль вниз.
        Соня. Весна наступила. Люди вылезли из нор и потащили куда-то свои жирные животы… (Достает зеркальце, разглядывает себя, кривляется, гримасничает, устраивается на крыше развалясь, полулежа. Стучит нога об ногу, ботинок о ботинок.) Ботинки! А ботинки? Парле ву франсэ? Милые мои… Красавцы, бедолаги… Мэйд ин Франс… Вам бы гулять по совсем другим городам, топтать по булыжникам всяких там рю и авеню! А вас — сюда, грязь месить, чтобы на вас в автобусной давке наступали. Бедные ботинки! «Где мы, что с нами? — шепчут они. — Мы ничего не понимаем! Зачем мы здесь, зачем шершавая дорога, лужи и пустыри, люки водостоков, а какой ужас этот снег, мы ничего не понимаем!» Компрене ву? (Ударяет башмак о башмак.) Ву компрене, нес па? А помните, дорогие мои ботинки, как мы с вами искали мою собаку много-много дней подряд? «Селедка! Селедка! Селедка!» Ходили о каким-то пустырям и окраинам, по городскому парку, по шоссе, в закоулках, заблудились, устали, споткнулись, «Селедка! Селедка! Селедка!», наступила ночь, а нас с вами уже искали, милиционер спросил строго: «Девочка, как твоя фамилия?», мы убегали от
милиционера, а он догнал, крепко взял за руку, лучше бы сказал, где моя рыжая собака. Ведь он же милиционер, он должен знать, куда деваются собаки… Милые мои ботинки! Вы отважно и верно мне служили. И вы достойны красивых проводов. (Снимает ботинки, шевелит пальцами ног, гладит ботинки, как живое.) Я открыла фонд поддержки моих рыжих ботинок, но пожертвования поступали очень скудно. Нет! Дорогие ботинки! Я ни за что не отправлю вас на помойку! Я посылаю вас в прощальный полет над городом, в день этого самого города, в праздничный весенний день! (Раскручивает ботинки над головой и кидает.)
        Пауза.
        Наверняка приземлились на голову какой-нибудь толстой тетеньке. То-то визгу, небось…
        На крыше стоит большой брезентовый рюкзак. Соня достает из рюкзака пакет, снимет джинсы и майку, из пакета вынимает очень красивое светлое платье. Переодевается. Надевает нарядные туфли. Расчесывает волосы. На крыше дует ветер.
        Соня стоит на крыше молча. Ветер развевает ее красивое платье, несет ее волосы. В это время снизу, где праздник, доносится музыка, духовой оркестр играет старинный вальс.
        (Смеется и машет рукой.) А вот и я! Ну, как вы там, на площади? Веселитесь? Веселитесь-веселитесь, толстопузенькие… (Долго смотрит в бинокль.)
        На крыше появляется Егор. Отряхивается, очищает одежду от чердачной пыли. Видит Соню. Смеется.
        Егор. Вот это да! Хороший день сегодня! Забираюсь на крышу, а там — ты.
        (Соня молчит. Егор смотрит на город сверху и говорит с Соней, как со старой знакомой). А сверху вроде даже красивый город получается…
        Соня. Вы правы, молодой человек, если смотреть сверху, все выглядит значительно привлекательнее.
        Егор. Ты меня не помнишь, а я тебя помню. Можно мне в бинокль посмотреть? (Смотрит в бинокль.) Надо же, морской, настоящий… Х-ха, вон наш квартал «Г»… А вон Новый мост… Машины ездят… Классно все-таки, не было моста. А теперь есть… (Отнимает бинокль от глаз.) Это мой отец мост построил. Да. Главный архитектор проекта. Он конкурс выиграл, чтобы мост построить… И построил. Мы из Калуги специально приехали, потому что он мост здесь строил. А теперь в Америку поедем. На год. Он там метро оформлять будет. Конкурс выиграл.
        Соня молча смотрит на Егора.
        В лом мне в эту Америку ехать… Что ты так смотришь?
        Соня. Жду, когда вы свалитесь с крыши, молодой человек.
        Егор (смеется). Ну и город! До чего противный город, где на крышах сидят такие рыжие, такие серьезные девушки в красивых платьях! Я не собираюсь никуда сваливаться. Я на крышу по делу пришел.
        Соня. Я тоже.
        Егор рассказывает, Соня неотрывно смотрит в бинокль.
        Егор. У меня есть друг. Здешний. Потомок. Кличка — Потомок. Потому что он потомок купцов Дыркиных. Классный парень! Во такой! А то, что у него часто кровь носом идет, это не беда, доктора помогут, на то она и медицина. Он в больнице уже месяц киснет. А у него день рожденья скоро. Потомок у нас, он такой приколист, у него мечта — день рожденья на крыше справить. И мы решили его порадовать. Ну, надо же, чтобы у человека мечты исполнялись.
        Соня. Мечты? Это да, это конечно, это я понимаю!
        Егор. Внимание, внимание! Тайна повышенной секретности! Разработан план похищения Потомка из больницы… Знать запрещено всем, кроме рыжей девушки на крыше! Нора приходит его навещать, приносит цивильный прикид. Потомок и Нора идут гулять в больничный садик. Потомок переодевается. Тем временем Красивый, наш Красюк, которому недавно очередная тетенька подарила «БМВ», подруливает к воротам. Потомка везут на крышу. А тут уже накрыт стол, которым займемся мы с Хали. Хали, правда, у нас что-то того… Короче, я облазал все высокие крыши нашего города и выбрал самую подходящую. Эту.
        Соня. Боюсь, что она вам совсем не подойдет, молодой человек.
        Егор. Почему это?
        Соня. Потому что у меня тоже есть мечта.
        Егор. Какая?
        Соня. Сказать?
        Егор. Скажи.
        Соня. А вы сделаете то, о чем я вас попрошу?
        Егор. Постараюсь. А что надо сделать?
        Соня. Значит, так. Сейчас надо повернуться лицом вон туда, вот так, дойти до слухового оконца, влезть в него, оказаться на чердаке, аккуратно закрыть за собой железную дверь, спуститься вниз на лифте, выйти через черный ход, и все — вас на этой крыше не было, ничего не видели, ничего не знаете.
        Егор. И что? А про мечту?
        Соня. А про мою мечту вы прочтете в завтрашних газетах. Про то, что она сбылась. Надеюсь, уже в утренних. (Делает шаг к краю крыши.)
        Егор. Что ты? Никак не въеду… Ты что тут удумала? Ты что?! (Хватает ее за одежду, оттаскивает от края, при этом орет белым стихом.) Опомнись! Отойди от края! К чему все эти страшные шаги! Ты посмотри, как он прекрасен — рассвет вечерний, то есть, блин, закат… И жизнь прекрасна, все равно прекрасна…
        Соня. Смотри! Вон воздушный шар летит.
        Егор и Соня, запрокинув головы, глазами провожают воздушный шар.
        Егор. Это на Марфином поле, в честь Дня города запускают. А поехали на Марфино? Тоже полетаем…
        Соня. Нет, не поехали. (Садится на крышу, смотрит в бинокль.)
        Егор (садится рядом). А я тебя помню. Ты еще говорила, что пишешь стихи…
        Соня. Стихи?
        Егор. Да.
        Соня. А кто слушает металл, тому Бог мозгов не дал, металлика — параша, победа будет наша!!! Вот. Стихи.
        Егор. Ты не такие стихи пишешь. Слушай, а ты в какой школе учишься?
        Соня. Я учусь в институте смертной казни. Понял? Но меня скоро исключат. За жестокое обращение с беременными тараканами.
        Егор. У тебя что-нибудь случилось? В историю, что ли попала? Что ты задумала-то вот это?..
        Соня. Что?
        Егор. Ну что ты вот это вот решила… (Показывает глазами с крыши вниз.)
        Соня. Ты что, псих? Совсем, да? И впрямь решил, что я сейчас с крыши сигану?
        Егор. А что, не будешь сигать?
        Соня. Полный идиот!
        Егор. Похоже было очень… Купился.
        Соня. Значит, это я принарядилась специально, чтобы с крыши вниз бросаться? На площадь, где народные гулянья? Чтобы валяться, как мусор, и чтобы всякие толстопузые на меня таращились?
        Егор. Да не ори ты! Ненормальная какая-то… Соня.
        Соня. Что — Соня?
        Егор. Запомнил, что тебя зовут Соня. Что ты рыжая. И что стихи пишешь. А что тебя так долго видно не было?
        Соня. В лесной школе училась.
        Егор. В лесной?
        Соня. Ага. Знаешь, там за партами — ежики, белочки, зайчики.
        Егор. Понятно. Что, нашлась собака у тебя?
        Пауза.
        Соня. Надо же, такой большой мальчик, и не знаешь, что из добрых мохнатых рыжих собак делают шапки. Я вот раньше тоже не знала. А теперь зато знаю. (Отворачивается.)
        Егор (пытается заглянуть ей в лицо). Извини… (Прикасается к ней.) Ну… Не плачь…
        Соня (подскакивает как ужаленная). Это кто плачет? Я — плачу? Фигушки! Это я раньше плакала. Плакала-плакала, плакала-плакала, плакала-плакала… Сначала искала. «Селедка! Селедка! Селедка!» А потом стала плакать. А потом заблудилась. И меня искали с милицией. И отправили лечиться в лесную школу в Шаховском районе. Там я тоже все время плакала и просилась домой. Тогда мне дали каких-то таблеток. и я стала спать. А потом проснулась. Попросила, чтобы мне принесли мою любимую куклу — Барби беременную. И проткнула вилкой ее пустое пластиковое пузо. Так что я больше не плачу. Я больше никогда не плачу и никогда не сплю. Я не сплю. И сегодня не спала. Потому что сегодня День города и у меня должна сбыться мечта.
        Егор. У моего отца сбылась мечта — новый мост запустили. Ленточку перерезали, шампанское пили, папа белую рубашку надел. А чего хорошего? Правый берег застраивать начнут, а луга асфальтировать, заводы вредные строить, дети болеть будут. Вот у нас Потомок… Тощий такой стал. У них с Норой любовь — ну просто морковь. С ботвой. Она его к себе на родину везти хотела, в Абхазию. Война, говорит, кончилась, поедем, там море, тебе полезно. Собирались автостопом, вышли на трассу, а ее отец догнал и вернул, запер ее, Потомку худо стало, в больнице капельницу приделали.
        Помолчали.
        Соня (смотрит в бинокль и вдруг говорит с ужасом). Лошади… Там же лошади, на площади…
        Егор. Лошади. В каретах кататься можно. Может, пошли, покатаемся? Надо пойти куда-то, только не домой… Мама йогой своей совсем достала, все худеет, худеет… Потому что отцу худые нравятся.
        Соня. Она его что, любит, что ли?
        Егор. Раньше, наверное, любила. Меня его именем назвала. Егор Егорыч, это же полный финиш! Других имен, что ли, нету?
        Соня. Я свое имя тоже ненавижу.
        Егор. Почему? Мне нравится. По-моему, хорошо.
        Соня. Как это ты говоришь?
        Егор. Что?
        Соня. Мое имя.
        Егор. Соня.
        Соня. Ну-ка, еще раз скажи… (Смотрит на его губы.)
        Егор. Соня. А что?
        Соня. Странно что-то… Я так свое имя ненавижу. А когда ты говоришь, даже приятно. Ну, уходи теперь отсюда.
        Егор. Почему?
        Соня. Потому что мне пора исполнять мою мечту. Правда, там на площади лошади, но я постараюсь, я очень постараюсь, чтобы с ними ничего не случилось.
        Егор. Да что за мечта у тебя тут на крыше? И лошади тут при чем?
        Соня. Дай мне мой рюкзак.
        Егор (пододвигает ей рюкзак). Тяжелый… Что ты набила-то туда?
        Соня. Посмотри.
        Егор (смотрит). Нормально… Вот так каркалыка…
        Соня. Это не каркалыка.
        Егор. Где ты его взяла?
        Соня. На металлолом обменяла.
        Егор. Ты зачем это на крышу притаранила?
        Соня. Знаешь, у нас в лесной школе был мальчик по фамилии Раппопорт. Он был отличником, но шуток не понимал. Его дразнили «Раппопорт-аэропорт на колесиках приехал», а он думал, что это неприличные слова. У него был тик. Лицо дергалось. (Изображает.) Из-за этого тика он и угодил в лесную школу для нервнобольных. И стал выздоравливать. А еще у него было это гадкое тамагочи, которое он заворачивал в носовой платочек, и все нажимал на кнопочки. Чтобы оно хорошо жило. Однажды я попросила у него подержать тамагочи. Он дал, а я поскорее бросила его на пол и топтала ботинком, пока не растоптала. Ведь тамагочи не лает, не машет хвостом, не прыгает и не улыбается. Ему не больно. Раппопорт стал опять ужасно дергаться лицом и чуть не окочурился. Мне прописали новые уколы. А мою бедную мамочку отвлекли в городе от занятий шейпингом, вызвали к заведующей и сказали: «У вашей дочки очень дурные наклонности». А просто не надо убивать девочкину собаку. Почему можно убить живую собаку, мохнатую, добрую, улыбчивую, и никому ничего за это не будет?
        Егор (с отчаянием). Так не он же убивал! Не Раппопорт же этот, блин, аэропорт, твою собаку!
        Соня. А вот это уже не интересно. Ты когда-нибудь чувствовал такую сильную ненависть, от которой живот болит?
        Егор. Не знаю. Не помню. Нет.
        Соня. Я решила, что в День города обязательно залезу на крышу самого высокого дома и буду стрелять из автомата по праздничной толпе и смотреть, как они там все визжат и превращаются в кровавые лохмотья, все, кто убивает собак, кто носит шапки из собачьего меха, и те, кто ничего не говорит им всем…
        Егор. Стрелять! Да ты и в руках его держать не сможешь…
        Соня. Могу. Я сильная. Я тренировалась. Я никогда не плачу и не сплю, и по ночам поднимаю гантели. (Соня стоит на крыше с автоматом в руках. Хрупкая фигурка в длинном светлом платье.)
        Егор. Дура! Ты все равно не сможешь пострелять как следует. Вызовут снайпера, и он тебя снимет.
        Соня. У снайпера выходной! Снайпер напился пива! Поехал сажать картошку!
        Егор. Сумасшедшая…
        Соня. Уходи.
        Егор. Пойдем отсюда, Соня. Я один не уйду. Ну, хочешь, с крыши меня сбрось…
        Соня (смотрит на Егора). А ты чего такой хороший весь? Правильный такой? Почему?
        Егор. Никакой я не хороший. Мне вот сумку однажды принесли. А на ней маркером написано с изнанки: «В случае несчастья прошу известить…» И мой номер телефона. Мой! А я понятия не имею, чья это сумка. Значит, где — то был человек. Который надеялся на меня, которому я был нужен, а я даже не знал об этом… И не помог ему, не спас, и до сих пор не знаю, кто этот человек и что с ним случилось…
        Соня. Может, это по ошибке?
        Егор молчит.
        Уходи. Я начинаю.
        Егор. Там же лошади… Лошади внизу…
        Соня. Я буду осторожно стрелять. Чтобы только по людям… (Поднимает голову, смотрит в небо, подмигивает, шепчет что-то.)
        Егор. Что ты там?
        Соня. С небом разговариваю. Потому что оно доброе. И терпеливое. Небо все понимает. Знаешь?
        Егор. Догадываюсь.
        Соня. Небо все понимает в высокой своей синеве. И полно состраданья к поникшей от горя траве… Стихи.
        Егор. Какие хорошие…
        Соня. Плохие. Дурацкие.
        Егор. Ты не будешь стрелять из автомата. Потому что человек, который сочиняет стихи про траву и про небо, никогда не сможет стрелять.
        Соня. Это не мои стихи.
        Егор. Твои. Твои. Они на тебя похожи.
        Соня. Черт! Руки устали… Дрожат… Подождать теперь надо… А я тренировалась, чтобы долго… (Кладет автомат.)
        Музыка, праздник слышится внизу.
        Егор. Хали у нас тоже… Совсем шизнулась. В партию какую-то записалась, чтобы убивать, кто нерусский. И главное, сама татарка наполовину, а всех нерусских убивать собралась. Тише-тише, едет крыша…
        Соня. Какая разница — русский, нерусский?..
        Егор. И я говорю…
        Соня. Всех убивать надо. Кто шапки из собак делает.
        Егор (задумался, а потом сказал устало). Нет, ученые, наверное, ошиблись. Не может мир так существовать. В зле таком…
        Соня. Но он ведь не спрашивает ученых, существовать ему или нет. Существует, и все.
        Егор. Мир существует, потому что хороших людей больше, чем плохих. Ты лучше не стреляй, наверняка ведь в хороших попадешь. Так всегда бывает.
        Соня. Никаких хороших нет. Не бывает. Совсем. Их уже однажды застрелили по ошибке, перепутав с плохими. Или они крепко уснули от таблеток. Или умерли от горя и от слез. Остались только плохие. Я должна в них стрелять. Иначе я умру от ненависти.
        Егор. Нет.
        Соня. Неужели ты не понимаешь? Моя собака была рыжая. Мы с ней вместе были рыжие. Вдвоем. Она и я. И нам было нормально. Знаешь, как трудно быть рыжим? Вот ты никогда не был рыжим. Не знаешь, что это такое — рыжим быть в одиночку. Пусть они теперь отвечают. Пусть скажут, где моя собака. За что они ее убили? Что она им сделала? Пусть ответят, когда я разворочу их жирные пуза, в которых булькает тухлое пиво и колбаса. Ну все. Уходи. Иди к лодочнице в горпарк, я с ней дружу. Присмотри за ней. И еще у меня есть одно знакомое дерево, там на берегу, где тарзанка. Самый старый вяз. Передай ему от меня привет и навещай его иногда. Только не говори ему, что со мной было, он огорчится, а деревьям вредно грустить… Ну, все. Пока. Спускайся, я начинаю.
        Егор. Я не уйду.
        Соня. Ладно. Я скажу, что это ты стрелял.
        Егор. Кому скажешь?
        Соня. Снайперу.
        Егор. Помешанная… Сумасшедшая! Больная! Точно — больная. Тебе лечиться надо.
        Соня. Было дело. Пробовали. Лесная школа в Шаховском районе. На завтрак уколы, на обед таблетки, на ужин и уколы, и таблетки.
        Егор. А на полдник?
        Соня. Там не полдничают.
        Егор. Неправильно это все. Я знаю, как тебя надо лечить. Тебе надо поехать в Обожалово.
        Соня. Куда?
        Егор. Это не здесь. Это в деревне. Там дом моей прабабушки. Очень старый. Там есть барометр, предсказывающий вечную сушь, а на чердаке смешные давнишние вещи и журналы. В Обожалове очень много собак, которых никто… Которые никуда не деваются, а просто живут и их все кормят. Общие такие собаки. Они пестрые. Рыже-бело-черно-серо-пегие. Местная порода. Когда щенки рождаются, их даже в другие поселки забирают. Обожаловские пестрые щенки — это ого-го, щенки важнецкие, не хухры-мухры… Когда я был маленький, я собирал вместе несколько щенков и дышал ими. Они очень вкусно пахли — костром. Теплом и просто какой-то смешной собачатиной…
        Соня. Как тебе не стыдно?
        Егор. Что?
        Соня. Быть таким добрым? У тебя лицо такое. Сразу видно, что ты очень добрый. А добрым быть очень стыдно. Добрым быть вредно. Добрым быть плохо. Опасно для жизни. У тебя брови далеко одна от другой. Расстояние большое. У добрых всегда так.
        Егор. У моего отца тоже брови широко растут, разве он добрый?
        Соня. А что, злой? Собак, что ли, не любит?
        Егор. Он никого не любит. Он только проекты свои любит. Конкурсы всякие, чтобы выигрывать. Выигрывать — вот что он любит.
        Соня. Послушай… Дай-ка, я подрисую тебе брови. Чтобы не было сразу заметно, что ты добрый. Подрисую, и ты уйдешь. Вот, у меня есть фломастер. Только ты наклонись, ты такой длинный… (Егор и Соня сближаются и соприкасаются. Говорят одновременно.) Какие у тебя руки горячие!
        Егор. Ты просто ледяная!
        Соня. Просто тут ветер, на крыше, а я тут давно. У меня даже волосы замерзли.
        Егор (берет в руки ее длинные волосы). Как пахнет… (Подносит волосы к своему лицу.) Травой какой-то, рекой…
        Соня (вдруг оробела и растерялась). Это, наверное, шампунь?
        Егор. Нет, это твои волосы. Пахнет чем-то… Рыжим… Это рыжий запах, точно…
        Стоят близко, смотрят друг на друга.
        Пошли отсюда, а? Поедем лучше в Обожалово… Там хорошо будет… Там знаешь, как? Трава чистая-чистая, можно босиком ходить и не пораниться. Лес — Феофанова роща, грибы, ягоды, ешь, сколько хочешь, и не отравишься никогда. Люди нормальные, спокойные, на огородах — огурцы, а батюшка из местной церкви, Христофор Филиппыч, разъезжает на трофейном «Опеле» сорокового года. Там есть речка Пятка, и в ней можно купаться сколько угодно, и ничего не будет, ни ожогов, ни заразы, вот что такое Обожалово!
        Соня. Да… Обожалово… Обожалово — это самое лучшее, что есть на свете.
        Егор. Нет. Самое лучшее, что есть на свете, — это ты.
        Соня. Я? Нет. Ты…
        Дом лодочницы возле пруда в горпарке. Это дальняя часть парка, похожая на обыкновенный средней замусоренности лес, и дом лодочницы — просто маленький деревенский дом. В горпарке идет дискотека, или играет оркестр, за деревьями — музыка, и все разговоры идут под дальнюю, приглушенную музыку. На старом стуле сидит папа Егора. Закуривает и говорит не спеша.
        Папа. Недавно ехал по трассе в дождь… Пузыри на асфальте, такой ливень, что дальний свет включить пришлось. И вдруг у обочины — двое. Он и она. Голосуют. Дождь льет, они прильнули друг к другу, он старается укрыть ее от дождя своей курткой… Мелькнули вот так в дожде и остались позади… Я проехал мимо. А потом развернулся через двойную сплошную и погнал обратно, чувствуя себя большим другом молодежи… Мне так хотелось открыть им дверцу, чтобы в прокуренный салон влетел шум и запах дождя, отвезти их, куда скажут, чем-то помочь… А их уже не было. И я никогда не узнаю, что с ними случилось и куда они едут в дождь вдвоем… Когда я был маленький, летом на даче влюбился в девочку. Она была рыжая, как морковка, страшная воображала. Сидела на дереве и читала книжки. А я стоял под деревом и смотрел на нее. И она меня спрашивала: «Что ты любишь больше — зеленое или голубое? Семь или восемь? Ноябрь или февраль? Небо или море?» И я отвечал: «Тебя». Тогда она смеялась, слезала с дерева, и мы шли в лес, я нес ее рыжие волосы, как паж, и все меня дразнили… А мне хотелось остаться с ней вдвоем где-нибудь там, где
никто смеяться не будет.
        На крыльцо выходит лодочница. Это Аня Тимофеева по прозвищу Тим.
        Тим. Егор Владимирович, вы опять?
        Папа. А я думал, вас дома нет, сидел вот, ждал, сам с собой разговаривал…
        Тим. Егор Владимирович, вы ни в чем не виноваты. Со мной ничего не случилось. Вот же я! Сумку у меня тогда жулики украли. Недоразумение. А из института я ушла, потому что больше не хочу мосты строить. Разонравилось.
        Папа. А я в Америку уезжаю.
        Тим. Егор Владимирович, я поздравляю вас с вашим мостом. Вы вообще такой молодец. Желаю вам творческих успехов, и у вас все будет хорошо. А что я вам письма раньше писала, это вы меня извините, пожалуйста. Глупости все это.
        Папа. Аня… Знаете… Я сейчас уйду. Просто хотел вам сказать, что у меня в жизни ничего лучше ваших писем не было. Я, может, только затем на свет и родился, чтобы ваши письма прочесть.
        Из дому доносятся шаги, шевеление, звуки жизни.
        Тим оглядывается.
        Кто у вас там? Гость? Какой-то совсем молодой человек, веселый, ясный, без прошлого… Ну и слава богу.
        Тим. Хотите «Орбит» без сахара?
        Просто молча смотрят друг на друга.
        Папа. Стало быть, я буду строить мосты, а вы будете плавать под ними на лодках… На том и порешили. (Церемонно поклонился и ушел.)
        Из дома вышел Егор.
        Тим. Ну, как она?
        Егор. Уснула.
        Тим. Ну и хорошо. Все пройдет постепенно.
        Егор. Я ее сам вылечу. Ей надо дышать пестрыми щенками. Я знаю.
        И вот теперь, в финале, все разговаривают одновременно. Герои не видят друг друга, находятся как бы в разных местах и разговаривают каждый о своем.
        Приходит мама Егора с охапкой разных трав. Тим и Егор сидят на крыльце.
        Мама. Трава подорожник, щавель, тимофеевка, иван-чай… В детстве у меня был друг Митя. Совершенно рыжий. Все гербарии собирал. Лягушек спасал… (Садится на траву возле дерева с тарзанкой.)
        Егор. Приходил, что ли, кто?
        Тим. Приходил. Один очень хороший человек. Он ни в чем не виноват. Он просто очень устал.
        Егор. Когда давно устал — плохо. Вон у меня отец тоже работает все время, работает… Уже спать разучился. По ночам ходит, курит, листиками какими-то шуршит.
        Тим. Может, он кого-нибудь любит?
        Егор. Хорошо, если так.
        Мама. Митя ездил на велосипеде в поле, собирать травы. Я сидела на багажнике, обняв его и прильнув щекой к его спине, и слышала, как бьется его сердце, в поле дул ветер, и коричневая дорога бежала к нам навстречу… Дома меня всегда ждала хорошая нахлобучка. И все над нами смеялись. А мне все хотелось приехать с ним вместе куда-нибудь, где никто смеяться не будет. Где ты теперь, рыжий Митя?..
        Егор и Тим.
        Тим. Как тебя зовут?
        Егор. Егором.
        Тим. Егор! Ну надо же, какое смешное имя… Ты, главное, вот что запомни: Если ты полюбишь кого-нибудь совсем сильно, а он тебя — нет, то ты не густи. Ты знай, что он обязательно сам придет к тебе. Совсем скоро. Когда уже не нужно будет. И ты будешь смотреть в лицо, которое было для тебя самым ненаглядным и долгожданным, и видеть, какое оно смешное и некрасивое, и ничего, ничего не чувствовать. От этого очень грустно жить на свете.
        Егор. Но ведь все равно, жить на свете — здорово.
        Тим. Конечно, здорово.
        Появляется папа, приближается к сидящей на траве маме.
        Папа. Что это ты тут делаешь?
        Мама. А ты что тут делаешь?
        Папа. Хожу.
        Мама. А я — сижу.
        Папа. Давай вместе сидеть?
        Мама. Нет, не давай.
        Папа. Воображаешь, что ли?
        Мама. Ага.
        Папа тоже усаживается на траву.
        Папа. А я дом сочинил. С винтовой лестницей. А крыша — черепичная. Стены увьем виноградом, и летом они будут зеленые, а осенью — красные. И в этот дом смогут приходить все. Особенно дети. Кому идти некуда, кто из дому сбежал, кому просто надо… А я буду сидеть в этом доме и ждать их. Я уже все точно знаю про этот дом. Я не еду в Америку. Я строю дом в Феофановой роще. В Обожалове! В Обожалове!
        Егор и Тим.
        Егор. И там, в Обожалове, я буду водить ее купаться на речку и объяснять математику. А если она не захочет, то пусть просто так сидит, стихи пишет… В Обожалове!
        Мама и Папа.
        Папа (замечает пук травы у мамы). Это что, нам на ужин?
        Мама. Знаешь, что?
        Папа. Что?
        Мама. Пошли в сосисочную.
        Папа. Куда?
        Мама. В со-си-соч-ну-ю.
        Папа. Там что, сосиски?
        Мама. Нет. Там — сардельки.
        Папа онемел. Шок у папы.
        Угу. Вот такие. Вот. И пиво. Пиво! Приглашаю.
        Папа даже встал.
        Папа. Очень интересно… (Папа ухватился за тарзанку, стал тихо раскачиваться и кричать.) Эй, ты! Девочка-девочка! А ну-ка, отвечай! Что ты любишь больше? Зеленое или голубое?
        Мама. В Обожалове над нами смеяться никто не будет… А даже если будет… А даже если будут… Ну и пусть!
        Папа. Семь или восемь?
        Тим. Люди всегда смеются над теми, кто любит…
        Егор. Да. А почему?
        Папа. Февраль или ноябрь? Море или небо?
        Тим. Может, просто от радости…
        Мама ничего не ответила, прицелилась и запустила в папу букетом травы.
        В это время простая хорошая музыка заиграла совсем близко, зажглись огни, и в вечернем небе парка начался фейерверк.
        Занавес
        Загадка таинственного секрета, или Большая меховая папа
        Переживательная история со счастливым концом
        Действующие лица:
        Чмокин
        Леденцова
        Охотники за папами
        Безобедов
        Зашкиркина
        Учительница в школе
        Колдунья Джульетта
        Джульбарсовна
        Мистер Браун из учебника, пугало
        Князь из заброшеного дома, привидение
        Красивые добрые мамы, сначала грустные, потом — счастливые
        Отборные здоровенные папы, сначала ничьи, потом — одомашненные.
        (Если в театре не хватает видных актеров, похожих на настоящих пап, их необходимо где-то одолжить, чтобы в финале все выглядело солидно.)
        Четверо детей, обозначенных именами, — главные герои. Другие дети, чьи реплики пишутся без имен, могут присутствовать в неограниченном количестве.
        «Ежкины Кошки» — поселок из тех, что обозначается не на всех картах, а если и обозначается, то совсем мелкими буквами. Деревня деревней, честно говоря. Есть в Ежкиных Кошках речка, коровы, куры, коты, псы, дети с мамами и еще живность всякая. Мамы работают на ткацкой фабрике времен царя Гороха. Дети в школе учатся. По вечерам в парке собираются, парк старый, заросший, в глубине парка — полуразрушенный дом, дворец, раньше в нем князь жил, сам Ежкин-Кошкин. Летом можно в лес пойти, нарвать цветов, насобирать грибов-ягод, выйти на обочину, продавать. Люди мимо на машинах проезжают, покупают дары природы, денежки дают и дальше едут.
        Вот они какие, наши Ежкины Кошки…
        Тридцатое апреля
        Школа. Урок английского. В одном помещении все ученики начальных классов. Бывает такое в маленьких поселках и деревнях. Так что в компании детей, с которыми случилась эта история, есть и семилетние, и двенадцатилетние.
        Учительница — это полное торжество юнисекса. Но все-таки женщина.
        Учительница. Обычно мистер Браун плавает в бассейне в три часа. Сейчас три часа. Мистер Браун плавает в бассейне. Обычно мистер Браун пьет чай в пять часов вечера. Сейчас пять часов. Мистер Браун пьет чай с бутербродами. Обычно в семь утра мистер Браун ловит бабочек. Сейчас семь утра. Мистер Браун ловит бабочек. Записали? А теперь переводите. Ты, Зашкиркина.
        Зашкиркина. Обычно… Мистер… Браун…
        Учительница. Садись, два. Ничего не хотите знать! Чем только головы забиты? Безобедов, ты!
        Безобедов. Сейчас пять часов. Мистер Браун…
        Учительница. Ну, о чем задумался? Сколько раз повторять — учите английский! И тогда можно будет повидать дальние страны, познакомитья с интересными людьми… Впрочем, вам это не грозит. Вам никогда никуда не вырваться из этих ваших Шишкиных Пышек.
        Безобедов. Из Ешкиных Кошек.
        Учительница. Два, Безобедов! Два!!!
        Самый маленький мальчик тянет руку.
        Учительница. Что тебе, Чмокин? Выйти — нельзя!!!
        Чмокин. Можно я отвечу?
        Учительница. Ну.
        Чмокин встает и радостно улыбается.
        Чмокин (громко и радостно). Сейчас семь утра! Мистер Браун в бассейне пьет чай с бабочками!
        Учительница собирается схватиться за сердце, но хватается почему-то за живот.
        Учительница. Ой! Ай! (Хватает тетрадку с диктантами и убегает).
        Безобедов. Ай да Чмокин!
        Чмокин. Неужели я ее так сильно расстроил, до самого желудка?
        Леденцова. Нет, просто она чай для похудения пьет, в аптеку привезли, я знаю.
        Зашкиркина. Давайте играть во что-нибудь.
        - Давайте ластиками кидаться.
        - Давайте лучше разговаривать.
        - Моя сестра в дом охотника и рыболова на работу устроилась. Чтобы в нее кто-нибудь влюбился.
        - И кто?
        - Что?
        - Влюбился — рыболов или охотник?
        - Пока вроде не влюбился никто.
        - А я когда был маленький, жил в городе у бабушки, и в меня в детском саду одна девчонка влюбилась. А я в нее — нет. И тогда она в меня котлетой бросила.
        - А я хочу завести себе какого-нибудь маленького зверька, вроде мыши или ежика, надо его поймать и надрессировать, чтобы он умел выдергивать седые волосы, ну, как сорняки из огорода, а то у моей мамы уже есть немного седых волос, и она очень огорчается…
        - А у моей мамы зато вот такие мускулы…
        - А у моей бабушки зато — тройной подбородок.
        Помолчали.
        - Завтра уже первое мая…
        - Люблю май…
        - Тепло, и костром так вкусно пахнет…
        Чмокин. А я бы хотел такой бинокль, чтобы в него можно весь мир увидеть. Или в телевизор попасть, из телевизора тоже, наверное, все видно, даже Африку…
        - Вообще-то я хочу быть собакой, потому что им в школу не надо, и они всегда ходят босиком и никогда не болеют гриппом…
        - Да, собакой хорошо, только домной…
        - А я бы хотел, чтобы меня Уинстоном звали. А то что это за имя — Коля… Да ну…
        - А правда здорово было бы, если бы все люди пукали духами?
        - Это было бы вообще — СУПЕР!!!
        - А теперь давайте…
        - Давайте теперь молчать! А кто первый заговорит, тот лысая макака!
        - Кто первый войдет и заговорит, тот зеленая макака!
        - Тот лысая зеленая макака!
        - Точно!
        - Все, молчим.
        Некоторое время дети сидят молча, полная тишина, только слышно чириканье птиц, потому что уже скоро май, и праздники, запах костров и долгие светлые вечера.
        Немного погодя в класс входит учительница и произносит любимейшее педагогическое слово.
        Учительница. ТАА-ААК!..
        Молчание. Дети стараются не смеяться, но все же начинают потихоньку хихикать.
        Учительница. Что? Это что такое?
        Дети ржут. Учительница ничего не понимает и свирепеет с каждой секундой.
        Учительница. Что за смех? В чем дело? Безобедов, отвечай!
        Безобедов. Я смеюсь, потому что у меня настроение хорошее.
        Учительница. Врешь! Откуда быть хорошему настроению, если у тебя двойка? Ты, Зашкиркина!
        Зашкиркина. Я смеюсь, потому что завтра майские праздники и целых четыре выходных!
        Учительница. Опять вранье! Чего же хорошего, когда четыре выходных в этих скучных Вошкиных Мошках! Вранье! Леденцова, отвечай, почему вы все смеетесь?
        Леденцова. Мы смеемся, потому что жизнь вокруг совсем хорошая!!!
        Учительница. Издеваться вздумала?! Немедленно отвечайте, почему вы смеетесь?
        Маленький Чмокин нетерпеливо и радостно тянет руку.
        Учительница. Что у тебя опять, Чмокин?
        Чмокин. Мы смеемся, потому что вы — лысая зеленая макака, Лариса Владимировна.
        Немая сцена, как у Н.В. Гоголя.
        Чмокин. Так получилось. Вы — лысая зеленая макака.
        Гробовая тишина.
        Учительница (очень тихо). Чтобы после праздников к директору пришли отцы разбираться.
        Учительница уходит. Дети остаются одни и некоторое время сидят молча. Потом Чмокин спрашивает.
        Чмокин. А кто такие — А-ЦЫ?
        Леденцова. Это папы.
        Чмокин. А. Понятно.
        Леденцова. Кстати, а где твой папа?
        Чмокин. Как где? В кругосветном путешествии. Путешественник он.
        Леденцова. Угу. А твой?
        - Служит на подводной лодке.
        Леденцова. Так-так. Очень даже интересно. Ну, а твой?
        - В космосе!
        Леденцова. Здорово! Твой?
        Зашкиркина. Сидит в темнице, потому что плохо себя вел.
        Леденцова. А твой?
        - На охоте в Африке.
        Леденцова. Так, так, так… А у тебя как насчет папы?
        Безобедов. На стройке он работает. Далеко отсюда. На стройку уехал. Давно.
        Девочка прогуливается между партами, как учительница.
        Леденцова. А теперь отвечайте, что все это значит? На стройке, в космосе, в темнице, на охоте?
        Пауза. Все смотрят на нее.
        Леденцова. Это значит, что у нас вообще нет пап. Никогда не было и не будет.
        Безобедов. Нет, нет, нет, у меня есть Папа. Просто он очень занят на своей стройке. Он живет далеко. Он такой умный и красивый, что у него четыре жены. Все они с нами очень дружат и присылают открытки к праздникам. А мой папа дарит мне подарки на день рожденья!
        Зашкиркина. И у меня есть папа, просто он в темнице пока что. Его туда спрятали, потом что он был самый сильный богатырь и обожал драться. Но его скоро выпустят, потому что он исправился.
        Леденцова. Никакого папы у тебя нет!
        Зашкиркина. Есть! Просто он в темнице!
        Леденцова. А если он в темнице, то оттуда он уже не придет!
        Зашкиркина. Придет! Придет! Обязательно придет! Так сказали люди, которые проезжают мимо нас на машинах. Однажды, еще осенью, мы с мамой продавали яблоки у обочины, и тетька с дядькой купили у нас целое ведро и спросили: «а где же ваш папа?» Мама ответила, что в темнице, потому что богатырь, и тогда тетька погладила меня по голове и сказала: «твой папа обязательно вернется, и все будет хорошо, только ты его жди», вот…
        Леденцова. Ну вот и жди, сколько влезет, а нам надо, чтобы наши папы после праздников пошли к директору. Иначе такое начнется…
        Безобедов. А, между прочим, где твой папа?
        Леденцова. Мой папа ушел к монахам. Давно. Когда меня еще на свете не было. Короче. К пятому мая у нас должны быть папы, ясно? Позаботьтесь об этом. Особенно ты, мистер Честный Чмокин. Ведь все это — из-за тебя. Смотри…
        Первое мая
        Заросший княжеский парк. Вся компания в сборе. Маленький Чмокин поливает огромное черное дерево из опрыскивателя для цветов.
        Леденцова отбирает у него опрыскиватель, выливает воду, возвращает.
        Леденцова. Потому что оно все равно никогда не расцветет. Никаких листьев не будет. Оно мертвое, понял?
        Зашкиркина. А вот мне рассказывала прабабушка, которой говорила ее бабушка, что раньше это было самое красивое и главное дерево в парке князя Ежкина-Кошкина.
        Безобедов. Ну да. А потом однажды осенью пришли какие-то бандиты…
        Чмокин. Черепашки ниндзя?
        Безобедов. Вроде того. И говорят князю: «ОТДАЙ СОКРОВИЩА! А то голову отрубим!»
        Леденцова. Но в это время прискакали красноармейцы и повесили на дереве всех бандитов. И говорят князю: «Отдай сокровища! А то голову отрубим!»
        Чмокин. Но в это время как раз подоспели белоармейцы и повесили на дубе всех красноармейцев, и говорят князю: «Не отдавай сокровища никому, а то голову отрубим!»
        Зашкиркина. Потом еще какие-то налетели, повесили на дубе белоармейцев, а князю все-таки отрубили голову. И когда его вели рубить голову, он не плакал и не просил пощады, а только посмотрел на небо и даже улыбнулся.
        - А дуб с тех пор стал черным.
        - А крови много было?
        - Какой еще крови?
        - Когда князю голову отрубали…
        - Много.
        Чмокин. Зато потом пришел Робокоп-два и всех победил.
        Леденцова. А в княжеском дворце искали-искали сокровища, да так и не нашли. И решили устроить клуб, чтобы танцы и кино. Ну, сделали ремонт…
        Безобедов. И вот под Новый год собрались все — и с фабрики, с торфопредприятия, веселятся, дискотека типа.
        Зашкиркина. А когда двенадцать пробило — входит в зал сам князь. С Новым годом всех поздравляет, кланяется…
        Леденцова. А вместо шляпы — голову в руках держит…
        Помолчали. Переживают в сотый раз услышанное.
        Зашкиркина. Если бы люди, которые проезжают мимо нас на машинах, заезжали бы к нам, в Ежкины Кошки, мы могли бы рассказывать, как на экскурсиях.
        - За деньги.
        Безобедов. Или брать их в заложиники!
        - Здорово!
        Леденцова. Послушайте. Уже через три, через три дня, у нас должны быть папы, которые пойдут к директору. Иначе нас выгонят из школы и отправят в лесной санаторий для психов, как Розгина, который случайно наступил на ногу учительнице по физкультуре, и она лежала в больнице три месяца, а потом стала преподавать труд. У кого есть предложения по этому поводу?
        - На автовокзале всегда толпятся какие-то дядьки.
        - Они там сидят просто так.
        - Некоторые даже валяются на полу.
        - Не годится. Они воняют.
        Опять помолчали.
        Зашкиркина. Послушайте, может, написать письмо моему папе в темницу, чтобы он, когда будет выходить на волю, прихватил с собой еще немножко дядек?
        Леденцова. Твоего папу никогда не выпустят.
        Зашкиркина. Нет, выпустят! Очень скоро! Он уже почти совсем исправился и одумался!
        Леденцова. Его никогда не выпустят, потому что он все время дерется и бьет окна. Мне моя мама говорила.
        Зашкиркина. Его очень даже выпустят, а дерется он случайно, просто он очень сильный, богатырь. Его обязательно выпустят, так сказали люди, которые проезжают мимо нас на машинах.
        Помолчали.
        Безобедов. Так. Кажется, я что-то придумал. Я придумал, что надо идти в дом с красной крышей…
        Леденцова. Нууууу…
        Чмокин. А что?
        Безобедов. Джульетта Джульбарсовна — настоящая колдунья. Не какая-нибудь там бабушка в платочке, а маг. Маг. Она моей маме справку показывала. Она к нам приходила корову лечить.
        Чмокин. Вылечила?
        Безобедов. Конечно. Кошка, правда, почему-то облысела и цветы засохли, а корова как новенькая.
        Зашкиркина. Как же мы пойдем к Джульетте Джульбарсовне, если она колдует только за деньги?
        Леденцова. К тому же Велодрынов и Нямский часто дразнят ее и кидаются шишками.
        Чмокин. А вот мы так и скажем: «Здравствуйте, Джульетта Джульбарсовна, помогите нам, пожалуйста, а за это Нямский и Велодрынов никогда-никогда не будут кидаться в вас шишками».
        - Ха-ха.
        - Хи-хи.
        - Чмокин, давай мы тебе рот заклеим…
        Второе мая
        У колдуньи
        Колдунья — это такая препротивнейшая отчаянно молодящаяся фифа в шляпке, в цветочках и рюшечках. Сидит в позе «лотос». Хорошо бы в этом персонаже «просатирить» всех этих магов, экстрасенсов и прочую бяку.
        Колдунья. Так и быть, дети, я помогу вам. Но помните, что я — не бабушка в платочке! Я — Маг! У меня справка есть!
        - Мы понимаем…
        - Мы сделаем вам что-нибудь хорошее…
        - И полезное…
        - Хотите, я что-нибудь помогу по хозяйству?
        - А я могу отдать свои ласты. Только это потом, после лета. А коньки — хоть сейчас…
        - А я — настольную игру про пиратов…
        Чмокин. К тому же Велодрынов и Нямский больше никогда не будут кидаться в вас шишками…
        - Чмокин!!!
        - Вы, дети, хотите, чтобы я наколдовала вам пап? Это очень сложно. Но можно, если постараться. Во-первых, нужны приманки! Что любят ваши папы?
        Легкое замешательство.
        Зашкиркина. Папы любят драться!
        - Ловить рыбу!
        - Курить!
        - Ездить на машинах!
        - Ходить в баню…
        - Есть огромные котлеты!..
        - А моя мама, моя мама рассказывала, что папа обожает целыми днями валяться на диване, смотреть телевизор и шуршать газетами…
        Под этот разговор воздвигается какое-то «культовое сооружение», в центре которого — кресло или диван, а на нем — банные веники, удочки, рыбы, боксерские перчатки, футбольные мячи, много-много газет.
        Леденцова. Я читала в одном ученом журнале, будто бы для того, чтобы наколдовать папу, надо долго-долго не выколачивать пыль из дивана и часто-часто шуршать газетами. И папа может завестись просто так, от пыли и шуршания газет, как мыши или еще кто-нибудь…
        Колдунья, а за ней и вся компания, ходят вокруг дивана, дуют, шипят, воют, лают, пляшут ритуальные танцы, как дикари. Брызгают водой. Начинает валить дым.
        Из задымления, словно призраки, появляются папы. Они идут вереницей. Один из них — космонавт, другой — только что из подводной лодки, третий, окованный цепями, из темницы, еще один — с копьем и в папуасском виде, строитель в каске, путешественник с рюкзаком, капитан дальнего плавания с подзорной трубой.
        Папы проходят и исчезают. Тает и дым.
        Дети смотрят на разбросанные веники, удочки, газеты и на остатки костра.
        Леденцова. Послушайте, Джульетта Джульбарсовна! Где же они? Где же папы?
        Колдунья. А вы еще приходите. Ждите улучшения после двадцать восьмого сеанса.
        - После какого еще сеанса?
        - Нам в школу через два дня!!!
        - Да вы что!
        - Вы же не маг никакой, за что вам только справку дали?
        - Теперь мы в тебя не шишками, а камнями кидать будем, поняла, Баба Яга?
        - Бэбэбэ! Мэмэмэ!
        Дети опять остаются одни.
        Безобедов. Послушайте. Вот что. Ведь у меня послезавтра день рождения.
        Леденцова. Ну и?
        Безобедов. Каждое утро, когда я просыпаюсь в день своего рождения, я нахожу подарки и открытки от папы. Моя мама говорит, что, хотя он очень-очень занят, он прилетает со своей стройки глубокой ночью совсем на несколько минут, чтобы положить мне свои подарки. И я всегда стараюсь не спать, чтобы увидеть его, но как назло, засыпаю. Так вот, может быть, ночью…
        Все вопят.
        - Капкан! Капкан! Капкан!
        - Точно! Надо поставить капкан на твоего папу!
        - Если к директору придет хотя бы один папа, то это уже классно!
        - Решено! Сейчас готовим капкан на твоего папу!
        - Только не очень больный, чтобы его случайно не прихлопнуло совсем.
        - Бывает мышеловка, а у нас будет — паполовка!
        Тащут железные штуки, деревяшки, цепи, все.
        Чмокин приходит домой. В палисаднике сушится белье. Стоит пугало — оно должно быть очень клевое, стильно и навороченно одетое, в классной маске на лице. Чмокин общается с ним, и в конце эпизода пугало должно подать признак жизни — переменить позу или засмеяться. Фокус-покус такой. Мама Чмокина — красивая, добрая и грустная.
        Мама. Что ты, сынок, задумчивый такой?
        Чмокин. Да так как-то все…
        Мама. В школе-то не набедокурили? Майские праздники, а все ребята притихшие совсем.
        Чмокин. Как можно, мама?! Мы в школе хорошо себя ведем, учителей не обижаем. Ты вот лучше скажи, когда папа наш из путешествия вернется?
        Мама. Осмотрит все достопримечательности и приедет. Рассказывать истории будет, слайды покажет, гостинцы привезет. Знаешь, сколько на свете всего интересного? Не маленький уж, понимать должен…
        Чмокин. Да я понимаю… Ты тогда пусти меня в телевизор, из телевизора далеко видно, все что хочешь увидеть можно, вдруг я папу разгляжу? А тебе рукой помашу, когда увижу…
        Мама. Не пущу тебя в телевизор, там злых много — вон на днях каких мутантов страшных показывали…
        Чмокин. А я со злыми не буду, я буду с добрыми — с Якубовичем, с Николаем Дроздовым из «Мира животных»… Ну, если не хочешь меня в телевизор отпускать, тогда купи мне бинокль, я в него смотреть буду далеко-далеко, вдруг папу разгляжу?
        Мама. Куплю сынок, обязательно куплю… Ты только не грусти. Лето скоро. В цирк шапито можно съездить. Или в Ростов Великий на экскурсию. Говорят, там очень красиво. Я, правда, сама еще не была, но люди говорят…
        Чмокин подходит к пугалу, поправляет его шляпу, застегивает получше куртку, заматывает шейный платок.
        Чмокин. Good evening, mr. Brown. Совсем растрепался, на человека не похож. Ну как поживаете? Все чай пьете, овсянку кушаете, в бассейне плаваете? Правда же, тут у нас хорошо, потому что уже тепло и скоро лето, а там в вашей Англии всегда дождь? Посоветуйте, мистер Браун, как мне быть? Вы же ученый, вы же профессор все-таки. В детстве, конечно, часто бывает трудно. Даже у Пушкина было трудное детство, и у Чарли Чаплина тоже. А у писателя Чехова вообще в детстве не было детства, представляете? Леденцова сказала. А она ужасно умная, она все газеты читает и журналы тоже, ее мама на почте работает. Правда ли, что у вас в Англии трава зеленая-зеленая, и все обожают кошек? Мне бы, конечно, хотелось побывать в Англии, но я плохо учусь по английскому, и учительница говорит, что без английского языка мне никуда не выбраться из Ежкиных Кошек. Но мне нравятся наши Ежкины Кошки, тут чистый мягкий мох в лесу, навалом грибов и ягод, речка совсем мелкая, и вода в ней нагревается быстро-быстро. Тут совсем хорошо, если бы еще у нас были папы!.. Но они как-то не водятся в Ежкиных Кошках… Где нам взять пап к
послезавтра, мистер Браун? И как жить дальше?
        Пугало вздохнуло, пожало плечами, развело руками и похлопало мальчика по плечу — мол, держись, дружище…
        Третье мая
        Дети в парке мастерят огромный капкан для папы — паполовку.
        Мальчик, на папу которого готовится капкан, рассказывает.
        Безобедов. Послушайте, даже если мой папа попадется в капкан, одного папы будет маловато. Надо раздобыть где-то еще хотя бы несколько пап. Я вчера был в городе, во дворце народного творчества. Там есть артисты. Это настоящие артисты. Они играли людей, бандитов, милиционеров, пап и мам. Один однажды даже лошадь играл. Они смогут притвориться папами. Но у них временные трудности. Они не могут притвориться папами просто так, бесплатно. Им надо платить.
        - Значит, надо чем-то поторговать, чтобы были деньги.
        - Конечно, если бы лето, можно было ягод насобирать и — на обочину. Люди, которые проезжают мимо нас на машинах, часто покупают ягоды.
        - И май, как назло, еще только начинается. Ландыши еще не распустились.
        - Ну при чем тут ландыши? Продать надо что-нибудь стоящее. Дорогое. За которое деньги дадут.
        - Но у нас же нет ничего такого!
        - Давайте продадим Лехин кассетник…
        - Ага! Может, лучше, твою собаку?
        Леденцова. А по-моему, надо продать тебя, Чмокин.
        Пауза.
        Леденцова. Вот ты — это действительно стоящее. Ты — ребенок. Здоровый, белый ребенок. А здоровые белые дети, особенно мальчики, стоят дорого. Я в газете прочитала.
        Безобедов. Ты всегда читаешь самые глупые газеты на свете. Спрашивается, кто его купит? То есть, кому мы будем его продавать?
        Леденцова. Очень даже ясно — цыганам. А уж они найдут, куда его пристроить. Ты ведь хорошо учишься, Чмокин? Спортом занимаешься? В шахматы играешь?
        Чмокин. Нет!!!
        Леденцова. Фигня. Скажем, что у тебя второй юношеский разряд по шахматам. Цыгане обожают шахматистов. Это мне рассказывали люди, которые проезжают мимо нас на машинах.
        Безобедов. Значит, его продадим цыганам, артист за деньги притворится папой, нас всех простят, а бедняга Чмокин так и останется у цыган?
        Леденцова. Ничего страшного. Чмокин быстро сбежит от цыган. Он толковый. Что-нибудь придумает. А мы поможем. Решено, продаем Чмокина. А вот! Кому! Мальчика! Белого! Здорового! Рост сто сорок сантиметров, вес тридцать пять килограммов! Играет в шахматы, знает много слов по-английски, хорошо учится! А вот! Кому!
        Все прыгают вокруг бедного Чмокина, веселятся и продают его.
        Все: Чмокин, выпрямись, улыбнись, подними голову, у тебя должен быть товарный вид!
        Все прыгают, бесятся, веселятся, продают Чмокина.
        Приходит милиционерша с автоматом и дубинкой.
        Лузгает семечки.
        Милиционерша. Эй вы, памперсы! Вас только не хватало. А ну брысь!
        Леденцова. Точно. Я все знаю. Я знаю, где мы возьмем деньги. Надо идти в старый дом.
        Зашкиркина. Совсем, что ли? Там страшно.
        Леденцова. Там — сокровища. Клад старого князя.
        Безобедов. Какие скоровища! Какой клад! Старый, полусгоревший, разрушенный дом, никого нет и воняет сильно.
        Зашкиркина. Вообще-то там должны быть сокровища. Мне рассказывала моя прабабушка, которой говорила ее бабушка, что этот дом не всегда был таким. Раньше это был настоящий дворец. В парке били фонтаны. На большом балконе, который выходит на откос, играли музыканты. Во дворце было полно картин, золотых вещей и всего чудесного, только туда почти никого не пускали. Зато по воскресеньям и праздникам князь выходил на крыльцо и дарил всем подарки, и можно было жаловаться, если тебя кто обидел, и князь всегда защищал и наводил справедливость. А если у кого-то чего-то не было, то князь давал человеку то, чего ему не хватало для полного счастья. Князь сам умел лечить все болезни и знал много таинственных секретов про природу и жизнь. Еще он устроил школу, где учителя никогда не обзывались. И театр. И во дворце было столько всего красивого… Но когда ему отрубили голову, князь так обиделся, что спрятал клад, и его никто не может найти. А другие сокровища наполовину украли, наполовину сгорели, а наполовину увезли на телегах в областной краеведческий музей.
        Леденцова. Вот и хорошо. Чмокин. Если ты не хочешь продаваться цыганам, то пойдешь в старый дом за сокровищами.
        Безобедов. Нет там ничего… Мой двоюродный брат еще совсем недавно лазил туда и отвинчивал красивые шпингалеты и продавал на обочине людям, которые проезжают мимо нас на машинах.
        - А когда он туда лазил?
        - Может, осенью…
        - Я говорю — утром или вечером?
        - Конечно, утром. Кто же полезет в старый дом вечером…
        - Ясное дело. Конечно, разве можно найти сокровища утром? Утром никаких сокровищ не бывает. За сокровищами надо идти ночью. Так что собирайся, брат Чмокин. Или нам придется продать тебя цыганам. А капкан на твоего папу мы тоже поставим. Лишний папа никому не помешает. Так, капкан готов? Понесли!
        Ночь
        Чмокин крадется по старому дому. Хруст разбитого стекла, скрип, скрежет, уханье, летучие мыши, таинственные шорохи и огни. Очень страшно.
        Cлышится далекая музыка и пробивается слабый свет. Музыка приближается, свет становится чуть ярче, но остается призрачным.
        Чмокин видит старинную комнату, где за столом сидят мистер Браун и старый Князь — просто пожилой седовласый господин. Оробев, Чмокин смотрит на них. Князь и мистер Браун мирно беседуют, пьют вино, курят трубки и играют в карты.
        Мистер Браун. Познакомьтесь, князь — это мальчик Чмокин. Он всегда выдумывает про меня невероятные истории — будто я чаевничаю с бабочками в бассейне.
        Чмокин. Извините, это я просто бабочек с бутербродами перепутал.
        Князь. Добрый вечер, молодой человек. Хотите пуншу?
        Чмокин молчит, обомлевший.
        Мистер Браун. Поздоровайся же с князем, добрый молодец.
        Чмокин. Вам вроде голову отрубили…
        Князь. Это еще не причина, чтобы не навещать родные места. Ну расскажи мне, что нового.
        Чмокин. Колхоз распустили. Машинный двор разволокли кто куда. У бабы Фроси сеновал сгорел. Торфопредприятие закрыли. Зато в райцентр цирк приехал. Шапито называется.
        Князь. А Василий Егорыч как? Председатель поссовета?
        Чмокин. Радикулит его замучил.
        Князь. Крапивные веники ему в баню надо. И настойку на бузине. Не знают секретов, позабыли, порастеряли все… Подойди поближе, Чмокин, не бойся.
        Чмокин. А я не боюсь. С вами совсем не страшно.
        Князь. Ты похож на моего друга Тимоху, сына конюха. Ведь ты любишь лошадей, не правда ли?
        Чмокин. Еще бы! У них такие красивые добрые лица.
        Князь. Мы с Тимохой любили ускакать утром в поле, рано, пока все спят. Чудесное было поле между Ежкиными Кошками и Малиновкой…
        Чмокин. Там теперь бензозаправка — огромная. И ресторан, и магазин…
        Князь. Да знаю я…
        Чмокин. Князь, а у вас еще остались сокровища и драгоценные вещи?
        Князь. Много, много, драгоценных сокровищ и таинственных секретов, только их надо беречь от глупых жадных людей, они все равно ничего не поймут и все испортят… Какой ты славный, Чмокин. Скажи мне, ведь это ты поливаешь старое черное дерево в парке?
        Чмокин. Я.
        Князь. Все смеются над тобой, а ты все равно поливаешь?.. Да, да, я помню… Люби землю, по которой ходишь, люби, Чмокин, ей очень нужно, чтобы ее любили. А теперь послушай. Я открою тебе один секрет. Если плыть по реке долго-долго на север, то после четвертого поворота реки будет очень узкая протока. Придется выйти из лодки и по плечи в воде пропихивать лодку в протоку. Это — проход в Феофанову бухту. За Феофановой бухтой увидишь гору. А там уже недалеко… На этой горе есть поляна…
        Князь говорит все тише и тише, свет меркнет, собирается темнота.
        Четвертое мая
        Утро
        Все сидят на коряге. Нет только Безобедова и Зашкиркиной.
        Леденцова. Значит, в старом доме нет никаких сокровищ?
        Чмокин. Никаких. Просто заброшенный дом и воняет сильно.
        - И секретов тоже?
        - Говорю же… А Безобедов где? Поймал он кого в капкан, или нет?
        - Ты ничего такого там не видел? А ты настоящий храбрец, Чмокин.
        Все жмут ему руку. Подходит Безобедов.
        - С днем рожденья!
        - Хэппи берздэй!…
        Пауза.
        - Ну?
        - Мне подарили рубашку в клеточку и фломастеры.
        - Кто подарил?
        - Не знаю. Ночью положили. Я проснулся, а там — рубашка и фломастеры. И открытка от папы. Классная открытка. Он пишет, что очень любит меня, и что совсем скоро мы встретимся.
        - А капкан? Ставил ты капкан или нет?
        Пауза.
        Безобедов. Лучше скажи. Ты, наверное, вовсе не ставил капкан?
        - Я ставил.
        - И что?
        - Попался туда кто-нибудь или нет?
        - Кот.
        - Кот?
        - Кот!!!
        - У тебя что, папа — кот, что ли?
        - Знаете, ты, Леденцова, и ты, Чмокин. Как раз сегодня, именно сегодня, я до конца догадался, что у меня вообще нет никакого папы и никогда не было. А эти открытки моя мама пишет для меня. Но я ей ничего не скажу, чтобы не огорчать ее, потому что она очень любит рассказывать мне о папе и о том, как он придет…
        Пауза. Размышляют.
        Кто-то еще. Ну и ладно. Ну и правильно. И не нужны нам никакие папы. Не нужны. Они очень много едят. Их не прокормишь. Кроме того, они такие здоровенные, что когда моются, тратят очень много воды и мыла. Одни расходы с этими папами.
        Безобедов. Да? А говорят, что наоборот — папы сами зарабатывают деньги, покупают еду и гостинцы…
        Кто-то еще. Ну да! Папа — это все равно что живность, только толку мало, а хлопот полон рот.
        Леденцова. Дело ясное. Короче, в школу придется идти мамам.
        - Нет! Нет! Нет! Не надо! Моей маме нельзя волноваться..
        - И моей!
        - Думаете, моей можно?
        Пауза.
        Чмокин. Послушайте. Только не смейтесь. И никому не говорите пока что. Это очень важный секрет. Надо плыть на лодке. На север. Все время на север. После четвертого поворота будет протока. Она очень узкая. Придется выйти из лодки, и по плечи в воде пропихивать лодку в протоку. Это вход в Феофанову бухту. Плывешь вдоль бухты, видишь зеленую гору. На этой горе есть поляна с мягкой травой. И на этой поляне водятся папы. Полно ничьих пап! Они пасутся на этой поляне, представляете? Большие, чудесные, добрые папы. С виду они довольно дикие и мохнатые. Но на самом-то деле совершенно домашние и ручные. Они умеют не давать в обиду и заботиться! Они умеют все на свете починить! Они умеют классно жарить мясо! И быстро-быстро ездить на машине! Солнечная поляна с теплой травой, а на траве — папы! Сколько угодно! Всем хватит! У каждого из нас будет своя собственная! БОЛЬШАЯ! МЕХОВАЯ! ПАПА!
        Пауза.
        Леденцова. Чмокин, выучи, наконец, что папа — мужского рода!!!
        Чмокин. Не верите? А это правда! Это самая настоящая правда, самый настоящий драгоценный и таинственный секрет. Мне сказал об этом сам старый князь. Сегодня ночью в заброшенном доме. Да, я видел старого князя. Он там сидит с мистером Брауном из учебника, играет в карты и беседует о том, о сем. Князь совсем не страшный. Он совсем не обижается, что ему отрубили голову. Он знает все, что творится в Ежкиных Кошках. И он открыл мне этот таинственный секрет.
        Пауза.
        Леденцова. Чмокин, ты в школе суп ешь?
        - Ем.
        - Оно и видно.
        - А что?
        - А то самое. Суп-то нам привозят из санатория для психов. То, что психи не доели. Съешь — и заразишься. Так что с тобой все ясно.
        Все прыгают вокруг Чмокина и кричат: «Псих! Псих! Чмокин псих!»
        Пляски такие папуасские. И вот сквозь этот гомон пробивается звон колокольчиков и какая-то незатейливая милая мелодия.
        Появляется девочка Зашкиркина на очень навороченном велосипеде. Сама Зашкиркина наряжена в яркий, с блестками и колокольчиками костюм, вроде циркового. Она сигналит велосипедным клаксоном — милая мелодия, — звенит бубенчиками на цирковом костюме и едет.
        Все обалдевают.
        Зашкиркина. А ко мне папа приехал! Его из темницы выпустили! За хорошее поведение! Насовсем-насовсем!
        Леденцова. Еще чего расскажешь?
        Зашкиркина. Не верите? Вот глупые! Вот же он мне все это в подарок привез, и велосипед, и наряды. Пойдемте, посмотрите, какой он, мой Папа. Только он сейчас спит. Когда он пришел, то поел картошки с молоком и лег спать. Хотите, я дам вам посмотреть на него, пока он спит? Он странно пахнет, и у него грустные глаза, но он очень хороший.
        Девочка ездит кругами на велосипеде и рассказывает взахлеб.
        Зашкиркина. Безобедов, ведь у тебя же день рожденья, пошли, я подарю тебе что-нибудь, я покажу тебе папу, только тихо, а то он спит, а у нас вечером будут гости, придут все-все-все родные, даже из других поселков…
        Девочка уезжает, за ней все, стихает музыка, голоса и бубенчиковый звон.
        Чмокин и Леденцова остаются одни. Долгая долгая пауза.
        Леденцова. Послушай, Чмокин. Не обижайся на меня, пожалуйста. Ты совсем не псих. Наверное, ты не псих, и все это на самом деле. Только никому не говори об этом. Давай возьмем лодку и поплывем вместе искать эту поляну.
        Чмокин и Леденцова плывут в лодке. Собирается дождь. Гремит гром.
        Лето
        Пятое июня
        Вечер. Закутанный в плед Чмокин с перевязанным теплым шарфом горлом пьет чай с вареньем. Его мама ухаживает за ним. Рядом — Леденцова. Пришла навещать.
        Леденцова. Ну что ты все не выздоравливаешь и не выздоравливаешь? Я же вот давно выздоровела! И вообще, лето уже на дворе, лето! Лето началось.
        Мама. Ничего, он скоро поправится. Просто он сильно простудился и испугался, когда в грозу перевернулась лодка.
        Леденцова. Я во всем виновата. Если бы я не поверила тебе, Чмокин, если бы я не согласилась поплыть на лодке, ничего бы не случилось. А тут как назло гром, гроза, лодка перевернулась…
        Мама. Какое счастье, что вы не утонули.
        Леденцова. Понимаешь, Чмокин, мне так сильно захотелось найти эту поляну. Захотелось, чтобы она была на самом деле… Я виновата, что поверила во всю эту ерунду. Скажи, ведь ты все это выдумал — про князя и то, что он тебе сказал. Или это тебе просто приснилось? А?
        Чмокин молчит.
        Леденцова. Все-таки мы правильно сделали, что поплыли. Даже здорово, что лодка перевернулась. Все так перепугались, что мы утонули, искали нас, потом ты заболел, все опять перепугались, и нас совсем не ругали в школе, и никакие папы не понадобились…
        Мама. Ничего, все будет хорошо. Скоро ты совсем поправишься, можно будет купаться в речке. Пойдем за грибами. Можно будет даже съездить в город, в луна-парк или в цирк шапито… Или на экскурсию в Ростов Великий. Говорят, там очень красиво… Я, правда, еще не была… Все будет хорошо… Вы только не шалите в школе, и все будет хорошо…
        Очень грустно сидят.
        Стук в дверь.
        Мама. Это баба Фрося, наверное, молока тебе принесла.
        Входит совершенно отборный, здоровенный, видный и симпатичный дядька в нарядной военной форме. (Только не в такой, как в жизни, а в очень классной, придуманной художником, и непременно с чем-то меховым). Страшно стесняется. Сразу видно, что он — хороший человек.
        Леденцова. Вы кто?
        Мама. Вы к кому?
        Дядька. Я к никому. То есть, я ни к кому. То есть… Вы, главное, не волнуйтесь. Я просто мимо шел. А у вас окно так хорошо светится… Сидите, чай с вареньем пьете. Мама, мальчик и девочка. Можно я подарю вам бинокль? Мне-то он больше не понадобится…
        Мама (строго). Вы откуда? Вы кто такой? Я сейчас милицию позову!
        Тем временем Чмокин и девочка восхищенно разглядывают бинокль.
        Дети. Настоящий, военный!!! Клас-сный!
        Дядька. Конечно, настоящий, военный. По вечерам я часто смотрел в этот бинокль на ваш поселок и думал, как там хорошо, какие там живут чудесные мамы с такими замечатльными, вредными, ужасно противными, но совершенно классными детьми. Да не один я смотрел в бинокль. Все мы смотрели в бинокли и вздыхали.
        Мама (еще строже). Вы откуда?
        Дядька. Раньше это был совершенно таинственный секрет, но теперь-то можно сказать. Я — с зеленой горы. Мы все оттуда.
        Чмокин и девочка переглядываются.
        Дядька. Вы, должно быть, и не слышали про зеленую гору, а она совсем неподалеку. Просто с суши туда ни за что не попасть. А вот если плыть по реке все время на север, и пройти узкую-узкую протоку в Феофанову бухту, то совсем скоро покажется наша зеленая гора…
        Чмокин и Девочка. ЙЕС!!! (Тут же.) Нет, не может быть. Просто сказка какая-то. Садитесь, пожалуйста. Пейте с нами чай. Вам с вареньем?
        Дядька. Как хорошо… Как мы мечтали спуститься сюда, к вам в поселок. Но нельзя было, ведь мы же военные, мы службу несли, мир от войны охраняли. А по вечерам выходили на поляну с мягкой травой, играли на гитарах, разговаривали о том о сем и смотрели в бинокли на ваш поселок. А на днях по радио передали, что войны не будет. Больше никогда. И нас отпустили. Идите, говорят, по домам. А куда? Ведь мы несли военную службу давно-давно, всю жизнь, прямо с детства…
        Мама. Садитесь, пожалуйста, с нами чай пить. А может, хотите сразу поужинать? У нас есть котлеты и салат из всего, что растет на огороде.
        Чмокин и Леденцова. А хотите — оставайтесь у нас навсегда.
        Дядька. Правда, можно?
        Мама молча кивает.
        Дядька. Какое счастье!… Только неудобно как-то…
        Мама. Удобно-удобно.
        Дядька. Неудобно одному. Как же я буду сидеть с вами, пить чай с котлетами и даже останусь у вас навсегда-навсегда, а мои друзья, мои бойцы разбредутся по свету одни-одинешеньки?
        Мама. А много у вас бойцов?
        Дядька. Да человек сто…
        Чмокин и Леденцова. ЙЕС!!! Зовите их скорее сюда! Это же А-ЦЫ! То есть от-цы! Это настоящие большие меховые папы!!!
        И вот под их радостные вопли пространство заполняется отборными дядьками. Для этого надо собрать наиболее пригожих актеров из всех окрестных театров, чтобы настоящий праздник был.
        Мамы. Мы так долго вас ждали…
        Дядьки. Мы так мечтали с вами встретиться… Мы полезные, вы не думайте. Мы умеем строгать, пилить и чинить. Классно жарить мясо. Быстро-быстро ездить на машинах. Защищать и заботиться.
        Один дядька. А я даже фокусы умею показывать. Я у нас в военной части в кружке занимался. Я могу кого-нибудь распилить. Только я не до конца доучился, и у меня потом не всегда получается обратно собрать.
        Мамы, дядьки, дети и все. Давайте лучше танцевать от радости!
        Общий танец и веселье, музыка, фейерверк, визг, восторг. На старом черном дереве распускаются листья. Учительница выходит на поклон в распиленном виде.
        Занавес
        Все мальчишки — дураки! или И вот однажды…
        Сказка с невероятными превращениями и счастливым концом для всех, кто любит похохотать
        Действующие лица:
        Писатель Пумпочкин, он же Пумпочкин в детстве
        Царь
        Милиционер
        Грабительница
        Девочка Анечка
        Принц Кузя
        Учительница
        Пират
        Никита Егорович
        Вредины в школе
        Мама Анечки
        Папа Анечки
        Хулиганский дедушка милиционера
        Лыcое чудовище
        Папа с пушистой бородой
        Тишина. Полумрак. В большом гамаке, укрывшись клетчатым пледом с бахромой, кто-то спит. Гамак тихо покачивается.
        На сцену выруливает на велосипеде Царь в короне. Подъезжает к гамаку, приподнимает плед, заглядывает.
        Из-под пледа раздается перепуганный вопль, и тут же знаменитый писатель Пумпочкин садится в гамаке в окружении подушек и подушечек.
        Царь. Тсссс! Шшшш!
        Писатель. Безобразие! Разбудили!
        Царь. Вы — писатель Пумпочкин?
        Писатель. Да. Я Пумпочкин. Писатель. А вот вы кто?
        Царь. Я — Царь.
        Писатель (Надевает пенсне. Щурится. Недоверчиво разглядывает Царя.) Ох, ваше величество, ну сколько можно? Всегда эти цари на велосипедах ездят, писателей будят…
        Царь. Щшшш. Тсссс! (Начинает раскачивать гамак, чтобы утихомирить недовольного Писателя.) А еще писатель! И не какой-нибудь, а сам Пумпочкин! Целыми днями спите в гамаке, а в родной стране творятся страшные ужасы…
        Писатель. Какие еще ужасы?
        Царь. Объявлена тревога.
        Писатель. Почему тревога?
        Царь. Чрезвычайное происшествие!
        Писатель. Да в чем дело-то?
        Царь. Пропал Папа. Папа пропал.
        Писатель. Какой папа?
        Царь. Хороший очень. Замечательный Папа. Просто чудесный. С большой пушистой бородой.
        Писатель. А у кого он пропал?
        Царь. Ну как — у кого? У детей, конечно же. У бедных крошек. (Рыдает).
        Писатель. Какой ужас! И вместо того, чтобы искать бородатого папу, вы катаетесь на велосипеде? Надо срочно что-то делать! Немедленно! (Хочет встать, дергается, запутывается в гамаке.) Искать папу!
        Царь. Да нашли уже. Его захватило в плен Лысое Чудовище. Чтобы делать из папиной пушистой бороды парики. И бедного папу теперь держат в шкафу, где недоеденная банка варенья из молодых мухоморов и мышиные хвостики.
        Писатель. Так значит, надо скорее освободить папу! Идти войной на Лысое Чудовище! Пусть отдает!
        Царь. Папу Лысое Чудовище ни за что не отдаст. Поэтому папу придется выкрасть.
        Писатель. Выкрасть?
        Царь. А для этого надо усыпить Лысое Чудовище.
        Писатель. Уколом? Или колыбельной песенкой?
        Царь. Такое на Лысых чудовищ не действует. Усыпить можно только сказками. Лысое чудовище обожает сказки. Так что, уважаемый писатель Пумпочкин, вот вам царское и правительственное задание. Сочинить сказки для Лысого чудовища.
        Писатель. Какие сказки? Не знаю я никаких сказок. Я писатель взрослый. Серьезный. Я про любовь пишу. Вот, послушайте (вынимает из-за пазухи листочки и клочки, читает с подвыванием.) «Я люблю тебя, Ммммаша», — сказал Карл Иваныч и почесал за ухом. «Кыш, противный,» — ответила Маша, ковыряя в носу.
        Царь (в восторге, растрогался чуть не до слез). О, какая прекрасная, красивая, грустная и серьезная книжка про любовь… О!
        Писатель. Я еще и не такое могу.
        Царь. Вот и напишите сказки. Побольше. Посмешнее. Про любовь. И с хорошим концом. Только быстро. (Садится на велосипед и уезжает).
        Писатель. Сказки. Никогда в жизни не сочинял сказок. Из чего они вообще сочиняются? Жил-был Царь… Нет, не то. Жили-были рыжие летучие сосиски… Опять не то… А, вот! Жил-был суп с котом и пироги с котятами… Тьфу ты, ерунда какая-то получается… Ах, голова разболелась… Ох! Ах! Доктора! Доктора!
        Слышится свисток.
        Вбегает милиционер.
        Писатель вытаращивает на него глаза.
        Писатель. Я же просил доктора!
        Милиционер. Ага, значит простой милиционер вам ни к чему? Все, я обиделся. (Уходит.)
        Писатель. Постойте, постойте. Идите скорее сюда.
        Милиционер (Возвращается и начинает лечить писателя. Свисток и жезл как врачебная трубочка для прослушивания.) Руки за голову! Ноги шире! Дышите! Не дышите! Так, все ясно… Голова разболелась, потому что сказки для Лысого чудовища придумать не можете.
        Писатель. Что же делать, а? Помогите, доктор. То есть милиционер.
        Милиционер. А вы попробуйте вспомнить, как вы были маленьким.
        Писатель. Маленьким? Маленьким… Но я никогда в жизни не был маленьким! Я всегда был взрослым. Большим. Писателем Пумпочкиным.
        Милиционер. Нет, вы точно раньше были маленьким. Просто вы забыли. Вам обязательно надо вспомнить, как вы были маленьким. (Пишет рецепт.) Попробуйте три раза в день громко орать. Пять раз в день пронзительно визжать. Шесть раз в день садиться на велосипед, проезжать на всей скорости по лужам, поднимать ноги и ужасно вопить. Прыгать с разбегу в кучи осенних листьев. Делайте лечебную гимнастику. Регулярно ходите на голове. Почешите левой ногой правое ухо. Если свое ухо не получится почесать, почешите ухо какого-нибудь соседнего дедушки. Только своей собственной ногой. Должно помочь. А главное, по ночам деритесь изо всех сил подушками.
        Писатель. С кем, доктор? То есть, простите, милиционер? У меня никого нет.
        Милиционер. Так заведите себе кого-нибудь. Пригласите в гости. Ну, успехов вам. (Свистит в свисток и исчезает.)
        Писатель стоит как остолоп. Глядит в бумажку с рецептом. Несколько раз нелепо подпрыгивает. Орет. Взвизгивает. Вскакивает на велосипед, едет, орет. Пытается ходить на голове и чесать левой ногой правое ухо. Потом ухо кого-нибудь из публики. Останавливается.
        Вздыхает. Ложится в гамак.
        Наступает ночь. Таинственные шорохи и скрипы. Стук в стекло. Звон разбитого стекла. Писатель вскакивает. Появляется грабительница с пистолетом. Вся увешена ножами, автоматами, пулеметными лентами. Может быть, тащит на веревке за собой пулемет?
        Грабительница. Ни с места! Вооруженное ограбление!
        Писатель. Караул! На помощь! Ааааа! (Хватает подушку и что есть силы лупит Грабительницу. Грабительница хватает другую подушку и отбивается. Некоторое время дерутся подушками. Ни с того ни с сего раздается торжествующий вопль писателя.)
        Писатель. Ура! Помогло! Подействовало! (Застывает на месте, прислушиваясь к себе.)
        Грабительница спешно набивает карманы безделушками и вещами.
        Писатель. Вспомнил! Раньше я был маленьким! Давным-давно! В детстве! Когда я был маленьким! Я! Был! Девочкой!!!
        От изумления грабительница роняет все из рук.
        Грабительница. Как же вы потом в дядьку-то превратились?
        Писатель. А вот это я еще не вспомнил! Я был девочкой! Девочкой! Анечкой! И со мной все время случались невероятные истории!…
        Музыка, затемнение, еще что-нибудь.
        Девочка Анечка в юбочке, с бантиком и папкой «мюзик» весело скачет по сцене и прискакивает в музыкальную школу, где учится по классу барабанов. Плюхается на стул. Что есть силы ударяет по барабану. Из-за самого большого барабана появляется мальчик.
        Анечка. Ты кто?
        Мальчик. Я новенький.
        Анечка. Подумаешь, новенький.
        Мальчик. Я зато ушами шевелить умею.
        Анечка. Ну да!
        Мальчик. Вот, смотри. (Шевелит ушами.)
        Анечка. А я зато язык трубочкой сворачивать могу!
        Мальчик. Это как?
        Анечка. А вот! (Сворачивает язык трубочкой и показывает.)
        Мальчик. А научи меня, а?
        Анечка. А ты меня за это научишь ушами шевелить, чур!
        Мальчик и Анечка сворачивают языки, шевелят ушами.
        Анечка. А я зато всякие рожи строить умею!
        Мальчик. Сострой хоть одну!
        Анечка. Пожалуйста! (Строит рожу. Мальчик чуть не падает со стула.)
        Мальчик. А я вот какую! (Строит рожу.)
        Строят друг другу рожи и веселятся.
        Мальчик. А теперь давай врать!
        Анечка. Конечно, давай. Обожаю врать! Я зато на завтрак три тарелки супа с вареньем съедаю!
        Мальчик. Ха-ха-ха, ну и что? А я зато на первое всегда ем третье, а на второе — просто громко подпрыгиваю и играю на гитаре.
        Анечка. А я зато на гитаре ножными пальцами играть умею!
        Мальчик. А мой дедушка зато с тридцатого этажа свалился. И ему ничего не было. Отряхнулся и дальше пошел.
        Анечка. Ну и что! Зато в мою бабушку космонавт влюбился, он меня скоро на ракете покатает!
        Мальчик. Ха-ха-ха-ха-ха!
        Врут наперебой.
        Анечка. А теперь давай дразниться!
        Мальчик. Я первый! Я первый! Эй, ты — вобла! Редиска! Селедка!
        Анечка. А ты лысый бублик!
        Мальчик. А ты сушка дырявая!
        Анечка. А ты — деревянное стекло!
        Мальчик. А теперь давай знаешь, что?
        Анечка. Что?
        Мальчик. Давай колбаситься!
        Анечка. А колбаситься — это как?
        Мальчик. Это вот так. (Изображает.)
        Анечка. Ну, разве так колбасятся? По-настоящему колбаситься надо вот так… (Показывает.)
        Оба колбасятся со страшной силой. Слышатся «шаги Командора».
        Анечка. Ай! Учительница идет!
        Дети садятся на свои места и замирают. Трясутся от страха. Входит учительница жутковатой наружности. На голове у нее — башня. Такая высокая прическа, вроде халы.
        Учительница. Та-ааак! (Потягивает носом). Пахнет чем-то… Хулиганским. Ага! Бесились. И не только. Мало того, что бесились. Вы еще и колбасились…
        Дети. Можно выйти?!
        Учительница. Нет, бесились и колбасились… Давайте дневники. Пишу замечание. А это что еще за безобразие? Новенький! Покажи справку, что у тебя нет глистов, муравьев, тараканов, крокодилов, лишая, свинки, мышки и чумы болотной! (При этом учительница может больно колоться длинной палочкой, то ли указкой, то ли барабанной).
        Мальчик. Извините, я справку дома забыл.
        Учительница (колет палочкой). А беситься и колбаситься ты почему-то не забыл? А вот голову ты дома не забыл? Девочка Анечка! (Анечка вздрагивает и вытягивается, как солдат, по стойке «смирно».) Ну. (Колет.) Отвечай домашнее задание! Барабань музыку, которую я на дом задавала!
        Анечка. Понимаете… Я выучить не успела… У меня вчера вдруг зуб выпал, и так сильно ухо заболело, что даже насморк начался….
        Учительница. Ха! Ха! Ха! Подумаешь! Зуб у нее выпал! Вот у меня все зубы давным-давно выпали, а я все равно на работу хожу… Вот! (И вынимает изо рта огромную, как у акулы, вставную челюсть.)
        Дети ахают, охают, визжат, прячутся под стулья. Учительница любуется своими вставными зубами, обтирает платочком, запихивает обратно в рот.
        Учительница. Значит, бесились, колбасились и музыку не выучили. Все. Вызываю родителей. Родители! Эй, родители!
        Слышатся звуки труб и фанфар. Выезжает в карете царь со свитой.
        Царь. Что тут у вас стряслось?
        Учительница. Ой, ваше величество, тут такие противные дети! Я думаю, надо их выпороть.
        Мальчик. Папочка! У нее все зубы изо рта вынимаются. Забери меня отсюда! (Бросается к Царю.)
        Учительница хватается за голову и падает в обморок.
        Анечка. Ты что, правда принц?
        Мальчик. Конечно. Я принц Кузя. Просто корону я не ношу, она с головы все время сваливается. А по телевизору я непохоже получаюсь.
        Царь и свита приводят в чувство учительницу.
        Она приходит в себя.
        Царь. Послушайте, дорогая учительница. Неужели вам, когда вы были маленькая, никогда не хотелось побеситься и поколбаситься?
        Учительница. Нет! Когда я была маленькая, я все время делала уроки. А по выходным стояла в углу. Или ходила к зубному врачу. Да.
        Царь. Это вы что-то путаете. Вы, наверное, уже забыли, как вы были маленькой. Наверное, вы не читали царский приказ.
        Через сцену протягивается транспарант «Приказ очень важной гласности для всех взрослых — вспомнить, как они были маленькими». (Может, ему там так во время спектакля и висеть?)
        Царь. Но вы, главное, не волнуйтесь. Сейчас доктор сделает вам полезный для вспоминания укол.
        Появляется милиционер с огромным шприцем. Учительница пугается. Небольшая погоня.
        Учительница прячется за царя.
        Царь. Хорошо, хорошо. Без укола. Садитесь вот на этот специальный горшок и сидите, пока не вспомните.
        Учительница садится на огромный красивый горшок.
        Анечка. Знаете, чтобы лучше вспоминать, надо надеть на голову специальную вспоминательную кастрюлю. (Надевает на учительницу.)
        Принц. А сверху по этой кастрюле надо побарабанить специальную вспоминательную музыку! (Стучит, что есть силы.)
        Учительница. Все, хватит! Вспомнила! Ну, конечно, вспомнила. Когда я была маленькая, я была красавицей.
        (Может, она заставляет их есть кашу. Чтобы хорошо барабанить, надо много есть. Кто не хочет, тому кладет ее за шиворот. Потом ей тоже втюхивают кашу?)
        Где-то на возвышении появляется учительница в молодости. Это настоящая красавица — губки бантиком, вся в кружевах.
        Учительница. Я была красавицей! Я была самая-пресамая! Я стояла на балконе, а там, внизу, всегда была толпа женихов.
        Собирается толпа женихов. Они поют песни, играют на гитарах.
        Учительница. Женихов было так много, что их приходилось разгонять водой из шланга…
        Женихов поливают водой. Мокрые женихи протягивают руки к красавице.
        Женихи. Улыбнись нам, красавица! Ну хоть взгляни на нас…
        Учительница. Никто мне не нужен! Мне нужна только Стая Рыжих Летучих Сосисок, которая каждый вечер появляется в небе.
        И правда, в небе появляется Стая Рыжих Летучих Сосисок. Учительница машет сосискам руками, посылает воздушные поцелуи. Женихи начинают охоту за летучими сосисками. Одни стреляют из пистолетов, другие — из луков, третьи ловят сосиски сачками. Наконец, могучему одноглазому жениху удается поймать сосиски. Учительница тут же прыгает к нему в объятья.
        Учительница. Этот храбрый парень стал моим самым главным женихом. Он был пират. Немножко одноглазый, но зато с большими ушами. Мы уплыли с ним к теплому морю… О, мой прекрасный, мой самый одноглазый бандит!
        Отважный пират уносит учительницу. Она машет всем руками. Все тоже ей машут.
        Царь. До свиданья, до свиданья. На заслуженный отдых. Давно пора…
        Кто-то из свиты вручает ей часы с кукушкой. Кукушка оглушительно кукует.
        Царь. Ну, дети, не грустите. Скоро к вам придет другой учитель по барабанам.
        Анечка и принц Кузя остаются одни.
        Принц. А знаешь, что?.. Давай мы с тобой тоже поедем к теплому морю?
        Анечка. А как мы туда доберемся?
        Принц. Запросто! На велосипедах! Надо только все время ехать берегом реки. Потом река расширится, по ней начнут ходить пароходы.
        Анечка. И на попутном пароходе мы доберемся до моря!
        Принц. На ужин мы будем есть только воблу!
        Анечка. Арбузы!
        Принц. И соленые огурцы!
        Анечка. А на завтрак целовать всех мохнатых бездомных собак!
        Принц. А потом я на тебе женюсь!
        Анечка. Хи-хи-хи-хи-хи! Влюбился! Влюбился! Влюбился!
        Принц. И ничего не влюбился. Просто женюсь, и все.
        Анечка. А вот фигушки.
        Принц. Почему это?
        Анечка. Потому что ты толстый.
        Принц. А я похудею.
        Анечка. Хи-хи!
        Принц. Отращу усы! Прославлюсь! И женюсь! На другой.
        Анечка. А вот фигушки.
        Принц. Опять фигушки…
        Анечка. Потому что ты дурак.
        Принц. Я — дурак?! Я двадцать три с половиной английских слова знаю.
        Анечка. Все равно — дурак. Потому что все мальчишки — дураки. Вон, на заборе написано. А на заборе всегда все самое честное пишут.
        Надпись на заборе крупными буквами:
        «ВСЕ МАЛЬЧИШКИ — ДУРАКИ!»
        Начинается Великая Битва девчонок и мальчишек. В ход идет горохострельное оружие, яблочные огрызки, кулаки, палки, рогатки.
        В разгар битвы появляется человек в ластах, с рюкзаком, компасом, удочками, сачками, лыжами и еще с какой-нибудь дурацкой крупногабаритной ерундой. В него попадает «снаряд». Человек падает, грохоча всей своей поклажей.
        Дети перестают воевать и смотрят на него.
        Человек обалдело обводит глазами детей.
        Никита Егорович. Где я? Кто вы?
        Дети. Мы дети.
        Никита Егорович. Ах, дети! Здравствуйте, дорогие дети! Я ваш новый учитель Никита Егорович Грамматиков-Математиков-Прыжков. Сейчас займемся художественным кувырканием…
        Девочка. А барабанить?
        Никита Егорович. Еще не хватало — барабанить! Зачем барабанить, если вы учитесь в кувыркательной школе?
        Дети. Это не кувыркательная школа! Это барабанная!
        Никита Егорович. Значит, я все-таки заблудился… Ведь и вышел из дому за три дня до начала занятий, и поймал подходящий троллейбус, и по компасу проверял, а все равно… До свидания, дорогие дети…
        Дети. Нет, нет, погодите! Давайте лучше кувыркаться!
        Никита Егорович. Превратим вашу барабанную школу в настоящую кувыркательную!
        Все. Уррррааааа!
        Никита Егорович. А что вы все такие взлохмаченные? Какие-то взъерошенные? И немножко побитые?
        Девочка. А у нас война потому что.
        Мальчик. Битва мальчишек и девчонок.
        Анечка. Потому что все мальчишки дураки! Это я придумала!
        Никита Егорович. Сама?
        Анечка. Сама! И на заборе написала, чтобы все знали!
        Никита Егорович. Любишь вредничать?
        Анечка. Ага!
        Никита Егорович. И мальчишек задирать?
        Анечка. Ой, прямо обожаю! Больше всего на свете! Вот как увижу мальчишку, тут же хочется сделать ему что-нибудь вредное, больное и противное!
        Никита Егорович задумчиво гладит Анечку по голове и что-то приборматывает.
        Анечка (настораживается). Вы что там такое бормочете?
        Никита Егорович. А вот увидите, что завтра будет…
        (Это ориентировочно может быть конец первой части.) И вот на следующей день, когда все уже художественно кувыркались, в школьном дворе появился новый мальчик. Это писатель Пумпочкин в детстве.
        Вредные девчонки. А это кто такой? Ты кто еще такой? Мальчишка!
        Пумпочкин в детстве. Девчонки, вы что, совсем, что ли? Это же я, Анечка!
        Вредные девчонки. Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Ничего себе Анечка! Разве бывают такие Анечки? Сказал бы еще, что ты Машенька.
        И сами скорее из горохострельного оружия в него — пли!
        Пумпочкин. Ну девчонки, ну правда, ну вот честное слово, вы что, меня не узнаете?
        Вредины. Ты что сюда пришел? Наверное, влюбился в кого-нибудь, вот и ходишь. Ты из какой школы? А если влюбился, то неси ранец! И сменку заодно! И вообще давай подарки дари!
        Закидывают его ранцами и мешками со сменной обувью.
        Вредины. Это сумасшедший мальчик. Это мальчик-псих. Он говорит, что он девочка Анечка. Давайте скорее отведем его в больницу. Пусть ему сделают уколы от бешенства. Или лучше в милицию.
        И в это время прибегает принц Кузя.
        Принц. Цыц, девчонки! Я все знаю! Думаете, откуда тут взялся новый мальчик? А куда запропастилась ваша Анечка? И почему у нового учителя по художественному кувырканию так много всяких палочек, баночек и штучек?
        Вредины собираются вокруг принца, он им шепчет что-то, размахивая руками. В конце концов слышится общий «АХ!» И тишина. Оторопевшие вредины замерли.
        Первая вредина. Так вот оно что…
        Вторая вредина. Учитель-то — волшебник…
        Третья вредина. Он в наказание, за вредность превратил Анечку в мальчика…
        Вредины. Какой ужас! Как ужасно быть мальчиком! Это же ни похныкать лишний раз, ни поиграть в дочки-матери, бантик ни завязать, юбку ни надеть, ни повоображать всласть, ничего интересного… И в армии служить надо… А если он нас превратит в мальчишек?! (От ужаса визжат.) Ох, как страшно! Нет! Все! Мы больше никогда не будем вредничать и задирать мальчишек! Кузя, Кузеч-ка… И ты, бедненький… Давайте мы вас лучше пожалеем, приголубим, хотите пирожных, мороженого, газировки, давайте мы вас в цирк пригласим, давайте мы сейчас сами в вас влюбимся. Ой, караул, уже влюбилась! И я! И я! Чур, ты на мне женишься! Нет, на мне! Ой, мальчики, какие вы красивенькие!
        Вбегают родители девочки Анечки.
        Папа и Мама. Что тут такое? Кто превратился? Где наша Анечка? Мальчик, ты кто? А что, он очень симпатичный. Мы как раз всегда хотели сына. Назовем его Макакием!
        Пумпочкин. Не надо!!!
        Папа и Мама. Акакием? Да нет же, Ма-ка-ки-ем!
        Пумпочкин. Не надо!!!
        Папа и Мама. Ах, какое прекрасное, редкое имя!
        Вредина. А можно я за вашего Макакия замуж выйду? Нет, я! Нет, я!
        Папа и Мама. Выходите, девочки. Выходите, хоть все.
        Вредины. Макакий! Хочешь пирожных? Хочешь в цирк? Хочешь мармелада в шоколаде? Ой, смотри не простудись! (Укутывают, пихают вкусности, вытирают нос кружевным платочком, дарят букеты цветов, в конце концов просто уносят за кулисы, на руках.)
        И вот из-за кулис выходит взрослый писатель Пумпочкин в пенсне и шляпе. Устраивается в своем гамаке. (Вместо гамака может быть кресло-качалка.)
        Писатель. И до чего же сладкая началась у меня жизнь! Девчонки все в меня тут же влюбились, подарки стали дарить, конфетами угощать, эх, хорошо… Вот такая мальчишечья жизнь мне понравилась, и я уже не стал превращаться обратно в девочку Анечку. Я так и остался мальчиком Макакием, вырос и стал Макакием Сосипатровичем Пумпочкиным.
        Царь, милиционер и грабительница (аплодируют). Вот это да! Вот это вспомнил так вспомнил! Вот так история! Такие истории только со знаменитыми писателями приключаются!
        Милиционер (откашливается). А я вот тоже вдруг вспомнил… Был я, короче, маленьким таким… И был у меня дедушка. Страшный… Страшный такой хулиган…
        Появляется милиционеров дедушка. Он действительно страшный хулиган. На нем клешеные тертые джинсы с вышивкой, длинные седые, крашеные в зеленый цвет космы, украшения, серьга в ухе, облезлая гитара в руках. На гитаре он страшно бренчит и поет противным сиплым голосом что-нибудь хулиганское на русско-английском языке.
        Жалобный маленький милиционер делает уроки.
        Дедушка. Ну, ты, веник! Чего ты там все пишешь?
        Милиционер. Правило «жи-ши» пиши с буквой «и», дедушка.
        Дедушка. Лучше бы из рогатки пострелял.
        Милиционер. Дедушка, расскажи мне какую-нибудь сказку…
        Дедушка. А ну-ка, веник, отвечай — как рыбы плавают?
        Милиционер. Быстро!
        Дедушка. Ха-ха, быстро! Не быстро, а косяками. Ко-ся-ка-ми, поал, веник?
        Милиционер. Понял.
        Дедушка. А теперь отвечай, как черепахи ползают.
        Милиционер (пищит). Косяками…
        Дедушка. А черепахи — ташутся! Ташутся, ясно?
        Милиционер. Ясно.
        Дедушка (отвешивает ему щелбан). Веник!.. Пионер недорезанный… (Бренчит на гитаре, горланит песни.)
        Милиционер. Дедушка часто убегал из дому, наступал на лапы собакам, забывал переводить старушек через дорогу. А уж если переводил, то они обязательно попадали под самосвал… И вот однажды, когда дедушка уже совсем весь захулиганился и меня задразнил, я взял свисток, пистолет и дубинку…
        Дедушка. Эй ты, веник…
        Милиционер (оглушительно свистит, несколько раз стреляет в воздух и орет что есть мочи). А кто так обзывается, тот сам так называется!!!
        Неожиданно дедушка притихает, поникает, как-то весь скукоживается и отправляется в угол.
        Милиционер. И мой хулиганский дедушка стал называться веником и целыми днями тихо-тихо стоял в углу. А я вырос и выучился на милиционера!
        Все аплодируют.
        Грабительница (встает и поправляет автоматы, пистолеты и ножи, которыми обвешена). А вот у меня тоже в детстве случай был — закачаешься. Когда я была маленькая, я была очень… противная. Я все время кусалась, щипалась, обзывалась и дралась. Но на самом-то деле это все было не потому, что я была такая противная. А просто я больше всего на свете любила мириться. Чтобы вот так вот сцепляться мизинцами и говорить «мирись-мирись-мирись». Я так часто со всеми мирилась, что у меня даже мизинец оттопыренный на всю жизнь остался. Вот! (Показывает мизинец.)
        Все (разглядывают). И правда, оттопыренный.
        Грабительница. И вот однажды осенью я гуляла в саду «Эрмитаж». И увидела очень красивого мальчика… Ой. (Хватается за сердце.) Не могу говорить, волнуюсь…
        Все на нее машут, дуют, успокаивают, создают условия.
        Грабительница. Он был такой красивый! Немножко кудрявый, задумчивый и в красном шарфике. И мне тут же захотелось с ним помириться. И долго-долго трясти мизинцами… Но ведь чтобы помириться, надо сначала как следует поссориться.
        Все. Это точно! А как же иначе мириться?
        Грабительница. И я… И я стала… Ой! Не могу. Стесняюсь.
        Все подбадривают и утешают грабительницу.
        Грабительница. И я стала кидаться в него шишками, камнями, каштанами, желудями и палками. (Кидается). Но не попала. Тогда я подошла к нему поближе и изо всех сил показала ему язык. (Показывает). Бээээээээ! А он только улыбнулся. Тогда я сказала: «А у меня зато волосы рыжие!» Потому что я думала, что он сейчас начнет дразниться, и тогда уж мы точно поссоримся. А он сказал: «Красивые какие волосы!» И дал мне конфету. И я поняла, что я с ним никогда не помирюсь. Потому что не поссорюсь. И я ушла… (Ревет страшным басом.)
        Писатель (подскакивает как ужаленный). Вы?! Так это были вы?!
        Грабительница. Не может быть! Это вы?
        Писатель. Вот мой красный шарфик! Только он стал совсем маленьким, как носовой платок. Я ведь думал, что вы обиделись, потому что я вам сосательную конфету дал, а вы хотели кусательную! Вот! Возьмите, пожалуйста, шоколадную! Я специально для вас всю жизнь в кармане ношу! (Показывает огромную конфету.)
        Писатель и грабительница бросаются друг к другу в объятья.
        Все. Какое счастье!
        Писатель. Наконец-то у меня есть вы! Моя собственная, ненаглядная грабительница! Теперь мы с вами по ночам будем подушками драться!
        Царь. Вот ведь как хорошо, когда взрослые помнят свое детство…
        И тут слышатся всхлипывания.
        Все. Кто плачет? Где? Ты не плачешь? Нет, я не плачу вроде…
        Появляется Лысое чудовище.
        Лысое чудовище. Как же вы тут все здорово вспомнили! Какие чудесные истории… Я так обрадовался, что даже расплакался. А знаете, я, когда был маленьким, я был… Знаете, кем? Я был маленьким, лысеньким чудиком… А потом я стал Лысым чудовищем. И мне все время хотелось стать красавцем.
        Все уговаривают Лысое чудовище, что лысина ему очень идет.
        Лысое чудовище. Да уж идет, как же! Сами небось не лысые, а вон какие лохматые все… Ну ничего не попишешь. Должен же кто-то быть лысым. Вот я и буду лысым. Я больше никогда не буду похищать бородатых пап. Я прямо сейчас его отпущу. (Открывает дверцу шкафа со скрипом. В шкафу никого нет).
        Папа появляется откуда-то сверху или сбоку.
        Папа. Да я уже сбежал от тебя давно, а ты все ушами хлопаешь… Смотри, что я тебе принес! Мазь! Против лысины помогает! Полезная!
        И Лысое чудовище начинает с восторгом намазывать лысину. (Или папа приносит карандаши и краски, чтобы раскрасить лысину?)
        Царь. Видите, как все хорошо получается, когда взрослые помнят, что они тоже были маленькими. Папы! Мамы! Троюродные тети! Семиюродные прадедушки! Все вспомнили, как были маленькими? То-то же! Вот теперь вспоминайте почаще. Приказ очень важной главности.
        Папа. А я, когда был маленьким, знал одно волшебное заклинание. Если его сказать, то тут же послышится музыка и пойдет дождь…
        Грабительница. Дождь?
        Папа. Дождь из конфет! (Воздушных шариков? Летучих лягушат?)
        Писатель. Так говорите же скорее ваше заклинание!
        Папа. Понимаете, вот когда я был маленький, оно очень хорошо действовало. Бывало, скажешь: вишня-башня-мандарин батмамак-матрас-ичин, и просто тут же — ливень и музыка. А сейчас совершенно не действует. Вот хоть целый день повторяй: вишня, башня… Ну, мандарин, в крайнем случае… Может, волшебство кончилось? Можно прямо сколько угодно повторять, и ни с места.
        Царь. Знаете, что. Волшебство не кончилось. Просто, если взрослый заклинание говорит, то оно не сразу сбывается. А мы вот сейчас всех перехитрим. Закройте глаза. И притворитесь, что вы еще маленький.
        Папа (с закрытыми глазами). Значит, так… Мне лет шесть… Или шесть с половиной. Сейчас лето. Погода такая хорошая. На улице тепло. Близко река. Скоро мы пойдем кататься на лодке. Я возьму с собой свою собаку. Очень здорово плыть на лодке и босой ногой трогать добрую меховую собаку… Мы причалим к берегу в лесу и разведем костер… День длинный, светлый, вечер наступит еще не скоро, но даже когда уложат спать, можно смотреть на светлое небо, и слышать, как в саду поют птицы… А пока еще утро. На траве лежит мой верный велосипед, на нем можно кататься по лесу, он подпрыгивает и звенит на коричневой лесной дороге. А я сижу на дереве, на большой старой елке, ее ветка такая широкая и удобная, и теплый шершавый ствол. Я смотрю сквозь ветки на небо. И говорю:
        вишня!
        башня!
        мандарин!
        батмамак!
        матрас!
        ичин!
        Начинается дождь из конфет, мыльных пузырей, бенгальских огней и воздушных шариков. Звучит музыка, все пускаются в пляс, веселятся, ловят конфеты, шарики и все, что полетит сверху.
        Занавес
        Сыроежки, или Кораблекрушение
        Маленькая повесть (можно использовать как литературный сценарий для художественного фильма)
        Действующие лица:
        Главные роли
        Человек
        Аня
        Амаранта
        Роли второго плана
        Саня-Лисапед
        Мама Ани
        Толя-Тормоз
        Эпизоды
        Родня Амаранты
        Милиционеры
        Тетка на крыльце
        Прохожий парень
        1
        Берег белый, бескрайний — берег озера, а озеро не замерзло. Никого на берегу, потому что утро, вчера был Новый год, и на снегу — новогодний пестрый сор, мандариновые корки, фантики, бутылки и обгоревшие петарды.
        На ржавых, покривившихся качелях девочка сидит, качается медленно, потому что качели ей малы, и ноги в сапожках задевают за снег. Девочка смотрит на озеро и не замечает, что по снегу пробирается другая девочка. Идет долго. Садится на соседние качели. Обе смотрят на озеро и качаются вразнобой.
        Первая. Ты откуда?
        Вторая. Приехала.
        Первая. На Новый год?
        Вторая. Нет.
        Первая. С родителями?
        Вторая. Так… Просто…
        Помолчали. Качели скрипят.
        Первая. Ну, что?
        Вторая. Ничего.
        Первая вытягивает руку из рукава. На запястье — кожаный шнурок с несколькими крупными, темно-прозрачными бусинами.
        Первая. У тебя цело еще?
        Вторая тоже вытягивает руку. И у нее на запястье — такой же шнурок с бусинами.
        Первая. А у меня порвалось однажды. На физре, прикинь? Когда в волейбол играли. Я — собирать. А все бегают, как эти… Руки мне оттоптали. Собрала.
        Опять помолчали.
        Первая. Что, совсем ничего?
        Вторая. Угу.
        Первая. Снится?
        Вторая. Иногда.
        Первая. И мне.
        Берег белый, пустой, праздничный сор и озеро вдали.
        Новый год вчера.
        2
        Лето. Утро. Но уже поздно. Так бывает. Окно кухни раскрыто в солнечный, щебечущий сад, на столе стынет завтрак.
        - Аня! Аня!! Аня!!! — наслаждаясь растущим раздражением, зовет женщина в шортах.
        Откуда-то сверху слышится «счас», шлепанье тапочек, шаги по лестнице, и в дверях кухни появляется лохматая, теплая, утренняя девочка двенадцати лет. Улыбается.
        - Доброе утро, — с выражением говорит мама.
        - Доброе утро!
        - Долго это будет продолжаться? Сколько можно валяться в постели? Двенадцатый час…
        - Там передача была про Австралию, — начинает рассказывать девочка. — Представляешь, оказывается, толстые лори — они совсем не толстые. У них лапки с присосками, чтобы удобнее лазать, а когда они рождаются…
        - Завтракать немедленно, — перебивает мама.
        Девочка хочет сесть за стол, но мама спрашивает:
        - А умыться не хочешь?
        Умывшись, с мокрыми волосами, девочка принимается завтракать. Ест омлет, размешивает сахар в чашке, думает о своем. Чай расплескивается. Мама смотрит. Дочь — длинная, нескладная, ничуть не похожая на маму, совсем другая, не такая, не та, которую ждали.
        - Аня, у тебя тапочки дырявые. Большой палец торчит.
        Девочка шевелит большим пальцем, скидывает тапок.
        - Они мне малы.
        - Малы!… Опять малы! «Сколько можно расти?» — с досадой думает мама и продолжает: — Между прочим, ты вчера сказала, что идешь к Серовой и что вы будете у нее, а вас там не было…
        - Мы щенков смотреть ходили, — говорит девочка. — Там у одной девчонки с заводских дач спаниелиха ощенилась. Такие милые! Белые с пятнышками. Спят кучкой и пахнут так…
        - Не ври, Аня, — мудрым, всезнающим и словно усталым от своего всезнания голосом говорит мама. — Не пытайся меня обмануть. Я твоя мать, твой самый близкий друг, я должна все знать, и я всегда все узнаю.
        - Я не вру, — Аня растерялась и обиделась.
        - Я-то знаю, что вы были под мостом. Знаю я эти ваши посиделочки.
        - Почему, когда говоришь правду, никто не верит? — удивилась Аня.
        - Не умничай. Ешь уже наконец. Другие девочки встают рано, делают зарядку, аккуратные, подтянутые. Вот Маша Тендрякова — с утра встанет, сделает зарядку, примет душ, оденется нарядно и идет полоть огород. Или французским занимается. Что ты вздыхаешь?
        - Так… Просто…
        - Просто — это не ответ, дорогая моя. И не сутулься. Надо делать зарядку. Будешь стройная и красивая, как Маша Тендрякова. Как другие хорошие девочки. А если будешь поздно вставать и сутулиться — из тебя ничего не выйдет. Ешь, пожалуйста. Пойми, Аня, на тебя просто противно смотреть. Что ты там носом шмыгаешь? Кроме меня тебе никто не скажет правды. Только я. Потому что я, твоя мама, твой самый лучший и близкий друг. Ешь уже, в конце концов. Перестань хлюпать носом. Аня! Аня, ты куда?..
        3
        Она старалась не плакать, изо всех сил пыталась дышать ровно, но воздух — утренний, вкусный, лесной — никак не проглатывается, комками застревает в горле, через дырку в заборе, до перекрестка, мимо водокачки, еще чуть-чуть, и толкаешь висящую криво калитку, ветки шиповника и жасмина переплелись над лохматой тропинкой, одичавший сад, старый дом, тайное укрытие, приют, кров.
        Нет, в дом не надо, совсем ни к чему ступать на провалившийся пол веранды, там пахнет сырой темнотой из пустого проема двери. Лучше вот так — по сосне, знакомые, верные толстые ветки, и на прогретый солнцем балкон, в чудесное, хромоногое кресло…
        Забравшись с ногами в хромое кресло на балконе старого дома, Аня разрешает себе заплакать, но слышит звяканье ложечки в чашке. По комнате кто-то ходит.
        - Дядька!!!
        В халате. Кофе пьет и все вокруг разглядывает. Аня встает с кресла от удивления. А дядька увидел ее и совсем не удивился. Улыбается и кланяется.
        Дядька. Здравствуйте.
        Аня молчит. Ей еще никто так не кланялся. А дядька разговаривает с ней, как будто знает ее давным-давно.
        Дядька. Кошмар, да? Полный разгром! Придется, конечно, повозиться, да и денег надо… Тут одного бруса, по самым скромным подсчетам… Ладно, справлюсь! Слава Богу, не безрукий…
        Аня. Вы что, здесь жить будете?
        Дядька. Уже живу. Смешно, правда — у-жэ-жы-ву? Это по-французски, что ли?
        Аня молча начинает уходить с балкона — берется за ветку, перекидывает ногу через перила и оборачивается.
        Аня. Вы кто вообще такой? Вы откуда взялись? Здесь никто не живет! Это называется — Старый Дом. Сюда никто не приходит, кроме меня. Это мое место. На всякие случаи. Мое секретное место!
        Дядька смотрит на лохматую девочку в пижаме и перестает прихлебывать кофе. Аня заметила, что он заметил, что она плакала. А дядька говорит очень серьезно.
        Дядька. Послушайте. Извините, я не знал. Я, честное слово, не знал. Но, понимаете… Можно, я тут поживу? Я тихо, и починю заодно… Понимаете… Просто… Мне сейчас больше некуда идти. Так вышло…
        Дядька переводит дыхание.
        Дядька. Вот и сказал. Самому себе сказать боялся, что мне идти некуда, а теперь вроде легче стало…
        Аня (хмуро и после паузы). Ладно. Живите. Я понимаю.
        Дядька. Правда? Спасибо! Я так и думал, что вы поймете.
        Аня разглядывает его.
        Дядька. Ну, давайте завтракать, что ли? Вы в пижаме, я в халате, значит, завтракать надо. У меня ватрушки, на станции купил.
        Аня. Не хочу.
        Дядька. Уже завтракали?
        Аня. Да… нет… Не хочу.
        Дядька. Что же?
        Аня. Так…
        Аня смотрит, как вкусно дядька ест, и тоже берет ватрушку. Едят молча. Аня отряхивает руки и наскоро допивает чай.
        Аня. Спасибо. Было жутко вкусно.
        Дядька. Приходите еще? Придете? Беседовать будем. А то скучно одному…
        Аня. Вы приехали на поезде?
        Дядька. На автобусе, на поезде, на метро, на автобусе опять, на самолете, на маршрутке, опять на метро, на поезде, потом на автобусе снова, еще раз на поезде и пешком через лес.
        Аня. Значит, издалека?
        Дядька. Угу.
        Аня. И что у вас там, вдалеке? Кто вас оттуда выгнал? Почему вам некуда идти?
        Дядька. Так… просто…
        Аня (изумлена). Просто?!
        Дядька. Да. Просто.
        Аня. Понятно. А моя мама говорит, что просто — это не ответ.
        Дядька. А маме своей передайте, что во время еды нельзя вести воспитательные беседы. Вредно для здоровья. Так считает старшая няня принца Нази Хашана и принцессы Аммо Нириенды.
        Аня. А эта няня — она кто?
        Дядька. Она — это я.
        Аня. Ну да… Врете?
        Дядька. Почему, когда говоришь правду, тебе никто не верит?
        4
        Поселок — полудачный, полудеревенский, стоит на горе, за поселком леса и поля, узкоколейка, другие деревни и поселки, а под горой — озеро, оно большое, над озером всегда облака, а вдоль берега санаторий, пляж, лодочные станции.
        В поселке целых три магазина. Один самый-распресамый, двухэтажный, там и продукты, и одежда, и электрические чайники.
        Рядом с магазином, на травке — пластмассовые столики под зонтиками «Соса-Соlа», прямо как в настоящем кафе.
        Магазин покрашен в ярко-сиреневый цвет. Над дверью буквы из лампочек: ИЧП СЕРОВА О.Н.
        В открытое окно продаются штучные товары и пиво.
        Маленькая, коренастая женщина приглядывает, как парень лет двадцати, стоя на железной раздвижной лестнице окутывает гирляндой из лампочек старую березу, под которой расположились пластмассовые столики.
        - Давай вон выше тоже забрось… Левей, левей давай…
        Подъезжает «пятерка», у заднего стекла которой лежат милицейские фуражки. Это местные милиционеры.
        Выходит парень помоложе:
        - Во, дизайн! — дивится он и говорит в открытое окно: — Алусик, две «Балтики».
        Мужик постарше спрашивает из машины:
        - Что, Николавна, в Турцию, что ли, съездила, красоты насмотрелась?
        - Так точно, — сдержанно отвечает коренастая женщина.
        Парень помоложе открывает пиво — бутылку о бутылку, отхлебывает с наслаждением:
        - Эх, хороша жизнь…
        - На озеро? — спрашивает Николавна.
        - Угу.
        - Правильно, — без улыбки одобряет Николавна. — Отдыхать надо, а то работа трудоемкая.
        - У нас не работа, а служба, — поправил старший милиционер, и они уехали.
        - «Служба»… — неприязненно повторила Николавна и принялась дальше руководить украшением дерева. — Теперь давай под низом тоже распространи, чтобы все охвачено…
        Из раскрытого окна за процессом наблюдает молодая продавщица, карикатурно похожая на всех красоток с обложек глянцевых журналов, накрашенная до такой степени, что разглядеть настоящие черты ее лица просто невозможно.
        На велосипеде типа «Украина» подъезжает здоровый дядька бомжеватого вида. Улыбается, кланяется, говорит неразборчиво.
        - Здравствуй, Саня, — приветливо отвечает ему Николавна. — Алк, там сосиськи просроченные, отдай ему. Вот, Саня, сосиськи, малехо просроченные, кошкам своим скормишь, а прокипятишь получше, горчички погуще положишь, так и сам поешь…
        Мимо магазина проезжает на старом-престаром, с выгнутой рамой, велосипеде человек из заброшенного дома, и все перестают разговаривать, смотрят ему вслед.
        5
        Человек, приехавший последней «кукушкой», пересекший сосновый лес на закате, прошагавший по опустевшей, вечерней улице поселка, тайком проникший в заросший сад…
        Принимается за дела, жгет тряпье и рухлядь, заполночь сидит у костра, а наутро, кое-как починив старый, громоздкий, с выгнутой рамой велосипед, привозит белила, краски и валики.
        Человек белит стены и потолок…
        И когда окна и пол вымыты до блеска, и в комнате пахнет краской, и садом, и чем-то хорошим, пахнет, что все будет хорошо, человек осторожно, босиком перешагивая пятна влаги на полу, приносит картину и прилаживает ее на пустой белой стене.
        А что там, на картине?
        Непонятно.
        Лесная сине-зеленая чаща, пронизанная солнечным светом, или море, или небо?..
        6
        Девочка Аня заглядывает в дверной проем и видит, как человек ставит на пол большую глиняную вазу с цветами, словно дарит картине цветы, и склоняет голову, кланяясь непонятной картине, и долго стоит, опустив голову, и молчит.
        Аня тихо-тихо смотрит на него. Человек оборачивается и спрашивает рассеянно и хмуро:
        - Девочка, тебе кого?
        7
        В саду развешена по веревкам старая одежда — мундиры, длинные платья и шали.
        Аня идет по лохматой тропинке сада.
        Человек догоняет ее.
        - Постойте! Послушайте! Я же вас ждал, что вы чай пить придете…
        Человек обгоняет Аню и садится перед ней на корточки.
        - Я просто задумался… И не сообразил… Это со мной бывает, не сердитесь… Ну вы же тоже иногда задумываетесь… Простите меня, пожалуйста.
        Аня смотрит на него. Странно смотреть сверху вниз на дядьку, сидящего перед тобой на корточках, глядящего на тебя виновато и тревожно.
        А еще у него маленький шрам на щеке, борода и бусы, кожаный шнурок с крестиком, дырявая майка без рукавов, из-под майки торчит шерсть, как у всех дядек.
        - Ну хотите, бороду мне выдерните. Жалко, конечно, растил, поливал, в зеленый цвет мечтал покрасить… — поднял бороду кверху и зажмурился.
        В саду ветер, и странная одежда качается на веревках. Чайка вскрикивает, пролетая над садом.
        - Вы кто? Парень или дядька?
        - Я-то?… — и задумался.
        Так и не решил.
        Пожал плечами и спросил:
        - Так что же — прощаете вы меня или нет?
        - Ладно.
        - Спасибо! — дядька пожал ей руку, взял за руку, чуть сжал и тут же отпустил. Горячие пальцы. — Я очень надеялся, что вы меня простите. Но все же боялся — вдруг нет? — он выпрямился.
        - А вы всех на «вы» называете?
        - Нет, в общем-то. Привык просто, пока с принцами нянчился. Принцев же положено — на «вы».
        - Врете? — спросила Аня.
        - Почему? Точно, на «вы». Положено.
        - Вообще, про принцев? Врете?
        - Нет, — он улыбнулся. — Я уже давно не вру. Раньше врал, а теперь нет. Я вам фотографию покажу. И шпага есть у меня.
        - Шпага?
        - Ну да. Наградная. Папенька их, король, шпагу пожаловал на прощанье, за добрую службу. Ох и намучился я с этой каркалыкой, пока тащил… и смех и грех…
        Аня смеется.
        8
        Вдвоем идут по улицам поселка.
        Аня рассказывает.
        - Это водокачка, она уже старая. Ее все время чинить хотят, деньги собирают, а потом девают куда-то. Это клуб, только он сгорел. А жалко, дискотеки были. Теперь только в санатории дискотеки, у озера, по пятницам и субботам. Санаторий военные купили, там все сосны побелили.
        Бомжеватый Саня около мусорных контейнеров вертит в больших ручищах и пристально рассматривает выброшенный кем-то торшер шестидесятых годов.
        - Это Саня-Лисапед. С велосипедом все время потому что. Он дурак. То ли родился такой, то ли в армии побили. Вы его не бойтесь, он добрый. Его дачница одна наняла за десять рублей котят топить, так он их к себе домой принес, в старой ушанке поселил, из пипетки выкармливал… Тут друзья у меня — Чика, Лиза с Егором. Дачники. С местными мне не разрешают. Они по вечерам под мостом собираются, курят, пиво пьют. Мама боится. Мне из местных только с Амарашкой разрешают. У них семья такая — никто не пьет, у тетки свой магазин, «ИЧП СЕРОВА». Она хорошая, Амарашка, только простая, как веник. С ней на танцах никто танцевать не хочет.
        - Почему?
        - А у нее бородавки. Уже чего только не перепробовали, и мази всякие, и заговоры, даже в Москву возили, в институт красоты, лазером прижигали, представляете? А они — опять. Тут я живу. Вон Толя в шезлонге загорает. Мамин бойфренд. Толя — страшный тормоз. Ну, я пойду? Мне еще на скрипке заниматься надо.
        9
        Анина мама с балкона смотрит, что Аня с кем-то разговаривает. Начинает беспокоиться. Придирчиво вглядывается — кто там?
        10
        - А что маяк? — спросил человек. — Нашли?
        - Какой маяк?
        - Ууууууууу, — протянул человек. — Ты тут давно живешь-то?
        - Меня в пять месяцев первый раз привезли, — обиделась Аня. — Я тут каждое лето живу.
        - В детстве я тоже жил тут каждое лето, — сказал человек. — И мы всей гурьбой искали старый маяк, который остался после того, как море ушло.
        - Какое море?
        - Соленое. Цвета морской волны.
        Аня не понимает.
        - Раньше на этом месте вместо лесов и болот и полей было море. Потом оно ушло. Осталось озеро. Озеро — часть бывшего моря.
        Аня недоверчиво молчит.
        - Ты думаешь, почему этот поселок так называется?
        - Кораблево?
        - По-настоящему не Кораблево, а Корабелово. Да хоть бы и Кораблево, все равно ясно, что это про корабли. Потому что раньше, во времена моря, по берегам жили корабелы — те, кто строил корабли.
        Аня молчит. Думает.
        - Тут в каждом дворе, у всех — лодки. Почему?
        - Так озеро же!
        - Озеро — где? Под горой. А лодки у всех. Потому что люди знают, что здесь было море и что оно еще может вернуться. Только они никому не говорят об этом. Даже друг другу… В детстве мы искали старый маяк…
        - Не нашли?
        - Нет. Но теперь я буду искать.
        - А можно, я тоже?
        11
        Аня поднимается на крылечко своего дома. Мама выходит навстречу:
        - Пятнадцать минут! Ты уже пятнадцать минут должна быть с инструментом!
        Аня неохотно вынимает из футляра скрипку, ставит ноты на пюпитр.
        - Это кто? Ты с кем разговаривала?
        - Зануда какой-то, — равнодушно и хмуро отвечает Аня.
        - Как можно так говорить о взрослом человеке? — праведное негодование.
        - А чего он пристал? Я фантик от жвачки выбросила, так он полчаса лекцию читал — о вреде жвачки и об охране природы.
        - И правильно сделал! Наконец-то тут стали нормальные люди появляться.
        Мама повернулась спиной, чтобы уходить, и Аня с удовольствием показала маминой спине язык.
        12
        Вечер. Сумерки в саду. Горит свет на террасе. Человек пьет чай. Пар от чашки с чаем.
        Человек листает толстую, большую книгу со старинными буквами. Надпись на обложке: «Кораблевождение и его астрономические особенности».
        Шорох в саду. Человек вглядывается в темный сад.
        Саня-Лисапед ходит по саду, деловито снимая с веревок одежду.
        - Уродились нынче свитера и рубашки… — сказал человек.
        Саня испугался, кинул ворох одежды на землю, метнулся к дырке в заборе.
        - Ничего, можно, — сказал человек. — Бери, если надо. Правда, бери…
        Робко улыбаясь, Саня подобрал одежду.
        - Ты, я вижу, парень хозяйственный, толковый, — похвалил человек. — Приходи ко мне помогать, дом чинить. Дел невпроворот, а одному несподручно.
        13
        Утро. Туман от травы. Аня и человек идут на поиски старого маяка. Входят в мусорный, чахлый, истоптанный перелесок, переходят по досточкам ручей в овражке, поднимаются в гору, идут через поле… Прячутся под деревом от дождя…
        14
        Толстый вязаный свитер до того велик Ане, что смотрится, как платье. Аня греет руки о большую глиняную чашку с чаем. Ходит по дому, разглядывает.
        Кругом ремонт. Только в белой комнате порядок — пустота и цветы под непонятной зеленой картиной.
        - А это что нарисовано?
        - А что ты видишь?
        - Море. Или нет — небо… Вообще-то здорово похоже на лес. И на город, если отсюда смотреть…
        Человек улыбается.
        - И море, и небо, и лес… И город, и музыка… Точно! Человек, который картину эту нарисовал, очень все это любил.
        - Какой человек?
        - Хороший очень. Сумасшедший. Смешной. Да нет его уже на свете… Ну, дружочек мой чудесный, прошу к столу. Славный сегодня денек — новолуние, ветер юго-восточный, значит, бороду можно не пылесосить, а надо есть жареные креветки в банановом соусе. В таких маленьких приморских поселках, как наш, непременно надо есть жареных креветок, в тихую жаркую погоду. Итак, Анна! Мне было очень приятно начать поиски старого маяка не в одиночку, а с тобой. Ты молодец! Из тебя получится отличный путешественник и мореход. На память о нашем первом дне поисков я дарю тебе… Вот, смотри… Надеюсь, тебе понравится.
        Человек положил перед Аней узкую бархатную коробочку. Аня открыла. В коробочке — ажурные перчатки с перламутровыми пуговками и такой же веер.
        - Откуда у тебя это? — спросила Аня.
        - Это уже у тебя, а не у меня.
        Аня надела перчатки.
        - Ура, подошло, подошло! — человек засмеялся от радости и захлопал в ладоши.
        - Ты вообще откуда взялся? — спросила Аня, глядя то на свои руки в перчатках, то на веер, то на человека.
        Он не ответил.
        - Я таких, как ты, еще никогда не видела. Ты совсем не такой, как все взрослые… — и, не умея сдержать счастливой и нежной улыбки: — Ты такой хороший…
        Человек опечалился.
        - Я плохой, — серьезно сказал он. — Я очень плохой.
        15
        Саня-Лисапед помогает человеку по хозяйству. Вдвоем пилят на станке доски, и белые стружки летят.
        Вдвоем едят картошку в мундирах, запивают молоком. Саня что-то рассказывает, низкий голос, невнятное гудение, жестикулирует ручищами, и человек понимает его.
        - Не горюй, — утешает он. — Забудь. Зачем тебе такая дура? Ты еще вон молодой совсем… Поживи, оглядись… А девушек на свете много, успеешь еще…
        Саня кивает со вздохом.
        16
        Аня дома. Она занимается музыкой — плохо играет на скрипке.
        Толя-Тормоз, сидящий с журналом в шезлонге, вздыхает и оглядывается на дом с тоскливой досадой.
        17
        Под мостом через узкую речку сидит Аня с подружкой Амарантой — коренастой девочкой с грубоватым лицом.
        Амаранта смотрит на свои ладони. Потом на тыльные стороны.
        - Проходят? Проходят, правда же?
        - Ну да, в общем-то, — нерешительно говорит Аня. — Ты мазь-то мажешь, которую у экстрасенса купили?
        - Мажу, — уныло сказала Амаранта.
        - Ты лягушек в руки не брала? Говорят, от лягушек бородавки бывают.
        - Говорят еще, бородавки у тех вырастают, кто одно место трогает, — поделилась Амаранта.
        - Да? — Аня испугалась. — А ты что, трогаешь?
        - Да нет, — неуверенно сказала девочка.
        - Пошли? — Аня встала. — Мне до семи разрешили.
        Они вышли из-под моста на дорогу.
        Навстречу Саня-Лисапед идет, велосипед катит, улыбается девочкам приветливо. На Сане — отличная лайковая куртка.
        18
        Аня в гостях в старом доме.
        - А откуда у Лисапеда такая куртка?
        - Я подарил.
        - Ничего себе…
        - Грустно мне было, вот и подарил. Когда грустно, надо кому-нибудь что-нибудь подарить.
        - А почему тебе было грустно?
        - Если честно, мне было грустно из-за нее, — человек кивнул на зеленую картину.
        - Из-за картины?
        - Из-за той, которая ее нарисовала.
        - Потому что она умерла?
        - Потому что я ее сильно любил.
        - А она тебя — нет?
        - И она меня любила. А еще я ее мучил. И она меня мучила.
        - Зачем мучить, если любишь?
        - Это бывает у взрослых. Взрослая глупость. Любили и мучили. Господи… Теперь вот нет ее больше…
        Он умолкает, и лицо у него такое безутешное, такое угасшее, что Аня робко, едва касаясь, гладит его по голове. Не глядя на Аню, он берет ее за руки, в ее ладонях прячет свои глаза и молчит. Поднимает голову и уже не так грустно глядит, даже улыбается.
        - Как хорошо, что ты есть на свете. Ты бы с ней подружилась.
        - А она была какая?
        - Какая… Ну вот если на картину смотреть умеючи, то можно увидеть ее…
        19
        Дом Лисапеда — деревенская избушка в два окошка. Печка, бревенчатые стены с портретами советских киноартистов, кушетка, железный рукомойник, телевизор на тонких ножках, много старья.
        Лисапед в дареной лайковой куртке смотрится в старое зеркало. Приосанивается. Поворачивается. Вдруг придает лицу задумчивое выражение и говорит невнятно, но по интонации очень похоже подражая человеку:
        - Ты вон еще молодой совсем… А девушек на свете много…
        20
        Аня и Амаранта опять под мостом. Амаранта улыбается таинственно.
        - Ты что вчера на дискотеке не была?
        - Не пустили, — говорит Аня. — А что?
        - Ты что!
        - Нет, правда? — Помолчав, Амаранта говорит: — Меня Колька Лутников на медляк пригласил.
        - Да ты что?! Сам?
        - Ну.
        - И что?
        - Танцевали. А потом он мне поклонился и руку поцеловал.
        Аня молча представляет себе услышаное. Потом спрашивает:
        - Руку? А как же…
        - Смотри! — Амаранта показывает Ане ладони. Они почти совсем чистые, без бородавок.
        - Проходят! — радуется Аня. — Теперь точно проходят! Вот это да! Это мазь, что ли, подействовала?
        Амаранта опять улыбается таинственно и говорит:
        - Только никому, ладно? Короче, неделю назад… Стою в теткином магазине. Потому что Алка-продавщица отошла и меня попросила пять минут постоять. А там мелких каких-то за харчами прислали, они считать толком не умеют, все путают, просят чупа-чупсов на сдачу, а денег не хватает. Рожи такие жалобные. Мне вообще мелкоту всегда жалко. Ну, дала я им чупа-чупсы, а деньги тут же свои из кармана достала и на кассу положила. Тут мужик какой-то неместный говорит: «Девушка, как хорошо, что ты добрая». Девушкой меня назвал, прикинь? Стал за молоко расплачиваться, так быстро-быстро на мои руки посмотрел и говорит: «Вот за то что ты добрая, я тебе помогу, чтобы руки чистые стали. Приходи завтра с утра к озеру». Может, он маньяк какой? И попробовать охота — вдруг поможет? Короче, прихожу к озеру, а он уже там сидит, и руки вот так сложил. Складывай, говорит, ладони, как я, только не подглядывай. И что-то такое мне из своих ладоней в мои — пурск. Щекотное. Теперь, говорит, двенадцать раз повторяй: «Моря-Марина, забери у меня то, что злыми духами принесено». А потом раскрой ладони. Я двенадцать раз честно повторила,
раскрыла ладони, а там знаешь, что было?
        - Что?
        - Бабочка! Шоколадница. Улетела она. Он говорит: вот так от тебя все и отлетит. И парнишка, который тебе нравится, скоро сам, типа, клинья начнет подбивать. Только верить надо, и тогда обязательно сбудется. Вот… А еще он мне подарил такие перчатки… Как в кино… Как у принцессы…
        - Перчатки? — Аня вскочила на ноги. — А он где живет?
        - А тебе зачем?
        - В старом доме, — уже не спросила, а ответила Аня.
        - А ты откуда знаешь? — Амаранта насторожилась и тоже встала.
        - Ты там была? — строго спросила Аня.
        - А ты что, тоже была? — Амаранта готова драться.
        - И он говорил тебе, что это счастье, что ты есть на свете? — чуть не плача, спросила Аня.
        - Нет. А тебе говорил, значит?
        Молча смотрят друг на друга.
        - Правильно говорят, что все мужики — скоты, — кивнула Амаранта.
        - Что же теперь делать? — спросила Аня. (Даже не спросила, а просто подумала вслух. Что делать, как быть, как доверять?)
        Амаранта, как человек конкретный, сказала просто:
        - Убить его надо.
        - Как — убить?
        - Пугнуть, хотя бы. Заставить, чтобы извинялся. Прощение чтобы просил. Ты теперь когда с ним встретишься?
        - Завтра.
        - Где?
        21
        Лисапед дома старательно начищает здоровенный самовар. Лохматый кот подходит к нему, видит свое отражение в самоваре, нюхает, ничего не понимает, прядет ушами и уходит.
        22
        Человек сидел на толстом еловом бревне и, увидев Аню, поднялся к ней навстречу. Улыбается.
        - Привет!
        - Привет…
        - Ты что такая… Что стряслось?
        - Да ничего…
        Человек видит, что Аня смотрит куда-то ему за спину. Оборачивается. Там стоит Амаранта и говорит:
        - Руки!
        - Что?
        - Руки за спину.
        - Извини, я не расслышал, — говорит человек и послушно убирает руки за спину.
        Амаранта связывает ему руки.
        - Девчонки, вы чего? — Человек смотрит на Аню. Аня не смотрит на него.
        - Становись на колени, — приказывает Амаранта.
        - Что стряслось-то?
        - На колени становись.
        Человек опускается на колени. Амаранта достает из рюкзачка внушительный нож.
        - Думаешь, с нами так можно? Думаешь, тебе за это ничего не будет? Зачем ты так? Зачем ты у нее про меня выспрашивал, а у меня — про нее? Шутил, что ли? Смеялся над нами, да? Думаешь, тебе за это ничего не будет? А вот это видел? Мы тебя сейчас убьем и в землю закопаем, понял? Проси прощения.
        - Простите меня, пожалуйста, — говорит человек. — Я виноват. Просто я хотел, чтобы никто не обижался, я боялся, что вы ссориться начнете, ревновать будете…
        - Ты нам тут лапшу на уши не вешай. «Простите, пожалуйста»… Мы сейчас тебя убьем, не понял, что ли?
        - Понял.
        - Проси пощады, ясно? Ползи и целуй нам ноги…
        Девочки отходят подальше и разуваются. Мох и босые ступни. Человек передвигается на коленях по мху, его руки связаны сзади.
        - Давай подойдем поближе, чтобы ему удобнее было ползти? — предлагает Аня.
        Амаранта молча показывает фигу и стоит, скрестив руки на груди. Человек приближается и смотрит на них снизу вверх.
        - Пощадите, — говорит человек.
        - Давай пощадим? — просит Анна.
        - Пусть ноги целует, — хмурится Амаранта.
        Человек прилаживается, устраивается так и этак, в конце концов ложится на землю и принимается целовать их ноги.
        Девочки хихикают и переминаются с ноги на ногу — щекотно. Человек прилежно целует ступни и пальцы, лодыжки и круuлые косточки.
        Девочки умолкают. И в лесу тихо.
        Человек долго целует ноги Амаранты и Ани. Перестав целовать, человек смотрит вверх, на небо между деревьями. Бледное лицо и рыжая сосновая хвоя в бороде. Человек поднимается на ноги и легко, одним движением плеч, освобождает связанные руки.
        Не спеша уходит, удаляется.
        - А еще поцелуй, — странным, осипшим голосом просит Амаранта.
        И Аня тоже:
        - Поцелуй, пожалуйста…
        Человек не отвечает — уходит, не слышит. Или обиделся? Быстро темнеет в лесу. Девчонки срываются с места, спешат за ним, зовут, догоняют, заглядывают в лицо.
        - Обуйтесь, девочки, сыро, — устало и безразлично говорит человек, через плечо, не глядя на них, и они пугаются — какой он вдруг стал сутулый и старый, и лицо такое худое и грустное. Пугаются, что они сильно обидели его, и он больше никогда не будет рассказывать им истории, не пустит в дом, полный чудес…
        Девчонки начинают ругаться, чуть ли не драться:
        - Это все ты, вечно из-за тебя…
        - Нет, это ты!
        - Дура!
        - Сама дура чертова тупая… (Обзываясь и бранясь, они бегут за ним.)
        - Ну подожди, ну пожалуйста, ну куда ты? Ну извини, ну прости, пожалуйста…
        Человек останавливается, и они льнут к нему, а он обеими руками обеих обнимает:
        - Эх вы, сыроежки…
        Начинает накрапывать дождь.
        23
        Дома у Лисапеда. Он вернулся с рыбалки, чистит рыбу. Головы заботливо раскладывает кошкам по мискам.
        Моет руки под железным рукомойником. Смотрит на ходики. Заваривает себе чай в большую чашку. Включает старый, на тонких ножках, телевизор. Усаживается на кушетку.
        Надраенный самовар сияет на столе.
        Поужинавшие кошки, облизываясь и подмигивая, (верный признак кошачьей сытости), собираются вокруг своего хозяина. Лисапед заботливо рассаживает кошек на коленях и на кушетке.
        По телевизору начинается «В мире животных», про львов и тигров.
        Лисапед показывает кошкам тигров. Вместе смотрят телевизор.
        24
        Дома у человека Аня и Амаранта сидят за красиво накрытым столом. Ужинают. Человек торжественно обносит их кушаньями и объясняет, как их следует есть.
        - Как же тебя по-настоящему зовут? — спрашивает он Амаранту.
        - Так и зовут. Это из сериала. Когда я родилась, сериал показывали, «Дикая роза», там про Амаранту было, вот меня и назвали. А что? Нормально.
        - Как же тебя крестили?
        - А меня и не крестил никто. Тетка не дала.
        - Что за тетка?
        - Моя родная тетка. Николавна. Она в тюрьму по малолетке попала — ларек с пацанами грабанула. Нахлебалась там… Говорит, Бога нет.
        Человек усмехнулся. И тут же спросил деловито:
        - У вас когда дни рожденья?
        - Подарки дарить будешь?
        - Можно и подарки. Говорите, когда.
        - У меня двадцать восьмого января.
        - А у меня — шестого октября.
        - Гениально! — обрадовался человек. — Как мне с вами повезло! Вы не против, если на убывающую луну я вас немножко постригу?
        - Мне дома бошку оторвут, — сообщила Амаранта.
        - И мне.
        - Я чуть-чуть, — попросил человек. — Это очень важно. Состриженые на убывающую луну волосы девочек двенадцати лет, родившихся под воздушными знаками, необходимы синим птицам. Для гнезд.
        - Совсем, что ли? — спросила Амаранта.
        - Синих птиц не бывает, — сказала Аня.
        - Бывают, — возразил человек. — Конечно, они не совсем синие, а такие… С зеленовато-лиловым отливом. Но называются синими. Сейчас их почти не осталось. Но они есть. Просто если им в гнезда добавлять ваши волосы, им будет лучше. Вы можете спасти синих птиц.
        - Умора, — сказала Амаранта, веселясь от души. — Во пурга!
        - А ты откуда это знаешь? — спросила Аня.
        - Секрет гнездоплетения почти утрачен, — посетовал человек. — Но мне рассказал об этом один старик-птицелов в Коста-Рико.
        - Гнездоплетение! — веселилась Амаранта. — А зачем у тебя бусы? Типа — шняга? Типа — ты молодой?
        - Бусы у меня типа бусы, — сказал человек. — А ношу я их, чтобы при мне всегда были. Бусы это непростые…
        - Ну да?
        - Расскажи! — попросила Аня.
        - Они помочь могут. С ними спастись можно. Но только в самом крайнем случае.
        - А когда будет крайний случай? — жадно спросила Амаранта.
        - Да лучше бы никогда…
        25
        Нагрузившись рейками и досками, человек медленно едет на велосипеде по поселку.
        26
        Анина мама наблюдает за ним в бинокль с балкона.
        - Не может быть, — шепчет она. — Нет, нет… Показалось, конечно…
        Тем временем Аня занимается на скрипке, оглашая окрестности звуками приятности «ниже среднего».
        27
        Дома у Амаранты. На крыльце и на терраске идет «закатка» помидоров и огурцов.
        Амаранта тоже участвует — держит над кипящей водой банки. Ее двоюродный брат, флегматичный малый лет двадцати, в тельняшке, послушно и методично обрезает «попки» от огурцов на расстеленной пестрой рекламной газете.
        Тетка Амаранты, Николавна, видит из раскрытого окна человека на велосипеде, нагруженном стройматериалами.
        - Это кто, не пойму? — спрашивает она у другой родственницы. — Дачник, что ли, какой новый?
        - Это этих, — силится припомнить фамилию родственница. — Вон там которые, как их… Где старый дом пустой стоял…
        - А, — понимает Николавна и удивляется: — Так его вроде убило где-то, говорили?..
        Амаранта замирает от любопытства, но не подает вида.
        - Про убило не знаю, а вот заграницу точно уезжал, — поправляет родственница. — Несколько лет валандался…
        - Вернулся, значит?
        - Ну. Починяет.
        - Холостой?
        - Вроде. И непьющий. Молоко одно у тебя в магазине берет, и гречу с черняжкой.
        - А…
        Николавна заметила, что парень в тельняшке перестал отрезать попки от огурцов и жадно глядит в объявления про красавиц по вызову. Николавна деловито дала ему подзатыльник и резюмировала:
        - Родина — она на то родина и есть, чтоб домой возвращаться…
        28
        Человек стучит молотком в доме. Останавливается, чтобы попить воды. Слышит стук в дверь.
        - Кто там? Счас я…
        Человек спускается. На крыльце — Саня-Лисапед. Обеими руками держит большой надраенный самовар. Протягивает самовар человеку.
        - Мне?! — восхищается и словно не верит в свое счастье человек. — Вот это да! Да это же вообще… Мечта просто… Спасибо, родной, спасибо, друг.
        Саня-Лисапед абсолютно счастлив, что его подарок понравился. Сам сияет как самовар.
        Они жмут друг другу руки.
        29
        Аня, Амаранта и человек выходят на поиски маяка. В резиновых сапогах, кепках, с рюкзаками. Идут берегом маленькой речки по рыжему песку, потом по траве.
        Жарко.
        Они купаются. Украдкой девочки поглядывают, какой серьезный шрам у человека на животе.
        Искупавшись, переходят шаткий мостик, входят в лес. Бродят по лесу.
        Устраивают привал — едят огурцы с солью и пьют воду.
        Дальше идут. Амаранта стирает ногу, и человек бережно оборачивает ее пятку подорожником. Углубляются в чащу. Смотрят в глубокий овраг.
        На обратной дороге человек несет на руках увесистую Амаранту. Аня прыгает по кочкам, как воробей.
        30
        Дома у человека девочки переоделись. Пили чай.
        - Может, в книгах неправильно написано? — рассуждал человек. — Нет, не может быть… Я в двух книгах читал про этот маяк. В «Истории кораблекрушений» и в «Описании ушедших морей». Этот маяк упомянут. И широта совпадает, и долгота. За «Описаниями» я вообще по всему свету гонялся. В Портленде нашел, да не у букиниста, а у пьянчуги какого-то на блошином рынке… Насилу со старофламандского перевел…
        - Не надоело? — спросила Амаранта.
        - Переводить? — не понял человек.
        - Врать не надоело? То принцы какие-то, то синие птицы, то маяк… Что мы тебе, грудные?
        - Да, — сказала Аня. — Ходим, ищем, а его все нет. Его вообще, что ли нет, да?
        - Маяк есть, — сказал человек. — Только его найти трудно. Я предупреждал.
        - Ага, — кивнула Амаранта. — Стоит, нас ждет.
        - Маяк есть, — повторил человек.
        - А шпага, которую король подарил? А принц и принцесса?
        - Есть, — сказал человек. — Честное слово.
        - Спорим, врешь? — Амаранта подмигнула.
        - Я дал вам честное слово, — серьезно сказал человек. — Впрочем, если хотите, давайте спорить.
        - На что?
        - На желание, — серьезно сказал человек. — Если вы проигрываете, то делаете, что я скажу.
        - Круто! — согласилась Амаранта.
        - Пойдемте наверх, — сказал человек.
        31
        Он открыл дверь чердака. На чердаке — тесно от старых вещей, тут и сломаное кресло с ручками в виде львиных голов, и мутное зеркало, и настоящий большой ржавый якорь, старинные фонари со свечами, деревянное колесо, несколько непарных весел, сети, бережно обернутые в ткань картины, обломок лодки, амфоры…
        В углу — железный кофр с цифровым замком.
        Человек открыл замок и бережно вынул из кофра длинный бархатный футляр. Открыл.
        Обомлевшие девчонки смотрели на шпагу в ножнах, усыпанных драгоценными камнями.
        Человек вынул шпагу из ножен. На клинке — длинная надпись непонятными буквами.
        Заперев кофр и чердак, человек мотнул головой в сторону комнаты с письменным столом.
        На столе — большой фотографический портрет. В парадном зале с причудливым гербом на стене стоят красиво наряженные негритянские мальчик и девочка в маленьких коронах, с родителями и человеком. Все улыбаются.
        Человек пошел по лестнице вниз. Девчонки поплелись за ним.
        32
        - Ладно, — обиженно сказала Амаранта. — Продули, так продули. Говори свое желание.
        - Раздевайтесь, — негромко приказал человек.
        - Совсем, что ли? — девчонки захихикали и тут же умолкли испуганно.
        - Раздевайтесь и на стол, — велел человек.
        - Там же чай с кексом…
        - Спор, барышни, дело серьезное, — сказал человек.
        - Не буду я! — заартачилась Амаранта.
        Человек скучно пожал плечами. Он смотрел, как чужой. Чужими глазами. А потом отвернулся.
        Аня полезла на стол. За ней и Амаранта. Аня в бриджах, Амаранта — в тесной мини-юбке. Трудно раздеваться на столе, между чашками. Тишина, чашки звенят. Девочки, раздевающиеся на столе, неясно отражаются в надраенном самоваре. Аня уже испачкала бриджи вареньем. Амаранта с трудом вылезает из юбки.
        - Амаранта! — позвал человек, и она вздрогнула. — Я обещал тебе, что бородавки пройдут?
        - Да, — пискнула она.
        - Разве я обманул? Я думал, вы мои друзья, а вы меня вруном считаете. Ведь я дал вам честное слово. По вашему, честное слово, это так, присказка? У каждого человека, особенно если это мужчина, должно быть честное слово. Без него человек не человек и мужчина не мужчина. Запомните это, жалкие мартышки. Хватайте свое шмотье и убирайтесь вон. Побыстрее!
        И стоял, отвернувшись к окну, скрестив руки на груди, пока Аня и Амаранта одевались и слезали со стола.
        33
        Аня в своей комнате. Лежит на кровати, отвернувшись к стене. Водит пальцем по обоям — туда-сюда.
        Мама заглядывает в комнату.
        - У тебя случайно не температура?
        - Нет…
        Мама садится на кровать, трогает Анин лоб. Начинает говорить веселым, добрым голосом.
        - Хочешь, на озеро смотаемся? Поплаваем.
        - Да нет…
        - Тогда давай пироги печь? Позовем кого-нибудь?
        Аня ведет плечом.
        - А знаешь, тут вчера баба Оля кроликов предлагала. Возьмем одного, а? Они милые. Такие пушистенькие-пушистенькие.
        - Не хочется что-то, мама…
        34
        Дома у Амаранты — застолье, семейный обед.
        Пироги и соленья собственного приготовления. Много родни.
        Все поют хором.
        Амаранта не поет, сидит пригорюнясь над тарелкой с холодцом. Рядом с ней, в уголку, флегматичный кузен в неизменной тельняшке украдкой листает журнал «Туризм и отдых».
        Не прерывая песни, Николавна деловито берет у него из рук журнал, стукает журналом по затылку, а Амаранте дает щелбана в лоб.
        Двое подхватывают песню, вливаются в хор родни, песня звучит мощнее, раздольнее, реет над неохватным простором, озером и далекими лугами…
        35
        Мама Ани выходит из комнаты. Толя молча спрашивает: «Ну что?» Она пожимает плечами.
        Аня встает и подходит к окну, смотрит в сад со второго этажа. Серое утро. Собираясь отойти от окна, Аня замечает цветок колокольчик на карнизе. Аня смотрит вниз. Смотрит вверх — на небо.
        Хочется на озеро, печь пироги, звать гостей, взять себе всех кроликов на свете…
        36
        Человек в саду чинит старую лодку и вроде не замечает, что девочка вошла в сад, стоит в стороне, смотрит на него. Человек стучит молотком. Когда перестает, Аня просит:
        - Постриги меня, пожалуйста.
        - Зачем? — спрашивает человек, не глядя на нее, сквозь зубы, потому что гвозди в зубах.
        - Чтобы птицам, которые синие, чтобы гнезда…
        - Синих птиц не бывает.
        - Бывают, — говорит Аня. — Точно, бывают… Просто… Взрослые часто врут, если им от этого польза. А ты — нет…
        Человек примеряет к лодке свежеоструганную желтую досточку, отмечает простым карандашом.
        - Это ты ночью колокольчик мне на окно положил? Ты, ты… Я еще думаю — как же это до второго этажа добраться можно? Значит, точно ты. Ты все можешь.
        - Я вас не понимаю, — говорит человек. — Какое окно, какой колокольчик? С какой стати я, взрослый человек, буду скакать по ночам, в окна лазить…
        Человек говорит серьезно, даже хмурится, а глаза — смеются, сияют.
        Аня бросается к человеку, обнимает изо всех сил.
        И он ее обнимает.
        - Ты прощаешь? Не сердишься больше? — радуется Аня.
        - Я хотел было подольше обижаться, но так соскучился, что решил мириться скорей…
        37
        Мама Ани перебирает альбомы и рассыпавшиеся фотографии. Находит одну.
        На фотографии — венчание. Человек — совсем молодой, борода поменьше, и девушка в белом платье и фате — стоят с витыми венчальными свечами в руках. Над человеком держит венец, вытянув руку, невысокий юноша. Над девушкой держит венец Анина мама в белом платочке.
        - Что-то невероятное, — бормочет мама. — Потрясающе… — Молча, с ужасом смотрит на фотографию.
        38
        В пустой белой комнате с зеленой картиной на стене стоит Аня, закутанная с ног до головы в ткань с птицами и цветами. Человек раскладывает на подоконнике ножницы и расчески. Расчесывает Анины волосы. Смотрит на картину и говорит:
        - Вот, Еленушка, ты уж присматривай, хорошо ли я Анну стригу.
        Анины волосы падают на подстеленную материю. Аня прямо, неотрывно, даже взыскательно смотрит на картину, словно требуя ответа на важный вопрос.
        Смотрит, не мигая. Солнечный луч касается картины.
        И вот из зеленоватого сумрака на миг проглядывает лицо девушки с венчальной фотографии. Она ласково улыбается Ане и исчезает снова.
        39
        Аня — остриженная, изменившаяся, словно мигом ставшая взрослей, выше и тоньше — стоит на кухне. Мама говорит речь. Толя-Тормоз листает журнал в углу.
        - Я знаю, кто тебя стриг. Я все знаю. Запомни, Аня. Это ужасный человек. Если ты будешь продолжать общаться с ним, то я не знаю… Пеняй на себя. Пеняй на себя, Аня. Это говорит тебе твоя мама, твой самый близкий и лучший друг. Не вздумай, Аня. Ишь, нашла себе приятеля. По лесам они, видишь ли, разгуливают! Природу наблюдают! Рассказы путешественника слушают! Ничего себе! Упаси тебя Бог. Помнишь тетю Лену? Мою подругу?
        - Пьяницу? Которая у нас на кухне спала?
        - Так вот, раньше она была совсем не пьяница, а красавица. Да. Это все он виноват. Он, чтоб ты знала. Из-за него она стала пьяницей, сошла с ума и умерла. А ему плевать… Сам в могилу свел, так еще и на похороны явился… Все нипочем!
        - Нет, ему не плевать. Он ее до сих пор любит. У него портрет есть, он с портретом разговаривает. Каждое утро здоровается. Он сам чуть не умер, когда она умерла. Он смерть искал, на войне был, его ранило сильно, а он выжил. У него след от раны есть, шрам — вот здесь, знаешь, страшный какой?
        - Где у него шрам?! — задохнулась Мама. — Где?! Ах ты… — истерическое бешенство. Тормоз Толя вдвинулся поглубже в угол. — Вон отсюда! Марш в свою комнату! Где ключ?! Будешь сидеть под замком… Под замком… Только попробуй выйти! Пощады не жди…
        40
        Следующий день. Аня взаперти.
        Дверь приоткрывается, на пол ставится тарелка с завтраком и чашка. Дверь закрывается на ключ. Шаги по лестнице — вниз.
        Часы тикают.
        Аня смотрит на часы и дергает дверь. Смотрит в раскрытое окно. Мечется по комнате. Опять к окну. Снимает кеды и выбрасывает в окно. Вскакивает на подоконник и прыгает.
        Стукнувшись о сырую траву, Аня бежит в лес, в истоптанный перелесок, по раскисшей от дождя дороге. После дождя туман. На черном бревне сидит человек, курит. Поднимается навстречу к Ане. Аня не может выговорить ни слова. Дыхание вырывается из нее со стоном.
        - Ты что? — пугается он. — Что с тобой?
        - Меня заперли, — задыхается Аня. — А я… боялась… Ты будешь ждать… Уйдешь… Не встретимся больше…
        - Куда я уйду? Как — не встретимся? Что ты такое говоришь? — удивляется он. — Никуда я не денусь. И ждать буду. Сколько нужно. Я всегда буду ждать тебя.
        Аня успокаивается.
        - Смотри, гнездо, — человек показывает вверх.
        - Где?
        - Да вон.
        - Не вижу что-то.
        Человек легко берет Аню на руки и поднимает. Аня видит гнездо в ветках, близко-близко, и говорит шепотом:
        - Птенцы. Шесть. Спят.
        Человек и Аня смотрят друг на друга.
        - Давай всегда так ходить? — предлагает человек. — Ты мне будешь рассказывать, что ты видишь с высоты. И в волейбол выигрывать можно.
        Аня смеется.
        - С тобой смешно. Мне вообще с тобой очень здорово.
        - И мне с тобой. Как бы я жил, если бы тебя не встретил?… Ты мой самый любимый человек на земле, — просто говорит он.
        - Значит, когда я вырасту, мы поженимся?
        - Боюсь, что нет.
        - Но ведь любимые люди обычно женятся друг на друге.
        - Необязательно. Чаще всего они даже почти совсем не видятся.
        - У тебя всегда все грустно.
        - Зато честно.
        41
        Анина мама с ключом в руках поднимается по лестнице. Говорит торжественно под дверью:
        - Хорошо, так и быть. Я разрешаю тебе спуститься на кухню и поужинать. Конечно, я могла бы этого и не разрешать, но я разрешаю. Потому что я твоя Мама. Твой самый лучший друг.
        Отпирает дверь и оглядывает пустую комнату. Выражение строгости и достоинства на ее лице сменяется полной растерянностью, обескураженностью. Она подходит к распахнутому окну. Долго смотрит в окно.
        42
        Доски и стружки, запах смолы. Циркулярная пила. Человек чинит дом.
        Анина мама и Толя-Тормоз приходят к нему для серьезного разговора. Некоторое время взрослые ждут, что человек обратит на них внимание.
        А он не обращает. Занят. Ходит себе с досками, пилит. Анина мама начинает решительный наезд. Говорит трагически.
        Попеременно слышны то речи Аниной мамы, то песни циркулярной пилы.
        - Чего вы хотите? Мы готовы на все, только верните нам нашего ребенка… Ведь она же на себя не похожа по вашей милости, просто зомби какая-то… Что вы с ней сделали? Почему она прыгает со второго этажа, чтобы встретиться с вами?
        Толя-Тормоз меланхолично и пристально разглядывает стены дома, доски и гвозди.
        Звук циркулярной пилы.
        - Бросьте ваши дешевые фокусы, рассчитанные на маленьких детей. Неудачник! Жалкий неудачник…
        Звук циркулярной пилы.
        - Между прочим, нам кое-что про вас известно. Да. У вас проблемы. Думаете, мы не знаем, чем вы подрабатывали там, в дальних странах? Но вам даже это толком не удавалось…
        - Так это были вы? — вдруг радостно спросил человек. — Ну да, ну да, припоминаю, кафе на площади Святого Фомы, там еще наискосок такой магазин, дешевые пальто, потому что бракованные, перекособоченные… Магазин кривых пальто… Ну да, кафе, потом комната на чердачке… Значит, это были вы…
        Анина мама начала падать в обморок. Толя-Тормоз разглядывал стены. Анина мама увидела, что никто не обращает внимания на обморок, и просто села на скамейку.
        - Какого черта вы сюда приехали? — с ясной ненавистью спросила она. — Что вам там не сиделось, у ваших принцев и принцесс? Кстати, в этой стране уже восемь лет, как республика. Вы бы хоть в Интернет заглядывали, прежде чем плести ваши бредни. Было бы очень мило с вашей стороны, если бы вы исчезли так же внезапно, как и появились. Мы были бы вам очень признательны.
        - В тысяча восемьсот… — мирно и неспешно начал человек и умолк, припоминая, в каком именно году. Не припомнил и начал заново: — В тысяча восемьсот две звездочки году, в конце марта, младший сын князя Налуцкого, своенравный и капризный мальчик, обидевшись на немца-гувернера, ушел гулять на озеро. Весной лед хрупок. Надо ли говорить, что строптивый отрок угодил в полынью? И сгинуть бы ему в темной воде, и рыдать бы безутешному князю, но, на счастье, неподалеку сидел в своей лодочке известный в округе цыган-шорник Миха Чаглай. Спрашивается, зачем цыгану болтаться в лодке, вместо того чтобы уводить коней, дурачить обывателей или просто честно шить седла? Дело в том, что продвигаясь из бессарабских степей на север, Миха завис в наших краях, очаровавшись озером, так как всю жизнь мечтал о море, стремился к нему, бредил им, и даже старших своих детей назвал Моря и Акиян. Все свободное время Миха проводил в лодочке на озере, созерцая простор и гладь, и очень не любил, когда созерцанию мешал писк утопающей детворы. Миха вытащил маленького князя и принес родителям. За спасение барского дитяти умиленный
князь пожаловал Михе сто рублей серебром. На эти средства Миха решил дать старшим детям приличное русское воспитание. Акиян отправился в четырехклассное, а Моря — в трехклассное женское городские училища. Акиян, откликавшийся так же и на Акима, дослужился до начальника железнодорожной станции Львовка, что в пяти верстах от Епифаньевска. Был членом революционного кружка. Должен был бросать бомбу в губернатора, но цыганская кровь взяла свое — в день предполагаемого покушения неожиданно ушел с табором. Вы Кривой овражек на выезде из Епифаньевска знаете? Туда Акиян бомбу выбросил, чтобы в кармане не мешалась. Вот овражек и сделался. А раньше гладкое место было. Красавица-певунья Моря, она же Марина, вышла замуж за владельца колбасных заводов, купца второй гильдии Собачатинова. Такова, вкратце, предыстория известного в окрестностях рода Чаглаевых и Собачатиновых, в котором было много достойнейших и замечательных людей. Чего стоит хотя бы моя двоюродная прабабушка, Настасья Акияновна, первая привезшая в Епифаньевск граммофон? У нее был парк конки в Туле, но накануне революции она проиграла его в городки и
смело влилась в ряды неунывающего пролетариата. Ее внук, мой дядя, академик сельхозакадемии, был бессменным председателем колхоза-миллионера в Орловской области, пока в засушливом и неурожайном семьдесят втором году колхозники не зарезали своего председателя, ошибочно полагая его колдуном. Как вы видите, постепенно наша родня разбрелась по стране, покинула родные приозерные места. Именно поэтому перед войной мой дед, адмирал Чаглаев, купил в поселке Кораблево деревенский дом под дачу, чтобы хотя бы отчасти потомки Чаглаевых и Собачатиновых вернулись в родные края. В этом доме прошла юность моей матери. К сожалению, пока я путешествовал, дом осиротел, обветшал… Во исполнение заветного желания покойной матушки я вернулся, чтобы остаться здесь. Так что — здешний я. И бумаги на дом у меня в исправности. И никуда я отсюда не пойду. Уж извините.
        - Ну это мы еще посмотрим, цыганское отродье… — сказала на прощанье Анина мама.
        Тормоз-Толя потрогал стену:
        - Это лак или морилка?
        43
        По улицам поселка шел человек и нес бережно обернутые в дерюгу картины.
        Он пришел к странному зданию, в котором, лишь внимательно приглядевшись, можно было угадать черты церкви, которую многократно перестраивали, пытаясь приспособить подо что-либо хозяйственное.
        Теперь церковь восстанавливали, над дверью уже был прибит деревянный крест.
        Во дворе лежали кирпичи и доски, и два таджика месили цемент.
        - А батюшки нету, — завидев человека, еще издали сказала пожилая женщина в очках на резинке, по виду учительница или завклубом на пенсии. — В райцентр уехал, главу администрации с днем ангела поздравлять…
        - Вот… — сказал человек, притулившись на досках, развернув дерюгу.
        На свет показались старые, темные иконы. Женщина в платке перекрестилась молча. Таджики перестали месить цемент, подошли и смотрели серьезно.
        - Эту церковь в сороковом году закрыли, — сказал человек. — А иконы люди тайком вынесли и отдали деду моему. Уважали его, знали, что сохранит. Вот он и сохранил. Адмирал был, партиец, а дома, не перекрестившись, за стол не садился. Ну, всего доброго.
        Человек уходит. Женщина в очках смотрела ему вслед. Потом догнала, отвела в сторону.
        - Так вы Чаглаевых будете? Помню, помню дедушку вашего… Государственный человек, а никогда мимо не пройдет, все бывало: «Здравствуйте, ребята, как живете, как учитесь?» Я это… Вы, погляжу, человек серьезный, а тут ведь и попросить некого, пьянь одна, а дачники осенью уезжают…
        Он терпеливо смотрел на нее сверху вниз.
        - Клуб ведь в церкви раньше был… Сперва магазин, потом жилой дом от торфопредприятия, потом клуб… Так я это… Там знамя осталось… Барабаны пионерские… Девать теперь некуда… А ведь знамя все-таки…
        44
        Человек шел по улице с барабаном, горном и тяжелым бархатным знаменем, где золотой вышитый портрет и слова…
        45
        Человек, Аня и Амаранта за столом на террасе.
        Человек чертит карту.
        Толстая книга «Полный курс кораблевождения с учетом его астрономических особенностей» лежит рядом. И другая книга — «История примечательнейших кораблекрушений, мореходам в назидание». Человек говорит про юг и восток, про ветер и звезды. Про море, ушедшее прочь, оставившее озеро на память о себе.
        - В июльские вечера Большая Медведица лежит на северо-западе, ногами, а отчасти и головою — вниз, а хвостом — налево, в южную сторону. В это время зимние созвездия скрыты на севере, глубоко под краем неба, там, куда указывает голова Большой Медведицы. Там, на севере, над крышами дальних строений, виднеются Возничий и Персей, а влево от них, у самого края неба, можно было бы видеть одну верхнюю звезду Близнецов, если бы небо у края не было закрыто облаками туманом…
        - А давайте телескоп купим? — предложила Аня.
        - Или сами из чего-нибудь сделаем? — загорелась Амаранта.
        - Телескоп — это вовсе не забава. Настоящий астроном занимается не тогда, когда ему вздумается, а когда позволяет погода, и смотрит не на то, на что ему хочется смотреть, а на то, что в эту минуту лучше всего видно. Затем — наводка трубы. Думаете, смотреть в телескоп просто — взял и гляди? На самом деле навести трубу на звезду не легче, чем попасть из ружья в летящую птичку.
        - Не надо в птичку, — Амаранта сделала вид, что хнычет.
        - Так что с телескопом, барышни, мы пока заводиться не будем… Остается последнее место, где может стоять маяк, — помолчав, сказал человек. — Когда я был маленький, туда проникнуть было невозможно, потому что на пути к этому месту находилась военная часть. Теперь ее нет.
        - Она заброшенная, — сказала Аня. — Раньше часовые стояли с автоматами, а теперь все нараспашку.
        - Пацаны часто туда лазают.
        - И зря, — сказал человек. — Нечего там делать. И мы через эту военную часть не пойдем. Мы обогнем ее с востока. Но для этого надо пройти через плохой лес.
        - Какой плохой?
        - Страшный, — коротко ответил человек. — Если боитесь, лучше не идите.
        - Да ладно, — махнула рукой бывалая Амаранта. — Когда пойдем? Далеко ведь это…
        - Пошли после обеда? Я как раз на скрипке позанимаюсь.
        - На рассвете надо, — поправил человек.
        - Меня не отпустят.
        - Дура, что ли? — Амаранта удивилась. — Спрашивать собралась? Ты по-тихому…
        - Значит, встречаемся у водокачки. Резиновые сапоги наденьте, и свитера тоже. А я термос с чаем возьму и бутерброды.
        46
        Человек возился в саду и в сарае. Увидел, что Анина мама пришла к нему одна, и перестал возиться. Сел за стол под сосной.
        - Ну что? — спросила Анина мама.
        И они посмотрели друг на друга. Анина мама села за стол напротив. Помолчали. Солнце садилось. Тепло. Где-то за деревьями, в санатории, начинались танцы, и слышалась музыка — издалека она казалась красивой и задумчивой.
        - Ты меня, конечно, не помнишь, — начала Анина Мама.
        - Почему? Помню я тебя прекрасно. Я всегда все помню, — словно пожаловался человек.
        - Если бы ты знал, до какого края дошла Елена после твоего исчезновения, — сказала Анина мама и закурила, морщась — от дыма ли, от воспоминаний. — До какой нищеты, и физической и духовной. Иногда она по два-три дня жила у меня, и мы даже не разговаривали…
        Человек положил руки на стол и щекой на стол лег, отвернулся. Заскучал.
        - И не потому, что она все время или пила или бредила. Просто я не могла сдержать слез, глядя на нее. И когда она уходила, исчезала, всегда под утро, на рассвете, в мороз или летом… Заболевала и была разбита на несколько дней.
        Помолчали опять.
        - Ты понимаешь, что это все ты? — негромко, как бы мимоходом спросила мама. — Ты знаешь, что с тебя спросится?
        Человек не пошевелился.
        - Негодяй, — также мимоходом и негромко сказала Анина мама. Встала и забрала пачку сигарет со стола.
        И тут нервы ее не выдержали.
        Застонав от ярости, она принялась колотить человека худыми острыми кулаками, таскать за волосы, теребить за одежду.
        Он не противился, не пытался защищаться.
        Устав, женщина заплакала, и человек обернулся к ней, глядел безумным, горячим от слез взглядом.
        Плакали вместе, держась друг за друга, обнявшись. Долго. Хорошо плакали. Потом умывались из железного рукомойника. Анина мама пригладила волосы, высморкалась в платочек и сказала:
        - Уезжай отсюда, а?
        Человек очень тихо ответил:
        - Нет.
        47
        Рассвело. Трое встретились у водокачки. Девочки стучат зубами. Человек укутывает их шалями. Пьют чай из термоса.
        48
        Начинаются рассветные блуждания в туманных лесах и полях.
        И опять — мусорный перелесок, ручей в овражке и поле. Трое идут через поле. По узкому мосту через мелкую бедную речку.
        После поля — другой, дальний, менее вытоптанный лес. Стволы елей — лиловое, черное и зеленое. Бузина уже поспела — июль кончается.
        Долго-долго поднимаются в гору. Выходят — поле опять. Большое. И лес темнеет вдали. Они пересекают поле и входят в лес.
        Лес мертв. Болел ли он и умирал постепенно или умер сразу — однажды уснул на закате и не проснулся? В лесу тишина — никого-ничего. Сухие ветки и коричневый мох. И отовсюду — из-за стволов, голых веток и поваленых бревен — выглядывает ржавое железо. Обрезки труб, газовая плита кверху ножками, остов автомобиля, исковерканное ржавое неизвестно что, экскаватор, протянувший ржавую клешню и замерший.
        Ржавой рухляди становится все больше, она молча таращится на путников, а они идут молча, не глядя друг на друга, боясь вскрикнуть от страха — ржавчина ждет испуганного вскрика, чтобы ожить, обступить тесно, не выпустить никогда из мертвого леса.
        Впереди брезжит светлое.
        48
        Это поле. Оно огромное. Такого они не видели еще никогда. На поле — трава и цветы, и тропинка тоже травой заросла. Кончается поле обрывом, крутым откосом, оттуда очень далеко видно, и кажется, что ты на самом верху, а все — внизу.
        И на краю поля, у обрыва, стоит старый маяк. Обросший мохом понизу. Штукатурка потрескалась, облупилась, виден темный кирпич. Тяжелая дверь приоткрыта, трое входят и по железной винтовой лестнице пробираются на самый верх, где окна на все стороны света. Сквозь худую крышу видно светлое небо, там, в вышине, над полем, расцветает летний день.
        В небе вскрикивает большая птица и хлопает крыльями — от радости, что старый маяк найден, человек не обманул, и ушедшее море — правда.
        Поднимается ветер…
        49
        От ветра хлопает окно в доме. Сонная женщина в ночной рубашке шлепает босиком по полу, закрывает окна. Осторожно, тихо открывает дверь в комнату. Заглядывает. Комната девчачья — с портретами певцов и мягкими игрушками. Женщина смотрит на кровать. Кровать не застлана и пуста.
        50
        Родня Амаранты — коренастые, короткопалые, хозяйственные — закатывают банки на терраске, тесной от этих самых банок. Мама Ани — худая, высокая, с тонкой сигареткой в руке, заглядывает на терраску. Это вызывает переполох, Амарантина родня принимается носить стулья и пепельницы, здоровается с Аниной мамой, и прежде чем протянуть руки, вытирает их о полотенца и фартуки.
        Анина мама и Амарантина родня беседуют, договариваются о чем-то, согласно кивают.
        51
        Анина мама стала добрая-предобрая.
        - Послушайте, ребята, — сказала она за ужином. — А почему бы нам не поехать в Ферапонтов Посад? Ведь живем рядом, а ни разу не были. Прямо-таки стыдно. Все, решено. В субботу утром встаем пораньше, и вперед. Если понравится, заночуем в гостинице. Там такие музеи, памятники старины, да вообще весь город — музей под открытым небом…
        - У меня в субботу вечером встреча с Тавризяном, — промямлил Толя.
        - Сравнил — старинный город, упоминавшийся в летописях, и Жорик Тавризян… Подождет Жорик, — отмахнулась мама. — А, Нюся? — весело спросила она. — Поехали? А то сидим на одном месте… Хочешь, Амаранту с собой возьмем?
        - А можно? — удивилась Аня.
        - Конечно! — мама удивилась, что Аня спрашивает, как будто всю жизнь ей все разрешали. — То есть я-то с удовольствием, а если ее не отпустят, я попрошу. Толя, перестань смотреть в одну точку, пожалуйста. Надо машину вымыть хотя бы, колеса проверить…
        52
        - А мы в Ферапонтов Посад едем! И Амаранту берем.
        - Привет Ферапонту передавайте. Серьезный был дядя — всю жизнь путников на дорогах убивал и грабил, а под старость одумался, все награбленные денежки пожертвовал на монастырь и окончил дни свои схимником Ферапонтом.
        - Как это — схимник?
        - Эту у монахов послушание такое, самое-самое трудное, когда ничего для себя нельзя…
        - А про маяк нельзя никому говорить? — спросила Аня.
        - Можно. Только не надо рассказывать, где он.
        - Чтобы потом его опять кто-нибудь искал и нашел?
        - Найдет и будет знать, что море было.
        - Что не наврал ты.
        - Что я не наврал.
        - Ну ладно, про море еще ладно, мы маяк сами видели. А про синюю птицу?
        - Давай ее оставим на будущее лето. Если захочешь.
        - А ты летом опять приедешь?
        - А я и не уеду никуда. Я, дружочек мой ненаглядный, уже приехал. Насовсем. Здесь буду зимовать. Сидеть, тебя вспоминать. Зимой хорошо… Люблю зиму. Как только выпадет снег, тут же можно начинать ждать лета. Готовиться. Лодку, велосипед, ласты… Хорошо!
        - Ты смешной такой! И вообще ужасно хороший. Только не говори, что ты плохой.
        - Не буду.
        53
        Толя за рулем. Четверо едут на машине. Играет радостная музыка.
        Ферапонтов Посад — маленький город, состоящий из монастыря и торговых рядов.
        Аня, Амаранта, Анина мама и Толя рассматривают старину и красоты, фотографируются, обедают на террасе кафе, покупают сувениры.
        Аня смотрит на икону преподобного Ферапонта.
        54
        Днем человек сел с книгой, трубкой и чашкой чаю на террасе.
        Он зачитался, он читал давно, когда у ворот остановилась машина.
        Он смотрел сквозь деревья.
        Незнакомая ему тетка, Николавна, топталась у калитки. Вошла и пошла по лохматой тропинке, глядя прямо перед собой. Увидела его на террасе, остановилась. Смотрели друг на друга. Тетка робко улыбнулась и шагнула нерешительно, медленно. Он встал из-за стола. Тетка опять остановилась и, когда он пошел к ней навстречу, всхлипнула, кривя лицо:
        - Один он у меня… Нанюхался чего или наглотался, кто их поймет… Лежит сам не свой… Может, посмотрите?
        - Я не врач, — сказал он.
        - Не врач, не врач, а знаете ведь, что чего. Люди говорят. Весь свет объездили, повидали всякого. Нам-то откуда знать? Отродясь такого не знали, что за напасть… «Скорую» разве дозовешься, да и дело заведут… А что дело? Это все черные, они погань эту возят, всегда найдут, как наших парней покалечить — не на войне, так дрянью всякой…
        Он молчал.
        - Что хоть делать-то с ним? Лежит, корчится…
        - Не врач я, — повторил он.
        - Один он у меня, поскребыш, поздненький, — заплакала тетка.
        - Пошли, — сказал он.
        55
        Вышли за калитку, и машина тут же завелась. С облегчением завелась, с готовностью, словно потирая руки. Тетка открыла перед ним заднюю дверь.
        Он видел, что поодаль по дороге едет Саня-Лисапед с удочками, с рыбалки. Саня помахал ему рукой. И он помахал в ответ. Никчемное, старомодное, но непреодолимое чувство — гордость — помешало ему окликнуть Саню, помешало просто не садиться в машину, отпрянуть, шагнуть назад, не поехать, позвать на помощь. Он сел на заднее сиденье, рядом с мужиком в кепке. Тетка села с другой стороны.
        Выехали в поле. Остановились у заброшеного коровника и старой, деревянной силосной башни.
        Вышли. Молчали. Пасмурно и тепло.
        - Я, главное дело, под утро захожу к Амарашке, глянуть, как спит дите, хвать — а кровать пустая! — вдруг тонко и быстро заговорила тетка.
        Водитель курил, мужик в кепке молчал скучно.
        - Это где ж видано, чтобы дите двенадцатилетнее по ночам шалилось? — заводя себя, еще тоньше и быстрее говорила она. — И ребенка не пожалеет, кобель… Заморочил головы девчонкам… Им же в куклы играть, кобель несытый! — завопила тетка. — И законов-то теперь нету, чтобы простых людей защитить… Ну, ничего…
        - Ладно, Николавна, — скучно сказал мужик в кепке. — Прокуроров нам не надо.
        - Не надо! — крикнула Николавна. — Мы сами — и суд, и закон…
        - Говорили ему культурно, — припомнил мужик в кепке. — Не тронь девок, иди откуда пришел?
        Водитель курил.
        - Послушайте, — сказал человек. — Во всем виноват я, я один. Не смейте подозревать детей, они тут ни при чем…
        - Что ж ты с ними с двумя по ночам-то делал? — крикнула Николавна. — Задачки решал?
        - Вы не поймете, — сказал человек.
        - Вот сучара, — с каким-то радостным изумлением сказал водитель и затушил папиросу.
        56
        Собака бежит вдоль дороги…
        Прохожая собака, славно подзагостившаяся на свадьбе в деревне Дерибрюхино, и следующая теперь домой в распавшийся совхоз имени Луначарского, собака породы «среднерусская б-п», рыжесерая, ушастая, меховая, видавшая виды, осторожная и живучая, наклоняется над лежащим неподвижно на примятой траве. Нюхает. Догадывается, что случилось. Скулит. Сочувствует. Лижет руку и щеку. Лижет долго — щеки и глаза. И человек разлепляет глаза. Собака радуется. Помахивает хвостом. Улыбается человеку — «Ничего, отлежишься… Это, брат, еще ничего». Собака бежит дальше.
        А человек осторожно пристраивает поудобнее полуживое тело на летней земле. Забывается…
        Дерево роняет лист. Ветер приносит лист человеку, опускает на лицо, заслоняет глаза от света. Вечером человека будит дождь. Человек стоит на четвереньках, выплевывает черную кровь. Собирает бусины, далеко укатившиеся, рассыпавшиеся с разорванного шнурка. Кладет в карман.
        Теперь у него на шее остается только маленький, простой крестик.
        Человек рвет подорожник.
        Отползает в заброшенный хлев… Забывается снова…
        57
        Когда человек очнулся и сквозь худую крышу глядел в бледнеющие рассветные небеса, его дом уже догорел, еще чуть алели старые бревна, и в саду было жарко и мокро, и береза и сосна, ближе всех стоящие к дому, наверное, умрут.
        58
        Он так и подумал: «Наверно, умрут», когда стоял в саду, в стороне от пепелища, потому что если близко, то жарко. Потом он выбирал из карманов бусины, нанизывал на разорванный шнурок, соединял, повесил укоротившиеся бусы на сучок сосны и через сломанные запоздавшей пожарной машиной ворота ушел из сада, а утро уже подступало, кукарекало и гремело ведром.
        59
        День светлый, теплый, и теплый сильный ветер, лето только что началось, еще все лето впереди, Аня катит велосипед по лохматой тропинке, человек на террасе — читает, пьет чай и курит, как всегда. Увидел ее, и тут же трубку отложил в пепельницу, идет навстречу, улыбается, руки раскрыл. Обнимает. Рубашка пахнет табачком, сумраком его старого чудесного дома, и знакомый нательный крестик, нагретый его теплом, приятно прикасается к щеке. Аня хочет рассказать ему про все, для этого надо набрать побольше воздуху, Аня вздыхает, а воздух не проглатывается, и начинают вздрагивать плечи. Человек обнимает ее крепче, изо всех сил прижимает к себе, щекой льнет к ее волосам. Стоят молча, и теплый сильный ветер. Аня уже может проглотить воздух и говорит:
        - Ты что… Тут без тебя такое было… Мы приехали — смотрим, твой дом сгорел, мы бусы на сосне нашли, а тебя нигде нет… Никто не говорит ничего… Амаранта к своим — где он? Они глаза прячут… Как она на них — с кулаками… И как заорет, заплачет… Кошмар вообще, на весь поселок слышно было… Стекла побила, посуду, руки поранила, весь дом разнесла… А я… Со мной… Меня…
        - Я знаю, — говорит он тихо. — Не надо, не вспоминай.
        - Я скоро вернусь… — человек целует Анины руки, в ее ладонях прячет лицо, берет ее за руки.
        - Когда? Разве ты еще не насовсем?
        - Не пугайся, я вернусь. Уже скоро, — говорит человек и отдаляется от Ани — вот он уже у яблони, вот в углу сада. — Когда ты забудешь меня. В счастье, в горе и просто забудешь, трижды забудешь, тогда и вернусь… Скоро…
        Его уже не видно за деревьями… Аня смотрит на свои пустые ладони.
        60
        Две девочки на пустом белом берегу.
        Опять молчали, только быстрее качались на качелях.
        Вторая. Однажды приснился и сказал, что вернется.
        Первая. Когда?
        Вторая. Когда я его забуду.
        Первая. Но ты же не забудешь?
        Вторая. Нет.
        Первая. И я. Значит, он не вернется?
        Вторая. Он специально так сказал, что вернется, когда я забуду, чтобы не говорить, что никогда не вернется. Чтобы не расстраивать.
        Первая. Понятно… Хорошо, что ты приехала…
        Вторая. Я вообще-то скучала по тебе…
        Они обнимаются порывисто, и Вторая выдыхает, прильнув щекой к дутой курточке Первой:
        - Тяжело…
        - Я тоже больше не могу… — признается та.
        Они шепчутся о чем-то.
        61
        На берегу появляется Саня-Лисапед. Он собирает бутылки, катит велосипед по снегу. Видит девочек и приветливо машет рукой.
        - Только этого чучела не хватало. Эй! (свистят). — А ну иди сюда.
        Лисапед подходит к качелям, улыбается.
        - Значит, так. Ты ужасно хитрый, и мы это знаем.
        - Только мы. Все думают, что ты уродский дурак, а мы знаем.
        - Ты прикидываешься, что дурак, а сам хитрый и все понимаешь лучше всех.
        - Запомни, пожалуйста: ты нас тут не видел. Ничего не видел, ничего не знаешь, и вообще ты дурак. Понял?
        - Не вздумай сказать, что ты нас видел. Тебе ясно? А то тебе будет очень хреново.
        - Ты вообще знаешь, что должно быть у мужчины? Что самое главное должно у него быть?
        - Без чего он никакой не мужчина, а просто неизвестно что? Честное слово, ясно? У мужчины должно быть честное слово.
        - Ни у кого нет честного слова. Только у одного человека было настоящее честное слово.
        - Дай честное слово, что ты никому не скажешь, что нас здесь видел.
        Лисапед кивает торопливо.
        - Смотри, чего дам. Видишь бусину? Держи. Она волшебная. С ней всегда можно спастись, если что. Если ты никому не скажешь, что нас видел, бусина тебе поможет.
        - А если скажешь, то даже с бусиной пропадешь.
        - Теперь закрой глаза и считай до трехсот. Только медленно.
        - Ты понял, что дал честное слово?
        - Слово, — повторяет Лисапед, кивая. — Честное слово…
        - И не вздумай за нами идти, пока не получил.
        Лисапед закрывает глаза.
        62
        Лисапед в участке. Лицо его разбито, руки в наручниках. Перед ним два милиционера, те, что пиво покупали летом. Один за столом сидит, в тетрадку пишет, другой по комнате расхаживает.
        - Ты мне давай кончай тут… Это мы видали — мычит, психом прикидывается. Ты давай говори — куда дел девчонок? Свидетели есть — они на берег пошли, а ты за ними, погодя. Они одни на берегу были. И следы только их свежие. И велосипеда твоего. Говори, маньяк, что с детьми сделал? Сука, — устало прибавил он.
        - А мы его счас в восемнадцатую камеру отправим, — рассеянно предложил старший. — Тут он и скажет, как чего. Как миленький. Взмолится. На карачках поползет.
        - Еще отпирается он… — поддержал младший. — У тебя откуда бусина? Родители признали, ихние это бусы, девчонки на руках носили, шнурок кожаный с бусинами, как браслеты, чтоб…
        Старший милиционер, который в тетрадку писал, взял бусину двумя пальцами и стал глядеть сквозь нее на свет.
        Черная же вроде бусина, а поворачиваешь ее и видишь то янтарное, то зеленое, то голубое. Горы, или море, или луна, или лес… Старший милиционер смотрит сквозь бусину. Ведь вот же пустяковина, а смотришь через нее, и совсем другая история получается… Милиционер хмыкает. Бусина нагревается в его крупных пальцах.
        И вдруг старший милиционер почувствовал то, о чем никому никогда не сможет рассказать, потому что не бывает слов для этого, он бы нашел слова, ведь он же сыщик, он бы постарался, но их нет на свете — как будто давнишняя, затаенная, им самим позабытая мечта или надежда навсегда покинула его, так и не сбывшись, и он хочет успеть благодарно и светло попрощаться с ней, изо всех сил старается успеть попрощаться, пока пронзительная печаль и невыносимая безысходная нежность не разорвали сердце.
        - Товарищ капитан, товарищ капитан! — забеспокоился младший. — Вам что, плохо?
        - Оставь ты его, Садчиков, — проговорил капитан, силясь ослабить галстук. Бусина покатилась по полу. — Не видишь, больной… Оставь… Не нашего ума это дело…
        63
        Лисапед возвращается в свою избушку, где всего одна комната с печкой и советские киноартисты на стенах. Кошки мурчат и толкутся у него под ногами. Лисапед тыркается по избушке, не зная, что делать сперва — кормить кошек, топить печку, греть железный электрический чайник, и вдруг прислоняется лбом к стене, гладит старые бревна, как живых, бормочет свое и хлюпает носом, вытирает ладонью слезы.
        Напившись чаю, Лисапед ложится спать. Избушка еще не протопилась как следует. Кошки склубочиваются рядом, греясь и грея человека. Лисапед укрывается тулупом и зябко натягивает его на плечи. Закрывает глаза и видит…
        БЕЛЫЙ БЕРЕГ
        ДВЕ ДЕВОЧКИ В ЗИМНЕЙ ОДЕЖДЕ,
        ВЗЯВШИСЬ ЗА РУКИ,
        УХОДЯТ ВГЛУБЬ
        ПО СВИНЦОВОЙ ШТОРМЯЩЕЙ ВОДЕ.
        64
        Тихим солнечным днем… В конце августа. Со стороны шоссе в поселок Кораблево приходит парень, вроде туриста, и идет по улицам. За спиной у него рюкзак, в руке — узел, что-то замотанное в темную ткань.
        - Это поселок Кораблево? А где улица Песочная? Ага, спасибо…
        И дальше по песчаной дороге. Останавливается у забора, зовет.
        - Это какой дом? Где дом пять по улице Песочной?
        Тетка выходит на крыльцо, вкусно ест яблоко.
        - Я говорю, где дом пять по улице Песочной? Там живет Амаранта Серова?
        - Хватил! Амаранта! В мореходном училище она. Учится на капитана дальнего плавания. Всем нос утерла. Про нее даже заметка была в журнале «Меридиан». Читал?
        - Нет… А Аня?
        - Какая Аня?
        - Не знаю. Которая дружила с Амарантой.
        - А ты чей? Что-то я тебя не помню.
        - Я в Пречистое иду. Проездом из Архангельской области. Монастырь восстанавливал, по подряду. Там у нас был один… просил передать привет…
        - Привет, это что же… Это можно…
        - А Аня? Была еще девочка… Летом жила по соседству, дачница, дружила с Амарантой. Он так и сказал — Аня и Амаранта. Две.
        - Аня? Это не Леонтьевых? Если Леонтьевых, то знаю… Заграницей она. На скрипке больно хорошо играет.
        Парень пожимает плечами огорченно.
        - Жалко… Он просил очень. Проводить меня вышел и все говорил: «Только не обмани». Не послушник даже, а так… Кирпичи таскал на колокольню. Молчал всегда. Никто и голоса его не слышал. И вдруг со мной заговорил, когда узнал, что я в эти края…
        Тетка тоже сочувственно пожимает плечами. Чего, мол, только не бывает на свете.
        - Куда же мне ее теперь? — растерянно спрашивает парень.
        - Кого?
        - Да вот…
        Парень ставит на стол круглое и закутанное в темное. Разматывает темную материю. Показывается клетка, в клетке — птица. Молчание. Тетка смотрит на птицу, оторопев.
        - Так ведь синяя она…
        - Ну да, в общем-то. Может, выпустить?
        - Ты что говоришь-то? Куда ее, такую? Люди обидят.
        - Себе оставить?
        - А как же? Ей одной нельзя.
        - Тоже верно. Себе возьму, значит. А там поглядим… На монастырь напишу — так, мол, и так. А то беспокоился он. Говорил, что давно птицу эту обещал… Так я пойду?
        - С Богом. Яблок возьми в дорогу, погрызешь.
        - Хорошо бы дойти до Пречистого раньше дождя…