Библиотека / Детская Литература / Дик Иосиф : " Огненный Ручей " - читать онлайн

Сохранить .

        Огненный ручей Иосиф Дик
        В 1947 году автор побывал на восстановлении Запорожского металлургического комбината. Гигантский завод, разрушенный до основания фашистами, еще только начинал восстанавливаться. В этой работе помогали все — и дети в том числе. Эта повесть о ребятах, работавших в Пионерстрое на восстановлении этого завода.
        Иосиф Дик
        Огненный ручей
        Глава I. Чрезвычайное сообщение
        Андрюша прибежал к Серёже часов в семь вечера. Козырёк кепки у него был свёрнут на ухо, клетчатая рубашка выбивалась из штанов, а воротник был застёгнут не на ту пуговицу. У Андрюши бегали глаза, он тяжело дышал. На лбу, покрытом спутавшимися чёрными волосами, и на носу блестели капельки пота.
        Когда он бежал, то очень волновался: дома ли Серёжка? В эту минуту его приятель был необходим как никогда. Они всё делили пополам: и радости и горести. И, пожалуй, Серёжа, как никто из друзей, мог для Андрюши найти то верное слово, после которого на сердце становится очень светло и радостно. Бывало, Андрюшу выгоняли с урока в коридор, — Серёжка просил учителя выгнать и его, потому что и он виноват в разговорах. Когда Андрюша, поссорившись дома с мамой, убегал от её веника, то первым делом он всегда мчался к Серёжке — прятаться в тёмный чулан. И Серёжка в ответ на мамин вопрос: «Где мой сын?» — умел очень хорошо строить невинные глазки.
        Открыв дверь, Серёжа растерялся. За Андрюшкой, вероятно, была погоня или дома с ним стряслось что-то необыкновенное.
        - Ты что? Бегут за тобой, да? — испуганно спросил Серёжа и поспешно захлопнул входную дверь.
        - Нет… не бегут… — задыхаясь, ответил Андрюша. — А ты что делаешь?
        - Мясорубку на кухне кручу. Мама попросила. А что?
        - Дело есть… Я…
        Не успел Андрюша и слова дальше сказать, как Серёжа, поглядев в коридор — не слышит ли кто, — потащил его за рукав в ванную комнату. Здесь он быстро запер дверь на крючок и отвернул кран. В ванну с шумом хлынула вода.
        - Ну, говори. Нас не услышат.
        - Подожди… Да что ты меня сюда затащил? — сказал Андрюша, утирая пот с лица. — Ух, бежал здорово! Еле вырвался. Я знаешь, зачем к тебе прибежал?
        - Зачем?
        - Прощаться, вот зачем!
        Лицо у Сережи вытянулось:
        - Ты что, заговариваешься? Утром по телефону ничего не говорил, червей собирались завтра для рыбалки копать, а сейчас — прощаться?
        - Прощаться, — мотнул головой Андрюша. — Вот честное пионерское! Папа утром ушёл на работу, а потом — бац! — обратно приходит. «Беги, говорит, в магазин, я завтра на завод вылетаю…»
        Серёжа быстро закрутил кран. В ванной комнате сразу стало тихо. Из крана продолжали падать только редкие звонкие капли.
        При слове «вылетаю» у него сладко заныло сердце. Он завидовал всем людям: и тем, которые уже летели над его головой на маленьких и больших самолётах, и тем, кто ещё только собирался лететь. Он думал о том, что когда станет взрослым, то единственным средством его передвижения будет самолёт. И на дачу из Москвы в Перловку он будет только летать. И в школу из дома — летать! И в булочную — летать! Андрюша знал об этой страсти своего приятеля и даже вместе с ним на листе ватманской бумаги проектировал моторчик с пропеллером, который мог устанавливаться на голове каждого человека и тянуть его вверх. Но потом друзья догадались, что такие моторы могут срывать голову, и поэтому прекратили научные работы в области воздухоплавания.
        - На самолёте?! — с тайной завистью произнёс Серёжка. — А куда?
        - На Украину, на завод «Жигачёвсталь». Его немцы разрушили, а мы восстанавливаем. Теперь там с какой-то домной неполадки, ну и папу главным начальником назначили.
        - Главным начальником?
        - А кем же ещё! Его и в Цека уже утвердили, как с сильной волей. Этот завод очень важный. Там стальные листы для автомобилей делаются. А я обрадовался и тоже попросился.
        - Молодец! — восхитился Серёжа. — Я бы тоже туда поехал!
        - Ха! Поехал один такой! — усмехнулся Андрюша. — Ты думаешь, он меня сразу взял? Я его два часа уговаривал! Он мне говорит, чтоб я ехал в Звенигород, к бабушке. А я Говорю: «Не поеду». Он говорит: «Там питание, отдохнёшь». А я: «А чем же на Украине не отдых? Не буду же я на заводе торчать!.. Я же отдыхать от учёбы еду!»
        - Конечно, отдыхать, — сказал Серёжа, — чего тебе на заводу делать!.. А река там какая?
        - Сам Днепр! Там костры можно жечь, на лодке за рыбой ездить…
        - Ты подумай! — пришёл в восторг Серёжа. — Совсем красота? А на Украине фруктов, знаешь: ешь — не хочу!
        - Да, он, значит, меня не берёт, — продолжал Андрюша. — А потом я взял да и заревел.
        - Подействовало? — подмигнул Серёжа.
        - Самый верный способ! — засмеялся Андрюша. — Он у меня добрый. «Ну ладно, говорит, собирайся». Тут и пошёл ералаш! Мама-то наша в санатории, вызывать мы её не хотим, а где чего лежит, не знаем. Все шкафы перерыли. Только недавно чемоданы упаковали…
        Серёжа не мигая смотрел на товарища. Щёки у него покраснели, словно не Андрюша, а он только что ворочал чемоданы, затягивая их ремнями.
        - Слушай, — взмолился он, — а ты меня не можешь взять с собой. Я у тебя там хоть адъютантом буду, хоть помощником — в общем, только возьми. Вдвоём же будет интереснее!
        - Можно взять! — вдруг вырвалось у Андрюши. — Ты знаешь, как мы там заживём! Утром будем вставать — делать физзарядку. Потом будем дневники писать…
        - Ты про меня, а я про тебя… — вставил Серёжка. — Это будет очень здорово, когда мы осенью будем на уроке их читать…
        - Да, а потом мы поедем в Запорожскую Сечь, разные шлемы собирать и мечи. Может быть, какой-нибудь курган разроем с казацкими саблями… Отец говорил что Сечь будет совсем рядом.
        - Ага, и мы будем на рапирах драться! — воскликнул Серёжка. — Ну, я уже собираюсь!
        - Э-э, подожди! — вдруг сказал Андрюша. — Я ещё должен с отцом поговорить. Но тут надо — знаешь как? — Дипломатически действовать. Вот, положим, он придёт сегодня с работы, а я ему и скажи: «Пап, а мне там очень скучно будет на заводе одному, давай Серёжку за компанию возьмём, а?» Ну, отец подумает, подумает: действительно, там ребят нет, и возьмёт тебя. Договорились? А ты тут своих родителей уламывай!
        Серёжа взволнованно прошёлся по комнате:
        - И что у меня за родители — никуда их не посылают с работы! Вот и живи, мясорубку крути…
        И вдруг, вспомнив про мамино задание, Серёжа зло ударил ногой в дверь:.
        - Пойдём, Андрюшка, на кухню!
        Мясорубку крутили по очереди. На кухне кроме ребят, никого не было. На газовой плите колыхался один голубой венчик. Тихо журчала вода в водопроводных трубах.
        Серёжа кидал кусочки мяса в чавкающее горлышко машинки и молчал. Потом горестно вздохнул:
        - Э-эх, Андрюшка! Никто мне не разрешит туда поехать… А письма-то будешь писать?
        - Буду. Обязательно.
        Андрюше тоже было жалко расставаться. Так, если бы он не улетал завтра, глядишь — ещё бы погуляли вместе. В Политехнический музей сходили, сделали бы из папиросной бумаги воздушный шар. А теперь… теперь придётся встретиться только в сентябре.
        Андрюша вышел на улицу со свёртком в руках. В газетку были завёрнуты старенький рюкзак и лётные очки с выбитыми стёклами — Серёжин подарок.
        Стоял тёплый июньский вечер. Из цветочного ларька пахло сиренью. На улице было людно. В одном из распахнутых окон играла радиола. Лилась лёгкая, радостная музыка.
        Андрюша шёл по тротуару и думал о том, что вот завтра в Москве будет точно такой же вечер, а его уже здесь не будет. От этой мысли ему почему-то было и грустно и в то же время весело.
        По дороге он зашёл к Галке Ершовой и будто мимоходом сказал, что летит на строительство и к нему туда приедет Серёжка.
        - А куда — в Сибирь? — спросила Галка.
        - Не, на Украину…
        - Ну, на Украину неинтересно! — махнула рукой Галка. — Вот Сибирь — это да!
        - Дура! — рассердился Андрюша. — Я проститься пришёл, а ты — «неинтересно»! Не всё ли равно, где строить?!
        - Конечно, не всё равно. Там медведи, а у тебя что?!
        - У меня — степь и… — Тут Андрюша задумался: какие же звери водятся на Украине? Но, вспомнив, что будто бы в заповеднике Аскания-Нова водятся лоси, добавил: — Антилопы и страусы.
        - А крокодилов нет? — усмехнулась Галка. — В общем, не завирай. Вот уж если я куда поеду, то только в Сибирь или на Дальний Восток!
        - А кому ты там нужна? — желая отомстить Галке за холодный приём, сказал Андрюша.
        - И очень нужна! — сказала Галка. — И, пожалуйста, не хвастай, что едешь…
        Андрюша сразу всё понял. Галка ему просто завидует, но она гордая и не хочет этого показать.
        Андрюша после визита к Галке собирался зайти ещё к двум-трём приятелям, но, выйдя на улицу, решил: не зайдёт. Он знал, что им всем тоже очень бы хотелось поехать куда-нибудь в путешествие, но у одного отец — инвалид войны, у другого мама больная, а третий должен ухаживать за сестрёнкой, пока все взрослые на работе. И, короче, все были прикованы к своим домам. И лучше их не тревожить.
        Андрюша мысленно прощался со своей улицей. Как ему всё знакомо здесь! Вот кино «Новости дня», куда он мог ходить хоть по четыре раза в день, потому что Серёжина мама работала в нём кассиршей. Вот книжный магазин, где возле прилавка можно часами рассматривать разные книжки. А вот и школа. Какая она тёмная и тихая! Все разъехались…
        «А всё-таки как бывает здорово, — ликовал про себя Андрюша, — думал, что к бабушке поеду, а вышло — на Украину! Туда бы каждый обрадовался поехать: арбузов вдоволь, рядышком Днепр. Чем не жизнь?.. А где-нибудь на берегу можно будет построить шалаш. Наваришь каши гречневой — и наблюдай за природой, как она развивается. А ночью придётся костры жечь, чтобы звери не подходили… Эх, жалко, фотоаппарата нет, а то бы уже пофотографировал вдоволь! И в школьную фотовитрину эти бы карточки поместили… Ура! Завтра улетаю! Вот повезло мне!..»
        Андрюша, как и всякий мальчишка, был очень любопытным человеком. Он любил читать книжки про войну и про шпионов, про открытие неизведанных земель, и когда он читал эти книжки, то первым героем среди героев видел себя. Особенно он любил читать про великих изобретателей и учёных. Ему самому очень хотелось сидеть ночами напролёт над ретортами с кипящими химическими веществами, мучиться над изобретением паровой машины и среди своих врагов, восходя на костёр, восклицать, например, как Галилей: «А всё-таки она вертится!» И он очень сожалел, что вокруг него всё уже изобретено. Радио — есть, телевидение — есть, реактивные самолёты — есть, автомобили — есть. И куда ещё можно приложить свои силы?! Андрюша пытался сделать электрическую мухобойку: муха садится на медный провод, обмазанный мёдом, и её парализует током, но, кроме того, что током два раза тряхнуло его самого, он ничего не достиг.
        Кто знает… может быть, теперь, после перелёта на новое место, Андрюша и найдёт не исследованный наукой какой-нибудь вопрос, и его имя загремит на весь мир.
        И только почти у самого дома он забеспокоился: а вдруг отец раздумал брать его с собой? Что делать? Нет-нет, он не раздумал. Обещал — сделает. А вдруг он на поезде захочет ехать?..
        Впрочем, из-за последнего вопроса волноваться совсем нечего. Андрюша видел сам: дома на отцовском письменном столе лежали два картонных билетика, похожие на железнодорожные. На них было написано: «Аэрофлот».
        Глава II. В облаках
        Хороша утренняя Москва! Высокие узорчатые фонари с белыми колпаками ровным рядом тянутся вдоль тротуаров. Вот у подъезда серого дома, положив на лапы голову, сладко спит каменный лев. По песчаным дорожкам зелёных скверов прыгают стайки воробьев. Кругом на клумбах цветы: красные, синие, белые… А висящий над Москвой-рекой серебряный Крымский мост такой просторный и красивый, что, когда въезжаешь на него, так и кажется — ты уже в будущем.
        Андрюша, в белой рубашке и красном галстуке, сидел рядом с шофёром и жалел, что никто из его друзей не видит, как он едет в машине. Семён Петрович, Андрюшин отец, сидел сзади. В ногах у него стояли три чемодана.
        Автомобиль нёсся по Садовому кольцу, разделённому надвое белой пунктирной линией. В переулках на месте бывших трамвайных путей тяжёлые катки подминали под себя ещё дымящийся, привезённый с завода асфальт.
        Солнце ещё не всходило, но было уже светло.
        Пустынный проспект лежал в сиреневой дымке. Заспанные дворники в белых фартуках широкими взмахами метлы подметали тротуары. Посередине улицы, распустив водяные, прозрачные крылья, медленно плыла поливальная машина. За нею издалека тянулась чёрная, глянцевитая полоса. То тут, то там, одиноко прижимаясь к домам, голубели тележки из-под газированной воды.
        Сколько раз проходил Андрюша по этим улицам и не замечал их красоты, а теперь, покидая Москву, он вдруг впервые как-то особенно почувствовал, до чего он любит свой город…
        На Крымской площади машину остановил милиционер.
        - Почему на жёлтый сигнал едете? — спросил он, хотя улица была пустынна.
        - Простите, не рассчитали, — сказал шофёр. — На аэродром торопимся.
        - На аэродром? — Милиционер строго посмотрел на шофёра и, захлопывая дверцу, откозырнул: — Тогда поезжайте!
        - Спасибо! — ответил Андрюша. А когда тронулись, подмигнул шофёру: — Чуть не попались!
        Отец щёлкнул Андрюшу в затылок:
        - Рад, что едешь?
        - Очень! — улыбнулся Андрюша. — Пап, а мы не могли бы взять с собой Серёжку?
        - Ну и что бы я с вами там делал?
        - Ничего! Жили бы все вместе, и всё. Мне бы веселее было!
        - Хорошенькая причина! Ты скажи спасибо, что я тебя одного беру, а ты ещё и Серёжку тянешь! По знакомству хочешь его пристроить?
        - Он меня очень просил…
        - Пусть не горюет… На его век ещё хватит и строительств и путешествий.
        - Но ведь с детства лучше начинать.
        - Это верно… Но не обязательно… Можно и в своём дворе дело найти.
        Дорога за городом была широкой и гладкой. Под автомобилем звенели шины. Стрелка на спидометре колебалась между цифрами «60» и «70». В открытое окошечко врывался упругий ветерок, приятно пахнущий свежей травой. На поворотах и перекрёстках шоссе стояли столбики с условными знаками. Вздёрнутые полосатые шлагбаумы целились, как зенитки, в бледно-голубое небо. Шофёр, завидя их, притормаживал.
        В аэропорте, в высоком светлом зале с мраморными стенами, Семён Петрович, усадив Андрюшу на скамейку, понёс с носильщиком чемоданы на взвешивание.
        Оставшись один, Андрюша огляделся. Аэропорт походил на самый обыкновенный вокзал. Тут сновали носильщики с медными бляхами на груди. При выходе на лётное поле висела надпись: «Выход на посадку». А у кассы можно было прочитать расписание самолётов и поглядеть на карту авиационных линий: Москва — Владивосток, Москва — Прага, Москва — Берлин… Только пассажиры здесь были немножко задумчивее и тише, чем на железной дороге.
        Пока Андрюша ожидал отца, мимо него несколько раз пробегали какие-то люди с киноаппаратами.
        - Давайте микрофоны! — командовал невысокий человек в зелёном костюме. — Пускай наша машина прямо заезжает на поле!
        Андрюша не усидел и побежал за человеком в зелёном костюме. К аэровокзалу, урча моторами, подкатил самолёт-гигант, на котором латинскими буквами было написано «Эйр Франс». «Кто-нибудь из Франции», — подумал Андрюша и не ошибся. В Советский Союз прилетела французская рабочая делегация. Её встречало много людей. Как только из самолёта показался первый человек в чёрном берете и на костылях, все встречающие зааплодировали. Когда французы сошли на землю, к человеку на костылях поднесли микрофон, и он начал говорить. После каждой фразы он опускал голову вниз, словно разглядывая костыли, и ждал, когда переводчик закончит перевод. Француз говорил:
        - Дорогие русские братья! Над нашими головами только что пронёсся ураган войны. Я хотел бы бросить костыли и радостно шагать по зелёной земле, но фашисты мне сломали позвоночник. Потом мы — и русские, и французы, и англичане — сломали хребет фашизму, но наши раны ещё болят. Так соединим же свои усилия для построения новой, счастливой жизни!
        Русские рабочие поднесли французам цветы.
        Андрюша побежал в вокзал.
        Вернулся отец, держа в руках какие-то квитанции.
        «Внимание! Производится посадка на самолёт Москва — Жигачёв — Симферополь! — загремел по залу голос диктора. — Вылет в шесть утра!»
        - Это наш, — сказал Семён Петрович, — идём.
        «Сейчас полетим! — восторженно подумал Андрюша. — Хорошо бы повыше подняться, километров на пять!»
        Двухмоторный самолёт со стеклянным лбом, раскинув строгие крылья, стоял почти у самого здания. Сначала он был похож на гигантскую стрекозу, потом показалось, что это не просто самолёт, а межпланетный корабль. К нему на тележке подвезли вещи и начали их грузить. Какой-то человек в синей фуражке, заглядывая в листок, выкликал фамилии пассажиров.
        Андрюша подошёл к хвосту самолёта, дотронулся пальцами до холодного, покрытого росой металла. На нём остался еле заметный след, как на запотевшем стекле. Тогда Андрюша вывел на хвосте: «С-е-р-ё-ж-а».
        - Мальчик, не трогай, пожалуйста! — вдруг услыхал он чей-то голос и обернулся.
        Перед ним стояла тонконогая девочка в белых носочках и в коротеньком коричневом платье с пояском. У неё были гладкие чёрные волосы, заплетённые в одну косичку. Карие глаза смотрели на Андрюшу не то насмешливо, не то серьёзно.
        Эта девочка была чем-то похожа на Галку Ершову. Вероятно, своим независимым видом. И так как Галка вчера намного обидела Андрюшу, то сейчас он смотрел на незнакомку надменно и строго. Может быть, эта тоже колючая, и надо тут держать ухо востро. А вообще девчонка даже была красивая. Щёки у неё были нежно-розового цвета, над правым ухом голубой бантик с распустившейся ленточкой.
        - А ты мне что за указ? — хмуро ответил Андрюша. — Тебе-то какое дело?
        - Вот и дело! Не трогай, пожалуйста, — настойчиво повторила девочка, теребя кончик своего пионерского галстука. — Отвинтишь ещё чего-нибудь, а нам разбиваться?
        - Разбиваться будем — не разобьёмся. На парашютах спрыгнем, — ответил Андрюша, а сам посмотрел на хвост самолёта: уж действительно не отвинтил ли чего-нибудь?
        - Нам не будут давать парашюты. Мой папа уже узнавал, — сказала девочка. — Вот как! А ты, мальчик, тоже летишь или провожаешь?
        - Лечу! — гордо ответил Андрюша. — И ничего туг страшного нет, что без парашюта. На самолёте это всё равно что на поезде, только быстрее.
        - Говорят, что болтать будет и в воздушную яму мы можем свалиться. Это неприятно, или ты не знаешь? — спросила девочка, почему-то улыбнувшись. — А я ещё ни разу не летала.
        - Болтанка? Это ерунда. А воздушных ям никаких нет. Кто же их там наделает? Я летал уже. Проверил. И в пургу попадал, и в грозу… — Андрюша увидел, как у девочки расширились глаза, и добавил: — Нас однажды так швыряло, что ой-ой-ой!.. Вверх тормашками все были. Лётчик уже по радио просил: спасите наши души.
        - Души — уши… — вдруг задумчиво сказала девочка и прищурилась, словно что-то прикидывала в уме.
        - Какие уши? — не понял Андрюша, но расспросить не успел: девочку кто-то окликнул, и она убежала к пассажирам.
        Поглядев ей вслед, Андрюша задумался; кто она такая? Откуда едет? Куда летит? Вот хорошо бы — они попали в один город и подружились! Может быть, эта девочка лучше, чем Галка. Андрюша много раз фотографировал Галку, дарил ей марки с красивыми цейлонскими пейзажами, два раза ходил с ней в кино на детский утренник и там угощал её клюквенной водой, но Галка даже не позвала его на день рождения, хотя Серёжку пригласила. А почему? Непонятно. Может быть, потому, что их во дворе дразнили: «Тили-тили-тесто — жених и невеста»?
        К самолёту подошёл высокий, бравого вида человек в плоской, будто капитанской, фуражке с лакированным козырьком. Он снял с хвоста самолёта колодки, погрозил миролюбиво Андрюше пальцем — дескать, не крутись тут — и полез в машину.
        Началась посадка.
        Самолёт был транспортный, без мягких кресел. Пассажиры рассаживались на алюминиевых с выемками скамейках. Они тянулись по обеим сторонам борта. В конце кабины лежали чемоданы и какие-то тюки с голубыми этикетками.
        Андрюша уселся с отцом у пожелтевшего глухого окошечка. Девочка в коричневом платье сидела напротив и, видимо, тоже с отцом. Глаза у неё стали серьёзными и даже насторожёнными. Она держала отца за руку, а он, усатый, широкоплечий, в вышитой косоворотке и с широким шрамом на лице, сипловатым голосом говорил:
        - Ну, не бойся! Чего трусишь? Смотри, как этот парень сидит.
        - А он говорил, что он уже летал, а я ещё не летала!
        - Ты уже с ним познакомилась?
        - Мы просто разговорились… — Девочка изредка бросала на Андрюшу взгляды, но он делал вид, что не замечает их.
        - А как его зовут?
        - Не знаю.
        - Что же ты его не спросила? Обычно везде свой носик суёшь, а тут сплоховала…
        Отец девочки улыбнулся. Андрюша чувствовал, что он разговаривал с ней специально, чтобы ей не было боязно перед полётом. Ему было приятно, что на него указывают как на храброго, и он, беспечно поглядывая кругом, даже тихонько засвистел: «Потому, потому что мы пилоты…»
        С самого утра Семён Петрович был задумчив, мало разговаривал. Андрюша чувствовал, что он думает о своей новой работе. Сегодня ночью он говорил с министром по телефону. Министр, видно, что-то объяснял, потому что папа всё время отвечал: «Понятно», «Задача ясная» или «Сделаем», а потом, после звонка, ещё долго не ложился спать, всё ходил по комнате.
        Семён Петрович сидел в самолёте в своём полувоенном костюме, положив ногу на ногу, и смотрел перед собой. Его светло-каштановые курчавые волосы были откинуты назад, тонкие губы плотно сжаты.
        Услыхав свист, Семён Петрович повернул голову и строго сказал:
        - А ну-ка прекрати!
        Андрюша не обиделся на отца. Кто, как не отец, выучил его свистеть! Он даже показывал, как свистеть в один палец, и в два, и по-кондукторски, и с переливами. Однажды дома поднялся такой свист — Андрюша учился, а отец показывал, — что в квартиру прибежал домоуправ. Мама сердилась: «Чему ребёнка учишь?» — а отец смеялся.
        И вообще он был весёлый, разные случаи из жизни любил рассказывать, а если сегодня такой, то…
        Взревели моторы, сначала один, потом другой, и сразу заложило уши. Самолёт задрожал как в лихорадке.
        Пассажиры начали зябко поёживаться, хотя машина ещё стояла на месте. Девочка закрыла глаза и глубоко вздохнула.
        - Ну, попутного ветра… — натянуто улыбнулся соседям отец девочки и дёрнул себя за усы.
        - Сейчас полетим, — ободряюще сказал Семён Петрович, обнимая Андрюшу. — Через четыре часа будем там. Ты скажи, если холодно станет.
        У Андрюши часто-часто и гулко застучало сердце, и ноги почему-то стали слабыми. «Трясучка какая-то! — подумал он. — А на поезде бы, наверное, лучше было…»
        Самолёт незаметно тронулся и побежал, побежал… Вот уже нельзя различить стоящие в ряду на зелёном аэродроме маленькие самолёты. Вот — чирк! чирк! — колёса два раза коснулись земли, и тряски уже нет.
        Пассажиры как-то прижались друг к другу и стали вроде бы родственниками.
        В кабине было уже уютнее, а выступающие алюминиевые рёбра не казались такими грубыми и некрасивыми. Наоборот, было приятно глядеть на них — на толстые и крепкие.
        «Ну, теперь уж папа не высадит меня! — радостно подумал Андрюша. — Как прилечу — сразу на Днепр! А какая красота в воздухе!»
        Андрюше теперь только не хватало штурвала, шлема, наушников и… фотографа, который смог бы сделать Андрюшин портрет в этом виде. Он себе представлял, как зашумел бы их класс, если бы он принёс такой снимок в школу. Ребята сразу бы назначили пионерский сбор, на котором стоял бы один вопрос: «Отчёт Андрея Марецкого о полёте в воздухе». И Андрюша бы отчитывался со всей научной основательностью и выводами. Дескать, на большой высоте очень свежий и чистый воздух и, следовательно, нужно сделать летающие санатории, как бывают плавучие дома отдыха. В этих санаториях можно создать открытые кабины, чтобы купаться в облаках. Андрюша только не мог определить, как лучше купаться в этих облаках: в костюме или в трусиках?..
        Земля на земле была какой-то неприбранной, а сверху она казалась аккуратной, похожей на географическую карту. Её разрезали тоненькие змейки железных дорог и шоссе, по которым, как муравьи, ползли автомобили и лошади с телегами. Ровные квадраты полей были покрыты яркой зеленью. Узенькие реки и серебряные блюдечки озёр показывали своё дно. У берегов они были жёлтыми — значит, здесь мелко; к середине — чёрными: глубоко. А леса были похожи на разостланные медвежьи шкуры.
        Самолёт, казалось, висел в воздухе, и земля не спеша поворачивалась под ним. Внизу медленно проплывали и леса, и деревни, и городишки. Иногда на окраинах деревень виднелись пёстрые пятнышки — стада, как сказал отец.
        Полёт был спокойным. Из пассажиров кто читал газету, кто сидел просто так, нахохлившись.
        Знакомая девочка, видно, тоже привыкла к полёту. Она уже не была такой бледной, улыбалась и разговаривала со своим отцом. Потом встала и начала ходить по самолёту, рассматривая его рёбра.
        «Наверное, тоже в пятый класс перешла», — подумал Андрюша про девочку.
        Вдруг она остановилась перед Андрюшей:
        - Мальчик, а ты что в окно не смотришь?
        - Уже всё разглядел.
        - А хочешь, вдвоём будем смотреть?
        «Вот чудная! Незнакомая совсем, а говорит, как знакомая», — подумал Андрюша и сказал:
        - Давай.
        Семён Петрович чуть пододвинулся на сиденье, и ребята уткнулись лбами в окошечко.
        - А вон фабрика работает, видишь? — сказала девочка. — Дым-то из трубы, как из паровоза.
        - А вон трактор едет и сеялку какую-то за собой тянет, — ткнул пальцем в окошечко Андрюша.
        - Вижу, вижу! — радостно говорила девочка. — И все такие маленькие, игрушечные, а мы — как Гулливеры, да? — И вдруг она продекламировала:
        Сан-Франциско далеко,
        Если ехать низко.
        Если ехать высоко,
        Сан-Франциско близко…
        - Это чьи стихи? — спросил Андрюша.
        - Пушкина, — лукаво улыбнулась девочка.
        - Думаешь, поймала? Пушкин про самолёты не сочинял…
        - А вот интересно: вдруг пришёл бы к нам Пушкин и оглянулся — кругом автомобили, самолёты, радиоприёмники, электричество! А при нём всего этого не было. Вот, наверное, удивился бы!
        - Конечно, — сказал Андрюша. — Они тогда только на лошадях ездили и при свечах жили.
        - И даже у самого царя автомобиля не было?
        - Не было!
        - А паровозы тогда были?
        - Не знаю… Пап, — спросил Андрюша, — а при Пушкине паровозы были?
        - Были, — улыбнулся папа. — Один паровоз на всю Россию!..
        - А теперь, говорят, — сказала девочка, — мы скоро на Луну полетим.
        - Я тоже слыхал об этом. И даже на Марс…
        На подлёте к Жигачёву самолёт залез в облака, и его начало бросать.
        В кабине потемнело.
        Лица у всех посерели, стали какими-то выжидающими. Один побледневший пассажир, в шляпе и галстуке, быстро свернул кулёк из газеты и поднёс его ко рту. Так он и летел, заглядывая в кулёк и делая вид, что читает газету. А на самом деле его, наверное, поташнивало.
        Облака были густые и белые, как молоко. Пропеллер врезался в них — мимо окон проносились белёсые струи, — и самолёт взлетал вверх. Потом проваливался.
        И земли не было видно и неба. Летели как будто на авось.
        Вскоре на окнах заблестели капельки дождя. Капельки падали на стекло, но, вместо того чтобы срываться с него, они почему-то ползли вверх.
        Андрюша никак не мог определить своё состояние. Его не тошнило, нет. Когда самолёт взлетал вверх — на плечи наваливалась какая-то тяжесть и в ушах звенело; падал вниз — тело становилось лёгким-лёгким, словно его совсем не было, и что-то внутри сладко ёкало.
        - Мозжит в голове, — наконец нашёл он нужное слово. — А у тебя тоже или нет?
        Девочка рассмеялась:
        - У тебя мозжит, а я Майка Можжухина. А ты кто?
        - Андрей.
        - Андрей — не гоняй голубей, да?
        - А что ты всё время стихами говоришь? — спросил Андрюша. — Тогда сказала про уши, а сейчас про голубей.
        - А я стихи умею писать…
        - Честное слово?! — не поверил Андрей.
        - Честное…
        - А ну-ка, прочитай какое-нибудь своё.
        - А про что — про природу или про жизнь?
        - Давай про жизнь.
        И Майка вдруг прочла:
        Петя с Колей начал драться,
        Чтобы ногти тот не грыз.
        Ну, а нам куда деваться?
        Мы подняли женский визг!
        - Смешные стихи, — сказал Андрюша, — хоть в «Пионерскую правду» посылай. А теперь давай про природу.
        - Пожалуйста. — Майка задумчиво подняла глаза вверх, пошептала неслышно и прочла:
        Хорошо нам, пионерам,
        По тропинке в лес шагать!
        Мы хотим все дружно, вместе,
        Где тут уголь, отгадать!.
        Семён Петрович, до сих пор только прислушивавшийся к ребячьему разговору, вдруг взглянул на девочку:
        - Твоя фамилия Можжухина?
        - Да.
        - Твой отец доменщик?
        - Доменщик. А вы откуда знаете?
        Семён Петрович улыбнулся:
        - Мы с твоим папой на один завод едем. — И он, протянув руку, шагнул к Майкиному отцу, который сидел напротив.
        Взрослые тут же разговорились. Работая в разных городах, но на заводах одного министерства, они, оказывается, знали друг друга по фамилиям. В их беседе замелькали слова «домна», «козёл», «каупер». Они нашли много общих знакомых и то и дело восклицали: «Слушайте, а как Гордей Васильич?» — «Он в Кузнецке!» — «А где Вакуленко?» — «Это какой Вакуленко?» — «Ну, помните — он сначала в Магнитогорске начальником цеха был, а потом в Москве…» — «А-а, припоминаю! Фёдор Фомич, кажется? Такой краснолицый? Так он, кажется, на фронте без вести пропал». — «Эх, жалко! Чудесный человек!»
        Из пилотского отделения вышел лётчик.
        - Город Жигачёв. Сейчас посадка, — сказал он.
        И самолёт начал заваливаться на правое крыло.
        Пол в фюзеляже поехал в сторону, горизонт в окне перекосился, и на секунду всем стало страшно.
        «Что он делает?! — с ужасом подумал Андрюша про лётчика. — Ведь надо тормозить! Так погибнем!»
        Он весь напрягся, упёрся ногами в пол, будто хотел задержать падение самолёта, но страшная сила неотвратимо несла его к земле…
        Глава III. Рыжий Афоня
        Завод «Жигачёвсталь», заложенный в 1930 году на берегу Днепра, за две пятилетки вырос в гигантский металлургический комбинат. На растрескавшейся, морщинистой земле, на которой суховей гонял перекати-поле и шевелил метёлками горькой полыни, возник красавец завод и задышал в небо жёлто-бурыми клубами дыма трёх доменных и десяти мартеновских печей. Будто огромные парниковые теплицы со стеклянными крышами, полные воздуха и солнечного света, растянулись в степи длинные цехи. Если бы раскатать на земле рулоны тонкого стального листа, которые они вырабатывали за день, то длина этой дорожки перевалила бы за добрый десяток километров. Лист шёл на строительство автомобилей, пароходов и самолётов.
        Вокруг «Жигачёвстали» зазеленели сады и парки, запестрели цветники. Территорию завода и рабочие посёлки разрезали асфальтовые дороги.
        А в шести километрах от завода по Днепру раскинулся колодой город.
        В нём было всё: и клубы, похожие на дворцы, и библиотеки с широкими окнами и мягкими диванами, и богатые магазины, и великолепный стадион, обнесённый чугунной узорчатой оградой с каменными трибунами. Когда на стадионе в выходные дни шёл футбольный матч, то о забитом голе сразу же узнавал весь город — такой стоял крик болельщиков.
        Но вот 18 августа 1941 года первый фашистский снаряд попадает в городской Дом пионеров, где идёт в это время экстренное заседание комсомольского актива, а вслед за ним артиллерийский и миномётный ураган обрушивается на «Жигачёвсталь». В домнах ещё кипел чугун, в мартеновском цехе разливочный ковш наполнял формы огненной сталью.
        Сорок пядь дней советские войска обороняли «Жигачёвсталь», и все эти сорок пять дней и сорок пять ночей металлурги поднимали завод на колёса.
        Беспрерывно, под обстрелом, разбирались и грузились контрольно-измерительная аппаратура, тяжёлое прокатное оборудование, многотонные валы и моторы. В день уходило на Урал по пятьсот вагонов. Люди работали с таким самозабвением и ожесточением, что, казалось, будь приказ погрузить на платформы и домны и коробки цехов, они и это сделают.
        В ночь на 4 октября на «Жигачёвсталь» вступил враг. Два года хозяйничали фашисты. Они собирались снова пустить завод и привезли из Германии своих инженеров. Но у них не заработал ни один цех — они не нашли ни рабочих, ни оборудования.
        Четырнадцатого октября 1943 года войсками советской пехоты во взаимодействии с танками и артиллерийскими соединениями «Жигачёвсталь» была освобождена. В числе трофеев были захвачены бронепоезд, четырнадцать тягачей, три дальнобойных орудия и директор завода — интендантский генерал Фридрих фон Зуппенпифке…
        Дождь ударил сразу. Не успели пассажиры вбежать в одноэтажный домик аэропорта, как он уже зачернил сухую, бестравную землю аэродрома и пошёл, пошёл, перекошенный ветром. Синие, набухшие тучи плотно обложили небо, и в них не было ни одного просвета. Порывистый ветер подкинул белую курицу, гулявшую возле домика, и бросил на землю. Испуганно кудахтая и прихрамывая, она опрометью кинулась под соломенный навес.
        Андрюша стоял у окна и смотрел на ровное, блестящее от дождя шоссе, уходящее за аэродром. Оно было пустынным. Прошло уже полчаса, как Семён Петрович звонил в гараж и просил выслать машину — до «Жигачёвстали» было пятнадцать километров, — а машина всё не приходила.
        Да, не таким, совсем не таким представлялся Андрюше прилёт. Ему почему-то казалось, что самолёт должна встречать толпа ликующих людей. Как-никак, а пассажиры совершили подвиг. Их обязательно нужно снимать для кино, поздравлять и удивляться их смелости: «Смотрите, все живы! И мальчик даже прилетел. Вот молодец!»
        Впрочем, Андрюша примирился с тем, что самолёт никто не встречал, но зачем идёт этот дождь? И всего лишь четыре часа назад в Москве светило солнце и было очень празднично, а тут… слякоть какая-то, и совсем не видно Украины.
        Андрюша вздохнул и отвернулся от окна.
        Настроение у него было очень плохое. Знал бы, как тут придётся, поехал бы к бабушке в Звенигород. Главное — полёт окончился, а что дальше будет — неинтересно. Эка невидаль — завод! Пыль, дым, грохот… И ни одной знакомой души. Впрочем, побыть здесь можно, но недолго, а потом написать: «Мама! Приезжай за мной и увози!» И она обязательно приедет. Пусть только путёвка в санаторий кончится…
        Андрюша мысленно представил себе обратный полёт и улыбнулся. Это приятное занятие — летать туда и обратно. Как очень важный человек…
        В зале ожидания, где сидели прилетевшие пассажиры, на выбеленных бревенчатых стенах висели плакаты с картинками — как надо стричь овец и как доить коров. В буфете под стеклом лежали бутерброды с колбасой, папиросы, спички и стоял стакан фиолетового киселя.
        Майка сидела на чемоданах и, водя пальцем по странице, читала книжку.
        Семён Петрович с Иваном Васильевичем, Майкиным отцом, сидели за круглым столиком и курили.
        - А один раз, знаете ли, я даже бесплатно летел… — услышал Андрюша около себя вкрадчивый голос.
        Рядом с полной женщиной в пенсне, у окна, сидел тот самый человек в шляпе и галстуке, который в полёте свернул себе газетный кулёк. Он говорил:
        - В такое положение в Одессе попал, что думал — уж не выкручусь. Отдыхаю я в санатории, и вдруг от жены телеграмма: «Срочно вылетаю с экспедицией на Дальний Восток». Она у меня специалист по рыбам. Что мне делать? Чтобы её застать и попрощаться, мне тоже надо на самолёте в Москву лететь, а денег у меня, признаться, уже маловато. На билет не хватает. Вот я и пошёл к начальнику аэропорта: нельзя ли как-нибудь подкинуть? А он радушный такой, приветливый. «Пожалуйста, говорит, поможем». А как узнал, что я хочу лететь бесплатно, уставился на меня и не мигает. «Вы что, говорит, гражданин? Самолёт-то вам баржа, что ли?» Короче говоря, выхожу я от него и думаю: что делать? Потом решил прямо к лётчикам пойти. И что же? Взяли сразу! Такие хорошие попались. «Садитесь, говорят, подкинем». Ну, только мы поднялись метров на сто, как пошло нас…
        - Андрюшка, ты что это загрустил? — вдруг позвал отец. — Иди-ка к нам сюда!
        Андрюша подошёл к столу, за которым сидели взрослые.
        - Ну как летел? Понравилось? — спросил у него Иван Васильевич.
        - Понравилось. Только мало… Я люблю разные приключения.
        - Ничего, — сказал Иван Васильевич, — на первый раз достаточно. Меня наизнанку чуть не вывернуло, когда мы садились… А ты когда-нибудь бывал на металлургическом заводе?
        - Нет, ему ещё не приходилось, — улыбнулся Семён Петрович. — Впервые приехал. И то я его не хотел брать. А потом решил — пускай к самостоятельной жизни привыкает.
        - Под маменькиным крылом всё время был?
        - Да.
        - А поживёт один — поймёт, почём стоит фунт лиха… Это хорошо. Мальчишка должен быть закалённым с детства. Мало ли что в жизни будет…
        - Вот я тоже так думаю. А то он у меня ещё консервную банку не может открыть.
        - Ну?! — удивился Майкин отец. — А Майка у меня — раз-раз, и готово! Что ж ты, молодой человек, ручки бережёшь?
        Андрюша покраснел. А чем он виноват, если у него консервный нож выпадает из рук и сил не хватает жесть пробить?
        - А ты доменное производство видел?
        - Нет, — ответил Андрюша.
        - А моя Майка всю эту металлургию вдоль и поперёк знает! — не без гордости отметил Иван Васильевич. — Мы уж с ней где только не бывали: и в Магнитогорске, и в Кузнецке, и в Туле… Она Андрюше всю эту механику в два счёта объяснит… Правда, Майка?
        - Чего? — оторвалась Майка от книги.
        - Рассказать Андрюше про завод сможешь?
        - Сейчас?
        - Ну хоть сейчас. А то он нос повесил…
        - Что, Андрюшенька, не весел, что ты голову повесил? — улыбнулась Майка. — Садись рядом — книжку по читаем.
        - Не хочу, — хмуро ответил Андрюша.
        - А что хочешь? К маме?
        Эта Майка задела самое больное место. И взрослые только что говорили о том, что он «свои ручки бережёт», и Майка считает, что он маменькин сынок. И нужно же — с подковыркой сказала: «К маме хочешь?» Да, я хочу к маме, в Москву, к своим друзьям. А что ж тут особенного! Совсем законное желание. И это не обязательно, чтобы дети присутствовали на строительствах заводов. Дети должны отдыхать и веселиться, а строить должны взрослые…
        За окном, урча и громыхая бортами, подъезжала грузовая машина. На ней мелом было написано: «Жигачёвсталь».
        - Наша! Наша! — радостно закричала Майка и побежала к дверям.
        Встречать Семёна Петровича и Ивана Васильевича приехал парторг завода — высокий мужчина с загорелым лицом и седыми волосами. Протянув Семёну Петровичу руку, он, улыбаясь, сказал, что его зовут Матвей Никитич Рубцов и что он очень рад приезду Семёна Петровича. И хотя взрослые нигде до этого не встречались, они как-то сразу разговорились, словно были старыми друзьями. Потом Матвей Никитич весело щёлкнул Андрюшу по макушке — «Сынишка, да?» — и подхватил чемоданы.
        Пока взрослые расправляли в кузове брезент, чтобы им накрыться в дороге, Андрюша сквозь щёлку в капоте разглядывал мотор автомобиля. Потом подошёл к шофёру, небритому парню в безрукавке:
        - Дядь, можно я с вами поеду?
        - Залазь… — добродушно сказал шофёр, кивнув на сиденье. — Испачкаешься только: у меня масло кругом… Легковых машин ещё не получили. Ждём.
        И тут же в кабинку, склонившись через борт, заглянула Майка.
        - Андрюша, ты здесь хочешь ехать? — удивлённо спросила она. — Ишь какой! А ну давай-ка разыграем — кому где, чтоб не было обидно.
        В кабину влезли два мокрых кулака.
        - Кто соломинку найдёт, тому сидеть с шофёром, ладно?
        «Вот хитрая девчонка! — подумал Андрюша. — Шофёра уговаривал я, а ехать хочет она».
        И он стукнул по правому кулаку.
        - Выиграл! — засмеялся Андрюша, но, посмотрев на Майкино лицо, покрытое мелкими капельками дождя, вдруг снисходительно сказал: — Ладно, иди уж сюда. Мне и в кузове будет неплохо…
        Машина тронулась.
        Андрюша с головой залез под брезент и чуть не задохнулся от пыли. Пришлось брезентом накрыть только плечи и грудь.
        Дождь сек лицо. Волосы вмиг стали мокрые. Холодные струйки ползли за ворот белой рубахи, давно уже превратившейся в серую, и по телу забегали мурашки.
        Исчез за сеткой дождя аэродром с одиноким силуэтом самолёта, исчез и маленький домик аэропорта, и потянулись поля, поля… Зелёная пшеница под ветром ходила волнами.
        На булыжном шоссе машину бросало из стороны в сторону. Шофёр пытался объезжать рытвины и ухабы, но их было так много, что не успеешь миновать одну колдобину — колёса уже попадают в другую. Объезжая разрушенный мост, машина сползла в кювет и, натужно кряхтя, медленно продвигалась по коричневой жиже.
        А взрослым дождь был нипочём, словно его и вовсе не было.
        - Серьёзное у нас положение… — говорил парторг, обращаясь то к Семёну Петровичу, то к Ивану Васильевичу. — Подходит к концу восстановление теплоэлектроцентрали и монтаж слябинга, в цехе проката тонкого листа тоже идут дела неплохо, а вот с домной загвоздка. Кто говорит, что надо новую строить, а кто — старую восстанавливать.
        - Я знаю обо всех проектах, — сказал Семён Петрович. — Обсудим их ещё раз, а главное — посмотрим домну. Козла, кажется, уже разделали?
        - Разделали на днях. И досталось же нам крепко! Взрывами рвали чугун. Полторы тысячи тонн было! Редкий случай, но, в общем, хорошо вышло, чисто. Мы довольны.
        - А как мартеновский цех? — спросил Иван Васильевич.
        - Там печи уже кладутся. А всё было разворочено: и фундамент и корпус. Уж гитлеровцы постарались — завод подрывали по плану. Здесь у нас разных мин и бомб столько было понатыкано, что лучше и не ходить. И сейчас еще можно увидеть на опорных колоннах цехов буквы «Р». Это по-немецки Реиег — огонь. Так они отмечали, куда нужно динамит подкладывать. Там одних сапёров сколько работало с миноискателями…
        - Очистили?
        - Очистили. А вот в одном из домов наши люди целый склад боеприпасов обнаружили. Отрыли заваленную землёй дверь, открыли её, а в подвале — артиллерийские снаряды, противотанковые мины, бомбы… Ну что делать! Подрывать на месте; этот «гостинец» так ухнет — все дома в округе снесёт. Решили обезвреживать. Взяли десять смельчаков и давай выносить всё это «хозяйство» на улицу. И вдруг, когда уже очистили половину подвала, один из сапёров прислушался. Где-то часы тикают. А саперы уж знают: если часы рядом со снарядами тикают, лучше самим тикать отсюда…
        - А почему? — спросил Андрюша.
        - Такие часы — с подрывным устройством. Они отработают своё время — ударник ударит по капсюлю-детонатору и… взрыв всего склада! И, кстати, такие склады мы обнаружили и под домной и под кауперами…
        Андрюша слушал взрослых и чувствовал, что совсем не понимает их разговора о доменном производстве. Но о «подрывных» часах ему всё было понятно.
        Андрюша имел представление о работе отца, знал, что домна — это такая печка, где из руды выплавляется чугун, что в мартеновском цехе из чугуна варится сталь. Но о каком-то «козле», которого взрывали, о слябинге слышал впервые. А расспросить обо всём этом отца сейчас, при чужих, ему было неудобно.
        Завод находился далеко от Жигачёва, и сам город остался в стороне. Чтобы сократить путь, шофёр повёл машину в объезд, другой дорогой.
        Когда машина, сбавив ход, проезжала через какое-то село с маленькими белыми домиками, окружёнными кустами сирени и низкими деревьями, впереди на шоссе показалась невысокая фигура босого мальчишки. Штаны у него были подвёрнуты до колен, мокрая незаправленная рубаха прилипала к телу. Он шёл, широко размахивая каким-то мешком, и то и дело подбивал ногой лужи.
        Услышав гудок машины, он обернулся. Поравнявшись с ним, шофёр притормозил:
        - Афоня, откуда топаешь?
        - Со станции, — ответил мальчишка и поставил ногу на колесо. — Я с подсобного хозяйства еду.
        Забравшись в кузов, он поздоровался со всеми и присел на корточки, держась руками за борт.
        - Чего на подсобном делал? — обернувшись, спросил у него парторг.
        - У тётки гостил, конюшню белили.
        - И ты белил?
        - А чего ж тут особенного? Я эту науку давно знаю. Выучился у тётки.
        - А как учебный год закончил?
        - Две троечки, а остальные четвёрочки.
        - Ну-ну, смотри! — Парторг одобрительно похлопал Афоню по плечу.
        Афоня был рыжий, курносый, с широким лбом, забрызганным крупными веснушками. Андрюше он понравился сразу.
        - Садись ко мне, — сказал Андрюша, пододвинувшись на скамейке, — здесь лучше.
        Афоня подсел, но накрыться брезентом отказался.
        - Не на клею разведён, не расползусь, — сказал он и тихо спросил: — А у тебя курить есть?
        - Я… я не курю, — оторопел Андрюша и осторожно посмотрел на отца: уж не слыхал ли он этого разговора?
        - Родителей боишься! — усмехнулся Афоня. — А ты откуда едешь?
        - С аэродрома. Я с папой из Москвы прилетел.
        - Из Москвы прилетел? Иди ты! — недоверчиво покосился Афоня.
        - Честное пионерское! — ответил Андрюша.
        - И где же ты там живёшь — на Красной площади?
        - На Красной площади — там никто не живёт, — со знанием вопроса сообщил Андрюша. — Там Мавзолей стоит, Исторический музей, храм Василия Блаженного… А когда архитектор закончил строительство этого храма, говорят, ему царь глаза выколол. Взял иголку и выколол!
        - Это за что же? — с волнением спросил Афоня.
        - А чтобы он больше нигде такие красивые храмы не строил!
        - А я бы взял этого царя за ноги, — вдруг сказал Афоня, — да и разбил бы ему башку о мостовую!.. А кто твой папан — усатый или носатый?
        - Носатый, — ответил Андрюша, хотя ни разу не замечал, что у отца большой нос. — Он начальником строительства всего завода будет.
        - Значит, старого сняли? — спросил Афоня и как бы про себя заметил — И правильно. Может, дело теперь пойдёт быстрее. А твой папан-то ничего?
        - Ничего, — ответил Андрюша. — Прекрасный человек… А ты что на «Жигачёвстали» делаешь?
        - Это мой дом родной. А так-то я в шестой класс перешёл. Ты читал книжку «Сын полка»?
        - Читал.
        - Помнишь Ваньку Солнцева? Он сиротой остался, и я сирота после немцев. Но не думай, что я вообще несчастный. Я с тёткой живу, с отцовской сестрой. Она маляр у меня. Мастер — во! Первоклассный. К ней на практику из ФЗО присылают. Вот добрая: что ни попросишь — всё сделает! Сейчас она в командировку уехала на подсобное хозяйство завода, ну и я к ней на недельку погостить ездил. А больше жить не стал. Тут, на заводе, самое интересное начинается, а чтоб я в такую пору в деревне жил! Да ни за что! А худо ли мне? Тётка денег дала на столовку, сахару, сухарей. — Афоня похлопал рукой по своему мешку. — А что за девчонка в пионерском галстуке у шофёра сидит?
        - Просто знакомая одна, — ответил Андрюша, — Майкой её зовут.
        - А ты давно её знаешь?
        - Давно. Вместе на самолёте летели. Она стихи умеет сочинять.
        - Настоящие стихи?!
        - Ну, хоть в журнал отдавай, честное слово! И про природу, и про жизнь…
        - А в журналах тоже иногда муру печатают… — сплюнул за борт Афоня. — Начнут там разводить всякие переживания! А мне надо, чтобы там побольше разговору было и чтоб драки были и перестрелки. В общем, про войну и шпионов… Или как пионеры против фашистов дрались…
        - А ты сам-то пионер?
        - Нет. В пионеры идти я уже старый, а для комсомола, говорят, я ещё не созрел.
        - А тебе сколько лет?
        - Четырнадцать. Правда, сейчас ещё двенадцать, а вот через четыре месяца будет уже тринадцать. А потом-то что — четырнадцатый пойдёт? Ну вот и четырнадцать.
        Андрюша удивлялся Афоне, его бойкому разговору, его уверенности и тому, как он ловко свои года вывел.
        Автомашина подъехала к заводу.
        Впереди, возвышаясь над корпусами цехов, стояла чёрная башня, похожая на гигантскую шахматную туру.
        - Это домна — видишь, справа? — сказал Афоня, протягивая руку. — Ты на неё обязательно слазай. Оттуда весь завод — как с самолёта. А вот это — мартеновский цех, а там — прокатный стан. Видишь, где крыши нет?
        - А где ты живёшь, отсюда видно?
        - Не видно. Я за мартеновским цехом в трубе живу.
        - Как — в трубе? — удивился Андрюша.
        Над широкой крышей мартеновского цеха, похожего на самолётный ангар, торчал кончик трубы.
        Андрюша почему-то решил, что Афоня живёт именно в этой трубе и каждый день забирается по крыше к себе на ночёвку.
        - Вот в этой живёшь? — Андрюша указал пальцем на трубу. — А как же дождь тебя не мочит?
        - Нет, не в этой. Моя труба на земле валяется. Но она тоже широкая. Тут у нас на заводе все дома разрушены — в палатках люди живут, в землянках. И я с тёткой землянку имею. Только чего мне летом там одному жить? Я взял её на время семейным отдал, пока им квартиру делают. Мне не жалко. А сам нашёл себе другое местечко. Приходи — понравится. Ко мне уж и милиционер заглядывал, прописку спрашивал… А я ему говорю: «А где мне прописку ставить — на лбу, что ли? Ведь у меня ещё паспорта нет», А он говорит: «У тебя должна быть домовая книга». Вот чудила! Какой же у меня дом — ни окон, ни дверей!
        - А надо сделать окна, — посоветовал Андрюша.
        - Двери ещё можно сделать, а насчёт окон — трудно. Попробуй-ка проруби окно в этой трубе — все зубила пообломаешь! Ничего, я и так проживу. Всё равно целый день по улице болтаюсь или на Днепре загораю.
        Афоня постучал кулаком по кабинке, а когда машина остановилась, ловко спрыгнул на землю;
        - Бывай здоров! Мне в столовку… А в общем, как устроишься, надо встретиться.
        - Обязательно! — ответил Андрюша.
        При въезде на территорию завода стояла деревянная арка с красным полотнищем: «Мы возродим тебя, «Жигачёвсталь»!»
        А ещё выше над этой аркой, одним концом опираясь на домну, вдруг проступила на небе новая арка — бледная разноцветная радуга.
        Глава IV. Письмо
        «Здравствуй, мама!
        От тебя мы письмо получили. Папа занят и отвечать не может. Нам здесь хорошо, и ты за меня не бойся. В комнате у нас те кровати и репродуктор, в котором говорят на украинском языке. Я уже хорошо понимаю по-украински: увага — это значит внимание, цыбуля — это, оказывается, лук, а людына — человек. Как твоё здоровье? Папа послал тебе деньги. О тебе мы не скучаем, только ты поправляйся получше. Папа всё время думает про домну. Она покосилась от фашистов, и её надо выпрямлять. Арбузов здесь ещё нет, а черешня на базаре стоит дёшево. Тут у нас живёт одна девочка. Зовут её Майка Можжухина. Папа говорит, что она — талант. А мама у неё убита бомбой во время войны. А у папы её на щеке шрам. Ему чугун брызнул и чуть в глаз не попал. Посылаю тебе стихотворение, которое Майка сочинила в пять минут:
        По учёбе не хромаю,
        Тихо в классе я сижу.
        Галок в небе не считаю,
        А в тетрадь к себе гляжу.
        Побываю за день всюду:
        И в кино схожу, и в сад,
        Дома вымою посуду,
        А потом иду в отряд.
        Как мы приехали в дом, она наварила лапши и позвала нас с папой в гости. Теперь я у неё всё время обедаю. Столовая отсюда далеко, а она сама позвала. Она всё равно для своего папы готовит. А я ей отдаю продукты.
        А ещё я встретил рыжего Афоню. Он живёт в трубе. Она повалена на землю, а Афоня там один ночует и ничего не боится. Он курит папиросы, и ему тётка ничего не говорит, а мне, он говорит, ещё курить рано. Да я и сам не буду. Я Афоню встретил, когда мы ехали на завод, а до сих пор его не видел. А мне хотелось бы с ним подружиться. Он рабочий человек. Сначала мне тут было скучно, а теперь — ничего. Я уже научился открывать консервы, потому что мы всё время едим консервы. Надо только посильнее животом наваливаться на консервный нож. Вот и всё.
        Напиши, есть ли в море медузы и впечатление от курорта.
        Мы тебя с папой горячо целуем. До побачення! (Это — до свиданья!)
        Твой сын Андрей Марецкий».
        Глава V. Поимка „курортника”
        Уже целую неделю Андрюша и Майка собирались сходить на завод, который находился от их дома за три километра, но всё никак не могли выбрать время: то Майка по хозяйству была занята — ходила на рынок, стирала бельё, то Андрюша читал книжку или ему просто не хотелось куда-то тащиться по жаре.
        Но вот сегодня за завтраком Майка прямо заявила, что хочет Андрюша или нет, а она обязательно пойдёт на завод.
        - Так и пойдёшь без меня? — спросил Андрюша. — А вдруг кто тронет?
        - Никто не тронет, — уверенно ответила Майка. — А если надо будет, и без защитника обойдусь.
        Андрюша задумался: идти или нет? На заводе он всегда успеет побывать — это факт, но вот если Майка одна уйдёт — ему будет скучно. А потом, они всё делали вместе: и мыли полы (Андрюша таскал воду), и чистили картошку, и ходили в магазин. И уж раз всегда вместе, так и сегодня вместе.
        И они пошли…
        Андрюша очень любил у себя во дворе, в Москве, устраивать с ребятами разные атаки, бои с саблями и гранатами из бумажных кульков с песком. После этих боёв он всегда приходил домой разгорячённый и радостный. Это было очень интересно — фехтовать длинными саблями и протыкать картонный щит противника. А ещё можно было брать противника в плен: заломить ему руки и отвести под охраной в сарай.
        Настоящую войну Андрюша никогда не видел, кроме как в кино. Да и в кино, когда ему было особенно страшно, он всегда уговаривал себя, что это-де кино и все артисты живы останутся.
        А сегодня войну он увидел воочию, без деревянных сабель и картонных щитов.
        Они шли мимо цехов с обрушенными крышами и скрюченными железными балками.
        И кирпичи, и бетон, и железные балки — всё это было так перемешано, нагромождено друг на друга, что трудно было определить, откуда лучше всего начинать разборку.
        Длинные цехи стояли, как скелеты, продуваемые насквозь горячим ветерком. Издали они казались заброшенными.
        Но это только издали.
        Снаружи и внутри кипела работа.
        Тяжёлый экскаватор, как какое-то доисторическое животное, зубастой пастью вгрызался в землю, выбрасывал её и снова, угрюмо помахивая нижней челюстью, тянулся к земле.
        В кабине экскаватора сидел молодой человек с чумазым лицом. Он ловко орудовал рычагами и педалями, ни на минуту не задерживая в воздухе пустого ковша.
        Машина дико скрежетала, звенела, будто сопротивлялась человеку, но малейшее прикосновение руки к рычажкам — и она уже быстро поворачивалась вокруг себя или легко бороздила землю.
        Вокруг грохочущих бетономешалок, похожих на огромные вертящиеся глобусы, густым облаком плавала цементная пыль, стояли мутные лужи воды.
        А на расчищенных площадках уже устанавливались какие-то машины и станки.
        Приподняв над землёй чугунную массивную деталь, чем-то напоминающую швейную машину, по цеху на гусеницах продвигался подъёмный кран.
        Машинист этого крана, высунувшись из своей кабины, вложив два пальца в рот, свистел встречным рабочим — дескать, берегись! Кричать в таком шуме — всё равно никто не услышит.
        И словно на фотографической пластинке, опущенной в проявитель, здесь можно было уже заметить, как постепенно проступали контуры новых огромных станков высотой с двухэтажный дом. Они не были ещё окончательно собраны; полированные валы и зубчатые колёса стояли по сторонам железной дороги, электромоторы были упакованы в деревянные ящики. Но многие ящики были уже разбиты, а огромные валы положены на тележки и перевезены на своё место. Чувствовалось — ещё пройдёт немного времени, и все эти пока безжизненные детали соединятся в могучие станки и зашумят, завертятся…
        Сотни рабочих катали по деревянным дорожкам тачки, таскали носилки, словно галки чернели на электрических мачтах и столбах.
        И как они забирались без лестниц на столбы — просто удивительно! Подходит к столбу человек с какими-то крючками на ногах и вдруг, как по воздуху — раз-два-три! — и он уже наверху, белые ролики навинчивает.
        А один рабочий крикнул Андрюше:
        - Эй, малец, забирайся сюда — Москву видно!
        То тут, то там тарахтели пневматические молотки, и люди, навалившиеся на них животом, тряслись вместе с ними как в лихорадке.
        Куцые паровозы без тендеров тянули за собой длинные составы с кирпичом и железными балками. Автомобили-самосвалы, возившие песок, кружились вокруг цехов, будто в карусели. Не успеет один разгрузиться — глядишь, уже новый едет.
        И странно было видеть среди снующих рабочих, взлетающих к небу подъёмных кранов, среди облаков известковой пыли маленький зелёный холмик, обнесённый тонкой проволокой.
        На деревянном столбике со звездой ещё проступали выцветшие буквы:
        Здесь похоронен сержант
        АЛЕКСАНДР ДМИТРИЕВИЧ ГРИЦАЙ,
        строивший мартеновский цех,
        работавший в мартеновском цехе
        и погибший в бою за этот цех
        14 октября 1943 года
        Андрюша удивился одному: почему не написано, что Грицай — Герой Советского Союза? Под таким холмиком обязательно должен был лежать Герой Советского Союза…
        Андрюша даже себе представил, как шёл бой за этот мартеновский цех. Его оборонял Грицай с группой бойцов. Они прятались за станки и бросали в немцев гранаты, а немцы — их при наступлении было больше — подогнали к цеху тяжёлые танки и стали бить по нашим в упор. И вот все наши бойцы полегли, остался только Грицай. «Сдавайсь!» — кричат ему немцы. А он и впрямь решил сдаваться. Вытащил из кармана белый платок и нацепил его на палку: дескать, сдаюсь. Немцы с автоматами подбегают к нему поближе, а он вышел из-за станка и как бросит в них гранату! Одну, другую… а третью… себе под ноги. Только так мог воевать этот Грицай!
        А домна с покосившимся туловищем была уже рядом.
        Справа от неё, как сказала Майка, стояли кауперы и пылеуловители — громадные цилиндры, связанные между собой мостиками и трубами. Они походили на гигантскую батарею парового отопления.
        Майка устройство завода знала хорошо.
        - А ты знаешь, для чего такие кауперы? — спросила она. — В них нагревают воздух и дуют в домну. Так она лучше горит. Понял?
        - Что-то не очень… — ответил Андрюша.
        - А ты уж так никогда-никогда и не расспрашивал папу про завод?
        - Нет. Тут, говорят, надо физику и химию знать. А мы ещё не проходим в классе.
        - Ну и что ж — я вот тоже не знаю ни физику, ни химию, а зато всё равно спрашиваю у папы. И теперь мне даже с любым инженером не страшно поговорить. Завод этот, конечно, большой, а если разобраться — в нём ничего сложного нет. Ты знаешь, что такое руда?
        - Знаю, — ответил Андрюша, — полезное ископаемое. Например, железо в земле…
        - Верно. Ну вот эту руду привозят на завод, а потом её вместе с углём засыпают в домну. Как слоёный пирог выходит. Сначала слой угля, потом слой руды, потом опять слой угля. А для того чтобы домна лучше горела, в неё дуют воздух. На теплоэлектроцентрали такая специальная машина стоит — воздуходувка. Но вот если гнать воздух, которым мы дышим, так он сразу остудит домну, а поэтому его нагревают в кауперах. А в домне знаешь какая температура?
        - Ну?
        - Тысяча пятьсот градусов!
        - Здорово! Небось руда сразу расплавляется?
        - Не сразу, а часа через три-четыре, — ответила Майка. — Ну вот, из руды, значит, выплавляют чугун, а если надо варить сталь, так этот чугун, совсем жидкий, подвозят к мартеновской печи и, как воду, заливают туда. Он очень горячий, понимаешь?
        - Понимаю, — ответил Андрюша.
        - А вот тебе, пожалуйста, газопровод! — Майка указала на толстую трубу, поднятую над землёй высокими подпорками. — По нему идёт горячий газ из домны и в мартеновский и в другие цехи. Вот и вся механика. Ясно?
        - Прекрасно.
        - А ты тоже стал рифмами говорить! — засмеялась Майка. — Ясно — прекрасно… А еще мне папа сказал, что «Жигачёвсталь» начали строить в 1930 году. Знаешь, здесь была только пустая степь и ни одного домика, а теперь на двенадцать километров цехи тянутся!
        …День был жаркий. Над «Жигачёвсталью» висело голубое бездонное небо.
        Это было южное небо — чистое и хрустальное. Тёмными бархатными ночами оно покрывалось миллионами звёзд, созвездий и туманностей, и все они дрожали и мигали, словно передавали на землю таинственные сигналы; а днём это небо было без единого облачка, без единой тучки. Только иногда проплывали с далёким гулом серебряные точки — самолёты, — вот и всё, что могло нарушить его спокойную летнюю красоту. На листьях акаций, на платиновой чешуе тополей лежала густая пыль, и не было ни ветерка, ни дуновения, чтобы сбросить её и встряхнуть поникшие листья.
        Ослепительно белое солнце выжигало кое-где пробивавшиеся на территории завода клочки травы, быстро сушило лужи около бетономешалок.
        От духоты и пыли першило в горле, очень хотелось пить.
        Когда ребята подходили к домне, навстречу им попался какой-то белобрысый мальчишка в очках с металлической оправой. Левая дужка на очках отсутствовала. Вместо неё за ухо тянулась петелька из чёрного шнурка.
        Мальчишка шёл с большим ведром. В прозрачной воде плескалось солнце. Тащить ведро ему было тяжело, он перехватывал его то одной рукой, то другой.
        - Эй, мальчик, заворачивай сюда! — крикнул Андрюша. — Дай напиться.
        Тот поставил ведро на землю и, сплюнув сквозь зубы, юркими серыми глазами удивлённо взглянул на Андрюшу:
        - А ты откуда такой выискался?
        - Я? Здесь живу.
        - Мы что-то таких здесь не видали.
        - А теперь будете видеть…
        - Ну что ж, очень приятно. Где изволите проживать?
        - В доме инженерно-технических работников.
        - А девчонка — твоя сестра?
        - Нет… Ну, в общем, дай глоточек…
        - Держи карман шире!
        - Неужели жалко? — подошёл Андрюша к мальчику.
        - У меня каждая кружка на учёте…
        - Да мне немножко: полковшика — и хватит, — добродушно сказал Андрюша и хотел было снять с ведра ковшик, но мальчишка оттолкнул его руку;
        - Не трогай, ведь сказал тебе!
        Андрюша разозлился: такой маленький, а ещё руку отталкивает!
        - Ты что, получить хочешь? — наступая, спросил он. — Дай сюда, говорю, ковшик!
        Мальчишка отошёл на шаг от ведра и беспомощно оглянулся: Андрюша был сильней его.
        Майка быстро подскочила к ведру, сняла с него ковшик и зачерпнула воды. Она пила жадно и даже нос намочила.
        - Ух! — перевела она дыхание и снова зачерпнула. — Андрюша, на, бери. С этой жадиной разговаривать — от жары помрёшь!
        - И не жадина! — обиделся мальчик. — Я рабочим воду несу, а вы и так напьётесь.
        - Каким рабочим? — удивлённо посмотрел на него Андрюша, отрываясь от ковшика.
        - Всем. Здесь у нас водопровод не работает, из колодца воду берём. Не знаешь, что ли!
        - Так бы сразу и говорил, — сбавляя тон, сказал Андрюша.
        - А ты не бери на силу. Узнай сначала. А то видали мы таких…
        Мальчик взял у Андрюши ковшик, с усилием поднял ведро и, весь изгонувшись, шагнул вперёд.
        Андрюша растерянно посмотрел ему вслед…
        На территории домны работы шли полным ходом. Она вся была заполнена рабочими.
        Газосварщики в синих очках, держа в одной руке горелку с голубым языком огня, а в другой — кусок толстой проволоки, сваривали железные листы.
        Вверху, на самой домне, на подвесных люльках качались клепальщики и огромными, похожими на пистолеты пневматическими молотками загоняли в домну стальные заклёпки.
        Огнеупорщики обматывали трубы асбестом, обкладывали их кирпичами.
        Здесь работали и женщины. Они ходили в мужских брюках.
        Над раскалённой от солнца домной струился горячий воздух, витала ржавая пыль.
        И вдруг Андрюше пришло в голову забраться на один из пылеуловителей. Кстати, на нём почему-то рабочих не было.
        - Полезем, а? — предложил он Майке. Майка взглянула на пылеуловитель:
        - Нет, не полезу. Я устала.
        - Эх ты, струсила! — сказал Андрюша.
        - Не струсила, а устала, — повторила Майка. — И потом, я эти пылеуловители уже десять тысяч раз видела.
        - А я никогда не видел.
        - Ну и полезай один.
        - А ты совсем нетоварищеский человек и нелюбопытная.
        - Насчёт человека — это мы ещё посмотрим, кто товарищеский, а кто нет, — сказала Майка. — И ты такими обвинениями не бросайся! А любопытной Варваре в церкви нос оторвали…
        Майка чем-то была рассержена. Это Андрюша почувствовал сразу. Может быть, потому, что он с тем мальчишкой грубо разговаривал…
        Высокий пылеуловитель, похожий на гигантскую бутылку, со всех сторон окружали лестницы со ступеньками из тонких поржавевших прутьев.
        Андрюша поднимался медленно. С высоты он заметил группу парней. Раньше увидеть он их не мог — они были по другую сторону пылеуловителя.
        Ребята, человек десять, укладывали в штабеля кирпичи. Они брали кирпичи у железнодорожного полотна, где их было навалено видимо-невидимо.
        Пять прямоугольных штабелей стояли уже уложенные, укладывался шестой.
        Ребята носили кирпичи, как дрова, на согнутых руках. Работали они молча, не торопясь. Только изредка переговаривались;
        - Васька, осторожней клади! Бьёшь ведь…
        - Ух, и жара!
        От кирпичной пыли и лица и руки у них были розовыми, а волосы серыми — словно в муке.
        «Ремесленники на практике», — решил Андрюша.
        Пылеуловитель опоясывали площадки с поручнями. На площадках через большие, похожие на пароходные иллюминаторы отверстия можно было заглянуть в корпус пылеуловителя. Там было темно и гулко.
        Хотелось плюнуть в темноту, но Андрюша не плюнул — крикнул:
        - Я тут!
        «Ятут… ятут…» — отозвалась темнота.
        - Дам чугун!
        «Дамчугу… дамчугу…» — опять гулко раскатилось по бездонному колодцу.
        - Разговаривает! — рассмеялся Андрюша и вдруг отшатнулся: какой-то чёрный комочек промелькнул мимо его лица. Из пылеуловителя вылетел стриж.
        А завод, огромный, раскинувшийся на многие километры, лежал внизу неподвижный, разрушенный и, если бы не вспыхивающие дымки паровозов, не чёрные точечки людей, казалось — мёртвый навсегда.
        Вдали зеленели степи, вилась голубая лента Днепра. На реке еле различались баржи и пароходы.
        Кругом было так хорошо и красиво, что Андрюше очень захотелось, чтобы и завод заработал снова. Вернее, это был бы уже не завод, а пароход под его командованием.
        Андрюша гордо прошёлся по площадке — своему воображаемому капитанскому мостику — и пожалел, что с ним не полезла Майка, а то бы могла написать стихи про красивые виды.
        И ещё жалко, что нету здесь Серёжки. Он бы смог перед всем классом засвидетельствовать, что Андрюша действительно лазил на домну. А что, интересно, делает сейчас Серёжка в Москве? Сидит дома или гуляет по улицам? Вот стояли бы они вдвоём на этой высоте и глядели на весь завод, и Андрюша не скучал бы без своего закадычного друга. Майка тоже неплохая девчонка, но разве можно на неё положиться? Не успел он поругаться с этим мальчишкой — она сразу разозлилась.
        На земле, возле лестницы, его уже давно поджидали два незнакомых мальчика.
        Один мальчик был высокий, с крупной угловатой головой, остриженной под машинку. Тёмные брови его сходились над переносицей. Он был в матросской тельняшке с обрезанными рукавами. Его штаны подхватывал широкий ремень с металлической пряжкой, на которой было выдавлено «РУ».
        А другого Андрюша уже знал. Это у него он просил напиться, когда встретил его с ведром.
        Маленький мальчишка держал руки на бёдрах и, сбросив очки с носа — они остались висеть на шнурке на левом ухе, — пристально глядел на Андрюшу.
        - Ты что там поделывал? — хмуро спросил высокий и медленно приподнял бровь, кивнув головой в сторону пылеуловителя.
        Андрюша оглянулся. Майки нигде не было. Ему стало не по себе. Откуда эти ребята? Кто они такие?
        - Просто так лазил, осматривал. А что?
        - А ничего… — ответил мальчишка с очками на левом ухе. — Сейчас увидишь.
        В это время из-за пылеуловителя появился ещё один мальчик. Он закричал:
        - Витаха! Чего вы там связались с ним? Идите скорее сюда!
        Высокий обернулся на зов, махнул рукой — дескать, сейчас приду — и опять посмотрел на Андрюшу:
        - Ну, отвечай: чего тут шатаешься?
        - Гуляю. Отдыхать сюда на лето приехал.
        - Отдыхать на завод приехал?.. — удивлённо протянул Витаха и обратился к своему приятелю: — Это как понять, Миколка? В санаторий, что ли?
        В его голосе слышалась издёвка.
        - В санаторий… на пампушки, на галушки и на вареники с вишней. А украинского борща со свиным салом не желаете? — с подначкой сказал Миколка.
        - Почему не желаю… можно попробовать, — не зная, что говорить, отвечал Андрюша.
        - А кавуна?
        - А что это такое? — спросил Андрюша.
        - Кавун — это вроде кабана, бежит и хрюкает! — за смеялся Миколка. Потом обернулся к Витахе: — Ну что мы с ним будем робить?
        - Учить… — сказал Витаха.
        - С красным паровозом?
        - Можно и паровоз пустить.
        Миколка усмехнулся и вдруг, замахав руками, закричал;
        - Эй, ребята, сюда! Здесь курортника поймали!
        И сразу из-за пылеуловителя появились остальные мальчики, таскавшие кирпичи.
        Потные, загорелые, они вмиг плотной стеной окружили Андрюшу и с любопытством стали его разглядывать.
        - А ну-ка, повтори при всех, зачем ты приехал на завод, — сказал Миколка усмехаясь.
        - Не повторю, — тихо сказал Андрюша. Миколка подошёл поближе — теперь его была сила — и сжал кулаки:
        - Не повторишь? Ну?
        - Отдыхать…
        Ребята рассмеялись, и громче всех смеялся Миколка.
        Если бы в этот момент не появилась Майка, Андрюше пришлось бы плохо.
        Майка где-то ходила возле домны. Заметив Андрюшу и того белобрысого очкастого мальчишку, которого они чуть не побили, она почувствовала, что сейчас будет драка. Надо было выручать Андрюшу.
        Она быстро вошла в круг ребят:
        - Ну, чего вы наседаете? И не стыдно — двадцать на одного!
        - Не стыдно, — ответил Миколка. — И тебе сейчас попадёт.
        - А за что?
        - Сама знаешь.
        - За воду? Но мы ведь тебя не били…
        - Бить не били, но ковш отняли.
        - Подумаешь — ковш! Я тебе десять таких принесу. А если мы и виноваты перед тобой, то извиняемся. Вот и все дела!
        Миколка не знал, что ей ответить. Выходило, что она права. Но он не мог просто так спустить Андрюшке свою обиду.
        - Ладно, ты нам тут зубы не заговаривай разными извинениями… — начал он. Но Майка его уже не слушала. Потом она вдруг протянула Витахе руку:
        - А ты, мальчик, здравствуй! Будем знакомы. Меня зовут Майка.
        Она сразу поняла — то ли по росту, то ли по белой бляха на поясе с двумя буквами «РУ», — что он здесь самый главный.
        Витаха покраснел, часто заморгал длинными ресницами и, не глядя на Майку, быстро пожал ей руку.
        - А теперь до свиданья! Мы бы ещё с вами поговорили, но нам пора обедать… Пойдём, Андрюша! — Майка сделала шаг.
        - Ребята, чего же вы? А ведь она тоже на меня нападала! — растерянно сказал Миколка.
        Но ребята уже расступились.
        Андрюша уходил медленно, вразвалку. Он не чувствовал себя побеждённым. Но ему было стыдно перед Майкой. Она могла подумать, что он трус.
        Глава VI. Письмо
        «Здравствуй, дорогой друг Серёжа!
        Серёжа, как ты живёшь?
        Летели мы здорово. Сначала светило солнце, а потом начались тучи. Рядом с нашим самолётом гремел гром и сверкали молнии. Все боялись, а я не боялся. А потом мы сделали три раза мёртвую петлю и полетели над облаками. И мне казалось, что мы летим над Северным полюсом. А на аэродроме нас встречал оркестр и принесли цветы. Наш лётчик сказал речь. У него десять орденов.
        Утром мы с папой пьём чай из кастрюли, а она пахнет супом. Электрочайник включать воспрещается — электростанция ещё не работает, а тока от дизельпоезда на всех не хватает. И читать нельзя при лампочках — очень болят глаза.
        В нашем доме живут отовсюду: из Кузнецка, из Тагила, из Свердловска. Как мой папа сюда приехал, так всё на заводе пошло наоборот. Очень быстро. На мартеновском цехе торчал всего кончик трубы, а сейчас она наполовину готова.
        А всё-таки лучше было бы, если бы я не уезжал. Здесь скучно. И чем заняться, никак не придумаю. Вот если б мы тут с тобой жили, тогда бы уж повеселились! Здесь было много зайцев и лисиц. Они бегали в цехах, когда там росла трава. А сейчас там рабочие, а лисицы убежали. Я ходил их искать, но никак не нашёл. А то бы убил одну для живого уголка.
        Я недавно лазил на домну. На ней очень интересно. А на Днепре я ещё не был. Не с кем пойти.
        Серёжа, ловишь ли ты рыбу на даче?
        А про гром и оркестр я тебе наврал для интереса.
        Жду ответа. Я теперь уже могу говорить по-украински: кавун — это арбуз. Передай привет Галке.
        Твой друг навсегда Андрей Марецкий».
        Глава VII. Делегация
        У Семёна Петровича шёл приём. Рядом с ним за столом сидел Матвей Никитич.
        За дверью кабинета стояла большая очередь рабочих, желавших лично поговорить с новым начальником.
        Молодая работница-бетонщица в гулких деревянных башмаках и пыльной чёрной юбке — она, видимо, пришла прямо с работы, — робко опустив глаза, просила помощи. Она окончила семилетку и поступила в индустриальный техникум. Занятия там идут три раза в неделю. И вот, для того чтобы не опаздывать на лекции, она должна уходить с работы на час раньше. Мастер её не отпускает, а может быть, начальник разрешит?..
        Вдруг Семён Петрович услышал разговор, который вёлся в приёмной сначала полушёпотом, а потом перешёл на громкие, раздражённые тона.
        - Так что же, вы нас совсем не пустите? — спрашивал не то женский не то мальчишеский голос.
        - Не пущу! — категорически отвечала секретарь. — Я же вас сразу предупредила, что сегодня не удастся.
        - Да мы же здесь три часа сидим! И не для себя идём, а для всех.
        - Ну хорошо, я узнаю.
        Вслед за этим в кабинет вошла Маруся:
        - Семён Петрович! Тут к вам одна делегация.
        Семён Петрович ещё не сказал ни слова, а за спиной Маруси уже показался какой-то мальчишка. На вид ему было лет тринадцать-четырнадцать. Он был в полосатой тельняшке, босой. Чёрные, сросшиеся на переносице брови придавали лицу немного строгое выражение.
        - Вот те на! — вдруг изумлённо воскликнул парторг, приподнимаясь из-за стола. — Витала!
        - Я. Здравствуйте, Матвей Никитич!
        В кабинет входил ещё один мальчик — белобрысый, в очках. Он нерешительно озирался. У него были большие голубые глаза. Под мышкой он держал старый парусиновый портфель, на котором вместо плоского никелированного замочка был пришит обыкновенный ремешок.
        - И Миколка? — удивился Матвей Никитич. — А за дверью ещё кто-нибудь есть?
        - Нет, нас только двое, — ответил Витаха. — И мы к вам лишь на пять минут. Можно, а?
        - Что ж с вами делать! — развёл руками Матвей Никитич. — Раз пришли — садитесь… Маруся, пододвиньте ребятам стулья… Это наши заводские пионеры, — пояснил он Семёну Петровичу. — Вот Витаха Грицай, сын нашего героя…
        - Того, что строил мартеновский цех? — спросил Семён Петрович.
        - Да. А этот — Миколка… Миколка, как тебя прозвали-то? — вдруг обратился Матвей Никитич к мальчику, державшему парусиновый портфель.
        - Секретарь! — ухмыльнулся Витаха.
        - Ах да, вспомнил! Секретарь. Про него, Семён Петрович, говорят, что он канцелярию любит. И ещё он — натуралист.
        - Лягушатник, — сказал Витаха, — червяков копит.
        - Чего ты врёшь? — обиделся Миколка и густо покраснел. — Я просто жуков собираю для коллекции.
        - Ну, тише, тише, орлы! — сказал Матвей Никитич. — Вы же делегация. По какому делу-то пришли?
        - Нам бумажку, Матвей Никитич, надо, — сказал Витаха, — чтобы нас не гоняли.
        - Охранную грамоту, что ли? — удивился Семён Петрович.
        - Разрешение от вас, — сказал Витаха и обернулся к приятелю: — Миколка, достань-ка!
        «Секретарь» открыл портфель и, порывшись в каких-то книгах и блокнотах, развернул на столе небольшой план. Он был сделан на ватманском листе тушью, и по маленьким, аккуратным стрелочкам и по чёткому шрифту было видно, что чертил его человек, умеющий обращаться с рейсфедером и знающий масштабы.
        - «Детская спортплощадка. Проект В. Грицая», — прочёл Матвей Никитич в нижнем правом углу чёрные буквы и, мельком взглянув на чертёж, сразу всё разобрал. Это был настоящий стадион с футбольным полем, с турником, с волейбольной и баскетбольной площадками. Маленький квадрат с точкой посередине изображал трибуну с мачтой. Вокруг футбольного поля тянулась беговая дорожка.
        - Так… — сказал парторг. — Чертёж понятен. А кто вас гоняет и за что — непонятно.
        - Гоняет комендант посёлка Потапов! — возмущённо сказал Витаха. — Вот человек — никак мозгами не шевелит! Все кругом работают, ну и я с мальчишками в каникулы тоже решил работать — на Ильинском пустыре спортплощадку строить, — а комендант кричит, будто ему земли мало…
        - И сторож брёвен не даёт, — вставил Миколка. — А это основной материал.
        - А где же вы хотите брать брёвна? — спросил Матвей Никитич. — На складе?
        - Нам со склада не надо. Мы погоревший барак хотели разобрать.
        - Так… так… Это что-то вроде Пионерстроя выходит, — задумчиво сказал Матвей Никитич. Потом поднял голову: — Слушайте, строители, а может быть, подождёте со строительством? Мы вот как управимся с домной, так вам и плотников настоящих дадим, и материал свежий отпустим. А сейчас кто же этим займётся? Ведь ни одного человека нет свободного.
        - А мы сами, — сказал Витаха.
        - Да что вы, Матвей Никитич! — подхватил Миколка. — Неужели мы без взрослых не справимся? Мы уже лодку сделали, планер из фанеры построили…
        - Ну-у… не знал, что вы такие мастера! — сказал Матвей Никитич. — Хочу им лучшего, а они говорят — сами. Впрочем, стройте. Так и быть, дадим вам разрешение. Ну, Витаха, а как твоя мама живёт?
        - Спасибо, хорошо.
        - Об отдельной квартире мечтаете?
        - А кто о ней не мечтает! Всякому охота, чтоб лучше…
        - Знаю, знаю. Вот мы тут поставили вашу семью на очередь. Как примем первый дом, один из ордеров — вам. Так что уж потерпите…
        - Есть терпеть! — ответил по-морскому Витаха. — У других ещё хуже с жильём.
        - Это кого ты имеешь в виду? — улыбнулся парторг.
        - А вот хотя бы стоит перед вами! — Витаха пальцем указал на Миколку.
        - И ему дадим. Мы рабочий люд поддерживаем…
        - Матвей Никитич, — вдруг засмущавшись, сказал Витаха, — а вы заодно мне рекомендацию не напишете? Я в комсомол хочу вступать в ремесленном. Вы же меня давно знаете, отца знали…
        - Рекомендацию хочешь? — переспросил Матвей Никитич задумчиво. — Гм!.. Это верно, что я давно знаю вашу семью. Настоящий человек был у тебя отец, иного слова нет. Ну что ж, за этим дело не станет. А может, поработаешь сначала? Посмотрим, как ты справишься.
        - Он способный! — сказал Миколка. — В ремесленном на доске отличников висит. И, будь я на вашем месте, я бы уж ему давно написал.
        - Вот делегация! Уж как насядут, так держись! — засмеялся Матвей Никитич. — В общем, давайте так постановим: я утверждаю Витаху на строительстве спортплощадки главным руководителем. А когда площадка будет готова, тогда поговорим о рекомендации… Правильно я решил, Семён Петрович?
        Вместо ответа Семён Петрович лукаво посмотрел на ребят и нажал на кнопку звонка, вделанного в стол. А когда вошла секретарь, сказал:
        - Маруся, возьмите к себе ребят и составьте, какое им надо, разрешение. Я подпишу.
        Глава VIII. Начало
        С тех пор как Семён Петрович лично осмотрел домну, день и ночь у него не выходила из головы мысль: как с ней быть? Корпус домны в основном не был повреждён. Правда, в нём зияла огромная пробоина, но она могла быть заделана быстро.
        Семёна Петровича беспокоило другое: как устранить наклон корпуса?
        Может быть, разобрать эту домну и построить новую? Но как тогда быть со сроками? На постройку новой домны нужен год, а министр сказал, что первый выпуск чугуна должен быть не позже чем через два месяца.
        Нелегко было Семёну Петровичу решить такую задачу. Тем более, что он столкнулся с этим впервые. Необходимо было найти простой выход, а в результате — тупик: думать о постройке новой домны нельзя, и оставить домну с наклоном тоже не хотелось. Это скажется на ходе печи — её горении. Плавка будет маленькой.
        Что же делать?..
        Андрюша наблюдал за отцом. За последние дни отец стал странным. На вопросы отвечал невпопад, вместо сахара однажды насыпал себе в чай две ложки соли и, главное, не улыбнулся. Ночью он не мог долго заснуть, ворочался. Он похудел, а ещё зачем-то привык вертеть в пальцах какие-нибудь маленькие вещи; карандаш, монетку, спичечную коробку.
        Отец обыкновенно просыпался чуть свет. Ходил на цыпочках по комнате, чтобы не разбудить Андрюшу, потом, взяв хлеб из шкафчика и всухомятку жуя его, садился за стол работать. Он всё время что-то считал на логарифмической линейке и полученные результаты записывал в серенькую тетрадку. Потом делал от руки какие-то чертежи.
        Андрюша не раз, проснувшись спозаранок, видел, как отец, сидя за столом, то беззвучно шевелит губами, то подмигивает сам себе или похлопывает себя по шее.
        Иногда, оторвавшись от своих расчётов, он садился на подоконник и глядел на вереницы рабочих, которые шли на завод в утреннюю смену.
        По асфальтированному шоссе, обсаженному стройными тополями, двигались тысячи людей. Они шли быстрым шагом, и в одиночку и группами, весело переговариваясь, пересмеиваясь. Одеты они были по-разному: кто был в брезентовой тужурке, кто в галифе и выцветшей гимнастёрке, кто в деревянных башмаках, измазанных известью, кто просто босиком. Рядом с седым человеком, одетым в пропылённую, помятую спецовку, торопилась девушка в майке, подставляя горячему солнцу круглые загорелые плечи. Пожилые рабочие, надвинув на лоб промасленные кепки, шли степенно, попыхивая трубками. Лихо неслись лошади с телегами, мчались грузовики. Некоторые из рабочих, сорвавшись с места, вдруг бежали за машинами. Грузовики, полные людей, летели на большой скорости, но вдруг — цоп! — и, глядишь, ещё новый человек повис на заднем борту.
        Люди шли строить свой завод. И, хотя они устали за вчерашний день и за короткую летнюю ночь им не пришлось как следует выспаться, они без заводского гудка шли на работу, улыбаясь утреннему солнцу, которое освещало впереди лёгкие, сквозные контуры их родного, пробуждающегося к жизни завода.
        Ровно без пятнадцати восемь за отцом заезжала легковая машина «Победа». Машина была получена недавно. Не раз, похлопывая рукой по её глянцевой обтекаемой кабине, отец говорил Андрюше:
        - Эх, хороша! Как пуля летит. Вот на что пойдёт наш тонкий лист!
        Машина давала на дворе три длинных гудка, и отец, быстро засунув в портфель все свои бумаги, казалось, не выходил из комнаты, а выскакивал. Впрочем, это было понятно: как говорил отец, ему была дорога каждая минута…
        Он засиживался на работе далеко за полночь, а иногда и вовсе не приходил домой по суткам. У него на работе рядом с кабинетом была маленькая комнатка с кроватью. Там всё было как в гостинице. На столе — графин с водой, на спинке кровати — вафельное полотенце, на подоконнике — электроплитка. А рядом с кроватью возле изголовья на тумбочке стояли два телефона: один местный, а другой — правительственный, «вертушка», как его называл отец. По этому телефону можно было позвонить в Москву. Только снял трубку, а на другом конце провода уже говорят: «Москва слушает!» Андрюша не раз мечтал позвонить по этому телефону Серёжке, но всё никак не решался спросить у папы разрешения.
        Однажды на квартиру к Семёну Петровичу пришли парторг Матвей Никитич и Майкин отец. Семён Петрович пригласил их не случайно: он хотел с ними посоветоваться.
        Он вскипятил в кастрюле чай, расставил на столе стаканы. Правда, стаканов всего было два, но так как взрослых было трое, то отец вымыл свой бритвенный стаканчик из красной пластмассы и поставил его перед собой. Он нарезал хлеб, колбасу и высыпал с ладошки в кастрюлю чайную заварку.
        Чай вышел крепкий, пахучий.
        Матвей Никитич, сделав первый глоток, чмокнул губами:
        - Ай да Семён Петрович — чаёк какой приготовил!
        Он пил стакан за стаканом и начал утираться платком.
        Иван Васильевич почти не дотрагивался до чая. Он сидел, широкоплечий, всё в той же вышитой косоворотке, в какой летел из Москвы, и задумчиво пощипывал усы.
        Взрослые сначала говорили о новом разливочном кране, который устанавливался в мартеновском цехе, об испытании обжимных валов в цехе проката тонкого листа. Затем перешли на разные новости. Оказывается, о «Жигачёвстали» два дня назад писала «Правда». Стройка отставала.
        - Да-а… — медленно произнёс Семён Петрович, устало проведя ладонью по лицу. — Мы отставать — отставали, но теперь с этим конец. У меня к вам вот какое дело… Я нашёл выход из этого положения. Первое: с домной…
        Андрюша сидел на кровати и читал книжку. Услыхав, что отец нашёл какой-то выход, он насторожился.
        Он вспомнил, что когда отец работал в Москве, то к нему за советом обращались самые разные люди. Он всегда за кого-то хлопотал, кого-то устраивал на работу, кому-то посылал свои деньги, вёл переписку со многими инженерами. А иногда эти инженеры приходили со своими чертежами прямо на дом и оставались ночевать на раскладушке.
        «Тсс! Не шуми! — говорил по утрам отец Андрюше и кивал на спящего товарища. — Пять суток на поезде ехал. Пусть отдохнёт».
        Так они и жили у отца по два-три дня. А когда уезжали, то долго в передней трясли отцу руку и говорили:
        «Спасибо, Семён Петрович! Мы, знаете, очень мучились в конструкторском бюро, а вы сразу нашли решение этой проблемы».
        «Ну, «сразу»! Я тут ни при чём. Вы сами это решение нашли, — отказывался отец. — Но, если что опять потребуется, — милости просим, приезжайте…»
        Семён Петрович, отодвинув от себя бритвенный стаканчик, взял в руки карандаш.
        - Нам предлагали, — сказал он, — для ликвидации наклона домны сделать осадку с одной стороны на опорные колонны или дать домне осесть. Так? Но это мы отвергли. Здесь риск. Вес домны — восемьсот тонн, и неизвестно, как она себя поведёт. Согласны?
        Матвей Никитич и Иван Васильевич молча кивнули головой. Андрюша тоже кивнул, хотя о таких проектах ни разу не слыхал. Он просто всегда и во всём был согласен с отцом.
        - А я предлагаю вот что… — продолжал Семён Петрович.
        Он быстро нарисовал на листке силуэт домны — шахматную туру с наклонённой верхней частью — и толстой жирной чертой разрезал её у основания.
        Взрослые склонились над рисунком.
        - Понимаете? — спросил Семён Петрович. — Мы разрежем стальной корпус домны автогеном, а потом наклонённую часть поднимем на домкратах.
        Семён Петрович сделал новый чертёж. Верхняя часть домны уже была без наклона.
        - Подождите, подождите… — тронул Можжухин за рукав Семёна Петровича. — Говорите, на домкратах поднимем?
        - На домкратах.
        - Но ведь этого нигде и никогда не было!
        - А у нас будет. И знаете, сколько на подъём потребуется времени?
        - Ну? — недоверчиво улыбнулся Иван Васильевич.
        - Один день!
        - Шутишь ты, Семён Петрович! Об этом ведь только мечтать можно! — привстал со стула Матвей Никитич и залпом выпил стакан. — Я ведь тоже инженер…
        - Нет, не шучу… — Семён Петрович вынул из портфеля серенькую тетрадку, над которой частенько сидел по утрам, и спокойно похлопал по ней рукой: — Вот расчёты.
        Андрюша смотрел на отца и тихо восторгался им.
        Вид у отца был решительный. Он говорил так понятно и убедительно, что, казалось, вот сейчас же взрослые вылезут из-за стола и пойдут поднимать домну.
        За раскрытым окном стоял тёплый вечер. Неподалёку бухали взрывы. Тёмное небо бороздили прожекторы. Всюду вспыхивали ослепительные огни электросварки. Там будто рождались и гасли новые звёзды.
        И вдруг Андрюша услыхал долгий свист. Он выглянул в окно и ничего не увидел. Кругом была непроглядная темень.
        Свист опять повторился — тихий, настойчивый, будто свистом человек кого-то подзывал к себе.
        Андрюше стало любопытно: кто же это всё-таки там ходит? Он на цыпочках прошёл через комнату и, выскочив в коридор, побежал на улицу.
        Возле дома стоял Афоня. Он держал под мышкой какой-то ящик.
        - Это ты? Вот не ожидал! — обрадованно воскликнул Андрюша. — Как же ты меня нашёл?
        - Я кого хочешь найду, — уверенно ответил Афоня. — Сообразительный. А книжечки почитать у тебя нет какой-нибудь?
        - Книжечки? Есть, — сказал Андрюша. — Я привёз. Только, знаешь, я тебе завтра дам. Ладно? А то сейчас неохота в чемодане рыться.
        - Ладно. Ну, а как живёшь-то?
        - Ничего, спасибо.
        - А девчонка как? Дома сейчас сидит?
        - Дома.
        - А знаешь чего? — вдруг тихо сказал Афоня. — Вы одно дельце не поможете мне сегодня сделать, а? — Он похлопал ладонью по ящику. — Кирпичей надо набрать. Трубу себе отстраиваю, чтобы лучше жить было.
        - Поможем! — охотно согласился Андрюша. — И Майка пойдёт, я знаю. Вон её окно, видишь — где свет горит. — И он закричал: — Майка, выходи! Пойдём за кирпичами!..
        Тут Афоня заткнул Андрюше рот рукой:
        - Тихо! Не ори! За кирпичи по загривку дадут!
        - А почему?
        - Заводская собственность!
        - Но ведь ты же на заводе живёшь!
        - А это неважно. Они — для строительства, а я — для себя.
        - Ну, я тогда пойду у отца спрошу…
        - По блату хочешь устроить? — усмехнулся Афоня. — Ну давай, давай! Я не возражаю.
        Андрюша взбежал на крыльцо дома. Но вдруг остановился: а стоит ли отца тревожить по такому пустяку? Люди делом занимаются, а он — кирпичи…
        Через час Майка, Андрюша и Афоня подошли к широкой трубе, валявшейся на земле. Майка несла три кирпича. В ящике у Андрюши и Афони — они несли его вдвоём — их было штук десять.
        - Стоп! — сказал Афоня. — Вот моя хата. Складывай у входа!
        В трубе было страшно. Почему-то казалось, что сюда вот-вот должна хлынуть вода…
        Афоня громыхнул железной коробкой — и труба вдруг озарилась желтоватым светом карманного фонарика. Потом он нащупал на ящике маленькую коптилку и зажёг её.
        Труба была широкая. Взрослый человек мог бы ходить не сгибаясь. Афоня перегородил её кирпичами, и она имела вход только с одной стороны.
        Пол сначала был вогнутый, и ноги на нём косолапились, но потом Афоня выровнял его. Натаскал землю и накрыл её досками. Из двух ящиков была составлена кровать, на которой теперь лежали подушка и одеяло, из третьего — стол.
        Новые кирпичи нужны были Афоне для того, чтобы у начала трубы выложить узкий вход и навесить на него двери.
        Впоследствии он хотел свою комнату побелить, электрифицировать и даже предложить своей тётке переехать сюда.
        - Не труба, а настоящая квартира! — восхитился Андрюша.
        - Ну, до квартиры ещё далеко! — сказал Афоня. — Но мне и так хорошо. Ни забот, ни хлопот. А я считаю, что все дети так и должны жить — закаляться! Завидуете небось мне?
        - Завидую, — по-честному сказал Андрюша.
        - А хочешь — можешь переехать сюда. Поставим новую кровать и обеды сами на костре будем готовить — картошку печь.
        - Но меня папа, наверное, не отпустит…
        - А ты у него не спрашивайся. Переезжай — и точка! Знаешь, как заживём! Скоро тут на бахчах кавуны созреют, так в этой трубе у нас целый склад будет! — И Афоня подмигнул Андрюше.
        - А что ж, сюда можно переехать, — сказала Майка. — Только на столе скатерти не хватает.
        Андрюша и Майка уселись на кровать. И тут под ними что-то шарахнулось. Майка подскочила.
        - Не бойся, — засмеялся Афоня, — не укусит!
        Откинув на ящике дощечку, он вытащил беленького кролика. Тот в ужасе отмахивался лапками.
        - Хорошенький ты мой… — нежно погладила его Майка. — Перепугался!
        - Ты что, для еды его? — спросил Андрюша, кивнув на кролика.
        - Нет, — ответил Афоня, — просто так держу. Одному-то скучно. У меня и ужонок был. Смешной такой! Высунет морду из-за пазухи и язычком — раз-раз-раз! — молока просит. Уполз, чертяка…
        Засунув кролика обратно в ящик, Афоня, не вставая с коленок, заглянул под стол и вытащил из-под него какую-то здоровую гирю.
        - Вот, видали, что у меня ещё есть? — сказал он. — Ровно полпуда весит. Я её по утрам поднимаю. — И правой рукой он свободно выжал гирю два раза. — Могу и ещё.
        - А дай-ка я! — загорелся Андрюша.
        Он подхватил гирю, поднял её на плечо, но, как ни силился, выжать её не смог.
        Майка тоже ухватилась за гирю, но даже на плечо не смогла её поднять, только оторвала от пола.
        - Мало каши ели, — определил Афоня. — Тут надо тренироваться. Я читал про одного человека, что когда он был маленький, то стал поднимать каждый день маленького бычка. Залезет к нему под пузо и поднимает. А потом, когда бычок стал здоровым быком, этот парень взвалил его на плечи и пронёс несколько шагов.
        - Целого быка? — удивилась Майка.
        - Да! А что? Я тоже хочу где-нибудь бычка достать. Он бы у меня тут пасся, а я бы его каждый день поднимал.
        - А купить его нельзя? — спросил Андрюша.
        - Я уже приценивался на базаре — дорогой! Это тебе не кролик.
        Пихнув гирю под стол, он привычным движением свернул цигарку и прикурил от коптилки.
        - Ну что у вас нового? — спросил он.
        - Ничего, — сказала Майка, — живём потихоньку.
        - А мой папа хочет домну поднимать, — сказал Андрюша.
        - Значит, новую не будут строить? — удивился Афоня.
        - Нет. Папа говорит, что и старая будет работать не хуже. Только надо её поднять.
        - Это как — поднять?
        - Наклон выправить. Домкратами её будут поднимать. Ну, представь себе — дерево напополам согнулось и загородило дорогу. А распиливать жалко. Вот его потихонечку и поднимают верёвками, пока оно опять ровно не встанет. Но дерево — лёгкое дело, а попробуй-ка домну, которая весит восемьсот тонн! Вот папа мой и мучается…
        - Один?
        - Ну что ты! Тут одному не под силу. Он предложил только проект, а теперь будут думать все инженеры. А если ему одному браться — совсем, наверное, с ума сойти можно. Он и так у меня ночью, как лунатик, не спит.
        - Про него на заводе говорят, что он деловой дядька, — сказал Афоня. — Тут один повар плохие обеды готовил для рабочих, а твой папаша пришёл, попробовал суп и сразу перевёл этого повара в истопники. А поварихой простую хозяйку назначил. Теперь там такие порции выдают, что еле-еле обед съедаю. А ещё он сказал, чтобы баню и парикмахерскую в три дня построили…
        - И построили? — спросила Майка.
        - Конечно. Андрюшкиного папашу все слушаются.
        Андрюше тоже захотелось сказать Афоне что-нибудь приятное, и он, взглянув на фотографию бородатого старика в шинели и с пистолетом, стоявшую на столе, спросил:
        - А это твой отец?
        - Ну, сказанул! — ответил Афоня. — Отец у меня молодой был. Это мой начальник, командир партизанского отряда. Мы его Батей звали. Вот мужик толковый! Раз скажет — как отрубит! И попробуй только ослушайся его — сразу на гауптвахту!
        - А что это такое? — спросил Андрюша.
        - Солдатская кутузка. Тюрьма. Снимают с твоей шапки звезду, пояс снимают, и садись на пять там или десять суток. Кормёжка три раза в день, а махорки не дают. А если не «строгача» получил — можно дрова пилить или какие-нибудь ямы для нужников копать…
        - А ты в партизанах разве был? — удивилась Майка.
        - А как же… в самом тылу врага. В разведке бывал, одного фрица чуть не укокошил, пулю в ноге имею. Вот пощупайте…
        Афоня приподнял брючину на правой ноге и указал на коленку. Там действительно был шрам, а под шрамом — твёрдый бугор.
        - Хотели мне её вырезать, но я не дал. Не мешает. Мне даже лучше с ней; как заболит — значит, к дождю… А ты воевал?
        - Не пришлось, — смущённо ответил Андрюша. — Я с мамой в эвакуацию уехал.
        - А у нас тут почти все ребята с немцами воевали, кто не успел от них убежать. Мы у них сначала тащили всё, что ни попадалось. Фонарик видели у меня? Это я у фрица… А потом стали в их машины кирпичи из-за угла кидать. Я одному ихнему шофёру всю рожу раскровянил. А видал бы ты, как они жителей расстреливали! Ох, страх прямо! Люди ещё живые в яме, а они их уже заваливают. Посмотрел я на это и сразу ушёл с Витахой в партизаны.
        - С кем ушёл? — переспросил Андрюша. — С Витахой? А это не тот, который с ребятами по заводу ходит?
        - Обстриженный, — вставила Майка.
        - Во-во, — подтвердил Афоня, — в тельняшке такой. Раньше он мне другом был, а теперь мы по гроб жизни разошлись. Тут я среди мальчишек вроде бы как за коновода считался, и все меня слушались. Потом начался призыв в ремесленные училища. Витаха поступил на сварщика учиться, а я не пошёл. Там, говорят, как в армии дисциплину надо, а я ещё погулять хочу… Ну вот, поступил Витаха в ремесленное училище, образования, значит, поднабрался, и стал он против меня ребят баламутить. Известное дело: получил фуражку с молоточками — самому охота командовать. Говорил, будто я организатор плохой и меня надо в шею гнать, будто толку с меня, как с козла молока, и я никакого хорошего дела не придумаю. В общем, личную обиду нанёс. А я разозлился, хотел было ему накостылять, а потом говорю: «Ладно, я плохой организатор, а посмотрим, какой ты будешь!» И я ушёл от мальчишек. Все ребята теперь на каникулах под Витахину дудку ходят, а я — держи карман шире! Я сам себе хозяин, без них проживу.
        - А Витаха на меня тоже драться полез! — сказал Андрюша. — Я хожу себе по домне, никого не трогаю, а он — бац! — налетел. Жалко, тебя не было, а то вдвоём бы мы ему всыпали. Правда?
        - А что ж смотреть! Конечно, всыпали бы, — кивнул головой Афоня. — Вот если он тебя в следующий раз тронет, так ты прямо ко мне иди. Тогда посмотрим, кто кого: они нас или мы их. Ладно? У нас союз с тобой будет.
        - Давай! — согласился Андрюша. — И Майку надо к нам принять. Хочешь, Майка?
        - Дружить, да? Хочу! — с радостью ответила Майка. — Всем ребятам очень нужно укреплять любовь и дружбу!
        Афоня ахнул:
        - Вот здорово! Как она умеет — а?! Вот никогда не думал, что живого поэта увижу! Ну, а ты вот сейчас ещё можешь чего-нибудь сочинить?
        - Могу, — кивнула Майка. — А про чего хочешь?
        - Ну, хоть бы про мою трубу!
        Майка на минуту задумалась и вдруг сказала:
        Попал Афоня в свою трубу
        Сиди и больше ни бу-бу!
        Когда Андрюша вернулся домой, его отец, стоя в дверях комнаты, уже прощался с парторгом и Можжухиным.
        - Где был? — строго спросил он, но Андрюша почувствовал, что строгость эта была нарочитой.
        - С Майкой в шашки играл, — быстро нашёлся Андрюша. — Спать уже захотелось. А у вас как дела?
        Взрослые весело переглянулись. А Семён Петрович, вдруг задорно рассмеявшись, подхватил Андрюшу под локти и высоко подкинул его к потолку.
        Глава IX. Общественные доски
        Витаха проснулся рано. Круглый будильник с никелированным звоночком показывал шесть. В полураскрытое окно, занавешенное марлей, смотрело солнце. Горячий лучик лежал на щеке матери. Она дышала ровно и спокойно. Морщинки на её лице не были уже такими глубокими, как вчера вечером.
        Ей пора вставать, но Витаха всё медлит. Конечно, стоит ему только сказать: «Мама!» — и она сразу же проснётся, быстро оденется и возьмётся ещё до работы вытирать в комнате пыль, мыть посуду, оставшуюся после вчерашнего ужина, заправлять керосином примус. Но Витаха этого не хочет. Он разбудит её только минут за сорок до начала работы, чтобы она одно успела: одеться и позавтракать. Сейчас он встанет раньше её и вскипятит чай.
        Мать чему-то улыбалась во сне, и на всём лице её лежала какая-то тихая радость.
        Что она сейчас видит? Может быть, опять отца? Однажды она вот так улыбалась, а проснувшись, рассказала, что видела себя молодой и в свадебном платье. Они куда-то шли с отцом, а дорога была и не дорога, а светлый ручей, и по берегам росли красные цветы… Тогда у матери в глазах стояли слезы.
        В бараке начинался рабочий день. За тонкими деревянными перегородками, оклеенными газетами, раздавались детские голоса. Каменщик Полещук, видимо уже сидя за столом, строго говорил своему сыну Миколке:
        - Ты почему вчера опять допоздна читал? Мать не слушаешься? И так очки носишь, совсем глаза сломаешь…
        В коридоре хлопали двери, на дворе разжигались печурки.
        Витаха пощупал мускулы на руках, протёр уголки глаз и, вскочив с постели, налил в чайник воду.
        Когда мама проснулась, стол был уже накрыт. Мария Фёдоровна быстро позавтракала и натянула на себя спецовку, взяла кепку с синими очками. Она была газосварщицей.
        - Виташка, — сказала она, — сготовишь себе сегодня макароны, они в шкафу лежат. А будешь селёдку есть, нарежь луку и маслом её залей.
        Она шершавой ладонью погладила Витаху по щеке, улыбнулась — большой стал сын — и ушла.
        Первым к Витахе заглянул Миколка.
        - Витаха, — сказал он, — а меня мать сегодня с вами не отпускает.
        - Это почему?
        - Она мыть меня хочет. Что делать?
        - А ты тикай от неё! Повертись немножко дома, а потом незаметно и махни через забор.
        - Миколка!.. — вдруг раздался на дворе протяжный женский голос. — Вода уже вскипела!..
        - Во, опять кричит! — сказал Миколка. — Прямо спасенья нет!
        Витаха выглянул в окно. Во дворе, стоя на кирпичах, грелся на костре бак с водой. Миколка подошёл к своей «бане», скидывая на ходу майку, и сел в корыто. Мать зачерпнула кружкой воду из бака и облила ему голову.
        - Ой, горячо, горячо! — закричал Миколка и подскочил в корыте.
        - Та сиди, чертяка! Не сваришься! — сказала мать и облила его холодной водой.
        - Ой, холодно! — закричал Миколка.
        Но мать, не обращая внимания на эти возгласы, стала намыливать сыну голову.
        Миколка сидел под её руками уже тихий и покорный. Голова у него от белой пены будто вздулась. И вдруг Миколка завопил:
        - Ой, мыло в глаз попало!
        Он выскочил из корыта, вслепую пошёл к ведру с холодной водой и, зацепив за него ногой, опрокинул его. Мать ударила его мочалкой по спине.
        В общем, минут через десять Миколка прибежал к Витахе весёлый и довольный.
        - Видал, какую я комедию играл! — улыбнулся он. — Эхо чтобы она побыстрее…
        Миколка принёс на промаслившейся газетке два больших блина, огромный, с кулак, кусок сахару и положил их на стол:
        - Поешь-ка…
        С ним был неразлучный парусиновый портфель, где лежало много разных бумажек: и приказы по отряду, и список членов, и деловые донесения.
        Не прошло и получаса, как у Витахи собралось человек двенадцать.
        Этот весёлый народ пришёл со всех окрестных улиц. Раньше ребята были предоставлены самим себе: слонялись без дела по посёлку, стреляли из рогаток по уцелевшим стёклам в разрушенных цехах. Но однажды Матвей Никитич поймал на заводе Миколку, который пытался разрядить найденную мину, и немедленно вызвал к себе Витаху. Вызвал как «старшего товарища» — воспитанника ремесленного училища.
        «Слушай, — сказал он, — вот этот хлопец на твоей улице живёт?»
        «На моей… Даже в моём бараке…»
        «Так вот, я тебе объявляю строгий выговор. Ты что распустил своих пионеров? Болтаются они чёрт знает где, стёкла в цехах бьют, с минами возятся. Ты как думаешь: занятия закончились и пионерской работе баста? — строго продолжал парторг, поглядывая то на Витаху, то на Миколку. — Что я тебе говорил о лагере?»
        «Что мы, взрослые, поедем во вторую смену», — ответил Витаха.
        «Да, поедете, и обязательно поедете. В самое напряжённое для завода время, когда у нас на учёте каждый человек, каждый рубль, каждая машина, мы отправляем вас в лагеря, запланировали спортплощадку на третий квартал… А вы? Вместо того чтобы как-нибудь помочь заводу, бьёте стёкла! А завод-то чей? Это завод ваших отцов, ваш завод! Или он не дорог вам?»
        «Нет, дорог», — тихо сказал Витаха.
        «А если дорог, так что ты бездельничаешь? Можете уходить!»
        Парторг был сердит не на шутку. Когда Миколка вышел из кабинета, он сказал Витахе:
        «Ты понял меня? Вы должны найти себе хорошее дело…»
        «Ясно», — ответил Витаха.
        А через несколько дней у него появилась мысль самим строить спортплощадку…
        На дворе, из маленького, крытого соломой сарайчика, Миколка вытащил фанерный ящик с молотками и клещами, пилу, топоры и роздал их ребятам. Теперь можно было выступать.
        Первым делом по дороге к мартеновскому цеху Витаха завернул на теплоэлектроцентраль. Он должен был позвонить Матвею Никитичу. Ребята поджидали на улице.
        В машинном зале с белыми кафельными стенами и стеклянным потолком механомонтажники, осторожно разбивая ящики с надписью «Верх, не кантовать!», устанавливали в широком гнезде никелированные детали турбовоздуходувки.
        По залу расхаживали электрики в синих комбинезонах. Они привинчивали на мраморных щитках десятки рубильников, выключателей и вольтметров.
        Четырёхэтажные паровые котлы со всех сторон были облеплены людьми. Котлы нужно было пустить в ход прежде всего. В них вырабатывается пар, который крутит турбину воздуходувки, а та уже гонит воздух в домну.
        Пробравшись между грудами каких-то старых машин, Витаха вошёл в пустой кабинет. Главный инженер ТЭЦ распоряжался на участках.
        Витаха взял телефонную трубку:
        - Коммутатор, дайте партбюро!
        В трубке что-то оглушительно щёлкнуло, потом послышался мужской голос:
        - Я вас слушаю.
        - Матвей Никитич, здравствуйте! Это Грицай звонит. Мы уже, Матвей Никитич, напилили себе брёвен. Теперь нам машину надо — перевезти.
        - Гм… машину? — не сразу ответил парторг. — Дело тут сложное. Сейчас знаешь сам, какая пора! А на какое время вам будет нужно?
        - На один час.
        - А управитесь?
        - Конечно.
        - Тогда вот что: машина будет вас ждать в пять часов вечера у въезда в завод. Я сейчас позвоню в гараж. Договорились?
        - Договорились.
        Барак, к которому подошли ребята, был разбит до основания. Торчали только его остов из обгорелых брёвен и печные трубы. Правда, внутри каким-то чудом уцелели две оштукатуренные и, вероятно, поэтому не сгоревшие деревянные перегородки. Их начали разбирать.
        Витаха вбивал в щели лом и отворачивал доски. Они отрывались с трудом, похрустывали.
        Ржавые гвозди скрипели и нехотя вылезали из чёрных своих гнёзд.
        Витаха любил работать. Он не мыслил себе и дня, проведённого в «ничегонеделании». По утрам, едва проснувшись, он уже составлял план на целый день и всегда стремился его выполнять. И, бывало, он очень сердился на себя, если какое-либо из назначенных дел приходилось переносить на завтра. Зимой после занятий в ремесленном училище он бежал домой, чтобы к приходу матери начистить и сварить картошки. Пообедав, он садился за свой маленький верстачок и начинал мастерить шкаф. По его замыслу шкаф должен быть одновременно и для белья и для посуды. Комната у Витахи была маленькая, пустая, и шкаф хотелось сделать компактным и нарядным. Шкаф мог быть простым: сколотил каркас, закрыл одну его сторону фанерой — и точка! Но Витаху это не устраивало. Если уж делать, так делать как на мебельной фабрике! Даже лучше. Витаха не торопился. Где только можно было, он собирал сухие дубовые дощечки, любовно их обрабатывал и склеивал с уже готовыми частями. Шкаф постепенно становился «жилым». В нём уже стояли чашки и тарелки, а в платяном отделении висела мамина одежда — шерстяная юбка и кофточка. Но до окончательной сдачи
шкафа в «эксплуатацию» ещё было далеко. Витаха хотел покрыть его коричневым лаком и отполировать.
        Потом, после «ручного труда», Витаха уходил в красный уголок на соседнюю улицу. Здесь были журналы довоенного издания — «Вокруг света» и «Техника — молодежи». Они открывали перед Витахой новый мир: модели кораблей, радиоуправляемые самолеты, поршневые автомобили. У Витахи чесались руки сделать самому всё, о чём рассказывалось в журналах, но он не разбрасывался. За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь.
        А в ремесленном училище он изучал физику, химию, свойства металлов, слесарное и токарное дело и другие предметы.
        На ладонях у Витахи были мозоли — твёрдые, рабочие. И теперь, разбирая барак, он испытывал удовлетворение оттого, что его рукам был послушен тяжёлый лом.
        Миколка подпиливал обгорелые брёвна и стёсывал топором окаменевший нагар. За чёрным слоем медленно проступало белое тело дерева. Как натуралист, Миколка тут же проверял его — не трухлявое ли оно, не тронуто ли грибком.
        Другие ребята из оторванных досок выдёргивали гвозди и на кирпичах молотком выпрямляли их.
        В соседнем разрушенном бараке размещался «склад». Там уже лежали заготовленные брёвна и доски.
        Спилив толстое бревно, Миколка поволок его на склад.
        Через пять минут Витаха услыхал крик:
        - Эй, ребята, давайте быстрей сюда!
        Бросив лом, Витаха побежал к складу.
        - Ты знаешь, — взволнованно сказал Миколка, — вчера мы досок десять сюда принесли, а сейчас посмотри: ни одной нет!
        Витаха подскочил к покосившейся печке, под которой вчера сложили доски. Действительно, их там не было.
        Витаха, прищурившись, посмотрел на Миколку:
        - Ты для дома просил вчера две доски, мы тебе не дали — без нас взял?
        - Хоть дом обыщите! — обиделся Миколка. — Раз на дали, значит, не дали. Как же я возьму общественные доски! Чувствовалось, что он говорит искренне.
        - Кто ж их стащил?.. — задумчиво сказал Витаха. — Мы работали, работали, а тут — фьють! — и всё насмарку!
        - Ух, знал бы, кто это сделал, я бы ему!.. — запальчиво сказал Миколка. Потом предложил: — А может, в милицию заявить?
        - Жди! Будут они тебе из-за каких-то деревяшек возиться! — махнул рукой Витаха. — А много их там лежало?
        - Кажется, десять. Но я сейчас проверю… Миколка побежал к первому бараку, принёс оттуда портфель и порылся в бумажках.
        - Вот, — наконец сказал он и ткнул в белый листочек. — Бухгалтерия у меня точная. «Вчера добыто и сдано на склад для хранения пять целых толстых досок, три с отбитым краем и три тонкие».
        - Одиннадцать, значит, было?
        - Одиннадцать.
        - Жалко!.. — вздохнул Витаха.
        Ребята были огорчены пропажей.
        Работали они ещё часа три, пока не проголодались. Потом, подхватив инструменты, двинулись по домам обедать.
        Витаха шёл впереди. Его голову окутывал тюрбан из рубашки, а на плече лежала длинная доска. Она была тяжёлая и врезалась в кожу. Но Витаха ее не снимал. Снимешь — ребята подумают, что устал.
        Все шли молча. Говорить сейчас, в такую жару, — языки не ворочались. Болели руки и опалённые спины, мучила жажда.
        Когда по заводской дороге проносились автомашины, они оставляли за собой непроглядную пылевую завесу. Ребята обошли мартеновский цех, и вдруг кто-то сказал:
        - Стойте, посмотрите-ка налево!
        Миколка повернул голову, вгляделся и зашептал:
        - Курортник там! Ребята, помните курортника? С Афоней сдружился! И девчонка с ними!
        Впереди, неподалёку от ребят, около своей трубы Афоня и Андрюша, стоя на коленях, что-то сколачивали. Они делали то ли какой-то прямоугольник, то ли маленький плот — трудно было разобрать. Майка, сидя рядом с ними, сбивала молотком какой-то ящик и пробовала его рукой — не шатается ли.
        И вдруг Миколка воскликнул;
        - Наши! Чтоб я вареником подавился, наши доски!..
        - Трудятся… А сейчас за чужое получат!
        Витаха тихо сказал ребятам: «Пошли!» — и направился к трубе.
        Завидя их, Афоня и Андрюша поднялись с земли.
        Витаха подошёл как ни в чём не бывало, наступил ногой на доски — это была дверь, которую Афоня хотел повесить на трубу, — и сказал:
        - Где ты взял эти доски?
        - А тебе какое дело? — ответил Афоня.
        - Ты что, отвечать нормально не можешь?
        - Чего с ним разговаривать! — Миколка стал рядом с Витахой. — Отнять доски, и дело с концом!
        - Ты, бухгалтер, молчи… — процедил Афоня.
        - Откуда у тебя эти доски? — повторил Витаха.
        - Нашли, — сказал Андрюша. — Вон там, в разбитом доме. — Он указал рукой за мартеновский цех.
        - Они сложенные были?
        - Сложенные.
        - Ну, так это и есть наши. Мы их для спортплощадки приготовили.
        - Для чего, для чего? — насмешливо спросил Афоня — Парк культуры строите?
        - Для спортплощадки. — Витаха смотрел Афоне прямо в глаза. Тёмные брови его сдвинулись над переносицей. — Ну, что скажешь?
        - А мы не знали, что они ваши, — подошла к Витахе Майка. — Глядим — лежат, мы и взяли.
        - Чего ты лезешь, куда не просят! — повернулся Афоня к Майке. — Мало ли что они скажут, а мы верить должны? Пускай вот докажут сначала!
        - И докажем, — сказал Миколка. — Только чего тебе доказывать?
        - А может быть, вам сам начальник на доски разрешение дал? — с ехидцей спросил Афоня.
        - Смейся, смейся! — сказал Миколка. — Сейчас умоешься!
        Он присел на корточки, положив на колени портфель, перелистал какие-то бумажки и вдруг прочёл:
        - «Для строительства спортплощадки на Ильинском пустыре разрешить товарищу Грицаю разборку двух разбитых бараков, расположенных за мартеновским цехом. Начальник треста «Жигачёвстрой» С. Марецкий».
        - Кто, кто подписал? — побледнел Андрюша.
        - Марецкий. Сам начальник! — гордо сказал Миколка. — Может, проверить хочешь? Не жалко.
        Он поднёс к Андрюшиным глазам бумажку. Разрешение было отпечатано на машинке, и внизу действительно стояла подпись отца.
        - Точная подпись? — чуть слышно спросила Майка.
        - Точная.
        - Афоня, надо отдать доски, — сказала Майка.
        - А ты что за судья! — огрызнулся Афоня. — Ты их не таскала, тебе они не нужны, ну и тут не суйся! Это ещё как сказать, чьи доски!
        Вид у Афони воинственный: глаза внимательно следят за всеми, кулаки сжаты.
        Майка посмотрела на Витаху. Он был совершенно спокоен. Мальчик тоже взглянул на Майку, и ей показалось, что он слегка-слегка одобрительно улыбнулся.
        - Ты, Афоня, тьфу, а не человек! — презрительно сплюнул Витаха. — Значит, миром не отдашь?
        - Нет.
        - Ладно… Драться мы за них не будем. А захотели бы — сейчас бы ни досок, ни твоей трубы здесь не было. — Витаха посмотрел на Андрюшу: — Ты кто?
        Андрюша не знал, как себя вести: то ли как Афоня, то ли ответить по-настоящему.
        - Человек, — уклончиво ответил он.
        - А чего ты с ним связался?
        - Он друг мне…
        - Нашёл себе парочку! — ухмыльнулся Миколка. — Единоличника!
        - Проваливай отсюда, очкарик! — сказал Афоня и подошёл к Миколке. Тот попятился.
        - Ну ты! Ты! Потише! — Витаха плечом толкнул Афоню. — Чего на рожон лезешь?
        - А ты чего?! — Афоня тоже толкнул Витаху. — Или давно не зарабатывал?! А то живо разгоню твою вшивую команду!
        - Ой, разогнал один такой! — засмеялся Миколка. — Нас вон сколько, а ты — один!
        - И один справлюсь!
        - А ну давай, разгоняй! Посмотрим! — сказал Витаха. Вдруг Афоня схватил с земли доску и погнался за Миколкой. Тот задал стрекача.
        - А ну-ка ребята! — вдруг скомандовал Витаха. — Схватить этих!
        Витахины дружки в минуту поймали пытавшихся убежать Андрюшу и Майку и скрутили им руки.
        - Афоня, на помощь! — завопил Андрюшка. Но не успел Афоня подбежать к трубе — Витаха ловким рывком отнял у него доску и сбил его с ног.
        - Ах, ты так! — закричал Афоня и хотел было схватить камень, но сзади на него насели ещё пятеро мальчишек, и Афоня под их тяжестью утихомирился.
        - Ну, — победно спросил Витаха, — будешь ещё хорохориться?
        - Ничего, мы тебе ещё покажем! — прохрипел Афоня.
        - Ладно, отпустите его, — миролюбиво сказал Витаха. — И этих отпустите! — Он указал на Майку и Андрюшу.
        Афоня, опустив глаза, поднялся с земли и стал отряхивать от пыли штаны.
        Миколка подошёл к Витахе и тихо спросил;
        - Доски забирать?
        - А чёрт с ними! — махнул рукой Витаха.
        - Но ведь они наши!
        - Да ладно, пусть пользуется. Ведь уже дверь сколочена!
        - А мы её сломаем! — настаивал Миколка. — Его надо проучить.
        Майка стояла потупив глаза. Она не знала, что ей делать: то ли сказать, что Витаха хулиган и что он не должен был командовать «Схватить этих!», то ли сказать, что Афоня жулик и нужно немедленно отдать доски. Или, может быть, просто смолчать?
        Она смолчала…
        По дороге домой Миколка шепнул Витахе:
        - А я знаю, почему ты не скомандовал отнимать доски.
        - Ну? — покосился Витаха.
        - Там девчонка была. Эта… как её… Майка. Она всё время на тебя смотрела. Я заметил…
        И Миколка тихо засмеялся.
        Глава X. Проклятая десятка
        Июль был жаркий. Андрюша спал с раскрытыми окнами. В комнате сухо потрескивал паркетный пол. И особенно это неприятно было слышать среди ночи. Казалось, прохаживается кто-то невидимый.
        Андрюша вставал рано. Вместе с отцом он ходил умываться на кухню и поливал ему из кружки на шею. Отец сладко крякал, разбрасывая вокруг себя хлопья мыльной пены, и просил не жалеть воды. Она была ледяная, из глубокого колодца. Потом он сам помогал сыну мыть уши, растирал ладонями ему мокрую спину.
        После такого умывания Андрюша чувствовал себя бодрым и сильным.
        За завтраком отец расспрашивал Андрюшу о том, что он читает, часто ли ходит на Днепр, просил писать маме письма и почти каждое утро ругал себя за то, что взял сына на завод.
        - Всё-таки незачем было тебе сюда ехать, — говорил он, — У меня и так работы — прямо разрываюсь, а тут ещё о тебе заботиться надо. Вот напросился же ты, на мою беду! Работаешь и думаешь, что ты без присмотра, не поправляешься. Ох, и попадёт же мне от мамы!
        - Да что ты, пап, волнуешься за меня? — отвечал Андрюша. — Что я, маленький, что ли? Ведь сам же ты говорил, что эта самостоятельная жизнь мне на пользу.
        - На пользу-то она на пользу, но всё-таки кто-то должен за тобой следить, кто-то должен тобой руководить…
        - А если сам собой буду руководить?
        - А ты считаешь, что тебе уже можно доверять?
        - Можно.
        Отец засмеялся:
        - Конечно, я тебе и раньше доверял, но… всё равно, сколько ни говори, а я ругаю себя.
        - И зря! — сказал Андрюша. — Ведь ты же меня обратно в Москву не повезёшь?
        - А надо было бы… — засмеялся Семён Петрович. — Твоё счастье, что нет у меня сейчас времени тебя туда-сюда возить…
        А однажды во время утреннего разговора он спросил:
        - Слушай, Андрюша, ты с кем ещё дружишь, кроме Афони?
        - С Майкой, — ответил Андрюша.
        - Это само собой… А вот ты такого Витаху знаешь?
        Андрюша поперхнулся хлебом:
        - Знаю.
        - Ну, как там у вас со спортплощадкой? Дело идёт?
        И что должен был ответить Андрюша? Отец сказал, что он доверяет ему, и это было приятно слышать. Но вот если он сейчас скажет, что с Витахой, с тем Витахой, которому было выдано специальное разрешение, они в ссоре, то вряд ли это понравится отцу. А что же говорить?
        Андрюше вдруг стало жалко отца — у того действительно много всяких хлопот, за весь завод отвечает, не хотелось огорчать его.
        - Да там уже столбы нужно ставить, — ответил он уклончиво.
        Сказал и тут же понял, что сделал ошибку. Надо было открыто сказать.
        - Правильно! — Отец ласково похлопал Андрюшу по плечу. — Взялись — доводите до конца.
        «Ничего, — успокоил себя Андрюша, — а я на самом деле пойду к Витахе, и тогда всё будет правда. Приду и скажу: «Давай, Витаха, помиримся. Мой отец про вас говорил, и я хочу быть с вами». Но как быть тогда с Афоней? Он ведь туда ни за что не пойдёт. А чем Афоня хуже Витахи? Он весёлый, выдумывает всегда что-нибудь, партизаном был. С ним никогда не скучно, у него всегда какие-то дела…»
        Действительно, Андрюша с Афоней встречались почти каждый день. С ними бывала и Майка. Они гоняли вместо мяча консервную банку перед домом, лазили на крышу и спускались оттуда по самодельной верёвочной лестнице. Делали из газет парашюты и сбрасывали с крыш Андрюшину кепку.
        Дни шли незаметно.
        Но чаще всего ребята ходили на Днепр. Они все плавали хорошо, особенно Афоня. Он мог и на спинке, и на боку, и по-лягушечьи. Только под водой долго не сидел.
        - Эх, если бы не курево, — говорил Афоня, тяжело дыша, — вы бы меня до обеда тут ждали, пока вынырну! Надо бросать, что ли…
        На пляже ребята играли в ножички. Афонин ножик, тонкий и острый, нужно было так ловко бросить, чтобы он, перевернувшись в воздухе, обязательно воткнулся в песок. А завалится — бросает другой. Ножик бросали и с ладошки, и с подбородка, и с плеча, и с живота. С подбородка кидать было больно — лезвие врезалось в кожу, но Афоня делал это упражнение не морщась….
        А для проигравшего в песок забивался колышек. Его нужно было вытягивать зубами. Этим делом частенько занималась Майка. Песок лез в нос и в рот, хрустел на зубах. Афоня и Андрюша смеялись: «А ну-ка, Майка, поешь ещё сахарного песочку!» Другая бы на её месте обижалась на ребят или запросила пощады, но Майка была упорной…
        Однажды Афоня пришёл чрезвычайно довольный. В руках у него были пила и топор.
        - Андрюшка, — сказал он, — одно дельце есть! Сейчас я иду к тебе — навстречу мне машина с дровами. Ехал тот шофёр Саша — помнишь, который вас с аэродрома вёз. «Поедем, говорит, одной тётке дрова отвезём». Ну, я сел. Отвезли дрова, а тётка ходит и ругается, что они длинные. А я взял и сказал, что мы их сможем перепилить. Пойдём, а? Заколотим!
        - А чего мы заколачивать будем? — спросил Андрюша.
        - Тю, не знаешь? Денежки!
        - Деньги? — удивился Андрюша.
        - А что ж, не даром же работать, — сказал Афоня.
        - А Майка как? — сказал Андрюша. — Я ей печку обещал затопить. Она плюшки делает.
        - Плюшки — по макушке! Она сама затопит, не барыня…
        В доме на Синичкиной улице — белой мазанке с небольшим двориком, огороженным покосившимся плетнём, — ребят встретила пожилая женщина с худым лицом и длинными руками. Её звали тётя Фрося. Она была босая, в цветастой юбке. За юбку крепко держался четырёхлетний мальчуган на коротких, толстых ножках.
        - Вот спасибочко, что пришли! Вот спасибочко! — сказала она. — А я уж думала, не придёте.
        - Наше слово твёрдое, — сказал Афоня. — Где, тётка, козлы?
        - А может, сначала позавтракаете?
        - Делу — время, а потехе — час, — неизвестно почему с важностью сказал Афоня. — Эдак поешь — и работать не потянет. Мы лучше попозже.
        Положив бревно на козлы, они принялись за работу.
        Пила звенела в руках. Из-под её резцов струйками вылетали пахучие опилки. То к Андрюше, то к Афоне, то к Андрюше, то к Афоне…
        Маленький толстоногий мальчик вертелся тут же. Он залезал под козлы, хватал горстями опилки и, посыпая себе голову, кричал:
        - Дяди, дяди, посмотрите — дождь!
        «Дядями называет», — улыбнулся Андрюша. Он и впрямь чувствовал себя взрослым дядей, который пришёл к родственникам помочь по хозяйству.
        Во время отдыха мальчишка тихонько подкрался к Андрюше и насыпал ему за шиворот опилок. Андрюша хлопнул его ладонью по затылку. Мальчишка отошёл в сторону и всхлипнул:
        - Чего дерёшься? Я же играю!
        Андрюше стало совестно.
        - С тобой уж и пошутить нельзя, — сказал он. — Ну ладно, давай помиримся.
        Минуту спустя мальчик снова возился с опилками. Потом он поманил ребят в сарай.
        - Там курица несётся, — указал он на тёмный угол под крышей. — И яйца уже лежат. Берите сколько хотите…
        - Это дело. Яичком перекусить неплохо, — сказал Афоня и полез в гнездо. А вытащив три яйца, сказал: — Теперь надо всем чокнуться. У кого раньше всех лопнет яйцо, тот и помрёт раньше всех.
        Первым лопнуло Афонино яйцо. Тогда он засмеялся:
        - Всё это враки! Я никогда не помру!
        Перепилив дрова, принялись за колку. Сырая берёза поддавалась плохо, но зато сосна разлеталась с одного удара.
        Работал Андрюша с удовольствием.
        Куча свежих поленьев увеличивалась. Наконец Афоня расколол последнюю берёзу и крикнул:
        - Тётка, принимай работу!
        Тётя Фрося была рада. Она попросила уложить дрова в сарайчик, а потом позвала в дом.
        На столе дымились жирные щи из свежей капусты. В Андрюшиной тарелке плавал кусок мяса.
        У Андрюши никогда не было такого аппетита, как в эту минуту. Он ел впервые свой трудовой хлеб. Тётка подливала самой густоты.
        - Уж и не знаю, чем вас отблагодарить! — говорила она. — Дров мне на месяц хватит. Муж-то мой, клепальщик, на грязь поехал в санаторию. Позвонок у него на войне перебит, столбом ходит. Ну, а я-то одна бы не смогла перепилить. Помучилась бы. А в следующий раз позову — придёте, хлопчики?
        - Придём, — пообещал Андрюша. — Вы прямо ко мне заходите, как что потребуется. Я в доме инженеров живу.
        Ему очень нравилась эта простая, гостеприимная тётка. И за один этот вкусный обед он готов был перепилить хоть ещё полную машину дров.
        - А что, хлопчики, — вдруг поинтересовалась тётя Фрося, — вы не из тех ребят, что стадион строят? Говорят, у вас даже инженер есть какой-то молодой, из ремесленного. Это правда?
        - Уж не Грицай ли? — спросил Афоня и, улыбаясь, добавил: — Грицай — наш самый хороший друг. Только ему до инженера ещё сто лет ждать. Там и без инженера обойдутся…
        - Ты гляди какие! — с уважением произнесла тётя Фрося.
        Покончив с едой, Афоня сказал:
        - После обеда, по закону Архимеда, треба закурить, — и полез в карман за кисетом.
        Он сидел на стуле довольный, усталый, в клубах дыма. Потом встал;
        - Ну, тётя, до свиданья! Табачку-самосаду у вас не найдётся?
        - Чего нет, того нет! — с сожалением сказала тётя Фрося. — Муж-то мой не курит.
        - Жалко. Табак у меня кончился, — сказал Афоня. — Хотел бы я у вас тогда… — он замялся, — денег попросить. Не дадите?
        - Денег?
        - Нам немножко, — смутился Афоня.
        - Да не надо! Зачем они? — покраснев, сказал Андрюша.
        - Как зачем? — удивлённо спросил Афоня. Он уже справился со своим смущением. — Это такая вещь, что везде пригодится.
        - Ну и сколько же вам? — сказала тётя Фрося.
        - Да сколько не жалко!
        - Мне для вас, честное слово, и тыщи рублей не жалко, только вот скажите точно…
        - Ну дайте четвертную — и достаточно.
        - А это как понять — четвертная? — поинтересовался Андрюша.
        - Двадцать пять рублей, — ответил Афоня.
        - Двадцать пять, хлопчики, — это много. У меня у самой денег в обрез. Давайте чуток меньше.
        Андрюша готов был провалиться сквозь землю при этом торге. Но Афоня был неумолим.
        - Ну и сколько же тогда? — спросил он.
        Тётя Фрося вынула из комода десять рублей и протянула их Афоне.
        Держась за материнскую юбку, на ребят весело поглядывал толстоногий малыш.
        Выйдя за ворота, Андрюша раздражённо сказал:
        - Афонька, и зачем ты у неё взял эту проклятую десятку? И не стыдно!
        - Хм, стыдно! — ухмыльнулся Афоня. — Она же сама дала — не видел, что ли? Деньги за детский труд. Или обратно отнести?
        - Но мы же бесплатно должны были сделать. У тётки, слыхал, муж инвалид!
        - Инвалид?.. — вдруг остановился Афоня. — Вот не сообразил… Ну да ладно, что поделаешь! Десятка — деньги небольшие. Сейчас на базар пойдём — и нет твоей десятки…
        - Э-эх! — с сердцем сказал Андрюша. — А всё-таки зря мы так…
        На поселковом базаре торговля шла бойко. Здесь было много рабочих, пришедших после дневной смены поесть чего-нибудь свеженького. Они покупали себе хлеба, помидоров, масла, колбасы и, усевшись в стороне от прилавков, торопливо принимались за еду. Ели они быстро, запивая молоком прямо из бутылки.
        На длинных столах лежали горы снеди; зелёные огурцы, кочаны хрустящей капусты, варёные кукурузные початки, жирные шматки сала, белоснежный творог в эмалированных мисках, яйца, пышки, пирожки…
        Афоня и Андрюша ходили мимо палаток с надписями: «Готовый одяг», «Продовольчи товары», «Овочi — фрукти», толкались в рядах.
        Они пробовали у тёток с ложечек мёд, будто собирались купить его, брали из мешков по большой щепотке семечек на пробу — жареные ли, — приценивались к общипанным курицам.
        Колхозницы торговали в белых косынках и передниках. А на некоторых были даже белые нарукавники.
        Кругом было шумно: то тут, то там раздавались звуки баяна, ржали лошади.
        Вспотевшие колхозники прямо с возов продавали мешки с овсом, жмых, сено, чечевицу.
        - Табачок-крепачок, в нос шпыняет, с ног сшибает! — кричал какой-то старик, расхаживая по базару с ящиком махорки.
        - Эй, Марьяна, здорово! — услыхал Андрюша в молочном ряду сзади себя радостный возглас.
        Он обернулся. На прилавок перед какой-то дородной женщиной с лоснящимся лицом облокотился измазанный в мазуте рабочий.
        - Не узнаёшь, что ли? В прошлый выходной мы в вашем колхозе работали.
        - Ах, помню! — улыбнулась Марьяна. — Як тут у вас дила? Як домба… чи, бишь, донба?
        - Домна, а не домба, — засмеялся рабочий. — Всё перепутала… Скоро её, родную, поднимать будем. Хватит, отдохнула… А как там у вас в колхозе — от яблок, наверное, сучья ломятся?..
        Они разговаривали долго. Андрюша уже два раза обошёл базар, а они всё говорили.
        - Чего тут только не увидишь, на базаре! Тут тебе и специальный ножик для чистки картошки, и зубоврачебные стальные клещи, и пепельница с электрической зажигалкой, и старые, ржавые замки с полкилограммовыми ключами. На фанерном домике фотографа висят разные национальные костюмы: черкески с газырями и папахой, украинская вышитая рубаха с шароварами… В каком наряде захочешь сниматься, в таком тебя и снимут.
        Ребята шныряли меж прилавков около часа, пока не купили себе три стакана тыквенных семечек и по два пирожка.
        У Афони ещё оставалось два рубля.
        - А знаешь, Андрюшка, — вдруг предложил он, — давай Майке купим какую-нибудь штучку, а? Подарок… от нас обоих. И ты ей отдашь.
        - А почему это я? — сказал Андрюша. — Ты ведь сам сможешь.
        - Я-то смогу… Только ты ведь с ней давно знаком, тебе удобнее. Отдашь?
        - Отдам уж, отдам! — хитренько улыбнулся Андрюша. У него было уже хорошее настроение. — А где мы с тобой были, ей говорить?
        - Не надо. Она, знаешь, с норовом. Ещё разозлится, что её не взяли.
        Они подошли к палатке — на прилавке блестели разные заколки, гребешки, пуговицы — и купили брошку на платье.
        Стеклянная звёздочка на солнце переливалась всеми цветами.
        Глава XI. Ссора с Майкой
        Майка не понимала, куда делся Андрюша. Она стояла перед закрытой дверью с противнем в руках. На широком листе лежали матово-белые плюшки.
        И всего лишь десять минут назад, когда она месила на столе пышный, пахучий ком теста, а Андрюша в звонкой ступке толок сахар, она попросила его затопить в кухне печку, и он согласился. А теперь его не было ни в коридоре, ни в комнате, ни в кухне. И печка была не затоплена.
        Майка чуть не плакала. Она думала, что, пока сделает плюшки, на кухне будет уже жаркая духовка и она быстро разделается со своим печеньем. Но теперь всё затягивалось: надо печку затапливать самой.
        «Андрюшка ни одной плюшки не получит, — думала Майка, стоя на четвереньках перед топкой и раздувая огонь. — Как сахар с корицей толочь — он первый, а как печку затопить — удрал. Куда же он пошёл?»
        Но Майкина злость прошла сразу, как только она увидела на противне своё готовое изделие.
        Плюшки вышли румяными, узорчатыми. Девочка взяла одну в руки, разломила её, дымящуюся, и надкусила. Тёплый ноздреватый комочек растаял во рту.
        «Вкусные получились! — подумала ока. — Только нужно было в тесто побольше яиц положить».
        Майка спрятала плюшки в сумку и пошла к отцу. Иван Васильевич работал на домне. Но к нему Майка направилась не прямым путём, а окольным, через прокатный цех. Она надеялась встретить здесь Андрюшу. Вчера вечером вместе с Афоней они договаривались зайти сюда и достать для ночного факела баночку смолы.
        В цехе, высоко под потолком, стекольщики, привязанные стальными тросами к балкам, стеклили крышу.
        Горели костры, над которыми в котлах кипела смола. Какие-то люди в прокопчённой одежде обмакивали в кипящую смолу деревянные кубики и укладывали ими пол.
        - Эй, девочка, берегись! — раздался окрик.
        Майка от неожиданности присела. Над головой проплыла огромная плита. И в этот момент она наступила на чьи-то ноги, торчащие из-под чугунной станины.
        - Ты что, не видишь? — закричал на неё перемазанный рабочий, высунув на свет голову. — Пятый раз наступают! Вывеску мне вешать, что ли?
        - Извините, дядя, — попятилась Майка. — Не сердитесь!
        - Да, есть у меня время на тебя сердиться! — снисходительно проворчал рабочий. — Ты только тут не мешайся. Видишь — горячка. Подай-ка лучше гаечный ключ, вон там лежит.
        Майка подала ключ.
        Вдоль просторного и светлого здания, длиной чуть ли не в километр, тянулся так называемый горячий рольганг — конвейер с тысячью маленьких роликов. По бокам рольганга лежали какие-то огромные махины, зубчатые колёса, полированные многотонные валы и стальные гайки, в дырку которых могли свободно пролезть два человека.
        В конце цеха монтировался слябинг — гигантские ножницы для разрезки металла.
        Майка медленно шла вдоль цеха.
        Как много ещё оставалось тут сделать! Но уже, несмотря на кажущиеся неразбериху и беспорядок, можно было хорошо себе представить этот цех в день пуска горячего рольганга. Майка уже видела такой цех на одном из заводов Урала. Он вырабатывал в день больше десяти километров стального листа. Кругом чистота — ни соринки, ни пылинки, — и, кажется, совсем нет людей. Весь прокат управляется простым нажимом кнопок. Нажал одну кнопку — и из нагревательного колодца медленно вытягивается клещами раскалённый добела кусок стали — сляб. Тронул другую кнопку — со всех сторон его обжимают тяжёлые валы, и он делается длинным прямоугольником. Потом двухтонный слиток плывёт к слябингу. Гигантские ножницы, как масло, режут металл на равные плитки, и они, уже потемневшие, становятся похожими на шоколадные. Магнитный кран переносит их к новым нагревательным колодцам, а затем на рольганг. И тут начинается самое красивое. Раскалённая плитка летит, летит по рольгангу, приближаясь к валам, и вдруг — удар! Урчат валы, пропуская через себя сталь. И вот она, уже тонкая, малинового цвета, на ходу меняя окраску и увеличивая
скорость, летит в пасть к следующим валам. Удар! Сталь совсем превращается в бумажный лист — его хоть рви руками. Но это только кажется… Она крепкая.
        А потом стальная полоса, как курьерский поезд, вылетает на просторный приёмный рольганг и, попав в высокие фонтаны воды, затихает, чистая и гладкая.
        Звенит звонок: идёт новый лист!
        И вдали уже слышатся глухие удары…
        Ни Андрюши, ни Афони нигде не было.
        Отца на домне девочка нашла не сразу. Она думала его встретить на литейном дворе, а он, оказывается, как обер-мастер руководил кладкой горна — основной части печи, в которой перед выпуском кипит расплавленный чугун.
        Поднявшись по железной лесенке до небольшого круглого отверстия — единственного входа в горн, — Майка заглянула в него.
        Внизу, в полутёмном горне, словно в огромной бочке, горели электрические лампочки.
        - Папа! — крикнула девочка. — Можно к тебе? Принимай гостей!
        - Это кто? Майка? — услыхала она голос отца, но его самого не увидела. — Ты подожди, сюда не лазай! Я сам к тебе приду!
        «А чего ждать?» — подумала Майка и, взяв в зубы сумку с плюшками, вползла на четвереньках в отверстие.
        Десять каменщиков выкладывали огнеупором стальные стены горна. Они бережно со всех сторон осматривали и ощупывали каждый кирпич, чтобы на нём не было никаких выщерблин, а затем, окунув в раствор, притирали его к толстой кладке.
        За ними наблюдали три контролёра во главе с обер-мастером. У них в руках чернели стальные ножи — щупы — толщиной в миллиметр.
        Контролёры и отец беспрестанно ругались с каменщиками.
        - И как кладёшь, бессовестный! — говорил отец и тыкал нож в шов между кирпичами. — Сколько раз говорил, чтоб зазор был в миллиметр, а ты?!
        - Миллиметр и есть! — Каменщик своим щупом проверял зазор.
        - Да где же есть, когда тут хоть в карете проезжай!
        - Ох, и дотошный ты, Иван Васильевич! Так нехорошо, этак нехорошо… Я уж на совесть кладу, а ты измучил прямо!
        - Ты мучеником не прикидывайся, а клади, как велят. Чтоб ни одна капля чугуна не просочилась! Ведь полторы тысячи градусов здесь будет! Тебе-то что: выложил — и ушёл, а мне работать на печи. Ну, выдержит твоя кладка пять лет?
        - Выдержит! — уверенно отвечал каменщик. Майка дёрнула отца за рукав.
        - Пап, а я здесь! — задорно улыбнулась она. — Я тебе плюшек принесла, твоих любимых. Будешь есть?
        - Ах ты, хозяйка, плюшек принесла? Зачем же ты лезла сюда? А вдруг бы с лестницы упала?
        Отец присел на кирпичи, обнял Майку. Она прижалась к нему и зашептала:
        - Пап, а что ты с каменщиками ругаешься? Они плохие, да?
        - Нет, они здорово кладут, точно, — тихо сказал отец. — Это я их для видимости ругаю. Надо, чтоб в кладке совсем комар носа не подточил. Тебе же в наследство домну делаю… Эй, Полещук! — добродушно крикнул он каменщику. — Иди сюда, перекусим!
        Полещук, долговязый человек средних лет, заросший щетиной, подошёл, вытирая о фартук руки. Как-то смешно вытянув губы, он укусил плюшку и задвигал челюстями.
        - Дочка? — кивнул он на Майку.
        - Дочка, — ответил отец. — Лучше не надо! Я за её спиной, как в санатории живу…
        Майка посидела немного у отца, а затем, чтобы не мешать взрослым, опять на четвереньках выбралась из горна.
        Майка подходила к своему дому и вдруг увидела на крыльце Витаху и Миколку. Они о чём-то спорили и подталкивали друг друга к дверям.
        Заметив девочку, они расступились и молча пропустили ее в дом.
        «К кому они пришли?» — заволновалась Майка.
        Она быстро взбежала к себе на второй этаж, открыла комнату и кинулась к подоконнику. Он как раз находился над крыльцом.
        - Ну, иди первый, — говорил Миколка.
        - Нет, ты иди, — возражал Витаха. — У меня рубашка вот рваная…
        - А может, совсем не пойдём? Вдруг на его мамашу нарвёмся?
        - Идти надо. Только в какой он комнате живёт? И не у кого спросить!
        - А ты чего же не спросил у этой девчонки? Она-то ведь твоя знакомая…
        Витаха угрожающе посмотрел на Миколку:
        - Не ехидничай…
        Они вошли в дом. Через минуту Майка услыхала в коридоре их робкий шёпот и шаги. Она схватила полотенце, перекинула его через плечо и, выйдя в коридор, прошла на кухню умываться. Майка заметила, что Витаха сделал какое-то движение к ней — видимо, хотел что-то сказать, но не сказал.
        Девочка быстренько смочила водой руки и лицо и, вытираясь, вышла в коридор. Но и на этот раз ребята ничего не сказали.
        «Вот трусы! — подумала Майка, входя в комнату. — И чего стесняются заговорить? Хоть бы поздоровались!»
        Она подошла к зеркалу, заплела распустившиеся косички и связала их венком, потом, расправив на груди немного помятое голубенькое платьице, вышла в коридор. Терпение у неё лопнуло.
        - Ребята, — сказала она, — чего вы здесь стоите? Вы к кому пришли?
        - Нам Андрея надо, — сказал Витаха, глядя куда-то в потолок.
        - Андрюшу? Его нет дома. Я сама его целый день ищу. А что?
        - У нас дело до него есть, — замялся Витаха. — Разговор маленький. Они тут с Афоней наш авторитет подрывают среди населения.
        Майка почти насильно затащила ребят к себе в комнату и усадила их на стулья.
        И тут она узнала следующее: Афоня и Андрюша за пилку и колку дров самым постыдным образом взяли десятку с жены одного инвалида и сказали, что они самые хорошие Витахины приятели.
        Рассказывая об этом происшествии, Витаха вскочил со стула и взволнованно заходил по комнате, шлёпая босыми ногами. Миколка с сосредоточенным лицом, как взрослый, стучал пальцем по столу.
        - Твои товарищи нас опозорили, — сказал Витаха Майке.
        - Вы всегда нам мешаете, — поддакивал Миколка. — Тогда доски стащили и не хотели отдавать, а сейчас десятку содрали в целях личного обогащения.
        - Кто это «вы»? — нахмурилась Майка.
        - Ну «кто, кто»… — сбавил тон Миколка. — Афонька и твой курортник!
        - А почему он мой курортник?
        - Потому что ты его сестра!
        Майка засмеялась:
        - Нашёл мне брата! Его фамилия Марецкий, а моя Можжухина.
        - Он сын начальника строительства? — удивился Витаха. — Ты серьёзно?
        - Честное пионерское, не вру! — Майка хотела дать это слово под салютом, но задержала руку: она была без галстука.
        - Вот никогда не думал, что он такой! — сказал Витаха. — Да имей я отца-начальника, я б своими руками не только спортплощадку, а целый стадион построил! Как чего бы не хватало, я бы к отцу…
        - Семён Петрович всё равно бы тебе не дал, — сказала Майка. — Он насчёт материалов строгий.
        - Дал бы, если каждый день к нему приставать. Убедил бы его. Ты думаешь, я для себя стараюсь? Вот для таких, как Андрюшка! Вместо того чтобы болтаться где-то с Афоней — куда лучше, пришёл к себе на площадку и гоняй в футбол хоть до потери сознания. И все ребята тут вместе, и жить веселей будет.
        - А вы поговорите об этом с Афоней, — сказала Майка.
        - Не хочу. Афоня сам должен понять. Он парень башковитый. А сам не захочет к нам прийти — тем хуже для него. У него и у меня отцы погибли за завод, а что он делает для завода?..
        - Ничего, — ответила Майка.
        - И ты ничего не делаешь, — строго сказал Миколка.
        - Да, это верно, — не спорила Майка.
        - Ну, а какие выводы напрашиваются? — спросил Миколка.
        - Это моё дело.
        - А ты скажи!
        - Да ладно к ней приставать! — одёрнул Витаха своего приятеля. — Не хочет говорить — и не надо. А мы Андрюшку за такие дела можем к пионерской ответственности привлечь.
        - Правильно! — сказал Миколка. — Напишем в Москву — и дело с концом. Дескать, вы нам не того человека прислали, отзовите обратно и всыпьте ему! И всыпят!
        - В общем, до свиданья, — сказал Витаха Майке.
        - Живите богато… на те денежки, — добавил Миколка и вышел в коридор.
        Ребята ушли. Они больше ни в чём не убеждали Майку. Она сама хорошо понимала, что натворили Афоня с Андрюшей.
        «Какие у Витахи брови мохнатые! — думала Майка, лёжа в постели. — И лицо такое, как у лётчика. А рубашка на спине драная».
        Ноги у Майки были как чужие. Сегодня она много ходила. Положив под локти подушку, она смотрела в раскрытое окно.
        По шоссе, оглушительно лязгая гусеницами, прополз трактор. Он тянул за собой два прицепа на резиновых шинах.
        Лёгкий ветерок внёс в комнату пожелтевший тополиный лист и бесшумно уложил его на подоконник.
        «Осень скоро, — думала Майка. — Как лето быстро проходит! Ещё месяца полтора — и начнётся настоящий листопад. Надо уже сходить в школу записаться. Андрюша-то уедет, а мне жить на стройке».
        И вдруг у девочки как-то само собой срифмовалось: стройка — койка.
        Она представила себе прокатный цех, домну, много работающих людей, то есть всё то, что она видела сегодня, и тут же вообразила какого-то человека, который в грязной спецовке лежит на койке и покуривает.
        Майка усмехнулась: «стройка — койка», а потом вдруг зашептала:
        - Кругом в цехах работает народ… Подходит. Если ты пришёл на стройку… Если ты… И если ты хочешь помочь стройке… С утра… С утра…
        Последние строки родились внезапно. Майка вскочила с постели и записала в тетрадку:
        Кругом в цехах работает народ.
        И, если ты хочешь помочь стройке,
        С утра иди ты на завод,
        А не лежи на койке.
        Девочка прошлась по комнате и продекламировала стихи в полный голое. Они ей понравились. Нужно было продолжать.
        В это время в комнату заглянул Андрюша.
        - Майка, — радостно сказал он, — смотри, что я тебе принёс!
        Он развернул бумажку, и стеклянная звёздочка радужно сверкнула.
        - Это тебе от Афони и от меня!
        - Ты откуда её взял? — хмуро спросила Майка.
        - Купил, — сорвалось у Андрюши.
        - На те десять рублей, которые вы выпросили у жены инвалида?
        - Откуда ты знаешь?
        - Знаю вот! Значит, на те десять рублей? Благородный поступок!
        - А тебе какое дело, на какие деньги я купил? Я тебе дарю, и всё.
        - А я не хочу от тебя такого подарка! У меня был Витаха, и он мне всё рассказал.
        У Андрюши задрожали губы, и он сел на стул. «Вот, говорил я Афоне!»
        - Зачем вы сказали, что вы Витахины приятели? — продолжала Майка. Лицо у неё было строгое. — Теперь вы не только себя, но и Витаху опозорили! Надо сейчас же отдать деньги.
        - Нету больше денег, — тупо вертя в руках брошку, сказал Андрюша. — А Витаха что — хочет рассказать об этом папе?
        - Нет, хуже, — сказала Майка, — он тебя выгонит из пионеров.
        - А как же он выгонит? Я же не здесь учусь.
        - Ну и что же? — ответила Майка. — Он напишет письмо в Москву, в твою школу, а там тебя обсудят и выгонят.
        Андрюше стало страшно. Это походило на правду. Майка говорила какими-то железными словами. Нет, пионерский галстук для Андрюши был дорог. Отец — коммунист, а как же его выгонят из пионеров?
        - И ты не могла заступиться за меня? — спросил он.
        - А что я могла сказать, когда он на меня тоже наступал! И он был прав. Ты помнишь могилу около мартеновского цеха? Там написано, что похоронен Грицай…
        - Ну?! — Андрюша вспомнил. Он даже вспомнил, что тогда удивлялся, почему Грицай не Герой Советского Союза.
        - Оказывается, знаешь, кто это? Витахин отец. Он на заводе работал и погиб за него. А Витаха его дело продолжает, тоже трудится. Понял? А ты что с Афоней продолжаешь? Ты курортник! И правильно тебя так прозвали.
        - Сама ты курортница! — разозлился Андрюша. — Чего ты меня воспитываешь! — И тут же ему подумалось: «И как это я не мог остановить Афоню…»
        - Ну и что же! Я была курортницей, а теперь не буду.
        - А что сделаешь?
        - К Витахе пойду!
        - Ты ему уже сказала об этом?
        - Сегодня не сказала, а скажу.
        - Значит, с нами больше не дружишь?
        - Нет.
        - Ну и ладно, не заплачем. А ты знаешь кто? Ты предательница! И я у тебя больше не буду обедать.
        Андрюша вскочил со стула и, не глядя на Майку, вышел в коридор. И, как ему ни жалко было, он бросил брошку на пол и ударил по ней ногой.
        Стекло под ботинком хрустнуло.
        Андрюша злился на самого себя.
        Отпирая свою комнату, он обнаружил в замочной скважине телеграмму:
        «Приехала Москву делаю ремонт квартиры целую своих детей.
        Мама».
        У Андрюши кольнуло под сердцем. Ему стало очень горько. Как плохо, что рядом с ним нет сейчас родной, любимой мамы!
        Глава XII. Письмо
        «Серёжа, что же ты не пишешь? Как проводишь лето? Я провожу хорошо. У нас уже яблоки продаются. Они, правда, ещё не совсем спелые, но вкусные. Говорят, в этом году урожай. Наш завод в выходные дни ездит по колхозам и помогает колхозникам. Я не поехал и жалею. Один мой приятель, Афоня, ездил и на корове катался.
        Серёжа, ты, наверное, скучаешь в Перловке? А я не скучаю. Тут я дерусь с одними мальчишками. Они воображают из себя и хотят на меня заявление в школу написать. Чтоб из пионеров выгнать. Ты только об этом никому не говори. Я хочу с тобой посоветоваться. Могут ли они меня выгнать, когда не я, а Афоня взял у одной тётки десятку за работу?
        Я думаю, не могут. Я же хороший ученик считаюсь, а от общественной работы не отговаривался.
        Серёжа, я сам знаю, что пионер должен быть честным, и поэтому десятку я хочу отдать. А денег нет. С девчонками я дружить больше никогда не буду. Они все предательницы и воображают.
        Твой друг Андрей».
        Глава XIII. На рыбалке
        В это утро клёв был отличным. Рыба словно сама просилась на крючок. Часа за два Афоня надёргал полное ведёрко бычков, жирных и увесистых.
        Над тихим остекленевшим Днепром, над живописными берегами с буйной сочной зеленью носились ширококрылые чайки. Головки нырков торчали из воды, точно вопросительные знаки. Белый трёхэтажный пароход, освещённый солнцем, проплыл по течению, словно лебедь. Его палубы были пусты. Пассажиры ещё спали.
        Афоня, спрыгнув с лодки, вышел на берег. Песок скрипел под ногами. Свежий воздух бодрил тело, и оно было лёгким и подвижным. Из-под замшелой коряги он вытащил всех своих рыб, нанизанных через жабры на тонкий прут, и взвесил их на руке.
        После того как Андрюша рассказал Афоне о своём тяжёлом разговоре с Майкой и о том, что Витаха собирается его выгнать из пионеров, немедленно было решено вернуть тёте Фросе десять рублей.
        Но как вернуть этот долг, когда в кармане ни копейки? Потом Афоня догадался: надо наловить рыбы.
        - Значит, так, — сказал он, — пять бычков отнесём тётке, пятнадцать возьмём себе.
        - А может, ей все отдать? — предложил Андрюша.
        - Хочешь, отдадим все, но немножко попробуем сами, — согласился Афоня. — Зажигай костёр!
        Андрюша встал на колени перед сухим хворостом и чиркнул спичкой. Ему в лицо сразу же пахнул горячий воздух. Прожорливое пламя накинулось на сучья и весело облизало алюминиевую кастрюлю, висевшую на палке над костром.
        Глядя на то, как Афоня потрошит рыбу и чистит картошку, Андрюша вспомнил о Майке. Она так же быстро и ловко орудует ножом. Но из-под лезвия у неё летели не толстые срезки, а выползала длинная шкурка, тонкая и витиеватая.
        Уже прошло несколько дней, как они поссорились. Андрюша часто встречается с Майкой в коридоре, но не произносит ни слова. И она тоже молчит. Проходи» и даже не смотрит, будто он пустое место. А как Анд рюше хочется сказать, что у него разорвались носки и что он очень соскучился по горячему супу! А потом, с Майкой всегда, всегда можно поговорить о чём хочешь, посоветоваться. А теперь вот живи и советуйся сам с собой.
        Андрюша вначале думал, что ему без Майки будет даже лучше. Она, казалось, иногда мешала ему. Но чем дальше заходила ссора, тем сильнее хотелось помириться. С Майкой было как-то веселее, всегда хотелось выкинуть что-нибудь такое удивительное — например, сунуть себе в рот в темноте горящую спичку и показать девочке, как у него просвечивают щёки. А что сейчас вдвоём? Никакого интереса…
        Уха вышла наваристая, жирная. Андрюша вслед за Афоней обсосал и рыбьи головы, что делать раньше почему-то брезговал.
        - Так, говоришь, Майка откололась теперь от нас?
        Афоня, как китаец, тонкой палочкой накалывал в кастрюле картошку.
        - Ага. Всё кончено, — сказал Андрюша. — Я ещё на аэродроме в Москве понял, что она финтифлюшка. Так и вышло.
        Он держал в ладонях горячий рыбий хвост и общипывал с него белое мясо.
        - А я по глазам вижу, ты того… переживаешь, — заметил Афоня. — Сердце-то ёкает?
        - Нужна она мне очень! — покраснел Андрюша. — Вот уж ни капельки не ёкает!
        - И мне она не нужна! А не знаешь, долго у неё сидел Витаха?
        - Не знаю. Наверное, долго, раз он её уговорил к себе поступить.
        - А ты тоже пойдёшь за Майкой?
        - Я? Ни за что! Она меня ещё не знает — я твёрдый!
        - Слушай, Андрюшка, — вдруг как-то грустно сказал Афоня, — вот почему у меня, кроме тебя, ещё ни разу не было настоящего кореша? Вот я хотел подружиться в школе, а не мог. Как услышу, кто хоть слово болтнёт против меня, так я прямо шишек и банок вешаю. Почему, а? Вот Миколка сказал, что я единоличник, а какой же я единоличник, когда в школе учусь?
        - А правда, с чего это он сказал?
        - Кто его знает… Со злости, наверное. Что я, обязан, например, строить эту спортплощадку? Нет! На кой она мне! У меня и так мускулы — на двоих хватит.
        Андрюша взглянул на вздувшийся на Афониной руке бугор и сказал:
        - Конечно, не обязан. И я не обязан, потому что всё равно уезжаю.
        Вдруг Андрюша замолчал, ковырнул пальцем в песке.
        - А кто же тогда обязан?.. Афоня, а как ты думаешь, что лучше; если они построят или если не построят?
        - Пускай, конечно, делают… Кому-нибудь пригодится. Только меня не трогай. Я сам себе дел найду сколько хочешь. — Афоня весело подмигнул. — Уху варить, купаться… А вот скоро арбузы поспеют, тогда и спать не придётся. Тут по мосту машины идут тихо, а в кузовах — никого. Ну, вскакивай на борт, цоп за арбуз и тикай! Чем не жизнь? — И Афоня, развалившись на песке, погладил себя ладонью по животу. — Красота! — Он зажмурил глаза и прикрыл их рубашкой. С минуту молчал, потом спросил: — А ты танк, настоящий видел?
        - Видел.
        - А залезал в него?
        - Нет.
        - Тогда пойдём…
        За бугром (Андрюша не мог его раньше заметить) стоял самый настоящий фашистский танк.
        На этой тяжёлой машине, с белым крестом на боку, подмявшей под себя землю, была оторвана пушка и разбита гусеница. В круглой башне чернела зубастая дырка. Люк был раскрыт. Внутри танка были приятная прохлада и полумрак. Белая краска в отделении водителей обгорела. Под одним из сидений валялся разорванный шлем танкиста с пробковыми обводами.
        Ребята облазили танк вдоль и поперёк.
        - А он тонн семьдесят весит? — спросил Андрюша у Афони, похлопывая ладонью по броне.
        - Весит, наверное…
        - Вот махина! А почти что новенький. Как ему наши-то влепили! Чик! — и пушки нет.
        Андрюша заглядывал и в пушку и лазил внутрь.
        Потом ему захотелось по-настоящему испытать, как чувствуют себя танкисты в машине, и он крикнул:
        - Эй, Афонька, захлопни крышку!
        Афоня поднял тяжёлый люк, и тот с грохотом упал на башню. На голову Андрюше посыпалась ржавчина. В танке стало темно. Андрюша трогал какие-то рычаги, глядел в смотровую щель. Впереди стояли ещё два подбитых танка.
        Наконец ему надоело сидеть в машине, и он стал поднимать крышку, но она не поддавалась.
        - Эй, Афоня, слезай с люка!
        Но Афоня ответил с правого борта:
        - Чего ты кричишь?
        - Крышку открой!
        Афоня вцепился руками в поржавевшую скобу на крышке, но она не поднялась.
        - Заклинило! — крикнул он Андрюше. — Ты мне снизу помогай!
        - Я помогаю… — растерянно сказал Андрюша. — Не получается…
        У Андрюши вдруг запершило в горле. Неужели он отсюда не вылезет? Ему захотелось пить, и он попросил у Афони фляжку с водой. Но она не пролезала в пробоину.
        - Афоня, как быть? — дрогнувшим голосом спросил Андрюша.
        - Да не скули! Не пропадём! — сказал Афоня и соскочил с танка.
        Андрюша поглядел в узкую смотровую щель, и ему стало не по себе.
        Кругом, до самого горизонта, лежала волнистая, покрытая балками степь. Зелёная, но уже кое-где желтеющая, она была от края и до края исполосована пшеничными, кукурузными и подсолнуховыми полями. Суховей раскачивал подсолнухи, и они степенно кивали друг другу тяжёлыми головами. Вдали к бледно-голубому небу поднимался всё выше и выше бурый столб. Там двигался смерч.
        - Сейчас откроем крышку! — услыхал Андрюша голос Афони.
        И действительно, с помощью рычага — длинного противотанкового ружья, найденного в обвалившемся окопчике, — Афоня вмиг приподнял крышку.
        Андрюша вылез на свет и зажмурился.
        - Спасибо! — счастливо сказал он. — Спас! Как на фронте…
        Подхватив ведёрко с рыбой, ребята двинулись вдоль берега к заводу.
        На Синичкиной улице, зайдя во двор знакомого дома и увидев сынишку тёти Фроси, Андрюша крикнул:
        - Эй, пацан, матка дома?
        - Нема её, — ответил тот. — За мной соседка глядела и тоже ушла.
        - Ты вот что, — сказал Андрюша, протягивая Пашке ведёрко с бычками. — Как матка придёт, отдай ей эту рыбу. Скажешь, принесли долг.
        - Ладно…
        Когда мальчик подхватил ведёрко, Андрюша почувствовал, что у него немного отлегло от сердца. Теперь Витаха уже ничего не напишет в школу. А почему не напишет? Может написать! Теперь скажет, что Андрюша торговал рыбой, — и будет прав!
        Тьфу, чёрт, опять эти тяжёлые мысли!
        Глава XIV. В пустой квартире
        В большом трёхэтажном доме соцгородка, за шесть километров от завода, Афонины друзья-маляры белили потолки, красили стены и окна, Афоня познакомился с ними через тётку. Они около месяца проходили под её наблюдением практику, и Афоня за это время успел с ними сойтись.
        Когда Афоня и Андрюша появились в длинном коридоре, они услышали песню. Высокому и чистому, чуть дрожащему голосу вторил мужской бас, сильный и красивый. Песня вылетала из последней по коридору комнаты:
        Ты навик моя коха-ана,
        Змерть одна ра-азлу-учить нас…
        - Наташа с Толькой поют, — сказал Афоня. — Премию по самодеятельности получили. Их в киевский театр брали, а они не пошли. — И вдруг он закричал: — Эй, артисты, здорово!
        Песня оборвалась.
        - Привет молодому поколению!
        Афоня ввёл Андрюшу к малярам и представил:
        - Мой друг, товарищ из Москвы!
        Молодой парень с забрызганным белой краской лицом — он был похож на припудренного артиста — кивнул Андрюше головой.
        Высокая девушка с нежным розовым лицом, к которому очень шёл голубой платок, протянула Андрюше руку.
        Андрюша знал: они лишь всего год назад окончили «ремесло», то есть ремесленное училище, и теперь уже работают мастерами.
        - Ты чего пришёл?! — спросил Анатолий. — Опять, наверное, за краской — трубу расписывать?
        - Я её давно уже покрасил охрой, — сказал Афоня. — Я просто так зашёл, навестить. Как живёте? Может, помочь в чём надо?
        Анатолий и Наташа переглянулись. С таким предложением Афоня обращался к ним впервые. Он иногда просил у них в долг кисть, белила, олифу, но о помощи не заикался. А тут…
        Анатолий подозрительно осмотрел Афоню:
        - И по-настоящему будешь работать?
        - По-настоящему. Только я не один, а вот с этим парнем. — Афоня обнял Андрюшу.
        Анатолий не понимал одного: с чего это вдруг ребятам потребовалась работа?
        Конечно, он мог им дать какое-нибудь поручение, тем более что в малярном деле Афоня уже разбирался, но ему было странно видеть двух мальчишек в этот солнечный день не на реке, а в строящемся доме, пустынном и пропахшем краской.
        А дело было просто.
        После ссоры с Майкой Андрюша тихо возненавидел Афоню. Только он во всём виноват. И это чувство у Андрюши не прошло даже после того, как они отдали вместе с Афоней свой долг — рыбу.
        Андрюша чувствовал, что ждёт минуты, чтобы крепко поругаться с Афоней, но, немного поостыв и поняв, что, поссорившись с Афоней, потеряет единственного друга, он задумался.
        Вот, допрыгался! Сама Майка, человек, которому он так доверял, против него. И, главное, ничего не возразишь: она права. Все кругом работают: отец на заводе, Майка по дому, Витаха площадку строит, а он… ничего не делает.
        Но что ему прикажете делать? На завод работать — маленьких не берут, к Витахе после всего происшедшего не пойдёшь… Как же тогда доказать, что ты не курортник?
        И вдруг Андрюшу осенила замечательная мысль. Афоня как-то рассказывал, что у него есть друзья-маляры, которые учились у тётки. Надо идти к малярам! Работа у них не тяжёлая, и Андрюша докажет, что он не какой-нибудь там белоручка, а тоже соображает, что сейчас надо всем работать.
        Разговор с Афоней был короткий; хочет он или не хочет, а познакомить Андрюшу с малярами он должен.
        Почувствовав решительность в тоне приятеля, Афоня не возражал. Он тут же оделся и пошёл в соцгородок.
        Анатолий позволил ребятам поработать в третьей квартире.
        Войдя в третью квартиру, Афоня деловито прошёлся по комнате и прищуренным глазом окинул потолок. На Афоне были рваная, вся в мелу, в масляной краске, военная гимнастёрка и выцветшие галифе, подвёрнутые у щиколоток.
        Андрюша был в свежей белой рубашке и в коротких шерстяных штанах.
        - Ты вот что, — предложил Афоня, — снимай свою рубаху и надевай мою гимнастёрку. Так лучше будет.
        - А ты-то как — голый?
        - Голый поработаю, а ты надевай, надевай!
        Афоня быстро стянул с себя гимнастёрку и отдал товарищу.
        Андрюша подошёл к раскрытой оконной раме — она была как тёмное зеркало — и взглянул на себя. Он одёрнул гимнастёрку, огляделся направо и налево. Ему показалось, что он стал как-то сильнее, и захотелось, чтобы его сейчас увидела Майка.
        - Ну, давай, Афоня, начнём, — сказал он. — Что будем делать?
        Афоня сунул Андрюше решето и велел трясти его над ведром, а сам стал кидать в решето известь. Белая пыльца, словно облако, поднималась над ребятами. Просеянную известь, мягкую как мука, Афоня размешал в воде и всё это вылил в краскопульт.
        Прибор для побелки — краскопульт — чем-то напоминал Андрюше парикмахерский пульверизатор. Правда, там парикмахер, опрыскивая одеколоном, давил грушу, а у этого большого «пульверизатора» сбоку торчал шофёрский насос. От краскопульта отходила резиновая трубка с дырчатым шариком на конце.
        Пока Афоня прочищал проволочкой дырки, забитые краской, Андрюша прошёлся по квартире.
        От шагов звенел воздух, и голос был гудящим, будто раздавался в пустой бочке.
        Три комнаты соединялись между собой дверями. На кухне, вся забрызганная краской, стояла газовая плита с никелированными краниками.
        В ванной комнате, словно глыба льда, лежала на боку белая ванна.
        «Вот квартира будет — не хуже, чем в Москве! — подумал Андрюша. — И вид из окна — загляденье!»
        Соцгородок утопал в зелени. Вокруг высоких жилых корпусов с лепными карнизами пестрели ковры из синих, белых, красных цветов. С балконов уже заселённых домов свисали длинные гирлянды зелёного вьюна. Вдоль центрального асфальтированного проспекта, будто гигантские подсолнухи, склонив головы, стояли серебристые фонари. А над пешеходными дорожками, образуя зелёные тоннели, сходились кронами могучие липы.
        - Любуешься? — подошёл к окну Афоня. — Я тоже всегда любуюсь, как забираюсь повыше. Наш город такой красивый, что ему даже название не подберут. Называют просто — соцгородок.
        Ребята принялись за дело. Афоня ходил с леечкой вдоль стен. Андрюша качал насос краскопульта. Из леечки с шипением вырывалась известь, и серые стены становились белыми, будто на них натягивали ещё мокрые, но чистые простыни.
        Андрюша качал насос то медленно, с растяжкой, то вдруг включал себя на такую скорость, что сам едва стоял на ногах. Краскопульт раскачивался из стороны в сторону.
        - Не рви насос, не рви, — сказал Афоня, — ведь механизм портишь! Ты старайся равномерно качать, а то устанешь быстро.
        У Андрюши и впрямь начали болеть руки, спина, но он не подавал виду. Он впервые красил не какую-нибудь палочку, а самую настоящую квартиру!
        Вскоре Андрюша прошёлся вразвалку по комнате и потрогал пальцем стену. Она кое-где уже просохла.
        - А хороший мы слой положили? — спросил он у Афони и подумал о том, что это ещё вопрос, у кого ответственней работа: у него или у Витахи.
        - Слой — что надо! — сказал Афоня. — Я если уж работаю, так не придерёшься!
        Потом в другой комнате масляными белилами, тягучими, как сгущённое молоко, они покрывали оконные рамы.
        Афоня медленно взад и вперёд водил кистью, и под рукой ложился глянцевитый, жирный слой. У Андрюши плохо получалось: в одном месте было наляпано, а в другом исполосовано.
        - Ничего, — говорил Афоня, — у меня сначала тоже рука твёрдо не стояла, а теперь вот как, смотри!
        - А ты давно на восстановлении?
        - Как наши пришли… А что ты о восстановлении говоришь? Здесь же самое настоящее строительство. Видел, вчера новенькую завалочную машину привезли к мартену? А ты говоришь — восстановление! Кому старьё нужно? Вот на кухне раньше газу не было, а теперь будет. Всё по-новому строим.
        Афоня всегда, когда говорил о заводе, употреблял слова «мы» или «нам». Сначала Андрюша удивлялся, как этот мальчик говорил: «Нам сейчас, главное, надо завод отстроить», но, поняв, что на «Жигачёвстали» все так говорят, начиная от уборщицы, которая работает в доме инженеров, и кончая отцом, удивляться перестал.
        Вдруг Афоня, ловко соскочив с окна, мазнул краской Андрюшу по лицу и побежал в соседнюю комнату. Андрюша с кисточкой — за ним.
        Ребята бегали друг за другом. Афоня был без рубашки, и Андрюша разукрасил ему спину. Но вот Афоня выскочил из комнаты в коридор и, захлопнув дверь, вцепился в ручку. Андрюша подёргал ручку. Потом решил притаиться у дверей. Ждать пришлось минут пять. Афоня почему-то не выходил — наверное, тоже выжидал за дверью.
        Вдруг в коридоре послышались шаги. Андрюша насторожился и, только открылась дверь, мазнул кисточкой по протянутой руке:
        - Осалил, осалил!
        В комнату входил парторг, а за ним ещё какой-то человек. За спиной вошедших улыбался Афоня.
        - Ты что здесь делаешь? — удивлённо спросил парторг, взглянув на Андрюшу, а потом на свою испачканную руку.
        Андрюша засмеялся:
        - Простите, Матвей Никитич! Мы тут с Афоней окна красим.
        - Окна красите? Что же, Афоня, значит, спиной, а ты — лицом?
        - Нет, это у нас обеденный перерыв был, в салочки играли, а окна мы уже выкрасили.
        - А ну-ка, покажи!
        Андрюша подвёл парторга к своему окну. Тот осмотрел его тщательно и сказал:
        - Неплохо получилось. Ей-богу, неплохо!
        Потом он обратился к своему товарищу:
        - Кого сюда поселим? У меня есть предложение: Грицая. Не возражаете? Квартира хорошая, много света. Эта семья заслуживает.
        - Значит, как — Грицая? — переспросил товарищ. Он был худой, с бритой головой, в руках держал блокнот.
        Парторг кивнул, и его товарищ что-то пометил в своём блокноте.
        И, только комиссия вышла из комнаты, Афоня шлёпнул кистью об пол:
        - Баста! Поработали!
        Андрюша опешил:
        - Кончать?
        - Кончать. Дураки мы, что ли, для Витахи квартиру отделывать!
        Андрюша не знал, что сказать.
        - Подожди… Только начали работать, а ты… «кончать». Это же квартира не Витахина, а заводская. Не всё ли равно, кого сюда поселят! Понимаешь?
        - А нам нечего понимать. Только я тут больше не работаю. В другую квартиру пойду, а в этой не буду.
        - А я не хочу в другую. И тебе не советую — пожалеешь…
        - Это кто — я пожалею? Из-за Витахи-то?
        Афоня потоптался, хотел ещё что-то сказать, но, не найдя слов, махнул рукой;
        - В общем, я ухожу. И ты уходи. Тебе Витаха ведь тоже насолил. Помнишь, как на домне они тебя чуть не отлупили?
        - А я всё равно не пойду! — вдруг по складам произнёс Андрюша и снял с себя Афонину гимнастёрку.
        - Что-о? Остаёшься?
        - Остаюсь.
        - А много ли без меня наработаешь, курортничек? — ядовито сказал Афоня.
        - Обойдёмся как-нибудь. Анатолий поможет.
        - Ну-ну, посмотрим. Только чихал я с пятого этажа на тебя и на твоего Витаху!
        - А мы на тебя с шестого чихали! — запальчиво сказал Андрюша.
        - Что сказал? Повтори! — Афоня подошёл к Андрюше и взмахнул рукой: — Как дам — из окошка вылетишь!
        - А я не боюсь! И тебе как дам — сам из окошка кувыркнёшься!
        Афоня схватил Андрюшу за грудь и притянул его к себе. Но Андрюша его с силой оттолкнул.
        - Отойди, не лезь! — сказал он.
        - Ах, и ты против меня?! — прошептал Афоня.
        - Против! — твёрдо сказал Андрюша.
        - А почему?
        - Сам знаешь! И пошёл вон отсюда!
        - А если не уйду?
        - Я тебя выгоню!
        Афоня опешил. Что произошло с Андрюшей? Он никогда так не говорил.
        - Ладно! Посмотрим, кто к кому на коленках приползёт. Только я тебе этого никогда не прощу!
        И Афоня, перекинув через плечо гимнастёрку, вразвалку вышел из квартиры.
        Андрюша остался один. Он поднял с полу кисть и принялся за работу. Он видел в окно, как Афоня шёл по проспекту.
        Под вечер, возвращаясь домой по шоссе, Андрюша обернулся на соцгородок и отыскал среди домов «свой». Он даже нашёл на пятом этаже и «своё» окно. На сером фоне дома оно ясно выделялось белыми переплётами.
        Глава XV. Пионерстрой
        На Ильинском пустыре стояла разноголосица. Сегодня на работу вышел весь Витахин отряд.
        К полудню со всех соседних улиц привалило ещё человек двадцать. Услыхав, что на пустыре строится стадион, они пришли со своими ломами, лопатами, носилками и стали требовать работы.
        На пустыре началась толкучка. Но выручил всех Миколка. Он организовал отдел кадров и, притащив откуда-то поломанный столик и табуретку, уселся в тени под тополем. Во-первых, он записал всех ребят, а во-вторых, против каждой фамилии пометил: «турниковая бригада», «качельная бригада», «мачтовики», то есть бригада по рытью ямы для мачты.
        Тут пошёл шум. Одному хотелось строить качели, а он попадал на турник; другой бы хотел рыть яму, а его посылали с тачкой за песком на Днепр. Миколка чуть не дрался, когда, выдавая назначения, видел, что ему не подчиняются.
        Но вскоре всё было улажено. Ребята дружно выравнивали пустырь, убирали с него мусор, выкорчёвывали пеньки и засыпали колдобины и выемки.
        - Витаха! — кричали носильщики, таща мимо него землю. — Смотри, сколько несём!
        - Витаха! — орали с другого конца пустыря, из качельной бригады. — Столбы без обжига будем врывать или обожжём?
        А тот с одним из своих друзей ходил между ребятами и портновским сантиметром размечал волейбольную и баскетбольную площадки.
        Вскоре на тачке с песком на пустырь въехал Миколка.
        - Виташка! — возбуждённо заговорил он. — Вон там, за забором, она ходит. На Днепр ехали — она ходила и сейчас ходит.
        - Кто ходит? — спросил Витаха, свёртывая в колесико сантиметр.
        Миколка указал на деревянный забор, стоящий за пустырём, и прошептал;
        - Майка там!
        - Чего ты врёшь?
        - Честное слово! — горячо сказал Миколка. — Она за забором в сучок смотрит. Прогнать?
        Витаха вгляделся в забор — он был довольно редкий — и действительно увидел за ним чью-то фигуру.
        - Не надо, не прогоняй, — произнёс он. — И не гляди туда!
        - Она, наверное, к нам хочет! — засиял Миколка. — Но мы её звать не будем. Пускай сама придёт.
        - Правильно. А то подумает ещё, что упрашиваем, — сказал Витаха и, заметив, что баскетбольная бригада поднимает на столбы щит, побежал к ней.
        Миколка вскочил в тачку, как в легковой автомобиль, загудел губами и, сказав двум мальчишкам, которые сзади него держались за ручки: «Полный вперёд!» — помчался за Витахой.
        «Главный инженер» осматривал его участок работы.
        Сбитый из досок баскетбольный щит был тяжёлый. Вместо сетки на нём на крюке висело железное ведро без дна. Специального кольца нигде не нашлось.
        Двое мальчишек, забравшись на столбы, осторожно подтягивали щит наверх. Миколка, ответственный за баскетбол, стоял между столбами и командовал:
        - Потихоньку поднимайте. Так… Теперь можно укреплять… Сенька, осторожнее! Не хватайся за ведро — соскочит…
        И вдруг, будто Миколка сглазил, ведро сорвалось. Ударив его по голове, оно шлёпнулось на землю.
        Миколка молча схватился за макушку, обвёл подслеповатым страдальческим взглядом ребят и почему-то запрыгал на одной ноге.
        - Ты, Миколка, побегай лучше! — предложил ему кто-то.
        Но Миколка не обращал ни на кого внимания. Он усердно потирал шишку.
        - Дай-ка посмотреть, — сказал ему Витаха и раздвинул пальцами льняные волосы.
        Под ними уже набухал синяк. Витаха чуть дотронулся до него — Миколка присел.
        - Больно! — сказал он. — Вот здорово навернуло! А сотрясения мозгов нет?
        - Если б ты с третьего этажа упал, тогда дело другое, — успокоил Витаха. — А так — пройдёт.
        - Ему топор надо к голове приложить! — посоветовал кто-то сзади Витахи.
        Он обернулся и на секунду замер: перед ним стояла Майка.
        - Как — топор? — спокойно спросил он.
        - Топор холодный, это помогает. А рана у него не открытая? — Тут Майка решительно наклонила Миколкину голову, чтобы получше рассмотреть вскочившую шишку. — Нет, не открытая. Это хорошо: не будет заражения. Больного надо положить в тень и дать ему отдохнуть. Хватайте его, ребята!
        - А ты чего нами командуешь? — вдруг выговорил Миколка. — Пришла без авторитета и командует.
        - Миколка, молчи! — недовольно сказал Витаха и подхватил его под мышки.
        С другой стороны Миколку поддерживала Майка. Они пошли под тополь.
        - Строительство было не без жертв — так запишут в историю, — сказал кто-то из ребят. — Чем-то тяжёлым был ранен доблестный труженик Миколка. Но без смертельного исхода.
        Миколку положили под тополем. По его словам, он чувствовал себя неважно. Но, видно, он не столько был ранен, сколько ему нравилось, что за ним все так ухаживают.
        Как-то вышло само собой — все ребята развалились в тени рядом с Миколкой.
        - А хорошая площадка получается! — жуя травинку и оглядывая пустырь, сказал Витаха. — Как вы думаете: недельки за две окончим?
        - Окончим, — уверенно сказала Майка.
        Миколка удивлённо посмотрел на неё, хотел было сказать что-то вроде: «Чья бы корова мычала, а твоя бы молчала», — но, перехватив суровый Витахин взгляд, смолчал.
        - Конечно, тут работы не так уж много, — рассудила Майка. — Ямы выкопать да столбы врыть. А вот если бы тут ещё скамеечки поставить, как на настоящем стадионе, тогда долго провозимся.
        - А что? Давайте и взаправду вроем, а? — слабым голосом предложил Миколка. — А ещё можно будку для газированной воды построить.
        - Ясно, можно, — поддержал его Витаха. — К нам тогда и взрослые будут приходить.
        - И надписи в стихах тут можно повесить, — сказала Майка. — «Здесь гуляй и отдыхай, а про учёбу не забывай!»
        - Это кто сочинил? — приподнялся на локте Миколка.
        - Я.
        - Врёшь?
        - Ну вот, стану я обманывать! Я о чём хочу, про то и сочиняю.
        - А про меня, например, можешь сочинить?
        - Пожалуйста, только надо подумать!
        Майка наморщила лоб, и все ребята замолчали.
        Наконец Миколка сказал:
        - Ага! Не выходит! У тебя ещё мозги не такие, как у взрослого!
        - Тише ты! — строго сказал Витаха. — Я знаю, для поэтов самое главное — тишина.
        - Написала! — вскочила Майка. — Слушайте! «Ты, Миколка, как иголка, языком ты колешь колко!»
        - Вот здорово! — удивились все. — Эпиграмму сочинила!
        И тут же мальчишки стали просить Майку написать про каждого стихи — про Петю, про Ваню, Колю и других. Майка на ходу начала придумывать рифмы, которые вызывали у ребят улыбки; «Ваня — баня», «Петя — плети», «Коля — кролик».
        А потом она предложила ребятам самим подобрать для неё рифмы и дать пять минут на сочинение. Ребята закричали: «Печка — овечка! Мостик — хвостик! Баба — слабый!» Майка все рифмы запомнила и вдруг через пять минут прочла:
        Дед Архип сидел на печке.
        По дороге шла овечка,
        У неё болтался хвостик.
        Глядь, а на дороге мостик!
        Этот мостик очень слабый —
        Провалилась на нём баба.
        И овца нырнула к рыбам!
        А за рифмы вам — спасибо!
        Все ребята завыли от восторга.
        За пустырём раздалось урчание автомобиля, и над забором поднялся жёлтый столб пыли.
        Через минуту на поле въехал зелёный «газик». Из него вылез человек в полувоенном костюме. Он вытер платком потное лицо и огляделся.
        - Ура, Матвей Никитич приехал! — воскликнул Витаха и двинулся навстречу парторгу. Каждый старался подойти к нему поближе, пожать руку.
        В кругу толкался и Миколка. Он уже совсем оправился.
        - Здорово, пионерстрой, здорово! — улыбаясь, говорил Матвей Никитич, протягивая руки. — Ого, как вас здесь много… Майка, и ты здесь?
        - Здесь! — важно сказала Майка.
        - А где Андрюшка?
        - Нет его.
        - Вот пострел! Семён Петрович уже четыре дня дома не ночует, а ему хоть бы что! Совсем забыл про отца. Вы его как увидите, так гоните к отцу.
        - Ладно, — сказала Майка и добавила: — А нам, Матвей Никитич, для баскетбола специальные кольца нужны. А где достать, не знаем.
        - Баскетбольное кольцо? — переспросил Матвей Никитич. — Такое, с сеткой? Это мы сделаем. Я скажу в механическом цехе.
        - А нам и сварочный аппарат нужен, — протиснулся вперёд Миколка. — У нас две трубы есть для железной мачты, свой сварщик имеется — вот Витаха, — а аппарата нет. Скажите, Матвей Никитич, что нам…
        Миколку опять оттёрли. Он никак не мог снова подойти к Матвею Никитичу. Но потом, вскочив кому-то на плечи, крикнул:
        - Матвей Никитич! Нам и долото нужно!
        Матвей Никитич услыхал и эту просьбу. И, так как её легко было выполнить, тут же настрочил записку в столярную мастерскую и дал ребятам свой «газик». За долотом с Миколкой хотели ехать человек двадцать, но в машине уместилось лишь восемь.
        Матвей Никитич ходил по площадке и удивлялся тому, как хорошо её распланировали. Он пробовал раскачивать уже врытые волейбольные столбы, но они не поддавались.
        - Прочно сделано! Молодцы! — поминутно говорил он. — И дружно так у вас получается. Настоящими коммунистами растёте!
        - А как же! — сказал Витаха. — Нам сейчас что ни скажи, всё пойдём вместе делать.
        - Матвей Никитич, а коммунизм скоро будет? — спросила Майка.
        - А как же!.. Вы-то наверняка при коммунизме жить будете. Да и мы, старики, я думаю, доживём. Кругом уже люди новые, жизнь иная…
        - А как это, Матвей Никитич, — люди новые? — спросила Майка. — Я тоже новая?
        - Новая. И Миколка новый, и Витаха. Ведь вас и сравнить нельзя с каким-нибудь школьником из капиталистической страны. Вы на целых пять голов выше. А почему, знаете?
        - Мы здоровее их, — сказал кто-то из ребят.
        - Правильно. А ещё?
        - Мы пионеры, а они нет, — ответила Майка.
        - Правильно. Ну, а самое главное? — Матвей Никитич внимательно обвёл всех глазами. — У них, ребятки, с самого детства знаете какое прививается понятие о жизни? Когда ты будешь взрослым, либо ты будешь другого грабить, либо другой ограбит тебя. А мы… мы воспитываем вас так, чтобы вы и слова такого не знали — «грабёж». Вот, например, Майка: какая у тебя задача в жизни?
        Майка застеснялась:
        - Я… я хочу поэтом стать.
        - Поэтом хочешь стать? — переспросил парторг. — А вот для чего?
        - Буду такие стихи писать, чтобы все запоминали…
        - Какая боевая! — улыбнулся Матвей Никитич. — Очень хорошее у тебя призвание. Пиши, пиши… И наш завод также опиши в стихах. Он во время войны столько вынес, что о нём надо целые поэмы писать. Знаешь… — Матвей Никитич снял белую фуражку и присел на траву, — в 1941 году фашисты вплотную подошли к заводу и хотели захватить его «тёпленьким», но наши рабочие с войсками целых полтора месяца обороняли его. Потом немцы собирались снова пустить завод и привезли из Германии своих инженеров. Но и этот фокус им не удался. Мы всё вывезли. А директора этого завода — был такой генерал Фридрих фон Зуппенпифке — я вот этими своими руками в 1943 году на чердаке поймал. Сидит он в темноте и трясётся от страха. А я взял его за шиворот и тяну на свет. Он визжит как поросёнок, думает, что мы его сейчас убьём. Но я не стал о него руки марать — пускай сам народ его судит…
        В это время на пустырь вернулся «газик». Миколка жонглировал в воздухе долотом.
        - Ну, трудитесь на здоровье! — сказал Матвей Никитич прощаясь. — А когда турник сделаете, дадите один разочек подтянуться?
        - Дадим! — закричало несколько голосов. «Газик» фыркнул и рванулся. На нём вместе с Матвеем Никитичем поехала кататься вторая партия ребят.
        - Хороший человек! — глядя вслед машине, сказал Витаха.
        - Очень хороший: кататься даёт! — поддержал его Миколка. — Я вот когда вырасту, тоже пойду на парторга учиться.
        Глава XVI. Драгоценные миллиметры
        В эти дни заводская многотиражная газета «Жигачёвский металлург» выходила под жирными заголовками:
        ТОВАРИЩИ! ДО ПОДЪЁМА ДОМНЫ ОСТАЛОСЬ 5 ДНЕЙ!
        ТОВАРИЩИ! ДО ПОДЪЁМА ДОМНЫ ОСТАЛОСЬ 3 ДНЯ!
        Шли последние приготовления. От корпуса домны для её облегчения отсоединялись все трубы. Внутрь металлического корпуса вставлялся железный паук-распорка, чтобы домна не потеряла своей округлой формы. И, наконец, испытывался гидравлический подъёмник.
        Домну решено было поднимать в воскресенье.
        Эта работа, безусловно, была не секретной, но для того чтобы во время работы присутствовало поменьше «болельщиков» — а «болел» весь завод, — о предстоящем подъёме оповестили только самых необходимых людей.
        В Министерство металлургической промышленности полетела телеграмма: «Обещаем дать чугун в срок».
        Работы на домне, как и на других участках, проводились по жёсткому графику. Отойти от графика — значило не выполнить своего обещания. Но этого никто не хотел. У рабочих даже был девиз в стихах:
        Слово строителей — твёрдое слово.
        Сказано: к сроку — к сроку готово!
        …Афоня сидел на лестнице пылеуловителя, как раз напротив домны. Он поспел вовремя!
        Когда он утром вылез из трубы и увидел, что к домне в воскресенье собирается — по одному, по два — народ, он сразу же подумал, что это всё неспроста. Он ещё был далёк от мысли, что именно сегодня будет подъём, но, прибежав за взрослыми к домне и взобравшись на пылеуловитель, он понял, что станет свидетелем необыкновенных событий.
        Ещё только всё начиналось. Внизу, на земле, Семён Петрович, собрав вокруг себя рабочих и инженеров, размахивая рукой, давал последние наставления. Витахина мать, Мария Фёдоровна, в грязном комбинезоне, в поднятых на лоб синих очках и с газовой горелкой в руках, внимательно слушала его. Матвей Никитич, щуря глаза, оглядывал домну, будто прицеливался, откуда её лучше будет штурмовать. Майкин отец молча курил.
        - Ну вот, — говорил Семён Петрович, — сегодняшний день решит всё. Будем работать сейчас без спешки. Правда, у нас всё учтено, но всё-таки, чтобы какая-нибудь мелочь не подвела, лучше не торопиться. Мы и так, вместо того чтобы год строить новую домну, в один день решаем всю проблему. Вопросы есть?
        […]
        …тным чувством и досадой на себя вспомнил, что этой вот Марии Фёдоровне Грицай он не захотел красить квартиру.
        - Внимание! — сложив рупором ладони, скомандовал Семён Петрович. — Начинаем подъём!
        Двое рабочих, взявшись за ручки, торчащие сбоку небольшого железного ящика, стали их крутить. Это был насос. Самая что ни на есть обыкновенная вода, пройдя через него, уже под сильным давлением устремилась по медным трубкам к подъёмникам — домкратам.
        В насосе забулькала вода, и это бульканье было отчётливо слышно, потому что на домне вдруг наступила мёртвая тишина. Прекратились стуки, разговоры. Все начали вглядываться в гигантскую домну. Но она как стояла не шелохнувшись, так и продолжала стоять.
        «Сорвалось! — подумал Афоня. — Не выпрямляется!»
        У него по спине пробежал холодок.
        Он ясно видел, как раздвигались домкраты, упираясь в верхнюю часть домны и силясь её поднять, но домна стояла без движения. Только прогибалась стальная обшивка.
        - Прекратить подъём! — крикнул Семён Петрович и быстро закурил. — Тут что-то держит…
        Он снова проверил разрез, а затем вместе с двумя рабочими полез на самую верхушку домны, на колошник.
        Пробыли они там минут пятнадцать, затем спустились.
        Руки у Семёна Петровича были покрыты ржавой пылью.
        - Там труба осела, ну и зацепилась за колошник. Мы отвели её. Теперь можно продолжать, — сказал он. И снова завертелись ручки насоса.
        Вдруг раздался голос Матвея Никитича — радостный, гулкий. Он кричал из нутра домны:
        - Десять миллиметров!.. Двадцать миллиметров!.. Идёт, голубушка!
        Афоня привстал на своей лестнице и увидел, что щель в разрезанном корпусе увеличилась.
        Домкраты продолжали работать.
        Витаха, заливая из маслёнки масло в насос, любовно обтирал ветошью его крышку. Потом он вынул из кармана гаечный ключ и стал им что-то подвинчивать. Он работал старательно, со знанием дела. Иногда он обращался к рабочим, и те с серьёзными лицами что-то объясняли ему.
        Афоне вдруг страшно захотелось встать на Витахино место. Он так же хорошо управился бы с маслёнкой, как это выходило у Витахи. А может быть, даже у него и лучше бы вышло. А что плохого, собственно говоря, ему сделал Витаха?
        Потом у Афони мелькнула мысль, а вдруг сейчас поломаются домкраты? Тогда всё дело завалится.
        Но он зря волновался. В подъёме всё было предусмотрено.
        - Вбить клинья! — скомандовал Семён Петрович.
        Раздался оглушительный металлический звон — это били кувалды, — и в образовавшемся зазоре показались чугунные клинья. Теперь уже корпус не мог осесть.
        Семён Петрович посмотрел в зазор и крикнул:
        - Ну как, парторг, обманем время?
        - Обманем! — раздался гулкий голос.
        Майкин отец стоял на земле возле подъёмного крана и осматривал толстые стальные накладки, которыми он должен был заделывать брешь в домне. Сейчас их поднимут наверх и будут приваривать к корпусу.
        Афоня хотел было сбегать за Андрюшей, чтобы он тоже посмотрел, как умеют в Жигачёве здорово работать, но, с сожалением вспомнив, что они поссорились, остался сидеть на пылеуловителе.
        Беспрерывно стучали кувалды, загоняя клинья.
        Когда зазор в корпусе стал похож на огромный чёрный и беззубый рот, в нём показалась голова инженера Матюшенко:
        - Семён Петрович! Отвес подошёл к математическому центру. Домна сейчас в вертикальном положении.
        На кольцевую площадку вылез Матвей Никитич. Он молча обнял Семёна Петровича и поцеловал его. Потом потряс руки двум рабочим, которые крутили насос, и Марии Фёдоровне. Но, как показалось Афоне, больше всего Матвей Никитич тряс руку Витахе. Афоне стало завидно. Витаха почти ничего не делал — с какой-то маслёнкой возился, — а ему трясли больше всех.
        «Вот немножко поработал — и уже почёт! — подумал Афоня. — А ты, как дурак, никакого уважения не имеешь».
        Домна была выпрямлена!
        Афоне хотелось танцевать, он чуть не съехал по ступенькам пылеуловителя и подбежал к Семёну Петровичу. Тот уже сидел на каком-то бесформенном куске бетона. Перед ним лежала раскрытая пачка «Казбека», и каждый, кто хотел, брал из неё папиросы.
        Витаха, развалившись на земле, будто после тяжёлой работы, сладко потягивался. Он не видел Афоню.
        К Семёну Петровичу подошёл парторг:
        - Вы знаете, за сколько времени мы подняли домну?
        - За сколько?
        Матвей Никитич отвернул край рукава и поднёс к глазам Семёна Петровича часы.
        Домна была поднята за пять с половиной часов.
        Афоня даже не заметил, как пролетело это время, словно он сам был на кольцевой площадке и вместе со взрослыми поднимал домну.
        Глава XVII. Диспетчерский рапорт
        Андрюша сидел у отца в кабинете и, потирая ладонью о ладонь, скучающе озирался.
        Утром Майка знаками — Андрюша с ней не разговаривал — объяснила, что его вызывает к себе отец.
        Кругом на стенах висели чертежи, диаграммы, какие-то фотографии. На одной была видна панорама довоенного завода с дымящей домной.
        В кабинете были стол, диван и тумбочка с графином. А в углу стояли ещё два сдвинутых вместе письменных стола. На широкой общей крышке горели и мигали красные, зелёные, белые глазки. Лампочек было штук сто. И, глядя на них, казалось, что это не диспетчерский пульт, а макет освещённого города.
        За пультом сидела смуглая девушка в наушниках. Перед ней на стойке висели серенькая коробочка микрофона, поодаль чернел диск репродуктора. Девушка то и дело трогала кнопки и рычажки включения и с кем-то вполголоса переговаривалась.
        Отец что-то быстро писал. Изредка он бросал на Андрюшу взгляд, и по его лицу скользила лёгкая улыбка.
        Сын сидел загорелый, обросший волосами — на шее хоть косички заплетай, — в безрукавке и трусах. Ботинки у него были стоптаны. Из правого ботинка выглядывал большой палец.
        - Ну, сынок, что нового? — оторвавшись от бумаг, спросил Семён Петрович. — Ты что ж это меня совсем забыл — курьеров за тобой посылать приходится. Я позавчера тебя ждал, вчера волновался, а ты где-то там бегаешь и ни разу не заглянешь сюда… От мамы писем нет?
        - Нет ещё.
        Семён Петрович, видимо что-то вспомнив, опять склонился над бумагами и начал в них рыться.
        - Так… А Майка хорошая повариха? Чем же она тебя угощает?
        - Котлеты делает, блины как-то испекла…
        Андрюша проглотил слюну. Он давно уже по-настоящему не обедал — с первым и вторым, — а сидел на хлебе, колбасе и картошке.
        - Значит, ты сыт у меня?
        - Сыт, — вздохнул Андрюша.
        Вдруг секретарь Маруся, сидевшая за диспетчерским пультом, громко сказала:
        - Семён Петрович, уже пять часов. Рапорт. Все на своих местах.
        Отец посмотрел на ручные часы. Лицо его сразу изменилось. Из приветливого и добродушного оно сделалось сосредоточенным, строгим.
        Он подошёл к микрофону. Девушка-оператор с карандашом и толстой тетрадью расположилась рядом — приготовилась записывать приказы.
        - Внимание! — сказал в микрофон отец. — Первый участок — теплоэлектроцентраль, докладывайте!
        Андрюша услыхал, как в чёрном диске репродуктора кто-то откашлялся.
        - За вчерашний и сегодняшний день мы смонтировали топку первого котла. Вопросов вообще нет, но нам недодали под мусор три автомашины.
        - Гараж, слышите? — Отец покосился на Андрюшу и тихо сказал: — Понимаешь, как тут у меня устроено?
        Андрюша, очень заинтересованный, кивнул головой. Бот, оказывается, о каком диспетчерском рапорте говорил раньше отец! Все строительные участки, которые находятся друг от друга за десять — двенадцать километров, соединены телефоном с отцом и каждый между собой. Они слышат друг друга, будто разговаривают в одной комнате. Как придумано!
        - Слышу, — ответил гараж. — У меня шофёров не хватает.
        - У вас у одного, что ли, людей не хватает? — строго спросил отец. — Я сам тут каждого человека выкраиваю. Когда пустим домну, тогда освободятся люди, а сейчас пока надо что-то придумать.
        - Ладно, я придумаю. Посажу за руль механиков.
        - Вот и договорились… Мартеновский цех, слушаю вас!
        - Установка восьмидесятиметровой вытяжной трубы закончена! — с гордостью сказал репродуктор. — Продолжается кладка ванны.
        Андрюша вспомнил: когда он приехал, над мартеновским цехом торчал всего лишь маленький кончик трубы, а теперь она была уже поднята на восемьдесят метров!
        - Но у меня, Семён Петрович, скандал, — продолжал мартеновский цех, — кирпич кончается.
        - Кирпичный завод, в чём дело?
        - Я тут не виноват, Семён Петрович, — медленно ответил вкрадчивый голос. — Я им выдаю по графику, а они сами в день больше укладывают.
        - В общем, раз они график обгоняют, им надо выдавать, как только потребуют. Понятно?
        - Понятно.
        - Семён Петрович, а Семён Петрович! — вдруг влез в разговор чей-то сипловатый голос. — Мне бы драночки…
        - Кто это ещё? Подождите… Прокатный цех, инженер Сергеев, докладывайте, почему не выполнили график?
        - Балок не было… — растерянно ответил репродуктор.
        - Балок не было? — резко переспросил отец. — Ну что ж, хорошо. За срыв задания вы сняты с работы. Без вас обойдёмся, нам такие люди не нужны.
        - Но почему же? Ведь я…
        - Надо уметь добиваться балок. Прощайте. У меня нет времени с вами деликатничать. Вы уже в третий раз график сорвали. Ваше счастье, что не мартеновский цех — направление главного удара. А то бы — под суд за халатность!
        Андрюша никогда не видел отца таким сердитым. «Ну и разозлился! — подумал он. — Даже с работы прогнал».
        Ему почему-то стало жалко знакомого инженера в пенсне, который жил у них в доме. О его увольнении ведь услыхали на всех участках.
        - Железнодорожный цех! — продолжал перекличку отец.
        - Вчера и сегодня на завод прибыло сто семьдесят вагонов с оборудованием и стройматериалами. Цемент — с Урала, стандартные дома — из Калинина, кабель — из Москвы, автомобили — из Горького, нефть — из Баку, лес — из Белоруссии, шпалы — из Архангельска, прокатное оборудование — из Краматорска. Вагоны разгружены без задержки. Правда, людей маловато было, но управились.
        - Молодцы! — вдруг вырвалось из репродуктора. — Иваненко, зайдите сегодня в партком.
        Это был голос Матвея Никитича. Андрюша узнал его сразу. Он тоже, оказывается, слушал рапорт.
        - А насосы и стекло прибыли? — спросил отец.
        - Нет.
        - Тьфу! Вот горе мне с этими поставщиками — всё дело портят!
        - Семён Петрович, а Семён Петрович! — опять влез в разговор сипловатый голос. — Мне бы драночки…
        - Кто это мне мешает работать? — возмутился отец. — Вы почему без очереди лезете?
        - Да дранки надо, Семён Петрович, — взмолился голос. — Работа стоит. Бисов сын Стеценко без ножа режет!
        - Не лайся, — возразил кто-то, — сам ты такой!
        - Вы что тут, ругаться собрались? — спросил Семён Петрович. — А то живо обоих выключу! Ждите очереди!.. Отдел кадров, ваше слово!
        - Сегодня на стройку прибыло десять инженеров — молодых выпускников — и сто монтажников.
        - Где вы их разместили?
        - Пока что по баракам и землянкам, Семён Петрович. Хотим брезентовые палатки поставить. В них человека по три поместится.
        - Ставьте… Центральный склад, выдайте палатки…
        - Главный бухгалтер, подсчитали?
        - За вчерашний день, Семён Петрович, произведено работ на один миллион сто тысяч рублей, — продребезжал в репродукторе старческий голос. — Сэкономлено пятьдесят тысяч рублей.
        - Хорошо. Я вас выключаю… Ну, кто там дранки просил? — улыбнулся отец.
        - Я, Федорчук.
        - А, это ты, Федорчук! Что у тебя голос изменился?
        - На реке, Семён Петрович, простыл после работы. Потный был. Мне бы дранки…
        - Деревообделочный комбинат, что вы там Федорчука задерживаете? Для строительства жилых домов дранку дать немедленно! Никаких возражений!
        Девушка-оператор записывала в тетрадку каждое донесение с участков и каждое распоряжение начальника строительства.
        Андрюша, сияя, смотрел на отца. Он никогда не думал, что на заводе в день совершается так много работ. И даже подсчитано: они стоят миллион рублей! Подумать только — один миллион! Андрюше было даже невдомёк, что отцу не хватает шофёров, инженеров, рабочих, что он давно ждёт насосы и стекло. Оказывается, что сейчас на заводе домна была направлением главного удара. Как на фронте! И, значит, отец был здесь главнокомандующим. Он принимал донесения с поля боя, снимал плохих начальников. И все его слушались, подчинялись, А он отдавал распоряжения не задумываясь, резко, строго, и это, вероятно, потому, что всё время смотрел на фотографию довоенного завода, дымящего, красивого. Это было очень здорово!
        Диспетчерский рапорт заканчивался.
        - Теплоэлектроцентраль, — снова позвал Семён Петрович, — а ну-ка, дайте трубку пионерам. Они сегодня звонили мне, когда меня не было.
        И вдруг Андрюша услышал знакомый мальчишеский голос. «Витаха!» — догадался он.
        - Семён Петрович, на спортплощадке установлены два волейбольных столба, начался монтаж турника и качелей. Нам не хватает железных скоб размером триста миллиметров. Потом, Семён Петрович, для того чтобы сварить из труб мачту, нам нужен сварочный аппарат.
        - Я у них там был, Семён Петрович, — поддержал Витаху парторг. — Хорошая спортплощадка получается. Надо сделать ребяткам.
        - Сделаем, — сказал отец. — Механический цех, Чередниченко! К тебе придут дети, так ты их выслушай и помоги. Потом отрапортуешь.
        - Есть!
        - Витаха! — вдруг позвал парторг. — Ты у меня просил рекомендацию в комсомол Можешь зайти, она уже лежит на столе.
        - Рекомендацию дали… рекомендацию написали… — послышались в репродукторе детские голоса.
        И Андрюша понял, что Витаха рапортовал не один: рядом с ним стояли ребята.
        - Спасибо, Матвей Никитич! — секунду спустя ответил Витаха. — Но у нас ещё не закончилось строительство…
        - Ничего, заходи, заходи. Я тебя досрочно рекомендую. Нам нужны такие люди, как ты.
        Андрюша сидел и изумлялся. С Витахой разговаривали, как с большим, и всерьёз. И строительство спортплощадки, выходит, не какая-нибудь игра, а настоящее дело. А ведь Андрюша также мог бы рапортовать отцу. И все бы знали, что это говорит сын начальника, который тоже помогает заводу. А сейчас — что он мог сказать отцу? Выкрашено одно окно. Мало. Зря потерял время с Афоней! Майка хитрая, сразу туда пошла. А как хочется что-нибудь сделать!..
        - У тебя всё, Витаха? — спросил отец.
        - Всё. Только один вопросик личного порядка.
        - Хорошо, сейчас отвечу… Товарищи, диспетчерский рапорт окончен. — Семён Петрович посмотрел на Марусю: — Отсоедините все участки… Я тебя слушаю, Витаха.
        - А вы, Семён Петрович, сына своего нашли?
        - Нашёл. Четыре дня не видел. Чего же вы в отряде так плохо за своими пионерами смотрите?
        - А мы за ним совсем не смотрим, — тихо сказал Витаха. — Он не наш.
        - Как не ваш? — Семён Петрович взглянул на сына. У того был раскрыт рот. Он не дышал. — Он же мне говорил, что работает у вас и очень доволен!
        - Нет, он ни разу у нас не был.
        Андрюша почувствовал, как весь вдруг ослабел. Он хотел что-то сказать в своё оправдание и не мог.
        - Ни разу не был? — в изумлении спросил отец. — Гм… Впрочем, я сейчас это выясню… — Семён Петрович отодвинул от себя микрофон. — Андрюша, что это значит?
        Андрюша не смотрел на него.
        - Ты будешь мне отвечать?
        - А что отвечать? — тихо спросил Андрюша.
        - Ты вот с этими ребятами работал? — Отец показал пальцем на микрофон.
        - Не-ет…
        - А чем же ты тогда целыми днями занимался?
        - Рыбу удил… гулял…
        - В общем, шалтай-болтай — да?
        - Да…
        - Хорошо, — сказал отец. — Иди сейчас домой и ожидай меня, там поговорим.
        Семён Петрович сжал рукой край стола и сосредоточенно посмотрел на Андрюшу. «Ну и попадёт мне от жены за то, что взял Андрюшку с собой! — подумал он. — Вот, не слежу за мальчонкой…»
        За дверью Семёна Петровича ждали инженеры, рабочие и у каждого были неотложные дела. Они вошли прямо скопом, окружили стол. А ещё кто-то крикнул из коридора:
        - Семён Петрович, через десять минут совещание, нас уже ждут!
        Андрюша вышел из кабинета и, совершенно обессиленный, плохо соображая, что произошло, поплёлся по коридору.
        Глава XVIII. Знакомое лицо
        В эту тяжёлую для него минуту Андрюша остался совершенно один.
        Он лежал на кровати и бессмысленно смотрел в одну точку. Он хотел бы сейчас заснуть, но сон не шёл к нему. Скоро приедет отец, и начнётся разговор.
        Ох, что бы такое сделать, лишь бы не было этого разговора! Как стыдно!
        Отец спросит: «Почему ты не строишь спортплощадку?»
        Что ему ответишь? Ну что ему ответишь? «Я поссорился с Витахой и не хотел сходиться. А чтоб ты не волновался за меня — сказал, что я с ним». — «Ах, ты, значит, понимал, что Витаха делает полезное дело? Так почему же ты не пошёл всё-таки к нему? Ведь можно было забыть вашу мелкую ссору, правда?» — «Правда. Но мне помешал Афоня». — «А где твоя пионерская сила воли? Ты должен был плюнуть на него. Ты не видел, куда он тебя тянет… Витаху к рапорту допустили, его в комсомол рекомендуют, а ты?»
        Нет, как ни думай, а всюду отец был прав.
        И действительно: ну почему нельзя было сразу пойти к Витахе? Понравилась Афонина труба? Что Афоня партизан? Да какой он партизан, когда все демобилизованные уже давно работают, а этот ходит и с толку всех сбивает!.. И правильно ребята сделали, что его из коноводов прогнали. Думали, что он герой, а потом раскусили его.
        «И как это я не раскусил вовремя!»
        И снова Андрюша ругал себя за свою ошибку. Но, как он себя ни ругал, всё же ему предстояло самое худшее — разговор с отцом. Андрюша мог бы выдержать всё-всё, только не это. Ведь отец так трудился, а Андрюша ему подорвал репутацию. Об этом уже, наверное, узнал весь трест: у начальника «Жигачёвстроя» в семье не всё в порядке. Отец ему доверял, а теперь… всё насмарку!
        Андрюша ворочался на кровати.
        За окнами уже ночь высыпала яркие звёзды. Откуда-то издали ветер принёс слова последних известий. Это, наверное, где-то в рабочем посёлке говорило радио.
        Было уже около двенадцати часов. Теперь окончательно ясно, что отец сегодня не придёт. Разговора не будет, но он всё равно будет завтра.
        Андрюша встал с кровати, зажёг свет, чтобы постелить на ночь постель, включил радио. Вся комната вдруг наполнилась звуками города.
        В репродукторе раздавалось множество голосов, даже можно было разобрать отдельные слова, гудки автомашин — мягкие басы или тоненькие-тоненькие, будто кто-то дул в губную гармошку. Потом весь шум перекрыл мелодичный, медленный бой. Звуки сначала раскатились, словно на землю сбросили десяток звонких стальных балок, а затем раздалось торжественное:
        «Бам!.. Бам!.. Бам!..»
        «Москва!.. — вздохнув, подумал Андрюша. — Там мама, Серёжка, а я один…»
        И вдруг его будто током прошибло.
        Он взволнованно сел на постели. «А что, если…» — подумал он.
        В голове всё уже складывалось независимо от сознания. И так всё просто выходило, что лучше и желать не нужно.
        Андрюша вспомнил того маленького человека в шляпе и галстуке, который весь полёт из Москвы возле рта держал газетный кулёк, вспомнил, как он рассказывал, что летел однажды на самолёте бесплатно, и вдруг ясно представил план своих действий. Он летит бесплатно в Москву. Через четыре часа будет у мамы, и они вместе дают папе телеграмму. А там начнётся новая жизнь.
        Андрюша сел за стол и написал:
        «Дорогой папочка! (В этом месте Андрюше хотелось заплакать.) Я улетел в Москву. За меня не беспокойся. Я не хотел тебя обманывать, а всё так получилось из-за одной ошибки.
        Андрей».
        Андрюша сложил бумажку вчетверо и уже было собрался встать из-за стола, но снова вырвал из тетрадки листок и взял в руки карандаш:
        «Майка, не считай меня курортником. Я всё время думал о тебе и о твоём поступке. Я виноват, но я тоже трудился — в соцгородке красил квартиру и окно. Если не веришь, спроси у Матвея Никитича. Когда я буду инженером, я хочу с тобой увидеться».
        В старенький рюкзак — Серёжин подарок — Андрюша положил буханку чёрного хлеба, банку с кильками и ножик. В карман пиджака сунул спички и носовой платок.
        Всё было готово. Андрюша оглядел свою комнату и на цыпочках вышел в коридор. Здесь он подсунул под Майки-ну дверь свою записку.
        Андрюша знал, что пассажирский самолёт вылетает из Жигачёва по утрам, и надо было торопиться.
        До аэродрома было пятнадцать километров…
        …Андрюша шёл долго. Шоссейный булыжник блестел под луной. В стороне от дороги, в степи, кричали какие-то птицы, раздавались пронзительные писки. А невидимые сверчки — их были сотни — верещали так оглушительно, что казалось, будто по степи со свистками ходит батальон милиционеров.
        Когда за спиной исчезли заводские огни, Андрюше стало страшновато. Ему показалось, что он один на всём земном шаре. Начало чудиться, что кто-то крадётся по кустам. Андрюша даже остановился на дороге: а не вернуться ли назад, пока не ушёл далеко? Но вспомнив, как ему всегда говорил отец, что раз взялся за дело, так доводи до конца, он быстро пошёл вперёд и больше не оглядывался.
        Через час он почувствовал, что устал. Он сошёл с дороги и, положив под голову рюкзак, лёг на землю.
        Небо было бездонное и красивое. Иногда по нему скользили падающие звёзды. За ними тянулись огненные следы.
        «А может, это воздушные корабли каких-нибудь марсиан? — подумал Андрюша. — Вот бы полететь вместе с ними!»
        Летишь себе в пространство, а конца ему и нет. «К какой планете пристать? — спрашивает марсианин, почему-то очень похожий на Витаху. — Вон к той или к этой?» — «Давай к любой, — отвечает Андрюша. — Мне всё равно». А сам думает: «Ну и попадёт же теперь от отца! Куда я без спросу от него улетел…»
        Андрюшу разбудило урчание первого утреннего автомобиля.
        В степи начинался рассвет. Жёлтое пространство дымилось молочно-бледным туманом, будто огромное облако опустилось на землю.
        Небо теперь уже было бледно-серым. На востоке розовел горизонт.
        Андрюша пришёл на аэродром, когда самолёт, отправлявшийся на Москву, готовился к вылету.
        Механики в синих комбинезонах возились около моторов, ходили по крыльям и через тряпочку наливали в баки бензин. Поодаль толпились пассажиры с чемоданами.
        Вдруг Андрюша увидел, как из беленького домика аэропорта, где были буфет и радиорубка, вышел высокий человек в синем отутюженном костюме с голубым кантиком по воротничку. На нём была фуражка с лакированным козырьком, над которым золотились два крыла и пропеллер. Он шагал красиво и быстро, и во всём его облике, во всей походке было что-то знакомое.
        - Дядя… — Андрюша догнал лётчика — и замер. Это был тот самый лётчик, который привёз Андрюшу в Жигачёв.
        - А вы не скажете, — продолжал Андрюша уже по инерции, — где найти мне главного лётчика?
        - Командира экипажа? — Лётчик удивлённо оглядел Андрюшу. — А зачем?
        - Вы знаете… я… — сказал Андрюша и почувствовал, как у него сдавило горло. — Мне надо в Москву… Я… голодный…
        И, сам не зная почему, Андрюша горько расплакался. В этих слезах было всё: и то, что он не спал целую ночь, и то, что ему было жалко и себя и папу.
        Лётчик взволновался. Он присел перед Андрюшей и, мягко взяв за подбородок, поднял его голову:
        - Вот те на — мужчина, а разревелся, как в детском саду! Что же ты горючее зря тратишь? Ты что, отстал от поезда?
        - Нет… то есть да…
        - А как же ты отстал?
        - Я на поезде гулял, а перрон дёрнулся и… и…
        Андрюшины слезы были искренними. Это лётчик видел. Но он также чувствовал и другое: мальчишка чего-то не договаривает. Вернее, совсем не умеет врать.
        - А ты где живёшь-то: в Москве или в Жигачёве?
        - Папа в Жигачёве, а мама в Москве. Я с мамой…
        - А на какой улице в Москве живёшь?
        - На площади Маяковского.
        - Да ты же мой земляк! — вдруг воскликнул лётчик. — Я тоже на Маяковского живу. А ты в какую булочную ходишь: в ту, что на углу серого дома?
        - Да…
        - Вот интересно! И я оттуда хлеб беру. Ну, так и быть, летим! Я тебя и на своём автомобиле к маме подброшу. Как тебя зовут-то?
        - Андрюша…
        - А меня дядя Коля. Будем знакомы. Ну, полезай в самолёт.
        Андрюша забрался по лесенке в кабину и прошёл за дядей Колей в пилотское отделение.
        Лётчик усадил его рядом с собой на место второго пилота и стал осматривать приборы.
        Андрюша сидел как зачарованный. И по бокам, и сверху, и снизу торчали какие-то рычажки, кнопки, лампочки, часы, приборы с дрожащими стрелками.
        Андрюша потрогал штурвал. Он был похож на обыкновенный автомобильный руль, только верхняя часть его была срезана.
        Дядю Колю кто-то окликнул с земли. Он выглянул из кабины в окошечко, кивнул головой и, сев опять на своё место, нажал на какой-то рычаг.
        И вдруг на правом крыле заревел мотор. Потом включился левый мотор. Самолёт затрясся.
        - Летим, да? — радостно прокричал Андрюша.
        - Нет, я моторы слушаю, — ответил дядя Коля.
        Остановив винты, он ещё минут пять проверял педали и штурвал, внимательно осматривая приборы. Потом посмотрел на Андрюшу.
        - Слушай, паренёк, — просто сказал он. — Мне нетрудно тебя подкинуть в Москву, через четыре часа ты уже будешь пить чай у мамы, только знаешь — ты меня прости, конечно, но мне кажется, я вот за тобой наблюдал, — у тебя что-то дома произошло. Так или не так?
        Андрюша испугался этих слов. Он подумал, что лётчик — гипнотизёр и всё уже узнал, пока он сидел в кабине. Но потом решил, что всё-таки дядя Коля не гипнотизёр. У него были голубые добрые глаза, а для гипнотизёра нужны чёрные и злые.
        - Ты пионер? — Дядя Коля вдруг положил на Андрюшину коленку свою твёрдую руку.
        - Пионер.
        - А я — член партии. Ну вот, давай с тобой поговорим в открытую. Я же всё равно тебя беру. Что у тебя произошло?
        Андрюша подумал, что дядя Коля, наверное, поймёт его, потому что все лётчики хорошие, и, как иногда бывает, что не рассказывается близкому человеку, то с облегчением повествуется совсем чужому, — он взял да и рассказал дяде Коле обо всём, обо всём. И про свою ссору с Майкой, и про спортплощадку, которая ему нравилась, и про домну, и про своего близкого друга Афоню.
        Андрюша говорил сбивчиво, скороговоркой, перескакивая с одного эпизода на другой.
        Наконец закончил. Он был возбуждён. Ему стало как-то легче.
        - Да-а… — задумчиво сказал дядя Коля. — Паренёк-то ты уже взрослый, а посадка в Жигачёве у тебя неважнецкая была. Скапотировал. Что ж ты взял курс на Афоню — ведь по нему далеко не улетишь! Разве так надо жить? Ты гляди туда, куда все передовые люди смотрят — вот как, например, Витаха твой, — тогда уж никогда не ошибёшься. А набедокурил — вовремя исправляй свою ошибку. Понял? А то, что ты квартиру красил, это хорошо. Тебе ещё сколько остаётся жить-то на «Жигачёвстали»?
        - Да с полмесяца будет…
        - О-о! — вдруг воскликнул дядя Коля. — За эти полмесяца ещё столько можно дел перевернуть, что и Героя Социалистического Труда могут дать… Ну, ты подожди здесь, а я пойду скажу, — чтобы уже пассажиров сажали. Через пятнадцать минут вылетаем!
        Лётчик вышел из машины и направился в домик, над которым плавала длинная матерчатая колбаса, надутая ветром.
        Андрюша задумался. Через несколько часов он будет в Москве! Он увидит маму, Серёжку, будет спать на своей очень мягкой кровати. И мама его накормит любимым омлетом с колбасой и даст стакан сметаны. А потом он пойдёт в школу, встретит своих старых друзей и совсем-совсем забудет «Жигачёвсталь».
        Нет, он, конечно, не совсем забудет Майку. Может быть, через месяц он ей пришлёт письмо. Может быть, они опять встретятся с Афоней — почему бы не позвать его в гости на новый год? А впрочем, это очень хорошо, что Андрюша улетает. Хватит! Пожил! Неудачно, конечно, прожил это лето, но всё-таки узнал, что такое металлургический завод, узнал Украину.
        «Ну, а может быть, и не стоит улетать?» — вздохнул Андрюша.
        Он увидел в окошко лётчика, который вышел из домика и закурил папиросу. Потом он поднял голову вверх и улыбнулся. На утреннем небе не было ни единого облачка.
        Глава XIX. Конец трубы
        Поздно вечером Афоня долго бродил под Андрюшиным окном, два раза поднимался на крыльцо дома и всё никак не решался пойти и сказать Андрюше, что он хочет с ним помириться. Он очень хотел мира, потому что такого друга, как Андрюша, у него никогда не было. Конечно, он был не прав, что бросил красить квартиру. Какое ему дело, кого туда поселят: Витаху Грицая или Миколку-секретаря! Это, собственно, не им дают квартиры, а их родителям за хорошую работу. А Афоня сам уважает трудящихся.
        Эх, покрасил бы он тогда без звука, раз Андрюшке приспичило, и сейчас бы не был в ссоре! А-теперь как быть? Конечно, Андрюшка не захочет мириться. И кто бы захотел после того, как курортником обозвали и сказали: «Как дам — в окошко вылетишь!» Обидно же всякому будет. А ведь как сказано было? Сгоряча. А раз сгоряча, так и обижаться нечего. Тут всё можно наговорить…
        Афоня несколько раз хотел подняться к Андрюше на второй этаж и наконец, поняв, что он никогда не решится признать, что он не прав — гордость не позволяет, — пошёл к своей трубе. Здесь он вскипятил на костре кружечку горячей воды и, выпив её с куском сахару, лёг спать.
        В ящике под Афоней шевелился кролик. Возле трубы кто-то скрёбся. Чьи-то маленькие коготки скоблили железо. Дверь была изрезана прямыми полосками просветов между плохо сколоченными досками. В трубе было как-то противно и неуютно.
        «Вот дожил, — думал про себя Афоня, — опять один остался. И почему всё так получилось? Ведь никому ничего плохого не сделал, только с Витахой поцапался, а вышло — со всеми в ссоре. И почему в ссоре — непонятно!»
        У Афони на глаза навернулись слезы. Он увидел себя жалким, несчастным и отовсюду гонимым.
        «И ведь, кажется, мальчишек не бью, а они прямо житья не дают — строй с ними! Друзей отнимают… И в школе, наверное, как начнут заниматься, приставать будут. А я, может быть, ещё получше их могу работать. Вот возьму и уйду в ремесленное училище, тогда посмотрим!»
        Афоня вдруг вспомнил подъём домны, Витаху с маслёнкой, вспомнил, как Матвей Никитич пожимал ему руку, и почувствовал сильнейшую зависть.
        «Ему почёт — трудился. Наверное, ещё и за спортплощадку спасибо скажут — для всех старался. А я что? Для себя какую-то трубу отделывал, электрифицировать хотел, чтоб удобнее жить было. А к чему? Отделился только ото всех… И когда её только на опоры поднимать будут? Валяется без присмотра, а, наверное, денег стоит. А может быть, сходить к Семёну Петровичу и сказать про трубу? Чего они про неё забыли? Скорей бы уж тётка приезжала!.. Всё-таки вдвоём будем. А что, если пойти в ремесленное училище? Вот приедет тётка, а я уже тю-тю — в ремесленном живу! Говорят, там хорошо, как у военных. Форма — раз, кормёжка бесплатная — два, в-третьих, ещё и деньги платят после практики. Окончу «ремесло», поработаю, потом в техникум пойду, а там и до инженера рукой подать. Вот придёт ко мне Витаха наниматься на работу, а я ему: «Что же, товарищ Грицай, я смогу вас принять, только вам уж тут не придётся командовать. Здесь уж, будьте любезны, меня слушайтесь…»
        Вдруг Афоня услыхал снаружи чьи-то шаги.
        - Вот она лежит, — раздался сиплый голос.
        - Вижу. Сейчас покурим и начнём, — ответил тенорок.
        «О чём это они?» — насторожился Афоня.
        - Да-а… уж немножко нам осталось, — вздохнул сиплый. — Поверишь, как в санатории лежал, аж думал — не вытерплю, так руки по делу чесались… Ну, ты кончай курить.
        - Да погоди. Ей-богу, в третий раз сегодня закуриваю! Скоро, наверное, совсем разучусь дымить.
        Два незнакомца прошлись вокруг трубы и вдруг по ней чем-то ударили. От звона Афоня сразу оглох.
        - Эй, эй! Осторожней! — закричал он и, распахнув дверь, выскочил из трубы.
        Он наткнулся на какого-то рабочего с фонарём и кувалдой в руке. Тот испуганно отшатнулся:
        - Да кто это, мать родная?
        - Я… я живу здесь… — сам испуганный, пробормотал Афоня.
        - Фу-ты, чертяка тебя задери! Испугал как, аж воздуху нету! — передохнул тенор.
        - А ты что делал в трубе? — подошёл сиплый. Он был плечистый и низкорослый.
        - Живу. Это моя хата.
        - Хата? — переспросил тенор. — Да какая ж это хата! Без печки да без окон. В общем, собирайся. Мы сейчас тут расклёпывать будем.
        - А я как? — спросил Афоня.
        - А кто тебя сюда посадил, ты с того и спрашивай, — сказал сиплый, вскинув кувалду на плечо.
        - Я сам въехал. Я вообще-то с тёткой живу.
        - Придётся выезжать. Мы вот сегодня на ночь задание получили — расклепать.
        - А где же мне ночевать?
        - К тётке иди.
        - Она у меня сейчас в деревне, а я в землянку пока других пустил.
        - Да, Тимофей Сергеевич, а как же, правда, спать-то парнишке? — вдруг спросил сиплый. — Вот не предусмотрели мы его.
        - Попался, — усмехнулся тенор. — Пускай к парторгу идёт. Он у нас квартиры распределяет.
        - К Матвею Никитичу сейчас уже поздно. Спит, наверное, — сказал сиплый. — Ты вот что, парнишка, иди-ка на Синичкину улицу, найдёшь там мазанку, дом тридцать восемь, и спроси тётю Фросю. Она моя жена. Скажешь, что я тебя прислал. Поспишь до утра, а там — хоть на день оставайся, хоть новую хату ищи.
        - Тётей Фросей её зовут? — переспросил Афоня и насторожился: «Мы там дрова пилили! Она!»
        — Ладно, — сказал он, — барахлишко только кое-какое возьму.
        Он вытащил наружу свои вещи, оглядел трубу разок и вдруг что есть силы ударил по двери своей гирей. Доски с треском рассыпались…
        В кабинет Матвея Никитича постучали.
        - Войдите! — Парторг оторвался от газеты.
        На пороге стоял Афоня. В правой руке он держал гирю, в левой — небольшой ящик, в котором что-то двигалось. Через плечо, как солдатская скатка, было перекинуто одеяло.
        - Афоня? Да ты, никак, в поход собрался?! — удивлённо сказал Матвей Никитич.
        - Я к вам. — Афоня поставил гирю и ящик. — Я о жизни хочу поговорить. Меня только что из трубы выселили.
        - И тебе негде ночевать?
        - Почему — негде? Я в трубу-то только на лето переехал. Я про другое хочу спросить. Как вы думаете, меня сейчас примут в ремесленное училище?
        - Поступить туда хочешь?
        - Хочу.
        - А школа как же?
        - А я всё равно инженером стану. В школе буду ли учиться или в ремесленном.
        - А может быть, подумаешь?
        - Я уже подумал и твёрдо решил. Мне давно туда хотелось. Только не знаю, примут ли сейчас: ведь набора ещё нет.
        - А мы можем узнать. — Матвей Никитич снял телефонную трубку. — Алло! Дайте ремесленное… Это кто? Григоренко? Здравствуй, Рубцов говорит. Ты чего домой не идёшь? Тут к тебе хочет один паренёк поступить — Афанасий Завьялов. Как там, найдётся у тебя место? Он партизан, бойкий мальчишка… Работать? Работать он любит!.. Хорошо, спасибо. Я завтра его к тебе и пришлю. Ну, будь здоров! — Матвей Никитич щёлкнул Афоню по носу: — Всё в порядке! Ну, поговорили мы с тобой о жизни?..
        В эту ночь Матвей Никитич уложил Афоню у себя в кабинете.
        Глава XX. Опоздавшее спасение
        Майка стояла с веником возле дверей, читала и перечитывала несколько раз найденную записку и ничего не понимала.
        «Дорогой папочка! Я улетел в Москву. За меня не беспокойся. Я не хотел тебя обманывать, а всё так получилось из-за одной ошибки.
        Андрей».
        «Что за ерунда? — подумала Майка. — Шутит, что ли?» Но всё-таки записка была необычайная. О каком обмане он тут пишет? Почему написал «папочка», а записка под её дверью?
        Майка осторожно подошла к Андрюшиной комнате и заглянула в замочную скважину. Ключа внутри не было.
        - Андрюша!
        Никто не отозвался.
        - Андрюша, открой! — уже громко сказала Майка и постучала.
        В комнате было тихо.
        Тогда она выбежала во двор и по пожарной лестнице, что стояла рядом с Андрюшиным окном, взобралась на второй этаж.
        В комнате был беспорядок. Дверцы шкафа были раскрыты, на кровати лежала рассыпавшаяся стопка белья. На полу валялась Андрюшина тюбетейка. Записка, оказывается, была не шуточная.
        Надо было что-то предпринимать. Но что?
        Вчера вечером Андрюша топал по коридору, а сейчас его нет. Значит, он ушёл ночью. До аэродрома далеко. А на какие деньги он полетел? Ой, что будет, если об этом узнает Семён Петрович! Вот Андрюшка дурак!
        Майка живо спустилась с лестницы, минутку постояла в растерянности, а потом побежала к Витахе. Она понимала, что теперь дорога каждая минута и надо действовать решительно. «Какой позор! Начитался разных книг и убежал. Нашёл время… Погоди, будет тебе баня!»
        Витаха, недавно вставший с постели, выслушал Майкин рассказ и отнёсся к Андрюшиному побегу спокойно.
        - Не может быть, чтобы он убежал! — сказал он, прочитав Андрюшину записку. — Это раньше бегали, а сейчас не бегают. Пугает тебя нарочно — и всё, а ты нюни распустила.
        - Но я в комнату заглядывала. Его же нет там! Всё пусто!
        - Неважно. Может быть, он под кроватью сидел или в трубе у Афони ночует.
        - А зачем ему меня пугать?
        - Помириться, может, хочет.
        - Значит, не бояться? А то, знаешь, как бы мне не попало от Семёна Петровича. Скажет — не уследила.
        - Конечно, не бойся. А для полного спокойствия хочешь ещё разок проверим комнату?
        - Пойдём, Витаха…
        По дороге они зашли к Миколке и взяли его с собой. Ребята по очереди приложились к замочной скважине и снова с пожарной лестницы оглядели комнату.
        - Наружный осмотр не даёт никаких подтверждений, — заявил Миколка. — Такое состояние квартиры могло быть и без удирания.
        Но и у Витахи начало закрадываться подозрение.
        - Майка, — спросил он, — а ключ от комнаты он прячет где-нибудь или с собой носит?
        - В коридоре прячет.
        - Надо вскрыть комнату…
        - А если Семён Петрович узнает?
        - Ну что ж, мы ведь не жулики.
        - Акт! — вдруг обрадованно закричал Миколка. — Мы составим письменный акт: «Комиссия в составе таких-то произвела вскрытие. При вскрытии обнаружено…»
        - Вот бумажная душа! — сказала Майка. — Что же, нам без акта не поверят?
        Ей не терпелось заглянуть в Андрюшину комнату. Под дверью она нашла ключ. Щёлкнул замок.
        - Только ничего не трогайте руками, — предупредил всех Миколка. — При первом осмотре никогда не трогают.
        Но Витаха сразу потянулся к лежавшей на столе аккуратно свёрнутой бумажке.
        - «Майка, — вслух прочёл он, — не считай меня курортником. Я всё время думал о тебе и о твоём поступке. Я виноват…»
        Он взял у Майки другую записку и, опять прочитав её, сказал:
        - А курортник-то, кажется, взаправду убежал! Торопился и записки перепутал.
        У Майки опустились руки:
        - Что же делать?
        - А какой ты, Майка, поступок совершила? — спросил Витаха.
        - Не знаю. Я ничего не делала.
        - Наверное, что к нам перешла! — гордо сказал Миколка. — А курортник тоже признаёт свою ошибку.
        - Одну признал, а другую сделал, — сказал Витаха. — Значит, он пошёл на аэродром. А когда от нас самолёт улетает? Успеем мы? Быстрее в гараж!
        Когда они подбежали к гаражу, из ворот, как на счастье, выезжал грузовик со знакомым шофёром Сашей. Он привозил на спортплощадку брёвна.
        - Саша, курортник убежал! — выпалил одним духом Витаха. — Надо скорее ехать на аэродром!
        - Какой курортник? — Саша остолбенело посмотрел на запыхавшихся ребят.
        - Сын Семёна Петровича, — сказала Майка. — Помните, вы нас с аэродрома привозили?
        - Это такой чернявенький? — спросил Саша. — Чего это его дёрнуло?
        - Ой, мы не можем больше говорить! — воскликнула Майка. — В общем, надо спасать!
        - Э-э, я так не поеду, — вдруг воспротивился Саша. — Что же, я буду тратить государственный бензин, а на что, и сам не знаю! Не поеду!
        Пришлось ему наскоро всё объяснить.
        Саша почесал затылок. Ему надо было ехать совсем в другую сторону.
        - Ладно, садитесь. Закрутил ваш курортник карусель! — Он тряхнул головой. — Спасать так спасать!
        Машина выехала на шоссе.
        От скорости ребят бросало из стороны в сторону, но они крепко держались друг за друга.
        Ветер надул Миколкину рубаху, и он стал похож на горбуна. Ребята били по Миколкиному горбу и смялись.
        - Вперёд, за курортником! — кричал Витаха, простирая руку по направлению к аэродрому.
        На полпути в небе послышался нарастающий гул.
        Вдали низко над землёй шёл, набирая высоту, пассажирский самолёт. Он наискось разрезал воздух и лёг на курс. Он проплыл почти над самыми головами и оглушил своим рёвом. Были совершенно отчётливо видны его окошечки, красный номер «1256», серебристые круги его пропеллеров.
        - Опоздали! — крикнула Майка, грозя самолёту кулаком. — Улетел! Вот история начинается!
        Витаха постучал по кабине. Машина остановилась. Саша вылез на ступеньку.
        - Эх, что ж вы раньше ко мне не прибежали! — укоризненно сказал он. — Мы бы его в два счёта сцапали!
        И если минуту назад у всех было хорошее настроение, то теперь оно сразу испортилось.
        - А может быть, поедем на аэродром? — предложил Миколка. — Зайдём в радиорубку, ну и скажем, чтобы этот самолёт вернули.
        - Кто тебя послушается! — безнадёжно сказала Майка. — Станут они из-за какого-то мальчишки целый самолёт возвращать!
        - Станут, — уверенно сказал Миколка. — Надо обязательно заехать в радиорубку. — Там дадут телеграмму, и курортника на парашюте выбросят.
        Майка засмеялась. Но Витаха сказал:
        - Миколка прав! Надо ехать на аэродром. А вдруг он туда и не приходил?
        Саша нажал на газ. Но теперь он уже не гнал машину: гнать было поздно.
        Саша подъезжал к лётному полю и вдруг резко затормозил. По обочине шоссе, бодро размахивая руками, с рюкзаком на плече шёл Андрюша.
        Внезапной встречей были ошеломлены все: и ребята, стоявшие в кузове, и Андрюша. Они смотрели друг на друга и не знали, что сказать.
        - Бежал? — наконец поборола оцепенение Майка.
        - А куда?
        - К вам.
        - А дальше пешком пойдёшь или на автомобиле поедем?
        Андрюша стоял в нерешительности.
        - Полезай к нам, курор… — сказал Витаха и поправился: — Полезай, Андрей!
        - Давай руку, — подошёл к борту Миколка, — а то о рюкзаком не заберёшься.
        Андрюша молча протянул Миколке руку…
        Саша подвёз ребят прямо к спортплощадке. И вот самое странное и удивительное было то, что они здесь застали Афоню. Зелёной масляной краской он красил качели. Турник был уже выкрашен. Заметив ребят, он воткнул в банку кисть, поднял с земли свою полупудовую гирю и пошёл им навстречу.
        - Витаха! — сказал он. — Вот я сдаю свою гирю в фонд спортплощадки… И ещё мы с Андрюшкой дарим заводу танки. Мы их там не Днепре нашли. Пусть в переплавку пойдут!
        А через несколько дней Мария Фёдоровна Грицай привезла на спортплощадку два синих сигарообразных баллона. Один был с кислородом, другой — с горючим газом ацетиленом.
        Ребята помогли сгрузить эти баллоны с машины, а затем поднесли к ним две тонкие ржавые трубы, которые можно было сварить. Витаха притащил откуда-то железный блок с колесиком.
        - Ну, кто будет сваривать — ты или я? — спросила Мария Фёдоровна у сына, поднимая с земли горелку.
        - Уж пускай Витаха делает, — робко сказал Андрюша. — Площадка-то детская…
        - Значит, к своему строительству вы взрослых не допускаете? — улыбнулась Мария Фёдоровна.
        - А Витаха сварит у нас не хуже, чем взрослый, — сказал Миколка. — Вы же сами знаете…
        - По правде-то сказать, этим делом Семён Петрович приказал мне самой заняться, но ладно, пускай Виташка варит. — Мария Фёдоровна сняла со лба очки и отдала их сыну.
        Тот деловито протёр стёклышки, потом проверил соединение резиновых шлангов с баллонами, а затем открыл на горелке краник. Горелка оглушительно засвистела.
        - У кого спички есть? — Витаха посмотрел на Афоню.
        Но тот похлопал себя по карманам и виновато развёл руками:
        - Нема теперь, курить бросил!
        Спички почему-то оказались у Миколки.
        - Ты что это их носишь? — строго спросил Витаха.
        - А я на всякий пожарный случай, — сказал Миколка. — Вот видишь — пригодились.
        - А ну-ка, дыхни на меня!
        Миколка дыхнул на Витаху. Витаха подозрительно повёл носом, а затем сказал:
        - Нет, не курит…
        От спички на конце горелки зашипело пламя. Его сначала почти не было видно, и Майка даже засомневалась — работает ли этот аппарат?
        - Работает, работает, — успокоил Витаха. — Вот давай какой-нибудь предмет…
        Афоня вынул из кармана медную проволочку:
        - Это возьмёт?
        Витаха только дотронулся концом горелки до проволочки — она в секунду сжалась, свернулась и стекла с железной трубы, на которую была положена.
        Витаха спустил на глаза железные очки, взял в руку железный прут и, положив его на шов между двумя трубами, нацелил на него горелку.
        Железный прут таял у всех на глазах. От него на трубе оставалась только витиеватая строчка. Теперь две трубы уже сливались в одну. Витаха работал молча, изредка только командуя:
        - Поверните трубу!.. Поднесите ролик!..
        Все ребята моментально исполняли его приказания. Наконец мачта была сварена. Витаха погасил горелку и вытер пот с висков.
        - А ну-ка, давайте посмотрим, какая вышина у неё получилась! — сказал он.
        Мачта оказалась высокой. Не врытая ещё в землю, она качалась в ребячьих руках, и держать её было трудно. Но ребятам уже не хотелось бросать её на землю.
        В эту минуту каждый ясно представлял себе день открытия спортплощадки и развевающийся над ней-красный флаг.
        Глава XXI. От Серёжи
        «Здравствуй, Андрюша! Я твоё письмо уже давно получил, но ответить никак не мог. Всё время был занят. Тут в Перловке колхоз есть, и я, как приехал, сразу подружился с ребятами. Я тоже думал, что здесь скучно будет, а потом стал лошадей в ночное отводить… Одна меня так лягнула в бок, что я дышать перестал. А урожай поспел — я на комбайне ездил. Меня на собрании сам председатель похвалил. Я как дачник заработал два трудодня, а мог бы больше. Моя бабушка уже получила их: 5 кг картошки, 3 кг зерна, 6 кг капусты, 20 кг огурцов, 5 кг свёклы и 6 рублей 75 копеек деньгами.
        Андрюша, я уже живу в Москве и ходил в школу. Она покрасилась и сушится. Через три дня уже первое сентября, и я никак не дождусь. А скоро ли ты приедешь? Вот, наверное, порасскажешь интересного! Как ты приедешь, мы устроим пионерский сбор, и ты поделишься своими воспоминаниями. Ладно?
        Твой друг Сергей».
        Глава XXII. Письмо
        «Дорогой Серёжа!
        Я очень сейчас тороплюсь, потому что бегу на домну. Сегодня мы пускаем чугун. Папа с ума сходит от радости, что мы всё закончили, и я тоже.
        А я с ребятами спортплощадку строил, и про неё даже в «Пионерской правде» будет напечатано.
        К нам приезжал из Москвы специальный журналист, чтобы нас описать. Он меня со всеми ребятами фотографировал: два раза на волейбольной площадке и один раз у флага.
        Мы поставили себе сварную мачту с роликом на конце, и у нас было открытие. А мачту сварил автогеном один мой хороший знакомый, сварщик.
        На открытии парторг завода повис на турнике и покрутился раз десять «солнцем». Вот здоровый, если б ты его видел!
        Моего папу министр оставил в Жигачёве, чтобы он дальше пускал прокатный цех, а я еду домой один в поезде. Папа дрожит за меня и хочет вызывать маму, а я не дрожу. А вообще мне папа теперь доверяет, потому что я ему рапортовал на диспетчерском рапорте. Я отвечал за строительство скамеек. А это дело очень трудное — построить на голом поле скамейки. Тут надо и брёвна врыть в землю и гвозди доставать. А гвозди достал — надо где-то краску искать. Вот я и выкручивался.
        Серёжа, хоть нам и надо учиться в школе, но мне не хочется уезжать с завода — у меня тут много хороших друзей.
        Новость! Я думал, что шлак, который вытекает из домны, никому не нужен, но это моя ошибка. Оказывается, в шлаке есть сера — это чем лечат ревматизм. Сегодня мы с ребятами для опыта будем принимать ванну в новой шлаколечебнице. Вроде как на курорте.
        Я приеду 31 августа. Встречайте с Галкой на Курском вокзале. Как приеду, так обязательно поделюсь воспоминаниями. Я правой рукой поднимаю гирю в полпуда.
        Твой друг Андрей».
        Глава XXIII. Огненный ручей
        Подъём корпуса домны — это был лишь один из этапов на подступах к чугуну. Для того чтобы задуть домну (то есть зажечь), нужно было закончить строительство ещё многих подсобных агрегатов. Требовалось смонтировать автоматический пульт управления, поднять эстакаду, по которой на самую верхушку домны, будто детские колясочки, забираются вагонетки — скипы с рудой и коксом.
        Для, отливки чугуна в формы собиралась разливочная машина. По внешнему виду машина напоминала движущуюся лестницу в метро. Но вместо ступенек у неё — ванночки.
        Семён Петрович с утра до ночи находился на заводе. Основная работа уже подходила к завершению. Государственная приёмочная комиссия во главе со знаменитым академиком-металлургом теперь почти каждый день принимала готовые к работе объекты.
        Вскоре внутри домны был выложен из брёвен и берёзовых дров специальный настил. Заработал скиповой подъёмник, и домна начала загружаться шихтой.
        Семён Петрович в последний раз проверил все движущиеся части и позвонил на ТЭЦ, чтобы пустили воздуходувку. С замиранием сердца он увидел по приборам, как в уже нагретые мазутом кауперы ринулся воздух. Когда он нагрелся до 700 градусов, Семён Петрович, взволнованно оглядев присутствующих, скомандовал:
        - Дать воздух в домну!
        И сразу доменный цех наполнился рёвом. Раскалённый ураган свирепо накинулся на деревянный настил в домне и зажёг его со всех сторон.
        Андрюша торопился. Приближался торжественный час — выпуск чугуна. Как ему ни трудно было, но он всё-таки выпросил у папы для своих друзей пять зелёненьких пригласительных билетов. На домну сегодня пускали только заслуженных людей.
        По шоссе с песнями, с гармониками, празднично нарядные, двигались толпы рабочих со своими детьми и жёнами. Вдоль оживлённой дороги на столбах и заборах плескались лозунги, флаги, висели листовки:
        Пламенный привет строителям домны и ТЭЦ!
        Сегодня наша страна получает первую плавку Жигачёвского чугуна!
        СТРОИТЕЛИ И МОНТАЖНИКИ!
        Родина ждёт от вас тонкий стальной лист для автомобильной промышленности!
        Все на митинг в честь пуска домны и ТЭЦ!
        Андрюша знал: на митинге будет принят победный рапорт правительству, который от имени рабочих и служащих составили отец и Матвей Никитич.
        Впереди на фоне бледно-голубого неба, вырываясь будто из вулкана, величаво плыли над домной огромные клубы жёлто-бурого дыма. Рождаясь, они были чёрными, постепенно превращались в коричневые, красные, оранжевые и напоследок светло-жёлтыми растаивали на горизонте.
        У Андрюши радостно колотилось сердце. У него было такое чувство, как будто сегодня день его рождения.
        Впрочем, такое же чувство было у всех!
        Майка, Миколка, нарядные, чистенькие, в пионерских галстуках, и Афоня с Витахой, будто маленькие офицерики, оба в гимнастёрках с блестящими пуговицами, с серебряными бляхами на ремнях, с нетерпением ожидали Андрюшу у входа на домну.
        Предъявив часовому пригласительные билеты, ребята вошли в цех.
        В огромном гудящем здании, переполненном гостями, они на секунду растерялись. Их встретила надпись: «Опасно! Газ! Уходи!» — а в нос ударил тошнотворный запах.
        Но никто никуда не уходил, а, наоборот, все старались устроиться поудобнее. Десятка два фотографов и кинооператоров со своими треножниками рыскали где им только вздумается.
        Стоял оглушительный шум от воздуха, вгоняемого в домну. К нему прибавился другой — пулемётный треск.
        Майкин отец, в широкой войлочной шляпе, брезентовой тужурке и рукавицах, вводил уже в летку — отверстие для выпуска чугуна — отбойный молоток. Возле него стояли Семён Петрович, Матвей Никитич и ещё много каких-то важных людей — орденоносцев, Героев Советского Союза, Героев Социалистического Труда.
        И вдруг Майкин отец отскочил от летки. В ней заиграло солнышко, и из неё, рыская носиком, выползла огненная ящерица. Солнышко разгоралось всё больше и больше, и вдруг домна ахнула, как живая! Чугунные брызги, словно бенгальский огонь, полетели через цех.
        - Ура! Ура! — закричали люди.
        Оркестр заиграл Гимн Советского Союза.
        Из домны забил сказочный ключ.
        Извиваясь, озаряя ослепительным светом цех, жаркая, вся в клубах газа, огненная лава стремительно покатилась в исполинские чаши ковшов.
        Над заводом загудел тяжёлый гудок. Он начал с низкого тона, словно хотел приноровиться после четырёхлетнего молчания, а потом, вырвавшись на свободу, овладел всей территорией. Его услыхали и в Жигачёве, и в соцгородке, и в колхозах за Днепром.
        - Ура! Ура! — кричали люди.
        Многие заплакали и стали друг с другом обниматься.
        У Андрюши захватило дух. Он схватил Майку за руку. Он никогда не видел, чтобы плакали взрослые.
        Огонь играл на глазах, на одежде и был обжигающ, но люди теснились к нему всё ближе и ближе, словно получше хотели рассмотреть чудесное творение и окончательно убедиться в том, что этот огненный ручей — дело их рук.
        1950 г.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к