Библиотека / Детская Литература / Гудоните Кристина : " Дневник Плохой Девчонки " - читать онлайн

Сохранить .

        Дневник плохой девчонки Кристина Гудоните
        Котрине пятнадцать, она очень неглупа и начитанна, но мир вокруг ужасно раздражает. Родные ей кажутся лицемерами, а подруги — дурами и предательницами. Котрина начинает врать всем, чтобы досадить, поиздеваться, подшутить. Только своему дневнику она доверяет правду.
        Череда выдуманных историй, одна другой хлеще, заводит Котрину в тупик, остается только бежать куда подальше, а деньги на первое время — украсть. Но жизнь все-таки не так плоха, и в ней встречаются самые неожиданные люди…
        Читая роман, вы не раз подумаете, что у автора очень уж лихая фантазия, так не бывает, слишком всего много. Но спросите своих родителей, как они вели себя, будучи подростками. И если они скажут, что были паиньками, дайте прочесть эту книгу, а потом повторите свой вопрос…
        Кристина Гудоните
        Дневник плохой девчонки
        Ядвиге, Каролю и Эльжбете
        2007
        Снится мне, будто я совсем еще маленькая, годика три, не больше… Во сне я знаю, что сегодня праздник — мой день рождения, и меня ждет подарок, но подарок этот спрятан где-то на лугу, и я сама должна его отыскать. Луг огромный, края теряются за горизонтом… Отталкиваюсь ногами от земли, машу руками, взмываю в небо и, счастливая, лечу над солнечной зеленью, высматривая обещанный сюрприз. Наконец вижу внизу яркое пятнышко. Стремительно опускаюсь, но в высокой траве нахожу только розовую ленту от подарка, еще сохранившую форму коробочки, и понимаю, что надо мной просто подшутили, а может, я сама лопухнулась, чего-то недопоняв, но, как бы там ни было, теперь они все уж точно веселятся до упаду. Я знаю, что за мной наблюдают, чувствую их взгляды — и сама начинаю громко смеяться, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не разреветься…
        15 июня, вечер
        Сегодня мы с мамой ходили к ее подруге-психологу — посоветоваться насчет моего заикания.
        Драгоценная мамочка, понятно, перед тем созвонилась с ней и, само собой, наболтала про меня выше крыши. Всякий раз, как на нее дурь находит и она вдруг кидается обо мне заботиться, — запросто из любой мухи слона делает. Я бы не удивилась, если бы она насочиняла, будто у меня рак мозга или я лаю по ночам. Не удивилась бы, но меня это бесит. Так что шла я к этой психологине, как корова на бойню.
        Когда мы наконец добрались и подружки покончили с традиционными лобызаниями, психологиня велела маме подождать в приемной, а меня увела в кабинет, посадила в кресло, сама села напротив и уставилась так, словно ей вздумалось поиграть в гляделки. Ха! Не знала, на кого нарвалась: меня сроду никому переглядеть не удавалось. Так что сложила я ровненько ручки на коленочках и, не мигая, смотрела ей прямо в глаза. Кстати, я, еще когда только ее увидела, сразу подумала, что она до ужаса похожа на Мишель Пфайффер в роли женщины-кошки: глаза такие же вытаращенные и слишком светлые, с крохотными темными точками посередине. А нос красноватый, и я заметила, что на самом кончике зреет прыщик. Неудачное место, выдавливать очень больно.
        Прошло, наверное, не меньше минуты, а мы всё сидели и пялились друг на дружку, как ненормальные. Я даже слегка заскучала, еще немного — и начала бы зевать. Но тут психологиня наконец сдалась, опустила голову и улыбнулась. Ха! Поняла, что проиграла. Один — ноль в мою пользу.
        - Тоже ногти грызешь?
        Она потянулась было к моим пальцам, но я быстренько убрала руку, описав несказанной красоты дугу от колена до лба, будто хотела поправить ниспадающий локон. (Вот только никаких локонов у меня нет, волосы острижены коротко, как у мальчишки, и голова похожа на футбольный мяч.) Терпеть не могу, когда меня хватают руками. Женщина-кошка, похоже, и это поняла, во всяком случае, больше ко мне не лезла. А почему это она, между прочим, сказала «тоже»? Кого имела в виду? Неужели себя? Я покосилась на ее пальцы. Ой, нет, эти ногти на обгрызенные совсем не похожи.
        - Ага, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, я грызла ногти. Прямо до крови обгрызала. Не веришь?
        Верю, не верю… Да мне плевать, грызла она ногти или нет. Достало меня все это вместе, я только и мечтала, как бы побыстрее свалить. Честно говоря, я, еще когда мы туда шли, решила молчать как скала: страшно на мамашу разозлилась и хотела отбить у нее охоту таскать меня в такие места. Да и вообще — я же не всегда заикаюсь!..
        Не дождавшись ответа, женщина-кошка наклонилась вперед и заговорила подозрительно тихо. Меня охватило нехорошее предчувствие.
        - Ты, наверное, понимаешь, зачем тебя сюда привели? — спросила она. — Котрина, ты умная девочка, и я не собираюсь ничего от тебя скрывать. Да, твоя мама рассказала мне, какая у тебя беда. Ее это очень беспокоит, и она думает, что я могу тебе помочь. Поверь, дорогая, я действительно и могу, и очень хочу тебе помочь. И тебе, и твоей маме. Я вижу, что тебе здесь не нравится, ты мне не веришь и сопротивляешься. Что ж, это вполне естественно и нисколько меня не удивляет, больше того — пожалуй, на твоем месте я и сама держалась бы примерно так же. Но прошу тебя, даже если ты не веришь мне, поверь своей маме. Ты хоть представляешь, как мама тобой гордится? Она мне так много про тебя рассказывала… Котрина, поверь хотя бы в то, что мама бесконечно тебя любит и желает тебе только добра. Котрина, милая, ну что ж ты так упираешься…
        Черт! Вот тут я поняла, что еще немного — и разревусь в три ручья. Ни с того ни с сего! Ну что за несчастье такое! Я чувствовала, как в горле растет комок, а глаза наливаются слезами. Попробовала сглотнуть, часто-часто поморгать, даже за ляжку себя ущипнула, но нет, ни черта это не помогло. О господи, не хватало только, чтобы эта дура увидела меня всю в слезах и соплях! Как же я себя ненавижу за то, что со мной такое случается. Вообще-то это случается нередко, но я позволяю себе пореветь только тогда, когда никто не видит. Даже когда папа по щекам лупит — стою перед ним, как старый индеец по имени Олимпийское Спокойствие, могу еще и горько усмехнуться. Но стоит кому-нибудь начать выжимать из меня слезу — вмиг расклеиваюсь.
        Эта садистка, ясен пень, заметила, что со мной делается, но как ни в чем не бывало продолжала давить:
        - Я все пойму, Котрина, милая, и все останется между нами. Говори, девочка, спрашивай, поплачь, если хочешь. Только не молчи.
        Я поняла, что если и дальше стану молчать, она будет компостировать мне мозги до тех пор, пока я не высохну, как мумия, или не обрасту космами, как снежный человек. Ничего другого не оставалось, пришлось сменить тактику и стать девочкой-лапочкой.
        Я закивала и на всякий случай подсунула руки под ляжки, а то психологиня снова к ним потянулась.
        - Д-да… п-попробую…
        Видно было, что женщина-кошка никуда не спешит и времени у нее вагон: она как-то даже чересчур удобно расположилась в кресле, приготовившись меня слушать. Реветь мне расхотелось, так что я выдала ей самую обаятельную улыбку, какую только могла, и спросила:
        - А у н-нас еще м-много в-времени осталось?
        Психологиня тоже улыбнулась. Передние зубы у нее чуть выдавались вперед.
        - Достаточно.
        И тут она принялась задавать дурацкие вопросы, типа, в каких случаях я вдруг начинаю заикаться, и часто ли это на меня находит, и давно ли я заикаюсь, и что мне снится, и всякое такое. Я, понятно, сразу сказала, что заикаюсь очень редко, и незачем из этого проблему раздувать. А вот про то, что иногда заикаюсь нарочно, говорить не стала — ни к чему ей про это знать. Потом она велела рассказать о себе. Ага, прямо разбежалась! Да и как за один раз расскажешь, что с тобой происходило целых пятнадцать лет? Выбрать самое главное? Ну допустим, вот только кто разберется, что в жизни главное, а что нет? Ведь про то, от чего на самом деле балдеешь, словами не рассказать, а вся остальная моя жизнь — галимая скучища: скучные разведенные родители, толстый скучный неродной брат, скучная школа — ну, это у всех. Примерно так я ей и растолковала, но, ясен пень, намного вежливее. Как могла, старалась ей понравиться, лыбилась до ушей, выразительно кивала и молола без умолку: мне казалось, стоит на секунду замолчать — тут же начну заикаться. Зря напрягалась: женщина-кошка, похоже, все равно осталась не очень-то мной
довольна.
        Потом она выставила меня в приемную и позвала в кабинет маму. Я плюхнулась на диван и стала грызть ноготь на указательном мальце правой руки — это всегда меня успокаивает. Не все сложилось, как хотелось, а почему — не понимаю. Почему вообще так выходит? Когда мне кто-нибудь, вот как сегодня эта женщина-кошка, начинает компостировать мозги, и надо в ответ так сказануть, чтобы мало не показалось, я или начинаю заикаться как ненормальная, или такую фигню мелю, что самой противно, — словом, выгляжу беспросветной идиоткой. Просветление наступает потом: представление закончилось, зрители разошлись, похлопать некому — и вот тогда-то я запоздало начинаю фантазировать, как могло бы быть, если бы да кабы… Что за несчастье! А самое обидное, что перед тем я все так хорошо отрепетировала… Мама говорит, со мной это происходит, потому что я чересчур эмоциональная, все время спешу и не руководствуюсь разумом. Может, так оно и есть?..
        В общем, прописала мне психологиня снотворные капли (которые я, само собой, пить не стану), велела наблюдать за собой (придется таскать на уроки зеркальце и все время в него глядеться, чтобы чего-нибудь в себе не прозевать), анализировать свои действия (да я и так анализирую, разве не заметно?), вслух читать тексты (например, ночью, когда все спят, запереться в туалете и орать во все горло «Тракайский замок»[1 - Стихотворение литовского поэта Майрониса (настоящее имя Йонас Мачюлис, 1862 -1932); судить об известности Майрониса можно хотя бы по тому, что его изображение помещено на банкноте в 20 литов. «Тракайский замок» входит в школьную программу, и каждый литовский школьник должен выучить его наизусть. (Здесь и далее — примеч. перев.)], ха!), записывать, что со мной происходит (еще чего!), свои сны и всякое такое. Ага, сны! Какое кому дело, что мне снится? Хотя… Хотя вообще-то сны записывать, может, и не помешает, тогда не так быстро забудутся. Из всех ее объяснений я поняла, что мое подсознание живет своей жизнью, а я — своей, и мы, типа, в жизнь друг дружки практически не вмешиваемся. Чудесно.
Теперь буду знать, что у меня есть еще и самостоятельное подсознание. Ну, есть и есть, пусть себе живет.
        Мама договорилась с психологиней, что я буду приходить раз в неделю. Ладно, пусть помечтает. А когда мы вышли на улицу, она все время как-то странно и беспокойно на меня поглядывала — так, будто у меня на лбу вдруг начал прорезываться рог, а она не решается об этом заговорить. Мы потащились в торговый центр, мне мама там купила толстую тетрадь, чтобы записывать сны, и мороженое, себе — сигареты и вино. Гостей ждет? Или одна выпивать собралась? Между нами, девочками, лучше бы она и мне сигарет купила, а не мороженого, потому что после разговора с психологиней мне позарез надо было закурить. На углу мы расцеловались и двинули кто куда: мама по своим делам, а я домой. Иногда мне кажется, что, не будь моя мама моей мамой, с ней вполне можно было бы дружить. Все дело портят эти ее материнские инстинкты.
        Около школы встретились с Лаурой, пошли на берег Вильняле, сели покурить. Я рассказала про психологиню, поржали. Лаурина мама нашла ей работу — покупать каждый день продукты для какой-то бабульки, и за это будут платить двести литов[2 - Литовский лит привязан к евро: 3,45 лита = 1 евро, то есть заработок Лауры — это около 60 евро, или две с лишним тысячи рублей.] в месяц. Фантастика. Завидую.
        Черт! Бабушка вернулась. Гашу свет, не хочу, чтобы с вопросами приставала. Приятных тебе снов, дневник!
        16 июня, утро
        Мне сегодня в школу не надо, сегодня идут только те, кто хочет исправить оценку по математике. У меня семь баллов[3 - В литовских школах оценки ставят по десятибалльной системе.], больше все равно не поставят. Встала в десять, когда бабушка уже ушла на репетицию хора. Я дома одна! Ура! Можно выйти с чаем на балкон и покурить.
        В порядке самонаблюдения решила составить список своих плохих и хороших качеств.
        Минусы характера Котрины Г.:
        Минус № 1. Я никогда ничего не могу довести до конца. Терпения не хватает.
        Минус № 2. Я время от времени делаю что-нибудь такое, о чем потом страшно жалею. И все равно делаю, ну что за черт! Делаю даже, можно сказать, нарочно, хотя иногда толком не понимаю зачем. Вывалявшись как следует в грязи, я ловлю от этого настоящий кайф и оттягиваюсь до тех пор, пока не начнет от самой себя тошнить. Тогда начинается «период очищения»: я стараюсь исправить все, что успела навалять, становлюсь со всеми вежливой и доброй, помогаю любому, кто о чем-нибудь попросит, почти не ругаюсь, бросаю курить и чувствую, что с каждым днем неуклонно приближаюсь к совершенству… Те, кому повезет общаться со мной в это время, только ахают: «До чего же хорошая девочка!» — и они совершенно правы. Но в конце концов настает минута, когда я чувствую себя почти стерильно чистой, мне становится до ужаса скучно, и все начинается по новой. (Почему, ну почему я не могу быть такой, как Лаура? Вот она, например, всегда обувку на место ставит.)
        Минус № 3. Иногда, если меня кто-нибудь сильно достает, я от злости начинаю заикаться. И еще грызу ногти. Ногти выглядят ужасно, но мне по фигу.
        Минус № 4. Я очень худая и совершенно не сексапильная. Мне явно бы надо увеличить грудь, а то она ни черта не растет.
        Минус № 5. Курю (иногда) и пью пиво или сидр (на тусовках), это, наверное, нехорошо, но мне нравится. В том-то и беда, что нравится. И еще я как выпью — никогда не заикаюсь, хотя должно быть наоборот. Ха!
        Минус № 6. Не умею вовремя ответить так, чтобы отстали раз и навсегда. Слова приходят в голову потом.
        Минус № 7. Не нравлюсь парням, потому что совсем не сексапильная и грудь не растет. Да еще и ноги как спички. Но мне и это по фигу.
        Минус № 8. У меня мало друзей и только одна настоящая подруга — Лаура. Со всеми остальными девчонками я все время ссорюсь. Они уже встречаются с парнями и бегают на свидания, а я еще до такого не дозрела. Но из-за этого тоже не переживаю. К тому же мама говорит, что лучше иметь одну настоящую подругу, чем десять ненастоящих.
        Минус № 9. Привираю на каждом шагу. Но куда денешься — совсем не врать практически невозможно. Врут все, кому не лень. Проснутся с утра, зубы почистят и начинают врать. Таковы правила игры. Я вот огребаю по полной чаще всего именно тогда, когда говорю правду, ну или когда поступаю так, как на самом деле хочу. По-моему, те, кто никогда и совсем ни капельки не привирают, рано или поздно окажутся в психушке или умрут не своей смертью.
        Плюсы характера Котрины Г.:
        Плюс № 1. Мама говорит, что я умная, только характер совершенно ужасный. Да, я неплохо учусь, много читаю — перечитала уже все мамины книги про художников и детективы, потому вполне логично, что все умнею и умнею.
        Плюс № 2. Я неплохо рисую. По рисованию, литературе и физкультуре у меня десятки.
        Плюс № 3. Я более-менее дружелюбно настроена к окружающим.
        Больше плюсов не придумала. Пойду сделаю себе бутерброд.
        Пожарила яичницу. К сожалению, без сала. Бабушка, чтоб ее, не покупает сало из-за холестерина! Просто помешалась на всяких диетах и идеальных пропорциях, носится на высоченных каблуках и запрещает обращаться к ней «бабушка»: требует называть Виолой, хотя настоящее ее имя — Валерия.
        Вообще в трех моих «семьях» (мамина, папина и бабушкина) нет ни одного нормального человека, и крыша едет у каждого в свою сторону. Хотелось бы мне когда-нибудь заиметь кучу денег и жить одной. Пока что, если хорошенько вдуматься, на самом деле мне лучше всего жить с бабушкой. Она состоит в дворянском и еще каких-то союзах, поет в церковном хоре, а потому дома почти не бывает и глаза не мозолит. Заглянет утром проверить, проснулась я или нет (если надо в школу), потом вечером, как вернется домой, сунется убедиться в том, что я сплю, — вот и все общение, если не считать записочек, которые она мне оставляет, типа: «Котлетки в духовке, разогрей себе! Целую! Виола», или: «Возьми зонтик, передавали, будет дождь. Люблю. Виола»… Я прекрасно знаю, что ни фига бабушка меня не любит, и нужна я ей, как собаке пятая нога. А соглашается она со мной возиться только ради ненаглядного сыночка, моего папочки.
        Родители развелись шесть лет назад и долго не могли договориться, с кем мне жить, — алименты платить никому не хотелось. В конце концов было решено, что они поделят меня между собой: неделю поживу с мамой, неделю с папой, неделю с мамой, неделю с папой… Так оно и шло до тех пор, пока папина секретарша не родила ему моего ненастоящего брата Альфреда. Тогда все перепуталось, и никто уже дней не подсчитывал.
        Когда новорожденного Альфреда должны были привезти домой, мы с бабушкой Виолой трудились не покладая рук: испекли огромный торт, идеально убрали квартиру, поменяли занавески и постельное белье, в гостиной поставили вазу с большим букетом цветов. А потом стали ждать, когда же на нас наконец-то обрушится безмерное счастье: свою новую жену Элеонору с ребеночком папа должен был привезти из клиники после обеда. Я страшно волновалась, потому что у меня никогда еще не было почти настоящего брата, и я понятия не имела, как с ним обращаться. Купила ему на свои скромные сбережения маленькую пачечку жевательной резинки (на большую денег не хватило) и маленький «Сникерс». Хотела сделать сюрприз.
        И вот настала торжественная минута. Мы увидели в окно, как папина машина остановилась у дома, они вылезли, задрав головы, уставились на нас… и мы побежали их встречать. Таким странным я папу никогда еще не видела. Он все время хихикал, как слегка поддатый, и оттягивал узел галстука, будто тот мешал ему дышать.
        Когда все собрались в гостиной, папа положил брага на стол, распеленал его и с величайшей гордостью, будто это несказанная красота какая, стал изучать его богатство — здоровенную фигню между ног. Черт, я же до тех пор ничего подобного не видела и помню, как меня это зрелище пришибло. Я подумала, что брат родился уродом, и придется делать ему операцию, ведь если не сделать — непонятно, как человеку с такой штукой дальше жить: он же ходить нормально не сможет! Почему-то мне вспомнилась овечка Долли, и стало очень страшно, я прижалась к бабушке, она вдруг смутилась и кинулась как попало заворачивать братика, а папа странно засмеялся, крутанулся на пятке, сгреб ребенка со стола, прижал к груди и, глянув на нас, завопил во всю глотку:
        - А ну, бабы, марш на кухню ужин готовить! Нечего вам тут делать!
        Отца я боялась всегда и теперь боюсь. Не потому, что он меня лупит и разговаривать по-человечески не умеет, только орет, — нет, я боюсь его глаз, его взгляда, как будто насквозь тебя просверливающего и вечно недовольного. Глянет так (а по-другому он на меня никогда и не смотрел) — и сразу хочется исчезнуть. Стою перед ним, дрожу от страха и начинаю понимать смысл слова «вечность»… А в тот незабываемый день я, когда мыла на кухне посуду после ужина, вдруг поняла, что случилось нечто непоправимое: я начинаю таять, растворяться и понемногу делаюсь невидимой.
        …Не знаю, с чего это мне вздумалось писать про своего папашу. Он — галимая отрава, вот он кто. Хотя, правду сказать, я его толком и не знаю. Этот человек для меня — начальник. Просто начальник.
        После контрольной по математике позвонила Лаура. Вечером собираемся у Кипраса: у него будет пустая квартира, потусим по случаю окончания учебного года.
        - Он что, всех приглашает? — на всякий случай уточнила я.
        - Конечно, всех! Это же Кипрас!
        Ну да, Кипрас дружит со всеми, он, как говорится, свой парень. К нему в любой момент можно подойти стрельнуть сигаретку или попросить пару литов, и он всегда без разговоров даст, как будто это само собой разумеется. Еще мне нравится с ним общаться, потому что у него всегда хорошее настроение, и анекдотами он сыплет без передышки — не пойму, как только все это в голове умещается! Правда, с учебой у Кипраса не очень, так что как припрет — просит, чтобы я за него написала сочинение, а математику всегда сдирает у Гинце, причем за все за это нам платит… Не представляю, откуда у него столько денег. Гинце говорит, ему родители отстегивают денежки за отметки: за десятку — сотню, за девятку — девяносто, и так далее. Совсем неплохо!
        Но как бы там ни было, именно благодаря Кипрасу я прославилась и теперь пишу сочинения половине класса — всем разные: подстраиваюсь под характер каждого, и, когда дело доходит до расчетов, меня прямо золотом осыпают!
        - Эй, ты уснула там, что ли? — взвыла в трубке Лаура. — Идем или нет?
        - А папа-мама что скажут?
        Пару лет назад, когда мы только начинали тусоваться по-настоящему (без взрослых и торга со свечками), родители прижали Лауру как следует и никуда не пускали. Ее родители вообще как из прошлого века: не пропускают ни одного церковного праздника, по воскресеньям ходят в костел, после мессы у них семейный обед, за столом они крестятся, разговаривают, не повышая голоса, и все такое. Понятно, в классе Лаура чувствовала себя белой вороной, но мы подружились, и я вправила ей мозги. Теперь совсем другое дело.
        Врать она научилась просто классически! То говорит: «Занимаюсь допоздна у друзей, потому что у нас одна книга на всех», то: «Ночую у подружки (у меня!), потому что та лежит на смертном одре и некому о ней (обо мне!), бедненькой, позаботиться», и все такое в том же роде.
        Я: Так что ты скажешь родителям?
        Лаура: Я им уже позвонила.
        Я: И что сказала?
        Л.: Что бабуля, которой я еду приношу, просила почитать ей вечером Библию.
        Я: Сдурела? Сколько времени ты ей можешь читать эту Библию? Час, два?
        Л.: Да хоть до ночи! Знаешь, сколько там страниц?
        Я: А вдруг они додумаются ей позвонить?
        Л.: Не станут они ей звонить, я сказала, что у нее нет телефона, потому что она все равно плохо слышит.
        Я: Ага, значит, бабулька глухая? А читать сама не умеет?
        Л.: Я сказала, что она плохо видит…
        Я: Еще и слепая к тому же!
        Л.: Ну чего ты цепляешься? Все нормально сошло. Папа прямо весь расчувствовался, сказал: «Побудь там, сколько понадобится, детка. Благослови тебя Господь». Трогательно до слез.
        Я: Ага.
        Л.: Ну так что, идем?
        Я: Значит, из-за тебя несчастная старушка ослепла и оглохла? Ни стыда ни совести у тебя, Лаура. А продукты ты ей сегодня понесешь?
        Л.: Да, попозже, она спит после обеда.
        Я: Слушай, а может, мы вместе сходим к твоей бабульке? И прямо оттуда потопаем к Кипрасу?
        Л.: Давай. В полтретьего на углу — успеешь?
        Вот здорово! Идем тусить!
        Так, теперь надо искупаться и намазать лаком огрызки ногтей… Не знаю, что надеть, — пересмотрела весь свой гардероб, ничего подходящего не нашла. А, к черту! Напялю светлые джинсы и черную майку — подойдет к моим бесцветным лохмам. Обуюсь в черные замшевые кроссовки. И еще у меня есть роскошная черная шляпа, как у Майкла Джексона, и широкий галстук с черепами. Ага… Лицо надо будет выбелить, веки и губы сделать красными — получится классно. Все, залезаю в ванну. Пока!
        17 июня, вечер
        Сегодня весь день проспала: уж очень тошнило, и вообще было погано, и чувствовала себя страшно виноватой. Проснулась только под вечер. Стало получше.
        А еще в моей жизни кое-что изменилось — обстоятельства сложились так, что мне пришлось переехать к маме. Я поссорилась и с отцом, и с бабушкой Валерией (когда ссорюсь с ней, всегда называю Валерией, потому что ее это бесит).
        Позвонила Лауре, но она не отозвалась — похоже, выключила мобильник. Как знать, может, и вправду сейчас читает старушке Библию. Бедняжка, нелегко ей, наверное, было сегодня доползти до этой своей бабульки!
        Вчера перед тусовкой мы, как и собирались, занесли бабульке еду — обернулись быстро, минут, может, за десять. У Лауры есть ключ от старушкиной квартиры, потому что та еле ходит и почти не встает с постели. Когда мы вошли, Лауруте моя сразу же потащила покупки на кухню, а я осталась ждать в коридоре и через приоткрытую дверь разглядывала гостиную. Классная у бабульки квартира, прямо как в старых фильмах! Потолки высоченные и везде картины и книги. Вот бы в них порыться! Все, что нашлось интересного во всех трех моих домах, я уже прочитала.
        В общем, теперь я живу с мамой… Только, может, я лучше расскажу с самого начала про то, что происходило после бабульки?
        Сначала все было как обычно. К тому времени, как мы с Лаурой добрались, тусовка шла полным ходом: Кипрас с Силвой лизались в прихожей, Валентинас изображал людоеда Ганнибала Лектера и уговаривал Грету позволить ему откусить у нее кусок ляжки, а Винце с Гинце сидели в обнимку на полу в кухне и орали во все горло: «Пей до дна, пей до дна, пей до дна!»
        Замутил все Микас: притащил водяру и стал нам подливать куда попало — в пиво, в сидр, у кого что в стакане было. В общем, намешали мы мало не покажется, надрались как свиньи, несли, как всегда, всякую чушь, орали громче музыки, плясали до упаду — словом, веселились вовсю. И вдруг кто-то закричал: горим! Смотрим — и правда, из кухни дым валит. Ломанулись туда всей толпой и стали тушить огонь. Оказалось, Винце с Гинце примстилось, будто они на природе, сидят у озера, вот и решили костерок запалить — ну не идиоты? Выжгли на полу в кухне здоровенное черное пятно! Не представляю, что Кипрас скажет родителям.
        Ладно, пожар-то мы загасили, но по этому случаю дернули еще и какого-то ликера из бара Кипрасовых родителей. Лауре стало плохо, она пошла блевать, а мне до смерти спать захотелось, и я решила поискать себе койку. Поскольку меня мотало во все стороны, я никак не могла попасть в дверь, и Валентинас вызвался отвести меня в спальню родителей Кипраса. Как мы туда добирались — убей не помню. Кажется, долго поднимались по каким-то лестницам.
        Проснулась я под кроватью — там, значит, и улеглась спать. Меня трясло от холода, тошнило, и бок страшно ныл — паркет у них ужас какой жесткий, зато клубочки пыли, начинавшие кататься по полу от каждого моего выдоха, были мягкие и нежные и всё норовили забиться мне в нос. Под головой у меня оказался чей-то тапок, судя по размеру и запаху — Кипрасова отца, а свисавшая с кровати розовая тряпочка была, скорее всего, полой маминого халата.
        Мне тут же закралась в голову нехорошая мысль: родители Кипраса вернулись! Прямо надо мной кто-то сопел — на кровати, без сомнения, был кто-то живой, но меня это почему-то нисколько не радовало. Черт, подумала я, если в постели они (то есть родители), я влипла, надо еще немного полежать и попытаться трезво оценить ситуацию. Для начала я решила, что больше никогда не буду пить. Потом — что и курить тоже брошу. Больше я ничего решить не успела — на этом месте меня ужасно затошнило и чуть не вывернуло. Стало ясно, что надо собраться с силами и, пока не поздно, вылезти из-под кровати. Если там, наверху, окажутся родители Кипраса, пожелаю им доброго утра и спрошу, чего бы им хотелось на завтрак. Увидев меня, они, скорее всего, страшно обрадуются!
        Собравшись с силами, я осторожненько подползла к краю — и первое, что увидела, высунув голову из-под кровати, это улыбку Моны Лизы! Картина почему-то была прислонена к ночному столику. Я чуть не выругалась вслух: и без нее было погано до предела! Высунувшись подальше и глянув наверх, я обнаружила на кровати какую-то неизвестную мне форму жизни. Голова у этого создания была накрыта подушкой, так что с первого взгляда личность было не установить. Но мне и без этого сразу полегчало — ни один из родителей Кипраса не улегся бы спать в кроссовках!
        Я смутно припомнила, что вчера мы с Валентинасом в этой самой спальне как-то очень умно разговаривали про Мону Лизу. Точно! Мы сняли репродукцию со стены, сели перед зеркалом и долго строили рожи, пытаясь повторить Джокондину улыбку. Смешно было до чертиков. Потом мы попробовали целоваться, но ничего хорошего из этого не вышло: Валентинас все время старался засунуть свой язык мне в рог, типа, это верх эротики, а мне не понравилось, и я сказала, что никакой эротики в этой гадости не нахожу. Не понимаю, почему наши барышни так млеют от поцелуев! Так… А дальше-то что было? Ну да, поскольку мы никак не могли придумать, чем бы еще полезным заняться, я решила лечь, а Валентинас предложил по такому случаю сделать меня женщиной, но я отказалась. Тогда он почему-то обиделся, накинул на себя халат Кипрасовой мамы и стал изображать раненого мотылька. Летал по комнате до тех пор, пока не опрокинул вазу с цветами. Я всерьез разозлилась и обозвала его идиотом, а он с этим категорически не желал соглашаться и в конце концов расплакался. Вот тогда-то я, наверное, и завалилась спать… Судя по всему — под кроватью.
И женщиной, видимо, пока не сделалась, раз осталась, как была, в джинсах и майке. А вот кроссовки и шляпа куда-то запропастились — и я отправилась на поиски.
        В гостиной все еще спали, кто где рухнул, в кухне Винце с Гинце, по-прежнему сидя в обнимку, распевали: «Как протрезвеем, так и встанем!» Свою обувку я нашла там же на кухне, в раковине с грязной посудой, а шляпу — в гостиной на полу. Кто-то насыпал в нее чипсы.
        Дома ждал настоящий ад. Папа с бабушкой подстерегали меня в прихожей: должно быть, услышали, как я отпираю дверь. Как только я вошла, отец размахнулся и влепил мне такую затрещину, что мало не показалось. Я больно ударилась о шкаф для обуви, из носу потекла кровь, и я поняла, что разозлился папаша не на шутку: весь побагровел, как свекла, и вопил, будто его режут:
        - Ты где была, дрянь такая? Хочешь на помойке жизнь закончить?
        Тут он снова замахнулся, но бабушка его удержала:
        - Не надо, Юозелис, не надо!
        Мерзкая предательница! Сама каждый день бегает к своим придурочным подружкам и постоянно талдычит, что «интеллигентам необходимо общаться друг с другом». Я и общаюсь, чтоб ее! Ненавижу бабку! И я же ведь оставила записку, что «ушла в кружок, вернусь поздно», обычно это их устраивало.
        - Только не вздумай врать, что была в кружке! — снова взревел папаша. — Мы звонили в школу, никакие кружки давно уже не работают!
        Ясно, не работают, учебный год сто лет как закончился, но до сих пор никого это не волновало.
        - На кого ты похожа, смотреть страшно! — всплеснула руками бабушка. — Иди в ванную, умойся.
        - Чем от тебя несет? — рявкнул папа.
        Не выношу, когда на меня орут. Я уже давно заметила: если уровень звука зашкаливает, у меня по-настоящему перекрывается доступ к мозгам, они перестают воспринимать информацию, и я превращаюсь в овощ. С трудом отлепившись от обувного ящика, я потащилась в ванную.
        Пустила воду, посмотрелась в зеркало. Да, картинка та еще: нос уже начал пухнуть и мягко пульсировал, под глазами черные потеки от вчерашнего макияжа, щека и подбородок вымазаны кровью, как у только что отобедавшего вампира. Налюбовавшись, я заперлась и решила, что никуда отсюда не выйду.
        Отдохнуть мне не дали — уже через минуту папаша начал дергать дверную ручку.
        - Ты что там, оглохла? Открой немедленно, шлюха! Если сейчас же не скажешь, где всю ночь шаталась, я вышибу эту чертову дверь! Слышишь?
        - Юозелис, Юозелис! Не надо, не нервничай! — нудила бабка. — Она сейчас выйдет и все объяснит.
        Фигушки! До самой смерти не выйду, подумала я, пусть вышибает свою проклятую дверь, пусть хоть весь дом разнесет, мне плевать!
        Он стал лупить в дверь как ненормальный. Меня это вскоре достало, и я не выдержала.
        - У мамы я была! — заорала я во все горло. — Что, может, и этого нельзя?
        Я знала, что выиграю в лучшем случае несколько минут, что очередное вранье немедленно выплывет наружу, но ничего другого в голову тогда не пришло, да, честно говоря, мне было уже до лампочки.
        Я хотела только одного — чтобы от меня отвязались и оставили в покое.
        Они помолчали, потом стали перешептываться. Когда речь заходит о маме, в этом доме всегда шепчут, о ней нельзя говорить в полный голос. Бабушка особенно бдительно за этим следит. Б конце концов они, видно, до чего-то договорились и оба потопали в комнату — ясное дело, маме звонить! И тут я поняла, что теперь-то уж мне точно крышка. Хотела было выскочить из ванной и свалить из этого дома, но сообразила, что тогда мне придется бежать длинным коридором мимо двери гостиной, и я не успею отпереть замок, папа меня схватит. А потому решила и дальше отсиживаться в ванной. Здесь хорошо, водичка льется… Может, у меня все-таки есть хоть какой-то шанс остаться в живых? Может, бабка все-таки не позволит ему выломать новую дверь — квартиру-то совсем недавно отремонтировали?..
        Вскоре снова послышались шаги. Ну все, подумала я и уже приготовилась принять удар судьбы, но отец, встав за дверью, доложил:
        - Твоя мать подтвердила, что ты была у нее, только я ей не верю.
        Мамочка моя дорогая! Мамуля, мамусенька, мамулюсик мой! Господи! Вот уж истинная правда, что друзья познаются в беде! Как же я тебя люблю, мамуся! Я чуть не завизжала от радости.
        Отец между тем продолжал бубнить:
        - И не думай, что разговор на этом закончен, вечером вернусь — исключительно ради тебя — еще поговорим. (Счастье-то какое!) А пока из дому ни шагу, слышала?
        Я, естественно, отмалчивалась. Поняла, что главная опасность — позади и теперь надо только выждать.
        - Ну иди уже, Юозелис, иди, опоздаешь ведь! — кудахтала за дверью бабка.
        Юозелис наконец убрался, но перед тем, чтобы мне мало не показалось, подсыпал еще пару ласковых слов: заявил, что я «не ребенок, а чудовище» и что он «не представляет, откуда я такая взялась». (А вот это уже интересно! Автора! Автора!)
        Я решила не высовывать носа из ванной до тех пор, пока Валерия не свалит на свою ежедневную репетицию хора — точно знаю, что из-за меня она никогда репетиции не пропустит.
        Не пойму, кстати, каким образом она в этот церковный хор затесалась — голос у нее мерзкий, один в один скрежет старого ржавого засова.
        Правильно решила: поня[4 - Госпожа (лит.).] Валерия потерлась еще у двери ванной, повздыхала, но ей это быстро надоело, и она тоже ушла.
        Наконец-то мне открылся путь на свободу. Первым делом я проблевалась и помылась, потом переоделась, собрала вещи и отправилась к маме. Вот и все.
        Между прочим, через дверь выйти не удалось, она была заперта на все замки — родственники всерьез попытались посадить меня под арест. Пришлось вылезти через балкон. Хорошо еще, бабушкина квартира на втором этаже. Записки я им не оставила. Ненавижу их, ненавижу, не-на-ви-жу.
        К маме надо было около часа ехать автобусом, ее сад на берегу Нерис, на самой окраине города. Этот сад вместе с домом — подарок ее матери, моей бабушки Эльжбеты, и потому после развода и раздела имущества достался маме. Я у нее уже с полгода не была — обычно мы встречаемся в городе, вместе обедаем или идем в театр.
        Она ждала меня на веранде — сидела в кресле-качалке, курила и пила кофе. Когда я вошла, она, не сдвинувшись с места, выпустила клубочек дыма и едва приметно улыбнулась. Уж кто-кто, а моя мамочка умеет улыбаться, как Мона Лиза! По дороге я мысленно отрепетировала живописный рассказ о своих ночных приключениях, но сразу поняла, что оправдываться не придется.
        - Ну что, путешественница, может, позавтракаешь со мной?
        - Да нет, я… я не голодная. Сейчас все объясню.
        Но почувствовала, что вот-вот начну заикаться, и замолчала. Иногда со мной такое случается, когда собираюсь приврать.
        Мама поднялась, загасила сигарету, подошла ко мне и взяла за плечи. О господи! Опять она со своими нежностями! Нет, вместо нежностей мама спокойно сказала:
        - Да ладно тебе… Лучше ложись поспи. Между нами, девочками, выглядишь ты не очень.
        - Мамочка, я в-ведь п-правда н-ничего т-такого…
        - Ну и хорошо, я тебе верю. Ты ведь знаешь, что делаешь?
        - З-знаю, к-конечно! Но я п-правда н-ничего…
        - Я тебе положила на подушку чистую пижаму.
        - Ага… Мам, я могу т-тебе объяснить, п-почему…
        - Или сначала в ванную?
        - Нет, спать п-пойду.
        Она наклонилась поближе и внимательно осмотрела мой распухший нос.
        - Он постарался, да?
        Я кивнула.
        Мама опустила голову и стала кусать нижнюю губу — она всегда так делает, когда разнервничается. Потом выпрямилась и прошептала:
        - Скотина!
        У меня вдруг закружилась голова, я пошатнулась. Не знаю, с чего это, честное слово, я не притворялась! Мама негромко ойкнула, обхватила меня за пояс, свободной рукой подцепила с полу мою сумку, и мы в обнимку потащились ко мне в мансарду.
        Вскоре я уже лежала на той самой широкой кровати, на которой спала в детстве, и медленно погружалась на дно…
        Мама села на край кровати и заглянула мне в глаза.
        - Давно надо было забрать тебя сюда… Ну все, теперь все будет хорошо, потому что мы вместе, и никто больше нас не разлучит. Никто. Ты ведь это знаешь, да? Ты ведь знаешь, что и у меня, кроме тебя, никого нет… Я очень тебя люблю, девочка моя… Спи…
        Мне было хорошо, тепло и ужасно хотелось плакать. Я не выдержала и, едва мама вышла, разревелась, как обезьяна перед дождем, — ну совсем крыша съехала! (По правде сказать, я понятия не имею, ревут ли обезьяны перед дождем. Подозреваю, что одна-две особо чувствительные обезьянки, может, и расплачутся — они ведь так любят солнышко! Не это главное. И, сказал бы наш биолог, в целом данный вопрос требует полного и всестороннего исследования.)
        Наплакавшись, я уснула и весь день проспала. Один раз, правда, открыла глаза, услышав, как мама в коридоре разговаривает по телефону с папой: она была в ярости и говорила громче обычного, — а потом опять вырубилась, уже до вечера…
        Так вот, насчет рева. Мне еще в самом раннем детстве объяснили, что реветь — занятие нездоровое, некрасивое, ужасно стыдное, жалкое и все такое. Если уж никак не можешь сдержаться, реви там, где тебя никто не видит и не слышит. А на людях плакать строго-настрого запрещается! Стоило мне, маленькой, раскрыть рот и приготовиться зареветь — я тут же получала по заднице, и желание на время пропадало. Отец был уверен, что это наилучший метод воспитания, и последовательно внедрял его в жизнь. Умеренно проливать слезы позволялось только бабушке Эльжбете, и только в тех редких случаях, когда она рассказывала про своего без вести пропавшего сына, моего дядю Повиласа, который должен был стать ксендзом, но так и не стал, потому что вокруг оказалось слишком много женщин. Отец тогда делал кислое лицо, морщился, багровел, но ругаться не осмеливался (жил-то он в бабушкином доме!), разве что ворчал себе под нос злобно: «Бабье!» — и гордо удалялся из комнаты, прихватив с собой газеты.
        Мне в то время еще хотелось быть хорошей девочкой, я очень старалась всем угодить и потому ни при ком никогда не плакала. Если становилось невтерпеж, я забиралась на свою грушу в самом дальнем конце сада, вылезала пореветь на крышу или запиралась в туалете. Только в туалете всласть не поревешь — плакать там страшно неудобно, надо это делать очень быстро и тихо, а лучше совсем беззвучно. Никакого удовольствия. Но с каким наслаждением я рыдала в голос, если оставалась в доме одна или убегала на опушку леса!..
        Стемнело. Я вылезла через чердачное окно на крышу. Черепица после жаркого дня еще не остыла, лежать на ней было приятно. Дым от моей сигареты мирно поднимался кверху, туда, где молодой месяц пас звезды. За садом и лесом, у самого горизонта, длинная полоса неба светилась, будто зарево догорающего костра…
        Глядя на звезды, я почему-то всегда вспоминаю умершую два года назад бабушку Эльжбету. Бабушка была толстая и уютная, и от нее всегда пахло камфарой, которой она лечилась от всех болезней. Перед смертью бабушке часто не хватало воздуха, она дышала тяжело и шумно. После похорон, когда мы вернулись с кладбища домой и сели за стол, я услышала ее шумное дыхание — из соседней комнаты, той, где бабушка Эльжбета целые дни проводила у окна в кресле-качалке. Странно, что никто не обратил на это внимания… Помню, я тогда незаметно встала из-за стола и пошла к бабушке, но ее в той комнате не было… И до сих пор, когда я чувствую запах камфары, тоже всегда ее вспоминаю.
        Странная штука эта память.
        18 июня
        Мне снилось, что я плыву по бескрайнему морю. Плыву уже давно и ищу свой остров. Знаю, что, если продержусь и не утону, обязательно найду его. Еще знаю, что это вопрос жизни и смерти, а я хочу жить.
        Иногда, когда сильно устаю, переворачиваюсь на спину и лежу, покачиваясь на волнах, греюсь под жаркими солнечными лучами, смотрю в небо, отдыхаю и в это короткое мгновение мечтаю о чуде… А потом плыву дальше.
        Я все плыву…
        Все плыву…
        Много дней уже…
        И ночей… (Как проснусь, надо будет записать, чтобы не забыть.)
        Вдруг меня подхватывает большая волна, поднимает высоко-высоко, и я замечаю вдали небольшой островок с рощицей на нем. Совсем крохотный зеленый островок! На берегу стоит моя мама, она видит меня, машет рукой, она хочет, чтобы я приплыла к ней. Маминого голоса я не слышу — грохот волн заглушает все звуки, но знаю, что она кричит, зовет меня к себе! У меня появляется надежда доплыть, мама улыбается, подбадривает меня, расстояние между нами быстро сокращается, остается совсем чуть-чуть, я собираю последние силы и отчаянно гребу к берегу.
        У меня кружится голова, все тело ломит, я набираю побольше воздуха и на минутку ухожу под воду, чтобы дать хоть немножко отдохнуть ноющим мышцам…
        А когда выныриваю, вижу, что остров от меня отдалился! Что он уплывает вдаль, будто соревнуется со мной или хочет сбежать…
        Мама сидит там, на берегу, сидит одна, застывшая, как статуя, и улыбается улыбкой Моны Лизы… Она становится все меньше и меньше, пока в конце концов не пропадает совсем…
        Я чувствую бесконечную усталость и понемногу начинаю тонуть. Иду ко дну по собственной воле.
        Мне уже недостает воздуха…
        Едва проснувшись, я поняла, что с сегодняшнего дня вступила в период активного очищения. (Смотреть запись от 16 июня: минусы характера Котрины, № 2.) По непонятным причинам мне захотелось сделать что-нибудь полезное, побыть хорошей девочкой. Первым делом я решила разгрести свою комнату.
        Моя мансарда похожа на склад всякого бесполезного хлама: в ней собрались вещи из разных времен моей жизни. Понятное дело, я ведь здесь жила с самого детства. Так, наверное, всегда бывает, когда растешь и копишь, растешь и копишь… И сколько же всего может накопиться, если никогда ничего не выбрасывать!
        Бог, например, не объяснит ли мне кто-нибудь, зачем взрослой разумной девушке пятнадцати лет помятая алюминиевая кукольная посуда? Или коллекция вонючих засушенных червячков? Полки забиты дырявыми мячами и деревянными кубиками с буквами, безголовыми куклами и головами без кукол, разрозненными частями игр и игрушек, детскими книжками со страницами, залитыми разноцветными жидкостями, старыми обтрепанными учебниками и банками с разнообразнейшими речными и морскими сокровищами: ракушками, камешками, отшлифованными водой веточками и цветными стеклышками… Когда-то все это было мне дорого, но те времена безвозвратно прошли, и потому я разложила во дворе большой костер.
        Трудилась целый день — барахла набралось куда больше, чем могло показаться на первый, на второй и даже на третий взгляд. Увенчав свои груды мытьем пола, я плюхнулась в кресло и почувствовала себя выигравшим битву генералом…
        Моя комната выглядела теперь пустоватой и неузнаваемо изменившейся. Она светилась и пахла свежестью… Мама, наверное, обрадуется, подумала я.

22 часа 16 минут
        Уже темнеет, а мамы все нет. Ну и куда она могла подеваться, неужели до сих пор торчит в салоне? Странно. Обычно, когда мама готовится к выставке, она целыми днями из дома и даже из своей комнаты (!!!) не вылезает. Мама у меня — художница, а потому неисправимая отшельница и немного не от мира сего. Люди (я в том числе) ей не нужны, достаточно картин и книг. Мама может целый день просидеть взаперти в мастерской, работать до посинения, читать, курить без передышки и ни с кем не общаться. Не понимаю, как можно такое выдержать. Папа говорит, она, как все художники, ненормальная.
        Лаура в конце концов позвонила сама. Оказывается, мой психованный папочка, пока мы тусили у Кипраса, не только в школу звонил, но и Лауриным родителям, а те ничего лучше не придумали, как отнять у нее мобильник и посадить под домашний арест! Хорошо, что только на один день…
        Еще Лаура рассказала ужасную вещь: Эле из параллельного класса ждет ребенка! Подумать страшно! Ей же всего пятнадцать! Бедненькая, бедненькая Эльвира! Мне так ее жалко. А вдруг ее родители живут по принципу «что соседи скажут»? Полный абзац, хуже не придумаешь! Жалко, мы с ней не близкие подруги и вообще едва знакомы, а то бы я ей обязательно позвонила.
        Если бы я забеременела, отец бы меня заживо проглотил, а мама, должно быть, завернулась бы в сари и поехала в Индию исправлять свою карму! Ха! Представляю себе, как взорвался бы мой папочка, так и вижу его щеки, все в красных прожилках. Он меня и без того терпеть не может, я его разочаровала, едва родившись, — как только выяснилось, что у меня нет никаких отростков. А что было бы, если бы я еще и залетела?
        Почему человек так беспросветно одинок? Вот мы завязываемся в животе у мамы, и иногда я думаю, что лучше бы мне было там и оставаться. Жизнь — не такой уж подарок!
        (Попробовала себе представить, как выглядела бы мама, если бы я до сих пор в ней сидела! В свои пятнадцать!)
        Есть вещи, о которых я ни с кем не могу говорить, кроме тебя, дорогой дневник!
        Нашла в холодильнике несколько банок пива. И давно ли мама его полюбила? (Одну банку на всякий случай взяла себе — решила, что все равно никто не заметит.) Отправилась к своей груше, устроилась под ней на травке. Сидела, глядела в небо. Пива мне так и не захотелось.
        После того как родители развелись, у мамы я чаще всего проводила лето. И много лет подряд, с весны до поздней осени, как только груша зазеленеет, лазила на нее, чтобы подсматривать за жизнью соседнего дома. Вернее, за одним его окном, из которого часто лилась совершенно фантастическая музыка. Соседский сын был скрипачом, и мне ужасно нравилось смотреть, как он играет. Если занавески не были задернуты, я видела все, что делалось в его комнате, — как будто смотрела в театре спектакль с балкона. Скрипач был уже немолод (бабушка Эльжбета говорила, что он на целых двенадцать лет старше меня!), но, когда с головой уходил в музыку, делался несказанно красивым. Он играл, закрыв глаза и раскачиваясь из стороны в сторону: казалось, он все на свете позабыл. А один раз я видела, как он играл и плакал! Должно быть, до смерти приятно играть и плакать, подумала я и тут же решила, что, когда вырасту, обязательно стану музыкантшей и тоже буду, играя, плакать и раскачиваться… И вдруг вспомнила, что на чердаке стоит старое бабушкино пианино!
        Мне тогда было восемь лет, и лазить на чердак, где свалены старая мебель, вышедшая из моды одежда, надоевшие игрушки и прочие ненужные вещи, везде паутина и на всем толстенный слой ныли, мне строго-настрого запрещалось. Я знала, что если меня там найдут — по головке не погладят, но мне нестерпимо захотелось хоть один разочек тихонечко дотронуться до пианино, услышать его голос. И вот после обеда, улучив минутку, когда мама вышла в сад, я забралась наверх, подняла, протиснувшись среди всякого хлама, пыльную крышку, дотронулась до крайней клавиши… Послышался глухой дребезжащий звук, не очень-то напоминавший музыку. Я попробовала другую клавишу, потом еще одну, еще… Инструмент был безнадежно расстроен, но тогда мне показалось, что отдельные ноты звучат вполне прилично… Осмелев, я присела на стоявший рядом с пианино ящик, зажмурилась и, раскачиваясь из стороны в сторону, начала прочувствованно «играть»… А когда услышала все-таки, что мешанина из звуков, которую я извлекаю, не слишком похожа на волшебную музыку из соседского окна, расстаралась еще больше: стала выводить голосом мелодию, пытаясь
перекричать «аккомпанемент», и временами мне даже чудилось, будто все получается как нельзя лучше. Я и не заметила, что на чердак поднялась мама, и только когда она меня окликнула, обернулась и увидела ее сердитое лицо.
        - Зачем ты сюда полезла? Только посмотри на свою одежду! А руки! На кого ты похожа? Здесь же все пылью заросло! Сколько раз повторять, что на чердаке тебе делать нечего!
        - М-мамочка, — промямлила я, — я т-только хотела ост-торожненько п-поиграть.
        И, желая немножко разрядить ситуацию, принялась отряхивать грязную юбку.
        - Ну чего тебе не хватает? — закричала мама. — У меня сил уже нет с тобой воевать!
        Вот! Она со мной воевала — значит, я уже тогда считалась трудным ребенком!
        Вцепившись в меня одной рукой, другой мама стала яростно выбивать пыль из моей одежды — так яростно, что я даже язык прикусила и чуть не завизжала! А потом она сволокла меня по лестнице вниз, втолкнула в кухню и заставила мыть посуду.
        - Хватит слоняться из угла в угол — найди себе какое-нибудь занятие! А о чердаке забудь! Поняла?
        Бабушка Эльжбета чистила картошку. Как только мама вышла, она тихонько спросила:
        - Хочешь стать пианисткой?
        Я кивнула. Споласкивая тарелки, попыталась представить себя на большой сцене, за роялем… Отзвучали последние аккорды, я встаю, кланяюсь… Все бешено хлопают, мне несут много-много цветов… В первом ряду сидят мои родители и со слезами на глазах смотрят то на бушующий зал, то на меня… Вижу, как они мной гордятся… Спускаюсь по ступенькам в зал, мы целуемся, публика аплодирует еще сильнее… «Прости меня, доченька, за тот чердак, — шепчет мне мама, — я была неправа… Я люблю тебя, маленькая моя…» Я так растрогалась, что и не заметила, как по щекам у меня потекли слезы…
        Чудесный скрипач подарил мне детскую мечту, которой не суждено было исполниться… Играть на пианино я так и не научилась, но музыку из окна слушала каждое лето… Кроме того, сосед стал моей великой тайной… Когда подружки в школе начинали рассказывать про своих парней, я вспоминала его и глубокомысленно молчала… И ждала лета…
        Я знала о нем все: когда он встает, когда завтракает, обедает и ужинает, видела, как сосредоточенно он читает, то и дело убирая со лба падающие на глаза волосы, видела, когда он уезжает в город и возвращается. А еще он частенько стоял в своей комнате у открытого окна и смотрел в небо.
        Иногда его взгляд упирался прямо в грушу, на которой я сидела, спрятавшись среди листьев, и он, как мне казалось, подолгу на меня смотрел… В такие минуты я чувствовала себя очень странно: щеки горели, дышать становилось трудно… Я замирала, ослабев от страха, и молила всех богов, какие есть на свете, чтобы сделали меня невидимой. Тогда я не понимала, что на самом деле сосед меня не видит, и если он вдруг улыбался, словно подбадривая, меня охватывал такой беспредельный ужас, что я едва удерживалась на ветке.
        А один раз, пару лет назад, когда я, как всегда по вечерам, сидела в темноте на дереве и наблюдала за комнатой скрипача, туда вошла его мама, включила свет, задернула шторы — и я поняла, что спектакль закончен, занавес опустился, зрителям пора слезать с груши. Стала спускаться — и тут вдруг шторы раздернулись снова! Я замерла. О боги! Скрипач стоял у окна и вглядывался в темноту. Он смотрел прямо на меня! Неужели он знает, что я там? А может, он все время это знал?
        Что мне было делать? Если бы он меня увидел — я бы попросту растаяла от стыда. Я сидела на самой нижней ветке, не успев спрыгнуть на землю! И что самое ужасное — меня не прикрывал ни один листик…
        На мое счастье, скрипач на минутку отошел в глубину комнаты за скрипкой, и я, воспользовавшись случаем, нырнула в листву.
        Потом он вернулся к окну, заиграл, и со мной сделалось что-то непонятное: он играл, закрыв глаза, а я не могла глаз от него отвести. Какая в тот вечер звучала чудесная музыка! Она говорила со мной, она ласкала меня, волновала и пугала… Она раскачивала мою грушу, она изменяла весь мир, она заставила деревья танцевать, подняла ветер и с необычайной скоростью погнала облака по озаренным лунным светом небесам — вот какая это была музыка! Я чувствовала, что по моему лицу ручьями льются слезы, всхлипывала и была совершенно счастлива. Мне казалось, что я улетаю вместе с этими звуками, лечу, подхваченная их необыкновенной силой…
        Меня нашли под грушей, когда совсем стемнело, и принесли домой.
        Когда сознание ко мне вернулось, я увидела, что надо мной склонились мама, бабушка и наша докторша Раса.
        - Она пришла в себя! — воскликнула мама.
        А бабушка натянула мне одеяло до самого подбородка и сердито пробормотала:
        - Не понимаю, с чего вдруг такой большой девочке понадобилось лезть на дерево.
        Раса внимательно посмотрела мне в глаза.
        - Ты довольно сильно расшиблась, придется немного полежать в постели. Скажи, тебя не тошнит?
        Я помотала головой.
        - На этот раз тебе крупно повезло — переломов нет, но это не означает, что тебе всегда будет так везти. Если ее начнет тошнить, — повернулась она к маме, — сразу же звоните.
        Раса выписала рецепт и ушла. Мама с бабушкой прочитали мне лекцию о вреде лазания по деревьям, потом выключили свет и наконец оставили одну.
        Я зажмурилась и представила себе, как стою рядом с соседом-скрипачом и держу в руках букет цветов, музыкант смотрит на меня влюбленными глазами, и мы улыбаемся друг другу.
        В общем, я была безнадежно влюблена…
        Все это давно прошло. Сегодня дом моего скрипача пуст, в нем не светится ни одно окно, оттуда не слышно ни звука…
        Я озябла, сидя под грушей, маму так и не дождалась и решила идти спать.
        И тебе тоже, дорогой дневник, приятных снов!
        19 июня
        Когда я проснулась и спустилась вниз, мама была на веранде, а на столе ждал приготовленный завтрак.
        - Доброе утро, соня! — воскликнула мама, едва я появилась в дверях.
        - Привет… — зевнула я.
        - Еще не проснулась, красавица? Да ты глазки-то открой, посмотри, какая чудесная погода!
        У мамули сегодня было подозрительно хорошее настроение. И вообще с этим хвостиком в виде пальмы на макушке, в коротюсенькой, едва прикрывающей пупок, маечке и шортиках она выглядела не старше меня. К тому же, резво бегая между кухней и верандой, она все время что-то мурлыкала, и это было совершенно на нее не похоже. Может, из-за всех моих историй у нее нервы сдали? А может, крыша поехала от счастья, что я к ней перебралась? Кто их разберет, этих мам…
        Я устроилась в плетеном кресле, и она налила мне кофе.
        - Чем ты вчера занималась? Извини, что за весь день ни разу не позвонила.
        - Убирала свою комнату, — гордо объявила я.
        - О-о-о… — удивилась мама. — И что, в самом деле порядок навела?
        - Может, хочешь взглянуть?
        - Еще бы! Сразу после завтрака поднимусь к тебе.
        - Глазам не поверишь! Знала бы ты, сколько я всего выбросила!
        - Могу себе представить… А тебе никогда не приходило в голову, как было бы хорошо, если бы вместе со всяким старым хламом можно было выкинуть и все плохие воспоминания? Правда? Прямо р-раз — и нету! А что?
        Желая показать мне это наглядно, мама схватила со стола салфетку, смяла в комочек и — р-раз! — метнула через перила веранды.
        О боги! Это было уже слишком, мне стало ясно, что матушка моя точно спятила. Да нет, я не сомневаюсь, что миллионы мам во всем мире поступают именно так — но только не моя. Верю, что миллионы мам во всем мире каждое утро, жужжа себе под нос что-то непонятное, шустро готовят своим дочкам завтрак, миллионы мам болтают про чудесную погоду, кидают салфетки через перила веранды и безо всякой причины улыбаются. Для них все это нормально. Для них — не для моей мамы. Моя мама за завтраком, обедом и прочими ужинами обычно сидит и о чем-то мечтает. И молчит, если есть хоть малейшая возможность не разговаривать. Когда я о чем-то рассказываю, она слушает и улыбается, как Мона Лиза, если задать ей вопрос — ответит и снова замолчит. Иногда мы за весь завтрак так ни слова и не скажем. Сидим за столом, каждая наедине со своими мыслями… А сегодня утром она уже успела выдать весь свой обычный дневной запас слов, и меня это беспокоит. А может, эта ее подруга-психолог велела ей «уделять ребенку побольше внимания» или еще что-нибудь в этом роде? Кстати, а где она вчера пропадала весь день?
        - Ты вчера поздно вернулась? — спросила я и куснула бутерброд.
        Мама поспешно перевела взгляд на лужайку перед домом.
        - Как красиво расцвели пионы…
        Пионы? Мне стало еще интереснее, и я решила проявить настойчивость.
        - Я тебя ждала…
        - Может, надо их полить? — продолжала она раздумывать вслух.
        Моя мама совсем не умеет врать. Из всех людей, каких я знаю, она врет меньше всех. Может, потому, что чаще всего молчит? Я поняла, что ей почему-то не хочется рассказывать про свой вчерашний вечер, и почувствовала прямо-таки непреодолимое желание припереть ее к стенке.
        - Ты, наверное, очень поздно пришла?
        Она повернулась и внимательно на меня посмотрела:
        - Ты намерена меня контролировать?
        - М-м… Нет… — промямлила я и откусила еще кусок бутерброда. — Просто спросила… Ждала-ждала тебя вчера…
        Услышав, как скрипнула калитка, я обернулась и увидела идущего к нам по тропинке ковбоя. Широкополая шляпа, клетчатая рубашка, обрезанные до колен джинсы. Ковбой улыбался.
        Мама тоже его увидела.
        - О, Гвидас!
        Гвидас? Так вот как его зовут… Я-то сразу узнала гостя: к нам, не переставая улыбаться, приближался тот самый сосед-скрипач. И, хотя после истории с грушей прошло уже два года, мне стало щекотно.
        Ковбой поднялся на веранду, снял шляпу и, все с той же улыбкой, поклонился. Мама схватила меня за руку.
        - Познакомься, Котрина. Это наш сосед Гвидас. Он музыкант.
        «Знаю! — хотела ответить я. — Знаю». Но смутилась и растерялась, а потому ничего не сказала, только сдержанно кивнула и продолжала пить кофе. За два года он изменился, уже не выглядел бледным и печальным, но остался все таким же ослепительно красивым — когда улыбается, ровные белые зубы сверкают на загорелом лице, как в рекламе по телевизору.
        Мама повернулась к Гвидасу.
        - Я ведь тебе рассказывала про Котрину. Видишь, какая у меня большая дочка.
        Гвидас продолжал улыбаться. В жизни не видела такой глупой улыбки. Не поймешь, узнал он меня или нет. Хотя, вполне возможно, он меня никогда и не видел…
        - Садись, кофе стынет…
        Только теперь я заметила, что стол накрыт на троих. Ага! Значит, мама знала, что он придет! Она его ждала! И ничего мне не сказала! Это для меня было уже слишком, и я решила смыться. Прихватила со стола кофейник и пробормотала:
        - Пойду кофе подогрею…
        - Нет-нет! — вскинулась мама. — Свари свежий.
        Я вылетела за дверь. Добравшись до кухни, рухнула на стул. Что это означает? Зачем он тут, этот Гвидас? Зачем мама ему про меня рассказывала? А если рассказывала, то что именно? Может, и про грушу рассказала? Как нашла меня там…
        Поставив воду на огонь, я стала мерить кухню шагами — так лучше думается. Времени было навалом — когда еще вода закипит! Походила туда-сюда, но ни на один свой вопрос ответа не нашла, и мне нестерпимо захотелось узнать, чем они там занимаются. Подкралась тихонько к двери и посмотрела через стекло.
        О боги! Мой скрипач держал мамину руку. Обеими лапами! Словно какую-нибудь драгоценность! Мне это совсем не понравилось. Еще больше не понравилось, когда он принялся нежно целовать ее пальчики. По одному! А больше всего не понравилось, что мама, похоже, млела при этом от удовольствия, словно кошка, когда ее почешешь за ухом. Все, сказала я себе, между нами все кончено.
        В общем, как только вода закипела, я быстренько сварила кофе, отнесла кофейник на веранду и в нерешительности села за стол. Мне и вдвоем оставлять их не хотелось: очень уж не по себе стало, когда увидела, как он ей пальцы лижет, — и с ними оставаться. Позарез надо было уединиться и все спокойно обдумать. Пока они обсуждали вчерашний концерт (оказывается, он играл в филармонии), я, чтобы не разговаривать, запихивала в себя очередной (кажется, пятый) бутерброд, и от нелепости происходящего меня уже просто тошнило. В конце концов я не выдержала, сказала, что пойду почитаю, и поднялась в мансарду.
        После развода с моим безумным папашей мама долго жила одна и твердила, что больше никогда никакому мужчине не поверит, что все они одинаковые, что нет ни одного, способного на самом деле понять женщину, и все такое прочее. Несколько раз я слышала, как она говорит об этом со своей единственной настоящей подругой Лаймой. Та тоже была в разводе, так что мнения у них чаще всего совпадали. Они пили вино, курили и дружно ругали замужнюю жизнь, а я, растянувшись на крыше, тоже покуривала и заодно углубляла свои представления о семье. И это было чудесно…
        Что сейчас-то произошло, почему она, черт возьми, так изменилась? Неужели моя мама влюблена? Но она же слишком старая для этого скрипача! Ей ведь уже стукнуло тридцать пять, а ему, раз он на двенадцать лет старше меня, должно быть всего-навсего двадцать семь. В сравнении с мамулей Гвидас — младенец! Куда катится мир? Ужас!
        А я-то хотела начать другую жизнь. Хотела начать совсем другую жизнь с мамой! Я в самом деле хотела начать новую жизнь! Хотела быть хорошей — видит бог, как сказала бы бабушка Эльжбета! Почему они все портят? Почему она влюбилась именно теперь и именно в этого скрипача? Что, в конце концов, других мужчин нет?
        В общем, пока крыша совсем не съехала, я позвонила Лауре. Договорились встретиться завтра у Ратуши.
        Чтобы скоротать время, я решила пойти к речке: хорошо бы позагорать, а то к концу учебного года стала белая, как простокваша. Когда я вышла из дома, они поливали пионы, улыбались друг дружке и о чем-то тихо разговаривали. Увидев меня, весело помахали. До чего все расчудесно — смотреть противно!
        Целый день провела у реки, накупалась до посинения, поиграла в волейбол с местными детьми. Домой вернулась сильно обгоревшая, но довольная собой. Мамы не застала — она куда-то свалила, оставив записку: «Меня не жди, вернусь поздно. Поешь. Люблю. Мамуля». Прямо как бабушка Валерия! Остывший обед ждал меня на плите, я так оголодала, что слопала его, даже не разогрев.
        Мамина машина стояла в гараже. Значит, она никуда не уехала. Может, по лесочку гуляет? Я взяла книжку, но читать вскоре надоело, и я вышла из дома. Уже темнело, в садах засветились первые огоньки. Не пойму, куда она запропастилась…
        В общем, двинула я к забору и попыталась через щели разглядеть, что делается у скрипача. Увидела, что его машина во дворе, значит, и он никуда не уехал. В одном из окон горел свет, и, прислушавшись, я убедилась, что Гвидас дома: оттуда слышались тихие голоса. Его голос и мамин… Временами они надолго умолкали… И занавески задернули… Вот оно что…
        Представила себе, как они сидят, прижавшись друг к другу, и он целует ее пальцы. По одному. От этой картины у меня заныло под ложечкой.
        Решила дождаться, пока она выйдет, чтобы выяснить все до конца, собственными глазами ее увидеть и убедиться, что мне не почудилось. Прошел час, другой, прошло бесконечно много часов, минут и секунд, но мама так и не появилась. Стало прохладно, и я сходила за одеялом. Наконец свет в окне погас. Мама осталась там. Теперь уж точно все кончено… Я натянула одеяло на голову и поплелась домой…
        Вот и все.
        Доброй тебе ночи, милый дневник!
        20 июня
        Автобуса не было довольно долго, и, когда я добралась до Ратуши, Лаура уже меня ждала. Пока я ехала, она успела купить продукты по списку и готова была идти к своей бабульке, так что мы решили сначала сделать дело и получить вознаграждение, а потом смело гулять и радоваться жизни.
        Мы шли по Пилес и лизали мороженое. Я спросила:
        - Лаура, что бы ты делала, если бы узнала, что твоя мама влюбилась?
        - Моя мама? Как это — влюбилась? Она же пока не в разводе.
        - Ладно, пусть не твоя мама, на самом деле я не имела в виду твоих родителей. Что ты думаешь насчет мам вообще?
        - A-а, вообще… Ну, раз они замуж выходят, значит, бывает, что и влюбляются… Хотя… Мне-то откуда знать? Нашла кого спрашивать…
        - Не смейся, Лауруте. Можешь себе представить, как кто-то целует пальчики твоей маме?
        - Да как-то не очень… Не видела такого.
        Лаура уставилась на меня, явно ничего не понимая.
        - А как ногти обкусывает? — безжалостно продолжала я.
        - Ты спятила?
        - Хотя, конечно, не всякая женщина может подарить своему другу такое наслаждение!
        Лаура вытаращилась на меня так, будто в первый раз увидела привидение. (Во второй раз, известное дело, на него уже не очень интересно смотреть.)
        - Ты совсем сдурела.
        - М-м… — промычала я и выразительно повела глазами.
        - Что означает это твое «м-м»? Ты что, хочешь сказать, твоей маме кто-то обкусывает ногти?
        Я видела, что подруга умирает от любопытства, и потому решила еще немного ее подразнить. Потупилась, глубоко вдохнула, потом медленно выдохнула — и Лаура не вытерпела:
        - Так скажешь или нет?
        Я продолжала загадочно молчать.
        - Послушай, Котринита (мексиканских сериалов насмотрелась!), не зли меня! Начала говорить — договаривай до конца.
        Сжалившись над ней, я сказала:
        - Ну ладно. Только поклянись, что никому ни слова!
        - Само собой!
        Дальше разговор шел примерно так:
        - Моя мама — шлюха.
        - Брось…
        - У нее есть любовник.
        - Да ты что…
        - Он на восемь лет ее моложе.
        - Ого.
        - Наш сосед.
        - Правда?
        - Скрипач.
        - Черт возьми!
        Мы обе умолкли. Лаурино мороженое подтаяло, и она на ходу оставляла за собой ровные белые кружочки, прямо как в сказке про Ионукаса и Гритуте[5 - Литовский вариант сказки братьев Гримм про Гензеля и Гретель. Когда детей уводили в лес, чтобы там оставить, Гензель-Ионукас (как и Мальчик-с-пальчик) разбрасывал вдоль тропинки белые камешки и благодаря этому сумел найти обратную дорогу.]. Если что — нас нетрудно было бы найти по этим следам!
        - А ты откуда знаешь? — немного помолчав, спросила Лаура.
        - Видела собственными глазами.
        - Что видела? Как они… ну… это самое…
        Такая уж она, Лаура, — не может, как нормальный человек, произнести слово «трахаются» (родительское влияние!), потому все время и блеет, как овца.
        - Можно сказать, видела, — не поднимая глаз, проговорила я.
        - Застрелиться!
        - Вот именно.
        - И как ты теперь будешь жить?
        В Лаурином голосе я расслышала жалость, и у меня опять заныло под ложечкой. Дойдя до Кафедральной площади, мы сели на лавочку и стали смотреть, как вокруг катаются на роликах. Лаура вытащила сигарету.
        - Собственно, может, и ничего страшного… Ведь у многих женщин есть и мужья, и любовники…
        - Моя мама не из таких! — обозлилась я. — Кроме того, никакого мужа у нее нет.
        - Это как раз плохо… — покачала головой Лаура.
        - Почему?
        - Потому что она свободна как ветер, и, значит, этот скрипач запросто может на ней жениться. Ты не думала, что вскоре у тебя появится новый папочка?
        - Ну уж нет! Замуж она не выйдет.
        - Ты-то почем знаешь?
        - Если бы она это сделала, я бы ушла из дома!
        Парочка на соседней скамейке с любопытством поглядывала в нашу сторону.
        - И куда бы ты делась? — заинтересовалась подруга.
        - Не знаю… Куда-нибудь уехала бы. В Америку, например, или еще дальше.
        - Ага, размечталась… Он что, такой страшный, этот ее скрипач?
        Что тут ответишь? Гвидас, конечно, не сказать чтобы очень страшный, скорее наоборот, но ведь не это главное. И зачем я вообще завела этот разговор…
        - Не страшный, а ненормальный, раз как некрофил какой-нибудь со старухами связывается!
        - Ну, это ты загнула! Не такая уж твоя мама старая. И к тому же очень красивая. Помнишь, что сказал Валентинас, когда увидел вас вместе?
        - Если бы меня в принципе волновало хоть чье-нибудь мнение, то его мнение в этом списке было бы последним.
        Лаура хихикнула и, не обращая внимания на мои слова, продолжала развивать тему:
        - Никогда не забуду! Я тогда просто обхохоталась! Помнишь, как он, наш неподражаемый Валентинас, взял да и выдал: «Если бы пришлось выбирать, кого из вас клеить, я бы, дорогуша, выбрал твою мамулечку!» Ха-ха-ха! — заливалась моя лучшая подруга, словно какая-нибудь полоумная идиотка.
        Я молчала, но это было затишье перед бурей. Лаура все не унималась:
        - Да перестань ты! Видела бы сейчас свое лицо! Ну не злись!
        Нет, я радоваться должна!
        - Ты же знаешь Валентинаса… — ненаглядная моя Лауруте никак не могла заткнуться. — Он же настоящий бабник! И ни возраст, ни вес для него значения не имеют, лишь бы только…
        Все. Мое терпение лопнуло, и я решительно поднялась.
        - С меня хватит. Позвони, когда и тебе надоест.
        У Лауры вытянулось лицо.
        - Котрина, ну перестань! Я же просто пошутила…
        - Деликатности у тебя не больше, чем у бульдозера, да и в твоем чувстве юмора я теперь глубоко сомневаюсь.
        Повернулась и пошла. Лаура спрыгнула со скамейки и, прихватив тяжелую сумку с продуктами, поплелась за мной следом. Через десять шагов мы уже шли рядом, почти помирившись. Мы никогда надолго не ссоримся… За это я Лауру и люблю.
        Когда мы пришли к бабульке, она еще спала, и мы решили ее не будить. Проторчали мы там в этот раз дольше, чем в прошлый, потому что Лауре надо было сварить старушке два яйца и отыскать в шкафу чистую ночную рубашку.
        Пока Лаура трудилась, я тихонько бродила по гостиной и читала названия книг.
        Их было очень много, особенно про театр и про актеров. Потом я вышла на балкон, посмотрела вниз, на улицу. У самого дома росла высокая береза, балкон тонул в ее густой листве, и, глядя на зеленые ветки, я подумала, что жить здесь, наверное, очень приятно…
        Из бабулькиной спальни бесшумно выскользнула Лаура с большим выдвижным ящиком в руках.
        - Ты что, мебель собралась переставлять? — спросила я.
        Лаура еле слышно хихикнула и прошептала:
        - Да нет, просто хотела показать тебе кое-что. Смотри! Ты когда-нибудь видела столько бабла сразу?
        И в самом деле, такой кучи денег я сроду не видела! Ящик был доверху набит разными банкнотами: пачки, перехваченные белыми полосками, рассыпанные согни, двадцатки и десятки. Между бумажками виднелись монеты.
        - С ума сойти! — еле выговорила я. — А почему она их здесь-то держит?
        - Это ее ко-ше-лек, — засмеялась Лаура. — Когда приходит время со мной рассчитаться, она говорит: «Лауруте, возьми себе за работу двадцать литов из моего большого кошелька». Ну как? Красота?
        - Спрашиваешь…
        - Кстати, сегодня я тоже заработала двадцать литов.
        Она взяла из ящика двадцатку и сунула в карман джинсов.
        - Не волнуйся, все в порядке, мы так договорились.
        Я вытянула из ящика сотню, стала внимательно изучать.
        - Слушай, а может, они ненастоящие? Может, бабулька их подделывает?
        - А может, ей просто тратить их не на что…
        Я запустила в ящик обе руки, поворошила шуршащие бумажки.
        - Скажи, дорогая Лауруте, у тебя никогда не появлялось желания взять отсюда больше двадцати литов? Она ведь все равно не заметила бы.
        - Конечно, нет, — удивилась Лаура. — Мы ведь договорились об оплате.
        Да, христианское воспитание со всякими там «не укради!» наложило неизгладимый отпечаток на Лаурино мировоззрение, и вряд ли здесь можно что-нибудь изменить, подумала я.
        Бабулька так и не проснулась, и мы пошли в «Арку». Там, обнявшись как братья, сидели Винце с Гинце. Едва увидев меня. Винце закатил глаза и поинтересовался, как мне, типа, Валентинас в постели. Ну и дурак ты, Винце, разозлилась я, хотя всегда знала, что любой мужчина — куда большее трепло, чем любая женщина. Мы с Лаурой сели за другой столик и заказали чай. Ни пива, ни сидра мне все еще не хотелось — похоже, застряла на стадии очищения.
        И вдруг я заметила Гвидаса. Он только что вошел и оглядывался, выбирая столик. Наверное, явился сюда прямо из филармонии — в светлом костюме, черные волосы блестящими волнами рассыпались по плечам, в руке футляр со скрипкой. Совсем не такой, как в саду, — сейчас Гвидас показался мне даже старше и выше ростом. Сдохнуть можно, до чего красив! Я пригнулась и спряталась за Лауру — не хотела попадаться ему на глаза.
        - Ты что? — удивилась подружка. — Куда полезла?
        - Вон там, — показала я пальцем, — мамин любовник. Лаура стала искать глазами любовника. Гвидас тем временем нашел свободное место рядом с толстой теткой и сел. Скрипку он положил на пустой соседний стул.
        - Который? Тот лысоватый в очках? — спросила Лаура.
        - Спятила? Конечно, нет! Другой, в светлом костюме.
        - Ого!
        Лаура медленно повернулась ко мне. Рот у нее был разинут, а глаза явно не умещались в орбитах.
        - Слушай, да он же настоящий красавчик! Знаешь, на кого похож? На Иисуса Христа! (Опять это христианское воспитание!)
        - Ну ты хватила!
        - Вот что я тебе скажу: матушке твоей страшно повезло.
        - С чего ты взяла? Ты же его и не знаешь совсем. Лаура зажмурилась и запрокинула голову — один в один гусыня, когда пьет.
        - Да еще и скрипач! Полный улет! Ты хоть слышала, как он играет?
        Я кивнула и одновременно простонала: «Не-е-ет…»
        Гвидас изучал меню.
        - Смотри, как красиво он читает! — восторженно прошептала Лауруте.
        - Неужели все буквы выучил? — радостно воскликнула я.
        Лаура серьезно на меня посмотрела:
        - Знаешь, если бы он… На твоем месте я бы не отходя от кассы начала его клеить. Само собой, если бы он не был парнем твоей мамы…
        Я увидела, что к Гвидасу приблизилась официантка — на вид прямо Снежная королева. Наш красавец схватил ее за руку, притянул к себе и что-то тихо проговорил. Официантка мгновенно оттаяла — вот-вот закапает на пол — и глупо заржала. Ржание это мне мало того что не понравилось, но и показалось довольно-таки подозрительным. Ну, скажите, разве кто-нибудь взвизгивает, если его просят, например, принести отбивную с жареной картошкой? Нет! Визжат и ржут обычно в ответ на совсем другие просьбы. Совершенно ясно — Гвидас сказал этой заледенелой девице что-то такое, что показалось ей нестерпимо смешным, и наверняка речь шла не о макаронах с морскими гадами… (Потому что гады давно уже никому смешными не кажутся.) И тут встает законный вопрос: почему он ни с того ни с сего постарался ее рассмешить? Просто так никто никого не смешит, нашли тоже дурочку! Он ее клеит, обыкновеннейшим образом клеит, вот что! Хочет показать, какой он, типа, орел! Орел, как же, — мерзкий бабник, вот он кто! В который уже раз осознав, что между мной и этим старым пнем все кончено навсегда, я сказала Лауре, что пойду покурю, встала и
выскользнула наружу.
        Вернувшись в кафе, я увидела, что наш красавчик уже лопает пиццу. Ага, значит, не пришлось ему долго дожидаться. Лаура сидела с ложкой во рту и как зачарованная, не отрываясь, смотрела на Гвидаса. Никогда не видела, чтобы кого-нибудь настолько заворожило зрелище поедания пиццы! Меня, разумеется, оно нисколько не интересовало, я вообще в ту сторону не смотрела, но когда последний кусочек пиццы исчез у скрипача во рту, вздохнула с облегчением. Лаура, как ни странно, тоже. Какое счастье, мелькнуло у меня в голове, какое счастье, что он заказал всего-навсего пиццу, а не сытный обед из нескольких блюд…
        На том представление и закончилось — Гвидас расплатился и наконец убрался. Заметно было, что торопится.
        Домой я вернулась под вечер. Мама была у себя в мастерской, работала. (Хм! Вот не ожидала. А как же наш любовничек?) Поскольку общаться мне совершенно не хотелось, я к ней заглянула, пробормотала, что засыпаю на ходу, и убралась в мансарду. Слишком много накопилось проблем, с которыми надо разбираться наедине с собой, а мама слишком чуткая и вмиг просекает, в каком я настроении.
        Правда, она, когда пишет, напрочь забывает про всякий там материнский долг и не обращает внимания на мои так называемые подростковые глупости. Обычно, пока она не закончит картину, мы не лезем друг другу на глаза и в доме все мирно. Что может быть лучше? Так что я вообще-то люблю, когда мама работает.
        21 июня
        Мама и сегодня пишет, закрывшись в мастерской. И, судя по всему, ночевала дома… Хм… Странно…
        Встала я около десяти, спустилась в кухню, сделала себе бутерброд. Кофейник был теплый — значит, мама уже позавтракала. В раковине мокла только одна чашка — значит, завтракала в одиночестве?..
        Я спустилась в сад и, жуя на ходу бутерброд, двинулась к соседскому забору — машины Гвидаса во дворе не было. И вчера вечером я ее там тоже не видела. Неужели так домой и не возвращался? Тогда где же он? У меня привычно заныло под ложечкой, и я поняла, что мне снова надо сосредоточиться и все спокойно обдумать. Я устроилась под грушей и стала грызть ногти.
        Куда запропастился Гвидас? Ясно, что дома его нет, и он там не ночевал. Но что это означает? Может, они поссорились? Поцапались, словно кошки? И он объявил маме, что между ними все кончено, оделся в свой лучший белый костюм, прихватил скрипку и отправился в город клеить барышень? Я по опыту знала, что мужчины частенько именно так и поступают.
        Папа, например, всегда так делал, когда хотел вырваться из дома. В этом случае самое удобное — поссориться. Вернувшись, можно еще долго ходить обиженным, не разговаривать, а значит, и не объяснять, где был. И чего только жены не терпят ради так называемого покоя в доме! Никогда ни за одного из этих уродов замуж не выйду, никогда!
        Что папа маме изменяет, знали все, кроме нее самой. Даже мои подружки об этом шептались — за что и получали от меня по башке… Не думаю, чтобы мама ничего не чувствовала, нет; скорее, просто не хотела про папины измены знать, притворялась, что ничего такого не происходит и все у нас в семье хорошо.
        Один раз я видела, как Элеонора привезла моего надравшегося папашу домой после какой-то корпоративной пьянки. Остановила машину, вытащила его наружу, и они стали со страшной силой целоваться под самыми нашими окнами. Мы с мамой и бабушкой прекрасно все видели, но стояли, будто к полу приросли, и не знали, что делать. Наконец мама как-то странно усмехнулась, выскочила на улицу, начала что-то выкрикивать, с трудом оторвала папу от Элеоноры и притащила его домой. И что же? Поссорились они? Нет!!! На другой день жизнь вошла в прежнюю колею, словно ничего и не случилось! Мама как последняя дура приносила ему попить и пичкала аспирином!!! Вот что по-настоящему мерзко!
        Никогда, клянусь, никогда ни одной секунды не стану терпеть, если увижу, что мой парень лижется с другой. В то же самое мгновение он для меня умрет! А если будет недостаточно мертвым, прихлопну как муху! Баста! Точка! Я-то ни за что не стану притворяться слепой и глухой идиоткой и бегать потом вокруг него с компрессами! Никогда!
        Надо сказать, чувствовала я себя, сидя под грушей, довольно странно… Даже грызть ногти — и то не помогало. Еще вчера только о том и мечтала, чтобы они расстались, а теперь, когда это, похоже, случилось, мне было как-то не по себе. И немножко жалко маму… Я вернулась в дом и тихонько подкралась к двери ее мастерской. Там пели негры. Маме нравится работать под негритянский хор, она часто слушает госпел.
        Когда я приоткрыла дверь, она оторвала взгляд от холста и улыбнулась:
        - А, ты уже встала, лапуля?
        Мамина улыбка показалась мне неестественной. Я поняла, что она сдерживается, стараясь не показать, как ей больно. Лицо бледное, глаза покраснели… Все ясно, подумала я. Он в самом деле ее бросил.
        - Что ты так странно смотришь? Хочешь мне что-то сказать? Что-то случилось? — встревожилась мама.
        Случилось, только не со мной, подумала я. Глядит на меня красными глазами и воображает, будто я не понимаю, что она сейчас чувствует.
        - Как поживаешь? — спросила я.
        Вопроса глупее задать было невозможно, но в ту минуту ничего больше в голову не пришло. Мама громко засмеялась, подошла ко мне, взлохматила волосы.
        - Отлично поживаю! Лучше всех! — торжественно объявила она. — А ты?
        Мама непонятно улыбалась, глядя мне прямо в глаза, и я, не выдержав, опустила голову. Я поняла, что она победила, что я ничего от нее не добьюсь. Ну и ладно. Посмотрим, что она будет делать, когда он в конце концов появится. Не станет же он до бесконечности шататься неизвестно где.
        - Может, кофе тебе принести? — предложила я.
        - Нет, маленькая, не надо, и так всю ночь кофе хлебала. Лучше пойди сделай себе яичницу. Мне совсем не хочется, чтобы ты, перебравшись сюда, отощала.
        Она потянулась, встав на носочки, и снова направилась к своей картине. Холст был повернут к окну, и я не могла разглядеть, что она пишет. Пока работа не закончена, мама никогда ее никому не показывает, боится, что тогда картина не получится. Такая уж у нее примета.
        Я поднялась к себе, переоделась и пошла встречать Лауру — она обещала приехать двенадцатичасовым автобусом.
        Лаура приехала, и мы сразу рванули на речку загорать и купаться. Вернувшись домой, я оглядела себя в зеркале и убедилась, что выгляжу не так уж плохо! Загар мне идет. Если бы не прыщи-зеленкой-надо-мазать вместо грудей и не ноги-палки с выпирающими коленями — была бы почти модель! Ха!
        Когда стало темнеть, моя мама позвонила Лауриной маме, и та разрешила Лауре переночевать у нас! Ура! Всю ночь сможем болтать! Кроме того, Лаура сказала, что ее бабульку положили в больницу на обследование, так что целых три дня не надо будет носить ей еду! Еще раз ура! И бабульке ура!
        Мы приволокли в мою комнату раскладушку, разогрели пиццу и поужинали в постели. Я предложила Лауре вылезти на крышу, посмотреть на звезды и покурить, но она отказалась — высоты боится. Ну и ладно, не хочет — как хочет! Решила, что завтра все равно ее туда затащу.
        Когда моя усталая Лауруте начала засыпать и я достала дневник, она тут же открыла глаза и удивилась: ты что, дневник ведешь? Зачем тебе? Лаура, оказывается, считает, что дневник может пригодиться только в одном случае — если хочется от души выругаться, а вслух нельзя. Вот тогда — хватай дневник и валяй!
        Я сказала, что завела дневник, потому что хочу стать писательницей (только что придумала!), а она засмеялась и ответила, что она в таком случае хотела бы стать Пэрис Хилтон. Ха! Я бы тоже не отказалась! Купила бы себе необитаемый остров, пригласила несколько самых лучших друзей, и жили бы мы там, как Робинзоны Крузо. Хотя нет… Честно говоря, не знаю, чем хотела бы заняться после школы… Может быть, путешествовать… И быть кем угодно, только не собой… Спокойной ночи, дорогой дневник…
        P. S. Красавчик так и не появился! Странно, странно…
        22 июня
        После завтрака позвонила Силва — ей, видите ли, тоже захотелось меня навестить. (У-у-у! Только ее здесь и не хватало!)
        Мама и сегодня пишет, закрывшись в мастерской, так что ей все равно, кто ко мне приезжает, кто уезжает, и, когда Лаура спросила, можно ли нам пригласить сюда Силву, мама ответила, что ничего против не имеет. (Ну спасибо, удружила!)
        Силва — наша классная красотка. Лаура ей слепо доверяет, а я терпеть ее не могу, бегаю от нее, как от чумы. Мне кажется, Силва — порочная, лицемерная и хитрая лиса. Она постоянно сует нос в чужие дела, хочет знать все обо всех до мельчайших подробностей, вечно притворяется добренькой, а потом как бы невзначай устраивает подлянку. Вытягивает из тебя секреты и ловко их использует. Еще Силва — из тех девиц, которым всегда и везде надо господствовать. Она убеждена в том, что все без исключения девчонки должны считать ее своей лучшей подругой, а все до единого мальчишки — млеть от ее неземной красоты! И еще: она охотно даст тебе в долг десятку, но тогда смирись заранее с неизбежным: об этом узнают все! Меня Силва достает по-черному, а Лауре она нравится, и это — самое ужасное. Я попыталась открыть подруге глаза и показать истинное лицо Силвы, но она разозлилась и сказала, что я Силве попросту завидую! Нет, ну надо же до такого додуматься! Чему, интересно, там завидовать? Может, ее роскошному бюсту и светлым волосам? Так ведь это дело наживное, как сказала бы мама! Подозреваю, что лапочка Лауруте, не
умеющая держать язык за зубами, уже рассказала этой лисе про мамин роман с красавчиком-соседом, потому-то Силва и решила к нам снизойти. А то с чего бы? Спорю на что угодно, она умирает как хочет поглядеть на Гвидаса!
        (А красавчика-то здесь и нет — ха-ха-ха!)
        В общем, я-то без Силвы прекрасно бы обошлась, но приходится мириться с мыслью, что независимо от моего желания завтра она все равно сюда явится и будет капать нам на мозги. Мне совсем неохота ссориться с Лаурой, а кроме того, я должна Силве пятьдесят литов… Прямо беда…
        Все! Лаура возвращается, надо заканчивать! Пойдем на речку.
        23 июня
        По случаю приезда Силвы Лауре вздумалось нажарить драников. Глупее не придумаешь! Картофелины сейчас усохшие, как мумии, пока натрешь — намучаешься. Ну пусть помучается, пусть скребет картошку, только без меня, я в этом участвовать не намерена!
        А я пока стала искать свой новый купальник, мамой подаренный, — весь шкаф перевернула, но так и не нашла. Черт! Неужели оставила у бабушки Валерии?
        Внизу шум. Видно, принцесса уже прибыла! О-о-о!
        Силва приехала на такси. (Круто! Должно быть, немало денежек выложила!) Вылезла из машины с дорожной сумкой и большим букетом цветов. (Идиотка! Какого черта тащить в сад цветы? У нас их полон двор и еще немножко! Забора за ними не видно!)
        Едва войдя в дом, Силва спросила, где моя мама. Я сказала, что мама работает и не надо ей мешать. Но дорогая гостья сделала вид, будто не слышит, Лауруте, которой всегда больше всех надо, вызвалась ее проводить, ну и я поплелась в мастерскую следом за ними. Красотка наша, сияя улыбкой, — ну прямо новобрачная перед первой ночью! — шагнула внутрь, а мы с Лаурой остались в дверях.
        Все еще сверкая зубами, Силва дотопала до мамы, всучила ей цветы и принялась молоть всякую чушь: типа, давно хотела познакомиться поближе, видела мамины работы на выставках и до глубины души потрясена этими шедеврами (да ее пинками ни на какую выставку не загонишь!), а поскольку все мы тут — лучшие подруги (ага, пусть помечтает!), значит, и моя мама — тоже ее лучшая подруга, автоматом (вот счастье-то привалило!)… В общем, меня чуть не вырвало, и в конце концов я не утерпела — захлопала в ладоши и завопила «ура!».
        Мама при этом выглядела — хуже не бывает, смотреть страшно, можно подумать, целый год не умывалась и не причесывалась, — она всегда ужасно выглядит, когда пишет, совсем себя запускает. Словом, мамулечка смотрела на нас, разинув рот, и хлопала ушами. Как полнейшая идиотка. Не уверена, что она вообще понимала, что происходит. Так мы и оставили ее посреди мастерской — остолбеневшую от этого внезапного признания. И с цветами в руках… Она, наверное, еще не скоро опомнилась…
        По случаю прибытия Силвуте, лучшей подруги всего человечества за всю его историю, мы притащили в мою комнату старый матрац и устроили вполне приличное койко-место. Решено было, что спать на нем буду я, потому что изнеженным бокам Силвуте было бы слишком жестко. Сначала я предложила ей ночевать в гостевой комнате, но она категорически отказалась. И я знаю, почему: она мгновенно впала бы в депрессию, если бы спала за стенкой и не могла услышать, о чем мы с Лаурой болтаем!
        После обеда, когда мы сидели на веранде и Силва рассказывала про своих парней, случилось кое-что странное. Появилась мама. На этот раз она выглядела по-человечески — причесалась, умылась и даже переоделась в чистенькую одежку. Мало того — принесла нам огромную миску крупной клубники со сливками! Не поленилась, сама насобирала! Я страшно удивилась: надо же, вдруг бросила работу ради того, чтобы пообщаться с тремя неинтересными подростками! Какого черта? Понимаю, что так обычно ведут себя миллионы мам во всем мире, но только не моя!
        Силва всплеснула руками и принялась расхваливать клубнику так, словно только что прибыла с Северного полюса и впервые в жизни ягодку увидела. (Ой-ой-ой, какое чудо!) А чтобы мало не показалось, стала неумеренно хвалить наш сад. Договорилась до того, что такого красивого чеснока она в жизни не видела, и даже полоть вызвалась, а то бедняжку совсем сорняки задушили. Я чуть не упала! А потом сказала ей, чтобы оставила чеснок в покое, я сама давно собираюсь его прополоть. И заметила, что мама сильно удивилась, но промолчала, только улыбнулась.
        Короче, Силва — дура ненормальная и мерзкая интриганка! Не понимаю, как ее родители все это выдерживают!
        Наконец этот цирк закончился, мама села в машину и поехала в город купить чего-нибудь вкусненького, а мы отправились купаться. Проходя мимо соседского сада, я глянула во двор — машины скрипача по-прежнему не было. Ну-ну, подумала я, пожалуй, оно и к лучшему, что сейчас его здесь нет…
        Силва привезла сидр и сигареты. Вечером, когда мама ляжет спать, сможем тяпнуть. Хотя, честно говоря, пиво мне нравится больше.
        24 июня
        Черт! Совершенно некогда записывать! Короче: Гвидас так и не появился (это хорошо!), мама работает, но время от времени вылезает с нами поболтать (а вот это плохо, потому что тогда мы не можем курить, ну да ладно), Силва, по обыкновению своему, царит, а мы с Лаурой, как последние дуры, так и смотрим ей сами знаете куда! Хотя иногда нам бывает очень весело…
        Вчера вечером, когда мы пили сидр, Силва попыталась завести разговор про красавчика-скрипача, но я притворилась, будто не понимаю, о ком она говорит. Я видела, как они с Лаурой переглянулись и обе, похоже, слегка обиделись. А я поняла, что была права: Лаура в самом деле все выболтала про маму и Гвидаса этой клизме. Подруга называется! Ненавижу ее за это!
        Да, еще одно: когда мы уже основательно набрались, Силва как бы между прочим упомянула о том, что бутылка сидра и сигареты обошлись ей в тридцать литов. Если поделить на троих — с каждой по чирику! Лаура немедленно вытащила десятку, а я, понятно, сказала, что должок за мной. Как всегда, черт возьми! Главное, мне этот сидр вовсе и не нравится. Сплошная печалька, и больше ничего! Вообще, мои денежные дела трагичны. Сейчас я должна:
        Силве — 50 литов +10 литов (за эту фигню… сидр и сигареты) = 60 литов (!!!), Кипрасу — 43 лита (набралось за долгое время), Валентинасу — 5 литов (за что — не помню), Лауре — около 30 литов (она все время платит за меня в кафешках).
        Всего должна: 60+43+5+30=138 литов.
        Ужас! Сто тридцать восемь литов набралось! А я ведь еще из маминого кошелька вытащила десятку, когда срочно понадобилось вернуть Гинце деньги за диск, но это не в счет, можно не отдавать, потому что она все равно не заметила. Конечно, всякий раз, как я еду в город, мама дает мне пятерку на личные расходы, но разве это деньги?! Как же меня достало, что все время надо просить! Черт, надо срочно найти работу!
        Ну все! Они уже топают сюда. Пойдем в лес собирать шишки и хворост, а вечером разожжем костерок и будем жарить колбаски. Пока! Не грусти, дорогой дневник, я люблю тебя!
        25 июня
        Первое, что мы увидели, как только встали и выползли наружу, — маму С ГВИДАСОМ!!! Черт! Когда он приехал? Как я могла такое проспать? Все из-за этого сидра! А самое страшное, что они ЦЕЛОВАЛИСЬ! Целовались под яблоней, будто Адам с Евой! О боги! Куда катится мир? Значит, они не поссорились, а если и были в ссоре, так помирились? Должно быть, моя покладистая мамочка его простила. Ненавижу!
        Увидев нас, они, само собой, это неприличие прекратили. Гвидас изумленно поглядел на нас и оскалился, выставив напоказ все тридцать два здоровехоньких зуба. Мне показалось, он нашел, что нас тут многовато. А мама, по-моему, слегка смутилась оттого, что ее застукали в неподходящей для матери ситуации, но тоже улыбнулась и весело воскликнула:
        - Доброе утро, красавицы! Лаура, Силва, познакомьтесь, это Гвидас.
        Подруженьки мои усиленно закивали. Я видела, что от этой романтики под яблоней они тоже слегка прибалдели.
        - Доброе утро… — взяв чуток высоковато, пропела Силва. — Мы так много о вас наслышаны!
        У мамы брови полезли вверх, и она взглянула на меня удивленно:
        - Неужели?
        Само собой, я почувствовала себя дурой и сильно пожалела о том, что заварила всю эту кашу. И зачем я только рассказала Лауре про мамин роман! Надо было срочно исправлять положение, и я объяснила:
        - Силва просто обожает скрипичную музыку…
        Все засмеялись. Честно говоря, я так и не поняла почему.
        - Котрина, — сказал Гвидас, — а я тебе подарок привез.
        - П-подарок? — переспросила я. — Откуда? Вы что, куда-то ездили?
        - Масенька, а я разве тебе не говорила? — мамуля захлопала ресничками. — Гвидас играл в Германии. Все газеты писали о его гастролях.
        Честное слово, меня страшно разозлили эта «масенька» и эта нездорово счастливая улыбка на ее лице, и потому я, не удержавшись, выпалила:
        - Ой, мамуль, я ведь давно уже макулатуры не читаю. Есть что почитать и кроме газет.
        Мама склонилась Гвидасу на плечо и тихонько (но мы прекрасно расслышали) шепнула:
        - Видишь, с кем тебе придется уживаться?
        Скажет тоже! Будто я какое-то чудовище! И что означает это «придется уживаться»? Они что, собираются жить вместе долго и счастливо? Нетушки, лучше не надо… А тут еще мои подружки, словно сговорившись, дружно захихикали. Свинюги!
        Гвидас подошел ко мне, взял за руку и потянул за собой на веранду. Остальные как овцы поплелись следом.
        - Ну иди же, получи свой подарок!
        Посреди веранды стояла его дорожная сумка. Он вытащил оттуда большое пестрое яйцо и, страшно собой довольный, вручил мне.
        - Что это? — не поняла я.
        - Да ты открой…
        Яйцо оказалось из двух частей. Немного покрутив его, я отделила одну половину от другой. Внутри было яйцо чуть поменьше, в нем — еще меньше, и так до бесконечности… В самом маленьком яичке оказались две крохотные фарфоровые куколки — парень и девушка. Она — в белом подвенечном платье, он — в черном фраке. Я растерялась. Не понимала, что Гвидас хотел этим сказать, и не знала, как реагировать. С чего ему вздумалось дарить мне новобрачных?
        Девки, радостно визжа, похватали разнокалиберные скорлупки и попытались снова соединить. Детские забавы…
        - Нравится? — Гвидас не выпускал моей руки и смотрел мне прямо в глаза.
        - Ну-у… миленько… — протянула я. — Была бы я лет на десять помладше, может, мне бы еще больше понравилось.
        Мама с улыбкой покачала головой:
        - Ах ты, моя старушечка!..
        - Главное — ты у нас молодушечка! — не удержалась я, чтобы не съязвить.
        Сразу увидела, насколько ее это задело, и немного позлорадствовала про себя, но мне тут же стало жалко мамулю, и я спросила:
        - А тебе что перепало?
        Мама протянула руку. У нее на пальце блестело кольцо. Мне мигом все стало ясно: он привез ей кольцо и сделал предложение! О боги! Так вот почему они лизались под яблоней…
        - Какое красивое! — пискнула Силва. — С ума сойти!
        Я равнодушно пожала плечами. Заметила, что Лаура удивленно на меня смотрит и, похоже, пытается разгадать своими воробьиными мозгами нерешаемый ребус.
        - Чудесно! — разулыбалась я, желая окончательно запутать подружку. — Значит, дело двигается к свадьбе?
        Всегда страшно говорить то, что на самом деле думаешь, но тут у меня появилось странное желание себя помучить. Не знаю почему. Наверное, хотелось, чтобы они перестали уже эту байду разводить и сказали в конце концов напрямик, что, собственно, происходит.
        Девки затихли и с любопытством уставились на Гвидаса, а он усмехнулся и обнял маму за плечи.
        - Теперь все зависит только от твоей мамы… — негромко проговорил он. И наклонился к ней. Смотреть противно.
        Маменька зарделась осенней розой, но ни слова не произнесла. Я же говорила, что она не умеет ни притворяться, ни давать отпор…
        - Страшно хочется нырнуть в волны! — внезапно заявил свежеиспеченный жених. — Барышни, может, пойдем на речку?
        Барышни, само собой, это предложение радостно поддержали: засуетились, бросились сдергивать с веревки купальники и разыскивать солнечные очки…
        Одна я так и осталась стоять столбом. Меня это, честно говоря, подкосило, мне чертовски хотелось побыть одной, а кроме того, я знала, что, если пойду с ними, сразу начну задираться и нести всякую чушь, и потому кротко сказала, что купаться не пойду, поскольку запланировала на сегодня прополку чеснока.
        - Прямо сейчас полоть собралась? Ты это серьезно? — изумилась Силва.
        Я боялась, что они бросятся меня отговаривать, но, на мое счастье, ничего такого не произошло — все были слишком заняты собой.
        Когда отбывающие свалили на кухню делать себе бутерброды и веранда наконец опустела, я взяла тяпку и направилась к чесночной грядке. Прополкой, честно говоря, я всего раз в жизни и занималась, да и то под присмотром бабушки Эльжбеты, но дело это нехитрое, и я принялась злобно дергать разросшиеся сорняки — их на грядке оказалось куда больше, чем стрелок чеснока. Все как в жизни! Работа была как раз под настроение, я трудилась не поднимая головы, и уж чего мне совсем не хотелось, так это видеть Гвидаса. Но он спустился в сад и присел на корточки рядом со мной.
        - Ты всерьез решила остаться дома?
        - Да.
        - А может, чеснок еще денек подождал бы? Пойдем, искупаемся?
        - Нет.
        - Ну если ты твердо решила…
        Гвидас попытался выдернуть длинный корень пырея, тот, разумеется, оборвался.
        - Оставь в покое эти корни!
        Мамочкин жених внимательно на меня посмотрел:
        - В чем дело, Котрина? За что ты меня невзлюбила?
        - А с чего мне тебя любить? Я же тебя не знаю.
        - Может, пора уже познакомиться?
        - Еще чего! Если я стану знакомиться с каждым мамочкиным возлюбленным, поседеть успею, пока перезнакомлюсь со всеми!
        Чистейшее вранье, мне просто хотелось его уязвить. После развода с отцом мама с головой ушла в свою живопись и жила совсем одна, но сейчас это уже не имело значения, так и так она все испортила.
        Гвидас несколько секунд помолчал. Выкопал пальцем какой-то розовый камешек, отбросил в сторону. Потом снова повернулся ко мне:
        - А может, все-таки попробуем подружиться?
        - С какой стати? Может, потому, что интеллигенты должны общаться между собой?
        Он улыбнулся:
        - Может, и потому.
        - Нет, не вижу смысла. Ты ничем не хуже и не лучше всех остальных.
        - А вдруг самую чуточку получше? Если не попробуем, так и не узнаешь…
        - Ну и наплевать!
        Вали отсюда, думала я, проваливай, не то я сейчас завизжу или наговорю тебе еще больше гадостей, о которых потом придется пожалеть! Про-ва-ли-вай! Черт, ну почему он такой безупречный?
        Тут на веранду выскочила радостно галдящая троица, и Гвидас, будто прочитав мои мысли, встал. И сказал мне с едва уловимой иронией:
        - Ладно… Очень жаль, но ничего не поделаешь… Успеха тебе в сельскохозяйственных работах. Будем надеяться, не пропадут даром твои усилия — принесут чудесные плоды.
        Он побрел прочь, опустив голову, с несчастным видом… Гвидас, Гвидас, Гвидас…
        Как только они наконец вымелись за калитку, прополка чеснока закончилась. Я взлетела в мансарду, а оттуда вылезла на крышу, прихватив театральный бинокль. Раньше я часто разглядывала с крыши в бинокль соседние дворы и прохожих, идущих по тропинкам к лесу, пыталась угадать, о чем они разговаривают… По их движениям очень много чего можно было понять… Вскоре показались наши купальщики. Гвидас с мамой шли рядом и что-то горячо обсуждали. (Спорим, они говорили обо мне!) Лаура с Силвой вприпрыжку бежали впереди, изображая из себя несмышленых малышек — явно хотели покрасоваться перед Гвидасом. Когда все они скрылись за поворотом, я отложила бинокль и закурила.
        Курила и думала, что чертовски несчастна, потому что меня окружают одни предатели:
        Лаура — беспросветная предательница, потому что, едва в ее поле зрения попала Силва, она в упор перестала меня видеть. Кроме того, что же она за подруга, если выбалтывает Силве мои секреты!
        Мама — предательница, потому что все время соловьем заливалась насчет того, что у нее никого на свете нет, кроме меня, но стоило появиться мужику — мигом про меня забыла.
        Гвидас — двойной предатель! Он предал не только меня, он предал мою любовь к его музыке! Теперь я уже не та, что прежде, и больше никогда скрипичная музыка меня не тронет.
        Никогда… Гвидас убил во мне способность летать…
        Я почувствовала себя страшно одинокой и никому на этом свете не нужной… Мне было до того плохо, что даже разреветься не удавалось. Выкурила три сигареты подряд, но и это не помогло. Будь у меня деньги, немедленно сбежала бы отсюда на край света! Чтобы больше никогда никого из них не видеть…
        На крыше стало нестерпимо жарко, я оттуда слезла, стала без всякой цели слоняться по дому. Дверь маминой мастерской была приоткрыта, и я заглянула внутрь. На маленьком столике стояла початая бутылка чего-то темного, рядом с ней два ненормально огромных пустых бокала и пепельница с окурками. Значит, они тут сидели и выпивали, должно быть, его возвращение праздновали… Глаза бы мои на это не глядели!
        Я вошла в мастерскую. И то, что там увидела, меня добило: мама уже закончила писать картину, повернула ее лицом к комнате, и оказалось, что изображен на ней не кто иной, как известный мне скрипач Гвидас! Мамин возлюбленный был намалеван завернутым в большую белую простыню, словно какой-нибудь античный Давид, длинные черные волосы падали на крепкие загорелые плечи, и красив он был удивительно, просто до ужаса! Стоял у открытого окна, держа в руке скрипку, но не играл на ней, хоть и поднял к плечу. Стоял в задумчивости и, слегка прищурившись, смотрел на пейзаж за окном. А там виднелось чистое поле, залитое ярким солнечным светом, и одинокое дерево. Казалось, дерево медленно колышется…
        О боги! Я завалилась в мамино глубокое кресло и уставилась на картину… С минуту, наверное, не могла отвести от нее глаз, у меня кружилась голова и воздуха не хватало… Думать я была не способна… Когда немного пришла в себя, потянулась к столику, налила себе полнехонький бокал темного из красивой бутылки и залпом выпила. Ни фига себе: от этого пойла у меня слезы из глаз брызнули, а горло загорелось, будто ошпаренное. Отдышавшись, глянула на этикетку: коньяк, вот это что. Мощная штука! Ну и хорошо! Стану алкоголичкой! Нарочно! Все равно я никому не нужна. Буду шарить по мусорным бакам и собирать бутылки…
        Еще через минуту мне стало тепло и очень весело. Давид с картины, как последний идиот, все еще пялился на дерево, даже и не догадываясь, что я тут прячусь и смотрю на него… Ку-ку! Я его вижу, а он меня — нет, ха-ха-ха! Внезапно мне в голову пришла гениальная мысль слегка его приукрасить — пририсовать бороду и усы, но, оглядевшись, я не нашла поблизости ни карандаша, ни красок, ни кисточки… Предательница-мама нарочно все попрятала! А встать с кресла и порыться в шкафах мне было очень лень… Очень-очень… Прямо беда… Так что ничего не оставалось, как плеснуть себе еще коньячку. Лиха беда начало, как говорится… чуть-чуть пролила, но ничего… в бутылке еще много… Вторая порция обожгла уже не так сильно… То-то, век живи, век учись… Золотая мысль… Теперь буду пить только коньяк… Решено… Точка…
        Проснулась я под вечер от шума на веранде и, очухавшись, поняла, что они вернулись. А я, оказывается, весь день проспала в кресле, в маминой мастерской! Черт! Я вскочила и кое-как, но почти по прямой, дотащилась до ванной — коньяк с неудержимой силой стремился на свободу! В самый раз успела… Процесс только-только пошел, как в коридоре послышались торопливые шаги, а еще через миг в ванную влетела на удивление жизнерадостная Лаура.
        - Какого черта? — грозно взревела я.
        - Ой, как напугала! Ты что тут делаешь?
        - А ты как думаешь? — рыгнув, отозвалась я.
        - Блюешь!
        - О, ты бесконечно наблюдательна…
        - Что с тобой?
        - А ты как думаешь?
        - Брось ты эти «ты как думаешь», скажи, что случилось…
        - А не пошла бы ты…
        - Тебя же не просто так тошнит. Может, у тебя солнечный удар или ты отравилась?
        - А ты как думаешь?
        Она прикусила губу, и я поняла, что моя лучшая подруга-предательница обиделась.
        - Пойду позову твою маму.
        - Ну конечно! — заорала я. — Иди и разболтай всем, что видела! Ты и не на такое способна!
        Лаура явно растерялась.
        - Я только… Я подумала… Может, она бы тебе какое-нибудь лекарство дала?
        - От этой болезни никакое лекарство не поможет.
        - Что ты несешь?!
        - Ох…
        - От какой такой болезни? Котрина, мне уже страшно. Неужели у тебя…
        - Рак?
        - Ой, нет, в это я не верю.
        - И не верь, потому что все намного хуже.
        - Куда уж хуже… А может, ты…
        - Да-да?
        - Что — «да-да»?
        - Не обращай внимания, — я с притворным равнодушием махнула рукой. — Рано или поздно все равно все выяснится.
        Тут Лаура умолкла и, обессилев, села на бортик ванны. Выглядела она при этом как мешком ушибленная, и мне стало смешно.
        - Котрина… Котрина, только не говори, что ты…
        Я разок-другой выразительно икнула.
        - Котрина, — обмирая, прошептала Лаура, — ты что, беременная?
        Ну и личико же у нее сделалось, я просто залюбовалась — ни дать ни взять театральная маска, изображающая ужас. Так тебе и надо, предательница! Будешь теперь знать, что потеряла! Какая ты, к черту, лучшая подруга, если способна прозевать такой момент?!
        Лаура вздохнула, поднялась и встряхнулась.
        - Я тебе не верю.
        - Как хочешь.
        - Не могла же ты… ни с того ни с сего… как пресвятая дева Мария…
        Я распрямилась, спустила воду и некоторое время любовалась тем, как содержимое унитаза исчезает в дыре. Потом села на еще теплый бортик и стала намыливать руки. Лаура пристроилась рядом.
        - Но ты же ни с кем не…
        - Ты в этом уверена?
        - Я бы знала, если бы…
        - Знала бы? — я впилась убийственным взглядом в ее вытаращенные глаза. — Если хочешь что-нибудь о ком-нибудь знать, для начала не помешает этим человеком интересоваться.
        Лаура заерзала и опустила голову, видно, почувствовала свою вину. Вот и хорошо, подумала я, так тебе и надо, а она встала и нерешительно двинулась к двери.
        - Может, тебе чаю принести?
        - Ну, принеси…
        Мне уже стало чуть получше, так что я тоже вышла из ванной и тихонько проскользнула к себе. Растянулась на постели и закрыла глаза. Спать все еще очень хотелось. Внизу, на кухне, топали, гремели чашками — видно, нагулявшись, они готовили ужин… Я задремала, но через минуту в комнату бесшумно вползла Лаура с чашкой чая в руках, а за ней, само собой, моя обожаемая Силвуте! Едва увидев ее лицо, я сразу поняла, что и она уже «обо всем узнала». Не дожидаясь приглашения, эта хищница уселась на мою кровать.
        - Котрина, Лаура мне все рассказала. Какой ужас! Можешь мне довериться, клянусь, я правда никому ничего не скажу. Ты же меня знаешь. Мы ведь с тобой лучшие подруги, да?
        Я отвернулась к стенке.
        - Котрина, — не унималась Силва, — я представляю, как тебе не хочется об этом говорить. Если бы ты знала, как я тебя понимаю! Случись со мной такое, я бы, наверное, покончила жизнь самоубийством!
        - Думаешь, это самый лучший выход? — спросила я еле слышным дрожащим голоском и, словно придавленная страшной мыслью, уткнулась в подушку.
        - Силва, ты что? — закричала Лаура.
        В ее голосе я расслышала призыв на помощь и развеселилась еще больше.
        - Нет-нет, — стала оправдываться Силва, — я только потому так сказала, что Эле из класса «Б», ну, знаешь, которая залетела, тоже хотела покончить с собой, но я ее отговорила…
        - Ты спасла ей жизнь… — промолвила я исполненным тихого трагизма голосом.
        Обе мои подруги глубоко вздохнули — должно быть, растроганные собственным благородством. Лаура осторожно погладила меня по плечу. Ее рука дрожала.
        - Может, все-таки попьешь чайку?
        - Чаем тут не поможешь, ей надо выговориться, излить душу, нельзя все держать в себе, — снова вмешалась Силва. — Эле сначала тоже ничего не хотела рассказывать, но, когда мы с ней подружились, все рассказала, и ей сразу стало легче.
        Могу себе представить… Бедненькая Эле! Потом вся школа только об этом и молчала!
        - Вы и с Эле тоже подруги? — тихо спросила я.
        А как же! Само собой! Тут-то я все подробности и узнала. Элин Робис, может, и хотел бы, чтобы она родила, но его мать с отцом против: подозревают, что ребенок не от него, и требуют провести генетическую экспертизу. Только мама-то у Эле небогатая, у нее на такие анализы ни цента нет, так что неизвестно еще, как все обернется. Аборт делать уже поздно, Эле волей-неволей придется рожать. И что будет с ребеночком? Мама Элина работает за границей, не сможет с ним сидеть, Робис, что ли, станет им заниматься? Эле говорит, он хочет на ней жениться, но я сильно сомневаюсь, что он ее любит…
        - Почему это? — удивилась Лаура.
        Силва загадочно улыбнулась:
        - Когда мы в тот раз со школой ходили в поход, он так странно на меня смотрел… ну очень странно… м-м… как бы это сказать… Между прочим, в том самом походе у них все и случилось, Эле сама рассказывала.
        Я всегда говорила, с парнями надо поаккуратнее, теперь сами видите. Только, девчонки, вы же понимаете, все это должно остаться между нами! Я поклялась никогда никому не рассказывать! Не были бы мы близкими подругами, я бы и вам… В общем, понимаете.
        Я повернулась и села. Едва удержалась, чтобы не заехать ей по болтливой морде! Обе «лучшие подруги» подались ко мне в ожидании признаний. Я видела, что они умирают от любопытства, им не терпится узнать, кто тот счастливчик, которого я намерена сделать отцом. Я чуть не расхохоталась.
        - Поклянитесь, что будете молчать, — медленно проговорила я. — Ну? Я жду.
        Силва возложила руку мне на плечо, словно посвящая в рыцари.
        - Умереть мне на этом месте! Никогда никому ни слова! Ты же меня знаешь!
        - И я! Я тоже! Видит бог! — закивала Лаура.
        - Вот и хорошо! — с облегчением выдохнула я. — Теперь мне стало намного спокойнее.
        Опустилась на подушку и снова отвернулась к стене.
        - Как, и все? — услышала я исполненный отчаяния вопль Лауры. — Тебе намного спокойнее, и, по-твоему, этого достаточно?
        - Котрина, ты должна открыться миру. Разве тебе не хотелось бы излить душу, поподробнее рассказать о том, например, как… все… случилось… Кто, например, ну… этот твой… друг… — запинаясь, проговорила Силва.
        Я, донельзя изумленная, повернулась к ним и наивно спросила:
        - Вы хотите знать, кто отец ребенка?
        - А ты как думаешь? — обозлилась Лаура. — Зачем мы, по-твоему, сюда пришли? Сто лет дружим, и я только теперь узнаю что у тебя есть парень, и мало того — еще и ребенок будет! Может, по-твоему, это нормально?
        - В самом деле, Котрина, ты меня сильно удивила. Никогда бы не подумала, что такая обычная, только не обижайся, такая серая мышка, как ты, может с кем-нибудь… м-м… дружить. Никогда! — закатила глаза Силвуте.
        - И я, богом клянусь! — подхватила Лаура.
        - Ну скажи, он из нашего класса?
        Стыдливо опустив глаза, я принялась нервно комкать край простыни.
        - Возможно…
        - Не может быть! Как же я не заметила? — ужаснулась Силва. — Неужели Валентинас?
        (О боги! Они думают, я только такого идиота, как Валентинам и достойна! Ну хорошо, думайте так и дальше! Мне-то какая разница?)
        Я уставилась в дальний угол и тихо прошептала:
        - Разве это важно? Не все ли теперь равно?
        - Да ты что! — изумилась Лаура. — Как раз только это и важно — от этого зависит, захочет ли отец ребенка на тебе жениться.
        - Вот именно, — тут же подхватила Силва, — вот именно. Я, например, не представляю себе, каким Валентинас может быть отцом… Просто ужас! Никогда бы на него не подумала! А он что говорит?
        - Он ничего не знает, — я продолжала пялиться в угол.
        - Ничего не зна-а-ает? — дуэтом протянули подружки.
        - Ты что, решила вообще ему не говорить? — допытывалась Силва.
        - Конечно, — сказала я. — Буду растить ребенка одна. Может, уеду куда-нибудь — туда, где никто меня не знает…
        - До чего романтично, — теперь глаза закатила Лаура.
        - Тоже мне романтика — растить ребенка одной в какой-нибудь дыре! — вспылила Силва. — А Валентинас ни за что не согласится свалить куда-нибудь подальше, он ведь жить не может без баров и тусовок.
        - Он же ничего не узнает, — на всякий случай напомнила я.
        - Конечно, не узнает, — подтвердила Силва. — От меня он точно ничего не узнает, можешь быть спокойна, я ведь твоя подруга. Но всякое бывает, сама понимаешь. Рано или поздно он все-таки может случайно узнать.
        С минуту мы помолчали. Я пыталась подсчитать, сколько времени пройдет до того, как моего любимого Валентинаса настигнет потрясающая новость.
        - А срок у тебя какой? — поинтересовалась Силва.
        - Уже два месяца, — не задумываясь выдала я.
        - Значит, ты твердо решила рожать? — грустно спросила Лаура.
        Ответить я не успела, потому что в это самое мгновение увидела стоящую в дверях маму! Прислонившись к косяку, она смотрела на меня во все глаза. Я от неожиданности вздрогнула, а обе девицы испуганно повернулись к ней.
        У меня не было ни малейшего представления о том, когда она пришла и сколько времени так простояла, но почему-то я чувствовала, что кое-что лишнее мама услышала — очень уж подозрительно она на каждую из нас по очереди поглядела…
        - Хотела позвать вас ужинать, — сказала мама так, будто сомневалась, в самом ли деле она этого хотела.
        Потом, едва приметно покачав головой, медленно развернулась и ушла. Слышно было, как она спускается по лестнице. Черт! Какие же мы идиотки! Надо было закрыть дверь!
        Первой опомнилась Силва.
        - Вот черт, она, наверное, слышала!
        - И что теперь делать? — озабоченно поглядела на меня Лаура.
        - Что делать, что делать! — рассердилась Силва. — Рано или поздно все равно придется ей рассказать!
        И обе с интересом уставились на меня.
        - Может… поужинаем здесь? — предложила я.
        Мне совершенно не хотелось терпеть многозначительные переглядывания мамы с моими подружками, а если мы будем ужинать на веранде, этого точно не избежать…
        - Давай! — обрадовалась Лаура — похоже, и она не рвалась общаться с моей родительницей. — Сейчас сходим вниз и принесем сюда еду.
        - А тебе не кажется, что тогда у нее будет еще больше подозрений? — засомневалась Силва.
        - Да теперь-то уж что… — промямлила я. — Идите, несите еду, а я пока разгребу стол…
        Полночи они болтали о мужчинах, родах и брошенных женщинах. Я слушала, слушала, пока не уснула… Мама как ушла, так весь вечер и не показывалась. Может, она все-таки не услышала ничего?..
        26 июня
        Встали мы поздно, а после завтрака Силва сказала, что должна срочно вернуться домой: ее родители, понимаете ли, собрались на недельку за границу, и им совершенно не на кого оставить собачку. Знаю я, с чего у нее вдруг так зачесалось — не терпится поделиться оглушительной новостью с самыми широкими кругами самых своих лучших подруг… Лаура тоже позвонила своим. Ее подопечную бабульку еще не выписали из больницы, но она все равно решила уехать вместе с Силвой. Что ж, крысы всегда бегут с тонущего корабля…
        Поскольку у мамы с Гвидасом были дела в городе, они предложили барышень подвезти.
        Только у меня никаких дел не было, и я сказала, что останусь дома. Ну и хорошо, пусть все сваливают. Смогу в одиночестве обдумать свое «новое положение». Совсем не смешно…
        Маму я увидела только перед отъездом. Ни она, ни Гвидас с нами не завтракали, а кроме того, я и сама старалась без надобности им на глаза не попадаться, чтобы не начались всякие серьезные разговоры. Пока мы крутились у машины, укладывая в багажник Лаурины и Силвины вещи, я притворялась веселой и беззаботной, словно и нет у меня никаких проблем. Мама снова стала тихой и серьезной, как раньше, — когда она такая, в жизни не поймешь, о чем думает… Я почувствовала, что мама ко мне присматривается. Гвидас тоже был подозрительно молчалив, не шутил и не сверкал зубами. Неужели она все ему рассказала? Черт! Ну что за бред!
        Когда они скрылись из виду, я вздохнула с облегчением — разговора с мамой удалось-таки избежать.
        Куда себя девать, я не знала, потому решила заняться чем-нибудь полезным. Для начала поднялась наверх и убрала свою комнату — после того, как в ней погостили Лаура с Силвой, все было перевернуто вверх дном. Вынесла матрац и раскладушку, надеясь, что в ближайшее время они здесь не понадобятся. Потом вылезла на крышу, покурила, хотя и без всякого удовольствия — сигарета показалась слишком крепкой, даже в горле запершило. Вернулась в мансарду и вытащила с книжной полки «Острова в океане». У Хемингуэя я перечитала все, что попадалось под руку, особенно люблю «Острова» и «Фиесту», но сейчас меня хватило только на пару страниц, не могла сосредоточиться — из головы не шли вчерашние события. Так что оставила книгу на подушке, а сама спустилась вниз и пошла в мамину мастерскую: очень захотелось еще раз увидеть портрет Гвидаса и спокойно его изучить… Кто знает, что он теперь обо мне думает? Наверное, после разговора у чесночной грядки потерял всякую надежду со мной подружиться. Скорее всего, держит меня за капризную высокомерную девчонку, и его не особенно радует перспектива заполучить такую ненормальную
падчерицу. Эта мысль меня слегка развеселила. Вот и прелестно, надеюсь, теперь он оставит нас в покое!
        Подергав за ручку, я поняла, что дверь мастерской заперта, и страшно удивилась. Вот это да! С чего вдруг? Мама же никогда не запирает мастерскую! Она вообще ни одной комнаты сроду не запирала! От меня, что ли, закрыла? Конечно, от меня, от кого же еще! Увидела, что в бутылке коньяка сильно поубавилось, а на столе коньячная лужа, и решила, что нельзя пускать в мастерскую эту дурочку Котрину, которая везде сует свой нос и от которой неизвестно каких еще сюрпризов надо ждать! Но неужели она настолько мне не доверяет? Моя мама! Чего я такого ужасного натворила? Неужели это все из-за несчастной рюмки коньяка?
        Я вышла на веранду и закурила. Давно мне так погано не было. Сама понимала, что наваляла на этот раз выше крыши, и разговор с мамой может выйти суперсерьезным. Мало того что дочь — алкоголичка, от которой надо запирать бутылки, мало того что непредсказуемая и неуживчивая и перед женихом за нее постоянно краснеть приходится, — так ей еще и ребенка заделали. Чтобы уж точно мало не показалось! И вообще, зачем было сюда являться как раз тогда, когда матушка парила в облаках и пыталась наладить новую жизнь? Не вовремя, ой как не вовремя… Чем дольше я думала, тем яснее мне делалось, что влипла и такое, из чего легко не выберешься. Силва немедленно раззвонит всей школе, что я беременна, а уж если радостная новость дойдет до учителей, от моего ненаглядного папочки ее точно утаить не получится! Тогда моим драгоценным родителям придется встретиться и по-дружески договориться, кому растить внука. Ха-ха-ха! Может, недельку — одному, недельку — другому?.. Ведь их доченьке Котрине надо окончить школу! Школу… Я вспомнила бедняжку Эле и ее заплаканную маму у двери директорского кабинета… Теперь-то понятно, о чем
они тогда говорили… Да уж… Могу себе представить, как все будут пялиться на мой живот и расспрашивать, когда же настанет счастливый день. Родители Валентинаса потребуют, провести генетическую экспертизу, а одноклассники и одноклассницы примутся собирать деньги на памперсы… Что и говорить — картинка не самая радостная.
        Но хотя положение мое было незавидным, все же оно выглядело далеко не таким трагическим, как у Эле. Разница существенная: я не беременна. И потому я бросилась к телефону и позвонила Лауре. Она) что-то жевала.
        - Лаура, мне надо с тобой поговорить…
        - Обязательно прямо сейчас? Мы обедаем.
        - Я ненадолго, буквально на пару слов.
        - Ну?
        - Я не беременна.
        - Да хватит тебе, я же никому… Сама знаешь.
        - Я правда не беременна!
        - Чего так орешь-то?
        - Ничего я не ору. Перестань жевать и послушай!
        - Если я ем, это еще не значит, что я оглохла…
        Тут я услышала, как она с кем-то еще переговаривается, и поняла, что позвонила на самом деле не вовремя.
        - Лауруте, перезвони тогда, как освободишься. Хочу тебе кое-что объяснить.
        - Ладно.
        Звонить Силве я, честно говоря, боялась. Попыталась представить себе ее лицо, когда она узнает, что никакая я не беременная, а просто-напросто все наврала. Лучшей подруге всех подруг на свете! Нет, этого она мне до конца жизни не простит. И все же я нашла номер Силвиного мобильного, собралась с духом и позвонила. После пары гудков она отозвалась.
        - Привет, это я…
        - A-а, Котрина?
        - Силва… Как поживаешь?
        - Шутишь? Мы же только утром расстались. А ты как? Больше не тошнит?
        - Не-ет…
        - Года говорит, беременных сильнее всего тошнит по утрам и только в первые три месяца.
        - Года? Ты Годе рассказала?
        Года — подруга Силвы, сидит с ней за одной партой. Кошмарная девка, вечно таскается за Силвой, словно тень, и убеждена в том, что единственное правильное мнение по любому вопросу — Силвино.
        - Да нет… Не то чтобы рассказала… Так, спросила как бы между прочим… Ее старшая сестра недавно родила, вот я и…
        - Все ясно… Слушай, Силва, я хочу тебе…
        - Давай, давай, не стесняйся! Ну? Может, ты уже поговорила с Валентинасом? Кстати, только это между нами, Года сказала, что вчера видела его с Линой из «Б». Я же говорила, что Валентинас ненадежный. Думаю, тебе надо это знать.
        - Вообще-то… вообще-то мне это безразлично, потому что на самом деле все не так, как кажется…
        - Кажется! Что тут может казаться? Ты беременная, тебя тошнит, а он за другими бегает! Красиво, да?
        Мне прямо плохо стало, я подумала, что еще немного — и меня на самом деле вывернет.
        - Силва, я тогда… пошутила… Словом, я думаю… Думаю, что не беременна.
        - Как это — «думаю»?
        - Я не беременна! — твердо повторила я.
        - С чего ты взяла? Ты же к гинекологу не ходила!
        - Что?
        Она заткнулась. Видно, поняла, что ее занесло. А пока она молчала, я подумала, что сейчас самое время закончить этот идиотский разговор. Пока она не очухалась и не разоралась. Но внезапно услышала:
        - Знаешь, что я тебе скажу, Котрина? Скажу откровенно, потому что до сих пор считала тебя лучшей своей подругой… Когда парень от своего ребенка отказывается, это еще можно понять — все мужчины одинаковые! Но если ты откажешься от своего малыша, ты мне больше не подруга!
        - Что ты говоришь? Я не собираюсь ни от кого отказываться.
        - Думаешь, я не понимаю, что означает это твое «не беременна»? Ты не хочешь ребенка и решила просто-напросто от него избавиться!
        - Мне незачем от него избавляться, потому что я ни на вот столько не беременна. Вчера я пошутила.
        - Пошутила?! — взревела всеобщая наилучшая. — Ну, знаешь! Тогда я умываю руки. Сама будешь объясняться со всеми, кого обдурила. И сомневаюсь, что тебя кто-нибудь поймет.
        «Со всеми, кого обдурила»? Отлично, да? И когда она успела?.. Ну ничего, каникулы только-только начались, до осени многое позабудется. Надеюсь… А пока я хотя бы ситуацию прояснила, сказала, что у меня не будет никакого ребенка, это главное.
        Если честно, мне уже давно хотелось каким-нибудь образом отделаться от Силвы. Погано, когда человека не перевариваешь, а все равно приходится его терпеть — только потому, что нет явной причины с ним разругаться. Так что теперь у нас с Силвой отношения такие, какие, думаю, устраивают нас обеих. Вот черт, я же ей должна! Мне нужны деньги! Позарез!
        Весь день ждала Лауриного звонка, но так и не дождалась. Видно, Силва ее «просветила», и обе решили со мной не знаться. Ну и пусть! К черту! Разве это подруги! Да они силком бы меня оплодотворили, лишь бы устроить развлечение для всей школы! Ненавижу! Все! Все кончено! Навсегда! В конце концов, можно перейти в другую школу.
        Услышав, как к дому подъехала мамина машина, я, хотя еще даже не совсем стемнело, быстро нырнула в постель и притворилась спящей. Немного покрутившись на кухне, мама стала подниматься по лестнице.
        Ну вот, теперь от разговора точно не увернуться, он приближается с каждым ее шагом, с каждой ступенькой…
        Войдя в комнату, мама сразу посмотрела на меня — я это видела, потому что глаза прикрыла неплотно, — и явно удивилась, что я так рано завалилась спать… Подошла к окну, задернула занавески. Я-то думала, потом она уйдет, но мама не торопилась. Она включила настольную лампу, пристроилась на краю кровати и стала наблюдать за мной. Деваться было некуда, так что я потянулась и открыла глаза.
        - Так я и знала, что ты не спишь…
        Я ничего не ответила. Притворилась, будто только что проснулась и еще плохо соображаю.
        - Нам надо поговорить, — сказала мама и глубоко вздохнула.
        Я догадалась, что она волнуется, да и вообще мама не умеет решительно приступать к разговорам.
        - Котрина, дело серьезное…
        Ну вот, сейчас она скажет, что пока не собиралась становиться бабушкой, и потребует, чтобы я немедленно ответила, кто отец ребенка. Почему-то всех это заботит больше всего. Я продолжала молчать.
        - Мы очень долго жили врозь, Котрина, и, может быть, немного отдалились друг от дружки.
        Хорошенькое «немного»!
        - Но как бы там ни было, ты всегда была и будешь моей единственной доченькой, которую я всегда любила и буду любить…
        Ну вот, начинаются слюнявые нежности, значит, сейчас как врежет под дых!
        - Не хочу ничего от тебя скрывать… Я пришла поговорить о Гвидасе.
        Вот как! О Гвидасе? Это, конечно, куда важнее моей беременности!
        - Котрина, я люблю этого человека, и он меня любит.
        - Откуда ты знаешь, что он тебя любит? — проворчала я.
        - Знаю, миленькая.
        Я села и заглянула ей прямо в глаза.
        - Послушай, мама, не надо называть меня миленькой!
        Взгляд у нее сделался ледяным, голос задрожал.
        - Нет, это ты послушай! Я люблю этого человека и хочу, чтобы ты вела себя с ним по меньшей мере прилично.
        - Я и веду себя прилично. Ты разве не заметила? Я живу своей жизнью и даже не цапаюсь ни с кем, как раньше. Кроме того, я-то здесь при чем?
        - Как это при чем? Тебе, как и мне, надо будет жить вместе с ним.
        - Не хочу я с ним жить!
        - Но почему? Можешь по-человечески объяснить, почему?
        - Потому что он мне не нравится! — взвыла я. — Мне не нравится этот проклятый врун и бабник! Сама видела, как он с официантками обжимается. Он, как и папа, тебе изменяет! И ничего удивительного, что изменяет, ты для него слишком стара! Посмотри на себя! Посмотрись в зеркало! Тебе не кажется, что ты для него стара?
        Мамочка во все глаза уставилась на меня и стала ловить ртом воздух.
        - Котрина, что ты говоришь!
        - Говорю, что думаю. Люби его сколько тебе угодно, а меня оставьте в покое! Мне на вас наплевать!
        - Котрина!
        - Что «Котрина»? Ты ведешь себя, как шлюха, а от меня требуешь, чтобы я соблюдала приличия?! Тебе до меня никакого дела нет, так и нечего изображать из себя заботливую мать семейства!
        Тут мама влепила мне пощечину, и я умолкла. Она тоже молчала, ее трясло, видно, сама испугалась того, что сделала. После паузы она заговорила снова, на этот раз тихо:
        - Еще я хотела сказать… Гвидас купил тебе путевку в Ниду, в прекрасный оздоровительный лагерь. Поедешь туда через три дня. Может быть, кроме всего прочего, тебе там помогут избавиться от некоторых вредных привычек — например, от пристрастия к коньяку…
        Черт, припомнила-таки этот коньяк!
        На том душеспасительная беседа и закончилась, мама — обиженная и рассерженная — вышла из комнаты. Вот и прекрасно! Мне теперь уже все равно, пусть знает, что я про них думаю.
        Ясно как день: они решили от меня отделаться, выкинуть из дома, чтобы я им не мешала. Третий и всегда-то лишний, а сильно обозленный третий — лишний тем более! Мерзость, мерзость, мерзость… Черт, что же мне теперь делать? Мне всегда смешно было смотреть, как другие убегают от инфаркта или, синие и промерзшие насквозь, с нечеловеческими воплями ныряют в прорубь, а теперь, получается, сама буду каждый день как дура трюхать по берегу… Наперегонки с целлюлитными венерами и развратными пузатыми стариканами. Нет! Вот этому уж точно не бывать! Пусть меня на куски режут, я туда не поеду!
        А что совсем меня выбило из колеи — мама почему-то даже не упомянула о моей беременности. Не верю, что вчера она ничего не слышала… Быть того не может!.. Она ведь стояла в дверях и слушала, я видела это своими глазами!.. Но что бы я сказала, если бы она спросила?.. Чего доброго, выложила бы всю правду: что хотела подразнить подруг и нарочно соврала… Мама, конечно, на меня рассердилась бы, может, назвала бы спятившей фантазеркой и, скорее всего, в очередной раз закончила бы тем, что сама-то я знаю, что делаю… Как всегда… Всегда я должна сама все знать, сама, сама и сама… Ей до меня вообще дела нет! Вот я, если бы заподозрила, что моя дочь залетела, если б хотя бы почувствовала что-то такое, тут же приперла бы ее к стенке! Ни минуты не медля… А ей наплевать. Только о Гвидасе и думает. Забыла даже о том, что мне надо к психологу ходить. Живу как в пустыне…
        Что-то сегодня даже и писать дальше не хочется… Как мне все надоело. Черт, сейчас разревусь! Люблю тебя, дневник! Ты — единственный…
        Проснулась в четыре и первым делом потянулась к голове. Она была на месте… А проснулась я оттого, что приснился ужасный сон.
        Снилось мне, будто я, совершенно голая, сижу в бескрайней пустыне, сомлев от жары, и чувствую, что вот-вот потеряю рассудок… Вдруг вижу перед собой наполовину торчащее из земли большое зеркало в широкой старинной деревянной раме, довольно сильно накренившееся и занесенное толстым слоем песка. Подползаю к нему, отгребаю песок, смотрю на себя и вздрагиваю… У меня стальная голова! Не целиком стальная, а как будто бы плотно обвязанная прилипшим к черепу блестящим металлическим платком… И эта повязка голову страшно сдавливает — то ли оттого, что сама стягивается, то ли оттого, что голова все время растет… Осторожно пробую до нее дотронуться и обжигаю руку… Падаю на землю, пригоршнями загребаю песок и сыплю его на голову, стараясь погасить пожар…
        И просыпаюсь…
        После этого я долго не могла уснуть. Открыла «Острова», но и читать не смогла. Вылезла на крышу покурить. Там было хорошо, прохладно и совершенно тихо… В домах вокруг ни один огонек не светился, ни один листок не шелохнулся, время словно остановилось…
        Я как-то странно себя чувствовала… Словно была не собой, словно душа вылетела и со стороны наблюдает за миром, в котором я живу… Словно я давно умерла…
        Да нет, голова у меня не стальная,
        И мысли там, и даже надежды.
        Хотя «Острова в океане» читаю —
        А чувства молчат, как пустые одежды.
        Я погружаюсь в болото, в трясину,
        Не вижу, не вижу дороги назад.
        Без нежности дохнут даже псины,
        А я тем более. И это — ад.
        «Не оставь меня, а не то я умру!» —
        Сказала тогда я, и вот — умерла.
        Ради тебя принесла себя в жертву,
        В пламя костра безоглядно вошла.
        Зарево пламени рдеет и манит,
        Как то окно, что манило меня.
        «Оставил, оставил, оставил, оставил…» —
        Шипят, извиваются змеи огня.
        «Не оставь меня, а не то я умру!» —
        Как сказала, так и сбылось.
        С богом! Теперь я огонь на ветру!
        Ради тебя мне сгореть пришлось.[6 - Здесь и далее: стихи в переводе Дины Крупской.]
        Нечаянно стишок написала. На одном дыхании. Не знаю, как это вышло. Подцепила вирус сентиментальности!
        Спокойной ночи, Котрина! Уже светает… Вот-вот начнется еще один бесполезный день.
        27 июня
        Спала я долго, потому что чертовски не хотелось просыпаться. А когда все же пришлось открыть глаза, увидела на ночном столике незапечатанный конверт, а в нем — эту самую мерзкую путевку в Ниду. Изучила. Стало быть, ссылка моя продлится весь июль (!!!), меня будут четыре раза в день пичкать листьями салата, и мне придется выполнять миллион идиотских заданий: бегать, гулять, сидеть, лежать, крутиться, вертеться, лазить, потягиваться, дышать, терпеть массаж, медитировать, общаться с идиотами и все такое прочее. Не дождутся! И я, понятно, не собираюсь ждать, пока меня туда засунут. Надо что-нибудь придумать… Осталось меньше трех дней.
        Жизнь сегодня явно не задалась. Ни мама, ни Гвидас со мной не разговаривали, я, понятно, тоже с разговорами к ним не лезла. Зато никто на мозги не капал — уже хорошо. Хотела поехать в город, но оказалось, что у меня нет ни цента, и пришлось от этого намерения отказаться.
        Кто-то звонил мне на мобильный — не ответила, потому что номер был незнакомый. Из одноклассников не звонил никто. Никому я не нужна. Вот и прекрасно. Когда в комнате торчать стало уже невтерпеж, сходила на речку, но купаться не стала. Посидела на берегу, догуляла до леска и свернула к поселку. Никого не встретила — ни единого человека.
        Давно я сюда не забредала, много чего изменилось… Дошла хорошо знакомой улочкой до старого деревянного дома: в нем когда-то помещалась небольшая похоронная контора, но теперь окна и двери были заколочены досками, вывеска исчезла — может, сняли, а может, сама отвалилась. Я раздвинула доски и пробралась внутрь. Там было пусто, только горы мусора у окон и дверей.
        Когда-то зал перегораживала широкая стойка темного дерева, у дверей тренькал колокольчик, играла тихая музыка и пахло цветами — мы с мамой приходили сюда их покупать, если умирал кто-то из знакомых и надо было идти на похороны. Мне всегда страшно здесь нравилось. Тут продавали гробы с золотой и серебряной отделкой и красивые венки, перевязанные черными лентами, увеличивали фотографии умерших и вставляли их в витые рамки. Помню, как я любовалась надписями на венках и металлических табличках: буквы были не округлыми, как обычно, а угловатыми, вроде маленьких решеточек, и, если посильнее прищуриться, чудилось, будто перед глазами не надпись, а красивый орнамент… Понас[7 - Господин (лит.).] Каспарас, владелец лавки, неизменно одетый в черный смокинг, внушал мне величайшее почтение. Он говорил тихим приятным голосом, волосы у него были совершенно белые, глаза — голубые и необыкновенно добрые, а брови — подняты чуть выше, чем надо бы, словно он все время неизвестно чему удивлялся. Ему удавалось одновременно выглядеть и веселым, и серьезным. Я очень любила разговаривать с этим седым господином — тогда я
казалась себе взрослой и очень умной…
        Когда была маленькой, я часто чувствовала себя никому не нужной и начинала сочинять разные версии своего появления на свет. Представляла себе, что я не настоящая дочь своих родителей, что они меня где-то случайно нашли, пожалели и подобрали, как щенка, потому и не любят так, как другие родители любят своих детей… И мечтала о том, как было бы хорошо, если бы понас Каспарас был моим дедушкой. Моим настоящим дедушкой, которому так до сих пор и не сообщили о рождении внучки! В один прекрасный день я открою ему тайну своего происхождения, и мы с дедушкой будем жить вместе, долго и счастливо…
        Как-то раз, набравшись храбрости, я спросила у мамы, есть ли у понаса Каспараса внучка.
        Мама посмотрела на меня удивленно:
        - Не знаю, Котрина, я даже не знаю, есть ли у него дети. Но понас Каспарас уже очень старый, и если у него и есть внуки, то они давно выросли и живут отдельно. А почему ты об этом спрашиваешь?
        Я тогда ничего не ответила, мне стало немного стыдно: как я могла усомниться в том, что мама у меня — настоящая?
        Выбравшись наружу из темной сырой лавки, я в первую минуту зажмурилась от яркого света. Усталая и голодная, побрела в сторону садов. Уже смеркалось.
        В доме было тихо — влюбленная парочка куда-то свалила… Ну и пусть, мне уже все едино…
        Достало, как же все меня достало… Ничего не придумывается, а время идет. Черт, я здесь чувствую себя как в тюрьме. Странное дело: где бы я ни была, везде чувствую себя запертой… Моя тюрьма всегда со мной.
        Я очень устала. Спокойной ночи, дорогой дневник!
        28 июня
        ОСТАЛОСЬ ВСЕГО ДВА ДНЯ…
        Но я уже придумала, где раздобыть денег! Только ты, дорогой дневник, понапрасну не волнуйся! Знаю, о чем ты сейчас думаешь: конечно, у Лауриной бабульки их полный ящик — а все равно ВОРОВАТЬ НЕЛЬЗЯ!Не спорю и хочу торжественно заявить, что воровать и не собираюсь — собираюсь всего-навсего ВЗЯТЬ В ДОЛГ, а как только начну работать, сразу все и верну. Старушка ничего даже и не заметит, ясно? Сам понимаешь, другого выхода нет: бабулька меня знать не знает и в глаза не видела, так что желания дать мне денег у нее нет и быть не может. И потому ничего другого не остается, кроме как взять самой.
        Но ты не беспокойся, дорогой дневник: опасности ни малейшей. Старушка, должно быть, еще в больнице, а если вдруг и выписалась, все равно с постели не встает. Так что сложностей никаких: ночью влезу к ней через балкон, возьму деньги и тем же путем выберусь обратно. Проще не бывает. И мы с тобой разбогатеем и свалим отсюда на все четыре стороны! С деньгами я смогу уехать куда угодно и там начну новую жизнь: поменяю имя и фамилию, перекрашу волосы, сделаю пластическую операцию на лице, увеличу себе грудь и куплю домик у моря. Хорошо будет… Стану тебя писать и любоваться полетом чаек! А главное, никогда больше не увижу никого из них… Понимаешь, о ком я?..
        Черт! Совсем помешалась — начала с дневником разговаривать! Надо перекурить.
        Вылезла на крышу и сразу услышала их голоса. Внизу, на веранде, мамулечка с Гвидасом что-то попивали, и она курила как паровоз — я видела, как оттуда валит дым… Сначала они разговаривали очень тихо, да и я старалась не прислушиваться, но вскоре все равно поняла, что говорят обо мне. Больше им уже и поговорить не о чем?! Пусть оставят меня в покое! По маминому тону было ясно, что она основательно разгорячилась.
        - Пойми, Гвидас, я ведь мать, а значит, никогда не буду совершенно свободной, никогда, милый! — говорила она, и голос ее срывался. — Дети — это вечное рабство… Сладкая неволя, но тем не менее неволя, Гвидас. В ту минуту, когда решаешь, что у тебя будет ребенок, ты на всю оставшуюся жизнь вешаешь на себя оковы, потому что для родителей дети никогда не вырастают… Котрина навсегда останется для меня маленькой девочкой… Понимаешь, Гвидас?
        Вот как. Родив меня, она на всю жизнь повесила на себя оковы? Маленькая девочка… А я-то, дура, воображала, будто мы станем подругами… Чудесно, мамочка! Можешь не волноваться, спи спокойно — неволя твоя скоро закончится, и ты, словно какая-нибудь освобожденная рабыня Изаура, бросишься в объятия своего ненаглядного. Будьте уверены, я вам мешать не стану. Потерпите еще денек-другой…
        Я не горела желанием слушать их разговоры дальше, а потому спустилась к себе и улеглась в постель. Правда, заснуть не смогла — все обдумывала то, что услышала. Рабство… Лучше уж мне было не родиться. Да, надо исчезнуть из их жизни, надо забыть о том, что у меня были родители, друзья, Гвидас, надо начать все сначала… Я разревелась.
        Нет, мама, я давно уже не маленькая девочка. Я и без вашей помощи смогу устроить свою жизнь! Клянусь, я это докажу! Первым делом стану чертовски знаменитой. Нарочно. Хочу, чтобы вы поняли, что потеряли! Стану, например, кинозвездой и буду сниматься с Брэдом Питтом или Томом Крузом! Почему бы и нет? Мне бы хотелось, чтобы вы, разинув рты, смотрели на экран. Чтобы узнали меня, гады, и, обливаясь слезами и соплями, шептали: «Господи! Не может быть! Ведь это наша Котрина! Это точно она! Как она изменилась, похорошела…» А я тем временем буду получать одного за другим «Оскаров» и «Золотых львов», раздавать журналистам интервью и рассказывать о своей яркой жизни. Но если кто-нибудь спросит про моих, извиняюсь, родителей, я сдержанно отвечу, что о них мне сказать нечего. И всем страшно захочется хоть что-нибудь узнать о моем происхождении!..
        Папарацци станут ловить меня на каждом перекрестке, мои снимки украсят обложки всех журналов… В конце концов кто-нибудь докопается, что я из Литвы, а мои родители — распутный садист, бросивший семью, и никуда не годная мать, которая променяла родную дочь на первого же подвернувшегося мужика! Могу себе представить, в какой ужас тогда все придут… Мои биографы, ясное дело, попытаются встретиться с моими предками, разыщут вас и забросают не самыми приятными вопросами. Тогда уж точно общество вас заклеймит, и вы, не снеся позора, понемногу начнете опускаться… Отец, наверное, застрелится из своего охотничьего ружья, а ты, мама, расстанешься с Гвидасом и, скорее всего, с горя сопьешься… А Гвидас? Гвидас, возможно, бросит карьеру скрипача и уедет в какую-нибудь глушь, где до глубокой старости будет собирать кассеты с моими фильмами и каждый день их пересматривать. И каждый день будет писать мне чувствительные письма, но я и не подумаю отвечать на них… Нарочно выйду замуж за какую-нибудь кинозвезду, и у нас родится двое детей — мальчик и девочка… Потом, может, разведусь, еще не знаю…
        Нарисовав себе такую картину будущего, я немного успокоилась… Даже подумала, что маме, пожалуй, спиваться не обязательно… Так и быть, пусть пишет свои картины…
        Опять кто-то звонил с того же незнакомого номера. Может, заботливая Силвуте уже дала мой телефон журналистам? Понятно, я и на этот раз не отозвалась. Из класса так никто и не позвонил. Вот и хорошо, меня нет. Ни для кого.
        Тихонько спустилась. На веранде уже никого, и в доме голосов не слышно. Может, они к нему пошли? Ну и пусть, лишь бы от меня подальше. Мне-то что.
        Заварила себе на кухне чай и вернулась в мансарду. Решила все спланировать поточнее. Главное — не дергаться и хорошенько обдумать каждую деталь!
        НЕ ЗАБЫТЬ:
        Уложить вещи, как будто я собираюсь в Ниду. (Взять только самое необходимое.)
        Прикинуть, что будет, если им в тот же день позвонят из Ниды и сообщат, что я не приехала! (Дело серьезное, мне потребуется некоторое время, чтобы оказаться на безопасном расстоянии! Соображай, Котрина!)
        Найти, куда свалить, — изучить карту!!! (Очень важно!) Узнать, когда туда летают самолеты. (А смогу ли я без паспорта купить билет? Надо выяснить — займусь этим завтра.)
        Взять с собой дневник. (Вещественное доказательство!!!)
        Написать маме прощальное письмо. (Спрятать так, чтобы она нашла его только тогда, когда будет делать в доме ремонт. Не раньше! А может, не писать?..)
        Гвидас!!! (Не знаю, что с ним делать… Ему ничего не напишу и никогда его не прощу!)
        Когда полезу за деньгами, надеть маску и перчатки!!! (Из-за отпечатков пальцев.)
        Ни с того ни с сего снова залилась слезами. Что-то лопнуло внутри. Чертовски устала… Достало меня это все: и то, что вокруг ни одного человека, с которым я могла бы нормально поговорить, и то, что потеряла свою единственную любовь, и то, что родителям нет до меня никакого дела, и это бессмысленное ожидание… Достало!!! Я все время ждала чуда, верила, что когда-нибудь все изменится, что в моей жизни случится что-то невероятное и я в конце концов стану счастливой… Целых пятнадцать лет ждала… Целую вечность… Я больна. Больна беспросветным отчаянием… И устала смертельно. Устала постоянно чего-то бояться. Говорят: верь в себя и не сдавайся! Чушь!!! Как можно поверить в себя, если уже в себя не веришь? Кто я? Зачем живу? Я всего-навсего напрасно родившаяся заика и неудачница, никому не нужная, даже собственным родителям… Где-то сказано: когда человека считают ничтожеством, он со временем в ничтожество и превращается… Истинная правда.
        Когда наконец придет покой? Все тело болит, и душа болит… Устала…
        Цветы без запаха,
        Листья без красок.
        Только осень
        Их раскрасит…
        Голодные сердца,
        Иссохшие умы.
        Сгорбились устало
        И лямку тянем мы.
        Долго ли еще
        Мы жить наказаны?
        Зачем? Для чего?
        Так и не сказано…
        Как я устала!
        Мои родные!
        Я — пас! Пусть дальше
        Живут другие…
        Цветы без запаха,
        Листья без красок,
        Даже осень
        Их не раскрасит…
        Приятных снов, милый дневник! Ты единственный.
        29 июня
        Около одиннадцати снова зазвонил телефон. Достали, честное слово! На этот раз я решила послать звонильщика как можно дальше, а потому трубку взяла и ничего хорошего не предвещавшим голосом рявкнула:
        - Бюро похоронных услуг «Последняя улыбка»! Чем можем быть полезны?
        На том конце сдержанно хихикнули, потом я услышала тихий голосок:
        - Привет… Это Эльвира…
        - Эльвира? — удивилась я. — Какая еще Эльвира? Не знаю никакой Эльвиры.
        - Эльвира из «Б» класса… Мы в одной школе учимся…
        Мне вдруг все стало ясно.
        - Ты, что ли, типа… Та Эльвира?
        Она опять хихикнула. Я бы на ее месте так много не смеялась.
        - Ага… Та самая Эльвира. Беременная.
        Признаюсь, я слегка растерялась.
        - Поня-ятненько… — протянула я.
        - А ты… Тебе очень плохо? — немного помолчав, спросила она.
        - Нет… А с чего это мне должно быть плохо? — я не дала себя сбить.
        - Ну… Не знаю… Когда Силва начинает с кем-нибудь дружить, ничего хорошего не жди…
        Честное слово, этими словами она меня сильно порадовала! Теперь хихикнула я:
        - Значит, это не Силва тебя подослала?
        - Не-ет… Мы с ней — не самые лучшие подруги, — тут она опять засмеялась.
        До чего же приятно слышать, как она смеется!
        - А почему тогда… ты мне…
        - Почему решила тебе позвонить? Не знаю… Подумала… может, сходим с тобой куда-нибудь… Чайку попьем, что ли…
        - М-м… даже и не знаю… Времени сейчас нет совсем — надо вещи собирать…
        - Понимаю… Мы ведь почти не знакомы… Ладно, не обращай внимания, я просто так предложила, не бери в голову… Все в порядке, пока!
        - Слушай, Эле, я очень рада, что ты позвонила, просто…
        - Да-да, я понимаю… Извини, что побеспокоила. Всего хорошего!
        Я услышала короткие гудки — разговор окончен, да так и осталась сидеть с мобильником в руке.
        Эле! Несчастная беременная Эле, набравшись смелости, мне позвонила, предложила встретиться, а я чего-то испугалась… На душе стало совсем погано. Ведь еще совсем недавно, узнав о ее беде, я сама хотела с ней поговорить! Что на меня нашло? Один-единственный человек на свете все еще хочет со мной общаться, а я, как деревенская телка, начинаю мычать, что у меня времени нет… Я решила немного погодя перезвонить Эле. Да, так и сделаю. Поеду в город и встречусь с ней…
        Встретиться мы договорились на Кафедральной площади. Эле я увидела издали — она стояла, прислонившись к бетонной стене колокольни, и смотрела на прохожих. Почти не изменилась — все такая же высокая и стройная, разве что бледненькая… Одета в джинсы и свободную светлую майку, на плече — большая плетеная кожаная сумка.
        Эле заметила, что я поглядываю на ее живот, и улыбнулась:
        - Ничего еще не видно… Только три месяца…
        Смутившись, я сказала, что она очень хорошо выглядит, и она снова улыбнулась. Вообще Эле — странноватая девушка и совсем на меня не похожа. Она какая-то… слишком спокойная и очень уж быстро начинает всему радоваться. А самое странное — она не притворяется, она от души смеется над самыми заурядными шутками. Прямо как ребенок…
        - Куда двинем? — спросила я. — Только сразу предупреждаю, сегодня я на нуле.
        - Деньги есть, — успокоила меня Эле. — И вообще, это же я тебя пригласила… Пойдем в кафе?
        - Только не в «Арку»…
        Я стала прикидывать, где бы нам посидеть, — сегодня мне совершенно не хотелось бы напороться на кого-то из одноклассников…
        - Может, тогда ко мне? — предложила Эле. — Посмотришь, как я живу.
        - Это далеко? — спросила я. — А то в автобусе трястись неохота.
        - Нет, сразу за Ужуписским мостиком.
        - Ты в Ужуписе живешь?
        - Ну да, — засмеялась она. — Только не так, как тебе представляется[8 - В Ужуписе (Заречье), одном из самых старых кварталов Вильнюса, раньше жили бедняки и ремесленники. В конце прошлого века его облюбовали художники (и потому Ужупис нередко сравнивают с парижским Монмартром); сейчас из богемного он постепенно превращается в богатый квартал с дорогим жильем.].
        Ее квартира оказалась на втором этаже старого облупившегося дома. На лестнице пахло жареным луком. Квартира состояла из двух небольших комнаток и крохотной кухоньки. Комната Эле была вытянутая, как вагон поезда, один из углов занимала печка. Я удивилась:
        - Ты что, зимой печку топишь?
        - Конечно!
        - А дрова где берешь?
        - Заказываю, и мне привозят.
        - Но ее же каждый день надо топить!
        - Да, когда на улице холодно. А когда потеплее, можно и через день.
        Мы пошли на кухню. Эле налила в чайник воды и зажгла газовую плиту. В углу краснели баллоны с газом. А что она делает, если газ внезапно заканчивается? На подоконнике теснились горшки с разнообразными, большей частью незнакомыми мне растениями.
        - А это твой садик?
        - Угадала! — улыбнулась Эле. — Здесь я выращиваю приправы для кухни. Жаль только, солнышка им маловато.
        - Но их же надо поливать!
        - Само собой, надо.
        - И ты их все знаешь?
        - Конечно. Что будешь, чай или кофе? А может, хочешь моего вина? — она показала на огромную бутыль в углу.
        - Твоего вина?
        - Пробую делать из яблок.
        - Сама?!
        - Ну да… Ничего сложного. Главное — набраться терпения.
        - А откуда ты узнала, как делается вино?
        - Смотрела, как дедушка делает, и научилась.
        - Твой дедушка тоже здесь живет?
        - Нет, он умер два года назад.
        - И моя бабушка тоже…
        - Может, они там встретились? — улыбнулась Эле.
        - Где? В раю? Твой дедушка с моей бабушкой? — теперь я и сама развеселилась.
        - Представляешь, сколько там райских яблочек? Сколько вина можно из них наделать? Мой дедушка такого случая не упустил бы!
        Мы дружно захохотали. Почему-то мне ничего подобного в голову не приходило.
        - Ну да! Наделает вина, потом откроет кабачок и давай спаивать всех райских жителей и всех ангелов! Ой, не могу!
        Прихватив с собой вино и чай, мы вернулись в комнату. Я попробовала вино — оно оказалось сладким и почему-то пахло вишнями.
        - Вишнями пахнет.
        - Да, я добавляю их для аромата.
        Эле открыла окно, и на широкий жестяной подоконник тут же слетелась стая голубей, а некоторые, самые смелые, принялись спокойно разгуливать по письменному столу. Эле принесла батон и покрошила на подоконник.
        - А это, — спросила я, — твой птичник?
        - Ага, мои вечно голодные дружочки.
        Я стала разглядывать фотографии на стенах. На всех была Эле. На одной она — совсем еще маленькая и очень серьезная девочка в смешном вязаном платьице — стояла между пожилым седым мужчиной и молодой женщиной, на другой была уже школьницей с лыжами на плече… Эле в лодке, со щукой в высоко поднятой руке, Эле, занавесившаяся волосами… С одного из снимков на меня, прижавшись друг к другу щеками, смотрели Эле с Робисом, оба улыбались. Видеть Робиса улыбающимся было странно.
        - Здесь ты живешь, а та комната — мамина? — спросила я.
        - Мама в Ирландии, работает там…
        - Так ты что, живешь тут совсем одна?
        - Ну… в общем, да. Мама приезжает один-два раза в год.
        - Недавно приезжала, — я вспомнила заплаканную женщину у двери директорского кабинета.
        - Да-а… — вздохнула Эле. — Пришлось. Знаешь, эти дети!.. С ними столько хлопот…
        Она снисходительно усмехнулась. Я отпила еще глоток вина и снова почувствовала вишневый аромат. Эле сидела в кресле и ласково поглаживала собственный живот. Все-таки она странная.
        - Ты его хочешь?
        - Ребеночка? Сначала не хотела, потому что страшно испугалась, а теперь уже хочу.
        - М-м… Можно закурить?
        - Можно. Сейчас принесу пепельницу. — Эле встала.
        - А сама не куришь?
        Она остановилась в дверях, повернулась ко мне и улыбнулась до ушей:
        - Конечно, нет!
        Бред какой-то — она совершенно не выглядела несчастной! А может, иметь ребеночка совсем даже и не плохо? Я крошила голубям хлеб и глазела на прохожих. Вернулась Эле с пепельницей.
        - Знаешь, Эле, у тебя здесь все как в старых черно-белых фильмах.
        - Ага, и Робис говорит, что здесь прямо феллиниевская Италия…
        - Он здесь был? (Глупее вопроса не придумаешь!)
        - Само собой, он часто приходит. Я… Он мне очень помогает… Хочешь, покажу, что Робис подарил мне на день рождения?
        Эле сняла с полки новехонький ноутбук — я такие видела в рекламе. Пожалуй, это был единственный предмет в ее комнате, напоминавший о том, что на дворе двадцать первый век. Признаюсь, я сильно удивилась.
        - Ого… Дорогой, наверное…
        - Наверное… — согласилась Эле.
        Нежно провела рукой по крышке компьютера и осторожно поставила его на место. Повернулась ко мне.
        - А ты? С родителями живешь?
        - Сейчас с мамой, — сказала я, и почему-то мне стало очень грустно.
        - Хорошо тебе…
        - Не очень…
        Эле, видно, поняла, что лучше об этом не расспрашивать.
        - Мне бы хотелось поехать к маме в Ирландию. Поглядеть, как она там живет…
        - А насовсем туда уехать не хотела бы, что ли?
        - Нет, просто мне за нее неспокойно…
        - Ты когда-нибудь бывала за границей?
        - Никогда. Представляешь, я только и была, что в Каунасе на экскурсии с классом и в Паневежисе — ездила тетю хоронить. Больше нигде. Я патологически верна Вильнюсу.
        Эле громко засмеялась, хотя я-то ничего смешного в этом не нахожу. И вдруг мой ум озарила гениальная — иначе и не скажешь! — мысль.
        - Эле! А хочешь поехать к морю?
        - К морю? Конечно, но…
        - Послушай, а если я подарю тебе путевку в Ниду — поедешь?
        - Не знаю… В Ниду? Там очень красиво, да? Но ведь путевка, наверное, недешевая?
        - Какая разница, сколько она стоит? Эле, если ты не поедешь, я вообще пропала!
        - Да что ты? А почему?
        - Понимаешь, на меня неожиданно свалились две путевки: одна — в Ниду, а другая… в другое место. В общем, мама хочет, чтобы я поехала в Ниду, а я туда не могу — мне надо в другое место. Но я не хочу, чтобы мама об этом узнала. Пусть думает, что я уехала в Ниду, так всем будет спокойнее…
        Честное слово, я утомилась, пока все это ей объясняла! А она смотрела на меня с легким недоумением. Мягко говоря.
        - Если я правильно поняла, — наконец ответила Эле, — ты хочешь, чтобы я поехала туда вместо тебя?
        - Ну да! — воскликнула я. — Так что, поедешь?
        - Не знаю… А вдруг до твоей мамы дойдет? Представляешь, что тогда начнется?
        - Откуда она узнает? Звонить-то мне она будет на мобильник. А ты приедешь туда вместо меня и сможешь целый месяц купаться в море.
        - Целый месяц?! Я никогда на море не была…
        - Там оздоровительный лагерь. А тебе как раз сейчас не мешает позаботиться о своем здоровье.
        - Что верно, то верно… — вздохнула Эле. — И докторша моя то же самое говорит. Велела пить кальций и витамины.
        - Тем более! В лагере о тебе позаботятся как надо. Ты ведь хочешь, чтобы твой ребеночек родился здоровым?
        - Еще бы! Больше всего на свете хочу.
        - Ну что, договорились?
        - А можно мне немножко подумать?
        - Думать некогда: ехать уже послезавтра.
        - Послезавтра? Так скоро?
        Она выглядела совершенно выбитой из колеи.
        - Да. Путевка с первого июля.
        Эле помолчала. Встала, подошла к окну, выглянула на улицу. Я забеспокоилась — а вдруг она не захочет ехать?
        - Может, тебе жалко расставаться с Робисом на целый месяц? — тихо спросила я.
        - Робиса родители увезли в Африку. Пытаются от меня уберечь.
        Я чуть не завизжала от радости:
        - Видишь, как чудесно все складывается!
        Эле повернулась ко мне. Я увидела у нее на глазах слезы. Думала, сейчас свихнусь.
        - Не знаю, что и сказать… — проговорила она. — Ты очень хороший человек, Котрина… Никогда не думала, что так… может быть…
        И тут случилось нечто неожиданное: не знаю, какая сила нас подтолкнула, но мы кинулись друг дружке в объятия и разревелись, как две дуры! Честное слово, уж что-что, а реветь вдвоем с кем-то я еще никогда не пробовала!
        Не знаю почему, но я рассказала Эле почти все. Выложила всю правду про отца, Элеонору и бабушку Виолу-Валерию, про маму и Гвидаса, про Лауру и Силву. Умолчала только про бабульку, которую собралась обчистить, и о своем великом плане сбежать на край света — Эле была слишком доверчива и слишком близко принимала все к сердцу, и я не хотела, едва с ней подружившись, ее напугать. Сказала, хочу пожить одна и ни от кого не зависеть, потому что никому до меня нет дела, а там видно будет. Странно, но она все поняла правильно.
        - Тебе понадобятся деньги, — сказала Эле, дослушав.
        - Заработаю…
        - Это не так просто.
        - Знаю.
        - У меня есть немного… Может, возьмешь?
        - Нет, сама справлюсь.
        Знала бы ты, Эле, как я завтра разбогатею! В это самое мгновение я поклялась себе, что подарю Эле из бабулькиных сокровищ не меньше тысячи литов и сделаю это тайно, как граф Монте-Кристо.
        - Жить тебе пока негде, — продолжала рассуждать Эле. — Может, хочешь пожить у меня, пока что-нибудь найдешь?
        - Может… — промямлила я.
        Доброта Эле меня просто убивала, мне было не по себе оттого, что нельзя рассказать ей всей правды.
        - Живи сколько хочешь, мамина комната свободна…
        - Все равно надолго я здесь не задержусь, — сказала я, желая хоть сколько-нибудь подготовить Эле к будущим событиям. — Через месяц-другой, как денег заработаю, куда-нибудь уеду. Хочу поглядеть мир.
        - Да… Я бы тоже хотела…
        ИТАК, МЫ ДОГОВОРИЛИСЬ, ЧТО Я:
        Поживу у Эле, пока она будет в Ниде. (Здесь меня никто искать не станет — все будут думать, что я в лагере.)
        Пока Эле не вернется, буду поливать ее садик и кормить голубей.
        Два раза в день буду выгуливать соседскую собачку. (Эле о ней заботится, когда соседи уезжают в отпуск, а они как раз сейчас отдыхают.)
        Каждый день буду вынимать из почтового ящика письма от Робиса и читать их Эле по телефону. (Чтобы она могла сразу отвечать.)
        В день отъезда мы встретимся на вокзале, и я отдам ей путевку, а она мне — ключ от своей квартиры. (Если мама отвезет меня на вокзал и захочет помахать вслед уходящему поезду, путевку Эле отдам в поезде, потому что мне волей-неволей придется в него сесть. Тогда доеду с ней до первой станции, а оттуда автобусом вернусь в Вильнюс.)
        - А если твоей маме с этим ее Гвидасом вздумается поехать в Ниду тебя навестить? Ну, то есть меня… Не боишься, что они в обморок упадут, увидев, как сильно ты изменилась? — вдруг спросила Эле.
        О такой возможности я пока не думала, а когда подумала, решила, что опасаться нечего. Вряд ли мама после всего, что было, потащит Гвидаса в Ниду меня навещать… И вряд ли захочет оставить его дома и ехать одна… Когда я изложила Эле свои соображения, она успокоилась. В конце концов мы сошлись на том, что план у нас гениальный.
        Мне уже пора было домой. Мы с Эле забрали из квартиры на первом этаже соседскую собачку, черного королевского пуделя по имени Принцесса, и все втроем двинулись к автобусной остановке.
        Когда я добралась до садов, уже стемнело. Пока шла через лесок к дому, чувствовала себя счастливой, думала, что хотела бы иметь такую сестру, как Эле. Этот мир устроен совершенно неправильно. Почему человеку не дано выбирать?
        Все! Ужасно хочется спать. Приятных тебе снов, дорогой дневник!
        30 июня
        Весь день места себе не нахожу: несколько раз перепроверила, все ли уложила (как будто это так уж важно), пару раз звонила Эле. Она тоже трепыхается…
        Как я и думала, после обеда мама сказала, что сама отвезет меня на вокзал. Кто бы сомневался. Хочет убедиться, что я села в поезд и уехала? И только тогда почувствует, что наконец-то от меня избавилась? Ладно, я оправдаю ее ожидания. Даже с избытком.
        БАБУЛЬКИНО ДЕЛО я решила уладить не этой ночью, как наметила раньше, а когда поселюсь в квартире Эле. Тогда мне не грозит, что мама пронюхает о ночном походе. Теперь у меня есть где жить, и спешить некуда. У Эле я смогу спокойно все обдумать.
        Из старых черных колготок сделала себе роскошную маску — сам черт меня в ней не узнает! Тонкие перчатки нашла в ящике с игрушками. Жалко, что красные. Остались с тех времен, когда я в школе на Рождество изображала гномика. Как давно это было…
        Завтра начинается моя новая жизнь… Надо поспать, потому что встать придется рано. Спокойной ночи, дорогой дневник!
        1 июля
        Все прошло в точности так, как мы планировали! На вокзале мы с Эле делали вид, будто друг дружку в упор не видим. Меня смех разбирал, мама даже слегка удивилась — очень уж быстро у доченьки улучшилось настроение. Она старалась разговаривать дружелюбно и все повторяла, чтобы я не заходила далеко в море. Я пообещала, что к морю и близко не подойду (как ни странно, на этот-то раз не соврала, ха!). Пробовала уговорить маму не дожидаться отхода поезда, но она торчала на перроне до последней секунды, а потом, когда поезд тронулся, махала мне рукой, пока не скрылась из виду. Кто знает, о чем она тогда думала? Может, материнское предчувствие нашептывало ей, что она видит меня в последний раз? Кто знает…
        Мы с Эле попрощались на ближайшей станции, поезд там стоял всего одну минуту. Я предложила Эле деньги, которые мама дала мне на дорогу, но она отказалась. Честное слово, странная эта Эле… Когда улыбается, глаза у нее делаются похожими на два узких лунных серпика, повернутых концами вниз. Красиво!
        До ее квартиры я добралась только к середине дня — поезда на Вильнюс ждать пришлось довольно долго. После всех этих переездов, да еще и ожидания на станции я чувствовала себя грязной, как помойная кошка, а потому, сбросив рюкзак, первым делом полезла под душ.
        Мне нравится квартира Эле — здесь все под рукой. Мы договорились, что я устроюсь в ее комнате. Едва войдя туда, я увидела, что Эле в честь меня расстаралась: на столе — огромный букет пионов, кровать застелена пледом со смешными улыбающимися до ушей медвежатами, а на тумбочке у кровати — ваза с яблоками.
        Рядом с пионами я обнаружила бумажку в сто литов и записку:
        Добро пожаловать! Надеюсь, тебе здесь будет хорошо. Деньги — за работу: ты ведь целый месяц будешь сторожить мою квартиру. Удачи и большое тебе спасибо!
    Эле
        Прочитав записку, я подумала, что уже начинаю скучать по Эле… Как иногда странно люди встречаются в жизни… Ведь она могла никогда мне не позвонить, а я могла так и не взять трубку… Тут я вспомнила о своих обязательствах и пошла на кухню. Земля в травяном садике оказалась влажная, видно, Эле полила перед отъездом. Я открыла окно, стала крошить хлеб, на него слетелась целая туча голубей, и я подумала, что плохо им придется, когда я отсюда исчезну… А может, все-таки дождаться возвращения Эле?
        Мне было так хорошо, что совсем не хотелось думать о предстоящей операции «Бабулькины деньги», и потому остаток дня я решила посвятить более приятным занятиям. Вернувшись в комнату Эле, первым делом изучила книжный шкаф. Выбрала «Идиота» Достоевского — название понравилось, а кроме того, мама когда-то говорила, что это крутая книга. Сделала себе кофе с молоком и устроилась с книгой на кровати. Кайф!
        Читала до тех пор, пока не настало время выгуливать Принцессу. Я немного волновалась: боялась, что не справлюсь, — мы ведь виделись всего один раз, но все прошло как нельзя лучше. Принцесса — очень дружелюбная собака, и еще она настоящая красавица. Эле говорила, что все пудели такие лапочки. Мы гуляли по Ужупису дотемна. Здесь очень много интересных дворов.
        Дома сделала себе бутерброд и снова принялась за «Идиота». И правда хорошая книга. Да ведь я уже пробовала ее читать год назад — и начисто об этом забыла! Правда, в тот раз она мне не понравилась. Странно… Видно, старею…
        Черт! Уже светает! Приятных снов, дорогой дневник!
        2 июля
        Встала поздно, вывела погулять Принцессу, полила садик, покормила голубей.
        Весь день (с короткими перерывами, чтобы сварить кофе) читала «Идиота». Классный роман! Давно такого удовольствия не получала! Познакомилась с князем Мышкиным, и он так на меня подействовал, что я даже и потом, когда отложила книгу, не могла от него отделаться. Вот просто из головы не шел, я даже стала сравнивать князя с разными своими знакомыми, а под конец начала сама с собой разговаривать вслух и думать, как он. Понимаю, что звучит по-дурацки (по-идиотски!), но я на самом деле так себя чувствовала, и так было. Крыша уехала всерьез и надолго! Как хорошо, когда есть дом, где никто за тобой не следит и где можно валять дурака сколько душе угодно!
        К вечеру страшно захотелось есть. Поскольку в холодильнике было пусто, сходила в магазин. Я все еще витала в облаках, а потому, когда на кассе меня спросили, чем буду расплачиваться — наличными или карточкой, сильно удивилась и спросила в ответ, что еще за карточка… Как будто никогда про такое не слышала… Со стороны, наверное, это выглядело нелепо, но клянусь — я в это время действительно была не собой!
        Я в это время была князем Мышкиным! Жила его жизнью и действительно не знала, что можно расплатиться карточкой. Честное слово, я ничего не выдумываю! Но еще более странно, что, когда я опомнилась и поняла, что существую совсем в другой реальности, когда сообразила, о чем спрашивает меня кассирша, мне не стало ни смешно, ни стыдно… Может, только немножко грустно из-за того, что пришлось спуститься на землю… Господи, что за человек! А я? Какое же я ничтожество, если сравнить…
        Поела. Читаю дальше. Осталось чуть-чуть.
        3 июля
        Заснула уже под утро. Дочитала «Идиота». Жалко. Мне всегда жалко, когда заканчивается хорошая книга… Поставила Достоевского на место и еще раз пересмотрела все книги. Но брать ничего не стала: новую начинать пока не хотелось, я все еще была околдована «Идиотом»…
        Проснулась только около полудня. Выгуляла Принцессу. Мы шли вдоль Вильняле. Людей почти не встречалось… Здесь так спокойно… Мне нравится смотреть на текущую воду… На берегу я увидела какую-то старушку с маленьким ребенком и снова вспомнила про Лаурину бабульку с ее деньгами… Не хотелось об этом думать: стоило мне поселиться у Эле, и все прежние заботы поблекли, отступили… Мама, Гвидас, отец с Валерией — все они остались где-то далеко, за чертой, отделяющей теперешнюю мою жизнь от прежней… И только деньги, эти проклятые деньги, которые постоянно нужны и которых всегда не хватает, не давали мне покоя… Я же понимала, что моя теперешняя непривычно спокойная жизнь вечно длиться не будет, она закончится самое позднее через месяц, когда я не вернусь из Ниды, и родственники меня хватятся… Мне не хотелось к ним возвращаться, и ясно было, что рано или поздно все равно придется собраться с силами и осуществить свой преступный замысел…
        В общем, домой я пришла с твердым решением СДЕЛАТЬ ЭТО СЕГОДНЯ ЖЕ НОЧЬЮ, потому что если еще некоторое время потяну — вообще никогда не соберусь. Так что я разложила на кровати все свое имущество и первым делом отобрала то, что понадобится для ночного похода: черные джинсы, черную майку, удобные кроссовки, маску и красные перчатки. Нашла у Эле маленький фонарик. Проверила — горит. И еще нашла легкий рюкзачок — для денег.
        Всю вторую половину дня места себе не находила. Время тянулось бесконечно, и с каждым часом делалось все неспокойнее. Чтобы окончательно не сойти с ума, надо было чем-нибудь заняться, и я решила сходить на разведку. Быстро оделась, посмотрелась в зеркало и убедилась, что похожа на бледного червяка без грибной подливки (почему так сказала — сама не знаю).
        Двинула прямиком к бабулькиному дому. Он был выстроен давным-давно и стоял на тихой уединенной улочке старого города, прохожих там всегда немного. Мне очень хотелось как следует изучить дерево, на которое придется влезть, чтобы с него перебраться на балкон. Оказалось, что эту вековую березу отделяет от улицы декоративная металлическая оградка, и с нее ничего не стоит перебраться на нижние ветки, так что с этой задачей я справлюсь легко.
        Но не успела я обрадоваться, как передо мной встала вторая проблема: как я войду, если балконная дверь накрепко заперта? Я молилась всем богам, чтобы она оказалась не запертой; форточка-то была приоткрыта, это я снизу разглядела, но мне совершенно не улыбалось в нее протискиваться, я же не мартышка какая-нибудь. Решила на всякий случай прихватить отвертку — в доме у такой самостоятельной девушки, как Эле, инструменты точно найдутся.
        Меня могли заметить из какого-нибудь окна, чего мне совершенно не хотелось, так что я не стала дальше торчать под окнами и ушла. Долго бродила по старому городу, прикидывая, в котором часу они там все спать ложатся. Самое лучшее время для моего дела, пожалуй, четыре или пять утра… Все любители шататься по ночам тогда уже уснут, а так называемые жаворонки еще не проснутся. Жаль, что летом так рано светает…
        Еще я думала про бабульку. И чем больше думала, тем сильнее нервничала. Я ни малейшего понятия не имела, где она может быть: еще в больнице или уже вернулась домой?.. Если вернулась, удастся ли мне тихо пробраться в спальню, не разбудив старушку? А если она меня застукает? Кто ее знает, вдруг она держит пистолет под подушкой? Да нет, это я увлеклась… И вообще, у такого божьего одуванчика точно сил ни на что не хватит, она не станет дергаться. Лаура говорила, она, целыми днями лежит в постели и к тому же плохо слышит… А вдруг она будет в квартире не одна? Ой, нет, о таком даже и думать не хочу! Лучше бы весь дом стоял пустой… Для всех так было бы лучше… А что, если позвонить Лауре и все у нее выспросить? Скажи, Лауруте, а эта твоя бабулька по ночам крепко спит? Может, знаешь, в котором часу она просыпается? А не хочется ли тебе накормить ее сегодня снотворным? Ага, размечталась! Если бы моя высоконравственная Лауруте услышала, что я несу, умерла бы на месте!
        В узком тупичке я нашла маленькое кафе со столиками на улице и решила поесть — со вчерашнего дня во рту крошки не было, а перед ночным походом не мешало как следует подкрепиться, так что заказала себе большую свиную отбивную с картошкой и апельсиновый сок.
        Ужинать я закончила всего-навсего в девять — оставалось еще добрых семь часов. Вернулась в Ужупис, вывела Принцессу. Сначала мы бегали вдоль Вильняле, потом я бросала палочку, а пуделиха приносила ее обратно. Мне нравится Принцесса: она никогда не устает, и у нее всегда хорошее настроение. Интересно, бывает ли вообще у собак плохое настроение?.. Побегав с ней часок, я даже забыла про свой ночной поход…
        А когда добралась до дома, почувствовала, что с ног валюсь от усталости. Растянулась на постели, поняла, что вот-вот засну, и на всякий случай включила будильник в телефоне. Поставила его на три часа…
        Ровно в три будильник зачирикал, и я вскочила как ужаленная.
        Мне снились какие-то моллюски. Я расхаживала босиком по бассейну и искала способ оттуда выбраться. По дну пустого, без воды бассейна ползали здоровенные скользкие крабы! Мерзость!
        Часы показывали начало четвертого. На улице было темно… Пора двигаться! Я мгновенно оделась и еще раз тщательно проверила, все ли положила в рюкзачок.
        Пожелай мне удачи, дорогой дневник!
        4 июля

12 часов 10 минут
        Сегодня опять проспала до полудня. Разбудил меня телефон — звонила Эле. Пока я очухалась и поняла, где нахожусь, Эле успела рассказать, что благополучно добралась до Ниды, что каждый день ходит к морю и кормит лебедей и что в лагере ей очень нравится. А главное — что наш план удался: когда она назвалась Котриной, никто и на секунду не усомнился, что так оно и есть. Но Эле остается Эле, она все равно трепыхается, боится, что кто-нибудь нечаянно узнает всю правду про нашу авантюру. Я, конечно, постаралась ее успокоить, а потом мы еще немного поболтали про всякие тамошние процедуры (чтобы я знала, что наплести маме, если позвонит) и договорились связаться через пару дней.
        Ну вот, а теперь — о главном. Я все-таки это сделала! Бесспорное доказательство — лежащий на столе рюкзак с моей ночной добычей. Но почему-то, глядя на этот рюкзак, раздувшийся от денег, о которых так мечтала, я никакой особенной радости не чувствовала. Я еще немного полежала, уставившись в потолок, окончательно убедилась, что заснуть не удастся, заставила себя вылезти из постели, подошла к столу, нехотя сунула обе руки в рюкзак и поворошила эти проклятые деньги… Когда, уже после всего, я под утро вернулась в квартиру Эле — не решилась их пересчитать: почему-то они меня не притягивали, казались чужими, и трогать их не хотелось… Все прошло не совсем так, как я наметила…
        Немного подумав, я засунула рюкзак под кровать. Самое время было вывести Принцессу, и я, ничего больше не дожидаясь, мигом оделась и вышла из дома.

14 часов 15 минут
        Не знаю, что со мной делается… Чувствую себя хуже некуда… Когда гуляла с Принцессой по парку, все время чудилось, что за мной исподтишка наблюдают, хотя прекрасно понимала, какая это чушь! У меня просто-напросто крыша съехала, и ничего удивительного — не каждый же день людей обчищаешь! Через пару дней все наладится… Теперь я представляю себе, что испытывают грабители банков и прочие воры… Не хотела бы я всю жизнь прожить в их шкуре… А может, так только в первый раз бывает? Может, к этому привыкаешь?.. Ну уж нет, пожалуй, лучше не надо… Все прекрасно, у меня теперь куча денег, но я решила, что больше такое не повторится… Это был первый и последний раз. Котрина, ответь себе, в конце концов, на вопрос, кем ты хочешь быть — звездой или каким-нибудь главарем мафии?
        Нет, лучше расскажу с самого начала.
        Когда я ночью вышла на улицу, город был словно вымерший. По дороге к бабулькиному дому я не встретила ни одной живой души и сильно порадовалась, что выбрала подходящее время. Начало оказалось совсем неплохим.
        В бабулькином доме все спали, ни одно окно не светилось. Это мне тоже понравилось. На балкон я забралась безо всякого труда и очень удивилась, когда, толкнув дверь, поняла, что она не заперта. Тихонько пробралась в гостиную, спряталась за занавесками, прислушалась — полная тишина. Может, старушка все-таки еще не вернулась из больницы? Если бы она сейчас спала в соседней комнате, я бы хоть что-нибудь да услышала: такие старые люди обычно храпят или громко сопят — в общем, издают всякие звуки, так что не услышать, как они спят, считай, невозможно…
        Тусклый уличный фонарь кое-как освещал уже более или менее знакомую мне большую комнату. Я все не решалась включить фонарик — боялась, с улицы заметят… С прошлого моего посещения бабулькиной гостиной здесь ничего не изменилось. На стенах темнели прямоугольники картин, смутно угадывалась мебель, в глубине виднелась высокая дверь в старушкину спальню… Когда глаза привыкли к темноте, я, стараясь ни на что не натыкаться, подкралась к этой двери и осторожно ее приоткрыла. Заглянула в спальню, и мне сразу бросилась в глаза белеющая в сумерках широкая кровать. Постель была довольно сильно сбита, но есть ли в ней кто, издали было не разглядеть. Собрав всю смелость, я на цыпочках подошла ближе. К величайшей моей радости, старушки в постели не оказалось!!! Фантастика! Кровать была пустая! Совершенно пустая!
        Я чуть не завизжала от счастья. Все ясно, бабулька еще в больнице, и я тут одна-одинешенька! Честное слово, я почувствовала себя настоящей гангстершей! До чего же все просто! Оглядела поле боя. Старушкин комод со множеством ящиков — он-то мне и нужен! — темнел у противоположной стены. Деньги там, больше им негде быть! Заранее торжествуя, я бесстрашно устремилась к комоду и без стеснения загрохотала ящиками, разыскивая клад. Деньги я нашла быстро, они хранились в одном из верхних ящиков. Едва притронувшись к бумажкам, услышала ласкающее слух шуршание. Ну вот, все у меня получилось — лучше не бывает!
        Не теряя времени понапрасну, я принялась сгребать купюры и запихивать их в рюкзак, оставила только несколько бумажек и кучку валявшихся на дне монет. Понятно, я была вне себя от восторга, но все же покончить с этим делом хотелось как можно скорее, и я, не задерживаясь, двинулась на выход. Уйти решила той же дорогой, какой пришла, — через балкон. На площадке или на лестнице всегда рискуешь встретить кого-нибудь, с кем встречаться, особенно сейчас, совершенно не жаждешь. Так что я надела рюкзак и спокойно направилась к двери в гостиную. Дело было сделано, оставалось только тихо убраться восвояси.
        Но… Никогда не знаешь, что тебе готовит судьба! Уже у самой двери я споткнулась обо что-то мягкое и едва не растянулась. Черт! Глянула вниз, и то, что увидела, меня пришибло! Прямо передо мной, у самой двери, лежало, свернувшись клубочком, маленькое тощее существо в белой ночной рубашке. Даже не просто маленькое — совсем крохотное, мне сначала даже показалось, что это ребенок, и только по редким растрепанным седым волосенкам я поняла — это не кто иной, как Лаурина бабулька. Она не шевелилась и, похоже, не дышала: рот был раскрыт, голова как-то странно повернута, в общем, выглядела старушка жутко!
        Первая мысль, которая пришла мне в голову: несчастная бабулька умерла и теперь меня обвинят в убийстве! Вот влипла! Я не на шутку испугалась и поначалу хотела рвануть оттуда не оглядываясь, но, добежав до балконной двери, притормозила… А вдруг она еще жива? Сердце у меня колотилось просто бешено! Одно дело — обчистить человека, совсем другое — бросить его умирать! Я сделала глубокий вдох и вернулась.
        Бабулька все еще не подавала никаких признаков жизни. Я, наверное, с минуту смотрела на нее, как полная дура, не зная, что делать, потом набралась смелости и осторожно потрогала старушкин лоб. Вроде теплый. На то, чтобы знать, что трупы чаще всего бывают холодными, моего образования хватало. Может, не все еще потеряно, подумала я, осторожно перевернула бабульку, приложила ухо к ее груди, к тому мес ту, где, по моему мнению, должно биться сердце, и сильно обрадовалась, услышав, что оно тихонько стучит. Мало того — бабулька еле слышно вздохнула! Я не была уверена, что мне это не почудилось, но, честное слово, сама от радости чуть в обморок не грохнулась! Не понимаю, что со мной сделалось, бывает иногда, что веду себя странно, но на этот раз и вовсе перестала себя узнавать.
        Я подняла ее с пола — старушка была до невозможности высохшая и легкая как пушинка — и отнесла в постель. Задернула тяжелые шторы, включила ночник. Глупо, но теперь мне стало на все наплевать! Сбегала в ванную, схватила какое-то полотенце, намочила его, вернулась в спальню. Старушка лежала с закрытыми глазами, но было уже слышно, как она дышит, — может, еще и не откинет копыта! Я, склонившись над ней, словно мать Тереза, обтерла ей мокрым полотенцем лицо и шею — вспомнила, что мама так делала, когда ухаживала за бабушкой Эльжбетой. А потом свернула это мокрое полотенце и положила старушке на лоб — считай, компресс сделала. Пошарила среди бабулькиных лекарств — на ночном столике у кровати был широкий выбор, — нашла нитроглицерин и сунула ей в рот. На этом мои медицинские познания закончились, но старая развалина и не думала открывать глаза, и я поняла, что надо звонить врачам.
        Телефон отыскался в коридоре, я позвонила в скорую, на том конце отозвалась тупая и ленивая тварь. Растягивая каждое слово, она стала расспрашивать меня о симптомах. Да пошла она… Мне очень хотелось и впрямь послать ее куда подальше, но я сдержалась и не послала. Только заорала, что хватить чушь молоть, пусть доктора едут быстрее, человек умирает! Тварь, наверное, подумала, что я ненормальная или напилась вусмерть, но сказала, что машину сейчас пришлет. Тогда я успокоилась и начала мыслить трезво.
        Вспомнила, что прежде всего надо стереть везде свои отпечатки пальцев. Еще раз сходила в ванную, протерла кран, потом бутылочку с нитроглицерином и все предметы, до которых дотрагивалась, когда была без перчаток. Действовала, как настоящий профессионал, все проделала быстро. Голова работала не хуже компьютера! Круто, что показывают такие фильмы, из которых много чему можно научиться!
        Входную дверь бабулькиной квартиры я отперла и оставила приоткрытой, а сама живенько вымелась через балкон.
        Улица все еще была пуста, но уже начинало светать. Сначала я хотела дождаться эту скорую помощь, типа, убедиться, что тварь меня не обманула, но, вспомнив про старушкины деньги в рюкзаке, одумалась и решила смыться.
        Когда шла обратно в Ужупис, не могла отделаться от мыслей о бедной, чуть живой старушке… А вдруг они не приедут? Молилась всем богам, чтобы врачи добрались до нее как можно скорее и чего-нибудь ей вкололи или еще что… Интересно, сколько бабульке лет… Когда я поднимала ее с пола, веса вообще не почувствовала — будто она мумия какая-то! Однажды по телику показывали голых заключенных немецкого концлагеря, меня в тот раз тоже тряхануло, просто в осадок выпала… Но то, что показывали, было давно, тогда был фашизм и все такое… А в наше-то время с чего бы человеку так отощать? Наверное, многие девчонки из нашего класса захотели бы узнать подробнее про бабулькину диету! Нет, без шуток! Хотя какие уж тут шутки… У меня перед глазами все еще были этот ее отвисший подбородок, беззубый рот, посиневшие сморщенные веки и кожа, свободно елозящая по костям… Ужас, не хочу до такого дожить, не хочу быть такой старой! И, наверное, до жути страшно вот так умирать в одиночестве, когда даже не можешь никого позвать на помощь…
        Скорее всего, бабульке стало плохо, она попыталась доползти до телефона, но не успела, потому что потеряла сознание или что-то в этом роде… Как бы там ни было, хорошо, что хоть я случайно подвернулась… Я, можно сказать, ей жизнь спасла…
        Тут я вдруг вспомнила про украденные деньги — и меня прошиб холодный пот. Черт! Лучше бы она лежала тогда не на полу в своей квартире, а на нормальной больничной койке. Честное слово, для всех так было бы лучше! Очень не вовремя старушка оказалась дома. И теперь я чувствую себя каким-то выродком, способным ограбить умирающую бабуську! Как бы узнать, быстро ли они приехали? Может, успели довезти ее до больницы?

20 часов 20 минут
        Только что звонила мама, спрашивала, как я устроилась в Ниде. Я говорила с ней холодно, как будто все еще сержусь на то, что меня сюда сослали. Главное, чтобы она теперь чего-нибудь не заподозрила. Наболтала ей всякой чепухи насчет процедур, диет и гимнастики — хорошо, что Эле мне более-менее подробно рассказала про тамошнюю жизнь. Матушка, похоже, поверила. Хотя, может, не очень-то и слушала, а позвонила только для того, чтобы лишний раз показать, как сильно обо мне заботится. Ну и пусть. Все равно мы больше не увидимся.

22 часа 45 минут
        Чувствую себя хуже некуда, заниматься ничем не хочется… Если бы можно было уснуть и не просыпаться, так спала бы, спала и спала… Весь день слонялась, как лунатик, по дому и ничего не делала. Даже читать не могла… У Эле тут навалом Дюма — странный у девушки вкус…
        Вечером вывела Принцессу и покормила голубей. Земля в Элином садике с травами была еще влажная, так что поливать не понадобилось.
        Деньги и сегодня пересчитывать не стала. Проклятые деньги! Только про них подумаю — сразу настроение портится. Надо поскорее сматывать удочки! Наверное, путешествовать придется автостопом, потому что билет на самолет мне без паспорта не продадут.
        Сколько можно об этом думать? Я теперь богатая, могу поехать куда захочу. Все! Пойми, Котрина! Бабульку вместе с ее проблемами надо ЗАБЫТЬ!!! Забыть навсегда!!! Все! Спать!
        Спокойной ночи, дорогой дневник!
        5 июля
        С утра вывела Принцессу, покрошила хлеба голубям… И подумала, что, пока не начала сходить с ума, надо найти себе занятие. Но прежде всего — как следует подкрепиться: вчера-то за весь день съела только два яблока и выпила пять чашек кофе — маловато, а? Еще немного в том же духе — и стану похожей на ту бабульку… Нет, хватит о ней! На полном серьезе велела себе больше об этом не думать и жить своей жизнью. Как будто ничего не было.
        Выползла на улицу. Жара стояла страшная. Нацепила темные очки и потащилась в ужуписское кафе. Там дорого, но мне нравится, что, когда нечем заняться, можно сидеть на террасе и смотреть, как течет Вильняле. Мне повезло, нашла пустой столик в самом дальнем уголке. За соседним — длинным — столом сидели несколько основательно набравшихся иностранцев, они громко лопотали по-английски и непрерывно ржали, как кони. Были очень заняты собой, и я понадеялась, что ко мне приставать не будут… Должно быть, решили мальчишник здесь устроить… Я попыталась угадать, который из них собрался жениться, решила, что жених, скорее всего, лысоватый, с сальными волосами толстяк в самом конце стола. На нем была женская блузка, вся в кружевах, а на голове торчали плейбойские заячьи уши. Выглядел глупее некуда, да и вообще был с виду самый тупой и самый пьяный из всей компании. За другим соседним столиком сидела женщина с ребенком. Она листала меню, а он катал по столу маленькую красную машинку, не умолкая жужжал, изображая мотор, и от этого жужжания у него по подбородку текли слюни. Терпеть не могу таких обслюнявленных
малявок, постоянно требующих к себе внимания всех окружающих, и не понимаю, какого черта их таскают в кафе для взрослых людей, но что поделаешь… Придется терпеть: есть-то хочется, оголодала, как бродячий пес… Заказала себе яичницу с ветчиной и овощами.
        По мостику рядом с кафе неспешно прогуливались люди. Некоторые останавливались и глазели на посетителей. Не понимаю, что за удовольствие смотреть на то, как другие расправляются с едой! Одно слово — уроды.
        Наконец принесли яичницу. Я набросилась на нее как ненормальная и половину заглотала не жуя. И вдруг почувствовала устремленный на меня внимательный взгляд — я всегда чувствую, когда на меня кто-нибудь вот так смотрит. Поискала глазами, кто же это на меня так уставился, — оказалось, сидевшая за дальним столиком старушонка в шляпке. Черт! Голову бы дала на отсечение, что вижу ее впервые, так что не врубилась, какого лешего она меня разглядывает: старая коряга даже на стуле повернулась и немного наклонилась вперед, чтобы лучше видеть! А самое паршивое, что она не просто так пялилась от нечего делать, нет: ОНА ВНИМАТЕЛЬНО ЗА МНОЙ НАБЛЮДАЛА, СЛЕДИЛА ЗА КАЖДЫМ МОИМ ДВИЖЕНИЕМ! Какого черта! Ненавижу таких! Строят из себя мисс Марпл, вечно торчат у окна или, сидя на лавочке, подстерегают, как гиены, какую-нибудь целующуюся парочку. Даже спокойно поесть в кафе — и то не дают! Мерзость! Я, понятно, притворилась, будто ничего не заметила, отвернулась и с безразличным видом стала смотреть на бегущую воду… И вдруг у меня заныло под ложечкой. Черт! А что, если она меня ГДЕ-НИБУДЬ ВИДЕЛА И УЗНАЛА?! Бред,
конечно, но мало ли как бывает… А вдруг она — соседка Лауриной бабульки с первого этажа или из дома напротив? А вдруг ее той ночью мучила бессонница, она стояла у окна и видела, как я лезу на балкон или как спускаюсь вниз… Ведь когда я спускалась, уже рассветало и я была без маски… Точно! Я сняла маску на балконе… Дура!
        Мне уже кусок в горло не лез. Отодвинув недоеденную яичницу, я встала и быстрым шагом прошла через террасу, чувствуя, что старая ведьма глаз с меня не спускает. Дойдя до официантки, сказала, что очень спешу, и сунула ей двадцатку.
        Выйдя из кафе, вздохнула свободнее — бабка за мной не погналась. И тут я поняла, что надо срочно изменить внешность. На всякий случай. По дороге к дому Эле зашла в аптеку и купила черную краску для волос.

15 часов 30 минут
        Покрасила волосы. Ха! Если бы они у меня были длинные, стала бы вылитая Мортиша из «Семейки Аддамс»! Честно говоря, выгляжу я странновато. Придется еще брови подвести и ресницы накрасить, а то лицо совсем бесцветное. Хотя, может, так оно и лучше, с этой нездоровой бледностью.
        Надо чем-нибудь заняться и ни о чем не думать. Пойду постираю свои шмотки.

18 часов 45 минут
        Только начала стирать — кончилась горячая вода: я всю извела, пока красила волосы и мылась (у Эле бойлер). Тряпки пришлось полоскать холодной, все руки отморозила. В другой раз буду знать.

21 час 10 минут
        Вывела Принцессу. Она меня узнает, но это понятно, ведь собаки умнее людей.

22 часа 10 минут
        Не могу уснуть… Попыталась читать «Графа Монте-Кристо» — ни черта не помогает. Блин, чего-то мне неспокойно. А вдруг полиция найдет мои отпечатки пальцев? Да нет, без перчаток я только это проклятое полотенце в ванной мочила и лекарство в спальне искала, но потом я все там и там протерла. А когда звонила по телефону и когда слезала с балкона, была в перчатках. Все! Хватит, Котрина! Спи!
        Спокойной ночи, дорогой дневник.

23 часа 15 минут
        Черт! А если старуха только прикинулась, что валяется без сознания? Эти старые грымзы на все способны! Может, она услышала, как я крадусь через гостиную, выскочила из постели и спряталась за дверью, надеясь, когда я войду, рвануть к телефону и позвонить в полицию? А потом не успела выскользнуть в гостиную и притворилась, будто она в полной отключке? И на самом деле все видела?
        - Спокойно, Котрина! Как бы там ни было, она не могла разглядеть тебя под маской!
        - Думаешь?
        - Уверена!
        - Ну хорошо, поверю…
        Кроме того, лично я, если бы задумала притвориться, что лежу без сознания, не стала бы так глупо разевать рот. Или хоть челюсть бы вставила до того…
        Послышались голоса — похоже, на нашу улицу забрела какая-то веселая компания. Я выключила настольную лампу, подошла к окну посмотреть. Две девицы и два парня шли в обнимку и над чем-то хохотали. Черт, как же я соскучилась по нормальной тусе и музону! Надо что-нибудь придумать, а то окончательно рехнусь.
        Сходила на кухню, плеснула себе Элиного вина. Совсем немного — нельзя же разом вылакать все ее запасы, — но не удержалась и повторила. После третьей чашки (стаканы искать поленилась) решила кому-нибудь позвонить. Предательница Лаура отпадала сама собой. Можно было бы потрепаться с Кипрасом, он бы точно развеселил, но он сейчас крутит с Силвой, так что тоже не подходит. На крайний случай остается Валентинас — он хоть и тупой, а просто поболтать сгодится. Стала набирать номер, но вспомнила историю с «беременностью» и засомневалась, захочет ли он со мной разговаривать после того, как я чуть не сделала его отцом своего ребенка… Делать нечего, придется звонить Лауре, пусть даже она и предательница. Лаура, конечно, удивится, ну и фиг с ней, как-нибудь выкручусь… После бесконечно долгих гудков подошел ее отец и ничего хорошего не обещающим голосом послал меня далеко за горизонт. Черт, оказалось, уже половина третьего! Похоже, я совсем сдурела… Просто-напросто выпала из нашего часового пояса.
        Все, хватит, иду спать… Точка. Приятных сновидений…
        6 июля
        Сегодня мне как-то не по себе…
        И почему это собакам дома не сидится, а голуби так громко склевывают крошки с жестяного подоконника?
        То ли дело Элин садик — душа радуется: тихо и спокойно ждет, пока ему нальют попить…
        Познание мира… Хорошее дело.
        Дневник… перестань так пялиться на меня, не то закрою и больше писать не стану! У меня тоже есть чувства…
        Все, долг выполнила, пойду еще посплю. Про бабульку — ни слова! Нельзя!
        Разбудил меня звонок. Надо же, Лаура! Вот не думала, что она перезвонит — в прошлый-то раз так и не дождалась. После истории с моей «беременностью» ей явно не хотелось со мной общаться.
        - Привет, Котрина, это я…
        - Ну и что?
        - Ты, может, уже не хочешь со мной разговаривать?
        - А ты о чем так жаждешь поговорить?
        - Ты же сама ночью звонила… Папа сказал… Я и подумала — значит, хочешь поговорить.
        - Я звонила?
        - Ну ладно. Как поживаешь?
        - Спасибо, хорошо. А ты?
        - Я?! Ты что, смеешься? Как я живу?
        Я понятия не имела, как она живет, и смешно мне не было, а потому отвечать не стала.
        - Ты что, ничего не слышала? — по Лауриному голосу я поняла, что она в самом деле удивилась.
        - А что я должна была слышать?
        - Ну, конечно, ты там разгуливаешь себе по берегу моря и даже не представляешь, что у нас тут делается…
        - Делается? Ну и что же такое у вас делается? Может, еще кто-нибудь залетел? — я не удержалась, чтобы не подколоть. — Если да, то мне это неинтересно.
        - Нет, — вздохнула Лаура. — На этот раз все намного хуже.
        - У кого-то родились сиамские близнецы? — я засмеялась.
        - Перестань, Котрина, твой юмор не к месту! — обиделась Лаура и громко шмыгнула носом. — Так ты хочешь, чтобы я рассказала, или не хочешь?
        - Ну хорошо, выкладывай.
        - В общем, начну с самого начала… Страшное дело — мою бабульку ограбили, все ее деньги украли! Соседка заметила пропажу и вызвала полицию. Такой шум поднялся…
        - Не может быть! — очень искренне воскликнула я.
        Вот уж не ожидала, что факт ограбления бабульки так быстро всплывет! Честное слово, я порадовалась, что Лаура сейчас не видит моего лица.
        - Представляешь? — заскулила Лаура. — И это еще не все! Самое ужасное, что они подозревают меня!
        - Тебя?!
        - Да, меня, потому что ключ от квартиры есть только у меня и у бабулькиного внука, который учится в Америке!
        - Не может быть, — сказала я и подумала, что очень уж повторяюсь.
        - Да, — вздохнула Лаура. — Меня схватили и целые сутки продержали под арестом.
        - Иди ты!
        - Они нашли в ее квартире мои отпечатки пальцев…
        - Отпечатки? Твои?
        - Да. Они взяли у меня отпечатки пальцев и сравнили с теми, которые нашли там. Все совпало, как в кино.
        - Ну и что в этом удивительного? Ты же у нее работаешь, там и должны быть твои отпечатки.
        - Они меня фотографировали, какой стыд! — Лаура громко всхлипнула.
        - Спереди и сбоку?
        - Котрина, мне жить не хочется!
        - Ну, это ты гонишь, Лауруте!
        - Родители просто спятили. Устроили дома настоящий обыск, все у меня в комнате перевернули, искали деньги, но, понятно, ничего не нашли.
        - А где ты их спрятала? — спросила я.
        Сама не знаю, кто меня за язык дернул, — все еще не могла забыть ее предательства.
        - Котрина! — взвыла Лаура. — Как ты можешь?!
        - Ладно, рассказывай дальше. А еще кого-нибудь они подозревают?
        - Сказала же, ключ, кроме как у меня, есть только у ее внука, но он уже целый год из Америки никуда не выезжал, они проверили…
        - Паршиво, Лауруте… Даже и не придумаю, что посоветовать…
        - Знаешь, — немного помолчав, продолжила Лаура, — они спрашивали, кому еще было известно насчет денег.
        - И? — я вздрогнула и насторожилась.
        - Я тебя назвала… Сказала, что и ты знала про них.
        - Ну-ну…
        - Сама понимаешь, я ведь должна была…
        - А как же! — я громко расхохоталась. — Господь велел: «Если знаешь что-нибудь про своих друзей, немедленно расскажи!»
        - Котрина! Как ты не понимаешь? Мне что, врать надо было, когда следователь допрашивал?
        - И что дальше?
        - Они, кажется, звонили твоей маме и в этот лагерь в Ниде… В общем, тебя ни в чем не подозревают, потому что тебя в ту ночь здесь не было… Как тебе повезло, что ты уехала в эту Ниду и тебя не таскали в полицию.
        - Это уж то-очно…
        - Ну вот, а я теперь под домашним арестом, и папа говорит, что откажется от меня, если узнает, что это моих рук дело… Можешь себе представить?
        - А Силвуте что говорит? — не удержавшись, спросила я.
        - Не могу ей дозвониться… — Лаура явно смутилась. — Может, родители ее увезли куда-нибудь… Котрина, если они сообщат в школу, мне конец! Я этого не выдержу!
        Предатели не заслуживают сочувствия, но, честное слово, в эту минуту мне стало ее жаль.
        - Не волнуйся! — сказала я уверенным тоном. — Ты же смотрела всякие детективы. До тех пор, пока у тебя не найдут этих денег, они не смогут ни в чем тебя обвинить, поняла? Только подозревать.
        - Я не хочу, чтобы меня подозревали! — Лаура чуть не плакала. — Не брала я никаких денег!
        - Знаю! — воскликнула я с таким пылом, что чуть не свалилась с кровати. — Знаю, что ты никогда не могла бы этого сделать! «Не укради!», «не прелюбодействуй!» и все прочее… Ты такая… Словом, я тебе верю.
        - Спасибо, Котрина, — Лаура шмыгнула носом. — Ты моя единственная настоящая подруга…
        - Может, насчет дружбы лучше не надо… — оборвала ее я.
        - Что мне теперь делать?
        - Ничего не делай. Скорее всего, рано или поздно они найдут этого… вора… и все уладится. Не сходи с ума понапрасну. Все у тебя еще и прощения попросят.
        - Думаешь? А если не найдут?
        - Найдут, найдут!
        - Думаешь?
        - Уверена…
        - Котрина, мама идет! Я тебе потом позвоню…
        Разговор оборвался.
        Черт! Это в мои планы не входило! Обвинить Лауру в воровстве — надо же до такого додуматься! Лауру! Полнейший бред! Хотя, может, это просто формальности такие, а Лаура, как всегда, преувеличивает… Но какое счастье, что на свете существуют мобильники, вот бы кто-нибудь сложил оду в их честь!
        Конечно, рано или поздно кто-то должен был заметить, что денежки из ящика бабулькиного комода исчезли, «как дым, развеваемый ветром…»[9 - «Как дым, развеваемый ветром, исчезну» — первая строка стихотворения Майрониса «Исчезну, как дым…» (перевод Л. Озерова).], это я понимала, но почему-то надеялась, что это случится позже… А что еще за соседка? Лаура сказала, пропажу заметила какая-то соседка. А какого черта эта соседка стала шарить в бабулькиных ящиках? Ни малейшего уважения к частной собственности!
        Нет, хватит об этом думать, меня их дела не касаются. Они разберутся, поймут, что Лаура ни при чем, и все встанет на свои места. Честное слово, когда я обдумывала свой план, мне и в страшном сне не могло присниться, что потом кому-нибудь взбредет в голову обвинить в краже Лауру! Лаура туповата, что есть, то есть, но она никогда не посмела бы взять ни цента, даже если бы этот цент, никому не нужный, лежал прямо у нее перед носом. Когда мы на улице замечаем оброненную монетку, Лаура вскидывает голову и топает дальше, будто ничего не видела, а я, само собой, денежку подбираю. И ей каждый раз становится за меня неудобно, как-то она даже бомжихой меня обозвала! Лаура убеждена, что если кто обронил, так тот и найдет, а я думаю, если что плохо лежит — можно взять себе. Ну разве я не права? Я не подниму — поднимет кто-нибудь другой. Как ни крути, а люди и берут, и воруют, и все такое…
        С трудом вытащила себя из постели и заставила умыться, да и то только потому, что пора было вывести Принцессу. Увидев в зеркале себя с черными волосами, удивилась (наверное, не раз еще буду удивляться, пока привыкну…), но мне сразу стало весело. Меня охватил азарт, и я решила, что смена имиджа должна быть кардинальной. Порывшись в Элином шкафу, нашла вполне приличные белые штаны и апельсинового цвета майку с попугаями. Опять слегка удивилась, потому что Эле, насколько я помню, не любит ярких вещей. Во всяком случае, одевается всегда во все такое незаметное, что потом никогда и не вспомнишь, в чем она была. Штаны оказались чуть длинноваты (Эле повыше меня), пришлось искать обувку на высоком каблуке. Подобрала неплохие замшевые сабо цвета глины. Когда я все это на себя нацепила и подошла к зеркалу, чуть в обморок не хлопнулась. Выглядела классно, намного старше, и вообще, если честно, это была не я. Но я ведь того и добивалась? Осталось только накраситься — и вперед! Завтра обязательно схожу в магазин и накуплю себе новых одежек! Если уж меняться, так меняться!
        Как обычно, мы с Принцессой гуляли по парку. Сегодня там устроили какое-то мероприятие[10 - 6 июля в Литве отмечают День государства, или День коронации Миндаугаса. В этот день, кроме официальных мероприятий и торжественной мессы, проходят народные гулянья, в том числе и в парке Серейкишкю, где Котрина выгуливает Принцессу.], и по этому случаю была толчея в народных костюмах. Мы обошли парк по кругу, Принцесса сделала свои дела, и я села на лавочку — достали меня эти высокие каблуки!
        Так что я сидела, глазела на снующих мимо «фольклористов» и покуривала.
        И только достала третью сигарету, как вдруг увидела свою собственную матушку с Гвидасом! Они шли по дорожке, он обнимал ее за плечи, а она мирно о чем-то щебетала. Несчастными они не выглядели! Но самое страшное, что с каждым шагом они неумолимо приближались ко мне. Бежать было поздно, да и не очень-то побегаешь на таких каблуках… Принцесса дремала у моих ног. Я наклонилась и стала усиленно ее наглаживать. Сучонка подняла голову и, спросонья ничего не понимая, на меня уставилась. Я чесала ее за ушами, трепала по макушке, а те двое подходили все ближе! Как же я в эту минуту себя ругала за то, что не надела темные очки! Как только ни изворачивалась и ни изгибалась, чтобы не было видно моего лица и чтобы самой как-нибудь нечаянно не глянуть в их сторону! Хоть бы они уже скорее прошли мимо! Наконец я увидела прямо перед собой их ноги и услышала мамино: «Какая прелестная собачка!» Что было делать? Понятно, я притворилась глухой и никак не отреагировала. И только когда Гвидас сказал: «Слушай, солнышко, а может, и нам купить собаку?» — не выдержала и посмотрела на него.
        А он улыбался! Он тоже смотрел на меня и улыбался, но он смотрел на меня не как на Котрину, а как на совершенно незнакомую барышню, которую хотел заинтересовать собой и обаять. Надеялся, что я прямо на месте растаю! Еще чего! Я равнодушно опустила голову и продолжала истязать ласками несчастную Принцессу. Мама засмеялась и ответила ему, что не хочет ни с кем соперничать или как-то в этом роде, и они пошли дальше… Я не смотрела им вслед, потому что не хотела смотреть… Мне было плохо…
        Ничего не изменилось. Ничего! Все то время, что я прожила у Эле, я старалась не думать о Гвидасе, и мне это неплохо удавалось. Почти удавалось. А теперь опять пошло-поехало. Черт! И почему человек так слаб?
        Не думать об этом, не думать! Надо чем-нибудь заняться… Напиться, что ли?
        Но вина мне не хотелось, так что, вернувшись домой, я заварила себе чай и включила телевизор. У Эле дурацкий маленький «Шилялис», ну и ладно, сойдет! Показывали «Ганнибала»[11 - «Ганнибал» (2001) — фильм Ридли Скотта, вторая часть тетралогии по мотивам романов Томаса Харриса, продолжение «Молчания ягнят» (1991). Главный герой романов и фильмов Ганнибал Лектер — серийный убийца-людоед.] с Энтони Хопкинсом. Классный дядька, мне нравится. Вкус у него, конечно, странноватый, но кому какое дело, кто что ест на завтрак? Все равно он куда круче большинства тех, кто питается одними салатиками. Вся беда в том, что каждому непременно хочется сунуть свой нос в чужие дела! А человечинкой лакомятся и вегетарианцы, и плотоядные — все без исключения! Главное — выбрать, кем ты хочешь быть: тем, кто ест, или тем, кого едят!
        Вспомнила несчастную бабульку — а вот она выглядела так, словно у нее сто лет маковой росинки во рту не было! И ничего! Наверное, еще жива. Если бы с бабулькой что-нибудь случилось, уж Лаура-то знала бы, а раз она ничего про старушкино здоровье не сказала, значит, оклемалась старушка. Я спасла ей жизнь! И за это получила вознаграждение, вот! Вернее, сначала взяла себе вознаграждение, а потом спасла жизнь. Тоже неплохо. Интересно, где она теперь, дома или в больнице? Надо встретиться с Лаурой и все у нее выспросить. Черт, я же в Ниде… Интересно, что эти полицейские про меня спрашивали…
        Спать хочу… Спокойной ночи, дорогой дневник! Мог бы тоже иногда сказать хоть что-нибудь…
        7 июля
        Утром позвонила мама. Честно говоря, услышав ее голос, я испугалась. Подумала, она звонит, потому что вчера меня узнала.
        - Привет, Котрина! Можешь говорить?
        - А что?
        - Наверное, у вас сейчас занятия?
        - Не-е… — промямлила я. — Все в порядке… Мы… завтракаем… (Блин! Почему я не спросила у Эле, в котором часу их кормят?)
        - Так поздно? — удивилась матушка. (Можно подумать, у нас дома завтрак когда-нибудь бывает раньше десяти!)
        - За один раз с завтраком не справилась, так теперь перекусываю… — я зачавкала, представляя себе, что участвую в радиопостановке.
        - Ну ладно… — она немного помолчала. — Слушай, Котрина, мне надо кое-что тебе рассказать…
        Мамин тон ничего хорошего не обещал. И вообще, когда кто-то на другом конце провода начинает вздыхать и делать безнадежно долгие паузы, ничего хорошего не жди. Я подумала, что она все-таки меня узнала, но до сих пор притворялась, желая немного помучить…
        - Да? — я постаралась изобразить полнейшее равнодушие.
        - Случилась очень неприятная вещь… Ты только не волнуйся… Я думаю, на самом деле это просто недоразумение, и в конце концов все выяснится.
        - Т-так рассказывай…
        - У твоей подруги Лауры серьезные неприятности.
        - Д-да т-ты что? (Черт, ненавижу это проклятое заикание!)
        - Опять ты заикаешься, солнышко! — (А я и не заметила!) — Пожалуй, мы напрасно перестали ходить к Сальвинии.
        - Н-ничего…
        - Понимаю, ты разволновалась, но ты тут ни при чем.
        - Ну г-говори уже!
        - Лаура проворовалась.
        Она глубоко вздохнула и с минуту молчала, а я не знала, что сказать, и потому молчала тоже. Если бы не это проклятое заикание, я бы что-нибудь отколола.
        - Ты, кажется, заходила как-то вместе с Лаурой к той старушке, которую она опекает? Так вот, ее-то Лаура и обворовала, украла все ее деньги. Почти восемь тысяч литов. Сумма не такая уж огромная, но для старого человека это настоящая трагедия…
        У меня ноги подкосились, и я села. Не то чтобы мама сообщила нечто новое — нет, дело в том, что она говорила об этом как о чем-то само собой разумеющемся, ясном, уже доказанном. Значит, Лаура была права, ее действительно могут посадить за решетку!
        - Н-не м-может б-быть! — промямлила я.
        - И мне трудно в это поверить, Котрина… Но, к сожалению, все факты — не в ее пользу… А с виду такая наивная, хорошая девочка…
        - Н-но в-ведь еще не доказано, что это она их украла!
        - Пока что — нет, полиция сейчас ищет деньги и допрашивает свидетелей.
        - С-свид-детелей?
        - Сначала я не хотела ничего тебе рассказывать, не хотела портить каникулы, но теперь другого выхода нет… Следователь хотел бы допросить и тебя. Я пообещала, что ты на пару дней приедешь, и он сможет с тобой поговорить. Понимаю, что это ужасно, но тебе ведь не из-за чего волноваться: расскажешь, что знаешь, и все… Ну, что ты думаешь?
        - Н-не знаю…
        - Конечно, они сказали, если тебе трудно выбраться, они сами приедут в Ниду, чтобы допросить тебя там… но ты… Может быть, ты соскучилась по Вильнюсу?
        - Я приеду! Послезавтра!
        Не знаю, почему я сказала «послезавтра»… Может быть, только потому, что не хотела говорить ни «сегодня», ни «завтра»…
        - В общем, приеду.
        - Хорошо, так им и скажу. Деньги на билет у тебя есть?
        - Да. (Знала бы она, сколько у меня денег!)
        - Я рада, что мы увидимся!
        - Ага…
        - Может, позвонить руководству лагеря, чтобы тебя отпустили? Или сама договоришься?
        - Сама, — без малейших колебаний заявила я.
        - И еще звонил твой отец… — тихо сказала мама.
        - А ему чего надо?
        - Хочет с тобой встретиться.
        - Пусть помечтает.
        - Да… Понимаю… Ладно, поговорим об этом, когда приедешь…
        На это я ничего не ответила, потому что об отце давно и думать забыла, на мои хрупкие плечи навалилась за последнее время куча проблем потяжелее. Потом мама еще что-то прибавила насчет того, что страшно соскучилась, про погоду в Вильнюсе… На этом разговор и закончился…
        О боги! Все куда серьезнее, чем я думала! Чувствовала я себя хуже некуда, честное слово, отдала бы сейчас что угодно, лишь бы повернуть время назад. Меня начало мучить нехорошее предчувствие, что этим дело не кончится. Ну какого черта я полезла грабить старушку?!
        Нет, так нельзя, надо сохранить холодный ум и не терять головы. Если все думают, что деньги стащила Лаура, значит, меня никто не подозревает, и я могу быть совершенно спокойна. Только почему-то, хоть волноваться мне было не из-за чего, совершенно спокойной я себя не чувствовала… А если Лауру и в самом деле посадят? Бедная Лаура! Ее могут посадить в тюрьму за преступление, которого она не совершала, — ну просто мыльная опера какая-то…
        - Да нет, она же несовершеннолетняя, так что посадить ее не могут. Значит, все хорошо.
        - Какое там хорошо! Ее могут выгнать из школы, а отец сказал, что тогда и из дома выкинет.
        - А может, насчет этого она привирает? За Лаурой такое водится. Не похоже это на ее родителей: сегодня взаперти держат, а завтра возьмут да и выбросят, как щенка!
        Лопухнулась я. Не надо было брать все деньги, надо было взять ровно столько, чтобы хватило на билет, чтобы сбежать из этой страны и больше не видеть этих людей, ну, может, чуть побольше — чтобы без проблем прожить месяц-другой, пока найду работу… И никто бы тогда ничего и не заметил, даже эта соседка, лезущая куда не просят. Ну почему я сначала делаю, а потом думаю?

11 часов 00 минут
        Вывела Принцессу. После похода к бабульке я не расстаюсь с темными очками и все время озираюсь: не следят ли за мной. Вчера, правда, чуть не попалась, зато теперь знаю, что мне удалось изменить внешность, и это немного успокаивает. Прошла мимо той скамейки, на которой вчера сидела… Надо же — родная мать меня не узнала! Это уже вообще…

12 часов 15 минут
        Вернулась домой, пожарила яичницу.
        Вот был бы ужас, если бы полицейские отправились в Ниду к Эле (типа, как бы ко мне) и стали ее допрашивать! А что вы, паняле[12 - Барышня (лит.).] Котрина (надеюсь, к моему имени она уже привыкла!), думаете насчет лучшей своей подруги Лауры? Вы ведь дружите, правда? Верите ли вы, что она могла обокрасть несчастную беспомощную старушку? Эле, наверное, при виде полицейских сразу грохнулась бы в обморок, а когда пришла бы в себя, чего доброго, во всем бы и призналась. Хотя она же, бедненькая, ничего не знает… А как я могла ей объяснить? Такого, пожалуй, даже ей не понять…

14 часов 10 минут
        Черт! Если бы выяснилось, что мы с Эле поменялись местами и именами, полиция немедленно заявилась бы сюда и устроила обыск! Проклятые деньги! Ненавижу! Может, просто-напросто выбросить их в мусорный бак? Вот бы какой-нибудь бомжик обрадовался! Нет, жалко! Так старалась… Восемь тысяч… С этими деньгами я могла бы сбежать далеко-далеко отсюда… Так и не пересчитала… Теперь уже и не стану пересчитывать.

16 часов 25 минут
        Страшно беспокоюсь за Лауру. Похоже, она не приврала, и все куда серьезнее, чем я думала… Мама, например, не сомневается, что деньги взяла она! Значит, и все остальные так считают… Но это же полный бред! Неужели никто не понимает, что Лаура совершенно не такая, что она никогда в жизни не смогла бы украсть?! Просто позарез необходимо что-то придумать. Как представлю себе, что полицейские в самом деле отправились бы в Ниду…

17 часов 06 минут
        Поняла! Выход есть! Есть один-единственный выход. Пока еще не поздно, пока Лауру не осудили и не посадили за решетку, пока мной не заинтересовалась полиция, пока Эле не хватил инфаркт или пока она не родила преждевременно, надо каким-нибудь способом вернуть бабульке эти проклятые деньги! Надо пробраться в квартиру и положить их куда-нибудь, где их легко будет найти. Всем известно, что старые люди до ужаса рассеянные. Мало ли, может, она задумала свои денежки куда-нибудь хитро запрятать, переложила в другое место, а потом забыла куда? Провал в памяти, обычное дело у старушек, с бабушкой Эльжбетой такое постоянно случалось — сколько раз я искала ее очки!
        Вот только, сидя здесь, я не придумаю, куда засунуть деньги, для этого надо как-нибудь попасть в бабулькину квартиру. Но как? Неужели опять через балкон? Вообще-то странно, что полиция до сих пор не поняла, каким образом грабитель там оказался. Решили, что он попросту отпер дверь и вошел? Ха! Может, потому, что дверь в квартиру я оставила приоткрытой? Тупицы! Значит, я их перехитрила! Хоть какое-то утешение… Я даже развеселилась.
        Черт! Я ведь так и не знаю, где бабулька: дома торчит или ее увезли в больницу. Может, позвонить Лауре? Нет, лучше не рисковать. Кто знает, может, ее разговоры прослушивают?

18 часов 25 минут
        Сколько можно слоняться из угла в угол! Если ничего не предприму, будет фигово. В конце концов у меня окончательно поедет крыша, и я такого наваляю, что потом не расхлебать. А может, пойти в полицию и сдаться? Ну, что я говорила? Уже начинается. Глупее не придумаешь!

20 часов 15 минут
        Догуляли с Принцессой до бабулькиного дома. Прошли мимо, и только. Выяснить ничего не удалось: окна закрыты, балконная дверь тоже. Неужели можно сидеть закупорившись в такую жарищу? Может, ее все-таки там нет? Не знаю, что делать…

23 часа 25 минут
        Весь вечер смотрела по телику всякую чушь, потом легла спать. Ничего стоящего так и не придумала. Никто не звонил.
        Спокойной ночи, дорогой дневник!
        8 июля
        Мне срочно надо было узнать, дома старушка или после той злополучной ночи ее забрали в больницу. Если в квартире никого нет, подбросить деньги будет намного проще.
        Около двенадцати я не вытерпела и опять пошла к бабулькиному дому. Все еще стояла страшная жара, потому-то, наверное, на улице не было ни единой живой души, но многие окна были распахнуты, оттуда слышались голоса и музыка. Поглядывая на фасады домов, я медленно перешла через дорогу — притворилась, будто ищу нужный номер, на случай, если меня кто-нибудь заметил бы из окна… Когда шла мимо старушкиного дома, увидела, что балконная дверь слегка приоткрыта… А может, мне только так показалось? Березовые ветки заслоняли часть балкона, я вполне могла и ошибиться… В общем, я повернула обратно, а когда снова поравнялась с домом, замедлила шаг и поглядела наверх. И похолодела — с бабулькиного балкона, перегнувшись через перила, за мной наблюдала невероятно толстая краснощекая бабища! Я ни секунды не сомневалась, что пялится она именно на меня, потому что больше никого на улице не было. Черт! Откуда она там взялась? Я прибавила шагу, хотела поскорее скрыться за углом, но вдруг, словно гром с ясного неба, грянул бас этой тетки:
        - Вы не пятый ли дом ищете? По объявлению пришли, да? А то я смотрю, второй уже раз мимо идете… Все правильно, это здесь, поднимайтесь, мы вас ждем.
        Собравшись с духом, я сделала овечью морду и, запинаясь, проблеяла:
        - Н-ном-мера н-не вид-дно…
        - Что верно, то верно! — продолжала драть глотку толстуха. — Летом, как береза зазеленеет — полдома занавешивает. Заходите, сейчас открою.
        Она ушла в комнату, а я окаменела. Возможность попасть в квартиру свалилась, можно сказать, прямо с неба. Вернее, с балкона, но какая разница!.. А эта голосистая тетка, наверное, и есть та самая соседка, которая вызвала полицию… Но что она там говорила про какое-то объявление? Черт! Я страшно пожалела, что не взяла деньги с собой, — а вдруг мне прямо сейчас удалось бы куда-нибудь их засунуть? Пару секунд посомневалась, стоит ли входить, — я же не сказала, что пришла по этому чертову объявлению, — но решила, что рискнуть стоит.
        В общем-то, ничего другого мне не оставалось. Я открыла тяжелую деревянную дверь, вошла в прохладный подъезд и стала подниматься по лестнице. Меня трясло, сердце колотилось как ненормальное. Я сделала глубокий вдох и заставила себя считать ступеньки, чтобы хоть немного успокоиться. Услышала, как наверху щелкнул замок, скрипнула дверь. Еще не поздно было свалить… Я остановилась, посмотрела наверх и увидела нависающую над перилами толстуху — она караулила на лестничной площадке. Валить было поздно. Я кое-как выдавила из себя кислую улыбку и потащилась дальше.
        - Смелее, смелее! — грянул сверху бас, и я подумала, что в этом подъезде дьявольская акустика.
        Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать… Еще семь ступенек — и прямо передо мной оказалась гора мяса, нет, скорее, огромный чан женского пола, обтянутый цветастым платьем. Почему толстухи так любят цветочки? Дверь в квартиру была распахнута настежь. Коровища заполнила собой весь проем, она стояла, уперев руки в могучие бедра, и улыбалась. Выглядела впечатляюще: щеки свисали до плеч, подбородки закрывали половину шеи, а голова переходила в шею без малейшего изгиба, линия была безупречно ровной. Гигантское вымя покоилось на колышущемся животе, а ножищи, как тесто, выползали во все стороны из старых шлепанцев. Невольно залюбуешься — настоящая богиня плодородия. Во всяком случае, мне почему-то вспомнилась первобытная статуя богини плодородия, которую я видела в маминой «Истории искусства». И еще я вспомнила, как мы с Лаурой однажды прогуливали уроки и забрели в парке в павильон с кривыми зеркалами. Чуть со смеху не полопались, на себя глядя! Картинка была очень похожая.
        - Как удачно, что ты пораньше заявилась, мне после обеда уйти надо.
        Она втолкнула меня в дверь, и я оказалась в хорошо знакомой гостиной.
        - Мне нравится, что ты учишься в католической школе: может, хоть воровать не станешь, как та…
        И рекомендации у тебя хорошие. Сестра Тереза сказала, что ты набожная и добросовестная — это очень важно. Теперь трудно найти добросовестную девушку. Днем с огнем не сыщешь.
        Ага, значит, она ждала какую-то девицу из католической школы. Не самый лучший для меня вариант, но деваться было некуда, выбирать не приходилось. Я сочувственно покачала головой и возвела очи к небу.
        - Знаешь, как я взбесилась, когда увидела, что ящик пустой! — взвыла богатырша. — Где это видано — воровать у старого человека! Попадись мне эта девка — своими руками удавила бы!
        Вот в этом я почему-то нисколько не усомнилась. Сразу представила свою стройную шею в лапах этого чудовища, свое посиневшее лицо, выкатившиеся глаза, и меня прошиб холодный пот. Бедняжка Лаура, не завидую я ей… На мое счастье, я порядочная католичка, девушка с отличными рекомендациями, а не какая-нибудь размалеванная бродяжка, неизвестно откуда явившаяся!
        - Подожди здесь!
        Толстуха оставила меня в гостиной, а сама потопала в спальню. Я вздохнула с облегчением. Все чудесно, они искали новую прислугу для бабульки. И нашли меня! Теперь я вместо Лауры должна буду покупать еду и возиться с этой иссохшей мумией. Лучше не придумаешь! При таком раскладе засунуть куда-нибудь деньги будет легче легкого! А потом — бесследно исчезнуть. Честное слово, все шло как по маслу!
        - Иди сюда! — грянуло из спальни.
        Я снова состроила овечью морду и шагнула за порог.
        - Вот, Казимереле, посмотри, кто пришел! Та девочка, про которую я тебе рассказывала.
        Бабулька, обложенная подушками, сидела в постели. Все такая же нечеловечески тощая, но хоть глаза были открыты. И протезы она, похоже, вставила, потому что рот выглядел не таким запавшим, как тогда, ночью… Бабулька равнодушно оглядела меня с головы до ног, потом отвернулась к окну и прошелестела:
        - Ничего мне не надо…
        - Как же, не надо тебе ничего! — прогудела толстуха. — Не зли меня! Ничего не надо только покойникам.
        - Я и есть покойница… — заморгало существо на кровати.
        - Размечталась! — продолжала гудеть бабища. — Не будь ты таким заморышем — всыпала бы тебе по первое число!
        Она наклонилась над старушкой и погрозила кулаком, явно испытывая желание применить физическую силу. Меня от этого в дрожь бросило, но бабулька, похоже, нисколько не испугалась: в ответ она издала какой-то булькающий звук, который, если я правильно поняла, должен был изображать иронический смешок.
        Тогда толстуха взялась за дело. Одной рукой подняла старушку, другой стала разглаживать и встряхивать постель. Бабулька что-то пропищала и совсем закатила глаза, должно быть, возмущаясь, что ее потревожили. Выглядела она очень смешно, я не выдержала и прыснула. Обе повернулись ко мне.
        - Вместо того чтобы зубы скалить, лучше бы помогла! — проворчала толстуха.
        Я, как положено воспитаннице католической гимназии, смиренно кивнула, подошла к кровати и стала взбивать подушки. Бабулька глядела на меня, как кошка на птичку, а я вся извертелась, потому что давилась от смеха. Думаю, она это заметила, поскольку и сама еле слышно захихикала, если, конечно, считать хихиканьем похожие на икоту звуки: «Ик! Ик! Ик!»
        В конце концов бабульку опять устроили на подушках. Теперь она выглядела роскошно: щеки чуть порозовели, а в глазах прыгали чертики.
        - Как тебя зовут? — тихо спросила она и подмигнула.
        Я чуть в осадок не выпала! Честное слово, она мне даже начала нравиться!
        - Меня… Эле.
        - Что еще за ненормальное имя? — удивилась толстуха. — Разве такое бывает?
        - Меня все называют Эле, — объяснила я. — А полное имя — Эльвира.
        - Так и надо было сказать! — обрадовалась бабища. — Эльвира — совсем другое дело. Эльвира Мадиган! Вот я наревелась! А ты видела этот фильм?
        - Не-ет… — промямлила я.
        - Хороший фильм. Мою покойную тетю тоже звали Эльвирой. Прекрасным человеком была, а как пела! Голос был — огого!
        Ага, подумала я, этот огого-голос, наверное, отличительная особенность всего богатыршиного семейства. Желая сделать ей приятное, я улыбнулась и с католической покорностью кивнула.
        - Ну хорошо, пошли на кухню! — скомандовала толстуха. — Покажу тебе, где там что, потом сходишь в магазин.
        В кухне бабища показала мне, где стоит посуда, где хранятся продукты и все такое. Кроме того, выяснилось, что эту упитанную подругу старушки Казимеры зовут Онуте, и я подумала, что имя ей очень подходит: первая буква — прямо ее портрет! Еще я узнала, что поня Казимера когда-то была актрисой и играла в театре. Вот это да, ни за что бы не догадалась! В конце концов я получила деньги, ключ от квартиры и большую сумку и была послана в магазин закупать продукты.
        Спускаясь по лестнице, встретила ползущую наверх вялую светловолосую девицу. Раззявив рот, она изучала номера квартир, и меня кольнуло нехорошее предчувствие: не иначе та самая клизма с рекомендациями из той самой школы для богомолок. Черт! Пришлось выкручиваться.
        - Ты не восьмую квартиру ищешь? — спросила я.
        - Да-а… ээ… — проблеяла блондинка и часто заморгала. — Я… ээ… по объявлению… ээ…
        В жизни такой мямли не встречала!
        - Тогда можешь отправляться домой, — сурово объявила я.
        - А… ээ… почему? — удивилась эта рыбина.
        - Потому что отбой: сиделка больше не требуется.
        - Ээ… не требуется?
        - Нет. Пациентка отбросила копыта.
        - Ко-пы-та? — вытаращила глаза католичка.
        - Я только что оттуда, — объяснила я. — Видела собственными глазами. Она повесилась на лампе. Может, тоже хочешь взглянуть? Вообще-то лучше бы нам ее снять. Ты ведь сиделка — привыкла небось к трупам.
        - Ээ… трупам?
        Что за идиотская привычка повторять последнее услышанное слово! Честно говоря, она меня бесила.
        - Ну так как? Идешь или нет?
        - Так если… ээ… может…
        - Идем. Говорю же, надо ее снять. Кроме того, мне так и не удалось затолкать обратно язык!
        - Язык?! — она вцепилась в перила.
        - Ну, идем уже, пока она не протухла.
        Девка с неожиданной прытью развернулась и рванула вниз. Бегать она умела быстрее, чем говорить! Я чуть не лопнула со смеху! Попыталась ее окликнуть, но она летела со скоростью звука — наверное, меня и не слышала. До сих пор не понимаю, что на нее нашло, но почему-то сразу догадалась, что больше она здесь не покажется. Ха! Вот как надо расправляться с конкурентами!
        Настроение у меня стало отличное, и я, весело посвистывая, двинула на Пилес. Людей в магазине оказалось немного, так что уже через полчаса я снова была у старушки, нагруженная всеми необходимыми продуктами. Слегка удивилась, когда толстуха Онуте встретила меня на пороге квартиры. Видно, торчала на балконе и, завидев, что я приближаюсь, пошлепала к двери… Изучив принесенные мной продукты, она сказала, что моей работой довольна, и еще похвалила за то, что быстро обернулась. Признаюсь, это польстило моему самолюбию.
        Толстуха успела сменить наряд — теперь на ней была широкая длинная блузка стального цвета с такой же юбкой и, хотя она стала похожа на тающий ледник, эта кар тина больше ласкала глаз, чем прежний цветущий сад.
        - Хорошо, детка, на сегодня достаточно. Можешь идти домой, Эльвира! Считай, что экзамен выдержала! — Онуте громко расхохоталась и дружески пихнула меня в бок. — Придешь завтра в это же время. По дороге купишь молока и свежих булочек с яблочным джемом. Ясно?
        Я, само собой, радостно закивала. Тогда она велела мне стоять и не двигаться с места, заковыляла в спальню и вскоре вернулась с деньгами. Ага! Значит, ничему не научилась, подумала я. Деньги так и держит в ящике комода!
        - Вот! — толстуха протянула мне несколько бумажек. — Это на покупки и тридцать литов аванса тебе за работу. Сдачу принесешь. Сестра Тереза, наверное, сказала тебе, что ты будешь получать триста литов в месяц?
        - Ага, — я часто закивала, с трудом пытаясь скрыть восторг.
        Вот это да! Буду получать триста литов! Еще никогда столько денег не зарабатывала. Меня только сестра Тереза слегка напрягала — а вдруг они с толстухой то и дело созваниваются?
        На этом мы распрощались, и я ушла. Домой неслась вприпрыжку. Хотя мой новый план еще не осуществился, мне стало намного легче… Мало того что теперь уже совершенно точно деньги подсунуть удастся — я впервые получила настоящую работу, за которую буду получать настоящую зарплату!
        По дороге завернула в лавку с ношеными тряпками и купила фирменную рабочую одежду: скромное темно-синее стародевичье платьице, украшенное широким белым воротником и белыми пуговками. В кабинке покрутилась перед зеркалом и решила, что выгляжу как самая настоящая святоша! Теперь уж точно родная мать не узнает! И это меня окончательно развеселило.
        На пути к Ужупису я прикидывала в уме, где бы завтра спрятать проклятые деньги. Действовать надо было очень обдуманно, чтобы не вызвать ни малейших подозрений, ведь полиция обыскала всю квартиру и не нашла их… Куда поня Казимера могла бы засунуть деньги, если бы ей пришло в голову их перепрятать? Под подушкой не годится — там бы уже сто раз нашли, в шкафу под бельем — тоже, скорее всего, искали, в книги такую кучу банкнот никак не запихнуть… Так что задачка была не из самых легких… Может, где-нибудь в кухне? Но там постоянно крутится толстуха, она бы заметила… Кроме того, надо их спрятать так, чтобы кто-нибудь обязательно нашел! И как можно быстрее!
        Войдя в подъезд Элиного дома, я глянула на почтовый ящик. Там что-то болталось. Письмо! И вдруг меня, как сказал бы всякий добрый христианин, озарило самое настоящее небесное провидение… Да, теперь я уже знала, каким образом верну деньги! Просто-напросто засуну их в почтовый ящик Казимеры! Не найти их там будет невозможно, а если я буду действовать тихо и в перчатках, сам черт не догадается, откуда они взялись… Честное слово, от этой мысли мне сильно полегчало. Вот уж точно — просто, как все гениальное!
        Достала из почтового ящика письмо. Оно было от Робиса. Мы с Эле договорились, что я буду читать ей все его письма по телефону… И что теперь, я в самом деле должна его открыть? Честно говоря, мне никогда не нравилось совать нос в чужие дела. Поднялась наверх — в квартире была настоящая душегубка, так что я распахнула настежь все окна и плюхнулась на кровать. Попыталась вспомнить, когда в последний раз получала письма, но так и не вспомнила… Странно, что в наше время кто-то все еще пишет письма… на бумаге… Робис пишет Эле… из самой… Африки… Надо позвонить Эле… Позвоню вечером…
        Проснулась я уже под вечер и удивилась, что так долго спала. Обычно я днем не сплю, разве что в тех редких случаях, когда накануне тусовалась до упаду… Был уже девятый час, так что я не стала дольше залеживаться, спрыгнула с кровати, обулась и первым делом вывела Принцессу. Погуляли мы недолго, потому что, едва вышли на улицу, начал моросить дождик… Город выглядел сонным, редкие прохожие еле тащились. Всем жарко…
        Мы дошли до ближайшего газетного киоска, и я купила целую пачку конвертов. До приезда из Ниды у меня оставался всего один день и самое большее два — до разговора со следователем… Значит, деньги я должна подбросить сегодня же ночью. Мне и думать-то про них не хотелось, но время поджимало, и действовать надо было немедленно, никуда не денешься. Я решила разложить деньги по конвертам — не засовывать же банкноты в почтовый ящик по одной! Как только мы вошли в дом, полило как следует и повеяло приятной прохладой. Люблю дождь…
        Оказавшись в квартире, тут же бросилась на кухню — голодная была как собака, а потому пожарила яичницу и сделала кофе с соевым молоком. «Обед углекопа!» — сказала бы мама, ну и пусть, мне такая еда все равно нравится… Яичницу я могла бы лопать три раза в день.
        Вошла в комнату, увидела на столе письмо Робиса и вспомнила, что собиралась позвонить Эле. Разорвала конверт и прочитала:
        Светлейший ангел,
        моя королева и владычица моей души,
        жена, о которой я мечтаю, и мать моих детей,
        драгоценнейшая Эльвира!
        (Впечатляет! Парень явно перегрелся на африканском солнышке!)
        Приветствую тебя, о богиня, из далекой языческой земли! Твой светлый образ ни на мгновение меня не покидает… Мыслями о тебе и навеяны недостойные строки, кои представляю на твой суд, а форму им помогли придать бессмертные сонеты Шекспира…
        Верю, что твой развитый вкус и врожденная интуиция помогут почувствовать искренность этих строф…
        Внимание! Во мне просыпается поэт!
        Без тебя пропадаю, любимая, днем,
        А ночами ты снишься без спросу.
        Мы по Вильнюсу бродим и бродим вдвоем,
        Как по райским холмам и утесам.
        Ты была, есть и будешь богиней моей,
        Ты единственная на века.
        Пусть хранит нас любовь до скончания дней
        И прославит поэта строка…
        (Ого! Живой классик!)
        Любимая! Вчера впервые увидел настоящую пустыню и подумал, что такая же бесконечная пустыня — в моей душе. С каждым днем я все больше чахну, потому что не могу тебя видеть, прикасаться к тебе, слышать тебя и дышать тобой… Эта бесконечная пустыня превратилась бы в оазис, если бы на безжизненный песок ступила твоя маленькая ножка…
        (Правду сказать, тут я не сдержалась и заржала! «Страдания юного Робертаса»!)
        Я словно одержимый вижу везде только тебя, тебя, тебя…
        (Насчет одержимого — это точно!)
        Мои мучители следят за каждым моим шагом, постоянно бродят поблизости и все вынюхивают, желая знать, что я делаю, куда иду, о чем думаю, чего хочу… Чувствую себя как в тюрьме. Жду мгновения, когда снова тебя увижу…
        Эльвира! Знаешь ли ты, что звук твоего имени напоминает лиру?
        (О-о-о!)
        Все! Передышка закончилась. Они возвращаются из бассейна.
        Вспомни меня, любимая,
        Вспоминай меня и улыбайся…
        Я почувствую это, любимая,
        Почувствую, не сомневайся…

    Твой несчастный смертельно влюбленный Робертас из первосортной африканской тюрьмы…
        Дочитала, положила письмо на кровать… Ясно было одно — это диагноз! Честное слово, я растерялась… Поняла, что ничего не понимаю… Либо они оба — как из средневековья, либо Эле очень весело живется, раз она получает такие смешные письма… Что у девок от любви мозги размягчаются, мне было хорошо известно и даже, в общем, казалось естественным — нагляделась на эти страсти. Сразу начинаются всякие непредсказуемые проливания слез, вздохи, дневники, стихи и все такое прочее… Правда, не у всех… Но парни-то? Они же совершенно другие! Они никогда не краснеют перед девчонками, словно какие-нибудь недоноски, не кривляются, не красят ресницы, не хихикают, не закатывают глаза и, само собой, нафталинных стишков не пописывают… Этим, черт возьми, парни от девок и отличаются! Сонетами Шекспира он вдохновлялся! Ага, вдохновлялся, сразу видно! Только скажите, пожалуйста, какой нормальный, в здравом уме парень станет добровольно читать эти сонеты Шекспира, если они не входят в школьную программу? Да никакой! Я, во всяком случае, ни одного не знаю. А может, это только Элин Робце такой свихнутый? Может, у него
какая-нибудь там детская травма — например, мать-наркоманка покончила с собой, или отец, маньяк-убийца, медленно гниет в тюрьме, что-то в этом роде… И чувствительный ребенок, изо всех сил жаждавший любви и нежности, с младенчества читал все подряд, от Винни-Пуха до Шекспира, а крыша у него понемногу съезжала и съезжала… пока не съехала окончательно. Чего доброго, и сам кого-нибудь прикончит.
        Нет, насчет родителей — это я увлеклась: Робис же там, в Африке, вместе с предками, они, насколько мне известно, вполне живы и по-своему нормальны. Кроме того, Робис явно не намеревается никого приканчивать — скорее наоборот… Ну и что, помечтать-то можно…
        Мы-то с «бэшками» общались только на переменках, ну, иногда еще — во время школьных тусовок или походов на природу. Робис всегда был каким-то незаметным, сливался с подоконниками, стенами и вообще с любым окружением, в каком оказывался. Я попыталась вспомнить, слышала ли когда-нибудь его голос, но так и не вспомнила… Даже странно, что этот тихоня, этот невидимый Робис умудрился сблизиться с Эле… Интересно, а как он к ней в первый раз подошел? Что сказал? А может, они друг друга поняли без слов? Ведь никогда не угадаешь, что скрывается под, казалось бы, совершенно невинной наружностью…
        Как знать — может, и Гвидас способен написать что-нибудь в этом роде? Глупая мысль! Гвидас слишком современный…
        Все, пора звонить Эле. Мне уже и самой стало интересно, как она отреагирует.
        Эле отозвалась после четвертого звонка, немного запыхавшаяся.
        - Алло! Слушаю!
        - Эле, это я.
        - А, привет, Котри… Эльвира!
        - Можешь разговаривать?
        - Да, конечно! Я вышла в коридор. У нас тут одно мероприятие…
        - Тусуетесь?
        - Не-ет, здесь другие тусовки… — Эле засмеялась. — Но мне нравится.
        - Эле, тебе пришло письмо от Робиса.
        - Правда? — радостно закричала она. — Можешь прочитать?
        - Конечно. Слушай.
        Я взяла письмо с кровати и стала читать громко и медленно, стараясь не показывать никаких эмоций. Но в душе надеялась, что Эле вот-вот не выдержит и засмеется… А она так и не засмеялась. Дослушала до конца и продолжала молчать.
        - Эле, ты меня слышишь? — спросила я наконец. — Ну и как тебе?
        - Да, да… — прошептала Эле. — Слышу…
        И опять замолчала.
        Я поняла, что подруга моя довольно сильно расчувствовалась, и у меня появилось смутное подозрение, что ей это все смешным ни чуточки не кажется.
        - Странноватое, по-моему, письмо, — не вытерпев, сказала я. — Конечно, это не мое дело…
        - Да… — вздохнула Эле. — Робце такой поэтичный…
        - Поэтичный?.. Да уж, что есть, то есть…
        - Мне кажется, ему там очень одиноко… А уж как я по нему соскучилась… — снова вздохнула Эле. — Красивые стихи, правда?
        - Да, очень красивые, — поспешила согласиться я. (Признаюсь, в стихах, которые не сама написала, я совершенно не разбираюсь.)
        Эле опять умолкла, и я, не удержавшись, спросила:
        - Слушай, Эле, а он всегда так разговаривает? Ну… так поэтично?
        - Нет, только в письмах… Он говорит, письма сохраняются и мне в старости будет что почитать…
        Ну-ну… Любовь и в самом деле непонятная штука…
        Снова помолчав, Эле попросила, чтобы я еще раз медленно прочитала ей письмо. Что делать, пришлось читать. Вообще-то, когда я читала второй раз, мне уже было не так смешно, а стихи Робиса показались совсем неплохими… Потом мы с Эле перекинулись еще несколькими словами и распрощались.
        Мне стало грустно. Наверное, я никогда таких писем не дождусь. И почему мне в жизни так чертовски не везет? Один-единственный раз влюбилась, и сразу безнадежно несчастливо. Живя у Эле, я почти не думала о Гвидасе. Вернее, старалась о нем не думать, потому что думать не хотела. Теперь опять… Вспомнила его — и сделалось совсем тоскливо. Завтра я, скорее всего, его увижу… Увижу, как он, счастливый, целует мамины пальцы… Может, тоже шепчет: «Моя королева, владычица моей души…»? Меня в дрожь бросило от этой мысли! Не хочу их видеть! Не хочу туда ехать…
        Не думать об этом, не думать!
        В конце концов вытащила из-под кровати рюкзак с деньгами. Как украла, так с тех пор к ним и не прикасалась, только теперь пересчитала, сложила ровными стопками и рассовала по конвертам. Все это, само собой, проделала в перчатках. Если сегодня ночью удастся засунуть конверты в почтовый ящик, завтра толстая Онуте их найдет, сообщит в полицию и, может быть, заберет свое проклятое заявление. Тогда Лаура будет спасена, и эта ужасная история закончится. Может быть… Было немного жалко — так хорошо все спланировала, и ничего не вышло, зря старалась… Восьми тысяч литов как не бывало… Ничего не поделаешь, сама виновата, что про Лауру не подумала!
        От одной мысли о разговоре со следователем меня подташнивало. Я не сомневалась, что, оставшись с ним с глазу на глаз, сразу начну блеять… Проклятое заикание! Будь я невинна как ангел — все равно вызвала бы подозрения.
        Подошла к окну, закурила. Дождь уже не шел. Пора было собираться в поход…
        9 июля
        Вот и закончилась моя преступная история, от денег я избавилась.
        Мама не дала поспать, позвонила ни свет ни заря, а спать хотелось до смерти… Она спросила, каким поездом я приеду и хочу ли, чтобы меня встретили, я ответила, что приеду вечером, типа, лучше не пропускать утренние занятия, и встречать меня не надо, хочу в одиночестве пошататься по Вильнюсу. Она, по-моему, осталась недовольна, но все поняла правильно и больше мне мозги не компостировала. Сказала только, что они будут ждать меня вечером. Так и сказала: «Будем ждать»! Стало быть, ничего не изменилось. Знали бы они, как мне не хочется их видеть…
        Снова залезла в постель, но заснуть уже не удалось… Утро было испорчено.
        Сварила кофе, выкурила сигарету, полила Элин садик, покормила голубей — настроение не улучшилось. Залезла под душ и плескалась, пока не кончилась теплая вода… Стало чуть повеселее…
        В двенадцать надо было идти к старушке… с молоком и булочками… Конечно, я могла и не ходить, ведь деньги уже возвращены… Дождаться, чтобы она забрала заявление из полиции, и все: забыть как страшный сон и жить дальше… Только что это будет за «дальше»? Опять все по новой?.. Рухнула моя мечта свалить отсюда… Впереди было пусто, пустая пустыня…
        С одной стороны, совсем неплохо жить чужой жизнью, не помня о том, что в своей доставало по-черному, но с другой — живя чужой жизнью, теряешь и то хорошее, что было в своей… В теперешней моей жизни господствовал полнейший хаос. Все в ней перемешалось: Эле, Нида, бабулькины деньги, Лаура и следователь, моя влюбленная мама, Гвидас и даже перекрашенные волосы…
        Интересно, как мама на мои крашеные волосы отреагирует? Не думаю, что она придет в восторг, мама — за естественность во всем… Черт! Может, сходить в парикмахерскую и попросить, чтобы мне вернули прежний цвет? Знать бы, во сколько мне это обойдется… Я же теперь совсем не богачка.
        Дверь мне открыла толстуха — докрасна раскаленная и похожая на вулкан за секунду до извержения.
        - Булочки принесла?
        - Ага… — я кротко заморгала.
        - И молоко?
        - Ага.
        Она выхватила у меня из рук пакет с продуктами, потопала в кухню, я за ней, и там ее прорвало:
        - Ты только послушай, что у нас случилось!
        Я, понятно, с огромным интересом на нее уставилась.
        - Можешь себе представить?! Эта девка вернула деньги!
        - Да что вы! — я прямо обмерла.
        - Ага… — кипела толстуха. — Я сначала тоже глазам своим не поверила!
        Поскольку я «ровно ничего об этом не знала», то простодушно спросила:
        - А как она… Сама деньги принесла?
        - Еще чего! Придет она сюда! Понимает небось, что я как увижу ее — на куски разорву!
        - Т-так как же тогда?..
        Толстуха наклонилась ко мне и, глядя прямо в глаза, тихо проговорила по слогам:
        - Ос-та-ви-ла в поч-то-вом я-щи-ке.
        - В почтовом ящике! — я выразительно всплеснула руками и на мгновение почувствовала себя так, словно играю роль наивной блондинки в черно-белом фильме.
        - Вот именно. Поднимаюсь я к Казимере, глянула на ее почтовый ящик — а там что-то лежит. Боже правый, как же я удивилась, увидев, сколько в нем писем!
        - Писем?
        - Эта мерзавка распихала деньги по конвертам! Только я ящик открыла — а они все оттуда как посыплются! Тут я сразу поняла, что дело нечисто!
        - Представляю… — я с понимающим видом покивала. Теперь я уже знала, что деньги благополучно добрались до адресата, и вся эта комедия меня только развлекала.
        - Онуте! — донесся из спальни звонкий голос.
        Вот не думала, что у старушки такие мощные легкие!
        - Слышишь? Зовет! — развеселилась толстуха. — А то ведь целыми днями от нее слова было не добиться! Пошли туда!
        И мы обе галопом понеслись в спальню. Старушка сидела на краю постели. Ноги у нее не доставали до пола, и она напоминала гнома из рождественского фильма. Увидев нас, Казимера злобно завизжала:
        - Сколько можно звать! Мне в туалет надо!
        - Сейчас, сейчас… — засуетилась Онуте.
        - Ты дуй в свою полицию, — махнула рукой бабулька, — она сама меня отнесет.
        - Отнести? — удивилась я.
        - А что ей, взлететь и перенестись туда по воздуху? — закудахтала толстуха. — Приучайся, видишь же — нужда подпирает!
        Я подошла к старушке, одну руку просунула ей под колени, другой обхватила ее за плечи и осторожно приподняла над кроватью.
        - Тащи, тащи! Смелее, я не рассыплюсь!
        Бабулька повисла у меня на руках, как тряпичная кукла. Сегодня она показалась мне куда тяжелее, чем в ту ночь. Может, оттого, что тогда она перед сном сходила на горшок? Нести ее было чистое наказание: она обхватила меня за шею — я чувствовала у себя на горле ее костлявые пальцы, — а носом уткнулась куда-то в плечо и шумно сопела. Нет, завтра меня здесь точно не будет!
        Наконец мы добрались до туалета, и я остановилась, не понимая, что от меня еще требуется.
        - Ну, чего ждешь? Сажай быстрее, не то обделаюсь! — сердито буркнул гном.
        Я живо усадила ее на унитаз и, не зная, куда деваться, дура дурой топталась рядом в ожидании дальнейших указаний.
        - Что, так и будешь тут торчать? — закатила глаза бабулька.
        Я выскочила в коридор и поспешно закрыла за собой дверь. Черт, что я здесь делаю? Незачем было сегодня приходить, кто бы сомневался, что они прекраснейшим образом найдут эти деньги и без моей помощи.
        В коридор выкатилась толстуха, явно собравшаяся уходить.
        - Погреешь молока и дашь ей с булочкой, другую съешь сама с кофе или чаем, с чем захочешь. А я из полиции побегу прямо на работу, так что меня не ждите. Если решите подкрепиться поосновательнее — обед в духовке… И вот что я еще тебе скажу: не обращай внимания на ее капризы… — богатырша потрепала меня по щеке. — На самом деле сердце у нее золотое.
        Я понятливо улыбнулась, Онуте в ответ дружески подмигнула и наконец вымелась, оставив меня ждать в одиночестве. Я огляделась. Стены коридора были завешаны разного размера фотографиями в рамочках. На всех была одна и та же, но по-разному одетая и причесанная красивая молодая женщина, и я догадалась, что это поня Казимера в разных своих ролях… Когда она еще была актрисой… Вот только красавица на снимках ни на вот столечко не была похожа на несчастного гнома, пыхтящего сейчас в туалете. Как я ни старалась, ни малейшего сходства углядеть не смогла…
        В конце концов пыхтение в туалете прекратилось, с шумом обрушился Ниагарский водопад, и немедленно вслед за этим я услышала любезное приглашение войти:
        - Эй, ты куда подевалась? Хочешь, чтобы я тут корни пустила?
        Я открыла дверь. Старушка, дрожа как осиновый листок, кое-как стояла, обеими руками упираясь в стенки туалета. Ни дать ни взять распятие, только сильно уменьшенное. Я хотела было снова распахнуть навстречу пылкие объятия, но старушка замахала ручонками (едва при этом не рухнув) и заявила, что обратно желает дойти сама. М-м… Как ей это удастся, я не очень себе представляла, но возразить не осмелилась… Сказала: тогда только подстрахую на случай чего…
        Бабулька мелкими шажками, еле переставляя ноги, по стеночке поползла в спальню, с каждым движением рискуя грохнуться, а я, расставив руки на манер вратаря, потащилась следом за ней. Выглядели мы, наверное, роскошно! До спальни мы добрались минут за десять — неплохой результат! Когда она в конце концов оказалась в постели, я вздохнула с облегчением. Пот у меня по лицу тек просто ручьями. Старушка умаялась еще больше моего, она завалилась на подушки и тяжело дышала. Я присела рядом, дожидаясь новых распоряжений.
        - Нанете? — вдруг спросила бабулька.
        - На… что? — не поняла я.
        - Твои духи называются «Нанете»?
        - Не помню… Может, и «Нанете»… — я потянула носом, но название от этого не всплыло.
        Я душилась духами Эле — как-то нечаянно получилось. Флакончик стоял в ванной у зеркала, запах понравился, но ни разу не посмотрела на название. Зачем? Какая разница?
        - «Нанете», — заверила меня крошка. — Когда я пришла в себя в ту ночь… ну, когда меня обокрали, я тоже почувствовала этот запах… И, когда ты вчера к нам пришла, сразу подумала, что твои духи мне что-то напоминают…
        Я окаменела… Может, в прошлой жизни бабуленция была комиссаром Рексом? Ой, нет, только не это!
        - Мне из-за язвы все запахи кажутся слишком резкими и сильно раздражают, — продолжала болтать старушка. — Но эти духи вполне ничего… Сладковаты, пожалуй, хотя молоденькой девушке подходят…
        Я встряхнулась. Пришло время и мне что-нибудь сказать…
        - В нашем общежитии многие девочки душатся этими духами…
        - В самом деле? — удивилась старушка. — Они что, настолько модные?
        - Да, — кивнула я.
        - Хм… Неразумно… Такое должно быть очень личным… У каждого запаха — свой образ, настроение… Как и у звука… Как и у цвета…
        Этот разговор про духи меня достал, я всплеснула руками, словно что-то внезапно припомнив, и громко воскликнула:
        - Ой! Совсем забыла молоко подогреть!
        Бабулька почему-то громко засмеялась. Честное слово, она спятила — я же не сказала ничего смешного! Ни слова больше не прибавив, я убежала в кухню. Может, пора отсюда валить — чего еще ждать-то? Подозрительно мне это ее чутье. Или у меня паранойя развивается? Бабулька — бывшая артистка и, конечно, узнаёт всякие там духи, кремы и все такое прочее… Что в этом особенного? Опять же, язва у нее, сама сказала…
        Я взяла маленькую кастрюльку, подогрела молоко, налила в чашку, положила на блюдце булочку с джемом и отнесла полдник в спальню. Старушка дремала, но, услышав, что я вошла, открыла глаза и улыбнулась — может, обрадовалась, что снова меня увидела, а может, приснилось что-то хорошее.
        - Вот… молоко принесла, — сказала я тихо, словно все еще боялась ее разбудить.
        Она протерла глаза и уставилась на меня. Я уже говорила, что не люблю, когда на меня так пялятся.
        - Поставить на столик?
        - Нет, молоко давай сюда, пока не остыло.
        Я подала ей чашку, а блюдце с булочкой поставила рядом на тумбочку. Она попивала молоко и поглядывала на меня, а я стояла, прислонившись к подоконнику, и смотрела, как она пьет. Честно говоря, мне все это надоело, не терпелось поскорее забрать у нее чашку и свалить.
        Вдруг бабулька перестала лакать и прямо-таки впилась в меня глазами:
        - Ты сказала, что живешь в общежитии?
        - Ага… — я кивнула.
        - А где твои родители? Не в Вильнюсе?
        - Не-ет… — промямлила я. — У меня их вообще нет…
        - Ох ты, вот оно что! — расстроилась старушка. — Бедная девочка… И давно ты осталась одна?
        - Отец нас бросил, когда я родилась… А мама… погибла в аварии…
        - Какой ужас! — покачала головой старушка, похоже, совершенно потрясенная.
        Я забрала у нее пустую чашку и унесла на кухню. Когда вернулась в спальню, она лежала, откинувшись на подушки, и тоскливо глядела в потолок — наверное, ее взволновала моя история. Мне еще сильнее захотелось немедленно распрощаться.
        - Больше ничего не надо? — смиренно поинтересовалась я.
        Она поморгала и глянула на меня.
        - Значит, ты совсем одна на свете? Ни братьев, ни сестер?
        Я опустила голову.
        - Совсем никого…
        Старушка на время умолкла, потом тихо проговорила:
        - Сколько тебе лет?
        - Скоро шестнадцать.
        - По тебе и не поймешь… Зачем ты вырядилась в старушечье платье? Тебе надо носить шорты и короткую майку — такую, чтобы пупка не прикрывала.
        Я не выдержала и улыбнулась, а она с очень серьезным видом спросила:
        - Пупок-то у тебя есть?
        - Конечно, есть! — успокоила ее я.
        - Ну и слава богу! — она вздохнула с облегчением. — А почему тогда не показываешь? Еще и сережку какую-нибудь вставила бы…
        - Шорты мне не идут, ноги слишком тонкие.
        - Ну уж! Слишком тонкие! Приподними юбку.
        - Что, прямо сейчас? — удивилась я.
        - А когда же? Задирай!
        Я несмело приподняла подол.
        - И чем тебя не устраивают твои ноги? — весело воскликнула бабулька. — Они как раз такие, какими должны быть. Радуйся, что их две, а не больше или меньше!
        - Они слишком то-онкие… — протянула я.
        - Тебе что, хочется ноги, как у Онуте? — хихикнула бабулька.
        Вспомнив толстуху, я тоже хихикнула, а старушка все не унималась:
        - Послушай, я тебе сейчас дам сто литов, купи себе нормальную одежду, а этих тряпок чтобы я больше на тебе не видела…
        Честное слово, я слегка прибалдела… Вот это бабуленция! А может, она так шутит? А потом заплатит меньше…
        - Не волнуйся, из твоей зарплаты я этих денег не вычту, — словно прочитав мои мысли, сказала бабулька. — Это будет мой тебе подарок.
        - Спасибо… — прошептала я.
        Ну она и странная… Дарит сотню, хотя видит меня всего-то второй раз! (Я имею в виду только те случаи, когда она меня действительно видела!) А если я смоюсь и больше не приду? Я открыла рот, намереваясь как-нибудь повежливее отказаться…
        - Закрой рот и не вздумай благодарить. Иди возьми себе сотню из моего большого кошелька. Прямо сейчас, а то потом я могу забыть…
        Я, понятно, спорить не стала и двинулась было к комоду, но вдруг вспомнила, что мне неоткуда знать, где бабулька держит деньги, и остановилась, не дойдя до него. Мне стало жарко. Вот черт! Еще немного, и вляпалась бы по-крупному! Думай, Котрина! Думай! Ничего лучше не придумав, я покрутила головой, как человек, который ищет брошенный где-то кошелек, потом вопросительно глянула на старушку. Надеюсь, она ничего не заподозрила! Кажется, нет: развалившись на своих подушках, она смотрела на меня и улыбалась.
        - A-а… Совсем забыла… Ты же у нас новенькая! Мне почему-то казалось, что всем на свете известно, где я храню деньги! — пробормотала она. — Открой верхний ящик вон того комода и возьми оттуда сотню.
        Я так и сделала. Признаюсь, когда брала бумажку, рука у меня дрогнула.
        - Ну и все, беги теперь, — старушка зевнула. — Нечего целый день здесь торчать с таким старьем, как я. Жду тебя завтра.
        Я вышла на улицу. Черт, опять наврала… Никак не могу удержаться. А бабулька-то оказалась классная! Если бы я не боялась, что все каким-нибудь образом выплывет наружу, если бы каждую минуту не боялась проколоться — я согласилась бы за ней ухаживать до гробовой, как говорится, доски! У нее и правда доброе сердце… И с чувством юмора все в порядке… Признаюсь, эта поня Казимера начинала мне нравиться! И почему она не моя бабушка?
        Очень хотелось кому-нибудь обо всем рассказать. Первым делом вспомнила про Лауру, прямо так и зачесалось ей позвонить, но, на свое счастье, я тут же сообразила, что большей глупости и придумать нельзя. Ну ничего, Лаура скоро и без меня узнает, что деньги нашлись, и опять сможет спать спокойно. Но от звонка я, честно говоря, удержалась с большим трудом…
        По дороге завернула в одежный магазин и купила белые капри в обтяжку и с заниженным поясом, и короткую белую майку. Бабульке должно понравиться — пупок наружу, как она и велела!
        Вернувшись к Эле, без всякой охоты сложила вещи в рюкзак. Был уже восьмой час, самое время двигаться к маме, но ни малейшего желания ехать туда я не испытывала, а потому тянула как могла: убрала кухню, полила садик, долго гуляла с Принцессой вдоль Вильняле… Чем позже я там окажусь, тем меньше надо будет с ними общаться…
        Ко всему еще позвонила бабушка Валерия. Мне не о чем с ней говорить, и я не ответила. Чего им еще от меня надо?
        До садовых участков добралась только к десяти. Пока шла через лесок, а потом через двор, в голову лезло что-то странное: мне казалось, будто я возвращаюсь не через несчастные десять дней, а после долгих лет разлуки… Представлялось, что маму я застану уже старухой, лежащей на смертном одре… Увидев меня в дверях, она потянется ко мне костлявыми руками и еле слышно взмолится: «Прости меня, доченька…» Я немного поломаюсь, а потом мы обнимемся и заплачем… Красиво… Состарившегося Гвидаса мне почему-то представить себе не удалось… Странно, но в эту картину он совершенно не вписывался…
        Нет, моей мечте не суждено было сбыться, недалеко я убежала… А жаль.
        На веранде их не оказалось, в доме тоже было тихо и пусто. Я нарочно громко хлопнула дверью, но никто не спешил появиться… Признаюсь, меня это довольно сильно удивило: втайне я надеялась хотя бы на скромный ужин по случаю радостной встречи.
        Поднялась в мансарду. Там все осталось по-прежнему, если не считать того, что все вещи были неестественно аккуратно разложены по местам. Кинула рюкзак на кровать и снова пошла вниз. Может, они уехали меня встречать? А я-то, честно говоря, даже не поинтересовалась, каким поездом «возвращаюсь». Никогда ничего не довожу до конца! А может, они, не дождавшись меня, легли спать? Версия показалась мне неубедительной — еще и одиннадцати не было, но на всякий случай я подошла к двери маминой спальни и прислушалась. Не услышав ни звука, приоткрыла дверь и заглянула в комнату — нет, мамина постель застелена, она не ложилась. Странно, куда же они подевались? Оставалось только мастерскую проверить. Надо же — на этот раз дверь не заперта! Конечно, зачем запирать, если эта ужасная Котрина в Ниде?! Открыв дверь, я увидела маму.
        Она неподвижно сидела, навалившись на стол и раскинув руки, словно крылья умирающего лебедя — в каком-то мультике я видела, как лебедь пытается защитить свое гнездо от пожара… Уснула, что ли… Мне почему-то стало тревожно… С чего бы это она тут заснула? Я тихо вошла и огляделась. Что-то здесь было не так… Вскоре я поняла, в чем дело: недоставало портрета Гвидаса! Мольберт стоял пустой.
        Я подошла к маме и потрогала ее за плечо, но она не пошевелилась… Тогда я потрясла ее сильнее. Она заворочалась, с трудом подняла голову и уставилась на меня совершенно бессмысленным взглядом. Мне показалось, она меня не узнала, а на улыбку Моны Лизы не было и малейшего намека! В нос мне ударил резкий запах алкоголя. И тут я поняла — моя матушка пьяная вдре-бе-зи-ну! Честное слово, вот уж чего никак не ожидала!
        Мама на моей памяти напилась всего один раз — много лет назад, когда развелась с отцом. Тогда к ней часто приходили подруги, однажды вечером они все порядком набрались, и мама танцевала в обнимку с метлой, потом разревелась в голос, а подруги ее утешали. В конце концов все свалились как подкошенные и проспали до середины следующего дня… После того веселого вечера мне маму в таком состоянии видеть не доводилось.
        - Мам, это я… Я приехала… — прошептала я.
        - М-м-м-м… — промычала матушка и снова уронила голову на стол.
        Могу поклясться, она так меня и не узнала…
        Я не понимала, что делать: то ли оставить ее дрыхнуть в мастерской, то ли попытаться дотащить до спальни. В конце концов остановилась на втором варианте. Обхватила ее под мышки и, огибая разнообразные препятствия, потащила — хорошо еще, что спальня рядом! Пока волокла, мама что-то недовольно бубнила себе под нос и отчаянно мотала головой, пытаясь сопротивляться, но я на это внимания не обращала. И почему это в последнее время мне так часто приходится таскать всяких беспомощных?! Может, это какой-то знак? Когда мы добрались до цели, я ее уложила, укрыла, принесла из кухни и поставила у кровати стакан воды с лимоном.
        Честно говоря, я не на такую встречу надеялась… Похоже, тут произошло нечто особенное — ведь еще сегодня утром, когда мы разговаривали по телефону, мама была трезвехонька и сказала, что они будут с нетерпением меня ждать! Так куда же запропастился счастливый любовник?
        Я выскочила из дома и рванула к соседскому забору: машины Гвидаса на месте не было, света в окнах — тоже! Странно. Очень странно… Если бы он уехал куда-нибудь выступать, мама точно не стала бы говорить, что они меня ждут, а она это несколько раз повторила. Что случилось, почему он вдруг пропал, а она так напилась? Неужели поссорились?
        Долго не могла уснуть, прокручивала разные варианты этой непонятной ситуации и курила, пока не начало светать…
        10 июля
        Проснувшись и увидев, который час (а было уже одиннадцать!), я первым делом вспомнила о Принцессе, и мне стало плохо! Бедная, несчастная Принцесса! Я выскочила из постели, быстро оделась и скатилась вниз.
        Мама стояла на веранде и курила. Выглядела привидением из какого-нибудь фильма ужасов — в мятой вчерашней одежде, с нечесаными волосами, глаза красные, под ними — черные круги… Руки у нее дрожали. Увидев меня, она криво — совсем не по-монализински улыбнулась и стыдливо махнула рукой, будто отгоняя надоедливую муху. Смотреть жалко… Краше в гроб кладут, сказала бы бабушка Эльжбета… Я прекрасно понимала, что маме несладко, но на сочувствие не было ни минуты.
        - Доброе утро! — выпалила я. — Лечу в город, страшно опаздываю, у меня дела.
        Сочинять подробности не было никакого смысла: она все равно слушать бы не стала, на это ведь тоже какие-никакие силы требуются.
        - Уходишь? — вздохнула матушка. — А я думала, мы с тобой поговорим… Нам же надо поговорить…
        - Поговорим… но, может, потом, когда вернусь…
        - Ты покрасила волосы?.. Напрасно…
        Ага! Заметила в конце концов!
        - Нечеловечески спешу, мама. Увидимся вечером! Пока!
        Она повернулась, обеими руками ухватилась за перила веранды.
        - Может… купишь мне пива на обратном пути? — опустив голову, жалобно пролепетала она. — Будь такая добренькая…
        Она выглядела омерзительно покорной, совершенно обессилевшей, и мне стало ее жалко.
        - Пива? Не знаю, получится ли… Скорее всего, мне не продадут…
        - А-а-а… Да-а… Наверное, не продадут, — протянула бедняжка.
        - Ну, до вечера, мам!
        Я сбежала с крыльца и припустила через сад. У калитки обернулась. Мама стояла не двигаясь и, понурив растрепанную голову, исподлобья смотрела мне вслед… Черт, что у них вчера тут было-то?
        На мое счастье, автобуса долго ждать не пришлось, и все же до Ужуписа я добралась только сильно после двенадцати. Бедная Принцесса кинулась ко мне как помешанная — можно подумать, мы целый год не виделись. Я обошла все комнаты — она нигде ни одной кучки не оставила. Хорошая собачка!
        Я решила побаловать Принцессу, и мы с ней долго гуляли по парку, уплетая булки с сосисками (по принципу «ей — сосиску, мне — булку»), а потом, оказавшись на уединенной лужайке, поиграли в популярнейшую собачью игру «Апорт!», то есть я бросала палочку, а Принцесса мне ее приносила. Было чудесно!
        Мне стало до того хорошо и спокойно, что, войдя в Элину квартиру, я даже стала напевать: чувствовала себя так, словно вернулась в родной дом. Почему-то захотелось быть сегодня хорошей девочкой. Полила Элин садик, хотя земля была еще влажной, покормила голубей…
        Пора было двигать к бабульке, вернее сказать, давно было пора — поглядев на часы, я увидела, что чудовищно опаздываю. Живо натянула новые одежки и посмотрелась в зеркало — и в самом деле неплохо… Белая одежда делала заметнее загар… Если б еще сиськи были хоть чуточку побольше, меня можно было бы назвать почти сексуальной. Старательно накрасила ресницы, подвела брови, причесала стоящие дыбом волосы. Интересно, что скажет об этом моем новом образе поня Казимера? Странно, но я по ней как-то даже соскучилась…
        Пока дотопала до старого города и купила все продукты, еще часик прошел. Когда позвонила в дверь бабулькиной квартиры, никто не открыл, и в первый раз пришлось воспользоваться выданным мне ключом.
        Оставив еду в кухне, я рванула в спальню. Поня Казимера, как всегда, сидела в постели, но на этот раз она вся обложилась какими-то бумажками и переплетенными в картон тетрадками, а на кончик носа водрузила большие очки, закрывшие половину ее мышиного личика. Когда я вошла, бабулька, согнувшись вопросительным знаком и прикусив нижнюю губу, что-то писала на полях тетрадки и выглядела очень занятой.
        - Здрасьте! — бойко поздоровалась я.
        Мне очень хотелось, чтобы она побыстрее увидела и оценила мою новую красоту.
        - А я уж думала, ты не придешь, — отозвалась она, глянув на меня поверх очков, и снова уткнулась в свои бумажки.
        Я поняла, что сегодня бабулька не в настроении.
        - Простите за опоздание, — пробормотала я. — Проспала нечаянно…
        Она, ничего не ответив, что-то вычеркнула и вписала — как будто меня тут и не было…
        Раньше я приходила около двенадцати, а сегодня появилась на два часа позже… Может, она сердится и потому не хочет со мной разговаривать? В любом случае расклад был такой: старушка в упор меня не видела, а я тем временем просто лопалась от беспредельной доброты и желания общаться.
        - Может, какие делишки подпирают? — приветливо осведомилась я.
        - Что ты там… Что подпирает? — рассеянно пробормотала старушка, не поднимая глаз.
        - Ну, типа, не надо ли в туалет вас сводить?
        - Была уже, — как топором отрубила она.
        Интересно, каким способом она туда добиралась — на двух конечностях или на четырех? Черт! Наверное, невежливо так думать… Но я не сдавалась:
        - А теплого молока с булочкой принести?
        Тут старушка подняла голову от бумаг, сморщилась, как-то болезненно зажмурилась, как будто у нее внезапно заныл зуб, и трагическим голосом проговорила:
        - Ничего мне не надо.
        Ну вот, опять начинается — «ничего мне не надо»! Похоже, этот бред у нее через день. Я вспомнила совет толстухи Онуте не обращать внимания на такие «капризы», еще немного постояла, но никаких перемен не дождалась, слегка обиделась и ушла в кухню.
        Засунула продукты в холодильник, сварила себе кофе и устроилась у окна. Что за бес в нее вселился? Типа, она читает и не хочет, чтобы я ей мешала? Допустим, вот только, пока я стояла рядом с ней, она ни разу страницу не перевернула. И на мой голопупый облик ей наплевать… Может, и мне в ответ плюнуть на все на это и свалить отсюда? Очень хотелось встретиться с Лаурой и узнать, нет ли новостей из полиции… А еще очень хотелось курить…
        Я решила, что перед тем, как сваливать, надо все-таки попрощаться со старушкой. Налила ей на всякий случай зеленого чаю с медом и потопала с чашкой в спальню.
        Но при виде бабульки замерла в дверях…
        Она сидела, закрыв лицо костлявыми ручонками, и плакала! Очки лежали рядом на кровати, несколько листков бумаги слетели на пол, а она всхлипывала, как обиженный ребенок, обливалась слезами и казалась еще мельче обычного.
        Честное слово, у меня мурашки по коже побежали, и в первое мгновение я вообще не понимала, за что хвататься… Подозреваю, бабулька даже и не слышала, как я вошла… Я вышла из спальни, беззвучно закрыла за собой дверь и еще с минуту простояла в коридоре, прислушиваясь к тихим всхлипам. Хоть я и не знала, что случилось, мне было чертовски ее жалко. Ни с того ни с сего люди вот так вот не ревут… По себе знаю…
        Я решилась вернуться в спальню только тогда, когда там воцарилась тишина. Старушка лежала с закрытыми глазами и тяжело дышала. Щеки у нее покраснели, и на них еще не высохли слезы. Набравшись смелости, я подошла, поставила чай на тумбочку и села на край постели. Бабулька не шелохнулась. Ее рука лежала рядом с моим коленом, и я, не удержавшись, потянулась эту ручонку погладить, мне так хотелось успокоить Казимеру…
        Мы еще немножко помолчали, и наконец я услышала:
        - Как же я устала… просто чудовищно… Моя жизнь — давно уже не жизнь, а бесконечное ожидание смерти… Чувствую себя антикварной мебелью, которая живет слишком долго для того, чтобы чему-нибудь особенно удивляться, стоит слишком дорого для того, чтобы кто-нибудь ее купил и изменил ее жизнь, слишком громоздка для того, чтобы вписаться в легкомысленный современный интерьер, и слишком ценная для того, чтобы кто-нибудь осмелился ее выбросить… Я заперта в своем ужасном теле, ни на что уже не способном, только чувствовать… Каждый день болит в новом месте… Даже… даже читать теперь не могу: почти не различаю букв… Ничего, ничего мне не осталось… Ну скажи, разве это жизнь? Сколько еще это будет продолжаться?..
        Я не знала, что ответить. Гладила ее руку и сама чуть не ревела… Должна признаться, у меня в последнее время крыша тоже основательно съехала… Черт! Как трудно в этом мире встретить по-настоящему счастливого человека! И вдруг я вспомнила про чай. И спросила:
        - Может, чайку с медом попьете?
        Она открыла глаза, поглядела на меня и прошептала:
        - Прости, что так расклеилась… Иногда до того все…
        - Остоелозит? — попыталась я продолжить ее мысль. У старушки даже глаза заблестели.
        - Вот именно! Правильно сказала: «Все остоелозит!» Остоелозит… Хорошее слово… — и она едва заметно улыбнулась.
        - Ничего, это пройдет, — сказала я, чтобы ее утешить. — Мне иногда тоже жить не хочется…
        - Тебе? — вскинула глаза старушка.
        - Но ведь, наверное, со всеми так бывает?
        Она, внимательно на меня посмотрела.
        - Ну хорошо, может, это и… Дай-ка мне чаю…
        Я помогла ей сесть и поднесла чашку к ее губам, она пару раз глотнула и снова откинулась на подушку. Похоже, немного успокоилась.
        - Ты хорошая девочка, Эльвира… — сказала она. Эльвира! А как же — Эльвира-то и правда хорошая девочка! А я… Если бы Казимера хоть смутно догадывалась, какая я на самом деле распрекрасная — распрекрасная авантюристка! — она бы меня и близко к себе не подпустила! Черт, как же все паршиво получилось! Эта бабулька, пусть ей и было несколько сотен лет, мне ужасно нравилась!
        Мы услышали, как по улице прошла какая-то развеселая компания мальчишек…
        - А вы когда-нибудь выходите из дома? — спросила я.
        - Смеешься? Ты же видела, как я передвигаюсь…
        Вдруг меня охватил какой-то непонятный азарт, и я решила во что бы то ни стало вытащить эту разочарованную в жизни древность поглядеть на белый свет.
        - А что, если… если нам выйти погулять, а?
        - Ты совсем сдурела, детка?
        - Я видела в коридоре за шкафом инвалидную коляску, в ней бы вас и вывезла!
        - Глупости! — отмахнулась поня Казимера. — Я рассыплюсь на куски, еще не спустившись с лестницы.
        Не знаю, что в эту минуту со мной сделалось — наверное, окончательно надоело изображать скромницу из школы для богомолок, и я, совсем уже раздухарившись, выпалила:
        - Ну рассыплетесь, и что такого? Вы ведь все равно хотите поскорее ноги протянуть!
        Ясно, такого ответа поня Казимера ждала меньше всего. Раскрыв рот, она вытаращила на меня глаза так, будто вдруг увидела перед собой марсианина с рожками-антеннами. Я безразлично развела руками и стала смотреть в окно, но через пару секунд услышала за спиной сдавленное кудахтанье и оглянулась.
        - О-о! О-о! Оо! — захлебывалась от смеха крохотная старушка. — Ну что ж, если сейчас ног не протяну, так, может, поживу еще… О-о! Ты… ты… Да пропади оно все пропадом! Поехали!
        - В самом деле? — я не поверила собственным ушам.
        - А что? Мне и впрямь терять нечего!
        И тут начались великие приготовления! Собираясь после долгих лет добровольного заточения снова высунуть нос в общество, бабулька желала выглядеть безупречно. Первым делом она потребовала, чтобы я продемонстрировала ей весь ее гардероб. «Покажи-ка, что у меня там есть!» — сказала она, махнув ручонкой в сторону шкафа. На мою беду, у нее там было чертовски много! Я по одному вытаскивала из ее неисчерпаемого шкафа платья, а эта садистка, развалившись на пуховых перинах, выбирала то единственное, какое подойдет для прогулки. «Совершенно нечего надеть!» — вздыхала она, возводя глаза к потолку. Честное слово, в эти минуты мне хотелось ее прибить! Не меньше часа я слушала ее комментарии, ворчание и брюзжание. Наконец она выбрала легкое светлое шелковое платье с широким кружевным воротником, а еще через полчасика — белую шляпку с кремовыми цветочками и молочного оттенка туфельки. Поиски светлых чулок тоже были истерическими, но все же первый этап мы успешно преодолели.
        Оставались мытье и одевание с громким пыхтением, подкрашивание и кривлянье перед зеркалом, причесывание и надушивание… Даже и рассказывать про это не хочу — как бы не стошнило. Все это мы делали очень тщательно, поминутно советуясь и чувствуя важность минуты…
        Около шести караван тронулся! Для начала я спустила вниз коляску, потом взялась за поню Казимеру. На этот раз задача была особенно трудной: приходилось думать не только о том, чтобы не загреметь вниз вместе со своей ношей, но и как бы не помять бабулькино платье, не испортить ее прическу или не уронить шляпку с цветочками. Усадив наконец поню Казимеру в коляску, я вздохнула с облегчением… Устала как собака, по спине ручьями лился пот.
        Пока происходил весь этот бардак, бабулька, видно, как следует проголодалась: едва мы выбрались из дома, она захотела немедленно отправиться в ресторан и сытно поужинать. Я совершенно не жаждала встречи с кем-нибудь из знакомых и предложила ехать в ближнее кафе — там же, в старом городе, на соседней улочке. Туда мы и двинулись. Я толкала коляску, а поня Казимера восседала в ней гордая, словно генерал, глядела по сторонам и поминутно удивлялась: «Ой! Как здесь все изменилось! Смотри, не было ведь этой пристройки? А этот дом давно отремонтировали?» Щеки у нее порозовели, глаза сияли… Вот такой она мне нравилась!
        Ужин прошел без всяких приключений. Бабулька закатила настоящий пир: мы ели очень вкусного лосося с рисом (поня Казимера запивала его белым вином, а мне заказала стакан апельсинового сока), а потом нам принесли еще и фруктовый десерт, я думала, лопну. Казимера была в дивном настроении, от вина она разрумянилась и вконец распустилась — беспрерывно смеялась и рассказывала всякие театральные анекдоты. На нас даже поглядывали люди за соседними столиками — и снисходительно улыбались, наблюдая за разгулявшейся старой дамой. Перед тем как отбыть, она одарила официанта, который нас обслуживал, щедрыми чаевыми и ангельской улыбкой, а тот любезно согласился усадить ее в инвалидную коляску и проводить до самых дверей. Прощаясь, она кокетливо улыбнулась и протянула парню руку. Тот поначалу растерялся, но кое-как сообразил, что надо сделать, и осторожно старушки ну руку поцеловал. Я чуть не упала.
        Из кафе мы выкатились только около восьми, было самое время отделаться от старушки и заняться Принцессой. Я так и объяснила: сказала, что взялась выгуливать собачку друзей, а потому должна без промедления доставить поню Казимеру домой и лететь в Ужупис. Но старушка решительно против этого возражала:
        - Ну вот еще! Я совершенно не хочу возвращаться домой — вечер только начинается! Двинем в Ужупис вместе и выгуляем эту твою собачку вдвоем! Не бойся, я ее не укушу!
        - А вы не устали? — осторожно спросила я.
        - Я устала?! А что, разве у меня измученный вид?
        - Да нет, нисколько…
        В общем, я поняла, что спорить бессмысленно, и покатила коляску в сторону парка. Тут старушка снова расчувствовалась:
        - Знаешь, сколько лет я здесь не была? Не сосчитать! Когда мы были молодые — еще совсем молодые, красивые и влюбленные… — на том берегу Вильняле отмечали премьеры, праздновали Иванов день… Боже, как хорошо было! Погоди, не беги так…
        Мы остановились у самой речки, под большой липой. Глядя на тот берег, на высокий песчаный откос, Казимера глубоко вздохнула:
        - О господи, как здесь красиво… Все как раньше, ничего не изменилось…
        - Может, хотите здесь и подождать, пока я приведу Принцессу?
        Растроганная бабулька часто закивала.
        Так вот, оставив старушку любоваться Вильняле, я рванула в Ужупис. Смоталась туда-обратно очень быстро, минут за пятнадцать, не больше. Но когда вернулась с Принцессой, ни пони Казимеры, ни ее коляски мы под липой не нашли…
        Я подумала, что она где-то поблизости — на ее тихоходном транспортном средстве далеко не уедешь. Огляделась, покричала, спустилась к самой реке, облазила все кусты — старушки нигде не было. Пропала бесследно. Вот тебе на! Лучше не придумаешь! Сначала украла старушкины деньги, а потом и саму старушку! Честное слово, мне нехорошо сделалось от этих мыслей… И у меня не было ни малейшего представления о том, где ее искать.
        Мы с Принцессой обегали весь парк, носились по нему как ненормальные и расспрашивали каждого встречного, не видел ли кто старой дамы в инвалидной коляске. Никто ее не видел… Я готова была разреветься. Может, бедняжке стало плохо, она потеряла сознание, какие-нибудь прохожие вызвали скорую, и ее увезли в больницу? А может, ее похитили бандиты и теперь потребуют выкуп? Глупости, полный бред — ведь требовать-то не у кого! Я решила вернуться в Элину квартиру и действовать оттуда: для начала обзвонить все вильнюсские больницы, а там видно будет.
        Набегавшись, мы с Принцессой плелись по берегу, размышляя, куда бы могла запропаститься наша бабулька, и вдруг (я просто глазам своим не поверила!) увидели ее — и где! На другом берегу Вильняле! Старая ведьма, сидя в коляске, махала мне рукой и что-то радостно пищала. Рядом с ней, удобно устроившись на травке, сидели два седоватых господина. Тут раздумывать было особенно нечего, сразу стало понятно, как она там очутилась, — и, честное слово, разбушевалась я, как пять Вальпургиевых ночей сразу! Попадись она мне в ту минуту под руку — страшно бы об этом пожалела! Стиснув зубы, я пыталась справиться с собой и настроиться на вежливый разговор. Пока мы с Принцессой шли к мостику и добирались до их стоянки, злость моя и вправду немного улеглась.
        - Знакомься, Эльвира, эти господа из Франции — Жан и Жак, — радостно защебетала старушка. — Они любезно предложили перевезти меня на этот берег, и ты только посмотри, как тут красиво!
        Чудесно! Я с ума схожу, ищу ее везде, а она тем временем заигрывает с Жаном и Жаком!
        Пожилые господа поднялись с травки и учтиво мне поклонились. Я в ответ заставила себя улыбнуться, и они тут же принялись что-то молоть по-французски. Само собой, я ни слова не поняла.
        - Жак говорит, ты похожа на французских девушек, — перевела бабулька.
        - Очень рада, — пробормотала я.
        Обменявшись с Казимерой еще какими-то любезностями, услужливые господа распрощались и ушли. Я села на пенек и стала выдергивать травинки — все еще злилась на старую кривляку: видела же, как она стреляла глазками в этих французов!
        Принцесса вертелась около бабулькиной коляски, изо всех сил показывая, как рада знакомству. Старушке собака, должно быть, тоже понравилась, потому что она попросила дать ей какую-нибудь палочку, бросила на дорожку, а Принцесса тут же притащила обратно.
        Эта игра к радости обеих продолжалась не меньше десяти минут, после чего поня Казимера наконец выдохлась и объявила, что израсходовала запас последних сил и хочет домой. Гора с плеч…
        Когда мы притащились домой и я наконец уложила бабульку в постель, она взяла мою руку и прижалась к ней щекой. До чего же она махонькая на своей широченной кровати…
        - Спасибо тебе за этот день, Эльвира! Давно мне не было так хорошо. Ты очень добрый человечек!
        - Ну уж, не преувеличивайте…
        - Нет, ты в самом деле необыкновенная, детка. Только тебе надо больше любить себя… — сказала Казимера тихо и задумалась. — Может, переберешься ко мне? Чего там хорошего, в этом общежитии…
        Непонятно почему я опять чуть не разревелась. Хотя на самом деле все понятно: говорила же, что у меня всегда так, стоит начаться сопливым нежностям…
        До садов я добралась только к полуночи, но мама не спала, ждала меня в кухне, читая какой-то журнал. Выглядела получше, чем утром. Гвидаса и сегодня поблизости не наблюдалось. Я вымоталась до предела, мне не терпелось подняться к себе и завалиться в постель, но матушка меня остановила:
        - Котрина, нам надо поговорить…
        - Может, завтра, мам? — промямлила я. — Очень спать хочется.
        - Нет. Сегодня. Сейчас. Сядь.
        Волей-неволей пришлось опуститься на табуретку.
        - Ты голодная?
        - Нет.
        - Где ты ела?
        - У друзей.
        - У друзей? А может, у друга?
        Этот вопрос заставил меня насторожиться, но разгадывать ребусы не было никаких сил.
        - Мама… Какая разница? Если тебя интересует только то, где я ела, я лучше пойду спать.
        - Успеешь, детка.
        Называет деткой и тон угрожающий. Что это с ней? Мама переместилась так, чтобы оказаться напротив меня, и заглянула мне в глаза.
        - Я все знаю, Котрина.
        Меня прошиб холодный пот. Первая мысль, которая пришла в голову, — она «все знает» насчет бабулькиных денег, она ведь общается с этим чертовым следователем!
        - Но, м-мама, я не п-понимаю… — запинаясь, пролепетала я.
        - Прекрасно понимаешь, детка, не надо врать. Опять эта «детка»! Она называла меня так только в раннем детстве и только тогда, когда я что-нибудь натворю.
        - Сама понимаешь, рано или поздно все станет известно, — продолжала мама. — Такого еще никому не удавалось скрыть.
        - Н-но, м-мама… — изо всех сил выворачивалась я, лихорадочно пытаясь соображать. — Я не знаю, о чем т-ты г-говоришь.
        - Котрина, перестань выкручиваться! Я вчера получила из Ниды копию твоей медицинской карты и знаю, что ты ждешь ребенка.
        - Что?!
        И тут я почувствовала, что сейчас упаду, потому что у меня сильно закружилась голова. Я вцепилась в табуретку. Мама взяла с подоконника большой конверт и протянула мне.
        - Вот, читай. Нет никакого смысла врать.
        Я взяла конверт и вытащила из него мелко исписанный листок бумаги. С трудом отыскала нужную строчку. Да, там и в самом деле было написано, что у некоей девицы Котрины четырнадцать недель беременности, и потому ей предписаны облегченная гимнастика и соответствующие ее положению процедуры. Черт!
        Ну и лопухнулась же я! Как я не подумала, что они там станут проверять Элино здоровье?
        В первую минуту мне захотелось рассказать маме всю правду про себя и Эле, про то, что мы поменялись, но я вовремя прикусила язык, вспомнив, что пребывание в Ниде — единственное мое алиби в истории с ограблением бабульки. А после того как мама сошлась с Гвидасом, я уже не знаю, можно ли ей доверять. Какая же я дура! Надо было сразу уехать куда подальше, как только сперла деньги!
        - Почему же, когда с тобой это случилось, ты мне ничего не рассказала? Я думала, мы с тобой подруги…
        Я решила перейти в наступление.
        - Подруги? А ты сама много о себе рассказываешь? Может, хочешь просветить меня насчет того, где сейчас твой ненаглядный Гвидас?
        - Котрина! Я — твоя мать!
        - А я тебе кто?
        Она ничего не ответила. Вперила глаза в стол и с минуту молчала. Выглядела сильно огорченной. Мне стало погано, захотелось к себе наверх, чтобы без помех все обдумать, и я, собравшись с духом, равнодушным тоном спросила:
        - Ну что, теперь я могу идти спать?
        - Иди… Нет, погоди минутку, Котрина, еще одно… Мне пришлось все рассказать твоему отцу. Сама понимаешь, ты несовершеннолетняя… Нам надо будет вместе решать, как тебе жить дальше, да и вообще я не могла такое от него скрыть… Его новость не обрадовала.
        Еще того лучше! Предательница! «Все рассказала» этому садисту, и теперь они по-дружески будут решать, «как мне дальше жить»! И хоть бы одного человека на свете интересовало мое мнение! Зачем только я сюда вернулась? К горлу подкатил комок. Я почувствовала, что сейчас разревусь, а потому встала и направилась к двери. Положение было безвыходным, и сил у меня совсем не осталось.
        Поднялась к себе и рухнула на кровать. Вскоре послышались мамины шаги. Она вошла в комнату и села рядом, но я не обернулась. Не хотела больше ничего слышать.
        - Я знаю, что ты еще не спишь, Котрина… Пришла пожелать тебе спокойной ночи… Понимаю, как тебе сейчас нелегко, но постарайся жить дальше и оставаться сильной… Я верю, что ты справишься… Теперь мы уже все равно ничего не изменим… Да это и не самое худшее из всего, что может случиться с человеком…
        И еще… Прости меня за вчерашний день. Когда я узнала про тебя… когда получила это письмо… Ну, для меня оказалось слишком много, все сразу навалилось.
        - Спокойной ночи, мама.
        - Прости, я была плохой матерью… Думала только о себе. Но теперь будет по-другому, вот увидишь, Котрина… Мы будем жить втроем: ты, я и твоя малышка…
        Мне не хотелось разрушать эту идиллию, и потому я только пробормотала:
        - Д-думаешь, родится д-девочка?
        Мама ласково погладила меня по голове, и к горлу опять подкатил комок, так что я не решилась спросить, где будет жить Гвидас.
        - Спи, отдыхай, набирайся сил…
        Потом я услышала, как она дошла до двери и остановилась.
        - Кстати, звонил следователь. Дело прекращено, поскольку Лаура вернула деньги. Хоть одна хорошая новость…
        Лаура? Мама до сих пор уверена, что это она стащила деньги… Надо обязательно позвонить Лауре. А что я ей скажу?.. И почему мама сказала «будем жить втроем»? А Гвидас? Почему она ни словом о нем не обмолвилась? Сегодня он опять не появился… Узнал вчера, что его возлюбленная вот-вот станет бабушкой, и сделал ноги? А может, она образумилась и сама его прогнала?
        Я понемногу шла ко дну океана… И очень хотела вернуться к Эле…
        Спокойной ночи, дорогой дневник!
        11 июля
        Встала в девять, спустилась в кухню, сварила себе кофе. Маму нашла на веранде. Она сидела за столом с сигаретой в руке и что-то писала. Надела новое белое платье, слегка подкрасилась — видно, собралась ехать в город. Я уселась на ступеньки и решительно объявила:
        - Сегодня же возвращаюсь в Ниду.
        - Сегодня? Я думала, побудешь еще денек… — удивилась мама.
        - Так ведь к следователю идти не надо?
        - Нет, не надо.
        - Я обещала вернуться как можно скорее.
        - Ну что ж… Раз обещала… Может, отвезти тебя на вокзал? Все равно в город еду.
        - Сама доберусь.
        Мама взяла с лавки сумочку и вытащила оттуда кошелек. Немного подумав, протянула мне две сотни.
        - Бери. Думаю, в Ниде пригодятся.
        Ого! С чего вдруг такая щедрость? Ну да, я же беременная… Встала, подошла к ней, сунула деньги в карман джинсов.
        - Спасибо… Пригодятся…
        - Ешь побольше фруктов.
        - Хорошо.
        - И не перегревайся на солнце.
        - Хорошо.
        - Тебя все еще тошнит по утрам?
        - Уже почти нет…
        Она немного помолчала, потом странно усмехнулась:
        - Ты хоть любишь этого человека?
        - Кого? — не поняла я.
        - Ну… отца твоего ребенка…
        Вот беда! На всякий случай я попыталась представить себе Валентинаса.
        - Нет… Не знаю… И не хочу об этом говорить.
        - Понятно… Можешь не рассказывать, если не хочешь…
        Мама медленно погасила сигарету, сложила свои бумажки и встала.
        - Еду встречаться с твоим отцом. Скажу, что ты уехала в Ниду.
        - Хорошо.
        - Я буду тебя ждать, — тихо сказала она. — Позвони, как доедешь.
        - Хорошо, — я кивнула.
        Сегодня она напоминала мне ту маму, какая у меня была до этого несчастного ее знакомства с Гвидасом… Даже жалко стало, что я не беременная…
        Как только мама уехала, я позвонила Эле. Пересказала ей разговор на веранде. Эле, конечно, перепугалась, почувствовала себя виноватой в том, что так вышло, хотела уже все бросить и вернуться в Вильнюс. С трудом уговорила ее остаться до конца смены. Может, не надо было ей ничего рассказывать? Эле все слишком близко принимает к сердцу.
        До бабульки добралась к одиннадцати. После вчерашней прогулки у нее болели плечи. Ха! Перетренировалась, кидая палочку Принцессе! И она все никак не могла отойти от вчерашних впечатлений…
        Поскольку старушка моя была подслеповата, она попросила меня ей почитать. Я пристроилась на краешке постели и до самого вечера (с короткими перерывами на еду) читала ей пьесу Теннесси Уильямса «Орфей спускается в ад». Первое время, когда я только начала читать, бабулька помалкивала, слушала и кивала головой, но через пару страниц стала меня поправлять (если я не так произносила какое-нибудь слово), а под конец принялась выдавать на память длиннющие монологи! Да она всю эту пьесу наизусть знает! Прекрасно! Так с чего тогда ей вздумалось просить меня читать? Оказывается, Казимера в этой пьесе играла Кэрол. Вот никогда бы не подумала! Мне эта роль больше всего нравится: Кэрол совершенно ненормальная, но не то чтоб с дуба рухнула, — знает, чего хочет. И еще этот музыкант Вэл в змеиной коже — крутой тип. Черт, и почему меня так тянет к музыкантам?
        Бабулька спросила, что я думаю о пьесе… Я сказала, что пьеса грустная, в ней нет ни одного счастливого человека, а она сказала, что так уж устроена жизнь, человек не может быть счастлив, иначе не было бы прогресса. И что важно стремиться, а не быть… Ну, это она загнула…
        Потом мы еще поговорили про Кэрол. Я сказала, что, если бы пришлось выбирать, то из всех персонажей больше всего хотела бы играть ее.
        - Почему? — спросила бабулька.
        - Не знаю. Просто нравится. Дикая какая-то, ничего не боится.
        - Она по-настоящему свободна…
        - Так они же все свободные, не рабы какие-нибудь… И эта Леди, и этот Торренс, и…
        - Нет, остальные — совсем другое дело. Они как раз все очень зависимы… От своего богатства, от виноградника, от положения… Знаешь, кого можно назвать по-настоящему свободным человеком?
        - Конечно, знаю.
        Но она не дала мне ответить, продолжила сама:
        - Свободен тот, кто может себе позволить никогда не врать. Так, кажется, Альбер Камю сказал, сейчас не вспомню… Вот Кэрол как раз такая и есть, и потому она по-настоящему свободна… Но это не значит, что она счастлива.
        Ничего себе… Если свободен только тот, кто может не врать, значит, я добровольно отправилась в пожизненное заключение… Вконец завралась, больше и представить себе невозможно… Может, потому везде и чувствую себя как в тюрьме? Печально…
        Вечером вернулась в Ужупис, выгуляла Принцессу, потом позвонила Лауре. Сказала ей, что обо всем уже знаю от мамы. Лаура страшно рада, что история с бабулькиными деньгами на этом закончилась, но встретиться со мной не сможет — родители ее как следует прижали, завтра рано утром увозят в деревню. Вот и прекрасно.
        Позвонила мама, я не отозвалась. Хотела, наверное, спросить, как я добралась до Ниды. Перебьется, нечего баловать…
        Соскучилась по какой-нибудь приличной тусе. Живу как монашка.
        12 июля
        Сегодня у меня грустный день — вернулись хозяева Принцессы. Я пришла за ней, но только успела достать ключ — дверь вдруг открылась сама, и стоявший за ней бородатый дядька удивленно на меня уставился. Честно говоря, я тоже слегка растерялась. Объяснила ему, что заменяю Эле, тогда дядька засмеялся, поблагодарил за работу и дал сотню. Неплохо. Почему-то в последнее время мне все дают деньги… Может, это какой-то знак? Жалко, что больше не надо гулять с Принцессой… Может, и мне завести собаку? Ага, помечтай, Котрина!
        К бабульке я пришла ровно в двенадцать, пунктуальная, как Монте-Кристо. И мы сразу же занялись обедом — она учила меня готовить плов. Это значит, что она сидела на кухне в своей инвалидной коляске и руководила, а я должна была все реально делать.
        Я долго чистила морковку, лук и чеснок, варила рис, резала мясо, а потом все это томила с растительным маслом в духовке. Хотя у меня все пристало ко дну казанка (не понимаю с чего, я ведь даже воды подливала, когда Казимера не видела, — не должно было такого быть!), бабулька объявила, что плов получился суперский и что я, если бы захотела, могла бы теперь легко устроиться на работу в любой восточный ресторан. Вообще-то и правда вкусно получилось. А может, все-таки не надо было воду подливать?
        Пообедав и выпив кофе, мы опять стали репетировать «Орфея». Потом заявилась толстуха Онуте, пришла с работы. Я наконец узнала, чем она в театре занимается — оказалось, делает парики. Мы продолжали репетировать, и обе бабки просто ухохотались, глядя, как я изображаю Джейба Торренса.
        Да уж, кто-кто, а этот Торренс — настоящий урод! Жадный, завистливый, какой-то медленно гниющий, всех терроризирующий грязный старикашка — как говорится, страшнее войны… Словом, гад, каких мало. А бабулька все твердила: не играй злодея, найди у Торренса какую-нибудь хорошую сторону. Сначала мне казалось, что это невозможно, там и намека нет ни на что хорошее, и я изо всех сил сопротивлялась, но когда Казимера объяснила, почему он так зол на весь мир, я сдалась… Он ведь и впрямь никому не нужен, все только и ждут его смерти… И ему уже совершенно нечего терять… Один как перст, со всех сторон затравленный, все время его обманывают… Я бы тоже их всех спалила…
        Моя бабулька сегодня очень хорошо играла Леди. В одном месте — как раз перед тем, как ее застрелили, — даже расплакалась! Я чуть не упала! Мне-то нарочно заплакать никогда не удается…
        Поня Казимера заподозрила у меня актерские способности! Она обняла меня и звонко чмокнула. Спросила, не думала ли я когда-нибудь стать актрисой. Фантастика! Ура!
        Толстая О нуте тоже мне похлопала, а потом предложила пойти с ней завтра в театр. Сказала, смогу посмотреть, как проходит репетиция. Вот это да! Хочу-хочу-хочу!
        Я осталась ночевать у бабульки, на диване в гостиной. Класс! Она разрешила мне брать почитать любые книги… Даже и не знаю, с чего начать…
        Почему-то вспомнилась бабушка Эльжбета. Когда мне что-нибудь в жизни внезапно удавалось, она всегда пригорюнивалась, уходила в свою комнату и начинала тихо шмыгать носом. Я знаю, что она плакала… А мама говорила, что бабушка плачет над своей напрасно прожитой жизнью… Напрасно? Что же, получается, она была несчастной? И никогда, ни одной минуты не чувствовала себя счастливой? За всю жизнь? Казимера говорит, что вполне счастливых людей вообще не бывает, постоянно счастливы только полнейшие дураки… А сама Казимера? Она была известной артисткой. Наверное, она была счастлива, когда играла на сцене? В эти минуты?
        Глаза уже слипаются… Спокойной ночи, дорогой дневник!
        13 июля
        Сегодня встала рано — разбудил птичий щебет в ветках березы. Продрав глаза, первым делом увидела заставленные книгами полки по всем стенам и вспомнила, что осталась ночевать у бабульки в гостиной. Прислушалась… Поняла, что Онуте в кухне гремит кастрюлями и что-то тихонько напевает… Часы показывали девять. Из бабулькиной комнаты не доносилось ни звука: вчера так наигралась, что, наверное, еще спит. Я встала и выскользнула на балкон. По улице, глядя себе под ноги, безрадостно спешила куда-то какая-то тетка — на работу, что ли? Вспомнилось вчерашнее бабулькино: «Свободен тот, кто может не врать…» А что, если рассказать ей про эти деньги? Знал бы кто, как мне хочется все ей рассказать…
        На балкон вывалилась раскрасневшаяся Онуте.
        - Что, уже встала? Могла еще поспать, репетиция только с одиннадцати. Пойдем, покормлю тебя завтраком. Пробовала когда-нибудь кабачки с паприкой и грибной подливкой?
        Когда мы пришли в театр, репетиция еще и не думала начинаться — оказывается, они тут всегда собираются сильно заранее, чтобы успеть пообщаться. Сначала мы отправились в гримерный цех, и Онуте познакомила меня с двумя гримершами — обе намного моложе нее. Гримерши, весело о чем-то болтая друг с дружкой, варили кофе и делали бутерброды и, не успели мы войти, немедленно кинулись нас угощать. Меня Онуте представила как племянницу пони Казимеры. Неплохо, а? Обхохочешься: оглядев меня, обе тетки заахали и принялись уверять, что я ну просто вылитая Казимера в молодости! Они, понятно, сильно преувеличивали, но я, само собой, и не пыталась их разубедить.
        От громкого звонка все так и подскочили, а мы с Онуте без промедления двинули длинными коридорами в зрительный зал, потому что там уже собирались актеры и вот-вот должна была начаться репетиция: толстухе очень хотелось показать мне, как это бывает, да и мне не терпелось посмотреть. Когда дошли до дверей зала, Онуте знаками велела мне молчать как рыба и только после это повела меня внутрь. Там оказалось темным-темно, и я несколько раз чуть не грохнулась, ощупью поднимаясь по каким-то непонятным лестницам. Наконец Онуте довела меня до последнего ряда и усадила в середине. В кромешной тьме иногда высвечивалась только сцена. Разноцветные прожекторы то гасли, то снова вспыхивали, и тогда в их лучах становилась видна впечатляющая декорация — высокие ступенчатые пирамиды.
        - Смотри и молчи! — шепнула Онуте. — Как будто тебя здесь и нету вообще. Сейчас поставят свет, и начнется репетиция.
        - Хорошо, — кивнула я.
        Постепенно глаза привыкли к темноте, и я увидела, что в зале, кроме меня, есть другие люди.
        Толстый господин — наверное, режиссер этого спектакля — нервно расхаживал взад и вперед перед сценой, злобно ворчал и яростно жестикулировал. Тощий человечек, которого толстяк называл Вильгельмасом, покорно семенил следом за ним по краю сцены и бессильно разводил руками. Видно, этот несчастный Вильгельмас чего-то не сделал или сделал неправильно, раз толстяк так разбушевался… Почему-то мне вспомнился ящерка Билль из «Алисы в стране чудес»… То место, где страшно выросшая Алиса нечаянно выпихнула его через трубу… Похоже, такой пинок ждет и бедняжку Вильгельмаса…
        Вдруг боковая дверь тихонько открылась, и какой-то паренек, пробравшись между рядами, пристроился рядом со мной. А это еще кто?
        - Привет, я Йонас! — прошептал он.
        - Эльвира… — слегка растерявшись, назвалась я.
        - Ага, знаю, внучка Казимеры.
        Вот как — теперь уже внучка! На это я ничего не ответила.
        - Ты тоже студентка?
        - М-м… Да, учусь, — промычала я. — Сейчас у нас каникулы.
        - Ясно, — Йонас устроился поудобнее. — Ну и как поживаешь? Одна или с кем-нибудь?
        - С семью гномами. А ты?
        - А я с девятью великанами.
        Я и на это ничего не ответила, он тоже немного помолчал.
        - Думаю, старик сегодня опять не станет репетировать с нами массовую сцену, уж слишком разошелся. Снова поцапался с Максюкасом.
        - А-а… — я понимающе кивнула.
        - Слушай, а у тебя случайно не найдется лишних пяти литов? — вскинулся Йонас, как будто внезапно припомнив нечто важное. — Клянусь, завтра отдам.
        - Пять литов? — переспросила я. — Кажется, есть…
        Мне что, жалко пяти литов? Пошарив в карманах джинсовки, нашла кошелек, но, когда я в темноте его открыла, случилось непредвиденное — монеты с оглушительным звоном посыпались на пол. Черт! Я чуть не выругалась вслух! Мы с Йонасом нагнулись и стали собирать деньги.
        - Что там происходит? — послышался грозный голос толстяка. — Опять народа полный зал? Базар устроили, деньгами звените… Погодите, не заработали пока! Немедленно убирайтесь за кулисы!
        Йонас схватил меня за руку и через весь зал потащил в сторону сцены. Мы взбежали по узкой лестнице наверх и хотели шмыгнуть в первую же щель, но внезапно нас остановил голос толстяка.
        - Эй, ты, постой!
        Я на всякий случай обернулась.
        - Да-да, ты! — режиссер помахал мне. — Погоди, не исчезай никуда. Вильгельмас! Позови сюда Макса.
        Йонас воспользовался случаем и юркнул за кулисы, оставив меня в одиночестве, а на сцену выплыл похожий на Ричарда Гира седой высокий дядька в трико болотного цвета. Неспешно всем кивнув и ни слова не промолвив, он с гордым видом остановился перед режиссером.
        - Максюкас, ты только погляди, какая худышка! — ликовал режиссер, показывая на меня. — Как тебя зовут, детка?
        - Меня? Эльвира, — пролепетала я.
        - Понятно… Эльвира. Очень хорошо!
        Господин в трико выглядел сильно обиженным, он ничего не соизволил ответить, а на меня даже не поглядел. Тогда неугомонный толстяк проворно взобрался на сцену и обнял его за плечи.
        - Послушай, Максюкас, дружище, давай поговорим спокойно… Все-таки тело надо бы уносить тебе. Улавливаешь мысль? Сам подумай: ты палач, но ты и жертва, кающийся, так сказать… Это символическая мизансцена, понимаешь? Чувствуешь контекст?
        - Я уже сказал и своего мнения не изменю. Викторию таскать не стану, и точка. Какой бы звездой она ни была. Мне плевать на ваши договоренности. Твоя красотка весит шестьдесят восемь килограммов, а я еще пожить хочу.
        - Ничего ты не понял! Вот, посмотри! — воскликнул толстяк, показывая на меня. — Таскать ты будешь не Викторию, а ее! Кто там разберет? Лицо все равно будет закрыто, а мертвые тела… они все более или менее одинаковые.
        Только теперь этот господин соизволил ко мне повернуться. Оглядел с головы до ног — и внезапно просиял, как будто открыл Америку. Потом обворожительно улыбнулся, сверкнув зубами во всей их искусственной красе. Могу себе представить его в молодости — наверное, был настоящим сердцеедом!
        - О, это совсем другое дело! — промурлыкал он. — Такую миниатюрную девчушку я готов носить на руках! С величайшим удовольствием! Как тебя зовут, малышка?
        - Эльвира.
        - Эльвира… — мечтательно закатил глаза седой красавец. — Чудесно…
        - Вильгельмас! Начинаем! Все по местам! — толстяк похлопал в ладоши и шаровой молнией скатился в зал.
        А мы с понасом Максом ушли за кулисы. Оказалось, Йонас все еще меня ждет.
        - Ну, сколько успела собрать-то?
        - Чего собрать? — не поняла я.
        И только теперь заметила, что так и держу в кулаке монеты, которые нашла под креслами. Протянула их Йонасу. Он чмокнул меня в щеку и прошептал:
        - До конца жизни не забуду! Сбегаю приведу себя в форму. К финалу как раз успею.
        Когда Йонас умчался, я осмотрелась. За кулисами уже собирались актеры. Кое-кого я узнала — видела в рекламных роликах. Ко мне подбежала взмыленная пожилая женщина с какими-то тряпками в руках, осведомилась, не я ли та новенькая студентка, которую Максюкас будет выносить вместо Виктории, и тут же, не дожидаясь ответа, стала напяливать на меня длинную белую ночнушку, недовольно бормоча:
        - Так-так-так… Великовата будет… Виктория все-таки на полголовы выше… И намного крупнее… Ну ничего, сойдет… Тебе же разгуливать в ней все равно не придется… На этот раз сойдет… Кстати, меня зовут Фелиция, а тебя?
        - Эльвира.
        - Ясно, запомню, — вздохнула Фелиция.
        К нам, пыхтя, спешила Онуте.
        - У нас большая проблема, — озабоченно сказала она. — С головой-то что будем делать? Шапочка, в которой играет Виктория, прикреплена к парику…
        - Это ничего, — махнула рукой Фелиция. — Прикроем ее пока белым платком из «Антигоны».
        - Ладно, сегодня пусть так, а завтра что-нибудь придумаем, — решила толстуха и, подмигнув мне, исчезла за кулисами.
        А дальше было вот что. Когда дело дошло до моего «номера», ко мне приблизился по нас Макс и шепнул на ушко:
        - Ну, маленькая, нам пора. Расслабься, и я тебя подниму.
        Не знаю, успела ли я достаточно расслабиться, но в следующее мгновение уже лежала в его объятиях.
        - Какая ты легонькая! — вскинул брови Макс, шагнул на сцену, сделал несколько шагов и остановился. Хоть я и должна была притворяться, что все признаки жизни меня покинули, но не устояла перед искушением и принялась сквозь неплотно прикрытые ресницы наблюдать. И увидела, как неузнаваемо изменилось лицо артиста, едва он ступил в круг света: теперь в его чертах отразились вся мировая скорбь и безмерная печаль утраты, а глаза наполнились слезами. Это было фантастически прекрасно! И стало еще прекраснее, когда он, совершенно не шевеля губами и не меняя трагического выражения лица, еле слышно, но очень деловито шепнул мне:
        - Чуть повыше правую руку…
        И, словно желая вглядеться в лицо мертвой возлюбленной, нежно приподнял меня так, что моя голова удобно легла ему на плечо. От его щеки пахло гвоздикой.
        - Ага… Теперь хорошо…
        Убиться, какой артист!
        Наконец он снова сдвинулся с места, взошел со мной на руках по высоким ступенькам, наверху повернулся к пустому залу, медленно опустился на одно колено, поднял голову и, глядя вдаль, со слезами на глазах проговорил надрывающим душу голосом:
        - Свершилось. Я победил… И я наказан…
        Заиграла печальная музыка. Понас Макс, будто бы не в силах вынести множества обвиняющих взглядов, медленно отвернулся от зала и мягко опустил меня на землю.
        - Ну вот… Так тебе будет удобнее, — спокойно прошептал он.
        Я не могла глаз от него оторвать. Ведь он только что плакал! Как ему это удается? Мне захотелось аплодировать.
        - Чудесно! — тихо сказала я.
        - Значит, ты — племянница Казимеры?
        - Почти…
        - А у нас еще где-нибудь играешь? Что-то раньше я тебя не замечал…
        - Нет, первый раз…
        - М-м… Ну ничего, все примерно так и начинают, — дружелюбно подмигнул он. — Хотя, конечно, бывают исключения.
        - Я совсем не…
        - Погоди, детка, давай послушаем, что они там болтают…
        На мгновение он умолк, прислушался к тому, что делалось на сцене, потом спокойно сказал:
        - Нет, еще рано…
        Фантастические создания эти артисты!
        Тем временем на сцене кипели страсти. Оглушительно звонили колокола, актеры старались их переорать, а режиссер пытался одновременно сыграть все роли и злился, что никто ему не помогает.
        - А ты, малышка, довольно симпатичная… — сказал понас Макс, снова оглядев меня с головы до ног.
        - Спасибо… — немного смутившись, пробормотала я.
        - Только очень уж худенькая… Не ешь ничего, наверное?
        - Ем.
        - Настоящей женщине полагается иметь приличный бюст и круглую попку, а у тебя, как я погляжу, ни того ни другого. Какая из тебя женщина? Никаких центров притяжения… Кости, кожа да нос.
        Тут он — наверное, желая убедиться в правильности своих слов — довольно ощутимо ущипнул меня за бок, а я невольно вскрикнула, потому что боюсь щекотки.
        И началось!
        - Что там наверху происходит? — взревел режиссер. — Девушка не справляется со своей ролью? Может, вам что-нибудь непонятно, барышня? Как, говорите, вас зовут?
        - Эльвира… — приподняв голову, ответила я.
        - Ну и что же вам неясно, а? Или, может, вы решили внезапно воскреснуть из мертвых и таким образом усовершенствовать нашу классику?
        Кто-то за кулисами захихикал, а мне захотелось провалиться сквозь землю. Я лежала, словно окаменев, не решалась даже пальцем двинуть.
        Еще немного побушевав, толстяк выдохся, сказал, что репетиция окончена, все разошлись и свет на сцене выключился.
        Оставшись одна, я поднялась, выскользнула за кулисы, стащила с себя мерзкую рубашку. Никто ко мне не подошел, никто меня не хватился, и я, воспользовавшись этим, побыстрее свалила из театра. Черт, из-за меня прервали репетицию! Вот тебе и дебют! Я даже труп сыграть оказалась не способна! А противнее всего то, что этот старый щипщик Макс ни слова не сказал в мою защиту! Только стоял и улыбался! Свинья!
        Когда я пришла к бабульке и все рассказала, она прямо пополам сложилась от смеха. Не понимаю, что здесь смешного? Они что, все в этих театрах такие ненормальные?
        После легкого обеда поне Казимере захотелось подышать свежим воздухом, и я вытащила ее на балкон. Мы сидели в тени березовых ветвей и ели мороженое. Бабулька медленно облизывала ложечку, молчала и казалась странно задумчивой. А потом вдруг объявила, что когда-то была страшно влюблена в понаса Макса! Когда она это сказала, я чуть мороженым не подавилась — он ведь намного ее моложе!
        - Да, почти на двадцать лет… — согласилась старушка.
        - А он? — осторожно спросила я. — Он вас тоже любил?
        - И еще как… — покачала головой Казимера. — Предложение делал несколько раз…
        - Вот это да… А вы что?
        - А что я? Разве я могла выйти за такого пастушка?
        - Мм… А если бы вышли? — не отставала я.
        - Теперь жила бы с ним, как мама с сыном, а может, уже и расстались бы…
        - Почему? А может, жили бы счастливо?
        - Видишь ли, люди не меняются, он все еще говорит про женские центры притяжения, а у меня, как ты, наверное, заметила, их уже не осталось…
        - А… а как же любовь?
        - Любовь, что бы ты там ни говорила, — самая могущественная и наиболее неуправляемая вещь на свете. Поверь, она все равно что психическая болезнь, но только ради нее и стоит жить. Кто-то сказал: «Любовь — самый распространенный способ испортить себе жизнь и лучшее, что можно испытать». Хорошо сказано?
        - Да… Хорошо…
        - Так вот, любовь, если она была, никуда не девается… Совершенно не обязательно выходить замуж… А ты кого-нибудь любишь? — немного помолчав, спросила она.
        - Я… Можно сказать, любила…
        - Но не успела испортить себе жизнь?
        - Не знаю… Кажется, не успела… А можно все забыть и начать сначала?
        - Все так думают, на что-то надеются… Но начинают сначала — и все повторяется сызнова… Тогда становится скучно, и больше никто уже и не пытается.
        - И вы больше не пытались? После того, как отказались выйти замуж за понаса Макса?
        - Пыталась. И не один раз, — улыбнулась поня Казимера. — Потом стало скучно…
        Я вспомнила маму с Гвидасом. Может, и у них все повторилось? Не верю, чтобы Гвидас когда-нибудь мог стать похожим на моего отца! А если бы с Гвидасом была я? Что бы тогда было? Хотела бы я, чтобы он все повторил со мной? После мамы?
        - Нет, я не верю… Не верю, что все повторяется. Люди ведь все разные!
        - Ну и не верь, жить будет интереснее! — бабулька дружески похлопала меня по руке. — Послушай, дорогая, может, отведешь меня в постель? Что-то сил совсем не осталось.
        Ночевать я вернулась в Элину квартиру. Хотелось побыть одной и подумать.
        Поздно вечером позвонил из театра помощник режиссера Вильгельмас. Сказал, что завтра меня ждут на репетиции, и просил явиться пораньше, чтобы я успела переодеться и повторить текст. В его голосе я расслышала легкую насмешку. Повторить текст! Ха! Очень смешно! Но, несмотря на это, я обрадовалась — значит, не все потеряно! Если бы я была совсем безнадежна — не позвали бы!
        Увидела два пропущенных маминых звонка. Она звонила, когда я была на сцене… Ах, эта актерская жизнь…
        14 июля
        Когда я пришла в театр, еще и одиннадцати не было. Пробралась за кулисы и слегка удивилась, не застав там ни одного человека. И где же эта Фелиция с моей огромной ночнушкой?
        Сунулась на сцену. В зрительном зале горели все люстры. Актеры, сидевшие в креслах, молча и сосредоточенно слушали режиссера, который что-то тихо говорил, стоя у самого края сцены. Было похоже на собрание. С чего бы это они так рано собрались? Понас Макс, сидевший в первом ряду, заметил меня и помахал рукой, тогда обернулся и режиссер. Что? Я опять влипла? Сейчас огребу по полной за то, что не соблюдаю театральных порядков и слишком поздно прихожу на репетицию?! Но все обернулось совсем по-другому…
        На этот раз режиссер не орал и не тряс руками. Он как-то странно съежился, сам ко мне подошел и обнял — похоже, чем-то взволнованный. «Очень сочувствую!» — прошептал он. Остальные только смотрели на меня и молчали…
        Наконец толстяк сказал мне, что ночью умерла поня Казимера. Бабулечка моя умерла! Умерла… Не верю…
        Репетицию отменили… Не помню, как добралась до Элиной квартиры…
        К черту! Я им не верю! Это неправда! Только вчера мы с ней разговаривали про любовь…
        18 июля
        Весь день сплю, и все мне мало… На звонки не отвечаю… И записывать ничего не хочу… Только четверостишие, которое мне приснилось, — чтобы не забыть…
        Ни времени, ни счастья, ни людей
        Не возвратить, когда они уходят.
        Любви желайте тем, кто жив еще,
        А мне вполне сойдет «Приятных снов».
        19 июля
        Получила весточку из театра. От Вильгельмаса. Пишет, что репетиции отложены на неопределенное время, потому что исполнителя главной роли — Макса — после похорон положили в больницу. Что-то нервное.
        Сплю дальше…
        После обеда позвонила Онуте. Попросила зайти, сказала, хочет что-то мне передать и поговорить. Я обещала прийти через час. Не была в квартире Казимеры после того, как мы сидели на балконе и ели мороженое… Ужас, как подумаю, что ее там нет… Пока своими глазами не видела, вроде бы можно и не верить…
        Онуте впустила меня и крепко обняла. Несчастная толстуха никак не могла перестать плакать.
        - Мы почти сорок лет были вместе, можешь себе представить? — всхлипывала она.
        Вытащила большой клетчатый платок, высморкалась. На ней было прямое черное платье без всяких узоров, и, может, потому она казалась не такой толстой, даже ростом словно бы стала меньше…
        - Послушай, детка, мне надо идти, в четыре уезжаем в Алитус, а до того я должна кое-что тебе передать… от Казюни. Она хотела, чтобы эти тетрадки остались у тебя, сама несколько раз повторила.
        Все еще вытирая слезы, Онуте потащила меня в спальню. Я боялась туда войти, боялась увидеть пустую кровать… Но войти пришлось… Кровать и в самом деле была пустая… А на столике лежали аккуратно связанные веревочкой те самые переплетенные тетрадки — тексты пьес, в которых играла бабулечка.
        С ее заметками на полях…
        - Ну вот. Бери, они твои.
        - Спасибо…
        - Казюня говорила, только тебе они и могут пригодиться…
        - Спасибо…
        - Да, и еще… Может быть, ты хочешь взять что-нибудь себе на память? Какую-нибудь безделушку или одежку… Или книгу… Думаю, она бы обрадовалась…
        Я пожала плечами.
        - Не знаю…
        - Ладно, мне пора бежать, а ты, детонька, побудь здесь сколько хочешь, подумай, почитай или что… Можешь тут и переночевать — у тебя же есть ключ…
        Она поцеловала меня в щеку.
        - Все, я помчалась, а то, если опоздаю, там такой шум поднимут — мало не покажется!
        Она подхватила сумку и унеслась. Я осталась одна. В квартире было чертовски тихо, и я боялась пошевелиться… Сама не зная зачем, подошла к шкафу, открыла дверцу. И сразу увидела платье, в котором бабулечка со мной гуляла…
        Странная штука эта смерть… Казимера говорила, что умираем мы не тогда, когда перестает биться сердце и врачи говорят, что человек умер, а намного раньше… Мы умираем не вдруг, а каждый день понемножку… Умираем настолько, насколько сами это чувствуем или насколько этого хотим… А окончательный смертный миг — только последняя песчинка в песочных часах, точка в предложении, и Атлантида исчезает под водой… Теперь я поняла, что она хотела этим сказать. Поняла, что с ее уходом пропала и часть мира…
        Я без всякой цели слонялась по квартире… В гостиной на столе увидела конверт, надписанный от руки синей шариковой ручкой… Письмо пришло сегодня, наверное, добросовестная Онуте по привычке положила его на стол, вытащив из почтового ящика. Обратного адреса не было… Я понюхала конверт. Пахло гвоздиками… Это мне о чем-то напомнило…
        Конверт оказался не запечатан, странно… Но раз так — решила достать письмо. И прочла вот это:
        Казяле,
        я очень по тебе скучаю. Мы никогда так надолго не расставались…
        Представляешь, я теперь уже почти не помню, как ты выглядела, когда была чем-то встревожена или озабочена… Но зато прекрасно помню твою улыбку… Перед тем как меня сюда привезли, я перелистал все наши альбомы, но так и не нашел ни одного снимка, на котором ты не улыбаешься… Тебе не кажется, что мы слишком мало фотографировались?.. Жалко, что так мало.
        Несколько наших с тобой фотографий я взял с собой сюда, в больницу. Когда после обеда выхожу посидеть на нашей скамейке, разглядываю их и стараюсь вспомнить, как ты выглядела, что говорила, как ходила, сердилась, мечтала, как смотрела на меня…
        Я ведь еще не писал тебе о том, что нашел нашу скамейку в больничном парке, под липой. Сижу на ней, пишу тебе письма и каждый день жду тебя, жду, что придешь меня навестить…
        Представляю себе, что вижу тебя издали, вижу, как ты идешь ко мне по тропинке, и притворяюсь, будто уснул… Потому что хочу, чтобы ты положила мне руку на плечо… как на той фотографии у нас дома, помнишь?.. Твоя рука так часто лежала тогда на моем плече, а я прижимался к ней щекой… Тогда это было так естественно, настолько само собой разумелось — мне и в голову не приходило, что может быть по-другому…
        Я очень по тебе скучаю…
    Вечно твой Макс.
        Люди не меняются, сказала моя бабуленька, а любовь — самая могущественная и самая неуправляемая вещь на свете… А может, она все-таки испортила себе жизнь?
        Я вышла на балкон, села в тени березы… Рядом пустое кресло, мороженого нет.
        Набравшись смелости, позвонила маме. Она долго не отвечала… Может, работала и не сразу нашла, куда засунула телефон? Наконец я услышала ее встревоженный голос:
        - Что случилось, Котрина?
        - Мама, это я…
        - Да-да, знаю. Звоню тебе, звоню, а ты не отзываешься… Я уже волновалась, не случилось ли чего. Как ты себя чувствуешь?
        - Мамуля, я тебя очень люблю…
        - Господи боже мой, и я тебя очень люблю, девочка… Ты правда хорошо себя чувствуешь?
        - Мама… Гвидас вернулся?
        Мама молчала. Я услышала, как она сглотнула. А потом тихо проговорила:
        - Ты… ты не волнуйся… Все будет хорошо… Мы с Гвидасом расстались… Ты была права, он не для меня…
        - Но почему, мама?
        - Не будем вдаваться в подробности, детка… В жизни иногда надо выбирать…
        Она выбрала…
        Я несколько часов проторчала у филармонии. Когда концерт закончился и из дверей посыпались люди, я увидела Гвидаса. Подошла к нему, промямлила, что нам надо поговорить.
        - О чем? — спросил Гвидас.
        Он сильно удивился, а я окончательно смутилась и не находила слов. Все время, пока ждала окончания концерта, я мысленно репетировала очень умную речь о смысле жизни, о любви, о маме, о бабулечке, о Максе, о смерти и прочих серьезных вещах, но стоило открыть рот — и смогла произнести всего-навсего:
        - В-возьми! Это п-письмо н-написал один п-псих св-воей умершей в-возлюбленной. Н-не хочу, чтобы и вы с мамой испортили себе жизнь… И еще — Я… я не беременная…
        А потом убежала и ни разу не обернулась поглядеть, что он делает. О боги, как трудно говорить правду!
        20 июля
        Ничего не хочу. Даже не пишется.
        После обеда позвонил Йонас. Спросил, не можем ли мы встретиться. Сказал, хочет вернуть мне пять литов.
        notes
        Примечания
        1
        Стихотворение литовского поэта Майрониса (настоящее имя Йонас Мачюлис, 1862 -1932); судить об известности Майрониса можно хотя бы по тому, что его изображение помещено на банкноте в 20 литов. «Тракайский замок» входит в школьную программу, и каждый литовский школьник должен выучить его наизусть. (Здесь и далее — примеч. перев.)
        2
        Литовский лит привязан к евро: 3,45 лита = 1 евро, то есть заработок Лауры — это около 60 евро, или две с лишним тысячи рублей.
        3
        В литовских школах оценки ставят по десятибалльной системе.
        4
        Госпожа (лит.).
        5
        Литовский вариант сказки братьев Гримм про Гензеля и Гретель. Когда детей уводили в лес, чтобы там оставить, Гензель-Ионукас (как и Мальчик-с-пальчик) разбрасывал вдоль тропинки белые камешки и благодаря этому сумел найти обратную дорогу.
        6
        Здесь и далее: стихи в переводе Дины Крупской.
        7
        Господин (лит.).
        8
        В Ужуписе (Заречье), одном из самых старых кварталов Вильнюса, раньше жили бедняки и ремесленники. В конце прошлого века его облюбовали художники (и потому Ужупис нередко сравнивают с парижским Монмартром); сейчас из богемного он постепенно превращается в богатый квартал с дорогим жильем.
        9
        «Как дым, развеваемый ветром, исчезну» — первая строка стихотворения Майрониса «Исчезну, как дым…» (перевод Л. Озерова).
        10
        6 июля в Литве отмечают День государства, или День коронации Миндаугаса. В этот день, кроме официальных мероприятий и торжественной мессы, проходят народные гулянья, в том числе и в парке Серейкишкю, где Котрина выгуливает Принцессу.
        11
        «Ганнибал» (2001) — фильм Ридли Скотта, вторая часть тетралогии по мотивам романов Томаса Харриса, продолжение «Молчания ягнят» (1991). Главный герой романов и фильмов Ганнибал Лектер — серийный убийца-людоед.
        12
        Барышня (лит.).

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к