ЧЯП Эдуард Николаевич Веркин
        Синцов не хотел ехать в Гривск, он вообще никуда не хотел ехать летом. Лето - время лени, безделья, компьютерных игр и иногда книжек, в общем, мечта предыдущих девяти месяцев. Но не в этот раз. А в этот раз лето - испытание на силу воли и твердость, устойчивость к лишениям, что значит - гостить у бабушки в провинциальном городке, без ноутбука и интернета. И как пережить эти мрачные обстоятельства, Синцову совершенно непонятно. Однако у Гривска оказались на парня свои планы, и разгуливающие по городу синие собаки, странный незнакомец, предлагающий взять у Синцова в аренду удачу, - только начало целой коллекции происшествий.
        Эдуард Веркин
        ЧЯП
                

* * *
        Глава 1. Сон
        Отец прибавил газу и пошел на обгон, по днищу настойчиво застучала галька, «Опель» завыл турбиной и вырвался на встречку.
        Справа замелькали внедорожники - раз, два, три, четыре, Синцов подумал, что это похоже на кино. На кинопленку, почти одинаковые вездеходы с толстыми захватистыми колесами, две с половиной штуки в секунду, слишком медленно, вот если бы ехать в десять раз быстрее, то было бы точно кино, за окном возник бы образ машины, составленной из разных кадров. Супермул, покоритель великих пустошей, воин дальних дорог.
        Справа по шоссе тащилась колонна джиперов. Точно вырвавшиеся со съемок постапокалиптического боевика, джипы выглядели чересчур серьезно, по-настоящему. Политые грязью, ощетинившиеся кенгурятниками, лебедками, усилителями порогов и бамперов, нагруженные поверху зацепистой запасной резиной и непонятными баулами, блестя противотуманками и задирая дикой аэрографией, они тянулись в сторону Гривска, заняв почти полторы полосы узенького асфальтового шоссе, выпадали из лета. Сразу было видно, кто тут король дороги и, уж тем более, повелитель бездорожья, здесь вам однако не тут.
        - Делать людям нечего, по кочкам гоняются… - пробурчал отец и увеличил скорость.
        Синцов отметил, что среди джиперов царил подчеркнутый демократизм - в одной колонне шли «Нивы», «УАЗы», «Лендроверы», и «Лендкрузеры», и настоящий полевой «Хаммер», широкий, как танк, и неожиданный «Инфинити», и множество «газиков», пролез как-то даже пегий послевоенный «Виллис», интернациональный состав колонны подчеркивал, что перед настоящим русским ухабом и древнерусской грязью равны все.
        Отец катил по встречке, ругая бездельников, которые, вместо того чтобы работать, стараться и всячески производить прибавочный продукт, месят бездорожье с непонятными целями, мочалят резину, ломают мосты, выворачивают шаровые опоры и портят хорошую технику, которая в руках нормальных людей могла бы жить и жить…
        Синцов подумал, что это он зря. Обгон зря затеял. Дорога извилистая и не очень ровная, машину подбрасывало на ямах, а конца джиперской колонны видно не было. И ведь торопиться-то некуда, к чему эти формулы? Сам Синцов предпочел бы так и тащиться в джиперском хвосте, чего там в этом Гривске делать? Комаров кормить? Если верить рассказам отца, комаров там действительно много, правда, сейчас от них есть химдымовское решение, а раньше вот приходилось спать в марлевых балдахинах. Синцов представил, как он будет спать в марлевом балдахине, и погрустнел в очередной раз, уже в четвертый за этот продолжительный день.
        В первый раз грусть случилась в пять утра. Синцов стоял на пороге своей комнаты, глядел на коробки с вещами, на пустые стены, на линолеум, задравшийся в углу, и понимал, что видит это в последний раз. Он прожил в этой комнате десять лет, он привык к ней, а теперь видел в последний раз. Нет, он знал, что теперь у него будет другая комната, в два раза больше, с балконом и отличным видом, в эту комнату можно будет поставить аквариум, повесить на стены полки, на которые войдут наконец все его книги, комната, в которую не стыдно пригласить одноклассников… Да и вообще, новая квартира будет лучше.
        Но все равно.
        Во второй раз печаль ожгла его сердце, когда отец не позволил взять с собой в Гривск Х-вох, мотивируя это странным - что бабушку-де нельзя допускать до электронных игр. Синцов удивился, однако отец объяснил, что бабушка чрезвычайно падка на электронные развлечения, что в конце восьмидесятых дедушка купил ему игру «Тайны океана», а бабушка увидела ее и вывалилась из жизни на четыре дня. До призовой игры она, конечно, добралась, но это стоило ей ухудшения зрения и обострения кистевого артрита. Если же она увидит в действии всю мощь современных графических технологий, то может погрузиться в игровой угар до Яблочного Спаса. Так что лучше бы вообще не брать с собой никаких консолей, пусть даже и портативных, ограничиться ноутбуком и бабушке выдавать его только по вечерам для игры в «Косынку». Во избежание обострения и усугубления деменций.
        В третий раз Синцов загрустил при пересечении Гривского района.
        Их приветствовала довольно опрятная стела, а за ней сразу синел билборд, повествующий, что Гривскому уезду уже почти триста лет, что сам Гривск основан как крепостной острог еще во времена Петра Великого, что тут пролегал тракт, по которому за Урал гнали каторжников, и сам Достоевский по дороге на омскую каторгу останавливался откушать чаю в доме местного градоначальника Тряпкина. Что Гривск - это столица русского торфа.
        Имелся на билборде и герб Гривска, на котором изображался почему-то бобер, сосредоточенно грызущий могучие древеса. Глядя на этого счастливого бобра, Синцов почувствовал себя немного Достоевским, медленно, но уже неотвратимо погружающимся в сибирские руды, вот только на чай градоначальник Тряпкин его сейчас вряд ли пригласит, бобров же Синцов вообще опасался. Настроение усугубило и то, что при пересечении границ района резко поменялся репертуар радио, и вместо бодрой универсальной попсы зазвучал шансон, причем в самом брутальном своем изводе. Перескок с Газманова на «кольщик, наколи мне купола» еще больше направил мысли Синцова в печальную сторону. Неосторожно представив, как он будет спать в засиженном мухами балдахине, Синцов загрустил совсем, а тут еще «Маз».
        Из-за поворота вырулил «Маз».
        - Ах ты…
        Отец выругался и пристроился в разрыв между джиперами, едва втиснувшись между затюнингованной «буханкой» и камуфляжного цвета «тундрой». Водитель «тундры» слегка притормозил, пропуская Синцовых перед собой, и в благодарность отец помигал аварийкой.
        «Маз» проехал мимо, окатив солярочным перегаром, салонные фильтры не справились, внутри машины завоняло чужим, отец опустил стекла, в машину вошел гривский воздух.
        - Удачно попали, - сказал отец и хлопнул с досадой по рулю.
        - Да не торопись, - посоветовал Синцов. - До города уже близко, ничего, пусть едут.
        Но отец хотел торопиться. Не оттого, что они куда-то уж очень спешили, а потому, что он торопился всегда. Он нервничал, мигал левыми поворотниками и то и дело высовывался на встречку, но снова выйти на обгон не удавалось - так и тащились.
        Джиперы же не торопились, катили не быстрее пятидесяти километров в час, и отец то и дело нервно колотил ладонью по двери.
        - Да сколько же их тут… - отец снова попытался вырваться из коробочки, но по встречке катила новая фура, а за ней сразу цементовоз, пришлось возвращаться обратно.
        - У них, наверное, ралли, - предположил Синцов.
        Фура прогрохотала мимо, цементовоз опять же.
        - А мне плевать, что у них ралли! - заорал отец и нетерпеливо выскочил из колонны.
        Полоса была пуста, и отец добавил скорости, двигатель завизжал. В этот раз они успели. Колонна осталась позади, и отец теперь отыгрывал упущенное. До тех пор, пока не кончилась дорога. Кончилась она неожиданно, шоссе поднималось в гору и вдруг раз - и просто исчезло, оборвалось аккуратным рубежом, вот асфальт - и сразу же грейдер, песок с отсевом. Машину затрясло, Синцов уперся ногами покрепче, нащупал затылком подголовник.
        - Три года назад еще обещали сделать, так и не сделали, - отец опустил стекло в дверце и выставил в окно руку. - Теперь впереди двадцать километров терпения, ничего здесь не меняется…
        Но, как оказалось, терпения потребовалось несколько больше. Двадцать километров закончились, потом закончились тридцать и даже тридцать пять, а асфальта не возникало. Машина ползла на второй передаче, стоило хоть чуть ускориться, как начинали стучать зубы и брякать правая передняя стойка. Отец снова злился, и Синцов, кажется, понимал, почему - отец хотел по-скорому закинуть его к бабушке и побыстрее удрать из Гривска.
        - А другой дороги туда нет? - спросил Синцов, когда почувствовал, как от тряски заболел живот.
        - Есть еще две, - ответил отец. - Но они хуже этой, эта самая хорошая.
        Синцов вздохнул. Дорога действительно была раскатана катастрофически. Фуры и прошедший дождь окончательно изуродовали ее, превратив в малопроходимое месиво, из которого то тут, то там торчали обломки асфальта. Когда «Опель» чиркал по ним днищем, отец скрежетал зубами и проклинал все подряд, начиная с производителей седанов экономкласса, выпускающих машины с предательски низким клиренсом, заканчивая районными коррупционерами от дорожной индустрии, расхищающими бюджеты. Синцов думал про другое. Он представлял, как проведет предстоящее время в Гривске. И как невыносимо будет это время, каждый его час.
        В Гривске Синцов не бывал никогда, хотя отец и грозился отправить его погостить к бабушке чуть ли не каждое лето. Но обычно все было по-другому, обычно бабушка сама приезжала к ним на Новый год, привозила варенье, соленые грузди и сушеные груши, груши Синцов любил особенно. И бабушку тоже любил. Но ни груши, ни даже бабушка не могли оправдать лета, проведенного в Гривске.
        Но другого выбора у Синцова не было - в июне они продали квартиру, а в новую вселялись только в сентябре, и все лето жить было негде. Мама с сестрой Людмилой уехали к бабушке в Калининград, отец собирался все это время жить в офисе и уже купил для этих целей раскладушку, Синцова же сбросили к другой бабушке, папиной маме, в Гривск.
        До Гривска было четыреста с лишним километров, отец посчитал, решил, что своим ходом будет дешевле, и они отправились на машине.
        Четыреста километров пролетели не сказать, что незаметно, но кое-как почти незаметно, однако последние версты оказались трудны. И чем ближе они подбирались к Гривску, тем непроходимей становилась дорога, и Синцов стал подумывать, что не зря они поспешили с обгоном джиперов, если теперь они встрянут в лужу, будет кому выдернуть.
        Но все получилось несколько по-другому. За семнадцать километров от города «Опель» в очередной раз наскочил на камень, который слегка подмял левый порог и поставил глубокий скол на дверце. На этом внедорожное терпение отца истощилось, он проклял родину Сусанина страшными проклятиями и свернул с шоссе в лес.
        Синцов заметил, что, возможно, стоило немного потерпеть, недалеко осталось, на что отец сказал, что эту дорогу он помнит с детства, они тут всегда на великах гоняли, тут гораздо ближе, и вообще.
        Со времен «всегда» все несколько изменилось. Лесная дорога подзаросла, так что машина двигалась по узкому коридору между деревьями, по корпусу скрипело и корябало.
        Синцов заметил, что никогда не поздно вернуться, но отец только злобно промолчал.
        Когда ветви начали скрести по крыше, Синцов попытался воззвать к голосу разума в очередной раз, но в очередной раз не был услышан. На девятом километре лесного пути они все-таки встали, машина закопалась в колеи, села на брюхо и дальше не пошла, сколько отец ни газовал.
        Пришлось Синцову вылезти и толкать, упираясь плечом в пыльный багажник. Толку от толкательной силы Синцова оказалось немного, помаявшись полчаса, отец плюнул и пнул машину в бампер, из-под бампера выпала высохшая лягушка. Некоторое время отец терзал телефон, затем вздохнул и смиренно отправился к переезду за трактором, Синцов же остался сторожить «Опель», разумно рассудив, что в машине надежнее, и комаров меньше, и от волков, если что, можно отгудеться, и, кстати, кондиционер, в то время как вокруг уже парил душный давящий полдень. Синцов разложил сиденье, запустил обдув, лежал в кресле, смотрел в небо и размышлял о том, что дух Сусанина не следовало беспокоить без крепкой нужды, глядишь, и добрались бы без потерь, потихоньку.
        Жара, синее небо, в лесу пели птички, каникулы в самом разгаре, но Синцову от этого весело не было, он все думал про кровожадных волков, безмозглых лосей и, наверное, росомах, про всех зверей, которые всегда не прочь погубить беззащитного человека в лесу. О том, что предстоит мучительное время, наполненное незнакомым городом и отсутствием смысла пребывания в нем.
        Обычное лето Синцова делилось на три неравноценные части. В июне он по настоянию родителей на протяжении трех недель в составе трудового отряда убирал городские улицы, озеленял дворы и строил детские площадки. Денег за это много не платили, однако таким образом Синцов отдавал обществу долг. Сам Синцов не очень хорошо понимал, в чем заключался этот самый долг, но в начале лета спорить с родителями еще не решался.
        Первый месяц был относительно терпим, отбыв трудовую повинность с утра, Синцов выходил в вечернюю свободу и жил не без приятности. Потом наступал июль, время неотвратимого семейного отдыха. Весь год мама и отец выбирали страну, побережье, отель и береговую линию, выбирали обстоятельно, тщательно изучая отзывы на туристических сайтах, отчеты в соцсетях и записки путешественников периода Великих географических открытий. Совместный вояж скреплял семью, расширял кругозор и сужал мозг, Синцов ненавидел это мероприятие, но не участвовать в нем можно было лишь по уважительной причине, например, пребывая на смертном одре. Болгария, Турция, Тунис, Таиланд, Куба, только один раз Синцову понравилось путешествие - это был круиз на океанском лайнере к Карибским берегам, и все время пути Синцов болтался по кораблю, питался бесплатной пиццей, пил газировку и любовался закатами.
        Третий период, август, был самым счастливым временем лета. В августе родители отставали от Синцова, и он погружался в бездельную жизнь, леность и праздность. Синцов ждал это время, это было лучшее время в году, и теперь, когда счастливый август обернулся внезапной тоской, Синцов немного злился. Злость распространялась на Гривск и на всю поездку. Да, лето обещало быть незабываемым. Сегодняшнее путешествие это только подтверждало.
        Синцов попробовал послушать радио, но в лесу с ним было еще хуже, чем на дороге, музыка сюда вообще не добиралась, даже про кольщика. Из динамиков доносились исключительные шумы, которые сильно угнетали мозг, эти шумы, жара и укачанность организма привели к тому, что Синцов уснул.
        Это был утомительный полуденный сон, тяжелый и яркий, такими могут быть только дневные сны, ночью такого сна не дождешься. Синцов увидел яркие пятна, услышал чье-то далекое пение, и еще более далекий железнодорожный состав, и сквозь сон сумел подумать, что он не слышал поездов уже давным-давно, а сейчас ему понравился этот звук, и кроме него еще какое-то чириканье услышал, и снова разноцветное драже из солнечных капель. Некоторое время Синцов держался, стараясь сохранить контроль над сном, но, конечно, не сохранил.
        Ему снились реки, тропки, облака, провода, натянутые поперек неба, много, Синцов завяз в них и проснулся.
        Радио отключилось. В салоне было тихо и жарко, стекла запотели изнутри, и некоторое время Синцов не мог понять, где он находится. Потом вспомнил. Он уснул в машине посреди леса. Отец ушел за помощью. Ситуация критическая…
        Но немного поразмыслив, Синцов пришел к выводу, что ничего критического нет. Он не заблудился, не сбился с дороги, у него было где укрыться и было чем питаться - в багажнике лежали запасы, которых хватит на пару недель точно. Так что поводов для паники не находилось. Да и время терпело, всего лишь три часа…
        Синцов зевнул. В машине сидеть надоело, хотелось продышаться, Синцов открыл дверь и выбрался наружу.
        Почти сразу он увидел бруснику, белую, еще не успевшую созреть, не удержался и сорвал. Ягоды оказались горьковатые, но на вкус приятные, Синцов собрал в ладонь несколько кисточек и стал есть по одной.
        Лес. Синцов увидел его неожиданно по-другому, словно чужим, чуть посторонним взглядом. Светлая сосновая чаща уходила чуть вниз покатым склоном, воздух был прозрачен вблизи и синел вдали, и там, в этой самой дали, покачивались в воздухе… Синцов не понял, что там именно колыхалось, что-то вроде шелесперых воздушных тритонов, вот так. Заинтересовавшись этим воздушным движением, Синцов направился в его сторону и почти сразу увидел гриб. Боровик. Синцов не очень точно разбирался в грибах, но спутать боровик с чем-то было трудно, Синцов наклонился, сорвал и тут же увидел еще один, буквально в метре.
        Синцов огляделся и увидел, что грибов вокруг вообще много. То есть очень много. Синцов подумал - будет неплохо, если он нарвет грибов, отец рассказывал, что бабушка варит удивительную грибную солянку с сыром, молоком и сухарями.
        Синцов стал собирать грибы. Сначала думал снять рубашку и складывать в нее, но рубашки стало жаль, поэтому он просто насаживал боровики на тонкие прутики, и скоро в руках у него было по три шампура и почти собирался четвертый.
        Синцов шагал между соснами, старался выбирать грибы поменьше, и не забывая держать в уме направление, поскольку помнил множество историй про то, как пропадали в лесу люди, увлекшиеся собиранием грибов. Но с направлением было все в порядке - Синцов спускался под гору, и в случае чего выходить следовало наоборот. Следовало бы уже и выходить - грибов хватило бы на три кастрюли солянки, однако на Синцова навалилась жадность, и он не мог остановиться. Он выкинул большие грибы и собрал вместо них средние, а потом выкинул и средние, оставив только маленькие, те, которые хрустели, когда Синцов насаживал их на прутик. А потом что-то слева.
        Что-то слева, он еще не успел туда посмотреть, но уже знал, что там что-то есть. Синцов подумал, что олень. Лес очень сильно напоминал олений бор, Синцов уже видел его на открытке, только не мог вспомнить, на какой именно. Поэтому Синцов подумал про оленя.
        Он остановился и медленно, чтобы не спугнуть, повернул голову.
        Не олень.
        По лесу шагала старушка. Худая и высокая, в необычном белом халате. Синцов испугался этого белого цвета, потому что не понял, зачем в лесу белый цвет, но потом вспомнил - как его бабушка, отправляясь за малиной, всегда надевала белое. Потому что белое отпугивает мух, комаров и пчел, кроме того, белое отлично видно издалека, так что в случае если в лесу тебя хватит удар от жары и перенапряжения, то поисковикам отыскать тебя будет гораздо легче.
        Старушка, кажется, тоже собирала грибы. Во всяком случае, она шагала ссутулившись, втянув голову в плечи, вглядываясь себе под ноги, так что издали были заметны только ее седые волосы, довольно, кстати, длинные.
        Синцов неожиданно для себя самого понял, что в компании ходить по лесу он не любит, это неинтересно и как-то неправильно, и так все в городе друг на друге сидят, поэтому он повернул направо. Пора было возвращаться, грибов он насобирал много, и удаляться от машины слишком далеко не хотелось, пусть и в таком чистом лесу. Прошагал метров двадцать и снова повернул, направившись уже в горку к дороге, на которой осталась машина.
        Обратный путь оказался не таким легким, Синцов шагал в подъем и скоро почувствовал, что начал уставать. А подъем не прекращался. Больше того, становился вроде как круче. Ноги болели сильнее, это Синцов отметил.
        Вскоре Синцов отметил и еще одну странную и пугающую особенность - он явно шагал вверх, однако, оглядываясь, почему-то видел, что за спиной не спуск, а тоже подъем, отчего казалось, что он находится на дне огромной пологой воронки. И еще одно сравнение пришло Синцову в голову, что он - хомяк, угодивший внутрь чудовищного прозрачного пузыря, что, сколько бы он ни бежал, впереди всегда будет подъем, и за спиной тоже будет подъем - со всех сторон.
        Синцов почувствовал страх. Небольшой такой и вполне контролируемый страх. Синцов вполне понимал, что заблудиться он не успел бы - слишком недалеко отошел от машины, двадцать минут хода, но почему тогда…
        Старушка, собиравшая грибы, снова показалась слева. Снова шагала параллельно, высматривая что-то на земле. Синцов помахал ей рукой, старушка на это никакой реакцией не ответила, продолжала идти. Энергичная такая, шустрая старушка…
        Какая-то уж слишком энергичная. Старушке для того, чтобы снова оказаться от него по левую руку, требовалось сделать большой крюк. То есть очень большой, пройти почти в два раза больше, чем прошел он.
        Старушка продолжала шагать…
        Или не шагать. Синцов неожиданно заметил необычность в ее перемещении. Двигалась старушка довольно быстро, но при этом движений тела почти не просматривалось, словно она скользила над землей. Точно под ногами у нее лежал асфальт или лед, и не встречалось ей ни корней, ни поваленных деревьев, ни кочек.
        И лица по-прежнему не видно.
        Синцов испугался сильнее. Не так чтобы до перехвата дыхания, но все равно. Что за бабка такая? Какого черта она вообще тут делает?
        Синцов прибавил и свернул чуть вправо, чтобы уйти от этой непонятной старухи, ну ее, мало ли сумасшедших по лесу шастает с сумками…
        Синцов так и сделал, и даже больше, еще немного повернул вправо и еще немного ускорился, поскользнулся на камне и упал коленом в мох, а когда поднялся, обнаружил, что старушка в белом халате уже перед ним. Перед ним, но так и не повернулась лицом, точно у нее имелась всего лишь одна сторона.
        Старушка оказалась перед ним, и в голове Синцова проскочила мысль, что старушка его окружает.
        Окружает, умудряясь находиться всегда одним боком.
        Когда Синцов понял, что бабка его окружает, он побежал. Потому что испугался уже по-настоящему. Наверное, он бы закричал, если бы это не было так стыдно, причем стыдно перед самим собой. Кричать, увидев в лесу старушку…
        Синцов не мог до этого опуститься. Как он не мог и попросту кинуться от нее прочь - это тоже было глупо и позорно. Синцов попробовал взять себя в руки. Стоило немного отдышаться, прийти в разум и не поддаваться панике, чего, в конце концов, ей поддаваться?
        Синцов стал дышать, стараясь не глядеть на старушку, а она точно застыла возле сосны, стояла не шевелясь, как бы превратившись в чучело, словно зависнув над серебряным мхом.
        Подумаешь, старушка! Синцов улыбнулся, постарался во всяком случае. Мало ли старушек в лесу? Грибы собирает, ягоды…
        В сумку.
        Или просто гуляет, дышит воздухом, тут хороший воздух, может, она бывшая чемпионка по спортивной ходьбе, продолжает поддерживать себя в хорошей форме.
        Может, она тоже заблудилась, может, ей помощь требуется, а она стесняется подойти? Старенькая ведь…
        - Бабушка, вам помочь? - спросил Синцов. - Я, правда, сам немного… Может, вас до города подвезти, у нас тут машина.
        Ему не ответили.
        - Бабушка! - позвал Синцов.
        Старушка не повернулась, как стояла, так и стояла, может, чуть покачиваясь только на невидимом ветру.
        - Бабушка, а вы не знаете, где тут дорога?
        Синцов услышал, как дрогнул его голос, свалился в позорный писк, так что пришлось повторить уже басом.
        - Бабушка, а где здесь дорога?
        Старушка не обернулась. Убежать захотелось сильнее, Синцов подумал, что он, пожалуй, не стал бы стесняться и побежал бы, чего уж там, только вот бежать он явно не мог. Ноги не слушались. Они сделались как длинные макаронины, гнулись в коленках и не хотели двигаться.
        Захотелось закричать, но вдруг Синцов понял, что крикнуть тоже не получается. Ничего не получалось, только стоять и смотреть. Вот и вышел прогуляться…
        Белый халат на старушке был не совсем белым. Приглядевшись, Синцов обнаружил продолговатые темные пятна, а приглядевшись лучше, увидел, что это не пятна. Дыры. Белый халат оказался выеден временем, а пятна оказались просто дырами, халат порвался от ветхости, не порвался, а, наверное, распался. Но хуже всего было то, что в этих прорехах Синцов заметил.
        Шерсть.
        Под халатом у старухи темнела шерсть, точно старая протертая марлевая накидка была надета на медведя.
        А яркая зеленая сумка была сплетена из свежей травы и напоминала гнездо.
        Старуха не двигалась. Синцов не мог оторвать от нее взгляда, смотрел и смотрел, чувствуя, как начинают болеть глаза, особенно левый. В него точно насыпали ложку песка, накапали жгучего перечного соуса и дунули горячим ветром. Хотелось проморгаться, немедленно, но Синцов не мог, откуда-то он знал, что если он моргнет, на секунду закроет глаза, то старуха окажется ближе. Рядом. А потом еще ближе, так что Синцов услышит ее тяжелый земляной запах…
        А потом старуха начала оборачиваться. Медленно. Она оборачивалась и не оборачивалась одновременно, как это объяснить, Синцов не понимал, просто знал, что если она все-таки повернется к нему лицом, ничего хорошего не случится.
        Синцов заорал, на этот раз получилось, но не громко, а как через шальную апрельскую ангину. Он шарахнулся, и ему удалось вырвать из земли ноги, но он тут же снова упал, вцепившись руками в мох.
        Старуха оказалась рядом. И действительно запахло землей, но не гнилой и тяжелой, а чистой и свежей, запах был не страшный, а наоборот, весенний, запах песка и последнего льда, но все равно Синцову стало… уже не страшно. Настоящий клубящийся кошмар.
        Синцов попробовал ползти, не смог, точно влип в землю, точно на плечи навалилась мягкая безнадежная тяжесть. Синцов задохнулся.
        Синцов проснулся, со свистом втянул воздух.
        Прямо над головой старался давно голодный дятел, штробил древесину, усердно точил висок, Синцов дернулся и очнулся окончательно. Он сидел в машине, навалившись грудью на руль. Слева у двери стоял отец и стучал согнутым пальцем в стекло, прямо перед капотом возвышалась траченная временем «Беларусь», тракторист разматывал с передка ржавый трос и дымил папиросой.
        Синцов огляделся. Никаких старух, никакой земли, никаких красных яблок. Сон. Двойной. Это все жара, он уснул внутри сна и увидел себя со стороны, редкое явление, Синцов читал о таком в какой-то книге и читал, что сны во снах особенно мучительны и правдоподобны.
        - Открывай! - позвал отец. - Надо петлю из багажника вытащить!
        Синцов открыл дверцу. Внутрь машины ворвался свежий лесной воздух и с ним парочка голодных слепней, Синцов выбрался из салона и стал дышать. Он смотрел на лес, точно такой же, как в его сне, только светлее и прозрачнее, и никак не мог избавиться от странного ощущения.
        - Что с тобой?! - отец похлопал его по плечу, сунул в руку бутылку с холодной газировкой.
        - Да так, ничего. Угорел немного…
        Синцов потряс головой, стараясь выбить из нее остатки сна.
        - Потерпи, скоро приедем, - успокоил отец. - Я бабушке уже позвонил, она окрошку режет. И пиццу печет с зеленым луком.
        Синцов любил пиццу с зеленым луком.
        - В сторону лучше, - посоветовал тракторист. - Сейчас дернем чутка, и все поедет…
        Тракторист вкрутил в бампер стальной крюк, прицепил к нему трос, полез в «Беларусь».
        Отец устроился за рулем, Синцов отошел в сторону и на всякий случай укрылся за сосну, мало ли, трос расплетется…
        - Сейчас дернем, - тракторист выпустил дым, отстрельнул пальцем в сторону окурок.
        «Беларусь» загудела, сдвинулась и потащила «Опель» по дороге.
        - Тяни! - кричал отец. - Давай по-малому!
        Дымок в месте, где упал окурок. Берегите лес от пожара, вспомнил Синцов. Он шагнул к месту, где дымило, и действительно обнаружил, что отброшенный трактористом окурок упал удачно - в центр поросшей моховой кочки. И теперь разгорался пожар, маленький такой аккуратный пожар, дунет ветер, и все.
        Синцов свернул крышку с горлышка, залил огонь. Попил водички, залил огонь еще раз. На всякий случай сбил мох кедом, притоптал. Под кочкой открылась земля, песок и немного мелкой, с горошек, гальки. И гвоздь. Синцов сразу его заметил, необычный гвоздь, он был вбит в почву под острым углом и почти по шляпку. Синцову подумалось, что это странно, гвоздь в лесу, и он нагнулся и хотел этот гвоздь достать, но тут позвал отец.
        - Константин! - крикнул отец. - Константин, поспешай!
        Синцов оглянулся. «Опель» выбрался из колеи, отец ходил вокруг и отскребал с корпуса грязь. «Беларусь» поджидала в стороне, тарахтела, плевалась соляркой.
        - Что там копаешься?
        Ну гвоздь, подумал Синцов. Мало ли гвоздей?
        Глава 2. Предложение
        Проснулся Синцов действительно под балдахином.
        Ложился спать на непривычно старинную койку, бодрое пружинное ложе, звеневшее от одного прикосновения, покрытое мягким снежным матрасом… То есть периной. Это была настоящая перина из сказок, Синцов понял это, едва прилег. Перина, легендарная пуховая перина, воспетая классиками и почти не знакомая современникам, испорченным матрасами с кокосовой стружкой, смешанной с холофайбером. Конечно, Синцов никогда не спал на аутентичной перине, однако стоило ему в ней оказаться, как он ее немедленно опознал, видимо, сработала генетическая память. Да и бабушка тоже рассказывала…
        Впрочем, насладиться преимуществами перины сполна и осознанно у Синцова не получилось - буквально через минуту он выключился и спал глубоко, а когда проснулся, обнаружил над собой балдахин. Он был сшит из медицинской марли, но не нитками, а тонкой синей проволокой, видимо, для того, чтобы придать сооружению каркасную структуру. Синцов потрогал балдахин и подумал, что здесь, в Гривске, он встретит, наверное, множество вещей, которых нельзя встретить в городе. Настоящих вещей, прочных, продуманных, необходимых, исполняющих предназначение, а не занимающих место. Балдахин вот. Интересно, а почему бабушка не использует фумигатор? Это же эффективно и просто, вместо того…
        Балдахин тоже ведь неплохо, подумал Синцов. Он вылез из койки, увидел прялку, кадку, ступу зловещего вида, Синцов не удержался, запечатлел ее для грядущего и начал свой первый день в городе Гривске.
        Отец уехал с утра, не дожидаясь, пока проснется Синцов. Синцов усмехнулся, подумав, что отец отчего-то не очень хотел оставаться в своем родном городе, быстренько свалил домой. Наверное, в детстве его здесь травили. Называли Синим, или Синяком, или Синючилой, воспоминания детства - самые сильные в жизни, никогда не возвращайся в прежние места, это уж точно.
        Бабушки дома тоже не оказалось, и Синцов стал распоряжаться сам. Отправился на кухню. На цветастой клеенке стола стоял накрытый тарелками завтрак, напомнивший Синцову семейку НЛО, решившую немного отдохнуть на подсолнечном поле, красиво. Вообще Синцов обычно по утрам никогда не ел, но тут внезапно почувствовал несвойственный аппетит. Синцов решил, что на исторической родине стоит прислушиваться к себе, он снял тарелки и обнаружил под ними гренки с плавленым сыром, самодельный черничный мармелад, колбасу, нарезанную кружочками, самодельный и явно соленый сыр и отчего-то ириски, поломанные кубиками. И само собой, молоко в высоком и модном зеленом стакане с шоколадной соломинкой.
        Нет, прислушиваться к себе стоило, Синцов сел и отзавтракал с удовольствием и неторопливо, ощущая себя немного британцем.
        В термосе на подоконнике он обнаружил кофе, правда, цикориевый. Сначала Синцов не хотел его пить, но потом вспомнил, что японцы цикорий уважают, и выпил.
        Что ему было делать дальше, он не знал, побродил немного по дому, рассматривая фотографии на стенах, узнал своего прадедушку и прабабушку на черно-белой, узнал отца на цветной в свитере с оленями, остальных не узнал, но от этого не расстроился. Убил пролетную муху. Погрустил. Решил пойти погулять по городу, так, вообще, да и повод нашелся - от цикория разболелись зубы, и Синцов решил купить жвачки.
        Ключ от дверей висел на гвозде на самом видном месте, Синцов подумал, что это не случайно, наверняка бабушка оставила ключ для него, а сама отправилась по делам, выписать дров. В прошлый раз, когда он был в Гривске, давно, лет уже как шесть, бабушка была сильно озабочена дровами и все время старалась их откуда-то выписать, наверняка дровяной вопрос оставался актуален и поныне.
        Синцов закрыл дом и отправился гулять. У него отсутствовал четкий план, но Синцов помнил, что в предыдущее посещение они с отцом частенько захаживали в тир возле кинотеатра и стреляли по банкам, отец стрелял хорошо, а Синцов разбил лампочку и рикошетом зацепил тирщика. Стрелять Синцову нравилось, Синцов иногда даже думал, что в нем пропал снайпер.
        Кинотеатр располагался недалеко, и дорогу Синцов отыскал, однако оказалось, что кинотеатр закрыт, тир сгорел и на его месте обильно колосилась лебеда. Стрельба не получилась, и несколько разочарованный Синцов двинул по улице дальше, посмотреть, что тут еще осталось.
        Помимо тира из прошлого посещения бабушки ему запомнился мост, с которого они с отцом ловили голавлей на жженое сало, но так ни одного и не поймали. Впрочем, до моста идти надо было почти час, Синцов решил посетить мост потом, а пока побродить по городу.
        Он шагал по улице Кстовской, а погода продолжала радовать, с самого утра стояла приятная, чуть пасмурная прохлада, сейчас же тучки расступились и над Гривском разогревалось солнце. Синцов переносил жару спокойно, но бабушкин сыр оказался все-таки чересчур пересолен, а мармелад, наоборот, пересладок, и теперь Синцову хотелось пить, и лучше холодненького, и это кроме зубной ломи.
        Пару раз ему встречались водоразборные колонки, но напиться из них, как это они делали раньше с отцом, Синцов не решился, поскольку время не прошло для него даром, обогатился он множеством знаний, которые не прибавили ему микробиологического оптимизма. Особенно его смущали легионеллы, про них он прочитал недавно в журнале «Наука и жизнь», они, если верить автору статьи, в изобилии водились именно в старых провинциальных водопроводах. Поэтому Синцов не стал пить.
        К тому же вчерашний сон с шустрой косматой старушкой его тоже продолжал смущать. Старушка приснилась совсем не просто так, в этом присутствовал какой-то знак, предвестие или предупреждение, Синцов в этом не сомневался, только вот никак не мог понять, какое именно. Возможно, предупреждение о том, что не следовало пить откуда попало.
        Синцов терпел жажду до ближайшего магазина с названием «Светлана-М».
        «Светлана» размещалась в непримечательном одноэтажном доме, войдя, Синцов убедился, что, к сожалению, безжалостной поступи глобализации не избегнул и Гривск - внутри было слишком чисто, кондиционировано и дезодорировано. Прохладительные напитки в запотевших бутылках по всем правилам маркетинга располагались в прозрачных холодильниках, Синцов выбрал литровую бутылку минералки и направился к кассе.
        Он оказался единственным посетителем, а продавщиц в «Светлане» нашлось сразу три, две продуктовые, одна промышленная, и все они собрались кучно и стали глядеть на покупателя с упованием.
        Синцов достал деньги и сразу огорчил продавщиц тем, что купит только воду и жвачку, увидев их печальные, почти отчаянные лица, он не удержался и решил взять еще немного товаров. Он попросил мороженое в вафельных стаканчиках в количестве двух штук, а в промтоварном отделе взял открывашку и средство от муравьев. Обилие покупок вдохнуло в женщин жизнь и энтузиазм, что привело к казусу - продавщицы разом кинулись к кассовому аппарату за сдачей и энергично нажали на него одновременно в несколько рук, как пианистки-виртуозки.
        Кассовый аппарат не выдержал напора коммерческой страсти, внутри у него заклинило, и выдать сдачу в количестве семнадцати рублей он не смог. Синцов улыбнулся и стал есть мороженое, ну, пока не растаяло.
        Самая старшая и самая опытная продавщица приступила тем временем к ремонту техники. Синцов отметил, что в ремонте она была не очень искушена, и весь процесс заключался в том, что продавщица похлопывала аппарат по бокам и приговаривала «ну, ну, давай, собака». Руки работнице торговли достались не самого скромного размера, и от каждого удара внутри техники звякала мелочь, а зеленый электронный индикатор испуганно моргал.
        Синцов ел мороженое. Недорогое, но неожиданно достойное, Синцов откусывал как от яблока, а жевал серьезно, как хлеб, что вызывало у магазинных девушек удивление.
        Главная продавщица продолжала реанимационные мероприятия, при этом она несколько завелась и вступила в раж и, как показалось Синцову, избивала кассовый аппарат уже не в надежде его открыть, а просто из удовольствия. Из мести или для души.
        В разгар избиения в магазине показался новый покупатель. Ровесник Синцова вошел и принялся выбирать из молочного ряда кефир, придирчиво осматривая каждую пачку, встряхивая ее и прислушиваясь к бульканью.
        Синцов отметил, что при появлении ценителя кисломолочной продукции со старшей продавщицей произошла некоторая метаморфоза, она оставила в покое кассовую машину и теперь глядела на нового посетителя с отчаянием.
        Остальные продавщицы тоже.
        - Опять? - спросил появившийся любитель кефира.
        - Опять, - ответила главная продавщица. - Сколько раз уже говорила, никак не могут поменять…
        - Бывает, - успокоил парень. - Эта модель всегда, кстати, глючит, ничего удивительного, китайщина. Сейчас попробую наладить.
        Он вежливо и осторожно оттеснил Синцова в сторону, достал - Синцову показалось, что чуть ли не из рукава, - длинную тонкую отвертку, точным движением всадил эту отвертку в кассовый аппарат. Машина издала крысиный звук, то ли пискнула, то ли ойкнула, зажужжала электрической дрожью и выпустила денежный лоток.
        Наверное, сын наладчика кассовых аппаратов, подумал Синцов. Кассового смотрителя. Тренируется на то, чтобы тоже стать наладчиком, и уже явно в этом преуспел, с кассовыми аппаратами на «ты», скоро станет мастером.
        - Прошу, - кефирный человек уступил место у кассы Синцову. - Готово.
        Синцов доел мороженое и стал ждать, пока кассирша отсчитает ему положенную сдачу.
        С этим снова возникли затруднения, оказалось, что в самом аппарате в достаточном количестве нет мелочи, хотя и звенела. Продавщица попросила подождать еще минутку и удалилась в магазинные закрома, а другая продавщица виновато улыбнулась, а Синцов улыбнулся ей в ответ вполне себе дружелюбно. Случай в магазине только улучшил его настроение.
        Показалась продавщица с трехлитровой стеклянной банкой, заполненной мелочью. Банка оказалась тяжела и слегка продавила прилавок, тетка запустила руку в горлышко, зачерпнула горсть монет, высыпала ее на алюминиевое блюдо и отсчитала Синцову сдачу, семнадцать рублей. Три пятерки и монету в два рубля, продавщица отодвинула деньги на край миски, Синцов их взял и направился к выходу, успев заметить, что ученик кассового инспектора посмотрел на него с каким-то интересом, с хищным таким, с местным.
        На улице Синцов подумал, что этот интерес вызван тем, что он, Синцов, чужой. А в маленьких городках к чужим относятся настороженно, с генетической нелюбовью, чуть что сразу бьют по рогам или в репу, ну, как в «Путешествии из Петербурга в Москву». Во всяком случае, во всех фильмах все именно так и обстояло - стоило только бедолаге из большого культурного центра показаться в депрессивном ПГТ без тротуаров, как местная гопота тут же начинала его прессовать. Но не тут-то было - герой одиннадцать лет занимался айкидо, и местные при встрече с ним несли многочисленные потери.
        Синцов стал есть второе мороженое, а еще открыл бутылку с минералкой, выпил половину и посмеялся над собой, подумав, что глупо все-таки пребывать в плену предрассудков, навязанных массовой культурой, сейчас ведь не как в старые времена. Ну да, они тут все друг друга знают, ну да, властелин отвертки удивился пришельцу, но не более, купил свой кефир и сейчас…
        Синцов обернулся и обнаружил, что парень шагает за ним. Причем шагает не как бы невзначай, а вполне определенно и с целью.
        В этот раз Синцов начал нервничать сразу. Нет, имелась сотня причин, по которым этот парень мог шагать в том же направлении, но Синцов не захотел эти причины анализировать, потому что ему казалось, что это не случайно. Что парень его зачем-то преследует. Как та старушка во сне.
        Старушка во сне вспомнилась сильно, и, чтобы убедиться в реальности окружающего, Синцов ущипнул себя за руку и пнул встречный булыжник. Все было в порядке, больно, не сон.
        Не сон, но парень не отставал, шагал и шагал, метрах в пятидесяти держался.
        По правую руку начался парк, хороший такой парк, ровный, как карандаши, красноватые сосны и тропинки, прохоженные между ними. Парк огораживал свежекрашеный забор из железной решетки, значительная часть прутьев которой была разогнута минувшими поколениями. Глядя на эти прорехи, Синцов решил испытать преследователя - взял и свернул. То есть протиснулся между прутьями и быстро пошагал по тропинке в глубь парка.
        Там был детский городок, старые карусели, железная горка, деревянные руины, там была эстрада в виде ракушки с пробитой крышей, вокруг эстрады собрались скамейки, Синцов сел на ближайшую и стал вытряхивать из кроссовки удачный камушек пирамидальной формы, одновременно осторожно оглядываясь.
        Парень из магазина тоже был уже здесь, в парке. Более того, направлялся к нему. Точно к нему, в парке больше никого, безлюдный утренний парк в городе Гривске.
        Чтобы продемонстрировать местному гопнику свою решимость в случае чего оказать сопротивление и свое суровое пренебрежение к разным там будущим инженерам по торговой и измерительной технике, Синцов совершил несколько действий. Во-первых, уронил мороженое и брезгливо не стал его поднимать. Во-вторых, демонстративно допил из бутылки минералку и стал вызывающе постукивать ею о деревянную спинку скамейки, совсем как настоящие киношные гопозавры. В-третьих, высморкался под ноги. Синцову казалось, что это выглядит опасно, он сам бы насторожился, увидев себя такого. Но, судя по всему, на местного гопника эти ритуалы не произвели никакого впечатления, он приветливо улыбнулся Синцову и тоже сел на скамейку.
        Дальше Синцов не знал, как себя вести. Встать и уйти означало потерпеть моральное поражение, оставаться…
        Оставаться тоже неприятно. Этому типу явно что-то требовалось. Скорее всего, он хотел Синцова просто ограбить. Сейчас он скажет, что это его город, его парк, его скамейка и он, Синцов, если хочет здесь дышать природой, а не огрести себе мегапроблем, должен тут же выложить полкосаря.
        Но все случилось не так.
        Местный сидел и молчал. И Синцов сидел и молчал, на всякий случай держа в памяти, что у местного где-то в рукаве коварная отвертка, раз - и саданет, кто их, здешних, разберет, кто их знает…
        Это продолжалось долго, местный не торопился, а Синцов прикидывал - если сдвинуться первым, то это все-таки получится бегство и потеря лица на ровном месте или разумный шаг разумного человека? Небольшой провинциальный позор. Поэтому Синцов тоже не поспешал, усиленно делал вид, что наслаждается воздухом.
        - У меня вопрос.
        Местный нарушил молчание первым, Синцов обрадовался - вряд ли так мог начинаться реальный наезд. Обрадовался, но вида не подал, продолжал усиленно наслаждаться.
        - Странный вопрос, - уточнил парень.
        Синцов повел плечами, швырнул бутылку в урну, зевнул, ну, чтобы было понятно, что странным вопросом его не проймешь.
        - Ты не мог бы продать мне мелочь?
        Странный вопрос, действительно. Синцов ухмыльнулся. Ну да, конечно, ему нужна мелочь, кто бы сомневался.
        - Я по пятницам не подаю, - сказал он усталым от жизни голосом тертого подпоручика.
        Сегодня была не пятница, но эта неожиданно всплывшая цитата понравилась Синцову, ему показалось, что фраза эта даст понять незнакомцу, что шутить с ним не стоит, а наоборот, стоит расценивать как человека острого.
        - Да нет, ты не так понял, - терпеливо сказал местный. - Я предлагаю продать мелочь.
        Синцов постарался виду не подать. Ну, псих, подумаешь? Конечно, это очень символично - едва он приехал и вышел погулять, как немедленно наткнулся на психа, но что поделать, бывает, психи тоже люди, если псих не законченный и не опасный, он вполне может гулять по городу Гривску, и никто не бросит в него камень. Продать мелочь. Всего-то.
        - Сдачу, - местный указал подбородком на карман Синцова.
        - Сдачу?
        Местный кивнул.
        Семнадцать рублей, вспомнил Синцов. Стольник минус вода, мороженое два раза, мел от термитов, открывашка. Три пятерки и два рубля, четыре монеты. Псих. Сейчас выхватит отвертку. Отдать ему семнадцать рублей, что ли? Как-то уж совсем унизительно… Вышел погулять и немедленно был ограблен аборигенами, просто записки иностранца о Московии получаются, медведя с балалайкой на велосипеде не хватает, хромого и одноглазого. Впрочем, быть убитым отверткой тоже как-то недостойно звания человека. Сейчас достану мелочь, швырну ему в голову, а затем сразу правой в подбородок, так учил отец, надо быть мужиком…
        Синцов достал деньги, пересчитал на всякий случай. Так и есть, семнадцать рублей.
        - Семнадцать рублей, - сказал он. - Сколько дашь за них?
        - Тысячу, - местный достал из кармана кошелек, из кошелька зеленую бумажку.
        - Ага, две, - Синцов еще раз брутально сплюнул через зуб.
        Вообще-то он на улице не плевался и сторонником плеваний не был, но тут ситуация была подходящей, только плевок мог выразить правильную палитру его чувств.
        - Серьезно, тысячу рублей, - повторил местный.
        И в доказательство заманчиво и театрально похрустел купюрой.
        - Я тебе такую тысячу на любом принтере напечатаю за три минуты, - сказал Синцов. - И гораздо дешевле.
        - Заблуждаешься, - ответил любитель мелочи. - Купюра настоящая. На, проверь.
        Он протянул тысячу Синцову, тот взял, повертел, посмотрел на просвет. На настоящую похожа вроде. Хотя Синцов ненастоящих не видел, и поразглядывав купюру, он вернул ее местному.
        - Все равно не отличу, - сказал Синцов. - Чего смотреть?
        - А смысл? - спросил абориген. - Какой мне смысл тебя обманывать? В чем навар? Семнадцать рублей?
        Синцов не ответил, стал думать. Вариантов, опять же, было много. То есть совсем немного, опять три. Первый, реалистический, легко объяснявший все. Собеседник все-таки псих, а что взять с психа? Псих, кстати, вполне может обменять тысячу на семнадцать рублей, психи, они такие. На психа он не очень походил, если честно, хотя… Синцов подумал, что в сортах психов он разбирается примерно так же, как в поддельных деньгах.
        Второй вариант, как полагается, фантастический. Синцов вспомнил рассказ, где к одному мелкому торговцу явился мутный гость с поникшими ушами и предложил купить доллар за тысячу, и торговец поддался растлению халявой и продал. Закончилось все это весьма плачевно, ослепленный наживой торговец продал таинственному незнакомцу планету Земля, после чего выяснилось, что незнакомец есть замаскированный пришелец и теперь по всем галактическим законам Земля принадлежит ему, поскольку продал ее житель планеты, и продал добровольно.
        На замаскированного пришельца новый знакомец походил больше, чем на психа.
        Третий вариант, криминальный. Едва Синцов поддастся искушению и обменяет семнадцать рублей четырьмя монетами на одну тысячу купюрами, из-за деревьев немедленно появятся могучие други провокатора. Они немного побьют Синцова за незнание местных понятий и попытку развода и в качестве компенсации морального вреда отберут у него телефон.
        - Да мало ли какой навар? - пожал плечами Синцов. - Предложение, говоришь… Ты вообще в своем уме? Семнадцать рублей за тысячу?
        - Да, - спокойно кивнул местный. - Очень выгодно.
        - Бери так.
        Синцов барским движением протянул местному мелочь на ладони.
        - Не пойдет, - тут же отказался тот. - Я должен купить, иначе это нечестно. И неправильно.
        - В каком смысле нечестно? Я тебе их просто так отдаю, забирай, я не обеднею.
        - Ты не понимаешь, - парень покачал головой. - Ты не понимаешь, я тебе сейчас объясню. Смотри. Вот это…
        Местный взял двумя пальцами из ладони Синцова пятирублевик.
        - Вот этот не стоит ничего.
        Парень выкинул монету за спину.
        - И это тоже не стоит ничего.
        Местный взял другую пятирублевую монету и тоже ее выкинул, в этот раз монета попала в дерево и бумкнула.
        - И эта…
        Третья улетела дальше и выше, звонко скатилась по крыше веранды.
        - А вот это, - местный взял оставшуюся монету, - это уже совсем другое дело.
        - Два рубля, - заметил Синцов. - Ну, два рубля, и что?
        - Два рубля две тысячи третьего года.
        Это ничего Синцову не объяснило.
        - Редкая монета, - сказал местный.
        - В каком смысле редкая?
        Местный монету вернул. Синцов поглядел на нее придирчивее и никаких признаков повышенной редкости и ценности не обнаружил. Два рубля, они и есть два рубля, не юбилейные, не серебряные, да, две тысячи третий.
        - Действительно редкая, - сказал местный. - Два рубля Санкт-Петербургского монетного двора, две тысячи третий год. Могу вполне дать за них тысячу.
        - Тысячу за два рубля? - переспросил Синцов.
        - Легко. Не веришь?
        Синцов не верил. Нет, он был человек культурный и про нумизматику слышал, Гангутский рубль, золотой царский червонец времен столыпинских реформ и червонец НЭПа, яйца Фаберже и прочие бронзулетки, а в прошлом году и в Оружейной палате с классом бывали во время поездки в Москву. Но это были вещи, овеянные ветрами веков и омытые океанами истории, а тут какие-то жалкие два рубля…
        Развод. Несомненно. Учуял городского лоха, теперь разводит. Только как?
        Синцов не мог понять, как конкретно, но разводу решил не поддаваться категорически.
        - Многие не верят, - согласился абориген. - То есть не только не верят, но не знают. На этом построена вся нумизматика.
        - На чем?
        - На незнании, - улыбнулся парень. - Умирает дедушка или бабушка какая, ее внуки находят в сундуке банку с засаленными монетами, проверяют - есть ли серебро, есть ли советская юбилейка, а на старые грязные кружочки никто и не смотрит. А эти грязные кружочки могут стоить гораздо дороже золота, просто в разы дороже. С ходячкой так же. У каждого в кармане болтается, но не каждый знает, что именно. Ты думаешь, что это два рубля, за которые можно купить три коробка спичек, а знающий человек сразу отвалит тебе тысячу. Влегкую.
        Местный снова продемонстрировал Синцову новенькую тысячу.
        - Меня зовут Петр, между прочим, - сказал местный. - Петр Грошев.
        - Костян… То есть Константин.
        - К бабушке приехал?
        - Да… А ты откуда…
        - Неместные тут все к бабушкам на лето, - пояснил Петр. - Дедукция, однако. Монету-то продашь?
        Синцов поглядел на монету еще раз. Нет, совершенно ничего выдающегося, два рубля, два рубля, вот хоть ты тресни, они все равно только два рубля. Потом поглядел на Петра.
        Петр Грошев походил на гнома. Не на актуального гнома продукции голливудских кинематографистов, а скорее на классического, сказочного. Невысокий, тяжелый, но не коренастый, с сильно боксерским лицом. На всякий случай Синцов быстренько поглядел и на грошевские руки, на костяшки пальцев, но они оказались в норме, не разбитые, кожа не красная, руки человека, боксом не занимавшегося. Авария, может, подумал Синцов. Или с лестницы в детстве скатился, мало ли. Лицо бледное, немного синеватое, поломанное. Глаза красные, слезящиеся. Хотя если в монетах разбирается, то, наверное, нумизмат - от этого глаза и красные.
        - Не продам, - сказал Синцов.
        - А что так?
        Это Грошев спросил с интересом, причем с исследовательским интересом, Синцов подумал, что таким вот образом усталый Ливингстон смотрел на пигмея, презревшего бусы.
        - Не знаю, - ответил Синцов. - А ты сам потом ее за сколько продавать будешь?
        - А может, у меня у самого такой нет? Может, я ее в коллекцию хочу?
        - Не похоже, что нет.
        Грошев согласно кивнул.
        - Да есть, конечно. Продавать за пятеру буду. А если отлежится, то и дороже.
        Синцов хмыкнул.
        - То есть у меня купишь за тысячу, а продашь за пять?
        - Ага, - согласился Грошев. - За пять, может, чуть дороже, если на аукционе. Как повезет.
        - Нормально…
        Синцов немножечко возмутился, утро - не лучшее время для наглецов, да еще и с такой говорящей фамилией, утром человек вообще злее и нетерпимее.
        - Ладно, полторы, - предложил Грошев.
        - Ага, позавчера мне позвони, я три раза отвечу.
        Грошев достал еще пятьсот рублей, видимо, для убедительности, Синцов продолжал разглядывать свои два рубля, отметив, что теперь он разглядывает их с определенным уважением.
        - Сам замучаешься продавать, - отчего-то с заботой сказал Грошев. - То есть ты, конечно, может, и продашь, но года через два. И только по постоплате. И есть шанс, что тебя кинут.
        Грошев свернул купюры, постучал ими по скамейке, как недавно Синцов бутылкой.
        - Кинут-кинут, - утвердительно повторил Грошев. - Новичков часто кидают. Так что полторы даю - и это край. Больше не могу дать, нерентабельно, себе же в убыток не буду покупать?
        - Оставлю на память, - Синцов упрямо спрятал монету в карман.
        - Зря, Костя, - Грошев убрал деньги. - Такая монета ценна только для знатока, это тебе не николаевские рубли. Ну, как знаешь, оставь на память, твое дело.
        Синцову вдруг стало жаль денег. Неполученных. Этот Грошев все ловко разыграл, показал деньги, объяснил риски, разбудил жадность… Надо было продавать. Но Синцов не любил включать заднюю, очень не любил.
        - Не передумал? - спросил Грошев.
        - Нет, - твердо ответил Синцов.
        Грошев зевнул. Уходить он явно не спешил. Будет уговаривать, подумал Синцов, до двух тысяч точно поднимется, подумал Синцов. И решил держаться.
        Но Грошев уговаривать не стал.
        - А ты часто вещи находил? - спросил он.
        - В смысле?
        - Деньги, мобильники, часы. На улице, в магазинах, везде? Находишь вещи?
        - Нет вообще-то…
        Синцов попробовал вспомнить, находил ли он что-то в своей жизни. Вспомнить не получилось. Нет, он, наверное, находил какую-нибудь ерунду, но, видимо, настолько ерундовую, что в памяти это не отложилось. Вот гвоздь недавно нашел во сне, только поднять не успел, проснулся.
        - Не находил, - сказал он.
        - Отлично! - обрадовался Грошев. - Просто здорово!
        - Что же в этом отличного? - поинтересовался Синцов.
        - Отлично-отлично, - подтвердил Грошев. - Вот мой телефон, если надумаешь монету продавать, звони. Полторы тысячи, больше не дам.
        Грошев протянул Синцов визитку, Синцов взял.
        Ого.
        Визитка простая, без излишеств, «Петр Грошев» и номер телефона, черными буквами на белом фоне. Бумага, правда, не белая, а слегка коричневая, шершавая, в бороздках и прожилках. Но все равно визитка.
        - Если надумаешь - звони, - и Грошев пошагал прочь явно в хорошем настроении.
        Синцов остался на скамейке. Он не удержался и снова достал двухрублевую монету и снова стал ее разглядывать.
        - А в лотерею не выигрывал? - обернулся Грошев.
        Синцов хотел соврать, что выигрывал, но врать без нужды он не любил, помотал головой. Грошев показал сразу два больших пальца, видимо, невезучесть Синцова в лотереях его тоже как-то обнадежила. Синцов подождал, пока Грошев удалится окончательно, и поспешил домой. Зубы не болели, сами перестали.
        Бабушка уже вернулась, дверь в дом была легкомысленно открыта, а из гостиной слышались телевизионные звуки. Синцов осторожно проскочил к себе в летнюю спальню и достал ноутбук.
        Сетей не нашлось. Синцов попробовал еще и еще, но беспроводных каналов - ни свободных, ни запароленных в Гривске не было, во всяком случае, в этой части города. Синцов вздохнул. Сам виноват. То есть не виноват, конечно, так получилось - когда настало время перед отъездом делить технику, они с сестрой Люськой по-честному кинули камень-ножницы-бумагу. Люське достался планшет, Синцов же довольствовался стареньким нетбуком, поскольку свой планшет он месяц назад весьма неудачно уронил на отцовскую гирю. Так что с выходом в Интернет объявились проблемы, выяснить про два рубля не получилось. Но на всякий случай Синцов переложил монету в рюкзак, в непромокаемый кармашек для документов.
        Погрустив немного и поразмыслив, Синцов направился в комнату к бабушке.
        Бабушка сидела в кресле, глядела телевизоры, передачи про здоровье шли параллельно по двум каналам, и бабушка внимательно смотрела их сразу. Теперь ясно, зачем они с отцом тащили сюда второй телик, бабушке иметь два телевизора на самом деле очень удобно, вот вечером еще сериалы начнутся, их тоже хорошо параллелить.
        Синцов сел на диван и тоже немного посмотрел про базедову болезнь и про гастрит. Вообще Синцов отметил, что к здоровью бабушка относилась по-прежнему серьезно, почти вся гостиная оказалась заполнена соответствующими журналами и брошюрами, кроме того, на полках во множестве поблескивали стеклом бутылочки с разноцветными настойками и баночки с маслянистыми на вид составами, в воздухе же слезоточил крутой аромат «Золотой звезды». Бабушка, кстати, ничего что почти восемьдесят, выглядела бодро и явно в уме, Синцов подумал, что силу традиционной медицины недооценивать не стоит, не могут же ошибаться полтора миллиарда китайцев?
        Бабушка, впрочем, смотреть медицинские программы вместе со внуком не очень хотела и посоветовала Синцову лучше снова идти гулять, погода-то хорошая, а в сарае лежит почти новый велосипед, его несложно починить, если руки растут из правильных мест, ключи там, тоже в сарае, в ведре.
        Синцов сказал, что да, сейчас пойдет и починит, ну и на всякий случай поинтересовался, есть ли в городе какой Интернет. Бабушка неожиданно проявила осведомленность и ответила, что вообще вроде как есть, через две улицы Интернет уже точно показывает, а до них дотянут в будущем году, так что пока у них только по свистку. Синцов не понял, что такое Интернет «по свистку», на что бабушка пояснила, что это «когда сбоку такую штучку втыкают». Синцов догадался, что «штучка сбоку» есть модем, а значит, имеется и шанс подключиться.
        Настроение улучшилось, в присутствии перспектив Интернета Гривск уже не представлялся черной космической дырой, местом, куда Синцов оказался сослан на два месяца, локацией, в которой гаснут все мечты о человеческом отдыхе и счастье. Синцов улыбнулся и представил, как из его тоскливой светелки потянутся нити к далекому, скрытому за лесами, реками, болотами и двадцатью тремя километрами бездорожья цивилизованному миру. Связь есть, осталось купить модем с симкой, все очень просто. Деньги у него были, отец, уезжая, сделал проникновенное лицо и выдал на карманные расходы десять тысяч, напутствовав, что тратить стоит экономно, с пользой для ума и здоровья, Синцов обещал, что так оно все и будет. Да, так оно и будет, он отправится в центр, купит «свисток» и высвистит мировую паутину, и два месяца в Гривске не покажутся такими уж месяцами.
        И монету тоже проверит.
        Интересно, сколько здесь модем стоит? Вряд ли сильно дороже, но канал наверняка тормознутый, только почту проверить…
        Синцов представил, как он будет два месяца гонять в «Зомби Ап» на заикающемся нетбуке. Тяжело. Практически невыносимо. Но надо стиснуть зубы, взять себя в руки и терпеть. В конце концов, он мужественный человек, он обещал отцу, что не упадет духом, не запросится назад и перенесет все трудности с достоинством, как и подобает настоящему Синцову. Осталось только модем найти, всего лишь модем, что может быть проще? Он пожелал бабушке приятного просмотра и крепкого здоровья, после чего отправился в свою комнату за деньгами.
        Рюкзак висел на стене, Синцов сунул руку в тайный карман, вытянул деньги, документы и два рубля, они вывалились на койку совершенно случайно. Вот только что он их туда убрал, а теперь они снова выпали. Как нарочно.
        Два рубля играли на солнце тусклым серебром, Синцов взял их и принялся в очередной раз разглядывать. Монета как монета, чуть потусклее, чем обычные, и да, две тысячи третий…
        Развод, снова подумал Синцов. Какой-то хитрый развод, этот Грошев реально опознал во мне лопуха и попытался развести. Только как? Ага, понятно. Он предлагает за рубль полторы, я торгуюсь, он поднимается до двух, но говорит, что пятисот у него с собой нет. Полторы дает сразу, а за пятисоткой бежит якобы домой. И тут же ко мне подходит следующий герой, который предлагает уже пять, но через час. Тот, который за пять, уходит, возвращается Грошев, а я, чтобы откупиться, отдаю ему три тысячи. Итого - полторы штуки на ровном месте, и никаких особых усилий, ровненько и чистенько. А тетки в магазине «Светлана Мэ» с ним в сговоре, специально мне эту монету подсунули…
        Синцов поморщился. История с драгоценными рублями все-таки выглядела слишком странно, но убедиться, на самом ли деле рубль такой ценный, возможности не имелось - как проверишь без Интернета? Значит, за свистком.
        Он прихватил деньги и направился к выходу. Заглянул к бабушке, та все еще смотрела про укрепление здоровья, Синцов решил на всякий случай спросить:
        - Ба, а вот я тут познакомился с одним типом… Грошев у него фамилия, ты их не знаешь случайно?
        - Знаю, - ответила бабушка, не отрываясь от экрана, - по телевизору объясняли народные методы избавления от целлюлита. - Грошевых знаю, за линией раньше жили, потом переехали на Диановых. Это рядом тут. Кажется, в котельной работает, отец то есть. А мать в школе, в Липовке начальными классами… Дочка у них в Ленинград уехала работать, а парнишка учится вроде. Они раньше корову держали, молоко продавали, сейчас не знаю. Как зовут, не помню.
        - Кого? - не понял Синцов.
        - Корову, кого еще? Пятно такое на морде еще. Я тогда корову уже не держала, козу только, а они долго держали еще, все никак не могли отказаться. Мы за Пустынью их пасли.
        - Спасибо, - сказал Синцов и удалился. - А где тут магазины у вас?
        - Да в центре. Где рынок, помнишь? Вот там все вокруг теперь и есть.
        До центра, где собирались торговые точки, по словам бабушки, было минут тридцать хода, подумав, Синцов в этот раз решил воспользоваться автобусом, мало ли кто еще пристанет? Он вышел к остановке, стал ждать и честно прождал почти полчаса, изучая историю города и судьбы его жителей по надписям на стенах. Автобус так и не показался, а местные опять смотрели на него с подозрением. На тридцать седьмой минуте Синцов решил не искушать долготерпение аборигенов - а то еще сообщат в милицию - и отправиться в центр пешком.
        Гривск неожиданно произвел на него приятное впечатление. Наличием урн с трогательными табличками типа «состоит на балансе ЗАО «Эпсилион Форте», «установлена на пожертвования ИП Бричкин», «частная инициатива УГА», «от коллектива пекарни № 2». Обилием самодеятельной скульптуры, составленной из покрышек, пластиковых бутылок, крашеных коленвалов и ржавых шестеренок и других сильно подручных материалов. Скамейками, оформленными в цвета и символику районов области. Непонятными памятниками, которые возникали то тут, то там в совершенно неожиданных местах.
        Памятников действительно было много, и все они оказались по делу.
        Вот на небольшой площади у городского суда сосредотачивалась стайка станков непонятного назначения. Приблизившись, Синцов прочитал, что это оборудование льнопрядильного и швейного цехов, закрытых за ненадобностью, а сейчас представлявшее художественную экспозицию. Несомненная близость суда создавала напряженное культурное поле.
        У почты кучковалась целая композиция из старых телефонных будок, будки были художественно оформлены в разных исторических стилях, Синцову больше всего понравилась викторианская будка и будка, вкопанная в землю, стиль он определить затруднился, но на ней было выведено белой краской «позвони мне, позвони».
        Вокзальная площадь оригинально себя не проявила, но совсем без художественного воплощения не осталась - на ней чернел традиционный для старых станций Северной железной дороги паровоз ИС. Синцов осмотрел паровоз и по мемориальной табличке убедился, что именно на этом паровозе были установлены многие рекорды скорости и грузоподъемности, что именно этот паровоз во время войны водил в бой бронепоезд «Ворошиловский удар», что именно он участвовал в освоении целины и в строительстве космодрома Байконур, что паровоз не на вечной стоянке, а на консервации и в любой момент готов еще послужить.
        Кроме этой информации паровоз был щедро оклеен объявлениями, афишами и социальной рекламой, призывающей граждан активнее сдавать кровь и пристегивать ремни безопасности. Синцов любил читать объявления, среди них иногда попадались забавные, но на паровозе таковых не нашлось, местные жители уныло продавали навоз, пергу, подержанные «Нивы», польский конфискат и детские коляски. Синцов уже почти разочаровался, но тут увидел. Собственно, это было и не объявление, а самодельный плакат, даже в чем-то афиша. На листе ватмана в красно-черных тревожных тонах неровными тревожными буквами было написано:
        «Королева поэтов Элеонора Царяпкина и ее верные клевреты из Общества Братьев Дятловых объявляют ежегодное поэтическое ристалище. 15 июля с. г. на Вокзальной площади возле Паровоза им. тов. Чумбарова-Лучинского в жаркий полдень мы обрушим на вас испепеляющую ярость пены дней! Приходите! Приводите детей!»
        Синцов подумал, что это он обвиделся. Гривск подкрался незаметно. Такое бывает, идешь-идешь, потом раз - и уже вляпался. Королева поэтов Элеонора Царяпкина из Общества Братьев Дятловых 15 июля будет ристаться на поэтическом поприще. Приводите детей. Паровоз Чумбаров-Лучинский рекомендует. Мама.
        Не удержавшись, Синцов запечатлел афишу на мобильник и отправился дальше в поисках салона связи, хотя Элеонора Царяпкина не отпускала. Он шагал по улице Гурьева, немного ее узнавал, но сосредоточиться на памяти не мог, потому что Царяпкина. Прицепилась.
        Он совершенно против своей воли представлял эту Царяпкину. Любит стихи, любит животных, не красавица. Красавицы любят себя, фитнес и не сильно жалуют поэзию. И уж тем более не читают стихи с паровоза. И что за дурацкая фамилия? Царяпкина. Хотя с такой фамилией, наверное, и надо быть поэтом. Жечь глаголом и царяпать предлогом заскорузлые провинциальные выи.
        Синцов остановился и улыбнулся себе, «заскорузлые провинциальные выи» ему понравились, про «выи» он прочитал у Гоголя, не поленился узнать значение, и вот теперь выпало применить и запомнить. Хоть самому на паровоз, честное слово.
        Синцов оглянулся на Чумбарова-Лучинского, отметил, что паровоз отлично вписывался в площадь. И вообще, чувствовалось, что, несмотря на небольшое количество населения города Гривска, население это склонно было к прекрасному и не чуждо художественных проявлений, кроме того, население это явно ценило историю родного края. Размышляя об этом и о том, что в крупных городах краеведческий огонь если не совсем погас, то теплится лишь в пыльных лампадах унылых энтузиастов, Синцов направился дальше по улице Гурьева и скоро вышел к месту, где некогда находился старый рынок.
        Деревянные павильоны, памятные ему с детства, разумеется, не сохранились, их место теперь занимали многочисленные ларьки и магазинчики, упорядоченно расположенные на заасфальтированном пространстве. Рынок работал, Синцов отыскал салон связи и был разочарован - девушка-связистка сообщила, что модемы закончились буквально вчера. Синцов не поверил. Девушка кивнула на пустую витрину.
        - У нас всегда так, - сказала она. - То ничего нет, то сразу раскупают. Вахта же приехала.
        - Что приехала?
        - Вахта. Ты что, с…
        Тут девушка тонким чутьем опознала в Синцове чужака и сказала, что раз в три месяца местные мужики отправляются бригадами на Ямал, работают там, потом возвращаются с деньгами. Вот когда они с деньгами возвращаются, во всех магазинах приключается коммерческий ажиотаж, покупают все, ну а телефоны и прочие гаджеты просто подметают. Так что модемов нет и не будет до конца месяца, тогда новые подвезут. Если очень нужно, то стоит посмотреть у конкурентов, через два киоска, но там цены не те.
        Синцов отправился к конкурентам.
        В другом салоне, как и говорила девушка, модемы оказались в два раза дороже, кроме того, продавец предупредил, что связь устойчиво работает не на всей территории города, виной тому сложный рельеф и прочие природные условия, гарантировать стабильность, одним словом, он не может. Синцов некоторое время терзался, потом сказал себе, что не готов отдавать кучу денег, да еще и рисковать в придачу, поживу без Интернета, сказал себе Синцов, как-то люди ведь живут без него? На вопрос о причинах высокой цены модемов продавец ответил, что он не виноват, это хозяин, в город ведь вернулась вахта, потом фестиваль джиперов, одним словом, на всю актуальную технику объявлен гринго-прайс. Рынок-с, однако.
        Синцов впервые в жизни почувствовал себя немного гринго.
        Он походил по базару, увидел много упитанных собак, слонявшихся без дела и валявшихся без дела же на земле и на холодных канализационных люках. Собаки эти были какой-то исключительно гривской породы, лохматые и черные, как тибетские мастифы, ленивые и хитрые. На чужака они поглядывали с зажратым подозрением как на пищевого конкурента.
        Кроме собак на рынке были еще вьетнамцы, они торговали сахаром и тапками, тапки присутствовали в ассортименте, и Синцов с трудом поборол в себе неожиданный импульс купить зеленые бабуши с фривольной символикой. Но пройти мимо старушки с самодельной пастилой не смог, купил полкило. Про пастилу, сваренную по купеческим рецептам, Синцов видел передачу по «Дискавери», про то, что настоящие европейские лакомки прилетают аж из Цюриха за фунтом-другим настоящей русской пастилы.
        Пастила оказалась выдающейся, «Дискавери» не врал. Не очень сладкой, не очень кислой, очень натуральной, Синцов, правда, натуральной пастилы никогда не пробовал, но понял, что эта - настоящая. Сказал старушке «спасибо».
        Вообще раньше старушек тут водилось больше, и с пирогами, и с грибами, и особенно с семечками, вспомнил Синцов, отец всегда покупал семечки, соленые, пахнущие кубанским маслом. А еще здесь стояли грузовики с приемщиками стеклопосуды. И какой-то дед точил пилы и прилаживал топорища к обухам. Вот под этим самым столбом. Столб почти не поменялся, только проржавел, а еще теперь на нем висел плакат Царяпкиной, а под ним лежала синяя собака. Синцов подумал, что обман зрения, но приглядевшись, убедился - синяя собака. Не какой-то лишайниковый бобтейл с легкой просинью, а собака интенсивно синего цвета, явно крашеная, на всякий случай Синцов ее сфотографировал.
        После синей собаки Синцов подумал, что стоит, пожалуй, пойти на мост его детства, и двинулся в нужную сторону, однако далеко по этому пути не продвинулся, поскольку обнаружил, что за ним увязалась эта самая синяя собака.
        Синцов думал, что она просто гуляет, однако синяя собака уверенно следовала за ним. Плелась и плелась, так что Синцов уже в очередной раз за полтора дня пребывания в Гривске начал подозревать. Через две улицы он догадался - собака действительно шагала за ним не просто так, собака оказалась любительницей пастилы. Синцов достал кусочек, и собака тут же облилась слюной.
        Никаких требований, впрочем, настырная псина не предъявляла, просто волочилась. Местные могут подумать, что это его собака. Что это он ее выкрасил. Приехал в гости к бабушке, поймал собаку, выкрасил и выгнал прочь без средств к существованию. А здесь так не принято. Поэтому Синцов не стал бороться с собакой, отдал ей остатки пастилы. Собака «спасибо» не сказала, а Синцов почувствовал, что устал. День получился беспокойным, а между тем он не перевалил даже за половину. Но синяя любительница пастилы стала для Синцова последней каплей, он вдруг почувствовал, что хватит, даже мост из детства радовать перестал. Пора вернуться домой. Подумал Синцов и увидел автобус.
        До дома он доехал за пять минут. Бабушка продолжала смотреть телевизоры во сне, Синцов не стал их выключать, чтобы не разрушить гармонию, бабушка счастливо улыбалась.
        Синцов осторожно прошел на кухню и опрометчиво съел полбанки холодной сметаны. Сметанный удар подкосил не хуже ворошиловского, захотелось кофе из машины, но кофе не было, Синцов стал пить заварку из чайника, на цикорий не решился.
        Бабушка проснулась, сомнамбулически перелегла на диван и уснула снова, телевизоры не выключила, даже во сне оставшись в эфире. Синцов допил заварку, почувствовал скуку. Вернулся в свою комнату, взял с подоконника и попробовал почитать книгу «Гривск - город-загадка», но никакой загадки на первых страницах не нашел. Автор, местный краевед П.В. Дольников, как водится, выводил историю Гривска из седой и замшелой древности. Рассказывал, что город был основан примерно в одно время с Ладогой, само собой, лежал на пути из варяг в греки, и сам Великий князь Юрий Долгорукий, проезжая здешние места сразу после основания Москвы, был удивлен обилием рыбы в водах и птиц в воздусях и в большом от этого множества вдохновении соскочил со своего верного комоня, неосторожно запутавшись при этом в гриве шеломом работы византийских мастеров. Челядь, стремянные, стольники и смерды, встречавшие визит князя с большим энтузиазмом, кинулись на помощь Юрию, но тот уже справился сам - выхватил из ножен клинок харалужный и отсек конскую гриву по самые корни. Гриву сию он кинул в реку, которую с тех пор стали называть Гривкой.
Сам же город долгое время именовался Юрьевцем, но поскольку стараниями Долгорукого Юрьевцев на Руси завелось несметное количество и жители их от постоянной путаницы испытывали дискомфорт, в семнадцатом веке город окончательно переименовали в Гривск. Существует, впрочем, еще несколько поэтических легенд о возникновении названия…
        Дальше, примерно с третьей страницы, краевед Дольников врал еще самозабвеннее, но никакой загадки предъявлять не торопился, Синцов почувствовал, что от этого вранья он погружается в сон еще сильнее, чем от сметаны, и решил с этим бороться. Он дотянулся до телефона, нашел визитку Грошева и позвонил.
        Грошев ответил сразу.
        - Да.
        - Это я, Костя. Сегодня в парке, тот, у которого два рубля.
        - Привет, Костя. Надумал монетку скинуть?
        - Ага.
        Грошев улыбнулся. Синцов был просто уверен, что Грошев улыбнулся.
        - Приходи, - сказал Грошев. - Я недалеко живу, на Диановых, двадцать три. Это от твоего дома два раза направо.
        - Ага, сейчас.
        Два раза и направо.
        Глава 3. Грошев
        Улица Диановых располагалась перпендикулярно улице Мопра, на которой жила бабушка. Синцов остановился на перекрестке и немного подумал, кто такие были Диановы и кто такой был старик Мопр, потом отправился дальше, рассудив, что ломать голову не стоит, мало ли улиц со странными названиями?
        Грошевы жили в доме № 23. Дом оказался большой, старый, прочный, вокруг яблони, акация, цветы. Два гаража, справа и слева, возле левого стояла новая «Нива», возле правого мотоцикл с коляской. Мутно-зеленого цвета, старой конструкции, но на новеньких шипастых шинах, бодрый такой мотоцикл, с кожаными кофрами, с дополнительной фарой. Боря. На коляске написано «Боря». Значит, Боренька. Вполне. Синцов не очень хорошо знал Грошева, но отчего-то ему показалось, что имя для мотоцикла придумал именно он.
        Забор вокруг дома тянулся невысокий и декоративный, крашенный белым, калитка распахнута, Синцов вошел. Ничего необычного, двор как двор, из непонятного только вросшая в землю колесная пара от узкоколейного вагона, крыльцо высокое, бочка с водой под водостоком, и дверь тоже открыта, и на ветру покачивается зеленая москитная сетка. Синцов подумал, что в Гривске все по-простому, двери мало кто закрывает, воровство явно слаборазвито, оазис, остров спокойствия.
        Даже звонка на дверях нет, видимо, принято входить, не обозначившись. Или надо стучать кулаком в раму.
        Но стучать не пришлось - показался Грошев. Он был обряжен в сильно замызганный спортивный костюм, поверх которого маслянисто чернел длинный кожаный фартук. В руке горящая паяльная лампа.
        - Привет, Костян, - сказал он. - Проходи в дом за мной.
        Грошев взмахнул лампой, москитная сетка с треском загорелась, Грошев ругнулся, сорвал ее и утопил в бочке с водой, сетка зашипела и завоняла.
        - Проходи, - повторил он. - Боты можешь не снимать.
        Синцов поднялся на крыльцо, оказался на веранде с длинным столом, самоваром и креслами-качалками в количестве трех штук. Обитая толстым войлоком дверь вела в долгие сени, делящие дом на две половины. Комната Грошева находилась в левой.
        Это была самая необычная комната, которую видел Синцов. Самая. Нет, он бывал в комнатах, в которых царил бардак после переезда, в которых репетировала панк-группа, хозяева которых были оголтелыми юными натуралистами, хозяйки которых беззаветно любили Брэда Питта, но всем этим комнатам было далеко до комнаты Грошева.
        Мастерская, не комната, а мастерская. Три больших окна вдоль стены, под ними верстаки, две штуки, на верстаках инструменты совершенно разные, от щербатых зубил до небольших токарных станков и ванночек с опущенными в них электродами.
        Два потрепанных полосатых дивана, просиженных, утративших первоначальный цвет, но явно еще крепких, тот, что побольше, стоял на квадратных гирях, тот, что поменьше, - на силикатных кирпичах.
        Вдоль стен синие пластиковые ящики из-под пачек молока, в ящиках мешочки, перевязанные бечевками и опломбированные. Много мешочков разного размера, и большие и маленькие, белые, зеленые, некоторые вообще полиэтиленовые. Трехлитровые банки, набитые мелочью, обрезанные пластиковые бутылки, наполненные черными и позеленевшими кружочками, шкатулки, графины, графинчики, чернильницы, они стояли и лежали везде. Еще много всего, Синцов окинул комнату взглядом, но не сумел сразу понять, что здесь и как, слишком велико было обилие вещей, Синцов не сумел присмотреться ко всем, заметил только самые крупные, яркие и знакомые.
        Рядом с большим диваном - журнальный столик, а на нем компьютер.
        Да, компьютер поразил Синцова особо. Он был безжалостно полуразобран, из него торчали шлейфы и кабели и неожиданные прозрачные трубопроводы с текущей жидкостью, к компьютеру крепились блестящие радиаторы и дополнительные вентиляторы и приспособления, назначения которых Синцов не знал. Одним словом, машина имела законченный киберпанковский вид, но даже сквозь этот дикий колхоз Синцов ее узнал. Это был MAC Pro, мечта утонченных компьютерных маньяков, мощный и стильный аппарат, визитная карточка, отличавшая унылое школоло, привыкшее натирать мозоли об клаву в виртуальных боях с такими же лузерами, от реальных уважаемых человеков. С подобными машинами Синцов пересекался только в магазинах, цены у них были облачно-заоблачные, и Синцов никак не ожидал встретить такую культовую вещь в Гривске.
        Впрочем, здесь к ней, судя по всему, относились без должного уважения, творение американских гениев Силиконовой долины было усовершенствовано самым пренебрежительным образом и теперь выглядело вполне себе по-русски. На экране синели какие-то таблицы с цифрами, насколько успел понять Синцов, загружались данные с интернет-аукционов. Сбоку от компьютера стояло устройство, назначение которого Синцов точно не определил: корпус из полированного алюминия, из него торчали старинные электронные лампы. Лампы светились и немного гудели, а само устройство соединялось с компьютером толстым кабелем.
        - Усилитель, - пояснил Грошев, натягивая резиновые перчатки. - Хай энд немного. Люблю иногда музычку послушать. На компе образы загружены, каждый раз лень диск в плеер грузить. Музыка успокаивает…
        - Хай энд? - почтительно спросил Синцов.
        - Ага. Не самый хайэндистый, конечно, но ничего так, вполне, для наших глушей пойдет. Думаю, в нашем Зажмурье больше ни у кого такого нет.
        Грошеву явно понравилось, что комната произвела на Синцова впечатление.
        - Нормально…
        Синцов кивнул.
        - Люблю такие штуки, - Грошев прикрутил огонь в лампе, подошел к верстаку. - Редкие. Рядом с ними как-то приятнее находиться, как ты думаешь?
        - Наверное. Не знаю, у нас дома никто ничего не собирает.
        - Обделяете себя, - сочувственно сказал Грошев.
        На верстаке, зажатая в тиски с резиновыми губами, находилась…
        Синцов не знал, как назывался этот предмет, но раньше его он видел. В фильмах, в мультфильмах, на картинках. Та штука, в которую помещалась лучина, освещавшая сумрачный быт небогатых русских крестьян. Держатель для лучин, одним словом. Древнерусский канделябр. Впрочем, держатель был выполнен не без кузнечного мастерства, украшен загогулинами, цветочками и листочками, Синцов почему-то сразу вспомнил бажовские сказы и Медной горы хозяйку, время держатель, само собой, не пощадило, и теперь Грошев это исправлял с помощью паяльной лампы и металлической щетки.
        - Светец чищу, - объяснил Грошев.
        - Зачем? - не понял Грошев. - В смысле, зачем он нужен, железка ведь…
        - Продам потом. Сейчас почищу, немного пройдусь серной мазюкой, патина прилипнет - и вещь хоть куда.
        - То есть?
        - То есть найдется куча народа, которая захочет это у меня купить.
        - Ясно. Кстати, вот монета, - Синцов протянул Грошеву два рубля.
        - А, да, монета…
        Грошев поставил лампу на верстак, достал из глубины фартука пакетик из плотного полиэтилена, спрятал монету, а пакетик кинул в банку с другими такими монетами в пакетиках. Другой рукой Синцов достал деньги и вручил их Синцову.
        Синцов несколько разочаровался. Он думал, что он передаст монету при каких-то более торжественных обстоятельствах, с соответствующим выражением лица, что столь ценную монету Грошев поместит в специальную пластиковую капсулу и уберет в сейф, пожмет ему руку, скажет несколько веских слов. Поэтому прозаичность момента Синцова нахмурила. Грошев, видимо, это понял, улыбнулся и объяснил, кивнув на банку:
        - У меня шесть штук таких лежит.
        - Зачем?
        - Жду, - ответил Грошев.
        - Чего?
        - Благоприятной обстановки на рынке. Сейчас время покупать, когда придет время продавать - буду продавать. Все просто. Увлечение коллекционированием всегда идет по синусоиде.
        - Понятно. Можно посмотреть?
        Синцов кивнул на банку.
        - Конечно. Смотри.
        Синцов взял банку, достал несколько пакетиков. Монеты две тысячи первого, две тысячи второго и две тысячи третьего года, рубли и двушки.
        - Вот еще посмотри, если хочешь. Там тоже монеты, серебро, конечно.
        Грошев снял с полки альбом в толстой обложке, положил на диван. Синцов попробовал взять альбом, с первого раза не получилось, альбом оказался тяжелый. Синцов вспомнил, что внутри серебро, металл плотный, и, прежде чем взять, напряг руки.
        - Тяжелый…
        - Ага. Ты представь, какие тяжелые альбомы с золотом.
        Синцов расположился на диване, стал листать неповоротливые страницы и разглядывать убранные в кармашки монеты. Темное серебро, глубокое и немного мрачное, вот и все.
        Если честно, монеты для Синцова были все одинаковые, различались только цифрами и размером, некоторые посветлее, другие темные.
        - Смотрю, ты спец, - сказал Синцов. - Монетчик восьмидесятого левела.
        - Я этим с восьми лет занимаюсь, - пояснил Грошев. - Со второго класса.
        - Нумизматикой? - уточнил Синцов.
        - Да ну, что ты, я не нумизмат.
        - А как же… Все это?
        Синцов указал на банку, указал на альбом, на мешки с монетами, расставленные по полкам и разложенные по верстаку.
        - Это инвестиции, - ответил Грошев. - Вложение средств. Монеты, пластики немного, литье. Да много разного. Сейчас монеты популярны, все биметалл собирают, юбилейку, Олимпиада скоро, так что много где можно развернуться. Но это так, малоинтересно.
        - А что интересно?
        Грошев не ответил.
        - Значит, ты антиквариатом интересуешься? - продолжал Синцов.
        Грошев рассмеялся.
        - Да какой это антиквариат? Это так, барахло.
        - Барахло?
        - Ну конечно. Почти все с помойки. Антиквариат - это другое совсем. Антиквариат - это вещи, которые и в свое время ценились. Кресло Людовика шестнадцатого там, или часы восемнадцатого века, или фарфор - вот это да, антиквариат. Но там суммы совсем иного порядка, не для нас. А это так, руины. Еще пятьдесят лет назад эти вещи не стоили ничего, а сейчас у народа денег много стало, вот коллекционеров и развелось, все подряд собирают, собирают.
        Грошев обмакнул губку в мазь и стал протирать железо, быстро, но старательно, со сноровкой.
        - Кто-то коллекционирует светцы? - недоверчиво поинтересовался Синцов.
        - А то! Еще как.
        Грошев втирал мазь тщательными уверенными движениями, без суеты, со знанием дела.
        - Коллекционируют все, что угодно, - рассказывал Грошев. - Самовары, краны от самоваров, колокольчики, утюги, гири, купеческие пломбы, гвозди, подковы, регулировочные колесики от керосиновых ламп. Вот светцы тоже собирают, кстати. Одни для прикола берут, другие для дизайна. Есть простые…
        Грошев отложил губку, достал из ящика грубую железку, похожую на трезубец.
        - Эти самые дешевые, их много осталось, чуть дороже металла, но все равно стоят. А есть художественные, как этот, например.
        Грошев кивнул на светец, который он чистил.
        - Этот можно уже хорошо продать. Даже очень неплохо, буржуйцы любят такую дребедень в особняках держать, их древнерусская тоска часто подгрызает. Киношники тоже охотно покупают для реквизита. Тут видел недавно фильмец про Александра Невского - головой об стену стучался, одни шишки.
        Грошев несильно постучался головой о стену.
        - На экране у них, значит, тринадцатый век, феодальная раздробленность, иго везде скачет, а вся бытовка из девятнадцатого, - Грошев презрительно поморщился. - Один шлем по очереди во всех крупных планах, да и тот времен Смуты. Конечно, люди не знают, люди думают, что все так и было, но себя-то уважать надо! Понятно, что вещей мало осталось, ну так ты хоть реконструктора толкового пригласи! А то художники и декораторы берут ржавое да кривое и думают, что в Великом Новгороде так и стояло!
        Короткую речь эту Грошев произнес с некоторым пафосом, видно было, что если бы его допустили в реквизиторский цех, он бы достиг там зияющих вершин перфекционизма. Синцов подумал, что это стоит уважать, такую увлеченность.
        - Впрочем, - Грошев улыбнулся. - Надо сказать спасибо их профнепригодности и исторической неразборчивости, благодаря этому мы имеем стабильный источник дохода.
        Он допротер светец, поставил его в угол. Стащил с себя фартук, свернул, тоже спрятал в угол.
        - Понравилось что? - Грошев кивнул на альбом, который Синцов продолжал держать на коленях.
        - Вот эта, со звездой, - Синцов ткнул пальцем.
        - Полтинник тысяча девятьсот двадцать второго года. Серебро. Не очень редкая монета, но сохран неплохой. Почти-почти анц. У тебя есть вкус, Костян.
        - И сколько стоит?
        - Для тебя четыреста. Это почти задаром, поверь, так она гораздо дороже.
        Синцов задумался. Монета ему нравилась. К тому же он слышал где-то, что серебряную монету иметь полезно - если по пять минут каждый день перед сном вращать ее между пальцами, то, во-первых, будешь иметь крепкий сон, во-вторых, в старости тебя не замучает артрит, в-третьих, серебро проникнет в организм и осуществит в нем постепенное оздоровление. Монета выглядела солидно, на четыреста рублей явно тянула. Синцов согласился.
        - Правильно, - Грошев забрал деньги. - Ты - потенциальный коллекционер.
        - Почему?
        Синцов достал монету из ячейки, зажал в кулаке, почувствовал ее тяжесть и чуть острые края.
        - Все коллекционеры падки на халяву, - сказал Грошев. - Когда им предлагают что-то в два раза дешевле - они не могут отказаться, я-то уж знаю. А полтос реально хороший. Ты ее только с другими монетами ни в коем случае не клади, а то товарный вид быстро потеряет, покоцается, механика по гурту пойдет. В отдельном кармашке.
        «РСФСР», - прочитал Синцов на монете. Пятьдесят копеек. Двадцать второй год… Гражданская война только-только закончилась. Или не закончилась? С историческими знаниями у Синцова не все обстояло окончательно благополучно, Синцов напряг память. Кажется, в это время собиралась денежная реформа. Или НЭП. Военный коммунизм закончился, НЭП еще не начался. Или начался. Монета красивая, без царапин, с блеском, только если совсем сощуриться… И то нет.
        - Может, ее в капсулу? - спросил Синцов. - Я видел в банке капсулы…
        - Не, не надо. Пусть дышит. Она из мягкой ходячки, в патине, не пруф, нечего прятать. Да не такая уж и бесценная все-таки. А потом, я считаю, что монета без ходячки не монета, а так… Прелесть маньяка. Кофе будешь?
        Грошев полил на руки из бутылки со спиртом, стал протирать тряпкой.
        - Жарко же, какой кофе… - неуверенно возразил Синцов.
        - Опять заблуждаешься, - Грошев тщательно, по одному, очищал пальцы. - В Бразилии жарко, в арабских странах жарко, а там все пьют кофе с утра до вечера. Так что кофе от жары - самое средство. И поболтаем заодно. У меня к тебе дело есть, так что надо кое-что обсудить.
        - Кофе так кофе.
        Грошев отбросил в сторону тряпку, подошел к кофемашине, накрытой старомодной кружевной салфеткой.
        - Тебе какой?
        - Эспрессо.
        - Эспрессо так эспрессо.
        Грошев нажал на кнопку, машина забулькала, зафырчала паром, как маленький паровоз, замигала огоньками, Грошев подставил кружку. Синцов отметил, что машина тоже была модернизирована - решетка под разливной форсункой демонтирована, с тем чтобы использовать не маленькие европейские кофейные чашечки, а кружки настоящего русского размера. Для заполнения такой кружки Грошев запускал машину трижды.
        - Не люблю, когда мало, - пояснил он. - Потом опять вставать, лучше уж сразу.
        Синцов был с ним в этом солидарен, его тоже раздражали маленькие кофейные чашки. И хотя он сомневался, что кофе способен был бороться с жарой, но отказываться не стал, глупо ведь отказываться от хорошего кофе.
        Себе Грошев налил кофе в кружку, достойную дизайна комнаты - начищенную, медную, похожую на маленькую кастрюлю. Синцов подозревал, что кружке этой как минимум сто пятьдесят лет, не меньше. Поднята с японского миноносца, это уж обязательно.
        - Послушай, Костян, а ты надолго вообще в Гривск приехал? - поинтересовался Грошев.
        Будет вербовать, подумал Синцов. В нумизматы. Вот и монетку задарил, и монетка мне понравилась. Теперь я загорюсь синим пламенем собирательства и потрачу на монеты все свои наличные деньги. Хотя вряд ли все так скучно, Грошев человек вроде интересный, наверное, придумал что-то другое. Хочет, чтобы я посмотрел у своей бабушки - не завалилось ли что в закромах?
        - Я у бабушки в копилке рыться не стану, - предупредил Синцов. - Если ты про это хочешь поговорить…
        - Не смеши, - перебил Грошев. - Кубышка твоей бабушки меня не интересует, у меня своей мелочи девать некуда, могу пару килограммов отсыпать. Не, Кость, до твоих семейных драгоценностей мне дела нет никакого. Видишь ли, здесь такая ситуация…
        Кажется, Грошев стеснялся. Не знал, как сказать.
        - Тебе может показаться странным мое предложение…
        Грошев отхлебнул из медной кружки, Синцов насторожился. Сейчас начнет продавать. Или вербовать. Или сразу продавать и вербовать. Купи девять монет, а десятую получи бесплатно.
        - Ладно, не знаю, как сказать в лоб, издалека начну.
        Грошев уселся на другой диван, взял кружку уже обеими руками и стал их греть, точно и не лето.
        - Я этим занимаюсь уже почти полжизни, - Грошев отхлебнул кофе. - У меня к этому… призвание, что ли. Можно сказать, дар.
        Грошев постучал пальцем по голове.
        - Я чувствую старые вещи. Я знаю, как с ними обращаться, знаю, где их найти и куда их девать. И где отыскать информацию. Это многих удивляет…
        С этим Синцов был согласен, его это удивляло. В таком возрасте увлекаются обычно совсем другими вещами, а не монетами да ржавыми железками. В игры гоняют, в Сети висят, влюбляются и расходятся навсегда… А Грошев ковыряется в металле. Собирает монеты. Нет, у каждого, конечно, в голове свои тараканы, но у Грошева это не тараканы, а жуки-носороги.
        А может, напротив. Может, он как раз образец нормальности? Вместо того чтобы беспечно тратить драгоценное время жизни на бессмысленное топтание, он занимается делом. Необычным, но делом. Интересно, что ему нужно все-таки?
        - Знаешь, многие считают меня… - Грошев постучал уже по виску. - Стуканутым. Взрослые тоже. Я не спорю, мне это даже выгодно, пусть, психов побаиваются. Но я сейчас не об этом. Видишь ли, я уже много лет на этом поле…
        В третий раз сказал, подумал Синцов.
        - …И с некоторых пор я стал разбираться в этих вопросах гораздо тоньше. Это сложно объяснить…
        Грошев пил кофе. Синцову уже почему-то не очень хотелось эспрессо, но отказываться было неудобно.
        - Это что-то вроде карты, - сказал наконец Грошев.
        - Карты?
        - Да, примерно карта, это в наглядных образах если… Вот смотри. Сегодня утром я проснулся и решил провести ревизию металла.
        Грошев обвел пальцем помещение и стал рассказывать.
        - Надо было почистить, потравить кое-что, в прошлом месяце железа из металлоприемки натащили.
        - То есть?
        - Там у меня дядя работает, - пояснил Грошев. - Народ сдает металл, я иногда смотрю и покупаю, если интересное попадается. Так вот я стал чистить это железо, лампу заправил, зажег ее и стал работать. Кислотой немного еще поправил, думал до обеда все закончить, но тут отец в магазин послал. Изжога у него разыгралась, кефиру ему захотелось. Ну, я пошел за кефиром. А там ты в магазине, и, смотрю, сдачу тебе выдают. Я со Светланой знаком, она мне биметалл собирает, а сдачу я у всех автоматически проглядываю, глаз наметан уже. Смотрю, она тебе две тысячи третий выдает, так все и понял.
        - Что понял?
        - Что знак. Вполне себе читаемый знак - мне. Чужой человек… Кстати, твоя бабушка живет на Мопровской ведь?
        - Да.
        - Забавно…
        - Чего забавного? - уточнил Синцов.
        - Вполне может быть, что мы родственники. Бабушка Александра Захаровна?
        - Баба Саша… - кивнул Синцов.
        - Точно, баба Саша. Значит, мы… Четвероюродные братья, как-то так.
        Синцов поглядел на Грошева повнимательнее и ничего похожего на себя не увидел. Но это ничего не значило, в таких городках, как Гривск, все друг другу четвероюродные и пятиюродные родственники, так что вполне может быть. Шестиюродный брат Грошев.
        - Это много объясняет, - сказал Грошев. - Многое…
        Он тоже поглядел на Синцова придирчиво, видимо, в поисках родственных черт.
        - И что же это объясняет?
        - Это объясняет твою удачливость. Я…
        Грошев сделал несколько неторопливых глотков из своей кружки, Синцов увидел, как на медном боку вспыхнули резаные медали, видимо, кружка была выдавлена из старого тульского самовара, не с миноносца.
        - Я тоже удачлив, - сказал Грошев. - Даже больше, чем мне хотелось бы. К тому же у меня не просто удачливость, у меня чутье. Вернее, предчувствие. В собирательстве без этого никак совсем. Удача для собирательства - это как урановые стержни для реактора, на этом все основано.
        Синцов не понимал.
        - У тебя началась полоса удачи, - сказал Грошев.
        - Полоса…
        - Ага. Я, например, удачлив постоянно. Если мы будем работать вместе, концентрация удачи повысится. Мы ведь не случайно встретились.
        - Это ты серьезно?
        Синцов вдруг подумал, что зря согласился на кофе. Неизвестно, что он в этот кофе сыпанул, а вдруг снотворное? Сейчас допью, отключусь, включусь, конечно, уже в гробу, воздух утекает, глазок видеокамеры мигает красным, и далекий псих синтезированным голосом предлагает мне вспомнить всех, кого обидел в жизни.
        Нет, ерунда.
        - Вполне серьезно, - подтвердил Грошев. - Я же говорю, с восьми лет сознательно коллекционирую. Поэтому ты уж мне поверь, в удаче я кое-как разбираюсь. Поэтому тебя и хочу привлечь. На удачу. Чего ее зря тратить-то?
        Синцов промолчал.
        - Не веришь? - отчего-то сочувственно спросил Грошев.
        - Ну как-то… Не очень.
        Совершенно не очень, подумал Синцов. Попахивает галоперидолом.
        - Выражаясь современным языком, я хочу взять в аренду твою удачу, - сказал Грошев.
        Сдается удача аккуратной семье без детей и собак, сохранность гарантируется, оплата вперед. Вот как.
        - Как-то…
        - Любому такое предложение показалось бы странным, - начал бубнить Грошев. - Любой бы подумал, что я псих, что я ненормальный, я все это понимаю и не спорю…
        Синцов почесал голову. Неожиданное предложение, чего уж. Удача в аренду. Чем-то похоже на проданный смех, ну да, барон Треч и Тим Талер изобретают на пару маргарин, как же, внеклассное чтение…
        - Если тебе сложно поверить, можешь отнестись к этому, как к работе, - сказал Грошев. - Сейчас лето, самое время поработать, мне нужен помощник. Сам я все это не разгребу, и ты мне вполне подходишь.
        Ну да.
        Синцов поглядел в окно. В огороде на длинных палках стояли самодельные флюгеры из пластиковых бутылок. В виде самолетов. Ветра не было. Грошев на мистера Треча не очень походил. Или походил, Синцов не помнил, как тот выглядит.
        - А что, местных нет?
        - С гривскими я не хочу связываться, - помотал головой Грошев.
        - Почему?
        - С конспиративными целями - это раз. Во-вторых… Я же говорил, местные считают меня ненормальным - и держатся подальше. Если они поймут, что я вполне себе вменяемый, все уважение пропадет. Страх тоже. Потом…
        Грошев замялся.
        - Потом, если я начну объяснять им про удачу и прочее - они меня пошлют куда подальше, они не верят в удачу, они верят в халяву.
        - А если я тоже в удачу не верю? - поинтересовался Синцов.
        - Ты не можешь не верить в удачу, ты вытащил из горсти мелочи две тысячи третий год, - уверенно сказал Грошев. - Удача у тебя здесь написана крупными буквами.
        Грошев постучал пальцем по лбу.
        - Так ты тут надолго? - спросил он.
        - Не знаю. Как покатит… - ответил Синцов в печали.
        - Спортсмен? - поинтересовался Грошев. - Летом спортсмены часто приезжают. Особенно по спортивной ходьбе которые. Эти еще… воркаутеры любят, по деревьям скачут, по лесу носятся. Ты ходок или воркаутер?
        - Да не, я вообще, - ответил Синцов уклончиво. - У нас ремонт дома, вот и отправили бабушке помочь… Погреб надо выкопать.
        - А, понятно. Копать зиндан, в трясину, в глушь, в Саратов. Бывает. Ничего, у нас тут тоже жизнь, особенно сейчас. Грибы, река, кино по субботам привозят. Интернет есть…
        - Кстати, насчет Интернета, - перебил Синцов. - Я хотел спросить - модем на USB где можно найти?
        - Модем… Модем - это легко.
        Грошев щелкнул себя по подбородку, протянул руку, снял с полки коробку, из коробки достал модем, кинул Синцову.
        - Спасибо.
        - Да не за что.
        - Сколько?
        - А, - отмахнулся Грошев. - Сколько изъездишь, столько заплатишь.
        Синцов кивнул, убрал модем в карман.
        - Я тебе занятие хочу предложить, - сказал Грошев. - Ты не спортсмен, не рыбак, собираешься все лето пялиться в экран?
        Вообще-то Синцов да, собирался. Сидеть и пялиться в экран. Ссылка в Гривск была единственной возможностью сидеть и пялиться в экран, и чтобы никто не жужжал над ухом и не пилил, и не призывал тратить время на полезные вещи. Бабушка пялилась бы в свой экран, а он в свой, так и возникнет гармония.
        Вдруг Синцову стало… немного стыдно, что ли. Он увидел себя и бабушку как бы со стороны, поглощенных каждый своим эфиром, причем он был поглощен сильнее бабушки.
        - Да не, не собираюсь, - ответил Синцов. - Просто… Не знаю, я хотел отдохнуть.
        - В гробу отдохнем, - слишком серьезно ответил Грошев. - Да ты не бойся, это не мешки ворочать. Это легко и времени много не занимает.
        - А что делать-то? - осторожно спросил Синцов. - Я просто не очень хорошо…
        - Да ничего особо не надо делать. Перебрать монеты - у меня за зиму несколько мешков скопилось. На пункт цветмета еще пару раз съездим - железки посмотрим. В область, может, скатаемся, на барахолку. Ничего противозаконного, все абсолютно в рамках, не переживай.
        - Не знаю…
        Синцов поглядел на альбом с монетами, почувствовал в кармане тяжелый, как пуля, полтинник двадцать второго года.
        С другой стороны, делать действительно нечего. Не слоняться же по городу…
        - Если я прав - то ты еще и заработаешь, - сказал Грошев. - А если не прав… То тоже заработаешь, но меньше.
        - Надо подумать…
        - Чего тут думать? Хотя подумай, я не тороплю. Подумай и приходи завтра.
        - Ладно, подумаю. Я вот что…
        Грошеву позвонили, Грошев ответил и стал молчать в трубку. Синцов понял, что пора домой.
        - Завтра приходи, - прошептал Грошев. - Завтра.
        Синцов кивнул.
        Дома бабушка уже не спала, читала через лупу оздоровительные журналы. Синцов не стал отвлекать, отправился к себе, под балдахин. Опробовал «свисток».
        Интернет. Синцов заглянул на первый выскочивший нумизматический сайт и убедился, что два рубля две тысячи третьего года монета редкая. Вполне себе редкая. И что полтинник двадцать второго тоже денег стоит.
        Глава 4. Брат-разновидчик
        Мимо Синцова пролетела «Тойота». Большая, черная, полированная, «Лендкрузер». Новенький и густо облепленный большими красно-желтыми наклейками, Синцов не успел прочитать, что там написано, но он и так примерно знал, что: «Паркуюсь где хочу», «Я - автохам», «Отклей, если сумеешь», ну и все в том же духе. Гривск стремительно приобщался к благам цивилизации, по-видимому, тут теперь, как и везде, имелись пробки, парковочное быдло и общественники-борцы с этими негативными проявлениями глобального мира.
        Синцов отметил, что улица Диановых, на которой проживал Грошев, не очень соотносилась с бешеным «крузером», но судя по всему, Гривск становился городом современным, и местных автолюбителей совсем не смущало недостойное их техники состояние дорог.
        Синцов отряхнул пыль, осевшую на нем после промчавшейся машины, и полюбовался кустами неизвестного растения, которое буйно цвело белыми цветами. Цветов этих было так много, что запах висел над дорогой. А еще, когда Синцов проходил мимо этого растения, в него врезался толстый зеленый жук.
        Это, однако, настроения Синцову не испортило.
        Всю дорогу до улицы Диановых Синцов размышлял. Ситуация складывалась необычная. Получалось, что Синцов устроился вроде как на работу, но не в организацию, а как бы к частному лицу. Только это частное лицо было одного с ним возраста, поэтому Синцов не знал, как к этому правильно относиться.
        Минусом было то, что в объяснения Грошева, для чего ему нужен помощник, Синцов верил не до конца. «Удача в аренду» звучало диковато, если честно. Возможно, это была специфика Гривска, городок, кажется, необыкновенный, так что и жители тут могли быть тоже вполне необыкновенные. Дело в размерах, размышлял Синцов. В большом городе оригиналы кучкуются друг с другом, по своим тусовкам, поэтому они не так заметны. В городках маленьких все наоборот, оригиналы варятся в своем соку, вброшенные в массу остального народа, и от этого видны, как клюква в чернике, и представляются оригинальнее, чем есть на самом деле. Если бы Синцов встретил Грошева в своем городе, то вряд ли бы Грошев показался ему каким-то уж сверхвыдающимся.
        Вот, допустим, в большом городе оригиналы решают устроить флешмоб в торговом центре, договариваются через соцсети и в урочный день урочный час дружно читают, сидя на фонтане, «Преступление и наказание». А вот некоему Грошеву нужен помощник для перебора мелочи. Да, хобби необычное, но не из ряда вон выходящее. Сам не справляется, привлечь соседей в помощь нельзя - этим только укрепишь славу припудренного чудака, поэтому и приходится знакомиться с приезжим, приезжий что - приедет и уедет.
        Это тянуло на объяснение. Хоть какое то. От попыток решить уравнение, в котором состояли почти одни неизвестные, у Синцова заболела голова, и он решил подумать о плюсах.
        Плюсы в предложении Грошева тоже присутствовали, и их оказалось немало.
        Деньги. Синцов никогда не работал. Нет, он работал в летнем лагере, но это было не по-настоящему, поскольку деньги ему тогда не требовались, а Синцов полагал, что реальна только работа, вызванная необходимостью, все остальное есть баловство и дурь. Нет, он и сейчас в деньгах не нуждался, но ему вдруг они стали… интересны, что ли. Полтинник продолжал непривычно оттягивать карман жилетки, и именно эта тяжесть отчего-то воздействовала на Синцова, ему вдруг захотелось ее преумножить. Он еще не мог придумать, зачем ему эти деньги потребуются, но уже вдруг их захотел. Вторую монетку в карман положить, как-то так.
        Время. Время оставалось более важной проблемой. Его было слишком много. То, что в Гривске нечего делать, Синцов знал заранее и готовился к этому. Но дурацкое предложение Грошева позволяло отчасти решить эту проблему. Занять время, убить время, подергать его за вихры.
        Интерес. Синцову было интересно. Синцов никогда не пересекался с нумизматикой, сфрагистикой и прочей фалеристикой, полагал, что этим занятиям отдают должное сугубо пенсионеры со впалыми щеками, в лучшем случае люди далеко за сорок, а оказалось, что нет, оказалось, что и молодежи они не чужды. Во всяком случае, некоторой ее части.
        Плюсов насчиталось больше, весомых поводов для того, чтобы отказаться, не нашлось. А потом, родственник как-никак попросил, а Синцов всегда относился к семейным делам с большим уважением.
        Черный «крузер» стоял напротив дома Грошева. Водитель находился снаружи и вовсю пытался отчистить круглые блямбы со своего автомобиля, делал он это с помощью черного слова и ножа-бабочки. Такими ножами обычно пользовались мексиканские картельерос в американских фильмах, однако владелец ножа и автомобиля на гангстера не походил. То есть походил, но не на латиноамериканского, а на итальянского - это Синцов определил по костюму. Весной они всей семьей ездили выбирать костюм отцу и выбирали полдня, с тех пор Синцов немного разбирался в дорогих костюмах средней ценовой категории. У владельца «Тойоты» костюм был дороже. Такой итальянский браток из клана какого-нибудь дона Джузеппе, для своих Джузи.
        Мафиозо пытался отлепить ножом наклейку, и у него это не очень хорошо получалось. Бумага крошилась на множество мелких кусочков, которые прилипли к пальцам, что создавало комический эффект.
        Синцов не спеша обогнул автомобиль и направился к калитке дома Грошева. Осторожно ступая, опасаясь, что ему в спину прилетит…
        - Эй, пацан, ты к Чяпу, что ли? - спросил братковатый.
        - К кому? - осторожно не понял Синцов.
        - К Чяпу. Ну, к Петьке Грошику.
        - А, да, к нему.
        Синцов остановился и повернулся.
        Братковатый приближался, стараясь оторвать от пальцев кусочки бумаги.
        - Скажи Чяпу, чтобы сюда двигал, - сказал гангстер. - Скажи, что Лоб к нему приехал и теперь тут стоит, и что ему нужен растворитель. Или уайт-спирит. Ты в курсах, что такое уайт-спирит?
        - Растворитель.
        - Во, растворитель. Пусть сюда растворитель тащит, да по-быстрому.
        - Угу.
        - Давай поскорее, а то у меня через два часа встреча, машина нужна…
        Синцов поспешил.
        Дома у Грошева не было никого, во всяком случае, в прихожей Синцов никого не увидел и не встретил, сразу направился на территорию Грошева. Чем ближе он приближался к двери мастерской, тем сильнее пахло едучей химией - Грошев был дома и работал. Явно работал, только ради работы стоило разводить такую плотную аммиачную вонь.
        Синцов приблизился к двери и аккуратно ее открыл, постучав в косяк. Из-за дверей вывалился почти видимый аммиачный газ, Синцов закашлялся и схватился за глаза.
        - Не бойся, он только едучий, - успокоил из глубин жилища Грошев. - Насмерть не отравишься. Входи.
        Синцов вошел.
        Со вчерашнего дня тут произошли некоторые изменения. Денежные мешки были забраны черным полиэтиленом, на верстаке вместо электронных устройств стояли баночки, бутылочки, ванночки и другие емкости с разноцветными порошками и жидкостями. Гудело несколько спиртовок, под подоконником краснел газовый баллон, от которого к верстаку тянулся металлизированный шланг.
        Возле входа стоял большой огнетушитель на колесах, раньше Синцов видел такие только на бензоколонках и в автосалонах, серьезный такой огнетушитель. Профессиональный. Грошев, видимо, следил за безопасностью, безопасность его волновала.
        - Немного работаю, - сказал Грошев.
        - Вижу…
        В углу у окна было расположено устройство, похожее… Синцов так и не смог для себя определить, на что похожа эта конструкция, пожалуй, больше всего на новогоднюю елку. Множество кронштейнов, с хитроумными подвесами, в которых как рождественские игрушки крепились монеты разной степени ржавости. Возле «елки» с кисточкой в руке стоял Грошев, он разглядывал монеты через лупу и иногда обмахивал их кисточкой.
        - Первичная очистка, - пояснил Грошев. - Так удобнее, и видно… общее состояние.
        - А потом? Кислотой, что ли, травишь?
        - Упаси господь, - усмехнулся Грошев. - К монетам с кислотой нельзя вообще, даже лимонной. Это я так, экспериментирую… А чищу просто - водой, очень осторожно детским мылом, кисточкой, ватными палочками, иногда просто пальцами.
        - Пальцами?
        - Ага. Старинные способы, секретные техники Гипербореи… - Грошев зловеще пошевелил пальцами. - Древняя арабская методика полировки металлических предметов. Смотри, называется «железная щепоть».
        Грошев достал из кармана серебряную ложку, постучал ею по верстаку, извлек деревянный звук. Затем взял ложку, сжал ее за плечики, уставился экстрасенсорным взглядом, нахмурил брови.
        Ложка согнулась.
        Синцов не впечатлился.
        - Хитрая магическая ложка? - спросил он. - Такие продают в магазинах для хобби, да?
        - Железные пальцы, - возразил Грошев. - Если тренироваться каждый день на протяжении нескольких лет, можно достигнуть впечатляющих результатов. Серебро пластичный металл, легко плывет.
        Грошев бросил ложку на верстак. Синцов взял, чтобы посмотреть, ложка была настоящая и согнута по-настоящему. Значит, не фокус, значит, действительно сила пальцев. Или хороший фокус.
        - Пальцы, кстати, один из лучших способов полировки, бороздки на коже просто идеально подходят для этого. А со временем они становятся только толще…
        Синцов понял, что сейчас ему прочитают очередную лекцию, поэтому перебил:
        - Там к тебе приехали.
        - Кто?
        - Парень на черном «крузере». Сказал, чтобы ты ему растворитель вынес.
        - А, это тогда, наверное, Лобанов. Надо идти, Лоб человек занятой и нетерпеливый, лучше его не задерживать.
        Грошев протер руки, взял с полки бутылку с прозрачной жидкостью и выскочил на воздух. Синцов двинул за ним.
        В коридоре возле окна стоял отец Грошева и нервно смотрел на улицу, на машину, на Лобанова и на Петра. Ему явно не нравилось, что Грошев общается с такими людьми, явно, но вмешиваться он не вмешивался. Синцов поздоровался с отцом Грошева, тот поглядел на него с какой-то надеждой и приязнью, точно Грошев-старший обрадовался появлению Синцова, чуть ли не ждал его.
        - Погода сегодня хорошая, - зачем-то сказал Синцов.
        - Погода хорошая, да. Как твоя бабушка?
        - Нормально.
        - Ей мед не нужен?
        - Не знаю. Я спрошу.
        - Скоро будем качать, - грустно сообщил отец Грошева. - У нас луговой, она любит. В этом году будет хороший мед. Ты сам-то любишь мед?
        Синцов мед любил, но сказал, что не любит, испугался, что сейчас еще и отец Грошева прочитает ему лекцию, только уже по медостроению, поэтому он сказал, что мед не любит и что он должен помочь Петру на улице. Но про мед бабушку пообещал спросить.
        На воздухе было хорошо, Грошев бродил вокруг черной машины и разглядывал наклейки. Лобанов ходил за ним. Синцов приблизился. Грошев обошел вокруг машины еще раз, покачал головой. Лоб попробовал оторвать наклейку, но она держалась крепко, удалось оторвать лишь незначительный кусочек.
        Восемь штук, сосчитал Синцов. Кто-то постарался и основательно оклеил машину Лобанова.
        - И кто это тебя так? - Грошев кивнул на наклейки. - Поклонницы?
        - Кто-кто, твоя припадочная, - ответил Лобанов. - Пошел в «Рассвет» пообедать, взял пельмени, сижу, ем, смотрю - лепит.
        - Возле «Рассвета» парковка запрещена, - напомнил Грошев.
        - Запрещена, да, - согласился Лобанов. - Я что, спорю, что не запрещена? Пожалуйста, вызывай гаишников, твое право. Наклейку клей - я что, против? Нарушил - получил, все как надо. Но зачем восемь-то лепить? Так она восемь штук наляпала! Восемь! Я ей говорю - девушка, зачем вам такое, одной за глаза хватит. А она остановиться не может - лепит и лепит, да еще говорит, что она за мной уже неделю следила - я ведь каждый день у «Рассвета» обедаю. И все эти восемь дней она фиксировала на телефон, поэтому я должен получить восемь наклеек! Во как!
        Машина походила на черный мухомор, нарядная и несерьезная, яркое веселое пятно посреди общей заурядности улицы Диановых.
        - Я ее по-человечески просил, - продолжал Лобанов свою печальную повесть. - Одной хватит, я осознал, не надо восемь, а она лепит и лепит. Что мне ее было - пинками отгонять? Вот, теперь поглядите что.
        - Красиво, - согласился Грошев. - Как тебе, Костя?
        - Оригинальный фасон, - сказал Синцов. - Божья коровка из ада.
        Грошев посмеялся.
        - А это, Чяп, что, дружбан твой? - кивнул Лобанов на Синцова. - Тоже по монетосам?
        Интересно, почему Чяп, подумал Синцов? Необычное прозвище, хотя Грошеву почему-то идет. Чяп. Чяп-Чяп.
        - Мой брат, - представил Синцова Грошев. - Константин. Да, тоже нумизмат. Разновидчик. Брат-разновидчик.
        - Ого, - с уважением кивнул Лобанов. - Разновидчик - это реально. Сионистский рубль, злой Толстой, все дела.
        - Ну да, - кивнул Синцов.
        Хотя ни про сионистский рубль, ни про злого Толстого Синцов понятия не имел.
        - Говорят, скоро Питерский двор закрывают для ходячки. Правда?
        - Возможно, - уклончиво ответил Синцов. - Пока еще до конца не ясно, его то и дело закрывают.
        - Мне в позапрошлом году на заправке полтинник две тысячи седьмого отсыпали, - сообщил Лобанов одновременно с печалью и раздражением. - Но непростой, а перепут с пятью копейками. Я тогда про разновиды не в курсах был совсем, думал, что просто кривая монета, на сигареты не хватало, так я ее в ларек и сдал. Прикидываешь?
        Видимо, сдача этого полтинника в ларек была фатальной ошибкой, поскольку лицо у Лобанова сделалось катастрофическим, а у Грошева сочувственным.
        - С каждым могло случиться, - посочувствовал Синцов. - Я поначалу тоже часто косячил, потом привык. Главное - учить матчасть.
        Про матчасть Синцову понравилось самому, читал на каком-то форуме, сейчас применил.
        - Он вообще матерый разновидчик, - добавил Грошев. - Определяет штемпель с полувзгляда. Большой специалист.
        Синцов кивнул.
        - Уважуха, - Лобанов протянул руку.
        Синцов робко протянул руку в ответ, опасаясь, что Лобанов выдернет его на себя и бросит через бедро.
        - Лоб, - гангстер поймал руку Синцова, сжал сильно, как полагалось приветствоваться конкретным людям из Палермо.
        Вот и познакомились.
        - Вовремя у тебя брат приключился, - улыбнулся Лоб хорошими зубами. - Я тебе как раз тут кое-чего подогнал, как договаривались.
        Лоб достал из кармана плотный полиэтиленовый сверток, из свертка темные серебряные монеты, нанизанные на грубый шнурок. Монисто, вспомнил Синцов.
        - Как? - самодовольно спросил Лоб.
        - Не знаю… - зевнул Грошев. - Смотреть надо. А так… Грамм триста плохого серебра.
        - Но монетосы-то реальные, - принялся убеждать Лобанов. - Я посмотрел, есть нечастые…
        Грошев брезгливо взял монисто, убрал в карман, спросил:
        - Все?
        - Нет, конечно, не все.
        Лоб открыл багажник «Тойоты».
        - Забирайте, пацанчики, - сказал он. - Ваши труды приехали.
        - Опять лом? - без энтузиазма поинтересовался Грошев.
        - Какой лом, ты, Чяп, не путай! Смотри, я тут хорошей солянки добыл, - сообщил Лоб. - Пять мешков с рублями, на семь с половиной штук. Будет что вам перемыть, выгружайте, что ли.
        В багажнике кучкой белели матерчатые мешки с опломбированными бирками, Грошев стал выгружать, Синцов стал помогать. Деньги оказались тяжелые.
        - Там, Чяп, еще коробок. Все, как ты заказывал.
        Почтовую коробку, в которой что-то интересно позвякивало, Лоб вручил Грошеву в руки, Грошев убрал ее под мышку.
        - Нормально, - кивнул Грошев. - За неделю разберусь, может, за две. Братан вон поможет.
        - Помогу, а чего, - согласился Синцов.
        - Не торопитесь особо, - махнул рукой Лоб. - Я все равно домом буду занят, времени не останется. А, у меня еще ведро…
        Лоб углубился в багажник, вытащил трехлитровое пластиковое ведерко, закрытое лопухом. Ведерко он вручил Синцову. Тяжелое оказалось.
        - Там какалики разные, нарыл слегонца, может, что интересное попадется.
        Синцов заметил скептическое выражение, промелькнувшее на лице Грошева.
        - Короче, пацаны, работайте, - усмехнулся Лоб.
        - Как скажешь, - кивнул Грошев. - Лето длинное.
        - Да, длинное… А с этим-то колхозом можно что сделать?
        Лобанов похлопал по наклейке.
        - Конечно, - кивнул Грошев. - Сейчас все наладим…
        Грошев открыл бутылку с прозрачной жидкостью, запахло спиртом.
        - Полировку не поведет? - настороженно спросил Лобанов. - Если лак съедет, я потом его здесь уже не положу, придется в область гнать.
        - Не боися, - отмахнулся Грошев. - Все будет четко. А это тебе.
        Грошев сунул бутылку Лобанову.
        - Протри руки, а то скоро намертво пристанет, потом с кожей срезать придется, - посоветовал Грошев.
        Лобанов взял бутылку, вытянул зубами пробку и стал поливать руки, а потом не удержался и жестом из старых черно-белых фильмов вылил пригоршню спирта себе на шею.
        Грошев тем временем занимался наклейками. Он размял пальцы, погладил круглую бумажную блямбу на лобовом стекле, подцепил ее ногтем. Попробовал то есть подцепить, блямба сопротивлялась, но Грошев был ловок и все-таки победил, отклеил краешек. Затем произошло следующее, Грошев выдохнул и невидимым рывком сорвал наклейку. Скомкал, сунул в карман.
        - Золотые руки, - Лобанов похлопал Грошева по плечу. - Слава о нем дошла до самых отдаленных частей нашей великой страны.
        Грошев сорвал вторую наклейку. Наверное, у него действительно непростые пальцы, подумал Синцов. Во всяком случае, наклейки отрывались одна за одной. Легко.
        - Одну оставь, - остановил Лоб Грошева на восьмой.
        - Зачем?
        - Хочу посмотреть, сколько продержится. Ладно, пацаны, я поехал.
        Лобанов запрыгнул в машину и укатил, Грошев и Синцов потащились в дом.
        Отца Грошева на веранде уже не было, пахло табаком и валерьянкой. В комнате Грошева химический запах сделался крепче.
        Грошев сгрузил мешки с монетами в ящик, коробку со звоном поставил на подоконник, открыл и стал смотреть внутрь нее с умилением.
        Синцов сел в кресло, придвинул ведро, снял лопух с ведра. Внутри оказались, конечно же, монеты. Разного размера, разного цвета, очень старые и очень плохие. Если бы Синцов не знал, что Грошев интересуется монетами, он никогда не подумал бы, что это они. Мутные кружки, покрытые плесенью, или ржавчиной, или застывшей землей, на большинстве вообще ничего не виделось.
        - Вы с Лобановым монеты ищете? - спросил Синцов и достал из ведра монету.
        - Ищем? Не, не ищем. Мне не интересно искать, - поморщился Грошев. - То есть интересно, конечно, но не так… Знаешь, первые монеты мне вообще дедушка подарил. Он после войны жил в Макарьевском районе, а отец его, мой прадед, был трактористом. Ну, мой дед помогал отцу на поле, а потом ходил по пашне и собирал монеты прямо из земли. Серебро часто попадалось, его они продавали, а медь тогда и не нужна была вовсе, дед ее в ведро собирал. Сначала в одно, потом еще. Так мне четыре ведра и достались по наследству. Папка выкинуть хотел эту ржавчину, а я посмотреть решил.
        Грошев усмехнулся, достал из коробки небольшую вазочку, полюбовался, убрал обратно.
        - И что?
        - Хватило папке на «шестерку», - ностальгически вздохнул Грошев. - И в отпуск съездили. Но это давно было, сейчас бы дороже ушло. Там, помню, деньга восемьсот пятого была в очень неплохом состоянии.
        - Откуда деньги в полях? - не понял Синцов.
        Он перевернул монету, другая ее сторона была мелкодырчатая, как лунный пейзаж.
        - Примета раньше была, - ответил Грошев. - На хороший урожай кидали монеты. Потом теряли много в полях всегда. Вот и представь, если полю лет двести или того больше? А плуг при распашке поднимает по сорок сантиметров, монеты наверху оказываются. Иногда старые монеты даже в сорочьих гнездах находили. На чердаках, в копилках, везде. Конечно, такие монеты много не стоят, но…
        Золотые руки, вспомнил Синцов.
        - Но их можно почистить, - сказал он и кивнул на елку.
        - Предпочитаю термин «ремонт», - поправил Грошев. - Ремонт гораздо осмысленнее. Я не люблю искать, ремонт - это не азарт, ремонт - это созидание, творчество. Чтобы из какалика…
        - Из чего?
        - Из какалика.
        Грошев кивнул на ведро Лобанова.
        - Это так называемые какалики, - сказал он. - Убитые монеты, пролежавшие в земле слишком долго. Земля их съела, она любит… почти ничего нельзя разобрать, попробуй сам.
        Синцов попытался рассмотреть монету получше, но на самом деле ничего разглядеть не смог, какие-то еле различимые дуги и стертые буквы, и вроде бы орел, грязь, прилипшие песчинки, въевшиеся, казалось, в сам металл.
        - Это, скорее всего… копейка тысяча восемьсот пятьдесят третьего, - сказал Грошев, сощурившись. - ЕМ. В таком виде она не стоит ничего, сто рублей за кило. Но если ее слегка поднять… То есть бережно почистить, восстановить, проявить рельеф, наложить патину…
        Грошев отобрал у Синцова монету, зажал между ладонями, подышал внутрь, подкинул-поймал.
        - Одним словом, если над ней хорошо поработать, то можно продать рублей… за триста.
        - Всего?
        - Это не так уж мало, - сказал Грошев. - Нормальные деньги. А потом, мне это просто нравится.
        - Восстанавливать монеты?
        - Ага, - кивнул Грошев. - Чтобы поднять из какалика монету, нужно умение. Искусство, терпение, пальцы. У меня неплохо получается. Наверное, это наследственное. Ты в курсе, что наш прапрадед был мастером финифти?
        Грошев продолжал удивлять.
        - Наш?
        - Ну да, наш. Мы четвероюродные братья, значит, у нас общий прапрадед, а он занимался финифтью в Суздале. Так что это наследственное. И твоя удача тоже, наверное, оттуда.
        Прапрадед в Суздале, мастер финифти. О как.
        - Значит, ты восстанавливаешь монеты?
        - Ага. Лоб подгоняет, я чищу.
        - А Лобанов где их берет? - поинтересовался Синцов. - Копает?
        - Лоб копает?! - хохотнул Грошев. - Да брось, какой из Лба копарь. Это он говорит, что накопал, ага! Купил в области на базаре по цене металла, вот и весь его хабар. Знаешь, есть такие бестолковые рыбаки, которые даже в карповом садке не могут рыбы наловить. Ну, только если она в руки к ним не прыгает. Да и то выпустят. Нет, он, конечно, копает, наверное, для физкультуры… Но все мимо. Может, конину какую и поднимал, да и то сильно сомневаюсь…
        Грошев махнул рукой.
        - Я к нему как-то зашел в гости, он как раз из полей вернулся, тогда у него еще «Тойоты» не было, старый «Патрол» гонял. Так у него в багажнике как раз ведро с накопом стояло. Я так смеялся, что язык прикусил, до сих пор помню. Великий копарь Лоб приволок из экспедиции ржавые гвозди, пивные и водочные пробки, два советских пятака, ручку от самовара и сломанную подкову. Так что он мимо кассы.
        - А монисто? - Синцов попробовал пальцем полтинники.
        - В антикварном взял, - пояснил Грошев. - Там такого барахла обычно по колено. Недорого, думаю. Приличный нумизмат дырявую монету в руки не возьмет. Мы ее заделаем аккуратненько, а Лоб поштучно раскидает.
        - Как целые? - спросил Синцов. - То есть ты ремонтируешь монеты, а Лобанов выдает их за нормальные?
        - Да ну, что ты, кто ж себе репу из-за мелкого прайса портить станет? - отмахнулся Грошев. - Лоб человек с понятиями. Нет, с монетками все по чесноку. Честно продаются как ремонтированные. Просто хороший ремонт тоже ценится, так что смысл чинить есть.
        - Ты же говорил, что нормальный нумизмат… - напомнил Синцов.
        - Ну, я слегка преувеличил, - сказал Грошев. - Да, преувеличил. Потом, нумизматы разные очень, не всегда они богатые. Вот хочет человек страстно иметь… барабаны петровские иметь, а пенсия не позволяет. Потому что барабаны семьсот шестьдесят второго года стоят как двадцать его пенсий. Фуфло китайское в коллекцию покласть вообще невозможно, а ремонтированная монета - это выход. Ну, я барабаны просто так привел, вряд ли их на монисто привесят. Так что…
        Грошев потряс банкой с монетами.
        - Так что все в порядке, все по-честному. Что-что, а коммерсант Лоб законопослушный. К тому же…
        Грошев немного подумал, но не удержался и похвастался:
        - К тому же у меня, скажем так, уже есть своя клиентура, постоянная.
        Грошев вдруг заговорил тише, как бы потайным голосом.
        - Есть монетосы весьма недешевые, - сказал он. - Как те же барабаны. Конечно, эти монеты не с дырками, там более легкие повреждения, по гурту замятины, механика мелкая или царапки…
        Грошев вдруг улыбнулся.
        - Царапки, да… Одним словом, довожу монету до состояния почти анц.
        - Анц?
        - Анциркулейтед, - пояснил Грошев. - Не бывшей в обороте. Некоторым нравятся такие. А другие любят, чтобы монета была ходячей, заслуженной. Так что работаю потихоньку. В свободное от уроков время.
        Грошев вернул монету в ведро, достал из стола пульт и запустил кондиционер - в мастерской оказался кондиционер.
        - А цель? - осторожно спросил Синцов. - Цель есть? Ну вот ты всем этим занимаешься… а зачем? Чего хочешь?
        - Не знаю, - пожал плечами Грошев. - Я еще слишком молод, чтобы знать, я еще думаю. Вот ты знаешь, чем займешься в жизни?
        - Нет… - признался Синцов.
        Он на самом деле не знал. Отец видел его экономистом, мама отчего-то ветеринаром, сам Синцов еще не решил. То есть еще не выбрал… ни экономистом, ни ветеринаром становиться не хотелось.
        - Вот и я не знаю, - сказал Грошев. - Вроде пора уже определяться в жизни. Но пока что-то мыслей нет.
        - А зачем вся эта химия?
        - Эликсир варю, - усмехнулся Грошев. - То есть не варю, а так, экспериментирую. Про электролиз слыхал?
        - Так, немного. Кажется, по физике что-то рассказывали…
        - Значит, принцип знаешь, - утвердительно сказал Грошев. - Хочу разработать процесс, чтобы серебро осаждалось только на поврежденные места…
        Синцов скривился. Почувствовал, что с информацией перебор. Грошев вывалил на него слишком много, так что Синцов перестал воспринимать суть. Сначала про удачу, потом про какалики, теперь про барабаны, монисто, электролизы, честного бизнесмена, и все это на фоне недешевых компьютеров, «Лендкрузеров» и борцов с неправильной парковкой. В Гривске оказалась повышенная плотность кипения жизни.
        - Короче, хочу разработать умный электролит, - понял Грошев. - Чтобы сам монеты лечил.
        Синцов поглядел на Грошева с уважением, но не удержался и спросил:
        - А философский камень не пробовал?
        - Нет, - серьезно ответил Грошев. - Философский камень - слишком кропотливая работа, для его синтеза нужен счетчик молекул, сам понимаешь, у меня его нет. Я писал в Массачусетский технологический, но они ответили, что сейчас не пришлют, сами философский камень варят.
        Синцов растерялся, а Грошев хихикнул.
        - Это шутка. Философский камень открыли еще в пятидесятых годах прошлого века. Однако есть одно «но» - трансмутация элементов требует колоссальных затрат энергии, так что овчинка сильно не стоит выделки. Когда придумают неисчерпаемый источник энергии, тогда золото будет дешевле железа. Тогда вообще все будет.
        - Золотые яблоки Солнца… - вздохнул Синцов.
        - Север, буркнул капитан, - теперь Грошев поглядел на него с уважением. - Север. Любишь Брэдбери?
        - Да не. Не знаю, нравится кое-что, ну там, где детишки за «Плейстейшн» скормили предков львам, например.
        - Это «Вельд», - уточнил Грошев. - Хороший рассказ.
        - Ну да, поучительный. А мне еще нравился тот, где парень убил вампира, начинив его фамильным серебром.
        - «Постоялец со второго этажа», - напомнил Грошев. - Это из раннего.
        - Отец заставлял читать, - сказал Синцов. - Для расширения кругозора. Говорил, что хорошая фантастика, как цемент, - структурирует мышление.
        - Правильно, структурирует. Правильно и делал, что заставлял, - заметил Грошев. - А меня мой не заставлял, все самому пришлось…
        Синцов вдруг отметил, что Грошев изменился. Выпрямился, что ли, вот эта его троллевость исчезла, огонек в глазах показался, блеск, точно из-под пластиковой наружности манекена неожиданно проступила кровь.
        - Если бы получилось найти неисчерпаемый источник энергии, то все бы сразу наладилось, - сказал Грошев. - Вот ты представь. Любые материалы - даром. Тепло - даром, все даром. Антигравитация, гасители инерции, бессмертие, наверное… Космос. Новые материалы позволят осваивать космос… Будущее наступило бы, счастье всякое…
        Впрочем, продлилось это недолго, шкура отвердела, Грошев вернулся в свое обычное состояние, замолчал, ссутулился, запечалился и сник, и снова стал самим собой.
        - Ладно, - сказал Грошев. - Давай работать, что ли. Ты ведь помогать мне пришел?
        - Ну да. А что мне делать-то? Тоже чистить?
        - Не, чищу я сам, это требует определенной сноровки. То есть довольно высокой сноровки, конечно.
        Грошев принялся объяснять.
        - Чистка - это искусство, я же говорил. Монет нарыть любой дурак может, вот почистить - другое. Монету восстановить… Одним словом, не все так просто. Раньше я не очень понимал, потом осознал всю прелесть…
        - В чем же прелесть? - улыбнулся Синцов.
        - Есть, есть, - загадочно покивал головой Грошев. - Когда чистишь монету, сильно сосредоточиваешься, отключаешься от всего… Ну, это потом. Я бы научил тебя чистить, но тут времени надо много и склад ума определенный. Но тебе и не надо. Твоя задача в другом. Ты займешься перебором.
        - Это как?
        Грошев поднял один из привезенных Лобановым мешков, срезал с него пломбу, высыпал в миску деньги. Рубли. Вручил миску Синцову.
        Ощущения необычные, отметил Синцов. Миска денег.
        - Все просто, - сказал Грошев. - Твоя задача отделить рубли определенных годов. В одну банку скидываешь девяносто седьмой и восьмой, а еще две тысячи первый-второй-третий. Вот и все.
        - А потом?
        - Первый, второй, третий годы сами по себе ценны, в девяносто восьмом и седьмом надо искать вот такое.
        Грошев снял с полки небольшую толстую книжку, вручил Синцову. Книжка оказалась, конечно же, альбомчиком для монет, только все монеты были одинаковыми. Рубли. Девяносто седьмой. Девяносто восьмой.
        - Смотри на реверс - это где единичка. Примерно на двух часах завиток…
        - Что на двух часах? - не понял Синцов.
        - Если представить монету как циферблат, то завиток на двух часах. Завиток заходит за кант, видишь?
        Синцов видел.
        - Если завиток заходит за кант - монета ценная. Если он за кант не заходит - обычная.
        - И все?
        - И все. Просто. Если заметишь на монете что-то необычное - говори.
        Действительно просто. Синцов набрал в горсть рублей и принялся разбирать. Очень скоро он открыл, как перебирать монеты эффективнее, и стал отделять нужное от ненужного гораздо быстрее. Правда, из монет, которые требовались Грошеву, попадались только девяносто седьмой и девяносто восьмой, перебрав полторы тысячи, Синцов накидал почти полную поллитровую баклажку. После этого Синцов взял книжку с рублями и стал сравнивать. Рубли были затертые и заурядные, Синцов сравнивал их с образцовыми рублями, и два раза ему казалось, что широкий кант есть. Подходил Грошев и опытным глазом определял, что рубли обычные.
        На втором мешке Синцов ощутил некое отупение, хотя отметил, что теперь он может определять ширину канта уже на глаз. Но все равно он кидал их в банку, а когда банка наполнилась, проверил их еще раз.
        Широкого канта не попадалось.
        На третьем мешке у Синцова заболели глаза. Даже не заболели, а как-то одеревенели, стали тяжелыми и неповоротливыми, и эта неповоротливость начала ощутимо просачиваться в мозг. Пальцы покрылись темным неприятным налетом. Закончилось это понятно как - Синцов забрал очередную пригоршню мелочи и рассыпал ее по полу. Он сунулся ее собирать, но Грошев остановил, объяснив, что ничего не надо подбирать, упало, значит, все, уплыло. Синцов взял еще монет.
        - Не, хватит на сегодня, - остановил Грошев. - С непривычки зрение сломаешь.
        - Это да…
        Синцов потянулся к глазам.
        - Стоп, - остановил Грошев. - До глаз дотрагиваться нельзя, руки мой сначала.
        Раковина находилась в дальнем углу мастерской, Синцов направился туда, перешагивая через коробки, железки, мешки и бутылки. Интересно, ему здесь не тошно? Вот жить внутри всего этого старого железа?
        - Там пузырек с антисептиком еще, помоешь - сразу побрызгай на всякий случай. Сам понимаешь, грязищи на деньгах…
        - Угу.
        Вода в кране оказалась горячая, Синцов мыл руки с удовольствием - в доме у бабушки горячей воды не водилось, только холодная, горячую же добывали кипячением. Бабушку это не удручало, с гигиеническими целями она через день подтапливала баню и окуривала помещение антимикробными дымами. У Грошевых же блага цивилизации присутствовали вовсю.
        Синцов мыл руки. Жидкое мыло пахло елками, за окном поднялся ветерок, и самолетные флюгеры во дворе теперь зашевелили крыльями, и поднялись в воздух какие-то узкие серебристые ленты, точно ожили медузы, потянули в небо стальные нити.
        Рядом с умывальником на стене имелось электрополотеце, Синцов поднес ладони, полотенце зажужжало. Оно оказалось неожиданно мощным, ладони прогибались под напором. Определенно цивилизация.
        - По кофейку? - спросил Грошев.
        - Не, не усну потом, - отказался Синцов. - Слишком всего, башка взорвется.
        - Как знаешь. А я привык, могу кофе хоть перед сном, кофе мой друг. Газировку тогда будешь?
        - Можно.
        Грошев снял с полки сифон, стеклянный, в оплетке, блестящий хромом. Синцов думал, что это предмет собирательства, но оказалось, что сифон вполне дееспособен - Грошев вставил в приемник баллончик, повернул немного, потом сразу резко и сильно, точно сворачивая шею гусю, колба наполнилась бурлящими газами. Грошев достал стакан голубоватого стекла с полупрозрачными вензелями, наполнил его газировкой, вручил Синцову.
        Шипучка оказалась холодной и вкусной, Синцов выпил два стакана, икнул, газ потек через нос, выбил слезы.
        - Крепкая, зараза, - всхлипнул Синцов. - А я думал, сифон тоже… капиталовложение.
        - Так и есть, - Грошев снова раскочегаривал кофемашину. - Удачное вложение, кстати, купил за стольник, помыл, почистил, уже сейчас полторы предлагают, дождусь двух и скину. А пока пей газировку на здоровье.
        Синцов пил и с иронией отмечал, что газировка из сифона за полторы тысячи гораздо вкусней газировки из безымянного графина.
        - Что завтра будем делать? - Синцов кивнул на мешки. - Опять перебирать?
        - Не, пока переждем, не идет монета, видимо. У меня биметалла есть мешок, по магазинам солянку собирал, надо будет его посмотреть. Покатаемся, может.
        - Куда?
        - Подумаю вечером.
        - Понятно. А это что? - Синцов кивнул на ящик, стоящий рядом с диваном и прикрытый грязноватой дерюжкой. - Тоже запасы?
        - Угу. У меня тут везде запасы, глянь, если хочешь.
        Синцов поднял тряпку. В ящике лежали альбомы, несколько штук, корешок к корешку.
        - Монеты?
        - Не, не монеты.
        И охота спать… Синцов достал альбом. Тоже тяжелый. Но какой-то более основательный, дорогой с виду.
        - Тут вещи уже реально интересные, - с уважением произнес Грошев. - Можешь посмотреть, только осторожно.
        Синцов откинул обложку. Сначала решил, что тоже монеты, но какие-то странные, самодельные что ли. В верхнем левом кармашке алюминиевая, тусклая, с изображением трех обрамленных колосьями винных бутылок и надписью «ВОДКА».
        - Жетон на водку? - спросил Синцов. - Такое было?
        - Сколько угодно, - кивнул Грошев. - Посмотри на первых листах, много интересного откроешь.
        Синцов начал перелистывать. Грошев снова рассказывал, Синцов подумал, что у него скопилось слишком много информации, которую ему некому было передать.
        - Жетоны гораздо интереснее монет, - Грошев налил кофе. - Монета безлика и безъязыка. Она может побывать в руках у тысяч человек и ничего не рассказать о них. Жетон - другое дело. Жетон - это история. Вон там на третьем листе жетон «5 ведер горячей воды ВГУ», видишь?
        Синцов открыл третий лист. Сверху желтел латунью кругляк, «5 ведеръ горячей воды ВГУ», да уж. Судя по яти, еще дореволюционный, где-то горячую воду продавали ведрами, отличный, наверное, бизнес.
        - Город Вольск, Саратовская губерния, жетон Городской Управы, - сказал Грошев. - Богатый, кстати, городок на берегу Хопра. Возле бань стояли специальные водоразборные будки, где жители города могли получить горячую воду. Жетоны выдавали людям на цементных заводах, потому что они не могли нагреть эту воду в своих общежитиях, а мыться хоть иногда требовалось. Жетон можно было продать, обменять, человек мог скопить несколько жетонов и обменять их на двадцативедерный жетон. Если учесть, что население города было невелико, то тираж этих жетонов весьма и весьма ограничен.
        - Интересно… - искренне произнес Синцов. - Слушай, я не знал совсем, что так все…
        Он вдруг представил этот самый Вольск. Хопер, цементные заводы, люди, которые выходят из ворот этих заводов в цементной пыли и похожие на серых пепельных зомби с растертыми глазами, вот они идут по улицам, зажимая в кулаках жетоны на горячую воду…
        Спать охота.
        - Седьмой лист, второй сверху, третий слева, - порекомендовал Грошев. - Тоже весьма примечательная вещица, в чем-то раритет, посмотри.
        Синцов открыл лист семь.
        Круглый, черное железо, чуть ржавый. Буквы, как водится, полустерты и скучны, Синцов сощурился и прочитал «Домоуправление ЦИАМ НКАП 1 литр кипяток».
        - Литр кипятка? Уже литр?
        - Это жетон из шарашки, - негромко сказал Грошев. - Во всяком случае, я так предполагаю. Что такое шарашка, знаешь?
        - Примерно…
        - В шарашках никакого денежного оборота не допускалось, сам понимаешь, номерные предприятия. Но за хорошую работу полагалось поощрение - кипяток, портянки, селедка. НКАП - это Наркомат авиационной промышленности. По этому жетону вполне мог получать кипяток сам Королев. Это не просто железка, это артефакт эпохи. Это время, это кровь. Дорога в космос.
        Грошев поднял кружку с кофе к потолку.
        Синцов не думал, что проблема кипятка и горячей воды стояла в стране настолько остро, почему-то Королев, идущий по лестнице за кипятком с чайником, ему не представился. Но он вполне допускал, что такое могло случаться.
        - Почти за каждым жетоном есть такая история. Это как приложение к вещи, бэкграунд, бонус. Ну, за телефонными или за жетонами метро, конечно, нет, а вот за такими есть. Жетонисты как раз такие истории ценят, собирают их, записывают. Я тоже собираю, целый блокнотик собрал. Может, издать?
        - Истории, конечно, удивительные…
        - Да, мир удивителен, - буднично перебил Грошев. - У меня тут несколько неплохих жетонных лотов, я над этим давно работал, неплохое вложение получилось. Годиков через пять сброшу, пожалуй.
        - И сколько такой стоит? - Синцов постучал по альбому.
        Грошев не ответил.
        Синцов закрыл альбом, убрал его обратно в ящик. Он чувствовал себя нехорошо. Пусто как-то. Слишком много вокруг… Он не мог понять чего. Денег? Надежд на деньги? Или просто надежд. Информации.
        - День прошел - и вот итог, - голос у Грошева сделался официальным, он достал из кармана пятисотрублевую купюру, протянул Синцову. - Как договаривались, гонорар.
        Синцов взял деньги.
        - Ничего же не нашли… - напомнил он осторожно.
        Ему не хотелось возвращать деньги, но все равно, как-то… Слишком много и слишком на пустом месте.
        Грошев зевнул, подул на кофе.
        - Бывает, - ответил он. - Сегодня не нашли, завтра найдем. Три мешка перебрали, уже хорошо. Все идет по плану. Не дергайся, Кость, одна хорошая находка все окупит.
        - Ну все равно… - Синцов с сомнением глядел на деньги. - Пусть хоть за два дня.
        - За два так за два, - не стал спорить Грошев. - Как хочешь. Кстати, после перебора всегда спать хочется.
        Синцов зевнул.
        - Это как считать овец. Даже лучше.
        - Считать овец…
        - Ага. Поэтому кофе.
        Синцов зевнул еще сильнее. Ему тоже захотелось кофе, но он вдруг подумал, что если он согласится на кофе, то не уснет до завтрашнего утра.
        - Я пойду, - сказал он. - У меня что-то на самом деле… Голова кружится.
        - Давай. До завтра. После обеда заглядывай, ладно?
        Ага.
        До дома Синцов добрался быстро. Боялся уснуть по пути.
        Глава 5. Чугунный Дон Кихот
        С утра бабушка напекла блинов, и Синцов ими сильно объелся. Блины были совсем не такими, как их пекла мама, вкуснее и легче, так что, съев один, сразу же хотелось съесть другой, отчего остановиться не получилось. К блинам бабушка выдала банку сгущенки, Синцов еще с начальной школы помнил, что сгущенка - коварный продукт, если ею увлечься, то можно быстро слопать полбанки, а после такого количества обязательно захочется спать, как от счета овец. Но противостоять блинам и сгущенке Синцов не смог и съел много, так что после завтрака с трудом вылез из-за стола.
        Что делать дальше, Синцов не представлял. Грошев его ждал лишь после обеда, а пока… В Интернет отчего-то идти не хотелось, Синцов решил, что это от усталости мозга. Для очистки совести предложил бабушке наносить воды и нарубить дров, чем вызвал у нее веселье. Синцов не понял отчего - отец рассказывал, как все его детство прошло в подобных упражнениях - в обязательном ежедневном наполнении сорокаведерной поливочной кадки летом и в колке дров осенью, зимой и весной, и что именно этот труд крайне благотворно повлиял на становление его характера.
        Синцов полагал, что за прошедшее время в Гривске изменилось мало что, и заранее морально настроился на нечеловеческие лишения и изнуряющую работу, однако реальность преподнесла ему приятный сюрприз. Как оказалось, в бабушкин дом давно проведен газ, посредством которого осуществляется отопление, печка же сохраняется на всякий случай и с декоративными целями, так что в рубке дров надобности нет. Нет ее и в поливке, поскольку давно уже проведена вода и вода эта разбрызгивается с помощью поливальной машинки. Так что бабушка сказала, что необходимости в помощи нет, ну разве что потом сходить за хлебом, совсем потом, послезавтра. На обед же бабушка пообещала гороховый суп, гороховый суп Синцов уважал. На всякий случай он предложил бабушке почистить картошки, но та только отмахнулась.
        До горохового супа Синцов бродил по Интернету, стараясь разобраться в основах нумизматики. Далеко, впрочем, не продвинулся, поскольку нумизматических сайтов было много и все они, как показалось Синцову, врали в разные стороны. Поэтому Синцов решил не воспалять мозг избыточными сведениями, все равно Грошев скажет, что на самом деле все не так.
        Гороховый суп превзошел ожидания.
        Объевшегося Синцова потянуло под балдахин, он раззевался и поплыл, но тут на помощь пришла бабушка с имбирным чаем термоядерной насыщенности и такой же, по словам бабушки, оздоровительности. Выпив кружку, Синцов ощутил в организме сильное жжение и немалый прилив бодрости и поспешил к Грошеву.
        В этот раз улица Диановых была пуста абсолютно, людей не виделось, совсем как в эпицентре зомбоапокалипсиса. Из техники возле дома Грошевых стоял только старый мотоцикл, видимо, родители были на работе.
        Синцов направился сразу к Грошеву, шагая по крепкому аромату хорошего кофе.
        Грошев, сильно скрючившись и жуя зубочистку, сидел за столом и разглядывал через лупу ромбовидный металлический знак. Синцов приблизился. Знак назывался Сельский Письмоносец В.В.О.С. № 404, Синцов усмехнулся.
        - Да, мне тоже номер понравился, - согласился Грошев. - Поэтому и купил. Письмоносец четыреста четыре… время бывает весьма ироничной штукой, знаешь ли.
        Грошев разжевал зубочистку и получившейся кисточкой принялся выковыривать грязь из бороздок букв.
        - И куда ты его пристроишь? - поинтересовался Синцов.
        - Да так, есть идеи… - Грошев ловко действовал зубочисткой. - Я подумал, что наверняка найдутся люди, которые коллекционируют предметы с числом 404. Ну, если сейчас нет, то наверняка будут. И «Письмоносец-404» может стать украшением коллекции. А? И сам образ мне нравится - Письмоносец-404. Навевает, а?
        Синцов не стал спорить, он тоже представил Письмоносца-404. Безумный Макс, Джон Коннор, Парень и его Пес, Письмоносец-404, вполне себе неплохо.
        - Думаю другие предметы поискать, - сказал Грошев. - Время надо выкроить. Ладно, Костян, у нас сегодня опять перебор.
        Грошев кивнул на мешки у стены.
        - Думаю, сегодня нам повезет.
        Синцов опять не стал спорить, устроился в кресле, обложился деньгами в мешках, зачерпнул. Рубль, рубль, рубль, рубль, углубиться в перебор Синцов не успел.
        Дверь отворилась невоспитанным пинком, звякнули банки, в мастерскую ворвалась сердитая девушка.
        От девушки неожиданно пахло вареным гудроном, Синцов узнал этот запах и отметил про себя, что раньше он такие запахи не идентифицировал. А прошло-то всего ничего, пару дней всего. Так еще немного, и он станет именовать пластиковые контейнеры для продуктов бабайками, пульт ДУ лентяйкой, а вместо маяться станет говорить дрягаться. А потом, через неделю, и вовсе станет мечтать о заниженной белой «Приоре».
        - Здравствуй, - сказал Грошев. - Давненько что-то…
        Девушка принялась зачем-то отряхиваться. Помотала головой, оббила плечи ладонями, точно убирая с них невидимый снег, хлопнула по коленям. Поскольку выбить не получилось даже пыли, Синцов решил, что это нервное. Девушка явно находилась во взведенном состоянии и хотела кого-то убить.
        - Кажется, котельную испытывали? - спросил Грошев, не отрываясь от знака Письмоносца. - Рановато что-то, июль только-только, а они уже кочегарят…
        Но девушка не услышала про котельную, прошла в комнату подальше, решительно села на стул и стала смотреть на Грошева. Лет девушке было, наверное, пятнадцать, худая, всклокоченная, в вязаном красно-золотистом кардигане, несмотря на жару, в джинсах, в кедах, в очках. Очки самого противного вида - в толстой пластмассовой оправе, Синцов подумал, что человек в добром уме вряд ли стал бы добровольно такие очки носить, если он, конечно, не хипстер, ну, или на спор у трудовика их не стащил. На представительницу актуальной молодежи девушка совсем не походила, значит, пострадал преподаватель технологии.
        - Ты в этом платье похожа на Железного Человека, - заметил Грошев. - Тебе идет, кстати. Привет тебе от Тора и Наташи Романофф.
        Но девушка не отреагировала, сидела, смотрела уже на подоконник. Там сегодня стоял предмет, первоначально опознанный Синцовым как ржавое ведро, на котором испытывали палаш из рессорного железа. Тогда Синцов решил, что это какое-то особое ведро, возможно, времен пугачевщины, значительная историческая ценность, однако сейчас, приглядевшись вслед за девушкой, Синцов обнаружил, что это, пожалуй, скульптура. Ржавый рыцарь на ржавом коне, видимо, Дон Кихот, хотя точно Синцов утверждать не мог, вполне мог быть и Ланцелот. Или брак литья, хотели ведро чугунное, а получился Ланцелот.
        - Может, кофе сделать? - Грошев кивнул на машину. - Или какао?
        Девушка не ответила, глядела сквозь очки, но уже в потолок.
        Синцов заметил, что правая нога девушки нервно вибрирует. Дергалась также и правая щека, но не так заметно. Вот-вот взорвется.
        - Я мате купил, - продолжал Грошев. - И меда. Можно сделать мате…
        Девушка начала орать. Вот так, вдруг, без всякой артподготовки, сразу в ор. Грошев не успел закончить про мате и мед, а на него уже обрушились водопады, лавины, сели и ураганы, самум и ковровая бомбардировка, и немного радиоактивных осадков. Девушка кричала, что это подло. Недостойно. Что она приглядывалась к статуэтке уже четыре месяца и копила деньги из последних сил, писала статьи в «Гривский наблюдатель», сторожила детский сад, вязала шапку в перуанском стиле, а Грошев тем временем подкрадывался, как последняя бессовестная скотина.
        - Извини, - негромко ответил Грошев. - Я же тебе говорил, что аукцион второго числа, что надо участвовать, там чел из Новосибирска тоже интересовался, но тебя же не было…
        Девушка продолжила. Она орала, что полное свинство, которое проявил Грошев, не случайно. Это не просто обычное грошевское мимо проходящее свинство, это отравленный кинжал в спину, осознанное оскорбление, плевок из отборных зеленых соплей, квинтэссенция подлости и пакости, триумф троглодита, возвышение хама и поругание человечности.
        - Ты бы мне хоть спасибо сказала, - Грошев сломал зубочистку, протер Письмоносца рукавом. - Сейчас бы в Новосибирск бежать пришлось за своими руинами.
        Девушка взорвалась по-настоящему. Если раньше ее крики напоминали трескотню петард, то теперь заработал полновесный фейерверк. Грошеву было сказано, что это не руины, а произведение искусства, более того, не просто произведение, а культурное наследие, история их края, отлитая в бронзе…
        - Это чугун, - возразил Грошев. - Чугун, брак, ошибка литья, которую доработали напильником, причем довольно грубо. И если бы не я…
        Но выслушивать возражения девушка не стала, схватила чугунного Дон Кихота и выбежала вон, не забыв от души хлопнуть дверью, так что с вешалки упал кожаный фартук. А еще перегорела лампочка.
        - Это кто? - спросил Синцов осторожно.
        Девушка ушла, но комната после нее продолжала мелко дрожать, во всяком случае, так казалось Синцову, точно остались в комнате звук, и движение, и скорость, и синтетический запах мазута, словно в дом влетела машина Формулы 1, заглохла, завелась, взорвалась красно-оранжевой вспышкой, унеслась прочь.
        - Это кто? - снова спросил Синцов.
        - Царяпкина, - ответил Грошев после небольшого промедления.
        - Царяпкина? Та самая?
        - Ты уже знаком с нею? - спросил Грошев с испугом.
        - Да. То есть не лично, я видел ее рекламу на паровозе. Теперь вот познакомился. Магистр Общества памяти братьев Дятловых Элеонора Царяпкина читает стихи и шпигует буржуазное болото огнем своего дарования…
        - Ленка, - перебил Грошев. - Ленка Царяпкина, тоже мне Элеонора. А в ее ордене пятеро таких же… Экстравагантных. Клуб провинциальных неудачников, одним словом. Но она, конечно, всех превосходит.
        - А что, она на самом деле читает стихи с паровоза?
        - Увы, - кивнул Грошев. - Можешь сегодня убедиться. Там по вечерам у них обострение… Сходи-сходи, удручись немного. А вообще она…
        Грошев воткнул паяльник в канифоль, над банкой поднялось дымное облачко.
        - …Колоритная личность, - сказал Грошев.
        - Я заметил.
        - Нет, на самом деле колоритная. Я как коллекционер знаю толк в раритетах, так ты уж мне поверь. Люди все как монеты…
        Грошев кивнул на мешки с рублями.
        - Есть заурядная мелочевка, которой у каждого в кармане по килограмму, а есть редкие разновидности. Одна монета на сто тысяч, а то и реже. Царяпкина, например. Рубль с широким кантом, так вот где-то. Встречается весьма нечасто.
        - В чем же ее необычность? - спросил Синцов.
        - Таких людей действительно мало, - Грошев вернулся к знаку Письмоносца. - Обычный человек хочет только для себя, некоторые хотят для своих родственников, некоторые любят животных. А есть такие, которые почему-то думают о других.
        - Белые вороны, - сказал Синцов и тут же устыдился собственной банальности.
        - Ну да, рубль с широким кантом, - сказал Грошев. - Тысяча девятьсот девяносто седьмой.
        - Стихи-то хоть хорошие читает? - спросил Синцов.
        - Паршивые. Она бездарна, наша Элеонора. То есть у нее есть талант, но совсем не стихоплетный. Сам увидишь у паровоза, если решишься, конечно.
        Синцов подумал, что, пожалуй, сходит послушает. У себя дома он был чужд культуре, но Гривск да, стремительно вносил коррективы. Интересно посмотреть на бешеных поэтов имени братьев Дятловых.
        - Вот и делай после этого людям добро, - задумчиво сказал Грошев и кивнул на подоконник. - Любое, даже самое маленькое незаслуженное добро вызывает перекос в мироздании. И у того, кто это добро совершает, сразу начинаются серьезные неприятности…
        Грошев убрал знак Письмоносца в альбом.
        - Ерунда, - возразил Синцов. - Добро, оно…
        - Добро - как кислота, - неожиданно изрек Грошев. - Оно разъедает вокруг себя все. Это не ерунда, это проверено. Поэтому добро и ценится так высоко - ведь оно требует серьезных затрат от творящего, рисков разных. Ты делаешь добро, а через два дня туберкулез… Так вот.
        Синцов хотел поспорить про добро, но вспомнил, что примеров добра он не очень много знает, спорить о предмете, в котором слабо разбираешься, глупо. Поэтому он вернулся к рублям. Набрал в горсть, стал перебирать. Отчего-то рубли сегодня звенели чуть по-другому, ярче, по-весеннему как-то.
        - Со злом проще, - рассуждал Грошев. - За зло тебе в равной степени воздается, око за око, зуб за зуб, примитивная арифметика. А за добро нет. Не делай добра - не получишь зла, недаром ведь говорится.
        - Это ты сам придумал?
        - Это я не придумал, в этом я убедился. За любое доброе дело ты получишь от судьбы воспитательных люлей. Кстати, поэтому деньги и придумали.
        Грошев указал мизинцем на мешок.
        - Деньги - это обезличенное добро. Добро без побочных эффектов, без слабостей, без страха и упрека. Бабло побеждает зло, слыхал?
        - Ну да.
        - Это на самом деле так.
        Синцов задумался сильно и вдруг увидел, что рубль, который он держал в пальцах, отличается. Синцов потер глаза тыльной стороной ладони и увидел. Завиток заходит за кант. Точно заходит, далеко и бесповоротно. Синцов ухмыльнулся, перевернул монету и убедился, что год тоже подходящий - девяносто седьмой.
        - Посмотри, - Синцов передал монету Грошеву. - Вроде тот.
        - Ну-ка…
        Грошев выхватил монету, подкинул, улыбнулся.
        - Ну вот, я же говорил. Дело пошло. Поздравляю, твоя первая найденная монета! Ты, братан, конкретный счастливчик.
        Синцов удивился. Он никогда не считал себя счастливчиком, скорее наоборот. И вдруг так…
        - И везунчик, - кивнул Грошев.
        - Забавно. Просто раньше никогда ничего не находил, а тут вдруг…
        - Это часто начинается, когда приезжаешь в незнакомый город, - сказал Грошев.
        - Что? - не понял Синцов. - Что начинается?
        - Это.
        Грошев достал из кармашка жилетки монету. Два рубля две тысячи третьего года, наверное, те самые.
        - Везение - капризная штука, - улыбнулся Грошев. - Поверь, я немного изучил этот предмет. Это как соль, - Грошев посолил воздух. - Соль в небольшом количестве присутствует в каждом блюде, но в солонке ее много…
        Грошев кивнул.
        - А судьба иногда любит подшутить - раз - и подсыпет в тарелку с борщом горсточку. Такие моменты надо использовать, не упускать, чуешь, что удача рядом, - цапай ее за хвост. Поэтому я с тобой и договорился. Даже отблески удачи могут принести пользу.
        Синцов снова удивился. Грошев совсем не походил на романтика, а поди ж ты, отблески удачи…
        - Удача качнулась в твою сторону, пользуйся этим.
        - А если она качнется в другую? - спросил Синцов. - Если я по-быстрому растрачу удачу?
        - Не, - улыбнулся Грошев. - Я в общих чертах представляю механизм. У каждого человека соли примерно одинаковое количество, но она распределена по разным полочкам. Каждому ведь везет по-своему. Некоторым в карты везет, другим в любви, третьи от смерти уходят, другие, допустим, в кулинарии мастера. То, что люди частенько принимают за собственные великие успехи, - всего лишь удача. Просто она сосредоточена в одной области.
        Синцов опять поглядел на Грошева. Нет, он встречал немного мутных типов, но этот был не просто мутным, не просто философом. Он был еще и уверенным, и явно упертым. Мутные типы, знакомые Синцову раньше, могли заниматься чем угодно. Некоторые верили в стимпанк и изобретали паровую машину времени. Некоторые верили в экологию и не ели мяса. Некоторые были убеждены, что Виктор Цой жив, просто устал, уехал в Корею и затерялся среди соотечественников. Знал Синцов девушку, увлекавшуюся живописью, только рисовала она всегда одну и ту же картину: мужика с топором. Мужики, правда, были разные - то смерд Тульской губернии, намеревавшийся без спросу нарубить дров в барском лесу. То ландскнехт Тридцатилетней войны, собиравшийся в бой за Трирское архиепископство. То мастер топора из пугачевской ватаги, то архангельский мужик, рубящий церковь без единого гвоздя. Мужик с топором. По сравнению с этой девушкой Грошев со своей теорией удачи выглядел вполне себе человечески.
        - Соль удачи… Иногда кому-то отсыпается еще щепоть - просто в качестве бонуса.
        - Бонуса?
        - Угу. Мир не укладывается в формулу Ломоносова - Лавуазье, порой случаются и необъяснимые вещи, в этом и прелесть. Поэтому я с тобой и познакомился. Ты приехал в наш город против своей воли, а значит, поменял свой образ жизни совершенно неожиданно, резко. Система не успела оперативно перезагрузиться, гирьки на мировых весах неожиданно сдвинулись, и тебе отсыпало фунт удачи. Два рубля на кассе, рубль с широким кантом сегодня…
        Грошев продемонстрировал монеты.
        - Удача к тебе благоволит, Костян, удача на твоей…
        - Может, мне в лотерею сыграть? - перебил Синцов.
        - Попробуй. Но вряд ли выйдет, лотерея входит в стандартный набор везения, выдаваемый каждому. Любой раз или два в жизни может выиграть в лотерею, это заложено в схему, мне интересна удача другого порядка. Дикая удача, бродячая. Это штука гораздо более хитрая, не каждому в руки идет. Поэтому я и предлагаю тебе попробоваться в коллекционировании. Глядишь, и не без толку.
        Синцов кивнул. Он до сих пор не очень верил во все это нумизматическо-антикварное безумие, с другой стороны, убежденность Грошева его зацепила. А еще большее впечатление произвел на него «Макинтош» на столе у Грошева. И серебряная монета, полтинник, Синцов почему-то взял ее с собой, и теперь монета необычайно приятно оттягивала карман и каждую секунду напоминала, что она реальная, что она есть, тяжелая, тусклая, настоящая. Раньше, читая про то, как многие опьянялись деньгами, Синцов полагал, что это лишь литературное преувеличение, гипербола и аллегория, сейчас же он стал подозревать, что не все так просто. Монета…
        Вчерашняя монета на него влияла.
        И вчерашние деньги. Легкие деньги.
        - Слышь, Петь, а ты сам к паровозу не пойдешь?
        - К Царяпкиной, что ли?
        Вот и Грошев немного удивился.
        - Не, мне и так хорошо. Кстати, за найденную монету я начисляю двадцать процентов. А рубль с широким кантом неплохо стоит.
        Синцов снова ощутил прилив стяжательства, не очень этому устыдился и устыдился уже этому.
        - Расскажи про Царяпкину, - попросил вдруг он.
        Царяпкина как-то…
        - Расскажи про Царяпкину.
        Не, точно дурацкая фамилия, только в Гривске такие случаются.
        Грошев прореагировал странно. Не сказал ничего ехидного, не прокомментировал, не посоветовал обратить внимание на более приличную кандидатуру.
        - Царяпкина, конечно, фигура…
        Грошев устроился на диване с толстым справочником по монетам и теперь читал его с серьезным видом и делал отметки на полях, грыз губу.
        Синцов перебирал монеты дальше и думал, что он, Константин Синцов, похож на книжного персонажа. Даже не на самого персонажа, а на его роль. Ватсон. Рассказчик, который должен поведать милостивому читателю историю настоящего героя.
        Героя.
        Синцов не был беззаветным любителем чтения, однако от книг не шарахался, пользу их понимал и с пятого класса регулярно прочитывал по одной книге в месяц, а когда случалось плохое настроение, то и по две. Для тренировки мозга.
        В книгах знакомство с оригинальной личностью происходило всегда в начале, вот как у него. Собственно, сам рассказчик в книгах был обычно нужен для того, чтобы с разных сторон показать Героя: эксцентричного миллиардера с несчастной и позабытой первой любовью, мужественного исследователя глубин с семейной драмой за плечами, ученого, на переднем рубеже науки бьющегося за будущее, врача, учителя, да мало ли их там на полках. Рассказчик всегда зеркало, его задача интересоваться, почему сэр Генри Баскервиль решил купить вместо черных туфель коричневые, и служить ушами, в которые Герой вливает свои лекции.
        В конце концов, Герой же не может сам с собой разговаривать?
        Синцову, конечно, не очень нравилась такая роль, получалось, что в этой истории его дело перебирать монеты и слушать хвастливые истории, иногда интересные истории, но слушать. Незавидная участь, однако, совершенно.
        Но, поразмыслив и прикинув расклады, Синцов еще раз нашел в этой ситуации положительные стороны и даже определенные удобства.
        Во-первых, время. Время, которое должно было этим летом проходить бестолково и мучительно, пройдет побыстрее.
        Во-вторых, оно пройдет с пользой. Совершенно на ровном месте он узнает много нового. Пусть на первый взгляд это ненужная информация, но это лишь на первый.
        Синцов уже давно понял, что информация делится на полезную и пустую, и научился автоматически отсекать одно от другого. Пустотой было заполнено все вокруг, она вываливалась из радио, подстерегала в Сети, набрасывалась разговорами приятелей в школе, пыталась вцепиться рекламными баннерами и листовками из почтового ящика, влезть эсэмэсками и рассуждениями сестры о неоправданно высоких ценах на смартфоны. Полезная информация любила тишину, пряталась в книгах, в познавательных передачах, в научно-популярных журналах, которые в приступах ностальгии покупал отец. Полезная информация была стеснительна и робка, не навязывалась в друзья и не обещала скидки.
        Сама полезность информации понималась Синцовым по-своему и заключалась не в том, что она могла пригодиться лично ему, а в том, что информация эта законно помещалась в копилку опыта всего человечества. Что она возникала путем исследований, размышлений и упорного аналитического труда, а не генерировалась мусорными потоками сплетен, слухов и профанских мнений, заполнявших каждый байт сетевого трафика. Синцову нравилось заглядывать в эту копилку и чувствовать, что человечество существует не зря, что остались еще люди, остались, огонь на маяках не погас.
        И вот теперь Синцов познакомился с человеком, который был живым носителем полезной информации. И не просто полезной, но еще и весьма оригинальной. Глупо было это упускать.
        В-третьих, опять деньги.
        - Видишь ли, Костян, история Царяпкиной - это трагическая история, - сказал тем временем Грошев. - Года три назад к нам из Москвы одна девушка приехала. Подвижница, так сказать.
        - Подвижница? - не понял Синцов.
        - Ну да, подвижница. Есть такие барышни, остро чувствующие несправедливость в мире. Они сами живут неплохо, однако мысль о том, что где-то на просторах России рушится культура и дети недополучают килокалорий духовности, отравляет их существование…
        Грошев сделал пометку в каталоге, опустил руку за спинку дивана и достал небольшой альбомчик почти карманного формата. Синцов заметил, как в альбомчике блеснуло золото. Видимо, это были тоже запасы, только на этот раз золотые.
        Грошев вставил в глаз монокль и принялся разглядывать монету, сделавшись похожим на ювелира, при этом он не забывал рассказывать:
        - Поэтому эти девушки бросают свои уютненькие квартиры и по старой традиции двигают в народ, в провинцию, к нам, в малые грязи. Они покупают небольшой домик, выращивают овощи, работают в художественной школе или в школе музыкальной, они ведут кружки и секции, иногда бесплатно…
        - Но это же хорошо, - возразил Синцов.
        - Хорошо? Как сказать… Видишь ли, тут один изъян. Эти барышни…
        Грошев поморщился.
        - Ты не подумай, я сам это видел, не выдумываю и не с чужих слов. Три штуки видел. Одна барышня была поэтическая, другая дизайнерская, а третья учила художественной гимнастике. От года до трех. Поэтическая дольше всего продержалась.
        - Почему? - поинтересовался Синцов.
        - Очень любила Бродского. А Бродский тоже жил в глушах, печатался в районной газете, голодал, испытывал всевозможные лишения и работал на веялке. А потом Нобелевскую премию получил. Так что любительница поэзии была самой стойкой.
        - А почему все-таки уехала? Замордована бытом?
        - Нет, - Грошев подышал на монету, потер ее пальцами. - К быту привыкаешь быстро, это только поначалу дрова и вода кажутся ужасными, через месяц уже нет. Другое хуже.
        - Деньги?
        - Да нет, деньги - это как дрова, к их отсутствию тоже привыкаешь. Потом, они все небедные, квартира-то в Москве сдается.
        - Тогда что?
        Грошев убрал монету в альбом.
        - Болото.
        - Не понял?
        Синцов действительно не понял.
        - У нас здесь болото, - совершенно спокойно повторил Грошев. - Я здесь прожил всю жизнь, поэтому могу сказать с уверенностью - болото. Как местный я имею на это право.
        - Объясни, - попросил Синцов.
        И подумал, что это тоже похоже на книжку. На такую классическую, «Отцы и дети». Герои пьют чай в саду под цветущими яблонями, смотрят вдаль и рассуждают о добре, зле, о России, больше говорят, чем делают, страдают, мечтают. Никто из приятелей Синцова никогда о таких вещах не заговаривал, и это тоже было необычно - познакомиться с человеком, который не стеснялся беседовать о серьезном. Новый опыт. Синцов решил, что эта черта появилась в Грошеве от изобилия вокруг него истории. Когда погружаешься в историю, начинаешь думать по-другому и о другом, начинаешь чувствовать, как с деревянным скрипом идет мимо время.
        - Это особенность мышления, - рассказывал Грошев. - Вот приезжает девушка, мастер спорта по художественной гимнастике, выбивает у администрации фойе в старом кинотеатре, начинает учить детей. Дети ходят, у детей горят глаза, девушка счастлива и думает, что вот оно, призвание, она полезна людям, она на своем месте. А потом бац - весна - и детей отправляют копать огород. Девушка в недоумении - к ней в студию больше никто не ходит. А потом бац - лето - и надо окучивать и собирать колорадских жуков, и в студию опять никто не ходит. И осень - надо собирать грибы, и снова никто не ходит…
        Это печально, подумал Синцов. Ему вдруг стало жаль девушку-гимнастку, наверняка эту историю Грошев не выдумал, а основал на реальных фактах. Девушка-гимнастка хотела нести в народ свет, а принесла лишь смятение, и когда местные почувствовали, что дети думают о гимнастике больше, чем об огороде, они детей от бессмысленного занятия отвадили.
        Грошев закинул ноги на спинку дивана.
        - Девушка-то думает, что художественная гимнастика для них - это жизнь, а для них она не жизнь, а просто интересное развлечение. А жизнь для них - это картошка, грибы, все эти хлопоты дурацкие. Для восторженного столичного человека это как ведро холодной воды. Кому-то одного ведра хватает, а кто-то упорствует до трех.
        Грошев улыбнулся, на этот раз печально.
        - А для того чтобы тут хоть что-то сдвинуть, трех лет мало, - сказал Грошев. - Тут десятилетия требуются, тут надо жизнь положить. А какой дурак захочет положить жизнь? Вот они и выдыхаются, бросают все и бегут, бегут. Все бегут. Да отсюда местные - и те бегут, что говорить о чужих… С Царяпкиной так же получилось.
        Грошев достал другую монету, стал сравнивать ее с изображением в каталоге, терпеливо, кропотливо, не переставая рассказывать, и рассказ этот сплетался с золотыми вспышками в его пальцах.
        - Ту девушку тоже звали Леной, - сказал Грошев. - Она приехала из Питера, преподавала русский и литературу, вела литературный кружок, Царяпкина сдуру туда угодила, кстати. Так вот, эта Лена была девушкой талантливой.
        Синцов перебирал рубли. В окно подул ветер, пахнущий акацией, и сиренью, и вкусной кислятиной - соседи варили свиньям. Синцову вдруг захотелось тоже чего-нибудь рассказать Грошеву, какую-нибудь историю, но так, с ходу, он не вспомнил ни одну. Зато вспомнил про Иру Локотко, учившуюся в их классе. Ира Локотко по прозвищу Смерть.
        Ирина была девушкой во многих отношениях образцовой, доброй, отзывчивой, спокойной, прекрасно пекла пироги и занималась бальными танцами. Скромной еще, так что незнакомые люди к ней тянулись и попадались в адскую ловушку. А Ира любила рассказывать истории.
        Знавшие Ирину давно старались пресекать попытки историй на корню, но неопытные попадались, влипали, и Ира, скромно улыбаясь и чудесно посверкивая глазами, рассказывала. У нее имелся богатый ассортимент, при том все истории были похожи одна на другую и отличались аннигилирующей сознание банальностью. История про то, как Ира разбила граненый стакан, занимала тридцать минут. История про то, как Ира потеряла десять рублей, занимала сорок. История про то, как Ира пошла в кино на «Обещание на рассвете» и перепутала ряд, тянула почти на час. Рекордом была история про то, как Ира вместе с мамой поехали на машине полоскать постельное белье, свернули на неправильный проселок и не могли въехать обратно на дорогу.
        Ира приступала к своим повестям издали и с тщательностью «Ил-2», заходящего на штурмовку колонны фашистских танков. Слушатель терпел, ожидая начала бомбометания, но, к его удивлению, «Ил» отворачивал с курса и повторял заход еще раз. А потом еще и еще, и через несколько минут слушатель начинал осознавать, что он угодил в ловушку.
        С неменьшей тщательностью Ира относилась в своих рассказах к деталям, подробно описывая тех добрых людей, кто порекомендовал ей сходить на фильм «Обещание на рассвете», во что эти люди были одеты, рекомендуя ей посетить фильм «Обещание на рассвете», и что она подумала, когда ей посоветовали этот необычайный фильм посмотреть.
        История длилась и длилась, подробности становились все более подробными, Ира рассказывала с захлёбистым придыханием, в особенно острых местах Ира Смерть хватала слушателя за руку - и он вздрагивал - ожидая появления ну хоть какого-нибудь плохенького маньяка с топором, - но появлялась всего лишь тетка с попкорном, она проходила мимо Иры, занявшей не свой ряд, и смотрела на нее пещерным медведем.
        Страдальцы, вынужденные все это выслушать, ожидали, что сага о съехавших в канаву закончится значительно грандиознее, по крайней мере, высадкой инопланетного десанта и схваткой за будущее, но финал истории повергал всех в уныние - машину просто вытаскивал проезжающий мимо трелевочник. И так заканчивались все Ирины р?маны - стакан разбивался, десять рублей исчезали безвозвратно, в кинотеатре Ира пересаживалась на свое место. Все. Слушатель испытывал крайне противоречивые эмоции, с одной стороны, он был рад, что муки наконец закончились, с другой стороны, ощущал, что его сильно надули. А Ира, напротив, была счастлива, успокаивалась и некоторое время не подыскивала себе новую жертву.
        Синцов очнулся от воспоминаний. Грошев, в отличие от Иры, рассказывал хорошо, коротко и интересно.
        - Так вот эта чудесная литературная девушка из Петербурга была талантлива, надо признать. Она не только украсила своими стихами страничку «Новости культуры» воскресного «Гривского наблюдателя», она еще вела литературную студию при Доме творчества юных. Но и этого литературной девушке было мало, погрузившись в пыль и Лету городского архива, девушка обнаружила, что сразу после революции в Гривске наблюдался совершенно неквантифицируемый взрыв литературной активности.
        Красиво говорит, подумал Синцов. Правильно. Приятно слушать, хоть в бумагу сразу записывай. Неквантифицируемый взрыв литературной активности - мало кто в шестнадцать будет так вычурно изъясняться. Многие в тридцать так не умеют, мычат только, ржут да матерятся. А тут неквантифицируемый взрыв. Нет, Грошев точно похож на литературного героя, все они в книгах так говорят.
        - Ей было тяжелей всех, - продолжал Грошев. - Если гимнастику здесь хоть как-то понимают, то с поэзией скучновато. Было у нас тут недавно два поэта, один гармонист, другой тракторист, оба сгинули от неприкаянности.
        Грошев скорбно хихикнул.
        - Тут, Константин, поэзию признают только в двух видах: шансон - это раз, рэп - это два. Мало кто тянется к высоким идеалам. А эта девушка тянулась. Она выяснила, что в двадцатых годах в Гривске жили два брата Дятловых, Федор и Филарет. Братья писали стихи, издавали самодельные газеты, устраивали драматические представления и журфиксы, пытались расшевелить обывателей словом и делом, несли грузы своих искусств в народ. Даже книгу написали, «Пир Велеса» называлась, впрочем, дальше рукописи роман не сдвинулся…
        Синцов слушал. Грошев рассказывал. История эта была ему явно хорошо знакома, так что Синцов даже подумал, что сам Грошев посещал литературный кружок и изучал наследие канувших братьев.
        Братья Дятловы терроризировали Гривск, но успеха не снискали, время было суровое, а Гривск не походил на столицу, и творческие выкрутасы среди местного населения вызывали раздражение и в ту пору. Братьев часто били, несколько раз сбрасывали с моста, а один раз уставшее от буйства актуальной культуры население привязало Федора и Филарета к железной дороге. Почти сорок минут братья в ужасе ожидали прибытия поезда, но потом выяснилось, что привязали их в тупике и на всякий случай перевели стрелку.
        Братьев это не впечатлило, они посидели недельку, после чего взялись за старое. В один прекрасный день они увели коня председателя губернского обкома товарища Чумбарова-Лучинского, выкрасили животное в зеленый цвет и расписали своими стихами. За это оба получили по полгода исправительных работ, надо признать, работы эти Дятловых не исправили тоже, освободившись, они и дальше продолжали чудить.
        Литературная девушка из Петербурга решила восстановить биографию братьев и вдохновила на эти розыски членов своего кружка. И они, воодушевленные этой идеей, три года по крупицам восстанавливали историю семьи Дятловых, сидели в архивах, ездили в экспедиции, писали историкам и краеведам. Литературная девушка из Петербурга говорила, что наследие братьев Дятловых станет украшением истории искусств Нечерноземного региона, что это жемчужина, долгие годы укрытая от мира, и что их задача подарить эту жемчужину российской культуре.
        - Царяпкина там была активисткой, - сказал Грошев. - Как-то она слишком близко к сердцу приняла эту историю, даже разыскала тот тупик, где беспутных братьев привязали к железнодорожному полотну, и провела там акцию «Сосиски и стихи» - члены литературного кружка читали стихи Дятловых и поедали жареные сосиски. Дошло все до того, что они решили открыть музей братьев Дятловых, стали собирать экспонаты…
        Грошев поглядел на подоконник.
        - Кстати, эту чугунную дрянь, которую Царяпкина уволокла, изваял Филарет, - сказал Грошев. - По пьяни, скорее всего.
        Грошев замолчал, Синцов не мог понять, как именно он замолчал - иронично или, наоборот, сочувственно. Музей братьев Дятловых. Однако.
        - А потом за литературной девушкой приехал жених, - закончил Грошев.
        - И что?
        - И вся духовность как-то усохла.
        Девушке разом надоело глодать неблагодарный и черствый хлеб изгнанья, ей стало невыносимо тяжко свинцовое небо провинций, она запрыгнула в белоснежный «Лексус» и унеслась в парижские дали. Синцову показалось, что Грошев тоже был разочарован в девушке - в том, что она покинула тех, кого так неосторожно приручила, наверное, все-таки и Грошев состоял в дятловском кружке.
        - Это было ударом для ее последователей, тяжелым таким ударом. Они так и не оправились, если по-настоящему.
        Грошев кивнул сам себе.
        - Царяпкина до сих пор верит, что она вернется. И поддерживает огонь.
        - Какой огонь?
        - На маяке, я же говорил.
        А еще и умный, подумал Синцов. Нет, то, что Грошев не дурак, он давно понял, но вот сейчас понял, что Грошев еще и умный. По-настоящему.
        - Огонь на маяке одиноких душ имени товарища Чумбарова-Лучинского, - добавил Грошев.
        Глава 6. Общество вымерших дятлов
        Бабушка сидела на скамейке под яблоней и сосредоточенно выжимала лимоны. Рядом с ней стоял чугунный пресс для цитрусовых, бабушка разрезала лимон, помещала его в пресс, тянула за рычаг, сок послушно стекал в большой стакан. От этого витаминного зрелища рот у Синцова наполнился слюной, захотелось плюнуть.
        - Соку будешь? - поинтересовалась бабушка. - Чистая польза витамина С.
        - Кисло ведь… - поморщился Синцов.
        - Зато шлаки растворяет, - пояснила бабушка. - И для суставов хорошо. Только так и спасаюсь. А еще петрушку полезно в молоке уваривать, тоже все растворяет.
        Бабушка дернула за рычаг пресса еще раз, наполнила стакан лимонным соком и, не разбавляя водой, стала пить через соломинку.
        - Так Лев Толстой оздоравливался, - пояснила она. - Лимонное очищение организма называется. От всего помогает.
        - Он еще в поле пахал, - напомнил Синцов.
        - В поле пусть трактор пашет, - ответила бабушка. - Я свое отпахала, хочу умереть спокойно. А твой отец мне нервную систему расшатывает.
        - Как это?
        - Каждый день звонит и интересуется здоровьем.
        - Правильно…
        - Ненавижу притворщиков. - Бабушка допила вторую половину сока. - Зачем звонить каждый день, если можно раз в неделю? Я начинаю подозревать, что он ждет не дождется.
        - Чего?
        - Летального исхода, - пояснила бабушка.
        - Да брось, ба…
        - Точно тебе говорю, - бабушка улыбнулась. - Меня похоронить, дом продать, Гривск забыть, как страшный сон. Твой отец Гривск с детства ненавидит.
        - За что?
        Бабушка не ответила.
        - Может, мне чего поделать? - спросил Синцов. - Картошку окучить? Или яблоню опрыскать?
        - Да я уже с утра окучила, - сказала бабушка. - А опрыскивать только через две недели, по первоцвету я уже брызгала. Ты, Костик, иди погуляй лучше, воздухом подыши. На речку сбегай, там уже купаются, кажется. Только на АРЗ не ходи, там вьюн, все подряд тонут и тонут, каждый год по восемь штук.
        - Да, схожу…
        - Сходи-сходи, - бабушка взяла по лимонной корке и принялась натирать виски, видимо, от мигрени. - Сходи…
        - Бабушка, кто такой Чумбаров-Лучинский? - спросил Синцов.
        - Какой Чубаров? - не расслышала бабушка, поглощенная лимонными процедурами.
        - Чумбаров-Лучинский.
        - А кто его знает? - бабушка взяла пряник, стала размачивать его в чае. - Мало ли тут народа всякого, вон, за рекой даже вьетнамцы зажили. Землянок нарыли и живут… А раньше и того больше, откуда только народ не ехал. Какой Лучинский?
        - Чумбаров. Чумбаров-Лучинский. Там паровоз возле почты так называется.
        - Да? А я думала, он просто так стоит. Там по этому паровозу хулиганы ползают, весь безобразиями покрылся. Ты лучше не к паровозу иди, а на речку, на речке сейчас хорошо…
        Бабушка зевнула. Лимонный сок привел ее в блаженное состояние, она закрыла глаза, откинулась на спинку скамейки и счастливо вздохнула. Синцов подумал, что, наверное, как раз сейчас в бабушкином организме интенсивно разлагаются шлаки, дробятся камни и очищается кровь. Чтобы не мешать этому важному процессу, он отправился гулять, но, конечно, не к реке, а к паровозу. Хотелось посмотреть на эту Царяпкину еще раз.
        Разновидности Царяпкиной на жизненном пути Синцову встречались регулярно. Обычно такие особы любили фауну, театр и романы про куртуазную жизнь, однако ни в одной из них странности не переходили черты благоразумия, с Царяпкиной все, кажется, было по-другому. Только весьма отвязная особа могла расклеивать такие объявления. Поэтому Синцову было интересно.
        Он быстро добрался до улицы Вокзальной и спустился по ней к паровозу. Синцов ожидал встретить какую-никакую толпу - поклонников, зрителей, ценителей, одним словом, творческого наследия неуемных братьев Дятловых, но ничего подобного вокруг паровоза не обнаружилось. Клевретов тоже не наблюдалось, хотя Синцову очень хотелось поглядеть, как они, клевреты, выглядят.
        А сама Царяпкина присутствовала.
        Сама Царяпкина присутствовала на паровозе. Она забралась высоко, на котел, и теперь сидела, привалившись спиной к трубе. В руках у Царяпкиной имелась гитара, Царяпкина исполняла неразборчивую песенку.
        Вообще-то Синцов предполагал, что поэтическое ристалище выглядит несколько иначе. Поэтов побольше, а сами поэты побуйнее. И в конце обязательно драка, поэты избивают друг друга гитарами и вырывают волосы, так что стон стоит над землей русской. Но тут всего этого не было, только Царяпкина.
        Царяпкина перестала петь и стала читать стихи.
        Какие-то странные стихи, рифма в них присутствовала, но непростая рифма, а хромающая, точно чтец был заикатым, хромым, да еще к тому же шагал по шпалам. Содержание стихов тоже отличалось сложностью и непонятностью, что-то про мглистые леса и заблудших овец. Читала Царяпкина выразительно и громко, звонким голосом, так что Синцов слышал ее издали.
        Кажется, Общество братьев Дятловых, включавшее Элеонору Царяпкину и ее многочисленных и верных последователей, на самом деле включало только одну Царяпкину. Остальных борцов за возжигание в народных душах всепоглощающего пламени культуры не наблюдалось.
        Да и зрителей тоже.
        То ли местные были уже привычны к разгулу площадной поэзии, безнадежно избалованы флешмобами и акционизмом, то ли еще по какой неведомой причине, но свидетелей триумфа малых поэтических форм не набралось и одного человека. Нет, то есть этот человек набрался - и это был сам Синцов.
        Прочитав еще одно стихотворение, заканчивающееся словами «сдохни, сдохни, Дед Мороз!», Царяпкина вернулась к песням. Она пустилась бренчать что-то громкое и быстрое, кажется, песню протеста. Против чего именно, Синцов не разобрал, но сам протест был налицо - Царяпкина грозила кулаком в сторону мэрии и на компромисс с властями не собиралась идти. Синцов пожалел, что она все-таки одна, без группы поддержки.
        Но надо было как-то развлекаться, поэтому Синцов достал телефон и стал снимать Царяпкину, играющую на гитаре. Царяпкину это ничуть не смутило, напротив, увидев интерес к своему творчеству, она стала петь громче и все-таки разборчивее.
        Мимо проследовала группа детсада, направлявшаяся из парка в летний лагерь. Перед паровозом детсадовцы остановились и некоторое время изучали девушку на паровозе, однако воспитательница, вероятно, из опасения за нравственность малолетних, подала сигнал к отступлению.
        Отсутствие зрителей Царяпкину, кажется, совсем не удручило, Синцов позавидовал подобной выдержке. А еще Синцов подумал, что в этом, наверное, что-то есть. Подлинное искусство. Вообще на тему искусства и всякой прочей культуры Синцов размышлял нечасто. Поводов не подворачивалось. А тут вот подвернулся. Читать стихи и размахивать руками в отсутствие зрителей мог только настоящий художник. Поскольку настоящему художнику не нужен зритель, художник ценит эстетический жест, а не вульгарное признание толпы, так вот.
        Синцову понравились эти его размышления о художниках, и он решил, что во многом понимает Царяпкину. Когда зададут сочинение о том, как он провел это лето, Синцов напишет не про то «как», а про то «с кем». Расскажет про Грошева, про Царяпкину и про Лобанова.
        Тем временем Царяпкина перестала читать стихи, только на гитаре брякала, перебирала такую задумчивую мелодию. Ветер гонял по площади листовки со стихами, совершенно забытые еще до того, как они попали кому-то в руки.
        История повторяется каждые сто лет, подумал Синцов. Каждые сто лет по улицам бродят ненужные поэты, пускают свои стихи по ветру, растапливают ими печи и запускают в небо на наволочках, наполненных горячим дымом. Каждые сто лет над ними заслуженно смеются горожане и гоняют метлой дворники. А они все расписывают заборы своими произведениями и надеются на лучшую жизнь. На том мир и стоит.
        Со стороны железнодорожных складов показалась небольшая стая разморенных жарой собак, пять штук, две из которых оказались выкрашены в синий цвет. Собаки забрались под паровоз, развалились в тени и стали спать. А Синцов догадался, кто красит гривских собак. Царяпкина. Для формирования единого культурного пространства. Собаки бегают по городу и своей отныне синей мастью формируют это самое единое культурное пространство. И вот путешественник, посетивший в недобрый час Гривск или случившийся в нем проездом, пытается вспомнить этот город - и не вспоминает ничего, только пыль, да железная дорога. А потом раз - и в памяти всплывает синяя собака. И вот он, город, вот и пыль и железная дорога, и плюшки с хлебозавода, и Сунжа с ледяными ключами, и монастырь на холме, и все как надо.
        Наверное, синяя собака - это культурный код. Культурный код Гривска.
        Синцов в очередной раз понравился себе. Что такое культурный код, он тоже представлял плохо, однако синяя собака соответствовала.
        Синцов вдруг подумал, что он это понимает, ну, про синюю собаку, а значит, он коренной гривский житель, хотя и родился в другом месте…
        Он погрузился в свои мысли и не заметил, что Царяпкина забралась на паровозную кабину и стала читать стихи уже оттуда.
        - …во тьме ненастной ночи, под ветра волчий вой, сияющие очи, взирают за тобой…
        Как-то так.
        Из здания вокзала показалась высокая и худая женщина в платье. Женщина приблизилась к паровозу и сказала:
        - Лена, слезай, домой пора.
        Мать, подумал Синцов. Мать Царяпкиной, тоже Царяпкина. Библиотечный работник и немного моет полы на вокзале.
        В ответ на это предложение Царяпкина снова схватила гитару и переключилась на песню, в этот раз пела громче. Синцов стал слышать лучше и даже немного понял смысл исполняемой музыки. В песне рассказывалось про злоключения некоего Оскара Трупылёва, сына брандмейстера и белошвейки. Так уж получилось, что в жизни Трупылёву категорически не везло, его не любили собаки и дети, в его присутствии перегорали бытовые приборы, на хорошую работу он устроиться не мог, и девушки на него внимания не обращали совершенно. Трупылёв не унывал, стоял, как скала, и рассчитывал, что рано или поздно ему воздастся за достойную жизнь. В частности, Оскар регулярно играл в лотерею. Однако жизнь прошла, а Трупылёв так ничего и не выиграл. И вот на разбитом жизненном берегу он сидит, вспоминает минувшее и, как ни странно, не теряет надежды.
        Мать Царяпкиной, заметив, что творчество ее дочери пользуется пусть небольшим, но стабильным интересом у публики в лице Синцова, покраснела.
        - Ленка, слезай с паровоза, - повторила сухопарая женщина. - Не позорь меня!
        - А что такого? - спросила Царяпкина. - Я же никому не мешаю, сижу, песни пою, не матюгаюсь ведь.
        - Про тебя и так уже в газете печатали, - напомнила мать. - Хватит уже, не маленькая.
        - Да ничего не делаю ведь!
        - Слезай!
        - Сейчас!
        Царяпкина достала из рюкзачка небольшую пачку листовок и тут же разбросала их с паровоза им. Чумбарова-Лучинского. Синцов хотел поймать листовку, сохранить ее в качестве документа эпохи, но бумагу подхватил ветер и разнес по площади, искусство отправилось в массы.
        - Прекрати! - несколько с запозданием крикнула Царяпкина-старшая, но поздно, поэтическое засорение уже свершилось.
        Царяпкина стала слезать с паровоза, а ее мать принялась ловить листовки из воздуха и поднимать их с асфальта.
        Царяпкина-младшая, завидев это, соскочила с паровоза и принялась убеждать мать листовки не собирать. Начался скандал, который Синцов тоже немного поснимал. Однако столь явно присутствовать при семейных разборках он счел неприличным, выключил камеру и отправился с площади прочь, прикидывая - не пойти ли на самом деле на реку? Духовной пищи он сегодня уже снискал, можно было бы и отдохнуть. А потом уж и к Грошеву.
        Синцов двинулся по направлению к реке по тропинке под липами. Через полквартала за спиной послышались шаги и глухой звук бумкающей по тощим лопаткам гитары. Его догоняла Царяпкина, явно догоняла. Но Синцов решил гордо не оборачиваться.
        Царяпкина обошла слева, почти протиснулась между Синцовым и репьями, росшими вдоль забора, забежала вперед, остановилась перед Синцовым.
        - А я тебя знаю, - сказала Царяпкина. - Ты вчера у Чяпика сидел.
        - Сидел, - согласился Синцов. - А что?
        - Да так, ничего, - хмыкнула Царяпкина. - Просто интересно. С виду приличный человек…
        Она чуть отошла в сторону, оглядела Синцова, скептически поморщилась.
        - Нашел с кем связаться. С Чяпом.
        Царяпкина ехидно цыкнула зубом.
        - А почему с Чяпом? Он ведь Грошев…
        - Он Чяп. Не Чам, не Чом, не Чум. Чяп.
        В подтверждение этого Царяпкина несколько раз хищно щелкнула зубами, словно откусывая от воздуха.
        - Чяп, мироед и кровопивец.
        Понятно. Чяп так Чяп.
        - Вообще-то ЧЯП - это аббревиатура, - сказала Царяпкина. - Чеченская Республика, Ямало-Ненецкий автономный округ и Пермский край. Это монеты такие разноцветные, видел, наверное.
        - Ага.
        - Так вот, эти три монеты, - они очень дорогие. Их в две тысячи десятом отчеканили, и тогда они почти ничего не стоили. А сейчас вздорожали уже не в разы, а на порядки. А у Грошика чуйка, как у свиньи на трюфели. Он как-то тогда понял, что эти монеты подорожают, - и накупил их побольше. И своему дружку Лбу понасоветовал купить. Вот теперь они их и продают потихоньку.
        - Забавно…
        - Этот ЧЯП до сих пор дорожает, - сообщила Царяпкина. - Так что Грошик человек весьма небедный. Родителей каждую осень в Тунис отправляет, машину им купил. Короче, он этому ЧЯПу всем своим доходом и обязан. Поэтому когда история эта прояснилась, его так все и стали называть - Чяп. Его и в школе так зовут, кстати, уж и имя настоящее позабыли, Чяп и Чяп. Я ему даже фамилию предлагала поменять - на Чяпов, но он отказался. Такая вот история.
        История Синцову понравилась, он любил такие. В которых люди вот так на ровном месте богатеют. Приятно всегда представить, что на месте этого внезапно разбогатевшего человека мог оказаться ты.
        - Был нормальный парень Петя Грошев, но потом его Чяп поглотил совершенно, - объявила Царяпкина. - И ничего, кроме денег, он уже не видит. Люди гибнут за металл, короче. Поэтому тебе и говорю - приличным людям с Петенькой лучше общаться как можно меньше, а то заразиться легко. Так что я тебя предупредила, потом ко мне никаких претензий.
        - Хорошо.
        Царяпкина достала из-за спины гитару и прямо на ходу спела политическую частушку про немытую Россию, про бояр, про опричников и народ, который всегда безмолвствует и точит, точит помаленьку бунтарский топор.
        - А кто такой Чумбаров-Лучинский? - спросил Синцов. - Давно хотел узнать…
        Но перед тем, как ответить, Царяпкина спела еще одну частушку, на этот раз про местную элиту, погрязшую не просто в банальной коррупции, но еще и в непроходимой нравственной заскорузлости.
        - Чумбаров-Лучинский? Это друг братьев Дятловых.
        Царяпкина произнесла это с пафосом, так, словно Чумбаров-Лучинский был другом не Дятловым, а по крайней мере Чарлзу Дарвину.
        - Он вернулся с Гражданской войны на одной ноге, но все равно работал путевым обходчиком. Только тяжелый труд не погасил в нем тягу к прекрасному, он один в годы разрухи и нужды смог разглядеть искру самобытного таланта.
        Как из книжки говорит, отметил Синцов. Может, так и есть, а может, и сочиняет. Каждый хочет въехать в вечность на плечах Чумбарова-Лучинского.
        - Чумбаров-Лучинский сам фигура, в моей студии его Громыкин изучает. У нас вообще все расписано, каждый изучает какого-либо известного земляка и пишет про него исследование. Остальные…
        - Кстати, а остальные почему не пришли? - спросил Синцов. - Ну, товарищи твои? Дятловцы?
        - Так получилось, - уклончиво ответила Царяпкина. - Кто в лагерь уехал, у некоторых вывих…
        - Понятно.
        - Что понятно? Ты знаешь, сколько нас осенью собирается?! На день рождения Дятловых? Некуда яблоку на площади упасть. Телевидение приезжает из области. Их усадьбу в список культурного наследия России включить собираются! Просто… Просто сейчас лето, народу мало вообще.
        - Осенью меня же здесь не будет.
        - Не загадывай, - Царяпкина хрустнула шеей. - Загадывать - слишком самонадеянно…
        - Да меня к августу уже здесь не будет, - заявил Синцов.
        - Жаль. В августе «Анаболики» приезжают, - сообщила вдруг Царяпкина с неожиданной гордостью.
        - Кто приезжает? - не расслышал Синцов.
        - «Анаболик Бомберс», - непонятно пояснила Царяпкина. - Не слыхал, что ли?
        - Нет…
        Царяпкина презрительно поморщилась.
        - Это как «ГрОб» и «КиШ», только еще не померли, - снова пояснила Царяпкина.
        Про «ГрОб» и «КиШ» познания у Синцова имелись несколько обширнее, во всяком случае, на стенах подъезда и про первых, и про вторых он читал много хорошего.
        - Рок-н-ролл вообще мертв, - сообщила Царяпкина с прискорбием. - Сдох и стух. Я тут ездила на Кипелова в область, знаешь, кто на концерте был?
        - Нет.
        - Одни старперы, - вздохнула Царяпкина. - Пузатые дядьки и толстые тетки в очках. Полный зал пузатых дядек и толстых теток. Время безжалостно. Только «Анаболики» еще как-то поддерживают огонь на маяке. Ясно?
        - Ясно. Огонь на маяке.
        - У них есть две песни на стихи братьев Дятловых, кстати. «Запретные виноградари» и «Пиши в лесничество». Это ведь свидетельствует?
        Царяпкина поглядела на Синцова с пристрастием.
        - Свидетельствует, пожалуй, - согласился он.
        - Это свидетельствует, что братья Дятловы сильно опередили свое время. У них была статья «Контринтеллигенция: схватка с грядущим хамом». Так вот, «Анаболики» как раз они.
        - Кто они?
        Какая-то у них странная манера здесь общаться, подумал Синцов. С недоговорками. Постоянно надо уточнять да переспрашивать, от этого начинаешь себя бараном чувствовать. Какие-то они тут стихийные нейролингвисты, того и гляди запрограммируют.
        - Контринтеллигенты. Контринтеллигент - это двигатель общественного прогресса. Кстати, я хочу им и свои стихи показать.
        Контринтеллигентам. Царяпкина достала из рюкзачка и продемонстрировала Синцову тетрадь - божью коровку.
        - Конечно, это совсем не то… Но вдруг?
        Царяпкина поглядела на Синцова с надеждой.
        - Надо верить в себя, - заметил Синцов.
        - С этим согласна. Я вот в себя верю. А твой приятель Чяпик нет. Он в себя не верит, он верит в…
        Царяпкина замолчала и остановилась. Синцов тоже остановился, из вежливости.
        - Он вообще ни во что не верит, - сказала Царяпкина. - Не верит, только делает видимость. Чяп - это мастер надувания щек. Он их уже до такой степени надул, что самого давно не видно.
        - Ну, я не знаю…
        - Ладно, мне направо, - сказала вдруг Царяпкина. - Бывай, дружочек.
        - Пока.
        - Пока-пока. А этому своему Грошику так и скажи - пусть ко мне не подлизывается, я его не прощу. Никогда.
        И Царяпкина удалилась направо, сильно напоминая со спины свою мать.
        До реки было недалеко, километра два. Синцов решил срезать, свернул на узенькую улочку.
        Синцов свернул на улицу и сразу наткнулся на Грошева. Грошев сделал вид, что это произошло случайно, изобразил удивление, но потом, видимо, постеснялся врать, что он просто проходил себе мимо.
        - А я как раз хотел на площадь заглянуть, - сказал он. - Бросить взгляд на бесноватых. Сколько их в этот раз было? Сама Царяпкина и парочка сумасшедших?
        - Почти, - ответил Синцов. - Только без сумасшедших. Царяпкина соло.
        Грошев рассмеялся.
        - Жаль, - сказал он. - С сумасшедшими бывает веселее.
        - Наверное. Она сказала, что у ее сторонников вывих…
        - Это у нее вывих, - Грошев выразительно постучал пальцем по лбу. - Она все не уймется. Их пару раз закидывали яйцами, но потом махнули рукой - что на дураков продукты переводить. Так что теперь Царяпкина в одиночестве развлекается.
        - Она там песни пела.
        - Правильно, чего еще делать-то? Песня украшает жизнь. А ты куда сейчас?
        - К тебе думал, - соврал Синцов.
        - Ко мне… Пойдем лучше на боны, искупнемся. Там одно местечко есть, джакузи по-древнерусски…
        Синцов не стал возражать.
        Местечко оказалось на самом деле интересным. Чуть выше моста реку до середины перегораживали боны. Старинные, из почерневших бревен, поросших зеленым мхом. Грошев велел ждать и нырнул.
        Почти сразу всплыл с длинным металлическим тросиком, на конце которого обнаружилась матерчатая петля.
        - Это как водные лыжи, - пояснил Грошев. - Только наоборот. Смотри.
        Он сунул ногу в петлю, тросик натянулся, Грошев остановился. Он лежал на спине, вода обнимала его со всех сторон, Грошев улыбался.
        - С этой штукой можно в баню не ходить, - пояснил он. - За десять минут до скрипа отмывает. Лови, это просто…
        Грошев вывернулся из петли, кинул тросик Синцову.
        Вода оказалась теплой. Она прогрелась на многокилометровой отмели, набрала кислорода на перекате, ускорилась между бонами, Синцов вспомнил аквапарк с искусственной волной, это было лучше. Он просунул ногу в петлю, и поток тут же утащил его ко дну. Впрочем, оказалось, что управлять собой на течении легко, надо всего лишь использовать принцип планера. Синцов опустил руки, и вода тут же вынесла его на поверхность.
        Грошев достал со дна второй тросик и теперь плыл рядом.
        Синцов закрыл глаза и почувствовал себя в невесомости. Он падал, вокруг струился плотный воздух, и далеко-далеко внизу синела земля.
        - Ну как? - спросил Грошев.
        - Нормально.
        - Это не только нормально, это полезно. Проточная вода вымывает дурные мысли, повисишь немного - и в голове хорошо. Прохладно и пусто.
        Прохладно и пусто, это правильно, похожие ощущения.
        - Слушай, Петь, я спросить хотел… - Синцов замялся.
        - Чего?
        - Почему у тебя… Ну, прозвище такое интересное?
        - Царяпкина рассказала, - Грошев выплюнул воду.
        - Ну да, рассказала, - не стал отпираться Синцов. - Но мне кажется…
        Поток вильнул, Синцова утянуло с поверхности, он снова вывернул руки и всплыл.
        - Мне кажется, она врет…
        Грошев плыл ровно, сосредоточенно рассекая воду, поглядывая на облака.
        - Думаю, что в данном случае она не особо приврала, - фыркнул Грошев. - История простая на самом деле, четыре года назад приключилась. А еще за три года до этого я со Лбом познакомился, тоже смешно было.
        И отвечая на вопрос, который Синцов не успел задать, пояснил:
        - Тогда у нас в городе был «Год увлеченных людей», всех в школу приглашали, чтобы рассказать что-то интересное в формате открытого урока. Кравченко - он футболист, Белозубову - она на певческом конкурсе победила, меня - я про монеты рассказывал, Царяпкина была со своими Дятлами и с гитарой. Ко мне на урок Лоб и заявился.
        Грошев переменился, вытащил ногу из петли, схватился за нее рукой.
        Синцов тоже перевернулся, вода налегла на плечи, едва не оторвала от петли.
        Грошев продолжил:
        - Лбу как раз тогда долги отдали, машину, три мотоцикла, земельный участок, барахло кое-какое, монеты в том числе серебряные, так, в шкатулку просто свалены. Он их в ломбард сдать хотел по весу лома, потом решил мне все-таки показать. Ну и показал. Там одних рублей николаевских оказалось почти на две сотни, ну и по мелочи, конечно…
        Грошев хлебнул воды, выплюнул.
        - С тех пор Лба и зацепило, тоже стал собирать, - сказал он. - Ну и в две тысячи десятом его сестра Светка в Сбербанк как раз устроилась. Тогда как раз новая юбилейка биметалльная пришла, Лобанов ее всю и выкупил. Приехал ко мне, довольный такой, аж светится. Ничто так не пьянит, как халява…
        Грошев отпустил петлю, и течение тут же стало сносить его вниз, он отплыл метров на десять, затем резким рывком пробился обратно и успел ухватить тонущий трос.
        Мощно, отметил Синцов. Против потока сработал, как настоящий пловец. А с виду не скажешь, я так, наверное, не смогу. Да и расслабляет течение…
        Грошев уцепился за петлю.
        - Лоб притащил шесть банковских мешков, не знаю уж, как получилось, что они к нам сюда попали, - продолжал рассказывать Грошев. - Пермский край, Чеченская Республика, Ямало-Ненецкий автономный округ, вот, говорит, хочу одному челу скинуть, он сразу два номинала дает не глядя.
        Грошев снова бросил петлю, и снова поборолся с течением, и снова победил.
        - Я ему посоветовал придержать монетки, хотя бы годик попридержать, я уже тогда подозревал…
        Синцов вдруг услышал, что Грошев рассказывает это совершенно спокойно, без хвастовства и азарта, холодно и посторонне, точно не о себе. Или о другом себе, который был прежде, но которого осталось не густо. И дыхание даже не очень сбилось.
        - Почему? - поинтересовался Синцов. - Чутье? То самое?
        - Ага, чутье, а как еще? Голова… голову точно ногтями начинают чесать, так вот.
        Грошев сильно почесал голову, сорвался, отплыл, двумя гребками вернулся к тросу.
        - Я Лобанову предложил притормозить на пару лет, но у Лба уже руки горели, хотел плазму на стену, хотел в Halo погонять. Я его пожалел, сразу дал три номинала не сходя с места. Он от радости прыгал. А мне достались шесть мешков и скандал - я ведь деньги у отца без спроса взял.
        - А потом?
        - Потом было смешно.
        Грошев закрыл глаза.
        - Отцепляемся, - сказал он. - Долго тоже нельзя, можно воспаление легких получить. Надо и погреться немного.
        Грошев отцепился, и Синцов тоже отцепился, течение отнесло их к середине реки, к отмели, к небольшому песчаному островку. Синцов вылез из воды и только теперь почувствовал, что замерз. Что холодно.
        - Я как-то на этом тросе перевисел, потом три месяца бронхитом мучился, - Грошев постучал себя по груди. - Надо погреться…
        Он принялся делать гимнастику, приседал, размахивал руками, громко дышал.
        - Ты недорассказал, - напомнил Синцов. - Про ЧЯП. Ты взял деньги у родителей, купил монеты, а потом?
        - Потом было действительно смешно…
        Грошев упал на песок и стал отжиматься.
        - Царяпкина сказала, что ты миллионером почти стал, - поежился Синцов.
        Грошев отжался двадцать раз, сел на песке.
        - Она преувеличила, - сказал он. - Кстати, Лоб мне монеты продавать помогал. Видел бы ты при этом его лицо… А видел бы ты лицо отца, когда я принес домой деньги! Вот это было да, смешно, я смеялся.
        - А дальше?
        - Дальше…
        Грошев начал рыть в песке ямку.
        - Дальше отец стал меня… немного сторониться. Точно я ему…
        Грошев замолчал, стал закапывать ногу.
        - Да, отец стал меня тогда опасаться. Стал опасаться… Но деньги взял.
        Глава 7. Телефон Бога
        - Костик, - позвала бабушка. - Костик, иди сырники кушать.
        Отказываться от вечерних сырников было бесполезно, Синцов знал это. Если отказаться от них сейчас, то утром бабушка станет вздыхать и выставлять сырники на стол, и пододвигать ближе, охать, что творог сейчас делают жидкий, а уж почему он такой дорогой, вообще никто сказать не может. А ваниль, между прочим, настоящая, ей одна цыганка еще в восемьдесят пятом продала трехлитровую банку, сейчас такой ванили не найдешь… Короче, сырники придется съесть. Иначе послезавтра бабушка разогреет их к завтраку, разогреет в сковороде, микроволновку она не признает, микроволновка ведь излучает, разогретые сырники будут твердыми, маслянистыми и несъедобными.
        Сырников оказалось много, миска с горкой, кроме того, к этой миске прилагалась миска поменьше, со сметаной. Синцов покорно уселся за стол и стал есть, предварительно порубив сырники вилкой. Бабушка смотрела на него одобрительно, хорошие дети всегда хорошо кушают, вспомнил Синцов.
        Хорошо хоть без шкварок, думал Синцов. Бабушка очень уважала шкварки и старалась добавлять их во все блюда. Если в макаронах шкварки могли хоть как-то сойти за карбонару, то шкварки в варениках выглядели странно. Впрочем, бабушка быстро сообразила, что внук Костенька от шкварок не в восторге, и добавляла их теперь немного, только для вкуса и с краешку.
        Бабушка подложила сметанки и поинтересовалась:
        - Ты про Грошева спрашивал тогда, зачем спрашивал?
        - Да просто. Мы в магазине встретились, познакомились.
        - Ты с ним не вяжись, - сказала вдруг бабушка.
        - Почему?
        - Не вяжись лучше, - опять посоветовала бабушка. - От греха подальше.
        - А что с ним не так? - Синцов выбрал сырник побольше, сгрузил на тарелку.
        Отметил, что изюм в сырнике действительно похож на тараканов, кто-то из классиков был точен и прав, полил сырник сметаной.
        - Я тебе про мать его не рассказывала, - бабушка не удержалась и тоже стала есть сырник. - Так в школе это его новая мать работает, Галина, а настоящая его мать умерла, отец другую взял.
        - И что? - спросил Синцов.
        - Когда его настоящая мать умерла, его в больницу забрали, - сообщила бабушка полушепотом и, выдержав паузу, совсем уже шепотом добавила: - По головному делу.
        Бабушка приложила для наглядности ладонь ко лбу.
        - Полгода там пролежал, думали, и не выйдет уже.
        - Псих, что ли? - усмехнулся Синцов и подумал, что везет ему с психами, как с кем ни познакомится, так снова псих.
        - Не псих, а полубелый, - объяснила бабушка. - Он потом как из больницы вышел, еще долго немтырил, ему здравствуйте, а он мычит да в сторону смотрит. И бегом везде бегал, как собачонок, ходить совсем не мог, все только бегом и бегом.
        Бабушка улыбнулась. Синцов подумал, что бабушка, может, путает. Вчера она помнила мало, а теперь вдруг воспоминания посыпались, и в этих воспоминаниях Грошев был совсем не такой, каким его успел узнать Синцов.
        - Помню, ухо у меня заболело, так я к ним за синей лампой ходила, у них осталась еще. Захожу, а в ограде как раз Петька сидел, играл во что-то. Я захожу, а он как меня увидел, так и кинулся. Испугался, побежал, да об скамейку стукнулся, все лицо себе подбил, кровь течет, а он от меня под крыльцо зарылся. Людей тогда сильно боялся.
        Синцов съел предпоследний сырник с тараканами и подумал, что скоро он не будет влезать в штаны. Гривск его тоже изменит, немного передует, немного выплюнет.
        - Сейчас-то Петр, конечно, уже нарочный стал, - заключила бабушка. - В магазине всегда пропустит, на мотоцикле подвезет. Но все равно… Кто его там знает, в психическое-то просто так тоже не забирают. Новая мать у него хорошая, учительница, они дружно живут… Но ты с ним не вяжись.
        - Ты же говорила, он нам родня, - напомнил Синцов.
        - Да тут у нас полгорода родни, девать некуда, хоть соли. Еще будешь сырников?
        - Нет. На ночь не хочу.
        - Тогда чай пей. Сам уж нальешь.
        Бабушка налила себе чаю, размешала ложку меда, ушла в комнату. Синцову чаю не хотелось, он налил себе кипятка, раньше никогда кипяток не пил, а вот вдруг захотелось.
        Кипяток понравился. Оказалось, что в нем есть свой строгий вкус, пьешь себе и думаешь, пьешь и думаешь.
        Показалась бабушка.
        - А может, и не так, - сказала бабушка.
        Она села к печке, открыла дверцу, рвала на кусочки упаковку от лекарства, забрасывала клочки в топку.
        - Может, я и зря это про Петьку. Мало ли что бывает? Вон твой отец до пятнадцати лет суп не мог есть, а ничего, человеком вроде стал.
        - Мы завтра в область думаем съездить, - сказал Синцов. - Погулять там, то, се.
        - Ну и съездите. Чего дома-то сидеть? Все развлечение. Мне купишь кое-что, мне уже давно надо…
        Синцов поначалу особого желания ехать в область в себе не находил, но потом подумал, что это идея неплохая, правильно ведь, лучше попутешествовать, чем сидеть дома или болтаться по городу и читать на заборах творимое Царяпкиной безумие. А потом, Синцову было приятно отправиться в путешествие на деньги, которые некоторым образом заработал он сам. К тому же Грошев говорил, что ему вполне может понадобиться помощь Синцова, который, разумеется, в случае успешного разрешения возникших вопросов получит свою долю от реализации удачи. Синцов уточнил, какая именно помощь может понадобиться, Грошев надеялся, что сугубо ментальная. Но мало ли что? Нет, он, конечно, может взять Лобанова, но это только на крайний случай, лучше контрагента не пугать Лобановым, испуганный, он может продать вещи другому. А вещи хорошие, таких на рынке может быть всего несколько, и продать их потом получится неплохо, он знает даже, кому, за реальные деньги.
        Ну вот, деньги. Кажется, Царяпкина была права насчет Грошева. Насчет того, что он притягивает деньги. Вот Синцов и думал, что будет делать с деньгами, если они случатся? Не с мелочью, а с настоящими. Ну, если вдруг. Вот появятся - и что?
        Довольно быстро перебрав скучные варианты вроде покупки смартфонов, айфонов и миелофонов, Синцов пришел к выводу: как потратить деньги интересно, он не знает. Удивлять и то некого. Разве что копить. Синцов решил, что он будет копить, а потом…
        Потом не знал. Копить, и все.
        Надо спросить, зачем деньги Грошеву, он, наверное, должен знать, специалист как-никак.
        Поезд убывал в два ночи, в час зашел Грошев. До вокзала добирались на ощупь, в городе сберегали свет к осени. Опоздали, на перрон взбежали, когда поезд уже стоял, а отец Грошева нервно ходил вдоль вагона.
        Загрузились в вагон, тронулись, Гривск мелькнул за окном, поезд ушел за мост, и стало темно.
        Всю ночь отец Грошева молчал и разгадывал кроссворды. Делал он это очень быстро, так что Синцов не мог понять - зачем он их вообще разгадывает, это ведь даже не разгадка, а просто заполнение, механический процесс. Но отец упрямо вгонял в клетки ровные печатные буквы, диагонали-вертикали-диагонали.
        Сам Синцов лежал на верхней полке и не мог уснуть. Он не ездил на поезде уже давно и никак не мог отвлечься от покачиваний, скрипов и железных звуков, раздававшихся со всех сторон и, кажется, даже с крыши вагона, казалось, что сейчас от поезда что-то отвалится, и все.
        Грошев спал на соседней полке, закрывшись подушкой и держась левой рукой за полку для перчаток, уснул он сразу, едва они расположились в купе. А Грошев-старший пил чай, по стакану между кроссвордами, постель расправлять не стал, так и сидел под ночником.
        Ехать было почти шесть часов, Синцов закрывал глаза и считал овец, баранов, хомячков, крокодилов, другую скотину, но не помогало. Пробовал по примеру Грошева закладывать голову подушкой, но от этого делалось хуже, перья только усиливали звук, он доставлялся сразу в мозг, колеса стучали в голове. Намучившись и насмотревшись в потолок, Синцов решил, что зря он тоже не запасся кроссвордами, слез с верхней полки и отправился в коридор смотреть в окно.
        За окном катила тьма. Только тьма, без огней и проблесков, точно поезд летел через дальний космос. Хотя нет, в космосе звезды, а здесь их не было, их растворила в себе облачность с севера. От скуки Синцов снова начал считать, загадав, что если свет возникнет до тысячи, то поездка получится удачной. На семисот тридцатом его задела заспанная и злая проводница, на восемьсот девяносто третьем из мрака вынырнул разъезд. Он походил на палехскую миниатюру, где в окружении черной лаковой пустоты вдруг распускаются цветы, едет тройка, и счастливый гармонист шагает ей навстречу среди золотых полей.
        Несколько секунд, но в свете синих железнодорожных фонарей Синцов успел разглядеть. Водонапорную башню, старый деревянный вокзал, поленницы, длинный желтый дом вдоль железной дороги, скамейку и на ней силуэт худого человека. Дракула присел подышать воздухом перед предстоящей ночной работой.
        На девяносто седьмом разъезд уже исчез, и Синцов не успел заметить его название, он подумал, что здесь ночь гораздо настоящее, чем рядом с большими городами, где слишком много электричества. Синцов остановил счет и дальше считать не стал, просто приложился лбом к холодному стеклу и стукался на каждом полустыке.
        Наверное, это помогло. Во всяком случае, Синцову спать захотелось, ото лба медленными шагами стала расходиться усталость, когда она добралась до затылка, Синцов перестал с ней бороться, вернулся в купе, уснул и видел сны про медицинскую технику. Бабушка нагрузила Синцова попутной оказией - купить прибор для ингаляции, у ее соседки через дорогу есть, и зимой она горя не знает, ни насморка, ни гриппа, большое благо. Синцов согласился, и бабушка весь вечер описывала достоинства и технические характеристики аппарата, так что Синцов увидел его и во сне, ингалятор походил на роботического лицехвата из японской анимации, он присасывался, вытягивал из жертв мозг и превращал его в лучистую энергию колоссальной мощности. Разбудил Синцова Грошев.
        - Вставай, а то в Абакан укатишь.
        В Абакан Синцову не хотелось, он проснулся. Вагон стоял напротив вокзала, пассажиры торопились, отца Грошева видно уже не было, на столике лежали четыре журнала с насквозь разгаданными кроссвордами.
        Синцов натянул кроссовки, и они с Грошевым вышли на перрон. Здесь было утро, все спешили в город, отец Грошева стоял у фонаря и курил. Синцов и Грошев приблизились, а он их не заметил, точно до сих пор разгадывал кроссворды. Синцов подумал, что так, скорее всего, оно и есть, в памяти отца Грошева хранятся сотни и тысячи кроссвордов, они генерируются у него в голове и по свистку сами собираются в новые разновидности или, напротив, в гиперкроссворд, и Грошев-старший тут же начинает их автоматически разгадывать. А что происходит вокруг, замечает плохо.
        - Пап! - позвал Грошев.
        Грошев-старший не ответил, стоял, погрузившись в себя.
        - Пап! - Грошев подергал отца за рукав.
        - Да…
        - Пап, мы пойдем.
        - Идите, - отец Грошева поморщился, с трудом пытаясь вернуться на землю. - Да, конечно. Может, мне с вами сходить?
        - Не, не надо. Ты в рыболовный магазин лучше съезди, лодку посмотри, ты ж давно хотел.
        - Хотел, - согласился Грошев-старший. - Да, лодка - это хорошо…
        - Посмотри лодку, - сказал Грошев. - В сентябре на озера можно будет съездить за щукой. Палатку можно еще посмотреть.
        - Съездим, - кивнул отец и, ссутулившись, направился в сторону вокзала.
        Грошев не спешил, дождался, пока отец уйдет.
        - Нам в два места, - сказал он, когда отец скрылся в вокзале. - Сначала на рынок - там, кстати, медтехника недалеко. Затем к одному челу еще. Двигаем.
        Рынок от вокзала оказался недалеко, пять троллейбусных остановок, и медтехника тоже рядом. Купили бабушке ингалятор, затем срезали дворами, мимо монастыря синего цвета.
        Рынок обрушился на Синцова и показался ему карнавалом. Здесь продавали все. Старые гири, кур, пустые бутылки, лыжи, лодки, веревки, ножи, книги, телефоны, цепи, комбикорм, удочки, лебедки, моторы, коляски и еще миллион новых и подержанных вещей. Пахло шашлыком, попкорном, вениками и еще чем-то, все ругались и галдели, и перемещались по бессмысленным траекториям, шевелились и копошились, протягивали руки и смеялись над ухом.
        Синцов потерялся. У него закружилась голова, его немного затошнило, Грошев сказал, что лучше ему держать карманы под контролем, не отвлекаться и держаться за ним, не отставая. Сам Грошев по сторонам не отвлекался, уверенно шагал к дальним воротам, разрезая толпу.
        Павильон «Хобби» размещался на отшибе, рядом с ним стоял медведь. Живой, в наморднике, с вожатым. Синцов так и не понял - продается ли медведь, или он здесь просто так, для антуражу, подумал было, что это человек в костюме, но поймал печальный медвежий взгляд и убедился - настоящий.
        В «Хобби» пахло по-другому. Жирными чебуреками, горелыми беляшами, кислым дыханием, металлом, дымом, потом, продавались же здесь рыбки, канарейки и соловьи в клетках.
        Монеты, марки, открытки, книги, часы, ножи, самовары и еще много-много всего, трубки, опасные бритвы, фарфоровые статуэтки.
        Грошев остановился на пороге, вдохнул, поморщившись.
        - Запомни, Костян, - сказал он неожиданно громко и с пафосом, - запомни эту мерзкую вонь! Так пахнет нумизматика! Так пахнут неудачники! Это обитель неудачников! Вот, посмотри!
        Грошев ткнул пальцем в мужика, который у входа торговал скульптурами кошек, вырезанными из капа.
        Продавец скульптур поглядел на них с неодобрением.
        Грошев уверенно направился к монетам.
        Их было много. И в альбомах, и в специальных коробочках, и россыпью, и вообще кучами, Синцов не успевал их разглядывать, поскольку Грошев уверенно шагал мимо, не удостаивая монетное изобилие хоть каким-то вниманием.
        Синцов смотрел. Не на товары, на продавцов. Они были… одинаковые, что ли. Мужики за сорок лет, усатые, пузатые, довольные, Синцов подумал, что по поводу неудачников Грошев преувеличил, дядьки выглядели вполне счастливо и упитанно.
        Грошев остановился в самом конце, возле лысого деда, торговавшего мелкими серебряными монетками и значками. Значков было много, они размещались на вымпелах, блестели и выглядели дешево.
        Грошев остановился возле деда, тот кивнул, достал из сумки сверток из плотной мебельной бумаги. Грошев взял сверток, взвесил на ладони, кивнул, вручил деду деньги, развернулся и двинулся прочь, и все.
        На воздухе Грошев убрал сверток в рюкзак, подмигнул и сказал, что теперь осталось заскочить еще в одно место, там недолго, потом можно на пиццу, он знает один славный погребок, пицца там из настоящих итальянских печей, построенных из пепла Везувия.
        - Почему неудачников? - спросил Синцов. - Ты сказал неудачников.
        - Ну да, само собой. Они могут сколько угодно надувать щеки и расчесывать усы, но они все неудачники. Сам посуди - разве состоявшийся человек будет в пятьдесят лет торчать на базаре и торговать столетними гвоздями и двухсотлетней ходячкой? Нет, конечно. Неудачники. Многие это понимают, поэтому бухают. Бухают, как кони в джунглях. Ладно, поехали.
        Медведя у входа уже не было, Синцов подумал, что он отправился играть на балалайке и петь песни кабацкого содержания, балалайка, во всяком случае, слышалась.
        В этот раз на троллейбусе пришлось ехать гораздо дальше. Троллейбус постепенно пустел, когда маршрут выбрался на окраину, в машине вообще никого не осталось. Кондукторша заварила лапшу и теперь ела с удовольствием, Синцов позавидовал, а Грошев сказал, что это не проблема. После чего достал из рюкзака термос и две банки лапши.
        - Флешмоб, - предложил он.
        И направился к кондукторше. Синцов за ним. Они устроились напротив кондукторши, Грошев с серьезным видом заварил лапшу, вручил банку Синцову. Синцов стал есть. Грошев тоже. В трамвае запахло глютаматом.
        Кондукторша поглядела на пассажиров без впечатления и продолжила обед. Синцов подумал, что таким жалким флешмобом женщину не пробить. На конечной остановке женщина-кондуктор вздохнула, покачала головой и угостила Грошева и Синцова шоколадными конфетами. Грошев шепнул, что отказываться неудобно. Конфета оказалась вкусной. Троллейбус Синцов покинул в смешанных чувствах.
        Пункт назначения находился в квартале от конечной, на берегу реки, на пригорке. Трехэтажный дом, выцветший, а когда-то желтый, послевоенной архитектуры, как отметил Синцов, в их городе тоже стояли такие. С верандами, с колоннами, слуховые оконца тевтонской овальной формы.
        - Нам туда, - Грошев указал на второй подъезд. - Будем надеяться, луна не в полной фазе.
        - Звучит, как песня, - сказал Синцов.
        - У всех свои палки в голове, - не успокоил Грошев.
        - В каком смысле? Луна, потом палки в голове…
        - Только ты особо не дергайся, этот тип… - Грошев помялся, - довольно экстравагантный.
        - Псих? - спросил Синцов.
        - Умеренно, может, чуть больше. Профдеформации. У него есть кое-что… То есть было, сейчас перегорел, продает коллекцию, грех не взять.
        - Перегорел?
        - Ага. Спекся, такое сплошь и рядом. Один из самых крупных коллекционеров был по жетонам, почти все собрал, кроме одного…
        - А у тебя он есть? - спросил Синцов. - Этот жетон?
        - Откуда? Нет, конечно. Я к двадцатке спецов по жетонам подбираюсь, а он в тройку входил. Книгу даже писать начинал, не закончил, конечно.
        - И что за жетон? На внеочередное посещение крематория?
        - Не, на крематорий у него есть, - отмахнулся Грошев. - У меня, кстати, тоже…
        Грошев достал телефон, стал искать в книжке номер.
        - Его Лавром зовут. Или Чучелом. Чучелом на форумах, конечно, не в жизни.
        - Чучелом?
        - Ага. Увидишь… Только внимания особо не обращай на него, а то ему начинает казаться, что ты над ним смеешься. Он в последнее время очень мнительный…
        - Постараюсь, - пообещал Синцов. - А на чем он погорел?
        - Перегорел, - уточнил Грошев. - Это случается с коллекционерами, очень часто, кстати. Но обычно после того, как коллекция собрана, идти дальше некуда вроде. Некоторые начинают собирать вторую, потом третью, а некоторые остывают к собирательству. Это нормально. Но есть ситуации хуже…
        - То есть?
        - Теряют смысл не только к коллекционированию, но и к жизни. В этом опасность - коллекционирование не должно перекрывать все остальное, иначе полное разочарование. В этом деле главное - вовремя одуматься, - улыбнулся Грошев. - Чучел одумался, конечно… но уже немного поздно. Увидишь.
        Грошев набрал номер.
        - Да, мы здесь. Заходим.
        В подъезде было темно, день, а темно, Грошев включил фонарик на брелоке. Поднялись на второй этаж, квартира направо, дверь открыта, и снова направо.
        Комната напоминала комнату Грошева, только…
        В комнате Грошева царил упорядоченный бардак, в этом помещении царило безумие. Настоящее, с таким Синцов не сталкивался настолько близко. Да, тут тоже присутствовали предметы, во множестве, гораздо больше, чем у Грошева. Правда, разнообразием эти предметы не отличались. Стена напротив большого окна была заполнена телефонами-автоматами, от пола и почти до потолка, в несколько рядов, за исключением просвета для сейфа. Сам сейф, тяжелый, совсем как из кино. Вдоль двух других стен располагались стеллажи, заполненные приборами, назначения которых Синцов не знал. Устройства с шестеренками, штангами, проводами и моторчиками. Механические компьютеры, так почему-то подумал Синцов. Или детали боеголовок баллистических ракет. Или запчасти от киборгов, самонадеянные киборги явились из будущего с конспирологическими целями, но сгинули. От отсутствия технического обслуживания, от скверной гидравлики и недостачи масла тонкой очистки их сдали в лом, разобрали на узлы и теперь продают любителям кастомайзинга.
        А еще вперемежку с механическими устройствами контрастом на полках стояли чучела.
        - Он инженер, - шепнул Грошев. - Во всяком случае, был когда-то. Сначала связью занимался, потом измерительными приборами. Может, и сейчас занимается, не знаю, от него подальше все стараются держаться.
        Неудивительно.
        - А чучела?
        Чучела разные, всяких размеров и пород, Синцов опознал лысоватую белку, некрупного енота, рыжую кошку, крыс. Крыс на полках сидело в количестве.
        - Это у него хобби такое. В свободное время.
        В свободное от безумия время.
        - А жетоны тогда что, если не хобби?
        - Жетоны не хобби, жетоны болезнь.
        Показался Лавр. Выглядел соответствующе, Синцов примерно ожидал подобного. Лицом немного как лягушка, одет в длинный плюшевый сюртук с протертыми обшлагами, и это выглядело, да, выглядело. Рукава короткие, руки торчат.
        - Ботфорт не хватает, - ехидно и громко сказал Грошев. - Лавр, ты как? Может, сегодня не лучший день?
        - Не лучший день у меня уже восьмой год, - ответил Лавр ровным голосом. - «День Сурка», кино такое видел? Так у меня это год.
        Лавр указал на полку, где стояли рядышком два довольно крупных сурка с пронзительными пластмассовыми глазами. Тоже лысоватые сурки.
        - Сочувствую.
        - Спасибо, я тебе благодарен за это. Но давай лучше к делу, а то сегодня жарко. Прайс тебя устраивает?
        - Прайс неплохой, - кивнул Грошев. - Цена-то не изменилась?
        Чучельный Лавр помотал головой.
        - Нет, что ты, не изменилась, мы же серьезные люди. Просто я… не уверен. Знаешь, Чяп, я вот думаю…
        Грошев быстро взглянул на Синцова.
        Синцов кашлянул.
        - Думать вредно, - сказал Грошев. - Хотя… Твое дело, хочешь подумать - думай.
        Грошев достал телефон, открыл записную книжку.
        - Ты это кому? - слегка поинтересовался Чучел.
        - Да так. Лоб просил меня позвонить, если возникнут вопросы…
        - Не надо Лба, - предупредительно сказал Чучел. - Вопросов никаких у меня нет…
        - Отлично. Твою коллекцию я неплохо знаю, так что неси, будем принимать.
        - Это серьезные деньги, Чяп, ты же понимаешь. - Чучел потер нос.
        Грошев равнодушно пожал плечами.
        - Я тебя когда-нибудь кидал?
        Синцов почувствовал себя сильно лишним. И сильно щенковатым. Сильно взрослые люди решали при нем свои взрослые проблемы, а он зачем-то присутствовал, стоял рядом с чучелом барсука и просто Чучелом. Впрочем, никого это, кажется, не смущало, а то, что старый и малозубый Лавр общался с Грошевым на равных и даже уважительно, подсказывало Синцову, что среди коллекционеров авторитет от возраста зависит не пропорционально.
        - Я тебя не кидал, - повторил Грошев жестяным голосом. - Цена, конечно, низкая, но согласись, Лавр, какой смысл мне покупать по высокой цене? Нет смысла. А если хочешь, я все-таки могу Лобанову позвонить, он тебе то же самое скажет…
        - Да не надо Лобанову, - быстро сказал Лавр. - Мы же договорились. А по цене ты прав, конечно, дорого смысла нет.
        - Можешь вразбивку попробовать, - предложил Грошев. - Конечно…
        - Не, - Лавр снял с полки белку, посадил на плечо. - Это тебе вразбивку можно, я не могу уже, хочу все сбросить. Это глупо, Чяп, рубить кошке хвост по частям, пусть лучше сразу. Нет уж…
        Лавр неожиданно стал поглаживать белку по голове, а потом выщипывать шерсть с беличьего загривка. По волоску сначала, а затем уже целыми щепотками, вырывал и посыпал шерстью пол.
        Вот почему они лысые, понял Синцов. Чучел Лавр выщипывает чучела в приступах волнения. Или наоборот, когда у него настроение хорошее, подходящая привычка.
        - Я согласен на твои условия, - сказал Лавр. - Забирай все.
        Синцов тоже вдруг захотел взять чучело, шиншиллу, или какую-нибудь дегу, или пусть обычную кошку, взять и тоже повыщипывать шерсть, судя по всему, это успокаивает нервы, захотел, но тут же подумал, что выщипывать кошку в присутствии ее хозяина неприлично, и удержался.
        Лавр подошел к сейфу, открыл и принялся выкладывать из него на стол альбомы. Четыре штуки. Грошев подошел и стал проверять, скрупулезно, через лупу, надев на голову диодную лампу. Каждый лист, каждый жетон, каждую сторону жетона. Лавр стоял рядом и иногда что-то пояснял, вздыхал, теребил белку.
        Синцов стал разглядывать стену с телефонами-автоматами, их Лавр тоже явно коллекционировал. Хотя с виду и одинаковые. Наверное, тут все зависит от года выпуска, подумал Синцов. Семьдесят второй год самый обычный, а семьдесят третий - раритет.
        Хорошие автоматы, некоторые почти в идеальном качестве. Синцов прошел вдоль стены раз, прошел второй, прочитал надписи и порасшифровывал аббревиатуры, и третий раз прошел. Грошев изучал коллекцию. Синцов заскучал, не удержался и снял трубку с первого подвернувшегося автомата. Длинный гудок.
        Синцов снял трубку соседнего. И снова длинный гудок. У третьего тоже.
        - Они рабочие, - поразился Синцов. - Все.
        - Да-да, они все работают… - Грошев не отвлекался от проверки жетонов.
        - Но зачем?
        - А какой смысл собирать неработающие аппараты?
        Логично, подумал Синцов.
        - Нормально, - кивнул Грошев, захлопнув альбом. - Все вроде на месте. Забираю.
        Лавр печально кивнул и оторвал у белки полхвоста.
        - Деньги завтра Лоб тебе на карточку перекинет, - сказал Грошев. - Спасибо, было приятно иметь с тобой дело.
        Грошев обернулся на стену с телефонами, затем повернулся к полке с чучелами и арифмометрами.
        - Слушай, спросить тебя хотел…
        Лавр гладил по голове лысую белку.
        - Ты же человек опытный, может, подскажешь… - Грошев снял с полки приборчик, состоявший из шестеренок и напоминавший миниатюрную коробку передач. - У меня тут один человек интересовался…
        Грошев кивнул на стену с телефонами.
        - Один токеноман из Тамбова, - продолжал рассказывать Грошев. - Он интересуется неким жетоном…
        Грошев замолчал, а Чучел громко и выразительно вздохнул, и с печалью и с облегчением одновременно, и улыбнулся еще, отчего Синцов заметил, что зубы у него присутствуют не в полной комплектации.
        - Пацаны, вы тут пока посидите, я сейчас, - сказал Чучел и вышел.
        Синцов проверил еще один автомат, он тоже оказался исправен, длинный далекий гудок, шорох на другом конце, тысячи безлюдных километров.
        - Что за жетон? - спросил Синцов.
        Грошев поглядел на Синцова с недоверием и, как показалось Синцову, с завистью.
        - Он верит в ГТС Бога, - вдруг сообщил Грошев. - Во всяком случае, верил раньше. Видишь?
        Грошев кивнул на висевшие на стенах телефоны.
        - Я думал, это коллекция, - Синцов похлопал по автомату.
        - Нет, это не коллекция, это… Бездна.
        - Как это?
        - Я же тебе говорю, он тоже ищет… То есть, если говорить точно, искал некий жетон. Гривской ГТС. Гривск городок маленький, и телефонов в нем раньше было совсем мало, к тому же в девяностые их разгромили вандалы. Поэтому жетонов особо не требовалось, их наштамповали меньше тысячи на механическом заводе и продавали на почте. Сам понимаешь, много их не сохранилось…
        - У тебя, конечно, есть, - перебил Синцов.
        - Да, есть несколько штук, - сказал Грошев. - Случайно достались. Потом собирать стал, они довольно редкие, я люблю такие вещи. Чучел тоже собирал их, предлагал мне продать…
        - И что?
        Грошев почесал правую руку, запястье.
        - Есть некоторая история, - сказал он. - У большинства жетонов есть история, ты уже, наверное, понял. У жетонов Гривской ГТС тоже…
        Грошев приблизился к двери, в которую вышел Чучел, выглянул.
        - Есть такая легенда… - начал Грошев. - То есть это не легенда… Короче, это случилось относительно недавно, лет двадцать назад, тогда как раз жетонами пользовались.
        Синцов привычно приготовился слушать. Теперь он рассматривал эти истории не как рассказы о барахле, а как разновидность фольклора, а фольклор - это народная культура, время, завязшее в сплетнях, представляет, одним словом, этнографический интерес.
        Полезная информация.
        Грошев рассказывал дальше.
        - Девяностые годы вообще на жетоны богаты, как любое переходное время. Деньги обесцениваются, а жетоны нет. Но это не важно для нас. Жил некий лесник, там, где-то за Восьмым кордоном. У него была жена, однажды она поскользнулась на крыльце и сломала себе ногу. Причем очень нехорошо сломала - открытый перелом, кость задела артерию и выставилась наружу, крови много вытекло. Лесник наложил шину и жгут, но это мало помогло, кровь продолжала уходить. Тогда он погрузил жену в машину и повез в город, оттуда километров сорок. Восьмой кордон - это вдоль по узкоколейке. Узкоколейку к тому времени уже вовсю на рельсы разбирали, так что все разъезды стояли заброшенными и тоже потихоньку разворовывались…
        Грошев подошел к полке, щелкнул по носу рыжую мертвую кошку, та неожиданно мяукнула. Грошев щелкнул еще, кошка снова исправно мяукнула, видимо, Чучел встроил в нее мяучело.
        - Лесник торопился, потому что жена его помирала, гнал машину, как мог, и на одном из таких разъездов напоролся на рельс, пробил картер, машина встала, тридцать километров до города оставалось. Но лесник был человеком упертым, он потащил жену на руках. И здоровым он еще тоже был, смог почти семь километров ее пронести, до следующего разъезда, потом, конечно, устал, сел на землю. Жена его уже сознание совсем потеряла от кровопотери, посинела вся, помирать стала. И тут лесник увидел телефон-автомат. На всех разъездах имелись телефоны-автоматы, чтобы в случае чего позвонить можно, на том разъезде тоже. Ну, лесник подбежал к телефону, трубку снял и видит, что телефон отключен, провода по земле болтаются, линию срезали давным-давно.
        Грошев еще раз нажал на нос рыжей кошке, но теперь она промолчала, видимо, заряд истощился.
        - Откуда ты это все знаешь? - поинтересовался Синцов. - Ну, эту байку?
        Грошев поморщился, вроде как припоминая.
        - Да такие байки знают все, - сказал он. - Городские легенды. Но эту мне, кажется, Лоб рассказал. Или тетка его, не помню уже, у Лобанова дома двадцать теток пасется, и они все время сплетничают. Ну, я и запомнил. Потом на форуме собирательском еще читал, кто-то выкладывал в разделе «Байки из склепа».
        - Ясно. И что же произошло дальше?
        Где-то в квартире грохнуло, точно упал привешенный к стене таз или жестяная ванна. Громко.
        Дверь скрипнула и приоткрылась, но Чучел не появился.
        - Мимо как раз проходил архангел Михаил с сияющим мечом…
        Спокойным, серьезным, обычным грошевским голосом произнес Грошев.
        Архангел Михаил.
        - Что? - осторожно переспросил Синцов.
        Архангел Михаил. Лайтсайбер в деснице, в шуйце ковчежец предпоследнего завета, в сверкающих адамантиевых наплечниках, в сияющей мифриловой броне, верный скорчер за спиной. Лузгая тыквенные семечки, проходил на счастье мимо. Многие видели, многие верят.
        - Архангел Михаил, - так же спокойно повторил Грошев. - Тогда вроде как щедрый год был, красноголовики уродились, а они смешные грибы, хрустящие, все их собирали… Короче, Михаил увидел человека, лесника этого, и его поразило отчаяние, которое кричало в человеческом сердце. Он подошел к леснику, взял его ладонь, и улыбнулся, и что-то вложил в руку. Человек был настолько раздавлен горем, что даже не увидел сияния, исходившего от Михаила, и не увидел, как сплавлялся в хрусталь песок под его ногами. Он даже не почувствовал, как сгорели кожа и мясо на его руке, а когда разжал кулак, увидел в ней жетон. То есть жетоны, их было три штуки.
        Неприятно стало. Синцов почувствовал, что окружающие чучела смотрят на него. Нет, они, конечно, были мертвы, в них не было ни костей, ни мяса, но Синцову вдруг показалось, что они смотрят на него своими пластиковыми глазами. Что там, за выщипанной шкурой, за фальшскелетом из позеленевшей медной проволоки, за пахнущим нафталином синтепоном, что-то все-таки есть. Немного жизни на остывших костях. Манера говорить, понял Синцов. Грошев говорил всегда одинаково, не повышая голоса, точно непрерывно изыскивая силы для каждого следующего слова, точно выдирая его из болота за потрепанные виски.
        Это пугало.
        - Жетоны Гривской ГТС, самые обычные, они остывали на глазах, шипели в крови на ладони у лесника. Тот не мог ничего понять, Михаил уходил по лесной тропе и насвистывал что-то веселенькое, а лесник вдруг понял. Понял, чего уж там было непонятного? Лесник поднялся на ноги и подошел к телефону с оборванными проводами. Он опустил жетон в жетоноприемник, и тут же в трубке послышались гудки.
        - И дальше что?
        - Через полчаса приехала «Скорая», - Грошев давил на кошкин нос. - И жена лесника осталась жива, ее спасли хирурги. Потом, через несколько дней, телефон на том кордоне украли и сдали в металлолом вместе с жетонами. По некоторой информации, тот жетон всплывал еще один раз в Ярославле, но при каких обстоятельствах, доподлинно неизвестно.
        - А остальные?
        - Не знаю. Остальные тоже исчезли.
        - И что, в эту историю верят? - поинтересовался Синцов.
        - Умные люди, конечно, не верят. Лавр вот тоже не верил… Но зачем-то повесил на стену двадцать телефонов-автоматов и сделал чучело из любимой шиншиллы.
        Синцов не очень хорошо понял, но выяснять не стал, поскольку показался Чучел. В одной руке у него была алюминиевая солдатская фляжка, в другой кувалда. Самая настоящая. Синцов напрягся и насторожился, хотя Чучел не отличался мускулатурой, но рука его выглядела чрезвычайно жилисто и крепко, и кувалда смотрелась в ней привычно, сейчас возьмет и кинет. И одной кувалдой перешибет двух недорослей, а во фляжке у него какой-нибудь кальвадос - перешибет и отметит это решительное событие добрым глотком.
        Синцов взглянул на Грошева и увидел, что тот тоже несколько озадачен. Но Чучел не стал метать кувалду, а с безнадежностью уронил ее на пол, так что все чучела на полках подпрыгнули и издали деревянные звуки.
        - Вот так оно как-то, - сказал Чучел и встряхнул фляжкой.
        Во фляге звякнуло, точно она была наполнена копейками или железными шариками.
        - Что там? - осторожно спросил Грошев.
        Чучел перехватил фляжку, навалился на горлышко и свернул его с сахарным скрипом, так что Грошев понял, что фляжка не открывалась очень давно.
        - Милый мальчик, ты так весел… - каким-то дурацким голосом произнес Чучел.
        - Знаю-знаю, - нетерпеливо перебил Грошев. - Знаю, волки бешеные злые станут лапами на грудь.
        Синцов увидел, как он смотрит на флягу. Человек, пересекший Сахару, наевшийся сырого песка, наглотавшийся острой красной пыли, обрывающей горло и выедающей глаза. Так смотрит на воду.
        - Угадал, - Чучел еще раз взболтнул фляжку.
        Холод, Синцову показалось, что внутри перекатываются ледяные стеклянные шарики, замороженная до космического звона брусника.
        Чучел подошел к Грошеву и вручил ему фляжку, вложил в руки.
        - Это они?
        - Да, - ответил Чучел.
        И Синцов снова увидел, как у Чучела дрогнули губы, а в глазах жалость, а за ней сразу ненависть, а за ненавистью отчаяние, за слоями сетчатки, как папье-маше, кевлар души.
        - Это в качестве бонуса, - сказал Чучел нарочито уверенным голосом.
        - Они тоже немало стоят, - напомнил Грошев.
        - Не, - помотал головой Чучел. - Ну его, забирай даром. Я же знаю, ты тоже…
        - Спасибо, - перебил Грошев. - Спасибо, Лавр. Мы, пожалуй, пойдем, у нас скоро поезд.
        - Идите. Идите, ребята, идите…
        Грошев начал пятиться к выходу, подхватив заодно за рукав Синцова. А Синцов смотрел за кувалдой, боялся, что Чучел не удержится и все-таки ее схватит. Маньяки любят чучела, вдруг вспомнил Синцов, где-то он читал, что настоящие маньяки весьма прилежны к этому виду творчества и при первой же возможности переделывают всех, до кого могут дотянуться, а руки к тяжелому инструменту у Лавра видно, что привыкли.
        Вышли в коридор, Грошев облегченно выдохнул, Синцов тоже.
        - Чяп! - позвал Лавр из чучельно-телефонной комнаты. - Чяп, бросай это дело! Послушай моего совета, парень, не лезь в эту тему!
        Грошев повертел пальцем у виска, убрал фляжку в рюкзак, и они дружно направились к выходу, стараясь поспешать, Синцов немного зацепился за вешалку и был обсыпан порошком, кажется, от моли.
        Выскочили из квартиры на лестницу.
        Грошев улыбнулся. Довольно улыбнулся, но не жадно, явно не жадно. Хотя сам Синцов ощущал некоторый коммерческий зуд.
        - Сколько подняли? - спросил Синцов.
        - Хорошо подняли. Потом посчитаем…
        За дверью послышался грохот, стекла на лестничной клетке дрогнули, Синцов догадался, откуда этот грохот. Чучел Лавр кувалдой громил телефонные аппараты.
        - Уходим.
        Грошев включил фонарик, и они стали спускаться по лестнице.
        На улице оказалось светло и чисто, Синцов почувствовал, как он устал от квартиры Лавра, от тяжести, которая там задержалась.
        - Эй, подожди!
        Из подъезда выскочил Чучел, без кувалды, но с царапиной на лице, длинной, тонкой и кровоточащей. Чучел подбежал, схватил Грошева за плечо.
        Кувалды у него не было, но глаза как-то горели.
        - Я тебе все-таки расскажу! - с воодушевлением произнес Чучел. - Я тебе расскажу, и ты поймешь!
        - Нам на поезд, - холодно произнес Грошев. - Опаздываем уже.
        - Слушай, я скажу! Ты еще молодой, до тебя дойдет…
        Чучел подтянул Грошева к себе, Синцов напрягся.
        - Это все так и задумано, я понял! - зашептал Чучел. - Я только недавно осознал, зачем это все придумано…
        Синцов хотел спросить, что придумано, но Грошев едва заметно пошевелил головой, давая понять, что ничего делать не надо.
        - Правильно говорили, это ослепляет. Я собрал тысячу двадцать семь серебряных ложек! Тысячу двадцать семь! Зачем я это сделал?
        Это Чучел спросил почему-то у Синцова.
        - Не знаю, - честно ответил Синцов.
        - Вот и я тоже! - радостно ответил Чучел. - Не знаю!
        - Нам уже пора, Лавр, - спокойно произнес Грошев.
        Но Чучел не услышал.
        - Я хотел… - Чучел несколько отстранился от Грошева. - Я хотел кем-то быть, я уже забыл, кем… Но вместо этого я собирал имперские чайные ложки! И подстаканники! И монеты! И еще чего-то, я уже не помню… Только я думал начать жить, что-то сделать, как-то пошевелиться, как мне попадались чудесные восьмигранные подстаканники, пять штук сразу, почти даром у одной старушки. Мне их точно подсовывали!
        - Мы опаздываем, - Грошев был терпелив.
        - Ты слышишь меня! - почти крикнул Чучел. - Меня всю жизнь отвлекали от… чего-то… Они меня отвлекали! Ты же знаешь, как это бывает, как эта ерунда… А какие я чудесные находил чернильницы!
        Чучел закрыл глаза, точно провалился на мгновение в то чудесное, заполненное серебряными подстаканниками и хрустальными чернильницами время.
        - А потом коробки под монпансье! А после них… Все время что-то находилось красивое и очень недорогое, и я втягивался и забывал главное… У меня было главное, я помнил про главное, но потом опять попадались ложки…
        Чучел достал серебряную чайную ложку, подышал на нее и потер о лоб.
        - Этой ложкой кушал варенье из грецких орехов сам Столыпин, - сообщил Чучел. - Зачем это мне знать? Зачем мне эта ложка? Я не Столыпин, я никто, я стал никем, я стал собирателем ложек и подстаканников, из которых кушал Столыпин… И это ведь было только начало, это было еще до этого чертова…
        - Мы опаздываем на поезд, Лавр, - произнес Грошев уже с убеждением. - На поезд!
        Грошев позволил себе повысить голос.
        - На поезд, Лавр!
        Грошев щелкнул пальцами перед носом Чучела, тот очнулся.
        - На какой поезд?
        - На пассажирский, - объяснил Грошев. - Он через два часа уже отходит, я же говорю, опаздываем.
        Грошев аккуратно взял руку Чучела и принялся разжимать его пальцы, по одному. А Чучел смотрел, как он ему эти пальцы разжимает. Последним был мизинец.
        - Тебе нужно травки попить, - посоветовал Грошев, освободившись. - Мята, пустырник, что-нибудь такое.
        - Да… - согласился Чучел. - Надо попить… Я попью… Понимаете, ребятки, эти ложки… это отвлекающий маневр, никто этого не понимает, все как бараны, как дети, их гонят и гонят к реке… Дети пошли в школу, а по пути земляничная поляна, ягоды, ягоды, и в школу они уже не попали…
        - Следи за собой, - посоветовал Грошев.
        - До свидания, - сказал Синцов.
        И они пошагали дальше по улице, к трамвайной остановке, а Синцов все боялся, что Чучел вот-вот их снова догонит и вцепится в плечи, но Чучел не догнал.
        - Вот об этом я тебе и говорил, - Грошев, не оборачиваясь, указал пальцем за спину. - Мозги кипят. Поэтому на рынке так перегаром и воняет, почти все настоящие коллекционеры сильно квасят. Я говорил: запах коллекционирования - это вонь дрянных беляшей и водочного перегара. Он прав, конечно…
        - В чем?
        - В том, что пожить по-человечески хочет, - ответил Грошев. - Он еще не старый, может успеть. Ты же видел, в каком он состоянии. Коллекции свои сбросил, автоматы разбил, денег поднял, теперь, наверное, в путешествие отправится. Чучела довыщиплет - и в путь, пойдет куда.
        - Куда?
        - Не знаю. Во Владивосток, он, кажется, хотел посмотреть Россию.
        Синцов представил, как бывший коллекционер Чучел сидит в разгромленной комнате посреди обломков железного мусора, выщипывает последний мех из последнего байбака и мечтает о пешем походе во Владивосток.
        - А насчет удачи я был прав, - Грошев ткнул Синцов локтем в бок. - Прав на все сто пятьдесят.
        - В каком смысле?
        - В смысле бонусов. Ну, фляжка? Ты что, не понял? Если честно, на фляжку я совсем не рассчитывал, не думал, что Чучел с нею даже за деньги расстанется. А он просто так отдал. Двадцать три жетона.
        - Откуда ты знаешь?
        - Там на боку написано было. Жетон - год, все булавкой выцарапал. Он их одиннадцать лет собирал. А теперь у меня.
        Грошев подпрыгнул, жетоны брякнули в рюкзаке.
        - Думаю, каждый уйдет рублей по пятьсот, может, и больше. Итого…
        - Десять тысяч, - быстро посчитал Синцов.
        - Точно, десятка. Как договаривались, пятая часть твоя. Домой приедем, отдам.
        Синцов хотел ради приличия возразить, что его участия в этом нет никакого, но потом неожиданно для себя решил, что это не так. Если эти ненормальные верят в удачу и архангела Михаила, то это их проблемы. И если Грошев уверен, что ему, Синцову, полагается пятая часть, то пусть, он не дурак от денег отказываться, хватит отказываться.
        - Нормально, - согласился Синцов. - Две штуки - это нормально, это хорошо. Может, мне их тоже… инвестировать? Не знаю, рубль со звездой купить?
        - Смотри сам, - сказал Грошев. - У меня есть и другие неплохие рублики, могу скинуть. Ты взял серебряный полтос, а я могу тебе его вполне поменять на червонец, если дело пойдет.
        - Золотой, в смысле?
        - Ага.
        Золотой червонец. Это даже звучало солидно. Имперски. Золотой червонец. Его высокопревосходительство вице-канцлер… Как-то так.
        - Не знаю… Я подумаю… Посмотрю…
        Деньги действительно не очень нужны, а вот золотая монета… Интересно.
        - Только не пытайся этим сам заниматься, тут нужен опыт. Новичков кидают направо и налево, так что если хочешь начать собирать что-то, собирай простое. Простое, но ценное. Советскую юбилейку многие собирают, ее тоже не так просто собрать всю, особенно с браками и разновидами. Там есть интересные вещи…
        - Я подумаю.
        - Подумай.
        Грошев подпрыгнул еще раз, и железо в его рюкзаке снова брякнуло, Грошев довольно улыбнулся.
        - Многие начинают собирать, загораются, остывают, монеты остаются ржаветь, потом по дешевке уходят. Лучше не спешить, лучше по прохладе.
        - Да, не спешить… Послушай, Петь, а ты действительно веришь? В историю с… этим жетоном?
        - Я этим почти десять лет занимаюсь, я тебе уже говорил, много чего повидал. В эту конкретную историю я не верю, но вообще… вообще есть странные совпадения. Вот, например.
        Грошев выдернул с шеи небольшой кожаный кошелек размером, может, с пятак. Кошелек явно самодельный, сшитый из другого кошелька, побольше, со стертой кнопкой. Грошев откнопил клапан, достал жетон.
        «Жетон на получение собаки № 17».
        - Один мой дальний родственник работал в Кировском собачьем питомнике, там такие выдавали вроде как. Я выявил таких восемь, еще где-то девять штук как минимум есть. Но не это важно. Видишь, там сбоку царапина? В виде орла такая, как будто птицу подстрелили.
        Синцов убедился, что царапина есть, и на самом деле в виде орла.
        - Я видел этот жетон в пять лет. Мы с отцом тогда за грибами поехали, вышли в Осиновке, стали покупать обратные билеты, а он…
        Грошев подкинул жетон.
        - Он был вставлен в раму за стеклом кассы. Я его заметил только потому, что сам хотел собаку тогда сильно.
        - Собаку?
        - Ну да. Все в этом возрасте хотят собак.
        - Я не хотел, - возразил Синцов.
        - А я хотел. Этот жетон был вставлен в стекольный паз, а справа еще пятак был старый, восемьдесят второго.
        - Может, еще один такой был? - предположил Синцов.
        - Не. Это тот самый. У меня профессиональная память, я эти вещи никогда ни с чем не путаю. К тому же остальные жетоны номерные - номер восемь, девять, четырнадцать. Этот жетон обошел всю страну и вернулся ко мне. И такого много. Очень много. Жетонизм - это тоже сплошная мистика, только не такая мрачная, как в нумизматике…
        Грошев запнулся и упал неловко, не успев выставить руки, так что рюкзак перекинулся через голову. Бумажный сверток порвался и по асфальту со звоном покатились монеты.
        Грошев выругался.
        Синцов подобрал сразу несколько монет, зажимая их между пальцами и стараясь, чтобы они не пересеклись, - он вдруг осознал, что уже привык обращаться с монетами бережно. Поглядеть он их тоже успел и успел узнать - на монете был отчеканен Гагарин на фоне взлетающих звездных кораблей. По асфальту рассыпалось штук пятнадцать Гагариных или больше.
        - Гагарин? Для чего тебе Гагарин, он же… Он тоже редкий? Разве он редкий?
        - Нет, обычный. Гагарин всегда самый обычный.
        - Зачем тогда?
        Грошев не ответил. Он тоже собирал. Ползал на коленях и собирал, суетливо и привычно раскладывая монеты по разным карманам, а некоторые убирая за подогнутые поля кепки, которая, как оказалось, тоже вполне могла использоваться как монетохранилище.
        Домой вернулись уже ночью.
        Глава 8. Хозяева Медной горы
        Синцов вышел на улицу в шесть, как и договаривались. В кроссовках и с небольшим рюкзаком. Бутылка с водой, контейнер с пирожками и пять вареных яиц в зеленой пластиковой ячейке. Тормозок, пояснила бабушка. Синцов не понял, почему тормозок, бабушка объяснила. Дедушка был машинист. Машинисты обедали на ходу и, чтобы не создавать аварийных ситуаций, сбрасывали скорость. Тормозили. Синцов не очень понимал, как в современных условиях можно устроить торможение посредством вареных яиц, но с традициями спорить благоразумно не стал. К тому же Грошев пообещал, что вернутся они сильно после обеда, а может, и вечером.
        Кроме продуктов питания Синцов захватил аварийный набор. Он много слышал о несчастных, сгинувших в лесах без огня и антибиотиков, поэтому позаботился о своей безопасности - прихватил два коробка спичек, перочинный нож и пачку окаменевшего аспирина, антибиотики же бабушка не держала из принципиальных соображений. Форс-мажорный кит Синцов уложил в водонепроницаемую банку из-под леденцов, так, на случай заблуждения.
        Синцов отметил, что утром мир всегда кажется лучше, чем есть на самом деле. Со стороны улицы Диановых послышался резкий звук мотора, через минуту перед домом остановился уже виденный Синцовым мотоцикл с коляской. Грошев заглушил мотор и, не выбираясь из-за руля, кинул Синцову побитый зеленый шлем.
        - Готов?
        - Готов.
        Шлем покрывали царапины и глаза, приглядевшись, Синцов понял, что действительно глаза - когда-то поверхность была оклеена переводными картинками, изображавшими лошадиные головы, со временем головы облупились и остались от них только глаза, они почему-то держались крепче.
        - Далеко едем?
        - Километров тридцать, - ответил Грошев. - По лесу, правда, но ничего, Боренька хорошо по лесу ходит. Я его Боренькой зову…
        - Почему?
        - Военный еще, - пояснил Грошев. - Пулеметный. У него на коляске написано было «К борьбе за дело». Вот и Боренька.
        - Что задело? - не понял Синцов.
        - Думаю, «К борьбе за дело Ленина - Сталина будь готов!» Мотоцикл, построенный на деньги пионеров, собранные во время войны. У одного деда тридцать лет ржавел за ненадобностью, хорошая машина.
        Грошев лягнул стартер, мотоцикл забурчал.
        Синцов хотел спросить, есть ли у Грошева права, но решил не спрашивать, нет у него никаких прав, так ездит, понятно же, Гривск город маленький, все друг друга знают, прокурор собирает пряжки, мэр опасные бритвы, друг Лобанов наверняка зять начальника ГИБДД.
        Синцов ухватился покрепче за ручку сиденья, Грошев рванул с места.
        Несмотря на возраст, мотоцикл оказался проворным. И водил Грошев остро, так что Синцов держался с трудом, прилагал усилия.
        Повернули на Диановых и долго катили, объезжая лужи и кошек, поднимая пыль. Улица Диановых закончилась на окраине города, трансформировалась в опилковую дорогу. Синцов думал, что здесь Грошев снизит скорость, но он ее, напротив, прибавил. Мотоцикл запрыгал по мягким холмикам, и каждый раз, когда он проваливался в опилочную яму, у Синцова перехватывало дух.
        Опилочная дорога скоро тоже закончилась, перешла в лесную тропу. Здесь Грошев скорость поприбрал, они покатили размеренно и ровно, так что Синцов успевал смотреть за окрестным лесом.
        Минут через пять езды Грошев остановился и принялся фотографировать местность, не забывая отмечать координаты в блокноте.
        - Зачем фоткаешь? - поинтересовался Синцов.
        Местность так себе, обычная, скоро совсем лесом затянется.
        - Да человек просил один… Есть такая группа, они изучают историю узкоколеек.
        - А где здесь узкоколейка? - не понял Синцов.
        - Да мы на ней стоим. Тропка. Раньше была узкоколейкой. У узкоколейщиков сайт есть, а материала мало, вот хочу помочь людям.
        - С какой целью?
        Синцов уже понял, что без цели Грошев почти ничего не делает.
        - Историю узкоколеек с какой целью изучают? Не знаю. Зачем люди вообще что-то изучают? Просто так. Вот, есть фанаты этого дела. Остались, кстати, еще действующие кое-где, под Алапаевском сохранился отрезок…
        - Зачем ты им помогаешь? - уточнил Синцов.
        - Почему не помочь приличным людям… - Грошев выпустил фотоочередь. - Мало ли где в жизни пересечемся…
        - Ты и Царяпкиной помогал, - напомнил Синцов. - А она? Ей зачем?
        - Бывают в жизни огорчения, с этим сложно спорить, - согласился Грошев. - Царяпкина дура, такое случается, что ж теперь, совсем людям не доверять… Людей надо понимать, не все корысти ради…
        Грошев сделал еще несколько кадров, убрал аппарат в кофр.
        - Жизнь - это связи, - поучающе объявил Грошев. - Чем больше связей и чем раньше ты их заведешь, тем проще жить дальше. Связи должны быть разветвленные, в разных слоях общества, а увлечения - лучшее средство для завязывания таких контактов…
        Грошев вдруг замолчал, вздохнул, ссутулился и сгномился, Синцову показалось, что Грошеву вдруг стало немного стыдно за то, что он говорит. Наверное, это из-за леса, лес мешал. Рассуждать о связях, доходах и перспективах лучше в окружении предметов, природа наводит на совсем другие мысли, Шишкин был прав.
        - Ладно, поехали дальше, - сказал Грошев. - А то на сегодня дождь обещали, не хочется обратно грязь месить…
        Синцову надоело сидеть верхом, и он перебрался в коляску, Боренька покатил дальше. Почти сразу Синцов понял, что в коляску он перебрался зря - песок из-под переднего колеса летел теперь ему прямо в глаза, так что на следующей остановке Синцов вернулся обратно за Грошева.
        Они останавливались еще три раза, Грошев фотографировал насыпь и сгнившие столбы, следы когда-то существовавшей дороги.
        Лес постепенно менялся, делался севернее и чище. Сама местность начала подниматься, и Боренька ехал с натугой, порой зарываясь в песке.
        Синцову нравилось это путешествие. С каждым километром он чувствовал себя отчего-то спокойнее.
        - Держись!
        Синцов перехватился крепче, стукнулся шлемом о спину Грошева. Грошев добавил газу, мотоцикл влез на плоский бугор.
        - Приехали. - Грошев заглушил двигатель.
        Когда-то здесь прошел пожар. Сосны выгорели до половины, а сверху засохли, и вокруг раскинулся сплошной Марс, таким Синцов его всегда представлял после «Аэлиты», и могила самой Аэлиты тоже наверняка скрывалась где-то здесь.
        - Разъезд семь, - пояснил Грошев. - Путь шел от Гривска в сторону Козыревских торфяных разработок, каждый день здесь по двадцать торфяных составов проходило, два запасных пути было, стрелки и склад с горючим.
        Из земли торчали шпалы, промасленные и мало поддающиеся гниению, но уже все-таки обгнившие по торцам, из-за шпал издали казалось, что разъезд вдумчиво бомбили или что тут открыли кладбище великанов, но хоронили кое-как, не проверив, и великаны пытались выбираться, но только лишь выставили почерневшие пальцы. Грошев это тоже сфотографировал, но, как показалось Синцову, уже не для сайта «Узкоколейки Империи», а для души, потому что тут красиво, потому что странно, Грошев любит такое.
        Чуть поодаль на высоком берегу ручья стоял мотовоз, похожий на мертвого носорога. Носорог умер, и санитары саванн его изрядно почистили, оставив лишь кости да обрывки мяса и шкуры. Черметчики. С мотовоза было снято все, что можно, и кое-где начали срезать автогенами то, что нельзя. Синцов подумал, что пройдет совсем немного времени, и локомотив догрызут до конца. А еще подумал, что природа чрезвычайно быстро занимает утраченные позиции - недавно, каких-то двадцать лет назад здесь была жизнь, возделывался лес, ходили дрезины, а теперь о промышленном прошлом почти не вспоминалось, кроме шпал о нем говорили лишь ржавые и смятые железные бочки. Бочки валялись вокруг, постепенно врастали в землю и походили на сморчки.
        Сам ручей на изгибе разливался в небольшой плес, вода скользила быстро и мелко, отлично просматривалось дно, и только под кустами, буйно разросшимися на противоположном берегу, тянулась темная полоса глубины. Синцов подумал, что там, наверное, сидят рыбы. Ельцы. Здесь должны водиться ельцы.
        - Станция была прямо здесь, - топнул Грошев. - На этом берегу сосновые делянки, на другом, наоборот, высаживали лес. По узкоколейке каждый день подвозили рабочих из Гривска и продукты для столовой. Потом сгорело все в девяностые.
        - Почему?
        - Потому. Кто знает, почему… Торф стал никому не нужен, а лес стали ближе к городу рубить. Экономика, однако, все в этом мире экономика.
        - Интересно, - кивнул Синцов. - Дальше поедем?
        - Нет, это здесь, приехали уже. Вот прямо здесь…
        Грошев показал пальцем. От ручья поднимался песчаный склон - от воды прямо к корням сосен, песок белый, вымытый и хрустящий, как сахар.
        - И что здесь такого интересного?
        - Перспективное место, - сказал Грошев. - Давно к нему приглядываюсь, никак руки не доходили. Да и одному, честно говоря, ехать не хотелось. Лба не потащишь опять же…
        - Почему одному не хотелось? - на всякий случай спросил Синцов.
        - Да так…
        Грошев принялся разгружать багаж. Он вытащил две лопаты с зелеными рукоятями, жестяное ведро, белый пластиковый контейнер и моток веревки, сделал это обстоятельно, не торопясь, оглядываясь, словно разминаясь.
        - Я же говорю, тут была контора лесного участка, - рассказывал Грошев, разгружая багаж. - Столовая, лавка, пиво рабочим привозили по субботам. И так почти пятьдесят лет. Добра накопилось, думаю, немало…
        - И как мы его будем искать? - поинтересовался Синцов. - Копать будем, что ли?
        - Зачем копать? Копать тут бесполезно, да я и не копарь, я же говорил…
        Грошев открыл пластиковый футляр и вытряхнул из него блестящую толстую шайбу с железными петлями, одна сверху, другие по периметру.
        - Что за штука?
        - Магнит, - объяснил Грошев. - Довольно хороший, кстати, магнит, немецкий. Сам магнитит.
        - А что магнитить-то будем?
        Грошев вручил магнит Синцову. Синцов сделал неосторожное движение, и магнит прилип к пряжке ремня.
        - Опа…
        Синцов попробовал оторвать, но не получилось, магнит впился крепко.
        - Я же говорю, немецкий, - подмигнул Грошев. - Надо резче дергать.
        Синцов дернул резче, но и резче не получилось.
        - Не так.
        Грошев подошел, взял магнит за ушки, дернул.
        Отцепить магнит удалось с четвертого раза.
        - Там, - Грошев махнул рукой в сторону запада, - там Сендега и болота. Когда снежный год, ручей разливается и подмывает берег, все, что тут собралось за пятьдесят лет, все смывает в ручей.
        - А что смывает-то?
        - Советы. Советские монеты, тут их много, думаю. Монеты, пуговицы, пряжки разные, жетоны, возможно…
        - Жетоны? - переспросил Синцов. - Тут тоже были жетоны?
        - Ну да, жетоны, - кивнул Грошев. - Краеведение - чудесная вещь, краеведы - святые люди, они для меня кое-что раскопали. Здесь были жетоны на торфяные брикеты и на дрова, ориентировочно в пятидесятые годы их выдавали на местных гривских фабриках, на швейной, в частности…
        Синцов попытался представить жетон на дрова, не представлялось, жетоны на дрова, талоны на солому, карточки на кизяк.
        - Попробуем потралить магнитом, - сказал Грошев. - Ты - магнит, я - лопата, только смотри не прилипни опять.
        Они спустились к воде, и Синцов увидел, что и у этого берега имеется глубокая промоина, что тянется она далеко, метров на пятнадцать вдоль и только после этого переходит в отмель. Все просто.
        Грошев вытряхнул из ведра инструмент, похожий на алюминиевый совок, только дырявый, как дуршлаг.
        - Это скуб, - пояснил Грошев. - Вроде сита, все, кто ходит по пляжам, такие используют. Сам сделал. Попробуем дно пощупать.
        Грошев подхватил лопату, спрыгнул в воду и стал ковырять лопатой по дну. Поднялась разная муть, ее вынесло на отмель, и из глубин тут же поднялись некрупные ельцы. Грошев же шагал вдоль и работал лопатой.
        Синцов понял, что пора и ему включаться, он привязал к магниту плетеный капроновый линь и забросил магнит в промоину. Чтобы тащилось удобнее, пришлось тоже зайти в воду.
        Магнит тянулся, цепляясь за неровности дна. Синцов думал, что будет, если магнит зацепится за что-нибудь солидное? Ядро или старые пушки. Не вытащить ведь ядро. Но магнит не цеплялся, Синцов протянул его до конца промоины и вытащил из воды.
        С уловом.
        Гайка и два гвоздя. И то и другое в хорошо проржавевшем виде. Грошев подошел, посмотрел.
        - Нормально, - сказал он.
        Грошев вытащил бронзовый нож, отковырнул от магнита гайку и гвозди, выкинул в сторону.
        - Так всегда и бывает, - сказал он. - Первый раз закинул старик невод, явился невод с травой морскою. Лет пять назад я залез под наш мост с таким магнитом и прошарил дно. В основном блесен наискал, решил в последний раз закинуть. Пистолет вытащил.
        - Пистолет?
        - Ага. Револьвер то есть. «Наган».
        - И что?
        - Что-что, обратно выкинул. К чему мне такая радость?
        - Ну да, правильно.
        Грошев принялся опять баламутить промоину лопатой. Синцов забросил магнит и поволок его по дну. В этот раз он избрал другую технику - сдвигал немного магнит на расстояние ладони и останавливался, предоставляя ему возможность как следует осмотреться, потом снова потягивал. На середине промоины магнит заметно отяжелел, и Синцов поднял его на поверхность.
        Магнит вытащился с шариками от подшипника, с бородой, напомнившей Синцову лягушачью икру. Грошев поглядел на шарики без интереса, хрястнул бороду об берег, шарики разлетелись.
        Двинулись дальше, но опять ничего не подняли, кроме шариков, ну, да еще в конце вытянули топорище. Не древнее, семидесятого года.
        Повернули на третий заход.
        В этот раз Грошев немного разозлился и поднимал грунт ручья усерднее. Синцов тянул магнит, как обычно. Шарики в этот раз не прицепились, остановившись в середине промоины, Синцов проверил магнит.
        В этот раз улов оказался интереснее. К магниту прилип рубль восемьдесят первого года. Тусклый и пятнистый.
        - Тут рубль, - сказал Синцов.
        Грошев уже подбежал, отбросил лопату, схватил рубль. Рубль не отлип.
        - Это что такое…
        Грошев разглядывал рубль, приставший к магниту. И очень этот рубль его интересовал.
        - Шутка?
        Грошев уставился на Синцова.
        - Что за шутка? - не понял тот.
        - Это шутка? - снова спросил Грошев.
        - Не понимаю…
        - Ты нашел тут гагаринский рубль?
        Грошев отлепил монету бронзовым ножом, перевернул.
        Гагарин, Синцов его узнал, в шлеме, по бокам ракеты.
        - Да, - сказал Синцов. - Нашел. И что?
        - Ты не мог его найти, - сказал Грошев.
        - Почему это?
        - Гагаринский рубль - немагнитный. Вся советская юбилейка немагнитная. То есть он не мог физически прилипнуть к магниту.
        - Но прилип, - Синцов указал на магнит. - Значит…
        - Ты представляешь, сколько магнитный рубль может стоить?! - Грошев подкинул монету. - Если честно, я раньше и не слышал про магнитные. Вполне может быть, это даже рарик…
        - Рарик?
        - Раритет. Такая монета может стоить… гораздо дороже. Я же говорю - удача идет за тобой по пятам. Если честно, я не ожидал здесь юбилейный рубль…
        - Да еще и гагаринский.
        - Что?
        - Ты же гагаринские рубли собираешь, ты же тогда рассыпал…
        - Я? Нет, с чего ты взял… А, ну да, собираю. Видишь ли, я хочу проверить одну теорию…
        Грошев замолчал, подышал на рубль.
        - Есть предположение…
        Грошев замолчал, быстро соврать не получилось.
        - Ладно, давай еще погребем.
        Он взял лопату и полез в ручей. В этот раз Грошев стал грести сильнее, лопата погружалась в воду полностью и еще на полруки Грошева, сам Грошев раззадорился и работал энергичнее. По течению, привлеченный мутью, поднялся голавль, остановился метрах в двадцати и перехватывал с поверхности неудачливых насекомых.
        Жетонов на торф и дрова не попалось, в этот раз, однако Синцов вытащил на магнит две железные ложки и полусгнившие бутылочные пробки.
        - Перерыв, - объявил Грошев. - Пора немного пообедать.
        Они вернулись на берег.
        У Синцова задубели ноги, все-таки ручей был холодный. Он снял сапоги, выставил ноги на солнце, это немного помогло. Грошев ноги греть не стал, ходил вокруг с лопатой и отгонял ею редких комаров. Явно хотел что-то спросить, но почему-то стеснялся.
        - Если ноги замерзли - хорошо попрыгать, - посоветовал Грошев.
        Синцову не хотелось, но он попрыгал и действительно согрелся.
        - Перекусим, - предложил Грошев.
        Синцов против не был. Стали есть. У Синцова были яйца и пирожки с рисом и зеленым луком, у Грошева тоже яйца и мини-пиццы. И томатный сок в двух предусмотрительных бутылках. Поели с удовольствием, даже пирожки с рисом и луком не вызвали у Синцова отвращения. Он и еще парочку бы съел, пожалуй.
        После обеда Грошев объявил пятнадцать минут лени, лег на землю и стал рассказывать о том, как в прошлом году он купил у алкаша серебряный подстаканник, в который было для украшения заплавлено четыре николаевских рубля, причем не абы каких, а хороших годов. Грошев выложил неплохие деньги, а когда выпаял рубли из подстаканника, они оказались хорошо сделанным китайским фуфлом.
        - Так тебя что, накололи, что ли? - не понял Синцов.
        - Ага, - сказал Грошев. - А как без этого? Любого коллекционера накалывают. Вначале часто, потом редко. Но все равно. Рубли выглядели толково, я губу раскатал от жадности и не подумал даже, что гурты не зря запаяны. Сам виноват, повелся и попался.
        - И что с монетами сделал?
        - Оставил, - ответил Грошев. - Коллекция фуфла - тоже коллекция. Кстати, многие собирают.
        - Фуфло?
        - Ага. Некоторые современное фуфло собирают, а некоторые эстетствуют - и оригинальное выискивают. То есть фальшак того времени. Все собирают, все. Ну что, пойдем?
        Опять полезли в воду, и снова Грошев стал копать, а Синцов магнитить. На восьмом проходе магнит застрял, линь натянулся, и Синцов едва не разрезал ладонь. Он подергал, но магнит не сдвинулся. Синцов потянулся по линю, погрузил в воду обе руки, нащупал.
        Магнит зацепился за корягу, Синцов дернул и выворотил магнит вместе с корягой.
        - Что там у тебя? - спросил Грошев.
        - Коряга. Магнит…
        На нижней части магнита поблескивал металлический кружок с бороздками. Жетон. Синцов обрадовался. Жетон на торф наверняка…
        - Да! - рыкнул Грошев над ухом.
        Он каким-то образом оказался тут же, отодвинул Синцова, отобрал у него магнит и стал отковыривать добычу, ноготь сломал, конечно, но это его ничуть не остановило, все равно отковырнул.
        А Синцов уже увидел, что это жетон, только да, не на дрова, а на связь. Гривская ГТС.
        - Тот самый, что ли?
        Но Грошев не ответил, побежал к ручью.
        - Я же говорил… - Грошев опустился у воды на колени и принялся промывать жетон. - Я же говорил, везет. Везет, еще как везет! Я так и думал! Здесь тоже автомат должен был стоять, мужики пили, потом шли звонить, теряли все…
        Синцов тоже подошел к ручью.
        - Так это нужный? Тот самый? Какие мы у Чучельника купили?
        Грошев его не заметил, продолжал протирать жетон с живой радостью, точно только что здесь своими руками он отрыл самородок на полтора килограмма.
        - Так это он? - в третий раз спросил Синцов.
        - Да, - ответил Грошев и быстро убрал жетон в карман.
        - Настоящий?
        - Кажется.
        Грошев помыл руки и поднялся на ноги.
        - Что-то я устал, - сказал он.
        - Да?
        - Да. Устал. И ноги ломит. Хорошо съездили, и домой пора…
        - Согласен.
        Синцов шагнул к мотоциклу Бореньке, но Грошев не спешил, стоял, похлопывая пальцами по карману.
        - Что-то еще? - не понял Синцов.
        - Да, тут такое дело…
        Грошев поглядел на лопату.
        - Слушай, Костян, а ты как, ничего необычного не замечал?
        С каким-то чуть более подозрительным интересом, точно и не просто спросил, а за плечо заглянул - нет ли кого?
        Но никого.
        - Замечал, - ответил Синцов. - Парочку психов-коллекционеров, которые собирают чугунные утюги, выщипывают белок, их неожиданно много…
        - Нет, по-настоящему необычного, - перебил Грошев. - Странного? Необъяснимое вроде как?
        - А что? - в ответ спросил Синцов.
        - Ну как что… - Грошев смутился. - Как-то все слишком уж в полный рост все это.
        - Что в полный рост?
        - Удача. Удача наступает уж как-то в полный рост.
        Грошев похлопал себя по карману, затем по другому.
        - О-па… - Синцов хихикнул. - Ты же сам говорил: удача пришла - поднимай паруса, ты же сам каждый раз говорил, что надо это использовать…
        Грошев достал из одного кармана жетон, из другого гагаринский рубль.
        - И что? - спросил Синцов. - Ну, нашли рубль и жетон. Туда же много лет разную мелочь смывало…
        - Не просто рубль, - поправил Грошев. - Это, возможно, реальный раритет, я никогда о таком не слышал… Меня это… смущает, что ли. Поэтому и спрашиваю. Ничего не произошло? Может, слышал что необычное? Или сон? Или предчувствие…
        - Слышал - это голоса, что ли?
        - Голоса тоже…
        - Сон, - вдруг вспомнил Синцов. - Точно. Мне в самом начале сон приснился какой-то…
        Синцов стал рассказывать. Про старуху с зеленой сумкой, которая вроде как совсем не была старухой, а непонятно кем была и двигалась непредсказуемой траекторией, оставаясь всегда впереди.
        - А потом еще голова болела, - закончил Синцов. - Как будто веревкой стянуло. Сон какой-то дуровой, а? Ты в снах разбираешься?
        - Не очень. Сны штука темная, особенно дневные.
        - Ага, понятно.
        Не хочет говорить, подумал Синцов. Врать не хочет и говорить не хочет.
        - Это был земляной дед, - сказал Грошев. - Так мне думается.
        - Как дед? Это же старушка… И кто такой земляной дед?
        - Бажова не читал?
        - Бажова?
        Грошев закинул лопату на плечо, двинулся к мотоциклу.
        - Какого Бажова?
        - Того самого, сказы который. Уральская готика, короче. Так вот, он про них часто писал. Медной горы хозяйка, Огневушка-Поскакушка, Бабка-Синюшка, Серебряное копытце. Их по-разному называют, но все это примерно одно и то же.
        - Что?
        Грошев забросил лопату в коляску, вернулся к Синцову.
        - Скажем так… Хтонические дохристианские сущности.
        - То есть?
        - Полевая, лесная и домовая нечисть.
        Как-то неприятно стало, будто холод от ног поднялся выше.
        - Но ведь это сон… был… Со старухой. Мне все приснилось…
        - Там не понять, сон или не сон, или… Они здорово голову обносят…
        Грошев повертел пальцем вокруг головы.
        - Путать любят, - улыбнулся Грошев. - Ты думаешь, что сон, а на самом деле не сон совсем. А может, и сон… Как матрешка, понимаешь?
        Синцов не понимал, потому что не мог поверить. Огневушка-Поскакушка. Земляной дед.
        - И что это означает? - не понимал Синцов.
        - Да кто его знает… - Грошев покривился. - Их ведь не понять, у них свое представление… Хтонические сущности, короче. Другая логика, все другое… Слушай, а ты этой старушке что-нибудь говорил?
        - Не помню. Я что, должен помнить, что я каждой старухе… Говорил вроде.
        Синцов вспомнил.
        - Точно ведь, говорил, - Синцов постучал себя пальцем по голове. - Я ей предложил на машине до города подвезти.
        - Что?
        - Старуха одна в лесу была, я ей предложил помощь - до города подбросить. А она мне ничего не сказала. Она вообще… Ненормальная была. Сильно так ненормальная.
        - Понятно, - покивал головой Грошев.
        - Что понятно?
        - Ты ей предложил помощь.
        - Да, предложил, и что?
        - Я же говорю - у них своя логика, свои правила, - Грошев скреб подбородок. - Ты ей предложил бескорыстную помощь, это не осталось без внимания.
        - То есть?
        - То есть реакция обычного человека на них несколько иная.
        - Страх, - опять припомнил Синцов.
        - Страх? Нет, не страх. Страх - это как раз нетипичная реакция, обычно человек ощущает…
        Грошев замолчал, стал чесать уже горло, точно щетина у него там пробивалась.
        - Отвращение, - наконец сказал он. - Настолько жгучее, что некоторых в прямом смысле тошнит. Рвотные позывы…
        Грошев плюнул.
        - Некоторых выворачивает просто, - повторил он. - Другие в панику впадают, третьи в агрессию.
        - Но я тоже испугался… - сказал Синцов.
        - Испугался и предложил подвезти на машине. Ты его удивил. Наверное, даже понравился. Короче, оно было к тебе благосклонно и…
        - Что «и»?
        - И теперь ты можешь в ручье найти сразу и гагаринский рубль, и жетон Гривской ГТС, - сказал Грошев с завистью.
        - Так, может, я и клады могу искать? - усмехнулся Синцов.
        Представил, как.
        Грошев помотал головой.
        - Можешь, конечно, - сказал он. - Но с этим лучше не связываться. Клады слишком долго в земле лежат, обрастают корнями. От кладов лучше подальше держаться, ты уж мне поверь…
        Грошев замолчал и обернулся к ручью.
        Ничего не произошло. Ничего. Ни звука, ни шевеления, ветка не треснула, и не крикнула птица, ничего не изменилось в окружающей природе, но Грошев обернулся.
        Синцов почувствовал, как сморщилась кожа головы.
        Грошев смотрел на другой берег ручья.
        Кусты на противоположном берегу шелохнулись, причем как-то сразу вдруг все, словно это сам берег двинулся, точно не берег это был, а зеленая лапа старинного зверя, уснувшего здесь давным-давно.
        - Не дергайся! - прошипел Грошев. - Спокойно!
        - Что?
        - Замри!
        - Что…
        - Не дергайся! - прошипел Грошев уже страшно. - Не шевелись!
        А Синцову уже и без этого сделалось страшно. До совершеннейшей одури. Зачем они вспоминали этих огневушек-поскакушек, навспоминались…
        И все вот и вдруг, и совсем рядом.
        - Надо стоять, - повторил Грошев.
        - Что это? - прошептал Синцов, сильно спотыкаясь словами.
        Ага, язык от страха перестал слушаться, стал тяжелым и ватным, точно зубчик чеснока сжевал, а потом еще запил перечным мексиканским соусом.
        Синцов смотрел на кусты и хотел бежать. То есть он не хотел, он неожиданно настолько окоченел от ужаса, что не хотел уже ничего. А тело хотело. Миллионы лет травоядной эволюции вскипятили кровь адреналином и требовали немедленно, вот сию же секунду, бежать, бежать, не разбирая дороги, куда угодно от этого шевеления на другом берегу, дальше, как можно дальше.
        И была еще другая эволюция, путь, пройденный охотниками и мясоедами, повелителями огня, коллекционерами волчьих клыков и тигриных лап. И эта эволюция презрительно и холодно говорила, что надо стоять, стоять, жить можно только стоя.
        - Медведь, - ответил Грошев. - В прошлом году трех подстрелили, остались еще двое, кажется. Следил, собака, в кустах лежал.
        - Нападет? - спросил Синцов.
        Он услышал, что Грошев тоже испуган. Но по-другому. Зло испуган. Раздражен. Этот медведь, внезапно объявившийся в кустах, его сильно раздражал. Он нагло вклинился в важное дело и мог помешать, его стоило наказать, Синцов подумал, что если бы у Грошева имелось ружье, он бы начал стрелять, а когда убил бы этого медведя, то даже не сходил бы посмотреть, просто прихлопнул бы, как приставучего желтого комара.
        Но ружья у Грошева не было. Да и медведя убить, кажется, не так просто, надо знать, куда, в какую точку стрелять.
        - Вряд ли нападет. Уже напал бы. Просто смотрит, интересуется. Надо потихоньку пятиться к Бореньке. Не поворачиваясь спиной. Ясно? Ни в коем случае спиной…
        - Ясно.
        - Шаг за шагом, шаг за шагом, пошел, пошел!
        Синцов стоял, ноги прикипели к земле, наполнились ватой, двинуться не получалось, сильно болел живот. От страха.
        - Наглеют мишки, - Грошев старался говорить равнодушным голосом. - К городу стали подходить, людей пугают…
        Синцов стоял.
        - Что случилось? - спросил Грошев взволнованно…
        - Не могу.
        - Что?
        - Не могу. Не могу ни шагу ступить, точно… Не могу…
        Грошев что-то сказал, плохое, Синцов не услышал, потому что продолжал смотреть на кусты. Они больше не шевелились, но зато появился звук. На другом берегу ручья кто-то сердито нюхал воздух.
        - Он злится, - сообщил Грошев. - Мы должны испугаться и уйти, но мы не уходим. Сейчас он попробует еще…
        - Что попробует?
        Но Грошев ответить не успел, потому что медведь уже попробовал. Кусты расступились, и медведь вступил в ручей, хрюкая и разбирая воду кривыми лапами.
        Синцов его не узнал. Он видел медведей в цирке, и в зоопарке, и по телевизору, и в энциклопедиях «Я познаю мир», но все другие медведи с этим не стояли и рядом. Этот был огромен, головаст и почему-то черен, с редкими бурыми участками шкуры, велик и, несомненно, не собирался шутить.
        Он вышел на середину ручья, глупо и нарочито бестолково ворочая башкой, усиленно делая вид, что не замечает врага, что врага для него не существует, что сейчас он, хозяин черники, ужас пчел и повелитель лягушек, выйдет на берег и наведет должный порядок, нечего тут кому ни попадя ходить, пить чужую воду, топтать чужой песок.
        Медведь.
        В голове Синцова пронесся набор антимедвежьих мероприятий, вычитанных из книг и увиденных по телевизору.
        Неистово стучать в кастрюлю и громко ругать бригадира.
        Взбираться на дерево. Только дерево обязательно должно быть сильно ветвистым, потому что по ветвистым бестолковые медведи лазать, кажется, не умеют.
        Метод архангельских зверобоев - кинуть медведю шапку, он ее потреплет, разочаруется и направится к охотнику, и тут надо кидать особое устройство - смоляной и веревочный шар, утыканный крупными рыболовными крючками. Медведь пустится трепать шар, увлечется этим болезненным занятием и про охотника забудет.
        Наделать в штаны. Где-то Синцов читал, что мишки сильно брезгливые твари и что попало есть не станут. Наделать в штаны и для убедительности притвориться мертвым, медведь побрезгует такой добычей и отправится искать малину или грустить в берлоге.
        Все это, однако, прогрохотало как-то сбоку, точно не в голове самого Синцова, а в посторонней далекой голове, Синцов ощутил незнакомое состояние раздвоения личности, словно вот все, что происходило, происходило не с ним, а с посторонним Константином, другим и далеким. Этот посторонний Синцов с юмором отметил, что из всего арсенала средств и методов ему доступен лишь последний - пачкать штаны и прикидываться трупом.
        Синцов представил, как он сейчас это совершит…
        Наверное, без свидетелей он на это бы отважился. Но в присутствии Грошева осквернять одежду Синцов постеснялся, поэтому просто стоял и смотрел.
        - Ну вот, - сказал Грошев. - Вторая стадия…
        Что такое вторая стадия, Синцов уже не смог спросить, язык отказал окончательно, Синцов еще немного чувствовал его кончик, ставший остро болезненным, остальная часть была резиновой и чужой.
        Медведь рыкнул. Скорее утвердительно. И Синцов окончательно осознал, что перспективы лучезарностью не отличаются. Вторая стадия.
        Из-за правого плеча выступил Грошев. Он держал в руке короткую палку или цилиндр, не очень большой, в локоть длиной, оранжевого цвета с белыми английскими буквами, в голове у Синцова промелькнули дурацкие мысли про гиперболоид, про бластер, про лазерные трубки. Сейчас все будет, да, Грошев свернет с гиперболоида крышку и выпустит на свободу неистовство лучистой энергии, вода в ручье вскипит, медведь ошпарится и понесется прочь по лесу, сверкая лопатками и сшибая сухарины.
        Но никакого слепящего луча не получилось, Грошев свернул с трубки колпачок, дернул за вывалившуюся, как из хлопушки, веревочку. На конце трубки вспыхнуло трескучее малиновое пламя.
        Файер. Фальшфайер.
        Вскрикнуть от радости у Синцова не получилось, немного пискнул, порадовавшись, что Грошев проявил предусмотрительность и дальновидность, и отправился в лес, запасшись противомедвежьими средствами.
        - Приходи как-то в себя, - проскрипел Грошев и нарисовал перед собой в воздухе огненную восьмерку. - Он вечно гореть не будет, минут пять. Потом мишико рассердится по полной…
        В этом Синцов не сомневался. Медведь дергал носом от химического запаха и нетерпеливо ковырял дно. Но по сторонам уже не смотрел, глядел на огонь.
        - Шаг назад! - проскрежетал Грошев. - Шаг назад!
        И добавил еще немного слов для особого вдохновения.
        То ли эти слова, то ли брызгающий огонь, то ли отпустило уже, но Синцов оттаял. Он сделал шаг, за ним другой.
        - Не спеши! - Грошев ткнул его локтем. - А то дернется…
        Не спешить стало следующим затруднением, Синцов смотрел на медведя. Остался один только медведь, ничего вокруг, ни ручья, ни берега, лес и тот стерся, превратившись в однородную зеленую мазь, мир обвалился в медведя. Синцова затошнило, видимо, ветерок сменился, и Синцов услышал медведя, звериную безнадежную вонь, тупую уверенность и желание попробовать.
        Впрочем, это могло быть воображение. Синцов пятился, глядя на медведя, на медведя, вокруг был один только медведь, слишком много…
        - Не смотри на него! - почти крикнул Грошев. - В глаза не смотри! В бок! В сторону смотри!
        Но Синцов не мог смотреть в сторону. Потому что медведь.
        Грошев медленно ткнул его в скулу кулаком, и Синцов с трудом отвернулся, почувствовав, как мышцы шеи превратились в тугие узлы.
        Медведь зачерпнул со дна ручья камни и отбросил в сторону и что-то сказал. Или это Грошев что-то сказал, кто-то что-то сказал, время посыпалось, Синцову захотелось плакать, и живот, и тошнило, Синцов наткнулся на мотоцикл.
        Фальшфайер погас, выплюнув напоследок несколько колец коричневого дыма. Медведь вздохнул и перешел ручей.
        Грошев дернул Синцова за ворот, уронил в коляску, сам запрыгнул за руль и тут же запустил двигатель, Синцов не успел схватиться, а Грошев уже сорвал мотоцикл с места. Синцов не оглядывался и не смотрел по сторонам, ему казалось, что если он обернется, то увидит медведя. Как тот догоняет.
        К тому же трясло. Грошев не осторожничал, мотоцикл не просто ехал, он летел над дорогой, врезаясь в кочки и подскакивая на колеях, Синцов держался и старался не откусить язык и не разбить голову - шлемы они надеть тоже не успели.
        А потом они остановились. Под елками.
        Километра четыре, крутилось в голове у Синцова, километра четыре проехали, вряд ли медведь бежал все это время за ними, отстал скорее всего. Наверняка отстал, он медведь, а не киборг. Совсем быстро бегать не умеет. То есть умеет, кажется, но недолго.
        - Однако… - сказал Синцов и сплюнул.
        - И не говори, - согласился Грошев.
        Синцов сплюнул еще раз, бесполезно, во рту кислило железо, Синцов сорвал венчик хвои и пожевал, но все равно не помогло. Подумалось про удачу. Интересно, медведь к удаче прилагался в качестве приятного дополнения? Небольшой бонус от Медной горы хозяйки.
        - Ерунда, - ответил Грошев. - Повезло.
        - Повезло? - Синцов снова сплюнул.
        Слюна оказалась красно-зеленой, у ручья не заметил, как искусал щеки в кровь, теперь во рту лопались пузыри.
        - Повезло, что не медведица, - пояснил Грошев. - Медведица порвала бы, а этот… Сытый. Повезло же, говорю.
        Синцов попробовал встать. Ноги дрожали. В везенье Синцов несколько сомневался уже.
        - Скажу отцу, он позвонит охотникам, - Грошев достал жвачку. - Надо с этим дураком разобраться.
        - Он же не напал…
        - Сейчас не напал, в следующий раз смелее будет. Я вообще противник… чтобы всякое зверье туда-сюда болталось, хватит, поболталось. Зверь должен сидеть в клетке и питаться сухим кормом, это правильно. Ладно, поедем домой, хватит на сегодня.
        С этим Синцов был полностью согласен. Поехали домой.
        А ночью Синцову снились медведи. Много-много медведей.
        Глава 9. Пермский край
        - Значит, ты тоже?
        В этот раз это был биметалл. Объемистый мешок, от которого пахло латунью и мельхиором. Синцов подумал, что он уже умеет отличать монеты по запаху. А может, ему это стало уже просто чудиться.
        - Что я тоже? - переспросил Грошев.
        - Ты тоже ищешь жетон небесной ГТС?
        Грошев сидел за журнальным столиком. К киберпанковскому «Маку» был подключен тяжелый и основательный микроскоп, с виду весьма дорогой и тоже настоящий. На столике на куске пластика рядком были разложены жетоны. Гривская ГТС, Синцов определил издали, поблескивала сталью. Грошев брал жетон деревянным пинцетом, разглядывал, помещал на весы, записывал показатели в тетрадь. Затем прикладывал жетон к полированной пластине цифрового термометра - и снова записывал показания. После этого жетон помещался под объектив микроскопа и фотографировался с обеих сторон.
        Инвентаризация, вспомнил Синцов и позавидовал грошевской обстоятельности. Хотя тут, наверное, без обстоятельности никак. Столько всего…
        - Так ты тоже веришь? - повторил вопрос Синцов.
        - Я что, псих? - не отрываясь от работы, ответил Грошев.
        - Но в удачу ты же веришь, - напомнил Синцов. - В удачу, в жизненные полосы, в странные совпадения? В мистику. В медведя.
        Про медведя Синцов сказал с трудом. С утра он старался не думать о медведях, но преуспел в этом не сильно, то и дело медведи прорывались.
        Синцов насыпал монет в длинную пластиковую кювету, латунью запахло сильнее.
        - В мистику верю, - Грошев положил на приборный стол очередной жетон. - В архангела Михаила, пошедшего за красноголовиками, нет, я ведь не дурак. А медведь… Да плюнь ты на этого медведя, случайность…
        Но тем не менее фальшфайер он вчера взял, подумал Синцов. Человек предусмотрительный, более чем предусмотрительный.
        - Зачем ты тогда эти жетоны проверяешь? Это…
        Синцов указал на желтый приборчик.
        - Это ведь дозиметр?
        - Ага, дозиметр.
        - Архангел Михаил ходил за грибами в ветровке из чистого радия? - спросил Синцов.
        Грошев хихикнул, не оборачиваясь, показал Синцову большой палец правой руки. Настроение у него было приподнятое, вчерашний день Грошева явно вдохновил.
        - Все не так романтично, - сказал Грошев. - Кто его знает, в чем там архангелы расхаживают… Короче, есть версия, что часть жетонов была отштампована из металла, вывезенного из Припяти. Это, конечно, легенда, но проверить, в чем там на самом деле Михаил прогуливался, не мешает. В девяностые годы в стране бардак творился, металл действительно всякий был. Береженого, как говорится…
        Грошев подержал дозиметр над жетоном.
        - Нормально, - сказал он. - Нормальный для металла фон.
        - А тебе радиоактивные попадались вообще? - спросил Синцов.
        Он потрогал биметаллические монеты, взял одну. Астраханская область.
        - Пару раз, - ответил Грошев. - Как-то взял партию жетонов со Шпицбергена, они фонили слегонца. Не сильно, в пределах нормы, но все равно. Потом «шайба», помню, была в отличном качестве и Карл Маркс еще. Эти вот хорошо звенели. В восемь раз выше предельно допустимых, думаю, на самом деле из Чернобыльской зоны.
        - Как это? - не понял Синцов. - Как оттуда можно достать?
        - Книжку «Пикник на обочине» читал?
        - Да…
        Другая монета. Приморский край.
        - Вот так, примерно. Сталкеры работают не покладая рук. Оттуда уже почти все вывезли, знаешь, сколько активного хабара по стране ходит? Вот и приходится предохраняться. Да и вообще, дозиметр в хозяйстве вещь небесполезная.
        - И что ты с ними сделал? С «шайбой» и Марксом? Которые фонили?
        Грошев улыбнулся и снова поводил дозиметром над монетой.
        - Лобанову на день рождения подарил, что еще? Он советы любит, уже восемь наборов юбилейки собрал, дурачок. И один ходячки, что, конечно, сильно. Помню, «шайбе» сильно обрадовался…
        И, глядя на изменившееся лицо Синцова, рассмеялся.
        - Шутка, - успокоил он. - Шутка и юмор. В болото их выкинул. Отъехал подальше от города и в болото. Глубоко и надежно. Через тысячу лет не найдут, не переживай. Я человек разумный и современный, я даже лампочки не выкидываю, собираю в ящик. А Лобанов всех нас переживет, он человек без воображения, таким в жизни легче.
        Я тоже, подумал Синцов. Человек без воображения. Мне и мама всегда это говорила. И это правда. Ничего мне по-настоящему не нравится. И книги вроде читаю, и фильмы смотрю, и в игры поиграть… А по-настоящему ничего не цепляет. И вот даже это собирательство, тоже мимо. Да, интересно, да, забавно, да, деньги, серебро в кармане, потом на золото поменяю. Но все равно не волнует. То есть, может, и волнует, но только совсем чуть.
        Синцов немного себя пожалел. Обидно, когда так, ничего не хочется. Что делать?
        Боровск, немного попятнел Боровск.
        Наверное, и удача из-за этого зацепилась. Втянулась в пустоту, заполнила вакуум. Удача, безликая старуха, встреченная в лесу, лучше бы ее не встречать. Бабка-Синюшка, прав был Бажов, синюшка.
        - Деньги вообще загадочная вещь, - Грошев снова смотрел в окуляр микроскопа. - С ними много забавных историй связано, в основном…
        Грошев что-то записал в блокнот.
        - В основном не очень веселых почему-то. Один мой знакомый нашел странную монету, три рубля тысяча восемьсот пятьдесят шестого года. Он был опытный коллекционер и, разумеется, знал, что такой монеты не бывает. Однако нашел он ее при таких обстоятельствах, что возможность подлога исключалась - в закладке в подвале собственного дома.
        Грошев снова записал, погрыз ручку.
        - Скорее всего, это было чье-то оригинальное творчество, но требовалось в этом убедиться. Коллекционер стал изучать вопрос и постепенно провалился в эту монету. Монета его сожрала.
        - Как это?
        - Такое иногда случается, - кивнул Грошев. - Человек смотрит на монету, изучает ее, каждую выбоинку, каждую царапинку, каждую деталь штемпеля. Он знает ее досконально, знает расстояния между деталями и кантом, количество рубчиков на гурте, знает все. Он может представить ее с закрытыми глазами и представляет ее перед сном, а потом она начинает сниться. Потом он видит ее уже наяву, все мысли его сходятся к этой монете…
        Синцов представил и несколько порадовался, что у него небогато с воображением. Ну разве что медведи…
        - Говорят, что есть такие монеты… - задумчиво произнес Грошев, отвлекшись от блокнота и микроскопа. - Монеты - это… вообще не очень светлое дело…
        - Почему это?
        - Потому что…
        Грошев замолчал, видимо, все никак не мог подобрать формулировку.
        - Ну хорошо, - наконец сказал он. - Ты знаешь, какие монеты самые известные?
        - Так сразу не скажу…
        Но почти тут же Синцов вспомнил.
        - Хотя вспомнил, - кивнул он.
        - Хорошо в школе учишься, - заметил Грошев. - Или книжек много читал. Или и то и другое.
        - Тридцать тетрадрахм, - сказал Синцов. - Самые известные монеты в человеческой истории.
        - По поводу идентификации точных данных нет, в Римской империи ходило много серебряных монет, - заметил Грошев. - Статеры, сикли, тетрадрахмы. Так что какие именно - неизвестно.
        Грошев улыбнулся.
        Ряжск.
        - Теперь ты понимаешь, что нумизматика - это темненькое, - сказал он. - Порой весьма темненькое.
        - Но ведь это было… Две тысячи с лишним лет назад.
        - Есть легенда, что они до сих пор в обороте, - негромко произнес Грошев. - Конечно, с годами они изменили вид. Предполагают, что они вообще любят менять свой облик и могут выглядеть совершенно заурядно. Как пять рублей две тысячи восьмого. Как пятак восемьдесят первого. Как квотер. Как десять пфеннигов. Как доллар. Как совершенно любая монета. Они не прочь поиграть, и один из них сейчас может находиться в твоем кармане…
        Как-то похолодало. То ли от слов Грошева, то ли действительно, но похолодало. Все-таки, наверное, Грошев, он рассказывал слишком хорошо, театрально и мрачно, так что Синцов почувствовал. Темненькое.
        Снова Ряжск.
        - Представь, это лежит у тебя в кармане, а ты не знаешь. Или получаешь на сдачу в магазине и тоже не знаешь. Или в старой копилке, ты берешь это в руки - и все…
        Грошев зловеще пошевелил глазами.
        - Жизнь твоя превращается в нумизматический пепел, - спокойно сказал он. - И немногим удается всплыть на поверхность, весьма немногим. Это затягивает. Сначала у тебя есть одна монета, и ты думаешь - а не стоит ли тебе купить еще одну, чтобы первой не скучно было? И ты покупаешь или выпрашиваешь у тети в обмен на китайский будильник, причем выпрашиваешь сразу десяток, почти задаром… И все. Все свободные деньги ты начинаешь тратить на них, только на них, выискивая самые лучшие, в идеальном сохране, в еще более идеальном сохране…
        Грошев потряс головой, словно пытаясь избавиться от морока.
        - А потом?
        - А потом ты обнаруживаешь, что тебе семьдесят шесть лет, твои дети - неудачники, твои внуки идиоты, всю свою жизнь ты провел в поисках штампованного металла, ничего не видел, нигде не был, да в придачу рак поджелудочной железы и скоро касса…
        - Что? - перебил Синцов.
        - Ничего, - ответил Грошев. - Платить за все надо. За каждый поступок, за каждое желание. Помнишь, что Чучел говорил? Что все собирательство от лукавого? Думаю, в чем-то он был прав. Поэтому я предпочитаю жетоны. Это проще. И… Не имеет такого негативного бэкграунда. А потом я уже давно…
        Грошев замолчал.
        Азов.
        - Что давно? - тут же переспросил Синцов.
        - В жизни есть главные вещи и есть вещи не главные, - неожиданно серьезно сказал Грошев. - Тому, кто их путает, позавидовать сложно.
        Великий Устюг.
        - Да, позавидовать сложно, - печально сказал Грошев. - Сложно…
        - А что стало с тем? Ну, который хотел узнать про три рубля?
        - Расследование так ничем толком не закончилось, он не смог выяснить происхождение этой монеты. По всем признакам она должна была быть настоящей, вес, рука и клеймо миницмейстера, возраст и состав серебра.
        Архангельская область. Прилипла к Астраханской.
        - Но найти ни одного упоминания про эту монету в литературе или в архивах не удалось. Поэтому ее отказались внести в каталоги, как фантазийную. И ценность ее, соответственно, заключалась лишь в цене металла.
        - И?
        - Он спился. А умер после того, как потерял свою монету в автобусе - он с ней расстаться не мог и везде с собой таскал. Умер от расстройства через два дня.
        Выборг. Совсем поцарапанный Выборг, наверное, не пойдет.
        - Не повезло, - посочувствовал Синцов.
        - Да, не повезло. Кстати, что касается везения, - Грошев повернулся и поглядел на Синцова. - Как я уже и говорил, госпожа Удача просто поцеловала нас в лоб.
        - Это как?
        - Это так, - Грошев указал на жетоны, разложенные по столику. - Сразу двадцать три жетона! И просто так, на ровном месте! И Чучел их отдал даром. Такого с ним никогда не случалось. Твоя заслуга. Даже если посчитать по пятьсот рублей, то это почти десять тысяч. Как?
        - Нормально…
        - Я считаю, что очень хорошо. Если учитывать вчерашнего магнитного Гагарина и вчерашний же жетон… Двадцать четвертый. Я считаю, что результат отличный. Сколько стоит Гагарин, я вообще не знаю, думаю, немало. Во всяком случае, я про такую монету вообще не слышал. Удача на нашей стороне, Костян, и это надо использовать.
        Синцов опять вспомнил вчерашнего медведя, вспомнил железный привкус во рту, гадость какая…
        - А медведь? - напомнил Синцов.
        - Медведь - это флуктуация, - отмахнулся Грошев. - Случайность же. Не стоит обращать на него внимания, медведь периодически встречается на пути…
        - Хороша флуктуация, - поежился Синцов.
        - Так и есть. Каждому по жизни иногда встречается медведь, и с этим ничего не поделать. Кстати, медведь - это тоже проявление везения - медведь оказался сытый и относительно миролюбивый, мог бы и побаловаться вздумать. Тогда бы файером не отделались. Ты перебирай монеты - это хорошо нервы успокаивает. Ну, сам знаешь.
        Синцов продолжил перебирать монеты. Да, нервы успокаивались. А после вчерашнего медведя он отчего-то вообще спал как убитый. Крепко и сильно, только медведи снились.
        Биметалл. Республика Коми.
        Задача была, как обычно, несложная, Синцов доставал монеты из кюветы, разглядывал их и сортировал по разновидностям: города, республики, министерства, памятные даты, перепись населения. Монеты были грязные и пятнистые, так что Грошев скоро выдал Синцову пупырчатые перчатки, чтобы не портить пальцы.
        Работа действительно несложная и в чем-то интересная. Синцов никогда не думал, что биметаллических монет так много. Иногда ему давали их на сдачу в магазине, он разглядывал их равнодушно и никогда не думал их собирать, для него они все казались совершенно одинаковыми, а тут…
        - Ты меняй периодически ракурс, - посоветовал Грошев. - А то скоро глаза сломаешь. Примерно на каждой пятой монете надо смотреть вдаль. Гигиена зрения в нумизматике - важная вещь. А то в старости будешь совсем слепой.
        Дербент.
        Синцов положил Дербент в сторону, Дербент выглядел как новый, блестел, Грошев велел монеты с блеском откладывать.
        Запикала мультиварка, в ней на верстаке настаивался состав для чистки, состав вкусно пах хлебом или кашей, вкусно. Прохладно было, над головой шумел кондиционер, к нему тоже были прикреплены черные волосы магнитофонной пленки, и они пошевеливались, пропуская через себя холодный воздух.
        - Монеты что, варить будешь? - поинтересовался Синцов. - Не облезут?
        - Не, - Грошев оторвался от экрана и стал смотреть в окуляр перископа. - Не облезут, технология отработана. Обычные немного погреем, потомим, грязь сойдет, помоем с тонкой содой, высушим на солнышке, будут как новенькие почти. Конечно, фанаты мешковины мытые монеты в коллекции не возьмут, но обычные, рядовые коллекционеры вполне их уважают. Недорого и прилично. Прибыль невелика, но зато стабильна.
        - Ты говорил, у Лобанова сестра в банке? - напомнил Синцов. - Она, наверное, может взять…
        - Уже не очень-то и может, - вздохнул Грошев. - У ихнего директора сын по биметаллу работает, так что Лобанову редко что перепадает. А то, что перепадает, Лоб не продает, а в сейф складывает - на будущее. Спиртом моет, лаком покрывает - и в сейф. Лоб наивный человек, думает, что может новый ЧЯП приключиться.
        Грошев рассмеялся каким-то консервированным смехом, точно смеялась старая банка из-под томатной пасты.
        - А он не может приключиться?
        - Вряд ли, - Грошев принялся подстраивать объектив микроскопа и рассуждать вслух. - Биметалл - это пузырь, раздутый барыгами, и этот пузырь рано или поздно лопнет - не может быть столько коллекционеров в одной стране. Это как увлечение собаками, помнишь? Лет семь назад все, как ненормальные, заводили собак бойцовских пород, потом покупали травматические пистолеты и ножи, сейчас в монеты ударились. А до этого марки. Ты в курсе, что раньше все собирали марки - и кто собирает их сейчас? Ты хоть одного знаешь?
        Синцов не мог вспомнить. Про филателистов он знал только из книг, вживую никогда не видал.
        - Филателисты вымерли, теперь вместо них собиратели биметалла. Скупают этот лом, выставляют в альбомах, в Интернет выкладывают. Когда народ очнется - эту дребедень будут сдавать в магазины по номиналу, но сейчас да, сейчас истерия. Продают в каждом сувенирном ларьке, в каждом канцелярском магазине, всякий контролер в автобусе теперь нумизмат. Да еще и бонист. А еще и Олимпиада на носу…
        - А Олимпиада-то при чем? - не понял Синцов.
        - Олимпиада… Олимпиада - это праздник, который всегда с тобой.
        Грошев измерил, взвесил и сфотографировал очередной жетон. Синцову попалась Вологда.
        - Олимпиада - это пир нумизматических барыг, - объяснил он. - Будет выпущено огромное количество монет, банкнот, наборов, медалей, жетонов. Творцы раритетов на монетных дворах тоже подсуетятся и наштампуют перепутов. Разогреется собирательская паника… Одним словом, можно много бабла поднять. Очень много.
        Грошев взял следующий жетон, провел дозиметром, положил на весы, переместил под микроскоп.
        Мценск.
        - Лобанов уже тормоза срывает, хочет в Сочи ехать за хабаром, - усмехнулся Грошев. - Ну и за хоккеистов поболеть тоже. А ты как, в Сочи поедешь?
        - Нет, - ответил Синцов. - То есть не знаю, не думал. Время еще есть.
        - Времени нет, - наставительно сказал Грошев. - Его вообще очень мало, надо думать и делать сейчас, завтра может быть поздно. А потом еще чемпионат мира по футболу…
        Грошев смотрел в микроскоп, осторожно перевернул жетон другой стороной.
        - Зачем ты их снимаешь?
        - В любом деле требуется систематичность, - ответил Грошев, не отрываясь от микроскопа. - Жетонов Гривской ГТС очень мало, и я хочу учесть каждый. Каждый индивидуален…
        - Ты говорил, их около тысячи…
        - Я нашел восемьдесят три. Все восемьдесят три измерил и зафиксировал…
        - Зачем они тебе все-таки?
        - Это очень просто, - Грошев достал устройство, чем-то похожее на автоматный магазин, но только не для патронов, а для монет - округлый пластиковый корпус и множество изолированных ячеек. - Про Гривскую ГТС мало кто знает пока, я и, может, еще парочка продвинутых жетонистов вроде Чучела. Да и то… Вряд ли Чучел стал бы об этом свистеть направо-налево. Гривской ГТС нет ни в каталогах, ни на сайте, ни в коллекциях. Но…
        Грошев начал собирать жетоны в обойму.
        - Но это изменится. Я вижу тенденции, я чувствую… - Грошев вставлял жетоны в обойму, и Синцов снова отметил сходство с оружием.
        Словно Грошев собирался в бой. И лицо у него такое было, чегеваристое, Синцов увидел это.
        - Я соберу столько, сколько смогу, - сказал Грошев. - Как можно больше…
        - А если запустить байку про архангела Михаила, то новым жетонам будет обеспечена неплохая реклама, - закончил Синцов.
        - Ты прирожденный жетонист, - похвалил Грошев. - Жаль, что ты здесь только на лето, можно было бы поработать. С другой стороны, и в городе… Ладно, потом.
        Грошев вогнал в обойму последний жетон, взвесил ее на ладони и убрал в карман.
        - Как у тебя там? Перебирается?
        Синцов опустил руку в кювету и достал из нее монету.
        Пермский край.
        - Пермский край…
        Синцов вгляделся в монету и действительно рассмотрел медведя, крест и корону, а потом и соответствующую надпись, которую он с трудом различил - монета была сильно засаленной, коричневой, в черных пятнах.
        - Ну-ка, - Грошев забрал монету, взглянул, сощурив глаз. - Действительно, мишка. Конечно, состояние не идеал, но мы ее немного сварим, и все будет ок.
        Грошев улыбнулся.
        - Вот она, - с удовольствием ухмыльнулся Грошев. - Везет просто поразительно. В наши дни найти Пермский край в обороте… Это как пять тысяч на дороге. Обратно поздравляю!
        Грошев поздравил Синцова, торжественно пожал ему руку.
        - Рад за тебя еще раз, Костян. Баланс твоего личного счета изрядно пополнился. Скоро наработаешь на золото. Хорошо поработали сегодня, теперь пора нам прогуляться.
        - Куда? - насторожился Синцов. Гривские медведи.
        - На природу, Костян, на природу. Отдохнем. Погода отличная, искупнемся немного, а то в голове каша. Нельзя же все работать, а?
        Синцов ничего против купания не имел, наоборот. Лето, река есть, а они еще толком ни разу не искупнулись.
        Грошев выключил мультиварку, и они поспешили на воздух.
        Боренька послушно дожидался их перед домом, Грошев и Синцов запрыгнули на мотоцикл, они заехали к Синцову за плавками, а потом дернули на реку.
        К реке Грошев подъезжал странно и долго - через лес и заброшенный льнозавод, который до сих пор пах льном, через скошенное поле, а потом через одичавший картофельник, посреди которого сидела стайка мелких пацанов, запекающих на костре картошку.
        Сразу за картофельником оказался высокий берег, поросший черемухой. Грошев повел мотоцикл вдоль него, причем довольно рисково, Синцов думал, что если вдруг берег немного подломится, то они завалятся в реку.
        Но берег был высок и крепок.
        Они остановились. Напротив был пляж, несмотря на жару, народа на нем пеклось немного. Под зонтиком валялись две девчонки, рядом сидел паренек с планшетом, на другом окончании пляжа пацаны ныряли за бутылкой, как водится, громко матерясь. Между ними пожилой толстый мужик и его толстая жена, оба ели арбуз и кидали корки в реку.
        Грошев сказал, что это самое удобное место для купания.
        - Тут берег крутой и глинистый, - сказал он. - Никто не любит здесь купаться. Поэтому тут чисто. А там…
        Грошев указал на пляж.
        - Там всегда помойка. Все жрут, курят, пьют - и все это остается в песке. Вся грязь скапливается, все сопли, волосы, окурки, бумажки. А некоторые любят ногти постригать, придут на пляж - и давай ногти стричь, и стригут, и стригут…
        Грошев перехватил взгляд Синцова, замолчал и стал спускаться к воде, очень аккуратно, стараясь не поскользнуться.
        - На пляже только ранней весной чисто, - бормотал Грошев. - Половодье уносит всю дрянь. А потом, как становится теплее, сюда начинают всякие уроды…
        - А что на боны не поехали? - спросил Синцов. - На течение, к тросам? Там здорово…
        - Да, здорово. Просто я не люблю два раза подряд в одном месте купаться. Примета кислая… Ах ты…
        Грошев все-таки поскользнулся и съехал в воду, ухнул с головой, исчез и всплыл уже чуть ниже по течению.
        Он тут же развернулся и поплыл против воды, настойчиво и целеустремленно. Синцов вдруг увидел - по спине Грошева протягивался шрам, почти поперек, а потом загогулиной поднимаясь к шее.
        Грошев старательно плыл, а Синцову не захотелось медленно спускаться, поэтому он поступил по-другому - прыгнул, хотя и знал, что неправильно.
        Он постарался отпрыгнуть подальше от берега, чтобы не наткнуться на обвалившийся кусок земли или старинную корягу, стараясь попасть в струю, туда, где течение вымыло в дне глубину. Так и оказалось, Синцов ушел под воду, но до дна не достал, хотя опустился достаточно глубоко. Синцов не был готов к глубине и не успел набрать воздуха, так что скоро он рванул к поверхности.
        Он всплыл и увидел Грошева сильно выше по течению, Синцов выплюнул воду и пустился нараспашку Грошева догонять. Оказалось, что это нелегко, течение было сильным, и Синцову приходилось с ним бороться. У Грошева это получалось лучше. Скоро Синцов почувствовал в ногах усталость, свернул к берегу и выбрался на глину.
        Грошев поднялся метров на сто, затем завалился на спину и поплыл обратно.
        Синцов выбрался на кручу и сел, свесив ноги. Грошев продолжал плавать.
        На пляже между тем ситуация поменялась. Толстяки доели арбуз и удалились, пацаны, нырявшие за бутылкой и счастливо матерившиеся, утомились своим занятием и заинтересовались девчонками под зонтом.
        Грошев выбрался на сушу.
        От воды он приобрел немного синеватый цвет и покрылся пупырышками, хотя вода холодной не была.
        - Хорошо, - сказал Грошев. - Конечно, утром лучше, но все равно пробирает. Я биметалл почти полтора года хранил в мешках, не перебирал, ждал.
        - Чего?
        - Подходящего времени. Ты же видишь, удача на нашей стороне.
        - Похоже.
        Действительно, похоже на то. Во всяком случае, Синцов не помнил, чтобы ему раньше так везло. Да хоть как-то бы везло.
        - Удача с нами на «ты», - довольно сказал Грошев. - Ты же сам это видишь.
        - Наверное…
        С пляжа послышался крик. Синцову не очень хотелось смотреть.
        - Точно, - заверил Грошев. - Я знаю. Каждый день что-то находим. Причем не простую ерунду, а приличные монетосы. Вполне себе приличные, Пермский край - ты прикидываешь?
        Снова заорали, и Синцов посмотрел.
        Пацаны приставали к девчонкам. Их друг пытался противостоять, но пацаны его просто отталкивали, потому что были выше и сильнее. Парень падал. Но пока поднимался.
        Гопники, подумал Синцов. Точно, гопники. Здесь водятся гопники.
        - Понимаешь, в последнее время я начал кое-что понимать про удачу. Здесь довольно хитрая геометрия, но я накопил внушительную эмпирическую базу, так что теперь я могу определить некие точки…
        Гопник пнул парня в ногу. Девчонки завизжали. Парень упал.
        - Я их называю горячие точки, - продолжал Грошев. - Приближение к этим точкам можно опознать по некоторым признакам. Например, бессонница. Ты просыпаешься посреди ночи и ничего не понимаешь, как будто в ухо тебе кто-то завопил…
        Синцов не любил гопников. Он, вообще-то, с ними никогда не встречался, но инстинктивно не любил.
        - Знаешь, можно предположить и обратный эффект - если создать определенные условия, совокупность внешних факторов…
        Девчонки завизжали громче.
        Ну вот, покривился Синцов. Без этого все-таки никак. Приехать в провинцию и ни разу не столкнуться с гопотой… Такого просто не бывает. Без этого никак нещитово, и носить футболку «Урюпинск, я там был» нет у тебя никакого права.
        - Ты чего? - спросил Грошев.
        Синцов кивнул на пляж.
        Грошев поглядел туда, сощурился, свистнул. Один гопник услышал.
        - Эй, пацаны, хватит! - громко попросил Грошев. - Прекращайте!
        Его послали. От души и подальше, вдохновенно и умело. Девицы совсем присмирели, а парень, который их защищал…
        Парень огребал. Нет, его пока не сильно били, но уже били.
        - Ладно, я сейчас, - сказал Грошев. - Ты, Костян, посмотри за Боренькой, я сейчас.
        Грошев опять аккуратно спустился к воде, в этот раз не поскользнулся, а медленно сошел, поплыл поперек.
        Вчера медведь, сегодня гопники, завтра…
        Парня били. Синцов подумал, что пора. Нет, пока ничего опасного, да, скорее всего, они опасного и не хотели, просто поцепляться, унизить ботана, показать, кто здесь хозяин. Но стая всегда наглеет, это закон. Одиночный хулиган попристает, устанет и отвалит. В крайнем случае его можно отбуцкать. Если хулиганов двое, то один может попытаться образумить своего бестолкового приятеля. Но больше двух… У стаи всегда другие законы, стая хочет крови и не может остановиться. Пора заступаться.
        Грошев плыл. Гопники били парня. Уже с ожесточением, заводились постепенно, жестокость пьянит, безнаказанность пьянит. Синцов аккуратно спускаться не стал, прыгнул с берега. Головой вниз испугался, «солдатиком». Ушел ко дну, оттолкнулся от скользкой глины, всплыл и погреб к пляжу. Грошев уже выходил на берег, отплевываясь и выжимая трусы. Гопники оставили хиленького паренька и теперь с интересом направлялись к Грошеву. Паренек сидел на песке, вытирая разбитое лицо, а девушки его утешали.
        Не бегут, подумал Синцов. Молодцы, друг за друга держатся. Он выбрался на середину реки, его зацепило течение и понесло влево, довольно сильно, так что пришлось Синцову взяться за воду посильнее. Синцов переключился на классический кроль и уже мало следил за пляжем, успевая замечать только черные трусы Грошева. Кажется, его не били.
        Каждые десять метров он проверял под ногами дно, но его не нащупывалось, он попал в яму, образовавшуюся за течением, под ногами холодела уже настоящая глубина, и выгребать стало труднее.
        Метров за пятнадцать от берега он снова попытался попробовать достать до дна, хлебнул воды и закашлялся, и тут же вода ударила в нос, и Синцов захлебнулся снова, закашлялся и перевернулся на спину. Увидел.
        Грошев и гопники шагали в сторону, к началу пляжа, Грошев первым, гопники за ним. Будут бить в кустах, подумал Синцов. Девчонки и паренек все так же сидели на песке, испуганно озираясь, не двигаясь, а Грошева уводили.
        Синцов выбрался на песок. Он не ожидал, что потратит столько сил на реку, чувствовал усталость, но отдыхать было некогда, надо было драться. То, что драться придется, Синцов уже не сомневался, вряд ли гопота откажет себе в удовольствии поколотить такого типа, как Грошев. Грошев напрашивался на мордобой одним своим видом, Синцов, человек сам по себе мирный, и то иногда ловил себя на желании влупить Грошеву подзатыльник.
        Гопники были, кстати, весьма и весьма крупные, выше Грошева на голову, а то и на полторы и гораздо крепче в плечах. Грошев стоял перед ними, ссутулившись и сунув руки в карманы, - Синцов вдруг увидел, что в трусах у Грошева имеются карманы.
        Грошев что-то сказал гопникам, указал пальцем, и те вдруг стали послушно одеваться.
        Синцов не понимал. Гопники не только не били Грошева, а, кажется…
        Грошев сказал еще что-то, и парни стали одеваться быстрее, один, пытаясь надеть шорты, запнулся сам за себя и упал в песок, но остальные этого не заметили.
        Синцов высморкался, расправил плечи и направился к гопникам. Они мялись в мокрой одежде и как-то смотрели в сторону, Грошев стоял перед ними. Вода затекла в уши, Синцов зажал пальцами нос, дунул, вытолкнул из ушей глухоту.
        - Ну так что? - спросил Грошев у гопников. - Сейчас отдадите или завтра? Только завтра уже не по двести будет, а по триста. И не мне будете отдавать, а Лбу. Всекаете?
        - Послушай, брателло…
        - Я тебе не брателло, - ответил Грошев. - Вы, пацанчики, конкретно попутали. Дерзко себя ведете, так нельзя. А вы, гляжу, совсем не всекаете. Может, Лоб вам всечет тогда?
        - Не надо Лба…
        Определить, кто из гопников отвечает, Синцов не смог, однако отвечали они не очень разборчиво, дрожащими голосами.
        Синцов приблизился. Он постарался сделать такое же мертвое лицо, как у Грошева, и так же брезгливо опустил вниз губы, точно перед ним стояли не люди, а навозные жуки, непостижимым образом поднявшиеся на задние лапки, и он, белый джентльмен в пробковом шлеме, собирался навести здесь порядок.
        - И чо? - спросил он как бы ни у кого.
        Грошев кивнул на пацанов.
        - Да вот, сявки что-то быкуют…
        И весьма эффектно сплюнул на песок.
        - Да не, мы ничего… - заканючил тот, что стоял по центру. - Мы просто шутили, а он… Он сам виноват, он…
        - Тсс! - посоветовал Грошев. - Слишком много мелете. Пора заткнуться, я от вас устал. Вы, опарыши, испортили мне отдых, нанесли моральную травму. Серьезную моральную травму.
        Гопники хлюпнули носом. То есть хлюпнул один, но получилось, что будто бы все дружно хлюпнули. Синцов вообще отметил, что хулиганы у него как-то слились и по личностям не различались и действие одного немедленно распространялось на остальных. И выглядели жалко. Но жаль их при этом Синцову не было, он понимал, что в другой ситуации гопники его бы не помиловали.
        - В час дня… - Грошев указал пальцем на солнце. - В час дня у меня встреча в «Рассвете» с Лобановым… Вы Лобанова знаете?
        - Да… - проблеял гопник.
        - Это хорошо, что знаешь, - кивнул Грошев. - Значит, когда он с тебя спрашивать будет, не удивляйся. Так вот, я встречаюсь со Лбом в час, поехал на реку освежиться, и что? Что я вижу?
        Грошев добавил к голосу агрессии. Так, самую чуть.
        - Я вижу, как какие-то… - Грошев снова сплюнул на песок, - обижают моих друзей.
        Грошев указал в сторону пострадавшего парня и его девчонок.
        - И вместо того чтобы встречаться с авторитетным человеком, я вынужден…
        - Да мы это… мы вообще… пошутить хотели…
        - Так что, пацики, собирайтесь, - Грошев зевнул.
        - Куда?
        - Разбираться поедем, - трагически сказал Грошев. - Пошутить хотели? Лоб шутки любит. Не, реально любит, он, когда трешник под Ижевском мотал, разным шуткам научился…
        - Не надо, Чяп, - сказали гопники. - Реально попутали, Чяп…
        - Вы попутали, а Лоб, значит, там в «Рассвете» маринуется? Кто ему возместит?
        Синцов понял. Но как к этому относиться, не знал. Решил молчать и делать вид.
        Гопники полезли в карманы.
        - Поскорее.
        Гопники достали деньги, мятые грязноватые полтинники.
        - Не надо жадничать, - Грошев стал отбирать деньги. - По двести с рыла и свободны.
        Гопники не сопротивлялись.
        Синцов подумал, что это, наверное, не очень хорошо. Получается, что они, отобрав деньги, и сами стали немного гопниками, но, с другой стороны, те сами виноваты. Посеявший ветер пожнет дулю, так говорил отец и, видимо, был прав.
        Отобрав деньги, Грошев сказал:
        - Все, свободны. И чтобы я вас не видел здесь! И в городе чтобы не видел! Пошли, я сказал!
        Гопники понуро двинули прочь, загребая ногами песок.
        Грошев улыбнулся, Синцов отметил, что получилось это у него не очень по-человечески, из образа не вышел.
        - Стопарэ! - сказал негромко Грошев.
        Грошев снова говорил как-то… иначе. Другим голосом. Равнодушным, ленивым, страшным. Синцов не мог поверить, что Грошев так умеет, но он умел, причем очень неплохо умел. Убедительно. Пробирало. Сам Синцов с гопниками встречался нечасто, почти совсем не встречался, но по телевизору их, конечно, видел. И они говорили похоже. Но не так, совсем не так. Не по-настоящему. А Грошев умел, по-настоящему.
        Парни послушно остановились, повернулись.
        - Не всекают, - ухмыльнулся Грошев в сторону Синцова. - Сявы все-таки не всекают…
        - Ну что еще? - спросил плаксиво главный гопник.
        - Ты что, недоволен чем-то? - грозно развернулся Грошев. - Я чо-то не понял, а? Ты чего раздуваешься?! Ты что, поговорить хочешь?!
        - Да нет, нет. Все нормально…
        У предводителя гопников нервно задергался нос.
        - А то можем поговорить, - Грошев начал неприятно вертеть шеей. - Не, если со мной не хочешь говорить, я могу Лба позвать, Кость, дай телефон.
        Синцов понял, что Кость - это он, и в подтверждение своих намерений пошевелил плечами.
        - Не надо Лба! - чуть не заплакал другой, самый младший гопник. - Не надо…
        Грошев сморщился еще брезгливее.
        - Так, с вас еще по сто, - сказал Грошев. - По сто и по-быстрому, некогда мне…
        В этот раз они не стали спорить, правда, относительно крупных купюр у них больше не нашлось, и добирали мелочью, считали, шевеля губами.
        - Больше нету, Чяп… - гопник просительно протянул руку с мелочью. - Больше совсем нету…
        Грошев взял мелочь, брезгливо на нее посмотрел и уронил в песок.
        - Вон пошли.
        - Чяп, да мы все… осознали, то есть все как ты сказал, Чяп…
        - Смотрите, пацанчики, я ведь проверю, - сказал Грошев этим своим другим голосом. - Если еще к кому в городе докопаетесь…
        Грошев выразительно покривил щекой.
        - Вам жить, короче.
        - Мы больше не будем! - пискляво пообещал растерянный гопник.
        - Не будем! - дополнили остальные.
        - Вон. И чтобы я вас больше здесь не видел, шакалье…
        Грошев еще не успел договорить, а парни уже уходили, торопливо, обгоняя друг друга, не оглядываясь.
        - Вот как-то так, - Грошев протянул Синцову деньги.
        Синцов взял. Задумчиво. Он хотел сразу выкинуть эти гопниковские деньги, но отчего-то не стал этого делать. Сжал в кулаке триста рублей, можно бабушке сахара купить.
        - Да не парься ты, - успокоил Грошев. - За благое дело и деньги получить не грех. Во-первых, защитили мирный досуг и здоровье отдыхающих…
        Грошев кивнул на парня и девчонок.
        - Во-вторых, предотвратили нравственное падение неразумных ближних своих, - Грошев плюнул вслед удалявшимся хулиганам. - В-третьих, мы предотвратили их противоправные действия в дальнейшем. Теперь эти негодяи пять раз подумают, прежде чем к кому-нибудь прицепиться, теперь они будут знать, что есть немалый шанс нарваться не по-детски.
        Грошев тут же добавил в-четвертых:
        - Мы лишили их накоплений. Они бы эти накопления все равно пропили. Так что мы еще позаботились об их здоровье.
        - Хорошо, - сказал Синцов.
        А он просто не знал, что еще можно тут сказать. Адреналин вымывался из крови, и Синцов начинал ощущать усталость.
        - Легко и радостно творить добро на этой Земле, - изрек Грошев, свернул деньги и спрятал их в карман трусов. - Нет, день сегодня определенно…
        Грошев поглядел на солнце, подумал немного.
        - День сегодня определенно еще не закончился, - сказал он. - Пойдем, Костян, надо еще кое-куда подскочить, раз уж пошла такая маза… Чего зря упускать?
        - Пойдем, - согласился Синцов.
        Он вообще-то думал, что сейчас Грошев направится к пацану и девчонкам, которых он выручил, но Грошев, кажется, про них и не вспомнил, сразу двинул к воде. Синцов посмотрел в сторону ребят. Они тоже собирались и поглядывали на Грошева и Синцова с испугом.
        Грошев подошел к берегу, повернулся спиной, упал в воду.
        - Ты не бойся, - говорил Грошев, когда они переплывали реку обратно. - Шакалы никому не пожалуются, они не дураки. Эти деньги они сами у каких-нибудь шпанят отжали. Ничего, пусть привыкают, что в пруду водятся рыбы покрупнее, пусть свое место знают. Если таких распустить в детстве, из них вырастут настоящие бандиты. А так, глядишь, и толк выйдет.
        Синцов в этом сомневался. Течение снова сносило.
        - Ладно, нам пора, а то совсем запоздняемся.
        Синцов не мог понять: зачем? Зачем Грошев помог? Из-за кучки рублей? Вряд ли. Он человек достаточный. Наверное, гопников не очень любит, он, кажется, брезгливый.
        Глава 10. Синие качели
        Грошев остановился у обочины. Недавно по проселку прошел грейдер, и вдоль дороги возвышались отвалы, а за отвалами клонился в сторону камыш, целая стена.
        - Тут не очень далеко, но дорога плохая. То есть ее мало совсем.
        В этом Синцов не сомневался. И теперь ему было совсем понятно, зачем Грошеву Боренька. Боренька проход?м.
        Грошев заглушил двигатель.
        Мотоцикл стоял посреди травяного поля. Травы были свежие, густые и высокие, дикие и яркие и совсем не походили на тяжелую, вялую и уже скучную растительность июля.
        - Красиво ведь, да? - спросил Грошев.
        - Ну да…
        - Я люблю здесь останавливаться, - сказал Грошев. - Вот так встану и стою, иногда час стою, иногда дольше.
        - Зачем?
        - Просто. Это самое глухое место в нашем районе. Здесь никогда никого не бывает, только трава. Она здесь как живая.
        Синцову тоже показалось, что трава какая-то бодрая, шевелится все время, и от этого все, что было за травой, размывается и пропадает, кажется, что в мире ты и эта трава.
        Да и трава необычная, Синцов такой раньше не встречал, напоминающая газонную травку, только ростом в полтора метра.
        - Похоже на другую планету, - сказал Грошев. - Чужое место…
        Точно, подумал Синцов, верно очень Грошев сказал, чужое место. Необычное.
        - Я думаю, это ковыль, - Грошев погладил траву. - У нас здесь ковыли не растут, но здесь он почему-то прижился. Думаю, это после урагана.
        - Что за ураган?
        - Смерч девяносто седьмого. Не слыхал?
        - Не…
        - Полгорода у нас здесь снесло, телевышку чуть не уронило, озеро высосал вместе с рыбой, наделал делов, короче. А ковыль, видимо, принес откуда-то. Из Ирландии.
        Синцов не очень знал, есть ли в Ирландии ковыль, но история ему понравилась. В большом городе таких историй нет, большой город перемалывает все в опилки, вранье, что рассказывают про городские легенды, нет в городе никаких легенд. Там просто не остается времени на легенды. А вот в таком, как Гривск, истории, наоборот, сохраняются, не исчезают в ежедневной суете, их помнят и рассказывают детям, а те своим детям, так и идет. Все в копилку, и уже не истории, а история, часослов для всех, и все помнят про вьюн, пришедший в девяносто восьмом, и про зиму восемьдесят первого, и про то, что в семьдесят девятом было полным-полно грибов, а в семьдесят втором засуха, и колорадские жуки сожрали всю картошку. А некоторые, те, кто живет подольше, помнят не только то, что было, но и то, что будет, тоже помнят.
        - Мне здесь нравится, - сказал Грошев. - Ночью здесь еще лучше. Трава немного светится… Она горькая и не годится на корм, поэтому ее никто не трогает.
        - Ты и ночью здесь бываешь?
        - Как-то раз моц заглох, так что я здесь до утра просидел. Потом, конечно, пришлось домой возвращаться…
        Грошев произнес это с сожалением, Синцов подумал, что ему этого никогда не понять - сидеть ночью в поле и пялиться на звезды. И зачем?
        - Слушай, Костян, а если… Ну, если бы у тебя была возможность… загадать желание?
        - То есть?
        - Ну вот… Золотая рыбка, пусть. И предлагает тебе желание. Ты бы что загадал?
        - Ну, не знаю… Чтобы гопников не было.
        Синцов действительно не знал. Как-то пару раз он думал о такой возможности, не о золотой рыбке, конечно, а о Выполнителе Желаний. В фантастических книгах ведь такое бывает. Ну, вот раз вдруг - и из будущего к нам проваливается УТР-3 - Универсальный Трансформер Реальности, прибор, позволяющий локально изменять действительность. В нем три заряда, но два предыдущих уже кто-то истратил, остался один. Выбирай все, что хочешь, в рамках разумного объема персональных возможностей. И можно выбрать. Синцов никогда толком выбрать не мог, желания ему все время придумывались какие-то жалкие и малодостойные.
        - Вот представь, что у тебя есть золотая рыбка, - продолжал Грошев. - Прямо сейчас, прямо здесь, сию минуту.
        Грошев похлопывал себя по нагрудному карману.
        - У тебя что, в кармане рыбка? - усмехнулся Синцов.
        - А? - Грошев поглядел на свою руку, перестал хлопать. - Не, это так, нервы… Но все равно, представь: есть рыбка - и ты должен загадать желание.
        - Надо подумать, - Синцов потер виски. - С ходу сказать сложно…
        - Некогда думать, у тебя всего минута, - Грошев улыбнулся. - Минута, чтобы загадать желание. Загадывай.
        Синцов растерялся.
        - Загадывай! - воскликнул Грошев. - Загадывай, или может быть поздно! Отсчет пошел!
        И Грошев снова щелкнул себя пальцем по нагрудному карману.
        - Почему минута? - спросил Синцов. - Я не могу за минуту…
        - Рыбка задохнется! Она уже почти задыхается…
        - Тогда… Ну, пусть «Мазерати»…
        Синцов совсем не хотел «Мазерати», но почему-то сказал, что хочет. Просто в голову пришло.
        - Все с тобой ясно, - разочарованно улыбнулся Грошев. - Впрочем, это нормально, мало кто хочет… чего-то другого. То есть не «Мазерати». Все хотят «Мазерати», в широком смысле, разумеется.
        - Да не, я просто…
        Глупо, подумал Синцов. Есть же множество нормальных желаний, зачем мне «Мазерати», где я на нем ездить стану?
        - Здесь хорошее небо, - сказал Грошев. - Есть такие места, где небо особенно хорошее, как линза, небо… Ладно, поехали, а то запоздняем.
        Они поехали дальше, напрямик через поле, ковыль послушно расступался перед Боренькой и сходился за кормой, так что не оставалось никакого следа, отчего Синцову представлялось, что они плывут. Старомодность Бореньки способствовала этому ощущению. Плывут по фантастическому озеру небывалой земли, по воде, покрытой цветущей ряской и розовыми лотосами, лотосов только здесь не было, Синцов, человек не мечтательный, и то почувствовал странное. Что вот-вот из далекой синевы поднимутся горы с белыми пиками, и справа в засыпающий океан будет опускаться солнце, и там, возле самого горизонта, вспыхнет жесть на острых драконьих крыльях.
        Но показался всего лишь лес. Вполне обычный гривский сосновый, ковыльное поле заурядно и обычно кончилось, перевелось в кустарник, а после него лес. Синцов надел шлем, Грошев прибавил скорости и врезался в кустарник. По визору хлестнули ветки, Синцов зажмурился, а когда открыл глаза, мотоцикл катил по мху.
        - Уже недалеко! - крикнул Грошев. - Рядом.
        Синцов ухватился покрепче за поручень, стер с визора шлема зеленку, стал следить за дорогой. Пытаться.
        Грошев вел мотоцикл по лесу. Не по проселку, не по тропе, а прямо по лесу, выбирая путь между деревьями. Как в лабиринте. Грошев въезжал на лесные холмы, огибал их, спускался в лощины, прокладывая тропу через поваленные сосны.
        Постепенно Синцов начинал понимать, что это действительно лабиринт. Что Грошев не просто ведет Бореньку сквозь сосняк, он ведет его единственной возможной дорогой. То тут, то там Синцов отмечал секреты этого лабиринта - поваленные деревья, овраги, кучи хвороста, снова поваленные деревья.
        Засечная черта, вспомнил Синцов. Если не знать дорогу, прорваться нельзя. Кто-то максимально осложнил путь к…
        Куда?
        Вдруг Синцов подумал, что не знает, куда они едут. Он уже привык ни о чем не спрашивать Грошева заранее и сейчас не спросил, вряд ли это было обычное место.
        Небольшой вымерший поселок. Такой стандартный вымерший железнодорожный поселок, сухая трава, кривые дома с пустыми окнами, сады. Сады отличались особой избыточностью, яблоки, еще не налившиеся в других местах, здесь удивляли - и размерами и цветом, размеры больше обычного, цвет интенсивный. И количество их было немалое, ветви гнулись почти до земли.
        - Разъезд пятьдесят, - пояснил Грошев. - Лет десять назад километрах в трех отсюда опрокинулся состав с жидкими удобрениями. Говорят, здесь все было залито, по колено почти. Поселок, конечно, эвакуировали, а потом возвращаться никто не стал, расселили народ. Тут долго нельзя, все химией пропитано, если больше трех часов находиться - начинается отек гортани. Поэтому, кстати, сады так и растут, поэтому и не разобрали ничего. Лет через двадцать почва очистится, и можно будет вернуться, если кто захочет.
        - А мы что тут делаем? - поинтересовался Синцов. - Опять магнитом будем шарить?
        - Не, магнит тут ни к чему, тут другое…
        Гудок.
        Состав, длинный нефтяник с грязными нефтяными цистернами устало волокся к западу.
        - Тут и станция была, - сказал Грошев. - Сейчас, конечно, уже нет, даже пригородный поезд не притормаживает. А раньше хорошее местечко, у многих участки, дачки всякие. Нам туда.
        Они слезли с мотоцикла и направились к станции. Грошев привесил к поясу длинный мачете, но файеров не взял, видимо, здесь медвежья угроза была невысока. Но мачете на всякий случай Грошев вынул. Может, собаки.
        - Тут еще ничего, - Грошев раздвигал траву лезвием. - Тут хоть поезда ходят, какая-то жизнь, а там, дальше, если к Волге спуститься, вообще все заглохло. Как после эпидемии.
        Если честно, для Синцова и тут было как после эпидемии. Если бы не поезд, то совсем грустно, постапокалипсис, материализовавшийся DayZ, того и гляди гниломордые из-за угла посыплются. Но они не сыпались, Синцов и Грошев пробирались по поселку и за каждым углом встречали только заросли лебеды да малину, красную, сочную и чистую, безо всяких посторонних червей.
        - Пробовать не рекомендую, - на всякий случай напоминал Грошев. - Полстакана таких ягодок - и почки отлетели. Так что надо быть осторожнее, яблочек молодильных не есть, из козьего копытца не пить, дышать реже. Ясно?
        - Ясно…
        Поезд затих, где-то в поселке посыпалось еще сохранившееся стекло, Синцов обернулся.
        - Не дергайся, - успокоил Грошев. - Тут никого нет. Животные сюда не суются, бомжи тоже. Тишина и покой. Нам туда.
        Грошев указал мачете в сторону рябиновых кустов. Рябины много, больше, чем листьев, отчего деревья походили на красные шары, на крашеных баранов.
        - Рябина редкая, - вздохнул Грошев. - Редкой породы, кстати, сочная, варенье из такой получается хорошее… Ну, да так всегда, все, что хорошо, то несъедобно.
        Он взмахнул мачете и разрубил несколько рябиновых кистей, брызнул сок. Похоже на кунг-фу-боевик, отметил Синцов, ярко и безнадежно.
        Грошев нырнул под рябину, Синцов за ним, задел гроздья, по щеке поползла красная капля. Под деревом оказались качели, привязанные к поперечному суку, - веревка и синяя доска. Синие качели. Рябина выросла, и теперь синие качели были почти на уровне горла. Синие качели для синих великанов. Грошев толкнул доску, и качели двинулись со скрипучим звуком.
        Синцову захотелось здесь немного побыть под рябиной, в тени и свете, но Грошев не стал останавливаться.
        Они вышли на площадь, видимо, привокзальную. Тут точно когда-то была площадь, она еще угадывалась под бушующей травой, вытянутый прямоугольник, а посреди этой площади облупленный пьедестал, когда-то беленый и красивый, теперь пятнистый и пожелтевший, как дохлый ягуар. Скорее и не пьедестал, а постамент.
        - Ну вот, мы и дома, - Грошев указал на постамент.
        - Что?
        - Пришли, говорю, интересное место тут… сам увидишь…
        Памятника не было, и рядом он не валялся, Синцов подумал, что вряд ли его отсюда вывезли, памятник взял и ушел, сам. Надоело ему здесь стоять в долгом одиночестве, никто здесь не останавливается, все поезда мимо, вот он и сорвался.
        - Мне здесь тоже нравится, - грустно сказал Грошев. - Я бы сюда перебрался, если бы не земля отравленная. Но тут нельзя жить никак.
        - А вдруг можно? Ведь могло на самом деле уже выветриться все или водой вымыться. Сколько лет-то уже прошло…
        Справа от постамента из травы торчал бледно-бордовый двухметровый мухомор, чуть скошенный набок, какого-то в целом новогоднего вида. Приглядевшись, Синцов обнаружил, что это не мухомор, а старый телефон-автомат, прикрытый от непогоды красным кожухом, видимо, с дизайнерскими целями этот кожух был в свое время раскрашен белыми пятнами. С годами дизайн поблек, но надпись «ГТС Гривск» сохранилась.
        - Может, тут уже безопасно? - повторил Синцов и кивнул на автомат.
        - Не, - помотал головой Грошев. - Я пробовал. Пять часов, конечно, продержался… Потом глаза стали отваливаться, думал, ослепну. В Припяти хоть как-то жить можно, здесь совсем никак. Но мы сюда и не жить, нас другое интересует…
        Грошев не спеша направился к телефону-автомату, по пути вытаптывая траву. Синцов наблюдал, иногда оглядывался, ощущение, что за ними наблюдают, его не оставляло, но, поразмыслив, Синцов списал это на поселок. Вымершие поселки напрягают, это как по кладбищу ходить, вроде тихо и спокойно, но все равно что-то не так, все равно что-то неправильное ощущается.
        - Почему его, кстати, не стащили? - спросил Синцов. - Телефон?
        - Не знаю. Повезло просто, иногда случается… Местные боятся, заезжие не знают… Последний действующий телефон-автомат Гривской телефонной сети.
        - Он рабочий?
        Грошев не ответил. Синцов приблизился к автомату. Красное пластиковое ухо выглядело гладким, когда-то его украшали обычные для телефонов-автоматов мудрости, но теперь от них осталось мало чего, их съели дожди и вытравило солнце. Синцов вспомнил Чучела, снял трубку.
        Она оказалась тяжелой и холодной, Синцов протер ее рукавом и приложил к уху. Тихо.
        - Не работает, - сказал он. - Глухо.
        - Да, не работает, - согласился Грошев. - В этом смысл…
        - То есть?
        Грошев вынул из кармана жетонодержатель. Обойму с жетонами, с теми, которые подарил Чучел, и с тем, что они нашли в ручье.
        - Надо проверить, все ли кондиционные, - пояснил Грошев. - Испытать.
        Он отобрал у Грошева трубку, положил ее на рычаг, снял, послушал. Выщелкнул на ладонь верхний жетон.
        - Понимаешь, на Гривской телефонной станции сначала напечатали жетоны, - рассказывал он. - Но так получилось, что матрица была немного кривая, соответственно, жетоны тоже получились деформированные. А потом, когда сами аппараты уже привезли, поставили и подключили, выяснилось, что жетоны не подходят. Ну, поскольку автоматов было не так уж много, местные умельцы с механического завода слегка подрихтовали жетоноприемники. Руки у них, сам понимаешь, откуда росли, поэтому я каждую партию жетонов…
        Грошев подкинул жетонодержатель.
        - Каждую партию проверяю и в полевых условиях. А этот аппарат у меня в качестве эталона.
        Но Синцов не верил. Он же не дураком был - и не верил, Грошев совсем не собирался проверять исправность механизма жетоноприемника.
        - Он же не подключен, - Синцов указал на обрывки проводов, торчащие из автомата. - Как его можно проверить?
        - Это экспериментальная модель, - ответил Грошев. - Они комплектовались автономным питанием на случай низкого напряжения в сети. Там внутри аккумулятор, а в нем остатки заряда.
        Врет, подумал Синцов. Физику кое-как я все-таки изучал, ни в одном аккумуляторе заряд не будет держаться годами. А то и десятилетиями.
        - Для оборонной промышленности делался, - Грошев похлопал по автомату. - Аккумуляторы чрезвычайно емкие, для первых беспилотников еще разрабатывались. С функцией самоподзаряда.
        - Это как?
        - Там такие пластины, они, если емкость падает, начинают распадаться, и энергия выделяется. Едят сами себя. Так что тут может еще долго… А когда правильный жетон попадает, то он срабатывает. Раньше техника была на порядок надежнее. Вон, «Вояджер» до сих пор в космосе летит, уже гелиосферу покинул. А современные не могут толком до Марса доковылять, то и дело по пути ломаются.
        Грошев подкинул жетон, ловко поймал.
        - Так что сейчас мы его немного проверим…
        - Хорошо.
        Синцов отошел от автомата, потянулся, оглядел площадь. Из разросшихся кустов акации выступало старое здание вокзала, еще немного желтели деревянные стены, но крыши уже совсем не было, провалилась внутрь.
        И синие качели.
        Акация почему-то цвела. Она должна цвести в июне или даже в конце мая, но цвела сейчас. Наверное, действительно что-то с почвой.
        Послышался еще поезд, далеко-далеко. Синцову интересно вдруг стало, кому это памятник был, и он решил обойти и посмотреть, в краеведческих целях.
        На фасадной стороне сохранилась чугунная табличка, Синцов стряхнул с нее сухую листву и висюльки тополиного пуха и выяснил, что памятник был некоему «…валеву», наркому путей сообщения, в ознаменование выполнения плана. Какому точно наркому, разобрать не получалось, потому что табличку пытались от пьедестала оторвать, но оторвали только нижнюю половину.
        Неожиданно Синцову захотелось на пьедестал залезть. Постоять немного монументом, вряд ли когда еще такая возможность представится. Синцов подпрыгнул, оперся руками, влез.
        На пьедестале сохранились отпечатки ног памятника, в них Синцов вступить постеснялся, встал рядом.
        Поезд приближался.
        С высоты постамента вид был лучше и чуть живописнее, жаль, что за зеленью ничего толком не просматривалось. Грошев мялся у аппарата. Жетон он еще не опустил, продолжал задумчиво подкидывать его на ладони. Подрагивали синие качели.
        - Что такое? - спросил Синцов сверху.
        - Да вот подумал… Может, ты их кинешь?
        - Зачем?
        - Ну как зачем, удачливость, то се… А, Костян?
        - Погоди.
        - Что подождать? Вечер скоро…
        - Три минуты.
        Грошев кивнул, услышал поезд, понимающе кивнул.
        Поезд был уже совсем рядом. Синцов придумывал, какую позу принять. Поезд полетит мимо станции, пассажиры посмотрят в окна и увидят его в виде памятника. Смешно. То есть очень смешно и очень глупо. Все это глупо, забраться на чужой памятник, кривляться, стараясь, чтобы незнакомые люди рассмеялись над дураком…
        Синцову стало стыдно. Он засуетился, пытаясь слезть, а затем попросту спрыгнул в траву. Упал на бок, подниматься не стал, пережидая состав. Лежал в траве, глядел себе под нос, на кусок угля. Да никто и смеяться над ним не стал бы, сейчас, чтобы рассмешить народ, требуются усилия посерьезней, глупо, думал Синцов. Иногда накатывает, и начинаешь вести себя, как распоследний баран. Но ничего с этим поделать нельзя, быть бараном свойственно человеческой природе.
        Поезд кончился.
        - Живой? - спросил Грошев.
        - Живой, - Синцов сел. - Так, немного лоб поцарапал…
        Синцов поднялся.
        - Я тоже как-то залезал, - признался Грошев. - И тоже спрыгнул. Застеснялся. На них хорошо в бронзе стоять, а вживую так себе, странные чувства.
        - Надо просто подождать, - предположил Синцов. - Памятник - это уже для заслуженных челов, это у нас еще впереди.
        - Ты думаешь?
        - Угу. Конечно.
        Синцов был в этом не совсем уверен, во всяком случае, по поводу себя.
        - Так ты их кинешь? - спросил Грошев. - Жетоны?
        - Кину, чего уж…
        Синцов отряхнул джинсы. Ему было неудобно и перед Грошевым, и перед проехавшим поездом - хотя он и не успел заметить, какой состав, пассажирский или грузовой, и отчего-то перед памятником тоже. Перед памятником наркому Валеву. Наверное, он здесь родился, решил Синцов. На этом безымянном разъезде. Валев.
        - Ну, лови, - Грошев протянул Синцову жетонодержатель.
        Магазин с жетонами оказался тяжелым не только с виду, в нем словно на самом деле лежали патроны. Синцов выщелкнул верхний жетон. Обычная железка с продавленными бороздами, три штуки. Жетоны, которые Синцов видел раньше, были двухбороздые. А здесь три. Надпись выбита с обеих сторон, «ГТС Гривск», тяжелый. То есть Синцову так показалось, вряд ли он мог быть тяжелее двухрублевой монеты.
        - Как их использовать? - спросил он.
        - Выпуклой стороной, - ответил Грошев. - Сразу опускать не спеши, придержи…
        - А потом? - не понимал Синцов.
        - Алгоритм такой. Опускаешь жетон, придерживая его пальцем. Потом отпускаешь совсем. После этого снимаешь трубку. Выжидаешь секунд десять, нажимаешь на рычаг. Жетон должен провалиться. Если он проваливается, значит, аутентичный.
        - А потом? Как обратно достать?
        - У меня универсальный ключ, не беспокойся.
        - Как знаешь…
        Синцов взял жетон, опустил в прорезь. Осторожно отпустил, жетон не провалился. Синцов снял трубку. Тишина.
        Слушать тишину Синцову показалось глупо, поэтому он сказал:
        - Раз-два-три, раз-два-три.
        И никто не ответил, конечно же.
        - Вызывает «Террор», вызывает «Террор», «Террор» на связи, - сказал Синцов.
        Никто не ответил, конечно же.
        Синцов нажал пальцем на рычаг.
        В телефоне что-то клацнуло внутри, сдвинулись шестеренки, тронулись цепные передачи, сместились рычаги. Жетон провалился. Синцов услышал, как он пошел по внутренностям и в конце этого пути упал в желудок.
        - И что? - спросил Синцов.
        - Ничего. Нормально. Кидай следующий.
        - И все?
        - И все. Надо проверить, я же говорил. Тут один нюанс есть…
        Грошев зевнул.
        - Если вдруг… услышишь гудки…
        - Не бойся, - успокоил Синцов. - Это будет не «Мазерати». Попрошу сто миллионов долларов, половину отдам тебе, я не жадный. Ну и «Мазерати», конечно.
        - Да я не в том смысле…
        Синцов опустил следующий жетон. Произошло то же самое, с тем же самым звуком, в трубке тишина.
        - Молчание, - сказал Синцов.
        - Тогда третий.
        Синцов кинул в автомат третий жетон. Потом четвертый, пятый, двенадцатый. Они одинаково падали в глубины автомата, одинаково ничего не происходило.
        Грошев наблюдал. Чуть издали, то ли с испугом, то ли с надеждой, Синцов не мог понять. Наверное, все-таки с надеждой.
        На семнадцатом жетоне произошла заминка. Жетон встал чуть косо и после того, как Синцов нажал на рычаг, не провалился, а завис.
        Грошев подскочил к Синцову, резко и неожиданно, Синцов дернулся.
        - Ты чего?
        - Что случилось? - Грошев уставился на застрявший жетон.
        - Да вот, перекосило…
        - Да, такое иногда случается. Ты стукни немного по боку аппарата, он и проскочит. Наверное…
        Синцов хлопнул. В автомате щелкнуло, жетон действительно проскочил.
        В трубке молчание.
        Двадцать четыре жетона провалились в автомат, и теперь автомат выглядел… как-то сыто. Синцов понимал, что это субъективное впечатление, работа мозга, не более, но автомат на самом деле казался довольным. Как лягушка, наевшаяся комаров.
        Последний жетон брякнул.
        - И что? - спросил Синцов. - Что это значит?
        - Ничего не значит.
        Грошев пожал плечами. Он достал из кармана ключ, открыл сбоку от телефона дверцу и выгреб жетоны обратно.
        - Это значит, что не повезло, - ответил Грошев. - Видимо, обычной удачи тут маловато, нужно что-то большее… Зато все жетоны рабочие.
        - И дальше что?
        - Дальше домой, - Грошев принялся забивать жетоны обратно в обойму. - Домой, спать. Тупой день был, бестолковый, надо признать.
        - А с жетонами что?
        - С жетонами все нормально. Сегодня вечером протру их спиртиком, чтобы не гнили, и в копилку. Годика через два-три буду потихонечку продавать, легенда уже есть…
        - Легенда? А, ну да, архангел Михаил.
        Он верит, подумал Синцов. Точно верит. Хотя в мифриловую броню куча народу верит.
        - И это тоже, - Грошев снаряжал магазин. - Да и Чучел не подведет.
        - Это как?
        Грошев усмехнулся.
        - Чучел фигура заметная, то, что он свихнулся и раздал коллекцию, станет известно. Уже, думаю, стало известно. А про его коллекцию и раньше ходили разные слухи. Так что когда придет время продавать, жетончики уйдут влет, в очередь встанут.
        Грошев вставил в прорезь последний жетон, убрал жетонодержатель в карман.
        - Вечер исчерпал себя, - сказал Грошев. - К тому же… У меня в горле уже песок. А ты как?
        Синцов прислушался к себе и обнаружил, что да, горло подраспухло, точно с утра он слузгал полкило подсолнечных семечек и еще двести граммов хорошо прокаленных тыквенных.
        - Примерно так же, - ответил Синцов. - Горло… Пора валить.
        - Пора….
        Но Грошев не спешил, Синцов двинулся было в сторону мотоцикла, но Грошев не торопился, продолжал стоять и смотреть на телефон.
        - Что-то тут…
        Грошев огляделся.
        - Не нравится мне сегодня здесь.
        Синцов ничего подозрительного не замечал. К вымершему поселку он уже успел привыкнуть, и чувство, что за ними наблюдают, улеглось и погасло.
        - Ладно, сейчас проверим…
        Грошев щелкнул по пластиковому кожуху автомата, поглядел на него с печалью.
        - Пойдем, - он обошел пьедестал и погрузился в кусты, разросшиеся по периметру привокзальной площади. - Пойдем!
        Синцов поторопился за Грошевым, напоследок не удержался и тронул синие качели, и они запели забытый блюз одиночества.
        Метров через триста Грошев остановился возле яблонь.
        - Ты чего?
        - Такое ощущение… - Грошев понюхал воздух.
        - Что мы здесь не одни, - закончил Синцов. - В заброшенных местах всегда так. Кто тут может быть… Тут же даже дышать трудно. И не проехать.
        - Есть еще одна дорога, - сказал Грошев. - Но там дальше, к тому же бурелом погуще… там никто обычно не ездит.
        И немного подумав, добавил:
        - Там вообще почти невозможно проехать…
        Грошев шагнул под яблоню, в тень. Синцов за ним.
        - Что? - спросил Синцов. - Что-то не так?
        Грошев не ответил, вытащил портсигар, почесал им подбородок.
        - Курить будешь? - растерянно спросил Синцов. - Зачем…
        Грошев ухмыльнулся, нажал на портсигар, и он раскрылся с металлическим звуком, и оказался совсем не портсигаром, а карманным биноклем «Минск».
        - Ого! - восхитился Синцов. - Не знал, что такие бывают…
        - А то, - Грошев приложил окуляры к глазам и стал подкручивать фокус колесиком. - Вещица знатная для тех, кто понимает. Купил пять штук таких как-то почти задаром… Вообще-то они театральные, но с этим я немного пошаманил, оптику поменял, фокус сдвинул, так что теперь штука не только красивая, но и небесполезная…
        Грошев замолчал. Он прилип к биноклю и смотрел, Синцов стал тоже смотреть в ту сторону, но ничего не видел, ничего совсем.
        - Что-то есть? - поинтересовался Синцов.
        Грошев передал бинокль, Синцов приложился к окулярам. Несколько секунд перед ним покачивалась муть, потом очертания мира собрались, и Синцов разглядел заросшую дорогу и лес.
        - Там, справа от наклонной сосны, - направлял Грошев.
        Но ничего рядом с сосной Синцов не замечал, сосна клонилась… и все. Шишек слишком много, под их весом она и клонилась. Много шишек.
        - Дай мне.
        Грошев отобрал бинокль, стал смотреть сам.
        - Ничего… Пойдем посмотрим.
        - А воздух? У меня уже горло сильно болит…
        - На, - Грошев протянул Синцову пластиковый пузырек. - Антигистамин. Должно помочь, мне помогало. Две таблетки.
        Синцов не стал спорить, пузырек открыл, в нем не оказалось ничего, только вата. Грошев выругался, отобрал пузырек, выкинул в сторону.
        - Ладно, ничего. Домой приедем, молока обязательно выпей побольше, лучше теплого, лучше с медом, должно помочь. Давай еще немного пройдем…
        Они двинулись по дороге, все сильнее удаляясь от Бореньки, в другую сторону.
        Грошев нервничал, Синцов замечал это. Он не нервничал вчера с медведем, не нервничал сегодня с гопниками, теперь нервничал.
        На ровном месте.
        Синцов сам тоже нервничал. Нет, с медведем он нервничал сильнее, да и гопники… Но здесь Синцову тоже не нравилось.
        Грошев остановился и поморщился.
        - Что?
        - Смотри, - указал пальцем Грошев.
        Синцов поглядел под ноги. В песке дороги отпечатались протекторы.
        - «Буханка», - сказал Грошев. - Серая «буханка», я видел ее в бинокль, не показалось, значит.
        - И что? - Синцов смотрел на дорогу. - Серая «буханка», подумаешь? Тут же слет джиперов.
        - Да, слет…
        Грошев достал телефон и сделал несколько снимков отпечатков шин.
        - Они же по всей округе гоняют, как ненормальные, по всем колдобинам. Вот и сюда занесло кого.
        - Это объяснение, - согласился Грошев. - Только… Только почему он дальше не поехал, издали наблюдал?
        - Да мало ли почему? Может, он тоже про отравленную землю слышал - вот и не решился. Или нас увидел и подумал не связываться. Или еще чего…
        - Ну да, может. Ладно, пойдем к Боре, а то скоро…
        Грошев потер глаза.
        - Скоро количество яда начнет переходить в качество, так что… лучше нам отсюда отвалить, медленно, но верно.
        - А если Боря не заведется? - спросил Синцов.
        - Боря не подведет, - заверил Грошев. - Но на всякий случай… Ты быстро бегаешь?
        - А что?
        - Зона поражения километра три-четыре, так что, если что, сумеем выбежать. Я просчитывал.
        Синцову не очень хотелось бегать, сегодня и так было слишком много ненужной суеты, сегодня он и так уже плавал, трехкилометровый забег стал бы чудесным завершением. А вчера медведь. Один медведь стоит трех марафонов.
        - Ладно, пойдем.
        Следы стерлись, в этом месте «буханка» сдавала назад. Грошев собрал слюну, плюнул, посмотрел, как слюна свисает с языка, остался недоволен.
        - А ты что… - Синцов кивнул в сторону следов. - Думаешь, за нами кто-то наблюдал?
        - Не знаю точно… Чучел… помнишь Чучела?
        Синцов кивнул.
        - Он рассказывал, что…
        Грошев огляделся. Он слишком часто стал оглядываться. И уверенность подрастряслась.
        - Чучел рассказывал, что с ним стали происходить странные вещи. Он почти сорок лет коллекционировал, причем сначала он вообще кортики собирал - и все ничего. И с нумизматикой тоже без особых проблем. До тех пор, пока…
        Грошев постучал по карману, в котором лежал бинокль «Минск», в левом нагрудном кармане - жестяной-жестяной звук.
        - До тех пор, пока не занялся этими жетонами. Он жетонами, кстати, и раньше занимался, про жетоны Минторга одним из первых просек, авторитетный человек, в теме был. А потом…
        Грошев выдержал паузу.
        - Потом он стал собирать Гривск. Сначала тему хотел крутануть по Гривску, начал народ разогревать, все по правилам… А потом, видимо, влип. Все объявления по Гривску убрал и стал не продавать, а только покупать. Ну и странности тоже… Странностей было много.
        - А ты откуда знаешь? Вы же вроде… Конкуренты были?
        - Он как-то на антикварном сайте рассказ выложил, - объяснил Грошев.
        - Рассказ?
        - Ну да, - кивнул Грошев. - Многие собиратели пишут, материал-то богатый, а творчество в мозгу кипит. Байки разные… ну, типа, как я пошел в лес, запнулся, головой в пень ударился, а из него николаевские пятнашки посыпались. Всем нравится про такое читать, ну и писать тоже, языком молоть - не вагоны грузить. Вот и Чучел тоже баловался. Ник у него был такой с понтами - Чехов-28, я его по этому нику и опознал. Он там в своем рассказе описывал один жетон, который я ему и продал, но это не важно… Рассказ был вроде как юмористический, про жетон «Газировка». Человек пошел попить лимонаду, кинул в автомат по производству газированной воды монету, а ему на сдачу выпал латунный жетон. Дело происходило в тысяча девятьсот семьдесят восьмом году, тогда газировочные автоматы на каждом углу стояли…
        Они шагали по дороге, и Грошев рассказывал свой очередной рассказ. Синцов слушал, рассказ был к месту, история про газировочное счастье оказалась, как всегда, интересной, Синцов в который раз отметил, что у Грошева не только собирательский талант, но и талант рассказчика тоже.
        - Так вот, этот человек через пару дней отправился снова попить водички, кинул жетончик в автомат, тот налил воды и высыпал сдачу - три копейки. И сам жетон тоже высыпался.
        - Ну… И что?
        Синцов не очень понял, в чем заключается интерес.
        - Газировочные автоматы сдачи не давали, - объяснял Грошев. - Только в метро на сдачу разбивали, да и то лишь в Москве. А тут такое было - главный герой рассказа кидал в автомат жетон, пил воду с сиропом и забирал деньги. Потому что каждый раз жетон приводил с собой сдачу. Вроде как неразменный пятак, но на строго материальной основе: этот жетон что-то там замыкал в автоматах - отсюда и эффект.
        И вот он бросил работу и стал жить с этого жетона. Это оказалось не так легко, чтобы заработать рубль, надо было почти тридцать раз воспользоваться жетоном. Но он выработал особую технику использования жетона и добился результата в пять рублей в день. Он даже совершал специальные рейды по крупным городам, и там, конечно, улов был выше, иногда до десятки. А потом он почуял… Слежку, что ли, - сказал Грошев.
        - То есть?
        - Ну, это хорошо чувствуется, ты пойми. Вот и Чучел… То есть герой его рассказа стал замечать, что за ним следят. Куда бы он ни пошел… Короче, он никак не мог отделаться от ощущения слежки. И для подстраховки стал носить жетон во рту, на жвачке - чтобы в случае чего проглотить.
        Синцов хмукнул.
        - В рассказе все печально заканчивается. Герой опускает жетон в автомат с газировкой, а тот не возвращается. И герой сходит с ума. Вот прямо на месте сходит…
        - За Чучелом тоже следили?
        Грошев пожал плечами.
        - Кто теперь разберет? Следят это или просто так болтаются. Такое дело, Костян. Может, просто джипер на «буханке» заблудился, а может, и нет.
        - А зачем ему? Из-за жетона Бога, что ли? Так ведь у тебя нет…
        - Он может думать, что есть, - ответил Грошев. - Жетонов три было, один уже использован, два других где-то бродят…
        - Он что, дурак? - поинтересовался Синцов. - Если бы ты нашел жетон архангела Михаила, то ты бы его уже давно использовал! Какой дурак будет тянуть с желаниями…
        Синцов хихикнул.
        - Точно, - кивнул Грошев. - Какой дурак… «Мазерати», дайте две…
        - А я о чем говорю?
        Грошев опять остановился.
        - Что? - спросил Синцов.
        - Тихо!
        Грошев прошипел и приложил к губам палец.
        - Ты не слышишь?
        Синцов помотал головой. Лес шумит, да еще… Звонок. Синцов услышал его ясно и отчетливо, назойливое дребезжание, похожее на давнюю зубную боль.
        - Звонок…
        Грошев повернулся.
        - Я слышу, - сказал Синцов. - Слышу ведь…
        Грошев уже быстро пошагал назад, к поселку. И Синцов шагал за ним.
        Они шагали, а телефон звонил. Настойчиво и уверенно, словно знал, что его слышат.
        Нет, это все могло быть шуткой. Грошев мог потихонечку спрятать где-нибудь мобильник с хорошими динамиками и, возвращаясь к «Боре», потихоньку нажать на вызов, и теперь телефон дребезжал на всю округу. Юмор такой, да, такое теоретически возможно. Практически…
        Бессмысленно. Шутка дурацкая абсолютно.
        Грошев выдохнул и побежал. Синцов побежал. Грошев бежал отчаяннее, как в последний раз, Синцов догонял, бессмысленный бег по пересеченной местности - одно из обязательных условий жизни в провинции, как еще иначе? Иначе нещитово.
        Интересно, что может сделать жетон архангела Михаила? - думал Синцов. Этот жетон как, абсолютно всемогущ или с ограничениями? Вот если мне захочется не тонну золота и бластер, а чтобы мир во всем мире? Это возможно? Или летать научиться, просто так, без крыльев? Получится?
        Они влетели в поселок, прорвались через заросшие огороды, через терн и яблони-китайки, и снова через терн, через смородину и иргу запустения, через ревень и дикую переросшую спаржу вывалились на улицу, и Грошев остановился. Чтобы не столкнуться, Синцов увернулся в сторону и убрался в придорожную траву, запутался в ней и упал.
        Тишина все-таки.
        Тут должны быть насекомые, подумал Синцов. Иначе тут ничего бы не росло, насекомые должны пережить отравление, пчелы, шмели, кузнечики, сверчки. Но тишина. Звонок только, но и он погас уже, теперь совсем тишина осталась, и вечер близко, и тени, и небо затягивает красноватая тьма.
        Грошев стоял, чуть наклонив голову и прислушиваясь - а ну как еще зазвонит?
        - Может, послышалось, - предположил Синцов, поднимаясь из травы. - Все может…
        Грошев промолчал.
        - Ладно, давай поглядим, зря, что ли, бегали? - сказал Синцов и двинулся по направлению к вокзальной площади.
        - Стой! - страшным голосом выкрикнул Грошев.
        - Ты что? - усмехнулся Синцов.
        - Не надо нам туда ходить, - уже негромко прошептал Грошев. - А что, если это…
        - Что?
        - Не простой звонок.
        - То есть? - не понял Синцов.
        - А что, если нас… заманивают? Вот мы пойдем, а вернуться не сможем?
        - Кто заманивает? - спросил Синцов.
        - Ну мало ли… Не знаю. Надо было противогазы взять. Я давно, кстати, противогазы припас, только забыл опять… Мы туда пойдем - и не выйдем, мне уже плохо дышать, между прочим.
        - Ерунда, - сказал Синцов. - Бред и маразм. Ты сам перепугался своих историй, маразм, говорю же. Много форумов читаешь. Тебе, Петь, надо как-то развлекаться, а то ты на самом деле на Чучела стал похож, сам от себя уже вздрагиваешь. Возьми деньги, съезди с родаками на море. Пойдем посмотрим, зря бежали, что ли?
        - Ну ладно…
        Они вернулись на заросшую вокзальную площадь, остановились перед автоматом. Ничего. Синцов оглянулся на синие качели, подумал, что про них стихи бы хорошие получились. Если бы умел.
        - Этот телефон не мог звонить, - сказал Грошев.
        Он вслушивался в молчащую трубку.
        - Ты же сам говорил, что это военная разработка, экспериментальная, что там аккумуляторы долгоиграющие…
        - Тут нет звонка, - объяснил Грошев. - Самой звонилки нет, понимаешь? Не предусмотрено конструкцией. Односторонняя система, только на вход…
        Ага, подумал Синцов. Односторонняя система, это точно. Совсем односторонняя, односторонней не бывает.
        - А если мы отравились, а? - предположил Грошев. - Если там не только удобрения опрокинулись, но и еще какая химоза? Если тут газ выделяется… Паралитический.
        Синцов хмыкнул. Паралитический газ напрочь парализовал Грошеву мозг. Вообще, похоже, парализовал, Грошев как-то уж совсем растерялся. Сам же Синцов, напротив, ощутил неожиданную уверенность в себе и трезвость в голове.
        - Тут вполне мог остаться телефон, - сказал Синцов. - Его могли забыть отключить, вот он и стоит здесь, в поселке, в одном из домов. А хозяева иногда звонят, чтобы проверить. Позвонили - гудки идут, значит, все нормально.
        - Нормально… Слушай, а если… Знак, типа?
        Грошев достал жетонодержатель.
        - Может, еще раз попробуем? - спросил он.
        - Что?
        - Жетоны? Меня этот звонок навел на мысли… Давай еще попробуем?
        Грошев начал краснеть. Синцов никогда не видел, чтобы человек краснел так стремительно. Под кожей прорезались капилляры, разошлись архипелагами, лицо Грошева стало похоже на кусок мяса.
        - Нет, - сказал Синцов. - Не сегодня. Давай в следующий раз. Ты вообще-то очень плохо выглядишь…
        - В следующий раз…
        Грошев недоговорил, упал лицом вперед, прямо на Синцова.
        Синцов успел поймать.
        Грошев был без сознания. Это у него получилось как-то легко, без напряжения. Он не задыхался, не дергался в конвульсиях, покраснел и хлопнулся в обморок с облегчением. Надышался. Передышался. Сам Синцов чувствовал себя удовлетворительно. Голова не кружилась, в горле першило, да, но терпимо.
        Все равно надо сваливать.
        Вчера медведь, сегодня обморок, Синцов выпрямил Грошева, подхватил на плечо.
        Грошев оказался тяжел, гораздо тяжелее, чем с виду, тащить его было нелегко и неудобно, Грошев стучал головой в спину и казался мертвым. Синцов выдохся быстро, слишком много он сегодня бегал и плавал.
        Грошев стал еще тяжелее, Синцов остановился и опустил его на землю, похлопал по щекам и щелкнул по носу, не без удовольствия. Грошев не очнулся.
        До Бореньки, впрочем, оставалось недалеко, только вот Грошев начал бледнеть, поэтому Синцов отринул предрассудки, схватил Грошева за ноги и поволок по земле. От такого перемещения Грошев как раз открыл глаза и сказал что-то про специальную теорию относительности и про то, что на монетных дворах работают сплошные мошенники и бессовестные барыги. Синцов попытался поставить Грошева на ноги, но мимо, Грошев валился и отключался, не забывая перед этим ругать стяжателей от нумизматики.
        Боренька был цел.
        В процессе тащения Грошева у Синцова возникли некоторые подозрения. Точнее сказать, опасения. Ему вдруг представилось, что вот сейчас он притащит Грошева к мотоциклу, а у того снят аккумулятор. Или свечи вывернуты. Или колеса проколоты. Или бензин слит. И что тогда?
        Тащить дальше. Так дальше, как получится.
        Страшненько.
        Но все оказалось в норме - и свечи, и бензин. Синцов загрузил Грошева в коляску и стал искать ключи.
        В боковом кармане куртки Грошева хранился жетонодержатель, в другом складной нож, во внутреннем кармане Синцов обнаружил рубль. Гагаринский. В блеске. Синцов потянулся к нагрудному карману, однако открыть его было непросто - карман оказался не только закрыт молнией, но и зафиксирован двумя крепкими кнопками. Синцову удалось открыть одну, но тут Грошев неожиданно очнулся и перехватил Синцова за руку.
        - Ключи от мотика ищу, - сказал Синцов.
        - Сейчас… - Грошев достал ключи из кармана штанов. - Еще секретка… Ручка сцепления, нажать на торец…
        - Понятно, понятно.
        Вообще-то на мотоцикле Синцов не ездил никогда. Это, однако, его не смутило, примерный принцип он знал, то же самое, что на машине, только наоборот.
        Грошев хихикнул, Синцов нашел в коляске бутылку с водой, немного полил Грошеву на голову, велел держаться. Грошев схватился за поручень.
        - Слева на торце руля, - повторил он.
        Синцов запрыгнул на Бореньку, вставил ключи, повернул. Ничего. Нашел рычаг сцепления, нащупал на левом окончании руля утопленную в резину плотную кнопку, нажал. Загорелась тусклая зеленая лампочка, обозначавшая, по-видимому, нейтраль.
        Синцов поставил левую ногу на педаль кикстартера, пнул. Двигатель неожиданно легко завелся, чихнул и зафырчал ровно. Дальше все было как в машине. Только наоборот. Тронулся Синцов с третьей попытки.
        Оказалось, что ездить на мотоцикле вполне себе весело, несмотря на пассажира, пребывающего в полуотключке. Боренька отлично тянул и не боялся бездорожья, очень скоро Синцов вошел во вкус, перешел на вторую, затем на третью, и прибавил скорости, и не снизил ее, даже въехав в лес. Это было совсем не так, как на машине, это было…
        Чем-то похоже на полет.
        Чем-то похоже на свободу.
        Синцову нравилось. Он вдруг понял, что тоже хочет. Мотоцикл. И вот так летать. Совсем не то, что на машине, по-настоящему. Совсем по-настоящему. В лицо ветер и комары.
        Мотоцикл подкинуло, руль вывернулся, Синцов потерял управление. Зацепил сосну коляской. Небольшую и гнилую, она сломалась пополам и с грохотом села направо. Грошев стукнулся о поручень и ойкнул. Синцов вылетел с сиденья и упал в мох. Мотоцикл встал и заглох. Синцов поднялся и с удивлением обнаружил, что он ничем не повредился.
        Удача.
        - Кажется, я немного задурел, - сказал Грошев. - Все-таки надышался…
        Грошев автоматически проверил карманы.
        - Хорошо прокатились, - сказал он. - Сметаны дома съесть, что ли… Эй, Костян, куда ты там смотришь?
        - Да так…
        Из-подо мха торчала серебристая рука. Синцов сразу понял, что это памятник, но все равно неприятно. Ушел, упал, забыт и засыпан листьями.
        Глава 11. Труба
        По крыше протянулось что-то длинное и тоскливое, скрипучий трос, вывалившийся из корзины ночного дирижабля, проскрипел по железу крыши, Синцов открыл глаза, пытаясь понять - это сон или на самом деле? Фонарь, по поводу пятницы включенный на улице Мопра, рисовал на стене острые цветочные тени, в часах с первобытной настойчивостью чистила жестяные перья механическая кукушка, сверчок добавлял к ее копошению наждачный звук, у водокачки лаяли собаки, ночь как ночь. Синцов решил, что звук ему все-таки приснился, а еще подумал, что целебного имбирного чая надо пить меньше: бодрит он крепче кофе и просыпаться по ночам никуда не годиться, вот как…
        Но тут звук случился. Только в этот раз к нему приложился еще другой звук, протяжный и запредельно неприятный. К нему. Кто-то пришел.
        Синцову не хотелось выбираться из койки, он тоже съел полбанки сметаны и еще брусники с толокном. Про то, что в мире есть толокно, Синцов не знал, но толокно ему понравилось своей посконностью. Да и на вкус оказалось вполне. После сметаны и толокна на душе установилась какая-то Новая Зеландия, не хотелось даже хоть немного шевелиться, а тут в окно лезут.
        Как-то все ускорилось, лениво подумал Синцов. Много событий, времени мало. Хорошо. Но лучше бы они утром приходили, а не по ночам шастали.
        Синцов откинул полог, вылез из койки, открыл окно.
        Царяпкина.
        В лунном цвете Царяпкина выглядела неоднозначно.
        - Я кричу, а ты дрыхнешь! - громко прошептала Царяпкина. - Разве так можно?!
        Да, Царяпкина выглядела растрепанно и дико, так что Синцов немного испугался, кто ее знает, Элеонора ведь, Элеонора - это вам не какая-нибудь там Катюха.
        - Чем это ты так? - спросил Синцов.
        - А вот.
        Царяпкина подняла кусок пенопласта и провела им по стеклу. Ну да, запредельно. Смерть москитного царя.
        - Вставай, тут у нас форс-мажор, - сообщила Царяпкина.
        - Что?
        Невыносимая легкость нравов. Один раз встретились, один раз угостил мороженым - и вот пожалуйста, уже скрипит пенопластом в ночное стекло. Гривск, однако.
        - Обстоятельства непреодолимой силы, - пояснила Царяпкина. - То есть совсем-совсем. У-у-у!
        Царяпкина зачем-то промычала и всклокочила волосы.
        Синцов высунулся в окно чуть подальше, осмотрел улицу. На дороге поблескивали стекляшки, темнели кусты сирени, Синцову даже показалось, что она продолжает пахнуть, сами цветки осыпались неделю назад, но фантомная горечь еще чувствовалась в воздухе, луна висела над крышей соседнего дома, ночь как ночь. А вдруг все-таки засада? Царяпкина и ее сподвижники из Общества изучения наследия братьев Дятловых решили захватить его в заложники, чтобы потом… Синцов потер лоб. Сон еще не успел развеяться и продолжал рисовать в голове сумрачные картины, не ешьте на ночь толокно.
        Царяпкина повредилась рассудком, слышит вкрадчивые голоса, и голоса эти требуют обновить экспозицию восковых скульптур в проезжающем городке аттракционов «Монстры тысячелетия».
        Царяпкина выяснила, что она - потомственная ведунья в надцатом колене, ее бабушка была известной чародейкой и провидицей, к ней прислушивался сам Ворошилов, нынешней же Царяпкиной требуются личные зомби - ходить за хлебом и делать математику, в которой Царяпкина слаба, сегодня как раз лунная ночь, пойдет для совершения обряда. Дочь некроманта, короче.
        Царяпкина определилась, что он, Синцов, все-таки похож на братьев Дятловых, особенно на старшего, Феофана, кажется, или как там его. Похож, и поэтому надо незамедлительно сделать несколько фотографий на мосту, именно там в лунную ночь мая тысяча девятьсот одиннадцатого года Феофан сочинил первые строки поэмы «Путем шилоноса». Луна уходит, фото нужны скоро, почти немедленно.
        - Пойдем, - сказала Царяпкина. - Пойдем-пойдем.
        - Куда? - подозрительно спросил Синцов.
        - Куда-куда, к этому маньяку, куда еще?
        - Зачем?
        - Надо, - просто ответила Царяпкина. - Очень надо.
        - Что надо-то?
        - Завтра случится катастрофа, - объяснила Царяпкина.
        Синцов сильно икнул толокном.
        - Огромная катастрофа, - повторила Царяпкина.
        Зря я был к ней снисходителен, подумал Синцов. Надо было сказать, что дура, а я сказал, что это интересно.
        - Завтра они собираются сносить! - сказала Царяпкина.
        - Что сносить?
        - Усадьбу! Они собираются сносить усадьбу Дятловых!
        На это Синцов не нашелся, что ответить.
        - Эти сволочи сгорят в аду! - выкрикнула Царяпкина. - Варвары! Манкурты!
        - Ты же говорила, что она в списке культурного наследия, - напомнил Синцов.
        - Не успели еще внести, - ответила Царяпкина. - Сейчас идет процедура как раз… Они хотят по-быстрому снести, чтобы потом не реставрировать! Чтобы бюджет не расходовать!
        - Понятно… А зачем ночью?
        - А когда еще? Я только в семь часов узнала. Хотела народ поднимать…
        Но народ не поднялся. Ага, подумал Синцов, сейчас, есть тут кому-то дело до братьев Дятловых.
        - Пойдем к Грошику.
        - А к нему-то зачем? - не понял Синцов. - Он, что ли, сносит?
        - У него связи есть. Он с мэром знаком. Он может ему посоветовать.
        - Что посоветовать?
        Синцов пожалел себя. Надо было больше есть толокна и сметаны, глядишь, не проснулся бы. И имбиря меньше, меньше имбиря.
        - Нельзя сносить усадьбу! - уверила Царяпкина.
        Синцов, в общем-то, был не против. Не против сноса, не против сохранения.
        - Нельзя сносить, - повторила Царяпкина. - Нельзя. Достояние ведь.
        Она принялась снова истерично пилить пенопластом по стеклу, Синцов подумал, что это невыносимо.
        - Сейчас выйду, - сказал он.
        Синцов одевался долго. Особенно шнурки завязывал, надеялся, что Царяпкина не выдержит и сбежит. Но Элеонора оказалась девушкой терпеливой, когда Синцов все-таки вышел на улицу, она дожидалась его, опираясь на велосипед.
        - А позвонить ему не пробовала? - спросил Синцов.
        - У Чяпика, как у всякого убежденного негодяя, исключительно крепкий сон. Я ему два часа звонила - он не ответил.
        - Почему он негодяй-то?
        Но на это Царяпкина не ответила.
        Направились на улицу Диановых.
        Дорога была холодная, Синцов чувствовал это через кеды, холодный песок, точно над Гривском взмахнул хвостом ледяной тигр. Хотя, может, так оно и было.
        Царяпкина, разумеется, не молчала, то есть молчала совсем недолго, метров тридцать. После этого Царяпкина принялась ругаться. По большей части она ругала разгул коррупции в Гривске, сращивание криминала, бизнеса и власти, царство беззакония и правового нигилизма, раскинувшееся на этих некогда славных землях. Мафиозные принципы пронизали город сверху донизу, система закостенела и законсервировалась, сработал отрицательный отбор, и во главе города стоят не достойные и компетентные, а один коллективный Инцитатус, конь, которого император Калигула сделал сенатором и управителем провинции Галлия. У них тут не Галлия, и даже не Инцитатус, Гривском управляет баран по имени Тимошка и его верные овцы. За триста процентов прибыли они продадут родную маму. А на культуру им плевать, в бюджете города на всю культуру выделено сто восемьдесят тысяч, и все эти деньги уходят на проведение весеннего фестиваля «Поющие гривы». А в этих «Поющих гривах» собираются одни пенсионерки, и они не столько поют, сколько меряются длиной волос.
        Царяпкина шагала рядом с велосипедом, а Синцов думал, что он никогда не видел ее на велосипеде едущей, всегда рядом. Наверное, она падала с моста и теперь мучится воспоминаниями.
        А фестиваль в городе, конечно, нужен, говорила Царяпкина, но не праздник волос и вокала, а настоящее культурное мероприятие, восстановление творческого наследия самобытнейших авторов, чей вклад в русскую культуру чудовищно недооценен.
        Синцов соглашался, собственно, против братьев Дятловых он ничего не имел. Да и ночная прогулка уже не казалась ему безумной, было в этом что-то гривское, почвенное, а поскольку Синцов сам имел глубокие гривские корни, то и ночной поход ему вроде бы нравился.
        К тому же как-никак благое дело, спасение культуры.
        Над улицей Диановых кружились ночные жуки, в придорожной траве скрипели кузнечики, возле дома Грошева лежала и вкусно пахла гора опилок.
        Калитка оказалась открытой, дверь в дом тоже. Синцов хотел зайти внутрь и позвать Грошева, но Царяпкина сказала, что у нее есть более надежный способ.
        После этого она стала кидать камни на крышу грошевского дома, уверяя, что это самый лучший и надежный способ вызвать Грошева на поверхность. Как ни странно, это оказалось правдой, на пятом камне из дома показался Грошев.
        - Грошев, давай, выходи сюда! - тут же крикнула Царяпкина. - Выходи, или я тебе всю крышу расковыряю.
        Грошев спокойно подошел, пожал руку Синцову, поглядел на Синцова сочувствующе, на Царяпкину посмотрел вскользь.
        Царяпкина подкидывала в руках шестой камень.
        - Грошев, я к тебе с заявлением, - сказала Царяпкина. - Я к тебе не просто так…
        - Одну девочку в детстве укусила ондатра, - ответил Грошев. - И ничего хорошего из этого не получилось, как видите.
        - Грошик, я не намереваюсь с тобой дискутировать, я хочу воззвать к твоей совести!
        - Ну ладно, взывай, - согласился Грошев. - Только по-быстрому.
        - Имей совесть, Грошев! Твои предки здесь жили, а ты Иван, не помнящий родства!
        - Я слушаю.
        Царяпкина пустилась в рассказ. Синцов уже был знаком с темой разговора и слушал невнимательно, успевая, впрочем, различать, что Царяпкина не столько просит Грошева помочь, сколько его поносит. Сочно так, придумывая названия. Горбатый нумизматический иуда. Хладнокровный и бессовестный подлец и покровительствующие ему негодяи. Растлители народной памяти. Вивисекторы души. Последнее Синцову запомнилось особо.
        Краеведы-расчленители.
        Грошев терпел. Молчал, слушал даже внимательно. Кивал в самых драматических местах. А когда Царяпкина брызгала слюной, терпеливо вытирался тыльной стороной ладони.
        Когда Царяпкина закончила и немного выдохлась, Грошев начал говорить в ответ.
        Он не отказывался помочь. Он даже разделял обеспокоенность Царяпкиной. И поддерживал ее пафос. Однако время сейчас было неподходящее - ночь.
        - А ночью люди спят, - сказал Грошев. - Даже мэр. Я с ним немного знаком, но ночью, думаю, соваться не стоит.
        - Все сатрапы сладко спят, - едко заметила Царяпкина. - Ничего у них не болит, ничто их не ранит.
        - Как есть, - развел руками Грошев. - Где я тебе других сатрапов найду?
        - Вы сгорите в аду, - пообещала Царяпкина.
        - Возможно, - не стал спорить Грошев. - Но надо дождаться утра. Приходите часов в одиннадцать, будем разбираться.
        - Мы никуда не уйдем, - немедленно заявила Царяпкина.
        Синцов не был бы так категоричен.
        - Хорошо, заходите ко мне, как-нибудь разместимся. Раскладушку достанем, матрас есть…
        - Я буду сидеть здесь, - тут же объявила Царяпкина.
        - Где здесь? - поморщился Грошев.
        - Вот здесь.
        Царяпкина топнула ногой и села на кучу опилок. Синцов поглядел на Грошева, тот думал.
        - Ладно, - сказал Грошев. - Задуриваться-то не надо. Пойдемте ко мне. Надую раскладушку… то есть разложу.
        - Чтобы я к тебе?! - возмутилась Царяпкина. - Я думала, ты, Чяп, умнее. Чтобы я пошла в твою зловонную конуру…
        - Как знаешь, - Грошев зевнул и направился в дом. - Как знаешь, Царяпкина, было бы предложено. Я слышал, осиновые опилки весьма хороши для здоровья, сиди в них, расслабляйся. Часов в девять я выйду. Кость, ты как?
        - Да я домой, наверное…
        - Вот и правильно. Пусть эта сколопендра одна тут мерзнет.
        Грошев зевнул.
        - Надо прямо с утра идти, а не в одиннадцать! - выкрикнула Царяпкина. - Я не сколопендра!
        - Завтра суббота, - напомнил Грошев. - Начальство отдыхает, а ты к нему хочешь с утра вломиться? Так он на тебя кобелей спустит, у него кавказские овчарки, и каждая размером с теленка.
        - Боишься, - злорадно усмехнулась Царяпкина. - Так и скажи. В конце концов, трусость - это естественное твое качество…
        - Я не боюсь, - возразил Грошев. - Просто я реалист. И если есть хоть какой-то шанс уберечь твои руины, то глупо терять этот шанс, вламываясь чуть свет. Дай людям хотя бы позавтракать.
        - Какой завтрак?! Он что, твой мэр, ни разу не завтракал…
        Грошев махнул рукой и отправился в дом. Синцов и Царяпкина остались на улице, под луной, под звездами.
        - Можешь тоже валить, - сказала Царяпкина с кучи опилок. - Чего стоишь? Вали.
        - Как скажешь.
        Синцову совсем не хотелось провести ночь на улице, да еще и в компании с Царяпкиной, и он отправился к себе, но уже на перекрестке Диановых и Мопра развернулся. Подумал, что это все-таки нехорошо, ну, когда девушка одна остается на улице безо всякого присмотра, в компании опилок и велосипеда. Конечно, глупо сидеть на улице, но и оставлять Царяпкину одну тоже некрасиво.
        Поэтому Синцов вернулся.
        Царяпкина сидела на опилках. То есть уже в опилках. Она выковыряла в куче углубление и теперь располагалась, как в кресле, вольно и вытянув ноги.
        - Чего приперся? - спросила Царяпкина.
        Синцов подумал, что спорить с ней бесполезно, и тоже стал отрывать в опилках кресло.
        - Совесть заела, - утвердительно сказала Царяпкина.
        С этим Синцов спорить не стал, сел в опилки и обнаружил, что это удобно. В опилках оказалось мягко, кроме того, они принимали форму тела и грели спину, Синцов тоже вытянул ноги и стал смотреть на созвездия надо головой. Царяпкина, само собой, не молчала, само собой, ругалась, а потом, кажется, читала стихи. Синцов не очень разбирался в стихах, но царяпкинские ему показались нескладными. Во всяком случае, рифмы Синцов не услышал, возможно, это был белый стих.
        Потом Синцов перестал ее слышать и видел только звезды, звезды светили и падали, Синцов уснул, и они погасли.
        Проснулся Синцов еще ночью, оглядевшись, он обнаружил, что в куче помимо него и недалекой Царяпкиной определились еще две некрупные собаки, они тоже зарылись в опилки и спали. Собаки Синцову не мешали, он не стал их прогонять, проснувшись утром, он обнаружил, что собаки ушли, а Царяпкина осталась. Она закопалась почти полностью и немного храпела.
        Синцов пошевелился. Ночь, проведенная в опилках, дала о себе знать, Синцов отлежал шею и при поворотах головы у него немного похрустывало в позвонках. Он попробовал встать, но куча не отпускала, и Синцов уснул снова.
        Проснулся от солнца и от запаха кофе. Над ним стоял Грошев с термосом через плечо, пил кофе из кружки, вертел в руках прут. Синцову и Царяпкиной в опилках Грошев не удивился.
        - Зря, Костян, ты сюда залез, - сказал Грошев. - В опилках собаки обожают ночевать, так что в них полно блох и чесотки.
        Синцов вылез из кучи и подумал о деградации. Еще недавно, буквально несколько дней назад, он страдал от отсутствия Интернета, а сегодня уже любит толокно и ночует в свежих опилках.
        Синцов отряхнулся, но опилки забрались под одежду и бодрили.
        - Царяпкина, вставай, пора спасать культуру, - Грошев стал тыкать Царяпкину прутом.
        Царяпкина проснулась злая, какая-то слежалая, впрочем, решимости не растратившая, Грошев ей даже кофе не стал предлагать, отправились спасать культуру.
        Мэр жил не очень далеко, километрах в двух, в скромном особняке на высоком берегу реки. Грошев велел Синцову и Царяпкиной ждать, сам отправился во владетельные чертоги. Синцов и Царяпкина остались. У дома мэра не лежало опилок, зато имелась кованая скамейка в виде дельфина и несколько свежепосаженных березок. Царяпкина сказала, что на дельфине сидеть не будет, и стала сидеть на велосипеде, на багажнике. Синцова дельфин не смущал.
        - Грошев - гад, - зевнула Царяпкина.
        - Ну, не знаю. Нормальный он. Вчера девчонку от гопников защитил.
        - О да, это он умеет…
        Царяпкина обидно расхохоталась.
        - Он - бессовестный тип, - привычно сказала Царяпкина, отряхивая опилки. - Это все знают. И лгун. Он страшный лгун, я в жизни таких не встречала.
        - Почему же он лгун?
        - Лгун и манипулятор. Наглый и беззастенчивый манипулятор. И ты не первый, кто повелся, кстати.
        - В каком смысле повелся?
        Царяпкина всепонимающе ухмыльнулась.
        - В каком смысле повелся? - снова спросил Синцов.
        - Как дитё малое повелся, в этом смысле, - пояснила Царяпкина. - Как баран на новые ворота. Ты думаешь, для чего Чяп с тобой дружбы водит?
        - Он не водит, я ему просто помогаю. Мне делать нечего, вот я и помогаю. Монеты перебираем. А что такого?
        - А, уже до перебора дошло… Ну-ну.
        Царяпкина зловеще ухмыльнулась.
        - Что ну-ну?
        - Вроде не похож.
        - На кого не похож?
        - На дурака. На защитника сирых, убогих, колченогих всяких. По этой части больше я, но меня Грошик уже давно обмануть не может.
        - А почему не похож? А вдруг я закоренелый гуманист?
        - Гуманист? Ну да, наверное, гуманист. Не, точно, ты на самом деле гуманист.
        Царяпкина сочувственно покачала головой.
        - Только гуманист может водиться с Грошевым.
        - Почему?
        - Потому что… - Царяпкина вытащила из кармана кардигана щепку. - Потому что все в нашем Гривске считают Чяпика стуканутым. После той аварии он почти полгода в дурдоме просидел, а потом еще… Он такую чепуху нес, что от него в школе все, как от чесоточного, шарахались. С тех пор его и считают…
        Царяпкина выразительно постучалась головой о ствол ближайшей березки.
        - Мутантом, - Царяпкина потерла лоб. - Его считают мутантом, никто с ним не хочет дружить. Ну, кроме бандеросов типа Лобанова.
        По лбу Царяпкиной пробежал шустрый муравей, видимо, прибился с березы. Царяпкина попыталась прибить его ладонью, но только несколько раз звонко хлопнула себя по лбу - хлоп-хлоп-хлоп.
        - Вот он и выискивает себе приятелей из неместных. Подлавливает как бы невзначай. Подкидывает редкие монетки и рассказывает про удачу. Типа того - о, чувачок, да к тебе прицепилась удача, ты нашел раритетную симбирскую полушку! Это надо использовать! Куй железо, пока горячо!
        Царяпкина еще раз хлопнула по лбу, уже не в охоте на муравья, а просто так, для души, видимо.
        - Зачем?
        - Комплексы. Хочет выглядеть нормальным, хочет быть как все. Хочет показать всем, что и у него есть друзья. Что с ним может общаться не только такой упырь, как Лоб.
        Нет, подумал Синцов. Ерунда. Вряд ли. Я бы заметил. Хотя как заметишь? Счастливые монеты ведь на самом деле…
        И Грошеву ничего не стоило их подложить в мешки с перебираемой мелочью и в ручей. Да и в кассу «Светланы-М»…
        Синцов почесал нос. Глупо ведь… И он идиот такой…
        А если правда? Если правда, то у Грошева на самом деле серьезные проблемы. Психоз, можно сказать.
        - А может, у него на тебя есть планы, - трагическим голосом произнесла Царяпкина. - Совсем другие.
        - Например?
        - А кто его знает? А вдруг он совсем…
        В этот раз Царяпкина не стала подходить к березе и биться об нее, просто постучала себя кулаком по голове, и этот звук резонансом отозвался в пустотелом дельфине.
        - А вдруг он свихнулся конкретно? - предположила Царяпкина. - Ну, то есть не для красного словца, а реально? У него же было повреждение мозга - было? А теперь вот оно разрослось и заполнило уже весь мозг, и он настоящий псих. А что, если он с тобой готовит… Ну не знаю…
        Царяпкина широко махнула рукой.
        - Вот поймает тебя, привяжет к стулу и зальет в глотку расплавленные крюгерранды!
        Царяпкина схватила себя за горло и немного подушила, немного похрипела.
        - Или вспорет живот и набьет его советскими десятикопеечными монетами!
        Царяпкина схватилась за живот и тоже немного похрипела.
        - Хотя это вряд ли, - успокоилась она. - Скорее всего, он просто тебя на бабки хочет выставить.
        Этот вариант понравился Синцову меньше всего. Потому что как-то он был… похож на правду. Немного.
        Царяпкина продолжала нагнетать.
        - Все, повесит на тебя долг в полтора миллиона, а чтобы ты не очень дергался, подошлет тебе Лобанова с утюгом и паяльником. Знаешь, говорят, что Лобанов в прошлом большой мастер радиотехнических работ. Это он сейчас вроде как бизнесмен и меценат, а десять лет назад…
        Царяпкина изобразила некое шкворчание, Синцов догадался, что таким способом она пыталась изобразить шипение жира под подошвой лобановского утюга.
        Да и сам Грошев к радиотехнике, кажется, неравнодушен.
        - Конечно, Лоб тебя пытать утюгом не станет, он теперь ведь тоже филантроп, на Новый год дарит детям из детского дома мандарины и шоколадки. Но это только его личина!
        Надо верить людям, подумал Синцов. Никакой Грошев не псих. Нет, псих, конечно, но не такой, как пытается Царяпкина изобразить. И не похож он на подлеца, и на негодяя. Да и кто на такой развод купится? И Лобанов никакой…
        Если честно, Лобанов как раз на мастера радиотехнических работ походил. И весьма.
        - Нет, он тебя не будет пытать утюгом, - с удовольствием повторила Царяпкина. - Он даже не потребует переписать на себя квартиру. Ты просто будешь барыжить на них, как Папа Карло. Да, как Папа Карло.
        Про Папу Карло Царяпкина сказала с неменьшим удовольствием. Вредная все-таки девчонка, не зря Грошев так говорил.
        - Будешь в своем городе по выходным стоять на рынке с другими барыгами и впаривать лопухам разную фигню. Три года!
        Царяпкина тоже ненормальная, подумал Синцов. Ну пусть, кажется, от этого у нее улучшается настроение.
        - А ты что думал? - веселилась Царяпкина. - Только так. Зря ты сюда, Константин, приехал…
        Врет, подумал Синцов. Неправда. Все это неправда.
        - А все это из-за денег своих, - сказал Царяпкина. - Когда денег у него не водилось, нормальный пацан был. А как деньги завелись… Совсем гадский стал. Украл скульптуру. Вот нормальный человек украл бы скульптуру?
        Синцов не знал.
        Показался Грошев. С независимым видом преодолел территорию резиденции мэра, открыл белую калиточку, вышел на улицу. Приблизился, посмотрел на Царяпкину сочувственно, Синцов все понял. И Царяпкина тоже все поняла.
        - Я сейчас сама к нему…
        Она двинулась к дому, но Грошев поймал ее за руку и потащил прочь, что-то шепча на ухо. Синцов подобрал царяпкинский велосипед и стал догонять.
        Грошев шагал с видом как ни в чем не бывальным, и издали казалось, что он просто положил руку Царяпкиной на плечо, что они юные влюбленные, возвращающиеся из кино про школу снегурочек. Но Синцов видел, что это совсем не так. Грошев прижимал Царяпкину к себе, держал ее рядом, чтобы она не вырвалась, крепко держал.
        Квартала через два Царяпкина, конечно, вырвалась. Лицо у нее было красное и опухшее, она отобрала у Синцова велосипед и стала вытирать резиновые рукоятки руля влажными салфетками.
        - И не дури, - сказал Грошев. - Не дури, Ленка.
        Ну да.
        Они шагали по улице им. Крупской. Синцов и Грошев посредине пыльной дороги, Царяпкина далеко справа, почти по обочине, катила велосипед. Молчали, Царяпкина злилась, Грошев молчал, кажется, боялся ее спровоцировать, а Синцов не знал, о чем говорить, и вообще ощущал себя человеком посторонним. В Гривске проходила неожиданная и странная жизнь, и он не знал, как к ней относиться. Не понимал. А отец говорил: если не понимаешь - не влезай, в чужие дела стоит вступаться как можно реже, а то мало не покажется, золотое сечение.
        По обочинам улицы бродили пыльные провинциальные куры, под ногами похрустывал песок, солнце жарило, и от звонка царяпкинского велосипеда разлетались прыткие зайчики, со стороны реки слышались далекие крики земснаряда, Синцов вспомнил, что на обед бабушка собиралась стричь окрошку, почувствовал голод, и это ему понравилось - дома он голод почти не чувствовал.
        Ну их с их катастрофами, я сюда отдыхать приехал, у меня своих катастроф девать некуда.
        Грошев остановился возле колонки, навалился на рычаг. Рычаг задрожал и забрякал, глубоко из-под земли послышался вой спешащей воды. Она не показывалась долго, трубы гудели, как турбины истребителя, потом в подложенный камень ударила струя, Грошев стал пить.
        Грошев пил, как бульдог, - откусывая от водяной струи куски и отфыркиваясь, легионеллы его не напрягали. Синцов думал, что Царяпкина уйдет, но она осталась, стояла, смотрела, наверное, тоже пить хотела.
        - Пейте, а то кончится, - сказал Грошев и отошел в сторону.
        Царяпкина плюнула, а Синцов решил воды попить, только кусать воду не получалось, она немедленно заливала нос, и Синцов кашлял и выпускал из рук рычаг, отчего вода перекрывалась. Но в целом вода ему понравилась, хотя и пахла железом.
        - Лен, ты будешь? - спросил Синцов. - Я подержу…
        Царяпкина достала из рюкзачка бутылку с водой, свинтила пробку и немного попила минералки.
        - Ну вот, Чяп, ты и открыл свое истинное лицо, - сказала она после воды. - Теперь всем видно, какой ты гад.
        Грошев промолчал.
        - Эгоист. Циник. Манипулятор. Думаешь, мы тебе простим? Нет, не простим. И своими дешевыми подачками от нас не получится отделаться, даже не надейся. История тебя забудет. Ты ведь даже не Герострат, куда тебе до Герострата! Ты Геростратишко! Так, мелкий и жалкий пакостник, от тебя не останется ни строчки, ты будешь забыт и проклят потомками.
        Что-то она чересчур разошлась, подумал Синцов.
        - Проклят потомками.
        И немножко задумавшись, добавила:
        - Бессовестная дрянь.
        Грошев молчал.
        - Бессовестная дрянь!
        Крикнула Царяпкина истерически и с такой громкостью, что в доме напротив колонки захлопнулось окно - то ли от акустического удара, то ли жители испугались Царяпкину.
        - Манкуртище, - продолжала Царяпкина. - Иван, не помнящий родства. Обычная сволочь!
        Грошев все молчал, а Синцов уже не выдержал.
        - Лена, хватит, - попросил он. - Все же слышат…
        - А пусть все слышат! - крикнула Царяпкина еще громче. - Пусть все слышат, что Петр Грошев сволочь!
        Грошев достал из кармана жвачку, стал жевать с невозмутимостью. Вдали показался одинокий велосипедист.
        - Да все и так уже знают, что Чяп - жаба, - продолжала Царяпкина. - С ним никто не дружит. Да с ним же приличные люди уже не здороваются даже. Поэтому он ищет себе помощников среди приезжих неудачников.
        - Чушь говоришь, Лена, - не выдержал Грошев. - Все не так.
        - Да не чушь. Не чушь! Все так и есть!
        Синцов поглядел на Грошева, тот отрицательно помотал головой.
        - Он тебе про жетон уже рассказывал? - она уставилась на Синцова. - Рассказывал, вижу. А ты думаешь, для чего он ему нужен? Для бабла!
        Царяпкина поперхнулась от ярости, закашлялась по-мужицки, как кашляют вышедшие на пенсию углежоги, согнувшись, мощно закашлялась, Синцову захотелось немедленно постучать ее ладонью по спине, но он поостерегся.
        - «Бабло побеждает зло» - вот его девиз! - прокашлялась Царяпкина. - Он и жетон этот ищет только для того, чтобы еще бабла наскрести! Ты ничуть не лучше Лобанова - такой же бандит и уголовник! Даже хуже!
        Проезжающий мимо мальчишка на велосипеде шарахнулся и съехал в канаву, впрочем, выбрался из нее быстро и поспешил прочь, оглядываясь на Царяпкину с опаской.
        - Да, бабла у тебя много, - Царяпкина злобно сверкнула глазами. - Только за бабло все не купишь. Нет, не купишь!
        Царяпкина остановилась и уставилась на Грошева.
        Наверное, это смешно со стороны выглядит, подумал Синцов. Стоим посреди улицы, кругом лето, июльская лень, куры туда-сюда ходят, пенсионеры отдыхают в полуденной дреме, а мы ругаемся из-за высоких принципов.
        - Не купишь! - Царяпкина продемонстрировала Синцову кукиш. - Жетон к таким, как ты, не идет, ты это и сам понимаешь. Потому что жетон - он не для бабла! Он в грязные лапы не дается!
        Кажется, она тоже в него верит, с удивлением понял Синцов. Царяпкина. В мистический жетон. В архангела Михаила. Интересное место город Гривск. И нескучное. Страсти, страсти.
        - Мне жетон для другого нужен, - возразил Грошев.
        - Ага, как же! - отчего-то всхлипнула Царяпкина.
        - Для другого, ты же знаешь.
        - Чяп, только не говори, что твоя цель - счастье для всех даром, - ехидно заметила Царяпкина. - Ты - обычный барыга, как бы ты ни перекрашивался.
        - Это…
        - Банальный барыган, - продолжила Царяпкина, но уже без прежнего вдохновения. - Барыга, такой же, как все. И как все, ты думаешь только о бабках. Ты скучный и пустой, сиди и дальше в помойке, перебирай свою мелочь, крохобор.
        Синцов подумал, что сейчас ей Грошев что-нибудь все-таки скажет. Пообиднее, побольнее, он бы на его месте точно сказал, но Грошев был терпелив, чертовски нумизматически терпелив.
        - Люди… не знаю, живут как-то, - говорила Царяпкина. - А ты копейки перебираешь. Правильно тебе, Чяп, кликуху дали.
        - Зря ты так, - сказал Грошев. - Я хотел помочь…
        - Ты мог помочь. Но ты не помог. Ты не помог.
        Опухла от злости, отметил вдруг Синцов. Действительно. Кровь к лицу прилила, и Царяпкина от этого сделалась побольше.
        - Ты мог помочь и не стал этого делать, - как приговор повторила Царяпкина.
        - Нет, - покачал головой Грошев. - Там план строительства утвержден, трубы подведены, грунт приготовлен…
        - Но там же памятник культуры!
        - Он не зарегистрирован, - возразил Грошев. - Ты понимаешь, что стройка газопровода - это вообще не в компетенции городской администрации, это федеральный масштаб…
        Царяпкина хлюпнула носом.
        - Там памятник культуры, а всем наплевать, - повторила Царяпкина. - А ты даже не Чяп - слишком много для тебя чести, слишком много. Ты не Чяп, ты Грош! И цена тебе грош, ржавый алтын, гнутая полушка.
        Все, подумал Синцов. Все, Царяпкина явно переступила черту, за которой терпение заканчивается. Некоторые люди, когда ругаются, становятся умнее и сообразительнее, зло делает человека сильнее, хотя что тут удивительного, темная сторона Силы, скорость зла гораздо выше.
        - Да не нужны твои Дятловы никому, Лен, - улыбнулся Грошев проникновенно. - Не нужны. Кому нужно пустое место?
        - Что? - Царяпкина дернулась, чуть не подпрыгнула.
        - Если со мной весь город не здоровается, то над тобой весь город смеется, - сказал Грошев. - Анекдоты про тебя рассказывают, в Интернете обсмеивают. Царяпкина-Царапкина, Элеонора Абзац…
        - Какой еще Абзац?!!
        Грошев снова нажал на рычаг колонки.
        - Полный. Вся вторая школа над тобой чешуеет, а ты и не знаешь. Братья Дятловы, непризнанные гении, ага, как же! Ты ведь все это сама выдумала.
        - Что я выдумала? - Царяпкина сняла очки.
        Без очков Царяпкина выглядела совсем не грозно, скорее беспомощно, глаза у нее оказались слепые и заплаканные.
        - Так что я выдумала? - спросила Царяпкина.
        Она достала из рюкзачка клетчатый носовой платок и стала протирать им линзы.
        - Ты, Лена, все выдумала, - повторил Грошев терпеливо. - Братья Дятловы не были гениями. Они не были даже талантами, так, обычные лепилы, которых в каждом городе полно. Тогда же Серебряный век был, тогда все стихи писали, и в книгах, и на заборах, везде только стихи. То, что они писали на заборах, не делает их выдающимися поэтами. То, что они бегали по улицам в занавесках, не делает их деятелями театра. То, что они раскрасили маслобойню…
        Царяпкина уронила велосипед. Синцов отметил, что она, похоже, привелась в крайнюю степень бешенства.
        - То, что они раскрашивали заборы, не значит, что они были художники, - повторил Грошев.
        Из трубы потекла вода. Грошев подставил под струю кед.
        - А то, что ты ходишь на двух ногах, не значит, что ты человек! - прошипела Царяпкина.
        Грошев промочил кед и сказал:
        - И уж совсем не значит, что культурная ценность присутствует в той старой халупе, которую собрались развалить газовщики. Удивительно, что она до сих пор не сгорела…
        - Это ты сгоришь! - крикнула Царяпкина.
        Она кинулась к Грошеву с кулаками, он не отступил, Синцов подумал, что сейчас наверняка случится жестокий массакр и всякая другая бойня, и не придумал ничего лучшего, чем рассмеяться.
        Он рассмеялся, и Царяпкина отчего-то остановилась.
        - Можно перенести избушку в сторону, - предложил Синцов. - Это несложно.
        - Да кому нужна эта развалюха? - усмехнулся Грошев. - Она сгниет сама, если ее не трогать.
        Но уже неуверенно.
        - Ладно, - сказала Царяпкина. - Ладно, посмотрим. Оставайтесь…
        Царяпкина подошла к велосипеду и стала его поднимать. С первого раза не получилось, велосипед неожиданно перевесил тщедушную Царяпкину, Царяпкина упала на него и стукнулась коленом о раму, ойкнула и зашипела. Синцов шагнул было помочь, но Царяпкина прострелила его таким жгучим взглядом, что он предусмотрительно отступил.
        Со второго раза велосипед подняла и попробовала забраться на седло, но не получилось, видимо, ногу она все-таки повредила.
        - Я главному архитектору от мэра звонил, - сказал Грошев. - Ты знаешь, что он мне сказал?
        Царяпкина махнула рукой.
        - Он мне сказал, что я слабоумный идиот. Что они пытались внести в объекты культурного наследия Бушуевскую церковь, так ее не внесли. Если уж церковь не внесли, то этот твой сарай… Он меня подальше послал просто!
        Царяпкина уходила. На велосипед она так и не взобралась, шагала, как всегда, рядом, прихрамывая, и то и дело потирала колено.
        Дошла до перекрестка и свернула направо.
        - Надо поехать туда, - сказал неожиданно Грошев.
        - Куда? - не понял Синцов.
        - К халупе этой дятловской. На газовую нитку.
        - Зачем?
        - Поглядеть. Боюсь, что Царяпкина сунется туда, накосячить может, мало ли… Начнет под бульдозер кидаться. Скандал опять же. Надо было этот сарай самому потихоньку сжечь, стормозил, дурак…
        - Когда поехать? - растерялся Синцов.
        - Сейчас. Прямо сейчас. Сейчас.
        До улицы Диановых они добрались за пятнадцать минут. Синцов запыхался, а Грошев стал выкатывать из гаража Бореньку.
        Недалеко, пыльно и тряско. Грошев гнал по длинной пыльной просеке. Кочки, камни, ветки, пни и кучи земли, и горелые кряжи. Лес по сторонам. То есть вырубка. Синцов глядел по сторонам и думал, что это похоже на бритву. Был лес, сверху опустилась рука с триммером и легким движением выбрила полосу от горизонта до горизонта.
        Усадьба Дятловых располагалась в трех километрах от Гривска. И это действительно была не совсем усадьба, небольшой домик на самом краю просеки, кривой, черный, с рябиной и остатками забора. Забор, как показалось Синцову, сохранился лучше дома.
        Почему при прокладке просеки не срезали заодно и усадьбу, было непонятно, возможно, действительно решили внести в какой-нибудь там исторический реестр. А может, просто пожалели - домик выглядел настолько жалко и убого, что ни у кого не поднялась рука его ломать, не стали добивать умирающего.
        Техника пылила неподалеку, два бульдозера и экскаватор. Экскаватор корчевал пни, бульдозеры расчищали пространство для труб. Постепенно приближаясь к избушке.
        Грошев свернул перед самым домом Дятловых, заехал в лес, развернулся, заглушил мотор.
        - Что дальше? - поинтересовался Синцов.
        - Дальше будем ждать, - ответил Грошев.
        - Чего?
        - Царяпкину, конечно же.
        - А если ее не будет?
        - Будет, - заверил Грошев. - Я ее хорошо знаю. Она сейчас праведным гневом кипит, своих приятелей обзванивает. А они ее подальше посылают - они, конечно, дураки, но не такие законченные, как сама Царяпкина.
        Грошев достал бинокль «Минск», хотя и без него все неплохо просматривалось.
        - Они ее посылают, а Царяпкина от этого в дополнительное бешенство приходит. Так что скоро уже, поверь.
        Облако пыли постепенно приближалось к родовому гнезду Дятловых. Синцов почувствовал, что ему их тоже жалко. Братьев Дятловых, то есть. Непризнанные при жизни, позабытые после смерти. А через несколько минут совсем ничего уже не останется.
        - Почему они за городом жили? - спросил Синцов.
        - Их отец служил лесничим, - объяснил Грошев. - Тут глухомань была, город потом уже стал расползаться. И леса стали высаживать.
        - То есть?
        - В девятнадцатом веке тут почти весь сортовой лес подкосили, все гнилолесьем затянулось. Уже в тридцатых пришлось его вырубать и заново перевысаживать. А теперь снова вырубили.
        - Ясно.
        Грошев разложил бинокль и стал смотреть.
        Синцов думал про Дятловых. Он вообще заметил, что в последнее время стал думать больше. Наверное, это от Вай-Фая. То есть, от его отсутствия. Дома везде Вай-Фай, много его, а тут нет, и думается лучше и с каким-то удовольствием. Вот Дятловы. А вдруг Грошев не прав, а Царяпкина, наоборот, права. Вдруг Дятловы реальные гении? Гении ведь проверяются временем, во времена Пушкина Александр Сергеевич считался поэтом за № 3. А вот пройдет совсем немного, лет сто пятьдесят, и на каком-нибудь гривском чердаке найдут ящик с рукописями и с рисунками, найдут и восхитятся, и скажут, что братья Дятловы - светочи и, собственно, наше все-все-все. Защитят диссертации, напишут книги, снимут фильм, а сегодняшний день будет признан черным днем русской культуры. А вдруг?
        Исторический момент. Он, Синцов, присутствует при историческом моменте. Забавно.
        - Послушай, Петь, а как Царяпкина собирается трактора останавливать? - спросил Синцов. - Кидаться, что ли, под них станет?
        - Не знаю, может, и кинется. Но скорее всего, она к трактору прикуется. Дождется, пока мужики на перекур пойдут - и прикуется. В русле дятловских заветов - их ведь тоже к железной дороге приковывали. Это эффективно. К тому же в газету сообщила наверняка. Короче, организует скандал, она на это мастерица.
        - А что, годный план.
        - Она вообще умеет воду мутить, - сказал Грошев. - Врет, как дышит. Я бы ей диплом за вранье выдал. Два раза выдал бы.
        - Да, я тоже заметил, что врет. Только вот…
        - Блин!!!
        Грошев неожиданно сорвался с места. Синцов не успел понять отчего, а Грошев уже преодолел метров десять. Он бежал в сторону усадьбы Дятловых и явно собирался установить рекорд в беге по пересеченной местности. Бежать действительно оказалось сложно, граница между лесом и просекой представляла настоящую полосу препятствий - вывороченные корни, ямы, распиленные пни, через все это перескакивал Грошев.
        - Ну да, - сказал Синцов и поспешил за ним.
        Грошев бежал быстро, не бежал, а почти скакал, как мастер по тройному прыжку в длину, перелетая через препятствия и не сбавляя темпа. Синцов и предположить не мог, что Грошев так может, с виду он на легкоатлета совсем не походил, так, обычный сутулый увалень. А здесь вдруг не увалень.
        Они добежали до усадьбы меньше чем за минуту, и там, на исковерканной опушке, Синцов уже увидел Царяпкину. Она стояла, прислонившись спиной к сосне, и сжимала в руке лимонадную бутылку. Синцов не понял, что это за бутылка, что ужасного в этой бутылке, подумаешь, девушка решила выпить лимонаду на жаре…
        В другой руке у Царяпкиной появился огонек. Зажигалка. Зажигалка, бутылка, из горлышка торчит длинная тряпка. Коктейль Молотова!!!
        Синцов едва не заорал.
        А бульдозер все приближался к родовой избушке братьев Дятловых, тракторист уже опустил щит и сгребал землю, до халупы оставалось совсем немного, несколько метров.
        Царяпкина поднесла зажигалку к горлышку. Тряпка загорелась.
        - Стой! - закричал Синцов.
        Трактор приближался к халупе. Царяпкина с зомбическим видом направлялась к грохочущей машине.
        - Стой! - заорал Синцов.
        Царяпкина его не услышала, она, наверное, вообще ничего не слышала, смотрела на горящую бутылку в своей руке, и эта бутылка ее точно вела, тащила за собой.
        Она ее бросит, подумал Синцов. Обязательно, даже если не хочет, но бросит, по-другому никак.
        Грошев налетел справа, сбил Царяпкину с ног, уронил. Бутылка вылетела из рук, покатилась огненным шаром. И Царяпкина покатилась, и Грошев тоже, только Царяпкина почти сразу вскочила и кинулась к бутылке, но Грошев успел поймать ее за ногу, Царяпкина снова упала.
        Синцов остановился. А Грошев и Царяпкина катались по земле, пытаясь друг друга убить. То есть это Царяпкина его пыталась убить, а Грошев старался по возможности этого не допустить.
        Царяпкина шипела и извивалась, точно в бешеном эпилептическом припадке, точно ее било электричество, точно вселился в нее первобытный желтоглазый демон. Грошев еле справлялся, прижимал руки Царяпкиной к земле, но ноги прижать не удавалось, и она лупила коленями ему в бок.
        А еще Царяпкина рычала.
        Смотреть на это было страшно, слушать тоже, Царяпкина рычала громче трактора. Бутылка лежала во мху и горела, и вокруг тоже начинало разгораться. Синцов осторожно подошел к ней, вспоминая из физики, при каких условиях взрывается бензин, а при каких просто горит. Кажется, горел бензин на открытом воздухе. Но все равно пламя было слишком сильное и расползлось вокруг уже на метр.
        Синцов принялся тушить. Сорвал ветку с ели и теперь замахивал ею огонь, затаптывал его ногами, думая о том, что надо успеть до того, как треснет бутылка. Он успел, загнал бутылку под кочку, оторвал пласт мха с землей, накрыл и продолжал притаптывать.
        Бульдозер приблизился к сторожке. Синцов полагал, что родовое гнездо поэтов Дятловых окажет более значительное сопротивление разрушению, но этого не случилось, бульдозер навалился щитом на стену избушки, замер всего на секунду, потом подмял ее под себя.
        Раздался неожиданно пронзительный металлический и одновременно какой-то живой звук, точно там, в этом жалком домике с косыми стенами и сгнившей крышей, на самом деле еще обитала забытая душа, и теперь ее сломали и растоптали, и только пыль в разные стороны и какие-то тряпки, и все. Печь, наверное, подумал Синцов, котел или конфорка сплющились и простонали, или дверцы чугунного старинного литья скрипнули в последний раз, но мурашки по загривку все равно пробежали.
        Бульдозер остановился и стал разворачиваться на месте, перемалывая старые гнилые бревна в прах.
        Царяпкина замерла, и Грошев ее отпустил.
        Оба сели. Царяпкина выглядела в общем-то как обычно, всклокоченно и бессмысленно, ссадина на лбу, видимо, на камень наткнулась. Грошев пострадал больше, по левой щеке у него протянулись царапины.
        Все.
        Усадьбы больше не было, ни дома, ни забора, только рябина еще осталась, но потом бульдозер зацепил и ее, перемолол гусеницами и выплюнул, как жеваную спичку.
        Царяпкина поднялась на ноги и побрела в лес.
        Грошев потрогал себя за щеку.
        - Молодец, - сказал Синцов. - Хорошо, что догадался. Вовремя остановил, а то бы эта дурочка влетела бы по-крупному, за сожженный трактор по голове не погладили бы…
        Грошев брезгливо поморщился.
        - Ты что думаешь, я из-за нее? - Грошев посмотрел на кровь на пальце. - Да мне плевать на эту ненормальную.
        - Плевать?
        - Конечно.
        Грошев поднялся на ноги, достал из кармана пакет с салфетками, стал вытирать, но только размазывал кровь по щеке, ногти у Царяпкиной оказались крепкие. Платок испачкался, Грошев отбросил его в сторону, достал уже пакет со спиртовыми салфетками и стал протирать ими.
        Они тут все с салфетками, подумал Синцов. Вот как. Надо тоже купить.
        Царяпкина протянула по физиономии Грошева хорошо, то есть глубоко, кровь не останавливалась долго, и в конце концов Грошев плюнул на кровь, так и оставил.
        - Зачем тогда мы торопились? - спросил Синцов.
        Грошев поглядел на свои перепачканные в крови руки.
        - Это просто, - сказал он. - Вот ты представь. Тянут нитку газопровода. Этого газопровода ждали сорок лет, обещали газ пустить к Новому году, губернатор взял на личный контроль и уже, наверное, доложил в министерство. И вдруг кто-то сжигает бульдозер. Это ведь практически теракт - у главы района под носом вызрела оппозиция.
        Грошев попробовал вытереть руки о штаны, но кровь уже засохла.
        - Ты это всерьез? - спросил Синцов.
        - В таких городках все всерьез. Тут все на виду, любой косяк как землетрясение. Я только-только связи наладил, только стал к мэру подбираться, а тут эта безумная Царяпкина. Не, мне этот маразм ни к чему. Коллекционирование - тихое дело.
        - Понятно.
        - У Царяпкиной совсем нет мозгов, похоже, ничего вокруг себя не замечает. Ну, ты сам видел, что учудила.
        - Нервный срыв, - сказал Синцов. - Перенервничала девушка, ничего удивительного. Она ведь тоже стихи сочиняет, а все поэты немного того.
        - Это да.
        - Побесится да успокоится. Ну, может, правозащитникам каким пожалуется. Или в газету, сам же говорил.
        - Нет у нас тут никаких правозащитников, - печально сказал Грошев. - Последнего весной в дурку отправили, не приживаются… Так что выбор у Царяпкиной будет небогат.
        - В Фейсбуке напишет, - предположил Синцов. - Или Вконтакте. Поплачет и успокоится, такие всегда успокаиваются.
        - Она, может, и успокоится, а я нет.
        Грошев потрогал щеку.
        - Я не успокоюсь.
        Грошев пнул дерево. Бульдозер продолжал утюжить место, на котором стояло обиталище Дятловых. В горизонталь.
        - Я не успокоюсь, - пообещал Грошев. - Я этой гадине отомщу, она у меня пожалеет. Она у меня очень пожалеет, жалкая уродина…
        Грошев начал ругаться. Ругался он негромко, но от души, злобно, поносил сначала саму Царяпкину, а потом и ее родню, которая была немногочисленна, никак не относилась к элите города Гривска, зато вписала в его летопись не самые светлые страницы. Мать, которая не сумела воспитать единственную дочь в законе и строгих правилах, отец, который воровал в пожарке дизтопливо и продавал его возле переезда, да там и замерз в канаве в темном-темном ноябре. Дядю, который отмотал пятнашку и в позапрошлом году заехал еще на восьмеру. Двоюродную тетю, которую устроили работать на пилораму и выгнали на четвертый день за родовую пьянку. Троюродных братьев в количестве двух штук, они уехали на заработки в Москву, но вернулись не только без заработков, но еще и с долгами. Дедушку, который был известным дебоширом, и однажды по его вине на три часа задержали экспресс «Приобье».
        - Я уж не говорю про бабушку.
        Синцов слушал и думал, каким образом Грошев все это запомнил? Хотя город маленький, тут все друг друга знают, когда кто-то задерживает экспресс «Приобье», это, наверное, становится известно всему городу.
        - Даже сама фамилия у нее подлая, я проверял, - сообщил Грошев. - Царяпкиными называли самых запущенных и шелудивых поселян, потому что они все время чесались - царяпались.
        Грошев продемонстрировал, как именно царяпались давние предки Лены, энергично, беспощадно. Видимо, годы царапанья снабдили царяпкинский генофонд крепкими пальцами и твердыми ногтями, это вполне прослеживалось по царапинам на лице Грошева.
        - Она доцарапалась, - сказал Грошев. - Я терпел ее выходки, но терпение мое кончилось.
        Бульдозер закончил ровнять историческое наследие и направился к неисторическим кустам.
        - Если у меня останутся шрамы, я ее просто прибью, - Грошев сказал это равнодушно, так что Синцов вдруг решил, что Грошев это на самом деле.
        Глава 12. Ливингстон по имени Ч.
        С утра, поднимая песок и пыль, по улицам гонял ветер. Синцов позавтракал и надумал идти в гости к Грошеву, но тот позвонил сам и сказал, что работать смысла и настроения нет, сегодня сделаем выходной.
        Синцов обрадовался. Погода сменилась на не по-июльски прохладную, и от этого, как ни странно, образовалась лень. Шевелиться не хотелось, потому что движения вызывали волны мурашек. Хотелось сидеть.
        Лень обнесла и бабушку, которая не стала готовить настоящий завтрак, а нагрела воды в чайнике и залила ею быструю лапшу, Синцову понравилось. Он сидел за столом в старой телогрейке, накручивал на вилку лапшины, ел и смотрел на ветер за окном. Ветер негромко останавливался о стекло, а потом стекал вниз пылью. Синцов отметил, что это похоже на мороз - мороз тоже всегда распределялся по окну ручейками, пыль как мороз, Синцову показалось это забавным. Точно, забавным, пыль ложится, как мороз, как мороз лезет за шиворот и скрипит на зубах.
        А потом неожиданно приехал Грошев. Синцов подозревал, что он все-таки приедет, но сильно уверен не был, погода ведь. Но Грошев приехал.
        Мотоцикл Боря приобрел глиняный цвет, сквозь него кое-где проступали зеленые пятна, песчаный хаки имени грядущего поражения.
        - Погода странная, - сказал Синцов. - Пыльная буря какая-то. А?
        - Погода… - Грошев постучал по стеклу, пыльная изморозь осыпалась снаружи. - Тут бывает такое, особенно в середине лета. Я же говорил - в верховьях леса хорошо подбрили, теперь песок несет. Обычно полдня такое безобразие держится, потом давление резко подскакивает, и небо очищается…
        - Да, бабушка говорила про давление.
        - Бабушка - лучший барометр, - согласно кивнул Грошев. - Что-то так тоскливо сделалось… Как у тебя со временем?
        - Ага.
        - Так я и думал. Это опять рядом.
        - Почему в пыльную бурю? - поинтересовался Синцов.
        - Самое удобное время - пыльная буря. Особенно… Одним словом, есть специфика. Интересное место, классическое и недалеко. Двигаем? Часа два от силы займет туда и обратно.
        Про Царяпкину не сказал ничего, не упомянул, не вспомнил. И дома ему не сидится. Опять куда-то поедем, нет, отпуск классический получается, подумал Синцов.
        - Куда в этот раз? Без медведей, надеюсь?
        - Без, - заверил Грошев. - Хватит, в этом году и так перебор. На помойку едем.
        Действительно, классика, утвердился Синцов. Какое русское народное детство без помойки, места, воспетого многочисленными писателями и кинематографистами? Синцов улыбнулся - вдруг понял, что он-то как раз на помойке пока не бывал ни разу в жизни, разве что только проездом.
        - Мы встретились на помойке, - сказал Синцов. - Отличное начало для романтического романа.
        - Тебя опередили, - посочувствовал Грошев. - Все в этом мире придумано до нас, бороться с этим бесполезно. Алые паруса, мистер Грей… Человечество ходит по кругу и упрямо наступает на грабли. Поехали?
        Поехали.
        Боря скрипел задними амортизаторами и поднимал за собой рыжую, красивую и очень летучую пыль, которая, поднявшись, не спешила опускаться обратно, продолжала висеть в воздухе, отчего казалось, что за Боренькой остается реверсивный след.
        Помойка располагалась за городом, за мостом, направо и в лес метров двести. Вступление в помоечное царство ознаменовалось красивым мусорным богатырем, стоявшим справа от дороги и приглашавшим в чудесный мир вторсырья, впрочем, почти сразу за богатырем оказался шлагбаум.
        Грошев остановил мотоцикл возле шлагбаума, Синцов отметил, что шлагбаум выполнен умело и надежно, сломать нелегко, и крашен, как полагается, в охранно-полосатый. Дальше пошли пешком.
        Сразу за шлагбаумом начался запах. Вернее, вонь, составленная из гари, сладкого аромата тухлятины, из химического перегара и еще из чего-то тошнотворного, ранее Синцову не знакомого. Сама свалка, впрочем, выглядела не столь грандиозно, как представлялось Синцову, да, мусорные холмы присутствовали, но горы они не напоминали, к тому же между ними зеленели полосы сохранившегося леса. Дым не только ощущался, но уже и виделся, он висел над холмами, как облака над Альпами, спускался, как туман с гор.
        Перед холмами, насколько Синцов понял, располагалась административная часть свалки. Старая квасная бочка, служившая источником воды. Несколько куч чермета, поросшая лебедой гора торфа. Под старой сосной автобус, похожий на батон с колесами. Рыжий, ржавый, колоритный, Синцов вспомнил рассказ «Вторжение 28», сборник фантастики «Пролегомены Грядущего». Там на Землю обратно вторглись марсиане, быстро все захватили и всех поработили, но нашлись люди, добрые повстанцы катакомбного типа, они затеяли резистенцию и мотались по лесам на вот таком же автобусе и партизанили под лозунгом «Терра юбер аллес».
        - Пыльная буря вселяет тоску в сердца бедуинов и пепел в их очи, - сообщил Грошев. - Этим надо пользоваться.
        Грошев огляделся, поднял пустую бутылку, швырнул ее на крышу, бутылка разбилась, с крыши сорвались лавинки песка.
        - Ливингстон, выходи!
        А как еще, подумал Синцов. Только так, человек, живущий на провинциальной помойке, может зваться только так. Иначе не Гривск, иначе не тру. Ливингстон Фемистокл Периклович.
        - Он отчего Ливингстон? - спросил Синцов. - Чайка?
        - Чайка? - не понял Грошев. - Может, конечно, и чайка, здесь без чаек никак, помойка как-никак. Но это из-за Африки. Он служил в Конго, ему там прострелили колено, но он пешком вышел к океану. Как путешественник Ливингстон. Хотя, конечно, врет. Он купается до октября.
        - Что?
        - Купается до октября, - повторил Грошев. - Зиму лежит в туберкулезном диспансере, там тепло и кормят. Весной здесь, на свалке. Лето - пора творческого рассвета.
        - Он тут работает?
        - Немного. Сторожем. Гарбидж-кипером.
        - Что тут сторожить?
        Грошев надул щеки, помотал головой.
        - Это не на вывоз, а на ввоз. Ливингстон, выходи же!
        Грошев кинул вторую бутылку.
        - Только в пыльную бурю его можно застать на месте. И в дождь.
        - А в остальное время? - спросил Синцов.
        - В остальное время художник за работой - лазает по помойке.
        - Зачем?
        - Как зачем? В поисках артефактов былых эпох, он ведь по природе искатель, старик Ливингстон. Выходи!
        Ливингстон не появлялся.
        - Ну и ладно, - сказал Грошев. - Наше дело обозначиться, зайдем, поглядим.
        Дверей в автобусе не было, их заменяла картонка, расписанная хохломой, загогулинами и золотистыми пучеглазыми жар-птицами, Грошев пнул картонку и вошел в автобус. Синцов за ним.
        Он ожидал встретить большую концентрацию бомжеватости, но в автобусе оказалось довольно прилично. Даже аккуратно. Много железных ящиков с нарисованными номерами, буржуйка с чайником, гамак, кресло.
        - Закрома, - пояснил Грошев. - Посмотрим, что интересного нарыл наш землерой… Я к нему давно уже заезжал, месяца полтора, а сейчас самый что ни на есть сезон, наверняка хабаром позапасся.
        Телевизор, совсем не винтажный, как можно было ожидать, а обычная китайская плазма. Плеер. Антенна спутниковая, еще какая-то жизнь. Вымпелы, четыре штуки, ударникам социалистического труда.
        Хозяина на месте не нашлось.
        - Ну-ну, - сказал Грошев. - Подождем.
        И стал пинать ближайший жестяной ящик, довольно громко так, внутри явно колебались округлые металлические предметы.
        Синцов поглядел на кресло, убедился, что в нем чисто, уселся. Над креслом к салону была прибита полка, на полке несколько потрепанных книг прошлого вида, Синцов достал самую толстую и самую желтую.
        Книжка была старая, Синцов перевернул обложку. Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы, романъ въ четырехъ частяхъ съ эпилогомъ», Том II, 1881 г. Закладка в виде рыбы вырезана из какого-то старинного наставления по уженью.
        - Ого, - сказал Синцов. - Прижизненное издание, да?
        - А, Достоевский, - покосился Грошев. - Да, почти прижизненное, хорошая книжка…
        - И сколько такая? - Синцов бережно переложил книгу из одной руки в другую.
        - Сколько… - Грошев поглядел на книжку. - Думаю, что Ливингстону хватило бы на небольшой, но аккуратный домик.
        - А…
        - Думаю, что если бы кто-нибудь об этом узнал, то Ливингстон на этом свете не задержался бы. А вообще материальные ценности для него не главное, он ведь стяжает царствие небесное.
        - Он здесь верит в царствие небесное?
        - А ты разве не веришь?
        Синцов не успел ответить.
        - Кстати, вот и он, слышишь?
        Синцов услышал, приближался Ливингстон, и, судя по звуку, катил за собой тачку.
        - Поступь судьбы, - пояснил Грошев. - Полезный человек, кстати. Весной притащил мне сетку неплохих чернильниц…
        Про чернильницы Грошев не успел договорить, появился человек достаточного роста, лысый, с общим лицом, в джинсовом комбинезоне на голое тело, с ведром мусора в правой руке, с тяжелой мышеловкой в левой.
        - Привет, мужики, - сказал Ливингстон. - Ветерок сегодня, а?
        Ливингстон уронил мышеловку, стал хлопать себя по плечам, создавая вокруг себя пылевые завихрения.
        Синцов подумал, что легенду про пересечение Африки на одном колене Грошев придумал сам.
        - Ты чего это? - спросил Грошев. - Тут буря песочная, а ты все по барханам тычешься?
        - Червей копал, - ответил Ливингстон.
        - Червей?
        - Ага.
        Ливингстон бухнул на пол ведро с водой, протянул Синцову мышеловку. Синцов зачем-то взял. Она оказалась тяжелая и явно с историей.
        Ливингстон взял с печки чайник и выплеснул в ведро спитую заварку.
        - Зачем тебе черви?
        Ливингстон улыбнулся с превосходством, точно в самом деле Ливингстон, немного сквайр.
        - Черви сегодня актуальны, - Ливингстон кивнул на ведро. - Экстремалов в город понаехало, все наживки в магазине поразобрали. А я местечки знаю, червей накопал, опарышей надробил, вот еще, смотрите…
        Ливингстон сунул руку в карман, достал плоскую коробку, с торжествующим видом встряхнул, открыл. В коробке лежали короткие толстые прутики, ничего выдающегося Синцов в них не увидел.
        - Как?! - Ливингстон пошевелил бровями. - Хороши?!
        - Да, - сказал Грошев. - Да, это да.
        - Отличные… палочки, - согласился Синцов.
        - Ручейники, - объяснил Ливингстон. - Один на «Лендровере» подъезжал, нахлыстовик, просил ручейников найти. Штуку за коробок, а?
        - Это, конечно, победа, - согласился Грошев. - Я рад, что дела у тебя идут. А для меня что интересное найдется? Кроме червей?
        - Мышеловка, - сказал Ливингстон. - Девятнадцатый век, сейчас таких не делают. Из дворца.
        - Середина двадцатого, - возразил Грошев. - Послевоенная, думаю. Массовое производство, артель тамбовских инвалидов, скорее всего.
        Синцов поглядел на мышеловку с б?льшим уважением, судя по размерам и надежности конструкции, старинные мыши были не в пример беспощаднее нынешних.
        - Да, - не услышал Ливингстон. - Это тебе не Китай. Такой можно кошку поймать. Или суслика. Пружина, как на рессоре от «Волги», как новенькая, чуть палец не отрубила. А прутья? В мизинец!
        Здесь Синцов с хозяином автобуса согласился, прутья солидные.
        - Такой прут автогеном пилить, - вздохнул Ливингстон. - Конечно, не каждые понимают, сам знаешь, Чяп, времена сейчас порожняковые… А чувствительность?!
        Ливингстон вдруг посмотрел на Синцова с просветлением и надеждой.
        - Хорошая вещь, - зачем-то сказал Синцов. - Отличная…
        И потряс мышеловкой.
        - А я о чем? И гуманная, не то что эти современные гильотины. Поймал мышь - выпусти ее на свободу, как цивилизованный человек.
        - Пятьдесят, - наконец согласился Грошев.
        - Забирай, - махнул рукой Ливингстон. - Старому другу ничего не жалко. Даром отдал.
        - Спасибо, - кивнул Грошев. - А еще чего есть? Поинтереснее?
        - Да так… - уклончиво ответил Ливингстон. - Я сейчас зюйд-вест копаю, по плану все, а там небогато. Чай будете?
        - Нет, мы уже пили, - торопливо отказался Синцов.
        - Как знаете.
        Ливингстон стал разбираться с чаем, налил в кружку воды и неожиданно стал греть ее паяльной лампой.
        - Смотрите в восьмом ящике, - Ливингстон махнул рукой. - Там за последний месяц. Ничего интересного только, чермет.
        Грошев стал смотреть в восьмом. Вынимал из него исключительно обломки, ну, еще немного пружин, цепей и шестеренок. Синцов смотрел, ждал.
        - А это что? - Грошев достал жестяную коробочку. - Гвозди?
        - Не знаю точно, - Ливингстон отхлебнул из кружки. - Похоже на сломанные ключи. Я слышал, некоторые ключи собирают.
        Грошев открыл коробочку. Внутри действительно лежали ключи. Во всяком случае, они были похожи на ключи.
        - Да, собирают… - Грошев закрыл коробочку. - Только ключисты много не дают за ключи, тут специфика.
        Заинтересовало, подумал Синцов. Очень.
        - Старинные ключи, - весомо намекнул Ливингстон. - Наверное, от лабазов…
        - Да, наверное…
        Грошев достал из ящика странный предмет, похожий на бронзовую летающую тарелку.
        - Это ступка, - сказал Ливингстон, выпив чая. - Правда, без пестика…
        - Это не ступка, - возразил Грошев. - Это гиря. Гиря из мерного набора. Ценится только в нем, сама по себе…
        Грошев вернул гирю в ящик, вынул из него дверную ручку в виде слоновьей головы.
        - За двести отдам, - тут же сказал Ливингстон.
        Синцов наблюдал. Лично его заинтересовал таракан. Большой черный чугунный таракан, удивленно привставший на передних лапах и растопыривший усы. Таракан что-то напоминал, только Синцов никак не мог вспомнить, что именно. Таракана.
        - Не, и даром не надо.
        Синцов не удержался, таракана достал.
        - А это за триста, - тут же сказал Ливингстон.
        Ветер надул, в автобус проникла пыль и повисла в солнечных лучах, разделила салон прозрачными колышущимися перегородками.
        Таракан Синцову нравился. Солидный такой, командно-административный, непонятно, зачем только. Интуиция подсказывала Синцову, что у таракана имеется некий функционал, однако какой именно, догадаться не получалось. Еще Синцов думал, что таракан понравится Люське. В нем, наверное, удобно держать планшет. Или чашку какао ставить. Или держать возле кровати на случай вторжения.
        - Таракан сто пятьдесят, - вмешался Грошев.
        - Только ради нашей дружбы.
        Синцов достал деньги, Ливингстон жадно их выхватил.
        - Я бы взял гирю, - задумчиво произнес Грошев. - Конечно, она не в комплекте, но…
        - Гиря пятьсот, - тут же заявил держатель помойки.
        - Не смеши.
        - Пятьсот, - настаивал Ливингстон.
        Они стали торговаться, а Синцов разглядывал теперь уже своего таракана. Таракан ему нравился. Антиквариат, настоящий антиквариат, тонкая работа, украшение любого интерьера. Может, сестре и не отдам, может, себе оставлю, достойная вещь. Синцов был доволен. А Царяпкина просто завидует. Наверняка они с Грошевым дружили, а потом она променяла Грошева на братьев Дятловых. А теперь Грош весь в белом, а Царяпкина с дятловцами пролетела. Вот и бесится. Все понятно.
        - Ладно, пятьсот, - согласился наконец Грошев. - Хотя не стоит эта гиря пятьсот, куда я ее девать буду? Ну, пятьсот так пятьсот, хорошо. Бонусом ключи возьму.
        - Да забирай.
        Ливингстон взял деньги, Грошев взял гирю. Коробочку с ключами убрал в карман.
        - Ладно, мы поедем, пожалуй, - сказал Грошев.
        - Ага. Заезжайте еще, думаю, скоро хороший пласт пойдет, туда дома с Масловки свозили…
        - Заедем, - пообещал Грошев.
        - Заедем, - подтвердил Синцов.
        К мотоциклу Грошев шагал подозрительно быстро, Синцов едва успевал. И ехали они тоже подозрительно быстро и другой дорогой, словно Грошев торопился. Или на самом деле торопился.
        - Ну вот, - Грошев остановил мотоцикл после моста направо. - Не зря скатались.
        - Да, таракан нормальный, - Синцов с удовольствием погладил таракана по спине. - Сеструхе подарю.
        - Зачем?
        - Не знаю. Винтажная штука, мне кажется. На столе красиво смотреться будет.
        - Да… - Грошев кивнул. - Парадокс горшка.
        - Что за парадокс горшка?
        Грошев подбавил газу, мотор рявкнул на холостых.
        - Правую свечу забрасывает, - печально вздохнул Грошев. - Парадокс горшка, это известная такая штука…
        Грошев еще дернул газ.
        - Ну вот представь - жил был ночной горшок в Париже шестнадцатого века. Даже не фарфоровый, глиняный, пусть с глиняными цветочками. Использовался по назначению тремя поколениями французов, потом ручка откололась, и его отправили на помойку…
        Не нравился Грошеву звук двигателя, он соскочил с сиденья, стал прикладывать ладони к выпускным трубам, отчего двигатель начинал шептать.
        - И вот через четыреста лет его продают с аукциона, счастливый владелец ставит его на почетное место в доме, а еще через два года сбывает в десять раз дороже, ну и понеслось. Время придает цену самым банальным вещам. А твой таракан - это упор для снятия ботинок.
        Зря это он, подумал Синцов. Я бы думал, что это… Каслинское литье. А это упор.
        Грошев заглушил двигатель, уселся за руль.
        - Зачем ты тогда за него торговался? - глупо спросил Синцов.
        - А я не за него торговался.
        Грошев показал Синцову коробок.
        - За ключи?
        - Это не ключи. Это не ключи, это…
        Грошев взял пальцами один ключ. Ржавый ключ, точно ржавый ключ, только и всего.
        - Это копоушки, - сказал Грошев.
        - В каком смысле?
        - Приспособления для куртуазной гигиены. Вещь для благородных сословий. Похоже на ключ, или на маленькую ложечку, но это копоушка. То есть семь штук. Не знаю, каким образом Ливингстон их накопал, но это явно они.
        Ковырялки для ушей. Инструмент куртуазной гигиены.
        - И сколько… эти ушекопки стоят? - поинтересовался Синцов.
        - Копоушки, - поправил Грошев. - Это копоушки. Штуки реально редкие, сколько стоят, не знаю пока…
        - Зачем тогда нужны?
        - Есть идея. У меня уже три штуки есть, если поискать, то еще пяток найду, думаю, тренд раскрутить получится.
        - По копоушкам?
        Грошев кивнул. Подышал на копоушку, хотел поковыряться в ухе, но передумал, вернул в коробочку.
        - Да. Надо, конечно, материала поднабрать, штук пятнадцать-двадцать, - Грошев размышлял, перебирая пальцем копоушки. - Собрать коллекцию, отреставрировать, потом двигать. Сайт запустить, легенду придумать - типа, сама матушка Екатерина Великая любила почистить уши сим девайсом, что сам Вольтер в посылке с книгами прислал императрице несколько ажурных французских копоушек. Сам Суворов, переходя через Альпы, чистил уши серебряными копоушками. С тех пор в Швейцарии копоушку так и называют - «шпага Суворова»…
        Грошев рассмеялся.
        - Ты это серьезно?
        - Вполне. Москва лопается от денег и мечтает о копоушках Вольтера и Суворова! Копоушка грядет, нет предела копоушке.
        Грошев опять достал коробочку, достал одну копоушку, протянул Синцову.
        - Бери. Не прогадаешь.
        - Не, спасибо, - отказался Синцов. - Куда я с ней?
        Синцову почему-то представился, но не Суворов, а отчего-то Барклай-де-Толли, сидящий перед камином и собирающийся опробовать в деле набор новеньких копоушек.
        - Были еще такие специальные приборчики для уничтожения насекомых…
        - Блохоловки, - вспомнил Синцов героическое фэнтези.
        - Нет, блохоловки - это ерунда, ничего интересного. А вот клоподавки…
        Грошев закатил глаза.
        - Удивительные устройства, - вздохнул Грошев. - Шедевр технической мысли своего времени, изобретено в Швейцарии, кстати, в одной из самых известных часовых мастерских. Они и походили на часы, только маленькие, с горошину примерно.
        Синцов издал сомневающийся звук.
        - Сказку «Принцесса на горошине» помнишь? - тут же спросил Грошев. - Там как раз про это, ну, само собой, в преломлении. Принцессу бессовестно терзали клопы, и она никак не могла уснуть. И тут появился принц и предложил ей золотую клоподавку. Принцесса обрадовалась, сразу за него замуж выскочила, стали они жить долго и счастливо. А уже потом все Андерсен переврал, сам знаешь, наверно.
        - Интересно.
        - К сожалению, мне ни одна пока не попадалась. Конечно, их завозили из Европы, но широкого распространения клоподавки не получили ввиду своей технической сложности. А вот если бы найти…
        Синцов отметил, что Грошев рассказал о клоподавках с какой-то печальной мечтательностью, точно ему грезился мир, в котором вельможные паны отдыхают на пространных докучных кушетках, слушают обязательные механические клавикорды, а над всем этим плывет чарующий хруст французской булки.
        - Ладно, - вздохнул Грошев. - Поживем.
        - А с тараканом что? - печально вздохнул Синцов. - По цене металла? В чермет сдавать?
        - Да не, зачем? Сестра же не знает, что это упор для обуви. А ты ей не говори, скажи, что это таракан Чуковского.
        - Чуковского?
        Грошев кивнул.
        - Скажи, что пионеры ему подарили в честь юбилея Айболита.
        Хорошая идея, подумал Синцов. Вряд ли Люська знает про таракана Чуковского. А значит, этот таракан может вполне себе существовать.
        - Кстати, поздравляю тебя, Костян.
        - С чугунным тараканом?
        - С ним тоже. Я тебя с червонцем поздравляю.
        - Червонцем?
        - Ага. С золотым. Думаю, на золотой червонец ты вполне наработал. Так что скоро подгоню. День-два, хочу выбрать получше.
        - Ага, хорошо. А Царяпкина…
        - Царяпкина-то тут при чем?
        - Не знаю, у нее вчера нервы…
        - Да не переживай ты так, - отмахнулся Грошев. - У нее сегодня отходняк после психоза. У нее всегда так бывает. Да брось думать, мало ли. Слушай, Кость, червонец - это хорошее начало. Мало кто начинает с червонца.
        Золотой червонец. Настоящий. Тяжелый, как пуля.
        Вернулись уже после обеда. Грошев пустился немедленно чистить копоушки, а Синцов пошел домой и устроился в кресле перед окном и смотрел, что происходит на улице в песчаную бурю. И думал, как будет жить с золотым червонцем. На глаза попался нетбук, Синцов подтянул его пальцами, воткнул модем и вышел в Сеть, но побродил недолго, отключился и стал снова смотреть на улицу. Интернет ему не понравился, он был далек и ненастоящ, и ничего, что случилось с Синцовым в последнее время, никак с Интернетом не сообщалось.
        Пыль кончилась часов в пять. Стало темно-темно, наверное, как при затмении, а потом вдруг небо очистилось, показалось солнце, яркое, точно отполированное целым днем старательной пыли, и как-то сразу за пылью стал вечер. Синцов поднялся из кресла и отправился к Грошеву. Посмотреть на червонец, который уже определился в его голове.
        Дверь в дом Грошевых была открыта и приперта кирпичом от ветра, как всегда, но сам дом выглядел как-то брошенно.
        - Эй, - позвал Синцов. - Кто-нибудь есть?
        Никто не ответил. Грошевых не было, ни Петра, ни отца его, ни тети Гали, они куда-то делись, растворились в ночи, явились вдруг холодные и пыльные песчаные призраки и унесли. И никто не зайдет, побоятся зайти, но не призраков побоятся, а Чяпа, его тут, кажется, все боятся.
        - Дома кто есть? - снова спросил Синцов, но уже сильно вполголоса.
        Дверь в мастерскую закрыта, Синцов дернул несколько раз за ручку, бесполезно, но там все равно никого не было, Синцов это почему-то знал - Грошева там нет.
        Он прошел дальше по коридору, сунулся в зимний дом. Здесь дверь оказалась открыта, но внутри тоже никого не нашлось, в комнатах засыпала полумгла, где-то в глубине хлопала испуганная форточка.
        В гости ушли, подумал Синцов. Тут люди вполне еще ходят друг к другу в гости, вот они собрались и ушли за линию петь песни, пить малиновую настойку, вспоминать былое. Грошев, наверное, тоже ушел, он серьезный человек, его наверняка любят в гости приглашать - посадить на видное место за столом, привести в пример своим бестолковым и бессмысленным детям. А я тогда что тут делаю?
        Ветер ударил сильнее, форточка звякнула, хлопнула входная дверь, а за ней дверь, ведущая в коридор, стало темно. Часы только тикали в большой комнате, как подкрадывались, Синцов почувствовал себя окончательно неуютно и решил выбраться в коридор.
        Домой идти, домой, дома бабушка, наверное, уже оттаяла от дневного холода и варит макароны. И печенье печет на меде и клюквенном соке, подумаешь, золото…
        Он двинулся к выходу, уже почти ничего не различая в темноте, на всякий случай, вытянув перед собой руки с растопыренными пальцами, ориентируясь по свисту ветра в замочной скважине. Шагал мелкими детскими шажками, едва передвигая ноги.
        Под потолком светлела полоска, не то чтобы яркий свет, но заметно, в палец. Синцов остановился.
        Синцов встречал это в сотне фильмов, и обычно это происходило вначале. Герой, заглянувший в чужой дом, видит полоску света и, заинтересовавшись, к этой полоске приближается. Ему бы не открывать ненужную эту дверь, но он идет на поводу у любопытства и дверь открывает. И больше его никто никогда не видит, только в самом конце, когда маньяки или чудовища уже повержены, главный герой обнаруживает в логове извергов любимую зажигалку любопытца из первого эпизода.
        На чердак вела лесенка, составленная из вбитых в бревна кованых скоб, Синцов приблизился к ней и обнаружил, что скобы блестят. Синцов подумал, что это от частого пользования. Что надо, пожалуй…
        Нет, он был человеком не беззастенчиво любопытным, но пройти мимо полоски света не мог. В конце концов, он не зря пришел сюда, не зря тащился через ветер, он хотел поговорить с Грошевым. И да, ему было все-таки интересно, что делает Грошев наверху.
        Синцов взялся за скобу и придумал оправдание - скажет, что увидел сверху свет и подумал, что пожар, все в порядке, пожар штука опасная.
        Скобы были скользкие и холодные, Синцов лез осторожно, стараясь не шуметь, стараясь не сорваться. Восемь скоб, и он уперся затылком в фанерный люк. Он уже собрался было толкнуть его головой, но передумал и сначала проверил люк рукой. Руку не отрубили. Тогда Синцов поднялся еще на одну ступень и…
        Звуки. Их было много, Синцов знал и помнил их, но не мог понять, откуда. Шуршание, перебиваемое электрическими всхлипами, точно Синцов оказался в кастрюле, которую чистили снаружи проволочной мочалкой. Далекие голоса, шепот и удивление, песни звезд, точно, песни звезд, беззаботный смех Бетельгейзе, равнодушие Веги, вкрадчивый шепот Алголя.
        На последнюю ступень Синцов не поднялся. Не решился.
        Там, на чердаке, была какая-то тайна, и Синцов подумал, что не каждую тайну стоит раскрывать. У Грошева тайна. А еще Грошев ищет жетон архангела Михаила, способный выполнить любое желание. Золотую рыбку ищет, владычицей морскою стать хочет. То есть владыкой, конечно. И сам всем володети.
        Синцов зевнул. Он шагал домой, иногда поглядывая вверх, туда, где в небе беззаботно кружились прозрачные души кошек.
        Глава 13. Рубль с широким кантом
        - Старый город стоял как раз там, - Грошев указал за реку. - Он сгорел в одну ночь. Пожар начался, где сейчас два тополя, сполз вниз и съел город почти за несколько часов, археологи это узнали. Почти никто не остался в живых, угар сползал по гриве, и все они уснули в своих домах и умерли во сне. Когда решили отстроить город снова, его перенесли с гривы на другой берег и на семь верст вверх по течению. А там…
        Он указал пальцем.
        - Там даже Лобанов никогда не искал. Можно за собой притащить…
        Синцов поглядел на противоположный берег. Берег был крутой и действительно походил на гриву, косогор как выгнутая конская шея.
        - В каком смысле? - не понял Синцов.
        - В таком. В семьдесят втором сюда, - Грошев кивнул на высокий берег, - приехала экспедиция, ярославские археологи, профессор среди них, хотели старое городище поднять. Ну как поднять, там целый город ведь стоял, работы лет на тридцать, как Помпеи почти. Хотели только границы разметить, ну и покопать решили немного. Вскрыли слой, добрались до культурного, а там только пепел да зола. Да кости везде. Кости и только кости, не город, а могильник. Сначала вроде ничего, обрадовались, а потом - как мухи. Друг за другом перемерли.
        - Говорят, на таких местах грибок какой-то живет, - сказал Синцов. - Вызывает скоротечную пневмонию. - Вот и все объяснение. Антибиотики не успевают подействовать.
        - Может быть, - согласился Грошев. - Может, и грибок. Просто сюда даже на рыбалку никто не ездит.
        - А мы зачем сюда пришли? Искать что будем?
        - Да нет, просто… Не знаю. Странное настроение.
        - Да?
        - А ты ничего? Ничего не снилось? Что вечером делал?
        Синцов вдруг подумал, что Грошев знает. Знает, что он к нему заходил вчера вечером.
        - Да ничего, - ответил Синцов. - Дома сидел вчера, спать хотелось. Но не приснилось ничего вроде.
        - Завидую, - сказал Грошев. - А мне лестницы снились, надоело даже. Настроение какое-то… дурацкое. Неколлекционное.
        - Ну да, - согласился Синцов. - Вся эта история с Царяпкиной…
        - Царяпкина… - Грошев потер лоб. - С Царяпкиной у нас длинная история, это точно… Так часто случается - сначала люди дружат, потом… Потом ненавидят. То есть я ее не ненавижу совсем, а она меня - да.
        - Почему?
        - Думает, что я ее предал.
        Сказал Грошев и тут же заверил:
        - Но я ее не предавал, ты не подумай! Не предавал никогда! Просто у нас случились разногласия…
        Грошев помолчал, затем продолжил:
        - Царяпкина предпочла летать в облаках, а я уже тогда понял, что надо о жизни думать, о будущем думать. За это она меня, кстати, и ненавидит - за то, что я взялся за ум, а она в инфантилизме погрязла. В дятловщине своей беспробудной. А кому это надо?
        Грошев обратился ко мне.
        - Не знаю, - пожал я плечами. - Может, и надо. Ты же сам говорил, что такие, как Царяпкина, тоже нужны.
        - Да, наверное, - согласился Грошев. - Нужны. Но она ведь не хочет ничего понимать! Я из-за нее уже попадал в ситуации, а теперь она совсем сорвалась. Бульдозеры жечь собирается! А дальше что? Мост взорвет? Тепловоз захватит?!
        Ну да, подумал Синцов, Царяпкина разбушевалась.
        - Я ее в дурдом законопачу, - сказал вдруг Грошев. - В Никольское. Там главврач колокольчики коровьи собирает, а у меня как раз есть парочка.
        Грошев невесело посмеялся.
        - Ладно, проехали, - махнул рукой Грошев. - Всякое бывает. Но настроение, конечно, сбилось… А когда такое настроение, дома киснуть не хочется.
        С этим Синцов был вполне согласен, и дома ему тоже сидеть не хотелось, но и в таком неприятном месте находиться… Лучше бы они по городу погуляли.
        - Пойдем, - сказал Грошев. - Тут недалеко, еще покажу кое-что.
        Они отвернули от пляжа и углубились в ивняк, пробирались долго и как через джунгли - ивы разрослись густо, одна на другой. Сначала под ногами скрипел песок, потом поднялись выше и пробирались уже по настоящей земле, пока не уткнулись в резкий подъем. Грошев остановился.
        - И что тут? - осторожно спросил Синцов.
        После вчерашних приключений Синцов ожидал. Чего-то необычного. Что копать будут.
        - Про Пугачева слыхал? Емельян который?
        - Слыхал, конечно.
        - Когда восстание пошло на убыль, отдельные отряды ударились врассыпную. По Сунже поднялись две барки с пугачевцами. Предполагается, что они везли некоторую часть из награбленного на Волге. Одна барка села на мель и затонула, другая поднялась до Гривска.
        - И что?
        - Здесь случился бой, - сказал Грошев. - Именно на этой излучине все и произошло. Там…
        Грошев показал на поросший ивами подъем.
        - Там был берег, и там расположились солдаты, примерно рота гренадеров, выписанных из самого Петербурга. Они прятались за кустами и в траве. А барка с пугачевцами плыла примерно здесь, где сейчас мы стоим. Когда они поравнялись, гренадеры дали залп. Думаю, большинство бунтовщиков погибло сразу.
        Грошев поглядел под ноги, и Синцов поглядел. Кочки. Коряги. Кусты.
        - Думаю, большинство погибли сразу, - повторил он. - Те, кто остался жив, прыгнули в воду и добрались до берега.
        Грошев указал на подъем.
        - Здесь они схватились с солдатами, в этом самом месте. Представляешь?
        - Откуда ты-то знаешь? - спросил Синцов. - В музее посмотрел? На старых картах?
        Грошев отмахнулся.
        - Наши краеведы не знают ничего дальше девятнадцатого века, - сказал он. - Они ленивы, не любознательны и никогда не выходят в поле, сидят в архивах в лучшем случае, пыль глотают. А старые карты тоже врут, они неточны. Сунжа слишком извилиста, она меняет русло примерно раз в сто лет, это хорошо видно весной, в разлив, когда воды много. Если у наших краеведов была бы хоть капля мозга, они поглядели хотя бы на спутниковые снимки - прежнее русло прослеживается по расположению стариц… Но им это неинтересно.
        - А почему ты им не расскажешь? - поинтересовался Синцов. - Или сам… Написал бы статью в журнал…
        Грошев усмехнулся.
        - Если я напишу статью, тут через день от копарей не проплюнуть будет, - сказал он. - Прозвонят и реку и лес, и берег и дно, все гвозди поднимут. Зачем мне это надо?
        - Логично.
        - Про это место знаю только я, - сказал Грошев. - Ну, ты теперь еще…
        - Не боишься? - перебил Синцов.
        - Кое-что покажу тебе, - не ответил Грошев. - Интересная штука, такую вещь не каждый день увидишь. Нашел здесь. Весной вода берег подмыла, я и нашел.
        Он сунул руку в жилетку и достал мешочек, а из мешочка в свою очередь пулю. Синцов подумал, что пуля похожа на маленькое ядро. Грошев кинул пулю Синцову, Синцов поймал. На самом деле как ядро.
        - Переверни.
        Синцов перевернул пулю. На другой стороне был вырезан знак, его затянуло ржавчиной, но до сих пор он был вполне различим. Крест.
        - Зачем крест? - не понял Синцов.
        - Против нечистой силы, - ответил Грошев.
        - То есть?
        - Многие считали, что Пугачев - колдун, а все его бойцы неуязвимы в схватке потому, что продали душу нечистому. В это верили даже офицеры. Поэтому они вырезали на чугунных пулях крест, а на свинцовых пулях сразу отливали молитвы. На этой пуле сорок сороков анафем, если верить легендам. Только такие пули могли их успокоить совсем.
        - А обычные?
        - Обычные пули на них почти не действовали. То есть с ног сбивали, но пугачевцы тут же вскакивали и снова бросались в бой. А после пули с крестом они уже не поднимались, так и валились.
        Синцов подкинул пулю. Тяжелая, граммов сорок, наверное, пальцы оттягивает. Синцов подумал, что если бы такая пуля попала кому в лоб, то вряд ли у него возникло желание подняться. И безо всякого креста.
        - Этой пулей можно убить хоть Сатану, - сказал Грошев. - Кого хочешь. Она всегда попадает в цель.
        Синцов вернул пулю, Грошев спрятал ее обратно. Псих. А пуля интересная.
        - Дурацкое все-таки настроение, - сказал Грошев. - Не пойму… Словно что-то случиться должно… Плохо.
        - А барка? - Синцов покачал головой. - Если… Если барка затонула все-таки здесь? Ты ее не искал?
        - Вполне могла затонуть, - согласился Грошев. - Так что если ты имеешь в виду пугачевский клад… Да, какая-то часть вполне может и здесь лежать. Но теперь это глубоко. Очень глубоко.
        - Интересно… А зачем ты мне все это рассказываешь?
        - Забавно, да? - Грошев подкинул пулю. - Чугун - грязный металл, а не ржавеет почти. А дамаск наоборот - ухаживать надо, как за кожей красавицы.
        - Я думал, пули лили из свинца, - сказал Синцов. - Это же удобнее.
        - Ружейные да, из свинца. Хотя примерно в это время экспериментировали и с чугунными. Но это не ружейная, это картечь. Скорее всего, у солдат были небольшие пушки, одна или две. В ближнем бою они ударили картечью, получилась изрядная мясорубка. Картечь дает хороший разлет, половина пуль застряла в песке. Я…
        - Зачем ты мне все рассказываешь, я так и не понял.
        Грошев повернул и двинулся через кусты, Синцов за ним.
        Они долго пробирались через ивы, поворачивали, возвращались назад, шагали направо и налево, так что Синцову начало казаться, что Грошев его путает, но потом все-таки вернулись к мотоциклу.
        Синцов хотел в третий раз спросить, зачем Грошев показал это именно ему, но не стал. Мало ли?
        У Грошева полно тайн, тайны давят. Надо кому-то рассказать. А кому? Чужаку. Это как беседа в поезде Москва - Архангельск, сосед по купе рассказывает про свою жизнь, зная, что тебе плевать, но все равно рассказывает. Тебе плевать, а ему облегчение.
        А может, другие причины.
        Может, Грошеву надоели тайны, слишком много их, вот он и не выдержал, хоть одну да разболтал. Не про чердак, так хоть про клад, не про небо, так про землю.
        Может, так.
        Странно ему сегодня. Да мне уже давно странно.
        Зазвонил телефон. Неожиданно, так что сам Грошев дернулся. Он достал трубку, посмотрел на экран и сразу ответил.
        - Ладно, - сказал он. - Ладно, понял все. Но мы ведь на следующий месяц договаривались… Ну да, можно бы и упасть… Хорошо, сегодня вечером. Да, конечно, буду…
        Грошев с досадой отключил телефон.
        - Пора нам ехать, Кость.
        - Что?
        - Дело нарисовалось в городе. Хотел тебе еще одно интересное местечко показать, да не получится. Ну ладно, в другой раз.
        Поехали.
        Пока добирались до города, Синцов думал. Непонятность, к которой Синцов начал уже привыкать, стала еще непонятней, Синцов запутался. И подумал, что думать вредно.
        Грошев затормозил напротив строящегося дома.
        Дом поднялся уже под стропила, двухэтажный, поставленный из бетонных блоков, похожих на большие прямоугольные детали конструктора, было видно, что построен он недавно, совсем новенький и явно не дешевый, и рядом с этим большим красивым домом небольшая почерневшая избушка, прилипшая к нему, как бурый слизняк к ножке высокого и молодого боровика.
        Рядом с избушкой помещался такой же древний гараж, крытый промшелым рубероидом и сильно покосившийся от навалившейся на него черемухи. Ворота гаража были распахнуты, в глубине поблескивал хромом красный мотоцикл, рядом стоял уже знакомый Синцову «крузер», правый борт его был сильно поцарапан и кое-где подмят, на воротах гаража чернели отметины от автомобильной краски. Хозяин выезжал из гаража и не вписался, так понял Синцов. А еще подумал про загадочную русскую душу, которая заставляет покупать машину за три миллиона и потом загонять ее в сгнивший убогий сарай на ночь. Хотя и так понятно, что никто не украдет - кто в Гривске осмелится в трезвой памяти покуситься на автомобиль Лобанова?
        По огороду вокруг строящегося дома бродили Лобанов и какая-то грузная, красная от солнца женщина, Лобанов в трениках и майке, женщина в васильковом халате. Лобанов и женщина пололи грядки. Лобанов, держатель магазинов, шиномонтажей и пассажей, коммерсант районного и отчасти областного масштаба, выдирал из земли сорняки. Собирал их в корзину и относил к забору.
        - Чеснок, - пояснил Грошев. - Лоб любит чеснок и выращивает его в большом количестве, пять грядок каждый год.
        - Можно же купить.
        - Купить? Да ты что! Кто же в Гривске станет есть покупной чеснок? Чеснок, морковь и картошка должны быть выращены своими руками. Никаких наемных вьетнамцев, никаких удобрений. Труд, мозоли и навоз - вот секрет успеха!
        Синцов подумал, что, судя по зверскому выражению лица женщины и ответственному выражению лица Лобанова, они на самом деле на пути к успеху, и с пути этого вряд ли свернут.
        - А мама его тоже любит чеснок? - Синцов указал мизинцем на женщину.
        - Это не мама, - ответил Грошев. - Подруга дней и любовь всей его жизни. Заодно племянница заместителя главы городской администрации.
        - Ага, - понимающе сказал Синцов.
        - Да не, они с пятого класса еще дружили, просто все очень счастливо сошлось, такое редко бывает. Эй, Лоб!
        Грошев свистнул. Лобанов оторвался от сорняков, женщина не стала размениваться на Грошева, кинула взгляд и продолжила утюжить грядки.
        - Здравствуй, Анжелика! - поздоровался Грошев.
        Анжелика… В другой ситуации Синцов сказал бы что-нибудь ироническое, но здесь не стал, Анжелика так Анжелика, каждому свое, Лбу Анжелика.
        - Лоб, у меня к тебе дело! Подойди, а?
        Анжелика что-то недовольно буркнула, но Лобанов проявил мужество, бросил корзину с сорняками и, вытирая руки, направился к Грошеву и Синцову.
        Анжелика и король, Лоб нагнулся, зацепил пятерней кустик петрушки, сорвал.
        - Здорово, пацаны, - ухмыльнулся Лоб. - Чего надо-то?
        Он пожал руку Синцову, пожал Грошеву, стал жевать петрушку.
        - Вся сила в витаминах, - сказал Грошев. - Брюкву тоже сырой надо есть, а ты, наверное, паришь?
        - Это ты меня, Чяп, паришь. Видишь, я занят, а ты лезешь, как клещ за ухо.
        - Есть немытые овощи - смертельно опасно, - сказал Грошев. - На них обычно яйца глистов.
        - Придется теперь водкой запивать, - вздохнул Лоб. - Ладно, говори, чего подкатил-то?
        Грошев шагнул к «Тойоте», провел пальцем по царапинам.
        - Лоб, я тебе говорил - бери «бэху», - сказал Грошев. - «Бэха» тачка что надо, не то что этот вагон.
        Грошев постучал по боку «Тойоты», она отозвалась жестяным.
        - «Бэха» - это для школоты вроде тебя, - ответил Лобанов. - Которой гонять надо с выпученными шарами. Кто понял жизнь, тот не спешит, знающие люди берут «крузаки». Немного, правда, вчера в ворота не вписался…
        - На «крузерах» на Дальнем Востоке одни инвалиды да пенсионеры ездят, - заметил Грошев. - Ты инвалид или пенсионер?
        - Я и то и другое, ты же знаешь. Тебе, Чяп, чего надо-то?
        Грошев не ответил, продолжал постукивать по жести «крузера», бум, бум, бум.
        - Деньги нужны, - ответил Грошев. - Некоторое количество.
        - У тебя, можно подумать, денег нету. Ты мне, Чяп, в мозг бетон не лей, я не дурачок ведь, да?
        - Есть деньги, только доставать долго. У родителей не могу занять, они и так нервные, ты же знаешь. А нужно сейчас, через час уйдет вещь, потом такую не сыщешь.
        - И сколько?
        Грошев подвигал бровями и щекой.
        - Вот так прямо две штуки дохлых енотов на ровном месте?
        - Да. А что, проблемы?
        Лобанов почесал подбородок.
        - Я тебе одолжу, конечно, но это… Может, я тоже впишусь, а?
        Грошев помотал головой.
        Две штуки дохлых енотов. Нормально. Интересно, что он там купить хочет?
        - Котик, ты чего там? - спросила Анжелика, не отрываясь от грядок.
        Синцов удержался номер восемнадцать, успев заметить, как нервно скользнул взглядом Лоб по лицам собеседников - не повелись ли на «котика»? Котик Лобанов, это сильно.
        - Нет, Лоб, - сказал Грошев. - Это моя частная инициатива.
        - А чего так? Давай, Чяп, я тоже возьму… Что ты там хочешь взять?
        Лоб дожевал петрушку до корней, откинул остатки за гараж.
        - Опять хитришь, Чяп, - ухмылялся Лоб, шевеля руками. - Опять тему просек, да? Ну, чего ты, Чяп, что тебе жалко, что я малехо приподнимусь?
        - Купи «Красную книгу» набором, она дорожает, - посоветовал Грошев.
        - Да я уже пять штук купил!
        Лоб показал.
        - Еще пять штук купи, - снова посоветовал Грошев. - Покупай «Красную книгу» в хорошем состоянии, я сам ее покупаю. Если делают копии монет, то, значит, есть спрос, если есть спрос, монеты будут дорожать, Лоб, я же тебя учил!
        Лоб скептически цыкнул зубом.
        - Тебе такие деньги нужны на «Красную книгу»? - ухмыльнулся Лоб. - Ты вагон «Красных книг» решил себе прикупить? Не, Чяп, ты не мути, колись давай, что решил брать?
        - Да это не для денег вещь, это для души, - сказал Грошев. - Тебе к чему?
        Лоб навис над Грошевым.
        - Да ладно, для души, у тебя же нет души, Чяп, ты же барыган знатный, как и я, у нас душ не бывает. Что взять решил, колись? Пока не расколешься, денег не дам.
        Лоб подошел к машине, открыл переднюю дверь, достал из бардачка пакет, из пакета начатую пачку долларов.
        Грошев покачал головой, посмотрел на Синцова.
        Синцов пожал плечами, сделал равнодушное, отчасти презрительное к материальным ценностям лицо.
        - Колись, Чяп, колись, - подбадривал Лоб. - Я гляжу, вы с братаном-разновидчиком баблосов решили наварить, а я тоже хочу в замуте поучаствовать. Что там? Опять на мондворе накосячили, рублей без знаков навыпускали, а вы их взять хотите…
        - Это автограф, - перебил Грошев. - Тебе нужен автограф?
        - Что за автограф? - не понял Лоб. - Четвертак новый, что ли? С автографом президента? Что, опять тираж маленький?
        Лоб облизался, как голодная весенняя лиса, почуявшая запах курятника.
        - Обычный автограф, на бумаге, - ответил Грошев. - Бумага, ручка, автограф - понимаешь? Автограф Гагарина.
        - Какого еще Гагарина? - Лоб подозрительно щелкнул зубами. - Который биметалл?
        - Это ты, Лоб, биметалл, - неприязненно ответил Грошев. - И в мозгах у тебя биметалл. Обычный человеческий автограф, на открытке.
        - Чего, автографы новая тема теперь? - насторожился Лоб. - Так я тоже хочу. Ты мне тоже возьми парочку…
        - Есть автограф Терешковой, - сказал Грошев. - И подешевле. Бери, хорошее вложение.
        - Не, нормально! - Лоб оттянул лямки майки, щелкнул себя по плечам. - Сам, значит, реального Гагарина берешь, а мне Терешкову? Ты что, меня совсем за дурня считаешь, Чяп?
        - А чем тебе не нравится Терешкова?
        - Да мне нравится Терешкова! - громко сказал Лоб. - Я уважаю Терешкову!
        - Тогда в чем дело?
        - Знаешь, Чяп, я тебе скажу, - Лоб снова стал почесывать подбородок, только уже деньгами, с вызывающим хрустом. - Хотя ты и школота, но я тебя уважаю. И я у тебя многому научился, как это ни смешно. Книжки стал читать, сайты толковые смотрю. Ты что, думаешь, что я не знаю, кто такая Терешкова?
        Лоб постучал себя по голове пачкой.
        - Терешкова, слава Богу, жива, ее по телику недавно показывали. Она еще миллион автографов может нараздавать. А Гагарин совсем другое дело. Не, брателло, я тоже Гагарина хочу.
        Лоб поглядел на Синцова взглядом человека, уверенного в том, что он только что не позволил себя крупно кинуть.
        - Лоб, ты что? - Грошев был растерян.
        - А что? - Лобанов принялся грызть маечную лямку. - Автографы штука хрупкая, бумага, не металл, так что…
        - Там только один автограф есть, - сказал Грошев раздраженно. - Один, ты понимаешь?! Один - и для меня!
        - Да без проблем, - легко согласился Лоб. - Я что, упырь? Я не претендую, не думай. Один так один, забирай. Но потом мне тоже Гагарина найдешь. А?
        Грошев задумался.
        - Найдешь мне тоже автограф, - продолжал Лоб. - Я, может, тоже хочу для души. Деньги - бумага, сам знаешь. Культура бесценна…
        Грошев протянул руку, вырвал у Лба денежную пачку.
        - Котик, иди полоть! - требовательно воззвала Анжелика со стороны огорода.
        - Ты, я гляжу, мотик прикупил? - Грошев кивнул на гараж. - «Яву» взял?
        - Ага, классику, - довольно кивнул Лобанов. - Давно приглядывался…
        - «Ява» неплохо, - согласился Грошев. - Если хочешь, у меня есть человечек, он «AWO» продает на ходу, красивый моц, могу сосватать.
        - Котик, ты скоро?! - взревела Анжелика.
        - Автографы - очень на любителя, - напомнил Грошев. - Бери лучше мотики, они реально дорожают. Один москвич собрал коллекцию советских дырчиков и продал их в Испанию за миллион евро.
        Почему-то Синцову показалось, что Грошев не врет.
        - Котик!
        - Мотики… - повторил Лоб задумчиво. - Ты, Чяп, прав, конечно, мотики, наверное, тема. Но автографы мне тоже нравятся. Я об этом не думал раньше, но сейчас вижу, ты прав, автографы - это фишка. Их количество всегда будет ограниченно…
        Лоб царапал подбородок, скреб его, словно хотел содрать вместе со щетиной и кожу.
        - Ладно, спасибо тебе, - кивнул Грошев. - Мы пойдем. Надо кое-что сделать еще…
        Грошев направился к мотоциклу.
        - Эй, Чяп, а ты не знаешь, что ли? - спросил Лоб вдогонку.
        Нехорошим голосом спросил. Что-то случилось. Синцов понял, случилось, беда, дрянь, поток, Грошев тоже это понял.
        - Что? - Грошев обернулся.
        - Там это… - Лобанов привалился к своей машине. - Тут такое дело…
        - Котик, ну ты скоро?!
        - Да отвали ты!!! - в ярости рявкнул Лобанов. - Отвали! Не видишь, я же с людьми разговариваю!
        В ответной лексике Анжелика стесняться не стала, голос же у нее был силен, Лобанов терпел примерно полминуты, потом не выдержал и стал отвечать. Любовь с пятого класса, подумал Синцов. Вот так оно все и происходит.
        В словесном поединке влюбленных поле боя осталось за Анжеликой. Кроме того, она оставила сорняки и теперь надвигалась, ворочая перемазанными в земле руками. Синцов отметил, что выглядит это угрожающе.
        - Отойдем, - сказал Лобанов. - Лику вчера пчелы покусали, она немного злится, отойдем.
        Они отошли поближе к гаражу, Анжелика, утратив визуальный контакт, на секунду выключилась, а потом отправилась обратно к грядкам. От гаража пахло бензином и мазутом.
        - Такое дело, - Лобанов стал говорить тише. - Такое… Ты только не волнуйся…
        Грошев молчал, подошел к «Яве», смотрел на «Яву».
        - Короче, кругами не буду бегать, скажу сразу. Твою подружку машиной сбило.
        - Что? - спросил Синцов.
        - Да, машиной. Эту вашу дурочку сбило.
        Лобанов ждал, что скажет Грошев, но Грошев не говорил ничего, Грошев разглядывал мотоцикл. А Синцов сразу и не понял - кого сбило машиной, какую дурочку еще? Он поглядел на Грошева, но тот был совершенно невозмутим, мотоцикл ему явно нравился и про дурочку он ничего не услышал.
        - Слышь, Чяп?
        Грошев выбивал ногтями на баке «Явы» сильно знакомую мелодию, там-пам-пам пам-пабам-паб-пабмам.
        Лобанов повертел в воздухе указательным пальцем. Грошев постукивал по красному явовскому боку.
        - Хочешь, я узнаю кто? - спросил Лобанов негромко. - Я могу попробовать, только бесполезно.
        Грошев задумчиво пошевелил бровями.
        - Похоже, что девчонку джипер зацепил, - сказал Лобанов.
        - Джипер…
        Грошев произнес это безо всякого выражения, не вопросительно, не утвердительно, даже не равнодушно, просто так.
        «Имперский марш», узнал Синцов. Кажется.
        - Да. Вроде бы видели «буханку» там, - поморщился Лобанов сочувственно. - Да у нас сейчас тут полгорода «буханок», и все битые-перебитые…
        - Да… - таким же тоном повторил Грошев. - «Буханка». «Буханок» тут в последнее время много…
        Синцов побледнел. «Буханка». Там, на разъезде, тоже «буханка»… Что тут происходит?
        - Эта дурочка опять лепила наклейки, - сказал Лобанов. - Я ее ведь тогда предупреждал - ладно нам клеишь, местным, мы свои люди, понимаем, а вот нарвешься на какого психа? Но она ведь не слушала…
        Синцов вдруг с удивлением понял, что Лобанов говорит это с сочувствием. С искренним сожалением.
        - Там же темень, фонари через один, уже темнело. Я ей говорил, что наткнется на психа, так не слушала. Он там у «Строительного Тупичка» стоял, наверное, а она ему влепила на лобовуху, мне менты говорили. Он ее задел, она в канаву и улетела. Велосипеду ни царапины, а она… Она в больнице.
        - И что? - спросил Грошев.
        - То есть?
        Лоб немного оторопел и поглядел на Синцова. Но тот сам ничего не понимал. То есть совсем.
        - И что? - повторил Грошев.
        Он присел перед «Явой», водил пальцем по хромированному баку, трогал лапку переключения передач, надавливал на нее, прислушиваясь к клацанью механизма переключения.
        - Эта дурочка… ваша Царяпкина. Ее машиной сшибло, - повторил Лоб и поглядел на Синцова.
        Синцов пожал плечами.
        - Пружина слабая, - ответил Грошев. - Лучше сразу поменять, а то может поломаться.
        - Царяпкина в больнице, - неуверенно повторил Лобанов.
        - Меняй пружину, - посоветовал Грошев. - Не затягивай, коробка может посыпаться, намучаешься потом перебирать.
        Он выпрямился.
        - Спасибо за деньги, Лоб, - Грошев похлопал по карману. - Спасибо, выручил. Мне они очень сильно нужны, человек скоро на поезде проезжать будет, надо успеть.
        - Да не за что… - растерянно произнес Лобанов. - Ты же знаешь…
        - Бери «AWO», - сказал Грошев. - А автограф я тебе сделаю обязательно, месяца через три подходящий будет. Готовь место в сейфе.
        - Да без вопросов…
        Грошев кивнул и направился к Бореньке, Синцов тоже, но Лобанов поймал его за рубашку.
        - Чего это он? - Лобанов кивнул вслед Грошеву.
        - Не знаю.
        - Полный псих, - прошептал Лобанов. - Полнейший. Но его можно понять…
        Лобанов замолчал, чихнул, вытерся, потом продолжил:
        - Слышь, Костян, а ты реально разновидчик?
        - Немного, - ответил Синцов. - Разновидчик тоже….
        - Нормально. Слушай, Костян, у Анжелики сеструха замуж пошла, ей мешок гривенных подарили и пуд соли. Десятки высыпали в соль и перемешали, ну, я перебирал их почти неделю, чуть кожа с пальцев не слезла. Короче, я нашел восемь десятикопеечных монет две тысячи первого года Санкт-Петербургского двора и хочу спросить…
        - Котик, иди клубнику рассаживать!
        Лобанов поморщился.
        - Ладно, потом. Там еще несколько монет…
        Зафыркал мотор мотоцикла, и тут же Грошев нетерпеливо засигналил.
        - Потом, - Лоб похлопал Синцова по плечу. - Потом поговорим.
        Лобанов отправился рассаживать клубнику, а Синцов к Грошеву отправился.
        Грошев сидел за рулем и почему-то настойчиво ел конфеты, орехи в шоколаде. Фантики Грошев аккуратно собирал в кулак, орехами громко хрустел, Синцов сел на пассажирское сиденье.
        - У нас мало времени, - кивнул Грошев. - Покатили, что ли…
        - Покатили.
        Грошев сорвал Бореньку, но почти сразу погасил скорость юзом, и дальше они ехали медленно и сосредоточенно, так что Синцов успевал разглядывать камни на дороге, куски проволоки и пивные пробки. Синцов думал про Царяпкину. Про то, что как-то глупо. Действительно глупо и на ровном месте. Ему не очень нравилась Царяпкина, раздражала даже, но чтобы вот так - кто-то взял и сбил… Сбил, уехал, а Царяпкина осталась в канаве лежать, с поломанными костями и разбитой головой, почему-то Синцов очень хорошо это представлял. И ее дурацкий велосипед.
        Синцов очень не любил такие штуки. Ненавидел просто. Человек жил, ходил в детский сад, ходил в школу, о чем-то думал, любил животных или братьев Дятловых, любил маму, стихи сочинял и хотел, чтобы мир стал лучше. Да, глупо хотел, мир не может стать лучше от изучения наследия братьев Дятловых…
        А может, и станет, кто его знает, мир ведь не пробовал. Так или иначе, человек жил. А его в канаву ни за что, и дальше поехали по своим делам.
        Противно. Просто физически противно, Синцов чувствовал необычный дискомфорт, может быть, боль. Или раздражение. В привычный мир ввалилось нечто чужеродное, в крынку с молоком упала капля кипящего меркурия, отрава, бешеная ртуть еще не успела остановиться и продолжала катиться, убивая все вокруг себя. Свободный радикал, вспомнил Синцов.
        Вокруг тряслись городские улочки, но сейчас Синцов на них не смотрел, потому что думал о Царяпкиной. О том, что никого не найти, город заполнен джиперами, они стоят на каждой улице, они заняли гостиницу и поле за мостом, полтысячи чумазых машин с залитыми грязью номерами, нет, не найти.
        Царяпкину сломали, а все по-прежнему, по телевизору шоу пародистов, капусту ест тля, на братьев Дятловых всем плевать, сторожку их тоже сломали, и нет больше никаких братьев, и не было вовсе.
        Вот так.
        Грошев остановился напротив вокзала, рядом с другими машинами. Синцов не понял, они должны были в больницу торопиться, почему вокзал? Надо ехать, а не возле вокзала ошиваться…
        - Петь, а мы чего здесь…
        - Погоди, - перебил Грошев. - Сейчас поезд придет.
        - Какой поезд?
        - Сейчас уже…
        Грошев направился к перрону.
        - Ты куда?!
        Но Грошев не обернулся, тогда Синцов поспешил за ним. Перрон заполнялся людьми с чемоданами и сумками, поезд прибывал, послышался далекий гудок, ожил громкоговоритель и что-то неразборчиво сообщил. Грошев зашагал быстрее, Синцов отстал. Объявление о прибытии повторилось, и в этот раз Синцов расслышал его лучше. Вторая платформа, пятый путь, проход по мосту. Грошев уже взбегал по лестнице, пробираясь между спешащими пассажирами.
        - Молодой человек!
        Синцова схватили за руку, Синцов злобно обернулся, намереваясь дать отпор, однако выяснилось, что схватила его старушка, женщина уважаемых лет и незначительных размеров.
        - Молодой человек, помогите, пожалуйста! - попросила бабушка. - Мне к семнадцатому вагону!
        То есть потребовала и в подтверждение своих требований насупила брови, как бы давая понять, что это предложение, отказаться от которого не получится.
        - Да…
        Противостоять старушке Синцов не смог, сразу вспомнил свою бабушку, едущую в гости на Новый год и каждый раз везущую два рюкзака гостинцев.
        Точно компенсируя низкорослость и миниатюрность старушки, ее багаж отличался внушительными размерами. Зеленый такой чемодан с колесиками, старушка настырно влекла его по перрону, но любому было ясно, что по лестнице бабуле уже не сжилить. Пришлось помогать, чего уж там.
        Синцов ухватился за ручку обеими руками и поволок чемодан вверх.
        Подъем дался Синцову не без труда. Старушка, конечно, помогала Синцову всеми силами, пока он волок чемодан по ступеням, рассказывала, как все правильно было устроено в ее давно минувшей молодости. Как она занималась в туристической секции и ходила в походы высшей категории сложности, так вот, там, в этих походах, им приходилось дюжить рюкзаки и поболее, сильно поболее. А все потому, что народ мельчает от сотовой связи, вроде с виду такие лбы здоровенные, а на поверку все вялые, как рукавицы без руки. И нет ни желаний у народа, ни фантазий, редко кто мечтает о великом, очень-очень редко. Вот раньше все были другие, мелкие, но крепкие, вот у нее был муж метр шестьдесят ростом, но взваливал на плечи два бревна и плясал вприсядку гопак. И в светлое будущее верил.
        Синцов с ужасом представлял себе эту картину былой народной удали, он поднял чемодан до половины лестницы, и никакого гопака ему совсем не хотелось, не говоря уж о светлом будущем. Он пытался отыскать в толпе Грошева, но тот уже потерялся.
        Синцов тащил чемодан и мечтал, когда закончится лестница. На второй трети подъема ему решил помочь веселый качок, но старушка сказала, что они и сами справятся, хотя Синцов от качковской помощи совсем не отказался бы.
        Уже почти наверху Синцов услышал поезд. Он накатывался с запада, от его приближения затрясся мост, а старушка пришла в волнение и стала ругать начальство РЖД, которое о людях совсем не думает. Между проклятиями бабушка призывала Синцова налечь-налечь и с каждым подъемом на ступеньку говорила «эй, ухнем, эй, ухнем».
        На мосту стало немного легче, Синцов покатил зеленый чемодан через пути, мини-старушка расчищала дорогу, рассекая встречных острым плечом. До нужной платформы дошли за минуту, Синцов думал, что ему будет легко, вниз ведь всегда легче, однако оказалось, что все не так просто - если вверх чемодан лезть не хотел, то вниз он, напротив, всей душой стремился, и удерживать его на стертых ступеньках оказалось ой как нелегко.
        Поезд тем временем прибывал. Он втягивался на вокзал, лязгая вагонами и присвистывая тормозами. Старушка воспламенилась второй ступенью и говорила уже «наддай-наддай». Синцову уже хотелось бросить чемодан, чтобы он соскочил по лестнице с помощью гравитации, единственное, что его удерживало, - подозрение, что в чемодане банки с вареньем. Если чемодан упадет, случится катастрофа. Не то чтобы Синцов жалел миниатюрную бабушку, просто он не любил катастроф. Поэтому терпел.
        Поезд остановился, посадка началась, нетерпеливая пенсионерка принялась подталкивать чемодан сверху, так что Синцову теперь приходилось противостоять еще и старушкиным силам. Грошева он окончательно потерял и теперь сосредоточился на том, чтобы не упасть.
        Посадка продолжалась. Насколько понял Синцов, стоянка длилась семь минут, и многие опасались не успеть. Поэтому на платформе царила легкая паника, которая, видимо, здесь являлась нормой.
        На предпоследней ступеньке Синцов все-таки сорвался. Нога проскользнула, и он пребольно шмякнулся, чемодан же ткнул его в шею твердой пластиковой ручкой и прокатился Синцову по спине, снова получилось больно, с виду округлый чемодан на деле изобиловал злыми углами и обидными ребрами.
        Синцову совсем не хотелось подниматься, бросок по мосту вверх и спуск на платформу выкрутили силы, а проезжающий по другому пути маневровый тепловоз выплюнул облако сажи, и Синцов успел вдохнуть нефтяную дрянь. Между тем старушка, невзирая на упавшего помощника, подняла чемодан и, не поблагодарив Синцова, не сказав ему ни «спасибо», ни другого доброго слова, побежала с чемоданом вперед, к семнадцатому вагону, и получалось это у нее вполне себе ловко.
        Синцов встал с лестницы и несколько упился глупостью ситуации, но потом подумал, что глупости тут в меру, а еще подумал, что вот такие бабушки питаются яичной лапшой с луком и живут три тысячи лет, другим же везет гораздо меньше, иногда совсем не везет. Наверное, это из-за братьев Дятловых. Братья были явные и клинические неудачники и, как все настоящие неудачники, заражали неудачей других, зря Царяпкина с ними связалась.
        Закашлялся, тепловозный угар осел в легких, во рту стоял нефтяной привкус. Люди спешили, поскольку со стороны вокзала объявили отправку.
        Где-то впереди бабушка с зеленым чемоданом просила другого молодого человека помочь ей погрузиться в вагон, и молодой человек помогал изо всех сил.
        Грошева не наблюдалось. Уже объявили, что поезд отправляется и провожающим нужно покинуть вагоны, но Грошев вагоны явно не покинул. Синцов сел на скамейку и дышал, стараясь выдышать мазутный перегар. Ноги тряслись то ли от напряжения, то ли от газов.
        Объявили отправку еще раз. Теперь никто не носился по платформе туда-сюда, теперь все стояли и смотрели снизу вверх на окна, махали руками и вытирали слезы. Отъезд.
        Грошев выскочил из вагона на перрон уже на ходу. В руке он держал плотный синий конверт с красной полосой, лицо у Грошева было растерянным, совсем не таким, как обычно, неуверенным. Точно Грошев купил какой-нибудь там расчудесный константиновский рубль, пришел домой и выяснил, что это не рубль, а вялое китайское фуфло, различимое невооруженным взглядом.
        Поезд тронулся, провожающие немного его подогоняли, а потом отстали и с облегчением направились к мосту. Мимо прокатился вагон, в одном из окон которого Синцов разглядел чемодановую старушку. Старушка махала руками всем подряд.
        Поезд убрался.
        К скамейке подошел Грошев, почесывая щеку конвертом, сел рядом.
        - Петь, все нормально? - спросил Синцов.
        - Да, нормально. Успел. Давно хотел его достать, а тут этот мужик решил свою коллекцию сбросить…
        - Поедем в больницу?
        - Смотри-ка лучше.
        Грошев открыл конверт и бережно, двумя пальцами, достал открытку. Старую, советскую, пожелтевшую и выцветшую. На открытке изображался Гагарин, черно-белое фото, видимо, сразу после полета - в кителе, с новенькими твердыми погонами.
        Грошев перевернул открытку. На другой стороне была роспись. Или подпись. Одним словом, автограф.
        Гагарин.
        - Я не пойму, мы все-таки…
        - Пойдем, тут рядом.
        Грошев убрал открытку в конверт и улыбнулся с облегчением.
        - Пойдем!
        И не слушая Синцова, направился к мосту.
        Синцов начал злиться. Грошев вел себя, как полный дурак. Делал вид, что ничего не произошло, вместо того, чтобы поехать узнать, как там Царяпкина, он носится с этим автографом. Понятно, что это тоже важное дело, но все же… Как-то неправильно.
        - Петь, погоди!
        Но Грошев почти бежал, он пробежал по платформе и теперь широкими скачками - три ступени за раз поднимался по лестнице. Синцов плюнул на пути и поспешил за ним. Его уже очень сильно раздражала эта беготня, ему не хотелось бегать, ему хотелось понимания и объяснений, для этого следовало догнать Грошева.
        Догнать Грошева, конечно, надеяться не стоило, поднимаясь на мост, Синцов отметил, что ноги так и не пришли в норму, продолжали оставаться ватными, так что взбираться приходилось, придерживаясь за перила.
        Грошев уже спускался на перрон перед вокзалом.
        Гагарин, подумал Синцов. Грошев - фанат Гагарина.
        А может, и не только Гагарина фанат, а вообще… Жил человек, хотел стать космонавтом, а его…
        А вдруг Грошев вовсе не Грошев? Синцов вскарабкался по лестнице, втянул электрический воздух, оставшийся после поезда, дурацкие идеи посетили вдруг его на высоте. Да, такое вообразимо: Грошев - не Грошев, ученик старшего звена Гривской школы, не жетонист, не нумизмат, не собиратель коровьих колокольчиков и копоушек, а пришелец. Гроул XZ. Обычный такой пришелец, потерпевший катастрофу на Земле, но не пожелавший сдаваться официальным властям, вступать в сговор со своей инопланетной совестью. Он подобрал себе тело человека, лежавшего в больнице, и вселился в него. И придумал способ жить, не привлекая особого внимания, потихоньку собирая средства на покупку палладия для починки укрытого в болоте звездолета. А по вечерам, поднимаясь на чердак к космическому передатчику и самодельному телескопу, грустил об отчем доме. А Гагарин…
        Гагарин вполне себе может быть герой и там, меж звезд, он - первопроходец пространства и в случае чего заступится за своего брата-космонавта, поэтому и Гагарин…
        Синцова задели скутером. Могучий мужик зачем-то катил через мост скутер и зацепил Синцова зеркалом, и попал в место, уже ушибленное старушкиным чемоданом, довольно больно.
        Грошев стоял напротив вокзала и зачем-то снимал на телефон вокзальные часы. Синцов хотел с ним серьезно поговорить, но опять не получилось, Грошев сделал несколько снимков и скрылся за вокзалом. Тут уж Синцов не выдержал и тоже побежал. Грошев не остановился возле Бореньки, а направился почему-то к кафе «В добрый путь». Поесть ему захотелось!
        Из кафе точно не убежит, подумал Синцов. Не убежит, расскажет, что тут, в конце концов, происходит!
        В кафе пахло жареным луком, Грошев сидел за столом, перед ним лежал тот самый конверт. Синцов бухнулся на место рядом.
        - Может, все-таки объяснишь? - спросил он неприветливо. - Я ни черта не понимаю. Тебе что, реально наплевать?
        Грошев молча достал из конверта открытку и принялся ее изучать через лупу.
        - Ну, я тогда не знаю, - сказал Синцов и тут же почувствовал, насколько глупо то, что он сказал.
        И вообще не говорить надо, а уже действовать.
        Грошев между тем выложил на стол планшет и теперь сличал открытку с чем-то в планшете, видимо, с подтвержденными автографами Гагарина. Судя по лицу, ему нравилось то, что он видел.
        Подошла официантка, Грошев заказал чай, пирожки и Вай-Фай. Пирожки принесли сразу, листочек с кодом беспроводного доступа позже.
        Синцов продолжал не понимать, дурацкий день продолжался, Синцов запнулся за ступеньку, был переехан чемоданом и потерялся, день все не кончается, точно в него сложился весь год, ухнул, как в черную дыру.
        Под потолком работал кондиционер, в кафе было прохладно и от этого чуть сыровато, Грошев наливал из чайника в прозрачный стакан и пил, не выпуская свою добычу и продолжая ее изучать.
        - Царяпкина в больнице, - сказал Синцов. - Ты понимаешь?
        - Да, конечно, понимаю… - кивнул Грошев. Он поежился и застегнул верхнюю пуговицу на рубашке и подышал в кулаки.
        - Может, все-таки съездим? - предложил Синцов. - Все-таки… Посмотрим, как она?
        - Зачем?
        - Как зачем? Мы с ней вроде как знакомы…
        - Да… - согласился Грошев. - Она сама виновата, ее предупреждали. Дура, я же говорил…
        Грошев поморщился. Ему было неприятно, словно он неосторожно вляпался в плевок, вытерся и вымылся с содой, но ощущение осталось, и теперь с этим плевком приходится жить.
        - Я Царяпкиной говорил, чтобы завязывала со своими наклейками, тоже мне гражданская активистка… Теперь пусть сама расхлебывает.
        Синцов смотрел на Грошева и все ждал, что сейчас он скажет, что пошутил. Что да, надо ехать в больницу и помогать Царяпкиной или хотя бы узнать, как там у нее, просто он проверял Синцова…
        Но кажется, он не проверял, кажется, он это всерьез.
        Синцов ничего не понимал.
        - Послушай, Петь, но это как-то неправильно… - начал Синцов. - Я, конечно, Царяпкину не очень хорошо понимаю, но все равно… Может, стоит нам пойти, а? Хотя бы узнаем, что там?
        - Валяй, - равнодушно сказал Грошев. - Сходи, посмотри, потом расскажешь. А мне надо кое-что посмотреть еще, мне кажется…
        Грошев потер висок и приблизил лупу почти к носу.
        - Нет, все в порядке, - сказал он сам себе. - Понимаешь, Костян, у меня там дома монеты… Над патиной надо еще поработать…
        - Ты серьезно? - спросил Синцов.
        Грошев продолжал листать страницы в планшете.
        - Да, конечно. Я тут партию монетосов хорошую готовлю, надо наложить патину серной мазью. Один чел из Красноярска берет, я с ним уже работал, покупатель с репой, нельзя подводить, сам понимаешь…
        - В каком смысле подводить? - Синцов все-таки не понимал. - При чем здесь покупатель, там же Царяпкина…
        - Ты, Костян, сам лучше сходи, - сказал Грошев. - А я потом, может, подъеду.
        - Как?
        - Костян, съезди к ней сам, - Грошев оторвался от планшета и поглядел на Синцова. - Я сейчас реально не могу, пойми. На, сгоняй, а я, может, попозже.
        Грошев достал из кармана ключи от мотоцикла, протянул Синцову.
        - А я тебе червонец пока золотой приготовлю. Классный червонец, кстати.
        - Я лучше пешком… Я только не знаю, где…
        - Тут рядом. От железнодорожного вокзала опять через мост, больница там. - Грошев не отрывался от планшета, ключи положил на стол. - Там в больнице ларек должен быть, купи что-нибудь… Апельсинов.
        Грошев водил пальцем по экрану и смотрел через лупу.
        - Да, апельсины ей купи, - посоветовал Грошев. - Или лучше мандарины, она любит мандарины. И семечки еще. Только посоленее надо выбирать…
        - Я выберу посоленее, - сказал Синцов.
        - Угу. Возьми пирожок, здесь вкусные.
        Но Синцов пирожок не взял.
        С Привокзальной площади успели разъехаться машины, на перроне тоже было пусто, только по мосту одиноко катилась пустая лимонадная бутылка.
        Синцов подумал, что это, наверное, перебор - взбираться по лестнице в третий раз, по глупости этот день может превзойти многие дни этого лета.
        По безнадежности еще. Точно.
        Синцов перебрался через мост и увидел больницу, искать особо не пришлось. Нарядные разноцветные корпуса выступали из зелени, Синцов удивился, что больница такая новенькая, похожая на попугая, и подумал, что это, наверное, хорошо, в такой больнице даже Царяпкина быстро выздоровеет. Вид больницы как-то успокоил Синцова, он вошел на территорию больничного городка и быстро выяснил у тетеньки, что приемный покой недалеко, сразу за стадионом, покой окрашен в интенсивно-зеленый и его трудно не заметить.
        На стадионе стоял вертолет. То есть уже не стоял, а собирался взлетать, лопасти медленно вращались, разгоняя вихри из скошенного зеленого газона, так что проходящего мимо Синцова немного забросало срубленной травой.
        Возле самого приемного покоя дежурили реанимационные автомобили, водители сидели, свесив ноги наружу, и курили.
        Внутри приемный покой выглядел хуже. Снаружи царил двадцать первый век, время сайдинга и полимерных покрытий, внутри середина двадцатого. В клетчатой плитке пола белели протоптанные тропинки, деревянный барьер регистратуры покрывала черная грязь, стены удручали цветом тины. В углу стояли угрюмого вида инвалидные кресла, страшные, громоздкие, выкрашенные той же болотной зеленой эмалью. Синцов ощутил острый приступ безнадежности, пусть и от воздуха, воздух здесь пах не только медициной, но еще и кровью. Нет, это было, скорее всего, просто железо, но Синцов подумал про кровь.
        Лестница ему еще не понравилась, с выкусанными по центру ступенями, она как-то нехорошо уходила вверх, Синцов не понял, почему она не понравилась, но точно не понравилась, в этой лестнице было что-то не так. По лестнице спускалась женщина.
        Она шагала медленно, точно вслепую, прежде чем утвердиться на ступеньке, проверяла ее ногой, убеждалась в том, что она есть, что не провалится. На ступеньках женщина отдыхала, на каждой по несколько секунд, дышала громко, здесь ей явно не хватало воздуха.
        Синцов ее неожиданно узнал. Мать Царяпкиной. Видимо, Царяпкина была очень похожа на свою мать, лицом и волосами, и общим припудренным видом, даже в движениях прослеживалась гнутая царяпкинская пластика и разболтанность.
        Мать Царяпкиной сошла с последней ступени и проследовала мимо Синцова, постукивая ногтями по стене. Синцов хотел у нее спросить про Царяпкину, но заметил, что правый глаз у этой Царяпкиной сильно дергается. Синцов не стал на нее смотреть, страшно ему стало на нее смотреть, поэтому, пока Царяпкина пересекала приемный покой, он изучал старинные коляски.
        Когда женщина исчезла, Синцов приблизился к загородке, за которой сидела медсестра. Синцов отметил, что больше всего она походила на лестницу, тоже выкусанная какая-то.
        - Здравствуйте, - сказал Синцов негромко, но уважительно. - Я спросить хочу… Тут девушку сегодня привезли после ДТП, Елена Царяпкина.
        Медсестра поглядела на него без интереса, как лестница.
        - Ее в больницу положили, я хотел бы узнать…
        Снаружи послышался визг вертолетных турбин, дверь хлопнула, Синцов едва не подпрыгнул.
        - Слышишь? - спросила медсестра.
        - Вертолет, - кивнул Синцов.
        - Ага, - подтвердила сестра.
        - Это медицинский вертолет? Он за Царяпкиной прилетал? Ее увозят?
        - Эмчеэсовский, - поправила сестра. - Да, прилетал. Только ее не увозят.
        - Почему? Вертолет…
        - Потому.
        - Но почему?
        Медсестра поглядела на Синцова, как на дурака. И Синцов тут же почувствовал себя идиотом. Потому что он понял.
        - Вертолет опоздал, - ответила медсестра.
        - В каком смысле…
        - В таком.
        Медсестра развела руками.
        - Да нет, вы не поняли, - сказал Синцов. - Я говорю про Царяпкину Елену…
        - И я про нее же. Царяпкина Элеонора, время поступления, время смерти. Что тебе еще непонятно?
        - То есть как…
        - А ты кто такой вообще?! Что здесь ошиваешься? А ну-ка иди отсюда!
        Медсестра начала подниматься со своего места, и сходство с лестницей увеличилось. И запах крови усилился, теперь Синцов не сомневался, что это именно запах крови и исходит он от этих старых инвалидных кресел. Турбины вертолета заревели сильнее, у медсестры на столе начал подпрыгивать чай в подстаканнике, а стекла в окне зазвенели.
        Царяпкина Элеонора, время смерти. Запах крови стал еще плотнее. Синцова затошнило, как от гематогена в детстве, и он выскочил на воздух. Над головой прогремел вертолет с числом «68» на брюхе, с надписью «МЧС России», вертолет лег на вираж и полетел над железнодорожными путями в сторону запада.
        Синцов не знал, что делать, поэтому вышел на стадион и сделал четыре круга яростным бегом, но это не помогло, да Синцов знал, что это не поможет, но пробежал. Наверное, он смог бы еще столько пробежать, но остановился. Пустота, которую он так хотел в свою голову, так и не зазвенела, вместо нее явилась злость. Не раздражение, злость.
        Синцов быстрым шагом пересек территорию больницы, с удовольствием давя еловые шишки, попадающие под ноги. У выхода из больницы дежурили ленивые бомбилы, Синцов жадничать не стал. Ехали долго, автомобильный мост через железную дорогу находился далеко за городом, бомбила тоже не торопился, рулил с удовольствием, не забывая по пути рассказывать мрачные истории, в финале которых обязательно кто-то умирал.
        Синцов слушал. Каждую минуту ему хотелось послать таксиста, сказать ему, что он сволочь и недостойная личность, что так нельзя, но он молчал. Потому что бомбила был сильно старше, задыхался и то и дело брызгал в рот ингалятором, видимо, эти рассказы являлись самоутешением и аутотренингом. Уже на улице Диановых бомбила сделался вдруг печален и философски заметил, что все, конечно, там будем, но лично он кормить червей не собирается, поедет к сыну в Питер, пусть кремируют, фиг вам, а не удобрения. Под конец поездки водитель стал задыхаться сильнее, прыскать чаще и намекать на дорожающий бензин, так что Синцову пришлось добавить ему десятку на колумбарий.
        Боренька стоял возле гаража, Грошев ходил вокруг и бережно протирал мотоцикл тряпкой. На подъехавшего Синцова он взглянул доброжелательно, кивнул.
        - Автограф, кстати, настоящий, - сообщил он. - Не нагрел барыга…
        Синцов промолчал.
        - Червонец твой. Почти в анце, как я и говорил. И полтинник тоже себе оставь - две монеты - уже коллекция.
        - Царяпкина умерла, - сказал Синцов.
        Грошев перестал вытирать мотоцикл, теперь он стоял и нюхал тряпку.
        - Царяпкина умерла! - повторил Синцов уже громче. - Сегодня умерла!
        - Бывает, - Грошев отряхнул тряпку и принялся снова протирать Бореньку, только в этот раз тщательнее.
        - Что значит - бывает? - оторопел Синцов.
        - Все умирают, - пожал плечами Грошев. - Вот у меня кот был, одиннадцать лет прожил и умер.
        Грошеву попался особенно загрязненный участок, и он стал протирать его с усилием.
        - Ты скотина, - сказал Синцов. - Самая настоящая скотина!
        - Да ладно, - пожал плечами Грошев, не отрываясь от тряпки. - А ну ее…
        - Как…
        - Хороший червонец, - снова сказал Грошев. - Не новодел, почти без механики, рельеф отлично сохранился, хотел себе оставить, отличный червонец.
        Синцов шагнул к Грошеву, схватил за плечо и развернул к себе.
        - Ты чего? - не понял Грошев. - Поговорить хочешь?
        - Уже не хочу.
        Синцов повернулся и пошагал прочь.
        - Червонец-то забери! Он твой…
        Синцов не оборачивался. А колени снова дрожали, как будто он опять втащил в гору непослушный зеленый чемодан.
        Синцов шел домой. Было противно. Перед поворотом на улицу Мопра зазвонил телефон. Отец.
        - Привет, Костя!
        Отец был доволен и весел.
        - Привет.
        - Давай, собирайся.
        - Куда?
        - Домой. Тут такие дела… Я один проект закончил, и мне заплатили. Так что я внес за квартиру, нанял бригаду для ремонта, они уже сделали. Конечно, не все, ванную, туалет и одну комнату пока. Но жить можно. Так что приезжай, тут твоя помощь требуется.
        - Когда?
        - Сегодня и выезжай. Там в три ночи автобус. Сам-то доберешься?
        - Конечно. Конечно, доберусь.
        Удача.
        Синцов повернул на Мопра. Из открытого окна углового дома доносилась песня. Какая-то дурацкая и печальная песня.
        Глава 14. Анц
        После обеда Синцов думал под громкую музыку. Занятия в школе продолжались неделю, но Синцов уже погрузился в учебу, в оценки, в классные интриги, в подготовку осеннего КВНа, в котором ему досталась заметная роль школьного физрука Ивана Бенедиктовича. Иван Бенедиктович был глух на оба уха и слышал через раз, несмотря на слуховой аппарат. Это качество каждый день создавало множество комических ситуаций, и Синцов с удовольствием работал над образом слабослышащего школьного работника. Для лучшего понимания роли все время Синцов проводил в наушниках, слушая «Раммштайн», что сильно снижало слух. Мама была недовольна, потому что теперь ей приходилось не разговаривать, а орать. Но Синцов от системы Станиславского не отступал.
        После обеда, который, надо признать, был не таким вкусным, как обеды у бабушки, Синцов улегся на диванчике, запустил сумрачный восточногерманский индастриал и теперь размышлял, стоит ли ему побриться наголо? Иван Бенедиктович был лыс, Синцов же хотел, чтобы перевоплощение выглядело полным. От предложений надеть плавательную шапочку или обмотать голову коричневым скотчем он отказался, но и бриться наголо не торопился, потому что не мог представить, как будет выглядеть его лысая голова.
        Поэтому когда вошла мама и что-то сказала, Синцов не услышал, пришлось маме снимать наушники и говорить ему почти в ухо:
        - К тебе пришли.
        - Что?
        - Там к тебе девочка, - улыбнулась мама. - С рюкзаком.
        Девочка с рюкзаком.
        - Девочка с косой? - Синцов решил прикинуться глухим.
        - Девочка с рюкзаком, - поправила мама. - И нечего корчить дурачка. Она, кстати, тебя ждет в прихожей.
        Мама улыбнулась.
        - Пойду, сделаю чай, - сказала мама и отправилась на кухню.
        Синцов поднялся с дивана, убрал плеер. Останина. Скорее всего, Останина, она была у них режиссером и относилась к этому так же серьезно, как Синцов к роли физрука. Поэтому Синцов не удивился, если бы это была Останина.
        Но это оказалась не она.
        Синцов выглянул в прихожую и увидел Царяпкину с рюкзаком. Именно с рюкзаком - рюкзак оказался монументальным, огромным походным монстром, он стоял у стены, и Синцову показалось, что стену подпирал. Сама Царяпкина сидела рядом на банкетке и расшнуровывала ботинки. Высокие ботинки со множеством шнурков, заклепок и завязок, Царяпкина старалась.
        - Привет, - сказала она, не отрываясь от шнурков. - Не переживай, я ненадолго.
        - Здравствуй, - растерянно сказал Синцов.
        Ему стало немного плохо. То есть не немного. Качнуло и прижало, Синцов едва успел нащупать спиной верную стену, приложился и устоял.
        Царяпкина.
        Синцов пытался понять, но Царяпкина мешала, возилась со шнурками и мешала Синцову думать. Почему? Она? Здесь?
        - Только не надо говорить мне, что я померла, - ухмыльнулась Царяпкина. - Мне это уже тысячу раз говорили, так что мне даже все это очень сильно надоело, то есть совсем.
        Царяпкина покончила с левым ботинком и со вздохом приступила к правому.
        Синцов молчал. Он видел Царяпкину, живую, здоровую, обычную, и никак не мог поверить, что это она. На всякий случай он шагнул немного влево, чтобы увидеть Царяпкину в зеркале. Он понимал, что это чушь и бред, но не смог удержаться.
        Царяпкина отражалась.
        - История получилась ужасно смешная, - Царяпкина боролась со шнурками, - ты как узнаешь, обхохочешься. Все обхохатываются, ну, кроме моей мамы, конечно, она не веселится, она немного поседела.
        Понимаю ее, подумал Синцов. Вполне можно немного поседеть. Но ничего не сказал.
        - Говорят, после этого сто лет жить буду, - Царяпкина боролась со шнурками, как Лаокоон с коварными морскими змиями. - А может, и двести. Как секвойя.
        - Секвойя живет дольше, - автоматически поправил Синцов.
        - Вот я и говорю, больше. Да что же это такое…
        Царяпкина привязала палец. Наверное, в другой ситуации Синцов рассмеялся бы, однако сейчас ему было не до смеха.
        - Ну, вот опять, - с досадой вздохнула Царяпкина. - Я же говорила, что мне не нравятся эти ботинки, но мама все равно купила. Я уже восьмой раз к ним привязываюсь, как заколдованные просто.
        - Да уж…
        Синцов подвинул скамеечку для обувных принадлежностей, присел на нее, поймал ногу Царяпкиной. Царяпкина дернулась, но Синцов удержал и стал отвязывать палец от шнурков.
        - Спасибо, - Царяпкина застенчиво покраснела. - Тебе воздастся.
        Синцов поставил ботинок к стене.
        - Идите пить чай, - в прихожей показалась мама.
        - Да я ненадолго…
        - Пить чай, - строго сказала мама, и Царяпкина подчинилась.
        Они прошли в столовую.
        Мама успела приготовить чайный стол. Пряники, печенье, варенье, торт «Муравейник», конфеты в ассортименте.
        - Пейте чай, - сказала мама. - Костя, ухаживай за дамой.
        - Да… - одурело сказал Синцов.
        - Константин! - внушительно повторила мама. - Ухаживай за нашей гостьей, не стой, как клумба!
        Синцов не понял, при чем тут клумба.
        - Проходи, пожалуйста, - Синцов сделал деревянный приглашающий жест в сторону диванной кушетки.
        Царяпкина кивнула и проследовала. На призрака Царяпкина не походила, от нее явно пахло яблочным шампунем, на щеке краснела царапина, а на поясе куртки сидел репей, Синцов не удержался и снял. Царяпкина уселась и поглядела на стол голодными глазами. Не призрак, подумал Синцов, призраки не урчат животами.
        - Угощайся, - сказал Синцов.
        Живая.
        - Да я шаурму на автовокзале съела, - растерянно сказала Царяпкина.
        Но не удержалась, взяла сочень и стала есть с плохо скрываемым аппетитом, так что стало ясно - никакой шаурмы Царяпкина не ела, а если и ела, то не впрок.
        Синцов разлил чай, и себе, и Царяпкиной по большой кружке. Царяпкина съела сочень и покраснела от смущения, кажется.
        - Сахар тебе положить? - спросил Синцов.
        - Я без сахара.
        Совершенно обычная Царяпкина. Сказала, что без сахара, и сама тут же насыпала две ложки.
        - Так ты не рассказала, - напомнил Синцов.
        - Что? - Царяпкина взяла чернослив в шоколаде, продолжая размешивать сахар.
        - Ну про… - Синцов не знал, как сказать. - Как оно все…
        - Почему я не на кладбище? - Царяпкина улыбнулась.
        - В общем… да, почему? Как это…
        - Врачебная ошибка, - Царяпкина разворачивала конфету. - Такое часто случается. Аппарат искусственного дыхания отключился, они решили, что я померла, а я совсем не померла. А интерны уже в базу забили, прикидываешь, лодыри какие? Как в кино просто - меня, значит, везут в морг, а я сажусь на каталке. И знаешь что?!
        Царяпкина поглядела на Синцова. Синцов подумал, что у Царяпкиной, пожалуй, красивые глаза. Карие, но при этом глубокие, с далекими золотистыми искрами, точно горели там древние, вечные звезды, раньше этого Синцов не замечал.
        - И знаешь что?!
        - Что? - Синцов оторвался от глаз Царяпкиной, вспомнил, что она дура, но почти сразу неожиданно для себя подумал, что, наверное, не такая уж и дура.
        - Я качусь на этой скрипучей мертвецкой тележке, колесо в какие-то выбоины попадает, а тот болван, который меня везет, по телефону со своей подружонкой разговаривает. А холодно так…
        Царяпкина откусила от конфеты, зажмурилась от удовольствия.
        - Холодно, как на том свете, - сообщила она. - Просто вся пупырышками покрылась. А я еще не понимаю, куда еду, только думаю - с какого это перепуга вдруг меня простыней с головой накрыли? И куда везут? И на пальце что-то на ноге болтается… А этот возила остановился как раз, закурил и рассказывает своей каракатице, что у него последняя ездка, сейчас одну жмуриху пристроит и свободен, можно в кино будет сходить на «Паранормальное явление-2»…
        Царяпкина дожевывала конфету. От сладкого звезды в ее глазах разгорались сильнее, так что Синцов почувствовал себя неуверенно как-то. Ему хотелось смотреть в глаза Царяпкиной, и это его несколько напрягало.
        - Стоит надо мной, подружку свою какой-то ересью грузит и мне прямо в лицо дымом курит. Курит и курит, у меня в носу зачесалось, я взяла и чихнула. Он сразу и замолчал.
        Царяпкина роковым образом улыбнулась.
        - Короче, устроила я ему паранормальное явление, - сказала он. - Ты бы слышал, как он кричал - просто брачный вопль Квазимодо. Его воплем аж на стену отбросило. А я села на каталке, ноги свесила и посмотрела на него вот так.
        Царяпкина посмотрела вот так на Синцова, исподлобья, как бы вывалив глаза, так что получилось действительно внушительно.
        - У меня даже свидетельство о собственной смерти есть, - сказала она. - Дурацкая история.
        - Дурацкая…
        - Да уж, дурацкая. Зато теперь точно сто пятьдесят лет проживу.
        - Почему?
        - Ну как почему? Меня же вроде как все похоронили, а я живехонька. Такие недобитые долго живут, народная примета.
        - Долго…
        - Ага, - кивнула Царяпкина. - Тысячу лет. За тысячу лет любой секвойей станет, это точно. Конечно, в больнице все равно провалялась долго, почти месяц, ребра никак не срастались, дырки все в них сверлили. В гипсе ходила, чесалась, как собака. Но так лучше, чем мертвой, правда ведь?
        - Правда.
        Синцов смотрел на живую Царяпкину, а Царяпкина была вполне себе жива. Даже очень жива, закончила с конфетами и навалилась на пирожные «Картошка».
        - А Чяп совсем обарыжел, - продолжала она рассказывать. - Они со Лбом такое замутили…
        Царяпкина откусила от «картошки» слишком большой кусок, поперхнулась и стала кашлять, смешно надувая щеки. Синцов хотел стукнуть ее по спине, но Царяпкина справилась сама, постучавшись о спинку стула.
        - Железная комбинация, - сказала она. - Гениальная. Они со Лбом купили старый понтон и через Сунжу перекинули недалеко от Лопатниц. А в Лопатницах как раз мост по весне сгорел, и теперь народ, чтобы в Гривск попасть, сто двадцать километров крюк делает. А тут понтон. Правда, за деньги. Но ездят - что делать? Ездят и ругаются, ездят и ругаются, власть ненавидят. А потом Лоб - раз - и объявляет, что теперь понтон бесплатный.
        - Зачем?
        - Как зачем? Лоб теперь в мэры баллотируется - типа друг народа, и все дела. У него теперь поддержка избирателей, рейтинги, электорат. Короче, политик. А Грошик при нем помощником. Короче, эти упыри теперь по полной развернутся, пропал Гривск, совсем пропал.
        - Да уж…
        Царяпкина скорбно вздохнула.
        - А у меня взяли, между прочим, - сказала она.
        - Что взяли?
        - Песню. «Анаболики» взяли мою песню. И слова и музыку.
        Царяпкина поглядела на Синцова с превосходством.
        - «Экстаз вивисектора» называется, - сказала она. - Я ее по мотивам приключений в морге сочинила. «Анаболики» ее будут на следующем «Нашествии» исполнять.
        - Поздравляю, - совершенно искренне сказал Синцов.
        - Спасибо. Кстати, Чяпик тебе передал тут кое-что.
        Царяпкина достала кошелек, из кошелька прозрачную капсулу с золотой монетой. Положила на блюдечко.
        - Он сказал, что не успел тебе отдать.
        Синцов подтянул блюдечко к себе.
        - Да…
        Червонец. Тяжелое золото. Синцов подцепил пальцем крышку капсулы. Золото легло в ладонь, устроилось между пальцами.
        - Ну вот, поручение выполнила, - сказала Царяпкина. - Спасибо за чай, очень вкусно.
        - Пожалуйста…
        Золото тянуло руку вниз. Золото.
        - А ты зачем тут вообще?
        - Я, собственно, вот с какой целью. Один шведский филолог заинтересовался братьями Дятловыми и их наследием. А я, получается, единственный специалист…
        Царяпкина хихикнула.
        - Короче, паспорта с мамой приехали оформлять. В октябре этот профессор к нам в Гривск приезжает, а потом мы в Швецию. Мы с ним книгу пишем.
        - Понятно…
        Царяпкина пишет книгу.
        - Ладно, мне пора уже, я на минутку забежала. Спасибо за угощение.
        Зашнуровала ботинки Царяпкина гораздо быстрее.
        Она еще что-то говорила, но Синцов уже плохо слышал, отвечал «да», «нормально», «конечно». Перед уходом Царяпкина чмокнула его в щеку. Червонец он продолжал зажимать в руке.
        Тяжелый. Все-таки золото очень тяжелый материал, руку оттягивает.
        - Интересная девочка, - сказала мама. - Как ее зовут?
        - Элеонора…
        - Чем занимается?
        - Книги пишет.
        - Ого! Приглашай ее еще.
        - Обязательно. Я это… пойду погуляю.
        - Иди-иди, погода отличная.
        Синцов оделся и вышел на воздух. Шагал по улице к реке, думать не получалось. Царяпкина была жива, он чувствовал на щеке ее поцелуй, и…
        Думать не получалось никак. Совсем никак, только топор в голове. Жива. Червонец лежал в руке гладкой золотой рыбкой.
        Он спустился к реке и поднялся на мост, остановился посредине.
        Внизу текла Теза.
        Вода по поводу скорой осени сделалась совсем прозрачной, и было видно все, что делалось в реке. Ее не почистили за лето, и теперь под мостом скопилось значительное количество разного мусора - покрышки, тележки из супермаркета, бутылки, старая люстра и множество другой непонятной дряни. Между этими предметами лениво перемещалась рыба, как самая мелкая, в ладонь, так и вполне крупная, чуть ли не в локоть, никому не нужная по причине своей несъедобности, даже кошками. Вдоль берегов сидели жирные городские утки, раскормленные за лето горожанами. Утки пасли подросших утят и не собирались улетать в теплые края. На переходе под мостом, как всегда, резвились наглые крысы, расплодившиеся на доброте горожан, приходивших на мост покормить уток. Крысы деловито занимались своим и не обращали внимания на дератизаторы, испускавшие невыносимые для крысиного народа ультразвуковые вопли.
        Синцов перешел мост, убедившись, что за лето в городе мало что изменилось - и на указателе «р. Теза» продолжала красоваться ловко вписанная буква «м», то ли дорожные бюджеты были уже освоены, то ли городские чиновники тоже мечтали о далеком Лондоне.
        Синцов немного постоял на набережной и отметил, что перемены все-таки случились - речная собака, кормившаяся на отмели возле сгнившего причала, куда-то исчезла, Синцов улыбнулся, понадеявшись, что хоть она повела себя прилично и отправилась на зимовку к югу. Он купил в ларьке семечек и направился к музтеатру. Не к самому театру, а к скамейкам, расставленным среди новеньких клумб. Фонтан еще работал, то и дело выплевывая в небо воду, но возле него никого уже не было, только несколько мальчишек окраинного вида в синих спортивных костюмах. Дератизатор на них тоже не действовал. Трое, два постарше, один совсем мелкий, в красной кепке с полуоторванным козырьком. Мальчишки делили шоколадку, громко выясняя, как это делать, поровну или по живому весу.
        Царяпкина была жива.
        Синцов уселся на скамейке и взялся за семечки. Он купил их для голубей, чтобы кормить и не думать, но их не оказалось, рассыпав горсть, Синцов взялся за семечки сам.
        Мальчишки разделили шоколадку, и мелкому досталось, разумеется, меньше. Он быстро запихал шоколадку в рот и теперь жевал, выпучив глаза.
        Старший из мальчишек покончил с шоколадом быстро, после чего вынул из кармана короткую телескопическую удочку. Он выдвинул несколько коленец, к верхнему прилепил кусок чего-то оранжевого, после чего стал тыкать этим устройством в бассейн фонтана, как рыбак, бьющий острогой зазевавшихся щук.
        Сначала Синцов не понял, для чего это нужно, но после того, как старший извлек из фонтана монетку, прицепившуюся к жвачке, едва не рассмеялся - нумизматическая полоса в его жизни никак не хотела закончиться, и Царяпкина была жива.
        Второй старший, отличавшийся загнутыми вперед ушами, использовал другой способ добычи, уже знакомый Синцову, - магнитный. Он закидывал в фонтан магнит в виде подковы и тралил им дно, а Царяпкина была жива.
        У мелкого пацана никаких приспособлений не оказалось, поэтому он добывал лишь мелочь, скопившуюся недалеко от бортиков, - посредством свешивания и подгребания прутиком. Мелочи было немного, после Дня города фонтан успели почистить, и троица разжилась не так уж чтобы очень. Особенно мелкий.
        Синцов наблюдал за ними и вспоминал Гривск. Вспоминал странную, чумную историю, приключившуюся с ним, и она казалась ему совершенно неправдоподобной. Сказкой. Точно так, вот пройдет год, и он, может, снова отправится к бабушке погостить, и обнаружит, что нет там ничего такого. Ни телефонных будок, ни памяти братьев Дятловых, ни Царяпкиной, ни Чяпа, а есть обычный городок, который затягивает выползающая из реки пустыня, очень обычный. Сказка улетела вместе с детством, рассыпалась старой елочной игрушкой, не осталось ничего, только Царяпкина жива.
        Синцов поднялся и двинулся к фонтану. Пацаны, увидев его, прекратили промысел и стали прятать добычу по карманам, отчего Синцов едва не рассмеялся. Представил, как он будет с угрожающим видом выворачивать карманы сопляков, выбивая из них гривенники, полтинники, затертые рубли, редкие двушки и совсем уж редкие пятаки. Действительно смешно.
        Пацаны замерли. Он прошел мимо них, на секунду остановился. Золото удобно лежало в горсти, льнуло к коже. Синцов все-таки подумал, в очередной раз подумал, что золото в любой форме приятно для рук, что стоит ему оказаться в пальцах, как его не хочется выпускать, хочется держать…
        Синцов швырнул червонец в фонтан, в центр, туда, где бурлили форсунки.
        Наверное, на удачу.
        Монета без звука ушла в воду, золото, тяжелый металл.
        - Что, не мог поближе кинуть? - недовольно спросил старший. - Как вон туда лезть теперь, весь вымокнешь.
        Синцов не ответил, медленно шагал дальше.
        - Он десятку кинул, - сказал мелкий мальчишка в кепке. - Я видел - большая и желтая.
        - Десятку… - передразнил старший. - Вот и лезь за своей десяткой, если хочешь, я за нее мокнуть не собираюсь.
        - Ну и слажу, - огрызнулся мальчишка и стал снимать куртку.
        - Ну и лезь, дурачок, а мы тут пособираем лучше, у берега. Тут полно.
        Старший поправил магнит на удочке и запустил снасть в воду.
        - Только все, что достану, - мое! - с обидой сказал мелкий.
        - Да твое-твое, - отмахнулся старший, - кому оно нужно…
        - Обещаешь?
        - Обещаю.
        Мелкий стянул тренировочные штаны, остался в трусах, поежился и стал забираться в фонтан, ойкая от холода и ругаясь. Старший и лопоухий подзадоривали и смеялись, пугали воспалением легких и скорой смертью, мелкий оглядывался и зябко шагал вглубь.
        - Ныряй! - крикнул старший.
        - Сам ныряй, - огрызнулся мелкий.
        Синцов улыбнулся, но не обернулся.
        Монеты больше не было. Тяжесть исчезла. Все было хорошо.
        - Нашел!
        За спиной кричал мелкий.
        - Смотрите, что я нашел! Смотрите! Она золотая! Она золотая!
        Синцов шагал по улице города, и ему было хорошо.
        - Смотрите, она золотая!