Библиотека / Детская Литература / Бианки Виталий : " Как Муравьишка Домой Спешил " - читать онлайн

Сохранить .
Как муравьишка домой спешил Виталий Валентинович Бианки
        Из книги известного писателя-натуралиста Виталия Бианки (1894 -1959) ребята узнают много интересного и поучительного о жизни обитателей леса.
        Для младшего школьного возраста.

        Виталий Валентинович Бианки
        КАК МУРАВЬИШКА ДОМОЙ СПЕШИЛ

        СКАЗКИ-НЕСКАЗКИ




        Первая охота
        Надоело Щенку гонять кур по двору. «Пойду-ка, — думает, — на охоту за дикими зверями и птицами».
        Шмыгнул в подворотню и побежал по лугу.
        Увидели его дикие звери, птицы и насекомые и думают каждый, про себя.
        Выпь думает: «Я его обману!»
        Удод думает: «Я его удивлю!»
        Вертишейка думает: «Я его напугаю!»
        Ящерица думает: «Я от него вывернусь!»
        Гусеницы, бабочки, кузнечики думают: «Мы от него спрячемся!»
        «А я его прогоню!» — думает Жук-Бомбардир.
        «Мы все за себя постоять умеем, каждый по-своему!» — думают они про себя.
        А Щенок уже побежал к озерку и видит: стоит у камыша Выпь на одной ноге по колено в воде.
        «Вот я её сейчас поймаю!» — думает Щенок и совсем уж приготовился прыгнуть ей на спину.
        А Выпь глянула на него и шагнула в камыш.
        Ветер по озеру бежит, камыш колышет. Камыш качается взад-вперёд,
        взад-вперёд.
        У Щенка перед глазами жёлтые и коричневые полосы качаются взад-вперёд,
        взад-вперёд.
        А Выпь стоит в камыше, вытянулась — тонкая-тонкая, и вся в жёлтые и коричневые полосы раскрашена. Стоит, качается взад-вперёд,
        взад-вперёд.
        Щенок глаза выпучил, смотрел, смотрел — не видно Выпи в камыше.
        «Ну, — думает, — обманула меня Выпь. Не прыгать же мне в пустой камыш! Пойду другую птицу поймаю».
        Выбежал на пригорок, смотрит: сидит на земле Удод, хохлом играет, — то развернёт, то сложит.
        «Вот я на него сейчас с пригорка прыгну!» — думает Щенок.
        А Удод припал к земле, крылья распластал, хвост раскрыл, клюв вверх поднял.
        Смотрит Щенок: нет птицы, а лежит на земле пёстрый лоскут и торчит из него кривая игла.
        Удивился Щенок: куда же Удод девался? Неужели я эту пёструю тряпку за него принял? Пойду поскорей маленькую птичку поймаю.
        Подбежал к дереву и видит: сидит на ветке маленькая птица Вертишейка.
        Кинулся к ней, а Вертишейка юрк в дупло.
        «Ага! — думает Щенок. — Попалась!»
        Поднялся на задние лапы, заглянул в дупло, а в чёрном дупле чёрная змея извивается и страшно шипит.
        Отшатнулся Щенок, шерсть дыбом поднял — и наутёк.
        А Вертишейка шипит ему вслед из дупла, головой крутит, по спине у неё змейкой извивается полоска чёрных перьев.
        «Уф! Напугала как! Еле ноги унёс. Больше не стану на птиц охотиться. Пойду лучше Ящерку поймаю».
        Ящерка сидела на камне, глаза закрыла, грелась на солнышке.
        Тихонько к ней подкрался щенок, — прыг! — и ухватил за хвост.
        А Ящерка извернулась, хвост в зубах у него вставила, сама под камень!
        Хвост в зубах у Щенка извивается.
        Фыркнул Щенок, бросил хвост — и за ней. Да куда там! Ящерка давно под камнем сидит, новый хвост себе отращивает.
        «Ну, — думает Щенок, — уж если Ящерка и та от меня вывернулась, так я хоть насекомых наловлю».
        Посмотрел кругом, а по земле жуки бегают, в траве кузнечики прыгают, по веткам гусеницы ползают, по воздуху бабочки летают.
        Бросился Щенок ловить их, и вдруг — стало кругом, как на загадочной картинке: все тут, а никого не видно — спрятались все.
        Зелёные кузнечики в зелёной траве притаились.
        Гусеницы на веточках вытянулись и замерли: их от сучков не отличишь.
        Бабочки сели на деревья, крылья сложили — не разберёшь, где кора, где листья, где бабочки.
        Один крошечный Жук-Бомбардир идёт себе по земле, никуда не прячется.
        Догнал его Щенок, хотел схватить, а Жук-Бомбардир остановился да как пальнёт в него летучей едкой струйкой — прямо в нос попал.
        Взвизгнул Щенок, хвост поджал, повернулся — да через луг, да в подворотню.
        Забился в конуру и нос высунуть боится.
        А звери, птицы и насекомые все опять за свои дела принялись.
        Лесные домишки
        Высоко над рекой, над крутым обрывом, носились молодые ласточки-береговушки. Гонялись друг за другом с визгом и писком: играли в пятнашки.
        Была в их стае одна маленькая Береговушка, такая проворная: никак её догнать нельзя было — от всех увёртывается.
        Погонится за ней пятнашка, а она — туда, сюда, вниз, вверх, в сторону бросится, да как пустится лететь — только крылышки мелькают.
        Вдруг — откуда ни возьмись — Чеглок-Сокол мчится. Острые изогнутые крылья так и свистят.
        Ласточки переполошились: все — врассыпную, кто куда, — мигом разлетелась вся стая.
        А проворная Береговушка от него без оглядки за реку, да над лесом, да через озеро!
        Очень уж страшная пятнашка Чеглок-Сокол.
        Летела, летела Береговушка — из сил выбилась.
        Обернулась назад — никого сзади нет. Кругом оглянулась, — а место совсем незнакомое. Посмотрела вниз — внизу река течёт. Только не своя — чужая какая-то.
        Испугалась Береговушка.
        Дорогу домой она не помнила: где ж ей было запомнить, когда она неслась без памяти от страха?
        А уж вечер был — ночь скоро. Как тут быть?
        Жутко стало маленькой Береговушке.
        Полетела она вниз, села на берегу и горько заплакала.
        Вдруг видит: бежит мимо неё по песку маленькая жёлтая птичка с чёрным галстучком на шее.
        Береговушка обрадовалась, спрашивает у жёлтой птички:
        - Скажите, пожалуйста, как мне домой попасть?
        - А ты чья? — спрашивает жёлтая птичка.
        - Не знаю, — отвечает Береговушка.
        - Трудно же будет тебе свой дом разыскать! — говорит жёлтая птичка. Скоро солнце закатится, темно станет. Оставайся-ка лучше у меня ночевать. Меня зовут Зуёк. А дом у меня вот тут — рядом.
        Зуёк пробежал несколько шагов и показал клювом на песок. Потом закланялся, закачался на тоненьких ножках и говорит:
        - Вот он, мой дом. Заходи!
        Взглянула Береговушка — кругом песок да галька, а дома никакого нет.
        - Неужели не видишь? — удивился Зуёк. — Вот сюда гляди, где между камешками яйца лежат.
        Насилу-насилу разглядела Береговушка: четыре яйца в бурых крапинках лежат рядышком прямо на песке среди гальки.
        - Ну, что же ты? — спрашивает Зуёк. — Разве тебе не нравится мой дом?
        Береговушка не знает, что и сказать: скажешь, что дома у него нет, ещё хозяин обидится. Вот она ему и говорит:
        - Не привыкла я на чистом воздухе спать, на голом песке, без подстилочки.
        - Жаль, что не привыкла! — говорит Зуёк. — Тогда лети-ка вон в тот еловый лесок. Спроси там голубя, по имени ВИтютень. Дом у него с полом. У него и ночуй.
        - Вот спасибо! — обрадовалась Береговушка.
        И полетела в еловый лесок.
        Там она скоро отыскала лесного голубя Витютня и попросилась к нему ночевать.
        - Ночуй, если тебе моя хата нравится, — говорит Витютень.
        А какая у Витютня хата? Один пол, да и тот, как решето — весь в дырьях. Просто прутики на ветви накиданы как попало. На прутиках белые голубиные яйца лежат. Снизу их видно: просвечивают сквозь дырявый пол.
        Удивилась Береговушка.
        - У вашего дома, — говорит она Витютню, — один пол, даже стен нет. Как же в нём спать?
        - Что же, — говорит Витютень, — если тебе нужен дом со стенами, лети, разыщи Иволгу. У неё тебе понравится.
        И Витютень сказал Береговушке адрес Иволги: в роще, на самой красивой берёзе.
        Полетела Береговушка в рощу.
        А в роще берёзы одна другой красивее. Искала, искала Иволгин дом и вот наконец увидела: висит на берёзовой ветке крошечный, лёгкий домик. Такой уютный домик, и похож на розу, сделанную из тонких листков серой бумаги.
        «Какой же у Иволги домик маленький, — подумала Береговушка. — Даже мне в нём не поместиться».
        Только она хотела постучаться, — вдруг из серого домика вылетели осы.
        Закружились, зажужжали, сейчас ужалят!
        Испугалась Береговушка и скорей улетела прочь.
        Мчится среди зелёной листвы.
        Вот что-то золотое и чёрное блеснуло у неё перед глазами.
        Подлетела ближе, видит: на ветке сидит золотая птица с чёрными крыльями.
        - Куда ты спешишь, маленькая? — кричит золотая птица Береговушке.
        - Иволгин дом ищу, — отвечает Береговушка.
        - Иволга — это я, говорит золотая птица. — А дом мой вот здесь, на этой красивой берёзе.
        Береговушка остановилась и посмотрела, куда Иволга ей показывает. Сперва она ничего различить не могла: всё только зелёные листья да белые берёзовые ветви. А когда всмотрелась, — так и ахнула.
        Высоко над землёй к ветке подвешена лёгкая плетёная корзиночка.
        И видит Береговушка, что это и в самом деле домик. Затейливо так свит из пеньки и стебельков, волосков и шерстинок и тонкой берёзовой кожурки.
        - Ух! — говорит Береговушка Иволге. — Ни за что не останусь в этой зыбкой постройке! Она качается, и у меня всё перед глазами вертится, кружится… Того и гляди, её ветром на землю сдует. Да и крыши у вас нет.
        - Ступай к Пеночке! — обиженно говорит ей золотая Иволга. — Если ты боишься на чистом воздухе спать, так тебе, верно, понравится у неё в шалаше под крышей.
        Полетела Береговушка к Пеночке.
        Жёлтая маленькая Пеночка жила в траве как раз под той самой берёзой, где висела Иволгина воздушная колыбелька.
        Береговушке очень понравился её шалашик из сухой травы и мха. «Вот славно-то! — радовалась она. — Тут и пол, и стены, и крыша, и постелька из мягких пёрышек! Совсем как у нас дома!»
        Ласковая Пеночка стала её укладывать спать. Вдруг земля под ними задрожала, загудела.
        Береговушка встрепенулась, прислушивается, а Пеночка ей говорит:
        - Это кони в рощу скачут.
        - А выдержит ваша крыша, — спрашивает Береговушка, — если конь на неё копытом ступит?
        Пеночка только головой покачала печально и ничего ей на это не ответила.
        - Ох, как страшно тут! — сказала Береговушка и вмиг выпорхнула из шалаша. — Тут я всю ночь глаз не сомкну: всё буду думать, что меня раздавят. У нас дома спокойно: там никто на тебя не наступит и на землю не сбросит.
        - Так, верно, у тебя такой дом, как у Чомги, — догадалась Пеночка. — У неё дом не на дереве — ветер его не сдует, да и не на земле — никто не раздавит. Хочешь, провожу тебя туда?
        - Хочу! — говорит Береговушка.
        Полетели они к Чомге.
        Прилетели на озеро и видят: посреди воды на тростниковом островке сидит большеголовая птица. На голове у птицы перья торчком стоят, словно рожки.
        Тут Пеночка с Береговушкой простилась и наказала ей к этой рогатой птице ночевать попроситься.
        Полетела Береговушка — и села на островок. Сидит и удивляется: островок-то, оказывается, плавучий. Плывёт по озеру куча сухого тростника. Посреди кучи — ямка, а дно ямки мягкой болотной травой устлано. На траве лежат Чомгины яйца, прикрытые лёгкими сухими тростиночками.
        А сама Чомга рогатая сидит на островке с краешка, разъезжает на своём судёнышке по всему озеру.
        Береговушка рассказала Чомге, как она искала и не могла найти себе ночлега, и попросилась ночевать.
        - А ты не боишься спать на волнах? — спрашивает её Чомга.
        - А разве ваш дом не пристанет на ночь к берегу?
        - Мой дом — не пароход, — говорит Чомга. — Куда ветер гонит его, туда он и плывёт. Так и будем всю ночь на волнах качаться.
        - Боюсь… — прошептала Береговушка. — Домой хочу, к маме…
        Чомга рассердилась.
        - Вот, — говорит, — какая привередливая! Никак на тебя не угодишь! Лети-ка, поищи сама себе дом, какой нравится.
        Прогнала Чомга Береговушку, та и полетела.
        Летит и плачет, без слёз: слезами птицы не умеют плакать.
        А уж ночь наступает: солнце зашло, темнеет.
        Залетела Береговушка в густой лес, смотрит: на высокой ели, на толстом суку выстроен дом.
        Весь из сучьев, из палок, круглый, а изнутри мох торчит тёплый, мягкий.
        «Вот хороший дом, — думает она, — прочный и с крышей».
        Подлетела маленькая Береговушка к большому дому, постучала клювиком в стенку и просит жалобным голоском:
        - Впустите, пожалуйста, хозяюшка, переночевать!
        А из дома вдруг как высунется рыжая звериная морда с оттопыренными усами, с жёлтыми зубами. Да как зарычит страшилище!
        - С каких это пор птахи по ночам стучат, ночевать просятся к белкам в дом?
        Обмерла Береговушка, — сердце камнем упало. Отшатнулась, взвилась над лесом, да стремглав, без оглядки, наутёк!
        Летела, летела — из сил выбилась. Обернулась назад — никого сзади нет. Кругом оглянулась, — а место знакомое. Посмотрела вниз — внизу река течёт, своя река, родная!
        Стрелой бросилась вниз к речке, а оттуда — вверх, под самый обрыв крутого берега.
        И пропала.
        А в обрыве — дырки, дырки, дырки. Это всё ласточкины норки. В одну из них и юркнула Береговушка. Юркнула и побежала по длинному-длинному, узкому-узкому коридору.
        Добежала до его конца и впорхнула в просторную круглую комнату.
        Тут уже давно ждала её мама.
        Сладко спалось в ту ночь усталой маленькой Береговушке у себя на мягкой тёплой постельке из травинок, конского волоса и перьев…
        Покойной ночи!
        Чей нос лучше?
        Мухолов-Тонконос сидел на ветке и смотрел по сторонам. Как только полетит мимо муха или бабочка, он сейчас же погонится за ней, поймает и проглотит. Потом опять сидит на ветке и опять ждёт, высматривает. Увидал поблизости Дубоноса и стал жаловаться ему на своё горькое житьё.
        - Очень уж мне утомительно, — говорит, — пропитание себе добывать. Целый день трудишься-трудишься, ни отдыха, ни покоя не знаешь, а всё впроголодь живёшь. Сам подумай: сколько мошек надо поймать, чтобы сытым быть. А зёрнышки клевать я не могу: нос у меня слишком тонок.
        - Да, твой нос никуда не годится! — сказал Дубонос. — То ли дело мой! Я им вишнёвую косточку, как скорлупу, раскусываю. Сидишь на месте и клюёшь ягоды. Вот бы тебе такой нос.
        Услыхал его Клёст-Крестонос и говорит:
        - У тебя, Дубонос, совсем простой нос, как у Воробья, только потолще. Вот посмотри, какой у меня замысловатый нос! Я им круглый год семечки из шишек вылущиваю. Вот так.
        Клёст ловко поддел кривым носом чешуйку еловой шишки и достал семечко.
        - Верно, — сказал Мухолов, — твой нос хитрей устроен!
        - Ничего вы не понимаете в носах! — прохрипел из болота Бекас-Долгонос. — Хороший нос должен быть прямой и длинный, чтоб им козявок из тины доставать удобно было. Поглядите на мой нос!
        Посмотрели птицы вниз, а там из камыша торчит нос длинный, как карандаш, и тонкий, как спичка.
        - Ах, сказал Мухолов, — вот бы мне такой нос!
        - Постой! — запищали в один голос два брата-кулика — Шилонос и Кроншнеп-Серпонос. — Ты ещё наших носов не видал!
        Поглядел Мухолов и увидел перед собой два замечательных носа: один смотрит вверх, другой — вниз, и оба тонкие, как иголка.
        - Мой нос для того вверх смотрит, — сказал Шилонос, — чтоб им в воде всякую мелкую живность пожевать.
        - А мой нос для того вниз смотрит, — сказал Кроншнеп-Серпонос, — чтоб им червяков да букашек из травы таскать.
        - Ну, — сказал Мухолов, — лучше ваших носов не придумаешь!
        - Да ты, видно, настоящих носов и не видал! — крякнул из лужи Широконос. — Смотри, какие настоящие носы бывают: во-о!
        Все птицы так и прыснули со смеху, прямо Широконосу в нос!
        - Ну и лопата!
        - Зато им воду щелокчить-то как удобно! — досадливо сказал Широконос и поскорей опять кувыркнулся головой в лужу.
        - Обратите внимание на мой носик! — прошептал с дерева скромный серенький Козодой-Сетконос. — У меня он Крохотный, однако служит мне и сеткой, и глоткой. Мошкара, комары, бабочки целыми толпами, в сетку-глотку мою попадают, когда я ночью над землёй летаю.
        - Это как же так? — удивился Мухолов.
        - А вот как! — сказал Козодой-Сетконос, да как разинет зев, — все птицы так и шарахнулись от него.
        - Вот счастливец! — сказал Мухолов. — Я по одной мошке хватаю, а он ловит их сразу сотнями!
        - Да, — согласились птицы, — с такой пастью не пропадёшь!
        - Эй вы, мелюзга! — крикнул им Пеликан-Мешконос с озера. — Поймали мошку — и рады. А того нет, чтобы про запас себе что-нибудь отложить. Я вот рыбку поймаю — и в мешок себе отложу, опять поймаю — и опять отложу.
        Поднял толстый Пеликан свой нос, а под носом у него мешок, набитый рыбой.
        - Вот так нос! — воскликнул Мухолов. — Целая кладовая! Удобней уж никак не выдумаешь!
        - Ты, должно быть, моего носа ещё не видал, — сказал Дятел. — Вот полюбуйся!
        - А что ж на него любоваться? — спросил Мухолов. — Самый обыкновенный нос: прямой, не очень длинный, без сетки и без мешка. Таким носом пищу себе на обед доставать долго, а о запасах и не думай.
        - Нельзя же всё только об еде думать, — сказал Дятел-Долбонос. — Нам, лесным работникам, надо инструмент при себе иметь для плотничьих и столярных работ. Мы им не только корм себе добываем, но и дерево долбим: жилище устраиваем, и для себя и для других птиц. Вот у меня какое долото!
        - Чудеса! — сказал Мухолов. — Столько носов видел я нынче, а решить не могу, какой из них лучше. Вот что, братцы: становитесь вы все рядом. Я посмотрю на вас и выберу самый лучший нос.
        Выстроились перед Мухоловом-Тонконосом Дубонос, Крестонос, Долгонос, Шилонос, Широконос, Сетконос, Мешконос и Долбонос.
        Но тут упал сверху серый Ястреб-Крючконос, схватил Мухолова и унёс себе на обед.
        А остальные птицы с перепугу разлетелись в разные стороны.
        Чьи это ноги?
        Летал Жаворонок высоко над землёй, под самыми облаками. Поглядит вниз — сверху ему далеко видно — и поёт:
        Я ношусь под облаками,
        Над полями и лугами,
        Вижу всех, кто подо мной,
        Всех под солнцем и луной.
        Устал петь, спустился и сел на кочку отдыхать.
        Вылезла из-под дерева Медянка и говорит ему:
        - Сверху ты всё видишь, — это правда. А вот снизу никого не узнаёшь.
        - Как это может быть? — удивился Жаворонок. — Непременно узнаю.
        - А вот иди ложись со мной рядом. Я тебе буду снизу всех показывать, а ты отгадывай, кто идёт.
        - Ишь какая! — говорит Жаворонок. — Я к тебе пойду, а ты меня ужалишь. Я змей боюсь.
        - Вот и видно, что ты ничего земного не знаешь, — сказала Медянка, — первое — я не змея, а просто ящерица; а второе — змеи не жалят, а кусают. Змей-то и я боюсь: зубы у них такие длинные, и в зубах — яд. А у меня, гляди-ка: малюсенькие зубки. Я ими не то что от змеи, от тебя и то не отобьюсь.
        - А где же у тебя ноги, если ты ящерица?
        - Да зачем мне ноги, если я по земле ползаю не хуже змеи?
        - Ну, если вправду ты — безногая ящерица, — сказал Жаворонок, — так мне бояться нечего.
        Соскочил с кочки, лапки под себя поджал и лёг рядом с Медянкой.
        Вот лежат они рядышком, Медянка и спрашивает:
        - Ну-ка, ты, верхогляд, узнавай, кто идёт и зачем он сюда пожаловал?
        Взглянул Жаворонок перед собой и обмер: идут по земле высоченные ноги, через большие кочки, как через малые комочки земли, шагают, пальцами в землю след вдавливают.
        Перешагнули ноги через Жаворонка и пропали: не видать больше.
        Медянка на Жаворонка посмотрела и улыбнулась во весь рот.
        Облизнула сухие губы тонким язычком и говорит:
        - Ну, друг, видно, не разгадал ты моей загадки. Кабы ты знал, кто через нас шагнул, так не испугался бы. Я вот лежу и смекаю: две ноги высоких, пальцев на каждой счётом три больших, один маленький. И знаю уж: птица идёт большая, высокая, по земле гулять любит — хороши ходули для ходьбы. Так оно и есть: Журавль это прошёл.
        Тут Жаворонок встрепенулся весь от радости: Журавль ему знакомый был. Спокойная птица, добрая — не обидит.
        - Лежи, не пляши! — зашипела на него Медянка. — Гляди: опять ноги идут.
        И верно: ковыляют по земле голые ноги, неизвестно чьи.
        Пальцы словно лоскутами клеёнки обшиты.
        - Отгадывай! — говорит Медянка.
        Жаворонок думал-думал, — никак не может припомнить, чтобы прежде такие ноги видел.
        - Эх ты! — засмеялась Медянка. — Да ведь это совсем просто отгадать. Видишь: пальцы широкие, ноги плоские, по земле идут — спотыкаются. Вот в воде с ними удобно: повернёшь ногу боком — она воду как ножом режет; растопыришь пальцы, и весло готово. Это Чомга-нырец — водяная такая птица — из озера вылезла.
        Вдруг упал с дерева чёрный комок шерсти, приподнялся с земли и пополз на локтях.
        Присмотрелся Жаворонок, а это вовсе не локти, а сложенные крылья.
        Повернулся комок боком — сзади у него цепкие звериные лапки и хвост, а между хвостом и лапками кожа натянута.
        - Вот чудеса! — сказал Жаворонок. — Кажется, крылатая тварь, как и я, а на земле узнать её никак не могу.
        - Ага! — обрадовалась Медянка. — Не можешь узнать. Хвастался, что под луной всех знаешь, а Летучей-то Мыши и не узнал.
        Тут Летучая Мышь вскарабкалась на кочку, расправила крылья и улетела к себе на дерево.
        А уж из-под земли другие ноги лезут.
        Страшные лапы: короткие, мохнатые, на пальцах тупые когти, жёсткие ладошки в разные стороны вывернуты.
        Затрепетал Жаворонок, а Медянка говорит:
        - Лежу, гляжу и смекаю: лапы в шерсти — значит, звериные, короткие, как обрубки, и ладошками врозь, а на толстых пальцах когтищи здоровые. На таких ногах по земле шагать трудно. А вот под землёй жить, землю лапами рыть да назад её за собой отбрасывать — очень даже удобно. Вот вышло у меня: подземный зверь. Крот называется. Гляди, гляди, а то он сейчас опять под землю уйдёт.
        Зарылся Крот в землю — и опять нет никого.
        Не успел Жаворонок в себя прийти, глядь: бегут по земле руки.
        - Это что за акробат? — удивился Жаворонок. — Зачем ему четыре руки?
        - А по веткам в лесу прыгать, — сказала Медянка. — Ведь это же Белка-Векша.
        - Ну, — говорит Жаворонок, — твоя взяла: никого я на земле не узнал. Дай-ка теперь я тебе загадку загадаю.
        - Загадывай, — говорит Медянка.
        - Видишь в небе тёмную точку?
        - Вижу, — говорит Медянка.
        - Отгадай, какие у неё ноги?
        - Да ты шутишь! — говорит Медянка. — Где ж мне так высоко ноги разглядеть?
        - Какие тут шутки! — рассердился Жаворонок. — Уноси свой хвост подобру-поздорову, пока не сгребли тебя эти когтистые лапы.
        Кивнул Медянке на прощанье, вскочил на лапки и улетел.
        Кто чем поёт?
        Слышишь, какая музыка гремит в лесу?
        Слушая её, можно подумать, что все звери, птицы и насекомые родились на свет певцами и музыкантами.
        Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется. Только не у каждого голос есть.
        Вот послушай, чем и как поют безголосые.
        Лягушки на озере начали ещё с ночи.
        Надули пузыри за ушами, высунули головы из воды, рты приоткрыли…
        - Ква-а-а-а-а!.. — одним духом пошёл из них воздух.
        Услыхал их Аист из деревни.
        Обрадовался!
        - Целый хор! Будет мне чем поживиться!
        И полетел на озеро завтракать.
        Прилетел и сел на берегу. Сел и думает:
        «Неужели я хуже лягушки? Поют же они без голоса. Дай-ка и я попробую».
        Поднял длинный клюв, застучал, затрещал одной его половинкой о другую, — то тише, то громче, то реже, то чаще: трещотка трещит деревянная, да и только! Так разошёлся, что и про завтрак свой забыл.
        А в камышах стояла Выпь на одной ноге, слушала и думала:
        «Безголосая я цапля! Да ведь и Аист — не певчая птичка, а вон какую песню наигрывает».
        И придумала: «Дай-ка на воде сыграю!»
        Сунула в озеро клюв, набрала полный воды да как дунет в клюв! Пошёл по озеру громкий гул:
        - Прумб-бу-бу-бумы!.. — словно бык проревел.
        «Вот так песня! — подумал Дятел, услыхав Выпь из лесу. — Инструмент-то и у меня найдётся: чем дерево не барабан, а нос мой чем не палочка?»
        Хвостом упёрся, назад откинулся, размахнулся головой — как задолбит носом по суку!
        Точь-в-точь — барабанная дробь.
        Вылез из-под коры Жук с предлинными усами.
        Закрутил, закрутил головой, заскрипела его жёсткая шея — тоненький-тоненький писк послышался.
        Пищит усач, а всё напрасно: никто его писка не слышит. Шею натрудил — зато сам своей песней доволен.
        А внизу под деревом из гнезда вылез Шмель и полетел петь на лужок.
        Вокруг цветка на лужку кружит, жужжит жилковатыми жёсткими крылышками, словно струна гудит.
        Разбудила шмелиная песня зелёную Саранчу в траве.
        Стала Саранча скрипочки налаживать. Скрипочки у неё на крылышках, а вместо смычков — длинные задние лапки коленками назад. На крыльях — зазубринки, а на ножках зацепочки.
        Трёт себя Саранча ножками по бокам, зазубринками за зацепочки задевает — стрекочет.
        Саранчи на лугу много: целый струнный оркестр.
        «Эх, — думает Долгоносый Бекас под кочкой, — надо и мне спеть! Только вот чем? Горло у меня не годится, нос не годится, шея не годится, крылышки не годятся, лапки не годятся… Эх! Была не была, — полечу, не смолчу, чем-нибудь да закричу!»
        Выскочил из-под кочки, взвился, залетел под самые облака. Хвост раскрыл веером, выпрямил крылышки, перевернулся носом к земле и понёсся вниз, переворачиваясь с бока на бок, как брошенная с высоты дощечка. Головой воздух рассекает, а в хвосте у него тонкие, узкие пёрышки ветром перебираются.
        И слышно с земли, будто в вышине барашек запел, заблеял.
        А это Бекас.
        Отгадай, чем он поёт?
        Хвостом!
        Хвосты
        Прилетела Муха к Человеку и говорит:
        - Ты хозяин над всеми зверями, ты всё можешь сделать. Сделай мне хвост.
        - А зачем тебе хвост? — говорит Человек.
        - А затем мне хвост, — говорит Муха, — зачем он у всех зверей — для красоты.
        - Я таких зверей не знаю, у которых хвост для красоты. А ты и без хвоста хорошо живёшь.
        Рассердилась Муха и давай Человеку надоедать: то на сладкое блюдо сядет, то на нос ему перелетит, то у одного уха жужжит, то у другого. Надоела, сил нет! Человек ей и говорит:
        - Ну, ладно! Лети ты, Муха, в лес, на реку, в поле. Если найдёшь там зверя, птицу или гада, у которого хвост для красоты только привешен, можешь его хвост себе взять. Я разрешаю.
        Обрадовалась Муха и вылетела в окошко.
        Летит она садом и видит: по листу Слизняк ползёт. Подлетела Муха к Слизняку и кричит:
        - Отдай мне твой хвост, Слизняк! Он у тебя для красоты.
        - Что ты, что ты! — говорит Слизняк. — У меня и хвоста-то нет: это ведь брюхо моё. Я его сжимаю да разжимаю, — только так и ползаю. Я — брюхоног.
        Муха видит — ошиблась, — и полетела дальше.
        Прилетела к речке, а в речке Рыба и Рак — оба с хвостами. Муха к Рыбе:
        - Отдай мне твой хвост! Он у тебя для красоты.
        - Совсем не для красоты, — отвечает Рыба. — Хвост у меня — руль. Видишь: надо мне направо повернуть — я хвост вправо поворачиваю. Надо налево — я влево хвост кладу. Не могу я тебе свой хвост отдать.
        Муха к Раку:
        - Отдай мне твой хвост, Рак!
        - Не могу отдать, — отвечает Рак. — Ножки у меня слабые, тонкие, я ими грести не могу. А хвост у меня широкий и сильный. Я как шлёпну хвостом по воде, так меня и подбросит. Шлёп, шлёп — и плыву, куда мне надо. Хвост у меня вместо весла.
        Полетела Муха дальше. Прилетела в лес, видит: на суку дятел сидит. Муха к нему:
        - Отдай мне твой хвост, Дятел! Он у тебя для красоты только.
        - Вот чудачка! — говорит Дятел. — А как же я деревья-то долбить буду, еду себе искать, гнёзда для детей устраивать?
        - А ты носом, — говорит Муха.
        - Носом-то носом, — отвечает Дятел, — да ведь и без хвоста не обойдёшься. Вот гляди, как я долблю.
        Упёрся Дятел крепким, жёстким своим хвостом в кору, размахнулся всем телом, да как стукнет носом по суку — только щепки полетели!
        Муха видит: верно, на хвост Дятел садится, когда долбит, — нельзя ему без хвоста. Хвост ему подпоркой служит. Полетела дальше.
        Видит: Козуля в кустах со своими козлятами. И у Козули хвостик — маленький, пушистый, беленький хвостик. Муха как зажужжит:
        - Отдай мне твой хвостик, Козуля!
        Козуля испугалась.
        - Что ты, что ты! — говорит. — Если я отдам тебе свой хвостик, так мои козлятки пропадут.
        - Козляткам-то зачем твой хвост? — удивилась Муха.
        - А как же, — говорит Козуля. — Вот погонится за нами Волк. Я в лес кинусь — спрятаться. И козлятки за мной. Только им меня не видно между деревьями. А я им белым хвостиком машу, как платочком: сюда бегите, сюда! Они видят — беленькое впереди мелькает, — бегут за мной. Так все и убежим от Волка.
        Нечего делать, полетела Муха дальше.
        Полетела дальше и увидала лисицу. Эх, и хвост у Лисицы! Пышный да рыжий; красивый-красивый!
        «Ну, — думает Муха, уж этот-то хвост мой будет».
        Подлетела к лисице, кричит:
        - Отдавай хвост!
        - Что ты, Муха! — отвечает Лисица. — Да без хвоста я пропаду. Погонятся за мной собаки, живо меня, бесхвостую, поймают. А хвостом я их обману.
        - Как же ты, — спрашивает Муха, — обманешь их хвостом?
        - А как станут меня собаки настигать, я хвостом верть! — хвост вправо, сама влево. Собаки, увидят, что хвост мой вправо метнулся, и кинутся вправо. Да пока разберут, что ошиблись, я уж далеко.
        Видит Муха: у всех зверей хвост для дела, нет лишних хвостов ни в лесу, ни в реке. Нечего делать, полетела Муха домой. Сама думает:
        «Пристану к Человеку, буду ему надоедать, пока он мне хвост не сделает».
        Человек сидел у окошка, смотрел на двор.
        Муха ему на нос села. Человек бац себя по носу, а Муха уж ему на лоб пересела. Человек бац по лбу, а Муха уж опять на носу.
        - Отстань ты от меня, Муха! — взмолился Человек.
        - Не отстану, — жужжит Муха. — Зачем надо мной посмеялся, свободных хвостов искать послал? Я у всех зверей спрашивала — у всех зверей хвост для дела.
        Человек видит: не отвязаться ему от мухи — вон какая надоедная!
        Подумал и говорит:
        - Муха, Муха, а вон Корова на дворе. Спроси у неё, зачем ей хвост.
        - Ну, ладно, — говорит Муха, — спрошу ещё у Коровы. А если и Корова не отдаст мне хвоста, сживу тебя, Человек, со свету.
        Вылетела Муха в окошко, села Корове на спину и давай жужжать, выспрашивать:
        - Корова, Корова, зачем тебе хвост? Корова, Корова, зачем тебе хвост?
        Корова молчала, молчала, а потом как хлестнёт себя хвостом по спине — и пришлёпнула Муху.
        Упала Муха на землю, — дух вон, и ножки кверху.
        А Человек и говорит из окошка:
        - Так тебе, Муха, и надо — не приставай к людям, не приставай к зверям. Надоеда.
        Как Муравьишка домой спешил
        Залез Муравей на берёзу. Долез до вершины, посмотрел вниз, а там, на земле, его родной муравейник чуть виден.
        Муравьишка сел на листок и думает:
        «Отдохну немножко — и вниз».
        У Муравьёв ведь строго: только солнышко на закат — все домой бегут. Сядет солнце, — муравьи все ходы и выходы закроют — и спать. А кто опоздал, тот хоть на улице ночуй.
        Солнце уже к лесу спускалось.
        Муравей сидит на листке и думает:
        «Ничего, поспею: вниз ведь скорей».
        А листок был плохой: жёлтый, сухой. Дунул ветер и сорвал его с ветки.
        Несётся листок через лес, через реку, через деревню.
        Летит Муравьишка на листке, качается — чуть жив от страха.
        Занёс ветер листок на луг за деревней, да там и бросил. Листок упал на камень. Муравьишка себе ноги отшиб.
        Лежит и думает:
        «Пропала моя головушка. Не добраться мне теперь до дому. Место кругом ровное. Был бы здоров — сразу бы добежал, да вот беда: ноги болят. Обидно, хоть землю кусай».
        Смотрит Муравей: рядом Гусеница-Землемер лежит. Червяк-червяком, только спереди — ножки и сзади — ножки.
        Муравьишка говорит Землемеру:
        - Землемер, Землемер, снеси меня домой! У меня ножки болят.
        - А кусаться не будешь?
        - Кусаться не буду.
        - Ну садись, подвезу.
        Муравьишка вскарабкался на спину к Землемеру. Тот изогнулся дугой, задние ноги к передним приставил, хвост — к голове. Потом вдруг встал во весь рост, да так и лёг на землю палкой. Отмерил на земле, сколько в нём росту, и опять в дугу скрючился. Так и пошёл, так и пошёл землю мерить. Муравьишка то к земле летит, то к небу, то вниз головой, то вверх.
        - Не могу больше! — кричит. — Стой! А то укушу!
        Остановился Землемер, вытянулся по земле. Муравьишка слез, еле отдышался.
        Огляделся, видит: луг впереди, на лугу трава скошенная лежит. А по лугу Паук-Сенокосец шагает: ноги, как ходули, между ног голова качается.
        - Паук, а Паук, снеси меня домой! У меня ножки болят.
        - Ну что ж, садись, подвезу.
        Пришлось Муравьишке по паучьей ноге вверх лезть до коленки, а с коленки вниз спускаться Пауку на спину: коленки у Сенокосца торчат выше спины.
        Начал Паук свои ходули переставлять — одна нога тут, другая там; все восемь ног, будто спицы, в глазах у Муравьишки замелькали. А идёт Паук не быстро, брюхом по земле чиркает. Надоела Муравьишке такая езда. Чуть было не укусил он Паука. Да тут, на счастье, вышли они на гладкую дорожку.
        Остановился Паук.
        - Слезай, — говорит. — Вот Жужелица бежит, она резвей меня.
        Слез Муравьишка.
        - Жужелка, Жужелка, снеси меня домой! У меня ножки болят.
        - Садись, прокачу.
        Только успел Муравьишка вскарабкаться Жужелице на спину, она как пустится бежать! Ноги у неё ровные, как у коня.
        Бежит шестиногий конь, бежит, не трясёт, будто по воздуху летит.
        Вмиг домчались до картофельного поля.
        - А теперь слезай, — говорит Жужелица. — Не с моими ногами по картофельным грядам прыгать. Другого коня бери.
        Пришлось слезть.
        Картофельная ботва для Муравьишки — лес густой. Тут и со здоровыми ногами — целый день бежать. А солнце уж низко.
        Вдруг слышит Муравьишка, пищит кто-то:
        - А ну, Муравей, полезай ко мне на спину, поскачем.
        Обернулся Муравьишка — стоит рядом Жучок-Блошачок, чуть от земли видно.
        - Да ты маленький! Тебе меня не поднять.
        - А ты-то большой! Лезь, говорю.
        Кое-как уместился Муравей на спине у Блошака.
        Только-только ножки поставил.
        - Влез?
        - Ну влез.
        - А влез, так держись.
        Блошачок подобрал под себя толстые задние ножки, — а они у него, как пружинки складные, — да щёлк! — распрямил их. Глядь, уж он на грядке сидит. Щёлк! — на другой. Щёлк! — на третьей.
        Так весь огород и отщёлкал до самого забора.
        Муравьишка спрашивает:
        - А через забор можешь?
        - Через забор не могу: высок очень. Ты Кузнечика попроси: он может.
        - Кузнечик, Кузнечик, снеси меня домой! У меня ножки болят.
        - Садись на загривок.
        Сел Муравьишка Кузнечику на загривок.
        Кузнечик сложил свои длинные задние ноги пополам, потом разом выпрямил их и подскочил высоко в воздух, как Блошачок. Но тут с треском развернулись у него за спиной крылья, перенесли Кузнечика через забор и тихонько опустили на землю.
        - Стоп! — сказал Кузнечик. — Приехали.
        Муравьишка глядит вперёд, а там река: год по ней плыви — не переплывёшь.
        А солнце ещё ниже.
        Кузнечик говорит:
        - Через реку и мне не перескочить: очень уж широкая. Стой-ка, я Водомерку кликну: будет тебе перевозчик.
        Затрещал по-своему, глядь — бежит по воде лодочка на ножках.
        Подбежала. Нет, не лодочка, а Водомерка-Клоп.
        - Водомер, Водомер, снеси меня домой! У меня ножки болят.
        - Ладно, садись, перевезу.
        Сел Муравьишка. Водомер подпрыгнул и зашагал по воде, как посуху. А солнце уж совсем низко.
        - Миленький, шибче! — просит Муравьишка. — Меня домой не пустят.
        - Можно и пошибче, — говорит Водомер.
        Да как припустит! Оттолкнётся, оттолкнётся ножками и катит-скользит по воде, как по льду. Живо на том берегу очутился.
        - А по земле не можешь? — спрашивает Муравьишка.
        - По земле мне трудно, ноги не скользят… Да и гляди-ка: впереди-то лес. Ищи себе другого коня.
        Посмотрел Муравьишка вперёд и видит: стоит над рекой лес высокий, до самого неба. И солнце за ним уже скрылось. Нет, не попасть Муравьишке домой!
        - Гляди, — говорит Водомер, — вот тебе и конь ползёт. Видит Муравьишка: ползёт мимо Майский Хрущ — тяжёлый жук, неуклюжий жук.
        Разве на таком коне далеко ускачешь?
        Всё-таки послушался Водомера.
        - Хрущ, Хрущ, снеси меня домой. У меня ножки болят.
        - А ты где живёшь?
        - В муравейнике за лесом.
        - Далёконько… Ну что с тобой делать? Садись, довезу.
        Полез Муравьишка по жёсткому жучьему боку.
        - Сел, что ли?
        - Сел.
        - А куда сел?
        - На спину.
        - Эх, глупый! Полезай на голову.
        Влез Муравьишка Жуку на голову. И хорошо, что не остался на спине: разломил Жук спину надвое, два жёстких крыла приподнял. Крылья у Жука точно два перевёрнутых корыта, а из-под них другие крылышки лезут, разворачиваются: тоненькие, прозрачные, шире и длиннее верхних.
        Стал Жук пыхтеть, надуваться: «Уф, уф, уф!» Будто мотор заводит.
        - Дяденька, — просит Муравьишка, — поскорей! Миленький, поживей!
        Не отвечает Жук, только пыхтит:
        «Уф, уф, уф!»
        Вдруг затрепетали тонкие крылышки, заработали. «Жжж! Тут-тук-тук!..» — поднялся Хрущ на воздух. Как пробку, выкинуло его ветром вверх — выше леса.
        Муравьишка сверху видит: солнышко уже краем землю зацепило.
        Как помчал Хрущ — у Муравьишки даже дух захватило.
        «Жжж! Тук-тук-тук!» — несётся Жук, буравит воздух, как пуля.
        Мелькнул под ним лес — и пропал.
        А вот берёза знакомая, и муравейник под ней.
        Над самой вершиной берёзы выключил Жук мотор и — шлёп! — сел на сук.
        - Дяденька, миленький! — взмолился Муравьишка. — А вниз-то мне как? У меня ведь ножки болят, я себе шею сломаю.
        Сложил Жук тонкие крылышки вдоль спины. Сверху жёсткими корытцами прикрыл. Кончики тонких крыльев аккуратно под корытца убрал.
        Подумал и говорит:
        - А уж как тебе вниз спуститься — не знаю. Я на муравейник не полечу: уж очень больно вы, муравьи, кусаетесь. Добирайся сам, как знаешь.
        Глянул Муравьишка вниз, а там, под самой берёзой, его дом родной.
        Глянул на солнышко: солнышко уже по пояс в землю ушло.
        Глянул вокруг себя: сучья да листья, листья да сучья.
        Не попасть Муравьишке домой, хоть вниз головой бросайся!
        Вдруг видит: рядом на листке Гусеница-Листовёртка сидит, шёлковую нитку из себя тянет, тянет и на сучок мотает.
        - Гусеница, Гусеница, спусти меня домой! Последняя мне минуточка осталась, — не пустят меня домой ночевать.
        - Отстань! Видишь, дело делаю: пряжу пряду.
        - Все меня жалели, никто не гнал, ты первая!
        Не удержался Муравьишка, кинулся на неё да как куснёт!
        С перепугу Гусеница лапки поджала да кувырк с листа — и полетела вниз.
        А Муравьишка на ней висит — крепко вцепился. Только недолго они падали: что-то их сверху — дёрг!
        И закачались они оба на шёлковой ниточке: ниточка-то на сучок была намотана.
        Качается Муравьишка на Листовёртке, как на качелях. А ниточка всё длинней, длинней, длинней делается: выматывается у Листовёртки из брюшка, тянется, не рвётся.
        Муравьишка с Листовёрткой всё ниже, ниже, ниже опускаются.
        А внизу, в муравейнике, муравьи хлопочут, спешат, входы-выходы закрывают.
        Все закрыли — один, последний, вход остался. Муравьишка с Гусеницы кувырк — и домой!
        Тут и солнышко зашло.
        Где раки зимуют
        В кухне на табуретке стояла плоская корзина, на плите — кастрюля, на столе — большое белое блюдо. В корзине были раки, в кастрюле был кипяток с укропом и солью, а на блюде ничего не было.
        Вошла Хозяйка и начала:
        раз — опустила руку в корзину и схватила рака поперёк спины;
        два — кинула рака в кастрюлю, подождала, пока он сварится, и —
        три — переложила рака ложкой из кастрюли на блюдо.
        И пошло, и пошло:
        раз — чёрный рак, схваченный поперёк спины, сердито шевелил усами, раскрывал клешни и щёлкал хвостом;
        два — рак окунался в кипяток, переставал шевелиться и краснел;
        три — красный рак ложился на блюдо, лежал неподвижно, и от него шёл пар.
        Раз-два-три, раз-два-три — в корзине оставалось всё меньше чёрных раков, кипяток в кастрюле кипел и булькал, а на белом блюде росла гора красных раков.
        И вот остался в корзине один последний рак.
        Раз — и Хозяйка схватила его пальцами поперёк спины.
        В это время ей крикнули что-то из столовой.
        - Несу, несу! Последний! — ответила хозяйка. — И спутала: два! — кинула чёрного рака на блюдо, подождала немножко, подцепила ложкой с блюда красного рака и — три! — опустила его в кипяток.
        Красному раку было всё равно, где лежать: в горячей кастрюле или на прохладном блюде. Чёрному раку совсем не хотелось в кастрюлю, не хотелось ему лежать и на блюде. Больше всего на свете ему хотелось туда, где раки зимуют.
        И, долго не раздумывая, он начал своё путешествие: задом-задом, на попятный двор.
        Он наткнулся на гору неподвижных красных раков и забился под них.
        Хозяйка украсила блюдо укропом и подала на стол.
        Белое блюдо с красными раками и зелёным укропом было красиво. Раки были вкусные. Гости были голодны. Хозяйка была занята. И никто не заметил, как чёрный рак перевалился с блюда на стол и задом-задом подполз под тарелку, задом-задом добрался до самого края стола.
        А под столом сидел котёнок и ждал, не перепадёт ли ему что-нибудь с хозяйского стола.
        Вдруг — бац! — треснулся перед ним кто-то чёрный, усатый.
        Котёнок не знал, что это рак, думал — большой чёрный таракан, и толкнул его носом.
        Рак попятился.
        Котёнок тронул его лапкой.
        Рак поднял клешню.
        Котёнок решил, что с ним дела иметь не стоит, обернулся и мазнул его хвостом.
        А рак — хвать! — и зажал ему клешнёй кончик хвоста.
        Что тут с котёнком стало! — Мяу! — он скакнул на стул. — Мяу! — со стула на стол. — Мяу! — со стола на подоконник. — Мяу! — и выскочил на двор.
        - Держи, держи, бешеный! — кричали гости.
        Но котёнок вихрем помчал через двор, взлетел на забор, понёсся по саду. В саду был пруд, и котёнок, верно, свалился бы в воду, если б рак не разжал клешни и не отпустил хвоста.
        Котёнок повернул назад и галопом поскакал домой.
        Пруд был маленький, весь зарос травой и тиной. Жили в нём ленивые хвостатые тритоны, да карасики, да улитки. Житьё у них было скучное — всегда всё одно и то же. Тритоны плавали вверх и вниз, карасики плавали взад — вперёд, улитки ползали по траве: один день наверх ползут, другой — вниз спускаются.
        Вдруг всплеснула вода, и чьё-то чёрное тело, пуская пузыри, опустилось на дно.
        Сейчас же все собрались на него поглядеть: приплыли тритоны, прибежали карасики, поползли вниз улитки.
        И верно — было на что поглядеть: чёрный был весь в панцире — от кончиков усов до кончика хвоста. Гладкие латы охватывали его грудь и спину. Из-под твёрдого забрала на тоненьких стебельках высовывались два неподвижных глаза. Длинные прямые усы торчали вперёд как пики. Четыре пары тонких ног были, как вилочки, две клешни — как две зубастые пасти.
        Никто из прудовых жителей ещё ни разу в жизни не видел рака, и все из любопытства лезли поближе к нему. Рак шевельнулся — все испугались и отодвинулись подальше. Рак поднял переднюю ножку, ухватил вилкой свой глаз, вытянул стебелёк и давай чистить.
        Это было так удивительно, что все опять полезли на рака, а один карасик даже наткнулся на его усы.
        Рраз! — Рак схватил его клешнёй, и глупый карасик разлетелся пополам.
        Всполошились карасики, разбежались — кто куда. А голодный рак спокойно принялся за еду.
        Сытно зажил рак в пруду. Целыми днями он отдыхал в тине. Ночами бродил, ощупывал усами дно и траву, хватал клешнями тихоходов-улиток.
        Тритоны и карасики боялись теперь его и близко не подпускали к себе. Да ему достаточно было и улиток: он съедал их вместе с домиками, и панцирь его только креп от такой пищи.
        Но вода в пруду была гнилая, затхлая. И его по-прежнему тянуло туда, где раки зимуют.
        Раз вечером начался дождь. Он лил всю ночь, и к утру вода в пруду поднялась, вышла из берегов. Струя подхватила рака и понесла его прочь из пруда, ткнула в какой-то пень, подхватила опять и бросила в канаву.
        Рак обрадовался, расправил широкий хвост, захлопал им по воде и задом-задом, как ползал, поплыл.
        Но дождь кончился, канава обмелела — плыть стало неудобно. Рак пополз….
        Полз он долго. Днём отдыхал, а ночью снова отправлялся в путь. Первая канава свернула во вторую, вторая — в третью, третья — в четвёртую, а он всё пятился-пятился, полз-полз, — и всё никак не мог никуда приползти, выбраться из ста канав.
        На десятый день пути он забрался, голодный, под какую-то корягу и стал ждать, не поползёт ли мимо улитка, не проплывёт ли рыбка или лягушка.
        Вот сидит он под корягой и слышит: бултых! Что-то тяжёлое упало с берега в канаву.
        И видит рак: плывёт к нему мордастый зверь с усами, с короткими лапами, а ростом с котёнка.
        В другое время рак испугался бы, попятился от такого зверюги. Но голод — не тётка. Чем-нибудь надо брюхо набить.
        Пропустил рак зверя мимо себя, да хвать его клешнёй за толстый волосатый хвост! Думал, отрежет, как ножницами. Да не тут-то было. Зверь — а это была водяная крыса — как рванёт, и легче птички вылетел рак из-под коряги. Метнула крыса хвостом в другую сторону — крак! — и переломилась рачья клешня пополам.
        Упал рак на дно и лежит. А крыса дальше поплыла с его клешнёй на хвосте. Спасибо ещё — не хватила рака своими страшными зубами: не помог бы ему и крепкий панцирь.
        Пополз рак дальше с одной клешнёй.
        Нашёл водоросли и поел их. Потом попал в ил. Рак засунул в него свои лапки-вилки и давай ими шарить. Левая задняя лапка нащупала и схватила в иле червяка. Из лапки в лапку, из лапки в лапку, из лапки в лапку — отправил рак червяка себе в рот.
        Подкрепился и пополз дальше.
        Целый месяц уже длилось путешествие по канавам, когда рак вдруг почувствовал себя плохо, так плохо, что не мог ползти дальше; и стал он хвостом песок в берегу ворошить, рыть. Только успел вырыть себе норку в песке, как начало его корчить.
        Рак линял. Он упал на спину, хвост его то разжимался, то сжимался, усы дёргались. Потом он разом вытянулся — панцирь его лопнул на животе, — и из него полезло розовато-коричневатое тело. Тут рак сильно дёрнул хвостом — и выскочил сам из себя. Мёртвый усатый панцирь выпал из пещерки. Он был пустой, лёгкий. Сильным течением его поволокло по дну, подняло, понесло.
        А в глиняной пещерке остался лежать живой рак — такой мягкий и беспомощный теперь, что даже улитка могла бы, казалось, проткнуть его своими рожками.
        День проходил за днём, он всё лежал без движения. Понемногу тело его стало твердеть, снова покрываться жёстким панцирем. Только теперь панцирь был уже не чёрный, а красно-коричневый.
        И вот — чудо: оторванная крысой клешня быстро начала отрастать заново.
        Рак вылез из норки и с новыми силами отправился в путь — туда, где раки зимуют.
        Из канавы в канаву, из ручья в ручей полз терпеливый рак. Панцирь его чернел. Дни становились короче, шли дожди, на воде плавали лёгкие золотые челночки — облетевшие с деревьев листья. По ночам вода подёргивалась хрупким ледком.
        Ручей вливался в ручей, ручей бежал к реке.
        Плыл-плыл по ручьям терпеливый рак — и наконец попал в широкую реку с глиняными берегами.
        В крутых берегах под водой — в несколько этажей пещерки, пещерки, как гнёзда ласточек вверху над водой, в обрыве. И из каждой пещерки рак глядит, шевелит усами, грозит клешнёй. Целый рачий город.
        Обрадовался рак-путешественник. Нашёл в берегу свободное местечко и вырыл себе уютную-уютную норку-пещерку. Наелся поплотней и залёг зимовать, как медведь в берлоге.
        Да уж и пора было: снег падал, и вода замёрзла.
        Заткнул рак вход в пещерку своей большой клешнёй, — поди-ка сунься к нему!
        И заснул.
        Так и все раки зимуют.
        СКАЗКИ ЗВЕРОЛОВА




        Люля
        Прежде земли вовсе не было. Только одно море было. Звери и птицы жили на воде и детей выводили на воде. И это было очень неудобно.
        Вот раз собрались звери и птицы со всех концов моря, устроили общее собрание. Председателем выбрали большого-большого Кита. И стали думать, как беде помочь.
        Долго спорили, шумели, наконец постановили: достать со дна моря щепотку земли и сделать из неё большие острова. И тогда на земле жить, и детей выводить на земле.
        Хорошо придумали. А как земли достать со дна — не знают. Море-то ведь глубокое, не донырнёшь до дна. Стали звери и птицы рыб просить:
        - Принесите нам, рыбы, щепотку земли со дна.
        - А вам зачем? — спрашивают рыбы.
        - Острова делать.
        - Нет, — говорят рыбы, — не дадим вам земли острова делать. Нам без островов лучше жить: плыви, куда хочешь.
        Стали звери и птицы Кита просить:
        - Ты из нас самый сильный и большой зверь. Ты председатель наш. Понатужься — нырни на дно.
        Собрание просит, — нельзя отказываться.
        Набрал Кит воздуху, ударил хвостом по воде, — нырнул. Пошли по морю волны, закачались на них звери и птицы.
        Ждут-пождут — нет Кита. Только большие пузыри из воды выскакивают да с треском лопаются. И волны улеглись.
        Вдруг забурлила вода, всколыхнулось море, — выкинуло Кита высоко в воздух.
        Упал Кит назад в воду, выпустил из ноздрей две струи.
        - Нет, — говорит, — не достать мне до дна. Очень уж я толстый. Не пускает меня вода.
        Загрустили звери и птицы: уж если Кит не может достать, — кто же достанет?
        Собрались все в круг, молчат, горюют.
        Вдруг выплывает в середину круга востроносенькая птица.
        - Давайте, — говорит, — я попробую. Может быть, я донырну до дна.
        Посмотрели звери и птицы: да ведь это Люля-Нырец! Ростом с малую уточку. На головке рожки из перьев торчат.
        Зашумели, рассердились звери и птицы:
        - Ты, Люля, смеёшься над нами! Кита-великана море, как щепку, выкинуло. А уж тебя-то, слабенькую, разом расплющит.
        - А, может быть, и ничего, — говорит Люля. — Попробую.
        И как сидела на воде, так и ушла под воду: только голову опустила — и нет Люли. Даже ряби на волнах не осталось.
        Ждут-пождут звери и птицы — нет Люли. И море спокойно, только белые пузырики из воды выскакивают и лопаются без шума!
        Вдруг на том месте, где Люля нырнула, опять она сидит. А когда вынырнула, — никто и не заметил.
        Сидит, дышит тяжело.
        Зашумели, засмеялись звери и птицы:
        - Где тебе, Люля, до дна достать! Маленькая ты, слабенькая ты, а с Китом тягаться хочешь.
        А Люля молчит.
        Отдышалась, отдохнула, — опять под воду ушла.
        Ждут-пождут звери и птицы, смотрят на воду — нет Люли. И море спокойно, только розовые пузырики из воды выскакивают, лопаются без шума.
        Вдруг на том месте, где Люля нырнула, опять она сидит. А когда вынырнула, — никто и не заметил.
        Сидит, тяжело дышит. И глаза у неё розовые стали, и на клюве розовый от крови пузырик.
        Зашумели звери и птицы, жалко им стало маленькую Люлю.
        - Довольно, — говорят, — ты для нас постаралась. Отдыхай теперь. Всё равно не достать земли со дна моря.
        А Люля молчит.
        Отдышалась, отдохнула — опять под воду ушла.
        Ждут-пождут звери и птицы, смотрят на воду нет Люли. И море спокойно. Только красные пузырики из воды выскакивают, лопаются без шума.
        Зашептали звери и птицы:
        - Красные пузырики пошли — это кровь Люлина. Раздавило море Люлю. Не видать нам больше Люли.
        Вдруг видят: глубоко в воде, под тем местом, где Люля сидела, что-то тёмное мелькает, приближается. Ближе, ближе, — всплыла наверх Люля ножками кверху.
        Подхватили её звери и птицы, перевернули, посадили на воду ножками вниз и видят: сидит Люля, еле дышит. Глаза у неё красной кровью налились, на клюве — красный кровяной пузырик, а в клюве — щепотка земли со дна морского.
        Обрадовались звери и птицы, взяли у Люли щепотку земли и сделали большие острова.
        А маленькой Люле за то, что землю достала со дна моря, постановили дать награду: пусть в память об этом подвиге навсегда останутся у Люли глаза и клюв красивого красного цвета.
        На этом общее собрание и кончилось. И помчались звери, помчались птицы делить между собой землю. А Люля осталась сидеть, где она сидела: она не могла ещё отдышаться.
        Звери и птицы разобрали всю землю, до последнего клочка. Для Люли-то и не осталось места.
        Вот и живёт она на воде по-прежнему.
        Придёт пора детей выводить — соберёт камыш да ветки, что с берега в воду упали, устроит себе плотик плавучий. На нём и выводит детей.
        Так и плавает всю жизнь по воде.
        А глаза и клюв у Люли — это верно — и до наших дней красные остались.
        Глаза и уши
        Жил Инквой-Бобёр на извилистой лесной речке. Хороша у Бобра хата: сам деревья пилил, сам их в воду таскал, сам стены и крышу складывал.
        Хороша у Бобра шуба: зимой тепло, и в воде тепло, и ветер не продувает.
        Хороши у Бобра уши: плеснёт в речке рыба хвостом, упадёт лист в лесу — всё слышит.
        А вот глаза у Бобра подгуляли: слабые глаза. Подслеповат Бобёр: и на сто коротеньких бобриных шагов не видит.
        А в соседях у Бобра на светлом лесном озерке жил Хоттын-Лебедь. Красивый был и гордый, ни с кем дружить не хотел, даже здоровался нехотя. Поднимет белую шею, окинет взглядом с высоты соседа — ему кланяются, он чуть кивнёт в ответ.
        Вот раз случилось, работает Инквой-Бобёр на берегу речки, трудится: осины зубами пилит. Подпилит кругом до половины, ветер налетит и свалит осину. Инквой-Бобёр её на брёвнышки распилит и тащит на себе брёвнышко за брёвнышком к речке. На спину себе взвалит, одной лапой придерживает брёвнышко, — совсем как человек идёт, только трубки в зубах нет.
        Вдруг видит — по речке Хоттын-Лебедь плывёт, совсем близко. Остановился Инквой-Бобёр, брёвнышко с плеча скинул и вежливо сказал:
        - Узя-Узя!
        Здравствуй, значит.
        Лебедь гордую шею поднял, чуть головой кивнул в ответ и говорит:
        - Близко же ты меня увидал! Я тебя ещё от самого поворота речки заметил. Пропадёшь ты с такими глазами.
        И стал насмехаться над Инквой-Бобром:
        - Тебя, слепыша, охотники голыми руками поймают и в карман положат.
        Инквой-Бобёр слушал, слушал и говорит:
        - Спору нет, видишь ты лучше меня. А вот слышишь ты тихий плеск вон там, за третьим поворотом речки?
        Хоттын-Лебедь прислушался и говорит:
        - Выдумываешь, никакого плеска нет. Тихо в лесу.
        Инквой-Бобёр подождал, подождал и опять спрашивает:
        - Теперь слышишь плеск?
        - Где? — спрашивает Хоттын-Лебедь.
        - А за вторым поворотом речки, на втором пустоплесье.
        - Нет, — говорит Хоттын-Лебедь, — ничего не слышу. Всё тихо в лесу.
        Инквой-Бобёр ещё подождал. Опять спрашивает:
        - Слышишь?
        - Где?
        - А вон за мысом, на ближнем пустоплесье!
        - Нет, — говорит Хоттын-Лебедь, — ничего не слышу. Тихо в лесу, нарочно выдумываешь.
        - Тогда, — говорит Инквой-Бобёр, — прощай. И пускай тебе так же послужат твои глаза, как мне мои уши служат.
        Нырнул в воду и скрылся.
        А Хоттын-Лебедь поднял свою белую шею и гордо посмотрел вокруг: он подумал, что его зоркие глаза всегда вовремя заметят опасность, и ничего не боялся.
        Тут из-за леса выскочила лёгонькая лодочка — айхОй. В ней сидел Охотник.
        Охотник поднял ружьё — и не успел Хоттын-Лебедь взмахнуть крыльями, как грохнул выстрел.
        И свалилась гордая голова Хоттын-Лебедя в воду.
        Вот и говорят ханты и манси — лесные люди: «В лесу первое дело — уши, глаза — второе».
        Терентий-Тетерев
        Жил в лесу Тетерев, Терентием звали.
        Летом ему хорошо было: в траве, в густой листве от злых глаз прятался. А пришла зима, облетели кусты и деревья — и схорониться негде.
        Вот звери лесные, злые, и заспорили, кому теперь Терентий-Тетерев на обед достанется. Лисица говорит — ей. Куница говорит — ей.
        Лисица говорит:
        - Терентий спать на землю сядет, в кусту. Летом его в кусту не видно, а нынче — вот он. Я понизу промышляю, я его и съем.
        А Куница говорит:
        - Нет, Терентий спать на дереве сядет. Я поверху промышляю, я его и съем.
        Терентий-Тетерев услыхал их спор, испугался. Полетел на опушку, сел на макушку и давай думать, как ему злых зверей обмануть. На дереве сядешь — Куница поймает, на землю слетишь — Лисица сцапает. Где же ночевать-то?
        Думал-думал, думал-думал, — ничего не придумал и задремал. Задремал — и видит во сне, будто он не на дереве, не на земле спит, а в воздухе. Кунице с дерева его не достать и лисице с земли не достать: вот только ноги под себя поджать, — ей и не допрыгнуть.
        Терентий во сне ноги-то поджал да бух с ветки! А снег был глубокий, мягкий, как пух. Неслышно по нему крадётся Лисица. К опушке бежит. А поверху, по веткам, Куница скачет, и тоже к опушке. Обе за Терентием-Тетеревом спешат.
        Вот Куница первая прискакала к дереву да все деревья оглядела, все ветки облазала, — нет Терентия!
        «Эх, — думает, — опоздала! Видно, он на земле, в кусту спал. Лисице, верно, достался».
        А Лисица прибежала, всю опушку оглядела, все кусты облазала, — нет Терентия!
        «Эх, — думает, — опоздала! Видно, он на дереве спал. Кунице, видно, достался».
        Подняла голову Лиса, а Куница — вот она: на суку сидит, зубы скалит.
        Лисица рассердилась, как крикнет:
        - Ты моего Терентия съела, — вот я тебе!
        А Куница ей:
        - Сама съела, а на меня говоришь. Вот я тебе!
        И схватились они драться.
        Жарко дерутся: снег под ними тает, клочья летят.
        Вдруг — трах-та-та-тах — из-под снега чем-то чёрным как выпалит!
        У Лисицы и Куницы от страха душа в пятки. Кинулись в разное стороны: Куница — на дерево, Лисица — в кусты.
        А это Терентий-Тетерев выскочил. Он как с дерева свалился, так в снегу и заснул. Только шум да драка его разбудили, а то, наверное, и сейчас бы спал.
        С тех пор все тетерева зимой в снегу спят: тепло им там и уютно, и от злых глаз безопасно.
        Водяной конь
        На широкой-широкой сибирской реке выбирал старик сети, полные рыбой. Внук ему помогал.
        Вот набили они лодку рыбой, закинули сети опять и поплыли к берегу. Старик гребёт, внук правит, вперёд глядит.
        И видит: плывёт навстречу коряга — не коряга, словно бы пень, и на нём два больших, как у орла, каменных крыла. Плывёт и громко фыркает…
        Испугался внук и говорит:
        - Дедка, а дедка! Там что-то страшное плывёт да фыркает…
        Старик обернулся, приставил руку к глазам, как козырёк, смотрел, смотрел и говорит:
        - Это зверь плывёт.
        Внук ещё больше испугался:
        - Греби, дедка, шибче. Убежим от него.
        А дед не хочет, говорит:
        - Это зверь сухопутный, в воде он нам ничего не сделает. Вот я его сейчас запрягу.
        И погнал лодку наперерез зверю.
        Ближе да ближе, — внуку уже видно: не пень это, а большая горбоносая голова, на ней рожищи широкие, как крылья. Голова старого Лося-Рогача. Ростом он больше коня и сильный страшно, сильней Медведя.
        Ещё больше испугался внук. Он схватил со дна лодки поколюку-копьё, протягивает деду:
        - Бери, дедка, поколюку, бей зверя крепче.
        Не взял старик поколюку-копьё. Взял две верёвки.
        Одну накинул зверю на Правый рог, другую — на левый рог; привязал зверя к лодке.
        Страшно зафыркал зверь, замотал головой, глаза кровью налились. А сделать ничего не может: ноги у него в воде болтаются, до дна не достают. Опереться ему не на что — и верёвок разорвать не может.
        Плывёт зверь и лодку за собой тащит.
        - Видишь, — говорит старик, — вот нам и конь. Сам нас к берегу везёт. А убил бы я поколюкой зверя, нам с тобой пришлось бы его до дому тащить, из сил выбиваться.
        И верно: тяжёл зверь, тяжелей лодки со стариком и внуком и всей их рыбой.
        Фыркает зверь, плывёт, — к берегу рвётся. А старик верёвками, как вожжами, управляет им: за одну потянет — зверь вправо повёртывает, за другую — зверь влево. И внук уже не боится зверя, только радуется, что такой у них конь в упряжке.
        Ехали так, ехали старик с внуком, — вот уже и берег близко, а на берегу избушка их виднеется.
        - Ну, — говорит старик, — давай теперь поколюку, внучек. Пора зверя колоть. Был он нам конём, теперь мясом будет — лосятиной.
        А внук просит:
        - Обожди, дедка, — пусть ещё прокатит. Не каждый день на таких конях ездим.
        Ещё проехали. Старик опять поколюку-копьё поднимает. Внук опять его просит:
        - Не бей, дедка, успеешь. Будет нынче у нас сытный обед из лосятины. А перед обедом на водяном коне всласть покатаемся.
        А берег уже вот он — рукой подать.
        - Пора, — говорит старик, — натешились.
        И поколюку-копьё поднимает.
        Внук за поколюку держится, не даёт зверя колоть:
        - Ну ещё, ну хоть капельку ещё прокатимся!
        Тут вдруг достал зверь ногами до дна. Разом выросла из воды могучая шея, спина горбом, крутые бока. Встал старый Лось во весь свой богатырский рост, упёрся ногами в песок, рванул…
        Лопнули обе верёвки. Лодка о камни с размаху — трах!
        Опомнились старик и внук по пояс в воде.
        Кругом только щепки плавают.
        И лодки нет.
        И рыбы нет.
        И лосятина в лес убежала.


 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к