Библиотека / Детская Литература / Арро Владимир : " Вот Моя Деревня " - читать онлайн

Сохранить .

        Вот моя деревня Владимир Константинович Арро
        Повесть Владимира Арро о ребятах из деревни Равенка «Вот моя деревня» была опубликована в журнале «Костер» №№ 3 -5 в 1970 году.
        Владимир Константинович Арро
        Вот моя деревня
        Наш берег правый
        Наш берег правый. Их берег левый. Нам их видать, все, что они делают, кильки проклятые! Это мы их кильками зовем. Они-то себя называют кильковские — деревня, значит, у них Кильково. А мы — равенские, наша деревня Равенка. Нас никак не обзовешь. Они уж пытались: и равены, и равки. К нам не прилипает. Равенские мы. А они кильки, кильки!
        Эй, кильки, килечки! На копейку сто башок!
        Деревня у нас хорошая, на горке стоит. Ветерок дунет — ни слепней нет, ни комаров.
        По берегу крутому вязы растут, это деревья такие, у них кора будто вязаная, а на этих вязах гнездится всякая птенчура.
        Слышали, как скворец в мае поет? Выделывает всякие колена, даже трясется от радости, а потом помолчит и будто струночку оборвет, слышали?.. Д-день! Помолчит и еще разок: д-день! Ну, ясно, это он про день говорит. Я скворцов очень уважаю. Если кто скворчиное гнездо разорит, пусть лучше на глаза мне не попадается. Я и ласточек не позволю обижать, и стрижей. Но вот что ты скажешь, не люблю воробья! Может, это и неправильно, но я воробья не люблю.
        Вора-бей — слышали как? Это значит: бей вора. Вот что это значит. И не зря. Если стая прилетит в огород, все семена с грядок склюет, все ростки повыдергивает, а разве ж так можно? Ведь мы же трудились, и брат Паша приезжал из города помогать.
        У нас огород большой, ухоженный. Вот погодите, у меня скоро подсолнухи такие вырастут, что под каждой шляпой хоть от дождя хоронись. А луку будет, а моркови, а огурцов, а всячины всякой!..
        С нашего огорода за реку красиво глядеть. Сначала идут луга заливные, это пойма, там щавель растет. В момент можно набрать полную рубаху. Дальше там вика с овсом, тут же гороховое поле, а к лесу ближе будто море синее колышется — это люпин. Лес есть ближний, роща по-нашему, а есть и дальний. За дальним лесом солнце встает.
        Вот только Кильково все время в глазу маячит, тьфу, хоть бы и не глядел! Мне Кильково потому поперек кишок встало, что там не ребята, а одни кильки родятся, зануды и лишаи.
        У нас ребята совсем иные, кого хочешь возьми. Нет у нас, среди равенских, худых ребят, все очень замечательные люди. Вот хотя бы Коля Семихин, ведь он под водой кого хочешь пересидит, уж он нырнет, так нырнет. И Федяра у нас ничего себе парень, правда, шкода. А лучше Саньки с Ванькой ни в одной деревне не найти. Санька с Ванькой очень хорошие полузащитники. Они у нас близнецы. Сначала Санька народился, а там и Ванька появился.
        У Коли Семихина есть маленький братец
        У Коли Семихина есть маленький братец — Вовка. Коле надо его всюду с собой таскать. Он Вовке заместо няньки, пока мама с отцом на работе, — а с таким грузилом разве далеко уйдешь? Прямо никудышное положение образовалось. Ни в футбол сыграть с кильковскими, ни в лес сходить, ни рыбу позагонять.
        Истощала наша равенская команда. Толик Малашин со всей семьей по осени в город подался. Замечательный был нападающий. Орловы теперь живут в Кильково, отец их там построился. А Сизиковы возле магазина дом купили, им теперь способнее за кильковскую команду играть.
        Слабый стал наличный состав. Приросту никакого. Да нынче и ребята больно долго растут. Я вон как быстро вырос: одно лето, другое, а я уже в четвертый класс перешел. А Вовке как раньше сопли утирали, так и теперь надо утирать. Вот что ты будешь с ним делать, а ведь бросать маленького нехорошо, что-то придумывать надо. Я и говорю Коле Семихину:
        - Вот что, Коля, с таким грузилом далеко не уйдешь, а бросать нехорошо, что-то придумывать надо. Давай, Коля, носилки сплетем.
        - Это какие такие носилки? — Коля спрашивает. — Это которые с ручками? Как у Любы в амбулатории?
        Я говорю:
        - С ручками и с ножками. На ножки ставить, за ручки носить. Ты спереди, я сзади, а то с Федярой попеременке.
        - Это ты правильно придумал, — говорит Коля. — Давай.
        Взяли мы два шеста, поперек натянули веревок, положили телогрейку, чтобы Вовке помягче сидеть. Хорошие носилки получились. Мы сначала друг друга для пробы поносили, Федяре — впору, Саньке с Ванькой — впору, а уж мы с Колей для таких носилок больно тяжелы, чуть не сломали.
        Погрузили мы Вовку, он доволен, руками размахивает! Вот как хорошо!
        - Вы саткать меня будете? — это Вовка спрашивает.
        А Коля его правильно говорить приучает:
        - Не саткать, а таскать. Скажи: тас-кать!
        Но Вовке некоторые слова нипочем не сказать. Маленький еще. Ничего, в школе обучат. Там как Мария Яковлевна влепит кол, сразу начнешь правильно говорить.
        Погрузили мы, значит, Вовку и понесли.
        В Кильково и сельсовет
        В Кильково и сельсовет, и магазин, и клуб, и автобусная остановка.
        Как же это получается, в одной деревне все, а в другой только амбулатория? И в школу нам с Колей Семихиным придется в Кильково ходить. Свою-то мы через год закончим.
        Я нынче похвальную грамоту за успехи в учебе получил. Я способный к учебе. Отец говорит: раз ты, Антошка, способный к учебе, то будем тебя учить. Учись, сынок. Паша вот был неспособный к учебе, так мы его маленько недоучили, а тебя — стало быть, меня — будем учить.
        Коля до похвальной грамоты не дотянул у него почерк какой-то корявый, и он не понимает, что такое икс. Но благодарность ему все-таки вынесли.
        Уж как мы будем ходить в Кильково, не знаю: там не то что грамоты, а и спасиба не получишь.
        Вот пришли мы к мосту
        Вот пришли мы к мосту, а мост у нас на две половины поделен: одна половина кильковская, другая наша, равенская. Там даже зарубка на бревне имеется, а как же иначе, — без зарубки, того и гляди, будет раздор.
        Стоит Шурка Шаров на своей половине, рыбу ловит, а Тришка, подлец, на нашу уже перешел.
        Взошли мы на мост, я и говорю:
        - Поди с нашей-то половины!
        Тришка подчинился, ушел с нашей половины, видно, не захотел обострения, да и так уж у нас с ними востро, дальше некуда. Ушел Тришка, а мы свои удочки закинули с нашей половины, вот это порядок.
        Вдруг смотрю — с той-то стороны целая ватага кильковских идет. А во главе Сенька Морозов, он в пятые классы третий год ходит, до того ему надоело, что он уже папиросы курить выучился и на танцах с большими парнями рядом сидит.
        Идет Сенька, а в руках у него намётка. Сеньке что наша половина, что своя — все одинаково, он прет напролом.
        - Хыть! — говорит. — Амба итальяна!
        Плюхнул он наметку возле наших поплавков, еле я успел удочку вытащить, а Коля-то Семихин не успел. Зацепился он крючком за наметку.
        Коля говорит:
        - Кончай, ты-ы, кончай…
        - Амба американа! — говорит Сенька Морозов и как рванет у Коли удочку. — Моя твоя не понимай. Катись отседова. Хыть!..
        Вот что ты ему на это скажешь, ведь он таблицы умножения не знает, а за иностранца уже вторую неделю себя выдает.
        А кильковские все: ха-ха-ха! Вот дохлые кильки!
        Я говорю:
        - Сенька, ведь и на тебя иностранец найдется.
        - Ай, нехорошо. Твоя — равка, его — килька, моя — американа. Секим башка будем делать. — Это Сенька Морозов-то говорит. Совсем как полоумный.
        А кильковские пуще прежнего: ха-ха-ха!
        Сенька носилки наши с моста поднял.
        - Это что есть? — спрашивает. — Это есть наметка, хороший наметка. Будем щука ловить.
        - Не тронь, — говорю, — не тронь носилок, не тобою сделаны!
        Но где уж!.. Пошел Сенька куролесить. То на голову их кому-нибудь наденет, то в воду макнет. А то вдруг сел. Несите меня, говорит, как персидского царя. Подняли его кильковские, понесли по мосту, а Сенька направо-налево фуражку снимает, раскланивается, представляется полудурком, полудурок и есть.
        Вдруг один шесток под ним — хрясь! Не выдержал шесток, я еще раньше знал, что он сучковатый. Сенька ногами в веревках запутался, лежит на мосту, барахтается. Тут я не вытерпел, схватил мокрую его наметку да сверху Сеньку и накрыл. Все кильковские хохочут, животики надрывают, а нам не до смеху. Подхватили мы Вовку и давай чесать к себе в Равенку.
        Митя у нас уехал
        Митя у нас уехал, вот что нехорошо. Без Мити мы будто бы обедняли. Он куда хочешь с нами ходил, хоть ему восемнадцать. Его в армию не взяли по причине плоскостопия, это такая болезнь.
        А уж как Митя на баяне играл! Как заиграет он на баяне, так вся деревня на берег собирается. А на тот берег, бывает, кильковские сойдутся, заказы дают Мите. Мужики кричат: давай военную! А бабы: песню! А Митя что-то свое, непонятное играет. Вот и сидят кильковские, на наших, на равенских глядят.
        А сейчас Митя уехал. Хочу, говорит, постичь я настоящую музыкальную гармонию, да и репертуар у меня бедноватый, ведь я самоучка, нотной грамоты не понимаю, вот потому я и собрался в районный центр. Да и жизнь надо понять, ребята, для общего развития мысли, как она там проистекает, вот что главное. Прощайте, говорит, как поумнею, так вернусь.
        С Митей у нас авторитету больше было. А теперь что? Коля по рукам по ногам Вовкой связан, какая в нем сила? Федяра ростом мал и если уж может чем взять, так это только шкодой, а я этого не уважаю. Санька с Ванькой и вовсе еще мелкота.
        Вот сидит на завалине Гошка Куварин
        Вот сидит на завалине Гошка Куварин, на кур смотрит и травину жует. В руках у него длинный прут наподобие удилища.
        Я спрашиваю:
        - Куварин, а Куварин, чего сидишь?
        - Возле свово двора сижу, — он отвечает, — не возле твово. Вот потому и сижу.
        Я говорю:
        - Давай с нами ходить, Куварин, все-таки у нас силы больше будет, хватит тебе кур пасти.
        - А я, — говорит, — кур и не пасу.
        - А на кой же прут в руке держишь?
        - Это удочка у меня, а не прут.
        Присмотрелся я, и правда, в руках у него удочка. И леска, и поплавок, как полагается, и крючок с червяком. Взял Куварин несколько червяков из баночки и бросил курам. Петухи загоготали, крыльями захлопали, куры бросились друг у друга червей отнимать. А Куварин тем временем удочку свою в самую их сумятицу закинул и сидит, травину жует.
        Я спрашиваю:
        - Куварин, ты это зачем делаешь?
        - Мне рябую поймать надо, — отвечает Куварин. — Она, подлюка, яйца клюет.
        - Ну, а потом-то пойдешь с нами? — я спрашиваю.
        - Нет, — отвечает, — не пойду и потом.
        Вот какой у нас Куварин.
        В нашей деревне ни клуба, ни магазина
        В нашей деревне ни клуба, ни магазина, ни сельсовета, а только амбулатория. Мы в амбулаторию каждый день ходим, но это ведь не кино. Там Люба работает, журналы читает, инструменты надраивает, чтобы блестели, а мы ей мешаем. Но нам ведь тоже надо куда-нибудь ходить.
        Вот пришли мы утром в амбулаторию, а Люба сидит за столом и пишет. Коля Семихин говорит:
        - Люба, дай витамин!
        - Сейчас, только закончу, — отвечает Люба. Она нам каждое утро витамины дает.
        Витамины — это такие желтые шарики. Они сначала сладкие-сладкие, потом никакие, потом кислые-кислые, потом снова сладкие.
        Мы стоим посреди амбулатории и плакаты рассматриваем, а на плакатах нарисованы всевозможные бактерии. Их простым глазом никогда не различишь.
        Федяра говорит:
        - Во какие личинки! На них небось рыба хорошо берет!
        Это он на бактерии подумал, что они личинки.
        Я говорю:
        - Федяра, это же бактерии! Правда, Люба? На них нужно смотреть в микроскоп.
        - А где они живут? — спрашивает Федяра. Сразу видно, что он только два года учился.
        Я говорю:
        - В земле небось. Правда, Люба?
        Люба голову подняла и говорит:
        - Везде! Например, много видов бактерий находится на коже человека.
        - На коже? — удивился Федяра и посмотрел себе на руки. — А где?..
        Я тогда засмеялся.
        - Ты, Федяра, все простым глазом хочешь различить, а их и не видно простым глазом, верно, Люба?
        - Конечно, — говорит Люба. — Хотя их тут у тебя миллион.
        - Миллион?.. — вскричал Федяра и давай рука об руку колотить, бактерии стряхивать.
        И Санька с Ванькой стали руками обмахиваться. Люба хохочет. И мы с Колей хохочем, потому что нам-то ведь медицина понятна, мы уже в четвертый класс перешли.
        Я говорю:
        - Да они же безвредные!
        - Правда, Люба, безвредные?.. — спросил Федяра.
        - Безвредные, — отвечает Люба. — Только вы на всякий случай пальцы не суйте в рот.
        Пока мы сосали витамины, Люба обмакнула щепочку в пузырек с йодом и мне вчерашнюю ссадину помазала. А Ваньке — локоть какой-то мазью. А Федяре — ухо ядовитой синькой. Всех незаметно разукрасила.
        Коля говорит:
        - Люба, покажи шприц!
        - Нет, — отвечает Люба, — и так много времени я с вами потеряла! А ведь кильковские ребята сейчас на осмотр придут.
        - Это как же кильковские? — спросил я.
        - А вот так, — отвечает Люба. — Очень просто.
        - А мы когда же?
        - Вы в последнюю очередь. Сначала кильковских осмотрю, а вы у меня всегда под рукой.
        Вижу, мне Коля Семихин подмигивает и на дверь кивает.
        - Ладно, — говорю, — мы пошли.
        От деревни нашей Равенки
        От деревни нашей Равенки идет склоном тропинка. Она в кукурузное поле уходит и выныривает прямо на боевую дорогу. Эта главная дорога называется боевой.
        Когда кильковские вошли в кукурузу, мы бросились на них с пиками и стали их гнать. Их было человек семь или восемь, они, конечно, нападения нашего ни ожидали и поэтому разбежались кто куда.
        Вот попрятались они все в кукурузе, никого не видно и не слышно, а мы-то знаем, что они где-то здесь сидят.
        - Эй, — говорю, — кильковские, где вы тут, вылезайте!
        А они молчат. Я говорю:
        - Эй, не слышите, что ль?..
        Вдруг Тришкин голос спросил:
        - А вы гнать нас будете?
        - А неуж не будем!
        - Что же вы, не понимаете, а?.. — закричал Шурка Шаров. — Ведь нам на медицинский осмотр надо! Нам Люба велела!
        - Мало ли велела! — кричу. — Может, мы сами еще не осматривались!
        - А мы почем знаем!
        - Ну, и чешите отсюда!
        - Ваша, что ли, амбулатория? — крикнул Тришка.
        - Наша! — крикнул я. — Наша амбулатория! И Люба у нас живет!
        - А вот если мы в кино вас не будем пускать, тогда как?
        - Вы-то?
        - Мы-то!
        - Ха-ха! Испугали! У вас и власти такой нет. Нас киномеханик Слава каждый раз дожидается. Без равенских началось хоть одно кино?
        Тришка с Шуркой даже из кукурузы вылезли.
        - Думаете, что это из-за вас, да? — Шурка даже засмеялся. — Дураки, и не из-за вас это. Славка Любу каждый раз ждет.
        - Ну вот! — крикнул я. — Не все ли равно! Люба тоже равенская.
        - А может, она скоро кильковской будет?
        - Вот сказал! Это почему?
        - Почему, почему… — сказал Шурка. — Не понимают они.
        - Люба замуж за Славку собирается! — крикнул Тришка. — Что, не видели, как он ее после кино провожает? А как на лавочке они сидят, не видели?..
        Уж этого я не выдержал. Я поднял пику и закричал:
        - Бей килек!.. Вперед!
        И все наши ребята закричали:
        - Бе-ей!..
        Мы бросились на кильковских, и они побежали. Мы гнали их до самой дороги. Они потом еще много раз останавливались и что-то нам кричали. И мы им кричали, и грозились им, и обзывали по-всякому, пока они не взошли на мост.
        Как же так, Люба замуж собирается
        Как же так, Люба замуж собирается! А она ведь с Митей ходила. Митя когда на учебу в район уезжал, она его провожала до самого поворота, и глаза у нее были заплаканные, и письма он ей пишет, а теперь, значит, Митю побоку, не может этого быть!
        Мы подошли к амбулатории и увидели в окне Любу. Она сказала:
        - Что это вы под окнами топчетесь, шли бы на реку или в лес. Да рубашки свои снимайте, вон как солнце печет.
        Я сказал:
        - Ничего, мы уж здесь посидим, в рубашках…
        И сел на завалинку. А возле меня Коля Семихин. А с другой стороны Федяра. А возле Федяры Санька с Ванькой. Весь наш наличный состав.
        А сверху Люба на подоконник облокотилась.
        - Что это, — говорит, — вы такие квёлые?
        Я сказал:
        - Мы-то ничего…
        - Может, щавеля объелись? Животы, может, болят?
        Я сказал:
        - Животы-то у нас не болят, и щавеля мы еще сегодня не ели, а вот тебе, Люба, нехорошо нас обманывать.
        Люба круглые глаза сделала и за косынку схватилась.
        - Ты это, Антошка, чего?
        - А ничего!
        - Когда это я вас обманывала?
        Тут я вскочил.
        - А кто за киномеханика Славку замуж собирается, а?.. Тишком от нас, значит? Вот так хорошо-о!.. В Кильково решила переехать, килькой, стала быть, захотела стать!.. А Митя как же?
        - Ах вы, разбойники!.. — крикнула Люба и скрылась в комнате.
        Коля Семихин покосился на крыльцо и сказал:
        - Как бы с метелкой не выскочила…
        Но Люба снова появилась в окне. Лицо у нее было красное, разгневанное, а руки она почему-то держала за спиной.
        - Значит, я вас обманывала, предала вас?.. Судить меня пришли! В личную жизнь вмешиваться! Так вот вам, получайте!..
        С этими словами она выхватила из-за спины клизму и давай нас поливать водой!
        Мы отскочили от окна, но облить-то она все-таки успела. Больше всего меня. Я утерся и закричал:
        - Теперь понятно, почему ты кильковских вперед нас осматривать захотела! Только они к тебе не придут!
        Федяра крикнул:
        - Хоть три года жди! Струсили твои кильки!
        Люба прикусила губу и сказала:
        - Ну и дураки. А вас я и вовсе осматривать не буду.
        Коля сказал:
        - Вот заболеем, так будешь!
        - Сказала, не буду! Хоть умирайте тут, не буду я вас осматривать!
        - И уколов делать не будешь?
        - Не буду.
        - Я согласен! — крикнул Федяра. — Больно хорошо!
        Коля крикнул:
        - А умрем, так тебе же и попадет!
        - Не попадет, — сказала Люба.
        - А вот попадет! — крикнул я. — Чего это, скажут, у Любы все равенские ребята померли? Что-то здесь не чисто.
        - Подумаешь, не велика потеря…
        - Да-а, не велика… А ну-ка, скажут, давайте ее в заключение!
        Люба сказала:
        - Меня кильковские спасут.
        - Кильковские! Может, Тришка с Шуркой?
        - Хотя бы и Тришка с Шуркой!
        - Ха-ха-ха! — засмеялся я. — Тришка твой первый от нас подрапал! А Шурка твой и вовсе трус!
        - А ты что на меня орешь? — вдруг спросила Люба.
        - Я и не ору. А ты зачем, — говорю, — замуж тишком от Мити выходишь?
        - Опять за свое? Так вот тебе, вот!
        Люба схватила ведро и окатила меня водой.
        - Ну, хорошо, гляди же! — крикнул я. — Тебе это так не пройдет!
        - Еще и грозится, бесстыдник, — сказала Люба. Она показала нам язык и ушла в комнату.
        Федяра сказал:
        - А вот я сейчас ей муравьев подпущу!
        И вынул из кармана коробочку. У Федяры всегда с собой какая-нибудь пакость. Он приоткрыл коробочку и бросил ее в окно.
        За нашей деревней Равенкой
        За нашей деревней Равенкой, если идти по реке вниз по течению, есть Юрский овраг. Он весь зарос ольшаником и малиной. Туда дядя Леша, Саньки с Ванькой отец, стадо наше равенское гоняет. А на другом берегу кильковский пастух пасет.
        Кильковский пастух по утрам кнутом щелкает. Вот хозяйки и выгоняют скотину. А наш пастух, дядя Леша, на заре играет в рожок. Встанет он посреди деревни и заиграет сгонную:
        «На заре да на зорьки-и-и и эх да па-а-а сыро-о-ой тра-а эх да тра-а-авушки-и!..»
        Я, бывает, от этой его игры просыпаюсь. Тихо, светло в деревне, только рожок заливается да птицы в вязах шебуршат.
        Гонят пастухи скотину — один по левому, другой по правому берегу. Покрикивают, посвистывают, будто незнакомы, друг на друга и не глядят.
        Потом дядя Леша на солнышко взглянет, сумку поправит и крикнет:
        - Максим Данилыч!
        А с того берега:
        - Эй!
        - Покурим, что ли?
        - Покурим, Лексей, покурим. Ты чего нынче куришь? Все сигареты? А я сигареты не могу, я все больше «Прибой».
        Сядут два пастуха друг против друга и беседуют. Максим Данилыч старый уже, как закурит, так и кашляет.
        - Чего это, — говорит, — кхы-кхы, Леха, все дожжа нет? Трава горит начисто, не будет нынче покосу…
        А с нашего берега дядя Лексей отвечает:
        - Будет скоро дождь, вон радио передает.
        - А откуда ему знать, твоему радиву? Что они там, в столице сидят, так им видать разве, какая тучка идет к нам в Кильково? Или, допустим, в Брехово? Радиво ведь не бог.
        - А бог чего знает?
        - Да бог-от знал, да тоже нынче все перезабыл. А я вот думаю, Леха, нет в нашей земле в настоящее время притяжения, вот нет и дожжа. А было бы притяжение, так дожжик бы — кхы-кхы! — он бы и был.
        Долгий идет у них разговор, с одного на другое перелетает, я с пастухами сколько раз сидел.
        В обед дядя Леша пригоняет стадо ближе к деревне, на стоянку. И сигнал подает Саньке с Витькой, напористый такой, звонкий:
        «Ки-ри-ла! Ки-ри-ла!»
        Идите, мол, мне на подмену, пообедать надо да по хозяйству кое-что справить. «Ки-ри-ла!»
        Мы все ему на подмену идем.
        А кильковский пастух на обед не ходит.
        Мы говорим:
        - Дедка, ты почему на обед не ходишь?
        А он отвечает:
        - Аппетиту у мене, дети, нет.
        Старый Максим Данилыч, мореный, уж, наверно, последний год пасет.
        Лежат коровы полусонные, отдыхают, ждут своих хозяек. А бычок один — Фомушка — никогда не ляжет, все бы ему резвиться, овец пугать. Мы когда приходим, он к нам бежит вприпрыжку, чуть с ног не сбивает. У Саньки для него хлеб припасен, он его кормит и приговаривает:
        - Фома ты, Фома, нет в тебе ума…
        Санька лучше всех знает, как со стадом управляться, у него ни одна корова со стоянки не уйдет.
        Мы с Фомушкой играем, играем до устали, а потом Санька скажет:
        - Да полно, Фома, бегать-то. Ты поешь, поешь.
        Хорошо на стоянке, вот слепни только надоедают.
        Мы кричим через реку:
        - Дедка, отчего же столько слепней?
        - Слепней? Слепень тоже скотина нужная, — отвечает Максим Данилыч. — Что слепень, что комар — имеют значение. Они воздух в полете своем рассекают, а не станут летать, то воздуху застойному быть.
        Может, это и так, а зачем же кусаться? Пока сидим на стоянке, я их, окаянных, штук двадцать поймаю. Со слепнем вот что надо делать: в глаза ему поплевать и в пыль опустить. А после подбросить.
        Такой слепень за реку почему-то летит.
        Заиграл дядя Лексей
        Заиграл дядя Лексей, мы и побежали.
        Прибегаем на стоянку, а на кильковском берегу хозяйки с подойниками собрались. Сколько коров, столько и хозяек. Чего это они всем скопом, никогда прежде такого не бывало.
        Шурки Шарова мать говорит:
        - Еще и нынче допасет ли до холодов. Допасешь ли, Максим Данилыч?
        - До холодов, може, и допасу, — отвечает кильковский пастух, — а на другой год, кхы-кхы, мене уже не хватит, у мене ведь, бабы, рвадикулит.
        - Так, так! — говорит мать Шурки Шарова. — Кончается наш Максим Данилыч. Слышь, Лексей, к чему клоним, ты уж приходи на другой год наше стадо пасти.
        Кильковские хозяйки зашумели.
        - Приходи, Лексей, не обидим!..
        - У нас стадо хорошее, большое, не то что равенское, столько да еще полстолько будешь получать!
        Максим Данилыч, растерянный, стоит среди них, будто его заживо хоронят.
        - А чего, — говорит, — Леха, и впрямь, иди…
        - Подумать надо, — говорит дядя Леша.
        - А уж как заиграешь ты на дуде, — сладким голосом говорит мать Шурки Шарова, — уж как заиграешь…
        Хозяйки засмеялись:
        - Приходи, Лексей Иваныч, будем тебя любить!
        Тут я как закричу:
        - Вы что же это, пастуха у нас переманивать, а? Не совестно вам? Дядя Леша наш, равенский! К вам он не переметнется! Ты, дядя Леша, их не слушай, у нас паси!
        - Это кто же там такой бойкий? — засмеялись кильковские хозяйки.
        - Антошка, Пелагеи внучок.
        - Не видать вам нашего пастуха! — кричу. — Вот кликну сейчас мужиков, они вам покажут!..
        - А у вас мужиков-то раз-два и обчелся! — это мать Шурки Шарова кричит. — А ты еще не дорос, чтобы нам указывать! Ишь он, худой элемент!
        А тут и наши равенские хозяйки подоспели. Что тут у них началось!
        Дядя Леша покачал головой, усмехнулся и пошел к деревне.
        Любу сманивают, теперь дядю Лешу сманивают, куда ж это годится? Эдак всю деревню по перышку растаскают!
        Мы и с Фомушкой в этот день не играли. Я все слепней ловил и от досады за реку, в Кильково их насылал.
        Вечером мы еще одну штуку придумали
        Вечером мы еще одну штуку придумали. Вот нырнул Коля Семихин с нашего берега, а вынырнул почти у кильковского. И была у Коли веревка в руках.
        Привязал он веревку к лодке Шурки Шарова, а тут как раз по кильковскому прогону Шурка, бригадирский сынок, идет. А с ним Тришка, у него руки все в бородавках. А с ними Надька, Шуркина сестра. А с нею Ленка-дачница, я таких зануд еще не видел.
        Пришли они на берег, удочки разматывают, в нашу сторону даже не смотрят, будто нас на реке и нет. А мы-то ведь здесь: Санька с Ванькой рыбу ловят, Федяра пиявок дразнит, а у Коли веревка в руках. Даже Куварин здесь, сидит, улиток из раковин выковыривает.
        Надька вошла в лодку, а за нею и Ленка, дура-дурой, хочется ей на нас посмотреть, а она не глядит.
        Шурка стоит на берегу, в лодку не входит. Ну, что же ты, думаю, Шура, входи, входи!
        - Вы, мальчики, с берега пока половите, — говорит Надька, — а мы в заводь сплаваем.
        Кувшинок, значит, захотели нарвать.
        Наконец и Шурка голос подал:
        - Ну, что, равки, клюет?
        - Пока нет, — отвечаю, — но, может, еще и клюнет.
        - Да они никак на веревку ловят!.. — крикнул Тришка. — Равки-то совсем помешались, на веревку щуку хотят поймать!
        - Щуку не щуку, — говорю, — а какая-нибудь килька, может, и клюнет.
        Коля от смеха давится. Лодка-то ведь их привязана, а конец веревки у Коли в руках!
        Надька тем временем вывела лодку в тростники. Коля знай себе веревку отпускает. Это я такую большую веревку принес.
        Ленка с Надькой уселись вместе на корме и вдруг как затянут:
        Как в одном небольшом городке-е
        Колумбина с семьею жила-а…
        Это ж надо такую молитву выдумать! Неужто в Кильково других песен нет?
        Мы иначе поем. Коля Семихин у нас очень хорошо песни запевает. Я его подтолкнул: давай, мол, Коля. И мы как заорем:
        Каменный век — эгей!
        Пещера среди гор!
        И человек — эгей!
        Несет в руке топор!
        «Эгей» — это припев такой, он у Федяры лучше всех получается. Прямо непонятно, такой маленький, а голосина у него истошный, даже в ушах звенит. Этой песне нас брат Паша научил, когда в отпуск весной приезжал. Веселая песня! Когда ее поешь, нужно руками и ногами всякие кренделя выделывать.
        Э-э-ей, мама Ева!
        Э-э-ей, папа Адам!
        Э-э-ей, маму съели!
        Э-э-ей, папу не дам!
        Шурка с Тришкой на нас уставились и хохочут, а Надька с Ленкой, что ты скажешь, ноль внимания, знай свою молитву тянут, распевают про Колумбину. Слушать тошно!
        Шурка кричит:
        - Эй вы, рыбаки в кавычках, давайте еще!
        Я говорю:
        - Сами-то вы в скобках!..
        Шурка подумал и говорит:
        - А вы с вопросительным знаком!..
        - А вы кильки! — кричу. — Эй, кильки, килечки! Вас самих надо ловить и в банке мариновать!
        Потянули мы веревку, лодка сначала пошла тяжело, девчонки ничего даже и не заметили. Но потом лодка стала все быстрее от тростников отдаляться, Надька тут и крикнула:
        - Ой, а куда ж это мы плывем?..
        - Ага-а! — закричали мы. — Попались!..
        И давай изо всех сил тянуть веревку. А Надька вскочила в лодке и орет:
        - Отпустите!.. Слышите, отпустите!
        - Вы чего там? — кричит Шурка.
        - Клюет рыбка, клюет!
        - Дураки!.. Отпустите сейчас же, чего мы вам сделали?..
        Шурка вопит на берегу:
        - Надька, развязывай веревку, чего орешь!
        - Кильки, какие крупные кильки! — кричим мы. — Тянем-потянем! Тянем-потянем!.. Эге-е!.. Ого-го-о!..
        Лодка уже совсем к нашему берегу приблизилась. И тут Надька с Ленкой сели тихонько на корме и стали реветь.
        А я, честно скажу, не могу терпеть, когда ревут девчонки. Крикнул я нашим ребятам:
        - Погодите тянуть!.. Да ну их!..
        Вынул я перочинный нож, зажал его зубами и к лодке поплыл. Девчонки как увидели в зубах у меня нож, так и замерли. Надька-то реветь совсем перестала, а Ленка как завизжит:
        - Ай, ай, ай! Режу-ут!..
        Ну, думаю, пока доплыву до лодки, ты криком всю деревню соберешь. Пропадай моя веревка! И разрезал ее чуть ли не посередине.
        Девчонки увидели это, успокоились. Надька стала к берегу грести, а Ленка кричит:
        - Вот дураки, думают, мы их испугались! Я нарочно визжала!
        Надька говорит:
        - Пусть бы только вытянули, я бы этому Антошке-картошке все глаза выцарапала.
        И запели, как ни в чем не бывало, только громче прежнего:
        Так погибли они, оба друга-а,
        Знать судьба их такая была-а…
        Ну не зануды ли? Веревка-то теперь пропала. И рубаху свою я только зря измочил.
        У меня бабушка в Кильково живет
        У меня бабушка в Кильково живет. Бабушка у меня не то чтобы очень старая, но и не молодая. Она уже пять лет на пенсии. Приду я к ней, она и говорит:
        - Ну, Антон Иванович, давай чай пить.
        А я и не возражаю. Самовар у бабушки к моему приходу всегда готовый, она каждое воскресенье меня ждет.
        Я сажусь на лавку под самым окошком.
        - Давай, — говорит, — Антон Иванович, чай пить…
        Бабушка любит все по многу раз повторять.
        - Давай, сударик ты мой, чай пить, — в третий раз говорит бабушка.
        А когда уж вынет она яйца из самовара и нальет нам по чашке чая, когда я уж полкуска булки с вареньем съем, бабушка вздохнет и все равно скажет:
        - Давай, Антон Иванович, чай пить…
        Ну и что? У людей и похуже привычки бывают. Вон, Федяра, он ногти грызет. А бабушке, может, весь день не с кем поразговаривать. Бабушка ведь одна.
        Я у нее спрашиваю:
        - Тебя тут не обижают, бабушка?
        - А кому, — говорит, — меня обижать?..
        - Как же! Шурка с Тришкой, часом, не балуют? Фонариком в глаза ночью не светят? Под окнами псами не лают?
        - Да по-олно тебе, чего им лаять, — отвечает бабушка, — чай, они люди, а не Полканы…
        А я говорю:
        - Будто ты не знаешь, какие они злыдни, ваши кильковские, и-эх! А ты мне скажи, чуть обидят, я им вмиг хвосты позакручиваю!
        - Да будет тебе, Антон Иванович, больно ты грозен, — отвечает бабушка. — Не тронь их, помилуй, они ребята нехудые, редко когда примутся баловать.
        - То-то, — говорю, — ты не бойся. Чуть чего, ты на речку выйди и меня покличь.
        - Чего мне бояться, — говорит бабушка. — За таким заступником мне бояться нечего.
        У бабушки с огорода калитка к реке есть. Она ее тряпкой завязывала, а я проволоку нацепил. Вообще я ей много полезных вещей сделал, например, вертушку на огород — кротов распугивать, потом лесенку, чтобы ей на печь лазить, починил. Можно бы и дальше перечислять, но тогда выйдет, что я хвастаюсь.
        - За таким заступником, — говорит бабушка, — мне жить да жить.
        Вот пошел я к бабушке в воскресенье
        Вот пошел я к бабушке в воскресенье. В Кильково-то я не стал входить, а поймой, камышами пробрался, да только в камышах будто тоже кильковские сидят, за мной наблюдают. Я по камышам из дробовика — хлобысь! Они врассыпную! Ага-а, побежали!.. Я ползком ползу, ужом извиваюсь, а тут мне засада — трое сидят за кустом. Что ты будешь делать! Я — бегом! Отхожу, отстреливаюсь. Вбежал в бабушкин огород, а за мной погоня. Крикнул я: «Равенские не сдаются!» И — к бабушке на двор. А на дворе-то меня уже четверо поджидают и — в рукопашную, бей не жалей. Летят все вверх тормашками, только ведра громыхают! Я — в избу!
        Бабушка спрашивает:
        - Ты чего этаким супостатом пришел?
        - Насилу, — отвечаю, — отбился.
        - От кого? — спрашивает бабушка.
        - От ваших, кильковских.
        - Да их же никого нет в деревне, Антон Иванович.
        - Как нет? А где же они?..
        - А вот нынче тут мимо меня проходили. Слыхала, на полные сутки в лес ушли.
        - Это как же… В поход, значит?..
        - А я этих дел, сударик, не понимаю, — говорит бабушка. — Может, и в поход. Котелок, видела, картошку варить, несли. Еще кое-какую амуницию… Да ты взмокший весь, сядь отдохни. Поешь вареньица.
        Варенья-то с лепешками я поел, а чай пить отказался, какой уж тут чай. Я спросил.
        - А в какой же лес они ушли, бабушка?
        - Кто их ведает, не могу я тебе сказать. Ну, думаю, ладно, отыщем мы вас, килечки, отыщем. Видно, не далеко вы ушли.
        Прибежал я в Равенку
        Прибежал я в Равенку, а ребята по деревне скачут, конников изображают: эх! эх!
        Я кричу:
        - Игры играете, а кильковских-то проворонили! Кильковские-то в поход ушли! А ну, кто со мной в погоню?
        Все закричали:
        - Мы! Мы!
        И запрыгали от нетерпения, плетками замахали, вот молодцы-кавалеристы!
        Выехали мы на дорогу. Скачем рысью, пыль столбом! Федяра все норовит меня обогнать.
        Крикнул я на него:
        - Куда вперед командира! А ну назад!
        Санька с Ванькой скоро притомились. А тут как раз и горох. По правой руке поле зеленеет. Спешились мы, коней в кусты поставили, нехорошо гороховое поле топтать. Горох-то на поле еще молодой, сладкий, горошин нет почти, а стручки сочные, жевать вкусно.
        Наелись мы гороха, сколько хотели, полные карманы напихали, только вышли на дорогу, смотрим, навстречу нам мотоцикл тарахтит. Мало ли машин по дороге ездит. Мы думали, что проедет мотоцикл, а он остановился. На нем председатель колхоза сидит. Подманивает нас пальцем:
        - Подите-ка сюда. Вы кто такие?
        - Мы равенские, — говорю.
        - Что-то я вас никогда не видел, для равенских, вроде бы, крупноваты.
        Я говорю:
        - Да равенские мы, факт, равенские! Мы подросли!
        - Тогда, — говорит, — другое дело. Горох ели?
        Я говорю:
        - Ели…
        - Значит, с таких-то лет расхищаете колхозное добро? Ай-яй-яй!
        - Мы и не расхищали, — говорю, — мы только попробовали.
        - Вот-вот, попробовали… А еще неизвестно, вырастете, так будете ли колхозу пользу приносить.
        Я говорю:
        - Будем, будем!
        - Знаю я вас, — говорит председатель, — гороху нашего наедитесь, а после драпака в город!..
        Коля Семихин совсем губы распустил, в сторону смотрит:
        - Да не…
        Я кричу:
        - Нет, дяденька председатель, нет!..
        - Ну, ешьте тогда, — говорит он, — тогда ешьте. Бобовая культура очень питательная для организма, в ней крахмал, белки… Ешьте, чтоб хорошие из вас мужики вышли. А кукуруза поспеет, то и кукурузу ешьте. Но из деревни — ни-ни! Поняли?
        - Поняли…
        И председатель на своем мотоцикле дальше запылил.
        А мы пошли к лесу. На коней садиться не стали, пешком пошли.
        - Видали? — говорю. — Вот как дело оборачивается!
        Федяра опять вперед меня забегает:
        - Ага! И горох, и кукурузу есть разрешил!
        Да разве я про это?
        Я говорю:
        - Федяра, я вовсе не про горох, а про то, что вот мы какие председателю нужные! Останьтесь, говорит, не уезжайте. Да разве я куда-нибудь уеду? Всю жизнь буду жить в нашей Равенке! До гроба!
        - И я буду в Равенке всю жизнь! — сказал Коля Семихин. — До гробовой доски!
        - А я до березки! — крикнул Федяра.
        Я спросил у Саньки с Ванькой:
        - Ну, а вы?
        - Мы и так никуда не уедем, — сказал Санька.
        - Мы и так никуда не уедем, — повторил Ванька. Они всегда все говорят вместе.
        - Мы будем пастухами, — сказал Санька.
        А Ванька сказал:
        - Мы будем коров пасти.
        - А я, когда вырасту, стану трактористом! — сказал Коля Семихин. — Буду прицеп возить, вжи, вж-жи!..
        - А я, — крикнул Федяра, — не угадаете, кем я буду!
        - Ну, кем?
        - Кем, Федяра, скажи!
        - Я буду рыбнадзором на нашей реке! Буду рыбу у браконьеров отбирать и жарить!
        - Ну, как хочешь, — сказал я. Мне Федярина мечта не понравилась. — У меня план другой.
        - Киномехаником? — спросил Федяра.
        - Нет, не киномехаником.
        - Ну, шофером, значит.
        - Нет, и не шофером. Сказать кем? Я буду над вами председателем.
        - Во куда махнул!..
        - А что, — говорит Коля Семихин. — Давай двигай, Антон, в председатели. Мы тебя на собрании выберем.
        А я в самом деле председателем колхоза стать решил. Я бы им в Равенке восьмилетнюю школу открыл.
        Я говорю:
        - Я вам восьмилетнюю школу в Равенке открою, никуда бегать не придется.
        Федяра говорит:
        - У нас избы подходящей нету.
        - Это ничего. Построим. Найдем плотников, которые поменьше дерут, да чтоб не очень вино пили, и построим.
        - Так ты нам и клуб, Антошка! — говорит Коля Семихин.
        - А клуб, — отвечаю, — мы из Кильково перевезем. Хватит, попользовались. Разберем и на новом месте поставим, напротив Федяриного дому. И сельсовет, и контору перевезем. А магазин пускай у них остается, мы себе новый построим, вроде универмага.
        - Видал, как чешет! — кричит Коля. — Значит, у нас в Равенке будет центр?
        - Центр. А как же.
        - А в Кильково?
        - А кильки пускай как хотят. Я не у них председатель, а у вас.
        Свернули мы с боевой дороги на проселок. Оглянулся я, а солнце уже над Равенкой зависло, скоро за скотный двор опускаться начнет.
        Я говорю:
        - Ну, вот, Федяра, ты все время меня обогнать норовил, давай дуй в разведку.
        - И я хочу в разведку, — сказал Санька.
        - И я хочу в разведку! — сказал Ванька.
        Коля Семихин говорит:
        - Пожалуй, я тоже с ними пойду вперед.
        - Что же, — говорю, — я один останусь? Пошли уж все вместе в разведку. Только чтобы с маскировкой, по всем правилам. Сигналы подавать только птичьими голосами.
        Покрались мы с Колей вдоль одной стороны дороги, а они вдоль другой. Так мы и в рощу вошли.
        Роща у нас хорошая, чистая
        Роща у нас хорошая, чистая, тут каждое дерево другому расти не мешает и само хорошо растет. Подлеска нет вовсе, видно далеко. Кустарник у нас не какой-нибудь завалящий, а полезный — можжуха или орех.
        Вот идем мы с Колей Семихиным в разведке, солнышко из-за наших спин светит, осины освещает. Как же мы не догадались раньше кильковских пойти в поход, в лесу-то как хорошо! Уж мы пойдем, мы в такое место зайдем, что они ввек не отыщут нашу стоянку. Вот только бы нам их найти.
        Я у Коли спрашиваю:
        - Что же мы с кильковскими сделаем, когда их найдем?
        - Отлупить надо бы, — отвечает Коля.
        - Так их, может, много. А ну как с ними Сенька Морозов? Разве справишься?
        - Тогда напугаем!
        Я остановился и крикнул:
        - Ку-ку!..
        Это сигнал такой, мы с Федярой условились. Коля Семихин тоже кричит:
        - Ку-ку!
        А от них ни ответа, ни привета. Может, чего заметили? Как же тут быть?
        Вдруг впереди сразу три кукушки закуковали:
        - Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!
        Кукуют и остановиться никак не могут, какая же это маскировка! Тут всякий поймет.
        Мы с Колей к ним побежали, а они на нашей стороне стоят и все кричат кукушками. Я им замахал, Федяра-то понял, остановился, а Санька все свое:
        - Ку-ку! Ку-ку!
        А если уж Санька, то без Ваньки тут никак не обойдется.
        Я кричу им:
        - Вы всю маскировку раскрыли!
        А Ванька:
        - Ку-ку!
        Махнул я рукой и говорю им:
        - Идите подле нас и чтобы никаких кукований! Лучше воздух нюхайте, может, дымом потянет.
        Принюхались мы, а в лесу воздух крепкий, травами пахнет.
        Вдруг Ванька говорит:
        - Ой, матушки!..
        Я говорю:
        - Что? Что?
        - Кто-то фырчит! — говорит Ванька.
        Спрятались мы в орешнике возле дороги, слушаем. И различаю я за кустами какой-то скрип… А потом шорох долгий… А потом тяжелое топанье… А тут и правда как фыркнет!
        - Э-э, — говорит Коля, — да это лошадь фырчит.
        И я сразу догадался, что это лошадь едет. А при ней, значит, телега.
        Федяра шепчет:
        - Что это за телега такая?.. Давайте за ней следить.
        Я говорю:
        - Что за ней следить-то, видишь, люди сено везут.
        Но тут потемнело, зашуршало, заскрипело, это сено мимо нашего куста проехало, клок сенной на кусту повис.
        Только я смотрю: чья ж это голова с возу торчит такая знакомая? Да это ж Куварин! А впереди отец его лошадью правит.
        Вышли мы на дорогу.
        Я говорю:
        - Эй, Куварин, кильковских не видел?
        Он помолчал, потом отвечает:
        - А чего мне их видеть, я их и видеть не хочу. Вот потому и не видел.
        Я говорю:
        - Слазь, Куварин, пойдем с нами, где-то они здесь прячутся, костер жгут.
        - Не, — отвечает Куварин, — не слезу. Сено домой повезу.
        Проехал воз, простукал, лес опять замолчал.
        Скоро и мы за свежим сеном поедем. Вот выделят нам покос, тогда и брат Паша приедет из города помогать.
        Мы по роще долго ходили
        Мы по роще долго ходили — и слушали, и воздух нюхали, и на дуб высокий взбирались. Только никаких кильковских мы не встретили. А уж и сумерки начались.
        В лесу сумерки ранние, быстрые, так в глазах все и мелькает. Ну, думаю, кильковских мы не нашли, так надо хоть по венику наломать, чтобы обратно не идти с пустыми руками.
        Наломали мы по венику, только Федяра не стал ломать. Я говорю:
        - Федяра, ты почему веник-то не ломаешь?
        - А зачем, — говорит, — я буду его ломать? Может, меня этим веником мама и вздует.
        Но тут вдруг все кругом посветлело, роща кончилась, и между последними деревьями мы увидели большое голубое поле.
        Санька с Ванькой закричали:
        - Лен! Лен!
        Известно, что лен.
        - А вот и Березницы, — сказал Коля Семихин.
        Это деревня такая, она за полем, в низине лежит. А отсюда только крыши виднеются. Я там Андрюху знаю, потом Леньку Лысого и других.
        Я говорю:
        - Кильковских профукали, давайте хоть на березницких-то нападем…
        Подползли мы тихонько к деревне и устроили наблюдение.
        В деревне у них все не по-нашему
        В деревне у них все не по-нашему: посреди улицы какой-то амбар стоит, а у нас улица чистая, трава да ветлы. А комар-то какой у них ядовитый, ба-атюшки, какой-то мохнатый у них комар, злой! И реки, само собой, у них не имеется. У них и земля похуже нашей будет, одно слово — лесная сторона. Эх, думаю, как же вы тут живете? Не пробовали вы нашего житья, вот и думаете, что здесь лучше всего жить, а лучше-то всего у нас в Равенке. У нас ведь река, простор!
        Смотрю, Андрюха, Ленька и другие ребята стоят под березой и шапками в нее зачем-то кидаются. Вроде, силятся что-то достать.
        Вышли мы из засады.
        - Ах, — говорю, — да это ж они майских жуков ловят!
        Мы тоже майских жуков любим ловить, только сейчас они называются июньские, потому что уже июнь.
        У нас в Равенке самые хорошие жуки, как майские, так и июньские.
        Я говорю:
        - Вы чего шапками-то их ловите, так ловить не мудрено, а ну-ка вы с лету!
        Я веником махнул и летящего жука — трах! Поднял его, а жук небольшой. Я говорю:
        - Небольшой жук-то у вас. А есть ли у вас пилоты?
        - Пилоты-то есть, — отвечает Андрюха, — да ниток больше никто не дает.
        - Ну, конечно, — говорю, — без ниток какие ж пилоты…
        А пилоты летают с нитками. Иной пилот так высоко летит, что полкатушки ниток размотает, во как летит! Мы с кильковскими соревновались, самые выносливые пилоты у нас. Наши пилоты к ним через речку летают, а их — к нам не летят.
        Половили мы с березницкими ребятами жуков, а тут и стадо пошло. Когда стадо идет, жуков ловить лучше не стоит. Мы один раз не заметили, как в деревню вошло стадо, и все ловили жуков. Что тут было! Две телки запрыгали, бараны обратно метнулись, бычок Фомушка заревел. Все стадо перепугалось и умчалось к реке. Нам от дяди Леши тогда попало.
        Андрюха говорит:
        - Половите еще с нами.
        Я говорю:
        - Нет, мы пойдем.
        Распрощались мы с березницкими и пошли домой по большой дороге.
        Зажглись огни уже в нашей Равенке
        Зажглись огни уже в нашей Равенке. В Кильково в эту пору тоже огни горят. Самый яркий фонарь у них у магазина, его всю ночь не выключают.
        Земля вся в темноте, крыши темные, кусты на реке темные, а небо над нашей деревней еще голубое. Река между кустами поблескивает, а на реке лягушки кричат.
        Только смотрю я, что же это за белый дымок там вдали из береговых ракит поднимается?.. Стойте, стойте, думаю… Вот так та-ак!
        Коля Семихин тоже тот дымок заметил.
        - Вот те номер, — говорит. — Да это ж они!
        - Ага-а, вот вы где, килечки… — шепчет Федяра.
        Я говорю:
        - Значит, побоялись они уходить далеко от дома, решили на бережке устроиться…
        Побежали мы берегом, впереди я, сзади Коля Семихин, а за нами все наши ребята, слышно мне, как они там за спиной у меня пыхтят.
        Подкрались к кустам, слушаем. Сидят, голубчики, костер у них тлеет, видно, картошку пекут. Разговор у них тихий идет. Я себе думаю: ах вы! Нащупал в траве деревяшку, из-за куста высунулся и — швырк! Искры из костра вверх ударили, разговор сразу же и затих. Ага, боитесь, думаю, только первым никто свою трусость показать не решается. Тут Коля Семихин консервную банку запустил.
        Они вскочили, и чей-то голос, вроде Шуркиного, спросил:
        - Эй, кто там кидается, ты, Ломтик?
        А другой ответил:
        - Ломтик уже спать лег.
        - Ну, Куканов, значит…
        Какой еще, думаю, тебе Куканов. И метнул я по ним веник.
        А тот же голос сказал:
        - Вот паразит!..
        Тут и Федяра что-то бросил, и Санька с Ванькой, от костра аж искры летят. А девчонка какая-то, наверное, Надька, говорит:
        - Какой бессовестный!
        Вдруг слышу, рядом запыхтело что-то, и Федярин плаксивый голос крикнул:
        - Ну, чего ты!.. Отцепись!
        Бросился я туда, навалился сразу на двоих и тут уж кричу во всю мочь:
        - Бей их, круши!.. Колька! Налетай!..
        Только меня сразу же оттолкнули, в кусты откинули и сверху прижали. Слышу — голоса кругом, орут. Много голосов! Да вдруг какой-то женский, сердитый:
        - Что тут за переполох?
        - А мы сами не знаем, Полина Марковна, на нас тут какие-то придурки напали!..
        - Палками кидались!
        - И вениками!
        - Мы думали, это Куканов…
        - Опять Куканов!.. Все на Куканова, а я в палатке спал.
        - Вот мы тут одного держим, — сказали надо мной. — Вырывается, какой-то бесноватый!..
        - И мы двоих поймали!..
        Ну, думаю, плохо дело, ошибка вышла. Какие-то городские туристы, теперь греха не оберешься.
        Подняли меня на ноги, подвели к костру. Гляжу, а тут уже и Колька стоит. И Саньку кто-то за руку держит. Разгромили весь наш наличный состав. А кругом-то все чужие, ни одной знакомой рожи нет. Уж пусть бы лучше Сенька Морозов…
        Санька кричит:
        - Ванька, ты где?..
        А из-за кустов Ванькин голос:
        - Здесь я!.. Я свободный!..
        - Выходи сюда, — говорит Санька, — вместе ответ держать будем!..
        Тут и Ванька подошел, встал рядом с братом. Только одного Федяры нет, вырвался-таки.
        Окружили нас, подбросили хворосту в костер, чтобы виднее им было, значит, нас допрашивать. Один лопоухий и говорит:
        - Вы что, ненормальные, да? Вы почему кидались?
        Я говорю:
        - Мы килек искали. Мы и не знали, что вы здесь.
        - Кого они искали? — спрашивает девчонка с челкой.
        Тот, которого назвали Кукановым, говорит:
        - Дать им банок, да и все.
        Я говорю:
        - Килек мы искали, кильковских! Шурка у них есть Шаров, потом Тришка… Из деревни Кильково, вон там за мостом!..
        - А сами-то вы откуда?
        - Мы из Равенки.
        - Что это за Равенка? У нас на карте такой нет.
        - Равенки-то нет? — удивился я. — Что ж это у вас за карта?
        - Нормальная. Государственная. А вот вы почему кидались? Ведь вы в голову кому-нибудь могли попасть.
        Куканов говорит:
        - Дать им банок, да и все.
        Я возмутился:
        - В голову? Да мы в голову и не метились! Колька, правда мы не метились в голову?
        Колька говорит:
        - Я в костер кидал!
        Я говорю:
        - Да если даже попадешь по голове веником, это что, больно? Больно, да?..
        Колька кричит:
        - Что, нельзя обознаться, да? Ведь уже темно!
        Я кричу:
        - А вы руки сразу крутить! Ведь вас вон сколько, а нас только четверо, да один убежал!..
        Чувствую я, как растет во мне возмущение.
        - Еще надо проверить, — кричу, — что это у нас тут на берегу разлеглись на ночь! Есть у вас на то разрешение или нет? А ну документы!
        Это я вспомнил, как брат Паша у одних туристов, которые зашли в Равенку, тоже документы проверял.
        - Ишь вы какие проверяльщики! — закричал лопоухий. — Думаете, если вы местные, то это ваша река!
        А Куканов говорит:
        - Дать им банок, да и все!
        Тут и тетка вмешалась.
        - Вы, мальчики, неправильно поступили. И напрасно вы так агрессивно настроены…
        Что-то она еще говорила. Вдруг на реке раздался истошный крик:
        - Тону-у!..
        Я сразу догадался, что это Федяра, он один может так кричать. Только неуж он взаправду тонет?..
        Бросились мы к реке. Прибежали, я кричу:
        - Федяра, ты, что ли?..
        А Федяра с того берега спокойненько отвечает:
        - Конечно, я. А вы чего же не убежали? Я нарочно панику устроил, чтобы вам убежать.
        Тут все закричали:
        - Ах вот что!.. Какие бессовестные! Это ж надо так напугать. Да с вами после этого знаете что надо сделать?..
        Тут мы и припустили! Сначала я, за мной Коля, а сзади Санька с Ванькой. А по другому берегу Федяра.
        Погнался было за нами Куканов, но Полина Марковна ему закричала:
        - Куканов, вернись сейчас же!
        Вот так мы и спаслись.
        Выскочили мы на дорогу
        Выскочили мы на дорогу, с Федярой соединились, только хотели домой двигать, вдруг слышим, кто-то нам навстречу шагает и песню поет. А это идет Люба в белом сарафане. Как увидела нас, так и замолчала. И говорит с презреньем:
        - Ишь, идут бандиты с большой дороги… Это кто мне напустил муравьев? В лечебное-то учрежденье!..
        Мы стоим, головы потупили. Потому что ведь это мы!
        - А я, беспонятная, сколько витамина им, скормила, а они вон что!
        И пошла Люба в белом сарафане, на нас даже не оглянулась. Свернула на кильковскую дорогу.
        Мы постояли, поглядели ей вслед. Я Федяре говорю:
        - Вон чего наделал.
        А Федяра отвечает:
        - Ничего, одумается еще.
        Тут я понял, что Люба-то пошла в кино. Я и говорю:
        - Давайте, пока кильковских нет, в кино сходим.
        Федяра говорит:
        - И за Любой будем следить!
        И мы повернули в Кильково.
        Сразу видно, что кильковские в лес ушли
        Сразу видно, что кильковские в лес ушли — народу возле клуба толчется немало, а сутолоки никакой. Все ждут, когда киномеханик Слава начнет впускать.
        Раньше-то мы проходили в кино с Любой, Слава с нас никаких денег не спрашивал. А теперь как пройдешь? Что-то придумывать надо. Я говорю Федяре:
        - Давай, Федяра, что-то придумывать надо.
        И он убежал. А мы тем временем за Любой присматривали.
        Сидит Люба на лавке под вязом с кильковскими девушками, посмеивается, а напротив них трактористы стоят, курят, Сенька Морозов у них на побегушках, окурки собирает и все еще за иностранца себя выдает. Девчонки кильковские в догонялки между взрослыми бегают, а возле крыльца Куварин стоит, держит наготове десять копеек.
        Я говорю:
        - Куварин, никак лучшее место себе занять хочешь?
        А он отвечает:
        - А чего ж мне не хотеть? Я первым пришел. Вот потому и хочу.
        Но вот Слава встал у двери и начал всем продавать билеты. Куварин прошел первым. Прошли и девушки, и трактористы двинулись вслед за ними, а Федяры все нет.
        Прошла Люба, а на нас даже не оглянулась. Вот и остались мы одни у порога. Слава спрашивает:
        - Ну, все?
        Я говорю:
        - Все, да вот мы еще…
        - А вам, — говорит Слава, — к чему это? Картина про любовь, так что вам это без пользы дела.
        Коля говорит:
        - Слава, пропусти!..
        - А свистеть не будете при демонстрации?
        Я говорю:
        - Это кильковские всегда свистят, мы не будем!
        - А ну карманы выворачивай!.. Жуков нет?
        Я говорю:
        - Нет жуков, какие жуки, мы всех отпустили…
        - А кто скамейки всегда раскачивает? Я уже три раза ремонтировал инвентарь.
        - Мы инвентарь не раскачиваем! — кричит Коля. — Мы всегда сидим на полу!
        - Ну, подите, — говорит Слава. — Да садитесь культурно, на скамейку, зачем же на полу.
        И мы вошли.
        Куварин сидел на первом ряду
        Куварин сидел на первом ряду, а между скамейками, на полу прятался Федяра.
        Он сказал:
        - Я ведь на задней двери крючок откинул, чего же вы не шли?
        Я говорю:
        - Надо было сигнал дать, откуда мы знали.
        - Я Куварина прошу-прошу, — говорит Федяра, — а он не идет.
        Я сказал Куварину:
        - Куварин, ты чего же не идешь нам сигнал давать, ведь тебе безопасно, ты по билету.
        - А бывает, что туда выйдешь, — ответил Куварин, — а обратно не войдешь.
        Я говорю:
        - Эх ты, Куварин! Как дам сейчас!..
        А с задних рядов кричат:
        - Ну, вы там, тише!..
        Глянул я на экран, а картина-то уже идет.
        Стали мы смотреть картину. Там один парень на грузовой машине все ездил. Комнату в городе получил, каких-то женатых поселил, а сам уехал. Я Куварину все равно тычка дал. Но тут кончилась часть.
        Коля говорит:
        - Мы сегодня целый день голодом. А ты. Куварин, небось поел? Молока попил?
        - А чего ж мне не поесть? — отвечает Куварин. — Я как из лесу с сеном приехал, так и поел.
        Затрещал опять аппарат, быстро Слава части меняет.
        Вот сидит парень на большом ковре среди иноплеменного народу. Как он туда попал — не могу понять. Сидит, вино выпивает и курицей закусывает.
        Вдруг Федяра шепчет:
        - А давайте Куварина-то кувырнем!..
        Посмотрел я, Куварин сидит такой блаженный. И сразу мне захотелось его кувырнуть. Взялись мы за ножки, как нажали — Куварин и грохнулся на пол. А скамейка на него.
        - Чего вы! — в полный голос говорит Куварин. — Я вам мешаю, да?
        А сзади кричат:
        - Эй, мартышки, уйметесь ли вы!
        Но тут опять кончилась часть. Куварин не захотел больше рисковать и сел рядом с нами на пол.
        Коля зевнул и говорит:
        - Что-то уж больно тягомотно, и есть хочется.
        Я говорю:
        - Ладно уж, досмотрим, потерпи.
        Потом у него оказалась любовь, это уже в другом городе. Только они вздумали поцеловаться, а сзади кто-то как чмокнет! Я тоже так умею чмокать, это нужно в кулак. И тут мы закричали: «Э-э-эй!..» Вдруг кто-то свистнул и крикнул басом:
        - Легче на повор-ротах!..
        И все замолчали. А она говорит: нет-нет, я замужем за другим.
        Но тут опять кончилась часть.
        Вот приехал муж, он моряком плавал, а у нее другой сидит.
        В это время кто-то жуков выпустил.
        Я говорю:
        - Федяра, ты, что ли?
        А он шепчет:
        - Ага!.. Я березницких десять штук в коробку напихал.
        И как они у него там, десять штук, поместились?
        Садись, — это муж говорит, — гостем будешь. Сзади кто-то кричит:
        - Эй, кончайте жуков пускать!
        Летают жуки, носятся в светлом луче прямо над самыми головами, и на экране мелькают большие черные тени от жуков.
        Стали оба друг на друга молча смотреть, вдруг одна девка как закричит:
        - Ай, ай, ай!..
        Руками она замахала, жук у нее, значит, в прическе запутался, вскочила она, и тень ее тоже прыгнула на экран, лохматая такая, руками машет, а те всё молчат и смотрят.
        Кто-то как засвистит, кто-то как крикнет:
        - Ну, гады, дайте картину посмотреть!
        Тут и другие девки завизжали, замахали руками, а жуки носятся, как угорелые, стукаются об экран.
        Вдруг один жук залетел прямо в будку киномеханика. Аппарат и потух. Слава лампу зажег и вошел в зал.
        - Ну, граждане, так больше демонстрировать невозможно. На таком-то месте, ай-яй-яй!
        - Это там у пацанов жуки, выставить их! — закричал Сенька Морозов и уже к нам двинулся.
        - Ничего подобного! — сказал Слава. — Я у них перед началом карманы проверял. Это кто-то из взрослых забавляется.
        Пока Слава говорил, трактористы всех наших жуков переловили.
        - Все! — кричат. — Амба! Славка, начинай!
        Все уселись, и картина началась снова.
        Только я смотрю, а Санька-то с Ванькой на полу спят. Привалились друг к дружке и носами выводят. Хотел Федяра им бумажками ноздри позатыкать, а я говорю:
        - Не тронь ты их, не тронь!.. Уморились люди, пусть отдыхают.
        А тут скоро и кино кончилось, парень снова уехал.
        Мне эта картина не понравилась. Я люблю про войну смотреть.
        Пять кукушек на рассвете
        Пять кукушек на рассвете за рекой перекликались, не меньше. Вся река в тумане стояла, а на лугу кто-то косы яркие точил.
        Кто пескарей хочет ловить
        Кто пескарей хочет ловить, у нас может поучиться. Мы в песке канавку прорываем, в нее вода из реки заходит, а с нею и пескари, они ведь любят по песчаным отмелям гулять, оттого рыба и зовется пескарь. А в конце канавки у нас бутылка установлена — в горлышке пробка, а дна нет. Отбито дно камнем начисто, для безопасности сточено, в том-то вся и штука, что дна нет.
        Побежим мы по канавке вслед за пескарями, а они — в бутылку! А куда ж еще, больше-то им деваться некуда, а тут и надо закрывать бутылку рукой. Вот как надо пескарей ловить.
        Вот ловим мы пескарей, уже у нас их скоро поллитровая банка будет, вдруг по кильковскому прогону Шурка и Тришка бегут.
        - Эй, равки! — кричат.
        Я шепчу своим:
        - Молчите!..
        И мы молчим. Будем мы еще с вами разговаривать, кильки несчастные, сколько мы из-за вас вчера километров наколесили да еще людей невиноватых в испуг ввели.
        Загоняем пескарей, а Шурка снова:
        - Эй, равенские! Антошка! Колька! Оглохли, что ли?
        - От глухого слышу! — кричит Колька. — У тебя и дед глухой.
        Тришка говорит:
        - У него дед глухой, а ты щербатый!
        - А у тебя руки в бородавках!
        Ах ты, Колька снова не выдержал.
        - Молчите вы, ребята, — говорю я. — Молите!..
        Но куда уж там! Пошло-поехало.
        - А у вас в деревне, — кричит Шурка, — два очкарика!
        Это он про Саньку с Ванькой. А они очки только в школу носят. Тут и я не выдержал.
        - Ты физических недостатков не касайся!
        - А у Тришки что, не физические?
        - У Тришки, может быть, и физические, а пусть жаб не трогает!
        - А я жаб и не трогаю! — кричит Тришка.
        - Он не трогает! Это у него от обмена веществ!
        - Что это еще за обмен веществ? — кричу я Шурке.
        - Обмена-то не знаешь? Что у тебя, чирий некогда не вскакивал?
        - Чирий-то вскакивал, — говорю, — только это отношения не имеет.
        - А вот имеет!
        - Почему ты знаешь?
        - Знаю! Нам Люба говорила!
        Ах вот что, Люба им говорила, а нам, значит, нет. Тоска на меня напала.
        А Шурка кричит:
        - Мы пришли вас в клуб звать!
        Звать они, видишь, нас пришли, какие вдруг вежливые. Мы их в амбулаторию не пустили, а они к нам с приглашением. Видать, мы им сильно понадобились.
        Я кричу:
        - А что у вас там?
        А Шурка с Тришкой не отвечают.
        - Эй, — говорю, — кильки, вас спрашивают!
        А на том берегу молчат. Дразнят, значит. Отвернулись от нас и камешки в руках перебирают.
        Очень мне любопытно стало, что же у них в клубе. Я кричу:
        - Ну, как, будете отвечать?
        Подождали мы еще немного, я и говорю:
        - Коля, поди к Куварину за велосипедом, сгоняй в Кильково. У клуба так и так объявление висит.
        - А вот и не висит! — говорит Шурка. — Это нам с Тришкой поручение в сельсовете дали ребят собрать.
        - А что же не собираете?
        - Мы-то собираем, да вы откликаться не хотите.
        Я от возмущения даже в воду ступил.
        - Вы не собираете, а людей оскорбляете, особенно ты, Тришка!
        А Тришка тоже в воду ступил.
        - Да?.. Я сам от вас оскорбление понес, будто я жаб трогаю! А я и не трогаю жаб! Я их боюсь!
        - Ну и трус!
        - Нет, не трус, а брезговаю!..
        - Я и сам брезговаю…
        - Вот так!
        - Вот и так!..
        - Ну, ладно, — говорит Шурка и камешки свои в воду бросает. — Приходите, значит, в четыре. Пионерский лагерь из Красной Горы прибудет. Концерт поставят, в футбол хотят с нами сыграть.
        - В футбол — это можно, — говорю.
        - Ну вот. Так надо бы собрать нам с двух деревень сборную команду.
        Я говорю:
        - Ну, ладно, поглядим… Мы тут у себя в Равенке подумаем…
        - Думайте, думайте, — говорит Шурка, — только чтобы трусы справные были, не так, как у Саньки с Ванькой в прошлый раз.
        Шурка с Тришкой к себе побежали.
        А Санька тут покраснел.
        - Я, — говорит, — и вовсе, может, не приду…
        - И я, может, вовсе не приду, — говорит Ванька.
        Вот те раз! А это у нас в Равенке самые сильные полузащитники. Не то чтобы у них хорошая техника или там точный удар, нет, а просто они выручают друг друга сильно. Если противник, допустим, напал на Саньку, то Ванька тут как тут. Вертится, крутится, толкается, ну просто замечательно выручает. И наоборот.
        Я им говорю:
        - Вам что, не дорога честь деревни Равенка?
        - Честь-то дорога, — отвечает Санька, — да трусов справных нет.
        Я говорю:
        - Так неужто из-за трусов пойдем на попятную?
        - Не пойдем! — кричит Коля Семихин. — Не ходили и не пойдем на попятную! Это пусть кильки идут!
        Тут мы спрятали бутылки в кусты и пошли к себе на гору готовиться к встрече.
        У Саньки с Ванькой дома
        У Саньки с Ванькой дома была только их сестра Зойка. Она грызла семечки и баловалась с котенком.
        Я сказал:
        - Зойка, а ну выдавай мужикам трусы!
        Зойка плюнулась шелухой и сказала:
        - А ты кто такой, чтобы указания давать?
        - Я?.. Да я… Я, Зоя, капитан сборной команды.
        Зойка подумала и сказала:
        - А мне больно наплевать.
        Я говорю:
        - Да ты погоди, Зойка, не злись. Вот скажи, тебе дорога честь деревни Равенка?
        - Ну и что?
        - А то, что без Саньки с Ванькой мы никак не можем играть. Ведь они же лучшие полузащитники!
        Тут и Санька молвил слово:
        - У нас, Зойка, понимаешь ли, сегодня мач…
        - Не мач, а мачт, — шепнул ему Ванька.
        - Ну, мачт… Вот нам и надо полузащищать…
        Зойка засмеялась.
        - Говорить-то правильно не умеете, полузащитники. Горе мне с вами. Ванька, утрись! Надо говорить — матч.
        Ванька шмыгнул носом и утерся. Утерся на всякий случай и Санька.
        - Вот мы, Зойка, тебя и приглашаем, — сказал я. — Зови всех девчонок и приходите за нас болеть. Ты бы поискала, Зоя…
        - Напасешься на них! — фыркнула Зойка, но все же вынула откуда-то ключи и открыла шкаф. Из кучи белья она достала две пары трусов, и Санька с Ванькой пошли в клеть переодеваться.
        Мы вышли на дорогу
        Мы вышли на дорогу в тот момент, когда возле нашего поворота остановился автобус. Он как раз в это время из Красной Горы в Кильково идет. У нас остановка называется «по требованию». Если потребуешь, автобус и остановится, а не потребуешь, то и нет. Но он остановился, значит, кто-то потребовал.
        Нас было шесть человек, все мальчишки деревни, даже Куварин. В сборную я назначил себя, Колю Семихина и Саньку с Ванькой, а остальных запасными. Пока шли, Федяра все ныл: возьми да возьми его в основные. А ведь он правил не знает, как же мне его взять?
        Я говорю:
        - Федяра, ты ведь правил не знаешь!
        - Знаю, — говорит, — знаю!
        - А вот что такое офсайд?
        Федяра думает, что офсайд — это когда мяч в овес закатится.
        У нас возле футбольного поля овес растет. Только туда мяч кто-нибудь запузырит, Федяра кричит: «Овсайт, овсайт!»
        - Я знаю, — говорит Федяра, — только выразить не могу.
        Я говорю:
        - Ну вот, когда выразишь, тогда и возьму, а пока, Федяра, тебе в основные рановато.
        Но возле автобусной остановки положение резко изменилось. Из автобуса вышла тетя Валя Семихина, мать Кольки. Она нас увидала и говорит:
        - Коля, поди-ка сюда, чего скажу…
        Колька думал, что она из города чего-нибудь ему привезла и так скоренько к ней подходит. А она сумку поставила и — хвать его за ухо!
        - Ты на кого Вовку бросил, а? А ну-ка марш домой!
        А Вовку мы оставили бабке Тарарихе, она все равно всегда сидит у своего двора.
        И вот Коля пошел обратно.
        В автобусе все смеются, и Федяра с Кувариным вдруг: га-га-га! Ну, Куварин, понятно, он одиночка, а Федяра чего? Он же Кольке друг.
        - Нет, — говорю, — Федяра, мы хоть и потеряли одного из лучших нападающих, но тебя все-таки не возьму в основные.
        Набились мы все в автобус, чтобы, значит, через мост переехать и по берегу до Кильково — чтобы ноги зря не ломать.
        Шофер дядя Коля дверцу закрыл и спрашивает:
        - Куда это равенские собрались?
        Я улыбаюсь ему и отвечаю:
        - В гости к вам, дядя Коля, в Кильково.
        Дядя Коля говорит:
        - Ну, тогда плати.
        - Мы, дядя Коля, значит, это… городские пионеры к нам едут, дядя Коля…
        Я подталкиваю ребят, мол, помогайте, не могу же я один, в таких случаях нужно всем скопом нажимать.
        - Мы, может, так проедем, дядя Коля, — загудели наши, — мы вот и садиться не будем, постоим тут у двери…
        Я говорю:
        - Мы, дядя Коля, с городскими сегодня встречаемся, у нас тут сборная…
        - Ну да, — говорит дядя Коля. — Это конечно…
        Вдруг он на обочину свернул, дверь открыл и говорит:
        - А ну-ка, сборная-крохоборная, вылезай!
        Глянул я вниз, а подо мной канава, и в ней крапива выше нашего роста, ба-атюшки, думаю, как же тут быть!..
        В автобусе все смеются, а дядя Коля подгоняет:
        - А ну, поживей тут у меня, поживей, чтобы мигом!.. Все как один!
        Прыгнул я в крапиву, а за мной и все наши повыкатывались. Стоим посреди канавы, руки-ноги поджимаем, шипим от боли, а она во как жжет! А дядя Коля еще и не отъезжает, смеется.
        - Ну, как, будете в другой раз платить?
        - Откатывай! — кричу. — Кильковские зажималы! Своих небось бесплатно возите, кильки вы и есть! И все пацаны у вас кильки, и девки кильки!..
        В автобусе все хохочут, носы давят об стекло. Наконец, он отъехал, и мы выбрались на дорогу…
        Федяра больше всех ноет:
        - Ой, обстрекался!.. Ой, как обстрекался!
        Я говорю:
        - Не визжи, Федяра! Плюнь да слюнями разотри!
        А Федяра все равно ноет:
        - Ой, больно!.. Где же я слюней столько возьму!
        Вот стоим мы посреди дороги и плюемся. А ноги у всех паленые, красные, да и руки горят.
        Я говорю:
        - Еще землей хорошо потереть.
        Санька с Ванькой самые терпеливые оказались: сели на дорогу и молча ноги себе посыпают землей.
        Федяра говорит:
        - Кольке-то Семихину как повезло!
        - Нет, — говорю, — Федяра, я тебя в основные не возьму, ты второй раз слабину проявляешь.
        Минут пять только сильно болело, а потом отлегло.
        Возле клуба
        Возле клуба, когда мы пришли, еще никого не было. Мы пока зашли в магазин.
        Продавщица говорит:
        - Ну что, равенские, бутылки принесли сдавать?
        Я говорю:
        - Нет. Дайте мне конфет на пятнадцать копеек.
        Это мне бабушка в воскресенье три пятака дала.
        Отвесила нам продавщица сто грамм кругляшей, «Театральные» называются. Я тут же в магазине всем роздал: основным игрокам по две, запасным по одной.
        Сели мы на крыльце магазина, сосем конфеты, смотрим, что у кильковских делается. А у них чайную строят для трактористов, два плотника стропила оседлали, молотками колотят. Стоит у сельсовета автобус с открытой дверцей, четырех часов дожидается. Дяди Коли нет поблизости, видно, в сельсовет зашел.
        Федяра говорит:
        - Ну, погоди, мы ему еще что-нибудь придумаем.
        Я сам лично человек не злопамятный, но тут уж и я говорю:
        - Давай.
        Только что-то мне подозрительным показалось безлюдье такое.
        Я говорю:
        - Не попались бы мы вдовушку, а, Федяра?
        Но тут из клуба вышла Евдокия Петровна, кильковская учительница, а с нею Шурка, Тришка и еще несколько ребят.
        - Ну вот, — говорит Евдокия Петровна, — молодцы, что пришли пораньше, мы тут клуб подметали, а еще не все подготовили. Вот кто, например, сможет прочесть?
        И разворачивает она листок из тетрадки.
        Тришка говорит:
        - Пусть Шурка. У него по чтению пять.
        - Ты только, Шура, сначала ознакомься, — говорит Евдокия Петровна. — А когда читать будешь, то остановки делай и глаза от бумаги все же отрывай.
        - А это какая цифра? — спрашивает Шурка.
        - Две тыщи пятьсот.
        Тут на велосипедах быковские подъезжают, Иван да Тимофей. Следом за ними березницкие, все как один горохом увитые.
        Мы к ним:
        - Дайте горошку! Дайте горошку!
        Разодрали подчистую все их венки.
        А потом как стали кильковские с двух своих улиц стекаться, да наши девчонки подошли, да бреховские подъехали. Будто первое сентября наступило. Галдеж стоит возле клуба, велосипеды по площади круги делают, мячики над головами летают — ой-ой!..
        Мы пока тренировку устроили с кильковскими — в одни ворота.
        Евдокия Петровна на крыльце девчонками дирижирует, а они кричат:
        - Здрав-ствуй-те!.. Здрав-ствуй-те!..
        Репетируют, значит, как гостей встречать.
        Только недолго все это продолжалось. Кто-то вдруг закричал:
        - Идут! Идут!
        Заиграл в конце улицы барабан
        Заиграл в конце улицы барабан, и показались городские пионеры, их человек тридцать было, все с рюкзаками и в галстуках. Я как увидел впереди лопоухого, так у меня меж ребер защекотало, я говорю Федяре:
        - Федяра, никак они…
        А Федяра отвечает:
        - Они, это точно.
        Санька говорит:
        - А вон черненький, который меня за руку держал. Я и Полину Марковну узнал, и девчонку с челкой, и Куканова.
        Городские напротив нас остановились, Полина Марковна и говорит:
        - Саша, давай…
        Тут же на середину вышел черненький мальчишка, сунул руки в карманы и закричал девчоночьим голосом:
        - От пионеров красногорского лагеря наш пионерский…
        И все городские крикнули:
        - Привет!
        Тут все захлопали. А вокруг пионерского строя народу-то собралось: и мамаши с грудными детьми, и кильковские старушки, и председатель колхоза, а среди всех моя бабушка. Даже продавщица вышла из магазина на свое крыльцо.
        Когда черненький свое приветствие выкрикнул, Полина Марковна подошла к нему и что-то сказала, и он сразу руки из карманов вынул.
        Евдокия Петровна после этого вся вздрогнула и сказала:
        - Три-четыре!
        И наши все разом крикнули:
        - Здрав-ствуй-те!
        И снова все захлопали. Надька Шарова выбежала вперед и подала Полине Марковне букет цветов.
        А черненький все с середины не уходит. Полина Марковна тихонько ему шепчет:
        - Саша, давай…
        Тогда он сунул руки в карманы и сказал:
        - Мы к вам приехали сюда,
        Чтоб с вами подружиться.
        Давайте вместе навсегда
        Плясать, петь и кружиться.
        Я к Евдокии Петровне обернулся и спрашиваю:
        - А в футбол разве не будем?
        Городские это услышали и засмеялись. Евдокия Петровна каким-то игрушечным голосом говорит:
        - Антон, ты послушай, не перебивай…
        - Вот я, — сказал черненький, — я лагерный поэт. А среди вас поэтов нет?
        Мы стали смотреть среди наших Верку Онуфриеву, она частушки хорошо сочиняет, но из пионерского строя вышла длинная рыжая девчонка. Она отвернулась и сказала:
        - А я спою вам песни, чтоб было интересней.
        И городские стали выходить один за другим.
        - Я по секрету вам скажу,
        Я шить умею и вяжу.
        - А я пустил ракету
        Гулять по белу свету.
        Вдруг Шурка оборачивается и говорит:
        - Евдокия Петровна, я листочек-то ваш потерял.
        А сам бледный-бледный.
        - Как-так? — спрашивает Евдокия Петровна.
        - А вот, наверно, когда в футбол мотались…
        - А что же мы теперь делать-то будем?
        Мы все от городских отвернулись и на них обоих смотрим. Лицо у Евдокии Петровны стало такое, что даже стало жаль ее.
        - Ну, не знаю, Шура… — говорит она. — Поищи хорошенько…
        - Да я поискал…
        - Может, ты запомнил?..
        - Одну цифру-то я запомнил, — говорит Шурка. — Две тыщи пятьсот.
        - Ну, скажи своими словами. Скажи, Шура, как отдыхаем, как работаем… Не хуже, мол, чем другие. Веников навязали пятьсот двадцать, цыплят на ферме вырастили две тыщи пятьсот…
        Я говорю:
        - Запомнить-то легко, в одной цифре пятерочка потом двоечка, а в другой цифре наоборот!
        А городские все стихами кроют:
        - У Жучки заболел щенок,
        Я вылечить его помог.
        - А я, чего тут говорить,
        Умею жарить и варить.
        Черненький сунул руки в карманы и сказал:
        - Вот мы закончили рассказ,
        Теперь хотим послушать вас.
        - Ловко! — крикнул председатель колхоза и первый захлопал своими ручищами. — А ну-ка, что, деревенские, скажете?
        Мы тоже все захлопали и начали выталкивать Шурку.
        - Чего вы!.. — отбрыкивался он. — Не пойду я… Чего я там забыл…
        - Ну, Шурик, — попросила Евдокия Петровна, — скажи своими словами… Он сейчас своими словами скажет…
        Но Шурка весь покраснел, напыжился:
        - Сказал, не пойду!.. Чего я там забыл…
        Хлопать в это время на площади кончили. Городские смотрели на нас и ждали. А председатель колхоза просто глазами нас ел. И в это время мне в голову пришла одна мысль.
        Я повернулся к Евдокии Петровне и говорю:
        - А вот можно я скажу?
        Все наши тут обрадовались:
        - Вот Антошка скажет, у него язык подвешен!..
        Евдокия Петровна еле губами шевелит:
        - Правильно, Антоша, скажи…
        Я выбрался на середину
        Я выбрался на середину, и сзади меня так затихли все, что можно было подумать, что никого и нет. Я оглянулся на всякий случай, в кулак кашлянул и слышу, кто-то мне шепчет:
        - Ну, Антошка, ну!..
        Уставился я на девчонку с челкой и говорю:
        - Вот, мне даже очень приятно, что вы к нам приехали сюда и всякое такое хозяйство…
        Только чувствую, дальше слово никакое не идет, ну, не идет слово!..
        Смотрю, председатель колхоза щурится, за папиросами лезет, ждет. И женщины с детьми вперед пионерского строя повылазили, тоже, значит, ждут. И старушки кильковские ждут, а среди них моя бабушка. Оглянулся я на своих, а те стоят притихшие, рты пооткрывали. Ну, думаю, нет мне обратного ходу, надо что-нибудь говорить.
        И тут повернулся этак боком, смотрю, а за рекой деревня моя любезная, Равенка, прилегла на горке, аккуратная вся, подобранная, ни одного колышка лишнего не торчит.
        Стало мне жарко вдруг, что-то внутри у меня колотнуло, я вперед шагнул и говорю:
        - Мы хоть и кидались вчера вениками, а все равно очень рады, что вы к нам приехали сюда. Только это не совсем к нам получается, потому что деревня-то наша: — Равенка, во-он она на горке стоит, а эта деревня Кильково, он кильковский, Шурка-то, который отказался говорить. Как же она, наша Равенка, у вас в картах не обозначена, вот я чего не понимаю, ее обязательно обозначить надо, потому что другой такой деревни нет во всем белом свете, хоть Россию, хоть и Америку возьми! В Кильково, конечно, тоже есть свои преимущества, у них клуб вот, и магазин, и автобусная остановка, но с Равенкой Кильково не сравнится, поскольку у них даже рыба не так хорошо берет и комаров больше, а в Равенке у нас ветерок.
        Тут такое кругом поднялось! Кильковские сзади меня загудели, и березницкие, и бреховские, а впереди городские смеются.
        Я говорю:
        - Вы не смейтесь, не смейтесь, у нас тут с кильковскими из-за этого такая распря выходит, завидуют они нам, иначе зачем бы кильковские трактористы дорогу нашу распахали, разве ж так можно, и куда это председатель глядит!.. Или, скажем, шофер дядя Коля, зачем нас сегодня в крапиву высадил, ведь это нехорошо, больно!..
        Хотел я еще про Любу сказать, а также про пастуха дядю Лешу, да тут и так уж слишком много шуму поднялось.
        - Ну, а за веники, — говорю, — вы нас, конечно, извините, мы за Шуркой Шаровым охотились, да обозначка вышла. Вот на этом я и заканчиваю, а сейчас вам Евдокия Петровна цифры скажет!..
        Евдокия Петровна как крикнет:
        - Да полно, Антоша, не буду я никакие цифры говорить!
        А на площади — мать честная! — хохот стоит, пионеры до корчи смеются, председатель колхоза аж приседает, не поймешь — не то хохочет, не то кашляет.
        Евдокия Петровна кричит:
        - Заходите все в клуб!
        После этого у нас все тут перемешалось
        После этого у нас все тут перемешалось, пионерский строй рассыпался, все повалили в клуб.
        Я кричу:
        - Федяра, первый ряд занимай, Федяра!..
        Но Федяру где-то там притиснули. Я сам чуть не первым в клуб ворвался. Зацепился в торопливости своей за лавку и вместе с лавкою на пол — грох! Но все же успел занять первый ряд для наших, для равенских.
        - Равенские! — кричу. — Санька, Ванька, сюда!
        Но тут Куканов, который вчера за нами погнался, подбежал и плюхнулся на нашу лавку.
        Я говорю:
        - Ну, ты чего!
        Он говорит:
        - А ничего!
        Я говорю:
        - С нашего места, как с соленого теста!
        Куканов сидит и за лавку держится.
        - А птичку, — говорит, — видел?
        Я говорю:
        - Может, на травку выйдем?
        Он говорит:
        - Выйдем!
        А сзади девчонка с челкой сидит.
        - Сережа, — говорит, — иди к нам.
        Куканов перешагнул во второй ряд и говорит мне:
        - Еще встретимся…
        Я говорю:
        - Встретимся…
        - Потолкуем…
        - Потолкуем…
        - Ну и молчи!
        - Ну и сам молчи!
        А девчонка с челкой:
        - Ну, чего это вы, мальчики… А еще такую хорошую речь говорил.
        Тут мальчишка черненький вышел на сцену, руки в карманы сунул и говорит:
        - Начинаем наш концерт! Первым номером нашей программы…
        Сзади ему шепчут:
        - Руки, Ломтик, руки!..
        Черненький вынул руки и продолжает:
        - …выступает пионер третьего отряда Саша Ломтев. Песня, которую он, то есть я, сочинил, называется «Вечерняя лагерная». Ее, правда, надо петь на мотив «Варяга», но я пою очень плохо, поэтому я ее вам прочитаю.
        Наверх вы, товарищи,
                        все по местам.
        Еще одна ночь наступает,
        Врачу не сдается наш
                    гордый отряд
        И дрыхнуть никто
                      не желает.
        Все городские засмеялись, захлопали и оглянулись на Полину Марковну. А она сзади крикнула:
        - Ты что это, Саша, ты что?..
        - А я ту песню забыл, Полина Марковна!
        - Пусть читает! — закричали все. — Пу-усть!..
        И мы на первом ряду закричали:
        - Читай, читай!
        Тогда черненький сунул руки в карманы и сказал:
        Гремит, и шумит, и грохочет кругом,
        Подушки летят, как снаряды,
        И стал наш бесстрашный и гордый отряд
        Подобен кромешному аду.
        После каждого куплета мы так смеялись и хлопали, что черненький сам покатывался от хохота и даже не мог читать.
        - Руки из карманов, Саша!.. — шептала ему девчонка с челкой, но он уже ничего не слыхал.
        Потом вышла долговязая рыжая девочка. Она отвернулась в сторону и запела:
        Ви-ижу чу-удное приво-олье…
        Ви-ижу ре-еки и леса-а…
        Я посмотрел в ту сторону и говорю:
        - Где? Где?
        Сзади нас засмеялись, а Куканов сказал:
        - Эй, ты, не мешай!..
        В это время Сашка высунулся из-за кулис и стал делать мне какие-то знаки, как будто приглашал на выступление.
        Я говорю:
        - Выступать, что ли? Не…
        Вдруг сзади меня встала девчонка с челкой, прыгнула на сцену и убежала за кулисы. Оказывается, это он ее звал.
        - Выступает Лена Скворцова, — сказал черненький. — Акробатический этюд.
        На сцену Лена Скворцова вышла в одном купальнике. Она стала наклоняться в разные стороны и делать всякие движения руками. Позади кто-то засмеялся и засвистел. Я тоже свистнул.
        Куканов за моей спиной говорит мне:
        - Ты, оратор, кончай!..
        Я говорю:
        - Я начал, а ты кончи.
        Он говорит:
        - Схватишь…
        Но тут Лена Скворцова встала на стойку, и все в зале захлопали. Потом она сделала мостик и под конец шпагат. Все захлопали сильнее прежнего, а Куканов закричал:
        - Би-ис!
        А я:
        - Головой вни-из!
        Он говорит:
        - Еще встретимся…
        Я говорю:
        - Встретимся…
        - Потолкуем…
        - Потолкуем…
        - Ну и молчи!
        - Ну и сам молчи!
        В это время Сашка высунулся из-за кулис и снова стал делать мне какие-то знаки, как будто приглашал на выступление.
        Я говорю:
        - Выступать, что ли?.. Не…
        Но со второго ряда встал Куканов и пошел на сцену. Оказывается, во втором ряду сидели одни артисты.
        - Следующим номером нашей программы, — сказал Сашка, — выступает фокусник Валя Куканов.
        - Значит, так, — хмуро сказал Куканов. — Вот у меня в руках шарик от настольного тенниса. Сейчас я его проглочу. Внимание!.. Я его глотаю — хоп! И шарика нет. Ловкость рук и никакого мошенства.
        Все захлопали. Федяра говорит:
        - Во обманывает! Давайте за ним следить!
        Давай-ка, думаю, посмотрим, посмотрим, как это никакого мошенства, и стал во все глаза смотреть, что делает Куканов. Но из-за кулис высунулся Сашка и опять помахал мне рукой. Я оглянулся. На втором ряду позади меня больше никого не было.
        Я говорю:
        - Ты что, меня?..
        Он кивнул. Я говорю Федяре:
        - Федяра, раз он так просит, я уж пойду, взгляну, что у них там за кулисами, а ты за фокусником поглядывай.
        Вошел я за кулисы, а там Лена Скворцова стоит, рыжая певица и Сашка. Он говорит:
        - Значит, так, тебя как звать?
        Я говорю:
        - Антоном. А что?
        Он говорит:
        - Мы тебя сразу наметили.
        Я спрашиваю:
        - Выступать, что ли?
        - Да нет. Вот все сейчас пойдут колхоз смотреть, а мы давайте отколемся.
        Я спрашиваю:
        - А Куканов пойдет?
        - Куканов-то? Куканов куда хочешь пойдет!
        Но мне не хотелось, чтобы с нами Куканов пошел. В это время он как раз кончил показывать свои фокусы и подошел к нам.
        В зале хлопали.
        - Ну, пошли, — говорит Сашка, — тут у вас со сцены есть дверь на улицу, я уже посмотрел.
        Куканов говорит:
        - Ты поди объяви, что концерт окончен!
        А Сашка отвечает:
        - Ничего, пусть пока посидят.
        Зрители остались
        Зрители остались, а мы вышли на улицу позади клуба. Куканов все подальше от меня держится, а я к нему и не очень стремлюсь. Я иду рядом с Леной Скворцовой.
        - Понимаешь, чего наша концертная бригада больше всего хочет, — говорит Сашка. — Наша концертная бригада больше всего хочет чего-нибудь такого вашего пожевать! Например, кислой капусты!
        - Да! Да! — говорит Лена. — Или соленых огурцов!
        - Огурцов можно и свежих! Или еще вот этой… брюквы!
        - И репы! И моркови! — кричит Сашка. — И капусты! И турнепса! Чтобы все время грызть, грызть, грызть!..
        Я говорю:
        - Не кормят вас, что ли?
        - Кормить-то кормят, да все такое мягкое, сладкое, перетертое. А мы хотим, чтобы хрустело! Чтобы рот вязало! Вот мы тебя и наметили.
        Вдруг за стенкой клуба захлопали, затопали, засвистели.
        Сашка говорит:
        - Сидят покуда еще, надо бежать!
        Я говорю:
        - Ну, тогда айда в Равенку!
        - Ой, как я хочу в Равенку! — захлопала Лена Скворцова. — Я еще вчера, когда вы на нас напали, в Равенку захотела!
        И мы быстро пошли по дороге.
        Сашка говорит:
        - Знаешь, Антон, я думаю, что я даже стих сочиню про то, как ты любишь свою деревню. Он будет начинаться так: вот моя деревня, вот мой дом родной. То есть, конечно, это твой дом и твоя деревня, но там вместо тебя я буду, это всегда в стихах такая ерунда.
        Я говорю:
        - Валяй!
        Вдруг от клуба закричали:
        - Вон они! Вон они!
        - Кажется, нас усекли, — говорит Сашка. — Давайте бегом!
        Мы побежали, но за нами погнались на велосипедах. Шурка с Тришкой подъехали и говорят:
        - Куда это вы? А как же футбол? Евдокия Петровна уже футбол объявила! Это ты их, Антоша, сманиваешь?
        - Ничего я не сманиваю!
        - Нет уж, если вы к нам приехали сюда, то давайте проводить товарищескую встречу.
        Сашка говорит:
        - Так разве у нас не товарищеская? И вы товарищи, и они товарищи, и все мы товарищи.
        На футбольном поле
        На футбольном поле мы, конечно, разделись до трусов. Я оглядел всех наших. Трусы были на всех неплохие, справные. Кильковские к нам подходят и спрашивают:
        - Ну, кто у нас будет капитаном сборной?
        Я отвернулся от них, а Федяра кричит:
        - Как кто, конечно, Антон!
        - А почему это Антон, а не Шурка? — спрашивают кильковские.
        - Шурка такого авторитету у нас не имеет.
        - А у нас Антон, может быть, не имеет авторитету!
        - Как так, — кричат, — не имеет, вон он какую речь сгрохал! А Шурка ваш слюни развесил: не хочу да не хочу!..
        Я думаю: пусть себе спорят, мне дела нет. Я речь сказал — и ладно. На поле уже Сенька Морозов свистит.
        - Команды, — опрашивает, — готовы?
        Пионеры кричат:
        - Готовы!
        - Капитаны, ко мне!
        Сенька-то Морозов бросил кривляться, как судьей назначили, сразу стал человеком, порядки наводит, в свисток свистит.
        Смотрю, бежит к центру поля Куканов. Майка на нем красная, а трусы синие. А у меня майка хоть и целая, а цвета не поймешь какого. Вот я и вовсе майку снял.
        А наши все с кильковскими спорят: имеет авторитету, не имеет авторитету.
        Сенька кричит:
        - Долго ли вы будете капитана выбирать?
        - Да мы уже выбрали, — кричит Тришка, — только вот они никак не соглашаются!
        Тогда Сенька к нам с Шуркой подошел, травинку сорвал и спрашивает:
        - Петух или курочка?
        Я говорю:
        - Петух!
        И выпало Шурке быть капитаном сборной команды.
        Я плюнул в сторону, майку надел, все равно теперь, какого она цвета.
        - Ну, — говорю, — капитан, куда вставать?
        Шурка загоношился, забегал.
        - Так! — говорит. — Ты в нападение!.. Ты в полузащиту!..
        Я спрашиваю:
        - Левый край, правый край?
        Он говорит:
        - Правый!
        Я плюнул и говорю:
        - Дело твое, конечно, но учти, у меня левая нога сильнее.
        И еще раз плюнул. Да ну их совсем! Не понимает Шурка игры, вон Ваньку в ворота поставил, а разве ж, можно его в ворота, разве Саньку с Ванькой можно разлучать?
        Я говорю:
        - Нельзя их разлучать-то, капитан липовый!
        Но тут мне Лена Скворцова рукой помахала.
        Я кричу:
        - Эй!..
        Снял я снова свою майку, завернул вместе с другими одежками в узел. Подбегаю к Лене и говорю:
        - Посторожи.
        А Лена уже где-то щавеля нарвала, сидит, улыбается и ест.
        Я говорю:
        - Ты этот кильковский щавель выброси, я тебе после футбола морковок нарву! И огурцов соленых попрошу у бабушки.
        А Лена все равно улыбается и ест щавель.
        Ну, думаю, я сейчас забью, держитесь, килечки! Тьфу черт, забыл, что мы с ними в одной команде играем. Жалко, нашего Коли Семихина нет!
        Вышел я по свистку на мяч, веду прямо на Куканова, а слева Шурка кричит: пас! пас! Подожди, думаю, какой пас, дай мне к воротам вырваться. А тут Сашка из ихней полузащиты набегает, ногой сучит перед самым носом, толкается, но у меня не так легко мяч отобрать.
        - Пас! Пас! — кричит откуда-то издалека Шурка, но тут мне и вовсе не до паса, налетели на меня двое городских, чуть с ног не сбили и отобрали-таки, подлые, мяч.
        Гляжу я на Лену Скворцову, а она все сидит, улыбается и щавель ест. Возле нее мой узелок лежит с одеждой.
        А мяч уже где-то там, у наших ворот, Санька с Ванькой вовсю пыхтят, стараются, эх, думаю, жаль, Коли Семихина нет!
        Я мимо Лены пробежал и кричу ей:
        - Эх, жаль, нет нашего Коли Семихина! А то бы мы дали!
        Только что же это за свалка у наших ворот, что за крик, что за паника? Да никак гол!
        Так и есть, забили нам городские гол в результате острой борьбы!
        Подлетаю я к Шурке и кричу:
        - Ах ты, стукнутый капитан, кого же ты в ворота поставил, разве можно Ваньку, ты Тришку поставь, он все равно правил не знает, а уж умеет мяч ловить, килька ты маринованная!..
        А Шурка мне отвечает:
        - Ах ты, одиночка кустарная, ты слышал, я тебе кричал «пас», почему же мяч не посылал, а один мотался, как овечий хвост, ничего ты в коллективной игре не понимаешь!
        Хотел я ему двинуть, сцепились мы, но тут Сенька со свистком подбежал:
        - Фр-р-р!.. Прекратить!
        Начали мы с середины поля, ну, думаю, чтоб я тебе мяч дал, никогда не бывать этому. Помчался я по правому краю, а впереди меня Куканов с Шуркой за мяч борются. Оттолкнул я Куканова, Шурке подножку поставил, веду мяч к воротам противника, тут на меня набегают, я обвожу — удар! Мяч уходит на угловой.
        Сзади подходит Куканов и говорит:
        - Ты чего?
        Я говорю:
        - А ничего!
        - Схватишь!
        - Сам схватишь!
        - Может, на травку выйдем?
        - Пойдем!
        Но тут выбили мяч. Бросились мы с Кукановым в середину поля, а там уже свалка, Федяру наземь повалили, а он лежит и в руках мяч держит, ну что за бестолковая такая команда! Назначили нам штрафной.
        Я кричу Шурке:
        - Ты что, не видишь, Федяра руками мяч хватает, его же надо в ворота ставить, сейчас как дам!..
        Но тут подали мяч, Куканов взял его с третьего паса и по нашим воротам как вдарит!..
        И забили нам еще один гол в результате острой борьбы.
        Вот тебе, бестолочь, думаю, так тебе и надо, не понимаешь ты по-хорошему, килька ты безголовая, никакой у тебя тактики нет!
        Городские кричат, наши свистят, я кричу Шурке: «Нет у тебя тактики!» Посмотрел я, что там Лена делает, а она смеется и щавель ест.
        Ну, думаю, сейчас забью, нет больше терпения, понесусь я к воротам, как ураган, как трактор с прицепом, хватит нашу Равенку позорить, нам дорога наша честь.
        Вырвался я вперед, но тут мяч отбили, я за ним, со мной рядом Куканов, Шурка где-то кричит: «Пас! Пас!» Куканов мяч отобрал, отдал Сашке, Сашка мне, я смотрю — в воротах Тришка стоит! Ага-а, святые угодники, вот вам наш равенский привет — бац! Ур-ра, гол! Тришка чего-то орет, с кулаками на меня лезет, ба-а-тюшки, думаю, куда ж я забил!.. Тришка-то за нашу команду играет! Когда ж его в ворота поставили?.. Все орут вокруг меня, кулаками потрясают, а громче всех Шурка кричит.
        - Тише! — говорю. — Чего вы раскричались, кильковские подмастерья! Что же вы не предупредили, что Тришку поставили! Не понимаете, что ли, что привык я по вашим воротам бить!..
        И пошел я с поля прямиком к Лене Скворцовой.
        - С такими занудами, с такими удавленниками, — говорю, — разве можно играть!
        Взял я узелок и пошел прочь.
        - Я, — говорю, — Лена, сейчас тебе морковки лучше нарву.
        А сзади свисток судейский заливается. Шурка кричит: «Пас! Пас!»
        Вот, думаю, как дам сейчас в глаз!
        Пришел я к бабушке
        Пришел я к бабушке, а она сидит на лавочке и смотрит перед собой.
        - Ты, — говорит, — чего, Антон Иванович, великомучеником таким ходишь, и узелок под мышкой. Ай обидел кто?
        Я говорю:
        - Да ну их, бабушка, нет у меня больше мочи терпеть ваших кильковских!
        - А ты с худыми ребятами не водись.
        - Так они все у вас худые, кого ни возьми, что ты будешь делать!
        - Ах, батюшки, — говорит бабушка, — вот ведь на нас какая напасть!
        - Я говорю: Федяру в ворота ставьте, а они Ваньку, а ведь Ванька без Саньки все равно что очки без глаз!
        - Ах ты, какая напасть, — говорит бабушка.
        - А если Тришку ставить, то ведь предупреждать надо, я, может, оттого и перепутал ворота, да тут еще Куканов под ногами все время вертится…
        Бабушка говорит:
        - Ах ты, какая напасть…
        Я говорю:
        - Бабушка, я пойду морковки сорву.
        - Сорви, сорви, сударь, — отвечает бабушка, — утешься.
        Только я хотел идти, смотрю — Слава-киномеханик два ведра воды несет, и прямо бабушке в дом.
        Так я и замер. Я говорю:
        - Зачем он-то здесь у тебя, бабушка?
        А она отвечает:
        - Жениться он, голубчик, надумал, а невесту вести некуда, не обзавелся еще, вот в квартиранты ко мне и напросился, пусть живут.
        Я говорю:
        - Ах вот ты как, бабушка, значит, и вашим, и нашим!..
        - И вашим, сударь, и нашим, — отвечает бабушка.
        Вот он, думаю, какую старушку нашел одинокую, вот куда Люба-то из Равенки переберется!
        А бабушка рада, что не одна в доме будет, знай себе твердит:
        - Я и вашим, сударь, и нашим, и всем.
        Нарвал я пучок морковки, вышел с огорода прямо на берег, чтобы ополоснуть морковь-то, а с футбольного поля крики несутся. И Лена Скворцова где-то там сидит, Куканову улыбается.
        Сел я в траву перед своей деревней Равенкой и, значит, это… заревел.
        Ах ты, косить как взялись
        Ах ты, косить как взялись, я проснулся только, а кильковские трактористы уже почти весь луг располосовали! Стрекот стоит за рекой, воронье летает, а солнце вон как жарит, может, завтра будут стога метать. Выйдут все, у кого вилы из рук не валятся, весело будет, нас хоть и не позовут, а мы тоже пойдем. Будем квас пить из большой бадьи, со стогов будем в сено прыгать, а в обед, может, лектора привезут, про международную политику читать.
        Только что-то гложет меня, подраться с кем-нибудь хочется, уж так гложет. Куда, думаю, девать себя, глаза куда прислонить. На амбулаторию глянешь — там Люба, за реку — там Кильково, направо — там пастух дядя Леша, а налево поглядишь, то совсем плохо — там дорога, по ней городские пионеры два дня назад уехали, а память свою оставили, особенно Лена Скворцова, как она морковку ела и рукой мне махала, мол, прощай.
        Федяра свистит за изгородью, меня к себе манит, Санька с Ванькой, слышно, как перед домом с моей собачкой играют, а я в огороде сижу, зарылся в горох, стручки глодаю, а меня гложет тоска. И понял я, что мне ехать надо — Митю искать.
        Коля таратайку смастерил
        Коля таратайку смастерил взамен тех носилок, теперь издали слышно, как он Вовку везет. Скрипит колесо, задевает раму на каждом обороте, а ничего таратайка, неплохая, Вовка доволен, только бабка Тарариха на Колю ругается:
        - Колька-а, не ехай так шибко, не ехай, убьешь ребенка! Вот погоди, скажу матери-то!..
        И Вовку прилащивает:
        - Поди сюды, желанный, разучат эти атаманы тебя ногами-то ходить.
        А Коле того и надо, подкатил он таратайку к бабке, ходи, Вовка, ногами, пасись возле бабки! А мы пустых бутылок дома взяли и пошли в магазин.
        Пришли к магазину, а на нем три замка навешено. Николай Сизиков, который ближе всех живет к магазину, кричит нам:
        - Не ждите, эй, равенские! Она картошку окучивает!..
        Видишь, нашла время картошку окучивать. А тут и автобус уже по кильковской дороге трясется, расписание выдерживает, это хорошо, что он выдерживает расписание, а как же с деньгами быть?
        Встал автобус, дверца нараспашку, дядя Коля пошел в сельсовет напиться воды. Хоть бы, думаю, кильковские нас не заметили.
        Я кричу:
        - Ты не говори, Сизиков!..
        - Чего не говорить?
        - Ты не говори, что мы в Красную Гору поехали!
        - Мое дело маленькое, — отвечает Сизиков, — чего это мне говорить.
        Влезли мы в автобус, уселись все на заднее сиденье. А чего уж, рисковать, так рисковать.
        В автобусе народу немного: почтальонка веселая, две студентки, зоотехник в пиджаке и три тетки.
        У почтальонки место свое, переднее боковое, она тут как хозяйка, в автобусе.
        - Что, — говорит, — женки, в город?
        - Да, — отвечают тетки, — кой-чего надо закупить…
        Пришел дядя Коля.
        - Ну, все сели? — спрашивает.
        Почтальонка говорит:
        - Я здесь, значит все, ха-ха-ха-ха-ха!
        Вдруг он нас заметил. А мы притихшие сидим, в диван так и вдавились.
        - А эт-то еще куда? — спрашивает дядя Коля. — Обратно в крапиву захотели?
        А я-то знаю, что бояться особо нечего, по этой канаве крапива не растет.
        - Нет, дядя Коля, — говорю, — нам в Красную Гору надо! Мы заплатим!
        - А ну обилечивайтесь!
        - А у нас бутылки!
        Дядя Коля как увидел наши бутылки, так и загоготал:
        - Ну что ты, — говорит, — будешь с этой публикой делать!
        - Мы сдадим в Красной Горе, — кричу, — дядя Коля, наша-то продавщица картошку окучивает, кто ж ее знал!
        Почтальонка говорит:
        - Николай, что-то у тебя задний диван сильно колотится, пыль только подымает, пусть они на нем посидят, ха-ха-ха-ха-ха!
        - Ну сидите, — говорит дядя Коля. — Только не баловать.
        Заерзали мы на сидении от радости, затискали друг друга!
        Зачем мы будем баловать, мы и так посидим.
        Тронулся автобус
        Тронулся автобус — что тут началось! Стекла в рамах задребезжали, диваны незанятые запрыгали, пыль повалила — студентки носы отвернули, через платочки дышат — ба-атюшки! Зато едем, не пешком идем.
        Эх, хорошо в автобусе ехать, впереди мотор гудит, колеса внизу крутятся, дымом сладким ноздри щекотит, а мне и тряска нравится, и ветер в окно — сразу видно, что едем, не пешком идем!
        Долго ехали, все пылью обволоклись.
        В окошке места незнакомые проплывают: то ельничек, то березничек, то поле овсяное, то люпин. Эх, ельнички, да и березнички, а не ходите вы по улице, бездельнички… И косят везде, косят траву, где косилками, где вручную.
        А деревни все чужие, непонятные, ух как много на пути деревень! И возле каждой дядя Коля остановится, тут бабу посадит, там мужика возьмет. Одних почтальонок уже трех набрал, не считая нашей, они все одинаковые: сумка через плечо и молоко на продажу в четвертях. Наша почтальонка молока не везет, нету у нее коровы. Зато она самая веселая, кто ни войдет, всякого заденет.
        - Ну, что, андреевские, и у вас нету дождя?
        - Какой дождь, земля, как зола, вон дорогу всю в порошок перетерло.
        - Зато сено высушите, ха-ха-ха-ха-ха!
        В деревне Марьинской влезли в автобус два парня, рубахи на них расстегнуты, кепки на затылках, друг друга поддерживают.
        Повалились они на сиденье впереди нас, один и спрашивает:
        - Пассажиры, у вас в бутылках чего?
        Я говорю:
        - А ничего.
        Вдруг смотрю, из Федярииой бутылки вылезает какое-то насекомое, посидело на горлышке и полетело. Впереди нас люди руками замахали. Почтальонка говорит:
        - Ой, Николай, да у тебя никак тут пчела!
        - Да не одна, — кричат тетки, — ай, ай!..
        Тут почтальонка закричала:
        - Тормози, Николай, тормози, их тут целый рой!
        Студентки завизжали, почтальонки закричали, парни кепками размахивают.
        - Спасайся кто может!..
        Дядя Коля на обочину автобус отвел, выпрыгнул на дорогу, спецовку на голову натянул и кричит:
        - Эй, кто пчел везет, признавайся!
        А в автобусе все повскакали с мест, к выходу проталкиваются. Студентка одна даже плачет, а почтальонка наша на улице визжит.
        - Это кто же у меня тут хулиганничает? — спрашивает дядя Коля. — Я их бесплатно, как говорится, обслуживаю, а они мне рейс решили сорвать?..
        А у нас тоже пострадавшие имеются: Саньку пчела ужалила, Ваньку пчела ужалила, я на них указываю.
        - Нет, — кричу, — дядя Коля, нет!
        - А как же это пчелы в салоне появились? Сами от себя завелись?
        Ну, думаю, Федяра, разбирайся теперь сам, вишь чего нахулиганил, ведь ехали, как культурные люди, так нет!
        А дядя Коля говорит:
        - Та-ак, сейчас мы с вами тут разберемся. Граждане пассажиры, подходи.
        Все и так уже нас окружили, просить не надо. Студентка заплаканная за щеку держится, марьинский парень шею потирает, почтальонки на нас как на хулиганов глядят.
        - А не надо было и сажать их!
        Марьинский говорит:
        - Кто такие, как фамилия, пять суток губы!
        - Погоди, погоди, — говорит дядя Коля, — этот факт как можно понимать? Как нападение на водителя в период рейса!.. Влекущее за собой простой техники… Срыв графика… А, не так, что ли? Вот как можно понимать!..
        - Вредные какие… — говорит почтальонка. — Чего глаза, вытаращил?
        Это она мне, а я в чем виноват, это Федяра.
        А дядя Коля:
        - Погоди, погоди… Это, граждане пассажиры, ни в какие ворота не лезет, с этим нас призывают бороться, да мы и сами такого же мнения!
        Ну, думаю, Федяра, погоди…
        - Их, дьяволов, крапивой надо выдрать! — говорят почтальонки.
        - К крапиве они привычные, — говорит дядя Коля, — от нее эффекту не будет, а я, как водитель, предлагаю: лишить их права дальнейшего проезда в направлении райцентра. Пускай пехом потопают, в какую хочешь сторону, хоть туда десять километров, хоть пять сюда.
        Коля спрашивает:
        - Это в какую же сторону будет пять, к дому или в Красную Гору?
        - В Красную Гору вам ближе будет, — говорит марьинский парень. — Значит, сначала Сергино, потом Антониха, потом Посушиха, потом Ягодки…
        - Ишь они, — говорит дядя Коля. — Интересуются!.. Ну все, проголосовали. Эдак я совсем из графика выбьюсь. Залезай!
        Вошли пассажиры в автобус, опасливо озираются, нет ли еще там пчел, но пчелы все через дверь вылетели, а четыре подохли. Пчела ведь если ужалит, то больше уж не живет.
        - Вот так, — говорит дядя Коля, — отныне чтобы и близко к машине не подходили.
        Неужели, думаю, и правда он нас в такой далище бросит! А ведь у Саньки нога нарывает.
        Я говорю:
        - Дядя Коля, ведь у Саньки нога нарывает, нехорошо тебе нас бросать!
        Но дядя Коля этого, видно, уже не услышал. Автобус выпустил клуб синего газу и покатил.
        Ванька побежал за ним, закричал:
        - Посади, дядя Коля!..
        Но автобус скрылся за поворотом.
        Лес навалился на нас со всех сторон, чужой, молчаливый. Сосны да вереск, ни одной травинки кругом.
        - Ну, — говорю, — Федяра, что скажешь?
        Федяра тут и заревел.
        - Я, — говорит, — и не хотел выпускать пчел, что я — дурак, да?.. Они в бутылке были, я и не хотел…
        Я кричу:
        - А зачем брал?
        - Я для кильковской продавщицы, я и не хотел выпускать, что я — дурак, да?..
        Ревет Федяра, слезы на кулак наматывает, ну что ты будешь с ним делать! Вот какая привычка у человека, всякую дрянь с собой таскать. Пчелы, конечно, не дрянь, они мед с цветков собирают, а сейчас-то что делать? Домой — десять, до Красной Горы — пять, куда же идти?
        Я говорю:
        - Домой или в Красную Гору?
        - В Красную, в Красную, — говорит Коля. — А Федяре я сейчас шею начищу.
        Коля еще не договорил, а Федяра уж бросился бежать. Коля за ним. И мы пошли вперед по дороге. Скучно идти пешком, муторно, лес кругом, словно глухой, молчит, даже птиц в нем нет.
        Я говорю:
        - Ну как, Санька?
        А они с Ванькой отвечают:
        - Как-нибудь-то дойдем…
        Вдруг от поворота Федяра с Колей кричат:
        - Автобус! Автобус!
        Бросились мы вперед, смотрим, а за деревьями, и правда, наш автобус виднеется! С белой каемочкой, голубой!
        На дороге стоят дядя Коля и почтальонка и нам руками машут. Мы подбежали к ним, пыхтим. Дядя Коля спрашивает:
        - Поняли теперь, какое я вам придумал наказание?
        Мы говорим:
        - Поняли! Поняли!
        - Будете еще шкодничать?
        Мы говорим:
        - Нет, дядя Коля, нет!
        - Ну, полезай.
        Прикатили мы в Красную Гору
        Прикатили мы в Красную Гору, это большое село! На площади два каменных дома, всякие тут у них магазины, парикмахерская имеется, улицы в разные стороны по горе ползут. Даже из всех наших окрестных деревень не сложить бы Красную Гору, вот каково село. Посреди площади бочка серебряная, на ней написано «Квас». При бочке сидит тетка с зонтиком, кто к ней подойдет, тому она и наливает.
        Вот куда Митя поехал, где ж его тут искать? Ведь народищу кругом ходит, кто с ведром, кто с кошелкой, кто с книгой, а одна тетка впереди себя катит коляску. Я говорю Коле:
        - Гляди, какая коляска.
        А он говорит:
        - Да-а, дела…
        Федяра говорит:
        - Вот люди живут! Квас бочками потребляют.
        Коля остановился и стал какую-то вывеску читать.
        - Сдавайте ягоды и грибы по пре… по прей-ску-ранту… Это по какому, значит, прейскуранту?
        - За деньги небось, — говорит Федяра.
        - Это грибы-то?.. Да-а… — говорит Коля. — Вот люди живут.
        Стоят наши равенские посреди площади с бутылками в руках и по сторонам глазеют.
        Я говорю:
        - А все-таки нет у них такого простору. И реки у них нет.
        А меня никто не слушает.
        - Чего, — говорю, — разглазелись, бутылки надо идти сдавать.
        В магазине была длинная очередь
        В магазине была длинная очередь, продавщица всем колбасу отвешивала. Мы к прилавку протиснулись, я спрашиваю:
        - Примете ли у нас бутылки?
        Все тут загудели:
        - В очередь, в очередь, Зина, не принимай у них!
        Я говорю:
        - Не встревайте. Примете ли у нас бутылки?
        Продавщица говорит:
        - Приму, когда очередь подойдет.
        Федяра спрашивает:
        - Почем колбаса?
        Продавщица кричит:
        - Да не лезьте к товару, подите вы отряхнитесь! Вон какие блондины, на них же можно рисовать!
        Санька с Ванькой хлопнули друг друга, а от них пыль повалила клубами.
        В очереди кричат:
        - Да не здесь, не здесь, на улице!
        Я говорю:
        - Граждане, не обижайтесь, мы на автобусе ехали, а дождика-то все нет, дорогу в пыль перетерло, а кто из вас местные, тот, может, и знает нашего Митю, он на баяне хорошо играет, сам-то он равенский, а теперь где-то тут у вас живет!
        В очереди все замолчали, а потом заговорили друг с другом:
        - Митю?.. Это какого же Митю? Не Андрея Петровича зятя?
        - А может, Митрия-Матюху?
        Продавщица говорит:
        - Да полно, разве он на баяне играет? Что-то я не слыхивала.
        - А может, Шуры Семичевой сосед?
        - Это который пожарник?
        Я говорю:
        - Да нет, он не пожарник!
        В это время Коля запнулся за пустой ящик, Коля не виноват, я видел, из ящика железяка торчала. И Коля упал, и ящик упал.
        Продавщица кричит:
        - Зачем трогаешь тару?
        Федяра говорит:
        - Колбаса-то почем?
        - Ну, бог послал архаровцев, — говорят в очереди, — Зина, отпусти ты их, проклятущих, а то они тут тебе наделают делов.
        Нам дали шестьдесят копеек за пять бутылок, шестая оказалась с браком, это пятью десять — будет пятьдесят, да еще пять на два, ноль пишем, один в уме.
        На площади Федяра сразу спрашивает
        На площади Федяра сразу спрашивает:
        - Интересно, а почем квас?
        Я говорю:
        - Да не приценивайся ты, Федяра, не приценивайся! Все равно мы дяде Коле должны, еще и не хватит, так что ты эту идею из головы вынь да брось.
        Федяра говорит:
        - Я идею выбросил, я просто спрашиваю для интересу.
        Вдруг Санька говорит:
        - А вон Куварин…
        Смотрим — и правда, навстречу нам Куварин идет. На нем новая кепка, а сзади ярлык болтается. Подошел он к нам и говорит:
        - А я видел, как вы на автобусе приехали.
        Я говорю:
        - Куварин, ты как здесь?
        Он отвечает:
        - Я еще раньше вашего. Моя мама в рядах картошкой торгует, вот потому я и здесь.
        А мы когда шли, то сразу заметили, что в боковушке между двумя улицами есть торговые ряды.
        - А я себе фуражку купил, — говорит Куварин.
        Федяра спрашивает:
        - Почем фуражка-то?
        Куварин отвечает:
        - На два семьдесят.
        Коля хотел оторвать ярлык у его фуражки, но Куварин увернулся и говорит:
        - Ты-ы, не открывай!..
        - А куда ты идешь? — я спрашиваю.
        - А никуда, — говорит Куварин. — В рядах мне сидеть надоело, магазины я уже все обошел, так что никуда не иду. А сейчас только шел к вам.
        Я ребят спрашиваю:
        - Может, мы его с собой возьмем?
        Тут Коля отвернулся.
        Я говорю:
        - Куварин, ты не проболтаешься? Мы ведь Митю идем искать.
        Куварин говорит:
        - Нет, я не проболтаюсь.
        - Ну, иди с нами. Ребята, он же наш, равенский, пусть он с нами идет.
        Куварин говорит:
        - Я же ваш, равенский. Вот хотите, пойдемте квасу напьемся?
        Федяра тогда говорит:
        - Ребята, он же наш, равенский, пусть он с нами идет!
        Тогда все мы пошли к бочке с квасом.
        Тетка из-под зонтика говорит:
        - Вон ты, который в новой кепке, ты уже сегодня третий раз.
        Куварин отвечает:
        - Да, я сегодня третий раз.
        - Мать-то картошку расторговала?
        - Полмешка только, — говорит Куварин.
        - Плохо, плохо идет картошка, — говорит тетка. — А вы на кильковском автобусе давеча приехали, ко мне не подошли, а сразу в магазин.
        Я говорю:
        - Правильно, а как вы заметили?
        - А я, — говорит тетка, — недаром посреди площади сижу, я все вижу, все! От меня не утаишься!
        Куварин говорит:
        - Трижды шесть… двадцать четыре… Каждому по маленькой и сдачи шесть копеек.
        - А вы чего приехали? — спрашивает тетка. — Так, от баловства, или по делам?
        Я говорю:
        - По делам. Дела у нас, мы Митю хотим отыскать нашего, равенского. Он у вас на учебе, а в деревне Люба осталась.
        - Это который с баяном приехал?
        Я даже квасом поперхнулся.
        - Да! — кричу. — Да!
        - Что-то давненько его не видела, — говорит тетка.
        Я кричу:
        - Да где же он живет?
        - Вон на квартире у Мухина, у свово дяди, пойдете прямо, потом по Разуваевке, по левую руку четвертый дом, у них еще куры марганцовкой меченые, а в палисаднике мальва растет.
        Вот мы по Разуваевке идем
        Вот мы по Разуваевке идем. Дома у них все хорошие, тесом обшитые, разными красками выкрашены и на каждом доме номер висит. Отсчитали четвертый дом по левой руке. Встали на крыльцо и стучим.
        Долго никакого ответа не было, а потом в доме что-то загремело, зашевелилось и мужской голос спрашивает:
        - Чего надо?
        - Дяденька, нам Митю!
        Там помолчали и говорят:
        - Никого нет.
        Я говорю:
        - Митя-то где у вас? Вы сами-то Мухин ли будете?
        Тогда дверь открылась и в ней появился сонный дядька. Он губами почмокал, зевнул и говорит:
        - Я-то Мухин, а вот вы кто? Какого лешего вам надо?
        Я говорю:
        - Мы равенские, Митины земляки!
        - Ну и я, — говорит, — равенский. А чево? На кой вы мне тут сдались, таковские земляки, хоть бы и Митьки?
        Я говорю:
        - Да где же он?
        - Уехал, шалабер, — отвечает дядька, — стало быть, в областной центр.
        Отступили мы от крыльца, я думаю, что же будем теперь делать? Вдруг окошко открывается и дядька говорит:
        - Вона, заберите письмо!
        И бросил он нам конверт.
        Мы встали в кружок, повертели его так и этак, думаем, что за письмо такое? На нем написано «Лично Мите»… А потом посмотрел я на обратный адрес, вижу — Равенка! Амбулатория! Любина фамилия!
        - Так это Любино письмо! От Любы к Мите! Значит, Митя его не получил.
        - Куда же его девать? — спрашивает Федяра.
        - А никуда, — говорю. — Никуда его не девать. Любе отвезем.
        — Вот, — говорит Федяра, — какая у них улица
        - Вот, — говорит Федяра, — какая у них улица!
        А улица-то вниз горбом пошла. Дома по обе стороны кончились, под горой ольховые кусты открылись и осока-трава. А в траве ползет черный ручей, над ним стрекозки стрекочут, облака в нем белые плывут.
        Вышли мы на мостик, легли ногами в разные стороны и стали из ручья пить. Вода в нем холодная, видно, у них тут родники колотят, много этой воды не выпьешь.
        Коля напился, сел на мосту и говорит:
        - Что это за ручей такой?
        Я говорю:
        - Кто его знает.
        Федяра говорит:
        - В таком ручье не искупаешься, вмиг все жилы стянет.
        Я говорю:
        - На спор!
        Коля говорит:
        - Не купайся, Антон, застудишься.
        - Не застужусь!
        Я быстро разделся и прыгнул в ручей. Обожгло меня, сжало всего, ни вдохнуть ни выдохнуть, будто я в проруби.
        - Ну как? — кричат с моста.
        Я говорю:
        - Хор-рошо!..
        - Ты двигайся, двигайся!
        А я и так плыву по ручью против течения, двигаюсь.
        - Вылезай, — кричит Коля, — хватит!
        И все кричат:
        - Вылезай!
        Я встал в воде и пошел. А воды мне по пояс. Под ногами острые камни. И течением назад валит. Вот так ручей.
        Вытянули меня на мост. Стою, одеваюсь. Весь я гусиной кожей покрылся, посинел, и мелко меня трясет, бр-р-р!
        - Че-черт, — говорю, — вот к-какая стужа!..
        А мне и в штанину ногой не попасть, до чего меня колотит.
        Вдруг из кустов выходят два мальчишки с красными повязками на рукавах и в галстуках, взъерошенные, зачем-то зелеными ветками прикрываются.
        - Ага-а, — говорят, — вот мы вас и застукали! Купался?
        Я говорю:
        - Н-не видишь, ч-что ли?.. К-купался.
        - Сейчас в лагерь поведем.
        Я штаны надеваю и говорю:
        - В лагерь? Хор-рошо, ведите…
        Один говорит:
        - Мы вас давно заметили, вы у пищеблока в заборе доску отодрали.
        Коля говорит:
        - Не ври!
        Я говорю:
        - Никакой доски мы не отдирали.
        А второй на нас внимательно посмотрел и говорит:
        - Махоня, это и не они…
        Первый спрашивает:
        - Это не вы?..
        Я говорю:
        - Это мы, только ты давай на нас лишнего не наговаривай, в лагерь лучше веди.
        - А вам, — говорит, — тогда и не нужно в лагерь, купайтесь, сколько влезет, вы же посторонние…
        И второй поддакивает:
        - Мы своих отыскиваем, мы патрули…
        - Нет уж, — говорю, — теперь мы вас не отпустим, ведите нас в лагерь. Ребята, нужно нам в лагерь?
        Все говорят:
        - А чего же! Они у нас были, а мы у них нет.
        Вот мы и пошли.
        Лес тут у них был сосновый
        Лес тут у них был сосновый, высокие стояли строевики. А под ногами шишки да дерюга всякая, все шуршит, трещит, крошится.
        Я говорю:
        - Лес-то у них похуже нашего будет, уж больно сух.
        Прямо в лесу был длинный забор из досок. Мы вошли в калитку, а там тоже лес. Я говорю:
        - Чего вы лес-то разгородили?
        - А это, — говорят, — не лес, а лагерь, мы здесь живем.
        Смотрим — и правда, меж сосен домики деревянные виднеются, а на большой поляне на шесте висит флаг.
        По дорожке к нам заспешила женщина в белом халате, видно, местный фельдшер. Она и спрашивает у своих:
        - Вы кого это привели?
        - Да вот, Вера Сергеевна, какие-то посторонние.
        Я говорю:
        - Да нет, никто здесь не посторонние, это Куварин, это Коля Семихин, они тоже наши равенские, здрасьте!
        - Вы к кому?
        Я говорю:
        - К вашим, вот, пионерам. Они звали, вы не думайте. Они к нам, а мы, стало быть, теперь к вам. Вы собирайте их, собирайте, вы только скажите, мол, равенские приехали, они знают, они сразу прибегут!
        Коля шепчет:
        - Антон, ты речь скажи…
        Я говорю:
        - Да речь что-то неохота, а сейчас чего-нибудь придумаем, да хоть в футбол можно сыграть, у нас вон только Санька хромает…
        Тетка говорит:
        - Мальчики, да нельзя к нам, нельзя!
        Я говорю:
        - Как нельзя! А ну позовите черненького пионера Сашку!.. Или Лену Скворцову. Или Куканова. Как так нельзя?
        - А ты не кричи, — говорит тетка, — ты успокойся…
        Я говорю:
        - А я спокойный!
        Она говорит:
        - Ну, вот. Как я тебе их позову, если они в изоляторе. Заболели они, понимаешь ты такое дело? И у нас карантин.
        Тут я, конечно, кричать перестал.
        - Чего это, — спрашиваю, — они у вас заболели?
        - Кто их знает. Объелись какой-то дряни в походе, теперь у них животы болят.
        - Ничего, — говорю, — там не дрянь была, а морковка с бабушкиного огорода, а что они кильковский щавель ели, то я же говорил им: не ешьте щавель! А они ели!.. Да улыбались еще.
        Тетка говорит:
        - Ну, не обижайтесь. Я им привет ваш передам.
        Я говорю:
        - Приветом сыт не будешь. Каков привет, таков и ответ.
        Вышла тетка с нами за калитку.
        - Теперь-то вы куда?
        Я говорю:
        - Куда еще, в Равенку, конечно.
        - А на чем?
        Я говорю:
        - На чем еще, уж не пешком, чай, на автобусе. Автобус-то до самой нашей Равенки ходит.
        - Вот вы какие самостоятельные, — говорит тетка. — Не то что наши. И закалка, видно, у вас хорошая, болеете не так часто, как городские.
        Я говорю:
        - А заболеем, так нам горя мало, у нас амбулатория есть.
        Пионеры говорят:
        - Они в Чернушке купались, видите, волосы мокрые!
        Я говорю:
        - Не в Чернушке, а в ручье!
        Тетка говорит:
        - А ручей наш и есть Чернушка.
        - Неправда, — говорю, — Чернушка это наша река. Она мимо Килькова и Равенки протекает, их берег левый, наш берег правый…
        Тетка говорит:
        - Это правильно, а начало-то она здесь берет!
        Вышли мы из лагеря, а я смотрю на ручей и думаю: какое дело, значит, это наша Чернушка! Вот где повстречались с тобой, наша река.
        На площади стояло много разных автобусов
        На площади стояло много разных автобусов, но нашего среди них вроде бы не было. И всё толпились кругом незнакомые люди.
        Я у них спрашиваю:
        - Который тут на Кильково?.. Который?
        Все головами мотают, у всех своя забота. Наконец, один шофер отвечает:
        - Ваш в город ушел, ждите, он через час придет.
        Я говорю:
        - Давайте ждать, ребята, а то ведь дядя Коля такой — шмыгнет и не заметишь. Вот бы нам кого-нибудь своих встретить, например, кильковскую почтальонку, нам бы веселее было ждать.
        Но тут открылся один ларек, и в нем стали продавать мороженое. Люди на остановке как это увидели, так и побежали. А из автобусов руки протянулись с деньгами: «Клава! Шура! Возьми и мне!»
        И сразу у ларька образовалась очередь, потому что было очень жарко, а мороженое ведь охлаждает, об этом и по телевизору говорят.
        Все наши в ту сторону головы повернули, смотрят — люди идут с мороженым. Санька спрашивает:
        - Это что они сосут?
        Я говорю:
        - Санька, это мороженое!
        Санька спрашивает:
        - Что замороженное?
        Федяра говорит:
        - Просто мороженое. Снег, значит.
        Я говорю:
        - Нет, Федяра, не просто снег, а это мороженное молоко.
        Коля говорит:
        - Не молоко, а сметана.
        Куварин говорит:
        - Я очень люблю мороженое. Только денег нет.
        Федяра говорит:
        - Деньги-то есть, да вот Антон не дает.
        Я говорю:
        - Да? А на автобус?
        Тогда Куварин спрашивает:
        - А вы зачем на автобусе хотите ехать, поехали на машине. Мы на Агафоновой машине сюда приехали, она за нами на обратном пути заедет и прямо в Равенку отвезет.
        Все закричали:
        - На Агафоновой, на Агафоновой! Молодец, Куварин!
        Мое дело маленькое, я-то мог бы и без мороженого, я его сроду не ел, мне и не надо, но раз они все так захотели, их теперь не переспоришь. Я говорю:
        - Ну, как хотите, мое дело маленькое.
        И мы заняли очередь.
        Куварин потоптался и говорит:
        - Вы и мне купите, я ведь вам квас покупал.
        Мороженое было вкусное
        Мороженое было вкусное, с изюмом и хрустящими корочками, но мне еще больше захотелось встретить кого-нибудь из наших, хотя бы кильковскую почтальонку. Почта была на площади. Я говорю:
        - На почту-то зайдем!..
        Вот пришли мы на почту. Я в окошко голову просунул и спрашиваю:
        - Где тут у вас кильковская почтальонка?
        А мне отвечают:
        - Была, да вся вышла.
        Смотрю: за стеклом конвертики всякие выставлены, открытки. Я спрашиваю:
        - Почем конвертики?
        - Пять копеек, — отвечают.
        Я говорю:
        - Ладно, вы, ребята, идите покуда погуляйте. А мне нужно написать письмо.
        - Не потеряться бы нам, — говорит Коля.
        А Санька с Ванькой говорят:
        - Мы тут, под дверью будем стоять.
        Выбрал я самый красивый конверт с цветами, отдал за него пять копеек. Сел за стол, обмакнул ручку в чернила и начал писать.
        «Лене Скворцовой от Антона Ивановича Иванова. Письмо. Лена, я ведь говорил, чтобы ты не ела щавель, а ты ослушалась, и вот теперь у тебя понос. Но это пройдет, ты не думай, у нас тоже бывает, надо бы тебе черники, а ее сейчас нет, а то бы я в лес сбегал и мигом набрал корзинку, знаешь, сколько у нас черники возле Березниц! У нас все есть. Красная Гора мне не понравилась, уж больно песку много и сухо, но зато у вас мороженое продают. Лена, мы ели мороженое и пили квас, квасу мы еще выпьем, а домой все равно поедем на Агафоновой, это Куварин предложил, знаешь, я думал, что он пропащий, а он парень ничего. Лена, еще напишу тебе про Митю и про Любу, но это в другой раз. Лена, давай переписываться — я тебе письмо, а ты мне письмо, у нас почтальонка каждый день носит. Только Куканову не говори. Остаюсь, под сим подпись поставил: Антон».
        Послюнявил я конверт, письмо это в него запечатал, а на конверте адрес написал:
        «Красногорский лагерь, пионерке Лене Скворцовой (больной)».
        Пока я писал, Федяра несколько раз в дверь заглядывал. Когда я вышел, он и говорит:
        - Знаем, знаем, кому ты письмо писал!..
        Я говорю:
        - Молчи, малявка!
        А он говорит:
        - Знаем, знаем…
        Я говорю:
        - Вот по шее сейчас как дам!
        Но мне не хотелось давать Федяре по шее. Это я для острастки ему сказал.
        Вон дядя Коля
        - Во-он дядя Коля! — говорит Санька. — Во-он почтальонка!
        - Побежали! — кричит Ванька.
        Я говорю:
        - Тише, вы, тише! Сдурели, что ли? Нам и показаться ему нельзя, ведь мы неоплатные должники!
        - Это верно, — Коля говорит. — Худо будет.
        Федяра шепчет:
        - А может, простит?..
        Я говорю:
        - Не-ет, мы уж на Агафоновой, правда, Куварин?
        Куварин отвечает:
        - Правда.
        Федяра говорит:
        - Эх вы, ну тогда давайте за ними следить.
        Стали мы следить, как люди в наш автобус влезают. Вдруг вижу, дядя Коля площадь оглядывает, будто кого-то ищет. Нас заметил, руками замахал и кричит:
        - Эй, вы! Ну, чего стоите! Давайте сюда!
        Ах, думаю, вылезать-то не надо было! А мы уже и не стоим! Бросились мы в переулок между почтой и парикмахерской, какая-то собака за нами погналась, да сразу и отвязалась.
        - Эй, — кричу, — в боковушку давайте, вдруг он за нами бежит!
        А из-за угла вдруг выходят четверо пацанов. Один на нас пальцем показывает и кричит:
        - Вот они! Эти самые!
        - Да не эти мы! — кричу. — Промашка вышла! — но поздно уже, бежать надо.
        Что ты будешь делать, облава со всех сторон!
        Несемся мы между сараями, на грядки какие-то наступаем, заборчики перепрыгиваем, от цепных собак шарахаемся, а впереди всех Куварин, рраз! — и он уже рядом с матерью стоит. И мы стоим рядом с его матерью, картошкой вроде торгуем, а кто хочет нам чего сказать, будь любезный, за прилавок не заходи. Не положено за прилавок!
        Но никто к нам и не заходит, пусто на базаре, ни одной души нет, только Куварина мать семечками поплевывает. Кепку увидела:
        - Ну-ка, — говорит, — ну-ка, почем?
        Что-то ей там рассказывал Куварин, и она ему что-то рассказывала, а мы в стороночку отошли, наше дело маленькое, да ведь и далеко от них не уйдешь — пропустишь Агафонову, как потом домой доберешься. Автобусы все разъехались, людей нет на площади, ничего не продается — ни мороженое, ни квас.
        Вдруг страшно мне стало, как вспомнил я и лес диковатый, и чужую эту дорогу, на которой нас чуть было не бросили, и все потемнело в тот же момент. Я думаю: отчего ж это мне так все немило, глянул в небо, а это вот отчего — по небу тучи синие ползут, заворачиваются друг в друга, по правой руке мгла и тянет с той стороны ветерок.
        Я говорю:
        - Никак гроза собирается!
        Федяра говорит:
        - Не ко времени…
        Санька в небо смотрит.
        - Хорошо бы дождика, в деревне-то ждут.
        - А может, он мимо деревни пройдет, — говорит Федяра, — деревня-то во-он где, а туча вон куда катит!
        Коля спрашивает:
        - Где-е? Там деревня? Вон где деревня! По левую руку.
        - Вон в какой стороне деревня! — Федяра кричит.
        Слушал я, как они спорят, глядел, как пальцами тычат, и вдруг подумал, что не одна ведь наша деревня дождя просит, вон сколько мы деревень проезжали, всех пылью припорошило, у каждой в горле свербит.
        - Да полно вам, — говорю, — спорить. Деревень много в нашей стороне, и всем дождика хватит, потому что дождик, по всему видать, будет большой, хлесткий.
        Только я это сказал, а в небе как чиркнет, по всей площади вихрь как закрутит, бумажки как заметет!.. Закричали куры, бросились со всех ног к своим дворам, пыль поднялась аж до телеграфных проводов, люди бегут — двери с окнами затворяют. А тут капли зашлепали, застучали, вся земля вмиг стала в темных пятаках.
        Бросились мы к автобусной остановке, к навесу, вдруг слышу я — сзади Куварин кричит. Силятся они с матерью мешок поднять, чтобы тащить его, а силенок у них не хватает, мать только что из больницы выписалась, немочь бледная, где же ей столько картофелю таскать! Побежали мы с Колей им на подмогу, а вверху ка-ак хрястнет! Будто лопнуло все небо поперек себя! Куварина мать мешок бросила, закрестилась, я кричу:
        - Куда на мокрое-то мешок бросили!
        А дождик тут еще припустил. Затолкали мы мешок кое-как под прилавок, и в этот миг такой ливень грянул, что все кругом затряслось и затрепыхалось. Забились и мы под прилавок, сидим посреди всякого мусора и шелухи, Куварина мать вся дрожит от страха.
        - Ах, батюшки, — говорит, — на земле сидим, вот молния-то нас тут поразит!
        Я говорю:
        - Какой еще паразит?
        А она отвечает:
        - Какой паразит? Я и не говорю: паразит. Я говорю: убьет нас молния-то!
        А вверху и в самом деле во как трещит! И трещит и хлещет! И хлещет и вспыхивает! Ничего впереди не видать — водяная пыль столбом. А прилавок-то наш потек. Текут струйки, кому на голову, кому за шиворот, мы от них знай уворачиваемся да шипим.
        Сидели мы, сидели, гром уже в сторону относить начало, вдруг впереди нас босые ноги зашлепали. Федяра и Санька с Ванькой перед нами на четвереньки встали, раздетые, в одних трусах, смеются и кричат:
        - Вы чего здесь запрятались, дожжа испугались, айда, побегаем, поскачем по лужам, знаете, как хорошо скакать!
        Течет с них в три ручья, а они все смеются. Тут и у меня будто какая-то пружина внутри разжалась.
        Я кричу:
        - Колька, чего это мы в шелухе тут сидим!
        Скинули мы рубахи, штаны и вылезли к ребятам под ливень. И Куварин с нами. Мать ему:
        - Гошка, вернися, убьет!..
        Не вернулся Куварин.
        - Дождик, дождик, пуще! — кричит.
        Нет, он парень не худой.
        Как же так получилось
        Как же так получилось?.. Гоняли мы по площади, брызгались, целые фонтаны из луж вышибали. Дождик к тому времени утих.
        Вдруг Коля как закричит:
        - Агафонова! Агафонова!
        Смотрим — машина по площади едет, воду колесами рассекает. Мы — к ней.
        - Агафон! — кричим. — Агафоша!..
        Прыгаем вокруг, за борта хватаемся, а Агафон нам гудит. В самом деле, негоже это — возле машины прыгать.
        - Санька! — кричу. — Куда!.. Ванька! Под колеса захотели? А ну отцепись!
        Остановился Агафон возле базарных лотков и спрашивает:
        - Вас что это столько здесь?
        Я говорю:
        - Да вот… тебя ждем.
        - Зачем ждете?
        - Стало быть, — говорю, — ехать надо.
        Агафон кричит:
        - На чем ехать?
        Я кричу:
        - На чем, на чем!.. Не на тебе, чай! Места у тебя, что ли, в кузове мало?
        - В кузове? — кричит Агафон. — Ах, в кузове!.. Поди взгляни!
        Полез я на колесо, слышу, чем-то сильно несет, запах такой дурной, едкий.
        - Чего это у тебя тут? — кричу Агафону. — Никак барда!..
        - А ты думал, пуховые перины?
        Батюшки, думаю, что же делать, барда — это ведь корм для свиней, отходы пивного завода, как в ней поедешь, в ней не только ехать, а противно рядом стоять.
        Слез я на землю, смотрю на Агафона, а Куварин с матерью уже в кабине сидят.
        Я говорю:
        - Куварин, ты почему ж не сказал, зачем Агафон в город поехал?
        Куварин из кабины как закричит:
        - А почем я знал!
        Я говорю:
        - Эх ты, Куварин… Вот тебя бы макнуть в барду.
        На ребят гляжу. У них у всех губы вниз поопускались, Федяра чуть не плачет.
        - Агафо-он, — тянет, — Агафон, нас сегодня уже один раз бросали, не оставляй…
        - Ну, садись, садись на капот! — Агафон сердится. — А места мало будет, так мне на шею полезай! Так, что ли?.. Охламоны какие. Вот скажу отцам, где вас черти носят.
        Коля просит:
        - Не говори, Агафон, мы пешком дойдем!..
        - Натопаетесь еще. А сейчас ждите. Тут в Антониху пойдет фургон.
        Отшумел дождик
        Отшумел дождик, вроде его и не было. Ворчат тучи далеко над лесом. Площадь чистая стала, потемнела, текут по ней мутные потоки. Куры вышли на охоту за дождевыми червями. С навеса в лужу капли со звоном падают: кап!.. кап!..
        Чужие люди сидят на лавках, ждут фургона на Антониху.
        Я все спрашиваю:
        - Когда он будет-то?.. Доколе его ждать?
        - Не знаем, — отвечают, — сами ждем.
        Коля говорит:
        - Айда пешком, есть-то как охота.
        - Не, — говорит Санька, — мы с Ванькой потерпим, нам не дойти…
        И усаживаются на лавочку.
        Какая-то тетка мешок развязывает и говорит:
        - А ну-ка, у меня тут есть батон.
        Стали мы жевать, смотрю, ребята мои сидят, как сироты, носами шмыгают, босые ноги под себя подбирают и смотрят непонятно куда. А тетка, которая батон нам дала, да и другие пассажиры так жалостливо на нас поглядывают. Этого, думаю, еще не хватало!
        - Санька! — говорю. — Утрись! Ванька, то же самое. А ну, седлай боевых коней, затягивай потуже подпруги, поскачем сейчас с вами вперед, пока будет возможность, все ближе к дому продвинемся.
        - Не, — говорит Санька, — мне в кавалеристы играть неохота.
        - И мне неохота, — говорит Ванька.
        - А чем же тогда будем заниматься?
        Федяра тогда говорит:
        - Давайте запруду устраивать, вот время и пройдет.
        Набрали мы возле остановки камней, побросали их в самый большой поток, а дыры мокрым песком залепили, получилась плотина. Вода все накапливается возле нее, накапливается, мы ее и так и этак со всех сторон дамбами закрываем, ну, думаю, сейчас будет ГЭС. Вдруг обвалилась в один миг наша дамба, закрутилась мутная пена, хлынул весь поток прямым путем под ноги пассажирам.
        - Авария! — кричу. — Дамбу прорвало!
        Закричали тут пассажиры, с лавок попрыгали, расхватывают свои мешки и чемоданы, поджимают ноги.
        - Ах вы окаянные! — кричит. — Что хотят, то и делают, вот чертова вольница, никуда от них не денешься!
        - Везде найдут, проклятушшие!..
        Тетка кричит:
        - Они смирно сидели, это вон тот ушастенький их хулиганничать наущал!..
        - Надрать ему уши!
        Что ты будешь делать, кричат, пальцами на меня показывают, не понимают, что дамбу прорвало, а мне сразу с ними сидеть расхотелось, я говорю:
        - Догонит фургон-то нас, пошли. Чем тут околачиваться, мы потихоньку к дому пойдем.
        А дальше-то что случилось
        А дальше-то что случилось, дальше вышло самое неожиданное! Только мы отошли от навеса, глядь — на площадь влетают два велосипедиста. Батюшки, думаю, кто ж это такие? Да ведь это Тришка! Да ведь это Шурка Шаров! А за ними еще трое катятся: Сизиков Николай и братья Орловы.
        Мы как закричим:
        - Наши!.. Да ведь это наши!
        А Шурка как закричит:
        - Вот они!..
        Бросились мы к ним, а они с велосипедов попадали, еле на ногах держатся, мокрые все, грязью заляпанные.
        - Это вы? — кричу, глазам своим не верю.
        Они дышат тяжело, а улыбаются.
        - Да мы это, мы…
        Стали мы тут толкаться, по плечам друг друга ударять, а я-то кильковских чуть не обнимаю, наши ведь это, наши, ах ты, и они рады, стоит от нас на площади сплошной крик.
        - А вы-то чего!
        - А мы-то чего!
        - А дождь-то, а гроза какая!
        - А плевать, зато встретились!
        - Вот ка-ак!
        - Ишь ты-ы!
        Я у Шурки спрашиваю:
        - Шурка, вы зачем сюда на велосипедах поехали?
        А он отвечает:
        - Мы сначала, как Сизиков нам рассказал, думаем: не бывать вам первыми у городских пионеров! А потом Агафон нам навстречу попался, езжайте, говорит, скорей, там равенские одни пропадают, мы и газанули!
        Я говорю:
        - Значит, вы за нами?
        - Выходит, что за вами.
        Я говорю:
        - Вы, кильковские, молодцы.
        А кругом кричат, уняться никак не могут:
        - Ну, как там у нас?
        - Ну, как тут у вас?
        - А мы мороженое ели!
        - А мы автобус встретили!
        Я говорю:
        - Шурка, а пионеры-то лежат больные животами, объелись, стало быть, а Митю мы не нашли, значит, Люба за Славку вашего выйдет, это нам обидно…
        А Шурка отвечает:
        - Это все вранье! Ошибка вышла, вчера к Славке из городу невеста приехала, свадьбу замышляют, а Любу он по дружбе и товариществу провожал.
        Эх, весело мне стало! Я кричу:
        - Вот как!
        Ничего еще, думаю, не пропадет наша деревня, жить можно.
        - Шурка! — кричу. — А мы тоже, время придет, вас выручим! Верно, пацаны, мы кильковских не оставим?
        - Факт, не оставим!
        - А ну, садитесь, — говорят кильковские, — поехали, будем по переменке крутить.
        Коля говорит:
        - По переменке мы куда хочешь уедем.
        Уселись мы по двое на велосипеде, один педали крутит, другой на багажнике сидит. Воздух чистый после грозы, лес смолу источает, едем мы и друг с другом перекликаемся.
        Коля кричит:
        - Шурка, знаешь, какие местные красногорские вредные! Нас вон как по огородам гоняли, давайте мы соберемся вместе как-нито и красногорских-то приструним!..
        А я кручу педали и думаю: эх, мать честна, все не так, глупость какая выходит, вовсе и не так надо делить. Я говорю:
        - Колька, не так ты все делишь-то, гляди, мы в своей деревне какую одиночку вырастили — Куварин-то, Куварин!.. Вон кого надо учить!..
        А земля у нас, думаю, вон какая большая, спорить нам не пристало, какое место лучше, кто где хочет, тот пускай там и живет, и всякому, конечно, свое место дороже, вот я, к примеру, прирос к нашей деревне Равенке, она у нас на горке стоит. Ветерок дунет — ни слепней нет, ни комаров. По берегу крутому вязы растут, а за рекой луга заливные…
        Мы, когда подъезжали, во все глаза глядели на свою деревню, так сильно соскучились. А у меня в голове стишок трепыхался: вот моя деревня, вот мой дом родной.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к