Всего один голос А. Ампелонов
А.Ампелонов
Всего один голос
(повесть)
\журнальный вариант\
1
Ольга Елисеева, усевшись на «галерку» — самую последнюю, возле окна, парту, —достала из портфеля овальное зеркальце. Здесь, на отшибе, коротать уроки было приятнее: весь класс был как на ладони и мальчишки не подбрасывали из-за спины записки.
В коридоре слабо пропел первый предупредительный звонок, загромыхали по паркету чьи-то ботинки. В класс ворвался Буслаев, высокий стройный парень с родинкой над верхней губой, за ним, тяжело дыша, пронес свое грузное тело Гришаев, близоруко моргая выцветшими пушистыми ресницами. Очки, у которых одна из дужек была укреплена синей изолентой, он осторожно нес в руке.
За Гришаем в класс вполз сонный, недовольный Вадик Вишняков. Осенью Елена Петровна вдруг назначила его старостой вместо Антона Лобова, которого избрали председателем совета отряда. Когда на выборах мальчишки стали кричать: «Антон, Антон!» —и все как один отказались голосовать за старого председателя Шнырова, классный руководитель чуть не взорвалась. Она бы наверняка добилась своего, если бы на сбор не пришла старшая вожатая Марина.
Елисеева распахнула тетрадь, сделав вид, что повторяет урок, потом украдкой взглянула на часики. На ее счастье, в классе уже появились девчонки. Оставаться один на один с Буслаевым или Гришаем Елисеевой не хотелось. Вести себя с девчонками они совершенно не умеют. Вздохнув, поймала взглядом знакомый стриженый затылок Лобова. Антон, стоя возле доски, пытался дознаться у Вадика, отчего сегодня не убран класс. Лобов выделялся среди мальчишек. Но чем? Уж не красотой, во всяком случае. Лицо у него было круглым, чуть тяжеловатым, шея —короткой, и фигурой он был совсем не спортсмен, в отличие от
Буслы, стройного и гибкого, как обезьяна. Обыкновенный мальчишка. И все же в нем было что-то необычное. Основательность? Характер?
— Вишняков, кто сегодня дежурит?
— Я забыл...
— Что значит забыл?
— Забыл назначить дежурного, — покраснел от напряжения и съежился Вадик.
— Не ври.
— Отстань ты от него, у него провалы в памяти, — посоветовал Гришай и помчался через весь класс, задевая парты: от одного соприкосновения с его большим, грузным телом они разъезжались в разные стороны, словно по льду.
Буслаев с гоготом бросился за ним.
Вадик тем временем поплелся к доске. Вытер, угрюмо взглянул на мел, разбросанный по полу, на неполитые цветы.
Елисеева встала из-за парты, взяла пустую молочную бутылку.
Вадик посмотрел благодарными глазами. Девчонок он ужасно боялся. Даже чтобы назначить дежурных, просил помощи у Буслы: для него такие переговоры не составляли проблемы.
Вместе с последним звонком в класс устало и степенно вплыла Елена Петровна.
— Почему в классе не проветрено? Кто дежурный?
Класс угомонился, мигом притих, вспомнив, что сейчас литература, урок, который непременно завершится печально — не для одного, так для другого. На двойки и замечания классная последнее время не скупилась. Чаще, чем прелсде, была раздражена, не скрывала, что устала от ребят, от всего на свете. И, по наблюдениям Елисеевой, совсем перестала подводить губы и красить волосы.
— Вишняков, я, по-моему, спросила, кто дежурный? Кто у нас староста, ты или я?
Вишняков, побледнев, поднялся из-за парты.
— Ну, хорошо, — мрачно заключила она, — этим мы займемся на перемене.
Елена Петровна распахнула портфель, не спеша выложила из него классный журнал, стопку тетрадей.
— Я проверила сочинения «Моя будущая профессия». В целом неплохо, если не считать того, что написал Буслаев. — Учительница, поморщившись, взяла в руки тетрадь.
— Вот полюбуйтесь: «Когда вырасту, я хочу быть министром просвещения и делать разные реформы». Отметки у него выставляет компьютер. Учителям он, очевидно, не доверяет, думает, что машина оценит его знания справедливее. Словом, три страницы всяких глупостей. Я поставила за сочинение двойку.
Возьми свою утопию.
— А почему д-двойка? — опешив и заикаясь от неожиданности, спросил Бусла. — Ошибок много?
— Нет, ошибок нет.
— Тогда нечестно, — вступился за приятеля Гришаев. — Правду написал — нужна ЭВМ. Что, человек мечтать не может?
— Мечтать — не значит совать свой нос куда не следует. Мне очень понравилось сочинение Вишнякова, — повысив голос, продолжала Елена Петровна. — Тема у него раскрыта полностью, а главное — сочинение написано искренне. Вадим, может, ты прочитаешь его вслух?
— Нет, нет, у меня горло. — Вскочив с места, Вадик испуганно замотал головой. Было видно: ему вовсе не хочется, чтобы сочинение слышали в классе.
— Ну хорошо, я прочту сама. Это будет полезно для некоторых. — Елена Петровна выразительно посмотрела на Буслаева. — «С детства я мечтал стать летчиком. Эта мечта сохранилась во мне до сих пор. Мой отец — командир воздушного лайнера. У нас дома висит карта, и я флажками отмечаю на ней столицы государств, куда летал мой отец. Сначала у меня не было особой любви к этой профессии, я далее боялся самолетов...»
В классе засмеялись.
— Не вижу тут ничего смешного, Шны-ров. — Учительница прервала чтение.
Шнырик (смеялся он) вздрогнул, прижался грудью к парте. Теперь, в новом году, классная больше не называла его по имени, наверное, не могла простить, что он оскандалился в председателях.
— «Я далее боялся самолетов, — с выражением продолжала чтение Елена Петровна. — Но отец часто брал меня в полеты. Самолеты у отца сначала были легкие, маленькие, и поэтому он иногда позволял мне подержать штурвал. Тяну штурвал на себя — и самолет взмывает вверх! Это воспоминание не дает мне покоя, и я очень жалею, что отец перешел теперь на большие самолеты и больше не может позволить мне подержать штурвал. Ведь ему доверены сотни жизней, и он не имеет права рисковать. В полете бывают моменты, когда летчик в считанные доли секунды должен выбрать единственно правильное решение. Например, когда самолет срывается в «пике» —теряет управление, падает носом в землю... Я хочу стать летчиком, таким, как мой отец».
— Много хочешь, — заметил Лешка Бори-сычев по прозвищу Карандаш —рослый парень в вечно стоптанных ботинках.
— В чем дело? — Елена Петровна бросила строгий взгляд на «галерку».
— Какой из него летчик!
— Он темноты боится! —крикнул Шнырик.
— Из него летчик, как из меня лилипут, — вставил свое слово Буслаев, уже позабыв, что Вадик только что спас его, не выдав классной, что назначил дежурным его.
Мальчишки засмеялись громко, дружно, как смеются над слабым.
Елисеева, с трудом сдерживаясь, привстала, ей хотелось крикнуть Бусле обидные, безжалостные слова, уколоть его так же, как он уколол Вишнякова.
2
Антон Лобов застыл на пороге учительской. Все тут было привычно, знакомо по прошлому году, когда он был старостой. Два низких кресла, старый шкаф с пылящимся на нем глобусом, тумбочка с ячейками для журналов.
В мягком кресле возле окна сидела Марина, старшая вожатая. Она что-то объясняла Елене Петровне, та отвечала, не отрывая ручки от бумаги.
— Марина, мне кажется, вы же сами внушали мне: класс — это одно, а отряд — совсем другое... Разве я не правильно передаю ваши слова?
— Все правильно, но без поддержки...
— Они в моей поддержке не нуждаются. — Елена Петровна заметила, наконец, стоящего на пороге Антона.
— Вот председатель. Он у нас активный — пусть работает.
— Подойди ближе, садись. — Марина жестом поманила Антона.
Когда Антона вдруг избрали председателем совета отряда, на клумбе в школьном дворе еще цвели белые астры, последние осенние цветы, а теперь на земле уже лежал снег. Время шло, а Елена Петровна словно забыла о нем, об отряде. Шнырова, прежнего председателя, она опекала каждую минуту, вмешивалась, если сомневалась, что ребята пойдут за Шныриком на смотр строя и песни или собирать металлолом.
Антон горько жалел теперь, что не отказался. Пусть бы председателем избрали если не Шнырика, то, скажем, Клячкину. Училась она лучше всех, на уроках сидела не шелохнувшись и смотрела на учителя преданными, как у таксы, глазами.
— Антон, —ласково заговорила Марина, — я очень прошу тебя сдать мне план работы отряда. Наметь с ребятами дела. Придумайте что-нибудь новое, чего нет у других.
— Ну что тут можно придумать? — Елена Петровна, махнув рукой, снова погрузилась в журнал.
— А можно записать строительство хоккейной площадки? Мы хотим выставить команду на «Золотую шайбу». Площадку сделаем на школьном дворе.
— Как на школьном дворе? —удивилась Елена Петровна.
— Возле стадиона. Где яма для прыжков — она же зимой никому не нужна.
— Мысль интересная, только надо поговорить с директором, с Анной Зиновьевной. — Марина вопросительно взглянула на Антона, потом на Елену Петровну.
— Ну, этим пусть занимается физрук.
— Почему физрук? «Золотая шайба» — это пионерское дело.
— Маниловщина. — Классная махнула рукой. — Чем воздушные замки строить, лучше бы занялся отрядным уголком. Как в прошлом году Мишку олимпийского выпилили, так и висит.
— Но Бусла же нарисовал нейтронную бомбу...
— Хорошо, не будем спорить. А дежурства?! Что сегодня произошло? Поначалу мне казалось, что Вишняков справляется. Мальчик вежливый, аккуратный. А что случилось с сочинением? Я думала, что они с Буслаевым дружат. Сколько раз видела, как из школы вместе идут.
— Бусла, он такой...
— Какой такой?
— Всегда говорит, что думает.
— Сомнительное достоинство.
— Значит, надо врать? Если он не верит, что Вадик сможет... Летчиком может быть не каждый.
— Так зачем непременно вслух? Человек вырастет, возмужает...
— Ну вы же несправедливо поставили Бусле двойку. Он обиделся.
— У тебя странное представление о справедливости. Уверяю, Буслаев просто играет в искренность. Лишь бы вас повеселить, сорвать урок, обратить серьезное дело в хохму.
— Вам кажется, потому что вы его не любите.
— Ты хочешь сказать, что я пристрастна, несправедлива? — Елена Петровна ахнула от гнева.
Антон запнулся, чувствуя, что совершает глупость, но замолчать уже не мог.
3
Неслышно ступая по заснеженной дорожке, Антон подошел к яме для прыжков, вскинул голову, отыскивая взглядом пологий скат школьной крыши. Если залить каток здесь, у ямы, он всегда будет освещен — свет отбрасывают большие окна спортзала. А потом можно установить на крыше прожектор...
Но поддержат ли его ребята?
Бусла вот считает, что глупо строить площадку в школе: в любом дворе и легче и надежней. В отряд никто не верит. Ребята привыкли, что все решает Елена Петровна, ну а коли она отказалась поговорить с директором...
Может, Елену Петровну раздражало, что две командирские нашивки вопреки ее воле достались Антону? И она устранилась, чтобы доказать Марине: без классного руководителя отряд ни жить, ни управляться не сможет?
Но отряд жил, хотя, едва выскочив из школы, и Бусла, и Гришаев, и Карандаш прятали галстуки в карманы, будто стыдились показаться прохожим маленькими.
И в самом деле, за лето все в классе изменилось. Девчонки вытянулись и похорошели. Многие мальчишки отпустили волосы, стали мыть их шампунем, стричься не под полубокс, как прежде, а за рубль или два, у настоящих мастеров. На переменах они теперь не меньше девчонок вертелись перед зеркалом, вели разговоры про джинсы и модные рубашки.
Антон понимал, что за лето изменился и он сам. По утрам, войдя в вестибюль школы, бросал в зеркало быстрый, незаметный для окружающих взгляд и сразу отводил глаза. В этом году все ему не нравилось: и сердитые, чуть выпученные глаза, и прыщики, то и дело возникавшие на носу, и тяжелые, грубые руки.
— Эй, председатель!
Антон оглянулся. Вдоль низкого бетонного заборчика, отделявшего школьный двор от остального мира, широко расставляя длинные ноги в новеньких белых кроссовках, вышагивал Бусла. Рядом семенил, едва доставая макушкой до плеча, Вишняков, непонятно оживленный, будто уже позабывший, как Бусла смеялся в классе над его сочинением.
— Ты что, место для площадки выбираешь? — заметил Бусла.
— Да нет, просто так...
Вот так, на ходу решать, где лучше поставить коробочку, Антону не хотелось.
— Лучше поставить за котельной. Только надо быстрей, пока щиты не увезли.
— Щиты?
— Возле гаража их навалом. У строителей это был забор.
— Может, пойдем посмотрим? —Антон с надеждой взглянул в сторону шоссе: школьный двор от гаража отделяла всего лишь сотня метров.
4
— Не лезь, куда не следует! —Елисеева проворно вскочила с кресла и шлепнула Шныри-ка по руке. До чего же он любопытный, этот Шныров! Мало, что высмотрел все на трюмо, потрогал пилочки для ногтей, коробочку с пудрой, понюхал флакон с духами —теперь еще полез в ящики. Зачем она только его пустила в свою квартиру? Поболтать с ним интересно, но кто мог подумать, что он такой нахал?
— А я не лезу, не лезу. — Шнырик покорно отскочил в сторону. — Я просто за ручку подержался, ручка красивая, у Вишнякова на шкафах точно такие.
— Ты что, с ним дружишь? Ты же над ним смеялся.
— Когда?
— Когда сочинение читали.
— А-а, —по лицу Шнырика скользнуло уныние, —пусть не врет. Какой из него летчик, если он на кладбище вечером боится? Мы его сколько раз с Буслой звали —не идет. А тебе что, Вадик нравится?
— С чего ты взял? Для меня все одинаковы.
— А я думал, Акила...
— Зря думал. — Елисеева встала и поправила штору, она боялась, как бы Шнырик не заметил румянца, вспыхнувшего у нее на одной, как обычно, щеке. Акила ей и в самом деле в прошлом нравился. Оттого, что вызывал сочувствие, нуждался в помощи, совете. Но потом, когда попыталась сделать к нему маленький шажок, показался замкнутым, скучным. Теперь же, когда связался с Карандашом, и вовсе был безразличен. Зато вчера, когда читали сочинение, вдруг понравился Вишняков, такой ранимый, беззащитный. Уронив голову на парту, он ужасно переживал. Разве можно такое сочинение читать вслух? Мечты не предназначены для чужих ушей, они рушатся, исчезают в один миг, точно проткнутый солнечный мыльный пузырь. Подумаешь —человек испугался темноты, кладбища — этого боится всякий, только не подает вида.
Ольга, почувствовав, как по спине побежали мурашки, оставила Шнырика возле книжной полки и выскользнула в коридор.
Человек ведь в тринадцать лет только начинает жизнь. Неужто Вишняков не сможет перебороть свой страх, привыкнуть к нему? Садиться в самолет даже пассажирам каждый раз страшно... А летчики, они, должно быть, боятся не меньше пассажиров, но никогда не показывают этого. Наоборот, они кажутся такими спокойными, словно у каждого под фирменным кителем спрятан маленький парашют. Почему Вишняков не может мечтать стать летчиком, таким, как его отец?
...Мяч взмывал высоко вверх и, едва не задевая скрытые металлической сеткой светильники, падал вниз, чтобы, мягко ударившись о чьи-нибудь напружиненные кисти, опять улететь. В физкультурном зале играли в волейбол. Вадик, Бусла, Гришаев, Елисеева и девчонки из шестого класса. Бусла, явно красуясь перед девчонками, сильным и хлестким ударом направил мяч в угол площадки. Вадик переминался с ноги на ногу. Он и искал мяч и сторонился его. Легкий, тихий мяч был бы подарком. Тогда Вадик мог бы не спеша, легко нырнуть под него, одними пальцами, беззвучно, подбросить обратно вверх. Но резкий, крученый он боялся не принять вовсе... И тогда на губах Елисеевой могла появиться усмешка.
Вадик смотрел на Ольгу во все глаза. Рядом с нею он казался себе щуплым, маленьким, незаметным. Неужели Шнырик сказал правду? Разве мог он, Вадик, жалкий и маленький мальчишка, заинтересовать такую девицу?
Когда мяч попадал к Елисеевой, Вадик замирал: вдруг Ольга отдаст первый пас ему? Но она чаще пасовала Бусле или Шнырику, хотя Вишняков стоял напротив.
В новом году, в седьмом, его ужасно волновали девчонки. Ему хотелось нравиться им, а еще лучше знать наверное, что он нравится какой-то одной. Тогда, если знать, что она не станет смеяться, можно бы послать записку, пригласить в кино или в парк, как это делает Шнырик.
Встречаясь с Елисеевой глазами, Вадик глупо улыбался и пятился назад, пропуская летевшие к нему мячи.
— Вишняк, ты что, слепой? — сердито крикнул Бусла. — Прозевал —прыгай на пол, не расшибешься.
5
Антон шагал рядом с Буслой по Шипиловской к Ореховому бульвару, где строились кооперативные гаражи. Слева остался хмурый бетонный куб поликлиники, справа на затоптанной сотнями ног площади — универсам. Ближе к парку — гигантская яма строящейся станции метро. Тут стучали отбойные молотки, хрипели, вгрызаясь в подмороженный грунт, экскаваторы. Левее тянулись улицы старой деревни. Деревянные дома, вывороченные балки, свисавшие клочьями обои. В траншее, выдолбленной посреди старого шоссе, можно было насчитать пять слоев асфальта, что клали друг на друга давно, прежде чем сюда пришел новый город.
Гаражи —кирпичные коробки —стояли на склоне оврага. Возле железных ворот —сторожка с большим квадратным окном.
— А где же щиты? — озираясь по сторонам, спросил Антон.
— Слева, возле забора. Они теперь никому не нужны.
Бусла уверенно возглавлял процессию. За Антоном, как всегда, без причины хмурясь, шагал Акила; забегая вперед, вертелся под ногами Шнырик; не спеша, важно, надеясь, что путешествие будет забавным и необременительным, замыкал шествие Карандаш.
— А щиты тяжелые? — беспокоился Шнырик.
— Вдвоем поднять можно.
— Что, мы их отсюда таскать будем? Здесь до школы целый километр.
— Машину найдем.
— Какую машину, где ты ее возьмешь?
— Вон у Карандаша отец шофер.
— Правда? А он согласится? — Антон, отстав, пытливо взглянул Карандашу в глаза.
— Если я попрошу, на что хочешь согласится.
Карандаш хмыкнул, весело сплюнул в канаву —успех всей затеи, оказывается, зависел теперь и от него.
Бусла обошел гаражный городок, остановился возле сваленных в кучу деревянных щитов. Наверное, когда гаражи только начали строить, они служили забором. Рядом на выжженной земле ровным кружком лежал прибитый дождем пепел.
— Жгут, — заметил Карандаш. — Раньше тут куча больше была.
— Надо брать скорей, пока все не сожгли. — Шнырик засуетился, но, схватившись за щит, отступил. Тот был и грязен, и тяжел.
— Надо сперва спросить... — Не дожидаясь, пока Бусла остановит его, Антон пошел обратно, к будке сторожа. Ребята остались на месте, только Шнырик, скорее из любопытства, чем из желания помочь в трудном разговоре, присоединился к Антону.
Сторожа в будке уже не было, он медленно прогуливался по гаражному двору. Антон прыгнул через шлагбаум, подошел.
— Кто такие?
Сторож, мужчина в ушанке и ватнике, с безусым, еще совсем детским лицом, встретил их почти враждебно.
— Мы из школы, насчет щитов. — Антон начал объяснять, зачем они оказались на территории гаража.
Сторож слушал, потягивал сигаретку, лицо его оставалось безучастным.
— Зачем вам эти щиты, вы же все равно их сожжете? — вмешался в разговор Шнырик.
— Велят сжечь — сожжем, — отбросив сигаретку, подтвердил сторож.
— Зачем же жечь? — с отчаянием спросил Антон.
Сторож молчал, поглядывая то на ворота, то на ребят.
— Вы что, хоккей не любите?
— Отчего же, на ЦСКА посмотреть люблю. — Сторож неожиданно смягчился.
— А у нас тоже своя команда будет!
— Щиты-то, они не нужны, это факт, — наконец согласился сторож. — Но что ревизия скажет? Они же числятся.
— А вы скалеите, что школе передали.
— Не знаю. — Сторож покачал головой. — Поговорите с Федосеевым, он у нас начальник.
— С Федосеевым, —подпрыгнул от радости Шнырик. — Так я же с его сыном монетами менялся.
6
— Что такое, почему никто не садится? -Брови Елены Петровны в недоумении взлетели вверх.
— Елена Петровна. —Антон шагнул вперед, от волнения заговорив низким, густым голосом, чуть ли не басом. — Нам разрешили взять щиты для площадки.
— Для коробочки! —крикнул Бусла.
— Да. Нужна записка, что школа просит их передать. А то в гараже ревизия молеет быть.
Елисеева, сгорая от любопытства, встала на цыпочки, чтобы увидеть, что происходит у доски.
— Никаких записок я писать не буду. — Елена Петровна бросила на стол свой лакированный черный портфель. — Запишите тему: творчество Н. В. Гоголя, основоположника критического реализма в русской литературе.
Она подошла к окну, резко обернувшись, поймала взглядом сверкнувшую на солнце стальную пилочку, которой Елисеева полировала ногти, и осуледающе покачала головой.
— Годы леизни: тысяча восемьсот девятый тире тысяча восемьсот пятьдесят второй. Что это была за эпоха, Акимов?
Акила, поднятый неолеиданным вопросом со своего места, беспомощно оглядывался по сторонам.
— Это девятнадцатый век.
— Совершенно верно, — не без иронии кивнула учительница.
— Шныров, напомни нам, где родился Гоголь.
— Гоголь родился в местечке Сорочинцы.
Шнырик отвечал неторопливо, нарочно запинаясь, чтобы классная не догадалась, что перед ним лежит открытый учебник.
— В местечке Большие Сорочинцы. Два года Гоголь учился в Полтавском училище, затем поступил в гимназию в Нежине.
— Продолжай, Шныров, продолжай, — кивнула Елена Петровна. — Впрочем, ты материал знаешь, пусть о Нежинском лицее расскажет кто-нибудь другой.
— Можно мне? — Гришаев, водворив на нос очки, проворно поднялся из-за парты.
— Гришаев, — без охоты согласилась Елена Петровна.
— Гоголь учился в гимназии высших наук в Нежине, — бодро начал Гришаев, посматривая в тетрадь, голос у него лукаво звенел. — В школе Гоголь проявил себя как болезненный мальчик, с наклонностью к мелким шалостям и задиранию товарищей.
— Где ты списал эту галиматью? — недовольно поморщилась Елена Петровна.
— В первом томе собрания сочинений издательства Маркса, тысяча девятисотый год.
— Где ты его взял?
— В макулатурном киоске. Туда все время старые книги приносят.
— А поновей собрания у тебя не нашлось? Садись. Продолжает Клячкина, ближе к тексту учебника. Мемуары —вещь субъективная.
Она вернулась на место, уселась на стул, почти не слушая монотонный ответ ученицы. За Клячкину она была совершенно спокойна. Весь урок эта толстушка могла просидеть, подложив под себя ногу. Манеры у нее были детские: вызываясь отвечать с места, Клячкина подпрыгивала на парте, тянула руку к самому потолку, пока на нее, наконец, не обращали внимание. Если ее кто-нибудь обижал, как малышка, показывала язык. Мальчишек она презирала независимо от роста, даже Буслу, который нравился почти всем. Получив тройку, Клячкина плакала, просила не ставить отметку в журнал, жила тем, что каждую минуту искала похвалы учителей, могла наябедничать и тайком и высказать в глаза при всех, что очень нравилось Елене Петровне.
В коридоре тихо запел звонок.
— Урок окончен. Запишите задание. — Елена Петровна, подхватив портфель, направилась к дверям.
— А как же письмо? Без письма нам щитов не дадут, — спросил Бусла, вдруг ставший серьезным, даже мрачным.
— Письмо? — На лицо Елены Петровны снова легла тень неудовольствия. — Если выпадет случай, я спрошу у директора.
— А когда? Сегодня?
— Торопить меня не надо. Вишняков, отнеси, пожалуйста, журнал в учительскую.
Сунув журнал под мышку, Вадик выскользнул в коридор. Сейчас он мечтал об одном: еще раз взглянуть на записку, полученную им на уроке. Там, в классе, он пробежал ее мельком —Гришай уже пытался сунуть в нее свой нос. Увы, Вадик не успел заметить, откуда она прилетела...
Взгляд Елисеевой ничего ему не сказал. Поджав тонкие, как струночки, губки, она оглядывала класс с обычной снисходительностью, с какой смотрят на всех остальных сидящие на « галерке », откуда жизнь понятнее и виднее. В три прыжка спустившись на второй этаж, Вадик повернул налево и, прислонившись к стене, развернул записку. Она была написана мелким почерком. Быстрым, торопливым, но тщательным, как пишут обычно девчонки. Именно так выглядела и шпаргалка, которую Елисеева как-то, сжалившись, подбросила ему на физике.
Вадик еще раз прочел две удивительные строки, схватил портфель и, едва касаясь ботинками каменных ступенек лестницы, сбежал вниз. Ольга стояла у зеркала среди девчонок.
Вадик с тоской посмотрел на стрелки часов, потом на журнал и, решительно засунув его в портфель, устремился в гардероб за курткой.
В записке, что он получил на уроке, было всего шесть слов: «Приходи после уроков к третьему подъезду». Дом не назывался, но место, где назначено свидание, Вадик вычислил сразу. У третьего подъезда они встречались, когда лазили на чердак, где в прошлом году прятался Акила. Из девчонок о нем знала только Елисеева.
— Вишняк, ты куда? — возле самых дверей поймал его Буслаев. — Мы сейчас насчет щитов договариваться идем.
— Я не могу.
Его обступили: Антон, молчаливый, озабоченный, Акила, Карандаш...
— Я сейчас не могу, мне к врачу, — с отчаянием оглядываясь в сторону зеркала девчонок, убеждал Вадик.
— К какому врачу? — недоверчиво переспросил Бусла.
— К зубному. Я ненадолго. Я вернусь.
Он выскочил во двор и, стараясь шагать медленно, с каблука на носок, чуть приподнимаясь на цыпочки, чтобы казаться выше ростом, направился к третьему подъезду. Девчонки исчезли: то ли они остались в школе, то ли успели выпорхнуть, пока он разговаривал с Буслой.
С каждой секундой волнуясь все больше, Вадик бросил портфель на припорошенную снегом деревянную скамью, заглянул в подъезд и нос к носу столкнулся с Шны-риком.
— Ты? Чего это ты тут делаешь?
— Ничего, греюсь. — Шнырик безразлично зевнул.
Вадик тоскливо посмотрел на почтовые ящики, в круглых дырках которых белели газеты, потом снова на заснеженный двор.
Шнырик не уходил.
— А ты почему за щитами не пошел?
— Сперва Федосеева нужно найти. Его отец щитами распоряжается.
— А что же ты его не ищешь? — с надеждой спросил Вадик, все еще думая, что Шнырик оказался тут случайно.
— А что его искать? Он тут должен пройти.
Вадик с отчаянием посмотрел на часы, потом на Шнырика, уютно устроившегося на батарее.
— Тим, уйди, у меня здесь встреча.
— С кем?
— С одним человеком.
— Я его знаю? — Шнырик нагловато улыбнулся.
— Ну, уйди, как человека просят, —взмолился Вадик, начиная понимать, что Шнырик оказался тут не случайно. Записка тоже не случайно прилетела откуда-то сбоку. Шныров, должно быть, перехватил и прочитал ее?
— Уйди! Хочешь, я тебе польскую серию отдам? Олимпийские игры. Шесть видов: плавание, велоспорт, прыжки в высоту...
— А прыжков в сторону нет?
Впившись глазами в узкие смеющиеся глазки Шнырика, Вадик шагнул вперед, замахнулся, еще не веря, что сможет сейчас ударить Шнырика.
— Эй, поосторожней. — Шнырик испуганно отпрыгнул к лифту. —Вон твоя невеста уже идет.
Вадик оглянулся и через стеклянную дверь увидел Ольгу. Она не спеша, будто прогуливаясь, брела вдоль дома.
— Если выглянешь из подъезда, —марок не получишь! —пригрозил Шнырику. Вадик тихонько отворил дверь, забрал со скамейки портфель и сбежал по ступенькам на дорожку.
— Привет, — с интересом поглядывая на Вадика, сказала Елисеева. —Ты записку прислал?
— Какую записку?
— Вот. — Елисеева сняла красную вязаную варежку и открыла маленькую неясную ладонь.
Написанная печатными буквами записка слово в слово повторила ту, что лежала у него в кармане.
— Не я, — вздохнул Вадик.
— Ой, нас надули. — Елисеева неожиданно рассмеялась.
Тонкие розовые губки ее все еще хранили улыбку, она шла сбоку и чуть впереди. Вадик же старался отставать на полшага, чтобы разница в росте не так была заметна. Ему казалось, что Елисеева чуть выше его.
— Ты что сейчас делаешь?
— Н-ничего.
— Пойдем ко мне, поболтаем.
— Может, погуляем?
Вадик оглянулся назад, на дверь, за которой прятался Шнырик.
7
Небо черно, но звезды еще не зажигались, только прищурившись и сложив ладони биноклем, их можно было прочитать в бездонной, туманной мгле. Город уже полыхал огнями, вспыхнули неоновые ленты подъездов. На площадке возле школы визжала пила, стучали молотки. Антон в распахнутой куртке, не чувствуя мороза, метался по площадке, раздавая инструмент, распределяя щиты, что подвозили на санках шестиклассники. Самим строительством руководил Бусла: только он один знал, как пустить щиты, чтобы площадка одинаково закруглялась по углам, чтобы стояли они прочно, не падали от удара шайбы.
Строительство, как водится у мальчишек, вспыхнуло случайно. И часа не прошло с той минуты, как Шнырик, подловив в гараже Федосеева-отца, выпросил у него щиты, а Бусла, Акила и Карандаш уже нагнали на школьный двор целую армию пацанов из пятых, шестых, седьмых классов, даже из других школ. Двор был полон шума, со всех сторон катили санки, из которых Шнырик надумал построить движущийся мост от гаража до самой площадки.
— А где мы щиты спрячем? — с беспокойством поглядывая то на ребят, то на окна директорского кабинета, к счастью, темные, спросил Антон.
— Зачем? Мы коробочку сразу поставим.
— За один день? —Антон недоверчиво взглянул на Буслу. В огромных сапогах и ватнике с отцовского плеча, тот внушительно возвышался над ватагой малышей, готовых по первому зову перевернуть вверх тормашками всю школу.
— А что тут делать? Мы, когда жили на старой квартире, такую за четыре часа поставили. Нужно щиты ножовкой подрезать и прибивать гвоздями к стойкам, чтобы от земли было метр пятьдесят.
— Нет, метр сорок, — заспорил Шнырик.
— А лед? Надо добавить толщину льда.
— Елена, выходит, разрешила? —уставившись на Буслу запотевшими очками, спросил Гришаев.
Бусла промолчал.
— Значит, не разрешила?
В модном вельветовом пальто и щапочке из настоящей норки, Гришаев, спокойный и благоразумный, сейчас был больше похож: на родителя, чем на ученика.
— Кончай, Гришай! —крикнул Шнырик. —Если испугался — беги домой. Скажем, что никто тебя не видел.
— Может, спросим у директора, если она придет? — осторожно предложил Антон, по инерции еще пытаясь остановить ребят, в душе уже примкнув к ним. В самом деле, что ему оставалось делать? Бежать со двора, чтобы завтра, когда классный руководитель будет выспрашивать, как и что, невинно мигать глазами?
— Ну тебя, Лобов, трусишь — так и ска-жи, — обиделся Бусла.
— Он же председатель, ему отвечать. — Гришай все еще призывал к благоразумию.
— Ну и что? Председатель ничего один не решает. Я тоже в совете отряда. — Шнырик прыгнул на санки, чтобы его видели и слушали все. — Проголосуем!
— А кто еще в совете? — усмехнувшись, спросил Карандаш.
— Значит, так, — Шнырик не спеша оглядел присутствующих, — Лобов, Шныров — это, значит, я, Вишняков, Гришай как звеньевые, Бусла...
— Еще есть Клячкина, — напомнил Гришаев.
— И Елисеева, —добавил Антон. Карандаш в драном ватнике с удивлением поглядывал на ребят, впервые уяснив, что в классе есть совет, за который он, наверное, голосовал когда-то. Шнырик вертелся, довольный тем, что подвернулась ситуация, в которой можно себя показать.
Все это напоминало игру, озорство: привыкли, что совет отряда ничего без классного руководителя не решает.
— Значит, нет Вишнякова.
— И Елисеевой.
— Вишня к Ольке в гости пошел, — объявил Шнырик.
— Тогда голосуем без них?
Антон, все еще не убедившись, что поступает правильно, с тоской посмотрел на Шнырика, вставшего на цыпочки и выбросившего в небо сразу обе руки, на Буслу, смотревшего на него с угрюмой надеждой, и медленно поднял вверх правую руку.
9
— Эй, самосвалы, столбы туда!
Шнырик весело направил санный поезд в левый угол площадки, где Бусла, прочертив сапогом дугу, пытался замкнуть щитом плавную плоскость виража.
Лыжную шапочку Шнырик давно спрятал в карман и носился по площадке с непокрытой головой. Его слушались и малыши, и одноклассники: ему нравилось распоряжаться, направлять усилия других. Он договорился с Федосеевым, достал щиты. Он помог собрать по домам целую кучу разного инструмента: лопаты, молотки, ножовки, топор.
В суете, важной и сладостной, растаял и осадок, оставшийся после стычки с Вадиком в подъезде. Теперь Шныров уже жалел, что подстроил эту встречу. Было обидно, что Елисеева вовсе не послала Вадика подальше, а приняла его дружелюбно. А Вадик, с виду тихоня, выступил как драчливый петух. Раньше он никогда не возникал, безропотно выносил Шнырику из дома жвачку, орешки с солью в красной аккуратной коробочке, словом, все, что привозил ему отец. Правда, у подъезда в таких случаях Шнырик караулил его не один — за спиной тенью стоял Карандаш. Карандаш обычно помалкивал, но и этого было достаточно, чтобы Вадик начинал мельтешить, заикаться... И чего Елисеева разглядела в этом коротышке?
— Эй, люди! Куда свалили щиты? — начальственно крикнул Шнырик и вдруг резко переменился: голос его игриво задрожал: — Кого мы видим!
На площадке, быстро погружающейся во мрак, вдруг возникли Елисеева в белой пушистой шапочке и Вадик с портфелем под мышкой.
— Коробочка? Здорово!
Вадик радостно засуетился, бросив на снег портфель, подхватил лопату.
— И как вы работаете? Не видно же ничего! — Елисеева прошлась по площадке.
Шнырик следовал за нею, пытаясь заглянуть ей в лицо.
— Ты что, с Вадимом пришла?
— Ну и что из этого?
— Да нет, просто так. — Шнырик неожиданно для самого себя смутился.
— А почерк ты здорово подделываешь. — Елисеева легонько щелкнула Шнырика пальцем по лбу.
— Какой почерк?
— Обыкновенный. Ты записку Вишнякову подбросил?
— Какую? Ты что! Бусла, тебе сколько на эту сторону щитов?
Шнырик скорее нырнул в темноту.
Вадик, сегодня необыкновенно уверенный, забивал скобы в очередной только что поднятый с земли щит. Шнырик задержался, хотел сказать что-нибудь обидное насчет Елисеевой, но его окликнул Бусла:
— Эй, Шныра, что делать, уже совсем темно.
— Может, с фонариком?
— А если прожектор? — предложил Антон. —Вон как там.
Все посмотрели налево. По другую сторону школьного забора висел прожектор. Он был укреплен на самой высокой верхушке тонкого деревянного столба и, разрезая ярким лучом ночную мглу, вырывал из темноты запорошенные снегом автомашины и крышу котельной, из приоткрытых ворот которой выползал белый пар.
— Может, повернуть прожектор сюда? — вдруг предложил Вадик.
— Точно, —подумав, кивнул Бусла. —Шныра, попробуешь?
— Я? — Шнырик шагнул вперед, взгляд его скользнул по тонкому слабому столбу. — Разве залезешь?
— Подсадим, ты легкий.
Шнырик прыгнул через забор, задрав голову, высоко в черном небе увидел горшок прожектора, снежинки, кружившиеся вокруг него.
— Забьешь скобу и перевесишь прожектор лицом к нам.
— Ты думаешь, будет держаться? — Шнырик тронул рукой гладкий холодный столб, с опаской посмотрел вверх.
— Давайте я, — к столбу подскочил Вадик.
— Ты?
Вадик стянул с себя куртку, обвил руками гладкий, скользкий столб и, опираясь на руку, подставленную Буслой, медленно пополз вверх. Каждый сантиметр пути давался ему тяжело, коленки скользили вниз, съедая почти все продвижение, добытое руками. Ветер холодными порывами покачивал столб. Вадику было жутко, страшно, но он взбирался выше и выше.
Шнырик отошел от столба — его никто не замечал, все смотрели вверх, помогая советами Вишнякову.
Завидуя Вадику, Шнырик пятился все дальше и дальше и чуть не задел Елисееву. Ольга смотрела на Вишняка, и губы ее дрожали.
Выйдя вовсе из круга, Шнырик прыгнул через забор и упал, споткнувшись о черный кожаный портфель Вишняка с обмотанной желтой изолентой ручкой.
10
— Шныров, что там за забор во дворе? — спросила Елена Петровна, устало опустившись на стул. Сегодня на ее плечах лежал синий с серыми разводами мохеровый плед. Едва начиналась зима, она вынимала его из сундука и не расставалась с ним до весенних ручьев.
— Где? — Шнырик, невинно приоткрыв пухлый рот, потянулся к окну.
— Ты что же, не видишь? — в голосе Елены Петровны возникли грозные басовые нотки. — Что там за нагромождение под окнами спортзала?
— Это коробочка, — обиженно заметил Бусла.
— Чтобы шайба не улетела за площадку, — подхватил Вишняков.
— Так. Но кто дал вам право портить вид школьного двора? Какие-то грязные доски...
— Их можно покрасить, — спокойно заметил Гришаев.
— Вот-вот, все выкрасить и выбросить. Откуда вы взяли доски, Шныров?
— Какие доски? — испугался Шнырик, вопрос, случайно или намеренно, второй раз задавался лично ему. — Н-не знаю.
— А мне казалось, что ты в курсе, —проговорила учительница и подошла к парте Акилы.
— Может, это ты, Акимов, стащил на стройке по старой памяти?
Акила побледнел, медленно поднялся из-за парты.
— Акилы вчера вообще не было, —тихо сказал Бусла.
— Так кто же?
— Доски нам дали в гараже.
— Просто так взяли и отдали...
— Они им не нужны, они хотели их сжигать, — выкрикнул Шнырик, позабыв, что он был совершенно не в курсе дела.
— А с кем вы там говорили? — спросила Елена Петровна.
— С Федосеевым, — помедлив, объяснил Шнырик. —Ну, с председателем гаражного кооператива. — Он ужасно переживал, что незаметно для себя втянулся в опасный разговор.
— Вот как? — Елена Петровна задумалась. — Значит, доски вам дали. А кто разрешил вам строить площадку на школьном дворе? Директор, когда вернулась из роно, побоялась войти во двор. Говорит, там было человек сто...
— Не меньше, — подтвердила Клячкина. Ей нравилось, когда кого-нибудь ругали, разбирали, журили за проступок или двойки.
— Как вам удалось собрать столько людей?
— Если стоящее дело... — Бусла посмотрел на Елену Петровну с жалостью, как взрослый на ребенка.
— За площадку проголосовал совет отряда, — поднявшись с парты и глядя Елене Петровне в глаза, сказал Антон.
— Совет отряда? —удивилась Елена Петровна. — Это что же, новгородское вече? Собрались всем миром и решили?
— Никакого совета не было, — обиженно воскликнула Клячкина.
— Совет был, — уточнил Гришаев, вежливо поглядев на Клячкину через толстые очки.
Елена Петровна, недоумевая, подошла к Антону.
— Кто же на нем присутствовал?
— Я, Шныров, Гришаев. — Антон на секунду замолчал, думая, называть ли Вишнякова, подошедшего чуть позлее.
— Присутствовали все, кроме Клячки-ной! —крикнула Елисеева и язвительно ей улыбнулась.
— Ну что же, решение принято демократическим путем. — Елена Петровна широким шагом направилась к столу. — Завтра чтобы родители явились в школу. Быстренько на стол дневники, Лобов, Елисеева и прочие. А сейчас начнем урок. Вишняков, где наш журнал?
11
— Ж-журнал? — Вадик с трудом оторвался от парты, еще не понимая, отчего вдруг журнал спрашивают именно у него.
— Что же ты молчишь? Вчера, после литературы, я дала тебе журнал, чтобы ты отнес его в учительскую.
— Я? Я? — Вадик побледнел, мучительно пытаясь припомнить, куда девался журнал. — Я отнес...
— Так где же он? Я перерыла всю этажерку. Ну-ка, сбегай поищи сам.
Вадик как ошпаренный вылетел в коридор и только здесь все понял. Журнал он положил вчера в портфель, в тот самый портфель, что бесследно исчез вечером, когда строили коробочку. Проводив Ольгу домой, он долго и бесполезно шарил руками по снегу, вокруг коробочки и ближе к забору, где снег был еще свеж. Он угадал, что портфель кто-то спрятал, такое водилось. И рано или поздно портфель в таких случаях находился. Но журнал...
Сам не зная зачем, Вадик побежал в учительскую. Руки его дрожали. Он опять почувствовал себя маленьким и слабым. Все случившееся вчера показалось сном.
Вначале, когда они с Ольгой не спеша шли вдоль дома, он терялся, зная, что рядом в подъезде Шнырик. Но потом начал рассказывать ей о космических кораблях, которые видел и фотографировал, когда ездил с отцом в Звездный городок, о кольцах Сатурна, вращающихся с разной скоростью, о фильме «Встреча с будущим», что показывали на фестивале...
Ольга слушала, боясь пропустить слово, нечаянно прервать рассказ. А Вадик держался теперь с Ольгой легко, без опаски, вдруг обнаружив, что и ростом она ничуть не выше его.
А потом судьба послала ему гладкий, холодный столб, на который вдруг струсил залезть Шнырик. Взбираясь, Вадик не чувствовал ни окоченевших рук, ни того, что шапка его сбилась набекрень, а потом упала вниз. Ни усталости, ни подозрительного скрипа, слышного при каждом порыве ветра. Он знал: если прожектор зальет светом площадку, уже никто в классе не сможет назвать его трусом.
И вот теперь, едва избавившись от насмешек и унижения, он снова попал в такой скверный, безвыходный переплет.
Вадик добежал до учительской, отворил дверь, осмотрел этажерку для журналов. Журнала на месте, конечно, не было.
Акила, свернувшись клубком, лежал на полу. Если приложить ухо к холодным крашеным доскам, казалось, что под полом кто-то скребется и даже пищит, жалобно, протяжно. Может, мыши?
— Лёх, — окликнул его Шнырик, — ты куда лег? Я же сказал: ближе к двери. Если кто начнет стучать —разбудишь.
Акила не пошевелился, перебираться ему не хотелось — из-под двери тянул сквознячок.
— Акила, ты что, глухой? Что, скажешь, я должен у дверей караулить? — Шнырик вскочил, посмотрел сквозь разрисованное морозом стекло во двор. Там было темным-темно. Поселок словно вымер: ничто не нарушало ночной тишины.
— Думаешь, нас тут найдут? — чиркнув спичкой, спросил Карандаш.
— Не должны, — голос Шнырика дрогнул. — Я ключ у отца не брал. Свой еще летом сделал. А если найдут, мы все равно не откроем, через погреб в сад вылезем.
Шнырик скользнул влево, где чернела дверь на кухню, грохнул крышкой люка.
— Надо к дверям шкаф придвинуть. Акила, что ты разлегся, вставай.
Акила шевельнулся на коврике —делать нечего, придется вставать... Сел по-турецки, тупо посмотрел на оплывший огарок свечи.
Теперь он уже не понимал, отчего согласился бежать вместе с Карандашом и Шныриком на эту пустую, холодную дачу. Шнырик, понятно, обиделся на отца, который решил подстричь его под полубокс. Карандаш убегал из дома уже много раз: для него эти побеги —дело привычное. А он, Акила?
После случайной, в гневе сорвавшейся реплики классной руководительницы, вдруг припомнившей ему старые дела, Акила впал в уныние, вязкое, тяжелое состояние. Ни управлять собою, ни предвидеть последствия своих поступков он уже не мог. Он случайно оказался в доме у Карандаша, когда туда прибежал злой, лохматый Шнырик и предложил укрыться на даче, пожить без школы, без взрослых, без тревог.
Акила подчинился автоматически. Написал записку матери: «Мама, ты не волнуйся, я убежал потому, что поссорился с учительницей. Хочу пожить один, в милицию не заявляй». Потом сложил в портфель фонарик, спички, два пакета с югославским супом, хлеб и соль в спичечной коробке, немножко бензина в бутылке, чтобы разжечь печь. Собираясь, он чувствовал, что на даче главные заботы лягут на него. Так и вышло. Шнырик-то ни нарезать лучины, ни поколоть дрова не умел, а Карандаш, едва Шнырик отворил дверь, сразу улегся и поднялся только, когда нагрелась печка и вскипел чай.
— Ну, Акила, быстрей толкай!
— Я что, ишак? Давай вместе.
— Не злись, у меня рука болит, — оправдался Шнырик.
— Что, от папаши влетело? —усмехнулся Карандаш, как обычно будто радуясь чужой беде.
— Да Вишняков... Как дурак, после уроков кулаками размахался... Он вообще что-то больно коро-литься стал. Кому нужен его паршивый портфель? Был бы кейс, как у Гришая...
— А кто его портфель свистнул? — заинтересовался Карандаш, видно, уже сообразив, что Шнырик знает про это больше, чем говорит.
— Я что, Шерлок Холмс?
Шнырик завелся, принялся ругать Вишнякова, переживая, что Карандаш все превращает в шутку и не горит к Вадику такой же неприязнью, какую Шнырик питал сам.
— Ну, заплакал! —Карандаш зевнул. — А журнал кто взял? Тоже ты? — как бы в шутку осведомился он.
— Я? — Шнырик вытаращил глаза.
— Не папа же римский его из учительской увел?
— Ясное дело, но мне-то зачем? У меня там ни одной двоечки нет. Это Акиле смысл есть.
— Долго думал? —Акила нахмурился и обиженно засопел.
Когда они бывали втроем и Карандаш начинал посмеиваться над Шныриком, тот всегда старался увернуться, перевести его внимание на Акилу. В такие минуты Шнырик был смешон и противен. Но Акила все равно терпел его. Из-за рыбок, наверное, не рвал со Шныриком, несмотря на обиды.
Рыбки — красные, золотые — неподвижно висели в изумрудной подсвеченной воде аквариума. Волшебные, нежные и невесомые... Огромными черными точками глаз приближались они к прозрачному стеклу аквариума и, едва заметно колыхнув хвостом, скользили вниз на дно...
Шнырик хвастался своими рыбками, переводил каждую из них на рубли — они, должно быть, и в самом деле стоили недешево.
Каждый раз, приближаясь к аквариуму и радуясь чуду, Акила страдал, что живут они с родителями небогато, что аквариум такой он сможет купить себе, наверное, не скоро — когда вырастет и начнет зарабатывать сам.
13
— Антон, понимаешь, надо серьезно поговорить. Сейчас я была у директора... — Маринины глаза будто боялись взглянуть на Антона, а длинные белые руки с розовым лаком на маленьких аккуратных ногтях не находили себе места на зеленом сукне стола.
— Ты знаешь, я всегда поддерживала тебя...
Антон глянул в окно учительской, задержался взглядом на хоккейной коробочке. Мальчишки уже успели согнать к ее бортам снег. По пуховому снежному ковру тянулся змеей резиновый шланг, шестиклассники под руководством физрука заливали на площадке первый лед.
— Что там у вас происходит в отряде? Акимова, Шнырева и Борисычева ищут родители, милиция. — Голос Марины тревожно дрогнул. — Как они могли решиться на такой шаг? Должны же быть причины?
Антон опять посмотрел в окно, на серое низкое небо. Он чувствовал себя неловко: не мог объяснить старшей вожатой того, что он должен был бы, коли назвался председателем, знать сам.
Не решаясь нарушить долгое, тягучее молчание, Антон смущенно заерзал на стуле. Он вдруг понял, что знает об одноклассниках мало, меньше, чем в прошлом году. Что ребята, быть может, стали скрывать от него свои проделки, как дети скрывают свои тайны от взрослых, от учителей. А может, он просто стал меньше бывать с ребятами во дворе? Теперь много времени отнимали уроки. Он не мог позволить себе плохо учиться, стыдился списывать... И ему чаще теперь хотелось побыть одному, разобраться в своих проблемах самостоятельно, без помощи других. С некоторых пор он вдруг заметил, что стал замкнутым, в легкий треп на переменках, какой обожали и Шнырик, и Гришай, вступает все реже... Разговор даже с Акилой начинался вяло и трудно, часто обрывался на первой же фразе, если речь заходила о важном, больном. Да и Акила водился теперь со Шныриком, быть может, чувствовал себя в его компании проще, вольней?
— Ты, конечно, можешь мне ничего не объяснять, у вас, подростков, своя жизнь, свои проблемы. — Марина вздохнула, должно быть, подумала, что он молчит оттого, что не доверяет ей.
— Но этот странный совет отряда...
— Почему странный? — обиделся Антон.
— Тут нелегко дать ответ... — Марина снова замялась. — Я психолог, оканчиваю заочно университет... И часто задумываюсь вот над чем...
Антон с удивлением разглядывал Марину, ее аккуратную челку, закрывавшую высокий красивый лоб, белую блузку. Он всегда считал, что старшей вожатой лет двадцать, что она только что окончила школу. Как и все подростки, он не чувствовал возраста, определяя его по тому, как человек разговаривает с ним: запросто или свысока, как разговаривает большинство взрослых.
— Как горят глаза малышей, когда им повязывают галстук! —продолжала Марина. — Столько в них в этот миг искренности и надежды. А уже в седьмом, даже в шестом, они прячут галстуки в карман, стесняются. Отчего вдруг то, во что они свято верили, постепенно становится для них несерьезным?
— Потому что в отряде скучно. Макулатура, металлолом... И все решают учителя: какой сбор провести, какую песню спеть.
— Я так и сама думала. Но как сделать, чтобы ваше самоуправление никого не раздражало, было ответственным?
— Но коробочка-то стоит, значит, она была нужна?
— Да, площадку нам с учителем физкультуры удалось отстоять, но... Ты должен понять, что жизнь не течет гладко... — Марина улыбнулась горько и виновато.
— Я, конечно, попытаюсь доказать, что председателя менять не надо...
14
Дверь отворилась, в класс медленно, пряча глаза, вошел Шнырик. Голова его была подстрижена под горшок. Губы дрожали, он кусал их, чтобы не заплакать.
Елисеева прыснула, за нею другие. Шнырик сжался, втянул голову.
— Прекратить смех. — Елена Петровна шире распахнула дверь, чтобы пропустить Карандаша, выглядевшего совсем недурно, посвежевшего, по-прежнему ироничного и уверенного в себе. Последним вошел Акила. Безучастным взглядом скользнул по лицам одноклассников, растерянно застыл посреди класса, словно за два дня забыл, за какой партой сидел.
— Быстрее, Акимов, —поторопила Елена Петровна. — Не изображай из себя Иванушку-дурачка.
Акила медленно пошел по проходу к третьей парте, где сидел вместе с Вишняковым.
Вадик потеснился, осторожно подвинув ногой лежавший на полу портфель. Со вчерашнего дня, с того самого момента, как он отыскал портфель на школьном дворе, он мучительно искал случай вернуть журнал назад, в учительскую. Решил, что положит журнал утром, когда нянечка убирает учительскую. Но утром удача не улыбнулась ему: задолго до звонка в школу привели беглецов — Шнырика, Карандаша и Акилу, и попасть в учительскую не удалось.
Оставалось последнее — вернуть журнал честно и открыто. Но стоило Вадику подумать об этом, как перед глазами его вставало лицо Елены Петровны. Она тут же спросит при всех, отчего он не сказал про журнал сразу. А раз молчал — значит, трус. Значит, Шнырик с Карандашом правильно смеялись: трус летчиком быть не может!
Вадик осторожно, краешком глаза, взглянул на Акилу.
Тот был бледен, и только ухо, некрасиво горящее на фоне белой щеки, выдавало, что ему неловко, нехорошо.
Вадик вздохнул и, шевельнув затекшей ногой, толкнул портфель в дальний угол, подальше от Акилы. Его все время преследовал страх, что кто-то может случайно заглянуть в него.
И как он не догадался посмотреть под дощатый настил хоккейной коробки сразу? В тот день он мог вернуть журнал смело, не таясь. Вадику казалось теперь, что на это смелости ему бы достало. А признаться, если нет надежды, что портфель найдется... Вдруг Шнырик со злости выбросил бы портфель в овраг? Что было бы, если бы все: учителя, директор —узнали, что журнал пропал по его. Вадика, вине?
— Теперь, кажется, все на месте? — Елена Петровна обвела класс тяжелым, усталым взглядом.
Она отчего-то не ругала беглецов, не называла их бродягами, как в прошлом году, когда ушел из дома Акила. Может, оттого, что организатором побега был Шнырик? И дача, где они скрывались, принадлежала его отцу?
— Осталось решить последний вопрос. Где находится наш журнал? Что скажешь, Акимов?
Акила вздрогнул.
— Я?
— Ну не я же? Мне брать журнал ни к чему. Куда он мог деться, если Вишняков поставил его на место?
Она подошла к парте Вишнякова совсем близко, разглядывая Вадика в упор. Тот заставил себя посмотреть ей в глаза.
Елена Петровна ушла к окну, где сидели девчонки, методично разглядывая каждого из тридцати учеников, словно пытаясь по глазам прочитать, кто имеет отношение к пропаже журнала.
— Елисеева, куда ты пошла после уроков?
— Я была на музыке, потом... — Ольга смущенно запнулась, гадая, почему вдруг Елена Петровна спрашивает именно ее. — Потом смотрела, как строят площадку.
— Достойное зрелище. — Елена Петровна поморщилась.
— Но вы же не видели? — съязвила Ольга.
— Зато видел директор. Но сейчас меня интересует другое: кто был на площадке?
— Я не помню, там было столько людей!
— Буслаев, ты говорил мне, что Акимов в трудовом подъеме участия не принимал? Я правильно тебя поняла?
— Ну, не принимал. —Бусла неуверенно кивнул, вспоминая, говорил он нечто подобное или нет.
— Где же ты был в это время, Акимов? Акила, опустив голову, молчал.
— Я тебя спрашиваю, Акимов.
Елена Петровна подошла к парте Акилы. Теперь портфель с журналом лежал почти у ее ног.
15
Звонили требовательно, нудно, как звонят только те, кто уверен, что квартира не может быть пустой. Акила лежал на кушетке лицом вниз. Дверь открывать ему не хотелось: у матери и отца были свои ключи.
Еще в школе им овладело безразличие, все вокруг стало скучным и серым. Он совсем перестал понимать, что происходит... Отчего Елена Петровна с таким упорством требует от него журнал, который он и в руках-то никогда не держал. Но других ее требование вроде бы не удивляло. Все присматривались к нему: девчонки с ужасом, тайным любопытством, парни подмигивали, глупо улыбаясь. Все отчего-то верили, что ему, раз у него по физике три двойки, журнал нужнее, чем остальным.
— Может, кто свой? — Карандаш, сидевший на кушетке у него в ногах, не утерпев, пошел в коридор открывать дверь. Через секунду в прихожей тревожно зазвенел голос Антона:
— Он что, заболел?
Акила, повернув голову набок, смотрел на обои в бессмысленных переплетениях квадратов и треугольников. Никого видеть ему не хотелось, далее Антона. Чем он мог помочь?
— Акила, привет, —Антон шагнул в комнату, озираясь, не сразу заметив в полумраке, где Акила.
Свет, еще пробивавшийся сквозь шторы, уже угасал. Сквозь узкую створку окна тянуло холодом, безнадежностью.
Акила не шевелился.
— Давай включим свет, уже темно.
— Не надо. —Акила приподнял голову, посмотрел на Антона, потом сел.
— Тебя что, Елена прислала? — спросил Карандаш.
У Антона вырвался тяжелый вздох.
— Да, говорит: ищите журнал.
— Пусть сама ищет. — Карандаш Засмеялся. Зазвонил звонок. Три раза, потом еще раз.
— Может, кто из ребят? — Антон шагнул в коридор. Но Карандаш опередил его и, припав к глазку, объявил:
— Акила, к тебе Клячкина пришла!
Акила вздрогнул, потянулся за рубашкой, брошенной комком на стуле.
Клячкина с упорством давила на кнопку звонка.
— Открой, это от классной, а то она сама придет, — сказал Антон.
Акила рванул дверь на себя, Клячкина, испуганно заморгав, попятилась назад. Крупная, с широким женским лицом, она казалась артисткой, на-девшей коротенькую юбку, простые чулки и дешевую нейлоновую курточку для того, чтобы сыграть семиклассницу.
— Акимов, где твои родители? У меня записка.
— Нормальные люди сперва здороваются, — сухо сказал Антон.
— С тобой мы, кажется, виделись. —Заметив Антона, Клячкина нахмурилась.
Акилу волновала записка, но Клячкина по-прежнему держала правую руку в кармане. Видно, не хотела, чтобы записку, предназначенную родителям, прочел он.
Клячкина заглянула в комнату, поморщилась:
— Ой, как у вас грязно... И мебели совсем нет.
Акила страдал. Он и сам замечал, что паркет стал грязным, почти черным, оттого что его сразу не покрыли лаком, как другие, родители Антона, например. И обои местами отстали, их надо бы подновить, переклеить... Когда отец пил, он вынес из дома почти все, продал даже часы с кукушкой, от которых теперь на стенке остался пустой гвоздь...
— Ты всегда говоришь вслух все, что думаешь? —спросил Антон Клячкину, побелев от гнева.
— Я говорю правду, не то что некоторые. — Клячкина подошла к этажерке с учебниками, глаза ее тотчас зажглись — взгляд упал на альбом для рисования, чем-то похожий на классный журнал. Схватив альбом в руки, Клячкина уныло вздохнула.
— Ты что, всегда в гостях без разрешения по полкам шаришь?
— Я не в гостях, я по поручению, — отрезала Клячкина, гневно взглянув на Антона.
Акила, все больше волнуясь, не спускал с них глаз, опасаясь, что Антон вспылит и выгонит ее из квартиры раньше, чем он узнает, что же написано в записке.
— Много из себя ставишь, Лобов. Подумаешь, председатель. Тебя вообще хотят переизбрать. Уже и директор согласна. Понял?
— А кого поставят-то? Тебя, что ли? — захохотал Карандаш.
— Совет решит, — скромно парировала Клячкина и уже свысока взглянула на Антона, в оцепенении застывшего посреди комнаты.
16
Урок тянулся к концу. Елена Петровна что-то рассказывала. Шнырик с трудом удерживал на лице гримасу сосредоточенного внимания и украдкой поглядывал в маленькое зеркальце. Ему казалось, что за два дня волосы чуть отросли.
— Тимур, что с тобой происходит? Ты слушаешь меня или нет?
Шнырик вздрогнул, обнаружив перед собой Елену Петровну, в упор изучавшую его сочувственным взглядом.
— Запишите домашнее задание. —Елена Петровна, взглянув на часы, вернулась к учительскому столу.
В коридоре мелодично запел звонок.
— Сегодня в два тридцать совет отряда, — объявила Елена Петровна мягко, устало, все еще не выйдя из настроения, с каким вела урок. — Шныров и Света Клячкина, подойдите, пожалуйста, ко мне.
Шнырик в недоумении поискал глазами Антона: речь шла о совете, и классная в первую очередь должна была позвать его.
Елена Петровна нетерпеливо поглядывала на дверь, где все еще толпились ребята. Наконец, удостоверившись, что класс пуст, заговорила ласково, доверительно.
— Я оставила вас, чтобы поговорить об очень сложном, но нужном для всех деле. Света, кто у нас в совете?
— Шныров, я, Буслаев, Гришаев, звеньевые и Лобов.
Шнырик отметил, что Клячкина назвала Лобова последним.
— Неудачный, очень неудачный состав. — Елена Петровна поморщилась. — Зря я доверила все старшей вожатой, зря. Но тем не менее ответственности с нас никто не снимает. Во-первых, мы, наконец, должны заставить признаться Акимова, что журнал взял именно он.
— А почему Акимов? — спросил Шнырик.
— Ну кто же еще? Все в тот день были на площадке, а Акимов? Где он был? Он ведь молчит. Молчит!
— Это Акимов, я уверена, —подхватила Клячки-на. — Когда я к нему домой ходила, он не мог говорить, просто от страха дрожал.
— Я думаю, Света, об этом тоже на совете надо сказать. Итак, с Акимовым ясно. Дальше — Лобов...
— Я считаю, его надо переизбрать, — твердо сказала Клячкина.
Шнырик испуганно взглянул на Елену Петровну, пытаясь угадать: придумала Клячкина это сама или говорит то, что заранее намечено Еленой Петровной.
— Я думаю, мы можем поставить вопрос о переизбрании, — кивнула Елена Петровна. — Лобов до сих пор не представил мне план работы, на дворе уже декабрь.
— Я предлагала выставку мягкой игрушки. Он не хочет.
— Вот.
— К смотру строя у нас еще ничего нет.
Елена Петровна удовлетворенно кивала, слушая Клячкину.
— Так смотр же в марте, еще когда будет, — заметил Шнырик.
— Не понимаю, ты что, не видишь недостатков? — Елена Петровна раздраженно пожала плечами.
— Ты, Шныров, можешь сказать на совете про коробочку, —подсказала Клячкина. — Он же не имел права без Елены Петровны...
— А кто же вместо Лобова? —уныло спросил Шнырик.
— Посмотрим. — Елена Петровна взглянула на Клячкину. — Мне кажется, с этой работой справится Света.
— Клячкина? — Шнырик удивленно и одновременно испуганно заморгал глазами. — После Антона...
— Не понимаю, — вспыхнула Елена Петровна, —чем он вам всем так нравится? Есть у нас ребята и посильнее в учебе и поумней.
Шнырик помялся.
— Он справедливый.
— А мы что же, пристрастны? — Елена Петровна всплеснула руками. — Я тебя не понимаю, Тимур, не понимаю. Мы собрались, чтобы подготовить совет. Господи, как вы мне все надоели!
Тут двери приоткрылись, в класс заглянула Марина.
— А, Мариночка, здравствуйте, —увидев вояка-тую, Елена Петровна тотчас перешла на спокойный, плавный тон. — Заходите, мы как раз обсуждаем пионерские дела.
Марина посмотрела на Шнырика и на Клячкину, которую, должно быть, видела впервые.
— А где же Лобов? Он принес на совет дружины очень интересный план. Я слышала, что у вас сегодня совет отряда?
— Да, директор просила разобраться с журналом... И вообще... Я надеюсь, мы соберемся сегодня?
— Сегодня я не могу. — Марина с сожалением посмотрела на часы. — Вызывают в райком.
— Ну, хорошо, мы постараемся перенести, посоветуемся с директором. — Елена Петровна тонко, дипломатично улыбаясь, довела старшую вожатую до дверей. Потом, вернувшись к столу, с облегчением вздохнула. Шнырик понял: совет, как и назначено, состоится сегодня.
17
— Так, Буслаев, Гришаев, Елисеева, — Елена Петровна тяжелым, оценивающим взглядом изучала пришедших на совет. Бусла с Гришаем сразу оккупировали последнюю парту; Антон, как всегда собранный, открыто и спокойно глядел прямо перед собой; Клячкина по обыкновению сидела вполоборота к классу, сопровождая каждое слово учителя кивком головы. Шнырик, вобрав голову в плечи, нервно ерзал по парте. Чуть сзади, ближе к двери, расположилась Елисеева, но Вадик, как ни старался, не мог заставить себя повернуться к ней. Хотя теперь все было вроде позади. Ему даже не хотелось вспоминать, как он во время матча по мини-футболу спрятал журнал в спортзале.
— Так, все на месте? Начнем. Напоминаю, голосуют только члены совета. — Елена Петровна, напряженно вглядываясь в лица ребят, прошлась вдоль доски.
— И Акимов, значит, пришел? — Елена Петровна взглянула на Акилу, и по ее лицу скользнула тень неудовольствия: то ли она полагала, что Акила должен непременно с совета сбежать, то ли ее задело, что он уселся рядом с Антоном.
Вадик вдруг непонятно отчего снова начал волноваться.
Моментами его охватывала тоска. В пятницу он не вышел встречать после рейса отца, спрятался на балконе, специально схватил молоток и стучал, забивая гвоздь, который давно был забит. Стучал долго и отчаянно, пока отец парковал машину, пока медленно, устало шел по двору к подъезду; пока отец, поставив в коридоре чемодан, не вышел на балкон сам.
Он понимал, что тайну журнала во всем свете не знает никто, а значит, никто не может назвать его трусом. Он заставил себя поверить в то, что он вовсе не боится признаться. Просто от его признания не будет теперь пользы, раз журнал нашелся и стоит в учительской...
— Итак, молено начинать. Сегодня у нас два вопроса.
Антон в недоумении посмотрел на Буслу, потом на Елену Петровну, прочно занявшую место за учительским столом. Обычно прежде чем начинать совет, Елена Петровна уступала свое место ему, и повестку объявлял председатель.
— Первый вопрос, — продолжала Елена Петровна — это журнал.
— У нас совет или классный час? —удивленно спросил Бусла.
— Буслаев, я же объявила.
— А почему совет ведете вы, а не Лобов? У вас же нет галстука.
— Елена Петровна, мне кажется, Буслаев прав, — сердито откинув волосы назад, заговорила Елисеева. — Если это совет отряда, мы должны делать все сами.
— Да, но второй вопрос у нас фактически о Лобове. Мы должны разобраться в истории с площадкой. Как в таком случае Лобов может вести совет?
— Тогда должен вести его заместитель или просто член совета, —подсказал Гришаев, взглянув на классную сквозь свои толстые очки.
— Ну хорошо, пусть ведет Шныров, у него есть некоторый опыт. —Елена Петровна встала, освободив председательский стул, жестом приглашая на свое место Шнырика.
— Я? — испуганно переспросил Шнырик. Ольга, чувствуя, как от волнения полыхают щеки, с благодарностью взглянула на Буслаева. Только он один решился сказать вслух то, что про себя думал каждый. Ни Шнырик, ни Вишняков... Вадик сейчас возмущал Ольгу больше всего. Он спокойно сидел на парте, глядя прямо перед собой, сидел, как гость, человек со стороны, ни словом, ни жестом он не выдавал, за кого же он, как будет голосовать, если вдруг предложат другого председателя, Клячкину, например.
— Первый пункт — журнал, —тихо объявил Шнырик, казавшийся за столом совсем незаметным. Ему вообще хотелось сейчас спрятаться или убежать без оглядки в коридор.
— Итак, журнал, — громко повторила Елена Петровна. — Напомню факты. Журнал пропал во вторник, десятого декабря, после литературы. В тот вечер во дворе кипело строительство «египетских пирамид», я правильно излагаю?
Елена Петровна, вновь обретя спокойствие и уверенность, подошла зачем-то к парте, где сидели Антон с Акилой. В голосе ее прорезались иронические нотки.
— Все очень старались: Буслаев был главным инженером и распорядителем работ, Лобов организовал для утверждения проекта так называемый совет отряда, Шныров водил санные поезда, Вишняков полез на столб. Так все было?
Елена Петровна победоносно взглянула на совет, наслаждаясь тем впечатлением, которое произвела на ребят ее информированность.
Все молчали, как-то приуныв, кроме Клячкиной, которая по-прежнему сопровождала каждое слово учителя кивком головы, словно не понимала, что тем самым выдает себя. Как смогла классная узнать, что происходило на площадке?
— Одним словом, на площадке находились все, кроме Акимова. — Елена Петровна сделала многозначительную паузу.
— Вы хотите сказать, что журнал взял Аки-ла? — Бусла встал.
— Я ничего не хочу сказать, меня волнует только истина. А тебе слово никто не давал.
— Но вы же слова не берете, говорите, когда хотите? —Бусла, уже не замечая, что от волнения говорит громко, почти кричит.
— Не равняй себя со мной!
— Здесь все равны.
— Кто дал тебе право грубить учителям? Я завтра же поставлю вопрос на педсовете!
— Ну и ставьте, — Бусла, махнув рукой, выбежал в коридор.
— Шныров, веди совет, — тихо, успокоившись, сказала Елена Петровна, плотно прикрыв за Буслаевым дверь.
Акила вздрогнул, вновь обнарулеив в груди забившееся сердце. Теперь он уже жалел, что не объяснил все сразу. В тот день он ездил с отцом в больницу, где тот проходил лечение в прошлом году. Теперь они ездили взять справку. На заводе сказали: если врач напишет эту важную справку, хорошую справку, отца возьмут токарем по шестому разряду и он опять будет приносить двести и даже больше рублей, как когда-то...
Отец мог поехать в больницу один, но стеснялся. Боялся, что врач не поверит ему, не напишет справку, без которой его никто не пустит к станку.
— А что теперь? — Шнырик, беспомощно мигая, смотрел на Елену Петровну.
— Забыл, как вести совет? Предоставь слово мне. Шнырик молча закивал головой. И Елена Петровна, вздохнув, взяла слово сама.
— Совет нельзя превращать в перепалку. Все мы люди и можем ошибаться.
Елена Петровна заговорила мягче, может, пожалев, что выгнала Буслу.
— Но журнал пропал. —В голосе Елены Петров- -ны вновь возникли суровые нотки. — Быть может, это сделал человек, сидящий среди вас, ваш товарищ. Разве не важно это знать?
Воцарилось молчание, и Акила вдруг услышал, как во дворе кричат, гоняя шайбу по новой площадке, малыши. Ему захотелось домой: сейчас, в четыре, отец должен был вернуться с завода...
— Шныров, дай слово!
Клячкина, выскочив в проход, влезла в туфлю, которую она скинула, пока сидела, поджав ногу.
— Я считаю, журнал взял слабый ученик. У нас в поселке был такой случай. Один парень, двоечник, спрятал журнал и переправил себе все свои двойки на тройки. И Акимов про это знал, мы в одной школе учились.
Акила побледнел. Такого случая он не помнил, не знал.
— А учителя что же, ничего не заметили? —усмехнулась Елисеева. — У тебя язык, как помело.
— Без выпадов, Елисеева, — Елена Петровна поспешно поднялась, нервно теребя руки, вышла в проход между партами. — Если тебе неприятна Клячкина, это не повод ее оскорблять. Каждый из нас выбирает подруг по душе. Я не вижу, чтобы Света чем-нибудь уступала тебе. А ее принципиальность...
— Это не принципиальность, а глухота, — вдруг вспыхнув, сказала Елисеева.
— Что за ерунда! — вскрикнула Елена Петровна. — Клячкина говорит, что думает. Разве в ее словах нет логики? Кто еще мог взять журнал?
Поймав резкий, пронизывающий насквозь взгляд классной, Акила прижался к парте, покраснел, ненавидя себя за то, что не может вступить в открытый бой, как Бусла.
— Акимов тут ни при чем, — медленно, встав во весь рост, сказал Антон.
— Кто же «при чем»? Пусть тогда скажет, где он был в тот вечер. Тебе, Лобов, это известно?
Акила тихо заплакал.
— Надо иметь мужество и вести себя по-мужски. Где ты был вечером во вторник? — спросила Елена Петровна.
— Я ходил в больницу, — Акила заговорил, вытирая слезы кулаком, мучаясь тем, что выглядит слабым, жалким. — С отцом...
— В какую больницу?
— Где лечат...
— Что в больнице лечат, известно и без тебя.
— Ну, где лечат от алкоголизма. — Выдавив из себя признание, Акила всхлипнул.
— Что же ты там делал?
— Я был с отцом...
Акила, уже не замечая хлынувших по щекам слез, бросился вон из класса.
Следом за Акилой из класса вылетел Антон с выражением отчаяния на осунувшемся, бледном лице. Крышки парт загремели, к выходу бросился Гришаев, за ним вдруг сорвался с места Вишняков, даже Шнырик, вдруг вскочив со стула, потянулся за ними. Но Елена Петровна, оказавшись у дверей на мгновение раньше, перекрыла путь твердой рукой.
— Немедленно на место! Это неслыханно! Кто вам дал право срывать совет?
— Я предлагаю Лобова переизбрать, — выскочила Клячкина, уже не спрашивая слова у Шнырика, от испуга пересевшего с председательского места за парту. — Лобов защищает Акимова, потому что он его друг.
— Я считаю, это решение давно назрело. — Кивнув Клячкиной, Елена Петровна вновь заняла учительский стул. — Лобов сорвал совет. Как ты считаешь, Шныров?
— Я не знаю. — Шнырик замолчал. Язык не поворачивался, не мог он высказаться ни за Антона, ни против него, чего ждала классная.
— Но вы же обидели, оскорбили Акимова, —волнуясь, стараясь выражаться как молено мягче, точней, заговорила Елисеева, — Антон вынужден был пойти за ним.
— Ой, горе мое, горюшко, — классная печально усмехнулась. — Не много ли вы стали понимать в свои-то тринадцать лет? Акимов просто трус, боится признаться и ревет белугой, чтобы разжалобить... Знает, что за такой проступок, между прочим, исключают из пионеров.
— Мне кажется, Акимов и Лобов ни в чем не виноваты, — заметил Гришаев. Он хотел сказать что-то еще, но Елена Петровна его прервала.
— Каждый имеет право на собственное мнение. Но поскольку мы условились, что звеньевые не голосуют, ты можешь оставить его при себе. Итак, поступило предложение Лобова переизбрать. Кто за —прошу голосовать.
Клячкина бодро вскинула руку вверх, как на уроке, когда хотела урвать пятерку за ответ с места.
— Так кто за? Шныров? — Елена Петровна подошла к Шнырику.
Презирая себя и мучаясь, Шнырик медленно оторвал руку от парты.
— Так, за переизбрание два голоса. Вишняков?
Увидев, что Вадик резко вскочил, весь красный, вспотевший, она удовлетворенно кивнула. Теперь нужен был один, всего один голос...
— Вишняков, голосуешь?
— Нет, — силой выдавив из себя глухой, слабый звук, проговорил Вадик. — Я хочу сказать, сказать...
— Ну, говори, —растерялась Елена Петровна.
— Я, — голос Вадика вдруг окреп, — должен сказать, что журнал взял я.
|
