Вобла Юз Алешковский
        Рассказ Юза Алешковского из сборника «Кыш и Двапортфеля».
        Юз Алешковский
        Вобла
        В начале лета мой отец купил в рыбном магазине пять килограммов воблы. Он нанизал её на шпагат и повесил связку за буфетом на гвоздик.
        По утрам он брал с собой на работу три воблы и по одной скрепя сердце выдавал мне и маме. Мама никак не могла понять: почему это все мужчины с ума посходили от воблы?
        - Это королевский деликатес! — говорил мой отец.
        Вчера, пообедав, я вышел во двор с очищенной воблой. Я, как всегда, сначала разобрал на части голову, потом обсосал плавники и каждую косточку, а икру оставил напоследок.
        Потом я принялся за самую вкусную часть воблы: за спинку. Она, как янтарь, просвечивала на солнце, и я долго держал кусочки во рту и думал: «Правда, ничего нет вкусней на свете. Куда там всяким грушам, наполеону, харчо и ржаным сухарикам с солью!»
        Я старался подольше растянуть удовольствие, но от воблы, как всегда, неожиданно остался только маленький хвостик. Я обрадовался, подумав, что завтра утром снова получу воблу, и пошёл к Петьке.
        Петька надевал на красную лапку сизого голубя дюралевое колечко. Потом он выпустил голубя с балкона, посмотрел на меня в упор и спросил:
        - Ел воблу?
        - А ты видел?
        - Чешуя у тебя на носу, — сказал Петька. — Не мог оставить. Жадный ты на воблу.
        - Все на воблу жадные, — сказал я, но дал Петьке немножко икры.
        Он положил её за щёку.
        - Знаешь, я уже два дня думаю, куда девался Тим Тимыч?
        - И я его давно не видел. Не дали же ему пятнадцать суток.
        - Не тот человек, — сказал Петька. — В квартире у него никого нет. Я вчера ходил. Пойдём ещё зайдём. Может, бабушка из деревни приехала.
        Мы поднялись на седьмой этаж. Тим Тимыч жил с Петькой в одном подъезде. Ему было больше пятидесяти лет, а он дружил с нами, как с товарищами, давал читать «Технику — молодёжи», помогал решать задачки и записывал наши голоса на «магнит». Работал Тим Тимыч конструктором. Жены и детей у него не было.
        Петька позвонил два раза. Мы услышали шарканье шлёпанцев.
        - Вот! Сейчас узнаем! — обрадовался Петька.
        - Кто? — это к двери подошла бабушка, соседка Тим Тимыча.
        - Мы. Я и Вовка. А куда уехал Тим Тимыч?
        Бабушка приоткрыла дверь.
        - Не уехал он. В больницу слёг. С давлением. Я звонила. Говорят, не ест ничего. Всё думает и грустный. Холостяцкая его жизнь. Может, поправится.
        Бабушка, заохав, закрыла дверь.
        Мы с Петькой сели на ступеньки и задумались. У меня как-то тяжело-тяжело стало на сердце.
        - Что же он? — сказал Петька. — Мы же друзья. Мог бы сказать перед уходом. Сообразили бы чего-нибудь. Скучно там лежать. По себе знаю.
        - Давай сходим, и всё, — предложил я.
        - «Сходим, и всё»! Надо же передачу нести, а денег нет… Мне мороженое носили, когда я с гландами лежал.
        - Вот и отнесём чего-нибудь вкусненького. Пошли, — сказал я, поднимаясь со ступенек.
        - Чего вкусненького? У него аппетита нет. Винегрет? Или мясо из борща? Может, киселя черносмородинного?
        Мы спускались вниз, соображая, чего бы такого вкусненького отнести Тим Тимычу.
        - Вот ты, — сказал Петька, — если бы ты заболел, какую бы ты захотел получить от меня передачу?
        Я, не задумываясь, воскликнул:
        - Воблу! Больше ничего!
        - И я воблу! — сказал Петька. — Мужчине в больнице только вобла нужна! — Он тут же приуныл. — А пиво? Они же все воблу пивом запивают… Денег нет на пиво…
        - А вобла у тебя есть? — спросил я.
        - Заперта от меня вобла. Вот уже целых два дня, а в моём теле соли мало…
        - От меня ничего не запирают, — похвалился я. — Только если возьму воблу без спроса, меня ожидает самая страшная кара.
        Петька стал меня уговаривать:
        - Мы же не сами её съедим. Человеку же отнесём. И какая может быть самая страшная кара?.. А?
        Я не решался.
        Петька не отставал:
        - Возьми. Не трусь. А я, была не была, сдам молочные бутылки, и купим пиво. Человек же дороже воблы и молочных бутылок! Ну?
        Я больше не мог раздумывать, потому что не меньше Петьки любил Тим Тимыча.
        Мы пошли ко мне домой. Я снял с гвоздика связку воблы. На шпагате оставалось ещё штук двадцать серебристых, с раздутыми от икры боками рыбёшек. Я выбрал три самые большие.
        - Семь бед — один ответ, — сказал Петька, намекая ещё на парочку вобл.
        Я снял две воблы поменьше. Петька заклянчил:
        - И мне дай… одну… в долг до завтра… У меня соли мало в теле…
        - Пошли! — крикнул я. — И так попадёт! Она у отца на вес золота!
        Петька надулся. Мы пошли к нему за молочными бутылками. Он взял в кухне пять бутылок, положил их в нейлоновую авоську и сказал:
        - Теперь бутылки будут запирать…
        Мы сдали их, купили в «Гастрономе» пиво и пошли в больницу. Она находилась недалеко от нашего дома.
        В приёмном покое мы прочитали список продуктов, которые разрешалось передавать больным. Вобла и пиво не были там указаны. Поэтому я переложил воблу из авоськи в карманы. Петька быстро заткнул бутылки с пивом за пояс, ахнул, встал на цыпочки и глупо заулыбался, как будто входил в ледяную воду. Ведь бутылки были очень холодными, а он их сразу прижал к животу.
        Потом мы долго просили сестру пустить нас к Тим Тимычу в неположенное время. Сестра наконец позвонила врачу, спросила, пускать или не пускать, заворчала и выдала два белых халата. Мы, путаясь в них, поднялись по лестнице на третий этаж. Я приоткрыл дверь и заглянул в восьмую палату.
        Тим Тимыч лежал у самого окна и смотрел в потолок, согнув коленки и закинув руки за голову. Он похудел и побледнел, и лицо его показалось мне грустным-грустным. Петька толкнул меня сзади. Я вошёл в палату и тихо сказал:
        - Тим Тимыч…
        И Петька из-за моего плеча позвал:
        - Тим Тимыч…
        Тим Тимыч приподнялся и удивлённо посмотрел на нас. Потом он, наверно, поверил до конца, что это действительно я и Петька стоим в дверях, улыбнулся и закричал:
        - Мой великий друг Вовка! Мой великий друг Петька! О! Мои дорогие оболтусы. Сюда! Сюда!
        Мы подбежали к кровати и долго трясли руки Тим Тимыча. Петька левую, а я правую. Мы неожиданно застеснялись, не знали, что сказать, и вдруг Петька снова ахнул, нагнулся и выкатил из штанины бутылку пива.
        - Вот, Тим Тимыч… Пивко… Чуть не разбилось…
        Из-за пояса он вытащил вторую бутылку, а я достал из карманов воблу.
        Тим Тимыч посмотрел на пиво и воблу, часто заморгал, закрыл глаза, потом открыл и прошептал:
        - Не может быть! Это — сказка! Ущипните меня!
        Мы не стали его щипать, потому что он сам в одно мгновение очистил воблу и, нюхая её, мычал от удовольствия. Он как-то сразу разрумянился, достал эмалированную кружку, открыл вилкой бутылку и мелкими глотками, закрыв глаза, стал пить пиво.
        - О! — сказал он, закусывая икрой. — Я здоров. Просто захандрил немного. И аппетит у меня львиный. Скорей бы обед!
        Мы с Петькой засмеялись от радости за Тим Тимыча.
        - Но-но, Тим Тимыч! — вдруг сказал сосед по палате, бородатый старикан. — Не очень-то нажимай на воблу. Не забывайся, не манная каша.
        - За кого меня здесь принимают? — весело спросил нас Тим Тимыч. — Это я-то жадина! Дать ему воблу и кружку пива. Вторую бутылку — на вечер.
        Мы отнесли старикану воблу и пиво.
        - Может, ему нельзя… и вам тоже… — сказал Петька.
        - Немножко можно, — успокоил его Тим Тимыч. — Нет, мои великие друзья, я понял, что я здоров. Пора выписываться. Хватит!
        - Больные, потише, — сказала нянечка, заглянув в палату. — Лишу свидания.
        Мы присели на кровать.
        - Вы тоже поешьте воблы, — шёпотом предложил нам Тим Тимыч.
        У меня потекли слюнки, ещё секунда, и я протянул бы руку и взял бы кусочек воблы, но я небрежно сказал:
        - Смотреть на неё не могу…
        А Петька гордо соврал:
        - У нас она дома прямо на столе валяется… Ешь — не хочу.
        - Правда? — спросил Тим Тимыч, о чём-то подумав. — Что человеку надо? Побольше дружбы…
        - И воблы… — сказал Петька.
        - И чтобы старуха не ворчала, — добавил бородатый старикан.
        - И чтобы вы были здоровы, — пожелал я.
        - И чтобы все мы поехали на рыбалку, — помечтал Петька.
        - И чтобы контрольные были полегче, — заключил я.
        Тим Тимыч надел халат и заходил из угла в угол. Потом он сказал:
        - Слушайте! Маяковский, — и прочитал наизусть стихи про то, как упала на Кузнецком мосту лошадь и людям не было её жалко, а она лежала, бедняга, и смотрела на толпу большим и печальным глазом. И про то, как поэт помог ей встать и лошадь встала и пошла. Она была рада и думала: «Я ещё жеребёнок». И ей стоило жить и работать стоило.
        У меня мурашки пробежали по коже от этих стихов.
        - Мои великие друзья! — сказал Тим Тимыч. — Я здесь, пока лежал, решил одну техпроблемку. Вы отнесите записи ко мне на работу. Отдайте их главному инженеру… Это поможет ускорить проектирование установок. Я выпишусь через недельку. Надо же подремонтироваться…
        Мы ещё минут двадцать разговаривали, потом распрощались с Тим Тимычем, сказали, что придём через день с книжками, и спустились с лестницы, путаясь в белых халатах.
        Мне захотелось есть, но Петька предложил сразу пойти и отдать записи.
        Мы нашли нужный дом и зашли в конструкторское бюро. Вахтёр не пустил нас к главному инженеру. Тогда мы попросили позвать его вниз и, пока он не приходил, от нечего делать читали в вестибюле стенгазету и моральный кодекс строителя коммунизма.
        - Видишь, какие тут люди? — сказал Петька. — Каждый день читают: «Каждый за всех — все за одного». А сами? Тим Тимыч больной, в больнице для них какой-то важный вопрос решил, а они? Вот тебе и все за одного!
        - Да… Не дождёшься, когда они лошадь поднимут на мосту, — согласился я, и мы разозлились на сослуживцев Тим Тимыча.
        Даже когда к нам подошёл очень удивлённый главный инженер, мы не поздоровались с ним, а сухо сказали:
        - Тим Тимыч велел передать…
        - Он ремонтируется…
        Главный инженер быстро просмотрел записи и сказал:
        - Прекрасно! Да, да. Талантливейшее решение.
        Потом смутился и спросил:
        - Э… Как его здоровье?.. Наш местком… Возможно, что-нибудь…
        Но тут он достал папиросу и закурил.
        Петька дёрнул меня за руку, и мы вышли на улицу.
        Я стал думать о вобле, взятой без спроса, а Петька, наверно, про молочные бутылки. Потом мы разошлись по своим подъездам.
        Мой отец уже пришёл с работы. Он читал газету и даже не взглянул на меня. Лицо у него было мрачное и обиженное. На моей кровати лежала записка. Поссорившись, мы всегда писали друг другу записки, до тех пор пока не помиримся. Записка была коротенькой:
        Вобла отныне заперта. Не ожидал. Папа.
        Я написал на обороте:
        Честное слово, отнёс в больницу Тим Тимычу. Вова.
        Мой отец прочитал ответ, но всё равно не стал со мной разговаривать. Он не умел, как я, быстро забывать всякие обиды…
        Утром мне захотелось проверить, что у меня за товарищ Петька и как он отнесётся ко мне больному. Я позвонил ему по телефону и сказал слабым голосом:
        - Это ты? Это я… Ох… я лежу больной-больной… Только не заразно… Совсем ноги подгибаются… Пришёл бы… Вкусненького хочется…
        Петька тоже застонал в трубку:
        - Ох… и я слёг… всю ночь потел… Ничего не ем… аппетит пропал. Соли во мне мало… воблочки бы… я бы сразу… ох… как лошадь поднялся…
        «Ну и хитрый!» — подумал я и, стараясь не засмеяться, сказал здоровым голосом:
        - Воблу от меня заперли! Понял?
        Петька долго молчал, потом ответил унылым, но тоже здоровым голосом:
        - Ну что ж… Ну ладно. Тогда пойдём в пинг-понг сыграем.
        - Выходи! — сказал я и положил трубку.