Весёлый камушек Анна Сергеевна Аксёнова
        Эта книга о ребятах. О их жизни, мечтах, дружбе, проделках… Герои рассказов любят приключения. А разве бывают приключения без трудностей? Вот тут-то и помогают ребятам упорство, смелость и находчивость.
        Анна Сергеевна Аксёнова
        Весёлый камушек
        
        Сложный вопрос
        Вот говорят, что братья и сёстры всегда дружно живут. Не знаю, может, у кого-нибудь и в самом деле так, только у нас с Милкой совсем по-другому. Не знаю, почему это.
        Чуть что, она уже бежит ябедничать. Сама подкараулит чего-нибудь, а потом и наябедничает. Я один раз в школу не пошёл — у нас в тот день контрольная по арифметике была, — на чердак залез, просидел там, а Милка откуда-то взялась, когда я спускался с чердака, и сразу же:
        - Ага, Вовочка (уж когда она Вовочкой назовёт — хорошего не жди), так, значит, наша школа теперь на чердаке? А я и не знала.
        И скорее к маме. Ну понятно, по головке не погладили. А ведь никто бы и не узнал, если б не она. Подумаешь — один день пропустил.
        Ещё у неё есть манера щипаться. Возьмёт тоненько за кожу да как повернёт! Ух и вредная!
        Один раз я Милкин галстук в её же портфеле спрятал. Она ищет, ревёт — в школу пора, а я как ни в чём не бывало чай пью. Потом пожалел её, сказал: «Может, он в портфеле». Милка кинулась к портфелю, а потом сразу ко мне — драться. Это вместо того, чтобы спасибо сказать. Не скажи я, так и в школу опоздала бы.
        Папа наш работает в совхозе и редко приезжает к нам! Живём мы с мамой одни.
        Однажды присылает папа письмо и пишет, что простудился, заболел. Мама сразу разахалась.
        - А ты бы съездила к нему, — говорит Милка.
        Я тоже поддержал:
        - Конечно, поезжай.
        - Да, — говорит мама, — а вас-то я с кем оставлю?
        Мы с Милкой даже обиделись: что мы — малыши какие?
        - Слава богу, — говорит Милка, — до двенадцати лет дожила, а меня уж и дома одну оставить нельзя.
        - Так если бы одну!
        - А я что — младенец? — спрашиваю. — Тоже уже скоро десять стукнет.
        Уговорили мы маму.
        - Завтра вечером или послезавтра утром вернусь, — сказала мама. — Молока попьёте, пообедаете в столовой. Не умрёте?
        - Не умрём, — сказали мы с Милкой. — Ты, мама, поезжай спокойно.
        Пришли мы из школы. Я даже есть совсем и не хотел. Я почему-то никогда есть не хочу. А Милка отрезала себе булки и отправилась гулять. На столе лежал рубль — две монеты по пятьдесят копеек. Это мама оставила нам на столовую. Пятьдесят копеек мои, пятьдесят — Милкины. Я на всякий случай взял свои пятьдесят копеек, положил в карман и тоже пошёл гулять.
        Милка стояла во дворе и о чём-то совещалась с девчонками. Я прошёл за сараями и вышел на улицу.
        В «Спорте» шла замечательная картина — «Белый клык». Я её уже три раза видел. Подумал я, подумал и купил себе билет. Потом вернулся во двор — показаться Милке. Но её уже не было. Тем лучше.
        Пришёл я в кино и сел в последний ряд. Сижу себе спокойно, жду, вдруг: ого-го! Смотрю — Милка с девчонками входит. Ну, думаю, хорошо.
        Кончилось кино, вышла она, а я тихонечко обогнал её и скорее домой. Прибежал, сел за стол, вытащил тетрадь. Входит Милка и ласково так спрашивает:
        - А-а, ты уже занимаешься?
        - Я-то занимаюсь, — говорю, — а вот ты чем занимаешься?
        Она покраснела и спрашивает:
        - А что? Я гуляла.
        - Гуляла? Вот погоди, мама приедет, узнает, как ты гуляешь… по кино.
        - С чего это ты взял?
        - А думаешь, я не видел, как ты с девчонками в «Спорт» шла?
        - Это я так просто, — говорит Милка, — видела, что ты за мной подглядываешь, и назло тебе.
        - Ах, назло, — говорю. — И в двенадцатый ряд у стенки тоже назло мне села?
        Милка заморгала, а потом вдруг как закричит:
        - А ты откуда знаешь, что у стенки, значит, сам в кино был?
        Ругались мы так, ругались, а потом решили маме ничего не говорить, не расстраивать её и сели за уроки. Сделал я письменные и гулять пошёл — проветриться. А Милка и говорит:
        - Я тоже пойду, за тобой глаз да глаз нужен.
        Пришли мы вечером. Я сразу к телевизору, а Милка вышла в кухню и пропала. Я решил посмотреть, что она там делает. Смотрю, она стоит у окна и ложкой прямо из кастрюли суп ест. Ест и так вкусно причмокивает, что и мне захотелось. Взял я ложку, подвинул Милку немного и тоже стал суп есть. Оказывается, холодный суп во сто раз вкуснее, чем горячий.
        Утром Милка и говорит:
        - А что мы сегодня обедать будем? Сколько у тебя денег осталось?
        - Двадцать копеек.
        - И у меня двадцать, — говорит Милка. — Ладно, как-нибудь проживём. Давай их мне.
        У нас было четыре урока, у Милки — пять. Я пришёл домой и стал ждать её. Наконец пришла Милка, хлеба и колбасы принесла. Разделили поровну и стали есть.
        - Только смотри, — говорит Милка, — на вечер оставь.
        А чего оставлять, там и оставлять нечего.
        - Ничего, — говорю, — вечером чаю попьём, а завтра мама приедет.
        - И правда, — согласилась Милка.
        Как-то у нас здорово этот день прошёл. Ни разу не поругались. Тихо-мирно сделали уроки. Милка у меня географию проверила, погуляли. Чай не стали вечером пить, всё равно ведь завтра мама приедет, потерпим. Завели будильник на утро и спать легли.
        Только случилось так, что мама утром не приехала. Принесла молочница молоко, мы напились и в школу пошли. Что значит первый раз вместе пошли: даже портфели перепутали. Хорошо ещё, что Милка в раздевалке заметила. Они у нас одинаковые, только у моего скрепки внизу оборвались.
        Как нарочно, меня в этот день спросили по географии. Милка проверила, а меня и спросили — пятёрку получил. «Живём», — думаю.
        Прихожу домой, открываю дверь, Милка у самых дверей стоит.
        - Это ты? — говорит. — Я думала, мама.
        - Разве мама не приехала?
        - Нет, — говорит Милка и на меня испуганно смотрит.
        - Может, папе плохо?
        - Ой, уж не говори, я сама чего только не передумала.
        - Давай, — говорю, — Мил, поедем к ним?
        - Что ты, а вдруг мама как раз домой едет! Приедет, а нас нет. И денег нет на дорогу.
        Посмотрел я на Милку — сидит она, съёжилась вся, косички обвисли, до колен спускаются.
        - Знаешь, — говорю, — а ведь я сегодня по географии пятёрку отхватил.
        - Ну? — обрадовалась Милка. И вдруг (я даже ушам своим не поверил) заявляет: — Ты способный, мог бы вообще отличником быть.
        Я ничего не сказал, сел уроки делать.
        Милка посидела-посидела и спрашивает:
        - Ты есть хочешь?
        - А что у нас есть?
        - Можно кашу сварить. И мама приедет — поест.
        - Давай.
        Взяла Милка с этажерки книгу о вкусной и здоровой пище, из буфета крупу достала и отправилась на кухню.
        Каша мировая получилась, только соли Милка забыла положить. Но это ничего, я заметил, когда уже почти всю съел.
        Гулять нам что-то не хотелось. Мы все уроки сделали. Милка меня по истории и по литературе проверила, потом в шахматы поиграли. А мамы всё нет и нет.
        На дворе уже темнеть начало.
        - Холодно что-то, — говорит Милка, — ты бы дров принёс.
        Пошёл я в сарай, а там дров наколотых нет. Ох и помучился я! И как только мама справляется? Но всё-таки целую охапку принёс.
        Стала Милка растапливать. Наложила бумаги, дует-дует, а ничего не получается. Я тоже стал дуть, а всё равно не горит.
        Вынул я все дрова из печки, нащепал лучины, зажёг её, а потом стал поленья подкладывать, как мама, — сначала которые потоньше, потом толстые положил.
        Горят дрова, потрескивают, вдруг слышу сзади Милка носом шмыгает. Обернулся — нет, ничего, не плачет.
        - Давай, — говорю, — Мил, в морской бой поиграем.
        А она мне:
        - Рубашку-то как извозил, сними — постираю.
        И правда, всю я её сажей измазал. Снял я рубашку, взяла её сестра и пошла стирать. Воды нагрела, по-настоящему, с мылом стала стирать. А сажа плохо отмывается. Трёт, трёт Милка.
        - Принести ещё воды? — спрашиваю.
        - Принеси.
        Взял я ведра, принёс воды (тяжело с непривычки показалось). Достирала Милка рубашку, повесила её на верёвку. А мамы всё нет.
        - Ну, так будем в морской бой играть?
        - Знаешь, — отвечает Милка, — давай лучше пол помоем. Мама каждый день протирает его, а сейчас смотри, сколько пыли скопилось.
        - Да ну, — говорю, — пол ещё…
        - Как хочешь, — говорит Милка, — я тогда сама.
        И стала пол мыть. Взяла ведро с водой, ушла в комнату. Я сижу, слушаю. А в квартире тихо-тихо, только и слышно, как Милка тряпкой шлёпает да что-то ещё кап… Потом опять — кап… Смотрю, а это с рубашки капает: плохо её Милка отжала, сил-то у неё мало. Взял я другую тряпку и стал кухню мыть.
        Только начал мыть — звонок. Кинулся я к дверям. А там Коська стоит.
        - Ты что, — спрашивает, — заболел?
        - А что?
        - Да не видно тебя что-то.
        - А, — говорю, — некогда.
        - Чем это ты занимаешься — некогда?
        - Дела.
        - Какие дела? — так спрашивает, будто я бездельник какой.
        - Пол, — говорю, — мою.
        - Пол? Чего это ты?
        - Может, ты за меня мыть будешь? — спрашиваю.
        - А мать где?
        - Нету её, в совхоз уехала.
        - А-а, — говорит Коська. — А Милка?
        - И Милка моет. Думаешь, одному легко? Попробуй вот, помой, тогда узнаешь.
        Ушёл Коська.
        Вымыли мы пол и пошли во двор, маму встречать. Сидим на лавочке, разговариваем, маму ждём. А её всё нет. Тут дождь пошёл.
        - Пойдём, — говорит Милка. — А то как бы нам не проспать. Я завтра одолжу денег, и телеграмму пошлём.
        - Лучше, Мил, поедем сами.
        - Может, и поедем.
        Только мы в дом вошли, разделись, слышим — дверь открывается. Мама приехала. Ну и обрадовались мы!
        - Мам, ты чего так долго? А как папа? — прямо кричим оба.
        А мама улыбается:
        - Да всё хорошо, папа здоров, на каникулы звал. А задержалась — на поезд опоздала.
        - Мам, — говорю, — ты только ноги хорошенько вытирай, мы пол помыли.
        Мама посмотрела вокруг и удивилась:
        - Помыли? Где? Здесь, что ли?
        - И здесь, и в комнате.
        - А-а, ну тогда я ещё раз ноги вытру, — говорит мама. — А как вы тут жили без меня? Не голодали?
        - Нет, Милка кашу варила.
        - Молодцы. А блинов со сметаной хотите?
        - Хотим. Ты, мама, пеки, — говорит Милка, — а я пока к Наташе сбегаю, книжку отнесу.
        - Тогда и я к Коське схожу, — говорю.
        Утром проснулся я, посмотрел на часы — семь уже. Хотел вставать, Милку будить, да вспомнил, что мама приехала, и опять заснул. Потом слышу — будит меня мама, будит, никак не разбудит. Так спать хочется. Встал наконец, а на столе и пирожки, и чего только нет!
        - Ешьте как следует, — говорит мама, — поправляйтесь. — А сама за водой пошла.
        А мне есть ни капельки не хочется. Выпил я одного чаю и хотел бежать в школу. Милка тут как тут.
        - Ты почему ничего не ел?
        - Тебя забыл спросить.
        Кажется, что особенного сказал? А она как щипнёт меня! И скорее вон из комнаты. Я не стал догонять, просто взял её портфель и на какую-то тетрадь чернилами брызнул. Будет знать теперь как щипаться!
        Прихожу я в класс — у нас первый урок по русскому, — достаю тетрадь… батюшки! Будто тараканы по странице разбежались. Это я, выходит, сгоряча в свой собственный портфель залез, свою собственную тетрадь испортил! А я-то вчера старался писать… Чуть я тут не заревел, честное слово. Ну, думаю, погоди, Милочка, погоди, вот приду из школы…
        А всё-таки интересно знать, почему мы никак не можем в мире жить?
        Фантазёры
        Лёша, или Лёсик, как зовёт его мама, совсем не врунишка. Но почему-то часто с ним случалось такое, чего с другими не случалось: он видел и слышал то, чего не видели и не слышали другие.
        Вот, например, ходили всем классом на экскурсию в парк. Все бегали, играли, собирали кленовые ветки с красными листьями. И Лёсик бегал, играл, собирал ветки. А потом кто-то увидел на ёлке белку.
        Прибежали ребята и стали смотреть на неё. Она совсем не боялась ребят — наверное, была ручная. Блестящими, как бусинки, глазами она смотрела на них, и мордочка у неё была похожа на мышиную.
        Кто-то бросил шишку. Белка юркнула, махнула огненным хвостом и… Лёсик ясно увидел, как вспыхнула ветка.
        - Ой, — закричал Лёсик, — горит!
        - Где горит? — испугалась учительница.
        - Ёлка, — сказал Лёсик и сам увидел, что ёлка не горит. Стоит себе зелёная как ни в чём не бывало. Но ведь она же только что горела!
        Ребята засмеялись, закричали:
        - Ну и выдумщик этот Лёшка!
        - Перестаньте, — сказала учительница и внимательно посмотрела на Лёсика, — тебе показалось.
        Лёсик не стал спорить, побежал с ребятами дальше.
        Потом он лежал на земле, просунув голову в травяные дебри. Чего он только там не увидел!
        Какой-то большущий жук тащил муравья… Такой большой — такого маленького!
        Лёсик отнял муравья, посадил на дорожку — ползи. А жука настегал травинкой: «Не обижай маленьких!»
        Заглянул в колокольчик, увидел жёлтенький язычок. Ого, да он звонить должен! Осторожно потряс стебелёк, и колокольчик едва слышно прозвенел:
        «Ди-ли-ди-динь!»
        И ещё в траве была какая-то подземная страна: Лёсик видел маленькие норки. Такие маленькие, что только муха могла бы туда пролезть. Ему очень хотелось посмотреть, кто живёт в этих норках. Но не ломать же для этого чужие жилища. Кто-то строил, старался.
        Как-то Лёсик возвращался из магазина домой.
        На чужом крыльце он увидел кошку. Она была вся белая, а голова — чёрная.
        - Кис-кис, — позвал он.
        Кошка сощурила глаза и отвернулась. Лёсик не обиделся, но ему захотелось, чтоб кошка не отворачивалась: он же не сделал ей ничего плохого.
        Он подошёл поближе и сказал:
        - Мя-ау!
        Кошка вытянула шею, тоже вдруг мяукнула и подошла к Лёсику. Лёсик страшно обрадовался. Он понял, что нечаянно сказал на кошачьем языке «иди сюда».
        На другом крыльце тоже сидела кошка, — видимо, солнце выманило их всех на улицу. Мальчик решил проверить на этой кошке, не ошибся ли он. Но и эта кошка послушалась и побежала за ним.
        …Отворила дверь мама. Отворила и ахнула: на площадке стоял её сын — потный, раскрасневшийся, и с ним были, наверное, все кошки города.
        - Что это? — закричала мама.
        Лёсик, торопясь, стал рассказывать, как он нечаянно научился говорить по-кошачьи и как все кошки понимали его…
        Мама вдруг рассмеялась:
        - Да у тебя колбаса. Они за колбасой бежали.
        Лёсик только тогда вспомнил, что он нёс из магазина колбасу. Ему стало грустно, и он сам помог маме прогнать нахальных кошек.
        Мама часто говорила, что Лёсик фантазёр, и сама при этом вздыхала.
        А папа говорил, что боится, как бы из его сына не вышел врунишка.
        Но честное же слово, Лёсик никогда не врал. И когда Витька сказал, что у него есть аквариум, и он понёс ему свою лучшую ракушку с Чёрного моря, а аквариума у Витьки не оказалось, Лёсик очень рассердился. Целый день он не хотел с Витькой разговаривать, пока тот не сказал, что пошутил.
        Ещё когда Лёсик был маленьким, он заметил, что если крепко прижаться ухом к подушке, то услышишь, как кто-то идёт в тяжёлых сапогах — неторопливо и страшно. Мама успокаивала Лёсика, говорила, что никого нет, но он всё равно слышал и боялся спать на боку.
        На обоях он видел смешных человечков. Они были разные: одни — маленькие, курносые и толстые, другие — худые и важные… Некоторые танцевали, некоторые грелись у костра…
        А мама говорила, что ничего нет, просто самые обыкновенные цветы.
        Однажды к папе заехал по пути в Москву его знакомый — инженер. Он работал где-то далеко в Сибири, строил там мосты.
        Они сидели с папой, пили чай и разговаривали. Инженер рассказывал, какой они будут строить мост.
        - Понимаешь, — говорил инженер и чертил ложечкой на скатерти, — он будет несущей конструкции. На вид легчайший, как… как паутина. Воздух, простор…
        Лёсик сидел тут же и слушал.
        - А цветы там будут?
        - Какие цветы? — спросил инженер.
        - Ну, — смутился Лёсик, оттого что вмешался в разговор, — на мосту цветы.
        - Иди-ка спать, — сказал отец.
        - Нет-нет, — заинтересовался инженер, — какие цветы? Настоящие?
        - Ну да. Идёшь, и весь мост пахнет. Я где-то видел такой… Может, в книжке…
        - Может, во сне?
        - Может, во сне.
        Инженер улыбнулся Лёсику:
        - Там внизу есть острова, и на них цветы. Весёлые, разноцветные и пахнут.
        - Тогда не надо, — согласился Лёсик. — А звезду вниз можно спустить?
        - Спать пора, — повторил отец.
        - Подожди минутку, — попросил инженер. — Зачем звезду вниз спустить?
        - Я одну видел… Глаза сощуришь — малиновая, откроешь — зелёная.
        - Они такие… — сказал инженер и вдруг расхохотался, как мальчишка. — Я один раз… ой, не могу, месяц видел, молоденький такой, сел на антенну, ноги свесил и смотрит вниз — любопытный!..
        Лёсик тоже смеялся.
        Ему нравился инженер. Но отец поднялся и увёл Лёсика спать.
        Он слышал из своей комнаты, как инженер сказал отцу:
        - Пусть бы посидел человек. Я хотел ему про знакомую лягушку рассказать. Тебе же неинтересно.
        А отец засмеялся:
        - Чудак! Выдумал тоже — знакомая лягушка!
        Лёсик лежал и думал, что инженерова лягушка, наверное, зелёная, как трава. По утрам она вскакивает на подоконник и будит инженера весёлым кваканьем: «Вста-а-ва-ай, вста-а-ва-ай», а потом оба бегут наперегонки к колодцу, умываться.
        Он думал про инженера, пока не заснул. А во сне увидел забытую фотографию из альбома. На фотографии много людей, и среди них знакомый инженер. Они стоят на берегу реки, а позади, взмахнув крыльями, словно вот-вот взлетит, пронизанный солнцем мост… Инженер улыбается, а на груди у него блестящей звёздочкой сияет орден.
        Однажды
        Сима купалась. В этом котловане, до краёв заполненном водой, купались многие ребята. Конечно, если поблизости не было никого из взрослых.
        Сима ныряла, фыркала и совсем не обращала внимания на мальчишку, сидящего на берегу. Самому небось лет восемь, а он как маленький — сидит строгает палочку. Наверное, и плавать даже не умеет.
        - Эй, ты, — не утерпела наконец Сима, — швыряй сюда палку!
        Мальчишка смотрел невидимо, не понимал, чего от него хотят.
        - Кидай, говорю, палку, а то вот вылезу!
        Мальчишка кинул палку. Через плечо, как девчонка.
        Сима сажёнками подплыла к ней, вцепилась и, работая одними ногами, поплыла к берегу. Пусть-ка посмотрит. Она терпеть не могла таких тихоньких пай-мальчиков: все они трусы и ябеды.
        Сима вылезла на берег и встала над мальчишкой.
        - Чего тут расселся?
        Снизу на неё доверчиво смотрели голубые глаза.
        - Я всегда здесь сижу.
        Его покорность немного смягчила Симу.
        - Зовут-то как?
        - Лёс… Лёша.
        - А чего здесь делаешь?
        - Так просто, гуляю.
        - Ничего себе гуляет, — фыркнула Сима. — Сидит палочку строгает, как девчонка.
        Мальчишка молчал.
        - Чего молчишь? Покричи маму.
        Он уже надоел Симе: совсем какой-то глупый. Просто, чтоб окончательно добить его, спросила:
        - «Тома Сойера» читал?
        - Нет.
        Сима сплюнула.
        - Такую книгу не читал! Эх, ты!
        - Я «Чиполлино» читал, «Золотой ключик».
        - Подумаешь!
        - Стихи знаю, — перечислял Лёсик.
        - Подумаешь! «Люблю грозу в начале мая».
        - Нет, не такие.
        - Всё равно знаю.
        - Нет, не знаешь.
        - Нет, знаю. Ну какие?
        Живут на свете птицы:
        Ласточки и воробьи.
        Голуби и скворцы
        И есть на свете ребята:
        Чёрные и белые,
        Жёлтые и всякие.
        - Вот и знаю, — сказала Сима, — мы их в школе учили.
        Мальчишка вскочил, веснушки резко обозначились на его лице.
        - Неправда, не учили!
        - Учили, ещё в третьем классе.
        - Не учили! Это я сам их придумал!
        - Ты-ы? — открыла рот Сима.
        - Я. А ты врёшь.
        Вот так тихоня — взъерепенился как! Сразу видно, что и правда сочинил он. Сима с удивлением посмотрела на мальчишку. Этого даже она не умеет.
        - А ещё знаешь?
        - Знаю, только тебе не скажу.
        Обиделся. Но Сима же просто так сказала, позлить… Конечно же, не учили.
        - Скажи, а я тебе покажу что-то.
        Но Лёсик уже не верил ей.
        - Честное слово, покажу. Хочешь, сейчас пойдём?
        Они направились к мелкому кустарнику, густо росшему у озера. Озеро было тусклое, затянутое плесенью. В нём никто никогда не купался: говорили, что там засасывает дно.
        Сима подвела Лёсика к высокому растению, каждая веточка которого заканчивалась зонтиком.
        - Смотри — это болиголов. Если его съесть — умрёшь.
        - Как — съесть? — удивился Лёсик.
        - Ну как едят — не знаешь? У меня братишка, когда маленький был, сделал свистульку, жевал-жевал и отравился. В больницу возили. Думаешь он почему болиголовом называется? От него ужас как голова болит.
        Лёсик во все глаза смотрел то на девчонку, то на растение.
        - Видишь, красные пятнышки на стебле? Я его всегда по ним узнаю.
        Лёсик вдруг возмутился:
        - Так чего же ты… Рвать его надо!
        - Правда, — всплеснула руками Сима, — вот дура я так дура!
        Вдвоём начали выдирать траву, выкапывать корни.
        Потом с землёй, чтоб оттереть противный мышиный запах, мыли в озере руки.
        - А ты молодец, догадался, — похвалила Сима. И попросила: — Расскажи, как ты стихи сочиняешь, я никому не скажу.
        Лёсик виновато посмотрел на неё:
        - Они сами получаются.
        Она видела, что он не врёт. Только почему у неё не получаются?
        - А про нас с тобой может получиться?
        - Не знаю. Наверное, может.
        - Ну сочиняй, я подожду.
        Лёсик добросовестно шевелил губами.
        - Сочинил?
        - Сочинил:
        Озеро мутное, мёртвое,
        В нём даже рыбы не водятся.
        А на берегу стоим мы —
        Живые и весёлые.
        Конечно, это были стихи. Самые настоящие.
        - А я… я на велосипеде умею. Никто не обгонит, даже Шурка Парамонов.
        - У меня трёхколёсный, старый, — признался Лёсик.
        - Приходи ко мне — научу, — обрадовалась Сима.
        - Правда научишь?
        - Научу, чего там — сел и поехал. У нас во дворе все выучились.
        Они долго сидели, разговаривали. Лёсик рассказал про лягушку знакомого инженера из Сибири, как она будит его по утрам: «Вста-а-ва-ай, вста-а-ва-ай», а потом оба бегут наперегонки к колодцу, умываться.
        Сима тоже стала рассказывать про свою собаку, какая она умная. Но мальчик вдруг перебил её:
        - Видишь вон то дерево?
        Она посмотрела:
        - Вижу.
        - Над ним небо и больше ничего нет. Видишь?
        - Ну и что?
        - Ничего. Ты только тихо сиди и слушай, тогда услышишь.
        Сима покорно уставилась на дерево и стала слушать. Ничего нет, только тишина одна. Да и дерево как дерево — ничего особенного. Ну небо там, правда, темнее, как будто уже вечер. И всё. Если бы человек был, тогда интересно, а дерево… хотя оно тоже живое, у него листья, оно дышит… В лесу, где много деревьев, они шумят, шумят, а этому и пошептаться даже не с кем, стой себе одно-одинёшенько.
        Симе показалось, что ветер донёс до неё тихо звенящую жалобу. Или это ветер так звенит? Только почему она раньше не замечала, что ветер может звенеть?
        Лёсик рядом порывисто вздохнул:
        - Слышала?
        - Слышала, — неуверенно сказала Сима. — А ты?
        - Тоже слышал.
        Сима во все глаза смотрела на Лёсика. Она любила таких мальчишек, с которыми можно побегать наперегонки, построить почти настоящий экскаватор, влезть на крышу пятиэтажного дома и запустить планер, можно… можно даже подраться при случае. Отчего же ей так хорошо с этим малышом? Ведь ей-то самой скоро одиннадцать уже…
        - Так ты придёшь завтра к нам?
        - Приду.
        - Приходи обязательно, я буду ждать: Садовая, дом четырнадцать. Найдёшь?
        - Найду.
        Сима посмотрела на него — тихого, маленького — и вскочила.
        - Пойдём лучше сейчас, я тебе сама покажу. А то вдруг не найдёшь.
        Весёлый камушек
        - Пап, мне скучно.
        - Ну вот, такая большая, а скучно.
        - Да… скучно…
        - Пойди поиграй с девочками. Смотри, сколько девочек гуляет.
        - А они со мной не играют.
        - Почему? — удивился папа.
        - Они дразнятся.
        - Хм, — сказал папа. — И как же они дразнятся?
        - Плакса-вакса, жадина-говядина… по-всякому. Такие противные девчонки.
        - А ты не плакса-вакса? — спросил папа.
        - Нет, — ответила Таня, — просто мне скучно.
        Папа посмотрел на свою дочку. Она стояла перед ним маленькая, с тоненькими, как прутики, косичками.
        - Знаешь что? — сказал папа. — Я тебе подарю одну вещь. Тебе с ней никогда не будет скучно, и дразниться никто не будет.
        - Какую вещь?
        - Сейчас скажу. — Папа немножко помолчал. — Я тебе подарю… весёлый камень, вот что я тебе подарю.
        У Тани глаза стали большие и круглые.
        - Весёлый камень? Какой весёлый камень?
        Папа выдвинул ящик письменного стола, что-то поискал и вытащил оттуда жёлтый, немножко прозрачный камень.
        - Вот, — сказал он. — Это весёлый камень.
        Таня потрогала его:
        - А почему он весёлый?
        И папа стал рассказывать:
        - Давным-давно жил на свете мальчишка-хвастунишка. «Я, — говорит мальчишка-хвастунишка, — всё могу! Захочу — море выпью и тем морем солнце залью. Вот только жалко — моря у нас нет».
        Проснулся на другой день мальчишка-хвастунишка. А у самого дома большущее море разлилось. «Ну что ж, — говорят мальчишке, — море есть, посмотрим, как ты солнце зальёшь». — «Море-то есть, — отвечает мальчишка, — да оно тёплое. Тёплым не потушишь». Встали люди на другой день. А море из тёплого стало холодным, бурливым… «Ну, а теперь?» — спрашивают мальчишку. Нечего делать! Набрал мальчишка полный рот воды и как дунет на солнце! Смешно стало солнцу. А мальчишка старается! И чем больше он старается, тем больше хохочет солнце. Хохотало-хохотало, даже слёзы от смеха выступили. И упали те слёзы в море. А море холодное было — слёзы и замёрзли, в камень превратились. И вот кому такая солнечная слезинка достанется, тому весело живётся.
        - Ну? — не поверила Таня. Взяла она камушек. — А можно я пойду с ним погуляю?
        - Можно. Только помни: этот камушек всем надо давать, кто попросит, иначе он перестанет быть весёлым.
        Вышла Таня на крыльцо, играет с камушком. Протянула его к солнцу — камушек сразу стал тёплым и засветился весь.
        Подбежала маленькая Галинка, увидела камушек.
        - Я знаю, что это. Это янтарь. У моей мамы бусы такие есть.
        - А я зато знаю, откуда он взялся, — сказала Таня и стала рассказывать. — «Дул мальчишка-хвастунишка на солнце, потушить его хотел. А солнце ка-ак засмеётся, аж брызги во все стороны полетели…»
        Подошли другие ребята, стали камушек смотреть.
        - Дай мне подержать, — попросила маленькая Галинка.
        Хотела Таня скорей камушек в карман спрятать, да вспомнила, что папа говорил.
        - Возьми, — сказала она и протянула камушек Галинке, — только не насовсем.
        - А потом мне!.. Мне!.. — закричали ребята.
        - Ладно, — сказала Таня, — кто хочет, пусть поиграет. Всем можно.
        Скоро во двор вышел папа.
        - Ой, папочка! — кинулась к нему Таня и зашептала: — Правда, твой камень весёлый. Никто теперь не дразнится. И все со мной играют.
        Девчонка
        Рита живёт в маленьком заполярном городке. Живёт она там с мамой, с папой и с маленькой сестрой Галей. И всё было бы хорошо в Ритиной жизни, если бы не одно обстоятельство. Рита хотела быть мальчишкой.
        Собственно, сначала ей неплохо жилось и девчонкой. Она росла, играла с подругами в куклы, помогала маме по хозяйству и даже научилась сама заплетать косы.
        Но потом появился в квартире Витька. Казалось бы, отчего им не подружиться: они ровесники, учатся в одной школе, и зимой, когда на улице пурга и нельзя выйти из дому, можно вместе играть. Но Витька презрительно цыкал — «девчонка» — и целыми днями или читал, или строгал что-то, не допуская к себе Риту. И вообще все на свете дела он разделял на «девчоночьи» и «недевчоночьи».
        Можно было бы, конечно, жить и не обращать на это внимания. Но однажды папа взял Риту к себе в гости на корабль.

        Ритин папа — моряк. И не просто моряк, а военный — командир корабля. Когда Рита с папой пришли на пирс и папа показал свой корабль, на борту которого белой краской были выведены крупные цифры — «29», у Риты крепко сжалось сердце. А подымаясь по деревянному трапу, она поняла, что ничего ей не надо, только бы всю жизнь подходить к «своему» кораблю, подниматься по трапу и отправляться в далёкое плавание.
        По узкому коридору прошли в кают-компанию. Там стоял длинный стол, пианино, на стенах висели картины. На самом видном месте — портрет молодого моряка в траурной рамке, а под ней — кортик.
        - Кто это? — спросила Рита.
        - Командир корабля, погиб во время войны, — ответил папа.
        В папиной каюте койка, туго затянутая серым одеялом, привинченный к полу стол, круглый табурет. Стены обшиты деревянными панелями. В открытый иллюминатор долетают брызги.
        - Никогда бы отсюда не уходила, — сказала Рита.
        - Была бы ты мальчиком, взял бы тебя юнгой.
        Нет, не знал папа, сколько боли причинил он дочке этими словами.
        Вот с этих пор и лишилась Рита покоя. Прежде всего она перестала дружить с девочками, а свою коробку с кукольными нарядами, которые она шила целую зиму, подарила Гале. Потом упросила маму сшить ей брюки. Это было нетрудно, потому что у мамы у самой были брюки. Но вот остричь косы мама категорически отказалась. И тут не помогли ни уговоры, ни слёзы. Зато мама купила в военторге тельняшку и перешила её Рите.
        Теперь в городке Риту видели только в брюках и тельняшке.
        Может, это помогло: мальчишки стали охотней играть с ней. Она научилась гонять футбол, сражаться в шахматы. А однажды, когда увидела, что Колька Задорин колотит маленьких, так двинула ему, что её стали и побаиваться. Они подружились с Витькой.
        Когда папа вернулся из похода, он долго смотрел на Риту.
        - Заправский мальчишка из тебя вышел бы. — И почему-то вздохнул.
        На лето Рита с мамой и Галей уехали на Украину. Вернулись они уже в конце августа.
        Витька сразу же выложил целый ворох новостей. На острове уже собирают грибы. Генкин отец поймал вот такущую сёмгу. А Кольке Задорину купили фотоаппарат, и он теперь всех снимает.
        - Подумаешь, — сказала Рита. — А я хочу в мореходную школу поступать.
        - Ха-ха, — ответил Витька. — Кто это тебя примет?
        - А вот смотри. — Рита вытащила из чемодана два белых флажка и начала ими размахивать. — Понял?
        - Чего понимать-то? Помахала туда-сюда, а я понимай.
        - «Помахала»! Я «здравствуй, Витька» написала, — стала объяснять Рита.
        Витька только насмешливо свистнул и убежал. Но тут же вернулся, чтобы сказать:
        - Эх ты, моряк с разбитого корыта!
        На другой день Ритина мама и Витькина уехали в Мурманск. Рита, Галя и Витька остались дома одни.
        - Поедем на остров за грибами, — предложил Витька.
        - А Галка?
        - Я тоже поеду, — сказала Галка.
        - Ещё чего, таскаться с тобой.
        - Мине не надо таскать, шо я маленька? — важно сказала Галка.
        Рита и Витька рассмеялись.
        - Совсем хохлушкой за лето стала.
        - Да, дети очень восприимчивы.
        - А чего, возьмём её, — сказал Витька. — Устанет — посидим, никто ведь нас гнать не будет.
        Взяли по ведру и направились к перевозу.
        На острове, на самом берегу, лицом к городу стояло несколько домиков. Лодка перевозила людей в город и обратно.
        - Что будем собирать? — спросила Рита, как только переехали. — Грибы или ягоды?
        - Ягоды, — сказала Галинка.
        - Ягоды только девчонки собирают, — возразил Витька. — Давайте грибы. Насушим, намаринуем. Пошли.
        Они обогнули домики, поднялись на некрутые скалы. То и дело во мху попадались крупные подберёзовики. Не успели сделать и десятка шагов, а уже донышки в вёдрах покрылись коричневыми шляпками.
        - Этак мы за час насобираем и делать будет нечего, — сказал Витька. — Давайте, правда, пока ягоды поедим, а обратно пойдём — наберём грибов.
        Ягоды — не грибы. Грибы сегодня собрал, завтра снова иди собирай. А ягоды сорвал — и нет их. Видно, ягоды здесь обобрали, надо было идти искать. Поставили вёдра и пошли в глубь острова.
        Набрели на бруснику, стали горстями собирать — и в рот. А немного дальше так целые озёра брусники нашли, как будто кто её из мешка рассыпал.
        Только Галка и говорит:
        - А я не хочу брусники: она кислая, я люблю чернику.
        - Да её, наверное, уже нет.
        - Нет, есть, — сказал Витька, — вчера сам видел: продавали у моста.
        Пошли искать чернику. Шли, шли.
        - Как бы нам не заблудиться, — говорит Рита, домов-то уже не видно.
        - Чего там заблудиться, — ответил Витька.
        - И погода изменилась, гляди дождь пойдёт.
        - Эх, ты! — сплюнул Витька. — Знал бы, не брал. Свяжись с девчонками — наплачешься.
        Этого Рита не могла вынести.
        - Дурак, — сказала она. — Не понимаешь, что с нами маленький ребёнок.
        Витька не стал разговаривать. С молчаливым презрением он повернул обратно.
        Но, к его удивлению, хотя они прошли порядочно, дома всё ещё не показывались. Сердце стало холодить тревогой.
        - Вить, мы туда идём? — робко спросила Рита.
        - Конечно, — буркнул Витька, — ещё немного пройти.
        Они пошли дальше.
        - Я устала, — вдруг заявила Галинка. — Где наши вёдра?
        - Сейчас-сейчас… — каким-то подозрительным голосом ответила Рита.
        «Сейчас разнюнится», — понял Витька. Но Рита молчала.
        - Знаешь, — сказал он, — по-моему, когда мы собирали бруснику, мы чуть направо свернули, так что надо идти левее.
        Свернули влево. И опять шли по камням, по мху, а впереди, кроме таких же камней и мха, ничего не было. Начал накрапывать дождь. Захныкала Галка.
        Вдруг Витька остановился.
        - Мы… и вправду, кажется… заблудились, — жалобно сказал он.
        - Что же нам делать? — растерянно спросила Рита.
        - Не знаю.
        Галка захныкала громче.
        - Перестань, — сказала Рита. — Мы вот что, мы пойдём всё прямо и прямо, пока не выйдем к морю. А потом будем идти над морем и в конце концов выйдем к домам.
        - Да-а, а когда выйдем?
        - Остров не такой уж большой. Идёмте.
        Она присела на корточки перед Галинкой:
        - Садись.
        Галка привычно вцепилась за плечи и устроилась у Риты на спине. Рита поднялась и зашагала вперёд. Витька — за ней. Мелко сыпался дождик.
        - Холодно, — сказала Галка.
        - Нет, это тебе кажется, — ответила Рита. — Совсем тепло. Давай песню петь.
        - Какую песню? — загнусавила Галка.
        До чего же хорошо кругом!
        Мы друзей весёлых в лагере найдём… —
        запела Рита. Эту песню Галка любила.
        Спели её, потом запели про октябрят.
        - Рит, — позвал Витька. — Скоро?
        - Скоро. Я уже чувствую запах моря. Только отдохнём немного.
        Она присела, спустила Галку на землю.
        - Давай греться. Боксом. А ну раз, два! — и начала тормошить сестрёнку.
        Витька стоял и смотрел в сторону.
        - А ты не замёрз? — спросила его Рита.
        Витька только дёрнул плечом.
        И снова они шли вперёд и вперёд. Рита с Галкой на спине, сзади Витька.
        - Всё из-за тебя, — вдруг противным, дрожащим голосом сказал Витька. — «Заблудимся, заблудимся»… Накаркала.
        Рита прибавила шагу. По лицу и щекам стекал не то пот, не то слёзы, не то просто-напросто дождь.
        - Витька, а я ведь тебе привезла что-то.
        - Что? — угрюмо спросил он.
        - Коллекцию бабочек. Я для себя и для тебя сделала.
        - А на кой мне теперь коллекция твоя, когда мы с этого проклятого острова, может, и не выберемся совсем.
        Галка в голос заревела.
        - Знаешь, — остановилась и повернулась к нему Рита, — если ты будешь пугать маленьких — оставайся или иди один, а мы дорогу всё равно найдём.
        - Найдём, — сердито сказала и Галка.
        И снова Рита запела про весёлых октябрят, и Галка запела, а Витька понуро поплёлся за ними.
        А дождь всё моросил и моросил.
        - Я вся замёрзла, — пожаловалась Галинка.
        - Потерпи немного, — попросила Рита. И стала подбрасывать её на спине. Галка хныкала, смеялась и вертелась, потом вдруг обнаружилось, что у неё «стали деревянные ноги».
        Рита поставила её на широкий плоский камень.
        - Потопай ножками. — И села рядом.
        Витька посмотрел, как она тяжело, прерывисто дышит, как согнулись её плечи.
        - Пешком иди, — сказал он Галке, — смотри, она устала тебя, такую дылду, тащить.
        - Сам дылда, — сказала Галка, — а я маленька.
        - Правда, Галочка, пойди ножками, согреешься, а потом я тебя опять возьму.
        И опять шли. И опять Рита тащила на спине сестру. Ноги хлюпали в ботинках, дрожали колени, и где-то сзади всхлипы вал Витька.
        - Море! — вдруг закричала Галинка. — Корабль!
        Наконец-то вышли к морю! Сквозь сетку дождя вдалеке шёл корабль. Счастливые! Через полчаса будут дома. И мама, наверное, уже приехала, волнуется, а им ещё идти и идти. Рита прикусила губу.
        - Ну, пошли, — сурово сказала она.
        Она шла и оглядывалась на корабль. Может, там папа. Идёт и не знает, как плохо приходится сейчас его дочкам. Корабль всё ближе и ближе, вот уже можно различить, что кто-то стоит на мостике, даже цифры видны.
        И вдруг Рита остановилась так внезапно, что Галка стукнулась подбородком о её затылок. «29»! Это же папин корабль!
        Она стояла и смотрела на проплывающий мимо корабль. Так бы и крикнуть! Да разве кто услышит. «Папа», — неслышно шевелились губы.
        А что, если…
        В одно мгновение Галка оказалась на земле, с головы Риты слетела белая косынка.
        - Витька, платок, скорее!
        Витька, не понимая, смотрел на Риту, а она не сводила глаз с удаляющегося корабля.
        - Да скорее же ты!
        Витька протянул ей замызганную тряпку.
        - Отойдите! — скомандовала Рита.
        Она взяла в одну руку косынку, в другую платок и, вскочив на камень, начала резко размахивать руками. Она подымала и опускала то одну руку, то другую, то обе вместе.
        А Витька и Галка стояли в стороне и с недоумением смотрели, как девочка с косичками, в брюках, перешитых из отцовских, вытянувшись во весь рост, стоит на камне и делает какие-то упражнения.
        - Рита, ты чего делаешь? — крикнула Галка.
        - Тише! Она… ведь она сигналит, — вдруг понял Витька.
        И чудно: корабль замедлил ход, остановился, потом от него отделилась шлюпка.
        - Ура! Ура! — закричали Витька и Галка.
        А Рита, низко наклонившись, зачем-то стала шнуровать ботинки…
        Папа провёл их в свою каюту, и им сразу принесли чай. Галка сидела на коленях отца, завёрнутая в одеяло, причмокивая, пила чай и торопливо рассказывала, как они заблудились, как Рита тащила её на спине и пела песни.
        Папа давно уже перестал сердиться. Он посмотрел на виновато притихших Риту и Витьку.
        - Когда вы из дому?
        - В двенадцать.
        Морские часы, где на чёрном циферблате тесно умещались белые цифры, показывали «18».
        Папа подошёл к Рите и молча прижал её растрёпанную мокрую голову к своему кителю.
        - А я тоже научусь сигналить, — пробурчал Витька.
        - Ага, — сказала Рита. — Это совсем не трудно. Хочешь, научу?
        Боб и карандаш
        Боб — мальчишка как мальчишка. Всё у него на месте — и веснушки, и вихры, и синяки. И колени, как полагается мальчишке, ободраны, и руки в цыпках…
        Мама сердится и говорит, что Боб неряха-растеряха. А папа говорит, что не поверит своим глазам и не узнает своего сына, если у Боба окажутся чистые руки, а на своём письменном столе он наведёт порядок.
        - Ну скажи, ну почему у тебя гуталин на столе, а портфель в прихожей валяется?
        Боб и сам не знал почему. Он уносил гуталин на место, а портфель прятал подальше от папиных глаз.
        В общем, Боб самый обыкновенный мальчишка. И вот этому-то разобыкновенному мальчишке привалило счастье. Счастье, как известно, бывает разное. Это было — весёлое, цветное… Стоило нажать на крохотную защёлку — оно стреляло, как пистолетик, и выбрасывало красный, синий или зелёный грифель. И тогда — хочешь рисуй огонь и пожарников. Хочешь — синее небо с легкокрылыми самолётами. А можно нарисовать рыжую девчонку с зелёным бантом, и все будут знать, что это Маринка.
        Подарил Бобу этот замечательный карандаш папа.
        - Только смотри не потеряй, — сказал он.
        - Потеряет, — заверила мама.
        Боб только усмехнулся: легче голову потерять, чем такой карандаш. Он ходил гордый и важный, и все ребята во дворе завидовали ему. Костя предлагал обменять карандаш на модель спутника. Маринка согласна была отдать своё главное сокровище — альбом с марками. Но Боб и слушать ничего не хотел. Он щёлкал карандашом и на виду у всех озабоченно проверял — в порядке ли грифели?
        А на третий день карандаш пропал.
        Боб перерыл всю квартиру. Он искал карандаш на шкафу и под шкафом. В буфете и под диваном. Он рылся в мусорном ведре… Расспрашивал ребят во дворе…
        Карандаш исчез.
        Всегда весёлый Боб приуныл. Такого карандаша теперь у него никогда в жизни не будет.
        …Вечером пришёл папа. Он поужинал и сел за письменный стол что-то чертить. А Боб ходил вокруг и думал: рассказать папе про карандаш или не рассказывать?
        Вдруг папа сам спросил у Боба:
        - Где твой карандаш?
        Боб испугался и решил, что правду, на всякий случай, лучше не говорить. Кто его знает, что из этого получится.
        Может, сказать, что карандаш отнял какой-то мальчишка на улице?
        Но тогда папа скажет, что Боб трусишка и что ему стыдно за сына, который не может постоять за себя. Можно, конечно, сказать, что мальчишка был большой, больше папы. Но папа не поверит: так не бывает.
        А почему бы не сказать, что мальчишка отнял карандаш и сразу убежал?
        Папа… папа назовёт его разиней. И правильно. Боб ведь тоже мог побежать за ним.
        Ну, а если… мальчишка вовремя заметил погоню и влез на дерево? Да-да, влез на дерево, на самую верхушку, и оттуда стал нахально показывать Бобу нос.
        Ох и разозлился Боб! Он затряс дерево, и мальчишка, как спелая груша, свалился вниз. Карандаш вылетел из кармана…
        И тут подбежала незнакомая собака, схватила карандаш в зубы и бросилась удирать.
        Боб и мальчишка — за ней.
        Боб, конечно бы, догнал, отнял, но…
        Навстречу по улице шла девчонка с вёдрами. Она увидела собаку, карандаш… бросила вёдра, вырвала у собаки карандаш и помчалась дальше.
        Боб, мальчишка и собака — в погоню.
        Боб мчался быстрее всех, он уже почти настиг девчонку… Да, на беду, по дороге — руки на груди — ехал велосипедист. Он увидел девчонку, карандаш… Раз — выдернул у девчонки карандаш, сунул его за ухо, и… только спицы на колёсах засверкали.
        Боб, мальчишка, собака и девчонка рванулись за ним.
        Сзади их обогнала «Победа». Поравнялась с велосипедистом, выглянул шофёр… увидел карандаш… взмах руки!..
        Как ветер, как Владимир Куц, летит за машиной Боб. За ним мальчишка, собака, девчонка, велосипедист… Шлагбаум! Подходит скорый поезд! Из окна паровоза высунулся усатый машинист и…
        - И долго ты будешь молчать? Где карандаш — потерял?
        Вместо усатого машиниста на Боба смотрел папа.
        «А… а где же паровоз?» — растерялся Боб. — Ах да, ведь ничего же не было, он всё придумал. Что же ответить папе, где карандаш?
        - П… потерял, — неожиданно для себя согласился Боб.
        А папа вдруг засмеялся:
        - Значит, я не ошибся. То-то я смотрю — он на столе лежит. Ты его, друг, нечаянно на место положил.
        - Ой, — обрадовался Боб, — карандашик! Живой! А я-то искал его, искал… Теперь буду знать, где искать, если пропадёт.
        Стёклышки
        Ася сидела у растворённого окна и штопала носки сына. «Где он сейчас? Свяжется с каким-нибудь хулиганом. Потом спохватишься, да поздно».
        И тут — лёгок на помине — во дворе появился Костик.
        Он вошёл в парадное. Минута, другая… «Что он там делает?» Ася встала и вышла в коридор.
        В полутёмном коридоре у колченогого стола, заставленного ненужным хламом, стоял Костик и выгребал из карманов пригоршни битого стекла.
        - Что это?
        - Стекло.
        - Сама вижу, что стекло. А зачем?
        - Коллекцию собирать. — Костик вывернул карманы, вытряхнул их и пошёл было в комнату.
        - Постой, — остановила его мать. — Сейчас же пойди и выброси всё это на помойку.
        Глаза Костика изумлённо распахнулись.
        - Что ты, мама, я ж говорю — я коллекцию собирать буду.
        Ася посмотрела на вихрастого, встревоженного сейчас сына.
        - Глупенький, собирают коллекции марок, монет, ну бабочек… этикеток всяких, но совсем не стёкла.
        - И стёкла собирают, — убеждённо сказал мальчик.
        - Я тебе ещё раз говорю, из стекла не собирают, от стекла можно только покалечиться… Вот банка, сложи и пойди выброси, хотя лучше я сама сложу. — И она осторожно стала собирать осколки в банку из-под консервов.
        Но мальчик подбежал к ней и закрыл руками своё богатство.
        - Не выбрасывай. Тут такие стёклышки! Даже малиновое есть, даже у Дедоси такого нет.
        Ася отвела руки сына от стёкол и легонько оттолкнула его. Тогда мальчик вдруг отчаянно зарыдал и бросился в комнату.
        «Всё-таки надо объяснить ему», — подумала Ася, поставила банку под стол за ящик и пошла к сыну.
        Костик прижался лицом в угол и, захлёбываясь, плакал навзрыд.
        - Перестань, Костик, — сказала Ася, — давай поговорим.
        Но мальчик теснее прижался в угол и заплакал ещё горше.
        - Не плачь, я ничего не выбросила.
        Мальчик сразу замолчал и повернулся к матери.
        - Нет? — спросил он.
        - Нет, — сказала мама. — Сядь, и давай серьёзно поговорим. Потом ты сам их выбросишь.
        Губы у мальчика скривились.
        - Сам захочешь выбросить — увидишь, — поспешно добавила Ася.
        - Нет, нет! — затряс головой мальчик.
        - Ну хорошо, посмотрим. — Она вытерла ему нос и щёки посадила рядом с собой на диване. — Скажи мне, Костик где ты пропадаешь целые дни, почему ты не играешь во дворе?
        - Я к Дедосе хожу, там все ребята.
        - Кто такой Дедося?
        - Дедося? — удивился мальчик. — Ну, дедушка такой, дедушка Ося.
        - Так, — сказала Ася немножко озадаченно. — И… что вы там делаете?
        - Разговариваем с ним, он нам коллекцию даёт посмотреть — стеклянную.
        - Что за стеклянная коллекция?
        - Из стёклышек разных. У него свои стёклышки есть, и мы ему приносим. Но он не все берёт, только редкие. У меня тоже одно взял, — с гордостью сказал Костик.
        Мать с минуту молчала.
        - Ну ладно, — сказала она наконец. — Давай обедать.
        - Ох, мамочка, — оживился Костик, — если бы ты только видела, какие у него есть — и жёлтые, и красные, и зелёные, и всякие-всякие!
        «Какой-то выживший из ума старик. Надо сходить поговорить с ним. Чему он там их учит?»
        - Мам, я пойду к нему? — наскоро допив кисель, спросил Костик.
        - Пойди, — не глядя на сына, ответила мать, — а где это, в каком доме?
        - Напротив, зелёный забор… — И Костик умчался.
        Ася сняла передник и, прикрыв им посуду на столе, вышла вслед за сыном.
        Во дворе дома с зелёным забором никого не было. Ася прикусила губу. Не мог же он обмануть её? Она торопливо обошла дом. В тени забора, в густом бурьяне, вокруг старика сидели ребята. Ближе всех, прижавшись к нему, сидел Костик.
        У старика узкий клинышек бородки, чёрные грустноватые глаза, на ногах — в такую-то жару! — залатанные валенки. На коленях он держал картонную коробку от ботинок. Негнущимися пальцами старик вынимал из коробки цветные осколки и, придерживая их за острые края, бережно протирал какой-то тёмной тряпицей.
        Ася подошла поближе.
        - Вот это, — услышала Ася, — я нашёл после пожара, наверное бокал был. А посмотреть — как зимой, вечером.
        - Костик! — позвала Ася.
        Глаза Костика блестели.
        - Мам, иди сюда!
        Старик и ребята тоже повернулись к Асе.
        Ася попыталась улыбнуться:
        - Чем это вы тут занимаетесь?..
        «Вспугнула, — пожалела она, — не надо было звать».
        - Да так, — сказал старик, — с ребятками тут…
        - А мне Костик говорил, что вы стёкла собираете. Я, конечно, не поверила… — Она в замешательстве замолчала: на неё пытливо смотрели грустноватые глаза старика.
        - Отчего ж, — спокойно сказал он, — это интересно.
        - Ну, можно другим чем-нибудь заняться… Книгу там почитать или ещё что.
        - Можно, — спокойно согласился старик.
        - Стеклом и порезаться недолго, — приободрилась Ася, — и что интересного в этом, — указала она на осколок бутылочного стекла в руках старика.
        Старик протянул ей осколок:
        - Поглядите — скажете.
        - Зачем? — пожала плечами Ася, но взяла осколок, приложила к глазам. — Стекло как стекло.
        - А вы получше поглядите. Как на дне морском побываешь.
        Ася снова приложила стекло к глазу. Старик был прав. Всё виделось будто сквозь толщу воды. Под ногами шевелились тёмные водоросли, над головой проплыла диковинная рыба-птица.
        - Похоже, — нехотя сказала она, отдавая стекло в чьи-то протянутые руки.
        - А вот, — подал старик другое, синее, — совсем как зимой.
        Весёлый солнечный день резко сменился морозной ночью. Светлая луна смягчила границы тени. У сарая вместо песка вдруг вздыбилась куча снега…
        Ася открыла оба глаза.
        - Да, — улыбнулась она, — даже прохладно стало. — И села, подвернув под себя ногу.
        - Мам, а вот это сказочное, — сказал Костик.
        - Как — сказочное? — удивилась Ася. Она посмотрела в розовое стекло и поняла, что хотел сказать Костик! Всё вокруг нежно, по-утреннему зарозовело.
        - Дедось, покажите, которые про юг, — попросил Костик.
        Старик вынул из коробки слой ваты, а там, тоже на вате, обнаружились новые ряды цветных осколков. Старик подал Асе жёлто-коричневое. Ярко зацвели маки в густо-зелёной траве, засинели блёклые колокольчики, бронзовыми стали мальчишки и старик.
        Ася опустила стекло, и сразу всё побледнело: побледнели мальчики, побледнело солнце.
        - А вы были на юге? — спросила Ася.
        - Нет, — сказал старик.
        Ася наклонилась к коробке старика и выбрала золотисто-зелёное:
        - Можно?
        Не так давно она была в Москве, в Третьяковской галерее. Её удивили холодновато-зелёные картины Куинджи. «Где он видел такое освещение?» — думала она тогда. Сейчас всё было как на тех картинах.
        - Красивые у вас стёкла, — сказала она, возвращая старику золотисто-зелёный осколок, — давно вы их собираете?
        - Это новые…
        Перебивая старика, Костик возмущённо взмахнул руками:
        - Выбросили у него коллекцию. Дочка его. А знаешь какая коллекция была!
        Старик согласно наклонил голову.
        - Выбросили. Да вот, ребятки спасибо помогают. — Он обвёл глазами тесно сгрудившихся возле него ребят.
        Ася посмотрела на сверкающие от солнца осколки, на валенки старика, на приоткрытые рты притихших ребят.
        - Костик, — сказала она и встала, — пойдём, принесёшь своё малиновое. А мне пора — посуду надо мыть.
        Ясные звёзды
        - Кондра-ат!
        В ответ только смешливо прожурчали листья в саду.
        - Кондра-ат! — надрывался маленький Сёма. — Иди, тебя мамка бить будет!
        - За что? — спросил Кондрат откуда-то сверху.
        Сёма поднял голову и увидел брата на высокой развесистой груше.
        - Стекло в чулане разбилось, — радостно захлёбываясь, сообщил он. — Мамка сказала — ты, больше некому.
        - Не бил я стекло, — мрачно ответил Кондрат.
        - Ага. А мамка сказала — ты.
        Опять эта мачеха к нему придирается. В прошлый раз, когда он с повети спрыгнул, колено ободрал, она ему подзатыльник дала. Человек и так, можно сказать, покалеченный, а его ещё колотят. Была бы мать жива… Впрочем, от матери ему тоже доставалось. Но то ведь мать, а эта… Всего полгода, как пришла в их дом с маленьким Сёмкой. Сёмка, правда, хлопчик неплохой. Да что с него и требовать — пять лет. А Кондрату уже восемь стукнуло. И его ещё драть собираются!
        Кондрат слез с груши. Отец, конечно, не дал бы его в обиду, но отец дома редко бывает: шуточное ли дело паровозы водить.
        Сёмка нетерпеливо дёрнул его за рубашку.
        - Иди скорей.
        - Вот ещё. Иди, коли охота.
        - А ты?
        - А я… уйду я от вас совсем.
        Глаза Сёмки стали совсем круглые.
        - Куда уйдёшь?
        - Куда-нибудь. В лес, в сторожку.
        - И я, — сказал Сёмка.
        - Только тебя мне не хватало.
        - И я с тобой, — захныкал Сёмка. — Жалко, да?
        - А чего тебе уходить: у тебя мать, отец скоро приедет. Плохо тебе? — В горле у Кондрата защекотало, он замолчал.
        - Конечно, плохо, — заторопился Сёмка. — Ничего не дают, всё спать гонют. Ещё куры гуляют, а я спи. Уйду я тоже совсем в лес.
        - Ещё чего, строго сказал Кондрат. — Не вздумай, заплутаешь.
        - А я тогда с тобой пойду.
        Кондрат посмотрел на черноглазого румяного крепыша. А вдвоём и правда лучше. Что делать одному в лесу?
        - Реветь не будешь?
        Сёма яростно затряс головой.
        - Ну, тогда идём.
        Мальчишки взялись за руки и пошли.
        В мягкой дорожной пыли по щиколотку утопали босые ноги. Щедро грело солнце. Высоко над головой сновали белогрудые ласточки. «Хороший день завтра будет», — подумал Кондрат. Дорога шла через поле, по обе стороны частоколом стояли подсолнухи. Жёлтые тяжёлые головки склонились к земле.
        - Сорвём подсолнушек, — попросил Сёма.
        - Нельзя. Колхозные. На, хочешь, грушу. — Кондрат достал из кармана крупную грушу — беру.
        Сёма вонзил в мякоть острые беличьи зубы, и по подбородку сразу растёкся янтарный душистый сок. Откуда-то с торопливым жужжанием прилетела пчела. Она долго и беспокойно кружилась над Сёмой, но не ужалила, а когда напуганный Сёма бросил грушу, и вовсе отстала.
        Лес встретил их зелёной шумной свежестью. Жестяно шелестели дубы-великаны. Из густой травы выглядывали любопытные ромашки и скромные колокольчики, медово пах подмаренник.
        - Грибы тут есть? — спросил Сёма.
        - А как же! Лес и чтобы без грибов. Вот придём в сторожку, пойдём за грибами на ужин.
        Узенькая тропинка, заросшая прохладным подорожником, привела их к сторожке. Неизвестно когда, кто и зачем построил её, но она была тут, и в ней можно было спрятаться тому, у кого не было дома.
        Ходуном ходили щелистые половицы. Сумеречные углы затянула паутина. Немножко страшно. Кажется, что вот-вот, топая сапожищами, войдёт кто-то… К стене прибита лавка. А у мутного окошка вверху отбит кусочек стекла. Ну ничего, зато здесь Кондрата никто не будет бить.
        - Пойдём отсюда, — почему-то шёпотом позвал Сёма.
        - Куда пойдём? — нарочно громко ответил Кондрат. — Это вот наш дом, здесь жить будем. Печка есть, раздобудем спички — обед будем варить. Спать на лавке. — Он вытащил из кармана груши и положил их на шаткий стол. И сразу стало видно, что здесь живут.
        - Только спать, чур, вместе, — уже весело сказал Сёма.
        - Ну, а где же ещё. Тут на лавке и ляжем.
        Они вышли из сторожки и пошли искать грибы. Грибов не нашли, зато попалась черёмуха с крупными, как вишни, ягодами. Ягод было уже немного, но сладкие, с терпким, вяжущим рот вкусом. Потом захотели пить и пошли к ручью.
        Полощутся в ручье веточки молодых ракит, скользят пауки на длинных тонких ножках. Вода тёмная, коричневая, но если зачерпнуть ладонями, — совсем прозрачная.
        - Давай всегда здесь жить, — предложил Сёма.
        Кондрат засмеялся и принялся кувыркаться через голову. Сёма завизжал и полез на Кондрата. Тот опрокинул его и бочонком покатил по траве.
        Потные и счастливые, они долго лежали в тени деревьев, рвали лиловые колокольчики и, зажав в пальцах кончики лепестков, звонко хлопали себя по лбу. Увидели большую муравьиную кучу. Красные мураши торопились до заката солнца доделать свои дела. Кондрат низко наклонился, разглядывая маленьких тружеников, и в лицо ему брызнул едкий фонтанчик кислоты. Лицо защипало, загорелось.
        - Ух ты, злющие какие, — сказал Кондрат. Он воткнул в середину кучи очищенный прут и, когда муравьи густо облепили его, встряхнул и дал облизать Сёме. Сёме понравилось.
        - Кисленько. Ещё, — попросил он.
        Но вот солнце закатилось за лес, и сразу в лесу стало скучно. Слезинками выступала на траве роса.
        - Побежали домой, — сказал Кондрат.
        Он хорошо знал лес. Сколько раз, бывало, с матерью ходил сюда. Завернуть за те берёзки — и сторожка.
        В сторожке было уже совсем темно. Смутно поблёскивали на столе груши.
        - Не догадались раньше травы нарвать, — озабоченно сказал Кондрат, — подстелили бы.
        - Хлебца хочется, — сказал Сёма.
        - Потерпи, завтра встанем пораньше, в село к председателю сходим, попросим.
        - Как — попросим?
        - Ну, скажем, что работать в колхозе будем — на трудодни.
        - И молока.
        - Может, и молока добудем, и спички.
        Поели груш, заложили скрипучую дверь суковатой палкой, стоящей в углу, и легли на лавку. Одну руку Кондрат подложил под голову Сёме, другой обнял его. Сёма поджал ноги, уткнулся носом в плечо Кондрату и сразу засопел. От него шло тепло, пахло чем-то домашним, родным. Кондрат крепче обнял его и подумал: «А хорошо, что я взял его». И ещё: «А хорошо иметь брата».
        Он лежал на краю, головой к окну. В треугольник отбитого стекла он видел небо с первыми звёздочками. Звёздочки были далёкие и маленькие. Потом небо стало совсем чёрным, а звёзды покрупнели и опустились вниз. Как их много! Даже если до миллиона считать — не сосчитаешь. И ясные, как пуговицы на новенькой школьной форме… А форму он так ни разу и не надел, только примерил… Прошлый год в костюмчике пробегал. А мачеха сказала: «Надо форму». Сама и купила, отец ещё не знает. И радовалась-то как, точно себе обнову справила. Кондрат улыбнулся в темноте. Вообще она чудная: то придёт с фермы весёлая, хохочет, бегает, то кричит на них, словно и Сёмка ей не родной. А отец приедет — повиснет ему на шею, как девчонка, и ни на шаг не отходит. Всё кормит его, как будто он голодный приехал. Отец смеётся: «Хватит, не могу я», а она кричит: «Ешь, а то за ворот вылью. Смотри, какой тощий стал». Интересно, что она сейчас делает?
        Кондрат представил маленькую черноглазую женщину у окна. Сидит небось и вглядывается в темень, не появятся ли они. А может, по хатам бегает, стучит: «Не у вас мои дети?» Она всегда так зовёт. Или голосит, думает, утонули в Ярице…
        Кондрат затеребил Сёму:
        - Сём, Сём!..
        Сёма глубоко вздохнул и опять засопел. Кондрат поднялся, посадил брата и начал трясти его:
        - Сём, да проснись же! Сём, домой пойдём.
        Сёма проснулся и захныкал:
        - Ну, чего…
        - Не реви, домой пойдём. Хлеба с молоком поедим, на кровать под одеяло ляжем.
        - Вместе? — оживившись, спросил Сёма.
        - Вместе. Вставай.
        Братья вышли за порог и испуганно отпрянули. Что-то огромное, чему не было названия, неслось на них с высоты. Сейчас схватит и понесёт к грозному, тысячеглазому небу… Вот оно крылато взмахнуло и… выпрямилось.
        - Это дерево, не бойся, — не узнавая своего голоса, сказал Кондрат. — От ветра оно.
        - Боюся.
        - Мы бегом. Прямо, направо, а там поле и дом.
        - Ни, страшно, — отступил в сторожку Сёма.
        - Ну ладно, обождём утра, — легко согласился Кондрат.
        Они сели на лавку и стали ждать утра. Сёма поёрзал, встал на колени и уткнулся в окно.
        - Осторожно, стекло треснет.
        - Как в чулане? — спросил Сёма.
        - Так это ты разбил? — догадался Кондрат.
        - Я. Только я не бил. Я паука раздавил, а оно и треснуло.
        - А что же ты матери не сказал?
        - У-у, какой умный! А если мамка лупцовки обещала задать, кто разбил.
        - И ты на меня свалил? — возмутился Кондрат.
        - Ни-и, — запротестовал Сёма, — я не свалил. Мамка спросила: «Ты разбил?» Я сказал — не я. Тогда мамка говорит: «Значит, Кондрат, больше некому». И велела тебя звать.
        Кондрат помолчал.
        - И тебе не жалко, если б мне ни за что попало?
        - А тебя же ни разу не драли — интересно.
        - Хорош гусь! — сказал Кондрат.
        Небо за окном быстро светлело, таяли и пропадали звёзды, и молочный туман густо покрыл травы.
        - Пошли.
        Они вышли, посмотрели на высокое, совсем нестрашное дерево прямо перед сторожкой.
        - Сыро как, — зябко поёжился Сёма.
        - Ничего. Мамка моя говорила — по росе полезно бегать, когда чахотка, особенно по утрам… Только сама вот…
        Сёма оглянулся на Кондрата и взял его за руку своей горячей шершавой рукой.
        Шли торопливо, то и дело принимались бежать. Вот уже и выселки. Привязанная за рога к плетню, чтоб не убежала, стояла корова. Корова увидела мальчиков, влажно потянула носом и, задрав голову, позвала: «Му-у»…
        - Думала, пастушата, — сказал Кондрат и вспомнил: — Мамке-то на ферму.
        И они опять побежали. Парусом надувались и хлопали рубашки.
        За столом, зажав ладонями виски, сидела женщина. Услыхав, что кто-то вошёл, она вскочила и тут же бессильно опустилась опять: у порога стояли мальчишки и оба исподлобья — один с любопытством, другой виновато — смотрели на неё.
        - Чего же вы со мной делаете? — устало сказала мачеха. — Где вы пропадали?
        Кондрат опустил голову:
        - Уйти я от вас надумал.
        - Уйти-и-и? Зачем? — вскинулась мачеха.
        Кондрат снял со стены висевший на гвозде старый отцовский ремень и протянул мачехе:
        - Стекло я в чулане разбил.
        Мачеха схватила ремень и швырнула его в угол.
        - Да ты что? Сёмка его разбил!
        - Нет, я.
        - Я же знаю, что Сёмка, и тебя звала пристыдить его, чтоб не врал. Ведь ты, негодный, разбил? — спросила она Сёмку.
        - Конечно, я, — доверчиво подтвердил тот.
        Мачеха пристально посмотрела на Кондрата:
        - Чего же ты на себя говоришь?
        Кондрат потупился:
        - Мал он ещё — драть-то.
        Мачеха засмеялась, всхлипнула и обхватила его гибкими, сильными руками…
        - Ах ты, глупый ты мой! — совсем как мама сказала она и прижала его голову к себе.
        Счастье
        - Счастливец этот Колька, — сказал Генка.
        - Подумаешь, счастье — велосипед, — отозвался Витя, — если бы «Москвич» был.
        - Сказал тоже — «Москвич»! Не-е, мне бы такой велосипедик, я бы показал!..
        В самом деле, как это получается: вот он, Генка, умеет кататься, а Колька даже садиться не умеет — с крыльца отталкивается, и ему такое счастье.
        Вечером Генка долго топтался по комнате, не находя себе места.
        - Ты чего? — с усмешкой спросил отец. — Выкладывай, не стесняйся.
        - Да не-е, я так, — сказал Генка и тут же спросил: — У тебя, пап, денег много?
        - Денег? А тебе на что? — удивился отец.
        - Ну, чего мы с этой получки покупать будем?
        - Что? — отец задумался. — Матери платье надо хорошее. Знаешь, такое что-нибудь модное.
        Генка вздохнул. Конечно, платье надо. Ну, может, и не очень надо, но женщины такой народ — любят наряжаться. А чем их мать хуже других?
        - А в следующую получку?
        - Ты не финти, брат, говори, что надумал.
        - Да я так… Знаешь, пап, у Кольки велосипед, а он и кататься не умеет. Просто смех. Медведи в цирке, и то вон выучились, а он всё никак.
        - Научится, — сказал отец и взялся за газету.
        Ну как тут скажешь, если он сам не догадывается.
        Генка покрутился ещё и, выждав, когда отец перевернул газету, позвал:
        - Пап!
        - Вот что, — строго посмотрел отец, — ты знаешь, я не люблю, когда хвостом крутят. Говори, что надо, или иди займись делом.
        Что ж, раз сам спрашивает, тогда…
        - Если ты, папа, премию получишь, купишь мне велосипед?
        - Премию? А если не получу? Ладно, поговорим с матерью — может, придумаем что.
        - Ты, пап, не думай, у меня шесть рублей есть…
        Дни наполнились ожиданием. Отец не любил, когда ему напоминали об одном и том же, но и слов на ветер он зря не бросал — приходилось терпеть. А дни, как нарочно, теплые, длинные, только и кататься. Так, смотришь, и лето пройдёт.
        Тут ещё Колька перед глазами маячит, даже и не катается, так просто стоит со своим велосипедом: мол, захочу — сяду и поеду.
        Просить у него велосипед Генка не хотел. Он знал, что этот жадина нипочём не даст.
        Вот у Козловых дачница была — это да! Все на её велосипеде выучились. Хорошая девчонка. И всё знала не хуже мальчишки. Первая придумала ночью ракету смотреть. Вот потеха! Кто ни посмотрит в бинокль — кричит: «Вижу, вижу!» А потом оказалось, что вовсе и не на луну надо было смотреть.
        Вспомнив про бинокль, Генка решил, что не худо бы принести его на всякий случай. У Кольки бинокля не было… мало ли что…
        Он быстро сбегал домой и, притащил бинокль. Посмотрел, где Колька, и полез на голубятню.
        Генка стоял там, как капитан на мостике своего корабля, и осматривал морск… то есть осматривал окрестности своего посёлка.
        Собственно говоря, бинокль-то он держал над глазами, а сам внимательно наблюдал за Колькой. И, когда тот, вихляя на своём велосипеде, подъехал, Генка закричал:
        - Витька-а! Вить!.. — И с досадой — так, чтобы услышал Колька, — ругнулся: — Вот, дьявол побери, кажется, совсем рядом, а не слышит.
        Витька, конечно, и не мог услышать, потому что, наверное, сидел у себя дома, зато Колька, упёршись ногой в крыльцо, остановился под голубятней. Клюнуло!
        На счастье, в небе приглушённо зарокотал самолёт. Генка задрал бинокль.
        - «ТУ», честное слово, «ТУ»! — радостно закричал он. — Даже лётчика видать!
        - Ври-ка больше, — отозвался снизу Колька.
        - А тебе чего надо? — словно только что заметил его Генка. — Чего суёшься?
        - Дай посмотреть разочек, — попросил Колька.
        - Хитренький какой нашёлся, ты будешь смотреть, а я что?
        Колька подумал.
        - А я тебе немножко велосипед дам.
        - До шлагбаума? — слишком поспешно спросил Генка.
        - Ишь чего захотел…
        - Как хочешь. — Генка снова вскинул бинокль. Эх, зачем было до шлагбаума просить…
        - Ну ладно, давай бинокль, — согласился наконец Колька. — Только смотри… туда и живо обратно.
        - Сказано — всё. Что ты, не знаешь меня? — ответил довольный Генка и сел на велосипед.
        Неслышно крутились педали, невесомый руль поворачивал вправо, влево — стоило на него только посмотреть. Генка снял руки с руля, и велосипед понёс его по дороге. До чего же хорошо! Прохладно ерошит волосы ветерок. Пыльные одуванчики бегут по обочине. Вот так бы — руки в карманах — и ехать вокруг света. Куда тут уедешь… Колька небось смотрит за ним в бинокль, трясётся. Пусть потрясётся, недолго уже.
        Маленькая будка у шлагбаума ехала навстречу. Вот сейчас Витька посмотрит — что он скажет? А то: «Подумаешь — велосипед!» Хорошо, только если матери его нет, а то закричит, что кур пугаю, прогонит.
        И словно накликал на свою голову: из будки выбежала растрёпанная женщина с красным, заплаканным лицом.
        - Ой, помогите, люди добрые! — неожиданно заголосила она. — Помирает, совсем помирает!..
        «Чего это она? Кто помирает? — не сразу понял Генка. И вдруг… — Витька! Не может быть… здоров, бегал».
        - Тёть! — пугаясь, заорал он. — Чего у вас там?
        - Ой, сыночек, доктора, скорей доктора, доченька помира-а-ет!
        «Какая доченька? А-а, чумазенькая, она…»
        Генка вдавил ногу в педаль, и велосипед рванул. Он мчал обратно. Там, за посёлком, больница. Только бы успеть… Не может такая маленькая… даже забыл про неё… Грядки с морковкой вытоптала — нашлёпали… лежит теперь, помирает…
        Сипел над головой ветер, в лицо толкал упругий воздух, а Генка жал, жал, жал педали. Посёлок. Мелькнуло Колькино лицо с вытаращенными глазами.
        - …да ты!.. маешь! — донеслось до Генки.
        И правда, сломаешь так… плевать… маленькая… косички торчали… только бы доктор был… разве дадут помереть… не-е… укол там или ещё что, и всё… и не помрёт. Кто это?.. Витька бежит… ничего, я раньше, я быстро.
        У горки он соскочил и, подталкивая велосипед, тяжело побежал рядом. Ноги-то как свело! Разомнутся. Вот испить бы, горло пересохло, аж трескается. Речка под боком… Пока туда, обратно… Надо носом дышать. Ещё глубже. Ох и будет от Кольки… Теперь не даст. Ага, больница!
        Раз, раз, раз, раз — крутятся педали. Что это щёлкает? Не сломать бы. Ничего, уже близко.
        Он свернул к белому зданию и круто тормознул у крыльца. Острая боль хлестнула по ноге. Велосипед вильнул и врезался в стену дома. Что? Ладно, потом.
        Генка взбежал на крыльцо и ворвался в приёмную…
        Врач быстро складывал блестящие инструменты в чемоданчик. Металась сестра. Генка стоял, смотрел и чувствовал, как горит у него лоб. Он потрогал рукой — под рукой разбухала шишка. «Здорово меня. Это об стену». И вдруг перед глазами встал искорёженный, с оборванной цепью и согнутым колесом велосипед.
        «Батюшки!» — ахнул про себя Генка и выскочил на улицу. Ну да, такой и лежал — жалкая, никому не нужная теперь развалина. Это он слишком нажал на тормоз, лопнула цепь… Что же теперь? Что же теперь будет?
        Генка постоял, словно ожидая, что вот сейчас он очнётся и увидит, что велосипед стоит, прислонившись к стене, совсем такой, как час назад дома, у голубятни. Но велосипед всё лежал, подогнув колесо, и руль у него был безжизненно обмякший… Тогда Генка взвалил велосипед на плечо и потащился домой. Что-то будет? Он-то, дурак, радовался — солнышко, одуванчики… А теперь… придётся Кольке велосипед покупать. Хотели ему, а теперь Кольке… Так и надо… загнал велосипед… И чего помчался. Видел же, что Витька бежит. Подумаешь, полчаса раньше, полчаса позже. Тётка эта всегда панику разводит. Может, ничего такого и нет. А может, всё равно помрёт чумазенькая… Ну конечно, помрёт, у кого другого не померла бы, а у него обязательно помрёт. Несчастный он, несчастный человек, ни в чём ему не везёт! И ноги как соломины гнутся…
        Уже темнело, когда Генка приплёлся домой.
        Дверь открыл встревоженный отец. Он сразу увидел велосипед и пылающую шишку.
        - Так. С подарком, значит. Спасибо.
        Ну что у него за отец? Ну взял бы ремень, отстегал, как хорошо было бы нареветься. А так даже слёзы не идут — распирают в груди, впору завыть…
        Зачерпнув холодной воды из ведра, Генка смочил полотенце и положил на лоб.
        И только лёг на кровать, как сразу она поплыла куда-то, поплыла…
        Он проснулся и всё вспомнил. Как избитое, болело тело. Вот и кончено всё. Не видать ему велосипеда. Отец теперь на него и смотреть не будет, даром что воскресенье. Колька ещё… Заноет, проходу не даст.
        Генка встал, тихонечко умылся и робко отворил дверь в комнату.
        - Вот он, — сказал отец.
        Из-за стола поднялся худой, горбоносый мужчина.
        - Ну, сынок, спасибо тебе, вот какое спасибо. — И мужчина вдруг в пояс поклонился Генке.
        Генка ошалело уставился на него. «Да это же Витькин отец, — вдруг узнал он. — Значит, девчонка…»
        - Жива? — вскрикнул он.
        - Минутка в минутку успели. Спасибо, сынок, — ещё раз повторил мужчина.
        Губы Генки поплыли в неудержимой улыбке.
        - Ну вот, — сказал он, — ну вот видите, вот и хорошо.
        - Я тебе тут гостинца принёс. — Мужчина наклонился и вытащил из-под стула корзину с красной, светящейся смородиной. — Своя, собственная. Бери, сынок, не обижайся.
        Генка отступил.
        - Возьми, — сказал отец. — Когда от чистого сердца — надо брать.
        Витькин отец ушёл.
        Генка следил в окно, как он сошёл с крыльца, медленно, сутулясь, пошёл по дороге. На минутку почудилось, что никого больше в мире нет — только дорога и один-единственный человек на ней… Но тут же из соседнего дома выбежала девушка с вёдрами, проехал грузовик с белозубыми парнями…
        Большая тёплая рука — рука отца — легла на плечо.
        - А велосипед, может, ещё починим тебе. Попробуем.