Поселок Валентин Гуржи
        Перед выбором Дороги — что важнее? Творчество, свободное от сторонних давлений, не связанное бременем житейских системных обязательств и жизнь в придуманном то-бою мире. Или традиционная семья, предназначение которой — существование ограниченное сытной едой, сладким сном, просмотром телевизора, постоянной гонкой за благо-состоянием… Герой Поселка выбрал первое. Пожертвовал всем, что могло дать второе и даже Любовью, искренности какой возможно и не было. Взамен получил свободу творчества, страдание за прошлое, чувство неискупаемой вины перед обиженными.… Куда ведет дорога? Ради чего все это? Глава 1 Харьков, Роберт Трамвай весело мчался низменностью от Харьковского Тракторного Завода по проспекту Тракторостроителей мимо пригородных домиков к неслабому перекрестку Салтовской магистрали. Слева проплыла ярко освещенная автозаправка. Справа в ночной непроницаемости возлежало глубокое озеро района. На пляжных, уютно обросших кустарниками пятачках, оно старательно скрывало редкую затормозившую на ночь влюбленную пару или случайно забредшего одинокого страдателя хмельного запоя, разумно решившего
отлежаться здесь подальше от милицейского наряда — охотников за плановыми алкоголиками. Озеро парило глубоко внизу дамбы. По краю пролегала длинная трамвайная трасса, помеченная на всем семикилометровом маршруте. Роберт, чтобы не проехать свою остановку на этом участке, внимательно присматривался к бегущему за окном асфальту шоссейной дороги, по привычке протирая стекла очков, будто от этого за вагонным стеклом неожиданно может просветлеть. Очки были импортные, он их жалел, каких в Советском Союзе не сыщешь — подарка случайного знакомого по вагону, поклонника Роберта-автора детективных романов,  — когда возвращался в Харьков из командировки в Москве, где проходило заседание Ученого Совета АН СССР.
        ПОСЕЛОК
        МЫ ВСЕ НА ЗЕМЛЕ
        ЖИВЕМ БЛИЗКО,
        НО ТАК ДАЛЕКИ
        ДРУГ ОТ ДРУГА!
        (1993 год — V.G.)
        ГЛАВА 1
        ХАРЬКОВ, РОБЕРТ
        Трамвай весело мчался низменностью от Харьковского Тракторного Завода по проспекту
        Тракторостроителей мимо пригородных домиков к неслабому перекрестку Салтовской
        магистрали. Слева проплыла ярко освещенная автозаправка. Справа в ночной
        непроницаемости возлежало глубокое озеро района. На пляжных, уютно обросших
        кустарниками пятачках, оно старательно скрывало редкую затормозившую на ночь
        влюбленную пару или случайно забредшего одинокого страдателя хмельного запоя, разумно
        решившего отлежаться здесь подальше от милицейского наряда — охотников за плановыми
        алкоголиками.
        Озеро парило глубоко внизу дамбы. По краю пролегала длинная трамвайная трасса,
        помеченная на всем семикилометровом пути тремя остановками, и Роберт, чтобы не проехать
        свою остановку на этом участке, внимательно присматривался к бегущему за окном асфальту
        шоссейной дороги, по привычке протирая стекла очков, будто от этого за вагонным стеклом
        неожиданно может просветлеть. Очки были импортные, он их жалел, каких в Советском
        Союзе в доступных оптиках не сыщешь — подарка случайного знакомого по вагону,
        поклонника Роберта-автора детективных романов,  — когда возвращался в Харьков из
        командировки в Москве, где проходило заседание Ученого Совета АН СССР.
        Маленький поселок, вплотную примыкающий к капитальным домам, с году на год, в
        текущих восьмидесятых обещанный властями под снос, взбирался на гору и в ночной мгле
        просматривался вдали мелким бисером. Проезжая мимо, каждый раз мысленно возникала
        проселочная грунтовая улица с асфальтированными узкими по обе стороны дорожками, и дом
        Татьяны… Почему-то Татьяна виделась ему по-разному, в различном настроении и всегда
        одна… в этом Поселке… Взбирающемся в гору. .
        Обычно здесь трамвай прибавлял скорости, словно пробовал свои силы перед крутым
        подъемом, но в этот раз вагоновожатый не торопился. Трамвай медленно и, как показалось
        Роберту, демонстративно ехал мимо проспекта залитого желтым светом галогенных ламп.
        Посередине серой пустынной трассы одиноко прогуливался совершенно голый мужчина
        средних лет. Вогоновожатый трамвая очевидно заинтересовался смелым шоу и, откровенно
        почувствовав себя в роли неожиданного продюсера, решил вознаградить своих пассажиров
        необычным зрелищем.
        Роберт снял очки, протер стекла, присмотрелся. Голый мужчина вышагивал босым бодрым
        шагом по гладкому теплому после жаркого дня асфальту, одной рукой тщательно
        1
        придерживал свои интимности, другой — голосовал появившемуся очень редкому в это
        позднее время движущемуся средству. Вагоновожатый притормозил, перешел на тихий ход,
        чтобы получше рассмотреть сцену встречи смелого водителя с представителем
        нетрадиционного атракциона и не пропустить кульминационный момент представления.
        Водитель машины затормозил, видно о чем-то спросил Голого, потом корректно тихо уехал, а
        шоумен снова принял привычную позу автостопа. Чем закончился сюжет, так и не довелось
        узнать — вагоновожатый продолжил путь и на следующей остановке Роберт вышел.
        Десятиминутная дорога пешком домой обеспечила простор предполагаемых дальнейших
        приключений Гастролера на пустой ночной дороге.
        Впрочем, Голый Гастролер чем-то напомнил ему его самого, Роберта в прошлом.
        Напомнил оставленных в двухкомнатной квартире жену, сына и дочь со всем, что в ней было.
        Напомнил, как ушел в чем был, даже не ощутил, как был одет. А может никак? Ведь
        чувствовал себя, наверное, таким же совершенно голым, как и этот Гастролер на трассе.
        Следом всплыл в памяти Назаров. Сегодня прилетел он из Майами, где проходила
        Международная конференция Биоэнергетики. Центром внимания представляло уникальное
        открытие профессора Владимира Назарова и Роберта Корнева, инженера-исследователя
        Института АН СССР, генной методики борьбы с терроризмом. В последний момент своего
        отлета в Советский Союз Назаров сообщил Роберту по телефону, сказал «Это на всякий
        случай, если что…», их новая работа закончена и на этот раз гарантирована безопастность
        использования ее нехорошими парнями в своих чудовищных целях. «На всякий случай»  — ему
        напомнил жестокий эпизод убийства, (а он уверен, что это был не несчастный случай)
        гениального ученого, Сабурова, сбежавшего с психушки на симпозиум Научного Совета в
        Главном Лектории, где обсуждалось как раз это их с Назаровым научное открытие. Оригинал
        Назаров взял с собой, а копию в пакете, чтобы не привлечь стороннего внимания, доставит
        доверенный человек, летящий вместе с Назаровым в Москву. Назаров так же запретил
        встречать его, своего друга, в аэропорту. Человек поместит пакет в ячейку камеры хранения
        Харьковского «Южного вокзала» под номером… Роберт запомнил цифры кода, но
        прокручивать даже в памяти наивно отказался. И беспокоиться было от чего: откровенно
        обнаженный, как этот Гастролер на свободной ночной трассе, в железном ящике камеры
        хранения сейчас, наверное, доступно лежит пакет — предмет всемирного значения, в котором
        Назаров, завершил идею Роберта!
        Он повторил фразу, словно не только для него, Роберта, произнесенную Володей по
        международному телефону о невозможности использования новой методики в целях насилия,
        и усмехнулся воображаемому террористу: пусть себе захватывает всеми известными и
        неизвестными бандитскими методами, целует в попочку их с Назаровым труд. Словом, пусть,
        изучает. Но все равно, без Роберта Корнева, породившего феноменальное открытие,
        воспользоваться им просто так не сможет. Почему? Да очень просто: для этого, по меньшей
        мере, нужно знать инициации и мантры, выработанные Робертом, носителем в собственной
        памяти, и никому от «а» до «я» не произнесенных вслух. И не это главное. Для внедрения
        «Практического пособия» в целях агрессии и террора нужны другие тесты. Усмехаясь, Роберт
        окрестил свои тесты «уникальным кодом». Их невозможно родить человеку с неразвитым
        интеллектом, и тем более — не владеющим специальными знаниями. А террористы, как
        правило, народ дебильный, иначе не назывались бы людьми Земли этим проклятым словом.
        Роберт ликовал, вспоминая их с Назаровым перед отъездом Володи в Майами разговор на
        эту тему. Завтра чуть свет, он заберет то, что передал Назаров, и потом спокойно и терпеливо
        будет ждать от него звонок. И не откроет пакет, как просил Назаров, пока не закончит работу
        над прибором, активатором психики, подавляющим агрессию,  — начальным лабораторным
        2
        вариантом разработки в электронном исполнении,  — чтобы исключить случайное влияние
        присланных Назаровым результатов на конструкцию прибора.
        Логически завершив мысль, он даже забыл про Голого на трассе. И вероятно вспомнил бы,
        но пути на это не хватило. Палец нажал кнопку, и милый голосок жены разбудил совсем
        другие чувства и мысли…
        — Тебе звонил какой-то мужчина. Сказал… я запомнила почти дословно, Роберт. Кажется
        так: «скажите ему, чтобы он был осторожен на пути к дому и пусть хорошенько запрячет то,
        что принесет, от всех, даже от домашних»…
        Несколько секунд он стоял возле открытой входной двери, будто решал, заходить ему в
        квартиру после такого шокирующего сообщения или немного подождать до полного
        прояснения. Рассудив по-своему как не врубившегося сразу в сказанное ею занятого мужа
        другими мыслями, Женечка принялась спокойно и методично объяснять то, что ей казалось
        очевидным:
        — Смотри: вначале берешь что-то, что тебе приготовили. Потом, возвращаясь домой с этим,
        будь очень осторожен. Уж не знаю, в каком смысле… Тебе лучше…
        — Ладно, дорогая,  — досадно махнув рукой, перебил он,  — если не знаешь, то и не объясняй.
        Разберемся,  — добавил, понимая, что наверняка не разберется. Уж больно силен был удар по
        голове, что смог напрочь отключить соображалку, как выражался его друг и
        непосредственный начальник, Виталий Иванович.  — Кем назвался?
        — Никем. Он даже не назвал твоего имени, представляешь!  — заметила она, ставя на стол
        блюдо с нарезанным хлебом и салат из огурцов и помидоров.
        — То есть?
        — Вообще. Только взяла трубку, сказала «да» и сразу. . как будто мы с ним только что
        прервали разговор. Я не успела даже пикнуть. Высказался и положил трубку.
        — Может быть, Володя?
        — Роберт! Что я, по-твоему, голос Назарова не знаю?!
        — Звонок был местный или междугородка?
        — Местный,  — Женечка настороженно посмотрела на мужа.
        Роберт ничего не сказал, скинул рубашку, под мышками и на спине отпечатались потные
        пятна, хотя на улице было свежо и прохладно. Ушел в ванную комнату. Женечка, пошла за
        ним, забрала влажную рубашку и повесила на крючок свежую футболку.
        — Роберт, почему ты ничего не говоришь, как прошла встреча с главным редактором в
        издательстве?
        — Как и ожидалось.
        — То есть?
        — То есть никак. Если бы не Тарас Григорьевич…
        — То?..
        — Пока шел к нему, планомерно уничтожил бы всех существующих чинуш,
        паразитирующих на советской идеологии.
        Женечка в замешательстве замерла.
        — Как это? Почему?  — она со страхом оглянулась, словно кроме них двоих с Робертом еще
        кто-то мог услышать крамольную реплику мужа.
        — Потому, что они кровопийцы,  — зло пояснил Роберт.
        Женечка еще немного помолчала, переваривая сказанное Робертом, но потом не
        сдержалась и осторожно спросила:
        — И что сказал Тарас Григорьевич?
        — А что он мог сказать?  — улыбнувшись, переспросил Роберт.  — Стоял. Молчал, гневно
        удрученно опустив голову.
        3
        — Молчал?..
        — Молчал.
        — Стоял, когда ты к нему подошел?
        — Ну да.
        — Где стоял?  — осторожно переспросила Женечка.
        Роберт совсем развеселился, мокрый после ванны обнял ее, поцеловал и успокоил:
        — Да не волнуйся ты. С ним все в порядке. Как стоял, так и стоит.
        Женечка отстранилась от Роберта, расстроено потребовала:
        — Да скажешь ты, наконец, кто и где стоял?
        — У входа в сад Шевченко. Где же еще?  — едва сдерживая смех, весело уточнил Роберт.
        Женечка от мысли, что Роберт возможно над ней мило посмеивается, сделала
        соответствующее лицо и пронзила презрительным взглядом.
        — Значит, фамилию ты не скажешь?  — подытожила она.
        — А! Фамилию? Фамилия его — Шевченко. Великий Кобзарь,  — заметил невинно.
        Еще несколько секунд Женечка обдумывала, как ей теперь поступить после удавшийся
        шутки мужа, но вместо гнева у нее невольно вырвался откровенный смех.
        Освежившись и насмеявшись, Роберт ощутил прилив энергии, сдержанно прилег на тахту,
        прижал пальцами глаза. В голове крутились сумбурные мысли…
        — Роберт, что с тобой. Может, объяснишь?  — она присела на краю, приложила ладонь к его
        щеке, погладила успокаивающе. Терпеливо принялась ждать.
        Он посмотрел ей в лицо, отвел ее руку, неуверенно сказал, как будто пытался поведать
        сверхъестественный феномен:
        — У меня такое чувство, словно круглые сутки за мной сверху наблюдает огромный
        Всесущий Глаз.
        — Это твой очередной образ в романе?
        Он устало поднялся, потом долго молчал.
        — Роберт?  — напомнила она, когда он сел за стол.
        — Посланник его, как и в прошлый раз, мне советует по телефону. Причем — с оттенком
        предупреждения.
        В уголках ее милого рта промелькнула чуть заметная улыбка.
        — Посланник Всесущего Глаза?  — с усмешкой переспросила она.  — Скажи, что на этот раз
        ты неудачно пошутил.
        — Я сказал, что у меня такое чувство. И только. Такой огромный лукавый Глаз… — уточнил
        он не понятно, в шутку или всерьез.
        — Женский?  — спросила она, поддерживая настроение мужа.
        — Ну, сама понимаешь, раз лукавый…
        — Это все?
        — А! Тебе мало?! Ладно! Только что видел абсолютно голого мужика разгуливающего по
        трассе.
        Женечка замерла.
        — Это плохо, Роберт,  — заметила серьезно после минутной паузы, и внимательно оглядела
        его лицо,  — это не к добру, дорогой. Это к болезни.
        — Ты так думаешь?  — хитро улыбнувшись, сказал он.  — А я думаю, отчего это у меня голова
        трещит?.. Оказывается, не только от твоего сообщения…
        — Роберт, это у тебя от усталости. Может быть, хватит работать по ночам?
        — Немало уходит времени на дорогу.
        — Бери машину. Возле института есть, где поставить?
        — Нет смысла, пока в гараж, потом из гаража…
        4
        — А может ты с работы, по дороге домой заглядываешь к любовнице? Вот и усталость… —
        наугад шутливо заметила она.
        — От усталости знает некто то, что знаю только я?  — заметил он, избегая прямого ответа.
        — Ну почему? Ты же узнал вначале от кого-то.
        — Мне по телефону сообщил Назаров перед отъездом из Майами. Так что, по-твоему,
        информацию подслушали?
        — А почему нет?
        — Может быть, но почему-то мне подсказывает логика, что источник не использовал
        телефонную связь. Это уже не в первый раз. В тех случаях я не звонил по телефону. И потом
        — характер информации, ее акцент тот же, что и раньше. А это не подтверждает твои догадки.
        Женечка растерянно пожала плечами:
        — Мистика какая-то… Чепуха.
        — Кто сказал, что мистика — чепуха? Мистика — это предчувствие реального.
        На это она беспричинно развеселилась, видно желая тяжелую тему перенастроить в легкий
        юмор, и повела руками вокруг, подкрепляя свое настроение существенными доводами:
        — Тогда где же этот дух, который тебя слышит и почему-то разговаривает только по
        телефону. Пусть пообщается напрямую, это проще, чем мучить технику двадцатого века.
        Роберт доверчиво обвел глазами комнату.
        — Ты напрасно. В каждом помещении, как и в вещах, живет дух прошлого и настоящего. В
        зависимости от обстоятельств, кто из них сильней, а кто слабей, управляет энергией твоего
        подсознания, чтобы выполнить желания.
        Женечка подавила смешок, сказала Роберту с опаской, что возможно именно сейчас и в
        самом деле ее слышит плохой дух в прошлом плохих людей. После такого высказывания
        настала очередь и Роберта немного повеселиться фантастической импровизацией. Он
        заметил:
        — Понимаешь, дорогая, это доказано учеными, что дух твоих предшественников, случайно
        связанный одной с тобой целью, помогает или мешает любым доступным в природе
        способом.
        — Выходит, мне показалось, что звонил некто и посоветовал тебе быть осторожным?
        — Выходит, да.
        — Ты что, меня за дурочку принимаешь?!  — распсиховалась Женечка и принялась
        рассерженно убирать со стола.
        — Ну почему же?!  — притворяясь серьезным, принялся он оправдываться,  — а как ты
        объяснишь то, как бывало и с тобой, ты мне рассказывала, когда по непонятным причинам,
        спутав номер, звонил чужой человек, называл тебя по имени, говорил с тобой об общих,
        казалось, совместных делах и только после частых гудков в трубке тебе вдруг приходила
        мысль, что обсуждали-то вы не ваши с ним общие дела? И знакомый голос человека,
        назвавшийся твоим другом или партнером, неожиданно превращался в некого, имени
        которого ты не знала. Это что, разве не дух управляет сильными желаниями твоей психики?
        Женечка вздохнула и сдалась:
        — Как говорят, идол попутал… или черт… все равно,  — сделала она вывод.  — Ты как хочешь,
        а я пошла спать.
        Роберт промолчал. Охватило ощущение унизительной беспомощности перед грязным
        идолом… А может и в самом деле все очень просто и его подозрения от усталости, и завтра,
        утром, проснувшись лежа в постели, он ясно обнаружит утечку информации.
        Утечка информации… Совсем не обязательно ей появиться в результате действий
        посторонних лиц или собственной оплошности. Достаточно периодически думать о ней,
        чтобы вселить ее в бессознательную память другого. А потом ожидай невольную фразу о
        5
        любовнице, о которой знаешь ты один. С одним условием, конечно, что не бредишь ты во сне,
        называя имя Татьяны… Но это исключено, иначе, учитывая откровенный Женечки характер,
        втайне умолчанием такая информация в ее головке не удержалась бы ни на минуту, спал он в
        это время или не спал! Язык же просто невольно произнес, а значит это неспроста. И если бы
        человек не был настолько глух к природе, то пользовался бы этим, пользовался…
        Роберт бросил промывать собственные косточки, прислушался к ровному дыханию
        супруги. Стало не по себе. Лучше пусть Женечка об этом ничего не знает. Живет, как живется,
        без волнений, а он уж как-нибудь справится со своими чувствами. Хорошо, что это не главное
        в жизни. Главное — преимущественный виртуальный соперник повседневного — творчество,
        приносящее ни с чем не сравнимую полноту личной жизни.
        Вообще, что такое личная жизнь? Совершенно не понятная штука. Если рассматривать ее с
        понятия привычного советского термина — она хамски унизительна хотя бы потому, что
        формальна, и заставляет лицемерить в самом сокровенном, приобщаясь к коллективному
        образу жизни. Ничего личного, индивидуального. Если видеть в этом закрытую для
        постороннего вмешательства интимность мыслей и желаний, то тогда можно сразу на личной
        жизни, какая у них с Женечкой была, поставить точку.
        В причине разобраться было невозможно, как Роберт ни старайся, с какой стороны не
        подходи — деловой, любовной, сексуальной… Объяснить себе даже по отдельности — было
        просто невозможно. Единственно, к какому выводу можно было бы прийти — это то, что сама
        жизнь, как ни крути, со временем поставит все на свои места.
        Он посмотрел на Женечку, на гладкое сонное личико и вдруг ярко представил себе ее
        загнанные беспомощные черты, трагическую преувеличенную печаль… «И станет тогда твоя
        тайная жизнь твоей личной»,  — подумал Роберт, грустно улыбнулся, как будто и на самом деле
        пришел к такому решению, с усмешкой раскрыв неизбежное своему прототипу.
        И заснул.
        ГЛАВА 2
        МОСКВА, НАЗАРОВ
        Лайнер мягко приземлился на посадочную полосу аэропорта Шереметьево-1. Рабочие в
        комбинезонах подкатили трап, к нему спокойной походкой подошли мужчины в униформе с
        золотыми звездами в петлицах, и два официальных лица в костюмах «тройка» при галстуках
        — встречающие и сопровождающие прибывших. Со стороны аэровокзала отделился
        автовагончик, жужжа трансмиссией, направился к самолету для перевозки пассажиров к
        выходу в город. Все, как и должно быть, все родное располагало встрече, невольно вызывая
        радость. Назаров заметил ее на лицах прибывших, но не смог принять чужое чувство,
        осознать возбуждение, неожиданно возникшее вокруг, оно казалось неуместным, фальшивым.
        Наоборот, немного чего-то недоставало. Он взял дипломат с навешенным на ручку ярлыком с
        надписью «in cabin»* , который почему-то до сих пор не снял, направился за всеми к выходу.
        Переступив порог, на секунду остановился, прищурившись от яркого теплого солнца. Внизу у
        основания трапа двое в штатском не удивили, это то, чего не хватало, они уместны и не были
        фальшивыми, не отвечали настроению прилетевших. Назарова они не расстроили и не
        обрадовали, как и заранее, должно быть, было предусмотрено, что лежало где-то у него
        внутри и вот сейчас последовательно воплощалось в очевидность, ни малейшим явлением не
        трогая чувств.
        6
        Мужчины в костюмах дружно и неспешно шагнули навстречу, как только Назаров ступил
        на бетонный настил посадочной полосы. Один из них протянул руку и, судя по выражению
        лица, не для приятного знакомства, уверенно взял профессора под руку и, уводя в сторону как
        для интимного разговора, жестко доложил:
        — Назаров Владимир Александрович, вам необходимо пройти с нами.
        Назаров ответил спокойно и невозмутимо:
        — Я согласен, но…
        — Мы все учли…
        Они молча шли к стеклянному входу в помещение вокзала, вошли в зал. Открылась
        щемящая обстановка отъезда в Майами, за спиной оставался стеклянный фронтон
        Шереметьево-1. Он увидел, как направился к регистрационному входу, обогнув барьер из
        никелированных труб, толкнул дверь ногой и боком вошел в ярко освещенный зал. На втором
        этаже буфет. Там он выпил рюмочку коньяку с черным кофе. Сразу перед входом находилась
        стойка с весами, у которой образовалась небольшая очередь, справа в глубине виднелись
        турникеты и застекленные кабинки с пограничниками, слева пассажиры заполняли, стоя за
        конторками, бланки деклараций. Изящные на вид девицы в синих форменных жакетах
        оформляли билеты, здоровый мужик в комбинезоне снимал очередную поклажу, чемоданы,
        ящики, аккуратно навешивал бирки и выстраивал багаж. Очередь к регистрации медленно
        двигалась и вызывала у профессора нетерпеливое раздражение. Потом, наконец, получив
        номерок и прицепив его к ручке дипломата, стал пробиваться вдоль стойки к таможенному
        контролю. На этот раз под руки своих сопровождающих этот путь они прошли
        беспрепятственно. Перед ними расступались. Изящная красавица в элегантной униформе с
        золотыми звездами в петлицах предупредительно распахнула стойку, пропуская их, кивнула
        головой в сторону двери помещения отгороженного от зала. Они вошли и мужчина, подавший
        возле трапа руку, наконец, представился:
        — Комитет Государственной Безопасности, подполковник Горин Петр Васильевич. Будьте
        добры, откройте ваш кейс.
        Назаров открыл, взял плотную кожаную папку с надписью «Практическое пособие —
        изменение генотипа склонного к террору» и подал ее Петру Васильевичу.
        — Вас интересует это?
        — Да. Нас интересует это. И вы тоже. Назаров Владимир Александрович, вы задержаны по
        обвинению в передаче документации секретного оружия государственным представителям
        США. Окончательное решение будет вам предъявлено по завершении следствия.
        — Я согласен, но позвольте мне повидаться с семьей.
        — Мы это предусмотрели, уважаемый профессор. Но вам неизвестен один нюанс. Ваша
        жена с сыном сейчас находится не в Москве, а в Харькове у своих родственников. Вам дается
        трое суток, чтобы посетить знакомых в Москве и повидать семью в Харькове. В вашем
        распоряжении машина «Второго таксопарка» из Харькова круглосуточно. Машину менять
        запрещается. Водитель может быть другой. Вскоре мы с вами снова встретимся.
        Назаров ни движением, ни выражением лица не проявил подавленность. Ему и самому
        была не понятна своя холодность и отчужденность в кульминационный момент. Ему не
        надевали наручники, его вежливо вывели на улицу к стоянке такси и посадили на переднее
        сидение. Машина действительно была Харьковская. Таксисту приказали отвезти Владимира
        Александровича, куда он скажет, поскольку профессор только что из Майами и должен
        вовремя вручить жене зарубежный подарок. В Харькове профессор также может посетить
        этот адрес, Петр Васильевич протянул таксисту визитку.
        — А это на мелкие расходы. Все указания клиента беспрекословно выполнять,  — строго
        сказал он, небрежно бросив на колени водителя сверток.  — Владимир Александрович,
        7
        самолетом вам лететь в Харьков не предусмотрено. Да и вас это будет связывать,  — добавил он
        и, отдав честь, захлопнул дверь машины.
        Поведение майора КГБ было настолько странным, что даже таксист, видавший виды на
        своем тернистом шоферском пути, не смог воздержаться от комментариев:
        — Он что, всегда такой? Ваш друг.
        — Он мне такой же друг как вам бабушка,  — саркастически заметил Назаров, которому было
        все равно, о чем говорить — плохом или хорошем.
        Таксист кривой улыбкой оценил безобидное замечание пассажира, включил зажигание и
        тронул машину.
        — Мне так не показалось, уважаемый.
        — Почему?
        — Деньги, и при том немалые, так просто ненужным людям не дают. И обслуживание
        другое,  — добавил он, разглядывая визитку-приглашение.
        — Да, действительно, я ему нужен. Он и сам это сказал, не постеснялся. А познакомился я с
        ним пятью минутами раньше вас.
        Таксист даже притормозил на прямой дороге, услышав странную информацию. Значит,
        подумал он, чутье не подводит — пассажир дорогой и, скажем прямо, сидит тут рядом «в
        наличии», а не по перечислению или в кредит, наивный и прямой как сама простота, а потому
        напрашивается только один вопрос — на самом деле он такой или за этим кроется что-то
        значительное. Не часто же посторонние люди одаривают тебя бесплатным маршрутом с
        пятикратной оплатой да еще в придачу вруливают дорогой «мандат-пропуск», приглашение в
        кабак закрытого типа, где тебе «готов и стол и дом».
        Таксист окинул Назарова внимательным взглядом, оценил сумасшедшей стоимости
        костюм, какого не нюхали даже крутые партийные лидеры страны Советов, новенький
        аккуратненький кейс с двумя блестящими защелками, удивленно смотрящими широко
        раскрытыми глазами банкира на «куда попал?», а уж что в нем, в этом кейсе — и догадываться
        не нужно,  — заранее дух захватывает!
        Назаров скосил глаза на визитку в руках таксиста и водитель не смог не отдать ему тут же
        дорогую карточку для гостей.
        — Я бы не сказал, что ваш покровитель вами слабо заинтересован.
        Назаров кивнул.
        — Здесь вы правы.
        — И что вы теперь собираетесь делать? Неужели поделитесь с этим типом?
        Назаров скупо усмехнулся:
        — Да нет, он хочет все.
        Таксист от неожиданности снова затормозил и теперь уже окончательно. Остановился и
        молча посмотрел на профессора, откровенно демонстрируя свое критическое отношение к
        очень простому с явным акцентом советско-американскому бизнесмену, хладнокровно
        бросающему свои достояния, как излишки капитала, первому попавшемуся на его пути
        подпольно-партийному боссу. А партийные боссы, как известно в наши семидесятые, просто
        так ни на чем, свои отношения с бизнесменом не строят. Значит, у бизнесмена больше чем у
        партийного лидера. Это и ежу видно.
        — И вы с этим согласны?
        — Что поделаешь! У меня есть еще. И потом на этом свои планы не построишь, этим нужно
        еще суметь воспользоваться, приятель. Мы едем?
        — Как прикажете, босс,  — неожиданно для самого себя произнес таксист и дружелюбно
        засмеялся.  — Когда приедем, если пожелаете, заглянем по этому адресу,  — он кивнул на
        8
        карточку,  — нужно же впервые оценить, как живут там и как — здесь,  — он с хитрой улыбочкой
        скосил глаза в сторону Назарова.
        — А что? Поехали!  — почувствовав отвязную лихость, как перед последней возможностью
        по-настоящему пожить в Стране Советов, воскликнул Назаров.  — Угощаю!
        — Вот это по мне!  — радостно отозвался таксист.  — Я сразу угадал в тебе своего человека,
        босс.
        — Правильно угадал. Гони.
        Таксист чиркнул стартером и машина, резко взяв с места, понеслась в сторону окружной
        дороги.
        ГЛАВА 3
        ХАРЬКОВ, ВСЕ ТЕ ЖЕ…
        Он проснулся в полной темноте на сухой мягкой травке возле свежепахнущей плещущейся
        о берег воды совершенно голый, даже без трусов. Возникли одновременно несколько
        вопросов: находился он на привычном, часто посещаемом месте, был в отходящем угаре
        вчерашней пьянки, хоть и чувствовал себя вполне нормально, но не понимал одного — как его
        сюда занесло на ночь, где в этот момент его рабочая машина и почему обязательно голый, как
        мать родила? Где в таком случае его одежда… вплоть до трусов? Где кейс, в котором, как
        предполагалось, ценное содержимое клиента? Вопросы навалились сразу и при таком
        положении разобраться, что к чему просто было невозможно. Тогда решил начать с того, как
        он сюда попал и почему он здесь. Нет, опять два вопроса сразу. Вначале, почему он здесь?
        Очень просто: всегда, возвращаясь поздно вечером домой, в доску пьяный после
        мальчишника, по пути заваливался сюда на уютный бережок озера Салтовского массива
        искупаться нагишом, потом, не меняя места дислокации, отсыпаться до утра. Это
        гарантировало избежать вытрезвителя и, соответственно, фатальных неприятностей на
        работе. Один вопрос решен. Второй: как он сюда попал? Помнит, как оставил машину у входа
        в очень крутое заведение. Куда впускали только по особой визитке, какая была у клиента, и
        только крутых… Звали его почему-то боссом. Значит, Босс был тоже крутой. Предполагалось,
        что в кейсе у него лежали хорошие бабки или ценные вещи. А может и то, и другое. В баре
        после последней… впрочем, не понятно была ли это последняя, он был почти готов, и
        последовал за Боссом в туалет, где пришлось бизнесмена легонько стукнуть по темечку.
        Потом взял кейс и уже как в тумане вернулся к машине… Вот тут все расплылось и ничего не
        осталось в памяти. Что было дальше — как в многосерийном детективе — в следующей серии.
        Он еще раз осмотрел все вокруг, где ощупью, где при неплохом свете луны, а ближе к
        трассе проспекта Тракторостроителей помог желтый отсвет ламп уличного освещения —
        трусов, одежды нигде не было. Машины тоже. О кейсе уже и думать не хотелось. Такое
        подлое коварство ввергло его в панику. По всему, не обошлось без злобных намерений.
        Неужели Босс? В тихом болоте? Так ошибиться в клиенте! Не может быть!.. И даже смешно —
        хотел кого-то грабануть, а вышло — тебя!
        Голый, и считая себя достаточно потерпевшим, вышел на трассу во всем, как есть, с
        поднятыми руками на расклад победителя. Был второй час ночи, и проезжего транспорта
        почти не предполагалось, но как раз в этот момент не вовремя на дороге с нескромной
        скоростью «гнала» первая модель «Жигулей». Водитель, видно впервые так близко увидел
        обнаженный призрак в мужском варианте, что не смог справиться с управлением и прямиком
        нырнул в прибрежные заросли озера, откуда только что вышел Голый. Пришлось в желтом
        9
        освещении дорожных фонарей, как на сцене, ожидать очередную машину (он ее мысленно
        назвал залетной), снова поднять обе руки, надеясь, что на этот раз водитель правильно его
        поймет и не примет за извращенца ищущего сексуального напарника.
        Второй оказалась двадцать четвертая «Волга» с милицейской фуражкой на полке возле
        заднего стекла. Машина остановилась, водитель — мужчина крупного телосложения
        приоткрыл дверь и, улыбаясь, заметил:
        — Ты хоть прикройся фиговым листочком, или веник пристрой. Вон их сколько,  — кивнул он
        в сторону зеленого насаждения и, удивленно покрутив головой, поехал дальше, на ходу
        закрывая дверь.
        Идея показалась разумной, и Голый уже собирался было вернуться в кусты для ее
        осуществления, как неожиданно «на горизонте» появился милицейский «газик» с маячком-
        мигалкой. Голый понял, что это его единственный шанс на спасение — отдаться властям, как
        потерпевший.
        «Газик» остановился близко возле Голого прямо посреди дороги, из него вышел лейтенант,
        сдерживая улыбку, подошел, проговорил:
        — Ну что, вот так и будешь стоять до утра? Или еще пойдешь, покупаешься. Может, хоть
        трусы вернут, пока будешь в воде… Что случилось, приятель?
        — Товарищ лейтенант, только вы мне можете помочь. У меня действительно украли одежду.
        — И больше ничего?  — во взгляде милиционера промелькнула ехидная улыбочка.
        — Это верно, начальник. Рабочая машина. Волга. Угнали.
        — Сообщал?
        Голый молча показал на себя.
        — Ладно. Отойди на обочину. Жди.
        Голый послушно пошел к обочине.
        Лейтенант с наслаждением расправил плечи, потягиваясь и не садясь за руль, сказал кому-
        то в машине. Ему подали микрофон, в динамике коротко хрюкнуло.
        — Второй, я Первый. Нашли. Возле озера на подъеме. Выезжайте. Берите все, и его тоже.
        Отсюда и начнем. Времени не осталось.
        Вскоре появилась «Волга» с шашечками на борту и Голый сразу узнал в ней свою машину.
        Из нее вышел всего лишь один человек, водитель, безучастно стал в сторонке, закурил.
        — Ну что, герой,  — сказал лейтенант, подошел вплотную к Голому, взял его за руку и ловко
        набросил наручники.  — Давай в свою колымагу, приятель,  — и легонько подтолкнул к открытой
        задней двери «Волги». Голый растерялся и не сразу сообразил, что ответить.
        — А это зачем?  — глупо спросил он, указав глазами на наручники.
        — А это для спокойствия души.
        — А я и так спокоен,  — машинально ответил Голый.
        — Залазь в машину, сейчас твое спокойствие сразу испарится.
        И как только он сел, лейтенант тут же его пристегнул наручником к верхней ручке над
        головой. Сам сел на переднее сидение, повернулся в полуоборот, зажег свет. Теперь Голый
        обнаружил рядом своего клиента. Да, это был Босс, с которым они так неудачно провели
        время в крутом кабаке, и Голый понял, что вопросов к милиции у него больше не будет.
        — Узнаешь?  — коротко спросил лейтенант.
        Голый уныло кивнул.
        — Не слышу.
        — Узнаю.
        — Еще что ты узнаешь?
        10
        Голый осмотрелся вокруг. Лежали рубашка, пиджак, брюки, жакет-тройка клиента,
        навешенные на спинку переднего сидения… Он даже не сомневался, что и туфли тоже лежат
        где-то под сидением.
        — Мои вещи.
        — Разве? А тогда чьи же вещи на господине Назарове, Владимире Александровиче из
        Майами?
        — Не знаю.
        — Ну, тогда одевайся.
        Голый растерялся. Посмотрел на Босса. Он был одет, как полагается аккуратному
        джентльмену, даже с галстуком в одежду таксиста и молча, а точнее — с безразличием —
        созерцал сцену.
        — Я жду,  — приказал лейтенант.
        Голый, в недоумении пожав плечами, стал одевать все, что принадлежало клиенту,
        несколько свободное, чем собственное.
        — Хорошо. Вот теперь все правильно. Как и предполагалось. Не хватает только этой вещи,
        которую ты небрежно бросил на сидении и не помнишь, как докатил сюда,  — лейтенант
        положил на колени Голого кейс клиента,  — вещь господина Назарова, которого ты двинул по
        голове и оставил на произвол в туалете. Вот и все. Я правильно излагаю, товарищ Назаров?
        Назаров инертно покивал головой.
        — Не волнуйтесь, Владимир Александрович, вор будет наказан, и дадим вам другого
        водителя. Нам приказано доставить вас по назначению. Все будет в порядке,  — лейтенант
        приоткрыл дверь и сделал знак водителю:
        — Поехали.
        Водитель в свою очередь повторил ту же фразу человеку, стоящему возле «газика», сел в
        машину, включил зажигание.
        — За ним,  — скупо проговорил лейтенант.
        Они развернулись и ехали по пустынным дорогам города очень быстро, еще около
        получаса, пока не остановились на дороге перед шлагбаумом у переезда железнодорожного
        полотна, ведущей к поселку Бавария.
        Лейтенант посмотрел на часы. Человек из «газика» зашел в будку дорожников, вскоре он
        вышел с человеком в желтом жакете. Они постояли, покурили и ушли в темноту лесополосы.
        Чрез несколько минут человек вернулся один, сел в свой «газик» и затих, будто заснул.
        Лейтенант снова посмотрел на часы. Некоторое время молча все чего-то ждали. Потом
        лейтенант посмотрел в очередной раз на часы и сказал водителю:
        — Поехали.
        «Волга» медленно тронулась с места, объехала стоящего с погашенными фарами «газик» и
        шагом запрыгала по деревянному настилу переезда. На середине полотна вдруг двигатель
        заглох, водитель нервно попытался снова завести машину, но попытки одна за другой
        оказались тщетными. Лейтенант спокойно открыл свою дверь, вышел, обошел машину,
        произнес «давай отсюда» и выдернул за рукав водителя наружу. В то же время из темноты
        вырвался локомотив. Тяжело дыша длинным товарным составом, он неумолимой небыстрой
        поступью надвигался на переезд, освещая полотно зловещим светом и левый бок «Волги».
        Голый вначале взвизгнул как-то неестественно, потом, словно набрав полные легкие воздуху,
        издал хриплый разрывающий связки голос. Назаров бессмысленно изо всех сил принялся
        бить плечом по двери машины…
        Еще несколько секунд, и тревожная прерывистая сирена тепловоза слилась с визжащими
        тормозами колес состава, но противный скрежет металла после тупого удара о скорлупу
        кузова «Волги» покрыл этот звук. Привычные глазу части машины, сморщенные и сбитые в
        11
        бесформенную свалку металла локомотив протянул по полотну несколько метров вперед,
        теряя по пути искореженные фрагменты, и только оставалось непонятным, почему эта груда
        не воспламенилась.
        ГЛАВА 4
        СИЛА ПРИВЫЧКИ
        Телевизор был общим, семейным и стоял в зале трехкомнатной квартиры, куда домочадцы
        сходились на просмотр только интересной или важной передачи. Женечка садилась напротив
        экрана в кресло, чуть сбоку на тахте устраивалась теща, тесть почти всегда игнорировал
        развлекательные программы, зато просиживал на футболе, отодвигая всех с любыми
        фильмами и женскими передачами. Роберт присутствовал эпизодически, появляясь во время
        фильма в перерыве работы над рукописью, тихо подходил сзади к Женечке, обнимал за плечи,
        касаясь подбородком ее короткой прически, аккуратно, чтобы любопытная теща не оценила
        его поступок слишком вульгарным, опускал руку в отворот жениной пижамы, нащупывал
        желанное место и с независимым видом приобщался к общему созерцанию экрана.
        На этот раз, завершив только первую часть своей программы, он успел обнять ее плечи,
        коснуться подбородком прически и уже собирался вознаградить любимую женщину своей
        лаской — опустить руку к желанным местам — но… вдруг замер от неожиданности. Волосы
        милой супружней головки испускали незнакомый запах!.. В следующий момент он
        обнаружил, что обнимает не собственную жену, а тещу…
        Роберт поворочался с боку на бок, просыпаясь окончательно. Ночная работа в лаборатории
        выбили из колеи нормальной жизни и часто отдельные моменты минувших событий,
        зафиксированные памятью, долго крутились в догадках, к какому сюжету они могли
        принадлежать, пока испытанные временем сами по себе не определялись. Насыщенные
        фантазией сюжеты переполняли голову настолько, что утром в просоночном состоянии
        Роберт не сразу смог поставить все на свои места и даже не старался это сделать, путая
        сновидения с яркими картинами своего воображения, наслаждаясь необыкновенным
        превращением текущей жизни в новую реальность, им выдуманную.
        Всплывшая сцена была явно не из «текущих» и напоминала обычный идиотский сон
        минувшей ночи. Женечки рядом уже не было, она всегда вставала рано, настолько рано,
        чтобы к его бодрому состоянию завтрак был бы уже готов. И, конечно же, что это было — явь
        или сон — могла разрешить только она, прибавив постскриптум на предмет «что бы это могло
        означать?»
        — Ничего особенного,  — скромненько пискнула Женечка, кладя в тарелку пюре и
        приспосабливая сбоку котлету.  — Просто ты в силу своего мужского темперамента немного
        позаигрывал с моей мамой.
        — Фантасмагория в чистом виде!  — с досадой заметил Роберт, беря вилку.
        — Но главное, что не придуманная тобой, а та, что на самом деле была,  — добавила она,
        отвернув лицо в сторону, чтобы скрыть улыбку.
        — Шутить изволите?  — угадав выражение на ее лице, пробубнил себе под нос Роберт.
        — Ну почему же… действительно так и было,  — сказала она, наталкивая полный рот, чтобы
        не выдать себя откровенным смехом.
        Роберт перестал жевать и застыл, внимательно рассматривая лицо жены. Женечка
        демонстративно повернулась на откровенное обозрение и сделала ироничный
        вопросительный взгляд. Теперь стало совершенно ясно, что и на самом деле он подзалетел на
        12
        «интимных отношениях» с тещей, что это не его бредовая фантазия и даже не сон и как он
        будет смотреть теще в глаза — совершенно не понятно. Все ярче осознавая свой позор, он
        медленно сгорал от стыда…
        — Как же так?!
        — Очень просто.
        — Так ведь ты же всегда там сидела!
        — А когда ты вернулся, уже не сидела. Мы с мамой поменялись местами. Ей там лучше
        видно.
        — И ты промолчала…
        — А мне было интересно, как ты отреагируешь на другую женщину.
        — Ну и как?  — с досадой спросил он.
        — Не адекватно.
        — То есть?
        — Стал обнимать так же ласково, как и меня.
        — И что это означает?
        Женечка пропустила вопрос мимо, а минутой позже задала встречный вопрос и в голосе
        чувствовалась настороженность:
        — Можно тебя спросить?..
        — Ты уже спросила.
        — Нет, правда. Это для меня имеет большое значение…
        — С женой я развелся по самой банальной причине, милая. Тебя это интересует?
        — Ты мне говорил, Роберт. Из-за несовместимости взглядов, да?
        Роберт вытер салфеткой губы, сказал Женечке «спасибо, дорогая», поцеловал, и устало
        отвалил на кушетку.
        — Что тебя волнует?
        — Просто у меня в последние годы сам по себе стал возникать вопрос: что приводит
        супругов, в основном мужчин, к неожиданному беспричинному разрыву? Разлюбил, как
        говорят?..
        Роберт пожал плечами:
        — Можно и так сказать.
        — После десяти двадцатилетней любви?  — Женечка с презрением взглянула на Роберта,
        словно это касалось именно их с Робертом, именно между ними разрыв, и по его вине, и она,
        как женщина, перекладывала всю вину на мужчину, своего супруга. В этот момент всплыла
        их брачная ночь, когда после безумного соития, во время бесконечных поцелуев он услышал у
        своего уха ее шепот, лишенный плоти всех человеческих тормозов: «Ты меня не бросишь, не
        бросишь, да?» Получается, что бы ни случилось, а он заранее обязан на всю жизнь «не
        бросать» свою жену ни под каким предлогом. Своего рода — пожизненное заключение, точнее,
        законное покушение на свободу его творчества. Мысль слабо сказать тяжелая — гнетущая,
        уничтожающая.
        — Значит, любовь может пройти после стольких лет безукоризненных духовных
        отношений? Возможно ли такое?
        Роберт задумался. И в самом деле, «возможно ли такое?» Что удерживает человека от
        перемены?
        — Наверное, в момент выбора — что оказывается сильней.
        — Что?
        — Свобода творчества или любовь.
        13
        — Боже! Это же инквизиторство, Роберт!  — Женечка грустно покивала головой кому-то за
        окном.  — И ты об этом так хладнокровно говоришь. Разве для тебя твое творчество не важней
        моей любви?
        — Почему «твоей»?  — Роберт, не замечая, невольно задал обнаженный вопрос.  — Я не в счет?
        — и вышло действительно хладнокровно, как от пресыщенности жизнью.
        Женечка это, наверное, почувствовала, и не ответила. Сам по себе его вопрос уже ответ. Он
        неожиданно подтвердил догадку охлаждения чувств, незаметно пришедшего в их жизнь, и
        непонятно было, как к этому нужно относиться. Так же, как и он, не придавая особого
        значения, видно так бывает во всех семьях, ей не знать, она впервые замужем, а у него опыт и
        не волнуется, значит, уверен в том, что так и должно быть. Чувствовалась личная вина в
        неопытности, вышла очень поздно, не девочка и не женщина, и Робкерт был у нее первый.
        Хотя понимала, что основная вина запоздалого создания семьи лежит на родителях, на
        каждом шагу твердящих дочери в расцвете юных ее лет о благоразумии советской
        «порядочности» будущей супруги в получении высшего образования, а не в счастливом браке.
        Меньшее — позор для советского человека, тем более — для семьи такого авторитетного лица,
        как заместителя главного конструктора завода танкостроения. С уходящими годами она сама
        себе не признавалась, не допускала мысли, что поезд ушел, и приходилось пользоваться тем,
        что осталось. Это и унизительно и так же разумно, как все-таки нужно жить. И определить —
        возникшие к каким трудностям нужно причислить — временным или постоянным. Конечно
        самые опасные постоянные трудности. И если они появились у нее с Робертом, то оставалось
        выяснить причину.
        — Так что же удерживает супруга от перемен, если не любовь?  — с нескрываемым
        интересом спросил Роберт.
        — Сила привычки, если не корысть,  — подражая Роберту, заверила она.
        — Всему есть предел.
        — Да, но то и другое, что ты сказал, меняет время. Как говорят, время лечит.
        — И изменяет цель,  — в унисон добавил Роберт. Ему понравилось направление мысли,
        которую невольно затронула Женечка. Это полностью отвечало его убеждению, что причина,
        по которой ему не везло в семейной жизни, лежит именно в этом.
        Но Женечкины, видно, с его мыслями не совпадали. Она покачала головой:
        — Дело не в этом. Ты помнишь, Назаров рассказывал, как еще в ранние годы их с Ниной
        супружеской жизни она уходила от него. На каком году их супружества это было?
        — А зачем это тебе?
        — Говорят, есть роковые числа разводов. На третьем, седьмом, девятом, двенадцатом году
        супружества.
        — Именно такие числа? Ты не путаешь? Почему?
        — Не знаю, может быть, другие. Но говорят.
        Роберт встревожено подошел к окну. С высоты четвертого этажа поверх макушек кленов и
        каштанов раскрылся, сохранив утреннюю прохладу на росистой траве, школьный стадион, а
        за ним — пустырь, обросший редким кустарником чайной розы. Что-то терзало, не давало
        спокойного сосредоточения. Может быть, причина крылась в Назарове. Пора бы Володе
        позвонить. Руки произвольно тянулись к телефонной трубке.
        Женечка примолкла, сзади подошла, охватила его плечи, прижалась к нему.
        — Роберт, что-то здесь не так. Позвони ему.
        Роберт не удивился ее чувству:
        — Не хотелось нарушать договор.
        — Наверное, придется. Позвони, не мучайся, дорогой.
        — Нет, вначале съезжу, привезу то, что мне приготовили. Я прав?
        14
        Женечка немного подумала, сказала:
        — Да, Роберт, ты прав. Может потом что-то изменится, и он позвонит. Давай, собирайся. И
        будь осторожен, как тебе советовали.
        Он скривил кислое лицо:
        — Не напоминай. Я не слышал, значит, ничего не было,  — заявил самоуверенно, надел
        футболку и, прихватив сумку, направился к двери.
        — Подожди,  — Женечка подошла, обвила шею, зашептала,  — Возвращайся скорей, дорогой.
        Ты на машине? Будь осторожен. Я волнуюсь…
        ГЛАВА 5
        КЛИЕНТ
        Машина завелась сразу. Будто просилась на долгожданную прогулку. Способствовала сухая
        теплая погода. Роберт мысленно сказал «спасибо», глянул на количество бензина, стрелка
        оставалась почти на нуле, повернул ключом зажигание и, успокоив себя обещанием при
        первой же возможности заправиться, тронул машину. Перед шлагбаумом стоянки
        остановился, нажал пару раз на тормоз, глянул на реакцию дежурного. Старик недовольно
        покачал головой.
        — Что?
        — Правый моргает, а левый вообще «молчит». Могу не выпустить.
        — Опять контакт,  — сказал Роберт, выбрался из машины, рассерженно пнул ногой
        светильник.
        — Посмотри теперь,  — кинул раздраженно, сел в машину и нажал на педаль.
        — Теперь нормально,  — недовольно произнес дежурный.  — Ты это вот… Не очень доверяй.
        Опасно ведь.
        — Знаю. Отъеду, проверю еще. Не боись, Петрович! Я сам боюсь,  — шуткой ответил Роберт
        и выехал к перкрестку главной дороги.
        Время было далеко за час пик и на трассе Академика Павлова движение позволяло без
        проблем спокойно выехать в направлении центра города. На перекрестке не успев влиться в
        поток, заметил настойчиво махающего рукой клиента. Когда ехал без Женечки, конечно не
        отказывался от пассажиров. Исключением была Татьяна. С ней в редких случаях брал
        человека и то — одного. А потом, если время позволяло,  — проехаться с ней и лишний час
        провести вместе, на обратном пути остановиться где-нибудь на окраине, вблизи негустых
        насаждений, полежать на травке, поболтать о вещах для обоих интересных. После такой
        встречи с трудом расставался, отвозил Татьяну в Поселок домой к ее шумной мамаше,
        целовал Наташку и уезжал.
        Настойчивый клиент как по заказу явился вовремя. Подъезжая, Роберт отметил на его лице
        знакомые черты. Где-то, наверное, встречал или уже не раз подвозил, в последние годы он
        часто этим занимался.
        Видно систематическое появление машины Роберта в определенное время и в нужном
        направлении, обнадеживало пассажиров использовать его автостопом. В этом случае Татьяна
        тут же пересаживалась на заднее сидение, как требовал Роберт, опасаясь хулиганских
        нападений клиентов. С автоизвозчиками на трассах это случалось не раз — чувство не из
        приятных, когда сзади тебя сидит чужой человек, от которого можно ожидать всего.
        15
        Роберт затормозил, открыл дверь, всмотрелся в лицо клиента, стараясь определить
        характер и состояние будущего пассажира. Мужчина показался интеллигентной наружности,
        весь гладкий, в светлой безрукавке, трезвый.
        Пока мужчина усаживался, с улыбочкой на лице вежливо здороваясь, словно был давно
        знаком, Роберт попытался вспомнить поездки их с Татьяной по вечернему Харькову на
        заработках по извозу, когда нужны были большие деньги для лечения Наташи… Впрочем, и
        сейчас они были нужны… для санаторного оздоровления его любимого ребенка… вот и
        приходилось заниматься извозом, так называемыми «нетрудовыми доходами». И может быть,
        с тех нескучных времен остался знакомый пассажир, какого он сейчас не может припомнить.
        Память на лица у него, он знал, не очень… Татьяна же в этом отношении — феномен. Ей
        хватает одного взгляда, чтобы запомнить во всех подробностях нового знакомого или
        пассажира, оценить, насколько он миролюбив. Этого клиента, Роберт уверен, она узнала бы
        сразу, даже назвала бы имя. Кстати, к ней не мешало бы сегодня завалиться. По ребенку
        соскучился… — Роберт внезапно почувствовал тягу к женщине, какая существовала
        формально и, наверное, нуждалась в его внимании, хотя повода к этому Татьяна никогда не
        давала. Сейчас в определенных чувствах разобраться было просто невозможно, кто из них
        двоих — она или Наташа — выбивали его из ритма спокойной жизни, напускали тоску
        неустроенности и обязанностей. Последний раз он у них был в воскресенье.
        Роберт подумал, что на обратном пути не мешало бы завернуть в Поселок и остаток дня
        провести с Татьяной и Наташей.
        — Но вы меня не помните, не так ли?  — услышал он в наборе любезностей подсевшего
        мужчины. При этом пассажир смотрел прямо перед собой, как будто был уверен, что его
        непременно должны узнать не только в профиль, но даже в затылок.
        Роберт внимательно окинул его.
        — Федор Пантелеевич Лоухов, к вашим услугам. Теперь вспомнили?
        — Честно говоря, нет. Наверное, когда-то подвозил…
        Незнакомец не сбрасывая улыбки, закивал, то ли подтверждая сказанное, то ли сожалея,
        что Роберт не угадал.
        — Я один был тогда или с подругой?  — спросил Роберт, чтобы уточнить подробности
        знакомства. Кроме того, Роберт признался самому себе, что клиент почему-то необычный, а
        значит, не понравится. И это уже плохо. А раз плохо, значит нужно выдумать причину, по
        которой ему следует отказать.
        — Вам далеко?
        — Не очень. Вы через Центр. Значит нам по пути.
        — Да, на «Южный вокзал».
        — Это еще лучше. Я тоже.
        Роберт замялся, повернув ключ, осветил индикатор, показал на шкалу:
        — К сожалению, Федор Пантелеевич, у меня… я не заметил… только что выехал из
        стоянки… бензин на нуле. Так что…
        — Бензин? Это мы вмиг исправим,  — сказал он с живой готовностью.  — Езжайте, тут рядом
        бензоколонка. Заправляю лично!  — выставил он вперед обе руки.
        Роберт растерялся. Не столько от предложения бесплатно заправиться, сколько от
        неожиданной скользкой ситуации, культурно-наглого напора клиента.
        — Заправиться я смогу и без вас,  — жестко вымолвил он.  — Но, Федор Пантелеевич, я
        совершенно забыл, что мне необходимо заехать к любимой женщине.
        Федор Пантелеевич оживился.
        — Так это же замечательно, Роберт!
        — Не понял. Вы мое имя знаете? Скажите прямо, что вам от меня нужно?
        16
        — Да не волнуйтесь вы. Не меня вам нужно остерегаться. Просто вы меня как-то сразу
        забыли. Давайте заправимся и поедем. Я вам мешать не буду. И заранее плачу, чтобы вы не
        подумали чего,  — он открыл багажничек и положил туда запечатанную пачку десятирублевых
        купюр.  — Подожду, мне все равно делать нечего.
        Роберт замер. Происходящее было похоже скорей на опасную авантюру, чем на
        благотворительные жесты сумасшедшего. Нужно было что-то делать, наверное, ехать, чтобы
        оттянуть время до более подходящих обстоятельств, например, милицейского поста, ГАИ…
        Роберт вышел, открыл багажник, вытащил канистру и шланг, демонстративно выставил
        все на дороге позади машины и поднял руку, показывая на канистру приближающемуся
        самосвалу.
        Привычные жесты сработали сразу. Водитель самосвала остановился, не доезжая
        нескольких метров. Роберт взял канистру, подошел:
        — Шеф, на одну канистру… выручай.
        — Нет проблем, начальник. Только у меня сам понимаешь…
        — Знаю, семьдесят шестой.
        Водитель кивнул в сторону «Жигулей»:
        — Заменил на головке прокладку?  — заметил, откручивая крышку бензобака самосвала.
        — Да. Давно,  — нехотя подтвердил Роберт и протянул заранее приготовленные два рубля.
        Водитель благодарно кивнул и машинально сунул деньги в карман.
        Роберт перенес наполненную канистру к машине и достал лейку. Подошел Федор
        Пантелеевич.
        — Я помогу?  — сказал он, беря канистру.
        — А можно спросить, зачем это вам, Федор Пантелеевич?  — Роберт почувствовал, что
        сможет выйти на откровенность.
        — У меня много лишнего времени.
        — А я тут при чем?
        — Вы мне симпатичны,  — скромно улыбнувшись, отметил Федор Пантелеевич.
        — Но я не гей,  — сообщил Роберт, с иронией глянул на клиента.
        — Я тоже,  — ничуть не смутившись, принял шутку Федор Пантелеевич.
        — Тогда что же?
        — Хочу к вам подлизаться.
        — Зачем и каким образом?
        — Каким образом, вы уже знаете. Буду пользоваться вашими услугами, если не возражаете,
        — скромно пояснил он, ловко укладывая пустую канистру в багажник на место, где она
        лежала. Роберт пожал плечами: проскользнула мысль, что эта операция клиенту не впервые.
        — Да, пожалуйста. Только я не каждый день на машине.
        — И я не каждый день,  — усмехнулся Федор Пантелеевич, усаживаясь на свое место.
        — Тогда… Зачем такая куча денег?
        — Взятка,  — не сбавляя шутливого тона, коротко бросил Федор Пантелеевич.
        — Взятка? За что и зачем?
        — Чтобы не отказал. Плата вперед. Не возражаете, Роберт Иванович?  — спросил он
        нисколько не наигранно, и добродушно посмотрел на Роберта, ожидая согласия.
        — Я не хочу быть обязанным. Заберите деньги, Федор Пантелеевич.
        — Не волнуйтесь. У меня еще есть.
        Роберт усмехнулся:
        — А кому они не нужны? Но это не заработанные мною деньги.
        — У вас, Роберт далеко не советские взгляды. За это могут и посадить,  — он лукаво
        улыбнулся.  — В нашей стране не спрашивают, за что дают деньги. Дают — значит бери. У вас,
        17
        дорогой Роберт, понятия коренного американца. Ничего, пусть лежат, вдруг они вам
        пригодятся. А у меня не уцелеют. Считайте, что я их по ветру пустил.
        Роберт внимательно окинул лицо клиента. На алкоголика как будто не похож, значит,
        безумный игрок на деньги. Сходу внешне не определишь.
        — Ну, хорошо, Федор Пантелеевич… что-то крутится у меня ваше лицо. Может быть, когда-
        нибудь вспомню. Куда едем?  — задал он привычный вопрос, словно несколько минут назад
        они не выяснили, что обоим на «Южный вокзал».
        — Как договорились. Мне нужно в ящике камеры хранения взять кое-какие вещи. А потом
        назад, если не возражаете…
        Роберт промолчал. И не только потому, что стал привыкать к странной иронии клиента, что
        по непонятному совпадению ему тоже на вокзал и тоже в каме6ру хранения. А еще — не
        повторять же, что заедет к Татьяне!
        — К любимой женщине?  — приветливо улыбнувшись, заметил Федор Пантелеевич.  —
        Обязательно! Женщинам нельзя отказывать, как и маленьким детям. Особенно — дочке. Но
        только не сейчас. Не советую. Назад я буду вас сопровождать прямиком до вашего дома,
        Роберт Иванович. И никаких возражений,  — мягко добавил он.
        Роберт неприятно дернул руль, отчего машина слегка вильнула.
        — У меня такое впечатление, словно вы обо мне знаете больше чем я сам о себе.
        — Нет, просто я в некотором смысле ясновидец,  — и снова улыбнулся, такой хитрой,
        скрытной улыбочкой.
        — Вы ждете от меня подтверждений?
        — Да нет. Но мне кажется, я попал в точку. Можете не признаваться. Я не любопытный.
        — Не признаюсь,  — добродушно согласился Роберт и, глянув в зеркало заднего вида,
        отметил себе, что уже несколько минут едущая за ними милицейская машина бесцеремонно
        прибавила газ и пошла в обгон.  — И мне кажется, у нас проблемы.
        Федор Пантелеевич настороженно обернулся. Из поравнявшейся милицейской машины в
        открытое окно старший лейтенант выставил жезл, приказывая Роберту остановиться.
        Роберт затормозил.
        — Мне кажется, им не понравились мои неисправные стоп-сигналы. Так что приехали…
        — Ваши документы,  — потребовал инспектор, приблизившись к двери и взяв под козырек,  —
        старший инспектор…
        — Я понял,  — прервал его Роберт,  — снова светильники?
        — Вы говорите «снова»?  — поймал его на слове инспектор, перелистывая удостоверение.  —
        Так если знали, почему не ликвидировали неисправность вовремя?
        — Так получилось… — начал оправдываться Роберт.
        Инспектор его прервал:
        — Товарищ Корнев Роберт Иванович, выходите, снимайте номерной знак. Вам придется
        явиться…
        — Ничего ему не придется, старший лейтенант,  — неожиданно громко произнес Федор
        Пантелеевич.
        С неторопливой расторопностью он вышел из машины, подошел к старшему лейтенанту и,
        бесцеремонно приблизив к глазам инспектора какой-то документ, тихо и жестко сказал:
        — Он со мной.
        Инспектор слегка выпрямился, отдал честь, что-то ответил, по-военному повернулся и
        пошел к своей машине.
        Некоторое время ехали без слов.
        Молчание нарушил Федор Пантелеевич:
        18
        — Не люблю выскочек. Это моя сфера, Роберт… Не волнуйся. Следи за дорогой. Это ничего,
        что я с перепугу сразу на «ты»?
        — Нормально,  — Роберт пришел в себя, скептически усмехнулся, добавил,  — как раз вовремя.
        Только, кто из нас с перепугу…
        — Ясно. Но мы, кажется, приехали. Пойдемте. Теперь, надеюсь, вы поняли, какую я
        функцию выполняю при вас?
        Роберт уныло буркнул:
        — Надеюсь. Только деньги все же заберите назад.
        — Не заберу. Это деньги ваши. Выделенные вам государством. Используйте в
        экстремальной ситуации. Да, и вот еще,  — он полез во внутренний карман, достал визитку,  — в
        случае неприятностей, звоните. И будьте осторожны с документами, какие сейчас возьмете.
        Дома положите в надежное место и, если потребуется передислокация объекта,  — он
        усмехнулся,  — как я не люблю эти громыхающие словеса!  — лучше позвоните, приеду в любое
        время. Это моя работа.
        Он открыл дверь, вышел, подождал, пока Роберт закроет машину, и пошел следом.
        Они спустились в цокольное помещение хранилища к стальным крашеным шкафам ячеек,
        прошлись по рядам, высматривая нужный номер.
        — Вот он,  — сказал Федор Пантелеевич, приложил ладонь к крышке сейфа,  — говорите код.
        Роберт секунду притормозил, но, вспомнив, что кроме него самого никто никогда не
        сможет воспользоваться их с Назаровым работой, назвал цифры.
        Федор Пантелеевич критически усмехнулся, потыкал пальцем в кнопки…
        — Считайте, что я у вас очень просто забрал эту вещь,  — проговорил он, отдавая Роберту
        пакет, завернутый в целлофан и перевязанный тесьмой.
        Роберт не остался в долгу, состроил победную улыбку:
        — Тут нет главного, без чего это,  — он тоже приложил ладонь к поверхности пакета, как
        несколькими секундами назад это сделал Федор Пантелеевич — ничего не стоит.
        Роберт с удовольствием отметил едва заметное замешательство на лице Федора
        Пантелеевича, но не подал вида, чтобы не обидеть человека, почему-то показавшимся
        симпатичным располагающей к себе деликатностью.
        ГЛАВА 6
        ИСЧЕЗНОВЕНИЕ
        Женечка открыла сразу, словно все время, пока Роберт разъезжал с кагебистом, ждала его и
        даже не занималась хозяйственными делами. На лице — испуг и воспаленная растерянность.
        Роберт коротко спросил:
        — Что?
        Она махнула слабой рукой и направилась в комнату.
        Роберт последовал за ней.
        — Так что?
        — Я говорила, что твой Голый не к добру?
        — Ну и что?
        — Нет, я говорила?
        — Ну, говорила. А я тут при чем?
        — Как это при чем?! Не я же принесла в дом эту черную информацию?
        19
        — Ну, я. Кстати, он был весь белый от уличного освещения. Так что, по-твоему, я не должен
        был смотреть, на что смотрели все?
        — На плохое, сам говорил, нельзя смотреть, чтобы не стало твоим.
        Взбудораженный какой-то несуразицей, Роберт подступил к Женечке и тихо, почти
        шепотом спросил:
        — Что случилось?
        Она неожиданно припала к Роберту, охватила его шею и, судорожно сдерживая рыдания, с
        трудом вымолвила:
        — Роберт, твой друг погиб.
        Перед глазами вспыхнула жуткая картина — груды искореженного металла, то ли обломков
        корпуса самолета, то ли кузова машины, из хаоса металла возникло изувеченное лицо
        Назарова. Рядом, сидя прямо на асфальте, осуждающе смотрел на Володю Сабуров, шептал
        неслышные слова: «Я же предупреждал…»
        — Назаров?  — спросил Роберт машинально.
        Женечка грустно кивнула.
        — Кто сообщил?
        — Он.
        — Кто? Назаров?!
        — Тот же, кто и тот раз. Не сказал кто.
        — Если это он, то я только что с ним расстался. Его зовут Федор Пантелеевич. Он, кажется,
        присутствовал на моем собеседовании в приемной КГБ. Я заметил его там краем глаза,  —
        сказал Роберт.
        — И ты так спокойно говоришь о чем угодно, словно с Назаровым ничего не случилось?
        Роберт, мимо пропустив ее замечания, сказал отрешенно кому-то в пространство:
        — Значит, ты знал свой конец, Володя. Знал и предупреждал…
        Женечка с нарастающим страхом смотрела на Роберта.
        — Предупреждал?..  — слова у нее застряли в горле, когда она еще что-то попыталась сказать.
        — По телефону,  — добавил он.  — Что сказал тебе этот человек? Дословно можешь?
        — Да… — она тяжело сглотнула комок,  — то есть приблизительно… Роберт, ты от меня
        слишком много хочешь! Я потеряла все слова,  — она прижала полотенце ко рту, каким-то
        образом оказавшееся у нее в руках, — сказал, чтобы я тебя подготовила и не сразу… ну ты
        понимаешь, дорогой…
        Роберт покивал головой:
        — Не волнуйся, милая. Меня подготовил сам Назаров по телефону. Но я как-то
        легкомысленно это принял.
        — Так вот этот твой Федор Пантелеевич сказал, что его и водителя раздавил паровоз…
        Большой состав на переезде. Нашли его одежду и кейс… тело изуродовано до неузнаваемости.
        Боже! Что теперь будет с Ниной?! Какой ужас! А каково ребенку, их сыну? Ты представляешь,
        Роберт? Что делать, что делать?..
        — Что делать… Нужно ехать к ним в Москву. Им, наверное, уже сообщили официальные
        органы.
        — Не понятно, почему молчал твой Федор Пантелеевич, если знал? Что это значит, Роберт?
        — Женечка испугано глянула на Роберта.  — Это неспроста, это не случайность, ты понимаешь?
        Это не несчастный случай! Твой Федор Пантелеевич знал и не сказал, значит, ему так нужно
        было. Это что-то связанное с твоей и Володиной работой. Я теперь поняла… — Она вдруг в
        истерике сжала и подняла над головой кулаки,  — это ты виноват! Ты! Ты придумал какую-то
        гадость, и Володя из-за нее погиб. Ты понимаешь это?!
        20
        — Женечка, успокойся. Я не один ее придумал. Это и его воля,  — проговорил он, прижимая
        жену к себе,  — тихо, милая. Успокойся. Судьба. Нам теперь нужно подумать, как взять под
        контроль Нину и Анатолия, их сына. Окружить заботой, наверное… — Роберт растерянно
        подыскивал подходящие слова, но получалось как-то казенно, оскорбительно для близких ему
        людей.  — Нужно срочно ехать к ним…
        — Роберт, что-то здесь не так. Я боюсь. Выходит, настала твоя очередь. Ты это понимаешь?!
        — Понимаю, милая,  — бессмысленно повторил он, поглаживая ее плечо.  — Понимаю,
        успокойся. Со мной все будет в порядке. Мы с тобой под охраной. Сегодня мне об этом сказал
        Федор Пантелеевич. Так что не волнуйся. Вот его визитка,  — он выложил на туалетный столик
        синий квадратик.
        Женечка взяла визитку, бессмысленно осмотрела ее со всех сторон.
        — Откуда он узнал о вещи, которую тебе передал Назаров?
        Роберт не ответил, смотрел на пакет, старался понять, чем может быть плоский квадратный
        предмет, просматривающийся сквозь матовую поверхность упаковки.
        Снял целлофан. Оказалась коробка ассорти, нарядно перевязанная блестящей изумрудной
        ленточкой.
        Роберт вывернул ленту и написал карандашом дату текущего дня и время. Повернул ленту
        надписью вовнутрь — примитивная примета на случай, если кто-то из домашних проявит свое
        любопытство. Впрочем, это исключено. Его вещи, как и рукописи не только не трогали
        руками, например, во время уборки, просто боялись прикоснуться без его согласия.
        Женечка настороженно показала пальцем на коробку.
        — Конфеты? Что все это значит? Это то, из-за чего погиб Володя?
        Роберт кивнул.
        Женечка растерянно посмотрела на Роберта:
        — Ты шутишь?
        — Это всего лишь камуфляж. Назаров раскрывать запретил, пока я не закончу начатую
        работу. Поставлю. Даже не прикасайся!
        — Почему?
        — Наверное, он знал, что это,  — он провел ладонью по поверхности пакета,  — может
        повредить правильному завершению моей работы в лаборатории.
        Он подошел к серванту, сдвинул вправо на середину полки фотоаппарат «Зенит-Е»,
        которым пользовалась только Женечка, и толстую общую тетрадь, куда решил поденно
        заносить результаты работы над прибором, приставил торцом к боковой стенке коробку
        Назарова, вплотную к ней, чтобы не свалилась, придвинул тяжелую цветочную вазу. Тетрадку
        положил справа, почти посередине. Внимательно посмотрел, запоминая их расположение
        относительно друг друга.
        — Я прошу тебя, не меняй положение вазы и коробки и тетрадки. Хорошо?
        — Не волнуйся. Что я не понимаю о чем ты.
        — Договорились. Знаешь, мне пришла мысль. Ты собирайся, оденься не очень ярко… ну ты
        меня понимаешь. Зайдем в кафе, помянем Володю. Согласна? А там решим, что делать
        дальше.
        — Да, дорогой… Согласна,  — Женечка засуетилась, пошла в прихожую одеваться.  — Мне
        нельзя накрашиваться, да?
        — Ну… Может быть, немножко…
        — Пойду, скажу маме, что мы ненадолго.
        — Хорошо. Я ожидаю внизу у подъезда,  — кинул он, выходя на лестничную площадку.
        На улице стоял ласковый солнечный день. Нельзя сказать, что очень жаркий, просто
        подходящий день для беззаботной прогулки, но только не для поминок, и это никак не
        21
        сопутствовало настроению. Он убеждал Роберта в неизменности течения событий, не
        настраивал на мрачные мысли. В кулуарах сознания по-прежнему лежала привычная
        уверенность встречи с Назаровым, детальное обсуждение полученных результатов,
        счастливое чувство продолжения работы… Иногда, представив перед собой Володю живым,
        ловил себя на мысли, что заводит с ним спор на острую тему, углубляется в детальное
        обсуждение сложных процессов накладок информации на подсознание субъекта, и, уличив
        себя в равнодушии к гибели друга, не очень клял себя за кощунство. Это было сознавать
        странно и стыдно одновременно.
        Всю дорогу Роберт молчал. Не получив ответа ни на один свой вопрос, Женечка затихла и
        угрюмо молча следовала за Робертом. Возле кинотеатра «Россия» вошли в кафе. Осторожно
        осмотревшись, боясь встретить кого-либо из знакомых, заняли столик в углу возле окна. Здесь
        из середины зала на фоне яркого света от окон, были видны только их силуэты. Это
        устраивало. Роберт принес от бармена маленькую бутылку коньяка, бутерброды с ветчиной и
        три стакана. Подумав немного, пошел во вторую ходку и добавил плитку шоколада и бокал
        пива. Разлил коньяк. Один стакан поставил напротив стула, где должен сидеть Назаров,
        прикрыл его кусочком хлеба, поднес к глазам свой тост, посмотрел в янтарную жидкость,
        сквозь нее различил мутное личико супруги, сказал:
        — Лучше бы ты не говорил, друг, «на всякий случай»! Как ты мог?! Володя! Ты же знал,
        чем заканчиваются неосторожные слова в нашем мире!
        Женечка широко раскрытыми от ужаса глазами смотрела на Роберта. Может быть, в эту
        минуту она вдруг приняла произнесенное Робертом за действительность: живой Назаров так
        же молча, как и она, теперь сидел с ними за столом и одобрял слова друга. Из уголков глаз
        нагло выкатилась жгучая жидкость, обозначила черную дорожку на щеках. Роберт коротко
        взглянул на ее лицо, подумал, что говорил же, чтоб не красилась, она поспешно выпила
        коньяк, выхватила из сумочки носовой платочек, поднялась и поспешно направилась к
        бармену. Роберт видел, как несколько секунд Женечка расспрашивала бармена, потом
        торопливым сбивчивым шагом ушла в служебную половину помещения и исчезла. Все
        выглядело очень правильным, рассчитанным. Но только зачем нужно было идти в туалет, не
        ресторан же! Макияж можно было навести и за столом. Потом сказал себе, какой была
        Женечка, могла ли ее аристократическая натура и воспитание позволить ей поступить иначе?
        И снова ему показалась странной собственная холодность и фальшь к собственной супруге.
        Требовалось срочно разобраться в этом. Нужно было выяснить причину своего отношения к
        женщине, которую должен был любить. Нужно было это сделать, пока не зашло далеко. А
        времени все не хватало, боялся правды, боялся боли, какую мог принести святой женщине,
        если правда окажется убийственно жестокой.
        Он не помнил, сколько просидел в одиночестве за пустым столом. Оглянулся на соседние
        столики — их занимали уже совсем другие посетители.
        Роберт удивленно поднялся, подошел к бармену, спросил:
        — Извините, вы не видели, женщина, которая к вам только что подходила со своим
        вопросом, вернулась?  — он кивнул в сторону служебного помещения.
        Молодой парень поджал губы:
        — Какая женщина?
        — Ну, вот только что. Она вас о чем-то спрашивала. И пошла туда,  — Роберт снова показал
        на хозяйственную половину.
        — Да нет… Я не знаю никакой женщины, товарищ… Пройдите, сами узнайте.
        Роберт пошел по тускло освещенному и кисло пахнущему коридору. В самом конце его
        светилась дневным светом настежь открытая дверь во двор, сбоку прочитал на двери:
        «Туалет». Взялся за ручку, но остановился, спросив кого-то вслух:
        22
        — Какой, мужской или женский? Черт!
        — Общий,  — услышал за спиной и обернулся.
        Женщина необъятных размеров в халате проницательно изучала его растерянное лицо.
        — Извините, моя жена ушла в туалет и не вернулась вот уже… может, что случилось?..
        — Ну, так зайдите, посмотрите.
        — А если там женщина?
        Необъятная расплылась в понимающей улыбке:
        — Так вы точно не знаете, жена или женщина? И это, между прочим, служебный туалет,
        молодой человек,  — но, погасив усмешку, решительно открыла дверь туалета, жестом
        пригласила вовнутрь.
        В прихожей, где умывальник, никого не было, в кабинке — тоже. Роберт взглянул наверх, на
        открытую фрамугу. Она была недоступна, и снова услышал насмешливый голос женщины в
        халате:
        — Это для нее слишком высоко.
        Откровенно растерянный Роберт вышел в коридор, затем — в зал, внимательно осмотрел
        все столики. Их с Женечкой столик пустовал, в то время как посетителей в зале все
        пребывало. Может быть она, выйдя из туалета, спутала двери и вышла в хозяйственный двор?
        Он кинулся наружу. Здесь было безлюдно, возле открытой двери в служебное помещение
        сиротливо стоял «Москвич-комби». Заглянул в приоткрытые ворота двора кафе…
        Напрашивалась сторонняя мысль, и на Женечку это было похоже — обиженная или чем-то
        смущенная женщина выразила протест своим уходом. И этого не может быть. Куда ушла? К
        подруге Рите, которая живет где-то в районе «Харьковских дивизий» или домой?
        Из кафе домой Роберт возвращался один с тревожным чувством одураченного идиота. В
        квартире не сбросив обуви, недоуменно кинулся осматривать комнаты в надежде обнаружить
        супругу. Заметив его состояние, теща с удивлением молча следовала за ним по пятам,
        смотрела на него требовательным взглядом, когда он снова возвращался, заглядывая во все
        углы. Выглядело смешно, но было не до смеха и он, наконец, остановился и осмысленно
        спросил:
        — Куда она могла уйти?
        Теща не сразу отреагировала:
        — Кто?
        Роберт продолжительно смерил ее глазами:
        — Ну, кто же еще?! Ваша дочь! Моя жена.
        — Но разве вы были не вместе?
        — Вместе. Но она ушла, ничего мне не сказав.
        Теща подумала, улыбнулась, махнула слабой рукой:
        — Это может быть. Видно провинился ты, Роберт.
        — Что значит провинился?! Не сказать ни слова, встать из-за стола и уйти… не известно
        куда.
        — Да не беспокойся ты. Она мне сказала, что задержится. Наверное, зашла к подруге.
        Но это было только начало странного исчезновения. Женечка не появилась ни вечером, ни
        ночью, ни утром, когда Роберту нужно было идти на работу. С работы он несколько раз
        звонил теще. Та с нарастающим волнением кричала в трубку, обвиняя его в утере ее дочери,
        что Женечки дома не было, нет ее и на работе, она звонила, не было ее и у подруги Риты, и
        возможно ее уже украли. Кто украл?! Да кто еще мог украсть?! В лучшем случае бандиты, в
        худшем — НЛО. Он что не знает, ученый изобретатель, тоже называется!
        Тогда он позвонил в конструкторское бюро завода Малышева, где она работала. Ему
        ответили, что они и сами не понимают что с ней, думали, что заболела.
        23
        Объяснив Виталику, своему непосредственному начальнику, в чем дело, Роберт поехал в
        районную милицию.
        — Когда пропала?  — дежурный милиционер, зевая от жары, устало спросил, прикрывая рот
        ладонью.
        — Вчера.
        — Рано.
        — Что рано?  — недоуменно переспросил Роберт.
        — Рано оформлять розыск и, следовательно, подавать заявление об исчезновении
        гражданки.
        — Не понял?!
        — Только после трех дней исчезновения…
        Роберт, оглушенный диким безрассудством порядка, в первую минуту не мог произнести
        хоть сколько-нибудь вразумительное слово. Запинаясь, он с трудом проговорил:
        — Вы шутите? Да за это время в такую жару любой труп в любом месте даст о себе знать
        без вашего поиска. Вы это понимаете?!
        Дежурный развел руками:
        — Понимаю, но ничего не могу сделать. Такова инструкция. Приходите по истечении трех
        дней. Будем искать.
        Вторую ночь он провел в бессоннице. Теща неистовствовала. Напрямую обвиняла Роберта
        в плохом обращении с ее дочерью, а значит и в пособничестве ее похищения. Тесть слег в
        больницу с сердечным приступом. Приходить домой теперь было небезопасно. Доведенная до
        истерики старая женщина каждую минуту ожидала бандитов, которые придут требовать
        выкуп за дочь. Встречала Роберта на пороге, как врага народа с безумным ненавистным
        взглядом и готовностью обрушить на голову несчастного инженера не только град проклятий,
        но и скалку для теста, которую держала цепкими старческими пальцами наизготовку.
        Поэтому, не найдя куда деться, решил навестить Татьяну с дочерью.
        ГЛАВА 7
        КОСТОЧКА
        Солнце опускалось за спиной, за крышами, и таяло над тихим озером в темной полосе
        фруктовых садов и лесополосы. На фоне тускнеющего неба все четче выступали строгие
        белые коробки капитальных домов. Они росли на глазах, превращались в небоскребы и,
        казалось, вот-вот зашагают по головам своих жалких собратьев — пестрым крышам домиков
        Поселка. Жара, наконец, спала, вечерняя прохлада еще не легла на землю, дышать
        становилось все легче.
        Не заходя в дом, Роберт сел на скамеечку под окнами дома, чтобы придя в себя, осознать
        последние события в своей жизни…
        У края пыльной дороги, на куче песка играли дети — Борька, худенький Костик и его дочь
        Наташа. Помахивая над головами длинным крючковатым хвостом, возле ребят важно
        прохаживался рыжий пес Плутон.
        Песок ярким пятном был заметен еще с трассы. Ранней весной сын бабы Насти,
        двоюродный брат Татьяны, Григорий, сорокалетний холостяк, выгрузил его напротив своих
        окон с самосвала, на котором работал. И едва успел откатить, громыхнув кузовом, пустой
        самосвал, как тут же ребята завладели манящей рыхлой горой.
        Выкроив время, Роберт приезжал после работы проведать Наташу и, не заходя в дом своей
        незаконной тещи, отдыхал на скамеечке под окнами дома, наблюдая за детьми. Сегодня он
        24
        совершенно не представлял, как пройдет неожиданная встреча с матерью Татьяны, и
        подсознательно хранил дежурный вариант «на постой» у бабы Насти, ее сестры. Решив таким
        образом, он тихо сидел, ублажая истому после институтской напряженки и наблюдая за
        детьми. Их возня гипнотизировала.
        Обычно вопросы задавал Борька. В ребячьем галдеже его тонкий и пронзительный голосок
        повисал в воздухе и назойливо мешал Наташе и Костику. Потом неожиданно обрывался, и
        все, как по команде, смотрели в сторону Роберта, а Борька просил, понизив голос:
        — Дядя, ну скажите вы им, балбесам!
        — Борька! Папа, что тебе?.. Справочное бюро?  — ревностно тут же возмущалась Наташа.
        Борька захлебывался от смеха, валился на спину, катался по песку:
        — Ой! Не могу. Сказала тоже. Бюро!
        С Костиком Роберт впервые познакомился при особых обстоятельствах. Как-то раз, вскоре
        после появления Роберта в доме Татьяны и ее матери, он возвращался с работы поселковой
        улицей, неся купленное возле перекрестка мороженое в стаканчике. Еще не успев снять
        бумажный пятачок-этикетку и, предвкушая приятную прохладу во рту, Роберт заметил
        играющих на песочной куче ребят.
        Первый его увидел Борька. Наклонив голову, Борька украдкой глянул в его сторону, что-то
        шепнул Костику на ухо, и когда Костик, не раздумывая, помчался навстречу Роберту, от
        восторга зажал рот руками.
        — Дядя, подождите!  — кричал Костик, размахивая руками. За ним, подхваченный азартной
        игрой и подняв на всю улицу незлобный лай, увязался Плутон. В самый ответственный
        момент,  — когда прохладный стаканчик приближался к пересохшим губам,  — Костик, боясь,
        что опоздает, подбежал и, тяжело дыша, выпалил:
        — Дядя, подождите! Давайте лучше я его доем!
        Роберт остановился, окинул Костика растерянным взглядом, заметил:
        — Но я его еще не начал…
        — Не надо,  — сказал Костик,  — я его сам начну.
        Роберт протянул Костику мороженое, снял очки, протер платком запотевшие стекла,
        словно это не Костик переволновался, а он, взрослый человек, только что лишившийся
        приятной влаги. Малыш взял стаканчик и, осторожно ступая, принялся медленно слизывать
        верх. За ним, опустив хвост, понуро поплелся Плутон. Когда Роберт и Костик приблизились к
        песку, Борька торопливо отвернулся и, едва сдерживаясь, стал прыскать закрыв лицо
        ладонями. Его вполне оправданный смех невольно передался Роберту. Еще бы!  — знакомство
        состоялось в непринужденной обстановке!
        С тех пор, появляясь в Поселке, Роберт не забывал о прохладном стаканчике, и Костик
        принимал угощение, как обязательный ритуал, разрешающий Роберту принимать участие в
        ребячьей компании.
        В этот раз его появление на проселочной дорожке вначале заметил Плутон. С веселым
        радостным гавком, щедро виляя хвостом, он подскочил, вытянул лапы вперед и, прижав уши,
        стал припадать к ногам Роберта. На ходу вручив традиционный стаканчик подбежавшему за
        угощением Костику, Роберт устроился на скамеечке с намерением независимо понаблюдать за
        нехитрыми играми ребят.
        Получив угощение, Костик вернулся к ребятам, предусмотрительно остановился в
        сторонке. Наташа, увидев Роберта, сорвалась с места, с разбегу прыгнула ему на руки, крепко
        охватила шею, зашептала:
        — Миленький папочка! Я так соскучилась! Ты посидишь, правда? Пока мы поиграем,
        хорошо?
        25
        — Ну конечно! Я поэтому и пришел… — сказал он, как и она, таинственно тихо, целуя ее
        возле ушка.
        Она живо спрыгнула с рук, бегом вернулась к детям и, присев на корточки (Татьяна ей
        запрещала садиться на влажный песок), сердито, исподлобья смерила Костика осуждающим
        взглядом. Борька тоже не оставил Костика без внимания, выдержал паузу, заметил с
        усмешкой:
        — А мороженое нашару вкуснее, правда, Косточка?
        — Бессовестный,  — негромко произнесла Наташа, покосившись на Борьку.
        Костик же, стараясь побыстрей справиться с мороженым, независимо смотрел куда-то в
        сторону, как будто слова друзей его не касались.
        — Ты всегда так делаешь. Ты знаешь, что он глупый и поэтому так говоришь,  — кинула она
        Борьке.  — Бессовестные вы все!  — расстроено проговорила Наташа, украдкой исподлобья
        глянув на Роберта,  — и Плутон тоже — дурак.
        Услышав о себе, Плутон опасливо пригнул к земле голову и отвернул острую морду. Ему,
        наверное, показалось, что нужно поскорее незаметно уйти, чтобы не влетело как следует.
        — Из голодного края… — ворчливо вполголоса добавила Наташа.
        Разумеется, замечание относилось к Костику. Борька глянул в ее сторону, его маленькие
        глаза на круглом довольном лице хитро спрятались в улыбке.
        — А у Костика аппетит лучше, чем у тебя. Правда, Косточка?  — едко заметил Борька.
        Костик же кивнул без особого восторга:
        — Ага, я съем!
        — Я съем… — передразнила его Наташа.  — Тебе что, мама не готовит?
        — Ага.
        — У него бабушка,  — сказал Борька,  — а маме некогда. Она с дядей ездит на машине.
        — Бабушка не может, она старенькая,  — возразила Наташа.  — Нужно, чтобы мама оставляла
        ему обед. Или записала в наш детский садик. Нас кормят, знаешь как, Боречка!
        — Ничего, пусть привыкает сам добывать себе пищу. Правда, Косточка? А то вырастет
        тунеядцем. Ты бери пример с Плутона. Плутоша, ко мне!
        Пес вильнул хвостом. Он понял, что его прощают. Непонятный спор улегся, ему снова
        оставлено место среди ребят и возвращено прежнее уважение. Он быстро опомнился, от
        радости закрутил головой, тыча мордой Борьке в живот. Борька притворно опрокинулся на
        спину и, ежась, будто от щекотки, запищал:
        — Ой, мамочки, волк!
        — Ты, Боречка, все врешь!
        Борька приподнялся на локоть и нахмурился.
        — Это все ты придумал,  — продолжала Наташа,  — человек не должен брать чужой еды без
        разрешения. Понятно? Еду нужно заработать!
        — Сказала, тоже! Он еще маленький. Правда, Косточка?
        — Ага, я съем…
        — Съем, съем… Э-э!  — показав язык и собрав морщинки на веснушчатом носу, передразнила
        Наташа.  — Нахальный ты, вот что!
        — Ничего ты не понимаешь. Мой папа умнее тебя,  — возразил за Костика Борька.  — Он
        говорит, что человек должен все брать себе сам. А то другие заберут. И тогда он умрет.
        Косточка, ты скоро умрешь?
        Костик задумчиво уставился на Борьку. Мороженое он давно уже съел, и теперь сосал
        палец и слушал то Борьку, то Наташу, не вмешиваясь в разговор и нисколько не выявляя
        своего отношения к тому, о чем говорили ребята. Насытившись, он словно пришел в себя
        26
        после голодного шока, молчал, как будто пытался разобраться — а что, собственно,
        произошло?
        — Не бойся, Костик. Он обманывает. У Кости мама есть, Боречка. И он не умрет.
        — Ага, ты сама сказала: Косточка не работает, а его кормит мама. Ну, что, чья взяла? А
        говорила, что еду нужно заработать!
        — Он еще маленький. А когда вырастет… — обидчиво пропищала Наташа.
        — Когда вырастет… когда вырастет… Вот ты не работаешь, а тебе мама игрушки покупает.
        Ну, вот,  — Борька перевалил на другой бок, уперся локтем в песок. Другой рукой он держал за
        ухо Плутона, развалившегося рядом, и победно смотрел на Наташу.
        Костик, наконец, вынул палец изо рта, посапывая, сел в ямку, вырытую в песке накануне, и
        сказал задумчиво:
        — А мне мама конструктор купит.
        — Она и в прошлом году тебе обещала. А пока она купит, мне папа купил уже два — один
        железный, другой пластмассовый,  — сообщил Борька.
        Костик промолчал, принялся что-то чертить пальцем по песку. Он снова задумался. Стал
        похож на Буратино — тонкий с острым носом и большими откровенными глазами, бесцельно
        смотрящими себе под ноги. На нем неплохо сидел добротно сшитый модный костюмчик —
        кофточка с рукавами до локтей и шорты — измазанные зеленью и глиной. Он не сразу ответил
        Борьке:
        — Ей было некогда. А сегодня она купит мне конструктор. Я сделаю самокат. Такой, чтобы
        не отталкиваться. Встал и поехал. Солнечный.
        Наташа с надеждой глянула на Костика:
        — А потом, когда вырастешь, будешь покупать маме. Да, Костик?
        Борька притворно засмеялся, показывая на Наташу пальцем.
        Наташа сердито нахмурила брови:
        — Ты не смейся, Боречка. Я тоже буду покупать моему папе и моей маме. Ясно тебе?  —
        выпалила она, смущенно покраснев.
        — Да? Вот тебе!  — и Борька сунул в лицо Наташе кукиш.  — У тебя нет денег.
        — Я деньги заработаю,  — сказала она спокойно.
        Борька почувствовал, что проигрывает, вскочил на ноги. В голосе у него появились
        крикливые нотки:
        — Да кто тебя примет на завод? Ну, скажи, кто?!
        Не обращая внимания на спор, Костик продолжал основную мысль:
        — А потом, когда испытаю свой самокат, отдам на завод. Пусть сколотят побольше. Только
        настоящие. И чтоб досталось всем пацанам на всей земле. Моему самокату бензин не нужен.
        И атома тоже. Он солнечный. А солнца много — всем хватит.
        Он замолчал в ожидании, что скажут Борька и Наташа. Чувствуя свое превосходство,
        Борька с усмешкой смотрел на Наташу.
        — Ты такой глупый, Боречка. Я же тогда вырасту,  — наконец объяснила Наташа.
        От возмущения Борька даже подпрыгнул. Он запищал, вертясь перед Наташей, обвиняя ее
        в том, что она неправильно понимает жизнь.
        Неизвестно, чем бы закончился их спор, но как раз в этот момент к дому Костика, хлопая
        скатами по неровностям почвы и шурша галькой возле ворот, мягко подкатили красные
        «Жигули». Из машины вышла стройная женщина, одетая в модное легкое платье, с сумочкой
        на длинном узком ремешке через плечо.
        Костик подбежал, обхватил руками высокие ноги, уткнулся лицом в гладкую ткань.
        Женщина на минуту замерла, точно прислушиваясь к чему-то внутри себя, тяжело вздохнула,
        осторожно отстранила сына.
        27
        — Костя… Костя… подожди, дружок,  — произнесла женщина. На ее тонком и ровном лице
        появилось выражение нетерпения.  — Вовик!  — нервно позвала она.
        Водительская дверца отворилась, полный мужчина в джинсах и белой навыпуск рубахе
        выставил ногу наружу и стал вытирать тряпкой лобовое стекло.
        — Идиотская мошка… — сказал он громко тонким голосом.
        — Костя, подожди,  — повторила женщина,  — я так устала! Вовик, ах, я изнываю. Эта жара
        меня скоро доконает…
        — Мама,  — перебил ее Костя,  — ты купила конструктор? Ты обещала.
        Женщина обморочно закатила глаза, глубоко вздохнула, ловко поправила короткие
        вьющиеся волосы:
        — Ты же видишь, мама валится с ног. Чего ты хочешь? Какой конструктор?
        — Такой… — он взмахнул руками.
        — А… не успела. Пусти. В другой раз,  — она оторвала Костины пальцы от платья и пошла к
        калитке. Костик, уныло последовал за ней, опустив голову.
        Возле машины остался один Вовик с ведром воды и тряпкой. Жидкая грязь, стекая по
        гладкой поверхности металла, глухо шлепала в пыль.
        Сумерки спускались на землю. Было душно и тихо. Громко плескалась вода…
        Улица затихала. Роберт поднялся и пошел в дом бабы Насти.
        На следующий день, была суббота, пользуясь бесконечным гостеприимством бабы Насти,
        Роберт, разлегся на тахте, спасаясь от жары, перечитывал журнал «Наука и жизнь».
        Из приоткрытого окна доносились звуки поселковой улицы: ребятня, крича, носилась под
        окнами, редкие прохожие шли мимо по асфальтированной дорожке, громко выбрасывали
        обрывки своих проблем, жужжала, резко стучала о стекла оса, бесцеремонно влетевшая в
        прохладное помещение. Несколько минут спустя, словно в самой комнате, заговорил Борька,
        потом,  — Наташа…
        Они снова сошлись на своей любимой песочной куче.
        — Я решила вот что,  — хозяйским тоном произнесла Наташа.  — Я буду мамой, Костик
        сыночком, а ты Боря,  — тут она помедлила, собираясь с духом, и более строго добавила,  —
        папой.
        — Ты что, с ума сошла?!  — завопил Борька.
        — Нет, Боречка. Я решила это вот почему. . У Костика целый день нет мамы. Он
        беспризорный. Его бабушка старенькая и боится выходить на улицу, чтобы его покормить.
        Поэтому мы с тобой создадим семью. Я — мама, ты — папа…
        — Ты что?!  — вскрикнул Борька.
        — Ты не бойся, Боря,  — серьезно сказала Наташа,  — не правдашнюю. А то наш сыночек,
        Костик, умрет с голоду. Он целыми днями ничего не ест.
        — Я съем,  — сказал Костик,  — что хочешь.
        — Давай варить,  — продолжала Наташа.  — Это суп. Он на мясном бульоне, с картошкой. Ты
        лук не отгребай, он полезный. А это лепешки. С вареньем. Пока не съешь суп, лепешек тебе
        не видать, как своих ушей. И вилку держи в кулаке, вот так…
        Наташа перечисляла различные блюда и обучала Костика достойным манерам. Ее никто не
        перебивал, и Роберт уснул под монотонную музыку ее голоса.
        Разбудила тишина. Солнце перевалило на запад, и теперь баба Настя, наверное,
        набегавшись за день, отдыхала у себя во флигеле, приготовив обед к приходу Григория с
        работы.
        Думать о Женечке не хотелось. Все равно, ни он, ни милиция ничего не сможет сделать,
        пока все не выявится само собой. Осталось два дня до официального объявления в розыск.
        Перед сном с таксофона звонил домой, хватала трубку теща уже на первом сигнале, услышав
        28
        голос своего преступного зятя, взрывалась обвинениями в его адрес, грозила подать на него в
        суд.
        Привлек внимание осторожный звук. Роберт пошарил рукой на пуфике, нашел очки, и
        через открытую дверь в прихожей перед распахнутыми дверцами накрытого старенькой
        клеенкой кухонного стола, увидел Костика. Малыш сидел на половике, по-турецки скрестив
        босые ноги, перед ним прямо на полу стояла миска с румяными блинами. Не торопясь, он ел,
        сосредоточенно глядя на теплую пахучую горку.
        Когда на дне миски осталось еще есколько блинов, часы «кукушка», висящие перед столом
        на стене, издали шипение. Костик вздрогнул, глянул на высунувшуюся птицу и замер. Роберт
        тихо произнес:
        — Костя…
        Малыш не шевельнулся. Смотрел прямо перед собой.
        — Скажи честно, ты наелся?
        Он молчал.
        — Но, между прочим, мог бы, и попросить у бабы Насти. Она тебе никогда не отказывала.
        Или у меня.
        Роберт присел перед малышом. Глаза Костика ушли в себя.
        — Ну, скажи, зачем обижаешь бабушку Настю? Ты же знаешь — она старенькая, готовить ей
        трудно, а дядя Григорий придет с работы, и его нечем будет покормить.
        Костик шмыгнул носом, заморгал. От широко открытых глаз на щеках до подбородка
        образовалась мокрая дорожка.
        Роберт пожалел о сказанном, поднялся и с опаской глянул в окно. Дверь во флигель была
        открыта. Баба Настя, склонившись над корытом, стирала белье.
        — Ты вот что, Костя,  — сказал он заговорщически,  — беги отсюда. Баба Настя идет…
        И едва прозвучало последнее слово, Костик вскочил, украдкой глянул в сторону Роберта,
        схватил оставшиеся блины и выбежал прочь.
        Еще протяжно и громко скрипя закрываясь тяжелая дверь, а на пороге, ведя Костика за ухо,
        предстала перед Робертом баба Настя.
        — Ты чего, малец, тута распоряжаисси?  — проговорила она, обращаясь к Костику и
        обшаривая глазами углы прихожей.  — Божечки мои!  — всплеснула она руками, увидев на полу
        пустую миску из-под блинов.
        Костик рванулся к двери. Баба Настя, хватая руками воздух — пыталась удержать беглеца —
        кинулась следом, на ходу срывая с гвоздя висящую на стене бельевую веревку. Ее длинная
        юбка, едва не защемленная дверью, хлестнула в проеме.
        Роберт подбежал к окну:
        — Баба Настя, у тебя молоко, кажись, сбежало,  — крикнул он, перегнувшись через
        подоконник,  — чем-то пахнет…
        Она остановилась и затопталась на месте, не зная, что ей делать в первую очередь.
        — Убег,  — сказала она,  — и про молоко я, старая карга, совсем запамятовала! Беги, милок,
        погаси огонь… Ан нет, погоди. Да погоди, говорю! Откель молоко?  — она посмотрела на
        Роберта мутными доверчивыми глазами.  — Сегодня ж суббота. Сегодня ж я не брала молока.
        Забил ты мне голову, сынок. И негодника я этого упустила,  — с досадой махнула она рукой.  —
        Ах ты, окаянный, чево наделал! Иродова душа… убег,  — сокрушалась она, старчески
        покачивая головой, покрытой ослепительно белой косынкой. Она возвращалась быстрым
        дробным шагом, шаркая в тапочках во дворе по цементному настилу.
        Незлобно и обидчиво баба Настя еще ругалась, хлопотала по хозяйству, когда Роберт
        вышел на улицу, посидеть перед наступлением вечерних сумерек.
        29
        Как только подкатили «Жигули» и из машины вышла мать Костика, а с водительского
        места высунулся, выставив ногу в джинсах, Вовик, откуда-то выбежал Костик. Перед
        матерью замедлил шаг, нерешительно подошел поближе и цепко ухватился за оборку подола.
        — Чего тебе, Костя?  — женщина одернула платье, поправила волосы, легким движением
        провела пальцем вдоль губ… — Вовик, поставь машину и пошли!
        — Мама, ты мне купила конструктор?
        — Ой, Костя, ты же видишь, что мама с работы? Когда бы я тебе купила? И потом, что — у
        меня сегодня получка? Да? Ну, вот…
        Костик вяло отпустил платье, достал из-за пазухи свернутые в трубочку блины. Его рука,
        выпачканная маслом, заблестела в свете заката. Женщина с ужасом вскрикнула:
        — Что это за дрянь у тебя?!
        — Это не дрянь. Это блины. Тебе… — понуро сказал.
        — Фу! Где ты это взял?!  — закричала женщина, ее лицо резко изменилось, стало некрасивым
        и злым.  — Ты почему, когда меня нет, по мусоркам лазишь? Ну! Говори, почему?!  — она
        дернула Костика за руку и, подталкивая ладонью в плечо, повела его в дом.
        Роберт подумал, что и ему пора. Нужно постараться выспаться, встать пораньше и, пока
        его не затормозила, собираясь утром в детсад Татьяна с Наташей, уйти на работу. Там, скорей
        всего, включив знакомых и связи, попытаться самостоятельно организовать поиски Женечки.
        Наступило время прощания. Сейчас откроется калитка и появится Татьяна. Она молча
        постоит, не глядя на Роберта, понаблюдает за детьми. Потом решительно крикнет: «Наташа!
        Домой!»
        Роберт постоял, подождал. Вот она вышла, приблизилась к едва различимому в сумерках
        Роберту, молча обняла, сильно прижалась к нему, всхлипнула… Потом решительно
        оторвалась, отошла, позвала Наташу. .
        Наташа тут же отделилась от детей, подбежала, прыгнула Роберту на руки и, крепко
        охватив его шею, зашептала горячим дыханием:
        — Папочка, ты еще придешь? Ты придешь?..
        — Натаня, не волнуйся. Я сегодня ночую у бабы Насти…
        — Ура!!  — крикнула она и, крепко стиснув шею, принялась осыпать Роберта поцелуями.
        Уже темнело.
        Узкие, возвышающиеся над поселком девятиэтажные коробки Новых домов блестели на
        вечернем небе и казались гигантскими небоскребами. Город подступал все ближе к Поселку
        и, может быть, где-то сегодня был сдан еще один жилой дом. Жильцы справляли новоселье…
        ГЛАВА 8
        В ДРУГОМ ИЗМЕРЕНИИ
        После глубокого непрерывного сна сознание просыпалось на ходу, машинально выполняло
        привычные движения везде — в транспорте, на переходах и перекрестках. Глаза определяли
        правильный маршрут, ноги быстро и безошибочно вбрасывали тело в вагон, руки цепко
        хватались за предметы общественного пользования, вестибулярный аппарат, надежно
        ориентируя, работал как у натренированного космонавта. Но самое приятное ощущение
        просыпающемуся сознанию приносили неторопливые независимые мысли по оценке
        прошедших событий. У них был другой характер и отношение другого человека. Куда-то
        делась угнетающая тяжесть ответственности и зависимости. Отдохнувший разум получил
        кратковременную возможность трезво разобраться в проблемах и правильно их разрешить. В
        30
        этом, видно, сыграл немалую роль из открытых настежь окон дома бабы Насти чистый
        Поселковый воздух. Роберт отнесся к этому своему состоянию с благодарностью, как к
        Божьему дару. И сейчас, замкнуто сидя в электричке метро, использовал эту возможность,
        обдумывал встречу с Ниной, понимая, что скоро, может уже в самолете, окончательно
        проснется его истерзанный разум и все вернется в круги своя: снова будут мучить
        противоречия двух противоположных семейных миров, будет съедать совесть, угнетать
        обязанность, заставлять ум ловчить и изворачиваться, чтобы, стремясь к равновесию,
        избежать страданий близким людям. Теперь, когда представилась возможность трезво
        определить правильные поступки, нужно без эмоций привести их к ясности: Назаров,
        Женечка, Татьяна. А главное — в такой же последовательности… если хватит выдержки и
        обретенного состояния.
        Приехав на работу еще с неустойчивостью мыслей, он согласовал с Виталием Ивановичем
        свое отсутствие в лаборатории на время поездки к Назаровым. Туда же, в лабораторию, не
        понятно, каким образом проник телефонный звонок типа, не назвавшего себя. Роберта
        позвали к городскому, и анонимный мужской голос, показался очень знакомым, сказал, что
        жена Назарова в настоящий момент из Харькова, где была у своих родственников, выезжает в
        Москву, и он, Роберт скорей всего может ехать по известному ему Московскому адресу.
        Почему-то подсказка незнакомца Роберта не удивила, хотя была очень кстати, не нужно было
        перед отъездом звонить в Москву, он сказал обычное «спасибо», как за полученную
        городскую справку, и положил трубку.
        Время меньшее получаса, проведенное в салоне самолета, не изменили настроя, в памяти
        крутились отрывки деловых встреч, радостных маленьких удач, насмешки в адрес
        агрессивных идеологов, пытающиеся раскусить их с Назаровым орешек, их открытие. И
        вдруг невольно ловил себя на мысли, что не чувствует скорбной потери друга, проходила
        нормальная деловая поездка к Назарову, каких было немало, впереди его ждала приятная
        встреча с Володей и его милой Нинон… Возможно ли такое — лезут праздные мысли, и он,
        притворяясь, наслаждается ими, будто ничего и не произошло? Не от небрежности и
        невнимания ли к людям все его мытарства? Все неприятности и семейные противоречия?.. Но
        тут же, поймав себя на самосъедании, заметил, что ничего кощунственного в том нет, что в
        голове возникают памятные воспоминания о друге, с которым провел многие творческие
        годы.
        Но дверь в квартиру на улице Летчика Бабушкина показалась незнакомой. Тут же
        утратилось лживое спокойствие. Участило сердце. Нужно было взять себя в руки. Роберт
        нажал кнопку, в памяти всплыла прощальная их отметка после пресловутого Ученого Совета
        в Лектории. Возник в больничной пижаме жестикулирующий Сабуров…
        Дверь открылась сама под незначительным нажатием пальца. Здесь ждали любого, кто
        придет.
        На пороге стоял паренек лет семнадцати. Лицо у парня измятое, безразличное. Роберт
        понял — это Анатолий, сын Назарова. За ним в тени коридора просматривалась девушка с
        нежными привлекательными чертами. В глазах ее таился испуг.
        — Анатолий, здравствуй… — произнес Роберт и почувствовал неуместность слов.
        Анатолий отступил на шаг, молча пропустил Роберта.
        Нина сидела в завешенной шторами комнате за столом, сложив на коленях собранные в
        узел кисти рук. Черные легкое платье и полупрозрачный платок делали ее почти невидимой в
        сумраке. Она не подняла головы, ее взгляд, казалось, неподвижно упирался в узорчатые
        зигзаги тяжелых штор.
        31
        Роберт присел рядом на стул. Положил на ее руку свою. Провел по плечу. Еще минуту она
        неподвижно смотрела перед собой, но потом вдруг обняла Роберта, прижалась к нему, тихо
        заплакала. Роберт чувствовал сдержанное вздрагивание ее холодных щек у своего виска.
        — Держись. У тебя сын, держись…
        После его слов Нина еще сильней стиснула шею Роберта. Затем отпрянула, будто
        опомнилась от неприятных мыслей, обернулась к Анатолию, застывшему у двери:
        — Толечек, зажги свет. Дядя Роберт пришел.
        — Да, мама.
        — Познакомь Роберта с подружкой. Леночка!
        Лена неуверенно вошла, остановилась возле Анатолия, взяла его за руку.
        — Дети, там, в холодильнике все. Леночка, похозяйничай, пожалуйста. Толя помоги ей.
        Анатолий молча последовал за Леночкой.
        Дети вышли и Нина, наконец, украдкой ласково посмотрела на Роберта. Обмерила его
        воспаленными глазами, сказала буднично:
        — Боже! Как я давно тебя видела, дорогой! Как ты?
        Роберт виновато пожал плечами, словно извинился перед кем-то за неуместный вопрос
        своей подруги.
        — Сама знаешь… — неопределенно ответил он.
        Она покивала:
        — Да. Я не верю, Роберт. Это не правда.
        — Да…
        — Я видела все, что осталось от него… Нет, его там не было. Они лгут, Роберт. Одна
        одежда… Но это не он. Это только одежда,  — ее глаза уперлись в пол, что-то осмысленно там
        высматривали.  — Так не бывает. Так просто не может быть, я знаю. Его нет, но он есть и скоро
        придет. Вот увидишь.
        — Ты считаешь?
        — Да. Я уверена.
        — Честно говоря, мне почему-то тоже так представляется. Все это кажется несерьезным и к
        нему не относится.
        — Ты тоже так решил?!  — вскрикнула она.  — Значит, раз и у тебя такие мысли, то я
        правильно считаю — он есть и придет… может быть не скоро, но обязательно придет. Он не
        может меня так бессовестно покинуть. Он же меня любит, Роберт!  — она по-детски наивно
        посмотрела на Роберта, поднялась, подошла к окну, отдернула шторы, открыла шкаф, достала
        прозрачную в узорах скатерть, накрыла ею стол.
        У входной двери позвонили. Дверь открыл кто-то из детей. Послышался голос Леночки:
        — Папа, ты чего?..
        Мужчина спокойным родительским голосом ответил:
        — В гости. А что, нельзя?
        Ответа не последовало, и в комнату вошел мужчина Нининого возраста. Из-за его спины
        выглядывало встревоженное лицо Леночки. Нина сорвалась с места, кинулась к мужчине,
        уткнулась ему в грудь, он нежно ее обнял, вздрагивающую.
        Вскоре она оправилась, обернулась к Роберту:
        — Роб, это Александр Семенович. Леночкин папа, мой очень хороший друг. Если бы не он,
        я бы тут подохла одна и умерла от тоски.
        Мужчины скромно обменялись рукопожатием.
        Незаметно и быстро с помощью Леночки и Анатолия стол был накрыт. Все сели молча в
        ожидании команды хозяйки.
        32
        — Люди, вы пришли к нам в гости. И другой причины за столом у нас нет,  — Нина тяжело
        проглотила комок в горле,  — я никому не верю на слово, пока не увижу своими глазами или не
        услышу лично от Володи. А он мне говорит другое. Всегда… и сейчас тоже…
        Александр Семенович одобрительно кивнул:
        — Ниночка, ты права,  — он повернулся, надеясь на поддержку к Роберту,  — признать
        нерешенное, значит окончательно приговорить. Роберт?
        Роберт снял очки, прижал пальцами глаза, задумчиво промолвил:
        — Скорей всего. Нина скажи, если можешь, когда он звонил из Майами?
        Нина, застыв, молчала. Анатолий хмуро взглянул на мать, держа навису у рта полную
        ложку. Рука нервно вздрогнула и ложка с резким стуком упала в тарелку. Нина опомнилась, не
        глядя на сына, сказала:
        — Перед отъездом из Штатов дня за три.
        — Какие-нибудь подробности он сообщал?
        — Какие?  — она настороженно посмотрела на Роберта.
        — Например, какие-нибудь сомнения, что-либо мешает или еще что?
        Она пожала плечами:
        — Как будто бы нет. Говорил весело. Сказал, что скоро прилетит. Что все в порядке.
        Передавал тебе привет.
        — Спасибо… — машинально произнес Роберт. Поднялся, пошел к выходу,  — немного подышу,
        проветрюсь, если не возражаешь.
        — Роберт, там выключатель с приветом. Щелкни пару раз.
        — Понял,  — кинул он на ходу.
        За ним из-за стола осторожно выбрался Анатолий. Дернулась Леночка.
        — Лен, не надо. Я сейчас…
        Роберта он застал на скамеечке перед подъездом. Сел рядом. Помолчали.
        — Дядя Роберт, я должен вам кое-что сказать.
        Роберт мельком глянул на парня.
        — Это твоя девушка?
        — Да.
        — У вас серьезно?
        Анатолий кивнул головой:
        — Очень.
        — Ты ее любишь?
        — Люблю,  — Анатолий произнес это уверенно и свободно, как само собой разумеющийся
        факт.
        — А она?
        — Очень,  — в его словах не чувствовалось ни малейшего колебания, отвечал он на вопросы
        друга своего отца, как если бы его расспрашивал сам отец. В голосе дяди Роберта слышалась
        родительская интонация и чувство это жутко вскруживало голову. Анатолий едва сдерживал
        себя от срыва, от немужской истерики, от невыносимого желания кинуться в объятия родному
        человеку.
        — Говори, я слушаю.
        Анатолий с силой сжал кисти рук, с минуту молчал.
        Роберт терпеливо ждал. Уводил себя от желания утешить парня. Прикоснуться к нему, еще
        совсем ребенку, разбитому горем.
        — Дядя Роберт…
        — Анатолий, ты ведь знаешь, я твой отец…
        — Да, крестный. Я знаю.
        33
        — Так вот поэтому я перед Володей в ответе. Говори открыто, иначе обижусь.
        Анатолий закивал:
        — Да, да, я сейчас… Когда мама разговаривала по телефону с папой… ну, в общем, я с моим
        товарищем обнаружил подслушку в телефоне.
        — Каким же это образом?  — Роберт удивленно обвел глазами лицо Анатолия.
        — Очень просто. Я поймал в радиоприемнике волну передатчика на УКВ мамы с папой
        разговор. А потом, когда мама ушла на работу, разобрал телефон и под крышкой обнаружил…
        Роберт ощутил неприятный холодок уже знакомого омерзительного чувства подопытного
        кролика. Снова кто-то или что-то напомнил ему роль заложника. Роль подопытного
        животного в комфортабельной клетке на сытых харчах.
        — Ты кому-нибудь об этом рассказал?
        — Нет, что вы!
        — Сделал правильно. Я подумаю. Потом сообщу, что делать. А жучок не трогай, забудь,
        хорошо?
        — Я понял.
        — Я буду часто звонить, приезжать. Терпи, будь мужчиной, Толя. Хорошо?
        — Я понял, дядя Роберт,  — голос у него дрогнул.
        — Подружка у тебя замечательная, чувствуется воспитание.
        — Я знаю. Мы решили быть вместе.
        — То есть?
        — Ну… она согласна стать моей невестой.
        Роберт усмехнулся:
        — Короче, сообщишь заранее о помолвке.
        Анатолий признательно улыбнулся:
        — Обязательно, дядя Роберт.
        — Ну вот. Пошли, а то мать там одна.
        — Она не одна. Он ее любит.
        — Ты это серьезно?  — Роберт не смог скрыть удивления.
        — Да,  — Анатолий придал своей улыбке ироничный оттенок.  — Серьезно.
        Роберт качнул головой, ничего не сказал.
        Они поднялись и пошли в квартиру.
        ГЛАВА 9
        ЕЕ ТАЙНА
        Роберт не мог заниматься на работе только собой. Игнорировать Институтскую плановую
        работу можно было, но не так откровенно-нагло, как невольно приходилось. Угнетала мысль.
        Она все сильней угнетала и нагнетала чувства. От нее нельзя было избавиться даже в
        присутствии Виталия Ивановича, его непосредственного начальника и друга. Виталик
        старался включить его в свои сложные расчеты остатков углерода в топливе, какими
        занимался, на какое-то короткое время ему это даже удалось, но очень скоро он заметил
        остановившийся взгляд в глазах у Роберта. И снова предложил ему уйти домой, не строить из
        себя порядочного дисциплинированного сотрудника, а его отсутствие он спокойно прикроет
        от любопытного высшего начальства, например, отбытием коллеги в неожиданную
        командировку по городу. Но Роберт отлично понимал, что никакое ни моральное, ни
        физическое отвлечение его не сможет увести от тяжелых мыслей. Кроме всего, что мог он
        34
        сделать для поисков супруги, что еще, если милиция этим занималась уже второй день и
        никаких результатов? Уйти домой, где доведенная до предела странным исчезновением
        дочери теща, поджидала его на пороге с внушительным орудием кулинарного производства?
        Вот уж по истине, нет страшней жить под одной крышей с родителями, а тем более — с тещей.
        Продолжать работу над электронным устройством, подавляющим агрессивную энергию в
        сознании, о котором кроме Виталика и Назарова никто не знал, было бессмысленно. Эта
        работа требовала не меньшую энергию своего «родителя», чем та, которую низвергал
        террорист на головы своих жертв. И эту энергию почти всю поглотило Женечкино
        исчезновение. Единственным делом, каким нужно было бы заняться,  — прокрутить в памяти
        события за последние, ну скажем, две недели. Припомнить что-нибудь неординарное,
        нелогичное, непонятное… Если говорить о неординарности, то с позиции придирчивого
        взгляда все эти дни выглядели неординарно. О нелогичности, поэтому и говорить не
        приходится — так и есть. Последний Женечки выпад тому очевидное. Может быть —
        непонятное?.. Тогда — случай с этим ужасным человеком. С несчастным, непонятным,
        появляющимся неожиданно где-нибудь в районе их с Женечкой прогулок? Роберт никогда не
        говорил ей о своих наблюдениях. Казалось, она знала причину, по которой этот человек
        следовал за каждым их шагом и Роберт не хотел затрагивать щепетильный вопрос, может
        быть касающийся лично ее. Почему следил он именно за ней, а не за ним, не трудно было
        определить. Во-первых, это был мужчина, а не женщина, а Роберт никому не давал повода
        думать о нем, как о гее. Во-вторых,  — из любовных побуждений, потому что человек следовал
        неприкрыто, неопытно, на значительном расстоянии и его взгляд, (Роберт замечал
        непринужденной оглядкой не раз), направлен был только на Женечку, когда она отрывалась
        куда-нибудь от Роберта. Непонятно, почему этот тип никогда не приближался даже тогда,
        когда Женечка оставалась одна в томительной очереди за чем-нибудь дефицитным, например,
        за импортным бюстгальтером или «грацией», словно избегал непосредственного контакта с
        ней? Чего он боялся? Ему никто не мешал подойти и выяснить отношения. Может быть,
        стыдился своего уродливого лица? Не изуродованного, а именно уродливого, с каким
        родился. Оно было крупное, широкое, жутко несимметричное, смещенное по вертикали
        правой и левой половинок относительно друг друга. Глаза огромные навыкате. Может быть,
        он удовлетворял себя хотя бы тем, что имел возможность пристально смотреть на Женечку.
        Конечно же, она та женщина, на которой мужчинам невозможно было не остановить свой
        взгляд. Роберт не раз слышал в ее адрес от мужчин идущих мимо одну и ту же знакомую еще
        из прошлой своей жизни избитую фразу: «Какая женщина!»
        Кто этот несчастный незнакомец, может быть, на этот вопрос могла ответить только
        Женечка. Но она молчала. Замечала и молчала. Незадолго перед тем, как это случилось, его
        слежки участились настолько, что даже постороннему глазу было заметно.
        Вначале они с Женечкой хотели прокатиться на канатной подвесной дороге. Но пока
        приехали в парк имени Горького, заметно потемнело. Роберт снова почувствовал Его сзади.
        Они остановились возле посадочной площадки, и Он тоже остановился в ожидании. Роберт
        отговорил Женечку от катания на «канатке», и они пошли под трассой подвесной дороги по
        бездорожью лесопарка. Над головой тихо поскрипывали сидения с редкими пассажирами.
        Женечка поднимала голову и смотрела на очередного пассажира, проплывающего над
        головой. Хихикали девочки с мальчиками, мирно гудели голоса взрослых мужчин, им
        отвечали беззаботные тонкие женские голоса. По ходу проплывали теперь уже пустые
        сидения, и только из одного сидения почти во весь рост в сумерках высовывался одинокий
        мужчина. Роберт подумал странное: неужели у взрослого мужика нет более полезного
        занятия, чем детское развлечение в одиночку? Да еще вдобавок так рискованно наклоняться и
        смотреть вниз. Видеть это, наверное, было жутко. Но Роберт, почему-то за него не испугался,
        35
        а даже, наоборот, с холодностью представил картину падения человека в кустарник, росший
        на всем пути трассы. Об этом он всего лишь подумал. Проскочила мимолетная мысль. Всего
        лишь мысль,  — и следом тяжелая грузная тень мелькнула вниз за их с Женечкой спинами.
        Возникло ощущение поставленной гулкой точки на земле возле куста сирени. Чтобы
        убедиться, Роберт оставил Женечку, сам вернулся к кусту. На смятых ветках лежало
        скукоженное тело человека со знакомым безобразным лицом, огромными навыкате глазами,
        обращенными в черноту неба. Белки его глаз отсвечивали свет тусклых ламп на редких
        столбах аллеи. Роберт понял — это воплощение протеста человека против собственной судьбы.
        Неизвестно, видела ли Женечка в наступающих сумерках своего тайного наблюдателя в
        завершающей позе, но с тех пор Роберт ни разу не замечал его слежки, сколько ни
        высматривал.
        Выходит, тайну Женечка унесла с собой, и даже если вернется, то уж точно никогда не
        откроет ее Роберту.
        Было грустно и одиноко. Хотелось снова прийти в кафе, где она осталась. Как было когда-
        то — захотел и нашел ее в парке сидящей на скамеечке.
        ГЛАВА 10
        НАТАША
        Она проснулась, когда солнце еще не взошло. Так рано летом еще не просыпалась. Долго
        лежала, вспоминая…
        Иногда папу-Роберта называли дядей. Происходило это обычно после его исчезновения из
        дому. Надолго. Потом он появлялся. Тихо — чтобы его не замечали. Наташа приходила в
        восторг. Летела навстречу, поднимая крик. Крепко обхватывала его шею, целовала.
        По словам взволнованной бабушки, бьющей себя кулаком в раскрытую, покрасневшую от
        выпитого спиртного грудь, незаконный ее зять — никто.
        — Да кто он такой?!  — кричала она, протягивая к маминому лицу руку с отставленным, как
        дуло нагана, пальцем.  — Муж он тебе? Нет! Любовник? Нет!
        При этом она выставляла из кулака еще один палец, и наган становился почти настоящим —
        с обоймой-барабаном — точь-в-точь, какой у соседского Борьки.
        — Любовники подарки приносят, а этот — получку меньше, чем нищий за день. Да кто он
        такой? Может, сосед? За всю мою жисть отродясь в Поселке таких соседей не бывало! И
        останешься ты вот с чем!  — Тут бабушка нижними пальцами нажимала на курок, и наган
        внезапно выстреливал: дуло, как в мультиках сжималось, и между двух согнутых пальцев
        высовывался третий, похожий на пулю. И тогда Наташа закрывала глаза ладонями, прятала
        свое лицо в складки платья, стараясь плакать не очень громко. Ее уши горели огнем, плечи
        вздрагивали, все звуки замолкали, и выстрела не было слышно. Мама оставалась жива-
        здорова и спокойно отвечала бабушке:
        — Вспомни, сколько Наташке было лет, когда Роберт вернулся. Четыре годика!
        — А где он раньше был, когда заделал ребенка?!
        — Он женат, мама.
        На это бабушка с шумом выдыхала воздух и цедила сквозь зубы:
        — Так какого ж ты… хрена… — дальше она произносила глупые слова, за которые от
        взрослых ребенок сразу же получил бы по затылку,  — оставила ребенка?.. А теперича он
        воспитывает, как же! Распоряжается!..
        — Он ее просто легонько шлепает,  — перебивала мама.
        36
        — А я не разрешаю, чтобы моего ребенка били!  — приказала бабушка.  — Пусть приобретет
        своего, тогда и распоряжается!
        Мама опускала голову и тихо произносила:
        — Мама, это его ребенок. Понимаешь? Его, его, его…
        Папу-Роберта не называли папой, и это сильно огорчало Наташу. Так сильно, что к горлу
        подступал горький комок и давил, давил… Чтобы не заплакать, Наташа заставляла себя
        думать о хорошем, как советовал папа. Она отворачивалась от взрослых и смотрела на улицу.
        Там стояло тихое лето. Там был мир, в котором дружно жили все — и животные, и деревья.
        Они никому не мешали и заботились друг о друге. И в этом мире Наташа чувствовала себя
        главным участником, радовалась утру и наступающему летнему дню. Новый день, еще
        неизвестный, и вчерашний — смешались, цепко держа друг друга. Ей было трудно сейчас
        расставить их по углам, как кукол: что-то тревожило, что-то радовало. Она лежала тихо, как
        мышь, и прислушивалась.
        О стекло окна билась синяя муха. Во дворе возился Борька, пробравшись через дырку в
        заборе. В субботу он вставал рано, приходил во двор и еще до появления Наташи устраивал
        игры с рыжим псом Плутоном.
        Помнится, однажды напротив кухонного окна, они с Борькой строили песчаный город.
        Дома вырастали всякие: со стороны Борьки — космические, без окон и крыш. Возле нее —
        «кремлевские»  — с куполами и пиками. После продолжительных холодных дождей
        неожиданно наступили теплые деньки. Вокруг было тихо и спокойно. Под ладонями глухо
        шуршал тяжелый песок. Из него, нагретого солнцем, как из погреба, в воздух поднималась
        сырость. Но вот к влажному запаху песка примешался мандариновый. Наташа глубоко
        вдохнула. Аромат усилился. Во двор вошла, придя с базара, бабушка. В сетке болтались
        желтые мандарины.
        Наташа ела быстро и с большим аппетитом. Сок вскруживал голову, заставляя позабыть
        обо всем. Пористые корочки постепенно устилали купола песчаных башенок.
        Борька остановил работу. Приоткрыв рот, он следил за руками Наташи глубокомысленным
        взглядом. Ее пальцы быстро отделяли тесные розовые дольки друг от друга. Он, наверное,
        хотел что-то сказать, но молчал. Тогда Наташа подумала, что и Борьке тоже захотелось
        мандаринки. Она выбрала самую большую и стеснительно положила ее возле Борькиной
        руки:
        — Хочешь попробовать?
        Борька торопливо закивал головой и срочно стал отделять корочки. Строительного
        материала прибавилось.
        Первым заговорил папа. Его голос шел из окна и звучал как в пустом помещении. Он
        говорил, что все люди одинаковые — и большие и маленькие. И Наташа правильно сделала,
        что угостила Борю. Иначе у ребенка может развиться жадность, если этот ребенок будет
        оставлять все себе.
        — Прямо-таки!  — возражала бабушка.  — Не больно-то другие о тебе позаботятся. Жди, как
        же! Пускай смалу привыкает грести под себя. Она будет женщиной, а не профоргом каким-
        нибудь… Сама кушай, внученька,  — добавила она, выйдя на крыльцо, и сверху, широко, по
        мужски расставив ноги, смотрела на Наташу спокойным ровным взглядом. Но папа услышал
        и возмутился. Он предупредил бабушку, что всем достанется от жадности ребенка. Во-
        первых, ребенок, когда станет взрослым, сам пострадает оттого, что не сможет победить свой
        порок. А во-вторых, и родителям достанется на старости лет.
        — А ты здорово на дитя не рассчитывай. На себя надейся,  — посоветовала бабушка.
        37
        После слов бабушки говорить было не о чем, и поэтому во дворе установилась тишина.
        Каждый занимался своим делом. Бабушка ушла в комнату отдыхать, мама готовила обед, папа
        стоял у окна. Потом папа сказал ей, хитро усмехаясь:
        — Ты ж смотри, никому не давай! Все съешь сама!
        Наташа замерла. То, что сказал папа — противно. Он ей показался таким жадным! Вот уж
        не хотелось быть похожей на такого человека. Но Наташа хорошо знала папин характер. Если
        не прислушаться к тому, что он говорит, то по его словам часто выходило все наоборот: нужно
        было делать так, как не нужно. Может, и на этот раз он схитрил, передразнивал другого
        человека. И не ее ли, случайно?
        От этой мысли ей стало стыдно, потом обидно, потом Наташа совсем разревелась, как
        выражался Борька. Все это произошло на глазах у мамы. Мама рассердилась, накричала на
        папу. Папа стал защищаться. А пока они там ругались, Наташа украдкой протянула Борьке
        последний мандарин, и они снова принялись строить песчаный город. Борька что-то говорил
        о строительстве, что-то там придумывал, а Наташа прислушивалась к голосам, доносившимся
        из кухни.
        Оказывается, мама выгоняла папу. Он сказал, что очень жаль ребенка. Потом он еще что-то
        сказал такое, от чего Наташе стало грустно. Выходит, папе некуда было деваться, кроме, как
        пойти к бабушке Нелле, своей маме.
        В самую решающую минуту Наташа ушла за угол дома на пустырь перед калиткой и,
        притворившись, что собирает цветы, ждала его там.
        И он вскоре вышел. Подошел. Присел. Посмотрел ей в глаза.
        Она спросила:
        — Ты обиделся? Пошли к озеру, к нашему месту?
        — Пошли. Но не на долго. Уже поздно.
        — Ты не думай, я Борьку угостила.
        — А я в этом не сомневался, Натаня. А как же иначе?
        Она обняла папу. От него пахло жареным луком. Тихо сказала ему на ухо, по секрету:
        — Папочка, раз ты идешь в гости к бабушке Нелле без меня, то возьми у нее… иголку и
        нитку. Только коричневую, хорошо?
        — Откуда ты взяла, что я иду к бабушке Нелле?
        — Не знаю… ты принесешь мне иголку и нитку?
        — Принесу. Но ведь все это есть у мамы.
        — Нет, папочка. У тебя пуговица отрывается.
        — Это, Натаня, пустяки… Бабушка Нелли сама пришьет.
        — Нет, папочка. Она плохо видит. Я лучше пришью. Договорились?
        — Договорились… но ты еще шить не научилась.
        — Пока ты будешь ходить туда-сюда, я научусь, не беспокойся. Смотри же приди! Я жду. И
        еще я тебе хотела сказать… сказать… — она по-взрослому отбросила волосы назад,  — ты
        знаешь, папочка… ты должен… починить мои единственные ботинки. У них совершенно
        оторвались подошвы. А завтра идти в детский садик. Ты представляешь? Смотри! Ребенок
        простудится!
        — Это ты правду говоришь?  — у Роберта глаза сделались строгими, и он задумчиво
        посмотрел на ее ноги.
        — Наверное… Ты не задерживайся, папочка! И нитку с иголкой не забудь,  — тянула она
        время.
        — Хорошо, Наташа. А пока что иди домой. Уже темнеет.
        38
        — Хорошо, папочка. Только я тебе хотела сказать… сказать… У нас в детском садике… Ирка
        доводит маленького Виталика до слез. Она каждый день ему говорит, что за ней придет папа,
        и они сразу же поедут в детский городок на качели.
        — Ну, что ж тут обидного?  — удивился Роберт.
        — Она нарочно это говорит. Она знает, что у Виталика нет папы.
        — А мама?
        — Нет, папочка. Маме некогда. Ей нужно готовить обед…
        — По-моему, ваша Ира попросту болтушка.
        — А, по-моему, она насмешница. И еще мне жалко Виталика. Может быть, мы его возьмем
        ко мне в братики? Как ты думаешь?
        — Подумаем, Наташенок. Подумаем… — деловито отзвался Роберт, устраивая Наташу на
        сухое поваленое дерево и сам усевшись рядом…
        Наташа после того случая долго не могла заснуть, дремала, но в ту минуту, когда бабушка,
        мама, папа, толпясь в дымной кухне, уходили из памяти, словно растворялись в тумане, а
        Борька на глазах превратился еще в одного Плутона, зарывающего белую кость в песок, она
        вздрогнула от собачьего топота за окном… Когда открыла глаза, над домами поднималось
        солнце, освещая верхушки деревьев и извилистую водную поверхность озера,
        поблескивающую, как осколок зеркальца. Она подумала, что так, вспоминая, можно
        пролежать и до самого вечера, когда солнце начнет садиться и станет другим. Совсем другим.
        Каким было вчера. Тогда на противоположном берегу оно медленно, огромным красным
        шаром опускалось в самую середину сада. А у сижки с двумя рогатками для удочек, где они
        сидели с папой,  — поблескивало на тонкой набегавшей волне. Наташа боролась со сном,
        терпеливо ждала, когда, наконец, и папка начнет зевать и уйдет с ней в дом. Но папа с мамой
        из-за бабушки поссорились, и Наташа не знала, останется ли он ночевать…
        За их спинами, утопая в сумерках, молчаливо стояли деревья сада. К дому тянулась
        дорожка, заросшая по краям высокой травой. Дорожка извивалась, исчезала и появлялась
        снова… На ленивой волне хлюпала лодка, привязанная к коряге. Ее серый дощатый нос лежал
        на воде, отражаясь в зареве заката, и, казалось, то была не лодка, а большая рыба или акула,
        открывающая и закрывающая пасть. Наташе было трудно наблюдать за ней, веки тяжелели,
        их нельзя было удержать. Она старалась ничего не пропустить и ждала, когда закончится эта
        странная картина. Но вот берега и поваленного дерева, на котором они с папкой сидели, не
        стало, вода вздулась, подступила к груди, к плечам, и вместе с Наташей неслышно
        заплескалась о незнакомые берега. А потом на месте водной глади появились тонкие острые
        верхушки, опущенные вниз головой, и небо, уже потухающее, оказалось ниже деревьев…
        Наташе стало холодно, она прижалась к боку Роберта, и, укрытая его пиджаком, заснула у
        него на коленях. Потом смутно слышала, как на крыльце, передавая ее маме на руки, он
        зашептал что-то. Минутой позже еще раз что-то сказал, и его шаги прошуршали по траве и
        затихли на улице…
        Это было вчера, а сегодня, когда в доме стояла тишина, и солнце поднималось над
        Поселком, стало заметнее отсутствие папы, Наташа вдруг почувствовала непонятную свою
        вину.
        Она села на край постели, прислушалась.
        Муха билась о стекло, жужжа, рвалась к свету. Взбудораженный Борькой, проскочил через
        тропинку Плутон. На кухне тихо звякнула тарелка, мама готовила завтрак. Есть не хотелось.
        Наташа подошла к окну. Муха расплылась в большое пятно. У мамы упала ложка.
        Послышались ее шаги… Наташе есть не хотелось. Она бы спряталась, чтобы оттянуть время.
        Пятно сузилось, снова обернулось мухой с прозрачными крыльями и кривой ножкой,
        высунувшейся из головы и обутой в ботинок.
        39
        — Наташа, пошли есть.
        Сегодня мама казалась хмурой. Двигалась медленно. Ее взгляд был задумчив. Ей, как и
        Наташе, наверное, было скучно. Густые темные волосы, беспорядочно разбросанные по
        голым плечам, свисали почти до самых лопаток, прикрывая вырез ночной рубашки.
        — О, боже!  — произнесла мама, посмотрев на себя в зеркало.  — Ведьма!
        В трехстворчатом отражении трюмо стояли три мамы, три поворачивающиеся головы, три
        ночных рубашки.
        Это не рассмешило Наташу. .
        На кухне она сидела над кашей. Манная каша казалась горькой, чай — кислым. Хлеб с
        маслом, когда мама отвернулась, был спрятан в карман, кашу пришлось тихонько перелить в
        кастрюлю, когда мама снова ушла к зеркалу.
        — Удивительно,  — сказала мама, как только Наташа соскочила со стула,  — когда его нет, ты
        прекрасно ешь. И никто не требует, и никто не шумит.
        — Кого нет?  — переспросила Наташа.
        — Кого, его… дяди Роберта,  — произнесла мама.
        Наташа поджала губы.
        — Нет уж, мамочка,  — и наклонив голову на бок, добавила — он папа.
        — Был папа, да весь вышел,  — не настойчиво, с едва заметной досадой ответила мама.
        Наташа представила, как это могло произойти. Вот он — папа. Настолько огромный, что
        своими руками, ногами, и всем, что было при нем, заполнил бабушкин дом — комнаты,
        коридор, кухню, все углы, умудрился гигантскими ступнями своих ног расположиться под
        кроватями. Одной ногой под маминой, другой — под Наташиной. Его шея каким-то образом
        влезла в дымоход печки, которой бабушка давно уже не пользовалась, а голове не хватило
        места — она смешно разместилась на трубе и осталась торчать там, как скворечник,
        возвышаясь над всеми соседскими крышами. Потом папе надоело жить в такой тесноте, он
        стал ворочаться и по частям выходить из дому. Последняя, наверное, покинула дом —
        скатилась с крыши — голова, когда услышала бабушкины нехорошие слова. А может быть,
        еще и не скатилась. И если это так, то очень печально: сам папа без головы где-то ходит
        теперь беспризорный, а его мама, бабушка Нелли, будет потом говорить, что он потерял
        голову окончательно.
        Наташа понимала, что все придуманное смешно, но смеяться почему-то не хотелось.
        Когда Наташа спрыгнула со ступенек крыльца, она поняла, что опоздала. Борька, не
        дождавшись ее, уходил к озеру вглубь сада. Наташа побрела вслед. Пройдя несколько шагов,
        она обернулась… На трубе дома была не папина голова, а сидела черная ворона, повернув в
        сторону клюв и хитро, одним глазом следила за Наташей. «Наверное, он уехал к бабушке
        Нелле»,  — решила Наташа, и если это было так, то оставалось только спросить у самой себя,
        где же он теперь будет жить? Неужели теперь совсем чужая девочка назовет его своим папой?
        Ведь недаром еще утром мама сказала ей, чтобы она не расстраивалась — они найдут себе
        другого папу, еще лучше. Наташа подумала, что это будет совсем чужой дядька. Она
        представила его очень чужим и даже страшным, и, забыв, что впереди идет Борька, тихо
        всхлипнула, закрыв ладонями лицо. Борька остановился, сказал угрюмо «чего ты?». Наташа
        его не услышала. И про себя сказала маме, что ей не нужен другой, ей нужен только ее папа.
        — Ты чего?  — снова повторил Борька.
        Внизу заблестела вода. Солнце поднялось и пекло макушку. Такое же яркое, но не очень
        знойное, было оно на море, в Гурзуфе, когда в прошлом году они отдыхали втроем. Папка там
        казался странным. Он почти не обращал внимания на Наташу. Верней, мама не давала ему
        проходу. То бросалась в набегающие волны, в самую середину прозрачной водяной стены,
        топила его там где-то далеко в глубине, и Наташа боялась, как бы и на самом деле он не
        40
        захлебнулся. То вдруг сама падала со скалы в море, и тогда всякие игры и купания с Наташей
        прекращались. Он немедленно должен был спасать эту хитрую мамку. Брал Наташу в охапку,
        она вырывалась с плачем, не желая выходить из воды, ставил на мокрые камушки, абсолютно
        голую, и дрожащую, а сам бежал вдоль берега к скале. Потом они возвращались, обнявшись,
        садились возле Наташи и целовались. А ей становилось обидно. Она долго терпела, понимая,
        что это взрослые и с ними ничего не поделаешь, что хотят, то и вытворяют. Но получалось
        как-то само собой, что обида выходила наружу, слезы тихонько текли по щекам и от стыда,
        закрывшись руками, она неудержимо ревела. Мама останавливала папины объятия и говорила
        тихо, чтобы никто не слышал: «Поцелуй ее»… После ее слов какая-то сила подхватывала и
        толкала Наташу к нему. Все пропадало — и обида, и слезы, смешавшиеся с брызгами волн
        прибоя. Он целовал ее влажные глаза, падал на спину и притворялся побежденным.
        — Меня папа всегда целовал,  — радостно сказала Наташа.
        Борька не ответил, сделав вид, что соображает.
        — Он целовал, а мама — нет. Но я маму все равно люблю, Боречка.
        Борька промолчал.
        Впереди заблестела вода. Повеяло прохладой.
        — Как ты думаешь, папа меня любит?  — с надеждой тихо спросила Наташа.
        Борька остановился. Его круглое лицо с коротким тупым носом и зелеными глазами
        осуждающе уставились в Наташу.
        — Вот глупая! Ну, скажи, как чужой дядька тебя может любить? Ну, скажи!
        Наташа посмотрела на Борькин рот. Как будто он сам по себе это мог сказать. Ее плотно
        сжатые губы вздрогнули.
        — Нет, Боречка,  — сдерживая волнение, сказала Наташа,  — он любит меня. Ты все перепутал.
        Это мой папа.
        — Ты чего глупости говоришь?! Он пришел к вам, когда ты уже в садик ходила. Ясно?  —
        тонко запищал Борька.
        — Ты не знаешь, Боря! Мама рассказала одной тете, а я подслушала. Он от мамы ушел
        потому что… — Наташа поморщила лоб, не решаясь сказать.
        — Ну, говори!  — приказал Борька, превратив свой стыд в гнев.
        — Потому что у него другая жена. А меня тогда еще не было. Понял, Боречка?
        — Выдумала, тоже! Без папы дети не бывают. Значит он не твой папа.
        — Нет, Боря, мой папа с мамой встретились в детском саду на маминой работе, когда меня
        еще не было, и поцеловались там…
        Борька застыл на месте. От стыда у него покраснели уши, а от растерянности с отвисшей
        губы покатилась слюна. Он с шумом втянул ее. Смотрел молча на Наташу, ожидая
        продолжения.
        — Потом он уехал работать куда-то далеко. А потом приехал и узнал, что я родилась.
        Наташа замолчала и услышала тишину. Все вокруг прислушивалось к Наташиному голосу.
        Это ветер утих, остановился всего лишь на минутку. Листья на деревьях замерли в ожидании.
        Возможно, им хотелось услышать от Наташи еще что-то. С противоположного берега едва
        уловимо донесся нарастающий шум деревьев. Чуть слышно заплескались волны о старый
        борт привязанной лодки.
        — Это большая рыба,  — сказала Наташа,  — она есть просит. Хочешь, пойдем, покормим?
        Борька сказал, «хочу», и они приблизились к берегу. Но вчерашней рыбы не оказалось.
        Одиноко и лениво плескалась лодка на слабой волне. Обычная, настоящая, старая лодка. На
        дне ее поблескивал тонкий зеленоватый слой воды.
        Наташа разочарованно молчала. Ее сандалии погрузились в ил. Борька стоял рядом, сопел,
        и, наверное, старался представить себе огромную рыбу, которую видела Наташа. Он ей верил.
        41
        Она вынула из кармана кусок хлеба с маслом и бросила в воду. Кусок хлюпнул, в сторону
        пошли круги, увеличиваясь и растаивая в блестках волн. И когда круги исчезли совсем,
        плавающий хлеб вдруг задергался мелкой дрожью и стал поворачиваться на одном месте.
        Борька взволнованно зашептал:
        — Рыба!.. И, правда, рыба!  — и с уважением посмотрел на Наташу. Тогда он украдкой извлек
        из кармана несколько ягод малины и бросил. Ягоды булькнули в воду на дно.
        — Раки поедят,  — небрежно махнул рукой Борька и неожиданно добавил,  — ты чего все
        время ревешь?
        — Меня папа бросил.
        — Я знаю. Надо было не отпускать.
        — А я, Боречка, и не отпускала. Все время дежурила возле него здесь на бревне. А потом
        заснула. И не могла проснуться, когда он уходил.
        — Нет, ты просто… слабо… вольная. Понятно?
        — Почему?
        — Потому, что все время плачешь. Я бы на твоем месте с ним ушел. Бросил бы этих баб. От
        них все равно никакого толку!
        Наташа сидела на бревне и слушала Борьку. А он ей читал нотации. Как настоящий
        мужчина. Но что бы Боря ни говорил, все равно ничего уже не вернешь.
        — Слышь, ты! Тебя зовут,  — толкнул ее Борька.
        Со стороны дома доносился мамин голос. Звали обедать. Она нехотя поднялась и побрела
        по тропинке к дому. Борька молча смотрел ей в спину. Потом крикнул:
        — Наташа, кто обидит, скажешь мне — убью! Слышишь?
        Она кивнула. Ей показалось, что уходит надолго, может — навсегда. А Борька останется
        стоять здесь, возле берега, и будет все время ее ждать в любую погоду, даже в дождь, и даже
        ночью, чтобы защитить ее.
        — Где ты была?  — мама говорила слабым тихим голосом.  — Садись, ешь. И чтобы все поела
        — первое и второе.
        Наташе есть не хотелось — ни первого, ни второго.
        — Почему молчишь? И помой руки.
        Мама стала красивой. В новом платье она выглядела девочкой. Казалось, она собиралась
        куда-то уйти. Но так с нею уже было…
        Однажды папа долго не приходил, она не находила себе места, ждала его, но он так и не
        появился ни на второй, ни на третий день. Бабушка сердилась, говорила, что мама нарядилась
        словно «в театр». И что нужна она папе, как телеге пятое колесо. Но наступал день, он
        открывал дверь и тихо, чтобы никто не слышал, снимал обувь. А Наташа, услышав его шаги,
        летела навстречу, радостно повисала у него на шее. И шептала ему на ухо: «Я знала, папочка,
        что это ты!»…
        Тогда она точно знала, что он придет. Теперь же все казалось и грустным и смешным: ее
        мамка нарядилась опять, словно кого-то передразнивала. Наверное, ей было стыдно за себя,
        она не смотрела Наташе в глаза, а, разговаривая с бабушкой, отворачивалась.
        — Мама,  — говорила она бабушке, словно оправдывалась, пряча свое лицо в полумрак
        кухни,  — он вынужден половину получки отдавать своей маме и детям.
        Бабушка слушала молча, что-то переставляя, туда-сюда носила тазик с водой, звенела
        посудой. Ее липкий фартук то и дело задевал Наташины волосы.
        — Не надоело,  — сказала бабушка едва слышно,  — воспитывает, как же! Нервы ей треплет.
        Маленькая она еще про взрослые дела понимать.
        42
        — Он поступает правильно, мама. Наташа развита не по годам и все понимает. Это я, дура,
        слушаю тебя, а потом с ним ругаюсь. Хоть и не хочу. А вот послушаю тебя и словно в черта
        превращаюсь.
        Услышав про черта, бабушка на мгновение замерла, наклонившись над тазиком. Тарелки
        перестали звенеть. Потом быстро выпрямилась и, перекрестившись на угол, сказала с
        сердцем:
        — Ты бы дочка, промолчала к слову. У меня и без того руки дрожат. Ночку не спала… Перед
        самым утром ворона на груди сидела.
        — Пить надо меньше, мама.
        — Пить! Что ты знаешь про мое горе?  — обиженно перебила бабушка.
        — Оно у нас одно, мама. Тебе — муж. Мне — отец. Но я не запила, хоть чуть рассудка не
        лишилась.
        — Да, доченька,  — нараспев проговорила бабушка, обидчиво покачав головой и сдерживая
        слезы,  — ты чуть не лишилась, а я вот, сколько прошло, как он умер — царство ему небесное!  —
        до сих пор по ночам слышу — половицы скрипят. Встану, возьмусь в темноте за ручку двери, а
        она от руки удирает!
        — Это у тебя с перепою, мама.
        — Эх ты, дура! Сама ты с перепою. Я, может, выпью сто граммов и уже становлюсь другим
        человеком,  — сказала бабушка, начиная сердиться.
        — Правильно,  — с горькой ухмылкой отвечала мама,  — а другому тоже выпить хочется. Вот и
        допиваетесь на пару,  — она резким движением отбросила волосы, почти закрывшие ей лицо, и
        снова отвернулась к плите, неожиданно притихнув.  — Ты думаешь, мне легко,  — продолжала
        она, но голос у нее оказался не свой, слабый,  — я их ненавижу, мужиков-женихов…
        Насмотрелась, наслышалась обещаний. Все они одинаковы и в одну дудку. Скажи, как мне
        Роберту поверить? Скажи, как? Я с ним не живу, боюсь. Его четыре года не было с нами. А
        сейчас он терпит — говорит, любит. А может, притворяется. Я этого не знаю,  — ее голос
        дрогнул,  — но я уже не могу, мама. Я без него не могу. Без него мне лучше не жить. Мне
        лучше уйти от вас, издевателей навсегла!
        — Во!  — Бабушка резко выпрямилась и строго посмотрела на маму,  — во! Обратно взялась за
        свое. А ребенка на кого? Кому он нужен, дура?!
        Но мама ее не слушала и продолжала:
        — Роберта нет, а мне кажется, что он рядом и я с ним разговариваю… Не могу! Я больше так
        не выдержу. Я без него схожу с ума… — мама резко повернулась и выбежала из кухни.
        Наташе стало стыдно. Она посмотрела в тарелку. Там блестело солнце, и плыли маленькие
        тучки. Тучи окружали солнце и старались не выпускать его из своих объятий. Они все ближе
        и ближе теснили его. Еще немного — и они закрыли солнце совсем, потемнели, и тогда из них
        закапали одна за другой слезинки. На поверхности супа расплылись круги, как от куска хлеба,
        брошенного в озеро.
        Наташа ушла за калитку. Ромашки, выросшие на пустыре, бились об Наташины коленки,
        обхватывая цепкими стебельками и, нехотя отпускали. Это они просились на руки.
        Собранные в букет, готовы были идти с Наташей куда угодно. И она не возражала — вместе
        все-таки веселей.
        За проселочной дорогой открылся Проспект Тракторостроителей, где двигалось много
        машин и шло много народу. Все они спешили по своим очень важным делам, и Наташа
        решила, что ей тоже необходимо торопиться, пока не село солнце. Она быстро пошла по
        тротуару, смешалась с прохожими.
        43
        — А вы не знаете, где мой папа живет?  — спросила она первого человека возле себя на
        остановке. Человек был в очках, как и папа. Человек молча присел на корточки и осторожно,
        придерживая девочку за плечи, некоторое время рассматривал ее лицо.
        — Сколько тебе лет, девочка?
        — Папа говорил, что я уже большая. Мне пять лет. А вы не знаете, где мой папа живет?
        Теперь я буду у него жить. Навсегда.
        — Нет,  — растерянно сказал человек,  — но я могу дать адрес.
        Чуть дальше, у края дороги стоял этот адрес. Одетый в форму инспектора с палочкой в
        полосочку, он следил за порядком на трассе. Он был еще моложе дяди в очках и поэтому
        впервые увидел такую маленькую девочку, самостоятельно обратившуюся к нему с
        серьезным вопросом.
        — Дядя, а ребенок потерялся,  — предупреждающе сообщила она.
        — Какой ребенок?  — в недоумении спросил инспектор.
        — Девочка Наташа. Ее папа живет на улице Байрона.
        — Девочка, а ты уверена? Как твоего папу зовут?
        — Нет, дядя. Его все знают. Он Роберт Корнев. Вспомнили? Ну вот!
        Инспектор не нашел, что ответить, хотел улыбнуться, как улыбаются детям, когда слышат
        от них новые слова.
        ГЛАВА 11
        ЗА ПРЯМОЙ ВИДИМОСТЬЮ
        Кутузовский проспект Москвы. Штаб особого отдела КГБ секретно размещался на втором
        этаже в одном из домов, выстроенных для партийной элиты. Дом ничем не отличался от
        такого же, где неподалеку на улице Щусева на четвертом этаже располагалась квартира
        Леонида Ильича и Виктории Петровны Брежневых — из гладкого ярко-красного кирпича. На
        двери подъезда Дома, где находился секретный отдел, установлен домофон. Неширокая
        площадка ведет к лифту. На полу возле лифта — коврик, рядом кресло, по краям его — бочонки
        с карликовой розой и пальмой. В кабинете только двое. Так полагалось. Состав из двух не
        более человек максимально исключал неконтролируемую утечку информации, позволял
        четкое разделение заданий исполнителям, не освещая общей задачи. На стене над головой
        подполковника Горина над креслом за массивным письменным столом, в золотистой
        полуметровой раме нависал портрет Генерального секретаря Леонида Ильича Брежнева.
        Подполковник Горин успокоительным жестом остановил собеседника:
        — Подожди, Федор Пантелеевич, прежде чем приступить к обсуждению… ты не все знаешь.
        Наш агент в Майами прислал свежую информацию о Назарове,  — он выдвинул ящик стола и
        достал лист-шифровку.  — Вот слушай, читаю: «Уважаемый П. В., по вашему запросу
        докладываю об объекте за период текущего месяца,  — Горин прервался, заметил,  — это я для
        ясности дополняю своими словами,  — что интересующий вас объект уже на свободе, все
        обвинения с него сняты, сотрудничать с заинтересованным лицом США на тему изобретения
        наших ученых отказался, и вылетает в Советский Союз. Документы при нем. Евгений».
        — Это его псевдоним?  — спросил Федор Пантелеевич после минутной паузы.
        — Да. Это его псевдоним,  — задумчиво проговорил Горин.  — И не только. По паспорту, ему
        выданному перед отъездом в США,  — тоже. Теперь тебе, Федор Пантелеевич, все исходные
        материалы известны. Задачи понятны. Нам с тобой предоставлена очень пакостная, можно
        сказать, грязная работа для решения — как действовать дальше. С Назаровым, как человечески
        44
        ни жаль, вопрос решен. Высшее начальство приказало — мы выполнили. Хотя я тогда и сейчас
        говорил и говорю — то, что мы сделали, бессмысленно, неправильно, а значит, ничего не дает.
        Все дело в Роберте Корневе, которому ни в коем случае нельзя мешать иначе мы получим
        пустой звук.
        — Согласен. Я отдал жесткое указание обеспечить ему скрытую охрану и
        беспрепятственное перемещение в пространстве, обеспечить комфорт жизнедеятельности не
        только ему, но и всем знакомым и близким, связанным с его проблемами.
        Горин усмехнулся:
        — Такое не приснится даже фантазеру-мечтателю в будущей лучшей жизни… когда
        наступит коммунизм.
        — Точно. Который не за горами,  — поддержал его Федор Пантелеевич.
        — Так вот. Известная тебе организация от ООН по охране окружающей среды, недавно
        узаконенная нашим правительством в Союзе, верней ее отдел, иначе никак не назовешь, под
        странным названием «Карма»… упорно проводит контакт с Корневым, чтобы завладеть, я так
        думаю, исходными инструкциями по эксклюзивному использованию в своих целях открытия
        Назарова и Роберта Корнева. Разумеется, они, как и мы, заняли выжидательную позицию,
        пока методика не приобретет законченный вид.
        — Это я знаю, Петр Васильевич. Профессор Новиков пытался воспроизвести в действие
        содержимого в папке Назарова по изменению генотипа…
        — И что?  — Горин обратился весь во внимание.
        — Ничего нового. Ответ один. Он ничего сделать не может, поскольку кодовые мантры,
        действующие на психику человека, известны только Роберту Корневу. И то — хранятся в его
        голове, как сказал профессор. Кстати, сам Корнев тоже с усмешкой намекнул, невольно
        подтвердив это же, когда я с ним на Южном вокзале забирал переданный Назаровым пакет
        через доверенное лицо,  — вставил Федор Пантелеевич.
        — Плохо,  — подполковник поморщился,  — совсем плохо.
        — После слов Корнева,  — поспешил добавить Федор Пантелеевич,  — о невозможности
        использования содержимого никем, кроме него самого, я отказался от коварной мысли
        скопировать оригинал. Но профессор согласился продолжать работу после моих условий
        разобраться с его семьей. Попросту взял на «ура». Не собирался я ничего этого делать.
        Крайняя устрашающая мера. Но что поделаешь!  — развел руками докладчик.
        — Жаль.
        — Да.
        — Что «да»? Жаль, я говорю, наших наивных усилий по отношению к Назарову. Значит, ты,
        Федор Пантелеевич, взял под опеку Корнева?
        — Да,  — настороженно вымолвил Федор Пантелеевич.  — А что?
        — Правильно решил. И береги его, как свою любимую маму, понял?
        — Понял.
        — Нет, ты не понял, Федор Пантелеевич — строго проговорил подполковник,  — ты не понял,
        раз так хладнокровно и без запинки отвечаешь. Ты не понял, что Корнев — это последняя
        инстанция и наше с тобой смертельное благополучие. Не дай бог что-нибудь с ним — и нам с
        тобой не придется даже сушить сухари. Они нам просто не понадобятся там,  — он подкатил
        глаза к потолку.
        — Теперь понял,  — на этот раз очень серьезно тихо сказал докладчик.
        — Окончательно?
        — Окончательно.
        — Тогда продолжай.
        Федор Пантелеевич уже не таким веселым голосом, как минуту назад, продолжал:
        45
        — Потерялась его дочь, Наташа.
        — Как это?
        — Очень просто. Семейная неустроенность. Ребенок очень любит своего папу, а его новая
        незаконная семья конфликтует. Противостояние с новой тещей,  — он слегка улыбнулся,  —
        наплодил детей, насоблазнял Казанова кучу женщин, а теперь никак не может с ними
        разобраться.
        — Это серьезно, Федор Пантелеевич. Зря веселишься. И где же теперь ребенок? Ты,
        надеюсь, представляешь, в каком состоянии окажется Корнев, когда узнает, что его любимая
        дочь пропала? Как с таким настроением работать над проблемой Века?! И может быть это
        дела «Кармы».
        — Да, Петр Васильевич. Начнет нервничать. Мозги не в ту сторону начнут работать, совсем
        не по-ученому,  — съязвил докладчик.
        — Вот это уже совсем некстати. Немедленно пошли людей на поиски, и обеспечь
        благополучное возвращение ребенка в лоно семьи. Или передай в руки папе, можно его
        родственникам. Но пока ребенок не найден постарайся сделать так, чтобы Корнев не узнал об
        ее исчезновении.
        — Хорошо. Так и сделаю, Петр Васильевич. Лично зайцмусь. Теперь подробности. Мать
        ребенка, Татьяна в шоке. На грани помешательства. Шутка ли — ее дочь пропала. Связаться с
        Робертом не может ни по телефону, который не знает, ни по адресу проживания Корнева, его
        он тщательно скрывает от Татьяны. Узнать в справочном бюро — образование не позволяет,  —
        улыбнулся Федор Пантелеевич,  — это я так, в шутку. На самом деле в таком состоянии не
        трудно забыть даже свое имя. Что удивительно, Наташа знает, где живет бабушка Нелли, мать
        Роберта Корнева, несколько раз была с папой у нее в гостях, но тоже скрывает от своей мамы,
        как любимого папочки сокровенную тайну. Эту информацию я раздобыл у сотрудника ГАИ
        Коминтерновского района, Дмитриенко, который как он доложил, созвонился с дежурным
        отделения и тот забрал девочку в детскую комнату к младшему лейтенанту Шевровой
        Екатерине Дмитриевне. Единственное, что я еще не успел сделать, помешал мой приезд по
        вашему срочному вызову,  — узнать отправила ли она ребенка домой.
        — Ну, так в чем же дело?  — подполковник пододвинул междугородний телефон под руку
        Федору Пантелеевичу,  — вперед. Медлить нельзя.
        Федор Пантелеевич набрал номер, мужской голос бойко ответил, как положено:
        — Отделение милиции Коминтерновского района, старший лейтенант Сапрыкин слушает.
        — Майор Лоухов, отдел Госбезопасности. Коротко и четко: поступила ли и когда
        потерявшаяся девочка лет шести по имени Наташа? Слушаю.
        — Нет, товарищ майор. Я на дежурстве почти сутки. Не поступала.
        Федор Пантелеевич в замешательстве медленно положил трубку.
        — Ничего не понимаю… — он минуту под жестким испытывающим взглядом Горина
        соображал.  — Так, разберусь. Пару минут подожду, позвоню снова и потребую к телефону
        мою подругу Шеврову Екатерину, «смотрительницу» детской комнаты.
        Горин улыбнулся:
        — Молодец, майор. Гнал на Казанова, а сам не отстаешь!
        Майор ответил признательной улыбкой:
        — Приходится, товарищ подполковник.
        — Правильно, правильно, Федор Пантелеевич. Это я так, чтобы не все было пасмурным.
        — Все бы ничего, но к этому прибавилось еще одно…
        Горин медленно подавил веселость и с досадой молча принялся рассматривать Федора
        Пантелеевича. Теперь он уже терпеливо решил подождать всех новостей до конца, чтобы
        сделать общий вывод.
        46
        — Его жена, Евгения тоже пропала,  — наконец выдавил из себя докладчик.
        — Это что, шутка?
        — Я думаю пустяк. Наверное, просто рассорилась со своим мужем и ушла на день-другой
        успокаиваться к подруге.
        — Я не могу сделать такой скоропалительный вывод. Все может быть, раз у нас появился
        серьезный противник в лице «Кармы». И к тому же — узаконенный, которого нельзя устранить
        на государственном уровне… С пакетом все в порядке?
        Федор Пантелеевич улыбнулся:
        — Его стережет воинственная теща с палкой в кулаке против грабителей.
        Теперь уже и подполковник усмехнулся. Благодушно стал ожидать продолжения.
        — Что будем делать?  — подавив улыбку, озабочено спросил Федор Пантелеевич.
        Горин рассеяно посмотрел за окно, будто там ждала его суфлерская подсказка, и
        оставалось только неторопливо все взвесить, прежде чем ее произнести.
        Но Кутузовский проспект устало шумел многоликим транспортом, не подавал никаких
        признаков отреагирования на новые обстоятельства в работе особого отдела КГБ, в жизни
        Проспекта ничего существенного не изменилось, по-прежнему неуклюжие грузовые машины,
        на будке которых крупно значились «Хлеб», развозили содержимое по магазинам, Москвичи
        Иж-2715 с привилегированной полумесяцем надписью «Связь» на водительской дверце
        бесцеремонно с максимальной скоростью гнали в госбанк или в почтамт, в общественном
        транспорте вымазывая друг друга потовыделением, давились мужчины и женщины, по
        эстафете передавая в прозрачный «кондуктор-копилку» четыре копейки на проезд, без
        надежды взамен получить оторванный билет. А может быть для разнообразия, как новая
        сплетня в адрес Генсека Брежнева, на внезапно освободившейся полосе Проспекта появится
        цепочка автомобилей заграничных марок — коллекция Леонида Ильича — торжественно
        авангардируемая впереди и замыкаемая позади бдительной охраной на машинах
        отечественного производства. Сам же Леонид Ильич, лично управляя «Мерседесом»,
        сдержанно ведет колону своей коллекции, изнывая от нетерпения высвободить лихую удаль
        своей натуры и придавить на газ. Но, как видно, этого не произошло и стабильно
        протекающая жизнь, как в ответственных государственных органах, так и в текущей жизни
        советских людей не дала подполковнику Горину надежду на подсказку. Рассчитывать
        приходилось только на себя и самому принимать решения.
        — Кроме всего, уладь все с женой и ребенком Назарова. Как-никак отец семейства… при
        выполнении государственного задания… — он строго утвердительно взвесил взглядом Федора
        Пантелеевича,  — соцобеспечение там и другое… сам знаешь что. Дальше. Создай все условия,
        как моральные, так и технические для дальнейшей работы профессору Новикову. Изолируй
        для надежности от внешнего мира. Главное, не узнала бы о нем его жена, пока не решит
        проблему. Я уверен, у него все равно получится. И вообще — в перспективе Корнев. А этому
        необходим помощник. Теперь, как только прилетишь в Харьков, немедленно займись его
        ребенком. Немедленно. Вообще, не понимаю, как ты мог бросить все и не забрать ребенка,
        пока эта девочка-фантазерка, как и ее отец, не додумалась еще до какой-нибудь глупости, от
        чего у нас голова идет кругом?! Затем…
        — Извините, Петр Васильевич. Чувствую, я должен позвонить.
        — Да. Пожалуйста.
        В трубке отозвался уже другой мужской голос. Федор Пантелеевич, не церемонясь,
        потребовал:
        — Мне Шеврову Екатерину Дмитриевну.
        В трубке незамедлительно и не спрашивая, кто звонит, ответили:
        — Сейчас позову.
        47
        Минута не прошла, и он услышал милый Екатеринин голосок.
        — Дорогая,  — тут же прервал он, не давая опомниться подруге,  — извини, что целую «через
        трубку», но у меня проблема…
        — Федор,  — всхлипнула она,  — ты думаешь только у тебя проблемы? Я не знаю, что мне
        теперь делать?! Меня, наверное, отдадут под суд.
        — Подожди. Во-первых, отошли дежурного прогуляться. Мне нужно тебе что-то сказать. Он
        когда сменился?
        — Только что.
        — Ну, тогда не важно. Вопрос: поступила ли к тебе девочка по имени Наташа пяти-шести
        лет?
        — Да! Боже! Да! Феденька. Я пропала! Ее украли, и я знаю кто. Меня одно из двух: либо
        убьет тот, кто украл, либо арестуют за соучастие. Милый, забери меня отсюда, пока не
        поздно. Может я тебе еще дорога… — она разрыдалась и бросила трубку.
        ГЛАВА 12
        НАДЕЯТЬСЯ ТОЛЬКО
        НА СЕБЯ
        Пригибать голову даже не пришлось. Она прошла мимо приемного окошка дежурного
        милиционера и осторожно вышла в хозяйственный двор. Здесь стояли несколько машин, одна
        похожая на ту, в которой вчера привезли ее и отвели в детскую комнату.
        В комнате было уютно, но одиноко. Много игрушек. Так много, что глаза разбегались. Она
        была одна. У стенки возле окна, которое тоже выходило во двор, стояла деревянная кровать,
        как раз по ее росту. Спать на ней было очень удобно. Постель пахла морским прибоем, какой
        был в Гурзуфе и напоминал незабываемые деньки папы с мамой на море. На обед тетя в
        форме с погонами принесла невкусную рисовую кашу, булку с маслом и в стакане теплое
        какао. Дверь в комнату, куда привела ее тетя с погонами, была открыта и смотрела прямо на
        дежурного, чтобы Наташа так просто, без разрешения, не смогла выйти. Но через дверь
        хорошо проходил звук, и она от нечего делать слушала, о чем говорили посетители с
        жалобами и просьбами. И вот, играя с большими цветными кубиками, она вдруг подслушала
        разговор о ней самой. В приоткрытую дверь Наташа увидела, как дежурный разговаривал по
        телефону с кем-то, и слышала, как он описывал ее внешность. Но почему-то не называл
        фамилию папы, которую Наташа с помощью тети с погонами ему сообщила. Про маму она
        специально ничего не сказала, чтобы случайно не отвезли ее обратно домой. Она понимала,
        что мама будет волноваться, но когда придет папа, она попросит его сообщить о ней маме. А
        пока пускай тетя с погонами отправит ее к папиной маме на улицу Байрона, как обещала.
        Все было бы так, но дежурный показался ей плохим и вызвал необъяснимое волнение. Он
        называл Наташу каким-то товаром, напоминал тому, что в телефоне, о какой-то договорной
        цене, при этом говорил, что она девочка и на вид вполне здорова. Кому-то по телефону это
        понравилось, и дежурный сказал, что согласен, и ждет покупателя за товаром сейчас же. Но
        какие-то баки его не устраивают, расчет будет только советскими рублями.
        Наташа осмотрелась. Во дворе ни души. Машина, в которой ее привезли сюда, напоминала
        будку с крохотным окошком, стояла и смотрела на ворота, как будто собиралась выехать.
        Возле нее и на водительском сидении никого не было. Наташа открыла дверь и быстренько
        нырнула вовнутрь на то же длинное сидение, на котором приехала сюда. Внутри было темно,
        и только решетчатое маленькое окошко слабо просвечивало с улицы дневным светом. Сколько
        48
        она просидела, тихо притаившись, не знала, но в окошко вдруг увидела, как в открытые
        ворота во двор въехала еще одна такая же машина. Из нее вышел дядя в кожаной куртке,
        вошел в дверь помещения. Наташа сразу же сообразила, что приехавший дядя долго не
        задержится, уедет в город, и она сможет потом выбраться наружу. А может быть, попросит
        его отвезти ее на улицу Байрона, где живет бабушка Нелли, папина мама.
        Решение возникло незамедлительно. Она тут же перебралась в приехавшую машину и села
        на то же место.
        Дядя действительно скоро вышел, но не один, а с дежурным. Оба внимательно стали
        осматривать двор. Заглядывать за углы закрытого гаража и под другие машины. Потом
        забрались в машину, где она сидела и в окошко Наташа увидела только затылки обоих — того,
        что в куртке слева на месте водителя, дежурного — справа.
        Первым заговорил дежурный:
        — Она далеко не могла уйти. Когда болтал с тобой по телефону, я видел ее у двери в
        детскую комнату.
        — Зачем держишь ворота открытыми, дорогой?!  — с кавказским акцентом завозмущался
        мужчина в куртке.
        — Спешили.
        — Она знает?
        — Кто?
        — Кто, кто! Твоя баба, лейтенант.
        — Она не знает. Только что ушла со смены домой.
        — Кто еще спрашивал девочку? Только честно, дорогой! Подведешь меня… слушай, дорогой
        — подведешь себя.
        — Спрашивал. Какой-то хмырь из МВД. Но ответ был простой: не поступала. Все, будь
        спокоен. А теперь, скажу, сбежала, если что.
        Затылок мужчины в куртке качнулся из стороны в сторону:
        — Ой, слушай, не нравится мне так, как ты говоришь. Вот, если сбежала… Тогда зачем не
        зарегистрируешь поступление, а потом и побег? Ты понял меня?
        — Это ты прав. Так и сделаю. Давай, поехали. Найдем. Далеко не ушла. Приеду, сделаю
        запись.
        Машина вздрогнула, зарычала, тронулась с места. Они ехали, не останавливаясь, часто
        круто поворачивая и трясясь на кочках. Наташу бросало из стороны в сторону, несколько раз
        она ударилась о какую-то железку, потом догадалась лечь на продолговатый топчан животом
        вниз и обхватить руками его края. Все время пока ехали, оба — продавец и покупатель —
        спорили, обзывали друг друга нехорошими словами, похожими на те, что произносила
        бабушка, когда была пьяной. Но о чем шла речь, она так и не смогла разобрать из-за гула
        мотора и постоянного грохота каких-то железок, бренчащих и передвигающихся по полу. Так
        она пролежала еще некоторое время пока, наконец, машина вначале затормозила, а потом и
        остановилась. Теперь она услышала голос покупателя:
        — Считай, что разговора не было, и я у тебя ничего не покупал.
        Дежурный что-то буркнул себе под нос, открыл дверь и вышел наружу. И только теперь
        Наташа посмотрела в решетчатое боковое окошко и обмерла. Машина снова стояла на том же
        месте, откуда выехала. Дежурный раздосадовано махнул рукой и скрылся в дверях
        помещения милиции. Нужно было не терять ни секунды и выскочить наружу, пока ворота
        открыты, и можно было убежать. Она приоткрыла дверь и увидела перед собой огромное
        лицо покупателя. Он смотрел на нее, нисколько не удивляясь ее неожиданному появлению в
        машине, а наоборот, улыбаясь, произнес, сильно искажая слова:
        49
        — Слуший, ты молодэць, дэвочка. Теперь ты у меня бесплатный,  — он захлопнул и закрыл
        на защелку дверь.
        Машина осторожно выехала за ворота.
        ГЛАВА 13
        ПРЕСТУПНИК НОМЕР ДВА
        Федор буквально ворвался в отделение милиции Коминтерновского района. И не обращая
        внимания на возмущения дежурного, влетел в детскую комнату. Там было пусто.
        — Где Шеврова?  — потребовал он, ткнув в лицо дежурному удостоверение кагебиста.
        Сраженный документом и наглостью майора, старший лейтенант показал ладонью направо
        по коридору, вымолвил:
        — Там, товарищ… — и дернулся, чтобы лично показать нужную дверь.
        — Вольно, старшой. Спасибо. Сам разберусь.
        Открыл дверь неожиданно. Екатерина испуганно оглянулась и, узнав Федора, кинулась к
        нему в объятия. Минуту не могла произнести ни слова. Комок сдавливал горло.
        — Успокойся дорогая. Ну что ты?.. Мы уже вместе и все будет в порядке. Я разберусь. Тебе
        никто и ничто не угрожает. Все, все,  — говорил он, поглаживая вздрагивающую спину
        любимой женщины.  — Давай садись и рассказывай. Только коротко, времени мало.
        — Федя,  — начала она, судорожно успокаивая голос.  — Он даже не отметил поступление
        ребенка.
        — Кто «он»?
        — Лейтенант Сапрыкин. Сменился. Я слышала, как он договаривался по телефону о цене за
        ребенка. Вскоре приехал покупатель. Сапрыкин должен был уйти домой, но не ушел. Я не
        показывалась. Следила из окон. Вскоре приехал мужик в куртке грузинской или чеченской
        национальности. Куда делась девочка так и не поняла. Только потом, перед самым их
        отъездом видела, как она забралась в «Москвич», на котором приехал мужик, наверное, по
        приказу Сапрыкина и они уехали. Повезли… Ну, сам понимаешь куда. Такая хорошенькая
        полненькая девочка. Мерзавец. Я раньше не понимала… не придавала этому значения.
        Думала, зарабатывает на доставке потерявшегося ребенка родителям. А потом однажды он
        мне предложил. Он решил, что мне это по барабану, а деньги не помешают. Сказал, что его
        «покупатели» перепродают органы детей за рубеж богатым семьям. Таким образом, он продал
        уже второго ребенка,  — она в ужасе отморожено смотрела на Федора. Во взгляде таился
        испуганный вопрос, не зря ли она так с маху открылась, в чем и сама была замешана, за что
        теперь придется ответить. Федор ее понял и успокоил:
        — Не волнуйся, ты не виновата. За тобой нет никакого криминала. Сейчас сделаем вот что…
        Подойдем вместе к дежурному, и ты в моем присутствии отдашь мое же распоряжение срочно
        вызвать сюда сменщика Сапрыкина. Информацию пусть зафиксирует во всех отделениях
        области. Пошли.
        Но выйти из комнаты им не пришлось. В окно увидели въезжающую во двор машину. Из
        кабины вышел Сапрыкин и направился в помещение. Что должен был здесь делать старший
        лейтенант после отработанной своей смены, не понятно.
        — На ловца и зверь,  — проговорил Федор.  — Оставайся здесь, пока не позову,  — произнес он,
        расстегивая кобуру.
        Федор не спешил. Из темноты коридора проследил, пока Сапрыкин подошел к дежурному.
        — Чего это ты, Андрей не спишь,  — встретил его дежурный.
        50
        — Не спится, Леша. Забыл сделать запись на поступление потерявшегося ребенка. Девочки.
        Дай журнал.
        — Какого ребенка? А о нем спрашивал майор из комитета госбезопасности…
        — Какой майор?  — встревожено переспросил Сапрыкин.  — А знаю!..  — опомнился он.  — Знаю.
        Вот потому и пришел. Могут быть неприятности. Дай журнал.
        Дежурный протянул в окошко тетрадь:
        — Так ведь девочки-то у нас нет…
        — Верно. Сбежала. Нужно сделать соответствующую запись,  — говорил он, прикладывая
        ручку к бумаге,  — вот так. Какое сейчас число?  — сказал, расписываясь под новой записью.
        — Несчастливое для тебя число, Сапрыкин. Тринадцатое,  — произнес Федор, подойдя сзади
        и приставив к виску старшего лейтенанта пистолет.  — Руки за голову. И замри. Дежурный
        старший лейтенант, подойдите к задержанному и выложите все из одежды на стол. Младший
        лейтенант Шеврова!  — громко окликнул Екатерину Федор.
        Она незамедлительно пришла, остановилась за его спиной, держа возле груди стиснутые
        кисти рук.
        — Шеврова, возьмите изъятые у задержанного вещи и передайте дежурному в сейф. Так.
        Правильно. Дежурный… извини, как тебя, старшой?
        — Кузьмичев, товарищ майор!
        — Сложите все в пакет, Кузьмичев, опечатайте. И приступайте к обязанностям по охране
        задержанного, как особо опасного преступника. Открывайте камеру. Отведи заключенного,
        старшой, а точней эту сволочь, и не подходи к нему ближе, чем на пол метра. Екатерина,
        прекрати дрожать, дорогая. Все прошло. Бери бумагу, будешь записывать показания.
        — А если он не скажет,  — она бросила косой взгляд на арестованного.
        — Скажет, если не захочет получить отягчающее по полной программе. Правильно я
        излагаю, Сапрыкин?
        Сапрыкин молчал, понуро сидел за решеткой на стуле.
        — Так, вопрос простой. У тебя есть время, пока с ребенком еще ничего не успели сделать,
        сообщить мне, где искать преступника номер один. Ты у меня пока что преступник номер два.
        Ты меня понял, Сапрыкин? Пока что… Но если ты поможешь следствию… в общем, сам
        понимаешь на что можешь рассчитывать, Сапрыкин. Надеюсь, понял?
        — Понял,  — уныло проговорил задержанный, глядя себе под ноги.
        — Так, слушаю.
        — Я точно не знаю, товарищ майор. Но думаю в одном из филиалов неотложной хирургии.
        Честно.
        — Филиалов?! Ты соображаешь, что нам подсовываешь? Эти филиалы нам за сутки не
        объездить.
        — Но она сбежала.
        — Не сбежала. Шеврова!
        — Я слушаю, товарищ майор.
        — Это я слушаю. Что видела?
        — Я видела, как девочка села в машину заказчика. Он открыл дверь, посмотрел вовнутрь,
        закрыл на запор и уехал.
        — Теперь понятно? Но информацию твою учтем, Сапрыкин. А пока посиди. Я сказал
        «пока». Пока не найдем девочку. А если не успеем… Стоп. Номер телефона! Быстро!
        — У меня есть номер, но если вы позвоните ему, он поймет, ускорит задуманное и скроется,
        товарищ майор. А мне это не выгодно, как сами же сказали.
        — Не позвоню, умник. Номер нужен для ориентировки, где искать.
        — 47-97-96, фамилия Саркисян. Больше ничего о нем не знаю.
        51
        — Ладно. Старший лейтенант, слышал?
        — Так точно, товарищ майор,  — отозвался Кузьмичев.
        — Займись. Узнай, чей телефон. Где живет. Где постоянно обитает. Словом — точки
        соприкосновения. И еще. Пожалуй, это самое главное. Хорошая мысль, к сожалению, всегда
        приходит не вовремя! Разошли распоряжение по всем районным точкам: любую информацию
        о пропаже ребенка немедленно сообщать тебе на пост. А ты в свою очередь тут же свяжешься
        со мной на радиоволне… так, смотри, пишу,  — майор вывел несколько цифр на обрывке бумаги
        и положил перед старшим лейтенантом. Все понятно? Кузьмичев? Отнесись к этому очень
        внимательно, дружище. Вся надежда на тебя.
        — Понял. Не беспокойтесь, товарищ майор. Будет сделано.
        — Очень надеюсь. Теперь дай трубку.
        Кузьмичев выдвинул на подлокотник телефонный аппарат. Федор набрал номер.
        — Это майор Лоухов. Мне срочно в отделение Коминтерновского района машину и сыскаря
        с собакой. Срочно. Жду.
        ГЛАВА 14
        НЕОПЫТНЫЕ УЗНИКИ
        Покупатель вел ее вниз по сырой подвальной лестнице, тускло освещенной лампочками в
        грязных колпаках, висящих над головой, потом по длинному, с черным кафелем на полу и
        стенами, выкрашенными зеленой краской коридору. Два раза завернули за угол, и после этого
        неожиданно открылся освещенный лампами дневного света холл. Здесь стояли несколько
        мягких стульев и, смотрящих друг на друга, обнаружились две двери без каких-либо
        опознавательных знаков. Покупатель ввел ее в маленькую без окон комнату. Стояли, широкая,
        застланная байковым одеялом, кровать с двумя подушками, стол и два стула, похожих на те,
        которые стояли в холле. У стены возле входной двери платяной шкаф. На одном из стульев
        сидел совершенно голый мальчик ее возраста.
        Покупатель подвел Наташу за руку к стулу, сам сел на него и принялся, не спеша, раздевать
        ее догола.
        — Я не хочу! Зачем?  — запротестовала она.
        — А ты не знаешь?  — спросил он, приторно улыбаясь.
        — Нет,  — у нее сами по себе покатились слезы.
        Она посмотрела на мальчика и увидела, что и он плакал только без звука. Он даже не сопел
        и не вздрагивал, как всегда бывает у детей. Мальчик был красивый, красивей, чем Борька с
        Костиком. Весь беленький, даже не загорелый. Наверное, из избалованной семьи, как
        выражалась бабушка, говоря о Борьке.
        — Это так. Ты не убежал, как тогда. Понял?  — заметил покупатель, словно оправдывался в
        том, что раздевал ее перед мальчишкой.
        Он сгреб одежду в узел и положил в кулек, который достал из шкафа. Наташа заметила,
        что в шкафу никакой одежды, кроме кульков, не было.
        — Я не мальчик.
        — Знаю,  — сказал он и звонко похлопал ее по животу.
        — Мне стыдно перед мальчиком, дядя!
        — Ничего. Терпеть надо скоро не будешь. Понял? Сиди пока. Вот приду, тогда терпеть уже
        не будешь. Совсем. Писать, какать там,  — он показал на дверь в стене. Затем поднялся и
        вышел, говоря кому-то в сторону:
        52
        — Только себя хорошо вести. А то приду, а тут уже трое!  — засмеялся он.
        Его голос смолк и шаги, удаляясь вглубь коридора, тоже затихли.
        Она сидела спиной к мальчику. Мальчик наоборот — не отворачивался. Он не хотел
        стыдиться, как будто был девчонкой. Потом она поняла, что стыдиться бессмысленно, а
        значит, напрасно: все равно будут продавать не в одежде, чтобы видеть ее всю, как есть. И при
        всех посторонних. Покупатель, наверное, на стыд и рассчитывал, чтобы они с мальчиком не
        убежали в людное место.
        — Меня зовут Толиком,  — вдруг сказал мальчик, вытирая кулаком глаза.
        — А меня Наташей. Ты не плачь. Ты мужчина. А мужчины не плачут.
        — Ты не знаешь, что со мной будет?
        — Я слышала, как первый дядька говорил второму, что я товар. Значит, и ты товар.
        — Какой товар? Как на базаре?  — обнадеживающе спросил Толик.
        — Ну да.
        — А как они будут торговать?
        — Ну, понятно как. Нами будут торговать. Ты разве не видел, как на крючках висит мясо?
        Приходят всякие покупатели, и им отрезают от большого куска меленький, который
        покупают. Понял?
        Толик не ответил. Может быть, он очень ярко представил то, что обрисовала Наташа.
        Настолько ярко, что язык одеревенел и не поворачивался, чтобы уточнить непонятные
        подробности, чтобы определить, сможет ли он выдержать. Потом решился:
        — Значит, нас сперва порежут на большие куски, да?
        — Ну да.
        — А кровь куда?
        — Ну, куда?  — Наташа задумалась, потому что сама не ожидала такого вопроса и не была
        готова ответить на него,  — добавят тому, у кого мало,  — придумала она первое, что пришло
        логичное.  — Продадут в больницу.
        — Нет, Наташа. Покупатели узнают, что это мы, и заявят в милицию,  — включился в злую
        игру Толик.
        — Ничего не заявят. Милиции нужно продать нас. А разрезанное мясо неизвестно чье.
        Может коровье, а может собачье. Никто не догадается, что это мы.
        Он подумал и решил:
        — Нет, скорей всего, тебя продадут в зарубеж какому-нибудь дядьке, потому что ты девочка.
        Иностранные дядьки любят чужих девочек.
        — А тебя?  — спросила Наташа, надеясь узнать от умного мальчишки что-то, чего еще не
        знала.
        — А меня камни долбить для дорог.
        — Кто тебе такое сказал?!  — Борькиными словами заявила она.
        — По телевизору в кино, и потом мне рассказывал папа.
        — Это вранье,  — категорически отвергла она по взрослому нежелательную версию,
        догадавшись, что имел в виду Толик.
        — Почему?
        Наташа помедлила, спешно придумывая правильную причину.
        — Потому что никакой пользы. А так много денег заработают, если продадут по кусочкам.
        Понял?
        После такой версии Толик окончательно потерял любую фантастическую надежду и
        опустил голову, чтобы Наташа не заметила навалившуюся на глаза грусть.
        — Понял,  — повторил он тихо, чтобы оправдать свое замешательство.
        53
        Прошло много времени. Им приносили обед — вкусный борщ, котлету с тушеной
        картошкой, бананы, апельсины и красивые большие яблоки. Во время еды Наташа
        неожиданно для себя спросила:
        — Толик, а ты как оказался тут?
        Толик испуганно посмотрел на нее и обиделся.
        — А что я такого сказала? Вот я, например, сама виновата. Ушла от мамы, когда на нее
        обиделась. А ты?
        — Я потерялся на вокзале.
        — А ты бы пошел в детскую комнату на втором этаже. Мы с папой там были, когда ездили
        на море.
        Толик махнул рукой:
        — Я там был. Мама сказала никуда не уходить, пока не придет. Она ушла позвонить папе,
        чтобы он приехал за нами на машине. Но мне захотелось посмотреть на поезда, и я решил
        выйти на минуточку. А когда вернулся, комната оказалась совсем другая. Там сидели с
        вещами взрослые и цыгане.
        — А ты бы пошел в окошко, где дают объявление. Тогда о тебе объявили бы, что ты
        пропал… то есть потерялся.
        — Я так и сделал. Но ко мне подошел этот дядька, который тебя и меня раздел, сказал мое
        имя, назвал имя моей мамы и сказал еще, что пока я ходил смотреть на поезда, он уже отвез
        маму домой на своей машине и обещал ей привезти меня.
        — И ты сказал адрес?
        — Да. Но он привез сюда. Чтобы я побыл, пока в машину зальют бензин.
        — И ты, дурачок, поверил.
        Толик стыдливо опустил голову.
        Приближался вечер, и Наташа, чтобы немного приободрить Толика, стала придумывать
        всякие правильные истории, в которых можно было бы остаться живыми и здоровыми и
        вернуться домой. Она даже дала себе обещание никогда не бросать родителей и не уходить из
        дому в мир, где тебя не знают. Но вдруг открылась дверь, в комнату въехала кровать-каталка
        на колесиках, и за нею появились два санитара в белых халатах — женщина и мужчина. У
        мужчины на лбу торчал узкий фонарик с зеркальцем.
        — Кто из них печень?  — негромко спросил мужчина.
        — Мальчик,  — коротко ответила женщина.
        — Хорошо,  — сказал он, и аккуратно подхватив Толика под спину большими волосатыми
        руками, положил его на каталку. Толик даже ничего не успел сообразить, как его руки и ноги
        были притянуты широкими ремнями к боковым трубкам каталки. Он только тихо попросил:
        — Натаня, скажи им, пожалуйста. Скажи…
        Наташа застыла в ужасе и не могла пошевелить языком. Тогда Толик попросил мужчину с
        зеркальцем на лбу:
        — Дядя, не нужно меня разрезать. Лучше продайте меня целым! Продайте целым, дядя!
        Толик еще и еще повторял одни и те же слова, надеясь, что дядя с зеркальцем услышит его
        и поймет, что он хотел сказать, и его голос, как недавно голос и шаги Покупателя, удалялись и
        затихали в глубине коридора.
        ГЛАВА 15
        НАДЕЖДА
        54
        Федор Пантелеевич нервничал. Время тянулось на измор. Всем нутром он чувствовал
        надвигающуюся катастрофу. Срабатывала интуиция сыщика. Наконец, во двор въехала
        оперативная машина. С проема распахнувшихся дверей кузова спрыгнул оперативник с
        овчаркой на длинном поводке. Екатерина бросилась к Федору. Он обнял ее, поцеловал.
        — Все в порядке, дорогая. Я люблю тебя. Встретимся.
        — Да, Федя. Я тоже. Очень люблю тебя! Будь осторожен, любимый. Не лезь на рожон.
        Звони, хорошо?
        — Позвоню,  — он выскочил навстречу оперативнику, на ходу поприветствовал жестом руки.
        — Залазь назад, Володя. Поехали. Опаздываем,  — кинул он коренастому седоватому
        мужчине и нырнул в кабину. Коротко обменялся рукопожатием с водителем, молодым парнем
        с острым, как у щуки, лицом.
        — Гони, дорогой. И включи маяк,  — так по привычке называл Федор Пантелеевич
        милицейскую мигалку.  — Едем в Поселок на улицу Базарная. Это недалеко возле восьмого
        хлебозавода. Разобрался?
        — Усвоил,  — утвердил парень, загадочно улыбаясь. У него всегда получалась такая улыбка,
        сколько ни помнил его майор. Некоторых она сбивала с толку, а тех, кто с ним часто работал,
        приятно забавляла.
        Не останавливаясь ни перед каким светофором, ровно и быстро машина за пятнадцать
        минут покрыла расстояние и подъехала к дому Татьяны. Федор Пантелеевич не успел выйти
        из кабины и пройти несколько шагов к калитке с уютной старой от дождей лавочкой возле
        забора и в двух шагах от нее кучей яркого желтого песка, как тотчас калитка распахнулась, и
        из нее вырвалась навстречу майору растрепанная, вся в слезах, Татьяна. Она бросилась под
        ноги растерявшемуся майору, упала на колени и, буддистски сложив ладони возле груди,
        склонила голову. Он неуклюже поднял ее за локти.
        — Татьяна Ивановна?
        Она закивала.
        — Давайте пройдем в дом. Вашу дочь мы нашли, не волнуйтесь. За ней срочно нужно ехать,
        иначе… В общем, мне нужно посмотреть детскую комнату, если таковая у вас существует, и
        взять для сыскной собаки вещь, с которой ваша дочь больше всего соприкасалась. Вы поняли
        меня, Таня?  — отечески спросил он и пожал ее плечо.
        — Да, да…
        — Меня Федор Пантелеевич.
        — Поняла. Пойдемте.
        Татьяна ввела майора в Наташину половину спальни и показала на огромную картонную
        коробку, в которой громоздилось друг на друге все богатство дочери — мебель для комнаты,
        обеденный и кухонный столы, посуда разного калибра и формы, несколько кукол и даже
        нарезанные помидоры и огурцы из пластмассы и дерева. Все было редкое и дорогое —
        ассортимент детских игрушек, привезенных ей из Америки Робертом. И все это давно
        требовало расширения «жилплощади».
        Показав на игрушки майору, она не выдержала и разревелась.
        — Ну-ну, Таня. Я же сказал, что все будет в порядке, милая,  — промолвил ободряюще он,
        хотя сам был не очень уверен в своих словах.  — Такая красавица не должна портить свое
        личико, и нужно верить мне.
        Он внимательно осматривал игрушки.
        — У меня разбежались глаза,  — улыбнулся он.  — Да, это тебе дураки-капиталисты, небось,
        сделали для деток! Знаете, мне пришла мысль. Возьму для работы игрушку самую раннюю, с
        которой она долго играла, хорошо?
        55
        Татьяна подумала, и вытащила из глубины ящика куклу, искусно сшитую из тряпичных
        цветных фрагментов.
        — Эту. Она ее очень любит. И всегда ее сажает первую за стол.
        — Прекрасно. А теперь я должен срочно отбыть,  — Федор Пантелеевич в придачу взял из
        ящика байковую простыню, завернул в нее куклу, одарил Татьяну дежурной улыбкой и пошел
        на выход.
        Она последовала за ним, на ходу сложив ладони у подбородка, провожая майора
        поклонами.
        Водитель взял темп с места. Теперь нужно было спешить сначала на улицу Байрона,
        чтобы, во-первых, убедиться в отсутствии или наличии Наташи у бабушки Нелли, куда, по
        словам инспектора ГАИ, направлялась беглянка, а во-вторых, предупредить бабушку пока не
        говорить Роберту о случившемся. Кроме того, там же, в полуостановке от дома, обнесенная
        огромным блочным ограждением в объятиях микропарка, располагалась Инфекционная
        больница где, возможно, было и хирургическое отделение.
        У бабушки Нелли, как и предполагалось, Наташи не оказалось. Тогда, наскоро объяснив
        все и извинившись перед старым человеком за шоковую терапию, которую он был вынужден
        свалить на голову бедной женщины, Федор Пантелеевич выскочил на площадку, нажал
        кнопку лифта. Лифт не работал, и не дожидаясь его, рванул марафонскими прыжками вниз по
        лестнице. На ходу жестом приказал дрессировщику вывести собаку. После знакомства с
        запахом Наташиных вещей собаку повели по асфальту возле дома. Никакой реакции. На удачу
        в зоне подъезда к медцентру рассчитывать не приходилось. Они въехали во двор
        Инфекционной больницы и с целью маскировки остановились глубоко на задворках. Вывели
        собаку. Отсюда можно было начинать работу.
        ГЛАВА 16
        ВСТРЕЧА
        Дверь осталась открытой и соблазняла на решительный шаг. Покупатель почему-то не
        приходил. Может быть, получив не баки, а советские рубли, как требовал по телефону, уже
        ушел домой. Наташа медленно приходила в себя. Грудь сдавила холодная тяжесть
        безнадежности.Неотвратимо надвигался неосознанный смутный ужас. Но, пережив первые
        впечатления людской жестокости, она подумала, что пока еще свободна, ее никто не хватает,
        и, значит, можно себе позволить всякие вольности по спасению души и тела.
        Дверь была брошена открытой, можно было уходить на все четыре стороны, пока женщина
        и мужчина не опомнились и не вернулись, вспомнив о ней. Она осторожно подошла к двери,
        прильнула к наличнику, чтобы посмотреть, нет ли посторонних, но тут же обожиглась
        холодной железной накладкой для замка. Она опустила голову и в отражении палировнной
        стали увидела себя всю голую. Теперь понятно, почему ее лишили одежды, даже трусиков.
        Особенно трусиков! Без них стыдно появляться не только на улице, но даже в больнице! Она
        посмотрела на свой живот, по которому Покупатель с такой насмешкой похлопал, и ей
        показалось, что щеки и особенно шея и плечи вспыхнули огнем. Она прижала ладони ко
        всему, что находилось внизу живота, и подошла к шкафному зеркалу. Какой ужас! Идти в
        таком виде?! Она отвела ладони и обнаружила, что безобразная картина от этого не
        изменилась. Под ладонями ничего не было, не то, что у мальчишек. Так что, прикрывай, не
        прикрывай… Она открыла дверцу шкафа в надежде найти хоть какую-нибудь тряпку. Но
        кроме пустых кульков, один из каторых Покупатель взял, завернул ее одежду и унес с собой,
        56
        ничего не было. Она приложила к себе кулек и посмотрела в зеркало. Самой себе показалась
        смешной. В таком виде напоминила маму, когда однажды та примеряла папин подарок из
        Америки. Трусики были настолько прозрачные, что когда сняла, ничего не изменилось, точно
        так, как только что получилось у Наташи с ладонями. И тут вдруг ее осенило. Она обернулась
        и увидела краешек простыни, высовывающийся из-под одеяла. Не раздумывая, она
        подскочила к кровати и вытянула свежую, отутюженную простыню.
        Счастью не было границ! Через минуту, укутав себя в белый балахон и завязав спереди
        концы, она осторожно двигалась к выходу. Наташа хорошо запомнила два поворота и
        лестницу, по которой спускалась в подвал, вышла на площадку и сразу увидела яркий свет от
        приоткрытой дряхлой двери во двор.
        Некоторое время пришлось привыкать к яркому солнечному свету в кустах напротив входа.
        Недавно прошел дождь, и ее ноги превратились в ноги в черных носках. Когда глаза
        привыкли, она осмотрелась. Вокруг, как в ухоженном парке, росли молодые клены и березки,
        за ними стояли двухэтажные дома больницы, и только дальше, откуда доносился шум машин,
        был заметен белый высокий забор из плит. Она посмотрела на себя в луже, и сама себе
        показалась привидением из какой-то сказки. На самом деле, взрослому напоминала бы ни
        больше ни меньше, затерявшегося ребенка после ритуального сборища «Белого братства».
        Осторожно перебегая от кустов к кустам, достигла, наконец, высокого забора. К счастью,
        пройдя немного, она обнаружила с получеловеческий рост пробитую дыру. Не колеблясь, она
        выбралась на пешеходную дорожку, где шли редкие прохожие, и пошла прямо к высоким
        домам, возвышавшимся сразу после конца забора. На нее никто не обращал внимания, и она
        подумала — мало ли откуда она прибыла сюда, из какой страны, может, из Америки, в которую
        папка ездит, кого это должно интересовать!
        Вскоре первый дом, очень похожий на бабушкин, навис над Наташиной головой. С
        крайнего подъезда вышла девочка, и Наташе сразу стало страшно за нее. Вот так и к ней
        может подойти Покупатель, обмануть, например, что в машине, которая сейчас стоит у края
        дороги, ждет ее мама, и увезет ее туда, откуда Наташа только что вырвалась. Но
        фантастический вариант не удался: следом за малышкой появилась сама мама. Она взяла
        девочку за руку, и они пошли навстречу Наташе. Тогда Наташа решилась:
        — Тетя, извините.
        — Что, деточка? Но у меня с собой ничего нет, дорогая.
        — Нет, тетя. Я Наташа. Я потерялась, тетя.
        Тетины глаза, кстати, черные и большие, сделались совсем большие и круглые. Она от
        удивления даже отпустила руку дочери и присела перед Наташей.
        — Ты это серьезно, девочка?
        — Наташа,  — поправила Наташа.
        — Наташа.
        — Очень серьезно. Она не знает, как найти улицу Байрона, где живет ее бабушка Нелли.
        От такого сообщения женщина удивленно развела руками и показала на дом, из которого
        только что вышла:
        — Так это же и есть улица Байрона. А почему ты так одета?
        — А у меня одежду украл плохой дядя. Его звать Покупатель.
        Тетя совсем ничего не поняла, растерянно развела руками и поднялась на ноги.
        — Так что же я могу сделать, девочка?
        — Наташа,  — напомнила Наташа.
        — Наташа,  — поправилась женщина.
        — Отведите меня, пожалуйста, к бабушке Нелле.
        Женщина задумалась и стояла в нерешительности.
        57
        — Мама!  — возмущенно почти крикнула малышка и дернула маму за руку.  — Ты чего? Она
        же потерялась! Отведи ее к бабушке. Мама!  — голосом строгого начальника приказала
        девочка.
        Женщина словно опомнилась и посмотрела на дочь.
        — Мама, ну ты что?! А если бы я потерялась, что тогда?
        — Да знаю я, доченька. Знаю. Я просто думаю, где искать ее бабушку.
        — А вы не беспокойтесь. Я знаю где. Вы только пойдите со мной. А то нехороший дядька…
        его зовут Покупатель… снова меня заберет и разрежет на части.
        — О боже! Деточка…
        — Наташа.
        — Да, Наташа. Ты такие ужасы говоришь! Это правда?
        — Не сомневайтесь,  — по взрослому заверила Наташа.  — Он моего друга сейчас повез на
        каталке, чтобы порезать на кусочки.
        Женщина так испугалась, что Наташа побоялась, как бы она со страху не бросила ее здесь
        на дороге. Но побоялась напрасно. Женщина снова присела и сказала:
        — Так. Я вижу, дело серьезное. Давай подумаем, как нам найти дом твоей бабушки. Какие
        там примечательности? Ты знаешь, что это такое?
        — Примечательности?
        — Да. Ты это слово знаешь?
        — Знаю. Меня папа учит всяким сложным словам.
        — Замечательно. Тогда?..
        — Напротив ее дома большой детский садик, тетя.
        — Валя,  — добавила малышка обижено.
        — Извините. Валя.
        — Тогда я знаю, где этот дом. В этот детсадик ходит…
        — Хожу я,  — с гордостью вставила девочка.  — Нина.
        — Очень приятно,  — Наташа протянула ей руку.
        Нина взяла ее руку и встряхнула.
        — Ну что ж, тогда пошли,  — сказала женщина, и они строем двинулись вниз по улице
        Байрона.
        Дом нашелся очень легко. Потому, что Наташа хорошо запомнила, когда приезжала с папой
        сюда, все дома,  — как они были окрашены, сколько было этажей, какие балконы красивые,
        какие — нет. А рядом с бабушкиным подъездом стоял хлебный павильон.
        Они поднялись на четвертый этаж пешком. Лифт награжден был досточкой на шнурках с
        надписью «На ремонте».
        Квартиру она узнала сразу, хоть номера она не знала. Тетя Валя позвонила. И только
        прозвучал знакомый звонок, Наташа почувствовала, как громко забилось у нее в груди. Она
        сильно сдерживалась, чтобы преждевременно не разреветься. Но когда открылась дверь и на
        пороге, ничего не понимающая стояла растерянная бабушка Нелли, Наташа не выдержала.
        Кинулась к ней, обняла ее ноги и безудержно просто зарыдала.
        — Это ваша девочка?  — спросила женщина на всякий случай. Наташа перестала плакать,
        обернулась и тихо уточнила, растирая по щекам слезы:
        — Наташа.
        — Да,  — исправилась женщина,  — Наташа.
        — Боже мой, женщина! Заходите, что же вы стоите?! Ее похитили. Приезжала милиция.
        Совсем недавно. Ищут везде, а она тут,  — счастливо обнимая Наташу, приговаривала бабушка
        Нелли.
        Женщина снова испугалась и, наверное, еще больше:
        58
        — Так это правда то, что она рассказывала? Какой ужас!  — она растерянно посмотрела на
        свою дочь.  — Какое зверство! Мне даже никогда не приходило в голову, что такое может быть.
        Какой ужас… И она говорит, что у нее там… Я не знаю где «там»… остался друг, мальчик ее
        возраста, которого повезли разрезать на части… Какой ужас. Это же надо как-то остановить!
        — Да,  — сказала бабушка, что-то вспомнив.  — Сейчас срочно позвоню. Мне Федор
        Пантелеевич, майор милиции, просил позвонить и дал номер… Сейчас… — она бросилась к
        телефону.
        — Это милиция? Мне срочно Федора Пантелеевича. Это по поводу девочки, которая…
        — Я понял. Не бросайте трубку,  — ответили на том конце провода,  — Я с ним свяжусь. Будете
        говорить…
        В телефоне зашуршало, и через секунду она услышала мужской голос:
        — Это бабушка Наташи? Слушаю, говорите.
        — Хорошо, что сразу попала на вас. Моя внучка нашлась, товарищ майор. Но она… —
        Наташа ей не дала договорить и вырвала трубку,  — дядя Федор,  — закричала она в микрофон,  —
        спасите моего друга, Толика. Его только что повезли на каталке разрезать на части. Это здесь
        в больнице, недалеко. Скорее, пожалуйста!  — она отдала трубку бабушке и, опустившись на
        пол, снова разревелась.
        — Спасибо, Нелли Ильинична. Не волнуйтесь. Все будет в порядке,  — услышала бабушка
        последние слова, и в трубке снова зашуршало.
        Бабушка о чем-то подумала и сказала:
        — Вы заходите…
        — Валя,  — представилась женщина.
        — Мои все на работе и в школе. Валечка, сейчас мы для знакомства устроим чаепитие. У
        меня, кстати, есть киевский торт. И утром испекла пироги с капустой и яблоками с вишней —
        любимые пирожки моего сына Роберта. Вы, я вижу, так расстроились… впрочем, как и я, что
        нам теперь долго нужно будет успокаиваться. Но вначале я позвоню сыну, хорошо?
        Валя улыбнулась:
        — Да, конечно! Такое случилось!..
        Бабушка набрала номер рабочего телефона Роберта, услышала родной голос и
        взволнованно закричала в трубку:
        — Роберт! Сынок, твоя Наташа у меня. Срочно приезжай. Да! И ребенок просит, вот тут
        стоит, чтобы ты сообщил ее маме, что Наташа жива-здорова. Ты меня понял, сын? Что? Когда
        приедешь, она тебе все расскажет. Вот хорошо. Все, пока. А у меня тут гости…
        ГЛАВА 17
        СЛЕД В СЛЕД
        Собака сразу, как только дрессировщик дал занюхать Наташину куклу, и, приняв команду
        «ищи», натянула поводок в сторону хозяйского корпуса больницы. Бежала бодро, опустив
        морду, выискивая запах, поминутно останавливаясь возле кустов и только напротив
        «черного» входа, дряхлой шатающейся двери, остановилась, тщательно вынюхивая участок
        возле большой лужи после недавно прошедшего дождя. Володя подошел, приблизил к морде
        овчарки байковую игрушечную простынку.
        — Ищи, Милка! Ищи!  — приказал дрессировщик.
        Милка скульнула тихим жалобным голосом и уверенно направилась по следу в
        противоположную сторону от двери.
        59
        — Нет, Володя, на сто восемьдесят градусов. Давай,  — произнес Федор Пантелеевич.
        Володя натянул поводок, сказал «место». Милка обошла дрессировщика и села слева от
        него. Несколько секунд паузы для успокоения собаки Федору Пантелеевичу показались
        вечностью. Теперь Володя выставил руку вниз ладонью, показал на дверь. Милка
        среагировала сразу. Она просто уже знала заранее, что хотел хозяин. Рванула поводок и,
        контролируя запах, быстро направилась к входу. Федор Пантелеевич, расстегивая кобуру,
        бежал за Володей след в след.
        Внутри на площадке след уверено вел вниз в подвал. Там по длинному коридору они
        быстро нашли комнату, в которой находилась Наташа, и на этом поиски закончились. Федор
        Пантелеевич минуту пребывал в растерянности, но, вспомнив о телефонном звонке, с
        досадой на свою тупость, яростно сплюнул:
        — Володя, я совсем стал плохой, черт возьми! Да ведь она вышла через те двери, в которые
        мы вошли. Дай занюхать другой стул. Который собака игнорировала. Давай.
        Володя взял Милку за ошейник и подвел к мягкому сидению стула.
        — Нюхай!  — скомандовал Володя и жестом руки показал на выход. Милка, сильно дернув
        поводок, кинулась по коридору. На полпути возле тусклой на стене лампочки «кососветки»
        остановилась, по периметру обнюхала выкрашенной со стеной заодно щит в зеленую краску.
        Щит имел форму параллелепипеда в человеческий рост. Напоминал дверь без ручки. Милка
        заскулила. Федор Пантелеевич сделал успокаивающий жест рукой и приложил палец к губам.
        Показал ладонью Володе отойти с собакой в сторону. Зажег фонарь. Провел белым кругом
        света по стене. Увидел металлическую дверцу распределительного щита освещения. На ней
        был краской отштампован черный зловещий череп и наискось пересекающая молниеносная
        стрела.
        Федор злорадно усмехнулся:
        — Так. А теперь держитесь, суки. Выкурю я вас,  — вынул из кармана перочинный нож и
        вставил лезвие в щель. Дверца, спружинив, мгновенно открылась. Не раздумывая, он рванул
        главный выключатель вниз. Свет погас. Зажатый в зубах фонарик, он тут же погасил. В
        полной темноте улыбнулся самому себе еще раз: «Гробовая тишина бесовской преисподней».
        Черный юмор собственного изобретения ему понравился и он подумал, как бы не забыть,
        чтобы потом за пивом в компании друзей повторить слово в слово. Одной рукой он держал
        рычаг выключателя, другой — пистолет.
        За дверью послышались отдаленные голоса мужчины и женщины. В следующую секунду —
        характерный звук открывающейся двери и невидимых шагов. Милка тихо угрожающе
        прорычала. В ту же секунду Федор Пантелеевич вернул рычаг в верхнее положение.
        Зажженный свет показался вспышкой взрыва. У открытой двери в полной растерянности
        стоял мужчина с зеркальцем на лбу. В руках, в резиновых перчатках, выпачканных кровью, он
        держал скальпель. На обшлагах белого халата блестели беспорядочные бурые пятна.
        — Стоять,  — тихо произнес Федор.  — Малейшее движение и ты труп. Володя?
        — Слушаюсь,  — отозвался дрессировщик.  — Милка, стеречь!  — приказал он и отпустил
        собаку. Милка неспешно с видом собственного достоинства подошла к мужчине, обнюхала
        его халат, рыкнула и села напротив задержанного, устремив на него внимательный взгляд
        хищника. Федор Пантелеевич сделал шаг к мужчине, едва сдерживаясь, чтобы не выстрелить,
        трясущимися пистолетом ткнул ему в шею.
        — Ты кто?!  — почти шепотом спросил.
        — Хирург Бенсонов.
        — Сам?
        — Нет,  — не колеблясь, ответил мужчина.
        — Сколько вас и кто?
        60
        — Ассистентка. А в чем дело?  — так же тихо спросил, словно проснулся хирург.  — Идет
        операция. У мальчика холангит.
        — Где?  — не оценив объяснений, рыкнул на ухо хирургу Федор.
        — Как где? В печени. Камни.
        — Я спрашиваю, где мальчик?
        — Там,  — мужчина повернул голову в сторону двери внутри прихожей. Милка злобно
        предупреждающе зарычала.
        — Володя, возьми его на прицел,  — сказал Федор и направился к двери.
        — Смотри, осторожно там,  — буркнул дрессировщик, снимая предохранитель пистолета.
        Федор остановился возле закрытой двери, прислушался к звукам, резко пнул ногой, дверь с
        визгом распахнулась. Взгляду открылась хорошо оборудованная медицинским атрибутом
        картина. Под «куполом» яркого потолочного освещения на операционном столе неподвижно
        лежал мальчик с разрезом на животе. Широкая рана медленно сочилась из-под зажимов. Лицо
        мальчика выглядело бледно, как стенка, отбеленная чистым мелом. Сбоку возле него в
        онемевшей позе с невыносимым страхом в глазах стояла женщина, придерживая иглу
        капельницы, вставленную в вену на руке мальчика. Федор Пантелеевич заткнул пистолет за
        пояс, спокойно подошел к ассистентке.
        — На каком этапе остановились?  — спросил он тоном участника операции.
        Женщина очнулась, послала на новоявленного без халата медика удивленный взгляд, и
        ответила подобающе:
        — Только сделали сечение.
        — Анестезия?
        — Общий наркоз.
        — Операция отменяется. Приготовьте все к наложению швов. Хирург уже идет.
        — Хорошо, хорошо. Я поняла… — волнуясь, отозвалась ассистентка и кинулась к столику с
        медицинскими инструментами.
        Федор Пантелеевич вернулся к задержанному, показал в сторону операционной:
        — Тебя ждет твоя помощница. Восстанови ребенка самым качественным образом. Обещаю,
        это тебе зачтется. А если что не так… — Федор снова разволновался, выхватил пистолет и,
        тряся им перед носом хирурга, таинственным шипящим голосом произнес,  — спущу всю
        обойму, сперва по коленкам… нет, сперва по яйцам, потом распашу на тебе аккуратный шов
        не хуже того, какой ты сделал на маленьком беззащитном мальчике! Ты понял, сволочь?!  —
        наконец крикнул он так, что по кулуарам подвала прокатилось многократное эхо.  — Давай.
        Свободен,  — он прицельно пронизал хирурга взглядом.  — Пока свободен!..
        ГЛАВА 18
        ВОЗВРАЩЕНИЕ
        Двое мужчин сидели спиной к окну. Один озабоченный и грустный, другой
        оптимистичный и уверенный. Им поставили стулья, какие были в палате и они уселись лицом
        к больному, изредка перебрасываясь фразами. Видно было, что кого-то ждали.
        Вначале пришел тот, что грустный, в сопровождении лечащего врача. Врач сказала, что
        наркоз скоро пройдет, ждать осталось не долго. Потом пришел тот, что уверенный. Он
        протянул руку, до этого ему незнакомому грустному мужчине и коротко осведомился:
        — Вы, как я понимаю, его папа? Борис Васильевич?
        Грустный, не скрывая настороженного удивления, сказал:
        61
        — Да. А, простите…
        — Я Федор Пантелеевич, следователь, комитет госбезопасности.
        Борис Васильевич взволновано охватил протянутую ему руку своими руками и в приступе
        безумной благодарности затряс его кисть.
        — Федор Пантелеевич, вы наш дорогой человек. Я безмерно вам благодарен…
        — Не торопитесь, Борись Васильевич. Я всего лишь выполнял свой долг стража
        национальной безопасности. Вам не меня нужно благодарить. А маленькую девочку возраста
        вашего сына, Наташу. Если бы не она, Толика не было бы с нами, уважаемый. Так, вот!..
        Борис Васильевич замер, не отпуская руки следователя. На лице постепенно наплывал
        осмысленный ужас любящего отца, и Федор Пантелеевич, оценив его состояние, уже пожалел
        о сказанном. По крайней мере — говорить в такой форме. Но ему самому невольно хотелось
        излить свои чувства и уважение к маленькой героине. Такого ребенка в таком возрасте не
        часто встретишь…
        — Не было бы с нами?..
        — Совершенно верно.
        — Девочку. . благодарить?..  — он в растерянности развел руками.  — Толика не было б в
        живых?..
        — Так точно. Разрешите?..  — Федор Пантелеевич взял стул и поставил рядом со стулом
        Бориса Васильевича.  — Как он?  — показал кивком головы в сторону мальчика.
        — Врач сказал, что скоро наркоз пройдет, и он придет в сознание. Вы мне такое сказали,
        уважаемый Федор Пантелеевич, что на моем месте моя супруга упала б в обмороке.
        — Простите. Просто я по своей профессии не могу скрывать от пострадавшего истину. Не
        имею права. Извините. Кроме того, ваш сын главный свидетель преступления
        международного уровня…
        — Нет, это вы меня извините, дорогой Федор Пантелеевич… — Борис Васильевич собирался
        продолжить свои благодарные излияния, но Федор Пантелеевич опередил:
        — Наташа в самую последнюю минуту преодолела животный страх… и нашла способ
        изловчиться, выбраться и сразу же сообщить мне по телефону, где находятся преступники и
        пострадавший.  — Он умолк, наблюдая за Борисом Васильевичем, как будто сомневался в том,
        достаточно ли осознанно понял происшедшее отец ребенка.  — Откуда только дети взяли эту
        легенду?  — добавил он, проследив за реакцией Бориса Васильевича.
        — Какую?  — словно проснувшись, переспросил Борис Васильевич. От волнения он так и не
        сел на свой стул, хотя несколько раз пытался это сделать, ходил туда и назад в проходе между
        сидящим следователем и функциональной кроватью спящего сына.
        — О том, что их привезли, чтобы разрезать на кусочки для продажи! Хотя результат один —
        убийство детей ради продажи органов.
        Борис Васильевич остановился и гипнотически уставился на следователя. Очнувшись, он
        трезвым голосом заявил:
        — Фашизм. В чистом виде фашизм. И я вам бесконечно благодарен за то, что вы сделали,
        как вы говорите «по долгу службы». Если бы не вы, я бы так и не узнал спасителя моего
        сына.  — Он сделал невольный порыв к Федору Пантелеевичу, но стыдливо сдержался, по-
        женски стискивая пальцы у подбородка.  — Как бы я хотел ее увидеть, и обнять этого ребенка!..
        Как бы хотел!..
        Федор Пантелеевич хитро улыбнулся:
        — Увидите. Куда вы денетесь, Борис Васильевич. Обязательно увидите. Я тоже хочу ее
        поблагодарить, эту смелую умницу. Она меня оградила от фатальных неприятностей по
        службе… Ну да, вы меня понимаете!
        62
        Борис Васильевич закивал головой наугад, совершенно не поняв смысла того, что сказал
        следователь. Потом вдруг успокоился, сел на стул и сосредоточил свой взгляд на сыне.
        Вначале в закрытых глазах у Толика появился тусклый телесный свет. Свет усиливался с
        каждой минутой. Поменялся на светло-голубой. В щелки приоткрытых глаз ворвался
        небесный фейерверк мерцающими зелеными листиками на тонких ножках щедрых веток
        тополей и очень высоко резвящимися ласточками на солнце. Фейерверк манил к себе,
        заставлял еще больше раскрывать глаза, и тогда картина превращалась в ужасно родную
        яркую панораму. Оказывается, это было прямо перед лицом огромное на всю стену окно, в
        котором все помещалось. Чуть ниже на уровне подоконника неподвижно торчали две головы.
        Одна очень знакомая, другая не очень. А может и совсем не знакомая. Лица голов постепенно
        светлели и, наконец, в знакомой он узнал папу. Обычно, если это папа, то он всегда находится
        в кругу привычной обстановки. Здесь было все чужое и поэтому хотелось узнать, где это они
        сейчас. Тогда голова папы зашевелилась, а голос ее спросил:
        — Сынок, как ты себя чувствуешь?
        Чувствовал он себя хорошо и поэтому он ответил вопросом:
        — Папа, а где Наташа?
        Ответ он получил от другой головы:
        — Она сейчас придет. И тоже со своим папой, Толик.
        — Это правда, папа?
        — Раз Федор Пантелеевич говорит, значит правда.
        — Она спаслась, да?
        — Спаслась, сынок. Спаслась, и тебя…
        Но Борис Васильевич не успел договорить потому, что как это часто бывает, когда
        вспоминаешь о близких и очень хороших людях, они легки на помине — тут как тут. Дверь
        отворилась и в сопровождении лечащего врача, Ларисы Владимировны в палату
        самостоятельно вошла подвижная, красивая девочка, за ней мужчина в очень тоже красивых,
        явно импортных очках — ее папа. Борис Васильевич сорвался с места, сбивая стул, бросился к
        девочке, опустился на колени, обнял ее.
        — Наташа, дочка!  — он виновато посмотрел на ее папу,  — простите меня, ради бога! Спасибо
        тебе, Наташенька за Тольку. Спасибо, дорогая!
        Наташа, конечно, не поняла, за что ее благодарят, на всякий случай сказала:
        — Пожалуйста. А к Толику можно?
        — Конечно, дорогая! Он давно тебя ждет…
        Федор Пантелеевич подошел к Роберту, протянул руку:
        — Роберт Иванович…
        — Федор Пантелеевич… — встречно произнес Роберт. Они впервые обменялись
        рукопожатием дружески.
        — Это отец пострадавшего,  — представил Федор Пантелеевич папу Толика.
        Борис Васильевич энергично потряс руку Роберта, приговаривая:
        — Примите мое восхищение вашей дочерью и благодарность… за спасение моего ребенка,
        Роберт… Извините.
        — Ну что вы! Не волнуйтесь. Наташа поступила так, как поступил бы и ваш сын. Я знаю,
        Борис Васильевич.
        — Вы считаете?
        — Уверен. Это дети. Еще не запачканные нашими Земными страстями.
        Наташа подошла к Толику, он улыбался и ничего не говорил. Он просто улыбался и слушал
        Наташу:
        63
        — Толик, я надеюсь, ты скоро встанешь, правда? И тогда ты приедешь в гости ко мне,
        правда? И я обязательно тебя познакомлю со своими друзьями и нашими играми. Ты понял?
        Вот возьми,  — она протянула ему свою визитку, на машинке отпечатанную по ее просьбе на
        папиной работе.
        Толик поднял еще не очень окрепшую руку и, как мог, сжал своими пальцами ее пальцы с
        визиткой:
        — Натаня, ты меня не забудешь?
        — Почему я должна тебя забыть?! Ты что?!  — возмутилась она.  — Никогда!  — категорически
        добавила она.
        Толик ничего не сказал, только кивнул. Он улыбался и неотрывно смотрел на Наташу.
        — Я вас поджидал здесь,  — продолжал Федор Пантелеевич.  — Вашей маме я сообщил, где
        находится ребенок Бориса Васильевича, и знал, что Наташа обязательно притащит вас сюда.
        Короче, мне нужно с вами срочно поговорить о вашей жене Евгении. Вы на машине?
        — Нет,  — улыбнулся Роберт, вспомнив о последней встрече с Федором Пантелеевичем в
        роли извозчика, а его — клиента.  — А что, вас нужно куда-нибудь подвезти?
        Федор Пантелеевич ответил такой же улыбкой:
        — Нет, спасибо. На этот раз я вас смогу подвезти куда скажете. Согласны?
        Роберт приподнял брови в знак удивления и согласия.
        — И по дороге вы, как можно подробнее припомните, при каких обстоятельствах исчезла
        ваша супруга. Это важно не только для вас…
        Они остановились в ожидании Наташи у выхода.
        Наташа еще немного постояла у постели Толика, ожидая от него каких-нибудь слов,
        смотрела на улыбку и неотрывный взгляд счастливого мальчишки, потом коснулась пальцем
        его носа, сказала «пока», пошла к выходу. У двери она остановилась и, обернувшись,
        добавила:
        — Ты приходи. С папой. Я познакомлю тебя с Костиком и Борькой. А Борька у нас знаешь
        какой умный. Вот увидишь!
        ГЛАВА 19
        КРУТОЙ ПОВОРОТ
        — На этот раз я вас могу подвезти, куда захотите,  — сказал Федор Пантелеевич, открыв сразу
        две двери своего «Жигули» и жестом пригласил Роберта на переднее сидение.  — А вам, моя
        героиня, придется устроиться за нашими спинами, за спинами личной охраны,  — шутливо
        добавил он, подсаживая Наташу за локоть.
        — Спасибо,  — пискнула Наташа.
        — Ничего. Ты у нас высокопоставленное лицо. А таких важных персон принято не только
        уважать, но и охранять от бандитов.
        — Мы вас благодарим, но у нас несколько расширенная программа… — вставил Роберт.
        — Наверное, я догадываюсь,  — сказал Федор Пантелеевич, садясь за руль.  — Вы решили
        навестить еще одного нашего с вами помощника по спасению Наташиного друга Толика.
        Угадал?
        Роберт с признательной улыбкой заметил:
        — Удивительно… Впрочем, я забыл, с кем имею дело,  — не без язвы добавил он.
        Федор Пантелеевич тоже ответил, но улыбкой хитрой и едва заметной.
        64
        — У вас большое преимущество передо мной. И вы это сразу схватили. Не так ли? Вы
        поняли, что я от вас завишу по службе.
        — Вы снова попали в точку.
        — Значит, можете спрашивать, и я постараюсь ответить, что вас интересует,  — с готовностью
        сказал он, трогая машину.
        Роберт, колеблясь, затормозил с вопросом. Уж очень серьезный и ответственный был этот
        вопрос, чтобы так «на ходу» справляться о нем. Но чувствовал, что другого случая не
        представится, и хочешь, не хочешь, а придется… Настал, можно сказать, момент волевого
        разрешения. И он выдавил:
        — Ответьте мне по-дружески, если я вправе так назвать наши определившиеся отношения…
        — Ну, во-первых, наши хорошие отношения нельзя назвать чисто дружескими. Таковые
        предусматривают полное откровение. А между нами, как вы понимаете, только деловые,
        производственные отношения по службе, при которых не все полагается открывать. Поэтому
        в настоящем вы, как я понял, пытаетесь меня либо подкупить на доверии, либо неудачно
        шантажировать. Не так ли?
        Роберт откровенно рассмеялся и покачал головой:
        — От вас действительно ничего не скроешь.
        — Ну да я так, для острого словца. Я уже сказал, на то и попался, что постараюсь ответить
        на ваши вопросы.
        — Тогда держитесь. Откровенность за откровенность. Принимается?
        — Ладно,  — несколько сдержанно проговорил Федор Пантелеевич.
        Роберт сосредоточил внимательный взгляд на Федора Пантелеевич пальцы, держащие
        руль.
        — Назаров — это ваших рук дело?  — выстрелил Роберт.
        Федор Пантелеевич не улыбнулся. Это четко заметил Роберт и внутренне восторжествовал.
        Но рука на руле не дрогнула. Теперь важна была вторая реакция: время отреагирования. И
        кагебист молчал. Молчал и Роберт. Ждал. Понятно, если вопрос останется без ответа — значит
        ответ положительный. В этом случае работнику такого ответственного государственного
        органа надлежало спасать не только неожиданную утечку информации, но самого себя…
        Любым способом. И Федор Пантелеевич неожиданно ответил просто:
        — Вы знаете, Роберт, давайте лучше я вам отвечу на это позже. Это будет не только
        откровенно, чем вы изволили меня шантажировать, но и правдиво. Вы мне верите? Надеюсь,
        это не повлияет на такие же откровенные ваши ответы на мои вопросы. Мы оба понимаем,
        что ваша заинтересованность в поисках супруги почти нулевая…
        — Но почему. .
        — Почему я так решил? Потому, что ваши отношения с Женечкой не затрагивают любовных
        чувств. Значит, носят формальный характер. И в поисках у вас нет личной
        заинтересованности. Вот это как раз меня и не устраивает.
        — Но откровенность за откровенность…
        — Вы правы. Я вам пообещал и выполню. Надеюсь, вы мне ответите такой же
        откровенностью. Согласны?
        Роберт неохотно ответил:
        — Согласен.
        — Как это произошло? Поподробней.
        Роберт рассказал о кафе, о бармене и странном уходе в служебное помещение Женечки,
        откуда она уже не вернулась. Федор Пантелеевич некоторое время ехал молча. Странно, но о
        подробностях не расспрашивал. Такое было впечатление, словно его совершенно не
        интересовало то, что Роберту все время не давало покоя. Потом он будто проснулся, спросил:
        65
        — Скажите, ваша супруга говорила, что кто-то звонил вам по телефону?
        — Было не раз. Перед отъездом в Москву мне…
        — Это я звонил. Разве вы мой голос не узнали? Но меня интересует звонки, на которые
        отвечала ваша супруга.
        — Кроме вашего предупреждения в отношении пакета, который мы с вами забрали из
        камеры хранения, других звонков не было.
        — Напрасно вы так думаете, Роберт. Звонки были. Мы проверили, звонки были. Она вам не
        говорила, какого рода были эти звонки?
        — Да не было никаких звонков. Если бы были, она бы непременно сказала. Она от меня
        ничего не скрывает.
        — Вот и опять напрасно вы так думаете. Брала трубку и коротко о чем-то говорила с
        неизвестным. Попытайтесь, когда она, наконец, окажется дома, спросить.
        — Вы думаете, что с ней ничего серьезного…
        — Абсолютно. Наоборот, я думаю, она неплохо проводит время.
        — Вы считаете, что она подгуливает?
        — Нет, я так не считаю. Но подробности — это то, что меня интересует. Вы не замечали в
        последнее время слежку или тонкое чувство наблюдения за вами с Евгенией?
        Роберт заколебался, стоит ли открывать постороннему человеку интимные вещи,
        касающиеся только Женечки?
        — Роберт, вы напрасно боитесь рассказать мне об очень интимном. Наш разговор дальше
        салона моего автомобиля никуда не уйдет. И потом, мы же обыкновенные мужики, а не
        кисейные барышни.
        — Да я понимаю,  — отбросил Роберт глупые предрассудки,  — да в этом, что я вам скажу
        никакой интимной тайны. Просто за нами вот уже недели две следил один тип. Страшный на
        вид. Несчастный. Но вел себя, как влюбленный в незнакомую женщину, коей являлась моя
        супруга. Шел по пятам на почтительном расстоянии.
        — Вот это уже интересно. Продолжайте.
        — Что продолжать? Свалился с сидения «канатки». Разбился.
        — Ясно. Агент из «Кармы».
        — Что? Из какой кармы?
        — Не берите в голову, Роберт. Это наши рабочие термины. И вы уверены, что он насмерть?..
        — Не уверен. Видел, как тут же за ним приехала «Скорая». Видно, вызвала администрация
        парка. Там на месте его падения находились, кроме нас с Женечкой, гуляющие.
        — Когда это было? И время?  — Федор Пантелеевич едва сдерживал своего восхищения
        перед неожиданным осведомителем.
        — Совсем недавно… За день перед Женечкиным исчезновением.
        — Роберт вы себе не представляете, какую ценную информацию вы мне принесли. А если
        окажется, что этот тип, как вы его назвали, еще жив, то считайте, с вашей помощью мы
        приостановили опасную антигосударственную деятельность одной иностранной
        группировки. Куда мы сейчас едем?  — уже машинально спросил Федор Пантелеевич.
        — Вы только что безошибочно отгадали «куда»,  — усмехнулся Роберт.
        Федор Пантелеевич рассеянно обвел взглядом лицо Роберта. Видно было, он еще
        окончательно не освободился от впечатлений полученной информации.
        — И вы полагаете, что к такой гостье можно заявиться без подарка?  — наконец осмысленно
        спросил он.
        — Вы правы. Но мне не удобно вас лишний раз напрягать.
        — Нет проблем. Тогда поехали в «Детский Мир» на площади Советская. Там Наташа
        сможет сделать неплохой выбор.
        66
        Роберт обернулся к Наташе и подмигнул:
        — А! Это обязательно! Вот уже почти приехали…
        Они поднялись на второй этаж в отдел «детской игрушки и подарков» и тут Наташа всю
        инициативу взяла на себя. На прилавке кукол, зорко пробежав по полкам, она ткнула в
        огромного плюшевого медвежонка. Медвежонок был настолько велик, что нагло занимал всю
        верхнюю полку стойки.
        Роберт взглянул на цену и засмущался:
        — Дочка, а ты не слишком ли разгорячилась?  — и виновато скосил взгляд в сторону Федора
        Пантелеевича.
        Кагебист изобразил безоговорочную мину:
        — Наташенька, у вас великолепный вкус. И не удивительно, что папе совсем недавно
        государством на это были выделены деньги. Не так ли, Роберт?
        Роберт, вначале соображая, поискал глазами что-то что забыл, но вдруг, вспомнив о
        приличной сумме, оставленной Федором Пантелеевичем в багажнике Роберта машины, на
        пути к вокзалу, завозражал:
        — Так это же казенные деньги для экстремального случая, товарищ майор!
        — Ну вот! Он и настал этот случай. Я правильно излагаю, Наташа?
        Наташа очень серьезно посмотрела на Федора Пантелеевича, пытаясь определить, на
        самом ли деле эта покупка то слово, какое только что произнес дядя из КГБ, не играют ли с
        ней как с маленькой?
        Мишка оказался настолько велик, что пришлось его нести вдвоем с дядей Федором
        Пантелеевичем, который даже папе не доверил эту ответственную работу — он за ноги, она за
        руки. Но зато по лестнице на этаж, где была квартира Нины и ее мамы, его всего тащил на
        себе папа. Дядя Федор изъявил желание остаться в машине, сказал, что немного поспит после
        такой ответственной работы с мишкой, и что они могут в гостях не торопиться.
        На площадке папа Роберт поставил мишку на ноги, прислонив его к стенке, сделал
        глубокий вдох, притворившись, что устал, взял Наташу на руки и поднял до уровня звонка.
        Она нажала. За дверью послышался писклявый голосок Нины:
        — Кто там?
        — Нина это я, Наташа.
        — Я вас не знаю. А мамы нет. Она мне запретила открывать чужим людям.
        Наташа растерянно посмотрела на Роберта. Он развел руками, что означало «что ж
        поделаешь!» Тогда она рассердилась на Нину по-взрослому:
        — Нина, ты что, меня не узнаешь? Это я, Наташа, которая потерялась!
        За дверью удивленно вскрикнули и, щелкнув замком, открыли. Нина замерла растерянная и
        удивленная одновременно: перед ней стояли сразу три посетителя — Наташа, которая
        потерялась, ее, скорей всего, папа, и огромных размеров медвежонок. При виде такой
        компании она не знала, что сказать и даже забыла о простых словах гостеприимства. Стояла
        рассеянно и рассматривала прибывших.
        Наташа сорвалась с места, схватила онемевшую подругу в объятья, как это, она видела,
        делают взрослые после долгой разлуки, придвинула к Нине медвежонка и объявила:
        — Нина, это тебе от меня и папы,  — Наташа подвинула мишку к Нине, и он оказался на
        голову выше.  — Чтобы ты меня никогда не забывала.
        Нина обхватила мишку, дабы не упал от своей тяжести, но он оказался как пушинка.
        — Спасибо. Наташа, откуда ты знаешь, что у меня…
        — А это наш большой секрет, Нина. А где мама?  — перебил Роберт.
        — Вера.
        — Да. Вера.
        67
        — Она только что ушла в магазин,  — Нина тесней прижала мишку к себе, и теперь казалось,
        что не она держит его, а наоборот — он ее.  — Но откуда вы узнали, что у меня…
        — А у нас в машине остался мой друг-волшебник. Он все знает,  — не без язвительной
        интонации сообщил Роберт.
        Нина подняла взгляд к потолку, выискивая там догадку о таинственном волшебнике,
        который все знает и снова не нашла что сказать.
        — Ну, хорошо, Ниночка. Мы пошли. Передай маме мою личную благодарность за Наташу, а
        тебе вот это от меня,  — Роберт протянул Наташину визитку,  — это Наташина…
        — Папа! По-моему я и сама прекрасно могу сказать. Нина, на ней адрес моей мамы. Там
        мои друзья. Мы тебя ждем к себе в гости. Ты теперь моя подруга. Мы сейчас едем туда, чтобы
        успокоить маму. Она до сих пор не знает, что я нашлась и меня…
        — И тебя не разрезали на кусочки,  — весело засмеялась Нина и в радостном порыве обняла
        свою новую подругу. Они беззаботно смеялись, не замечали Роберта и его грустного
        выражения на лице.
        Когда уходили, уже на площадке они помахали Нине, провожающей их у открытой двери,
        Роберт сказал строго:
        — Ниночка, мы уже ушли, а ты, пожалуйста, сейчас при нас хорошенько закрой дверь и
        пока не придет мама, не открывай никому. Хорошо?
        Нина молча покивала головой уже в проеме закрывающейся двери.
        — Папа, мы сейчас срочно едем к маме. Да?
        — Ну а как же, дочка!  — сказал он и, подхватив Наташу на руки, тревожно прижал ее к себе,
        будто боялся, что вполне большая девочка может споткнуться и полететь по ступенькам
        лестницы, как колобок, прямо до самого первого этажа!
        — Папа,  — обнимая Роберта за шею, тихо зашептала она на ухо,  — а ты маму так же сильно
        любишь, как меня?
        — Честно?  — улыбнувшись себе, спросил Роберт.
        Наташа слегка отстранилась, чтобы в упор увидеть его глаза. На ее лице медленно
        всплывала тревога.
        — А ты не обидишься?  — осторожно спросил он.
        Тревога на лице Наташи переросла в панику. Он торопливо прижался к ее щеке, и тоже, так
        же тихо, шепнул:
        — Еще больше.
        Она ответила сильным объятием и градом торопливых беспорядочных поцелуев.
        — Тогда, папка, вперед!  — скомандовала она и, соскочив с его рук, пустилась вниз к машине,
        где безутешно спал Федр Пантелеевич.
        По пути в Поселок Наташа никак не могла успокоиться, чтобы не выяснить у взрослых, а
        точнее у Федора Пантелеевича, что означала фраза, произнесенная Ниной, которую папка не
        дал ей договорить. Между прочим, она не слабо на него за это обиделась, хоть и не подавала
        виду. Эта мысль все больше ее тревожила, чем скорее приближались ее родные места.
        Наконец любопытство взяло свое, она наклонилась поближе к спинке водительского сидения,
        спросила, придавая голосу деловой взрослый тон:
        — Федор Пантелеевич, можно у вас спросить?..
        Роберт от удивления повернулся вполоборота в ее сторону: маленькая девочка, только что
        восседавшая на его руках с катастрофической скоростью превращается в зрелого человека.
        Сам же Федор Пантелеевич воспринял деловое обращение ребенка, нисколько не скинув на
        возраст:
        — Я тебя внимательно слушаю, Наташа.
        — Как вы думаете, что… ну,  — она смутилась, подбирая слово.
        68
        — Означает,  — подсказал Федор Пантелеевич.
        — Да. Совершенно верно. Вы смогли бы расшиф…
        — Расшифровать,  — подсказал кагебист.
        — Да. Расшифровать фра…
        — Фразу. Значение слов, которые произнесла Нина?
        — Да, Федор Пантелеевич. Пожалуйста.
        — Дочка!  — взвился Роберт,  — если ты всерьез приняла мои слова о том, что у нас в машине
        сидит волшебник, так это…
        — Может быть,  — нисколько не среагировав на подначку в свой адрес, вклинился Федор
        Пантелеевич,  — давай твою фразу.
        — Наташа!
        — Папа!  — так же категорически отозвалась Наташа,  — успокойся…
        — Да как ты разговариваешь с отцом!  — взвился Роберт.  — Успокойся ты, а не я. Федор
        Пантелеевич не волшебник. Я пошутил.
        — А что?  — качнул головой Федор Пантелеевич, не отрывая взгляда от дороги,  — мне
        нравится. Очень подходящее имя. Я бы даже сказал — приятная дразниловка!
        — Папа! Я прекрасно знаю кто он. Он разведчик. А разведчики знают все наперед. Ясно?
        — Удивительно, но правильно. Давай фразу,  — потребовал Федор Пантелеевич.
        — Нина сказала, а папа не дал ей договорить. Когда я преподнесла ей мишку, она сказала
        так: «Наташа, откуда ты знаешь, что у меня…»
        — Дочка, неужели не понятно? Откуда ты знала, что у нее нет такого мишки, как ты
        подарила. Ясно?
        — Нет, папочка. Проехали.
        — Что сделали?  — не понял Роберт.
        — Проехали,  — пояснил Федор Пантелеевич,  — значит «мимо». И, между прочим, наша
        уважаемая героиня права. Не менее уважаемый изобретатель, эта фраза означает, что у Нины
        сегодня день рождения.
        После произнесенного все буквально онемели. Несколько минут длилась пауза. Для одних
        она казалась позорной, для других — победоносной.
        Слушали убаюкивающий шелест и глухую дробь шин о гальку. Но вот крутой поворот, и
        улица Базарная Поселка открылась сразу. Здесь Федор Пантелеевич остановил машину,
        помолчал, в задумчивости глядя на пыльную грунтовку улицы, на яркой желтизной лежащую
        песочную кучу возле дома Татьяны, сказал, не глядя на Роберта:
        — Мы сейчас расстанемся, Роберт. У вас свои проблемы, у меня свои. Надлежит вплотную
        заняться вашей уважаемой супругой и тем, кто стоит за ее исчезновением. Честно скажу, да
        это, я знаю, для вас уже не секрет, второе меня больше интересует, извините. Такова жизнь.
        Это моя работа. Я с вами свяжусь, когда потребуется, но и вы не игнорируйте моего
        расположения к вам, Роберт… И еще. Я обещал откровенность за откровенность. И надеюсь,
        вы не станете разубеждать или обнадеживать и без того в тоске жену своего друга иллюзиями
        — не хороните преждевременно того, кто представляет ценность даже для врагов. Надеюсь, вы
        меня правильно поняли.
        Роберт не удивился ответу на свой лобовой вопрос. Наверное, и потому, что сам знал,
        каким он будет.
        Тихая наплывающая радость заполняла сознание уверенностью в еще совсем недавнем
        предположении. Назаров и его смерть — несовместимые понятия.
        Все последующее произошло непредсказуемо. Едва из открытой двери остановившейся
        напротив калитки машины выпорхнула Наташа и вслед за ней, тепло распрощавшись с
        69
        Федором, остался на дороге Роберт, как со стуком об остов калитки распахнулась дверь и
        навстречу Наташе, расставив руки, уже бежала Татьяна.
        Она рыдала. Коротко обняв ребенка, бросилась к Роберту и ничего хорошего еще не
        ожидающий инженер, стоял, решив, что будет. Достигнув цели, Татьяна повисла на шее
        отрешенного отца семейства, и обильно смачивая его лицо влагой, целовала куда попало.
        Сколько бы длился этот процесс, неизвестно, но следом уже шла незаконная теща с каменным
        красным от выпитого спиртного лицом и плотно сжатыми губами. Роберт внимательно
        рассматривал ее руки и когда убедился, что они не несут смертельно сжатых кулаков,
        успокоился. А еще, когда она расставила их в стороны и заулыбалась скупой волевой
        улыбкой, совсем разомлел. Она подошла и обняла их обоих с Татьяной прямо на дороге, на
        глазах у высунувшихся из своих дворовых щелей любопытных соседей.
        Его прошибла слеза. Он нежно обнимал Татьяну, на ходу целовал в губы и,
        спотыкающуюся, вел во двор.
        ГЛАВА 20
        БОРЬКА
        Непослушными пальцами он наталкивал в патрон порцию заряда. Тетка Мария, да и
        многие соседи по улице называли его Старшиной. Когда приходилось о нем говорить, ни
        фамилии, ни имени его не произносили. Время выветрило из людской памяти его настоящее
        имя.
        Его дом в два этажа, окруженный деревьями огромного сада, стоял так, что с улицы не был
        виден. Неизвестно, когда он появился, и в последние годы время от времени вызывал
        удивление у соседей: когда же Старшина все успел завезти — и кирпичи и доски,  — не
        нашуметь ударами топора и визгом пилы? Прямо — чудо. Да и сам он появлялся на улице
        незаметно. Стоял возле своего двора неподвижно, с красным мясистым лицом тучного
        мужчины, и смотрел на все тяжело и спокойно. «Прогуливался» он в основном утром, молча
        провожая взглядом свою старуху-мать на базар.
        В одно такое утро жалобный собачий визг нарушил спокойствие Старшины. Наряженный в
        лохмотья своей хозяйки, выброшенные на улицу, с панамкой на голове, соседский пес Плутон
        перепрыгнул через забор на улицу как раз в тот момент, когда бабка возвращалась с базара.
        Пес ошалело несся ей навстречу, пытаясь сбросить панамку, и Старшина видел, как старуха
        выронила корзинку с клубникой и повернула в обратную сторону. Он понял, чья это была
        работа, когда со двора Марии выбежал Борька и принялся собирать клубнику. Это он в
        последнее время повадился в сад со стороны реки, где забор был слаб, а местами прохудился
        совсем…
        Старшина молча сжал челюсти и зашел к себе во двор. Он не мог простить Борьке издевки
        над матерью. А еще больше — хозяйке дома — Марии, у которой жил мальчишка с родителями,
        — за то, что взяла и держит теперь неспокойных квартирантов.
        Нервничая, непослушными слегка подрагивающими пальцами, он набивал патрон
        шестнадцатого калибра порцией заряда.
        «Как в охотничий сезон, да не та лихорадка»,  — злясь на себя, думал Старшина.
        Шаркая тапочками, к нему приблизилась старуха. Она пошамкала беззубым ртом, сомкнув
        плотно губы. Пристально посмотрела на руки сына, стараясь понять, зачем это он
        потемневшее от времени свое охотничье ружье стал чистить.
        70
        Старшина промолчал, прикинувшись очень занятым, но старуха стояла и ждала ответа, в
        ее позе ощущалась непреклонность. Старшине мешали и ее зоркий взгляд, и ее привычка
        стоять над душой.
        Наконец, старуха издала звук, выражавший недовольство, похожий на шипение:
        — Чего надумал?!  — проговорила она, и в скрипучем голосе матери Старшине послышались
        некогда властные нотки.  — Никак взбесилси!
        Он не ответил, снова занялся своим делом, отмеряя порцию заряда и засыпая ее в гильзу.
        Потом, все же, чтобы старуха успокоилась и ушла, сказал:
        — Ничего… будет полезно,  — и добавил, прищурившись,  — если полезет еще… — он кивнул
        головой,  — полезно будет,  — и снова посмотрел в окно на забор, за которым был двор Марии…
        Там в саду, длинном и узком, Борька важно запустив руки в карманы и с ног до головы
        окидывая Костика взглядом, теснил его к стволу старой вишни…
        Борьке скоро восемь. Он старше Наташи и тем более — Костика. А если человек старше
        своих товарищей — значит, он во всем умнее их. Абсолютно во всем. И это давало ему право в
        настоящий момент в расстегнутой рубашке с раскрытой грудью, в новых туфлях стоять перед
        маленьким Костиком и небрежно вести разговор. А, кроме того, была еще одна причина,
        настраивающая на хозяйский тон. Завтра у него день рождения. Да-да — в шестнадцать ноль-
        ноль, как совершенно серьезно сказала ему мама, он «появился на свет». В то время как
        Наташи и Костика и в помине не было. Вот почему Борька в испачканной глиной рубашке, в
        туфлях на жесткой подошве, выпятив живот, припирал худенького Костика к стволу вишни.
        Борька был упитан и умело этим пользовался; плотной ногой он наступил на Костин
        носок, навалившись всей тяжестью тела, не давая другу уклоняться от ответа. А на Наташу
        только поглядывал и с усмешкой поучительно говорил:
        — Так вам ясно? Или еще повторить?!
        Костик смотрел мимо Борькиного плеча куда-то в глубину сада, словно все, что
        происходило, его не касалось. А Борьку злило такое пренебрежительное отношение к его
        словам. Он помахивал прутиком и задевал им нос Плутона. В такт взмахам пес лениво
        прикрывал глаза, но головы не отворачивал. Наташа стояла рядом. Она молчала,
        насупившись.
        — У меня завтра день рождения. Чтобы все пришли,  — повелительно говорил Борька,  — и
        чтоб принесли подарки, ясно?
        Костик перевел взгляд на Борькину туфлю. Большой палец на ноге онемел от боли. Но
        Костик изо всех сил терпел и старался побыстрей ответить. А когда он торопился, то всегда
        говорил не то, что хотел. Он сказал:
        — Да.
        Но его ответ показался Борьке не точным:
        — И про подарок понял?  — сурово спросил Борька, искоса глянув на Наташу.
        — Понял… — еле слышно сказал Костик, стараясь не думать о ноге. На щеках у него
        появился слабый румянец, а в глазах — неожиданный блеск от набежавших слез.
        Наташа возмущенно топнула ногой. Из-под подошвы взвился фонтанчик пыли.
        — Сейчас же отпусти Костика!  — приказала она.
        Борька нехотя приподнял и переставил ногу, но с друга глаз не отвел. Плутон задумчиво
        понюхал Борькину туфлю и, брезгливо фыркнув, отошел.
        — И какой вы мне принесете подарок?  — спросил Борька, с ухмылочкой глядя Костику
        прямо в глаза.
        Этот прием ему нравился. Он видел, как делали некоторые старшеклассники: нужно в упор
        смотреть на одного, самого податливого, и произносить слова, касающиеся всех. Такой
        71
        подход придавал делу строгость и не требовал особой ответственности. К тому же Борька был
        уверен, что его приглашение — поступок уже сам по себе щедрый.
        Костик шмыгнул носом, собрав морщинки на лбу, протянул виновато и тонко:
        — Я… у меня денег нету.
        Борька хохотнул:
        — У него денег нету! А мама у тебя зачем? Она и купит.
        — Как тебе, Боря, не стыдно?!  — вспыхнула Наташа. Она подошла ближе к Костику и, взяв
        его за руку, как малыша недавно научившегося ходить, завела его за свою спину.
        — Ты зачем заставляешь его дарить тебе вещи? Он еще маленький!
        Борька отступил назад, встал в позу независимого человека и, прищурившись, сказал с
        едва заметной досадой:
        — Расскажи своей бабушке — не стыдно!» Да просто у Косточки мама жадина. Жадина-
        говядина! Она и ему на день рождения ничего не подарила. Одну только книжку. Я же знаю.
        Он сам мне проболтался. Ясно?
        — Подарок лучше сделать, а не купить,  — спокойно сказала Наташа.
        — Это как же?  — ехидно спросил Борька.
        — А так. Это должен быть его подарок,  — указала она пальцем на Костика,  — а не
        магазинный. Понятно, Боречка? Чтобы он для тебя был дорогим и приятным.
        — Сказала… вот глупая! Ты никогда своими руками не сделаешь дорогого подарка. А вещь
        чем больше денег стоит, тем дороже для друга. Ясно?
        — А вот и нет,  — покраснев от волнения и прищурив глаза, подступила к нему Наташа,  —
        какой ты, Боря, непонятливый! Дорогие подарки совсем другие. Не такие, как лежат в
        магазине. Вот мне папа говорил…
        — Мой папа умнее твоего. Он говорит, что вокруг всего хватает. И совершенно не нужно
        самому делать вещи. Нужно уметь их доставать.
        На это Наташа ничего не ответила. Молчал и Борька. Неожиданно для себя он утратил
        интерес к своей необычной игре. Его уже не интересовал даже Костик. А Костик смотрел на
        Борьку потускневшими глазами, какие бывают у человека, бессильного отомстить за кровную
        обиду. Одной рукой он, сжав кулак, размазывал слезы по грязным щекам, другой — судорожно
        стискивал Наташины пальцы. Его лицо сморщилось. Он заговорил, порывисто вдыхая воздух
        и всхлипывая:
        — Не жадина она… не жадина!
        С беспокойством посмотрев на Костика, Наташа гневно выкрикнула Борьке:
        — Все, Боречка! Мы с тобой не дружим. Ты нам никто, вот так! Никто!  — и решительно
        пошла прочь, потащив за собой Костика.
        Борька тупо глядел на удаляющихся друзей, облокотясь на ту самую вишню, к которой
        минуту назад припирал Костика, внушая ему свое превосходство.
        Плутон в нерешительности потоптался, опустил хвост и, виновато пригнув морду к земле,
        поплелся за Наташей и Костиком. Борька растерянно посмотрел на его впалые бока,
        почувствовав в душе какое-то опустошение. Он сердито оттолкнулся от вишни, не глядя перед
        собой, бросился к дому. По пути, спружинив, его больно хлестнула по глазам ветка. На миг
        ослепила вспышкой тысячи искр. Он замер, закрыв ладонями лицо. Слезы покатились из глаз.
        Окружающее просматривалось сквозь размытую пелену. Сдерживая нарастающую обиду, он
        бежал домой, спешил, боясь, что его кто-то увидит.
        В прихожей пришлось осторожно пройти мимо открытой двери кухни, где баба Мария на
        столе гладила белье, тихо пробрался в свою комнату и плюхнулся на кровать.
        *
        72
        Борькин отец, Павел, бестолково топтался у крыльца. Его тяжелая возня — глухие звуки,
        проникающие сквозь стены — была слышна в прихожей и кухне. Он мог топтаться даже в
        хорошую погоду, когда не нужно было отчищать подошвы от грязи или обметать с себя снег,
        бухать ногами однообразно и вдумчиво, как будто ожидал, не решаясь зайти, когда выйдет
        хозяйка дома. Но хозяйка никогда не выходила, а выбегала жена, крича и размахивая руками,
        точно всполошенная курица крыльями, давала ему поручения и снова исчезала за дверью так
        же внезапно, как и появлялась.
        Сегодня Павел пришел с работы раньше обычного. Жены еще не было, и у его ног терся
        Плутон. Когда человек не нравился, пес тыкал мордой в штанину ненавистных брюк,
        обнюхивал их, прикасался холодным носом к оголенной ноге и вызывал у человека
        неприятную дрожь.
        Павел терпеливо думал минуту-другую, потом коротко замахнулся на Плутона и грузным
        шагом поднялся по ступеням крыльца.
        Его встретила Мария, поманила рукой к себе на кухню, сказала, кивнув головой в сторону
        комнаты:
        — Борис твой не в духе.
        — Ничего с ним не станется.
        У Павла был низкий грубый голос. Он скинул обувь, вошел и подсел к столу.
        — Наверное, опять у Старшины лишнее яблоко сорвал, да съел?..  — буркнул он, и вдруг,
        вспомнив, спросил,  — а что это, теть Мария, твоего соседа «Старшиной» кличут? Я все хотел
        тебя об этом спросить.
        Мария ответила не сразу, молча выравнивая складки на материи и придавливая
        подготовленное место утюгом.
        — Да люди его так прозвали,  — сказала она с неохотой,  — когда «шоферовал» в районном
        отделении милиции, брал на себя много, ругался по пустякам, запугивал людей. Ну а потом
        пошел слух, что решили его вылечить от какого-то величия и предложили уйти по
        собственному желанию,  — она безнадежно махнула рукой,  — перешел в жилстрой… поближе к
        материалам…
        Мария поставила на подставку утюг, сказала строго:
        — Учти, Павел, от Старшины можно ожидать всего. Смотри, как бы там с Борисом чего не
        вышло!
        — Ерунда, пацан… — Павел махнул своей широкой ладонью. На клеенку стола вольно легла
        рука, большая и крепкая, делавшая работу на поле у себя в селе, где Павел раньше жил, и
        Мария позавидовала его силе, пожалела, что почти не применима стала она, эта сила, в
        нынешней его жизни.
        Мария невольно спросила:
        — Какая ж сатана заставила тебя переехать в город, Павел? Скажи, если не секрет.
        Павел вздохнул.
        — Квартира нужна, теть Мария. А чего ты спрашиваешь?
        — Да так. У тебя ж дом в селе новый. Сам говорил.
        — Хочу комфорту, как люди. Культуры, опять-таки.
        — Ну да… — протянула Мария, взяла утюг, поставила на подставку,  — а там, на поле… кто же
        теперь?
        — Найдутся. Конструктора-инженера приедут с институтов. Им все равно делать нечего.
        Сейчас каждый должен уметь делать все. И пахать, и на кульмане того… линию проводить.
        Или скажешь, не прав я?  — Павел хитро посмотрел в глаза Марии.
        73
        Мария промолчала, провела утюгом по простыне быстро, словно кто ее заторопил. В
        жизни ее не раз бывало, что, наткнувшись на человеческую ложь, прятала она свое лицо,
        словно боялась откровенно сказать все начистоту. Так получилось и со Старшиной… Его двор,
        равный двум таким, как у Марии, был отгорожен от ее участка, уже постаревшим на солнце и
        дожде забором. Вскоре после окончания войны самовольно, никому не говоря ни слова,
        Старшина прихватил полосу шириной в полтора метра принадлежащей Марии земли, и
        потянул забор во всю длину надела, будто не заметил колышков, вбитых техником из
        райисполкома при разметке площади. «Полтора метра в ширину — пустячок»,  — говорила
        Мария. Но как-никак, а на этой узкой полоске земли разместилось у Старшины шесть
        фруктовых деревьев. И это четверть ее участка! Но жаловаться не стала, никуда не пошла,
        махнула рукой: не хотела мелочиться. Был бы муж в доме, хозяин — другое дело. Но муж
        погиб на фронте в конце войны. Так и жила вот уже двадцать семь лет одна с памятью о нем,
        успевая по хозяйству за обоих. Уж он-то поставил бы на место нахрапистого соседа!
        Мария представила, улыбаясь, как это могло быть… и забыла о Павле. А он, не
        дождавшись от хозяйки ответа, медленно поднялся и пошел к сыну в комнату.
        Борька тихо лежал ничком на подушке. Павел тронул его за плечо:
        — Сынок,  — сказал он,  — чего это ты?
        Борька резко отвернулся к стене.
        — Никак умирать собрался? Так это денег стоит.  — Павел снова коснулся Борькиного плеча,
        — иль обидел кто? Давай, докладывай.
        Тетка Мария неслышно вошла, остановилась возле двери, глядя на Борьку.
        — Они ко мне на день рождения не придут,  — наконец сказал он,  — ни Наташа, ни Косточка!
        Павел усмехнулся, заметил:
        — А чего? Небось, побрезговали нами,  — и глянул на Марию, ожидая прочесть в ее глазах
        одобрение его словам.
        — Нет, ответил Борька,  — я им сказал, чтобы принесли подарок… — он немного подумал и
        добавил,  — чтобы не забыли. Просто так.
        Повернувшись, Борька бессмысленно рассматривал гладко выбеленную стену. Свет из окна
        падал на его припухшее воспаленное лицо и лоснился на щеках.
        — Мне не нужны ихние подарки. Я передумал,  — сказал он тихо и глянул на бабу Марию.
        Павел, хитро прищурил маленькие, заплывшие жирком глаза:
        — Сынок, а ты меня удивляешь!  — он сел на кровать, посадил рядом Борьку,  — и кому ж это
        захочется на тебя деньги тратить?  — обнял его за плечи.  — Да ты про то не беспокойсь. Не
        беспокойсь, сынок. Будет у тебя… Куплю я тебе такой подарок… увидишь завтра,  — он
        похлопал Борьку по спине.  — А этих короедов… брось. Еще сами придут. Увидишь.
        — Боря, а мой подарок тебе понравился?  — спросила Мария.
        Прислонившись к косяку двери, она все так же стояла у порога, повязанная фартуком,
        видно, собравшись стирать, сложив руки на груди, смотрела на Борьку прищуренными
        постоянно смеющимися глазами.
        Борька промолчал. Он не хотел говорить о подарке, который оставил внизу на берегу под
        корягой. Он подыскивал причину для отговорки.
        — Я хочу радиоприемник настоящий, а не самодельный.
        — Разве? А я думала, собирать из конструктора интересней, чем готовенькое покупать.
        Своими руками сделаешь.
        Борька с насмешкой скривил рот:
        — Да нет, бабушка. Ничего вы не понимаете! Это не интересно. Лучше купить готовый. Их
        полно в магазинах. Правда, папа?
        Мария покачала головой, лицо было серьезным, глаза же по-прежнему смеялись.
        74
        — Эдак для тебя на завтра и «Мерседес» подавай!  — сказала она.
        Павел с любовью обнял сына и сказал вполголоса, будто самому себе:
        — Ничего. Был бы достаток. А то можно и «Мерседес».
        Мария всплеснула руками, хлопнула себя по фартуку:
        — Да разве ж так можно?!
        — Теть Мария, а как можно? Ты знаешь?
        — Если будешь слушать, то скажу. Никому не говорила, а тебе скажу.
        — Ну, давай.
        — А перебивать не будешь?
        — Как можно!
        — Тогда слушай.
        Она села на стул, грустно посмотрела на Павла.
        — Вот что я тебе хочу рассказать. Мой сын в войну был, как сейчас твой Борька, совсем
        пацаном. Работала я тогда медсестрой в ленинградском интернате, с ним эвакуировалась в
        Сибирь. Казенные дети питались плохо. Мы, взрослые, и вовсе голодали. Летом земля кое-как
        прокармливала, а зимой спасали пищевые отходы со столовой. Кое-что кухня выбрасывала к
        яру на краю поселка… Наши дети были ловчее нас. Они перебирали порченный мерзлый
        картофель. Если не пахло гнилью, значит, такой «продукт» годился для оладий на рыбьем
        жире. Жира этого тогда в войну было вволю… У моего были знакомые девчонки и мальчишки,
        с которыми ходили добывать… И вот,  — тетка Мария запнулась, украдкой тронула пальцами
        висок,  — об этом вспоминать как-то… тяжко. Они, эти малые горемыки, делили между собой
        все, что находили на этой вонючей куче, поровну. .
        Павел пожал плечами и осторожно промолвил:
        — При чем тут. . Теть Мария! Ты, теть Мария, прямо в крайность. Что ж тут хорошего?
        — Хорошее-нехорошее, а понимали друг друга,  — расстроено отозвалась Мария.  — Да и то
        ведь, своими силеночками добывали себе на жизнь. Не чужим горбом. То-то не стали
        равнодушными. Да в них, в этих мальцах, не бог весть что — тепло земное родилось,
        понимание твое… А ты говоришь — «нехорошее»!
        Мария замолкла, опустив глаза. Казалось, она увидела там, на полу, что-то неожиданное и
        одновременно — грустное. Борька всегда с удивлением смотрел на бабу Марию. Ему
        представлялось, что все ее обижают, а она молча смеется в глаза людям, и в ее взгляде было
        столько силы, что слова казались лишними.
        — Я это говорю к тому,  — заметила Мария,  — что наши дети все одно, что та вертушка… Ты
        ее по ветру пустишь, а она вернется и по тебе же ударит, если не поймаешь.
        — Я знаю, бабушка! Это бумеранг,  — вставил Борька.
        — Это как же понимать?  — с нескрываемым интересом спросил Павел.
        — Да так. Как хочешь, так и понимай. Главное, не остался бы,  — она кивнула на Борьку,  — с
        холодком на всю жизнь.
        Павел хохотнул, растянув в небрежной улыбке пухлые губы:
        — Не, теть Мария. То пусть добренькие… так себе живут. А надо с оглядочкой, без зёва. Ты
        возьми своего соседа. Не растерялся мужик, отнял у тебя кусок земли. У хорошего человека
        отнял. А кому лучше стало жить — тебе или ему?  — Он усмехнулся, минуту помолчал, привлек
        сына к себе.
        Борька, прильнув к отцу, неотрывно смотрел на бабу Марию и, может быть, думал о земле,
        на которой Старшина посадил свои деревья и теперь снимает с них урожай. Земля бабы
        Марии, а деревья соседа. Чьи же яблоки и сливы? Он давно об этом думал, да только не было
        подходящего момента спросить у отца.
        75
        — Добренькая ты, теть Мария, вот и все. А доброта — она нам ни к чему. Сам не возьмешь —
        другие не дадут.
        Мария поднялась со стула, вытерла о фартук руки, словно только что оторвалась от корыта
        со стиркой, и пошла к двери, проговорив:
        — У тебя, Павел… отношение к жизни какое-то… иждивенческое. Не по мне это.
        — Не по мне… — вполголоса протянул Павел так, для себя, для очистки совести,  — земля
        людей кормит. И мы у ней иждивенцы,  — недовольно махнул рукой он вслед Марии.
        — Папа, а деревья кто кормит?  — спросил Борька.
        — Тоже земля, сынок.
        — Значит, и яблоки выкормила земля, да?
        — Оно и есть, что земля,  — с ворчливой убежденностью расстроено сказал Павел,  — а ты как
        думал?
        — И я так думал,  — соврал Борька,  — только хотел у тебя спросить.
        *
        Ночью Борьке снился страшный сон. Будто баба Мария нагрузила полную тележку яблок,
        собранных с деревьев, посаженных Старшиной на ее земле. А этот Старшина, без рубашки и
        майки, в одних брюках, потный и жирный, как поросенок, кричал и ругался, пытаясь
        завернуть тележку к себе во двор, и грозился, грозился… Но баба Мария молча окинула его
        смеющимися глазами и показала на кучу гнилой картошки у его ног. И тут Старшина увидел
        изжаренные на рыбьем жиру картофельные оладьи, отшатнулся и вдруг уменьшился,
        превратясь в маленького гномика. Гномик опустился на четвереньки и, хныча, нехотя полез к
        отбросам картошки выискивать еще пригодный в пищу «продукт»…
        Утро стерло из памяти весь этот сон, но тяжелое чувство чего-то пережитого угнетало
        Борьку. Ему было тоскливо и одиноко. Досадно, что поссорился с ребятами. А с другой
        стороны, виноваты сами же — недогадливые. Ведь он понарошку с ними, а они!..  — рассуждал
        он, направляясь по тропинке к озеру, где вчера под корягой оставил коробку с конструктором,
        подаренную бабушкой Марией. «Теперь с Наташей придется мириться по-настоящему, иначе
        и разговаривать не станет. Не то, что с Косточкой — как мужчина с мужчиной. По рукам — и
        порядок! А у нее ведь придется просить прощения!»  — Борька скривился, будто разжевал
        горошины аскорбиновой, которые мама каждое утро вкладывала ему в рот.
        Потом вспомнилось, что было три дня назад, до ссоры с ребятами…
        Борька затевал одно представление. Наташа стояла в сторонке, наблюдая за его
        действиями, видимо, пыталась определить, чем закончится то, что придумал Борька. Вообще-
        то, Наташа ему нравилась, с ней интересно было играть в любые игры, даже самые смелые. И
        умная. Пожалуй, даже слишком. Прежде, чем согласиться на игру, подумает и прикинет, как
        взрослая. Но жаль, что не пацан. Было бы еще лучше! Хотя Борьке льстил Наташин интерес к
        нему, при ней он чувствовал себя мужчиной. И знал, что ее привлекало в нем: во-первых, он
        придумщик, во-вторых, никогда не повторялся.
        На этот раз объектом шутки стал Плутон. Ему, дворовому псу, пришлось пережить
        небольшое изменение своего собачьего облика…
        Серьезно и невозмутимо, кряхтя от напряжения, Борька работал. Вначале, стянув с веревки
        бабы Марии фартук, он прикрыл им спину упирающегося Плутона. Завязал у него на животе
        тесемки. На голову натянул Наташину панамку, пропустив в вырезы длинные собачьи уши.
        Борька делал это с вдохновением. Из уважения к возрасту своих истязателей, Плутон почти не
        возражал, хотя чувствовал, что добром это не кончится и придется ему на собственной шкуре
        вынести все лишения. И вот, когда все было готово, и «актера» нужно было представить
        76
        перед старым пожелтевшим зеркалом, выброшенным Марией еще ранней весной к забору,
        Борька посмотрел на Наташу строгими глазами и сказал:
        — Давай, толкай его сзади.
        Наташа осталась стоять на месте. С чувством страха она, наверное, ожидала
        неприятностей. Плутон заупрямился, поскуливая, когда Борька потянул его к осмотру.
        — Стесняется,  — авторитетно заметил Борька и приблизил собачью морду вплотную к
        зеркалу. Увидев свое изображение в панамке, Плутон приник к земле и, неожиданно
        взвизгнув, в ужасе бросился наутек что есть духу.
        — Ура! Улепетывает!  — закричал Борька и кинулся вдогонку, угрожающе подпрыгивая. Он
        громко смеялся, и смех у него получался однообразный, как длинная барабанная дробь. Это
        ему нравилось. Это увеличивало впечатление.
        Плутона страх раскрепостил настолько, что у него хватило сил перемахнуть через высокий
        забор. От прыжка панамка сползла ему на глаза, и поэтому, не разбирая дороги, несся он
        вдоль соседских заборов навстречу прохожим. Подбежав к калитке, Борька на секунду
        остановился, осмотрел взятую высоту.
        Плутон удирал от самого себя. Конечно, это было безжалостно. Но Борька же не знал, что
        так получится! Он старался оправдаться перед Наташей — собрал клубнику с асфальта и,
        держа в руках корзинку, важно и неторопливо вошел во двор.
        — На, ешь,  — сказал он и демонстративно поставил перед Наташей корзинку, почти до верху
        наполненную сочными ягодами.
        Наташа растерялась.
        — Откуда у тебя, Боря, так сразу появилась клубника?  — спросила она и посмотрела ему в
        глаза.
        Борька загадочно смолчал. А когда Наташа сказала «спасибо», он небрежно ответил:
        — Ты Плутону скажи. Это он напугал одну бабку так, что она рассыпала клубнику. И
        убежала. А мне после нее пришлось убирать, чтобы кто-нибудь не упал на том месте.
        Клубника оказалась очень вкусной. Борька ел ее первый раз в этом году. И Наташе тоже
        понравилась. Она даже спросила:
        — Ты волшебник?
        Борька помедлил, подумал, какая Наташа все же еще маленькая, потом с достоинством
        произнес:
        — А ты как думала?
        Борька неторопливо наталкивал рот ягодами. Алый сок тонкой дорожкой стекал по локтю и
        капал на ступеньку крыльца.
        — Ты заранее знал, что так будет, да?
        — Знал.
        — А как же бабушка?
        — Так ей и надо. В другой раз не будет убегать.
        — А если ее напугал Плутон?
        — Ну и пусть. Я тут при чем? Не я же напугал!
        — А у нее есть дети?
        — Почем я знаю?
        — Ты же волшебник!
        Борька перестал есть. Недовольно посмотрел на Наташу. Клубника потеряла вкус и аромат.
        И даже показалась кислой.
        — Неправда, Боря,  — серьезно сказала Наташа,  — Плутон сам напугался. Ты его нарядил в
        человечью одежду, а он не умеет делать то, что делают люди. Поэтому и напугался. И
        натворил дел. Понятно?
        77
        Тогда Борька нахмурился:
        — Мораль читаешь, да?
        — Никакую не мораль.
        — Ничего ты не понимаешь,  — рассердился Борька и встал со ступенек,  — нужно приучать
        его к любому делу. Чтобы была замена.
        Он недовольно взял корзинку, спрятал за спину, и с осуждением по-взрослому посмотрел
        на Наташу.
        — Нет, Боречка,  — обиженно сказала она — это всегда так бывает. Когда кто-нибудь
        занимается не своим делом.
        — Кто тебе это сказал?!  — воскликнул Борька.
        От возмущения голос у него стал тонким и пронзительным.
        Наташа насупилась.
        — Кто, говори!  — угрожающе подступил Борька.
        — Папа,  — ответила Наташа и побледнела,  — у папы на работе рассказывали. Одному дяде в
        институте, которого послали на стройку помогать выстраивать дом, на голову упал самый
        большой кирпич…
        — Ну и что?
        — Дядя обиделся и сказал, что больше не пойдет строить дома.
        — А дальше?  — хитро прищурившись, хихикнул Борька.
        — Папа сказал, что если бы у дяди были мозги, то он бы получил сотрясение. А так —
        можно не бояться заниматься чужой работой еще.
        — Выдумала!  — разочарованно взмахнул рукой Борька.  — Глупая ты, вот что! Его бы убило.
        — А ты, Боречка, такой… — она запнулась, обдумывая, каким обидным словом лучше всего
        назвать Борьку, и добавила неожиданно для себя,  — будешь таким, как Старшина, когда
        вырастешь,  — сказала она и замерла, испугавшись, что Борька сейчас же накинется на нее с
        кулаками.
        Но Борька промолчал. Настроение угасло, и продолжать приключенческие игры ему не
        хотелось. Он мог бы завязать знакомство с инопланетянами и даже познакомить с ними
        Наташу. Но нет уж! С него хватит! И Борька ушел, оставив Наташу с ее вопросами.
        А к вечеру, они все же снова встретились, уже втроем с Косточкой, сидели на коряге возле
        воды, рассматривая детали радиоконструктора, подаренного бабой Марией ко дню рождения.
        Конечно, то была не ссора. Не настоящая. А теперь… Борька уныло и мучительно
        обдумывал, как теперь помириться с Наташей и Костиком? Для этого у него не хватало всей
        его фантазии.
        Утро стояло яркое и тихое. Наверное, собирался знойный день. От поверхности воды шла
        белесая испарина, исполосованная косыми солнечными лучами. Лучи скользили между веток
        сада Старшины, разрезая сырой воздух.
        Светлую Наташину голову он заметил уже издали — выцветшие на солнце ее длинные
        волосы. Наташа стояла на песочной залысине у самой воды. Увидев Борьку, быстро отвернула
        голову в сторону.
        Возле коряги, скрестив ноги, сидел Костик. На расстеленной газете разложены детали
        конструктора — плата приемника и несколько жгутов цветных тонких проводов; он
        рассматривал картонные бирочки с цифрами.
        Борька подошел ближе и спросил:
        — Зачем?
        — Он здесь валялся. Ты, правда, его выбросил?
        Борька промолчал. Ему хотелось сказать, что он шел, чтобы забрать конструктор и сделать
        приемник. Но он сказал:
        78
        — Можешь взять себе,  — и смело обернулся к Наташе. Но та молча рассматривала Костины
        руки и Борьку словно не замечала. Даже избегала встретиться с ним взглядом, наблюдая за
        Косточкой исподлобья. Завести с ней разговор Борьке представлялось немыслимо трудным,
        стыдным делом.
        — А мне приснилось, что мой папа сделал для меня из настоящего трамвая самокат —
        соврал Борька.
        Он надеялся, что это рассмешит, или, по крайней мере, смягчит настроение ребят.
        Наташа промолчала, а Костик продолжал сопеть, присоединяя провода.
        — Такой же самокат, как ты, Костя, придумал. Солнечный. Но только на три места,  —
        продолжал врать Борька.
        Костик остановил взгляд на своей работе и секунду думал. Затем поднял голову, спросил:
        — Для всех нас? Да?  — и доверчиво уставился на Борьку.  — Для тебя, для Наташи и для
        меня? Да?
        — Ну да. А ты как думал?!  — вспыхнул Борька и снова глянул на Наташу. Но она по-
        прежнему смотрела на Костины руки.
        — Вот здорово!  — тихо, будто это была тайна, сказал Костик, встал и робко приблизился к
        Борьке.  — А ты уже не сердишься? Да? Ты уже помирился?  — спросил он, радостно глядя на
        Борьку.
        Наташа бросила короткий испытывающий взгляд на Борьку и осталась неподвижной,
        точно ожидая чего-то, и это было похоже на продолжение вчерашней ссоры. Борька отвел
        глаза в сторону, секунду колебался, но преодолев себя, подошел к Наташе и молча протянул
        ей ладонь.
        Наташа испугано посмотрела на протянутую руку и тихо проговорила:
        — Я не хотела с тобой мириться, Боря.
        — Почему?
        У Борьки вдруг внутри что-то оборвалось.
        — Потому, что ты, Боречка, часто влазишь не в свое дело. И из-за тебя другим попадает… —
        сказала она и от волнения покраснела. Еще не приходилось ей высказывать таких дерзких
        мыслей, хотя думала она всегда так же, как сейчас. Но Борька даже не шевельнулся. Он стоял,
        потупив взгляд, как вчера прижатый к вишне маленький Костик. Наташе на миг показалось,
        что перед нею теперь два Костика, одинаково обиженные, и оба вот-вот заплачут. При виде
        такого сходства ей вдруг стало жалко Борьку. Она торопливо подала ему руку и сама же
        пожала его холодную податливую ладонь.
        От такой сцены Костик тихонько и радостно подпрыгнул, уселся на прежнее место и, как
        ни в чем не бывало, занялся своим делом.
        — Боря, а можно я тебе на день рождения подарю этот радиоприемник, когда сделаю?
        Ладно?
        Борька кивнул, невнимательно слушал Костика и старался придумать что-нибудь такое, за
        что потом человека бы зауважали.
        Наконец он вспомнил:
        — Как, по-твоему, если на твоей земле посадили чужие яблони, то чьи будут яблоки,
        которые поспеют на них?
        — Не знаю,  — пожала плечами Наташа.
        — Твои. Ты хозяйка земли, значит твои. Ясно? А если у тебя уворовали твою землю, что
        нужно сделать, чтобы вору не достались яблоки?
        Наташа растерянно посмотрела на Борьку.
        Борька торжествующе ухмыльнулся:
        79
        — Спилить деревья. Понятно? Но это не женское дело. Я даже Косточку боюсь брать с
        собой. А вот Плутона… Это другое дело. Плутоша пойдет. А где он?  — спросил оглянувшись
        Борька.
        — Спит,  — сказала Наташа,  — он всегда спит утром. А ночью везде бегает, стережет ваш дом
        от чужих собак и воров.
        — Ничего,  — сказал Борька, повеселев,  — сейчас он будет здесь,  — и, заложив пальцы в рот,
        свистнул.
        Наташа торопливо закрыла ладонями уши, напряженно наморщив лоб.
        В начале сада высокая трава, как от набежавшего ветерка, заколебалась, волна устремилась
        вниз, до слуха долетел нарастающий сухой шелест. Подгоняемый охотничьей страстью,
        Плутон во весь дух мчался «по бездорожью». Вырвавшись на простор, он кинулся к ребятам в
        ноги, восторженно лая.
        Наташа запищала, разыгрывая переполох, вскочила на корягу, поджимая то одну, то
        другую ногу, как будто наступила босыми ногами на горячий асфальт. Костик тут же запрыгал
        возле Плутона, пытаясь поймать его за хвост. Борька хохотал, хватаясь за живот и показывая
        на Плутона пальцем…
        Когда все насмеялись, Борька сказал:
        — Стойте здесь, я сейчас!..
        Он скоро вернулся, неся под мышкой ножовочную пилу.
        — Поможешь, Косточка?  — спросил он так, как обычно обращаются друг к другу мужчины.
        Костик молча подошел, потрогал пальцем острые звенящие зубцы.
        — А зачем?  — спросил он.
        — Есть дело. У нас военное задание. Мы уходим, а Наташа остается и будет нас встречать,
        как… женщины встречают мужчин после опасных походов. Идешь?
        — Иду,  — сказал Костик, не задумываясь, куда и зачем нужно было идти. Просто он знал, что
        с Борькой будет интересно — и пошел следом, взяв Плутона за ошейник, как сыскную собаку.
        Наташа вначале подумала, что это такая игра — игра в войну, которую придумал Борька,  —
        потом засомневалась. Потом почувствовала, что все выглядит гораздо серьезней, и ей стало
        не до шуток, как любил говорить ее папа. Охватила слабая тревога. Она замерла и, глядя
        ребятам вслед, не могла произнести ни слова. Но когда за Борькиной в кустах скрылась спина
        Костика, невольно вскрикнула:
        — Это не твое дело. Вернись, Боря! Не лезь туда. Костик, не ходи за ним!
        Головы ребят, уже едва заметные в зарослях терна, росшего на берегу, неумолимо
        удалялись и утопали в зелени.
        — Ой, куда же они?!  — вскрикнула она, словно рядом было кому пожаловаться.
        Сердце стучало так громко, как никогда даже после быстрого бега. Она прислушивалась к
        самой себе, спрашивала себя: что теперь делать, чтобы остановить ребят? Оглядываясь назад,
        как будто надеялась, что откуда-нибудь из кустов вот-вот с хитрыми улыбками и криком,
        решив ее напугать, вынырнут Борька и Костик, бросилась бежать к дому бабы Марии.
        Выстрел прозвучал за спиной неожиданно и странно, словно выдуманная история вдруг
        превратилась в явь. Наташа и баба Мария замерли на тропинке. Внизу, где заканчивался забор
        участка Старшины, заросшей бузиной и малиной, дрогнули и наклонились в сторону
        верхушки кустов. Раздвигая ветви белеющими на солнце руками, из них выкарабкался
        Борька. Не глядя на бабу Марию и Наташу, он протрусил мимо, вскочил на крыльцо и
        скрылся за дверью. Следом медленно шел Костик. Съежившись и став еще меньше, он
        приблизился к Наташе. Вяло опустился на пыльную тропинку, уставился на заросли бузины.
        Вскоре появился Плутон. Поскуливая и виляя задом, пес волочил ногу. За ним на сухой
        потрескавшейся земле оставались следы от капель крови… Костик отодвинулся, пропуская
        80
        Плутона, неотрывно глядя ему вслед. Ползком, поскуливая, пес залез к себе в конуру. Костик
        шмыгнул носом, приложил кулаки к глазам, растирая слезы и вздрагивая, пошел к калитке на
        улицу.
        Дома Борьку хватила лихорадка. Его трясло. В холодном поту он пролежал на диване
        остаток дня.
        Вечером к нему приходили Наташа и Костик. Их не пустили. Борькины родители сказали,
        чтобы они оставили Борьку в покое и больше не сбивали его с толку. А баба Мария, проводив
        ребят к калитке, посоветовала им прийти завтра, когда родители будут на работе, и они с
        Борькой смогут встретиться и обо всем поговорить.
        ГЛАВА 21
        КОСТЫЛЬ ДЛЯ ПЛУТОНА
        Несколько дней Плутон не высовывался из конуры. Дробь кучно ударила ниже изгиба
        задней лапы и потревожила кость. Старшина, наверное, целился в голову, но за секунду до
        выстрела Плутон в восторге крутнулся перед Борькой, который следом пролазил через дырку
        в заборе, и это спасло его.
        Костик часами просиживал возле будки, прислушиваясь к собачьему стону. Подходила
        Наташа, молча клала руку ему на плечо. Баба Мария приносила в алюминиевой миске молоко
        с мелко нарезанными кусочками белого хлеба, ставила его вовнутрь конуры.
        Один раз спросил Костик у Марии:
        — А чем его лечить, ба-а?
        Мария нехотя ответила, глянув с грустью на Костика, что можно давать стрептоцид по две
        таблетки. А чем еще, кроме этого,  — не знала. Тогда он сказал Наташе, что Плутону нужно
        помогать «всеми силами», и ушел домой. А вскоре прибежал к Наташе, выставил кулак,
        разжал пальцы и показал ей двадцать копеек. Он ничего не сказал, но Наташа взяла деньги и
        проговорила сбивчиво:
        — Хорошо, Костик. Я попробую. А вдруг не дадут. . без рецепта.
        Костик пожал плечами. Но глаза его выражали надежду и мольбу, чего Наташа в них
        раньше не замечала, и твердо решила, что лекарство достанет.
        Вскоре она принесла белые таблетки в шелестящей прозрачной упаковке, баба Мария
        раздавив в ложке три штуки, замешала порошок из них с молоком и хлебом.
        На третий день Плутон уже выглядывал из лаза, и, опустив морду на лапы, дышал свежим
        воздухом. Больная нога его была где-то там, в глубине будки, и к себе он не подпускал,
        тихонько рычал, боясь, что ему сделают больно.
        Тем не менее, его лапу нужно будет осмотреть. Так говорила баба Мария. И Костик боялся,
        как бы рана не загноилась… А еще, перед тем как Плутон вылезет наружу и начнет ходить,
        для него необходимо будет сделать из дощечки шинку и привязать к ноге, чтобы кость
        правильно срослась. Когда он об этом узнал, стал искать подходящую дощечку.
        Ведь потом в ней нужно будет вырезать углубление, чтобы лапе Плутона было удобней.
        Этого ни он, ни Наташа не смогут сделать. Наташа — девочка, а у него сил еще не хватает.
        Борька уехал в село в гости к своей бабушке. Поэтому придется идти, просить маму. А маме —
        дядю Вову, который приезжает на машине. Он ведь взрослый и, наверное, сумеет вырезать.
        Тогда это будет не дощечка, а Плутонов костыль.
        Мама и дядя Вова, возможно, уже дома, сидят на тахте у телевизора, но на экран не
        смотрят. Перед ними стоит низенький столик, на столике две маленькие глиняные чашечки на
        81
        блюдцах, кофейничек и красивая бутылка коньяка. Они тихо о чем-то говорят, смотрят друг на
        друга веселыми глазами. Мама «строит глазки», как сама же иногда говорит о других,
        проводит длинными белыми пальцами с перламутровыми ногтями по коленке дяди Вовы и
        задумчиво опускает глаза. Дядя Вова обнимает маму, что-то шепчет ей на ухо, от чего она, с
        чем-то не соглашаясь, посмеивается.
        На кухне возится бабушка. У нее все валится из рук. Она сердится, когда Костик пристает
        к ней с вопросами. Тогда он подходит к маме, опустив руку с дощечкой к ноге, и говорит, что
        ему нужен костыль. Верней, не ему, а Плутону. Глаза у мамы делаются удивленными,
        подкрашенные ресницы ее, взметнувшись вверх, замирают на секунду. Мама незаметно
        сердится, стыдясь за него, Костика, в присутствии чужого дяди.
        Дядя Вова возьмет будущий костыль, осмотрит его со всех сторон и, может быть, попросит
        у мамы нож для работы. Но мама выхватит у него из рук дощечку, отдаст Костику и скажет
        без особого интереса что-нибудь такое, например, что он — Костик, мальчишка — сам найдет,
        что сделать «с этой палкой». И тогда Костик одернет руку, спрячет за спину то, из чего
        должен получиться костыль для Плутона и побежит в сад бабы Марии.
        А в саду — как в саду. Но у Марии сад не такой, как у всех. В нем нет порядка. И поэтому
        он привлекает ребят. Он — сама природа, свободная и вольная. Убегающая к озеру полоса
        земли с высокими травами и неухоженными деревьями представляется детям дикими
        джунглями. А за озером — лес. Старый, серьезный. Он часто бывает хмурым. Особенно, когда
        над головой набегают серые тучи и кажется, что вот-вот начнется дождь. От почерневшего
        леса и озеро становится темным, вздутым и грозным. В его водах собираются все тени, самые
        глубокие, уходящие далеко в чащу, и все блики от молний и вечерних зорь. Оно повторяет
        все, что над ним и возле него, удваивая картину. Оно в сговоре с лесом. Это не нравится
        Костику. Как было бы хорошо, если бы вода на озере была сама по себе, яркая и прозрачная,
        какая она есть на самом деле. Теперь же, когда Костик шел в густой траве, а за ним Наташа —
        молча, как и он,  — озеро походило на извилистую матовую ленту, туман стелился над ним
        тонким слоем, не касаясь застывшей поверхности воды. И вода была светлая. Костик видел,
        что она освещалась сверху белым туманом и поэтому радовалась даже этому свету. А лес над
        всем стоял темный, как перед сумерками. Туман, выходит, защищал воду озера от хмурого
        леса.
        Костик подумал, что над человеком тоже, наверное, бывает туман, только редко и никогда
        не виден. Поэтому-то и смеяться Костику не всегда хочется. Значит, даже у озера есть
        защитник. Не только у Плутона. Вот, например, Наташа и Борька — защитники. И если бы
        Борька не уехал в свое село, то обязательно сделал бы для Плутона деревянную шинку.
        Конечно, вначале поумничал бы, как да что нужно вырезать, но все-таки сделал бы. Он
        большой, ходит во второй класс — все должен уметь. А у Костика даже папы нет… от этого
        бывает стыдно, когда в разговоре с ребятами касаются пап.
        Костик стоял и смотрел на озеро, и Наташа, подождав немного, тронула его за руку,
        сказала:
        — Ты, Костик, не печалься… — но договорить она не успела. Он неожиданно уткнулся лицом
        в ее плечо, его спина завздрагивала. Казалось, сдерживаясь, он тайком над кем-то смеялся.
        Наташа, растерянная и удивленная, замерла и почему-то вспомнила недавнюю игру «в
        семью», где Костик был ребенком, она, Наташа — мамой, а Борька — папой. Борька, правда,
        возражал. Но игра все же состоялась. И Наташе показалось, что игра, начатая тогда, еще не
        кончилась. От того, как доверился ей маленький Костик, и еще от тревожных волнующих
        мыслей и чувств, сейчас охвативших ее, нужно было срочно становиться взрослой, делать
        так, как делают все мамы на всей земле. Это большая радость — быть настоящей мамой, пусть
        82
        даже чужому ребенку. Только у Наташи сейчас не было никакой радости. Сердце сильно-
        сильно билось.
        Немного опомнившись, она сказала Костику:
        — Ты не печалься. Потому что когда человек сильно думает о себе, он не может помочь
        другому. А Плутону, ты сам сказал, нужно помогать. Иначе он заскучает и погибнет.
        Костик так же неожиданно затих, как перед этим заплакал. Он сел на траву, скрестив ноги,
        и сказал, глядя на озеро:
        — У моей бабушки есть в сарае большой ножик. Она им рубит мясо. Пойдем ко мне. Ты
        будешь держать, а я прорежу посередине канавку. Ладно?
        — Ладно,  — торопливо согласилась Наташа.
        Она вынула носовой платок, и, обняв Костика за шею, принялась вытирать ему глаза и
        щеки, приговаривая, будто оправдываясь:
        — А то мама заметит…
        Они вошли в комнату, где мама и дядя Вова сидели возле телевизора, прошли в уголок
        Костиных игрушек. Там стояла старая тумбочка с двумя полочками, на них расставлены
        морские ракушки разной величины, привезенные этим летом дядей Вовой из Сочи.
        Костик взял одну из них. Приложил к своему уху. Потом привлек Наташину голову,
        осторожно поднес к виску, к ее густым волосам. Наташа слушала «морской прибой» и
        смотрела на Костину маму и дядю Вову, тихо беседующих друг с другом.
        — Это он тебе принес?  — спросила, кивнув в сторону дяди Вовы.
        — Нет,  — шепотом ответил Костик.  — Это он маме подарил. А я украл себе. Хочешь, я и для
        тебя украду?
        Наташа строго посмотрела на Костика:
        — Значит, ты и деньги украл?
        — Украл.
        — А ты знаешь, что красть нельзя?  — и, прикрыв ладошкой его рот и украдкой поглядев в
        сторону взрослых, Наташа таинственно прошептала ему на ухо,  — может, он станет твоим
        папой?
        — А я почем знаю,  — сказал Костик очень тихо и задумчиво. Скучающе уставился на
        подошвы своих ног.
        Наташа взяла дощечку, брошенную рядом, покрутила в руке, подумала, зашептала снова:
        — Ты, Костик, не печалься. Все папы, например, умеют починять игрушки. А дяди — нет.
        Костик поднял глаза, внимательно посмотрел на Наташу.
        — Может, у него получится,  — добавила она, кивнув на дядю Вову.
        Костик схватил дощечку и направился к сидящим у телевизора. Сперва постоял в
        ожидании удобного момента. Он так всегда делал. Молчал, даже не смотрел на свою мать и на
        чужого дядю, которого мама всегда называла Вовиком. Наконец, глянув на Костика, мама
        спросила негромко, но строго:
        — Чего тебе?
        Костик молча потянулся к уху матери, зашептал, объясняя…
        — Ну,  — сказала мама, и беспокойно заморгав ресницами, взяла у Костика дощечку,
        посмотрела на нее со всех сторон, улыбнулась дяде Вове,  — к тебе за консультацией. Собака
        ногу поломала. Нужна шинка.
        Вовик смущенно пожал плечами, глядя на маму умоляющими глазами. Сказал скромно:
        — Ласточка, ты меня ставишь в неудобное положение… — улыбаясь так же, как и мама, дядя
        Вова взял дощечку, и так же, как и мама, посмотрел на нее, потом, снова жалобно глянув на
        Костину маму, сказал мягким голосом, обращаясь к Костику:
        83
        — Видишь ли… Я ведь по профессии не хирург. А скорей — шофер-водитель. Это, к
        сожалению, не ко мне, не по адресу. А вообще,  — он всегда говорил «а вообще», что ставило в
        тупик не только Костика, но даже маму с бабушкой,  — а вообще, зачем лишние хлопоты?
        Заживет, как на собаке! Вот увидишь.  — Он так всегда и заканчивал — «вот увидишь»  — и
        никогда не называл Костика по имени, начиная с «видишь ли», а дальше все так, как только
        что сказал. Протянул дощечку и улыбнулся Костику, как улыбаются детям, уступая им дорогу.
        Наташа тихо подошла сзади к Костику, выхватила у него из руки дощечку и быстро пошла
        к выходу. У порога, открыв дверь, остановилась и сказала громко:
        — Пошли, Костик. Мой папа умеет.
        Шинку изготовили вечером. Роберт даже согласился помочь привязать ее к больной ноге
        Плутона. Псу надели старый усохший намордник, валявшийся с давних времен в сарае у
        Марии и, не обращая внимания на жалобное поскуливание пса, сделали все так, как надо.
        ГЛАВА 22
        ПЛУТОН
        Костик тонул в пяти шагах от берега. Не то чтобы не умел держаться на воде,  — плавал он,
        как и все мальчишки,  — и «по-собачьи», и «по-морскому». Но у него свело ногу. Незаметно
        появилась ломотная боль, сковало голень. Отяжелевшее тело потянуло вниз, в глубину.
        В своей небольшой жизни Костик успел кое-что повидать и перечувствовать. Научился
        приблизительно оценивать исход всякой житейской истории, в какую попадал. Обычно все
        истории кончались хорошим или плохим, но все-таки заканчивались продолжением чего-то
        нового. И эти продолжения были его выбором.
        Теперь же — другое дело. Ему еще не приходилось тонуть. Вокруг кроме Плутона, ни души,
        выбирать было не из чего, и сейчас, пока был жив, боролся в бессознательном страхе за свою
        жизнь, как умел, из последних сил бил по воде руками, захватывая вместо воздуха воду и,
        задыхаясь, погружался ко дну.
        Вначале, пока Костик нырял и выбрасывал тягучие черные водоросли, камни и случайных
        трепыхающихся раков, которых Плутон не мог ни схватить зубами, ни тронуть лапой, все
        было спокойно и хорошо. Яркий солнечный день разливался по заросшему кустарником и
        камышом берегу. Над фруктовыми садами блестели крашенные крыши домиков —
        коричневые, красные, зеленые и даже белесые — крыши Поселка, оставленного на окраине
        города под снос.
        Солнце припекало сильно, и Плутон дремал, разомлев от тепла, растянувшись на влажной
        траве.
        Но вот чуткий слух пса различил в необычно шальном плеске суету и беспокойство.
        Поднявшись, он потянулся и, принимая Костину возню за баловство, сладко зевнул. Но
        борьба в воде продолжалась — и вдруг оборвалась. Настала тишина.
        Плутон вскинулся на все четыре лапы. Виновато поскуливая, нерешительно подошел к
        воде — и тут же отпрянул от берега. Что-то поискал между кустов, обнюхал траву, и снова
        стремительно подбежал к воде. Зашел по изгиб лап, почувствовав недоброе.
        Плутона сдерживало неприятное соприкосновение с водой. Нельзя сказать, чтобы он был
        привередлив к водным процедурам, однако, какие-то собачьи предрассудки все же смущали
        его. Он припадал мордой к песку, поднимался на задние лапы, согнув в суставах передние и,
        тоскливо завывая, плюхался в лужу. Наконец, вымокнув и набравшись смелости,
        сосредоточенно вошел в воду.
        84
        Он плыл на самую середину, как плавал за палкой, брошенной во время купания кем-
        нибудь из ребят — Борькой или Костиком — и теперь быстро приближался к месту
        происшествия. Костик барахтался из последних сил, несколько раз удавалось ухватить за
        скользкую и короткую шерсть Плутона, но упускал ее. Теряя сознание, в последнее
        мгновение ощутил в ладонях скользкий хвост Плутона. Хватая пальцами воду, он судорожно
        сжал пальцы. Плутона потянуло вниз. В ужасе пес бешено замолотил лапами по воде и
        повернул к берегу, поднимая фонтан брызг. Почувствовав илистый грунт, Плутон, наконец,
        тяжело выкарабкался на берег. Устало повалился на мокрый песок. Возле него вяло опустился
        Костик.
        Они долго лежали без движения. Плутон, огромный, рыжий, мокрый до шерстинки, и
        маленький Костик, раскинувший на песке безвольно руки, чем-то напоминающий синего,
        тощего цыпленка.
        Костик медленно приходил в себя. Повернулся и лег животом вниз. Положил голову на
        руку, другой обхватил шею Плутона. Тихо завсхлипывал, сдерживая рыдания. Он понимал:
        мужчина не должен плакать. Плутон водил серьезным глазом, враждебно косясь на Костика.
        Всякие мысли приходили на ум, еще плохо выстраиваясь в его ошеломленном мозгу. Его
        знобило… Неуемно дрожал подбородок. С лица постепенно сходила смертельная синева.
        Рядом равномерно посапывал Плутон. У него на спине подсыхала шерсть. И глаз пса,
        который смотрел на Костика, призакрывался от приходящей сладкой дремоты.
        Костик думал, что не зря старался, и совсем не стыдно было ему потом перед Наташей за
        то, что вел себя как девчонка и плакал. Ведь нога у Плутона срослась правильно — Костик
        понимал, что в этом его заслуга.
        Что-то незримо связывало его с Плутоном и крепко удерживало вместе. Казалось, связь эта
        сильнее их самих. Разве мог Борька, если б только знал, объяснить все это словами? Ведь
        нужно не только быть постарше, но самому оказаться в этой связи. Почувствовать ее силу. .
        Возможно, Костику по-детски могло это и прийти в голову. Но теперь он только вспоминал, с
        чего все началось…
        Родился Плутон в другом доме. Его, щенка, принесли в галоше, в большой, устаревшей,
        каких не встретишь сейчас на прилавках. И было ему недели три. Он едва помещался на
        красной байке, неуклюже свесив широкие лапы с лакированных краев, когда Иван, брат
        Марии, нес его переулком в дом сестры.
        В последнюю минуту перед новосельем Плутон не хотел расставаться со своей лежанкой,
        которой завладел вскоре после рождения, залез под кровать. Стал втискивать тупую морду
        вглубь хозяйской обувки, оставляя снаружи упругую спину, и, брыкаясь, поочередно
        выдергивал задние лапы из шершавой Ивановой ладони. Но Иван не церемонясь, все же
        достал щенка, сгреб в охапку вместе с галошей, сказав угрюмо, чтоб «не скавчал». Он решил,
        что теперь самый подходящий момент, чтобы будущий пес раз и навсегда узнал свою единую
        и законную хозяйку.
        Принес и поместил под кроватью, сказав Марии:
        — Пусть думает, что снова оказался на том же месте, где был. Но Плутон, поскуливая,
        недоверчиво понюхал крашеные доски чужой хаты и, растерянно покачиваясь на слабых
        лапах, пошел разыскивать привычный запах и знакомую обстановку.
        — О!  — дурачась, сказал Иван, показывая на него кривым пальцем,  — еще не пил, а уже
        шатается!
        Мария покачала головой и, улыбаясь, сказала ласково:
        — Это он понял, что к чужим попал.
        — Молодой он еще до понятий!  — отрезал Иван.
        Мария несогласно махнула на него рукой:
        85
        — Он все понимает, да только сказать не может.
        — Да говорю я тебе,  — возмутился Иван,  — что с похмелья!
        — Ладно, уж,  — ответила Мария, с улыбкой следя за щенком,  — не намекай. Я обещала —
        сейчас организую. Ты чего будешь пить? Вино или водку? Огурцов нету, могу помидоров
        дать.
        — Давай водку. Потому как пью ее только в двух случаях — когда есть огурец, и когда его
        нет,  — сказал он.
        И уже через несколько минут пропил щенка.
        С тех пор, ничуть не обижаясь за предательство на Ивана, Плутон снискал уютный дом
        доброй хозяйки Марии, где все свое детство провел, лежебочничая на теплой подстилке в
        прихожей.
        *
        Они родились в один год. Костику семь и Плутону семь. У Плутона была обыкновенная
        собачья жизнь. Потому что он был обычный рядовой пес, каких немало вокруг, и жизнь у него
        была такая же, как и у многих дворовых собак — без претензий. Его древние предки оставили
        ему в наследство, кроме хвоста, ушей и хитрой, по-собачьи смеющейся морды, еще и
        память… Вообще, у собак хорошая память, ничуть не хуже, чем у человека. Просто у них
        короче жизнь.
        Память у Плутона была добрая. Он старался походить на степенного «образованного» пса,
        уважал свою хозяйку Марию и любил детей. Нельзя сказать, чтобы он был начисто лишен
        собачьего самолюбия и всем прощал или вовсе не замечал унижений. Нет, конечно! Но была в
        его памяти и злость на одного человека — Старшину. То была злость против ненавистного
        врага, пожелавшего однажды убить его, Плутона.
        Собаки хорошо определяют характер человека, и Плутон избегал встреч со Старшиной.
        Заметив издали, обходил стороной, вытянув по-волчьи шею, голову, почти касаясь мордой
        земли, нес угрюмо и молчаливо.
        Плутон не боялся своего врага. Он боялся затаившейся в самом себе силы зверя — всего,
        что мог натворить, выпустив эту силу. Он знал, что все,  — и дети, и Мария, и хозяева других
        дворов — тоже ненавидели Старшину.
        Перебирая пальцами слипшуюся шерсть на ноге у пса, Костик искал следы ранения.
        «Заживет, как на собаке»,  — вспомнил он слова дяди Возы. «Но если бы не поставили шинку,  —
        подумал он,  — неизвестно, как срослась бы кость»… Плутон, наверное, хромал бы. Все
        называли бы его инвалидом. Не прыгал бы через барьер и не плавал бы так, как плавает
        сейчас!
        В глубине сада слышались голоса ребят, приближались их шаги — шелест трав и листьев…
        Но Костик лежал и думал об играх наедине с Плутоном. Это были настоящие представления,
        о которых никто не знал. И тут неожиданно почувствовал, каким интересным, обновленным
        стал для него мир! Ему вспомнились все движения — его и Плутона — во время их
        «спектаклей».
        Вначале Костик приседает, положив руку на голову пса. Плутон послушно припадает к
        земле, приготавливается к броску. Затем Костик срывается с места и, сделав два-три больших
        прыжка, утопает в гуще высоченных зарослей осоки, кубарем скатывается по склону к забору
        сада Старшины. Плутон, выждав секунду, стремительно прыгает вслед и, разыгрывая
        нападение, обнимает Костика лапами, добродушно рыча. Небольно захватывает кисть руки
        острыми клыками или тычет мордой в бока… Костику нестерпимо щекотно. Он визжит и
        отбивается. А бывает наоборот. Плутон притаивается где-нибудь в высокой траве — не видать.
        86
        Костик ищет и подбирается незаметно. Обнаружив приникшую к лапам морду пса с хитрыми,
        как у Борьки, коричневыми глазами, он в ту же секунду откидывается назад и падает
        навзничь. Лежит неподвижно, будто сражен врагом. Плутон подбегает к нему, в
        замешательстве останавливается. Немного подождав, подходит ближе, наклоняется над ним,
        закрыв собою яркое солнце. В щелки глаз Костик видит его тревожный пристальный взгляд, и
        тогда Плутон ему напоминает Наташу, чем-то озабоченную и взволнованную. Но когда на
        морде у Плутона появляется растерянность, Костику становится его жалко. Он делает
        незаметное движение рукой, стараясь поймать Плутона за лапу. Плутон, разгадав уловку,
        вскидывается, увертывается и в восторге носится по лужку, описывая круги. Трава под ним
        подсекается и ложится толстым пушистым слоем.
        Всегда повторялось одно и то же. Это нравилось и ему, и Плутону, и никто из них не
        замечал однообразия. Но однажды как обычно, Костик упал на траву и, притворившись
        мертвым, ждал появления Плутона. И странным показалось промедление пса, словно тот
        забыл про игру. Костик открыл глаза. На фоне голубого обрывка неба, нависшего между веток
        терна, увидел полное, с безразличным взглядом, лицо Старшины. Тот стоял над ним, и,
        казалось, мог упасть и своим огромным тучным телом раздавить Костика.
        Сердце громко стучало. Костик лежал, не шевелясь, плотно прижавшись спиной к траве, и
        ему чудилось, что снизу к нему кто-то пробивается.
        — Чего лазишь здесь,  — сипло проговорил Старшина,  — места тебе мало в своем дворе, что
        под мой тут подкатываешься?! Поспешай, давай,  — добавил он, усмехнувшись,  — к соседке
        своей, бабке Насте, на блины. Небось, свеженьких напекла!
        Последних слов он не успел договорить. Огромный рыжий ком ударил Старшину по ногам.
        В следующую секунду он увидел, как с дикой яростью пес, в которого он когда-то стрелял,
        рванув за штанину его брюк, отхватил по шву лоскут и отскочил в кусты.
        Еще минуту Старшина стоял, широко расставив ноги, не мог произнести ни слова, но
        потом его лицо налилось кровью, и он выдохнул:
        — У-у, падаль! Ты еще живой?! Мало тебе хозяйской дроби…
        Он пошел, волоча обрывок штанины.
        — Ладно! Казенного свинца будет тебе в самый раз,  — произнес он теперь уже спокойно и
        уверенно, скрывшись за ветками деревьев.
        Плутона долго искали. Мария удивлялась, говоря, что пес, наверное, нашкодничал у
        соседей, и теперь, стараясь избежать ее гнева, скрывался в окрестностях реки.
        Так уже было с ним раза три. Выходя рано утром из дома, Мария вдруг обнаруживала на
        ступеньках крыльца еще теплого и пушистого кролика, принесенного Плутоном из чужого
        двора. Она брала его за уши и, оглянувшись по сторонам, не видит ли ее кто с чужим
        кроликом при слабом свете просыпающегося утра, шла на огород. Там она закапывала
        задушенного, отметив палочкой место. А потом после стыда Марию захлестывала злость, она
        кидалась на Плутона с мокрой тряпкой в руке и, не попадая по изворотливому псу, звонко
        шлепала об асфальт или по доскам флигеля.
        Однажды, обнаружив еще одну жертву (это был третий по счету кролик), Мария схватила
        швабру с тряпкой, выставленную еще вчера после мытья полов,  — в одной руке швабра, в
        другой тряпка — кинулась к Полутоновой будке. Но пса там не было. Не оказалось его и в саду
        и на огороде. Мария поняла — хитрец избегает взбучки. И только час спустя услышала
        сдержанный жалобный лай за калиткой.
        Она подошла, приоткрыла дверь и, став в проходе, сказала строго, словно перед нею был
        человек:
        — А ты чего пришел? У нас все дома. Давай отсюдова! Нам таких работничков не надо!
        87
        Плутон прижал уши, опустил голову. В растерянности искоса глянул на свою хозяйку. А
        потом, отойдя от калитки на лужайку, долго смотрел на Марию. Видно, по-собачьи пытался
        понять, всерьез ли его выгоняют из родного дома.
        Сказав все, что нужно, Мария закрыла дверь и тайком стала наблюдать в щель калитки.
        Плутон покорно прилег на траву, неотрывно смотрел в невидимые глаза Марии. Терпеливо
        сидел, не пытаясь кинуться навстречу с повинной даже тогда, когда Мария подходила к дому,
        неся от колонки полные ведра воды.
        Вскоре ей стало жалко пса. Она сказала самой себе, что он все же как-никак, пес, а не
        кошка, настоящий пес, сильный и полноценный. И в этом не его вина. А потому — так
        беспощадно наказывать его нельзя. Взяла и открыла калитку. Плутон сорвался с места,
        прежде чем Мария успела сказать «ладно уж, иди», словно угадал ее мысли. Радостно
        побежал во двор, завилял хвостом.
        Это было ей непонятно.
        Еще больше она была удивлена, когда Плутон однажды пригласил свою подругу —
        бродячую серого цвета собаку, крупную, длинную, с узкой продолговатой головой — во двор
        позавтракать из собственной посуды. Правда, к этой истории был причастен и Борька.
        В первую зиму после Борькиного поселения дети, как потом они часто делали, собирались
        у Марии в гостях, или точнее — у Борьки. На этот раз, снова сойдясь, завели давний спор о
        собаках.
        — Папа говорит,  — громко сообщил Борька,  — что вместо собак все могут делать автоматы и
        роботы. Их не отравить и не убить. У автоматов больше вож… зможностей.
        — И нет,  — запротестовала Наташа,  — твой папа говорит не правильно. Собаки такие же, как
        и мы. Они делают все сами и даже догадываются сами лучше нас. Понял, Боречка?
        Обычно такого декларативного заявления Борька не выдерживал. Он вскакивал и начинал
        громко кричать и размахивать руками. Теперь же пришлось вмешаться бабе Марии. Она
        привлекла к себе Борьку и безобидно сказала:
        — Боря, а может, и вправду они полезны? Ты, наверное, не знаешь, как собаки помогают
        детям?
        Неожиданно для всех Борька перестал доказывать. Умолк, будто обиделся, остановил
        невидящий взгляд и, словно прислушиваясь к самому себе, спросил:
        — А как они помогают, бабушка?
        — Доброту показывают.
        Борька рассеянно глянул в сторону и проговорил тихо:
        — Бабушка, а ты не врешь?
        — Вот те-й раз! Никогда никого не обманывала,  — обиделась Мария.
        Борька смутился. Но Мария сказала, слегка усмехнувшись:
        — Об этом знает только тот, у кого есть дружок о четырех ногах.
        — А Плутон?  — с надеждой спросил Борька.
        — Но Плутон, милок, уже занят,  — сказала и незаметно глянула на Костика.
        Ее взгляд все же не ускользнул от Наташи. Она украдкой посмотрела на Костика.
        Маленькие карие глаза с беспокойством поглядывали то на бабу Марию, то на Борьку. Сам же
        Борька ничего не сказал, но после этого разговора появилась бродячая Пальма — длинная и
        белая, с сероватым оттенком, словно акула. Где она жила, Борька не знал. Да и не
        интересовался. Пальма сама находила его, когда он гулял где-нибудь за домом. С нею дружил
        и Плутон. Борька кормил Пальму припрятанным завтраком, а Плутон, оказавшись рядом,
        сытно дышал, игнорируя подачки, глядел в сторону.
        Когда Борька шел в школу и со школы, Пальма встречала его по дороге, угощалась его
        бутербродом, провожала до самого дома. Они шли обходной дорогой специально, чтобы путь
        88
        им показался интересным и продолжительным. Останавливались возле озера. Борька
        вставлял в пасть Пальмы ручку портфеля и заставлял идти рядом, и когда она научилась это
        делать, он шел прямой дорогой под завистливые взгляды своих школьных товарищей, а возле
        калитки, взяв у Пальмы портфель, клал ей в рот кусочек сахара. Ему было интересно, присев
        на корточки, смотреть, с каким наслаждением, теряя слюну и перебрасывая во рту из стороны
        в сторону, Пальма поедала, хрустя, его награду.
        Зимой у него были еще и другие развлечения. Он умел ловко с разгону падать под ноги
        какому-нибудь мальчику, сбивая его в снег, и тогда Пальма, играя, набрасывалась на лежащих,
        и начиналась «свалка».
        В воскресные и в субботние дни Пальма голодала. Зима оставила все съедобное на земле
        под слоем снега и льда. В один из таких дней Борька рано утром случайно вышел на улицу и
        увидел бегущего к дому Плутона, а за ним — на осторожном расстоянии — трусливо
        семенящую Пальму.
        Борька позвал собаку. Открыл калитку. Пальма остановилась, не решаясь зайти во двор,
        доверчиво посмотрела в Борькины глаза, как будто хотела спросить, не шутит ли тот. Она
        ведь все-таки бродяжка, ей лучше знать людей, чем, например, Плутону, хозяйскому псу. Не
        значило ли для нее Борькино приглашение обретение хозяина? Все-таки ее зазывали в дом!
        Неужели ей повезло, как иногда — очень редким счастливчикам?
        Задевая боком край калитки, Пальма все же вошла, стесняясь, повиляла хвостом, озираясь
        назад, в надежде, что дверь оставят открытой. Напряженно вытянув туловище, подошла к
        миске, возле которой гостеприимно крутился Плутон — обладатель еще нетронутого борща,
        только что налитого Марией, жадно, взахлеб начала есть, а над ней, спокойно и гордо держа
        голову с отвисшим длинным языком, громко дышал Плутон. Он терпеливо ждал и смотрел на
        Борьку.
        Тут и появилась Мария. Она остановилась в сторонке и молча смотрела на собравшихся.
        Пальма, почуяв опасность, отошла от еды и, виновато вильнув хвостом, сконфузилась,
        полуобернувшись к выходу. Она словно оправдывалась в том, что оказалась во дворе не по
        своей воле. Мария с интересом продолжала смотреть, сложив на фартуке руки, от которых
        шла испарина теплого дома.
        Пальма почувствовала мирную обстановку, посмотрела на Марию, повернула на бок
        голову, жадно изучая хозяйские руки. Видно, предполагая что-то в них, что могло резко
        изменить ее пребывание здесь. И с каждой секундой теряла уверенность Наконец, не
        выдержав общего молчания, Пальма медленно ушла, поджав хвост.
        А на следующий день в такое же яркое солнечное утро в дом Марии, где Борька и Костик
        играли в арифметическое лото, вбежала, запыхавшись, Наташа:
        — Ой, мальчики! Плутона убивают!  — вскрикнула она и, хлопнув дверью, выбежала на
        улицу.
        Все остальное произошло очень быстро.
        Костик выскочил за калитку в чем был, увидел Старшину, неподвижно стоящего у забора
        напротив своего дома, посреди улицы — машину «собачья будка», возле нее в полушубке, с
        длинными щипцами наготове — человека. А дальше — еще одного, похожего на первого, но с
        ружьем, приставленным к плечу. Одновременно прозвучал выстрел. Костик бросился к тому,
        что с ружьем. Его, перегоняя, вырвался вперед Борька. Он несся, поднимая клубы снежной
        пыли, падая и снова вскакивая на ноги.
        И сразу же после выстрела оттуда, куда стрелял человек, появился еще один — в черной
        фуфайке и сапогах. Он волок к машине на крюке-проволоке длинный, покрытый шерстью
        серый предмет, похожий на полупустой мешок. Костик подбежал и замер напротив машины.
        Когда человек с крюком поравнялся, Костик узнал в непонятном предмете Пальму, очень
        89
        длинную и гибкую, словно живую, ползущую по снегу за крюком. Пальма смотрела вслед
        шагающему человеку, на его голенища сапог. Ее глаза отсвечивали синеву светлого дня.
        Второй выстрел оказался очень громким. Рыжий пес, перепрыгивая через сугробы,
        стремительно пересекал поселковую улицу. В это время Костик уже бежал ему навстречу,
        громко зовя, закрыв собою пса от стрелка. Увидев Плутона, Борька кинулся, не помня себя к
        человеку, и с размаху тяжелым комом свалился под ноги, ударив собою его в коленки.
        Человек повалился на спину, неуклюже воздев руку с ружьем кверху. Выстрел грохнул в небо,
        оглушив Костика и оставив в его памяти долгий звенящий звук. Этот звук долгое время стоял
        в ушах. Сейчас он напомнил звук ломающейся ветки. Затем прошелестела трава. Повеяло
        слабым ветерком… Кто-то стоял и сопел в нос.
        Костик поднял голову, открыл глаза. Над ним стоял Борька. В руках он держал только что
        сломанную ветку акации. Он усмехался и помахивал ею у Костика над головой. Рядом стояла
        взволнованная Наташа.
        — Как ты считаешь, Косточка, собаки полезны для человека?  — спросил Борька с едва
        уловимой усмешкой.
        Костик промолчал. Даже не поднял головы. Где-то внутри сознания крутилась догадка о
        том, что Борька врет, думает не так, как говорит, но все же врет, как взрослый,
        оправдывающийся в своей промашке. Просто хочет показать себя главным во всем. Пускай,
        какая разница! Костику главное то, что он узнал и пережил. У него вся жизнь впереди. И у
        Наташи — тоже. И у Борьки… Поэтому он ничего не ответил. А только покрепче обнял еще
        невысохшего Плутона и почувствовал во всем теле истому. Дремота постепенно овладевала
        им.
        ГЛАВА 23
        УБОЙНЫЕ ШАНСЫ
        Найти, куда поступил живой или мертвый мужчина средних лет по внешнему Робертом
        описанию, ничего не составляло. Достаточно было одного звонка в приемное отделение
        скорой помощи, и там сообщили, что да, действительно случай падения с сидения канатной
        подвисной дороги был зафиксирован и пострадавший в тяжелом состоянии был доставлен в
        Четвертую областную неотложной хирургии.
        В кабинет главврача он завалился неожиданно, а если точнее — нагло, хотя бы потому, что
        попал в начало перерыва. На письменном столе доктора откровенно обнаженно (с позиции
        стороннего глаза) лежали на фольговых блюдцах буфетные куриные ножки и пара зеленых
        баночных помидоров. Вместо хлеба, который обычно по-столовски нарезанный в изобилии
        лежит возле кассирши на облезлом подносе, главврач предпочел булочку под авторитетным
        названием «городская» и, конечно же, скромно в сторонке стояла лабораторная колбочка с
        неизвестной белой жидкостью, рядом же с непричастным видом смотрела на нее независимая
        мензурка с делением в сто пятьдесят грамм. Все это, ни при каких обстоятельствах, не
        должно было попасть в обозрение медперсонала и не попадало никогда по той самой строгой
        причине, что без стука в кабинет никогда никто не входил. А тут, к тому же, еще и дверь по
        небрежности хозяин кабинета не закрыл. Но поскольку Федор в тонкостях местного этикета
        не разбирался, то сходу, не останавливаясь, подошел вплотную к столу и сунул под нос
        растерянному доктору удостоверение, лишь на секунду притормозив им перед его глазами
        для ознакомления. Растерянный доктор, едва прочитав, еще больше растерялся, привстал и
        потянулся за колбочкой.
        90
        — Не трудитесь, док, меня это не касается. Я при исполнении. Майор Лоухов Федор
        Пантелеевич.
        — Очень приятно… Но позвольте,  — опомнившись, начал набирать административную силу
        главврач,  — Кротов, Владимир Максимович, главврач отделения…
        — Знаю, Владимир Максимович. И не позволю,  — самоуверенно оборвал Федор
        покрасневшего от негодования доктора,  — не позволю потому, что хочу сохранить вам вашу
        мирную трапезу и в будущем. Особенно, если вы научитесь на обед закрывать дверь,  — уже
        придерживая насмешливую улыбку, добавил кагебист.
        Отрезвев окончательно от гиподинамического шока вторжения потустороннего гостя,
        Владимир Максимович уже осмысленно поинтересовался:
        — То есть?
        — Очень просто. Считайте, я не официальное государственное лицо, а обыкновенный
        бандит с большо-ой!.. дороги.
        Владимир Максимович развел руками:
        — У нас что тут? Госбанк?
        — Еще хуже. У вас в реанимации лежит под капельницей этот самый бандит. И без моей
        охраны. А его друзья разгуливают у стен этого очень гуманного учреждения с тем, чтобы в
        удобный момент пришить… пардон, убить своего коллегу, а заодно и вас, док. Как вам это?
        — А меня за что?  — с девственной непосредственностью машинально спросил доктор.
        — Док! Ну, вы меня удивляете! Так ведь известно за что. За то, что, по мнению друзей,
        неосторожно стало вам известно что-то, что мог в сознании или в бреду пострадавший вам
        поведать.
        Владимир Максимович несколько секунд соображал.
        — Во-первых, какая может быть опасность от пациента, который лежит в реанимационном
        отделении? А во-вторых, кто он?
        — Вот это я и хочу узнать от вас.
        — Так что, по-вашему, я скрываю от правоохранительных органов какого-то бандита?  —
        оскорблено возмутился доктор.
        — Вот именно,  — полушутя ввернул Федор,  — какого-то. И сейчас вы мне скажете — какого.
        Возьмите документы, и там все выясним. Все, что было при нем, мне для осмотра. Я вас жду
        возле реанимационного отделения,  — сказал он и вышел.
        Отделение находилось в конце коридора обозначенного огромным щитом с черной
        надписью подвешенного цепочками над головами входящих. Федор Пантелеевич сел на
        мягкий топчан у двери. После активной прочистки мозгов, как любил в случае с доктором
        говорить своим коллегам майор, реакции ждать приходилось не долго. Да и теперь не
        пришлось. Главврач и сестра с целлофановым мешком — вещами больного — на превышающей
        скорости, с какой в медицинских покоях никогда не перемещаются, шли без оглядки
        прямиком к двери. Доктор остановился возле Федора и демонстративно показал ладонью на
        мешок.
        — Хорошо, Владимир Максимович. У вас есть, где закрыть это на время нашего осмотра?
        — Пойдемте. В прихожей шкаф вас устроит?
        — Безусловно.
        Они вошли вовнутрь. В прихожей на столе он вытрусил содержимое из мешка. Были
        брюки и светлая рубашка в коричневую полоску с засученными рукавами. На воротнике —
        кровь. В карманах брюк обнаружилось удостоверение копия в копию, как и Федора. В первую
        секунду охватило недоумение. Но тут же с издевкой посмеялся над своей легковерностью:
        сработал автоматизм привычки. Удостоверение было на имя Воловича Юрия Владимировича.
        Существовал ли в Комитете работник с таким именем? Еще предстоит узнать.
        91
        Они зашли в палату. На функциональной кровати лежал под капельницей, с подключенным
        аппаратом искусственного дыхания огромных габаритов с широким безобразно скроенным
        лицом и глазами навыкате мужчина. В какой-то момент бесстрастному работнику
        ответственного государственного учреждения стало не по себе. Если в своей работе Федор к
        кому-либо и проникался сочувствием, жалостью, сердечным содроганием, то это дети. Чьи бы
        они ни были. Дети — его слабость и нерв, обрыв которого приравнивался к собственной
        жизни. В крутых обстоятельствах, если в оперативной ситуации оказывается замешана жизнь
        ребенка, он мог бездумно натворить много глупостей. Но в какую-то секунду ему стало не по
        себе: представил, какой должно быть страшной божьей карой для физически крепкого
        молодого мужчины его уродливое лицо! Любить ему опасно было даже на расстоянии. Легче
        было ему покончить с собой, чем открыться объекту своей безумной любви.
        Федор Пантелеевич развернул удостоверение и сравнил «оригинал» с фотографией. При
        такой оригинальности изображения трудно было ошибиться в идентичности. Оставалось
        узнать, кого на самом деле потерпевший представлял.
        — Он приходил в себя?
        — Приходил на минуту,  — Владимир Максимович с сожалением развел руками.
        — Что-нибудь сказал?
        — Промычал что-то похожее на просьбу никого к нему не подпускать. У меня даже
        возникла грустная шутка, что инфекция, которую он в себе обозначил, слишком при смерти,
        чтобы от нее заразиться.
        — И, тем не менее, док, вам придется приложить всю имеющуюся у вас способность, чтобы
        привести его в сознание. Его информация государственной важности.
        — Я думаю, это будет не так трудно. Он спит. Ему ввели лекарство. Пуля вошла в
        затылочную часть черепа, но не задела жизненно важные участки. Хотя опасно близка к ним.
        Во всяком случае, память должна функционировать.
        — Пуля?!  — опешил Федор Пантелеевич.  — Где эта пуля?
        — Операция по изъятию рискованна. Ждем следователя из милиции. Мы туда послали
        сообщение. Но ответа пока нет. Понятно, ситуация криминальная и мы пока что
        поддерживаем искусственную жизнедеятельность организма. Ждем официальных
        распоряжений. Он может умереть на операционном столе. Если будет устойчивое сознание,
        заверимся еще одной его личной подписью на разрешение перед самой операцией. Так что…
        — Ясно, Владимир Максимович. Спасибо. Сюда я сейчас вызову охрану. Мой оперативный
        номер,  — Федор дал визитку.  — Мне нужно его сознание и память, док. Вот как нужно,  — Федор
        провел ладонью у горла.  — Поэтому, как только он придет в себя, сообщите, не промедлив ни
        минуты.
        — Обязательно…
        — Федор…
        — Да, Федор Пантелеевич, сообщу. Но по всей вероятности лекарство закончит свое
        действие через…
        — Через два-три часа, Владимир Максимович,  — подсказала сестра.
        — Да. Так что может быть… Впрочем, не известно.
        — Понятно. Вы намекаете, что мне лучше к этому времени быть здесь?
        Владимир Максимович пожал плечами.
        — Возможно, вы правы. Тогда с вашего разрешения, от куда я могу позвонить?
        — Пойдемте, у меня в кабинете.
        В трубке отозвался знакомый голос оператора.
        92
        — Это майор Лоухов. Зафиксируй адрес, Бабенко. Четвертая областная больница отделение
        неотложной хирургии. Мне срочно человека и ему сменщика для охраны потерпевшего
        Воловича Юрия Владимировича. Жду.
        Когда вернулись в палату, больной лежал с открытыми глазами. Голова забинтована, одно
        лишь лицо смотрело серо-желтым пятном на присутствующих. Владимир Максимович,
        подошел, прощупал пульс больного.
        — Как вы себя чувствуете, Юрий Владимирович?
        Пострадавший не ответил, только опустил и приподнял веки.
        — Сможете говорить?
        Юрий Владимирович утвердительно наклонил голову и тут же сморщился от боли.
        — Никаких шевелений, дорогой! Никаких. Можно говорить, но тихо. Без напряжений.
        Владимир Максимович приспустил веки и посмотрел на Федора. Вяло, но внимательно
        окинул его сверху донизу.
        — Юрий Владимирович, вы меня слышите?  — подступил Федор.
        Мужчина попытался кивнуть головой, но снова скривился от боли.
        — Вы не напрягайтесь. Если не можете говорить, манипулируйте глазами. Я вас пойму,
        дружище,  — успокоил его Федор.
        Юрий Владимирович зашевелил губами, и Федор внятно услышал шепот:
        — Кто вы?
        — Я близкий человек Евгении. Не беспокойтесь. Все останется между нами. Я ваш друг,
        можно сказать…
        — Спа… сибо,  — отреагировал потерпевший,  — мне все равно. Мне конец, но может быть… я
        надеюсь…
        — Вы хотите что-то передать ей… Я это сделаю для вас. Говорите.
        — Спасибо. Хоть и обманите, мне все равно. Я люблю ее, и, может быть, вы меня поймете…
        — Я это знаю. Она мне говорила,  — начал врать Федор,  — она догадывалась, заметив вашу
        слежку за ней.
        — Значит вы не враг мне. Я понял. Пожалуйста… Передайте ей…
        — Меня Федор.
        — Федор, передайте ей срочно, что ей грозит опасность. Страшные пытки. Эти люди не
        остановятся ни перед чем… Мне конец, я знаю. Врач спрашивал у меня разрешение на
        операцию и сказал, что шансы мои один к ста. А так… Ожидаются осложнения. Я на уколах
        не проживу. Так что я согласен.
        — Знаю. Вы лежите спокойно, Юрий Владимирович. У меня к вам один-два вопроса и
        потом я буду молить Бога, чтобы вам стало лучше, и я сумею узнать у вас как мне защитить
        Евгению. От кого исходит угроза?
        Мужчина застыл немигающим ушедшим в себя взглядом и Федор понял, что наступил
        таймаут, отключка сознания.
        — Это временная потеря сознания,  — сказал доктор и вздохнул, словно сожалея, что не
        оправдал надежд кагебиста.  — От эмоционального перенапряжения.
        Но глаза у Юрия Владимировича медленно ожили, он осмысленно посмотрел на Федора, и
        категорически заявил, с трудом ворочая языком:
        — Я вам это не скажу.
        — Вы не беспокойтесь,  — начал, было, Федор убеждать потерпевшего, и полез в боковой
        карман за удостоверением с намерением открыться, кто он есть.
        Юрий Владимирович лежал без каких-либо признаков жизни с закрытыми глазами. Федор
        бросил вопросительный взгляд на Владимира Максимовича. Доктор приложил палец к губам,
        что означало молча подождать, дать больному отдохнуть.
        93
        — Это опасно. Для вас и для нее,  — вдруг слабым голосом проговорил Юрий Владимирович.
        — Я не хочу, чтобы она из-за меня пострадала. Передайте ей — я люблю ее. Взамен мне ничего
        не нужно. Лучше исчезнете с ней под другим именем. Это лучше. Эти люди не шутят.
        — Ну, хорошо, скажите хотя бы, кого мне остерегаться, куда мне с ней не ходить? Чтобы не
        попасть в капкан.
        — В кафе возле кинотеатра Россия. Мне приказал мой шеф… директор кафе… выкрасть ее и
        передать ему. Он мой бос, от него я зависел. От него и пулю получил… за отказ… Федор. Но я
        не жалею,  — больной еще пытался что-то сказать, но его голос сдавил спазм и кадык на горле
        нервно задвигался сверху вниз.
        — Ясно, Юрий Владимирович. Спасибо вам за предостережение. Спасибо… от меня и от
        Евгении. Я передам от вас ей ваше признание. Она будет вам очень благодарна за то, что вы
        для нее сделали. За то, что вы ее уберегли… Я уверяю вас в этом.
        Федор Пантелеевич и доктор вышли, оставив больного на попечение сестры Нади.
        — Расскажите мне, Владимир Максимович, о ваших планах,  — начал Федор, усевшись на
        стул возле стены, когда вернулись в кабинет.  — Извините, что прервал вашу трапезу, я сейчас
        уйду.
        — Планы предельно просты,  — доктор протянул руку к пеналу с лечебными карточками,
        извлек историю болезни пострадавшего.  — Вот смотрите.  — Он протянул Федору листок.  —
        Читайте.
        На больничном бланке медкомиссией было запечатлено решение о безотлагательном
        оперативном вмешательстве поступившего в тяжелом состоянии с пулевым ранением
        гражданина Воловича Юрия Владимировича, внизу текста значилась подпись больного,
        который давал свое согласие на операцию.
        — Значит у меня пока что жалкие шансы,  — убойно подытожил Федор.  — Что ж, Владимир
        Максимович, держите меня в курсе до операции и после. Я пошел, и… — он скользнул глазами
        по нетронутым куриным ножкам и колбочке с мензуркой,  — встречу своих ребят у входа.
        Ознакомлю с обстановкой. Поставьте охраннику возле двери палаты нашего героя какой-
        нибудь завалявшийся столик и стул. Графин с водой. На всякий случай снабдите медсестер
        своей визиткой для входа в палату больного. Это лучше, чем каждый раз бегать к вам за
        разрешением. Все. Будьте здоровы. Приятного вам аппетита и закрывайте дверь… от
        бандитов,  — усмехаясь, добавил Федор, выходя из кабинета.
        ГЛАВА 24
        ЧУЖОЙ
        Утром следующего дня после посещения свалившегося на голову главврача Владимира
        Максимовича коварного кагебиста, сестра Надя доложила доктору, что больной, после беседы
        с представителем власти пришел в себя, чувствовал сносно, а главное больше не терял
        сознание, и вполне может быть прооперирован, пока не настигла вероятная криза.
        — Наденька, да не волнуйся ты так,  — Владимир Максимович сочувственно обласкал
        глазами любимую женщину в тщательно отутюженном медицинском халатике, ужасно к лицу
        Наде, тем более что под ним, он знал, почти ничего не было.
        — Владимир Максимович я не знаю, что со мной…
        — То есть?
        — Он не уходит у меня из головы.
        94
        — Напрасно, дорогая. Разве у него лицо фотогеничней, чем у меня?  — кинул первую
        пришедшую на ум шутку доктор, рассчитывая на адекватный ответ. Во взаимности он был
        уверен, не смотря на разницу их в возрасте, банально утверждая в любви всех возрастов
        покорных.
        Надя, конечно же, ответила соответственно — нежной улыбкой первой любовницы.
        — Но это не то, что вы подумали. Он мне приходит даже ночью. Особенно после его
        рассказа о женщине, которую любит настолько, что пожертвовал своей жизнью. И… — она
        разволновалась, глаза слегка покраснели то ли от стыдного признания, то ли от
        переполненных чувств,  — самое ужасное, Владимир Максимович, что, зная свое уродство, он
        навсегда отказался от мысли обнаружить себя и быть с ней хотя бы рядом! Вы представляете
        как это ужасно?
        — Наденька… Я понимаю тебя в вопросе чувств, но не могу понять с другой стороны.
        Почему это тебя волнует? Тебя же это не касается.  — Он улыбнулся и уже с шутливой
        беспечностью добавил,  — неужели ты в него влюбилась?! А как же я?
        — Ну, вот вы опять со своими шуточками! Я о духовной стороне…
        — Ну, а я о чем? О любви.
        — Но у нас с вами все несерьезно. У вас семья…
        — Постой, дорогая, а почему это ты со мной на «вы»? Когда это произошло? Мы же с тобой
        договорились: на «вы» только по служебным, по работе.
        — Владимир Максимович, вы меня не поняли: я же по служебным… То есть, по врачебным,
        по вопросу моего состояния на работе.
        Доктор преувеличено всплеснул руками:
        — Извини, Наденька. Это я пошутил. Я давно понял тебя. Просто я хотел несколько
        разбавить твое пасмурное настроение. Я понимаю твою религиозную душу. Ты права,
        дорогая. Тебя это тронуло настолько, что теперь ты должна для себя решить сложность
        проблемы через свою божественную высшую нравственность и Веру. И это прекрасно. Это
        твоя родная стихия. Ты же верующая. Так что успокойся. На все воля Божья.
        — Но у меня вчера возникло сильное беспокойство за его жизнь. Раньше этого не было,
        Владимир Максимович.
        — Вполне верю.
        — Я что-то предчувствую, не знаю что. Скажите, какие шансы у нас спасти ему жизнь… Вы
        только не подумайте, пожалуйста…
        — Что ты в него влюбилась,  — добавил доктор.
        — Да!  — искренне обрадовалась Надя.
        — А я и не думаю,  — оправдывался он.  — Шансы у него действительно малы. Но чем черт не
        шутит!
        — Владимир Максимович! Владимир!  — вдруг неожиданно перешла она на «ты».  — Как тебе
        не стыдно?! Ты со своими шутками богохульствуешь! Нельзя так.
        — Извини, Наденька. Это я и в самом деле перегнул палку. Извини. Больше не буду,  —
        добавил он с едва заметной иронией.  — И теперь, мне кажется, у твоего подопечного
        появилось подкрепление на рубеже сражения. Твоя Вера и сильное желание. Так что шансы у
        него увеличились.  — Он подошел к ней, ласково обнял, не так, как раньше, раньше страстно
        охватывал ее всю, целовал,  — ты должна быть уверена — все будет хорошо.
        — Спасибо… то есть…
        — Спасибо тебе, Надя. Пошли работать. Командуй парадом, дорогая,  — снова шутливо
        произнес доктор.
        Через час операционная была готова, женщина-анестезиолог приготовила все для
        инъекций и скучающе, с болтающейся марлевой маской на дужке очков, сидела у края стола
        95
        для мединструментов, лечащий врач давал последние распоряжения на экстремальные
        моменты предстоящей операции, и Надя в последний раз поправляла вставленные в рогатки
        штативов капельницы с лекарством.
        — Везите,  — сказал коротко Владимир Максимович, убедившись в том, что все обставлено,
        как надо.
        Надя направилась в палату, по пути нужно было прихватить на помощь еще кого-нибудь, и,
        кстати, выйдя из лифта, увидела, расслаблено беседующих на площадке трех подруг-
        санитарок. В стороне, скучающе отвернулся к окну, знакомой наружности мужчина в белом
        халате, и она подумала, что сейчас заберет и его, если не откажется, если согласится, уж
        очень тяжел был пациент для хрупких девочек. Договорившись с девочками, она подошла к
        мужчине.
        — Молодой человек,  — еще не видя его лица, сказала она, но, уже зная, что это один из
        патологоанатомов почему-то торчит здесь, баклуши бьет, как будто всех трупов он уже
        поперерезал, и теперь поджидает очередную жертву своего искусства здесь у лифта, главного
        перекрестка приходов и уходов,  — вы свободны? Здравствуйте,  — добавила она уверенно,
        словно коллеге по работе.
        Мужчина обернулся. Перед ней оказался совершенно незнакомый мужчина, с повязкой
        плотно повязанной по самые глаза. Халат неуклюже на нем торчал, и было такое впечатление,
        словно он его натянул поверх зимнего пальто в этот жаркий период лета. Выглядело смешно и
        странно.
        — Извините, я обозналась.
        Мужчина смолчал, даже не пожал плечами, и показался совершенно чужим, посторонним,
        тем более, коллега должен был, хотя бы сказать «нет проблем!», а не нагло и холодно
        смотреть на нее отмороженными глазами, словно она не женщина, а какое-нибудь
        ничтожество. Надя демонстративно отвернулась и пошла за девочками по коридору в
        реаниматорскую с чувством необъяснимой вины. Остался тяжелый чужой взгляд. Мысленно
        назвала его «залетным человеком». Назвала невольно, наверное, в отместку за невнимание к
        женщине, и осталась своим изобретением довольна. Его внешность, широкая медвежья спина
        напоминала ей человеческую тупость и неразборчивость в общении с людьми. И потом, уже
        открывая дверь и пропуская девочек мимо охранника в палату к Юрию Владимировичу, не
        могла избавиться от навязчивого лица незнакомца в непрофессионально обтянутой повязке и
        неуклюжем халате. Лицо не исчезало даже, когда больного они втроем «перетаскивали»
        вместе с капельницей на каталку, сдерживаясь от нелестных слов в адрес тяжести пациента.
        «Что-то здесь не так,  — думала она о незнакомом мужчине,  — таких у нас просто не бывает. И
        зачем он стоял на площадке перед лифтом с повязкой на лице? У нас что, в отделении
        эпидемия?»  — ввернула она себе с издевкой.
        Парень в милицейской форме лейтенанта быстро среагировал и встал из-за стола.
        — Вам нужно следовать за нами, молодой человек,  — сказала она охраннику. И подмигнула.
        Андрей улыбнулся:
        — За вами, мадам, хоть в огонь!
        — И в воду,  — добавила она, бросив косой взгляд в сторону подруг. Девочки заулыбались.
        Одна даже не преминула заметить:
        — Для закалки.
        Андрей не пропустил и покорно в образе влюбленного подтвердил:
        — Я не возражаю!
        — О!  — откликнулись все хором.
        Надя пошла было за девочками, но остановилась, посмотрела на дверь реаниматорской.
        — Андрей, будь хорошим мальчиком, помоги девочкам, а я сейчас…
        96
        — Наденька… Обижаешь. Для тебя…
        — Знаю. Помоги им, я быстро,  — кинула она находу и вернулась в палату. Подошла к
        лежанке Юрия Владимировича, задумчиво осмотрела разбросанную постель. Отметила
        неприятный вид, забрала у пустой соседней лежанки подушку и байковое одеяло ушедшего в
        никуда бывшего больного, свернула валиком, положила вдоль постели, пристроила подушку,
        где должна быть голова больного и все это накрыла простыней. Улыбнулась своей выдумке.
        Извинительно приложила ладонь к груди. Перекрестила постель.
        У двери операционной она подошла поближе к охраннику и тихо предупредила:
        — Андрюша, у нас на этаже появился чужой человек. Мужчина. Похожий на пришельца-
        дебила. Операция продлится не меньше часа. Так что…
        — Понял, Надя. — Андрей подобрался весь, посерьезнел.
        — Он в белом халате с повязкой, как у меня,  — она показала на свое лицо.  — Понял?
        Он кивнул, посмотрел на часы и, взявшись рукой за кобуру, поспешно ушел.
        В операционной ее уже ждали. Владимир Максимович отметил свое недовольство жестким
        укором:
        — Вы что, разучились нормально ходить?
        Она не ответила, виновато наклонила голову и приступила к своим обязанностям —
        подошла с к Юрию Владимировичу, набросила манжет на его руку, заработала грушей.
        — Можно. Нижнее девяносто. Верхнее — сто пятьдесят.
        — Капельница,  — коротко приказал Владимир Максимович.
        Вставив в вену иглу и прижав ее пластырем, отрегулировала кран капельницы.
        — Можно.
        — Анестезия… — произнес Владимир Максимович.
        Анестезиолог ввела в позвоночник иглу…
        *
        Андрей вычислил его сразу. Не понятно, по каким признакам. Пришелец — как назвала его
        Надя. Опыта в медицинской сфере у Андрея не было и как ходит человек в сроднившейся
        среде медицинских коллег по длинному коридору с множеством дверей палат, он не знал. Но
        этот, в неуклюже натянутом на толстую, похоже, не очень летнюю одежду халате, с плотно
        повязанной маской на широком обветренном лице, шел, как не по делу от нечего делать, и ни
        с кем не здороваясь, словно был со всеми в ссоре. Андрей последовал за ним, не обращая
        внимания на приветствия встречных работников, знающих его, охранника, дежурящего в
        конце коридора у дверей реаниматорской. Может быть по походке — медвежьей,
        прощупывающей, чтобы не выдать себя зверю на охоте — Андрей интуитивно почувствовал
        его. Шел за ним скрыто, независимо, как дурачок, которому все равно, что и кто вокруг.
        Пришелец неожиданно свернул лишь на долю секунды повернув голову в сторону двери с
        надписью «Комната санобработки», и дернул за ручку двери. Комната была закрыта на
        крючок изнутри. Женский голосок крикнул «сейчас». Пришелец, отвернулся к стене, стал
        терпеливо ждать. Рядом дверь туалета. Андрей подошел, дернул за ручку. Закрыта. Принял
        позу ожидающего и не поинтересовался у стоящего рядом Пришельца, работает ли отхожий
        кабинет. Андрей знал — не работает. Пришелец смолчал — значит, не знал. А не знал, потому,
        что он чужой. С другой планеты… Настала минута спросить его об этом. Андрей еле
        сдержался от сильного желания увидеть его лицо, когда он, отвечая ему на вопрос, обернется.
        Делать это было опасно и глупо. Можно было спугнуть милицейской формой. Пришлось
        ограничиться тщательным рассматриванием спины «инопланетянина», отметив его не очень
        холеные брюки цвета «хаки», совсем недавно изрядно помятые и подпачканные внизу,
        97
        кроссовки и темно-серого неизвестного названия одеяние, выглядывающее из-под полы
        белого халата.
        Наконец дверь открылась, из комнаты вышла медсестра Анечка. Она ушла в глубь
        коридора, не взглянув на ожидающих. В комнату зашел по праву очереди Пришелец. Не
        обернулся. Теперь-то, если Андрей его дождется… Куда денет он свое лицо? Спрячет в карман
        халата? И так пойдет, как всадник без головы?..
        Но искушать судьбу Андрей не стал. Когда мужчина вышел, он уже стоял в открытом
        санитаркой по его просьбе туалете, наблюдая за ним в щели двери. Вел себя пришелец, как и
        до этого,  — скованно, не оборачиваясь,  — показал спину и… то, что было ниже пояса, повергло
        Андрея в шок: все нижнее принадлежало женщине. Вместо брюк — голые вполне телесного
        цвета незагорелые женские ноги. Спина оставалась такой же безобразно широкой и бугристой
        — мужская. Стало непонятно кто — Он или Она — Пришелец? И Андрей назвал его «Оно».
        Оно неожиданно повернуло в сторону реаниматорской. Теперь Андрей последовал за ним.
        Были все основания задержать подозреваемого. Андрей уже приближался на расстояние,
        допускающее выгодную позицию, но Пришелец неожиданно открыл дверь реаниматорской и
        как хозяин вошел во внутрь. Андрей шагнул следом. Подозреваемый даже не обернулся,
        остановился напротив кровати Юрия Владимировича, вынул пистолет с глушителем. Два
        тормозящих действия на секунду смутили Андрея: разве, пока он выслеживал преступника,
        больного прооперировали и уложили в постель?  — под простыней топорщилось его тучное
        тело и голова. А может, нет?
        Андрей выхватил оружие, приказал:
        — Стоять! Милиция!
        Но Пришелец даже не дрогнул. Создавалось впечатление, что он глухой и, не раздумывая,
        произвел два выстрела в накрытого простыней больного.
        Действия убийцы показались нереальными. Ошеломленный Андрей не мог шевельнуть ни
        одним мускулом. Происшедшее своей невероятностью парализовало сознание. Пришелец
        хладнокровно спрятал пистолет, меланхолично повернулся и, не глядя на охранника, пошел
        мимо к выходу. И тут, наконец, Андрей увидел его лицо. Это была Надя…
        *
        Надя аккуратно вынула капроновую трубочку капельницы из иглы, приклеенной
        пластырем к руке Юрия Владимировича, и в ожидании посмотрела на Владимира
        Максимовича.
        — Везите, Наденька,  — впервые назвал он ласково в присутствии медперсонала. И Надя
        знала — почему. У него было моральное право на это: операция прошла очень удачно и в этом
        была ее необычная заслуга.  — Я пришлю вам на помощь девочек.  — Спасибо вам и всем… —
        добавил он, покидая операционную.
        Гордость и неловкость, два противоположных чувства одновременно овладели ею,
        побоялась поднять голову и посмотреть в глаза всем, кто, так же как и она, операционная
        сестра, заслужили похвалы доктора. Выкатить Юрия Владимировича в длинный коридор
        отделения ей помогли анестезиолог, и даже терапевт и только тут она заметила охранника. Он
        стоял у прохода в операционную и со страхом смотрел на нее.
        — Что случилось, Андрей?
        Он с досадой встряхнул головой, что означало, как ему это все надоело, все эти странности
        в которых не так просто разобраться здесь в этом доме жизни и смерти.
        — Надя, это вы?
        Надя настороженно окинула его.
        98
        — А что, разве не похожа? Пойдемте, Андрей,  — сказала она,  — поможете его перенести на
        кровать. И там мне расскажете, что случилось.
        — Хорошо, Надя,  — он послушно присоединился к каталке и пока не прибыли в палату,
        упорно молчал. На его лице мельком Надя заметила испуг в ожидании чего-то неприятного, и
        в то же время — любопытного.
        Дверь в палату он открыл только после повторной Надиной просьбы, с тяжестью, словно
        это была не высушенная годами стабильной температурой сосновая, а массивная
        многопудовая с двойной противовзрывной оболочкой бункерная дверь. «Ничего себе!»,  —
        хотела сказать вслух, но пожалела мужское самолюбие… Неужели больничная атмосфера так
        угнетающе действует на видавшего виды кровавых сюжетов работника правоохранительных
        органов? Тем более — на охранника?!
        Еще больше ее удивил Андрей, когда вошли. Он остановился у двери, даже не осмелился
        сам без ее настойчивой просьбы подойти к постели больного. Она подкатила каталку ближе к
        краю кровати, протянула руку к простыне, под ней топорщилось одеяло с соседней кровати,
        которую подложила, веря в чудо, но в этот момент Андрей предупреждающе ее остановил:
        — Не надо! Посмотри внимательно. Там должны быть следы от пуль. Туда он стрелял два
        раза.
        Надя замерла. Непонятный страх от Андрея автоматически передался ей. На поверхности
        простыни ближе к изголовью кучно одна возле другой лежали величиной с мелкое куриное
        яйцо две вмятины-воронки. Андрей разгладил ладонью, и в центре их высветились едва
        заметные точки от пуль. Теперь все стало на свои места. Андрей с облегчением вздохнул:
        — Надя, у тебя есть родная сестра, очень похожая на тебя?
        Надя в оцепенении смотрела на охранника.
        — Ты меня слышишь, Надя? Есть у тебя сестра?
        — Нет… — сомнамбулическим голосом ответила она.  — Нет,  — повторила она, в ужасе сжимая
        возле груди кисти рук.  — Так это… он?…
        — Да, Надюша,  — почти вульгарно произнес Андрей,  — он решил, что твой мужик… то есть…
        в общем, лежал укрытый с головой под простыней.
        Она в ужасе схватилась за голову и закричала невнятные слова:
        — Да какой он мой, Андрей! Какой?! У меня нет моего здесь! Здесь одни больные,
        Андрюша,  — она свалилась в руки Андрея и зарыдала. Он обхватил ее за плечи, поглаживая:
        — Поплачь. Немного поплачь. Это от тебя уходит стресс. У меня, когда я только начинал
        работать в органах, такое тоже было. Но приведений я еще не встречал. Честно скажу,  — он
        отвел ее лицо перед собой, ласково вытер глаза отворотом ее халата. Губы сами потянулись к
        желанной женщине, слились с вялым просыпающимся ее ртом. Она прижалась к нему и
        ответила. Таившееся еще с момента появления Андрея в больнице чувство выплыло наружу.
        Теперь она не могла сдержать себя. Она отдалась поцелуям, как будто совсем недавно не
        переживала за Юрия Владимировича, в которого, по словам доктора, будто бы влюбилась!..
        ГЛАВА 25
        НЕТРАДИЦИОННЫЕ ВСТРЕЧИ
        Дом на Академика Павлова Федор Пантелеевич нашел без проблем. Обычный,
        девятиэтажный с тремя подъездами, стоял сразу же за «Китайской стеной»  — длинным, почти
        на весь квартал двенадцати подъездным домом. Квартира Корневых находилась на третьем
        99
        этаже и, слава Богу, не на девятом — лифт не работал и Федор Пантелеевич подумал, что это
        неспроста, уж очень везет ему в начале дня, а так не может быть и что будет в конце?
        Он позвонил. За дверью не спросили «кто там?», послышался тихий шорох. Федор нажал
        на ручку, дверь легко поддалась и плавно отворилась. Он вошел. Над головой зажглась
        люстра, и в ту же секунду ее свет больно ударил в глаза, ослепил до полной темноты.
        Короткий взрыв в голове оборвал связь с окружающим. Федор осел на пол. Медленно
        приходил в себя. Перед глазами вырисовывалось женское старческое лицо. Деревянный
        маятник, поражая своим размером, из стороны в сторону колебался у самого лица кагебиста.
        Федор заметил, что основание маятника было зафиксировано в крепкой руке хозяйки дома.
        «Скалка!»  — подумал Федор, улыбнувшись женщине,  — как я мог забыть! Ведь меня же Роберт
        предупреждал!» В другой руке старая держала его собственное удостоверение. Внимательно
        изучала, рассматривая его улыбку. Видно никак не могла совместить черты лица на фото с
        подлинником. Из-за дурацкой улыбки. И Федор состроил лицо. Теперь сошлось. Улыбка, но
        виноватая, теперь появилась у хозяйки.
        — А я думала, это террористы. Пришли за выкупом. Ты уж извини, сынок товарищ майор. Я
        тут стерегу их…
        — Да чего там!  — скромно отпустил он, поглаживая макушку и садясь на стул.  — Да не
        волнуйтесь вы так, София Андреевна. Где Роберт?
        Она обиделась:
        — Спросил бы лучше, где его жена!
        — К вам за это время кто-нибудь приходил из родственников или знакомых?
        Она отрицательно мотнула головой. На широком мужественном старческом лице Федор не
        заметил ни малейшего признака беспокойства или хотя бы озабоченности. Казалось, она
        знала, где ее дочь, но была на нее сердита и поэтому не хотела говорить на болезненную тему.
        — Ну, может быть, она у подруги застряла надолго. Обиделась, может, на Роберта?  — кинул
        предположительную версию Федор.
        — Да ничего она не обиделась,  — вырвалась у нее.  — На такого мужа обижаться!..
        Выпендривается она, вот что, сынок майор.
        — Федор, София Андреевна…
        — Ну и что ж что Федор,  — в запале перебила она.  — Нечто это в первый раз. Уходит к
        подруге, как только он в командировку. Вот и недели две назад не успел он улететь в Москву,
        тут же исчезла, сказала, чтоб не волновалась, «поживу у подруги». Скучно ей видишь ты
        дома-то! Блудница.
        — У нее, что есть кто-то?
        — Да ты что, сынок-Федор майор?! Она трусиха до знакомства, до мужиков. Она у нас
        воспитанная. Ты что?! Мы ее, пока не закончила институт, взглянуть на них не разрешали. А
        как же? Кому нужна жена без образования? Грузчику на Южном вокзале или водопроводчику
        по квартирам?
        Федор усмехнулся:
        — А что? Сантехник хорошо получает.
        — Ну да,  — ввернула с усмешкой,  — а жена секретуточкой при управдоме. Нет уж — сперва
        образование, а потом выбирай по себе. Так что она там, сынок-Федор.
        — У подруги?
        — У нее, у Риты.
        — Адрес знаете?
        — Нет, но у нее есть записная книжка. Я сейчас,  — она пошла в комнату и вернулась сразу
        же с узким зеленым блокнотом,  — тут он, посмотри, сынок, я без очков. Найди на букву «ка».
        Косарская Рита.
        100
        Федор пролистал, прочитал адрес, отдал блокнот:
        — Благодарю, София Андреевна. У меня, пожалуй, вопросов больше нет. Хотя… Почему бы
        вам не позвонить Рите домой?
        — А ты думаешь, только ты такой умный? Звонила. Так она на звонки не отвечает, когда
        Евгения у нее. Ты понял, до чего додумались?! Да ты запиши, сынок-Федор майор, адресок-
        то. Забудешь ведь.
        — Не забуду, София Андреевна. Пойду я искать вашу дочь-блудницу,  — ввернул он,
        улыбнувшись.
        София Андреевна не ответила шуткой. Ее лицо неожиданно осунулось и, подобрав подол,
        она приложила его конец к лицу и завздрагивала плечами. Федор растерялся и минуту стоял,
        не зная как поудобней успокоить старую женщину, по-отечески тепло назвавшая его сынком-
        Федором.
        *
        Адрес на проспекте Харьковских Дивизий он нашел без труда. Позвонил и тут же
        вспомнил о «скалке» Робертовой тещи. Ему открыла темноволосая женщина
        предпенсионного возраста. Входя и улыбаясь про себя, посмотрел, нет ли в руках у очередной
        хозяйки орудия кулинарного искусства, но, женщина, невнимательно взглянув на
        удостоверение, молча мирно пригласила в комнату и показала на кресло.
        Комната была богато обставлена: гарнитур «Жемчуг» полным набором заполнял большую
        комнату, не считая импортной тумбочки под телевизор «Электрон», недешевый музыкальный
        центр «Корвет» с полуметровыми колонками по пятьдесят ватт и неизвестной марки
        массивный магнитофон. Федор понял, что у подруги есть, чем развлечься и развлечь других,
        да еще при наличии соответствующей компании, а у Женечки были все основания
        постоянного гостеприимства не игнорировать. По всей вероятности, семья (еще не известно
        из скольких человек) была из элитных коммунистических партийных верхушек, других
        версий, Федор со своей профессиональной осведомленностью советского опера, придумать
        не смог. Но к какому бы клану эта семья не принадлежала — законному или в законе — крыша
        одна. Так что…
        — Я вас слушаю, майор.
        «Ага»,  — мелькнула мысль у Федора,  — «Значит, не простая штучка. Читает документы
        быстро и все запоминает».
        — Извините: Федор Пантелеевич. Спецотдел расследований…
        — Очень приятно, майор. Зинаида Борисовна. Чем обязана?
        — У меня к вам несколько вопросов, Зинаида Борисовна. Первое: где ваша дочь, Рита?
        Каменное лицо хозяйки осталось неизменным. И это уже не понравилось Федору. Зинаида
        Борисовна невозмутимо остановила немигающий взгляд на лице Федора и сказала просто:
        — Это, скорей, нужно спросить у нее самой.
        — А я предпочитаю спросить у вас, Зинаида Борисовна. И не советую утаивать от органов
        Госбезопасности все, что вам известно о последних контактах с дочерью.
        И на этот раз, даже получив слабенькую порцию «деликатного предупреждения», хозяйка
        хоть как-нибудь не выявила своего беспокойства. Наоборот — без заминки и обиды ответила:
        — Уходя, сказала, что уезжает в командировку. Алексей провел ее к поезду.
        «Железная дама»,  — сделал вывод Федор.
        — Так, наконец, мне стало теплей. Теперь давайте по порядку. Когда это было?
        — Да вот уже две недели, как они ушли.
        — Дальше. Алексей…
        101
        — Алексей пришел утром. Посидели, о чем-то поболтали. Меня их разговоры совершенно
        не интересуют, если вы хотите знать, о чем они говорили. Я была в другой комнате.
        — Хорошо, дальше.
        — А дальше собрали чемодан Риты. У двери сказала, что уезжает в командировку в другой
        город. В какой — не сказала. Повернулась и ушла.
        — Как он одет, как выглядел?
        — Высокий молодой человек, одетый в костюм, жилетка… Знаете, сейчас стали появляться
        чехословацкие импортные костюмы «тройка»… Был при галстуке. Зовут Алексеем
        Николаевичем.
        — Ясно. Я понял. А Евгения, ее подруга, когда в последний раз была у вас?
        — Давно. За день до Ритиного отъезда.
        — Вы, я вижу, с дочерью не в очень приятных отношениях, Зинаида Борисовна. Давно это у
        вас?
        — Месяца три,  — теперь она опустила голову, и Федор почувствовал нутром, что
        несправедливо сходу составил о женщине мнение, тем более — не было причин.
        — Вы меня извините за дотошность, но мне кажется, я вам тоже нужен, как и вы мне. Ваша
        дочь, по некоторым предположениям попала в плохую историю и ей нужно помочь. Пока не
        поздно. Вы согласны, Зинаида Борисовна?
        Она покивала, не поднимая головы.
        — Тогда, почему вы не откровенны со мной?
        Она подняла голову, и Федор был поражен преображением ее лица. Оно стало болезненно
        искаженным. Левая сторона сжалась от нервного тика, глаз сузился. В орбитах заблестел
        прозрачный ободок.
        — Я боюсь с вами разговаривать, товарищ майор.
        — Вам ничего не угрожает после того, как мы взяли вас под свою опеку, поверьте. Если
        хотите, мы вам обеспечим охрану.
        Она отрицательно помотала головой.
        — Не нужно. Я боюсь не за себя, Федор Пантелеевич.
        И снова Федор ощутил неприятный холодок: хозяйка дома не такая уж простая, как на
        поверхности кажется.
        — Я боюсь за дочь. Вы правы насчет плохой компании. Но здесь что-то странное и
        серьезное, чем… Она о своих делах не говорит, веселая, но я-то знаю — притворяется. Стали
        появляться дорогие вещи, говорит, подарки от Алексея. Нет, это не воровство, не грабеж, ей
        действительно дарят. Только за что? Что она такое делает, за что можно дарить такие
        импортные дорогие вещи?.. Я вам сейчас покажу. .
        — Не надо, Зинаида Борисовна, я вам верю. Дальше.
        — И теперь… — она испуганно посмотрела на Федора,  — я вам расскажу, и ее я больше не
        увижу.
        — Почему вы так решили?  — Федор возмущенно взмахнул руками.
        — Она меня предупреждала, не говорить никому об отношениях ее с Алексеем. Видно, он
        ее запугал. Сказала, если стану интересоваться — уйдет из дому навсегда. Вот так и живем.
        — Давно?
        — С полгода будет.
        — Вы одни с ней в доме?
        — Одна. С мужем разошлась. Иногда приходит. Мы с ним по мирному, не подумайте. Он
        неплохой человек. Просто так получилось. Это прошлое, так… — она махнула рукой и
        неожиданно замерла. Прислушалась. В наступившей паузе послышался слабый звонок у
        102
        входной двери. С ее лица вмиг слетела скорбная тень. Она посмотрела тревожно и в то же
        время, повеселев, на Федора:
        — Это она!  — тихо произнесла.  — Приехала,  — она встала,  — только, Федор Пантелеевич, я вас
        умоляю…
        — Зинаида Борисовна, будет все в строжайшей тайне! В этом, как вы понимаете, я не
        меньше вашего заинтересован.
        Звонок повторился.
        — Пойду, открою.
        Федор встал вслед за Зинаидой Борисовной и предусмотрительно сунул пистолет за пояс.
        Дверь открылась, и на пороге возник рослый мужчина с хорошо развитым крепким телом.
        Это было видно по его облегающей спортивной футболке и импортным джинсам. У левого
        виска выразительная родинка. Первое, что остро хотел сделать Федор — немедленно
        выхватить оружие и направить его в лицо прибывшего, скомандовать «Руки! Ни с места!», но
        не смог шевельнуть ни одним своим мускулом. Его рука так и зависла у пояса, не добравшись
        к прохладной стали.
        Может быть, он так и сказал, этого он не помнил потом, и не слышал собственного голоса,
        но незнакомец действительно поднял руки и произнес:
        — О! У вас тут гости!
        Зинаида Борисовна обрадовано вскрикнула:
        — Ритка! Наконец… Приехала. А я тут с моим знакомым, Федором Пантелеевичем. О тебе
        беспокоимся, что долго не являешься. Он меня утешает, что все в порядке с тобой. Спасибо
        ему,  — она благодарно обернулась к Федору. На ее лице сияло само торжество.  — Знакомься…
        Незнакомец протянул руку навстречу Федору и скрепил крепким пожатием:
        — Гуру Наоки Саяро. Но вижу — я не вовремя. И Риты, вижу, нету. Так что пойду. В
        следующий раз,  — повернулся и в еще не закрытой двери исчез так же внезапно, как и
        появился.
        — Куда же ты, Ритка! Дочь. Вернись. Не бойся, Федор Пантелеевич свой человек. Вот
        увидишь. Он тебе поможет… Куда же она?  — растерянно обернулась она за помощью к Федору.
        — Зинаида Борисовна, успокойтесь,  — Федор медленно приходил в себя,  — не волнуйтесь.
        Это была не Рита. Вам показалось. Давайте пройдем в комнату, и вы меня угостите чем-
        нибудь прохладненьким. Не возражаете?
        Зинаида Борисовна внимательно окинула его лицо, будто он чужой человек, только что
        пришел, и не было длинного разговора о Рите и ее знакомом Алексее, и он, мужик, оказался
        наглым настолько, что прямо с порога стал что-то у нее требовать. И она, пораженная этим
        его поведением, не смогла ему отказать, и пошла на кухню за прохладным напитком, какой не
        выводился у нее в холодильнике.
        Федор, воспользовавшись паузой, вернулся в прихожую к телефону и набрал номер
        Екатерины. По голосу в трубке был Кузьмичев.
        — Здравия желаю, товарищ майор!  — сходу узнал его дежурный.  — Я слушаю вас
        внимательно.
        — Тебе того же, брат-Кузьмичев. Во-первых, тебя благодарю за содействие. С начальством
        улажу твое заслуженное продвижение по службе.
        — Рад стараться, товарищ майор. А иначе не могло и быть. Просто никак не ожидал, что
        рядом могут быть такие сволочи. Жене рассказал, поверьте, товарищ майор, она несколько
        ночей не смогла пол ночи спать. Я уже и так и сяк, товарищ майор. У нас ведь дочурка. Такого
        же возраста, понимаете?
        103
        — Понимаю, приятель. Передай привет, Кузьмичев своей
        жене от меня и пусть не
        беспокоится. Пока мы с тобой есть, все будет в порядке. А теперь найди мне мою подругу. .
        Кстати, ты там ее оберегай от всякой нечисти.
        — За это не беспокойтесь, товарищ… У меня новый напарник. Мы… Я возьму это под свой
        контроль, не беспокойтесь. Я вызвал. Идет она. Вот.
        В трубке послышался шорох и родной голос разлился в микрофоне:
        — Феденька! Наконец!
        Голос был на срыве, но она взяла себя в руки и сурово понеслась:
        — Ну, погоди, придешь, я тебе дам!
        — А я в этом не сомневаюсь. Не дашь, сам возьму,  — сообщил он, улыбаясь в трубку.
        Услышав последнее, она немного подумала, и, сообразив, что он имел в виду, спокойно
        отметила:
        — Пошляк ты, Феденька. Я тут разрываюсь, все ли с тобой нормально, а он про это.
        — Ну да, дорогая не только про это, но и про то.
        Екатерина насторожено спросила:
        — Федя… Ты про что?
        — А то, дорогая. Забираю я тебя.
        — Ой, как я рада! Куда поедем, Федь, надолго?
        — Навсегда, Екатерина. Навсегда.
        — Не поняла. Так что я должна делать?  — спросила растерянно.
        — Вначале зайди в ателье пошива. Закажи из шифона длинное предлинное платье с такой,
        как ее… накидкой на голову. Ну, ты поняла меня, Екатерина?  — уже начинал злиться на себя
        Федор.
        — Федя, а ты это серьезно?  — таинственно прошептала она.  — Ты это… подумал, милый? Не
        я ли в этом виновата?
        — Ты, а кто же еще!
        — Нет, ты не понял. Я тогда со злости сказала, чтобы ты сперва женился на мне, а потом
        уже…
        — Потом что?  — улыбаясь, невинно спросил он.  — Ты про что?
        — Федор!  — категорически взорвалась она.  — Про то и про это, что ты сказал вначале,  —
        пошляк!  — добавила.  — Так ты, значит согласен?
        — Нет, это ты согласна или нет, дорогая?  — он прислушался к наступившей паузе.  — Я жду,
        Екатерина Шеврова. Стало быть, Дмитриевна.
        Затянувшаяся пауза, наконец, прорвалась, и в трубке раздался неимоверный писк, на какой
        только была способна его любимая женщина, когда была в шоке.
        — Все понятно. Я тебя люблю и мне пора. Сделай, что попросил. Целую,  — он положил
        трубку, заметив промелькнувшую мимо в комнату хозяйку дома с блюдом чего-то
        кулинарного и кофейником.
        Потом они пили не напиток, который остался в холодильнике, а чудесный краснодарский
        чай с наполеоном, изготовленный собственноручно Зинаидой Борисовной к приезду дочери.
        Говорили о всякой чепухе, о том как …
        ГЛАВА 26
        КАФЕ
        104
        Зал со столиками и шикарным баром у стены слева возле входа в административную
        половину оказался копией того, что по описанию Роберта, представил себе Федор. За стойкой
        профессионально прохаживался бармен, одетый в элегантный рабочий костюм с галстуком и
        бросал короткий оценивающий взгляд на входящих. Сразу с порога Федор посмотрел в
        сторону дальнего угла возле окна, отыскал столик, за которым, по словам Роберта, они с
        Женечкой сидели, он был свободный, в то время как зал не пустовал и все столики, где одним,
        где несколькими посетителями были заняты. «Их столик» и сейчас был свободен, но
        отталкивал своей забронированной неприкосновенностью: на нем стояли три очень крутых
        фужера и расписной кувшин с цветами. Впечатление, словно кому-то это все было
        приготовлено.
        Федор подошел к бармену и, не сводя глаз со свободного столика, спросил:
        — Начальник, я займу этот столик?
        Бармен внимательно посмотрел на Федора и, не глядя, куда показывал посетитель,
        произнес:
        — Нет. Там сидят, разве не видно?
        Федор удивленно взглянул на человека в пиджаке:
        — Ты чего, парень, гонишь?! Брызги* промой — там пусто,  — и, сделав мрачную мину,
        посмотрел на бармена. Его глаза показались ему знакомыми. Где-то, совсем недавно он их
        видел, хотя не запомнил ни цвета, ни разрез, ни форму их. Парень усмехнулся и показал
        раскрытой ладонью на указанный столик в углу. Федор обернулся. Сквозь муар сигаретного
        дыма, какой теперь стоял в пивном зале, угадывались сидящие за столиком двое — мужчина и
        женщина. Хорошенько присмотревшись, он отметил себе, что откуда-то появившаяся пара —
        точь-в-точь Роберт и его жена, Женечка! Они подняли бокалы, и Роберт что-то сказал, может
        быть, тост, за что пили, и, не коснувшись рюмками, выпили. Федор огорченно махнул рукой и
        направился по коридору в полутьму, читая надписи на дверях. Превращение за столиком
        оставило угнетающее чувство и, обрадовавшись надписи на двери «Туалет», он зашел,
        нетерпеливо открыл кран, подставил лицо прохладной воде и минуту остывал под струей,
        успокаиваясь. Нехорошие картины и мысли лезли в голову. Нагло заполняли освободившиеся
        извилины. Волевым усилием выбросил из памяти видения. Последние события и встречи с
        «непонятным» сбивали уверенность и намекали на неудачу. Как подумал утром, что везет ему
        не зря, так и выходило теперь. Вопрос — продолжать или остановиться вовремя? Решить его
        по логике невозможно. Для этого, по крайней мере, нужна самая малость — причина, по
        которой следует сегодня отойти в сторону. И тут же, Федор поймал себя на мысли: а что если
        этого хочет тот или то, что или кто его к этому склоняет? Значит, он или оно и есть то, ради
        чего он здесь, что его интересует. Значит, Федор на правильном пути. Значит, ему предлагают
        битву.
        — Ну, что ж,  — сказал он кому-то в пустом туалете,  — раз ты этого хочешь, значит, получишь,
        — он заткнул за пояс пистолет, запахнул его полами пиджака и вышел в коридор.
        На противоположной стороне коридора, ближе к выходу в хозяйский двор, фонарик
        высветил банальную надпись «Директор». Федор, не раздумывая, грубо пнул дверь ногой.
        Ему повезло. Развалившись на диване по-американски положив ногу ступней кверху на
        колено другой, и смоля дорогой сигарой, сидел мужчина лет пятидесяти в футболке и
        джинсах. При вероломном вторжении незнакомца-Федора он нервно вскочил и открыл рот,
        чтобы мгновенно выплеснуть в лицо наглецу уничтожающую административную фразу. Но
        что-то у него застряло в горле, и он только прохрипел и уставился на кагебиста безумными
        широко раскрытыми глазами. Федор тоже не спешил представиться и тоже смотрел на него
        нагло и требовательно. Наконец, директор смягчился, осел, с примирительным возмущением
        105
        всплеснул руками и, бросив свое тело на прежнее место, где сидел, уже не глядя на
        вошедшего, заметил:
        — Да оставь ты свои штучки, Наоки Саяро. Я устал от тебя… Нашел перед кем
        выпендриваться! Экстрасенс хренов. Тренируйся у себя на своих братьях…
        — А я хочу потренироваться на тебе, подонок,  — обрубил, не вытерпев, Федор.
        Директор снова вскочил и теперь с растерянным испуганным лицом уставился на
        кагебиста.
        — Комитет Государственной Безопасности. Майор Лоухов. Гражданин Ряженков Геннадий
        Борисович, вы арестованы в подозрении на убийство Воловича Юрия Владимировича,  — с
        наслаждением объявил он, тыча директору в одну из его широких ноздрей еще не пахнущий
        порохом ствол пистолета.
        Минуту Ряженков не мог произнести ни слова. Но, убедившись, что пистолет разрядил
        первую злобную вспышку, и смертельное отверстие смотрело теперь несколько в сторону от
        головы, у него появилась надежда на временную паузу и возможность для улаживания
        щепетильной ситуации.
        — Я его не убивал,  — выдавил он, глядя на Федора убедительными глазами.
        — Я тебя замочу, как при попытке к сопротивлению, если прямо сейчас ты не начнешь
        планомерно и правдиво раскалываться. Усвоил?
        — Усвоил,  — автоматически повторил директор.  — Я все расскажу. Я не виноват. Я не убивал.
        Это он, этот проклятый экстрасенс. Я ему говорил, что это ничего не даст.
        — Какой экстрасенс?  — Федор пододвинул стул и сел вплотную к дрожащим коленкам
        Ряженкова, положив себе на ноги руку с пистолетом, направленный в печень директора.
        — Наоки Саяро. Он у них главное оружие. Я только выполнял основную задачу, и в
        поставленные планы не входило убирать физически мешающий фактор. Но он был другого
        мнения. Не согласен был и с Главным.
        — Главный — это ваш руководитель «Кармы»?
        — Да. Но я его и в глаза не видел. Он находится…
        — Знаю, где находится.
        — Товарищ майор, это легальная организация…
        — Знаю. И теперь у властей будет прекрасный повод закрыть вашу скотобазу. Это я обещаю.
        А если ты мне сейчас не поможешь, я тебя в наручниках отвезу в резиденцию КГБ. Ты
        представляешь, какой подарочек будет моим шефам? И то, что тебе лучше умереть от моего
        пистолета, а не попасть на Лубянку, откуда ты уже не увидишь синее небо, так это
        медицинский факт. Выбирай…
        — Я согласен. Я все расскажу. Спрашивайте. Только… — Ряженков окинул окружающую
        обстановку и тихо, сделав остерегающие глаза, промолвил,  — нам нужно выйти…
        Федор понял без подробных объяснений и показал ладонью на выход.
        Они зашли в зал.
        «Пивной день» был в разгаре, и помещение заполняла угарная атмосфера посетителей до
        отказа. За столиком, который ему отказал бармен, по-прежнему сидели мужчина и женщина,
        ужасно напоминающие Роберта и его жену. Руки каждого держали рюмки, Роберт
        произносил, наверное, тост. Создавалось впечатление, словно с момента появления Федора в
        зале кадр был остановлен, и теперь действующие лица ожидали нажатия кнопки «play».
        — Пойдемте туда,  — сказал Ряженков и показал именно на этот столик.
        — Там занято. Не видите?
        — Там пусто. Идемте,  — настоял Ряженков.
        106
        Федор не стал возражать. Последовал, лавируя между столиками, за директором. На пол
        пути в дымном накуренном муаре по мере их приближения Роберт и Евгения начали таять и
        вскоре исчезли совсем.
        Они заняли те места, на каких несколько секунд назад сидели Роберт и его супруга.
        Директор спиной к бармену, Федор — лицом. Федор внимательно следил за Ряженковым, ему
        было интересно увидеть реакцию директора на то, как он, кагебист, спокойно отреагировал на
        преображение столика. Но к своему удивлению вынужден был сделать вывод, что: либо
        директор не видит то, что видит Федор, либо Ряженков профессионал, на которого ему,
        Федору не повезло.
        — На вас мне не повезло,  — неожиданно для себя произнес Федор.
        Ряженков вопросительно приподнял брови.
        — А можно узнать — почему?
        — Потому, что вы видите не то, что я.
        — Ну, это естественно: вы власть, я подозреваемый.
        — Не подозреваемый,  — раздраженно заметил Федор,  — а обвиняемый. Но я имел не это в
        виду. Издали этот столик был только что занят. Это видел я. А вам он показался свободным.
        На лице Ряженкова проскользнула невольная улыбка:
        — Вы правы. Не удивляйтесь. Это штучки Наоки Саяро. Я к ним привык и уже вижу все,
        так как есть. Вы новый человек и видно уже находитесь под его воздействием. Это пройдет,
        не беспокойтесь.
        Ответ директора Федор приблизительно так и предполагал. Он вспомнил, от кого впервые
        получил «дозу» психического наркоза и посмотрел на бармена. Теперь на месте молодого
        парня в той же одежде стоял человек, который явился вместо Риты к Зинаиде Борисовне.
        Ряженков заметив его взгляд, сказал с беспокойством:
        — Не смотрите на бармена. Это он. Я думал избежать его здесь, но мне не удалось.
        Спрашивайте, что вас интересует поскорей…
        Федор с трудом оторвал глаза от бармена.
        — Мне все понятно кроме самого главного: где Евгения Корнева, и с какой целью вы ее
        похитили?
        Вопрос сильно изменил выражение лица директора. Он наклонил голову в сторону Федора,
        подавлено произнес:
        — Мне жаль, но я не могу вам этого открыть. Это все равно, что подписать себе смертный
        приговор. Прямо сейчас и приведут его в исполнение. Какая мне разница, где умирать. Лучше
        наденьте мне наручники и везите, куда хотели.
        Такой оборот для Федора оказался неожиданным. Он не нашел, как ответить, ведь
        директор был прав. Неужели дальнейшее будет продиктовано человеком, стоящим за стойкой
        под японским именем Наоки Саяро?
        Федор скользнул взглядом в сторону бармена, и его глаза уже не смогли оторваться от лица
        японца с узким прищуром глаз. Пришлось навязчиво рассматривать его голову. На ней были
        длинные ниже плеч темные волосы с пробором посередине черепа. Жидкие усы охватывали
        всю верхнюю часть губы и ниспадали по обе стороны рта.
        Он не помнит, сколько просидел, изучая японца, но, очнувшись, обнаружил, что сидит за
        столом один.
        Директор исчез.
        ГЛАВА 27
        ТЕЛЕФОННЫЙ МАРАФОН
        107
        Все что совершилось в этот день, казался Федору нереальным. Быть одураченным для
        рядового, и для опытного сыщика, каким его считали на работе, не оперативный промах, но
        так нагло на глазах обвести вокруг носа сыскаря, что даже сделать что-либо оказалось
        бессмысленным — это уже предел унижения профессионала. Он припоминает, каким себя
        чувствовал, проснувшись после иллюзорного допроса Ряженкова сидя за столом на стуле, как
        и сидел напротив директора, которого и дух простыл, и сделал вывод: то был не он, то был
        другой человек в его теле. А сейчас, окончательно обретя себя после выпитого черного кофе с
        коньяком, разбросав части полулежащего своего тела на диване перед телевизором, все
        больше разгорался досадной ненавистью к спокойному коварству экстрасенса с
        заковыристым именем Наоки Саяро и прокручивал будущий сценарий своих действий.
        Понятно, в отношении Евгении картина оказалась слишком абстрактной, чтобы делать
        определенный вывод для оперативных действий. Версию можно было строить такую: ее
        использует «Карма» для откачки информации, которая постепенно должна или уже поступает
        и фиксируется Робертом где-то… Где? Ну, конечно же, дома. Где же ей быть, как ни там, где
        основной документ — пакет Назарова? Тут Федор удостоил себя веселым воспоминанием о
        «скалке» тещи инженера. Это развеселило и прибавило энергии. Значит, как в банальных
        сюжетах, используют заложником бедную женщину, очень ранимую и нестойкую в подобных
        обстоятельствах. В подтверждение вспомнились слова хозяйки кулинарного орудия: «А я
        думала, это террористы. Пришли за выкупом. Ты уж извини, сынок товарищ майор. Я тут
        стерегу их». Да, оборона конечно «железная», но для Наоки Саяро это детская забава, как и
        для Федора. И в этом основная загадка, несколько ослабляющая версию. Если бы нужно было
        — давно бы взяли без проблем. Тогда зачем «Карме» жена ученого, которую до сих пор не
        выставили, как заложницу? Ответа пока нет. Получить не дали. Вовремя отключили его от
        источника.
        Ничего не составляет снова заполучить источник в лице директора кафе. Но это
        небезопасно для самого директора. Хорошо, тогда если нельзя получить ответ с глазу на глаз,
        то, как насчет телефона?
        Федор набрал номер директора кафе. Продолжительные гудки казались бесконечными…
        Набрал бухгалтерию, которую еще до встречи с директором вычислил через справочное.
        Трубку сняли. Спросил женский голос:
        — Слушаю, старший бухгалтер Сомовая.
        — Это вас беспокоит Областная прокуратура. Нас интересует директор вашего кафе,
        Ряженков.
        В трубке воцарилась пауза.
        — Алло! Вы меня слышите?
        Голос бухгалтера показался взволнованным и удивленным:
        — Так разве вы не знаете?.. Он умер.
        Теперь настал черед Федора сделать паузу.
        — Нет, нам еще не сообщили. Когда это произошло? Убийство?
        — Нет, не убийство. Он… повесился в своем кабинете,  — с натягом добавила женщина.
        — Ясно. Извините,  — поспешил сделать отбой Федор, ибо мысли уже теснили и заставляли
        включиться в другую игру.
        «Значит убийство»  — риторически подумал Федор.  — «Что и следовало ожидать»,  — и тут же
        почувствовал непонятное беспокойство, причина которого лежала где-то неопознанная далеко
        в сознании. То, что она была непонятна, с каждой минутой тревожило еще сильней. Нужно
        было срочно выяснить причину.
        108
        Федор планомерно шаг за шагом принялся прокручивать события последних двух дней.
        Для более успешной работы решил звонить по телефонам в места посещения. Первый звонок
        уже был сделан, в кафе, и получен результат. Это была самая болевая точка соприкосновения.
        Значит, в таком же духе следовало действовать и дальше. Дальше по силе… теща Роберта,
        мать Риты, в больнице раненный в голову Волович с уродливым лицом, показания которого
        оказались самыми ценными. К кому из них в первую очередь звонить? От тещи никакой
        пользы, поскольку ее дочь уже у заинтересованной стороны и за это время к ней никаких
        требований похитители не предъявили. Следующая — мама Риты. Она тоже не вызывает
        беспокойства ибо дочь ее, под опекой Алексея Николаевича, с ним же и уехала. Остается
        Волович. Во-первых, жив он или нет. Если жив, то, естественно, под угрозой. Не смотря на
        охрану и не смотря на артистическую ложь Федора о смерти Воловича, нет полной
        уверенности, в том случае, если операция прошла успешно, что потерпевшего не заходят
        убрать как свидетеля… Выходит, это из трех, самое слабое место.
        Федор позвонил в больницу Владимиру Максимовичу. Время было позднее, оперативные
        дела, по всей вероятности, уже прошли, и поэтому не удивительно было, что не пришлось
        доктора вызванивать.
        — Это товарищ майор?.. Федор Пантелеевич?
        — Так точно. Владимир Максимович, у меня к вам самый главный вопрос. Вы знаете какой.
        — Знаю. Все в порядке, Федор Пантелеевич. Операция прошла…
        — Не надо, доктор. Об этом ни звука. Я знаю, что он умер. И об этом никто не должен знать,
        кроме вас и Нади, вашей помощницы.
        — Да нет же!  — возмутился Владимир Максимович,  — операция про…
        — Знаю, Федор Пантелеевич,  — настойчиво перебил кагебист.  — Но это должно остаться
        только между нами. Когда скажете, я пришлю за ним машину. Вы меня, надеюсь, поняли?
        После секундной паузы, доктор пониженным голосом подтвердил:
        — По-моему, да. Я вас понял.
        — А медицинскую карту немедленно в сейф. И никому не показывать до моего
        распоряжения. Договорились?
        — Конечно, товарищ майор. Я вас понял. Приезжайте. Побеседуем не по телефону.
        — Спасибо. А сейчас мне бы хотелось переброситься парой слов со своим коллегой,
        Андреем. Можно?
        — Безусловно. Сейчас я его вызову по селектору.
        — Нет, лучше пускай мне позвонит. Номер он знает. Спасибо. До встречи.
        Федор на минуту выбросил все мысли, глотнул остывший кофе, откинулся на пуфик,
        отдыхая. Нужно было прочувствовать свободу еще от одной моральной нагрузки. Подождать.
        Вскоре разбудил телефонный звонок. Это был Андрей.
        — Товарищ майор? Добрый день. Я вас слушаю,  — рассыпался в вежливости культурный
        охранник.
        Федор одарил трубку снисходительной улыбкой:
        — Добрый, если добрый. Как дела, друг Андрей?
        — Нормально, товарищ майор. Какие указания?
        — А в личном плане, товарищ лейтенант? Как Надя?
        — От вас ничего не скроешь, товарищ майор!
        — Ответ не правильный. От меня просто ничего нельзя скрывать,  — ввернул он по-дружески
        со смешком в голосе,  — какие планы, Андрей?
        Андрей, решив не оставаться в долгу, тоже по-дружески не промедлив, спросил:
        — А у вас?
        — У меня… Ну, женюсь, брат. Ты как, одобряешь?
        109
        — Конечно, Федор Пантелеевич! Я давно это знал. Екатерина Дмитриевна такая женщина!
        На ней просто грех не жениться.
        — Вот как! А я думал все дело в любви…
        — А я это и имел в виду, товарищ майор. При наличии так сказать любви…
        — А! Ну, тогда спасибо. Так что?..
        — Ну…
        — Колись, лейтенант. Не жеманничай, как девица.
        В трубке прозвучал стеснительный смешок.
        — Мы с Надей тоже. Решили. Она увольняется, Федор Пантелеевич.
        — Я думаю это правильно, друг Андрей. Береги девочку. Она у тебя духовная. А таких
        мало. Понял?
        — Так точно, товарищ майор!  — с шутливым притворством отчеканил Андрей.
        — Ладно, лейтенант. Давай по делу. Что там?
        — Приходил Оборотень. С Надиным лицом.
        — Понял. Я это ожидал. Рассказывай.
        — Всадил пару раз с глушителем в куклу под простыней. Надя смастерила, представляете?
        С ней был припадок, когда поняла, чем бы это могло… Словом, еле успокоил.
        — Ясно. Ты от моего имени передай ей огромное спасибо, Андрей. И вот что: никому ни
        слова. Видели — забыли. Это опасно, сообразил?
        — Я понял, товарищ майор. Сделаем, как сказали.
        — А пока он там, будь внимателен и передай сменщику соответствующие указания. Если
        появится Оборотень, немедленно сообщи мне и вызови подмогу. С ним вот как: в глаза не
        смотреть, не думать о нем, найди в памяти соответствующего в твоей жизни человека, лучше
        заранее, и представь себе, что это он. Это мне подсказал один психолог. Помогает. У меня все.
        Федор невольно посмеивался, прокручивая в памяти разговор с Андреем, и прибавив кое-
        что к сюжету для эффекта обострения сцены, и как могло быть лучше, если бы…
        Потом позвонил Екатерине.
        ГЛАВА 28
        НЕУЧТЕННОЕ ВРЕМЯ
        Мысль как обычно пришла самовольно.
        Ссора выглядела мелочной, не стоящей внимания. Просто у Роберта вырвалось
        некорректное слово, но Женечка восприняла его очень болезненно и поэтому, никому ничего
        не сказав, ушла из дому, точнее, исчезла.
        Мысли постоянно живут в сознании, они самовольно возникают в воображении Роберта и
        строят свой воспоминательный сюжет. И все бы ничего — они заставляют на ходу оценивать
        поступки. Неправильные тут же напрашивались на исправление, ставя себя в положение, то
        своей, то противоположной стороны, но теперь, когда новый сюжет становился идеальным,
        обнаружилась бессмысленность его построения. Роберт не хотел снова выслушивать упреки
        тещи, молча одевался и шел на поиски супруги. Он не знал где ее искать, шел к остановке, как
        шла бы она, Женечка, обиженная, садился на троллейбус, как и она, садилась бы вместе с
        ним, переживая ложные чувства обиды, ехал бы в парк имени Горького, где они любили
        бродить вечерами, и нашел бы ее там сидящей на скамеечке, на главной аллее одну, уже
        счастливую, улыбающуюся навстречу ему. Тогда так и было. Мысли ушли взамен реальным
        чувствам и неожиданной встречи, как будто давно не виделись. Она спросила, нет,
        110
        вскрикнула с удивлением «Роберт, как ты меня нашел?!», а он не сказал, что сам не знает как.
        Просто, наверное, остановил пришедшие мысли и не допускал других, чтобы не сбиться с
        пути.
        Остановить мысли — тяжелая скоротечная затея не всем под силу, Роберту удавалась редко.
        Он понимал — никто и никогда не узнает, по какой причине они появлялись. Разгадать эту
        тайну все равно, что заглянуть в душу природе и спросить ее о том, чего ей самой неведомо.
        Но мысли все же приходят, значит, есть причина вызывающая их. Иногда Роберт замечал, что
        вслед за мыслями невольно он обнаруживает себя на том месте и в то время суток, когда
        происходило то, о чем вспомнила память. Дольше всего это кино длится не только в
        воображении, но и в сопровождении сценария наяву. Это намного интересней, ближе к
        реальности. Женечка исчезла опять и все подробности на пути в кафе возле кинотеатра
        «Россия» появлялись снова с болезненной яркостью, хотелось внимательней присмотреться
        ко всему — к ступеням у входа, к бармену за стойкой, к присутствующим в полумраке зала…
        Он прошел в служебное помещение, в конце его на двери прочел «Туалет», взялся за ручку
        и спросил кого-то:
        — Какой, мужской или женский? Черт!
        — Общий,  — услышал за спиной и обернулся.
        Женщина в халате его внимательно рассматривала.
        — Извините, моя жена ушла в туалет и не вернулась вот уже… может, что случилось?..
        — Ну, так зайдите…
        — А если там женщина?
        Женщина расплылась в понимающей улыбке:
        — Мне кажется, три дня назад мы с вами здесь уже встречались.
        — Да. Извините. Понимаете, ее до сих пор не нашли.
        — И вы решили, что она до сих пор здесь прячется от вас?
        Роберт глупо усмехнулся и признательно согласился:
        — Да, вы правы. Смешно. Извините.
        Он подошел к двери ведущей во двор. Возле самого входа стоял «Москвич-комби»,
        почему-то решил, что с тех пор ничего здесь не изменилось, повернул назад и под
        придирчивым взглядом женщины в халате снова вернулся в зал.
        Глаза нетерпеливо нашли столик в углу возле окна, от которого свет не давал разобрать их
        с Женечкой лица. Столик был свободен, словно ожидал своих избранных клиентов, хотя в
        зале народу было много, и все столики были заняты, помнится, Женечку он усадил лицом к
        посетителям, сам — спиной, чтобы подальше от знакомых глаз. Роберт сел на свое место,
        минуту молча созерцал грустное лицо Женечки, затем встал и направился к бармену. Как и
        тот раз взял маленький коньяк, два бутерброда с ветчиной и два стакана. Расставив все на
        столе, он сел и только сейчас увидел перед собой Женечку. Она сидела спокойно в ожидании.
        Подумав немного, решил, что хорошо, раз все так кончилось, пошел во вторую ходку и
        добавил плитку шоколада. Женечка заулыбалась и, протянув навстречу к нему руки, сжала его
        пальцы.
        — Милый Роберт, лучше пошли домой.
        Роберт скромно ответил облегчающей улыбкой.
        — Дорогая, разве так можно. Ты же насмерть напугала всех. А твоя мама чуть меня не
        убила.
        Она грустно оттопырила дудочкой губы:
        — Разве я маме не сказала, что задержусь? А зачем все это?  — она кивнула на коньяк и
        бутерброды.
        111
        Робертом овладело нездоровое чувство. Что это: розыгрыш, притворство, подвох или
        полная отключка прошлого? Если последнее, то намечается немало вопросов на
        медицинскую тему. Что происходит? Одолело неприятное ощущение нереальности? И самое
        отвратительное, что неоткуда получить ответы. Если все так, как есть, то это очень серьезно.
        Что с ней?
        — Милая, где ты была?
        — А разве ты не заметил? У меня потекла тушь.
        — Заметил, что тебя вдруг не стало после того, как ты поговорила с барменом.
        — Дорогой, неужели ты меня ревнуешь?  — она кокетливо повела плечиком.
        Роберт отметил фальшь, которая ей не шла. Но докапываться не стал, что-то сдерживало от
        спешки делать выводы.
        — А что, разве нельзя?
        — Наоборот!  — воскликнула она.  — Это так приятно!
        — Но мне не очень. Где ты все это время была?
        — Сидела тут, пока ты ходил за шоколадом и пивом.
        После ее слов Роберт капитально заткнулся. Понял, что не готов правильно осознать
        услышанное, чтобы активно вступать в полемику. Можно было наломать дров. Но все же он
        уточнил:
        — Когда, сейчас или в тот раз?
        Она вытащила из сумочки плитку шоколада:
        — Ты забыл, дорогой, что уже взял шоколад, и мы помянули нашего Володю. А теперь,
        наверное, ты решил повторить. Не много ли тебе? Как я тебя дотащу домой?
        — Но разве я пьян?  — Роберт окончательно растерялся.
        — Ну, пока нет. Бери коньяк, пошли домой.
        — Бери шинель… — усмехнулся Роберт.
        — Ну, как хочешь,  — ответила добродушной улыбкой.
        Когда приехали, он вспомнил, как здесь встречают. Двери открыл тихо, чтобы не вызвать
        нездоровую реакцию у тещи. На всякий случай вошел первый. И не напрасно: только
        перешагнул порог, едва успел перехватить над головой длинную увесистую скалку с крепких
        тещиных рук. Бдительная женщина неслышно поджидала за дверью зятя и бандитов.
        Обезоруженная и увидев дочь, она всхлипнула и упала Роберту прямо на руки. Женечка
        побледнела и кинулась к матери:
        — Мама, зачем ты волнуешься?! Я же тебе сказала, когда днем уходила, что задержусь! Ну,
        перестань. Все в порядке. Я жива и здорова. Мама!
        Теща молча вытирала мокрое лицо фартуком и благодарными глазами рассматривала
        Роберта. Но, не выдержав, принялась его обнимать:
        — Роберт, сынок! Спасибо тебе. Боже мой! Где ты ее нашел?  — она выпрямилась, сжала
        кулаки, потрясла ими перед дочериным лицом.  — Ух, блудница! Тебе что, мало мужа?!
        Женечка в недоумении широко раскрыла глаза:
        — Мама, что ты такое говоришь? Я что, не могу на пол часа задержаться у своей любимой
        подруги?
        Теща досадливо махнула рукой и, дотянувшись до щеки дочери, нежно поцеловала и
        пошла себе в комнату. Женечка, сбитая с толку, секунду смотрела ей вслед, но, быстро
        опомнившись, спросила:
        — Мама, а где папа?
        — Завтра выпишут твоего папу. Довела отца…
        Они вошли в свою «половину» впервые за десять дней отсутствия, каждый своего, каждый
        по личной причине, каждый со своими очень личными интересами и большая комната
        112
        показалась скучной, застывшей, плохо узнаваемой. В первую минуту это чувство отчуждения
        охватило настолько, что оба, не замечая друг друга, каждый сам по себе отошел в свою сферу
        интересов, произвольно овладевших ими. Они, конечно, были необязательны, так, между
        прочим, но почему-то захватили тихим мерцанием мыслей и вялым перебиранием
        незначительных событий. Усталое сознание пасовало перед разумом, что нужно было бы в
        первую очередь энергично разрешить. Оно наложило запрет на срочные действия и решения.
        Этого даже и не хотелось. Роберт все это понимал, но уже чувствовал приближение момента
        истины. Момент набирал силу сам по себе. Его уже хоть слабо, но приходилось сдерживать,
        считаясь с моральной усталостью.
        Роберт прилег на тахту, ощущая умиротворение от осознания, что, наконец, он дома, все
        пришло в свое привычное русло, и теперь не нужно будет решать выворачивающие наизнанку
        проблемы по улаживанию противоречий чувств и обязанностей. Он глубоко вздохнул и
        закрыл глаза. Приятно ощутил пустоту в натруженных извилинах. В таком состоянии легко
        было заснуть. Но неожиданная тишина заставила Роберта отбросить сладостный мир и
        открыть глаза. Прямо перед лицом на него, не моргая, смотрели настороженные полные
        любви глаза Женечки.
        Роберт привлек ее к себе, обнял, зашептал, целуя и гипнотизируя лаской женский слух:
        — Милая, как я по тебе соскучился! Разве ты этого не замечаешь? Разве тебе там, где ты
        была, твое феноменальное женское чутье не заставляло поскорей вернуться ко мне?
        — Наверное, да. Но как ты быстро по мне соскучился! Это что, такая у тебя ко мне жаркая
        любовь?  — шутливо поинтересовалась она.  — Тогда почему усталый лежишь, словно одно из
        двух — либо за десять минут моего отсутствия в кафе ты разгрузил вагон на вокзале
        «Сортировка», либо успел за такое короткое время сыграть в любовь с другой женщиной.
        Роберт насторожился.
        — Постой. Какие десять минут?!  — он сел на край тахты, охватил ладонями ее лицо,
        пристально посмотрел в глаза.  — Не десять минут, а десять дней, на минуточку. Ну-ка,
        подруга, рассказывай все по порядку. Вначале, куда ты пошла после того, как переговорила с
        барменом?
        Женечка осторожно оторвала от щек его ладони, положила его руки на свои колени.
        Посмотрела с укоризной.
        — Роберт? Ты чего?
        — Ты можешь без эмоций ответить на простой вопрос? Пожалуйста, дорогая.
        — Да куда я пошла! В туалет, куда же еще?  — возмутилась она.
        — Ну, дальше. Открыла дверь туалета. Кстати, я там был. Тебя там не было. Ты зашла?..
        Женечка потупилась. Роберт знал — врать она не хотела. Правду сказать — тоже. И он
        настоял:
        — Милая, чего ты боишься мне сказать что-то, от чего тебе кажется, что я буду не в
        восторге? Не бойся, скажи откровенно, клянусь, не обижусь и никогда даже не вспомню.
        Клянусь! Я уже забыл, говори.
        — Роберт, это, наверное, пустяк. Мне просто не хотелось тебя расстраивать. У меня что-то с
        головой. Я потеряла сознание,  — она заволновалась, взяла его руки в свои ладони,
        успокаивающе принялась гладить.  — Роберт, ты только не волнуйся. Это быстро прошло. Я
        оказалась в кабинете у директора кафе на диване. Встала и пошла, даже голова не болела.
        — А потом… — хмуро проговорил Роберт.
        — Ну, что потом? Потом ты все знаешь. Я хотела этот случай от тебя скрыть, но ты, как и
        ожидалось, меня расколол.
        Роберт смобрался было вспылить, но вовремя сдержался, сообразив, что напором истину у
        запутавшейся Женечки не добудешь.
        113
        — Ладно. Если ты считаешь что это пустяк, то поподробнее об ощущениях перед самой
        отключкой. Может быть, я смогу хоть приблизительно сказать, что это было.
        Она скривила губки, припоминая.
        — Ну… дышать вдруг стало трудно. Стала задыхаться… А потом не помню. Но скорей это
        мне прибредилось, пока я лежала без памяти. Потому, что только зашла и за собой закрыла
        дверь, сразу и потеряла сознание… Роберт, какое это имеет значение! Я жива и мы снова
        вместе, дорогой.
        — Так если ты за собой закрыла дверь, как же тебя из туалета извлекли?!  — чувствуя, что
        срывается, возмутился Роберт.  — Я когда туда зашел…
        — В женский туалет?!  — Женечка не смогла скрыть своего удивления.
        — Да, дорогая! В женский туалет! В общий. Но закрывашка там была исправна… в смысле
        крючок. И фрамуга открыта. Это для подтверждения, что я там был.
        — И тебе не стыдно? А если б там была женщина?
        — А я зашел в сопровождении женщины, так что…
        — Так-так… — протянула Женечка, воспользовавшись неожиданным открытием и решив
        неприятный разговор превратить в шутку,  — значит, пока я лежала без памяти, ты с женщиной
        пошел в туалет!
        — Кстати, ты тоже не святая: провела несколько дней в компании с директором.
        — Вот этого я не помню. Но когда я пришла, ты меня ждал за столом. Что же, по-твоему, ты
        там сидел все эти десять дней?
        — Что ты еще помнишь?  — потеряв надежду добиться правды, повернул он в сторону.
        — Помню несносный бред в компании с подругой… Ну да это в памяти у меня задумка все
        время торчала придти с тобой к ней в гости. А перед этим какой-то тип домогался меня,
        душил. В общем, бредила я.
        Роберт устало махнул рукой и с досадой отвалил на подушку.
        — Хорошо, милая. Ты жива и это главное. Уже поздно, извини, меня клонит как никогда.
        Спокойной… — он сладко зевнул, и уже отходя, непослушным языком добавил,  — желаю тебе
        досмотреть твой бред до конца и разобраться во всем…
        — А что?.. Ты прямо здесь и заснешь?  — спросила она, окинув Роберта широко раскрытыми
        от удивления глазами. Но вместо ответа последовало едва слышимое методичное сопение.
        ГЛАВА 29
        БЕСПЛАТНЫЙ КУРОРТ
        Только зашла и за собой закрыла дверь туалета, чья-то железная рука плотно прижала
        кляп. Удушливый газ закрыл дыхание. Еще два-три вдоха и окружающий мир ускользнул из-
        под ног.
        Она лежала, в чем была. И поняла — это всего лишь сон. Там за дверью спит муж. Вчера во
        время разбирательства ее исчезновения, как он выразился, заснул прямо на тахте. Но сейчас
        почему-то его посапывания не были слышны. Она осмотрелась. Оказывается, быстро светало.
        С двух сторон деревянной двуспальной кровати стояли низенькие темных сортов дерева
        спальные тумбочки, на полированной поверхности скучали настольные лампы и вазы с
        засушенными ветками каких-то южных деревьев. Воздух благоухал ароматом южной флоры,
        в пространстве отдаленно звучала однообразная африканская мелодия. Изредка испуганно
        вскрикивала неизвестная птица. Потолок оклеен приглушенных голубых тонов обоями явно
        не советского производства, еще более уютно-дикими казались стены панорамных фотообоев
        114
        с изображением тихих водоемов и видовых сортов южной растительности. Огромное с
        самого пола окно раскрыто наружу и за ним — живая лесная поляна, словно продолжение
        экзотических стен. В комнате кроме платяного и книжного шкафов и серванта, на полках
        которого расставлен чайный сервиз, стояли по бокам у входа два мягких кресла.
        Это было что-то! Явление напоминало приятное рождение в следующей жизни. С
        условием, конечно, если ты его заработала на Земле. А если нет? Тогда по правилам
        традиционного толкования о загробной жизни или еще авторитетней — научного
        экзотерического учения — окружающее не должно было походить на реальность следующей
        жизни, а скорей на хитрый обман заинтересованных соплеменников, с теми же лицами, с
        теми же проблемами, в этой же жизни с самого рождения.
        Она понимала, что еще спит, но проснуться никак не удавалось. Слишком глубоко она
        вошла в жизненные события сна, видно понравившиеся ей, что любые попытки мысленно
        изменить ситуацию тут же сливались с сюжетом продолжения сна. Выходит, выбраться из
        него не представляло никакой возможности. Оставалось смириться и жить в этой другой
        жизни и наслаждаться необыкновенными благами в качестве безгрешной души в Раю, пока
        сюжет, завершая тему, как в классическом произведении, не кончится тем, с чего начался —
        удушливым кляпом. Ну, что касается «безгрешной», это так, к слову, она прекрасно понимала,
        что непогрешимых существ в природе не существует, а вот в отношении Рая, тут лучше не
        разбираться, пока это «что-то» не отняли у слишком любопытной.
        Для начала она поднялась с постели несколько примятых очень дорогих цветных
        простыней и двух пуховых таких же по стилю подушек, ласковой байковой накидки,
        сдвинутой небрежно на край у ног, и осмотрелась. Вторая подушка лежала рядом, была
        примята, причем, в центральной ее части, явно наличествовало характерное углубление от
        головы, непонятно только чьей головы — мужской или женской, но уж точно не мужа, который
        на эту ночь почему-то лег в гостиной на тахте. Возле стены, на «плечиках», подвешенных на
        деревянной стойке, болталась шикарная, может быть даже импортная ночная рубашка.
        Пожалуйста, снимай с себя все, вплоть до трусиков, и валяйся себе, благоухай в душистом
        ложе любви и забвенья! Не хватало только самого любовника, впрочем, как знать — может
        быть, как раз в следующую секунду с легкого упоминания явится и он.
        На столике, кроме вазы с засушенными ветками, стоял высокий бокал любимого ее сока
        «Манго», в расписном пластмассовом стаканчике — свернутые веером бумажные салфетки.
        Судя по соблазнительной прохладе напитка, со страстью тут же отпитой ею, ясно стало, что
        его налили совсем недавно. Кто бы это мог быть? Возле края кровати, как раз там, где по
        привычке опустились ноги, стояли мягкие с двумя пушистыми шариками тапочки. Тапочки
        неприятно оказались ее ногам впору…
        Да. Благодетель сна и хозяин Рая, был щедр и предусмотрителен. А главное не вызывал
        никаких возражений. Наоборот, захотелось продолжения сюжета и более острых ощущений.
        И чтобы их получить, естественно ее потянуло на любопытную экскурсию по местности. Так
        хорошо она себя еще никогда не чувствовала. Никакого опасения за свою жизнь, куда и
        делось чувство самосохранения, никакой инфантильной сдержанности предрассудков
        советского воспитания гостя в чужом доме, никакой скрытности, хотя тайн во сне не могло и
        быть. Словом лишилась всего того, что было в ней самой в изобилии.
        Она вышла в просторный холл, обставленный по всем правилам звездных гостиниц — с
        вальяжными креслами и софой, телевизором непонятной модели, во всяком случае, ей
        неизвестной, зеркалом во всю торцевую стену, переходящим в потолок и кадкой в углу с
        молодой пальмой. На полу, приятно лаская подошвы ног, стелился еще не приглушенный
        ногами палас. Из холла вели четыре двери с эмблемами — одна в Toilet, другая — с рисунком
        душа над головой — в ванную, третья — более фундаментально выглядевшая с надписью
        115
        «Exit»  — на выход. Была еще дверь без опознавательных знаков. Из нее доносились тихие
        шуршания, ритмичные учащающиеся звуки соития и частого посапывания, по звуку
        принадлежащие женщине. Но почему не мужчине? Ведь чаще всего мужчина сопит, а
        женщина кричит, если страстная, естественно. Как вот, например, она. И откуда у нее эти
        мысли? Какие? Вульгарные!.. Раньше она такого за собой не замечала. То есть, не исключено,
        что они, конечно, были, но не на поверхности и, во всяком случае, не на языке. Такое
        впечатление, что ее раздели, обнажили ее душу и заставили исповедоваться в том, что раньше
        со стыдливой тщательностью скрывала. А теперь пришло время со вкусом обнажить
        окружающее лицемерие, чтобы получить от этого ликующее наслаждение! И в самом деле —
        эта дверь и то, что происходит за ней! Да это же настоящий траходром! «Ни стыда, ни
        совести»,  — сказал бы отец, если бы, не дай Бог, появился тут. Она подумала, и испугалась: в
        этом сне мысли приобщаются к сюжету. И чтобы не свершилось это… она даже побоялась
        назвать что именно… тут же вычеркнула из сознания подменой другой текущей мыслью.
        Похрапывающие движения и придыхания участились, что-то о деревянное стукнуло и
        неожиданно все стихло. «Ну вот,  — подумала она,  — как и должно было этим закончиться.
        Теперь, пожалуй, можно и зайти».
        В открытой двери она застыла от неожиданности. Глазам предстала чудесным образом
        оборудованная кухня с самыми современными приборами и приспособлениями, каких она
        еще никогда не видела. И только здесь, во сне, ей неизвестным благодетелем предоставлена
        теперь такая возможность, не только увидеть это чудо кухонной техники, но и потрогать
        руками, а может и попользоваться… У рабочего стола, отчищая терку от настроганной свеклы,
        стояла ее самая близкая подруга! Она хотела возмутиться, сказать, какого черта подруга
        портит свой маникюр, в то время как рядом стоит автоматическая шинковка? Но тут же
        забыла об этом и бросилась подругу обнимать.
        — Как ты здесь оказалась? Я подумала совсем о другом.
        — Не всегда сбывается так, как думаешь.
        — Да, но только не в этом сне.
        — А ты считаешь, что это сон?  — на лице подруги возникла скептическая улыбка.
        — Ну конечно. И он мне все больше нравится.
        — Чем же?  — улыбка расплылась еще больше.
        — Тем, что все, как ты подумаешь, так и происходит. Значит ты сама себе хозяйка, дорогая.
        Рассказывай, что нового?
        — Ты какая-то странная. Что может произойти?
        — Может, вышла замуж… — решила пошутить она.
        — Замуж за одну ночь?!
        — А почему нет?  — улыбаясь, настояла она.
        — Здрасти! Вчера только виделись. Я успела только переспать, как и ты.
        — Ну вот,  — обрадовалась она,  — с кем, если не секрет?
        Подруга секунду испытывающе рассматривала ее. Но опомнилась и поспешно добавила:
        — С тобой.
        Улыбка с ее лица, наверное, сползла, потому что подруга настороженно ждала реакции.
        — Что значит «со мной»?  — она растерянно обвела подругу расширенными зрачками,  —
        подожди. Хочешь сказать, что в моем сне ты с самого начала?
        Подруга теперь уже не на шутку рассмеялась:
        — В нашем, дорогая моя, сне. В нашем! Тебе нравится? А мне ой как! Я и не мечтала о
        таком курорте. И точно знаю, если бы не ты и твой поклонник, с каким мы пришли сюда,
        никогда бы не побывала в Турции при таких апартаментах! Тебе, милая, огромное спасибо!  —
        116
        подруга снова принялась с благодарностью обнимать ее.  — Вот готовлю тебе, моя принцесса…
        Будет вкусный борщ на обед. Теперь ты у меня принцесса, а я твоя прислуга по роли.
        — Ничего не понимаю,  — махнула она рукой и с наслаждением потянула аромат чего-то
        очень аппетитного готовящегося на пяти-конфорочной электроплите.  — Ну да ладно. Оно мне
        надо — разбираться во сне! Мне просто интересно, вот и все! Что будем делать? Подруга?
        — А что? Завтрак уже готов. Пока ты наведешь туалет-макияж, я накрою на стол, и будем
        есть. Не возражаешь?
        — Ну, ты даешь! А кто бы возражал?! Просто все это как-то странно. Ну да ладно, пойду,
        как скажешь… — она пошла, настороженно переступая границу кухонной двери и закрывая ее
        за собой с чувством неожиданного превращения только что увиденного в недавно
        представленный кабинет для сексуальных развлечений.
        За столом пошли странные разговоры. На темы, которые возникали сами по себе, как ей
        казалось, или, что вернее,  — из уст подруги, как из рога изобилия. Говорили о том, чего еще не
        хватает таким, как они, к тому, что поимели, к тому, что наверняка еще будет. Впрочем, в
        основном эти темы как-то незаметно и невольно подняла она, а казалось что они вместе,
        иначе подруга не возникла бы с недовольным, но осторожно-скромным видом.
        Потупив взгляд, подруга заметила:
        — Дорогая, только у нас с тобой разные посадочные места. А значит и разные интересы
        запросов.
        — Как это?
        — Ну… Только ты смотри, не пожалуйся на меня своему поклоннику. Он меня вмиг уволит,
        и тогда я лишусь этого, как ты говоришь, сна. А мне, милая, как и тебе, начинает очень
        нравится это… Да не то слово,  — вдруг вскрикнула подруга,  — я такой сказки в своей жизни не
        только в настоящем сне не видела, но знаю точно никогда и не увижу в будущей жизни. Это,
        знаешь, дорогая моя, не для нас, советских плебеев, вдохновленных коммунистическим
        будущим,  — подруга неожиданно опасливо оглянулась и, наклонившись вперед, доверительно
        зашептала,  — я надеюсь, здесь агентов-невидимок из КГБ твой сон не предусмотрел?..
        Искренне и благодарно она рассмеялась в хитрые сощуренные глаза подруги на
        политическую шутку, ибо прекрасно знала эрудицию своей самой близкой подруги на
        подобные темы и всегда восторгалась ею.
        — Ты меня уморила. Но я поняла, что совсем другое ты мне хотела сказать. Верно?
        — Да!  — вспыхнула та,  — просто одна тема перебила другую. Я хотела сказать, что, имея то,
        что мы имеем, у каждого из нас в зависимости от титула, в нашем сне нам обязательно
        захотелось бы еще чего-то такого, от чего наша развращенная душа растаяла бы
        окончательно.
        — Например?
        — Например, мне не хватает того, что на первый момент поимела ты: прислугу. . но
        конечно, хорошо оплачиваемую, а иначе кто же захочет пахать за копейки. Сногсшибательный
        комплект косметики, каким ты только что в туалетной комнате пользовалась… кстати, не
        стесняйся, дорогая, смелей открывай коробочки с кремами, лосьон-тоником и водой, пробуй
        набор помад всех цветов радуги подряд, пока не найдешь подходящий тебе оттенок…
        запомни, это все твое. Разберись с импортными прокладками разных производителей страны
        проклятого капитализма, а может тебе понравится «Tampax».
        — А что это?  — притворно смеясь, спросила она.
        — Ну, вот попробуешь, тогда узнаешь. Это, конечно, не то, что ты с такой тщательностью
        присобачиваешь у себя между ног, и прикрепляешь, чем попало, чтобы не дай бог где-нибудь
        в троллейбусе… ну, сама понимаешь. Потом…
        117
        — Ой, какая ты вульгарная,  — перебила она подругу,  — я тебя такой не знала! Ну, хорошо,  —
        извинительно пресекла она себя, вспомнив, что все происходит во сне,  — а мне чего не
        хватает, по-твоему?
        — Тебе?  — подруга от неожиданности задумалась, но всего лишь на мгновенье, и в
        следующую секунду ляпнула:
        — Опытного трахальщика.
        — Ну, ты даешь!
        — А что?
        — Я же замужем!
        — Ну и что?..  — подруга сделала паузу, выжидая время на сообразительность.  — Да
        успокойся ты! Это же твой сон! Никто не узнает. Имеешь право наслаждаться тем, чего ты
        еще не испробовала. Того, чего тебе не позволило высоконравственное советское воспитание.
        Она подумала и не смогла не согласиться с точными логическими доводами подруги.
        Очень уж все было убедительно. А главное — интересно. Захотелось услышать еще чего-
        нибудь эдакого остросюжетного, но в этот момент открылась входная дверь, и в холл вошел
        непроизвольной уверенной походкой мужчина. Крупного атлетического телосложения, в
        спортивной майке для тяжелоатлетов, он внушал неопровержимое впечатление «Костолома».
        Она невольно залюбовалась здоровым накаченным телом Геркулеса. Ну, как в сказке:
        подумала, и «это» явилось тут же!
        Геркулес подошел вплотную к столу, посмотрел не на подругу и нее, а только на нее. Лицо
        у него было с той волевой мужской красотой, о которой говорят «лицо хищника»,  — широкое,
        с мощными желваками скул, глаза голубые, стремительные, нос прямой орлиный.
        Подруга изменилась в лице.
        — Кофе,  — коротко сказал он. Отодвинул стул, приставленный к столу, как раз между нею и
        подругой, сел, не отрывая от нее немигающего взгляда.
        Подруга сорвалась с места и юркнула в кухню.
        Он несколько минут отхлебывал кофе, слегка с наслаждением морщась, изредка
        посматривал на нее и только пару раз — на подругу. Создавалось впечатление, словно
        присматривался, выбирал будущую партнершу на ночь… а может и на все двадцать четыре
        часа, а может и на все дни пребывания в этом теперь уже их сне. Только неизвестно, в
        качестве какой роли останется подруга, если он выберет ее, в чем, кстати, она почему-то и не
        сомневалась. А раз подумала в свою пользу, то по закону сна, так и будет.
        — Ты заканчивай и пошли,  — сказал он, все так же, не отрывая своих пронзительных глаз от
        нее, и кивнул в сторону спальни. Она насторожено посмотрела на подругу, в ответ получила
        согласительный едва заметный кивок и на секунду прикрытые веки, кто-то внутри нее в знак
        согласия с готовностью вытер ей салфеткой губы. Уловив взгляд в сторону подруги, Геркулес
        произнес:
        — У нее другие обязанности. Пока мы там с тобой займемся, она все уберет, приготовит к
        обеду и будет на стреме, если понадобится. Пошли.  — Он легко поднялся, протянул ей
        широкую мускулистую руку, мощность которой без малейшего труда обеспечила бы ей
        посадочную перекладину качели в лесопарке, наскоро привязанной к деревьям. Она отдала
        ему свое узкое запястье и покорно пошла за ним. Ее поведение ей было странным, за нее кто-
        то все делал, как хотел этого Геркулес.
        Прикрыв за собой дверь, даже не провернул торчащий в скважине ключ, он подошел к
        платяному шкафу, открыл половинку, где на плечиках висели различные модели легкой
        одежды.
        — Сними с себя всю эту дрянь,  — он сексуально провел рукой от плеча к ее бедру,
        задержавшись на ягодице, что означало «все»,  — надень халат, какой понравится. Работать
        118
        будем Prolongatus* — долго и утомительно. Вспотеешь. А я ненавижу потливых женщин,  — и
        усмехнулся.
        Она направилась к шкафу, по пути подошла к двери, чтобы закрыть ее на ключ.
        — Не надо,  — сказал он спокойно, как о пустяке,  — твоя подруга тогда не сможет зайти.
        Возможно, и она мне понадобится. А мы в это время будем заняты,  — и подошел к другому
        отсеку шкафа, открыл его, достал раскладное деревянное приспособление. Конструкция была
        непонятна, немного напоминала раскладной стол или приспособление для сексуальных игр
        или… в общем, ничего хорошего. Только почему-то ее нисколько не пугало что будет с ней в
        ближайшие минуты и часы. На то, что будет с ней еще дальше, фантазии у нее не только не
        хватало, она просто в голове не возникала.
        Он перенес приспособление поближе к окну, несколько движений оказалось достаточным,
        чтобы непонятное превратилось в очень знакомую конструкцию. Где-то она это уже видела:
        кусок серванта, где предположительно должна стоять посуда. Но здесь посередине на полке
        лежала толстая общая тетрадь Роберта с записями. Полкой ниже лежал ее фотоаппарат «Зенит
        Е» с насадками, каким-то образом готовый к съемке. Теперь ей стало понятно, зачем все
        «это»: на столе во время секса третий… это, безусловно, будет ее подруга… начнет снимать
        весь процесс на обратимую пленку для диапозитивов. Значит у Геркулеса такой бизнес.
        Запрещенный в Советском Союзе. Поэтому они с подругой здесь, на «курорте»… в Турции?
        Геркулес показал на стол ладонью вверх, что, как она догадалась, ей надлежало снять халат
        и лечь. Она подошла, стеснительно глянула на огромного звероподобного мужика и,
        расстегивая халат, хладнокровно подумала: «Сейчас уляжется на меня и раздавит…»
        — Нет, это не понадобится,  — сказал он, насмешливо скривив улыбку.
        — А что, прямо в халате?  — недоуменно спросила.
        — Ну, как хотите… снимите потом, если станет жарко,  — иронично приподняв брови, нехотя
        заметил он, неожиданно перейдя на «вы».  — Сейчас только начало дня.
        — Тогда…
        — Не понятно? Ты мне нужна для дела, а не для тела,  — раздраженно сообщил он.  — Можно
        на «ты»?
        Она безупречно пожала плечами:
        — «Ты» уже был.
        — Тогда внимательно слушай условия нашей работы и твоего выживания в этом диком
        месте.
        — А разве это не сон?
        Геркулес откровенно улыбнулся:
        — Ну конечно. Для тебя это настоящий сон от грустного к радостному и наоборот. В
        зависимости на что заработаешь.
        — Что я должна делать и для чего?
        — На первое отвечу. На второе — пошлю. Согласна?
        Она обидчиво пожала плечами.
        — Ничего не поняла.
        — Учитывая твои небольшие навыки фотографа, проведем профессиональное обучение
        скрытой съемки в условиях бдительного наблюдения хозяина за своим объектом. Ты будешь
        фотографировать то, что в этом,  — он взял тетрадку и потряс ею перед самым ее носом,  —
        талмуде. Каждый день в нем будут появляться все новые записи, и ты их должна
        систематически незаметно от хозяина фотографировать, а пленки тайно передавать своей
        лучшей подруге. Если хозяин заметит или застанет тебя за этой преступной шпионской
        работой, вывезу в местные джунгли и брошу там на россуд зверья и охотников за ведьмами.
        Кстати, самые опасные из них для тебя — охотники за ведьмами. Они быстры и стреляют без
        119
        промаха. Поняла? Вот так. А как ты хотела? Иначе скрытной съемке тебя никогда не научить.
        И еще. Охотники иногда будут тебя обучать некоторым приемам выживания в экстремальных
        условиях. Потому, как не верю в гениальную способность Штирлица-2 в твоем лице, и тебе
        все равно придется спасаться в качестве дикого зверя от охотников. Короче! Твою наработку
        будем проверять на практике. Малейший промах — смерть, справишься — жизнь. Надеюсь,
        теперь все поняла.
        Теперь она впервые почувствовала свое небезразличное отношение к обстоятельствам.
        Такое бывает только в реальной жизни… или в жутком потливом сне.
        — Прямо сейчас?
        — Прямо сейчас. Начинай пока что при мне. Посмотрю, на что ты способна.
        — Но у меня там нет пленки. Нужна малочувствительная. Выдержка очень длинная… —
        показала она на фотоаппарат.
        — Не суетись. Я заменил.
        Она взяла тетрадку, раскрыла, привычным движением взвела рычаг камеры.
        — Начинать с первой страницы?
        — Титульный лист разрешаю пропустить,  — издевательски заметил он.
        В окошке зеркальной камеры, наведя на резкость, она прочла заголовок: «Исследования
        воздействия установочных мантр на психику в состоянии просоночного сна пациента». Она
        нажала на спуск. Приятный шипящий звук продолжительной выдержки обозначил первый
        кадр.
        Она положила камеру на стол и посмотрела на Геркулеса.
        — Правильно. Умничка. Теперь извлекла пленку, тетрадку положила на место, как лежала и,
        не замечая меня, как будто меня нет, отнесла подруге. Она сейчас на кухне. Впрочем, можешь
        завтра. Давай!
        Она положила тетрадку на место, перемотала пленку, открыла крышку фотоаппарата.
        Наконец пленка в руке. Она быстро спрятала ее в карман халата. Оглянулась. Геркулеса не
        было… А вместо утреннего света в окне, на потолке теперь уже горела люстра. Она удивилась
        этому и выключила ее. В щелях двери в комнату, где спал муж, просвечивался свет. Вначале
        послышался шорох, затем дверь открылась…
        В проеме стояла тень Роберта.
        Он подошел, щелкнул выключателем. Щурясь от внезапного света, возмущенно спросил:
        — Дорогая, ты что, ночью фотосъемками занимаешься? Дня мало?
        Женечка содрогнулась от мысли, что теперь ее осторожность провалилась, Геркулес
        выполнит свои условия и отправит в дикие джунгли, где за ней будут охотиться как за
        ведьмой в древние времена. Она нащупала кассету в кармане и успокоила Роберта:
        — Извини. Я тебя разбудила. Мне что-то нехорошее приснилось. Все. Я ложусь. И потуши,
        пожалуйста, свет.
        ГЛАВА 30
        СВЕТ И ТЬМА
        Когда свет погас, она поняла — прокололась. Перед ней стоял Геркулес и его вид не обещал
        ничего утешительного. Был яркий знойный день, но ей не показалось жарко, наоборот — ее
        знобило. Глаза хищника на лице Геркулеса уничтожали. Кроме того, в них загорался огонь
        страстного желания насладиться ее муками. Она это ощутила всеми своими фибрами. Озноб
        медленно переходил в холод предстоящего испытания.
        120
        — Ты правильно поняла — за свои поступки нужно платить. Иди, тебя покормит твоя
        подруга. И хорошенько подкрепись. Тебе твои силы сейчас пригодятся. Мы уезжаем в
        джунгли. Там тебя оставлю. Приеду через сутки. Если окажешься физически способной
        работать дальше — заберу, нет — оставлю на гостинец зверью. Все. Давай,  — сказал и
        повернулся к выходу.
        — Но, пожалуйста… на первый раз… — взмолилась она, наконец.
        Он остановился, смерил ее жесткими глазами.
        — Допустим. Но все, на что я могу быть снисходительным — предложить тебе самой явиться
        ко мне. Встретиться в кафе. В неформальной обстановке. Это тебе зачтется.
        Он исчез в дверях комнаты, внезапно, как и появился.
        Она пыталась кинуться ему в ноги, молить о пощаде и не смогла. Рук она не чувствовала,
        ноги слились воедино как в ступе ведьмы, и передвигаться с их помощью было тяжело и
        больно. Уж не помнит, как оказалась за столом, накрытым ароматно пахнущим обедом, где
        сидела ее лучшая подруга. Вид у подруги был веселый. Похоже, она была не в курсе.
        Говорить с ней не хотелось. Борщ был прекрасным возбуждающий аппетит, но рука не хотела
        подчиняться и тяжело несла полную ложку ко рту.
        — Да брось ты, тебе нужно хорошо поесть на дорогу,  — сказала подруга, не меняя
        настроения.  — Все равно ничего не изменишь. Чему быть, тому не миновать.
        — Ты знаешь?
        — Да. Но ты не переживай. Это всего лишь сон.
        — Нет, подруга. Это уже не сон. Сон был, пока меня не застал муж за съемкой. Вот я и
        погорела. Теперь сон это или не сон — придется расплачиваться. Что мне делать, подруга?
        — По-моему нужно расслабиться. Нервы и напряженка никогда не приносили успех.
        Попробуй.
        — Но я еще не передала тебе кассету. Кстати, муж не видел ее у меня и не знает, что именно
        я снимала. Разве я нарушила условия?
        — Вызвала подозрение. А подозрение дает повод для размышлений. И не известно, к чему
        эти размышления приведут. Поэтому, не обольщайся…
        — А может мне прийти к нему, как он сказал, в кафе?
        — Может. Только зачем? Сыграть с ним в любовь?
        — А может, ты возьмешь пленку у меня сейчас?
        — Нет, дорогая. Здесь во сне мне негде хранить. Проснусь, и ее не будет. Приноси ко мне
        домой. Договорились?  — отказала подруга.
        Она с сожалением вздернула плечиком:
        — Ладно. Когда?
        — Ну не сейчас же!  — засмеялась подруга.  — С утра буду весь день дома. Приходи.
        — Если останусь жива,  — тихо заметила она.
        — Останешься. Даю гарантию. Потому, как это сон.
        — Вот это я бы не утверждал с такой уверенностью,  — злорадно улыбаясь, проговорил
        неожиданно появившийся Геркулес.
        Подруга в страхе вся съежилась. Веселое выражение на ее лице как метлой смело. Такой
        фатально жесткой, безжалостной метлой, как у ведьмы.
        — Хочешь убедиться?  — продолжал он.  — Тогда запоминай,  — он поднес настольное зеркало,
        стоявшее на туалетном столике, к ее лицу. Другой рукой приблизил зажигалку к ее
        подбородку, нажал на рычаг. Вспыхнуло пламя. Дикая боль вырвала истерический крик из
        легких. Она понимала, что кричит, но голоса не было слышно. В отражении зеркала, белея в
        центре, возникло красное пятно. Оно горело. Геркулес тихо восторженно засмеялся, отвел
        зажигалку и уверил:
        121
        — Если сон, то когда проснешься, этого не будет. Давай. Давай выпей, охладись,  — добавил
        он голосом мужа. И поднес к ее губам стакан воды.
        Она подняла голову, в комнате уже серел рассвет, и с ненавистью посмотрела в лицо мужа.
        — Выпей. Станет легче,  — повторил он.
        Она отхлебнула.
        — Это сон, милая,  — сказал Роберт, убирая от губ Женечки стакан.
        — Нет, Роберт. Не сон,  — бесцветным голосом проговорила она.  — Дай зеркало. Там,  —
        Женечка показала трясущимся пальцем на туалетный столик.
        — Оно здесь, дорогая,  — разбито вымолвил он, поднимая зеркало с подушки.  — Ты что, с ним
        спала?
        — Да… То есть, нет. Он мне показал в нем мое лицо.
        — Он? Кто «он»?
        — Геркулес.
        Роберт минуту изучал лицо супруги.
        — Это тот, что во сне?
        — Нет. Он наяву,  — скупо ответила.
        Она коснулась пальцем подбородка. Недавняя боль снова обожгла то место, куда Геркулес
        поднес зажигалку.
        — Роберт, пожалуйста… посмотри. Что у меня здесь?
        Он извлек очки из кармана пижамы и нагнулся к ее лицу.
        — У тебя красное пятно, милая. Похоже на ожог. Где это ты успела. Ночью, когда я к тебе
        зашел, этого не было.
        Женечка в смятении схватила зеркало, поднесла к лицу. На подбородке и в самом деле
        вспух эллипс ожога. Она отрешенно вернула зеркало Роберту, прошептала дежурную фразу:
        — Не знаю откуда…
        — Тогда вот что. Одевайся и пошли завтракать. Скоро шесть.
        — Так рано?  — безразлично сказала она.
        — Ничего, сделаем исключение, выпьем по чашечке кофе с коньячком из кафе, по
        бутербродику. Потом я тебя выведу погулять, проветрить мозги от дьявольских наваждений,
        пока свежее утро, и ты мне расскажешь, что ты снимала,  — говорил он, обнимая Женечку,
        вздрагивающую в нервном ознобе.
        — Я согласна. Но мне нужно съездить кое-куда. А после этого поеду к Рите,  — поспешно
        отговорилась она, испугавшись, что ее шпионская деятельность вот-вот может раскрыться.
        — В таком состоянии?
        — Но я же не сплю. И потом она мне кое-что, наконец, объяснит. Не такая уже я дурочка,
        как вам кажется,  — добавила она и подумала, что если бы он уехал… и лучше надолго, то это
        был бы самый идеальный вариант сейчас избежать разоблачения, а в дальнейшем можно
        было бы рассчитывать на снисходительное постепенное прощение ее грехов.
        — Кому кажется?  — насторожился Роберт.
        — Всем вам,  — со злостью выпалила.  — Пошли, Роберт,  — в голосе появилась фамильярная
        энергия,  — перекусим и я поеду,  — как-то прохладно добавила она.
        Роберт промолчал. Неожиданное Женечкино преображение — последняя капля. Нужно
        было срочно что-то делать, например, звонить к Федору Пантелеевичу.
        — Хорошо. Готовь. А я пока позвоню Федору Пантелеевичу,  — сказал он и пошел в
        прихожую.
        Но звонить не пришлось. Пока подошел к аппарату, его встретил звонок. В трубке звучал
        голос кагебиста. Это показалось странным.
        — Ты мне, кажется, хотел позвонить?  — похохатывая, сказал Федор Пантелеевич.
        122
        — Признаться да,  — растерянно вымолвил Роберт.
        — Не волнуйся. Интуиция. Вопрос такой: в порядке ли пакет?
        Роберт насторожился:
        — Федор Пантелеевич, подождите, я пойду, гляну.
        Пакет стоял, как и поставил, на всякий случай осмотрел положение ленточки со сделанной
        им надписью, которой была перевязана коробка конфет.
        — Все в порядке, Федор…
        — Понял,  — опередил кагебист. Ему неприятно было официальное обращение к нему
        Роберта. Сказать об этом инженеру не решался.  — Кроме пакета есть еще какая-нибудь
        информационная деталь?
        Роберт подумал и небрежно кинул:
        — Есть, но сущий пустяк. Начал записи в тетрадке своих исследований. Пока что только
        вступление.
        — Так вот оно что!  — буквально вскрикнул Федор.  — Тогда все ясно. Скажи, она тебе очень
        нужна?
        — Не очень. А что?
        — Ты можешь подарить ее мне?
        — С удовольствием, Федор Пантелеевич. Без проблем.
        — Тогда оставь эту тетрадку своей любимой теще для меня. На тот случай, если я зайду,
        когда ты будешь на работе.
        — Хорошо. А что… это из-за нее?..
        — Так. Тише. Без комментариев, приятель. Без комментариев, хорошо?  — радостно приказал
        Федор.
        — Ладно. Все?
        — Нет. Теперь слушай внимательно. Психоаналитик говорит, что твоя супруга под
        воздействием Оборотня. Похоже, она выполняет его задание. А иначе, зачем она ему нужна?
        Ее состояние пройдет только после выполнения его поручения. Не переживай. Все наладится.
        Попробуем сорвать. Нужно узнать источник, породивший это задание. И ты мне, кажется, дал
        такую установку.
        — Она не говорит вообще ничего. В трансе. Словно во сне. Как мне узнать источник?
        — Это моя работа. Кроме того, она может попытаться с ним договориться о сроках, как
        обычно это делают в безвыходном положении. Пойдет на контакт.
        — Как это?
        — Еще не знаю. Во сне или наяву. На самом деле, как сказал психолог, на телепатической с
        ним связи.
        — Федор Пантел…
        — Так! Роберт, мне надоело быть Пантелеевичем. Ты меня понял?
        — Понял,  — усмехнулся Роберт. Виноват, товарищ майор!  — совсем развеселился инженер.
        — Вот это уже легче. Теперь запомни: она попытается вернуться в кафе, чтобы встретиться
        со своим виртуальным хозяином — Оборотнем. На самом деле он существует. Опасный тип. Я
        его видел. Будь на чеку, пока не скажу, когда можно расслабиться.
        — Федор, ты мне не даешь сказать. Откуда тебе известно, что, во-первых, она нашлась, а во-
        вторых, обо всем этом?
        — Это военная тайна. Извини, брат, раскрыть не смогу никогда. Она согласна с тем, сколько
        дней ее не было дома?
        — Рассказывать отказывается. Говорит, что она отсутствовала всего лишь десять минут.
        — Для нее так и есть, и не пытайся ее разубеждать. Бесполезно и вредно для нее. А пока
        что, ты должен срочно сделать следующее. Немедленно уезжай в командировку или еще куда.
        123
        Если нужно уладить на работе с твоим начальством — без проблем. Или вот что… Переселись-
        ка ты к Татьяне, к своей любимой дочери Наташе.
        — А я и так там…
        — Ну, вот и ладненько. Пока я все не улажу. Забери пакет, спрячь в квартире своей мамы в
        трудно доступном месте. Она у тебя замечательная. Иначе, есть предположительная версия,
        что Оборотень может овладеть и тобой. А это уже проблемы даже на моем уровне. Все.
        Прощаемся, Роберт. Я тебя найду, и мы встретимся.
        ГЛАВА 31
        ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
        Федор вырос перед ней, как приведение, у ступеней кафе. В лицо она его не знала и
        поэтому приняла его за обычного пивбаровского пропойцу.
        Еще секунду и она прошла бы мимо, но проницательно смотрящий на нее кагебист шагнул
        навстречу и произнес:
        — Майор милиции, Лоухов. Вы арестованы по подозрению в шпионаже секретной
        документации. Прошу в машину,  — указал он на «Жигули», стоящего на обочине за углом
        кафе.
        Она не удивилась и даже не испугалась. Она подумала, что не сможет прийти в
        назначенное место встречи и тогда, обозлившись, Геркулес ее накажет еще больше.
        — А можно, я пойду, скажу, что вы меня задержали. Иначе мне влетит.
        — Не беспокойтесь. Я выдам соответствующий оправдательный документ. Прошу,  — Федор
        сделал пригласительный жест рукой, пропуская ее вперед.
        Машина проследовала несколько метров по проспекту Пятидесятилетия СССР, въехала в
        жилищный комплекс многоэтажек и к удивлению Женечки остановилась напротив Ритиного
        подъезда.
        — Если я не ошибаюсь, вас ждут здесь в гости. Значит, сделаем так…
        Она поднималась на лифте, и последние слова майора милиции не остались в памяти, она
        их просто не слышала, полностью переключилась на сценарий, спланированный еще перед
        выходом из дому. А теперь, получив неожиданную свободу, ее совершенно не интересовали
        временные или постоянные условия отпуска. Она уже входила в роль и фанатично ее
        выполняла.
        Рита открыла, не спрашивая.
        Она вошла в холл, не замечая подруги. В просторный холл, обставленный по всем
        правилам звездных стандартов — с вальяжными креслами, но почему-то похожими на стулья
        советских столовых, софой, покрытой потертым ковриком, и непонятным, импортным
        телевизором, во всяком случае,  — копия последней модели «Электрон». Продольную стену
        закрывал гарнитур «Жемчуг». На полу, приятно лаская подошвы ног, стелился не
        приглушенный ногами капиталистический палас, а вполне традиционный советский коврик.
        Из холла вели четыре двери. На них она не нашла надписей с эмблемами — одна в Toilet,
        другая — с рисунком душа над головой — в ванную, третья — более фундаментально
        выглядевшая с надписью «Exit»  — на выход. Она удивилась — куда все делось?!.. Была еще
        дверь без опознавательных знаков. Странно, но за ней она не услышала сексуальных
        придыханий. И подумала, туда ли она попала? Все напоминало городскую Ритину квартиру.
        Нужно ли идти дальше?
        124
        Женечка открыла дверь и посмотрела вовнутрь. Кухня! Обыкновенная советская кухня с
        подвесными пожелтевшими от времени шкафчиками. Ритки здесь не было. Она хотела
        возмутиться, сказать, какого черта подруга не стоит у рабочего стола, отчищая терку от
        свеклы, и не портит свой маникюр, в то время как рядом должна быть автоматическая
        шинковка? Она обернулась и, столкнувшись лицом к лицу с подругой, тут же забыла сказать
        ей об этом, и бросилась обнимать.
        — Что здесь произошло, подруга?
        — Ты какая-то странная. Что здесь могло произойти?  — удивленно раскрыла глаза Рита.
        — Может, вышла замуж… — решила пошутить она.
        — Здра-сти! Мы с тобой только вчера виделись. Я успела только переспать, как и ты.
        — Ну вот,  — обрадовалась она,  — с кем, если не секрет?
        Ритка застеснялась:
        — Ну, не с тобой же…
        — Алексей? А где он, не у тебя?
        — Ну, подруга, ты точно недоспала,  — с крайним удивлением отметила Рита.
        Женечка сделала вид, что не услышала и посмотрела на кухонную плиту. На ней не стояла
        кастрюля с варившимся аппетитным борщом и вообще — это была не пяти-конфорочная
        электроплита, а обычная облезлая двухконфорочная газовая.
        Женечка с усмешкой отреагировала, показав пальчиком на сиротливые конфорки:
        — А почему ты меня не называешь как вчера: принцессой? И не будет вкусного борща на
        обед?
        — Евгения! Что с тобой?!
        — Со мной? Это ты меня спрашиваешь, что со мной?! Я пришла, как ты сказала, Ритка! Ты
        что? Забыла?
        Рита стала напряженно припоминать то, что забыла. Ее глаза в ожидании медленно и
        озадаченно просматривали все детали лица застывшей перед ней подруги, пытаясь получить
        хоть какой-нибудь намек на выпавшее из памяти событие.
        — Ладно. Тогда напомню, как склеротику.
        Рита растерянно пожала плечами:
        — Ну, говори. Согласна.
        — Начну с намека. По мелочам. Дам тебе еще один шанс,  — с наигранной веселостью
        расщедрилась Женечка.  — Подруга, кстати, ты опытная с мужиками…
        — Ну и?..
        — Мучает меня один вопрос. Зачем он меня пригласил в кафе? Он что, не мог там, на
        бесплатном курорте попользоваться мною? Что ему мешало?
        — Подожди, Женя,  — мотнула Рита головой,  — я видно таки того… Со мной что-то не так.
        Кто «он»?
        — Геркулес. Ты знаешь. Не притворяйся. Ты сама ему приготовила кофе, когда он ввалился
        в гостиную. Ну… когда мы сидели и завтракали вот за этим столом,  — она положила ладонь на
        полированную поверхность.  — «Мой поклонник»  — ты его так назвала, не я.
        — Поклонник?..  — напрягая память, она остановила глаза на Евгении, но рот продолжал за
        нее говорить.  — Может быть. Но Геркулеса не знаю. А что, у тебя появился поклонник?  —
        стараясь загладить свою неловкость, спросила наугад.
        — Ну, подруга, ты же сама просила, чтобы я не рассказала ему про наш разговор, помнишь?
        Насчет разных наших посадочных мест и поэтому разные наши интересы запросов.
        Вспомнила?
        — Пытаюсь… — покорно согласилась Рита. Но, подумав, робко спросила,  — кому не
        рассказывала?
        125
        Женечка отбросила шутливый тон, произнесла замедленно:
        — Гер-ку-ле-су. .
        — Жень, я же сказала, его-то я и не помню. Давай что-нибудь другое,  — расстроено
        попросила она.
        — Да ты напрягись. Ты побоялась, что он тебя уволит, и тогда ты лишишься работы, этого,
        как ты сказала бесплатного курорта в Турции. Ну! Вспомнила?
        — Может быть… — неуверенно пролепетала Рита, но все же уточнила,  — кто уволит?..
        Женечка взорвалась:
        — Да Геркулес!!
        Рита с болезненной досадой вымолвила:
        — Не помню. В Турции?  — она со страхом посмотрела на Женечку и вдруг, опережая
        очередной взрыв подруги, сама возмущенно крикнула,  — ты что, издеваешься?! У меня что,
        есть такие бабки? В Турцию на курорт?!
        — А твой Алексей? Ты же мне сама рассказывала, какие он тебе подарки дарит,  — тут же
        оправдалась Женечка.
        — Ну, это я помню. Рассказывала. Дарил. И что из этого?  — совсем расстроилась Рита,
        окончательно запутавшись.  — Да что с тобой? Чего ты на меня нападаешь?
        Женечка села на стул на то место за столом, где совсем недавно завтракала и обедала с
        Ритой на бесплатном курорте в Турции, где в гостиную внезапно вошел звероподобный
        мужик, напоминающий Костолома, и разбито опустила голову.
        — Извини, подруга,  — пролепетала она подавлено,  — это я проверяла не тебя. Извини меня,
        пожалуйста,  — она закрыла лицо ладонями, замерла, не отрывая их, чтобы скрыть
        подступившие страх и слезы. Рита подсела к ней, обняла за плечи, прижала к себе ее голову,
        отвела ее руки от лица.
        — Я поняла, подруга. Успокойся. Все образуется. Расскажи, что он хотел от тебя? Ты не
        волнуйся. Я все поняла. Рассказывай. Может, чем помогу.
        — Он заставил меня фотографировать из тетрадки Роберта какие-то записи. Сказал, если
        меня за этим преступным делом застанет он или Роберт, то отправит меня в джунгли, как
        ведьму, на отстрел его егерей. Понимаешь? Как во сне.
        — Ну, так может это такой яркий сон. Где доказательства, что это не сон?
        — Доказательство, это то, что ты была со мной. Но ты отрицаешь, Рит.
        Женечка с надеждой посмотрела на подругу. Опустила руку в карман жакета, нащупала
        пленку, собралась выполнить последний пункт условий Геркулеса, но в этот момент во
        входной двери позвонили.
        — Это мама,  — сказала Рита.  — Не волнуйся. Я открою.
        Женечка вскрикнула:
        — Не открывай! Рита! Подружка моя! Не открывай. Это он. Я не пришла, как обещала. Он
        хочет меня забрать с собой, отправить в джунгли и бросить там,  — тихо взмолилась, став на
        колени и обхватив ноги подруги.
        Рита оцепенела. Не знала, как Женечку успокоить. Подняла на ноги. Повела к двери своей
        комнаты:
        — Так, подруга. Это уже слишком. Иди в комнату и замри, если боишься. Я позову.
        Она пошла к двери, открыла.
        На пороге стояли двое — Алексей и рослый мужчина с кейсом.
        — Риточка, что с тобой? На тебе лица нет,  — озабочено спросил Алексей.  — Что случилось,
        золотко мое? Кстати, знакомься — майор, Федор Пантелеевич. Мой коллега по работе.
        Майор деликатно протянул лодочкой ладонь, слегка прижал руку хозяйки. Рита поспешила
        ответить и, не стеснясь, кинулась обнимать Алексея:
        126
        — Леша… Тут с моей подругой такое!.. Передать не могу!  — и оглянулась за поддержкой к
        Федору.
        — Я понял,  — отозвался Федор.  — Сейчас, Рита. Сейчас мы все уладим. Где моя спутница-
        проказница?
        — Ой, не говорите. Только пока не входите, я ее успокою и выведу в гостиную.
        Она подошла к двери комнаты:
        — Жень, выходи. Все в порядке. Это Алексей,  — сказала, открывая дверь.
        Женечка стояла у самой двери. Прислушивалась. Голос подруги успокоил ее, она вышла,
        подошла к столу, положила кассету:
        — Это тебе.
        — Мне? Зачем?
        — Геркулес сказал тебе отдать,  — уныло пояснила она.
        — Евгения! Ты опять?! Какой Геркулес?!
        — Это мне,  — сказал Алексей, входя в гостиную и протягивая Женечке руку,  — привет! Что у
        вас тут? Бандиты в гости рвутся?  — шутливо добавил.
        Федор вошел следом. Увидев майора милиции, Женечка поникла. Кинула тревожный
        взгляд на кассету.
        — Женя, я так понимаю, вы решили замести следы преступления?  — проговорил кагебист,
        хитро улыбнувшись, и в знак уважения к даме резким движением кисти отметил приветствие
        у виска,  — но напрасно! Это вам не поможет. Только лишь чистосердечное признание!
        Впервые за последние сутки она улыбнулась. Улыбка у нее получилась усталой.
        — Почему?  — спросила притворно.
        — Потому, что помогла раскрыть преступление. А с арестом я пошутил. Вы меня прощаете?
        Она исподлобья смерила его, покивала головой:
        — Я поняла. Наоборот.
        — То есть?
        — Вы меня уберегли… Спасибо вам,  — грустно бросила себе под нос.
        — Пожалуйста. Как там Роберт?  — резко сменил он тему.
        — Давно его нет. Наверное, уехал в Москву по работе,  — будто оправдывая мужа, фальшиво
        кинула.
        Федор поднял указательный палец:
        — Знаю. Потом поговорим,  — и обратился к Рите,  — я позвоню, если не возражаете? Пусть
        Роберт срочно едет сюда,  — он усмехнулся,  — для очной ставки — и пошел в прихожую звонить.
        — Да, конечно. Телефон там,  — не глядя, махнула она рукой в сторону, сдержанно
        прижимаясь к Алексею.  — Ты надолго?
        — Мама дома?  — осторожно задал он встречный вопрос.
        — Нет, но не бойся. Она все знает. Я с ней помирилась, как ты приказал.
        — Приказал, скажешь! Я попросил. Потому, что это нехорошо. Мама может что-то
        подумать, золотце.
        — Ну и что?
        — А то…
        — Что?
        Алексей стеснительно отмахнулся, посмотрел в сторону Женечки.
        — Да говори. Что?  — настояла Рита.
        Алексей молчал, еще раз глянул на Женечку.
        — Ну, ты, подруга какая-то простая!  — возмутилась та.  — С тобой нет никакого терпения. Он
        хочет на тебе жениться, вот что.
        Алексей одарил Женечку скромной улыбкой:
        127
        — Да, Рит. Ты не против?  — осторожно спросил.
        Рита замерла, видно не знала, что следовало делать ей после такого наглого сообщения.
        — Ну, ты что, подруга? Я сегодня от тебя скоро с ума сойду. Отвечай. Не против?  — Женечка
        встала, подошла поближе к влюбленным.
        Рита очнулась и единственное, что смогла сделать,  — повисла у Алексея на шее и принялась
        осыпать поцелуями.
        — Ну вот, я так и знала,  — сделала вывод Женечка.  — Хороший ответ. Я бы так не смогла… в
        первый раз.
        В комнату вошел Федор, открыл кейс, вытащил бочок для фотопленки и две бутылки с
        растворами.
        — Женечка, извини, я привык на «ты», разреши тебя попросить как профессионала.
        Необходимо срочно проявить пленку, которую ты отсняла.
        — Да, конечно,  — с охотой откликнулась та.
        — Жень, если нужна темнота, могу предложить кроме туалета, еще и кладовку. Выбирай.
        Женечка кивнула, взяла у Алексея кассету, отнесла все принесенное Федором в кладовку
        проявлять.
        Через несколько минут пленку подвесили на толстой нитке к люстре, и пока она сохла,
        Рита с Женечкой заперлись в маленькой комнате примерять брючный костюм и великолепный
        сводящий с ума плащ из белой тонкой замши — подарки Алексея. Потом принялись накрывать
        на стол закуски и выпивку. Потом Федор достал из кейса тетрадку Роберта, положил рядом с
        кассетой. И тут с Женечкой приключилась истерика. Ей представилось, что в эту минуту в
        гостиную входит Роберт, увидев свою тетрадку, он с подозрением остановил на Женечке свой
        испытывающий взгляд. Вот уже сравнивают тексты, и сейчас выяснится, что снимала она.
        Роберт такое предательство ей уже никогда не простит. Это хуже, чем развод. Это подлость,
        постылый позор.
        Наконец сравнили снимок с тем, что было в тетрадке. Выходило, что записи только
        начинались. Роберт написал только предисловие, всем известное как официальное сообщение
        научному миру об открытии и поэтому никакой ценности оно не представляло. Высушенную
        пленку снова заправили в кассету и положили в центре стола на тетрадку, как память о
        мерзком дьяволе. А потом…
        Уже выпили по одной, обменялись впечатлениями от прошедших событий, уже рассказали
        несколько анекдотов и потихоньку начали собираться по домам, а в атмосфере почему-то
        ощущалось ожидание кого-то, или чего-то незавершенного. Кто-то из присутствующих один
        знал причину, но не говорил, его молчание передавалось остальным, все это чувствовали, но
        тоже молчали, не мешая развязке, угадывая серьезность незавершенного.
        И развязка наступила. В прихожей раздался звонок.
        Женечка обомлела. В груди оборвалось. Это Роберт. То, что стерегло ее каждое мгновенье в
        течение двух недель, непроизвольно выплеснуло сейчас в бессознательном ужасе. Она
        сжалась, смотрела как Роберт, улыбаясь, приближался к ней, незащищенной, и приготовилась
        вытерпеть все, на что заработала. Почему бы не сон, какой еще сегодня и вчера держал ее в
        капкане, это был, не тот от которого не могла проснуться, а нормальный земной
        человеческий, какой забывается сразу, едва откроешь глаза? Впервые пожалела. Не известно,
        что тяжелей перенести — позор или животный страх. К последнему, пожалуй, уже привыкла…
        Но Роберт подошел, обнял, продолжительно поцеловал возле уха, в шею, поцелуем, от
        которого всегда кружилась голова, и таяло внутри. И она удивилась — неужели он ее прощает,
        а может, просто не обвиняет. А может это не Роберт? Может…
        Нет, это не Ритина мама. У мамы есть ключи. И она никогда не звонит.
        128
        Рита удивленно глянула на Алексея. Он оставался деловито спокойным, но взглянул на
        Федора. Женечка схватилась обеими руками за внезапно побледневшее лицо, потом, чтобы не
        закричать — плотно закрыла ладонями себе рот. Федор неторопливо встал, вынул пистолет,
        заткнул за пояс.
        — Стань у стены за дверью,  — кивнул он Алексею,  — оружие…
        Алексей открыл нараспашку дверь в гостиную, встал за ней, расстегнул кобуру.
        — Всем оставаться на местах.
        В дверь снова позвонили.
        — Рита открой.
        — Федор Пантелеевич…
        — Смелее, я тут,  — самоуверенно заверил кагебист.
        Женечка пискнула:
        — Скажите, еще кому-то страшно, или только мне одной?..
        Рита открыла. В открытой двери стоял не Роберт. Стоял Алексей.
        — Рита, привет,  — сказал он.  — Можно войти?
        Рита лишилась дара речи. Первое, что хотелось,  — вернуться посмотреть за дверь гостиной.
        На самом ли деле ее женихов двое. И что теперь ей скажет мама, которую трудно так просто
        удивить Ритиным ассортиментом ухажеров. Уж точно, такое она даже не могла себе
        представить.
        Рита недоуменно обернулась к Федору. Но он невозмутимо рассыпался в словесном
        реверансе:
        — Рита, что же ты стоишь? Приглашай своего кавалера к столу. Как раз вовремя.
        Вначале подумалось, мальчики затеяли хитрую игру в невидимку и превращение. Но такое
        может только присниться. А это, где свидетелей чуть ли ни дюжина, уж точно явь. Так что
        самое верное, молча делать то, что прикажет затейник. И она вымолвила:
        — Заходи, Леша…
        Он вошел, затем в гостиную, остановился у порога, окинул всех пронизывающим
        взглядом. Сосредоточился на тетрадке Роберта и лежащей на столе пленке.
        — Парень, что-то не так?  — спросил очень убедительно Федор.  — Не стесняйся,
        присаживайся. Здесь все свои.
        — Я вижу,  — сказал Леша не очень стеснительным голосом. Затем, обернулся к Рите:
        — Золотце, где пленка, которую ты должна мне передать?
        В его интонации звучала невыразительная суровая сдержанность. У Риты по спине
        пробежали мурашки, но она, пожав плечами, возразила:
        — Леша, а разве я тебе ее только что не отдала?
        — Как видишь, нет.
        — А это не она?  — спросил Федор, показав на кассету.  — Риточка, ты, наверное, забыла. Вот
        она. Отдай парню. Он ведь пришел за своим.
        Рита растерянно взглянула на Федора.
        — Отдай. Ты видно забыла,  — еще раз настоял Федор.
        — Федор Пантелеевич… наверное да… — взяла кассету и протянула Алексею. Новоявленный
        Алексей невозмутимо взял кассету и положил в карман, как перед этим час назад взял и
        положил ее на стол Алексей-жених, притаившийся за открытой дверью. Он так же
        невозмутимо молча повернулся и пошел к выходу. Но Федор решил его затормозить и сказал,
        сделав скромное выражение на лице:
        — Молодой человек, вы забыли это,  — он взял тетрадь Роберта, протянул ему.  — Это тоже
        ваше.
        129
        Новоявленного это не смутило, он вернулся, взял тетрадку и молча, даже не сказав
        «спасибо», пошел к входной двери. В этот момент Федор выхватил пистолет и направил его
        на Алексея-самозванца. Тот, видно заранее предусмотрел этот жест кагебиста, резко
        повернулся, выставил руку с раскрытой ладонью в лицо Федору. Федор нажал на спуск.
        Курок оказался монолитом пистолета, не сдвинулся ни на сотую долю. Пришелец повернулся
        спиной и на глазах у всех исчез в муаре лестничной площадки. Никто не заметил, когда и как
        закрылась дверь.
        ГЛАВА 32
        ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР
        Как будто ничего особенного не произошло, Федор спокойным голосом подытожил:
        — Ну вот. Теперь он получил, что хотел, и мы его теперь не интересуем. Значит, и нам пора.
        Мы с Евгенией едем домой. Каждый к себе, разумеется. Я обещал ее маме доставить дочку в
        целости и сохранности, иначе в следующий раз, когда приду в гости, мне ой как достанется!  —
        кагебист невольно почесал макушку, благо никто не знал подробности его первого контакта с
        тещей Роберта.
        Они тепло распрощались, подруги обнялись как всегда, когда у них было все нормально, и
        расставались с чувством приятно проведенного времени, Рита снова ощутила многолетнюю
        устойчивость отношений с подругой, без которой их дружба была бы немыслима.
        Машина некоторое время шла умеренной скоростью, Федор умышленно не гнал картину,
        нужно было мозгам дать остыть, почувствовать непринужденную обстановку,
        располагающую необходимому разговору. Женечка, скорей всего, наоборот, в затянувшейся
        паузе все больше чувствовала себя неуютно, и лишней. Наверное, обвиняла Федора в
        медлительности, мысленно торопила время. Самой же начать какую-нибудь тему видно не
        решалась, он это понимал. А вопросов уж точно было много. Пережитый страх у женщины
        прошел, Оборотень, если она его таковым считает, внешне ничем не отличался от обычного
        человека, и, по своей деятельности соответствовал посланнику Геркулеса, которого она
        упоминала в своем якобы сне. Он-то, как авторитетно заявил Федор, получил все, что хотел.
        Значит, она уже ему не нужна, а впредь должна быть осмотрительней в выборе посторонних
        контактов. Наверное, это ему надлежало сказать вслух, подражая родителю легкомысленного
        ребенка, но именно этого он не выносил — морализаторских декларативных фраз.
        — Женя,  — неожиданно сказал он,  — мне нужно, пока мы едем, и нам никто не мешает,
        поговорить с тобой о прошлом. В общем, это больше касается меня, а не тебя. Так что не
        подумай пожалуйста…
        Женечка с охотой отозвалась тут же.
        — Да, Федор Пантелеевич, я знаю.
        Федор удивленно кинул коротко:
        — Ты знаешь?
        — Была ли я на самом деле похищена?
        Федор улыбнулся:
        — И это тоже. Но не это в первую очередь.
        — Вы знаете, я и до сих пор не могу точно ответить на этот вопрос даже самой себе. Роберт
        считает, что я от него что-то скрываю, и мы на эту тему с ним поссорились. Он, конечно,
        прав. Теперь он куда-то уехал и я, как наивная маленькая девочка, вру сама себе, успокаивая,
        что уехал он, как обычно, в Москву.
        130
        — Женечка… Можно так?
        — Да, мне так даже приятней.
        — Я не привык скрывать от своих друзей информацию, какой бы она горькой ни была. За
        это, как понимаете, меня ласковым словом не жалуют. Но я считаю, что этим я помогаю
        человеку избежать неприятных ситуаций и успешней вовремя находить выход.
        — Да, это так. Говорите.
        — Ну, раз тему ты повернула по-своему, тогда мою информацию попозже. Вопрос: ты
        любишь Роберта? Только ты должна меня правильно понять — это мне нужно не из бабского
        любопытства, хоть я и мужик. Мне нужно решить серьезную оперативную задачу и не
        промахнуться. Так как?
        Женечка даже не засмущалась.
        — К сожалению, да.
        — Почему «к сожалению»?
        — Потому, что я в нем не уверена.
        — Приблизительно такой ответ я и ожидал.
        — Значит, вы о нем знаете больше, чем говорите,  — заметила она, погрустнев.  — А зачем вам
        чужие заботы?
        — Ты права. Во-первых, мне очень обидно за тебя. Но что делать?! А во-вторых, мне не
        безразлично где он будет постоянно проживать. Мне от этих ученых голова уже кругом! Как
        теперь обеспечить ему охрану?
        — Вы хотите сказать…
        — Да, милая. Уж поверь мне.
        — Что он меня не любит…
        — Я предполагаю, он в плену у жалости. И тут я невольно подумал о моей Екатерине.
        Скоро женюсь, Женечка. Когда я понял проблемы твоего изобретателя, мне стало неуютно.
        Правильно ли я решил? Люблю женщину и не знаю надолго ли? Что будет с ней, если
        ненадолго? Что скажешь?
        — Ну, вы это, по-моему, слишком, Федор…
        — Правильно: Федор. Я люблю так. Ненавижу официальности. Тем более, мы с тобой
        одного возраста. Ты как женщина… что ты скажешь?.. А с другой стороны, жить с нелюбимой
        — кощунство. Ведь так? Напоминает торг мяса на базаре — выгодно, невыгодно.  — Он замолк,
        но взглянув на нее и увидев выражение ее лица, пожалел о сказанном. А что поделаешь! Так,
        может быть, лучше, чем потом. Тем более, сама Женечка, похоже, лучше него знает ситуацию
        — смотрит молча, не мигая вперед на бегущее серое полотно дороги. Казалось, чего-то ждет,
        веря, может быть, что вот-вот проявится в серой дымке дорожного смога очертание надежды
        и тогда без слов она узнает, что не все так, как сказал Федор. А, по сути, может быть лучше с
        надеждой, чем без нее. Так, оправдываясь, он за нее решил.
        Федор корректно выдерживал паузу.
        — Что делать?.. Черт с ним,  — с легкой досадой тихо сказала она.
        — Это ты сейчас так говоришь. Но я хотел расспросить тебя о другом. Не возражаешь?
        — Говорите.
        — Я недавно изолировал одного человека. Иначе его убил бы твой Оборотень.
        — Мой?  — Женечка кротко усмехнулась.
        — А ты,  — обрадовался Федор,  — не так уж плохо выглядишь. Правильно, смотри на вещи
        проще.
        — Смотрю,  — повторила она отрешенно.
        — Так вот. Отправил я его на временное проживание в недоступную для посторонних
        резервацию. Этот человек каким-то образом, тебе известный, безнадежно влюбился в тебя и
        131
        просил меня передать тебе свое признание. Сказал, что любит, как любил и не претендует на
        взаимность. Представляешь?
        — Я знаю о ком вы. Спасибо.
        — Так вот, этот человек… Его зовут Юрий Владимирович.
        — Знаю. Но его вид…
        — Да. Он несчастен своим уродством. Но разговор пойдет не о твоей любви к нему. Скажи,
        где ты его впервые встретила. Где познакомилась?
        — В кафе… Нет, вначале, когда я возвращалась от Риты, он поднял мою сумочку на
        остановке, из-за чего я не села в троллейбус. Я посмотрела на него, когда он встал на ноги —
        красавец мужчина. Почему-то у меня кольнуло в груди. Как от испуга. Не помню, как это
        произошло, но мы с ним шли вначале по Проспекту вниз, потом вверх, было такое
        впечатление, будто я в него влюбилась. Я говорила с ним о всяких пустяках, и все время
        заглядывала ему в лицо. Все никак не могла насмотреться.
        — А как Роберт? Знал об этом?
        — Нет. Я об этом случае при нем боялась даже думать. Потом мы перешли на ту сторону,
        где кафе. Он пригласил зайти по чашечке кофе. Я согласилась. Все было нормально, пока не
        вошли в зал. Подошли к стойке, он заказал и пока бармен готовил, велел мне идти за столик…
        на тот…
        — За которым вы с Робертом поминали Назарова.
        — Да. Он принес два кофе и пирожное. Сел, я сделала глоток. Это был великолепный кофе.
        Хотела ему об этом сказать, взглянула на него и обмерла. У меня на глазах его лицо… Лицо
        красавца… начало постепенно изменяться и превратилось в то, что вы видели. Помню, чуть
        было не уронила чашку. Он заметил и удивленно спросил — что со мной? Некоторое время я
        не решалась ему сказать ни слова. Подумала, что вначале, когда его увидела на остановке, мне
        просто померещилось его лицо настолько красивым, что не могла оторваться.
        — И что ты сделала?
        — Я только молча достала пудреницу, поднесла зеркальце к нему и, не говоря ни слова,
        ушла.
        — Вот так…
        — Да. Это с моей стороны было так жестоко. Даже теперь я не могу себе этого простить. Но
        тогда мною владела не брезгливость к человеку, а невольное желание показать ему его
        отражение в зеркале, то, что по какой-то мистической причине с ним только что произошло.
        Федор обеспокоено глянул на Женечку:
        — Могу представить…
        — И вас это не удивляет?
        Федор, не отрываясь от дороги, кому-то улыбнулся:
        — Нет. Я с этим тоже недавно познакомился.
        — Это мне наказание за мнимую измену Роберту с Юрием Владимировичем.
        — Ты так считаешь?
        — За все нужно платить.
        — И как он среагировал, не заметила?
        — Нет, Федор. Тогда меня просто охватил животный страх перед непонятным. Я в панике
        даже оставила ему пудреницу. На память, можно сказать…
        — И больше его не видела?
        — Нет. Он не пытался снова со мной встретиться. Замечала за собой слежку, а позже — и
        Роберт. Хотя мне не говорил. А он, этот… Юрий… наблюдал за мной на расстоянии и был,
        видно, этим счастлив.
        132
        Женечка умолкла и теперь уже не смотрела на дорогу, и лишь отвлеченно отслеживала
        проносящиеся за окном деревья и «хрущевские пятиэтажки», с высоты моста оглядывала
        внезапно открывшуюся панораму Московского проспекта.
        — Да. Маловато, честно говоря. Ну что ж, будем надеяться на дальнейший с ним контакт.
        — Что?  — Женечка наморщила лоб, стараясь вернуться к теме разговора.
        — Да это я так, о своем. А тебе большое спасибо. Если что-нибудь еще припомнишь, даже
        самую мелочь, буду тебе признателен. Вот, уже приехали.  — Он остановил машину возле
        подъезда, откинулся на спинку кресла.
        — Что я тебе хотел сказать… Ты вот что, милая, звони. Обязательно! Держи,  — он положил
        визитку, ей на колени.  — И вот что… давай без депрессии. Если нужна поддержка, звони в
        любое время. Познакомлю с моей Екатериной, будем просить тебя стать свидетелем
        регистрации нашего брака. Да! Передай маме от меня спасибо за сотрудничество,  — он
        улыбнулся.  — И до встречи!
        — Спасибо,  — машинально промолвила.
        Она вышла, легонько прищелкнув дверь на предохранитель и, прощаясь, и не взглянув на
        Федора, тихо снова проговорила, отходя от машины:
        — Это мне наказание за измену Роберту. С Юрием Владимировичем… За все нужно платить.
        Но продолжение следует …
        P.S. От автора: Не выпускайте прирученных
        в свободный мир!
        133
        DOCUMENT OUTLINE
        поселок
        Глава 1
        Глава 2
        Глава 3
        Глава 4
        Глава 5
        Глава 6
        Глава 7
        Глава 8
        Глава 9
        Глава 10
        Глава 11
        Глава 12
        Глава 13
        Глава 14
        Глава 15
        Глава 16
        Глава 17
        Глава 18
        Глава 19
        Глава 20
        Глава 21
        Глава 22
        Глава 23
        Глава 24
        Глава 25
        Глава 26
        Глава 27
        Глава 28
        Глава 29
        Глава 30
        Глава 31
        Глава 32